Всадники Апокалипсиса. История государства и права Советской России 1917-1922

К большой беде…

Кровопролитие, разразившееся после захвата власти большевиками в октябре 1917 года, рассматривалось обеими сторонами как всесокрушающая война Добра со Злом. Или, в библейской коннотации, как Армагеддон[1]. Причем и те и другие естественным образом считали Добром себя, а своих противников – Злом[2]. Консенсус по вопросу, кто из них кто, на самом деле до сих пор отсутствует, зато присутствуют диаметрально противоположные точки зрения. Впрочем, постановка вопроса в духе «или-или» неконструктивна по своей природе, и это многие понимают.

Гражданская война, а точнее – ее горячая фаза с применением крупных военных формирований, всегда является следствием гражданского противостояния (или латентной гражданской войны), порождаемого расколами в обществе.

Не избежала этой участи и Российская империя: религиозный раскол XVII века[3], культурный раскол XVIII века[4] и политический раскол XIX века по вопросу об устройстве системы управления империей, особенно ярко проявившийся в мятеже декабристов, имевшем все основания для перерастания в горячую гражданскую войну[5]. Одной из сторон латентных гражданских войн, вытекавших из этих расколов, неизменно была самодержавная власть.

Погасить гражданское противостояние самодержавие пыталось разными способами.

Религиозный раскол был преодолен путем силового подавления старообрядцев, выдавливания их на периферию общественной жизни и фактического исключения из нее.

Культурный раскол между так называемыми русскими европейцами (в основном столичной аристократией и разночинцами – с одной стороны, и архаичными крестьянами, пролетариями, а также поместными дворянами, безвылазно сидевшими в своих поместьях, и священнослужителями – с другой) законсервировался как бы сам собой в силу практического отсутствия коммуникации между противоборствовавшими сторонами. Образно говоря, первые относились к наблюдаемой, или светлой, материи, а вторые – к темной[6], энергия которой, хоть и составляет более 80 %, для наблюдателя недоступна.

Власти пытались преодолеть культурный раскол с помощью народного просвещения – образовательных программ для крестьянских детей и малоимущих городских сословий, и нельзя сказать, что совсем уж безуспешно. Но в целом темная материя не очень-то перетекла в светлую.

Политический раскол в среде образованных людей проявился в противостоянии сторонников европейского пути развития, представлявшегося им логичным и проверенным, и традиционалистов (их еще называли славянофилами, консерваторами, патриотами и т. д.), ратовавших за особый русский путь, сокрытый в темной материи, называемой ими народом. Видимо, в силу созвучия слов «христианский» и «крестьянский» они безнадежно смешивали эти два понятия, приписывая темной массе несуществующие добродетели, такие как народная мудрость, крепость в вере, целомудрие, любовь к самодержавию и покорность ему[7].

Устранить или законсервировать политический раскол, обострившийся с появлением ответственной бюрократии, органически неспособной сосуществовать с самодержавием, так и не удалось. Были использованы разные подходы.

Николай I и Александр III попытались сделать вид, что никакого раскола не существует, и с помощью введения государственной идеологии, жесткой цензуры и преследования инакомыслящих как бы исключить назревшие вопросы из повестки дня. В результате крамола распространялась незаметно, и после ухода этих императоров гражданское противостояние резко усиливалось.

В противовес своим предшественникам императоры Александр II и Николай II пытались социализировать оппозицию, включить ее в общественную практику и с этой целью пошли на компромисс с ней, осуществив достаточно глубокие реформы системы управления страной. Тем не менее в силу самой природы самодержавной власти, а также воспитанного чуть ли не с пеленок чувства гиперответственности перед страной и ее населением самодержцы были органически неспособны передать хотя бы часть своих неограниченных полномочий другим политическим субъектам. В результате реформы оказывались непоследовательными, половинчатыми и приводили к обострению латентной гражданской войны, появлению новых субъектов в виде политических партий и общественных организаций, в том числе террористического характера.

Николаем II было изобретено еще одно ноу-хау, заключавшееся в сплочении подданных за счет появления внешнего врага – сначала в лице Японии, а затем в лице Германии и Австро-Венгрии. Если этот подход и давал эффект, то очень короткий, но в итоге противостояние резко обострялось. После Русско-японской войны гражданскую войну еле-еле удалось предотвратить, а в ходе Первой мировой самодержавие пало.

Таким образом, практически столетнее гражданское противостояние между самодержавием и сторонниками системы управления европейского типа завершилось в пользу вторых в лице либералов (партии кадетов) и демократов (социал-демократов и эсеров). Им представилась возможность сформировать правительство и приступить к вожделенным реформам. Никакого организованного сопротивления со стороны приверженцев самодержавия не было по причине практического отсутствия этих самых приверженцев. Поначалу революция представлялась бескровной.

Следует особо подчеркнуть, что раскол по поводу устройства системы управления империей отнюдь не проходил по линиям так называемых классовых противоречий. Это было противостояние между сторонниками различных моделей российского социума, из которых следовали различные подходы к способам управления им. И с той и с другой стороны были патриоты своего государства, искренне желающие его дальнейшего процветания. Да, триггером Февральской революции послужило массовое недовольство населения, но не оно было ее движущей силой.

Свержение самодержавия, служившего стержнем, на котором держалась вся конструкция Российской империи, вызвало отпадение ее периферийных национальных территорий и управленческий хаос в стране в целом. Члены Временного правительства не обладали навыками и опытом управленческой деятельности, а их модель российского социума была весьма далека от действительности. Предложенная ими система управления государством посредством «организованной общественности» оказалась несостоятельной, а наиболее назревшие вопросы – отношение к войне, земельный вопрос, улучшение социально-экономического положения горожан и т. п., они отказывались решать, передавая их на откуп Учредительному собранию. В результате в стране стремительными темпами нарастали анархия и хаос.

