Небо хмурилось, холодный ветер гнал по воздуху редкие снежные хлопья. Повозки, а также пешеходы в толстых плащах и меховых шапках спешили по широким улицам Пана, Безупречного города, стремясь обрести тепло в стенах домов.

Или в уютной харчевне вроде той, что называлась «Трехногий кувшин».

– Кира, разве теперь не твоя очередь покупать выпивку? Только не прибедняйся! Все знают, что муж тратит на тебя каждый медяк.

– Уж кто бы говорил! Да твой супруг чихнуть не посмеет без твоего разрешения! Только мне кажется, что сегодня очередь Джизаны, сестрица. Я слышала, что богатый купец из Гана пожаловал ей вчера вечером пять серебряных монет!

– За что это, интересно?

– Она проводила купца к дому его любимой наложницы с другой стороны, через лабиринт улочек, и помогла ему улизнуть от слежки лазутчиков, которых отправила за ним ревнивая жена!

– Джизана! Я и понятия не имела, что ты занимаешься столь выгодным ремеслом…

– Слушай больше выдумки Киры! Разве я похожа на обладательницу пяти серебряных монет?

– Ну, вошла ты сюда, положим, очень довольная, с широкой улыбкой на лице. Бьюсь об заклад, тебя щедро вознаградили за помощь в устройстве брака на одну ночь…

– Ой, перестань! Послушать тебя, так я прямо как зазывала из дома индиго.

– Ха-ха! Зачем же ценить себя столь низко? Как по мне, способностей у тебя хватит управлять домом индиго, а то и… алым домом! Я прямо-таки истекаю слюной при виде тех мальчиков. Надеюсь, окажешь маленькую помощь нуждающейся сестрице?

– А почему маленькую? Не будем мелочиться!

– Хватит уже нести чушь! Можете вы обе на минутку вытащить свои мозги из сточной канавы? Погодите-ка… Фифи, мне показалось, что я слышала звон монет в твоем кошельке, когда ты вошла, – никак посчастливилось выиграть прошлой ночью в «Воробьиную черепицу»?

– Не понимаю, о чем ты толкуешь.

– Ага, так я и знала! Да у тебя на лице все написано: просто диву даюсь, как тебе удается обмануть кого-то во время игры. Послушай, если хочешь, чтобы мы с Джизаной не проболтались твоему муженьку насчет пристрастия его женушки к азартным играм…

– Ах вы, фазанихи бесхвостые! Только посмейте ему заикнуться!

– Трудно хранить секреты, когда в горле пересохло. Как насчет глотка «увлажнителя мозгов», как называют этот напиток в народной опере?

– Да вы совсем совесть потеряли… Ладно, с меня угощение.

– Вот славная сестричка.

– Это всего лишь безвредная забава, но я не вынесу, если муженек станет ныть и ворчать всякий раз, как я соберусь выйти поиграть.

– Повелитель Тацзу благоволит тебе, тут ничего не скажешь. Но следует делиться с другими, если не хочешь, чтобы удача от тебя отвернулась.

– Видно, родители перед моим рождением воскурили мало фимиама в храме Тутутики, раз мне достались две такие, с позволения сказать, подружки…

Здесь, в стенах «Трехногого кувшина», затерявшегося в тихом уголке города, подогретое рисовое вино, холодное пиво и кокосовый арак текли такой же щедрой рекой, как и беседа. Потрескивали поленья в горящей у стены жаровне, огонь плясал, поддерживая в харчевне тепло и заливая все мягким светом. Мороз покрыл оконные стекла причудливыми узорами, не позволяющими видеть, что творится снаружи. Посетители сидели по три-четыре человека за низкими столиками в позе геюпа, расслабленные и довольные, угощаясь из маленьких блюд жареным арахисом в соусе таро, подчеркивающим вкус спиртного.

Как правило, выступающий в подобных заведениях сказитель не ждет, когда в постоянном гомоне разговора наступит перерыв. Но постепенно шум спорящих голосов смолк. Хоть и ненадолго, но на какое-то время стерлись границы между конюхами купца с Волчьей Лапы, служанками ученого из Хаана, мелкими государственными чиновниками, улизнувшими пораньше из конторы, рабочими, отдыхающими после того, как честно трудились весь день, лавочниками, которые заглянули сюда развеяться, оставив жен смотреть за товаром, горничными, которых отправили с поручениями, и матронами, пришедшими на встречу с подругами: все они стали слушателями и завороженно внимали рассказчику, расположившемуся в центре таверны.

А тот отхлебнул пенного пива, поставил кружку, хлопнул пару раз в ладоши, высвободив кисти из-под длинных свисающих рукавов, и продолжил:

В углу, лишь едва освещенном мерцанием очага, притулились за столом два мальчика и девочка. Одетые в домотканые халаты и туники, простые, но добротные, они выглядели детьми фермера или, быть может, слугами из обеспеченной купеческой семьи. Старший из мальчиков, лет двенадцати, обладал светлой кожей и пропорциональным телосложением. Глаза у него были добрые, а темные волосы, от природы волнистые, были собраны на затылке в непослушный пучок. Напротив него сидела девочка, годом младше, такая же светлокожая и кудрявая, но только волосы она носила распущенными, позволяя прядям ниспадать каскадом, обрамляя симпатичное круглое личико. Уголки губ были вздернуты в легкой улыбке, пока девчушка острым взором оглядывала помещение: ее острые глаза, имевшие форму грациозного дирана, с живым интересом впитывали все, что происходило вокруг. Рядом с ней сидел мальчик помладше, лет девяти, смуглый и с прямыми черными волосами. Старшие дети расположились по обе стороны от него, зажимая между столом и стеной. Озорной блеск в бегающих глазах мальчугана и его неспособность спокойно сидеть на месте красноречиво объясняли, почему они так поступили. Сходство черт всех троих ребятишек наводило на мысль, что они родные братья и сестра.

– Ну разве это не здорово? – прошептал младший мальчик. – Клянусь, мастер Рути до сих пор думает, будто мы сидим в своих комнатах, отбываем наказание.

– Фиро, – сказал мальчик постарше, слегка нахмурившись. – Ты же понимаешь, что это всего лишь отсрочка. Сегодня каждому из нас предстоит написать три эссе о том, как выглядят наши проступки с точки зрения «Трактата о нравственности» Кона Фиджи, как следует умерять энергию юности образованием и как…

– Тихо, – шикнула на них девочка. – Я слушаю сказителя! Хватит нотаций, Тиму. Ты ведь уже согласился, что нет никакой разницы между тем, чтобы сперва поиграть, а потом поучиться, и чтобы сперва поучиться, а потом поиграть. Это называется «сдвиг времени».

– Сдается мне, что эту твою идею точнее будет назвать «растратой времени», – возразил старший брат. – Вы с Фиро не правы, насмехаясь над великим Коном Фиджи, и мне следовало бы быть с вами строже. Вам нужно было безропотно принять наказание.

– Ха, ты еще не знаешь, что мы с Тэрой… Бу-бу-бу…

Девочка ладонью зажала рот младшему брату.

– Давай не будем отягощать Тиму лишним знанием, ладно?

Фиро кивнул, и Тэра убрала руку.

Младший мальчик вытер губы.

– У тебя ладонь соленая! Тьфу! – Потом он обратился к Тиму: – Раз уж тебе так не терпится засесть за эссе, Тото-тика, я, так и быть, с радостью отдам тебе свою долю, так что можешь написать шесть работ вместо трех. Все равно твои эссе мастеру Рути нравятся больше.

– Вздор! Я согласился улизнуть с тобой и Тэрой лишь по одной-единственной причине: потому что я старший и отвечаю за вас. А вы, между прочим, обещали отбыть наказание позже…

– О, Тиму, я в ужасе! – Фиро скроил серьезную мину, в точности как их строгий наставник, прежде чем устроить ученикам очередную выволочку. – Разве не написано в «Повестях о сыновнем послушании» великого и мудрого Кона Фиджи, что младший брат должен в знак почтения предлагать старшему на выбор лучшие сливы из корзины? И разве там не говорится, что старший брат обязан оберегать младшего от трудов, непосильных оному, ибо долг сильного – защищать слабого? Эти эссе для меня словно твердый орех, для тебя же они подобны спелой сливе. Выступая с подобным предложением, я стараюсь вести себя как добрый моралист. Мне казалось, ты должен был обрадоваться.

– Так это… ты не должен… ну, в общем… – По части искусства спора Тиму не мог тягаться с младшим братом. Раскрасневшись, он строго посмотрел на Фиро. – Ты бы лучше применил свой изворотливый ум, чтобы делать домашние задания.

– Тебе стоило бы радоваться, что Хадо-тика в кои веки выполнил урок по чтению, – заметила Тэра, старавшаяся сохранить серьезное лицо, пока братья спорили. – А теперь помолчите оба, я хочу послушать сказителя.

Говоря нараспев, сказитель постукивал большой кухонной ложкой по скорлупе кокосового ореха, подражая ударам меча о щит; он подскакивал, взмахивая длинными рукавами то в одну, то в другую сторону и изображая в тусклом свете харчевни боевой танец героев легенды. Голос его становился то громче, то тише, в один миг гремел, в другой же становился усталым, и слушатели словно бы перенеслись в другое место и время.

– Нет! – не сдержался Фиро.

Но Тиму и Тэра даже не зашикали на него, ибо были поглощены историей не меньше брата.

Сказитель одобрительно кивнул детям и продолжил:

– Вот это манеры настоящего героя, – прошептал Фиро, и в голосе его звучали восхищение и грусть одновременно. – Эй, Тиму и Тэра, вы ведь воочию видели Гегемона, правда?

– Да… Только это было очень давно, – прошептал в ответ Тиму. – Я ничего толком не помню, лишь то, что он и вправду был высоченным, а взгляд его странных глаз был воистину страшным. Мне тогда еще подумалось, какой же силой надо обладать, чтобы размахивать таким здоровенным мечом, что висел у него за спиной.

– Судя по всему, великий был человек, – сказал Фиро. – Такая честь сквозит в каждом его поступке, такое благородство по отношению к врагам. Как жаль, что они с папой не сумели…

– Чш-ш-ш, – прервала его Тэра. – Не так громко, Хадо-тика! Хочешь, чтобы все вокруг узнали, кто мы такие?

Фиро мог подначивать брата, но старшую сестру слушался, а потому понизил голос:

– Извини. Просто Гегемон выглядит таким храбрецом. И Мокри тоже. Нужно будет рассказать Ада-тике про этого героя с ее родного острова. Почему мастер Рути ничего не говорил нам про Мокри?

– Это все просто легенда, – заявила Тэра. – Сражаться без остановки девять дней и девять ночей – неужели ты можешь поверить, что такое и вправду было? Ну сам подумай: сказителя ведь там не было, откуда ему знать, о чем говорили Гегемон и Мокри? – Затем, заметив разочарование на лице брата, девочка смягчилась. – Если хочешь услышать подлинные истории про героев, я в свое время расскажу тебе, как тетушка Сото не позволила Гегемону причинить вред маме и нам. Мне тогда было всего три года, но я помню все так, словно это случилось вчера.

Глаза у Фиро загорелись, он готов был уже засыпать сестру вопросами, но ему помешали.

– Хватит! Я уже сыт по горло этой дурацкой историей, мошенник бессовестный! – вдруг раздался грубый возглас.

Сказитель умолк на половине фразы, ошеломленный таким вмешательством в свое представление. Посетители харчевни стали искать взглядом говорившего. У жаровни стоял мужчина – высокий, с мощным торсом и мускулатурой грузчика. Без преувеличения, он был самым крупным и сильным из всех посетителей заведения. Неровный шрам, начинавшийся у левой брови и заканчивавшийся на правой щеке, придавал лицу незнакомца свирепое выражение, которое только усиливалось благодаря ожерелью из волчьих зубов, что колыхалось поверх густой поросли волос на груди, выглядывающих из-под расстегнутого воротника, словно тот был оторочен мехом. Да и собственные желтые зубы мужчины, ощеренные в ухмылке, наводили на мысль о хищном оскале волка.

– Как смеешь ты кропать такие историйки про этого мерзавца Мату Цзинду? Он же старался помешать справедливому восхождению на трон императора Рагина, результатом чего стало множество ненужных жертв и страданий. Воспевая презренного тирана Цзинду, ты принижаешь победу нашего мудрого императора и бросаешь тень на величие Трона Одуванчика. Твои слова равносильны государственной измене.

– Да неужели?! Значит, рассказать пару легенд – это измена? – Сказитель разгневался, однако заявление незнакомца выглядело столь абсурдным, что его начал пробирать смех. – А следом ты заявишь, что все актеры народной оперы – мятежники, потому что изображают восхождение и падение древних династий Тиро? Или что мудрый император Рагин должен запретить пьесы театра теней про императора Мапидэрэ? Ну и дубина же ты!

Владельцы «Трехногого кувшина», дородный мужчина низкого роста и его такая же полная жена, вклинились между двумя спорящими в надежде примирить их.

– Господа! Не забывайте, что это скромный приют для развлечений и отдыха! Никакой политики, пожалуйста! Мы все пришли сюда после трудового дня, чтобы пропустить по стаканчику и немного повеселиться.

Хозяин заведения повернулся к незнакомцу со шрамом на лице и низко поклонился ему.

– Господин, вы, как вижу, человек сильных страстей и строгой морали. Позвольте заверить вас: я хорошо знаю присутствующего здесь Тино. Не сомневаюсь, что у него и в мыслях не было оскорбить императора Рагина. Более того, прежде чем стать сказителем, он сражался на его стороне в войне между Хризантемой и Одуванчиком в Хаане, в ту пору, когда император был еще королем Дасу.

Жена трактирщика заискивающе улыбнулась.

– Позвольте презентовать вам за счет заведения флягу сливового вина? Если вы с Тино выпьете вместе, то, я уверена, позабудете об этом маленьком недоразумении.

– С чего это ты решила, что я стану пить с ним? – спросил Тино, презрительно взметнув рукава в сторону Шрамолицего.

Остальные посетители таверны загудели, поддерживая сказителя:

– Сядь, безмозглый осел!

– Коли тебе не нравятся легенды, ступай прочь отсюда! Никто не заставляет тебя сидеть и слушать!

– Да я сам тебя вышвырну, если ты не заткнешься!

Шрамолицый улыбнулся, сунул руку за отворот куртки, под пляшущее ожерелье из волчьих зубов, и извлек оттуда металлическую табличку. Он помахал ею, показывая посетителям, а потом сунул под нос хозяйке заведения.

– Узнаешь это?

Женщина скосила глаза, чтобы рассмотреть получше. Табличка была размером с две ладони, и на ней были выгравированы две большие логограммы. Одна логограмма читалась как «видеть» – стилизованный глаз с исходящим из него лучом. А другая означала «далеко» и состояла из числа «тысяча», дополненного изображением извилистой тропы вокруг него.

– Так вы из… – пролепетала пораженная кабатчица. – Вы от… э-э-э…

Человек со шрамом убрал табличку. Холодная, злая ухмылка на его лице стала шире, когда он обвел глазами помещение, проверяя, осмелится ли кто выдержать этот его взгляд.

– Все правильно, – подтвердил он. – Я служу герцогу Рину Коде, имперскому секретарю предусмотрительности.

Гомон среди посетителей моментально стих, и даже Тино утратил независимый вид. Шрамолицый походил скорее на разбойника с большой дороги, чем на правительственного чиновника, но всем было прекрасно известно, что герцог Кода, глава шпионской сети императора Рагина, привлекает к сотрудничеству представителей самых криминальных слоев общества Дара. Так что он вполне мог воспользоваться услугами этого типа. Хотя никому в таверне не приходилось слышать, чтобы какого-нибудь сказителя привлекли к ответу за приукрашенные легенды о Гегемоне, в обязанности Коды входил поиск предателей и недовольных среди бывшей знати, плетущей заговоры против государя. Никто не хотел рисковать, бросая вызов соглядатаям герцога.

– Постойте… – заикнулся было Фиро, но Тэра схватила брата за руку, стиснула ее под столом и медленно покачала головой.

Видя, как разом присмирели все присутствующие, Шрамолицый удовлетворенно кивнул, потом отодвинул в сторону владельцев заведения и направился к Тино.

– Изворотливые, неблагонадежные шуты вроде тебя – опаснее всех, – сказал он. – То, что ты некогда сражался за императора, еще не дает тебе права говорить что вздумается. По-хорошему, надо бы отвести тебя куда следует для дальнейшего допроса… – Тино в ужасе попятился. – Но я сегодня добрый. Если заплатишь штраф в двадцать пять серебряных монет и извинишься за свое поведение, то, может, я и ограничусь всего лишь предупреждением.

Сказитель заглянул в чашу для подношений на столе и повернулся к Шрамолицему. Потом принялся часто кланяться, словно цыпленок, клюющий зерна с земли.

– Господин «предусмотрительный», пожалуйста, войдите в мое положение! Это ведь сумма двухнедельного заработка даже при самом удачном раскладе. У меня дома престарелая матушка, которая больна и…

– Ну еще бы, – протянул Шрамолицый. – Ей придется ужасно трудно, если тебя арестуют, не так ли? Расследование по заведенному порядку может занять дни, а то и недели. Это ты понимаешь?

На лице Тино поочередно сменилось несколько выражений: гнева, унижения и, наконец, полного признания своего поражения, когда он сунул руку за отворот куртки, доставая кошель. Прочие посетители старательно отводили глаза, не осмеливаясь даже пискнуть.

– А вы, остальные, не думайте, что отделаетесь просто так, – продолжил Шрамолицый. – Я слышал, как многие из вас хлопали, когда этот нечестивец высказывал затаенную критику императора в своей полной лжи легенде. Каждый из вас заплатит штраф в одну серебряную монету как сообщник преступника.

Мужчины и женщины в таверне разом погрустнели, но некоторые уже со вздохом полезли за деньгами.

– А ну прекратите!

Шрамолицый завертел головой, ища, от кого исходит этот голос: звучный, резкий и нисколько не искаженный страхом. В темном углу харчевни поднялась какая-то фигура. Человек направился к освещенному очагом месту, неровный ритм прихрамывающей походки дополнялся бодрым стаккато прогулочной трости.

Хотя фигура была облачена в длинную свободную мантию ученого, отороченную голубым шелком, принадлежала она женщине, совсем молодой, лет восемнадцати от роду, обладавшей светлой кожей и серыми глазами, суровый блеск которых плохо сочетался с юным возрастом. Расходящиеся по сторонам рубчики бледно-розового шрама, похожего на рисунок распустившегося цветка, покрывали левую щеку незнакомки, тогда как стебель этого цветка, напоминающий рыбий костяк, спускался на шею, странным образом придавая живость невыразительному в иных отношениях лицу. Светло-каштановые волосы были собраны на затылке в тугой тройной пучок-свиток. На синем кушаке трепетали подвешенные кисти и повязанные узелками шнурки: это была мода далеких северо-западных островов древней Ксаны. Опершись на деревянную палку для ходьбы, доходившую ей до переносицы, девушка положила правую руку на висящий на поясе меч, рукоять и ножны которого выглядели старыми и потертыми.

– Это еще что такое? – спросил Шрамолицый.

Однако прежняя надменность исчезла из его тона. Собранные в пучок-свиток волосы молодой женщины, а также то, что она открыто расхаживала по Пану с мечом, указывали на ее принадлежность к ученым, достигшим ранга кашима – на классическом ано это слово означало «практикующий». Она прошла вторую ступень императорских экзаменов.

Император Рагин восстановил и расширил издавна использовавшуюся в королевствах Тиро и в империи Ксана систему экзаменов, необходимых для поступления на государственную службу, превратив ее в единственный способ подняться по карьерной лестнице для людей, наделенных соответствующими амбициями. Тем самым перекрывались все иные традиционные пути к выгодным административным должностям, такие, например, как их покупка или наследование, покровительство или протекция со стороны почитаемой знати. Отбор на экзаменах был жесткий, а император, поднявшийся к власти не без помощи женщин, занимавших важные посты, теперь открыл доступ к ним представительницам слабого пола наравне с мужчинами. Хотя число женщин среди токо давиджи (этот ранг присваивался тем, кто выдержал Городскую экзаменацию, то есть прошел первую ступень) было невелико, а среди кашима они встречались еще реже, им полагались точно такие же привилегии, какие давал подобный статус их коллегам-мужчинам. Например, все токо давиджи освобождались от принудительных работ, а кашима, будучи обвиненными в преступлении, имели право предстать сразу перед императорским судом, в обход предварительного допроса констеблями.

– Перестань досаждать этим людям, – спокойно произнесла девушка. – И имей в виду: уж от меня ты точно не дождешься ни единого медяка.

Шрамолицый, никак не ожидавший застать персону подобного ранга в заведении пошиба «Трехногого кувшина», поспешил заверить ее:

– Госпожа, вам, конечно, не придется платить никакой штраф. Я уверен, что вы не принадлежите к неблагонадежным негодяям, вроде прочих собравшихся тут простолюдинов.

Молодая женщина покачала головой:

– Я вообще не верю, что ты работаешь на герцога Коду.

Шрамолицый сдвинул брови:

– Вы сомневаетесь, даже увидев знак «предусмотрительных»?

Она улыбнулась:

– Ты так быстро убрал его, что я не успела толком разглядеть. Позволишь мне рассмотреть его получше?

Шрамолицый неуверенно хмыкнул:

– Ученый вашего уровня наверняка способен распознать логограммы с первого взгляда.

– Нет никакой сложности в том, чтобы изобразить соответствующие символы на восковой табличке, а потом покрыть ее серебрянкой. А вот достоверно подделать приказ секретаря предусмотрительности Коды гораздо сложнее.

– Что?! Да о чем таком вы говорите? Сейчас настало время Великой экзаменации, когда сливки ученого сообщества Дара собираются в столице. Смутьяны охотно ухватятся за любую возможность причинить вред талантливым мужам… и женщинам тоже, съехавшимся, дабы послужить императору. Вполне естественно, что повелитель отдал герцогу Коде приказ усилить бдительность.

Девушка покачала головой и невозмутимо продолжила:

– Император Рагин – благоразумный правитель, отнюдь не склонный повсюду видеть врагов и заговорщиков. Он даже воздал должное Дзато Рути, который некогда сражался в другом лагере, из уважения к его учености назначив Рути наставником своих детей. Если на основании некоей поэтической вольности обвинить сказителя в государственной измене, то это лишь ожесточит сердца мужчин и женщин, которых император всячески старается расположить к себе. Герцог Кода, как никто знающий государя, никогда бы не отдал приказа, разрешающего делать то, что ты пытаешься сейчас устроить.

Шрамолицый аж побагровел от злости, и толстый рубец запульсировал, словно по щеке у него ползла змея. Но он прирос к месту и не приближался к женщине.

Та рассмеялась и сказала:

– Если уж на то пошло, думаю, это мне следует послать за констеблями. Выдавать себя за имперского чиновника – это преступление.

– Ой, а вот это она зря, – прошептала сидящая в углу Тэра.

– Что такое? – тихо спросили в один голос Тиму и Фиро.

– Никогда не стоит загонять в угол бешеную собаку, – простонала девочка. – Ой, что сейчас будет!

Шрамолицый прищурился: страх перед кашима обернулся в нем отчаянной решимостью. Он взревел и бросился на нее. Застигнутая врасплох девушка неуклюже метнулась в сторону, волоча больную левую ногу, и сумела в последний миг увернуться. Ее обидчик врезался в стол, вынудив сидящих за ним посетителей с руганью и криками отпрыгнуть в сторону. Вскоре он снова взобрался на помост, и вид у него был еще более взбешенный. Разразившись громкой руганью, Шрамолицый опять двинулся на противницу.

– Надеюсь, дерется она не хуже, чем говорит. – Фиро хлопнул в ладоши и засмеялся. – Это самая веселая из всех наших вылазок!

– Держитесь позади меня! – скомандовал Тиму, раскинув руки и встав так, чтобы заслонить сестру и брата от толчеи, возникшей в центре харчевни.

Правой рукой молодая женщина обнажила меч. Опираясь на палку, она, неловко держа клинок, наставила дрожащее лезвие на противника. Но Шрамолицый словно бы рассудка лишился. Он бесстрашно ринулся вперед, схватившись за лезвие меча голыми руками.

Посетители в ужасе отвели глаза, а те, кто продолжал смотреть на происходящее, испуганно сжались, ожидая, что сейчас хлынет кровь. Однако его пальцы сомкнулись на клинке, и…

Щелк! Меч с сухим треском сломался пополам, а девушка беспомощно повалилась на пол. Она продолжала сжимать в ладони обломок меча, и при этом не видно было ни единой капли крови.

Шрамолицый захохотал и зашвырнул вторую половину меча в жаровню, где деревянный клинок, покрашенный, чтобы сойти за настоящий, тут же занялся пламенем.

– Ну и кто тут настоящий мошенник? – Верзила осклабился. – Вор вора видит издалека, правда? Ха, теперь тебе придется заплатить.

Он двинулся к ошеломленной девушке, словно волк, собирающийся прикончить жертву. Подол мантии у упавшей задрался, и его глазам предстала ее левая нога, заключенная в своего рода приспособление, какое носят солдаты, лишившиеся конечности во время войны.

– Так ты еще и бесполезная калека. – Шрамолицый плюнул на нее и занес обутую в тяжелый кожаный сапог правую ногу, целясь в голову.

– Не смей ее трогать! – вскричал Фиро. – Не то я заставлю тебя пожалеть об этом!

Мужчина остановился и обернулся посмотреть на трех детей в углу.

Тиму и Тэра испуганно воззрились на Фиро.

– Учитель Рути всегда говорит, что настоящий моралист обязан помогать тем, кто в беде, – оправдываясь, заявил младший брат.

– Так ты выбрал именно этот миг, чтобы начать прислушиваться к наставлениям учителя? – простонала Тэра. – Ты что, думаешь, будто мы во дворце, в окружении стражников, способных остановить негодяя?

– Простите, но она ведь вступилась за честь папы! – яростно прошептал Фиро, отказываясь отступать.

– Бегите, оба! – крикнул Тиму. – Я задержу его. – Он взмахнул нескладными руками, не зная толком, как сумеет осуществить обещанное.

Разглядев толком трех «героев», Шрамолицый расхохотался.

– А вами, щенки, я займусь после того, как разберусь с ней!

Он отвернулся и наклонился, чтобы сорвать дорожный кошель, висящий у кашима на поясе.

Тэра обшарила глазами зал: одни посетители испуганно жались к стенам, стараясь держаться подальше от драки; другие потихоньку пробирались к двери, норовя улизнуть. Никто даже не пытался остановить грабеж, грозящий перерасти в нечто более серьезное. Девочка схватила братишку за ухо, прежде чем он успел убежать, развернула лицом к себе и прижалась лбом к его лбу.

– Ой! Ты чего делаешь? – прошипел Фиро.

– Тиму храбрый, но недостаточно хорош в поединке, – сказала Тэра.

Младший брат кивнул.

– Если только они не станут соревноваться в умении, кто лучше напишет редкую логограмму.

– Верно. Поэтому мы с тобой должны ему помочь.

И она торопливо изложила свой план. Фиро широко заулыбался.

– Ты самая лучшая старшая сестра.

Тиму, все еще робко переминавшийся с ноги на ногу, тщетно пытался вытолкнуть обоих:

– Уходите!

Стоя за очагом, Шрамолицый рассматривал содержимое кошеля, который сорвал с девушки, а та неподвижно лежала у его ног. Возможно, еще не пришла в себя после неудачного падения.

Фиро юркнул в толпу посетителей и скрылся из виду. Тэра, вместо того чтобы убежать, запрыгнула на стол.

– Эй, тетушка Фифи! Тетушка Кира! Тетушка Джизана! – вскричала она и указала на трех женщин, пятящихся к двери.

Они остановились и переглянулись, удивленные тем, что какая-то неизвестная девочка обращается к ним по именам.

– Вы ее знаете? – прошептала Фифи.

Джизана и Кира замотали головами.

– Она сидела за соседним столом, – промолвила Кира. – Наверное, подслушала наш разговор.

– Не вы ли всегда учили, что, если хочешь быть счастлива в семейной жизни, нельзя позволять мужчинам помыкать собой? – продолжила Тэра. – Раз мужики удирают, трусливо поджав хвосты, то, может, вы поможете мне поучить этого осла уму-разуму?

Шрамолицый изумленно перевел взгляд с Тэры на трех женщин, не зная, что предпринять. Но девочка не дала ему времени решать.

– Эй, кузен Ро! Да тут почти весь наш клан в сборе! С чего это вы вдруг так испугались этого недотепу? Труса празднуете, да?

– Только не я! – ответил голос из толпы. Звучал он молодо и звонко, почти по-девичьи.

Затем из тени у двери вылетела чашка и врезалась в Шрамолицего, облив его душистым горячим чаем.

– Ха! Да если каждый из нас плюнет в негодяя, то он захлебнется! Тетушка Фифи, тетушка Кира, тетушка Джизана, вперед!

Толпа людей, только что пытавшихся улизнуть из харчевни, остановилась. Три женщины, которых Тэра назвала по имени, злобно пялились на Шрамолицего, вид у которого сделался вдруг словно бы у цыпленка, застигнутого грозой. Подруги переглянулись и усмехнулись.

Мгновение спустя три кружки с пивом просвистели в воздухе и разбились о Шрамолицего. Тот яростно взревел.

– А это тебе от меня! – Тэра схватила со стола кувшин с рисовым вином и метнула его Шрамолицему в голову. Сосуд пролетел рядом с целью и разбился о жаровню, разлившееся вино зашипело в огне.

Толпа, как известно, отличается непредсказуемостью. Подчас одиночного примера достаточно, чтобы робкое стадо обратилось в хищную стаю.

Едва лишь первые удары женщин увенчались успехом, мужчины переглянулись и вдруг обнаружили утраченное мужество. Даже сказитель Тино, такой раболепный еще мгновение назад, запулил в грабителя наполовину опорожненной кружкой пива. Чашки, кубки и кувшины со всех сторон летели в Шрамолицего, который закрывал голову руками и пятился, завывая от боли. Трактирщик с женой суетились, умоляя народ не уничтожать их имущество, но было уже поздно.

– Мы всё вам возместим! – крикнул Тиму среди гомона, но неясно было, расслышали его хозяева харчевни или нет.

Немалое число снарядов обрушивалось на Шрамолицего, и тот весь покрылся синяками. Из пореза на лице текла кровь, он был мокрый от чая, вина и пива. Сообразив, что с возбужденной толпой ему уже никак не справиться, он злобно плюнул в Тэру. Но ему пора было убираться, пока люди, окончательно осмелев, не набросились на него.

В желании напакостить негодяй напоследок швырнул кошель в жаровню, а потом ринулся вперед и проложил себе дорогу через толпу. Посетители, каждого из которых страшили его габариты и силища, невольно раздались в стороны. Шрамолицый вылетел за дверь, как волк, изгнанный из овчарни сворой лающих псов, оставив за собой только завихрения из порхающих в воздухе снежинок на пороге. Вскоре снежинки тоже исчезли, как будто недавнего гостя тут никогда и не было.

Мужчины и женщины сновали по таверне, похлопывая друг друга по спине и поздравляя с проявленной храбростью, а тем временем хозяин и хозяйка вооружились метлой, совком, ведром и тряпкой, убирая черепки керамики и осколки фарфора.

Фиро протиснулся сквозь толпу и встал рядом с Тэрой.

– Залепил ему по шее первой же чашкой, – похвастался он.

– Отличная работа, кузен Ро, – с улыбкой отозвалась Тэра.

Тино и владельцы харчевни подошли поблагодарить троих ребятишек за вмешательство. Трактирщик с женой заодно хотели удостовериться, что им в самом деле возместят убытки. Оставив Тиму обмениваться цветистыми заверениями во взаимном уважении и расположении, а также выдавать расписки, Тэра и Фиро пошли посмотреть, все ли в порядке с молодой кашима.

Та была оглушена после столкновения с грузным грабителем, но серьезно не пострадала. Дети помогли ей сесть и дали выпить немного теплого рисового вина.

– Как вас зовут?

– Дзоми Кидосу, – произнесла девушка слабым голосом. – Я с Дасу.

– А вы в самом деле кашима? – поинтересовался Фиро, указывая на лежащий рядом с ней сломанный деревянный меч.

– Хадо-тика! – Тэра возмутилась бестактностью младшего брата. – Ну разве можно задавать такие вопросы!

– А что такого? Раз меч не настоящий, то, может, и звание тоже.

Однако молодая женщина ничего не ответила. Она смотрела на огонь в жаровне, где догорала вторая половинка меча.

– Мой пропуск… Мой пропуск…

– Какой еще пропуск? – спросил Фиро.

Но Дзоми продолжала бормотать, словно бы и не слышала его. Тэра посмотрела на поношенную обувь молодой женщины и на ее заплатанную мантию; взгляд девочки на миг задержался на хитроумном приспособлении на левой ноге, подобного которому ей не доводилось видеть даже у императорских врачей, лечивших самых доверенных из стражников отца. А еще она отметила мозоли на указательном и среднем пальцах и на задней стороне безымянного, а также кусочки воска и следы чернил под ногтями.

«Эта женщина проделала долгий путь из дома, да к тому же упражнялась в письме, причем упражнялась очень много».

– Разумеется, перед нами настоящая кашима, – сказала Тэра. – Она приехала сюда на Великую экзаменацию, а тот болван сжег ее пропуск в экзаменационный зал!

Вьюга усилилась, пешеходов и всадников на улице стало мало – все поспешили укрыться дома или найти приют в придорожных харчевнях и гостиницах. Стайка воробьев, забившихся под карниз, возбужденно зачирикала, когда птицам послышался в завываниях ветра чей-то голос.

– Что за проказу ты затеял, Тацзу? Решил нарушить гармонию Безупречного города?

Раздался бурный взрыв хохота, сопровождаемый перекрывшим вой вьюги скрежетом, словно бы клацнула зубами голодная акула. Но звук этот померк так быстро, что даже воробьи недоумевали, на самом ли деле слышали его.

– Киджи, брат мой, ты такой бесчеловечный вопреки всем прожитым годам. Как и ты, я прибыл понаблюдать за объявленным Куни состязанием умов, соревнованием острых слов и безупречных логограмм. Сочувствую тебе в части испытаний, выпавших на долю твоей юной ученой госпожи, но уверяю, что не имею никакого отношения к человеку, испортившему ей нынешний день. Это не означает, однако, что я не буду иметь с ним ничего общего впредь, после того как он привлек мой интерес. Тем не менее ты впал в такую ярость, что невольно возникает вопрос: что это за девушка и какой бог ей покровительствует?

– Я тебе не верю. Ты всегда вносишь хаос в порядок, раздор в мир.

– Я обижен! Хотя вынужден признать, что меня и впрямь всегда немного злит, когда смертные выхолащивают хаотичную правду истории, сводя ее к легендам – слишком гладким, складным и «гармоничным». Иной раз это меня даже бесит.

– В таком случае ты обречен пребывать в бешенстве всю жизнь. История – это долгая тень, которую прошлое отбрасывает на грядущее. А тени, по природе своей, обделены деталями.

– Ты рассуждаешь как философ из числа смертных.

– Мир не так-то легко заслужить. Не буди призраков, питающихся плотью живых.

– Но мы же не хотим, чтобы Фитовэо заскучал, правда? Что ты за брат такой, если не заботишься о том, чтобы он пребывал в надлежащем расположении духа?

Раздался звон металла, перекрывающий шум бури, как если бы подковы загремели о железный мост, перекинутый через ров, который кольцом опоясывает дворец. Воробьи попрятались и притихли.

– Моя стезя – война, но это еще вовсе не означает, что я упиваюсь смертью. Это скорее уж забава Каны.

Красная вспышка мелькнула за облаками, словно бы сквозь пелену тумана прорезался вулкан.

– Тацзу и Фитовэо, не порочьте мое имя. Да, я правлю тенями на другом берегу Реки-по-которой-ничто-не-плавает, но не воображайте, будто я желаю увеличить их количество без важной на то причины.

Поднялся беспорядочный снежный вихрь, похожий на смерч, проносящийся над белым морем.

– Ай-ай-ай! Да что же такое случилось, что это отбило у вас тягу заниматься самыми интересными делами? Вы все сделались страшными занудами. Ну да ладно. В основании Дома Одуванчика лежит позорное пятно, ибо империя родилась благодаря тому, что Куни предал Гегемона. Этот изначальный грех не смыть, и он будет преследовать Куни, как бы тот ни утешал себя мыслью о том, что руководствовался благими стремлениями.

Молчание других богов ясно свидетельствовало о том, что они признают справедливость слов Тацзу.

– Смертные никогда не бывают довольны и станут поднимать смуту вопреки всем вашим желаниям. Запах крови и гнили приманивает акул, и я просто занимаюсь тем, что для меня естественно. Не сомневаюсь, что, когда грянет буря, вы все поведете себя точно так же.

Сумбурный вихрь слился с завывающей вьюгой, и вскоре снег засыпал следы, оставленные последними из прохожих.

Дору Солофи пробирался по снегу, стараясь шагать как можно быстрее. Наконец он решил, что ушел достаточно далеко от «Трехногого кувшина», и, свернув в переулок, привалился к стене, дабы отдохнуть. Он дышал с трудом, а сердце его бешено колотилось.

Будь проклята эта кашима, и будь прокляты эти детишки! До этого его нехитрый трюк отлично срабатывал несколько раз и принес кругленькую сумму. Впрочем, Дору вскоре спустил все в игорных притонах и в домах индиго. Если кашима в самом деле донесет на него констеблям, ему придется на какое-то время залечь на дно, пока заваруха не утихнет. При любом раскладе, наверное, было слишком рискованно оставаться в столице, ибо меры безопасности там строже, чем где-либо, но Дору не хотелось покидать ее кипучие улицы и рынки, где от близости к власти, казалось, сам воздух потрескивал.

Он был словно волк, которого выгнали из логова, и теперь тосковал по дому, который отныне ему не принадлежит.

Хлоп! Сзади в шею ему врезался снежок, и ощущение холода резануло острее, чем боль. Дору повернулся, закрутившись волчком, и увидел какого-то мальчишку, стоявшего в нескольких шагах дальше по переулку. Малец ухмыльнулся во весь рот, показав полный комплект желтых зубов, казавшихся неестественно острыми. Это впечатление еще усиливалось благодаря ожерелью из акульих клыков, висевшему у него на шее.

«Кто он такой? – подивился Дору Солофи. – Дикарь с Тан-Адю, где жители подпиливают зубы клинышком, повинуясь своему варварскому обычаю?»

Хлоп! Малец метнул еще один снежок, на этот раз попав Дору прямо в лицо.

Солофи смахнул с глаз снег, чтобы лучше видеть. Вода от тающего льда и снега стекала за воротник рубахи, отчего на груди и на спине было мокро. Он чувствовал, как мурашки бегут по коже, особенно в местах, обожженных горячим чаем. Лед добавлялся к спиртному и чаю, уже прежде намочившим одежду Дору, и зубы у него стучали на пронизывающем ветру.

Он взревел и прыгнул на мальца в намерении преподать тому урок. Было невыносимо думать, что даже какой-то жалкий сопляк позволяет себе издеваться над Дору Солофи, некогда самым сильным человеком в этом городе.

Парнишка ловко уклонился – так проворная акула ускользает от громоздкой рыбачьей лодки. Хохотнув, сорванец побежал прочь, и Солофи бросился в погоню.

Мальчик и мужчина мчались по улицам Пана, не обращая внимания на удивленные взгляды прохожих. Легкие у Солофи горели от обжигающего ледяного воздуха, ноги наливались свинцом, он спотыкался и поскальзывался на снегу. А вот шустрый ребенок скакал так же уверенно, как козел по утесам горы Рапа, и словно бы дразнил его, всегда оставаясь буквально на шаг впереди: вот еще чуть-чуть – и схватишь. Несколько раз Дору хотел уже бросить погоню, но всякий раз, стоило ему остановиться, мальчишка поворачивался и запускал в него снежком. Солофи только диву давался, откуда у тщедушного мальца такая сила и выносливость, казавшиеся неестественными, но злость затуманила разум, и он мог думать только о том, с каким удовольствием размозжит этому гаденышу череп о какую-нибудь стену.

Мальчик свернул в очередной пустынный переулок и скрылся за углом. Солофи ринулся за ним и остановился как вкопанный, едва оказался в переулке.

Перед ним, на сколько хватало глаз, раскинулся миниатюрный город, построенный из мрамора с серыми прожилками, грубо отесанного гранита и потемневшего дерева; он весь состоял из пирамид, цилиндров и простых прямоугольных блоков размером в человеческий рост, разделенных между собой решеткой засыпанных снегом проходов. Увенчанные статуями воронов надгробия и памятные таблички были испещрены рядами логограмм, пытавшихся подвести итог человеческой жизни в нескольких стихотворных строчках.

Юный сорванец привел его на крупнейшее кладбище города, где покоились многие из тех, кто умер в Пане во время восстания против империи Ксана и позднее, когда разразилась война между Хризантемой и Одуванчиком. Мальчишки нигде видно не было.

Солофи сделал глубокий вдох, чтобы успокоиться. Он не был суеверным и никогда не боялся привидений. А потому решительно вступил в город мертвых.

Сначала осторожно, а потом лихорадочно он рыскал среди надгробий, выискивая хоть какой-то намек на следы своего обидчика. Но юнец словно бы испарился, растворился в воздухе, как мираж или сон.

У Солофи волосы зашевелились на затылке. Неужто он гнался за призраком? Не одного человека довелось ему убить за годы войны…

– Раз, два, три, четыре! Быстрее! Быстрее! Вы чувствуете это? Чувствуете силы, что струятся сквозь вас? Три, два, три, четыре!

Солофи завертел головой и понял, что крики исходили от человека, который стоял на ступенях исполинского мраморного мавзолея, посвященного духам Восьми сотен – первых воинов, присоединившихся к Мате Цзинду, будущему Гегемону, когда тот поднял знамя восстания против императора Мапидэрэ на островах Туноа.

– Четыре, два, три, четыре! Суадэго, тебе следует поработать над постановкой ног. Посмотри на своего мужа: с какой сосредоточенностью он танцует! Шесть, два, три, четыре!

Мужчина на ступенях был жилистым и смуглым, а его манера двигаться – одновременно решительная и вороватая, как у мыши, которая залезла на обеденный стол после того, как погасили свет, – показалась Солофи знакомой. Он стал подбираться ближе, чтобы получше рассмотреть этого человека, стараясь укрываться за высокими надгробиями.

– Семь, два, три, четыре! Пода, тебе следует вращаться быстрее, ты выбиваешься из общего ритма. Если не исправишься, я тебя отчислю. Раз, два, три, четыре!

Оказавшись ближе, Солофи увидел около сорока мужчин и женщин, выстроившихся в четыре ряда на площадке перед ступенями мавзолея. Насколько он мог судить, они исполняли некий танец, да вот только танец этот не походил ни на один из виденных им ранее. Все дружно кружились в пьяной версии этакой пляски меченосцев Кокру; люди протягивали руки к небу, а затем сгибались, чтобы коснуться пальцев ног в нелепом подобии движений закутанных в покрывала танцовщиц Фасы, и подпрыгивали на месте, хлопая над головой в ладоши, словно солдаты-новобранцы, которых муштруют на плацу. Музыки не было. Единственным аккомпанементом служила смесь из завываний ветра, восклицаний отсчитывающего ритм мужчины на ступенях мавзолея, да топот собственных ног танцующих. Хотя снег вовсю продолжал валить, плясуны обливались потом, а дыхание, вырывающееся изо рта белыми облачками пара, оседало сосульками на их волосах и бородах.

Расположившийся на возвышении человек-мышь продолжал прохаживаться по ступеням, отдавая ученикам указания. Солофи никак не мог уразуметь, к чему стремится этот странный наставник.

– Отлично, на сегодня закончили, – объявил мужчина.

Когда танцоры выстроились перед ступенями, он спустился и, проходя мимо шеренг, стал обращаться к каждому по очереди:

– Очень хорошо, Суадэго. Духи довольны твоими успехами. Завтра будешь танцевать во втором ряду. Ну что, ощущаешь общий прилив энергии? Ага, а вот и новообращенные… Дайте-ка я посчитаю, сколько благословенных знаков веры продала ты и твои рекруты… Всего двое новеньких за минувшую неделю? Я разочарован! Вы с мужем обязаны поговорить с каждым из родственников: с двоюродными и троюродными братьями и сестрами, с дядюшками и тетушками, с племянниками и племянницами, а также с их супругами и детьми, с супругами детей и так далее – словом, со всеми! Помните: ваша вера измеряется размером вашего вклада, и чем больше людей вы завербуете, чтобы распространять эту веру, тем довольнее будут духи! У вас ведь есть мощное средство – переговорная пилюля. Положите ее под язык, прежде чем начать беседу, и вообразите успех, поняли? Вы обязаны верить, иначе это не сработает!

Он общался в том же духе с каждым из танцоров: одних понижал, других возвышал, но все неизменно вращалось вокруг числа новых рекрутов, которых необходимо было завербовать.

К тому времени, когда наставник закончил с последним учеником, который получил выволочку, потому как не привлек новых членов и был отлучен от следующей танцевальной сходки, Солофи наконец-то сообразил, почему этот человек показался ему таким знакомым.

Он вышел из-за надгробия, за которым прятался, и поприветствовал его:

– Нода Ми! Давненько я тебя не видел, лет десять уже, наверное, прошло!

Когда восстание против империи Ксана увенчалось успехом, Гегемон вознаградил тех, кто, по его мнению, внес наибольший вклад в победу, создав множество новых государств Тиро и посадив там этих людей королями. Нода Ми, начинавший как поставщик зерна в армию Маты и поднявшийся затем до должности квартирмейстера его войска, закончил королем Центральной Гэфики. Дору Солофи, служивший простым пехотинцем, был повышен за храбрость и в итоге стал королем Южной Гэфики, где и располагался Пан. Во многом это произошло благодаря тому, что он первым разоблачил амбиции Куни Гару.

Во время войны между Хризантемой и Одуванчиком Нода и Дору были сметены с тронов мощью армии Гин Мадзоти и лишились милости Гегемона. В последующие годы они сделались беглецами: скитались по островам, промышляя воровством и разбоем, торговали протухшим мясом и порченой рыбой, не брезговали похищением людей и мошенничеством, при этом ловко скрываясь от констеблей императора Рагина.

– Вот так зрелище, – сказал Солофи. – Два бывших короля Тиро на кладбище!

Он горько хохотнул, пнув ногой снег, скопившийся на ступенях мавзолея. Потом предложил Ноде трубку с травкой счастья.

Нода отмахнулся, давая понять, что накурился уже достаточно. Вместо затяжки он сделал глоток из фляги, в надежде, что обжигающее глотку пойло спасет его от пронизывающего холода.

– Ты явно нашел верное применение своим впечатляющим мускулам, – заметил Нода, услышав его историю. – Этот трюк со сказителями в чайных домах определенно хорош. Спасибо за наводку, я как-нибудь и сам попробую.

– У тебя не сработает. Ты не сможешь в достаточной мере запугать народ, – заявил Солофи, окинув презрительным взглядом щуплую фигуру Ми. – Зато твоя затея с пирамидой тоже недурна. Как тебе удалось убедить такую кучу идиотов скакать перед тобой и еще платить за это деньги?

– Легко! За время мира многие в Пане разбогатели и заскучали, им хочется чем-то разнообразить свою жизнь. Я пустил слух, что способен направить энергию умерших таким образом, чтобы она приносила удачу живым, и многим захотелось проверить, правдивы ли мои обещания. Суть вот в чем: как только люди собираются в толпу, они теряют здравый рассудок. Я без труда заставляю всех плясать, как идиотов, и никто не осмелится мне противоречить, потому что, когда человек ведет себя не так, как остальные, он выставляет себя дураком. Если в ответ на мой вопрос одна из женщин признает, что действительно ощущает струящуюся через нее энергию, то другие станут наперебой твердить, будто испытывают то же самое, ведь иначе придется признать, что им-то духи не благоволят. На самом деле они изо всех сил стараются уверить меня, насколько лучше себя чувствуют, занимаясь танцами, чтобы казаться более одухотворенными в глазах товарок.

– Поверить не могу…

– Ха, даже не сомневайся. Нельзя недооценивать стремление казаться лучше других: это мощный стимул для поведения людей, и я им успешно пользуюсь. Устраиваю маленькие соревнования: повышаю одних танцоров, переводя их из задних рядов в передние, если они выглядят более воодушевленными, и понижаю других, которые проявляют недостаточно энтузиазма. Награждаю призами в зависимости от того, насколько рьяно они кружатся и скачут. А некоторым говорю, что они, дескать, готовы и сами стать духовными наставниками, и отправляю их вербовать адептов для участия в собственном магическом танце. Ну и, естественно, получаю процент с платы. Нет более действенного способа заставить дурака поверить в мошенническую схему, чем сделать мошенником его самого. Бьюсь об заклад, если однажды я встану перед ними голышом и скажу, что только посвященные способны увидеть мои духовные одежды, они наперебой кинутся описывать все великолепие моего наряда.

При этих словах глаза у Солофи на миг затуманились.

– А ведь когда-то мы с тобой щеголяли в одеждах из дорогого муара, расшитого золотом.

– Да, щеголяли, – отозвался Нода с такой же грустью в голосе. Но потом, глядя на приятеля, вдруг просиял. – А быть может, и снова будем: не все еще потеряно.

– Ты о чем это? – изумился Солофи, позабыв на время про зажатую в руке трубку с травкой счастья.

– Когда-то мы были королями, а теперь перебиваемся жалкими крохами, обращаясь к костям мертвых и к тщеславию живых, прямо как крысы. Ну разве это жизнь? Разве ты не хочешь снова стать королем?

Солофи рассмеялся.

– Эпоха королей Тиро миновала, – сказал он. – В наши дни люди, обладающие амбициями, ползают в ногах у Куни Гару и надеются сдать экзамены, чтобы получить право служить ему.

– Не все, – возразил Нода, глядя Солофи прямо в глаза. Он понизил голос. – Когда Хуно Крима и Дзапа Шигин встретились, то подняли восстание, уничтожившее труд всей жизни Мапидэрэ. Когда встретились Куни Гару и Мата Цзинду, они разорвали все эти острова на клочки, а потом сшили их снова. Неужели ты думаешь, будто десять лет спустя судьба случайно свела нас с тобой в этом месте, где великое множество призраков до сих пор взывает к отмщению Куни Гару?

Дору Солофи поежился. Из мавзолея у него за спиной вдруг словно бы заструился холод. Пристальный взгляд и гипнотический голос Ноды Ми завораживали. Теперь Дору стало понятно, как этому человеку удается убедить толпу отдавать ему деньги… Ему вспомнился мальчик с ожерельем из акульих зубов, который привел его сюда.

«Уж не знак ли это на самом деле? Что, если Нода прав?»

– Есть и другие, кто думает так же, как мы: разжалованная знать, ветераны, сражавшиеся бок о бок с Гегемоном, завалившие экзамен ученые, купцы, лишившиеся возможности укрывать доходы и вынужденные платить налоги сполна, а потому не получающие той прибыли, какую им бы хотелось… В Дара может царить мир, но людские сердца мира не знают. Я поднаторел в науке раздувать пожар из искорки недовольства, а в тебе есть мощь, способная повести за собой толпу. Боги недаром свели нас сегодня, и нам по силам затребовать назад славу, украденную у нас вором-императором. Помни, что прежде Куни Гару был ничем не лучше нас.

И едва лишь он произнес эти слова, как небольшой вихрь налетел на кладбище, закружив снег в подобии той свирепой воронки, что когда-то за один день поглотила двадцать тысяч солдат Ксаны.

Дору Солофи протянул руки и положил их на плечи Ноде Ми.

– Так давай же назовем друг друга братьями и дадим клятву свергнуть династию Одуванчика.

– Мастер Рути, пожалуйста! Не спешите так! – взмолилась императрица, пока они бежали по длинному коридору, соединяющему личные императорские покои с общественными залами в передней части дворца.

Пожилой мужчина с сумкой через плечо бодро шагал впереди нее, даже не удосуживаясь обернуться.

Поскольку двор сегодня император не собирал, Джиа была одета в простой шелковый халат и обута в деревянные шлепанцы. Этот наряд позволял женщине бежать, что было бы просто немыслимо в церемониальном платье, обшитом сотнями нефритовых и коралловых диранов, в тяжелой и высокой короне из серебра и бронзы, и в трехфутовой длины придворных туфлях, похожих на маленькие сапоги. Мчалась императрица так быстро, что совсем запыхалась, а ее раскрасневшееся лицо стало под цвет огненно-рыжим волосам. Свита из дюжины фрейлин, придворных и дворцовой стражи трусила рядом, держа дистанцию: они не смели вырваться вперед, пока государыня не даст команды схватить убегающего мужчину, а уж этого приказа ожидать от нее сейчас явно не стоило. В общем, ситуация сложилась воистину непростая для всех, кто был в нее вовлечен.

Императрица остановилась, и стражники, придворные и фрейлины тоже резко затормозили; кое-кто из них налетел друг на друга: послышались лязг оружия и доспехов, возгласы удивления и бряканье драгоценностей.

– Кон Фиджи говорил, что ученый муж не должен заставлять стремящихся к знанию бегать за ним! – крикнула императрица Джиа, переведя дух.

Дзато Рути, наставник императорских детей, замедлил шаг, а потом со вздохом остановился. Однако оборачиваться не стал.

Чинным шагом, но все еще пыхтя и отдуваясь, Джиа догнала его.

– Ваше императорское величество, – произнес Рути, по-прежнему не оборачиваясь. – Боюсь, меня нельзя с полным основанием назвать ученым мужем. Вам лучше было бы поискать для принцев и принцесс более способного наставника. Дальнейшее исполнение мною своих обязанностей может лишь повредить образованию августейших отпрысков.

Голос его звучал так натянуто, что слова походили на жареные каштаны, отлетающие от стенки.

– Согласна, дети бывают иной раз непослушными и озорными, – сказала императрица, расплывшись в улыбке. – Но именно поэтому они нуждаются в вас, человеке, способном дисциплинировать их умы при помощи наставлений и мудрых…

– Дисциплинировать? – перебил ее Рути.

Придворные и фрейлины сжались – никто не осмеливался перечить императрице в гневе, но слова Джиа явно задели учителя за живое, и он позабыл о приличиях.

– Честное слово, я всячески пытался привить им дисциплину, но поглядите, чем увенчались мои труды! – продолжил Рути. – Принцев и принцесс и след простыл, тогда как им полагается сейчас сидеть в своих комнатах и работать над эссе, которые я велел написать детям в качестве наказания!

– Ну, если говорить точнее, то отсутствуют не все. Фара у себя в комнате и упражняется в написании логограмм…

– Фаре всего четыре года! Уверен, что остальные не захватили ее с собой лишь потому, что понимают: малышка окажется только помехой в задуманной ими проделке. Озорникам еще хватило наглости заставить слуг шуршать в их комнатах бумагой, чтобы я, подойдя поближе, подумал, будто они работают!

– Разумеется, подобные детские уловки не смогли обмануть столь изощренного преподавателя, ибо…

– Да разве в этом дело! Государыня, вам прекрасно известно, что я в меру своих скромных сил самоотверженно занимаюсь образованием наследников, но даже у самого терпеливого человека есть свой предел. То, что дети прогуляли занятие, само по себе плохо, но это еще полбеды. Вы только посмотрите на это. Вот, пожалуйста, полюбуйтесь! – Учитель сбросил с плеча сумку и повернулся так, чтобы императрица видела заднюю полу его мантии.

На ткани детским почерком был начертан буквами зиндари стишок:

Лица придворных, фрейлин и дворцовых стражей задергались в попытке подавить рвущийся наружу смех.

Рути сердито глянул на них.

– Вы находите столь забавным сравнение с тем болваном из стихотворения Лурусена, который играл на цитре коровам, а потом жаловался, что они его не понимают? Неудивительно, что учение так плохо укореняется на столь бедной почве.

Свита Джиа смутилась, и все потупили взгляды.

Сама императрица оставила скрытое оскорбление без внимания.

– Но если взглянуть на это с другой стороны, – предложила она вкрадчиво, – то разве не отрадно, что ваши старания привить ученикам классику увенчались успехом? Никогда не слышала, чтобы дети цитировали Лурусена, если не считать, быть может, Тиму, который всегда отличался усердием…

– Так вы полагаете, что я должен радоваться? – Рути взревел так, что даже Джиа вздрогнула. – Подумать только: в былые времена я обсуждал с Таном Феюджи и Люго Крупо наилучшие пути управления государством! А теперь пал так низко, что должен терпеть оскорбления проказливых детишек… – Голос изменил ему, он несколько раз моргнул, сделал глубокий вдох и добавил: – Я удаляюсь домой, в Риму, где смогу уединиться в хижине в лесах и продолжить научные изыскания. Простите, государыня, но императорские отпрыски необучаемы.

Тут на сцене появился новый персонаж и звучным голосом произнес:

– Ах, мастер Рути, как же вы ошибаетесь насчет детей! Сердце мое разрывается, когда я вижу, что их не понимают!

Рути и Джиа повернулись к говорившему. С противоположной стороны коридора шел средних лет мужчина, чей великолепного покроя халат не мог вполне скрыть пивной живот. С печальным выражением на лице, в окружении собственных придворных и стражников, к ним приближался Куни Гару, известный ныне как Рагин, император Дара.

«Спасибо», – одними губами прошептала Джиа, обращаясь к Дафиро Миро, капитану дворцовой стражи. Тот молча кивнул в ответ. Миро бегом бросился разыскивать императора, едва только Дзато Рути принялся ругаться, обнаружив, что комнаты принца Тиму, принца Фиро и принцессы Тэры пусты.

Даже пребывая в ярости, Дзато Рути не мог совершенно пренебречь правилами дворцового этикета и склонился в глубоком поклоне.

– Ренга, прошу простить, что вышел из себя, но совершенно очевидно, что я утратил уважение детей.

– Нет-нет-нет! – Император качнул головой, как музыкант трещоткой, а потом театрально воздел руки в жесте отчаяния. – Ах, как это напоминает мою собственную юность, когда я занимался у учителя Тумо Лоинга. Ну почему детей из семьи Гару всегда преследует рок быть неверно понятыми?

– О чем вы говорите? – спросил Рути.

– Вы совершенно не так истолковали двустишие, сочиненное моими отпрысками, – заявил император.

– Неужели?

– Да, в корне неправильно. Отец лучше знает своих детей. Все трое явно устыдились своего поведения – уж не знаю, что они там натворили…

– Они сочиняли глупую историю о том, как Кон Фиджи был обманут труппой актеров из народной оперы, тогда как им следовало…

– Согласен! Это ужасно, просто ужасно! Поэтому дети и решили, что обязаны извиниться перед вами.

По лицу Рути пробежала судорога – ему потребовалось просто невероятное усилие, чтобы задать вопрос вежливым тоном:

– Так, стало быть, каракули у меня на спине – это извинения?

– Видите ли, они сравнивают себя с коровами, тупыми животными, не понимающими красоты музыки, которую для них исполняют. И если немного перефразировать, то вот что дети хотели сказать: «Учитель, мы искренне сожалеем, что рассердили вас. А потому готовы взяться за плуг и под вашим руководством трудиться на ниве познания».

Тут дирижируемые капитаном Дафиро Миро собравшиеся придворные и фрейлины единодушно закивали и защебетали, подобно хору певчих птиц, в поддержку слов императора:

– Ах, принцы такие скромные!

– Принцессы так раскаиваются!

– Никогда и нигде не доводилось мне видеть более искренней покаянной записки!

– Где придворный историк? Он обязан запечатлеть рассказ о мудром, как диран, учителе и прямодушных, словно соколы, учениках!

– Не забывайте о достойном крубена глубоком истолковании императора!

Куни нетерпеливо махнул рукой, давая им знак замолчать. Свита старалась помочь ему как могла, но все хорошо в меру.

Джиа пыталась сохранить серьезную мину. Императрице вспомнилось, как однажды, очень давно, еще в ту пору, когда Куни ухаживал за ней, он предложил весьма необычную трактовку поэмы Лурусена, что сыграло не последнюю роль в развитии их отношений.

По мере того как Рути переваривал слова императора, лицо его постепенно разглаживалось.

– Тогда почему дети тайком сделали надпись сзади на моей мантии? Полагаю, это произошло, когда Фиро предложил помассировать мне спину, пока я читал остальным лекцию по риторике. Это как-то мало похоже на чистосердечное извинение.

– Люго Крупо однажды сказал: «Слова и действия следует рассматривать в свете намерений». – Куни вздохнул. – Перспектива решает все. Мои дети старались следовать максиме моралистов, гласящей, что искреннее раскаяние должно исходить из сердца, но его не следует выставлять напоказ. Вряд ли их побуждение можно было бы счесть искренним, извинись они сразу после того, как вы устроили им выволочку. Дети сделали надпись у вас на спине, полагая, что вы увидите ее, когда будете ложиться спать, и в этот миг спокойного созерцания сумеете верно оценить их порыв.

– Тогда зачем они сбежали, вместо того чтобы корпеть над эссе в своих комнатах, как я им велел?

– Ну, это потому что… потому что… – Император, похоже, совсем запутался и никак не мог связать концы с концами, но тут, на его счастье, появились сами виновники истории: по коридору шла Рисана, королева-консорт, а за ней плелись прогульщики.

– Госпожа Сото и кастелян Крин поймали их при попытке пробраться в свои комнаты, – сообщила Рисана с улыбкой. – Все трое переоделись в простолюдинов, и наверняка поэтому стражникам, отправленным в город на поиски, не удалось их найти. Сото и Ото привели их ко мне, я рассказала детям, какой переполох из-за них поднялся, и вот теперь они здесь, чтобы объяснить свое поведение. – Она склонилась перед императором и императрицей в глубоком джири.

– Папа! – вскричал Фиро, подбежал к императору и обнял его ноги.

– Отец, – промолвила Тэра с улыбкой, как если бы ничего не произошло, – у нас есть для тебя настоящая история!

– Ренга. – Тиму низко склонился, коснувшись ладонью пола. – Твои верные, но глупые дети к твоим услугам.

Куни кивнул Тэре и Тиму и бережно, но твердо отцепил Фиро от своих ног.

– Я тут как раз объяснял мастеру Рути, который очень сердит, вашу неуклюжую попытку извиниться.

Тиму смутился.

– Какую еще…

– Да, вашу попытку извиниться, – перебил его Куни, строго посмотрев на Тэру и Фиро. Эти трое переговаривались между собой одними глазами.

– Ах да, это была моя идея, – кивнул Фиро. – У меня на душе было так скверно, когда учитель Рути накричал на нас, вот я и решил, что надо как-то исправить дело.

– Я сразу заподозрил, что это твои каракули, – заявил Куни. – А потом ты решил сбежать, наверняка от стыда. Верно?

– Идея была моя, – вмешалась Тэра. – Я решила, что нам следует выказать свое раскаяние действием, а не одними лишь словами. – Не поднимая головы, девочка подошла к Дзато Рути и вручила ему пару табличек. – Я купила их у торговца, который заверил, что они изготовлены в На-Тионе, вашем родном городе.

– Но это же счет за… – начал было Тиму, однако прикусил язык, когда сестра зыркнула на него.

Затем Тэра бросила взгляд на Куни, и отец с дочерью обменялись почти незримыми улыбками.

Рути внимательно рассмотрел таблички и покачал головой.

– На вид они как будто из какой-нибудь дешевой таверны. Посмотрите, тут даже нарисован значок для неграмотных. Если не ошибаюсь, что-то вроде кувшина на трех ножках? А что это за цифры, нацарапанные на задней стороне?

– Ой, неужели нас обманули! – в притворном ужасе воскликнула девочка и сразу вся сникла. – Вообще-то, таблички сразу показались мне грубоватыми, но торговец говорил так убедительно! Он сказал, что цифры якобы обозначают номер обжига и мастера.

– Какая нелепица! Тэра, тебе следует быть осмотрительней на рынках, там полно мошенников. – Рути упрекал ее, но добрым голосом. – Тем не менее важен сам порыв.

– Ах да, чуть не забыл! – Фиро пошарил рукой и извлек из рукава полупустой мешочек с жареным сладким арахисом. – Я купил это для вас, учитель, потому что знаю, как вы любите орешки. – И тут же смутился. – Только они так вкусно пахли, что я не смог удержаться и попробовал немного…

– Все хорошо, – заверил его Рути, окончательно сменивший гнев на милость. – Маленькому мальчику так сложно побороть искушение. В твоем возрасте я тратил все карманные деньги на засахаренные обезьяньи ягоды… Но со временем, Фиро, ты обязан выработать умение владеть собой. Ты ведь принц, а не уличный мальчишка. – Наставник повернулся к Тиму, его лучшему ученику. – Ну а вы что скажете в свое оправдание, молодой человек?

– Я… да я на самом деле… это, как его…

Куни нахмурился.

Джиа вздохнула в глубине души. Ее сын рос умным и послушным мальчиком, но ему не хватало смекалки, когда требовалось наплести с три короба. Она хотела уже заговорить сама, но тут вмешалась Рисана:

– Полагаю, что, как первенец, принц Тиму счел своим долгом найти самый лучший подарок, дабы выразить искренние сожаления. Но ему не встретилось на рынке ничего, что было бы достойно статуса и положения высокочтимого наставника, не так ли?

Рути посмотрел на Тиму, а тот, весь красный, кивнул.

– И тогда ты решил, что выразишь свои чувства отличным эссе, которое сочинишь сегодня вечером, – продолжила Рисана.

Поскольку она славилась даром улавливать истинные чувства тех, кто ее окружает, а дети всегда были с ней более откровенны, чем с другими взрослыми, наставник поверил.

– Побуждения ваши верны, да и сердца тоже на правильном месте, – изрек он тоном, более подобающим любящему дедушке, чем наставнику императорских детей.

– Это, безусловно, ваша заслуга, ибо трудно переоценить пользу мудрых наставлений, – вставила Джиа. – Рада, что мы исчерпали это ужасное недоразумение.

– Тем не менее раз уж ученики так вас рассердили, – произнес Куни, придав лицу самое строгое выражение, – следует наложить на них дополнительное наказание. Полагаю, этим троим предстоит в течение недели чистить уборные вместе со слугами.

Дети приуныли.

– Но, ренга! – воскликнул ошеломленный Рути. – Это слишком сурово в сравнении с их проступком. Все началось с того, что детям стало скучно штудировать «Трактат о нравственности» Кона Фиджи. Думаю, предписанные мною эссе были достаточным наказанием, а все случившееся впоследствии стало цепью досадных случайностей.

– Как? – У Куни аж голос дрогнул от возмущения. – Им наскучил Единственный Истинный Мудрец?! Да это еще хуже! Две недели чистки уборных! Три!

Рути поклонился и заговорил, не поднимая головы:

– Вполне объяснимо, что абстрактные выдержки из Кона Фиджи кажутся детям слишком утомительными. Принцы и принцессы столь умны, что я иногда забываю, что они еще совсем юные и непосредственные, и я отчасти сам виноват, ибо чересчур давил на них. Учитель, требующий слишком многого от своих учеников, похож на крестьянина, дергающего за ростки в надежде, что они поскорее вырастут, а в результате, увы, получается как раз наоборот. Если вы собираетесь наказать их, ваше величество, то накажите заодно и меня.

Дети переглянулись, и все втроем бухнулись на колени и поклонились Рути, коснувшись лбом пола.

– Учитель, это наша вина. Мы искренне сожалеем и обещаем исправиться.

Куни положил руку на плечо наставника и заставил его выпрямиться.

– Не стоит упрекать себя, мастер Рути. Я и матери детей очень благодарны вам за то старание, которое вы проявляете в воспитании детей. Что ж, в таком случае я предоставляю вам самому определить меру их наказания.

Сопровождаемый учениками, Дзато Рути неспешно направился в свою комнату в семейной части дворца, напрочь позабыв о недавнем намерении вернуться в Риму.

– Ой, учитель, а вы знали, что Гегемон жаждал найти понимание? – спросил Фиро, семенивший рядом с наставником.

– О чем это ты говоришь?

– Да мы слушали одного воистину великого сказителя в…

– На рынке, – вклинилась Тэра, прежде чем Фиро успел порушить с таким трудом достигнутый мир упоминанием про харчевню. – Пока мы по нему ходили.

– На рынке, да, – подхватил Фиро. – Он там рассказывал про Гегемона и короля Мокри, а еще про госпожу Миру. Учитель, а вы можете поведать нам еще больше историй про них? Вы ведь наверняка много всего знаете про все, что тогда было, как и тетушка Сото. И эти легенды куда увлекательнее, чем… чем Кон Фиджи.

– Ну, то, что известно мне, это история, а не сказки, которыми вас потчует гувернантка. Но быть может, и впрямь не помешает добавить в наши занятия больше уроков истории, раз уж вам так интересно…

Куни, Джиа и Рисана прислушивались к голосам – Фиро радостно щебетал и хихикал, а Рути терпеливо объяснял, – затихающим вдали коридора, и чувствовали облегчение при мысли, что смогли избежать очередного семейного кризиса. Отказ императорского наставника продолжать занятия по причине «необучаемости» принцев и принцесс вылился бы в самый настоящий скандал, особенно в свете грядущей в нынешнем месяце Великой экзаменации, этого торжества учености.

– Примите мои извинения, ренга, – сказал капитан Дафиро Миро. – Мне следовало внимательнее следить за детьми и не позволять им незамеченными выскользнуть из дворца. Непростительный просчет охраны.

– Это не твоя вина, – возразила Рисана. – И за обычными-то детьми уследить сложно, за этими же в десять раз трудней. Знаю, у тебя связаны руки, потому что речь идет о твоих повелителях, но я позволяю тебе оттаскать Фиро за уши, если он в следующий раз затеет нечто ставящее под угрозу их безопасность.

– И я даю разрешение наказать Тиму и Тэру, – добавила Джиа. – Они совершенно отбились от рук, и я засомневалась даже, принимают ли дети каждое утро прописанный мной отвар из растений: это снадобье должно было сделать их более послушными и менее взбалмошными.

Куни рассмеялся:

– Давайте не будем относиться к нормальным непоседливым ребятишкам так, как если бы их нужно было лечить. Так ли уж плохо, что они прогуливаются по рынкам без хвоста из слуг и стражи? Как еще они узнают о жизни простого народа? Я и сам так рос.

– Да, но вот только времена переменились, – заметила Джиа. – Ты не должен смотреть на проделки детей сквозь пальцы. Не забывай, что у тебя много врагов, которые постараются навредить тебе при первой же возможности.

Куни кивнул, соглашаясь с женой.

– И все-таки, – добавил он, – проделки Фиро сильно напоминают мои собственные.

Рисана улыбнулась.

Мимолетная тень пробежала по лицу Джиа, но почти сразу оно сделалось таким же невозмутимым и величественным, как прежде.

– Ада-тика очень расстроилась, что мы не взяли ее с собой, – сказал Фиро, войдя в комнату Тэры и прикрыв за собой дверь. – Я отдал ей все свои засахаренные ягоды, а она все еще капризничает. Сейчас тетушка Сото рассказывает ей историю, поэтому у нас есть какое-то время.

– В следующий раз я постараюсь придумать какое-нибудь приключение, куда можно взять и ее, – пообещала Тэра.

– А я попозже вечером почитаю ей книжку, – промолвил Тиму.

Ада-тика, официальное имя которой было принцесса Фара, была младшей дочерью Куни. Поскольку ее мать, королева-консорт Фина, рано умерла, остальные дети относились к сестренке с особенной заботой.

Фина была принцессой из правящего дома Фасы. Куни Гару женился на ней, чтобы угодить древней знати Фасы, поскольку это было одно из последних государств, завоеванных армией Дасу, и в ближайшем окружении Куни не имелось советников или генералов оттуда. Эта свадьба стала первой в задуманной серии политических браков нового императора. Однако Фина умерла, производя на свет Фару, и Куни, заключив, что тем самым боги дали понять, что не благоволят подобным союзам, прекратил все дальнейшие разговоры о династических браках.

– Скоро ужин, и, если мы хотим помочь Дзоми, времени остается совсем мало, – заметил Фиро.

– Знаю, – отозвалась Тэра. – Я думаю.

Погрузившись в размышления над проблемой, она грызла ноготь.

Впечатленные храбростью молодой кашима и (хотя об этом прямо не говорилось) испытывая к ней благодарность за то, что вступилась за честь их отца-императора, дети пообещали Дзоми, что помогут ей попасть в Экзаменационный зал без пропуска. Девушка поблагодарила их за заботу, но, похоже, не приняла всерьез обещание, данное в таверне тремя ребятишками, пусть даже те явно принадлежали к некоей богатой семье. С видимой неохотой она сообщила им адрес своей гостиницы и подчеркнула, что у нее нет времени на всякие пустяки.

– Нам надо было сразу сказать, кто мы такие, – проговорил Фиро.

– Зато недоверие Дзоми позволит нам еще сильнее насладиться успехом, – с улыбкой возразила Тэра.

– Нельзя, чтобы люди знали, что мы расхаживаем по улицам, одетые как простые горожане, – заявил Тиму. – Это вопиющее нарушение протокола.

Фиро не удостоил его ответом.

– Почему бы нам просто не пойти к папе и не попросить его сделать исключение? – предложил он.

Тэра покачала головой.

– Отцу ни под каким видом нельзя вмешиваться и хоть в чем-то помогать кому-либо из претендентов. Это противоречит правилу беспристрастности.

– Ну, пусть тогда Даф отправит Дзоми на воздушном корабле обратно на Дасу, где дядя Кадо выпишет ей новый пропуск.

– Начнем с того, что дяди Кадо сейчас нет на Дасу: он охотится на острове Полумесяца, – сказала Тэра. – К тому же тебе прекрасно известно, что вместо него на Дасу всем заправляет его регент, так что дядя может вообще не знать, кто такая Дзоми Кидосу.

– Тогда надо послать ее напрямую к регенту.

– Дасу находится слишком далеко. Чтобы добраться до острова, понадобится два дня, даже на самом быстром воздушном корабле. Столько времени у нас нет, потому что Великая экзаменация уже завтра. Тебе, Хадо-тика, в самом деле стоит более прилежно учиться, у тебя серьезные пробелы в географии. К тому же такой публичный жест смутит Дзоми и может сказаться на ее шансах пройти экзамены.

– Тогда… может, поговорим с дядей Рином?

Тэра призадумалась.

– Дядя Рин отвечает за охрану в Экзаменационном зале, и он всегда не против поиграть с нами, так что это неплохая идея. Беда в том, что пропуска собирают у испытуемых вместе с последними ответами и передают их судьям для проверки. Позволить Дзоми попасть в зал – это лишь полдела: нам нужно добыть для нее подлинный пропуск на экзамен. Даже секретарь предусмотрительности не имеет полномочий выписывать такие документы.

– А подделать его мы не сумеем?

– Думаешь, дядя Рин устраивает процедуру проверки только для вида? Нет, там все очень серьезно. Пропуска вырезают из одного листа бумаги, в который еще в мастерской вводят специальные золотые нити, расположенные в виде неповторяющегося рисунка. А затем отправляют в провинции и фьефы, чтобы раздать их там определенному количеству кашима. Все неиспользованные пропуска обязательно присылают обратно. В конце экзаменов дядя Рин складывает использованные и неиспользованные пропуска вроде большой мозаики, по рисунку золотых нитей, и поддельный документ сразу окажется заметен, как бельмо на глазу, потому что не совпадет с остальными.

– Откуда ты так много об этом знаешь? – Тиму вмешался наконец в разговор, и в голосе его слышалось удивление. – Понятия не имел, что тебя так интересует Великая экзаменация.

– У меня есть мечта и самой в один прекрасный день попасть туда, – призналась Тэра, покраснев.

– Ч-что? – переспросил ошеломленный Тиму. – Но это же не…

– Знаю, это невозможно. Нет смысла объяснять.

– Как вообще можно мечтать об экзамене, тем более о таком сложном? – изумился Фиро. – Это же сколько работать надо, чтобы его сдать!

– Будучи наследными принцами, вы рано или поздно займетесь важными государственными делами, когда отец состарится, – пояснила Тэра. – А вот я и Фара… Нас просто выдадут замуж.

– Уверен, папа поручит тебе что-нибудь, стоит только попросить, – сказал Фиро. – Он говорит, что ты самая умная из всех нас, а среди чиновников в Дара ведь есть и женщины.

Тэра покачала головой:

– Они такая же редкость, как бивень крубена или чешуйки дирана… К тому же вам не понять. Вы прекрасно будете работать на отца без всяких испытаний, потому что вы мальчики и вам предстоит… однажды занять его место. А вот я… Ну да ладно, пока это не важно. Давайте лучше подумаем, как помочь Дзоми. Нам нужен человек, наделенный полномочиями выдавать пропуска, и надо убедить его дать Дзоми второй шанс.

– Пока вы заняты этим, – вмешался Тиму, – я начну сочинять эссе за всех нас. По части хитрых замыслов я не мастак, но могу хотя бы разгрузить вас. Только не забудьте позже вечером переписать работы с моего черновика собственной рукой.

Хотя в устах старшего брата это звучало просто, Тэра знала, что сочинять за нее и Фиро – задача не из легких. Тиму предстояло не только найти правильные цитаты для полного раскрытия темы и должным образом расположить аргументы, но еще и построить фразы так, как если бы их составили сами Фиро и Тэра. Тиму действительно был очень умен, но не в том смысле, как хотелось бы его отцу, и Тэра чувствовала, что подчас брат завидует ей и Фиро, но старается этого не показывать.

– Спасибо тебе, – поблагодарила девочка. – Но я не хочу, чтобы ты это делал. Мы напишем свои эссе сами.

– Ты это серьезно? – спросил удивленный Фиро.

– Серьезней некуда, – заявила Тэра твердо. – Может, «извинение» наше и началось как очередной розыгрыш, но мне действительно стыдно за то, как мы обошлись с мастером Рути. Он на самом деле желает нам добра и даже не хотел, чтобы нас наказывали строже, чем мы того заслужили.

– Ну, может, он не такой уж и плохой, – проворчал Фиро.

– И вот еще что, Фиро: не забывай историю про Гегемона и короля Мокри. Это дело чести.

– Да! – У мальчишки заблестели глаза. – Мы будем как древние правители Тиро: доблестные принцы и принцессы, обладающие величием королей.

– Очень рад это слышать, – проговорил Тиму с облегчением. – Сочинять эссе с ошибками, которые обычно допускает Хадо-тика, – это настоящая пытка.

Спешащие по коридорам дворца слуги и служанки даже не замедлили шаг, когда из покоев императорской семьи донеслись взрыв хохота и возмущенные крики.

– …просто на ум не пришел больше никто, кто мог бы нам помочь, – сказал Фиро.

– Никто, – подтвердила Тэра. – Это задача, требующая отваги Фитовэо и мудрости Луто, не говоря уж о достойном Руфидзо чувстве сострадания и…

– И о безрассудстве Тацзу, – перебила ее Гин Мадзоти, королева Гэджиры и маршал Дара.

Гин принимала детей в своей опочивальне, а не в официальной гостиной. Во многих отношениях дети относились к ней как к родной тетушке. В императорский дворец она прибыла только сегодня. Мадзоти нечасто посещала столицу, поскольку управление Гэджирой и руководство рассредоточенной, но могучей армией отнимало у нее все время. Однако предстоящая Великая экзаменация, первая в правление Четырех Безмятежных Морей, была особым случаем, и Гин возлагала большие надежды на ученых Гэджиры, полагая, что те добьются успеха.

– Хм… Лично я бы выразилась иначе, – возразила Тэра. – Мне представляется, что следует сделать упор на отваге, мудрости и сострадании, присущим…

– Лесть тебе не к лицу, Рата-тика, – отрезала Гин. – Ты пришла вербовать меня в сообщники, чтобы я защитила вас от гнева отца, когда ваша глупая затея провалится.

– Ты нас недооцениваешь, тетушка Гин! Перспективы очень даже…

– Ой, перестань. Думаете, вам удастся одурачить меня своими трюками? Запомните, детки: я знаю вас еще с тех времен, когда вы лепили пирожки из грязи и сражались ивовыми веточками вместо мечей. Мне известно, как у вас головы устроены. Как гласит народная пословица: «Ты еще пояс не развязал, а я уже знаю, какого цвета у тебя дерьмо».

Дети захихикали. За это они и любили тетушку Гин: она никогда не сюсюкала с ними и выражалась так же цветисто, как и перед строем солдат.

Перешагнув тридцатилетний рубеж, Гин Мадзоти по-прежнему ходила с коротко остриженными волосами, а ее миниатюрное тело, вопреки тому, что она вела жизнь королевы, оставалось мускулистым и гибким, напоминая стоящий посреди моря скалистый риф или свернувшуюся в клубок змею, готовую к прыжку. К боковой стенке ее комода был прислонен меч – хотя никому во дворце, кроме членов семьи правителя и стражников, не дозволялось носить оружие, королева Гин получила от императора Рагина эту особую привилегию. Она командовала вооруженными силами империи и являлась, вероятно, самым могущественным вельможей во всем Дара, что не мешало детям попытаться вовлечь ее в опасную игру – обойти систему безопасности на Великой экзаменации.

«Да уж, с отпрысками Куни Гару не соскучишься».

– Помоги нам, тетушка Гин, – вступил в разговор Фиро. – Он скроил самую умильную из своих улыбок и добавил, слегка подвывая: – Пожа-а-а-луйста.

Фиро всегда нравился Гин больше всех детей Куни. И не только потому, что был смышленым мальчишкой и вечно просил ее поведать истории про войну. Говоря по правде, из всех жен императора самые лучшие отношения у Гин сложились с консортом Рисаной. В период восхождения Куни Джиа пребывала в качестве заложницы у Гегемона, тогда как Рисана постоянно была рядом с мужем, и маршал Мадзоти уважала ее как советницу короля. Втайне она надеялась, что Куни назначит своим наследником именно Фиро.

– Не скрою, у меня и правда есть несколько лишних пропусков, – сказала Гин. – Но, согласно правилам, они предназначены для выдачи взамен утраченных соискателям из Гэджиры, а не кому-то, кто явился на Великую экзаменацию с Дасу.

– Но тут речь идет о воистину необычной ситуации, – упорствовала Тэра. – Бедняжка ведь лишилась пропуска только потому, что проявила храбрость и встала на защиту невиновного.

– А еще она заступилась за честь папы, – добавил Фиро.

– Иногда за отвагу и благородство приходится платить, – заявила Гин. – Эта женщина вполне может вернуться домой и подождать еще пять лет.

– Но через пять лет ей снова придется соревноваться с новыми и старыми кашима за те немногие места, что выделяются для Дасу.

– Ну и что? Однажды ей уже удалось пройти экзамены второго уровня. Уверена, что она сумеет отличиться еще раз.

– Ты что, боишься, вдруг эта соискательница окажется лучше, чем ученые из Гэджиры?

Кровь бросилась в лицо Гин, и на миг она впилась в Тэру взглядом, но потом рассмеялась.

– Ты продвигаешься в искусстве манипуляций, Рата-тика. Да вот только я освоила стратагемы еще до того, как ты научилась ходить.

Поняв, что ее уловку раскусили, девочка покраснела, однако сдаваться явно не собиралась.

– Поставь себя на ее место. Вот скажи честно: ты сама бы обрадовалась, если бы премьер-министр Кого Йелу не порекомендовал тебя моему отцу, а посоветовал подождать возможности со временем отличиться?

Лицо Мадзоти помрачнело.

– Вы дерзите, принцесса.

– Просто эта женщина заслуживает шанса, как и ты тогда. Она ведь не дочка какого-нибудь богатого купца и не происходит из семьи ученых. На самом деле она так бедна, что носит раскрашенный деревянный меч, потому что не может позволить себе настоящий. Мне кажется, ты способна понять ее, как никто другой. Да разве смогла бы ты стать королевой, если бы не…

– Довольно!

Тэра обиженно закусила губу, но замолчала.

– Тетушка Гин, – пропищал Фиро, – ты боишься императрицу Джиа, да?

Маршал нахмурилась:

– Ты о чем это таком говоришь, Хадо-тика?

– Я слышал, как императрица говорила премьер-министру Йелу, чтобы он провел испытания с предельной честностью и в строгом соответствии с правилами. «Слишком многие аристократы полагают, – сказала она, – что при помощи красноречивых рекомендательных писем сумеют выхлопотать для детей своих друзей пропуска в Экзаменационный зал. Позаботься, чтобы результаты были справедливыми».

– Джиа прямо так и сказала?

– Ага. И отправила сердитое письмо маркизу Йему, потому что тот отдал пропуск своему племяннику, показавшему себя хуже других кандидатов, и маркизу пришлось извиняться.

– И как отреагировал на это император?

– Дай-ка подумать… – Фиро свел брови на переносице. – Как помнится, папа не сказал вообще ничего.

– Даже не предложил дать Йему шанс объясниться?

Фиро и Тэра замотали головами.

Гин посидела некоторое время в задумчивости, переваривая услышанное, а когда подняла глаза, то снова встретила взгляд Тэры.

– А императрица знает про эту вашу подругу? – осведомилась она командным голосом маршала Дара, без всякого намека на снисхождение, с каким обычно обращалась с императорскими детьми. – Только не врите.

Тэра сглотнула, но глаз не отвела.

– Нет, мы ничего ей не говорили. Мама не поняла бы.

Гин выждала немного.

– А с какой это стати вам так хочется, принцесса, чтобы эта молодая ученая попала на Великую экзаменацию?

– Я уже говорила: потому что она очень храбрая!

Гин покачала головой:

– Вам прекрасно известно, как серьезно ваши родители относятся к правилам проведения экзаменов. Вопреки этому вы почти умоляете о нарушении правил, которое может обернуться скандалом…

– Я говорю правду! С какой стати мне…

– Может, я и не обладаю даром консорта Рисаны читать в человеческих сердцах, но чувствую, что тут кроется нечто большее, чем просто восхищение храбрым поступком! А ну признавайтесь: чего вы хотите на самом деле?

– Я хочу справедливости! – вскричала Тэра. – Эти правила несправедливы!

– Почему же, позволь спросить? Каждый достойный кандидат имеет возможность получить пропуск…

– Но я-то не смогу получить пропуск, как бы ни старалась! – выпалила девочка.

Фиро, никогда не видевший свою благоразумную, невозмутимую сестру в таком состоянии, смотрел на нее, изумленно открыв рот.

Гин выжидала, что будет дальше.

Тэре удалось взять себя в руки, и она продолжила, уже более спокойно:

– Та, за кого мы просим, такая же девушка, как я, но у нее хотя бы есть шанс выдержать экзамены и показать себя. А я… Даже если отец назначит меня на некий официальный пост, ученые станут говорить, что негоже принцессе править, и все будут шептаться, что я получила должность только потому, что я дочь императора. Никто даже не станет слушать моих оправданий. Я хотела бы сдать экзамен, как любая другая кашима, и доказать, чего я стою на самом деле. Но раз уж для меня этот путь закрыт, я хочу хотя бы помочь другим.

– Ты еще слишком юная, чтобы разочароваться в мире. Разве ты не учила заповеди Кона Фиджи о подобающем местоположении знатной женщины, обладающей незаурядным умом? Существуют иные пути оказывать влияние на…

– Кон Фиджи – осел.

Гин рассмеялась:

– Ты воистину дочь своего отца. Он тоже никогда не видел большого прока в великих мудрецах.

– Как и ты сама, – с вызовом заявила Тэра. – Мастер Рути редко говорит о маршале Мадзоти, но я наслышана разных историй о тебе.

Гин кивнула, а потом вздохнула:

– Иногда мне кажется, что тебе просто не повезло родиться на свет в эпоху мира. Многие правила, не допускающие, по мнению великих мыслителей, исключений, отходят на задний план во время войны.

Затем женщина встала, порылась в своем походном столике, нашла небольшую пачку бумаг и взяла лежащий наверху лист.

– Как зовут вашу подругу?

Фиро и Тэра показали ей логограммы, обозначающие имя Дзоми Кидосу.

– Жемчужина Огня? Очень мило, – проговорила Гин, капая на пустой бланк воск, после чего несколькими решительными росчерками нанесла логограммы. – Поскольку имя ее происходит от названия растения, оно весьма сочетается с династией Одуванчика. Быть может, это доброе предзнаменование.

С этими словами Мадзоти достала печать Гэджиры и приложила ее к воску вокруг логограмм.

– Вот, – сказала она, передавая пропуск Фиро.

– Спасибо, тетушка Гин! – воскликнул тот.

– Спасибо, ваше величество, – поблагодарила Тэра.

Гин небрежно взмахнула рукой.

– Будем надеяться, что ваша подруга на самом деле окажется такой, какой вы ее тут расписывали.

Дети уже давно ушли, а Гин Мадзоти все еще продолжала сидеть за столом.

За спиной у нее из-за ширмы появился мужчина. Был он высокий и стройный, с длинными руками и ногами, и двигался грациозно. Хотя смуглую кожу на лице избороздили глубокие морщины, а волосы давно уже поседели, зеленые глаза светились кипучей энергией.

– Дзоми Кидосу… Красивое имя, – произнес мужчина. – Быть может, такое же утонченное, как и ее ум. – Он помедлил, словно бы размышляя, что еще сказать. Потом добавил: – Наверняка у этой соискательницы были бы и другие шансы заявить о себе, даже если бы ее нынче и не пустили на Великую экзаменацию. А ты, как ни крути, только что вмешалась в организацию испытаний, явно превысив свои полномочия.

Гин даже не повернулась.

– Не надо снова читать мне нотации, Луан. Я не в настроении.

Произнесены эти слова были мягко, но с намеком на печаль.

– Я сказал все, что хотел, еще пять лет назад на пирушке в Дзуди. Если ты не пожелала слушать меня тогда, то определенно не станешь делать это и теперь.

– Мне самой когда-то предоставили возможность подняться. Наверное, такова воля Руфидзо, чтобы я тоже дала шанс этой незнакомой девушке.

– Ты меня сейчас пытаешься убедить или себя саму?

Гин повернулась и хмыкнула:

– Мне очень не хватало той глуповатой прямолинейности, которая у тебя сходит за мудрость.

Однако Луан не улыбнулся в ответ.

– Я знаю, почему ты выписала ей пропуск, Гин. Ты, может, и великий тактик, но… но в политических играх не слишком сильна. Ты полагаешь, что предупреждение, которое я сделал пять лет, назад было обоснованным, и теперь пытаешься понять, по-прежнему ли Куни доверяет тебе сейчас, когда Джиа стелет дорожку к трону для своего сына.

– Тебя послушать, так я веду себя как неверная и ревнивая жена. Вообще-то, никто не станет отрицать, насколько велики мои заслуги перед Домом Одуванчика.

– Пума Йему тоже сделал для Куни немало, Гин, но император все-таки не вмешался и не дал тому шанс сохранить лицо, когда Джиа его унизила. Если ты не в состоянии уловить перемену ветра…

– Я не Пума Йему.

– Это был глупый шаг с твоей стороны, Гин. И попомни мои слова: ничем хорошим дело не кончится.

Она беззаботно плюхнулась в кровать.

– Давай не будем больше об этом говорить. Иди ко мне, милый. Покажи, сохранил ли ты форму после того, как пять лет проболтался на воздушном шаре.

Луан вздохнул, но не стал перечить Гин и лег в постель.

Экзаменационный зал являл собой впечатляющее сооружение.

Это было единственное в Безупречном городе здание цилиндрической формы с диаметром в четыре сотни футов. Построенное на месте прежнего арсенала Мапидэрэ, прямо за стенами нового императорского дворца, оно не уступало высотой сторожевым башням столицы, а крыша из покрытых позолоченной черепицей концентрических кругов горела на солнце, похожая на исполинский цветок: причем одни находили в ней сходство с хризантемой, а другие – с одуванчиком.

Помимо прочего, здание сие служило центром академического квартала города, состоявшего также из: Императорской академии, где фироа (так назывались соискатели, вошедшие во время Великой экзаменации в первую сотню по количеству набранных баллов) совместно со специалистами вели научные изыскания по многим темам; Императорской обсерватории, где астрономы наблюдали за звездами и предсказывали судьбу Дара; Императорских лабораторий, в которых известные ученые осуществляли исследования в самых различных областях; и аккуратного ряда дормиториев и отдельных домиков для постоянных обитателей и гостей.

Взойдя на трон, император Рагин сделал науку краеугольным камнем своего плана по возрождению Дара, и Пан теперь наступал на пятки Гинпену, этому расположенному в Хаане древнему городу, грозя отобрать у него титул столицы учености. Соискателям, отличившимся во время предстоящих испытаний, предстояло служить императору на важных постах в гражданской администрации или углублять и расширять границы науки.

Внутри Экзаменационного зала было свободно и просторно, само помещение представляло собой просто большую круглую комнату с высоким потолком. Верхнюю половину цилиндрической стены пронизывали многоярусные, как соты, ряды окон, а через огромное, похожее на гигантский глаз отверстие посреди крыши лился поток солнечного света. Пол был разделен на концентрические круги восьмифутовой высоты стойками, в этих секторах размещались испытуемые: всего сюда могло поместиться почти две тысячи человек. В центре зала стояла высокая колонна, а на ней, почти под самым потолком, примостилась, словно «воронье гнездо» на корабле, платформа. Восседающим на этой платформе чиновникам, ответственным за проведение экзаменов, открывался с высоты птичьего полета великолепный обзор, что позволяло без труда разоблачить любого обманщика. Примерно посередине, над экзаменуемыми, но ниже упомянутых чиновников, стену опоясывала узкая галерея, по которой прохаживались надзиратели, обеспечивавшие дополнительные меры безопасности.

Когда солнце поднялось над стенами дворца, герцог Рин Кода, имперский секретарь предусмотрительности, посмотрел на премьер-министра Кого Йелу, сидевшего рядом с ним на центральной платформе.

– В прежние времена, когда все мы обретались в Дзуди, мог ли ты представить, что однажды наступит день, когда самые светлые и острые умы Дара станут отвечать на твои вопросы и следовать моим указаниям, если захотят продвинуться? – спросил Рин.

Кого благодушно улыбнулся:

– Мне кажется, пора уже перестать жить прошлым. Пришло время думать о будущем.

Задетый за живое, Рин повернулся к входу в Экзаменационный зал и провозгласил:

– Откройте двери!

Кашима съехались в столицу из всех частей Дара: из прославленных древних академий Гинпена, стены и портики которого обвивают плющ и пурпурный вьюнок; из раскинувшихся под открытым небом школ Мюнинга, где учителя и ученики прогуливаются по установленным на плоскодонные лодки платформам, плавающим по сверкающим водам озера Тойемотика; с окутанных туманом форумов Боамы, где преподаватели и студенты поутру обсуждают высокие идеи, чтобы затем отправиться на овечьи выгоны для упражнений и отдыха; из деревушек в Кольцевом лесу вокруг На-Тиона, где школяры в уединении созерцают природу и искусство; из блестящих, величавых и роскошно обставленных аудиторий Тоадзы, где отвлеченные науки сплетаются с коммерческой выгодой; из обнесенных каменными стенами научных залов Крифи, где древние доблести превозносятся с целью умерить боль от недавних страданий; из частных гимназий Сарузы, где полы классов устланы соломенными матами, чтобы ученики могли как штудировать книги, так и практиковаться в боевых искусствах – кулачном бое, борьбе и фехтовании.

То были лучшие, наиболее способные ученики со всего Дара. Великая экзаменация императора Рагина, детально разработанная премьер-министром Кого Йелу и императорским наставником Дзато Рути, представляла собой возрожденную и усовершенствованную древнюю концепцию испытаний, прежде существовавшую в различных государствах Тиро и в империи Ксана. Опираясь на заранее утвержденные вопросы и единую систему оценок, экзамены эти имели целью отобрать таланты, какие могла предложить империя Дара, и привлечь на государственную службу лучших кандидатов, вне зависимости от их пола и происхождения.

Ежегодно студенты по всему Дара принимали участие в Городской экзаменации, проводившейся в ближайшем к ним крупном городе. Соискатели отвечали на вопросы по различным предметам, от астрономии и литературы до математики и зоологии моря и суши, после чего успешно сдавшие экзамен получали ранг токо давиджи. Из сотни подавших заявки пройти испытание удавалось не более чем десяти, ну от силы – двадцати кандидатам.

Затем каждые два года токо давиджи принимали участие в Провинциальных экзаменациях, где соискателям предстояло сочинять эссе на различные темы. Эссе оценивались по нескольким критериям: эрудированность, вдохновение, творческий подход, умение работать с источниками и красота каллиграфии. Из сотни токо давиджи всего лишь двоим или троим удавалось подняться в ранг кашима.

И наконец, каждые пять лет – со времени воцарения династии Одуванчика это происходило впервые – кашима из всех провинций и фьефов собирались в столицах областей, и из них отбирали участников Великой экзаменации. Поскольку каждому фьефу или провинции выдавалось ограниченное количество пропусков, то губернатору, королю, герцогу или маркизу приходилось тщательно отбирать соискателей, учитывая количество полученных теми баллов, личные таланты и дарования, рекомендации авторитетных лиц и множество иных параметров. Отобранные кашима, лучшие из лучших, съезжались в Пан, дабы продолжить испытания.

Все они готовились к этому событию годами, иные шли к нему всю жизнь. Некоторым удавалось выдержать Провинциальную экзаменацию с первой попытки; другие безуспешно раз за разом пытались выдержать ее еще со времен королей Тиро и империи Ксана, так что теперь, с учетом нарушивших распорядок экзаменов восстания и войны между Хризантемой и Одуванчиком, эти люди получили новый шанс, уже сделавшись седыми. Их путь сюда был долгим и трудным во всех смыслах, ибо заключался не только в поездке в тряском экипаже или плавании по морю, но и в долгих часах корпения над свитками классиков ано и прочими фолиантами, а также в отказе от удовольствий юности, летней неги и праздности зим.

На участниках Великой экзаменации сосредоточились надежды целых семей. Аристократы, завоевавшие свои титулы на поле боя, уповали на то, что их наследники упрочат положение рода при помощи писчего ножа и кисти. Скопившие громадные богатства купцы стремились набросить на себя покров респектабельности, обеспечить который мог только ученый отпрыск, состоящий на службе у императора. Отцы, сами не преуспевшие на поприще славы, желали увидеть исполнение своих грез в детях. Кланы, мечтающие выпрыгнуть из безвестности, всячески поддерживали одного-единственного одаренного ребенка. Многие за солидное вознаграждение нанимали наставников, обещавших научить кандидатов сочинять идеальные эссе; еще больше денег утекало шарлатанам, сбывавшим шпаргалки и памятки, настолько же дорогостоящие, насколько и бесполезные.

И вот наконец долгожданный день настал. Потоком вливающиеся в Экзаменационный зал кашима предъявляли стражникам пропуска для доскональной проверки. Кроме того, каждого соискателя тщательно обыскивали с целью удостовериться, что он не прячет в пышных складках или длинных рукавах мантии листы бумаги, густо исписанные крошечными, как мушиная головка, буковками зиндари, или готовые эссе, заблаговременно составленные нанятыми сочинителями. Не разрешалось даже приносить собственные любимые кисти или писчие ножи, равно как и талисманы, приобретенные в храмах Луто, а также Фитовэо, – ведь Большой экзаменационный зал был, как ни крути, настоящим полем битвы для ученых! Ставки на Великой экзаменации были чрезвычайно высоки, что лишь подогревало соблазн смухлевать, однако герцог Кода твердо решил провести беспристрастное испытание.

Когда все соискатели нашли свои места и устроились, Рин Кода зачитал инструкции:

– В течение последующих трех суток кабинка, в которую поместили каждого из вас, станет вашим домом. Вы будете в ней есть, спать и испражняться в горшок, который найдете внутри. Если по какой-то причине вам понадобится выйти, вы автоматически отстраняетесь от экзаменации, потому как ее участникам строго-настрого запрещены все контакты с внешним миром. В каждой кабинке имеются: свиток чистого шелка, бумага для черновиков, а также кисти, чернила, воск и писчий нож. Ваша итоговая работа должна поместиться в деревянной шкатулке в правом верхнем углу стола при закрытой крышке, поэтому пишите логограммы убористо. Еду вам будут приносить три раза в день, а для освещения ночью полагается две свечи. Не пытайтесь контактировать с кем-либо из других экзаменуемых: строго возбраняется стучать в стену, передавать записки или изобретать какие-либо иные способы общения. Любая такая попытка приведет к немедленной дисквалификации, и надзиратели выведут вас из Экзаменационного зала. Свой ответ вы должны подготовить до захода солнца третьего дня. Я предупрежу вас за час до окончания испытаний, но к тому моменту, когда время истечет, вы обязаны уже вложить готовую работу в шкатулку. Сразу говорю: просить о продлении срока бесполезно.

Секретарь предусмотрительности помедлил и огляделся: почти тысяча пар глаз наблюдала за ним, уши соискателей ловили каждое слово. Перед экзаменуемыми лежали листы бумаги; кисти, которые окунули в чернила, зависли в воздухе; куски воска ждали в раздаточных ящичках. Рин Кода улыбнулся, наслаждаясь важностью момента. Потом прочистил горло и продолжил:

– В этом году тему для эссе выбрал лично император Рагин. Звучит она следующим образом: «Какую политику вы порекомендовали бы неуклонно вести, чтобы улучшить жизнь народа, если бы были главным советником императора Дара?» При этом следует учитывать как уроки истории, так и перспективы на будущее. Идеи Ста школ философии приветствуются, но не бойтесь излагать собственные мысли. На этом всё. Вы можете приступать.

Для большинства экзаменуемых следующие трое суток обещали стать одним из самых трудных периодов жизни. Великая экзаменация была не только проверкой их знаний и умения анализировать, но также испытанием выносливости, крепости духа, силы воли и целеустремленности. Вообще-то, три дня – это слишком долгий срок для написания одного эссе, и худшим врагом соискателя были его сомнения в себе.

Некоторые в первый же день исчерпали запас черновиков и оказались вынуждены соскабливать написанное и писать сверху. Другие чересчур поспешно принялись переносить работу на шелк, и в результате проклинали себя, передумав насчет какой-нибудь восковой логограммы, которую нельзя было теперь переместить или убрать, не замарав ткани. Иные часами пялились в стену, пытаясь припомнить идеальную цитату из эпиграмм Ра Оджи; она вроде бы крутилась на кончике языка, но ускользала в самый последний миг, словно серебристая рыбка, ныряющая в темные воды моря. Кое-кто до мяса обгрыз ногти, пытаясь угадать, что сам император думает по этому вопросу, чтобы подольститься к нему, дав правильный, с его точки зрения, ответ.

Через шесть часов после начала экзамена сломался первый из испытуемых. Скорый на руку писатель, он уже закончил эссе и начал переносить его на шелк, когда вдруг с ужасом заметил в своих умопостроениях губительную дыру. Отодрать такое количество воска и начать заново означало порушить каллиграфию, а оставив все как есть, он получил бы изъян в своих доказательствах. Видя, как годы усилий пропадают втуне по вине его собственного нетерпения, несчастный не смог этого вынести и принялся кричать и резать себя писчим ножом.

Организаторы испытаний были готовы к такому повороту событий. Четыре надзирателя мигом оказались в нужной кабинке и вытащили бедолагу из Экзаменационного зала. Они передали его врачам, а потом препроводили в гостиницу поправляться.

– Готов сделать ставку, сколько из них продержатся все три дня? – спросил Кого Йелу у секретаря предусмотрительности. – По моим прикидкам, менее девяноста из сотни.

Рин Кода покачал головой:

– Я рад, что у нас с Куни никогда не было стремления сдавать экзамены.

К исходу первого дня герцог и премьер-министр спустились с наблюдательной платформы и удалились на ночной отдых, но надзиратели продолжали бдительно патрулировать Экзаменационный зал. По всему периметру его были зажжены большие масляные лампы, и надзиратели при помощи искривленных зеркал позади пламени направляли яркие лучи света в ту или иную кабинку, чтобы пресечь любые попытки сжульничать.

Перед экзаменуемыми стояла дилемма: будет ли разумнее использовать две свечи сразу, чтобы хорошенько поработать над черновиком, а правку и каллиграфию оставить на следующие два дня, или же лучше хорошенько выспаться в первую ночь и сберечь свечи для непрерывного труда во вторую? Постепенно около половины кабинок погрузились в темноту, тогда как прочие остались освещенными. Однако сложно спать, когда соседи шуршат бумагой и ерзают на циновках, поверху бродят лучи прожекторов, а страх, что ты попусту теряешь время, гложет сердце.

На протяжении ночи из ячеек вывели еще три дюжины экзаменуемых, не выдержавших напряжения.

Второй день и вторая ночь оказались еще хуже. В ноздри испытуемым бил запах немытых тел, объедков и полных испражнений горшков. Многие шли на отчаянные меры, цепляясь за любое преимущество. Кто-то прикидывал, сколько воска потребуется для чистовой записи ответов, и лепил излишки к свечам, чтобы продлить время их горения. Кто-то, исчерпав запас бумаги, начинал использовать стены кабинки в качестве поверхности для письма. Были и такие, кто брал принесенную вместе с миской супа металлическую ложку, нагревал ее, а затем прикладывал с изнанки к шелку, чтобы аккуратно отделить неудачную логограмму, не оставив следа на ткани. Находились те, кто подливал поданный для питья кокосовый сок в чернила, чтобы их хватило подольше. Были даже такие, кто изготавливал чистовик в темноте, на ощупь придавая форму кускам воска.

Надзиратели, склонные толковать такие поступки как нарушение правил, подошли посоветоваться с премьер-министром и секретарем предусмотрительности.

– Не думаю, что это стоит рассматривать как обман, – задумчиво нахмурившись, сказал Кого Йелу. – По меньшей мере сомневаюсь, что правила запрещают напрямую подобные поступки.

– Полагаю, соискателям следует дать шанс, – промолвил Рин Кода великодушно. – Уверен, что Куни наверняка впечатлили бы некоторые из их уловок.

Еще пару дюжин экзаменуемых пришлось вывести, так как они лишились сознания от усталости или потеряли контроль над собой из-за усиливающегося напряжения. Островки пустых ячеек были разбросаны теперь по Экзаменационному залу подобно безмятежным атоллам среди моря кипучей деятельности.

Наконец, с третьим восходом солнца испытуемые вступили в последний отрезок соревнования. Почти все из них занимались перенесением чистового текста на шелк: с педантичной точностью к деталям вырезали из воска логограммы и подрисовывали завитушки к буквам зиндари, из которых состояли глоссы-пояснения. Шкатулка для итоговой работы была довольно мелкой, и логограммы на холсте следовало размещать со стратегической дальновидностью: каждая гора при свертывании должна была совместиться с подходящей долиной, а каждое возвышение тона сочетаться с тихим плачем. Экзамен требовал умения не только мыслить и убеждать, но и решать практическую проблему трехмерной геометрии.

Сделавшие ставку на бдение во вторую ночь вскоре убедились, что совершили ошибку: руки у них тряслись от усталости, они не могли твердо держать нож, и в результате на воске оставались неровные поверхности и зазубрины. Некоторые сочли, что единственным средством восстановить силы будет прикорнуть ненадолго, однако потом несколько человек обнаружили, к своему ужасу, что проспали слишком долго.

Когда солнце опустилось за стены Пана, Рин Кода встал на наблюдательной платформе и предупредил, что пошел последний час испытания.

Но лишь немногие из соискателей при этом сообщении вышли из общего ступора. Большинство решили, что лишний час все равно уже ничего не изменит. Они свернули эссе, уложили их в шкатулки и улеглись на циновки, закрыв глаза руками. Несколько человек лихорадочно суетились, понимая, что не успеют закончить в срок.

– Время истекло! Всем отложить ножи и перья! – провозгласил Кода, и для экзаменуемых это было самое приятное объявление за минувшие три дня. Для них этот приказ означал вызволение из преисподней.

– Я сделала все, что могла, учитель, – прошептала Дзоми Кидосу, закрыв крышку шкатулки и усевшись в позе мипа рари на циновку, устилавшую пол ее кабинки. – Дальше положимся на судьбу.

Девушке хотелось, чтобы наставник был сейчас рядом и она могла бы спросить, верно ли решение, принятое ею по пути в Пан: у Дзоми был свой секрет, раскрытие которого, как надеялась соискательница, не уничтожит все, чего ей удалось достигнуть. Но отныне она, увы, была предоставлена самой себе.

Поэтому Дзоми, вспомнив наставления учителя, вознесла молитву как Луто, богу расчета и тщательного планирования, так и Тацзу, отвечавшему за чистое везение.

Однажды зимним днем, в год Орхидеи, на двадцать втором году правления Единых Сияющих Небес, ставшего также последним годом жизни императора Мапидэрэ, в деревушке на северном берегу Дасу у простого рыбака Оги Кидосу и его жены Аки появилась на свет девочка.

Хотя семья Кидосу жила бедно, их крошечная хижина всегда согревалась сиянием радости. Аки ухаживала за огородом, чинила сети и готовила жаркое из остатков рыбы с приправами из диких растений, садовых улиток и маринованных гусениц – это угощение казалось ее домашним таким же вкусным, как лакомства, подаваемые в роскошных дворцах Крифи и Мюнинга. Ога день за днем бороздил море вместе с другими рыбаками, а по вечерам латал глинобитные стены хижины и развлекал жену и детей историями, которые сочинял буквально на ходу. Старшие дети заботились о младших и осваивали ремесло родителей, помогая им. Эти люди вели жизнь обычную, но не обыденную, скромную, но не убогую, трудную, но не изматывающую.

Появившись на свет, девочка громко закричала, однако голос новорожденной вскоре заглушил вой ветра.

В тот самый день флот императора Мапидэрэ покинул Дасу, чтобы найти путь в Страну бессмертных.

В последние годы Мапидэрэ становился все более одержим стремлением продлить себе жизнь. Самозваные волшебники и алхимики роились при императорском дворе, предлагая эликсиры, снадобья, заклятья, ритуалы, упражнения и прочие средства, способные остановить или даже обратить вспять воздействие времени на тело. Каких только идей не выдвигали, однако при всем их головокружительном многообразии у них имелось одно общее свойство – они требовали от казны воистину огромных затрат.

Год за годом, невзирая на немалое количество денег, уплаченных энтузиастам с горящими глазами, которые шепотом высказывали самые невероятные обещания, вопреки всем экзотическим гимнастикам, диетам или молитвам, император Мапидэрэ слабел здоровьем, становясь все более дряхлым, и даже казни лживых шарлатанов ни на йоту не помогали сдвинуться с места.

А потом, когда император готов был уже махнуть на все рукой, из Гана приехали два человека, Ронадза Мэту и Худжин Крита, и рассказали историю, вновь раздувшую огонь в обратившемся было в пепел сердце государя.

Есть на севере одна страна, говорили они. Лежит она далеко за горизонтом, за самыми северными островами Дара, за россыпью островков, служащих прибежищем пиратам, за рифами и атоллами, где гнездятся чайки, за пределами досягаемости огненных перстов госпожи Каны, богини смерти, – а мужчины и женщины в той стране обладают даром бессмертия.

– Обитатели этой земли, ренга, владеют тайной вечной молодости, и нам хорошо известен путь туда. Все, что нужно сделать, это доставить сюда нескольких бессмертных и выведать у них секрет.

– Откуда вам сие ведомо? – хриплым шепотом вопросил император.

– Купцы Гана всегда ищут новые земли и новые торговые маршруты, – ответил Худжин Крита, более молодой и красноречивый из двоих. – Нас давно уже заинтересовали многочисленные легенды о чудесах той земли.

– В поисках подсказок мы перерыли массу древних книг и обследовали найденные рыбаками обломки кораблекрушений, выброшенные на берег, – добавил Ронадза Мэту, человек более трезвого, аналитического ума. – Цепь умозаключений ведет к одному неизбежному выводу: Страна бессмертных и впрямь существует.

Мапидэрэ с завистью взирал на крепкие мускулы и красивые волевые лица купцов и словно бы слышал в их голосах звон монет.

– Бывает, что легенды – это просто миражи, навеянные дурманящими травами госпожи Рапы, – заметил он, – так что не стоит им верить.

– Но что тогда есть сама история, как не собрание легенд, которые люди постоянно рассказывают и пересказывают друг другу? – возразил Крита.

– И разве единство Дара не было всего лишь мечтой, ренга, пока вы не превратили ее в реальность? – добавил Мэту.

– Мир велик, и моря бескрайни, – продолжил Крита. – Любая история должна нести в себе зерно истины.

Императору пришлись по душе их речи. В доводах этих людей было мало логики, но бывают времена, когда логика не так важна, как вера.

– Ну так расскажите мне, как туда добраться, – велел Мапидэрэ.

Ганцы переглянулись, а потом посмотрели на государя.

– Некоторые тайны нельзя разглашать, не познав их, даже перед императором Ксаны.

– Ну конечно. – Повелитель грустно усмехнулся в душе. За минувшие годы ему немало довелось узнать о людях, и он с горечью узнавал признаки, указывающие на мошенников. Но так трудно было сопротивляться соблазнительной песне надежды. – Какова ваша цель?

– Ну… – Его собеседники колебались. – Страна бессмертных находится очень далеко, и нам нужен флот из могучих кораблей, почти что плавучих городов, способных выдержать долгое путешествие.

– Как насчет воздушных кораблей? – осведомился император.

– О нет! Это путешествие займет месяцы, возможно, даже годы – слишком долго, учитывая, что воздушный корабль может нести лишь скудный запас провизии. Вам необходимо выстроить особый флот для длительного плавания, по нашим чертежам.

«Может, весь смысл их затеи в том, чтобы поживиться средствами, выделенными на строительство кораблей?» – размышлял император. И решил, что это не важно, ибо ему известны способы борьбы с подобным злом.

– Один из вас будет заведовать строительством кораблей, пока другой станет собирать команды и заготавливать припасы. Я дам все, что вам нужно.

Двое ганцев явно обрадовались.

– А потом, когда все будет готово, – продолжил Мапидэрэ, – один из вас возглавит экспедицию, а другой останется здесь, ждать добрых новостей. – Он пристально наблюдал за лицами собеседников. – Вместе со мной.

Купцы переглянулись.

– Поплывешь ты, старина, – сказал Крита. – Ты более толковый моряк.

– Нет, – ответил Мэту. – Эту честь следует отдать тебе, потому что ты лучше умеешь убеждать людей. Я же позабочусь о наших семьях. Не сомневаюсь, что ты не подведешь ни нас, ни императора.

«Мошенники лишены чести, – размышлял Мапидэрэ. – Будь эти двое и в самом деле обманщиками, ни один не захотел бы остаться в заложниках, опасаясь моего гнева, когда другой не вернется. Однако они ведут себя совершенно иначе и, похоже, совершенно не боятся за свои семьи. Так, может, им и в самом деле известен путь в Страну бессмертных?»

Дни и ночи напролет корабелы Мапидэрэ строили по чертежам купцов огромные города-корабли. Каждое судно было высоким, как дозорная башня Пана, с палубой такой широкой и длинной, что лошадь запросто могла скакать по ней галопом. У всех кораблей имелись глубокие трюмы, чтобы вместить припасы на несколько лет, и роскошные каюты, в которых предстояло разместить бессмертных гостей на обратном пути. В общей сложности для экспедиции в неведомые северные воды были отобраны двенадцать тысяч человек: опытных моряков, танцовщиц, поваров, портных, плотников, кузнецов, солдат. Одним из них предстояло впечатлить аборигенов высокой культурой Дара, другим же – убедить их повиноваться приказу императора более доходчивыми и чувствительными средствами, если это понадобится. В состав делегации, в знак того как высоко император ценит бессмертных, был также включен один из принцев, отпрыск не самой любимой жены повелителя.

Его старший брат, кронпринц Пуло, лично приехал, чтобы присутствовать при отплытии флота с Дасу, самого северного из островов Дара. Вместе с экипажами судов он вознес молитвы Киджи, повелителю неба и ветров, и Тацзу, господину морских течений и водоворотов. А затем отдал приказ вставить «глаза» в нарисованные на носах кораблей глазницы, чтобы они могли находить путь сквозь туман и волны.

Тот день выдался холодным, но небо было ясным, а море спокойным. Вполне подходящая погода, чтобы отправиться в экспедицию.

Шторм начался, как только мачта последнего корабля скрылась за горизонтом. Ветер выл, проносясь над сушей и над морем, срывал крыши с хижин и гнул деревья, пока они не ломались. С неба обрушились потоки дождя, такие плотные, что не видно было вытянутой руки. Почетные гости и чиновники, прибывшие проводить флот, попрятались в подвалы, дрожа от страха, когда над головами у них гремели раскаты грома и вспыхивали разряды молний.

На четвертые сутки буря прекратилась столь же внезапно, как и началась, а через море аркой перекинулась яркая радуга.

Принц Пуло распорядился отправить на поиски флота воздушные корабли. Те вернулись спустя три дня, ничего не обнаружив.

Пока собирали военный флот, все рыбацкие лодки с Дасу немедленно вышли в океан. К тому времени уже почти не осталось сомнений, что экспедиция погибла, и рыбакам велели искать спасшихся. На самом деле чиновники переживали только за принца. Хотя сам император едва ли помнил имя незадачливого отпрыска – иначе с какой стати он выбрал бы его для такой идиотской миссии? – однако принц, как ни крути, оставался сыном повелителя, а потому губернатор и магистраты Дасу страшились того, какими могут оказаться последствия, если они вдруг не проявят должного рвения в поисках.

Поэтому бедным рыбакам не давали передышки. Едва лишь они вернулись, как им велели снова отправляться в море и заплыть еще дальше. Не важно, насколько уставшими они выглядели и как долго не спали: им приказали искать до тех пор, пока принц не будет найден.

Многие так и не вернулись домой.

Принц Пуло все это время проводил на берегу. Он уже оставил надежду увидеть младшего брата живым и просто ждал, когда на сушу выбросит остатки потерпевших крушение кораблей. Но никакие из обнаруженных на побережье обломков не принадлежали, похоже, этому флоту.

На десятый день после окончания шторма из Мюнинга на острове Арулуги подошла наконец мощная боевая эскадра. Но принц Пуло к тому времени уже решил, что поиски следует прекратить.

«Наступает сезон бурь – сказал он, – и я не хочу новых жертв. Я сам сообщу обо всем отцу».

Ронадза Мэту, оставшийся при императоре в качестве заложника, клялся, что миссия непременно увенчается успехом: наверняка флот удалился за пределы досягаемости воздушных судов и отправленных на поиски рыбацких лодок. Он утверждал, что внезапная буря есть не что иное, как особый способ повелителя Киджи ускорить ход кораблей.

Да вот только император Мапидэрэ трактовал это знамение иначе. Киджи и Тацзу, полагал он, уничтожили флот и пожрали обломки, так что кораблей словно бы и не существовало вовсе. Это ли не верный знак богов, что государь вновь имеет дело с мошенниками?

Мэту предали смерти, вместе со всеми родичами по мужской линии, как его самого, так и его товарища, вплоть до третьего колена. Императора не особо заботило, удовлетворила ли пролитая кровь богов: главное, что он сам был доволен. Мапидэрэ надеялся, что проявил достаточно рвения, а потому тень сына не будет преследовать его при жизни и он сможет без смущения встретиться с ним в загробном мире.

Штормы, подобные тому, что уничтожил флот из городов-кораблей, не были в Дара такой уж неслыханной редкостью. Предания Дасу и Руи утверждали, что это Киджи сердится на младших богов, и обычно считалось, что дети, родившиеся во время такого шторма, бывают невероятно удачливыми. Однако жрецы Киджи и вожди родов Дасу не отметили данный шторм в своих книгах предзнаменований и в семейных хрониках. Ведь разве император не выразил уже свое мнение? Этот час был проклят.

Вот только Аки Кидосу не желала подчиниться их вердикту. Ее супруг провел с их новорожденной дочерью всего несколько ночей, когда магистрат включил его во флотилию, которой предстояло выйти в зимнее море на поиски злополучного принца, участника экспедиции в Страну бессмертных.

– Прошу, ваша милость, освободите меня от этого! – взмолился Ога. – Я нужен жене и маленькой дочери. Эта девочка – подарок богов, она родилась, когда жена уже думала, что детородный возраст давно миновал, и монахини Тутутики предупредили нас, что им обеим может потребоваться особый уход…

– Деторождение – естественная часть жизни любой женщины, – заявил магистрат. – Нечего прятаться за юбку жены. Способный человек должен почитать за честь послужить императору. Мне сказали, что ты лучший моряк и пловец в окрестностях. Ты просто обязан выйти в море.

– Но мои сыновья уже помогают в поисках, и мы наверняка могли бы меняться с ними…

– А еще меня предупредили, что ты мастер рассказывать истории, – продолжил магистрат, и голос его зазвучал сурово. – Ловкий рыбак с языком скользким, как угорь. Не пытайся заболтать меня и уклониться от исполнения своего долга.

– Я хотел бы вернуться на следующий день…

– Нет, ты должен заплыть дальше остальных, ибо каждый год побеждаешь в весенних лодочных гонках. Если вернешься раньше прочих, я сочту тебя предателем.

Один за другим рыбаки приплывали обратно, донельзя уставшие и с пустыми руками. Наследный принц Пуло уехал, и это наконец убедило магистратов, что их долг исполнен, так что измученным мужчинам и женщинам разрешили вернуться домой и отдохнуть.

Но Оги среди них не было.

– Пожалуйста, помогите нам, – с мольбой обратилась Аки к магистрату. – Другие рыбаки слишком устали, чтобы снова выходить в море. Не могли бы вы попросить флот или воздушные корабли поискать моего мужа?

– Вот же вздорная баба! – вскричал магистрат. – Думаешь, императорским военно-морским и воздушным силам только и забот, что разыскивать простого рыбака?

– Но ведь мой муж отправился искать принца! Он служил государю!

– Значит, ты должна радоваться, что он отдал жизнь за императора Мапидэрэ.

Немного набравшись сил, односельчане отправились искать Огу. Они настояли, чтобы сыновья Кидосу остались дома с матерью: не хватало еще, чтобы их семью постигла новая трагедия. И вновь рыбаки возвращались с пустыми руками и смущенно оправдывались, извиняясь перед Аки.

Но она отказывалась поверить, что мужа нет в живых, до тех пор, пока собственными глазами не увидит его труп. Надежда имеет такую же власть над простыми людьми, как и над императором.

– Папа вернется, когда придет время убирать урожай сорго, – прошептала Аки малышке, покормив ее. Она назвала дочку Мими, потому что та причмокивала и сосала молоко в точности, как котенок. – И расскажет тебе множество историй, я знаю.

– Не печалься, моя Мими-тика, наш папочка скоро вернется, ведь все бури ему нипочем, – пела Аки колыбельную. И обещала девочке: – Он покатает тебя на спине, как будто ты плывешь на корабле по бурному морю.

– Думаю, он вернется до конца лета. Целый год в море – это слишком долго, – говорила Аки, и голос ее звенел от притворной бодрости. – Может, его спасли пираты и он теперь развлекает их историями о приключениях, которые рассказывал другим рыбакам зимними вечерами.

– Тебе уже почти два годика! То-то папа удивится, когда тебя увидит.

Но вдали от чужих глаз Аки тяжело вздыхала.

Каждое утро она обыскивала пляжи в поисках обломков кораблекрушения и продолжала расспрашивать возвращающихся домой рыбаков, не видели ли они чего, пока были в море. И каждый вечер бедная женщина молилась повелителю Киджи и повелителю Тацзу.

Раз в год, посещая рынки Дайе после сбора урожая, чтобы заплатить арендную плату землевладельцу, Аки осведомлялась в губернаторской управе о плененных пиратах и спрашивала, не подходит ли кто под описание Оги. Чиновники отмахивались от нее, как от назойливой мухи. У них имелись более важные заботы: на трон взошел новый император, Эриши, и ходили слухи о мятежах в отдаленных краях. Некогда было возиться с полоумной бабой, не способной смириться с гибелью мужа, тогда как немало других уже сгинуло при куда менее загадочных обстоятельствах.

Выйдя из особняка губернатора, Аки обязательно заглядывала в святилище Киджи, чтобы принести жертву и испросить наставления. Монахи и монахини неизменно советовали хранить терпение и веру в богов, но зачастую бросали ее, иногда буквально на полуслове, чтобы уделить внимание хорошо одетым мужчинам и женщинам, входившим в храм с сундучками, полными даров богу Киджи и его служителям.

Подобно большинству детей бедняков, Мими помогала матери в поле и на берегу, с тех самых пор как научилась ходить.

По весне, пока мать и братья, оба на десять с лишним лет старше ее, тянули плуг, малышка семенила следом и шаг за шагом бросала в землю семена сорго и проса. Летом девочка снимала с растущих в огороде растений гусениц, раздавливала им головы и бросала извивающиеся еще тела в лоток из листа лотоса, чтобы запечь на закуску, – у бедняков, которые не могли позволить себе мяса, это считалось настоящим лакомством. Во время рыболовного сезона Мими, еще слишком маленькая, чтобы самой выходить в море, чинила сети и разделывала рыбу для сушки и приготовления пасты. Она морщилась, когда острые чешуйки рассекали ладони, а соль разъедала пальцы, пока ладошки ее не покрылись мозолями и не стали напоминать выкопанные из земли клубни таро.

– Руки у тебя выглядят совсем как мои, – сказала однажды Аки. Это не было ни похвалой, ни жалобой – просто констатацией факта. Мими согласилась с утверждением матери, хотя ее ладони были намного меньше.

Она носила одежду, из которой выросли старшие братья и которая уже почти превратилась в лохмотья. Обувь девочка мастерила себе сама, остатками рыболовной лески привязывая к ступням кусочки выловленного из моря дерева. Она никогда даже не прикасалась к шелку, хотя порой мимо их поля проезжали верхом богатые люди, и полы их невесомых мантий и иных одеяний стелились на ветру, подобно облакам на закате. Жизнь Мими ничем не отличалась от жизни бесчисленного множества крестьянских детей по всему Дара. Но разве не удел бедняков много трудиться и терпеть тяготы и лишения?

Зато в играх Мими держалась особняком – не то чтобы недружелюбно, просто ей оказалось сложно вписаться в хитроумную систему власти и иерархии, возникающую среди детей. Пока прочие деревенские ребятишки играли в полях в догонялки, устраивали грязевые битвы, выбирали королей и королев, она предпочитала бродить в одиночестве, глядеть на проплывающие по небу облака или наблюдать за накатывающим на берег прибоем.

– Что ты там видишь? – спрашивали ее иногда другие дети.

– Я слушаю ветер и море, – отвечала Мими. – А вы разве не слышите? Они снова спорят… А теперь подшучивают друг над другом.

Имелось у девочки еще одно свойство: она умела говорить очень хорошо и складно. Еще задолго до второго своего дня рождения малышка общалась с матерью целыми предложениями и с пониманием в глазах слушала беседы взрослых. Ее смышленость отмечали все. «Может статься, этому ребенку предназначено общаться с богами», – подумала однажды Аки. Ходило множество легенд о великих жрецах и жрицах, монахах и монахинях, способных читать волю богов по знакам, оставляемым ими в природе. Но Аки сразу отбросила эту мысль. Ей не по карману было отдать хоть одного из своих детей на обучение деревенскому учителю, не говоря уж о взносе, который требовался за послушника в храме Киджи.

Затем вспыхнуло восстание против императора Эриши и империи Ксана, и новые короли повыскакивали по всему Дара, словно бамбуковые побеги после весеннего дождя. На островах бушевала война, хотя Дасу, по счастью, и был избавлен от худших ее проявлений. Когда маршал Ксаны Киндо Марана объявил призыв, многие молодые люди с этого маленького острова, находившегося в исконных владениях Ксаны, пошли в армию, чтобы подавить бунты на Большом острове. Некоторыми руководило стремление к славе, другие нанялись ради еды и платы, а кое-кого забрали вопреки их желанию – включая братьев Мими.

Ни один из этих молодых людей не вернулся обратно.

– Мои сыновья возвратятся вместе с отцом, – говорила Аки. И молилась еще усерднее.

Иногда девочка молилась вместе с матерью. А что еще оставалось делать, когда все мужчины их семьи сгинули? Надежда – это капитал, который никогда не иссякает, но разве не удел бедняков много трудиться и терпеть тяготы и лишения?

Мими пыталась истолковать знаки, подаваемые ветром и морем, читала по приливам и облакам. Слышат ли боги ее молитвы? Уверенности в этом у девочки не было. Рокот голосов помогал уловить настроения богов, но разобрать слова не удавалось, сколько ни старайся. Какой смысл в том, что ветер, доносящий глас Киджи, покровителя Ксаны, наполнен гневом и отчаянием, тогда как плеск волн, говорящих за Тацзу, бога хаоса и беспорядка, становится все более радостным? В чем важность того или иного восклицания? Имеют ли значение порядок слов и прочие тонкости?

Мими тщетно силилась проникнуть в суть окружающего ее мира: он был покрыт пеленой, через которую невозможно пробраться.

Когда Мими исполнилось пять лет, однажды ночью она проснулась в растерянности. Мать крепко спала рядом, и девочке никак не удавалось вспомнить разбудивший ее сон. Она ощущала, что за стенами их хижины происходит нечто важное, а потому потихоньку встала с постели, на цыпочках пробралась к двери и выскользнула на улицу.

Вокруг стояла непроглядная темень: на небе не было видно ни луны, ни звезд. Легкий ветерок дул с моря, принося знакомый соленый аромат. Но очень далеко на северном горизонте, там, где небеса встречаются с морем, мелькали сполохи молний, и до ушей девочки, с запозданием и приглушенно, докатывались громовые раскаты.

Прищурив глаза, Мими вглядывалась в даль. В непрерывных вспышках молний там вдруг поднялись какие-то неясные фигуры. На затянутом пеленой месте, где озаряемое сполохами небо сливалось с морем, вырисовывались очертания громадной, как остров, черепахи. Подобно большому воздушному кораблю она плыла к западу. Позади нее виднелась еще более огромная акула, которая время от времени щелкала пастью, описывая в могучем прыжке дугу над горизонтом, и скалила зубы, состоявшие из зигзагов молний. Хотя черепаха лениво шевелила плавниками, а акула лихорадочно била хвостом, хищнице никак не удавалось нагнать добычу.

Мими знала, что черепаха – это пави Луто, покровителя рыбаков, тогда как акула – пави Тацзу, бога разрушительной природы моря. Девочка завороженно наблюдала за разворачивающейся на ее глазах драмой, как за представлением одной из бродячих трупп народной оперы.

Затем озаряемая призрачным светом картина неба-моря снова переменилась, и на этот раз взору Мими предстал корабль странной конструкции, прыгающий на волнах. Единственная мощная мачта, совершенно белого цвета, вздымалась из середины судна, как стебель лотоса, хотя паруса на ней были либо давно убраны, либо сорваны ветром. Крошечные фигурки цеплялись за снасти или планширь, но с каждым очередным взлетом и спуском некоторые из них срывались и бесшумно падали в волны. Неверный свет, отбрасываемый молниями, словно бы подчеркивал ужасную участь, уготованную призрачному кораблю.

Исполинская черепаха подплыла к судну, нырнула, а затем поднялась, и корабль надежно примостился в глубокой борозде на ее панцире, как будто был всего лишь раковиной. Похожая на остров черепаха лениво погребла на запад, а акула, преследовавшая ее по пятам, злобно била хвостом и щелкала челюстями. Но черепаха, медленно и неотвратимо, плыла дальше.

«Перед лицом моря все люди братья».

Мими невольно чувствовала сопереживание и ужас, которое питают все островитяне к тем, кто отваживается пуститься по дороге китов. Перед необоримой мощью, что зовется морем, все человеческие существа одинаково бессильны. Девочка громко кричала, приветствуя черепаху и несомый ею корабль, хотя понимала, что, кто бы ни плыл на том судне: призраки, духи, боги или смертные, – они находятся слишком далеко, чтобы ее услышать.

Громадная акула еще раз подпрыгнула в воздух, выше чем прежде, и, достигнув верхней точки дуги, выпустила длинную извилистую полосу молнии. Словно язык огромного питона, пронзила она расстояние между акулой и черепахой и ударила в примостившийся на панцире корабль.

На миг все замерло в резком, холодном свете разряда, а затем тьма поглотила сцену бедствия.

Мими испуганно вскрикнула.

И снова горизонт озарился грозовыми сполохами. Громадная акула на горизонте как будто услышала малышку. Ударив могучим хвостом, она развернулась к острову, и великанские глаза, горящие, как прожекторы маяка, нацелились на девочку. Усеянные молниями челюсти клацнули, и несколько секунд спустя Мими содрогнулась от мощного раската грома, а дождь вдруг обрушился на нее потоком таким плотным, что ей показалось, будто она тонет.

«Вот что бывает, когда оскорбишь богов, – подумала девочка. – Неужели мне сейчас предстоит умереть?»

Акула плыла к берегу, ее исполинская фигура напоминала остров из клубящихся огней. Она снова открыла пасть, и оттуда вырвался длинный зигзаг молнии, устремившийся к Мими подобно щупальцу. Воздух трещал вокруг молнии, напоенный ее энергией и жаром.

Время замедлилось. Мими зажмурила глаза, уверенная, что ее краткой земной жизни пришел конец.

И тут нечто массивное пронеслось у нее над головой. Девочка открыла глаза и посмотрела вверх.

Исполинская мерцающая птица мчалась к океану, по направлению к огненному языку молнии. Крылья у сокола были такие широкие, что закрыли небо над головой у Мими подобно мосту из расплавленного серебра, а длинные перья на их концах сияли, как падающие звезды. Такого захватывающего дух зрелища малышке видеть еще не приходилось.

Сокол опустил правое крыло, подставив его, словно щит, под удар вылетевшей из пасти акулы молнии. Глаза акулы широко распахнулись от изумления, а потом сузились, и шипящий язык пламени соприкоснулся с крылом пернатого хищника. Снопом посыпались громадные искры, как при извержении вулкана. Трезубцы молний устремились во всех направлениях.

Одна из самых маленьких протянулась к Мими и ударила ей в лицо. Девочка ощутила, как обжигающий язык жидкого жара буквально прошел насквозь. Ей показалось, будто она превратилась в форму, которую заливают расплавленным камнем через макушку. Шипящая лава стекла в туловище, сжигая внутренности, а затем излилась через ее левую ногу и впиталась в почву.

Мими страшно завопила. А потом кричала снова и снова.

Девочка не помнила, сколько времени оставалась в сознании, пока жар пожирал все клеточки ее тела. Последнее, что она увидела, прежде чем провалиться в беспамятство, это как гигантский светящийся сокол пикирует на акулу, а та выпрыгивает из океана, как будто небо и море сошлись друг с другом в титанической битве.

Удар молнии оставил шрам на лице у Мими, а левую ее ногу парализовало. Четыре дня пролежала она в беспамятстве, время от времени просыпаясь в слезах и бормоча что-то про увиденное той ночью.

– Красивая была девочка, – сказала деревенская травница Тора и тяжело вздохнула. В этом вздохе отразилась тысяча невысказанных словами скорбей: сожаление о том, что теперь Мими вряд ли сумеет найти достойного мужа; неверие в счастливое будущее Аки, оставшейся без сыновей; жалоба на переменчивость судьбы.

– Моя дочь трудолюбива, – спокойно ответила мать. – Этого качества шрам у нее не отнимет. Ты поможешь Мими?

– Я могу предложить лишь ледяную траву от горячки и кружево Рапы, чтобы девочка лучше спала, – пояснила травница. – Устроить так, чтобы малышка меньше страдала, – вот что мы можем для нее сделать… А еще… еще попроси соседей помочь выкопать могилу. Так, на всякий случай.

– Боги не дали бы мне дочь на склоне лет, если бы хотели забрать ее до того, как она исполнит их предначертания, – упрямо возразила Аки.

Тора лишь покачала головой, пробормотала что-то насчет проклятого часа рождения и вышла.

Аки отказывалась сдаваться. Она свернулась в постели рядом с Мими и согревала малышку теплом своего тела. Соседи принесли ей редкую находку, называвшуюся «кошель рыбачки»: приставшие к водорослям мешочки с икрой дирана, которые иногда удавалось обнаружить в подводных лесах. Аки клала их в суп и кормила Мими с костяной ложечки, чтобы придать больной сил.

Постепенно девочка пошла на поправку. Однажды утром она очнулась, посмотрела на мать спокойным, серьезным взглядом и рассказала о том, что видела в ту ночь, когда ее ударило молнией.

– Много фантастических фигур видится нам в бреду, – отозвалась Аки.

Мими не думала, что ее воспоминания – это всего лишь сон, но уверена не была. А потому решила не спорить.

Снова призвали Тору, спросить совета насчет левой ноги Мими. Нога онемела и отказывалась слушаться хозяйку. Она словно перестала быть частью ее тела, сделавшись чем-то чужим и лишним, что приходилось волочить за собой. Бедро девочки в том месте, где нога соединялась с туловищем, пронзала боль, словно в плоть вонзали тысячи иголок.

– Я могу дать отвар из креветочной пасты и водорослей, для утоления боли, – сказала травница. – Но эта нога… Увы, она никогда уже не будет ходить.

Аки улыбнулась и ничего не ответила. Разве не удел бедняков много трудиться и терпеть тяготы и лишения? Боги определенно не отнимут у Мими возможность делать это.

– Мне так больно, мама, что я не могу уснуть, – проговорила малышка. – Расскажи мне какую-нибудь историю.

В детстве Аки рассказывала Мими много разных историй, которые девочка вспоминала в последующие дни. Да вот только память наша похожа на кусок воска, который меняет форму под ножом сознания при каждом прикосновении, и, когда Мими выросла и изменилась, вместе с ней изменились и истории.

Цветистые метафоры заменили немудреные сравнения, витиеватые фразы – простую речь; вместо рокота моря, сквозившего в говоре матери, в историях слышалось теперь эхо классиков ано. В точности воспроизвести слова Аки стало так же сложно, как удержать песок между пальцами раскрытой руки.

Но зерно историй оставалось неизменным, и те давние воспоминания навевали запах дома. То был пейзаж детских грез Мими, берег первых ее сочинений.

– Так вот, Мими-тика, до того, как у нас с твоим отцом родились дети, мы любили коротать долгие зимние вечера, рассказывая друг другу на сон грядущий всякие истории. Часть их мы слышали от своих родителей, а они – от бабушек и дедушек. Иногда мы прибавляли к этим историям что-то свое: так дочери чинят и украшают платья, доставшиеся от матери, или сыновья подлаживают и исправляют унаследованные от отца инструменты. Порой мы вертели одну и ту же историю туда-сюда, изменяя при каждом пересказе и всякий раз придумывая новые повороты событий.

Вот послушай, милая, что я тебе расскажу.

Тебе известно, что годы текут кругами по двенадцать лет, и каждый из них получил название в честь какого-то животного или растения. Начинается круг с года Сливы, за ней следует Крубен, потом Орхидея, Кит, Бамбук, Карп, Хризантема, Олень, Сосна, Лягушка, Кокос и, наконец, Волк, после чего снова приходит Слива. Судьба каждого ребенка управляется тем растением или животным, в год которого тот родился. Но каким же образом возникла так называемая Календарная дюжина? О, это отдельная история, которую стоит знать каждому.

– Мама, вот бы мне увидеть богов!

– Это еще зачем? Разве ты не знаешь, что не будет добра тому, кто посмеет докучать богам в тот момент, когда они не хотят этого?

– Я бы только спросила у них: почему? Почему папа пропал? Почему забрали Фэро и Пасу? Почему в меня ударила молния? Почему мы так много работаем и так мало едим?..

– Тише, дитя. Не всегда есть ответы, иной раз есть только истории.

– Мама, а почему те, у кого много власти, всегда ведут себя очень плохо?

– Мими-тика, разве рыбак, пожинающий плоды моря, злодей? И злодей ли крестьянин, срезающий метелки сорго? Или ткач, который вываривает коконы шелкопряда и распеленывает первоначальную одежду гусеницы, теперь превратившуюся в саван?

– Не понимаю.

– Великие властители, смертные или бессмертные, делают то, что делают, поскольку у них свои заботы, а у нас свои. Мы страдаем, потому как мы – трава, по которой ступают великаны. Слушай дальше, девочка.

– Мама, а почему господин Луто указывал на радугу, вместо того чтобы ответить?

– Этого никто не знает, дитя мое. Не знали киты, не знал твой отец, не знали наши родители, деды и прадеды. Вот почему сие зовется загадкой. Мне думается, что иногда боги дают нам уроки, которые нельзя понять при помощи одних только слов.

– Мне кажется, господин Луто не самый хороший учитель.

– Хорошие учителя, милая, так же редки, как крубен среди китов или диран среди рыб.

– Ты говоришь про бога войны и раздора, мама?

– Да, детка, таковы владения господина Фитовэо.

– Лучше бы его вообще никогда не нашли. Без него не было бы войн и люди бы не страдали.

– Ах, Мими-тика, когда дело касается богов, редко все бывает так просто.

Вот так мудрая Аки помогла Мими подняться с постели и вручила ей костыль, выструганный из выброшенного на берег дерева. Она не сказала девочке, что та едва ли сможет когда-нибудь владеть ногой, но решила дать ей время: пусть сама придумает выход из положения.

Мать и дочь обходили пляжи, работали в полях и помогали рыбакам управиться с уловом. Аки решительно шагала вперед, не оглядываясь посмотреть, успевает ли Мими ковылять за ней. Для простых мужчин и женщин Дара каждый день был битвой.

И Мими научилась не замечать онемение в ноге и не обращать внимания на пронизывающую боль в бедре, научилась наклоняться, переносить вес тела на другую ногу и развила мускулы настолько, что смогла ходить, сунув костыль под мышку левой руки.

Однажды поутру, обыскивая пляж, мать с дочерью наткнулись на нечто странное. Какое-то судно потерпело кораблекрушение, но обломки рангоута и переборок были сделаны не из дерева, а из материала, похожего на слоновую кость, и украшены искусной резьбой с изображением неведомого зверя: длинный хвост, две когтистые лапы, пара огромных крыльев и тонкая, словно у змеи, шея, увенчанная непропорционально большой головой с рогами, как у оленя. Аки принесла находку вождю клана, но старейшина не мог припомнить, чтобы ему приходилось видеть нечто подобное.

– Это не от корабля из императорской экспедиции, – заключила Аки и более не ломала над этим голову.

Мир полон загадок. Странные обломки казались Мими дырами в завесе, прячущей тайну мира, но ей не удавалось понять, что же она видит сквозь них.

Они отнесли обломки на рынок и продали там за пригоршню медяков любителям собирать забавные редкости.

Но Мими продолжала грезить об удивительном звере. В ее снах он сражался с черепахой-бурей, акулой-штормом и соколом-шквалом, а молния на миг выхватывала их из тьмы, создавая череду впечатляющих картинок, настолько же прекрасных, насколько и пугающих.

Мими надеялась, что черепахе удалось спасти тот корабль из ее грез, а также уповала на то, что боги пощадили ее отца и братьев.

Пришли известия, что империи Ксана больше не существует. Великий властелин по имени Гегемон воссел на троне императора Эриши в Безупречном городе и вернул древних королей Тиро. Немногие в рыбацкой деревушке скорбели о конце империи: патриотизм подобен белому рису – это роскошь для обеспеченных.

Поговаривали, что Гегемон устроил сынам Ксаны резню на Волчьей Лапе, где также погибли и все молодые люди из их деревни, ушедшие сражаться под знаменами маршала Мараны. День за днем люди толпились у дверей дома магистрата в надежде узнать хоть что-то про своих сыновей, мужей, отцов и братьев, но двери неизменно оставались закрытыми. Магистрат совещался с помощниками и клерками, как ему лучше себя вести, чтобы заслужить доверие Гегемона и сохранить на голове темную шелковую шляпу государственного чиновника. Судьбы погибших солдат его нисколько не волновали.

По сыновьям, как и по мужу, Аки тоже отказалась делать поминальные таблички.

– Я не хоронила их своими руками, – сказала она. – И уж точно не стану хоронить в своем сердце.

Иногда, проснувшись среди ночи, Мими видела, что мама сидит на полу рядом с кроватью, согнув плечи и отвернувшись. Тогда девочка протягивала руку и касалась спины матери. Та молча обнимала ее и успокаивала, пока Мими не засыпала снова.

Со временем люди перестали осаждать двор магистрата и вернулись к своей бесконечной работе, которая обращает пот в еду, а боль в напитки. В их домах появились семейные святилища в честь мертвых или пропавших без вести, но никто не произносил пылких речей о судьбах Ксаны и не призывал отомстить Гегемону. Простой народ был слишком изможден, чтобы чувствовать ненависть; война – это занятие для важных господ, и кто мог с уверенностью утверждать, что Гегемон больше виноват в многочисленных смертях, чем маршал или император Эриши.

Отец и братья Мими не вернулись домой, зато на Дасу прибыл новый король.

Король Куни был необычным господином. Он снизил налоги, он не сгонял людей на принудительные работы по строительству нового дворца, зато платил рабочим за ремонт дорог и мостов. И еще Куни отменил суровые древние законы Ксаны, предусматривающие наказание буквально за все, даже если вдруг человек слишком громко чихнул. Новый король объявил, что обитатели других островов, все те, кого война согнала с места, вольны приехать в его владения, он даже поможет им обустроиться, выделив бесплатно семена для посева и инвентарь. Старики и вдовы на Дасу возрадовались: войны выкачали из острова мужчин, ощущался большой недостаток мужей и отцов. Хотя некоторые женщины соглашались стать второй или третьей женой, особенно у богатых людей, не всех устраивал такой расклад.

Кроме того, издавна существовал обычай: женщины, влюбленные или ищущие любви друг друга, могли вступать в «браки Рапы» – легенды гласили, что богиня влюбилась некогда в ледяную деву. Как пели актеры народной оперы:

С войной число «браков Рапы» выросло, ибо таким образом женщины могли поддерживать друг друга: вместе легче обрабатывать поля и растить детей. Тем не менее по-прежнему было много женщин, которые предпочитали мужчин и не хотели делиться с другими, а потому чужакам здесь были искренне рады. Аки, вопреки поступающим предложениям, не соглашалась связать себя узами «брака Рапы». Не обращала она внимания и на селившихся в их деревне новых мужчин, хотя некоторые вроде как интересовались ею. Имея в качестве помощницы одну лишь Мими, она сражалась с нуждой, возделывая свой клочок земли и помогая рыбакам.

– Мой муж уехал, – отвечала она на все вопросы. – Он скоро вернется. И мои сыновья тоже.

– Мама, у нас есть какие-нибудь таланты? – как-то раз обратилась Мими к Аки.

– Почему ты спрашиваешь?

Семилетняя Мими вернулась домой пораньше, чтобы приготовить обед, пока мать заканчивает работу в поле. Девочке приходилось вставать на стул, чтобы дотянуться до кипящего на печи котла – это было опасно, но детям бедняков рано приходится учиться. Как раз в тот день по деревне проходил глашатай, громко зачитывая объявление из дворца в Дайе: король Куни ищет талантливых людей; не важно, какое место занимают они сейчас в обществе – он готов взять их к себе на службу и платить им.

Мими слово в слово повторила матери обращение короля Куни. Заканчивалось оно так: «Устрица, прикрепившаяся к ветке самого прекрасного коралла, и та, что лежит, зарывшись в грязи, в равной степени способны скрывать жемчужину».

У девочки всегда была великолепная память. Один раз услышав, она могла пересказать любую из историй Аки и долгими зимними вечерами развлекала мать, от начала и до конца воспроизводя представление народной оперы.

– Говорят, сын магистрата едет во дворец в Дайе, чтобы продемонстрировать королю свое искусство управляться с кистью и писчим ножом, – сказала Мими. – Деревенский учитель объявляет конкурс для учеников, чтобы выбрать двоих, кто знает больше всех стихов на классическом ано, дабы представить их королю. Я слышала, что дядюшка Со с другого конца деревни хочет показать государю новый способ вязать узлы на рыболовной сети, а тетушка Тора намерена представить свою коллекцию целебных растений. Мама, а у нас есть какие-нибудь таланты? Может, и мы поедем к королю и заживем, как сын магистрата?

Аки посмотрела на дочь.

«Она необыкновенный ребенок. Что, если король увидит Мими и заинтересуется?»

Но потом женщине вспомнилось, что сталось с ее мужем. «Способный человек должен почитать за честь послужить императору».

– Талант, доченька, он как нарядное перо в хвосте у павлина. Богачам приносит радость, а самой птице – только горе.

Мими поразмыслила над этими словами. Окутывающий мир занавес становился только плотнее.

Король Куни взбунтовался против Гегемона. Снова мужчины (а в этот раз и некоторые женщины) Дасу покинули родной дом, чтобы гибнуть в далеких землях. Аки не удивилась. Грезы великих повелителей о мире строятся на крови и костях простого народа. Удобрение для золотой хризантемы готовят из пепла, сжигая Сто цветов. Такова исконная правда жизни. Мир снова наступил, когда Мими исполнилось тринадцать, а король Куни стал императором Рагином, открыв эпоху правления Четырех Безмятежных Морей.

Однажды Мими отправилась на рынок в Дайе. К тому времени она уже достаточно повзрослела, чтобы Аки доверила дочери самой продавать зерно и платить арендную плату хозяину земельного участка. Да и торговка из нее была всяко лучше, чем из Аки.

Отпрыски богатеев скакали по улицам верхом, помахивая плетью, и Мими и прочим простолюдинам приходилось убираться с их пути. По причине хромоты и того, что она несла на плечах довольно увесистый мешок с образцом зерна, двигалась девушка слишком медленно, и пару раз ее едва не затоптали. Но Мими не жаловалась, а только стискивала зубы. Как есть много способов видеть, точно так же существует и много способов ходить.

Ученые и чиновники императора более чинно разъезжали по улицам в удобных повозках, влекомых упряжкой лошадей или людей, и воротили носы от грязных, тупых и исхудавших бедняков, жавшихся к сточным канавам на обочинах дорог. Мими подавляла гнев. Так ведь устроен мир, не правда ли? Предполагалось, что император Рагин заботится о жизни простых людей, но даже среди простого народа существует своя градация. По ее опыту, хвалу новому правлению пели только те, кто уже получил от него определенную выгоду.

Бессмысленно мечтать о том, как бы они с матерью жили в достатке и роскоши: одевались в шелка вместо грубой мешковины, ели мягкий белый рис вместо стачивающего зубы, словно песок, проса. С таким же успехом одуванчик мог грезить о почестях, положенных хризантеме.

В центре рынка собрались зеваки. Заинтригованная Мими, в надежде поглазеть на выступление фокусников или акробатов, пробиралась через толпу зрителей, орудуя тростью, как веслом, разгребающим ил и воду. И была разочарована, увидев всего лишь двух мужчин, сидящих на плетеной циновке лицом друг к другу. Волосы у обоих были собраны в двойной свиток-пучок, обозначающий их ранг токо давиджи, то есть ученых, прошедших первую ступень императорских экзаменов.

– …Известно, что чем ближе находится предмет, тем крупнее он кажется, а чем дальше, тем меньше, – произнес первый ученый.

– Следует ли из твоего суждения, что солнце приближается к нам на рассвете и на закате, но отдаляется в полдень, ибо это объясняет, почему оно кажется больше утром и вечером? – задал вопрос второй.

– Определенно, – согласился первый.

– Но всем известно также, что чем ближе находится источник жара, тем сильнее этот жар чувствуется. Как же в таком случае, если принять за данность, что в полдень солнце находится дальше от нас, ты объяснишь тот факт, что в это время оно значительно горячее, чем на восходе и на закате? – осведомился второй.

– Ну… – Первый спорщик сдвинул брови, озадаченный вопросом.

– Все очень просто, – заявил второй. – Твое суждение ошибочно.

– И вовсе даже не ошибочно, – возразил его оппонент, багровея. – Великий мудрец Кон Фиджи учил, что природа, подобно человеческому обществу, следует зримой иерархической структуре. Солнце настолько выше земли, насколько император выше простолюдинов.

– И что из этого следует?

– Боги наверняка решили, что, достигая высшей точки, солнце должно оказаться на наибольшем удалении от земли, символизируя величие и благородство императорского трона.

– Но как насчет полуденного жара, мой ученый друг? – не унимался второй ученый.

– Ну, это объяснить просто. – Его собеседник отпил из чашки глоток чая и украдкой бросил взор на обступившую их толпу. Теперь, когда послушать ученых собралось такое множество народа, ему необходимо было победить в споре, чтобы сохранить лицо. Поставив чашку, он возвысил голос, добавив в него надменной убежденности: иногда достаточно лишь казаться человеком, который прекрасно знает, о чем он говорит. – Ты исходишь из предположения, что солнце имеет постоянную температуру. Но на самом деле это не так. Задействовав чистый разум, мы придем к выводу, что если солнце ощущается самым горячим в точке наибольшего удаления от земли в полдень, то вызвано сие постепенным нарастанием жара по мере того, как оно поднимается, и остыванием, пока светило садится. Место, где солнце становится самым горячим, является одновременно и самым удаленным, и в этом воистину виден совершеннейший замысел богов.

«Может ли мир, следующий определенному замыслу богов, быть постигнут человеческим разумом? – размышляла девушка. – Если общество устроено так же, как природа, то значит, все естественно, а потому справедливо».

Никогда прежде не доводилось ей слышать подобных споров, и она была заворожена. Ученые мужи, похоже, полагали, что мир сам по себе – это некий язык и его можно расшифровать. Ей невольно вспомнились собственные детские попытки понять разговоры богов. Мими притягивало это знание, позволяющее истолковывать божественные знамения, смотреть через окутывающий мир покров и узреть Истину.

– Вы, моралисты, вечно склонны ставить вывод впереди доказательства, – сказал второй ученый презрительно. – Все в точности, как говорил Ра Оджи: ученик Кона Фиджи – это самая мощная в мире линза, потому как он собирает все лучи доказательств и фокусирует их в точке желаемого мнения. Даже если он голоден вследствие собственной лени, то будет спорить, утверждая, что в этом, дескать, виновата еда, так как она не признала его морального превосходства и не приложила усилий, чтобы попасть ему в желудок.

Толпа взревела от смеха.

– В конечном итоге моралист не в состоянии никого убедить, кроме себя самого, – продолжил второй ученый, довольный поддержкой собравшихся.

– Вы, поточники, мастера потешать искателей правды, однако не можете предложить им ничего полезного, кроме собственных острот, – заявил первый ученый дрожащим от гнева голосом. – Хорошо. Как тогда ты объяснишь, почему солнце меняется в размерах?

– Кто знает? Быть может, причина в том, что солнце действительно отдаляется, поднимаясь, как полагаешь ты, а возможно, оно сжимается при восхождении, подобно тому как медуза сокращает тело, толкая себя через воды океана. Вот только сам твой исходный посыл ложен: мы не должны силком загонять природу в модель, отлитую по нашему собственному желанию. Как говорили мудрецы ано: «Гипэн ко фидэра юнтиру нафэ шрасаа тефи нэ оту» – «Нам следует всего лишь согласовать свою жизнь с установленным природой ритмом». Я просыпаюсь на свежем утреннем ветру и наслаждаюсь завтраком из вяленых рыбных палочек, а потом покупаю в порту свежие, приправленные имбирем. В полдень я укрываюсь в тени зонтичного дерева, чтобы вздремнуть, и мне снится, будто я каракатица с развевающейся юбкой из плавников и что я в это время тоже снюсь каракатице. Я просыпаюсь на закате, чтобы прогуляться вдоль остывающего пляжа, восхищаясь нежным румянцем заходящего солнца. И такая жизнь нравится мне гораздо больше твоей.

– Плыть по течению вовсе не означает приблизиться к подлинному пониманию вселенной. Я не сторонник школы Воспламенизма, но Ги Анджи хотя бы двигался в верном направлении, когда утверждал, что ученый муж обязан понимать мир и совершенствовать его, поскольку мы не тупые звери и не одуванчики, разлетевшиеся по обочине, но наделены божественным импульсом преобразовывать земной удел, дабы приблизить его к уделу небесному.

– Реальность вселенной до́лжно постигать через опыт, а не через преобразование…

«Каково это – размышлять над такими вопросами весь день? – заинтересовалась Мими. – Не ограничивать мысли погодой, урожаем, уловом рыбы, не думать мучительно, что съесть на обед сегодня, а что завтра, а вместо этого полностью отдаться воображению, обсуждать свойства солнца и верить, что основополагающие загадки жизни возможно разрешить?»

Оппоненты продолжали спорить в том же ключе, а зеваки ликовали и время от времени предлагали свои наблюдения. Наконец дискуссия прискучила ученым, и они, истощив запас классических цитат и авторитетных мнений, разошлись. Толпа рассеялась, осталась одна Мими, погруженная в размышления и прокручивающая спор в голове.

– Рынок скоро закрывается, девушка, – вывел ее из задумчивости чей-то голос.

– Ой, нет! – Мими огляделась и убедилась, что это правда. Скупщики зерна собирали вещи и направляли телеги к складам. Придется ей снова прийти сюда завтра. Она разозлилась на себя: ну как можно быть такой беспечной?

Мими посмотрела на человека, заговорившего с ней: это был мужчина, высокий и стройный, как ствол корабельной сосны. Лет пятидесяти или немного моложе, волосы с проседью небрежно собраны в пучок, кожа коричневая, как панцирь большой морской черепахи. Хотя шрамы обезобразили лицо, которое можно было бы назвать симпатичным, зеленые глаза тепло и приветливо смотрели на нее в свете заходящего солнца.

– Тебя, похоже, заинтриговали дебаты, – сказал незнакомец, черты которого выражали явный интерес. – О чем ты сейчас думала?

Все еще колеблясь, Мими выпалила первое, что пришло на ум:

– Почему у столь многих мудрецов родовое имя заканчивается на «джи»?

Мужчина оторопел на миг, а потом рассмеялся.

Мими покраснела. Она вскинула мешок с образцом зерна на плечо и повернулась, чтобы уйти, но от смущения двигалась неловко.

– Прости! – воскликнул незнакомец у нее за спиной. – Было весьма любопытно услышать столь необычное наблюдение. Я вовсе не хотел тебя обидеть.

В его голосе девушка почувствовала искренность. Выговор у него был как у уроженца Большого острова, а манера говорить – любезной и приятной, как у певцов народной оперы, изображающих на сцене аристократов.

– Это было бестактно с моей стороны, – промолвил мужчина. – Мне остается лишь еще раз извиниться.

Мими повернулась и поставила мешок на землю:

– Что смешного в том, что я сказала?

Собеседник посмотрел на нее очень серьезно, а потом спросил:

– Тебе знакомы работы кого-либо из мудрецов, которых цитировали эти двое?

Она покачала головой:

– Я никогда не ходила в школу. – А потом добавила: – Впрочем, я слыхала имя Кона Фиджи, Единственного Истинного Мудреца, потому что о нем упоминают иногда в народных операх.

Мужчина кивнул:

– Твой вопрос был вполне резонным, просто я никогда не обращал внимания на деталь, которую ты подметила. Иногда мы перестаем задавать вопросы касательно вещей, кажущихся нам само собой разумеющимися. На самом деле «джи» – это не часть родового имени мудрецов. В классическом ано – это суффикс, выражающий уважение, что-то вроде «учитель».

Мими уловила в его тоне снисхождение и почувствовала себя увереннее.

– Ты знаешь классический ано?

– Да. Я начал изучать его, еще когда был маленьким мальчиком, и совершенствуюсь до сих пор.

– До сих пор учишься?

– Учиться не перестаешь никогда, – с улыбкой произнес мужчина. – Не только классическому ано, но и другим предметам: математике, механике, богословию.

– Ты понимаешь богов? – Сердце Мими учащенно забилось.

– Так далеко я не забрался. – Он замялся, как если бы подбирал слова, чтобы объяснить нечто сложное. – Я разговаривал с богами, но не уверен, что даже они понимают друг друга. Не исключено, что чем больше мы знаем, тем меньше нам нужды полагаться на богов. И кстати, боги тоже учатся, как и мы.

Мысль была такой необычной, что Мими не знала, что сказать. И решила переменить тему.

– А сложно учить классический ано?

– Поначалу да. Но поскольку все важные книги и стихотворения написаны на этом языке, мой наставник заставил меня приложить усилия, дабы освоить его. Со временем читать логограммы классического ано стало так же просто, как и буквы зиндари.

– Я вообще читать не умею.

Он кивнул, и в глазах его мелькнула печаль.

– Я приехал из древнего Хаана, где у каждого ребенка есть шанс научиться читать. Теперь, когда воцарился мир, эту систему, наверное, необходимо распространить по всему Дара.

Идея показалась Мими нелепой, но в голосе незнакомца звучали такие пыл и надежда, что девушка не захотела его расстраивать.

– Что ты думаешь об этих дебатах? – спросила она.

– Я полагаю, что эти двое – весьма ученые мужи, – сказал ее собеседник, снова улыбнувшись. – Но это еще не означает мудрые. А что думаешь ты?

– Мне кажется, им следует взвесить рыбу.

Мужчина оторопел:

– Как? Что… что ты имеешь в виду?

– Этому меня научила мама. Она частенько спрашивала, знаю ли я, почему белая рыба становится тяжелее, после того как ее вытащишь из моря.

Незнакомец закрыл глаза и задумался.

– Вот это действительно загадка. Я склонен был полагать, что вытащенная из воды рыба делается со временем легче, а не тяжелее. Может, есть что-то необычное в структуре белой рыбы? Допустим, ее плоть способна впитывать влагу из воздуха? Или в живой рыбе содержится внутри газ, который делает ее легче, подобно соколу-мингену? Или…

Настал черед Мими улыбнуться.