Население, поначалу воспринявшее Временное правительство на ура, все больше разочаровывалось как в кадетах, так и в пришедших им на смену эсерах и социал-демократах. Частые смены состава правительства также снижали его легитимность. Власть становилась беспризорной.

Этим обстоятельством решили воспользоваться руководители РСДРП (б). Большевики представляли собой фракцию русской социал-демократии, придерживавшейся идеологии марксизма.

Карл Маркс по совокупности своих весьма системных трудов сочинил, фигурально выражаясь, свой «Апокалипсис»[8] – в больших и жирных кавычках, разумеется. Маркс пытается прогнозировать дальнейшую историю человечества, которая, по его мнению, развивается путем разрешения классовых противоречий между эксплуататорами и эксплуатируемыми и закончится установлением бесклассового общества – коммунизма, что, по логике, также будет означать конец Истории[9].

Основная часть европейских марксистов, как и фракция меньшевиков в РСДРП, рассматривала марксизм как научный прогноз и собиралась терпеливо дожидаться созревания так называемых объективных предпосылок (прежде всего соответствующего экономического развития человечества), а также вести борьбу за власть и за права трудящихся в рамках парламентской демократии.

Большевики придерживались совершенно иной точки зрения. Объявив учение Маркса неопровержимым (нефальсифицируемым)[10], они тем самым перевели его «Апокалипсис» из сферы научного познания в сферу веры, а научный прогноз подменили пророчеством. Накануне 1917 года они представляли собой немногочисленную квазирелигиозную экстремистскую секту. А в таких организациях, как известно, велик процент фанатиков и пассионариев. Неудивительно, что основной идеологической задачей большевиков стало сделать Марксовы пророчества, а точнее – свою ересь в рамках марксизма, былью.

Бессменным лидером РСДРП (б) был Владимир Ильич Ульянов (Ленин). Житие Ленина было в свое время опубликовано чудовищными тиражами, так что останавливаться на его подробностях, а тем более обсуждать их нет никакого смысла. Гораздо интереснее, как Ленин понимал свою миссию и, соответственно, свою сферу профессиональной деятельности.

Несомненно, он был профессиональным революционером, жившим за счет партийной кассы, пополнявшейся в том числе и в результате эксов (экспроприаций), или, говоря попросту, грабежей. Однако в многочисленных анкетах на вопрос об основной профессии до 1917 года он отвечал «журналист», а после – «литератор»[11]. Понятно, что профессии такой – революционер – формально не существовало, но почему не политик, партийный функционер, управленец, философ, юрист, наконец, по образованию? Видимо, он больше всего ценил свою пропагандистскую, если не сказать – проповедническую, деятельность по распространению учения, получившего впоследствии название марксизма-ленинизма.

Пропагандистская деятельность РСДРП (б) была направлена исключительно, говоря языком современного Уголовного кодекса РФ, на «возбуждение ненависти либо вражды… по признакам… принадлежности к какой-либо социальной группе», а именно к дворянам, капиталистам, офицерам, священнослужителям – почти ко всему слою образованных и хозяйственно активных людей, которые несли на себе бремя экономического прогресса страны и являлись носителями ее культуры. Иначе говоря, в соответствии со «священными» текстами К. Маркса, большевики стремились внедрить в российское общество классовый раскол. Надо сказать, не на пустом месте. Рабочий класс был недоволен своим социально-экономическим положением и винил в этом исключительно своих работодателей. Крестьяне давно точили зуб на землю помещиков и аграрных предпринимателей. Правда, крестьяне были «клиентами» в основном эсеров, поскольку марксизм не считал их «движущей силой социалистической революции».

До февраля 1917 года дела у большевиков шли, но не так, чтобы очень. Зато, вернувшись в апреле того же года в Российскую империю, Ленин со товарищи активно включились в разжигание социальной розни, возникшие в стране хаос и разгул охлократии.

Иными словами, они пробуждали темную энергию. Конечно, их вклад в этот процесс был несравним с усилиями Временного правительства, но зато большевики точно знали, чего они хотят, а именно – обрести социальную базу для своего прихода к власти, опираясь на нищету, бескультурье и низкое сознание маргиналов. В итоге в сентябре 1917 года им удалось захватить власть в большинстве Советов и обрушить, как они выражались, буржуазное государство.

«Литератор» Ленин имел яркое перо, и печатная пропаганда для него была не профессией, не карьерой, а настоящим делом жизни. В основном он публиковал в доступных ему изданиях полемические тексты по вопросам, которые считал актуальными. В статьях он оттачивал свои пропагандистские навыки. Ленинские методы полемики были весьма скандальными. «Недопустимые выражения» – один из резких стилевых признаков ленинской речи[12]. Он считал любой способ дискредитации оппонентов допустимым. Главное – привлечь на свою сторону массы, вызвать в них презрение и ненависть к своему противнику, а каким способом это достигается – вопрос второстепенный. Полемические формулировки, подчеркивал он, должны быть рассчитаны «не на то, чтобы убедить, а на то, чтобы разбить ряды, – не на то, чтобы поправить ошибку противника, а на то, чтобы уничтожить, стереть с лица земли его организацию»[13]. Внутрипартийной фракционной борьбе он уделял гораздо больше внимания, нежели борьбе с самодержавием.

Зато в публичных выступлениях Ленин сильно проигрывал не только выдающемуся демагогу Керенскому, которого после падения самодержавия толпа носила на руках, но и Троцкому, который мог часами держать огромную аудиторию только на одном революционном пафосе. Суггестивные способности Владимира Ильича были гораздо эффективнее в узкой партийной среде. Начиная с первых лет революционной деятельности Ленина товарищи отмечали особый магнетизм его личности, умение убедить, подчинить. Он проповедовал радикальные идеи, которые поначалу шокировали даже его последователей, но затем и последователи (и не только они) шли у него на поводу.

Так он сумел продавить свои «Апрельские тезисы», в которых призывал к свержению Временного правительства и передаче всей власти Советам. Ему удалось перетянуть на свою сторону крестьянские Советы, которые поначалу относились к большевикам враждебно. А еще он сумел настоять на осуществлении Октябрьского переворота, хотя многие его соратники поначалу эту идею не поддерживали[14]. Все эти обстоятельства позволяют многим называть В. И. Ленина гениальным пропагандистом, а лучше сказать – проповедником.

Осенью 1917 года, накануне переворота, Ленин обнародовал программу действий РСДРП (б) после захвата власти в работе «Государство и революция»[15], представляющую собой совокупность идей, покоящихся на цитатах Маркса и Энгельса и комментировании их.

Прежде всего он заявил о невозможности солидарности классов, о том, что государство есть не что иное, как «продукт и проявление непримиримости классовых противоречий». То есть ни о какой системе управления, балансирующей интересы различных социальных групп, не может быть и речи. Навязанный марксизмом классовый раскол он объявил антагонистическим, следовательно, преодолеть его сможет только «последний и решительный бой».

При этом Ленин жестко критиковал парламентаризм и разделение исполнительной и законодательной власти и, подобно К. П. Победоносцеву, считал всякие там парламентские выборы обманом народа[16]. Если все прежние революции «усовершенствовали» государственную машину, то «рабочий класс не может просто овладеть готовой государственной машиной и пустить ее в ход для своих собственных целей», поэтому он должен разбить, сломать, уничтожить эту машину, то есть осуществить социалистическую революцию. Государство должно постепенно отмирать, властью должны стать «вооруженные рабочие массы, переходящие к поголовному участию народа». Существовать оно будет в форме «добровольного объединения коммун в нацию, добровольного слияния пролетарских коммун в деле разрушения буржуазного господства и буржуазной государственной машины». То есть никакой централизации управления.

Небольшое количество чиновников все же продолжит существовать, но они будут действовать под постоянным и самым строгим надзором и контролем со стороны вооруженных рабочих. Бюрократы не отменяются совсем, но сводятся к роли полностью подотчетных исполнителей народной воли, выражаемой вооруженными рабочими. Другими словами, ответственная бюрократия заменяется патриархальной, а в роли сюзерена выступает вооруженный пролетариат.

Что касается регулярной армии, то ее заменяют вооруженные рабочие, продолжающие формировать милицию – ополчение, охватывающее все население.

Что интересно, роль партии в управлении государством и обществом в этой работе не прослеживается.

Таким образом, «государство», о котором Ленин говорит в «Государстве и революции», – это нечто, где перестает существовать регулярная армия, где остатки бюрократического аппарата должны быть полностью подчинены вооруженным рабочим наряду с представителями этих вооруженных рабочих. Также будет отмирать и право: «будет исчезать всякая надобность в насилии над людьми вообще, в подчинении одного человека другому, одной части населения другой его части, ибо люди привыкнут к соблюдению элементарных условий общественности без насилия и без подчинения». То, что такое «государство» начнет отмирать сразу после своего возникновения, вряд ли у кого-то вызовет сомнение.

В общем, на самом-то деле не знал Владимир Ильич, как должна выглядеть система управления социалистическим «государством». Отделывался заклятиями в духе, что им может управлять любая кухарка. Однако жизнь, как говорится, поставила все на свои места.

Практически сразу же после переворота была создана регулярная армия – РККА (Рабоче-Крестьянская Красная Армия), началось формирование централизованных органов управления – комиссариатов (читай – тех же министерств), быстро возникли репрессивные органы, партия крепко взяла в свои руки все нити управления страной, включая эрзац представительных органов власти – Советы. С руководящей и направляющей ролью партии вышло все, как предсказывал Троцкий: «Партийная организация „замещает“ собою партию, ЦК замещает партийную организацию, и, наконец, „диктатор“ замещает собою ЦК»[17].

На выходе возникло то самое государство – без кавычек, по сути, да и по форме удивительно напоминавшее разрушенную империю. В нем правила партийно-советская бюрократия «ответственных товарищей», новая по составу, но вполне самостоятельная в принятии управленческих решений. И это при полном отсутствии у большевистских руководителей навыков и опыта управленческой работы даже по сравнению с деятелями Временного правительства.

И с «отмиранием» как-то не задалось. Уже в марте 1918 года Ленин заявил: «Мы сейчас стоим безусловно за государство». И на вопрос: «Когда еще государство начнет отмирать?» – ответил: «Мы до тех пор успеем больше чем два съезда собрать, чтобы сказать: смотрите, как наше государство отмирает. А до тех пор слишком рано. Заранее провозглашать отмирание государства будет нарушением исторической перспективы»[18].

Быстрыми темпами стало развиваться советское законодательство, которое при ближайшем рассмотрении по своей структуре и законодательной технике мало чем отличалось от традиционного (читай – «буржуазного»).

Каким образом это все произошло, мы и расскажем в настоящих очерках.

Осенью 1917 года, когда была написана работа «Государство и революция», Ленину было важно убедить соратников в возможности и необходимости осуществления «социалистической революции в отдельно взятой стране» и развязывания гражданской войны – русского Армагеддона. Свой известный лозунг «Превратим войну империалистическую в войну гражданскую» Ленин выдвинул в августе 1914 года, обращаясь к трудящимся и социалистам всех воюющих государств, подразумевая их одновременное выступление против империалистов – организаторов войны[19]. С Армагеддоном в мировом масштабе не получилось, но была безумная надежда, что русская социалистическая революция станет-таки запалом для мировой. С этой идеей Ленин носился до конца жизни.