– Ты ведешь себя в точности как я – исходишь из того, что тебе сказали правду. А вместо этого тебе следовало бы взвесить рыбу.

– И что это мне даст?

– Ты узнаешь, что на самом деле белая рыба со временем вовсе не становится тяжелее. Эту байку сочинили бессовестные торговцы, которые накачивали воздух рыбе в брюхо, чтобы она казалась больше. А когда, помещенная на весы, их рыба оказывалась легче, чем другая подобного же размера, мошенники напирали на то, что их улов более свежий и потому весит меньше.

– Как ты соотносишь эту историю с дебатами?

Мими посмотрела на заходящее солнце.

– Мне нужно засветло вернуться домой, но, если завтра утром ты будешь ждать меня у пристани к северу от города, я тебе кое-что покажу.

– Я обязательно приду. Кстати, как тебя зовут?

– Мими, из клана Кидосу. А тебя?

На краткий миг мужчина замялся, потом сказал:

– Я Тору-ноки, странник.

На следующее утро Тору был у пристани с первыми лучами рассвета.

– Ты пришел вовремя, – проговорила польщенная Мими. – Я, признаться, сомневалась, что ты воспримешь меня всерьез, поскольку у тебя вид ученого человека.

– У меня есть определенный опыт ранних свиданий у рыбачьей пристани, – ответил Тору. – Обычно они заканчиваются тем, что я узнаю о мире много нового.

Но никаких подробностей он не сообщил.

Девушка стояла, не опираясь на трость, которую воткнула в песок пляжа. К верхушке бамбукового шеста была приделана горизонтальная палка, на одном из концов которой находилось старенькое бронзовое зеркальце, причем центральная часть его была отполирована до блеска. На другом конце перекладины располагалась круглая рамка из тонкого побега бамбука, на ней был туго натянут банановый лист.

Мими поворачивала зеркальце, пока отражение восходящего солнца не упало на лист. Потом она аккуратно обрисовала его очертания кусочком угля.

– Ты это сама смастерила? – спросил Тору.

– Да. – Девушка кивнула. – Мне всегда нравилось наблюдать за природой: за морем, небом, звездами и облаками. Солнце слишком яркое, чтобы смотреть прямо на него, вот я и изобрела этот способ следить за отражением.

– Очень умно придумано, – восхищенно заметил Тору.

– Мы проделаем то же самое в полдень. Можешь вернуться попозже или подождать здесь. Мне нужно сходить в город и продать зерно. Это единственный наш заработок, а потому повременить нельзя.

– Твоя семья не ловит рыбу?

– Отец ловил, – ответила Мими, и голос ее стал глуше. – Но мать не захотела учить меня этому ремеслу. Отец… он пропал в море.

– Я пойду с тобой, – сказал Тору.

Они направились в город, и, хотя Тору предложил донести мешок с образцами зерна, девушка не позволила ему, заявив:

– Я, быть может, сильнее тебя!

Мужчина не стал настаивать, и Мими это оценила. Ей не нравились люди, считавшие ее из-за больной ноги неполноценной; она пыталась объяснить им, что они заблуждаются, но это получалось не всегда.

Мими собиралась попробовать продать свой товар на рынке, но Тору посоветовал заглянуть сначала в королевский дворец.

– В королевский дворец? Но правительство назначает обычно самую низкую цену.

– У меня такое чувство, что ты будешь приятно удивлена.

Император Рагин отдал остров Дасу в качестве фьефа своему старшему брату Кадо и пожаловал ему титул короля Дасу. Однако все знали, что это лишь символический жест, и король Кадо почти все время проводит в отстроенном заново Пане, Безупречном городе, оставив свое королевство на попечение императорских чиновников, которые правили и в других провинциях, подчиненных напрямую императору. Королевский дворец был в прошлом резиденцией Куни, а еще раньше, при империи Ксана, там жил губернатор. Здание это было немногим больше других особняков в Дайе, поскольку город этот никогда не являлся метрополией, в отличие от крупных городов на Большом острове или даже от Крифи, древней столицы Ксаны, располагавшейся на соседнем острове Руи. Стремление к показному величию не было свойственно императору даже в годы, когда он был просто королем Куни.

Чиновник, отвечающий за закупки, сидел во дворе дворца и изнывал от скуки. Император Рагин имел репутацию человека прижимистого, и регент короля Кадо, фактически губернатор Дасу, получил приказ предлагать за зерно цену пониже. В результате попытать счастья сюда приходили только те крестьяне, у которых зерно было настолько плохим, что его нельзя было сбыть на рынке. За весь вчерашний день чиновника, ведающего закупками, посетил всего лишь один человек, да и сегодня особого оживления он тоже не ожидал.

«Ого, а вот и вероятные продавцы пожаловали! – Глаза у клерка округлились, в них появился интерес. – Видать, скверный у них нынче выдался урожай, если они пришли сюда».

Присмотревшись повнимательнее к приближающимся посетителям – шедшему размашистой походкой долговязому мужчине и хромоногой девушке с палкой и тяжелым мешком с образцами зерна на плече, – чиновник выпрямился и потряс головой.

«Не может быть! А ему-то что здесь понадобилось?»

Во время коронации чиновник был вместе с регентом в Пане и запомнил примечательную фигуру этого человека, который стоял тогда рядом с премьер-министром Кого Йелу и королевой Гин.

И теперь, увидев здесь столь значительную персону, он подскочил, словно в ягодицы ему воткнули пружины.

– Э-э-э, ваше си… э-э-э, господин императорский… э-э-э… – «Этот человек вроде как отказался от всех титулов, – мелькнула мысль. – Как же к нему обращаться?»

– Меня зовут Тору-ноки, – произнес мужчина с улыбкой. – Титулов у меня нет.

Чиновник кивнул и принялся часто кланяться, словно марионетка, кукловод которой старается выдернуть запутавшиеся в веревочках пальцы.

«У него, наверное, есть веская причина скрывать свою личность. Лучше мне не раскрывать его инкогнито».

Девушка тем временем скинула мешок с плеча на землю.

– Тору, ты поможешь мне развязать мешок? У меня пальцы онемели, пока я его держала.

Клерк потрясенно наблюдал, как один из ближайших советников императора Дара присел на корточки, словно простой крестьянин, и стал возиться с завязкой на мешке с зерном.

«Должно быть, эта девица важная, очень важная особа».

Чиновник покрутил эту мысль в голове и понял, что нужно делать.

На зерно он почти не взглянул.

– Превосходное качество! Мы купим все, что у вас есть. Как насчет двадцати монет за бушель?

– Двадцати?! – удивилась Мими.

– Э-э-э… Ну, может быть, сорок?

– Сорок?! – В ее голосе послышалось еще большее изумление.

Бедняга растерянно посмотрел на «Тору-ноки».

«Да это и так уже в четыре раза выше рыночной цены!»

Но деваться было некуда. Он стиснул зубы. Если регент пожалуется, придется все ему объяснить.

– Хорошо, тогда восемьдесят. Но больше я, честное слово, дать не могу. Правда. Ну что, договорились?

Девушка окунула кисточку в чернила и с отрешенным видом, словно бы пребывала в забытье, поставила на бумаге подпись в виде кружочка.

– Телеги за зерном мы пришлем в течение двух дней, – сообщил чиновник.

– Спасибо, – поблагодарила его Мими.

– Спасибо, – с улыбкой сказал Тору-ноки.

– Удачно сторговались, – заметил Тору.

– Никакой это был не торг, – возразила Мими. – Кто ты вообще такой? Бедный чиновник вел себя как мышь, увидевшая кота.

– В наши дни я и в самом деле просто странник, – ответил Тору. – И я не солгал, сказав, что у меня нет титулов.

– Но это еще не означает, что ты не являешься важной персоной. Не скажешь мне правду?

– Бывает знание, которое может встать на пути у дружбы, – изрек Тору серьезным тоном. – Мне нравится, что мы ведем разговор как равные. Я не хочу лишиться этого преимущества.

– Отлично. – Мими неохотно кивнула. Потом лицо ее просветлело. – Полдень! Нам пора произвести второе измерение.

Она воткнула в землю трость, прислонила к ней зеркало и банановый лист, потом настроила приспособление, как раньше. Оба исследователя посмотрели на картинку полуденного солнца, спроецированную на банановый лист. Она в точности совпадала с кружком, нарисованным Мими утром.

– Я так и думала, – с торжеством объявила девушка. – Солнце на восходе и в полдень имеет одинаковый размер. Оно только кажется больше, когда расположено ближе к горизонту, но на самом деле это не так.

– Отличная работа, – одобрил Тору. – Все прямо как ты говорила: нужно взвесить рыбу. Я всегда верил, что вселенную можно познать, но твоя фраза выражает самую суть дела.

Но Мими, как ни странно, почувствовала разочарование.

– А ведь спор между учеными был такой интересный. Мне почти захотелось, чтобы солнце изменяло свои размеры.

– Нельзя построить крепкий дом на плохом фундаменте, – возразил Тору. – Если сама основа диспута иллюзорна, то не важно, насколько красивыми окажутся доводы. В словах древних ученых содержится немало мудрости, но нужно держать в уме, что они не могли знать все на свете. Модель может быть полезна для понимания мира, но она должна проверяться наблюдениями. А потому необходимо как поверить реальность опытом, так и воспроизвести ее.

Мими поразмыслила над его словами. Каким-то образом укрывающая мир завеса сделалась чуть-чуть прозрачнее.

«Не является ли мир всего лишь моделью идеала в умах богов? Или же он есть нечто лежащее за пределами любых моделей, в точности как то чувство, которое я испытываю, наблюдая за природой, но не могу выразить словами?»

– Эта мысль звучит разумнее всех тех, что высказывали оба токо давиджи, – сказала она.

– В том нет моей заслуги. Это цитата из трудов На Моджи, основателя философской школы Модели. Признаться, его воззрения мне наиболее близки, но думаю, что у представителей каждой из Ста школ есть чему поучиться. Все они используют для познания и понимания реальности различные инструменты, и с их помощью талантливый мастер способен заглянуть в устройство мира и воспроизвести его. Полагаю, в тебе тоже есть задатки моделиста и ты наделена большим природным талантом. Но тебе нужно развивать его.

Когда он заговорил про талант, на ум Мими невольно пришли слова матери: «Талант, доченька, он как нарядное перо в хвосте у павлина. Богачам приносит радость, а самой птице – только горе».

– Какое отношение талант и мудрость имеют к дочери простого рыбака? – спросила она. – У бедняков в жизни один путь, а у богатых – совсем другой.

– Разве тебе не известна история про королеву Гин? Она начинала как уличный сорванец, была беспризорницей и тем не менее, развив свой талант, стала величайшим полководцем Дара.

– То было во время войны, хаоса. А теперь царит мир.

– Есть таланты, востребованные на войне, а есть те, что полезны в мирную пору. Мне далеко не все известно про богов, но я уверен, что им не хотелось бы оставлять яркую жемчужину лежать во тьме, не дав ей возможности сверкать.

«Каково это – иметь в своем распоряжении множество умственных инструментов, при помощи которых ты можешь препарировать реальность и сшить ее обратно так же ловко, как мама за пять минут разделывает рыбу и превращает ее во вкусный обед?»

Мими никогда не завидовала детям богачей, ходившим в школу и учившимся читать и писать, но теперь вдруг ощутила такой острый голод познания, что ей стало больно. Она отведала вкус лежащего вокруг мира, увидела под его покровом проблеск Истины, намек на понимание речи богов. И захотела получить больше. Намного больше.

«Разве не может это знание обратиться в шелковое одеяние и белый рис? В слуг, экипажи и звонкие монеты, способные избавить нас с матерью от нужды? В уверенный и гордый взгляд на открытую впереди дорогу, а не на бесчисленное множество бедняков на обочинах?»

Девушка вдруг резко повернулась, опустилась перед Тору на колени и коснулась лбом земли.

– Ты обучишь меня, Тору-джи? Поможешь мне развить свой талант?

Но Тору отступил в сторону, избегая принимать ее поклонение. У Мими оборвалось сердце. Она подняла голову и прищурила глаза.

– А кто только что говорил про жемчужину, которую нельзя оставлять во мраке? Или ты слишком скромен, чтобы нырнуть в темное море и извлечь ее?

Тору тихо рассмеялся, но в смехе его чувствовался намек на печаль и упрек.

– У тебя яростный дух, и это замечательно. Но еще ты нетерпелива и невоздержанна на язык, а вот это не всегда хорошо.

Мими покраснела.

– Мне казалось, тебя интересует истина.

– Да, но этого мало, чтобы заострить блестящий ум, – заметил Тору. Взгляд его, казалось, был устремлен в некую далекую точку, в пространстве или во времени. – Дорога, по которой ты просишь повести тебя, извилиста и неровна, требует умения вовремя прикусить язык и преподать правду так, чтобы она звучала более приятно для могущественных ушей. Это не те искусства, которыми я в достаточной степени обладаю. Я способен обострить твое зрение и показать, как видеть окружающие тебя скрытые модели, но есть и нечто иное – такие модели власти, которые я не смогу научить тебя считывать.

– Ты поэтому странствуешь по Островам, вместо того чтобы помогать императору в Безупречном городе?

На миг Мими испугалась, что зашла слишком далеко, но затем лицо Тору разгладилось, он сделал несколько шагов, чтобы встать перед ее по-прежнему распростертой на земле фигурой, и поклонился девушке.

– А вдруг это боги пожелали, чтобы мы встретились, и кто я такой, чтобы противиться их воле?

Мими трижды коснулась лбом земли, очень торжественно, как делали актеры в народной опере, когда изображали учеников, поступающих в обучение к наставнику. Тору стоял на месте, принимая воздаваемые ему почести.

– Можешь называть меня учителем, – сказал он. – Но на самом деле мы станем обучать друг друга. Поскольку связь между учеником и его наставником строится на полном доверии, для нас важно узнать настоящие имена друг друга. Тору-ноки – это имя, которое дали мне друзья давным-давно в далекой стране. На самом деле я Луан из клана Цзиа в Хаане. Каково твое официальное имя, Мими-тика?

«Главный стратег императора Рагина. – Мими благоговейно воззрилась на собеседника. – И он обращается ко мне так, будто я его дочь». Она не могла поверить, что все это ей не снится.

– Я… у меня нет официального имени. Я всегда была просто Мими, крестьянской девушкой.

Луан кивнул:

– Тогда я дам тебе официальное имя.

Мими с ожиданием смотрела на него.

Луан задумался.

– Как насчет Дзоми?

Она кивнула:

– Звучит красиво. А что это означает?

– На классическом ано логограмма этого имени означает «жемчужина огня» – было такое растение на прародине ано, далеко за морем. Говорят, что дзоми первым вырастало из пепла на месте лесных пожаров, чтобы принести цвет в мир, лишенный оного разрушением. Пусть же яростный характер окажется подспорьем на твоем жизненном пути.

Праздник в честь сотого дня после рождения (или в данном случае усыновления) сына Мюна Сакри, главнокомандующего пехотой, удался на славу. Генерал Сакри не только пригласил всех соседей, проживающих в пределах трех кварталов от его особняка, – чтобы разместить пирующих, расставили триста столов, которые, разумеется, не влезли во двор дома, а потому пришлось занять большую часть улицы перед фасадом резиденции, – но и, развлекая гостей, собственноручно поборол в яме с грязью пять свиней.

В ходе праздника было выпито столько вина и пива и съедено столько свинины, что мясники, владельцы таверн и продавцы соусов в той части Пана годами потом вспоминали это событие как день, когда они получили настоящую прибыль.

Но после того как стемнело и большинство гостей, высказав хозяевам наилучшие пожелания и получив на память счастливые таро, окрашенные в красный цвет, отправились по домам, пришло время для пирушки в более тесном кругу, где генерал Сакри мог наконец переговорить с ближайшими своими друзьями.

Наро Хуну, супругу Мюна Сакри, с трудом удалось убедить несгибаемого генерала помыться перед тем, как отправиться к друзьям в семейную столовую.

– Ты выглядишь не лучше, чем свиньи, с которыми боролся, – сказал, хмурясь, Наро. Он всегда содержал и себя, и дом в безупречной чистоте, даже когда был простым привратником в Дзуди. – Лично я не прикоснусь к тебе, пока ты не помоешься. И перед гостями неудобно.

– Ну, положим, они и похуже видали, – буркнул Мюн. – Будучи на войне, мы с Таном как-то побились об заклад, кто дольше обойдется без бани.

Но он покорно поплелся в ванную, наскоро вылил на себя несколько ведер горячей и холодной воды, после чего вышел, обернув чресла полотенцем.

– Ты в самом деле думаешь, что это достаточно пристойный вид, чтобы… – возмутился Наро, но Мюн чмокнул его, и он сдался. В конечном итоге люди, которые воевали вместе с тобой, едва ли станут возмущаться при виде волос у тебя на груди.

И вот Мюн Сакри, полуголый, бережно держа спеленатого ребенка, уснувшего после встречи с кормилицей, и Наро Хун, в подобающем молодому отцу элегантном муаровом халате, расшитом изображениями оленей и рыбы-меч, вошли в натопленную столовую, где собравшиеся за большим круглым столом ведущие полководцы, аристократы и министры Дара угощались чаем с пирогами.

– Дайте-ка посмотреть на мальчика! – вскричал Тан Каруконо, главнокомандующий кавалерией и первый адмирал флота.

– Только обеими руками бери! – предупредил его Мюн. – И голову придерживай. Голову! Это тебе не полено, а ребенок, осел ты этакий! Поаккуратнее!

– Ну, вообще-то, ему уже приходилось иметь дело с младенцами, – заметила с улыбкой госпожа Пэинго, жена Тана Каруконо. – Я родила ему нескольких детей. Да и не стоит беспокоиться: все с малышом будет нормально – ему ведь скоро уже полгода исполнится!

– Поверить не могу: человек, который борется со свиньями, учит меня быть аккуратным, – заявил Тан. – Уж не знаю, как Наро тебя терпит: ты наверняка каждый день тарелки и кубки роняешь. Ага, видишь, твой малец мне улыбается! Уверен, твоя борода пугает его.

– Дай-ка мне подержать, – попросил Пума Йему, маркиз Порина.

Тан передал мальчика ему, и Пума тут же подбросил маленький сверток высоко в воздух.

– Клянусь Близнецами!.. – вскричал Мюн, а госпожа Пэинго испуганно охнула, но Пума поймал малыша и расхохотался.

– Я тебя убью, – пообещал Мюн.

– Я так со своими все время делаю, – сказал Пума. – Им нравится.

– Подозреваю, ты так развлекаешься, пока Тафэ и Джикри нет поблизости, – со смехом заметила госпожа Пэинго. – Среди мужчин ты можешь изображать из себя сорвиголову, но жены-то наверняка установили для тебя определенные правила.

Пума в ответ лишь улыбнулся и не стал спорить. Из свертка у него на руках донеслось бульканье. Наро и Мюн наперегонки бросились проверять, все ли с ребенком в порядке.

– В первый раз вижу, как он смеется! – объявил Наро.

– Ну еще бы, – кивнул Пума. – Я же говорил, что ему понравилось. Детишки любят летать.

Мюн вырвал младенца из рук маркиза и сердито зыркнул на Йему.

– Видишь, теперь он хнычет, – сказал Пума. – С такой бородищей ты хоть кого перепугаешь.

– Сыну нравится играть с моей бородой! – Мюн гордо погладил косматую бороду, торчащую во все стороны, словно иголки у дикобраза. Дитя у него на руках продолжало хихикать.

– Остается лишь надеяться, что мальчик пойдет скорее в Наро, чем в тебя, – заметил Тан.

– Так и будет, – пообещал Мюн. – Малыша ведь родила сестра Наро. Они с мужем знали, что мы ищем ребенка, чтобы усыновить, и с радостью помогли нам. Я научу мальца всему, что знаю, и стану счастлив, если он будет обладать внешностью Наро и моими боевыми навыками.

Все понимали, что сестра Наро, скорее всего, пошла на подобный шаг отнюдь не бескорыстно, но не имело смысла поднимать эту тему в такую светлую минуту. Не исключено, что ею одновременно могли руководить и любовь к брату, и личный интерес.

– А почему вы решили назвать мальчика Какайя? – спросил Рин Кода. – Весьма необычное имя.

Лицо Мюна залилось краской.

– Я… Мне просто понравилось, как оно звучит.

– А что оно означает?

– Почему имя обязательно должно что-то значить? – ответил Мюн уже раздраженно. – До выбора благоприятного официального имени еще годы.

Но Рин, с его развитой интуицией, чувствовал, что здесь кроется нечто большее.

– Ну же, колись! Мне в этом имени чудится что-то адюанское.

Все повернулись к Луану Цзиа, который много лет прожил среди народа Тан-Адю. Луан с улыбкой посмотрел на Мюна.

– Можешь рассказать, – буркнул тот неохотно. – Я же сам попросил тебя помочь с выбором имени, так что все нормально.

– Слово действительно адюанское, – сказал Луан, откашлявшись. – Оно означает густой и грубый волос на рыле кабана, который является для жителей Тан-Адю заветной добычей и считается среди островитян символом великой мощи.

Все принялись переваривать сведения, прикидывая, какой одобрительный комментарий будет в данном случае более уместным.

– Постой-ка, выходит, ты назвал сына «свиная щетина»? – недоуменно воскликнул Рин. А потом заухал и захохотал.

– Я горжусь своей прежней профессией, – огрызнулся Мюн. – И хочу, чтобы сын помнил свои корни. Наро дал добро, так что мне без разницы, кто из вас что думает!

Наро, в знак поддержки, хлопнул его по обернутым полотенцем ягодицам.

Через комнату потянуло сквозняком, язычки пламени на лампах и свечах затрепетали. Мюн поежился. Наро снял халат и накинул его супругу на плечи.

– Не хочу, чтобы ты простудился, – сказал он.

Мюн в ответ обнял Наро за талию. Лицо его разгладилось.

– Поглядеть на вас двоих, так подумаешь, что вы прям молодожены! – пошутил Пума Йему.

– Вот ты никогда так обо мне не заботишься! – с упреком произнес Тан Каруконо, глядя на госпожу Пэинго.

– Да я с удовольствием одолжу тебе свою одежду, если ты замерз, – ответила та. – Ты предпочитаешь платье с жемчужной застежкой или кофту с алыми пионами? Правда, боюсь, обе вещи могут оказаться тебе маловаты, но зато выигрышно обрисуют изгибы пивного животика.

Тан с притворной обидой посмотрел на Мюна и Наро.

– Вот так со мной дома и обращаются. Причем постоянно.

– Неправда! Только тогда, когда ты этого заслуживаешь, – возразила госпожа Пэинго.

Они с Таном переглянулись. Супруги улыбались друг другу, а глаза их лучились нежностью, похожей на свет луны.

– Наро и Мюн определенно постигли секрет долгой любви! – воскликнул с усмешкой Кого Йелу. – Вас вполне можно сопоставить с Иди и Мототой из древних легенд. «Истомы бдительная слабость!» – как сказал бы поэт.

Все перестали пить, в гостиной повисла напряженная тишина.

Кого обвел собравшихся взглядом.

– В чем дело?

– Зачем ты оскорбил старого друга, назвав его слабаком? – спросил Тэка Кимо, герцог Арулуги, до того молчавший.

– Да не говорил я ничего подобного, – возразил смущенный Йелу.

– Как я понимаю, Кого имел в виду старинную легенду, – вмешался Луан. – Много веков назад некий король Аму по имени Иди был настолько одержим своим любовником по имени Мотота, что, когда тот уснул в его объятиях, а королю пора было явиться ко двору, Иди повелел придворным отнести их прямо на кровати в зал для приемов, чтобы не будить возлюбленного. Поэты Аму использовали словосочетание «бдительная слабость» как метафору романтической любви.

– А что такое метафора? – осведомился Мюн.

– Это такое поэтическое… Короче, Кого просто-напросто хотел сделать комплимент, похвалить вас за то, как тепло вы относитесь друг к другу, только и всего.

Мюн выглядел польщенным, а Тэка смущенно извинился перед Кого. Но теперь слово взяла Гин Мадзоти, маршал Дара.

– Кого, ты, видно, слишком много времени проводил в Коллегии адвокатов или в Большом экзаменационном зале, если забыл, как следует разговаривать со старыми товарищами?

Луан посмотрел на Гин, удивленный резкостью ее тона, но женщина избегала встречаться с ним глазами.

– Вот так вопрос, Гин, – попытался отшутиться Кого.

Однако довольно суровое выражение лиц генералов говорило о том, что Мадзоти озвучила их общую мысль.

– Мы знаем толк в мечах и конях, – продолжила маршал. – Но вот читали мало: если ты поставишь в ряд Мюна, Пуму, Тана, Тэку и меня, то на всех нас вместе едва-едва наберется с полкниги. – Хотя Гин говорила вроде как с самоуничижением, в тоне ее ясно ощущался упрек. – Поэтому мы бы предпочли, чтобы ты пил чай, вместо того чтобы брызгать чернилами при каждом удобном случае.

– Я искренне извиняюсь, Гин, – сказал пристыженный Кого.

Она кивнула и не произнесла больше ни слова.

Луан постарался разогнать холодок, внезапно воцарившийся в комнате.

– Народ, как насчет того, чтобы поиграть?

– Во что предлагаешь? – спросил Мюн.

– Что, если в… «Зеркало дурака»?

Согласно правилам, участники этой игры по очереди сравнивали себя с какими-нибудь растениями, животными, минералами, мебелью, крестьянским инвентарем и прочим, а потом пили, если другие игроки находили аналогию удачной.

Мюн, Тан и Рин переглянулись и дружно расхохотались.

– Что тут смешного? – поинтересовался Наро.

Не меньше его озадачена была и госпожа Пэинго.

– Просто много лет назад именно во время игры в «Зеркало дурака» герцог… э-э-э, император Куни… согласился представить меня тебе, – пояснил Мюн Наро.

– А я-то все удивлялся, как ты вдруг набрался храбрости и попросил своего начальника прийти ко мне! Как я понимаю, тебе следовало сперва хорошенько напиться.

– Я вовсе не был пьяным! Только… как это… бдительно слабым.

Наро хохотнул и чмокнул Мюна в щеку. Остальные в обеденном зале зафыркали и загоготали.

– Думаю, тебе следует держаться мечей и коней, – проговорил Тан. – Ты не создан для поэзии. Не использовать ли нам снова тему цветов и иных растений, дабы посмотреть, насколько каждый из нас переменился?

Все согласились.

– Я начну, – предложил Мюн. – Некогда я был колючим кактусом, а теперь считаю себя шипастой грушей. – Он с любовью посмотрел на малыша на руках у Наро. – Ребенок меняет тебя, наполняя сладостью и светом изнутри. Как хорошо, что император призвал меня прежде, чем я стал отцом, иначе я никогда не согласился бы стать мятежником.

Гости воздели кубки, готовясь выпить.

– Нет-нет-нет, – запротестовал Тан. – Я не согласен с таким сравнением. Разве что ты переспелая груша – настолько сладкая, что даже приторно.

Мюн сердито посмотрел на Тана, а остальные разразились смешками. Наро поспешил на выручку супругу.

– Я буду следующим. Я пурпурный вьюнок, побег которого нашел опору в лице воистину могучего дуба. – Он обвил Мюна рукой. – Приятные слова даются легко, но не так-то просто найти истинную любовь, способную пережить период первого цветения, и я знаю, что мне повезло.

Мюн повернулся к нему, и лицо его смягчилось.

– Как и мне.

Не говоря ни слова, все выпили. Тан Каруконо привлек к себе госпожу Пэинго, и та, залившись краской, уселась к нему на колени. Луан и Гин переглянулись, и Луан почувствовал, как загорелось у него лицо. Но спокойные черты Гин оставались непроницаемы.

– Сложно идти следом за нашими любящими хозяевами, – сказал Пума Йему. – Но я попробую. Я в той игре много лет назад не участвовал, но императору служу почти так же долго, как и любой из вас. Я прыгающий боб из пустыни Сонару. По виду я, может, и не отличаюсь от обычного кустарника в глуши, но стоит какому-нибудь травоядному приблизиться, как тысячи бобов приходят в действие и производят шум, способный отпугнуть слона!

– Не знаю, как насчет слона, – усмехнулся Тан Каруконо. – Но когда мы, выпив, садимся играть, ты ругаешься так громко, что собаки в городе всю ночь лают.

– Это все потому, что ты жульничаешь… – прорычал Пума Йему.

– На мой взгляд, сравнение удачное, – перебила его госпожа Пэинго. – Я не большой знаток войны, но получилась весьма живая картина.

– И очень правдивая, – вставила Гин. – Твою тактику неожиданных набегов, Пума, следует усвоить каждому солдату Дара.

Больше комментариев не последовало. Все снова выпили.

Луан с удовольствием потягивал чай, но его поразила странность ситуации. Учитывая, что Мюн и Наро были хозяевами дома, высказывать окончательное мнение об уместности приведенного игроком сравнения полагалось им. Но поскольку Наро не имел официального ранга, а Мюн был не мастак произносить речи, их роль естественным образом переходила к Кого и Гин, двум наиболее высокопоставленным чиновникам среди присутствующих. Впрочем, Гин явно решила, что может целиком забрать эту привилегию себе, не советуясь даже с Кого.

– Я следующий, – объявил Рин.

Он встал и обошел вокруг стола.

– Некогда я был цветущим в ночи цереусом, когда подпольно добывал свед… провизию для нашего императора. Но теперь я скорее похож на подлесок среди высоких деревьев.

Повисшая в зале тишина свидетельствовала о том, что собравшиеся несколько сбиты с толку подобным сравнением.

– Э-э-э… – задумчиво протянул Мюн. – Ты тоже классиков ано цитируешь или как? Помнится, ты ходил когда-то в школу…

Рин рассмеялся и хлопнул друга по плечу.

– Я всего лишь хотел сказать, что прохлаждаюсь в тенечке, пока вы все терпите палящее солнце и проливной дождь! Мне повезло, я это знаю. Мне не приходилось рисковать жизнью или карьерой так сильно, как вам, и я благодарен, что нахожусь в вашей компании.

– Красивое сравнение, но неуместное, – заявила Гин. – Ты такой же столп Дома Одуванчика, как и все мы. Придется тебе выпить.

Польщенный Рин Кода осушил кубок.

Луан нахмурился. Слова Рина можно было счесть за шутку, но в его сравнении крылся намек на горькую обиду.

«И Рин добивался того, чтобы Гин заверила его в обратном».

– Предлагаю следующим послушать Луана, – произнесла Мадзоти, прервав ход его мыслей.

– Хм… – Луан задумчиво погладил подбородок. – Мне кажется, что я морской анемон. Я несусь над морем, скачу на волнах и упиваюсь ветром. Все, что мне нужно, это немного солнца, и я вовсе не стремлюсь состязаться с изысканными цветками в цвете или аромате.

– Похоже на откровения одинокого человека, – заметил Наро грустно. Потом быстро поклонился Луану. – Я не хотел тебя обидеть.

– Скорее уж, это описание идеальной жизни для человека, отказавшегося от всех придворных титулов, – с улыбкой возразил Кого. – Лично я за это выпью.

– Предпочитаешь не иметь никаких привязанностей? – спросила Гин.

Луан взглянул на женщину.

«Неужели ее и в самом деле это волнует?»

– Предпочитаю вести жизнь, не зависящую от воли садовника.

Несколько мгновений Гин пристально смотрела ему в глаза, а потом кивнула и выпила. Остальные гости последовали ее примеру.

– Теперь мой черед, – сказал Тэка Кимо. – На службу к императору я поступил позже большинства из вас, но, полагаю, тоже внес свой вклад. И могу в подтверждение этого предъявить шрамы. – Он встал на колени и выпрямил спину, чтобы казаться выше. – Теперь, сдается мне, я чувствую себя похожим на ту старую яблоню, что растет во дворе и не дает больше плодов. Единственный прок от меня, если он вообще есть, это быть срубленным на дрова.

Луану невольно вспомнилось, как они с Гин беседовали много лет назад. «Ты маршал, а сейчас наступил мир, – сказал он ей тогда. – Как думаешь, в глазах императора ты сильно отличаешься от пса или лука, когда все кролики и дикие гуси уже в ягдташе?»

Он взглянул на маршала, ожидая выговора за такие провокационные речи. Остальные генералы тоже посмотрели на Гин, держа кубки в нескольких дюймах от губ. Луан заметил, что в их взглядах читается скорее сочувствие, чем потрясение.

– Я не могу с этим согласиться, – возразила она, и Луан с облегчением выдохнул. Однако Гин еще не закончила: – Та старая яблоня росла здесь еще до того, как Мюн построил дом, и будет расти, вероятно, и после того, как дома не станет. Твоя преданность запечатлена в твоих шрамах, которые хранятся дольше любой восковой логограммы, вырезанной деловитым чиновником. Император не забыл былых заслуг и понимает, как нужны твои меч и щит для поддержания драгоценного мира. Тебя не срубят на дрова, покуда я маршал Дара.

Луан зажмурил глаза.

«Что ты творишь, Гин?»

Тэка уважительно поклонился:

– Но, маршал, дошли ли до тебя слухи, что императрица Джиа ведет политику против наследственной знати, включая даже те династии, которые были основаны с приходом императора? У нескольких баронов уже конфисковали фьефы по надуманным обвинениям в измене или неповиновении. Боюсь, что…

Однако договорить ему не дали. В столовую вошел дворецкий и объявил:

– Прибыла их высочество королева-консорт Рисана!

Рисана ворвалась в комнату во главе целой свиты носильщиков и служанок с подарками для малыша и счастливых родителей. Тут были вырезанные из нефрита лошадки, чтобы мальчик играл в солдат и мятежников; отрезы дорогого шелка для одежды и обустройства дома; лакомства, доставленные из разных уголков Дара на воздушном корабле, включая и такие, что приберегались для императорского двора…

Она поворковала с младенцем, которого Наро держал на руках, и заверила Мюна, что тот сногсшибательно выглядит в одном полотенце вокруг бедер и небрежно накинутом на плечи халате.

– Не стоит стесняться меня: не забывай, что во время войн я жила вместе с вами в лагерях! – заявила Рисана и в подтверждение своих слов сняла официальный халат и осталась в простой домашней одежде.

Грациозной ласточкой пропорхнула она по комнате, кивая и улыбаясь гостям.

– Тэка! Как там рыбалка на Арулуги? Почему бы тебе на этот раз не задержаться здесь подольше и не съездить со мной половить рыбу на озере Тутутика? Пума! Ты нисколечко не переменился. Фиро на днях просил меня узнать, нельзя ли ему прийти к тебе поучиться верховой езде. Вам обоим нужно почаще наезжать в столицу с семьями. Тан! Как дети? Пэинго! Обязательно загляни ко мне во дворец…

Перед Гин, которая уже встала, она задержалась чуть дольше. Обе женщины тепло обнялись.

– Иногда я скучаю по тем дням, когда мы были на войне, – промолвила Рисана. – Мы тогда виделись гораздо чаще.

– Это точно, госпожа Рисана. Так оно и было.

Наконец королева-консорт подошла к Луану и опустилась в глубоком джири. Луан поклонился в ответ.

– Ты ничуть не переменился со времени нашей последней встречи, – сказала Рисана с усмешкой, оглядев его с головы до ног. – Подозреваю, что ты раскрыл секрет вечной молодости!

Луан хмыкнул.

– Ваше высочество чересчур добры. – Он не ответил комплиментом на комплимент, хотя красота этой женщины с годами нисколько не уменьшилась, лишь изменилась. Инстинктивно он чувствовал, что стоит держать дистанцию.

– Так или иначе, – продолжила она, – мне кажется, что ты столкнулся с новой тайной, которую намерен разгадать.

Если Луан и удивился, то не сильно. Рисана обладала талантом интуитивно угадывать сокровенные желания людей, хотя срабатывало это и не со всеми.

– Я действительно нашел нечто, что занимает мой ум. – Он извлек какой-то небольшой белый предмет необычной формы. – Как вы думаете, что это такое?

Рисана тщательно осмотрела необычную вещь. Создавалось впечатление, что сделана она была из кости или из бивня и представляла собой изображение какого-то довольно странного зверя с длинной шеей, двумя лапами и парой крыльев.

– Помнится, я видела что-то подобное много лет назад, в нашу бытность на Дасу. Это нашли на берегу моря, не так ли?

Луан кивнул:

– Я давно собираю подобные вещицы. Эту я купил на рынке в Пане. Хотя полной уверенности в их происхождении нет, все факты указывают на то, что находки были сделаны на северном побережье Островов. Я думаю, где-то на севере кроется загадка, определенно стоящая того, чтобы ею заняться. Отчасти именно поэтому я и приехал в столицу, дабы поговорить с императором.

– Ты никогда не перестаешь учиться, верно?

Обмениваясь репликами с Рисаной, Луан поймал себя на мысли, что ему очень приятно с ней беседовать. Это был еще один талант королевы-консорта: уделяя внимание тому или иному человеку, она умела сделать так, что ему начинало казаться, будто они с Рисаной только вдвоем в комнате. Люди неосознанно проникались к ней расположением.

Пока Рисана поочередно беседовала с каждым, ее свита расставляла жаровни с благовониями и переносные шелковые экраны. Затем королева хлопнула в ладоши.

– Чтобы отпраздновать день рождения малыша Мюна и Наро, я решила устроить небольшое развлечение!

Благовония к тому времени уже воскурили, а за экранами зажгли огни. Рисана стала танцевать и петь под аккомпанемент кокосовой лютни и девятиструнной цитры:

Она прыгала и кружилась, сгибалась и поворачивалась, и ее длинные распущенные волосы описывали в воздухе грациозную дугу, подобно взмаху кисти в руке мастера каллиграфии. Пока тень Рисаны металась над шелковыми экранами, рукава ее колыхали дым, поднимающийся из кадильниц, придавая ему не слишком отчетливые формы: вот корабли, плывущие среди пенящихся волн и туч; вот две армии бряцают оружием на темной равнине; вот герои обмениваются ударами в воздухе; вот огромные флотилии кораблей сходятся в бою в небе и под водой.

Собравшиеся гости наблюдали за представлением как завороженные, и Луан, украдкой поглядывая на соседей, заметил, что при виде военной мощи Дара не по одному лицу струятся слезы восторга.

Даже самому долгому празднику приходит конец. Когда небо на востоке стало понемногу светлеть, гости распрощались с хозяевами.

– Неужели все действительно настолько плохо, как я опасаюсь, старый друг? – спросил Луан Цзиа, подгадавший так, чтобы остаться наедине с Кого.

Всегда осторожный, Кого выждал, пока они не дошли до кареты.

– Это зависит от того, что ты имеешь в виду. – Он устроился на сиденье и с облегчением выдохнул.

– К примеру, я обратил внимание, что ты держишь свою семью подальше от Безупречного города.

– Не все интересуются политикой, – сказал премьер-министр. – И не все в ней достаточно искусны.

– Я ощущаю страх и неуверенность среди старых генералов Куни.

– Мысль о том, что императрица намерена отобрать твой фьеф и выдворить тебя самого вон, определенно способна привести к паранойе.

– Паранойя ли это? Мне трудно судить, ибо не довелось провести много времени в обществе Джиа.

Кого посмотрел на Луана:

– Говорят, консорт Рисана боится императрицу, потому как не может угадать, чего та хочет. То же самое относится и к остальным из нас. Джиа много работает, продвигая ученых и помогая делать карьеру чиновникам, но вот занимается ли она этим, следуя собственным замыслам, или же просто выполняет волю императора относительно необходимости перехода от эпохи войны ко времени мира, никто не знает.

– А что происходит с Гин? Ну и странную лекцию она тебе прочитала. Пусть наша маршал и не училась в частной школе, но она самостоятельно штудировала классиков ано. Без сомнения, безграмотным солдафоном ее никак не назовешь.

– Гин возглавляет всех старых генералов императора. Я не осуждаю ее за стремление устроить спектакль для своих соратников.

– Она противостоит императрице?

– Мадзоти всегда держится особняком, как тебе прекрасно известно. Но я знаю, что в первый год правления Четырех Безмятежных Морей императрица предприняла попытку подружиться с ней. И как я понимаю, была отвергнута, потому что Гин хотела остаться верной консорту Рисане, которую считала – и продолжает считать – своим боевым товарищем.

Луан закрыл глаза и вздохнул.

«Ох, Гин, ты всегда была слишком прямолинейна. Я же советовал тебе держаться подальше от дворцовых интриг».

– Я обратил внимание, что на праздник сегодня пришла консорт Рисана, однако император и императрица не почтили его своим присутствием.

– Да, и не ты один это заметил.

«Означает ли отсутствие Куни, что он одобряет усилия Джиа?»

– Говорят, что рано или поздно император склоняется к совету консорта Рисаны, – сказал Кого, как будто угадав невысказанный вопрос Луана. – Он частенько заходит к ней, чтобы обсудить государственные дела, и, по слухам, полагается на суждения Рисаны о людях, ибо ценит ее способность определить искренность любого, кто рьяно добивается той или иной должности. Но императрица при этом вовсе не находится в опале, просто она реализует свое влияние другим способом. Пока консорт Рисана поддерживает дружбу с супругами старых генералов Куни, некоторые из фрейлин императрицы Джиа вышли замуж за высокопоставленных министров и ученых или стали доверенными управительницами в их домах.

– Разве иные из фрейлин Джиа не из числа юных девушек, которых она спасла на улицах Сарузы, пока была заложницей у Гегемона? – задал вопрос Луан.

– Все так, – ответил Кого. – Императрица для них как мать. Они упорны, находчивы и… – Он замялся, пытаясь подобрать нужное слово.

– …и безраздельно преданы Джиа, – закончил за него Луан. – Возможно, даже более ревностно, чем этого хотелось бы некоторым.

Кого хмыкнул:

– Императорский двор, он одновременно и гармоничен, и… нет.

Луан кивнул.

«Это очень похоже на Куни: чувствовать себя уютно среди разноголосицы».

– Тебе так и не представилось сегодня случая сравнить себя с растением, – заметил он.

Кого рассмеялся.

– Когда мы играли в прошлый раз, я назвал себя терпеливой мухоловкой, но император настоял, что меня следует сравнить с крепким бамбуком, поскольку я служу ему опорой в государственных делах. Не мне было оспаривать его метафору. В наши дни я скорее уподобил бы себя одиноко растущему побегу бамбука, который клонится так, что того и гляди сломается.

– Ты должен находиться в фаворе у императрицы, учитывая ее охлаждение к военачальникам.

– Ну, положим, находиться в фаворе у власть имущих – это палка о двух концах, – ответил Кого. – И кому, как не тебе, отказавшемуся от всех титулов и ставшему плавучим анемоном, понимать это.

– Прости, – сказал Луан. Ему не хотелось иметь ничего общего с борьбой придворных партий и соперничающими приспешниками императора, но его не могла не волновать судьба друзей и возлюбленной. – Кому ты на самом деле служишь, старина?

– Я всегда служил народу Дара, – смиренно заявил Кого.

Два немолодых человека ехали по темным улицам Пана, и каждый был погружен в свои собственные мысли.

К тому времени, когда свита Рисаны упаковала вещи и покинула особняк Мюна Сакри, все слишком устали и не заметили, что двоих из придворных недостает.

Во внутреннем дворе имелся сад, а в нем маленький домик, который Наро иногда использовал как кабинет. Теперь там стояли два человека в одежде танцоров Рисаны и любовались карпом, плавающим в бассейне, куда рыбу переселяли на зиму. Самые разные рыбки – кораллово-красные, солнечно-золотистые, жемчужно-белые и нефритово-зеленые – изредка показывались над темной поверхностью воды, чтобы блеснуть чешуйками в слабом свете масляной лампы, подобно мысли, пробивающейся через покров сна.

– Итак, твой ученик снова задумал пуститься в путь, – сказала женщина с золотистыми волосами и лазоревыми глазами.

Даже прелестный карп, едва взглянув на нее, нырнул поглубже, как бы не осмеливаясь состязаться с ней красотой.

– Похоже на то, – ответил мужчина, морщинистое загорелое лицо и крепкая фигура которого подходили скорее рыбаку, чем танцору.

– Ты не хочешь побудить его помочь Куни? Зреет смута, наши братья и сестры рвутся принять в ней участие. Тацзу вон уже в самой гуще бури.

– Тацзу никогда ничего не пропустит, и он делает жизнь интересной для всех нас. Но, сестренка, чем больше Луан познает вселенную, тем меньше он нуждается в моих наставлениях. И это правильно. Учитель должен только вести ученика по тропе, которую тот сам выбрал.

– Ты говоришь прямо… прямо как поточник, Луто. Я немного удивлена.

Немолодой мужчина хмыкнул:

– Не думаю, что нам следует презирать философию смертных, если она может чему-нибудь нас научить. Суть Потока мира такова, что дети и ученики растут, а для родителей и учителей наступает пора уходить. С течением столетий боги удаляются от сферы смертных, по мере того как их собственные познания растут. Люди молили Киджи о дожде, пока не научились использовать реки и каналы для орошения; молили Руфидзо об исцелении любой раны, пока не познали целебные свойства растений и не научились делать лекарства; они просили меня открыть им грядущее, пока не обрели уверенность, что будущее зависит от них самих.

– Однако они продолжают молиться.

– Некоторые. Но храмы теперь уже далеко не так могущественны, как во времена войн Диаспоры, и, как я подозреваю, даже молящиеся знают, что ныне боги отстоят от смертных гораздо дальше, чем прежде.

– Тебя это вроде как совсем не огорчает.

– Заключая соглашение, что мы будем вмешиваться в судьбы смертных, только давая им наставления и указывая направления, мы все сознавали, каким окажется неизбежный итог: они вырастут и станут меньше в нас нуждаться.

Тутутика вздохнула:

– И все-таки я не могу не переживать. Мне хочется, чтобы у них все было хорошо.

– Разумеется, мы не перестанем волноваться. Таково проклятие всех родителей и учителей, как смертных, так и бессмертных.

Некоторое время после этого двое богов молча вглядывались в призрачные очертания карпа в бассейне, словно желая узреть будущее среди мутных темных вод.

Экипаж, который вез короля Кадо и госпожу Тете в императорский дворец, опаздывал.

– В чем дело? – спросила Тете у кучера, высунув голову в окно.

– Прошу прощения, но тут толпа рассерженных кашима перегородила путь.

Действительно, дорогу запрудили около сотни кашима, и каретам приходилось осторожно пробираться среди них. Один из кашима забрался на перевернутый ящик для фруктов и обращался к собравшимся:

– Из сотни фироа больше пятидесяти – выходцы из Хаана, и только один приехал из древних земель Ксаны. Разве это честно?

– Но сам император начинал восхождение на Дасу! – выкрикнул один кашима из толпы. – И король Кадо брат императора. Судьи наверняка принимали это во внимание при подведении итогов.

– Может, он и король Дасу, но император прислушивается к своим советникам. Всем вам известно, какое влияние имеет при дворе Луан Цзиа, выходец из знатной семьи с Хаана.

– Луан Цзиа не появлялся при дворе со времени похорон отца императора!

– Тем удобнее тайком нашептывать на ухо государю. Давайте пойдем во дворец и потребуем провести расследование! Пусть нам покажут все эссе, и мы сообща рассудим, насколько достойны те, кого сочли вправе определять судьбу Дара, и заслуживают ли доверия императора назначенные им экзаменаторы!

Кашима в толпе громко выразили свое одобрение.

Поскольку разгоряченные ученые мужи не упоминали больше про ее мужа, Тете нырнула обратно в карету.

– Как я понимаю, они жалуются на результаты Великой экзаменации.

– Ну разумеется, – сказал Кадо. – Если ты не набрал достаточно баллов, чтобы занять место среди фироа и обеспечить себе доходное местечко среди императорских чиновников, тебе только и остается, что жаловаться на несправедливость.

– Ты уверен, что судьи действовали честно? – спросила Тете. – Кто-нибудь из испытуемых с Дасу прошел испытания?

– Откуда же мне знать, что решили на закрытом совете император и его советники? – Кадо горько улыбнулся. – Тебе не хуже меня известно, что Куни пожаловал мне титул только потому, что отец, умирая, попросил его сделать что-то для старшего брата. Едва ли меня стоит сравнивать с прежними королями Тиро.

Тете эта вспышка смутила: она понимала, что ее муж прав, но слышать эти слова все равно было неприятно. Куни все еще досадовал на нее и на Кадо за то, как они обошлись с ним в молодые годы. Кто мог подумать, что судьба осыплет милостями ленивого младшего брата Кадо, который расхаживал по улицам Дзуди, словно заурядный бандит?

– Куни в последнее время пребывает в хорошем настроении? – осторожно осведомилась Тете.

Она имела в виду, благосклонно ли относится Куни к брату, но Кадо истолковал вопрос супруги в более широком смысле.

– Я не знаю подробностей происходящего при дворе, но говорят, что, поскольку Куни медлит с определением наследного принца, борьба партий обострилась. Генералы и знать предпочитают Фиро, тогда как министры и Коллегия адвокатов стоят за Тиму. Разумеется, императрица и консорт Рисана тоже вовлечены в борьбу. Обе противоборствующие стороны совершают некрасивые поступки.

– Споры о наследовании – настоящий бич для всех, от мелкого лавочника до императора Дара. Не хочешь предложить себя в качестве посредника?

Кадо отрицательно помотал головой:

– Самая разумная с нашей стороны политика – это получать назначенное Куни пособие и стараться лишний раз не попадаться ему на глаза. Мы свою долю выгоды имеем, так пусть брат ведет дела по собственному усмотрению. Ра Олу, мой «регент» в Дасу, является истинным правителем острова, и он докладывает напрямую Куни. Я ничего не знаю, да оно и к лучшему.

– Тогда зачем нам вообще ехать во дворец?

– Ну, некие причины требуют моего присутствия, проформы ради, – пояснил Кадо, помахав листом с бланками лишних пропусков, присланных ему регентом Дасу. – Жители Безупречного города должны видеть, что императорский дом существует в полной гармонии, и нам следует играть свою роль. Поэтому будем просто с умным видом расхаживать туда-сюда, кивать и улыбаться всему, что Куни соизволит произнести во время Дворцовой экзаменации.

Хотя сто испытуемых, набравших больше всех баллов, удостоились ранга фироа и теоретически могли принять участие в Дворцовой экзаменации, только лучшие десять, отмеченные титулом пана мэджи, и впрямь получили шанс это сделать. Остальные поступали в резерв государственной службы, откуда министрам и генералам предстояло заполнять вакантные чиновничьи должности, которые обещали стать началом блестящей карьеры в органах управления.

Теперь пана мэджи расположились в два ряда перед помостом в конце Большого зала для приемов. Император намеревался лично побеседовать с каждым из них.

На помосте восьмифутовой высоты восседал император Рагин во всем блеске своей славы: пурпурную мантию украшали сотни золотых крубенов, играющих с одуванчиками, и тончайшая вышивка с изображением волн и мелких морских созданий; голову венчала корона с плоским верхом и бахромой из семи снизок раковин каури спереди, чтобы скрыть от посторонних выражение лица правителя, и семи снизок кораллов сзади для равновесия.

Император расположился в официальной позе мипа рари на троне, седалище из позолоченного твердого дерева, устланном подушками с лавандой, мятой и прочими очищающими ум растениями, собранными лично его супругой Джиа, самой знаменитой травницей империи.

Сама императрица Джиа занимала место слева от Куни Гару, а королева-консорт Рисана справа; обе женщины также были облачены в церемониальные мантии, а головы их венчали короны. Мантии были сшиты из плотного красного шелка, потому как красный считался цветом Дасу, откуда Куни Гару начал свой путь к трону Дара; правда, одежды Джиа и Рисаны имели немного более светлый оттенок, чем у императора. Мантию Джиа украшали дираны, держащие в пасти одуванчики, и летучие рыбы с изогнутыми радугой хвостами, – известный символ женственности; тогда как у Рисаны были вышиты изображения карпа – в честь ее родного острова Арулуги. У подножия устланного подушками трона королевы-консорта стояла маленькая бронзовая курильница в виде прыгающего карпа, из открытого рта которого струился дымок. Говорили, что по состоянию здоровья Рисане требовалось вдыхать дым определенных растений, поэтому подобные курильницы часто сопровождали ее.

Ниже помоста и по бокам от двух рядов ученых пана мэджи расположились наиболее могущественные лица империи: в определенном порядке, отражавшем степень их влияния на государственные дела. За время, минувшее с коронации императора Рагина, губернаторы отдаленных провинций и владельцы рассеянных по разным землям фьефов редко собирались в столице. Однако сегодня был особый случай, поэтому дворцовый этикет соблюдался во всех деталях.

Так, по левую руку от императора, у западной стены зала, государственные министры и губернаторы провинций, прибывшие в столицу, преклоняли колени в мипа рари, выстроенные в длинную колонну, обращенную к центру комнаты. У губернаторов серо-голубые официальные мантии из тяжелого узорчатого муара были украшены символами той провинции, откуда каждый из них прибыл: косяки корюшки для Руи на севере, могучие дубы для окольцованной лесами Римы, пышнорунные стада для северной Фасы, снопы сжатого сорго и связки мечей-хризантем для центрального Кокру, и так далее. Что же касается сановников, то орнамент отражал их сферу деятельности: множество стилизованных глаз у секретаря предусмотрительности Рина Коды, свитки и кодексы для главы Императорского архива, весы для главного сборщика налогов, трубы для первого герольда, писчие ножи для начальника Императорской канцелярии.

Поскольку самым старшим по рангу среди сановников и губернаторов был премьер-министр Кого Йелу, обычно он восседал ближе всех к трону. Но сегодня это почетное место занимал Луан Цзиа, облаченный в муаровую мантию с изображением крошечных прилипал. Хотя Луан не имел должности при дворе и официального титула, да и вообще очень редко посещал Пан, Кого настоял, чтобы его старый друг присутствовал на Дворцовой экзаменации в качестве ближайшего из советников императора Рагина.

Справа от государя, вдоль восточной стены зала, тоже в формальной позе мипа рари преклоняла колени колонна генералов и феодальной знати. В отличие от министров и губернаторов, эти важные персоны, добившиеся высокого положения благодаря заслугам на поле брани, были облачены в церемониальные доспехи из лакированного дерева, а на поясе у них висели декоративные мечи из коралла, надушенного картона или тончайшего фарфора. Как-никак никто, кроме дворцовой стражи, не имел права входить с настоящим оружием во дворец, а уж тем более в Большой зал для аудиенций.

Гин, королева Гэджиры и маршал Дара, главнокомандующая всеми императорскими вооруженными силами, занимала почетное место во главе колонны генералов и знати. Рядом с ней располагался Кадо Гару, брат императора, который не очень уютно чувствовал себя в церемониальных доспехах, тесноватых для его тучного тела. За ним следовали те, кто сражался за императора во время войны Хризантемы и Одуванчика: герцог Арулуги Тэка Кимо; маркиз Порина Пума Йему; Мюн Сакри, главнокомандующий пехотой; Тан Каруконо, главнокомандующий кавалерией и первый адмирал флота…

Две иерархии гармонично сплетались друг с другом в сбалансированное целое. А над ними, на балконах, устроились жены и помощники властителей Дара: они могли наблюдать оттуда за Дворцовой экзаменацией, но права голоса не имели.

Гин Мадзоти посмотрела через зал на Луана Цзиа и улыбнулась. Она не заметила, как по лицу императрицы Джиа пробежала легчайшая тень, когда взгляд ее остановился на мгновение на стальном мече Гин, гордо висящем на поясе: то было единственное леденящее напоминание о смерти в этом гармоничном в остальных отношениях помещении.

Строгое следование протоколу и упорядоченность императорского двора как небо и земля отличались от вольной атмосферы, царившей в лагере Куни Гару в военные годы или на разгульных пирушках, которыми были отмечены первые дни его правления, когда соратники Куни держались скорее как его друзья, чем подданные. Поскольку бо́льшая часть его приближенных имела скромное происхождение, их грубые манеры зачастую приводили в ужас древнюю знать Семи государств или последователей Гегемона.

Так, во время коронации Куни большинство его товарищей пили из кубков, а не из предписываемых ритуалом кувшинов, а ели руками вместо того, чтобы использовать палочки: одну для клецок и пельменей, две для лапши и риса, три для рыбы, фруктов и мяса (две пирующий брал в одну руку и придерживал ими еду, пока третьей разделял ее на кусочки помельче). Напившись, гости вскакивали и пускались в пляс, размахивая палочками и половниками, словно мечами, и громко стучали ими по колоннам нового дворца.

Среди старой знати и ученых по столице поползли презрительные шепотки и насмешки, и Кого Йелу посоветовал императору назначить специального министра-распорядителя, объяснив Куни, что теперь, когда Острова вступили в эпоху мира, соблюдение кодекса придворного этикета – дело пусть и мучительное, но необходимое.

– Как выразился Кон Фиджи: «Правильный ритуал направляет мысли в правильное русло», – сказал Кого.

– Значит, мы снова начинаем слушать Кона Фиджи? – спросил Куни. – Мне он никогда не нравился, даже когда я был мальчишкой.

– Разные философы уместны для разных времен, – вкрадчиво заметил премьер-министр. – Манеры, подходящие для военного лагеря или поля боя, не всегда то, что нужно для двора в мирное время. Как говорили мудрецы ано: «Ади ко какру ко пихуа ки тутиюри лоту крубен ма дикаро ко какру ки йегагилу акрутакафэтэта катакаю крудогитэдагэн» – «Крубену, вольно рассекающему открытое море, следует плыть осторожнее в гавани, полной рыбачьих шаланд».

– Достаточно было вспомнить старую деревенскую пословицу: «Вой, увидев волка; чеши башку, увидев обезьяну». Она куда образнее, чем твои цветистые цитаты из классиков ано. И переводить было совсем не обязательно: какой-никакой прок из уроков наставника Лоинга я таки извлек.

Рин Кода, знавший Куни дольше кого бы то ни было, и Джиа, привыкшая к тому, что ее муж любит общаться с простым народом, прыснули со смеху. Кого хмыкнул, и щеки у него слегка налились краской.

Кому поручить новую должность министра-распорядителя? После недолгого обсуждения Кого предложил кандидатуру Дзато Рути.

– Низложенный король Римы? – недоуменно спросил Куни. – Гин он совсем не понравился.

– А еще Дзато Рути самый известный из современных философов-моралистов, – заметил Кого. – Чем оставлять такого человека сидеть в лесной хижине, где он строчит гневные трактаты против тебя, не лучше ли воспользоваться его репутацией и знаниями?

– Это также даст ученым сигнал, что ты готов начать новую эру, когда книга будет цениться дороже меча, – поддержала премьер-министра Джиа. – Я знаю, тебе нравится насаживать на острогу двух рыб одним ударом.

Куни не был уверен в правильности такого шага, но к советам всегда прислушивался.

– Пусть старую заплесневелую книжку читать и не станешь, она вполне годится, чтобы подпереть ею дверь, – промолвил он. И велел призвать опального философа на императорскую службу.

Дзато Рути внезапное возвышение обрадовало. Составлять протокол для нового императорского двора казалось ему делом куда более важным, чем укреплять армию или разрабатывать налоговую политику: такую работу лучше поручить людям вроде Гин Мадзоти, которую он скрепя сердце принял в качестве коллеги, или Кого Йелу. В конце концов, протокол императорского двора станет моделью подобающего этикета для дворов поменьше и для ученых, призванных служить образцом для широких масс. При таком раскладе Дзато Рути получал шанс вылепить душу народа Дара в согласии с идеалами моралистов.

Он с жаром принялся за дело: постоянно сверялся с трудами древних историков и пособиями по этикету всех старых государств Тиро; собирал фрагменты из лирики на классическом ано, где описывался золотой век до его гибели; строчил подробные комментарии и разрабатывал детальные планы.

Когда Дзато Рути представил свои идеи императору, Куни показалось, что он снова очутился в классной комнате у мастера Лоинга. Придуманный министром-распорядителем регламент представлял собой свиток длиной с половину Большого зала для приемов.

– Учитель Рути, – начал Куни, пытаясь скрыть готовое уже прорваться наружу раздражение. – Тебе следовало создать нечто такое, что способны усвоить мои генералы. Этот же документ настолько сложен, что я не могу даже толком запомнить хотя бы все ритуальные фразы, церемониальные выходы, сидячие позы и количество поклонов.

– Но вы даже не пытались, ренга!

– Я безмерно благодарен тебе за приложенные усилия. Но давай сократим все это, хорошо? Я сам займусь этим.

Когда Куни представил упрощенный регламент (теперь это был свиток такой же длины, что и ширины), Дзато Рути от ужаса едва не упал в обморок.

– Но это… это… это и протоколом-то назвать нельзя! Где титулы на классическом ано? Где образцовые проходы, предназначенные для развития души? Где цитаты из мудрецов, чтобы должным образом направлять дебаты? Это похоже на фрагмент из народной оперы, призванной позабавить публику, пока та щелкает семечки и грызет засахаренные обезьяньи ягоды!

Куни терпеливо объяснил, что учитель Рути неправильно его понял. Он всего лишь обработал идеи мастера так, чтобы они, сохранив свою суть, могли быть без труда поняты простыми смертными. Император благоразумно умолчал, что действительно вдохновлялся постановками народной оперы и советовался с опытной по этой части Рисаной. Представить церемонии в виде большой пьесы – только так он мог выносить эту предписанную протоколом тягомотину.

Снова и снова император и ученый спорили, пытаясь договориться и найти компромисс: придумать нечто достаточно формальное, чтобы удовлетворить консервативную старую знать и ученых, и в то же время не слишком скучное, дабы это устраивало самого правителя и его боевых товарищей.

– Почему только я один сижу? – спросил Куни, указывая на последнюю картинку с изображением официального заседания двора.

Рути объяснил, что основывался на протоколах императорского двора Ксаны, который разрабатывал императорский ученый Люго Крупо, известный воспламенист. Мапидэрэ предпочитал сидеть в самой неформальной позе такридо, с вытянутыми перед собой ногами, тогда как министры и генералы стояли навытяжку.

– Крупо верил, что совещания проходят более результативно, если их участники стоят, – сказал Рути. – Хотя он во многом заблуждался, в этом отношении я склонен считать его мысль разумной. Результативность управления – это очень важно, ренга.

– Но я не желаю выглядеть как какой-нибудь разбойничий атаман на совете с сообщниками! Обычные люди будут видеть в этом игру в деспотизм.

– Я же не прошу вас сидеть в позе такридо! – ответил Рути, слегка взбешенный. – Я не варвар. Будете сидеть в позе геюпа, которая вполне уместна согласно отсылке к стихотворению, написанному…

– Я хочу, чтобы сидели все! – воскликнул император.

– Но, ренга, если вы будете сидеть наравне со всеми, то никто не заметит различия в вашем положении. Ваша персона олицетворяет государство.

– Равно как министры и генералы, которые мне служат: если я голова страны, то они – руки и ноги. Нет никакого смысла возвеличивать голову и ущемлять тело: официальный двор должен служить образцом гармонии для всего народа Дара. В зале приемов мы обсуждаем и решаем судьбу подданных, исходя из общих интересов, а не из моих личных предпочтений и антипатий.

Рути такая речь порадовала, потому как содержала намек на идеи философов-моралистов о взаимосвязи между правителем и подданными. У него сформировалось новое мнение о Куни Гару, императоре, который перевернул Дара с ног на голову, допустил в армию женщин и во время своего восхождения к власти смел с лица земли старые государства Тиро.

«Быть может, – подумал ученый с надеждой, – где-то в глубине души этот обладатель объемистого брюшка и впрямь моралист. Следует быть более гибким и послужить этому хозяину, ибо он представляет немалый интерес».

Вот так Куни и Рути вместе неделями корпели, разрабатывая придворные регалии (или, по выражению Куни, «костюмы и реквизит»), составляли официальные речи («сценарии») и детально расписывали протокол («мизансцены»). Они засиживались далеко за полночь, переводили кипы бумаги на черновики, частенько требовали подать им ночью закуски и травяной чай, приготовленный императрицей из растений, поддерживающих бодрость ума. В итоге получился документ, отражающий ви́дение Куни, но при этом не оскорбляющий чрезмерно традиции моралистов.

Куни готов был терпеть неизбежные тяготы при исполнении своей роли. Требовалось немало времени, чтобы облачиться, даже при помощи слуг, в официальную мантию и корону, а многочисленные регалии вынуждали его неловко склоняться в неудобной позе мипа рари. Но личный пример императора положил конец жалобам непокорных генералов: все стали надевать тяжелые мантии, церемониальные доспехи, официальные головные уборы и преклонять колени в мипа рари.

Если смотреть сверху, Большой зал для приемов двора Куни напоминал очертания плывущего по морю крубена. Две колонны советников вдоль стен очерчивали чешуйчатое тело великана, блестящее и пышное, помост с краю означал голову, императрица Джиа и консорт Рисана были как два ярких глаза, а император Рагин, понятное дело, олицетворял собой гордо торчащий среди лба бивень, рассекающий бурное море и прочерчивающий увлекательный путь вперед.

Первый герольд сверился с солнечными часами, висевшими на южной стене за императорским помостом, и встал. Любые шевеления и шепот в зале прекратились. Все, от императора до дворцового стражника у главного входа, застыли, стоя навытяжку.

– Моги са лодюапу ки гисго гирэ, ади са мэюпа ки кэдало фи аки. Пиндин са ракогилу юфирэ, крудаюгадаса фитоигннэ гидало фи аки. Инглуия са филу джисэн дотаэрэ, наюпин рари са филу шаноа гатэдало фи аки.

Герольд декламировал нараспев, подражая древнему размеру героических саг эпохи Диаспоры, как это считалось уместным в трактатах моралистов о подобающих для правителей ритуалах. Слова на классическом ано означали: «Пусть огни небесные качаются плавно и спит дорога китов безмятежно. Пусть ликуют люди и радуются боги. Пусть слышит король добрые советы и верным путем следуют министры».

Первый герольд сел, а эхо его голоса еще металось под сводами зала.

Император Рагин прочистил горло и начал церемониальную речь, открывающую официальное собрание двора:

– Достопочтенные господа, верные губернаторы, мудрые советники, отважные генералы. Мы собрались здесь сегодня ради почитания богов и блага народа. Какие вопросы желаете вы предложить моему вниманию?

После непродолжительной паузы поднялся Дзато Рути, императорский наставник.

– Ренга, в сей благословенный день я хочу представить вам пана мэджи, отобранных на этой сессии Великой экзаменации.

Куни Гару кивнул, свисающие со лба гирлянды раковин-каури сухо брякнули.

– Благодарю тебя и прочих судей за вашу службу. Тщательно проверить тысячу с лишним эссе за столь краткий период времени – это совсем не малое достижение. Экзаменуемым повезло, что их слова взвешивали умы столь ученые, как ваши.

Сидящий сбоку король Кадо искоса бросил взгляд на императорского наставника. Он подумал про недовольных кашима, которых встретил на пути сюда.

«Скоро этот старик поймет, что его ждут серьезные неприятности».

Дзато Рути поклонился:

– Было истинным удовольствием иметь дело с таким множеством способных и свежих умов. – Он указал на сидящего крайним слева в первом ряду ученого, смуглого молодого человека с утонченным красивым лицом, и экзаменуемый встал. – Это Кита Ту из Хаана. Его эссе составлено блестяще: столь искусная каллиграфия заставляет вспомнить о лучших трудах покойного короля Косуги. Хотя область исследований этого юноши – математика, его эссе предлагает реформу школ Дара с целью более углубленно изучать труды Кона Фиджи.

Воцарилась тишина. Ни малейшего возгласа восхищения не послышалось в зале.

Кадо нахмурился.

«Это звучит как самое скучное из предложений реформ, какое только можно себе представить. Либо этот юный соискатель знает, как сплести простые нити в замысловатый рисунок, подобно искусным кружевницам из Гана, либо Дзато Рути в очередной раз проявил предвзятость, поставив высшую оценку мальчишке, только и способному что цитировать пыльные книжки любимого мудреца моралистов».

Но император лишь пристально смотрел на молодого человека, и, поскольку колеблющиеся нитки каури скрывали его лицо, никто в Большом зале для приемов не мог прочесть мысли государя. Когда Куни заговорил, его голос звучал абсолютно ровно, не выражая ни одобрения, ни недовольства.

– Ты родственник короля Косуги?

Кадо вытянулся, как и остальные в зале.

«Вот это уже интересно!»

Молодой человек низко поклонился:

– Ренга, вы назвали благородное имя моего двоюродного деда.

– Он был человеком покоя в неспокойные времена.

Кита осторожно кивнул. Слова императора могли быть как похвалой, так и критикой. Косуги обычно считали наименее способным из королей Тиро в период восстания против империи Ксана, и восстановленный под его началом Хаан был первым из государств на Большом острове, павшим перед армиями императора Рагина. Лучше было не углубляться в эту историю.

– Мне подумалось, что я узнаю царственную душу в изящном потоке начертанных логограмм! – воскликнул польщенный Рути. – Ты воистину искусен в обращении с писчим ножом для человека столь юного. – Тут он понял, как это звучит, и закашлялся, скрывая смущение. – Разумеется, мы ничего не знали о происхождении соискателя, поскольку все оцениваемые эссе были анонимны.

Кадо покачал головой.

«Если станет известно, что ляпнул здесь Рути, те кашима получат лишнее основание для своих обвинений в предвзятости и фаворитизме».

– Ты написал в своем эссе, – сказал Куни, – что нынешняя администрация Дара не способна существовать в течение длительного периода времени. Позволишь мне прокомментировать твою мысль?

Возбужденные шепотки пробежали по двум колоннам сановников. Кадо наблюдал, как Дзато Рути обводит глазами полный удивленных чиновников зал. На лице императорского наставника играла довольная улыбка.

«Хитрый старый лис! – подумал Кадо. – Естественно, он решил представить этот аргумент из эссе в самом приглаженном виде, замаскировав истинный его язвительный смысл. Таким образом он дистанцируется от Киты Ту, если довод сей вдруг вызовет недовольство императора, а обильные похвалы писчему мастерству юноши только помогут ему оправдаться в случае необходимости: Рути всегда может сослаться на то, что поддался очарованию формы, не придав особого значения содержанию».

Кадо лишний раз порадовался, что держится как можно дальше от двора Куни. Большой зал для приемов – это глубокий пруд, под спокойной поверхностью которого бурлят мощные водовороты, и неосторожному пловцу легче нырнуть в него, чем выбраться на берег. Он еще ровнее встал на коленях, держа плечи опущенными, а взгляд сосредоточил на кончике носа.

Кита Ту посмотрел на императора, и лицо его выражало исключительно благоговение и почтение.

– Разумеется, ренга. Я с нетерпением ожидаю вашей критики моих глупых идей.

За троном висел тяжелый гобелен с картой Дара, а за гобеленом имелась дверка, ведущая в личную комнату императора, где он вместе с женами переодевался и готовился к выходу ко двору. Теперь, когда шло официальное собрание, помещению этому полагалось оставаться пустым. Однако другая его дверь, из коридора, ведущего в частные покои императорской семьи, медленно приоткрылась.

– Быстрее! Забирайтесь, пока нас никто не заметил.

Тиму, Тэра и Фиро проскользнули в комнату и аккуратно прикрыли за собой дверь. Эта последняя выходка была затеей Тэры. Фиро сомневался, что подглядывать за Дворцовой экзаменацией будет весело («Мне и собственные-то экзамены никогда не нравились!»), а Тиму боялся гнева отца и учителя Рути, если их поймают.

Но Тэре удалось увлечь Фиро интригующей картиной («Разве ты не хочешь посмотреть, как отец будет трясти этих книжных червей?») и убедить Тиму, что ему все равно не избежать наказания, даже если он не пойдет туда сам («Разве не является долгом старшего брата удерживать младших от неразумных поступков и авантюр? И разве не виноват он наравне с ними, если не исполнит свои обязанности?»). В конце концов оба мальчика, один с энтузиазмом, а другой против своей воли, согласились пойти с сестрой.

Лампы в помещении для переодеваний еще горели, и дети едва не завизжали от ужаса, поняв, что комната отнюдь не пуста. Госпожа Сото, наперсница императрицы Джиа и воспитательница Тиму и Тэры в бытность их малышами, строго посмотрела на троицу со стороны двери, ведущей в Большой зал для приемов.

– Не стойте столбом, – прошипела женщина. – Раз уж все равно собрались подслушивать, так подходите ближе!

«Любопытная черепаха» лениво плыла над бескрайним морем.

– Гляди! Гляди! – закричала Дзоми, указывая на юго-восток.

Покрытое легкими волнами море вздыбилось, и огромное тело, гибкое и темное, выпрыгнуло из воды. Даже с такого расстояния было очевидно, что оно во много раз больше воздушного шара, на котором путешествовали наставник и ученица. Громадная рыба зависла на мгновение в воздухе, тысячи черных чешуек блеснули на солнце, как бриллианты, а затем мощно рухнула обратно в воду. Вскоре до путешественников донесся всплеск, похожий на раскат грома.

– Это крубен, властелин морей, – сказал Луан Цзиа. – Их часто встречают в море между Руи и островом Полумесяца. Я думаю, им нравится нырять в жерла подводных вулканов и греться в теплой воде – так жители Фасы обожают горячие источники близ водопадов Руфидзо.

– Никогда не думала, что увижу его! Он такой… – Дзоми замялась, – прекрасный. Нет-нет, не так. Он прекрасно-величественный, великолепно-удивительно-расчудесный, потрясающе-ослепительно-упоительный. Прости, у меня нет слов. Это все восторженные эпитеты, которые я знаю.

– Мир велик и полон чудес.

Луан улыбнулся, слушая болтовню девушки, и вспомнил, какую неописуемую радость испытал сам, впервые увидев с палубы хаанского рыболовного судна крубена, выпрыгивающего на поверхность воды. Ему тогда было десять, и его отец, главный авгур Хаана, стоял рядом, наблюдал за резвящимися крубенами, положив руку на плечо сына и рассказывая ему про этих чешуйчатых китов.

«Откуда ты так много узнал о мире, отец?»

«Я всегда следую любопытству, ибо это качество Луто ценит превыше всего».

«Буду ли я когда-нибудь знать столько же, сколько ты?»

«Ты узнаешь гораздо больше меня, Лу-тика. Мир естественным образом устроен так, что сыновья превосходят отцов, а ученики учителей».

– Можем мы взглянуть поближе? – с жадностью спросила Дзоми.

– Попробуем, – кивнул Луан. Он сглотнул ком в горле и отвернулся, чтобы спрятать навернувшиеся на глаза слезы. – Посмотрим, на нашей ли стороне сегодня удача.

Он перегнулся через борт гондолы, отвинтил пробку с фляжки и аккуратно повернул сосуд так, что из него потекла тонкая струйка красного вина. Жидкая линия устремилась вниз, но, приближаясь к морю, изогнулась в сторону юго-запада и превратилась в россыпь багровых капель, падающих в воду.

– Отлично, – произнес Луан. – У поверхности дует северо-западный ветер. Мы можем его оседлать.

Подняв над головой руки, он обеими сразу принялся поворачивать вентиль, имеющий примерно фут в диаметре. Через систему ремней и шестеренок вентиль соединялся с расположенной выше печкой, которая питалась жидким продуктом перегонки, предназначавшимся в хозяйстве для чистки и обесцвечивания, а не для питья. В результате усилий Луана толстый тканевый фитиль стал втягиваться в печь. Ревущее наверху пламя поутихло и ослабело, и шар начал опускаться.

– Так мы целиком зависим от милости ветров? – поинтересовалась Дзоми. Шар продолжал снижаться до тех пор, пока северо-западный ветер не подхватил его. – А что, если тебе не удастся найти ветер, дующий в нужном направлении?

Луан снова потянулся и повернул вентиль в противоположную сторону. Фитиль выдвинулся, пламя ожило, шар прекратил падать и поплыл на юго-восток.

– Тогда нам придется лететь куда-то еще, – ответил он. – Воздухоплавание не для тех, кто имеет точный пункт назначения. «Любопытная черепаха» не всегда находит путь в ту сторону, куда ты хочешь двигаться, но непременно доставит тебя туда, где есть что-нибудь интересное.

Достигнув того места, где недавно вынырнул на поверхность крубен, Луан снова добавил пламени, чтобы шар приподнялся над ветром, и они застыли над волнами. Вода опять забурлила, и Дзоми в лихорадочном нетерпении перегнулась через борт гондолы в надежде увидеть новый акробатический прыжок. Но на этот раз крубен только поднял голову над водой, выставив гигантский, словно корабельная мачта, бивень, и с шумом выдохнул, выбросив высоко, до самого шара, фонтан водяного пара. Дзоми завизжала от радости и повернулась к Луану.

– Он играет со мной! – Лицо девушки расплывалось в улыбке и было влажным от выброшенных крубеном капелек. Смеясь вместе с ученицей, Луан вдруг почувствовал себя одновременно совсем старым и таким молодым.

Во сне Дзоми привиделся родной дом.

«Не знаю, как долго я буду отсутствовать», – сказала Мими.

Аки кивнула. Она заворачивала в кусок ткани стопку смазанных медом лепешек из сорго и баночку с солеными гусеницами.

«Если соскучишься по дому, – произнесла она, не глядя на Мими, – возьми пирог, он напомнит тебе о сладости нашего лета. А если загрустишь, съешь гусеницу и вспомни, как мы вместе их собирали».

«Госпожа Кидосу, – заговорил Луан. – Я обещаю хорошо заботиться о вашей дочери. Она необычайно талантлива, но не сможет научиться тому, что я хочу преподать ей, не увидев мир».

«Спасибо вам, – поблагодарила его Аки. – Мне всегда хотелось, чтобы Мими была рядом и вела одну со мной жизнь, но то было эгоистичное желание, продиктованное тем, что боги и так забрали слишком многих, кого я люблю. Но я всегда знала, что она особенная, и меня нисколько не удивило, что вы ее нашли».

«Я познаю секреты мира и вернусь, чтобы обеспечить нам всем лучшую жизнь, – пообещала Мими. Она так много хотела сказать, но боялась, что голос ее дрогнет, поэтому добавила только: – Ты будешь каждый день есть белый рис».

«Учись прилежно, Мими-тика, – промолвила Аки. – И не думай обо мне слишком много. Ты моя дочь, но не моя собственность. Единственный долг ребенка перед родителями – это прожить жизнь так, как соответствует его природе».

Дзоми проснулась.

Наверху негромко гудело пламя, «Любопытная черепаха» продолжала плыть по ветру. Повсюду вокруг виднелись звезды, крошечные яркие огоньки, похожие на светящихся морских медуз, которых она видела, купаясь в бухте в течение короткого лета, когда вода становилась достаточно теплой. Дзоми нравилось плавать: вода избавляла ее от обузы непослушной левой ноги, и она двигалась изящно, собранно, не чувствуя себя хромой и уродливой.

Ей нравилось летать по ночам на воздушном шаре, это было все равно что плыть по космическому океану.

Йи-и-пик… Йи-и-пик…

Странный звук привлек внимание девушки. Она повернулась и увидела, что Луан сидит у противоположного борта корзины, вытянув перед собой ноги. На правой его лодыжке было какое-то странное приспособление из палочек и бычьих сухожилий, и, когда наставник сгибал ногу, оно издавало тот самый услышанный ею ритмичный звук.

– Что это, учитель?

Вздрогнув, Луан перестал сгибать ногу и бросил взгляд на Дзоми.

– Да так, ничего, – сказал он. – Спи дальше. Через пару часов я тебя разбужу и передам управление шаром.

Дзоми хотелось задать еще вопросы, но Луан набросил на ногу одеяло и открыл толстую книгу, которую всегда носил с собой. Девушка выведала, что книга эта называется «Гитрэ юту», что на классическом ано означает «Познай себя». То был неизменный спутник, которого ее учитель любил больше всего на свете: он никогда не рассказывал о близкой ему женщине, ребенке или родителях. Что заставляет советника, который помог королю построить империю, предпочитать общество неграмотных детей и непокорных морей? С Луаном было связано много всего такого, чего девушка не понимала.

Звезды водили хоровод над головой, полет в гондоле убаюкивал, и Дзоми снова погрузилась в сон.

Пока Луан управлял шаром, Дзоми, вооружившись табличкой и куском мела, упражнялась в написании букв зиндари. Ветер дул ровный и сильный, наполненный свежим запахом открытого моря.

– Сколько нам еще лететь до острова Полумесяца? – осведомилась Дзоми. Она перестала писать и зевнула.

– Если ветер будет дуть ровно, то еще пару дней, но ветер никогда не бывает ровным, – сказал Луан и с сочувствием посмотрел на нее. – Уже устала? Ты пишешь всего четверть часа.

– Мне скучно! Я уже два дня назад запомнила все буквы и звуки, которые они означают, а ты заставляешь меня снова и снова писать одно и то же. Когда ты начнешь учить меня логограммам ано? Это займет больше пяти дней?

Луан рассмеялся:

– Вместе с логограммами тебе предстоит выучить классический ано, и у тебя уйдут годы на то, чтобы овладеть ими.

– Годы?! Тогда лучше начать прямо сейчас.

– Не будь так нетерпелива. Я не могу учить тебя вырезать по воску в гондоле – нож может быть опасен, когда шар вот так раскачивается.

– Если подумать хорошенько, я еще не решила, хочу ли тратить время на изучение логограмм ано. Разве недостаточно овладеть одним способом письма?

Луану никогда не встречались ученики, ставившие под сомнение необходимость изучать логограммы ано, но Дзоми ведь происходила из простой бедной семьи.

– Мы поговорим про логограммы в другой раз. Пока тебе еще следует поупражняться в написании Ста имен буквами зиндари. Почерк у тебя ужасный.

– Попробуй впиши буквы в эти маленькие квадратики, которые ты начертил! Да и вообще, почему я непременно должна умещать их в квадраты?

– Буквы зиндари были придуманы намного позднее, чем логограммы ано. Мы вписываем буквы в квадраты слов, подражая логограммам, чтобы их можно было использовать вместе: так иногда происходит, когда ты поясняешь какую-либо архаическую или новую логограмму, и тогда эти формы гармонизируются. Важно не только уметь писать, но и делать сие красиво.

– Какой толк в красоте? – спросила Дзоми с вызовом в голосе. – Разве недостаточно ясно передать смысл?

Луан посмотрел на шрам на лице девушки, потом на лежащую рядом с ней на полу гондолы трость, и понял, что затронул больную тему.

– В мире есть разные типы красоты. Часть из них удел богов, другая – людей. Красота выражения, когда ты пишешь, находится в руках пишущего, и изящная каллиграфия подготавливает ум к принятию аргумента.

– Послушать тебя, так хорошо одетого оратора станут слушать более внимательно, – проворчала Дзоми.

Луан вздохнул:

– Я не это имел в виду, но понимаю, почему ты так настроена. Раз уж ты попросила меня стать твоим наставником, то обязана выполнять все, что я скажу. Упражнения учат тому, как расположить буквы внутри квадратов в приятных для глаза пропорциях. Вне зависимости от того, нравится тебе это или нет, умение сие является ключевым.

Пересилив себя, Дзоми вернулась к письму. Но, помолчав пару минут, снова подала голос:

– Это напоминает мне, как я украшала пироги к Празднику середины осени. Мама всегда говорила, что мне не хватает терпения создать красивый рисунок на тесте до выпечки. Но там в конце концов хотя бы получалось что-то вкусное.

– Намекаешь, что мне следует дать тебе липкой рисовой муки, чтобы ты лепила съедобные словесные квадраты? – с иронией осведомился Луан.

Дзоми оживилась:

– Ух ты! Это было бы здорово! А что, учитель, можно? Правда? Будь у нас мед, я бы сделала конус из бумаги, отрезала кончик и выводила буквы зиндари каплями меда. А еще можно добавить семена лотоса и кокосовую стружку…

– Если бы ты вкладывала столько сил в упражнения с буквами, сколько в мечты о новых кушаньях, то давно бы уже научилась нормально писать!

Дзоми сердито глянула на него, потом опустила глаза и снова принялась за работу. Ее рука двигалась по табличке очень-очень медленно.

Луан снова вздохнул.

«Всякий ум обучается своим способом. Ножу для заточки требуется камень, а вот жемчужину шлифуют мягкой тканью. Я сам черпал неизмеримую радость в одиноких упражнениях и практиках, но, быть может, ей подойдет совсем другая методика».

– Хочешь вместо письма поучиться управлять шаром?

Дзоми бросила табличку, вскочила и через мгновение уже стояла рядом с ним.

– В первую очередь следует выяснить направление ветра, – сказал Луан. – Помни, шар сам по себе перемещаться не способен. Ему нужен ветер.

– А почему ты путешествуешь на шаре, а не на воздушном корабле?

Луан рассмеялся:

– Воздушным кораблям необходим специальный газ с горы Киджи. Они используются только в императорском воздушном флоте и для государственных дел.

– Может, есть другие газы, которые обладают такими же свойствами?

– Не исключено, но мне о таких газах ничего не известно. И еще, я люблю шары. Смысл воздушных кораблей – доставлять груз из одной точки в другую, и люди, которые управляют ими, постоянно заботятся о том, чтобы привести их в движение. Тогда как полет на шаре, он… более умиротворяющий.

Дзоми взяла фляжку Луана, вытащила пробку и перевернула сосуд за бортом гондолы. Учитель дернулся, чтобы схватить калабаш.

– Эй, полегче! Чтобы проверить ветер, требуется совсем немного! Не трать понапрасну вино. Это все, что у меня есть, и нам должно хватить, пока мы не прилетим в Ингса на острове Полумесяца.

– Ты все равно слишком много пьешь, – парировала Дзоми, но на этот раз перевернула сосуд более аккуратно и посмотрела, как тоненькая струйка опустилась прямо в море. – Под нами ветра нет.

– Нет ветра, дующего в направлении, отличном от того, который несет нас, – поправил ее Луан.

– А как ты узнаешь, какие ветры дуют выше нас? – спросила Дзоми. Прищурившись, она посмотрела на небо над ними. По пустой синеве плыли редкие кудрявые облачка. – Вверх ведь мы вино лить не можем… Ах, как бы я хотела стать крубеном – тогда я могла бы выбросить фонтан воды и узнать направление ветров!

Луан порылся в ящике на дне гондолы и извлек нечто, напоминающее стопку бумаг. Он дернул за кольцо, и стопка превратилась в кубической формы фонарь со складными бумажными стенками и бамбуковым каркасом, хранившимся в сложенном состоянии. К открытой нижней части был прикреплен проволочный крестовик, в который вставлялась свеча, установленная внутри фонаря.

– Вот это действительно ловко! – воскликнула Дзоми.

– Мое изобретение, – с гордостью в голосе произнес Луан. – Летающие фонарики известны с незапамятных времен, но я придумал, как сделать складной бамбуковый скелет, благодаря чему их легко перевозить.

Привязав к поддону фонаря тонкий шелковый шнур, он передал его Дзоми, а сам зажег свечу. По мере того как воздух внутри фонаря прогревался, шар стал подниматься.

– Перегнись через борт гондолы и начинай отпускать шнур, – отдал указания Луан. – Это змей-шар, при его помощи можно определить направление ветра над нами.

Дзоми управляла полетом змея-шара и сообщала учителю свои наблюдения о направлении ветров на различных высотах, а Луан записывал их на табличке. Решив, что сведений достаточно, он попросил девушку втянуть змей-шар обратно и задуть свечу.

– А теперь скажи, – обратился он к ней. – Если нужно лететь вон в том направлении, – его рука указала на юго-запад, – то как мне быть?

Дзоми взглянула на табличку, на которой Луан с ее слов аккуратно начертил таблицу.

– Сильный северо-восточный ветер подхватит нас, если мы поднимемся… на три сотни футов?

Луан кивнул:

– На Моджи гордился бы тобой.

– Напомни-ка еще раз, кто это такой.

– На Моджи был основателем философской школы Модели. Он жил много веков назад, когда Ксана была страной куда более примитивной, чем другие государства Тиро. Он повязывал ленточки диким гусям и доказал, что птицы улетают на зиму на юг и возвращаются весной обратно на север. А еще он первый изобрел воздушного змея с двумя бечевками, так что, управляя им, можно было рисовать в небе головокружительные пируэты. На Моджи верил, что природа – это книга, написанная языком математики. Путем скрупулезных наблюдений и опытов мы способны проникнуть в ее глубины и нанести на карту ее модель. Даже боги следуют заложенной природой модели, хотя они больше способны распознавать ее, нежели люди. При помощи змея-шара ты составила карту ветров и теперь можешь лететь в том направлении, в каком захочешь. Шар, разумеется, чувствует себя как дома в воздухе, в этом естественном элементе моделизма.

Дзоми обвела взглядом море и небо и теперь вдруг как наяву увидела потоки ветра, подобные объемным проспектам и улицам незримого города. Широкая улыбка озарила лицо девушки.

– Мне нравится моделизм! Расскажи мне о нем еще! Я хочу знать больше!

Луан хмыкнул:

– Что же, следующая задача, которую тебе предстоит выполнить, это заставить «Любопытную черепаху» в буквальном смысле оседлать ветер, а для этого потребуется совсем другая философская школа.

При помощи Луана Дзоми ухватилась за диск наверху и повернула его. Пламя взревело в спиртовой печи, и шар рывком начал подниматься.

– Эй, полегче! Старайся управлять пламенем, а не бороться с ним!

Дзоми медленно повернула диск в обратную сторону, пламя немного утихло, и подъем замедлился.

– Огонь нагревает воздух внутри шара, и он расширяется, – продолжил Луан. – Лишний воздух выходит из него, поэтому нагретый воздух внутри не такой плотный, как холодный снаружи. Таким образом шар поднимается ввысь подобно императорским воздушным кораблям. Нагретый воздух действует в своем роде как подъемный газ с озера Дако на горе Киджи.

Ветер усилился, и шар начал смещаться на юго-запад. Дзоми продолжала медленно крутить диск, то увеличивая, то приглушая пламя, пока шар не выровнялся.

– То, что ты сейчас проделала, это иллюстрация учения философской школы, именуемой Воспламенизмом, – сказал Луан. – Как легко понять из названия, ее коренным элементом является огонь.

– Не понимаю, – проговорила Дзоми. – Сторонники школы Воспламенизма верят в сожжение вещей? А, вроде как император Мапидэрэ, который сжигал книги!

– Ну и ерунда пришла тебе в голову! С какой стати ты решила… Ладно, забудь. Нет, школа Воспламенизма была основана Ги Анджи, самым младшим из великих мудрецов. Он принадлежал уже не к древним ано, но был нашим современником дара. Ги Анджи полагал, что люди по натуре своей ленивы и сопротивляются переменам, так что долг разумного правителя – разжечь в них пыл посредством уместных наказаний и поощрений.

– Моя мать формулировала это куда проще: «А ну-ка вылезай из постели, не то я брошу горящий уголь тебе на одеяло». Так, стало быть, этим воспламенистам все-таки нравится жечь вещи?

Луан фыркнул:

– Можно выразиться и так, наверное. Мысль Ги Анджи заключается в том, что сделанный моралистами упор на развитие достоинств человека ошибочен. Большинство людей неисправимо эгоистичны, и правителю достаточно издать законы, побуждающие к правильному поведению. Например, если увеличить налоги, взимаемые с земледельцев, но понизить их для скотоводов…

– Что ты имеешь против земледельцев?

– Ничего! Я просто привожу пример.

– А ты не мог бы подобрать другой пример? Ненавижу налоги. Их сборщики всегда так жестоко обходились с мамой и со мной.

– Ладно. – Луан вспомнил про своего старого друга, Кого Йелу, который часами мог разглагольствовать про налоги, и улыбнулся. – Давай возьмем поощрение искусств и грамотности. Вместо того чтобы заставлять людей более прилежно учиться, проще сделать образование непременным требованием для занятия важной должности.

– Как-то не очень честно получается. Если у тебя нет денег на школу…

– Суть вот в чем: можно рассматривать законы как сложный механизм, и тогда, применяя различные рычаги и переключатели, ты способен заставить людей совершать что угодно. В точности как, прибавляя пламя в печи, мы вытесняем воздух, заставляя шар подниматься, а убавляя – создаем вакуум, который заполняет холодный воздух, в результате чего шар опускается.

– Эта философия выглядит какой-то… очень жестокой.

– Вполне может быть. Пожалуй, величайшим воспламенистом является Люго Крупо, ученый, состоявший на службе при императоре Мапидэрэ и бывший регентом императора Эриши. Он развил идеи Ги Анджи до совершенства и ввел суровые законы, которые в конце концов привели к восстанию Свитка Рыбы.

– Это все равно как пена, что вылезает из горшка наружу, если сделать огонь слишком сильным.

– Именно. Но сам по себе воспламенизм вовсе не зло. Это лишь инструмент для познания мира. Позволь привести тебе цитату из Люго Крупо: «Миротиро ма тиэфи юради гикру ки гисэфи га гэ каю фэно, готэ ма пэю нэ ма калу, гоко филутоа рари ма ри ви рэнроа ки круэту филутоа ко крусэ нэ оту». Что означает: «Людьми движут только боль и выгода, но это не грех, потому как подобные желания суть тень желаний преобразовать землю в небо».

Пока Луан читал лекцию, Дзоми заприметила, как чайка, летящая прямо перед шаром, вдруг рухнула вниз и, лишь яростно замахав крыльями, сумела остановить падение. Тонкая улыбка скользнула по губам девушки, когда она покрепче ухватилась за борт гондолы.

– …на деле, Тан Феюджи, еще один ученик Ги Анджи, сумел соединить воспламенизм с морализмом…

Попав в воздушную яму, куда недавно ухнула чайка, шар дернулся, Луан Цзиа потерял равновесие и ухватился за борт гондолы. Лекция прервалась.

– Видел бы ты свое лицо! – Смех Дзоми был подобен вольному ветру. – Я заметила модель и воспользовалась ею.

Луан Цзиа покачал головой, но веселье девушки было заразительным.

– Я познакомил тебя с двумя философскими школами. Тебе еще не наскучило?

– Шутишь? Это весело! Продолжай учить меня философии полета на воздушном шаре!

– Вот видишь, тебе понравились лекции про воспламенистов и моделистов, потому что я облек их в увлекательную форму. Важная идея легче усваивается, если правильно ее преподать. Вот почему, даже если у тебя есть правильный ответ, он покажется убедительнее, если выразить его при помощи красивого почерка и верной грамматической конструкции.

Дзоми вздохнула:

– Это намек на то, что мне следует больше упражняться в чистописании?

– Если ты напишешь Сто имен еще пятьдесят раз – к моему удовольствию, – мы снова поищем крубенов.

Дзоми уселась, подняла табличку и рьяно взялась за письмо.

– Постой… – Она остановилась, посмотрела на ухмыляющегося Луана Цзиа и высунула язык. – Мне не нравится, когда ты практикуешь воспламенизм!

Словесная перепалка между учеником и ученицей время от времени прерывалась взрывами хохота, пока шар продолжал свой путь к острову Полумесяца, а солнце медленно опускалось в плещущие под ними волны.

Вместо того чтобы разразиться пламенной речью, Кита Ту обернулся и хлопнул в ладоши:

– Живо! Пошли, пошли!

Группа слуг, сидевших позади двух рядов пана мэджи, вскочила и принялась распаковывать сундуки, принесенные ими в Большой зал для приемов. Суетясь на свободном пространстве между Китой Ту и тронным помостом, они доставали костюмы и реквизит, расставляли искусно сделанные из картона и бамбука статуи, собирали хитроумные механизмы…

Словом, явно готовились устроить для императора представление.

Владыки Дара с большим интересом наблюдали за происходящим, а Кита Ту расхаживал туда-сюда, распоряжаясь, словно режиссер.

Поскольку большинство доверенных соратников Куни были люди малообразованные, многие пана мэджи рассудили, и весьма здраво, что цветистые речи с объяснением постулатов эссе не вызовут у них интереса. С учетом того, что, по слухам, и сам император с трудом выносил ученую риторику, было жизненно важно облечь выступление соискателей на Дворцовой экзаменации в более динамичную форму.

Однако в их распоряжении имелся всего лишь месяц на подготовку представлений.

Как только слуги закончили приготовления, Кита кивнул и дал им знак начинать.

Повелители Дара и император Рагин наблюдали за спектаклем одновременно с интересом и тревогой.

Двое слуг расстелили кусок мерцающего голубого муара, изображающий море. Волны расступились, и из глубин появилось чудовище: его изображали двое актеров в одном костюме. Передняя половина монстра представляла собой крубена, а задняя – волка. Чудовище брыкалось и барахталось, потому как ноги плохо помогали ему двигаться в воде. Время от времени первый актер поднимал голову крубена над шелковым морем и брызгал в воздух душистой розовой водой, подражая дыханию великана. Вскоре повсюду распространился приятный аромат.

По залу и балконам побежал одобрительный шепоток. Даже императрица Джиа и консорт Рисана были очарованы представлением.

Затем вышли еще два актера и поместили рядом с шелковым морем невысокую платформу с макетами гор и долин, чтобы изобразить сушу. Крубен-волк выбрался на платформу, и тут волчьи ноги пришлись наконец кстати. Однако теперь массивная передняя половина, не поддерживаемая водой, превратилась в обузу, и чудовище по-прежнему не могло успешно передвигаться: плавники бесполезно скребли по земле, и монстр, толкаемый лапами, полз вперед медленно, как гусеница.

Кита свистнул, давая понять, что начинается новая сцена. Актеры гурьбой убежали менять костюмы и реквизит. Взорам властителей Дара предстали поочередно сокол-карп, олень-червяк, а также черепаха-слон, чьи хобот и ноги не могли поместиться под крохотный панцирь. Смешнее всего получилась акула-гриб, погибшая в море, потому как не могла питаться.

– Император Мапидэрэ разделил острова Дара на провинции, которыми управлял напрямую через чиновников, подчиненных только ему самому. До завоевания короли Тиро распределили земли в виде наследственных фьефов между аристократами, чтобы те исполняли на них административные функции. Вы же, ренга, выбрали путь, отличный от обеих этих систем. Половина ваших земель пожалована знати, обладающей определенной степенью независимости, тогда как другая управляется напрямую через ваших губернаторов. Таким образом, вы наследуете недостатки обеих систем, не приобретая преимуществ ни одной из них.

Пока слуги убирали и складывали в сундуки реквизит, Кита расхаживал перед императором, сопровождая свою речь страстной жестикуляцией.

– Если императорским эдиктом вводится новый налог, то губернатор обязан взимать его, тогда как соседний герцог или король могут проигнорировать означенный указ. Это ведет к нарушению единообразия закона и позволяет бессовестным мошенникам использовать сие неравенство к своей выгоде. Вы создали монстра, который не птица и не рыба, а потому нигде не чувствует себя дома.

– Весьма впечатляющее и, я бы добавил, забавное представление. Я не вполне согласен с выводами, но скажи: у тебя есть предложение, как решить проблему? – спросил Куни. – Пусть повелители Дара выслушают его.

Кита Ту набрал в грудь воздуха и заговорил размеренно, стараясь, чтобы его голос был слышен по всему залу:

– Ренга, я предлагаю вам полностью восстановить систему Тиро.

Дети были околдованы представлением Киты Ту. Дверь в комнату для переодеваний размещалась сбоку от тронного помоста, и щель в двери находилась на одной линии с несколькими дырами в гобеленах. Припав глазом к этим отверстиям, все трое могли наблюдать за происходящим в Большом зале для приемов, сами при этом оставаясь невидимыми.

– Мне хотелось бы поиграть в крубена-волка, – прошептал Фиро. – Ты со мной, Рата-тика?

– Только если ты будешь изображать крубена, – сказала Тэра.

– Тебе всегда достается лучшая роль…

– Этот Кита точно вскрыл самую серьезную проблему, – шепотом прервала его Сото. – Математический ум во всей своей красе.

– Что ты имеешь в виду? – спросил Фиро.

– Знать и губернаторы годами жалуются друг на друга, – пояснила Сото. – В последнее время только и слышишь, что у очередного барона отобрали фьеф под предлогом мелких нарушений субординации, которые чиновники искусственно раздувают до огромных размеров. Неужели тебя так увлекло представление, что ты ничего не понял?

Тэра поспешила на выручку смущенному брату:

– Я слышала, как мама жаловалась на то, что императорские эдикты не исполняются. Она считает, что папа был слишком щедр, пожаловав так много земель своим сторонникам и дав им слишком много власти.

Сото кивнула:

– Твой отец находился в непростом положении. Мужчин и женщин, рисковавших ради него жизнью, требовалось вознаградить, но при таком большом числе достаточно независимой знати трудно проводить единую политику.

– Но в этом кроется и возможное преимущество, – заметила Тэра. – Если приказ из Безупречного города будет ошибочным, то владетели фьефов могут усовершенствовать его с учетом особенностей своих земель, или же вовсе откажутся исполнять. Империя Дара велика и разнообразна, и, быть может, стоит оставить знати некую свободу для опытов в управлении собственными землями.

– Такой довод я в расчет не приняла… – Сото с восхищением посмотрела на Тэру. – Но вполне вероятно, что твой отец создал параллельную систему с целью помешать излишней централизации власти, как ты предполагаешь.

– Но он определенно не одобрит восстановление прежних королей Тиро! – сказал Фиро.

– Да уж, едва ли. – Сото хмыкнула. – Но у этого павшего дома Хаана вечно только одна песня. Я знавала двоюродного деда этого Киты, короля Косуги, так он был точно такой же. Все, чего старик хотел, это вернуться на трон в Гинпене. Похоже, новое поколение унаследовало эту его мечту.

– Древние государства Тиро должны быть возрождены, а представители старинных династий возведены в сан королей, – продолжал Кита. – Однако короли Тиро обязаны признавать себя вашими вассалами, ренга, и воздавать императору необходимые почести, но при этом полностью самостоятельно управлять каждый своим королевством.

– И каким образом это пойдет на благо Дара? – спросил император, лицо которого пряталось за колыхающейся занавесью из раковин.

– Тысячью разных путей, больших и малых. Тогда как бюрократы, стремящиеся угодить вам, ренга, неизбежно заботятся о личной выгоде и обманывают вас, преувеличивая свои заслуги и умалчивая об ошибках, короли Тиро будут людьми благородного характера, движимыми соображениями высокой морали. Поскольку их пребывание на наследственных постах не будет зависеть от вашей милости, они станут опираться только на честь и действовать во благо подданным.

– А мне, надо полагать, предстоит довольствоваться всего лишь ролью носового украшения на государственном корабле?

– Вовсе нет. Освобожденный от текущих дел управления, вы, ренга, будете переезжать из одного королевства Тиро в другое и выступать в роли совести государства. Имея больше времени для развития внутренних достоинств, вы возвысите на Островах уровень этической мысли. Короли Тиро станут тянуться за вами, а их знать – за своими правителями, и так далее вниз до самого бедного крестьянина, который будет стремиться подражать поведению своего господина. В результате со временем мы вернемся в золотой век, существовавший, по словам мудрецов ано, на затонувшей в западных морях земле, когда люди спали по ночам, не запирая дверей, а человек, потерявший вечером на улице ценную вещь, рассчитывал поутру найти ее нетронутой. Величайшие правители должны быть философами, а не просто бюрократами.

– В высшей степени привлекательная картина, – произнес Куни по-прежнему совершенно невозмутимым тоном.

Почти все смотрели теперь на Гин Мадзоти, наблюдая за ее реакцией на это предложение. Гин не водила дружбу со старой знатью Семи государств, но пользовалась при этом авторитетом несоизмеримо большим, чем любой другой из созданных Куни новых аристократов. Однако Гин сидела спокойно, и лицо ее не выдавало ни тени эмоций.

– Ты выразил саму суть морализма, – проговорил Дзато Рути со вздохом. – Даже Кон Фиджи не сумел бы нарисовать более светлого будущего.

– Верно, не сумел бы, – согласился Куни, и те, кто сидели поближе, уловили в его голосе насмешливую нотку. – Но у меня к тебе вопрос, Кита. Кто, если следовать твоим предложениям, будет возглавлять армию?

– Разумеется, каждый из королей Тиро будет в ответе за оборону своей страны. И если вдруг вспыхнет мятеж против вашей персоны, все короли Тиро придут вам на помощь.

– То есть собственной армии у меня не будет?

– Правителю-моралисту нет нужды прибегать к оружию.

Император повернулся вправо и посмотрел на консорта Рисану, пристально наблюдавшую за Китой. Та беспечно взмахнула руками, как будто в намерении рассеять дым, поднимавшийся из курильницы у ее ног. Потом подняла правую руку и мягко коснулась крошечного красного карпа, подвешенного к мочке уха.

Куни снова посмотрел на Киту, принял чуть более расслабленную позу и кивнул:

– Спасибо. Искренность твоих убеждений весьма похвальна.

– Я пришел к этим выводам после того, как много читал и размышлял, – сказал Кита, гордо развернув плечи.

– Думается, у меня есть должность, как раз подходящая для тебя. Незапятнанная честность, способности к математике, умение управлять и организовывать – надо же, какое захватывающее представление ты устроил! – все это говорит о том, что из тебя получится превосходный директор Императорских лабораторий в Гинпене.

Кита как громом пораженный уставился на государя. Предлагаемый пост был высоким, но очень уж удаленным от центра императорской власти.

Мечтой каждого фироа было получить назначение в Коллегию адвокатов, это новое детище Куни. Составленная из молодых ученых, не имевших ясно очерченной области ответственности, а потому и предвзятой точки зрения, Коллегия адвокатов призвана была оценивать политические инициативы имперских министров и подвергать их критике, все без исключения, предлагая противоположное мнение.

Император объяснил это нововведение стремлением избежать окостенения идей и методов в работе чиновников посредством поощрения дебатов. Хотя поначалу министры и противились подобной идее, считая в корне неверным позволить неопытным юнцам критиковать выдвинутые старшими предложения, однако императрица убедила Дзато Рути и прочих ученых, что на самом деле это вполне вписывается в концепцию короля-философа, и постепенно место в Коллегии адвокатов сделалось желанным призом.

Вот только беседа Киты с императором не помогла ему получить заветную должность. Он застыл на месте, пытаясь сообразить, как вести себя в такой ситуации.

Дзато Рути выступил вперед и прервал неловкую паузу:

– Поблагодари императора!

Смущенный Кита поклонился. «Ну, я хотя бы окажусь рядом с семьей в Гинпене». Только он не был уверен, что родичи станут рассматривать его возвращение как успех. Молодой человек стиснул зубы и, прежде чем занять свое место в рядах пана мэджи, предпринял последнюю попытку:

– Ренга, я надеюсь, что вы должным образом обдумаете мое предложение.

– Я непременно обсужу его со своей дочерью Фарой, когда сегодня буду укладывать ее спать.

Сдержанный хохот пробежал по рядам министров и генералов, эхом раскатившись по залу.

– Этот Кита – редкий глупец, – прошептала Тэра.

– Что заставляет тебя думать, будто он провалился? – спросила Сото.

– Надо же было выдвинуть такое идиотское предложение! Отец попросту сравнил его со сказкой на ночь! – ответила девочка.

Фиро согласился.

– У него был шанс впечатлить императора, но Кита полностью его загубил. Все знают, как много внимания отец уделяет армии…

– И вот теперь он не использовал единственную драгоценную возможность, полученную в результате долгих лет занятий, – возможность, которую никогда не получат те, кто работал не менее усердно, – подытожила Тэра.

– А мне показалось, что в его словах был резон, – неуверенно произнес Тиму. – В пояснениях учителя Рути к «Трактату о морали» Кона Фиджи говорится…

– Ты, случайно, не забыл, что отец называет Единственного Истинного Мудреца Единственным Истинным Занудой, а? – осведомилась Тэра.

Фиро разобрал хохот, он зажал рот ладонью и весь покраснел, стараясь совладать с собой.

– Послушное чадо не должно повторять суждения родителя, высказанные в вечерний час пития и увеселений, – парировал Тиму весьма прохладным тоном. – Император говорил также…

Но Сото перебила его:

– Как вы думаете, есть среди пана мэджи выходцы из простых крестьян?

Тиму, Тэра и Фиро прильнули к щели в двери, вглядываясь в десять фигур, сидящих в центре Большого зала для приемов. Все присутствующие были красивы, ухожены и облачены в дорогой шелк. Все, за исключением молодой женщины, преклонившей колени в конце последнего ряда, одетой в простую холщовую мантию, обилие заплат на которой делало ее похожей на карту Дара.

– Ой, да это же Дзоми! – прошептал Фиро.

– Да! Я знала, что мы поступаем правильно, помогая ей! – воскликнула Тэра, раскрасневшись от радости.

– Все остальные, кроме нее, происходят из крупных влиятельных кланов, из семей, обладающих властью и деньгами, способных нанять лучших учителей, – сказала Сото. – Из семей, ожидающих и в будущем увидеть среди пана мэджи немало своих отпрысков. Они играют вдолгую. А потому, слушая кого-то из экзаменуемых, не стоит воспринимать его речь как выражение личных мыслей.

– Но если у них есть что сказать папе, почему бы просто не направить петицию губернатору своей области? – спросил Фиро.

– Ну, потому… потому что они заранее знают, как отреагирует отец на их обращение, – ответила Тэра. – Ведь так? Иное дело – общее собрание.

Сото одобрительно кивнула:

– Часто ли человеку предоставляется шанс озвучить свое мнение напрямую императору, да еще в присутствии повелителей Дара? Дворцовая экзаменация – редкая возможность для этих семей. Только что вы услышали, что думают некоторые из низложенных старых фамилий Тиро о правлении вашего отца.

Тэра кивнула. Словно бы пелена упала с ее глаз.

– Так эта рассказанная Китой сказка – на самом деле угроза. Угроза государственной измены.

Тиму в ужасе посмотрел на сестру:

– Тэра! Будь это так, папа велел бы дворцовой страже схватить его, а не обратил бы все в шутку. Как ты можешь говорить столь возмутительные вещи?

Сото вздохнула про себя. Увы, не все дети Куни унаследовали от отца природный инстинкт истинного политика.

– Шутка императора была нацелена вовсе не на Киту, – терпеливо пояснила она. – На самом деле твоего отца не волнует реакция изнеженного юного аристократа.

– Что ты хочешь сказать? – удивился Тиму, с лица которого не сошло озадаченное выражение.

Сото попробовала еще раз:

– Когда твой отец обедает с кем-то из своих советников, неужели ты думаешь, что им в самом деле хочется есть? Когда твоя мать приглашает консорта Рисану посетить оперу, неужели их и впрямь интересует представление? Иногда действие, разворачивающееся на сцене, служит лишь поводом к разговору среди зрителей, который мог бы показаться слишком неудобным, протекай он без соответствующего прикрытия.

Тэра снова поглядела через дверную щель. В то время как министры и губернаторы в западном конце Большого зала для приемов хмыкали, в восточном смеялись лишь немногие из генералов и знати. Некоторые из аристократов выглядели даже какими-то напряженными.

– Ты полагаешь, что среди многих представителей получившей фьефы новой знати растет недовольство? Что они готовы вступить в союз со старыми аристократами Семи государств против моего отца? – спросила Тэра. Сама идея казалась ей нелепой. «Королева Гин, герцог Кимо, маркиз Йему… Они же ведь друзья отца, разве не так?»

– Или это твой отец думает, что среди них растет недовольство, что вроде как одно и то же, хотя и не совсем, – сказала Сото. – Не секрет, что императрица поддерживает губернаторов и чиновников, но в то же время с подозрением относится к знати и генералам. Твой отец прислушивается к ее мнению. Так что эта шутка – действительно проверка.

– Я не понимаю… – начал Тиму.

– Или же… – Тэра в глубокой задумчивости закусила нижнюю губу. – Может быть, аристократы думают, что папа подозревает их в амбициях, и это они проверяют отца, когда смеются или не смеются.

– Уф! – Фиро сокрушенно сжал голову руками. – У меня от вас башка разболелась. Ну почему ты так любишь все усложнять, Рата-тика? Если кто-то на самом деле осмелится взбунтоваться, папа просто двинет туда армию и все уладит, в точности как когда он сражался против Гегемона. Тетя Гин преподаст мятежникам урок, который они не скоро забудут!

Сото улыбнулась:

– Бывает, что люди оказываются чересчур умными. В любом случае никто не знает, что на самом деле на душе у аристократов, но именно это все и стараются выяснить. Посыл, озвученный Кита Ту, – это брошенный в пруд камень, и все в Большом зале для приемов пытаются читать по ряби, которая от него расходится.

– Не думаю, что нам следует обсуждать подобные вещи, – проговорил Тиму. Он явно чувствовал себя очень неуютно.

Сото с жалостью поглядела на мальчика.

– А что, если император сделает тебя наследным принцем? – поинтересовалась она. – В таком случае думать о подобных вещах станет твоей работой.

За исключением нескольких прибрежных городков и торговых портов, остров Полумесяца был по большей части необитаемым.

Ландшафт его представлял собой россыпь щитовых вулканов, вокруг которых на многие мили простирались поля застывшей вязкой лавы, где почти ничего не росло, – создавалось впечатление, что боги проехали по этой земле на массивной колеснице, оставив глубокие колеи. Были еще разделенные скалистыми горами густые леса, где флора и фауна в соседних долинах различалась, как на двух островах, лежащих по разные стороны океана.

Во времена королей Тиро южная часть острова принадлежала Аму, и государи Аму использовали ее как свои охотничьи угодья, хотя иногда, в качестве награды или в знак особого расположения, разрешали поохотиться там иностранным правителям или знатным персонам из разных частей Дара. Какой только живности здесь не было: горные олени, лавовые птицы, белолобые капуцины, попугаи с ярким оперением. Но самой ценной добычей считались кабаны, которые в каждой из сотни долин острова Полумесяца имели клыки различной формы и окраски. Иные из королей древнего Аму становились настолько одержимы идеей добыть абсолютно все их разновидности, что проводили больше времени за охотой, чем за решением государственных дел. Некая Накипо, поэтесса из Аму, известная также как законодательница мод при дворе в Мюнинге, однажды написала:

Политика сохранения острова Полумесяца по преимуществу в первозданном виде продолжилась при императоре Мапидэрэ, а затем и при императоре Рагине. Куни попытался расселить там часть своих ветеранов, но отвоеванная у глуши земля оказалась по большей части бедной, да и мало кому хотелось жить так далеко от цивилизации. Семьи, населявшие прибрежные деревушки, поставляли проводников и носильщиков для охотничьих экспедиций знати, а в другие сезоны промышляли ловлей рыбы.

Немногочисленные гарнизоны солдат были призваны не дать пиратам свить на острове гнездо, однако в глубине его территории были рассыпаны деревушки, в которых обитали потомки принцев и принцесс, основавших на Полумесяце свои крошечные принципаты во время войн Диаспоры. Эти «королевства» не платили подати в императорскую казну и не подчинялись императорским эдиктам, а если верить странствующим сказителям и придворным поэтам, там царили самые дикие обычаи и властвовали невообразимые суеверия.

– Нам туда! – вскричала Дзоми, указывая на юго-запад.

У подножия высокого утеса виднелась небольшая проплешина, на которой выстроилась в кружок дюжина домиков с тростниковыми крышами.

– Отлично. Мы приземлимся там, а потом поднимемся пешком в горы. Можешь сесть на площади посреди поселка. Здешним обитателям мой шар знаком.

Дзоми отступила от вентиля над головой:

– Учитель, думаю, вам лучше самому посадить шар. Вдруг у меня не получится, как в прошлый раз?

– Чепуха. «Любопытная черепаха» в твоих руках, – сказал Луан. – У всех бывают проблемы с первым приземлением. Суть вопроса в том, рассматриваешь ли ты это как неудачу или просто как урок.

Дзоми залилась краской, вспомнив, что первая ее попытка приземлиться в прибрежном поселении Ингса закончилась сильным ударом о грунт, отчего гондолу подбросило, и они с Луаном Цзиа оба вылетели из нее и шлепнулись на землю, словно пойманные рыбы.

Девушка потянулась и аккуратно повернула вентиль, напоминая себе, что делать это нужно очень осторожно. Ветер был слабый, шар плыл медленно и, как только пламя наверху успокоилось, стал потихоньку снижаться.

– Следи за точкой приземления, – наставлял ученицу Луан. – Проведи мысленно линию снижения и следуй ей. Представь, будто ты спускаешься по склону.

Дзоми старалась вообразить себя частью шара и отзывалась на толчки и рывки со стороны воздушных течений, слегка регулируя вентиль. Ей очень не хотелось снова потерпеть неудачу и разочаровать учителя.

Когда шар заскользил над землей, на высоте примерно пятидесяти футов, Дзоми принялась переваливать якорь – тяжелую металлическую лапу на шелковом тросе – через борт гондолы. Больная нога сильно мешала ей найти опору, но Луан не спешил на помощь, зная, что девушка предпочитает делать все сама.

Якорь полетел вниз, и «Любопытная черепаха» подпрыгнула, потеряв вес. Но Дзоми была готова к этому и ухватилась за борт гондолы. Лапа якоря с глухим стуком врезалась в поросший зеленью грунт и проскользила по траве несколько шагов, вырывая комья земли; канат натянулся на миг, потом слегка обвис, как шнур у воздушного змея. Шар держался крепко.

– Отлично проделано! – воскликнул Луан.

Пока Дзоми крутила лебедку, подтягивая «Любопытную черепаху» к земле, несколько селян вышли из домов и стали смотреть, как огромный шар, колыхаясь, словно медуза, спускается с неба. Девушка обратила внимание на их причудливый наряд: странного покроя халаты из грубой ткани, перехваченные поясами с подвешенными к ним кошелями из шкур диких животных.

– У них вид как у актеров народной оперы, одетых в костюмы времен войн Диаспоры, – прошептала Дзоми.

– Их предки прибыли сюда с Арулуги давным-давно, – пояснил Луан. – Поколение за поколением живя вдали от переменчивой моды других островов, они стали похожи на тихую запруду, ответвляющуюся от быстрой реки. У них тут свой собственный мир.

– Звучит так, будто ты им почти завидуешь.

– Неужели?

– Ты хотел бы жить, как они? Вдали от всех остальных?

Луан поразмыслил:

– Видишь ли, вдали от суеты больших городов Дара мне не хватает их шума и красок. Однако, когда я живу в них слишком долго, то скучаю по чистоте и уединенности природы.

– Похоже, тебе никак не угодишь.

– Полагаю, так оно и есть. – Луан улыбнулся. – Это сложно.

Наконец гондола коснулась грунта. Дзоми погасила пламя в горелке, и шар начал терять воздух и колыхаться на ветру. Девушка вылезла из гондолы, соединила несколько бамбуковых секций в длинный шест и стала подталкивать шар так, чтобы он опустился на землю ровно и веревки не перепутались.

Старик с длинной седой бородой подошел поприветствовать гостей. Луан вслед за Дзоми выбрался из корзины.

– Веал бе хале, алл’ври-чоон, – произнес дед.

– Гоад’орров, Коми, – ответил Луан. – Хале ту веал.

Они отвесили друг другу глубокие поклоны, и старейшина Коми трижды подмел рукавами землю между ними – ну прямо как актеры, изображающие древних героев, – после чего оба уселись в позе геюпа.

– На каком наречии вы говорите? – шепотом поинтересовалась Дзоми, пристраиваясь рядом с Луаном.

– Это диалект аму.

– Он не похож на язык, на котором разговаривают купцы из Аму на рынке. Погоди-ка! Такая речь была в ходу тридцать поколений назад?

– Не совсем. Язык меняется быстро: никогда не обращала внимания, что даже старики в твоей деревне говорят не совсем так, как ты? Не сомневаюсь, что речь народа старейшины Коми со временем тоже претерпела перемены. Но поскольку здешние обитатели живут изолированно, они смогли частично сохранить систему произношения, где присутствуют звуки из прошлого, утраченные в остальном Аму. Я знаю несколько фраз и способен понять еще некоторые, но потратил слишком мало времени, чтобы толком выучить их язык.

– Тогда как же мы будем общаться? – спросила Дзоми.

– Увидишь.

Из одного из домов вышли мальчик и девочка, оба моложе Дзоми. Мальчик держал поднос с некоей серой, похожей на грязь субстанцией, а на подносе у девочки стояли грубой работы глиняный чайник, четыре чашки и блюда с закусками. Дети поставили подносы между старейшиной Коми и Луаном Цзиа, поклонились и ушли.

Коми разлил всем чай – не забыв и про четвертую чашку, предназначенную для богов, – и знаком предложил отведать. Дзоми пригубила: настой был холодный, с цветочным вкусом, приятным, но незнакомым.

Старейшина закатал рукав и взял лежащий сбоку от подноса нож. Кончик его был такой тупой, что напоминал лопатку. При помощи ножа Коми принялся расчерчивать серую субстанцию на квадраты, как будто собирался нарезать пирог. Потом отложил инструмент и стал пальцами мять податливое серое вещество.

– Это глина, – пояснил Луан.

Заинтригованная Дзоми смотрела во все глаза. Старейшина налепил из глиняных квадратиков холмиков и пирамидок, а потом начал придавать им форму ножом.

– Он что, пишет? – прошептала Дзоми. – Это ведь логограммы ано, так?

Луан кивнул.

– Поскольку буквы зиндари просто передают звуки речи, то, пиши он буквами, я с таким же успехом мог бы прочесть написанный им текст, как и понять устную речь. Логограммы ано, напротив, не привязаны к повседневной речи людей, но заморожены вместе с умершим языком ано, который мы оба знаем.

– Так Коми пишет подобно первым ано? – Дзоми охватило благоговение при мысли, что она видит, как некто пишет в точности так же, как люди, обратившиеся в призраков тысячу лет назад. Это было сродни магии.

– Ну, не совсем так. Хотя классический ано не применяется нынче для общения в быту, это язык поэзии и науки, и потому он постепенно менялся, впитывая слова и идеи, родившиеся уже после прихода ано на эти острова. Но поскольку классический ано для устной речи используется редко, да и то лишь учеными, он привязан к логограммам, которые изменяются гораздо медленнее, чем развивается обиходный язык, гибкий и подвижный. Даже ко времени Унификации Мапидэрэ логограммы в Семи государствах были достаточно схожи, так что человек, образованный и умеющий читать ключи, легко мог овладеть системой письма другого королевства. Логограммы Коми несколько отличаются от тех, которые изучал я, но мне не составляет труда понять их. Мы можем общаться при помощи ножа и глины.

Дзоми смотрела, как старейшина Коми и Луан Цзиа по очереди придавали форму глине, превращая ее в речь. Зрение у старейшины было плохое, и он читал ответы Луана, поглаживая логограммы пальцами, заменявшими ему глаза.

– Что значит та первая логограмма, которую ты написал? – шепотом задала вопрос Дзоми.

– Как она выглядит? – уточнил Луан, отхлебывая глоток чая. – О, этот аромат сливы и утренней орхидеи просто чудесен. Я так по нему скучал.

Логограмма была простая: приземистый конус с тремя пиками, торчащими из вершины.

– «Маленькая гора»? – произнесла Дзоми с легким трепетом в голосе.

– Верно, это логограмма, обозначающая гору, читается на ано как «йеда». А как насчет следующей?

Воодушевленная успехом, девушка уже с большей уверенностью вгляделась в следующий квадрат на подносе. Эта логограмма была посложнее и напоминала изображение крошечного человека на склоне.

– «Человек на склоне горы»? – предположила она.

– В какую сторону он смотрит?

Дзоми наклонилась, чтобы разглядеть получше. Голова человечка была треугольной, и острый угол указывал на вершину склона.

– Как я понимаю, этот паренек поднимается по склону… Логограмма означает «взбираться»? – предположила Дзоми.

– Хорошо! Очень хорошо! На ано она читается «кототу». – Луан откусил кусочек от пирожного, которое держал парой палочек. – Тебе нужно это попробовать, Мими-тика.

Дзоми промучилась какое-то время с палочками, потом плюнула и, не обращая внимания на строгий взгляд наставника, взяла пирожное рукой. Оно было по-настоящему вкусным: липкий рис в кокосовой стружке с начинкой из чего-то, напоминавшего папайю, но в то же время не папайи.

Все еще с набитым ртом, она ухитрилась сказать:

– Так ты обсуждаешь со старейшиной подъем на гору за деревней?

– Хорошая догадка. – Луан Цзиа улыбнулся. – Это были одни из первых логограмм, которые я выучил еще ребенком.

– Значит, все логограммы являются скульптурным изображением того, о чем они говорят? Их так просто распознать! Но почему тогда людям требуются годы, чтобы изучить их?

Старейшина Коми закончил читать вопрос Луана и начал писать ответ на оставшихся квадратах подноса для письма.

– Если ты считаешь, что это просто, то скажи мне, что говорит старейшина Коми?

Дзоми разглядывала логограммы, выходившие из-под рук и писчего ножа старика, квадрат за квадратом.

– Это похоже на… раковину гребешка? Но она в том же квадрате, что и другие две вещи… Это в самом деле спелая зимняя дыня? А это банановый лист?

Луан закашлялся и едва не выронил чашку. Прикрыв рот рукавом, он весь покраснел, смеясь так, что слезы брызнули из глаз.

Дзоми обиженно посмотрела на него:

– Кон Фиджи говорил, что не подобает смеяться над теми, кто жадно ищет знания.

– Ах, так ты все-таки вспоминаешь цитаты из Единственного Истинного Мудреца, когда считаешь полезным использовать их против своего учителя.

– Ну же, объясни!

– Ладно, ладно. Логограммы ано – больше чем просто скульптурные изображения объектов. Как отличить холм от горы? Как описать нечто сложное, вроде нового водяного колеса, если от тебя требуется дать точную картину того, о чем ты говоришь? Как выразить отвлеченные понятия, например «честь» или «отвага»?

Старейшина Коми отложил писчий нож и сделал предлагающий жест, обращаясь к Луану.

Тот разгладил первые составленные им логограммы и начал вырезать ответ, продолжая объяснять Дзоми.

– «Спелая зимняя дыня» – это на самом деле сжатый кулак, а «банановый лист» – открытая ладонь. Большое число логограмм ано представляет собой стилизованные изображения, которые легко вырезать, но при этом они утратили близкое сходство с оригиналом.

– Но что хочет сказать старейшина Коми, поместив раковину гребешка рядом со сжатым кулаком и открытой ладонью?

– Секрет логограмм ано заключается в искусстве комбинаций… Дай подумать… Тебе нравится мастерить устройства, поэтому я попробую объяснить тебе так, как это сделал бы инженер. Скажи, что такое машина?

Дзоми, никогда всерьез не задававшаяся таким вопросом – ну разве и так не понятно, что такое машина? – с трудом пыталась сформулировать ответ.

– Машина – это такая штуковина с рычагами, передачами и прочими вещами. – «Как трудно выразить словами столь очевидные вещи», – мелькнула мысль. – О, она позволяет быстрее выполнять работу: так влекомый волами плуг быстрее, чем мотыга.

– Неплохо! Великий инженер На Моджи дал в своем трактате «Искусство механики» такое определение: «Машина – это набор деталей, соединенных вместе, чтобы достигать цели». Но что такое детали?

Дзоми в смущении наморщила лоб:

– Я не понимаю.

– Вспомни про измерительный прибор, который ты сконструировала. Ты соединила два шеста, банановый лист, растянутый на обруче из бамбука, и ручное зеркальце. Что такое каждая из этих частей? Есть ли в них смысл?

Девушка задумалась. Два шеста образовывали крестовину для крепления; бамбуковая петля и банановый лист, напоминающие вместе пяльцы, служили поверхностью для нанесения изображений; зеркальце, состоявшее из деревянной ручки и бронзовой пластины, призвано было отражать свет и давать четкую картинку.

– Ну, они… они тоже машины, собранные из своих собственных деталей.

– Точно! Машина строится из машин поменьше, каждая из которых имеет свою цель, и большая машина организует все эти цели воедино, чтобы достичь некоей новой цели. Представь себе, что твой солнцескоп является деталью другой, более крупной машины: скажем, устройства, переносящего отражение исходной картинки на лист бумаги, – копировального аппарата.

Луан отложил нож и знаком предложил старейшине Коми ответить. У Дзоми голова шла кругом. Девушке представился ее примитивный солнцескоп, усовершенствованный и более крупный, соединенный в конструкцию с сиденьем, мольбертом художника, системой зеркал и светильников и прочих деталей, при помощи которых изображение копировалось с предельной точностью.

– Это… это изумительно-восхитительно и чудесно-замечательно.

– Когда ты конструировала солнцескоп, то использовала свойство зеркала отражать свет, прочность и упругость бамбуковых шестов, гладкую поверхность бананового листа, и соединила их с целью совершить нечто такое, чего прежде никогда не делалось. Искусство проектирования – это умение решать проблемы, составляя новые машины из уже существующих машин, сочетая эффекты отдельных приспособлений так, чтобы получился новый эффект. Это верно для всех, будь ты рыбак, плетущий сеть из веревок и грузил, кузнец, кующий плуг на наковальне, или бондарь, мастерящий бочку из досок и обручей.

Дзоми слушала учителя, раскрыв рот: ну до чего же любопытное описание процесса создания вещей! Это было сродни искусству, звучало как песня, исполняемая труппой в народной опере, как… проблеск божественной истины.

– Вполне уместно, как выразился На Моджи, рассматривать инженерию как своего рода поэзию. Поэт составляет из слов фразы, из фраз – строчки, из них – строфы, а из строф – целые стихотворения. Инженер же сооружает из примитивных элементов, таких как гвозди, доски, веревки и блоки, приспособления, которые объединяет в механизмы, механизмы он соединяет в машины, а машины – в систему. Поэт выстраивает слова, фразы и строфы, дабы тронуть душу слушателя, а инженер соединяет детали и устройства с целью изменить мир.

Сердце у Дзоми пело.

– Древние сказания говорят о человеке как о вечно голодном, жадном до слов животном, но я предпочитаю думать, что мы питаемся идеями. Логограммы ано – это в высшей степени сложные механизмы, изобретенные для работы с идеями.

Старейшина Коми снова отложил писчий нож и выпрямил спину. На лице его появилась улыбка.

– Велль’ен. Грамерсие.

– Грамерсие, – ответил Луан Цзиа.

Он повернулся к Дзоми, которая продолжала смотреть на глиняные логограммы и прокручивать в голове слова наставника.

– Мими-тика, – сказал Луан, – мы со старейшиной Коми пришли к согласию. Сначала мы здесь пообедаем, а потом он отрядит парочку деревенских жителей в качестве проводников: те станут сопровождать нас, пока мы будем подниматься на гору, чтобы изучить местную флору и фауну. Поможешь мне выгрузить из гондолы товары для обмена и торговли?

Дзоми, все еще пребывая в легком замешательстве, пошла вслед за Луаном доставать корзины с товарами. Часть они привезли с Дасу, другие купили в порту Ингса: чугунные котлы, большие ножи, чтобы резать мясо и шинковать овощи, рулоны грубой ткани, мешочки со специями, сахаром и солью. Дзоми передала их мальчику и девочке, которые подошли, чтобы забрать поднос с чайными принадлежностями и грязные тарелки.

Старейшина Коми встал и широко улыбнулся, обнажив на удивление здоровые и крепкие зубы.

– Хале репаст. – Он наклонился, чтобы забрать писчий поднос.

– Постойте! – воскликнула Дзоми.

Луан и старейшина обернулись и посмотрели на нее.

– Пожалуйста, оставьте писчий поднос. – Девушка жестами объяснила старейшине Коми, чего она хочет, а потом обратилась к Луану: – Ты научишь меня логограммам?

Наставник хмыкнул.

– А я думал, что они тебя совсем не интересуют.

– Ты же не говорил мне раньше, что логограммы созданы, чтобы конструировать идеи!

Расположенный довольно далеко в глубине острова поселок не мог предложить свежей рыбы, которую Дзоми почитала за основное блюдо. Вместо этого обед путешественников состоял из вяленой рыбы, кусочков приготовленного на пару хлеба и рисовой лапши в супе с дикорастущей зеленью и дыней.

– Ты так и не объяснил мне, как истолковать логограмму с раковиной гребешка и двумя руками, – заметила девушка, прихлебывая суп.

– Не забывай, что лапшу нужно брать палочками, а не руками, – назидательно сказал Луан. – Как говорил Кон Фиджи…

– Да-да, – перебила Дзоми. – Одна палочка для клецок и пельменей, две для лапши и риса, три для рыбы, фруктов и мяса: две в одной руке, чтобы удерживать пищу, а третья в другой, чтобы разделять ее на кусочки поменьше. И как женщине, мне следует всегда оставлять палочки на столе, когда я ими не пользуюсь, чтобы они скромно лежали одна подле другой. Ты всякий раз талдычишь мне за столом про эти правила! Я и вправду слушала.

– Знаю, ты считаешь эти правила глупыми, но хорошие манеры, как и красивый почерк, способны смягчить сердце собеседника, дабы он проникся расположением к твоим идеям.

Дзоми с кислым видом взяла две палочки и положила ими в рот немного лапши. Поскольку разговаривать с набитым ртом нельзя – опять эти правила! – она нетерпеливо указала на логограмму.

Луан рассмеялся и покачал головой:

– Ты воистину жадно ищешь познания. Ну ладно. Представляй каждую логограмму ано как крохотную машину, построенную из деталей, обладающих различными свойствами. Раковина гребешка – это семантический корень, определяющий общий смысл логограммы. Поскольку древние ано использовали раковины в качестве первых денег, то раковина гребешка указывает на все, что имеет отношение к торговле, финансам и богатству. Существуют сотни семантических корней, которые тебе следует выучить, чтобы овладеть логограммами.

Дзоми проглотила лапшу.

– А как насчет рук?

– Прожевывай пищу, дитя! Прожевывай ее хорошенько! С руками сложнее. Это модификаторы мотива, то есть их роль заключается в том, чтобы сужать и кристаллизовать смысл семантического корня. Сочетание раскрытой ладони и сжатого кулака – это общепринятый способ представить изменение или преобразование. Сложенные вместе, они говорят, что значение этой логограммы – «торговля», или «ингкрун» на классическом ано.

– Так вот что вы обсуждали со старейшиной Коми! – воскликнула Дзоми. – Ты говорил о подъеме на гору, а он предлагал торговлю.

– Верно. Но обрати внимание на эту пару логограмм, вот здесь. – Воспользовавшись палочками для еды, Луан указал на две другие логограммы на писчем подносе.

Дзоми впилась в них глазами и забормотала себе под нос:

– Хм-м… Обе похожи на уменьшенный вариант логограммы, обозначающей «торговлю»… И у обеих наверху есть плоский такой ломтик… Это что, рыбное филе?

При этих ее словах Луан едва не подавился куском выпечки.

– Они выглядят абсолютно одинаковыми, учитель, – подытожила Дзоми.

– Неужели? Посмотри хорошенько!

Девушка снова склонилась над подносом, разглядывая логограммы с разных углов.

– Ага, я поняла, что ты имеешь в виду. Внутри этих плоских штуковин, похожих на рыбное филе, вырезаны разные символы: в одной – половинка круга с линией в середине, заканчивающейся завитком; в другой – полукруг с линией, проходящей между парой треугольников.

– Правильно. А насчет «рыбного филе» – ну почему ты все время думаешь о еде? Еще не насытилась? Это «филе» называется фонетическим адаптером. Первая логограмма обозначает на языке ано глагол «круа», то есть «покупать», а вторая – «ату», то есть «продавать». Фонетический адаптер содержит символы, дающие подсказку, как следует произносить логограммы: в данном случае, приподнят ли язык или он помещается между зубами. Фонетические адаптеры помогают различать семантически близкие друг к другу слова. Мало того, именно фонетические адаптеры подтолкнули наших предков к изобретению букв зиндари. Но знакомство со всеми этими подробностями для тебя еще впереди. Изучи повнимательнее компоненты логограммы «торговля».

Дзоми протянула руку и стала ощупывать символы пальцами, пытаясь выявить детали, незаметные по причине однообразной серой глины.

– Я обнаружила, что на боковой части раковины – семантического корня – вырезаны еще пометки и рисунки. Они что-то означают?

– Их называют модуляционными символами, они обозначают спряжение глагола, склонение существительного и прочие грамматические характеристики. В официальной письменности их обычно выделяют цветом, чтобы сделать более заметными, а заодно и более эстетичными. Но в каллиграфии ради большей элегантности начертания модуляционные символы часто опускают. А еще, изменяя высоту или наклон логограммы, пишущий указывает на тон, ударение и… Но мы, наверное, забегаем вперед. В свое время ты со всем разберешься.

– Выходит, создать сложную логограмму из простой – это все равно что построить новую машину из тех, что уже имеются?

– Точно! – Покончив с едой, Луан пододвинул остатки блюда с пирожными к Дзоми. – Давай начнем с простого примера: берем логограмму «гора» и объединяем ее с логограммой, обозначающей «огонь». – Ловкими движениями ножа он быстро изобразил смешанную логограмму. – Что у нас получилось в результате?

– Это… вулкан?

– Да. Отлично! Давай попробуем что-нибудь чуть-чуть посложнее. Берем логограмму «вулкан» и добавляем модификатор мотива, означающий «цветок». Что у нас в итоге?

Дзоми задумалась.

– Вулканический цветок?

– Ты мыслишь слишком буквально. Вспомни: при помощи зеркала ведь можно не только увидеть свое отражение, но и передать картинку на иную поверхность. Думай метафорически.

Дзоми представила себе распускающийся цветок… и в мозгу у нее словно бы что-то щелкнуло.

– Извержение вулкана.

Лицо Луана расплылось в широкой улыбке.

– Тогда еще один пример. Что получится, если ты используешь логограмму с извержением вулкана в качестве модификатора мотива и поместишь ее рядом с семантическим корнем в виде «воздуха-над-сердцем», что означает «ум», потому как древние ано верили, будто мысли рождаются в сердце, а не в мозгу?

Дзоми воззрилась на составленную наставником новую логограмму. Одна из ее частей, «воздух-над-сердцем», состояла из похожего на грушу узелка, который довершали три волнистые линии, напомнившие девушке петушиный гребень.

– Извержение… ум… Ярость?

Луан рассмеялся в голос:

– Ты и в самом деле схватываешь все на лету! Да, ярость. А теперь взгляни на знаменитое стихотворение поэтессы Накипо.

И он вылепил стихотворение на подносе: искусной работы логограмма «ярость» наверху, а ниже два ряда логограмм, по четыре в каждом.

Дзоми разбирала логограммы одну за другой:

– Не понимаю. Что это за ерунда?

– Ты не способна пока распознать все модуляционные символы и фонетические адаптеры, поэтому давай я прочту тебе стихотворение, а потом переведу:

Красиво, правда? Накипо написала это после ссоры с близким другом, и ее стихотворение – один из самых ярких образцов метафорической школы поэзии, популярной в древнем Аму. Каждая из двух строк стихотворения написана вариациями пяти подлогограмм, которые можно найти в одной логограмме названия, сочетаемыми разными способами, дабы придать им новые смыслы. Стихотворение – это тонко настроенная машина, сконструированная с такой же тщательностью, как и имперский воздушный корабль или драгоценные водяные часы.

Со стороны поселка к ним направились две молодые женщины. За спиной они несли большие плетеные корзины. Островитянки кивнули Луану и Дзоми.

– А вот и наши проводники, – сказал Луан.

Но Дзоми как будто не слышала его, она продолжала гладить пальцами логограммы на писчем подносе, отложив в сторону недоеденное пирожное.

Одного за другим представляли императору остальных пана мэджи, и те с разной степенью размаха презентовали свои идеи. Некоторые устраивали спектакли на манер Киты Ту, другие предъявляли модели или картины. Один даже заставил слуг бегать вокруг Большого зала для приемов, запуская воздушных змеев. Затея сия была призвана проиллюстрировать возвышенность его аргументов. Но веревки перепутались, и змеи врезались в балконы, вызвав переполох и шутки на предмет «запутанных построений» логики автора. Еще один пана мэджи решил обратиться к повелителям Дара с предложением стать участниками его мини-оперы, спев хором: успех эксперимента превзошел все ожидания.

Император Рагин расспрашивал каждого испытуемого, переключаясь с их эссе на новые темы, казавшиеся ему более интересными. Тэра, посвященная в истинное значение происходящего, с большим интересом наблюдала за напыщенными, довольно странными ответами экзаменуемых, так же как и за подводными течениями власти в Большом зале для приемов. Создавалось впечатление, что император, пана мэджи и придворные играли в некую замысловатую игру, где под покровом одной беседы ведется совсем другая.

Очередной испытуемый, Нарока Худза, был из Гэджиры, владений королевы Гин. В его говоре слышались четкие, отрывистые гласные, характерные для ганского диалекта, а нефритовые заколки, удерживающие на затылке тройной свиток-пучок, поблескивали в лучах солнца.

– Ренга, в начале своего выступления мне хотелось бы почтить диковинкой вашу мудрость и усердие премьер-министра Кого Йелу.

Слуги Нароки распаковали сумки и стали собирать в середине Большого зала массивную машину. Она состояла из установленных по обеим сторонам вертикальных спиц. На правую спицу был намотан толстый свиток бумаги, другой край которого завели на левую. Зрители видели, что свиток разделен на крупные прямоугольники, в каждый из которых вписана картинка.

Перед спицами поставили прямоугольную раму, размером в точности совпадающую с картинками на свитке. Верх и низ рамы крепились к оси и свободно поворачивались. К каждой оси была присоединена пара дощечек, придававших им сходство с мельничным колесом, снабженным всего двумя плицами. Устроены они были так, что лопасти верхнего колеса соприкасались с лопастями нижнего точно посередине рамы. Синхронно вращаясь, оба колеса действовали, как поворачивающиеся двери: то закрывая (когда плицы встречались), то открывая (когда они выстраивались параллельно полу) вид на расположенную за ними картинку.

Сложная система шестеренок и ремней шла от спиц и колес с лопастями к коленчатому валу с педальным приводом. Слуги уселись на сиденья, положив ноги на педали, и приготовились.

Присутствующие затаили дыхание, предвкушая волшебное зрелище, которое обещал представить странный аппарат.

Нарока обвел зал взглядом и порадовался, что к нему приковано всеобщее внимание.

– Начинайте! – Он резко взмахнул рукой.

Слуги принялись в ровном темпе крутить педали. Шестеренки и ремни передавали усилие на колеса с плицами, и те стали открываться и закрываться, в быстрой последовательности пропуская свет. Одновременно массивный свиток бумаги начал вращаться, перематываясь справа налево.

Все в зале дружно охнули.

Картинки на свитке словно бы ожили. Появился корабль, рассекающий бушующее море, груженный мешками с зерном, тюками шелка и ящиками с прочим товаром. Судно отважно проложило себе дорогу через дождь и грозу и благополучно прибыло в порт, где толпа встречающих радостно приветствовала моряков.

Затем возникла карта островов Дара, и производимые в каждом регионе товары постепенно проявлялись на ней, как будто нарисованные невидимой рукой: знаменитые рыба и крабы залива Затин; увесистое красное сорго и блестящий белый рис Кокру; кораллы и жемчужины с побережья Волчьей Лапы; таро и шкуры с Тан-Адю; высокие штабеля бревен из Римы; фрукты, вино и шерсть с Фасы; благовония и шелка из Гэджиры…

На карте проступили кораблики, плывущие из одной области Дара в другую и оставляющие за собой след, похожий на паутинку. Постепенно все острова Дара сплелись в единое целое, соединенные блестящими маршрутами бороздящих море судов. Корабли мерцали, постепенно разгораясь, подобно метеоритам, прочерчивающим линии в ночном небе.

Неожиданно живые картинки исчезли. Весь толстый рулон бумаги перемотался справа налево, свободный конец свитка ритмично хлопал по машине. Слуги стали крутить педали медленнее, а потом и вовсе остановились.

Повелители Дара не хотели поверить, что чудесное представление закончилось. Уж слишком волшебным оно было.

Луан понимающе улыбнулся. Хотя демонстрация получилась впечатляющей и тяготела к внешним эффектам, он сразу уразумел принцип. Подобным образом мастера из народа получали живую картинку при помощи вращающихся фонарей, изготовляемых для Праздника фонарей, этим же развлекались и школьники, делавшие рисунки на уголках толстых кодексов. Каждое последующее изображение лишь немного отличалось от предыдущего, и если прокручивать их достаточно быстро за мелькающими ставнями, то возникает иллюзия, будто они движутся.

– …Если купцы обретут признание, которого заслуживают, и защиту, которой требуют, то результатом станет неизбежное процветание Дара.

– Ты возражаешь против императорского эдикта о повышении портовых пошлин? – спросил Куни.

– Да, среди прочего, – ответил Нарока.

– Мне твое предложение кажется интригующим, – сказал Куни Гару. – Разумеется, древний Ган славился торговыми кораблями, но еще Кон Фиджи считал, что, пока крестьяне, ткачи, кузнецы и прочие ремесленники производят товары, купцы всего лишь перемещают их и наживаются на нуждах, лишениях и голоде прочих. Твое представление, пусть и выглядит чудесно, бедно аргументами. Ты можешь изложить их более подробно?

– Да это лучшее представление из всех! – воскликнул Фиро. – Вот бы и нам научиться делать такие же движущиеся картинки.

– Не думаю, что тебе хватит терпения, – заметила Тэра. – Чтобы сотворить нечто подобное, сотни художников должны были беспрерывно работать с самого конца Великой экзаменации. Семья Нароки очень богата, а зрелище получилось не особо изысканным. Спорим, отцу оно не понравилось?

– Я думал, что папа благоволит купцам, – прошептал Фиро. – Он вечно толкует, как много делал для их защиты в бытность герцогом Дзуди.

– Помните, что иногда император обязан задавать вопросы, не исходящие от него самого, – сказала Сото. – И подчас ответы, которых он добивается, предназначены для чужих ушей.

– Моралисты способны многому поучить нас, ренга, – заявил Нарока. – Но Единственный Истинный Мудрец жил в иное время, когда поселения были маленькими и их обитатели не удалялись от дома больше чем на десять миль. Другим временам нужна другая мудрость.

– Некоторые истины имеют непреходящую ценность, – заметила императрица Джиа. Голос ее прозвучал негромко, но разнесся по всему залу.

Хотя никто не произнес ни слова и не пошевелился, Тэра уловила, как изменилась атмосфера в Большом зале для приемов, когда все до единого присутствующие навострили уши.

Императрица нечасто появлялась при дворе, а слово брала и того реже. Придворные протоколы, разработанные изначально Дзато Рути, наследовали обычаям Семи государств, исключая женщин императорской семьи из официального двора. Но Куни настоял, чтобы его супругам выделили места рядом с троном, вопреки стонам и протестам ученых-моралистов. Именно Джиа предложила компромисс: ей и Рисане разрешалось по особым случаям присутствовать на собраниях двора, но при этом предписывалось по большей части хранить молчание.

Нарока почтительно поклонился императрице.

– Это верно, ваше императорское величество. Но моралисты не обладают монополией на правду. Высоко одухотворенный Ра Оджи сказал однажды, что морские приливы и отливы лежат в основе любых поисков счастья.

– Какое отношение этот афоризм школы Потока имеет к звону монет и сделкам, заключаемым с целью выгоды? – спросила Джиа.

– Суть приливов – это движение и обмен. Лишь постоянное течение помогает избежать застоя и обновляет жизнь. Утверждение, что купцы ничего не производят, является ошибочным. Мы доставляем товары из тех мест, где они имеются в изобилии, туда, где в них есть нужда, удаляя избыток и восполняя недостаток. Приливы торговли удовлетворяют желания и распространяют новые идеи.

– Прекрасная речь, – сказала императрица. – Но поскольку исходит она из уст отпрыска богатейшей купеческой семьи Гэджиры, который явно недоволен императорским эдиктом, повышающим портовые пошлины и снижающим налоги для крестьян, обстоятельство сие, увы, заставляет усомниться в ее искренности.

На миг показалось, что Нарока сбит с толку. Однако он быстро оправился.

– Всеми мужчинами и женщинами движет личный интерес. Каждый стремится получить выгоду, и купцы лишь более честно признают сей факт. Без торговли поля будут лежать невозделанными, а шахты станут заброшенными…

– Мне кажется, крестьяне и горняки, надрывающиеся ради куска хлеба, будут очень удивлены, услышав, что именно должно, по-твоему, считаться целью их жизни, – не отступала Джиа. – Император Рагин раздал ветеранам восстания и войны Хризантемы и Одуванчика небольшие участки земли, рассчитывая, что таким образом они обретут скромный достаток. Но бессовестные торговцы скупили их наделы, предложив сразу выплатить деньги, которые многие из ветеранов тут же спустили в игорных притонах. И вот теперь бывшим землевладельцам приходится влачить жалкое существование арендаторов или поденщиков. Увеличение налогов на торговлю – это способ пресечь подобную практику.

– Но мелкие крестьянские хозяйства производят намного меньше, чем большие фермы…

– Ой, только не пытайся заморочить мне голову! Я все ваши уловки вижу насквозь. Ведь, скупив достаточное количество участков, вы не выращиваете там рис, сорго и овощи, а превращаете их в поля сахарного тростника или шелковые плантации, чтобы получить больше выгоды. В Гэджире, например, есть целые области, куда приходится завозить продовольствие – воистину нелепая ситуация для королевства, где лучшие во всем Дара пахотные земли. То, что жизнь целых провинций ставится в зависимость от судьбы единственного урожая, лишает Дара стабильности, ведь случись неурожай, оставшиеся без работы поденщики подадутся в разбойники. Нам следует держать в уме урок, преподанный Дийо и Кеосом, этими древними государствами Тиро. Кеос погиб, потому как полностью зависел от поставок зерна из Дийо.

– На самом деле все не так просто, ваше императорское величество. Вы ссылаетесь на древние государства Дийо и Кеос, но примеры из более поздней истории говорят в пользу моей точки зрения. Рима пришла в упадок, потому что стремилась полностью обеспечивать себя, однако этим лишь спровоцировала застой. Напротив, Дасу под управлением императора Рагина расцвел отчасти благодаря поощрению торговли.

При этих словах император Рагин хмыкнул:

– Кого, ты еще помнишь, как в свое время обучал «Истинных поваров Дасу»?

Премьер-министр Кого Йелу улыбнулся и кивнул.

Императрица Джиа сделала вид, что не заметила этого обмена репликами и продолжила, обращаясь к экзаменуемому:

– В своих аргументах ты перескакиваешь с поточников на воспламенистов, а с них – на моделистов. Однако по сути своей торговля есть эксплуатация. Когда в Гэфике хороший урожай, вы снижаете закупочную цену, благодаря чему крестьяне получают лишь немногим больше, чем в менее благополучные годы. Когда саранча опустошает Туноа, вы взвинчиваете цены, поэтому людям приходится выбирать: залезать в долги или помирать с голоду. Само слово «торговля» неправильное – вы стервятники, наживающиеся на нуждах простого народа! Почему крестьяне Кокру, работающие в полях, едва сводят концы с концами, тогда как купцы Гана одеваются в шелка и каждый день едят мясо?

– Но это лишь естественное следствие…

– Молчать! Кто рекомендовал тебя к Великой экзаменации?

Самоуверенная улыбка сползла с лица Нароки.

– С чего это мама вдруг так разозлилась? – прошептал Тиму. – Это на нее не похоже.

– Смотри, что будет дальше, – сказала ему Сото. – Иной раз бывает так, что, пиная собаку, на самом деле целятся в ее хозяина.

– Я рекомендовала, – холодно заявила Гин, королева Гэджиры. Ган во времена прежних государств Тиро включал Гэджиру и Волчью Лапу, но теперь Волчья Лапа сделалась имперской провинцией, а Гэджира осталась под скипетром Гин. – Быть может, Нарока Худза немного дерзок, но, на мой взгляд, он выказал большие задатки, когда отвечал на вопросы во время Провинциальной экзаменации.

– Он ведет спор, как платный оратор в суде, не придерживаясь связных аргументов или твердых принципов.

– Госпожа Джиа, – произнесла Гин, – я прошу прощения за резкость, с которой излагал свои идеи этот молодой человек из моего королевства. – Тон ее, впрочем, не позволял предположить ни малейшего раскаяния. – Однако разве обычай Дворцовой экзаменации не восходит к временам Семи государств, когда каждый испытуемый мог говорить свободно, без страха кого-либо задеть?

Луан Цзиа нахмурился, тогда как остальные министры и генералы тщательно разглядывали каждый свой кончик носа, не отваживаясь даже вздохнуть.

– Госпожа Джиа? – переспросила императрица, отказываясь верить своим ушам.

– Простите, ваше императорское величество, – сказала королева Гэджиры нарочито уважительным тоном. – Иногда так трудно отрешиться от старых привычек. Мой ум часто ведет себя как в былые дни, когда император был еще просто господином Гару, а я его маршалом.

По-прежнему сидя, она поклонилась императрице, но не слишком низко, как если бы тесные церемониальные доспехи вынуждали ее ограничиться лишь солдатским приветствием.

Висевший на ее поясе меч в ножнах звякнул о каменный пол, и звук этот гулко разнесся по всему Большому залу для приемов.

– Ну и очень глупо с ее стороны, – пробормотала Сото, покачав головой.

Тиму и Фиро в недоумении посмотрели на нее. Однако Тэре не давала покоя мысль: «Кого Сото имела в виду – мать или королеву Гин?»

– Гин, Джиа, пожалуйста, успокойтесь, – примирительно произнес Куни.

Императрица отвела взгляд от Гин и уставилась прямо перед собой. Маршал распрямила спину, и ее меч легонько царапнул по полу.

– Я слышала, Гин, что в этом году ты свернула свой план по перестройке дворца в Нокиде. – Голос императрицы был холоден, как каменный пруд в саду, где купаются птицы. – Не нуждается ли казна Гэджиры в пополнении?

– Я благодарю ваше императорское величество за проявленную заботу, – отозвалась Гин. – Но с Гэджирой все в порядке. Я следую примеру императора: для меня не так важен роскошный дворец, как благосостояние народа.

– В таком случае тебя следует похвалить, если ты сумеешь увеличить свой вклад в имперскую казну, не усугубив лежащего на подданных бремени, – промолвила Джиа, и теперь в голосе ее проскользнули насмешливые нотки.

– Мне прекрасно известно, в чем заключается мой долг, – невозмутимо заявила Мадзоти.

Хотя выражение лица императора Рагина разобрать было невозможно, все находящиеся поблизости услышали, как застучали вдруг друг о друга пляшущие снизки раковин-каури. Всегда чувствительная к состоянию мужа, Рисана повернулась к Куни и уже протянула было руку, чтобы положить ее ему на ладонь, но в последний момент вспомнила, где находится, и сдержалась.

Луан Цзиа посмотрел на Гин, и складки у него на лбу залегли еще глубже.

– В чем смысл этой перепалки? – поинтересовался Фиро.

– Если император издаст эдикт, увеличивающий портовые пошлины, то разве не стоит ожидать, что сбор налогов в Гэджире, где полным-полно богатых купцов, значительно вырастет? – задала вопрос Сото.

Дети согласно закивали.

– Вырастет при этом и доля налогов, поступающих в имперскую казну от Гэджиры, – продолжила Сото.

– Премьер-министр Кого Йелу очень мудро придумал, создав налоговую систему, приводящую в гармонию интересы императора с интересами провинций и фьефов, – сказал Тиму. – Именно так и должно быть.

Сото посмотрела на него:

– И тебе ничего не показалось странным в разговоре, который ты только что слышал?

Тиму явно смутился:

– Мне не нравятся загадки, госпожа Сото.

Бывшая гувернантка снова вздохнула про себя: ну до чего же сложно с этим ребенком.

– С какой стати королеве Гин сворачивать планы по перестройке дворца, раз налоговые сборы идут вверх? – вмешалась Тэра.

Сото повернулась к ней и улыбнулась:

– Очень хороший вопрос.

Тиму силился хоть что-то понять.

– Так ты… ты подозреваешь королеву Гин в том, что она отказывается исполнять эдикт и хочет заплатить разницу, причитающуюся императорской казне, из собственного кармана?

– Твоя мать употребила выражение «не усугубив лежащего на подданных бремени», помнишь?

– Но зачем ей так делать?

«Это я вполне могу тебе объяснить, – подумала Сото. – Но не в моих силах всю дорогу вести тебя за руку».

Однако на помощь брату уже поспешила Тэра:

– Потому что королева Гин считает императорский эдикт несправедливым или желает, чтобы народ любил ее даже сильнее, чем любят нашего отца. Так или иначе, маме… в общем, маме это не нравится.

– Быть может, нам следует пригласить следующего участника? – нарушила тишину консорт Рисана.

Она любезным жестом предложила Нароке Худзе, про которого все напрочь забыли, вернуться в свой ряд. Молодой купеческий сын, радуясь, что его испытание закончено, поспешно занял место среди других пана мэджи и сел.

Куни посмотрел на Рисану: та как бы невзначай подняла правую руку и коснулась красного кораллового карпа в мочке уха. Император кивнул и отвернулся.

– Ты можешь вступить в Коллегию адвокатов, – провозгласил Куни. – Подозреваю, что твои труды принесут большую пользу всем при дворе.

Это был явно не тот результат, на который рассчитывал Нарока. Он встал, глубоко поклонился императору и снова сел.

Джиа нарочито избегала смотреть в его сторону.

Дзато Рути, ошеломленный яростной перепалкой между императрицей и королевой Гин, к тому времени уже взял себя в руки.

– Э-э-э… да. Конечно. Следующей у нас идет Дзоми Кидосу с острова Дасу. Ее эссе написано грубым и неделикатным почерком, но в этих вырезанных логограммах есть что-то мощное, такое, что напомнило мне великолепных каллиграфов по камню, которые жили в Ксане сотни лет назад и работали по трудному материалу неискушенной рукой. Я немало удивился, обнаружив, что… что…

Гин Мадзоти, заинтригованная, посмотрела на него. В бытность Дзато Рути королем Римы он постоянно твердил, что не одобряет решение Куни Гару сделать Гин маршалом Дасу, цитируя афоризмы моралистов о подобающих отношениях между полами. Тем не менее после того, как император ясно обозначил свое намерение открыть доступ к экзаменам для женщин и Дзато Рути, как императорскому наставнику, выпала роль учить всех принцев и принцесс одним и тем же наукам, он тут же нашел в трудах Кона Фиджи соответствующее место, где давалось понять, что по меньшей мере женщины высокого происхождения имеют иногда способности к образованию. Древние тексты в руках талантливого ученого могут оказаться так же податливы, как кусок воска, принимая любую форму.

И все-таки застарелые привычки искоренить трудно. Дзато Рути наверняка был изрядно удивлен, обнаружив, что один из десяти отобранных им и другими судьями пана мэджи оказался женщиной.

– Кх-м… – Прочистив горло, Рути продолжил: – Эссе Дзоми Кидосу было смелым и оригинальным, гармонично, но весьма своеобразно соединяя идеи моралистов и поточников: ничего подобного мне никогда прежде видеть не доводилось. Я думаю, что ее предложение по возрождению простых ритуалов древних мудрецов ано стоит того, чтобы его выслушать. Прошу!

Дзоми поднялась с заднего ряда сидящих пана мэджи. Среди присутствующих министров и генералов послышались шепотки. Консорт Рисана выглядела озадаченной, а императрица сдвинула брови.

Но больше всех удивились Луан Цзиа и Кадо Гару.

«Значит, ей это удалось!» Луан подавил порыв вскочить и издать радостный вопль.

«Кто же она такая?» – думал Кадо, перебирая имена из списка, который он отправил в столицу…

Пока Дзоми сидела, ее плачевное состояние не бросалось в глаза, но стоило девушке встать и привлечь к себе общее внимание, как сразу стала очевидна бедность ее одежды. Кайма простой холщовой мантии была разодрана, через дыру проглядывали штаны. Мало того, сквозь нее было видно также и приспособление на левой ноге, объяснявшее хромоту.

Луан Цзиа посмотрел на девушку и ободряюще улыбнулся. Она тоже улыбнулась ему.

– Почему ты так бедно одета? – спросил император Рагин.

– Потому что я бедная, – ответила Дзоми.

Дзато Рути бросил сердитый взгляд на чиновников, расположившихся позади сидящих ученых. На этих людей возлагалась обязанность обучить пана мэджи протоколу, необходимому для этого торжественного дня.

– Мы предлагали Дзоми Кидосу купить официальное одеяние на сегодня, – доложил один из чиновников дрожащим голосом. – Но она отказалась.

– Кусок нефрита, завернутый в пыльную тряпицу, остается куском нефрита, – сказала Дзоми. – А собачий кал, упакованный в шелк, все равно воняет на всю комнату.

После мига напряженной тишины своды Большого зала для приемов огласились звонким смехом консорта Рисаны. Остальные пана мэджи, до которых дошло наконец, что их оскорбили, злобно смотрели на Дзоми.

Пряча улыбку под завесой из раковин-каури, Куни наклонился вперед:

– Ну что же, поделись с нами своими предложениями по реформе Дара!

Выходящая в коридор дверь распахнулась настежь. Четверо подслушивающих в комнате для переодевания обернулись и увидели, что на пороге стоит, глядя на них во все глаза, четырехлетняя крошка Фара.

– Вы тут в прятки играете, да? – спросила малышка. Потом личико ее озарилось улыбкой до ушей, она подпрыгнула и закричала: – Прятки! Прятки!

Крики были такими громкими, что их наверняка услышали в Большом зале для приемов.

Дети переглянулись.

– Я же говорил вам, что это плохая идея, – сказал Тиму. – Император и императрица будут в ярости! – Затем лицо его помрачнело, и он пробормотал: – Мастер Рути назначит мне дюжину эссе, а то и больше, за то, что я не остановил вас.

У двери в коридор стояла служанка, и ее буквально трясло от страха.

– Госпожа Сото, простите! Принцесса Фара сбежала, пока я готовила ей полдник, и мне не удалось ее догнать!

Сото взмахом руки отослала служанку прочь. Она собиралась уже сказать детям, чтобы они убегали, и принять августейший гнев на себя, когда Тэра подтянула к себе Фару и спокойно проговорила:

– Правильно, мы тут играем в прятки. И как раз нашли тебя.

– Но это я нашла вас!

– Сегодня день наоборот. Поиграй со мной.

Тэра сделала Фиро и Тиму знак уходить. Потом распахнула ведущую в Большой зал для приемов дверь, набрала в грудь побольше воздуха и крикнула:

– Вот ты где, Ада-тика! Ну и хорошенькое местечко ты нашла, чтобы спрятаться! Я бы тебя ни за что не нашла, не подай ты голос. Так, а куда ведет эта дверь?

То, что издалека казалось отвесной стеной, на поверку обернулось извилистой тропой, петляющей по поверхности горы. Цепляясь за лианы и выступающие камни, ловкие проводницы, которых звали Кэпулу и Сэджи, прокладывали путь вверх по склону.

Эти две женщины были сестрами и, поднимаясь в гору, трещали без умолку. Хотя Луан и Дзоми не понимали ничего из сказанного, подчас, во время привалов, глядя на выражение их живых лиц или комично почеркнутые жесты, учитель и ученица не могли сдержать улыбки. Сестер радовал первый подъем на гору после долгого зимнего перерыва. Весна – хорошее время для сбора растений, дикой зелени и побегов, а также полезных насекомых, необходимых для изготовления лечебных снадобий.

Тропа была слишком крутой для больной ноги Дзоми, поэтому Луан привязал девушку к спине и нес, следуя за проводницами, ступая след в след и используя те же опоры. Все четверо ради безопасности связались веревкой. Необходимость ехать верхом на учителе несколько притупила радость Дзоми, а скука подтолкнула ее к ошибке – стоило девушке бросить взгляд в сторону от тропы, как она обхватила Луана за шею и сдавила ее изо всех сил.

– Если тебе хотелось взобраться на гору, то почему было просто не взлететь на нее на шаре?

– Лес на вершине слишком густой, чтобы шар мог приземлиться, – ответил Луан. Он несильно дернул за веревку, давая Кэпулу и Сэджи сигнал сделать остановку до тех пор, пока его ученица немного не успокоится. – Да и многие вещи нельзя рассмотреть внимательно, если мы будем видеть их только с воздуха.

Через какое-то время Дзоми задышала ровнее, и Луан кивнул, сделав знак продолжать подъем.

Иногда Кэпулу и Сэджи останавливались, чтобы собрать листья, ягоды, личинки, насекомых и грибы, обнаружившиеся рядом с тропой, и сложить все в корзины на спинах. Подчас Луан просил их задержаться и передать ему какой-нибудь образец, который он бережно вкладывал между страниц «Гитрэ юту». Однако если предмет был слишком велик, Луан наскоро делал зарисовку в книге кусочком угля.

– Зачем тебе вообще понадобилось сюда забираться? – спросила Дзоми.

Восхождение начинало ей нравиться. Они поднялись достаточно высоко, чтобы туман скрыл уходящие вниз обрывы, и, путешествуя верхом на Луане, девушка воображала, будто плывет среди облаков.

– Все дело в сокровищах.

– Тут есть сокровища? – Сердце у Дзоми подпрыгнуло. – Как интересно! Пиратские?

– Ну… не совсем. Хотя я раньше дважды бывал здесь, этот год особенный. Зимой на вершине горы произошло извержение, а мне никогда не выпадало шанса понаблюдать, как восстанавливается природа после такого потрясения. Ты обратила внимание, как сухо внизу в деревне? Подозреваю, это тоже следствие извержения. – Он с любовью похлопал по «Гитрэ юту», которую держал в руке. – Может, эта книга и толстая, но это лишь бледная копия книги природы, величайшего сокровища из всех.

– Ты отказался от жизни во дворце, чтобы путешествовать по всему Дара, собирая растения и зарисовывая животных?

– Кому-то нравится добывать охотничьи трофеи, а я люблю добывать знания.

Дзоми вспомнились ее долгие прогулки по берегу и дни странствий по полям и лесам в родном краю, когда она наблюдала за очертаниями бегущих облаков, за распустившимися цветами и шепчущими ветрами в надежде услышать голоса богов. Да, при всех своих странностях, учитель был родственной ей душой.

По дыханию Луана девушка поняла, что он устал, и, когда они оказались на относительно ровном участке тропы, расширявшейся на небольшом уступе, указала на росший сбоку небольшой куст.

– Что это?

– Хм… Точно не знаю. – Луан снова дернул за веревку, прося проводниц остановиться. – Дайте мне повнимательнее рассмотреть его.

– Сначала отвяжи меня, чтобы ты мог к нему подобраться, – сказала Дзоми.

Наставник бережно опустил ее и убедился, что его спутница твердо поместила здоровую ногу между двух камней и крепко держится руками.

Пока Луан исследовал растение, Кэпулу и Сэджи отвязались от страховочной веревки – предварительно заведя ее за выступ, ради безопасности Луана, – а потом взобрались по раскачивающимся лианам к недоступному любым иным способом месту на обрывистом склоне, где собирали птичьи яйца, выкапывали клубни и тщательно принюхивались к сухим листьям различных растений, прежде чем горстями отправить их в корзину. Дзоми восхищала ловкость, с которой женщины перемещались по утесу – уверенно, словно пауки по паутине. На миг она позавидовала их совершенным, хорошо работающим конечностям, сильным мышцам и гибким сухожилиям, но потом прогнала эту мысль. Это путь к безумию. Выбор, сделанный богами, не следует подвергать сомнению.

– Интересно, – пробормотал Луан Цзиа.

Он достал нож и стал срезать ветки с какого-то небольшого куста.

Дзоми не видела в кусте ничего интересного. Он выглядел в точности как обычная цепляющаяся береза, растущая на крутых склонах на ее родном Дасу.

– Что же в нем такого особенного?

Вопрос девушка задала с простым расчетом выслушать лекцию по ботанике про давно известное ей растение, а тем временем дать Луану подольше отдохнуть.

Однако учитель вел себя так, будто столкнулся с неведомым прежде науке экземпляром.

– Посмотри, какие они крепкие и гибкие.

Луан держал в руках пучок срезанных веток, каждая примерно в фут длиной и с палец толщиной. Он согнул их, чтобы оценить упругость и выискать слабые места. Удовлетворенный результатом, Луан укоротил страховочную веревку и обвязал ее вокруг выступа скалы, уперся ногами в два углубления в обрывистом склоне, достал из сумки на поясе кусок веревки и воловьих сухожилий и связал ветки в некое подобие рамы.

– Что ты мастеришь? – спросила заинтригованная Дзоми.

– Просто пришла в голову идея, как тебе помочь, но ты должна полностью довериться мне. Можешь усесться здесь, держась за лианы, и дать мне ногу?

Дзоми с подозрением посмотрела на наставника. Ей не нравилось, когда люди обращали внимание на ее больную ногу, а уж тем более трогали ее.

– Боишься? – протянул Луан, держа свою странную конструкцию, и уголки его губ приподнялись в бросающей вызов улыбке.

Это решило дело. Девушка подползла поближе, оплела лианы вокруг рук и с трудом вытянула левую ногу так, чтобы положить ее на колени к Луану.

– Ничего я не боюсь.

– Ну разумеется, – проговорил учитель и обернул раму вокруг ноги ученицы. Как только ветки охватили ее лодыжку, он затянул бычьи сухожилия так, что ветки впились Дзоми в кожу.

– Ой! – вырвалось у нее. Но она тут же прикусила губу, подавляя крик.

Луан стал действовать медленнее, теперь его движения сделались более рассчитанными и бережными. Дзоми зажмурила глаза и стиснула зубы, пока наставник сгибал и поворачивал ее ногу так, что кожу у нее кололо, будто туда-сюда бегали тысячи муравьев.

– Пока твое тело привыкает к новым ощущениям, я могу познакомить тебя с третьей и четвертой философскими школами: школой Потока и школой Морали.

– Неужели ты ни одной минуты не согласен потерять попусту? – Хотя Дзоми и произнесла это раздраженным тоном, в душе она порадовалась возможности отвлечься.

– Жизнь коротка, а знания все разрастаются и разрастаются. Отец-основатель школы Потока – это Ра Оджи, древний сочинитель эпиграмм на ано. «Дотатилоро ма динка сан око фиа ки инганоа лоту ингроа ви игиэрэ нэфиту миро нэ оту, пигин ви копофидало», – заметил он однажды. Что означает: «Настоящий моралист научит, как надо вести себя, любого, кроме себя самого».

Дзоми рассмеялась:

– А он мне нравится!

Луан снял с ноги ученицы обувь, приладил еще один каркас из ветвей прямо на голень, от коленного сустава до пятки, и принялся оборачивать лодыжку и стопу сухожилием, чтобы закрепить каркас. Он приладил сухожилие, накрутив его на короткую ветку и засунув ее под раму на икре девушки.

– Да уж, Ра Оджи был тот еще персонаж. Нам мало известно о его жизни, только то, что он был на поколение моложе Кона Фиджи. По-видимому, этот человек происходил из очень образованной семьи, потому как его знания о традициях древних ано, начиная с их пришествия на острова Дара, были воистину обширными. Многие книги ано, утраченные в годы войн Диаспоры, известны нам только благодаря стихотворениям и пересказам Ра Оджи, а еще он написал увлекательную и трогательную биографию Аруано, величайшего законодателя, создавшего государства Тиро. Но все эти достижения пришли позже. В молодости Ра Оджи прославился тем, что дерзнул поспорить с самим Коном Фиджи.

– Он вступил в дискуссию с Единственным Истинным Мудрецом? Никогда ни о чем подобном не слышала.

– О, я полагаю, моралистам не слишком по нраву вспоминать, что кто-то осмелился бросить вызов их великому учителю.

Луан так и сяк сгибал ветки в пучке, помечая некоторые зарубками. Потом выбрал две потолще и тщательно очистил их, обнажив гладкую древесину под корой.

– И о чем же эти двое спорили? – заинтересовалась девушка.

– Кон Фиджи прибыл ко двору короля Кокру, чтобы ходатайствовать о возвращении древних погребальных обрядов, практиковавшихся на затонувшем континенте на западе, где размещалась прародина ано. Обряды эти строго ранжировались для различных классов и предусматривали длительные периоды траура по покойному. Например, смерть короля все его подданные обязаны были оплакивать три года; герцога – один год; маркиза – шесть месяцев; графа – три месяца; виконта – месяц; барона – пятнадцать дней. К простолюдинам применялись различные наборы ритуалов в зависимости от их профессии: купцы располагались внизу иерархической лестницы, а крестьяне наверху, потому что Кон Фиджи рассматривал торговцев как эксплуататоров, ничего не производящих. Существовали еще специальные правила насчет размеров мавзолеев, одежды, которую полагалось надевать на похороны, числа носильщиков погребальных носилок и тому подобного.

– Возникает впечатление, что правила эти были настолько же полезны, как и определяющие число палочек при поедании лапши.

– Сдается мне, ты бы отлично поладила с моралистами при императорском дворе.

– Дай-ка угадаю: у Кона Фиджи наверняка имелись различные правила для мужчин и для женщин.

– О, ты размышляешь как моделист. И между прочим, права.

– Ха, еще бы!

Луан приладил две длинные и относительно толстые палки к зарубкам, сделанным на ветках в районе пятки Дзоми, после чего соединил другие их концы с обручем на ее икре, надежно примотав сухожилиями.

– Король Кокру отнесся к идее скептически, как и ты. Кон Фиджи напирал на важность ритуальных обрядов, поскольку они оживляют и усиливают должное уважение между разными слоями населения. Ранги обретают плоть – у моралистов в ходу технический термин «материализуются» – через практику. Абстрактные принципы наполняются жизнью посредством их соблюдения. Это равносильно тому, как соблюдение одних и тех же правил по отношению к друзьям и к врагам наполняет смыслом понятие «честь», раздача имущества определяет «сострадание», а облегчение наказаний и снижение налогов придают значение «милосердию». Строгое соблюдение внешне вроде как произвольного набора правил поведения способно материализовать структуру общества, ведущую к стабильности.

Дзоми задумалась.

– Но в таких представлениях нет души. Все они сводятся к необходимости играть определенные роли, продиктованные Коном Фиджи. Даже если король станет с точностью до буквы исполнять все правила, это еще не будет означать настоящую честь, милосердие или благотворительность.

– Единственный Истинный Мудрец утверждает, что как намерение порождает действие, так и действие способно породить намерение. «Поступая нравственно, человек становится нравственным».

– Как по мне, так это притянуто за уши. Подобным рассуждениям не хватает гибкости.

– Это потому, что стихией моралистов является земля, твердое основание государственности.

– Так что же сказал Ра Оджи?

– Ну, свое выступление на дебатах он начал с того, что не сказал вообще ничего.

– Как это?

– Следует иметь в виду, что Ра Оджи был очень красивым молодым человеком. Молва утверждает, что, когда он объявился в тот день при дворе короля Кокру, все мужчины и женщины просто уставились на него, раскрыв рот.

– И все лишь потому, что у него была смазливая внешность? – В вопросе Дзоми прозвучало легкое разочарование. Ей Ра Оджи, бросивший вызов напыщенному старику Кону Фиджи, представлялся своего рода героем. А его красота казалась… неким пятном, смазывающим эту картину. – Постой, значит, при дворе были и женщины?

– О, то были самые ранние дни государств Тиро, когда женщины из знатных родов зачастую принимали участие в официальных собраниях двора и высказывали свое мнение. Лишь много позже ученым удалось убедить большинство правителей, что женщинам не следует позволять вмешиваться в политику. Но отвечу на первый твой вопрос. Нет, на Ра Оджи пялились не потому, что он был очень красив, а потому, что молодой человек приехал верхом на водяном буйволе.

– Неужели на буйволе?

– Да, на водяном буйволе, какого ты могла видеть разгуливающим на крестьянских рисовых полях близ Лиру. Мало того, ноги животного были облеплены грязью. А Ра Оджи восседал у него на спине в позе геюпа, невероятно довольный собой.

Услышав это, Дзоми рассмеялась во весь голос, забыв о предписании моралистов прикрывать рот. Луан улыбнулся в ответ и не стал упрекать ученицу. За рассказом он продолжал прилаживать на ее ногу сбрую, и девушка так привыкла к этому, что уже почти не обращала на нее внимания.

– «Как посмел ты, Ра Оджи, въехать во дворец верхом на грязном водяном буйволе? – спросил ошеломленный король Кокру. – Разве в тебе нет уважения к своему правителю?»

«Я не властен над этим буйволом, ваше величество, – сказал Ра Оджи. – Когда наши предки плыли на эти острова, они предоставили океанским течениям нести их куда вздумается, вот и я позволяю буйволу брести, куда он захочет. Жизнь куда приятнее, когда я еду верхом на Потоке, оседлав его, вместо того чтобы беспокоиться о том, сколько раз нужно обмести рукавами пол или как глубоко следует поклониться».

Тут король Кокру понял, что тем самым Ра Оджи бросает вызов Кону Фиджи. Он погладил бороду и поинтересовался:

«Тогда что ты ответишь на доводы учителя Кона Фиджи, ратующего за возвращение древних обрядов как способа построить более нравственное общество, где каждый знает свой долг?»

«Отвечу просто: наши предки прибыли с континента, где земля господствовала над всем, а неизменность уклада в маленьких городках была основой. Но теперь мы живем на этих островах, где все определяют переменчивые океанские течения. Нашим людям приходится мириться с кочующими косяками рыбы, непредсказуемыми тайфунами и цунами, с вулканами, которые извергаются и изливают огненные реки, так что в такие моменты дрожит даже земная твердь. Нам пришлось изобрести новые логограммы, чтобы обозначить эти новые понятия, и единственной определенностью в жизни является ее неопределенность. С новыми обстоятельствами приходит новая философия, и, полагаю, гибкость и подвижность лучше послужат нам, чем упрямое следование традиции».

«Как можешь ты заявлять подобные вещи?! – возмутился Кон Фиджи. – Пусть жизнь наша меняется, но смерть-то нет. Уважение к старшим и почести, воздаваемые славно прожитой жизни, соединяют нас с мудростью былых веков. Вряд ли ты захочешь, чтобы, когда ты умрешь, тебя погребли как простого крестьянина, а не как великого ученого, заслуживающего восхищения!»

«Через сто лет, мастер Кон Фиджи, и ты, и я одинаково обратимся в прах, и даже пожравшие нашу плоть черви и птицы сами пройдут через множество обращений колеса жизни. Жизнь наша имеет конец, но вселенная бесконечна. Мы всего лишь светлячки, мерцающие в ночи на фоне вечных звезд. Я хочу, чтобы, когда умру, меня положили на открытом месте, чтобы Большой остров служил мне гробом, а Река Небесных Жемчужин – саваном; цикады станут моей похоронной процессией, а распустившиеся цветы – благоуханными кадильницами. Пусть плоть моя послужит пищей для десяти тысяч новых жизней, а кости удобрят почву. Я возвращусь в великий Поток вселенной. Такую честь не сравнишь с погребальными обрядами, которые проводят смертные, произнося пустые слова, зазубренные по книге».

Дзоми издала восторженный клич, вскочила и потрясла кулаком. Луан посмотрел на нее, и лицо его расплылось в улыбке.

Девушка опустила глаза и поняла, что левая нога выдерживает вес ее тела. Сама себе не веря, она сделала осторожный шаг и согнула ногу, проверяя, как та работает. Хитроумное приспособление из веток и сухожилий тоже гнулось, обеспечивая усилие и поддержку, как если бы увеличивало подвижность атрофированных мышц.

– Как это тебе удалось? – спросила Дзоми с благоговением в голосе.

– Когда я работал с маршалом Гин Мадзоти в императорской армии, нам пришлось столкнуться с множеством ветеранов, лишившихся конечностей в бою или во время работ на стройках императора Мапидэрэ. Мы с маршалом изобрели искусственные конечности, частично возвращающие этим людям утерянные возможности. У меня возникла мысль приспособить одно из таких для твоего случая. – Луан наклонился и показал, как сухожилия и ветви умело сохраняют и усиливают энергию мышц. – Это устройство действует подобно тому, как работает скелет, только расположенный не внутри ноги, а снаружи. Оно обеспечивает тебе одновременно поддержку и подвижность.

– Да ты просто волшебник!

Малость пообвыкнув, Дзоми с удовольствием прошлась туда-сюда. Ей казалось, что она плывет по воздуху – такой свободы в движениях девушка не ощущала с той ночи, когда в нее попала молния. Хотя при подъеме в гору ей будет не обойтись без определенной помощи, на ровном месте она сможет двигаться так, словно бы ее нога почти здорова.

Она обернулась, посмотрела на доброе лицо Луана и вспомнила про непонятное устройство, которое он мастерил еще во время полета на шаре. Выходит, сделанное им приспособление – не результат мгновенного озарения. Как долго учитель размышлял и втайне трудился над прототипом? Луан знал, как чувствительна для Дзоми тема больной ноги, и не хотел привлекать к ней внимание и досаждать ученице, пока не нашел решение.

Повинуясь порыву, девушка подбежала к Луану и крепко-крепко его обняла. Наставник тоже обнял ее в ответ. А две проводницы, спокойно наблюдавшие за тем, как изготавливалось и опробовалось устройство, радостно закричали и захлопали в ладоши.

Дзоми не могла вымолвить ни слова, потому как в горле у нее стоял ком, а квакать, подобно лягушке, ей не хотелось.

Наконец четверка выбралась из моря тумана и оказалась на вершине утеса. Вокруг расстилались бескрайние лесные заросли, хотя деревья по большей части цеплялись за камни и высотой были в человеческий рост, иначе их поломали бы сильные ветры, дующие на вершине горы.

Путешественники пробирались через лес. Когда Кэпулу и Сэджи время от времени останавливались, чтобы пополнить коллекцию в своих корзинах, Луан спешил к ним и расспрашивал о свойствах растений и грибов. Эти трое общались, вырезая логограммы из земли и гумуса.

Пользуясь преимуществами вновь обретенной свободы, Дзоми прогуливалась сама по себе. Ей особенно нравились птички, которые сидели на ветках, наполовину спрятавшись среди листвы, и распевали песни на сто разных мотивов.

– Как называется вон та птица? – спросила Дзоми, указывая на птаху с пятнистым зелено-синим оперением.

– Дрозд-флейтист.

– А эта?

– Алый чиж.

– А та, с ярко-желтым хвостом?

– Солнышко-сквозь-тучи.

Называя каждое из имен, Луан набрасывал для нее логограммы и объяснял:

– Некоторые из этих птиц показались похожими на тех, которых ано знали в родной стране, поэтому они дали им те же самые имена. Другие были новыми, и для них придумали новые слова и новые логограммы. Но как видишь, все подобные названия имеют семантический корень «птица», поэтому, даже если значение логограммы тебе неизвестно, ты можешь предположить, что речь идет о птице. Таков один из способов, каким логограммы ано могут дать тебе намек к познанию мира. Это механизмы, трансформирующие книгу природы в образы в нашей голове.

Дзоми обдумала слова учителя, а потом принялась расспрашивать о названиях разных цветов и грибов. Луан терпеливо отвечал и рисовал на земле логограммы. Ему нравилась ее любознательность. Это помогало ему снова почувствовать себя молодым.

– А почему в логограмме для этого гриба стоит семантический корень цветка? – удивилась Дзоми.

– Ответ кроется в истории. Давным-давно, когда еще только придумывались первые логограммы, древние ано считали грибы разновидностью растений. Лишь много позднее ученые и травники пришли к выводу, что грибы стоят особняком от растительного царства.

– Однако ошибка классификации так и осела в логограммах.

– Знание – это повозка, путь которой лежит через ошибки и тупики. Природа истории такова, что колеи, оставленные событиями прошлого, тянутся сквозь века. Широкие мощеные улицы Крифи проложены поверх пыльных дорог, существовавших, когда город был всего лишь крепостью ано, а те старинные дороги, в свою очередь, следовали тропам, по которым перегоняли отары овец в бытность Крифи поселком. Логограммы ано – это летопись нашего восхождения на гору познания.

– Но зачем вести летопись ошибок? Зачем толкать поколения учеников совершать их снова и снова?

Луан растерялся.

– Ты о чем говоришь?

– Прибыв на эти острова, ано увидели новых животных и новые растения, и тем не менее упрямо стали называть и классифицировать их, используя устаревший подход, при помощи системы логограмм, накопившей множество ошибок. Они узнали, что мысли рождаются в голове, однако слово «ум» до сих пор обозначается как «воздух-над-сердцем». Почему бы не создать что-либо совершенно новое?

– Ты задала очень хороший вопрос, Мими-тика. Но я хотел бы предупредить, что стремление к совершенству, к новому началу, очень тесно граничит с философской тиранией, отрицающей мудрость прошлого. Из дебатов между Коном Фиджи и Ра Оджи вовсе не следует с очевидностью, что аргументы первого слабее. Верно, жизнь на Островах отличается от жизни на прародине ано, но души людей, со всеми их идеалами, страстями, где жестокая алчность идет рука об руку с высокой честью, а личный интерес толкает к благородному самопожертвованию, – они-то не меняются. Кон Фиджи не ошибался, говоря, что уважение к мудрости прошлого, к путям, проложенным поколениями живого опыта, не следует отбрасывать в одночасье.

– Хм. – Девушка не нашлась с ответом.

– Никогда раньше не видел, чтобы тебе нечего было сказать, – с усмешкой заметил Луан.

– Послушать тебя, так Кон Фиджи и в самом деле… истинный мудрец.

Луан рассмеялся:

– Полагаю, я не всегда представлял тебе моралистов в привлекательном свете, и это моя вина. Но поскольку каждая из четырех главных философских школ, так же как и Ста школ более мелких ответвлений познания, способны чему-то научить нас, то баланс между новым и старым – это то, к чему всем нам следует стремиться.

– Мне казалось, что мы стремимся к Истине.

– Мы не боги и не всегда способны отличить правду от лжи, а потому лучше соблюдать осторожность.

Дзоми смотрела на логограммы, начерченные Луаном на земле, и не выглядела убежденной.

Внезапно с некоего расстояния впереди донеслись возбужденные крики Кэпулу и Сэджи, скрытых от них деревьями. Луан и Дзоми поспешили на голоса, и воздух вокруг них наполнился едким запахом дыма.

Встревожившись, Луан хотел было остановиться, дабы оценить ситуацию, и крикнул Дзоми, чтобы она не торопилась. Еще не совсем приловчившись, девушка, однако, упорно ковыляла вперед на своем протезе, отказываясь внимать увещеваниям наставника. Так что ему не оставалось иного выбора, кроме как броситься вслед за ней.

Они вынырнули на узкую поляну, похожую на шрам в лесу. Это и был шрам: извержение вулкана прорезало огненным языком зеленую плоть горы. Толстый слой густой отвердевающей лавы, похожий на Реку-по-которой-ничто-не-плавает, должен был уничтожить все живое. Пройдут годы, прежде чем жизнь вернется на этот негостеприимный ландшафт.

Но вместо черной поверхности, покрытой складками и волнами, подобно скорлупе гигантского каштана, лавовый поток был красным, как если бы только что извергся из горных недр. А запах дыма буквально валил с ног.

Перепугавшись, Луан протянул руку, чтобы оттащить Дзоми подальше от опасности, но тут заметил, что Кэпулу и Сэджи танцуют прямо посреди горящей лавы.

– Да это же цветы! – воскликнула Дзоми и, вырвавшись из хватки учителя, тоже пустилась в пляс среди красного лавового потока.

Луан присмотрелся и понял, что вся поверхность «языка» действительно покрыта ковром из ярко-красных растений. Каждое было примерно в фут высотой и по форме напоминало гиацинты. Листья, стебли и цветы – все было пламенно-красного цвета, а там, где цветы завяли, с пик свисали грозди алых ягод.

Луан сорвал несколько штук и обнаружил, что ягоды эти твердые, почти как покрытые лаком бусины. Источаемый цветами резкий аромат был пряным и дымным, как если бы растения горели. Запах, исходивший от ягод, был слабее, но все равно чувствовался. В целом все это растение напоминало костер в миниатюре.

– Берегись испарений, – предостерег Луан. – Не вдыхай глубоко. Травник из меня неважный, но такие сильные и необычные запахи, как правило, указывают на яд или же на дурманящее действие.

Кэпулу и Сэджи бережно добавили несколько растений к своей коллекции. Луан осмотрел показанные женщинами образцы и обнаружил, что корни, тоже красноватые, раскидистые, как нити шелкопряда, предназначались, дабы цепко держаться за неприветливую поверхность скалы. Чтобы оторвать их от камня, приходилось дергать так, что слышался слабый треск. Это было неприхотливое растение, избравшее своим домом место, куда ни один другой цветок не осмеливался забраться, – истинный первопроходец.

– Как оно называется? – спросила Дзоми.

– Извержение произошло прошлой осенью, и наши проводницы утверждают, что никогда прежде не встречали этого растения. Это новейшее открытие в мире ботаники!

Кэпулу и Сэджи оживленно рассказывали что-то Луану, потом знаками стали показывать, что просят его о чем-то. Видя замешательство на лице мужчины, сестры проворно начертили на земле логограммы. Луан усмехнулся:

– Они просят меня дать этому цветку имя. Это большая честь.

– Ну и как ты его назовешь? – спросила Дзоми.

Луан внимательно вгляделся в цветок и улыбнулся:

– Поскольку это огненное растение так нетерпеливо осваивает области, куда прочие боятся соваться, то почему бы не назвать его «дзоми» – жемчужина огня?

Девушка рассмеялась, явно обрадованная, и собрала еще немного ягод, ссыпав их в карман.

– Сделаю из них ожерелье и буду носить его.

Луан стоял, собираясь попросить проводниц собрать побольше этих растений, чтобы получше изучить их по возвращении в поселок, но при виде лиц женщин, застывших от ужаса, прикусил язык. Он обернулся, проследив за их взглядами, и увидел густые столбы дыма в той стороне, откуда они пришли.

Куни повернулся на троне и окликнул дочь:

– Тэра? А Тиму тоже с тобой?

После некоторой паузы послышался дрожащий мальчишеский голос:

– Да, ренга, ваш покорный слуга здесь. Я ужасно сож… Ой!.. Мм…

Невнятное мычание, какое получается, если рот зажимают ладонью, добавило басовую нотку к шепоту детских голосов, ведущих оживленный спор. При этом некоторые фразы из которого звучали достаточно громко, чтобы их услышали собравшиеся в зале повелители Дара.

– …Заткнись… план…

– …Я не ухожу…

– …Подчиняйся!.. Старшая сестра… доверься мне…

– …Лучше вместе… никаких эссе… у меня пальцы отсохнут…

Все это перемежалось хихиканьем четырехлетней девочки.

Атмосфера в Большом зале для приемов стала напоминать детскую игровую комнату. Джиа и Рисана побледнели; министры, генералы и знать силились сохранить серьезные мины, тогда как тела их содрогались от с трудом сдерживаемого хохота.

Дзато Рути весь трясся от гнева, когда встал и широкими шагами направился к комнате позади тронного помоста; руки его пытались нащупать под складками мантии ферулу, которую наставник обычно всегда носил с собой, но в этот раз, как на грех, оставил в комнате, потому как она не вписывалась в официальный придворный наряд.

Но Куни сделал ему знак вернуться на место.

– Вы все можете войти, – произнес император. Настойчивый детский шепот прекратился. – Это официальное мероприятие, присутствие на котором детей обычно считается неприемлемым, но я полагаю, что по меньшей мере Тиму уже достаточно взрослый, чтобы больше вникать в государственные дела.

Тяжелые портьеры за троном раздвинулись, из-за них гуськом выступили ребятишки. Замыкала цепочку госпожа Сото.

– Дети ходят, куда хотят, – сказала она так, как будто это все объясняло.

Куни кивнул:

– У них шустрые ноги. Быть может, боги недаром привели их сюда сегодня. – Помолчав немного, он добавил с ноткой веселья в голосе: – Ребенок, не устраивающий рискованных выходок, едва ли проживет интересную жизнь.

– Мне очень жаль, отец, что произошло недоразумение, – промолвила Тэра. – Фара еще слишком маленькая, чтобы понимать, а я оказалась так захвачена игрой и не сообразила, что она прячется в комнате, в которую нельзя входить.

Фара обвела взглядом множество людей в зале, потом спрятала смышленое и невинное личико в подоле у старшей сестры, а Тэра, утешая, обняла ее.

– Папа, тут так много народа! – воскликнул Фиро. – Мы и не догадывались! – Он тоже осмотрел помещение, для пущего эффекта сделав круглые, как блюдца, глаза.

Куни сдвинул косички пляшущих перед лицом раковин каури и улыбнулся сыну:

– Повелители Дара собрались здесь, чтобы воздать хвалу учености. Тебе следует вдохновляться их примером и вести себя более благоразумно!

– Ренга! – промолвил Тиму и низко поклонился. Он сильно нервничал, как бывало всегда в присутствии отца, и хотя губы его шевелились, больше никакого звука с них так и не сорвалось.

– Ты тоже здесь, – произнес Куни. По его тону сложно было понять, просто ли это наблюдение, поощрение или сожаление. Мгновение спустя император вернул вуаль из раковин на место. – Вы все, садитесь у основания помоста и смотрите.

Джиа сдвинула брови. Естественно, устроенное детьми нелепое представление ни на минуту не развеяло ее подозрения, что они намеренно подслушивали: Тиму никогда не умел лгать, и это свойство характера имело как свои положительные, так и отрицательные стороны. Но данное Тэрой объяснение хотя бы помогало сохранить лицо. Джиа сделала себе в памяти зарубку: позже надо будет поговорить с Сото и капитаном дворцовой стражи Дафиро Миро насчет введения более строгих мер безопасности внутри дворца.

Куни повернулся на троне и собирался уже продолжить разговор с Дзоми, когда откуда-то донесся громкий звон. Это было похоже на то, как если бы одновременно били в сотни гонгов. В Большом зале для приемов воцарилась тишина, и теперь собравшиеся расслышали далекий ропот толпы.

– Что происходит? – спросила Рисана. Кровь отхлынула от ее лица.

Куни бросил взгляд на Дафиро Миро, стоявшего рядом. Капитан дворцовой стражи кивнул одному из охранников. Тот опрометью выскочил из Большого зала для приемов.

– Давайте продолжим экзаменацию. – Голос Куни не выдавал ни малейшего беспокойства. – Итак, Дзоми Кидосу, твой выход.

Все взгляды обратились на молодую женщину. Учитывая бедность ее одеяния, никто не ожидал зрелищного представления. Некоторые из генералов подавляли зевки, готовясь выслушивать долгую речь.

– Я уже начала свое представление, – сказала Дзоми.

– Как это?

– Лучшие из лучших Дара бунтуют на улицах. Вот моя презентация.

Повелители Дара навострили уши: так, уже интереснее.

– Кашима, не получившие мест в рядах фироа, собираются на площади Крубена перед дворцом, чтобы выразить свое недовольство, – продолжила Дзоми. – Судя по шуму, они привлекли орду зевак, многие из которых могут воспользоваться ситуацией и немного пограбить, исходя из теории, что с толпы спроса нет.

– Так это ты начала сей бунт? – сурово осведомился Куни.

– Возможно, я высекла искру, от которой занялся огонь, – ответила Дзоми. – Но поверьте, ренга, не я ответственна за то, что собралось столько опасного топлива.

Куни снова выразительно посмотрел на Дафиро Миро, и тот направился к выходу из Большого зала для приемов.

– Капитан, – окликнула его Джиа, – тебе может понадобиться собрать городской гарнизон. Мятеж на улицах должен быть незамедлительно подавлен.

– Нет! – отрезал Куни.

Дафиро Миро остановился, повернулся и посмотрел на императора и императрицу.

– Это ведь просто ученые, – проговорил Куни. – Что бы ни случилось, им нельзя причинять вреда.

Джиа прищурилась, но ничего не возразила. Дафиро кивнул, развернулся и вышел.

Куни снова обратился к Дзоми Кидосу:

– Раз уж ты считаешь себя искрой, то поведай, в чем же именно заключается их обида?

– Они считают, что Великая экзаменация была проведена несправедливо.

– Что? – вскинулся Дзато Рути.

– Я только повторяю жалобы, которые шепотом высказывали экзаменуемые. – Дзоми повернулась к остальным пана мэджи в зале. – Мои коллеги могут это подтвердить.

Рути обвел взглядом сидящих испытуемых, и те неохотно закивали. Все еще стоя на коленях, Рути задвигал ногами, развернувшись к императору, и поклонился так низко, что коснулся лбом пола.

– Ренга, я и прочие судьи охотно предоставим все наши записи для проверки. Уверяю вас, не было допущено никакого фаворитизма.

– Сядь, – ответил Куни. – Я не стану подвергать сомнению вашу работу из-за кучки вспыльчивых школяров, не сумевших смириться с мыслью, что они не такие умные, как им казалось.

– Но это серьезное обвинение, ренга! Я не допущу, чтобы мое честное имя замарали. Я требую вашего приказа о полной проверке нашего судейства и повторной оценке эссе участников Великой экзаменации. Вы убедитесь, что мы в точности следовали процедурам, обеспечивая справедливость…

– В этом нет необходимости, – отрезал Куни.

Но побагровевший Дзато Рути никак не унимался, слюна летела у него изо рта по мере того, как он громоздил одну фразу на другую.

– Премьер-министр Кого Йелу и я действовали в высшей степени скрупулезно и вдумчиво. Мы велели чиновникам, собиравшим эссе, проверить каждое на правильность оформления и отсутствие любых идентификационных меток. За малейшее нарушение следовала немедленная дисквалификация. На стол к судьям ложились только анонимные эссе. В очереди на проверку каждой работе присваивался произвольный номер, порядок которых никак не соотносился с номерами кабинок, занимаемых экзаменуемыми: это призвано было помешать судьям, присутствовавшим в экзаменационном зале, догадаться о том, кто автор сочинения. Семеро судей, входящих в жюри, и я читали эссе независимо друг от друга и выставляли оценку по шкале от одного до десяти. Итоговый балл определяли, отбросив самую низкую и самую высокую оценку за каждое эссе и просуммировав остальные. Я всецело убежден, что нет никаких причин обвинять жюри в предвзятости.

– Я это знаю, – нетерпеливо бросил Куни. – Учитель Рути, ты честен до педантичности. Даже когда ты противостоял королеве Гин на поле боя, то не атаковал сразу, дав ее войску возможность отдохнуть и занять боевые порядки. Разумеется, я не стану прислушиваться к обвинениям этих обиженных неудачников.

– Перед нами честность лишь по форме, но не по сути, – заявила Дзоми. Все ошеломленно воззрились на молодую женщину, но та без страха смотрела в глаза императору.

– Ты… ты… – Рути трясло так, что он почти потерял дар речи. – Что… что ты такое говоришь? Это не имеет никакого отношения к твоему эссе!

– Мое эссе – это всего лишь переложение ваших старых идей: лучший способ польстить судье – это преподать ему его же собственные мысли в новой одежке. И конечно, я вовсе не намерена представлять это эссе императору.

Рути выпучил от изумления глаза, как, впрочем, и все присутствующие в зале. Эта молодая женщина или невероятно храбрая, или сошла с ума.

Но Дзоми продолжала так, как будто не произнесла ничего из ряда вон выходящего:

– Мастер Рути, можете вы сказать нам, сколько экзаменуемых кашима приняло участи в Великой экзаменации от Хаана?

Рути отдал приказ одному из дворцовых стражников, и тот бросился его выполнять. Спустя несколько минут молодой солдат подал Рути толстую тетрадь. Пожилой ученый зашуршал страницами, нашел список экзаменуемых по областям их происхождения и произвел подсчет.

– Семьдесят три.

– А сколько прибыло с Волчьей Лапы?

– Сто шестьдесят один.

– С Руи?

– Девяносто шесть.

Дзоми кивнула:

– Примерно таких цифр и следовало ожидать, исходя из относительной численности населения. Но из ста кашима, достигших ранга фироа, сколько выходцев из Хаана?

Рути снова зашуршал листами:

– Пятьдесят один.

– С Волчьей Лапы?

– Десять.

– С Руи?

– В этом году ни один кашима с Руи не достиг ранга фироа.

Дзоми еще раз кивнула. Потом обвела взглядом девять остальных пана мэджи, сидящих рядом с ней.

– Можете сказать, откуда вы? – обратилась она к ним.

– Хаан.

– Гэджира.

– Хаан.

– Волчья Лапа.

– Хаан.

– Хаан.

– Арулуги.

– Фаса.

– Восточное Кокру.

Дзоми обвела взглядом Большой зал для приемов, глаза ее блестели.

– Я, естественно, дочь Дасу. Вы, мастер Рути, из Римы, премьер-министр из Кокру. А кто остальные шестеро судей жюри?

– Один – знаменитый ученый с Арулуги, все остальные – прославленные учителя из Хаана.

Дзоми воззрилась на императора:

– Я полагаю, что цифры говорят сами за себя.

– И что хочешь ты доказать этим перечнем? – выпалил разгоряченный Дзато Рути. – Я вот, например, из Римы. Будь я предвзятым судьей, на что ты явно намекаешь, то разве не возвысил бы хотя бы одного кандидата из Римы до твоего почетного ранга?

Хотя голос Дзато Рути становился все громче, словно бы набирающий силу шторм, однако тон Дзоми оставался спокойным, как покрытый льдом пруд.

– Мастер Рути, я вовсе не обвиняю вас в предвзятости. Но даже человек честный способен тем не менее организовать несправедливую экзаменацию.

– Какая разница, откуда судьи, если исключена возможность определить, кто написал то или иное эссе?

– Разве вы не видите, как выглядит результат экзамена в глазах народа Дара? Когда распределение почестей происходит столь однобоко, любой неизбежно заподозрит в процессе некий изъян. Важен смысл, а не процедура.

Рути разозлился так, что нервно расхохотался.

– Ты говоришь как тот глупец из басни Кона Фиджи, который сетовал, что медь ценится не столь же высоко, как золото. Приведенные тобой цифры не только не указывают на предвзятость, но, напротив, подтверждают объективность работы жюри! Хорошо известно, что жители Хаана трепетно относятся к образованию и учености, а потому начинают знакомить детей с классиками ано с двухлетнего возраста. Руи, напротив, не славится академиями, а правители древней Ксаны никогда не стремились к овладению мудростью. Вот почему Мапидэрэ пришлось призвать из Кокру Люго Крупо, и даже император Рагин в бытность свою королем Дасу вынужден был искать талантливых людей по другим землям Дара. Кашима представляют собой лучшие умы каждой провинции, но, когда они собираются в одном месте, кашима из Хаана естественным образом превосходят кашима с Руи или Дасу. Станешь ли ты жаловаться, что обезьяны из лесов Фасы крупнее тех, что водятся в Кокру? Или что крабы, выловленные в заливе Затин, вкуснее пойманных на побережье Огэ? Я склонен был бы думать, что произошла ужасная ошибка, если бы высшего ранга достигло не так много ученых из Хаана.

– Разве Хаан – это весь Дара? Неужели люди из других провинций Дара менее талантливы?

Рути швырнул талмуд на пол и бешено замахал руками. Его уже не волновали церемонии и приличия.

– Император поручил мне найти мужчин – и женщин, – наделенных талантом. Я честно исполнял свой долг. Твое присутствие здесь – доказательство того, что метод сей работает. Пусть ты родом из скромного края неграмотных крестьян, но сегодня император и все повелители Дара внимают тебе!

– Талант – штука сложная, – сказала Дзоми. – Действительно ли экзаменация измеряет глубину таланта или просто тренированность ума?

Рути расхохотался:

– Мне знакома такая критика экзаменов. Если честно, то в молодые годы я по тем же самым основаниям с презрением относился к экзаменам при поступлении на государственную службу в Риме. От испытуемых требовалось зазубрить забытые эпиграммы Ра Оджи или еще менее известные диалоги Кона Фиджи. Дабы добиться успеха, достаточно было всего лишь обладать хорошей памятью, и узость этого фокуса вызывала у меня отторжение. Вот почему я переосмыслил императорскую экзаменацию так, чтобы в ходе ее можно было продемонстрировать творческий подход, озарение, ясность мысли и точность в выражениях. Неужели ты полагаешь, что можно преуспеть на испытаниях, не имея ума острого, как писчий нож, или гибкого, словно разогретый воск? Умение подобрать нужный аргумент, призвать на помощь мудрые аллюзии из классиков и найти подходящие примеры из жизни, осмыслить и предугадать мнение оппонента, и все это наряду с практической задачей изложить свои знания в логограммах на ограниченном пространстве, извлечь максимум из ограниченных ресурсов, находясь под сильным давлением, – это ли не истинная проверка таланта?

Дзоми покачала головой.

– Вы видите только залитую солнцем поверхность моря, а не Сто рыб под ней. Да, на экзаменации ценятся красота выражений и изящная каллиграфия наряду с отточенностью доводов, но разве вы не замечаете, что эти суждения определены привычным укладом? Долгие годы вы и другие судьи проводили совместные изыскания, читали труды друг друга, пока у вас не выработалось общее понимание того, что есть убедительно, а что приятно. Тогда вы стали прививать эти критерии своим ученикам, а они, в свою очередь, своим, тиражируя определенный идеал. Идеал сей глубоко укоренился в академиях Хаана, но плохо прижился в остальных землях. То, что вы зовете красотой, изяществом и пластичностью письма, – суть не что иное, как соглашение людей, привыкших прислушиваться к мнению друг друга. Когда какое-то эссе кажется вам хорошим, это происходит потому, что вы слышите в нем эхо своих собственных мыслей. Даже не видя за логограммами лица, вы невольно выбираете тех, кто похож на вас! Я здесь, потому что научилась писать сочинения, в которых, как в зеркале, отражается то, что вы так любите!

Рути воззрился на Дзоми, выпучив глаза и тяжело дыша:

– Ты дерзкое, невоспитанное дитя…

Прежде чем он успел договорить, в зал вошел Дафиро Миро:

– Ренга, у меня срочные новости!

Когда четверо путешественников спустились по крутому склону обратно в поселок, они застали его объятым хаосом.

Примерно в миле от них полукруг громадных языков ревущего пламени лизал небо, густые клубы дыма плыли над поляной, скрывая из виду дома и затрудняя дыхание. Даже на таком расстоянии ощущался сильный жар.

Рядом с «Любопытной черепахой» стоял какой-то аристократ в окружении свиты примерно из дюжины человек, все снаряженные для охоты. Некоторые держали ощерившиеся клыками кабаньи головы, мертвые глаза которых смотрели на мир в застывшей гримасе ярости.

– Приготовьте этот шар! – скомандовал аристократ, кашляя и жадно хватая воздух.

Его люди бросились исполнять приказ. Было очевидно, что все они только что совершили напряженный бросок через лес, чтобы добраться сюда.

В нескольких шагах от них стояли и молча наблюдали за происходящим старейшина Коми и его односельчане.

– Нечего тут торчать! – крикнул старейшине дворянин. – Лучше бы организовал крестьян на борьбу с огнем!

Местные жители растерянно уставились на него.

«Сражаться с лесным пожаром – затея, заведомо обреченная на провал», – подумала Дзоми.

– Берите лопаты, ведра и что там еще найдете! – заявил аристократ. – Если навалитесь все вместе, то сможете выиграть достаточно времени, чтобы этот шар взлетел.

Крестьяне переглянулись, но никто даже не сошел с места.

– А, клянусь кровью Тутутики! Эти дикари не разумеют человеческой речи! – Знатный муж принялся скакать, изображая при помощи пантомимы, как бросает в огонь землю и выплескивает ведра воды. А затем возвысил голос, как будто от этого аборигены могли лучше понять его. – Пошевеливайтесь! Ну же, давайте! Я граф Мэрисюсо. Вы боитесь смерти? Отдать жизнь за благородного господина – это высокая честь!

Старейшина Коми повернулся к нему спиной и обратился к селянам негромким, но твердым голосом, указывая на утесы. Несколько молодых мужчин и женщин закричали что-то ему в ответ и затрясли головами. Старейшина улыбнулся, указал на свои ноги, а потом не без труда опустился на землю в позе мипа рари. Он склонил голову, снова указал на утесы и заговорил еще более решительно.

По мере того как Луан и его спутники спешили, чтобы присоединиться к собранию, Дзоми не покидало странное ощущение, что она наблюдает за представлением народной оперы. Когда девочка еще только-только познакомилась с этим жанром, ей поначалу трудно было воспринимать стихотворные реплики с их цветистым языком и мудреной декламацией, и она научилась разбираться в происходящем на сцене, используя в качестве ключа выражения лиц актеров и язык их тела, улавливать волны эмоций в воздухе и цвет в белесой пустоте.

«Дети, деревня обречена. Дома можно отстроить, сады посадить заново, но людей никто не заменит. Ступайте прочь отсюда и бегите скорее по тропе через утесы».

«Но, дедушка, с твоими больными ногами ты не сможешь пройти той тропой!»

«Не беспокойтесь обо мне. Ступайте. Уходите!»

Дзоми почувствовала, как на глазах у нее выступают слезы, а к горлу подкатывает ком. Девушка думала о матери и о том, как бы та повела себя, если бы приближался пожар, а Дзоми не могла убежать из-за больной ноги.

– Вы никогда не поднимете этот шар, если будете так суетиться, – спокойно сказал Луан солдатам, которые, не имея опыта обращения с подобными аппаратами, устроили сущую неразбериху.

Обрадованный тем, что нашелся хоть кто-то, кто способен понять его речь, граф Мэрисюсо подбежал к Луану и схватил его за лацкан.

– Это твой шар? Хорошо! Просто замечательно! Быстрее приготовь его к взлету!

– Что стряслось?

– Я прибыл в эту благословенную долину, потому как прослышал, что здесь водятся кабаны с определенной формы клыками. Таких еще никто не добывал. Поскольку некоторые вепри спрятались глубоко в чаще, одному из моих помощников пришла идея поджечь лес, чтобы выкурить животных.

– Разве вы не знали, как это опасно засушливой весной?

– Но идея сработала! Я добыл шесть превосходных трофеев. Не моя вина, что ветер в этих краях так быстро меняется. Мы вынуждены были бросить все имущество в нашем лагере, да и сами еле-еле спаслись. Хвала Тутутике, что ты здесь!

Луан кивнул в ответ. Они с Дзоми принялись поспешно распутывать снасти шара и разжигать спиртовую печь. Когда пламя ожило и шар начал округляться, аристократ и солдаты издали радостный клич.

– Лучше начать грузить гондолу, – обратился Луан к графу Мэрисюсо.

– Но эта гондола такая маленькая!

– Бросайте все, без чего сумеете обойтись в полете. Избавьтесь от лежаков и одеял, запаса провизии и воды и от всего остального, чем можно пожертвовать! – отчаянно воззвал Луан.

– Верно! Хорошая мысль! – воскликнул граф.

Пока солдаты, выполняя приказ господина, выбрасывали из гондолы все, что не было привинчено, Луан и Дзоми при помощи бамбуковых шестов продолжали расправлять шар, чтобы он равномерно наполнялся горячим воздухом.

– Мими-тика, – шепнул наставник. – Наша главная задача – спасти жизнь старейшине Коми. Он не способен взобраться на утесы и сбежать, поэтому шар – его единственный шанс. Позднее, чтобы я ни сказал, исполняй все беспрекословно. Поняла?

– Что ты задумал? – Дзоми насторожилась. Тон у Луана был какой-то странный.

– Не спорь. Ты ученица и обязана повиноваться.

– Я не стану повиноваться приказу, если он неправильный!

Луан рассмеялся:

– Теперь ты заговорила точь-в-точь как моралист. Не кто иной, как сам Кон Фиджи, сказал, что долг перед Справедливостью и Истиной главнее всего, даже выше приказа учителя. Не подозревал, что тебе нравится Кон Фиджи.

– Даже идиот иногда бывает прав.

– Ха! Осмелюсь предположить, Кон Фиджи и не думал, что его станут защищать с таких позиций.

Граф и его солдаты наконец освободили гондолу от всего лишнего и стали набиваться внутрь. Четверо солдат уселись на полу и скрестили руки, образовав «сиденье» для графа. Остальные забрались и уселись на своих товарищей, либо повисли по бокам гондолы.

– Осторожно! Осторожно! Не повредите клыки! – кричал аристократ, пока кабаньи головы бережно передавали сидящим вокруг него прислужникам. Наблюдая за этой трагикомической сценой, Луан лишь качал головой.

– С какой стати ты вдруг решил, что можешь занять весь шар только своими людьми?

– Селяне могут взобраться на утесы. Они в любом случае собирались так поступить.

– А почему бы тебе не пойти через утесы вместо них? Ты сильный и тренированный.

Граф поглядел на Луана так, словно тот спятил.

– Кто знает, сколько я проторчу на той горе? Если я не успею вовремя попасть к чучельнику, драгоценные трофеи не удастся должным образом сохранить.

Луан положил руку на плечо Дзоми, чтобы удержать ее.

– Тебе следует хотя бы оставить место для старейшины Коми, – сказал он. Шар почти наполнился и натянул канат, привязывавший его к земле. – А еще нужно разместиться нам с Дзоми, чтобы управлять шаром, если только ты сам не умеешь это делать. Сразу хочу предупредить: огонь способен оказывать странное действие на воздушные течения, и тебе нужен опытный пилот.

Аристократ подозрительно посмотрел на Луана и Дзоми.

– Эта девчонка знает, как управлять шаром? Мне здесь бесполезные люди не нужны.

Луан оглядел раболепных лакеев, поддерживающих графа под мускулистые ляжки, и прикусил язык, с которого уже готово было сорваться язвительное замечание.

– Дзоми молода, но при этом превосходный пилот.

Губы Мэрисюсо растянулись в холодной улыбке.

– Тогда у меня нет нужды в вас обоих, не так ли? Схватить ее!

Несколько из цеплявшихся за бок гондолы солдат соскочили, схватили Дзоми и потащили ее к корзине. Девушка кричала и брыкалась, но справиться с мужчинами не могла. Учитель бросился на помощь, но один из нападающих выхватил охотничий нож и полоснул Луана, который споткнулся и повалился на землю.

Селяне гурьбой ринулись к нему. Сэджи, не говоря ни слова, распорола Луану штанину, обнажив глубокую рану на бедре. Пока она отрывала от его халата полосы ткани, чтобы сделать жгут и остановить кровотечение, Кэпулу достала из корзины какие-то листья, разжевала их в кашицу, наложила на рану и перебинтовала ногу.

Тем временем люди графа затащили визжащую Дзоми в гондолу. Четверо, образующие «диван», подались немного, освободив ей место непосредственно под рукоятками и рычагами управления печкой, а потом сдвинулись, зажав ее ноги так, что девушка оказалась в капкане между графом и кучей кабаньих голов.

– Пустите меня! – вопила Дзоми. – Я без учителя никуда не полечу!

Рассерженные крестьяне возмущенно кричали и надвигались на шар. Люди графа обнажили охотничьи ножи и угрожающе ими размахивали.

– Прекратить! – гаркнул Луан, перекрывая шум толпы. В голосе его была такая природная властность, что обе стороны моментально остановились. Более спокойным тоном он продолжил: – Мими-тика, послушай. Тебе придется полететь на шаре без меня.

– Ни за что! Я тебя здесь не брошу!

– Мы обязаны спасти Коми! Можно соорудить какое-нибудь приспособление и подвесить его под гондолой, чтобы доставить старейшину в безопасное место. А мы, все остальные, пойдем через утесы.

– Ты не сможешь взобраться на них с такой ногой!

– Еще как смогу! – Луан встал. Сэджи бросилась было его поддержать, но он оттолкнул женщину и застыл, прямой, как цапля. – Тебе ведь недавно удалось подняться на утес с поддержкой, и я тоже сумею. Не стоит недооценивать медицинские познания местных жителей.

Дзоми не выглядела убежденной, но немного успокоилась. Возможно, это действительно выход.

– Живее! Живее! – крикнул граф. – Если вам так надо спасти этого старого крестьянина, то пошевеливайтесь!

Луан при помощи жестов и грубо начерченных на земле логограмм изобразил, чего он хочет. Селяне проворно соорудили для старейшины Коми приспособление из палок и шкур и прицепили его к гондоле.

Шар наполнился уже почти целиком, и люди графа выбрали якорь. Гондола раскачивалась, прикрепленная к земле одним лишь канатом.

– Мими-тика, – сказал Луан. – У нас мало времени. Мне нужно преподать тебе еще один урок.

Дзоми ошеломленно воззрилась на него. Она отказывалась понимать, с какой стати учитель выбрал именно этот момент для очередной философской дискуссии. И почему он просто стоит здесь?

– Не важно, что еще думаешь ты о моралистах, но ядро их воззрений здравое: иногда человек обязан поступать правильно, даже себе во вред. Поступки материализуют идеалы. Мы никогда не должны переставать стремиться к добру, защищать слабых и нуждающихся. Таков долг всех образованных людей.

Дзоми кивнула, но продолжала пристально смотреть на напряженную фигуру Луана. Всю свою сознательную жизнь, имея дело с больной конечностью, она очень хорошо научилась определять, как люди распределяют свой вес между ногами.

– Ты очень одаренная молодая женщина, Мими-тика. В тебе есть любознательность, позволяющая увидеть новое и неведомое за границами догмы, и живость ума, способная найти верный путь в запутанной паутине вопросов. Но ты пока еще похожа на комок необработанного воска: недисциплинированная, бесформенная, не имеющая цели. Тебе следует смириться с рутиной учебы, ибо она, как писчий нож, превращает твой ум в сложную логограмму, выражающую идеи. Ты поняла?

Дзоми кивнула, хотя на самом деле почти не слушала его.

«Учитель действительно стоит, как цапля, опираясь только на одну ногу».

– Давайте скорее! Пошевеливайтесь! – понукал меж тем Мэрисюсо.

Крестьяне закончили привязывать беседку старейшины Коми к гондоле и попятились от шара, колыхающегося на сильном ветру. Дым становился все гуще, огонь подбирался ближе. Один из людей графа перерезал канат.

– Доставь пассажиров в безопасное место, а когда пожар утихнет, прилетай забрать меня с другой стороны горы. Внимательно наблюдай за течениями воздуха, держись как можно выше!

Дзоми ухватилась руками за вентиль и включила печку на самую большую мощность. Когда наверху взревело пламя, шар попытался взлететь.

– Уходите! Уходите! – жестами показывал Луан крестьянам.

Но те отказывались уходить, и тогда, выхватив у одного из них шест для переноски, он начал чертить на земле.

«Он даже не наклоняется», – подумала Дзоми.

Подъем шара резко остановился. Беседка со старейшиной Коми волочилась по земле и отказывалась от нее отрываться.

– Вес слишком велик! – взвизгнул перепуганный граф. – Отрежьте беседку!

– Нет! – заявила Дзоми. – Мы обязаны спасти старейшину. Лучше прикажи кому-нибудь из своих людей спрыгнуть! Они тяжелее Коми, да и на утесы способны взойти.

– Как ты смеешь… – начал было граф, но, сообразив, что без помощи Дзоми им не справиться с водоворотом атакующих шар встречных ветров, прикусил язык. – Уж не думаешь ли ты, что жизнь какого-то неотесанного деревенщины стоит дороже жизни одного из моих слуг?

– Тогда выброси кабаньи головы! Их шесть штук, и они наверняка весят больше, чем старик.

– Ни за что! Именно ради них я сюда приехал!

Граф многозначительно посмотрел на своих присных. Один из них проворно выхватил охотничий нож и перерезал веревки, которыми беседка крепилась к гондоле, а остальные тем временем держали Дзоми, чтобы она ему не помешала.

– Будь ты проклят! Я тебя у…

Один из слуг, оборвав поток гневных слов, отвесил девушке такую пощечину, что на миг в голове у нее помутилось.

Когда шар наконец устремился вверх, гондола бешено запрыгала. Дзоми пришла в себя и через щель среди рук, кабаньих голов и перекошенного от злобы лица графа посмотрела вниз. Старейшина Коми выбирался из путаницы ремней, а часть обитателей деревни спешила ему на выручку. Луан, стоящий все в той же позе, продолжал чертить шестом на земле, остальные селяне наблюдали за ним. Шест носильщика, чересчур длинный, вынуждал Луана вырезать логограмму широкими мазками, и даже с высоты в двадцать футов Дзоми могла разобрать, что он пишет.

Это была одна логограмма из трех компонентов:

«Текущая река. Вулкан. Стилизованное изображение пламени.

Поток. Красный вулкан, символ госпожи Каны, богини огня, пепла, кремации и смерти. Но „оболочка огня“? Что это может быть?»

– Мне нужно управлять шаром, – сказала Дзоми графу, а потом забилась в приступе кашля. Голос ее звучал испуганно.

Дым валил теперь так густо, что почти скрыл небо. Клубящиеся колонны свивались вместе в сложном узоре, свидетельствуя о хаотичности воздушных потоков, в которых гондолу раскачивало так, что людям графа приходилось цепляться изо всех сил.

Полагая, что девчонка взялась наконец за ум, Мэрисюсо кивнул своим людям, давая знак отпустить ее. Дзоми прикрутила немного вентиль, убавив пламя и замедлив подъем шара.

– Что ты делаешь? – спросил встревоженный аристократ.

– А разве не ясно? Разумеется, сражаюсь со свиньей. – Дзоми схватила одну из кабаньих голов и врезала ею графу по лицу, целя клыками в глаза.

Граф Мэрисюсо истошно завопил, его люди в гондоле вскочили, чтобы защитить господина, а Дзоми тем временем полностью открыла вентиль, отчего гондола резко подпрыгнула, и пассажиры попадали копошащейся кучей. Девушка проползла по ним, перевалилась через борт и полетела вниз.

– Мими! – крикнул Луан.

Хотя Дзоми старалась покатиться, когда коснулась земли, она услышала, как кость в левой ноге хрустнула, а миг спустя ощутила укол острой боли. Она была не в силах пошевелиться. Не могла даже дышать. Луан отшвырнул шест и бросился было к Дзоми, но нога его подкосилась, и он упал на землю. Сэджи и Кэпулу кинулись к девушке, сорвали с ее ноги бесполезный теперь каркас, проворно сложили сломанные кости и зафиксировали перелом лубком.

Дзоми наконец-то достаточно оправилась от падения, чтобы втянуть в легкие воздух. И закричала от боли.

В небе шар продолжал подъем, люди снаружи гондолы орали и из последних сил цеплялись пальцами за плетеные борта. Ругательства графа долетали до них, подобно раскатам грома, слабея по мере того, как шар устремлялся дальше вверх, раскачиваемый порывами горячего ветра.

На локтях и одном колене Луан подполз к Дзоми, волоча за собой онемевшую ногу.

– Ну зачем ты совершила такую глупость, спрыгнув с шара? Почему не послушалась меня?

– Потому что ты обманул меня! – простонала Дзоми. – Ты даже ходить не мог, а мне велел лезть в корзину и доставить эту свинью в безопасное место. А он все равно сбросил старейшину Коми!

Когда Луан усаживался, пытаясь обнять и утихомирить ученицу, она стучала кулаками по его груди, по плечам, по рукам.

– Долг образованного человека…

– Ты врал! Ты собирался отослать меня прочь и умереть здесь! Отец покинул меня, дабы выполнить свой долг, но я никогда не оставлю ради этого того, кого люблю, что бы там ни говорили моралисты. Не оставлю, и все тут!

Луан не пытался защититься от ударов, которые градом сыпались на него. Спустя какое-то время Дзоми обеими руками обняла его за шею и расплакалась.

– Ах, Мими-тика, упрямое мое дитя. – Луан погладил ее по спине и вздохнул. – Помнишь, что я рассказывал тебе про поточников? Поток – это неотвратимое течение вселенной. Чтобы прожить жизнь приятно, нужно принять его и наслаждаться каждым текущим мгновением. Как у любого путешествия бывает конечный пункт, так и каждая жизнь должна подойти к концу. Мы словно дираны в бескрайнем море, серебристые полосы, мелькающие одна за другой в водной бездне, а потому следует ценить отведенное нам время.

– Я отказываюсь вести жизнь столь пассивную!

– Принять Поток – это вовсе не значит быть пассивным. Это значит понять, что во вселенной существует определенный баланс, конечный предел.

Дзоми подняла глаза и увидела, что на лице Луана застыло торжественное выражение.

– Есть время для яростных призывов Каны к оружию и время тихого призыва Рапы ко сну. Мне предстоит умереть здесь сегодня, но тебе – нет.

– Но почему? Почему ты думаешь, что непременно умрешь?

– Однажды я дал королю совет совершить предательство, ибо в тот момент считал это правильным поступком, и никогда не прощу себе, что в результате погибли люди… С тех пор я жаждал искупления. Знаки сказали, что сегодня мой последний день.

– Раз уж ты так веришь поточникам, то почему бы не допустить, что мы должны окончить наше путешествие вместе?

– Но ты совсем еще молода! Это было бы неправильно.

– По какому праву ты утверждаешь, будто знаешь пути Потока?

Луан хмыкнул.

– Я никогда не считал себя особо хорошим поточником, и, как вижу, в дебатах мне с тобой не тягаться.

Он крепче прижал к себе Дзоми, а та сильнее обняла его в ответ.

К этому времени рев огня стал настолько громким, что казалось, будто они угодили в «глаз» тайфуна. От густого дыма и пышущего жара все вокруг выглядело дрожащим и расплывчатым, как во сне.

Но Дзоми не разделяла фатализма Луана: она отказывалась поверить, что Поток, что бы под ним ни подразумевалось, желает их смерти. Учитель наверняка способен придумать какой-то выход.

– Предательство со стороны графа может быть знаком, что нам вовсе даже еще и не время умирать, – сказала она.

– Правда? – На миг глаза Луана, в которых отражался подступающий огонь, блеснули. – Но что мы можем сделать?

– Этот вопрос следует задать тебе!

– Поскольку никто из нас на утесы взобраться не сумеет, надо поторопить селян: пусть оставят нас как можно скорее.

Но обитатели деревни отказались покидать как старейшину Коми, так и Луана с Дзоми, и казалось, что теперь все вместе обречены погибнуть в надвигающемся пожаре. Пламя подступило так близко, что только узкая полоска леса отделяла его от поляны, на которой находились дома.

Крестьяне и старейшина Коми уселись полукругом близ Луана и Дзоми в позе мипа рари.

– Тиро, тиро, – провозгласил старейшина с умиротворенной улыбкой на лице.

– Тиро, тиро, – подхватили остальные и сцепили руки, образовав стену из плоти.

Поскольку Луан и Дзоми были гостями, жители деревни считали своим священным долгом защищать обоих, даже если их жертвоприношение могло замедлить огонь всего лишь на секунду.

Учитель и ученица склонили головы.

– «Все люди братья перед лицом сурового бескрайнего моря и яростных извергающихся вулканов», – сказал Луан, цитируя древнюю максиму моралистов.

Дзоми снова подняла глаза и обнаружила в небе «Любопытную черепаху». Так как она была сильно перегружена, то поднималась чрезвычайно медленно, хотя горелка и работала на полную мощность. Шар висел всего футах в пятидесяти над землей, и его сносило в сторону пламени.

– Подозреваю, что господин Киджи, повелитель ветров, не очень доволен подлым графом и его присными, – заметила девушка. – Он буквально толкает их в огонь. Они не смогут подняться достаточно высоко, чтобы не поджариться.

Луан бросил взгляд на шар и покачал головой.

– Может, господин Киджи на него и сердится, – возразил он, – но с годами я привык все меньше полагаться на богов. Я руководствуюсь принципом, изложенным На Моджи: «Поскольку точно определить волю богов невозможно, то намного проще – и куда более правильно – объяснять происходящее при помощи известных науке явлений».

– Разве ты не сын авгура? А это… это звучит скорее как речь атеиста!

– Лучший способ почитать богов – это перекладывать на них как можно меньше ответственности. Они могут направлять и учить людей, когда им хочется, но я предпочитаю думать, что вселенная познаваема. Снос шара легко объяснить. Нагретый пожаром воздух делается легким и подвижным, он поднимается, оставляя за собой вакуум, который норовит заполнить холодный и тяжелый воздух, поступающий извне охваченной огнем территории.

– Это как когда мы наполняем шар горячим воздухом? Тогда холодный воздух тоже устремляется внутрь, подпитывая пламя?

Луан кивнул и улыбнулся:

– Именно. – Он приложил ладони ковшиком ко рту и крикнул: – Бросайте якорь! Вы не успеете достаточно подняться. Но еще есть время уйти через утесы!

Однако люди на шаре не ответили.

– Возможно, они слишком далеко, – проговорил Луан. – Можешь покричать им? У тебя голос выше, и, быть может, его легче будет услышать через шум пламени.

Дзоми замотала головой:

– Я не стану их спасать.

– Но это же аморально…

– Мне все равно! Я забочусь только о тех, кто мне близок.

Луан вздохнул и снова крепче прижал девушку к себе, пока сильные порывы горячего ветра проносились мимо них. Он обнял ее и ничего больше не сказал. Оба молча наблюдали, как «Любопытная черепаха» исчезает в облаке густого дыма над ревущим огнем.

С той стороны вроде бы доносились крики, но шар находился слишком далеко, чтобы быть в этом уверенным.

Дзоми неожиданно зашевелилась и высвободилась.

– Учитель! Мне кажется, я знаю способ!

Пока Луан и Дзоми оставались на месте, жители деревни вбежали в свои дома и вышли обратно, неся банки с маслом и целебными жидкостями, ветошь, одеяла, маленькие столы и детские люльки.

Создавалось ощущение, что, передумав приносить себя в жертву ради спасения гостей, селяне приготовились бежать, поспешно схватив все ценное, что могли унести. Старейшина Коми стоял посреди деревни, размахивал руками и отдавал приказы.

Но вместо того чтобы направиться к утесам, люди принялись ломать деревянную мебель и обматывать концы палок промасленными тряпицами. Потом они разделились на две группы. Первая зажгла самодельные факелы и запаслась охапками дров и кувшинами с маслом, тогда как вторая вооружилась большими и маленькими лопатами. После чего все направились к бушующему огню, подступающему к деревне.

Жар был плотным, как невидимая стена. Некоторые селяне оступались, падали, но снова поднимались и шли дальше. Тряпки, пропитанные растительным настоем, которыми они закрывали рот и нос от ожогов, позволяли дышать в удушающем дыму. Иные особо бесшабашные пожевали травку, от которой ум тупеет и способен поверить всему. «Пожара нет. Нет никакой опасности», – твердили они сами себе и двигались вперед.

Эти бегущие крестьяне в своих развевающихся на ветру бедных одеждах напоминали стайку мотыльков, летящих на пламя.

К тому времени, когда выносить жар стало невозможно, а продвинуться дальше хоть на дюйм просто немыслимо, обитатели деревни успели добраться до кустарника и молодой поросли на опушке леса. Пожар, похожий на сбежавшего из клетки дикого зверя, готовился преодолеть тонкую завесу и вырваться на поляну для финального пиршества.

Сэджи выкрикнула приказ, и люди дружно принялись за работу. Крестьяне из первой группы рыли неглубокую траншею, удаляя траву, осыпавшуюся листву и верхний слой почвы. Действуя расторопно и ловко, они быстро выкопали оборонительный ров по опушке леса. Но разве могла помочь мелкая канава против неистового пожара? Огонь должен был с легкостью перескочить через нее и пожрать поселок.

Другой отряд тем временем рассредоточился и стал кучками раскладывать с наружной стороны от выкопанного рва зажигательные материалы. Крестьяне полили дрова маслом и настойками из бутылок и подожгли их.

Таким образом, перед фронтом одного пожара они устроили другой.

Как мог бы предположить сторонний наблюдатель, отчаяние натолкнуло несчастных на безумную мысль, что если уж им суждено умереть от огня, то пусть лучше это будет огонь, разведенный их собственными руками.

Селяне упорно продолжали работу, уводя ров и дугу пламени в оба конца, очевидно намереваясь опоясать деревню кольцом.

Молодой огонь крепчал, делался ярче и громче. Вскоре пламя вздымалось уже в человеческий рост, а затем в два и в три роста. Малиновые языки лизали деревья на краю леса.

Как ни странно, вместо того чтобы перепрыгнуть через мелкую и по виду совершенно бесполезную канаву, новая стена огня побежала по направлению к бушующему в лесу главному пожару, напоминая ребенка, спешащего прильнуть к матери. Ветер, ставший еще сильнее, бешено раздувал молодое пламя.

Деревья на опушке занялись, и огненная дуга восторженно взревела, слившись в объятиях с большим пожаром на противоположной стороне, пожирая все, стоявшее у нее на пути: подлесок, упавшие стволы, живые деревья, густой слой полусгнивших листьев. Трещали сучья, зеленые листья скручивались и вспыхивали яркими искрами, клубы дыма смешивались и густели.

Селяне, с опаленными волосами и пересохшими глотками, стягивались обратно на опушку. Выпестованная ими стена огня охватывала все расширяющуюся полосу земли, на которой не оставалось ничего, способного гореть.

Огонь, гонимый порожденным лесным пожаром ветром, сам лишил себя топлива.

– Смелый ход, – произнес Луан голосом, полным восхищения.

– Сие, конечно же, всецело заслуга преподанной тобою науки, – сказала Дзоми, подражая говору старика. – После того как я объединила знания о свойствах огня, почерпнутые у философов-воспламенистов, а также сведения о свойствах ветра, в соответствии с основными постулатами школы Модели, оставалось только прибегнуть к уверенности и изяществу учения о Потоке, дабы разработать план, достойный истинного моралиста.

Луан воззрился на нее, разинув от изумления рот.

– Что-то я сомневаюсь в подобной интерпретации… э-э-э…

Серьезное выражение сошло с лица Дзоми, и она залилась звонким хохотом. Луан покачал головой и вздохнул.

– Ты очень умна, Мими-тика, – заключил он. – Но боюсь, ты слишком скользкий комок воска, чтобы я сумел с ним управиться.

Дзоми схватила учителя за руку и постаралась унять смех.

– Ну признайся, что это произвело на тебя неизгладимое впечатление.

– Да уж! Мне что, приходится играть на цитре перед упрямым теленком?

– Ну ладно, ладно. Прости, что подшучивала над тобой, – примирительно произнесла Дзоми. – Но если честно, то надоумил меня именно ты.

– И каким же образом?

Дзоми указала на логограмму, которую Луан начертил на земле шестом носильщика.

«Текущая река. Вулкан. Оболочка огня».

– Это выраженная в единственной логограмме эпиграмма Ра Оджи, – пояснил Луан. – Она говорит о спокойствии перед лицом пожирающей все смерти, о готовности отдаться Потоку.

Дзоми покачала головой:

– Я прочла ее совсем не так. – Она стала указывать на элементы по очереди, называя их: – «Бегущее течение». «Гора как стена». «Огонь снаружи».

– Но на самом деле она читается…

Девушка не дала ему закончить.

– Мне все равно как полагается ее читать. Я перестроила компоненты твоей логограммы в новую идею-механизм, служащий новой цели. Вместо того чтобы смириться пред лицом смерти и утешаться доводами рассудка, я попыталась сохранить жизнь, поставив себе на службу силу разрушения.

– Ты воистину Жемчужина Огня, – объявил Луан. – Он порылся в корзинах, которые оставили рядом с ним Сэджи и Кэпулу, и достал ярко-красные ягоды дзоми. – Сама судьба привела нас сегодня к этим ягодам, и пусть ум твой всегда остается таким же острым, как их аромат, а воля крепкой, словно их скорлупа.

Пока наставник и ученица сидели, нанизывая бусины-ягодки на шнурок и делая ожерелье, к ним подошли поселяне с кувшинами прохладной воды из источника. Лесной пожар вдалеке уже слабел, пожирая сам себя, бессильный ворваться в эту мирную гавань.

Несколько лет учитель и ученица странствовали по островам Дара.

Иногда они путешествовали на шаре, иногда верхом на лошадях. Они проводили летние вечера, дрейфуя по заливу Затин в маленькой рыбачьей лодке, изучая и классифицируя рыбу и водоросли, извлеченные из воды. Зимним утром они скользили на запряженных собаками санях по заснеженным лесам Римы и взбирались на зеркальные ледники горы Фитовэо.

Однажды они парили в небе над потаенными долинами в горах Висоти на двух воздушных змеях без бечевы, а охотникам, случайно поднявшим головы, казалось, что они видят парочку описывающих круги орлов.

Пока эти двое изучали в пути великую книгу природы, Луан не забывал давать Дзоми классическое образование, настолько фундаментальное и глубокое, что с ним не могли сравниться даже хваленые академии Хаана. Он познакомил девушку с сохранившимися фрагментами из диалогов Аруано Законодателя; с эпическими легендами о подвигах героев Илутана и Сэрака в годы войн Диаспоры; с трактатами Кона Фиджи и комментариями к ним других философов-моралистов; с язвительными эпиграммами и баснями Ра Оджи и его последователей-поточников; с принципами и лучшими практическими навыками инженерного искусства, изложенными На Моджи и дополненными в произведениях мыслителей школы Модели; с политическими и юридическими эссе Ги Анджи, развитыми и углубленными Таном Феюджи и Люго Крупо; с лирической поэзией великих поэтов, писавших на классическом ано, таких как Накипо и Лурусен; и даже с избранными местами из трудов Ста школ, например с военной стратегией Пэ Гонджи, язвительной критикой Худзо Туана и воспоминаниями Митаху Пиати о жизни в Риме в ранние годы периода Тиро.

Постепенно движения писчего ножа и кисти Дзоми становились все более уверенными и выразительными.

– Искусство каллиграфии – это для ума то же самое, что танец для тела, – не уставал повторять Луан.

Теперь Дзоми умела вырезать логограммы с резким, простым рельефом на одноцветном воске, подобно древним ано, которые изначально прибыли на острова и оставили свои истории на торчащих среди руин каменных стелах. Она научилась писать в цветистом стиле поэтов Аму, где каждый край или кромка скошены, каждый угол закруглен и отполирован, а вольный выбор цвета оттенков для выражения смыслов и ударений сам по себе является искусством. Освоила она и отстраненный, лиричный стиль писцов Кокру, полный сокращений и упрощенных логограмм, чьи прямые линии и грубые поверхности наводили на мысль о танце мечей воинов Кокру, и овладела уникальным умением инженеров Ксаны чертить простыми мазками кисти: сочетая буквы зиндари и едва прорисованные плоские проекции логограмм ано, они создали шрифт, приносивший богатство языка в жертву точности и элегантности чисел. Дзоми выучила тысячу и один семантический корень, пятьдесят одну группу мотивационных модификаторов, все фонетические адаптеры, модуляционные символы, техники подъема тонов, позволявших грамотному человеку при помощи ножа и кисти превращать логограммы ано в сложные механизмы-идеи, способные служить целям убеждения, описания, объяснения и эстетического удовольствия.

Время от времени они посещали города и деревни, чтобы пополнить запасы провизии и отдохнуть. Однако надолго путешественники там не задерживались, потому что Луан предпочитал уединение глуши шуму и сложностям современной жизни. Но однажды вечером, прогуливаясь по пляжу близ одного городка в Хаане после долгого плавания вниз по реке Миру в плоскодонке с целью изучить устройство водяных мельниц, Луан и Дзоми остановились полюбоваться удивительным зрелищем.

Тысячи крошечных детенышей черепах появлялись из гнезд. Малыши ползли по песку, а потом, остановившись на какое-то время и повертев головами, неуклюже направлялись к белой полосе прибоя, где ритмичный плеск волн обещал встречу с обширным водным миром, в котором ласты дадут им свободу движений.

Луан бросил взгляд на пристань вдалеке и понял, где находится. Ему вспомнилось прохладное утро много-много лет назад, когда он нырнул с этого пирса в ледяное море, чтобы достать старые рыбацкие башмаки. Прямо как юный черепашонок, впервые окунающийся в воду.

«Быть может, это знак».

Луан в задумчивости повернулся к Дзоми. Ростом она теперь была с него самого, уже больше не ребенок.

– В этом месте мой учитель встретил меня и здесь же со мною попрощался, – сказал он.

– Это было давно? – спросила девушка.

– Да, очень давно, – ответил Луан, и на миг вид у него сделался печальный. – Приходит время, когда детеныш черепахи готов уйти в море, а ученик готов сказать «прощай» своему наставнику.

Дзоми смутилась:

– Но мне еще так многому нужно научиться!

– Как и мне. Но разве ты не слышишь, Мими-тика, как большой мир зовет тебя? Всегда будет множество книг, которые нужно прочесть, но мне кажется, ты уже готова совершать поступки, о которых когда-то напишут.

– А как же ты? Если я уйду, кто будет вечерами готовить тебе чай? Кто станет спорить с тобой за обедом? Кто спросит у тебя…

– Со мной все будет хорошо, дитя. – Луан рассмеялся. – К тому же я подумываю о новом приключении. Те загадочные обломки кораблекрушения, обнаруженные нами во время путешествий, наводят на мысль о неких новых мирах за морем.

– Это те штуковины, которые ты мне показывал? С изображением странных зверей, снабженных крыльями и плавниками? Я ведь рассказывала тебе, что мы с матерью находили их, когда я была еще совсем маленькая.

Луан кивнул:

– Я собираюсь попросить у императора помощи в поиске этих новых миров. В моей душе вечно гнездится некое беспокойство, с которым я не могу совладать.

– Тогда возьми меня с собой!

– Я вполне доволен, странствуя по миру на воздушном шаре или на лодке, позволяя Потоку нести меня по своей воле. Но я-то старая черепаха, а вот ты, напротив, еще не готова принять жизнь поточника. Как волны накатывают на песок, так империя Дара влечет мужчин и женщин, наделенных талантами. В следующем году состоится Великая экзаменация, и тебе непременно следует себя показать. Тебе нужно укрепить дух и исполнять свой долг.

Он протянул руку и погладил ожерелье на шее Дзоми. Ягоды давно высохли, а постоянное соприкосновение с кожей и одеждой отполировало их до мягкого блеска, хотя ярко-красный цвет не сделался ни на йоту более тусклым.

– Завтра поутру мы отправляемся в Дасу, чтобы ты могла принять участие в Городской экзаменации – это будет твой первый шаг к морю власти.

– Учитель, я хочу попросить тебя об одолжении.

– Все, что угодно.

– Не страшно, если до сдачи экзаменов я не стану признаваться, что я твоя ученица?

Луан удивился:

– Но почему?

– Если я преуспею, то хочу, чтобы это случилось благодаря моему таланту, а не твоему имени, как, например, в тот раз, когда императорский чиновник в Дасу дал хорошую цену за мое зерно. А если вдруг провалюсь, то не оставлю пятна на твоей репутации, заставляя людей думать, будто ты плохой наставник, тогда как на самом деле это я была слишком упрямой, чтобы хорошо учиться.

– Ох, Мими… – Луана тронуло сочетание в ней гордости и скромности. – Поступай как хочешь. Но я знаю, что никогда у меня не было и не будет более способного ученика, чем ты. Я с нетерпением жду дня, когда ты воспаришь так высоко, что мне и не снилось.

Дзоми промолчала, боясь не сдержаться, потому что глаза ей вдруг застили слезы, а к горлу подкатил ком. И вместо того чтобы заговорить, она наклонилась и стала чертить на песке логограммы.

Воздух-над-сердцем. Мужчина. Ребенок.

Сердце-в-мужчине. Сердце-в-ребенке. Открытая-ладонь-сжатый-кулак.

Вода-над-сердцем.

На языке ано слово «учитель» имеет буквальное значение «отец ума», а что такое любовь, как не обмен сердцами?

Луан обнял ее, и так они стояли, пока ветер высушивал воду сердца на их лицах, а безмолвная музыка звезд убаюкивала их души.

Аки Кидосу приготовила любимые блюда дочери: омлет с сушеными гусеницами, жаркое из свежих грибов, приправленных весенними травами и горькой тыквой, пирожки из липкого риса с начинкой из фасоли и лотоса. Денег, чтобы купить свинины, не было, но гусеницы как раз набрали вес и были особенно вкусными.

Мими наелась от души.

– Как же я по всему этому скучала! – Было так здорово оказаться дома после стольких лет. – Гусеницы такие ароматные. Они напомнили мне стихотворение:

– Это из народной оперы? – спросила мать. – Я вроде такой не видела.

– Это… это из стихотворения принцессы Кикоми из Аму, – пояснила Мими, смутившись. – Не обращай внимания.

Они с Луаном Цзиа любили обмениваться цитатами из поэзии. Заставить древние строфы сказать что-то новое было хорошей тренировкой для ума инженера, которому зачастую необходимо заставить старые детали служить новым целям. Но здесь, в простой лачуге, где она выросла, где стены покрыты трещинами и голый земляной пол не застелен циновками, казалось неуместным произносить слова мертвой принцессы из государства Тиро, в высшей степени олицетворяющие идеалы элегантности и утонченности.

– Попробуй горькую тыкву! Она с нашего огорода.

– Мм! Ну до чего же вкусно!

За угощением Мими подмечала, что волосы на висках у матери поседели, спина стала еще более согбенной, и сердце девушки сжалось при мысли о том, что бедняжка вынуждена была в одиночку тянуть все хозяйство и платить налоги.

Тут Мими заметила, что мать, до этого с удовольствием поглощавшая липкий рис с ладони, застыла и изумленно посмотрела на дочь.

Мими тоже остановилась; одинокая палочка, на которой она ловко держала кусок рисового пирога, неуклюже застыла в паре дюймов от ее губ.

– Ты ешь, как дочь магистрата, – сказала Аки. И сложно было понять, что именно слышится в ее тоне: осуждение или восхищение.

– Просто привычка, – поспешила оправдаться Мими. – Учитель и я… нам нравилось иногда обсуждать детали особенно неясных логограмм за обедом, и это было проще, если на пальцах нет жира… Да и Кон Фиджи говорил, что…

Дзоми осеклась, смутившись. Сперва она декламировала перед матерью поэзию Аму, а теперь еще и собирается цитировать Кона Фиджи. Девушка решительно сняла кусок рисового пирога с конца палочки, не обращая внимания, что он липнет к пальцам, и положила в рот. Опустив палочку, Мими намеренно положила ее так, чтобы она, вопреки всем правилам этикета, легла поперек своих товарок на столе.

Мать кивнула и продолжила есть, но движения ее стали неловкими и неуверенными, как если бы она восседала вместе с дочерями господина Сэкру Икигэгэ, их землевладельца, за символической новогодней трапезой, которой хозяину полагалось почтить своих арендаторов. Дочери богача постоянно насмехались над грубыми манерами бедных крестьян.

Мими замечала новые морщины на лице матери и новые заплаты на ее платье, и сердце дочери сжималось.

«Как могу я поехать на Городскую экзаменацию и бросить ее тут одну? Нет, я навсегда останусь с мамой».

Девушка попыталась продолжить разговор. Но когда Аки дипломатично отклонила ее комплименты угощению («Ах, я уверена, что тебе в иных местах доводилось едать и получше») и попытку поинтересоваться здоровьем матери («В этом мешке с костями осталось еще много лет жизни»), все темы оказались исчерпаны. После многих лет застольных бесед с Луаном Цзиа о философии, инженерии, поэзии и математике Дзоми совсем позабыла, как разговаривать с мамой.

Девушке стало ужасно стыдно.

– Почему бы тебе не вздремнуть после еды? – спросила Аки, нарушив неловкое молчание. – Я взбила подушки и постелила чистое белье. – Судя по ее тону, она говорила с Мими как с гостьей, как с дочерью магистрата или ученого.

– Я не хочу спать, – заявила Мими. – Я могу помочь тебе на огороде или по дому. Что нужно сделать?

Мать улыбнулась:

– О, тебе эта работа покажется скучной. Мне нужно идти в дом господина Икигэгэ и помочь его старшей дочери вырезать бумажных бабочек к ее свадьбе.

– Разве невесте не самой полагается это делать?

– Ну, у нее слишком толстые пальцы. Хотя она и всячески старается похудеть к великому дню.

Мать и дочь захихикали. На миг показалось, что вернулись старые деньки, но потом Аки продолжила:

– Я уже опаздываю. Если не приду в ближайшее время, хозяин добавит к моей плате еще пять медяков.

У Мими застыло лицо.

– Но разве Икигэгэ может так поступать? Размер аренды ведь установлен договором.

Аки сложила посуду в таз и начала мыть ее потрескавшимися пальцами, которые плескались в воде, как чешуйчатые рыбки.

– Господин Икигэгэ говорит, что регент поднял налоги по приказу императора Рагина. Поскольку налоги отдельно в договоре не определены, всем арендаторам придется совместно платить их.

Мими отказывалась это понять. Как может император, которому положено заботиться о народе, увеличивать налоги для беднейших из бедных?

Вытирая тарелки, Аки продолжила:

– Но господин Икигэгэ щедр, он предложил уменьшить мою долю налогов, если я стану помогать ему по хозяйству. Я исполняю в его доме обязанности служанки, поэтому ему нет необходимости нанимать ее, а я хотя бы в силах заплатить за аренду.

При мысли, что мать вынуждена батрачить на хозяина, Мими сделалось дурно.

– Мамуля, отдохни. Я теперь дома и схожу вместо тебя. Прости, что меня не было так долго, но отныне тебе больше нет нужды страдать.

«Это ведь правильный поступок, да? Уверена, Кон Фиджи одобрил бы его».

Но Аки сложила тарелки в стопку и покачала головой.

– У тебя теперь новое имя – Дзоми Кидосу. Ты больше не дочка простого рыбака.

– Что ты такое говоришь, мама?

Аки повернулась и положила руки на колени.

– Помнишь историю про золотого карпа, который перепрыгнул через водопады Руфидзо и обратился в дирана с радужным хвостом? Ты тоже перепрыгнула через водопады, Мими-тика. У тебя есть будущее, но оно не здесь. Не со мной.

Девушка закрыла глаза и вспомнила то время, когда они с Луаном парили на змеях без бечевы. Увидев однажды мир с такой высоты, сумеет ли она провести остаток жизни в крошечной хибарке из одной комнаты, на маленьком участке земли и тонкой полоске пляжа? Сможет ли она гнуть спину на хозяина ради того, чтобы сэкономить несколько медяков, после того как обсуждала философские концепции Ста школ? Вынесет ли скуку такого образа жизни после того, как познала безграничное разнообразие?

– В твоей душе живет неугомонность, – сказала Аки. – Она была в тебе всегда, но теперь усилилась стократ.

«Мама права, – подумала Дзоми. – Это больше не мой дом. Мне предстоит построить себе новый».

– Ты будешь гордиться мною, мама. Я подала заявку на Городскую экзаменацию. Вот увидишь, я принесу тебе почет и богатство. Я позабочусь о том, чтобы ты каждый день ела белый рис, одевалась в шелка и спала по ночам на пуховой перине.

Аки подошла и прижалась к Мими. Ей пришлось встать на цыпочки, чтобы погладить дочь по лицу.

– Все, чего я хочу, дитя мое, это чтобы ты была счастлива. Ты держишь путь в открытое море, малышка, и мне жаль, что у твоей матери нет необходимых знаний или средств, чтобы помочь тебе.

«Какое мне дело до долга образованного человека? – подумала Мими. – С какой стати мне заботиться о жизни графа Мэрисюсо или господина Икигэгэ? Для меня важны лишь те люди, которых я люблю».

Мими обняла мать в ответ:

– Я обеспечу тебе лучшую жизнь. Клянусь.

– Дзоми Кидосу сказала правду, – доложил Дафиро. – Кашима, не достигшие ранга фироа, собрали толпу перед дворцовыми воротами. Они били в гонги и распевали, требуя, чтобы эссе с Великой экзаменации были перепроверены новым составом жюри. Их выходки привлекли большое количество зевак и праздных прохожих.

Куни сделал всем знак хранить молчание. Он прислушался. Не было слышно ни звона гонгов, ни песен, ни криков толпы, пусть даже приглушенных.

– Я сказал, что так было. – Капитан говорил смиренно, но в голосе его угадывалось довольство собой. Он выждал, пока восстановится тишина, словно рассказчик, желающий заинтриговать слушателей.

Куни отвел в сторону нити раковин-каури, нетерпеливо подпрыгивающие на его короне, чтобы Дафиро мог видеть лицо императора и прочесть по нему, что тот думает о попытке капитана нагнетать драматический эффект.

Дафиро поклонился и поспешил объяснить:

– Я сказал бунтующим кашима, что вы, ренга, внимательно выслушаете их жалобу, но поскольку в таком многоголосии ничего не разобрать, вы предпочли бы получить общую петицию, подписанную наиболее толковыми учеными из их числа. «Император Рагин лично изучит петицию, минуя императорского наставника Рути, – пообещал я и даже слегка подмигнул им при этом. – Возможно, вы даже удостоитесь личной аудиенции у его величества».

Куни вернул завесу из раковин на место, чтобы скрыть улыбку.

– Умно, Даф.

Глаза у Дафиро блеснули.

– У меня был хороший учитель, ренга.

Даже императрица Джиа и консорт Рисана не смогли полностью сохранить невозмутимость, услышав подобную реплику, а кое-кто из генералов и министров, давно служивших Куни, хмыкнул. Талант к ловким трюкам, который проявлял Куни в молодости, был всем хорошо известен.

Дафиро склонился перед Дзато Рути.

– Я прошу у вас прощения, мастер Рути. Но мне подумалось, что вы вряд ли захотите встречаться с этими избалованными детьми.

Рути небрежно отмахнулся, давая понять, что ничуть не обижен уловкой капитана.

– Погодите! – Фиро вспрыгнул со своего места у подножия помоста. – Папа, каким образом капитану Дафиро Миро удалось погасить мятеж? Я не понимаю.

Куни тепло посмотрел на сына, хотя глаза его скрывались под вуалью из раковин, а потом перевел взгляд на Тиму, на лице которого было написано такое же недоумение. Только Тэра понимающе усмехалась, равно как и присутствующие в зале министры и генералы. Император сдержал тяжелый вздох.

– Даф, пожалуйста, объясни все более подробно юному принцу!

Дафиро кивнул:

– Принц Фиро, как вы полагаете, что произошло среди ученых, когда я предложил им составить петицию и попасть на аудиенцию к императору?

Мальчик беспомощно развел руками:

– Понятия не имею.

– Подумай, Фиро, – велел Куни с ноткой раздражения в голосе. – Ты становишься ленивым.

– Просто поставь себя на место ученых, – мягко вмешалась Рисана. – Припомни, как бывает, когда вы с друзьями затеваете игру в войну. Кто станет маршалом?

– Я, – ответил Фиро, еще более смутившись.

Куни почти незаметно покачал головой. Фиро часто играл с детьми министров и аристократов, обитающих в Пане, но, будучи сыном императора, разумеется, всегда верховодил и ему доставались лучшие роли. При таком раскладе не получишь достаточного опыта касательно того, как строятся взаимоотношения между людьми. Опыта, столь необходимого политику.

«Это следует исправить».

Дафиро ловко пришел на выручку принцу.

– Ваше высочество, бунтующие кашима – весьма амбициозные ученые. Бо́льшая часть из них привыкла к роли самого умного мальчика – или в некоторых случаях девочки – и считает себя выше окружающих. Когда я обмолвился, что император примет петицию от наиболее толковых среди них, то все, понятное дело, сочли себя самыми достойными. А я еще подлил масла в огонь, намекнув, что лишь кто-то один удостоится личной аудиенции у императора. Это почти такая же честь, как стать пана мэджи.

В глазах Фиро мелькнула искорка понимания.

– Выходит, между ними началась драка за то, кто из них самый достойный? – Он злорадно потер руки, досадуя, что пропустил такое захватывающее зрелище.

Дафиро кивнул и пояснил:

– Но они ученые, ваше высочество, поэтому их схватка… как бы это лучше выразиться… не слишком похожа на борцовские поединки между солдатами.

– Бьюсь об заклад, они соревнуются, кто процитирует больше туманных мест из Кона Фиджи, – хмыкнул Фиро.

Тиму укоризненно посмотрел на него, указав глазами на Дзато Рути, который сделал вид, что ничего не заметил.

– Ну да, что-то в этом роде, – подтвердил Дафиро. – Затем они принялись поправлять друг у друга грамматические ошибки, потом выискивать ошибки в поправках и указывать на неточности в поправках к поправкам. Один кашима начал отпускать ироничные замечания насчет акцента, с которым были процитированы на амо эпиграммы, другой указал, что в речи его оппонента присутствуют анахронизмы. Я предоставил им какое-то время поупражняться в том же духе, пока они не раскраснелись, а в горле у каждого не пересохло от этой говорильни. Тогда я подсказал ученым, как попасть в лучшие таверны Пана. Там они будут спорить и ругаться до конца дня. Кашима унесли с собой гонги, а остальная толпа либо устремилась за ними, дабы и дальше смотреть бесплатное представление, либо рассеялась.

– Все в точности как сказал однажды Ра Оджи: «Догидо салусма ко джуакин ма дюмон ви крулуфэю лохэта, ноаю лоту ро ма ганкэн до крукрутидало», – добавил Куни. – «Если десять ученых затеют мятеж, они будут целых три года спорить о том, какое название дать своей партии».

Фиро расхохотался так, что даже закашлялся.

– Мне сдается… кх-кх… что ты бы хорошо вписался в их компанию, Тото-тика, – обратился он к старшему брату.

Тиму переминался с ноги на ногу, залившись краской от смущения, ибо был не способен подобрать остроумный ответ.

Тэра обратила внимание, что на лицах пана мэджи после этой насмешки в адрес их собратьев-испытуемых появилось смущенное выражение. Она перестала улыбаться и обратилась к Дафиро:

– Спасибо за находчивость, капитан Миро. Уверена, отец благодарен вам за то, что вы сумели развеять временную вспышку недовольства среди уважаемых ученых, этого костяка имперской бюрократии, не причинив никому вреда. Эти люди – истинное сокровище Дара.

Принцесса склонилась перед Дафиро в джири, а капитан отвесил ей глубокий поклон, тоже посерьезнев. Лица Тиму и пана мэджи разгладились.

Куни обвел зал довольным взглядом:

– Я непременно поговорю с соискателями, как только те выберут полномочных представителей. Ставки на экзаменах высоки, и вполне объяснимо, почему не прошедшие испытания так разочарованы. Но я удовлетворен тем, что система экзаменации безупречна, а потому сумею убедить недовольных внять гласу разума.

Дзоми Кидосу, молчавшая во время обмена репликами между капитаном Миро и детьми, теперь подала голос:

– Вы можете успокоить недовольных кашима сегодня, отвлекая их, но исконная проблема, несправедливость экзаменов, тем не менее остается.

Это напомнило присутствующим в Большом зале для приемов, что Дворцовая экзаменация все еще продолжается. Дафиро удалился в боковую часть помещения, детей успокоили и усадили, а Куни приосанился и снова сосредоточил все внимание на Дзоми.

– Ты говорила о том, что отобранные эссе склонны отражать вкусы академий Гинпена в Хаане, – сказал император. – Допускаю, что это справедливая критика. Однако другим областям Дара требуется время, чтобы достичь того же уровня образованности, как в Хаане.

– Это еще не все, ренга. – Дзоми покачала головой. – Даже если во всех провинциях Дара возникнут академии, как в Гинпене, экзамены так и останутся нацеленными вовсе не на отбор талантов. Вспомните про кашима, которых капитан с легкостью ввел в заблуждение своей уловкой: это узколобые болваны, зазубрившие десять тысяч логограмм ано и полагающие, будто выучили все, что нужно знать. Подобная бедность духа не может вести к истинной красоте, изяществу или богатству мысли.

От такого напора Куни на миг лишился дара речи, но тут вмешалась Рисана:

– Дзоми Кидосу, у тебя, как видно, имеется иное мнение относительно того, что стоит называть красотой, изяществом и богатством мысли?

Девушка кивнула:

– Мастер Рути говорит о силе убеждения на основе примеров, взятых из жизни, но жизнь его учеников настолько отличается от жизни большинства подданных императора, насколько существование растущей в горшке розы отличается от существования одуванчика в полях. Один из выдержавших Великую экзаменацию рисует картину мира, в котором его семья снова обладает полнотой власти в королевстве. Другой мечтает об идеальном мире, в котором все законы и налоги направлены на то, чтобы позволить его семье накапливать состояние. Они облачают свои видения в цитаты из мертвых философов, но все, что вижу я, – это уродство и лицемерие. Посмотрите на этих людей. – Дзоми указала на остальных пана мэджи. – Ни одному из них не приходилось работать ради того, чтобы было что съесть на обед, и ни один не упрашивал распорядителя обязательных работ об отсрочке…

Лицо Куни Гару, скрытое занавесью из позвякивающих каури, исказилось.

– …Я сомневаюсь, что кто-то из них способен отличить колос сорго от колоса пшеницы или определить, сколько весит рыба, пойманная за день в заливе Гаинг, – продолжала девушка. – Они ни разу не покрывались потом от дневных трудов и не знали кровавых мозолей на руках, которые появляются, когда машешь серпом или выбираешь сети. Ваше величество, кто-нибудь из Коллегии адвокатов говорил вам, что политика увеличения налогов на купцов ведет в конечном итоге к тому, что страдают крестьяне, которым эти меры призваны помочь? – (Куни мотнул головой.) – Когда повышают налоги на торговцев, которые, как справедливо заметила императрица, норовят также стать крупными землевладельцами, те перекладывают подать на арендаторов, усугубляя тем самым их бремя.

– Это задумывалось не с целью…

– Я знаю, что так не должно было случиться. Однако случилось – например, с моей матерью. Вы можете издавать соответствующие эдикты и вести определенную политику, но в деревнях богатые творят, что хотят, а беднота вынуждена подчиняться. Голоса простых людей не слышны в этих стенах, поэтому вы не в состоянии понять их нужды.

– Я не всегда был императором Дара, – тихо проговорил Куни Гару. – Когда-то я был мальчиком, который стоял на обочине дороги, глядя на процессию Мапидэрэ, и гулял по рынкам Дзуди, искушаемый соблазнами, но лишенный возможности что-либо купить. Случались дни, когда я не знал, где сяду за стол в следующий раз.

– Тем больше оснований самому взвешивать рыбу, вместо того чтобы верить в донесения, составленные в личных интересах, в вымышленные модели или вдохновляющие иллюзии!

Куни собирался сказать что-то в свою защиту, но Дзоми не дала себя перебить.

– Поглядите на них. – Она обвела рукой пана мэджи. – Они все мужчины! Может, вы и открыли для женщин доступ на государственную службу, но среди прибывших в Пан на Великую экзаменацию кашима насчитывается всего лишь пара дюжин женщин, и только единицам из них удалось достигнуть ранга фироа. Что знает ваша Коллегия адвокатов о красоте, ценимой женщинами, но не предназначенной для удовольствия мужчин? Или о тяготах женщин, вынужденных растить детей, будучи лишенными преимуществ, которые есть у мужчин? Или о причинах, по которым многие из них торгуют собой в домах индиго? А известно ли вам, почему для великого множества женщин узы брака ничем не лучше рабских пут?

Рисана не смогла удержаться от одобрения и энергично кивала в такт словам Дзоми. Ей вспомнилась жизнь, какую она вела с матерью до встречи с Куни Гару. В душе Рисана корила себя за то, что целиком погрузилась в дворцовую канитель и мало старалась облегчить участь тех, кто живет сейчас так, как раньше жила она. И то, что вдохновенно говорила сейчас эта молодая женщина, ей определенно нравилось.

– Способны ли ваши фироа иначе как с презрением слушать песню рыбака, сочиненную на его родном наречии и состоящую из простых и грубых слов? – продолжала Дзоми. – Способны ли эти люди оценить любовь и талант, вложенные дочкой крестьянина в фигурку прыгающего карпа, которую она вырезала из кусочка бумаги, оставшегося от кулька с жареными орешками? Какой урок вынесут они – да и вы тоже – из опыта жизни простого народа? Вы забыли…

– Нельзя отказываться выходить в море только потому, что знаешь, что невозможно выловить из него всю рыбу! – не сдержавшись, воскликнул император. Но тут же спохватился и продолжил более спокойно: – До эпохи Мапидэрэ управленческий аппарат одних государств состоял из наследственной аристократии, тогда как в других к отбору на государственную службу допускали только владеющих землей. Именно Мапидэрэ сделал экзамены доступными для всех мужчин, хотя не отрицаю, порой его судьи брали взятки. Я расширил допуск для всех желающих, вне зависимости от пола или общественного статуса, и упрочил беспристрастность жюри, поскольку ввел единые вопросы для испытуемых и общие критерии оценки по всей стране. Пусть мои экзаменации несовершенны, но разве они в любом случае не лучше других, тех, что были прежде?

– Ренга, я никоим образом не хочу вас оскорбить, но вы сейчас говорите, как рыбак, который привез целый трюм тухлой рыбы и смеется над другим рыбаком, у которого тухлой рыбы оказалось еще больше.

– Идеала нельзя достичь за краткий промежуток времени! Лестница императорских экзаменов не способна обеспечить восхождение всем мужчинам и женщинам, обладающим талантом, однако она дает лучик надежды для всех слоев населения. Вот ты, например, происходишь из семьи издольщика, не имеющего никаких связей, и тем не менее стоишь сейчас среди самых уважаемых ученых Дара. Ты – живое оправдание той веры и тех чаяний, которые я возлагаю на новую систему.

– Я едва ли могу служить удачным примером, – возразила Дзоми. – Мне посчастливилось учиться у… у наставника, которого мало кто способен себе позволить. А когда вдруг показалось, что я упустила свой шанс принять участие в экзаменах, мне на выручку пришли незнакомцы. Везение – не та вещь, на которую стоит полагаться.

При всей гордости, которую испытывал за ученицу Луан Цзиа, ему приходилось скрывать свои чувства. Дзоми решила пройти испытания исключительно благодаря собственным заслугам, и он ни при каких обстоятельствах не мог раскрыть тайну их отношений. «Ты оперившийся орел, устремляющийся в небо; ты подросшая черепаха, ныряющая в море».

– Тогда разве не воля богов проявилась в том, чтобы ты возвысилась над другими? – спросил Куни. – Я вознесся на трон Дара в результате удачного стечения обстоятельств, сочетания труда и удачи, и, пожалуй, слепой случай играет в нашей судьбе бо́льшую роль, чем мы готовы признать.

– Это мудрость отчаяния, ренга. Вы же уверяете, что ищете настоящие таланты. А ваша система экзаменов… Это похоже на человека, который ищет жемчужины, ныряя только с пирса, лишь потому, что ему так безопасно и удобно. Притом человек этот твердит, что в результате случайного движения приливов и отливов в руки непременно попадут жемчужины огромной ценности.

После подобного заявления в Большом зале для приемов надолго воцарилась тишина.

А потом голос неожиданно подал принц Фиро:

– Послушать тебя, так ты просто завидуешь, что другие соискатели богатые, а ты нет. Но их семьи, чтобы скопить богатства, трудились не меньше твоей, и почему бы теперь детям не воспользоваться преимуществами, которые дает обеспеченная семья?

Рисана и Куни посмотрели на мальчика. Консорт хотела уже сделать сыну выговор за то, что он посмел заговорить на официальном мероприятии, но Куни знаком остановил ее.

– Полагаю, с одной стороны это верно, – сказала Дзоми. – Но если взглянуть на все с другой стороны… Позвольте, я попробую объяснить.

Она отошла в сторону, встала перед Дзато Рути и поклонилась.

– Могу я на время позаимствовать их? – спросила девушка, указав на штабель деревянных шкатулок, в которых хранились экзаменационные эссе. – Как вам известно, представление я не приготовила, поэтому приходится импровизировать.

Удивленный Рути кивнул.

Дзоми взяла четыре шкатулки, вернулась на место и выставила их в ряд на полу. Потом опустилась на колено, скрыв шкатулки за полой мантии, и, судя по всему, разложила в них что-то. После чего встала, открыла шкатулки взглядам присутствующих, отошла и встала позади них.

– Я поместила в эти шкатулки скромный подарок для вас, – сказала Дзоми, поглядев по очереди на Тиму, Тэру, Фиро и маленькую Фару. – В одной из них лежит кусок тысячеслойного пирога, сдобренного сладчайшим медом и начиненного семенем лотоса. Остальные три пустые. Каждый из принцев и принцесс вправе выбрать по шкатулке. Давайте положимся на удачу. Тот, кому достанется тысячеслойный пирог, не обязан делиться с братьями и сестрами. А те, чьи шкатулки окажутся пустыми, не должны жаловаться, что остались без десерта. Согласны вы на такие условия?

– Ну… – протянул Фиро.

– Это нечестно, – резко и совсем по-детски заявила Фара. – Мы должны делиться!

– Почему нечестно?

– Я не сделал ничего плохого, – сказал Фиро. – С какой стати я вдруг получу пустую шкатулку?

Дзоми посмотрела на него.

– До своего рождения мы все – всего лишь возможности. Миг собственной инкарнации мы не контролируем, а потому можем появиться на свет сыном императора или дочерью крестьянина. Завеса поднимается, мы входим в мир и обнаруживаем, что держим в руках шкатулку, которая определяет нашу судьбу безотносительно к нашим способностям. Тем не менее великие философы неизменно утверждают, что наши души весят одинаково в глазах Отца Мира, Тасолуо. И будет в высшей степени странно, если заложенное в нас чувство справедливости, взращенное наставлениями мудрых, окажется не в силах сравниться с чувством справедливости четырехлетнего ребенка.

Фиро залился краской, но ничего не ответил.

На выручку ему неожиданно пришел принц Тиму:

– Это всего лишь софистика, Дзоми Кидосу.

Девушка холодно посмотрела на него.

– Ты неверно толкуешь классических философов, – продолжил принц. – То, что наши души равны в глазах Отца Мира, еще не означает, что все мы должны обладать равным имуществом. Мудрецы учат, что мужчины и женщины рождаются в разных сословиях, но каждый из нас обязан играть свою роль в гармоничной пьесе мира. Ты говоришь так, будто быть крестьянином плохо, но ведь в достойной бедности также есть благородство. Ты утверждаешь, будто королем быть хорошо, но королевские заботы велики настолько же, насколько его богатство. Ни один из нас не рождается, будучи лучше другого: каждый обязан стремиться преуспеть в выпавшей ему доле. Не все предпочитают тысячеслойный пирог. Вот в чем истинная мудрость.

– Понимаю, – промолвила Дзоми. – Принц Тиму, ты ведь не будешь возражать, если я съем тысячеслойный пирог, а тебе дам просто облизать обертку? Да и вообще, почему бы нам не поменяться местами, чтобы я могла претерпевать тяготы твоей жизни во дворце, а ты сполна насладился благородной бедностью в моей глинобитной лачуге?

Настал черед Тиму лишиться дара речи.

– Ты… Ты…

Императрица Джиа, с лицом словно бы изо льда, посмотрела на Дзоми.

– Тиму, ни слова больше.

– Так в которой шкатулке лежит тысячеслойный пирог? – спросила Фара, не сводившая глаз с ящичков. – Можно мне посмотреть?

Дзоми кивнула.

Фара открыла первую шкатулку: там ничего не было.

– Можно мне еще раз попробовать? – Девочка посмотрела на Дзоми, и та снова кивнула.

Малышка открыла вторую шкатулку, потом третью и, наконец, четвертую. Все они оказались пустыми.

– Где же пирог?

– Его никогда и не было.

Фара воззрилась на нее:

– Но ты же говорила, что был!

– Для большинства талантливых людей Дара императорская экзаменация оказалась таким же пустым обещанием.

– У тебя явно есть предложение, которое ты не изложила в своем эссе, – промолвил Куни. – Пожалуй, настало время огласить его.

Луан Цзиа пристально смотрел на Дзоми, и на лице его отражалась озабоченность. Но Дзоми отказывалась встречаться с ним взглядом и спокойно взирала на императора.

– Я предлагаю полностью отменить на экзаменациях использование логограмм ано и классического ано. – Голос ее звучал уверенно и ровно. – Работы должны писаться только при помощи букв зиндари и на родном языке.

Куни застыл как громом пораженный, а вместе с ним все присутствующие министры, генералы и аристократы. В Большом зале для приемов установилась такая тишина, что единственным звуком был ропот далекой толпы.

Затем среди министров послышались удивленные возгласы, а кое-кто начал хмыкать.

Тэра ловила каждое слово молодой ученой. Никогда еще не слышала она ничего более смелого и оригинального. Дзоми была подобна молнии, озарившей темное небо; девочка не верила, что можно вдруг взять и перевернуть мир, показав его так, будто все бывшее раньше не имеет значения.

– Определенно ты… – начал было Куни.

– Бред! – Рути даже не заметил, что перебил императора, или же в сердцах не придал этому значения. – Упразднить логограммы классического ано – это все равно что упразднить грамотность!

– Это неправда. Ребенку требуется всего лишь месяц, чтобы выучить буквы зиндари и начать складывать их на родном языке. Тем не менее мы считаем использование одних лишь букв зиндари неприемлемым и тратим годы учебы, чтобы зазубрить мудреные слова философов ано, и перелицовываем свои мысли по их лекалам. Школы, где обучение построено вокруг логограмм, могут посещать лишь те, кому нет нужды жить плодами собственного труда. Доводы, имеющие ценность в такой системе, являются окаменевшими, безжизненными, ориентированными на прошлое. Если мы отбросим нужду в логограммах ано и станем записывать мудрость нового века на понятном всем языке исключительно при помощи букв зиндари, это приведет к такому расцвету учености в Дара, что у вас появится гораздо больше возможностей найти столь нужные вам таланты. Вместо того чтобы искать жемчужины на мелководье близ причалов Хаана, вы забросите сеть глубоко и широко, через весь океан. Я вовсе не призываю к полному отказу от логограмм. Я прекрасно сознаю их достоинства, которые заключаются в красоте и литературной выразительности, в поддержании связи с минувшим, в их способности служить средством общения для людей, говорящих на разных языках, в умении образно представить картину мира, обещающую радость и уют. Но цена, которую они налагают на экзаменацию, чересчур высока. Я люблю логограммы не меньше вашего, может, даже больше, но если мы просто что-то любим, еще не означает, что надо упорно держаться за это, когда обстоятельства переменились. Пришло время оставить старые механизмы и перенастроить умы Дара.

Большой зал для приемов взорвался голосами недовольных и спорящих.

«Ничего, – подумалось Дзоми, – все не так страшно. Только бы теперь моя тайна случайно не открылась».

В задней части дворца, за стеной, отделяющей залы для приемов от частных покоев императорской семьи, располагался сад.

Равный по размеру среднему крестьянскому наделу, он не считался большим по стандартам древних королей Тиро, зачастую имевших частные охотничьи угодья и морские курорты, занимавшие тысячи акров земли, но этот сад был хитро устроен и отражал вкусы императорской семьи.

Западная часть его принадлежала императрице Джиа, засадившей свой участок прекрасными цветами и полезными растениями. Все сорта хризантем и розы любых оттенков цвели в облицованных кораллом и обсидианом горшках, выставленных концентрическими кругами, которые отражали форму соответствующего цветка (на холодное время года горшки можно было без особого труда перенести в оранжерею). На зарешеченных грядках росли целебные травы из всех уголков Дара, каждый квадратик был снабжен ярлыком с названием, местом происхождения и предупреждением, если растение было ядовитым. В центре возвышался сарайчик, построенный на манер аптекарской лавочки в Кокру, как будто его перенесли сюда прямо с улиц Дзуди.

Восточная часть сада была отведена консорту Рисане, которая предпочла устроить там лабиринт из густых ухоженных зарослей кустарника, камней из глубоких озер, покрытых морщинами и отверстиями, так что они напоминали огромную губку, коралловых полипов из моря, а также прудиков со стайками цветных карпов, где солнце отражалось в безмятежной воде. Тут и там росли травы, известные своим свойством туманить мозг. Иногда консорт Рисана развлекала детей, устраивая им представление с дымом, превращая лабиринт в волшебную страну, населенную дружелюбными бессмертными существами, готовыми дать мудрый совет, а также мифическими чудовищами, которые веселили ребятишек приступами испуганного хохота.

Но лишь немногим избранным разрешалось посещать ту часть сада, которую все считали центральной, отведенную лично для императора и устроенную особенно любопытным образом.

После завершения Дворцовой экзаменации принцы и принцессы задержались в Большом зале для приемов, с интересом наблюдая, как все повелители Дара покидают зал согласно рангу и старшинству, словно исполняя некий сложный танец. Честно говоря, детьми в немалой степени руководило желание отсрочить неизбежную выволочку со стороны императрицы Джиа и учителя Рути за вмешательство в ход церемонии. Наконец и им настало время уйти, чтобы вернуться на семейную половину в задней части дворца.

Все четверо миновали охраняемую дверь в Стене Спокойствия, пересекли маленький арочный мост, который был переброшен через узкий ручей, текущий с запада на восток, и служил границей между официальной частью дворца и личными покоями, и вошли в сад.

Слева простиралось затопленное поле, которому по весне предстояло стать рисовой плантацией. Справа находились участок, отведенный под таро, и фруктовый сад, увитый виноградными лозами. Если не знать, что находишься в саду императора, легко можно было бы вообразить, что ты оказался на ферме в Кокру.

Тут был даже человек в традиционной для Кокру крестьянской одежде: белые штаны из длинных полос мешковины; соломенная шляпа с широкими полями, защищающими от солнца лицо и шею; тонкая роба с подоткнутым за пояс подолом, чтобы не мешать свободе движений. Мужчина тащил на коромысле два ведра воды, направляясь от ручья к плодовому саду.

– Ренга! – окликнул его Тиму. – Ваши покорные дети выражают вам свое уважение.

Человек в соломенной шляпе остановился, медленно, чтобы не расплескать воду, повернулся и улыбнулся детям. Это действительно был Куни Гару, император Рагин, повелитель островов Дара.

Хотя по роду занятий Фэсо и Нарэ Гару были крестьянами, они являлись собственниками земли, а не издольщиками. Когда Куни был еще маленьким, их семья перебралась в город Дзуди, а ферму сдала в аренду, чтобы поддержать деньгами другие деловые начинания. О жизни на ферме у Куни остались самые смутные воспоминания. Но когда Куни сделался императором, а особенно после смерти отца, крестьянский труд стал для него своего рода хобби, которому он самозабвенно предавался в дворцовом саду. Вероятно, таким образом ренга хотел почтить корни своей семьи, а также экономическую основу, на которой стоит весь Дара.

– Идите подсобите мне, – велел император. – Я покажу вам колосящееся таро и стручковую фасоль.

– Высокоуважаемый и почтенный родитель, – ответил отцу Тиму. – Это чрезвычайно лестное предложение, которого я не достоин. Ваша забота о благосостоянии беднейших подданных Дара беспримерна! Опуститься до работ по добыванию пропитания с земли сродни тому, как если бы крубен стал вести себя словно простая креветка. Познавая на опыте жизнь простых людей, государь способен более тесно прочувствовать свою связь с народом. Как справедливо заметил однажды Кон Фиджи, Единственный Истинный Мудрец…

– Ладно, ладно, Тиму, – перебил его Куни. Он все еще улыбался, но в его взгляде появился намек на раздражение. – Скажи проще: «Я занят. Спасибо, но нет».

– Э-э-э… Мастер Рути обмолвился ранее, что хотел бы преподать своему нерадивому ученику некий важный урок. Я оказался в сложном положении, разрываясь между необходимостью подчиняться отцу, повелителю империи и созидателю моей плоти, и учителю, повелителю страны знаний и созидателю моего разума…

– Ступай, ступай! – произнес Куни, сделав рукой такой жест, будто отгонял назойливую муху. От этого движения коромысло у него на плече колыхнулось и из ведер выплеснулось немного воды.

– Премного благодарен вам за милостивое разрешение, ренга. – Тиму поклонился и умчался прочь.

Куни хмыкнул, но в глубине души огорчился.

«Я ведь прекрасно понимаю, сынок, что ты считаешь ниже своего достоинства копаться в грязи и заниматься физическим трудом, потому как буквально трактуешь слова Кона Фиджи, который говорил, что от грязной работы ум делается грязным. Иногда я сомневаюсь, что читать так много книг действительно полезно. Ну почему ты совсем не похож на меня?»

– Как насчет тебя, Хадо-тика? – обратился он к Фиро.

– Папа, я занят. Спасибо, но нет.

Куни расхохотался, отчего из ведер выплеснулось еще немного воды.

– Понятно. И чем же ты занят?

– Капитан Миро обещал встретиться со мной и рассказать, как ему удалось убедить тех ученых пойти пить, вместо того чтобы бунтовать, и еще я хотел расспросить тетушку Гин и дядю Тэку насчет легенд про Гегемона.

Куни кивнул и махнул рукой, отпуская младшего сына.

«Фиро очень похож на меня в детстве, только слишком уж увлечен романтикой подвига и войны. Он привык жить вольготно, и ума не приложу, где и как предстоит ему научиться необходимому терпению…»

Наконец он обратился к дочерям:

– А вы, Рата-тика и Ада-тика, что скажете? Вы тоже заняты?

– Мне нравится играть в грязи! – взвизгнула Фара и подбежала, чтобы обнять отца.

Малышка двигалась так проворно, что Куни не успел поставить ведра на землю, когда дочка обхватила его за ноги, а потому расплескал еще немного воды. Затем девочка отпустила его и весело зашлепала по незасеянному рисовому полю, не обращая внимания на то, что ил и вода пачкают ее нарядное платье.

– Отец. – Тэра подошла и склонилась перед ним в джири. Она посмотрела на ведра. – Думаю, нам следует вернуться к ручью и наполнить их заново.

– Ты права, – кивнул Куни. – Из-за твоих братьев и сестры я расплескал большую часть воды.

Он опустил коромысло, снял с него ведра и передал одно Тэре. Отец с дочерью пошли к ручью и наполнили ведра. Ступающей за Куни Тэре было тяжело нести свою ношу, и, поскольку вода в ведре раскачивалась в такт шагам девочки, часть ее переливалась через край.

– Ну-ка, давай помогу, – сказал император. Он наклонился, поднял маленькую дощечку и запустил ее плавать посередине ведра Тэры. – Попробуй теперь.

На этот раз, хотя тяжелое ведро продолжало раскачиваться, дощечка мешала образовываться волнам, и вода больше не выплескивалась.

– Быть правителем – очень похоже на то, как нести ведро с водой, – изрек Куни. – Всегда есть соперничающие силы, грозящие образовать волны, и задача правителя – найти способ уравновесить эти разные силы так, чтобы они не выходили из-под контроля: тогда и земля будет полита, и народ сыт.

– Почему просто не поставить ведро, ведь тогда и вода в нем волноваться не будет? – спросила Тэра, тяжело отдуваясь.

– В таком случае вода у нас в ведре останется мертвым грузом, а на земле ничего не вырастет. Движение вперед принципиально важно, Рата-тика. Перемены – это единственная постоянная величина.

Тэра не могла удержаться от мысли, что этот разговор предназначался для ее братьев. Но она радовалась, что переживает этот миг вместе с отцом. Ей всегда нравилось слушать, когда он говорил о политике и экономике, но Куни неизменно останавливался, если дети выражали желание побыть с ним, хотя Тэра старалась не беспокоить его лишний раз.

– И много людей давит на тебя, отец?

– Столько, что и не счесть. Аристократы хотят независимости, а гражданские министры – единообразия; члены Коллегии адвокатов стремятся обрести больший вес в политике, а генералы – получить больше денег, чтобы платить солдатам; ветераны требуют еще земли для наделов, а купцы – увеличения расходов на борьбу с пиратами и назначения толковых магистратов; крестьяне нуждаются в помощи для ирригации и мелиорации земель. Ну и разумеется, каждый хочет, чтобы налоги в казну увеличивались за счет соседа. Я как воздушный змей, которого треплют налетающие с разных сторон ветры, и все, что мне удается, это с трудом удерживаться на лету.

Тэра представила отца парящим в воздухе, как в легендах про Гегемона, и почувствовала прилив нежности. Причем к этому чувству вовсе не примешивалась жалость – Тэре просто странно было слышать, что ее отец, казавшийся всегда таким уверенным в себе, на самом деле не всемогущ.

– Хорошо, что у тебя есть много мудрых министров и генералов, способных дать толковый совет.

– К сожалению, они ведь видят только отдельный кусок, а не весь пирог целиком, и зависят от меня, ибо я должен поддерживать между ними равновесие. Вот почему, Рата-тика, я соорудил себе корону таким образом, чтобы она скрывала лицо и люди не могли видеть его выражение, пока я силюсь принять решение. Половина моей работы состоит в том, чтобы скрывать, что именно я думаю, и тем самым не позволить слишком откровенно манипулировать императором Дара.

Когда они добрались до овощных грядок, Тэра вооружилась ковшом, сделанным из разрезанной пополам тыквы, и стала под руководством Куни бережно поливать ростки и побеги, только-только проклюнувшиеся из почвы.

– Рата-тика, тебе известно, почему мы не сажаем овощи вместе с рисом или не перемежаем виноградники с плантациями таро?

Если бы этот вопрос задали Тиму, он бы ответил, что причина заключается в необходимости держать каждое растение среди ему подобных, дабы обеспечить им естественное место в цепи мироздания. А Фиро наверняка бы сказал: это чтобы помешать растениям передраться друг с другом. Но Тэра догадывалась, что здесь все гораздо сложнее: отец предложил ей некое испытание.

Она осмотрела императорский сад, разбитый на первый взгляд вроде бы довольно бестолково: участок под рис имел неправильную форму; плантация таро была такой маленькой, что с нее можно было собрать плодов всего лишь на пару трапез; огород представлял собой мешанину грядок с бобами, дынями и листовыми овощами; а за огородом располагалась заросшая травой поляна, на которой в изобилии росли полевые цветы вроде одуванчиков.

«Ни один настоящий крестьянин не устроил бы так свой надел, верно?»

Она обошла сад, разглядывая его с разных сторон. Хотя Тэра гуляла здесь бессчетное число раз, а иногда даже внимательно все осматривала, девочка никогда не отдавала себе отчета, что… «Ага, вот в чем дело!» Контуры наделов, отведенных под разные растения, напомнили ей очертания островов Дара.

– Потому что разные растения требуют разной подкормки и разного количества воды, – ответила она осторожно. – Рисовое поле должно быть затоплено, тогда как виноградным лозам требуется много воздуха и мало влаги. Даже дикие растения входят в твои владения, а у них свои нужды.

Куни кивнул, заметно довольный:

– Для разных областей требуется различная политика.

У Тэры радостно забилось сердце.

«Я была права! Независимость, данная знати, – это эксперимент».

– Возможно, выращивая новое растение, лучше попробовать посадить его на разных грядках в разных областях и посмотреть, где ему понравится больше, – промолвила она.

Куни рассмеялся:

– У моей дочери явный талант к земледелию… и, быть может, не только к нему.

– Мне стоит почаще приходить и помогать тебе по хозяйству.

– Буду только рад, – сказал Куни. А после паузы добавил: – С твоей стороны было очень умно помочь пана мэджи и мастеру Рути сохранить лицо после того, что сделал капитан Миро на Дворцовой экзаменации. Вот если бы и твои братья были такими же сообразительными…

Тэра зарделась, польщенная комплиментом.

– Что ты думаешь о предложении Дзоми Кидосу? – спросила девочка, желая узнать, каковы взгляды отца в отношении ее протеже.

Куни с интересом посмотрел на дочь:

– Ты с ней знакома?

– Э-э-э… нет. Но она была так убедительна.

Куни продолжал сверлить ее взглядом, но предпочел не развивать тему.

– Некоторые семена дают всходы только в том случае, если почва должным образом подготовлена. – Пояснять свою мысль он не стал.

Тэра размышляла над ответом, продолжая поливать огород вместе с отцом.

Тук: ковшик коснулся дна ведра и вернулся пустым. Тэра встала и утерла лоб рукавом.

– Сходим и принесем еще воды?

Куни посмотрел на ее покрытое потом личико, и черты его смягчились.

– Вполне достаточно, ты и так здорово мне помогла. Девочкам ни к чему потеть и покрываться загаром. Возьми Ада-тику, и поиграйте в тени в маминой части сада.

Тэра уставилась на него, закусив нижнюю губу. Потом, собравшись с духом, встала очень прямо и спросила:

– Отец, разве ты говорил королеве Гин во время войны, что ей не стоит потеть и загорать?

На миг на лице Куни застыло нечто среднее между удивлением и смущением, затем он расплылся в улыбке и поклонился дочери:

– Мои извинения, принцесса Тэра. Сила может рядиться не только в мужское платье, но и в женское тоже. Я не собирался оскорбить ваше высочество, но вы правы: мои слова были необдуманными. Характером вы пошли в мать, и это к лучшему.

Тэра склонилась в глубоком джири.

– Мой отец – повелитель, обладающий широким умом.

Они как раз готовились вернуться с пустыми ведрами обратно к ручью, когда на некотором отдалении вдруг раздался приветственный оклик:

– Луан! Ты что это тут делаешь?

Обернувшись, Куни и Тэра увидели Рина Коду, имперского секретаря предусмотрительности, пересекающего арочный мост. Обращался он к Луану Цзиа, который стоял под мостом и словно бы пытался слиться с опорой.

Луан вышел из тени моста и поклонился:

– Мои извинения, ренга. Я не хотел вмешиваться в минуту вашего личного общения с детьми.

– Вмешиваться? – вскричал Рин. – Да ты ведь почти член семьи! Хотя и отсутствовал слишком долго. Попозже мы просто обязаны опрокинуть за встречу по меньшей мере шесть кубков вина. Осмелюсь сказать, в эти дни коллекция напитков у меня стала много лучше, и мне жаль, что нам не удалось поговорить по душам со дня твоего приезда. Во время твоего отсутствия моим людям пришлось несладко, пока они приглядывали за тобой – исключительно в целях защиты! – потому как ты похож на исчезающую в море черепаху: объявишься на пару дней в каком-нибудь городе, а потом пропадешь на долгие месяцы!

Луан хмыкнул:

– Спасибо за заботу о моей безопасности, но, быть может, со стороны главного шпиона Дара не слишком осмотрительно признаваться перед лицом императора в том, что его подчиненные с трудом способны вести слежку всего лишь за каким-то бродячим ученым.

Рин пренебрежительно отмахнулся:

– Куни известно, что с настоящих смутьянов я воистину не спускаю глаз. Я просто хотел иметь возможность вытащить тебя сюда, если вдруг разразится какой-нибудь кризис и нам понадобится твой совет.

Как другу детства Куни, Рину Коде всегда сходило с рук фамильярное обращение с ним.

– Уверен, что император окружен мужчинами и женщинами более высокого ума, нежели простой инженер.

– Ах, перестань! Эта твоя чрезмерная скромность граничит с хвастовством!

Куни радостно слушал их перепалку. Она напомнила ему былые времена.

– Отец, мы с Ада-тикой пойдем, чтобы не мешать вам обсуждать государственные дела, – сказала Тэра. Она знала, что когда Рин приходит поговорить с отцом, то они обычно предпочитают беседовать без свидетелей.

Принцесса склонилась перед Луаном и Рином в джири, а затем велела Фаре следовать за ней и направилась из сада в частные покои императорской семьи.

Куни повернулся к Рину.

– Кашима все еще пьют и спорят, – доложил тот. – От них неприятностей ждать не стоит, по крайней мере, на данный момент. – Потом он потупил глаза и добавил: – Прошу прощения, что не предвидел мятежа.

– Все нормально. – Куни пренебрежительно махнул рукой. – С течением времени я обязательно рассмотрю их петицию. Поговорю с Кого и Дзато насчет того, как устранить дисбаланс между областями. Возможно, придется ввести систему, при которой ученые не из Хаана и Гана при необходимости будут получать дополнительные баллы. Хотя тогда надо будет пересмотреть требования соблюдения анонимности.

– Желаю удачи в деле убеждения непреклонного Рути в мудрости этого замысла, – ответил Рин. – Он, разумеется, станет твердить, что соискатель, прошедший благодаря дополнительным баллам, всегда будет чувствовать свою неполноценность по отношению к кандидатам из Хаана, а потому твое лекарство окажется хуже самой болезни.

– И отчасти он будет прав, – заметил Куни. – В том-то и состоит вся сложность. Но компромисс – это та смазка, благодаря которой крутятся шестерни государственной машины. – Он усмехнулся, когда Луан вскинул брови, услышав столь техническую метафору. И пояснил: – Я специально приберегал эту фразу для твоего возвращения.

Луан рассмеялся:

– Император Дара – в высшей степени любопытный повелитель.

– Ты уже потратил кучу денег на стипендии, чтобы побудить хороших учителей переехать из Хаана в другие провинции, – произнес Рин. – Эти книжные черви, похоже, даже и не догадываются, какую незримую работу ты проводишь, чтобы удовлетворить их жалобы.

– На то, чтобы привить ученость землям, где нет традиций образования, требуется столько же времени, сколько нужно ростку, чтобы превратиться в могучий дуб, – отозвался Куни. – Но у молодых людей нет таких запасов терпения, а потому необходимы промежуточные меры. Помимо прочего, я собираюсь устроить так, чтобы больше детей бедняков посещали школы и тем самым вливались в имперскую копилку талантов. Уверен, что богатые отпрыски будут недовольны, потому что это обостряет конкуренцию. Ну ничего, мы пересечем этот мост, когда дойдем до него. У тебя есть о чем еще доложить?

– Так, ничего особенного. Некоторые низложенные аристократы мутят воду: двое из них встречались недавно в Пане. Но не думаю, что их стоит принимать в расчет. Куда тревожнее культ Гегемона, разрастающийся на островах Туноа. Есть признаки, что он перекидывается и на другие области. Я пока что ограничиваюсь лишь наблюдением. Следует ли мне перейти к действиям?

Лицо Куни омрачилось, но мгновение спустя он успокоился.

– Мате легко пробуждать добрые воспоминания в народе сейчас, когда он всего лишь скитающийся по Дара призрак, а не ненасытный правитель, мечущийся с одного острова на другой в поисках кровавой дани.

– Эти неблагодарные…

– Нет! Пока люди ведут себя мирно, пусть поклонение моему брату распространяется невозбранно.

– Но, Куни…

– Нет. Жесткий ответ только подстегнет моих недоброжелателей. Я предал Мату на берегу Лиру, в убеждении, что делаю это ради высшей цели, и, если кто-то считает династию Одуванчика основанной на грехе, я не стану укреплять своих подданных в этом мнении, затыкая людям рот. Мата воистину был выдающейся личностью, а почитание чести и доблести не представляет для меня угрозы.

Стоявший рядом Луан кивнул, почти незаметно.

– Как насчет программы «Золотой карп»? – спросил император.

– Вот с этим сложно. Родителей молодых женщин зачастую приходится подолгу убеждать, особенно в богатых семьях.

– Тогда сосредоточься на бедных, – сказал Куни. – Те, кто обделен преимуществами при сложившемся порядке вещей, могут оказаться более восприимчивыми к нашим доводам.

Рин кивнул:

– Позволь мне еще позаниматься этим делом. – Затем он обратился к Луану. – Не забудь про сегодняшнюю выпивку – я приглашу Кого и Гин. Но для начала… хм-м… мне нужно проверить кое-что в саду у императрицы.

Он наскоро попрощался и отправился в отведенную Джиа часть сада.

Куни рассмеялся:

– Джиа вечно жалуется, что кто-то рвет у нее без спроса травку счастья. Я всегда подозревал, что в этом виновен Рин. – Он обернулся и заметил на лице Луана странное выражение. – В чем дело?

– Как человек, не имеющий положения при дворе, я не считаю себя вправе комментировать…

– Да брось, – перебил его Куни. – С какой стати нам играть в эту игру? Прежде я пошел навстречу твоему желанию не быть вовлеченным в политику, но неужели я не заслужил, чтобы старый друг говорил со мной начистоту?

Луан кивнул, польщенный, что повелитель не переменил своего отношения к нему.

– Тогда дозвольте мне говорить без обиняков. Нехорошо позволять нашим аппетитам вырваться из узды. Хотя достойно восхищения, что вы до сих пор столь настойчивы в погоне за новыми… красавицами, но сие напомнило мне про циркулирующие по Пану слухи. Молва утверждает, что когда после захвата дворца императора Эриши вы вошли на женскую половину…

– Ты о чем таком толкуешь? – изумился Куни, глаза у которого по мере того, как Луан говорил, распахивались все шире.

– Э-э-э… Эта программа «Золотой карп»… Полагаю, тут содержится намек на золотого карпа, который, перепрыгнув через водопады Руфидзо, обратился в дирана? И Рин упомянул про молодых женщин… вот я и… Рад, что позабавил вас, ренга.

Куни хохотал так, что перегнулся пополам.

– Ох, Луан, Луан! Слишком уж долго тебя здесь не было. Мне впору обидеться, раз ты обо мне столь невысокого мнения, что вообразил, будто я решил обзавестись шлейфом из красоток из числа простолюдинок Дара. Подумать только!

– Тогда что вы велели сделать Рину?

Куни постарался унять смех:

– Хм… Дзоми Кидосу права: императорские экзаменации, при всех моих стараниях проводить их честно, не лучший способ привлечь таланты со всего Дара. Хотя я открыл для женщин доступ к экзаменам и государственной службе, лишь единицы выдержали испытания, и еще меньше сумели продвинуться на какие-либо посты. Я попросил Рина подыскивать наделенных способностями девочек и втайне предлагать их родителям стипендию с целью побудить водить детей в школу и сдавать экзамены – вот что подразумевает программа «Золотой карп». Но результаты ее вплоть до сего дня не впечатляют даже в Хаане. Большинство родителей не хотят, чтобы дочери оставляли дом и строили карьеру имперских чиновников.

– Привычка – это сила, перебороть которую непросто, – заметил Луан, очень обрадовавшись, что его догадка оказалась ошибочной. Вероятно, он слишком цинично думал о Куни Гару. В конце концов, Куни – это правитель, склонный следовать непроторенными путями, рисковать ради успеха.

– Нужно время, – согласился император. – Я вынужден держать проект в секрете, потому что моралисты очень влиятельны и способны поднять шум. Уверен, стань это достоянием общественности, моя Коллегия карпов… – (Луан усмехнулся при этом названии, данном Куни в пику Коллегии адвокатов) – окажется похоронена под горой петиций: поступит масса жалоб на пренебрежение традициями и растление нравов. Вся моя жизнь состоит из компромиссов.

– Давайте я помогу вам натаскать воды, господин Гару, – предложил Луан.

И испугался: вдруг Куни рассердится, услышав, что Цзиа обращается к нему недостаточно почтительно, как в былые времена. Но лицо императора оставалось невозмутимо, и это успокоило его. Не все старые привычки плохи.

– Тебе следует находиться при дворе и помогать мне нести ношу управления.

– Я старый буйвол, господин Гару, еще способный бродить по дебрям, но не годный больше тащить плуг.

– Ха! Опять ты за свое. Под чрезмерной скромностью прячется гордыня. Да все в порядке, я знаю, как ты ценишь свою свободу. Будь я на твоем месте, тоже не захотел бы возвращаться ко двору.

– У меня есть к вам просьба.

– Вот как?

– Вы можете выделить средства для экспедиции на север? Архивные записи об организованном Мапидэрэ плавании в Страну бессмертных не дают мне покоя. Мы так мало знаем о море. Древние книги рассказывают о стенах, возведенных из бурь, и о живых островах, пожирающих путешественников, но до правды добраться сложно.

Луан достал из рукавов странные обломки потерпевшего крушение корабля, украшенные резными изображениями крылатых и рогатых зверей, и изложил свой план.

– Ты твердо принял решение не оставаться при дворе, да? – осведомился Куни, и в голосе его послышалось явное разочарование. Но он отринул его. – Ладно, не стану тебя принуждать. Но я не могу позволить себе экспедицию, сопоставимую по масштабам с авантюрой Мапидэрэ.

– Несколько небольших, но крепких кораблей, оснащенных по моим указаниям, – вот все, о чем я прошу.

– Хорошо, сделаю, что смогу.

Пока двое мужчин, продолжая непринужденно беседовать о делах, носили воду на овощные грядки, Луан поймал себя на мысли, что за внешней веселостью Куни скрывается темное облако.

– Хотя вы и ведете государственный корабль по коварным водам, лежащая на штурвале рука кажется достаточно уверенной, – сказал он. – Но быть может, есть какие-то иные заботы, угнетающие вас?

Куни бросил на него взгляд:

– Есть. Может, оно и к лучшему, что ты решил не возвращаться ко двору. – Император огляделся, желая убедиться, что никого из слуг нет поблизости в саду, но все равно понизил голос. – Глядя со стороны, ты сможешь дать мне более взвешенный совет. Подобно кораблю Мэташи, Дом Одуванчика ждет надвигающийся шторм.

Луан помедлил, осмысливая услышанное. Мэташи – так называлось одно из древних государств Тиро. Хотя баланс сил между Семью государствами накануне Унификации императора Мапидэрэ просуществовал в устойчивой форме более тысячи лет, они не были единственными в истории державами Тиро. После войн Диаспоры острова Дара были поделены между гораздо большим количеством мелких стран, враждовавших друг с другом, а Семь государств оказались теми, кому удалось пережить этот ранний период хаотичной войны.

Мэташи, одно из мелких королевств на северном берегу Большого острова, предприняло тысячу с лишним лет назад попытку объединить все свои земли. Король Гота, правитель Мэташи, подчинил все территории к северу от Даму и гор Шинанэ и основал столицу на месте нынешней Боамы. Однако после смерти короля каждый из трех самых могущественных его генералов, которых звали Хаан, Фаса и Рима, поддержал своего кандидата в наследники, и нарождающаяся империя распалась. Раздел Мэташи на три независимых государства придворный поэт Пара из Боамы запечатлел в следующих строках:

– Вы до сих пор еще молоды, ренга, – заметил Луан.

В ответ Куни горько улыбнулся:

– Все мы молоды в глазах богов и стары в глазах наших детей. Юной династии приходится преодолеть стену бурь, прежде чем произойдет первая передача трона. Она не менее коварна, чем те мифические стены в твоих древних книгах. Если нам удастся это сделать, то империя может простоять долго, как Семь государств; если нет, то моя судьба окажется такой же, как у Мапидэрэ. Джиа и Рисана обе, каждая на свой лад, подталкивают меня назвать имя наследника. Скажи, кого бы выбрал ты?

Удивленный до глубины души, Луан смущенно потупился:

– Я не настолько хорошо знаю принцев.

– Мне известно, что ты стоял под мостом, когда пришли дети, – ровным тоном проговорил Куни. – Простых ходов иногда достаточно, чтобы сторонний наблюдатель сделал вывод о силе игрока в кюпу.

Поняв, что у него нет выбора, кроме как высказать свое мнение, Луан подошел к делу взвешенно. Он обдумал свои наблюдения, сделанные во время Дворцовой экзаменации и разговора обоих сыновей с отцом.

– Принц Тиму образован в духе мудрецов ано и, без сомнения, получит поддержку гражданских министров и Коллегии адвокатов. Он умен и почтителен, обладает способностями и сумеет издавать хорошие законы.

Куни ничего не ответил, но кивнул, и Луан продолжил:

– Принц Фиро жаждет подвигов и славы, в нем есть природное обаяние, которое найдет отклик среди генералов и знати. Я вижу в нем эхо ваших располагающих манер и убежден, что из него выйдет отличный полководец во время войны.

Император посмотрел на собеседника.

– Разве я просил тебя сказать, кто из моих детей достоин возглавить Коллегию адвокатов или, облачившись в доспехи, скакать бок о бок с Гин? Тебе прекрасно известно, что для управления кораблем, который называется «Дара», требуется много, много большее.

Луан вздохнул и никак это не прокомментировал.

– Твое молчание красноречивее любых слов, – промолвил Куни. – Так что теперь тебе понятна стоящая передо мной дилемма.

– Любой из принцев подойдет на роль наследника, если снабжать его разумными советами.

– Если… Если! Но в том-то и беда: советники стремятся сами заправлять представлением. Они уже выстраиваются в очередь и ждут моей смерти.

– Ну, наверняка все не так плохо!

– Может, и нет. Но… Покуда ты говорил про способности. А как насчет отцовского сердца?

Луан тяжело вздохнул:

– Между вами и принцем Фиро заметна естественная приязнь, которая прискорбно отсутствует между вами и принцем Тиму.

Куни весь сжался, но взгляда не отвел.

– Боги ведут подсчет нашим проступкам и ошибкам, и рано или поздно они взимают плату. Я отсутствовал в жизни Тиму большую часть его детства, и отношения между нами и впрямь сложились не слишком близкие. Но правильно ли лишать первенца его законного права из-за выбора, который он не совершал?

– Чувство вины – плохой подсказчик при выборе наследника.

– Я это знаю! – Куни сделал глубокий вдох, чтобы успокоиться. – Но я ведь не бездушный кусок железного дерева и не могу перешагнуть через собственные чувства. Рисана была рядом со мной все военные годы, Фиро вырос у меня на коленях. Но без Джиа, которая принесла себя в жертву, став заложницей у Гегемона, династия Одуванчика никогда не смогла бы взойти на трон. Я слишком многим ей обязан.

– Выходит, императрица сделала мудрый шаг, когда сошла в тот день в Дзуди с воздушного корабля.

– Кто знает, насколько на ее выбор повлияла любовь, а насколько расчет, ибо Джиа догадывалась, что однажды настанет день, подобный сегодняшнему? – Куни снова тяжело вздохнул. – Я не хочу увидеть, как братья поднимают друг против друга оружие или как мои жены сцепляются в смертельной схватке за наследие престола. У каждой из них есть поддерживающая ее партия при дворе, и мне остается лишь хранить свой выбор в тайне.

То, как Куни произнес слово «братья», заставило Луана замереть. Он снова прокрутил в голове все увиденное и услышанное, и вдруг понял, что на самом деле говорил император.

– Ренга, вы поистине повелитель необъятного ума! – воскликнул Луан.

Куни посмотрел на него с нетерпеливым ожиданием:

– Что ты думаешь о моем выборе?

– Потребуется время, – осторожно ответил Луан. Голова у него до сих пор шла кругом от осознания истинного плана Куни.

«Стало быть, наследная принцесса, а не наследный принц».

– Очень длительное время. В этом-то и коренится настоящая цель «Золотого карпа»: до тех пор, пока Гин Мадзоти единственное исключение, Коллегия адвокатов, знать и министры никогда не примут мой выбор. Только когда добрая половина из допущенных входить в Большой зал для приемов будет облачена в платья, Тэра сможет взойти на трон Дара.

Хотя Луан уже догадался о плане императора, для него оказалось потрясением услышать имя настоящего наследника из собственных уст Куни.

Луан явственно представил себе яростные протесты Коллегии адвокатов и критику со стороны ученых-моралистов. Без сомнения, Куни потребовалось немало труда, чтобы убедить двор смириться с присутствием императрицы Джиа и консорта Рисаны, принимая в расчет их долгую службу в качестве советников императора. Но чтобы эти люди признали женщину правительницей, воистину потребуется революция. Или кардинальная перемена в составе двора.

– Меня особенно порадовало то, что я увидел сегодня на экзамене твою ученицу, – сказал Куни. – Ну прямо, как если бы ты нашел для меня золотого карпа, хотя я тебя об этом даже не просил.

– Но как… Как вы узнали, что Дзоми моя ученица? – изумился Луан.

Скользнув по нему взглядом, император вскинул бровь.

– Мы с тобой много спорили за долгие годы, и я услышал в ее риторике эхо твоего стиля, хотя Дзоми Кидосу весьма самобытна. Это женщина смелая и дерзкая, как новорожденный теленок, не знающий страха перед стаей волков. Ее идеи столь радикальны, что их нельзя воплотить. По крайней мере, пока.

Луан лишний раз напомнил себе, что многие люди, включая подчас и его самого, зачастую недооценивали Куни.

– Со временем она научится сдержанности, – проговорил Луан. – Так железо должно подвергнуться пытке закаливанием, чтобы превратиться в сталь.

– Если бы молодежь не придерживалась радикальных идей, мир никогда бы не менялся, – заметил император, и Луану вспомнилась легенда о юном Куни Гару, который посмотрел на лицо Мапидэрэ и увидел в нем предвестие грядущего падения. – Каждая новая волна, что обрушивается с моря на берег, крута, сильна, решительна и дика, как новорожденная идея. Она сталкивается с неуступчивой реальностью суши и постепенно рассеивается в измождении, чтобы смениться новой волной в очередной тщетной по виду попытке. Но совместные усилия этого последовательного натиска, накапливаясь за поколения и эпохи, изменяют береговую линию Дара. И в конце концов невозможное становится возможным. Ничего, я терпелив.

– Иногда вы кажетесь мне наездником, летящим сквозь время на воздушном змее, – промолвил Цзиа. – Ваш взгляд направлен далеко за горизонт настоящего.

– Передать престол Тэре – это единственный путь, Луан. – Куни вернулся к теме беседы. – Из всех моих детей лишь она одна наделена здравым смыслом, склонностью к политике и театру, что делает ее способной встать у руля империи. Тэра прекрасно ладит с братьями и, возвысившись, сумеет найти способ умерить их соперничество и заставить обоих помогать ей. Увы, ни один из мальчиков сам на такое не способен. Однако, чтобы Тэру приняли, я вынужден вести долгую игру и неприметно мостить ей путь к трону, а тем временем держать всех в неведении. Более того, необходимо сделать так, чтобы у нее не возникло явной своей партии, пока не придет время. Фиро и Рисана опираются на генералов, за Тиму и Джиа стоят ученые. Но если я стану поощрять Тэру создать свою собственную политическую опору, это приведет лишь к еще более ожесточенной борьбе фракций при дворе. Только сохраняя видимость безвластия, я сумею в конечном итоге помочь ей принять бразды правления.

– Почему вы не доверитесь императрице? – спросил Луан. – Она наверняка поддержит дочь так же охотно, как и сына.

Куни мотнул головой:

– Она не согласится с рисками, связанными со столь радикальной переменой. К тому же Джиа слишком горда и не свернет с избранного ею самой пути.

– Неужели двор настолько раскололся, что вы с женой не способны больше придерживаться единого мнения?

– Между нами никогда не было единодушия, – вздохнул Куни. – О, только не пойми меня превратно. Любовь между нами не увяла, но любить кого-то еще не означает подчиняться его воле. Ты недооцениваешь Джиа. Она считает, что стабильность важнее всего, а мой план предполагает настоящий переворот, который, будучи проведен без должной осмотрительности, может ввергнуть империю в междоусобную войну. К тому же Джиа связала свою судьбу с учеными и многие годы ратовала за их интересы, и она слишком самолюбива и прагматична, чтобы поставить на кон все свои достижения ради осуществления моей невероятной мечты.

– Мечты в высшей степени интересной, – добавил Луан, и собеседники обменялись улыбками, вспомнив о дерзких деяниях в прошлом.

– И возможно, достаточно интересной, чтобы соблазнить тебя вернуться? – осведомился Куни.

Однако Луан покачал головой:

– Ваша цель величественна, господин Гару, но я предпочту сражаться с бурными волнами, нежели с политиками при дворе.

– Ты в самом деле считаешь, что у меня во дворце опаснее, чем во владениях вероломного Тацзу?

– Мне известны как мои достоинства, так и их границы.

Император вздохнул:

– Я обязан был попробовать.

– Всеми фибрами души желаю вам успеха.

– Мне необходимо достаточно долго пробыть у руля, чтобы дождаться, пока брошенные мной семена дадут всходы и цветы. В некотором смысле, чем старше я становлюсь, тем больше сочувствую Мапидэрэ, который тоже молил богов дать ему больше времени. Поэтому я поддерживаю себя в форме при помощи трав Джиа, регулирующих движение гуморов, и физических упражнений. – Куни подхватил ведра и отправился в очередную экспедицию к ручью. – Покуда я способен вести корабль определенным курсом, есть шансы приготовить Дара к встрече со стеной бурь.

Так император и его советник продолжали трудиться на крестьянском поле возле императорского дворца, пестуя старую дружбу и молодые побеги.

– Рин! – окликнула императрица секретаря предусмотрительности из своего рабочего сарайчика.

– Ой! – Застигнутый врасплох Рин отпрыгнул от грядки с пальцами Руфидзо – так называлось растение, листья которого, если их покурить, утоляют боль, а заодно пробуждают чувство эйфории. – Как ты узнала, что… э-э-э… Да, я здесь!

Он проворно ссыпал собранные листочки в рукава, отряхнул с мантии грязь и травинки, поправил шапку и решительным шагом вошел в сарай, готовый все отрицать.

Воздух в сарае был напоен ароматом тысячи растений, и у Рина голова пошла кругом. Он редко заглядывал сюда, считая, что здесь слишком много всего, способного причинить ему вред. Образцы растений, вероятно ядовитых, и странные части животных свисали с натянутых перекрестно бечевок, сушась на солнце; расставленные вдоль стен стеллажи пестрели крошечными ящичками с ярлычками, подписанными аккуратным почерком Джиа; морские коньки, медузы, головастики, пауки, змейки и прочие экзотические создания плавали в банках со спиртом; книжные полки были завалены блокнотами с рецептами и описаниями опытов.

Сама Джиа работала за стойкой. Она толкла в ступке какую-то смесь, мышцы на ее предплечьях вздулись от усилия. Звук, с которым пестик скреб о сосуд и давил содержимое, пробудил в Рине худшие опасения.

К его облегчению, императрица не стала спрашивать про исчезнувшие растения. Она прервала работу и поприветствовала секретаря предусмотрительности небрежным поклоном, как если бы они повстречались где-нибудь в таверне в Дзуди.

– Мы все так заняты, что нет даже времени поболтать, как в старые добрые времена. Кстати, я тут составила новые пилюли, которые, мне кажется, тебе понравятся. – Джиа выдвинула один из ящичков в стеллаже, достала несколько бумажных кулечков и подала их Рину. – Первые хороши в холодные ночи. Они отгоняют холод и дают быстрый приток сил. Знаю, что император сильно загружает тебя работой и зачастую ты допоздна остаешься на ногах. Вторые помогают уснуть и навевают спокойные, красочные сны – мне известно, что ты любишь счастливые травки. – Тут Кода покраснел, но Джиа продолжила: – А вот этот последний пакетик… Ну, скажем так: когда будешь в следующий раз с женщиной, попробуй их. Уверена, что вы оба их оцените.

Она улыбнулась ему и вернулась к ступке и пестику.

Лицо у Рина стало пунцовым. Он выдавил несколько слов благодарности и убрал кулечки. Кода не женился и не обзавелся детьми, вместо этого полностью посвятив себя службе императорской семье. Он понимал, что отнюдь не является самым талантливым среди советников Куни, а пост свой получил в значительной степени благодаря тому, что вырос вместе с ним. Ну и еще потому, что умел гибко трактовать законы и делать вещи, в которых император был заинтересован, но при этом не желал иметь с ними ничего общего. Рин всегда испытывал легкое беспокойство, как бы Куни в конце концов не отвернулся от него, и расположение Джиа согрело его сердце.

– Хорошо ли идут дела у «предусмотрительных»? – как бы невзначай осведомилась императрица.

– Все прекрасно, – заверил ее Рин. – В империи царят мир и покой. Разумеется, всегда найдутся недовольные старые аристократы и служившие при Гегемоне ветераны, которые жалуются на свою тяжкую долю, но нет ничего такого, из-за чего Куни стоило бы беспокоиться.

– Если так, то, как я понимаю, ваша служба не ввергает имперскую казну в особые расходы? И тебе не требуется нанимать много людей?

– Это верно, – заявил Кода с гордостью в голосе. – Я даже просил о сокращении нашего бюджета.

Ему хотелось донести до Джиа, что, пусть он до сих пор связан с миром организованной преступности и извлекает из этого небольшую прибыль – по большей части благодаря тому, что не внедряет шпионов в некоторые банды, чьи главари предоставляют ему в обмен необходимые сведения, а также дают взятки, – но из Куни деньги не вытягивает.

Императрица хмыкнула:

– Рин, ты бываешь честен сверх всякого разумения. Разве тебе не известны основополагающие правила бюрократических маневров?

– Я… э-э-э… – Он сконфузился. – Я не уверен, что понял.

– Дзато Рути постоянно жалуется Куни на объем работы, связанный с безупречным проведением экзаменаций, и поэтому каждый год получает все более внушительный бюджет и нанимает все больше своих друзей и учеников. Кого Йелу приходит к императору то с одной новой схемой, то с другой и в результате постоянно расширяет свой штат и занимает новые помещения. Члены Коллегии адвокатов неизменно предлагают новые способы помочь в управлении государством и составляют все более развернутые критические отзывы, благодаря чему их допускают к рассмотрению новых видов петиций и больше платят за исследования. Даже генералы и награжденные фьефами аристократы норовят описать – порой явно сгущая краски – разгул пиратов и разбойников на их территориях, чтобы оправдать увеличение численности своей армии и флота. Если ты не будешь постоянно находить для себя важных дел, то как, интересно, рассчитываешь сохранить государственный пост? Велика ли нужда держать секретаря предусмотрительности, если в Дара нет никаких мятежей и заговоров против императора?

Рин растрогался еще сильнее. Джиа вела себя как старшая сестра, заботящаяся о его интересах и понимающая, что бедняге не под силу тягаться с умными людьми вроде Гин Мадзоти или Кого Йелу.

– Так… так, значит, мне стоит говорить Куни, что… что якобы есть много недовольных, затевающих бунты, вроде тех кашима и сторонников культа Гегемона, и просить об увеличении бюджета?

Джиа даже не повернулась, продолжая постукивать пестиком в ступке, и этот ритмичный звук сопровождал ее дальнейшую речь.

– Ну, одними лишь преувеличениями многого не добьешься. Закон бюрократической жизни заключается в том, что государственные фонды ограниченны, а все ведомства соревнуются между собой, причем каждое норовит расширить свою империю. Чтобы на самом деле упрочить свои позиции, тебе следует предъявить Куни впечатляющие результаты.

– Но… каким образом? В Дара царит мир. Недовольные будут всегда, но таких, кто настроен достаточно серьезно, чтобы поднять бунт, можно по пальцам пересчитать.

Императрица остановилась и с интересом посмотрела на собеседника.

– Если мятежников нет, то почему бы тебе… самому не создать нескольких?

– Что? – Рин не был уверен, что не ослышался.

– На самом деле есть немало смутьянов, кому не по душе это мирное время, – сказала Джиа, и теперь на лице ее больше не было улыбки. – Но они не переходят к решительным действиям, потому что у них нет средств, оружия и людей. Допустим, тебе удастся снабдить недовольных оружием, деньгами и разжечь огонь амбиций в их сердцах. Не думаешь ли ты, что со временем сможешь сообщить императору о масштабном заговоре и убедить его в необходимости дальнейшего существования твоего департамента?

– Но зачем мне поощрять заговор против Куни?

– Не поощрять, – возразила Джиа. – Дело обстоит не совсем так. – Она протянула руку и сняла какой-то листок, сушившийся на одной из натянутых поперек сарая веревок. – Знаешь, что это такое?

Рин посмотрел на лист. Он был тонкий и сморщенный, а по форме напоминал осьминога. Секретарь предусмотрительности покачал головой.

– Это растение называют сточником, оно распространено в Гэджире. Народ в Гэджире предприимчивый, и многие землевладельцы строят ремесленные мастерские, чтобы увеличить свой доход. Используемые там красители, кислоты и отбеливатели отравляют почву. Позже, если хозяева хотят вернуть земли в оборот, они сажают на них сточник. Это растение охотно поглощает из грунта соли и ядовитые вещества, впитывая их в себя и таким образом защищаясь от травоядных животных. Потом крестьяне срезают сточник, сжигают листья и выбрасывают пепел. Несколько подобных циклов очищают почву, и она вновь становится пригодной для земледелия. Ты понимаешь, о чем я говорю, Рин?

Он лихорадочно пытался уяснить смысл смутных намеков Джиа.

– Ты хочешь сказать… что, снабдив неблагонадежных лиц деньгами и оружием, я заставлю их проявить себя, и таким образом можно будет вытянуть яд, загрязняющий почву империи.

Она кивнула:

– И, раскрыв эти заговоры, ты заслужишь вечную благодарность Куни и добьешься увеличения бюджета.

Кода обмозговал предложенный план и усмехнулся. Это напомнило ему, как мелкие шишки в соперничающих бандах подчас сговаривались и устраивали показную потасовку, чтобы набить себе цену в глазах вожаков высокого ранга. Секретарь предусмотрительности низко поклонился.

– Мне не хватит слов, чтобы отблагодарить тебя, Джиа. Одна беседа с тобой стоит десяти лет, проведенных в классной комнате.

Императрица хмыкнула:

– Лесть тебе не к лицу, Рин. Если и впрямь претворишь в жизнь этот план, у нас с Куни будет за что тебя поблагодарить. Но естественно, он сработает, только если хранить его в тайне; иначе император не будет так впечатлен заговорами, которые тебе удалось раскрыть, обезвредив злоумышленников.

– Конечно! Конечно! – Рин Кода кивнул, подобно цыпленку, склевывающему рисовое зернышко.

Джиа смотрела ему вслед, и улыбка постепенно меркла на ее лице, словно тень.

Хотя и славно было повидаться со старыми друзьями и вкусить плодов цивилизации, но Луан Цзиа быстро пресытился пирушками. В самом деле, сколько чайных домов можно посетить, прежде чем у тебя иссякнет аппетит? Пришло время Луану покинуть Безупречный город.

Гин пришла к городским воротам проводить его.

– Заглянешь в Нокиду, чтобы провести со мной пару дней?

Он покачал головой.

– Я надеялась, что ты приедешь и мы сможем встретиться… – Взгляд Гин затуманился на миг, но тут же снова стал твердым. – Что ж, у тебя свое путешествие, у меня свое. Как я понимаю, ты отправляешься на север, чтобы подготовиться к поискам бессмертных?

– Да, – кивнул Луан. – Но для начала у меня есть несколько идей, как организовать экспедицию с наименьшими затратами, а для этого потребуется немного поработать.

Он хотел было обнять ее, но не стал. С того самого вечера – праздника в честь сына Мюна Сакри – Гин держалась с ним холодно. Возможно, ее способ притупить боль от расставания состоял в том, чтобы не сближаться изначально. И если уж на то пошло, то разве и он сам не вел себя подобным образом?

Тем не менее Луану непросто было покинуть любимую, не высказав, что у него на душе.

– Будь осторожна, Гин. Ты слишком гордая. Не делай своими врагами тех, кто всегда в фаворе у крубена.

Гин посмотрела на него, прищурившись:

– Ты когда-нибудь замечал за мной стремление уклоняться от боя?

Прежде чем он успел ответить, его вдруг окликнули:

– Учитель!

Обернувшись, Луан увидел, как со стороны города к нему приближается Дзоми Кидосу с сумкой через плечо.

– Я думал, что мы уже попрощались, Мими-тика.

– Разве не сказал Лурусен, что долг ученика провожать учителя первые десять миль каждого путешествия?

Стоявшая рядом Гин пошевелилась и откашлялась.

Дзоми повернулась, словно бы только что обнаружила здесь королеву.

– Ваше величество, я еще прежде намеревалась поблагодарить вас. Мне очень повезло, что принцесса Тэра сумела заручиться вашей помощью в моем деле.

Мадзоти надменно кивнула:

– Не стоит говорить об этом.

– Мне просто интересно, ваше величество. Как удалось ей…

– Я сказала, что не стоит говорить об этом, – перебила ее Гин. – Это понятно?

Дзоми залилась краской и кивнула.

Луан безмолвно наблюдал за этим обменом репликами, пораженный внезапным раздражением Гин. Ее явно задело, что Дзоми, прежде чем обратиться к не имеющему статуса учителю, не поздоровалась сначала с ней, королевой Гэджиры. Самолюбие Гин граничило с гордыней. Луана несколько озадачило то, что эти две женщины знакомы, но он решил не любопытствовать, учитывая явное нежелание Мадзоти обсуждать эту тему.