По своему образованию и так называемому менталитету Владимир Ильич, безусловно, был европейцем, особенно если учесть, что большую часть своей сознательной жизни до 1917 года он прожил в Европе. Однако он не был русским европейцем – патриотически настроенным человеком, желавшим для своей страны развития и процветания в рамках европейской цивилизации.

Его мало интересовали последствия воплощения в жизнь Марксова «Апокалипсиса» в отдельно взятой стране. А они были, несомненно, апокалиптическими: страну постигли демографическая, экономическая, культурная и моральная катастрофы. Причиной тому были катаклизмы, описанные в Откровении Иоанна Богослова в образе четырех всадников: Чумы (Мора), Войны (Брани), Голода (Глада) и Смерти[20]. Эти образы эксплуатируются уже более тысячи лет богословами, писателями, художниками, философами и пр. Мы, конечно же, не будем отступать от этой многовековой традиции и именно в этом ключе рассмотрим механизмы перечисленных катастроф.

Глава 1

Четыре всадника Апокалипсиса

…Иди и смотри.

Откр. 6:1

Чума (Мор)

И вот перед взором моим – белый конь.У всадника был в руке лук,а на голове венец, которого он был удостоен.Он вышел как победитель,устремленный к новым победам.

Откр. 6:2

За два года до начала Первой мировой войны в Российской империи на учете состояло 13 млн инфекционных больных с разной степенью тяжести протекания болезней. Однако санитарные службы и Российское общество Красного Креста имели масштабные организационные и материальные ресурсы и не допускали катастрофического распространения смертельных болезней.

С началом войны (1914) ситуация заметно изменилась в силу неблагоприятной санитарно-эпидемиологической обстановки на фронтах. Первые крупные вспышки заболеваний произошли в 1915 году в городах, которые принимали раненых и военнопленных (Астрахань, Калуга, Самара, Саратов и Царицын). С августа 1914 по сентябрь 1917 года дизентерией заболело 64 264 человека, холерой – 30 810, брюшным тифом – 97 522, сыпным тифом – 21 093, возвратным тифом – 75 429 человек[21].

С разрушением государственной системы здравоохранения в результате революции эпидемии вырвались наружу. Начиная с 1917 года всадник на белом коне вел себя как победитель – мор населения приобретал все более чудовищные масштабы. Солдатами этого всадника были тиф, холера, оспа, скарлатина, малярия, чахотка, дизентерия, чума, сифилис и испанский грипп («испанка»). Наиболее свирепыми из них были тиф и «испанка».

Самую большую жатву эпидемии собрали во время Гражданской войны. В противостоящих друг другу армиях катастрофически не хватало врачей, вакцин и лекарств, медицинских инструментов, бань и дезинфекционных аппаратов, гигиенических средств и белья. Зимой 1917/1918 гг. миллионы солдат развалившейся русской армии ринулись с фронта по домам, эшелонами разнося заразу по всей стране. Это тут же сказалось на гражданском населении и беженцах, с которыми военные контактировали, – массово болели прежде всего в городах, перенаселенных и грязных вследствие миграций и развала городского хозяйства.

Помимо своих же солдат активными распространителями заразы стали еще и военнопленные: в русский плен попало от 2,2 до 2,9 млн австро-венгерских, немецких и турецких солдат. Большую часть их отправили в восточные губернии европейской части России, на Урал и в Сибирь. Число беженцев в 1915 году достигало 3–4 млн человек, а в 1917 году – 10–15 млн[22]. В середине 1915 года беженцы были зарегистрированы в 39 губерниях. В империи беженцев регистрировали, после Октябрьского переворота единого учета не было.

Достаточно высокой в тот период была заболеваемость тифом[23]: брюшной был зарегистрирован в 107 местах, сыпной – в 43 и возвратный – в 25[24]. Постоянными очагами болезни были большие города и промышленные районы страны. Тиф считался заболеванием представителей социального дна, обитателей ночлежных домов и притонов. До войны создание и развитие земской медицины, усилия Российского общества Красного Креста способствовали снижению эпидемиологической опасности. Основными методами борьбы с тифом были изоляция больных и проведение дезинфекции в очагах.

Однако в условиях хаоса, массовой миграции и Гражданской войны значительная часть населения оказалась в санитарных условиях гораздо худших, чем в царских ночлежках, а о массовых противоинфекционных мероприятиях никто и не вспоминал.

Проводником распространения болезни стал железнодорожный транспорт – вследствие санитарного состояния вокзалов и отсутствия эпидемического контроля в условиях постоянного потока беженцев. Ситуация усугублялась интенсивным использованием железных дорог для передвижения частей воюющих армий. Например, только в 1920 году Красной Армией по железным дорогам было переброшено 20–25 млн человек с обозами, артиллерией, боеприпасами[25].

Заметный вклад в распространение инфекционных заболеваний внесли концентрационные лагеря, где большевики содержали военнопленных, заложников из числа гражданского населения и «прочих контрреволюционных элементов» в условиях высокой скученности, голода, холода, без медицинской помощи. Отдельной проблемой последствий Октябрьского переворота и Гражданской войны стали беспризорники – свыше 7 миллионов детей, оставшихся без родителей, которые погибли или потерялись в хаосе революционных событий. Заболеваемость и смертность среди беспризорников были очень велики, так как никакой медицинской помощи они не получали.

Число больных сыпным тифом в 1918–1920 годах оценивалось в 25 млн человек. На пике эпидемии в 1919 и 1920 годах средний показатель заболеваемости в России на 100 тыс. жителей достигал соответственно 3380 и 3360 при максимуме 6018 в центрально-земледельческом районе страны[26].