Она посмотрела на Луана, сделала было попытку заговорить, но передумала и некоторое время хранила молчание.

– Морской анемон не может расти в аквариуме, – сказала она наконец. – Всего тебе хорошего, Луан.

И повернулась, чтобы уйти.

– Ты так и не посмотрела на себя через «Зеркало дурака», Гин! – окликнул ее Луан.

Женщина остановилась.

– Ты называешь меня гордой, так почему бы мне не сравнить себя с зимней сливой? – ответила она, не оборачиваясь. А потом ушла.

– Ты выглядишь печальным, учитель, – заметила Дзоми.

– А, пустяки, – отмахнулся Луан. – Просто думаю, что всем нам следует быть верными своей истинной природе.

Зимняя слива считалась в поэзии спутницей хризантемы. Как хризантема распускалась самой последней перед приходом зимы, бросая вызов смерти, так и зимняя слива первой расцветала по весне, не пряча свой сильный аромат от снега и мороза.

«Ты когда-нибудь замечал за мной стремление уклоняться от боя?»

– Император наконец определился с местом для меня, – сообщила Дзоми.

– Да ну? И что же он решил? – спросил Луан взволнованно.

После завершения Дворцовой экзаменации было много обид и жалоб на выступление Дзоми, и Куни заявил, что ему требуется время, чтобы определиться с назначением.

– Он включил меня в Коллегию адвокатов! – сказала девушка. – Я начну со второго ранга, выше всех новых членов.

– И вполне заслуженно! – Луан был польщен.

«Возвышение Дзоми как нельзя лучше вписывается в планы императора».

Они вдвоем прошагали десять миль, останавливаясь через каждую милю, чтобы отхлебнуть воды из сделанной из тыквы бутылки, лежавшей у Дзоми в сумке. Она рассказывала о своих планах перестроить императорскую политику и перевезти мать в Пан. Луан кивал и смеялся, угадывая намеки на очертания будущего.

– Учитель. – Впервые в голос Дзоми закрались робость и сомнение. Десятимильный отрезок заканчивался, и это был для нее последний шанс задать свой вопрос. – Что, если я признаюсь тебе, что совершила нечто ужасное, поступок, который заставит всех относиться ко мне совершенно иначе?

Луан внимательно посмотрел на нее:

– Однажды я дал королю совет нарушить мирный договор, из-за чего тысячи людей погибли – ради спасения в перспективе сотен тысяч жизней. Однажды император предал лучшего друга, чтобы обеспечить Дара лучшее будущее, поставив долг правителя выше личной чести. Давай оставим прошлое прошлому, Мими-тика, и будем строить грядущее, которое станет итогом твоего стремления быть лучше.

Дзоми тщательно обдумала его совет, а потом кивнула и поклонилась.

– Учитель, продолжай отыскивать клады всюду, куда бы ты ни пошел.

Луан осушил кружку, перевернул ее, показывая, что она пуста, поклонился Дзоми в ответ и ушел, не сказав больше ни слова.

«Пусть старые герои растворятся в историях и песнях; переделывать мир предстоит новым героям».

– Брат, я рада, что нам выпала возможность поболтать до твоего отъезда, – сказала Джиа, поднимая кубок со сливовым вином. Она уселась в удобной позе геюпа, вольготно подобрав под себя ноги. – Императорской семье так редко доводится собираться вместе.

Сидевший напротив невестки Кадо Гару поднял в ответ кубок. Он сохранял формальную мипа рари, хотя и заметно нервничал.

– Я польщен приглашением, сестра.

Кадо и Джиа никогда не были близки. Он не сомневался, что императрица пригласила его с определенной целью.

– Ты превосходно потрудился в Дасу, – проговорила Джиа. – Тебе известно, что для Куни этот остров особый, в некотором смысле второй дом. Он отдал его тебе, потому как никому больше не мог доверить управление им.

Кадо вновь и вновь прокручивал в голове слова Джиа.

«Что она хочет этим сказать? Ей ведь прекрасно известно, что я на Дасу никто. Со времени назначения „королем“ я и бывал-то на острове всего с полдюжины раз, предоставляя губернатору, регенту Куни, вершить дела от моего имени».

– Мне повезло иметь толкового помощника, выбранного лично императором, – произнес Кадо, надеясь, что это тот ответ, который хочет услышать его собеседница.

– Тебе нет нужды быть столь скромным, – заявила императрица. – Рекомендованная тобой кашима заняла первое место на Дворцовой экзаменации! Никто не ожидал такого от бедного маленького Дасу.

«Ах вот в чем дело», – подумал Кадо.

Он видел, как злилась Джиа, когда Дзоми Кидосу во время Дворцовой экзаменации повергла в замешательство принца Тиму. Молва утверждала, что с тех пор, как Куни стал выделять Фиро, отдавая ему предпочтение перед Тиму, императрица стремится всеми средствами защищать сына. Холодный пот выступил на спине у Кадо.

«Если Джиа считает, что Дзоми Кидосу – это с моей стороны некий способ усилить позиции Рисаны на пути к наречению Фиро наследным принцем…»

– Позволь мне кое в чем признаться, сестра, – сказал он. – Я не рекомендовал Дзоми Кидосу.

– Вот как? – Джиа вскинула брови.

– Я не скромничал, говоря, что Ра Олу, мой регент, на самом деле заправляет всем от моего имени. Для Великой экзаменации этого года я лишь подмахнул чистый бланк, поданный мне загодя, а он вписал в него имена лучших кашима и потом прислал мне для утверждения. На самом деле я не имел к выдвижению кандидатов никакого касательства.

– Тем не менее ты мог отозвать пропуск этой женщины. Так что именно ты направил ее по тропе почестей и славы.

– Вот в чем дело, сестра. – Кадо поставил кубок и заговорщицки наклонился поближе. – Имя Дзоми Кидосу не значилось в списке, поданном на утверждение.

Джиа застыла.

– Как так?

– Увидев ее на Дворцовой экзаменации, я и сам немало удивился. – Кадо улыбнулся. – Но никому ничего не сказал, потому что… э-э-э…

– Потому как сообразил, что, если у Дзоми все получится, тебе достанутся лавры. Кто же станет отворачиваться от успеха? – заключила Джиа, хмыкнув.

– Кх-м. – Кадо робко прочистил горло. – От тебя ничего не скроешь. Да, каюсь, подобная мысль и впрямь промелькнула у меня в голове. Мне, разумеется, следовало быть более осмотрительным.

– Но если ты не рекомендовал Дзоми, то каким образом она получила пропуск в Экзаменационный зал? Или это была подделка?

– Позже я потихоньку навел справки. Пропуск она предъявила подлинный, но подписан он был не мной.

– Тогда кем же?

– Гин, королевой Гэджиры.

Вид у Джиа сделался задумчивым. Затем она улыбнулась и снова воздела кубок:

– Спасибо, брат. Благодарю тебя.

По внутреннему двору пролетел легкий ветерок, лаская кивающие цветки одуванчика.

Почитание Гегемона началось с его гибели на берегу Большого острова, через пролив от Фаруна.

Восемью годами ранее Мата Цзинду, величайший воин, когда-либо ступавший по островам Дара, покончил с собой вместе со своей верной супругой, госпожой Мирой, после того как его предал бывший друг Куни Гару. Когда разнеслась молва, что Гегемон отказался пересекать пролив, так как стыд не позволял ему показаться на глаза землякам, многие дали клятву до конца сражаться против Куни Гару, чтобы отомстить за своего повелителя.

Но вместо того, чтобы послать армию, Куни простил всех сторонников Гегемона и устроил ему под Сарузой торжественные похороны, чтобы показать, какое уважение и восхищение испытывает он к этому человеку. Боги Дара посодействовали ему в этом, явившись в последнюю минуту, чтобы унести тело Маты Цзинду в страну мифов и легенд.

В остальных частях Дара люди перешептывались, рассказывая о благородстве Куни Гару, известного теперь как император Рагин. Ученые соревновались друг с другом в сочинении биографии героя и сложении од императору, превознося его дружбу с Гегемоном и скорбя о гибельных изъянах в характере Маты Цзинду, обрекших их отношения на неизбежный разрыв.

Но на Туноа командиры последних верных Гегемону подразделений напоминали простому народу, что у одержавших победу с мечом и на коне никогда не будет недостатка в последователях, умеющих орудовать писчим ножом и кистью. В конечном счете главным изъяном Маты Цзинду было то, что он слишком доверился подлому Куни Гару, этому разбойнику с тысячью лживых языков.

Затем государь провозгласил, что острова Туноа не будут переданы в качестве фьефа какому-нибудь аристократу, а останутся под прямым управлением императора. В честь заслуг человека, которого император Рагин называл некогда братом, народ Туноа освобождался на пять лет от уплаты налогов. Придворным чиновникам было предписано закупать всю необходимую вяленую рыбу исключительно на Туноа по твердым ценам; кроме того, уроженкам Островов предоставлялись во дворце места для работы в качестве императорских вышивальщиц. И последнее: замок Цзинду надлежало восстановить и превратить в мавзолей Гегемона, для чего из числа местных жителей предстояло набрать множество каменщиков, плотников, кузнецов и других рабочих, платить которым предполагалось из императорской казны.

Это был немудреный подкуп, затея, вполне достойная хитреца Куни Гару. Тем не менее людям нужно было есть и пить, детей требовалось кормить и одевать. Уцелевшие капитаны и лейтенанты из армии Гегемона находили все меньше тех, кто отзывался на их призывы к отмщению, а со временем поток мятежников и вовсе иссяк. Мало-помалу солдаты дезертировали из гарнизонов фортов, продавали скупщикам свои доспехи и растворялись в рыбацких деревушках.

Когда посланцы императора прибыли в гавань Фаруна, доставив обезглавленное тело Рефироа, прославленного вороного скакуна Маты Цзинду, и оружие Гегемона (великолепный меч из стали и бронзы На-ароэнна и вселяющую ужас шипастую палицу Кровавая Пасть), обитатели Туноа молча стояли на берегу, встречая реликвии своего господина. Не было выпущено ни одной стрелы, и без единой капли крови эмиссары императора приняли капитуляцию последних командиров армии Гегемона.

Рефироа погребли на родовом кладбище клана Цзинду, а меч и палица, после окончания занявших долгие месяцы работ по восстановлению и расширению древнего строения, были выставлены в самой высокой комнате замка Цзинду, заняв почетное место среди оружия, оставленного минувшими поколениями этого славного рода. Жрецы и жрицы Рапы и Каны, получавшие плату лично от императора, постоянно поддерживали в древнем зале огонь. Паломники со всех Островов приходили послушать о деяниях великого человека и посмотреть на оружие, изменившее Дара.

Император исполнил обещание, и жители Туноа улыбались, позвякивая медяками в карманах. Разговоры об отмщении или о чести прекратились.

Разве не так устроен мир?

Однако за поддержание живой памяти о призраке приходится платить свою цену. Такого призрака бывает очень непросто удержать в узде.

Мота Кифи вырос на рассказах о героических подвигах своего отца, одного из первоначальных Восьмисот воинов Гегемона.

Родился он уже после того, как отец семнадцать лет назад покинул Туноа и отправился с Гегемоном на Большой остров, чтобы присоединиться к восстанию против империи Ксана. Рассказывали, что при осаде Дзуди отец Моты убил двадцать ксанских солдат и что он дрался рядом с Гегемоном во время атаки на Волчьей Лапе, когда сразил трех сотников Ксаны и сам возвысился до ранга сотника.

Отец не вернулся, и это только придавало правдоподобия героическим историям про него. Какой мальчишка не хочет подражать отцу?

Однако двое мужчин, стоявшие сейчас перед Мотой Кифи, были совсем не похожи на свергнутых королей Тиро. Оба в жутких лохмотьях и со всклокоченными бородами, они скорее уж смахивали на неудачливых разбойников, обратившихся в попрошаек. Пещера на берегу Туноа, где они «держали двор», была сырой и тесной, а также душной; горячий воздух насквозь пропитался запахом морской соли и гниющего мусора.

– Я первый раскрыл предательство Куни Гару на перевале Токо, – заявил один из них, величавший себя Дору Солофи, королем Южной Гэфики.

Когда Мота признался, что даже не слыхал про такого, Солофи принял оскорбленный вид.

– А ты в самом деле знал Гегемона? – с сомнением спросил молодой человек.

Солофи хмыкнул:

– Ну и времечко настало: какой-то юнец подвергает короля допросу.

– Любой мошенник может сказать, будто был знаком с Матой Цзинду, – возразил Мота. – Я и сам играл в Гегемона, когда был маленьким.

– Ладно, я предъявлю тебе доказательство, – проговорил второй, смуглый и жилистый мужчина, представившийся как Нода Ми. Откуда-то из глубины пещеры он достал длинный нефритовый брусок, покрытый затейливым резным рисунком. – Это печать Центральной Гэфики – государства Тиро, которое Гегемон создал для меня.

Мота внимательно оглядел нефритовый брусок. Хотя читать логограммы ано он не умел, но ясно было, что вещь эта очень ценная и сработана искусно. Он допустил, что эти двое и впрямь могут оказаться аристократами или, на худой конец, пиратами или разбойниками, укравшими этот артефакт.

– Коли вы действительно были королями Тиро, то как же оказались в этой пещере, не в состоянии даже заплатить за еду, которую я вам ношу?

– Мы не за тем позвали тебя сюда, чтобы толковать про еду и деньги! – отрезал Дору Солофи. – Я обратил внимание, что ты с интересом наблюдал за представлением танцевальной труппы в честь Гегемона, и подумал: вдруг ты захочешь послужить ему снова?

– Не пойму, о чем вы толкуете? Моя семья и так уже почитает Гегемона. Мы не только посещаем раз в год мавзолей в Фаруне, но и построили у себя за домом частное святилище…

– Это не служба, – раздраженно перебил юношу Солофи. – Желаешь ли ты сражаться за него?

Мота попятился на пару шагов.

– Эти разговоры попахивают изменой! Я не хочу вступать в заговор против императора, который с уважением относится к памяти Гегемона.

– А что, если Гегемон сам скажет, что твой долг отомстить за него? – поинтересовался Нода Ми, и глаза его холодно блеснули.

– Ч-что вы имеете в виду? – Вопреки жаре, спина у Моты покрылась холодным потом.

Нода пошел в глубину пещеры, где через трещину в потолке единственный яркий луч света падал на естественный выступ. Он преклонил колени перед этим выступом, как перед алтарем, извлек шелковый сверток и благоговейно развернул его.

– Подойди, – велел Нода, махнув юноше. – Загляни в него.

Робея, Мота подошел поближе и взял зеркало. Оно было сделано из бронзы, очень тяжелое. Тыльную его часть украшал рельеф, и при свете солнечного луча молодой человек увидел, что он представляет собой фигуру Гегемона. Тот стоял, повернувшись спиной, высокий и сильный, держа На-ароэнну в правой руке, а Кровавую Пасть в левой, причем и меч, и палица были направлены в землю. Мота перевернул зеркало и посмотрел на гладкую, до блеска отполированную поверхность. И узрел лишь свое собственное изображение. Ничего необычного.

– Ну и что? Знаешь, сколько я таких зеркал встречал! – сказал Мота. – Это, правда, получше сделано, чем у моей матери…

– Тихо! – скомандовал Нода Ми. – Вот, смотри.

Он подставил зеркало под луч света и крутил его до тех пор, пока отражение, уже гораздо более крупным пятном, не упало на противоположную стену.

Юноша воззрился на него с широко раскрытыми глазами и отвисшей челюстью. Потом он бухнулся на колени и коснулся лбом пола.

– Я к твоим услугам, Гегемон!

Нода Ми и Дору Солофи с улыбкой переглянулись.

На стене пещеры четко отражалось изображение Гегемона, на этот раз спереди, лицо его было суровым и решительным. Знаменитые меч и палица были подняты, как если бы легендарный Мата Цзинду готовился пойти в очередную атаку. Вокруг него подобно нимбу изгибалась строка из букв зиндари: «Куни Гару должен умереть».

Слух о волшебном зеркале мгновенно разнесся по округе, многие отважные молодые мужчины и даже некоторые смелые молодые женщины ходили в таинственную пещеру посмотреть на знамение. Они тщательно разглядывали зеркало, но не находили никакого изъяна на его идеально гладкой поверхности. Тем не менее, стоило поместить его под луч света, как неизменно появлялось изображение идущего в бой Гегемона.

Напрашивалось лишь одно объяснение, пусть и невероятное: сам Мата Цзинду обращался к ним из могилы.

Нода Ми собирал молодежь по ночам, чтобы поупражняться в том, что он называл «танцем духов», где юным последователям полагалось выполнять определенные хореографические па, представлявшие собой смешение традиционного танца с мечами и парадного марша. После того как они хорошенько напляшутся, Нода раздавал миски с горячим супом, от которого исходил сильный запах лекарственных трав, и, пока танцоры пили, изображение Гегемона взирало на них со склона горы, отбрасываемое светом полной луны или мерцающего факела.

Когда снадобье начинало действовать, портрет оживал перед глазами молодых людей: Мата бегал и прыгал, атаковал сам и уклонялся от ударов врагов. Последователи культа, впав в гипнотический транс, пели:

– Отличные сборы сегодня, – удовлетворенно промолвил Нода. Ему нравился звон монет в кошеле, этого ежевечернего подношения от паствы.

– Не хватит ли нам уже денег? – спросил Дору. – Надоело мне расхаживать все время в нищенских лохмотьях. Когда мы снова сможем переодеться в чистое и навестить дом индиго?

– Терпение, брат мой, – сказал Нода. – Ни к чему привлекать к себе внимание секретаря предусмотрительности или шпиков Куни Гару. Нам и так долгое время изрядно везло, но нельзя без конца рассчитывать на удачу. Средства, которые мы собираем, нужно обратить в оружие.

Им и впрямь исключительно везло. После пары неудачных попыток мятежа и нескольких месяцев, которые друзья провели в бегах, прячась от шпионов герцога Коды, они решили держать путь на Туноа, в расчете на то, что сильный в этих местах культ Гегемона обеспечит их бесстрашными воинами.

«Предусмотрительные» преследовали их до островов, но там вдруг словно бы утратили интерес к двум низложенным королям Тиро. Агенты Рина Коды не только не схватили заговорщиков, но даже, вероятно опьяненные прошлыми успехами, стали совершать ошибки.

В чайных домах, когда Нода и Дору уже считали себя пойманными, охотники так громко обсуждали свои планы, что преследуемые все слышали, а потом уходили, не произведя ареста. Невероятно беспечные и ленивые лазутчики герцога Коды забывали в гостиницах карты и приказы, подписанные лично секретарем предусмотрительности, из которых Нода и Дору черпали важную информацию.

Поначалу два короля отказывались полагаться на достоверность этих документов. Согласно оным, некоторые караваны, перевозившие драгоценные камни герцога, шли почти без охраны, полагаясь на прикрытие под видом сборщиков мусора. Нода и Дору попытали счастья, устроив набег на один из конвоев и были вознаграждены щедрой добычей, не пролив при этом ни капли крови: возчики герцога Коды разбежались, как только поняли, что это налет. Два короля потом до упаду смеялись над трусостью императорских шпионов.

Деньги расширили их возможности: они стали нанимать осведомителей при дворах знати и императорских магистратов по всему Дара. Как приятно было тратить средства, украденные у шпионов, на то, чтобы шпионить за их хозяевами.

Дела пошли еще более удачно, после того как двое заговорщиков побывали в доме индиго, где одна темноволосая милашка без умолку щебетала про свои таланты и щедро делилась тайнами, подслушанными у богатых клиентов. Но стоило ей выпить всего лишь один кубок сливового вина, как она вся раскраснелась и еще до того, как кувшин опустел, погрузилась в сон. Обыскав комнату и обнаружив ее сундучок незапертым, Нода убедился в своих подозрениях: недалекие клиенты действительно щедро вознаграждали красавицу. Прикарманив ее сумочку, Нода поспешно ушел, и только позднее они с Дору осознали, что в украденном кошельке содержалось кое-что подороже драгоценных камней.

Там нашлись рецепт растительного снадобья, вызывающего гипнотический транс – без сомнения, одна из уловок ушлой девицы – и смятый черновик выполненной каллиграфическим почерком записки с критикой императорской политики по сокращению финансирования для армий независимых фьефов. Последняя, очевидно, принадлежала одному из клиентов.

Нода тут же составил план, как лучше обратиться к знати за дополнительным оружием. После снижения поступлений из императорской казны аристократам не оставалось иного выбора, кроме как сократить войско, увеличить налоги или начать продавать оружие на черном рынке. Нода не сомневался, что найдется немало таких, кто выберет последний вариант.

Но самой ценной находкой стало зеркало. Оно лежало на самом дне кошеля девушки, завернутое в бумагу. Поначалу бывшие короли решили, что это всего лишь еще одна дорогая вещица, поскольку ручка и тыльная сторона зеркала были позолочены. Но как-то раз, разглядывая свое отражение, Дору Солофи открыл, что вопреки идеально гладкой поверхности зеркало отбрасывает на стену картинку в виде обнаженной женщины. На бумаге, в которую было завернуто зеркало, имелись имя и адрес мастера. Это была неприметная мастерская в Хаане.

Нода тут же отрядил туда доверенного посланца. Выяснилось, что, как он и подозревал, в мастерской применялась секретная технология изготовления зеркал, изобретенная совсем недавно. Хотя хозяин поначалу и сопротивлялся, не желая наносить изменническую надпись, сочетание денег и угроз расправы с семьей в конце концов убедили его пойти на сотрудничество и изготовить зеркало, ставшее ключевым звеном в представлениях, которые Нода и Дору устраивали для своих последователей.

– Помнишь, когда мы два года назад поклялись в Пане быть братьями, нам показалось, что боги благоволят нашему плану? – спросил Нода.

Дору кивнул:

– Я начинаю верить, что это и впрямь так.

– Император согласен со мной, что в наш курс следует добавить изучение биографий выдающихся людей, – сказал Дзато Рути. Свежий ветер струился через зал для занятий, принося с собой аромат ранних весенних цветов. – Вы сыновья и дочери императора, и я надеюсь, что великие свершения важных исторических фигур разовьют ваши достоинства, а примеры минувшего помогут избежать ошибок в будущем. Я хочу, чтобы каждый из вас провел следующий месяц, сосредоточившись на любой, по вашему выбору, значимой фигуре из недавнего прошлого. Вы в подробностях изучите жизнь этого человека и объясните его взлет и падение в свете более широкого понимания истории. Фара, давай начнем с тебя. Кто тебя привлекает?

– Мне хотелось бы послушать рассказы про госпожу Миру, – ответила семилетняя Фара.

Три года минуло с первой Великой экзаменации, проводившейся в правление Четырех Безмятежных Морей. Хотя Фара утратила детскую пухлость, очаровавшую некогда повелителей Дара, в глазах ее по-прежнему горели озорство и необоримая веселость.

– Ты говоришь о консорте Гегемона? – Рути поразмыслил, потом одобрительно кивнул. – Госпожа Мира старалась сдерживать наиболее разрушительные порывы Гегемона, а в конце умерла, доказывая преданность возлюбленному супругу. Она была образчиком женских достоинств и вполне подходит в качестве объекта изучения для юной госпожи. Принц Тиму, кто твой фаворит?

Тиму, теперь юноша шестнадцати лет, должным образом преклонил колени, сложил руки и провел ими по противоположным предплечьям, пока они не скрылись под ниспадающими рукавами. Он вычитал в древних книгах про сей формальный жест, призванный выказать почтение ученика к учителю, не попав ему при этом случайно в глаза кусочком воска или каплей чернил с кончиков пальцев. Тиму склонил красивое лицо и промолвил:

– Я, с вашего позволения, хотел бы изучать деяния короля Джидзу.

Фиро закатил глаза. Фара захихикала и прикрыла рот ладошкой.

– О! – Глаза Рути заблестели от радости. – Восхитительный выбор! Из всех королей Тиро периода восстания Джидзу, безусловно, являлся самым добродетельным. Свой народ он любил больше, чем собственную жизнь, и его самопожертвование справедливо превозносят как поэты, так и бродячие сказители. Стремление избрать его в качестве образца для подражания делает тебе честь. Так, а что нам скажет принц Фиро?

– Я бы хотел знать все про Гегемона и королеву Гин, – ответил коренастый двенадцатилетка, здорово выросший и окрепший за последние три года.

Рути заколебался:

– Гегемон, безусловно, обладал благородством характера – сей факт император признал, когда произносил надгробную речь. Тут мне твое стремление понятно. Но вдруг почему королева Гин?

– Гегемон был величайшим воителем Дара, однако королева Гин победила его – разве это не впечатляет? Дядя Йему и герцог Кимо частенько вспоминают о временах, когда сражались вместе с ней, но я уверен: есть истории, которые они мне не расскажут. Прошу вас, мастер Рути, вы должны удовлетворить мою жажду познания!

Наставник вздохнул:

– Я-то, разумеется, постараюсь, но тебе придется много читать самому! Начну с того, что посоветую ознакомиться с моим трактатом о завоевании Гин Римы… Не забывай, не всякая молва, какую ты слышал, правдива.

Тэра и Фиро обменялись понимающими улыбками.

Рути обратился к последней ученице:

– Принцесса Тэра, а кого выбрала ты?

Четырнадцатилетняя принцесса, в лице которой красота матери сочеталась с лукавством отца, каким тот был в молодости, колебалась с ответом всего лишь мгновение.

– Я хочу изучать биографию принцессы Кикоми.

Рути нахмурился:

– Тэра, но Кикоми предпочла предать восстание по вине своего нелепого обожания Киндо Мараны, маршала Ксаны. Она посеяла рознь между Гегемоном и его дядей, подчинив обоих своим чарам. Принцесса обладала ветреным характером и была неразумна в своих поступках. Крайне неподходящий выбор.

Глаза у Тэры блеснули. Она набрала в грудь побольше воздуха.

– Почтительно позволю себе не согласиться, учитель. Я уверена, что Кикоми просто неправильно поняли, и я намерена восстановить ее доброе имя.

– Вот как? Что ты имеешь в виду?

– Обвинение в том, что принцессой Кикоми руководила любовь к Киндо Маране, основано только на словах, сказанных ею перед смертью. Ни в каких документах о Киндо Маране нет ни намека на существование между этими двумя романа.

– Нам известно, что она приняла его на ложе после падения Арулуги, – это засвидетельствовано в заслуживающих доверия мемуарах государственных деятелей Аму.

Тэра покачала головой:

– В то время принцесса была пленницей маршала. Ее действия могли объясняться попыткой соблазнить Марану ради спасения Аму. Мюнинг пал, но не был разграблен, и это наводит на мысль, что Кикоми совершила такой же поступок, как Джидзу: пошла на сделку с завоевателем ради сохранения города.

– Допустим. Но как тогда быть с ее манипуляциями с Гегемоном и Фином Цзинду?

– Не могла ли эта интрига быть платой, истребованной с нее Мараной в обмен на пощаду Аму? Маршал славился своим умением использовать любое преимущество, чтобы разделять и побеждать врагов.

– Но ведь Кикоми сама была на пороге смерти, когда заявила о любви к Маране!

– Ей пришлось это сделать! Будь заговор раскрыт, Гегемон обрушил бы месть на Аму. Последние слова Кикоми были попыткой направить гнев Гегемона на Марану.

– Теория смелая, но…

– Не более смелая, чем уловка Тутутики, которая во время войн Диаспоры разыграла такой же спектакль с соблазнением, чтобы спасти Аму от ярости армий Илутана.

– Но ты говоришь о богине…

– Которая является также покровительницей Аму. Вполне естественно, что ее пример мог вдохновить принцессу.

– У тебя нет доказательств…

– Я прочла все, что смогла найти касательно Кикоми, написанное не учеными и не хронистами: воспоминания ее приемных родителей и просто знакомых, все сочиненное самой принцессой и записанное с ее слов, внимательно изучила слухи, легенды и предания. Все источники единодушны в том, что она была очень амбициозна и предана своему народу. Я нашла эссе Кикоми, полные размышлений о природе власти и путях истории. Ее образ никак не вяжется с дурацкой карикатурой, созданной придворными историками.

– Но в истории хватает примеров, когда женщины совершали ради любви и гораздо худшие поступки…

Тэра покачала головой:

– В том-то и дело, учитель. Будь Кикоми мужчиной, разве бы кто-нибудь поверил, что она предала свой народ ради какого-то нелепого романа?

– Мужчины тоже определенно подвержены любовному недугу. К чему далеко ходить за примерами: Фин Цзинду пал жертвой чар красавицы Кикоми.

– Но это не мешает вам говорить о храбрости Фина Цзинду и его тщательных приготовлениях к мести, а ухаживания Гегемона за Кикоми не что иное, как эпизод в обширном репертуаре сказителей, повествующих о его жизни. С другой стороны, женщины, сыгравшие свою роль в истории, неизменно оказываются в тени мужчин, которых они любили. Нам ничего не известно о госпоже Мире, кроме того, что она покончила с собой из любви к Гегемону. Фара, ты знаешь, что некогда изделия госпожи Миры были в большой цене у всей знати в Сарузе? И мы не упоминаем о Кикоми иначе, как об ослепленной любовью соблазнительнице, хотя она была одним из крупнейших вождей восстания. Талант способен рядиться не только в мантию, но и в платье. В чем разница?

– Гм… – протянул Дзато Рути, не находя слов.

– Вы видите то, что ожидаете увидеть, мастер Рути, и я уверена, что Кикоми воспользовалась этой склонностью мужчин: я говорю о солдатах, вломившихся в спальню Фина Цзинду. Ради достижения цели она принесла в жертву свое доброе имя.

– Это акт слишком великого мужества и мудрости, чтобы приписать его женщине…

– Учитель, однажды вы оказались в плену предубеждения, решив, что женщина не способна руководить войсками, и в результате потеряли трон. Я говорю это не с целью оскорбить вас, но чтобы напомнить: уроки истории усваиваются не так-то легко. Быть может, мне так и не удастся доказать истинность своей теории, но я предпочитаю верить в эту версию, потому что она интереснее.

Принцесса снова приняла позу мипа рари, в полной уверенности, что сейчас получит выговор от наставника, которому напомнила о самом болезненном эпизоде его жизни.

Однако после долгого молчания он склонился перед Тэрой. Удивленная девочка отпрянула.

– Момент наивысшей гордости учителя, – произнес Рути, – наступает тогда, когда он учится чему-то новому у своего ученика.

Императрица тихонько стояла у входа в зал для занятий, подслушивая разговор, происходивший внутри.

«Ради достижения цели она принесла в жертву свое доброе имя».

Джиа горько улыбнулась. История полнится легендами о соперничающих королевах, которые плетут дворцовые интриги ради блага своих детей, и именно так наверняка станут говорить о ней.

Однако на самом деле люди будут заблуждаться, очень сильно заблуждаться.

Она всегда любила народ Дара, он же станет ненавидеть ее. Такую цену приходится платить за воплощение воистину великих и интересных идей.

Оставив детей продолжать разговор с наставником, Джиа тихонько удалилась.

В сарай вошел кастелян Ото Крин.

– Посланцы вернулись, госпожа Джиа. – Так он всегда обращался к ней наедине.

Джиа подошла к нему и быстро поцеловала.

– Пожертвования успешно переданы, – продолжил Ото. – Но, будучи в ответе за дворцовый бюджет, я сомневаюсь, что смогу найти еще денег, не вызвав подозрений.

– Я обеспечу тебе фонды, – заявила Джиа. – Ты уверен, что ни предводители культа Гегемона, ни «предусмотрительные» не догадываются об источнике средств?

Ото кивнул:

– Я был очень осторожен, тщательно скрывая свою личность от посланцев.

– Рин наблюдает за Туноа в оба. Не так-то просто доставить туда деньги.

– Это было бы сложно, не придумай госпожа Раги использовать в качестве курьеров актеров странствующей народной оперы.

Улыбка промелькнула по лицу Джиа. Раги служила у нее фрейлиной, пока не вышла замуж за Гори Рути, племянника Дзато Рути, младшего министра транспорта и перевозок.

– Раги всегда обожала бродячих артистов. Помнишь, еще девочкой в Сарузе она упрашивала меня взять ее на представление, даже когда Гегемон поместил меня под домашний арест?

При воспоминании об этих опасных, но куда более беззаботных днях сердце у Ото сжалось от боли. Решительно отогнав прочь сцены прошлого, он продолжил:

– Шпионы Рина Коды пристально следят за перевозящими через порты грузы купцами или крупными землевладельцами, а также за большими шайками контрабандистов, но почти не обращают внимания на бродячих артистов, особенно женского пола. Рекомендованные госпожой Раги актрисы сумели спрятать деньги и прочие товары в сундуках с реквизитом и провезти их на Туноа так, что агенты Рина Коды ничего не заподозрили. Помогло и то, что у труппы имелось рекомендательное письмо от супруга госпожи Раги.

– Столь многие мужчины полагают, будто женщины существуют лишь для того, чтобы развлекать их и украшать им жизнь, – сказала Джиа. – Так легко застить им глаза, пользуясь подобной слабостью.

Ото помрачнел. Ему не нравилось, что Джиа рассуждает так холодно и расчетливо. Но он любил эту женщину, а потому прощал ей все.

– А как им удалось передать ценности в руки предводителей культа? – продолжала расспросы императрица.

– Это оказалось немного сложнее, но труппа сумела продать одну из актрис в дом индиго, припрятав нужные вещи у нее в сундуке. Когда кто-то из вожаков заглянул к ней, она ухитрилась все ему передать, сделав при этом вид, якобы это произошло помимо ее воли. Покончив с делом, труппа выкупила артистку обратно и отправилась своим путем.

Джиа кивнула:

– Умно. Уверена, этот человек так же слеп, как шпионы Рина. – Однако вскоре ее возбуждение улеглось, и она в тревоге сжала кулаки. – Будем надеяться, что теперь эти тупицы пустят в ход средства, которыми я их снабдила! Не могу же я все делать за них.

– Как прикажете поступить с оперной труппой?

– Отдай им условленную плату, – ответила Джиа. – И еще вот это. – Она вручила кастеляну несколько бумажных пакетиков. – Скажи им, что здесь средство, позволяющее общаться с богами: так и будет происходить, если они попробуют, по крайней мере какое-то время.

Ото кивнул и не стал вдаваться в расспросы. Он давно решил для себя: чем меньше знаешь подробностей о замыслах Джиа, тем крепче спишь. Как-то раз кастеляну довелось видеть посланца, который бежал голый по улицам, крича, что сгорает изнутри, а потом бросился под копыта упряжки испуганных лошадей. А еще ему рассказывали про человека, который умер в момент страсти в доме индиго. Императрица проявляла большую изобретательность при составлении своих снадобий.

– А также, просто на всякий случай, – добавила она, – дай знать паре разбойничьих шаек, что у этой труппы денег куры не клюют.

Иногда Ото Крин чувствовал, что совсем не понимает любимую, но пока Джиа нуждается в нем, он всегда будет рядом.

– Не тревожь понапрасну свою совесть, Ото. – Она одарила его царственной улыбкой. – Я бы попыталась объяснить тебе смысл своих поступков, но политика – не твой удел. Поверь, что я стараюсь защитить мечту Дара, сохранить тот хрупкий мир, который мы с Куни построили.

Видя, что не сумела убедить Ото, Джиа нежно обняла его.

– Тогда давай так: знай, что я делаю все ради любви к Куни, даже если он сам этого никогда и не поймет. Любовь подчас толкает нас на странные поступки.

Ото кивнул. Уж этот довод был ему хорошо понятен.

Увидев, что Тэра и Куни работают в саду, проходившая мимо консорт Рисана остановилась.

– Я как раз искала тебя, Куни! – воскликнула она.

– Тетушка Рисана, – сказала Тэра. – Прости, что не могу должным образом приветствовать тебя. Я сейчас немножко грязная.

Рисана махнула рукой, давая понять, что все в порядке.

– До чего приятно видеть вас двоих, наслаждающихся вместе весенним солнышком. Как было бы хорошо, если бы и Хадо-тика присоединился к вам.

– Охота – тоже славное развлечение, – заметил Куни.

Он утер полотенцем пот с лица, выбрался с поля, подошел к жене и улыбнулся.

– У тебя такой вид, будто ты спешишь поделиться хорошими новостями.

– Воистину так. Я предложила Кого, чтобы все договоры аренды между землевладельцами и крестьянами в нашей империи заключались по единому образцу. И он счел это хорошей идеей.

– Идея и впрямь превосходная, – отозвался Куни. – Это поможет нам избежать перекосов, о которых говорила Дзоми Кидосу, и удержать размеры арендной платы в надлежащих границах. Вот только заставить знать распространить подобные требования на свои владения окажется посложнее. Аристократы увидят в этом очередное вмешательство со стороны императора в свои дела.

В стороне от них Тэра продолжала сеять семена сладкого физалиса. При упоминании имени Дзоми девушка навострила уши, а руки у нее задвигались менее проворно.

– Я знаю, как решить эту проблему, – проговорила Рисана. – Прежде чем издать эдикт, надо устроить обсуждение проекта. Тогда каждый из представителей знати сможет высказать свои предложения и пожелания, с учетом особенностей каждого отдельного фьефа.

– Правильно! – одобрил Куни. – Таким образом землевладельцы почувствуют, что у них спрашивают совета, а не навязывают им свое мнение.

– Я в свою очередь напишу в частном порядке женам наиболее сопротивляющихся аристократов. Мне известно, чего они на самом деле боятся сильнее всего, и их жены, убедившись, что императрица Джиа никак не причастна к этой политике, укрепят решимость своих мужей. Пусть думают, что инициатива исходит от тебя.

Тэра знала, что и консорт Рисана, и ее мать осуществляют свое влияние по преимуществу через неофициальные каналы, более полагаясь на личные связи, и высоко ценила это их умение, жизненно необходимое для того, чтобы дела в империи шли гладко.

– Спасибо, милая, – поблагодарил жену Куни. – Ты, как всегда, необычайно скромна и предпочитаешь держаться в тени.

– Мне вполне достаточно того, что о моих заслугах знаешь ты, – ответила Рисана. Они с Куни обменялись поцелуем и продолжили разговор, понизив голос.

«Как досадно, что Рисана, выдвигающая столь незаурядные идеи, не может обрести признание. Это несправедливо», – подумала Тэра.

– Каково твое мнение о Ронэ, племяннике Тана Каруконо? – спросила Джиа.

Она и Тэра ухаживали за цветами во дворике у частных покоев императрицы. Им обеим нравилось делать это вместе еще с тех самых пор, когда Тэра была маленькой девочкой и приносила матери шарики одуванчиков, чтобы они сообща сдували их.

– Ронэ кажется мне жутко самодовольным, – сказала Тэра.

Незадолго перед этим семейство Каруконо посетило дворец, и принцесса разливала чай, пока гости болтали с Джиа.

– Он фироа, чуть-чуть не добравший баллов для участия в Дворцовой экзаменации, – произнесла мать. – Тан обращается с Ронэ как с родным сыном. У него есть все основания гордиться племянником.

Тэра фыркнула:

– Будь у этого парня идеи посмелее, я, быть может, и впечатлилась бы.

Невольно вспомнив о представлении, устроенном Дзоми Кидосу три года назад во время Дворцовой экзаменации, девушка улыбнулась.

Джиа перестала обрезать стебли и посмотрела на дочь.

– Хорошо. Тогда что ты думаешь о Ките Ту? Уж он-то определенно задал решительный тон во время своей презентации.

Тэре потребовалось какое-то время, чтобы вспомнить, о ком говорит мать.

– А, это тот самый, который ратовал за возвращение системы Тиро? Да он же выставил себя на посмешище!

– На Островах найдется немало таких, кто поддерживает его идеи, – возразила императрица. – То, что кажется шуткой твоему отцу, другим вовсе не обязательно представляется смешным.

– На мой взгляд, Ките Ту не хватает дальновидности, – упрямо заявила Тэра.

– А Нарока Худза? Премьер-министр положительно отзывается о нем.

До Тэры наконец дошло, что мама неспроста затеяла этот разговор.

«С какой стати ей вдруг понадобилось знать мое мнение об этих юношах?»

– Возможно, я слишком молода, чтобы судить о людях, – проговорила Тэра, теперь уже очень осторожно.

Джиа вернулась к подрезке цветов.

– В самом деле? Половина знатных девушек твоего возраста уже обручена.

– Но мне эти мужчины совсем не нравятся!

– Наш выбор ограничен, и тебе следует подумать о том, как занять самое выгодное положение в будущем. Ты умная девочка, но подходящий брак – лучший способ добиться того, чтобы твой ум не пропал втуне. Не позволяй романтическим иллюзиям определять твою жизнь.

У Тэры бешено заколотилось сердце. Она не отваживалась заговорить, боясь, что сорвется на крик.

«Интересно, все эти выгодные союзы затеваются ради меня самой или ради моего брата?»

Небольшой воздушный корабль плыл над озером Тутутика, сверкающим на солнце подобно бескрайнему зеркалу. С такой высоты рыбацкие лодки выглядели крохотными водомерками, и даже кружившие под кораблем орлы, охотившиеся за рыбой, казались не крупнее комаров. Дюжина дворцовых стражей махали пернатыми веслами, подчиняясь ритму легкого барабана. В гондоле за небольшим столом восседали император, императрица и консорт Рисана, угощаясь засахаренными семенами лотоса и попивая горячий зеленый чай. Императорской семье нечасто выпадала возможность вместе насладиться весенним днем, вдали от забот и интриг дворцовой жизни.

– Фиро снова просится в гости к Гин, – сообщила Рисана.

Джиа молчала, методично протирая фарфоровые чашки белой салфеткой.

– Этому мальчишке всегда больше по нраву находиться среди генералов, чем среди книг, – отозвался Куни и хмыкнул. – И я его понимаю.

– В мирное время книги гораздо важнее мечей, – проговорила Джиа, аккуратно насыпая измельченный чай в чашки при помощи бамбуковой ложечки.

– Фиро становится беспокойным, – заметила Рисана. – Он жалуется, что уроки учителя Рути, при всей их ценности, не дают ему желаемых знаний.

Куни прикрыл на миг глаза и вдохнул аромат измельченного чая.

– Почерпнутому из книг знанию есть пределы. Ни одна книга не могла подготовить меня к тому, чтобы стать императором, и с моими детьми едва ли будет по-другому.

Куни недаром завел об этом речь: его явно тяготило то обстоятельство, что он до сих пор так и не выбрал наследника престола. Рисана бросила взгляд на Джиа, но та вроде как сосредоточенно хлопотала над жаровней с пылающими углями.

Консорт закусила губу и сочла, что, пожалуй, стоит рискнуть.

– Лучше бы обоим принцам изучить науку управления. – Не отрывая глаз от Джиа, она продолжила: – Фиро мог бы помогать старшему брату в качестве советника, когда Тиму придет черед взять бразды правления в свои руки.

Рисана надеялась, что достаточно успокоила Джиа, чье настроение ей всегда так сложно было распознать.

Джиа дождалась, когда вода начнет кипеть, покрыв пузырями поверхность, подобно пене от рыб в тихом уголке пруда. Тогда она сняла чайник с огня и быстро разлила кипяток по трем чашкам, изгибая кисть так, что струйка горячей воды казалась лучом яркого света.

– Принцам необходимо практиковаться, чтобы узнать, как управлять повозкой государства, – сказала она. – Прошу вас, отведайте. Этот чай прислали с Фасы родители госпожи Фины.

Рисана отпила глоток.

– Он превосходен. Почтенная старшая сестра, твое искусство извлечь лучшие свойства из каждого сорта чая не знает равных.

Императрица с улыбкой приняла комплимент.

– Куни, – начала она. – Ты ведь не старший в семье, однако именно ты, а не твой брат стал императором Дара. Нам не следует цепляться за идею первородства. На трон должен взойти тот из принцев, кто более способен править.

В этот момент Рисана почувствовала к Джиа почти жалость. Бедняжке наверняка потребовались все силы, чтобы сказать это. Куни пришел к власти при помощи мужчин (и женщин), гораздо уютнее чувствующих себя в седле, чем при дворе, и почти все из них считают Рисану более подходящей королевой, а Фиро – самым лучшим наследником. И хотя император никогда не заговаривал вслух о том, чтобы сделать Фиро наследным принцем, все имеющие глаза видят, что он благоволит к младшему сыну. Так что Джиа сейчас практически признала свое поражение.

– Ты воистину необыкновенная женщина. – Рисана решила быть милосердной победительницей. – Я смиряюсь перед величием твоего духа.

Джиа вздохнула про себя. Трудно сказать, почему Куни и Тиму не были достаточно близки. Многие полагали, что причина этого кроется в долгой разлуке между отцом и сыном в ранние годы Тиму, когда Джиа с детьми находилась в заложниках у Гегемона. К тому времени, когда родители воссоединились, Тиму гораздо теплее относился к Ото Крину, любовнику матери, чем к отцу. Сдержанное поведение старшего сына и его скромный характер не способствовали сближению с Куни и в последующие годы.

Но Джиа понимала, что, если императором станет Фиро, беды не избежать. И твердо решила не допустить этого, не только ради Тиму или себя самой, но и ради судьбы всего Дара.

– Мне тут кое-что пришло в голову, – проговорила она. – Лучший способ определить, кто из мальчиков в большей степени пригоден править, – это посмотреть на принцев в деле, устроить для них своего рода дружеское соревнование.

Куни хмыкнул:

– Как хорошо, что у нас только два принца, о которых нужно беспокоиться.

Много лет назад – после смерти консорта Фины – Куни и обе его супруги договорились, что Джиа будет готовить для себя и Рисаны травяные снадобья, не позволяющие им вновь забеременеть. Даже когда под рукой имелись самые искусные целители, деторождение таило для женщин смертельную опасность, и Куни не хотел, чтобы кого-нибудь еще из его жен постигла та же участь, что и Фину. Детей и так уже достаточно, заявил он. И при этом наверняка подумал, хотя вслух этого и не сказал, что большое количество наследников обострит в будущем соперничество за престол.

– Каждое отдельное королевство не так велико, как империя, но сталкивается с теми же проблемами, только в меньшем масштабе, – продолжила Джиа. – Принцам пойдет на пользу поупражняться в искусстве управления. – Она отпила глоток чаю. – Подобно тому как фигура в театре теней отображает мир в миниатюре, принцы могут играть роль теней императора.

– Тени императора, – раздумчиво проговорил Куни. – А что, мне нравится. И где ты предполагаешь выделить государства для принцев?

– Кадо не слишком преуспел на Дасу, – заметила Джиа. – Честно говоря, подозреваю, что он будет только рад отречься от трона в пользу одного из племянников. Ты вполне можешь сохранить за Кадо и его семьей наследственный титул, но без фьефа: почет останется, а ответственности никакой.

Куни кивнул. Он никогда не был особенно близок с братом, и подобное решение казалось ему вполне разумным.

– И кого же мы отправим туда: Тиму или Фиро?

– Дасу нужен правитель, который способен позаботиться о духовном и интеллектуальном росте его обитателей, – промолвила Джиа. – Именно так выразилась адвокат Кидосу. Думаю, что Тиму больше подойдет для этого фьефа. А императорский наставник Дзато Рути поможет ему.

И опять Куни с ней согласился.

– А как насчет Фиро?

Рисана напряглась и, чтобы не выдать волнения, сделала глоток чаю. Она жалела, что не сыграла на опережение, предложив сделать Фиро своего рода подмастерьем при Гин Мадзоти: это дало бы мальчику необходимый опыт и при этом еще сильнее сблизило его с самым могущественным военачальником империи. Но теперь инициативой завладела Джиа, а ей не оставалось ничего иного, как ждать.

Императрица приняла задумчивый вид.

– Сейчас идет год Волка: это время, чреватое раздором и опасностями. Раз верные Гегемону силы затевают смуту на Туноа, почему бы не отдать острова во фьеф Фиро, предоставив ему необходимые полномочия, дабы навести там порядок? Советником мог бы выступить Рин Кода. В конце концов, ты не можешь вести за сыновей все сражения, надо им и самим что-то делать.

Рисана так и сяк покрутила в голове предложение Джиа. И не увидела в нем подвоха. Дасу и Туноа примерно равны по площади и по населению; вернее, Туноа даже немного больше. Нельзя не признать, что Джиа учитывала способности каждого из принцев применительно к местным нуждам, и, похоже, она искренне заботилась о благе обоих мальчиков.

– Благодарю тебя за мудрую заботу о наших детях, – сказала Рисана.

– Я всего лишь исполняю свой долг, – ответила Джиа. – Ты – сестра, которой у меня никогда не было.

Затем все трое продолжили пить чай и восхищаться видом раскинувшегося внизу озера. Плывущий между небом и водой воздушный корабль был единственной жемчужиной, соединявшей все вместе в паутине света.

Известие о «тенях императора» переполошило Пан.

Многие гадали, не означает ли это, что Куни собирается вскоре сойти со сцены. Одни одобряли решение послать принца Тиму с целью культурного развития Дасу. Другие волновались, что назначение принца Фиро указывает на рост недовольства старой знатью правлением императора Рагина. Были и такие, кто рассматривал всю эту затею как эпизод из захватывающего представления в театре теней: интересно, как соперничающие принцы станут закладывать фундамент своей независимой власти в разных концах Дара?

Госпожа Сото читала Фаре в западном уголке сада, когда на тропинке показалась Джиа с корзинкой в руке.

– Тетушка императрица! – воскликнула девочка. Она встала и склонилась в глубоком джири.

– Ступай и поиграй пока в саду сама, – велела ей Сото. – Попозже я приду за тобой, и мы прочтем, что было дальше.

Фара ускакала, а Сото положила книгу рядом с собой. Джиа бросила взгляд на название и нахмурилась.

– Не маловата ли Фара, чтобы слушать про королеву Экофи и Семерых принцев?

– Дети умеют переваривать кровавые истории гораздо лучше, чем мы думаем, – возразила Сото.

Императрица наклонила голову и посмотрела на свою наперсницу. Уголки ее губ приподнялись.

– Сото, мне сдается, что мы давно уже миновали пору, когда нужно было играть в игры. Если у тебя есть что сказать, говори прямо.

Сото тяжело вздохнула:

– Я пытаюсь уразуметь, что ты задумала, но признаюсь, мне остается лишь развести руками.

– Я тут как раз шла в теплицу, чтобы набрать апельсинов для детей, – беззаботно заявила Джиа.

– Думаю, я заслужила, чтобы со мной говорили без обиняков. Я просмотрела дворцовые счета: кастелян Крин, без сомнения, очень осторожен, но, когда задействованы такие суммы, невозможно не оставить следов.

Улыбка сошла с лица императрицы.

– Ты гадаешь, по-прежнему ли я пытаюсь обеспечить Тиму титул наследника. Мой ответ – да.

– Я это знаю. Но не понимаю, каким образом затея с «тенями императора» может этому помочь, а также при чем тут твои тайные операции с капиталами из имперской казны. Ты раньше тревожилась, что Фиро расположил к себе генералов Куни благодаря открытому характеру и искреннему восхищению военным искусством. Вполне объяснимо, что ты могла бы постараться исправить это, подорвав позиции генералов или позволив Тиму завоевать уважение в их среде. Но твой план явно не достигает ни одной из этих целей.

– Когда ты раз за разом пробуешь чего-то достичь и не получаешь результата, то продолжать действовать тем же способом, – это безумие, – сказала императрица.

Сото вздохнула:

– Я всегда была предана тебе, Джиа. Но я люблю всех детей. И мне не хотелось бы, чтобы кто-то из них пострадал.

Джиа посмотрела на нее в ответ, нимало не смутившись.

– Ну почему поступки матери всегда расцениваются как эгоистичные? Дети росли на моих глазах, и я люблю всех четверых, а не только тех, кого родила сама. Но еще мне доводилось видеть реки крови, которые проливаются, когда люди, руководствуясь амбициями, норовят отнять силой то, чего не могут получить по праву. Я обязана сделать все, что могу, дабы избежать такого будущего. Я императрица Дара, и главный мой долг – служить народу.

– И ты предвидишь, что дело примет подобный оборот, если на трон взойдет Фиро?

Джиа отвела на миг взгляд, а потом, видимо, приняла некое решение.

– Сото, ты предпочла служить моему супругу, ибо не сомневалась, что он обеспечит Дара лучшее будущее, чем Гегемон. Ты до сих пор веришь в это?

Ее собеседница кивнула:

– Конечно, а как же иначе?

– Искренняя вера опаснее всего.

– Я не понимаю.

– Подобно Гегемону, Куни слишком полагается на личное доверие. Во время войны между Хризантемой и Одуванчиком он позволил Гин Мадзоти провозгласить себя королевой, в расчете, что такой жест обеспечит преданность с ее стороны. Из этих же соображений он разрешил знати сохранить армии достаточно большие, чтобы разорить страну, хотя на Островах царит мир. Подобно человеку, которого он некогда называл братом, Куни решил построить свою империю на доверительных связях между ним самим и теми, кто ему служит.

– А что в этом плохого?

– Плохо то, что доверие – вещь переменчивая и не выдерживает тяжкой ноши. Куни полагает, что империя зависит от него, так как он один видит путь вперед. Это слишком хрупкая конструкция. А Фиро, хотя и юн, следует отцовским путем.

– Но разве во времена великой смуты не лучше быть уверенным, что бразды правления удерживает человек достаточно сильный, чтобы справиться с повозкой? Тиму не обладает такой силой.

– Допустим, что так. Но вместо империи Дара, чей покой зиждется на клятвах верности и дружбы, я хочу получить государство, основанное на системах, институтах, кодексах поведения, которые благодаря постоянному повторению материализуются. Единственный способ обеспечить прочный мир состоит в том, чтобы отобрать власть у отдельных личностей и передать ее структурам. Куни полагает, что благородный человек автоматически будет совершать правильные поступки. А вот я считаю, что, если человек совершает правильные поступки, вне зависимости от причин, – вот тогда его можно назвать высоконравственным.

– Может, ты и говоришь языком моралистов, Джиа, но я думаю, что в душе ты принадлежишь к воспламенистам. Единственный способ достичь желаемого тобой – это свести управление к системе поощрений и наказаний.

Императрица грустно улыбнулась:

– Я бы выразилась так: все хорошие короли – это воспламенисты, которые рядятся в одежду моралистов и окружены министрами-моделистами.

– А как насчет поточников?

– Ну, эти живут в среде, недоступной обычным смертным. Мы же, в подлунной сфере, всегда обязаны готовиться к худшему.

Сото издала еще один вздох:

– Рисана играет в «Воробьиную черепицу», тогда как ты играешь в кюпу.

Джиа рассмеялась:

– Послушать тебя, так я прямо вся такая расчетливая и… и холодная.

– А разве это не правда?

– Я была откровенна с тобой. Даже близкая подруга способна… Ну, словом, я напрямик высказала все, что думаю о доверии.

Сото какое-то время вглядывалась в лицо Джиа, а потом испустила тяжкий вздох.

– Ты стала еще более скрытной, чем прежде. Я не могу определить, что у тебя на уме.

– Просто оставайся моей подругой и не думай обо мне плохо. Когда думаешь о человеке хорошо, то все его действия предстают в положительном свете. Что, если умысел, который ты подозреваешь, всего лишь эхо твоих собственных страхов, вот тебе и мерещится невесть что?

– Адвокат Кидосу!

Дзоми остановилась сразу за мостом через ручей, протекающий через ту часть дворца, где располагались личные покои императорской семьи. Она обернулась и увидела, что к ней с середины императорского огорода направляется принцесса Тэра. Хотя девочка была одета в простую робу для работы в полях, а руки ее были перепачканы в земле, изящные движения и уверенная осанка говорили о ее статусе не менее красноречиво, чем шелковое платье и тонкие перчатки.

Дзоми подавила в себе раздражение и почтительно кивнула:

– Ваше высочество.

Всегда, когда Дзоми приходила во дворец (а это случалось нечасто, так как младших адвокатов приглашали ко двору лишь несколько раз в год), Тэра обязательно находила благовидный предлог поговорить с ней. Да вот только ничего интересного принцесса сказать не могла.

– Вы не заняты? – спросила Тэра. – Я давно вас не видела.

– А что вы хотели? – довольно сухо осведомилась Дзоми.

И тут же выругала себя за грубость. Она и сама не могла объяснить, почему при каждой встрече с Тэрой чувствует такое раздражение. Вообще-то, ей следовало бы испытывать благодарность. Ведь принцесса была одной из тех, кто сумел добыть ей пропуск на Великую экзаменацию и дал шанс изменить свою жизнь.

Вот только благодарности Дзоми почему-то не чувствовала. Честно говоря, вмешательство Тэры и ее братьев в некотором смысле лишило ее победу чистоты. Дзоми и принцы с принцессами принадлежат к разным классам общества, отличным между собой настолько, насколько хризантема отличается от одуванчика, но при этом Тэра почему-то упорно ведет себя с ней как с равной, как будто и не живет совсем другой жизнью, словно бы их обеих и не разделяет самая настоящая пропасть. Ведь для принцессы и ее братьев выхлопотать пропуск на экзамен было просто игрой, тогда как для самой Дзоми это был вопрос жизни и смерти: все ее мечты запросто могли разбиться вдребезги.

Дзоми не нравилось, что Тэра играет, изображая из себя не ту, кем является на самом деле: ее раздражало, что принцесса выдавала себя за простолюдинку в «Трехногом кувшине», одевалась как крестьянка, забавляясь работой в императорском саду, и обращалась к Дзоми так, словно они друзья, тогда как в действительности между ними нет ничего общего.

– Ах, пустяки! – воскликнула принцесса. – Я, вообще-то, не собиралась… Просто хотела… – Личико ее залилось румянцем.

Дзоми ждала.

– Я много думала над вашим предложением отказаться от использования логограмм ано, – сказала Тэра. И вдруг затараторила без остановки: – Я тут нашла отсылку в стихотворении, которое однажды написала принцесса Кикоми, и это кое-что напомнило мне, вот я и подумала: а вдруг вы это не читали? Тогда я могу сделать копию, если хотите, конечно, или вы можете сама взять в библиотеке и…

– Прошу прощения, ваше высочество, – перебила ее Дзоми, – но я не могу опоздать на прием к императрице, которая меня вызвала.

– Ох! – воскликнула огорченная принцесса. – Извините, пожалуйста! – Потом Тэра словно бы собралась с силами и выпалила: – Я восхищаюсь вами, адвокат Кидосу. Если честно, то даже завидую вам. Вы вольны жить своим собственным трудом, тогда как я связана узами рождения и вынуждена служить инструментом для удовлетворения чужих амбиций.

Дзоми потребовались все силы, чтобы не накинуться на девочку. Вместо этого, сделав несколько глубоких вдохов, она просто сказала:

– Ваше высочество, я бы не стала так необдуманно употреблять слово «завидую», не имея представления о путях, которыми следуют другие. Очень немногие женщины – даже не так: немногие люди вообще – обладают такими преимуществами, как у вас. Если вы сетуете на невозможность жить как хотите, то, возможно, это потому, что вы вовсе даже и не пытались быть самой собой.

– Нет слов, чтобы выразить мое почтение, ваше императорское величество, – произнесла Дзоми Кидосу, усаживаясь в формальную позу мипа рари.

На душе у нее было крайне неспокойно. Прежде императрица никогда ее не вызывала, да и встреча с принцессой Тэрой выбила девушку из колеи.

– Пустое, – сказала Джиа. – Чувствуй себя как дома.

Она переместилась в геюпа и жестом предложила Дзоми сделать то же самое. Плетеные циновки под ними были мягкими, а потрескивающие в жаровне поленья создавали в комнате уют, отгоняя холод ранней весны. На столике между женщинами стояли кувшин с подогретым сливовым вином и две чашки.

– Я наслышана о твоих петициях к императору. Он очень впечатлен твоей работой.

Дзоми потребовалось некоторое усилие, чтобы справиться с удивлением. Со времени назначения в Коллегию адвокатов, а это было три года назад, она сочинила десятки подробных петиций, критикующих законодательные инициативы различных министров, включая премьер-министра Йелу и даже косвенно самого императора. Она неизменно получала в ответ одну и ту же резолюцию государя: «Мною прочитано». Ни одна из ее смелых идей так и не была воплощена. Дзоми уже отчаялась добиться хотя бы чего-нибудь.

– Пожалуйста, попробуй вина, – предложила императрица.

Она взяла кувшин и наполнила чашки. В воздухе разлился аромат зимней вишни. Дзоми из вежливости сделала глоток. Вино оказалось крепким, и девушка почувствовала, что к лицу ее приливает кровь.

– Как я понимаю, твоя мать не согласилась переезжать в Пан.

Дзоми напряглась. Она никогда не обсуждала при дворе свои личные дела.

– Очень признательна вам за сочувствие, ваше императорское величество. Но мама привыкла к своему образу жизни и думает, что ей не понравится в шумной столице.

Императрица кивнула:

– Мои родители точно такие же. Они наотрез отказываются переезжать в Пан и жить во дворце, сколько бы я их ни зазывала. Им куда больше нравится свой дом в Фасе, где они вольны делать все, что вздумается, а не следить за каждым оброненным словом здесь, при дворе.

Как ни странно, Дзоми была тронута. Сидящая напротив женщина оказалась совсем не такой, какой она ее себе представляла.

– Разумеется, мое положение гораздо проще, – продолжила императрица. – Пусть я не в состоянии исполнять свой долг дочери, находясь при родителях, зато могу послать все, что захочу: деньги, музыканта, который, на мой взгляд, понравится маме с папой, или воздушный корабль с командой придворных поваров, которые приготовят им на дни рождения традиционные блюда Дасу.

Джиа лукаво улыбнулась, и Дзоми рассмеялась, представив, как целый воздушный корабль мчится, чтобы устроить сюрприз на праздник престарелым родителям императрицы. Потом она погрустнела.

А ее собеседница продолжила уже серьезно:

– Но я могу представить, что тебе на скромное жалованье члена Коллегии адвокатов куда труднее обеспечить лучшую жизнь для матери. Император хочет, чтобы коллегия оставалась организацией с небольшим бюджетом, но твои сослуживцы происходят из богатых семей или имеют иные источники дохода.

Сочувственный тон императрицы растопил последний лед осторожности в душе Дзоми. Стипендия, выплачиваемая ей в Коллегии адвокатов, и впрямь была мизерной, а жизнь в Пане – дорогой. Хотя Дзоми жила впроголодь и экономила каждый медяк, отослать домой матери много денег не удавалось.

Более того, Дзоми отказывалась принимать участие в забавах, которым предавались ее коллеги. Другие адвокаты частенько наведывались в дорогие рестораны и оперные дома в Пане в компании министров, законодательные инициативы которых им полагалось критиковать. Иногда они выходили из заведений с пакетом под мышкой и довольной улыбкой на лице. Это был способ завести влиятельных друзей и получить доходную должность. Дзоми это поняла, видя, как ее сослуживцев, одного за другим, назначают на видные посты, и тем не менее отказывалась следовать их примеру. Ей было противно.

– Император считает необходимым вознаграждать людей талантливых, и я полностью с ним согласна. Думаю, мы могли бы найти решение твоей проблемы.

– Боюсь, сидящий перед вами неопытный адвокат не подойдет для работы, которую имеет в виду ваше императорское величество, – сказала Дзоми.

– Королева Гин прислала императору письмо с просьбой назначить ей главного советника. Я рекомендовала тебя.

Дзоми в полном изумлении глядела на императрицу. Стать главным советником при столь важной персоне, как королева Гин, было все равно что занять пост первого министра при каком-нибудь старинном короле Тиро. Такие чиновники наделены большой властью, и девушка понимала, что сможет воплотить в жизнь некоторые из своих идей – это куда заманчивее, чем писать никому не нужные комментарии к идеям других. А из представителей знати ее больше всех восхищала королева Гин. Кроме того, если вспомнить историю с пропуском на Великую экзаменацию, их секрет окажется в большей безопасности, если Дзоми будет служить Гин Мадзоти.

Ну и вдобавок такое повышение изрядно увеличит ее жалованье, что тоже не помешает. И она наконец-то сможет сдержать данное матери обещание.

Вот только странно было, что императрица питает такой интерес к делам кого-то из аристократов. Судя по всему, Джиа решительно стремилась к ограничению власти знати. Не далее как в прошлом году Дзоми рецензировала предложение императрицы – в конечном итоге принятое – о сокращении финансирования армий аристократов из государственной казны с целью направить больше средств на нужды населения. Ей лично эта идея очень понравилась, но долг адвоката – быть объективным и старательно выискивать бреши в любой законодательной инициативе.

Пока Дзоми обдумывала услышанное, Джиа продолжила:

– Вопреки слухам, я высоко ценю жизненно важную роль, которую играют фьефы как территории для политических экспериментов. Королева Гин – талантливый военачальник, но… Ей не хватает тонкости в делах гражданского управления. Твоя помощь окажется весьма кстати. К тому же она наверняка отнесется к тебе с полным доверием, ведь ты ученица Луана Цзиа.

Дзоми нисколько не удивило, что императрице известно имя ее наставника: в конечном счете император ведь догадался об этом. Она лишь кивнула, когда Джиа туманно намекнула на связь между ее учителем и королевой.

Хотя слова Джиа звучали разумно, Дзоми никак не могла отделаться от чувства, что ее собеседница преследует какую-то тайную цель. Девушка не была особо сильна в политике, но понимала, что за все надо платить.

– Возможно, с вашей стороны будут какие-то особые пожелания? – Она попыталась прощупать почву. Разлад между императрицей и Гин Мадзоти был тайной, известной всем. Если Джиа желает, чтобы Дзоми Кидосу так или иначе предавала королеву Гин, нужно найти способ отклонить предложенный ей пост.

– У меня только одно пожелание: делай то, что идет на пользу Дара, невзирая на последствия, – ответила Джиа.

Дзоми вопросительно посмотрела на нее.

– Принц Фиро умен, но еще неопытен, – продолжила императрица. – Герцог Кода искусен в своей работе, но чрезмерно ревностен и усерден. Боюсь, что, пытаясь навести в Туноа порядок, эти двое могут нанести вред невиновным, о чем император потом будет жалеть. Не всегда критика императора равносильна государственной измене, и если принц с герцогом начнут слишком сурово преследовать талантливых мужчин и женщин, придерживающихся иных воззрений, этим людям понадобится убежище в Дара.

Дзоми взвесила слова императрицы. В них тоже имелся определенный смысл. Представление во время Дворцовой экзаменации и ее беспощадная критика в Коллегии адвокатов уже заслужили Дзоми репутацию человека резкого и прямолинейного. Доводы из ее уст в защиту инакомыслящих прозвучат естественно. Девушка улыбнулась, вспомнив, что произошло в «Трехногом кувшине».

– Вы не собираетесь упразднять фьефы? – рискнула она задать вопрос. – Признаюсь, я подумала…

– Ты можешь верить всему здесь сказанному, – ответила Джиа. – Я всегда стремлюсь только к тому, что лучше для Дара. Открытый ум открыт к убеждению, а твои доводы в пользу большей независимости фьефов очень убедительны.

Дзоми зарделась, польщенная тем, что императрица читала ее петиции и сочла их интересными.

«Может, я все-таки не зря тратила время?»

Девушка приняла позу мипа рари и низко поклонилась, коснувшись лбом пола.

– Государыня, вы воистину обладательница глубокого ума.

Джиа жестом предложила ей встать:

– Еще одно: никогда и никому не рассказывай о нашем разговоре.

Дзоми подняла глаза, в которых читался вопрос.

– Ученые не одобряют, когда жены императора вмешиваются в государственные дела, – пояснила Джиа с легкой грустной улыбкой на устах. – Мы вынуждены стремиться к тому, чтобы моя роль была как можно менее заметна. Таков удел женщин, которые продвинулись не благодаря своим собственным заслугам.

Дзоми кивнула и поклонилась еще раз:

– Клянусь, что никому не выдам те секреты, которые вы доверили мне.

Они прикончили кувшин с вином, и Дзоми ушла, необычайно воодушевленная.

– Ах уж это тщеславие, – прошептала императрица, когда Дзоми находилась уже слишком далеко, чтобы слышать ее.

Тэра на долгие часы заперлась в комнате, слезы унижения лились по ее лицу.

Годами она издали восхищалась Дзоми, переживая придуманные ею же приключения, которые могли выпасть на долю адвоката Кидосу, но были заказаны ей самой. То, как молодая женщина сегодня говорила с ней, разбило на миллион осколков тот иллюзорный образ мудрого, заботливого, доброго друга, который сложился в воображении девочки.

Голос Дзоми эхом звучал в голове Тэры, и ничто не могло его заглушить: «Возможно, это потому, что вы вовсе даже и не пытались быть самой собой».

В этот погожий весенний денек юные принцы и принцессы решили прокатиться. Фара ехала в коляске, а Тиму, Тэра и Фиро скакали верхом. Их окружали две дюжины дворцовых стражников, и прохожие и повозки уважительно жались к обочинам при приближении кортежа.

– Ты уже думал насчет того, что будешь делать на Дасу? – спросила Тэра у Тиму.

– Скорее всего, я начну с посещения мест, сыгравших важную роль в восхождении императора: побываю у входа в Великие туннели, на ложных корабельных верфях, одурачивших Киндо Марану, на пляже, где папа пел с тетей Рисаной, и так далее. Потом попробую изобрести такой способ финансирования школы, чтобы помочь талантливой молодежи из простолюдинов, вроде Дзоми, и буду советоваться с мастером Рути, если понадобится.

– Он огорчился, что ему придется уехать из Пана, причем в такую даль?

– Вовсе нет. Он сильно воодушевился. Намерен произвести розыски в тамошних архивах, чтобы заполнить пробелы в истории войны Хризантемы и Одуванчика, особенно относительно роли королевы Гин на ранней ее стадии.

Тэра подметила, что Тиму сидит в седле прямее, да и говорит более оживленно, чем обычно. Перспектива стать самому себе хозяином, оказавшись вдали от отца, отношения с которым у него никак не ладились, словно бы взбодрила его.

– А как насчет тебя, Хадо-тика?

– Мы с дядей Рином уже придумали несколько хитроумных ловушек для предателей! – Фиро злорадно потер руки.

Тэра ухмыльнулась.

– Туноа – суровый край. Уверен, что сможешь обойтись без куска тысячеслойного пирога на десерт каждый вечер?

– Ты что, думаешь, я до сих пор маленький, как Фара? – Фиро выглядел обиженным. – Я буду сам ловить для себя рыбу, как это делал некогда Гегемон! Туноа полон истории: там родились поколения маршалов Кокру. Я буду бродить по развалинам древних замков и общаться с духами великих героев. Что может быть лучше, чем уснуть после трудного дневного перехода на ковре из травы, на склоне овеянного легендами холма, под шатром усыпанного звездами неба?

– Ты здорово изуродовал цитату из Ра Оджи, – со смехом произнесла Тэра. – Помнится, этот философ утверждал, что смерть – это всего лишь естественное продолжение потока жизни, а потому он «хотел бы уснуть на ковре из травы, на склоне овеянного легендами холма»… ну и так далее…

– Я буду толковать слова Ра Оджи так, как захочу, – заявил младший брат. – Слова мертвы, зато я жив.

Сестра улыбнулась и ничего больше не сказала. Фиро действительно во многих отношениях очень походил на отца. Оставалось надеяться, что по мере взросления он научится лучше управлять своими порывами.

Глядя на счастливых братьев, Тэра ощутила очередной приступ зависти. Перед ними открыты все дороги, их ждет интересная, полная возможностей жизнь. Совсем еще мальчишки, они станут принимать решения, определяющие судьбы людей – пусть даже под надзором Дзато Рути и Рина Коды и с учетом их советов. Тиму и Фиро вступают на путь свершений, правосудия и власти. Ей же, увы, предстоит торчать тут, во дворце, готовясь к единственному доступному будущему – браку с каким-то неизвестным еще человеком.

Но девочка утешалась мыслью, что сделала первый маленький шажок, чтобы переменить это будущее. Ей вспомнилась недавняя беседа с императором.

«Папа, а что ждет другие твои „тени“? Разве они не заслуживают шанса?»

«Чего бы ты хотела, Рата-тика?»

Пылинки плясали в косом солнечном луче, проникающем в кабинет отца, хаотично, как ее собственные мысли.

«Не выдавай меня и Ада-тику замуж без нашего на то согласия. Обещаешь?»

«Разумеется! У меня и в мыслях такого не было».

«Даже если мама будет стоять на своем?»

Куни посмотрел на нее, как на соискателя во время Дворцовой экзаменации.

«Да, даже если Джиа и будет настаивать».

Девочка с облегчением выдохнула, а потом добавила:

«И не приставляй к нам нового учителя после отъезда мастера Рути. Я сама буду учить Ада-тику и свои занятия построю, как сочту нужным».

Шажок был совсем маленький, но он стал первым на пути поисков того, кто она такая, помимо покорной дочери, любящей сестры, воспитанной принцессы или прилежной ученицы.

– Смотрите, дикий гусь! – закричала Фара.

Она стояла в коляске, вытягивая руку вперед. Тэра подъехала поближе к повозке, намереваясь подхватить сестренку, если та вдруг свалится.

А Тиму и Фиро уже поскакали вперед. Пока Тиму, приложив ладонь козырьком ко лбу, наблюдал за полетом птицы и бормотал что-то о приметах, по которым можно предсказать погоду, Фиро выхватил из-за плеча лук и наложил стрелу.

– Не надо! – воскликнула Тэра, но было уже поздно.

Фиро, пусть и крепкому для своих лет, еще не хватало силы, чтобы полностью натянуть тетиву. Не долетев до гуся, стрела упала, не причинив ему вреда. Но дворцовые стражники, стремясь угодить принцу, остановились и одновременно дали залп, после чего дикая птица с жалобным криком рухнула на землю.

– Это почти то же самое, как если бы я сам его подстрелил, – сказал Фиро.

Дворцовые стражники единодушно выразили свое согласие.

– Бедный гусик, – вздохнула Фара.

– Да уж, не повезло ему, – согласилась Тэра.

«Достопочтеннейший ренга!

Разрешите Вашему недостойному сыну пожелать Вам тысячу счастливых дней на временном пространстве в сто дней, то есть пусть каждый Ваш день будет в десять раз счастливее обычного дня. Впрочем, едва ли существует такое понятие, как „обычный день“, применительно к трудолюбивому и мудрому императору островов Дара, ведь каждый Ваш день наверняка в десять раз больше насыщен заботами, чем жизнь кого-то вроде меня, а посему пожелание уравновесить их пожеланием дня, в десять раз более счастливого, будет уместным и заслуженным… Ох, слова спотыкаются друг о друга, когда сей недостойный сын пытается выразить свои искренние привязанность и благоговение, каковые означенный отпрыск испытывает к своему высокопочитаемому повелителю и отцу.

Запрос, озвученный в последнем Вашем письме, изрядно удивил и озадачил меня, и я посвятил все свое время поискам ответа. Полагаю, ныне я могу предложить Вам ответ, не являющийся неудовлетворительным, и состоит он в следующем.

Запрос: подтвердить, что кандидаты, отправленные на Великую экзаменацию этого года, действительно происходят с Дасу.

Ответ: чтобы дать исчерпывающий ответ на данный запрос, потребовалось провести тщательные разыскания и точно определить ряд терминов, поскольку такие понятия, как «кандидат», «лицо, отправленное куда-либо» и «происходить с Дасу», имеют различные толкования…

[Далее следуют тридцать страниц, покрытых убористыми логограммами ано.]

Остаюсь Вашим всегда любящим и покорным, в высшей степени преданным слугой и отпрыском,

Тиму, принц Дара, регент Дасу»

Джиа пихнула Куни в ребра.

– А? Что? Превосходное чтение, просто превосходное! – выкрикнул в почти пустой личный зал для приемов слегка ошарашенный Куни. – Придворный писец достоин похвалы!

– Это я читаю, а не писец, – сказала Джиа. – Ты в самом деле уснул?

– Уснул? Нет, что ты! Просто глаза прикрыл.

– Как ты мог!

– Джиа, ну как у тебя язык поворачивается ругать меня за это? Письма Тиму раз от разу становятся все более скучными. Он всегда тяготел к избыточным выражениям, но боюсь, его проза начинает разрастаться так же безудержно, как сорняки на краю моего огорода.

– Стиль принца Тиму весьма… велеречив, – заметила Рисана.

– Он использует десять предложений там, где мог бы уложиться в одно, что некоторым образом, как сказали бы иные… Тьфу! Поглядите только: он и меня заразил!

– Мальчик просто волнуется, когда пишет тебе, – заметила Джиа.

– Давай сосредоточимся на ответе, который Тиму тебе дал, – предложила Рисана.

– Способен кто-нибудь растолковать мне смысл этого ответа? – осведомился Куни. – Признаюсь, я… я не вполне его понял.

– Тиму пишет, что да, твои подозрения были справедливы. Из всех кандидатов, посланных на Великую экзаменацию от Дасу, почти половина – выходцы из семей, переехавших туда с внутренних островов в последние пять лет, – сообщила Джиа.

– Я так и знал! – торжествующе воскликнул Куни. – Эти богатые семьи все одинаковы, вечно норовят найти способ перехитрить систему.

– Пять лет назад ты выдвинул неплохую идею, желая достичь компромисса с возмущенными фироа, – сказала Джиа. – Мы все согласились тогда, что дополнительные баллы для испытуемых из провинций, находящихся вне традиционной области высокого образования вроде Хаана и Гэджиры, позволят достичь большей справедливости в распределении мест среди фироа в разных частях империи.

Куни вздохнул:

– Едва утвердив эту поправку, я начал подозревать, что предприимчивые семьи с внутренних островов станут переезжать в отдаленные места вроде Дасу или Туноа в надежде обеспечить своим отпрыскам льготные баллы для императорских экзаменов.

– Это едва ли соответствует духу твоей политики, – произнесла Рисана, нахмурив брови.

– Так и есть, – согласилась Джиа. – Но на мой взгляд, если такая политика побуждает некоторые семьи из Хаана переезжать на Дасу, это помогает культивировать там дух образованности.

– Я напишу Тиму и попрошу его пересмотреть провинциальную экзаменационную систему с целью способствовать выходцам из семей, проживших на Дасу более определенного срока…

– Или ты можешь просто обозначить ему свою точку зрения на проблему и предложить ему самостоятельно найти решение, – добавила Джиа.

И император согласился, что это очень мудро.

– Фиро стал воистину взрослым, – заметила Рисана. – С каждым новым письмом он заявляет о себе все более уверенно, оставляя позади детские сантименты. Только вслушайтесь в последнюю строку: какая отвага в ней звучит. – Она бросила взгляд на Джиа и поспешно добавила: – Тем не менее ему еще далеко до старшего брата. Дасу удивительно хорошо показал себя на Великой экзаменации в этом году: шутка ли, три фироа и один кандидат для Дворцовой экзаменации. Вопреки выявленным нами на Дасу злоупотреблениям, значительную часть успеха следует приписать напряженной работе Тиму в этом отдаленном краю.

– А быть может, это мастер Рути натаскал соискателей с Дасу, научив их, как угодить судьям на экзаменах, – заявила Джиа, и по лицу ее скользнула тень улыбки. – Фиро совершает сложную работу, поддерживая с таким трудом завоеванный мир.

– Тут я угадываю руку Рина, – сказал Куни. – Он, знаете ли, в свое время промышлял составлением писем. Кода пытается извлечь хорошее из плохого, всячески подчеркивая их совместные усилия. Само донесение, возможно, написал лично Фиро, но Рин наверняка не удержался и внес свой особый штрих.

Джиа кивнула своим мыслям.

«Наверное, секретарь предусмотрительности жалеет сейчас, что последовал моему совету. Но это еще только начало».

– Ты полагаешь, что дела идут хуже, чем сказано в письме? – обеспокоенно спросила Рисана. – Может, тебе послать туда помощь?

– Отцы не всегда будут сражаться в битвах вместо своих сыновей, – изрекла императрица.

Куни поразмыслил.

– Джиа права. Последнюю строчку послания не стоит воспринимать как призыв прислать подкрепление. Если я так поступлю, то этим подорву авторитет сына, усомнившись в его силах. Фиро действовал в отношении сект слишком резко и поспешно, но мне стоит предоставить ему выпутываться самому.

– Но как могло все так быстро обернуться к худшему? Мне казалось, что Рин и Хадо-тика все держат под контролем, – проговорила Рисана.

– Меня беспокоит не то, насколько сильны мятежники сейчас, а насколько могут они усилиться в будущем, – отозвался Куни. – Это один из тех случаев, когда мне очень нужен совет Луана Цзиа, который всегда очень хорошо разбирается в такого рода запутанных ситуациях.

Он отложил письмо и взял с подноса одно из бронзовых зеркал. Подойдя к окну личного зала для приемов, император поймал в зеркало солнечный луч и направил его на потолок.

Прямо на него смотрело лицо Гегемона. Изображение было очень искусным, смелые штрихи точно обрисовывали угловатые черты, а непривычная техника светотени придавала картинке глубину. Глаза Маты Цзинду с его знаменитыми двойными зрачками с превосходством взирали на Куни. Когда зеркальное отражение зарябило на солнце, изображение словно бы ожило.

– Привет, брат, – прошептал Куни и поежился вопреки жаре.

– Это всего лишь фокус, – сказала Джиа. – Даже Фара не обманулась бы.

– Однако фокусы, подобные этому, оказывают на простолюдинов значительно большее влияние, чем замысловатые аргументы ученых ораторов, – возразила Рисана. – Мне в юности довелось дать достаточно представлений, чтобы понять, насколько действенным бывает спектакль.

– Рисана права, – кивнул Куни. – Хуно Крима и Дзапа Шигин начали восстание с засунутого в рыбу шелкового свитка, а в итоге низвергли империю Ксана. До тех пор, пока люди верят в это «волшебство», оно имеет силу.

– Мы можем отрядить воздушный корабль на поиски Луана, – предложила Джиа.

– Для этого надо знать, где он хотя бы примерно находится, – ответил Куни. – Море обширно, а мы… Мы не получали от него вестей со дня отплытия. Надеюсь, что с ним хотя бы все хорошо.

На миг император словно бы закручинился, думая о судьбе старого друга.

– Но если кто и способен пережить гнев Тацзу, так это ученик Луто, старой мудрой черепахи, человек, оседлавший однажды крубена. Боги помогают тем, кто помогает себе сам. Я приму совет Кого. Не эти зеркала важны на самом деле сегодня. Нам следует выяснить, откуда мятежники получают оружие.

И он решительным шагом вышел из личного зала для приемов.

Тэра и Фара сидели на пристани, опустив ноги в прохладную воду. Одетые в простые робы из домотканого холста, они походили на двух крестьянских девочек, отдыхающих от жары. Перед ними расстилалось, на сколько хватало глаз, покрытое лотосом пространство озера Тутутика; гигантские розово-белые цветы, окружающие их, раскачивались на ветру с грацией танцоров. В зарослях сновали лодочки; молодые женщины пели, собирая урожай семян лотоса:

– Вот здорово! – восхитилась Фара. – Нам нужно почаще затевать такие приключения!

Семнадцатилетняя Тэра обняла девятилетнюю младшую сестренку и с любовью прижала ее к себе.

Взяв в свои руки обучение, как свое собственное, так и сестры, Тэра перестала читать фолианты с сочинениями моралистов. В обширных фондах императорской библиотеки и без того нашлось немало интересного. Сегодня девочки с жадностью поглощали фольклор Фасы, завтра любовались рисунками из трактатов по военной механике, а послезавтра предавались чтению стихотворений эпохи войн Диаспоры, забытые логограммы которых разгадывали, роясь в многотомных словарях. Читали они теперь гораздо больше, чем когда-либо под руководством Дзато Рути.

Но как бы ни нравилось сестрам чтение, иногда им просто хотелось сбежать из дворца, подальше от стражников, придворных, слуг и горничных, прочь от своей роли благовоспитанных принцесс. Из дворца они выбирались, спрятавшись в повозках крестьян, которые доставляли свежие продукты на кухню, а потом просили проезжающих по дороге торговцев и фермеров подвезти их до берега озера.

– Если будем делать это чаще, боюсь, моя мать себе все волосы вырвет, – сказала Тэра. – Когда мы вернемся, она, скорее всего, заставит тебя писать логограммы из ста черт сто раз.

– Оно того стоит.

– Действительно стоит, – произнес незнакомый голос.

Девочки обернулись. К ним обращалась какая-то необыкновенно красивая дама. У нее были золотистые волосы и голубые глаза, а смуглая кожа выглядела гладкой, как отполированный янтарь. Платье из голубого шелка струилось вокруг ее стройной фигуры, словно вуаль из воды. Голос у незнакомки был мягкий и прохладный, как ветер, что колышет ветви плакучей ивы.

Тэра встала и склонилась в джири, предположив, что перед ними хозяйка одного из близлежащих крупных имений, которой, скорее всего, принадлежал этот причал, как и прилегающие земли.

– Простите, что мы прошли сюда без разрешения. Мы немедленно уйдем.

Дама улыбнулась и покачала головой:

– Зачем же уходить? В жизни есть четыре великих удовольствия, и это одно из них.

– А что это за четыре великих удовольствия? – заинтересовалась Фара, в которой тут же пробудилось любопытство.

– Сидеть у уютного огня зимой, когда за окном падает снег. Взбираться на высокое место после весеннего дождя, чтобы полюбоваться возрожденным миром. Поедать крабов, запивая их свежезаваренным чаем, в часы отлива. И погрузить ноги в покрытое лотосами озеро в разгар лета.

– И только-то? – воскликнула Фара, слегка разочарованная. – А я думала, вы назовете что-нибудь более…

– Более впечатляющее? – спросила дама.

Девочка кивнула.

Незнакомка усмехнулась:

– Когда поживете на свете с мое, то поймете, что величайшие в жизни удовольствия вовсе не являются чем-то из ряда вон выходящим. Лучше иметь одного настоящего друга, способного услышать голос твоего сердца, когда ты робко берешь ноту на цитре, чем упиваться бездумным обожанием миллионов.

Тэра пристально вгляделась в безмятежное лицо женщины и поняла, что не может определить ее возраст. Вот сейчас она вроде бы казалась юной, как сама Тэра, но стоило отражающемуся от озерной ряби свету упасть на ее лицо, и оно вдруг выглядело старым, словно у бабушек, что работали на близлежащих полях.

Тэра поразмыслила над словами дамы. Она не была уверена, что согласна с ними, но точка зрения собеседницы представлялась ей по меньшей мере интересной.

– Как я понимаю, вы, госпожа, принадлежите к поточникам?

– Ярлыки меня мало заботят, но мне кажется, что Ра Оджи был ближе к истине, чем другие философы ано. Император, нищий, принцесса, служанка: при всех наших заботах и стремлениях, всеми нами в итоге управляет Поток.

– Но то, что вы сказали, не может быть правдой, – вдруг заявила Фара. – Это я… про великие удовольствия.

– Почему нет?

– Вы не упомянули про любовь прекрасного мужчины! – пояснила Фара. – Это ведь самая важная вещь на свете.

– Что заставляет тебя так думать?

– Все те истории, которые рассказывали нам фрей… старшие девочки, – вмешалась Тэра. – И представления странствующих трупп народной оперы. Госпожа Мира убила себя ради любви; принцесса Кикоми погибла ради любви; госпожа Цзы бросилась в Лиру ради любви.

Незнакомка присела на причал, не боясь испортить дорогое платье, сняла деревянные сандалии и опустила ноги в воду. Тэра заметила, что ноги у нее мозолистые и натруженные, и мгновенно прониклась к ней еще большей симпатией.

– Идите сюда и садитесь, – сказала дама, а потом бросила на Тэру взгляд исподлобья. – Судя по тону, ты не слишком одобряешь любовь.

– В песнях про мужчин воспеваются дружба, война, образы далеких земель, шум вечного моря, – ответила Тэра. – А в песнях про женщин вечно одно и то же… Да вы просто послушайте.

Они смолкли, внимая голосам крестьянок в лодочках, которые собирали семена лотоса.

– Я знаю, о чем эта песня! – возбужденно воскликнула Фара. – На свадьбах подают семена лотоса, потому что они приносят удачу: невеста вскоре забеременеет и родит много детей, как семенная коробочка лотоса.

– Вот видите? – произнесла Тэра.

– Ты говоришь ну в точности как еще одна юная девушка, которую я знала, – заметила дама. – Когда мы встретились, она была не старше тебя и тоже могла немало рассказать о женской судьбе и плате за красоту. Но мне кажется, ты слишком сурово судишь. Слушай эту песню дальше.

Молодые женщины в лодках продолжали петь, голоса их звучали свежо и ясно, как вода у них под ногами.

– Это прелестно! – сказала Тэра.

– Да, просто здорово! – подхватила Фара.

– В цветах заключена великая мудрость, – изрекла дама. – Хотя к ним часто относятся свысока, как к легкомысленным созданиям.

– Мать пыталась учить меня этой науке, но боюсь, я не слишком интересовалась цветами, – призналась Тэра. – Лотос очень похож на одуванчик. Как семена одуванчика разносятся по ветру, так семена лотоса – по воде. И те и другие переживают приключения. – При этих словах глаза ее затуманились. – Даже цветам достается больше интересного, чем иным людям.

Незнакомка помахала одной из лодочек, и молодая женщина в ней налегла на весла; сильные руки шевелились в свете солнца, как крепкие корни лотоса. Дама купила у нее несколько семенных коробочек, уплатив серебряным слитком.

– У меня нет столько денег, чтобы дать вам сдачу, – со смехом проговорила молодая крестьянка. – Госпожа, даже если я продам все в своем доме, у меня все равно не наберется сколько нужно.

– Оставь себе, – ответила дама. – Воспринимай слиток как дар Тутутики, подобно самим семенам лотоса.

Молодая крестьянка посмотрела на богатую госпожу и серьезно кивнула. Потом скрестила руки на груди и склонилась в джири.

– От всего сердца благодарю. Пусть Тутутика всегда ходит среди нас.

Тэра знала, что в Гэфике, особенно в сельской местности, среди народа высоко почитают Тутутику, богиню пресной воды и земледелия. Здесь было в обычае проявлять щедрость к чужакам, потому как богиня, по легенде, принимала время от времени обличье женщины и подвергала проверке прекрасную сторону человеческой натуры. Поэтому случайные проявления щедрости не были тут таким уж неслыханным явлением.

Крестьянка погребла обратно, за ее лодочкой разбегался по гладкой поверхности озера след из волн. Дама извлекла маленький костяной нож и вскрыла коробочку, достав семена. Затем счистила упругую оболочку, вскрыв белые ядрышки внутри.

Фара смотрела на нее как завороженная. Она съела немало засахаренных семян лотоса и обожала пасту из лотоса на десерт, но свежих семян этого растения не видела никогда.

– Я хочу одно. Можно?

– Фара! – одернула сестренку Тэра. – Веди себя прилично.

– Я купила их, чтобы поделиться, – ответила дама со смехом. – Но вам придется подождать. Если вы получите их сейчас, они вам совсем не понравятся.

Под взорами девочек дама отложила нож, вытащила из пучка волос булавку и стала протыкать семена по центру, одно за другим.

– В середине каждого семени есть зеленое ядрышко, зародыш, такой горький, что вам вряд ли доводилось пробовать нечто подобное.

Она передала проткнутые семена Фаре и Тэре, и те, поблагодарив даму, положили их в рот. Вкус был изумительный: прохладный, освежающий, сладкий, но не приторный.

Фара засмеялась и заболтала ногами в воде.

– Сдается мне, что угощение из семян лотоса, за которые тебе самому не пришлось платить, следует добавить в ваш список великих удовольствий.

Тэра вздохнула.

Дама посмотрела на нее с интересом.

– А теперь что не так? – спросила она.

– Мне грустно при мысли… при мысли о будущем, которым я не могу управлять.

– Никто не может управлять будущим, – ответила дама. – Даже боги. Но позвольте рассказать вам одну историю. На Арулуги готовили в чайных особые лакомства. Чего только не добавляли при помощи зубочистки в пустые ядрышки семян лотоса: пасту манго, кусочки бекона, крабовое мясо, стружку из ароматизированного яблоком льда, морскую соль и прочее. Смесь из зерен подавали на большом блюде компании пирующих, и каждый радовался сюрпризу, какой бы вкус ему ни достался.

– А что, если кому-то в качестве шутки вдруг доставалось семечко без выковырнутой сердцевины? – лукаво спросила Фара.

– Как вижу, мне не стоит звать тебя на помощь, готовясь принимать гостей, – заметила дама, рассмеявшись холодно и сухо. – Поточники любят говорить, что сердцевина пустоты – это идеальное состояние. В сердцевине пустоты кроется бесконечный потенциал для будущего: радость и гнев, печаль и счастье. То, чем мы наполним свои сердца, сильно влияет на нашу судьбу. Сильнее, чем природные таланты, обстоятельства нашего рождения, капризы удачи или даже вмешательство богов. Если вам не нравятся истории, которые вам рассказывают, наполните свое сердце новыми историями. Если вам не нравится пьеса, которую вам дали, пропишите для себя новые роли.

«Имя мое означает Прогоняющая Скорбь, – подумала Тэра. – И когда горечь в сердце моем рассеется, то, что останется в нем, – это и будет возможность».

Она посмотрела на собеседницу и представила свое сердце, становящееся более легким, пустым и вместительным. Тэра была уже почти уверена в том, кто такая эта дама. То был удивительный момент: оказаться на расстоянии вытянутой руки от богини.

– Я открыла новое удовольствие в жизни: разговаривать с вами в течение часа.

Ее собеседница хмыкнула:

– Каждое из перечисленных мною удовольствий станет полнее, если разделить его с другом. Истинный друг – это зеркало, отражение в котором показывает нам правду.

– Зеркало?

На миг сердце Тэры снова потяжелело, когда она вспомнила, как Дзоми Кидосу бесцеремонно оттолкнула ее. Кто ее истинный друг? А потом на память девушке пришли странные зеркала, встревожившие отца.

Ею овладел дерзкий порыв извлечь всю возможную пользу из разговора с богиней: а почему бы и нет?

– А что вы можете сказать про устройство отполированных зеркал, отражающих духов?

– О, я вижу, что имею дело с умом находчивым и упорным, как у твоей матери, – промолвила удивительная женщина. – Полагаю, с моей стороны не будет нарушением правил, в буквальном их смысле, если я приведу вам еще одну метафору.

Дама бросила одно из семян лотоса в озеро. За миг до того, как оно должно было коснуться воды, оттуда выпрыгнул золотой карп и поймал его ртом. После этого карп остался у поверхности, ожидая нового угощения. Он трепыхался в воде, отчего по ней расходились концентрические волны.

– Какая прекрасная рыба! – вскричала Фара.

– Мое любимое создание, – ответила дама. – Но следите за рябью.

Волны разбегались, пока не ударились о прямой край пристани, после чего отразились от него обратно, к центру озера, новой серией концентрических волн. Волны, исходящие от карпа, и волны, отраженные от пристани, сталкивались, образовывая переплетающийся узор.

– Это выглядит похоже на чешую рыбы, – заметила Тэра.

– Когда гребни двух волн сливаются, образуется более высокая волна. Когда впадины между волнами накладываются друг на друга, получается более глубокая впадина. Когда гребень одной волны встречается с впадиной другого, обе волны поглощаются. Отсюда и берется узор, – пояснила дама.

– Это метафора дружбы? – спросила Тэра. – Вы имеете в виду, что общая сила способна сделать нас сильнее и исправить наши недостатки, но наши недостатки, накладываясь друг на друга, могут только ухудшить дело. А потому лучше иметь много друзей.

– Ты хорошая ученица, – проговорила дама. – Ты усвоила урок, который я даже не собиралась преподавать. Я хотела только сказать, что тебе следует поразмыслить над волнами и отражениями, так как свет, по истинной своей природе, имеет с ними очень много общего.

Тэра не была уверена, что поняла, но смотрела на волны, стараясь запомнить узор. Они ели семена лотоса, пока не начало смеркаться и девочкам не пришла пора возвращаться домой.

– Меры безопасности приняты? – спросила Джиа.

Кастелян Ото Крин кивнул:

– Мастера-зеркальщики будут молчать.

– И мастерская сожжена, чтобы от их секрета не осталось ни следа?

Волна тошноты накатила на Ото Крина. Даже в бытность свою разбойником он не выносил вида крови. Кастелян надеялся, что Джиа утешит его, но не дождался. Ему подумалось, что его любимая все больше и больше отличается от той женщины, которую он некогда знал, но Ото отогнал эту мысль прочь. Госпожа Джиа – нет, императрица, поправил себя Крин, – всегда знает, как поступить правильно, а он будет помогать ей, и не важно, что сам он об этом думает.

Любовь требует жертв.

– Как насчет второго моего поручения? – осведомилась Джиа.

– Анонимная записка передана шпионам герцога Коды. Корабль с Арулуги будет обыскан по прибытии на Туноа.

Императрица с облегчением выдохнула:

– Как только люди Рина займутся Тэкой Кимо, не забудь предупредить Кимо. Я окажу всю возможную помощь. – Она ласково коснулась ладонью щеки Ото. – Ты много сделал для будущего Дара. Люди могут этого не понимать, но знай, что я тебе благодарна.

И Ото Крину снова вспомнилось, как он в самый первый раз встретил Джиа и как она наполнила его сердце величием и отвагой. Будущая императрица с самого начала высоко оценила его преданность.

Кастелян поклонился:

– Все, что имеет для меня цену, – это ваше доброе мнение.

Куни мерил шагами личный зал для приемов. Время от времени он останавливался, чтобы перечитать новое письмо с Туноа, которое держал в дрожащих руках, хотя уже изучил его так, что мог воспроизвести текст по памяти.

– Быть может, Фиро ошибается, – предположила Джиа.

– Допустим, Фиро очень юн, – встала на защиту сына Рисана. – Но герцог Кода весьма осторожен. Он не поддержал бы Фиро, позволив ему выдвинуть такое обвинение, не имея неопровержимых доказательств.

– Тем не менее, – продолжила Джиа. – Подобное обвинение в адрес одного из самых преданных соратников императора – это нечто из ряда вон выходящее.

– Я всегда доверял Тэке, – пробормотал Куни.

– Воистину так, и твое доверие оказалось оправданным. Но доверие – штука хрупкая: подчас воздушный змей обрывает бечеву и устремляется в самостоятельный полет, – сказала Джиа.

– Не следует ли тебе позвать Гин Мадзоти? – задала вопрос Рисана.

– Это может выйти боком, – возразила Джиа. – Если обвинение окажется ложным, то преждевременно нанесенный удар может остудить сердца преданной императору знати.

– Что ты в таком случае предлагаешь? – спросил Куни.

– Если Тэка Кимо действительно снабжает мятежников с Туноа оружием, он должен внимательно следить за нашими действиями. Ты можешь объявить, что совершаешь поездку по Островам, и начать с посещения полуострова Каро, напротив Арулуги. Попроси Тана Каруконо сопровождать тебя с внушительным контингентом императорских сил. Если Кимо невиновен, он ничего не предпримет. А коли и в самом деле замышляет мятеж…

– Старшая сестра, – восхищенно промолвила Рисана. – Ты изобретательна, как Луан Цзиа. Это напоминает один из моих старых трюков с дымом. Кимо увидит мираж, и то, как он себя поведет, откроет нам, что у него на сердце в самом деле.

Куни неохотно кивнул.

– Вы так еще и не решили? – спросил Кано То, начальник дворцовой стражи Арулуги.

Он и его господин Тэка Кимо сидели посреди озера Тойемотика в небольшой плоскодонке, единственной лодке, отошедшей так далеко от берега. Моросил дождь, туман окутывал сооруженные на сваях дома и подвешенные на тросах платформы города Мюнинга, делая их с подобного расстояния смутно различимыми, словно на акварельном рисунке.

Герцог Тэка Кимо ничего не ответил ему, только осушил кубок. Стоило ожидать, что в кубке находились одна из тысячи разновидностей чая из орхидеи и побегов бамбука, которым славился Арулуги, или дорогое вино с виноградников Фасы. Эти напитки подходили по статусу Кимо, но вместо них он пил дешевый самогон из сорго, столь любимый бедняками Дара.

– Намерения императора не могли быть выражены более ясно, – продолжил Кано.

– У нас осталась еще жареная свинина? – поинтересовался Тэка.

Кано молча открыл корзину, стоявшую у него в ногах, и подложил мяса на тарелку на низком столике между ними. Оба сидели в позе такридо, словно пара бандитов, а вовсе не так, как подобает культурной элите острова, известного своей утонченностью.

По правде говоря, Кимо никогда не чувствовал себя как дома на Арулуги, Прекрасном острове. Он заслужил этот фьеф, захватив его во время войн между императором Рагином и Гегемоном, сражаясь под началом маршала Гин Мадзоти. Но, будучи повелителем, он чувствовал себя здесь как крестьянин, без спросу явившийся в дом богатого господина. Родовитые аристократы Мюнинга кланялись Кимо и обращались к нему с почтением, но он знал, что они перешептываются у него за спиной и смеются над его вульгарными манерами и татуировками на лице, выдающими бывшего каторжника. Да как эти наглецы смеют! Он мог отобрать у них имения или даже убить их всех. Кимо ловил себя на мысли, что ему не о чем поговорить со своими женами, благородными дамами из знатных семей Аму, и все три предпочитают общаться между собой, а не с мужем. Чай из орхидей и побегов бамбука, как и связанные с ним затейливые церемонии, он считал ерундой, а танцы и песни девушек в чайных домах и в герцогском дворце – строгие, величественные и полные туманных намеков на славное прошлое Аму – обычно навевали на него сон.

– Над берегами Арулуги и проливом Аму ежедневно замечают воздушные корабли, а в проливе собирается морской флот, – сказал Кано. – Тан Каруконо стягивает войска на полуостров Каро. Вы понимаете, что это означает?

– Император намеревается совершить поездку по Островам. И вполне естественно, что принимаются определенные меры безопасности, – ответил Кимо. – Оснований для беспокойства нет. Император Рагин – человек честный и порядочный, а поскольку я пресек поставки для Ноды Ми и Дору Солофи, он ничего против меня не предпримет.

Хотя Тэка Кимо являлся самым могущественным человеком на острове и слово его было здесь законом, однако вершить власть в государстве королю было не по душе. Ему нравились блеск сокровищ, сытная еда, компания распутных женщин и шумных мужчин, а вместо этого приходилось выслушивать доклады о налоговой политике и читать императорские указы, где подробно расписывались всякие мелочи. Но теперь он хотя бы вел мирную жизнь, и единственным выходом его энергии служили охотничьи вылазки: за слонами на Экофи или за кабанами на остров Полумесяца. Но министры, пропитанные морализмом Кона Фиджи или воспламенизмом Ги Анджи, постоянно потчевали Кимо нудными лекциями про то, что долг настоящего правителя заключается в том, чтобы заботиться о благосостоянии подданных, а потому не следует тратить время на убийство беззащитных животных.

«Ха, беззащитных! Интересно, доводилось ли им хоть раз сталкиваться с нападающим самцом слона?»

Хвала благословенной и щедрой Тутутике, что при нем есть Кано То, единственный человек, готовый принимать его таким, какой он есть, а не судить и критиковать. Вот почему Кимо всегда прислушивался к его советам.

Теперь он жалел об этом. Кимо никогда не допускал, что Нода Ми и Дору Солофи могут преуспеть в своих безумных замыслах, а потому наотрез отказался присоединиться к ним в восстании против Куни. Он даже подумывал схватить эту парочку и в знак своей преданности отослать их в Пан со связанными за спиной руками.

Но Кано убедил его отпустить мятежников, напирая на то, что эти двое безвредны, а раскрытие заговора на вверенной Кимо территории только усилит контроль за Арулуги со стороны верховной власти. Вместо этого Като предложил ему послать заговорщикам оружие.

«Императорская казна урезала финансирование армий независимых фьефов, – сказал тогда Кано. – Вам не остается иного выбора, как сократить численность войска».

Подобная перспектива Кимо не нравилась. В конечном итоге армия была опорой его трона.

«Раз вы не думаете, что Нода и Дору способны многого достичь, то почему бы не продать им оружие, чтобы выручить деньги на содержание вашей армии? – продолжал Кано. – А если эти двое станут более чем досадной помехой, император наверняка обратится к вам, чтобы подавить их мятеж, и тем самым подтвердит вашу ценность для трона Одуванчика».

Кимо решил, что при подобном раскладе он все равно останется в выигрыше, при любом повороте событий.

Но вот незадача: когда мятежники действительно добились успеха, миссию по подавлению бунта возложили не на него, а на принца Фиро. И хотя он наотрез отказался от дальнейших сделок с бунтовщиками, шпионы герцога Коды наводнили остров, выискивая доказательства причастности Кимо к заговору. Он не решался обсуждать положение дел во дворце с министрами, опасаясь, что кто-то из них уже работает на секретаря предусмотрительности и ловит каждое неосторожное слово.

Тэка Кимо снова осушил кубок, с наслаждением чувствуя, как обжигающая жидкость опускается по пищеводу. Ему хотелось уснуть и увидеть сон про прежние славные времена, когда он спал под открытым небом, подложив под голову седло, и когда кровопролитие считалось не грехом, а мерилом истинной доблести мужчины. Он, между прочим, как-то раз убил короля! А сейчас вынужден прятаться в лодчонке посреди озера, чтобы втайне от всех пожаловаться помощнику на судьбу.

Из тумана и дождевой мороси появилась другая лодка и подплыла ближе. Стоявший на корме человек в плаще из листьев банана и лотоса греб единственным длинным веслом. На шее у него висело ожерелье из акульих зубов – не очень-то уместное на водах этого спокойного пресного озера, а в ногах лежали корзина и несколько удочек. Не признав герцога и капитана, мужчина по-приятельски помахал им и продолжил громко распевать грубым голосом:

Рыбак растворился в тумане, но звуки его песни звучали еще долго.

– Господин Кимо, позвольте мне говорить откровенно, – сказал Кано То. – Вам следует внять предостережениям. Куни Гару из тех, кто вроде бы радушно улыбается, однако уже в следующий миг запросто вонзит нож вам в спину. Если вы не начнете безотлагательно действовать, то вскоре присоединитесь к Гегемону в загробной жизни.

Тэка Кимо ошеломленно посмотрел на друга:

– Ты намекаешь на измену? Но с какой стати?

Череда выражений сменилась на лице Кано, прежде чем он наконец принял решение.

– Вспомните о той, кого называли Сокровищем Аму.

– О Кикоми? Этой распутной девке?

– Не смейте так говорить о ней!

Кимо поставил кубок на стол, помрачнев:

– Вы забываетесь, капитан То.

Усилием воли Кано То сбавил тон:

– Простите меня за эту вспышку, господин Кимо. – Он принял формальную позу мипа рари. – Я вызволил принцессу Кикоми из воздушного корабля-тюрьмы Киндо Мараны. Она была женщиной несравненной красоты и мудрости. Я никогда не верил в бессовестную ложь, которую распространяли о Кикоми после ее смерти.

– Каждому ребенку известно о ее предательстве…

– Как может человек, сами победы которого основаны на предательстве, говорить о чести? После войны Куни Гару увековечил имена всех знатных людей, погибших во время восстания против Ксаны. Джидзу почитают в На-Тионе, Мокри поклоняются на Волчьей Лапе, даже Гегемону с благословения императора воздвигнут на Туноа мавзолей. Кикоми – единственное исключение. Нам на Арулуги никогда не позволят выстроить в память о ней храм, а трусливые ученые, стремясь угодить императору, продолжают порочить репутацию несчастной принцессы в исторических книгах.

– Такое отношение императора к ней вполне объяснимо. Она убила Фина Цзинду, наставника Гегемона и самого императора…

Кано рассмеялся:

– Куни Гару может скрывать темное прошлое за красивыми словами о чести, но истина жива в сердцах людей. Он боится принцессу Кикоми, а потому за ложью о ней скрывает правду о самом себе. Поверьте, этот человек – мастер непостоянных союзов, искусный манипулятор, который не заслуживает преданности. Он расправится с вами.

Тэка Кимо поразмыслил над словами Кано. Когда Куни вел войну, ему нужны были люди вроде Кимо, а после победы у Рана-Киды невозможно было не вознаградить тех, кто рисковал жизнью ради восхождения Куни на трон. Но теперь, когда царит мир, нуждается ли в нем император? Постепенно память о былых заслугах Тэки тускнеет, так почему бы Куни Гару и впрямь не обойтись с ним, как некогда с Гегемоном?

– Королева Гин поклялась не допустить, чтобы с нами что-то случилось, – сказал Кимо.

– Ну и где сейчас маршал? Почему она не на полуострове Каро и не ходатайствует за вас?

Кимо ничего не ответил. Знаки были расплывчатыми, как туман войны.

– Арулуги искусен в войне на море, – продолжал Кано. – Если вы укрепите сердце и ударите первым, то еще сможете вырвать инициативу у Куни Гару. Победа обеспечит независимость Арулуги и сделает вас хозяином собственной судьбы. Вы хотите, чтобы ваши дети унаследовали ту жизнь, за которую вы сражались? Тогда внемлите предостережению богов, господин Кимо.

Кимо, может, и не слишком разбирался в придворных интригах и хитроумных заговорах, но зато слова Кано нашли звучный отклик в его опыте уличного грабителя. Вожаки больших шаек уважали людей, способных, что называется, дать бой за свою поляну, и могущественные руководители преступных организаций выживали, только пока давали понять, что у них еще есть зубы.

Он опрокинул очередной кубок, и от обжигающей жидкости на глазах выступили слезы.

– Сдается мне, что приготовиться к бою и впрямь не помешает.

– Он, как в зеркале, отражает мои шаги, – проворчал Куни. – Что задумал Тэка Кимо? Зачем он стянул армию на побережье, а военный флот в пролив?

– Быть может, его корабли собираются там, чтобы помочь тебе безопасно переправиться? – высказала предположение Джиа.

– А разве я давал понять, что намерен переправляться? – пропыхтел Куни.

– Мы тут уже несколько недель, – недовольным тоном заметила Рисана. – Однако Тэка Кимо не явился засвидетельствовать свое почтение. Все это не с лучшей стороны свидетельствует о его намерениях.

– Мудрецы ано говорили, что доверие тяжело заслужить, но легко потерять в миг сомнения, – изрекла Джиа.

– Какой вообще в этом смысл? – отрезал Куни. – Доверять тому, кто не заслуживает доверия, – признак небольшого ума.

– Тэка хорошо зарекомендовал себя во время войны, – невозмутимо произнесла Джиа.

– Это было десять с лишним лет тому назад, – бросил Куни раздраженно. – Мне приходится думать не только о себе, но и о детях. Если завтра меня не станет, смогут ли Тиму или Фиро… справиться с ним?

Расстроенный император удалился. Рисана шла за мужем по пятам, стараясь утешить его. А Джиа смотрела им вслед.

– Вам нельзя идти туда, господин Кимо, – сказал Кано То.

Большой зал для приемов в резиденции местного правителя обычно был полон министров и генералов, напоминая уменьшенную копию зала для приемов в Пане, но сейчас в нем присутствовали только военачальники, все до одного ветераны, прослужившие под началом Тэки десять с лишним лет, а также небольшое число отобранных Кано доверенных аристократов. Собравшиеся расселись вдоль двух стен. Представители знати принадлежали к старейшим и известнейшим родам Арулуги, эта фракция давно желала восстановления независимости Ано, и можно было не сомневаться, что никакой императорский шпион в их ряды не проникнет. Хотя они никогда не любили Тэку Кимо, однако стремление обрести прежнюю власть перевесило неприязнь.

– Но неповиновение прямому приказу императора означает открытую измену, – заметил Тэка Кимо.

– У императора и так достаточно доказательств, чтобы обвинить вас в измене, – возразил Кано. – Рассудите сами, господин Кимо. Оружие из вашего арсенала было обнаружено на Туноа в руках мятежников, выкрикивающих имя Гегемона; вы стянули корабли в пролив Аму, зорко наблюдая за императорским флотом; ваши солдаты собраны вокруг Мюнинга, ожидая приказа; вы удалили от себя рекомендованных императором министров и генералов, что наводит на мысль о тайных планах.

– Но я полагал, что это всего лишь меры предосторожности – напоминание, что у меня есть зубы! Император должен знать, что я не собираюсь бунтовать.

– Поступки сами по себе не имеют значения, – проговорил Кано. – Важно то, в каком свете их рассматривать. В кривом зеркале толстый человек кажется тонким, а преданный выглядит изменником.

– Тем больше причин подчиниться вызову императора и все ему объяснить лично.

– Господин Кимо, вы никак забыли про пир, который устроил Гегемон после входа в Пан? Он пригласил Куни Гару на пир, намереваясь убить его за измену, предварительно отделив от сторонников.

– Но Куни Гару вернулся оттуда живым!

– Потому что его язык изворотлив и остер, как у платного оратора. А у вас? И неужели вы допускаете, что Куни повторит ошибку Гегемона? Если вы поедете к нему, то обратно уже не вернетесь.

– Это все похоже на дурной сон, – пробормотал Кимо. – Что я наделал?

– Ничего, кроме того, что подсказывал разум. Император сам вынудил вас к этому. Неужели вы продолжите изображать верного пса, покорно ждущего смерти, когда охотник подходит к вам с наточенным топором? Или обратитесь в свирепого волка и станете биться за жизнь? Господин Кимо, вы, может, и не желали становиться мятежником, но император лишил вас выбора.

Тэка Кимо сел и задумался. Постепенно мускулы его напрягались, тело затряслось, а татуировки на щеках вздувались по мере того, как сосуды на лице наполнялись кровью. С резким хрустом сломался бамбуковый кубок, который он сжал в руке.

– Но как вообще могло до такого дойти, Куни Гару? – вопросил Тэка Кимо. – Как?! – яростно взвыл он.

– Он болен? – переспросил Куни, и в голосе его прозвучали одновременно недоверие и гнев. – Болен?!

– Письмо весьма загадочное, – сказал Кого, которого вызвали из Пана, где он в отсутствие Куни временно исполнял роль регента. – Тэка утверждает, будто не может предпринимать далекие поездки по причине слабого здоровья, и полагает, что сумеет добраться только до середины пролива Аму, прежде чем повернуть назад.

– Не думаю, что слово «загадочное» здесь вполне подходит, – заметила Рисана. – Мне на ум скорее приходит понятие «нелепое». Тэка Кимо не только отказался приехать в Каро, дабы засвидетельствовать почтение императору, но и предложил ему встретиться на середине пролива Аму, каждый на своем корабле. Да кем он себя мнит?

– Кимо вообразил, будто мы – два короля Тиро, ведущие переговоры, – хмыкнул Куни. – Или, что ему гораздо ближе, вожаки двух уличных шаек, которые сидят за чаем и делят деньги за покровительство домам индиго, трактирам и игорным притонам. Он взбунтовался. О да, он уже взбунтовался, в этом нет сомнений.

Все услышали боль в его голосе.

– Я сожалею, что так доверяла ему прежде, – вздохнула Джиа.

– Не стоит винить себя, – возразил Куни. – Это ведь именно ты предложила отправиться в поездку на полуостров Каро, которая наконец-то раскрыла нам, сколь черно его сердце.

– Ты собираешься призвать Гин Мадзоти и приготовиться к нападению? – спросила Рисана.

– Кимо и Мадзоти долгие годы вместе сражались против Гегемона, – заметила Джиа. – Маршал может воспротивиться вторжению на Арулуги, пока у тебя нет неопровержимых доказательств. Кроме того, открытая война с Тэкой Кимо приведет в смятение других владетелей и приободрит мятежников на Туноа. Если ты не проявишь должную осторожность, то можешь побудить еще больше старинных аристократов поднять флаг восстания в надежде воспользоваться периодом смуты. Надо решить эту проблему, но чем меньше шума мы при этом поднимем, тем лучше.

– Императрица права, – кивнул Кого. – Возможно, разумнее будет согласиться на требование Кимо и встретиться с ним в проливе Аму.

– Зачем? – удивилась Рисана, но потом заметила на лице Кого лукавую усмешку. – Ага, у тебя есть план.

– Кимо любезно «предлагает», чтобы каждый из нас подошел к середине пролива Аму без кораблей сопровождения, дабы у других владетелей Дара не создалось впечатления разлада между нами, – сказал Куни. – Я не уверен, что мой корабль способен одолеть его корабль в морской битве…

– А еще это слишком опасно, – вмешалась Джиа.

– …да и на помощь воздушных судов я рассчитывать не могу, чтобы не встревожить его. Что вообще у тебя на уме, Кого?

– Кимо увидит, что вы прибываете в назначенное место на единственном корабле, – ответил Кого. – Однако…

– …не все, что ты видишь, существует на самом деле: это справедливо как в трюках с дымом, так и на войне, – закончила за него Рисана.

Королева-консорт и секретарь предусмотрительности улыбнулись друг другу.

Куни поглядел сначала на одну, потом на другого, и в уме его забрезжила догадка. Он хмыкнул.

– Пусть с нами нет Луана Цзиа, но этот трюк достоин первого стратега Дара.

– Император согласился на мои условия? – Тэка Кимо в очередной раз перечитал письмо, дабы убедиться, что ничего не упустил. – Кано, наш план, похоже, сработал. Видимо, Куни Гару решил-таки, что не хочет воевать со мной, и предпочел вести переговоры.

– Куни Гару очень хитер и горазд на уловки, – сказал Кано. – Сдается мне, что не все так просто, как кажется.

– Это легко проверить, если он выполнит условия, поставленные мною в письме, – уверенно заявил Тэка. – Ну что он может сделать посреди открытого моря? Я за мили вперед увижу любую засаду. Ты совершенно напрасно беспокоишься.

– А по-моему, лучше приготовиться к неожиданностям, – не унимался Кано.

Император и герцог, каждый на обычном торговом корабле, сблизились примерно на длину лодки и бросили якоря. Оба вышли из кают и уселись на помостах, специально для этой цели сделанных на палубе. Перед каждым стоял столик с едой и напитками. Им предстояло разделить трапезу через волны, но сердца их теперь разделяла пропасть неизмеримо большая.

Что-то в этой сцене побудило Куни Гару вспомнить, как пятнадцать лет назад они с Гегемоном сидели друг напротив друга в двух плоскодонках на реке Лиру и обсуждали, как положить конец кровавому конфликту. Сейчас он сидел точно так же, отделенный полосой воды от другого воина. У истории странное чувство юмора.

– Рад видеть, что герцог Кимо добрался благополучно, – провозгласил Куни поверх волн. – Твое письмо заставляло предположить, что ты едва ли не на смертном одре.

У Кимо был вид несокрушимо здорового человека. Хотя он и был одет в толстые теплые одежды, более подходящие для зимы, не было сомнений, что он, вопреки своим заявлениям, совсем не болен.

Герцогу хватило совести покраснеть.

– Ренга, новость, что вы склонны проявить благоразумие, ускорила мое выздоровление.

– Да неужели? Когда же это, интересно, я был неблагоразумен?

Кимо набрал в грудь побольше воздуха и начал произносить приготовленную Кано То речь:

– Господин Гару и я были некогда равными владетелями Дара, стремящимися к идеалу ниспровержения деспотизма Ксаны.

Куни не переменился в лице, когда Тэка назвал его «господином Гару». Этого следовало ожидать.

А Кимо между тем продолжил:

– Но после победы восстания, вместо того чтобы вернуть мир на привычные пути, господин Гару свернул на дорогу, ведущую к повторению гнета Мапидэрэ. Вместо разделения земли на государства Тиро, равные друг другу, как то пытался сделать Гегемон, господин Гару присвоил себе титул императора и сохранил бо́льшую часть Дара за собой. Лишь жалкие крохи были брошены мне и другим владетелям Дара.

– Жалкие крохи, – пробормотал Куни. – Как я понимаю, три больших острова и территория, превосходящая по размерам иные государства Тиро, сходит теперь лишь за крохи.

А Кимо вещал дальше:

– Но даже после этого господин Гару не насытился. Со временем в его указах стало проявляться намерение ослабить наделенную фьефами знать и лишить ее войска и земель. Стало очевидно, что господин Гару не остановится, пока не сожмет весь Дара в своем кулаке. От имени моих наследников и тех, кто поддерживает меня, я требую от господина Гару справедливости.

– Требуешь справедливости? – переспросил Куни. – Ты снабжал мятежников на Туноа и сосредоточил против меня армию и флот. Я вызвал тебя для объяснений, но ты отказался явиться, сказавшись больным. Ты диктовал условия своему повелителю, выказывая сердце, склонное к измене. Однако я, вопреки здравому смыслу, терпел, не желая кровопролития. А теперь ты смеешь требовать справедливости?

– Если вы, господин Гару, уже решили для себя, что я вас предал, то говорить больше не о чем. Господин Гару, я прошу пожаловать мне королевский титул и объявить Арулуги, включая остров Полумесяца и Экофи, независимым государством Тиро, не связанным с вами вассальной клятвой. Тогда мы будем стоять вместе – вы на востоке, а я на западе, – как братья в вечной дружбе.

Куни рассмеялся. Хотя Кимо заучил наизусть довольно сносно составленную речь, он все равно говорил как уличный бандит, требующий свою долю добычи. Император покачал головой.

– А если я не соглашусь?

Кимо заскрежетал зубами:

– Флот и армия Арулуги способны силой поддержать мои требования. Мы приготовили огненные ракеты против воздушных кораблей. Хотя моей державе не хватит сил для вторжения на Большой остров, не думаю, что покорение Арулуги окажется для вас увеселительной прогулкой. И если вы объявите мне войну, то другие держатели фьефов Дара увидят в моей судьбе предвозвестие своей, и придут мне на помощь. Подумайте хорошенько, господин Гару, прежде чем принимать поспешное решение, о котором впоследствии можете пожалеть.

– К счастью, я не дам тебе шанса воплотить в жизнь свои темные планы, – произнес Куни.

Он ударил кулаком по столу, и десять стражников под помостом подняли рупоры, направили их в сторону моря и закричали в один голос: «Таранить корабль!»

Пока ошарашенные солдаты на судне Кимо суетились, выбирая якорь и давая ход, в ожидании, что Куни намерен таранить их корабль своим, море под ними вскипело.

– Никак кит? – спросил один из солдат.

– Да, похоже, не простой, а крубен? – предположил другой.

Тан Каруконо смотрел через толстые куски хрусталя, служившие глазами механическому крубену. Огромная подводная лодка парила футах в пятидесяти под поверхностью, в блеклом свете солнца вода казалась темно-зеленой. Время от времени мимо иллюминатора проплывали рыбы.

За спиной у Тана, во влажном чреве механического крубена, толпились солдаты, готовые открыть вентили паровой машины, приводимой в действие раскаленными камнями, которые набрали из подводных вулканов. Следуя указаниям начерченных лет десять тому назад Луаном Цзиа секретных карт, Кого Йелу наметил место встречи между императором Рагином и герцогом Кимо близ одного из донных вулканов.

Каруконо прильнул ухом к раструбу дыхательной трубы, верхний конец которой был прикреплен к бую, замаскированному под пучком колышущихся на поверхности плавучих водорослей.

Он услышал приказ, которого ждал:

– Давай, давай! Пошли!

Команда пробудилась к действию. Кто-то поворачивал рычаги и вращал вентили, остальные дисциплинированной массой побежали на корму механического крубена, чтобы сместить его балансировку и поднять нос. Подводная лодка готовилась всплыть.

Море взорвалось.

Бивень из железного дерева вонзился в днище корабля Кимо, почти подняв его корпус над водой и мгновенно переломив пополам. От треска разваливающихся мачт и рангоута закладывало уши, а в ноздри ударил серный запах горячего пара, при помощи которого механический крубен приводился в движение.

Матросы и солдаты прыгали с палубы, прося пощады и взывая к Тацзу и Тутутике. Когда обломки корпуса и мачт с перепутанными обрывками снастей заплясали на воде, стало очевидно, что у Кимо и его людей нет иного выбора, кроме как дожидаться, когда император спасет их, а затем сделает своими пленниками.

Но все оказалось не так просто. Куни Гару, изумленно разинув рот, смотрел в небо. Там виднелась фигура Тэка Кимо, описывавшего в полете изящную дугу. Он перекувырнулся пару раз в воздухе, а затем свободно свисающие мантии на нем раскрылись, словно крылья исполинской птицы. Сложенные, как пружина, бамбуковые шесты со щелчком встали на место, растянув одеяние, и получился громадный воздушный змей. Подобно Гегемону во время его внезапной атаки на Дзуди пятнадцать лет назад, Тэка Кимо неспешно планировал в сторону Арулуги, болтаясь под не удерживаемым бечевой змеем.

Мастера с Арулуги всегда были искусны в создании гибких конструкций, сплетая лианы и бамбук в грациозные висячие платформы города Мюнинга, этой диадемы, плавающей по озеру Тойемотика. Сооруженная по проекту Кано То площадка, на которой восседал Кимо, представляла собой чашу катапульты. Ее рычаг из крепкого бамбука был оттянут лебедкой в трюм и удерживался на месте при помощи каната. Как только дело приняло скверный оборот, Кимо привел катапульту в действие и оказался подброшен в воздух, прочь от опасности, после чего отправился в полет обратно на Арулуги на змее, который сочетал различные элементы конструкции, разработанные Луаном Цзиа и Торулу Перингом. Змей, с его сложной складной рамой, которую можно было спрятать, был штукой хрупкой и ненадежной, а потому регулярно пользоваться им не стоило. Кано настоял, чтобы Кимо прибегнул к нему только в самом крайнем случае, но получилось так, что в тот день змей спас герцогу жизнь.

На палубу высыпали лучники, однако змей летел уже слишком далеко. Глядя на ускользающего Кимо, Куни вздохнул, понимая, что миру, царившему на островах Дара в течение десяти лет, пришел конец.

– Уважь мою просьбу, брат, – произнес мелодичный голос Тутутики.

– Почему ты предпочла помогать дочери Куни, а не своему собственному острову? – спросил Фитовэо Воинственный.

– Я поступила так ради памяти Кикоми.

– Но Тэка обещал Кано То воздвигнуть в ее честь святилище, если восстание победит.

– Лучший памятник Кикоми – это не святилище из камня и дерева, а принцесса, вольная воплотить свой талант.

– Почему бы тебе самой не продолжить уроки?

– Искусство изготовления зеркал – это по твоей части.

– И ты пришла к незрячему богу, чтобы тот помог ей видеть.

– Но ведь незрячая орхидея некогда помогла тебе.

– Я бог войны. Наставлять юных девушек – это не совсем… не совсем то, что мне хорошо удается.

– Ты бог всех тех, кто черпает радость в отчаянной схватке. Не все войны ведутся мечами и копьями, и не всех врагов можно встретить на поле боя. Времена меняются, брат, и мы обязаны меняться вместе с ними.

Тэра опиралась на балюстраду балкона, выходившего на пруд с карпами в уединенной части дворца. Декоративные рыбы: красные, золотистые, черные, белые, сапфировые, нефритовые – проплывали под ней, создавая бесконечную рябь, волны которой пересекались, образовывая сложный узор.

«Что имела в виду та дама? Свет подобен волне? Но как это поможет разгадать тайну волшебных зеркал?»

Прекрасная мелодия донеслась до нее откуда-то из глубины дворца.

Девушка никак не могла распознать, на каком же инструменте играют. Высокие ноты были чистыми, как голос ветра, а низкие – торжественными, словно песнь крубена. Каждая нота зависала в воздухе, смешиваясь со следующей, а та – со следующей за ней, и так далее.

Тэра отправилась на поиски источника звука и, после долгого блуждания по извилистым коридорам и длинным портикам, пришла в музыкальный зал, где император и консорт Рисана уединялись иногда, чтобы поиграть на кокосовой лютне, попеть и потанцевать.

К ней подскочила Фара.

– Рата-тика! Ну разве это не красиво?

Удивленная Тэра обняла сестру.

– Очень красиво, Ада-тика.

Посреди зала была установлена деревянная рама высотой в человеческий рост. К раме крепились две перекладины: одна на высоте головы, а другая на уровне пояса. С каждой свисали восемь гладких бронзовых пластин разной толщины, но все размером с очень большую книгу.

Худощавый мужчина средних лет, расположившись у подножия рамы в позе мипа рари, музицировал, ударяя по пластинам парой молоточков с длинными ручками. На нем была туника с короткими рукавами, открывавшими мускулистые руки, кожу которых испещряли шрамы, как старые, так и полученные совсем недавно. Тэре подобное зрелище показалось странным: человек этот скорее походил на кузнеца или солдата, чем на музыканта.

Сестры стояли и слушали музыку. Прошло достаточно времени, чтобы в курильнице успела догореть целая палочка благовоний, прежде чем незнакомец закончил играть. Он сел, аккуратно положил молоточки и дождался, пока стихнет последняя нота. Потом повернулся и поклонился.

– Надеюсь, эта безыскусная музыка понравилась принцессам.

Фара захлопала в ладоши.

– Это было чудесно! Тетушка Рисана с удовольствием вас послушает, когда вернется.

Тэра поклонилась в ответ. Теперь, видя лицо мужчины, она поразилась его глазам, таким темным, что зрачков не было видно, как если бы каждое око было сделано из сплошного куска обсидиана. Глаза были очень приметные, и она наверняка запомнила бы их, если бы встретила этого человека во дворце раньше. Мускулистое сложение и покрытые шрамами руки незнакомца пробудили в принцессе беспокойство. Было почти немыслимо, чтобы убийца пробрался через стражу капитана Дафиро Миро, но, учитывая, что император сейчас далеко, а на Туноа свирепствуют мятежники…

Она проворно шагнула ближе к Фаре.

– Мне сдается, что я не имею удовольствия знать имя досточтимого мастера.

Мужчина рассмеялся, гулко и раскатисто.

– Слава об уме принцессы Тэры распространилась широко, но я не знал, что она обладает также храбростью и изысканными манерами. Ваше приветствие любезно, но одновременно вы прикрыли собой сестру, на случай если я вдруг замышляю недоброе. Вы не желаете меня оскорбить, однако при этом готовитесь к худшему. Даже Кон Фиджи восхитился бы таким решением.

Тэра смутилась оттого, что ее намерения оказались столь очевидными. Но незнакомец добродушно продолжил:

– Мое имя не из важных. Я всего-навсего старый кузнец, которому довелось заинтересоваться музыкой. Не вините стражу: я прихожу и ухожу, когда вздумается, и играю перед слушателями, на которых возлагаю большие надежды. Каждый из нас ищет единственного истинного друга, способного услышать голос твоего сердца, когда ты робко берешь ноту на моафье.

Последняя фраза в устах мужчины прозвучала очень знакомо, и Тэра расслабилась. Кто бы ни был этот человек, она чувствовала, что может ему доверять.

– Если мастер не хочет открыть свое имя, я не буду настаивать. Вы назвали это «моафья»? Никогда не видела такого прежде.

– Это старинный инструмент ано, со времени войн Диаспоры он редко используется, – ответил музыкант. – Название сие означает «квадратный звук». Вы могли наткнуться на упоминание о нем в древних сагах. Герой Илутан, например, был весьма искусным исполнителем. – Он кивнул Фаре. – Не хотите попробовать?

Пока Фара с энтузиазмом, но неумело стучала по пластинам, Тэра спросила:

– Можете рассказать мне об этом более подробно?

– Ано делили музыкальные инструменты на восемь семейств. Шелк – это струнные, вроде лютни или цитры. Бамбук – флейты и тростниковые дудочки. Дерево – ксилофоны и ритмические палочки. Камень – тарелки и цимбалы. Глина – окарины и фарфоровые трубы. Тыквы и лоза – маракасы. Шкура и кожа – барабаны и волынки. И наконец, металл – большие колокола и маленькие колокольчики. Сюда также и моафья. У каждого из богов Дара свои предпочтения, и каждое семейство инструментов имеет уникальные свойства, отсутствующие у других.

Тэра вздохнула:

– Я сейчас жалею, что не уделяла больше внимания музыке. Мне нравятся уроки танцев с консортом Рисаной, но мне никогда не хватало терпения выучиться игре на каком-нибудь инструменте. Моему брату Тиму такая наука дается легче.

– Моафья – моя любимица. На этом инструменте трудно играть, но еще труднее его сделать. Чтобы издавать верную ноту, каждая пластина должна быть отлита по точной мерке. Любой изъян испортит звук.

– А каким образом вы проверяете, что пластины сделаны как надо?

– Смотрите.

Мужчина взял кусок тонкой, полупрозрачной шелковой материи с нанесенной на него решеткой из темных линий и предложил Тэре поближе рассмотреть одну из пластин. Девушка увидела, что бронзовая пластина тоже размечена решеткой из линий, в точности совпадающих с нанесенными на шелковую материю. Музыкант обернул шелком одну из пластин и убедился, что решетки точно накладываются друг на друга.

Потом он взял молоточек и ударил по обернутой шелком пластине. Когда пластина зазвенела, решетка словно бы ожила, завибрировав повсюду ровной дрожью. Но в одном углу что-то явно было не так: линии слегка расползались, и колебания происходили иначе, чем на остальной части.

– Вы пытались когда-нибудь сложить два одинаковых куска шелка и наблюдать, как меняется узор, если поворачивать и крутить пяльцы?

Тэра кивнула. Маленькой девочкой она обожала смотреть на эти узоры. Честно говоря, ее любимой забавой было наложить портрет Гегемона, вышитый госпожой Мирой, на другой кусок ткани, и, перемещая слои шелка, наблюдать, как абстрактное творение мастерицы обретает жизнь.

– Тут принцип такой же. Невооруженный глаз не способен уловить несовершенство литой пластины, а вот если использовать для сопоставления решетку, подобную этой, то можно обнаружить мельчайшие изъяны, образовавшиеся в процессе литья. – В его взгляде отразилось сожаление. – Эту вот придется переплавить. Даже боги могут допускать ошибки.

Тэра смотрела на решетку на вибрирующем шелке. Узор, возникающий при колебаниях двух наложенных друг на друга рисунков, напомнил ей пересекающиеся волны на поверхности озера Тутутика. Две волны… зеркало… изъяны и несовершенства… Казалось, теперь оставалось сделать лишь крохотный шажок, чтобы понять нечто очень важное, но она никак не могла определить, что именно.

В ее воображении образ Гегемона, отброшенный волшебным зеркалом, сплетался с вышитым портретом госпожи Миры, и два этих видения, одно – снабженное подробностями и по виду живое, а другое – сотканное из абстрактных геометрических фигур, сходились одно с другим, словно в битве. Свет и тени; честь и жестокость; колосс, шагавший по Дара, и призрак, терзающий Острова. Какой из этих образов ближе к портрету настоящего Гегемона?

– Рата-тика, а куда он делся? – спросила Фара.

Вздрогнув, Тэра огляделась. Музыканта нигде не было.

«Нужно взвешивать рыбу». Тэре запомнилась эта образная красочная фраза, которую Дзоми Кидосу обронила во время Дворцовой экзаменации.

«Пророчество с Рыбой было всего лишь ловким трюком, так почему „волшебные зеркала“ должны оказаться чем-то иным?»

Тэра самозабвенно погрузилась в поиски решения. Никогда прежде не доводилось принцессе сталкиваться со столь сложной загадкой, и ей доставляло радость сражаться с хитроумным противником.

«Наверное, – размышляла девушка, – это и есть нечто вроде упоения битвой, о котором всегда говорил Гегемон и которое так жаждет испытать Хадо-тика. Есть некое наслаждение в преодолении превосходящих тебя трудностей, в необходимости собрать все силы в кулак, чтобы противостоять неведомому».

Тэра разыскала все написанные авторами ано и современными учеными трактаты о природе света и прочла эти свитки от начала до конца. Она попросила капитана Дафиро собрать мастеров-зеркальщиков и засыпа́ла их вопросами до тех пор, пока у них не заканчивались ответы. Она устроила специальную мастерскую в Императорской академии и вместе с учеными, кузнецами и изготовителями линз работала над созданием опытных образцов.

А потом пришли вести с Туноа.

Под аккомпанемент боевых барабанов пять тысяч мятежников Туноа распевали в один голос:

Нода Ми и Дору Солофи, теперь в облачении королей Тиро, стояли на помосте из утоптанной земли. За спинами у них между двумя высокими деревьями был растянут большой кусок парусины, образуя задник. Высокие качающиеся деревья, окружающие помост, затеняли экран.

Медленно и благоговейно Дору Солофи взял зеркало и подставил его под луч солнца. Исполинское изображение Гегемона верхом на верном скакуне Рефироа возникло на парусиновом заднике. Конь поднимался на дыбы, и из пасти его шла пена, тогда как всадник размахивал На-ароэнной и Кровавой Пастью, а его глаза с двойными зрачками вглядывались в лица мятежников, отчего по спине у каждого из них бежали мурашки.

– Соратники Туноа, – торжественно провозгласил Нода Ми. – Более девятнадцати лет назад Гегемон сочинил это стихотворение, дабы выразить свою решимость избавить Дара от тирании. К несчастью, его славный путь был прерван до срока подлым Куни Гару, безродным бандитом, предавшим Гегемона, человека, которого он некогда называл братом, ради того, чтобы коварно захватить трон Дара.

Он сделал паузу и обвел мятежников взглядом. Всего лишь за несколько коротких месяцев они превратились в могучую силу. Заподозрив своих некогда преданных аристократов в тайных амбициях, Куни Гару наконец-то показал истинное лицо и подтолкнул Тэку Кимо к бунту. Вдохновленные примером Тэки Кимо, Ноды Ми и Дору Солофи, другие обиженные императорской властью спешили оказать им содействие. Наследственная знать Хаана предлагала сокровища, не находящие себе применения, безземельные ветераны отдавали свой опыт, и даже люди науки, не прошедшие горнило экзаменаций, хотели помочь советом.

Купаясь отныне в деньгах, Ми и Солофи снабдили всех мятежников прекрасными доспехами и еще лучшим, чем прежде, оружием с Арулуги: Тэка отныне прямо-таки рвался восстановить торговлю, учитывая наложенное на его государство императорское эмбарго. Не забыли они и про облачение для себя, достойное статуса королей Тиро. («Есть время выглядеть как простолюдины, чтобы завоевать доверие народа, – справедливо заметил Нода Ми, – и время возвыситься над толпой, чтобы внушить ей благоговение».)

Насущной проблемой стала необходимость пополнять существующий запас волшебных зеркал для вдохновления мятежников. Нода частенько жалел, что не похитил семью зеркальных дел мастера, пока она была еще жива.

Разумеется, обилие денег вызвало неизбежный приток в ряды восставших бессовестных бандитов и разбойников, заинтересованных лишь в обогащении и создававших угрозу дисциплине.

– Но Гегемон оставил пророчество! – выкрикнул Нода Ми. – Он сказал, что двойная девятка будет особым днем. Два года назад, в девятый месяц девятого года правления Четырех Безмятежных Морей, в год Волка, богини Кана и Рапа вручили нам эти волшебные зеркала…

Слушая вдохновенное вранье Ноды, Дору Солофи с трудом удерживался от смеха. Разумеется, они с Нодой и не думали придавать такое значение дате открытия зеркал и пришли к этой мысли намного позже, но Дору решил про себя, что, если посмотреть на все под весьма косым углом, то слова Ноды не абсолютная ложь. Проститутка, у которой Нода стянул кошель с первым волшебным зеркалом, действительно была черноволосой, тогда как он сам возлежал в ту ночь с блондинкой. В доме индиго обе женщины в буквальном смысле были отрекомендованы им как «богини». Так или иначе, как любил говаривать Нода Ми: «Величие королей кроется в величавой лжи». При этом он утверждал, что в начертании логограммами ано эта фраза превращается в перевертыш.

– …Сейчас год Крубена, время, когда величие возрождается, а стремление вознаграждается. Мы должны воплотить пророчество в жизнь и пойти походом на Пан, чтобы отомстить за Гегемона!

Мятежники застучали золотыми копьями о золотые щиты и взревели как один. Поднявшийся шум распугал птиц и зверей в лесу на многие мили вокруг.

– Но как дела вообще могли принять такой оборот? Как?! – Фиро, всегда любивший «дядюшку Рина», теперь сердито кричал на главу шпионов.

Рин весь сжался. Как он жалел, что послушал тогда императрицу. Поначалу Кода радовался разрастанию мятежа, прикидывая, какие фонды сумеет выбить на борьбу с таким мощным восстанием. Но вести с Арулуги заставили секретаря предусмотрительности осознать: он вовсе не контролирует ситуацию, как это ему казалось.

Мятежники Туноа осадили замок Цзинду. Находясь в цитадели, Фиро и Рин не подвергались непосредственной опасности – крепость, даже обращенная в святилище, сохранила древние толстые стены. Да и сами повстанцы словно бы не ожидали такого успеха и не располагали тяжелыми осадными машинами, у них были только хлипкие лестницы. Имея солидный запас провианта, пятьсот защитников под началом принца Фиро могли продержаться какое-то время. Тем не менее, глядя на сверкающую позолотой доспехов орду, Фиро чувствовал, как в животе у него сжимается ком.

– Я не отдавал себе отчета, насколько повстанцам удалось настроить против нас население, – защищался Рин. – В прошлом императорские чиновники собирали в деревнях много ценных сведений…

Сердитый взгляд Фиро заставил секретаря предусмотрительности промолчать о том, в какой степени политика полного искоренения частного поклонения Гегемону способствовала озлоблению народа по отношению к властям.

– Но эти зеркала… они все переменили, – продолжил Кода. – Теперь почти все на Туноа, от младенца до беззубой старухи, искренне верят, что Гегемон вернулся и вещает через волшебные зеркала. Даже те, кто не сражается в рядах мятежников, тайком предоставляют им кров и помощь. Мы лишились воздушных кораблей, потому что повара на летном поле подожгли их! Наш гарнизон терпит поражение в каждой схватке с бунтовщиками на протяжении последних двух месяцев.

– Но ты уверял меня, что все идет согласно плану!

– Да. Так оно и было… В некотором роде.

– Ты запросил помощи?

– Три волны голубей уже отправлены.

Фиро промолчал, но теперь он горько сожалел, что не послал за подмогой раньше. Ему хотелось доказать отцу, что он больше не ребенок и способен самостоятельно разобраться с кучкой вдохновившихся суевериями разбойников на этих далеких островах. Он полагал, что теперь, когда герцог Кимо поднял на Арулуги бунт, отцу вовсе ни к чему отвлекаться на всякие мелочи.

И вот что вышло в результате. Принц надеялся, что, как только с Большого острова подоспеет помощь, он сумеет за себя постоять.

Мятежники уже три дня и три ночи стояли под стенами замка Цзинду, и число их продолжало увеличиваться. Теперь осаду цитадели вели почти уже восемь тысяч человек. Однако бунтовщики не спешили рубить лес и строить катапульты и осадные башни. По большей части они просто сидели и слушали речи главарей, пели и молились.

Фиро и Рин наблюдали за ними недоуменно, но в то же время и с некоторым облегчением. Затем, на утро четвертого дня, мятежники пошли на приступ.

То была в высшей степени неорганизованная атака. Повстанцы попросту ринулись вперед, приставили к стенам шаткие лестницы и начали карабкаться по ним, укрываясь лишь за хлипкими плетеными щитами. Ми, Солофи и несколько человек из их личной охраны держали волшебные зеркала, проецируя изображение Гегемона на стены замка, дабы вдохновить штурмующих.

Фиро в изумлении взирал на эту сцену, суровую, но полную хаоса. Атакующие практически не имели никакого прикрытия, и защитники на стенах цитадели, заранее приготовившие котлы с кипящим маслом и нечистотами, а также камни, тяжелые деревянные брусья и тысячи стрел, наверняка должны были без труда расправиться с ними. Такая ошибка была непростительной даже со стороны самого неопытного военачальника.

– Вот почему маршал Мадзоти в пух и прах разбила Ноду Ми и Дору Солофи во время войны Хризантемы и Одуванчика, – пробормотал Фиро. – Овцу можно обрядить в волчью шкуру, но она так и останется овцой.

Он отдал обороняющимся приказ начинать бойню.

Однако почти никто из солдат даже не сдвинулся с места.

– Чего они ждут? – вскричал принц, и в голосе его прорезался испуг.

Рин Кода побежал к солдатам и немного погодя вернулся, с лицом белым как мел.

– Некоторые из наших людей, особенно местные, верят, будто мятежники и впрямь находятся под защитой Гегемона. Они думают, что стрелы не в силах пробить доспехи бунтовщиков, а копья и мечи не могут повредить тела. Им кажется, что повстанцы одержимы духом неистовства Маты Цзинду, а потому всякий, кто окажется у них на пути, обречен.

Фиро в досаде затопал ногами:

– Что за глупость?! Это мир сошел с ума!

– Я пойду соберу солдат с Большого острова в надежде, что кто-то из них не попал под действие этого лишающего воли колдовства.

– Постой, – сказал Фиро. – У меня есть идея. Держись покуда как можешь, а я скоро вернусь.

Рин Кода созвал тех немногих, кто еще оставался верен делу империи, и угрозами, кулаками и плетью подвиг остальных на некое подобие сопротивления. Когда со стен полетели камни, брусья и полилось кипящее масло, мятежники на лестницах взвыли и посыпались вниз, разбиваясь насмерть.

– Они недостаточно верили в защиту Гегемона! – объявил Нода Ми. – Гегемон оберегает лишь тех, кто беззаветно предан ему. Конец Сомнений уже вынут из ножен! Пойте вместе со мной, пойте же! «На девятый день девятого месяца года…»

Тысячи глоток подхватили гимн, шум получился впечатляющий. Сторонники Ноды и Дору вновь воодушевились и десятками полезли на лестницы. Вопреки падающим камням и тяжелым брусьям, расплющивающим мятежников в лепешку, многие стремились доказать, что их вера не ведает сомнений. Столкнувшись с этой бесстрашной массой людей, глаза которых горели безумным рвением, обороняющиеся начали постепенно терять мужество.

Наконец-то под лестницами выстроились лучники повстанцев и принялись пускать поверх голов своих соратников стрелы, поражая защитников на парапете. Стоны и крики умирающих наполнили воздух.

Создавалось впечатление, что взятие замка – всего лишь вопрос времени.

– Кто дерзнет сделать еще хоть шаг? – раздался крик принца Фиро, который появился на стене, тяжело дыша.

В руках у него был портрет Маты Цзинду, который повесили в главном зале для паломников, приходивших просить благословения у Гегемона. Теперь Фиро, держа его перед собой, как щит, выступил навстречу нападающим, готовым вот-вот ворваться на парапет.

– Вы посмеете надругаться над образом Гегемона? – вопросил Фиро и выставил портрет за край стены. – Это тот самый, знаменитый, вышитый госпожой Мирой и отражающий дух Гегемона. Неужто вы такие богохульники, что готовы ударить мечом в душу самого Гегемона?

Поток стрел со стороны атакующих иссяк. Никто из лучников не решался повредить портрет своего господина. Штурмующие на лестницах замялись, а потом остановились в опасении, что, поднявшись наверх, могут против воли задеть священное изображение.

– Это достойная презрения уловка! – выкрикнул Нода Ми, лицо которого пошло от гнева пятнами.

– Жалкий фокус! – подхватил Дору Солофи с пеной у рта.

– Неужели я так жалок? – спросил ухмыляющийся Фиро. – Тогда почему портрет Гегемона не выскальзывает из моих рук? Да будет вам известно, что мне всегда нравился Гегемон. Я, может, даже еще больший его поклонник, чем вы! Так вот, я буду держать эту картину и стоять на стене. Если кто здесь и осквернит память Гегемона, то только не я.

Рин Кода замахал руками самым доверенным из своих солдат, которые словно бы очнулись от транса. Они помчались в замок и спустя несколько минут вернулись. Кто-то нес большие фигуры Гегемона из святилища, другие тащили ящики с вышитыми портретами Мата Цзинду, которые продавали паломникам в качестве сувениров. Вскоре весь парапет пестрел статуями и картинами.

– Ты воистину сын подлого Куни Гару, – провозгласил Нода Ми. – Это бессовестный фокус, сравнимый лишь с великим предательством твоего отца.

Они с Солофи обрушили на голову принца поток оскорблений и проклятий, но Фиро только усмехался в ответ. Мятежники на лестницах так и застыли на месте, не зная, что делать.

Вообще-то, Нода Ми и Дору Солофи всерьез подумывали отдать лучникам приказ пускать огненные стрелы, чтобы сжечь портреты и положить конец этому фарсу. Но они понимали, что в основе этого восстания лежит почитание Гегемона, и подозревали, что их сторонники могут не только не подчиниться подобному распоряжению, но и обернуть оружие против них самих.

Пока обе стороны застыли в бездействии, люди, как под стенами, так и на них, стали вдруг показывать на небо. Послышались крики:

– Воздушный корабль!

– Мы спасены!

– Но почему только один?

Действительно, над замком Цзинду проплывал узкий корпус воздушного корабля, пернатые весла грациозно и ритмично поднимались и опускались. Неужели наконец прибыл император?

Первоначальный восторг на лице Фиро постепенно сменился разочарованием.

– Это «Стрела времени», – шепнул он Рину Коде. – Императорский посыльный корабль с командой, состоящей всего из пары дюжин человек. Где же остальные суда?

Нода Ми, смекнув, что прибывший корабль не представляет большой угрозы, уже готовился отдать приказ о новом штурме, с другой стороны замка – не могут же Фиро и его солдаты все стены опоясать изображениями Гегемона? – когда кто-то спрыгнул с воздушного судна.

Пока воины с обеих сторон, разинув рот, смотрели на происходящее, фигура перекувырнулась несколько раз в воздухе, а затем выпрямилась. Но как раз в тот момент, когда все уже зажмурили глаза, чтобы не видеть трагического удара о землю, за спиной у прыгуна появился большой шелковый шар. Он раскрылся и наполнился воздухом, замедлив падение.

– Вот как Гегемон взял Дзуди много лет назад!

– Неужто дух? Посланец от Гегемона?

Теперь все уже разглядели, что с корабля спрыгнула женщина и облачена она в элегантную придворную мантию с длинными рукавами и шлейфом, развевающимся за ней наподобие хвоста воздушного змея.

Словно семечко одуванчика, женщина снизилась по спирали и приземлилась на парапет стены в замке Цзинду.

– Тэра! – воскликнул изумленный Фиро. – Что ты тут делаешь?

– Спасаю твою задницу, что же еще? Три волны голубей! Я уж решила, что ты одной ногой в могиле. Поскольку сноситься с отцом, находящимся за проливом Аму, было бы слишком долго, я взяла «Стрелу времени» и прибыла сюда сама.

Фиро с нескрываемым восторгом смотрел на старшую сестру. Он всегда восхищался ею, но теперь она выросла и стала еще прекраснее.

Тэра отцепила от одежды шелковый шар и подошла к краю стены.

– Последователи Гегемона, вас ввели в заблуждение!

Мятежники, задрав головы, смотрели на нее. Принцесса Тэра выглядела обворожительной и царственной в своей красной придворной мантии, расшитой серебряными изображениями семян одуванчика и мозаичными изображениями рыб.

– Я прислана сюда Гегемоном, дабы довести до вас его истинную волю!

Она извлекла из складок мантии большое бронзовое зеркало и высоко подняла, показывая, что его отполированная поверхность гладкая, как пруд с чистой водой. Все окружающее точно отражалось в нем: котлы с продолжающим кипеть маслом; окровавленные фигуры защитников, некоторые еще со стрелами, торчащими из туловища; сияющая золотым оружием орда мятежников.

Девушка воздела руку и указала на небо за спинами у повстанцев. Все повернулись и увидели, что корабль завис прямо над мятежниками. С обоих краев гондолы выехали длинные бамбуковые шесты, между ними было растянуто громадное полотно из шелка, похожее на исполинский парус или занавес.

Принцесса Тэра повернула зеркало так, чтобы яркий луч солнца коснулся его и отбросил отражение на экран.

Защитники замка Цзинду и мятежники Туноа застыли в безмолвии.

Там, на экране, исполинская фигура Гегемона стояла рядом с таких же размеров фигурой императора Рагина. Оба обнимали друг друга за плечи, лица их были спокойными и радостными. Под отображаемой картинкой виднелось несколько строчек, написанных буквами зиндари:

Кто-то из мятежников бросил меч, потом его примеру последовал другой, и вскоре отовсюду уже слышался звон падающего оружия.

– Как? Что? – сыпал вопросами Фиро.

Тэра протянула руку, указывая на Ноду Ми и Дору Солофи, и грозно приказала:

– Схватить их!

Но оба уже сбросили с себя яркие королевские одежды и растворились в темном лесу – так каракатица исчезает в глубине моря, выпустив за собой чернильное облако.

– Не двигай слишком быстро, – сказала Тэра. – И сильно не дави. Представь, что ты – легкий ветерок, подгоняющий лодку по поверхности пруда.

Фиро аккуратно провел по зеркалу полусферической стеклянной линзой. Проходя через линзу, свет касался гладкой поверхности зеркала и отражался от нее. В линзе появились радужные кольца, похожие на концентрические, вроде узора на подушечках пальцев.

– Что это?

– Я называю их «кольца Тутутики», – ответила сестра.

– Очень красивые, – заметил Фиро.

– Они не просто красивые. Они покажут тебе, гладкая ли под ними поверхность. Отражающийся от зеркала свет смешивается с тем, что отражается от самой линзы, и, если поверхность совершенно гладкая, кольца будут идеально круглыми. В противном случае ты увидишь деформированные кольца, выдающие углубления и выступы, не различимые невооруженным глазом.

Водя линзой по зеркалу, Фиро убедился, что действительно способен разглядеть при помощи колец Тутутики следы долин и хребтов.

Он убрал линзу и провел по поверхности рукой: ничего, никаких выступов или углублений. Он вгляделся в зеркало – отражение было идеально верным.

Принц восхищенно ахнул:

– Эти рисунки на поверхности должны быть миниатюрными, совсем крошечными. И тем не менее благодаря им в отражении появляется рисунок?

– Именно, – подтвердила Тэра. – Я была уверена, что в этих зеркалах есть какой-то подвох. И при помощи колец Тутутики смогла наконец разгадать их тайну.

– Включая и то, как их изготовить?

– Я не знаю, как именно делали это Нода и Дору, но получается, что ключом является рельефный орнамент на задней стенке. Чтобы изготовить зеркало, я делаю рельефную отливку с нужным мне рисунком на задней стенке, после чего энергично шлифую поверхность. Приливы на задней стенке ведут к тому, что одни части зеркала толще других, и в итоге напряжение и усилие, прикладываемые при полировке, приводят к появлению в поверхности мельчайших морщин, которые воспроизводят композицию с обратной стороны, но сами невидимы глазу.

– Но если ты помещаешь на заднюю стенку вид на отца и Гегемона со спины, тогда каким же образом выходит так, что при отражении от поверхности фигуры повернуты к нам лицом?

– Все очень просто. Зеркало отливается из двух половин. На первую мы наносим нужное нам изображение, шлифуем, а затем добавляем новую заднюю часть.

Фиро взял в руку линзу:

– А как тебе удалось открыть кольца Тутутики?

– У меня были превосходные учителя, – несколько загадочно проговорила Тэра. – Один показал мне, что свет устроен как волны, а другой – что отклонение от ожидаемого узора при наложении помогает выявить мельчайшие различия в толщине. Остальное – всего лишь итог множества опытов.

Фиро подставил зеркало под солнце и полюбовался отражением императора и Гегемона на стене.

– Теперь, зная, как все устроено, я просто восхищаюсь работой. А сперва, признаться, я даже слегка испугался.

Тэра кивнула:

– Еще бы. Нода Ми и Дору Солофи полагались на волшебные зеркала в стремлении одурачить своих последователей. Но как только мы разгадали секрет, эта так называемая магия стала всеобщим достоянием.

Гин Мадзоти разглядывала двух мужчин, стоявших перед ней на коленях, и испытывала стойкое чувство дежавю. Много лет назад эта самая парочка уже точно так же склонялась перед ней, после того как она, будучи маршалом, захватила город Диму.

Переодевшись в рыбаков с Туноа, Нода Ми и Дору Солофи, рискнув преодолеть непредсказуемые течения в проливе Киши, добрались до Нокиды. После чего направились прямиком во дворец и испросили аудиенции у королевы.

Оказавшись перед Гин, они воздели руки, поклонились и ударили лбами о каменный пол, местами выщербленный и нуждающийся в ремонте.

– Ваше величество, достопочтенная королева Гэджиры, маршал Дара! Вверяем себя в ваши руки и уповаем на милосердие!

Они продолжали биться лбами об пол до тех пор, пока на каменные плиты не брызнули капли крови.

– Довольно.

Нода и Дору замерли, оставаясь в распростертом положении.

– Вы повинны в измене императору. Какой прок взывать к моему милосердию?

Нода тщательно взвесил слова Гин. Уже то, что она задает вопросы, а не приказала связать их по рукам и ногам и отправить на тюремной повозке в Пан, было первым хорошим знаком. Мало того, королева противопоставляла себя императору, и это тоже выглядело обнадеживающе.

– Мудрейшая и почтеннейшая королева, образчик добродетели! – провозгласил он, все еще утыкаясь лицом в пол. – Мы были глупы, думая, что простая трава в силах сопротивляться серпу императора, или что обычный богомол способен остановить бег императорской колесницы. Лишь собственную алчность и гордыню обязаны мы винить в горестном своем положении, а смерть – справедливо заслуженный нами удел. Император Рагин воистину не знает равных в искусстве войны и в руководстве людьми.

Гин слушала, и между бровями у нее залегла легкая морщина. Бросив украдкой взгляд на до блеска отполированный меч у ног королевы, Нода увидел отражение ее лица и почти уже улыбнулся, но тут же снова опустил голову.

«Ах уж это тщеславие!»

– Вы слишком самонадеянны, – произнесла Гин, вставая. – Именно поэтому вас и разгромил на поле боя сущий ребенок. Полагаться на беззаветную храбрость воинов, основанную на фанатичной вере, – это тактика, которую применял Мата Цзинду в пору своих великих успехов. Но вам-то далеко до Гегемона. Будь я на месте… – Она осеклась. – Но все это пустая болтовня. Я ничего не могу для вас сделать. Сегодня вечером вы получите сытный ужин и удобные кровати, а поутру отправитесь в Пан.

Нода и Дору подползли ближе, и каждый ухватил Гин за ногу.

– Сжальтесь! Сжальтесь, о милостивая королева, порождение владыки Руфидзо! Если вы пошлете нас в Пан, то нас ждет судьба горше смерти! Император накажет мятежников в назидание прочим. Он истребит наши семьи и наших последователей, а также всех членов их семей до третьего колена.

– Какое мне до этого дело?

– Прежде, когда мы сражались на стороне Гегемона против императора, вы выказали к нам милосердие и отпустили. Мы просим повторить этот исполненный великого мужества поступок, дабы ваше бессмертное имя восхвалялось в песнях и легендах. На войне всегда действует правило: со знатью обращаются иначе, чем с простыми солдатами.

– Неужели? – воскликнула Гин. – Наверное, это правда – вы определенно заслуживаете куда более суровой кары, чем те глупцы, которые пошли за вами. Сомневаюсь, что вы найдете среди властителей Дара хоть одного, кто не согласится с этим утверждением.

– И все-таки неправда, что все повелители Дара равны! Каждому известно, что из всех императорских советников только вы имеете право входить во дворец с мечом и только к вашему слову прислушивается император! – Нода в очередной раз стукнулся головой об пол, и Дору последовал его примеру.

Гин снова нахмурилась. Хотя попытка беглецов воззвать к ее гордыне была чересчур уж явной, приходилось признать, что уловка сработала: в конце концов, кто больше всех сделал для создания империи Куни, как не она? Если уж он к кому и должен прислушаться, так к маршалу Мадзоти.

Но она не так глупа, чтобы ставить под удар свою репутацию ради каких-то сомнительных типов вроде Ноды Ми и Дору Солофи. Куда больше ее заинтересовало то, что эти двое сумели достичь столь многого, да к тому же вовлечь в свой заговор Тэку Кимо. Учитывая, какие неимоверные усилия вкладывает Рин Кода в тайную службу империи, тут определенно попахивало чем-то странным.

– Если хотите, чтобы я вам помогла, – сказала Гин, – подробно расскажите мне обо всем, что случилось с вами с того момента, как вы решили взбунтоваться. Не упускайте ни малейших деталей.

По мере того как Нода и Дору излагали всю историю своего успеха, лицо Гин постепенно темнело, а потом вдруг просветлело.

Наконец королева вежливо, но твердо избавила себя от их пресмыкательства.

– Господа, не стоит больше унижаться. На эту ночь вы мои гости, а утром я решу, как с вами поступить.

Дзоми Кидосу хмуро оглядывала площадь перед входом в Большой королевский зал для приемов. Десятки мужчин и некоторое количество женщин устраивались тут на ночевку, придавая площади сходство с лагерем нищих.

– Кто эти люди? – спросила шедшая рядом с ней десятилетняя принцесса Айя Мадзоти.

Девочка унаследовала от матери худощавое телосложение и резкие черты лица, но кожа ее была более смуглой. Королева никогда не говорила, кто отец ее дочери, а никто из министров и генералов не решался спросить. Короли Дара и прежде не удосуживались объяснять своим подданным, с кем им угодно делить ложе, а Гин Мадзоти всегда вела себя так, как будто это правило распространяется и на нее тоже. Она принимала на ложе многих мужчин, но никто из любовников не осмеливался думать, что это делает их какими-то особенными.

– Это последователи Ноды Ми и Дору Солофи, – ответила Дзоми. – Они сбежали с Туноа и ищут убежища у твоей матери.

– И мама защитит их?

– Точно не знаю, – сказала Дзоми.

Прошло несколько дней с тех пор, как Ми и Солофи со свитой приехали сюда, а Гин все никак не могла определиться. Едва увидев лукавую физиономию Дору Солофи, прятавшего надменность под маской подобострастия, она узнала в нем того самого мерзавца, который много лет назад пытался ограбить ее и других посетителей «Трехногого кувшина». Взбудораженная эмоциями и воспоминаниями, давно уже, казалось, забытыми, Дзоми избегала подходить к королеве, опасаясь, что не в состоянии дать ей трезвый совет. Но теперь королева призвала ее, и Дзоми была рада, что встретила по дороге в зал для приемов принцессу Айю: нашлась причина еще на какое-то время отложить неприятный разговор.

– Раз они предатели, маме следовало бы убить их на месте, – заявила Айя.

Гин Мадзоти никогда не скрывала от дочери, при помощи каких средств взошла на трон, и Дзоми привыкла к тому, что принцесса спокойно рассуждает об убийствах и войнах. Стоит отметить, что со дня своего приезда в Гэджиру Дзоми всячески старалась умерить воинственные инстинкты Гин и склонить королеву править более мягкой рукой. Например, она убедила ее урезать военный бюджет и направить больше средств на устройство деревенских школ для бедноты, по примеру ученых хижин древнего Хаана. Дзоми внедряла там новые учебные программы, включая письмо на родном языке и развитие практических навыков, вроде умения считать в уме и знания основ практической геометрии без углубления в теорию. Гин смотрела на ее инициативы более благосклонно, чем императорская бюрократия, и Дзоми чувствовала, что нашла наконец насест по себе. А еще назначенное королевой щедрое жалованье позволяло девушке посылать больше денег домой, на Дасу. Создавалось впечатление, что все в ее жизни идет правильным путем.

– Вот это забава! – воскликнула Айя.

Дзоми проследила за ее взглядом и увидела, как один из беглецов, юноша лет восемнадцати или девятнадцати, упражняется на краю площади с булыжником из коновязи. Он обеими руками ухватился за вбитое в камень кольцо, к которому полагалось привязывать лошадь, и, крякнув от усилия, подбросил булыжник в воздух. Хотя камень весил, наверное, сотни две фунтов, парень ухитрился подкинуть его футов на десять или около того. А потом поймал обеими руками и осторожно опустил. Этот трюк он проделал еще несколько раз. Остальные беглецы, уже привыкшие к этой демонстрации силы, не обращали на юношу внимания.

Айя подбежала к нему.

– Ты, должно быть, великий воин, – произнесла она полным восхищения голосом. Едва дочь вылезла из пеленок, Гин начала обучать ее борьбе и ножевому бою, так что из Айи вырос тот еще сорванец.

Мота Кифи отпустил камень и утер лицо:

– Спасибо, молодая госпожа.

– Тебе следует называть меня «ваше высочество», – поправила его Айя.

– Ваше высочество, – послушно повторил Мота.

– Пойдемте, ваше высочество, – окликнула принцессу Дзоми. – Королева не любит, когда ее заставляют ждать.

– Я хочу поговорить с этим человеком, – заявила Айя упрямо.

Дзоми не оставалось ничего иного, как тоже подойти ближе. Она всячески сторонилась беглецов, чтобы сохранить объективность и дать королеве взвешенный совет, но раз уж оказалась тут, было бы невежливо промолчать.

– Ты всегда был таким сильным? – Едва задав вопрос, Дзоми почувствовала себя глупо, но досужая болтовня никогда не давалась ей легко.

Мота покачал головой и смущенно улыбнулся.

– В отличие от отца, я рос очень болезненным и слабым.

– Так что случилось потом?

– Отец еще до моего рождения уехал с Гегемоном воевать против Мапидэрэ и не вернулся. Мне всегда хотелось походить на него. Я вспомнил легенды про маршала Дадзу Цзинду, который в детстве тоже был хилым, но носил на плечах теленка, пока не сделался сильным, как бык. И вот я пахал поля для соседей и ловил для них рыбу, и постепенно все переменилось.

Хотя парень рассказывал свою историю самым обыденным тоном, Дзоми поняла, что за ней стоят годы пота и упорного труда – этот человек неуклонно шел к своей мечте.

Дзоми подумала про своего отца, сгинувшего в поисках принца. И про братьев, погибших, потому что аристократ призвал их на войну. Вспомнила, как принцесса Тэра одним лишь словом сумела выхлопотать ей пропуск на Великую экзаменацию.

«Простые люди страдают, потому что мы – трава, по которой шагают великаны».

Много всего вдруг пришло Дзоми на ум. Она размышляла о том, что талант – это палка о двух концах. Вспоминала годы тяжелого труда и забот. Думала о том, как неуютно ощущала себя среди знати при императорском дворе и среди надменных ученых, бывших ее сослуживцами в Коллегии адвокатов. С другой стороны, вернувшись в родную деревню на Дасу, она тоже не почувствовала себя там дома.

«Если один карп сумел перепрыгнуть через водопады Руфидзо, обернувшись дираном, не является ли его долгом помочь другому карпу?»

Именно поэтому ей и не хотелось знакомиться с этими людьми. Узнав историю конкретного человека, ты становишься уязвимым.

– Ты очень сильный, – промолвила Дзоми, не зная, что еще сказать.

– Да, я сильный, – подтвердил Мота. Это была не похвальба, а просто признание факта. – Но я жалею, что не послушался маму, которая не хотела, чтобы я шел воевать. Она сказала, что великие господа, вроде короля Ноды и короля Дору, любят делать ставки, но оплачивать проигрыш всегда приходится тем, кто тяжким трудом зарабатывает себе на хлеб.

Дзоми ничего не ответила.

– Моя мама может наказать любого, кто тебя обидел, – сказала Айя. – Она более великая госпожа, чем они все.

Дзоми обошла лагерь и поговорила с другими беглецами. Некоторые были учеными, не выдержавшими императорских экзаменов и надеявшимися найти своим талантам иное применение; другие – разбойниками, видевшими в восстании возможность набить мошну; но большинство мятежников составляли молодые крестьяне вроде Моты Кифи, сражавшиеся потому, что их убедили, будто это правильно, а господам сверху всегда видно лучше.

Дзоми направилась в зал для приемов.

– Вы не можете так поступить, – сказала Дзоми.

– Не могу? – переспросила Гин Мадзоти удивленно. – Это еще почему?

– Потому что неправильно выдавать императорским палачам последователей Ми и Солофи, в то время как вся ответственность лежит на них двоих! Уже то, что они предложили такое, не вписывается ни в какие рамки.

– Выдать самих Ноду и Дору я никак не могу, – твердым тоном заявила Гин. – Они пришли ко мне в надежде, что я сумею спасти их жизни. И я лишусь последних остатков чести, если хотя бы не попробую.

– Вы говорите о спасении лица…

– Честь превыше всего!

Дзоми сделала глубокий вдох:

– Но зачем тогда выдавать их последователей?

– Потому что в Пане сейчас все не так, как было раньше, – пояснила Гин. – Император не попросил меня возглавить войну против Тэки Кимо, хотя номинально я все еще маршал Дара. И не обратился ко мне за помощью в связи с ситуацией, сложившейся на Туноа. Я подозреваю, что… Но забудь: есть вещи, которые тебе не положено понимать. В общем, я обязана дать императору хоть что-то.

– Вы полагаете, что ветер в Пане переменился? – осведомилась Дзоми. – Вы… вы думаете, что император подозревает вас в излишних амбициях?

– Я уж не знаю, что и думать, – ответила Гин. – Вести из Пана поступают самые противоречивые, и мне кажется, что с мятежом на Туноа все обстоит гораздо сложнее, чем кажется. Некто могущественный в Пане плетет интриги против тех, кто внес самый весомый вклад в возвышение Дома Одуванчика.

– Если вы полагаете, будто императрица Джиа… Должна сказать, вы ошибаетесь.

– Откуда ты знаешь?

«Я не могу предать доверие императрицы, – подумала Дзоми. – Я не вправе рассказать королеве Гин, что императрицу неправильно поняли».

– Я просто знаю, – сказала она. – Но если вы хотите действительно убедиться, то почему бы вам не поехать к консорту…

Гин осадила советницу холодным и гордым взглядом.

– Если ты предлагаешь мне обратиться к консорту Рисане за защитой, то прикуси язык. Я сделала себе имя острием меча. И не стану пресмыкаться перед женами своего господина.

– Вы говорите о чести, покрывая Ноду и Дору, но выдаете их сторонников, чтобы умилостивить императора. Признаться, я не усматриваю последовательности в этих двух поступках.

Гин горько рассмеялась:

– Последовательность – это вечная ловушка, куда норовят попасться только ограниченные умы.

– Вы уверены, что предлагаете защиту Ноде и Дору исключительно из желания проверить, по-прежнему ли вы пользуетесь доверием императора и остаетесь ли маршалом Дара в его сердце?

Гин отвела взгляд и ничего не ответила.

«Если принц с герцогом начнут слишком сурово преследовать талантливых мужчин и женщин, придерживающихся иных воззрений, этим людям понадобится убежище в Дара», – пришли Дзоми на память слова Джиа.

«Видимо, именно это и имела в виду императрица, – подумала девушка. – Ах, королева Гин, если бы вы только знали, что вы с ней на одной стороне!»

– Если вы намерены сохранить свои честь и влияние, – твердо проговорила советница, – вам следует защитить не только Ноду и Дору, но и простых людей.

Гин недоуменно вскинула бровь.

– Я говорю о тех, кто последовал за ними сюда, – пояснила Дзоми. – Они были введены в заблуждение или разочаровались в императоре, но многие из них обладают талантами. Принц Фиро молод и резок, тогда как герцог Кода пребывает в смятении из-за того, что едва не проиграл войну мятежникам. Вполне естественно, что они видят в этих людях закоренелых бунтовщиков. Император в настоящий момент взбешен предательством Тэки Кимо, и, если вы выдадите ему сторонников Ноду и Дору, их без сомнения казнят, чтобы позже пожалеть об этом решении. Кровь порождает кровь, ваше величество, а Дара не может позволить себе новое кровопролитие. Самый мудрый выход в сложившейся ситуации – защищать этих людей до тех пор, пока император не остынет, после чего он поблагодарит вас за проявленную твердость и за разумный совет. Вот лучший способ обезопасить вашу честь в его глазах и доказать свою преданность.

Гин сурово посмотрела на нее:

– Ты уверена, что не пытаешься защитить этих людей, потому лишь, что они отчасти похожи на тебя саму? Ты ведь прошла путь от ничтожества до величия.

– Вы сами когда-то были такой же, как они! – выпалила Дзоми.

– И все равно это весьма опасный совет.

«Делай то, что идет на пользу Дара, невзирая на последствия».

Никогда в жизни не была Дзоми так твердо уверена, что поступает правильно.

– Вы сделали себе имя острием меча, ваше величество.

Гин продолжала смотреть на Дзоми, и постепенно выражение ее лица стало более спокойным.

– Скажи людям Ноды и Дору, чтобы они размещались в гостевой части дворца вместе со своими господами. Сегодня мы устроим пир в честь прибытия их всех в Гэджиру.

– Ренга, я обязан предостеречь вас против подобной политики, – сказал премьер-министр Кого Йелу. – Пума Йему мог потерпеть ряд неудач, но рисковать собой – не лучший выход.

– Пума Йему всегда был очень толковым, – заметила Джиа. – Остается лишь удивляться, почему дела идут так плохо.

Кого посмотрел на императрицу и хотел что-то добавить, но потом передумал и прикусил язык.

– Я не понимаю, что на уме у Пумы, – раздраженно бросил Куни. – У меня такое чувство, что я не знаю больше своих генералов. Но у меня нет иного выбора, кроме как идти на войну. Если останусь сидеть тут, то в народе распространится молва, что я стал трусом.

– Ты можешь вызвать королеву Гин, – предложила Джиа.

– Прежде я не обращался к ней, потому как считал, что маршалу Мадзоти не по душе будет сражаться против старого друга, – ответил Куни. – А теперь, когда дело приняло скверный оборот, вы хотите, чтобы я приполз к ней, умоляя о помощи? Вы хотите превратить меня в посмешище для Дара?

– Она завоевала Дара для тебя, – тихо промолвила Джиа.

Повисла долгая пауза, и все вдруг почувствовали себя очень неуютно. Лицо Куни сделалось угрюмым.

– Я полагаю, императрица имеет в виду, – скромно вклинилась Рисана, – что Гин Мадзоти обладает определенным опытом и искусством…

– Нет нужды объяснять мне, что она имеет в виду, – буркнул Куни и сердито махнул рукавом. – Если даже моя жена думает, что ради сохранения империи мне следует положиться на меч Гин Мадзоти, то наверняка так считает половина Дара. Неужели мой трон настолько шаток, что я должен молить ее о вмешательстве, когда речь идет всего лишь об одном зарвавшемся аристократе? Я, в конце концов, все-таки император!

– Прости, Куни, – сказала Джиа. – Я неудачно выразилась.

Муж не удостоил ее ответом.

– Рисана, собирайся в дорогу. Мы выступаем с армией поутру. Я лично отправляюсь на Арулуги, чтобы руководить этой войной, и не вернусь, пока Тэка Кимо не умрет или я сам не присоединюсь к Гегемону.

И Куни решительным шагом вышел из зала.

– Не сердись на него за это, – обратилась Рисана к Джиа. – Просто Куни привык, что во время войны я всегда рядом с ним. Он сейчас… очень сильно переживает.

Джиа склонила голову и улыбнулась:

– Спасибо, сестра. Я не думала, что мы с мужем настолько далеки друг от друга, что мне требуются советы по части семейной жизни.

Рисана залилась румянцем, поклонилась и вышла, оставив Кого Йелу и императрицу наедине.

– Что посоветуешь, премьер-министр? – спросила императрица.

– Я уверен, что император всегда поступает так, как это правильно для Дара, – проговорил Кого с поклоном, сфокусировав спокойный взгляд на кончике носа. – Равно как императрица и консорт Рисана.

Джиа рассмеялась:

– Вспомни, сколько лет мы знаем друг друга, Кого! Тебе ни к чему вести себя так, как Рисана во время танца: размахивать длинными рукавами во все стороны, стараясь угодить зрителям. Если думаешь, что я совершаю ошибку, то прямо так и скажи.

– Ну, я полагаю, что вы напрасно завели речь про королеву Гин, когда император уже принял решение отправиться на войну лично.

– Потому что это его оскорбило?

– Император тоже человек, – ответил Кого. – Никто из нас не свободен от тщеславия.

– О, именно на это я и рассчитывала, – кивнула Джиа.

Теперь фокус взгляда премьер-министра переместился на нее, но выражение удивления промелькнуло в глазах Кого лишь на миг, сменившись привычной невозмутимостью.

– В разное время император устраивал выволочки всем своим генералам и советникам, за исключением тебя и Луана, – продолжила Джиа. – Луан держится подальше от двора, а вот ты всегда гладок, как отполированный кусок нефрита, этакий ловкий политик. – Она помедлила и посмотрела на него в упор.

– Я всего лишь преданный слуга императора, – произнес Кого Йелу с непроницаемым лицом.

– Как нынешнего, так и следующего императора, надеюсь? – задала каверзный вопрос Джиа.

Кого медлил с ответом только один удар сердца.

– Разумеется.

– Помни об этом. – Императрица повернулась и вышла.

Кого застыл неподвижно, словно бы прирос к месту, и лишь долгое время спустя, после того как императрица ушла, он поднял рукав и утер холодный пот, стекающий по шее.

Итак, император Рагин и консорт Рисана отправились на Арулуги, чтобы руководить военными действиями против Тэки Кимо. Принц Тиму пребывал на Дасу, держа в узде пиратов, а принц Фиро и вместе с ним принцесса Тэра, ослушавшаяся приказа матери вернуться в столицу, находились на Туноа, истребляя там остатки тайных сект поклонников Гегемона. Тем временем императрица Джиа, оставшаяся в Пане, выполняла функции императорского регента.

Поскольку роль регента императрице выпало играть впервые, министры и генералы толком не знали, чего от нее ожидать. Тем более что эта женщина отличалась сильным характером и крутым нравом, что внушало людям трепет.

Но Джиа быстро всех успокоила. Она навестила столичный гарнизон, поблагодарив солдат за то, что они охраняют город от происков шпионов Тэки Кимо и недобитых повстанцев с Туноа. Она навела порядок в поставках зерна и прочего провианта для экспедиции императора на Арулуги. Она собрала ученых и говорила с ними о том, как важно поддерживать стабильность.

Все при дворе перешептывались, что императрица Джиа воистину необыкновенная женщина, настолько превосходящая прочих представительниц своего пола, насколько диран превосходит остальных рыб. Она способна проявить столь нужную сейчас заботу и успокоить народ – таково было всеобщее мнение.

На девятый день после отъезда императора Джиа созвала всех присутствующих в столице министров и генералов Куни на официальное заседание двора.

Сама она сидела на обычном месте возле трона, но рядом с ней на столике из сандалового дерева покоилась печать Дара. Те, кто прибыл на совещание, расположились в Большом зале для приемов в формальной позе мипа рари.

– Достопочтенные властители Дара, – начала Джиа. – Мы собрались здесь сегодня, чтобы поговорить об экзаменах.

Министры и генералы озадаченно переглянулись. До следующей Великой экзаменации оставалось еще пять лет, так что же тогда собралась обсуждать императрица?

Джиа повернулась и позвала Фару. Юная принцесса робко вошла в Большой зал для приемов и склонилась перед тетушкой.

– Не нужно бояться, – ласково обратилась к ней Джиа. – Я просто хочу задать несколько вопросов и посмотреть, не могут ли императорские советники поучиться чему-нибудь у ребенка.

Собравшиеся чиновники ощутили в животе неприятную тяжесть.

«Что за игру затеяла императрица?»

– Ада-тика, допустим, один человек из Хаана должен уехать по делам на Фасу на несколько месяцев. Он оставляет своему хорошему другу некую сумму денег и просит позаботиться о его детях. Однако, вернувшись, он обнаруживает, что его дети голодают и ходят в лохмотьях, тогда как сам друг вовсю пирует, ест вкусную еду и одевается в шелка. Как следует поступить с таким другом?

Фара улыбнулась:

– Это история из «Трактата о нравственности» Кона Фиджи. Мудрец отвечает так: тот человек должен порвать все связи со своим другом, поскольку он не заслуживает доверия.

Императрица кивнула:

– Очень хорошо. Теперь предположим, что некий министр не может как следует управляться со своими подчиненными. Они не внемлют его распоряжениям и уклоняются от исполнения своих обязанностей, он же не принимает к ним никаких мер. Как должен поступить король с таким министром?

Фара хихикнула:

– Это из той же книжки. Ответ таков: королю следует прогнать министра, ибо тот не обладает необходимыми способностями.

Джиа снова кивнула:

– Тогда третий вопрос. Предположим, что наделенный фьефом аристократ не замечает угрозы благополучию своего повелителя и предлагает кров и поддержку его врагам, вносит разлад в семью суверена, образует среди подданных оного мятежные фракции. Как следует поступить с таким аристократом?

Фара растерялась:

– Как с ним поступить?.. Но в книжке нет такой истории… Я не знаю.

Джиа улыбнулась:

– Это не твоя вина. – Она знаком показала девочке, что та свободна. Юная принцесса поклонилась и тут же удалилась.

В Большом зале для приемов стояла полная тишина. Хотя у министров и генералов так и рвались с языка вопросы, они не осмеливались даже дышать слишком шумно.

– Кто-нибудь хочет ответить?

Никто не шелохнулся.

Кадо Гару, сидевший сбоку, во главе колонны из знати и генералов, молча поздравил себя с тем, что уступил свой фьеф Тиму.

«Джиа и впрямь намерена всерьез взяться за аристократов».

Регент обвела зал глазами и остановила взгляд на Кого Йелу.

– Премьер-министр, Фара оказалась в затруднении. А ты способен дать ответ?

– Императрица цитирует одну из знаменитых басен Кона Фиджи, – сказал, поклонившись, Кого Йелу. – Если я правильно припоминаю, Единственный Истинный Мудрец вел беседу с королем Фасы.

– Верно. И каков в оригинале был третий его вопрос к королю Фасы?

– Кон Фиджи спросил: «Допустим, что государство скверно управляется, законы неразумны, а народ жалуется на взятки и злоупотребления. Как следует поступить с таким правителем?»

– И что же ответил король Фасы?

Скрепя сердце Кого Йелу продолжил:

– Король Фасы какое-то время помолчал. После чего посмотрел налево, затем направо и завел разговор о погоде.

– Чем же отличаешься ты от короля Фасы, премьер-министр, если уклоняешься от ответа на мой вопрос?

Кого уткнулся лбом в пол и ничего не сказал. Джиа вновь обвела зал глазами.

– Когда взбунтовался Тэка Кимо, Гин Мадзоти не явилась в Пан, чтобы предложить помощь, вопреки своей должности маршала Дара. Когда Нода Ми и Дору Солофи, после того как их жалкий план рухнул, сбежали с Туноа, Гин Мадзоти предоставила им убежище. Когда Гин Мадзоти посетила двор пять лет назад, она грубо говорила со мной, одновременно щедро заверяя в дружбе консорта Рисану. Когда некая кашима потеряла пропуск на Великую экзаменацию, Гин Мадзоти тайком оказала ей помощь, тем самым предусмотрительно заручившись преданностью талантливого человека. Тебе нечего сказать на эти обвинения?

Кого оставался все в том же положении, уткнувшись лбом в пол. Но, поняв, что императрица не успокоится, пока не получит ответ, он неохотно заговорил, буквально выдавливая из себя каждое слово:

– Должны быть предъявлены неопровержимые доказательства, иначе люди будут плохо отзываться о вашем императорском величестве.

Джиа взмахнула рукой, и вперед выступил кастелян Ото Крин.

– Шпионы вернулись с новым докладом из Гэджиры, – сообщил он. – Королева Гин каждый вечер пирует с Нодой Ми и Дору Солофи, а также со многими их последователями.

Джиа выжидала.

Кого Йелу поднял глаза.

– Я служу императору, – сказал он. Затем опять поклонился и ткнулся лбом в пол. – И императрице.

Все остальные министры, генералы и аристократы также дружно поклонились и произнесли в унисон:

– Я служу императору и императрице.

Джиа обвела собравшихся бесстрастным взглядом и кивнула. Всего один раз.

Пока «Бивень крубена» спускался к Пану, Гин и Дзоми смотрели сверху на экипажи и пешеходов, сновавших по широким улицам города, подобно тому как кровь струится по сосудам великана.

Дзоми указала на круглый золотой купол большого Экзаменационного зала.

– Пять лет назад это место казалось мне центром вселенной, пупом земли, вокруг которого вращается все. Но сегодня оно выглядит, как обычное здание, и сердце мое при виде его больше не наполняется благоговением.

– Это потому, что тогда Экзаменационный зал был необходим для твоего успеха, теперь же тебе в нем мало проку, – сказала Гин.

Дзоми растерялась на миг, потом кивнула:

– Я никогда не думала раньше в таком ключе, но теперь готова признать, что это правда. Но я в любом случае благодарна судьбе за то, что зал, в котором разбились мечты столь многих ученых, в конечном счете привел меня к вам. Я о таком взлете и мечтать не могла.

– Чего только в жизни не бывает, – заметила Гин. – Вчера мы были уличными сорванцами или крестьянскими девушками из далекой провинции, а сегодня уже королевы или высокопоставленные чиновники, решающие судьбы сотен тысяч людей, потому как они нуждаются в наших талантах. Но кто поручится за то, что ждет нас завтра?

Дзоми не привыкла слышать из уст королевы столь унылые сентенции. Она подозревала, что подобные настроения объясняются тревогой, которую Гин испытала, узнав, что ее срочно вызывает императрица. Гонец пояснил, что Джиа желает обсудить с ней мятеж на Арулуги и что дело не терпит отлагательств, а поэтому маршалу Мадзоти придется немедленно отбыть в столицу с императорским посыльным кораблем. Малая вместимость судна позволяла Гин взять лишь одного спутника, и она выбрала Дзоми Кидосу. С ней не было никого из охранников или доверенных генералов.

– Дзоми, а тебе известно, кто отец Айи? – вдруг спросила королева.

Вопрос удивил девушку. Она всегда полагала, что Гин избегает обсуждать эту тему.

– Ты его знаешь, – продолжила Гин. – Ты дочь его ума, тогда как Айя дочь его плоти.

Это признание ошеломило Дзоми.

– Айя не знает правды, – сказала королева. – Я скрывала это от нее, потому что… Наверное, мне хотелось, чтобы она больше гордилась мною, чем отцом. Гордыня – это грех, от которого никто из нас не свободен. И Луану я тоже не признавалась, потому что… Потому как хотела, чтобы он был со мной ради меня самой, а не из чувства долга. Если что-нибудь случится, пообещай мне, что ты… ты… – Королева не договорила, словно бы устыдившись мгновения слабости.

На миг у Дзоми мелькнула мысль: «А что, если подозрения Гин насчет намерений Джиа справедливы?» Но девушка тут же одернула себя, ведь императрица облагодетельствовала ее, и думать так будет предательством.

«Императрица вовсе не желает вам зла!» – хотелось закричать Дзоми, но ее связывала клятва молчания. «Ничего, вскоре Гин сама узнает правду», – рассудила она.

– Я обещаю защищать принцессу Айю, – проговорила Дзоми. – Клянусь, что сделаю все, что в моих силах.

Гин ничего не ответила, как будто и не слышала этих ее слов.

Большая площадь перед императорским дворцом увеличивалась в размерах по мере того, как воздушный корабль заходил на посадку.

Гин прибыла в Пан после полудня, но императрица не приняла ее сразу, несмотря на то что вызов в столицу был срочным. Видимо, государственные дела настолько занимали Джиа, что увидеться с маршалом Мадзоти она могла только завтра. Расположиться во дворце Гин не пригласили, потому что, как пояснил императорский секретарь, вид мечей в настоящее время государыня считает дурным предзнаменованием.

Покачав головой в осуждение мелочности Джиа – императрица так и не смогла смириться с предоставленной маршалу привилегией входить во дворец с оружием, – Гин направилась в отведенные ей апартаменты в гостевом комплексе, расположенном прямо за стенами дворца. Здесь на время пребывания по делам в столице останавливались приезжие аристократы или важные чиновники из провинций. Гин распорядилась насчет чая и завела разговор с Дзоми Кидосу, уверенная, что вскоре с визитами потянутся ищущие ее расположения генералы и министры.

Однако за большую часть дня никто так и не пришел.

Хотя Гин продолжала шутить, смеяться и болтать о разных пустяках, Дзоми заметила, как дрожала ее рука, разливающая чай. Но вот что было причиной дрожи: гнев или страх? Этого она определить не могла.

Постепенно на душе у Дзоми тоже становилось тревожно. Она не отличалась особой чувствительностью к политическим ветрам, но даже ей было очевидно: что-то здесь не так.

«Что же происходит в Пане?»

Наконец вечером пожаловал Мюн Сакри, главнокомандующий пехотой и один из самых близких друзей Гин.

– Какие любопытные слухи ходят при дворе? – спросила Гин, когда с приветствиями было покончено.

– Вот уж не думал, что тебя интересуют слухи, маршал, – сказал Мюн. – В любом случае я не знаю. Я был на Руи, готовил остров к отражению атаки Тэки Кимо, если тот вдруг окажется настолько дерзким, что отважится на подобное предприятие. Вернулся я только этим утром, а завтра отбываю снова, дабы сопровождать караван с зерном к императору на Арулуги.

– А, так ты тоже отсутствовал в столице, – разочарованно протянула Гин. – Нет ли вестей про Луана Цзиа?

– Про эту старую черепаху? Нет, ничего не слыхал. Впрочем, я за него не беспокоюсь. Он нырял с небес и катался на спине крубена – едва ли плавание по неведомым водам способно ему повредить.

– Как поживают Наро и Какайя-тика? – осведомилась Гин.

– Я в последние месяцы был так занят, что толком их даже и не видел. Но уже начал обучать мальчишку бороться со свиньями.

Гин расхохоталась:

– Ничего другого я и не ожидала.

– Я начинал свою жизнь простым мясником и не хочу, чтобы мой сын забывал это. Истоки – это очень важно, так ведь?

Гин помрачнела:

– Ты никогда не жалел, что не остался мясником, вместо того, чтобы вести… такую жизнь?

– Нет, никогда. – Мюн покачал головой. – Разве захочет воздушный змей лежать на земле, а не парить в небе?

– Даже если надвигается буря?

Сакри выглянул в окно:

– Похоже, скоро начнется дождь. Пойду-ка я домой, а то Наро забеспокоится.

Гин наполнила оба кубка и осушила свой залпом.

– За старых друзей и воздушных змеев, парящих в бурю!

Мюн выпил. Он облизнул губы, похвалив аромат вина. И не заметил тени печали, промелькнувшей в глазах Гин.

– Я не стану этого делать! – заявила Дзоми.

И снова она сидела напротив императрицы в ее частном зале для приемов, а между ними стоял чайник со свежезаваренным чаем.

Когда Мюн и Гин разговаривали, в гостевые покои пришел кастелян Ото Крин и передал Дзоми, что ее срочно вызывает императрица. Донесение, которое молодой женщине предложили подписать, возмутило ее до глубины души.

– Доказательства того, что Гин Мадзоти намеревалась взбунтоваться, неопровержимы, – произнесла Джиа, невозмутимо разливая по чашкам чай. – Ты просто подтвердишь то, что нам и так известно.

– Но королева никогда не собиралась бунтовать.

– Тогда зачем она пригрела у себя Ноду Ми и Дору Солофи, а также несколько дюжин их приверженцев? В этот самый момент верные трону генералы уже взяли под контроль армию Гэджиры и заняли королевский дворец. Беглецы арестованы.

– Но вы же говорили мне… – Дзоми осеклась. На лице ее поочередно отразились недоверие, гнев, страх и, наконец, смирение, вызванное осознанием горькой правды. – Только теперь я поняла истинный смысл моего назначения: я была всего лишь камушком в вашей игре в кюпу. Вы обманули меня, ваше императорское величество.

– Раз уж речь зашла про обман, я должна кое-что тебе показать.

Джиа встала и подошла к столу. Она порылась в ящике, вернулась со стопкой каких-то бумаг и, положив их на столик между ними, придвинула к Дзоми.

Приглядевшись, девушка поняла, что это, собственно говоря, была не стопка, а один-единственный лист бумаги, просто сложенный во много раз. Она протянула руку и коснулась его: в материал были введены золотые нити, и стало ясно, что лист сначала разрезали на маленькие квадраты, а затем тщательно скрепили вновь при помощи полосок бумаги и клея. Во многие квадратики были вписаны имена, а рядом стояли печати губернаторов или наделенных фьефами аристократов.

Дзоми не требовалось разворачивать бумагу, чтобы сказать, какой квадратик пустует.

Память перенесла ее в тот достопамятный вечер много лет назад.

Это решение было импульсивным.

Дзоми не видела ничего дурного в том, чтобы украсть предназначавшийся для нее пропуск. Позднее, хорошенько все обдумав, она пришла к выводу, что если преуспеет на Великой экзаменации, ее проступок так и останется тайной, потому как регент никому ничего не скажет: его похвалят за то, что рекомендовал императору достойного кандидата – не дурак же он, чтобы разоблачать ее себе во вред? Дзоми уповала на то, что чиновник будет в первую очередь исходить из собственных интересов.

Она надеялась, что успех позволит ей почувствовать, будто все так и должно быть, но в глубине души всегда понимала, что поступила не слишком красиво. В основе ее возвышения лежало пятно, смыть которое невозможно.

– Король Кадо не видел твоего имени в списке рекомендуемых кандидатов, – сказала императрица. – Это означает, что ты подделала руку регента.

Дзоми ничего не ответила.

– Было воистину удачей, что ты потеряла пропуск и Гин Мадзоти взамен подписала для тебя новый, иначе тебя наверняка бы поймали. Собрав пропуска, Рин Кода непременно обратил бы внимание, что почерк на одном из пропусков с Дасу отличается от прочих.

Дзоми закрыла глаза. Императрица права. Тот мерзавец из «Трехногого кувшина» на самом деле оказался ее спасителем. Сколь многое в жизни зависит от случайностей: лихих, непредсказуемых поворотов, являющихся уделом Тацзу. Или же это просто другое название судьбы?

– Можно считать все просто везением. Или же мы все-таки будем называть вещи своими именами и скажем, что Гин Мадзоти поощряла мошенничество на Великой экзаменации с целью увеличить собственное влияние?

– Честное слово, королева ничего об этом не знала!

– Думаешь, кто-то поверит клятвам развенчанной обманщицы? – вкрадчиво поинтересовалась императрица. – Давай представим, что произойдет после того, как я разоблачу твое преступление: тебя бросят в тюрьму, твою мать лишат всех привилегий и, возможно, высекут за то, что она воспитала столь беспутную дочь. А Гин Мадзоти так и останется предательницей.

Первым делом Дзоми подумала о матери. «Я обеспечу тебе лучшую жизнь. Клянусь».

Потом вспомнила свой давний спор с учителем. «Но это же аморально… – Мне все равно! Я забочусь только о тех, кто мне близок».

Затем мысли ее переключились на королеву Гин. «Айя не знает правды… Если что-нибудь случится, пообещай мне, что ты…»

Как сделать правильный выбор? Если Дзоми опозорят, она окажется не в силах помочь тем, кто ей дорог. А вот если остаться в милости у императрицы, то о ее матери будут по-прежнему заботиться, и сохранится шанс, пусть и крохотный, что ей удастся избавить юную принцессу от судьбы, на которую обречены родные государственных изменников.

Девушка с трудом сглотнула. Получается, чтобы исполнить данное королеве Гин обещание, она должна сначала предать ее.

– Я готова следовать вашим указаниям, императрица, – сказала Дзоми.

С первым проблеском рассвета императрица и премьер-министр отправились повидать королеву Гин.

Та смущенно стояла у двери, босоногая, лишенная возможности надеть носки или туфли, чтобы должным образом встретить императрицу, потому как ее застали врасплох. Она была уверена, что Джиа все делает с расчетом: не приняла ее сразу по приезде в Пан, вынудила остановиться вне дворца, не допустила к ней посетителей и, наконец, явилась сама – так рано и без всякого предупреждения. Все это чтобы вывести Гин из равновесия, выбить ее из колеи. И, следует признать, хитроумные маневры Джиа принесли свои плоды.

– Я слышала, Кого, что много лет назад, на Дасу, господин Гару сам выскочил за дверь своего дома босиком, призывая тебя вернуться, – задумчиво произнесла Гин. Она намеренно подчеркнула выражение «господин Гару», но высокомерно-официальное выражение лица императрицы ничуть не переменилось. – Он подумал тогда, что ты сбежал.

Премьер-министр рассмеялся, хотя веселость его показалась слегка наигранной.

– Я бросился в погоню за тобой.

– Своими успехами я обязана тебе, – с чувством произнесла Гин. – Настоящие друзья на дороге не валяются.

– И дружба с премьер-министром может принести тебе еще больше успехов, – с улыбкой заметила императрица. – Приношу свои извинения, Гин, что не смогла встретиться с тобой вчера, но очень непросто быть регентом: постоянно возникает множество неотложных проблем. Надеюсь, мы могли бы совершить конную прогулку, прокатиться вместе верхом.

– Прокатиться верхом? – Предложение Джиа показалось Гин довольно странным. Но присутствие Кого действовало на нее успокаивающе. – Я к вашим услугам, ваше императорское величество.

Они трое скакали рядом, бок о бок, а дворцовая стража сопровождала их по улицам Пана. Ехали они почти все утро, постоянно держа курс на запад. Все это время императрица поддерживала оживленную беседу, касаясь то молвы, циркулирующей по столице, то последних слухов, которыми обмениваются посетители таверн и чайных домов, то возмутительной критики в отношении политики императора, с которой выступают ученые из Коллегии адвокатов. Про мятеж Джиа даже не упоминала, и на душе у Гин становилось все тяжелее и тревожнее.

Наконец они приехали на императорскую пристань на берегу озера Тутутика. Там была причалена маленькая лодка, а на носу у нее был закреплен парящий высоко в небе воздушный змей.

– Это одно из новейших изобретений Императорской академии, основанное на чертежах Луана Цзиа, – пояснила императрица.

При упоминании бывшего любовника сердце у Гин екнуло.

– Это, естественно, уменьшенная модель, – продолжила Джиа, – но со змеем больших размеров, при сильном ветре выше уровня облаков, такое судно способно развить скорость значительно выше, чем на парусах или на веслах. Мне хотелось бы услышать твое мнение, поскольку прежде ты дала очень ценные замечания относительно конструкции механического крубена, другого нового корабля.

Гин сомневалась, что такая лодка, пусть даже конструкция ее и впрямь была очень удачной, может иметь какое-то отношение к текущей войне на Арулуги, в ходе которой военные действия на море не велись.

Императрица сегодня, похоже, говорила сплошными загадками.

– Почему бы тебе ее не опробовать? – настаивала Джиа.

Кого зашел в лодку и сделал жест рукой: прошу.

Гин подошла поближе. Дворцовые стражники выстроились вдоль пристани, определенно отрезая ей путь к отступлению.

«Я становлюсь параноиком, – подумала Гин. – Ни в коем случае нельзя выказывать страх».

– Придется оставить меч на берегу, – сказал премьер-министр. – Модель очень маленькая, и балласт рассчитан только на твой вес.

Гин заколебалась. Она посмотрела Кого в лицо, но тот упорно отводил глаза, глядя только на лодку.

Королева вздохнула, извлекла меч и положила его на землю. Затем шагнула в лодку и села, чувствуя себя так, будто играет некую давным-давно написанную роль.

– Я привяжу тебя. – Кого указал на прикрепленные к планширю веревки. – Когда ветер подхватит воздушный змей, лодка пойдет очень быстро, и безопаснее будет привязаться.

Гин кивнула. Интуиция настойчиво подсказывала ей, что следует немедленно отказаться, выпрыгнуть из лодки, схватить меч и потребовать от императрицы честно признаться, к чему она клонит. Но Гин понимала, что после такого поступка, фактически жеста открытой измены, пути назад уже не будет.

Поэтому она безропотно повиновалась.

Кого обмотал ее веревками вокруг талии и затянул узел за спиной. Женщина заметила, что руки его дрожат. Ей хотелось рассмеяться. Своим успехам на поле боя маршал Гин Мадзоти никогда не была обязана искусному владению мечом, и тем не менее императрица обращается с ней, как с загнанным в угол волком, бьющей хвостом акулой, вторым Мата Цзинду. Она позволила связать себя.

«Куни никогда бы так со мной не поступил. Не важно, что думает императрица. То, что Джиа предприняла в отношении меня, только доказывает подозрения, высказанные Нодой Ми и Дору Солофи».

– Гин, как ты могла? – прошептал Кого и сделал шаг назад.

– Гин Мадзоти, – произнесла императрица. – Ты сознаешься в своих грехах?

До Гин донесся лязг дюжины мечей, одновременно выхватываемых из ножен. Она ничего не могла поделать, потому что была привязана и лишена оружия. Королева Гэджиры ощутила, как острия нескольких клинков уперлись ей в спину.

Она безрадостно рассмеялась и осознала, что даже не удивлена.

– Кого, старый друг, – сказала Гин. – Ты стоял у истоков моего возвышения. Вполне уместно, что теперь ты же стал орудием моего падения.

Тэка Кимо, даже не имея опыта войны на море, вполне здраво рассудил, что механические крубены в один момент расправятся с флотом Арулуги. А потому, добравшись благополучно до Мюнинга, он первым делом приказал своим кораблям быстро стягиваться в порт Мюнингтодзу и запечатать этот морской путь в столицу.

Пуме Йему, назначенному командовать имперскими силами, не оставалось ничего иного, как высадить войска на восточном берегу Арулуги. Но непроходимые джунгли, окружавшие Мюнинг, подразумевали, что единственным путем для наступления на столицу остается широкое пространство озера Тойемотика: это было вполне логично.

Кимо, естественно, уже имел на озере патрульные суда, тогда как Йему предстояло построить новый флот, создав его буквально из ничего.

Таким образом, противоборствующие стороны оказались в своего рода патовой ситуации. Без наземной поддержки воздушные корабли императора не могли нанести существенный ущерб Мюнингу, поскольку зажигательные бомбы и горящее масло, не причинив вреда, гасли в каналах и проливах между островами, образующими основание столицы. Тем временем господствующие на озере корабли Кимо досаждали рабочим Йему и расквартированным на берегу солдатам. Йему никак не удавалось уравнять шансы, поскольку в густых и влажных джунглях Арулуги сложно было найти сухое дерево, пригодное для постройки мореходных судов.

Однако прибытие на Арулуги Куни вызвало в императорской армии новый подъем боевого духа. Стремясь доказать свою храбрость – и в немалой степени поощряемые обещанием императора вознаградить особо отличившихся титулами и фьефами, – солдаты Пумы Йему энергично стучали копьями о щиты и клялись прорваться через укрепления Мюнинга, невзирая на потери. Оглушительный грохот разнесся по спокойным водам озера Тойемотика, заставив сердце Тэки Кимо затрепетать.

Хитроумный Йему решил применить тактику «благородных разбойников», так хорошо послужившую ему на равнинах Порин, к войне на воде. Он отдал императорским воздушным кораблям приказ организовать под покровом темноты переброску по воздуху с моря в уединенную бухту на озере Тойемотика некоторого количества предназначенных для штурма лодок. От доставки тем же способом механических крубенов он отказался, поскольку понимал, что те окажутся совершенно беспомощными в озере, лишенном подводных вулканов.

Затем каждую ночь, едва лишь становилось темно, воздушные корабли по его приказу досаждали флоту Кимо. Вот только вместо зажигательных бомб и горящего масла, к отражению которых моряки герцога были готовы, воздушные корабли поливали суда водой. Изумленным такой тактикой людям Кимо оставалось только беспомощно смотреть, как гаснут факелы и лампы на палубах, оставляя всех на борту слепыми. Мало того, этот неожиданный душ вывел из строя все ракеты для фейерверка, использовавшиеся кораблями Арулуги для обстрела имперских воздушных судов.

Густой туман окутал флот. Звезды и луна стали едва различимы, невозможно было даже с носа корабля разглядеть его корму. Всматриваясь в густую мглу, испуганные моряки Арулуги вдруг уловили запах дыма. Вот только откуда он доносится? Что-то горит? Или это маркиз Йему готовит новый налет, на этот раз с применением огня? А может, императору как-то удалось доставить на озеро морские суда и в этот самый миг они подходят к ним на веслах?

Со всех сторон мерещились неясные силуэты. Когда какой-нибудь впередсмотрящий издавал крик и вытягивал руку, в призрачные корабли летел град стрел, а лучники ежеминутно перебегали с одного борта на другой, стоило лишь возникнуть новому поводу для тревоги.

Пока матросы и морские пехотинцы Арулуги кричали таким образом, сражаясь с несуществующим врагом, маленькие лодки императорского флота подкрадывались в чернильной мгле к большим кораблям островитян, словно прилипалы, подбирающиеся к громадным тушам акул и китов. Их экипажи просверлили в корпусах боевых кораблей множество отверстий, которые были заполнены порохом для фейерверков. Запалив фитили, нападающие отошли прочь.

Как раз в тот момент, когда люди Кимо смогли наконец заново разжечь на палубах факелы, бомбы принялись взрываться, выламывая из корпусов огромные куски.

– Дымовое искусство консорта Рисаны просто удивительно: все в точности, как описывают очевидцы, – восхищенно произнес Йему, сидя в одной из лодок, удалившейся на безопасное расстояние.

– Это всего лишь маленький фокус, – с улыбкой ответила Рисана. – Заставить людей увидеть то, что они больше всего опасаются увидеть, – самая безобидная из стрел в колчане мастера дымовых представлений.

Корабли Арулуги превратились в плавучие костры, а Рисана и Йему стояли и смотрели, как крошечные фигурки, похожие на мотыльков возле огня, прыгают с охваченных пламенем бортов. Корабли медленно погружались в воду, и стоны ужаса неслись над водой.

– Нужно возвращаться, пока император меня не хватился, – сказала Рисана. – Он в последнее время слишком уж меня опекает, а я скучаю по тем дням, когда мы делали что-то интересное.

В ту первую ночь затонули два боевых корабля Арулуги – вроде бы невеликая потеря, если учесть общий расклад сил. Но целью Пумы Йему было вовсе не нанести противнику материальный ущерб. Отныне моряки Кимо жили в постоянном страхе перед очередным рейдом «благородных разбойников» маркиза. Все на борту бодрствовали ночи напролет, и сердце уходило в пятки, когда люди пытались разглядеть в темноте силуэты императорских воздушных кораблей или лодок. Несмотря на все призывы Кано То и даже самого Тэки, повстанцы пали духом.

В течение двух или трех ночей ничего не случалось, а затем, когда бдительность моряков Кимо пошла на убыль, Йему распорядился провести еще один налет. И снова льющаяся с неба вода потушила факелы и фонари на кораблях Арулуги.

На этот раз островной флот не стал дожидаться развязки. Большинство капитанов немедленно отдали приказ ставить паруса и убираться от греха подальше, чтобы призрачные лодки Йему могли вонзить клыки лишь в тех особей стада, что, замешкавшись, останутся позади. В кромешной тьме эскадра потеряла тщательно выверенный строй: суда сцеплялись веслами, таранили друг друга. Проклятия, ругань и сердитые, но тщетные команды, призванные восстановить порядок, заполнили воздух.

В результате флот лишился четырех кораблей, погибших после столкновений друг с другом, а Пума Йему на сей раз даже не удосужился выслать свои лодки.

В последующие ночи маркиз Йему разнообразил хитроумные трюки. Иногда императорские воздушные корабли сбрасывали зажигательные бомбы, в то время как флот Арулуги готовился к отражению очередной водной атаки, сооружая над факелами и фонарями укрытия из листьев лотоса. В другой раз воздушные корабли просто донимали эскадру островитян, назойливо жужжа всю ночь у них над головами, но ничего более не предпринимая. Бывало и так, что они сливали груз дурно пахнущей жижи, по слухам, взятой из отхожих мест императорской армии и воздушного флота. Тут Йему воспользовался распространенным среди моряков суеверием, что женская моча особенно нечиста и приносит несчастье ходящим дорогой китов. А ведь все знали, что личный состав императорского воздушного флота, как часть наследия маршала Гин Мадзоти, в значительной степени комплектовался из женщин.

Тэка Кимо всячески клеймил подобную тактику как в высшей степени бесчестную и даже послал Пуме Йему вызов на поединок, предлагая устроить его на боевых воздушных змеях над поверхностью озера Тойемотика.

– Твой господин совсем спятил, если думает, что я соглашусь на такой устаревший ритуал, – с ухмылкой ответил Йему посланцу Кимо. – Что до жалоб на «нечистоту» женской мочи, то я сражался бок о бок с женщинами со времен осады Дзуди – точнее, мы с Тэкой оба служили под началом маршала Мадзоти, – поэтому я никак не могу понять его ярости. Но если люди Кимо предпочитают, чтобы на них мочились только мужчины, то пусть сдаются и ползут в мой лагерь: я непременно уважу их просьбу.

Как только моряки Кимо привыкли к ночным рейдам воздушных кораблей и перестали паниковать, Йему возобновил атаки призрачных лодок. На этот раз были взорваны порохом для фейерверков и затонули еще три корабля Арулуги.

Боевой дух островитян был окончательно подорван. Моряки, каждую ночь жившие в ужасе, грозили поднять мятеж. Кано То распорядился ввести флот собственно в город Мюнинг и, желая взбодрить матросов, пообещал им ночь увеселений и пьянства. Поскольку у имперцев до сих пор не имелось больших судов, чтобы перебросить войска через водную преграду – воздушные корабли и маленькие лодки были ограничены как своим числом, так и грузоподъемностью, – король Кимо счел, что вполне может рискнуть и на одну ночь оставить озеро Тойемотика без присмотра.

Когда моряки Арулуги, пьяные и уставшие после ночи веселья, брели по шатким мосткам Мюнинга, над озером поднялся крик:

– Город пал!

– Император обещает помилование всем офицерам и солдатам, которые сложат оружие и будут сражаться за империю!

– Взявший в плен изменника Тэку Кимо получит собственный фьеф!

Кано То и Тэка Кимо выбежали на подвесную платформу, которая окружала дворец, построенный на самом большом из образующих Мюнинг островов, и обнаружили, что столица объята пожаром. Подвесные платформы рушились, вздымая густые клубы едкого дыма, а сам город напоминал огненную паутину. Солдаты бестолково метались туда-сюда, а офицеры лишь зря надрывали глотки. Отряды одетых в форму императорской армии людей перебегали от здания к зданию, устраивая очередной поджог и убивая растерянных и пьяных воинов Арулуги, попадающихся им под руку.

– Мы одурачены уловками Куни! – в отчаянии воскликнул Кано То.

Для Тэки Кимо не оставалось иного выбора, кроме как немедленно бежать из города.

Если бы король и его советник провели ночь на берегу озера Тойемотика, они бы увидели, как войска маркиза Йему под покровом темноты переправляются через озеро на больших плотах, сделанных из тыкв, кокосов и овечьих пузырей, связанных лианами из лесов Арулуги: этому трюку Йему научился у самой Гин Мадзоти.

Пока налетчики маркиза донимали флот Арулуги, императорская армия тайком собирала в прибрежных джунглях лианы. Занятые своими проблемами войска Арулуги, не обнаружив в лесу признаков масштабного строительства, пришли к выводу, что имперцы не делают корабли. И полностью проглядели то, как они увязывали примитивные и ненадежные плоты, переправиться на которых можно было только через неохраняемое и спокойное озеро.

– Не дать врагу увидеть то, что он опасается увидеть, – вот это уже задача потруднее, – с улыбкой сказала Рисана.

– Война – это особый вид представления, где очень важно искусство создавать дымовую завесу, – заявил Пума Йему, изрядно гордый собой.

Во время падения Мюнинга многие из генералов Тэки Кимо сдались, поняв, что мятеж провалился. Растеряв всех своих сторонников, за исключением двух тысяч закоренелых бунтовщиков под началом Кано То, герцог Кимо принял последний бой на западной оконечности Арулуги. Зажатый между бескрайним морем и похожими на неприступные стены плотными рядами императорской армии, Тэка Кимо был обречен.

Он пришел в лагерь Куни один, со связанными за спиной руками, упал на колени и попросил провести его к императору.

Солдаты Куни схватили его и потащили на эшафот.

– Куни Гару! – кричал Тэка Кимо в сторону громадного шатра командующего. – Я сознаю свою вину и прошу теперь о милосердии! Вспомни, как я покинул Гегемона и перешел на твою сторону, еще когда не было ясно, кто возьмет верх, и принес тебе три острова! Ты обязан хотя бы выслушать меня!

Солдаты императора уложили его на плаху.

– Куни Гару! Твой сын называл меня дядей, а я учил его махать игрушечным мечом! Я отморозил два пальца при осаде Рана-Киды, у меня на теле сотни шрамов, полученных в войнах за тебя! Я раскаиваюсь в том, что послушался Ноду Ми и Дору Солофи и что позволил беспочвенным страхам повлиять на мои решения! Прошу только об одном: сохрани мне жизнь, и я удалюсь в изгнание на далекие северные острова, где буду влачить нищенское существование!

Солдаты императора распустили ему волосы и разорвали рубаху так, чтобы шея легла на плаху. Четверо воинов держали туловище, а пятый с другой стороны оттягивал голову за волосы.

– Куни Гару, почему ты не хочешь выйти и повидаться со мной? Я знаю: если ты увидишь меня, то не отдашь приказ о казни! Ты всегда был милостивым господином! Так неужели за все, что сделал для тебя, я не получил право на жизнь? Посмотри мне в глаза и скажи, что я заслужил смерти!

Палач занес топор.

– Где ты, Пума Йему? Разве ты не понимаешь, что будешь следующим? Где ты, Тан Каруконо? Ты и впрямь веришь, что дружба с императором спасет тебя? Где ты, маршал Мадзоти? Разве ты не обещала, что меня не тронут, пока ты…

Даже когда голова отделилась от тела, глаза Тэки Кимо продолжали сердито смотреть на далекий шатер командующего.

Куни Гару так и не вышел.

В течение трех дней император отказывался кого-либо видеть. В шатер пускали лишь консорта Рисану. Стражники у входа ловили только обрывки доносившихся оттуда звуков: плач, пение, гневные и пьяные выкрики.

Гонец от императрицы прибыл в лагерь Куни вечером третьего дня, и Тан Каруконо решительно отодвинул в сторону охрану у входа в шатер, чтобы лично вручить государю послание.

Прочитав письмо, Куни долгое время сидел мрачный, как человек на второй месяц траура. Император не ругался, не кричал, не рвал на себе одежду и не ломал мебель, он не требовал принести ему вина или целебных трав, способных унять боль в сердце, не приказывал немедля доставить его в Пан, чтобы лично спросить с той, кому он отдал свой меч и кого сделал императрицей, высоко вознеся над всеми алчущими славы мужчинами и женщинами. Маршал Гин Мадзоти, один из трех самых доверенных соратников Куни Гару наряду с Луаном Цзиа и Кого Йелу, взбунтовалась.

«Сам я пришел к власти путем предательства, – размышлял Куни. – Так, быть может, справедливо, что и мое падение станет результатом другого предательства».

После того как волна печали опустошит человека, другие волны, даже более сильные, его уже не задевают.

– Должно быть, здесь какая-то ошибка, – сказал Тан Каруконо, неизменно восхищавшийся Гин Мадзоти. – Маршал никогда бы тебя не предала.

– Способен ли ты заглянуть в сердца мужчин и женщин? – спросил Куни.

– Просто императрица никогда ее не любила…

– Джиа пишет, что Гин уличили в укрывательстве Ноды Ми и Дору Солофи, – как ты полагаешь, императрица просто выдумала все это на пустом месте? Даже ближайший советник Гин подтвердила ее вину, а я помню Дзоми Кидосу – она не выказала страха на Дворцовой экзаменации и напрямик изложила мне все, что думает. Эта женщина не стала бы лгать, потому что напрочь лишена жилки политика.

Тан Каруконо прикусил язык. Логика императора была несокрушима.

Тем не менее Куни не утвердил подготовленный императрицей приказ о казни маршала Мадзоти. Хотя и не отменил его.

«Где же правда? – отчаянно пытался понять Куни. – Почему ум говорит мне одно, а сердце совсем другое?»

Наконец он встал и вызвал к себе гонца.

– Отправляйся тайно в Пан и передай это капитану Дафиро Миро. Проследи, чтобы он прочел сие послание и уничтожил его, а потом возвращайся обратно.

Гин Мадзоти сидела в камере без окон, обратившись лицом к железной решетке, образующей одну из стен. Ее камера была одной из многих, кольцом опоясывавших центральный зал, но все остальные сейчас пустовали. Тюрьма предназначалась для знати и высокопоставленных чиновников, обвиненных в измене, и императрица сочла, что доставленные из Нокиды Дору Солофи и Нода Ми, всего лишь низложенные аристократы с претензиями на величие, недостойны чести размещаться здесь.

Посередине потолка в камере находился квадратный колодец – вертикальный туннель, выходящий на крышу, откуда установленные там зеркала отражали лучи солнца, бывшие единственным источником света в помещении.

Лишенная доспехов и меча, одетая в простую тунику, Гин Мадзоти выглядела как послушница какого-нибудь храма, быть может ордена, посвященного Руфидзо. Она молча наблюдала, как пылинки танцуют в квадрате света.

Стол посреди зала, отведенный для охранников, пустовал. В зале не было ни души, не считая человека, который тайно пришел переговорить с пленницей.

– Я этого не сделаю, – заявила Гин хриплым шепотом.

Собеседником ее был Дафиро Миро, капитан дворцовой стражи и один из самых доверенных людей императора Рагина.

– У нас мало времени, – сказал Миро. – Стражники служили под моим началом во время войны Хризантемы и Одуванчика и лишь потому согласились рискнуть своей жизнью, чтобы дать тебе этот шанс. От наркотика, который я им подсыпал, они проспят еще три часа, но, если к тому времени ты не окажешься далеко от Пана, другой такой возможности может не представиться.

– Предлагаешь мне провести остаток жизни в бегах? Разве это я заслужила, честно служа Дому Одуванчика?

– Улики, собранные против тебя императрицей, неопровержимы. Даже твоя ближайшая советница, Дзоми Кидосу, и та отреклась от тебя.

– Ложь не станет правдой, сколь часто ее ни повторяй. Пусть Куни сам придет ко мне, и я покажу ему, как хрупки все эти улики. Более того, я открою императору, откуда исходит истинная угроза его трону.

– Он не может этого сделать.

– Почему?

– Императрица заручилась поддержкой всех гражданских министров, от Кого Йелу и ниже. Даже император не в силах игнорировать столь мощную оппозицию.

– Но в душе он знает, что я неви…

– Именно поэтому он тайно послал меня сюда, чтобы помочь тебе сбе…

– Если я сделаю, как ты предлагаешь, то никогда уже потом не смою со своего имени пятно измены. Летя над прудом, дикий гусь оставляет после себя тень, а человек оставляет после себя имя. Доброе имя – это для меня все.

– Если ты сегодня уйдешь, то этим спасешь свою жизнь. А кто знает, что случится через десять, через двадцать лет? Со временем взгляды императрицы могут перемениться, и она больше не будет видеть в тебе угрозу. Но если… если тебя казнят, все будет потеряно.

– Я лишу Куни удовольствия убить двух зайцев одним выстрелом. Он надеется успокоить свою совесть, предоставляя жене делать грязную работу и избавляя его самого от сомнений. Куни хочет сохранить любовь и преданность бывших соратников, в то время как они разоружены, опозорены и отстранены от рычагов власти. Он думает, что сумеет стяжать как любовь народа, так и расположение знатных господ, заручиться верностью старых друзей и купить привязанность бывших врагов. Ему кажется, что он сумеет объединить вокруг себя все силы и решить все проблемы путем тайных компромиссов, но в делах чести есть только один выбор: правда или ложь.

– Предоставь императору решать самому и жить со своим выбором.

Гин отвернулась от Дафиро лицом к стене, давая понять, что разговор окончен.

– Ты действительно веришь, что Гин мятежница? – спросила Рисана. – Дать приют беглецам – это не то же самое, что напрямую совершить измену.

Куни, сгорбившись, сидел за столом. Он дочитывал донесение Джиа, густо пересыпанное колонками цифр и пространными объяснениями, касающимися различных мер, которые она собирается предпринять для сохранения империи во время мятежа.

– Поговори со мной, Куни, – попросила Рисана.

Он вздохнул и отложил письмо. Потом, немного помедлив, повернулся к супруге.

– Не всегда возможно заглянуть в сердца мужчин и женщин, – сказала Рисана. – Но ты знаешь, что я способна видеть желания и страхи многих, включая тебя и Гин.

– Но только не Джиа, – проговорил император.

– Да, – согласилась Рисана. – Это всегда нас разделяло. Но я сомневаюсь, что ты когда-либо опасался Гин, и не думаю, что ее преданность тебе поколебалась.

Куни опустил голову:

– Не стану лгать тебе: так оно и есть.

– Но тогда почему? Почему ты позволил императрице сделать это? Джиа действовала планомерно, подрывая власть знати, включая тех, кто сражался за тебя и мостил тебе путь к восхождению на трон. Она остудила сердца тех, кто был больше всего тебе предан. Как ты мог просто отойти в сторону и позволить вынести Гин смертный приговор?

Куни вздрогнул:

– Только не надо делать из Гин невинную мученицу. Маршал Мадзоти всегда была подвержена греху гордыни. На Фасе она убила короля Шилуэ и заявила права на трон Фасы и Римы, испытывая мое доверие. Вопреки подчеркнутой враждебности Джиа к наделенной фьефами знати, Гин никогда не предпринимала попыток смягчить императрицу, предпочитая раз за разом подчеркивать свой статус и прошлые заслуги. Я уже сделал для нее все, что мог. Дафиро… – Он покачал головой, не желая продолжать.

– Но Джиа зашла слишком далеко! Она не доверяет Гин, Кимо и Йему, поскольку считает, что я дружески расположена к ним…

– Но Кимо-то и впрямь взбунтовался! Что заставляет тебя думать, что и Гин я тоже доверял совершенно напрасно?

– Даже если Гин и совершила нечто неподобающее, она больше, чем Тэка Кимо, заслуживает твоего милосердия!

– Если я сейчас вмешаюсь, то станет только хуже. Допустим, я отменю казнь. Однако выдвинутое императрицей обвинение столь серьезно, что у меня не останется иного выбора, кроме как лишить Гин титула и должности. Такое унижение она перенести не сможет, а под влиянием обиды и гнева даже самое преданное сердце со временем обратится на тропу мятежа. А маршал Мадзоти настолько гениальный полководец, что подавить возглавленное ею восстание будет просто невозможно. Способен ли Тиму противостоять ей? А Фиро? А… Долг отцов сражаться, чтобы их дети могли жить в мире. Я не могу оставить своих детей вести войну, в которой они не смогут победить.

– И поэтому ты уступаешь воле Джиа буквально во всем, включая вопросы наследования. Куни, хотя я и не способна видеть желания Джиа, однако опасаюсь теперь, что она не успокоится, пока мой сын и я не будем мертвы.

– До этого не дойдет, – пробормотал Куни. – Не бойся.

– Ты хочешь сказать, что… – Рисана замялась. Потом закусила губу и приняла решение. – Не сердись на меня, супруг, но не думаешь ли ты, что твои суждения затуманены любовью к императрице и чувством, что ты в долгу перед ней за те страдания, которые Джиа претерпела во время войны с Гегемоном?

Череда самых разных выражений пробежала по лицу Куни, словно рябь по морской глади, прежде чем оно снова превратилось в бесстрастную маску.

– Ты полагаешь, будто чувство вины из-за того, что я на долгие годы бросил Джиа одну на милость Гегемона, заставляет меня ставить под угрозу трон и будущее Дара? Что я пойду на все, лишь бы успокоить совесть?

– Тому, кто находится в самом центре бури, бывает сложно трезво оценить свое положение. Лучшие фокусы дымовых мастеров обязаны успехом сердцам обманутых, потому как убедительнее всего мы лжем сами себе.

Прежде чем он успел ответить, полог шатра распахнулся, впустив порыв холодного осеннего ветра. Рисана и Куни одновременно обернулись. Вошел Тан Каруконо, лицо у него было мрачное и напряженное.

– Ренга, срочные новости с севера. Принц Тиму…

Куни ринулся вперед и выхватил свиток из рук Тана. Он быстро прочел послание, после чего неподвижно застыл.

Рисана подошла и вытащила свиток у мужа из пальцев. И замерла точно так же, едва лишь прочитала, что там было написано.

– Ренга! – испуганно вскричал Тан Каруконо. – Ренга!

Постепенно, словно бы потихоньку пробуждаясь от сна, Куни заставил себя двигаться. Шаг за шагом он медленно прошел в угол шатра и взял кокосовую лютню. И стал наигрывать печальную народную песню древнего Кокру.

Рисана и Тан молча слушали песню, и каждый думал о своем.

Куни отложил лютню. Потрясение от новостей постепенно улеглось, и к нему вернулась обычная невозмутимость.

– Вызови двух гонцов, – распорядился он. – Пошли одного к оставшимся войскам Тэки Кимо и предложи им амнистию. А другого отправь в Пан с копией этого письма для императрицы.

– Передать от вас какие-то приказы императрице? – спросил Тан.

Куни покачал головой:

– Джиа и сама поймет, что ей нужно делать.

На самом северном пляже всего Дара несколько детишек играли в запоздалом, усталом тепле осеннего вечера. Они собирали красивые раковины и высматривали необычные обломки кораблекрушений, которые выбрасывало время от времени море, не пренебрегая возможностью прихватить подвернувшуюся устрицу или какого-нибудь другого моллюска, поскольку у ребятишек из бедных семей всегда на уме еда.

– Пираты! – крикнул вдруг один из мальчиков.

Его товарищи оторвались от дел и поглядели на море. Странная флотилия из кораблей всевозможных размеров появилась на горизонте. Чего тут только не было: узкие рыболовные шаланды, построенные по образцу лодок старой Ксаны; пузатые, мелкосидящие купеческие суда, захваченные у торговцев с Волчьей Лапы; изящные рассекатели волн с Арулуги. Нашлось даже несколько ветхих боевых кораблей, захваченных пиратами в боях с королями Тиро в давно минувшие годы. С палубы каждого из них опускались весла, а потрепанные паруса хлопали на ветру. Переваливаясь на волнах, пестрый флот выглядел похожим на осенние листья, усеявшие пруд.

– Ну до чего же их много, – проговорила одна из девочек. – Я никогда столько не видела.

– Это набег!

Немногочисленные взрослые, трудившиеся на террасных полях на склоне холма, побросали работу и в ужасе воззрились на приближающуюся флотилию. Сколько же тут кораблей? Несколько дюжин? Нет, пожалуй, сотни. Словно бы все пираты северных островов разом направились в Дара. Похоже, это будет самый крупный пиратский набег на памяти живущих сейчас; даже в легендах ни о чем подобном не упоминается.

Едва лишь разлетелась весть о пиратах, все местное население потянулось в горы. Люди выбегали из хижин и домов, бросая крестьянский инвентарь и рыбацкие снасти, и устремлялись прочь так быстро, как только их могли нести ноги: старики и молодежь, мужчины и женщины, бедняки и богачи… Когда дело касается морских разбойников, никто не ждет пощады. Кое-кому из деревенских хватило ума наведаться к командирам гарнизонов и сообщить о набеге. Если повезет, донесение попадет к принцу Тиму вовремя, чтобы организовать спасательную экспедицию, после того как корсары, вволю награбив, уйдут с Дасу.

Когда корабли причалили, все побережье и близлежащие поля уже были безлюдными. Пираты посыпались с судов на песок и направились вглубь острова плотной колонной, словно рой термитов, ищущих новый дом. Они перепрыгивали через изгороди и вытаптывали поля таро, энергично работая ногами и размахивая руками: беда тому, кто окажется у них на пути.

Принц Тиму плохо разбирался в военных вопросах, а потому полностью полагался на тех, кто знает толк в своем деле. Имперские гарнизоны на Дасу состояли из хорошо подготовленных солдат, способных использовать преимущества местности, в том числе и для обороны.

Отряд императорских солдат появился на гребне холма. Он выстроился по всем правилам военной науки, лучники нацелили стрелы на подступающую орду пиратов. Командир вскинул руку, готовый отдать приказ спускать тетивы.

Пираты что-то кричали:

– Пощады!..

Бегите без оглядки!..

– Мы видели такое… Просто ужас…

Офицер растерялся. Что-то здесь было не так. Но незваные гости даже не думали останавливаться, несмотря на направленные на них луки.

– Стрелять по готовности!

Залп из стрел обрушился на пиратов, несколько десятков их упали. Как правило, они всегда отступали, встретив организованное сопротивление: то были морские разбойники, которыми руководило стремление награбить побольше добычи и захватить пленников, а вовсе не стяжать славу и одержать победу. Но только не на этот раз. Перешагивая через тела павших, пираты решительно двигались дальше. Такой стремительной и напористой атаки офицер никогда еще не видел. Создавалось впечатление, что эти люди просто-напросто обезумели…

Командир лучников смотрел на происходящее, не веря своим глазам. По мере приближения сплошной людской поток распадался на отдельных мужчин и женщин, некоторые несли на руках младенцев и детей постарше. Большинство были без доспехов и оружия. Вместо шайки кровожадных пиратов перед ним была толпа отчаявшихся беженцев, спасающихся от какого-то невыразимого ужаса.

– Пощадите! Пощадите! Пощадите! – молили беглецы.

Даже самых закаленных ветеранов не мог оставить равнодушным вид тысяч мужчин и женщин, взывающих к милосердию. Лучники опустили руки, многие перестали стрелять, не дожидаясь команды.

Но офицер больше не смотрел на пиратов. Позади массы людей, позади брошенных ими судов горизонт заслонила высокая деревянная стена, увенчанная громадными парусами, белыми и чистыми, как пена прибоя.

Двадцать громадных кораблей, каждый с бортами высокими, как сторожевые башни Пана, и размером с небольшой город, покачивались на волнах.

Принц Тиму созвал в Дайе совет, чтобы обсудить, как быть с чужаками с громадных кораблей, которые высадились на северном берегу Дасу и разбили там лагерь. Похоже, на первое время сооруженный на пляже палаточный городок вполне их устраивал.

– Пираты ежегодно предпринимали набеги на побережье Дасу и Руи, – сказал Ра Олу, бывший регент короля Кадо на Дасу, а теперь премьер-министр Тиму. Его гладкие волосы были собраны в аккуратный тройной пучок, а мантия из дорогого желтого шелка очень шла к смуглой коже. – Это отчаянные, безжалостные люди, но в храбрости им не откажешь. Однако эти пришельцы с больших кораблей настолько запугали их и сломали волю к сопротивлению, что они готовы отдаться на милость императору. Что за монстры это должны быть? Нам следует немедленно атаковать их.

– Напротив, – возразил Дзато Рути, старый учитель и советник принца. – Нельзя утверждать, что пираты обладают настоящей храбростью, ибо они лишены нравственности. Байки, которые они рассказывают нам про чужаков, запутанны и противоречивы, им нельзя верить. Ну посудите сами! Огнедышащие змеи? Смертоносный дождь с небес? Подобное может разве что привидеться в горячке! Все это похоже на бред сумасшедшего. Даже если таинственные пришельцы и впрямь напали на пиратов, не исключено, что те сами их спровоцировали, а все бороздящие моря цивилизованные люди испытывают естественную антипатию к морским разбойникам. Означенные суда подходят под описание городов-кораблей из легендарного флота императора Мапидэрэ. Уж не послы ли это из-за океана, из Страны бессмертных? Мы ни в коем случае не должны вести себя как агрессоры.

– Но если ваше предположение справедливо, – промолвил Ра Олу, – то не кажется ли вам, что к этому времени из палаток должен был бы уже выйти какой-нибудь старый придворный тех времен?

– Возможно, люди Мапидэрэ и бессмертные ждут, когда мы поведем себя, как подобает хозяевам, и извинимся за убогий вид тех пиратов, мало похожих на делегацию, встречающую дорогих гостей на пороге Дара.

– Но если вы подвергаете сомнению слова пиратов, которые, строго говоря, тоже входят в число подданных императора Дара, то что заставляет вас верить в дружественные намерения неких неизвестных людей, совершенно чужих нам? – парировал Ра Олу, теряя терпение.

– Пиратам я не верю, потому что это отпетые преступники, которыми руководит лишь жажда наживы, тогда как об этих пришельцах мы ничего не знаем. Как сказал Кон Фиджи: «Обними чужака, пришедшего из-за моря, и он в ответ обнимет тебя».

– Едва ли Кон Фиджи имел в виду чужаков, заставивших безжалостных пиратов трепетать, словно осенние листья на ветру. Нам следует немедленно запросить помощи от Руи и от самого императора.

– Император занят подавлением мятежа, и его нельзя отвлекать, пока не будет убедительных доказательств опасности, – отрезал Рути. – Если принц Тиму кинется сейчас за помощью к отцу, то проявит себя как ребенок, которому еще расти и расти.

Последний аргумент убедил Тиму.

– Прежде чем прибегать к решительным мерам, нужно сначала все как следует выяснить. Мастер Рути, вы готовы выступить в качестве нашего посла и отправиться к чужеземцам? – Видя, что Ра Олу собирается возразить, принц поспешно добавил: – Однако принять разумные предосторожности не помешает. Я попрошу, чтобы эскадра воздушных кораблей с императорской базы в Руи выступила в качестве эскорта. Если чужаки настроены дружелюбно, корабли окажутся знаком высокой оценки их визита. А если враждебно – мы будем готовы к любому повороту событий.

Двадцать больших воздушных кораблей, построившись в линию, парили над господствующим над пляжем холмом. Каждый имел примерно сто восемьдесят футов в длину и формой напоминал изящного дельфина. Это были не самые большие суда флота – иные, сконструированные во времена Мапидэрэ, достигали трехсот футов в длину, – зато они оказались более новыми и быстрыми, а строительство их было не так разорительно для императорской казны.

Под ними, на склоне холма, выстроился двухтысячный отряд почетной стражи, сливки армии Дара. Солдаты застыли неподвижно и молча, их доспехи сверкали на солнце, а отполированные древки копий напоминали бамбуковый лес. Единственный нарушавший тишину звук издавали хлопающие на ветру бордовые армейские плащи конных офицеров.

За их спинами, на вершине холма, хаотично стояли сотни дорогих карет. На свободных пространствах между экипажами были воздвигнуты из бамбука и шелка временные укрытия и зрительные платформы. Множество представителей знатных и богатых семей Дайе решили стать свидетелями исторического события: посланнику принца Тиму предстояло встретиться с прибывшими из-за моря бессмертными.

– Как думаешь, бессмертным понадобятся жены?

– Ха! Уж не для себя ли пару ищешь?

– Нет уж, благодарю покорно, у меня и так есть из кого выбрать. Но поскольку ни один парень с Дасу для тебя, видимо, не гож, авось хоть бессмертный из-за моря сумеет тебя удовлетворить – как в спальне, так и вне ее… Эй, прекрати щипаться!

– Ну, насчет замужества не знаю… Но было бы забавно переспать разок с бессмертным. А вдруг вызнаю их секреты и сама стану такой же? Разве не здорово?

– Интересно, а у бессмертных по утрам изо рта воняет или нет?

Разодетые мужчины и женщины рассматривали предстоящее зрелище как забаву. Возбуждение царило среди толпы этих людей, которые удобно расположились на подушках под полупрозрачными шелковыми навесами, угощались лакомствами, потягивали чай и обменивались наблюдениями и замечаниями касательно конических белых шатров, заполнивших пляж, словно ракушки каури, но казавшихся крохотными на фоне громадных кораблей позади них.

Когда время от времени кто-то из чужестранцев показывался в промежутках между шатрами, зрители издавали восклицания и хихикали. Представители мелкой знати прикидывали, как лучше завязать дружбу с бессмертными, дабы улучшить таким образом свой общественный статус. Богатые землевладельцы шепотом обсуждали планы, как по заоблачным ценам продать чужакам небольшие земельные участки и убедить их переселиться из шатров в роскошные усадьбы. Купцы смотрели на покачивающиеся на волнах громадные корабли, пытаясь определить, какой груз содержится в их трюмах, и строили догадки, какие товары окажутся больше всего интересны пришельцам.

Как-никак на календаре был год Крубена – время, когда море обещает особенно щедрые дары и возможности.

Толпясь позади знати, бедные крестьяне, изгнанные из домов появлением чужестранцев, наблюдали за разворачивавшейся перед их глазами сценой, пребывая в более серьезном и тревожном настроении. Единственное, что их занимало, – это смогут ли они теперь вернуться на свои поля и продолжить жить как прежде. С прибытием бессмертных – если только это действительно были бессмертные – бедняки не связывали никаких радужных надежд, ибо давно усвоили: что бы ни случилось в Дара, все выгоды неизменно получают богатые и могущественные, тогда как простым людям достаются одни лишь объедки.

Дзато Рути спокойно уселся на белую, без единого пятнышка, лошадь и направился к лагерю чужаков. Его сопровождала дюжина солдат, тоже верхом, с подарками от принца Тиму. Огромный флаг Дасу, представлявший собой красное поле с синей фигурой всплывающего крубена, реял во главе небольшой процессии.

Рути и его спутники въехали в далекий лагерь. Все взгляды были прикованы к флагу, похожему теперь на крошечный огонек в заснеженном поле. Интересно, какие диковины и чудеса видит сейчас Рути?

Шатры, представлявшие собой приземистые цилиндры высотой в человеческий рост, с плоскими коническими крышами, были сшиты из шкур – Дзато Рути понял это, когда приблизился к поселению. Лагерь чужаков был обнесен невысокой изгородью из костей животных, связанных между собой сухожилиями. Все столбы были увенчаны черепами с острыми челюстями, а на верхушках острых белых шестов – «Ребра, что ли?» – установленных перед каждым из шатров, развевались хвосты разных зверей, ну прямо как вымпелы или флаги. За шатрами покачивались на волнах похожие на горы города-корабли, словно киты, приткнувшиеся к берегу, чтобы отдохнуть.

«А у них весьма своеобразные представления об архитектуре», – подумал Рути.

Ему бессмертные представлялись некими бесплотными существами, использующими для строительства тончайшую паутину и шелковые облака наряду с цветочными лепестками и покрытыми росой листьями. Он видел в них утонченных поэтов и философов, общающихся с богами и презирающих все плотские нужды. Поэтому присутствие здесь шкур и костей, наводящих на мысль об убийстве животных, показалось Рути несколько неуместным.

В изгороди имелся проход – своего рода ворота, сделанные из гигантских челюстей акулы. В целом вся картина лагеря производила впечатление суровой силы и дисциплины, скупой простоты и деловитой элегантности.

Когда Рути подъехал к проему, из шатров появились люди. Человек пятьдесят или около того высыпали наружу и преградили ему путь. Он остановил лошадь, чтобы получше разглядеть чужаков.

Кожа у них в целом была светлая, хотя и покрытая густым загаром, а цвет волос и бород варьировался от снежно-белого до светло-каштанового. Одетые в шкуры и кожи, пришельцы держали в руках палицы из кости или дерева, с шипами из раковин и камней. У некоторых головы были гладко выбриты, у других же волосы собраны в тугие косицы, спадающие на спину, у немногих имелись шлемы из черепов животных. Металлическое оружие или доспехи встречались редко, нигде не бросались в глаза шелк или иные ткани. Многие чужаки выглядели исхудавшими и низкорослыми, одежды из шкур были потрепанными и рваными, как если бы эти люди проделали долгий путь, не имея возможности пополнить запасы. Печальное состояние их одеяний позволило Рути удивленно осознать, что некоторые из тех, кого он принял поначалу за мужчин, на самом деле были женщинами. Он покраснел. Что это за бессмертные, которые заставляют женщин размахивать палицами и сражаться? Это так недостойно!

«Вид у них как у персонажей из саг древних ано, – размышлял ученый. – Наверное, так выглядели туземцы-варвары в глазах наших предков, когда те впервые ступили на берега Дара, спасаясь от погибельных бедствий в своих родных землях на западе».

Хотя и разочарованный тем, что незнакомцы оказались вовсе не бессмертными, Рути продолжал хранить на лице почтительное выражение. Он слез с коня, и стража последовала его примеру.

– Я пришел к вам с миром, – продекламировал он, обращаясь к чужеземцам. – Император Дара приветствует вас на этих берегах. Если вам нужна помощь, мой господин принц Тиму готов предоставить вам все необходимое.

Один из варваров, высокий мужчина лет сорока или пятидесяти, выступил вперед. Он сказал что-то Рути, но тот ничего не понял: речь чужеземца прозвучала как череда странных слогов.

Не смутившись, Рути жестом предложил стражникам поднести подарки и положить их на землю, примерно посередине между обеими ведущими переговоры сторонами: блюдо с жареной свининой; поднос с сырой рыбой, выложенной в форме логограммы ано, означающей «мир»; отрез шелка; свиток, на котором принц Тиму начертал каллиграфическим почерком логограммы «В пределах Четырех Морей все люди братья» – это была цитата из Кона Фиджи. Бывший императорский наставник тщательно отбирал подарки, призванные выразить гостеприимство Дара по отношению к чужестранцам и одновременно сохранить достоинство императора Рагина и принца Тиму, его полномочного представителя на Дасу. Возложив дары, стражники отступили, вернувшись на место. Высокий варвар, не спуская глаз с Рути, дал знак нескольким мужчинам из своей свиты подойти ближе. Варвары потрогали мясо и рыбу, попробовали немного, потом возбужденно замахали руками, подзывая соплеменников. Ели они с жадностью, постоянно толкали и отпихивали друг друга, чтобы добраться до угощения, и вскоре тарелки со свининой и рыбой опустели. Шелк унесли в лагерь двое мужчин, даже не удосужившихся вытереть предварительно жирные пальцы. Зато свиток с логограммами, тщательно разглядев, с презрением бросили на землю.

Бесстрастное выражение на лице рослого варвара при этом не переменилось ни на миг. Рути нахмурился.

«Начало не предвещает ничего хорошего».

Высокий чужак улыбнулся и показал на себя.

– Пэкьутенрьо, – произнес он медленно. Потом обвел рукой пространство, где размещался лагерь. – Льуку.

«Так, дело сдвинулось с мертвой точки», – подумал Рути. И старательно повторил незнакомые слова, пытаясь воспроизвести их как можно лучше.

Пэкьутенрьо, бывший, по его соображениям, кем-то вроде вождя варваров, удовлетворенно кивнул.

Тогда глава делегации указал на себя и медленно сказал:

– Дзато Рути. – Потом, подражая жесту Пэкьутенрьо, махнул рукой в ту сторону, где виднелись в отдалении войско и воздушные корабли. – Дара.

Пэкьутенрьо ухмыльнулся, обнажив два ряда кривых зубов. Улыбка каким-то образом сделала выражение его лица не дружелюбным, а хищным и угрожающим. Но, опасаясь оскорбить дикарей, Рути изобразил в ответ такую же ухмылку.

«Люди, называющие себя льуку, могут и не быть бессмертными, но дело с ними, кажется, иметь можно».

Пэкьутенрьо указал на эскорт Рути и жестами изобразил нечто вроде процесса снятия одежды. Ученый покраснел, как и остальные посланцы Дара.

«У этих варваров что, совсем стыда нет?»

Видя, что Рути и его спутники колеблются, вождь нахмурился.

Несколько соплеменников поспешили ему на помощь. Побросав под ноги оружие, они – как мужчины, так и женщины! – стянули со своих тел потрепанные куски шкур и меха и остались только в примитивных набедренных повязках, сотканных из каких-то растительных волокон.

Смущенный Рути покраснел еще сильнее и уже собирался отдать своим спутникам приказ отвести глаза, дабы пощадить чувства этих неотесанных варваров, когда голые дикари вдруг замерли, указали на оружие, а потом снова на себя и принялись охлопывать свои тела.

– Ах, вот в чем дело: они хотят сказать, чтобы мы разоружились! Это мера безопасности. – Рути энергично закивал, показывая, что наконец понял, и повернулся к стражникам. – Давайте делайте, что они просят.

– Мастер Рути, но разумно ли это? – спросил Джима, начальник стражи, которому доверено было также нести штандарт Дара. – Не зная намерений чужаков, нам не следует входить в их лагерь безоружными.

– Вот что бывает, когда тратишь жизнь на сражения, а не на чтение книг мудрецов, – назидательно заявил Дзато Рути. – Где твоя способность к состраданию? Попробуй взглянуть на все с точки зрения варваров. Посмотри, как примитивны их снаряжение и жилища! Металлического оружия нигде даже не видно. Вспомни, с какой жадностью бедняги пожирали принесенную нами еду! Представь, что ты оказался в чужой стране, далеко от дома: голодный, напуганный, в окружении могучей армии, вооружение и доспехи которой значительно превосходят твои собственные. Если бы группа таких людей захотела вступить в твой лагерь, неужели ты бы не потребовал от них жеста доброй воли?

– Я всю жизнь был солдатом, мастер Рути. И могу с уверенностью вам сказать: пусть мы и лучше вооружены, однако эти люди нас совершенно не боятся.

– Дара – страна цивилизованная, – сурово заявил Рути. – Некогда наши предки прибыли сюда и умиротворили дикарей, и я ожидаю, что боги распространили славу о нас далеко за пределы этих берегов. Эти чужеземцы, влекомые блистающим маяком нашего образа жизни, рискнули вступить на непредсказуемый путь китов, чтобы добраться до нас. А потому следует выказать им величие собственного превосходства. Честному человеку нет причин опасаться предательства, и, даже если вдруг пришельцы и замышляют нечто недоброе, наши открытость и искренность наверняка устыдят их, заставив осознать ошибочность своих поступков. Разоружайтесь, пока мы не запятнали честь наших повелителей: императора Дара и его преданного первенца.

С явной неохотой капитан Джима и прочие солдаты разоблачились, сложив оружие и доспехи в кучу рядом с пустыми блюдами, на которых прежде лежали подарки.

Пэкьутенрьо ухмыльнулся еще шире и энергично махнул руками. Его свита выстроилась по обе стороны от акульих ворот, открыв проход в лагерь.

Зрители на холме разразились радостными криками:

– Они входят!

– Дюмо, у тебя острые глаза. Видишь, что там происходит?

– Слишком далеко. Но мне кажется, чужаки просто кланяются. Быть может, мастер Рути действительно поразил их своей ученостью? Вот, снова кланяются!

– Странно, что чужаки стали делать это уже после того, как мастер Рути и его люди вошли в лагерь. Почему они не кланялись, когда он мог их видеть?

– Ну, тут тебя подводит недостаток образования. Помнится, я читал однажды про обычаи туземцев, которые жили на острове Полумесяца во времена прибытия ано. Кланяться вслед кому-то почиталось знаком еще большего уважения, чем делать это лицом к лицу…

– Я и не подозревал, Йехун, что ты у нас такой знаток героических легенд! Это ведь из саги про Того-Чье-Имя-Не-Выговоришь? Я тоже ее читал!

– Э-э-э… Да, именно оттуда! Вообще-то, это малоизвестное произведение – удивлен, что ты его знаешь. Так вот, я говорил, что задолго до того, как на островах поселились ано, у аборигенов существовал древний обычай. Он может показаться странным, однако на самом деле весьма мудр, если припомнить, что… Эй, погодите, что это вы трое хохочете, как гиены, у меня за спиной?

– Ох, бедолага Йехун, самодовольный ты осел: не существует никакой саги про Того-Чье-Имя-Не-Выговоришь! То, что ты единственный среди нас токо давиджи, еще не означает, что у тебя всегда и на все непременно должен иметься ответ.

– Высокий ум не должен смущаться мелочами…

– Хочешь, чтобы мы продолжали воздавать тебе единственную дань «уважения», которой ты заслуживаешь, – покатывались со смеху?

Дзато Рути преклонил колени в формальной позе мипа рари посреди большого шатра, высотой в три человеческих роста и шириной шагов в двадцать. Пол был устлан мягкой шкурой неведомого животного. Рути не без интереса разглядывал стены шатра: они были обтянуты полупрозрачной кожей, напомнившей ему тонкие мохнатые мембраны крыльев летучих мышей. При всей своей начитанности и немалом багаже знаний ученый не мог определить, какому зверю принадлежит эта шкура.

Варвар прошествовал в переднюю часть шатра и уселся, скрестив ноги, в позе геюпа. Остальные дикари, знать и вожди, если судить по массивным палицам и украшениям из кости и раковин, расположились по периметру помещения в произвольном порядке: некоторые в геюпа, а кое-кто, включая женщин, даже в такридо, раскинув и вытянув ноги.

Капитан Джима, опустившийся на колени рядом с Рути, недовольно насупился. Рути выступал представителем самого императора, и со стороны Пэкьутенрьо и его вождей такое обращение с посланником было вопиющим неуважением. Но прежде чем он успел что-либо сказать, Дзато Рути предостерегающе вскинул руку.

– Чужаки могут не разделять наших представлений о значении сидячих поз, – прошептал он. – Отличительными чертами цивилизованных людей являются терпимость и умение не обижаться на невежество. Нам следует уважать этого Пэкьутенрьо как короля своего народа.

Капитан стиснул зубы и промолчал. То, как варварская знать и вожди пересмеивались и перешептывались между собой, не давало ему покоя. Это не походило ни на прием королем послов другой страны, ни даже на встречу дружественно настроенных незнакомцев. Вроде бы особых поводов тревожиться не было, вот только… почему этот Пэкьутенрьо выглядит таким довольным?

Несколько молодых дикарей принесли оружие и доспехи, оставленные охранниками Рути у входа в лагерь, и свалили все в кучу перед своим королем. Пэкьутенрьо сказал что-то юношам, те кивнули и ушли.

– Вот видишь, – шепнул Рути Джима, – беспокоиться не о чем. Они даже наше оружие сюда принесли. Я уверен, что, как только между нами установятся доверительные отношения, они вернут его.

Пэкьутенрьо обвел взглядом Дзато Рути и его спутников, неловко сидевших посреди шатра, и снова ухмыльнулся. Глава делегации Дара кивнул и изобразил в ответ такую же дурацкую ухмылку. Знатные воины льуку пустили по кругу большой, грубо сделанный керамический кувшин, по очереди отхлебывая из него, и вскоре помещение заполнилось гулом переговаривающихся голосов.

Пэкьутенрьо тоже сделал глоток, после чего знаком велел одному из своих людей передать сосуд Рути. Тот почтительно принял кувшин и исследовал его содержимое: жидкость пахла алкоголем и молоком одновременно, по краям кувшина собиралась пузырчатая пена.

– Кьоффир! – заявил Пэкьутенрьо, указав на сосуд. Потом сделал жест, предлагая гостю попробовать.

Рути поднес к губам сосуд. Пахло оттуда не коровьим молоком, не козьим и даже не кобыльим, аромат скорее напоминал… растительный. Он с опаской сделал глоток. Вкус оказался терпкий, слегка напоминал лекарство, а проглоченная жидкость обожгла горло. Напиток был густой и очень крепкий: он походил на простоквашу, смешанную с алкоголем. Не будучи привычен к спиртному, ученый закашлялся, из глаз у него брызнули слезы.

Знать льуку дружно разразилась хохотом, и даже Пэкьутенрьо хмыкнул. Рути вытер глаза, отставил кувшин в сторону и снова придурковато ухмыльнулся.

К счастью, тут вернулись отосланные прежде варварские стражники, которые притащили с собой еще оружие и доспехи. Они сложили их в кучу отдельно от того, что взяли у Рути и его людей. Пэкьутенрьо встал, подошел ближе, взял из каждой из обеих груд по шлему и начал их сравнивать.

– Оружие в другой куче по виду тоже из Дара, – сказал капитан Джима. Он не утруждался говорить шепотом, потому как варвары, очевидно, понимали разговор между ним и Рути ничуть не лучше, чем они сами язык льуку. – Где, интересно, они его раздобыли? У пиратов?

– Этот меч… – Рути прищурился. – Он похож на те, что использовались в Ксане. И если не ошибаюсь, такие шлемы были в ходу в эпоху Мапидэрэ, то есть двадцать с лишним лет назад.

– Экспедиция императора Мапидэрэ?

Рути кивнул:

– Должно быть.

Пэкьутенрьо продолжал выбирать вещи из одной кучи: меч, латная рукавица, шлем, щит, лук, – после чего находил такие же в другой и подвергал их тщательному сравнению. Время от времени он подзывал к себе нескольких сподвижников, и маленькая группа дикарей обсуждала или обследовала тот или иной предмет вооружения или доспехов, согласно кивая или же громко споря между собой.

Рути и Джима наблюдали за этой загадочной процедурой, совершенно сбитые с толку.

– Быть может, они сравнивают художественный стиль отдельных элементов с целью убедиться, что это действительно мы произвели удивительные артефакты, полученные ими от императора Мапидэрэ, – с надеждой предположил Рути.

Наконец Пэкьутенрьо, похоже, удовлетворился результатами своей деятельности и велел стражам унести прочь все оружие и доспехи. Затем воины притащили большой лоток, мелкий и круглый, сделанный вроде как из тонких шкур, растянутых на раме из изогнутых костей, и поставили его перед Рути. В лотке был песок с пляжа.

Пэкьутенрьо встал со своего места в задней части шатра, подошел и сел напротив Рути: в позе такридо, естественно. Лоток с песком находился между ними. Вождь взял палку и воткнул ее в песок.

Под взглядом Рути варвар прочертил по песку линию, затем нарисовал в верхней части кружок. После чего посмотрел на гостя и указал на потолок шатра.

«Он говорит, что этот кружок означает солнце, а линия – землю», – подумал Рути.

Пэкьутенрьо нарисовал в небе несколько овалов с торчащими из них длинными крыльями. Рисунок получился примитивным, но было совершенно ясно, что имеются в виду императорские воздушные корабли. Вождь продолжил рисовать, начертив на другом конце земли какие-то похожие на грибы предметы, означавшие, надо полагать, лагерь варваров.

Потом Пэкьутенрьо изобразил на лице страх, обратив взгляд к потолку шатра. Снова ухмыльнувшись, он передал палку Рути, который никак не мог взять в толк, чего от него хотят.

Тогда Пэкьутенрьо забрал у него палку, нарисовал стрелы, летящие с кораблей в лагерь, и возвратил палку Рути. Он вопросительно посмотрел на него и снова воспроизвел страх.

– Нет-нет! – Рути рассмеялся. – Корабли здесь как часть церемонии приема гостей – это не ударные силы.

Пэкьутенрьо смотрел на него с непонимающим выражением на лице.

Рути попробовал еще раз. Он стер начертанные на песке стрелы и попытался нарисовать падающие с кораблей на лагерь цветы. Впрочем, цветы эти вышли похожими скорее на снежинки.

– Мир! – выкрикнул он, словно бы считал, что, если будет говорить громче, дикарь его поймет. – Не война!

Потом он изобразил улыбку, объятие, приложил к губам воображаемый кувшин и облизнул губы.

Вид у Пэкьутенрьо сделался еще более недоуменным. Затем ему в голову, видимо, пришла некая новая мысль. Он весьма примитивно нарисовал под воздушными кораблями несколько людей на лошадях – императорские фаланги, – а потом варваров, высыпавших из лагеря с занесенными палицами, как бы нападающих на армию Дара.

Осклабившись, он сунул палку обратно Рути.

Тот напрягся и посмотрел на него, разведя руки в недоумении и просьбе.

Пэкьутенрьо изобразил смех, схватившись за живот, как если бы хохотал над весьма остроумной шуткой. После чего снова указал на лоток с песком.

– Ага, он говорит гипотетически, – с облегчением заключил Рути. – Это была шутка, вот что.

– Мне так не кажется, – возразил Джима. – Такими вещами не шутят: этот тип прощупывает нашу оборону. Мастер Рути, нам следует немедленно вернуться.

– Чепуха, – отмахнулся Рути. – Речь идет о двух умах, ищущих пути общения. Ну же, капитан Джима, проявите понимание! Раз ему так интересно, как мы ответим, не лучше ли продемонстрировать мощь армии Дара на песке, чем предоставлять дикарям прочувствовать ее на своей шкуре на поле боя? Император всегда стремится избежать лишних потерь.

И Рути начал чертить на песке. Как бывший король Римы, он был достаточно сведущ в классической тактике войны. А потому, используя серию диаграмм, показал, как имперские фаланги способны менять строй, подаваясь назад в центр, а оба крыла тем временем охватывают варваров с центра, пока нападающие не окажутся в окружении. Потом изобразил, как дикари, с их несовершенным оружием и доспехами, будут перебиты или взяты в плен.

Выражение одновременно восхищения и ужаса на лице Пэкьутенрьо выглядело неподдельным.

– Нет, тебе нет нужды волноваться! – поспешил заверить хозяина Рути. – Это всего лишь гипотетически. Ги-по-те-ти-че-ски! Для вида! – Он схватился за бока и захохотал.

Пэкьутенрьо энергично закивал и адресовал императорскому послу благодарную ухмылку.

И тут Дзато Рути понесло. Пусть однажды он пережил унизительное поражение от рук Гин Мадзоти в лесах Римы, но здесь, сегодня, ему удалось настолько запугать и поразить короля варваров, что тот явно готов покориться императору Дара. И всего этого Дзато Рути сумел добиться только при помощи рисунков на песке!

Пэкьутенрьо выровнял песок в лотке и снова изобразил лагерь льуку и императорские воздушные корабли над ним. Вождь опять сделал вид, что испытывает страх, глядя на небо, а потом схватился за живот и расхохотался.

«Гипотетически, как император Дара атакует меня с воздуха?» – словно бы спрашивал он. Соратники вождя обступили лоток с песком и взирали на происходящее с немалым интересом. Пэкьутенрьо вручил палку Рути и знаком предложил ему продолжить объяснения.

– Мастер Рути, не надо! – взмолился капитан Джима. – Как-то все это неправильно. Вам не следует раскрывать чужакам наши возможности или объяснять тактику действия «воздух – земля». Нам-то почти ничего не известно о том, как сражаются они сами!

– Замолчи! Ты ведешь себя как параноик, как тупой крестьянин, а не компетентный офицер императорской армии. Что плохого, если мы покажем дикарям, на что способны наши воздушные корабли? Наша мощь устрашит их и побудит относиться к нам с должным уважением. Именно так великие цивилизации впечатляют цивилизации, не столь развитые.

И Рути продолжил чертить на песке, показывая варварам, как воздушные корабли Дара атакуют, сбрасывая огненные бомбы.

Пэкьутенрьо продемонстрировал ему пять пальцев, помедлил, сжал ладонь в кулак, потом снова выставил пять пальцев. Он указал на воздушные корабли, после чего развел руками и вопросительно посмотрел на Рути.

Тот на минуту призадумался, но вскоре сообразил, к чему клонит вождь варваров. Он нарисовал воздушный корабль и наполнил его кружочками, а затем продемонстрировал, как некоторые из них падают из корабля на лагерь, – изобразил бомбовый залп. Он показал Пэкьутенрьо все десять пальцев, убрал их, показал снова, и так пять раз подряд, давая понять, что каждый воздушный корабль несет около пятидесяти огненных бомб – более чем достаточно, чтобы причинить лагерю льуку огромный урон. Затем Рути стер кружочки внутри корабля, показывая, что там пусто.

Пэкьутенрьо ухмыльнулся, сказал что-то своим присным, и все они дружно расхохотались. После чего вождь взял кувшин с так называемым «кьоффиром» и протянул его Рути. Тот с удовольствием отхлебнул. Крепкий напиток оказывал на него бодрящее действие.

– Спасибо тебе за ценные сведения, – вдруг сказал Пэкьутенрьо. Он говорил на дара с сильным акцентом, но вполне разборчиво.

Ошарашенный ученый уставился на вождя варваров поверх края кувшина. За спиной у него Джима и другие солдаты испуганно вскочили. Но было слишком поздно. Череп Рути уже хрустнул под боевой палицей Пэкьутенрьо, а прочие вожди льуку проворно разделались с остальными членами императорской делегации.

– Что-то происходит! Они выходят из большого шатра!

– Но где же мастер Рути?

– Почему императорский штандарт валяется на земле?

– Чужаки строятся, чтобы идти сдаваться?

Болтовня в толпе стихла, когда на глазах у зевак варвары хлынули из лагеря, построились в длинные шеренги, после чего маршем направились к имперским фалангам, энергично размахивая палицами. Морской бриз доносил до толпы их голоса – это, вне всякого сомнения, были боевые кличи.

Хотя орда льуку, от которой их отделяло около мили, превосходила числом имперские войска, Ра Олу не особо встревожился. Он велел фалангам выдвинуться вперед и встретить атаку варваров. При помощи сигнальных флагов воздушным кораблям передали приказ приблизиться к орде дикарей и начать бомбардировку.

– Эти недоумки осмелились бросить вызов могуществу принца Тиму!

– Они умрут, даже не поняв, чем их поразили!

– Загоните наглецов обратно в море!

Варвары между тем приближались. Самые остроглазые в толпе заметили неважное состояние их одежды и оружия – даже пираты были вооружены лучше. Зеваки с Дасу, вместо того чтобы испугаться, пришли в возбуждение, предвкушая, что станут свидетелями настоящей бойни.

– Этот день навсегда войдет в легенды и в историю.

– Разве они не видят, насколько неравны силы?

– Просто удивительно, как глупы эти дикари!

– Неужто некоторые из этих варваров – женщины? Как жестоки, должно быть, их мужья и отцы!

Двинувшиеся в атаку льуку остановились как раз на дистанции выстрела лучников, ждавших приказа Ра Олу.

«Может, они вдруг осознали всю тщетность своего нападения?» – подумал Ра Олу. И отдал воздушным кораблям приказ снижаться и начинать бомбардировку.

Подобно тщательно разучившим номер танцорам, люди, отвечавшие за подачу газа в чреве кораблей, затянули канаты вокруг газовых мешков, чтобы уменьшить подъемную силу, а гребцы налегли на пернатые весла. Словно гигантские соколы-мингены, спускающиеся по спирали на добычу, сделанные из бамбука и шелка корабли перешли в пикирование. Солдаты в гондолах приготовили ведра с горящей смолой и, когда корабли оказались над строем варваров, открыли люки бомбовых отсеков.

Командиры льуку свистнули, и орда рассыпалась на отряды, человек по пятьдесят в каждом. Большинство тех, кто входил в эти отряды, присели на месте, тогда как стоящие по краям уткнули палицы в землю наподобие копий. Сидящие на корточках варвары помогли развернуть и растянуть у них над головами полотнища из какого-то неизвестного материала – явно из того же самого, из которого были сделаны их жилища. Полотнища крепились к воткнутым в землю палицам. Создавалось такое впечатление, будто над каждой из групп воинов-дикарей вдруг возник шатер.

Предосторожность эта выглядела тщетной – материал казался настолько тонким и легким, что почти просвечивал насквозь; огненные бомбы наверняка разорвут его в клочья.

Смоляные бомбы обрушились на укрытия и взорвались. Несколько бомб упали на землю рядом с палатками и забрызгали горящей смолой открытые ноги и туловища воинов льуку, находившихся по краям групп. Те заорали, завыли, побросали палицы и стали кататься по земле, но ближайшие к ним товарищи приняли на себя их обязанность держать палицы и не дали тентам упасть.

По мере того как шипящая смола прожигала кожу и впивалась в плоть, жалобные крики становились громче, а затем ослабевали, ибо мечущиеся и размахивающие руками фигуры постепенно останавливались и падали без движения.

Солдаты Дара и зрители разразились криками. Картина бойни оказалась даже более захватывающей, чем они ожидали.

Но очень быстро восторженные вопли зевак перешли в возгласы изумления.

Взорвавшиеся на растянутых поверх голов варваров полотнищах смоляные бомбы превратили временные укрытия в озера пылающей лавы, но каким-то образом тонкий материал выдержал. Шипящая и дымящаяся смола ярким пламенем горела поверх шатров, но не могла заставить загореться саму кожу, из которой они были сделаны. Воины льуку, располагавшиеся ближе к центру укрытий, принялись ритмично поднимать и опускать палицы, и по поверхности каждого шатра побежали волны, как по морю. Гонимая этими волнами, большая часть горящей смолы покатилась по тентам и, не причинив им вреда, слилась на землю.

Воздушные суда зашли на второй круг и начали очередную бомбардировку. Поняв, что шатры способны сопротивляться огню лучше, чем ожидалось, капитаны кораблей сменили тактику и приказали наводчикам целиться в промежутки между укрытиями. Расчет их был прост: если многие из тех, кто держит полотнища, получат ожоги, то вся конструкция рухнет.

Но льуку оказались к этому готовы. Как только воздушные корабли спикировали на укрытия, воины каждого из отрядов двинулись все как один. Сотни ног затопали в унисон, и тенты переместились навстречу воздушным судам, чтобы падающие бомбы снова взорвались над защитными зонтиками, не причинив никакого урона.

Несколько групп дикарей, не сумевших выдержать требуемую скорость, закончили тем, что вбежали в лужи разлившейся горящей смолы. Раненые воины принялись кататься по земле в надежде затушить пламя, но остальные члены отряда спешили дальше, чтобы не навредить еще больше. Однако большинство подвижных укрытий пережило вторую бомбардировку без потерь, как и первую.

Ра Олу понял, что недооценил варваров, оказавшихся на удивление хорошо подготовленными к атаке с воздуха. Но он был достаточно опытным боевым командиром, участником войны между Хризантемой и Одуванчиком, и умел быстро приспосабливаться к меняющимся обстоятельствам. А потому незамедлительно отдал сигнальщикам приказ передать на воздушные корабли новое сообщение.

Корабли совершили еще один разворот и направились к лагерю чужаков. Пролетая над линией многоногих полевых укрытий-времянок, колеблющихся, словно медуза в спокойном море, они сбросили еще партию огненных бомб. Корабли летели низко и синхронизировали движения так, что все бомбы упали где-то между атакующими варварами и их лагерем. Когда они взорвались, разлив горящей смолы образовал огненный барьер, отделивший орду варваров от их укрепленной базы. Сгрудившимся дикарям оставалось только смотреть, как им отрезают путь к отступлению.

Ра Олу ухмыльнулся и отдал имперским фалангам приказ к наступлению. Он намеревался, сблизившись на дистанцию выстрела, скомандовать лучникам вступить в дело, загнав таким образом неприятеля в капкан между стеной огня и стеной стрел. А воздушные суда тем временем нанесут удар по кораблям дикарей. Всей армии вторжения льуку предстояло погибнуть сегодня на берегу Дасу.

Корабли приближались к лагерю подобно соколам-мингенам, устремляющимся к новым рыболовным угодьям. Города-корабли представляли собой беспомощно бьющуюся на мели жирную, сочную рыбу, в которую остается только вонзить когти.

Фаланги Дара мерно маршировали. С каждым их шагом смерть надвигалась на чужаков.

– Пли! – вскричал Ра Олу.

Тысячи стрел взвились в воздух и в считаные секунды покрыли расстояние между имперскими фалангами и линией дикарей.

Но воины льуку заняли оборонительные позиции таким образом, что тенты из странной материи, все в пятнах от остатков горящей смолы, были растянуты перед фронтом подобно экранам. Варвары в передних рядах подошли к краю шкур и наклонились вперед, держа перед собой палицы, а задние шеренги растягивали верхнюю кромку полотнища, так что все оказались как бы в защитном кармане.

Стрелы со стуком ударялись о шкуры и, не причинив вреда, падали на землю, хотя некоторые из воинов, державших переднюю кромку экрана, стонали от боли, когда сила инерции от удара стрелы оставляла ушибы на теле, иногда даже ломая дикарям ребра и руки.

«Что это за удивительный материал? – задавался вопросом Ра Олу. – Сроду не слышал о подобных шкурах. С какого, интересно, зверя их сняли?»

Но на долгие раздумья времени не было. Солдаты и зеваки вдруг разразились тревожными и удивленными возгласами. Ра Олу поднял взгляд, и сигнальный рупор выпал у него из рук.

Вдалеке с огромных городов-кораблей поднимались в воздух какие-то исполинские, кошмарного вида животные.

Никогда ранее не доводилось Ра Олу видеть столь удивительные существа, представлявшие собой невообразимую смесь самых разных зверей и птиц: бочкообразное туловище размером с трех или четырех слонов (это если судить о масштабе по размерам реющих на такой же высоте воздушных кораблей); похожий на змеиный хвост, струящийся позади; две когтистые, как у сокола, лапы, торчащие из-под брюха; пара больших кожистых крыльев размахом футов в сто двадцать, а то и шире; и, наконец, длинная тонкая шея, увенчанная рогатой, как у оленя, головой.

Еще десять, двадцать, тридцать таких животных одно за другим поднимались в воздух. Учитывая огромный размах крыльев и длинную шею, каждое из них было в длину примерно в две трети имперского воздушного корабля, хотя диаметр туловища был намного меньше. Звери заложили круг и с казавшейся невообразимой для таких туш скоростью полетели к воздушным кораблям дара.

Ошеломленный капитан первого из них не успел даже отдать приказ о маневре, прежде чем два монстра врезались в корпус судна. Они рвали его когтями и хватали челюстями, яростно мотая шеями. Шелковая обшивка трещала, бамбуковые жерди каркаса ломались, как зубочистки, под их мощными зубами и когтями, а газовые мешки внутри сдулись в считаные мгновения. Члены экипажа с криками выпрыгивали из гондолы, чтобы отправиться в полет на несколько сот футов, навстречу собственной гибели.

Опомнившись от первоначального потрясения, капитаны остальных кораблей отдали лучникам приказ пускать огненные стрелы, а гребцам работать во всю мочь, после чего развернули суда к отступлению. Но стрелы беспомощно отскакивали от крыльев и туш зверей, как если бы комары пытались ужалить слона. Некоторые из них попадали в другие воздушные корабли, устраивая пожары.

Теперь Ра Олу понял, из чьих шкур сделаны защитные тенты варваров.

Крылатые монстры зашли с высоты на имперскую эскадру воздушных кораблей, которые еще совсем недавно казались такими изящными и маневренными, но теперь выглядели неуклюжими и тихоходными в сравнении со стремительным полетом враждебных созданий. Ни один из кораблей не выстоял больше минуты, подвергшись атаке двух или трех тварей.

Пылающие обломки падали с неба, сносимые ветром, напоминая облака на закате. Умирающие члены команды прыгали с объятых огнем останков судов, с криком устремляясь навстречу смерти. Многие в толпе зевак с Дасу в ужасе отворачивались. Некоторые начали укладывать вещи в повозки, готовясь к бегству.

Вскоре небо очистилось от воздушных кораблей, а ужасные существа выстроились в неровную линию и направились к имперским фалангам.

Только сейчас Ра Олу сообразил, что первоначальная атака льуку являлась всего лишь военной хитростью. Она призвана была прощупать силы императорской армии, спровоцировать ее на нападение и обозначить свою тактику, тогда как варварам предстояло сдерживать врага до подхода летающих зверей.

Ра Олу понимал, что сейчас нужна решимость и что у него есть только один шанс.

– В атаку! – отдал он приказ.

Обескураженным имперским войскам еще хватило дисциплины, чтобы подчиниться. Лучники выступили вперед, дали нестройный залп, а потом побросали луки и выхватили короткие мечи, которые использовались для оборонительного боя. Они раздались в стороны, пропуская вперед пехотинцев, и упорядоченный строй копий, нацеленных на варварскую орду, двинулся на врага.

Чужеземцы бросили сделанный из шкур барьер, издали оглушительный боевой клич и ринулись навстречу атакующей армии дара, размахивая палицами.

Два потока схлестнулись с силой прибоя, обрушивающегося на скалистый берег. Костяные дубинки стучали по щитам, мечи и копья вонзались в плоть. Мужчины и женщины выли и орали, истекали кровью и умирали.

А летучие звери тем временем проплыли в небе над водоворотом сошедшихся в бою воинов и устремились к зрителям, толпившимся за спиной у императорских солдат.

Безоружные обитатели Дасу, пришедшие поглазеть на историческое зрелище первой встречи с чужеземцами, испуганно заголосили и бросились врассыпную. Кареты сталкивались, кони топтали людей, богачи орали, требуя помощи от своих слуг, но более или менее смышленые слуги уже сами обратились в бегство. Все вокруг погрузилось в хаос.

Звери вошли в пике и выровнялись, только когда до земли оставалось уже футов тридцать или сорок. Пролетая над самой поверхностью, они яростно махали крыльями, и мощные потоки воздуха заставляли всех внизу пригибаться.

Самые смелые из мужчин и женщин подняли головы, и сердца их похолодели: туловище каждого монстра покрывала тонкая сеть из некоей прочной материи и сухожилий, и в получившейся таким образом корзине сидело с каждого бока по дюжине варварских воинов, похожих на моряков большого корабля, держащихся за реи. В руках у них были костяные копья и пращи. А в основании шеи каждого зверя, прочно привязанный к седлу для безопасности, восседал наездник-варвар в шлеме из черепа животного.

Глаза мужчин и женщин, летевших на звере, были такими же темными и безжалостными, как и у жутких рептилий, служивших им скакунами.

Твари подались назад, время от времени разевая и закрывая ужасные пасти, утыканные длинными острыми зубами, похожими на кривые мечи, а затем каждый из них, выбросив вперед шею, выпустил изо рта сноп пламени.

Это было сродни тому, как если бы извергся наконец вулкан на горе Киджи. Дюжины огненных языков, каждый длиной в сотню футов, обрушились на толпу, обратив землю в пылающую лаву. Кто-то сгорел мгновенно; другие, охваченные огнем, с криками разбегались кто куда. Запах паленой плоти наполнил воздух, все вокруг заволокло едким дымом. Это воистину была картина из преисподней.

Имперские солдаты в фалангах обернулись и застыли, пораженные до глубины души. Воины варваров, видя разгром, учиненный их воздушными силами, одобрительно взревели и вскричали в унисон: «Гаринафин, гаринафин! Пэкьутенрьо! Пэкьутенрьо!»

Боевой дух покинул армию Дара, линии имперцев смешались, когда все солдаты повернулись и дружно обратились в бегство. Враги устремились за ними, круша палицами черепа, тогда как крылатые звери в небе кружили, преследуя беглецов, а седоки поражали их меткими выстрелами из пращи…

В отдалении Ра Олу нахлестывал коня, побуждая его скакать еще быстрее. Он обратился в бегство сразу после того, как отдал приказ атаковать. Сердце командующего болело при мысли о молодых людях, которых он отправил на верную смерть, но это был единственный способ выторговать хоть немного времени, чтобы спастись самому и принести весть в Дайе.

Все невероятные истории, рассказанные пиратами, обернулись правдой. Захватчики оказались могущественными сверх всякой меры, и Дасу был обречен.

В Дайе спешно готовили посыльный корабль, чтобы доставить весть о вторжении императору.

Чтобы обеспечить наибольшую скорость, корабль нес лишь команду гребцов – бо́льшую часть их составляли женщины, отобранные по параметрам веса, силы и выносливости. Вместо того чтобы полагаться на барабан старшины, гребцам предстояло попробовать синхронизировать гребки, ориентируясь на популярную народную песенку с четким ритмом. Любую нагрузку, без которой можно было обойтись, сняли: разобрали переборки в гондоле, оставили на земле оружие и доспехи – было понятно, что стрелы, пики или абордажные крючья не в силах помочь против летающих зверей варваров, очевидно называющихся гаринафинами. Корабль не взял на борт запас продовольствия и воды – для утоления жажды команде предстояло положиться на влагу, оседающую на шелковой обшивке судна при пролете через облака.

Вопреки настоятельным побуждениям Ра Олу, принц Тиму отказался сесть на корабль и улететь.

– Включать меня в команду судна бесполезно, – сказал он. – Я выдохнусь, всего лишь какую-нибудь четверть часа помахав веслом. Я теперь жалею, что не прислушивался к советам Тэры и Фиро и не уделял должного внимания физической подготовке.

Ра Олу с досады топнул ногой.

– Никто и не собирается сажать вас на весла! Главная задача сейчас – это ваша безопасность.

– Чепуха. Мастер Рути всегда учил меня, что без веры и чести люди мало чем отличаются от зверей. Император послал меня сюда, чтобы сделать жизнь на Дасу лучше. И теперь, когда нашим подданным угрожает опасность, я не могу трусливо сбежать, предав их доверие и доверие императора.

Подумав о собственном бегстве с поля боя, регент покраснел. Ошибочно приняв молчание Ра Олу за проявление печали, Тиму попытался его утешить:

– Не надо так горевать о гибели мастера Рути. Он всегда хотел прожить жизнь в соответствии с канонами мудрецов-моралистов. И я уверен, что учитель умер, не испытывая сожалений.

Однако сам Тиму безутешно рыдал целый час, получив весть о смерти Дзато Рути, своего наставника и зодчего ума. Никогда во всем Дара не будет больше другого такого ученого, доброго и понимающего.

Затем принц утер слезы. Нельзя забывать о своем долге.

Исходя из описания Ра Олу, Тиму ожидал, что всадники на гаринафинах окажутся у них над головой в любую минуту, предваряя появление наземной армии дикарей. Тем не менее небо на востоке, как ни странно, оставалось чистым.

Расспросив кое-кого из беженцев, потоком хлынувших в город из сельской местности Дасу, Ра Олу выяснил, что гаринафины не выступают в авангарде варварского войска, а, напротив, отдыхают на том самом берегу, где уничтожили двухтысячную армию Дасу.

– Они расчленяют тела убитых солдат? – спросил принц Тиму с дрожью в голосе.

Ра Олу замотал головой.

– Король варваров, некий Пэкьутенрьо, весьма смышлен. Прежде чем напасть, он долго беседовал с мастером Рути и, надо полагать, пытался выведать у него полезную информацию. Предпринятая дикарями атака была тщательно подготовлена и спланирована так, чтобы причинить нам наибольший ущерб. Не думаю, что он упустил бы шанс предпринять стремительное наступление и овладеть всем Дасу, если бы эти его гаринафины были на такое способны.

– Что ты имеешь в виду?

– После значительных усилий большинство животных нуждается в отдыхе для восстановления сил, – терпеливо пояснил Ра Олу. – Припомните длинноногого леопарда с Экофи, который считается самым быстрым из сухопутных зверей. Он мчится по траве подобно молнии, преследуя добычу, но должен потом отдыхать полдня, прежде чем сможет предпринять следующий забег. Я своими глазами видел, какую необычайную мощь проявили сегодня гаринафины, а потому меня нисколько не удивляет, что им потребуется некоторое время на восстановление способностей.

– Некоторое время на восстановление способностей… – пробормотал Тиму. – Получается, они вовсе даже не являются неуязвимыми. Притом что дышат огнем и имеют прочную, словно из стали, шкуру.

– Верно. Я убежден, что эти существа смертны, как вы или я. Они не способны пересечь без перерыва всю империю Дара, сея повсюду жестокую смерть.

Тиму распорядился подать ему кисть и чернила и поспешил сделать приписку к донесению о вторжении, составленному для императора Рагина.

Посыльный корабль отбыл без принца на борту.

Когда позже в тот же день орда варваров достигла Дайе, она обнаружила городские ворота широко открытыми. Гаринафины, числом около тридцати, брели среди воинов дикарей, похожие на неуклюжих китов-переростков, поставленных на куриные лапы. Звери с трудом ступали по земле, крылья их были аккуратно сложены по бокам.

Принц Тиму, стоя вместе с Ра Олу перед городскими воротами, вспоминал диковинных тварей, которых много лет назад показал на Дворцовой экзаменации Кита: тогда этот молодой человек пытался уподобить державу императора Рагина крубену-волку, не чувствующему себя дома ни на земле, ни на суше.

– Я слышал, что жители Дара высоко ценят честь, – заявил Пэкьутенрьо, восседающий у основания шеи снежно-белого гаринафина, казавшегося еще более крупным и высоким, чем его собратья. – Но неужели они настолько трусливы, что даже не сразятся со мной, прежде чем просить пощады?

Несмотря на акцент, в его голосе без труда угадывалось высокомерие.

Тиму посмотрел вождю варваров в глаза и ответил:

– Король Пэкьутенрьо, вы ошибаетесь. Я здесь не для того, чтобы просить пощады. Можете взять мою жизнь, если хотите.

Пэкьутенрьо с интересом посмотрел на юного принца.

– Меня зовут Тенрьо Роатан. «Пэкьу» – это титул, что-то вроде вашего императора. Кто ты такой?

– Я Тиму, принц Дара, повелитель Дасу.

Глаза Тенрьо вспыхнули.

– Ты не умеешь сражаться, да? Достаточно посмотреть на твою гладкую кожу, тонкие руки, хрупкое сложение. С таким принцем империя твоего отца не более чем шатер для детских игр.

Однако Тиму не клюнул на наживку.

– Ты уже убил тысячи моих подданных – но то были солдаты, их долг умирать, защищая народ. Такой же долг связывает и меня. Исполняя его, я отдал приказ жителям города Дайе и всему населению острова Дасу прекратить сопротивление. Нет чести в том, чтобы вести безнадежную войну. Жизнь людей дороже.

Во взгляде Тенрьо на Тиму появилось нечто, близкое к уважению.

– Но если ты считаешь сопротивление бессмысленным, то зачем стоишь здесь и преграждаешь мне путь в город? Я ведь запросто могу убить тебя.

– Я пришел предупредить, что если ты причинишь вред безоружным жителям Дасу, то даже призраком я поведу людей на войну против тебя и не успокоюсь, пока не загоню тебя обратно в море!

Пусть Тиму был всего лишь подростком, руке которого уместнее было бы сжимать кисть для письма, нежели меч, он произнес свою речь твердым голосом и с величавым достоинством.

Глядя на Тиму, Ра Олу испытывал в душе радостный трепет.

«Хотя принц Тиму не сложен как воин, но Фитовэо – также бог тех, кто вооружен одной лишь гордостью, кто стремится к цели, пытается бороться и не отступает перед трудностями, даже понимая, что не сможет победить. Наверное, именно так выглядел король Джидзу, когда предотвратил разрушение На-Тиона войсками Танно Намена».

После паузы Тенрьо рассмеялся:

– Принц Тиму, ты очень сильно ошибаешься, если думаешь, что я боюсь призраков. Мне нет дела до домыслов ваших философов, и я перебил больше народу, чем ты можешь себе представить. Меня предавали бессчетное число раз, и я, в свою очередь, тоже предавал тех, кому давал обещания. Опыт научил меня тому, что даже связь между родителями и детьми не обеспечивает верность. Покорности можно достичь только страхом и смертью, а не величественными жестами, взывая к именам богов и незримым духам. Картина резни усмирит неспокойное население гораздо быстрее, чем все самые красивые и убедительные в мире речи.

Тиму воззрился на Тенрьо: только теперь до него начало доходить, с чем ему пришлось столкнуться.

– Но это… это же философия зла в чистом виде.

– Добро и зло – это всего лишь ярлыки, которые мы навешиваем на поступки, идущие нам на пользу или приносящие вред. Я рискнул жизнями своих танов и воинов в призрачной надежде обрести приют в безбрежном море. Им я обязан всем, а тебе и твоим людям – ничем. Лучшая жизнь для моего народа – вот единственное добро, к которому я стремлюсь. Я намерен полностью завоевать Дара и не остановлюсь до тех пор, пока все мужчины этих островов не будут простираться у моих ног, живые или мертвые, а скорбь их женщин не нахлынет сильнее прилива.

На лице принца Тиму отразилась смесь ужаса и негодования. Тенрьо взирал на него сверху вниз, и, когда пэкьу заговорил, в голосе его звучало почти сочувствие:

– За свою жизнь не бойся: ты мне нужнее живым. Но тебе предстоит стать свидетелем того, какой урок мы преподадим вам на примере Дайе. Возможно, это будет самый важный урок из всех, которые тебе предстоит усвоить.

Резня в Дайе продолжалась три дня.

Своды круглого зала огласились звуком шагов. Гин Мадзоти, остававшаяся единственной заключенной этой уединенной тюрьмы, подняла взгляд.

Из тени выступили две фигуры и остановились с другой стороны решетки. Первым был стражник с большой связкой ключей. Позади него застыла императрица Джиа, державшая в руках деревянный поднос, на котором стояли фарфоровый кувшин и одна чашка. Оба сосуда поблескивали тусклым белым светом. Охранник отпер дверь камеры.

Джиа кивнула ему:

– Можешь идти.

Он посмотрел на Гин, не вставшую с места, потом снова на императрицу.

– Ступай, – произнесла та, на этот раз уже довольно нетерпеливо.

Стражник поклонился и ушел; позвякивание его ключей делалось все тише, пока совсем не смолкло в безмолвной тени.

Джиа вошла внутрь, поставила поднос перед узницей и села напротив в позе геюпа, как будто они с Гин были просто подругами, решившими поболтать вечерком. Императрица стала медленно наливать напиток для Гин, движения ее были рассчитанными и твердыми. Наполнив чашку, она подвинула ее к маршалу.

Аромат османтуса, сладкий и бодрящий, наполнил воздух, и в темной камере как будто стало светлее.

«Чашка всего одна, – подумала Гин. – Она больше даже не считает нужным притворяться».

– Это из погребов одной старинной знатной семьи Аму из Димуши, собственность которой была конфискована в пользу государства, когда выявили их причастность к измене. Вино изготовлено из лучшего урожая османтуса: по крайней мере, так мне сказали, я в этом не знаток. Поскольку ты сама из Димуши, мне подумалось, что ты сможешь лучше оценить напиток.

– Как я понимаю, измена той семьи из Аму носила более явный характер, чем моя.

– То есть ты не расцениваешь как измену укрывательство вожаков мятежа под знаменем Гегемона?

– Я сочла своим долгом защитить свидетелей заговора, зреющего под боком у императора, пока тот дремлет.

Джиа невольно замерла, и это подсказало Гин, что ее догадка была верна. Слабое утешение, но все-таки.

– Нода Ми и Дору Солофи оказались сущими болванами, – сказала Гин. – Они так и не поняли, что являлись лишь камешками в чужой игре в кюпу. А Рин Кода… Ох, бедняга Рин… он всегда был слишком внушаемым.

– Я всегда знала, что именно ты обо всем догадаешься, – пробормотала Джиа. – Ты была лучшим тактиком.

– Но не таким хорошим, как ты, – возразила Гин.

– Ты слишком долго выжидала, – согласилась императрица. – Я и представить не могла, что тебе хватит дерзости укрывать эту мятежную парочку. Самая смелая из моих надежд заключалась в том, что Дзоми Кидосу убедит тебя спасти кого-то из их последователей. Но когда ты оставила у себя Ми и Солофи, я поняла, что должна действовать безотлагательно.

– Я думала, что император ко мне прислушается.

– Ты полагалась на его доверие – это всегда было твоим уязвимым местом.

Гин взяла чашу и, ничего не ответив, осушила ее одним глотком. Вино было превосходным, сухим и чистым – наверное, лучшее, какое ей только приходилось пробовать. Она дождалась мгновения, когда обжигающая жидкость опустилась в желудок. Гин надеялась, что яд подействует быстро. Принимая в расчет ее заслуги перед Домом Одуванчика, она заслужила хотя бы это.

Но как ни странно, узница не почувствовала в животе боли, да и вообще никаких неприятных ощущений не было. И в сон ее тоже не клонило. Гин удивленно посмотрела на Джиа.

– Вино не отравлено, – промолвила та. – Я лично не питаю к тебе зла, Гин. Знаю, что ты не поверишь мне, но это правда.

– Выходит, проверка, – заключила Гин. – И что, я ее прошла?

– Да, еще раньше, – ответила императрица. – Ты могла бы захватить меня, когда я пришла к тебе одна, не считая единственного стражника. Могла потребовать что угодно: воздушный корабль, чтобы отвезти тебя в любой уголок Дара; надежный воинский отряд, чтобы сопроводить тебя обратно в Нокиду; аудиенцию у Куни. Но ты этого не сделала.

– Это было бы бессмысленно, – заявила Гин. – Раз ты явилась ко мне вот так, то наверняка заранее позаботилась о подобных неожиданностях. Захватив тебя в заложницы, я бы только подтвердила выдвинутые против меня обвинения в измене.

– Тактик до конца, – произнесла Джиа, и восхищение в ее голосе было искренним. – Едва ли бы мне удалось переиграть тебя, не будь ты такой… гордой.

Мадзоти налила из кувшина в чашку еще и выпила.

– Вино действительно очень хорошее, хотя и не того сорта, какие я пробовала, когда жила в Димуши. Я была уличным сорванцом и подчас голодала так, что доедала остатки пищи, которые богатые семьи бросали собакам и свиньям. Знаю, Джиа, мы с тобой никогда не были близки, но император был единственным, кто дал мне шанс кардинальным образом изменить жизнь и возвыситься. Я никогда бы не предала Куни. Так скажи мне: зачем… зачем понадобилась эта сложная и запутанная интрига?

– Наши сердца известны нам самим не так хорошо, как мы думаем, – возразила императрица. – Ты полководец, Гин, но мне кажется, Дара больше не нуждается в воинах. Пусть власть Куни зиждется на мечах, но, чтобы править, ему следует полагаться на писчую кисть. Когда в доме, где есть маленькие дети, валяется острый меч, рано или поздно кто-нибудь непременно поранится.

– Пусть принц Тиму и не кажется мне идеальным наследником трона, но я склонилась бы перед выбором императора, каким бы он ни был.

– Именно потому, что ты говоришь «склонилась бы», мне и пришлось все это затеять. В мирное время полководцам не следует решать, кто должен, а кто не должен восходить на трон. Этот путь неизбежно ведет к войнам, расколу, безумию.

– Я бы в любом случае честно сражалась за Тиму. Мои амбиции сводятся к служению Дому Одуванчика.

– Ты, возможно, и сражалась бы, – заметила Джиа. – Но стал ли бы это делать Фиро? А Тэка Кимо или Пума Йему? Как думаешь, если Фиро вдруг поднимет знамя восстания, сколько представителей знати и генералов встанет под него? И если такой день однажды настанет, не придешь ли ты к решению, что проявишь верность Куни, приняв сторону того из сыновей, кто больше схож с ним по духу?

Гин рассмеялась:

– И в результате, поскольку твой сын слаб, ты сочла себя вправе лишить Дом Одуванчика тех, кто сражался за него в прошлом и мог бы сражаться в будущем. Да эта измена похлеще любого из заговоров, якобы раскрытых тобой.

Но Джиа даже бровью не повела.

– Мне нет дела до ярлыков вроде «изменница», потому что мой долг состоит исключительно в заботе о народе Дара. Не ради Тиму делаю я все это, хотя и ты и другие наверняка будут так думать. Я придерживалась бы того же самого курса, даже если бы наследником был Фиро. В таком случае еще более строго.

Гин изумленно уставилась на нее:

– Я не понимаю.

Джиа вздохнула:

– Когда крубен выныривает, он оставляет за собой след из изувеченной рыбы и водорослей. Когда корабль преодолевает стену бурь, он выходит из нее со сломанными мачтами и порванными парусами. Когда воздвигается империя, в ее основании лежит холм из скелетов и черепов. Насилие имеет цену, Гин, и рано или поздно долги приходится возвращать. Я добиваюсь гарантий того, что цена не окажется слишком высока, что в результате крубен не утонет в море, шторм не заберет корабль, а призраки и мстительные духи не низвергнут Дом Одуванчика.

Гин призадумалась.

– Ты не доверяешь всем, кто носит оружие. Ты убеждена, что, пока у Дома Одуванчика не будет монополии на использование силы, наследники императора не смогут спокойно спать по ночам.

– Не только наследники престола, но и все жители Дара, – поправила ее Джиа. – Куни держал знать и генералов в узде благодаря их личной преданности, и, быть может, Фиро способен продлить эту связь еще на одно поколение. Но что будет с его наследниками и с наследниками тех владений, которыми сейчас правите ты, Кимо, Йему, Каруконо, Сакри и прочие? В какой-то момент рассказы о дружбе между их отцами и дедами отойдут в область преданий, пламя амбиций разгорится, те, кто командует армиями, потеряют покой, и Дара возвратится на старый путь смерти и крови, когда сильный охотится на слабого. Народ Дара заслуживает лучшего.

– Ты рассуждаешь, как Мапидэрэ, – сказала Гин. – Тот старался сохранить империю, изъяв оружие у простых людей. Однако его план сработал не лучшим образом.

– Это потому, что у Мапидэрэ не было системы, способной заменить военное соперничество, – возразила Джиа. – Я не делаю ставки на хрупкие узы личной преданности, выкованные на поле боя, воспетом в древних стихах. Я хочу заместить их системой повиновения, основанной на правилах и законах, где энергия и амбиции находят выход в паутине определенных ролей и обязанностей, четко прописанных в книгах и закрепленных повторением, пока связи эти не станут незримыми цепями, такими же реальными, как сеть торговых путей, которые пересекают моря и объединяют острова Дара. И тогда уже не будет иметь значения, слаб наследник или силен. Народу Дара нужна система, работающая вне зависимости от того, кто в данный момент император.

– И ты стала возвышать моралистов с их концепцией общества, управляемого на основе бесконечно повторяемых ритуалов, на основе изрядно обветшалых образцов из прошлого. Ты считаешь, что, упразднив всех независимых военачальников и заменив их учеными, получишь меньшее зло. Ведь, как гласит пословица, если десять ученых затеют мятеж, они будут целых три года спорить о том, какое название дать своей партии.

– События доказали мою правоту: Нода Ми, Дору Солофи и Тэка Кимо взбунтовались.

– Ни один из них не создал бы ни малейшей угрозы трону, если бы ты постоянно не советовала императору подрывать их власть, подтачивая чувство безопасности, а в некоторых случаях и прямо подталкивая к мятежу. Ты побудила этих людей поступать так, как тебе хотелось.

– Я всего лишь потворствовала их внутренним устремлениям, которые, дай только время, расцвели бы буйным цветом. Не важно, что я мостила для них дорожку: решение взбунтоваться принадлежало исключительно им самим. Волк никогда не станет послушным домашним псом, а акула – ласковой морской свинкой.

Гин рассмеялась:

– Превосходная речь в оправдание провокации.

– Ты считаешь, что я отравила почву, а я считаю, что просто вытянула яд на поверхность. Ты думаешь, будто я расплескала ведро воды, однако я полагаю, что лишь помогла ему быстрее переполниться. Едва ли мы когда-нибудь придем к согласию, так как каждая из нас видит лишь то, что хочет видеть. Я не жалею о содеянном, ибо не сомневаюсь: в глубине души и ты, и Куни оба понимаете мою правоту. Император слишком мягок сердцем, чтобы зайти так далеко, как я, но он знает: лучше вычистить рану сейчас, чем дать ей нагноиться и перерасти в опасную болезнь, которую его дети исцелить не смогут. Ты и сама прекрасно знаешь, что испытывала искушения прежде, однако то, что раньше тебе удалось их преодолеть, вовсе не гарантирует такого в будущем.

– Ты заставляешь меня пожалеть, что некогда, давным-давно, я не прислушалась к нищему в белом плаще, который советовал мне не поддерживать ни императора, ни Гегемона, пока у меня еще есть шанс ковать собственную судьбу, – сказала Гин.

Тут Джиа бросила на нее возмущенный взгляд.

Пленница вздохнула и потупила глаза. Однако продолжила:

– И я сержусь на себя за то, что вспоминаю тот день с сожалением, ведь сие только подтверждает правоту твоего взгляда на этот мир: он настолько жестокий, отвратительный мир, что я не хочу в нем жить.

– Этот мир единственный, какой у нас есть, – промолвила Джиа. – Ради стабильности империи и безопасности людей я готова пойти на все, и пусть история станет мне судьей.

– Ты победила, – проговорила Гин. – Пусть я хороший тактик и не боюсь смерти, но Луан был прав: я не гожусь для политики. – Она снова налила себе вина и выпила.

– В самом ли деле я победила? – спросила Джиа, словно бы обращаясь к себе самой.

Гин ждала продолжения, но императрица как будто потерялась в раздумьях.

И лишь спустя долгое время заговорила снова:

– Раз уж мой супруг лично отправился на войну, скажи честно: каким количеством людей он способен с толком командовать?

Гин такой вопрос немало удивил.

– Из господина Гару вышел бы отличный сотник, – ответила она, подумав. Почти бессознательно Гин вернулась к привычным формам обращения и речи прежних дней, когда Куни, Кого, Луан и Рисана обсуждали стратегию, сидя у костра на берегу Дасу. – В случае необходимости он управился бы и с подразделением из тысячи воинов при наличии четкого плана и цели. Но сверх того… пожалуй, от него было бы больше вреда, чем пользы. Господин Гару по натуре не тактик, к тому же он слишком порывист и не готов идти на разумные потери, как следует хорошему генералу.

– А как насчет тебя? Сколькими людьми способна командовать ты?

Гин посмотрела на Джиа свысока:

– Я была маршалом Дасу, а затем маршалом Дара. Я посылала на смерть десятки тысяч своих людей, а убивала сотни тысяч врагов. Не важно, как велика армия, я способна управиться с ней так же ловко, как со своим мечом в танце.

– Тогда зачем ты служишь императору? Как можешь ты утверждать, что никогда не взбунтовалась бы и не пошла против Дома Одуванчика, если признаёшь, что значительно превосходишь своего господина умением?

Гин спокойно поглядела на собеседницу.

– Я ничего такого не говорила. Искусство командовать солдатами отличается от искусства управлять и руководить. Я служила господину Гару, потому что он в силах выполнить то, на что не способна я сама: сделать Дара лучшим местом для всех уличных мальчишек и девчонок в Димуши, которых я не смогла спасти. Я никогда не переставала в это верить.

Джиа вздохнула:

– Мне искренне хотелось бы, чтобы мы были подругами. Я хочу того же, чего хочешь ты, но при этом знаю: если мы стремимся установить в Дара прочный мир, то мужчины и женщины, подобные тебе, должны растаять, как туман на рассвете.

Обе посидели некоторое время в задумчивом молчании, а потом Гин сказала:

– Я устала ждать. Дай мне кусок веревки или кувшин с отравленным вином. Я прошу только позаботиться о моей дочери…

– Айе не причинят вреда, – заверила Джиа.

– Еще у нее могут быть способности… – Лицо Гин, на миг показавшееся беззащитным, снова посуровело. – Она будет сама выбирать свой путь, так же как и я. Ну а я готова растаять, раз таково твое желание.

Джиа покачала головой:

– Твой уход был бы желателен, если бы в Дара сейчас царил мир. Боги часто забавляются, расстраивая наши тщательно составленные планы.

– Мятежи не разрастутся настолько, чтобы выйти из-под контроля, – возразила Гин. – Даже дети императора способны с ними справиться, дайте только время.

– Нет, есть кое-что еще. – Джиа извлекла из складок рукава донесение принца Тиму и вручила его Гин.

Та развернула свиток и внимательно изучила его. Когда она подняла глаза, по лицу ее нельзя было прочесть ничего.

– Я прошу тебя спасти моего сына, Гин Мадзоти. Я прошу тебя спасти Дара.

– Тогда объяви меня невиновной и покайся в своем замысле перед народом Дара, – заявила Гин. – Я не смогу сражаться, пока имя мое не будет очищено.

Долгое время Джиа молчала. Гин ждала.

– Я не могу, – промолвила императрица.

– Ох уж это тщеславие, – хмыкнула Гин.

– Нет, – возразила императрица. – Дело вовсе не в тщеславии. Если я исполню твою просьбу, то вся моя работа обратится в прах. Многие поколения никто не посмеет возвысить голос против наделенных фьефами аристократов и их личных армий, и в далеком будущем весь Дара окажется объят пожаром войны.

– Я назвала свою цену, – отрезала Гин. – Выбор за тобой.

Новости и слухи о вторжении льуку стремительно распространялись по Дара по мере того, как беглецы с Дасу и Руи добирались до берегов Большого острова.

– Варвары едут верхом на огнедышащих летающих слонах!

– Этих зверей называют гаринафинами, и они умеют не просто изрыгать пламя. Стоит посмотреть им в глаза, и ты обратишься в камень, после чего они разорвут тебя в клочки своими орлиными лапами и волчьими клыками.

– Руи пал за пять дней! Пэкьу Тенрьо послал всадников на гаринафинах через залив Гаинг на городах-кораблях, ну и что бы вы думали: пятьдесят с лишним воздушных кораблей – пуф, и нет их! Можете поверить? Говорят, пять тысяч человек погибло, включая губернатора и его семью, а ни один из варваров даже не ранен.

– Я видел женщину, потерявшую всех своих детей за одну лишь вспышку. О боги! Ее-то огонь миновал, но она держала за руку младшую дочку, так только эта рука от малышки и осталась. Женщина потом наотрез отказывалась отдавать обгорелую культю. Мы усадили бедняжку в лодку, но приходилось постоянно за ней присматривать, чтобы не повесилась…

– А я видел мужчину, у которого глаза побагровели, как пламя, когда льуку убили его родителей, жену и троих детей. Он бросился на дикарей, прихватив первое подвернувшееся под руку оружие – лопату, и варвары до тех пор били его своими палицами, пока на земле не осталось только месиво из мяса и раздробленных костей…

– Я таких ужасов насмотрелся, когда льуку ворвались в нашу деревню, а я спрятался под перевернутой рыбачьей лодкой. Они перебили всех, кого сочли слишком старыми, больными или непригодными для работы, а потом заставили матерей задушить детей: дескать, они должны стать свободными, дабы исполнять роли наложниц у воинов льуку…

– Мне одному удалось спастись из родного города, потому что льуку вознамерились стереть его с лица земли. Эти дикари состязались между собой, кто выше подкинет младенца в воздух, чтобы он потом разбился о землю. Они заставляли детей выбирать, кому из родителей сохранить жизнь, а потом все равно убивали обоих. А уцелевших заставили бежать в лес, чтобы потом охотиться на нас ради забавы…

– А способны летающие слоны варваров перелетать через море на другие острова?

– Еще как способны! А теперь, когда император лишился баз на горе Киджи, мы не можем пополнять запасы газа для наших воздушных кораблей. Впрочем, от этих кораблей покуда все равно было мало толку.

– А разве маршал Мадзоти не может что-нибудь предпринять? Говорят, императрица просила ее вернуться на прежнюю должность и защищать Дара, чтобы искупить свою измену.

– Но что может сделать против них маршал? Она такая же смертная, как мы все, тогда как варвары сражаются словно злобная нежить.

– Да сохранят нас боги.

– Интересно, где вообще эти боги?

Полностью ликвидировав на Туноа мятеж Ми – Солофи, принц Фиро, принцесса Тэра и герцог Рин Кода поспешно вернулись в столицу.

После короткой семейной встречи, омраченной отсутствием Тиму, Куни и Рин удалились, дабы обсудить ситуацию в Дара. Джиа отправилась в храм Тутутики помолиться за сына. А Фиро и Тэра вознамерились посетить маршала Мадзоти.

Однако Рисана, едва услышав об этом, стала решительно возражать.

– Но почему мне нельзя увидеть тетушку Гин? – спросил Фиро. – Она единственная, кто способен освободить Тиму!

– Тебе следует научиться контролировать свои эмоции, – сказала мать. – Пойми: Гин Мадзоти теперь государственная изменница, отказавшаяся воевать за императора. Если ты навестишь ее, все расценят это как жест сомнения, подрывающий авторитет императора. А это нам сейчас нужно меньше всего.

– Как же я ненавижу все эти игры: почему нужно постоянно пускать людям пыль в глаза?

– На этом основано искусство войны и политики, – заметила Рисана. – Пора бы уже тебе это понять.

Тэра, в свою очередь, разыскала Дзоми Кидосу, которая жила в гостевом комплексе за стенами дворца вместе с принцессой Айей. Императрица не хотела давать ей разрешение на отъезд из Пана, пока дело против Гин не закрыто.

Никогда еще Тэра не видела Дзоми такой потерянной. Молодая женщина раскладывала на столе бумаги и нервно перемещала их туда-сюда, изображая занятость, но получалось неубедительно.

– Что ты делаешь?

Дзоми подняла голову, как будто удивившись, что принцесса до сих пор еще здесь.

– Занимаюсь государственными делами Гэджиры, пока… пока она находится под контролем имперской армии. Я разработала для королевы несколько программ, однако императорские генералы не хотят понимать…

– Я не об этом говорю, – сказала Тэра. – Что ты творишь? Зачем написала донос на королеву Гин? Неужели это правда?

Дзоми отвела взгляд:

– Ваше высочество, я… Я не… Пожалуйста, не спрашивайте меня.

Тэра вздохнула. Она чувствовала неловкость, как будто Дзоми предстала перед ней голой. Не потому ли Кон Фиджи предупреждал учеников, что не следует героизировать учителя? «Чрезмерное восхищение кем-либо ведет к разочарованию». Тэре очень хотелось рассказать Дзоми о своих подвигах на Туноа, в надежде, что та заинтересуется волшебными зеркалами. Хотелось доказать ей, что сама она изменилась и повзрослела. Не так представлялась принцессе эта встреча, происходившая сейчас в тени облака сомнений и предательства.

– Ведешь ли ты ту жизнь, какую хочешь вести? – спросила Тэра.

И вышла, прежде чем Дзоми смогла ответить.

«Моему дорогому другу.

Я часто думаю о старых добрых временах: как ты спас меня от стрел, посыпавшихся с неба, когда мы мальчишками сбежали из школы, дабы посмотреть на процессию императора Мапидэрэ…»

Рин Кода остановился, колеблясь, какую следующую логограмму вырезать. Слова всегда давались ему легко, но теперь ничто, казалось, не могло выразить терзающую герцога печаль.

«Сын лучшего друга моего детства захвачен жестокими пришельцами из-за моря, а женщину, способную спасти его, обвинили в измене и бросили в тюрьму.

Как все могло так неправильно обернуться?»

Разогретый комок воска плавился в его руке, и наконец неопрятное, бесформенное пятно кляксой легло на печать под рядом тщательно вырезанных логограмм, таких же хаотичных и противоречивых, как водоворот самих его мыслей.

Он вздохнул, задул огонь и отложил воск в сторону.

«Тэка Кимо казнен, репутация Гин Мадзоти разрушена. Множество мужчин и женщин лишилось жизни в бессмысленных войнах. И все это из-за того, что я чувствовал себя уязвимым и стремился усилить свое влияние, для чего искусственно создавал и раздувал мятеж, чтобы потом обнаружить и подавить его».

Рин Кода перенес столик под центральную балку комнаты, встал на него, завязал вокруг балки петлю из шелкового шарфа и стянул концы.

«Я не могу винить Джиа. Пусть она подала мне идею, но поступки-то совершал я сам. Я снабдил Ноду Ми и Дору Солофи деньгами для восстания; я позволил Тэке Кимо поставлять оружие на Туноа, вовлекая его в заговор, из которого ему было уже не выпутаться. Я позволил Ноде Ми и Дору Солофи сбежать в Гэджиру в расчете на то, что они окажутся полезными в будущем. Пока я создавал призрачные угрозы и поздравлял себя с будущим триумфом, я пренебрег своим долгом и позволил реальной опасности проникнуть в империю».

Рин просунул голову в шелковую петлю, обернул ее еще раз вокруг шеи, чтобы голова не выскользнула, и попробовал веревку на прочность. Она должна была выдержать.

«Я всем обязан Куни, и тем не менее я подвел его как никто другой. Я не могу смотреть в глаза Тэке Кимо. Смотреть в глаза Гин Мадзоти. И уж определенно не могу смотреть в глаза моему лучшему другу».

Герцог Кода отпихнул столик ногой, тело его пролетело несколько дюймов и остановилось, когда шелковая петля приняла вес удавленника. Рин засучил ногами, задергался, а потом затих; запах мочи и кала наполнил комнату; приглушенные звуки, которыми сопровождались судорожные попытки втянуть воздух, наконец прекратились.

Джиа и Куни сидели в позе мипа рари, друг напротив друга за маленьким столиком, на котором лежало неоконченное письмо Рина Коды.

– Это на твоей совести, – сказал Куни.

Джиа не ответила. Она думала об Ото Крине.

Случившееся десять дней назад самоубийство Рина повлекло за собой масштабное расследование под руководством Кого Йелу. Премьер-министр проявлял особое рвение – без сомнения, в попытке обелить себя за участие в падении Гин Мадзоти – и отыскал неопровержимые факты, свидетельствующие об откровенном провоцировании мятежников со стороны «предусмотрительных», а также о коррупции и иных нарушениях. Было арестовано и казнено немало тех, кого объявили козлами отпущения.

– Как мы могли настолько отдалиться друг от друга? – пробормотал Куни. – И вот теперь мне придется хранить твой секрет. Если я раскрою правду насчет самоубийства Рина и твоей роли во всем случившемся, империя распадется в тот момент, когда мы меньше всего можем себе это позволить. Правители, как боги, не могут совершать ошибок, и потому ты вынуждаешь меня жить во лжи, которую я не могу опровергнуть.

Джиа склонила голову.

С течением времени Кого начал подозревать, что к случившемуся причастен дворцовый кастелян Ото Крин. Но, несмотря на все увещевания и посулы, угрозы и пытки, Ото наотрез отказался раскрывать роль Джиа и умер в тюрьме. Императору донесли, что он якобы наложил на себя руки. Но кто знает, было ли это правдой.

Любовь творит с людьми странные вещи.

Молчание Крина принесло свои плоды. Хотя Куни подозревал, что именно сделала императрица, премьер-министру так и не удалось добыть никаких доказательств.

А со временем, как надеялась Джиа, муж поймет, почему она так поступила.

Любовь творит с людьми странные вещи.

Супруги долго сидели в молчании. Джиа понурила плечи, слезы капали на стол.

– Я устрою для него пышные похороны, – проговорил Куни. – Ах, Рин, глупыш Рин. – Он посмотрел на жену, и печаль пронизывала каждую морщину на его лице. – Ты даже извиниться толком не можешь.

Он встал и вышел.

Джиа так и не подняла взгляда.

Сото вошла в комнату и набросила одеяло на согбенную фигуру Джиа. За несколько часов после ухода императора та даже не сменила позы.

– Знаю, ты считаешь меня чудовищем, – сказала Джиа.

– Я уж не знаю, что и думать, – ответила Сото. – Но я до сих пор твой друг.

– Спасибо, – прошептала Джиа.

И две женщины на миг взялись за руки в мерцающем свете свечей.

– Мне однажды приснился сон, – промолвила императрица. – В нем госпожа Рапа рассказывала мне о важности устойчивых структур и систем, меняющихся так же медленно, как скованные льдом реки. Еще она говорила о непрочности связей, основанных на преданности и вере, таких же нестойких, как и языки огня.

– Ленив тот ум, что перекладывает свои ошибки на богов.

– О нет, я вовсе не перекладываю ни на кого вину. Сны зачастую просто метафорически отображают наши мысли.

– Твои сновидения склонны все упрощать, – заметила Сото. – Но, как это часто бывает с моделями, построенными философами, реальный мир оказывается гораздо сложнее.

Джиа отвела взгляд. И произнесла:

– Без мечты и стремления достичь ее, чем мы лучше водорослей, просто влекомых течением?

– Ты сожалеешь о содеянном?

Императрица покачала головой:

– Все, что я делала, было на благо народа Дара. Просто у меня не вышло. Если бы не объявились льуку, я бы установила мир на этой земле на века. Я не стану извиняться, поскольку не считаю, что была не права.

– Но твои методы… Джиа, мне бы хотелось, чтобы ты отыскала другой путь. Проливать кровь – это последнее дело.

– У меня нет обаяния Куни, который, возможно, смог бы найти способ обезоружить феодалов за какой-нибудь пьяной игрой. Или силы Маты, способного понудить к миру мечом и дубиной. Я лишена изобретательности Луана Цзиа, умеющего направить амбиции в ловушку более хитроумной конструкции. Зато у них нет моего дара предвидения, и потому я использовала методы, доступные для женщины, что живет во дворце: интриги, сговор, подстроенные мятежи.

Сото вздохнула:

– Я с тобой одновременно и согласна, и нет. Потерянные жизни… Не думаю, что тебе удастся переступить через кровь.

– Я готова к тому, чтобы меня судили по моим делам. То же самое относится к Куни и к любому, кто обладает властью.

Сото кивнула:

– Тогда почему ты сидишь здесь сложа руки?

Джиа посмотрела на нее:

– Я впала в немилость, больше мне делать нечего.

– Ты все еще императрица Дара, и жизням людей, о которых ты печешься, угрожают захватчики с севера.

– Думаю, времени моего вмешательства в политику пришел конец.

Сото помолчала немного, а потом промолвила:

– Помнишь, как совсем молоденькой девушкой ты ходила в кукольный театр теней?

Джиа удивленно кивнула.

– Представления начинались вечером, перед заходом солнца. И обычно первый акт заканчивался какой-нибудь трагедией: влюбленных разлучали ревность и подозрения; злой министр занимал место преданного генерала; госпожа из-за недоразумения прогоняла верную служанку.

Императрица тихонько хмыкнула.

– А ко времени интермедии наступала ночь, – подхватила она. – На небе мерцали звезды, и мне казалось, что они явились увидеть самый печальный момент представления.

– Но потом всегда был второй акт, – сказала Сото. – Всегда.

Две женщины долго смотрели друг на друга. Наконец Джиа кивнула и сжала руку Сото.

Холодный ветер гнал крутую волну в заливе Гаинг. Гигантский сокол-минген реял над водой вместе с голубем и двумя воронами, черным и белым. Тем временем под перемежающимися тенью волнами рыскала чудовищных размеров акула. Облака окрашивались в золотистый цвет, как у чешуек карпа, а если хорошенько прислушаться, шум моря сливался в вой волка.

Акула, пави Тацзу, повелителя Непредсказуемых Вод, выпрыгнула из воды, блеснув на солнце зубастым оскалом.

Сокол-минген, пави Киджи, повелителя Ветров, камнем рухнул вниз, чтобы окликнуть кинжалозубую рыбу.

– Что это тебе так весело, Тацзу?

– Бог птиц изгнан из гнезда крылатыми варварами. Думаю, это многим покажется забавным.

– Да ты никак всякое сочувствие потерял? Сейчас ты смеешься, но дай время, они нагрянут и в твой дом на Волчьей Лапе.

– Я над всем смеюсь, брат. А ты ни над чем. В этом корень наших проблем.

Чешуйчатые облака заклубились, и Тутутика, самая младшая из богов, заговорила своим чистым, мелодичным голосом:

– Довольно препираться. Весь Дара под угрозой: острова, люди, боги. Нам нужно что-то делать.

Взвыли волны-волки – это Фитовэо Воинственный включился в спор:

– Ты предлагаешь нам вступить в войну против льуку? А как же наш договор не вмешиваться напрямую в дела смертных?

– Льуку – это не народ Дара. На них наш договор не распространяется.

Огромная акула снова продемонстрировала всем свою смертоносную ухмылку.

– Какая софистика! Но что значит «народ Дара»? Не в первый раз уже захватчики высаживаются на эти берега. Между прочим, острова были обитаемы, когда сюда пришли ано, и произошло сие по меркам вечных звезд совсем недавно. Много ли мы сделали, чтобы защитить тот народ Дара от истребления, а?

Поскольку остальные пави пристыженно отвели взгляды, Тацзу продолжил:

– Во время войн Диаспоры некоторые из нас сражались на их стороне, другие против, а третьи поддерживали оба лагеря. И чем все закончилось? Каждому из нас гораздо больше по вкусу пришлись фимиам, музыка, жертвенные угощения и большие храмы, предложенные потомками ано, нежели лесные капища племен, остатки которых обитают ныне на Тан-Адю. Не происходит ли сегодня очередной поворот вечного колеса перемен? Не забывайте: мы не смертные, и их заботы не совпадают с нашими.

Прочие боги молчали какое-то время, но наконец нежный голубь Руфидзо простер крыла над хмурым морем.

– Приход ано был временем кровопролития и царства смерти, и ты прав: в эпоху войн Диаспоры мы и впрямь совершали поступки, которыми не вправе гордиться. Но мы тогда были другими: совсем юными, похожими на детей, не осознающих разницы между добром и злом. Но с тех пор, так же как потомки коренных обитателей Островов слились с ано, чтобы стать народом дара, мы тоже переменились. Мы теперь по-другому одеваемся, говорим, сражаемся, спорим и любим, и все это произошло под воздействием ано. Мы ходим среди них в облике смертных и берем их в возлюбленные… – Облака побагровели, когда в сердцах некоторых из богов всколыхнулось вдруг старое пламя, и акула Тацзу хмыкнула: это был в высшей степени неприятный звук. – Ано изменили нас своим почитанием, своей философией и культурой, так же как мы сами меняли их своими наставлениями и убеждениями. Я надеюсь, что мы стали старше и теперь лучше понимаем, какая на нас лежит ответственность.

Ухмылка акулы стала больше походить на оскал, когда Тацзу ответил:

– Ты рассуждаешь, как смертный моралист, но почем тебе знать: вдруг через тысячу лет чужаки, называющие себя льуку, тоже не станут строить нам огромные храмы, восхвалять наши имена и думать о себе как о народе Дара? Копья коренных обитателей Островов сгнили, а кости их покоятся в глубоких могилах, но Острова по-прежнему здесь, и мы тоже. Я вот что скажу: пусть смертные сражаются как хотят, а мы будем играть с ними в наши игры, как прежде. Разве Куни Гару не повторял всегда, что жить нужно интересно? На мой взгляд, нет ничего интереснее, чем наблюдать, как люди истребляют друг друга, особенно сейчас, когда у льуку есть эти чудесные звери.

Теперь пришел черед заговорить Близнецам с Кокру: упрямой и терпеливой Рапе, богине сна и отдыха, и порывистой и своевольной Кане, богине смерти и огня:

– Мы создали народ Дара…

– …Равно как и народ Дара создал нас, сестричка. И мы отчасти в ответе за то, что происходит в их империи сегодня.

Черный ворон Каны бросил взгляд на акулу Тацзу, беспечно рассекающую воды, и на белого ворона Рапы, который отвел глаза и ничего не сказал.

– Мы не можем просто отойти в сторону.

И снова сокол-минген Киджи описал круг над прочими пави.

– Льуку почитают собственных божеств. Тацзу, ты ведь известный ревнивец. Не опасаешься, что если они победят, мы будем забыты и померкнем?

Однако акулу эти слова нисколько не смутили.

– Среди почитаемых льуку богов есть те, кого они называют Все-Отец и Пра-Матерь. Кто знает, вдруг Все-Отец – это лишь другое имя нашего отца Тасолуо? Его призвал Моэно, король всех божественных существ, и, быть может, он отправился в другие земли и позабыл прочих детей. Океан широк, за горизонтом лежат иные миры, подтверждением чему служат эти льуку. Неужели мы нарушим данное матери обещание и вступим в войну с детьми нашего отца, прибывшими из-за моря?

Белый ворон Рапы сердито закаркал, обращаясь к акуле:

– Чистой воды домыслы! Мы с этими другими богами даже никогда не встречались! Ты просто хочешь, чтобы умерло еще больше людей.

– Что с того? Сдается мне, твоя сестра-близняшка такой перспективе только обрадуется. Кто скажет, что мне нет дела до моих родных?

Тут голос подал черный ворон:

– Смерть – мой удел. Но это еще не значит, что больше ничего меня не заботит.

Акула вильнула хвостом, как будто погрозила пальцем.

– Я продолжаю утверждать, что нам не следует вмешиваться напрямую, пока мы не узнаем побольше об этих людях и богах, которых они принесли с собой. Но я обожаю игры, а потому буду играть с этими чужаками на их великолепных скакунах.

И снова волны взвыли по-волчьи:

– Жаль, что Луто нет с нами. Его предложения всегда самые лучшие.

Акула согласно кивнула:

– Где эта старая черепаха? Я не видела его с момента появления городов-кораблей.

Никто из них не мог припомнить, чтобы встречал своего бросающего вызов штормам брата, мудрейшего из всех.

И долго еще боги продолжали вести в этом ключе безмолвный спор: между ними не было согласия, как поступать в эпоху, когда распалось единство.

– Что ты хочешь сказать, варвар из Дара? – спросил пэкьу Тенрьо.

Он вместе со своими вождями восседал в большом дворце в Крифи, столице и крупнейшем городе острова Руи. Все льуку были увешаны жемчужными и коралловыми ожерельями, награбленными у несчастных жителей города. Драгоценности, сосуды из драгоценных металлов, золотые и серебряные монеты были свалены в кучу, пока дикари опрокидывали кубки с кьоффиром или вином, взятым из губернаторских запасов. Молодые женщины и несколько смазливых юношей – сыновья, дочери и жены зажиточных жителей Дайе – сидели на коленях у вождей или рядом с ними, хихикали и громко смеялись, игриво подливая напитки. Пленники ластились к победителям, обнимая и целуя их.

Посреди зала, уткнувшись лбом в ковер, стоял на коленях Ра Олу, бывший регент Дасу.

– Я нижайше прошу сообщить, когда великий пэкьу желает принести благословение своей славной армии на остальную часть Дара.

Пэкьу Тенрьо громко рыгнул и сдвинул с колен женщину – это была госпожа Лон, жена Ра Олу. Тенрьо испытывал особенное удовольствие, унижая покоренную знать Дасу и Руи подобного рода наглядной демонстрацией своего господства.

– Зачем тебе это знать?

– Спланировать вторжение на главный остров – это серьезная задача, и… и, быть может, ваш покорный слуга может оказаться полезным.

– Да ну? – Тенрьо с подозрением посмотрел на Ра Олу. – Всякий раз при встрече с Тиму тот уверяет, что дух Дара несокрушим и вы никогда мне не покоритесь. Хочешь сказать, что он ошибается?

Тиму и другие аристократы и чиновники, отказавшиеся подчиняться и прислуживать льуку, работали вместе с простолюдинами на осенних полях, собирая корм для гаринафинов, пасли стада длинношерстного скота, привезенного на городах-кораблях, изготавливали оружие и строили оборонительные сооружения для армии льуку. С ними победители обращались немногим лучше, чем с животными. Тиму, хотя и был юношей хилым и книжным, служил примером для всех окружающих. Он без жалоб переносил плети надсмотрщиков и уверял порабощенных поселян, что армия императора со дня на день будет здесь и прогонит захватчиков.

Вплоть до недавнего времени Ра Олу всячески поддерживал своего господина. Эта перемена в его поведении была… интригующей.

– Принц Тиму – человек упрямый, – ответил Ра Олу. Он не спускал глаз с груды сокровищ, окружавшей вождей льуку, называемых также танами, и стоящих перед ними блюд, которые просто ломились от мяса и рыбы, и глаза его, против воли, жадно блестели. Ра Олу сглотнул. – Но бо́льшая часть народа отличается благоразумием.

– Я думал, что вы, люди Дара, презираете нас и называете варварами. – Тенрьо намеренно обнял госпожу Лон и принялся ласкать ее груди. – Тебя не смущает, – обратился он к женщине, – что твой муж не выказывает обиды за то, что я каждую ночь беру тебя на свое ложе?

– Каждый хочет лучшего, – проговорила госпожа Лон, залившись краской. Их с Ра Олу взгляды на краткий миг встретились, и она тут же отвела глаза. Обвив рукой шею пэкьу Тенрьо, женщина хихикнула и поцеловала его. – Кто не предпочтет есть мясо и пить вино, вместо того чтобы драться с крестьянами за кусок грубой лепешки из сорго и лакать воду из лужи?

Пэкьу Тенрьо расхохотался. Методы унижения аристократов Дара начали наконец приносить желаемые плоды. Он всегда знал, что эти люди мягкотелы.