Вслед за сыпным тифом шло распространение возвратного тифа. Если в 1918 году заболело 17 тыс. человек, то в 1919 году – уже 251 тыс., в 1920 году – 776 тыс., максимум наблюдался в 1922 году – 1505 тыс. больных[27].

Исследователи сходятся во мнении, что тифом в 1919–1923 годах переболели не менее 20 млн человек, умерли – не менее 10 млн[28]. Среди известных в то время людей жертвами тифа стали сестра В. И. Ленина Ольга, американский журналист Джон Рид (автор книги «Десять дней, которые потрясли мир»), Владимир Пуришкевич (один из лидеров монархической организации «Союз русского народа»). В 1926 году в возрасте 30 лет от брюшного тифа скончалась известная русская революционерка, дочь выдающегося правоведа Михаила Рейснера, писательница и дипломат Лариса Рейснер.

В 1918–1922 годах была отмечена вспышка холеры: в 1918 году переболело 41,1 тыс. человек, в 1920 году – 32,1 тыс., в 1921 году – 176,9 тыс.; в 1922 году вспышка пошла на убыль и число заболевших составило 82,9 тыс. человек, а к 1924 году холера практически прекратилась[29].

Очень тяжелое течение приобрела дизентерия, которая шла волнами. Повысилась заболеваемость натуральной оспой. По некоторым данным, 2,5 млн человек умерли от малярии и более 0,5 млн – от дизентерии[30].

В истории человечества «испанка» по числу заболевших и умерших была самой тяжелой пандемией вируса гриппа. Она протекала около трех лет (1918–1921), и ею было заражено до трети населения Земли (550 млн человек)[31]. От 50 до 100 млн человек умерло[32]. То есть смертность среди заболевших составила от 3 % до 20 %[33].

Первые сведения об «испанке» в России датируются августом 1918 года, а география ее распространения показывает, что по городам и весям бывшей Российской империи грипп распространялся с юга или юго-запада. Первоначально эпидемия разразилась на территории Украины[34], куда ее занесли немецкие солдаты и так называемые мешочники – те, кто через линию германо-российского разграничения вез в индивидуальном порядке в голодные города муку, сахар, сало и другие продукты.

Параллельно и так же стремительно «испанка» проникала в Россию с вводом войск Антанты.

Медикам всего мира эта новая болезнь была совершенно неизвестна, они не понимали, как ее лечить. Лекарства от простуды были неэффективны, да их, в общем-то, тоже не было. Подавить кашель и стимулировать работу сердца пытались с помощью наркотических препаратов, таких как героин, кодеин и дионин (этилморфин). В Красной Армии, равно как и в белых формированиях, заболевших «испанкой» не выделяли в отдельную категорию, часто ставили им самые разные диагнозы, в том числе тиф.

Понятно, что никакого учета погибших от «испанки» не велось ни у красных, ни у белых. Архивные материалы сохранились минимально. Однако если экстраполировать мировые данные о смертности от этой разновидности гриппа хотя бы по минимуму (3 % от всего населения), то эта эпидемия должна была собрать на территории бывшей Российской империи (без Польши и Финляндии) обильную жатву – только умерших никак не могло быть меньше 4,4 млн человек. Скорее всего, больше, учитывая полное отсутствие противоэпидемиологических мероприятий.

Таким образом, число жертв всадника на белом коне составляет не менее 15 млн человек.

Впрочем, не стоит забывать, что эпидемии проходили на фоне голода и устойчивого стресса у большинства населения в свете происходящих событий. Ни то ни другое не способствует сопротивляемости организма инфекции. Неизвестно, в какой точно мере голод повлиял на естественную убыль населения и в какой степени проблемы с продовольствием повышали смертность инфекционных больных. Какое число жертв продовольственных затруднений погибло от истощения, а какое – от болезней, которые они могли бы пережить при нормальном питании и хорошем иммунитете, подсчитать невозможно. Сведения о смертности в сельской местности в годы войны отрывочны, чуть лучше отражена ситуация в крупных городах.

Так что неизбежно существует наложение числа жертв всадников на белом и вороном конях. Кроме того, часть умерших от эпидемий могла быть причислена и к боевым потерям среди военнослужащих обеих армий. Сотни тысяч человек умирали без медицинской помощи, без установления причин смерти.

Поэтому разделить убыль населения (общие демографические потери России, включая убитых военных и гражданских, умерших от эпидемий, голода, террора, эмиграции, нерожденных (потенциальных) детей и т. д.) в ходе Великой русской революции среди всех четырех всадников вряд ли возможно. Всего такая убыль оценивается учеными в 20–24 млн человек[35].

Эпидемия тифа оказывала непосредственное влияние на ход Гражданской войны.

Например, на Кавказе Красная Армия сдавала позиции не столько под натиском белых, сколько от распространения тифозных вшей. Из-за тифа численность красных войск на Северном Кавказе сократилась со 150 тысяч бойцов до 90 тысяч. В результате группировка войск Красной Армии была разгромлена частями генерала Петра Врангеля. В плен попало свыше 31 тысячи красноармейцев – практически все уже больные тифом. На станциях и разъездах стояли брошенные эшелоны, где лежали забившиеся в вагоны больные вперемешку с трупами. В итоге победа досталась белым в комплекте с тифом, который стал собирать смертоносную жатву и с них. Сам Врангель в январе 1919 года свалился в тифозном бреду[36].

В 1918–1920 годах в действующей армии заболело тифом и прочей заразой свыше 3 миллионов красноармейцев, да еще свыше 700 тысяч заболело в военных округах. В итоге заболевшие составляли до 75 % потерь РККА[37].