– Великий пэкьу непобедим, – произнес Ра Олу, в очередной раз уткнувшись лбом в пол. – Моя жена лишь выказала ум, пожелав служить вам. Все мы должны извлечь урок из ее покорности, единственной разумной линии поведения перед лицом превосходящей силы. Но я был правителем здешнего населения гораздо дольше, чем вы. При всей вашей мудрости, я мог бы внести предложения, способные помочь.

– Что конкретно имеешь ты в виду?

– Хотя небесная армия льуку всемогуща и весь Дара непременно падет перед вашим напором в очень короткое время, проблема заключается в том, что население Дара огромно, тогда как воинов льуку сравнительно мало. Я обратил внимание, что многие солдаты заняты непроизводительным трудом, присматривая за крестьянами и знатью, словно пастухи, заботящиеся, чтобы неразумный скот не причинил себе вреда… И каждый день дюжины, даже сотни обитателей этих островов погибают, будучи заподозрены в саботаже. Не полезнее ли для вас будет вывести больше воинов на поле боя, вместо того чтобы переживать насчет возможного бунта в тылу, подстроенного кучкой аристократов Дара, злонамеренных и упрямых?

– Так. Продолжай.

– Большинство простых людей готовы служить льуку, хотя некоторые могут поддаться лжи императора и поверить его пустым обещаниям нанести ответный удар. Я предлагаю свести все местное население Руи и Дасу в подразделения по десять семей в каждом, и пусть каждое такое подразделение изберет старшину-десятника. Десятник будет осуществлять надзор за вверенными ему людьми, и, если кто-то из этих десяти семей окажется изменником по отношению к льуку, всех членов данного подразделения предадут смерти. Поскольку надзор за крестьянами поручат их собственным старейшинам и знати, а не захватчикам, высшим правителям льуку, недоразумения будут сведены к минимуму и в результате станет погибать меньше ценных рабов.

– О-о, – протянул Тенрьо. – Ты предлагаешь, чтобы жители Дара надзирали друг за другом, вместо того чтобы их стерегли мы. – В глазах его появился блеск. – Хитрая задумка.

– Мы могли бы усилить эту систему дополнительными мерами, – добавила госпожа Лон. – Например, вы будете награждать тех, кто донес о заговоре мятежников или указал на недовольных, распространяет злобную молву про оккуп… про щедрое и благородное правление повелителей льуку, и предоставлять таким людям определенные привилегии. – Снова покраснев, она дала Тенрьо испить глоток вина из своих губ.

– Ха-ха-ха! – Тенрьо поцеловал госпожу Лон. – Я не собираюсь вторгаться на главные острова до следующей весны. Гаринафины утомлены и раздражены долгим плаванием через океан, за зиму им нужно набраться сил. Будет действительно неплохо, если здешнее население окажется умиротворено прежде, чем я продолжу поход на следующий год.

– Я готов предложить любую помощь, какая в моих силах, – заявил Ра Олу. – Все, что я прошу, – это некий символ признания. Хотя весь народ Дара – нецивилизованные скоты, некоторые из этих животных лучше других и быстро учатся.

– Выходит, что все эти высоконравственные обитатели Дара – бесстыжие лицемеры, – заключил Тенрьо. Собравшиеся таны льуку загоготали. Потом пэкьу продолжил: – Но признаюсь, что твои предложения мне нравятся. Ладно, если вы оба удачно осуществите этот план, я щедро вознагражу вас. Ты, Ра Олу, можешь сегодня же перебраться с полей в губернаторский дом. А тебе, Лон, я, может, даже дозволю навестить в одну из ночей ложе своего супруга.

– Великий пэкьу – чрезвычайно милостивый господин! – хором воскликнули госпожа Лон и Ра Олу.

Глаза их встретились, и никто из танов не обратил внимания на взгляд, которым обменялись эти двое.

Пэкьу Тенрьо отдал приказ, чтобы храмы богов Дара не разоряли, а их жрецов и монахов не беспокоили. Ведь на самом деле льуку никакие не варвары, что бы там ни городили возмущенные ученые Дара. Они, вообще-то, тоже народ благочестивый.

Любопытные вожди и воины льуку посещали святилища с целью посмотреть, каким богам поклоняются покоренные ими люди.

– А этот Киджи не напоминает вам Пэа, сына Все-Отца и Девы Ветра, которые послали нам в дар гаринафина?

– В этом есть резон! Разве сокол-минген не похож на гаринафина, только шибко уменьшенного?

– Может, варвары из Дара не поняли откровений Все-Отца и не так делали свои статуи?

Вожди льуку стали возлагать жертвы из мяса и нутряного сала к алтарю Киджи. Считалось, что возжигаемые дары возносятся в небо, как и иные приношения, и повелитель Киджи поглощает их.

Не один день жрецы храма Киджи на западном берегу озера Аризузо обсуждали вопрос, следует ли принимать подобные подношения, но в конце концов, выяснив, что многие вожди охотно приносят в храм дары из золота и драгоценных камней, настоятель принял положительное решение.

– Повелитель Киджи отличается состраданием, – благочестиво заявил он. – И всем, кто желает купаться в лучах его света, следует это позволить.

Священник, правда, не обмолвился о том, что паломники из числа льуку почитали этого бога как Пэа-Киджи. Как и о том, что некоторые из танов попросили его поместить на плечо статуи, напротив изображения сокола-мингена, этого пави Киджи, подобие гаринафина.

И, несмотря на молчаливое возражение настоятеля, крошечное изображение гаринафина все-таки появилось на плече повелителя Киджи, а когда льуку входили в храм, жрецы, читая молитвы, обращались к этому богу как к Пэа-Киджи.

– Как вижу, мой крылатый брат приобрел новый образ!

– Тацзу, я не в настроении и дальше терпеть твои назойливые шуточки.

– А кто тут шутит? Я завидую! Ты вернулся в свой дом и приобрел великое множество новых почитателей. Вот если бы и с остальными обходились так же.

– Тут все довольно сложно.

– Конечно, конечно. Просто отмечу, пользуясь случаем, что теперь ты не слишком рвешься вступать в войну против льуку.

Бог птиц, сейчас еще ставший вдобавок, пусть и не по собственному желанию, покровителем гаринафинов, ничего на это не ответил.

Решеток на окнах не было, а полы устилали мягкие циновки. На каменных стенах, придавая пространству больше света, висели гобелены с вышитыми на них изображениями покрытых снегом зимних слив. В помещении было тепло благодаря очагу и котелку с горячим чаем. Аромат воскуряемых благовоний заставлял забыть о последних зимних холодах.

Но Гин не считала, что новое жилище сильно отличается от сырой темницы, где ее держали раньше. Она по-прежнему оставалась пленницей: стоит ей лишь попробовать покинуть комнату, как дюжины дворцовых стражников тут же склонятся перед ней, держа руки на эфесах мечей.

Император вернул маршалу Мадзоти меч.

Гин приняла его. Это был уже второй раз, когда Куни вручал ей этот клинок. Впервые сие произошло много лет назад на высоком помосте. Она стояла тогда перед удивленной и довольно скептически настроенной армией и говорила солдатам, что однажды они разобьют Гегемона Дара.

Казалось, будто это случилось во сне.

– Так ты согласна нам помочь? – спросил Куни.

Гин несколько раз медленно взмахнула мечом. Император даже глазом не моргнул.

– Мои условия не изменились, – сказала она. – Ты объявишь о моей невиновности и сообщишь о заговоре императрицы против тех, кто помог тебе взойти на престол. Ты извинишься перед всеми аристократами, включая призраков Тэки Кимо и всех безвинно погибших. Потом заточишь Джиа в темницу до конца ее дней и сделаешь новой императрицей Рисану. Только тогда я рассмотрю твою просьбу.

Надежда на лице Куни померкла. Он покачал головой:

– Гин, но я не могу ничего из этого выполнить. То, что сделала Джиа… было ошибкой, но она доказала, что Тэка поддался искушению.

– А кто на его месте не поддался бы? Если бы нас всех судили по…

– Если я исполню твою просьбу, то воцарится хаос. Это подорвет саму императорскую власть: каждый феодал станет требовать уступок для своего домена, пользуясь любой ошибкой в моих суждениях. Все потенциальные бунтовщики приободрятся, полагая, что «предусмотрительных» можно купить. А ученые и губернаторы утратят веру в мой авторитет, понимая, что я не безгрешен и могу быть введен в заблуждение. Дара никогда не оправится от подобного урона, и это причинит хрупкому миру больший вред, чем любой открытый мятеж.

– Винить во всем ты должен только себя самого.

Куни прикрыл глаза:

– Будь сейчас мир, я, может, и рискнул бы исправить содеянное против тебя зло в расчете, что время постепенно залечит раны. Но идет война. Над Дара сгустилась угроза, страшнее которой прежде никогда не бывало. Если вся империя не выступит единым фронтом против льуку, если знать не будет сражаться со мной плечом к плечу, если народ усомнится в моей мудрости, если губернаторы и ученые перестанут уважать мою длань – тогда тьма поглотит все острова и погибнут еще очень и очень многие, а все, ради чего мы сражались, будет утрачено.

– Значит, ты хочешь, чтобы я жила во лжи и шла на войну за тебя как предательница, получившая прощение и намеренная кровью искупить вину?

Император кивнул:

– Знаю, это нечестно. Но другого пути нет. Мы не всегда управляем нашей судьбой и иногда вынуждены жить со своими ошибками. Или даже просить смириться с ними других. Роли, которые мы играем, диктуют нам образ действий.

Куни опустился перед Гин на колени и коснулся лбом пола. На миг Гин охватило желание шагнуть вперед, взять его за руки, поднять и сказать, что она все понимает и сделает, как он просит. После всего случившегося она продолжала верить, что людям приятно умирать за великого государя, признающего их талант, и что это правильно. Но потом горечь, вызванная унижением, вернулась. Маршал вспомнила, как Кого Йелу коварно заманил ее на лодку на озере, словно животное на жертвенный алтарь; как Джиа отвергла узы ее преданности, сочтя их хрупкими и бесполезными; как Дафиро Миро передал ей унизительное предложение сбежать.

– Что ранит меня больнее всего, – промолвила Гин, – так это твоя неспособность отрицать, что где-то в глубине души ты согласен с Джиа. Именно поэтому ты отнял у меня много лет назад Фасу и Риму и послал в Гэджиру. А еще ты веришь, что власть всегда развращает, а потому старался ослаблять фундамент моей власти. Подозрения подточили связь между нами задолго до сегодняшнего дня.

Куни вздохнул:

– А ты разве лучше? Ты сама провозгласила себя королевой, не дожидаясь, пока я пожалую тебе титул, из опасения, что я стану ревновать к твоим успехам. Все мы не совершенны, но стараемся становиться лучше, вопреки своим грехам.

– Ты прав, – сказала Гин. Она подошла к одной из стен комнаты и с силой воткнула меч в трещину между двумя камнями. Потом резким поворотом кисти сломала клинок пополам.

Оставив острие в стене, она вернулась на место и, вручив обломок с эфесом Куни, заявила:

– Я предпочту сломаться, чем гнуться на службе лжи. Я устала позволять власти прогибать нас под себя, господин Гару. Я не буду твоим маршалом до тех пор, пока ты не обелишь мое имя. Придется тебе вести эту войну самому.

Император встал, принял сломанный меч и молча вышел.

Принцесса Тэра разыскала Дзоми Кидосу у ворот Пана. Молодая женщина ковыляла, опираясь на трость, и просила караванных погонщиков подвезти ее.

– Адвокат Кидосу! – окликнула принцесса, сидя верхом, и остановила коня рядом с ней.

– Я вот уже который год не ношу это звание, ваше высочество, – ответила Дзоми. – У меня теперь нет никаких титулов.

– Я узнала о случившемся от отца, – пояснила Тэра. – Ты отказалась от всех должностей и испросила разрешения вернуться домой. Ты в самом деле хочешь жить рабыней льуку?

– Значит, вам известно, что я никчемная личность, – вздохнула Дзоми. – Не оскверняйте свой взор зрелищем моей персоны. Я предала свою королеву в минуту слабости, спасая собственный секрет и в расчете обеспечить матери лучшую, как мне тогда казалось, долю. Если бы не моя ложь, премьер-министр Йелу не поддержал бы императрицу и маршал вела бы сейчас армию против льуку. Гин Мадзоти права: без прочного фундамента в виде чести все остальное – мираж. Поскольку принцесса Айя в безопасности, я очнулась от своего кошмара и теперь направляюсь домой, к маме.

– Что с твоей ногой?

– Мое приспособление нуждается в замене на новые, свежие ветви, которые можно добыть в теплице. Но поскольку я отказалась от всех незаслуженно нажитых богатств, то не могу этого себе позволить.

– Ты и в самом деле дура, – бросила Тэра возмущенно.

– Прошу прощения? – вскинулась Дзоми, раскрасневшись от обиды.

– У тебя есть простая нужда и средства ее удовлетворить, однако ты предпочитаешь упиваться своими страданиями, полагая, что они каким-то образом облагораживают тебя.

– Что вы знаете о…

– О, не мне судить о том, через что тебе довелось пройти, но я распознаю́ симптомы твоей хвори. Однажды ты укорила меня, что я плачусь на судьбу, тогда как располагаю преимуществами, каких не имеют другие. Ты, помнится, сказала тогда, что если я не живу той жизнью, какую для себя хочу, то лишь потому, что даже и не пыталась быть собой. Сегодня я бросаю то же самое обвинение тебе в лицо.

– Я не в настроении…

– Да, ты наделала ошибок. Ну и что? Разве ты не была ученицей величайшего стратега Дара? Разве не впечатлила всех повелителей империи смелой и меткой критикой слишком поверхностного подхода моего отца к отбору достойных чиновников? Разве ты не помогала королеве Гин управлять государством и не достигла значительно большего, чем другие в твоем возрасте? И вот теперь ты норовишь улизнуть, словно побитый щенок, вместо того чтобы задействовать весь твой талант и все силы для помощи своей госпоже – и самой себе – в момент испытания? Неужели ты больше не поможешь тем, кого любишь, оставшись при дворе и неся позор своего бесчестья? Следующий год – год Орхидеи, год твоего рождения! Не забыла ли ты, что именно этот скромнейший представитель Ста цветов напомнил Фитовэо о долге мужественно сопротивляться и сражаться против вечной тьмы, которая олицетворяет сомнения в себе?

Дзоми подняла глаза на принцессу и в первый раз поняла, что робкая, не слишком уверенная девочка, которую она помнила, бесследно исчезла. В Тэре появилось нечто такое, что Дзоми могла охарактеризовать только словом «царственное».

Она кивнула и протянула руку, чтобы принцесса помогла ей усесться на лошадь позади себя.

Дзоми пришла в апартаменты, где держали Гин. Хотя Дзоми не занимала больше никакого официального положения при дворе, она предъявила охране письмо, написанное Тэрой и скрепленное личной печатью принцессы, и ее пропустили.

Преклонив колени перед входом в гостиную Гин, молодая женщина стала ждать. Дневной свет отбрасывал тень на шелковый экран сдвижной двери. Разговор в комнате между Гин и Айей стих, но спустя минуту возобновился.

Никто не подошел к двери.

День сменился ночью. Стражники спросили, не хочет ли Дзоми есть и пить. Она покачала головой.

Пока на небе проступали звезды, Дзоми размышляла о своей жизни. Она думала о тех, кто верил в нее и кого она подвела: о матери, Луане, Тэре, Гин. Думала о силе духа и о том, что подчас его сложно отличить от гордыни и себялюбия. Вспоминала изречения моралистов, которых она высмеивала, не подозревая, что те говорят правду. И плакала от горчайшего стыда.

Солнце снова взошло, и как раз, когда Дзоми решила уже встать и уйти из покоев маршала навсегда, дверь открылась.

– Заходи и выпей чаю, – произнесла Гин тоном ласковым, как утренний ветерок.

– Мужчины и женщины должны умирать за тех, кто признает их талант, – сказала Дзоми. – Я очень раскаиваюсь.

Она чувствовала себя как девчонка, впервые полетевшая на воздушном шаре с Луаном Цзиа много лет назад. И не могла найти подходящие слова.

– Я очень раскаиваюсь, – повторила Дзоми.

– Знаю, – ответила Гин. – Но прошлое – это прошлое, и все, что мы можем сделать, это извлечь урок из своих ошибок. Ты предала меня, поскольку верила, что у тебя нет другого выбора. Но как ты узнала, бывают мгновения, когда мы видим нашу душу и можем сделать ее более величественной.

Дзоми расплакалась:

– Я разочаровала вас. Мне стыдно сильнее, чем можно выразить всеми словами мира.

– Тебе довелось пережить слишком много успехов в слишком юном возрасте, – заметила Гин. – Но унижение тоже бывает хорошим учителем. Как-то раз я проползла между ног у одного мерзавца и думала, что никогда уже больше не посмею поднять головы. Однако этот случай научил меня необходимости играть вдолгую. У тебя есть талант, Дзоми Кидосу, но ты должна научиться управлять этим талантом с мудростью, а мудрость можно почерпнуть только из неудач.

– Прошу вас, накажите меня, – взмолилась девушка.

– Ты и так уже достаточно наказана, – возразила Гин. – Ради этого я и оставила тебя ждать здесь в одиночестве, дабы ты пробыла наедине с собой всю ночь. Ибо нет критиков более суровых, чем мы сами. – Она наклонилась и помогла Дзоми встать. – Что тебе требуется теперь, так это прощение и решимость вновь идти в бой вопреки сомнениям.

– Это возмутительно! Просто возмутительно! – взревел император Рагин, мечась по Большому залу для приемов. – Нам следует немедленно атаковать льуку!

Мюн Сакри и Тан Каруконо сосредоточенно читали письмо, а потому ничего ему не ответили.

– Куни, тебе надо хорошенько все взвесить, – сказала Рисана. – Мы не знаем, как биться со всадниками на гаринафинах, и необдуманная атака не поможет Тиму, а лишь приведет к ненужным потерям.

– Но с течением времени все больше наших воздушных кораблей будет оставаться на земле, не имея возможности пополнить запасы подъемного газа. Ожидание нас только ослабит, – возразила Джиа.

– Я чрезвычайно взбешен предательством Ра Олу, – заявил Куни. – Как мог человек, штудировавший книги Кона Фиджи и работавший вместе с Дзато Рути, оказаться таким беспринципным? Воистину я был слеп, когда назначил его регентом Дасу, а затем еще и попросил помогать Тиму.

– Ренга, меня больше беспокоит, что вас может ослепить забота о безопасности принца, – сказал Кого Йелу.

– Ты о чем это толкуешь?

– Премьер-министр прав, – заметила Дзоми Кидосу. – Слишком поздно переживать из-за ошибок, допущенных в прошлом. Нам следует сосредоточиться на том, как извлечь наибольшую пользу из того, что мы имеем сейчас.

Куни с подозрением глянул на Дзоми, не утруждаясь скрывать неприязнь, которую он испытывал к этой женщине. Император без сожалений принял отставку Дзоми Кидосу, сочтя ее персону не заслуживающей доверия после того, как она исповедалась, признавшись, что похитила пропуск на Великую экзаменацию (что, по правде сказать, не сильно возмутило Куни), а также возвела напраслину на Гин Мадзоти. Вот последнее обстоятельство весьма его задело. Единственная причина, по какой Дзоми не наказали более сурово, было то, что раскрытие правды о ее поступках привело бы к скандалу в императорской семье.

– Образ действий, который ты отстаиваешь, весьма выгоден для тебя самой, не так ли? – осведомился Куни.

Лицо Дзоми вспыхнуло, но она не пошла на попятную.

– Даже нож, причинивший тебе рану в прошлом, остается хорошим ножом, если правильно им пользоваться.

Принцесса Тэра поручилась за Дзоми и попросила, чтобы ту назначили одним из ее личных советников. С учетом вступления Дара в новую полномасштабную войну Куни счел момент подходящим, чтобы предоставить Тэре больше полномочий. Возражениями ученых против участия женщин в государственных и военных делах можно было на время пренебречь, напирая на необходимость использовать в столь критической ситуации все таланты, какие есть в распоряжении императора. То, какую роль принцесса сыграла в подавлении мятежа на Туноа, красноречиво доказывало, что у нее имеются определенные способности к искусству механики, а помощь Дзоми, лучшей ученицы великого инженера Луана Цзиа, открывала возможность задействовать недостижимые ранее ресурсы для формирования фундамента власти Тэры. Так что Куни, действуя с дальним прицелом, возложил на дочь полномочия взаимодействовать с инженерными академиями в Гинпене и Пане с целью разработки нового оружия для Фиро и генералов, а также координации сведений разведки, чем занимался департамент, который прежде возглавлял Рин Кода.

– Отец, – шепнула Тэра и потянула императора за рукав. – Прошу тебя.

Император вздохнул и сделал Дзоми знак продолжать.

– Пусть Ра Олу не оправдал вашего доверия, взявшись прислуживать королю варваров в качестве личного писца, его желание угодить новому хозяину, выражаясь столь цветистой прозой, может оказаться нам на руку, ибо снабдит ценной информацией. По моему опыту, Ра Олу и госпожа Лон – весьма тщеславная парочка, не терпящая унижений и испытывающая постоянное стремление хвастать и бахвалиться. Это способно не только объяснить ту легкость, с какой они предали вас, но и дать нам преимущество.

– Ты говоришь прямо как философ-воспламенист, – сказал Куни.

– У воспламенизма есть свои достоинства, – заметила Дзоми.

– И какую же ценную информацию ты почерпнула из этого письма? – спросила Рисана.

– В стремлении скрыть стыд от своего собственного предательства Олу говорит о принце Тиму как о «счастливом госте». Это по меньшей мере дает нам понять, что непосредственная опасность принцу Тиму не угрожает, поэтому вам нет необходимости действовать спешно.

При этих словах лицо Джиа, до того напряженное, слегка разгладилось.

– Кроме того, его похвальба касательно стратегического соотношения сил двух сторон подтверждается данными нашей разведки, которая сообщает, что льуку чувствуют себя уверенно и их боевой дух высок, – вступил в разговор Кого. – Так что с наступлением и впрямь следует повременить.

– Но мы не можем просто сидеть и ждать вторжения! Как обороняться против этих летающих зверей, которые выглядят неуязвимыми?

– Возможно, Ра Олу в своем послании и тут против воли снабдит нас некоторыми подсказками, – предположила Тэра. – Просто нужно знать, как правильно прочесть это письмо.

Император продолжал расхаживать туда-сюда и, похоже, погрузился в глубокие раздумья. Дзоми и Тэра обменялись улыбками, подбадривая друг друга.

– Предпоследнее предложение в этом послании, на мой взгляд, выглядит наиболее странным, – задумчиво произнес Кого Йелу. – Что-то я не припомню в классическом ано отсылок к копейщику, приветствующему восходящее солнце.

– Может, это из какой-нибудь варварской легенды, – раздраженно проговорил император. – С какой стати Ра Олу ограничиваться аллюзиями на ано, раз теперь он служит новому хозяину?

– Нет, это не так, – заявила Дзоми Кидосу.

Все взгляды обратились на нее. Стараясь сдерживать возбуждение и сохранять внешнее спокойствие, Дзоми пояснила:

– Ра Олу всегда с презрением относился к обитателям Дасу, но ему нравилось считать себя хорошим регентом, а потому он старался изучать местные выражения и запоминать фразы, которые находил цветистыми и экзотическими. Иногда он приправлял ими свои речи и письма, в попытке казаться ближе к простым людям. Копейщик – это бытующее среди населения Дасу название летнего созвездия. Единственное время, когда его можно разглядеть на востоке, перед восходом, – это начало весны.

– Получается, министр Олу невольно выдал нам, что льуку планируют вторжение на весну, – промолвила Тэра.

– Это дает нам некоторое время на подготовку, – заключил император. На этот раз он бросил на Дзоми Кидосу более дружелюбный взгляд, и молодая женщина признательно кивнула.

– Я думаю, это еще не все, – сказала Дзоми. Было заметно, что, продолжая говорить, она держится все более уверенно. Она вспомнила, как Луан Цзиа еще в те беззаботные дни, когда они вдвоем путешествовали по Дара в раскачивающейся гондоле «Любопытной черепахи», учил ее расшифровывать загадочные логограммы ано, и взяла былой опыт на вооружение. – Отсылка к городам-кораблям свидетельствует о том, что гаринафины не способны перелетать на значительные расстояния. Мне кажется, эти существа подобны длинноногим леопардам с Экофи, и полет требует от них огромного напряжения, которое им под силу выдерживать только короткое время. Чтобы переправить гаринафинов через море, нужны корабли.

– Еще мне показалось любопытным упоминание про сено, – вставила Джиа, быстро подключившаяся к толкованию письма. – Это намек на то, что гаринафины питаются травой, а не мясом. – Глаза у нее вдруг заблестели. – Должно быть, у них много общего с домашним скотом. Путешествие через океан сильно ослабило этих тварей, и им следует откормиться в течение зимы, чтобы набрать вес.

Так как семья Джиа держала ферму на Фасе, она сама неплохо разбиралась в сельском хозяйстве.

– Но это значит, что нападать нам следует именно сейчас! – воскликнул Куни. – Если мы сделали верные выводы из того, что сообщил между строк Ра Олу, то льуку никогда не будут слабее, чем сегодня. Нам следует воспользоваться возможностью и нанести удар.

Это выглядело разумно, и советники Куни согласились.

– Нужно как можно скорее выработать план, как бороться с гаринафинами, – сказал Тан Каруконо.

– Я приготовлю армию к вторжению, – заявил Мюн Сакри.

– Необходимо приготовиться к атаке не позднее чем через два месяца, пока еще на дворе зима, – сказал Куни. – Пума Йему к тому времени уже закончит все дела на Арулуги и поведет авангард.

Оставался еще открытым вопрос о назначении главнокомандующего. Все невольно подумали о маршале Гин Мадзоти, отказавшейся выходить из-под домашнего ареста.

Мюн Сакри и Тан Каруконо переглянулись, и оба приготовились уже вызваться возглавить армию, когда слово взяла Джиа:

– Ты – отец Тиму. Солдаты будут сражаться с большим воодушевлением, если ты сам поведешь их и станешь главнокомандующим.

Рисана, Фиро и Тэра собирались было хором возразить, но Куни остановил их:

– Императрица права. Нам всем иногда приходится вести свою собственную битву. Может быть, это единственный способ восстановить полное доверие к трону после недавних… неурядиц.

Паника, охватившая весь Дара, постепенно улеглась, так как льуку удовлетворились захватом Руи и Дасу, по крайней мере, на время.

Знать Дара тайком посылала отряды воинов на северный берег Большого острова в ожидании дальнейших распоряжений, но даже по прошествии двух недель точная дата отправки императорского авангарда не была объявлена.

По лагерям ходили слухи, что генералы, лишившись своего маршала, непрестанно ссорятся и не могут сообща выработать пригодный план.

Четыре женщины отправились навестить Гин Мадзоти в ее апартаментах.

То было редкое явление. Мало кто из аристократов и военачальников заглядывал в те дни к опальному маршалу, опасаясь навлечь на себя подозрения в связях с мятежницей, которая наотрез отказалась покаяться.

Когда капитан Дафиро понял, кто пришел, глаза у него округлились, но он не сказал ни слова, просто поклонился и отошел в сторону.

– Чем я могу быть полезна вашему императорскому величеству? – спросила Гин. Тон ее был уважительным, но в атмосфере встречи ощущался холод, как на улице в ветреный зимний день.

Императрица Джиа кивнула и вошла в комнату. За ней последовали консорт Рисана, принцесса Тэра и Дзоми Кидосу.

– Император намерен вторгнуться на Руи, – сказала Джиа. – Мы пришли просить твоей помощи. – Она протянула узнице копию письма Ра Олу, держа ее в обеих руках. – В этом документе содержатся ценные сведения.

Но Гин не приняла его и демонстративно отвернулась от посетительниц.

– Я больше не маршал Дара. Со сломанным мечом на войну не ходят. Я занимаюсь лишь тем, что сочиняю на досуге стихи и пробую вина, которыми так щедро снабжает меня ваше императорское величество.

– Мюн Сакри и Тан Каруконо не могут изобрести план, как победить крылатых зверей, – сообщила Джиа.

– Фиро пытается им помочь, но он хоть и умен, однако не силен в тактике, – добавила Рисана.

– Планировать вторжение такого масштаба – это не то же самое, что разработать замысел усмирения недовольного и недалекого аристократа, – язвительно заметила Гин. – Это требует времени.

Лицо Джиа вспыхнуло, но голос ее не дрогнул.

– Тиму, должно быть, каждый день страдает в плену. Как мать, ты просто обязана понять, что я чувствую.

Гин не повернулась, но линия ее плеч смягчилась.

– Айя не имеет никакого отношения к вашим политическим играм. Нечестно с твоей стороны давить на меня таким способом.

– Ну вот! Что я ни скажу, ты обязательно воспринимаешь это как манипуляцию с моей стороны! – В голосе императрицы наконец-то появилась резкость.

– Тетушка Гин, – вмешалась Тэра. – Генералы неизменно полагались на твое руководство, и не их вина, что они оказались в подобном положении. Я знаю, как ты всегда ценила жизни тех, кто следует за тобой. Помоги нам ради них, если уж не хочешь помогать нашей семье.

Гин обернулась и посмотрела на девушку. «Тетушка Гин…» Это знакомое обращение напомнило про прежние добрые времена, когда недоверие и сомнение еще не вкрались в отношения между ней и семьей Куни. Она вздохнула:

– Дайте мне то письмо.

Пока Гин расхаживала по комнате, остальные женщины сидели в позе геюпа и внимательно наблюдали за ней.

– …Ага, значит, эти звери едят сено, то есть питаются как домашний скот… и нуждаются в отдыхе…

Гостьи переглянулись между собой и улыбнулись, довольные тем, что их собственные догадки оказались подтверждены великим маршалом.

Гин остановилась:

– Я не сидела тут совсем уж без дела – от старых привычек так просто не избавишься. Я обдумывала послание Тиму, где принц описывает нападение этих зверей, и прикидывала, какие контрмеры тут можно принять. Но увы, эти твари попросту слишком крупные, крепкие и быстрые для большинства видов нашего оружия.

У женщин вытянулись лица.

– Однако это письмо подало мне новые идеи, – добавила Гин. Лица присутствующих снова озарились надеждой. – Ключевая, на мой взгляд, информация содержится в самом начале: «Если каждый гаринафин, направляемый отважными воинами льуку». Похоже, имеется в виду, что для эффективных действий гаринафинам требуются наездники.

– Значит, они недостаточно умны, чтобы атаковать самим? – спросила Тэра. – Нечто подобное упоминалось в старинных легендах про войны на Экофи, где ано смогли победить слонов-башен туземных воинств, стреляя в наездников, а не в защищенных доспехами животных.

Гин одобрительно кивнула:

– За неимением лучшего, эту теорию следует проверить.

– Легче поразить всадника, чем скакуна, – заметила Рисана. – Точно так же намного проще убить короля, чем уничтожить всех его солдат.

– В теории, – уточнила Гин. – Но что нам в самом деле требуется, так это собрать как можно больше сведений про удивительных зверей. Доскональное знание врага – это больше половины победы.

Все согласно закивали. Эта дискуссия лишний раз подтвердила ценность письма Ра Олу.

– Но с другой стороны, это применимо и к противнику, – продолжила Гин. – Наша неудача в первом столкновении на Дасу в значительной степени объясняется явным знакомством льуку с тактикой и возможностями наших воздушных кораблей. Они были прекрасно подготовлены ко всему, что наши суда, так сказать, могли им предъявить. Не хочу плохо говорить о мертвых, но подозреваю, что, хотя бы частично, вина за это лежит на мастере Дзато Рути, который питал слепую веру в гений Кона Фиджи как наставника в военных делах.

Тэра и Дзоми обе невольно кивнули.

– Однако то, что варвары теперь уверены, будто знают о наших воздушных кораблях все, дает нам шанс удивить их, – продолжила Гин.

– У моей матери возникла идея на этот счет, и нам хотелось бы услышать твое мнение, – вставила Тэра.

– Вот как? Любопытно.

– Быть может, это пустая мысль, – проговорила Джиа. – Я никогда особо не разбиралась в военных вопросах. Но Тэра настояла, что ее следует хотя бы озвучить: а вдруг в этом и впрямь есть рациональное зерно?

Гин кивнула и жестом предложила императрице продолжать.

– Я росла как дочь фермера, – сказала Джиа. – И хотя интересовалась в основном растениями и их лечебными свойствами, играла в те же игры, что и крестьянские дети. – На лице императрицы по какой-то причине выступил румянец, как будто ей предстояло рассказать о чем-то постыдном.

– Мама в детстве веселилась куда больше, не в пример мне, – заметила Тэра. – В то время как я большую часть жизни томилась во дворце, она бегала по лугам и полям и побывала в куче переделок.

Гин поглядела на Джиа, выглядевшую величавой даже в простом желтом платье вместо дворцовой мантии. Ей стоило немалых трудов представить императрицу маленькой девочкой, беспечно бегающей среди стад коров и отар овец.

– Наши работники собирали коровий, овечий и свиной помет в ямы, где тот перегнивал, и потом продавали как удобрение фермерам по соседству, – продолжила рассказ Джиа. – Ямы эти были довольно опасные, поскольку разлагающийся навоз производит ядовитые газы, способные оказаться смертоносными и легко воспламеняющиеся.

Гин кивнула:

– Про использование сухого коровьего и конского помета в качестве топлива хорошо известно каждому солдату.

– Но вы едва ли играли в детстве в те же игры, что и мы. Некоторые самые озорные ребятишки, вроде меня, перетирали сухой навоз и помещали получившийся порошок в запечатанный кувшин с водой, предоставляя парам выходить через бамбуковую трубку. Если газы поджечь, получалась своего рода лампа. А вот если закупорить сосуд на достаточное время, то пламя полыхало довольно сильное, как если бы сосуд изрыгал огонь. Забава была опасная, я знала мальчика, который серьезно поранился, когда такой кувшин взорвался прямо перед ним. Взрослые строго запрещали нам подобные развлечения, и я подняла эту тему только потому, что Тэра часто просила рассказать истории из моего детства.

– Огонь можно победить огнем! – возбужденно воскликнула принцесса. – В точности как я победила зеркальный культ Гегемона при помощи других зеркал!

Дзоми вспомнился давний случай, когда она использовала огонь, чтобы справиться с пожаром. Смутные планы роились в ее голове в виде образов из сочетаний механических компонентов: насосы, трубы, большие сосуды…

– Я вся внимание, госпожа Джиа. – Гин принялась расспрашивать об устройстве сосудов и попросила нарисовать ей подробную схему.

За разговорами прошел весь вечер, и Мадзоти высказала немало ценных идей, которые Тэра и Дзоми заносили на бумагу при помощи крохотных букв и упрощенных диаграмм.

– Нам пора возвращаться, – сказала Джиа. – Не то Куни меня потеряет.

– Он никогда не волновался, когда я засиживалась допоздна у маршала в лагере, – с улыбкой промолвила Рисана. – Во время войны правила мира неприменимы.

Гин вспомнились давние времена, еще до того, как семена раздора дали всходы, когда Рисана приходила к ней обсудить вопросы военной стратегии. Сегодня ей еще раз дали понять, что блестящие идеи могут появиться у того, от кого их меньше всего ожидаешь, и разве Гегемон не совершил эту ошибку, не прислушавшись к ее собственным советам во время войны Хризантемы и Одуванчика?

– Я рада вашему визиту, императрица. Простите, что поначалу проявила негостеприимство. – Она хотела добавить: «Разговаривай мы вот так в прошлом, может, стали бы друзьями», – но удержалась. Для таких фраз было уже слишком поздно.

Джиа склонилась перед ней в джири. Гин ответила ей воинским салютом.

К досаде многих министров-моралистов, итоговый текст императорского указа, утверждавшего секретные военные планы, составленные Мюном Сакри, Таном Каруконо и принцем Фиро, включал последний пункт, где выражалась благодарность за участие императрице Джиа, консорту Рисане, принцессе Тэре и особому помощнику Дзоми Кидосу.

Пока члены Коллегии адвокатов строчили возмущенные петиции, критикуя императора за то, что он разрешил представительницам слабого пола принимать столь активное участие в делах государства, некоторые из адвокатов-женщин, включая новых фироа, назначенных по итогам последней Великой экзаменации, отпраздновали это событие собранием в «Трехногом кувшине» – том самом заведении, откуда началась карьера Дзоми Кидосу. Они провозглашали тосты и обсуждали способы сделать собственную работу такой же значимой.

Пума Йему, командующий авангардом сил Дара, разделил императорский флот на небольшие эскадры, приказав им врозь приближаться к Руи по широкой дуге с юга и с запада.

– Зачем он так делает? – задал пэкьу Тенрьо вопрос своим танам, которые собрались на совет.

Вожди принялись строить догадки.

– Вероятно, варвары дара пытаются уменьшить потери. Если они сосредоточат все силы вторжения в одном месте, то удар гаринафинов разом уничтожит всю армию. А так они намерены высаживаться в разных укромных местах по всему побережью, надеясь, что хотя бы часть отрядов уцелеет.

– Может, они собираются перебросить на кораблях лазутчиков для диверсий. Когда в море так много кораблей, нам сложно будет перехватить их все.

– А что, если готовится осада? Это, как я понимаю, весьма распространенный тактический прием у этих морских дикарей. Но мы, в отличие от них, не зависим от торговли, так что подобные маневры повредят нам не больше, чем танцующий на волнах дельфин способен повредить спящему в степи тигру.

– В любом случае, что можем мы против них предпринять? Наши города-корабли слишком неповоротливы, чтобы посылать их в погоню. Это все равно как если бы неуклюжий медведь охотился за комарами.

– Надо позволить им подойти поближе и нанести удар с воздуха.

– Но если наши наездники будут денно и нощно патрулировать столь протяженное побережье, это за несколько дней вымотает гаринафинов.

Дебаты продолжались, число теорий множилось, однако толковые предложения так и не рождались.

– Верные таны льуку, – вдруг раздался новый голос, – чтобы понять намерения добычи, следует изучить оставленные ею следы.

Голос принадлежал молодой женщине лет двадцати: высокой, гибкой и мускулистой; бледная кожа лица хорошо сочеталась с волосами настолько светлыми, что они казались почти белыми. Ее имя было Вадьу Роатан, хотя большинство воинов звали ее Танванаки, что было сокращением от Танванаки-Гаринафин, то есть «Вспышка Гаринафина»: прозвище сие она получила как признание своего мастерства небесной наездницы и искусной пращницы.

– И каков же, дочь, будет твой совет? – спросил пэкьу Тенрьо.

Танванаки была любимицей вождя, единственной из его детей, кого он взял с собой в экспедицию.

– Я наблюдала за флагами на тех кораблях при помощи варварских воздушных судов, – сказала девушка, и прочие таны разразились криками возмущения и презрения. – А что в этом особенного? Почему бы нам не воспользоваться для своих целей этими дурацкими машинами, которые мы захватили? Мы ведь приплыли сюда на сделанных дара кораблях, не так ли? Воздушные суда способны оставаться в небе гораздо дольше, чем моя верная Корва, а из этих варварских грязекопателей получатся неплохие гребцы, если им хорошенько пригрозить плетью. У нас будут превосходные разведчики.

Пэкьу Тенрьо поднял руку, утихомиривая танов.

– Переходи к объяснениям, дочь моя.

– Вежливо расспросив некоторых из пленных офицеров-варваров… – тут Танванаки улыбнулась, и остальные таны понимающе захмыкали: все соглашались, что дикарям-дара далеко до воинов льуку по части способностей переносить пытки, – я выяснила, что приближающиеся к нашим островам корабли принадлежат некоему Пуме Йему, весьма способному командиру, известному своей тактикой молниеносных набегов и отступлений.

– Трус, значит! – воскликнул один из танов.

– Воевать хитростью не означает быть трусом, – изрек пэкьу Тенрьо.

Опрометчиво высказавшийся советник покраснел и прикусил язык.

– Я подозреваю, – продолжала девушка, – что он намерен использовать мелкие флотилии, чтобы терзать побережье набегами в расчете истощить наших гаринафинов и воинов, подорвав наш боевой дух в подготовке к большому вторжению.

Тенрьо кивнул. И осведомился:

– У тебя есть чем ответить?

– Разумеется, – заявила его дочь, и глаза у нее блеснули. – Лучший способ расправиться с роем мух – это перебить их!

– В таком случае ты возглавишь флот льуку, Танванаки-Гаринафин, – изрек пэкьу.

На борту «Стрелы времени» принцесса Тэра и Дзоми Кидосу стояли у лотка с песком, на котором крошечные бумажные модели изображали позиции кораблей льуку и дара на водах винноцветного моря между Руи и Большим островом.

Пока Фиро на Большом острове помогал генералам приводить в исполнение следующие пункты плана, Тэра упросила выделить ей быстрый и маневренный императорский посыльный корабль, дабы произвести разведку.

– Хотела бы я, чтобы нам удалось подобраться поближе, – сказала Тэра. – Достаточно близко, чтобы разглядеть Тиму. Мы с Фиро частенько подшучивали над ним, когда были маленькими, но он хороший парень. Надеюсь, с ним обращаются прилично.

– Киджи непременно защитит его, принцесса, – заверила Дзоми.

Дзоми понимала, что, хотя бы отчасти, причиной, по которой Тэра увлекла их сюда, так близко к фронту, было желание оказаться рядом с дорогими ей людьми, плененными на Руи. Она была благодарна принцессе за это: ведь там находилась также и ее мать. И теперь ножи беспокойства, терзающие душу Дзоми, стали не такими острыми.

– Довольно сантиментов. – Тэра решительно тряхнула головой. – Что ты думаешь об ответных мерах льуку?

Дзоми вглядывалась в карту театра военных действий, как если бы читала свиток с логограммами ано или изучала сложный инженерный чертеж.

– Мы исходили из того, что ограниченный радиус полета гаринафинов образует в побережье бреши, предоставляя нам больше мест для высадки, но эта стратегия с использованием городов-кораблей в качестве плавучих островов позволила противнику получить превосходство в воздухе.

Флот льуку, состоявший теперь как из массивных городов-кораблей, доставивших захватчиков, так и из судов поменьше, плененных на Руи и Дасу, был разбит Танванаки на отдельные эскадры. Каждая такая эскадра, насчитывавшая дюжину кораблей, опиралась на один город-корабль, выступавший носителем для двух-трех гаринафинов, а суда дара служили ему эскортом. Трофейные воздушные корабли наблюдали за морем и выясняли местонахождение судов Пума Йему, после чего с городов-кораблей взлетали гаринафины и поражали выявленные цели огнем с неба, а эскортные суда подходили к обломкам и добивали выживших. В результате такой тактики Пума Йему уже понес значительные потери.

– Я бы выразилась иначе, – ответила Тэра. – Это больше, чем просто превосходство. Вражеские боевые группы полностью господствуют над морем к югу от Руи. Взятые по отдельности, города-корабли и гаринафины имеют свои недостатки и достаточно уязвимы, но при совместном использовании они действительно очень хорошо дополняют друг друга. Льуку словно бы изобрели новый тип военной машины.

Дзоми кивнула:

– Это разумное использование имеющихся средств для достижения новой цели.

Ей доставляло искреннее удовольствие работать на принцессу, мыслившую теми же категориями, что и она сама. Они легко находили общий язык и дорабатывали идеи друг друга, что напоминало Дзоми о беззаботных днях, проведенных с Луаном Цзиа на «Любопытной черепахе».

– А еще льуку наверняка ужасно обращаются с командами захваченных воздушных и морских кораблей, заставляя тех служить им, – вздохнула Тэра. – Нам следует дать Пуме Йему совет оттянуть его силы.

– Но быть может, во всеобщем отступлении нет нужды, – заметила Дзоми.

– Что ты имеешь в виду?

– Генерал Йему славится своей неуловимостью, – продолжила Дзоми. – При осторожном подходе он может повернуть ситуацию в свою пользу…

– …чтобы собрать больше разведывательных данных, – договорила Тэра, и глаза ее блеснули.

Они обменялись понимающими улыбками и обнялись.

Корабли Пумы Йему отступали перед надвигающимися на них боевыми группами врага. Ветер наполнял паруса, гребцы напрягали мышцы; изящные корпуса рассекали волны, и суда рассеивались во всех направлениях.

Пума Йему поднял для виду сигнал на воздушном змее: дескать, всякий капитан императорского флота будет казнен, если обратится в бегство, вместо того чтобы атаковать неприятеля. В результате имперские корабли стали вести себя как пугливые водомерки: осторожно приближались к боевой группе льуку, но, как только замечали приготовления к запуску гаринафина, тут же поворачивали и ретировались, отчаянно сигналя змеями, что у противника подавляющий численный перевес. Последнее явно делалось, чтобы спасти шеи капитанов от военного трибунала.

Но слишком далеко отступать они не отваживались. Когда становилось ясно, что гаринафин их не преследует, корабли замедляли ход, разворачивались и снова дюйм за дюймом подбирались к боевой группе, как непослушные дети, которых зовут домой обедать.

Танванаки смеялась над разнообразными сигналами, подаваемыми с кораблей Пумы Йему, когда пленные императорские моряки расшифровывали для нее их значение. Она отдала приказ всем группам перейти в наступление, так как было очевидно, что дух воинов Дара сломлен.

По мере того как боевые группы оттягивались все дальше от Руи в открытое море, Дзоми и Тэра тщательно отмечали их положение на карте. Иногда кораблям Йему не удавалось удрать вовремя, и в результате еще несколько из них пали жертвой огненного дыхания гаринафинов. Порой гаринафинам приходилось поворачивать назад, пока у них не кончились силы. С учетом такого множества соприкосновений флотилий маркиза Йему с льуку Дзоми и Тэре удалось наконец достаточно точно вычислить предельный радиус полета крылатых зверей.

Принц Фиро предложил использовать для атаки на корабли-носители гаринафинов подводные лодки. Так как боевые группы удалились достаточно далеко в море, звери, лишившись своих плавучих платформ, не смогут достичь берега, полагал он.

– Недурная идея, – кивнула Тэра. – Но понимаешь ли ты, что, пустив сейчас в ход механических крубенов, мы тем самым раскрываем врагу их боевые возможности? Искусство войны требует как можно дольше утаивать информацию от врага, и не всегда победа нужна любой ценой. Тут действует тот же принцип, что и в игре кюпа: иногда лучше не захватывать камни соперника, а обеспечить для себя более выгодную позицию.

Фиро согласился с доводами Тэры, но принцессу беспокоила нетерпеливость брата. Она всегда была уязвимым местом Фиро, и становилось ясно, что даже годы, проведенные в роли «тени императора», не исцелили юношу от этой хвори.

– Пума Йему свою роль уже выполнил, – объявила Тэра. – Теперь пришло время другим использовать знания, купленные такой дорогой ценой.

Снова и снова Тан Каруконо вглядывался через «глаза» огромного механического крубена в затянутый мутью подводный ландшафт.

Время от времени в поле его зрения вплывала стайка ярких рыбок, а пару раз промелькнула акула. За его крубеном следовало еще девять таких же: стая громадных искусственных китов бороздила морские глубины.

Наскоки Пумы Йему с запада являлись только частью тактического замысла. Их целью было беспокоить врага и держать гаринафинов в море, подальше от восточного берега Руи, по дну близ которого протянулась цепь подводных вулканов.

Оторвавшись от иллюминатора и поглядев на тесное полутемное пространство лодки, на покрытые потом и сажей лица немногочисленной команды, Каруконо понял, что это плавание нельзя даже сравнивать с прошлым переходом между Большим островом и Руи десять с лишним лет тому назад. Тогда он проделывал путь в обратном направлении, и войска Дасу готовились к тайной высадке на Большой остров. В те дни подводные лодки были набиты солдатами, окрыленными решимостью и надеждой. Теперь же ему предстояла еще одна тайная миссия, но на этот раз суда перевозили куда меньше людей, да и люди эти далеко не так твердо верили в успех.

Вести механический крубен по морю в многодневный переход – задача не из легких. Лодки нуждались в подводных вулканах как источнике раскаленных камней, вырабатывающих пар, который приводил в движение мощные хвостовые плавники. Даже при наличии подробных карт с нанесенными на них точками вулканов процесс был трудоемким и полным опасности. Малейшее отклонение от курса угрожало тем, что моряки разминутся со следующим вулканом и машины остановятся, а лодка была слишком тяжелой, чтобы столь малочисленная команда смогла вести ее на веслах. Пропусти они вулкан, им не останется иного выбора, кроме как всплыть, выпустить сигнального воздушного змея и ждать спасателей. Но всплытие одновременно могло выдать положение судна врагу и обречь его экипаж на гибель.

Поэтому в течение дня механическим крубенам приходилось использовать проникающий сквозь толщу воды свет, чтобы обнаружить подводные ориентиры, каньоны и скопления кораллов. По ночам же оставалось плыть, полагаясь на счисление пути, и все с колотящимся сердцем вглядывались в иллюминаторы, стараясь рассмотреть тусклое зарево далеких вулканов, похожих на звезды среди темного неба. Время от времени моряки подводили лодки близко к поверхности и выдвигали дыхательные трубы, чтобы принять свежий воздух взамен потяжелевшего от их дыхания и затхлого, от которого кружилась голова и клонило в сон.

Ночь была безлунной, а море спокойным.

Города-корабли льуку, стоя на якорях среди захваченных местных судов поменьше, покачивались на волнах в гавани Крифи, словно дремлющие киты в окружении резвых тюленей и дельфинов.

Крестьяне Дара, после еще одного долгого дня изнурительной работы под бдительным оком десятников из числа своих и стражников льуку, наконец-то могли отдохнуть. Тем временем таны и воины льуку впали в хмельное забытье после очередной пирушки. В своих снах они представляли себя парящими на хорошо отдохнувших гаринафинах над великими городами в сердце Дара, где несметные сокровища и покорное население только и ждут, когда победители заявят на них права.

В море, в нескольких милях от берега – как раз за пределами досягаемости гаринафинов, ибо принцесса Тэра и ее помощница тщательно все рассчитали, – волны расступились, обнаружив бивень всплывающего крубена. Голова и передняя часть туши чешуйчатого кита вырвались из воды, зависли на миг в воздухе и рухнули обратно.

Примеру первого крубена последовали еще девять.

К тому времени, когда эхо грохота от их всплытия докатилось до берега, оно уже стало едва слышным. Некоторые из вахтенных на палубах городов-кораблей и в «вороньих гнездах» на мачтах захваченных судов дара повернулись и стали вглядываться в темное море, но при слабом свете звезд различить что-либо было невозможно. Дозорные подули на руки, чтобы согреть озябшие пальцы, натянули поглубже на уши меховые шапки и продолжили нести службу. Звук не слишком обеспокоил их. Всплывающие киты и крубены не редкость в этих северных водах, удаленных от оживленных торговых маршрутов близ срединных островов.

Эскадры Пумы Йему все еще разбегались, как испуганные мыши при виде горделивых котов, в роли которых выступали несущие гаринафинов города-корабли, и патрульные воздушные суда не обнаруживали ничего необычного в окрестностях гавани Крифи. Если только люди из Дара не изобрели способа сделать свои неуклюжие и медлительные воздушные корабли невидимыми, часовых ждет еще одна спокойная ночь.

Окончательно убедившись, что всплывающие крубены остались не замеченными береговыми дозорами, Тан Каруконо с облегчением выдохнул, и облачко белого пара заклубилось в свете звезд. Воздух был пронзительно-холодным, а вода такой ледяной, что угодивший в нее человек погиб бы в считаные минуты. Однако в некотором смысле самая опасная часть экспедиции еще только начиналась.

Сражаясь в темноте с ветром и волнами, экипажи при помощи коротких весел выстроили массивных крубенов в круг, направив их носы к центру. Чтобы обеспечить бо́льшую остойчивость грузных судов, не приспособленных к плаванию в надводном положении, Тан приказал выдвинуть длинные нагрудные плавники механических крубенов, которые при погружении убирали, чтобы не мешали развивать скорость. Затем команды налегли на лебедки и раскрыли «челюсти» крубенов. Теперь десять подводных лодок напоминали стаю китов, покачивающихся на волнах с несуразно разинутыми ртами.

Команды планомерно извлекали из трюмов на челюсти-палубы секретный груз. В окруженную кольцом крубенов акваторию спускали понтоны, сделанные из овечьих и коровьих пузырей и бамбуковых шестов; затем секции связали воедино, после чего уложили настил из тонких досок. Получилась плавучая платформа размером с висячий парк для прогулок в Мюнинге.

Экипажи механических крубенов осторожно сошли на эту платформу. Убедившись, что она устойчива, моряки вскинули руки в победном жесте.

Из чрев крубенов отряды матросов извлекли некие туго стянутые связки бамбука, каждая тридцать футов в длину и диаметром со ствол дерева. Сгрузив ношу посреди платформы, носильщики разреза́ли путы и проворно отпрыгивали в стороны, когда пружинящая конструкция в свертке раскладывалась, напоминая кота, до того спавшего, свернувшись клубком, а теперь вскочившего и потягивающегося. Бамбуковые связки полностью распаковали, выставили в ряд, состыковали друг с другом… Это напоминало забавные игрушки умельцев из Аму (хитро упакованные в конверт, они, стоит лишь снять крепление, превращаются в фигурки животных, дома или скульптуры знаменитых людей) или ускоренный процесс развития растения: от проклюнувшегося ростка до стебля, поднимающегося вверх от земли до неба.

Вскоре на покачивающейся платформе уже стояли десять каркасов маленьких воздушных кораблей.

Дзоми Кидосу, вдохновленная воспоминанием о складных воздушных шарах, какие показывал ей Луан Цзиа во время путешествия, сделала приблизительный эскиз. Поняв ее намерение, Фиро и Тэра стали горячо отстаивать идею Дзоми перед генералами и императором. Ведущие математики и другие ученые из академий и лабораторий Пана и Гинпена, как частных, так и финансируемых государством, безостановочно работали над усовершенствованием конструкции складных воздушных кораблей, пока не создали модель, которую можно было в упакованном виде поместить в тесный трюм механического крубена.

Далее моряки принесли мешки с подъемным газом и прикрепили их к рамам. Мешки были сильно стянуты, чтобы уменьшить их объем, и напоминали голубцы из бамбуковых листьев, которые хозяйки обвязывают нитками. Мешки вздувались пузырями между стягивающими их лентами. Убедившись, что каркасы судов надежно принайтовлены к платформе, матросы освободили мешки от пут, и они развернулись внутри конструкции из бамбука, стремясь поднять ее в небо, свою естественную стихию.

Из трюмов между тем доставляли все новые грузы и крепили их к рамам. Тут были пузатые глиняные кувшины, гибкие шланги из кишок животных, тяжелые мешки с неким веществом, которые матросы переносили с большой осторожностью. На платформу также доставили и собрали гондолы, состоящие из стыкующихся друг с другом отдельных деталей.

Относительно небольшие размеры крубенов привели к тому, что места для покрытой лаком шелковой оболочки, которой обычно оборачивали раму, придавая воздушным кораблям завершенный вид, не хватило. В результате корабли с их бамбуковым каркасом и воздушными мешками внутри походили на животных, у которых волшебным образом сделались незримыми кожа и мышцы, оставив на виду только скелет и пульсирующие внутренности. Отсутствие шелковой обшивки делало суда более медленными по причине сопротивления воздуха и уязвимыми для стрел и болтов, нацеленных на подъемные мешки. Однако, учитывая, что у льуку из метательного оружия имелись, похоже, только пращи, такую потерю вполне можно было пережить. Более того, открытый бамбуковый каркас означал, что члены команды могли не ограничиваться гондолой при применении оружия. Стрелки получили возможность лазать по бамбуковым шестам, как моряки по мачтам, так что теперь воздушный корабль был прикрыт от нападения с любой стороны.

Кроме того, имелось в разоблачении воздушных кораблей до скелетов еще одно преимущество, на которое сильно уповал Тан Каруконо, рассчитывавший, что сегодняшняя миссия увенчается успехом.

Бамбуковый каркас и шелковые мешки с газом были окрашены в черный цвет, а специально подготовленные члены экипажа, занявшие места в различных местах обнаженной рамы, тоже облачились в темную одежду. Воздушные корабли были призраками, этакими порождениями ночи, незримыми и неслышными.

Пон Найе, командир специальной воздушной эскадры, отсалютовала Тану Каруконо:

– Господин адмирал, огненные птички готовы!

Пон была среди первых женщин, которых Гин Мадзоти в свое время набирала в военно-воздушные силы. Будучи весьма толковым командиром (ей однажды пришлось даже иметь дело с легендарным Гегемоном, пока тот парил над рекой Лиру на боевом змее), капитан Найе вызвалась возглавить эту экспедицию.

Она сняла с пояса холщовый мешочек и бросила Тану. Тот без труда поймал его.

– Если мы не вернемся, передайте это, пожалуйста, в Пан.

Тан подкинул мешочек на руке. Он был очень легким.

– Что здесь?

– Прощальные записки и завещания всех бойцов моей эскадры, – пояснила Найе.

Тан прижал мешочек к груди. Глаза его заслезились от соленого ветра, когда он промолвил:

– Я позабочусь, чтобы это вручили семьям, если… Да хранят вас повелитель Киджи и все боги Дара!

Найе рассмеялась:

– Говорят, что летуны народ суеверный, однако я никогда не была особенно набожной. С того дня, как я надела мундир, я постоянно живу в одном шаге от падения с огромной высоты, но никогда не молилась. Если боги Дара желают сражаться в одном строю со мной – добро пожаловать! Если нет, я знаю, что поможет мне обойтись без их помощи. – Капитан похлопала по узкому корпусу нового оружия, прикрепленного к раме рядом с ней.

– Где ты живешь? – спросил Тан, повинуясь порыву. – Если что, я… я передам твой документ лично.

– Моего там нет, – ответила Найе. – Я так и не научилась читать и писать, а диктовать грамотеям о том, как поступить после моей смерти… это как-то неправильно. Да и нужды нет. Я летаю вот уже пятнадцать с лишним лет, и каждый заработанный медяк или потратила, или проиграла, или спустила на любовников. В общем, я сейчас налегке, как мой корабль.

– У тебя нет семьи? Уверен, твои близкие хотели бы знать…

Лицо Найе помрачнело.

– Мой отец погиб, сражаясь за императора Мапидэрэ, а мать померла с голоду. У меня родился сын, но я его совсем не знаю, потому как отказалась выйти замуж и вести размеренную жизнь. Его растил отец, где-то на Дасу.

– На Дасу, – машинально повторил Тан Каруконо. До него вдруг начало доходить, почему Найе вызвалась добровольцем для этой миссии.

– Я была плохой матерью, – продолжала женщина. – Но если льуку уже убили моего сына и его отца, я хотя бы отомщу за них. А если он жив, то надеюсь, до него когда-нибудь дойдет весть о случившемся сегодня и мальчик узнает, что его мать была храброй женщиной.

– Доброе имя, – промолвил Тан Каруконо. – В конечном итоге из всего, что мы оставляем после себя, только оно имеет значение.

– Ну да, что-то вроде того, наверное, – кивнула Найе. – Я не сильна в словах, господин адмирал.

Она свистнула, привлекая внимание всех воздушных экипажей.

– Последняя проверка крепления груза… Ослабить стяжки вокруг газовых мешков… Десять секунд до взлета… Оттяжки! Оттяжки! Оттяжки!.. Три, два, один – руби!

Члены экипажей, стоявшие в самом низу рам, там, где воздушные корабли крепились к плавучей платформе, в унисон взмахнули короткими мечами, и корабли-скелеты, ворвавшись в ночь, вскоре растворились во тьме звездного неба. Платформа, немного приподнятая подъемной тягой воздушных кораблей, с глухим плеском погрузилась в воду.

Скользя в ночи подобно плывущим кальмарам, воздушные суда бесшумно приближались к городам-кораблям.

Один из дозорных льуку впился глазами в темное небо, пытаясь разглядеть какую-то призрачную фигуру, которую он вроде бы увидел.

«Может, это стая птиц? Или просто ветер? Но разве некая размытая тень не заслонила на миг звезды?»

Внезапно мглу неба озарил длинный язык пламени. Разливаясь и вытягиваясь, как роящиеся облака на закате или прибой на рассвете, язык этот, к тому моменту, когда он достиг дозорного и лизнул его, стал уже толщиной с колонну, что поддерживают крыши во дворце в Крифи, и длиной футов в пятьдесят. Воздух потрескивал вокруг него, а звезды задрожали и заколебались в волне жара.

Язык исчез так же стремительно, как и появился; теперь вместо дозорного был лишь обугленный труп, а «воронье гнездо» превратилось в погребальное кострище.

– Внезапная атака! Внезапная атака!

Остальные вахтенные на этом и на других кораблях подняли тревогу, не зная толком, каковы силы и число врагов, участвующих в нападении. Они бестолково метались по палубам, тщетно всматриваясь во всех направлениях. Угол атаки был такой, что громадные паруса скрыли происходящее от дозорных с иных судов. Создавалось впечатление, что огненные бомбы бросают при помощи катапульт с моря, но как мог флот Дара приблизиться к берегу, не будучи замечен воздушными кораблями или наездниками гаринафинов?

Спешно разожгли факелы, впередсмотрящие напряженно вглядывались в ночь. В темном море не видно было никаких кораблей, на причалах тоже пустынно.

Затем вырвался еще один огненный язык, ласково лизнул другой корабль и оставил его главную мачту объятой огнем. На этот раз дозорные сообразили, что нападение происходит с воздуха. Но сколько ни старались, никак не могли установить, откуда его произвели. Казалось бы, имперские корабли с их яркими, лакированными шелковыми обшивками должны быть легко различимы в зареве горящих судов, и, даже не будь иллюминации от пожара, объемные корпуса должны загораживать значительные участки звездного неба.

Словом, спрятать воздушные суда дара было невозможно. И тем не менее их воздушные корабли атаковали корабли льуку, оставаясь при этом незримыми, как призраки.

В Крифи были отряжены гонцы – будить сонных танов и пьяных воинов. Если они хотят спасти горящие корабли, им следует поспешить и прихватить с собой рабов-дара.

Очередной огненный язык, новый вопль, еще одно судно занялось пламенем.

На этот раз четыре языка вспыхнули одновременно, и один из городов-кораблей загорелся как с кормы, так и с носа.

Наконец один из дозорных разглядел источник опасности. Когда огонь озарил тьму, караульный узрел нечто совершенно невообразимое: воительница дара просто стояла в воздухе, без всякой опоры, и размахивала струей пламени, словно длинным копьем.

Часовой, бывший пятидесятник императорской армии, сдавшийся в плен льуку и заслуживший их доверие тем, что безжалостно хлестал плетью порабощенных мирных жителей Руи, заставляя их усерднее работать, при виде этого бредового зрелища вспомнил легенду про Фитовэо, который сражается огненным копьем.

Он вздрогнул.

«Неужто боги Дара все-таки решили вмешаться?»

Снова крики и беготня на кораблях. Моряки зажгли яркие сигнальные лампы и при помощи кривых зеркал направляли свет в небо, выискивая лучом призрачный воздушный корабль императорской армии.

Вот он! Корабль воистину напоминал призрак. Скелет из тонких бамбуковых жердей, выкрашенных в черный цвет, почти не отражал света. Даже пернатые весла, приводившие его в движение, были черными. К каркасу в разных местах были привязаны воины, которые и управляли адскими машинами, изрыгающими смертоносное пламя.

Эти пламеметы, как назвал их неугомонный принц Фиро, были изобретены Дзоми Кидосу на основе рассказа императрицы о том, во что она играла в детстве.

Наполненные навозом сосуды были оставлены на несколько недель, дабы выработался смертоносный воспламеняющийся газ. Высушенный навоз измельчали в порошок, смешивали его с твердыми шариками и упаковывали в банки в качестве боевого заряда. Это работало следующим образом. К барабану с газом под давлением крепился шланг, а тот соединялся с тонкой прямой трубкой, которой можно было орудовать как копьем. Один конец трубки присоединялся к мехам и банкам с порошкообразным навозом. Пока солдат раздувал мехи, закачивая шарики и порошок в трубку, в барабане открывали вентиль, выпуская оттуда находящийся под давлением газ. Увлекаемая им горючая смесь поджигалась специальным фитилем на другом конце трубки. В результате получалась мощная огненная струя, воспламенявшая все на своем пути.

Лучи света шарили по темному небу, мечась, как усики испуганного насекомого. Они натыкались на другие призрачные корабли, которые кружили над стоящим в гавани флотом, словно мотыльки-переростки, предвещая беду и плюясь смертоносным пламенем в суда льуку.

Несколько находящихся на берегу лучников – в основном то были сдавшиеся в плен солдаты дара – принялись пускать в призрачные корабли стрелы. Однако стрелы эти по большей части проходили мимо, не причинив никакого вреда, а те немногие, что попадали в цель, женщины на борту искусно отражали плетеными щитами.

Над Крифи появилось зарево факелов – это воины льуку спешили на зов. Послышался перекрывающий суматоху в порту глухой шорох гигантских крыльев, которые рассекали воздух: это взлетели гаринафины со своими наездниками.

Яркие лучи света, отражаемые от факелов зеркалами, фокусировались на однотипных воздушных кораблях, чтобы не дать им исчезнуть в ночи. Лишившись покрова тьмы, те изменили тактику. Гребцы подожгли весла, и имперские суда напоминали теперь огненных птиц или светящихся медуз, обитающих на морских просторах. Объятые пламенем весла, как стрекочущие щупальца, поджигали паруса кораблей льуку и сбивали наземь людей, пытавшихся потушить пожар.

Громкий, пронзительный крик, одновременно горестный и горделивый, огласил ночь. Сердце Найе екнуло, когда этот чужеродный звук коснулся той части ее рассудка, откуда приходят кошмары. Ее команда и команды других кораблей перестали метать пламя, а льуку на берегу прекратили размахивать палицами и пускать стрелы.

Все ждали, затаив дыхание.

Воины льуку на берегу разразились громогласными криками, когда громадная тень гаринафина промелькнула над лучами света и спикировала на корабль Найе.

Зверь был настолько больше воздушного судна, что казалось, будто сокол-минген бросается на мирно пасущегося теленка. А корабль, горящие крылья которого замерли, как если бы гребцы от ужаса вдруг лишились сил, беспомощно дрейфовал, словно шар с горячим воздухом, пока крылатый монстр приближался.

Вражеский наездник, худой жилистый мужчина лет сорока, уже осклабился в хищной ухмылке. Обернувшись, он крикнул остальным членам своей команды, чтобы держались крепче: гаринафин вот-вот порвет эту воздушную бамбуковую клетку на части.

Гаринафин приближался, а обреченный корабль по-прежнему не двигался с места.

Наездник издал ликующий вопль.

Зверь забил крыльями, чтобы зависнуть на месте, и откинул шею, готовясь испепелить врага.

Корабль Найе дернулся, как если бы невидимая рука вдруг отшвырнула его в сторону. Воздушные мехи на нем предназначались не только для работы пламеметов: через серию труб и горнов они закачивали в баллоны сжатый воздух, который можно было выпустить через направленные в корму сопла. Вдохновившись примером кальмаров, плывущих при помощи выбрасываемой струи воды, инженеры Императорской академии оснастили корабли-призраки воздушными двигателями как приспособлением для экстренного бегства.

Язык свирепого пламени гаринафина почти миновал корабль. Только крайняя его хвостовая секция оказалась объята огнем, а единственная злополучная летчица выпала из своего гнезда и, словно пылающий метеор, с криком полетела навстречу неминуемой смерти.

Остальная команда корабля Найе рассредоточилась, выполняя две задачи. Одни карабкались по раме, чтобы привести в действие шланги, присоединенные к резервуару с водой: следовало сбить пламя, пока оно не вышло из-под контроля. Другие члены экипажа нацелили копья пламеметов на беззащитного гаринафина, замершего на миг после выброса огня.

Весь мир вокруг внезапно озарился, как если бы взорвался вулкан: языки пламени вспыхнули в разных местах воздушного корабля, и все устремились к гаринафину.

В обычном сражении против других гаринафинов наездники укрывались под пузатыми навесами из прочной шкуры зверей, свисавшими, подобно попоне, с натянутых вдоль тела небесного скакуна сетей. Но поскольку сейчас наездников подняли посреди ночи, да и к тому же прежде им ни разу не доводилось встречаться с кораблями Дара, способными плеваться огнем, воины не удосужились полностью изготовиться к бою.

Как и намекала маршал Гин Мадзоти женщинам, которые пришли с ней посоветоваться, подобная беспечность сулила армии Дара преимущество.

Едва только огненные языки коснулись тела гаринафина, воздух наполнили шкворчание и смрад паленой плоти. Части перепуганных наездников удалось вскарабкаться по сетям и перебраться на дальнюю сторону гаринафина, подобно паукам, разбегающимся при приближении человека с факелом, но большинство их не успели убраться вовремя и с дикими воплями полетели, объятые огнем, вниз, в холодную гладь моря.

Наезднику хватило хладнокровия отдать скакуну новые команды, и тот, яростно взмахнув могучими кожистыми крыльями, развернулся и полетел назад, унося раненых льуку, державшихся из последних сил.

Команда Найе и экипажи других имперских кораблей разразились торжествующими криками. Наводящие ужас вражеские воины оказались в конечном счете не такими уж и неуязвимыми.

Пока Пон Найе возобновляла огненную атаку своего призрачного флота на стоящие в гавани корабли льуку, в небе появилась еще дюжина гаринафинов, однако держались они на расстоянии. И сами гигантские звери, и их наездники чувствовали себя неуверенно, не зная, чего ожидать от столкновения с этими новыми машинами, которые метали пламя в разные стороны, ощетиниваясь огнем, словно ежи. Ведь они были совершенно не похожи на те неуклюжие, тихоходные имперские воздушные корабли, с которыми им так легко удавалось расправиться в прошлом.

Поскольку пламеметы Найе, полностью сосредоточиваясь на цели, били дальше и с большей мощью, чем огненное дыхание гаринафинов, соотношение сил существенным образом изменилось. Хотя крылья и туши животных защищала прочная кожа, яростный жар пламеметов все равно был им неприятен. Как ни старались наездники побудить своих скакунов не бояться, те постоянно подавались назад и осторожно кружили на безопасной дистанции вокруг кораблей, не зная, как быть.

А корабли льуку тем временем вовсю жгли и топили. Моряки прыгали с палубы в ледяную воду в надежде доплыть до берега. Наездники гаринафинов беспомощно взирали на то, какой ад творился в порту Крифи.

Однако молодая женщина с волосами такими светлыми, что они казались почти белыми, не опустила рук. Вадьу Роатан, также известная как Танванаки, дочь пэкьу, руководила этим отрядом наездников гаринафинов, и ее белоснежная самка по имени Корва была самой крупной и свирепой во всем стаде.

Наблюдая со своего скакуна за происходящим, Танванаки приложила узкий конец рупора к большому выступу прямо перед седлом, где располагался один из позвонков Корвы.

Так как шеи у гаринафинов были очень длинными, наездник мог сообщаться со скакуном лишь двумя способами: либо ударяя острыми шпорами о твердую шкуру у основания шеи, либо отдавая ему приказы через рупор, сделанный из полых слуховых косточек гаринафинов (таким образом команды наездника передавались в голову зверя через вибрации в позвоночнике).

– Девочка моя! – сказала Танванаки. – Нам нужно попробовать кое-что новенькое!

Поглаживая шею скакуна, она объясняла Корве, чего от нее хочет, при помощи переговорной трубы.

Корва кивнула: дескать, все ясно. После чего взревела и замычала: этот гулкий звук был схож с песней крубенов и китов. Спустя мгновение другие гаринафины ответили ей басовитыми, печальными голосами, а их наездники скрестили руки над головой, давая Танванаки понять, что услышали ее. Крылатые звери начали кружить вокруг воздушных кораблей, осмотрительно держась за пределами досягаемости пламеметов. Время от времени один из гаринафинов приближался в попытке найти брешь и изрыгнуть огонь в корабли-скелеты.

– Внимание! – выкрикнула капитан Пон Найе в рупор из бычьего рога, странным образом похожий на тот, что держала в руках дочь пэкьу; вот только Найе говорила в узкий конец, а голос из раструба разносился по кораблям. – Они планомерно загоняют нас!

В самом деле, враги явно действовали слаженно. Как стая волков кружит вокруг отары овец, так и гаринафины постоянными наскоками вынуждали воздушные корабли дара отстреливаться и пускать в ход сжатый воздух, чтобы уклониться от огненного дыхания зверей. Но, даже понимая, в чем заключается план противника, команды не имели иного выбора, кроме как подводить корабли ближе друг к другу, тогда как гаринафины сжимали круг.

В конечном итоге десять кораблей сдвинулись так, что их хвосты цеплялись друг за друга, а носы были направлены наружу, как лучи звезды. Гребцы втянули пернатые весла и на время сложили их. Теперь воздушные суда не могли уже больше атаковать стоящие на якоре корабли льуку и людей на берегу, но зато были идеально защищены от нападений с любой стороны. Каждый корабль прикрывался перекрестным огнем собратьев справа и слева, и между ними не было бреши, в которую гаринафины могли проникнуть. В результате между кружащими животными и сбившимися в кружок кораблями возникло устойчивое, пусть и напряженное, равновесие.

Но Найе никак не могла отделаться от ощущения какого-то подвоха и напоминала себе, что расслабляться нельзя. Льуку раз за разом выказывали себя весьма коварным противником. Она наблюдала за кружащими с ровной скоростью гаринафинами, отмечая их разную окраску: полосатый, пятнистый, крапчатый, а потом одноцветный, вообще без пятен. Это походило на рисунок во вращающемся фонаре из ее детства.

– Беречь заряды! – снова выкрикнула в рупор капитан. – Не стрелять без необходимости! Возможно, они пытаются истощить наш боезапас!

Но в этом не было никакого смысла. Основываясь на наблюдениях за действиями гаринафинов против войск Ра Олу и Пумы Йему, можно было заключить: звери имели весьма ограниченную возможность выбрасывать огонь и должны были устать раньше, чем у воздушных кораблей закончатся заряды для пламеметов.

Цикл вращения гаринафинов вокруг воздушных кораблей приобрел устойчивый порядок: пятнистый, полосатый, крапчатый, одноцветный… Найе машинально считала их: «Один, два… десять, одиннадцать. Снова пятнистый, теперь полосатый, теперь крапчатый. Стоп! А почему их одиннадцать?»

Она лихорадочно завертела головой, потом поглядела вниз: темный океан блестел в зареве горящих кораблей. Сердце екнуло от тревоги, когда капитан подняла глаза и опасения ее подтвердились. Найе поднесла рупор к губам и выкрикнула предостережение, но было уже поздно.

Пока остальные гаринафины окружали воздушные корабли дара и отвлекали на себя их внимание, Вадьу Роатан неприметно увела Корву, растворившись в ночи. Удалившись от водоворота боя на достаточное расстояние, принцесса льуку понудила скакуна лететь прямо вверх, забираясь высоко над кучкой кораблей и гаринафинами.

Капитаны кораблей дара, как она справедливо подозревала, в силу укоренившейся привычки не слишком бдительно следят за тем, что происходит сверху. Поскольку источник подъемного газа имелся только на озере Дако, противоборствующие стороны редко располагали значительным количеством воздушных кораблей, а потому схватки в воздухе случались не часто. Имперские суда использовались в основном для разведки и для бомбардировки сухопутных и морских целей, а немногочисленные воздушные бои протекали по образу и подобию морских сражений: противники сходились бок о бок, обмениваясь залпами стрел и метательных орудий, или сближались для абордажа. Хотя стратеги Дара понимали, что сторона, набравшая большую высоту, имеет решительное преимущество в битве, это теоретическое знание никогда не воплощалось на практике. Летунов не учили поражать расположенные выше объекты, потому что подвесная гондола годилась для атаки на цели, находящиеся ниже или на уровне корабля, но никак не выше – последнее направление в любом случае перекрывал обтянутый шелком овал корпуса.

Танванаки перевела гаринафина в крутое пике, направляясь прямо в центр скопления кораблей. К тому времени, когда Пон Найе осознала свою ошибку и приготовилась привлечь внимание эскадры к опасности сверху, Корва и ее экипаж уже почти обрушились на воздушные суда.

Принцесса сжала коленями шею Корвы, и та вздыбилась в воздухе, замедляя падение мощными ударами крыльев. Затем она откинула шею назад и выплюнула огненный сгусток в середину сборища, где воздушные корабли соприкасались друг с другом. В то же самое время наездники, висящие на сетях, которые опутывали огромного зверя, разразились градом камней из пращей, подавляя ответный огонь из пламеметов. Несколько летунов-дара, получив удар по голове, безвольно обвисли на ремнях.

Однако выпущенный Корвой язык огня немного не достиг бамбуковых каркасов. Хотя солдаты сжались, испуганные ревом пламени и обжигающим жаром, но огненный хвост постепенно рассеялся и не поджег ни один из кораблей.

Пон Найе издала радостный клич. Непривычный облик кораблей-скелетов помешал точно рассчитать дистанцию, и Танванаки остановила скакуна слишком рано, пусть и всего лишь на мгновение. Теперь гаринафину требовалось некоторое время, дабы произвести второй залп, и имперские корабли получили необходимую паузу для подготовки к обороне.

Летуны карабкались по решетчатому каркасу, перемещая пламеметы для отражения угрозы сверху. Без пузатых корпусов воздушные суда были способны встречать врага и с этой стороны тоже, ощетиниваясь защитным барьером из пламеметов во всех направлениях.

Найе наблюдала за деловитой суматохой, царившей вокруг, и на нее вдруг снизошло пугающее озарение. На самом деле Вадьу вовсе даже не ошиблась с дистанцией. Гаринафин нанес удар именно так, как это планировалось.

– Нет!.. – вскричала капитан, но было уже поздно.

Запаниковавшие летуны в хвосте судов, волосы которых опалило яростное дыхание гаринафина, открыли огонь из своих пламеметов, не дожидаясь команды Пон Найе. Те, кто отвечал за шланги, открыли вентили со сжатым навозным газом, а люди, сидевшие на мехах, принялись качать те так, словно от этого зависела их жизнь. Десять огненных хвостов взметнулись от десяти кораблей в направлении реющего над ними зверя, как будто десять лягушек разом собрались слизнуть одну муху. Поскольку дальность боя пламеметов была выше, чем у гаринафинов, Корве – или по меньшей мере ее экипажу – грозила серьезная опасность.

Но исход получился в точности таким, на какой и рассчитывала Вадьу. Языки пламени взметнулись вверх, однако, задолго до того, как достичь цели, они начали загибаться книзу: так диран описывает дугу, падая в залитое солнцем море. Десять огненных хвостов устремились к десяти воздушным кораблям, создавая изящные арки, как если бы намеренно целились друг в друга.

Пламеметы стреляли смесью сжатого навозного газа с измельченным и спрессованным пометом, что позволяло выбросить заряд на гораздо большее расстояние, чем если использовать один только газ. Но одновременно это также означало, что на деле струя пламемета представляет собой поток горящих частиц, а частицы, как известно, подвержены силе всемирного тяготения. Даже если произвести выстрел с воздушного корабля строго вверх, то огненный язык со временем устремится вниз.

Таким образом, льуку спровоцировали сбившиеся в тесный строй корабли дара обстрелять друг друга.

Бамбуковые каркасы тут же занялись, а вопли и стоны членов команд, тела которых охватил огонь, наполнили воздух. Пожар распространялся быстрее, чем водяные насосы успевали сбивать его, мешки с подъемным газом взрывались, и суда начали терять высоту.

Перепуганные члены экипажа отвязывали ремни безопасности и бежали с горящих хвостов в носовую часть; корабли утратили балансировку и, теряя высоту, кренились и раскачивались. Еще немного, и все они рухнут в темный океан, уже усеянный обломками судов льуку.

Найе посмотрела на реющего над головой гигантского белоснежного гаринафина и крошечную фигурку пилота на его шее, и сердце ее наполнилось восхищением и сожалением одновременно.

«Эта женщина – достойный противник, – подумала она. – Хотя принцессе льуку никогда прежде не доводилось сталкиваться с извергающими пламя кораблями-призраками, она в считаные минуты разработала план, как победить их. Неужели я обречена на поражение? И мое имя будет забыто, как шепот на зимнем ветру?»

Горящие каркасы начали трещать и разламываться, теперь корабли снижались все быстрее. Другие гаринафины приблизились и тоже полыхнули огнем; некоторые пошли в нападение, орудуя когтями и зубами. Снова послышались крики и стоны. Летуны, приставленные к пламеметам, либо побросали свои посты в тщетных поисках спасения, либо стояли неподвижно, зажмурив глаза и закрыв лица ладонями от жара. Кое-кто из команды, понимая, что надежды нет, отстегивал ремни и прыгал вниз, погружаясь в темную холодную воду. Тех, кто не утонет или не успеет замерзнуть, подберут льуку, и тогда их судьба может оказаться похуже смерти.

Найе отвязалась от рамы и приложила к губам рупор:

– Солдаты Дара, мы уже все равно что мертвы! Мы знали, на что идем, отправляясь в полет сегодня вечером. Сомнений нет, настал наш последний час. Остается только решить, станут ли барды и сказители этих островов вспоминать наши имена как пример славы или трусости? Будут ли наши родители, братья, сестры, мужья, жены и дети жить свободными в империи Дара или окажутся в рабстве у дикарей льуку?

Испуганные люди замерли, ухватившись за перекладины, и слушали ее речь, хотя корабли уже буквально разламывались под ними, а гаринафины не прекращали атак.

– Сестры, следуйте моему примеру! – Найе обвязала свои ремни безопасности вокруг барабана с навозным газом для пламемета, внушительным глиняным сосудом значительно выше ее роста и в несколько раз шире в обхвате. Капитан кивнула рабочим у мехов: – Пора! Давайте!

То был последний сюрприз в устройстве кораблей-призраков, отчаянное средство на самый крайний случай.

– Я не могу требовать этого от вас, – обратилась Найе к экипажам и капитанам перед погрузкой в крубены в самом начале миссии. – Как не может этого требовать и сам император, что бы там ни говорили министры и жрецы про сладость смерти при исполнении долга. Может, я и не изучала классический ано, но знаю, что любая жизнь священна и каждый имеет право на выбор. Однако позвольте напомнить, что иногда тем, кто следует путем Фитовэо, приходится выбирать между ужасной участью для себя и страшной участью для множества других. Выбор у солдата, как правило, невелик, но я хочу дать вам шанс остаться жить в памяти других такими, какими бы вы хотели, чтобы вас помнили.

Члены экипажа, отвечавшие за раздувание мехов, колебались лишь миг, прежде чем дружно кивнуть.

– Мой долг как капитана пойти вниз вместе с кораблем, – сказала Найе. – Но боюсь, что в этот раз мне не суждено его исполнить.

– Мы сделаем это за тебя, – торжественно пообещала одна из женщин, сидевших на мехах.

– Совсем скоро мы увидимся с тобой на другом берегу Реки-по-которой-ничто-не-плавает, – добавила другая.

– Быть может, нас встретит там Гегемон, – ответила Найе с улыбкой. И решительно взмахнула рукой.

И тут одна из ее подчиненных выхватила короткий меч и перерубила ремни, крепящие барабан к раме воздушного судна.

Под барабаном была установлена конструкция из согнутых и закрепленных бамбуковых жердей. Катапульта, изготовленная по образцу той, что спасла Тэку Кимо во время встречи с императором, будучи приведена в действие, подбросила барабан высоко в воздух, прочь от горящего корабля. В наивысшей точке полета, после которой должно было уже начаться падение, из боковой части барабана выдвинулись два похожих на воздушного змея крыла, и падение перешло в планирование. Привязанная к барабану Найе, дергая за прикрепленные к крыльям веревки, направила полет к одному из гаринафинов.

Наездники на его спине, слишком возбужденные зрелищем горящих и падающих кораблей, не обратили внимания на новую угрозу. Сам гаринафин, правда, заметил Найе, но ему крохотное крылатое устройство явно показалось чем-то несерьезным, вроде комара или мухи. И только когда летающий барабан приземлился на спине у зверя, посреди размещенных в сетках наездников, послышались крики удивления и тревоги. Некоторые из воинов льуку освободились от удерживающей их сбруи и стали подбираться поближе с палицами наготове, чтобы покончить с этим наглым беглецом с гибнущих кораблей.

Едва приземлившись, Найе взяла пару багров и зацепила их за сетку на гаринафине, прочно прикрепив себя и барабан к зверю. Воины льуку осторожно пробирались по вздымающейся, неустойчивой спине громадного животного, а гаринафин повернул свою змеевидную шею так, что рогатая голова уставилась поверх плеча, нависая над капитаном армии Дара. И тогда Найе рассмеялась.

Она вырвала прикрепленный к барабану и клапану шланг и воткнула вместо него выбрасывающую огонь трубку с горящим фитилем. Пару секунд ничего не происходило, а потом словно бы маленькое солнце вспыхнуло на спине зверя. Взрыв в один миг испепелил Найе, воинов льуку, наездника и большую часть морды гаринафина.

Барабаны, помимо навоза для образования горючего газа, наполнялись также острыми камнями и металлической стружкой, для усиления смертоносного воздействия. При всей мощности бомб они мало что могли поделать с прочной шкурой зверя, если только взрыв не происходил в уязвимых местах в районе глаз и языка, зато успешно истребляли наездников и остальных членов экипажа, для чего в основном и предназначались.

Гигантский зверь, ослепленный, оглушенный, лишенный наездника, взвыл от ярости и боли, после чего перекувырнулся в воздухе и ринулся на своих сородичей, дыша огнем и размахивая исполинскими когтями.

Остальные гаринафины, не готовые к столь неожиданному повороту событий, не успели вовремя убраться с пути обезумевшего собрата. Мелькали когти, громко кричали мужчины и женщины, полыхали огненные языки. И только когда пяти гаринафинам удалось скоординировать усилия, они смогли проломить череп взбесившемуся зверю. Его затмевающие небо крылья взмахнули еще раз, замерли, и тело рухнуло с высоты нескольких сотен футов на пылающий остов города-корабля внизу, отчего вверх взметнулись снасти и обломки, словно бы подброшенные извержением вулкана.

Другие капитаны воздушных кораблей последовали примеру Найе, и все новые миниатюрные летательные аппараты взмывали в ночь, направляясь к могучим гаринафинам. Не все дара, правда, достигли цели. Некоторые из гаринафинов успевали поймать барабаны челюстями, но мгновение спустя головы их озарялись ослепительной вспышкой. Другие оказались у гаринафинов в когтях, и тогда нижняя часть животного исчезала в шаре огня и света. Повсюду слышались оглушительные взрывы, дополняемые криками умирающих мужчин и женщин, дикие вопли и стоны раненых зверей – в небе снова разверзся ад.

Обезумевшие от боли животные, лишившись управления наездников, хаотично метались в воздухе, нападая на всех и все, что попадалось на пути, раз за разом изрыгая пламя. В результате этих бешеных маневров уцелевшие льуку выпадали из седел, и ослепшие, мечущиеся гаринафины врезались в корабли и толпами сжигали моряков. Они сталкивались друг с другом, что сопровождалось треском черепов и клацаньем челюстей; повсюду мелькали когти и отчаянно били хвосты; гигантские пасти изрыгали огонь до тех пор, пока один из зверей не падал бездыханным с неба, словно поверженный бог.

В результате, после того как бо́льшая часть гаринафинов погибла, три уцелевших зверя еще долго боролись в воздухе. Равные по силам, а потому лишенные возможности добиться решающего преимущества, они сплелись друг с другом, поскольку ни один из них в одиночку не мог удержаться в воздухе на истерзанных крыльях. Клубок из кожи, плоти, крыльев, когтей и челюстей, а также огненного дыхания, образованный тремя огромными животными в небе, напоминал черную тучу, рокочущую громовыми раскатами и сияющую яростными сполохами молний.

Танванаки, едва смекнув, что происходит, увела Корву подальше от сумятицы. Проглатывая слезы ярости и ужаса, она посмотрела в сторону Крифи и увидела лисьи хвосты, поднятые на флагштоках перед большим отцовским шатром, ярко освещенным горящими внутри факелами.

Пэкьу Тенрьо подал сигнал к отступлению.

Принцесса не могла поверить своим глазам.

«Но почему? Пусть даже мы и потеряли бо́льшую часть имевшихся в городе гаринафинов, разве все неприятельские воздушные корабли не уничтожены?»

Но затем, бросив взгляд поверх городских стен, она поняла, в чем дело. На берег каким-то образом высадилось войско дара, и теперь оно лилось через лагерь льуку подобно медленной волне прибоя, накатывающей на галечный пляж. Время от времени из рядов наступающих вырывались языки пламени, поджигая шатры и обрекая воинов льуку и сдавшихся солдат дара, не успевших выбраться наружу, на смерть в адском пекле. Должно быть, имперскую армию доставили сюда тем же таинственным способом, как и воздушные корабли.

Теперь, когда воцарилось полнейшее замешательство, вызванное налетом воздушных кораблей, льуку не удалось организовать сколько-нибудь достойное сопротивление на суше или на море. А поскольку отряд гаринафинов в Крифи был уничтожен, а последняя из крылатых скакунов, ее собственная Корва, почти истощила запас огненного дыхания, другого пути, кроме отступления, не было.

Танванаки вздохнула и снова приложила рупор к позвоночнику Корвы.

– Прояви милосердие, а потом уходим.

Корва замычала в знак того, что поняла. Она подлетела к клубку дерущихся гаринафинов, вздыбилась и в последний раз дыхнула на них огнем. Ошеломленные и израненные звери перестали бороться, а Корва грациозно приблизилась к собратьям и прямо в воздухе перерезала им шеи.

Потом она развернулась и направилась на запад, вслед за отступающей армией. У нее за спиной падали в море обломки горящих имперских воздушных кораблей и мертвые гаринафины, присоединяясь к обугленным тушам погибших раньше животных и превратившимся в угли останкам судов льуку.

Первые лучи зарождающегося над горизонтом рассвета озарили картину безмолвного ужаса.

Высадка Тана Каруконо под Крифи застала врасплох всех танов льуку. Хотя подробности оставались пока неизвестны, данные под пытками показания сдавшихся солдат дара заставляли предположить, что были задействованы две волны подводных лодок: первая доставила воздушные корабли-призраки, использованные для отвлечения внимания, а вторая – тех воинов, кто должен был нанести основной удар. Пэкьу Тенрьо пришел в ярость из-за того, что его не предупредили заранее обо всех возможностях подобного оружия, и велел испепелить сотню пленных дара дыханием гаринафинов в назидание всем, кто посмеет скрывать от него ценные сведения.

Робкие оправдания солдат, что никто из них даже и не догадывался о подобных способах применения механических крубенов, в расчет не принимались.

Города-корабли, выступавшие в роли носителей гаринафинов, и сопровождающие их суда эскорта, сражавшиеся в открытом море против эскадр Пумы Йему, остались теперь единственным флотом захватчиков. К ним были отправлены посыльные воздушные корабли льуку с приказом немедленно возвращаться к западному берегу Руи, куда стягивалась и отступающая сухопутная армия варваров.

Уводя войско, пэкьу Тенрьо угнал с собой и порабощенное гражданское население Руи, оставив наступающей имперской армии только пустые города и склады. Пленным, среди которых были дети от восьми лет и старики до восьмидесяти, приходилось проходить по многу миль каждый день, а отстающих зачастую убивали на месте ударом палицы по голове. Младенцев вырывали из рук матерей и бросали в придорожные канавы, а родителей гнали дальше ударами плети, невзирая на слезные просьбы: «Пожалуйста! Смилуйтесь!»

Но охранники, многие из которых были даже не льуку, а сдавшиеся в плен солдаты с Руи и Дасу, оставались неумолимы. Эти бывшие подданные империи понимали, что судьба их теперь неразрывно связана с захватчиками. Если армия Дару в конечном счете возьмет верх, участь перебежчиков и соглашателей окажется незавидной. Поэтому предателям не оставалось иного выбора, кроме как проявлять на службе рвение даже большее, чем сами дикари.

Особо примечательный образчик такого поведения являли Ра Олу и госпожа Лон. Оба из кожи вон лезли, убеждая противящееся гражданское население уходить вместе с войском льуку. Когда колонны мужчин и женщин начали останавливаться от усталости, голода и зимнего холода, Ра Олу распространил слух, что впереди приготовлена горячая еда. Подстегнутые обещанием пищи, люди ускорили шаг, но обнаружили, что министр-перевертыш просто врал, чтобы заставить их идти быстрее.

– Как только доберемся до Дасу, еды будет навалом, – заявил Ра Олу в порядке оправдания, и только тут беглецы поняли, что планируется переправить армию льуку на уцелевших городах-кораблях через залив Гаинг обратно на Дасу, который будет, видимо, превращен в последний рубеж. И жителей Руи тоже доставят туда, чтобы они продолжали служить в качестве рабочего скота хозяевам-льуку.

Люди проклинали имена Ра Олу и госпожи Лон. Они скрежетали зубами и не говорили ни слова в присутствии стражников, но, если бы только вынужденным беглецам представился шанс, они немедленно растерзали бы эту парочку голыми руками.

Пока Тан Каруконо и его воины обыскивали освобожденный Крифи, надеясь обнаружить там лазутчиков льуку, и собирали сведения о враге, Дзоми Кидосу сосредоточилась на изучении останков гаринафинов.

Некоторые трупы рухнули на горящие города-корабли, были сожраны огнем и затонули вместе с остовами судов. Но другие упали в море, пламя погасло, и туши уцелели. Несмотря на огромные размеры крылатых монстров, тела их оказались на удивление легкими и плавали в воде.

Дзоми выбрала два особенно хорошо сохранившихся трупа и попросила выделить несколько механических крубенов, чтобы отбуксировать их на Большой остров.

– Принцесса Тэра приказала мне раздобыть экземпляр гаринафина, – пояснила она. – Поскольку живую особь, особенно из числа молодняка, мы поймать не можем, то это лучшее, что у нас есть для изучения. Эти туши представляют собой важнейший источник военной информации, и мы обязаны как можно скорее доставить их на Большой остров.

Каруконо согласился. Он убедился, что принцесса и Дзоми способны изобретать необычное оружие, позволяющее применять в бою неожиданную тактику, и, если Тэра считает, что дохлый крылатый зверь будет ей полезен, адмирал не станет возражать.

Четыре механических крубена потащили гаринафинов к Большому острову. Туши обвязали длинными канатами, другие их концы принайтовили к крубенам, которые погрузились достаточно глубоко, чтобы забирать из подводных вулканов раскаленные камни для питания машин. Кабели тянулись за ними подобно бечевкам воздушных змеев, потому как тела зверей оставались на поверхности. Таким вот способом трупы гаринафинов потихоньку «прилетели» в порт Гинпена, где, следуя указаниям принцессы, ученые древнего Хаана вместе с коллегами из Пана немедленно принялись изучать их.

Тан Каруконо приказал посланцам срочно доставить императора в Крифи.

– Рагину наверняка не терпится увидеть принца Тиму. Как только император будет здесь, среди солдат, боевой дух настолько окрепнет, что мы без труда сметем льуку в море, как это было с мятежниками Тэки Кимо.

– Лично у меня имеются возражения, – заявила Дзоми Кидосу.

Все присутствующие в Большом зале для приемов дворца в Крифи дружно уставились на нее. После обитавших тут льуку в помещении до сих пор воняло кислым молоком и протухшим мясом.

Дзоми сглотнула:

– Что-то здесь не так. Хотя высадка под руководством адмирала Каруконо прошла успешно, да и жертва капитана Найе была не напрасной, у льуку до сих пор остается порядка пятидесяти гаринафинов. Самое большее, на что мы надеялись, даже вооружившись пламеметами, это захватить плацдарм в районе Крифи и удерживать его до подхода подкрепления. Но льуку продолжают отступать на запад, а гаринафинов нигде не видно.

– Может, гаринафины отказываются летать, увидев, что случилось с их собратьями в бою над гаванью Крифи, – предположил Каруконо. – Или боевой дух льуку настолько упал, что пэкьу Тенрьо не способен заставить их сражаться. Вот почему враги и собираются отступить на Дасу.

Дзоми покачала головой:

– Нам известно про это только потому, что, по словам нескольких сумевших сбежать переселенцев, Ра Олу намекнул на этот план. Но я начинаю сомневаться, что льуку доверяют ему настолько, чтобы делиться истинными своими намерениями.

Каруконо собирался было ответить, но ему помешала возня, поднявшаяся у входа в зал для приемов. Какие-то люди громко кричали, требуя увидеть адмирала Каруконо.

– Что там происходит? – спросил он.

– Говорят, двое пленников настаивают на встрече с вами, – доложил один из охранников. – Дело, мол, крайне важное и неотложное.

– Двое льуку? – уточнил адмирал в некотором недоумении.

До сих пор все попытки допросить пленников-льуку – бо́льшую часть из них составляли раненые, которых пэкьу Тенрьо бросил при отступлении, – неизменно оказывались бесплодными. Варвары либо не понимали языка дара, либо наотрез отказывались говорить, требуя, чтобы их предали смерти. Каруконо подал знак, приказывая стражникам пропустить группу солдат с пленниками.

Солдаты тащили две пары носилок. На одних лежала, совершенно неподвижно, какая-то долговязая и обмотанная бинтами фигура. На вторых находился старик, который попытался сесть, когда его внесли в зал.

– Мы тоже поначалу подумали, что это льуку, – ответил адмиралу один из солдат конвоя. – Мы нашли этих двоих в море, почти захлебнувшихся. Оба были скованны и сидели в трюме одного из городов-кораблей, но, когда судно разрушилось, оказались на свободе, так как переборка, к которой крепились их цепи, сломалась. Хотя одеты они как льуку, мы вскоре поняли, что на самом деле это дара.

Каруконо подошел к носилкам и оглядел пленников. Оба были седые, с грязными и спутанными волосами и с такими же грязными и всклокоченными бородами. Изможденные тела скрывались под одеждой из шкур, как у льуку, дырявой и заплатанной. Сквозь дыры виднелись рубцы, язвы и гноящаяся сыпь, указывающая на долгое пребывание в кишащей паразитами камере.

У пытающегося сесть старика были бледная кожа и серые глаза, выдающие уроженца Ксаны, тогда как лицо его спутника имело более темный оттенок, распространенный на берегах Луто. Вглядевшись в это смуглое лицо, Каруконо охнул. Пустые глазницы мужчины скрывали морщинистые складки кожи, а с губ его не срывалось ни звука, хотя они дрожали и шевелились. Несмотря на множество отвратительных увечий, адмирал узнал это лицо.

– Луан Цзиа! – воскликнул он.

– Учитель! – Подбежав, Дзоми упала на колени рядом с носилками и обеими руками стиснула скрюченную ладонь несчастного. Тонкие, как костяшки, пальцы сжали ее руку в ответ, причем довольно крепко.

Но Луан Цзиа не произнес ни слова.

– Почему ты не говоришь со мной, учитель? – спросила Дзоми, у которой слезы бежали по щекам.

– Они выжгли ему глаза и вырезали язык, – прохрипел старик с соседних носилок.

Большинству присутствующих никогда не доводилось воочию видеть легендарного Луана Цзиа, главного стратега Дара. Теперь они смотрели на изможденную фигуру находящегося при смерти человека, отказываясь верить собственным глазам.

Дзоми заметила, что другая рука Луана сжимает сделанную из коровьего пузыря сумку. Она попыталась было вытащить ее, но пальцы ученого вцепились в сумку, как когти. Молодая женщина вопросительно посмотрела на одного из солдат, держащих носилки.

– Мы нашли ее вместе с ним, в море, – сказал тот. – Он не выпустил сумку, даже когда мы втащили его в лодку.

– Учитель, опасности больше нет, – заверила Дзоми.

Медленно и ласково она разжала ему пальцы, открыла непроницаемый для воды мешок и… замерла. Содержимое было хорошо знакомо ей, хотя она много лет не видела эту книгу.

– В этом мешке лежит нечто такое, что для мастера Цзиа дороже жизни, – сипло проговорил старик. – Книга знаний.

– А ты сам кто такой? – поинтересовался Тан Каруконо.

– Ога Кидосу, – ответил старик. – Рыбак с Дасу.

Дзоми резко повернула голову и посмотрела на него. Хотя голос этого человека был едва слышнее хрипа, в ее голове он рокотал, как раскат грома.

«Отец».

Маленькая флотилия, в состав которой входили «Удача Луто», «Гордый куникин» и «Каменная черепаха», вот уже несколько недель держала курс на север и пару дней назад оставила за кормой последние из пиратских островов. Вокруг них блестел под полуденным солнцем бескрайний океан, стайки диранов выпрыгивали время от времени из воды и, описывая грациозную дугу, скользили над волнами.

Восемь человек на борту «Удачи Луто», голые по пояс и покрытые потом, привалились, чтобы малость передохнуть, к горизонтальным спицам, лучами выходящим из центральной лебедки. Но в это самое время лебедка была застопорена при помощи боковых клиньев. К ней крепился канат, сплетенный из множества шелковых прядей; другой его конец уходил в небо и терялся в высоте. Хотя канат слегка провисал между небом и судном, образуя плавный изгиб, знакомый всем, кто запускает воздушных змеев, было очевидно, что он испытывает большую нагрузку.

Человек, сведущий в искусстве судовождения, заметил бы в поведении «Удачи Луто» нечто странное. Хотя легкий ветер дул с севера, корабль, вместо того чтобы лавировать с поставленными под углом парусами, шел прямо навстречу ветру, а паруса его стояли строго поперек корпуса. Другими словами, они действовали как воздушный тормоз и, насколько возможно, замедляли судно. Оно подпрыгивало на небольших волнах, а матросы суетились на палубе и на реях, стараясь сохранить положение парусов таким, как необходимо для достижения столь необычной цели.

Мало того, гребцы тоже работали изо всех сил, налегая на весла так, чтобы еще сильнее замедлить бег судна. Но даже при таком раскладе «Удача Луто» бороздила океан со скоростью рысака. Позади него «Гордый куникин» и «Каменная черепаха» меняли галсы, стараясь держаться как можно круче к ветру в стремлении не отстать от флагмана. Когда «Удача Луто» замирала на миг на гребне волны, прежде чем ухнуть в ложбину, казалось, что нечто, прикрепленное к дальнему концу каната, вот-вот выдернет корабль из моря.

Капитан Тумо, командовавший «Удачей Луто», в волнении расхаживал по палубе, бросая время от времени взгляд на стоявшие рядом с большой лебедкой песочные часы. Их переворачивали четырежды, а это значит, что прошло четыре полных часа. Капитан начал уже беспокоиться за жизнь того, кто находился на другом конце каната.

Еще раз пройдя через всю палубу, Тумо остановился, резко развернулся и собрался было отдать приказ закончить эксперимент, когда все замерли, услышав доносящийся с неба пронзительный, свистящий звук.

Фюи-и-и-ть!

С неба вдоль каната спускался металлический обруч, издававший громкий свист, а ветер обтекал специальной формы кромку. Наконец он с резким звоном ударился о лебедку.

Восьмерка, скучавшая у гигантского шпиля, тут же пробудилась к действию. Как только эти люди дружно налегли на вымбовки, еще один матрос схватил большую киянку и выбил клинья, стопорящие барабан. В течение пары секунд ноги всех восьмерых человек скользили по палубе, канат потянул лебедку и размотался еще почти на четверть оборота, но вскоре моряки нашли опору и остановили вращение барабана. Со вздувшимися от напряжения мускулами на бедрах и предплечьях они с силой налегли на вымбовки и медленно, но верно стали прокручивать лебедку в другую сторону, выбирая канат.

За работой они пели:

На дальнем конце каната появилась черная точка. По мере того как моряки, горланя песенку, вращали шпиль, точка росла, приобретая форму воздушного змея, но весьма необычного, таких в Дара раньше никогда не делали.

Ромбовидной формы змей имел восемьдесят футов от угла до угла. На раму, составленную из крепчайшего бамбука, который срезали на склонах горы Рапа и горы Кана, крепились три слоя крыльев из лакированного шелка. Такелаж устройства не уступал по сложности океанскому кораблю, а сам главный канат представлял собой толстенное сплетение шелка, стоившее жизни миллионам особей шелкопряда. Тройное крыло змея обеспечивало невероятную подъемную силу, позволяя ему взмывать в небо выше любого боевого змея или воздушного корабля.

Матросы продолжали выбирать канат, и вскоре стало очевидно, что змей по размерам мало уступает самому кораблю. Под громадным тройным крылом болталась крошечная гондола, похожая на кокон шелковичного червя: не было сомнений, что эта громоздкая конструкция способна выдержать только одного пассажира.

Поскольку парус-змей уже не находился выше уровня облаков, где его подхватывали ветры, дующие только на таких высотах, «Удача Луто» сбавила ход, так что матросы и гребцы смогли наконец восстановить контроль над судном. «Каменная черепаха» и «Гордый куникин» галсами сближались с ним, готовые оказать помощь. Змей тем временем терял высоту и постепенно аккуратно опустился в море.

На воду спустили легкую пинассу, и спасательная команда погребла к покачивающемуся на волнах корпусу змея. Острыми ножами моряки отделили гондолу от змея и втащили ее в шлюпку. Похожая на кокон гондола, изготовленная из твердой древесины ююбы и запечатанная слоями воска и шелка, была непроницаемой. Экипаж пинассы с волнением заглядывал в стеклянный иллюминатор, сделанный в одном из торцов кокона.

В полумраке внутри они различили лицо Луана Цзиа. Плотно закрыв веки, он то ли спал, то ли был уже мертв.

– Мастер Цзиа, – сказал капитан Тумо, – вам следовало бы подать сигнал к возвращению намного раньше!

Луан, набиравшийся сил в своем гамаке, слабо улыбнулся. Его обмороженные руки и ноги были забинтованы. Последствия потери сознания, вызванной недостатком воздуха, все еще проявлялись в замедленности движений.

– Ну, вид оттуда был такой захватывающий, что мне отчасти даже и не хотелось возвращаться. Неведомый океан расстилался подо мной без конца и без края, как синее зеркало; лишь кое-где его пятнали атоллы, похожие на рой мотыльков. Даже горизонт выглядел изогнутым, что служит дальнейшим подтверждением теории На Моджи, что мы обитаем на громадном шаре. А уж цвет небесных эмпиреев! Они были матово-розовыми, и сквозь них проникало мерцание звезд… Вот, наверное, что видят боги и бессмертные.

Хотя кокон, сконструированный самим Луаном Цзиа, был создан с учетом знаний, собранных в ходе предыдущих попыток покорить высоту, недостижимую для воздушных кораблей и шаров, и имел несколько слоев изоляционного материала для защиты от холода, а также баллон с воздухом для дыхания, исследователь пострадал, поскольку рискнул подняться выше, чем кто-либо на человеческой памяти поднимался прежде.

– Прожди вы еще с минуту и могли бы вообще никогда не вернуться! Может, вы и желаете видеть то, что доступно взору бессмертных, мастер Цзиа, но позвольте напомнить: оболочкой вам служит смертное тело!

– Мы исследователи, капитан Тумо. Нет стыда в том, чтобы умереть, покоряя высоты и глубины, превышающие границы человеческой выносливости. Собираясь отправиться в это путешествие, я примирился с мыслью, что могу не вернуться обратно.

– Вы-то, может, и готовы умереть, мастер Цзиа, но не все из нас так беспечны. Плыть с этим змеем было все равно что посадить на поводок пави Фитовэо – непонятно, то ли мы держим змея, то ли он нас: так сильна была тяга. Пару раз я готов уже был принять решение подтянуть вас назад, вопреки вашему строжайшему приказу. Кто же знал, что ветер над облаками может быть столь могучим?

– Действительно. – Луан Цзиа кивнул. – Я уже размышляю на эту тему. Можно сконструировать корабли, которые, используя воздушных змеев вместо парусов, смогут передвигаться намного быстрее обычных. Впрочем, придется найти способ строить корпуса, способные выдержать большие нагрузки и преодолевать сопротивление воды… может, они будут приподниматься над волнами, как будто скользить…

– Я на таком судне ни за что не поплыву, – решительно заявил капитан Тумо. – Благодарю покорно, но мне нравится, чтобы мой корабль надежно сидел в воде.

Луан Цзиа рассмеялся:

– Это просто гипотеза. Ну да ладно. Как бы вы ни осуждали мою тягу к запредельному, мой полет снабдил нас ценной информацией. Сдается, я обнаружил причину неудач всех предыдущих исследователей дальнего севера.

– Вот как?

– Полет на подобном змее позволяет заглянуть очень далеко вперед. Помните, в первые дни нашей экспедиции я рассказывал вам о том, что с такой высоты острова выглядят всего лишь темными пятнами на голубом фоне? Горы, долины, волны, фонтаны китов и крубенов – никакие из этих деталей не заметны. Видны лишь крупные черты, которые нельзя разглядеть с близкого расстояния. Когда я жил на островах Тан-Адю, то усвоил, что океан вовсе не безликое пространство, но гобелен, сотканный из сложных узоров, видных только тому, чье сердце покойно и чей ум поколениями приучался воспринимать ритмы моря. У адюан есть подробные карты океанических течений, как поверхностных, так и подводных, похожих на золотые нити в простом холсте. Течения суть отражение сил стихии, подводных долин и вулканов, ветров и рек, южных тайфунов и северных штормов. Эти священные адюанские карты, сделанные из раковин и бечевок, послужили основанием для подробных карт гряд подводных вулканов, которые я впоследствии создал. То, что я увидел сегодня из кокона в небе, напомнило мне эти карты. Океан к северу представлял собой голубое полотнище с нанесенным на него гениально сложным узором: длинные изгибающиеся арки, похожие на щупальца осьминогов; хитрые завитки, как у наутилуса; уверенные, мощные мазки одержимой звездами страсти, говорящие о мастерстве и вдохновении художника. Полотно сие состояло из оттенков зеленовато-голубого и пастельно-синего цвета, темно-багровых и белых, как соль, вкраплений. Такого холста мне прежде видеть не доводилось, это был абстрактный морской пейзаж, начертанный богами. И далеко-далеко на севере, почти на самой границе, которой достигал мой взор, находилась белая стена. По виду это было похоже на пену и брызги на гребне череды накатывающих на берег волн, но при таком масштабе гребень этот должен быть высотой с гору. Как зачарованный глядел я на эту далекую стену, и постепенно она начала распадаться на отдельные элементы: пляшущие, кружащиеся, сталкивающиеся друг с другом. То был танец тайфунов, парад ураганов, марш циклонов. И поскольку эта стена находилась на границе моего зрения, за ней я разглядеть ничего не мог.

– Что это означает? – спросил капитан Тумо. – Стена бурь? Может, вы видели ограду дворца Тацзу?

Луан Цзиа покачал головой и слабо улыбнулся:

– Я не знаю, Тумо, но подозреваю, что предыдущие экспедиции были… были остановлены этой стеной.

Капитан судорожно вздохнул:

– На самом деле вы хотите сказать, что, лишенные вашего преимущества видеть с высоты, несчастные, ничего не подозревая, наткнулись на эту стену бурь и корабли разломало в щепы. Мы должны прекратить дальнейшее плавание. Это край мира, за который нам заходить заказано.

– Нет! – В глазах Луана Цзиа вспыхнул жгучий огонь, не наблюдавшийся в них вот уже много лет. Такой взгляд был у него, когда он замышлял падение империи Ксана, планировал смерть Мапидэрэ. То был взгляд, полный безумия и страсти, одновременно испугавший и почти подчинивший себе капитана Тумо. – Мы поплывем к стене и пройдем через нее. Я должен увидеть, что там дальше!

– Но это же верная смерть!

– Разве вам не интересно преодолеть свой страх и проверить, как далеко вы способны зайти? – Голос Луана Цзиа звучал мягко, но в нем угадывалась нотка разочарования.

Капитан Тумо решительно покачал головой:

– Я не стану требовать от команды идти на такое рискованное предприятие, даже ради вас, мастер Цзиа. Всем морякам прекрасно известно, что гибель по непредсказуемой воле стихии – часть нашей профессии, но, заведомо зная об опасности, самому лезть ей в пасть – это сущее безумие.

Луан Цзиа закрыл глаза и кивнул:

– Ладно. Но давайте хотя бы подойдем поближе и проверим мою догадку. Если, увидев стену бурь, вы решите повернуть, я не стану возражать.

Паруса трепетали на легком ветру. Над головой сияло яркое солнце. Каждая пара глаз на трех кораблях маленькой флотилии была направлена строго вперед. Никто не говорил ни слова.

Высоченная стена воды и кучевых облаков перегораживала горизонт с запада на восток. Сотканная из мощных циклонов и громадных волн, танцующих, прыгающих и врезающихся друг в друга, словно вращающиеся танцоры с мечом, эта стена являла собой образ первобытного хаоса, лишенного света, если не считать похожих на паучьи лапы сполохов молний, которые время от времени озаряли мглу. От пугающих раскатов грома океан дрожал, сотрясая палубу, на которой стояли моряки.

– Мы видим перед собой истинный лик громовержца Киджи и Тацзу, повелителя тайфунов, – промолвил капитан Тумо. Он сложил на груди руки и стал молиться.

– Только в древних сагах ано читал я о таких вещах, – сказал Луан Цзиа полным благоговения голосом. – И всегда считал повесть о путешествии сквозь Стену Бурь аллегорией, мифом. Не важно, насколько далеко мы, в нашем понимании, продвинулись с тех пор по пути познания, мир по-прежнему полон таких удивительных чудес, которые человечеству и не снились.

В мертвой тишине все наблюдали за невероятным зрелищем, являвшим во всей красе мощь природной стихии.

Наконец Тумо нарушил молчание:

– Это предел, до которого я согласился идти, мастер Цзиа. Вы увидели то, что хотели видеть. Но это предел, положенный богами, и преступать через него нельзя.

Луан Цзиа кивнул:

– Поднимите меня на воздушном змее. Жалко будет подобраться так близко к лику богов и не запечатлеть на нем поцелуя.

– Вы сумасшедший!

– Возможно. Но доставьте мне такое удовольствие, капитан.

– Змей может затянуть «Удачу Луто» в шторм.

– Ветры здесь еще управляемы. Если, прежде чем запустить змея, вы отплывете немного к югу, у вас останется достаточно места для безопасного маневра. Коли вдруг почувствуете, что не способны справиться с тягой змея, обрубите канат прежде, чем корабль окажется в опасности.

– Но что будет с вами?

– Так же, как вы не можете просить команду предпринять слишком рискованное путешествие, так и я не могу повернуться спиной к этому чуду, даже не попытавшись исследовать его.

И вот, после того как корабль отошел на несколько миль к югу, змей с подвешенной под ним гондолой поднялся в воздух. Вскоре он уже был так высоко в небе, что скрылся из виду. Канат уходил вверх, отклоняясь к северу, подводя Луана Цзиа все ближе и ближе к стене бурь.

Канат натягивался все сильнее. Продвижение «Удачи Луто» на юг замедлилось и постепенно прекратилось. Корабль начал дрейфовать обратно к северу. И снова кипящая стена воды и облаков нависла над маленькой флотилией.

Канат вздрогнул, лебедка застонала – шторм подхватил змея. Моряки на кораблях наблюдали за вибрирующим тросом в равной степени с интересом и с ужасом.

А кольца, со свистом спускающегося по канату, указывая на то, что Луан Цзиа хочет вернуться, все не было.

Капитан Тумо был человек исполнительный. Пусть он и скрежетал зубами, глядя с ужасом на натянутый канат и на отдаленные сполохи, он отдал приказ, который передали на «Каменную черепаху» и «Гордый куникин» при помощи флажных сигналов.

Остальные два корабля подошли ближе к «Удаче Луто» и сцепились с ней абордажными крючьями. Вскоре все три судна образовали колонну, и гребцы на них налегли на весла.

Словно три рыбы, пойманные на одну удочку, корабли сопротивлялись тяге змея, стараясь удержаться на месте.

Фью-и-и-ть!

Этот пронзительный свист прозвучал в ушах капитана Тумо божественной музыкой. Кольцо соскользнуло по канату со свинцово-серых небес и с громким звоном упало на центральную лебедку. Капитан собирался уже отдать приказ привести шпиль в действие, когда палуба внезапно вздрогнула у него под ногами и со всех трех кораблей послышались изумленные возгласы.

Подняв глаза, капитан Тумо увидел, что канат, до этого натянутый, теперь обвис и струится с неба. Резкое исчезновение тяги, влекущей три корабля, привело к тому, что все они резко осели на носы, потеряв управление; задний таранил носом корму впередиидущего, а весла сцеплялись между собой. К счастью, ущерб был невелик, и через короткое время моряки развели суда. Тумо бросился к ненужному теперь шпилю и схватил сигнальное кольцо. К нему была привязана трепещущая на ветру шелковая лента:

Я не мог зайти так далеко и не сделать последний шаг. Доброго пути!

Капитан Тумо выругался. Он смотрел на стену бурь, где вращающиеся колонны воды и воздуха были высокими, как гора, и широкими, словно город.

Никакой корабль не в силах пройти через нее.

Тумо скорбно закрыл глаза. Хотя прежде он не был близко знаком со знаменитым Луаном Цзиа, за время короткого путешествия капитан успел проникнуться уважением и симпатией к этому доброму старику. В каждом его слове, каждом движении присутствовало какое-то благородство, выдававшее, что человек этот принадлежит не только к миру смертных, но и сообщается с некими высшими силами. Мастер Цзиа совершал поступки, на которые не отваживался никто, и даже обстоятельства гибели сближали его с сонмом богов.

С сокрушенным сердцем капитан Тумо покачал головой и отдал приказ ложиться на обратный курс.

Но вопреки ожиданиям, не услышал в ответ радостных возгласов моряков. Вместо них до ушей капитана донеслись вопли ужаса и нечленораздельные крики.

– В чем дело? – гаркнул Тумо. – Мастер Луан Цзиа освободил нас от выполнения его миссии. Мы идем домой!

Матросы дружно указывали куда-то ему за спину, а в глазах их читались ужас и отчаяние.

Тумо обернулся, чтобы посмотреть в ту сторону, и застыл.

Один из циклонов в стене бурь отделился от остальных, как танцор, исполняющий соло. Столб, перед которым даже поднятый в воздух водоворот Тацзу показался бы крошечным, устремился прямо на корабль: этакое извивающееся и кружащееся хищное животное, готовое пожрать все на своем пути.

Стена воды выше самой высокой из башен Пана встала перед циклоном и устремилась к кораблю, как свора лающих гончих перед охотником. Эта волна была настолько гигантской, что даже цунами по сравнению с ней показалось бы рябью на пруду.

Тумо закричал, веля команде стоять по местам у парусов и весел, но капитан уже прекрасно понимал, что они обречены.

Луан Цзиа вжимался в стенки кокона. Решение обрезать канат не было импульсивным, Луан планировал так поступить с той самой минуты, как капитан Тумо наотрез отказался рисковать командой ради неведомого. До какой-то степени подобное решение даже обрадовало ученого: он и сам не хотел жертвовать жизнями других людей в погоне за целью, которой желал достичь всеми фибрами своей души, но которой не мог дать разумного объяснения.

«Наверное, именно поэтому я не хотел занимать никакой важной должности в правительстве Куни, – подумал он. – Недаром я решил сбежать из столицы, когда император попросил меня помочь провести в обществе революцию, связанную с его неожиданным выбором наследника престола».

Луан всегда играл роль советника, предпочитая сам оставаться в тени. Он мог разрабатывать стратегию и строить планы, но, когда приходил миг отдать другим людям приказ умирать ради их воплощения, ему не хватало убежденности или целеустремленности, равно как и желания нести ответственность за свои решения.

Уж лучше парить в небесах на змее. Пребывая в одиночестве, Луан всегда чувствовал себя более комфортно. Что бы он ни решил и к чему бы это в конце концов ни привело, отвечать за свой выбор предстоит только ему.

Крепко держась за поручни, он вглядывался сквозь толстые стекла иллюминаторов в окружавшие его величественные громоздящиеся друг на друга облака, образующие спиралевидные стены тайфунов, каждый из которых был размером с остров и сливался с соседним. Вой ветра и раскаты грома наполняли пространство кокона, как если бы путешественник оказался внутри барабана, на котором играют боги.

К крыльям змея были присоединены тросы, шедшие в кокон, и, дергая за них, Луан мог менять угол наклона и положение крыльев, до определенной степени управляя полетом. Когда по иллюминаторам побежали водяные струйки, затуманивая видимость, у Луана возникла иллюзия, будто он находится не в небе, но под водой, а кокон превратился в одноместную подводную лодку, погрузившуюся в какой-то странный, фантастический океан. Мчась сквозь озаряемые сполохами молний облака, он ощущал необычайное возбуждение, которое испытывал в последний раз, пикируя с гор Эр-Ме к процессии тирана Мапидэрэ. Луан понимал тогда, что идет на верную смерть, но был уверен также, что в эти последние минуты его жизнь достигнет своего пика. Он станет первым человеком, кто пролетит свозь испещренный молниями тайфун, первым, кто сумел пронзить Стену Бурь, преграждающую путь в легендарную Страну бессмертных на севере.

Хохоча и дико улюлюкая, как если бы он снова был молодым человеком, одержимым страстью и устремленным к цели, Луан с силой потянул за тросы змея и ринулся в самое сердце штормовой стены.

Затем раскат грома сотряс весь кокон, и у Луана застучали зубы. Последовала яркая вспышка, словно бы поглотившая весь окружающий мир. Кожу пощипывало, и она как будто отделилась от его тела. Последней мыслью было: «Так вот что значит испытать удар молнии? Отчасти это схоже с тем, как если бы тебя охватил огонь».

Луан очнулся. Он не понимал, где находится: в стране живых или на дальнем берегу Реки-по-которой-ничто-не-плавает.

Все тело его было в ушибах, но кости вроде как не сломаны. Боль тупым ножом ковыряла паутину, опутавшую его мысли.

«Я не умер».

Его немного подбрасывало вверх, а потом опускало вниз, как если бы штормовые облака вдруг обрели массу и стали густыми и плотными. Снаружи рокотал гром. Темно-синий свет заливал внутреннее пространство кокона.

«Я все еще лечу?»

Какое-то ярко-оранжевое существо с черными полосами скользило за иллюминатором над ним. Луан удивился, как медленно летит эта птица – столь же замедленно текут и его собственные мысли.

«Насколько удивительной должна быть эта птица, чтобы летать в такой шторм! Интересно, это естественная среда ее обитания?»

Ученый ощущал в голове необычайную легкость.

Последний раз он испытывал подобное, когда у него закончился воздух при подъеме змея на недостижимую прежде высоту. Луан тогда списал это ощущение на переутомление, простую усталость, но теперь понял: сие означает, что кокон находится в безвоздушном пространстве.

На этот раз, не собираясь подниматься высоко, Луан не запасся баллоном с воздухом. Но если он не на большой высоте, то почему воздух закончился?

Желтая фигура с синими полосами скользнула мимо иллюминатора.

«Еще одна птица?

Нет, крылья слишком маленькие.

Она плывет, а не летит.

Да это же рыба.

Вода. Я под водой».

Мысли с трудом протискивались в его ум, пробиваясь через головокружение и смятение, заполнившие мозг подобно тому, как густой ил затягивает дно пруда, где растет лотос.

«Мне нужно выбираться».

Лихорадочно шарящие пальцы нашли наконец задвижку на дверце кокона, он сжал ручку и дернул.

И охнул от напора хлынувшей внутрь воды, прежде чем сообразил, что следует задержать дыхание. Кокон, построенный так, чтобы держаться на воде, был утянут на глубину весом потерпевшего крушение змея. Луан выбрался из кокона и энергично заработал руками и ногами, стремясь наверх. Полотно из отвердевшего шелка окружало его со всех сторон, прижимая книзу. Чтобы добраться до поверхности, до воздуха, нужно было обогнуть крылья.

Легкие горели огнем, руки и ноги слабели и тяжелели. Он находился слишком далеко от края змея. Ему никогда отсюда не выбраться.

Луан перестал бороться. Плотная одежда, служившая для защиты от холода, напиталась водой и тянула вниз, на дно океана.

«Как замечательно было бы увидеть перед смертью новые земли, но всякому путешествию приходит конец. Мы приходим из Потока и в Поток должны вернуться».

Луан уже собирался закрыть глаза и открыть рот, чтобы глотнуть холодной воды, которая положит конец его жизни, когда что-то зашевелилось у него близ сердца, словно барахтающееся животное. Заинтригованный, в последних проблесках сознания, он освободил неведомый предмет из складок халата.

Появилась книга. Страницы ее перелистывались сами собой, напоминая замедленные взмахи птичьих крыльев или шевеление плавников каракатицы. Книга плыла к поверхности, оставляя за собой след из размытых чернил. В тусклом подводном свете золотые буквы словно бы горели на белых страницах.

То была «Гитрэ юту», волшебная книга, подаренная молодому Луану богом Луто, который изменил его жизнь и потом не единожды спасал ее.

Мастер Цзиа потянулся, последним отчаянным усилием схватил книгу за корешок и почувствовал, что его тащат к поверхности. С громким всплеском он вынырнул из воды. Луан вцепился в раму плавающего змея и жадно хватал ртом воздух, в точности как это было десятилетия назад, когда он появился у берегов Тан-Адю на разбитом плоту. Вдалеке виднелась Стена Бурь, тайфуны и циклоны которой все так же соединяли небо с морем.

Но в той части, где сейчас оказался он сам, море было совершенно спокойным. Каркас упавшего змея поскрипывал, когда легкие волны то поднимали, то опускали его, как будто укачивали в колыбели дитя. Луан купался в ярком свете солнца, теплый ветерок ласкал лицо.

В восточной стороне показалась радуга, правый ее конец скрывался в вихрях штормов. До путешественника постепенно дошло, что Стена Бурь осталась к югу от него.

Он каким-то образом перелетел через нее на своем змее.

Трепеща от радости, облегчения и страха, Луан выловил из воды намокшую «Гитрэ юту» и положил ее сушиться на покачивающуюся поверхность змея. Все сделанные им за долгие годы записи размылись, и чистые страницы словно бы намекали на избавление от прошлого с его интригами и предательствами и обещали новое будущее, встречу с неизведанной землей.

Золотая строка проявилась на мокрой еще странице: «Ты теперь сам по себе». Мгновением позже к ней добавилась вторая: «И это хорошо».

– Спасибо, учитель, – прохрипел Луан Цзиа. А потом рассмеялся.

Луан Цзиа дрейфовал по бескрайнему океану на самодельном плоту, который смастерил из обломков гигантского змея. В качестве основания он связал воедино бамбуковые шесты, затем сделал из кусков шелка навес, чтобы укрываться от солнца и дождя. Ему удалось соорудить грубый парус и мачту, тоже из бамбука и шелка, но плот влекло сильное течение, поэтому Луан лишь в самой незначительной степени способен был управлять своим судном. Кокон, так и оставшийся прикрепленным к змею, плыл рядом с плотом, как буй.

День за днем течение, словно могучая река, бежало на запад, в сторону заходящего солнца. Слева оставалась Стена Бурь, постоянный спутник, видневшийся на горизонте. Справа простирался открытый океан, и Луан гадал, что за земли лежат там вдали – населены ли они бессмертными или иными существами, создателями экзотических чудес, которые он непременно должен увидеть. Стайки диранов, играя сверкающими всеми цветами радуги хвостами, скользили над самой водой, а время от времени вдалеке всплывали и пускали фонтаны крубены и киты. Луан шептал молитвы, обращаясь к чешуйчатым властелинам моря на языках дара и островов Тан-Адю, обитатели которых установили, похоже, особые связи с этими созданиями. Проголодавшись, он рыбачил, сделав лесу из вырванной из одежды нити, а крючок – из бронзовой заколки для волос. Испытывая жажду, пил дождевую воду, скопившуюся на крыше навеса. Дожди тут шли почти каждый день.

Луан гадал, скоро ли достигнет места, где находится затонувший континент, легендарная родина народа ано. Увидит ли он пики гор над волнами, последние атоллы великой некогда цивилизации? Или же сейчас проплывает, сам того не подозревая, над городами из мифов и сказаний, подобно воздушному кораблю, обзор которому преграждает густая облачность?

Время от времени тайфуны и циклоны, образующие Стену Бурь, расступались, и возникал узкий проем, своего рода канал между двумя материками. Эти мирные долины между штормовыми горами сохранялись в течение нескольких часов, а иногда даже и дней, прежде чем стена смыкалась снова.

Луан размышлял, что если удастся разгадать закономерность в их перемещениях, то появится возможность безопасно миновать Стену Бурь. Иногда один из составляющих ее циклонов покидал свое место и пускался в хаотическое странствие по открытому морю, и тогда ученый не на шутку опасался, что он может направиться к его плоту. По счастью, вращающиеся смерчи неизменно уклонялись с его курса, однако Луан сомневался, что и другие путешественники могут оказаться такими же везучими. В конечном счете он не знал никого, кто увидел бы этот феномен и вернулся в Дара поведать о нем, если не считать туманных отсылок в древних сагах. Быть может, Стена Бурь имела свои собственные представления о том, кому можно проходить сквозь нее и кому позволено без вреда удалиться из ее окрестностей.

Поскольку заняться было нечем, Луан Цзиа начал делать записи в книге. Одна из пойманных им рыб, молодой марлин, недавно пообедала кальмаром. Выпотрошив марлина, он извлек наполовину переварившегося кальмара и выдавил из его мешка между жабрами темную жидкость, способную заменить чернила. Вместо ручки ему послужил шип марлина. Луан описывал новых рыб, которых ловил, и делал зарисовки, отражая перемещения составных частей Стены Бурь; кроме того, он сочинял стихи и мысленно разговаривал с «Гитрэ юту» как с близким другом.

После того первого дня другие огненные письмена на страницах «Гитрэ юту» более не появлялись. Луан был привычен к долгим, необъяснимо долгим периодам отсутствия своего бессмертного благодетеля и не взывал к божественному вмешательству – в конечном счете учитель не обязан неотрывно надзирать за учениками.

Но в глубине его души гнездился страх, в котором Луан сам себе не решался признаться. Что, если боги Дара ограничены территорией Дара и не имеют влияния за Стеной Бурь?

Луан сосредоточился на составлении карты Стены Бурь, стараясь как можно точнее определять дистанции и направления, основываясь на форме теней и счислении пути. Иногда на страницах, где он писал, проступали следы старых заметок, и ученый улыбался при мысли, что был совершенно другим человеком, когда делал эти записи. То было время, когда низвержение Мапидэрэ казалось ему самой важной задачей на свете.

«Убить императора было просто. Построить новый мир, более справедливый, и убедить власть имущих мудро распоряжаться оной оказалось куда сложнее».

Спустя несколько недель пути Стена Бурь стала уклоняться к югу, но течение, которое оседлал Луан Цзиа, продолжало нести воды к западу. Создавалось впечатление, что Стена образовывает барьер вокруг Островов – может статься, это еще одно следствие слез Дарамеа, создательницы островов Дара. Луан Цзиа опустился на плоту на колени и поклонился Стене Бурь. При всей своей свирепости, непредсказуемости и стихийной силе, не поддающейся разумению, она стала последним символом, связывающим ученого с родным домом. Непрошеные слезы заструились у него по щекам.

Стена Бурь растаяла за кормой плота-змея. Оборвав пуповину, Луан Цзиа оказался теперь в море совершенно один, воистину отрезанный от всего мира.

Спустя еще несколько недель течение повернуло к югу.

Созвездия, появляющиеся на небе ночью, стали больше напоминать знакомые Луану Цзиа очертания. Он теперь находился западнее островов Дара и, лежа по ночам на плоту и глядя на звезды, пытался представить, о чем сейчас думают и что делают его друзья: Кого, Гин, Куни, Рисана… Луан надеялся, что Гин все-таки вняла его совету, умерив свою непомерную гордость. Ни к чему играть в эти игры, столь явно стремясь к показной демонстрации почета и славы. Если бы только его возлюбленная не была такой честолюбивой…

«И что дальше? – спросил он себя. – Ты увлек бы ее с собой в эту авантюру, где приходится рисковать жизнью, плыть по бескрайнему морю, довольствуясь дождевой водой и рыбой, которой хватило глупости попасться?»

Луан попробовал представить Гин Мадзоти рядом, в роли верной спутницы, делящей с ним теперешнее его существование, и невесело хмыкнул. Сама подобная идея выглядела нелепой.

«У Гин своя дорога в жизни, и отказ от титула королевы и власти – высокого положения, к коему она стремилась всю свою жизнь, – подавил бы ее. Это все равно как если бы меня вдруг заставили отречься от научных изысканий, странствий и познания мира».

Гин можно было уподобить огню, а его самого воде. Оба они были незаурядными личностями и обладали определенными чертами характера, но ведь то, что хорошо для одного, вовсе не обязательно должно быть хорошо для другого.

По мере того как текли недели, образ небесной сферы продолжал меняться. Теперь Луан Цзиа проводил каждую ночь за составлением карты звездного неба. Чувствовал он и перемену погоды: солнце в полдень поднималось выше и пекло вовсю. Здешний климат напоминал Тан-Адю, только был еще жарче. Путешественник открывал новые созвездия и давал им имена – когда серьезные, а когда и шутливые: Генерал, Любящая Матушка, Ныряющий Крубен, Цветущий Одуванчик, Блюдо Пряной Сырой Рыбы с Дасу…

На крючок теперь попадались рыбы иных, неведомых Луану пород. Не все из них годились в пищу. У некоторых в брюхе обнаруживался песок – он, видимо, помогал им перетирать пищу, но чистить такую рыбу было сущей пыткой. У других мясо было настолько пронизано мелкими косточками, что его нельзя было разжевать, не обработав сначала огнем, чтобы размягчить. А от иных желудок путешественника сворачивался в болезненный комок, и ему приходилось изрыгать все проглоченное. От одной рыбы у Луана даже помутилось в голове, а руки и ноги временно отнялись. Когда он наконец-то очнулся, слабый и обезвоженный, то не мог сообразить, сколько минуло дней.

Луан дал себе зарок впредь быть осторожнее и тщательно зарисовывал всех рыб, размечая цветами их расцветку, а также записывал, каковы они на вкус и каковы последствия их употребления в пищу. Он сомневался, что эти записи когда-нибудь прочтут, но чувствовал, что обязан делать хоть что-нибудь полезное, чтобы не сойти с ума.

День за днем, неделя за неделей солнце становилось все ярче, жарче и безжалостней. От жесткой и соленой океанской воды Луан весь чесался, кожа покрывалась язвами и гноилась. Дожди прекратились, и теперь, чтобы умерить жажду, ему приходилось пить собственную мочу и высасывать влагу из плоти и внутренних органов пойманной рыбы.

Сколько дней прошло со времени последнего дождя? Как долго он уже дрейфует? Направляется ли по-прежнему на юг или течение повернуло к востоку? Пребывая в порожденном солнечным ударом бреду, Луан не мог уверенно ответить ни на один из этих вопросов. Ему уже не хватало энергии хотя бы выползти из-под своего укрытия под навесом, чтобы попробовать поймать рыбу и поддерживать чистоту. Он понимал, что должен сделать над собой усилие и бороться за жизнь, но просто не мог собраться с силами.

«Дайте мне умереть, – малодушно подумал он. – Просто дайте мне умереть».

Забавно. Он не сдался, когда буквально вся империя Ксана охотилась за ним; не побоялся ворваться бок о бок с герцогом Куни Гару и горсткой его людей в императорский дворец в Пане; не дрогнул, когда мощь Гегемона казалась неодолимой, а его господину, правившему одним только островом, предстояло бросить вызов всему остальному Дара. И вот теперь Луан Цзиа мечтает о покое смерти, ибо он слишком устал и измучен голодом и жаждой, чтобы продолжать элементарную борьбу за жизнь.

Он понял, какое мужество требуется от голодающих и бедных, чтобы просто существовать, выживать, терпеть превратности судьбы. Эти тихие подвиги не воспевают, но они служат основой цивилизации, куда более важной, чем все изречения мудрецов ано и красивые слова аристократов.

Луан провалился в забытье, полагая, что никогда уже не очнется.

Однако он очнулся. Путешественник уснул на краю плота, голова его частично свешивалась над морем. Он почувствовал, как что-то плавающее в воде тычется ему в лицо. Луан открыл глаза и попытался сфокусировать затуманенный взгляд. Кокосы.

Трясущимися руками он стал хватать их, пытаясь выудить из воды как можно больше, и складывать орехи в кучку на плоту. Распухший и твердый, словно камень, язык едва не удушил Луана, когда тот представил себе, как пьет освежающую, вкусную жидкость – кокосовое молоко.

Но потом бедняга понял, что ему нечем вскрыть орехи. Имевшийся при нем крохотный писчий нож из кости – фактически просто сувенир – еще кое-как годился для разделки рыбы, но против твердой скорлупы кокоса был совершенно бесполезен. Луан лихорадочно оглядывался в поисках гвоздя, молотка, мачете или хотя бы большого булыжника, прекрасно понимая, что в его распоряжении ничего из этого нет. В отчаянии он схватил кокос и принялся колотить им о бамбуковую раму плота, сознавая всю тщетность своих усилий. От спасительной влаги его отделяла скорлупа тоньше ладони, но в этот момент она казалась даже еще более непроницаемой, чем Стена Бурь.

Тогда Луан сдался и воззвал к богам о помощи. С тех пор как стал взрослым, он не имел привычки молиться, веря, что боги предпочитают как можно реже вмешиваться в дела смертных. Но теперь Луан просил помочь ему, послать хоть что-нибудь, чтобы спасти жизнь. Он обращался к мудрому Луто и грациозной Тутутике, к воинственному Фитовэо и сострадательному Руфидзо, к яростной Кане и решительной Рапе, к гордому Киджи и даже к непредсказуемому Тацзу – пусть уж бог с акульими зубами положит конец его существованию и прекратит тем самым пытку…

Но боги не отвечали, как Луан и предполагал. Их просто не было здесь, посреди пустынного океана за пределами Стены Бурь. Никогда еще никто из людей Дара не был так одинок.

Луан рухнул на край плота и взвыл: то был не крик печали, но нечто первобытное – зов, смешанный с тем первым звуком, который издает каждый из нас, приходя в мир из материнского чрева. Губы и язык у него так ссохлись, что Луан мог только нечленораздельно выть и стонать, не в силах произнести слова, в которых, впрочем, более не нуждался.

Не находись ученый в таком состоянии, он наверняка отметил бы, что эти звуки схожи с песней китов и крубенов.

Постепенно возгласы несчастного стали слабее, а потом и вовсе прекратились.

Плот едва не опрокинулся, когда море близ него вспучилось.

Луан открыл глаза, опечаленный тем, что он все еще жив и до сих пор мучается.

Огромный крубен, властелин морей, всплыл буквально в паре дюжин футов от плота. Гигант покачивался на волнах, как живой остров, и, даже пребывая в полумертвом состоянии, Луан Цзиа почувствовал благоговение перед этим величественным созданием.

Крубен запел, и в такт этому звуку в теле Луана завибрировали кости. Он поежился. Что намерен делать этот повелитель океана?

Плюх. Шлеп. Плюх.

Три существа поменьше вынырнули прямо у края плота, между путешественником и тушей крубена. Размером в длину не больше роста самого Луана Цзиа, забавные детеныши, миниатюрные версии великого крубена, с любопытством смотрели на человека, и серебристые чешуйки на их спинах блестели на ярком солнце. Пока Луан в изумлении взирал на крубенят, те один за другим выпустили каждый по фонтану, и мельчайшие брызги намочили Луану лицо.

Протирая глаза, чтобы снова видеть, он слышал рокочущий смех большого крубена. Детеныши приподнялись в воде, работая хвостами, и что-то защебетали, обращаясь к человеку. Бивни у них на лбу, каждый длиной с предплечье Луана, качались в воздухе, как короткие мечи. Один из крубенят согнулся и указал бивнем на кучу кокосов на плоту.

Ошарашенный Луан Цзиа взял ближайший орех и подкатил его к краю плота. Когда крубенята, возбужденно вереща, подались назад, он уронил кокос в воду.

Малыши скрылись из виду; большой крубен дрейфовал неподалеку, и от неспешного движения его плавников расходились волны, с плеском ударявшиеся о плот.

Тут вода вскипела – это один из крубенят вынырнул с глубины и поддел кокос бивнем. Орех взлетел в воздух, шагов на десять или пятнадцать, а когда, падая, был уже у самой воды, другой малыш-крубен вынырнул и тоже поддел его бивнем. Кокос полетел прочь от плота по длинной изящной дуге и получил удар от еще одного детеныша, показавшегося на поверхности. Далее плод перекинули Луану, который поймал его скорее инстинктивным, чем сознательным движением.

Теплый ароматный сок лился из трех отверстий в скорлупе, и Луан запечатал течь своими губами, жадно глотая живительную влагу.

Малыши крубены играли с человеком в эту игру еще с четверть часа, вскрыв таким образом с полдюжины орехов и дав ему утолить жажду.

– Спасибо. – Луан Цзиа встал на краю плота на колени и коснулся лбом воды.

Крубенята резвились в море, громко треща и стрекоча. Затем большой крубен издал протяжный басовитый стон и поплыл прочь, его могучий хвост с шумом, подобным ударам грома, бил по воде. Малыши последовали за родителем, словно три рифа, взятых на буксир плавучим островом, и со временем все семейство скрылось из виду.

Луан утер влагу с лица. Он поднял голову и посмотрел наверх. Начался дождь.

Появление кокосовых орехов намекало на близость земли. Луан Цзиа силился разглядеть ее признаки. Как он жалел, что при нем нет средства подняться в воздух: змея, воздушного шара или маленького корабля.

В один особенно знойный полдень Луан посмотрел на юг, и от зрелища, которое он там увидел, сердце на миг замерло у него в груди. В дрожащем воздухе над горизонтом он различил смутные очертания города: высокие башни и сверкающие своды; улицы, запруженные толпами людей и множеством экипажей.

Он отчаянно боролся, чтобы вырваться из течения, переставляя парус туда-сюда, усиленно греб, используя обломки каркаса воздушного змея, и даже подумывал спрыгнуть в воду и предпринять отчаянную попытку доплыть до берега. Но течение было слишком сильным, и плот-змей почти не отклонялся от своего курса.

Луан прыгал и кричал, жалея, что у него нет подходящего способа привлечь внимание далеких обитателей этой чужеземной страны.

«Нужен огонь», – лихорадочно подумал он. Никогда в жизни ему ничего не хотелось так сильно, как в этот момент разжечь костер.

Очертания города стали смазываться, а затем и вовсе растаяли.

Луан стоял на шаткой поверхности плота и вглядывался в пустой горизонт, чувствуя смятение и гнев. Он ведь собственными глазами видел город, но куда же тот делся?

Немного поразмыслив, ученый понял, что он оказался обманут «отражением Тутутики». Так назывались миражи, наблюдающиеся иногда в пустыне или над морем, когда образ некоего лежащего за горизонтом объекта отражался вследствие преломления света и дрожи воздуха и являлся взору усталого путника. То была иллюзия, однако у нее непременно имелся истинный первоисточник – где-то за горизонтом должен быть такой город.

«Если бы я только мог взлететь достаточно высоко, чтобы подать сигнал».

Луан поднял глаза к солнцу, потом снова посмотрел вдаль. Чтобы увидеть недосягаемую взору землю, необходимо изогнуть лучи света.

«Что способно изогнуть свет?»

Он вспомнил кривые зеркала, изобретенные его отцом, чтобы защитить берега Хаана от флота Мапидэрэ. Эти зеркала не использовали ничего, кроме силы солнца. В уме у него оформилась идея.

Передвигаясь на четвереньках, путешественник добрался до гондолы-кокона, которую вытащил некоторое время назад из моря и разделил на две половины, словно скорлупу ореха, чтобы использовать как емкость для сбора дождевой воды.

Луан извлек из одного иллюминатора стекло и посмотрел на него. Круглое по форме, оно было плоским и прозрачным.

Набрав горсть шершавого песка, вычищенного из брюха рыбы, которую он сушил на плоту, Луан рассыпал песок по поверхности стекла. А потом, окунув кусочек жесткой акульей кожи в море, принялся полировать стекло, с удовлетворением чувствуя и слыша, что оно поддается обработке. Ученый повернул его на четверть оборота и продолжил шлифовку.

Работал Луан без устали, делая перерывы, только чтобы поесть и попить. Под его рукой края диска становились тоньше, стекло приобретало выпуклую форму. Со временем он перешел от крупного песка к мелкому, а затем ограничился одной лишь акульей шкурой. Благодаря его настойчивым усилиям плоский диск постепенно превращался в линзу.

После нескольких дней кропотливой работы Луан наконец удовлетворился, когда увидел через линзу искривленный увеличенный мир. Он разломил один из бамбуковых шестов, которым пользовался как веслом, на короткие палки и сложил их в кучку на подставке, сделанной из половинки кокона из твердого дерева ююба, не способного больше удерживать воду, поскольку Луан вытащил иллюминатор. Положив под бамбук сухих волокон кокоса для растопки, он приготовился развести костер.

Ученый взял линзу и перемещал ее до тех пор, пока преломленное ею отражение солнца не сузилось до крошечной точки на растопке, и стал ждать. Спустя несколько секунд из кучи волокон показался дымок.

Луан издал радостный клич и некоторое время держал стекло неподвижно. Постепенно дым стал гуще, и к жизни пробудился крохотный язычок огня. Отложив линзу, Луан стал бережно дуть на пламя, не давая тому зачахнуть, и подпитывал его топливом.

А потом, когда огонь достаточно окреп, он стал бросать туда полоски шелка. Шелк горел медленно и давал много дыма. Луан надеялся, что все еще находится близко к земле: дым привлечет внимание рыбаков и торговцев, и, может быть, кто-нибудь вышлет лодку посмотреть, каков его источник.

Бо́льшую часть дня Луан поддерживал дымовой сигнал, пользуясь огнем, чтобы готовить рыбу, когда проголодается. Огонь означал, что теперь в пищу годилась даже рыба с мелкими костями, поскольку косточки размягчались и мясо можно было целиком разжевать и проглотить. Хотя вкус приготовленной на костре рыбы радовал, ни один корабль на горизонте так и не появился.

В конце концов Луан вынужден был признать, что лелеемая им надежда оказалась напрасной. Он понятия не имел, на каком расстоянии находится тот берег, что породил мираж; а может быть, здешние народы вообще не обладают кораблями, способными заходить так далеко в море.

Но теперь у него хотя бы появился способ разжигать огонь, а это уже было неплохо.

Луан чрезвычайно приободрился. Знания, добытые им в ходе путешествий по Дара, все же чего-нибудь да стоят. Хотя он сейчас далеко от дома, но солнце и море по-прежнему подчиняются тем же самым законам. Линза все так же преломляет свет, и, обуздав силу солнца, можно добыть огонь. Ему еще по силам изменить судьбу к лучшему при помощи изобретательности и усердия. Пусть боги и не слышат его молитв, но вселенная познаваема.

Костер со временем погас, однако надежда вернулась в сердце Луана.

Проведя какое-то время в бреду и забытьи, Луан не мог точно сказать, как долго он уже пробыл в открытом море. Созвездия на небе были новыми, поэтому он затруднялся определить, какое сейчас время года. Постоянная жаркая и влажная погода очень отличалась от климата Дара.

Плот дрейфовал теперь на восток. По причине жары Луан Цзиа использовал верхний халат из плотной ткани в качестве подстилки для сна. Тонкий нижний халат стал весь грязный, истрепался и едва прикрывал тело, поэтому он снял его и расхаживал по плоту голый. Чтобы хоть как-то защититься от солнца, Луан мастерил шляпы и накидки из рыбьей кожи и фрагментов обшивки змея. У него отросли волосы и борода, снежно-белые, и временами, глядя на свое отражение в море, он с трудом узнавал самого себя.

Продолжать жечь плот путешественник не отваживался, поэтому он кропотливо собирал куски плавника и водоросли, чтобы просушить их и использовать как топливо. Луан полагал, что присутствие в воде дерева указывает на близость земли, но течение несло его так, что он не видел ни берега, ни проплывающих мимо кораблей.

А потом однажды ученый вдруг понял, что течение замедлилось и повернуло к северу. Он снова попытался использовать парус и на этот раз сумел преодолеть ленивый ток воды.

Он был свободен, сам по себе.

Все то время, пока течение несло его, Луан искал способ вырваться. Но теперь у него было такое чувство, будто он говорит «прощай» старому другу. Он немного помедлил, глядя на «Гитрэ юту» с начертанными на страницах книги грубыми схемами курса, которому следовал, и новыми звездами, которые видел.

«Даже если впереди нет ничего, кроме безбрежного океана, лучше погибнуть, самому определяя путь».

Приняв такое решение, Луан Цзиа направил плот на восток и более уже не оглядывался на течение.

Язвы на теле зарубцовывались и открывались снова, Луан испытывал постоянную слабость. Он чувствовал, как зубы шатаются в деснах, а зрение падает – скудный рацион не обеспечивал организм необходимым питанием, а постоянные лишения не давали шанса восстановить силы. После нескольких недель плавания на восток Луан решил принять к северу, чтобы попасть в более умеренный климат. Созвездия снова начали обретать знакомые очертания, но облик океана никак не менялся.

«Тацзу, теперь я понимаю, почему ты такой, – думал он. – Море кого хочешь сведет с ума».

День за днем Луан всматривался в даль и видел воду, повсюду одну лишь воду. Рыбы, которых он вылавливал, отличались не только от известных в Дара, но и от тех, которые прежде попадались в водах течения. Он все тщательно записывал в «Гитрэ юту». По ночам ему снились горячечные сны, он спорил с богами о природе мироустройства.

«Тутутика, есть ли красота в обществе, состоящем всего лишь из одного члена? Есть ли место для несовершенства в мире, где обитает только одна живая душа?»

«Фитовэо, думаешь ли ты, что можно вести войну между двумя половинками самого себя?»

Климат стал холоднее. Теперь ветер постоянно относил путника на север и на восток. Луан кутался в обноски теплого халата и обкладывал свой навес пучками водорослей, преграждая пути для холодного бриза. По прошествии еще нескольких недель температура упала настолько, что у него начали стучать зубы, и Луан уже не знал, что хуже: адская жара южных краев или этот холод.

А потом как-то раз он увидел зрелище, показавшееся ему поначалу очередным миражом: на горизонте кружили какие-то крошечные точки.

Птицы.

Луан оглядел океан и заметил плавающую растительность: стебли, ветки и листья, явно не морского происхождения. Откуда же они взялись?

Он взял курс на птиц, пытаясь сдерживать возбуждение, чтобы не разочароваться снова. К наступлению вечера опустился густой туман и окутал все вокруг. Луан завернулся в халат, истлевший настолько, что теперь напоминал скорее накидку, и уснул. Ему снилось, как он высаживается на неведомом берегу, где его встречают одетые в богатые и яркие одежды бессмертные и потчуют разными яствами.

Он проснулся и обнаружил, что сон оказался в руку: вдоль всего горизонта тянулась линия берега: плоское темное пространство, испещренное островками зелени. Луан встал на покачивающемся плоту, одетый только в накидку из рыбьей кожи и обветшалый халат, отказываясь поверить собственным глазам. Он нашел землю.

Направив змей-плот к берегу, путешественник разглядел несколько небольших жилищ, белых и имеющих форму грибов. Они стояли, сбившись в кучку, на небольшом расстоянии от линии прибоя. На пляже покоилось несколько маленьких лодок неизвестной Луану конструкции. Похожие на мелкие котелки, они выглядели сплетенными из травы, а несколько наполненных воздухом пузырей, привязанных к планширю, обеспечивали дополнительную плавучесть.

Плот коснулся чего-то внизу и остановился. Луан Цзиа перебрался через край и плюхнулся в мелкую воду. Тело свело от холода, а ощущение твердой земли под ногами после столь долгого времени, проведенного в океане, казалось каким-то неестественным; ноги подкашивались, и ему пришлось опуститься на четвереньки. Волна перекатилась через него, обдав ледяной водой, и от шока он едва не лишился сознания. Луан видел, как мужчины и женщины, бледнокожие и светловолосые, выходят из своих грибовидных шатров и удивленно смотрят на него.

– Перед лицом моря все люди братья, – прохрипел он, после чего без сил повалился на берег.

В гавани Крифи зимнее море было спокойно, но небо закрывали тяжелые тучи; глубоко в их толще сверкали проблески молний. По мере того как садилось солнце, покоящиеся под водой останки городов-кораблей приобретали в гаснущем свете причудливые очертания: гигантской черепахи, ухмыляющейся акулы, стайки поблескивающих карпов и даже могучих птиц, каким-то образом променявших воздушную стихию на более плотную среду обитания.

– Где ты был, Старая Черепаха?

– Далеко на краю света, снова пробовал одолеть Стену Бурь.

– И что ты обрел в результате?

– Страх перед неведомым. Мне так и не удалось прорваться через нее.

– Ты же понимаешь, брат, что нам не положено ее пересекать. По словам матери, Моэно создал Стену Бурь, чтобы отделить Дара.

– Однако мир извне все равно пришел в Дара, как и новые боги.

– Мы покуда не ощутили силы этих новых богов; быть может, они еще слишком слабы после путешествия.

В последних лучах заходящего солнца тень гигантской черепахи покачала головой:

– Боюсь, Стена Бурь – это преграда, пересекать которую могут только смертные, но не боги.

Подводные тени замерли, как если бы боги были потрясены, услышав эту невыразимо ужасную весть.

Как всегда, Тацзу был первым, кто вышел из оцепенения.

– Ты пропустил интересное представление: твой любимый смертный пережил настоящее приключение.

– Как много я не увидел?

– Самое интересное еще только начинается.

– Луто, почему ты не последовал за своим протеже через Стену Бурь, когда он прорвался за нее три года назад?

– Я изо всех сил старался ему помочь, но чувствовал, что силы мои слабеют, когда я пытаюсь перешагнуть через тот барьер. Наше могущество проистекает от этих островов, и мы не можем покинуть свой дом, если только не станем… не станем смертными.

– Но вдруг это означает, что… что боги этих чужеземцев не покинули их дом? Льуку оставили своих богов позади, их молитв никто не слышит.

Боги размышляли над этим, продолжив наблюдать за событиями, разворачивающимися во дворце Крифи. Так посетители таверны потягивают напитки, уютно устроившись у очага и внимая сказителю.

Дзоми сидела между двумя носилками, в одной руке она держала руку отца, в другой – учителя. Оба мужчины теперь почти заснули, лекарство временно уняло их боль.

– Есть хоть какая-то надежда? – спросила девушка.

Военный лекарь сдвинул брови, но не кивнул в ответ и не помотал головой.

– Их жестоко пытали, – сказал он. – Я удивлен, что они… что они вообще живы.

Дзоми мрачно вздохнула.

На полу перед ней лежала «Гитрэ юту»; на страницах книги была изложена история, в которую она почти не решалась поверить.

– Отдохни, отец, – прошептала девушка. – Отдохни, учитель.

А позади нее генералы, советники и солдаты ждали, когда Дзоми продолжит читать вслух.

Луан очнулся в шатре, он лежал на постели из шкур и был укрыт меховым одеялом. В сумрачном чреве шатра стоял запах животного мускуса, резкий, но нельзя сказать, чтобы неприятный. Свет проникал через единственное центральное отверстие наверху, служившее также дымоходом для очага, на котором в кожаном котелке что-то булькало.

К Луану подошла старуха и поднесла к его губам чашку, дав выпить что-то, пахнувшее кислым молоком. Бедняга умирал от голода. Напиток был крепкий на вкус, но питательный. Он все глотал и глотал, но, так и не допив, повалился на постель и уснул.

Ему приснилось, что его желудок стал полем боя. Потоки лавы и льда боролись за господство внутри его, шипя и вздымая облака пара. Луан проснулся оттого, что его рвало, и, судя по ощущениям, он вдобавок обделался. Старуха и еще несколько человек подошли, чтобы помочь ему, он попытался прохрипеть слова извинения, но был слишком слаб и только пробормотал что-то нечленораздельное.

Проснувшись снова, Луан почувствовал еще большую слабость, но желудок наконец утихомирился. На этот раз ему дали что-то другое: не то похлебку, не то рагу из мяса и овощей. Теперь он старался есть медленнее, чтобы дать организму время привыкнуть к новой пище.

Ему скормили одну порцию и положили еще, и на этот раз Луан ощутил себя достаточно окрепшим, чтобы самому держать миску, сделанную из половинки огромного стручка какого-то растения. Пока он ел, приютившая его семья переговаривалась между собой. Хотя языка он не понимал, но уловил слово, похожее на «Дара».

«Неужели эти люди знают про мою родину?»

Луан не представлял, как такое возможно. Затем усталость взяла свое, и он снова провалился в сон.

Проснулся Луан оттого, что его тряхнуло. Оглядевшись, ученый встревожился. Вокруг везде были вертикальные решетки из белых костей какого-то животного, а наверху крыша из шкур. Странное ощущение, что его то поднимают, то опускают, наводило на мысль, что он снова в море. Луан Цзиа с трудом сел, и от представшего глазам зрелища перехватило дух.

Он оказался в клетке, и ноги его были привязаны к решеткам тюрьмы крепкими веревками из сухожилий. Но у него даже не возникло стремления освобождаться.

Клетка и он вместе с ней летели по воздуху. Луан находился на спине некоего исполинского животного, могучие крылья которого медленно вздымались и опускались, как весла на имперском воздушном корабле. Начинающаяся прямо перед Луаном шея тянулась вперед, похожая на лианы с острова Арулуги или на хвост громадного питона, и заканчивалась рогатой головой, как у оленя, но только во много раз больше.

Каким-то непостижимым образом этот огромный зверь был ему знаком. Как такое возможно? Луан был уверен, что за все время своих странствий никогда не сталкивался с описанием подобного животного.

И тут до него дошло. Удивительное существо выглядело в точности, как тот странный крылатый и рогатый зверь с изображений на обломках кораблекрушения, которые и побудили его предпринять это путешествие.

Сердце ученого застучало от радостного возбуждения открытия, оттого, что он исполнил свою мечту и шагнул в новый мир.

Луан обследовал кости, из которых была сделана служащая ему тюрьмой клетка, – длинные, крупные, пустые внутри – и предположил, что принадлежат они тому же самому животному, верхом на котором он сейчас едет.

Могучий зверь летел на высоте в несколько сот ярдов над землей, примерно там же, где и имперские воздушные корабли. Внизу расстилалась бескрайняя бурая равнина, испещренная островками кустарника и травы. На ней паслись стада каких-то животных, похожих на коров, но более лохматых и крупных. Каждое стадо сопровождали по два-три зверя, подобных тому, на котором Луан сейчас ехал. Они брели рядом со скотом, сложив крылья, а сидящие на них пастухи поднимали головы и провожали глазами крылатого скакуна Луана. Вдалеке виднелся свинцово-серый океан, тут и там на волнах качались сплетенные из травы кораблики.

Со всех сторон клетки находились стражи, общим числом около дюжины. Они размещались в ременной сбруе или в седлах, прикрепленных к спине скакуна. Часть из них составляли мужчины, часть женщины, но все были в одинаковой одежде из шкур и плетеной травы, вооруженные боевыми палицами и костяными и каменными топорами или пращами из рога и сухожилий. Почувствовав, что пленник очнулся, некоторые из охранников повернулись и вперили в него любопытные взгляды.

Припомнив, что спасшие его пастухи вроде бы употребляли название Дара, Луан решил проверить, не известен ли здесь его язык.

– Что это за страна? – спросил он. – Какой народ населяет эти берега?

Ответа не последовало. Стражники молча смотрели на него, их лица ничего не выражали.

Бессмысленно задавать вопросы, когда так мало знаешь. Нужно подождать и осмотреться.

Вселенная познаваема.

Часом позже несущий Луана зверь, тяжело отдуваясь, приземлился рядом со скоплением грибовидных шатров. К нему подвели другого крылатого и рогатого скакуна, схожего по размерам, но только свежего и полного сил.

Один из стражников, тот, что сидел у основания шеи зверя и был, очевидно, наездником, несколько раз громко свистнул. Зверь опустил голову, держа шею прямой и напряженной, как перекидной мост. Луан увидел, что другое животное повторило тот же самый маневр. В итоге две головы встретились в центре, а держащие их шеи заняли положение параллельно земле. Исполины уткнулись друг в друга мордами и замычали, после чего замерли в неподвижности.

Охранники отвязали клетку от упряжи на спине скакуна, подняли ее на плечи и пошли по шее зверя. Луан вцепился в решетки раскачивающейся клетки, уверенный, что кто-нибудь неминуемо оступится на бугристых позвонках и клетка полетит на землю.

Однако стражи перенесли клетку по живому мосту из двух шей животных так же уверенно, как носильщики паланкина в Дара переправили бы пассажира через городской ров. Они приторочили клетку к спине нового скакуна и сами расселись по местам.

Кое-что Луан уже выяснил: неизвестные звери, при всей их мощи, не были способны выдерживать долгий полет. Этим, надо полагать, объяснялось, почему пастухи, которых он видел раньше, заставляли животных неуклюже ковылять по земле, вместо того чтобы поднять их в воздух.

Догадка подтвердилась, когда новый скакун тоже приземлился после часа полета и процедура переноски повторилась. Луан потянулся было за «Гитрэ юту», чтобы записать свои наблюдения и соображения насчет невиданных летающих зверей, и только тогда осознал, что книги при нем нет. Беднягу скрутило от страшной боли, как будто он лишился части собственного тела. И в некоторой степени это и впрямь было так. Удивительная книга служила единственным его спутником в долгом путешествии через океан, была зеркалом его галлюцинаций и вместилищем грез. Теперь, после расставания с плотом-змеем, «Гитрэ юту» оставалась последним свидетелем того, через что ученому довелось пройти.