Но если больных тифом в Красной Армии хотя бы как-то удалось подсчитать, то сколько их было в армиях белых, в отрядах самостийных командиров и, главное, среди мирного населения – можно лишь гадать. Победитель Колчака Тухачевский получил сплошное царство тифа от Омска до Красноярска[38] и в итоге сам переболел. Эпидемия охватила всю 5-ю армию красных, унеся больше жизней, чем собственно боевые действия.

Всадник на белом коне косил обе армии без разбора по принципу «чума на оба ваши дома». Подкосил одну армию – побеждает другая, но, взяв пленных и заняв территорию противника, тут же получает эпидемию, и тиф косит уже победоносную армию. В конечном счете верх одержал вовсе не тот, у кого лучше была система санитарно-медицинского обеспечения, а тот, кто имел возможность выставлять новые и новые человеческие ресурсы, в буквальном смысле завалив противника телами. У красных таких ресурсов оказалось значительно больше.

Нельзя сказать, что и те и другие полностью пренебрегали борьбой с эпидемиями.

Руководители Белого движения и их гражданские союзники пытались поддерживать сохранившуюся земскую и городскую медицину образца января 1917 года. На территориях, занятых белыми армиями (Крым, некоторые регионы Сибири, Туркестан, Армения и др.), использовались ресурсы медицинских и военно-медицинских ведомств, Красного Креста, Союза городов, Земского союза, органов самоуправления. С их участием открывались эвакуационные и врачебно-питательные пункты, военные госпитали. Определенное внимание уделялось гигиене. Было открыто некоторое количество бань с возможностью не только помывки, но и дезинфекции вещей, которые бесплатно обслуживали военных, беженцев и беднейшее население. Однако политическая и военная нестабильность на этих территориях, слабость или отсутствие централизованных структур по управлению медицинскими мероприятиями негативно отражались на эффективности борьбы с эпидемиями. Противостоять им такая разрушающаяся система не могла.

Большевики хорошо понимали, что тифозная вошь вполне в состоянии загрызть молодую и еще очень слабую Советскую власть. «…Нельзя представить себе того ужаса, который происходит в местах, пораженных сыпным тифом, когда население обессилено, ослаблено, нет материальных средств, – всякая жизнь, всякая общественность исчезает. Тут мы говорим: “Товарищи, все внимание этому вопросу. Или вши победят социализм, или социализм победит вшей!”»[39].

Поначалу Советы следовали принципам децентрализации управления здравоохранением, недопустимости вмешательства центра в медицинскую помощь на уровне местного самоуправления. Однако уже 11 июня 1918 года вопрос об образовании центрального органа – Народного комиссариата здравоохранения (Наркомздрава) – был утвержден в Совете народных комиссаров (Совнаркоме, СНК). Наркомом стал Н. А. Семашко. Впрочем, сеть региональных органов полностью отсутствовала, так что говорить о системе противодействия эпидемиям не приходилось. К тому же наблюдалась массовая нехватка врачей, которые, как и большинство интеллигенции, Октябрьский переворот не воспринимали и сотрудничать с большевиками не рвались.

Было выпущено огромное количество различных нормативных актов и распоряжений[40], но в основном деятельность Наркомздрава сводилась к призывам к населению соблюдать санитарно-гигиенические правила. Население эти заклятья в основной своей массе не слышало либо воспринимало как издевательство, поскольку бани не работали из-за отсутствия топлива, мыло достать было невозможно, постирать вещи – негде, а приобрести новые – вообще нереально. В отместку вшей стали называть «семашками», а «словить семашку» означало заболеть тифом.

Была создана Центральная чрезвычайная комиссия по борьбе с эпидемиологическими заболеваниями. Декрет «О мероприятиях по сыпному тифу»[41] предусматривал привлечение к борьбе с эпидемией всех врачей и медработников, предписывал в первую очередь удовлетворять требования о выделении помещений под заразные бараки и госпитали, снабжать продовольствием больничные и санитарные учреждения, обеспечить срочное снабжение населения, армии и флота бельем и мылом, принять меры по очистке мест массового скопления населения (ночлежные дома, постоялые дворы, тюрьмы, железнодорожные станции, гостиницы, казармы, сборные пункты, театры, чайные, столовые).

В губернских центрах с целью решения задач, поставленных декретом, были созданы специальные комиссии с широкими полномочиями, получившие название чрезвычайных санитарных комиссий.

В соответствии с декретом СНК РСФСР «О санитарной охране жилищ»[42] от 18 июня 1919 года для санации очагов инфекции в местах проживания был установлен жилищно-коммунальный надзор. 8 ноября 1919 года была создана Особая всероссийская комиссия по улучшению санитарного состояния Республики при Наркомздраве РСФСР, которой были предоставлены полномочия по проведению санитарно-гигиенических мероприятий, направленных на оздоровление окружающей среды.

Некоторые усилия в предписанных направлениях, безусловно, предпринимались, однако носили фрагментарный и локальный характер. В то же время жилищная политика большевиков (так называемое уплотнение – изъятие жилья у богатых и заселение площадей семьями рабочих и красноармейцами) приводила к высокому уровню заражения. Не способствовало борьбе с эпидемией преследование врачей как классовых врагов, а также изъятие продовольствия у населения даже в условиях голода.

В общем, создать централизованную эффективную санитарно-эпидемиологическую службу в ходе Гражданской войны не удалось. Это было сделано значительно позднее.

Эпидемия тифа в стране завершилась в 1923 году, хотя до середины этого десятилетия всадник на белом коне еще гарцевал, а заболеваемость в городах оставалась значительной.

Война (Брань)

И вот передо мной другой конь.Этот был огненно-красный.Всаднику на нем дано былолишить живущих на земле мира,чтобы убивали люди друг друга.Огромный меч был дан ему.

Откр. 6:4

Всадник на огненно-красном (или рыжем) коне прискакал в Россию задолго до революции – в 1914 году, когда началась Первая мировая война. Людские потери империи убитыми составили 511 068 человек, пропавшими без вести – 264 301 человек[43], что примерно в 40 раз меньше, чем сокращение населения с 1917 по 1922 год.

По-настоящему всадник разгулялся во время Гражданской войны.

Оценить общие боевые потери в ходе Гражданской войны, перешедшей в горячую фазу (боестолкновения Красной и Белой армий) летом 1918 года, нереально: статистика в этот период развалилась, и достоверной и достаточной документальной базы никогда не существовало.

На сегодняшний день более или менее точно подсчитано число безвозвратных потерь Красной Армии. По данным группы исследователей, работавших с документами Оперативного управления Полевого штаба Реввоенсовета Республики, вряд ли обладающими полнотой и достоверностью, в 1918–1922 годах Красная Армия потеряла 980 741 человека (убитые, умершие от ран, болезней и по другим причинам). Большее количество из этих потерь (742 тыс.) приходится на 1918–1920 годы – период главных сражений белых и красных[44].

Еще хуже, а точнее – никак, обстоит дело с учетом потерь Белой армии и многочисленных партизанских отрядов. Большевики были склонны к массовому уничтожению пленных белогвардейцев и партизан, списки, как правило, не составлялись. Разные источники, подчас весьма сомнительного характера, дают оценки в диапазоне от 650 тыс. до 2,5 млн человек. Основная часть исследователей сходится во мнении, что потери антибольшевистских вооруженных формирований примерно равны потерям Красной Армии[45].

Таким образом, общие боевые потери в ходе Гражданской войны 1918–1922 годов составляют не менее 2 млн человек.

Однако дело не только и не столько в этой цифре, хотя она и превышает потери Российской империи не только в Первой мировой, но и в Крымской[46] и Русско-японской[47] войнах, вместе взятых. Это была междоусобная гражданская война, в которой стороны ставили задачей полное подавление противника, и потому она отличалась с обеих сторон непримиримостью и яростью, если не сказать остервенением, использованием централизованного насилия и террора.

Правительства и военные руководители далеко не всегда имели возможность контролировать насилие на низовом уровне – децентрализованный террор, в рамках которого действовали стихийно складывавшиеся правила, точнее – обычно наблюдалось полное их отсутствие. Считалось, что лучше погубить 10 невинных, чем упустить одного врага. Гражданские войны всегда являются наиболее кровавыми. Очень часто обычный офицер невысокого звания, а то и вообще рядовой «человек с ружьем» решал, кому жить, а кому – умереть.

Как правило результатом таких войн является установление тоталитарных или автократических режимов, имеющих целью не допустить возрождения политических оппонентов. Победители надеются ликвидировать раскол общества, послуживший причиной латентной гражданской войны, перешедшей в горячую фазу. Сделать это, по их мнению, можно только путем уничтожения или поглощения противостоявших победителям частей общества.

Обычно неистовый характер Гражданской войны в России объясняется пресловутой классовой ненавистью, однако использование прилагательного «классовый» здесь носит явно надуманный характер. Проблема состоит скорее в необычно высоком на тот момент проценте пассионариев – людей, для которых истинная реальность – это «нечто потустороннее, скрытое за видимостью, отличное от чувственного и материального покрывала, которое скрывает ее»[48]. Эти люди относятся к идеациональной культуре.

Пассионарность является источником мотивации, зачастую прямо противоположным инстинкту самосохранения. Особенно часто пассионарии встречаются среди революционеров, религиозных фанатиков, профессиональных военных, иногда – политиков. Однако именно война производит пассионариев в огромных масштабах.

В 1874 году в империи была введена всеобщая воинская повинность, в результате чего огромное количество молодых мужчин меняло свой традиционный обывательский быт на казармы, а впоследствии – и на фронтовую обстановку. На войне, ежеминутно рискуя быть убитым, человек, чтобы не сойти с ума, вынужден признать наличие ценности более высокой, чем собственная жизнь. А вот какую именно ценность, ставшую для него ценнее собственной жизни, признает тот или иной человек – вопрос его воспитания, образования, возраста и социализации, а также конкретных обстоятельств.

В Первую мировую войну в армию призвали 15,8 млн человек, или 8,7 % от всего населения в 140 млн человек[49], – и этого хватило. Обычно и 5 % «настоящих буйных» достаточно, чтобы размеренная обывательская жизнь в стране покатилась кувырком. К тому же большинство этих людей было весьма молодого возраста, которому и так от природы свойственны неверие в смерть, пренебрежение элементарными приемами самозащиты, чрезмерная, неоправданная храбрость.

Количество пассионариев резко увеличивается во время явного раскола общества. В описываемое время, в ночь на 9 ноября 1917 года, Ленин потребовал от Верховного главнокомандующего русской армией генерала Н. Н. Духонина немедленно приступить к переговорам с германо-австрийским командованием о перемирии. Духонин отказался, заявив, что такие переговоры может вести только центральное правительство, но не командующий армией. После этого его сняли с поста главнокомандующего.

Назначение Верховным главнокомандующим прапорщика-большевика Н. В. Крыленко, не имевшего ни оперативно-командного, ни вообще военного опыта, означало курс на полный развал армии. Более того, 20 ноября при попустительстве Крыленко толпа матросов растерзала генерала Духонина и жестоко надругалась над его трупом.

Армия фактически была уничтожена, а ее руководство – предано, фронт развалился, страна оказалась беззащитной. «В армии возникли два лагеря – противников перемирия (практически весь офицерский корпус и руководство непереизбранных войсковых комитетов) и его сторонников (солдатская масса). В результате солдаты практически вышли из-под контроля командования»[50]. Миллионы мужиков с ружьями расползлись по стране, опасаясь опоздать к назревавшему «черному переделу»[51] земли в пользу крестьян.