Сменив описанным выше образом двенадцать зверей, путешественники прибыли наконец в крупное поселение – город, состоящий из тысяч грибовидных шатров, многие из которых были гораздо крупнее всех, которые Луан встречал до сих пор.

В центре города возвышался особенно большой шатер, по сравнению с которым все казались мелкими. Диаметром он вполне мог посоперничать с Экзаменационным залом в Пане. Летающий зверь приземлился, и Луан узрел перед шатром высокий костяной столб, с макушки которого свешивалось несколько пушистых длинных хвостов, реявших, словно вымпелы. Луан с изумлением заметил два металлических шлема – это были первые изделия из металла в этой стране. Они тоже покачивались и позвякивали на верхушке шеста. Шлемы оказались знакомыми, явно изготовленными в древней империи Ксана, и ученый разглядел, что внутри у них сохранились мумифицированные останки двух голов.

В мозгу Луана Цзиа смутно забрезжила догадка: кажется, он нашел ответ, способный все объяснить.

Зверь уткнулся башкой в землю, образовав из шеи длинный покатый трап. Стражники развязали Луану ноги, вывели его из клетки и повели по этим импровизированным сходням.

Один из стражников скрылся в недрах большого шатра, какое-то время спустя вернулся и что-то сказал остальным. Вместе они препроводили Луана в небольшую постройку по соседству: круглой формы хижину с крышей из звериных шкур и со стенами из вертикально воткнутых в землю костей, покрытых слоем плетеных растительных волокон, обмазанных грязью.

Внутри единственными источниками света служили небольшое отверстие в кровле и маленький очаг под этой дымовой дырой, который обогревал помещение. Если не считать кучки сухого помета, используемого в качестве топлива для костра, и большого сосуда из стручка – видимо, ночного горшка, в хижине ничего не было, ну разве только стопка шкур и мехов, очень чистых. Они, как предположил Луан, должны были служить ему в качестве постели. Пленнику не удалось обнаружить ничего твердого или острого, никакого инструмента, способного послужить оружием.

Стражник закрыл за Луаном дверь, и до него донесся звук, как будто перемещают что-то тяжелое. Когда Луан подергал дверь, то понял, что она заблокирована снаружи.

Все еще слабый от перенесенных тягот, он улегся в своей тюрьме и погрузился в сон.

Несколько раз в день некий предмет, которым подпирали дверь, откатывали в сторону, и в хижину входил человек, приносивший узнику еду и опорожнявший ночной горшок. Жмуря глаза от яркого солнечного света, пронзающего сумрак внутри камеры, Луан пытался заговорить с приходящими. Однако те никогда ему не отвечали.

Пища, которую ему приносили, была простой, но сытной: что-то вроде пирога или запеканки, в состав которой входили измельченное сушеное мясо, животный жир и ягоды; лепешка из какой-то ореховой муки и достаточное количество питьевой воды в кожаных бурдюках. По его соображениям, это была еда, которую можно приготовить в большом количестве, а потом сохранить так, чтобы распределять в течение длительного времени между множеством людей. Провизия такого рода, какой обычно пользуются армии кочевников на марше.

«Меня кормят тем же, что ест остальное племя, – подумал Луан. – Что ж, по крайней мере, со мной обращаются достойно».

Затем, на пятый день, дверь в хижину отворилась, но никто не вошел. Когда глаза привыкли к яркому свету, Луан решил, что стоит выглянуть наружу и посмотреть, что происходит.

В нескольких шагах полукругом расположились стражники, но внимание Луана привлекли двое молодых людей, стоявших на коленях прямо перед входом в хижину. Парень и девушка, обоим лет по двадцать. Роскошные меха, в которые были облачены незнакомцы, равно как и изящные украшения из кости и зуба в волосах, подсказали Луану, что это представители знати.

Он заметил, что оба преклонили колени в позе, именуемой в Дара мипа рари.

«Возможно ли такое?»

Он тоже принял на пороге хижины формальное мипа рари и сказал, указывая на себя и тщательно произнося каждый звук:

– Луан Цзиа. – А потом простер руки к двум молодым людям напротив него.

– Прости нас, достопочтенный мастер, – хором проговорили те на дара с сильным акцентом.

Лицо Луана непроизвольно дрогнуло, а на глаза навернулись слезы, когда он снова услышал, потеряв уже всякую на то надежду, родную речь.

– Добро пожаловать в Укьу, страну льуку! – сказал молодой человек, представившийся как Кудьу Роатан, сын короля. – Ты находишься в Татене, столице нашего скромного государства.

– Наш отец сейчас отсутствует, ибо подавляет мятеж, – вступила в разговор юная девушка по имени Вадьу Роатан, дочь короля. – Мы просим прощения за ужасное обращение, коему ты подвергся. Стражи не знали, что ты почетный гость из Дара, страны, которой мы всегда восхищались.

Они сидели в большом шатре, том самом, который Луан увидел сразу по прибытии в этот палаточный город. Его похожее на грот внутреннее пространство было устлано шкурами, а островки столиков и ширмы из костей и кожи разделяли сектора, предназначенные для вкушения пищи, сна, приема гостей, собраний двора и прочего: Луан пока еще не полностью сориентировался. На столе между собеседниками стояли блюда с ароматным жареным мясом, сделанные из черепов миски с густой похлебкой и костяные чашки, наполненные хмельным кисломолочным напитком, который льуку называли «кьоффир».

Прихлебывая суп, Луан вспоминал, с какой странной интонацией представители спасшей его семьи шептали слово «Дара». Не исключено, впрочем, что под действием горячечного бреда он что-то неправильно истолковал. В голове у него крутилось слишком много вопросов, чтобы копаться в таких мелких деталях.

Он решил действовать без обиняков и спросил:

– Откуда вы узнали про Дара? И как выучили наш язык?

Принц и принцесса многозначительно переглянулись.

– Это длинная история, – ответил юноша, снова посмотрев на Луана.

– Наверное, будет легче показывать, чем рассказывать, – добавила его сестра.

На этот раз во время перелета над сушей и морем Луан сидел в седле и был привязан ремнями. Управляла крылатым зверем – который назывался гаринафином – Вадьу, занявшая место в седле перед ученым. Этот гаринафин был гораздо мельче тех, что доставили его сюда, и Луан ощущал каждый взмах могучих крыльев, пока принцесса вела скакуна вдоль береговой линии.

– Узнаёшь эти корабли? – спросила Вадьу.

Не заметить то, о чем она говорила, даже с такой высоты было невозможно. В бухте под ними на якорях стояли двадцать с лишним кораблей, каждый размером с небольшой город. Эти суда были достойны памяти человека, мечтавшего соединить острова Дара подводными туннелями; размах проектов покойного императора находился почти за пределами понимания смертных.

– Так, значит, экспедиция Мапидэрэ все-таки прибыла сюда, – пробормотал Луан.

– Да, очень давно, двадцать с лишним лет назад! – крикнула принцесса, перекрывая шум ветра. – Я тогда еще не родилась!

А затем, пока они кружили над легендарным флотом городов-кораблей, ставших теперь безмолвными памятниками грандиозным планам Мапидэрэ, Вадьу поведала Луану о событиях, преобразивших мир льуку.

В течение десятилетий, если не веков, народ поросших мелколесьем степей вел простую жизнь кочевников-скотоводов, полагаясь на помощь своих крылатых товарищей гаринафинов: те охраняли стада, а также служили людям средством передвижения. Жизнь в Укьу была монотонной и однообразной, но вполне приемлемой.

Затем однажды, словно видение из древних мифов о создании мира, на горизонте вдруг возникла флотилия кораблей, громадных, как плавающие острова.

Прибытие чужеземцев из Дара перевернуло мир льуку вверх ногами. Гости показали льуку, насколько узок их мир и какого множества благ и выгод, связанных с развитой цивилизацией, они себя лишают, не уделяя должного внимания науке, искусству, этикету и прочему.

Создавалось ощущение, что до прихода дара льуку были всего лишь червями, ползающими в траве, даже не догадываясь, как высоко парит сокол, способный с одного взгляда лучше понять величие мира, чем черви, накапливающие опыт тысяч поколений.

Пришельцы из Дара оказались превосходными учителями, и льуку и их почетные гости долгие годы жили душа в душу. Вот так Вадьу и Кудьу освоили язык дара – у них имелись заботливые и талантливые наставники.

Но потом вдруг грянула беда. Гости из Дара пали жертвой некоей неведомой болезни и все до единого умерли в течение нескольких дней, как ни старались льуку спасти своих друзей и учителей.

– Вон там находятся их могилы, – проговорила Вадьу, направляя гаринафина по низкой дуге вдоль полосы земли поодаль от побережья.

Луан посмотрел вниз и увидел аккуратные ряды из тысяч сделанных из кости надгробий. Сами курганы были величиной с небольшую хижину в Дара. Зрелище повергло путешественника в безмолвную печаль. Какой ужас, должно быть, испытали Вадьу и ее соотечественники, видя, как их заморские друзья погибают столь непостижимым образом.

– Мы оплакивали их годами, – продолжала принцесса. – И отец дал клятву исполнить последнее желание пришельцев из Дара: похоронить их кости на родине.

Луан кивнул. Кон Фиджи учил, что души усопших не обретут покоя, пока не вернутся в ту землю, на которой родились. Вот по какой причине обитатели Дара всегда прилагали огромные усилия, чтобы непременно доставить своих мертвых домой, и вот почему массовые захоронения в чужих землях солдат, погибших во время восстания и войны между Хризантемой и Одуванчиком, так тяготили его соотечественников.

Однако наряду с этим Луан отметил также и некую странность. Могилы и надгробия были такими однообразными по форме и цвету, как если бы их сделали по заранее подготовленному плану. Может ли массовое захоронение, огромное кладбище, созданное после неожиданной эпидемии заразной болезни выглядеть таким аккуратным, таким… свежим?

– Мы почитаем людей Дара всеми возможными способами, – сказала Вадьу. – Адмирал Крита, который привел экспедицию к этим берегам, до сих пор смотрит на нас, так же как и глаза его супруги, женщины льуку, полюбившей его. Мы сохранили их головы по обычаю нашего народа, поместив на вершину флагштока перед великим шатром в Татене.

Луан кивнул. Это объясняло, откуда взялись два металлических шлема и мумифицированные останки голов, которые он видел висящими на шесте. Но какое-то смутное подозрение не давало ему покоя. То, как эти головы были выставлены, походило скорее на предупреждение, на жестокое торжество варварства. Но быть может, в нем просто говорят стереотипы, обусловленные узостью мышления? У народа льуку своя самобытная культура, свои обычаи, и Луан дал себе зарок не подходить к новому миру с собственными устоявшимися критериями.

По возвращении в Татен Луана Цзиа поселили в шатре, который делили принц и принцесса льуку. Объяснили они это тем, что, поскольку их гость из Дара – определенно ученый человек, ему полагается стать их учителем, а заодно жить с ними.

– Вот твоя книга, – промолвил Кудьу. Он благоговейно взял «Гитрэ юту» обеими руками и протянул ее Луану. – Ты, должно быть, невероятно умен и образован, раз имеешь при себе такой толстый том.

– В надежде найти способ помочь душам наших уважаемых гостей из Дара найти путь домой мы сохранили города-корабли так хорошо, как только могли, – сказала Вадьу. – Увы, нам не хватает знаний ваших моряков.

– Пока гости из Дара были живы, они не раз пробовали найти обратную дорогу, – продолжил Кудьу. – Отец всегда оказывал им помощь, какая требовалась. Но, к сожалению, ни одна из эскадр, посланных на поиски, не добилась успеха… Некоторые вообще не возвращались, и лишь океан годы спустя выбрасывал на берег обломки судов.

– Имеются ли у вас записи об экспедиции императора Мапидэрэ и о деталях дальнейших исследований? – задал вопрос Луан.

Ему не хватило сил сдержаться. Перспектива столкнуться с загадкой была слишком соблазнительной, а разрешив ее, он не только сможет доставить в Дара тела членов экспедиции Мапидэрэ, но и возвратится домой сам.

Кудьу и Вадьу снова переглянулись, принц извинился и вышел.

– От наших гостей из Дара мы узнали, что Острова окружает непроницаемая Стена Бурь, – промолвила Вадьу. – Это правда?

– Правда. – Луан кивнул. – Мне удалось перебраться через нее исключительно благодаря удаче.

– И чтобы вернуться назад, тебе придется преодолеть Стену Бурь снова, не так ли?

– Да, а потому необходимо найти способ, как это сделать. Придется хорошенько поломать голову.

– Если тебе что-то нужно, только попроси. Помощь тебе – это самое малое, чем мы можем отплатить людям Дара за все, что они для нас сделали.

Луан снова кивнул. Его просто ошеломила столь трогательная забота принца и принцессы о пришельцах из далекой страны. Они куда искуснее многих философов Дара следовали завету Кона Фиджи, предписывающему обращаться с чужеземцами как с богами.

Кудьу вернулся с ворохом свитков и карт.

– Здесь бортовые журналы, которые вел адмирал Крита во время путешествия в Укьу, а также предварительные планы последующих исследовательских миссий.

– У вас сохранились записи о том, где и когда были обнаружены обломки этих погибших миссий?

– Да. – Принц показал ученому, где смотреть.

Луан изумился, как быстро и ловко удалось Кудьу собрать такой обширный материал. Создавалось ощущение, что все это было подготовлено загодя, а его гостеприимные хозяева ждали только, когда он попросит…

Луан тряхнул головой. Слишком уж он стал подозрительным и мнительным – дурная привычка, сформировавшаяся еще в Дара, где политика и интриги пронзали все сферы, связанные с властью. Здесь другая земля, иные правила. Нельзя оскорблять недоверием принца и принцессу, которые пытаются почтить память чужеземцев, прибывших из-за моря и ставших им друзьями.

Это новый мир, полный чудес, новых зрелищ и неизведанных дорог. После столь продолжительного одиночества в бескрайнем море человеческое общение было для Луана слишком ценным деликатесом, чтобы не насладиться им сполна. А потому принц и принцесса, неизменно любознательные и уважительные, разбудили в его душе учителя, всегда стремящегося нести знания свежим молодым умам. Радость открытий и исследований пьянила, и он не в силах был сопротивляться соблазну испытать свои силы, бросив вызов очередной загадке.

И тем не менее вечно настороженный Луан Цзиа не мог полностью подавить гложущие его сомнения. А потому решил на всякий случай принять меры предосторожности.

Целыми днями ученый просиживал за столом. Луан корпел над таблицами с цифрами и записывал вычисления на лотке с мокрым песком; он сравнивал карты из бортовых журналов Криты с теми, которые сам начертил в «Гитрэ юту»; штудировал наблюдения адмирала за Стеной Бурь и сопоставлял их со своими собственными; соотносил записи о ветрах и приливах со временем восхода и захода солнца; жонглировал датами, выстраивая их в логические цепочки; искал между ними связи и делал выводы; он цеплялся за каждую мелочь в записях, казавшуюся важной или необычной; строил модели и выдвигал гипотезы.

Кудьу и Вадьу не отвлекали Луана от работы, но снабжали едой и освежающим питьем. Чувствуя, что гостю нужна передышка, они устраивали ему путешествия по окрестностям на спине гаринафина и робко просили поделиться своими теориями и мыслями.

Луан понял, что принц и принцесса – идеальные ученики, и наслаждался общением с ними. Наука требует оттачивать свой ум о другие острые умы, и, беседуя с этими двумя, ученый вспоминал разговоры, которые вел с Дзоми во время полетов над Дара на воздушном шаре.

Затем, однажды ночью, Луан Цзиа отложил костяное перо, которым писал. Он решил загадку, как вернуться в Дара.

«Вселенная познаваема. Можно распознать модели и использовать их».

Луан хотел закричать от радости, но было так поздно, что Кудьу и Вадьу наверняка уже отошли ко сну. Чтобы поделиться с ними своим открытием, придется подождать до утра.

Но он был слишком возбужден, чтобы спать, и решил прогуляться. Караульные у входа в шатер кивнули, когда чужеземец прошел мимо них. В последние дни Луан повсюду появлялся в обществе принца и принцессы, и теперь охрана обращалась с ним с должным уважением.

Луна заливала все вокруг серебристым светом. Город шатров Татен казался лунным дворцом, как в древних сагах. Луан медленно пошел вокруг большого шатра, удивляясь искусной работе строителей – льуку самым кардинальным образом отличались от дара, однако любовь к красоте и стремление достичь высот в мастерстве, похоже, роднят все народы.

Оказавшись с обратной стороны шатра, Луан Цзиа заметил какой-то странный курган, в боковой стене которого имелась дверь из костяной решетки.

Как будто ледяная рука вдруг сдавила его сердце. Он не мог толком объяснить себе, почему испытывает такой страх.

Ведомый словно бы чужой, а не своей собственной волей, ученый подошел и распахнул решетку. Внутри было темно, хоть глаз выколи. Он осторожно шагнул вперед и… покатился вниз по длинному наклонному туннелю. Луан звал на помощь, но тьма поглощала его крики.

Оглушенный падением, Луан вынужден был некоторое время отлежаться, прежде чем вставать. Он оказался в подземной пещере, где стоял смрад от гниющих остатков пищи и человеческих испражнений. Единственным источником света и свежего воздуха здесь служил туннель, через который он свалился.

Кто-то копошился в темноте.

«Крыса? Или что похуже? Сколько их здесь?»

– Кто там? – крикнул Луан, заставив себя успокоиться.

Мгла словно бы поглотила его голос. Не получив ответа, Луан стал вглядываться в полумрак и различил в дальнем конце пещеры несколько силуэтов, размером с человека. Он не был уверен, но они напомнили ему миниатюрных гаринафинов.

Ученый выждал, давая глазам привыкнуть к темноте, и убедился, что его первоначальная догадка оказалась верной. С полдюжины молодых гаринафинчиков сбились в кучу в углу, толстыми веревками из кожи они были привязаны за шеи к стене пещеры.

«Их что, наказали?»

Но во мраке виднелась еще одна фигура, по форме человеческая, а не звериная.

– Я оказался здесь по ошибке, – неуверенно произнес Луан и сделал шаг к незнакомцу. Он очень жалел, что не знает языка этих людей. – Я не причиню тебе вреда.

– Ты из Дара? – спросил голос. Прозвучало это резко и как-то коряво, словно бы этот человек давно уже не говорил вслух. Но акцента, как у Кудьу и Вадьу, у него не было: в голосе незнакомца чувствовалась гармония родной речи. – Тебя прислал сюда император Мапидэрэ?

Луан сделал еще шаг вперед. Сердце его возбужденно колотилось.

«Возможно ли это? Неужели Кудьу и Вадьу ошибались, говоря, что все умерли?»

Внезапно ученый понял, что неизвестный, как и звери, привязан к стене толстыми веревками. Мысли его пришли в смятение.

«Почему?»

– Нет… – Он сделал глубокий вдох и заставил себя успокоиться. – Меня зовут Луан Цзиа, я из Хаана. Император Мапидэрэ уже давно пересек Реку-по-которой-ничто-не-плавает.

– Император мертв? – В голосе незнакомца в равной степени прозвучали недоверие и ужас.

– Да, – подтвердил Луан Цзиа. – Видимо, ты – участник его экспедиции в Страну бессмертных? Как ты выжил? Почему очутился здесь? Как тебя зовут?

– Да, так оно и есть… Впрочем, чтобы ответить на все твои вопросы, потребуется очень долгий рассказ. Я Ога Кидосу, бывший некогда рыбаком на Дасу, а теперь впавший в немилость сказитель пэкьу. Поведай же сперва, Луан Цзиа, как ты сам попал сюда.

И вот в темном холодном погребе двое мужчин, соединенных жизнью Дзоми Кидосу, поведали друг другу свои истории.

Луан рассказал Оге о восстании и войнах, о печальной судьбе, постигшей его сыновей в смутное время, и о том, каких удивительных успехов добилась его младшая дочь. Поведал о его жене и описал неизменную решимость на лице Аки Кидосу и силу, проявляющуюся в каждом ее слове и жесте. Рассказал, как они с Дзоми летали по Дара на воздушном шаре и воспроизвел, как смог, речь молодой женщины во время Дворцовой экзаменации.

– Ну и выдумщик же ты, как я погляжу! – воскликнул Ога. – Неужели это все правда? Жемчужина Огня! Какое прекрасное официальное имя. Оно наверняка очень подходит нашей девочке. Еще младенцем она, помнится, была упрямой и напористой. Стало быть, теперь моя дочь кашима? Фироа? Ученая, осмелившаяся говорить с императором Дара, не отводя взгляд?

– Все и так и есть, и даже более того.

Поскольку времени было мало, а рассказать требовалось очень много, Луан говорил кратко, неоднократно заверяя Огу, что восполнит пробелы и сообщит подробности позже.

А тот все плакал и плакал: от радости при новостях о своей жене; от горя, узнав о гибели сыновей; от гордости, слыша про успехи дочери.

Потом пришел черед Оги поведать свою историю.

Как все настоящие истории, она представляла собой смешение легенд и фактов, мифических деяний и реальных подвигов, сердца тьмы и короны света, личного опыта и домыслов, того, что рассказчик видел воочию, и плодов его богатого воображения.

Ога говорил о шторме, подхватившем его лодчонку двадцать два года назад. О том, как дни напролет он цеплялся за обломок кораблекрушения, страдая от голода и жажды, терзаемый акулами и бредом, в который впал от палящего солнца и беспрестанных волн. О том, как отпустил наконец обломок доски, чтобы найти облегчение в смерти, но в тот самый момент, когда открыл уже рот, чтобы захлебнуться, был внезапно поднят из воды на спине морской черепахи – друга терпящих бедствие в море. Ога поведал, как она потом несла его, наполовину живого, а наполовину мертвого, по волнам, пока вдали не показалась флотилия из городов-кораблей. Он рассказал, как моряки на палубах радостно кричали, видя в его появлении добрый знак. А затем подняли его на борт, накормили, напоили, дали одежду и выделили койку.

– Все в той эскадре были так возбуждены и уверены в успехе. Они считали, что Луто, надежда всех утопающих, послал им меня в предзнаменование удачи. В течение многих дней потом судам и впрямь сопутствовали спокойное море и попутный ветер, несущий их на север…

– Вот это меня и удивило! – перебил его Луан Цзиа. – В бортовых журналах адмирала Криты я не нашел упоминания о разразившемся вскоре после отплытия шторме, и это показалось мне странным.

– Это действительно очень странно. Никто не помнил ни про какой шторм. Я не могу этого объяснить.

Луан задумался. Похоже, буря, уничтожившая, по всеобщему мнению, флот, была не чем иным, как проделкой богов – скорее всего, Тацзу.

– Ладно, рассказывай дальше.

– Мы плыли прямо на север, и подгонявший нас ветер был так силен, что я готов был поклясться, будто мы летим. Мы не встречали никаких затруднений, пока не достигли Стены Бурь…

Луан вздрогнул, вспомнив свою собственную встречу с этим наводящим ужас явлением.

– …и были уверены, что нам пришел конец. Чего только мы не испробовали в стремлении повернуть назад. Все до единого: моряки, солдаты, повара, служанки, швеи, даже сам адмирал Крита – налегали на весла, и города-корабли трещали и содрогались, пока мы сражались с морем. Но все было напрасно. Ветер не утихал, и флот шаг за шагом влекло к неминуемой гибели. Многие мужчины и женщины в отчаянии прыгали в море, предпочитая попробовать вплавь добраться до островов Дара, нежели отправиться прямиком в зловещую пасть Стены Бурь. Даже принц, сын императора Мапидэрэ, настолько перепугался шторма, что сиганул в океан, и больше его никогда не видели. Постепенно, лишившись сил, мы сдались и стали ждать, когда шторма разобьют корабли и отправят нас в подводные чертоги Тацзу. Но когда мы вплотную приближались к Стене, тайфуны и циклоны вдруг каким-то загадочным образом расступились, и между ними открылся проход. Флот прошел через него, как караван по долине, сквозь коридор, стены которого образовывали высоченные волны! По словам адмирала Криты, то был знак, что даже силы природы и те подвластны воле императора Мапидэрэ…

Далее Ога поведал, что, пройдя через Стену Бурь, флотилия угодила в сильное течение. В отличие от крошечного змея-плота Луана, города-корабли под командой адмирала Криты сумели в результате тяжелых усилий вырваться из него: паруса наполнял попутный ветер, и все на борту помогали грести. Флот продолжил путь строго на север. Однако после многих дней плавания по безбрежному океану климат становился все холоднее, в море появились айсберги. Это мало походило на то, о чем упоминалось в древних источниках, на которые опирались Крита и Мэту в поисках Страны бессмертных. Складывалось ощущение, что если города-корабли продолжат идти тем же курсом, то окажутся в ледяном плену.

Крита выдвинул довольно смелое предположение, что древние источники могли ошибаться, а потому им следует держаться течения. Флотилия повернула, а когда снова достигла течения, то позволила ему увлечь суда.

Со временем, когда течение пронесло их по широкой петлевидной дуге – на запад, на, юг, на восток, а потом снова на север – и стало замедляться, Крита решил его покинуть.

Но если Луан, расставшись с течением, предпочел повернуть на восток, то адмирал отдал приказ взять курс на запад, в надежде вернуться в Дара. Однако вскоре (по расчетам моряков, они уже должны были находиться недалеко от Волчьей Лапы) суда снова уперлись в Стену Бурь. Создавалось впечатление, что она окружает весь архипелаг Дара. Крита отдал флоту приказ снова идти на восток и пересек течение. В конце концов города-корабли, как позже и сам Луан, причалили к неведомой земле.

Как пояснил Ога, участники экспедиции оказались на острове, во много раз превышавшем по размерам даже Большой остров Дара. Быть может, он был осколком легендарного погибшего континента, о котором говорилось в древних сагах ано. Берег тянулся на север до тех широт, где уже начиналась страна вечного льда, а на юг – до непроходимой пустыни. На востоке виднелись горные хребты, такие высокие, что вершины гор пронзали облака и были вечно покрыты снежными шапками. На плоском мелколесье, составлявшем большую часть остальной территории материка, обитали разрозненные племена, пасущие стада животных, напоминающих длинношерстных коров.

Хотя, учитывая обстоятельства беседы, отчет Оги о жизни и истории этих степных народов был неизбежно кратким и скомканным, Луан смог со временем заполнить пробелы множеством новых подробностей.

Веками местные племена кочевали туда-сюда, следуя разливам рек, которые меняли течения, вскрываясь по весне и замерзая зимой. После того как стада объедали участок земли, люди перемещались на новые пастбища, давая прежним время восстановиться. Племена были малочисленными, и люди постоянно балансировали на грани гибели, поскольку существование как их самих, так и скота напрямую зависело от засух и наводнений. Но даже в хорошие времена равнины всегда кишели хищниками с острыми когтями и еще более острыми зубами. Здесь обитали громадные жутковолки, охотящиеся стаями; саблезубые тигры, караулившие жертвы у водопоев; и гигантские не умеющие летать птицы с похожими на меч клювами, способные одним метким ударом прикончить теленка.

Постепенно некоторым из племен удалось приручить гаринафинов: исполинских животных с бочкообразным туловищем, шеей как у змеи, рогатой головой и когтистыми, словно у птицы, лапами. Звери эти были способны некоторое время держаться в воздухе и дышать огнем. Крылатые создания под управлением умелых наездников могли защищать стада от хищников и разведывать далекие пастбища и источники воды. Теперь жизнь аборигенов стала зависеть от гаринафинов, так же как они сами зависели от человека.

Поскольку древесину в степи раздобыть сложно, кости и шкуры гаринафинов и скота стали основным материалом для строительства жилищ, изготовления одежды, оружия и всего прочего, что требовалось людям. Жители побережья постепенно научились выходить в море на кораклях – мелкосидящих плоскодонных круглых суденышках, сделанных из плетеной травы или звериных шкур – и ловить рыбу, но большинство племен вели кочевую жизнь, перемещаясь на спинах гаринафинов. Гаринафины – звери свирепые, и для того, чтобы между скакуном и его хозяином образовалась надежная связь, требуются годы, а поскольку ремесло наездника и пастуха требовалось освоить всем членам степного племени, умелыми наездниками могли стать как мужчины, так и женщины.

Жизнь на равнинах всегда была трудной и жестокой. Количество людей и скота, способных прокормиться с кустарников и травы, было ограниченно, поэтому за новые пастбища неизменно велась яростная борьба: между племенами постоянно происходили мелкие стычки, а походы с целью покарать соседей и убийства из мести стали здесь повседневным явлением.

Но появление гаринафинов изменило характер этих конфликтов. Племя, располагавшее прирученными зверями и искусными наездниками, могло претендовать на куда большую территорию, чем оно непосредственно занимало. Молоко гаринафинов было необычайно густым и питательным, так что воины могли многие дни питаться только им, сражаясь далеко от дома. Племя, обладающее бо́льшим количеством крылатых скакунов, имело все шансы одержать победу в любом противостоянии.

Вот так традиционные стычки стали превращаться в полномасштабные войны, и со временем набеги отрядов в дюжину воинов переросли в сражения с участием тысяч бойцов, включая наземные армии и сотни гаринафинов, реющих в небе. А потом рассеянные племена мелколесья объединились под властью двух великих вождей, именуемых пэкьу. Северяне называли себя льуку, а свою страну Укьу, тогда как южане именовали себя агонами, а свою державу – Гондэ.

Веками льуку и агоны вели напряженную борьбу, прерываемую короткими, но кровавыми приграничными стычками, не приносившими существенного перевеса ни одной, ни другой стороне. Однако в течение пары десятилетий непосредственно перед прибытием экспедиции из Дара агоны начали постепенно подминать под себя и Гондэ, и Укьу, пользуясь преимуществом в числе гаринафинов. После нескольких побоищ, в которых полегли десятки тысяч льуку, вожди последних взбунтовались против своего короля, пэкьу Толурору, и вынудили его признать главенство агонов. В доказательство искренности вождей льуку и Толурору в заложники агонам был отдан принц льуку Тенрьо Роатан.

– И впоследствии агонам предстояло горько пожалеть об этом решении, – сказал Ога. – Не вырасти мальчик заложником среди них, мы бы с вами не разговаривали сейчас в этой подземной тюрьме.

Тенрьо появился на свет от одной из младших жен пэкьу Толурору, дочери тана, больше прославившейся мастерством вырезать фигурки из кости гаринафина, чем искусством наездницы, управляющей зверем. Поскольку его мать не могла опереться на поддержку воинов племени, это означало, что юный принц не сумеет стать любимчиком отца. Из чего вполне логично вытекало, что, когда пэкьу Толурору Роатан из Укьу сдался пэкьу Нобо Арагозу из Гондэ, именно этому из его сыновей, мальчишке едва десяти лет от роду, пришлось отправиться на юг, в великое становище агонов, в залог покорности льуку.

Хозяева и тюремщики очень хорошо обращались с парнишкой. Он рос вместе с сыновьями и дочерями пэкьу Нобо и наравне с ними обучался борьбе, бою на палицах, верховой езде на косматом быке и управлению гаринафином. Расчет строился на том, что, будучи взращен среди агонов, Тенрьо станет рассматривать их как свою вторую семью, а повзрослев и вернувшись к льуку – на смену ему пришлют кого-нибудь из младших братьев и сестер, родных или двоюродных, – будет выступать поборником интересов агонов среди танов пэкьу Толурору и тем самым поможет хранить мир. Нобо даже подумывал выдать за него со временем одну из дочерей, чтобы еще сильнее укрепить связь. Агоны сурово обошлись с побежденными льуку; тем пришлось уступить лучшие свои пастбища и ежегодно платить дань: скотом, рабами, а также шкурами и костями гаринафинов.

Льуку здорово разозлились, когда таны пэкьу Толурору силой навязали им кабальные условия договора, но полагали, что это не продлится долго.

Однако время шло, купленный дорогой ценой мир стоял незыблемо, а племена льуку предпочитали, похоже, безропотно страдать и не искать мести. Таны пэкьу Нобо поздравляли вождя, сумевшего сломить у своих воинственных врагов волю к сопротивлению. Однако в тот год, когда Тенрьо исполнилось шестнадцать, Толурору Роатан взбунтовался. Много лет назад он начал с того, что тайно, действуя с превеликой осторожностью, отделил от потока уплачиваемой агонам дани небольшой ручеек, и в результате сумел собрать в предгорьях далеко на востоке, там, куда не добирались вражеские лазутчики, армию из трех сотен гаринафинов и тысяч всадников. Неожиданное нападение на пастухов-агонов, занявших земли, традиционно принадлежавшие льуку, оказалось очень успешным, когда порабощенные льуку, многие из которых женились на агонянках, восстали против господ и присоединились к мятежу. Бойня разразилась жестокая: многие отцы и матери семейств во сне размозжили черепа своим женам-агонянкам или мужьям-агонам и передушили детей-полукровок. Их ненависть к извечному врагу была испепеляющей, как дыхание гаринафинов. «Да будут мне свидетелями Кудьуфин и Нальуфин, – провозгласил пэкьу Толурору, взывая к божествам палящего солнца и ледяной луны. – Мы кровью смоем смрад агонов с этой земли». Каждый освобожденный раб-льуку, отказавшийся убить своих детей-полукровок, провозглашался предателем и предавался публичной казни.

Когда новости о мятеже достигли пэкьу Нобо, юного заложника Тенрьо поставили перед королем агонов.

– Твоему отцу, похоже, нет дела до твоей жизни, – сказал старый вождь.

Тенрьо ничего не ответил. Слова Нобо явно были справедливы: отец решил, что им вполне можно пожертвовать. Это риск, с которым неизбежно приходится иметь дело всем заложникам.

– Я обращался с тобой как с собственным сыном, – продолжил Нобо, и взгляд его потемнел от искренней печали. Он вздохнул. – Но тебе придется заплатить за вероломство твоего отца, так же как Алуро, госпоже Тысячи Потоков, приходится замерзать каждую зиму, искупая ошибки Все-Отца. В память о проведенных нами вместе годах я не осрамлю тебя, пролив твою кровь пред Оком Кудьуфин, Источника Дневного Света.

Это означало, что Тенрьо свяжут, завернут в шкуру гаринафина, а затем поместят на открытой равнине и погонят по ней стадо длинношерстных быков, которые насмерть затопчут юношу. Поскольку кровь его осветят лучи солнца, богиня Кудьуфин не увидит, что он умер без боя. Это, как у льуку, так и у агонов, считалось самой милосердной казнью – то была хоть отчасти почетная смерть для того, кому не посчастливилось погибнуть на войне.

– Я прошу лишь о том, чтобы приказ исполнил мой брат Диаман, – промолвил Тенрьо.

Диаман был одним из сыновей Нобо. Они с Тенрьо так сдружились, что называли друг друга братьями.

– Конечно, – согласился пэкьу.

Он счел проявлением благородства то, что юный принц не стал униженно умолять о помиловании, но с достоинством принял свою судьбу. Просьба, чтобы казнью руководил Диаман, еще сильнее растрогала старого повелителя. Забрать у человека жизнь – великая честь, пусть даже это происходит без кровопролития. Диаман был юношей пылким и отважным, но по причине долгого мира с льуку не имел возможности проявить себя на поле боя. То, что Тенрьо предлагал собственную жизнь, дабы позволить Диаману вкусить убийство, было с его стороны проявлением бескорыстной любви к названому брату.

– Тебе присуще величие истинного принца, – заключил Нобо. – Лилурото, Все-Отец, уготовит для тебя особое место в загробном мире. Как бы я хотел, чтобы ты был моим настоящим сыном и мне бы не было нужды так поступать.

Тенрьо лишь кивнул и ничего не ответил.

В день казни Диаман препроводил Тенрьо к открытой равнине, что располагалась на некотором удалении от главного становища. То было знаковое для агонов место, поскольку именно здесь много лет назад Нобо Арагоз, тогда еще совсем молодой человек, впервые поклялся привести льуку к покорности и объединить все степные племена, положив конец вечному круговороту убийств.

Двое юношей, по сути совсем еще мальчишки, смотрели на суету вдалеке, и каждый думал о своем. Воины пэкьу Нобо собирались в поход против неразумного Толурору и его мятежных льуку. Тысячи мужчин и женщин готовились к войне: сворачивали лагерь, упаковывая костяные шесты и полотнища шатров; навьючивали грузы на спины длинношерстных быков и гаринафинов; острили оружие и молились Все-Отцу и Диасу, ясноокой Палице-Деве, прося даровать славу на поле боя.

– Мне очень жаль, что все так обернулось, – прошептал Диаман.

Он вспоминал, как они в детстве боролись и помогали друг другу, учась управлять гаринафином, как вместе проказничали, нарушая приказы пэкьу Нобо, и попадали в неприятности. Диаман почти забыл, что Тенрьо – сын врага и заложник. Он прирос к нему душой, и теперь за это приходилось платить.

– Не валяй дурака, – сказал Тенрьо и улыбнулся. – Я бы на твоем месте ничуть не сожалел. Разве может быть лучший дар, чем отдать свою жизнь тому, кем так восхищаешься? Однажды ты станешь великим вождем, брат мой.

Диаман подумал, что Тенрьо очень храбр. Даже в такой миг он пытается сделать своему другу приятное.

– Приготовьте саван, – распорядился Диаман.

Подошли воины и принесли большой кусок тонкой ячеистой кожи, вырезанной из крыла гаринафина. Еще они захватили сухожилия, чтобы связать Тенрьо запястья и лодыжки.

– Ты окажешь мне последнюю услугу? – спросил Тенрьо.

– Все, что хочешь, брат.

– Когда я был маленький и не мог уснуть, то брал в руки детское одеяльце из мягкой кожи длинношерстного теленка. Можете завернуть меня в такое? Я опасаюсь… что могу дрогнуть в последний момент, если не найду способа успокоиться.

– Конечно, – кивнул Диаман и послал стражников с приказом заменить кожу из крыла гаринафина на одеяло из теленка.

– А помнишь пару рогов, которые мы мальчишками использовали вместо оружия?

Диаман хмыкнул. Когда Тенрьо еще только-только стал жить с ним и другими детьми Нобо, они вместе играли парой рогов годовалого бычка, воображая, будто это боевые палицы. Именно в ходе таких потешных схваток мальчики и сдружились.

– Я бы хотел захватить их с собой в память о времени, проведенном вместе.

Диаман кивнул, заморгав, чтобы не расплакаться. Он велел стражнику принести из своего шатра эти детские игрушки и отдал их старому другу.

– Я сам тебя свяжу, – проговорил Диаман. Это действо призвано было приписать убийство ему, отметив тот день, когда он из мальчика превратится в мужчину.

Тенрьо лишь молча протянул ему руки. Диаман отметил, что они даже не дрожат. Он связал Тенрьо запястья и лодыжки, не затягивая туго, чтобы не поранить веревкой кожу и не порушить то, ради чего все затевалось, – не пролить крови при свете солнца. Он увидел, как Тенрьо одними губами прошептал: «Спасибо».

– Прощай, брат, – сказал Диаман.

– Прощай, брат, – ответил ему Тенрьо.

Затем стражи завернули принца льуку в одеяло из теленка, взвалили заложника на плечи и вынесли на середину открытого поля. После чего подогнали стадо и выстроили животных напротив одинокого свертка.

Диаман свистнул и подозвал своего скакуна, молодую и норовистую самку гаринафина по имени Кидия, чей рост от лап до шеи составлял всего пятнадцать футов. Такие юные звери прекрасно подходили для обучения и разведывательных миссий, а также для охраны лагерей, освобождая своих взрослых сородичей для настоящей войны. Кидия сложила крылья и опустилась, позволив принцу агонов взобраться. Диаман выждал, давая стражникам время удалиться от свертка, затем тяжело вздохнул.

«Вот, значит, что чувствуешь, когда убиваешь человека».

Он сдавил коленями основание шеи молодого зверя, и Кидия взмыла в воздух, нетерпеливо расправив крылья. Диаман поднял ее на высоту в тридцать шагов, после чего, описав круг, направил на стадо.

Как и ожидалось, быки испугались и понеслись, грохоча копытами, к одинокому свертку невдалеке. Диаман приставил к шее Кидии костяной рупор и велел ей потихоньку садиться. Так как гаринафины не могли подолгу держаться в воздухе, не имело смысла попусту растрачивать силы скакуна.

Спустя минуту стадо промчалось через то место, на котором лежал Тенрьо. Диаман посмотрел на неподвижный сверток, и сердце его сдавило от горя и жалости. Однако наряду с этим глупо было бы отрицать, юноша испытал толику возбуждения.

«Итак, дело сделано».

Теперь его задачей было подойти, развернуть куль и убедиться, что заложник мертв. Диаману невыносима была мысль, что он увидит переломанные кости, раздавленные члены и проломленный череп друга. Но деваться некуда: если он не исполнит ритуал, то холодное мужество, проявленное Тенрьо перед лицом смерти, окажется напрасным.

Принц направил Кидию к свертку. Один неровный шаг, другой. Он постучал по шее гаринафинихи, давая ей знак опуститься, и слез на землю. Диаман некоторое время помедлил перед неподвижным свертком. Потом выудил из-за спины боевой топор – в случае, если Тенрьо вдруг еще жив, долг Диамана лично нанести смертельный удар, лишив друга почетной смерти. Хотя вероятность этого была ничтожной, рука принца дрожала.

Как ни странно, рога однолетки торчали из свертка с Тенрьо наружу, придавая кулю сходство с теленком, который прилег отдохнуть в траве.

Диаман собрался с духом и приступил к неприятной миссии. Он был один, стражники находились в нескольких сотнях шагов позади. В конце концов, это его долг – увидеть лицо человека, который погиб, став частью важного ритуала, знаменующего становление любого воина из степного племени, а уж тем более сына великого пэкьу. Принц тяжело вздохнул, наклонился и протянул руку.

Но не успели его пальцы коснуться свертка, как тот вдруг начал разворачиваться сам по себе. Диаман настолько удивился, что чуть не упал.

Из-под шкуры появился Тенрьо, целый и невредимый, без пут на руках и ногах.

– Как?.. – Вопрос Диамана перешел в хрип, когда Тенрьо вонзил ему в шею длинный узкий кинжал из слуховой косточки гаринафина.

Диаман рухнул, и, прежде чем ошеломленные стражи пришли в себя, Тенрьо подхватил его боевой топор и взобрался на спину Кидии, привязавшись ремнями к седлу. Боевой топор представлял собой драгоценную реликвию, передававшуюся в роду Арагозов из поколения в поколение. Рукоятка его была сделана из ребра гаринафина, на котором еще давным-давно, в туманные века, ездил Того Арагоз, первый пэкьу агонов, а топорищем служил коготь того же зверя. Костяная рукоятка, отполированная прикосновением дюжин мозолистых рук воинов, была гладкой, как голыш со дна ручья, и ослепительно-белой, а лезвие за свою историю проломило множество черепов и вонзалось в туловища бесчисленного количества мужчин и женщин. Назывался этот топор Лангиабото, что на языке степных племен означает «уверенность в себе». То было оружие, всегда передававшееся от отца наследнику Дома Арагозов.

Тенрьо с силой пнул Кидию под шею, заставив зверя сердито застонать и взмыть прямо в воздух, неритмично ударяя громадными крыльями. Юноша вонзил костяной кинжал в мягкие складки кожи у основания шеи Кидии и прошептал что-то в этот самодельный рупор. Содрогаясь и шипя, самка гаринафина описала несколько кругов над трупом бывшего хозяина, а затем, похоже, пришла к некоему решению. Она взмыла выше в воздух и полетела на север, махая могучими крыльями, пока стражники-агоны разглядывали погибшего принца и выясняли, что же произошло.

Верхом на своем новом скакуне Тенрьо Роатан отправился в полет в исконные земли льуку. Путешествие выдалось не из легких. Будучи еще подростком, Кидия обладала значительно меньшей выносливостью, нежели взрослые гаринафины. Когда она уставала, наезднику приходилось искать русло пересохшей реки или холм с нависающим обрывом, где молодого зверя можно было укрыть от взгляда гаринафинов-преследователей. Они летели по ночам и спали днем, а на закате и на рассвете Тенрьо часами рыскал по степи, собирая корм для Кидии: той ни в коем случае нельзя было показываться, чтобы случайно не выдать себя.

Его план, дерзкий и отчаянный, увенчался полным успехом. Тенрьо сделал ставку на сочувствие друга, который не слишком туго затянул узлы и тем самым позволил ему освободиться от пут. Также он рискнул при помощи шкуры и рогов выдать себя за новорожденного теленка, чтобы стадо длинношерстных быков не затоптало его. А самое главное, он подтолкнул пэкьу Нобо Арагоза назначить исполнителем казни Диамана – и все это ради скакуна принца, Кидии.

Гаринафины – существа очень общительные и умные, живущие семьями, и, подобно слонам, обитающим в Дара, их нельзя приручить в истинном смысле этого слова. Хотя некоторых наездников и скакунов связывают узы искренней дружбы, подобные связи вырабатываются годами, и такого рода отношения невозможны в армии, когда всадники сплошь и рядом погибают, а животных без промедления препоручают новым хозяевам.

Пэкьу Нобо Арагоз из народа агонов, объединивший тысячи племен, победил льуку, выведя на бой больше гаринафинов, чем это можно было представить. Он сумел достичь этого, поскольку изобрел новую модель отношений между наездником и крылатым зверем: стал рассматривать гаринафина как раба, отданного всаднику в услужение. Дабы обеспечить верную службу гаринафина в армии и повиновение его абсолютно любому из наездников-агонов, взрослых зверей отправляли сражаться, а их детенышей и престарелых родителей тем временем держали в плену, угрожая в случае чего расправой.

– Так вот почему эти бедные гаринафинята сидят здесь, в подземной тюрьме, – догадался Луан Цзиа, обводя взглядом перепуганных зверей, прикованных к стене пещеры. Они выглядели истощенными и подавленными, их явно намеренно держали в черном теле и на грани голодной смерти.

– Верно. – Ога Кидосу кивнул. – Обычно отбирают самых маленьких и слабых, охвостье из помета, и сажают их в темницы вроде этой. В этой келье есть специальный механизм, который может быть приведен в действие по приказу пэкьу, и тогда несчастные детеныши окажутся погребенными заживо. Подобные тюрьмы имеются по всему Татену, этой палаточной столице льуку: таким образом можно быть уверенными, что боевые гаринафины из их армии не взбунтуются против своих хозяев.

Сердце Луана Цзиа болезненно сжалось.

– Это великое зло.

– Тенрьо Роатан, сам бывший у агонов заложником, очень хорошо понял, что чувствуют порабощенные гаринафины.

– И потому воссоздал эту систему здесь, ради собственной выгоды, – заметил Луан.

– Власть над гаринафинами лежит в основе обеих культур: как льуку, так и агонов, – сказал Ога.

– Тогда как же Тенрьо сумел уговорить Кидию взбунтоваться?

Кидия была круглой сиротой: редкий случай среди гаринафинов из армии пэкьу Нобо. Ее отец с матерью, бабушки-дедушки и все прочие родичи пали в битве, а сама она была еще слишком молода, чтобы подобрать ей пару. Вообще-то, гаринафинов-подростков, оказавшихся в таком положении, считают не заслуживающими доверия и, как правило, забивают ради мяса, шкуры и костей. Но, будучи совсем еще детенышем, она приглянулась Диаману, и тот стал просить отца сохранить ей жизнь. Поскольку Кидия проявляла редкую покорность, пэкьу Нобо в минуту слабости пошел сыну навстречу и оставил звереныша в живых. Тенрьо вместе с Диаманом учился летать на Кидии и всегда считал ее смирной. Но однажды он стал свидетелем того, как она, думая, что ее никто не видит, украла и сломала любимую роговую пращу Диамана и исподтишка подбросила обломки в шатер конюха, в обязанности которого входило заботиться о гаринафинах юного принца. Когда Диаман не смог найти свою пращу, пэкьу Нобо устроил ему прилюдную выволочку. В результате, обнаружив со временем пропажу в палатке конюха, принц едва не засек того до смерти.

Озадаченный этими странными событиями, Тенрьо потихоньку навел справки и выяснил, что прежде тот конюх состоял охранником при маленьких гаринафинах-заложниках и прославился как настоящий изверг. Кидия была среди тех, кто находился на его попечении.

Тут Тенрьо понял, что покорный, если судить по наружности, зверь обладает строптивой душой – им обоим приходится скрываться под личиной безвредной угодливости, лелея глубоко внутри ледяные мысли о мести и пламенные амбиции. Он раздобыл сломанную пращу, отправился ночью к Кидии и стал наглядно изображать содеянное ею преступление.

Глаза Кидии сузились, а шея напряглась, но Тенрьо не испугался и посмотрел ей прямо в глаза.

– Мы союзники, – прошептал он, надеясь вопреки здравому смыслу, что это необыкновенно смышленое животное поймет его. А потом, под пристальным взглядом самки, разломал пращу на еще более мелкие кусочки и закопал в куче гаринафиньего навоза, который конюхи не успели убрать.

Рядом с навозной кучей стояла палатка, принадлежавшая тому самому конюху, которого высек Диаман. В наказание ему поручили сгребать помет, но он, напившись с горя кьоффира, завалился спать.

В бледном свете луны зверь и человек переглянулись, и юноша ухмыльнулся. Кидия фыркнула и задремала, а Тенрьо вернулся к себе так же бесшумно, как степной крот пробирается по своему туннелю.

На следующий день, когда в навозной куче обнаружили обломки пращи, злополучного конюха испепелили пламенем гаринафина за мелочную мстительность и неуважение к принцу.

С тех пор между Кидией и Тенрьо установилось взаимопонимание, и они лишь ждали удобного момента.

Когда Тенрьо, убив своего друга, запрыгнул на спину Кидии, та поняла, что пришел ее черед вернуть долг. Пока юная гаринафиниха кружила над телом Диамана, Тенрьо шептал в рупор о своем желании свершить однажды месть над народом, поработившим Кидию и ее сородичей. Он знал, что животное, при всем незаурядном уме, не поймет полностью подобную речь, но одного лишь его уверенного тона хватило, чтобы Кидия решила связать с Тенрьо свою судьбу.

Когда Кидия приземлилась в лагере льуку с Тенрьо на спине, никто не удивился этому сильнее, чем пэкьу Толурору Роатан, отец юноши. Циничный вождь мятежников не ожидал, что младшему сыну хватит храбрости и смекалки, чтобы вырваться из плена агонов, а потому был вполне готов пожертвовать им. Однако легенда об отважном побеге Тенрьо распространилась по степи со скоростью пожара, и Толурору не осталось иного выбора, кроме как возвести молодого человека в ранг тана и отдать ему под командование свою армию.

Неожиданное восстание Толурору против гнета агонов оказалось успешным, и вскоре льуку возвратили себе большую часть отобранных у них родовых уделов. Но война – предприятие дорогостоящее, к тому же ее невозможно вести непрерывно в степи, где суровые зимы и непредсказуемые летние засухи заставляют прежде всего думать о выживании и вынуждают племена постоянно кочевать в поисках новых пастбищ. Два народа, льуку и агоны, не способные нанести друг другу решающее поражение, со временем вынуждены были снова искать пути мирного сосуществования.

Тенрьо, похоже, вполне удовлетворился своим новым положением уважаемого, пусть при этом и не числящегося в любимчиках, сына пэкьу Толурору. Было очевидно, что он не унаследует от отца титул пэкьу льуку – эта честь ожидала кого-то из тех отпрысков, кто рос рядом с родителем и пользовался его расположением и доверием. Но пока отец не умер и не началась неизбежная междоусобная борьба за трон, Тенрьо мог чувствовать себя вполне уютно. Ожидалось, что он станет вести праздную жизнь, в точности как любой другой из дюжины принцев и принцесс: кочевать с вверенным ему племенем по обширной степи, разыскивая пастбища получше и наслаждаясь своим привилегированным положением.

Но вот только Тенрьо не захотел предаваться праздности. Всю свою энергию он направил на подготовку к войне по новым канонам.

Ни у льуку, ни у агонов не существовало профессиональной армии. В мирное время большая часть мужчин и женщин пасла стада, и только в случае войны эти люди брали в руки палицы и топоры и седлали гаринафинов. Тенрьо порвал с этой традицией, повелев, чтобы впредь каждая семья в племени отдавала ему под командование по одному сыну или дочери, которых он обучал и ежедневно тренировал.

Чтобы содержать постоянную армию, Тенрьо увеличил ежегодную подать и время от времени нападал на племена агонов, а подчас и на племена льуку, возглавляемые другими принцами и принцессами, захватывая скот и рабов. Впрочем, Тенрьо всегда устраивал набеги вдали от своей территории и искусно маскировал своих налетчиков, чтобы нельзя было проследить их связь с ним.

Традиционная боевая тактика степняков строилась на личной отваге в бою, где каждый сам за себя, но Тенрьо организовал свою армию на принципах взаимодействия и подчинения. Он разработал новый способ ведения боя наездниками гаринафинов и заставлял своих воинов во время учений применять определенные приемы. Вместо того чтобы каждый гаринафин летел, сражался и дышал огнем по усмотрению своего наездника или по собственной инициативе, молодой вождь наставлял всадников, как вести скакунов строем, чтобы прикрывать уязвимые места друг друга и придерживать огонь, дабы крылатые звери использовали ограниченный запас огненного дыхания при стрельбе залпами, причиняя противнику максимальный вред.

Наряду с этим Тенрьо создал однотипные боевые отряды, размещающиеся на спинах гаринафинов. Вместо хаотичного набора людей, как правило членов одной семьи, сражавшихся оружием по собственному выбору, каждый зверь нес теперь экипаж от шести до двух дюжин бойцов. Помимо наездника-пилота, в него входили впередсмотрящие, отвечающие за выявление угроз из невидимых для пилота зон; щитники, прикрывавшие пилота; пращники и дубинщики – их задачей было атаковать пилотов вражеских гаринафинов с расстояния или брать неприятеля на абордаж при сближении. Чтобы облегчить ведение боя таким образом, Тенрьо установил единый тип сетей, растягиваемых по спине животного, а также ввел седла и упряжь.

Еще он разработал тактику взаимодействия пехоты с гаринафинами. Иногда гаринафины гнали врага к наземным отрядам, и тогда два рода войск выступали, образно выражаясь, подобно пестику и ступке, при помощи которых степняки размалывали собранные в кустарниках твердые орехи, и уничтожали зажатого между ними неприятеля. В других случаях, когда у Тенрьо было меньше гаринафинов, он отдавал им приказ притворно отступать, вызывая на себя огонь, пока вражеские звери не выдыхались и не вынуждены были в изнеможении сесть в том месте, где поджидали в засаде воины, истреблявшие наездников на земле.

Еще Тенрьо конфисковывал у каждой семьи лучшее оружие и отдавал его своим воинам. Теперь никто уже больше не сражался с какой-нибудь плохонькой пращой или боевой палицей, доставшейся по наследству.

– Не всякий, кто хорошо пасет скот, непременно станет хорошим воином, – заявил Тенрьо. – Так пусть же отныне каждый занимается своим делом. Мы не будем заставлять воинов пасти коров, а заклинателей скота вести сражения.

Когда его спрашивали, откуда взялась эта неведомая новая система, он отвечал, что вдохновлялся примером муравьев-траворезов, чьими большими муравейниками испещрена вся степь. Эти насекомые срезают травинки и листочки, а затем сносят их к себе в гнездо. Зелень перегнивает в специальных подземных камерах и служит удобрением для грибов, которые затем употребляют в пищу. Грибы эти также считаются деликатесом и у людей, живущих в степи. Муравьи следуют строго узаконенному порядку: во главе колонии стоит королева; есть рабочие, которые собирают питательный материал для грибных плантаций и ухаживают за ними; а есть воины. Вооруженные мощными челюстями, они нападают на колонии соперников, убивают их королеву и рабочих, а молодняк порабощают.

– Почему бы и нам не организовать свою жизнь так же разумно, как у муравьев? – спрашивал Тенрьо у танов, которые решительно возражали против нововведений, поскольку те якобы шли вразрез с установленными испокон веков неписаными правилами. Правила эти гласили, что все семьи равны и что каждый мужчина и каждая женщина должны работать, когда царит мир, и сражаться во время войны. Но Тенрьо твердо держался за свою новую профессиональную армию и не слушал критиков.

В первую очередь он вырабатывал в воинах абсолютное послушание. Раз за разом повторял, что они должны беспрекословно выполнять его приказы: в точности, как в муравейнике, в армии есть лишь один источник власти, и каждый обязан без колебаний ему подчиняться.

Чтобы без труда осуществлять единоличную власть, Тенрьо ввел систему флажных сигналов. Он всегда держал при себе набор небольших боевых палиц с прикрепленными к ним белыми хвостами степных лисиц, пойманных зимой. Сидя на скакуне, он бросал дубинку в намеченную цель, и, где бы она ни приземлилась, воинам полагалось без колебаний мчаться туда и атаковать.

Другими словами, Тенрьо изобрел для племен льуку новую профессию – солдат.

Однажды, прогнав бойцов через очередную серию сложных маневров, Тенрьо сошел с Кидии и направился к своему шатру. Кидия, ставшая теперь уже взрослым гаринафином в добрых сто футов от головы до хвоста в длину, опустилась на землю, наслаждаясь свежей травой и заслуженным отдыхом.

Но, отойдя шагов на сто и дождавшись, когда солдаты сойдут с гаринафинов в предвкушении отдыха после тяжелых маневров, Тенрьо повернулся и швырнул сигнальную палицу не куда-нибудь, а прямо в Кидию.

Все знали, что Кидия для Тенрьо скорее товарищ, чем просто скакун. Гаринафиниха спасла его от верной смерти от рук агонов, и Тенрьо настолько любил Кидию, что пил только ее молоко.

Поэтому никто даже не шевельнулся.

– Чего вы ждете? – взревел Тенрьо. – Никак забыли, чему вас учили?

Кидия воззрилась на своего друга и хозяина, в ее черных глазах поочередно отразились удивление, гнев и, наконец, страх. Она забила крыльями в попытке взлететь, но Тенрьо сильно утомил ее в тот день, и у нее не осталось сил ни на полет, ни на огненное дыхание.

– В атаку! Живо! – снова вскричал Тенрьо.

Наездники гаринафинов вздрогнули и сорвались с места. Они запрыгнули на своих зверей, взлетели и спикировали на бедную Кидию. Пешие солдаты, следуя хорошо отработанным во время учебы маневрам, образовали вокруг Тенрьо защитный строй, воздев щиты из гаринафиньей шкуры, чтобы уберечь своего господина в случае последнего отчаянного нападения его скакуна.

Кидия умерла в считаные минуты, тело ее обуглилось и было растерзано на части в результате планомерной атаки дюжин гаринафинов.

А затем Тенрьо собрал пилотов гаринафинов и командиров пехотных отрядов и приказал казнить каждого пятого, наглядно продемонстрировав, что будет, если незамедлительно, без колебаний не повиноваться его приказу. Все родные казненных были объявлены рабами и распределены среди других пилотов и командиров.

– Никогда не ставьте под вопрос мои приказы, – сказал Тенрьо. – Никогда.

Затем он склонился перед тушей Кидии и прошептал:

– Прости, старая подруга. Но если бы я не проверил своих бойцов на чем-то, что мне и в самом деле дорого, они никогда не стали бы такими послушными, как я того хочу. Я исполню данную клятву и отомщу за тебя и за твою семью. Пусть Все-Отец и его верная служанка Пэа, покровительница Крылатых Зверей, даруют тебе вечный покой на серебряном пастбище небес.

Вражда с агонами не утихала: обе стороны совершали набеги через постоянно перемещающуюся границу между Укьу и Гондэ.

Армия Тенрьо снискала репутацию самой грозной силы в степи. В пограничных стычках с агонами она одерживала победу за победой, среди льуку пошла молва, что Тенрьо является самым достойным наследником титула пэкьу.

Толурору решил встретиться с сыном и вызвал того к себе в становище. Он не предупредил его заранее, о чем пойдет речь, но, по слухам, отец был недоволен тем, что Тенрьо оставляет большую часть захваченной в набегах добычи для своего племени, а не отдает ее великому пэкьу, дабы тот распределял поровну между всеми племенами. Некоторые из танов Тенрьо советовали молодому господину не ездить, а переждать, пока гнев Толурору не уляжется.

– Долг сына слушаться отца, несмотря ни на что, – возразил Тенрьо. – Даже если отец велит сыну поехать к врагу и стать заложником, какое право имеет тот отказать человеку, давшему ему жизнь?

В день встречи Тенрьо оставил свой эскорт на границе становища великого пэкьу, а сам направился к стоявшему посередине Большому шатру. Хотя в лагере великого пэкьу имелось гораздо больше мужчин и женщин, железная дисциплина и свирепый вид воинов и гаринафинов Тенрьо, выстроившихся ровными рядами на некотором отдалении, впечатлили всех, кто собрался поглазеть на встречу отца и сына.

Пэкьу Толурору стоял снаружи шатра. Выглядел он старым и дряхлым и тепло улыбался младшему сыну, которого некогда добровольно обрек на гибель. Приближаясь, Тенрьо разглядел через приоткрытый полог, что в Большом шатре собралось множество воинов. Некоторые держали ладони на рукоятях боевых палиц, другие доставали из чехлов костяные кинжалы. В царившей в глубине шатра полумгле Тенрьо различил фигуры некоторых своих братьев и сестер, фаворитов отца.

В сотне шагов от порога Тенрьо остановился.

– Что ты хотел сказать мне, отец?

– Входи же в шатер, мой возлюбленный сын, угостимся кьоффиром. Не часто нам приходится вместе проводить время.

– Почему твои воины ведут себя так, словно готовятся к приходу врага, а не твоего возлюбленного отпрыска?

– Чепуха. – Пэкьу Толурору ничуть не переменился в лице. – Заходи в шатер, присаживайся. Не перекрикиваться же нам друг с другом издалека. Почему ты с таким подозрением относишься к родному отцу?

Тенрьо вытащил из-за спины Лангиабото, боевой топор, взятый у товарища его детских лет Диамана Арагоза. К рукоятке он привязал лисий хвост. Раскрутив топор, чтобы добавить силы вытянутой руке, Тенрьо метнул оружие в отца. Все в становище следили, как топор, описав грациозную дугу, преодолевает расстояние между двумя вождями.

Внезапно гаринафины Тенрьо все как один взмыли в воздух, а пехотинцы бегом устремились к своему повелителю. Толурору отшатнулся, и Лангиабото с громким звуком вонзился в землю у ног великого пэкьу, на лице которого отразилось крайнее недоумение. Прежде чем он успел отдать хоть какой-нибудь приказ, с неба хлынули потоки пламени. Старый вождь сгорел мгновенно, а Большой шатер обратился в огненный ад.

Гаринафины кружили над головой, а воины Тенрьо сомкнулись вокруг него, бесстрашно глядя на ошеломленных мужчин и женщин в лагере. Единственными нарушавшими тишину звуками были потрескивание пламени и вопли плененных внутри Большого шатра.

Затем в толпе раздался крик:

– Старый пэкьу умер! Да здравствует пэкьу Тенрьо Роатан!

Вот так Тенрьо Роатан стал великим пэкьу льуку, и с тех пор как в стране Укьу, так и в стране Гондэ началась новая эра.

– Пэкьу Тенрьо – безжалостный и опасный человек, – заключил Луан Цзиа.

– Верно. Хотя истории о нем становятся со временем все более красочными, превращаясь в легенды, полные преувеличений, этот правитель, бесспорно, обладает непревзойденным даром предвидения.

Укрепив свое положение правителя льуку, Тенрьо с жаром взялся за покорение агонов. Отправив сражаться только профессиональную армию, действующую согласно его новой тактике, а остальное население заставив обеспечивать солдат, он смог одолеть более многочисленные войска противника.

Пришел день, когда пэкьу Нобо преклонил перед ним колени.

– Когда я жил в твоем доме в качестве заложника, мог ли ты представить, что однажды наступит такой день? – спросил Тенрьо.

Нобо покачал головой:

– Таковы пути удачи. Все-Отец благоволит тому, кому сочтет нужным. Отныне агоны покорны твоей воле. Клянусь, что, пока я жив, мы никогда не будем воевать против тебя.

В том, чтобы склониться перед сильным, нет ничего позорного. Таков давний обычай степных племен.

Однако Тенрьо рассмеялся в ответ:

– Думаешь, я так глуп, что не стану учиться на чужих ошибках? Если я оставлю в живых тебя и твоих сородичей, то кто знает, что произойдет через десять лет? Через двадцать? С какой стати я буду дожидаться дня, когда здоровье мое пошатнется и мне придется стоять на коленях перед одним из твоих детей? Нет, я вовсе не хочу, чтобы сегодняшняя сцена повторилась.

Нобо посмотрел на него с мольбой в глазах:

– Ты собираешься истребить нас, хотя мы и сдались? Все-Отец сочтет это проявлением бессмысленной злобы.

– Не приплетай сюда имя Все-Отца, – сказал Тенрьо. – Не перекладывай на него свою вину, так же как и я не приписываю ему свой успех. Только слабые думают, будто богам есть дело до смертных; сильные знают, что сами торят себе тропу в этом мире. Боги же всегда благоволят к победителям.

Нобо поднял на него глаза, до глубины души сокрушенный этой кощунственной речью. Воины Тенрьо, окружавшие обоих правителей, равнодушно взирали на происходящее. Они никак не отреагировали на слова пэкьу, ибо тот не давал им команды ни на кого нападать. Подобно муравьям в колонии, они были только исполнителями и хорошо знали свои обязанности. Пока Тенрьо не примет решения и не скажет, что им делать, они будут просто стоять и слушать.

– Когда Толурору отправил меня к тебе, сделав заложником его покорности, где был тогда Все-Отец? Почему боги молчали, когда я пролил кровь Диамана, чтобы спасти свою жизнь? Почему не вмешались, когда я совершил отцеубийство, дабы взять бразды правления в свои руки? Каждую зиму сотни мужчин и женщин умирают из-за отсутствия еды и надлежащего укрытия – куда смотрят Все-Отец и его сын, милосердный Торьояна Целительные Руки? Каждое лето множество семей голодает, если их стадам не удается пересечь отрезок выжженной пустыни на пути к новому водопою – почему Все-Отец и его дочь, Алуро, госпожа Тысячи Потоков, не приходят им на помощь? В бою мои и твои воины одинаково взывают ко Все-Отцу и Диасе, ясноокой Палице-Деве, с просьбой помочь им – как думаешь, к кому прислушиваются боги?

Нобо ничего не ответил. То были извечные вопросы, над которыми он не дерзал размышлять, полагая, что шаманам известны верные ответы.

– Полагаешь, Все-Отцу, Пра-Матери и их детям есть до нас дело? Да не больше, чем тебе или мне до судьбы муравьев, когда мы раскапываем их гнезда ради грибов. Я могу сделать один только вывод: в очах богов нет добра и нет зла. Все, что для них важно, – это победа или поражение. Я могуч, а посему я добро. Будь я слаб, был бы злом. Вот и все.

С этими словами он шагнул к Нобо и раздробил ему череп одним ударом Лангиабото, боевого топора, чье имя, как известно, означает «уверенность в себе».

Все сыновья и дочери Дома Арагозов склонили колени, расположившись в ряд перед Большим шатром агонов, а Тенрьо шел вдоль этого ряда и проламывал им черепа одному за другим. Такой способ смерти считался самым унизительным и бесчестным, поскольку мужчины и женщины даже не могли защищаться, а кровь их лилась потоком и напитывала траву под яркими лучами солнца, очами Кудьуфин, обрекая их души вечно нести клеймо позора.

Вождей агонов и их семьи передали знати льуку в качестве рабов, а простым скотоводам из числа поверженного народа пришлось покинуть родные земли и перебраться на бедные пастбища ближе к горам на востоке, пустыням на юге или ледовым полям на севере. Зато имя Тенрьо прославилось среди льуку. Он стал величайшим героем из всех них, свершив месть над ненавистными агонами. И принес соотечественникам новую жизнь, обеспечив относительный мир и процветание.

Пэкьу Тенрьо Роатан понимал волю богов лучше любого шамана.

– Вот так обстояли дела, когда мы прибыли сюда, – заключил Ога.

Новость о появлении у берегов странного флота немало обеспокоила танов Тенрьо.

– Их корабли в тысячи раз больше и мощнее, чем челны, которые мы строим, – сказала одна из советниц пэкьу. – Эти чужеземцы опасны. Нужно напасть на них, как только они высадятся на землю.

Она встала и заулюлюкала, подчеркнув свой боевой призыв воздетой над головой палицей.

Многие представители знати придерживались того же мнения. Они выразили свое согласие тем, что дружно вскочили и застучали палицами по костяным шестам, поддерживающим шатер.

Но Тенрьо приказал собравшимся танам вновь рассесться по местам.

– Именно потому, что пришельцы могут оказаться могущественными, нам не стоит действовать поспешно, – заявил он. – Нужно быть хитрыми, как свирепые волки, которые сливаются с кустами, подстерегая добычу.

Пэкьу приказал отвести гаринафинов за несколько миль от предполагаемого места высадки гигантских кораблей, ясно дав понять, что вплоть до дальнейших его распоряжений чужаки не должны видеть крылатых зверей.

А потом он отдал самый странный приказ: все шатры новой постройки следует немедленно разобрать, а шкуры и шесты увезти прочь. На побережье должны остаться только жилища, выглядящие насколько возможно ветхими и старыми.

Таны были обескуражены таким поворотом дела, но спорить не стали. Они привыкли беспрекословно повиноваться вождю.

Возглавляемые лично пэкьу, льуку встретили людей из-за моря как дорогих гостей. На берегу растянули длинные полосы из бычьих шкур, на которых разложили блюда с мясом, сыром, ягодами и орехами, а также расставили бутыли и черепа-кубки с пахучим кьоффиром. Льуку отошли от полосы прибоя подальше, предоставляя пришельцам достаточно места для высадки.

Громадные, как горы, корабли бросили якоря на мелководье, на некотором расстоянии от берега, а затем спустили пинассы, доставившие чужаков на пляж. Пэкьу Тенрьо и его таны в изумлении взирали на гостей, которые выглядели весьма экзотически.

«Посмотрите, какая темная у некоторых из них кожа! Они что, обгорели на солнце, а потом так и не вылечились? И почему многие из них такие толстые? Неужели им не приходится работать или сражаться? И только гляньте на форму их глаз, носов и лбов – ну и ну! Кто бы подумал, что у людей может быть такая наружность?!»

Пришельцы между тем вытащили на берег листовидные пинассы и нерешительно сгрудились около них. Держа в руках странное оружие, они разглядывали льуку, позы их говорили о страхе и подозрительности.

Пэкьу Тенрьо с интересом отметил, что их длинные кинжалы – длиной почти с боевую палицу – блестят и сверкают на солнце, как если бы были сделаны из гладкой поверхности спокойного озера. Отметил он также, что некоторые держат странные дубинки в виде полумесяца с натянутой между ними струной – ну прямо как лиры у певцов-сказителей. Впрочем, Тенрьо подозревал, что это тоже оружие, вероятно используемое в совокупности с пучками заостренных палочек, висящих у чужаков за спинами. Не ускользнуло от его внимания и то обстоятельство, что все высадившиеся на пляж были мужчинами – а где же женщины? И какими роскошными выглядели у этих странных людей все предметы, сделанные либо из какого-то блестящего, как вода, вещества, либо из материи, легкой, словно туман или облако, либо из дерева.

Ну надо же, как много дерева! Пэкьу Тенрио за всю жизнь не видел столько древесины, сколько должно было пойти на строительство хотя бы одного корабля-горы. Высокие деревья редко встречались в землях льуку; короткие кривые ветки согнутого ветром кустарника здесь использовали в качестве топлива для костра, а немногочисленные настоящие деревья, растущие у источников воды, шли на изготовление предметов роскоши: резных люлек, ритуальных чаш и статуэток богов. Нужно было проделать долгое путешествие на восток, к подножиям высоких горных хребтов, чтобы увидеть настоящий лес. Использование древесины в таких количествах подтверждало догадку о невероятном могуществе пришельцев.

Тенрьо развел в стороны руки, показывая, что в них нет оружия, и во главе танов льуку медленно двинулся навстречу чужакам, прибывшим из-за моря.

После длившегося целый год плавания изможденные посланцы Дара наконец-то выбрались на берег, радуясь возможности ощутить под ногами твердую землю.

Но расслабляться было рано – эта страна оказалась обитаемой.

Адмирал Крита и его советники разглядывали приближающихся туземцев. Одежда из звериных шкур и плетеной травы выглядела грязной и грубой; сваленное в кучу оружие, сделанное из кости и камня, было примитивным; местные женщины были одеты одинаково с мужчинами и казались такими же уродливыми; жилища на берегу были маленькими и бедными. Нигде поблизости не наблюдалось возделанных полей или иных признаков хозяйственной деятельности.

Да и само поведение аборигенов, возглавляемых вождем, который продемонстрировал чужакам пустые руки, говорило о покорности и скромности. Кроме того, Крита увидел разложенные на берегу яства, и рот его наполнился слюной.

Кто бы ни были эти туземцы, на бессмертных они точно не походили.

Крита успокоился, скомандовал своим людям: «Вольно!» – и велел им опустить оружие.

Если прежде члены экспедиции считали себя бедолагами, мечтавшими о том, чтобы смыть грязь и отведать свежей, не протухшей пищи, то приготовленный для них пир и угодливые манеры местных жителей заставили их почувствовать себя королями, а может, даже полубогами. Если честно, то от напитка из перебродившего молока их затошнило, но не стоит во всем ожидать совершенства.

– Это добрый и безвредный народ, – объявил адмирал Крита. Он сообщил остальным своим товарищам – а тех, кто пережил тяжелое путешествие, насчитывалось около десяти тысяч человек, – что они могут расслабиться и насладиться пиршеством.

– Дара! Дара! – выкрикивали они, указывая на себя.

Туземцы казались туповатыми и лопотали в ответ что-то непонятное, а потому пришельцы надеялись, что чем громче они кричат, тем больше надежды договориться.

– Дикари, – заключил адмирал Крита.

Он вздохнул, опечаленный тем, что ему так и не удалось разыскать Страну бессмертных. Но в конце концов, во всем есть свои плюсы. Посланцу императора Мапидэрэ не оставалось ничего иного, кроме как постараться извлечь максимальную пользу из того, как обернулась их судьба.

Остальные участники экспедиции: ремесленники, слуги, служанки, семьи капитанов и офицеров – тоже сошли на берег, который адмирал признал безопасным.

Почетных гостей из Дара обеспечивали всем, что они пожелают: пищей и свежей водой, кровом и ежедневными развлечениями, а адмиралу Крите и членам его штаба даже предоставили слуг и проводников из числа местных жителей. Все общение осуществлялось при помощи мимики, жестов и преувеличенно громких возгласов, но пришельцам этого вполне хватало, чтобы донести до аборигенов свои потребности.

Правда, если гости давали понять, что хотят оглядеть окрестности, льуку обезоруживающе улыбались и предлагали вместо этого еще больше еды и крепкого напитка из перебродившего молока, который чужеземцам не слишком нравился, поскольку вызывал в животе сумбур. Впрочем, принимая в расчет примитивность здешнего населения, дара не слишком расстраивались, что не увидят других лачуг с полуголыми дикарями или новые вонючие стада длинношерстной скотины.

Было очевидно, что эти варвары ничего не знают про бессмертных. Участники экспедиции, которых постоянно окружали взгляды, полные восхищения и изумления, уже начали чувствовать себя чуть ли не творцами всего сущего.

Они стали вести себя более надменно по отношению к хозяевам, требовали общества местных женщин, не важно, хотят те того или нет. Когда шайка матросов Криты удовлетворила свою похоть, изнасиловав нескольких туземок – экспедиция Мапидэрэ состояла по большей части из мужчин, – обиженные женщины, одна из которых оказалась вождем льуку, пришли в ярость и явились в компании друзей и соратников требовать справедливости, прихватив палицы и боевые топоры.

Адмирал решил, что необходима демонстрация силы, и, вместо того чтобы отступить на города-корабли вместе с провинившимися членами экспедиции, отдал морякам приказ удерживать рубежи и, если понадобится, принять любые меры по защите лагеря дара.

Результатом этого противостояния стало одностороннее избиение. Льуку никогда прежде не приходилось сражаться против металлического оружия и луков, и после схватки на земле осталось семнадцать мертвых туземцев, тогда как из людей Криты только один был ранен. Тем не менее адмирал отдавал себе отчет в том, насколько противник превосходит их числом, поэтому приказал всем вернуться на корабли и приготовиться к отплытию, если дело вдруг примет скверный оборот.

Но пэкьу Тенрьо лично пришел извиняться – он встал на берегу на колени и умолял Криту вернуться. Решив, что впечатлил вождя варваров демонстрацией силы, адмирал согласился, отвергнув возражения наиболее осторожных советников.

– Этим людям даже неизвестно употребление металла, – бросил он презрительно. – Ну какую угрозу могут представлять дикари? Да они наверняка трепещут перед нами! Пожалуй, в каком-то смысле, рай мы все-таки нашли – только бессмертные в нем мы, почти боги в глазах этих людей!

На самом деле льуку были знакомы с металлом, просто материал этот встречался редко, разве что в виде случайных кусков, валяющихся в степи, – видимо, то были остатки падающих звезд. Только у самого пэкьу и влиятельных вождей льуку имелись грубые металлические украшения, которые изготавливали, придавая нужную форму при помощи ударов молота.

Теперь Крита потребовал, чтобы льуку признали главенство Дара и императора Мапидэрэ в лице адмирала как его личного представителя. Пэкьу с готовностью согласился и стал обращаться с Критой как с повелителем и господином.

Таны льуку пришли в бешенство и взирали на своего короля в недоумении, но власть пэкьу Тенрьо была так незыблема, что никто даже не возразил ему.

Следом Крита пожелал, чтобы льуку снабжали его воинов женщинами – из-за недостатка которых прежде всего и возник раздор. И снова пэкьу сразу согласился и поручил нескольким вождям-женщинам и их дочерям лично ублажать чужеземцев.

Таны Тенрьо в очередной раз были потрясены покорностью своего правителя, но снова беспрекословно подчинились ему.

«Воля этого народа сломлена, – размышлял Крита. – Маленькая демонстрация силы дает большие результаты в общении с дикарями».

В некотором смысле он даже восхищался гибкостью пэкьу Тенрьо. Его народ столкнулся с неизмеримо превосходящей его расой, и король варваров мудро предпочел покорность бессмысленному сопротивлению.

А потом среди льуку вспыхнула эпидемия некоей странной болезни. Новый недуг не походил ни на какой другой, поражавший племена раньше. Люди кашляли, на коже появлялись нарывы, многие умирали. Повсюду воцарился траур, потому как в каждой семье кто-то умер.

А вот пришельцев из Дара зараза не трогала. Пошли шепотки, что это кара Все-Отца и Пра-Матери, ниспосланная пэкьу Тенрьо за его трусливую политику.

Распространителей подобных слухов Тенрьо казнил, а заодно напомнил танам, что это он привел свой народ к победе над агонами. Пэкьу сказал, что теперь он ведет льуку по новой тропе, просто они поймут это лишь со временем.

Постепенно мор прекратился.

– Мы стали больше похожи на пришельцев, – заявил Тенрьо. И было неясно, огорчен он этим или обрадован.

– История, которую ты мне рассказываешь, совсем не похожа на ту, которую я услышал от льуку, – заметил Луан.

– И скоро вы поймете почему, – пообещал Ога.

Чтобы еще больше выслужиться перед новыми господами, Тенрьо как собачонка повсюду ходил за людьми из Дара, стараясь предугадать все их запросы и удовлетворить все желания.

Воины льуку смотрели на своего короля с крайним презрением, но его это совершенно не трогало.

Поскольку сплошные кивки и улыбки наскучили «повелителям Дара» – этот титул был в ходу между офицерами Криты сначала как шуточный, но затем прижился, хотя никто из них не был достаточно знатным, чтобы претендовать на ранг истинного аристократа, – Тенрьо стал засыпать чужеземцев вопросами, сопровождая их жестами и кривляньем. Таким образом он давал понять, что не прочь услышать истории, как строились великие города-корабли, и заверял, что испытает восторг и благоговение, если господа покажут ему, как на деле управляют этими судами.

Адмирал Крита решил воспользоваться интересом новых верных слуг, чтобы выжать из них все возможное. При помощи картинок, размахиваний руками и криков, Крите и его капитанам удалось втолковать Тенрьо, что им нужен лес для ремонта городов-кораблей после долгого плавания. Дара обратили внимание на отсутствие в здешней стране подходящих деревьев и, хотя особо не надеялись, решили попытать удачи: авось вождь варваров сумеет что-нибудь придумать.

Тенрьо кивнул, поклонился и улыбнулся. Он втайне отправил команды гаринафинов и всадников к далеким горам на востоке, заготавливать лес. Таким делом степные племена никогда прежде не занимались, и многие сомневались, разумно ли нарушать традиции, но пэкьу остался непреклонен.

Когда после недель напряженного труда отряды рабочих вернулись, Тенрьо распорядился спустить бревна в море с таким расчетом, чтобы прилив вынес их на берег, а потом устроил целое представление, разбудив Криту среди ночи, в буквальном смысле подпрыгивая и вереща от восторга.

Хотя адмиралу и не понравилось, что ему помешали спать, он обрадовался, обнаружив на залитом луной пляже такое множество превосходных бревен. К этому времени Тенрьо уже достаточно нахватался обрывков выражений на дара, чтобы Крита смог наконец понять его объяснения: возбужденный варвар уверен, будто боги Дара явили чудо и принесли сюда эту древесину. Хотя в прежние времена Крита не был особенно религиозен, но любой, поскитавшись больше года по морю и постоянно ходя по краю, изменит свои убеждения. Адмирал с жаром поблагодарил богов и с тех пор стал видеть в пэкьу Тенрьо, который сообщил ему благую весть, своего рода экзотический талисман, приносящий удачу.

Прежде Крита и его капитаны старались не пускать туземцев на города-корабли, чтобы не раскрывать слишком много сведений о себе. Но поскольку талисман – вещь безвредная, приятная и вызывающая доверие, отныне Худжин Крита отмел все возражения перестраховщиков и разрешил варварам, особенно смазливым женщинам, подниматься на борт, дабы им удобнее было прислуживать своим господам и любовникам из Дара.

Адмирал начал уже забывать, где оказался: так наслаждался он гостеприимством этих наивных, но таких добродушных дикарей.

Тенрьо и часть его высокопоставленных танов теперь буквально все время, с утра до ночи, проводили в обществе Криты и его офицеров. Они восхищались их одеждой, посудой и палочками для еды, украшениями и музыкальными инструментами. На борту городов-кораблей Тенрьо и его знать вели себя как дети, оказавшиеся в волшебной стране, и просили Криту и его соратников научить их говорить на языке дара и пользоваться всеми этими удивительными машинами и механизмами.

Женщины, на которых была возложена обязанность заботиться о «повелителях Дара» – часть из них составляли таны высокого ранга, – исполняли свой долг с особенным рвением и старались ублажить мужчин, как только могли. Их впечатляло в чужаках абсолютно все, и они охотно перенимали обычаи и искусства дара: учились наведению красоты, придворным танцам, кокетливым взглядам – к вящему недовольству жен, сопровождавших своих мужей в этой экспедиции. Они намекали доверчивым супругам, что восхищенные охи-ахи и исступленные стоны, издаваемые в спальнях этими дикарками, выглядят не слишком искренними и убедительными.

– Почему нельзя допустить, что туземные женщины влюбились в «повелителей Дара»? – фыркнул адмирал Крита, когда эти жалобы довели до его сведения. – Если этих дикарок хорошенько отмыть, они выглядят вполне себе аппетитно! Определенно, любовь к красоте и восхищение благородством являются общими среди слабого пола. Бедные туземные девушки! Всю жизнь им приходилось иметь дело только с вонючими, грязными варварами, понятия не имеющими о приятном обхождении, романтической поэзии и тонком искусстве любви, являющихся плодами цивилизации. Они привыкли носить грубые шкуры вместо гладкого шелка, пить мерзкое перебродившее молоко вместо благоуханного чая с ароматом роз. Они влачили жалкое существование, пася стада и сражаясь с ворами наравне с мужчинами, вместо того чтобы наслаждаться приятным досугом, как полагается истинным дамам. А тут вдруг появляемся мы! Немудрено потерять голову!

Но разумеется, когда некоторые из женщин дара потребовали, чтобы им выделили мужчин льуку – определенно, если этих дикарей хорошенько отмыть и почистить, их закаленные в суровой работе под солнцем тела тоже могут выглядеть аппетитно, разве нет? – адмирал Крита решительно отказал под предлогом того, что подобное противоречит учению Кона Фиджи и других мудрецов.

Нисколько не смущаясь и не боясь показаться смешным или глупым, путая слова и делая ошибки, Тенрьо быстро изучал язык чужеземцев, но, когда Крита и его офицеры просили научить их языку льуку, пэкьу объяснял – на запинающемся, неуклюжем, но постоянно совершенствующемся дара, – что льуку настолько отстают от дара в плане культуры и развития цивилизации, что глупо будет загромождать отточенные умы благородных господ столь примитивным наречием местных обитателей.

Поскольку льуку помогали адмиралу Крите ремонтировать города-корабли и готовить их к неизбежному путешествию обратно в Дара, Тенрьо предложил ради ускорения процесса приставить к мастерам и инженерам из Дара подмастерьев из местных, чтобы они взяли на себя не слишком сложную работу. Предложение с готовностью приняли, и корабелы, плотники и кузнецы экспедиционного флота стали работать вместе с помощниками льуку, обучая их своему ремеслу. После того как города-корабли были по большей части отремонтированы, Тенрьо обнаружил в бухте, неподалеку от места стоянки судов, еще одну порцию бревен.

– Боги знают, что однажды почтенные «повелители Дара» наверняка продолжат величественный труд по поиску Страны бессмертных. Быть может, господа сочтут полезным, если льуку помогут им построить больше кораблей, дабы подготовиться к опасностям моря?.. Хотя трудно представить, какие опасности не могут быть преодолены «повелителями Дара», которые сами почти как бессмертные, – заявил он.

Крита, которого в этот момент ласкали и целовали сразу четыре знатные и красивые женщины льуку с длинными светлыми волосами, одобрил предложение Тенрьо и велел начать обучение варваров искусству строить корабли по образцу судов Дара. То должны были быть не города-корабли – корабелы объяснили, что у них нет необходимых инструментов и должным образом оборудованных верфей, чтобы осуществить столь грандиозное предприятие, – но надежные морские суда, намного превосходящие коракли льуку.

По правде говоря, Крита не особенно рвался вновь бросать вызов морю. После тягот долгого путешествия в Укьу он не мечтал ни о чем ином, кроме как о продолжении теперешней счастливой жизни: все прихоти адмирала неизменно удовлетворялись пэкьу Тенрьо, и его неотрывно сопровождал сонм прекрасных экзотических наложниц, прекрасные тела которых даровали Крите наслаждение, какого он прежде не мог себе и представить. Изредка он вспоминал о старом приятеле Ронадзе Мэту и ощущал угрызения совести при мысли о том, что император Мапидэрэ наверняка уже привел в исполнение свою угрозу. Но если так, то разве это не причина вдвойне наслаждаться жизнью – за себя и за менее удачливого товарища?

Большая часть старших офицеров соглашалась с адмиралом. Их возлюбленные льуку живо интересовались всем, связанным с империей Дара, – вполне естественное стремление варваров, столкнувшихся с превосходящей их цивилизацией, – и мужчинам нравилось выступать в роли источника знаний, осчастливливая своих сожительниц лекциями по истории, географии, искусству и политике Дара. К удовольствию многих «повелителей», их женщин особенно интриговали рассказы о воинской доблести, и они просили возлюбленных подробно рассказывать им про гениальные тактические приемы легендарных полководцев и воочию демонстрировать, как управляться с внушающим ужас оружием. Они кокетливо хихикали – как научили их делать «повелители Дара», – наблюдая за тем, как мужчины пыхтят и отдуваются в ходе упражнений с оружием, и сочувственно ворковали, когда кто-то, перетрудившись в обращении с мечом или тугим луком, нуждался в отдыхе.

Женщин явно огорчило объяснение кузнецов и стрельников, что они не в состоянии изготовить больше стальных мечей и бронзовых наконечников для стрел, пока не будут обнаружены доступные источники металла. Металлических чушек, привезенных на кораблях, хватало только на восполнение потерь.

Кое-кому из членов экспедиции казалось странным, с какой это стати женщины вдруг проявляют такой интерес к оружию, но в столь неподобающем прекрасному полу стремлении «повелители Дара» винили суровую природу варварского бытия.

Хотя Крита запретил всем своим соотечественницам – в составе его флотилии были служанки, поварихи, швеи, парусных дел мастерицы, рыбачки и прочие, а также жены офицеров – «наслаждаться» обществом мужчин льуку, соблюдать этот запрет становилось все труднее по мере того, как туземцы и члены экспедиции все свободнее смешивались друг с другом. Любовники женщин из Дара тоже очень интересовались далекой волшебной страной, где слова можно заморозить в виде отметин на бумаге, а ветер и вода приводят в действие паруса и колеса, совершая полезную работу.

Истории, которые женщины Дара поведали своим любовникам, естественно, имели совсем иную окраску, чем истории мужчин. Начать с того, что адмирал Крита и его соратники представали там далеко не с такой героической стороны, как в их собственной версии. Женщины говорили с туземцами о том, что самим «повелителям Дара» и в голову не приходило: рассказывали им о жизни простых семей и о том, как настоящие властители Дара относятся к тем, кто стоит ниже их на социальной лестнице, сообщали сведения из практической географии.

Дни шли, адмирал Крита и его старшие офицеры все более погружались в негу и не спешили расставаться с уютным положением названных королей льуку, купаясь в обожании всех туземцев, начиная с пэкьу Тенрьо. Все складывалось очень удачно, ибо пэкьу постоянно подкидывал им новые предлоги, чтобы задержаться в этой стране.

– Может быть, «повелители Дара» желают изготовить побольше металлического оружия при помощи льуку?

– А как насчет того, чтобы обучить и подготовить моряков из числа льуку, чтобы они помогали, когда экспедиция решит продолжить путь?

– Не могут ли ремесленники льуку, многие из которых достигли немалого умения под крылом мастеров из Дара, помочь воспроизвести здесь некоторые из чудес, имеющихся на родине благородных господ?

Адмирал Крита всякий раз согласно кивал:

– Превосходный план, пэкьу Тенрьо! Если бы только император Мапидэрэ знал, что у него за морем имеется столь преданный подданный!

В ответ на эти слова пэкьу Тенрьо кланялся так низко, что адмирал не мог разглядеть его лица.

Крита становился все более деспотичным и капризным в своих требованиях. Он уже не рассматривал себя как личного представителя Мапидэрэ, но велел льуку обращаться к нему самому как к императору.

Некоторые из членов экспедиции, особенно ученые, выражали беспокойство.

– Это неправильно, что мы относимся к людям, столь гостеприимно встретившим нас, как к рабам, – заявили они Крите. – Такое поведение нельзя назвать достойным истинно цивилизованного народа. Если льуку видят в нас братьев, то и мы должны отвечать им тем же.

Адмирала эта критика рассердила. Он воображал себя уменьшенной версией императора Мапидэрэ, полагая, что призван править этими темными, но покорными людьми. Боги Дара преподнесли ему дар: державу, которую он мог лепить по своему усмотрению. Он возвысит этот народ из бездны невежества и приобщит к благам цивилизации.

В отличие от дикарей Тан-Адю, сопротивляющихся любым попыткам подчиниться управлению цивилизованных людей и окультуриваться согласно мудрости Дара, эти туземцы из далекого нового мира оказались вполне восприимчивыми. Адмирал уже грезил о том, что его потомки долгие годы будут править этим народом, и даже начал планировать постройку дворца. Здание будет величественным и круглым – ведь разве круг не венец совершенства, как и он сам? – и будет возведено из древесины высочайшего качества, пусть даже в здешних землях этот материал редкость. Из своих же многочисленных наложниц он устроит счастливый гарем, который и поместится в новом вместилище удовольствий.

Однако, проснувшись как-то утром, Крита обнаружил, что его руки и ноги связаны. Две его любимые наложницы-льуку, Нолон и Кья, стояли в изножье кровати, держа меч и лук адмирала.

– Это какая-то новая забава? – спросил он.

Однако Нолон, всегда такая покорная, надменно улыбнулась:

– Мы научились от тебя всему, что нам требовалось. – В том, как женщина произносила слова на дара, было что-то странное: от прежнего кокетства не осталось и следа.

– О чем ты говоришь? – Крита задергался, стараясь выбраться из пут, но крепкие сухожилия не поддались ни на йоту. – Развяжите меня, немедленно! Когда Тенрьо узнает, то прикажет вырезать всю твою семью, шлюха проклятая…

Кья, никогда прежде не перечившая любовнику, подошла и с силой ударила адмирала по лицу, мигом заставив его замолчать.

– Пэкьу Тенрьо отдал нам сегодня утром приказ. В этот самый миг все твои офицеры лежат связанные, а воины льуку поднимаются на корабли и захватывают их. Убьют лишь тех из твоих людей, кто откажется сдаться.

Только когда адмирала вытащили из каюты, погрузили в пинассу и доставили на берег, чтобы присоединить к остальным пленным «повелителям Дара», Крита поверил, что дело плохо.

Он и его старшие командиры стояли, понурив головы от стыда, осознав наконец, что были одурачены коварным и терпеливым варварским королем.

К тому времени, когда солнце полностью взошло, почти все города-корабли экспедиции были во власти туземцев. С большинством капитанов и офицеров их любовницы-льуку без труда справились во сне, а тех, кто вовремя проснулся и попытался оказать сопротивление, женщины перебили, поскольку в тонкостях изучили технику боя дара и знали, как ей противостоять.

Используя офицеров как заложников, они вынудили матросов и солдат сбросить с кораблей веревочные трапы и принять на борт воинов льуку, подплывших в кораклях и пинассах. Поселение дара на берегу было захвачено, разумеется, еще до рассвета.

Только на двух из пятидесяти городов-кораблей экспедиционного флота капитаны отказались уступить и приказали экипажам драться до последнего. Капитаны погибли, но моряки сумели одолеть женщин льуку и поднять якоря в попытке спастись.

Но беглецам удалось проделать едва лишь милю, когда над горизонтом возникли громадные гаринафины и обрушились на них, как соколы-мингены на рыбу. Вскоре от обоих кораблей остались только обугленные остовы, а уцелевшие моряки болтались в бурном море, отчаянно взывая к льуку о помощи.

Потрясенный Крита только теперь до конца понял, насколько его одурачили.

Бывших «повелителей Дара» распихали по подземным камерам, а тем временем пэкьу Тенрьо собрал воинов льуку, чтобы сообщить им о своих планах.

– Братья и сестры, мы получили дар от Все-Отца, – провозгласил вождь. – Лучший его дар со времени сотворения стран Укьу и Гондэ, с тех пор как он поместил нас и агонов в этот мир, чтобы проверить нашу веру. Земля наша прекрасна – кто посмеет отрицать, что испытывает восторг, наблюдая за закатом со спины парящего гаринафина? – но также сурова и скудна. Все из вас помнят, как старики во время засухи выбирали смерть, чтобы не отягощать племя заботой о них. Все помнят, как матерям приходилось решать, кого из детей кормить, когда молока на всех не хватало, а им самим нужны были силы для перехода. Все видели, как отцы в отчаянии бьют себя в грудь, когда стая жутковолков, падеж скота или внезапное наводнение лишают семью стада, единственного источника существования. Степь непреклонна, и мы постоянно живем, завися от милости стихий, которыми не в силах управлять.

Ну и вдобавок еще войны. Разве можно про них забыть? Войны между агонами и льуку до сих пор свежи в нашей памяти, но задолго до того, как образовались эти народы, племя шло на племя, а род на род. Сомневаюсь, что был хоть один день в истории этой земли, когда на ней царил полный мир. Сколько мужчин и женщин погибли в схватке за выживание? Тут либо убьешь ты, либо убьют тебя, потому как эта страна, пусть и обширная, способна прокормить лишь немногих.

Но так было не всегда. Поздно вечером, когда все собираются у костровых ям и пьют свою порцию кьоффира, старейшины рассказывают истории о прошлом. Из этих древних легенд, дорожных столбов, размечающих путь нашего духа, известно, что в давние-давние времена наши предки обитали в богатой и зеленой стране, в настоящем раю. Там текли реки из молока и меда, кусты клонились под тяжестью мягких сочных ягод, а не твердых орехов, о которые ломаются зубы. В той стране скот каждую весну приносил приплод и ничем не болел, не было там и волков, ворующих телят. Наши предки ели вволю, и каждый родитель имел детей столько, сколько хотел, не думая о том, под силу ли ему прокормить семью. Войн не было, потому что всего хватало буквально всем: от старой бабки, полностью потерявшей зубы, до младенца, еще не успевшего их отрастить, чтобы попробовать первую сахарную косточку.

Но затем наши предки чем-то прогневали Все-Отца. Истории о том, какой именно проступок они совершили, в племенах разнятся. Некоторые утверждают, будто люди украли особый кьоффир, приберегаемый Все-Отцом для своих бессмертных детей, которым мы поклоняемся, светлых духов, обитающих в горах и на облаках. Другие говорят, якобы люди обленились и возгордились, ведя столь беззаботную и вольготную жизнь, и пренебрегли приказанием Все-Отца хорошенько кормить и поить его небесное стадо. Третьи считают, будто люди забыли про заложенные в них Все-Отцом доблести, стали жадными и погрузились в междоусобные распри.

Как бы то ни было, Все-Отец изгнал нас из рая и поместил здесь, чтобы жизнь наша была трудной, а наша вера закалялась страданиями.

Но теперь мы узнали нечто новое и важное. Все-Отец приготовил для нас другую землю, новый рай, именуемый Дара. Вы ведь слышали рассказы дикарей из Дара? Там реки полнятся вкуснейшим вином – кьоффиром, который делают из фруктов! – а жирная рыба сама прыгает в миску. Поля там такие зеленые и тучные, что способны прокормить нас всех вместе со скотом и гаринафинами, даже будь мы бесчисленны, как звезды на небе! Каждая семья сможет иметь там по дюжине детей. По дюжине! А старики будут мирно умирать во сне, тогда как юные станут почитать их память, плодясь и размножаясь. Там, куда ни кинь взгляд, – всюду роскошь: блестящий металл выглядывает из земли; громадные, подпирающие облака деревья растут в густых лесах; а в каждом ухе и на каждой шее драгоценные камни блестят, как спелые ягоды.

Вот страна, в которой должны мы жить.

«Но, пэкьу Тенрьо, – слышу я голоса некоторых из вас, – ведь эти благословенные земли уже заселены».

Это правда. Однако посмотрите на их обитателей: надменные, изнеженные, ленивые, лишенные доблести. Они приплыли к нашим берегам как беглецы, почти исчерпав запасы пищи и воды. Мы приняли их как дорогих гостей, делили с ними еду и кьоффир, давали пришельцам все, что им нужно.

И как они отплатили нам за гостеприимство? Чужаки вели себя так, будто принадлежат к сонму бессмертных духов, хотя прекрасно осознавали, что являются такими же людьми, как вы или я. Они намеренно заражали нас хворью, прежде неведомой в нашей стране… Прошу, простите мои слезы, но как забыть рыдания отцов, прижимающих к сердцу заболевших дочерей, или стенания сыновей над телом сведенной недугом в могилу матери? Настоящие варвары в своих обычаях – только подумайте, до чего низвели они своих женщин! – эти люди дерзали называть нас дикарями и оскорбляли наших женщин, среди которых многие были вождями и танами, а также жен, матерей, сестер и дочерей наших соплеменников. Чужаки перебили наших солдат при помощи более совершенного оружия и решили, что превосходят нас, но мера воина – это его дух, а не инструмент.

Поэтому мы выжидали, предусмотрительно скрывая нашу силу, дабы заставить иноземцев выдать все свои слабости; мы изображали покорность, чтобы поближе понаблюдать за ними и выведать все их секреты. И что мы узнали?

Дара не имеют понятия о чести и беспрестанно лгут в стремлении казаться более великими и могущественными. Изнеженные и тупые, они понимают только язык силы: думали, что смогут устрашить нас своими металлическими мечами и сгибающимися луками, но стоило им увидеть наездников гаринафинов, и все, что они смогли, – это в ужасе прятаться, даже не попытавшись толком сражаться. Хотя мы следовали обычаю степи и открыли чужеземцам наши шатры и наши сердца, разделив с ними все, что у нас есть, они желали только повелевать нами и порабощать нас.

Нет, Все-Отец не мог допустить, чтобы такая варварская раса владела раем. Надо полагать, он послал этих дикарей как гонцов, дабы сообщить, что приготовил для нас новый дом, где уже есть рабы.

Разве вы не замечаете, как эти праздные, чванливые люди сходны с павшими предками из наших древних легенд? Они расточали свое богатство, жадно хлебали, как теленок из мутной лужи, не замечая, что зима за углом. Мы – орудие Все-Отца, средство очистить ту далекую землю от недостойных. Мы – кара, ниспосланная богами за их грехи. Мы завоюем Дара и будем держать в рабстве этих людей, пока дух их не очистится от заразы, которую они именуют «цивилизацией». Мы заберем себе рай, уготованный Все-Отцом для своих любимых детей.

И в ответ вся степь огласилась улюлюкающим боевым кличем воинов, которые взывали к крови, высшей справедливости и священной войне.

Вот так в одночасье «повелители Дара» обратились в пленников льуку, и жизнь их превратилась в кошмар. Из узников силой выдавливали все до капли сведения, способные помочь их новым господам спланировать вторжение в исконные земли Дара.

Хотя благодаря пришельцам льуку узнали о многих чудесах науки и техники, пэкьу Тенрьо вскоре пришел к выводу, что большинство этих достижений не найдет среди льуку практического применения. Укьу и Гондэ попросту слишком отличаются от островов Дара, и его народу нет особого смысла заимствовать образ жизни дара: это все равно что пересаживать кактус из знойной пустыни в тундру на далеком севере. Бронзовые и стальные клинки, которыми размахивали Крита и его офицеры, определенно крепче каменных топоров и палиц, но у льуку нет известных им месторождений металлов, а запасы с городов-кораблей скоро истощатся. Опять же, в степи слишком мало дерева, подходящего леса для производства стрел, да и, снабженные каменными наконечниками, они окажутся ничуть не лучше пращи.

Пэкьу Тенрьо не считал мудрым заимствовать новую военную тактику, построенную на оружии, которым льуку не могли оснастить войска, поэтому он решил сосредоточиться на поисках средств, при помощи которых возможно будет противостоять боевой технике островов Дара.

Была построена арена со стенами из костей гаринафина. Возводили ее, разумеется, руками рабов из Дара. Затем Криту и его людей вынуждали от восхода до заката сражаться на этой арене против воинов льуку, чтобы Тенрьо мог изучить новые способы ведения боя.

Пэкьу изучал абсолютно все – от танца мечников Кокру до пехотных построений Фасы – и старательно выискивал слабости в любой из техник. Офицеров и солдат вынуждали в мельчайших подробностях описывать сражения прошлого, чтобы выстроить на основании этих рассказов общую модель военного мышления стратегов из Дара.

В одном из таких дурацких потешных сражений Крита был ранен. Рана загноилась, и находившиеся среди членов экспедиции врачи не могли исцелить адмирала, так как не имели под рукой известных им растительных лекарств из Дара. Когда Крита лежал на смертном одре и бредил, люди слышали, как он клянется в любви Нолон и Кья, обольстившим и пленившим его танам льуку, и молит богов Дара препроводить его в Страну бессмертных.

Женщин и мужчин, которые не были воинами: ремесленников и торговцев, поваров и служанок, ученых и инженеров, моряков и врачей – тоже не пощадили. Они призваны были заполнять пробелы знаний льуку о жизни в Дара, которые еще оставались: как там строят дороги, как организованы деревни, как осуществляется власть Мапидэрэ из Пана и как ощущают ее на себе простые люди. Тенрьо понимал, что ему предстоит завоевать многочисленное население, располагая меньшей по размеру армией, и даже с учетом преимущества в лице наездников гаринафинов, для того чтобы управлять таким народом, необходимо понимать мотивы людей и знать их образ жизни, дабы использовать все на благо захватчиков.

Ога Кидосу представлял собой редкий случай. Поначалу, узнав, что Ога рыбак, Тенрьо решил, что особой пользы от него в этом качестве не будет. Рыбной ловлей льуку не увлекались, да и у берегов Укьу и Гондэ водились совсем другие виды рыбы, нежели в Дара. В результате Ога был направлен на черную работу.

Но таны льуку подметили, что он является центром внимания для собирающихся вечером пленников. После дня тяжелой работы Ога развлекал их интересными историями, поддерживающими дух. Некоторые вожди отнеслись к этому с подозрением, опасаясь, что он может быть главарем заговорщиков.

Тенрьо решил сам послушать истории Оги. Несколько вечеров кряду, переодетый в простого надсмотрщика льуку, он сидел на самом краю толпы пленников, собравшихся у костра, и внимал представлениям Кидосу.

Истории Оги были не просто пересказом легенд Дара – то была приукрашенная повесть об их путешествии в Укьу и Гондэ. Пусть и неграмотный, этот человек обладал талантом прирожденного рассказчика, отличался немалой изобретательностью и красноречием. Он вещал о чудесах Стены Бурь, о стадах китов и крубенов в море, о бессмертных, живущих среди обращающихся звезд, о сказочных принцах и фантастических тварях, обитающих в неведомых землях. Ога сумел даже ухватить крохи из языка льуку и кое-каких их сказаний и вплетал это в красочные гобелены, изображающие дерзость дикарей и их бесшабашную хитрость.

Тенрьо был заворожен. Ога сумел каким-то чудом соединить утонченность сказителей Дара с необработанным материалом, собранным в новой стране. Он необычайно талантливо следовал лучшим традициям дара, искусно используя при этом колорит и ценности земли, где оказался в плену.

И тогда великий пэкьу велел забрать Огу к себе в услужение.

– Ты будешь сопровождать меня, куда бы я ни пошел, и видеть все, что вижу я, – сказал вождь. – Подобно придворным историкам, описывающим свершения повелителей Дара, ты станешь моим биографом, воздвигнешь мне памятник при жизни, создашь легенду на тысячи веков.

Разумеется, всем пленникам из Дара полагалось учить льуку своему языку. Дети пэкьу Тенрьо сызмальства овладевали им: жизненно важно понимать мысли чужого народа, если собираешься править им.

По мере того как узники истощали запасы полезной информации, давление на них усиливалось. Пытки сделались рутиной, ежедневные учения на арене становились безжалостными. Некоторые из пленников погибали от болезней или ран, другие кончали с собой. Но даже со смертью страдания не заканчивались. Их сыновья и дочери, рожденные в среде пленников или от смешанных браков между рабами и льуку, становились невольниками вместо отцов и матерей. Проклятая кровь дара обрекала детей на судьбу их родителей, хотя некоторые из полукровок сумели стать полноправными членами племен льуку, поскольку были отпрысками могущественных танов.

Два года спустя после высадки девять десятых мужчин и женщин, прибывших в Укьу на городах-кораблях, были мертвы.

Первые лучи рассвета струились через решетку на самом верху туннеля, разбавляя мрак внутри подземной камеры.

– Не берусь представить, что пришлось претерпеть тебе за последующие девятнадцать лет, – промолвил Луан Цзиа.

Ничто из сказанного ему Кудьу или Вадьу не соответствовало истине. Но он надеялся, вопреки всему, что спасение этого старика свидетельствует, что льуку все-таки отказались от безумного плана пересечь океан и развязать войну.

– Неужто прошло целых девятнадцать лет? – пробормотал Ога Кидосу. – Так много моих друзей… были избиты, искалечены, а затем умерли. Сколько раз я и сам мечтал умереть, но мне так хотелось увидеть напоследок родной дом…

Чтобы завоевать Дара, льуку сначала требовалось найти способ попасть туда.

Пэкьу Тенрьо понимал, что определенный сильным океанским течением путь, которым следовал флот Криты, для него не подходит. Даже города-корабли не смогут преодолеть течение, и дорога «вверх по реке», если можно так выразиться, – несбыточная мечта. Посему Тенрьо приложил все усилия, дабы отыскать новый способ достичь Дара.

Тщательно изучив бортовые журналы кораблей-городов и умело применяя пытки к лоцманам из Дара, которых до поры до времени щадили ради этой цели, пэкьу составил приблизительное представление о местонахождении Островов. Как всегда осторожный, он распорядился послать небольшую разведывательную экспедицию исключительно с целью подтвердить догадку о расположении архипелага.

Вместо плененных городов-кораблей, которые Тенрьо намеревался использовать для доставки в Дара сил вторжения, пэкьу составил разведывательную эскадру из судов, построенных по морским стандартам льуку с дополнением новшеств, почерпнутых у иноземных корабелов.

Хотя льуку и агоны были народами кочевыми, перемещающимися по степи на спинах гаринафинов, часть племен осела на побережье и плавала по морям на судах, значительно более совершенных, нежели маленькие коракли, какие довелось видеть Луану Цзиа. Некоторые из них состояли из нескольких круглых кораклей, соединенных между собой костяной структурой в виде решетки; поверх нее натягивалось полотно из шкур гаринафинов, одновременно водонепроницаемое и огнестойкое, образуя платформу. К решетке крепились наполненные воздухом пузыри животных, придавая дополнительную плавучесть. Эти бескилевые суда, несмотря на малую осадку, были на удивление остойчивыми, хотя и близко не обладали вместимостью городов-кораблей, а уж перевозка на них гаринафинов была и вовсе немыслима.

Флот из этих кораблей льуку, усиленный несколькими судами, которые степняки в качестве пробы сил построили по канонам Дара еще при жизни адмирала Криты, получил приказ отправиться строго на запад, дабы попытаться отыскать острова Дара. Льуку никогда не заплывали далеко в океан, веря, что его однообразное пространство простирается в том направлении до бесконечности. В большинстве своем их корабли ходили вдоль берега, перевозя товары для торговли или воинов для набегов. Но теперь льуку знали, что за горизонтом есть земля, а потому все мужчины и женщины на борту были исполнены рвения и радостных ожиданий.

Однако обратно вернулся только один из этих кораблей, год с лишним спустя, и доставил весть, что путь на запад непроходим. Флот сумел пересечь океанское течение в той области, где оно замедлялось, как и было отмечено в журналах Криты. После этого он оказался неподалеку от Стены Бурь, тоже описанной адмиралом.

Уцелевшие говорили о завесе из циклонов, встающей от моря до неба. Долгие месяцы корабли плыли сперва на север, а затем на юг, в надежде отыскать открытый проход, но так ничего и не нашли. Обескураженный командир эскадры приказал отважно ринуться прямо в бурю, но та оказалась такой яростной, что все прочие суда льуку погибли, а этому только чудом удалось вовремя отойти. Затем один из циклонов отделился от стены и, словно был наделен собственным разумом, несколько дней упорно гонялся за уцелевшим кораблем, играя с ним, как кот с мышью. И лишь по чистому везению капитану удалось оторваться от преследования и вернуться с докладом на родину.

«Пэкьу стоит оставить свою мечту, – заявил устрашенный капитан, – похоже, дорогу в рай охраняют яростные демоны моря и воздуха».

Но Тенрьо не сдался. Он приказал казнить спасшихся моряков за то, что проявили трусость и посмели ослушаться приказа: им было велено найти проход к островам Дара, а не возвращаться назад, поджав хвосты, с жалкими уверениями, что сие невозможно.

Была отправлена вторая экспедиция, чтобы довершить то, чего не сумела сделать первая.

– Полное повиновение! – пророкотал пэкьу Тенрьо. – Запомните это!

Однако судьба нового флота оказалась еще трагичнее: прошел год, а ни один из кораблей так и не вернулся. Кое-кто из самых преданных Тенрьо танов ворчал, что бескомпромиссный приказ пэкьу, видимо, побудил участников второй экспедиции сбежать и попробовать найти приют на каких-нибудь необитаемых островах, предпочтя жизнь отшельников верной смерти, будь то от Стены Бурь или от руки властителя.

Пэкьу признал наконец, что его план завоевания Дара не что иное, как несбыточная мечта, и больше не говорил об этом.

Уцелевших пленников распределили по племенам как обычных рабов, и льуку вернулись к кочевой жизни в степи, видения рая постепенно выветрились у них из головы. Флотилия городов-кораблей стояла на якорях у берега под охраной специального подразделения армии льуку и дюжины гаринафинов. Время от времени агоны, которых вынудили переселиться в самые неприютные районы степи, устраивали бунты, и тогда Тенрьо отряжал отряды на их подавление. Но в остальном жизнь вернулась к привычному для большинства туземцев укладу.

А затем, пять лет спустя после отплытия второй экспедиции, на берега Укьу и Гондэ выбросило обломки кораблекрушения. Вырезанные на кости изображения красноречиво свидетельствовали о том, что это остатки второй экспедиции флота.

Да вот только флот этот, покинув Укьу, отплыл на северо-запад, а обломки принесло с юго-востока.

– Это и был тот самый ключ, который помог мне разгадать тайну течения, – сказал Луан Цзиа.

– Ключ?

Луан объяснил, что Кудьу и Вадьу попросили его найти путь обратно в Дара, и он внимательнейшим образом изучил записи, которые ему показали. Район и время обнаружения обломков кораблекрушения помогли ученому совершить настоящий прорыв.

– Это кольцо, – пробормотал он. – Великое океанское течение описывает круг.

– К такому же выводу пришел и пэкьу Тенрьо, – кивнул Ога Кидосу. – Течение, которое принесло нас сюда, подобно змею, кусающему свой хвост. Если бы адмирал Крита продолжил следовать ему, даже когда оно замедлилось близ берегов Укьу, нас принесло бы обратно к островам Дара.

– Надо полагать, что мы с Дзоми, твоей дочерью, обнаружили обломки того же флота, – промолвил Луан.

И он рассказал Оге о фантастическом видении, посетившем Дзоми в бытность ее еще ребенком, и про то, что его собственное стремление исследовать север подстегнули именно таинственные находки с вырезанным по кости стилизованным изображением гаринафина.

– Получается, экспедиция Мапидэрэ вдохновила отправку двух флотов пэкьу Тенрьо, а те, в свою очередь, привели сюда вас, – с удивлением отметил Ога Кидосу. – Какая удивительная череда совпадений.

– Представляющая собой такое же кольцо, как и океанское течение, соединившее нас, – ответил Луан Цзиа. – Возможно, оглядываясь на свой жизненный путь, мы понимаем, что за подобными совпадениями стоит сама судьба.

Ога покачал головой и хмыкнул:

– Философ из меня неважнецкий. Я могу лишь сказать, что обломки этого второго флота навели пэкьу Тенрьо на мысль, что существует некий северо-западный проход в Дара. Флот вторжения должен отплыть на северо-запад, снова войти в течение и следовать ему, пока не прибудет в Дара. Мечта пэкьу Тенрьо о великом завоевании снова ожила. Он отрядил для проверки маршрута третью флотилию, на этот раз строго-настрого приказав морякам не подвергать себя ненужному риску и раздобыть ценные сведения. Эта экспедиция вернулась спустя год с докладом, что течение действительно вынесло их в северную часть Дара, где кораклям лишь ценой огромных усилий удалось вырваться из потока. Но, увы, Стена Бурь была и там…

– …о чем нам обоим прекрасно известно, – перебил собеседника Луан Цзиа и легонько хмыкнул.

– Образующие Стену штормы там перемещаются хаотически и угрожают поглотить любые приблизившиеся корабли. Хотя третий флот целых три месяца держался близ Стены Бурь, однако морякам так и не удалось найти проход. А попытка пойти через нее напролом привела бы к повторению трагедии, постигшей вторую экспедицию. Пэкьу Тенрьо собрал всех рассеянных по степным племенам пленников из флота адмирала Криты и бросил нас в темницу.

– Потому что хотел выведать у вас тайну прохода через Стену Бурь? – спросил Луан.

Ога устало кивнул.

– Не важно, сколько раз мы повторяли, что прошли через Стену исключительно благодаря удаче, сами не зная, как это работает. Пэкьу упорно отказывался поверить. Пытки были безжалостными, и некоторые из пленников, не в силах терпеть боль, давали ответы. Совершенно очевидно, что все эти навигационные приемы оказались фикцией, что выявилось в ходе последующих экспедиций, и обманщиков казнили. Долгие годы я слагал эпос о пэкьу Тенрьо – вы наверняка слышали обрывки из него. То был способ выжить, и я развлекал правителя в надежде, что мне удастся при помощи вымышленного рассказа пробудить в его сердце добрые чувства, смягчив исконно присущие ему жестокость и воинственность. Так, по преданию, Тутутика раздает мужчинам и женщинам волшебные зеркала, в которых они выглядят прекраснее, чем на самом деле, и тем самым подвигает их становиться лучше. Но перед лицом таких ужасов я не сумел сдержать язык и однажды сочинил главу, где пэкьу выглядел таким, какой он есть: человеком, видящим прекрасный сон, который на поверку обращается для всех лишь кошмаром. В приступе ярости Тенрьо изгнал меня прочь и бросил сюда, чтобы я осознал свои проступки. Я уже потерял счет дням, проведенным в этой лишенной солнца темнице. Я последний уцелевший из тех, кто прибыл из Дара, и, как сами видите, едва ли протяну долго.

Луан Цзиа закрыл глаза и переосмыслил все, что случилось с ним со дня выхода на берег. Все оказалось ложью.

Разглядывая «Гитрэ юту» и обломки плота-змея, принц и принцесса льуку наверняка сообразили, что он крупный ученый, и разработали хитрый план. Они построили массовые могильники и состряпали фальшивую историю взаимоотношений дара и аборигенов. Воспользовавшись его инстинктами учителя и уязвимостью после мучительного путешествия, Кудьу и Вадьу обманом заставили Луана указать их флоту путь в Дара.

Вместо того чтобы везти тела умерших членов экспедиции Криты, флот доставит на Острова огромную армию и принесет гибель десяткам тысяч человек.

Хотя льуку уже знали, что океанское течение описывает кольцо, Луану они ничего про это не сообщили. Вероятно, то была проверка, действительно ли он так умен или просто делает вид, не обладая на самом деле знанием, как делали многие «повелители Дара».

Загадка, которую льуку так и не удалось решить, заключалась в том, как можно пробраться через Стену Бурь. Именно ее и предложили Луану. Кудьу и Вадьу задумали сделать его соучастником в величайшем из бедствий, которые когда-либо обрушивались на Дара.

Луан вздрогнул. А ведь это им почти удалось.

Стена Бурь, подобно цикаде, вылезающей из земли только в определенные годы или во время солнечных и лунных затмений, подчиняется определенному распорядку. Периодически в ней открываются проходы различной ширины и продолжительности. Луану Цзиа удалось наконец составить модель, в которую вписывались все накопленные факты. Используя эту модель, можно было предсказать точную дату образования в Стене Бурь очередного устойчивого прохода, через который мог пройти флот вторжения.

А ведь он записал вычисления в «Гитрэ юту», оставив книгу лежать в шатре, который делит с Кудьу и Вадьу. Необходимо срочно возвращаться, пока ответ не попал в руки льуку.

Луан ринулся наверх по туннелю к поверхности, но в последний момент сделанная из костей решетка захлопнулась перед ним.

– Луан Цзиа. – По туннелю разнесся голос Кудьу. Он звучал холодно и был лишен уважения, которое принц всегда демонстрировал по отношению к гостю. – Твоя попытка совершить измену раскрыта.

Расчеты Луана Цзиа выдали льуку точное время образования следующего устойчивого прохода в Стене Бурь к северу от Дара. Чтобы попасть туда вовремя, флоту требовалось выйти из Укьу почти за год до намеченной даты.

Это означало, что приготовления к величайшему в истории степных народов вторжению следовало начать без промедления.

Огромные города-корабли требовалось приспособить для перевозки гаринафинов и воинов льуку, а также запаса продовольствия и фуража, которого хватит по меньшей мере на год. В итоге экспедиционный корпус составили шестьдесят гаринафинов и пять тысяч воинов под началом самого пэкьу, намеревавшегося устроить оплот в Дара. Старший сын Тенрьо, Кудьу Роатан, оставался управлять королевством. Как только основа господства будет заложена, а население Дара покорено, в свой новый дом переберутся следующие племена льуку.

Однако для успеха этого дерзкого плана следовало знать не одно-единственное время, но целую серию дат, в которые сквозь Стену Бурь будут открываться устойчивые проходы. Ведь кораблям льуку предстояло совершить много рейсов между двумя землями.

При всем их уме ни Кудьу, ни Вадьу по прозвищу Танванаки не удавалось извлечь смысл из расчетов, сделанных Луаном Цзиа в «Гитрэ юту». Коренящееся глубоко в душе сомнение в искренности принца и принцессы льуку побудило Луана не записывать все этапы своих вычислений и исключить из системы доказательств важнейшие шаги. В результате итоговая модель получилась такой сложной и отвлеченной, что никак не получалось воспроизвести мыслительный процесс ученого, не расшифровав намеки, оставленные в книге в сокращенном виде. Вопреки всем тщательно разработанным планам, хитроумные льуку так и не сумели полностью обмануть лучшего стратега Дара.

В общем, у них имелась только одна дата, тогда как требовалось гораздо больше.

Пэкьу Тенрьо начал с попыток уговорить Луана. Он посулил ему несметные богатства и пообещал сделать могущественным таном после завоевания Дара.

Луан рассмеялся ему в лицо.

Затем пэкьу попробовал пытки. Ему было известно множество надежных способов причинить боль, и прежде они неизменно срабатывали с изнеженными пришельцами из Дара. Луану один за другим вырывали ногти на ногах, и бедняга орал, пока не пропадал голос. Привязав бедра ученого к длинной костяной скамье, ему загибали ноги вверх до тех пор, пока не ломались колени, и Луан выл так, что у стражников кровь отливала от лица.

Но когда ему давали «Гитрэ юту» и перо, он просто качал головой.

Строптивца окунали под воду и держали до тех пор, пока он не переставал дергаться, и лишь потом вытаскивали. Ему сдавливали грудь тяжелыми камнями, пока он не терял сознание. С течением времени один лишь вид воды или доски с камнями заставлял Луана трепетать от ужаса, и он рвался из рук стражей в напрасной попытке сбежать.

Но когда ему приносили «Гитрэ юту» и совали в руку перо, он только качал головой.

– Воин льуку не издаст ни звука, даже когда пламя гаринафина сжигает его плоть, – сказал пэкьу Тенрьо, хмурясь. – А ты, подобно всем неженкам из Дара, кричишь и плачешь, как ребенок, от малейшего неудобства. Ты явно лишен боевого духа.

– Нет стыда в том, чтобы кричать, когда тебе больно, – ответил Луан Цзиа. – Как нет ничего позорного в том, чтобы признаться, что тебе страшно. Истинная храбрость состоит в том, что человек принимает боль и страх, но все равно поступает правильно.

Взбешенный пэкьу Тенрьо поклялся живьем ободрать Луану Цзиа кожу, срезая ее полоска за полоской. Но Танванаки напомнила отцу, что им по-прежнему необходимо узнать секрет, скрытый в голове у ученого, и, убив его, они никак не приблизятся к цели.

– Можешь предложить способ получше? – спросил пэкьу.

– Люди из Дара очень подвержены наставлениям своей философии, – заметила Танванаки. – И у меня родилась идея, которая, как мне кажется, сработает. Иногда самая страшная пытка вовсе не связана с истязаниями плоти.

Луана Цзиа снова притащили на носилках в пыточный шатер, но на этот раз у столба стоял Ога Кидосу, голый и связанный.

– Если ты не сделаешь того, о чем мы просим, – проговорил пэкьу Тенрьо, – мы больше не причиним тебе вреда.

Стражник льуку полоснул каменным ножом по груди Оги Кидосу и срезал кусочек плоти. Кровь брызнула из раны, Ога закричал. Лицо Луана перекосилось. Он возмущенно воззрился на пэкьу Тенрьо, и глаза его словно бы метали искры.

– Каменный нож очень острый, – вкрадчиво сказал пэкьу Тенрьо. – По моим прикидкам, придется сделать тысячу порезов, прежде чем твой друг умрет.

Ога нечленораздельно взвыл, когда стражник снова шевельнул кистью. Кровь полилась из второй раны.

– Ну а затем, – продолжил пэкьу Тенрьо, – я выберу одного из детей, рожденного от рабов-дара, и проделаю с ним то же самое. А когда умрет и он, возьму следующего.

Многие гости из Дара завели детей от льуку: или в период, когда с ними обращались как с королями, или позже, когда им пришлось играть роль рабов: соотношение сил изменилось, но дети, ни в чем не повинные, все-таки рождались.

К большинству полукровок льуку относились как к рабам.

Зубы Луана заскрежетали, когда он с силой стиснул их, а вены на лбу и шее вздулись и запульсировали.

– Тебе не причинят больше вреда, – заверил ученого пэкьу Тенрьо. – Я намерен щадить тебя, чтобы ты жил долго и видел, сколько людей умирает из-за твоего упрямства.

Слова его прерывались очередными стонами Оги, когда стражник снова и снова кромсал несчастного.

Луан попытался встать с носилок, но веревки из сухожилий прочно удерживали его.

– Не я в ответе за них!

– Ай-ай-ай! – промолвил пэкьу Тенрьо. – Какой же ты лицемер! Ваши мудрецы без конца толкуют о ценности человеческой жизни и об отсутствии разницы между преступным действием и бездействием. И вот теперь ты делаешь вид, будто не имеешь никакого отношения к человеку, держащему каменный нож. Ты в силах остановить пытку простым кивком; отказываясь сделать это, ты все равно что сам наносишь порезы.

Страж сделал три быстрых движения запястьем, и вопли Оги слились вместе, не напоминая уже больше человеческий голос.

– Стойте! Прекратите!

Пэкьу Тенрьо посмотрел на Луана Цзиа и ухмыльнулся.

Старый ученый кивнул, признавая свое поражение. В бытность юношей, движимым страстью мстить за несправедливость, он мог бы укрепить дух и устоять вопреки крикам пытаемого Оги, которые буквально разрывали его сердце. Будь он тем самым молодым стратегом, что дал королю совет предать друга ради прочного мира для всего народа, судьбы миллионов людей могли бы перевесить для него страдания одного-единственного человека. Но возраст подточил его логику, и теперь Луан Цзиа не мог вынести мысли, что стал причиной пыток своего друга. Чувства превращают нас в глупцов, и все-таки без чувств мы были бы просто бездушными инструментами, которыми пользуются боги в своих непостижимых уму играх.

Луан Цзиа выдал целую серию новых дат последовательного образования проходов в Стене Бурь.

– Это сработает лишь в отношении северного участка Стены, потому как именно к ней относится наибольшее число имевшихся у меня наблюдений, – пояснил он. – И чем дальше мы уходим в будущее, тем менее точными становятся расчеты.

С целью проверить, что Луан Цзиа и в самом деле сказал правду, пэкьу Тенрьо забрал у него результаты расчетов и счислений пути, потребовав переделать все заново. Он рассуждал так: если ученый пытался на ходу изобрести ложные цифры, необходимость опять воссоздать труд выявит нестыковки.

Трижды просили Луана Цзиа пересчитать, и каждый раз результат был один и тот же.

Все еще не полностью убежденный, Тенрьо заставил ученого выполнить инженерные расчеты, как приспособить города-корабли под перевозку тяжелых гаринафинов. После того как переделанный в соответствии с предложениями Луана корабль с гаринафинами на борту успешно прошел предварительные испытания, пэкьу окончательно уверился, что ученый из Дара усвоил преподнесенный ему урок.

И верно, с тех пор Луан Цзиа сделался покорным и исполнительным слугой. Когда ноги немного зажили, он стал ковылять на костылях, делая все, что потребует пэкьу. Он придумал, как переделать внутренние переборки и отсеки на городах-кораблях, чтобы лучше разместить провиант и оружие, необходимое для вторжения, изобрел специальные крепления для гаринафинов, чтобы они могли путешествовать с относительным удобством, рассчитал оптимальные способы распределения груза и людей по кораблю, чтобы тот лучше мог сопротивляться свирепым штормам.

– Зачем вы это делаете? – спросил его Ога Кидосу.

Луан покачал головой и ничего не ответил.

Но Ога не унимался:

– Я бы на вашем месте предпочел покончить с собой. Ради моей дочери, ради всех сыновей и дочерей Дара.

Луан вздохнул:

– Даже будь я мертв, льуку все равно могут попасть в Дара. Я старый и слабый человек и очень хочу снова увидеть родину, прежде чем умру.

Флот вторжения отплыл в благоприятный день. С палуб городов-кораблей воины, отправляющиеся в экспедицию, махали остающимся на берегу. Им предстояло завоевать рай для своих соотечественников.

Двадцать городов-кораблей, груженных людьми, скотом и гаринафинами, вошли в широкое океанское течение; их паруса наполнились ветром, делая суда похожими на айсберги, что встречаются в море далеко к северу. Два десятка судов – это было меньше половины от изначального флота Мапидэрэ. Остальные предназначались для отправки в Дара будущих подкреплений.

Постепенно ноги Луана заживали, и он передвигался все лучше. Большую часть плавания старик провел, изучая гаринафинов: зарисовывал эскизы в «Гитрэ юту», расспрашивал конюхов насчет повадок зверей. Пэкьу Тенрьо, плывший на том же корабле, смотрел на Луана и удивлялся: «Ох уж эти эксцентричные ученые! Даже сломленному человеку требуется занятие по душе».

По мере того как течение становилось сильнее, города-корабли набирали ход.

Наконец флот подошел к Стене Бурь, на несколько дней раньше, чем то было изначально запланировано. Корабли вышли из течения и стали ждать перед величественной завесой из циклонов близ места, где Луан Цзиа проник через Стену два года назад.

– Наступает момент истины, – обратился к нему пэкьу Тенрьо. – Скоро мы выясним, на самом ли деле ты такой умный, каким себя считаешь.

Луан ничего не ответил.

В назначенный день все на судах напряженно наблюдали за бурей. До полудня в высоких, до неба, волнах облачности не было заметно никаких перемен, а затем вдруг зигзагообразные молнии стали озарять тучи синхронными вспышками.

Казалось, будто вся завеса циклонов превратилась в ослепительно-яркий пульсирующий свет. Пока вспышки продолжали мелькать, циклоны вдруг разошлись, словно бойцы в ожесточенной схватке, получившие вдруг с обеих сторон приказ отступить. Постепенно в промежутке между смерчами показалась узкая полоска спокойной воды – так сцена открывается между двумя половинами занавеса перед началом народной оперы.

Громогласный вопль огласил все города-корабли. Рискованная игра увенчалась успехом.

Пэкьу Тенрьо посмотрел на Луана Цзиа, лицо которого выражало противоречивые чувства.

– Ты совершил нечто воистину удивительное, – сказал пэкьу Тенрьо, и похвала его была искренней. – Твое имя впишут в историю, ибо ты стал первым человеком, раскрывшим тайну этого чуда природы.

– Вселенная познаваема, – пробормотал Луан Цзиа, и трудно было понять, радует это его или печалит.

Той ночью, после устроенной на корабле пирушки, пэкьу Тенрьо пригласил к себе Луана Цзиа, чтобы пропустить по глотку кьоффира. Пэкьу проникся расположением к своему ручному ученому.

– Тебя запомнят как героя льуку, – заявил Тенрьо.

– И как предателя своего народа, – промолвил Луан Цзиа.

– Не стоит так унывать, – сказал пэкьу Тенрьо. – Что правильно, а что нет – зависит от угла зрения. Если бы ты не помог нам, сколько стариков погибло бы зимой в степи и сколько детей остались бы нерожденными.

– «Что было бы, если» – это излюбленный прием тиранов, при помощи которого они способны оправдать все, что угодно.

Пэкьу Тенрьо рассмеялся:

– Хорошо, зайду с другого конца. Если твоя родная земля так чудесна, то разве не грех приберегать ее только для себя? Те, кто родился в менее благодатных краях, тоже заслуживают права радоваться жизни. У тебя всегда была беспокойная душа, и страсть к путешествиям подвигла тебя покинуть Дара. Почему же ты отказываешь другим в свободе передвижения, которую считаешь принадлежащей тебе по праву?

– Так ты считаешь, что с точки зрения морали вторжение – это то же самое, что и путешествие с целью познания?

– Я не вижу особых различий между своей экспедицией и той, во время которой адмирал Крита исследовал нашу землю и объявил себя ее королем.

Луан Цзиа вздохнул:

– Из тебя получился бы хороший платный оратор в суде.

Тенрьо хотел было поподробнее расспросить об этой профессии со странным названием, когда на него вдруг накатила волна головокружения, и он повалился на стол, расплескав по кожаной поверхности кьоффир из кубка-черепа.

Луан Цзиа встал из-за стола, порылся в меховой одежде пэкьу, нашел у него на левом боку связку ключей, с которыми тот никогда не расставался, и поспешил прочь из каюты.

Он открыл дверь в кладовую, которую всегда держали запертой.

На него резко пахнуло жаром и дымом.

Луан Цзиа понятия не имел, что хранится в этой комнате. Знал только, что конюхи неизменно уводили разговор в сторону, как только он касался кладовой. Ее всегда закрывали на замок, и ключ, насколько Луан понял, имелся лишь у пэкьу Тенрьо. Что бы там ни хранилось, это явно имело важнейшее значение для вторжения льуку.

Луан терпеливо выжидал, когда же ему представится шанс. Поддавшись на уловку Кудьу и Вадьу, он выдал тайну прохода через Стену Бурь. Единственным способом загладить проступок было помешать захватчикам. Он уже предпринял кое-что такое, что, по его расчетам, должно было сорвать планы льуку подчинить Дара, но для вящей уверенности требовалось нечто большее.

Луан разрывался между двумя вариантами: зарезать пэкьу во сне, что неизбежно моментально раскроет его предательство, и попыткой тайком пробраться в кладовую и устроить там диверсию. В конечном итоге он выбрал последнее. Пэкьу Тенрьо был человеком умным и могущественным, но на его место мог встать другой тан, например коварная Танванаки, тогда как возместить содержимое кладовой, вполне возможно, окажется нереально. Луан надеялся, что принял верное решение.

Демонстрируя полную покорность льуку, он заслужил их доверие. Ученый играл роль слабого и недалекого человека, не способного понять, что для отпора злу необходимо иногда пойти на причинение вреда невиновным. Луан сделал так, что пэкьу смотрел на него свысока, недооценивая его способности. И все ради этого мига, который наконец-то настал.

Комната была забита плетеными мешками, содержащими, похоже, что-то вроде зерна. Быть может, это некое лекарство или же особая пища, придающая воинам дополнительные силы. Что бы это ни было, его следует уничтожить.

Вот только Луана смущал резкий кисловатый запах, как будто отдававший чем-то паленым. Он был уверен, что уже встречал его раньше. Образ наполняемого горячим воздухом шара, на котором они летали вместе с Дзоми Кидосу, лучшей его ученицей, вдруг, непонятно с какой стати, возник в голове. Не важно, размышлять все равно некогда. Бывает время копить знания, а бывает время действовать. Давным-давно господин Гару преподал ему этот урок.

Луан облил мешки маслом из украденного в кладовой кувшина, а потом швырнул факел и увидел, как помещение в один миг охватил пожар.

Выбегая наружу, он мысленно прошелся по пунктам намеченного плана. «Гитрэ юту» в безопасности, спрятана в темном углу трюма, где ее навряд ли найдут. Поддавшись в последний миг слабости, Луан написал письмо Гин Мадзоти – возлюбленной, о которой никогда не переставал думать и которую так и не смог уговорить отказаться от стремления к власти и почестям. Что ж, быть может, из них двоих это он был глуп. Луан Цзиа гнался за своей мечтой, и вот куда она его завела.

Будет здорово, если книга уцелеет и со временем попадет к тому, кто сумеет извлечь из нее смысл, но это не принципиально. А больше ему терять нечего.

Луан подбежал к входу в узкий коридор, приведший его к кладовой, и поднял лопату, которую захватил по пути сюда. На миг ему показалось, что он снова в построенном императором Эриши дворце в Пане, сражается бок о бок с господином Гару, а все вокруг него в огне.

Он займет здесь оборону и будет сдерживать стражников льуку, сколько сможет. Чем дольше Луан простоит, тем больше таинственного вещества в кладовой будет испорчено пожаром.

– Вам стоило позвать меня на помощь.

К нему подошел Ога Кидосу. Он нес два меча из Дара, которые один тан хранил как трофеи.

Ученый удивился:

– Разве ты не хочешь увидеть Дзоми и Аки? – спросил он, взяв у Оги один из мечей и бросив лопату.

– Долг отцов идти на войну, чтобы избавить от этого своих детей.

Луан улыбнулся:

– Ну ладно, дружище. Тогда за дело.

Стражники устремились на них из темноты, но приятели издали клич и стали рубить льуку направо и налево.

– В конце концов они нас одолели… Кладовая выгорела… приковали обоих в трюме… убивать не стали… сделать свидетелями разорения нашей родины… – Голос Оги Кидосу слабел и вскоре, даже приложив ухо к самым его губам, Дзоми не могла ничего разобрать. – Горд… дочь… горд… увидеть снова…

Губы несчастного перестали шевелиться. Дзоми припала головой к груди отца, но не услышала биения сердца.

Она приложила его руку к лицу, и горячие слезы оросили морщинистую кожу, уже становившуюся холодной и твердой.

Руки лежавшего на других носилках Луана Цзиа зашевелились. Дзоми придвинулась поближе и взяла их в свои.

– Учитель, я здесь! – крикнула она, вглядываясь в пустые глазницы.

Кисти старика продолжали двигаться в ее хватке, как пытающаяся высвободиться скользкая рыба. Дзоми отпустила их и стала наблюдать за фигурами, которые руки Луана принялись описывать в воздухе.

– Писчий воск! – бросила девушка, обернувшись. – Он пытается что-то сказать.

Люди в большом зале для приемов засуетились, и вскоре на подносе принесли кусок размягченного воска. Дзоми взяла поднос и положила на него руки учителя. Даже лишенный зрения, он нащупал пальцами воск и начал лепить.

Дзоми смотрела, как на подносе одна за другой возникают логограммы. Она заметила, что движения рук учителя становятся все более медленными и неловкими. Слезы ручьями лились у нее по лицу, молодая женщина чувствовала, что сердце ее вот-вот разорвется.

То был итог его жизни, прощальный крик дикого гуся, покидающего пруд.

Заключительная логограмма обрела форму, пальцы перестали шевелиться. Издав последний, едва слышный вздох, Луан Цзиа умер.

Дзоми отступила на шаг и опустилась на колени перед обоими носилками. Сперва она поклонилась, коснувшись лбом пола, в направлении Оги Кидосу.

– Ты создал мое тело и выковал мой дух, отец. Хотя мы виделись всего дважды в этой жизни: в момент моего рождения и твоей смерти, но серебряные пряди нашей разлуки вечно будут освещать обширное море моей памяти.

Затем девушка повернулась и коснулась лбом пола, обращаясь к учителю:

– Ты был родителем моего ума и наставником моей души, Луан Цзиаджи…

Разрыдавшись, она не смогла продолжить.

Никто не мешал ей воздавать почести, хотя обычай говорил, что только короли и императоры вправе произносить эпитафии великим ученым.

Был подготовлен и отправлен в Пан подробный отчет о случившемся. Кое-кто полагал разумным послать императору также и «Гитрэ юту», но Тан Каруконо, глядя на скорбную фигуру Дзоми Кидосу, прижимавшую к себе книгу с такой силой, с какой тонущий человек цепляется за все способное держаться на воде, лишь покачал головой. Пусть книга находится там, где она нужнее всего.

Тела Оги Кидосу и Луана Цзиа оставили лежать в Большом зале для приемов. После подобающего периода траура Дзоми сможет забрать их и похоронить в родных местах, на Дасу и в Хаане. Но, учитывая, что сейчас идет война, погребение, возможно, придется отложить.

– Почему ты не забрал тело своего протеже, Брат-Черепаха, как мы делаем это с телами наших любимцев в миг их апофеоза?

– Луан всегда верил, что вселенная познаваема. Неправильно было бы сделать из его смерти загадку.

– У тебя странные представления о том, как оказывать почести смертным, Луто.

– Я много размышлял о наших отношениях со смертными. Может, мы и не столкнулись с богами льуку, но вы обратили внимание, что эти люди начали молиться нам, называя именами своих божеств? Скажите, вы чувствуете себя польщенными или оскорбленными?

Тан Каруконо и Дзоми Кидосу спорили, насколько разумно будет императору приехать на Руи.

– Основываясь на опыте Луана Цзиа, можно сделать вывод: пэкьу Тенрьо – умный и коварный противник, – сказала Дзоми. – Прежде чем привозить сюда императора, нам следует убедиться, что отступление льуку – это не очередная их военная хитрость.

– Но если мы станем медлить слишком долго, это даст Тенрьо время перегруппировать силы. Чем дольше мы выжидаем, тем сильнее укрепятся его позиции. Верной стратегией в данном случае будет немедленно запросить подкрепление и ковать железо, пока оно еще горячо. Присутствие императора вдохновит войска и устрашит варваров. А еще, если государь прибудет сюда, нам окажется проще вести переговоры о безопасности принца Тиму.

Дзоми вздохнула. К этому времени она уже достаточно освоилась с путями мира, дабы сообразить: на самом деле Тан Каруконо боится, что если Тенрьо в отчаянии причинит вред принцу Тиму, то обвинят именно его. Тан Каруконо хотел, чтобы император Рагин был здесь, дабы ему при плохом раскладе не пришлось навлечь на себя гнев императора и императрицы. Дзоми понимала, что с точки зрения политики это, возможно, верный ход, но подобная стратегия представлялась ей ошибочной.

Как только посыльный воздушный корабль прибыл в Пан, Куни немедленно начал подготовку к тому, чтобы переправиться на Руи с остальной частью армии.

– Я категорически против такого способа действий, – заявил Мюн Сакри. – Ситуация на Руи пока еще неопределенная, и я полагаю, что к сомнениям, которые высказала Дзоми, следует прислушаться.

– С чего это вы все сделались вдруг такими осторожными? – спросила Джиа. В голосе ее звучал с трудом сдерживаемый гнев. Императрице не терпелось воссоединиться с принцем Тиму, и она заподозрила, что, затягивая войну, Мюн надеется укрепить таким образом собственное влияние.

– Маршал Мадзоти всегда учила нас, что есть время действовать и есть время ждать, – ответил Мюн Сакри. – Не верю я в скорую победу и в этот кажущийся крах обороны льуку.

– Не Гин Мадзоти ведет эту войну, – возразил Куни сердито. – Я еду, хочешь ты того или нет. Там мой сын. Кто, как не ты, должен понимать отцовские чувства?

Император Рагин прибыл в Крифи с генералом Мюном Сакри и подкреплением: десять тысяч воинов и воздушные корабли, оборудованные пламеметами.

Поскольку льуку не доверяли экипажам собственных воздушных судов, по большей части укомплектованных сдавшимися дара, вполне резонно опасаясь, что те при первой же возможности дезертируют, они посадили на землю все суда, используемые на Дасу в качестве разведчиков. Также, поскольку сами льуку не обладали надлежащими умениями и навыками, чтобы подготовить достаточное количество боевых воздушных кораблей, они предпочли уничтожить во время отступления захваченный на военной базе на горе Киджи флот, лишь бы не дать ему попасть в руки противника. Для строительства новых судов требовалось время; те воздушные корабли, что сопровождали императора, были последними из оставшихся в Дара.

Мюн Сакри отдал приказ следовать за отступающими льуку медленно и осторожно. Во главе воздушной флотилии был поставлен Пума Йему, и он распорядился устраивать стремительные вылазки против армии дикарей. Целью этих набегов было не нанести врагу ущерб, а истощить запасы огня гаринафинов и утомить их полетами. Льуку ответили тем, что разделили крылатых скакунов на группы: пока одна часть зверей ковыляла по земле, набираясь сил, другая тем временем поднималась в воздух, дабы отражать наскоки кораблей Пумы.

Пока воины варваров медленно отступали к побережью, гоня за собой в виде живого щита гражданское население, гаринафины, напуганные после кровопролитной битвы с имперскими воздушными кораблями, держались на расстоянии от метающих огненные языки судов, даже когда вылетали на их перехват. Таким образом, обе стороны вели воздушный танец, делая ложные выпады и выискивая слабые места противника, но не бросаясь опрометчиво в бой.

Часть гаринафинов отрядили охранять города-корабли, стоявшие на якорях вдоль западного побережья Руи, от бомбардировок с воздуха или от коварных набегов механических крубенов.

Создавалось впечатление, что конечной целью пэкьу Тэнрьо было добраться до побережья и погрузиться на города-корабли. Ну а дальше одно из двух. Исполнив сей замысел, он либо отступит на Дасу, чтобы устроить там последний оплот, либо удалится в открытый океан.

– Нам следует остановить Тэнрьо прежде, чем он дойдет до берега, – объявил Куни, и Тан Каруконо отрядил несколько сотен всадников, поставив перед ними задачу незаметно обойти с фланга отступающую армию льуку и угнанных ими людей. Несколько имперских воздушных кораблей с пламеметами держались на некотором отдалении от них, чтобы отвлечь внимание патрульных гаринафинов от конного отряда. Если силам Тана удастся перерезать льуку дорогу к морю, у императорской армии появится шанс полностью окружить врага.

Дзоми Кидосу предпочла отправиться вместе с всадниками Тана Каруконо. От зимнего холода приспособление у нее на ноге задубело, ходить было сложно, а езда верхом предоставляла бо́льшую свободу. Молодая женщина пользовалась возможностью оторваться от кавалерийской бригады и понаблюдать издалека за воздушным танцем гаринафинов и кораблей. Хотя Луан Цзиа оставил в «Гитрэ юту» подробные записи об этих существах, Дзоми напоминала себе: все нужно наблюдать воочию, следует взвешивать рыбу.

Экипажи имперских кораблей и наездники гаринафинов уже провели достаточно сражений, чтобы до известной степени приспособиться к тактике противника. У воздушных судов было два преимущества: способность бесконечно долго оставаться в небе и пламеметы с большей дистанцией поражения, но зато гаринафины были маневреннее и быстрее. Пока экипажи кораблей держались начеку и строго соблюдали строй, прикрывая слабые места, они могли отражать все атаки зверей, но не обладали необходимой скоростью и подвижностью, чтобы нагнать их.

Кидосу тщательно зарисовывала действия гаринафинов и подмечала, какие части тела они особенно берегут, вступая в схватку с воздушным кораблем. Девушка не преминула даже исследовать кучи гаринафиньего помета, когда они им встречались, к досаде остального состава кавалерийской бригады. Дзоми не могла толком сказать, что хочет найти, но была уверена в правоте Гин Мадзоти: в понимании гаринафинов лежит ключ к конечной победе над ними.

Иногда кое-кому из гражданских удавалось сбежать от льуку, и они искали защиты у конников Тана Каруконо. Таких беглецов было намного меньше, чем ожидал генерал, и, судя по разговорам с ними, причиной была система десятков, введенная предателем Ра Олу: даже если вдруг и выпадала возможность, немногие семьи отваживались бежать, зная, что соседям придется дорого заплатить за их поступок. Система Ра Олу помогала льуку прекрасно контролировать завоеванное население, и Тан Каруконо проклинал имя предателя.

Как-то раз, допросив сбежавших селян насчет того, в каком моральном состоянии пребывают отступающие войска льуку, Каруконо уже собирался отправить их к Мюну Сакри, под защиту главных сил армии. Но Дзоми Кидосу задержала крестьян еще на некоторое время и стала засыпать их вопросами: сколько человек требуется для кормления гаринафина и ухода за ним? Что и в каком количестве эти звери едят? Сколько часов в день на это уходит? Какую пищу они предпочитают? Часто ли испражняются и какую форму имеет их свежий кал? И так далее и тому подобное.

Тан Каруконо не видел особого смысла в этих вопросах.

– Ты что, задумала стать пастухом гаринафинов? – иронически поинтересовался он.

Дзоми Кидосу в ответ лишь покачала головой. Большинству жителей Дара гаринафины казались чудовищами из кошмаров, но она сама, будучи достойной ученицей Луана Цзиа, понимала, что даже монстров можно познать.

Чтобы достичь побережья, армии льуку и угнанным селянам предстояло миновать перевал Надза, расположенный близ северного побережья Руи.

Перевал находился в узком конце похожей на воронку долины, над которой с обеих сторон нависали горы. В противоположном конце, где долина имела около мили в ширину, лежала деревня Фада: место это было до некоторой степени знаменитое, поскольку во время войны Хризантемы и Одуванчика именно здесь заканчивался соединяющий Дасу и Руи туннель, прорытый Гин Мадзоти.

Поскольку туннель был сделан исключительно для военной надобности, он не мог использоваться для торговых целей без существенных вложений. Куни Гару мудро рассудил, что возобновление начатого тираном Мапидэрэ ненавистного проекта не вызовет одобрения у его подданных. Посему туннель был заброшен, и со временем кратер, из которого вышли воины Гин Мадзоти, завалило камнями. О нем сейчас вообще мало кто помнил, если не считать ветеранов, воевавших в давнюю пору под началом маршала.

Далее на запад долина суживалась, и к началу перевала Надза стены из гор разделяли какие-то сто шагов.

Всадники генерала Каруконо успели добраться до перевала, опередив отступающих льуку на несколько дней, что давало им достаточно времени на постройку мощных укреплений из камней и поваленных деревьев.

Каруконо с облегчением выдохнул. Если возвести укрепления, обороняющимся не страшна даже атака гаринафинов. Пять сотен всадников были вполне уверены, что смогут сдержать значительно превосходящую армию льуку до подхода основных сил под началом императора Рагина и Мюна Сакри.

Дзоми смотрела на укрепления, сдвинув брови.

– Что тебя смущает? – спросил Тан Каруконо.

– Не могу понять, почему гаринафины нас не обнаружили, – ответила девушка.

Она бросила взгляд на воздушные корабли, патрулирующие местность в некотором отдалении: Каруконо не хотел, чтобы они висели у них над головами, наводя льуку на мысль, что на перевале Надза что-то происходит.

– На протяжении всего нашего похода гаринафины досаждают прикрывающим нас воздушным кораблям.

– Так в том-то и смысл – чтобы звери не нашли нас.

– Но это здорово смахивает на спектакль! Ни один патруль из гаринафинов не пролетел поблизости: льуку как будто хотят убедить нас, что мы одурачили гаринафинов при помощи воздушных кораблей. А ведь тем нет никакого смысла улетать так далеко от главных сил генерала Сакри. Похоже, дикари уже знают, где мы есть.

– Дзоми, это отдает паранойей.

– А вам не кажется странным, что теперь крылатые монстры перестали беспокоить наши корабли прикрытия?

– Может, гаринафины устали и нуждаются в отдыхе. Ты сама сказала, что на протяжении всего нашего похода они не давали покоя воздушным судам.

Дзоми покачала головой:

– Льуку не использовали против воздушных кораблей одних и тех же гаринафинов. Были задействованы по меньшей мере три группы. Пока одна работала, две другие отдыхали.

– Впечатлен, что ты так пристально за ними наблюдала, – сказал Каруконо. – Но что с того? Большинство гаринафинов занято, надо полагать, против воздушных кораблей Пумы Йему, сопровождающих главные силы Мюна Сакри. Важно то, что мы первыми успели сюда дойти и укрепиться. Даже если теперь гаринафины нас и обнаружат, льуку не смогут взять укрепления до подхода наших главных сил. Они просто обречены.

– Но все идет как-то уж чересчур гладко… Тенрьо наверняка знает, что это ключевой пункт обороны побережья. Но вместо того, чтобы обойти перевал или заблаговременно овладеть им, как ни в чем не бывало отступает, не удосужившись даже выслать на разведку гаринафинов, чтобы проверить маршрут. Что-то здесь не так.

– Если во всяком умысле видеть второе дно, то никогда ничего не сделаешь, – раздраженно буркнул Тан Каруконо. – Если, по-твоему, эти варвары такие всеведущие, то зачем нам вообще пытаться с ними сражаться?

– Я вовсе не это имела в виду… – запротестовала Дзоми.

– Иногда стоит смотреть на вещи проще. Боги, может, и подыграли захватчикам, дав им таких удивительных скакунов, однако сие неизбежно определило тактику боя дикарей. Мы ничем не удивили их, кроме воздушных кораблей с пламеметами, а любой полководец имеет склонность строить планы, исходя из последних условий, с какими ему пришлось столкнуться. Поскольку льуку не ожидают многого от наших сухопутных сил, то твои подозрения, скорее всего, следует объяснить тем, что Тенрьо не видит необходимости беспокоиться или осторожничать, пока ему известно, где находятся наши воздушные корабли.

Дзоми хотела возразить, но, не будучи в состоянии предложить внятную теорию вероятных действий льуку, промолчала.

Однако тревога ее лишь усугублялась.

Задолго до того, как показалась армия льуку, земля задрожала под тяжелой поступью гаринафинов. Это было похоже на то, как если бы гигантское стадо слонов ломилось через лесные дебри или удар грома раскатился по земле.

А затем показались они сами: тысячи беженцев гнали через долину, словно скот. Люди шли, спотыкаясь и шатаясь, тащили детей, истощенные долгими днями пути с тяжелыми мешками, полными зерна и другой провизии для армии льуку. Следом валила орда воинов льуку вперемежку с исполинскими фигурами шагающих гаринафинов, массивные туши которых представляли разительный контраст с ограниченным пространством долины.

У Дзоми бешено заколотилось сердце.

«Проклятье! Как мы об этом не подумали?»

– Что, если они погонят на нас гражданских? – спросила она.

– Мы не вправе дать льуку прорваться.

– Но это же наши люди! Мы не можем вот так просто перебить их.

Лицо Каруконо было мрачным.

– Нам придется, чтобы удержать позицию.

Солдаты Дара выстроились за баррикадой, натянув луки и наложив стрелы.

Но льуку не погнали толпу дальше. Вместо этого пленники получили приказ сесть прямо перед баррикадами, а воины льуку и гаринафины выстроились позади них. Шеренги уходили вглубь долины, на сколько хватало взгляда.

– Войска императора вошли в долину! – возбужденно воскликнул Каруконо, читая сигналы, которые подавал при помощи флажков один из парящих в отдалении кораблей. – Враг в западне!

Куни Гару оглядывал ряды стоящих перед ним варварских воинов, выискивая глазами сына. Дикари теперь были облачены в пестрые наряды из столь любимых степняками мехов и кож в сочетании с шелками и ситцами, которые предпочитали в Дара. Многие льуку увешали тела нитками жемчуга, ожерельями, цепями из благородных металлов – то были плоды грабежа и мародерства. При явной нехватке дисциплины, подчеркиваемой строгой упорядоченностью имперских солдат, одетых в одинаковые мундиры, имелась в этих варварах какая-то ухарская удаль, читавшаяся в дерзких, гордых позах: они напомнили Куни его старое войско – ту шайку бандитов, с которой он десятки лет назад начинал восхождение к трону Дара.

За дикарями в строю стояли сдавшиеся в плен имперские солдаты, связавшие свою судьбу с захватчиками. Они сгорали от стыда и не осмеливались взглянуть на императора.

А еще дальше за ними, перед перегораживающей перевал баррикадой, собрались гражданские, которых Куни поклялся защищать.

Он вдруг почувствовал себя старым и слабым.

«Ну сколько еще войн мне придется вести? Сколько еще людей должно погибнуть?»

Ряды варваров раздались, из них выступил могучего сложения мужчина и встал напротив императора в промежутке между двумя армиями.

– Ты, надо полагать, пэкьу Тенрьо? – спросил Куни.

Тенрьо кивнул, осклабившись.

– После того как я столько дней привечал как гостя твоего сына, для меня честь встретиться с его отцом, императором Рагином.

Куни усилием воли сохранил на лице невозмутимое выражение. То, что Тенрьо упомянул про Тиму, – это добрый знак. Значит, он в настроении обсуждать условия.

«Вождь понимает, что оказался в ловушке и преимущество на моей стороне. Мне остается лишь подвести его к тому, что он должен сделать».

– Ты причинил нам много вреда, пэкьу, – сказал Куни. – До твоего прихода Дара была мирной страной, и еще долгое время после твоей смерти кровь убитых вами людей будет лежать пятном на твоей совести.

– Я пришел искать лучшей доли для своего народа, – ответил Тенрьо. – И извиняться за это никогда не стану.

Воины льуку у него за спиной застучали костяными топорами и палицами, подняв ужасающий грохот.

Куни выждал, когда шум стихнет.

– Может, ты и считал, что сражаешься за лучшую жизнь для своих людей, но в итоге явно проиграл.

Тенрьо расхохотался:

– Я с этим не согласен.

Куни пришлось отдать должное дерзости и самоуверенности вождя варваров.

– Я знаю, что твои гаринафины утомились, а потому не могут подняться в воздух, – заметил он.

– Даже сильно устав и пребывая на земле, гаринафины вполне способны за себя постоять.

– Но путь к морю для тебя перекрыт, и у нас вчетверо больше воинов. Как думаешь, сколько ты сможешь продержаться в этой узкой долине, прежде чем признаешь поражение? Гаринафины, еще способные взлететь, не смогут отправиться в полет, если их наездники льуку падут от наших стрел, а зверей на земле мы перебьем, сбрасывая на них камни и бревна. У тебя нет иного выбора, кроме как начать переговоры.

Тенрьо ответил ему, продолжая улыбаться:

– Допустим, я соглашусь, что все и впрямь обстоит так, как ты сказал. Какие условия ты предлагаешь мне, император Дара?

– Если ты немедленно сложишь оружие и перебьешь всех гаринафинов – мне неинтересно, каким образом, – то тебе и твоим людям гарантируется безопасный проход к городам-кораблям на побережье. Поднявшись на борт, вы немедленно покинете берега Дара и никогда больше не вернетесь сюда. Нам обоим известно, что, по расчетам Луана Цзиаджи, новый проход в Стене Бурь откроется в следующем году. До наступления этой даты вы можете пожить на островах у пиратов.

– Эти условия не выглядят заманчивыми, – заявил Тенрьо. – Мне они не нравятся.

Куни покачал головой:

– Ничего лучше я тебе предложить не могу.

– И ты не переменишь мнения, даже увидев своего сына? – осведомился пэкьу.

Воины льуку расступились, открыв фигуру принца Тиму, руки которого были связаны за спиной. Вадьу Роатан подталкивала юношу вперед, держа у его шеи стальной меч работы дара.

Кровь прихлынула к лицу Куни, сердце заметалось в груди.

«Сохраняй спокойствие! Он не причинит вреда Тиму, ибо знает, что в таком случае лишится последнего преимущества на переговорах и подпишет себе приговор. Это всего лишь блеф, чтобы выторговать условия получше».

– Отец, я не боюсь! – крикнул Тиму.

Восхищенный шепот прокатился по рядам солдат Дара.

Собравшись с мужеством, как он сделал это много лет назад, когда Гегемон бросил ему в лицо угрозу сварить заживо его отца, Куни заставил цвет лица вернуться к нормальному.

– Ты ведь понимаешь, что, если причинишь вред моему сыну, ни один из вас не уйдет отсюда живым.

– Что-то ты очень уж уверен в победе, – протянул Тенрьо.

– Моя жизнь не так важна, как жизнь всего народа Дара! – воскликнул Тиму. – Не уступай, отец!

Куни нахмурился. Что-то в поведении Тенрьо смущало его. Куни был отличный игрок и за картами легко определял, кто из противников просто блефует. Но сейчас за самоуверенной улыбкой пэкьу явно крылось что-то другое.

А потом за спиной у Куни вдруг послышался рокот.

Кратер в деревне Фада, давно заброшенный и забытый, стал извергаться.

Они возникали из-под земли: мужчины, женщины и звери страны Укьу. Гаринафины взмывали в воздух и кружили над потрясенными солдатами Дара, задравшими кверху головы. За спиной у них двинулись вперед воины льуку, держа щиты из гаринафиньей кожи и ритмично ударяя палицами и топорами о костяную раму.

Вскоре весь широкий конец долины заполнился врагами. Теперь уже армия Дара оказалась запертой в долине, зажатой между силами пэкьу в узком ее конце и новыми воинами льуку в широком.

Отдав гаринафинам команду отвлекать имперские воздушные суда головокружительной каруселью, Танванаки отрядила несколько кораблей с гаринафинами к берегам Дасу. Оттуда войско тайно вернулось через подземный туннель на Руи.

Танванаки, вдохновленная уроком, извлеченным из операции с высадкой дара с механических крубенов, а также рассказами сдавшихся имперских ветеранов, разработала свой план: подкрепления льуку перебрались на Руи под морем, воспользовавшись туннелем, при помощи которого сам Куни некогда вторгся на Руи с Дасу.

– Ну что, не передумал насчет условий? – осведомился ухмыляющийся пэкьу Тенрьо. – Я использовал самого себя как наживку и был уверен, что ты не устоишь!

Понимая, что проиграл, Куни Гару закрыл глаза. Торопясь спасти сына, он оказался слеп и не заметил тревожных знаков. Воистину ему не стоять в одном ряду с такими полководцами, как Гин Мадзоти.

А тем временем Дзоми на другом конце долины проклинала себя за то, что не разгадала коварный замысел льуку.

Мюн Сакри бросился к императору.

– Ренга, хотя мы по-прежнему превосходим их числом, узость долины до известной степени уничтожает это преимущество. А теперь, когда в небе так много гаринафинов, мы не в силах добиться господства в воздухе.

Куни понимал: Мюн Сакри пытается пощадить его чувства, не упоминая о том, что делает их позицию наиболее уязвимой, – о присутствии тут императора. На деле, он стал заложником пэкьу.

– Что мы можем предпринять?

– Единственный шанс для вас – это сесть на один из воздушных кораблей и улететь в безопасное место. Совместными действиями имперские корабли смогут разорвать кольцо окружения и обеспечить ваш побег. Мы же пока затеем на земле бой и свяжем этим вражескую пехоту. А вы потом отомстите за нас.

– Нет, так не пойдет!

– Если вы не уйдете, то погибнете здесь. Если Дара останется без императора, все острова будут обречены!

В то время как несколько судов развернулись, чтобы атаковать свежих гаринафинов и их наездников, один особенно быстрый корабль, имперский транспорт «Величие королей», начал спускаться. Мюн Сакри расположил войска вокруг императора так, чтобы отразить атаку льуку, если те попытаются помешать приземлению воздушного судна.

Император посмотрел через поле на Тиму. Перед его мысленным взглядом снова предстали маленькие Тиму и Тэра, цепляющиеся за юбки Джиа, пока город Дзуди переходил в руки врага и Куни необходимо было сделать выбор: бросить на произвол судьбы близких, чтобы дать бой в другой день, или остаться с ними и окончательно проиграть.

Увы, не всегда правителю приходится выбирать из желаемых вариантов.

Корабль «Величие королей» завис над землей. Гондола открылась, из нее свесился веревочный трап.

– Скорее, ренга! – крикнул Дафиро Миро, находившийся у верхней части трапа.

– Прости, Тиму! – крикнул Куни через поле. И все поплыло у него перед глазами.

– Я не боюсь, отец!

Куни отвел взгляд, пряча слезы, и повернулся к Мюну Сакри.

– Не губи понапрасну свою жизнь и жизни солдат, – сказал он. – Сражайся только до тех пор, пока мой корабль не оторвется от погони.

Мюн Сакри расхохотался. Он ударил бронзовым мечом по щиту, имевшему уникальное украшение в виде вделанных в него крючьев мясника – напоминание о корнях владельца.

– Господин Гару, неужели ты думаешь, будто я в самом деле боюсь этих варваров? Мы скоро увидимся, и, быть может, я преподнесу тебе на щите башку Тенрьо, словно поросячью голову.

Куни схватил его за руки:

– Я знаю, что ты гордый человек, но, когда нет шанса на успех, лучше сдаться. Нет позора в том, чтобы капитулировать после доблестного сражения. Обещай мне это.

Мюн Сакри посмотрел на него:

– С того дня, Куни, как я примкнул к твоей разбойничьей шайке, я жил в ожидании этого мига. Позаботься о Наро и Какайе-тике, а я жду встречи с Гегемоном на дальнем берегу Реки-по-которой-ничто-не-плавает. Может, я еще снова вызову его на поединок.

Они обнялись, потом резко разомкнули объятия. Варвары не двигались с места, словно бы еще решали, атаковать им или нет.

Как раз в тот момент, когда Куни стал подниматься по трапу, его окликнул пэкьу Тенрьо:

– Император Рагин! Мы ведь только-только познакомились. Почему ты так спешишь уйти? Разве не хочешь увидеть представление, которое я для тебя приготовил?

– Уходи скорее! Давай! – крикнул Мюн.

Но Куни замер на трапе и обернулся посмотреть, что затеял вождь варваров. Он до сих пор не верил, что Тенрьо причинит вред Тиму: покуда сын императора жив, пэкьу сможет использовать его как рычаг для давления на Куни.

Но Тенрьо угрожал вовсе не Тиму. Танванаки оттащила юношу за линии льуку, и шеренги воинов подались назад, расширяя открытое пространство между двумя армиями. На освободившееся место выгнали около сотни гражданских: крестьян, рыбаков, монахов, мелких торговцев, вместе с детьми и престарелыми родителями.

Все они сбились в кучу, насмерть перепуганные.

– Мама! – крикнула Дзоми.

Там, среди зажатого между двумя армиями мирного населения, виднелась фигура Аки Кидосу, которая держалась на редкость спокойно.

Как могла ее мать здесь оказаться? Она ведь простая крестьянка с Дасу, расположенного за много миль от Руи.

А потом молодая женщина все поняла. На солидное жалованье, которое она получала как личный советник королевы Гин, Дзоми смогла построить матери большой дом и нанять слуг, думая обеспечить родительнице беззаботную жизнь. Но той не нравилось, что теперь бывшие соседи по деревне приходили к ней просить денег, а бывшие друзья отдалились, больше не считая Аки Кидосу одной из своих.

Аки не жаловалась Дзоми, понимая, что дочь хотела как лучше. Однако поделилась с ней своими планами оставить Дасу и навестить дальних родственников на Руи. Ну а потом Дзоми с головой погрузилась в водоворот событий и даже не сообразила, что в момент вторжения ее мать находилась на Руи.

Девушка спрыгнула с баррикады, но Тан Каруконо ухватил ее за ноги и втащил обратно.

– Пусти меня! – Дзоми билась в крепкой хватке, царапая Тану ладони и предплечья.

Тот заскрежетал зубами от боли.

– Ты не сможешь помочь матери! Тебе не прорваться через армию льуку, отделяющую ее от нас.

– Мне все равно!

– Иногда нам следует принять Поток, – промолвил Тан Каруконо.

– Я бы хотел задержать тебя в гостях еще на некоторое время! – крикнул Тенрьо. – Но если тебе действительно пора, то придется мне одному наслаждаться представлением!

В уме у Куни всплыли некоторые фрагменты из записок Луана Цзиаджи.

Он понимал, что ему предстоит стать свидетелем чего-то ужасного, но просто не мог заставить себя повернуться и лезть по трапу дальше. Правитель обязан смотреть на последствия принятых им решений – Куни всегда придерживался этого принципа.

Он перестал взбираться, как бы настойчиво ни требовали этого Дафиро Миро сверху и Мюн Сакри снизу.

Один из гаринафинов вышел вперед и присел рядом с толпой гражданских. Взрослые и дети испуганно попятились, но их лодыжки соединяла цепь, и в результате они только беспорядочной кучей попадали друг на друга.

– Император, прошу тебя, сойди с той лестницы, – проговорил ухмыляющийся Тенрьо.

– Не слушай его! – гаркнул Мюн Сакри. – Лезь! Лезь давай!

Но Куни колебался. Он смотрел на толпу плачущих и стенающих мужчин, женщин, детей и стариков, и его руки и ноги словно бы приросли к трапу.

В бытность молодым герцогом Куни однажды покинул Пан, отдав свой народ на растерзание армии Маты Цзинду. С тех пор вопли избиваемых никогда не прекращали преследовать его в кошмарных снах.

«Допущу ли я, чтобы теперь и эти обвиняющие голоса звучали у меня в голове?»

Тенрьо решительно махнул рукой, наездник на спине гаринафина приложил рупор к основанию шеи скакуна и прокричал команду.

Зверь опустил шею к земле и сомкнул пасть.

– Нет! – воскликнул Куни Гару и, разжав руки, полетел с трапа вниз.

Зверь распахнул пасть, из нее вырвался красный огненный язык и накрыл толпу. Время словно бы остановилось. Падая, Куни видел, как пламя объяло каждого взрослого и ребенка, обращая несчастных в живые факелы. Их вопли взмыли пугающим, синхронным крещендо, а потом резко смолкли.

– Не-е-е-ет! – взвыла Дзоми Кидосу. – Мама! Мамочка! О боги!

Тан Каруконо сжал ее еще крепче.

Сцена, которая разыгрывалась перед глазами молодой женщины, была просто невыносимой: ее мать в огне, она умирает. Дзоми дала себе клятву сделать жизнь матери счастливой, а вместо этого погубила ее.

На том месте, где еще мгновение назад отчаянно боролись за жизнь сто человек, теперь остались только сто догорающих погребальных костров. Обугленные, но еще шкворчащие тела сохранили позы, какие занимали в последние секунды жизни: женщина, прижимающая к себе младенца; муж, заслоняющий жену; сын и дочь, пытающиеся закрыть собой мать. Все они теперь обратились в черные трупы.

Куни рухнул на землю, и руки Мюна Сакри смягчили его падение. Губы императора шевелились, но слов он найти не мог. Просто смотрел, онемев, на ужасную сцену.

Некоторые воины льуку вышли из строя и бесцеремонно присыпали пылающие угли землей из мешков, которые принесли на плечах. На место побоища выгнали еще сотню гражданских, чтобы тоже предать их огню. Люди визжали и сопротивлялись, но солдаты льуку не знали жалости и приковали их к вбитым в землю кольям. Затем варвары ушли, а гаринафин снова пригнул к земле голову.

Пленники на усеянном пеплом пространстве кричали, рыдали и молили о пощаде, а солдаты Дара были настолько потрясены представшим их глазам зрелищем и запахом горелой человеческой плоти, что многих тошнило и рвало.

– Император, вели своим солдатам бросить оружие, а воздушным кораблям сесть и прекратить сопротивление. Всем воздушным кораблям.

Мюн Сакри дал своим людям команду атаковать, но те словно бы приросли к месту, не в силах пошевелиться. Тогда старый генерал, с налившимися кровью от ярости глазами, сам ринулся на Тенрьо, расшвыривая по пути толпу.

– Хий-я-а-а-а!

Пэкьу рубанул рукой по воздуху. Гаринафин сомкнул челюсти, раскрыл их снова и изверг язык пламени, которое моментально охватило бегущего Мюна Сакри, а также взрослых и детей вокруг него.

Объятое огнем мертвое тело Мюна Сакри продолжало бежать на пэкьу Тенрьо, как если бы его населял дух, не иссякающий даже вместе с жизнью. Оно врезалось в ряды льуку перед Тенрьо, и четверо или пятеро воинов вспыхнули от горящего трупа, прежде чем его удалось остановить.

А тем временем за спиной у генерала еще сто огненных столбов остались там, где недавно были сто живых людей.

Куни очнулся от забытья. Со слезами на глазах он спокойным голосом отдал солдатам Дара приказ сложить оружие.

– Вам стоило бы улететь, ренга, – заметил Дафиро Миро.

– Если бы я сбежал, то не заслуживал бы быть императором Дара, – ответил Куни. И приказал «Величию королей» и остальным кораблям приземлиться.

– Это моя вина, – промолвила Дзоми. – Не стоило мне покидать дом. Не нужно было обнародовать свои таланты. Мама погибла из-за меня.

– Если ты и впрямь в это веришь, то ты глупа, – сказал ей в ответ Тан Каруконо. – Есть у злых людей, вроде пэкьу Тенрьо, такое свойство – заставлять свои жертвы думать, будто это они виноваты. Полагаешь, твоя мать согласилась бы с тобой? Или Луан Цзиаджи?

Дзоми смотрела на разыгрывающуюся у нее на глазах сцену хаоса. Постепенно на лице девушки проступило выражение решимости.

Она использует все свои способности, до последней капли, чтобы отомстить за всех, кто был ей дорог.

Дзоми Кидосу вернулась в Пан на маленьком посыльном воздушном корабле – единственном, которому льуку позволили покинуть Руи, чтобы уцелевшие могли поведать народу Дара об увиденных ужасах. Император Рагин настоял, чтобы ей дали улететь среди ведущих офицеров армии, и Дзоми была благодарна, что он высоко ценит ее способности.

– Я отомщу за родителей, – шепнула она Куни. – И освобожу вас и принца.

Император кивнул, но молодая женщина сомневалась, что он действительно ей поверил. Она доставила на Большой остров прах Мюна Сакри, который удостоился соответствующих рангу генерала похорон в Дзуди, его родном городе. Дзоми привезла с собой и пепел матери – смешавшийся с пеплом других селян с Дасу, сожженных рядом с Аки, – а также тело отца, чтобы скромно погрести их вместе на имперском кладбище в Пане. Поскольку Дасу был оккупирован льуку, она сочла за лучшее временно, до освобождения родного острова, предать их прах земле тут.

Последний короб на корабле с пассажирами содержал тело Луана Цзиаджи, которого со всеми причитающимися государственному деятелю почестями похоронили в Гинпене. Присутствовали все повелители Дара, кто смог приехать, и это был первый случай, когда люди видели, как Гин Мадзоти плачет.

А еще Дзоми доставила в столицу Дара послание от пэкьу Тенрьо с требованием немедленно прекратить сопротивление по всей стране.

Императрица Джиа созвала всех губернаторов, генералов, министров и феодальную знать в Пан, чтобы обсудить, как ответить на этот ультиматум. В ходе бурного обсуждения собравшиеся советники разделились на два лагеря.

Один, возглавляемый премьер-министром Кого Йелу, предлагал склониться перед требованиями льуку.

– Безопасность императора и принца Тиму превыше всего, – заявил Кого.

– Сдать империю Дара льуку – отнюдь не то, чего хотел бы отец, – возразил принц Фиро, вставший во главе второй партии, ратовавшей за продолжение войны. – Льуку не больше пяти тысяч, и, если каждый из сотен тысяч обитателей островов Дара просто плюнет в них, эти дикари захлебнутся! Что с тобой стряслось, Кого? Неужели, постарев, ты сделался робким? Если мы сдадимся сейчас, то имена всех нас, равно как и династии Одуванчика, будут навеки запятнаны в истории.

Лицо Кого Йелу побагровело от гнева.

– Да, мы и впрямь обладаем численным преимуществом. Но после захвата воздушной базы на горе Киджи и потери во время последней атаки остававшихся еще воздушных кораблей нам, собственно говоря, нечего противопоставить наездникам гаринафинов.

– Ты же знаешь, что гаринафины не машины. Они устают, их огненное дыхание иссякает. Мы наверняка сможем одолеть крылатых зверей, если выставим достаточно большие армию и флот.

– Одолеть этих монстров? Но какой ценой? – спросил Кого. – Сколько еще людей должны погибнуть в этой войне ради того, чтобы сохранить честь, которая тебе так дорога? Император мог сбежать, но покорился пэкьу Тенрьо, чтобы сохранить жизнь обитателям Руи. Пойдешь ли ты против выбора отца, следуя жестокой, варварской тактике?

Фиро смутился:

– Разумеется, мне хотелось бы уменьшить, насколько возможно, потери. Но подумал ли ты о последствиях капитуляции? Образ жизни льуку кардинально отличается от нашего. Они уничтожат все наши рисовые заводи, поля сорго, яблоневые сады, плантации шелкопряда, водяные мельницы, заменив их пастбищами для своего скота. Дикари собираются поработить весь народ Дара.

– Я не говорил, что мы должны просто взять и сдаться! – возразил Кого. – Как ты правильно заметил, захватчиков намного меньше, чем нас. Льуку наверняка страшит перспектива контролировать коренное население, значительно превосходящее оккупационные силы. Быть может, удастся договориться с ними об уступке территории и признании их главенства, одновременно сохранив бо́льшую часть Дара под автономным управлением императора. Постепенно стратегический баланс сил может измениться.

– Почему ты считаешь, что он изменится в нашу пользу? Льуку наверняка уже послали за подкреплениями в свою родную страну, чтобы воспользоваться следующим открытием прохода в Стене Бурь. С течением времени часть аристократов Дара наладит сотрудничество с льуку ради выживания и собственной выгоды, как это уже сделал Ра Олу. Наш единственный шанс – драться сейчас, причем драться до конца!

– Хорошо большим господам, одетым в шелка, вести речь о войне до конца, особенно с учетом того, что цену придется платить другим.

Императрица слушала, как отчаянно, не уступая друг другу, спорят противоборствующие стороны. Однако выражение ее лица оставалось непроницаемым.

Джиа направлялась в классную комнату, где Сото Цзинду в этот момент давала принцессе Фаре урок истории. Она остановилась у самой двери и прислушалась.

– Что ты думаешь по поводу истории королевы То-цзу? – спросила Сото.

– Не могу понять, как Олога сумел поднять против нее народ, – ответила девочка. – Королева ждала, когда муж вернется, поэтому поступала правильно, говоря «нет» всем ухажерам. С какой стати люди вдруг поверили в ложь Ологи?

– Да потому что все решили, что король мертв: он уехал на войну и отсутствовал десять лет, тогда как большинство других воинов вернулись. Они считали королеву То-цзу вдовой, вот почему женихи и собрались в замке. И отказывались понять, почему она не хочет выйти за кого-либо из них.

– Даже если бы ее муж и впрямь погиб, сын-то оставался жив. Она пыталась сохранить королевство для него.

– Но припомни, Дакан был очень юн и тоже находился в отъезде. Олога распространил слух, что королева намерена удержать власть регента, так как наслаждается ею, и тем самым подорвал ее репутацию. Он обвинил То-цзу во властолюбии.

– А быть властолюбивой плохо?

– Многие люди считают, что для женщины это грех.

Джиа вошла в комнату.

– Тетушка императрица!

Фара вскочила и бросилась к ней. Но, не добежав несколько шагов, вспомнила о правилах этикета, остановилась и склонилась в джири.

Джиа подошла и обняла девочку:

– Ты не оставишь меня на минутку с госпожой Сото? Потом вы продолжите урок.

Фара кивнула и вышла.

Джиа села рядом с Сото. Теперь, когда они были в классной только вдвоем, в комнате, казалось, стало очень-очень тихо. Ей невольно вспомнилось, как шумно тут было, когда мастер Дзато Рути собирал на урок всех детей. Фиро теперь все время проводил с генералами, Тэра уехала в Гинпен исследовать останки гаринафинов, доставленные туда механическими крубенами. А Тиму…

Ей пришлось напомнить себе, что они уже не дети.

– Тебе известно, что говорят обо мне на улицах Пана? – спросила Джиа.

– У меня и без того достаточно забот, не хватало еще слушать досужую болтовню всяких идиотов.

Джиа улыбнулась:

– Нет нужды беречь мои чувства. Я стояла под дверью и слышала, как ты давала Фаре урок. Очень своевременно.

Сото ничего не ответила.

– Даже Кого Йелу стал как-то странно смотреть на меня, – продолжала Джиа. – Как если бы думал, что я специально ничего не предпринимаю в надежде, что мои муж и сын останутся в руках льуку.

Сото посмотрела на нее:

– Однажды я рассказывала тебе о госпоже Цзы, чья роль в истории по большей части замалчивается, хотя именно она стояла за речами Лурусена, обличающими агрессию Ксаны.

– Это-то и побудило меня вступить на дорогу политики.

– А альтернатива замалчиванию чьих-либо поступков, Джиа, – это неправильное их истолкование.

– Знаю, – отозвалась императрица. – Почему ради стремления улучшить жизнь нашего народа я должна очернить свое имя в хрониках Дара? Разве это справедливо? Ну почему боги так насмехаются над нами?

Сото положила руку на плечо Джиа, и та благодарно прильнула к ней.

– Луан Цзиа был прав лишь наполовину, – промолвила Сото. – Величие королей доступно всем нам, да вот только немногие способны осилить эту ношу.

Императрица тихо плакала в классной комнате, а Сото обнимала ее.

Гин Мадзоти переселили в гостевой дом неподалеку от дворца, стражу у дверей не поставили. Она могла входить и выходить, когда вздумается, но титул и власть ей не вернули – пусть номинально, маршал оставалась государственной изменницей.

Она не покидала двора дома, не принимала гостей и каждое утро проводила, наставляя Айю в искусстве войны: с мечом или за доской для кюпы. По вечерам Гин писала книгу по тактике.

– Возможно, мне уже не придется возглавить армию, – говорила она дочери. – Но быть может, имеет смысл запечатлеть некоторые из моих идей, дабы грядущие поколения помнили, что свой титул я заслужила талантом и тяжким трудом.

Одним солнечным днем к ней с визитом пришла Джиа.

Гин подала императрице чай и сушеные фрукты. Она и сама была такой же прохладной, как чай, и выглядела совершенно спокойной, как если бы за пределами двора этого гостевого дома ничего не происходило.

Они сидели за столом друг напротив друга, словно два игрока в кюпу, собирающиеся начать партию. Но затем императрица понурила голову, сдаваясь.

– Маршал Мадзоти, – произнесла она, – я не знаю, как быть.

Признание слабости явно далось Джиа нелегко. Голова ее была склонена, и Гин отметила седину на висках и морщины в уголках глаз. Императрица постарела за считаные месяцы.

– Иногда хороших вариантов просто нет, – ответила Гин. – Хотя саги повествуют о героях, которые в одиночку выходят на бой против множества врагов и одерживают победу, но в реальной жизни обычно все обстоит иначе.

– Ты была права, говоря, что Куни способен возглавлять генералов, но не является подходящим командиром для армии, – сказала Джиа.

– Поражения, которое потерпел император, не следует стыдиться. Пэкьу Тенрьо очень искусный тактик.

Какое-то время Джиа колебалась, а потом решилась:

– Что, если я признаю, что несправедливо обвинила тебя, и тем самым восстановлю твое доброе имя?

Гин изумленно воззрилась на собеседницу.

– Ты готова пойти на это? Для того лишь только, чтобы я снова возглавила войска Дара? А как быть со всем тем, ради чего ты боролась? Что, если феодальная знать воспользуется твоим признанием и в будущем поставит под угрозу существование династии Одуванчика?

– Не время любоваться дворцами на луне, маршал, когда твой дом горит. Мои муж и сын сейчас нуждаются в тебе. В тебе нуждается вся империя Дара. Ну, так что?

Гин встала и принялась ходить взад и вперед. Джиа с надеждой наблюдала за ней. Наконец маршал вернулась и снова села за стол.

– Нет, – объявила она.

Джиа переменилась в лице.

– Почему?

– Условия изменились. Если ты очистишь мое имя ценой собственной репутации, Дара погрузится в полный хаос. Да и в любом случае я не вижу шансов на победу. Пэкьу Тенрьо – достойный противник, а теперь положение на доске сложилось целиком в его пользу.

– Неужели в самом деле нет никакой надежды?

– Я сотни раз проигрывала эту ситуацию. Однако не смогла найти способ разбить льуку и спасти императора и принца.

– А что, если тебе не нужно будет спасать императора и принца? – задала следующий вопрос Джиа.

Гин посмотрела на нее и даже бровью не повела.

– Не думай, что я стремлюсь узурпировать власть, – сказала Джиа. – Знаю, ты не слишком мне доверяешь. Но если ты найдешь способ изгнать захватчиков с наших берегов, пусть даже ценой жизни Куни и Тиму, я немедленно уступлю тебе пост регента. Когда Фиро, на твой взгляд, будет готов, помоги ему стать хорошим правителем.

Теперь на лице Гин наконец-то отразилось крайнее изумление.

– Может, ты никогда не верила в мои объяснения и считала меня мелкой, эгоистичной женщиной, погрязшей в дворцовых интригах, чтобы обеспечить положение своего сына, – продолжила императрица. – Но вспомни, что я и Куни готовы были умереть, лишь бы низвергнуть зло, которое представляла собой империя Ксана. Муж никогда не простит меня, если я спасу его, отдав народ Дара под ярмо еще более тяжкое, чем при Мапидэрэ. Я всегда делала все, чтобы помочь людям. Можешь верить или не верить, как хочешь, знай только, что мы не должны склоняться перед льуку. Умоляю тебя, спаси народ Дара, даже если ради этого придется принести в жертву Дом Одуванчика.

Джиа приняла позу мипа рари и склонялась перед Гин Мадзоти до тех пор, пока не коснулась лбом земли.

Гин также приняла мипа рари и поклонилась в ответ, тоже коснувшись лбом земли.

– Должна признаться, Джиа, что я неверно судила о тебе. Ты воистину умнейшая женщина, достойная императрица Дара.

Они обе выпрямились, и Джиа посмотрела Гин прямо в глаза.

– Значит, ты найдешь выход?

Но маршал покачала головой.

– Даже если не брать в расчет жизни императора и принца, я не могу придумать способ разбить льуку, не принеся в жертву десятки, а может, и сотни тысяч людей. Даже лучшие модели нового оружия, предложенные принцессой Тэрой и Дзоми Кидосу, способны нанести вред гаринафинам только с учетом фактора внезапности. Мне придется поставить под копье всех мужчин, женщин и подростков, а потом десятилетия вести кровопролитную войну. Хотя за свою карьеру я послала на смерть многих, однако такую цену уплатить не готова, даже ради избавления соотечественников от ярма рабства. Прости, Джиа, но я не вижу иного пути, кроме как покориться.

– Дзоми! – Айя подпрыгнула и с жаром обняла ее.

– Как продвигаются занятия? – спросила Дзоми.

– Мамочка заставляет меня много упражняться каждый день. – Девочка указала на кучу тяжелых камней в углу. – Я теперь по три штуки зараз над головой поднимаю. Я так думаю, что скоро уже смогу отправиться вместе с ней на войну.

После короткого обмена приветствиями Гин Мадзоти пригласила Дзоми остаться и пообедать с ними. Они уселись вместе с Айей, как часто делали это во дворце в Нокиде, когда королева Гин обсуждала с советниками разные государственные вопросы.

Дзоми достала большую книгу и положила ее на стол между ними. Гин узнала «Гитрэ юту», книгу Луана Цзиа, теперь Цзиаджи, которую он всегда носил с собой. Разумеется, она читала отчет о странствиях любимого, но совсем иное дело – увидеть оригинальную рукопись. Дрожащими руками она раскрыла книгу и начала читать.

И обнаружила на последней странице послание от Луана.

Только вдали от дома мы можем видеть его красоту. Гин, моя любимая, до встречи на другой стороне.

– Что это? – спросила Айя.

– Книга, написанная твоим отцом, – пояснила Гин.

– Моим отцом? – Разглядывая подпись на последней странице, Айя не знала, как себя повести. Немного погодя она промолвила: – Я думала, что тебе неизвестно, кто он.

По лицу Гин промелькнула череда озабоченных выражений.

– Я солгала, – решилась она наконец. – Любовь между нами… это было сложно.

– Я хотела бы познакомиться с ним, – заметила девочка. – Вот почему ты плакала на его похоронах?

– Прости, – промолвила Гин. – Я не сказала ему про тебя, а тебе про него, потому что… боялась.

– Боялась чего?

– Что ты полюбишь отца больше, чем… То были глупые страхи, плод тщеславия. Как я уже говорила, все было очень сложно.

Айя встала и выбежала из-за стола.

– Я тоже выросла без отца, – сказала Дзоми.

– Я поговорю с ней позже. – Гин покачала головой. – У дочери есть причина на меня обижаться. Я была не права. Все могло обернуться иначе… Все мы должны расплачиваться за последствия своих поступков.

Помолчав некоторое время, Дзоми спросила:

– Нашли вы что-нибудь в истории Цзиаджи, что помогло бы нам разгромить пэкьу?

Гин покачала головой:

– Луан был человек обстоятельный и описывал все очень точно. Но пэкьу Тенрьо весьма подозрителен и наверняка бдительно наблюдал за Луаном во время обратного пути. Я много размышляла над тем, что Луан написал о повадках гаринафинов, но не вижу ничего, что мы могли бы обратить в свою пользу.

– Тэра сейчас изучает внутренности гаринафиньих туш, и я еду помогать ей. Быть может, нам удастся отыскать неизвестное покуда слабое место.

– Молодежь всегда окрыляет надежда. – Гин улыбнулась.

– А вы никак сдались, маршал?

Гин помедлила один удар сердца, а потом ответила:

– Течение жизни иногда оказывается сильнее нас, Дзоми. Посмотри, как тщательно все планировали и как напряженно боролись император, императрица и твой учитель. Но порой судьба похожа на то великое океанское течение, которое сметает прочь наши планы и желания, словно жалкие обломки. Я считаю, что поточники правы: есть время бороться и есть время отступать.

Наступила неделя Праздника фонарей.

Даже во время войны жизнь на островах Дара шла привычным чередом. Напротив, народ веселился даже еще более шумно, чем обычно, как если бы тень отчаяния обостряла в людях праздничное настроение.

После многократных просьб Айи Гин наконец сдалась и повела дочку на гулянья. Вышли они в сумерках, в лучшую пору, чтобы смотреть на фонари. Казалось, что каждая лавочка, магазин, таверна и дом в Пане украсились фестонами светильников из бамбука, бумаги и шелка: некоторые вращались от тепла свечи внутри, другие трепетали на ветру.

Фонари были всех цветов, в точности как платья и халаты молодых мужчин и женщин на улицах: ярко-красные, ослепительно-золотые, нефритово-зеленые, голубые, как океан. Некоторые были расписаны сценами из древних саг, и при вращении фонаря картинки словно бы оживали, показывая Гегемона верхом на Рефироа, отплывающего Илутана и королеву Экофи, бегущую вслед за ним по берегу. Уличные торговцы едой наперебой расхваливали свои кушанья, подкрепляя слова запахом, дразнящим аппетит: зажаренные на вертеле кусочки акульего филе, приправленные пряностями с Дасу; горшочки с пельменями, начиненными сезамом и мякотью кокоса с Арулуги; лепешки из сорго по традиционному рецепту Кокру – покупатель мог погадать на судьбу, наблюдая за рисунком, оставленным противнем…

Айе хотелось попробовать все, и Гин с удовольствием подчинялась дочери.

– Не желаете отведать супа из иглобрюха? – спросил чей-то голос.

Гин оглянулась и обнаружила, что их окликнула Сото Цзинду.

Госпожа Сото поклонилась Гин.

– Простите меня за невежливость, поскольку я не опускаюсь в джири. Как видите, у меня руки заняты.

Сото держала маленькую фарфоровую миску. Продавец за прилавком налил туда черпак горячей лапши с кусочками полупрозрачной рыбьей мякоти.

Айя с интересом посмотрела на суп.

– Спасибо, но, пожалуй, не стоит, – заявила Гин, потянув дочь в сторону. – Я никогда толком не понимала тех, кто желает таким образом испытать судьбу. Ведь эта рыба может быть смертельно опасной.

– Если всем нам предстоит стать рабами льуку, то, может, смерть не такая уж и пугающая перспектива.

Лицо Гин потемнело.

– Госпожа Сото, придержите язык. Мы ведь на празднике.

– Мам, я тоже хочу попробовать! Все эти люди ели суп из иглобрюха, и с ними ничего не случилось.

– Никогда, – отрезала Гин. Она пошла дальше, таща за собой Айю.

– Вот уж не подумала бы, что королева Гин, прославленный императорский маршал, способна искать забвения в трусости, – произнесла ей вслед Сото.

Мадзоти резко развернулась. Усилием воли она сдержала гнев и сохранила спокойствие в голосе.

– Я прекрасно понимаю, к чему вы клоните, госпожа Сото. Я не какая-нибудь уличная девка, которую можно вызвать на бой, обвинив в трусости. Все, кто сражался вместе со мной, знают, что я не боюсь смерти. Но я также не сторонница обрекать вверенных мне солдат на бесполезную гибель.

– Так вы не только трусиха, но еще и одержимы гордыней.

– Что вы хотите сказать?

– Неужели вы считаете всех солдат своими детьми, которым следует говорить, что они должны и что не должны думать? Вас преследует картина юных новобранцев, напрасно гибнущих в бою. Но не все люди сражаются только потому, что им отдали такой приказ. Пойдемте со мной.

Злая и смущенная, Гин взяла Айю, пошла за Сото Цзинду к карете, стоявшей на обочине, и залезла внутрь. Когда они уселись, карета тронулась, неспешно петляя среди толп гуляющих, по направлению к окраинам столицы.

В щель между занавесками на окне Гин смотрела на семьи горожан, запрудившие улицы. Праздник фонарей был посвящен свету и весеннему обновлению, когда, по преданию, духи предков присоединяются к живым в гармонии и радости. Это лучшее время, чтобы побыть с семьей, и взгляд Гин потеплел, когда она подумала о Луане Цзиаджи, – ей хотелось, чтобы в ту последнюю встречу каждый из них повел себя иначе. Она притянула к себе Айю, и девочка, словно бы угадав настроение матери, не стала вырываться из ее объятий.

Карета выехала из города и спустя какое-то время остановилась. Гин вышла и обнаружила, что они находятся на месте, с которого император и его жены наблюдали за военным парадом, проходящим каждую осень после сбора урожая. В это время года площадь должна была пустовать, но в сгущающихся сумерках Гин увидела, что она забита людьми. Они стояли таким глубоким и широким строем, что едва удавалось разглядеть его края.

Сото Цзинду вытянула руку, приглашая маршала взойти на помост перед плацем. Как во сне, Гин поднялась и обвела взором солдат перед собой.

Это было весьма пестрое сборище. Некоторые, в форме регулярной императорской армии, размахивали штандартами Дара – она узнала кое-кого из сотников, служивших под ее началом во время войны Хризантемы и Одуванчика. Другие держали флаг мятежников Арулуги, доставшийся в наследство от древнего знамени Аму: золотой карп Тутутики на синем фоне. У нескольких были флаги прежнего домена королевы Гин, с полем из черных и белых квадратов (в честь ее пристрастия к игре в кюпу) и изображением водяной мельницы, этой основы промышленной мощи Гэджиры. Кое-кто даже принес стяг Гегемона с хризантемой – такой поступок мог расцениваться как государственная измена. С краю стояла группа женщин: часть из них пожилые, часть совсем юные; все в старой форме женских вспомогательных войск Дасу – подразделения, которое маршал Мадзоти основала в годы войны Хризантемы и Одуванчика…

Ее глаз выхватывал в толпе знамена почти всех прежних государств Тиро, а также фьефов, которые были упразднены императором в ходе развязанной Джиа кампании по ослаблению позиций влиятельных аристократических родов и старых генералов Куни. Никто даже не помыслил бы, что эти люди способны стоять бок о бок на площади для парадов.

– Что… – Гин не могла найти слов.

Сото Цзинду поднялась и встала рядом с ней на помосте.

– Мужчины и женщины Дара! – крикнула она. – Чего вы хотите?

Толпа перед помостом разразилась цунами голосов, от которого доски задрожали у Гин под ногами.

– Сражаться! Сражаться! Сражаться!

Сото сделала знак собравшимся солдатам, и несколько вожаков протиснулись через толпу и встали у подножия помоста.

– Почему вы хотите сражаться? – спросила Гин Мадзоти. – Даже зная, что поражение почти неизбежно?

– Лучше умереть свободными, чем жить как рабы, – ответил Кано То с Арулуги. – Хотя император помиловал меня за участие в мятеже, я никогда не смогу поднять голову в присутствии принцессы Кикоми на другом берегу Реки-по-которой-ничто-не-плавает, если поступлю иначе.

– Гегемон пошел бы в бой! – воскликнул Мота Кифи с Туноа, один из последователей злополучных бунтовщиков Ноды Ми и Дору Солофи. Он улыбнулся и кивнул Айе, которую поразил однажды своим умением поднимать тяжести. – Пойду и я!

– Пусть когда-то мы питали амбиции, – взял слово Дору Солофи, – но даже мы понимаем, что перед такой угрозой, как льуку, мы все должны стоять заодно.

– Император проявил к нам невиданную милость, – продолжил его бывший сообщник Нода Ми. – Он простил наши былые прегрешения, и мы намерены отплатить ему удвоенной преданностью. Вам следует поступить так же, маршал!

– Мой дядя был наивным человеком, доверившимся чужеземцам, как братьям, – проговорил Гори Рути, племянник Дзато, выступив вперед. Горе, пробужденное этими словами в его сердце, было таким острым, что он споткнулся и едва не упал, но его поддержала жена, госпожа Раги. – Я хочу бить льуку до тех пор, пока мы не сможем снова доверять пришельцам.

– Мой брат считал, что я выбрал не того господина, – произнес Дафиро Миро. – Я докажу ему, что он ошибался.

– Я ни разу в жизни не держал меч, – сказал Наро Хун, вдовец генерала Мюна Сакри. – Но я готов отдать жизнь, лишь бы отомстить за супруга. И если я тоже паду, то надеюсь, что сын займет мое место.

– Я не боец, – признался Нарока Худза, бывший соперник Дзоми Кидосу на Дворцовой экзаменации и один из виднейших купцов Гэджиры. – Но все мое богатство в вашем распоряжении, маршал, потому что даже торговый люд любит свободу.

Гин слушала речи вожаков собравшейся толпы, и противоречивые чувства боролись в ее сердце. Правильно ли сдаваться без боя? Даже если предстоящая битва и сулит неизбежное поражение?

К ней подошла Сото Цзинду с мечом. Он был таким тяжелым, что женщина могла только тащить его по земле.

– Обнажите его.

Как во сне, Гин обеими руками ухватилась за рукоять и потянула изо всех сил. Хотя она была женщиной крепкой и сильной, ей стоило немалых трудов поднять клинок и направить его к небу. Маршал Мадзоти была хорошо знакома с этим легендарным мечом, правда в руках его никогда не держала.

– Это На-ароэнна, «Конец Сомнений», – пояснила Сото. – Мой племянник был последним, кто владел им. Когда он извлекал меч из ножен, сомнений и впрямь больше не оставалось.

Гин бросила взгляд на Сото и возразила:

– Но он проиграл и погиб, и многие умерли вместе с ним. Отсутствие сомнений не пошло Гегемону на пользу.

Сото покачала головой:

– Вы ошибаетесь. В ту последнюю ночь в Рана-Киде Мата освободил всех своих людей от клятвы верности, данной ему как господину. Те, кто стоял с ним до конца в битве на морском побережье, делали это по своей воле, пусть и сознавали, что победа недостижима.

Гин немного помолчала.

– Я не Гегемон. Сказители не расписывали мои подвиги в мифах и легендах. Я обычная женщина, пусть и сведущая в военном искусстве.

– Не скромничайте, маршал Мадзоти, – ответила Сото. – Вы очень много сделали для своих солдат. Вы запретили в армии телесные наказания и аресты, предпочитая не насаждать дисциплину, а внедрять ее разумными методами. Вы заслужили преданность не страхом и принуждением, но тем, что прислушивались к подчиненным, обеспечивали им хорошее обмундирование и заботились об их семьях. Вы дали женщинам Дара шанс сражаться за свое будущее. Как можете вы теперь быть так глухи к желаниям народа? Не достигнутая победа делает вождя достойным, но готовность сражаться за то, что сам считаешь в сердце правильным, даже когда поражение неизбежно. Фитовэо – бог не только победителей, но и тех, кто пал в борьбе за правое дело. Тех, кто стремится видеть, даже когда вокруг непроглядная тьма. Все мудрецы ано говорили о непредсказуемости жизни и сходились лишь в одном: бесспорно только то, что все мы рано или поздно умрем. Но смерть бывает разной. У одних она весомая, как гора Фитовэо, у других ничтожно легкая, словно перышко на ветру. Не вам отрицать неотъемлемое право каждого мужчины и каждой женщины выбирать, какой смерти они заслуживают.

– Но если даже боги Дара не подали ни единого знака, что они на нашей стороне, как могу я понять, что это верный путь? – спросила Гин. – Я не родилась с двойными зрачками, со знанием того, что меня ждет великая судьба. Я не убивала в горах большого белого питона и не заставляла радугу указывать путь моей жене.

– Гин, не существует прирожденных героев, а легенды – это просто красивые истории, вы это знаете не хуже меня. Но мир иногда требует от человека сделать шаг вперед, чтобы воплотить в жизнь чаяния многих. Вот так рождаются легенды и герои. Истинная отвага – это плод не уверенности или бесстрашия, но способности поступать как должно, даже когда ты испуган и полон сомнений.

Гин смежила веки. Она вспомнила про вожака уличной шайки времен своей юности: как тот калечил детей, а она стояла рядом, не в силах помочь. А потом подумала про то, как пэкьу Тенрьо хладнокровно отдал приказ убить мужчин и женщин Руи, скованных друг с другом. Зло существует в этом мире, и ему необходимо противостоять.

Маршал открыла глаза и воздела На-ароэнну. Последний луч солнца коснулся острия, когда Гин возглавила толпу, издававшую клич. Голоса всех дружно вознеслись ввысь, так что сами небеса словно бы вздрогнули, а первые звезды испуганно заморгали.

– Сражаться! Сражаться! Сражаться!

По Дара расползлись слухи, что льуку нашли постоянный проход через Стену Бурь и отправляют подкрепления еще в сотню гаринафинов и несколько тысяч воинов. Говорили, что они могут завоевать все Дара в считаные недели. Рыбаки боялись выходить в море из страха наткнуться на города-корабли льуку, и все то и дело задирали головы, ожидая, что варвары способны в любой момент спуститься с небес.

Богатые купцы всё с большей неохотой платили налоги, а помещики и даже иные местные чиновники и аристократы помельче стали готовиться к тому, что считали неизбежным. Они перешептывались между собой, решая, какого рода сделки могут заключить с будущими иноземными господами, чтобы обеспечить выгоды для себя и своих близких. Кто-то готовил богатые подарки в расчете, что, заблаговременно поднеся их победителям, сумеет избегнуть полного порабощения. Были такие, кто, заботясь о своей шкуре, исподволь внушал женам и дочерям мысль, что долг перед семьей обязывает их предложить себя варварским вождям, когда придет время. Ну и конечно, все запасались продуктами и иными необходимыми вещами, уверенные, что при любом раскладе трудностей не избежать. Торговцы, пользуясь всеобщим ажиотажем, обогащались.

В противовес мрачным ожиданиям и страхам премьер-министр Кого Йелу выступил с инициативой: пусть консорт Рисана и принц Фиро совершат тур по Дара, подбадривая народ и обеспечивая поддержку Дому Одуванчика.

Госпожа Рисана ставила великолепные спектакли, в которых участвовали популярные актеры в ярких костюмах, звучали патриотические стихи и вдохновляющая музыка. Им с Кого удалось даже уговорить короля Кадо, несмотря на то что тот давно уже отошел от дел, сыграть небольшую роль. Каждое представление начиналось с дыма, изображающего первобытный туман, из которого выступали сделанные из бамбука и шелка острова. По мере того как актеры расхаживали между ними, изображая славные эпизоды из долгой истории Дара – начиная с прибытия ано на архипелаг, населенный дикарями-аборигенами, и заканчивая торжественным основанием династии Одуванчика: от легендарных героев войн Диаспоры до совсем недавних подвигов во время войны Хризантемы и Одуванчика; от самых почитаемых мудрецов ано до народных сказителей; от лирических поэтов до государственных деятелей – туман постепенно сползал с края сцены и окутывал завороженную публику, делая ее частью представления.

Кульминацией каждого спектакля было появление принца Фиро на спине механического крубена, изготовленного из папье-маше и приводимого в действие командой рабочих, ползающих снизу. Музыка взмывала в крещендо, когда принц сходил на берег Руи и могучими ударами меча поражал картонных гаринафинов на острове. Затем император Рагин – роль которого исполнял Кадо Гару, внешне очень схожий со своим младшим братом, – появлялся из люка в полу и благодарил сына и весь народ. Этот духоподъемный сценарий будущего был, разумеется, хорошо продуманной отсылкой к легендарному рейду Куни на крубенах на Руи, бывшему частью его внезапной атаки на Пан во время мятежа против империи Ксана.

Затем, пока принц и император стояли на тушах гаринафинов, каждый держа по отрубленной рогатой башке, блестящее зеркало, символизирующее луну, поднималось у них за спинами и отбрасывало через весь зал увеличенное изображение на белый экран, закрепленный на задней стене. Обернувшись, чтобы посмотреть, зрители дружно ахали, видя изображение восьми кивающих и улыбающихся богов Дара, в то время как свет мерцал в наполняющем аудиторию благоуханном дыме – волшебные зеркала, секрет которых открыла Тэра, нашли себе новое применение.

Хотя пропагандистский посыл спектаклей был очевиден, это прекрасно работало. История, подчищенная и покрытая слоем свежей краски, зачастую гораздо действеннее любого мифа. Пьесы убеждали население Дара, что династия Одуванчика крепко держит бразды правления; что маршал, пусть и взбунтовавшаяся некогда, переменилась в душе и при надежной поддержке императрицы готова предложить хитроумный гениальный план, придумать, как разгромить льуку и спасти императора и принца Тиму; что народ дара – великий наследник славных традиций; что льуку, будучи дикарями, лишенными благ цивилизации, обречены на поражение вопреки временным победам.

По завершении спектакля Фиро обращался к населению с пламенной речью поддержать усилия правительства: повиноваться закону, хранить привычный уклад жизни, карать спекулянтов, не слушать пораженцев, а самое главное, платить налоги и вносить деньги в императорскую казну, дабы этим оказать помощь войскам. Чиновники выставляли столики и собирали пожертвования на военные нужды, причем самые видные персоны местного сообщества подавали пример остальным.

По прикидкам Кого Йелу, которому не было равных в искусстве планирования, после разорения Руи и Дасу во время вторжения туда императорской армии льуку потребуются все лето и осень, чтобы оправиться и приготовиться к вторжению на Большой остров. Императрица всеми силами старалась выиграть время, чтобы маршал успела наладить оборону, и посылала к льуку гонцов с сообщениями, что Дом Одуванчика якобы склоняется к решению о капитуляции.

Хотя в результате представлений консорта Рисаны и принца Фиро от желающих вступить в армию молодых мужчин не было отбоя, маршал полагалась только на разнородное полчище, которое собралось в тот день на площади для проведения парадов. Пусть Гин и пришла к убеждению, что смысл вести эту безнадежную войну все-таки есть, она непоколебимо стояла на своем, заверяя, что поведет лишь тех мужчин и женщин, которые ясно сознают правду и сражаются по своему свободному выбору.

Несмотря на то что отношения между Йелу и Мадзоти по-прежнему оставались натянутыми (маршал не могла забыть, какую роль сыграл премьер-министр в ее падении), Гин находила весьма полезными фонды, собранные в итоге пропагандистской кампании Кого. Она вкладывала деньги в оснащение своей маленькой армии: наняла лучших кузнецов древней Римы, организовала добычу чистой железной руды, чтобы изготавливать оружие и доспехи из дорогой тысячекратно закаленной стали; строила новые механические крубены, которые развивали большую скорость и могли дольше оставаться под водой, дабы их не обнаружили летающие гаринафины; закупала редкие растения, из которых Джиа изготавливала действенные препараты, позволяющие воинам быстро восстанавливать силы и обходиться меньшим количеством сна. Императрица даже изобрела новую микстуру, позволяющую вообще не спать несколько дней, пусть и ценой ущерба для здоровья в будущем – почти все до единого члены добровольческого корпуса изъявили готовность принимать этот наркотик.

Но бо́льшая часть средств ушла на оплату исследований в лабораториях Гинпена. Там быстро построили засекреченные ангары, в которых разместили туши мертвых гаринафинов, отбуксированные механическими крубенами Тана Каруконо, а Кого Йелу разослал во все углы Дара соглядатаев, дабы выискивать талантливых мужчин и женщин, способных придумать неожиданный способ одолеть крылатых зверей.

Маршал не питала особых надежд, что исследования увенчаются успехом – это было равносильно тому, чтобы делать ставку на чудо, – но решила использовать все возможные шансы, хотя в глубине души и была убеждена в недостижимости окончательной победы.

Дзоми Кидосу и принцесса Тэра работали совместно с опытными хирургами, ветеринарами и специалистами по анатомии из Гинпена, препарируя туши и пытаясь вызнать секреты гаринафинов.

Трудились они в лаборатории, расположенной внутри огромной пещеры на морском берегу и бывшей детищем Киты Ту, одного из пана мэджи из Хаана, который некогда принимал участие в Дворцовой экзаменации вместе с Дзоми Кидосу. Хотя в ту пору молодой ученый искал иной должности и был разочарован, когда его назначили директором Императорских лабораторий, чутье не подвело императора Рагина и консорта Рисану: с годами Кита превратился в способного руководителя ученых, умеющего решать самые необычные задачи.

Едва лишь туши крылатых животных прибыли, он поместил их внутрь пещеры и организовал непрерывный подвоз телегами льда, чтобы не дать им разлагаться, и, не дожидаясь поступления денег из императорской казны, оплачивал расходы из семейных средств. Торговцам и возчикам, обслуживающим потребности лаборатории, дали понять, что речь идет о некоем императорском хранилище для морепродуктов, которые можно потреблять не в сезон. Когда потеплело, караваны за льдом пришлось отправлять к далеким ледникам в горах Даму, и затраты росли как на дрожжах. Было жизненно важно, чтобы работы по исследованию туш были закончены как можно скорее.

Получив деньги из новых военных фондов из Пана, Кита удвоил усилия. Он расширил пещеру и разделил ее на множество прозекторских, чтобы препарировать разные части гаринафинов одновременно. Система искусно просверленных отверстий и зеркал обеспечивала поступление солнечного света для освещения пещеры. Также Кита разработал специальные установки из вогнутых рам с многочисленными линзами. Их размещали над прозекторскими столами, чтобы ни малейшая тень не могла помешать работе. Дабы рассекать плотную кожу, мышцы и сухожилия громадных зверей, не вызывая ненужного повреждения тканей ударами топора или распилами, он заказал скальпели с алмазной заточкой. Кита расположил на вершине утеса несколько ветряных мельниц, энергия от которых посредством шестерней и ремней передавалась в лабораторию: таким образом мощные машины могли поднимать и поворачивать туши. Поскольку внутри пещеры поддерживалась довольно низкая температура, всем работающим внутри приходилось одеваться как в разгар зимы. Никому, за исключением отобранных для участия в проекте ученых и рабочих, не разрешалось приближаться к секретной лаборатории: шпионы льуку и пособники захватчиков могли попытаться устроить там диверсию, а вся добытая в ходе исследований информация становилась военной тайной.

Поначалу специалисты весьма скептически смотрели на присутствие Тэры. Многие полагали, что рассказы про ее вклад в подавление мятежа на Туноа сильно приукрашены и больше смахивают на легенды; не от одного сотрудника лаборатории можно было услышать, что это всего лишь избалованная принцесса, решившая присоединиться к ученым мужам с целью пощекотать себе нервы или примазаться к открытиям.

Не улучшило отношения и то, что Тэра почти сразу настояла на привлечении двух специалистов, которые не значились в первоначальном списке исследователей, составленном особой комиссией Императорского академического совета: Сами Фитадапу была молодой ученой с Руи, едва получившей ранг фироа на Дворцовой экзаменации в предыдущем году, а Мэкодэ Дзэгате – кашима хаанского происхождения, выросшей на Туноа.

Обе женщины являлись участницами программы Куни Гару «Золотой карп», хотя Тэра и не знала об этом.

– Почему именно они? – спросил, нахмурившись, директор Императорских лабораторий.

– Кита, у вас среди исследователей почти нет женщин.

– Это потому что не было достаточно квалифицированных кандидаток. – Кита замялся, опасаясь, что принцесса истолкует его слова как оскорбление, и решил подсластить пилюлю. – Ваше высочество, разумеется, представляет собой исключение, как и особый советник Дзоми Кидосу.

– Хотя среди сдавших императорские экзамены женщин гораздо меньше, чем мужчин, они все-таки есть, – заявила Тэра. – А потому, поскольку проект требует от нас совершенно нового подхода, важно опираться на широкий спектр мнений и взглядов.

– Оригинальность мышления – это свойство ума, а не пола, – огрызнулся Кита Ту.

Однако Тэра стояла на своем.

– Благодаря иному жизненному опыту женщины могут предложить новый, уникальный взгляд на проблему, недоступный традиционным кандидатам. Вот, например, Сами на прошлогодней экзаменации подняла в своем эссе тему повитух среди китов. А Мэкодэ, известная как специалист по истории растительных лекарственных средств, отталкивалась в своих исследованиях от наблюдений за тем, как животные лечат свои болезни. Их интерес к этим темам, которыми наука обычно пренебрегает, говорит о неординарности мышления.

Кита не был убежден в правоте принцессы, однако уступил и добавил в штат двух женщин.

Понимая, что коллеги относятся к ней скептически, Тэра предпочла не замечать легкую враждебность с их стороны и с головой погрузилась в работу. Трудилась она бок о бок с остальными: взбиралась на гигантские туши при помощи канатов и острых крючьев, никогда не жаловалась на риск, поднимала и передвигала массивные конечности и резала плоть, не сетуя, что эта грязная работа ниже ее достоинства. Она запускала руки в кровь и жир, пока лицо ее не покрывала грязная корка, а от тела не начинало вонять гаринафиньими потрохами. Тэра внимательно выслушивала, что говорят другие ученые, и не перебивала их во время дискуссий, чтобы высказать свое мнение.

Словом, она вела себя не столько как принцесса Дара, сколько как помощница или ученица, проходившая обучение у опытного наставника.

– Почему вы постоянно храните молчание? – спросила у нее Дзоми, когда они остались наедине. – Я знаю, как вам хочется внести свой вклад.

Тэра улыбнулась в ответ:

– Помнишь легенду о птице фаэдо?

– Сочинение Ра Оджи? Да, конечно.

процитировала Дзоми.

Тэра кивнула:

– Есть время высказывать свое мнение и время играть роль послушного ученика. Выбор правильного момента определяет все: как на войне, так и в научном споре, особенно когда в тебе видят отстающего.

Дзоми вздохнула. Тэра, похоже, куда лучше ухватила суть течения власти, чем она сама, – об этой слабости предупреждал ее Луан много лет назад.

Беспокоясь о здоровье Тэры, Дзоми изобрела для нее шелковую маску, чтобы девушка не подхватила какую-нибудь болезнь от гаринафиньей крови, попадающей на лицо и от паров особой медицинской воды, в которой сохраняли отсеченные органы животных. Тэра обрадовалась, и при виде искренней благодарности принцессы сердце Дзоми наполнилось теплом.

– Ты не будешь против, если я попрошу мастеров сделать такие же для всех? – спросила Тэра, держа ее за руку.

Дзоми смутилась, отругав себя за то, что не подумала, как будет выглядеть принцесса, единственная из всех работая в маске. Она сосредоточилась на ощущении пальцев собеседницы в своей ладони: они были мозолистыми от работы тяжелыми инструментами для вскрытия плотной шкуры гаринафина, но тем не менее показались Дзоми невероятно нежными и милыми. Она кивнула.

– Я разошью ягодами свою маску, так чтобы никто не спутал ее с другими, – сказала Тэра. – Она особенная: ты ведь сделала ее сама.

Много часов потом Дзоми гладила свою ладонь, пытаясь возродить ощущение тепла руки принцессы.

В отличие от Тэры, которой оказали весьма прохладный прием, к Дзоми все исследователи относились с уважением как к выдающейся пана мэджи, отличившейся на Дворцовой экзаменации две сессии назад. К тому же она вскоре зарекомендовала себя как настоящий эксперт по гаринафинам, поскольку несколько раз перечитала записки Луана Цзиаджи, а ее собственные наблюдения за крылатыми скакунами на Руи оказались бесценными в деле сопоставления анатомических особенностей животных с их поведением. Работа бок о бок еще сильнее сблизила Дзоми и Тэру. Ползая среди горы гаринафиньих потрохов, дабы разобраться, что к чему, они постоянно болтали и смеялись, как если бы возились в милом садике и обсуждали экзотические цветы.

Лучшие умы всей империи, собранные в ледяной пещере на побережье Хаана, медленно, но верно продвигались к первоочередной цели: раскрытию загадки огненного дыхания гаринафинов – свойства, не имевшего аналогов среди представителей фауны Дара.

Как-то раз, рассекая шкуру и мышцы гаринафина, ученые наткнулись на сеть перепончатых ячеек, заполняющих полость тела.

– Они, должно быть, схожи с мешочками в туловище сокола-мингена, – предположил Атаро Йе, известный поточник с Руи, служивший при дворе императора Мапидэрэ в качестве одного из инженеров воздушного флота империи Ксана. Он был потомком великого инженера Кино Йе, который совершал святотатство, препарируя соколов-мингенов, и открыл тайну подъемного газа, облегчавшего полет исполинского хищника. Время от времени Атаро ублажал себя, попыхивая коралловой трубкой, набитой душистым табаком с Фасы, и, хотя дым распространялся по всей пещере, никто не осмеливался сделать замечание прославленному ученому.

– Даже с учетом полых и легких костей, – продолжил Атаро, – а также громадных крыльев, и этому созданию, похоже, не обойтись в полете без помощи таких вот мешков.

– Но это означает, что звери столь же зависимы от подъемного газа, как и наши воздушные корабли, – возбужденно заметила Сами Фитадапу, которая нисколько не стеснялась высказывать свое мнение и не тушевалась в присутствии множества столь именитых ученых: эта ее привычка весьма не нравилась иным из числа пожилых и именитых мужей. – Если мы перекроем источник его поступления, то гаринафины рано или поздно окажутся прикованы к земле.

Дзоми покачала головой:

– Сомневаюсь. Я не припоминаю, чтобы льуку отправляли их на озеро Дако с целью пополнить запасы подъемного газа. И в отчетах мастера Цзиаджи о странах Укьу и Гондэ нет упоминаний про подобные запасы. Столь важная подробность наверняка бы привлекла его внимание.

– Не исключено, что в их стране подъемный газ встречается гораздо чаще, чем в нашей, а потому льуку не рассматривали его как редкий ресурс и не обращали на него внимания, – заметил Атаро.

– Но как им удавалось поддерживать запасы подъемного газа в течение столь длительного плавания через океан? – задала вопрос Сами.

Атаро отмел эти возражения пренебрежительным взмахом руки.

– Наши корабли теряют газ, но медленно, и при бережном использовании, тщательно распределяя запасы газа между кораблями, мы можем годами поддерживать их на лету до дозаправки.

– Но гаринафины явно не в состоянии долго оставаться в воздухе, – возразила Дзоми. – Все свидетельства утверждают, что эти твари способны летать лишь по нескольку часов кряду, после чего вынуждены садиться. А будь они зависимы от запасов подъемного газа, могли бы оставаться в небе бесконечно.

– Гм-м-м… – Атаро Йе вынужден был признать, что это весьма существенное замечание. – Давайте исследуем эти пазухи еще раз.

Ученый обнаружил одну из ячеек, еще наполненную газом, и бережно отделил ее от кровеносных сосудов, трубок и других тканей. Затем он перевязал тонкие сосуды куском шнура и, держа шнур, отпустил мешок.

Тот, имеющий почти три фута в диаметре, поднялся в воздух, натянув шнурок.

– Легче воздуха, как и ожидалось, – объявил Атаро.

Затем он взял заостренную полую тростинку и воткнул в мешок. Через нее с шипением стал выходить газ.

– Мастер Йе, – вмешалась принцесса Тэра. Поскольку она редко выражала свое мнение, все посмотрели на нее. – Мне кажется, следует проявить осторожность, имея дело с неизвестным газом. Не лучше ли нам воспользоваться одной из небольших прозекторских…

Атаро Йе лишь раздраженно отмахнулся.

– Я работал с подъемным газом, еще когда вас и в помине не было. Мне ли не знать, что безопасно и что нет. – Он зажмурился и понюхал утекающее вещество. – Никакого запаха. Чистый подъемный газ.

Мешок висел у него над головой, как шар; под воздействием вырывающегося через тростинку газа он описывал круги, словно воздушный корабль. Затем Атаро достал свою коралловую трубку, набил ее ароматным табаком и махнул одному из подручных поблизости, чтобы тот принес огонька. Так как в пещере поддерживали холод и освещение производилось только за счет отраженного солнечного света, факелов или ламп в лаборатории не жгли. Мальчишка выбежал из пещеры и вернулся с горящей лучиной.

И тут мешок над его головой взорвался, как шаровая молния. Мальчик испуганно завизжал и отпрыгнул в сторону, ученые бросились врассыпную в поисках укрытия. Огненный шар упал на голову Атаро, запалив на нем волосы и одежду. Бедняга закричал, заметался и врезался в прозекторский стол. Воды под рукой не оказалось. Ученому грозили серьезные ожоги.

Его коллеги и охранники словно бы разом окаменели и только беспомощно озирались.

– Ваше высочество! – крикнула Мэкодэ Дзэгате, травница с Туноа, подбегая к Тэре. – Можно взять ваш халат?

Принцесса сразу сообразила.

– Отличная мысль!

Не колеблясь, она сдернула с себя толстый зимний халат и с помощью Мэкодэ и Сами закутала объятые огнем голову и плечи Атаро Йе, после чего женщины повалили его на землю и катали, пока не убедились, что пламя погасло. Атаро сел и медленно стащил с головы халат Тэры, как невеста фату. Огонь опалил ему бороду и большую часть волос, но ожоги на лице и на шее оказались сравнительно легкими.

– Вам поможет мазь из ледяных лилий и мятного желе, – сказала Мэкодэ, осмотрев пострадавшего. – Но несколько дней болеть будет сильно.

– Спасибо, – произнес ученый, с благодарностью глядя на Тэру, Сами и Мэкодэ.

Дзоми тем временем раздавала всем находящимся в пещере указания:

– Откройте двери, чтобы впустить свежий воздух! Не вскрывать больше мешки гаринафинов, и проследите, чтобы тут не было открытого огня!

В другие времена картина того, как три женщины, одна из них принцесса в исподнем, катают старика по полу, словно бревно, породила бы кучу слухов и насмешек, но сейчас все в пещере понимали, какой храбрый поступок совершили Тэра, Сами и Мэкодэ. Дзоми Кидосу захлопала в ладоши, остальные подхватили, и вскоре свод пещеры огласился дружными аплодисментами.

– Вы определенно преподали мне урок, – произнес смущенный Атаро. – Если даже человек много лет живет на свете, это еще не означает, что он нажил ума. Как вам удалось сохранить спокойствие и понять, что делать?

Мэкодэ рассмеялась:

– Я выросла в бедной семье и готовила на всех, так что провела на кухне, надо полагать, больше времени, чем все остальные из вас, вместе взятые. Нередко от огня на плите загорается юбка, вот я и научилась, как себя вести в подобных случаях. Подозреваю, что у Сами тоже есть такой опыт.

Сами кивнула.

– Даже обучаясь, я по-прежнему готовила еду для братьев и родителей.

Атаро обратился к Тэре:

– Только не говорите, что и вы осваивали эту технику на кухне.

– Ну, не совсем. – Принцесса широко улыбнулась. – Когда мой отец был еще юным, его друг, будущий секретарь предусмотрительности Кода, попал под атаку огненными бомбами. Папа сообразил: чтобы спасти Рина, нужно отделить пламя от воздуха. Эта история запала мне в память, поэтому сейчас я без долгих размышлений стала действовать.

Атаро кивнул:

– Хвала богам, что вы здесь.

С того дня ученые стали относиться к Тэре, Сами и Мэкодэ как к равноправным членам команды. Когда девушки высказывали свое мнение или делились с остальными наблюдениями, к ним прислушивались.

У Дзоми и Тэру было много общего: они не только вместе работали в лаборатории, но и родные обеих пострадали от жестоких льуку. Все это соединило молодых женщин особыми узами. Они вместе ели, а свободные часы проводили за обсуждением исследования гаринафинов, принципов механики, военной тактики и всего прочего, что взбредет на ум.

Изучение гаринафинов замедлялось, поскольку ученые тонули в бесконечных спорах о природе воздушных мешков и о том, как можно сопоставить их с наблюдениями за поведением удивительных крылатых зверей. Теорий рождалось слишком много, и все приуныли, когда императорский посыльный из Пана передал требование ежедневно присылать отчет о ходе работ, напомнив всем о надвигающейся войне с льуку.

Как-то раз случилась гроза, и, когда дождь прекратился, Тэра убедила Дзоми сделать перерыв и подняться на вершину утеса.

– Ну разве это не красиво? – воскликнула принцесса.

Умиротворенный океан был темно-бирюзовым. Из-за туч выглянуло солнце, и на небе повисла радуга.

Дзоми улыбнулась и указала на радугу.

– Что такое? – Тэра приложила ладонь козырьком ко лбу и стала вглядываться в указанном Дзоми направлении, думая, будто та высмотрела что-то на горизонте.

Дзоми снова улыбнулась и указала на радугу.

– Это загадка? – спросила принцесса.

И опять Дзоми улыбнулась и показала на радугу.

– Я сдаюсь. Растолкуй, что ты хочешь мне сказать.

Улыбка Дзоми стала печальной.

– Мать поведала мне однажды легенду о богах и Календарной дюжине. В той легенде повелитель Луто тоже отвечал на все вопросы таким вот образом. Окружающие были окончательно сбиты с толку.

– Мне бы хотелось как-нибудь послушать эту легенду, – заметила Тэра. – Жаль, что мне не довелось встретиться с твоей матерью.

– Оба моих родителя были хорошими сказителями, – промолвила Дзоми. – И легенду эту лучше рассказывать на диалекте Дасу. Я слишком долго жила далеко от дома и утратила особенности тамошнего говора.

Они стояли рядом, и Тэра сочувственно обняла Дзоми.

– Мы многое теряем, делаясь взрослыми. Но наряду с этим также и многое приобретаем. Оказаться там, где мы сейчас, было не так-то просто.

Окрестная природа выглядела свежей, как только что написанная на холсте картина: сочно-зеленые поля, пляж с иссиня-черным песком, дома и хижины щеголяли вымытыми красными кровлями и яркими белеными стенами.

– Одна знатная дама как-то сказала мне, что одно из величайших в жизни удовольствий – смотреть на мир, возрожденный после дождя, – произнесла Тэра.

– Воистину так, – согласилась Дзоми. – Я рада, что послушалась тебя и взобралась сюда. Впрочем, не думаю, что мне и вполовину было бы так хорошо, окажись я здесь одна.

Тэра улыбнулась. Та дама тоже про это обмолвилась.

Дзоми села и стала поправлять упряжь на ноге, которая за время подъема ослабла в некоторых местах крепления.

– Вот воистину удивительный пример механизма, – заметила Тэра.

Она уселась рядом с Дзоми и стала разбираться, как работает приспособление, сгибаясь и усиливая ослабевшие мускулы ноги.

– Учитель сделал его для меня, – сказала Дзоми, и взгляд ее на миг затуманился. – Будь он сейчас здесь, наверняка давно бы уже раскрыл все секреты гаринафинов. Мы так медленно продвигаемся, что у меня возникает чувство, будто я подвожу наставника.

– Я так не думаю, – возразила Тэра. – Луан Цзиаджи был великий ученый, но не бог, а такой же смертный, как я или ты. Он верил, что вселенная познаваема, и, пока мы твердо придерживаемся этого убеждения и действуем в соответствии с ним, у меня нет сомнений – результат будет.

– Как тебе удается всегда оставаться такой жизнерадостной?

– Как меня учили, то, что наполняет наше сердце, оказывает гораздо большее влияние на нашу судьбу, нежели природный талант или обстоятельства. Мое имя означает «прогоняющая скорбь», и я намерена его оправдывать. Если наше положение покажется безнадежным, мы можем либо покориться и оплакивать судьбу, либо изменить сценарий и начертать себе новый курс. Герои наших собственных историй – это мы сами.

– Герои наших собственных историй – это мы сами, – повторила Дзоми. И улыбнулась в первый раз за долгое время.

– Знаешь, ты такая красивая, когда улыбаешься, – заметила Тэра.

Дзоми встрепенулась. Она всегда стремилась сохранять серьезный вид, доказывая свою принадлежность к рангу ученых особ.

– Ты считаешь, что мне нужно чаще улыбаться?

– Вовсе нет, – ответила Тэра. – Меня радует видеть тебя счастливой, и я надеюсь, что вместе мы переживем еще немало действительно радостных моментов.

Дзоми залилась краской. Редко кто делал комплименты ее внешности, учитывая шрам, полученный в детстве после удара молнии. Но от слов Тэры на душе у нее стало светлее.

Принцесса хихикнула:

– Этот румянец от смущения тоже тебя не портит. Ты знаешь, что прежде наводила на меня страх? Я была уверена, что не нравлюсь тебе, ведь ты всякий раз была так раздражительна, когда я пыталась заговорить с тобой.

Дзоми неловко рассмеялась:

– Я была излишне самонадеянна и думала, будто все знаю. Прости, что была так груба с тобой.

– В детстве я редко общалась с другими детьми, не доводившимися мне родственниками, а когда играла с девочками моего возраста, разница в положении мешала нам по-настоящему сблизиться, – проговорила Тэра. – Я искренне рада, что мы вместе работаем над этой задачей.

– Я тоже, – отозвалась Дзоми. Она сглотнула и продолжила: – Я не говорила этого, но я благодарна тебе за то, что ты назвала меня трусихой, когда я хотела покинуть двор после предательства маршала.

– Я лишь указала тебе на то, что ты и так знала в глубине души, – возразила принцесса. – Настоящий друг – это как зеркало, в котором мы видим правду о себе.

– А что, если… – Дзоми помедлила, снова сглотнула и заглянула в ожидающие глаза Тэры. И заставила себя продолжить, с бешено колотящимся сердцем: – Что, если я хочу, чтобы мы стали больше, чем друзьями?

Тэра залилась румянцем, однако лицо ее осветилось улыбкой.

– Мне казалось, будто я играю на цитре жующей корове, но на самом деле это я была коровой, боящейся танцевать!

– Это означает… да? – спросила Дзоми, и сердце ее заколотилось еще сильнее.

Вместо ответа Тэра обняла Дзоми и запечатлела на ее губах долгий, трепетный поцелуй.

Солнце играло в море, легкий ветерок освежал возродившийся мир.

Голоса двух молодых женщин, услышавших голоса сердец друг друга, эту музыку, сокрытую в музыке, пели в идеальной гармонии:

Замотанный бинтами Атаро Йе с удвоенной энергией вернулся к работе. И смиренно попросил принцессу Тэру и Дзоми помогать ему.

– У нас тут слишком много теорий при недостатке доказательств, – сказал Атаро. – Нужно больше работать и меньше разговаривать.

Они осторожно вырезали из мертвого гаринафина еще один мешок.

– Как же нам выяснить свойства этого газа? – спросил, нахмурив лоб, Атаро.

Дзоми усмехнулась:

– Давайте взвесим рыбу.

Они закачивали в пустой мешок подъемный газ с одного из немногих оставшихся у империи воздушных кораблей, пока он не сравнялся в размерах с мешком из гаринафина. Потом стали привязывать грузы, пока оба мешка не достигли равновесия.

– Газ внутри гаринафина тяжелее, чем тот, что поднимается со дна озера Дако, – резюмировал Атаро. – Вот почему второй мешок способен поднять больший груз.

– Это означает также, что гаринафины обладают меньшей подъемной силой, чем соколы-мингены и наши воздушные корабли, – заключила Дзоми. – Это объясняет, почему животным необходимы такие большие крылья.

– А еще сей газ легко воспламеняется, и это может означать, что именно он служит источником огненного дыхания, – добавила Тэра.

Следуя интуиции, принцесса попросила доставить в пещеру один из баллонов, наполненных газом для пламеметов маршала. Был проделан аналогичный первому эксперимент по сравнению газа, полученного при ферментировании навоза, с газом из одного из гаринафиньих мешков. Выяснилось, что по массе они одинаковы.

– Но как могут гаринафины получать навозный газ? – задались вопросом удивленные ученые.

Мэкодэ, эксперт по воздействию разных растений на пищеварение животных, предложила возможный ответ:

– Процесс ферментации, при котором образуется газ для пламеметов, схож с тем, что протекает внутри этих травоядных существ.

Дальнейшее препарирование животных говорило в пользу этой гипотезы. Подобно коровам и овцам, гаринафины имели многокамерный желудок. Очевидно, траву, которая подвергалась ферментации в одной из первых камер, крылатые звери затем отрыгивали, пережевывали и проглатывали снова. После чего образовавшийся при ферментации газ хранился в сети ячеек, распределенных по всему организму. Во избежание вспучивания тела газ медленно стравливался, а со временем запасы его возобновлялись.

– При огненном дыхании также расходуется газ, – размышляла Дзоми. – Это объясняет, почему гаринафины не могут летать долго, когда дышат огнем. Им необходимо пополнить запасы газа, для чего они должны приземлиться и поесть.

– Природа определенно полна чудес, – заметил Атаро Йе. – Видимо, травоядные развили это свойство как механизм защиты. Очень любопытно, какие еще удивительные создания могут водиться в землях Укьу и Гондэ.

Когда стало ясно, что эти жуткие твари – всего лишь своего рода летающие коровы, это определенно лишило их ауры таинственности. Ученые сразу же развернули дебаты, как воспользоваться сделанным открытием и разработать тактику противодействия.

По мере того как препарирование продолжалось, открывались все новые чудеса.

Хотя гаринафины явно относились к млекопитающим, при вскрытии двух туш – обе принадлежали самкам – обнаружились частично оформившиеся яйца с твердой скорлупой.

– Ну и ну! Млекопитающие, откладывающие яйца! – воскликнул Атаро Йе. – Никогда бы не подумал, что такое возможно, если бы не увидел собственными глазами.

Исследование внутреннего строения яйца принесло еще больше сюрпризов.

– В отличие от большинства подобных животных, эмбрионы, по меньшей мере частично, развиваются внутри матери еще до того, как откладывается яйцо, – задумчиво произнесла Сами, весьма сведущая в вопросах деторождения домашней птицы. – Нам многое неизвестно о размножении гаринафинов, но любому понятно, что эти трехкрылые и шестилапые уродцы, которых мы сейчас обнаружили, не являются нормой и, вполне вероятно, нежизнеспособны.

– Думаешь, эти гаринафинихи чем-то болели? – спросила принцесса Тэра.

– Не исключено. Но возможно, столь пагубным образом повлияла среда обитания. Как-никак гаринафины оказались в чужой стране и могут недополучать в рационе нечто важное для репродукции.

– Знаете, очень любопытно, что мы до сих пор не видели детенышей гаринафинов, – заметила Дзоми. – Нам известно, что льуку держат малышей поблизости, чтобы контролировать родителей. Если у гаринафинов возникнут сложности с воспроизводством потомства, то льуку могут потерять власть и над взрослыми скакунами.

Перспектива, что и говорить, выглядела многообещающей, но, к сожалению, имелось слишком мало доказательств, способных оправдать подобный оптимизм.

Как только предварительная работа по препарированию гаринафинов была закончена, ученые разделились на команды, чтобы осуществлять дальнейшие исследования по различным направлениям.

Поскольку, если говорить о привычках гаринафинов и строении их пищеварительной системы, эти животные имели много общего с коровами, Мэкодэ предположила, что они могут страдать от аналогичных заболеваний внутренних органов и иметь те же изъяны.

– Что ж, – сказала Тэра, – мне как раз известен кое-кто, у кого можно спросить совета насчет домашнего скота.

Лу Матиза очень обрадовалась приезду внучки, однако цель ее визита бабушке не слишком понравилась.

– С какой стати тебе вдруг потребовалось общаться с работниками на ферме? Если хочешь разузнать что-то про скот, просто спроси у меня.

– Бабуля, ты прекрасно осведомлена, как правильно вести дела в хозяйстве и добиться постоянного дохода, но мне-то нужны чисто практические сведения о животных. А их могут сообщить лишь те, у кого руки в грязи.

Сколько бы ни твердила Лу Матиза, что не подобает принцессе жить и работать среди простых крестьян – да способна ли она только представить, какие сплетни станут распускать о ней и о семье? – Тэра оставалась глуха ко всем доводам. Она настаивала, что должна получить требуемые знания от единственного настоящего учителя – опыта.

Лу вздохнула. Упрямая внучка в точности напоминала ей юную Джиа.

– Твоя мать тоже никогда меня не слушала.

Тэру такое замечание заинтриговало.

– В чем именно?

– Да во всем. Я запрещала Джиа дружить с малограмотными деревенскими ребятишками и играть в опасные игры летом, просила ее больше заниматься вышиванием и танцами, а не выкапывать все время какие-то растения. Из нашего дома куча женихов сбежала, не вынеся ее насмешек. Ты бы слышала, как мы с ней ругались.

Тэра представила свою мать в юности, отклоняющую все брачные предложения ради других увлекательных занятий. Учитывая историю их собственных сложных отношений, это выглядело на редкость иронично. Но каким-то образом эта история сделала ее ближе к Джиа.

В итоге бабушка Лу уступила. Она утешалась мыслью, что, хотя Джиа отказалась повиноваться ей и Гило и вышла замуж за Куни Гару, в конце концов все обернулось к лучшему. Может, и стоит разрешать дочерям семейства Матиза поступать так, как им нравится.

И вот на несколько недель Тэра сделалась одной из наемных работниц на ферме Лу Матизы. Она запретила бабушке раскрывать товарищам по работе истинную ее личность, чтобы на своей шкуре сполна узнать, что значит ухаживать за скотом. Тэра привыкла обедать сухарями и вяленым мясом, пить горячий отвар из обжаренного цикория, чтобы согреться и оставаться бодрой весь день, смеяться над простецкими шуточками и рассказывать, сидя у костра, непристойные анекдоты, спать в поле, под полным звезд небом, завернувшись в мохнатое одеяло, сгребать навоз в яму для перегноя, перегонять в хорошую погоду стада с пастбища на пастбище, а в дожди укрывать коров в сарае и кормить их душистым сеном. От напряженной и кажущейся бесконечной рутинной работы руки девушки загрубели, а кожа покрылась загаром; она чувствовала, как мышцы ее наливаются силой.

Работники на ферме были взбудоражены вторжением льуку и делились друг с другом самыми нелепыми слухами. Тэра пыталась успокоить их, не раскрывая при этом, кто она такая. То была задача сродни фокусу, к тому же девушку постоянно угнетал страх, что, если она и способна докопаться до самородка информации, способного все изменить, это может произойти слишком поздно.

Тэра узнала, каким чудом является сложно устроенный желудок коровы и какую бдительность нужно проявлять, следя за тем, что туда попадает. Нельзя кормить скотину любыми доступными растениями и надеяться на лучшее. Переход с одной смеси трав или сена на другую должен осуществляться постепенно и с осторожностью, иначе животные могут пострадать от вздутия или отравления. Что хорошо людям, не обязательно будет полезно коровам. С многокамерным желудком нужно обращаться бережно, следует внимательно изучать коровий помет, чтобы делать выводы о ходе таинственного процесса пищеварения, посредством которого трава и солома превращаются в молоко.

К тому времени, когда принцесса готова уже была вернуться в Гинпен со своими находками, в голове ее созрел план, которым она весьма гордилась.

Дзоми Кидосу между тем билась над решением загадки, каким образом гаринафины обращают воспламеняемый газ в огненные языки.

В пламеметах маршала поджог происходил при помощи фитиля, но осмотр ротовой полости и верхних отделов пищеварительного тракта гаринафина не выявил органа, способного осуществлять такую функцию. Не обнаружилось также и чего-то вроде кремня, чтобы высекать искру.

Остальные ученые высказывали сложные теории, призванные объяснить феномен огненного дыхания: возможно, тела животных выделяют нечто вроде самопроизвольно воспламеняющегося секрета; или же гаринафины научились скрежетать зубами с такой силой и скоростью, что в результате получается необходимая температура – так заблудившиеся в лесу путники разводят костер при помощи трения палочек друг о друга. А может, звери способны сфокусировать попадающий в глаза солнечный свет, подобно изогнутым зеркалам древнего Хаана, и направить лучи внутрь черепа?

Ни одна из этих гипотез не нашла никакого подтверждения в анатомии гаринафинов. Постепенно большинство ученых оставили эту загадку как не имеющую решения и занялись изучением других – дай-то боги, более податливых – тайн гаринафинов.

Но Дзоми не отступалась. Она адресовала «предусмотрительным» просьбу собрать все возможные сведения о любых отличных от традиционных способах разведения огня, в надежде узнать нечто такое, что приведет к прорыву.

Дафиро Миро прибыл на Тан-Адю. Двадцать лет минуло с тех пор, как нога его в последний раз ступала на эти самые южные из островов Дара. Верный обещанию, данному вождю Кайзену в обмен на вызов крубенов в помощь повстанцам, император Рагин категорически запретил развязывать войну против адюан. В течение двух минувших десятилетий единственными дара, появлявшимися в этом архипелаге, были торговцы и миссионеры, а время от времени сами адюане, в поисках приключений, отправлялись вместе с гостями на другие острова, чтобы удовлетворить любопытство по отношению к внешнему миру.

Жизнь на Тан-Адю медленно, но верно менялась: теперь в домах некоторых адюанских вождей можно было найти изделия из фарфора, из покрытого лаком дерева и даже из шелка. Сам вождь Кайзен скрепя сердце согласился нанять в Дара писца, чтобы тот записывал историю и легенды его народа, создавая тем самым хранилище более надежное, чем устное предание. Подобные перемены вызывали жаркие споры среди старейшин и простых людей, но в любом случае происходили они по воле самих племен, а не были навязаны под угрозой завоевания.

Вождь Кайзен, овладевший наречием дара в достаточной степени, чтобы не нуждаться более в услугах переводчика при разговоре с посланцами императора Рагина, радушно принял Дафиро.

– Здоров ли Большой вождь? – осведомился Кайзен, и уголки его губ приподнялись в лукавой усмешке. – Помнится, впервые оказавшись здесь, он произнес пламенную речь о необходимости свержения тирана Мапидэрэ. Но в конце концов, насколько я понимаю, не устоял перед соблазном и сам стал Большим вождем?

Дафиро обиделся, услышав такой упрек в адрес своего господина.

Кайзен рассмеялся:

– Да я шучу. Приятно видеть, что люди Куни Гару преданы ему, как и раньше. Благодаря ловким торговцам из Дара весть о мире и процветании под скипетром императора Рагина проникла даже на столь отдаленные острова, как эти, и достигла моих старых ушей. Нет никакого стыда в стремлении к власти, покуда правитель употребляет ее на благо народа. К тому же Куни всегда держал свое слово не вмешиваться в жизнь адюан, и я это ценю.

– Император в смертельной опасности, – сказал Дафиро. И поведал вождю обо всем, что случилось в Дара после прихода льуку.

– Неужто все так плохо? – задумчиво протянул Кайзен. – Ты полагаешь, что шансов на победу нет? Куни Гару и его советники, особенно Тору-ноки, всегда были очень изобретательны.

Дафиро опустил голову.

– Мастер Луан Цзиа, именуемый теперь Цзиаджи, умер, пожертвовав жизнью в последней попытке остановить льуку. Маршал Гин Мадзоти, величайшая из полководцев, под началом которой мне доводилось служить, говорит, что надежды нет.

– Итак, ты пришел к нам за помощью?

Дафиро кивнул:

– Я убедил маршала позволить мне попробовать. Если однажды великие крубены помогли императору Рагину взойти на престол – воистину, этот эпизод запечатлен на знамени Дара, – то, может, они снова придут на выручку императору и его народу в эти темные времена.

– И зачем же Тан-Адю вмешиваться в эту войну?

– Льуку намерены не просто завоевать нашу империю, но поработить ее. Я рассказал тебе о том, как жестоко ведут себя захватчики. Острова Дара прикрывают сейчас Тан-Адю, как губы, прячущие зубы от ледяного ветра. Но если не будет губ, разве зубам не станет холодно?

Кайзен смежил веки и задумался, попыхивая роговой трубкой. Дафиро ждал, затаив дыхание.

Наконец вождь открыл глаза:

– Боги Дара не подали знака, говорящего об их воле?

– Как тебе известно, боги Дара поклялись не вмешиваться в дела смертных, по меньшей мере прямо.

– Но это произошло уже после войн Диаспоры. Боги могут с такой же легкостью отказаться от своего договора, с какой заключили его.

Дафиро всегда интересовали религиозные верования адюан.

– Вы молитесь тем же богам, что и мы?

– Это… это на удивление непростой вопрос, – ответил вождь Кайзен. – Некогда мне казалось, что одним и тем же, но истинный ответ гласит: и да, и нет. Идем со мной.

Он привел Дафиро к большому дому, представлявшему собой каркас из дерева и бамбука, с кровлей из травы и тростника. Стены просторной и открытой хижины были заняты множеством полок, на которых стояли вырезанные из кокоса, дерева и китовой кости статуэтки.

Дафиро посмотрел на Кайзена, ожидая дальнейших объяснений.

– Во времена государств Тиро короли Аму и Кокру часто пытались завоевать нас. Хотя им так и не удалось захватить этот остров, их воины расхищали сокровища, унаследованные нами от предков. Когда кое-кто из нашей молодежи отправился в Дара изучать искусства, я попросил их обратиться к Большому вождю и повелителям Дара с просьбой вернуть эти реликвии обратно. Многие оказались уничтожены за прошедшие годы, но часть возвратилась домой.

Дафиро вгляделся в статуэтки более внимательно. Вырезаны они явно не в стиле дара. У некоторых были такие большие головы, что торс и конечности казались ненужным приложением. В других сочетались черты человека и акулы, кита, птицы, ящерицы или рыбы. Иные вообще не походили на людей, а напоминали некие экзотические создания, живущие в морских глубинах. Многие статуэтки были украшены кусочками коралла или раковины, и их ломаные, несовершенные линии говорили о том, что они созданы в древние времена.

– Так это и есть… ваши боги? – спросил Дафиро сдавленным от благоговения голосом.

– Я же сказал: и да, и нет.

– Не понимаю, – вздохнул гость.

– Ученые и чиновники, надзиравшие за хранилищами трофеев древних королей Тиро, были абсолютно уверены, что это наши боги, и когда мы объяснили, что не молимся статуэткам, а просто хотим получить их назад как наследие предков, мудрецы Дара очень удивились.

– Как и я сам, – признался Дафиро. – У вас нет историй, связанных со статуэтками?

– Этих изваяний сотни, и даже в дни моего детства старейшины племени не могли назвать имена всех статуй, которые у нас сохранились, не говоря уже об утраченных. Такова природа устных преданий: с каждым поколением какое-то количество древних легенд исчезает, пусть при этом и появляется что-то новое.

– Это выглядит довольно… грустно, – промолвил Дафиро.

– И не грустно, и не радостно, – возразил вождь Кайзен. – Просто так уж есть, только и всего. А вот ученые из Дара повели себя в точности как ты, некоторые предлагали помочь нам восстановить древние легенды, запечатленные в ваших старинных книгах. Ано, сражаясь против исконного населения этих островов, также записывали их обычаи и традиции.

– Удивительное свойство логограмм ано заключается в том, что их застывший голос способен помочь вашему народу восстановить его прошлое, – промолвил Дафиро.

Хотя сам он не был особо силен в грамоте, однако питал свойственное простому человеку почти мистическое благоговение перед логограммами, а потому высказанное много лет назад на Дворцовой экзаменации предложение Дзоми Кидосу отказаться от них показалось ему в корне неправильным.

– Воистину так. Молодые адюане и ваши ученые из Дара порылись в архивах и выявили много традиций, ныне забытых даже нашими старейшинами. Например, – тут вождь указал на статую с непропорционально большой головой и тремя ракушками каури, прикрепленными к лицу, – я узнал легенду про Трехглазого Героя, который погрузился на дно моря и добился перемирия между людьми и зубастыми китами. Он схватил короля китов и удерживал его под водой, пока тот не сдался.

Дафиро восхищенно разглядывал статуэтку, с грустью думая о том, что эта история наверняка пришлась бы по вкусу его покойному брату.

– За время поисков, – продолжил вождь, – молодые адюане в свою очередь заинтересовались религиозными традициями хозяев из Дара. Они штудировали древние книги, советовались с образованными священниками и монахами, обращались к колдуньям и медиумам в поисках тайного знания. Ранние века ано теряются в тумане истории, и существует множество противоречащих друг другу мифов и преданий о древней религии. Многие ученые Дара говорили нам, что выяснить правду о прошлом – непосильная задача.

– Я и понятия не имел, что все так сложно, – произнес Дафиро.

– Сопоставляя наши легенды – и те, что мы помнили, и те, которые узнали из ваших книг, – с историями про богов Дара, обнаруженных в записях ано, мы совершили удивительное открытие.

Вождь Кайзен в очередной раз затянулся трубкой, наслаждаясь нетерпеливым выражением на лице Дафиро. А потом выпустил дым и продолжил рассказ:

– У древних мудрецов ано существовало несколько различных версий мифа о сотворении мира, так же как и о деяниях божеств, имена которых не появляются в позднейших трудах. Среди мифов о творении господствующим со временем стал тот, что тебе хорошо знаком: уход Тасолуо от Дарамеа, создание Островов из слез последней, одновременное рождение богов Дара. – (Дафиро кивнул, не понимая, куда клонит собеседник.) – Этот миф на удивление схож с нашей собственной легендой о создании мира, хотя и расходится с ней в нескольких важных моментах. Наши сказители говорят, что человеческая раса возникла из крови Дарамеа, когда та производила на свет богов, – эта деталь отсутствует в преданиях ано. И у нас Тацзу была богиней, а не богом, принимающим иногда женское обличье.

– Так какая же версия, по-твоему, правильная?

– Ну, этого смертным, полагаю, не дано когда-либо узнать. Но у меня есть теория, объясняющая случившееся. Прибыв на эти берега, ано привезли с собой своих богов, отличных от тех, что известны теперь как боги Дара, и от тех, которых почитали туземцы, наши предки.

– Своих собственных богов? – Удивленный Дафиро не знал, что и думать.

– Да, боги ано имели свои имена, свою сферу власти, свою историю. Некоторые из них нашли отражение в древних сагах, но в позднейшие века были забыты. Воюя и смешиваясь с туземцами, ано изучали наших богов и наши мифы, и со временем стали смешивать своих богов с нашими. Например, их бог огня сплавился воедино с нашей богиней вулканов; наша богиня-проказница рассматривалась ими как отражение их бога-проказника; наш бог-целитель был воспринят как их добрый пастырь. Элементы исконной земли ано перенеслись в наших богов, и они молились им, как если бы это все еще были божества их далекой родины.

Во время объяснения вождь привлекал внимание Дафиро к той или иной статуэтке: выточенной из китового зуба богине с пышными грудями из коралла в форме гор Рапа и Кана; деревянной фигурке женщины с нижней частью туловища в виде акульего хвоста; изваянию из снежно-белого бивня крубена, выражение спокойного милосердия на лице которого было понятно всем народам.

– А почему они так поступили? – задал вопрос Дафиро.

– Кто знает? Но я подозреваю, что боги прирастают к месту, которое считают домом, и боги ано перебрались сюда лишь в форме имени, но не в телесной оболочке. Ано нуждались в присутствии божественного в своей жизни, и простейшим решением было молиться тем богам, которые способны ответить – то есть нашим, – одновременно придав им знакомое обличье и видя в них отражение существ, уже известных.

– И боги Дара согласились на это?

– Боги суть сплошные загадки, Дафиро Миро. Нам не дано понять их мысли и желания. Но по моим соображениям, в том, что касается власти, боги и короли не слишком отличаются: и те и другие предпочитают сильных в качестве почитателей и последователей. Ну а поскольку ано оказались сильнее наших предков, боги сочли разумным предпочесть их нам. Возникает вопрос: а не могут ли и смертные, в точности как боги управляют нашими делами, в свою очередь оказывать воздействие на сферу небес? Так или иначе, нам известно, что завоеватели стали возводить величественные храмы в честь богов Дара и что в храмах этих божества больше походили на ано, чем на исконных обитателей здешних островов. Вместо того чтобы молиться статуям, мои предки переключились на почитание неба и моря, и легенды, связанные со старинными фигурками, оказались забыты. В результате наши боги стали более абстрактными. Так что, помимо захвата нашей земли, ваши предки вдобавок еще и забрали себе наших богов.

Дафиро молчал, слишком потрясенный этим откровением. Вождь Кайзен говорил отнюдь не метафорически: ведь эти статуэтки были в буквальном смысле отобраны у адюан захватчиками из Дара.

– Так вот, возвращаясь к твоему вопросу насчет того, почитаем ли мы одних и тех же богов. Ответ: и да, и нет, потому что боги изменились с приходом ано. Народ Дара, хотя он и ведет начало не только от ано, но и от туземцев, видит себя наследником культуры ано и следует их религиозной традиции. С другой стороны, мы по-прежнему почитаем богов Дара и их родителей – Отца Мира и Источник Всех Вод, но знаем, что они больше благоволят людям Дара, чем нам, осколкам побежденного народа. Мой рассказ должен также послужить предупреждением тебе и твоим соотечественникам, ибо боги, покровительствовавшие некогда народу Дара, могут перенести свою любовь на другое племя. То, что они до сих пор не озвучили своей воли, это… весьма любопытно.

Дафиро пообещал довести рассказанную Кайзеном историю до сведения умов более просвещенных, чем его собственный. Может, им она скажет больше. После чего вновь вернулся к теме, которую хотел обсудить.

– Пусть боги поступают, как знают. Я приехал попросить замолвить за нас словечко перед крубенами.

Вождь Кайзен посерьезнел.

– Тут все не так просто, как ты думаешь. Властелины морей держат свой собственный совет. Хотя адюане способны говорить с ними, мы можем только попросить крубенов, но не приказать им. Море обширно и вечно, люди же малы и смертны. Держа это в уме, мы всегда обращаемся с просьбой лишь в случае крайней необходимости, когда сама наша жизнь под угрозой. Столетия назад, когда короли Кокру вторглись на наши берега, мы изложили свое прошение крубенам, и те вняли ему, уничтожив флот Кокру. Долгие месяцы спустя море выбрасывало на берег обломки боевых кораблей.

– А я наслышан, что это божественный шторм разрушил планы королей Кокру, – сказал Дафиро.

– И мы никогда не противоречили этой истории, потому как божественное вмешательство обеспечивает успех, недостижимый иными средствами. Но крубены, хоть они и существа невероятно могущественные, все-таки не боги.

– Крубены, должно быть, благоволят жителям Тан-адю больше, чем людям Дара.

– Какое-то время мы так и думали. Когда Мапидэрэ, в свой черед, направил флот к нашим берегам, мы вышли в море, чтобы снова поговорить с крубенами. Однако на этот раз они ничего не предприняли. Рассчитывая на их помощь, мы не приготовились как должно и в результате заплатили за свою беспечность множеством жизней, лихорадочно изобретая план прямо на ходу и сражаясь за каждую пядь земли, пока Большой вождь не предпочел посвятить свою энергию другой цели, а не растрачивать ее на бедных дикарей Тан-Адю.

– Почему же крубены не помогли вам в тот раз?

– На этот вопрос никогда не будет ответа. Кое-кто из старейшин верит, что в своей гордыне мы принимали милость крубенов как должное, а потому лишились достоинства. Другие полагают, что у крубенов свой взгляд на дела людей и они хотели проверить нас в момент испытаний.

– А что думаешь ты, вождь Кайзен?

Его собеседник покачал головой:

– Всегда можно найти какое-нибудь правдоподобное объяснение событию, которое уже случилось, но жизнь по большей части непредсказуема и управляется силами, превосходящими наше понимание. Секрет успеха таков: имей план на худший случай и будь готов ухватить благоприятные возможности, когда те проносятся мимо, словно звезды, падающие с ночного неба. Правитель, верящий, что способен все предвидеть и предусмотреть, более всех прочих опасен для доверившегося ему народа. Я согласился обратиться к крубенам с просьбой помочь Куни Гару, лишь убедившись, что этот человек считает всю жизнь не более чем экспериментом.

Дафиро поразмыслил над этими его словами.

– Маршал Мадзоти всегда готова к поражению, однако не жалеет усилий, наблюдая за небом на предмет падающих звезд, – сказал он.

Кайзен рассмеялся:

– Тогда давай следить за небом вместе.

В предрассветном сумраке большой рупор из кости кита разнес голос вождя адюан далеко над морем. Внимая песне, Дафиро вспоминал другое такое же утро, двадцать лет тому назад, когда впервые услышал звук китового горна. Тогда он был совсем еще юнцом, стремящимся навстречу приключениям, и предвкушал, как сможет потом поделиться с братом увлекательной историей.

Вспомнив о покойном Рато, он мысленно вознес молитву. Если брат видит его сейчас с того берега Реки-по-которой-ничто-не-плавает, может, его тоже порадует зрелище крубенов.

Горн Кайзена пел довольно долго. Прислушиваясь к переливам печального голоса музыкального инструмента, Дафиро словно бы воочию видел, как льуку подобно цунами обрушиваются на острова Дара, сметая на своем пути все доброе и прекрасное, этот тонкий налет цивилизации, цепляющийся за твердые вулканические скалы, как хрупкие разноцветные раковины. Он видел горящие поля, деревни и города, слышал крики умирающих мужчин и женщин, чуял запах опаленной плоти тысяч трупов, ощущал в воздухе привкус крови. Внезапно Дафиро вздрогнул и понял, что лицо у него мокрое от слез.

А затем, как раз в тот момент, когда солнце выглянуло из-за края горизонта, обратив море в расплавленное золото, появились великие крубены.

Они вынырнули на поверхность в нескольких милях от людей. Темные силуэты, подобно теням в театре, описали изящную дугу, прежде чем снова врезаться в сверкающую воду. Хотя это были самые большие в мире живые существа, каждое в несколько раз крупнее имперского военного корабля, движения их были так грациозны, словно они были сотканы из теней и воздуха.

Горн из китовой кости смолк. История была рассказана, запрос озвучен. Теперь оставалось только ждать, когда властелины морей ответят.

Крубены, двигаясь невероятно быстро, приближались к пирогам. Шум, производимый, когда они ударяли по воде своими горизонтально расположенными хвостами, разносился подобно раскатам грома.

Если крубены согласятся помочь людям Дара, им не составит никакого труда потопить города-корабли льуку. А что произойдет затем? Кто знает… Станут ли гаринафины, эти создания огня, сражаться с владыками водной стихии? Быть может, войска Дара переправятся на спинах крубенов на Руи и Дасу и разгромят льуку, устрашенных таким небывалым зрелищем.

Крубены находились теперь так близко, что пироги закачались на волнах, распространяющихся от их движения. Дафиро, ощутив приступ тошноты, обеими руками ухватился за борта.

Огромные хвосты дружно ударили по воде, и образовавшаяся волна, словно водяная завеса, зависла на миг над лодкой, отчего все вокруг стало выглядеть как на акварельном рисунке. Затем волна опустилась, окатив всех, кто был в пироге. Дафиро затаил дыхание и зажмурил глаза, надеясь, что, когда откроет их, увидит застывших перед суденышками крубенов, похожих на живые острова, готовые снова мчать людей Дара.

Но чешуйчатые киты проплыли мимо пирог, словно бы не заметив их. Стая крубенов исчезла вдали, волны улеглись, шум от бьющих хвостов стал тише, а потом и совсем стих. Вскоре океан снова превратился в безжизненную пустыню, и золотой блеск, который придало морю восходящее солнце, уступил место более привычному зеленоватому оттенку.

– Мне жаль, но ничего не поделаешь, – сказал вождь Кайзен.

На этот раз людям Дара предстояло сражаться одним.

Прежде чем покинуть Тан-Адю, Дафиро заглянул в гости к старому другу Хулуэну, подарившему ему боевую дубинку по имени Зуб.

Приятели обнялись. Оба были уже не молоды, но связь между ними оставалась такой же крепкой, как если бы они только вчера попрощались друг с другом.

Хулуэн был женат, имел нескольких сыновей и дочерей, и гомон дружной семьи заставил Дафиро на миг испытать зависть. Он посвятил свою жизнь службе при императорском дворе и так и не обзавелся женой и детьми. Забавно. Когда-то он поучал младшего брата, как важно заботиться о себе самом, а не исполнять волю господина, но каким-то образом получилось так, что сам Дафиро после смерти Рато строго следовал принципам чести и долга. Быть может, то был способ почтить память брата, который, будучи неисправимым романтиком, всегда высоко ценил узы преданности.

Хулуэн не владел наречием дара, поэтому друзья общались при помощи жестов, возгласов и грубых рисунков на земле. Чтобы позабавить детишек, хозяин предложил гостю рассказать какую-нибудь историю.

Дафиро призадумался. Снова заговаривать про льуку не хотелось – в мире и без того достаточно горя.

Медленно, сочетая рисунки и образные жесты, Дафиро поведал им о смерти Рато в последнем бою, данном Гегемоном. Эта картина преследовала его каждый миг жизни, и к концу рассказа Дафиро залился слезами.

Дети сидели тихо, явно тронутые торжественностью момента. Хулуэн подошел, сел рядом и произнес на ломаном дара с сильным акцентом:

– Все льюди братья быть.

Дафиро кивнул и ничего не ответил, будучи не в силах найти подходящие слова, способные выразить обуревавшие его чувства.

Поскольку Дафиро весь вымок во время утренней поездки на переговоры с крубенами, Хулуэн вывел его из хижины на улицу, где домашние стали разводить костер, чтобы высушить одежду гостя и приготовить на обед жареную рыбу и таро.

Дафиро потягивал сладкий арак и с интересом наблюдал, как Хулумара, дочь Хулуэна, пытается разжечь огонь.

Вместо того чтобы пойти к ближайшей хижине и одолжить горящую ветку, Хулумара взяла секцию бамбука, запечатанную с одного конца и смазанную рыбьим жиром. Потом достала китовый зуб, обточенный в форме цилиндра, и убедилась, что он достаточно плотно помещается в бамбуковую чашку и плавно скользит. Наконец девочка поместила внутрь просверленного в китовом зубе отверстия кусочек сухого мха, до половины вставила зуб в бамбуковую трубку, а потом резким ударом по выступающей части зуба вогнала его целиком.

Проворно вытащив зуб, Хулумара подула на просверленное в его конце отверстие. Из мха потянулся дым, и вскоре появился маленький язычок пламени. Прикрыв его ладошкой, девочка поднесла огонь к растопке для костра, при помощи родичей дала ему окрепнуть и начала готовить.

– Что за чудеса? – промолвил пораженный Дафиро.

Вспомнив, что Дзоми Кидосу настоятельно просила всех сообщать ей о любых нетрадиционных способах разведения огня, Дафиро попросил дать ему посмотреть странное приспособление из бамбука и китового зуба, которое обозвал про себя огненной трубкой. Ни на одной из его частей не было ни кремня, ни металла. Дафиро понял, что поскольку цилиндрический зуб плотно прилегает к стенкам бамбуковой палки, то, когда зуб вбивают внутрь, воздух в тубе сжимается. Неужели благодаря этому и зарождается огонь? Просто по причине сжатия воздуха? Ну просто волшебство какое-то.

Угощение за обедом было восхитительным, а напиток сносным. Дафиро вручил Хулуэну набор мечей, изготовленных лучшими кузнецами Римы – меч, который он отдал десятилетия назад в обмен на Зуб, был скверным, и он всегда полагал, что нажился на той сделке. Видя внимание, проявленное Дафиро к огненной трубке, Хулуэн отдал ее гостю в подарок, хотя и не мог взять в толк, зачем другу понадобился такой простой предмет утвари.

Прощаясь, они обменялись крепким рукопожатием. Оба знали, что едва ли свидятся снова.

«Будь готов ухватить благоприятные возможности, когда те проносятся мимо, словно звезды, падающие с ночного неба».

Дафиро надежно пристроил огненную трубку под складками одежды, чтобы она не потерялась, и отправился обратно в Дара.

Странствия госпожи Рисаны и принца Фиро по Дара привели их в окутанную туманами Боаму, где предстояло дать целых три представления, чтобы все население окрестных деревень могло увидеть спектакль.

Фиро так и не избавился от детского пристрастия к уличным артистам всех сортов. Поскольку до вечернего представления еще оставалось время, он решил прогуляться в одежде простолюдина по городским рынкам и проверить, какими развлечениями богаты здешние места. Далекая от Пана Боама сулила нечто свеженькое, с чем принцу не доводилось встречаться в столице.

– Да я тебя самого на свидание с Руфидзо отправлю! – выкрикнул кто-то из гущи толпы. – Это колдовство!

Юноша пробрался через толчею, распихивая народ локтями, за что его награждали недовольными взглядами и парой ласковых слов. С возрастом Фиро окреп и не особенно стеснялся, когда предвкушал увидеть что-нибудь захватывающее.

Посреди толпы уличный фокусник ругался с каким-то дородным детиной с густой бородой. Дело уже дошло до драки.

– Обвинениями в колдовстве просто так не разбрасываются, господин любезный! – заявил фокусник.

По виду лет пятидесяти с лишним, худой и гибкий, он напомнил Фиро песчанку. Помимо острого подбородка и крючковатого носа, сходство с птицей усиливали пара блестящих живых глазок и трясущиеся руки, которыми он пытался закрыть лицо от брызжущего слюной рассерженного зрителя.

– Что вижу, то и говорю, – отрезал толстяк, грубоватый говор и простая одежда которого указывали на деревенское происхождение.

Он ухватил актера за лацкан халата и стал трясти, пока глаза у того не закатились ко лбу и не высунулся язык, после чего повалил на землю.

Факир перевернулся несколько раз и сумел подняться на четвереньки только после того, как полежал какое-то время, приходя в себя. Его синий халат был весь разукрашен цветными заплатками с вышитыми символами богов Дара: видимо, подобный наряд должен был создать флер обладателя вселенских тайн, пребывающего в ладу с богами. Но теперь это одеяние, грязное, помятое и порванное в нескольких местах, придавало ему скорее сходство с бродячим монахом, который никак не может определиться, кому из богов служить.

– Спаси меня Руфидзо! Цивилизованные люди используют меч, а не кулаки!

– Да ты мою жену насмерть перепугал! А она на сносях, болван ты этакий!

Лицо фокусника скукожилось в заискивающую, угодливую гримасу.

– Добрый господин, я ведь загодя предупредил вашу уважаемую супругу, что она не сумеет удержать банку, но вы сами настояли…

– Так ты же не говорил, что эта твоя банка кусается! – взревел детина, снова схватил бедолагу и бросил его на землю.

Зеваки радостно гоготали, подзадоривая толстяка. Это представление было куда более забавным, чем то, что происходило ранее.

Фиро скосил глаза и увидел женщину. Она сидела на земле, вся бледная, и до сих пор никак не могла отдышаться. Рядом с ней стоял низкий столик, на нем в луже воды лежала на боку фарфоровая банка. Именно из-за нее, надо полагать, и разыгралась ссора.

Принц протолкался поближе и опустился на корточки рядом с женщиной.

– Госпожа, с вами все хорошо?

Она кивнула, но было заметно, что происшествие ее сильно потрясло.

– Что случилось?

– Вот он, – женщина указала на фокусника, которого в третий раз швырнули наземь под издевки и хохот толпы, – предложил удвоить ставку любого, кто сумеет не уронить эту банку, держа ее одной рукой и одновременно касаясь другой рукой крышки.

Фиро снова посмотрел на фарфоровую банку и обратил внимание, что снаружи она покрыта тонким слоем серебра, доходящим до середины стенки. Рядом лежала пробковая крышка, в середине которой воткнута была металлическая булавка, заканчивающаяся головкой размером с финик ююбы. С нижней стороны ее свисала цепочка, которая, будь крышка на месте, находилась бы внутри банки.

– Деньги показались нам легкими, и муж решил попробовать, – продолжила женщина. – Но когда мошенник взглянул на мужа, он предложил увеличить выигрыш в четыре раза, если банку буду держать я.

Фиро хмыкнул про себя. Многие годы наблюдавший за тем, как работают уличные артисты, он распознал трюк. Предлагая лучшие условия для супруги, фокусник гарантировал, что пара не устоит перед искушением и женщина попробует первой. После того как у нее ничего не получится, муж тоже заплатит, решив, что его вторая половина потерпела поражение исключительно из-за недостатка силы и стойкости. В таком случае жулик наверняка получит больше денег.

– Я взяла банку в одну руку, а тот малый стал распевать какую-то дурацкую песенку и приплясывать вокруг меня, приговаривая, что якобы заряжает банку «шелкокрапинной силой». Потом велел мне взяться другой рукой за булавку. Я вцепилась изо всех сил, думая, что он попытается выкинуть какой-нибудь трюк, чтобы обманом заставить меня выпустить банку, но вместо этого она сама укусила меня. Рука моя онемела, и я чуть не потеряла сознание!

– Колдовство! Колдовство! – выкрикивала толпа, пока дородный селянин продолжал вымещать свой гнев на незадачливом фокуснике.

– Что тут творится? – вдруг громко спросил кто-то.

Фиро обернулся и заметил флаг констеблей Боамы. В ожидании неизбежного вторжения льуку во всех прибрежных городах царила нервная обстановка, и констебли были чересчур бдительны, высматривая смутьянов и вероятных лазутчиков варваров.

– Послушай, – лихорадочно шепнул Фиро на ухо женщине. – Вмешательство констеблей вам ни к чему. Учитывая, что консорт Рисана и принц Фиро в городе, стражи порядка любой пустяк склонны толковать как опасное преступление. Пусть даже твой муж не виноват, они сначала вас всех бросят в темницу и только потом будут разбираться. Так что мой тебе совет: лучше махните на этого типа рукой и идите своей дорогой. К тому же тебе следует как можно скорее посетить жрецов из храма Руфидзо и удостовериться, что ребенок не пострадал, после того как банка тебя укусила.

Женщина, явно испугавшись перспективы оказаться в тюрьме, благодарно закивала в ответ на слова Фиро. Она встала, оттащила мужа от фокусника и что-то торопливо зашептала ему на ухо.

К тому времени, когда констебли проложили себе путь через толпу, иллюзионист и толстяк стояли друг напротив друга, и каждый пытался отряхнуть грязь и сор с одежды противника.

– Что тут произошло? Почему вы дрались? – спросил капитан констеблей.

– Мелкое недоразумение, – пояснил фокусник. Окунув полу халата в лужицу разлитой на столе воды, он попытался незаметно стереть кровь, сочащуюся из раны у него в ухе. – Мое представление предусматривает участие зрителей, и этот достойный господин принял сие чересчур близко к сердцу.

Стражник с подозрением посмотрел на здоровяка.

– Э-э-э… Ну да, – промямлил тот. – Я слегка увлекся.

– То была всего лишь часть представления, – продолжил артист.

– Мы с мужем из сельской местности, – вставила женщина. – И нам попросту не доводилось раньше видеть таких удивительных трюков. Но теперь все в порядке.

Капитан констеблей смерил взглядом участников инцидента: третьесортный уличный фокусник и пара деревенских олухов – и решил: разбираться, что же тут на самом деле случилось, не стоит труда.

– Только попадитесь мне снова, если затеете бучу, – предупредил он.

Все трое дружно закивали, как куры, выбирающие из грязи зернышки риса.

Служитель закона обратился к толпе:

– А всем остальным не на что тут глазеть. Ступайте по своим делам. Расходитесь! Живо!

Толпа с неохотой рассосалась. Констебли вернулись к патрулированию улиц, а супружеская пара направилась в храм Руфидзо.

– Спасибо вам, юный господин, – поблагодарил Фиро уличный фокусник. – Кабы не вы, этот чурбан переломал бы мне нос, руки и еще невесть что!

– Не говоря уже о констеблях, которые конфисковали бы весь твой реквизит, – отозвался с улыбкой принц. – А еще тебе пришлось бы щедро умаслить их, чтобы отпустили.

– Да, все так и есть. – Фокусник тоже улыбнулся. – Как вижу, юный господин сведущ в мирских делах.

– Меня всегда интересовала уличная магия.

В глазах собеседника появилась настороженность.

– Нет-нет. – Фиро рассмеялся. – Я не артист. Скорее, так сказать… покровитель искусства! Это привлекает меня куда больше, чем самому выходить на сцену.

Фокусник прищурил глаза, осмысливая услышанное.

– Быть может, наше знакомство окажется выгодным для обеих сторон? – осторожно предположил он.

– Точно! – Фиро шутливо хлопнул его по плечу. – Ты правильно меня понял, приятель. Я ищу хорошие представления и вкладываю в них деньги, чтобы вывести на публику более высокого порядка, а актер получает вместе со мной процент от прибыли.

– Вы меня заинтриговали, – сказал фокусник.

– Давай для начала обсудим кое-какие деловые вопросы, только не сейчас, а попозже, вечером. Я угощу тебя ужином, а ты подробно расскажешь про свое представление, согласен?

Фиро привел уличного фокусника, которого звали Мидза Крун, в один из лучших ресторанов Боамы. После сытного угощения из зажаренного до хрустящей корочки карпа с яблочными дольками и говяжьего жаркого с дикими обезьяньими ягодами, дополненного чашечкой подслащенного напитка со льдом, чтобы прополоскать горло, Мидза Крун сыто рыгнул и поведал благодетелю некоторые тайны своего ремесла. Из большой корзины, принесенной на наплечном шесте, он извлек механизмы и разложил их на столе в приватном кабинете, который Фиро предусмотрительно снял в ресторане.

Много веков назад жрецы Руфидзо первыми открыли, что, если потереть фарфоровое или стеклянное блюдо шелковой тряпочкой, сосуд начинает притягивать пыль и кусочки бумаги.

Предположив, что происходит вкрапление мельчайших частичек шелка в стенки сосудов (или наоборот), жрецы назвали этот эффект шелкокрапинной силой.

Поначалу шелкокрапинная сила рассматривалась как проявление всеохватывающей любви Руфидзо к человечеству. Если пристрастие Фитовэо к металлу символизировало любовь этого бога к войне и оружию, то шелкокрапинная сила соответствовала более мягкой и доброй натуре Руфидзо.

Но со временем секрет вышел за стены храмов и попал к уличным фокусникам Фасы, которые начали экспериментировать с шелкокрапинной силой, надеясь превратить ее в новый источник для развлечения толпы. Они изобретали хитрые аппараты и придумывали опыты, забавляя зрителей, изумленно ахавших и охавших при демонстрации сверхъестественных по виду перемещений.

– Подойдите ближе! Идите сюда и посмотрите на удивительную пляску оживших бумажных танцоров! – произнес Мидза и подвел Фиро к одному из своих устройств.

Это была сценическая площадка из сандалового дерева длиной в фут, на которой лежали вырезанные из цветной бумаги крошечные фигурки танцоров, украшенные логограммами, которые обозначали удачу и процветание. Они напомнили Фиро кукол из театра теней в народной опере. В каждом углу сцены была установлена двузубая вилка, на которой поверх танцоров лежал стеклянный шест. По всему чувствовалось, что эта искусная работа была выполнена старинными мастерами: тонкая резьба по бокам сцены местами стерлась за десятилетия, а то и столетия использования, а бумажные танцоры от времени пожелтели по краям.

Мидза достал шелковый платок и стал яростно тереть им стеклянный прут, после чего отдернул ткань.

Крошечные танцоры, словно бы оживленные магическим заклятием, подскочили на сцене. Они вибрировали на ножках, как если бы держались на невидимых струнах.

– Шелкокрапинный заряд на стеклянном прутике тянет их вверх, но они утяжелены в ногах горошинкой из полированного дерева, – объяснил фокусник.

Потом он левой рукой накачал миниатюрные меха, присоединенные сбоку к сцене, а правой крутанул рукоятку. Танцоры начали раскачиваться, извиваться, кланяться, поворачиваться, кружиться…

– Так это же танец покрывал, не правда ли? – воскликнул пораженный Фиро. – Отец говорил, что видел его в детстве.

– Да, – подтвердил Мидза. – В древней Фасе этот танец предназначался лишь для глаз королей и их почетных гостей, тогда как мужчинам и женщинам из простонародья приходилось довольствоваться описаниями или моделью вроде этой. Воздух, поступающий через сеть проделанных в полу сцены маленьких отверстий, приводит танцоров в движение, в то время как коленчатый вал вращает бумажную ленту с отверстиями, чтобы управлять воздушным потоком и тем самым движениями танцоров.

– Просто гениально!

Мидза улыбнулся:

– Это одна из старейших и простейших шелкокрапинных машин. Сей конкретный экземпляр был изготовлен еще учителем моего учителя, и это всего лишь детский фокус в сравнении с позднейшими изобретениями. После того как Мапидэрэ, путешествуя по стране, сделал танец покрывал общедоступным зрелищем, подобное приспособление перестало привлекать толпу. Я сохранил его только как память.

– Ясно, что эта игрушка, пусть и забавная сама по себе, не могла впечатлить тех, кто видел зрелище воочию, – кивнул Фиро. Обходя стол, он внимательно разглядывал каждую из машин Мидзы. – Как я понимаю, шелкокрапинная сила начиналась как часть мистерий в почитание Руфидзо?

Печальное выражение мгновенно сошло с лица фокусника, и он лукаво улыбнулся собеседнику.

– Храмовая магия, подобно магии уличной, это, по сути, постановка. Давайте я вам покажу.

Мидза вернулся к своей корзине и выудил две длинные шелковые веревки. Выйдя на середину комнатки, он посмотрел на потолочные балки.

– Это нам вполне подойдет. Можете меня подсадить?

Принц присел на корточки и сложил руки в замок. Мидза шагнул на получившуюся ступеньку и ухватил Фиро за плечи, чтобы утвердиться. Юноша потихоньку встал, приподняв фокусника к потолку.

– А вы сильный, – заметил Мидза. – Дайте угадаю: из семьи военных?

– Вроде того, – ответил Фиро.

Мидза не стал расспрашивать дальше. Он привязал шелковые веревки к балке, образовав две свисающие петли. Потом спрыгнул на пол.

– Отлично. Теперь, пожалуйста, снимите обувь и ложитесь в эти петли лицом вниз. Устройтесь поудобнее.

Фиро подчинился. Опоры из шелка держали его на уровне бедер и груди, равномерно распределяя вес тела. Повиснув примерно в футе над полом, он вытянул перед собой руки.

– Такое ощущение, будто летишь. Наверное, так чувствовал себя Гегемон, паря на боевом воздушном змее.

Мидза рассмеялся, потом взял нескольких бумажных танцоров и бросил их перед юношей на пол, примерно в футе от кончиков вытянутых пальцев.

– Расслабьтесь. Сейчас я воззову к силе Руфидзо и наделю вас способностью повелевать этими бумажными человечками.

Он взял стеклянный прут из сцены с танцорами и энергично натер его шелковым платком. После чего поднес прут к голым подошвам Фиро.

– Ну же, командуйте бумажными танцорами.

Не зная толком, что надо делать, принц протянул руки к бумажным фигуркам и повращал ими. К его удивлению, человечки вскочили и закачались в такт движениям его рук.

– А теперь представьте, что вы делаете это в полутемном храмовом святилище, вися на невидимых канатах. Добавьте клубы курящихся благовоний, окутывающих вас так, будто вы обернуты в тайну. Вообразите себе реакцию толпы, когда вы заставляете стайки блестящих птичек и бабочек, вырезанных из тончайшей фольги, порхать вокруг себя, при этом не прикасаясь к ним.

Принц кивнул, широко улыбнувшись:

– Это воистину было бы весьма впечатляющее представление. Как я понимаю, заряд от заряженной шелкокрапинной силой палочки передался мне и мои пальцы стали притягивать бумажных танцоров?

– Именно. Шелкокрапинная сила способна свободно протекать по телу человека. Лучший способ направлять и хранить шелкокрапинный заряд – это подвешенный металлический брусок. Мы все, кто занимается этим ремеслом, называем его первичным источником.

Фиро выбрался из петель:

– Ну-ка покажи мне.

Мидза достал длинный металлический прут с шаровыми навершиями на концах и поместил его в петли.

– Заряжать первичный источник от стеклянной палки – задача трудоемкая, поэтому мы используем шелкокрапинный производитель.

Фокусник передвинул к ближнему концу прута другую машину, состоявшую из деревянной стойки с водруженным на нее стеклянным шаром, который мог свободно вращаться вокруг оси. Мидза прикрепил металлическую цепочку к навершию на одном конце подвешенного прута, а другой ее конец опустил на шар. Потом он сунул Фиро сложенный в несколько раз кусок шелковой материи, а сам начал поворачивать рукоятку сбоку машины, вращая шар.

– Приложите, пожалуйста, ткань к стеклу, – попросил Мидза.

Фиро повиновался. Металлическая цепочка позвякивала, соприкасаясь со стеклянной поверхностью, производя звук, похожий на шум дождя, стучащего по черепичной крыше.

– Это гораздо более эффективный способ создать на стекле шелкокрапинную силу и передать ее в первичный источник.

Прикинув, что первичный источник уже заряжен достаточно, фокусник перестал вращать шар. Он обошел комнату, гася огни и закрывая ставни на окнах. Кабинет погрузился в полную темноту.

– Попробуйте поднести руку к первичному источнику, но только медленно, – сказал Мидза.

Фиро осторожно поднес руку к пруту. Как раз в тот момент, когда пальцы его должны были уже коснуться металла, в промежутке между ними возникла искра, похожая на миниатюрную молнию, и комната на миг осветилась.

– Ой! – Принц отпрыгнул и лихорадочно затряс рукой. Потом оглядел ее, чтобы убедиться, что рука не пострадала. – Эта штука меня укусила!

Мидза хохотнул:

– Так случается, когда предмет, заряженный шелкокрапинной силой, разряжается: это означает, что шелковые вкрапления перепрыгивают на другой предмет, поднесенный к первому. Только некоторые тела и вещества – мы называем их проточными материалами – имеют способность разряжаться, причем лучшие из них – это металлы, люди и животные. Тогда как другие, вроде шелка или стекла – мы именуем такие материалы перекрывающими – не позволяют вкраплениям свободно проходить через них, вот почему следует размещать первичный источник на стеклянной подставке или на подвесе из шелковых веревок.

Сделав в уме зарубку, Фиро продолжил изображать из себя любознательного, но праздного богатого юнца.

– Интересно. А шелк – это единственный источник такого рода силы?

– Вовсе нет, – покачал головой Мидза. – Примерно такого же эффекта можно достичь, если натереть янтарь мехом или стекло кожей. На самом деле число комбинаций почти бесконечно.

– А вкрапления кожи или меха отличаются от вкраплений шелка? Ну, другими словами: существует ли кожекрапинная сила или мехокрапинная сила? – Фиро подумал о последнем письме Тэры, где она описывала разницу между подъемным газом в имперских воздушных кораблях и в ячейках гаринафинов. – Прошу, прости мое невежество, но больно уж мне любопытно.

Мидза улыбнулся и кивнул. Проявленный Фиро интерес явно вдохновлял его: возможность поделиться знаниями с тем, кто не собирается составить тебе конкуренцию в амплуа уличного фокусника, льстила его профессиональному самолюбию.

– Эта тема давно уже обсуждается среди мастеров, практикующих наше ремесло. После долгих изысканий я пришел к заключению, что все исследованные нами на данный момент материалы производят одну и ту же силу, но из уважения к традиции мы всегда именуем ее шелкокрапинной, вне зависимости от источника происхождения. Тем не менее сила эта, похоже, разделяется на две разновидности, которые определяются наличием шелковых вкраплений или отсутствием таковых. Мы называем эти разновидности Рапа и Кана, в честь богинь-близнецов, и помечаем один тип белым, а другой красным. Все, что нужно знать, это если два предмета заряжены одной разновидностью шелкокрапинной силы, то они взаимно отталкиваются, а если разными – то притягиваются друг к другу.

– А можно ли где-нибудь еще, помимо уличных фокусов, с пользой применить шелкокрапинную силу?

– Разумеется! – Мидза гордо кивнул. – Хороший иллюзионист всегда ищет разнообразия. Знаешь, какая лучшая часть моего представления? Это когда я лечу людей при помощи шелкокрапинной силы.

– Да ну? – усомнился принц. – Неужто и впрямь лечишь?

– Вам уже пришлось пережить нечто похожее на удар, вызываемый разрядом шелкокрапинной силы, – сказал Мидза. – Но можно также использовать ваше тело как первичный источник и наполнить его шелкокрапинной силой. В таком случае вы будете испытывать ощущение покалывания. Шелкокрапинная сила особенно действенна против таких хворей, как подагра или падучая, а также хорошо помогает при хронических болях. Когда я превращаюсь в доктора – это истинное благодеяние для толпы.

Фиро не слишком поверил этой части объяснений Мидзы, посчитав, что тот рассказывает ему байки. Целительство было ремеслом слишком сложным, чтобы им мог заниматься какой-то бродячий фокусник. Скорее уж речь идет о простом внушении: много ли надо суеверным зрителям. Принц предпочитал сосредоточиться на феномене, который можно было без труда подвергнуть проверке.

– Можешь показать, как она работает? – спросил Фиро, указав на фарфоровую банку, из-за которой на рынке разгорелась ссора.

– О, вы подходите к самому интересному из моих аппаратов. Это, да будет вам известно, банка Огэ, названная так в честь одноименных островов на востоке. И я никогда еще не встречал фокусника, обладающего таким же устройством.

Распространяться далее Мидза, похоже, не желал. Он явно считал это коммерческой тайной, секретом большой важности.

Фиро не стал давить на собеседника. Вместо этого он отлучился на минутку под предлогом похода в уборную. На самом деле принц спустился в кабинет под ними и постучал в дверь.

Дверь открылась, на пороге стояла консорт Рисана, мастерица дымовых представлений.

– Ты все слышала, мама? – прошептал принц.

Она кивнула, указав на рупор, соединенный с трубой – то было одно из изобретений Рина Коды – и приставленный к потолку в том месте, где в полу верхней комнаты имелась трещина. Прильнув ухом к другому концу, женщина полностью слышала разговор между Фиро и Мидзой.

– Ты уверен, что этот человек и вправду знает нечто полезное? – спросила Рисана.

– Абсолютно, – ответил юноша. И ухмыльнулся. – Воистину, в каждой жизни должна быть частичка Тацзу.

Рисана с любовью улыбнулась сыну.

– Ты всегда цитируешь самые возмутительные высказывания своего отца, – сказала она, но потом улыбка ее померкла, при мысли о том, в какой опасности находится сейчас ее муж.

Фиро постарался вернуть разговор в прежнее русло.

– Полезна эта информация или нет, сначала нужно добыть ее. Фокусники ревниво оберегают свои секреты, делясь ими только с доверенными учениками. Вот почему я и попросил у тебя помощи.

– Почему бы теперь не открыть ему, кто ты на самом деле? Уверена, Мидза скажет тебе все, что ты захочешь, стоит лишь убедить его, что это поможет императору в войне против льуку.

Принц затряс головой, как болванчик:

– Если мы признаемся, кто мы такие, то фокусник затребует за свои сведения просто неприличную сумму. Такой уж он человек, или сам себя причисляет к людям подобного сорта. Но на самом деле Мидза мечтает совершить какой-нибудь благородный поступок, подвиг, которым можно гордиться. Нам следует только… помочь ему.

– Я думала, это мне полагается знать, чего на самом деле хотят люди, – промолвила Рисана, хмыкнув. – Воистину, ты сын своего отца – не берусь сказать, затеял ты эту игру потому, что и в самом деле считаешь сей поступок правильным, или просто хочешь провернуть удачную сделку.

– Даже патриоты не чужды стремления к прибыли, – парировал Фиро. – Управление империей – дело дорогостоящее, и за минувшие несколько лет я кое-чему научился.

Фиро заказал рагу. Пришли официанты и установили небольшую жаровню, затем поставили на нее глиняный горшок. Тарелки с нарезанными продуктами оставили гостям, чтобы они могли выбрать ингредиенты по своему усмотрению. Вскоре комнату наполнили соблазнительные ароматы мяса и овощей, тушившихся в густом соусе.

– Дай-ка попробую, – сказал Фиро.

Он был так неловок, что зацепил горшок и содержимое частично выплеснулось на угли. Кабинет тут же утонул в дыму.

Юноша немножко приоткрыл окно:

– Прошу прощения. Уверен, дым скоро рассеется.

Мидза закашлялся, но кивнул в знак согласия.

Принц наблюдал за лицом сотрапезника, уповая на то, что мать уже вершит свою магию в кабинете внизу.

Через трещину в полу заструился дым другого сорта, но Мидза этого не заметил, так как он смешивался с дымом от жаровни.

Фиро наблюдал, как дым в комнате обретает форму, становится плотнее, обвивая фокусника кольцами подобно змее.

– Расскажи мне про банки Огэ, – попросил Фиро.

– Они хранят шелкокрапинную силу, – проговорил Мидза.

Принц заметил, что глаза собеседника остекленели. Чары матери удались.

Мидза вытянул пробку и показал Фиро внутренние стенки банки – они, как и внешние, были до половины высоты покрыты серебром.

– В первой сделанной мною банке была морская вода, но потом я выяснил, что подойдет любой проточный материал. Для уличных представлений я по-прежнему использую морскую воду, эффекта ради, но особой необходимости в этом нет.

Мидза снова накрыл банку крышкой, убедившись, что цепь покоится на покрытом серебром дне. Потом он стал опять вращать рукоятку шелкокрапинного производителя, заряжая первичный источник. Наконец взял банку в одну руку и поднес головку булавки на крышке к первичному источнику; раздался треск, посыпались искры.

– Вы обратили внимание на то, как шелкокрапинная сила переливается из первичного источника в банку Огэ? – спросил Мидза. – Хотите подержать? Только одной рукой за донышко, пожалуйста.

Фиро осторожно принял банку, подхватив посеребренное донышко одной ладонью.

– Не бойтесь, – сказал Мидза. – Шелкокрапинная сила заключена в сосуде. Фарфор – это перекрывающий материал между двумя слоями проточного с наружной и с внутренней стороны. Держать банку совершенно безопасно, пока вы касаетесь только дна.

Это слабо успокоило юношу: воспоминание о недавнем ударе из первичного источника было еще свежо в его памяти.

– Попробуйте коснуться другой рукой навершия на крышке, которое соединено с внутренней поверхностью, – предложил Мидза. – И не выронить при этом банку. – Он хихикнул.

Фиро стиснул зубы и ухватился за навершие на банке другой рукой. Он взвыл от последовавшего удара и отшвырнул банку, как горящий уголь. Мидза, готовый к такому исходу, ловко подхватил ее одной рукой.

– Иногда заряда в этих банках хватает на несколько раз, – предупредил он. – Нужно быть осторожным.

Принц ощущал, что рука онемела в том месте, где банка ударила его, а грудь сдавило, как если бы сердцу перестало хватать места, чтобы биться.

– Мне нужно присесть и отдышаться, – с трудом выдавил он и опустился на землю.

– Дышите, приятель, дышите, – отозвался Мидза. – Сколько ни готовься, однако шелкокрапинная сила настолько мощная, что банка всегда как по своей воле выпрыгивает у тебя из рук. Ощущение такое, что перестаешь управлять собственными пальцами.

Фиро наконец перевел дух:

– Это невероятно.

Мидза рассмеялся:

– С банкой Огэ можно провернуть столько интересных фокусов. Беда в том, что первичный источник и шелкокрапинный производитель слишком громоздкие и тяжелые, чтобы можно было использовать их неприметно. По ним можно наблюдать за течением шелкокрапинной силы, и, хотя искры выглядят красиво, фокус впечатляет намного меньше, потому что публика видит, как он делается. Но эти банки я могу зарядить заблаговременно, втайне от всех, а затем извлечь на всеобщее обозрение. Поскольку выглядят они как самые обычные сосуды, никто не ожидает получить удар. А заряд держат не один день.

– Почему их называют банками Огэ? – поинтересовался Фиро. – Ты изобрел их там, на этих островах?

Мидза замялся. Воздух в комнате немного очистился, и фокусник стал менее словоохотлив.

– Я получил их там, но не могу претендовать на звание изобретателя.

– Вот как? Ну-ка расскажи!

– Я оказался на островах Огэ в самый тяжелый, наверное, период своей жизни. Ни один из моих фокусов не пользовался большим успехом, и даже на отдаленных островах, где я надеялся встретить людей более наивных, чем в крупных городах, сборы оставляли желать лучшего. Дело обернулось так скверно, что мне пришлось продать немалую часть снаряжения, просто чтобы прокормиться, и я понимал, что раз уж вступил на эту дорожку, то моя карьера фокусника закончена. В отчаянии я пошел в святилище Руфидзо и воззвал к нему о помощи. Я задремал и увидел во сне красивого молодого доктора. Он подошел и показал мне устройство этих новых банок. Врач объяснил, что эти шелкокрапинные устройства можно применять для лечения разных болезней, но также и для магических фокусов. Сказал, что я могу использовать их для своего обогащения, однако должен пообещать помочь народу Дара, если ему потребуется это знание. Пробудившись, я изготовил банку Огэ в соответствии с полученными во сне наставлениями, и она заработала! С тех пор я странствовал по Фасе как бродячий целитель и фокусник. И за все время так и не смог понять, каким образом этот трюк может принести пользу моим соотечественникам – разве что даст им нечто интересное, над чем стоит поломать голову.

Фиро смотрел на собеседника, не веря собственной удаче. Быть может, богам Дара еще не все равно.

– Я полагаю, твой час настал, – заключил принц.

В тот день вечернее представление консорта Рисаны и принца Фиро отменили.

Весь остаток вечера принц продолжал сыпать вопросами, словно любознательный ученик, а Мидза терпеливо объяснял, на чем основаны чудеса банки Огэ. Он поведал, что шелкокрапинная сила, бегущая по внутренней и внешней поверхностям, имеет одинаковую мощность, но разную природу; что соединение банок последовательно или параллельно усиливает эффект, давая искры более длинные или более густые; что размер банки и гладкость посеребренной поверхности увеличивают объем хранилища; что если соединить два прутика, исходящие из банок Огэ, с лапками мертвой лягушки, можно заставить ее дергаться…

На следующее утро Мидза уже сидел в посыльном воздушном корабле и летел в Гинпен.

Пока госпожа Рисана и принц Фиро продолжали тур по островам, укрепляя волю народа к сопротивлению, императрице Джиа приходилось решать труднейшую задачу, убеждая колеблющихся людей, что Дом Одуванчика по-прежнему силен и крепок.

В полях Гэфики, близ имперской столицы, объявились полчища саранчи. Крылатые насекомые, сбивающиеся в густые живые тучи, реяли низко над землей или ползали по ней, пожирая все на своем пути. Урожай погиб, крестьяне прятались в подвалах, боясь высунуться наружу.

В прошлом с нашествиями саранчи отчасти справлялись благодаря флотилиям воздушных судов, которые распыляли отраву над пораженной местностью. Но поскольку теперь кораблей не было, не оставалось ничего иного, как ждать, когда бедствие закончится само по себе.

Жители Дара перешептывались, что это, дескать, кара богов, и расценивали приход льуку как дурное предзнаменование: конец династии Одуванчика уже близок.

– Чего вы от меня хотите? – негодующе вопрошала Джиа у статуй богов в императорском святилище.

– Любой знак можно истолковать множеством способов, – сказал премьер-министр. – Задача в том, чтобы выбрать ту интерпретацию, которая выгодна вам.

– Если хочешь, чтобы начался второй акт, – произнесла Сото, – то сейчас самое время вмешаться в сюжет и взять все в свои руки.

Императрица Джиа сама направилась в крестьянские поля Гэфики. Она взяла веялку для зерна и с размаху ударила по прожорливому рою. Насекомые налетели на нее, остервенело кусали руки, лицо, ноги. Однако Джиа не обращала внимания на боль и продолжала лупить саранчу.

Министры и генералы бросились, чтобы защитить ее, уговаривая вернуться в карету, где было безопасно. Но императрица лишь отмахнулась от них.

– Люди не должны остаться без урожая, и я буду убивать эти безмозглые создания одного за другим, если понадобится, – заявила она. – Кто-то по ошибке принимает мое молчание за слабость. Если боги действительно хотят падения Дома Одуванчика, то пусть убьют меня сегодня прямо на этом поле. Но я не отступлю.

Вдохновленные отвагой императрицы, министры и генералы тоже схватили лопаты и вилы и кинулись на кишащих повсюду насекомых. А вскоре и крестьяне выбрались из своих домов и бок о бок со знатными господами вступили в бой с саранчой.

Сражаясь против бескрайнего живого потока и терпя болезненные укусы, многие в толпе приходили к мысли, что они ведут себя как безумцы, однако наряду с этим испытывали также исступленную радость оттого, что делают общее дело, борются с врагом, пусть даже символически. А подобное чувство заставляет толпу ощущать себя непобедимой.

Джиа теперь больше не казалось, что она играет в политическом театре. Она ощущала слияние с окружающими ее подданными, как если бы народ Дара стал единым организмом. Ее вздымало на волне собственной храбрости и ярости. Как прекрасно было сражаться против неба и земли, будучи женщиной, императрицей Дара, представительницей гордой расы, происходящей от ано и исконных обитателей этих островов.

А потом со всех сторон вдруг появились стаи птиц: вороны, чайки, скворцы, сороки, голуби, даже соколы… Никогда в Дара не видели таких огромных стай пернатых и такого разнообразия их видов, летящих вместе.

Птицы обрушились на саранчу и стали пожирать ее.

Постепенно облако насекомых стало редеть, а затем исчезло. Насытившись, птицы разлетелись так же неожиданно, как и появились.

Императрица Джиа в изнеможении упала на землю.

Чудо с птицами было воспринято как знак богов и возродило во многих сердцах веру в силу Дома Одуванчика.

Но премьер-министр Кого Йелу тщательно исследовал, откуда взялась саранча, и направил засекреченный доклад маршалу Мадзоти.

Маршал Гин Мадзоти просматривала лежавшие перед ней стопкой донесения из Императорских лабораторий в Гинпене и по всему Дара: препарирование туш гаринафинов, правила кормления скота, огненная трубка с Тан-Адю, загадочные приспособления, действующие благодаря шелкокрапинной силе, нашествие саранчи…

Дзоми Кидосу и принцесса Тэра облекли свои рапорты в цепь предположений; Кого Йелу давал всестороннюю оценку новым изобретениям; Фиро, Тан Каруконо и Пума Йему приправляли свои бумаги личным боевым опытом.

Внезапно маршал изо всех сил шарахнула кулаком по столу. В голове у нее родился план.

Пэкьу Тенрьо каждый день посылал эмиссаров убеждать принца Тиму.

В этой роли зачастую выступали кашима, которые предпочитали служить пэкьу, нежели горбатиться на полях под плетью надсмотрщиков льуку. Простые люди ненавидели отступников, и это еще сильнее сближало тех с господами из числа льуку. В том-то и заключался план пэкьу Тенрьо по покорению завоеванного населения: настроить простонародье против элиты, а разные слои последней стравить друг с другом.

Кашима, который явился сегодня, звали Вира Пин, это был известный воспламенист с Дасу.

– Ваше высочество, – обратился он к принцу Тиму, – великий Люго Крупо сказал однажды, что мудрый правитель должен скорее следовать потоку истории, чем бороться с ним.

– Обязан ли я прислушиваться к словам Люго Крупо, презренного советника тирана Мапидэрэ? – спросил Тиму, остановившись, чтобы смахнуть пот со лба. – К тому же если уж он был такой мудрый, то почему решил сопротивляться ходу истории и отстаивал империю Ксана?

Принц снова принялся резать и складывать траву, которую заготавливали на корм гаринафинам. Ему не хотелось отстать от прочих крестьян, для всех устанавливалась единая норма выработки.

– Но его высочество ведь не станет подписываться под мнением, что монополией на правду обладают лишь победители, – возразил Вира. – Да, Крупо служил побежденному господину, однако мудрость вечна.

– Те, кто перебегает на сторону захватчиков, очевидно, становятся глухи к иронии, – заметил Тиму. – Раз уж ты так склонен наблюдать за течениями, то, может, просветишь меня относительно вещей, в которых я несведущ?

– Появление льуку – это кара богов, – изрек Вира Пин. – Следующей весной прибудет новый флот льуку и доставит еще больше их воинов и гаринафинов. Вы хотите, чтобы империя Дара была опустошена? Чтобы погибло еще больше людей?

– Никто не умрет, если льуку перестанут убивать.

– Льуку убивают только потому, что Дом Одуванчика отказывается сдаться. Император переложил ниспосланную ему кару на плечи народа и не приказывает дара сложить оружие.

Принц Тиму остановился и сердито глянул на Виру.

– Варвары пока что завоевали только два острова, и посмотри, что они с ними сделали. Если мы сдадимся, Дара полностью станет таким же. – Он обвел вокруг рукой, указывая на картину царившего повсюду опустошения. – Множество крестьян было вынуждено срезать несозревшие еще зерновые на корм гаринафинам. Для сбора урожая осенью ничего не останется.

– Нынешние трудности – это лишь временное явление, до тех пор, пока идет война. Когда пэкьу Тенрьо сделается повелителем всего Дара, народ станет его паствой и он будет заботиться о нем, как добрый пастух.

– Ради собственной выгоды?

Вира кивнул, и в глазах его появился лихорадочный блеск.

– Вот именно. Я и не думал, что принц так хорошо знаком с основами учения воспламенизма.

– Дай-ка попробую выстроить за тебя цепь аргументов, – проговорил Тиму. – Люди Дара станут ценным имуществом пэкьу, и он не захочет причинять своему имуществу вред. Более того, для надзора за паствой ему потребуются толковые помощники. Представители знати, ученые, образованные люди вроде тебя должны будут получить определенную власть, чтобы помочь Тенрьо выполнять задачу. Так?

– Абсолютно верно! – Вира потер руки. – Гораздо проще убедить человека, который сам уже узрел свет.

– А я, как принц, поспособствовавший капитуляции перед льуку и обеспечивший пэкьу законную власть над империей Дара, могу рассчитывать на спокойную и обеспеченную жизнь.

– Ваше высочество просто сняли слова у меня с языка.

Принц Тиму кивнул:

– Но понимаешь ли, в чем дело: ни я, ни отец не можем сделать того, что ты предлагаешь.

– Почему? Добровольно сдавшись, вы заслужите вечную благодарность пэкьу. Ваша семья окажется вне опасности, и все тяготы останутся позади.

– Да потому что, хотя мой отец и император, он никогда не забывал о том, что народ Дара – не его собственность. – Тиму вернулся к работе, стараясь не отстать от крестьян. – Я не вправе объявлять капитуляцию, которой ты добиваешься.

Убеждать Тиму было бесполезно. Не важно, какие доводы приводил Вира Пин: принц все равно его не слушал.

– Тиму не собирается уступать, – сказала Танванаки, дочь пэкьу. – Такой же упрямый, как и его папаша.

– Кто бы мог подумать, что у этого тщедушного на вид сосунка окажется такое стойкое сердце, – произнес пэкьу Тенрьо с некоторой долей восхищения в голосе. – Оба они, отец и сын, поднялись в моем мнении.

– Нам надо попробовать пытать одного из них на глазах у другого, – предложила Танванаки. – Это ведь сработало с Луаном Цзиа.

– Сомневаюсь, что и здесь так получится, – возразил пэкьу. – Припомни, что Куни готов был оставить сына погибнуть и собирался удрать на воздушном корабле, пока я не пригрозил истребить еще больше его подданных. Им руководит то, что он считает долгом перед своим народом, а не только любовь к сыну. Принц, с другой стороны, настолько стремится к отцовскому одобрению, что никогда не сдастся, если будет думать, что родитель станет презирать его за такой поступок.

– Но почему бы нам не попробовать убедить одного из них сдаться? – спросила Танванаки. – Победа над дара неизбежна! У них нет способа бросить вызов нашему господству в воздухе. Эти острова были объединены повелителем, осознавшим власть неба, и нам они подчинятся тем же путем.

– Ты никак забыла про то, что натворил Луан Цзиа? – Пэкьу сердито посмотрел на дочь. – Гаринафины теперь не могут размножаться, и с учетом того, сколько малышей и годовалых детенышей погибло за время путешествия, мы едва-едва в состоянии управлять имеющимися у нас взрослыми особями. Что, если мы потеряем еще больше молодняка, ведь тогда взрослые выйдут из подчинения?

– Это лишь временные трудности. На следующий год прибудет подкрепление, нам привезут свежий запас тольусы и новых гаринафинов. Мы можем подождать и покорить дара силой.

– В тебе говорит глупость молодости, – отрезал пэкьу. – Пусть наши воины непобедимы на поле боя, враги в сотни раз превосходят нас числом.

– Они овцы, тогда как мы волки.

– Даже волки не могут задрать всех овец, а отчаявшееся стадо способно дать отпор. Нам и этими-то двумя островами нелегко управлять: приходится спать по ночам, кладя рядом с собой палицу. Как сможем мы удерживать всю империю Дара, даже если завоюем ее? Местные жители хитры и коварны, дочь моя. Не стоит недооценивать их.

– Тогда какой прок убеждать принца или императора сдаться?

– В лукавстве этих островитян не только заключается их сила, но одновременно и кроется коренной изъян. Если что и отличает дара, так это отсутствие дисциплины. Стоит мне бросить флаг в намеченную цель, и я могу быть уверен, что льуку атакуют ее без раздумий. Но жители Дара разобщены, трусливы и эгоистичны, они не способны упорно стремиться к достижению общей цели. Каждый из них норовит выбрать для себя самый легкий путь, предоставляя остальным выпутываться как знают. Система десятников, побуждающая дара надзирать за своими же собратьями в наших интересах, прекрасное тому доказательство. Если мы дадим знати и министрам императора предлог не сражаться против льуку, они с радостью за него ухватятся – более того, помогут нам пасти наше человеческое стадо подобно преданным гаринафинам.

– Ох, сколько же в тебе презрения к этим дикарям, отец.

– Это не презрение, а понимание. Мы хотим наслаждаться богатством, которое предоставляет нам Дара, но главный источник его богатства – люди. Если мы собрались пасти стадо, нужно определить тех особей, за кем готовы пойти остальные, и контролировать этих вожаков. Только таким образом небольшое число умелых пастухов способно держать в руках большое стадо.

– Да вот только воздействовать на тех вожаков, которых ты выбрал, у нас не получается, – возразила Танванаки. – Мы уже использовали все способы давления на старшего, да и младший не поддается ни угрозам, ни увещеваниям. Принц Тиму постоянно твердит про добродетель и потчует наших посланцев длинными цитатами из пыльных книг мудрецов.

– Я уже готов сдаться, – вздохнул пэкьу. – На худой конец, эти двое хотя бы пригодятся нам как живой щит до подхода подкрепления.

– Ладно, – сказала Танванаки, и холодная улыбка коснулась ее губ. – Остается еще один способ, который мы пока не испробовали.

– Эй, принц Дара!

Работавший в поле Тиму остановился, прикрыл глаза от солнца и посмотрел на нового эмиссара, присланного пэкьу Тенрьо. И удивился, увидев дочь пэкьу, принцессу льуку. Танванаки обращалась к нему, сидя на спине Корвы, своего скакуна-гаринафина. Чудище размером с гору ковыляло по краю соргового поля, подобное выползшему на берег крубену, давя колосья и сравнивая борозды с каждым шагом когтистых лап и взмахом гигантского хвоста.

Как ни странно, принцесса была не в излюбленном льуку наряде из меха и кожи; вместо этого она оделась и причесалась на манер женщин дара: шелковое платье, башмаки на деревянной подошве, волосы собраны в пучок, заколотый нефритовой булавкой.

Глядя на принцессу: тонкая белая кожа, блестящая на солнце; экзотические черты волевого лица в обрамлении светлых кос, – Тиму понял, что девушка очень красива, хотя никогда раньше не думал о ней в таком ключе.

– Ваше высочество, – вежливо сказал он и поклонился.

– Вслух ты, может, и произносишь «ваше высочество», но в душе наверняка называешь меня варваром, дикаркой, а то и еще как-нибудь похуже.

– Вовсе нет, – возразил Тиму, но покраснел.

Корва опустила шею к земле. Принцесса уверенно направилась по длинной живой рампе к Тиму и соскочила на землю, только когда оказалась в футе от него. Она заглянула юноше в глаза: они с Тиму были почти одного роста, и ей не пришлось задирать голову.

– Лжец.

Тиму слегка попятился.

– Что… что вы делаете?

– Не двигайся.

Танванаки шагнула вперед и, видя, как молодой человек от волнения задышал чаще, протянула руку и ласково взяла его за подбородок, а потом стала поворачивать его голову влево и вправо, разглядывая лицо. Принц сделался пунцовым и вырвался из ее хватки.

Он продолжал чувствовать горячее дыхание девушки, приправленное ароматом неведомых благовоний.

Выражение на лице Танванаки сделалось задумчивым, когда она смерила его взглядом с головы до ног, бормоча про себя:

– Фигура ничего… кожа чистая… слегка смугловат, но это его не портит… похоже, работа в поле пошла ему на пользу…

Тиму почувствовал крайнее смущение. Эта дикарка – вернее, принцесса льуку, поправился он про себя, – была совсем не похожа на придворных молодых женщин, с кем ему доводилось разговаривать. Ее прямота выбивала юношу из колеи, заставляла чувствовать себя глупо.

Он смущенно отвернулся, чтобы продолжить работу.

– Я с тобой еще не закончила, – заявила Танванаки властно. – И велю тебе стоять спокойно.

– Вашему высочеству следует прекратить играть со мной столь неподобающим образом, – процедил Тиму сквозь зубы. – Бесчестно унижать и пытать пленника.

– Кто сказал, что я тебя пытаю? – спросила Танванаки. Затем ее губы изогнулись в лукавой усмешке. – А тебе хотелось бы поиграть со мной?

Тиму держал губы плотно сжатыми. Принцесса сделала еще шаг вперед, и ее лицо оказалось всего лишь в нескольких дюймах от его лица.

– Как ты думаешь, я красивая?

Тиму был ошеломлен. Женщине не пристало вести себя таким образом. Это был в высшей степени неприличный вопрос, и тем не менее из ее уст он странным образом прозвучал вполне уместно, возможно, потому, что за спиной у Танванаки висела боевая палица и сама она сражалась, сидя верхом на гаринафине.

– Я… ну… э-э-э… – Лицо Тиму стало пунцовым, как гребень у петуха. Он не понимал, каким образом этой девушке удается так смущать его. Казалось, сама она напрочь лишена стыда – это было странно, но в то же время… завлекательно. – Да, очень красивая.

– Хорошо, – сказала принцесса и кивнула. – На этот раз я вижу, что ты не лжешь. Почему вы, мужчины дара, так много врете?

– Не имею ни малейшего понятия, о чем говорит принцесса.

– Я какое-то время изучала народ Дара. Вы все думаете одно, а говорите другое. Например, когда Дзато Рути, твой старый учитель, пришел поприветствовать нас, мы выглядели в его глазах как варвары, немногим лучше животных, и тем не менее он обращался к нам как к почетным гостям. Богатые и могущественные среди вас стремятся заполучить еще больше денег и власти, но утверждают при этом, что якобы заботятся о народе.

Тень гнева промелькнула в глазах Тиму.

– Я не лицемер.

– Правда? Тогда почему ты хочешь, чтобы люди голодали?

– Я пытаюсь избавить их от голода! А вот вы, напротив, обратили все поля в пастбища для своих гаринафинов и лохматого скота. Что будут есть зимой жители этих островов?

– У них будет в достатке молока и мяса. Кстати, пища из зерна делает вас толстыми. А мы вот не травоядные, в отличие от вас.

– У вас не хватит длинношерстного скота, чтобы прокормить всех на Дасу и Руи! И наши люди не могут пить молоко гаринафинов – дара от него тошнит.

– Ах так, значит, говоря «жители этих островов», ты имеешь в виду своих людей. И совсем не против, чтобы голодали мои люди. И после этого ты еще утверждаешь, что не лицемер.

– Но это вы захотели прийти сюда. Могли бы оставаться там, где жили.

Тиму зажмурил глаза, приготовившись к тому, что принцесса в сердцах отвесит ему пощечину или же проявит свой гнев каким-либо иным образом.

Но Танванаки отвела взгляд, а голос ее смягчился.

– Знаешь ли ты, что до приезда сюда я и не думала, что мир может быть таким зеленым?

Тиму открыл глаза и стал слушать.

– Степи моей родины прекрасны, но это совсем не благодатная или милосердная земля. В год моего рождения буря погубила большую часть отцовских стад, и ему пришлось в разгар зимы предпринять набеги на агонов, чтобы мы не умерли с голоду. Сотни льуку погибли во время этих набегов, а старики выходили в бурю умирать, чтобы не быть обузой для племени, чтобы детям досталось больше пищи. Мою мать убили в схватке с агонами, и, чтобы нам с братом хватило молока, моя кормилица, одна из женщин племени, собственными руками задушила своих сыновей.

Тиму вздрогнул. Танванаки рассказывала свою историю абсолютно спокойно, но это лишь делало ее еще более пугающей.

– Вы считаете нас варварами, – продолжила девушка, бросив на собеседника презрительный взгляд. – Но что тебе известно о варварстве, принц Дара? Ты родился в стране изобилия и никогда не знал, что значит голодать. Ты вырос в земле, благословленной Все-Отцом и Пра-Матерью, и имел досуг, чтобы заниматься сложными теориями, посвященными морали. И тем не менее твоя страна произвела на свет тирана Мапидэрэ, убивавшего больше людей в одной битве, чем пришлось лишить жизни моему отцу, чтобы сохранить племя. Вы называете нас дикарями, но ваша собственная дикость во время войны Хризантемы и Одуванчика превосходит все, содеянное нами.

Тиму старался подыскать достойные слова для ответа. Аргументы, приведенные девушкой, не походили на доводы других посланцев пэкьу. Вместо цитат из мудрецов ано, которые ему не составляло труда парировать, она… словно бы видела вещи под другим углом.

– Нельзя сравнивать полет дикого гуся с танцем пресноводного карпа. Мы живем тут на законных основаниях. А вы захватчики.

– В самом деле? И что, разве вы всегда жили здесь? Насколько мне известно, ваши предки отобрали эту землю у людей, населявших ее прежде.

– Это было очень давно! Я и все, кого вы поработили, родились в Дара.

– Значит, если ты родился тут, то вправе решать, кто есть народ, а кто нет? Если я рожу здесь сына или дочь, мой ребенок будет считаться захватчиком?

– Нет! Но это… это…

– Я постоянно слышу, что эта земля принадлежит вам, но никак не могу осознать сие. Как может земля принадлежать кому-либо? Все-Отец создал мир, и все мы в нем просто гости. Мы скитаемся по земле, как стада диких буйволов. Право питаться, дабы существовать, – единственное значимое право, и оно есть у каждого человека.

В доводах Танванаки Тиму слышалось эхо притчи о занавесе, рассказанной Дзоми Кидосу.

«До своего рождения все мы – всего лишь возможности. Мы не контролируем миг собственной инкарнации и можем появиться на свет как сыном императора, так и дочерью крестьянина. Завеса поднимается, мы входим в мир и обнаруживаем, что держим в руках шкатулку, которая определяет нашу судьбу безотносительно к нашим способностям. Тем не менее великие философы неизменно утверждают, что наши души весят одинаково в глазах Отца Мира, Тасолуо».

Тиму решил, что в словах принцессы льуку имеется здравый смысл.

– Если бы ты изложила эти аргументы в обстоятельной беседе с моим отцом, уверен, что мы могли бы прийти к некоему компромиссу, – сказал он искренне.

– Серьезно? – Танванаки расхохоталась. – Ты веришь, что твой отец по доброй воле оставит один из этих островов и отдаст его нам? Полагаешь, что император Дара не потребует взамен клятвы подчиниться и служить ему? Ты и правда думаешь, что он не захочет обратить нас в рабов, как адмирал Крита? И даже если вдруг император проявит такое божественное милосердие, позволит ли его знать отбирать их владения и лишать аристократов влияния? Ты глупец, если и впрямь веришь в это. Я не настолько лицемерна и испорчена, как вы в Дара, но даже я знаю, что в жизни так не бывает.

Тиму молчал. Эта молодая женщина кардинальным образом изменила его понимание мира. Он не мог больше с уверенностью утверждать, что дело Дара правое, что оно угодно богам.

Так началась их дружба (или роман – Тиму не брался определить с уверенностью, что именно), которая казалась совершенно невообразимой. Танванаки каждый день приходила поговорить с пленником. Беседы иногда тянулись часами: молодые люди гуляли по полям, делясь воспоминаниями о детстве и споря о том, чей образ жизни лучше.

Танванаки позволила Тиму заглянуть в сложную культуру льуку. Он познакомился с весьма практичными способами, благодаря которым обитатели степей за долгие столетия научились полностью использовать длинношерстный скот и гаринафинов. Кости животных обращались в оружие или элементы жилищ; мех и прочные шкуры шли на изготовление одежды, укрытий и щитов; сухожилия служили нитками и веревками; из рога, сухожилий и древесины карликовых деревьев изготавливались пращи, очень мощные вопреки малым размерам; жир превращался в свечи и факелы; жилы и кожу вываривали, получая клей. Словом, ничто не пропадало зря.

По мере того как Танванаки рассказывала Тиму истории о своей родной стране и показывала, как живут ее соплеменники, приспосабливаясь к суровой окружающей среде, принц начинал видеть людей за карикатурным образом диких захватчиков.

Тиму сам был талантливым музыкантом, поэтому музыка льуку нашла в его душе особый отклик. При помощи барабанов из гаринафиньей кожи и костяных ксилофонов принцесса воссоздавала перед ним образы и звуки бескрайней степи: топот копыт тысячных стад длинношерстных буйволов, кочующих туда-сюда; полеты управляемых уверенными взмахами крыл гаринафинов и их тяжелая поступь по земле; мощь и ярость внезапных бурь и наводнений, угрожающих смыть все живое могучим потопом; небо, кажущееся более величественным и открытым, чем небо Дара, ибо там звезды ночью не затмеваются огнями чайных домов и игорных притонов; далекий горизонт, кружащий голову обещанием новых, бесконечно свежих пастбищ.

Пока Танванаки пела под аккомпанемент инструментов, Тиму, хоть и не понимал слов, улавливал мощные эмоции, тягу жить, любить и бороться вопреки всем бедам и опасностям, а также необоримую надежду на лучшее будущее. Льуку походили на гнущиеся на ветру кустарники своей родной степи: крепкие, жилистые, цепляющиеся за любой шанс, вроде редких наводнений, чтобы расцвести и расцветить унылый ландшафт всеми красками жизни.

Эта музыка мало походила на утонченные и сложные мелодии, которые сам Тиму исполнял на девятиструнной шелковой цитре или на кокосовой лютне, но тем не менее была прекрасна: не вызывало сомнений, что у льуку есть своя цивилизация, пусть и отличающаяся от цивилизации Дара, как туфовый заяц отличается от радужнохвостого дирана.

Затем как-то раз Танванаки пригласила Тиму покататься с ней на Корве.

Тиму пришел в ужас. Седло Корвы, расположенное у основания шеи гаринафинихи, возвышалось над ним, как «воронье гнездо» на корабельной мачте. А уж от того, как зверь надменно взирал на него темными, лишенными зрачков глазами, у принца подкашивались ноги. Тиму даже на лошади ездил так себе. Сама мысль покататься верхом на таком животном казалась ему верхом безумия.

– Я слышала, что твой отец плавал однажды на чешуйчатом ките, которого вы называете властелином морей?

– Мы с отцом во многом не схожи.

– К счастью, – сказала Танванаки, усмехнувшись. – Иначе почему, как ты думаешь, я выбрала тебя, а не его?

У Тиму бешено заколотилось сердце. Отчего-то слова принцессы показались ему слаще, чем тысяча похвал из уст строгого учителя Рути. Он всегда чувствовал, что разочаровал отца, однако эта удивительная девушка заставила его понять, как хорошо отличаться от своего родителя, быть самим собой.

Тиму имел мало опыта общения с женщинами. В отличие от Фиро, обожавшего пофлиртовать со служанками во дворце и иногда выдававшего себя за богатого молодого купца, чтобы наведаться в дом индиго в компании Дафиро Миро – Джиа и Рисана обе тщательно объяснили Фиро необходимость избегать скандала в императорской семье, – старший сын Куни никогда не мог заговорить с девушкой, не залившись румянцем.

Внимание со стороны Танванаки было для него сродни экзотической песне, и ему хотелось, чтобы песня эта никогда не кончалась.

Танванаки свистнула Корве. Та присела и, подобно подрубленной сосне, вытянула длинную грациозную шею вдоль поверхности земли. Наездница нежно погладила морду зверя, а затем, поставив одну ногу на гигантскую челюсть, стала подниматься, используя веки и лоб гаринафина как опору для рук и ног. Вскоре юная принцесса льуку уже стояла на огромной, как у слона, голове Корвы, держась за рога, чтобы не упасть.

– Поднимайся сюда, – скомандовала она, повернувшись.

Обливаясь потом и передвигаясь на трясущихся ногах, Тиму стал повторять действия Танванаки. Когда он поставил левую ногу на выступающую ноздрю Корвы, гаринафиниха фыркнула, и принц едва не свалился. Лихорадочно взмахивая руками и ногами, он проделал остаток пути по морде зверя, не останавливаясь до тех пор, пока не вцепился в рога.

Танванаки согнулась пополам от смеха, глядя как юноша, весь красный, мертвой хваткой вцепился в рога гаринафина.

Принцесса мягко пристыдила скакуна на языке льуку. Корва хмыкнула, издав трубный, рокочущий звук.

Затем двое молодых людей направились к седлу у основания шеи гаринафина, как если бы прогуливались по краю небольшой скалистой гряды. В то время как Танванаки шла уверенно, легкая, словно горная козочка, Тиму с опаской ступал по позвонкам зверя, торчавшим из-под шкуры, как обветренные валуны. Наконец оба добрались до сделанного из кожи и кости седла. Девушка уселась, опустив ноги по обе стороны шеи зверя и вдев их в стремена, после чего похлопала по месту позади себя.

– Садись здесь.

Тиму повиновался. Танванаки изогнулась и показала ему, как продеть ноги в поддерживающие кольца, свисающие с седла, а потом велела:

– Обхвати меня руками за талию и прижмись покрепче.

Перспектива оказаться в столь интимной позе с Танванаки смутила юношу.

– Я… не думаю, что это необходимо, – промямлил он.

– Что, я плохо пахну? – Принцесса подняла левую руку и принюхалась. – Вроде бы только сегодня утром приняла ванну с цветами османтуса и коровьим молоком. – Она нахмурилась. – Только не говори, что до сих пор веришь в глупые россказни про мой народ. Естественно, когда мы только-только сошли с городов-кораблей, от нас наверняка ужасно воняло, но это лишь потому, что нам едва-едва хватало воды для питья самим, а также для скота и гаринафинов.

– Нет-нет! – горячо заверил ее принц, замахав руками. – Ты пахнешь… просто чудесно.