Понятно, что в первые годы мировой войны среди населения еще превалировали имперские ценности. При Временном правительстве распространились ценности либерально-демократические. После Октябрьского переворота замена Веры, Царя и Отечества на коммунистические идеалы у значительной части пассионариев для большевистской пропаганды было лишь делом техники.

Таким образом, за контроль над разрушенной империей боролись носители монархических и либерально-демократических ценностей – с одной стороны и коммунистических – с другой. Наличие значительного процента пассионариев с обеих сторон обеспечивало истребительный характер Гражданской войны, ее чрезмерную жестокость и повышенное кровопролитие[52].

Разгон большевиками Учредительного собрания 5 января 1918 года[53], заключение унизительного Брестского мира 3 марта[54], начало боевых действий Антанты 9 марта[55], левоэсеровский мятеж 6–7 июля[56] заметно поляризовали общество. Началась горячая фаза Гражданской войны, в которой участвовали не отдельные региональные вооруженные формирования, как в инерционный период – до конца весны 1918 года, а полноценные армии красных и белых.

События противостояния большевиков и их антагонистов происходили с калейдоскопической быстротой, разнообразием и непредсказуемостью. Им посвящено множество весьма объемных и тщательных исследований. В настоящих очерках мы, конечно, не можем претендовать на сколько-нибудь полное изложение историографии Гражданской войны, да это и не входит в наши намерения.

Любопытным представляется то, почему всадник на огненно-красном коне, в отличие от своего собрата по имени Чума (Мор), оказался более благосклонен к красным? Вряд ли вследствие цветовой солидарности. А главное, как процессы, происходившие в ходе Гражданской войны, повлияли на развитие государства и права в нашей стране.

Со стороны красных воевала одна Рабоче-Крестьянская Красная Армия, образованная 15 (28) января 1918 года соответствующим декретом[57]. 29 мая 1918 года постановлением Всероссийского центрального исполнительного комитета Советов рабочих, солдатских, крестьянских и казачьих депутатов (ВЦИК)[58] было введено комплектование РККА путем мобилизации. В июне было сформировано управление Восточным фронтом, в сентябре был образован Реввоенсовет Республики (РВСР), учреждена должность главнокомандующего, организован Полевой штаб и созданы управления Северным и Южным фронтами. Председателем Реввоенсовета был назначен Л. Д. Троцкий, главкомом – И. И. Вацетис.

Централизация управления, введение единоначалия, реорганизация фронтового и армейского аппаратов, использование царских офицеров и широкое применение репрессий (расстрелы бойцов и командиров за невыполнение боевого приказа, оставление противнику армейского имущества, дезертирство и т. п.) позволили преодолеть партизанщину, ослабляющую красноармейские части по сравнению с белыми офицерскими и казачьими формированиями.

Большевикам противостояли «три белые армии, которые могли бы победить Советы, если бы белым помогли серьезно англичане и французы. Бывшему главнокомандующему русской армией генералу Деникину удалось захватить Северный Кавказ, где он рассчитывал на помощь донских, кубанских и терских казаков. Адмирал Колчак наступал на Европейскую Россию из Сибири, опираясь на ту помощь, которую могли бы ему дать японцы и американцы. Бывший командующий нашей кавказской армией генерал Юденич имел задачей захватить С.-Петербург. Его разъезды к концу лета 1919 года находились в десяти верстах от столицы»[59].

Отдельно следует сказать о Чехословацком военном корпусе[60], воевавшем на стороне Российской империи против Германии и Австро-Венгрии. В марте 1918 года большевики подписали с руководством корпуса соглашение о беспрепятственной эвакуации чехословацких подразделений. Отправку домой договорились осуществить через Дальний Восток. Поскольку еще шла мировая война, инициатива передвигаться на восток исходила в первую очередь от чехословацких военных. Ни большевики, ни Чехословацкий корпус не были заинтересованы в участии в новой войне. Численность корпуса составляла 50 тыс. (по некоторым данным, до 70 тыс.) офицеров и солдат. Их разделили на группы и стали отправлять разными железнодорожными составами (более 60 составов, по 40 вагонов каждый). По плану чехословацкие военные должны были добраться до Владивостока и через Америку – в Европу.

Большевики понимали возможную военную угрозу и, скорее всего, не исключали «нейтрализации» легионеров по частям. Во всяком случае, по мере продвижения эшелонов по России это мнение становилось преобладающим, поскольку на остатках империи возникали и умирали антибольшевистские государственные образования. На Дальнем Востоке Япония все больше заявляла о «защите своих интересов».

Уже в мае 1918 года в Челябинске, а затем и в других населенных пунктах стали возникать конфликты с местной властью, в том числе и вооруженные стычки. В Челябинске был проведен съезд представителей военных из разных частей Чехословацкого корпуса. Съезд избрал Временный исполнительный комитет в составе трех военачальников: Станислава Чечека, Сергея Войцеховского и Радолы Гайды. Они стали известны не только как военные, но и как политические деятели эпохи Гражданской войны. Давление большевиков на чехословацких военачальников, находящихся в Москве, и даже угрозы ни к чему не привели. В итоге исполком возглавил профессиональную армию, находящуюся в середине России.

25 мая Троцкий приказал разоружить чехословаков, а при неповиновении – расстреливать. Огонь Гражданской войны вспыхнул с новой силой.

Объединителем всех антибольшевистских сил попытался стать Александр Васильевич Колчак. В сентябре он приехал из Китая на территорию бывшей Российской империи. 21 сентября 1918 года во Владивостоке состоялась встреча Колчака с главой Временного Сибирского правительства П. В. Вологодским и чехословацким военачальником Р. Гайдой. Была достигнута договоренность о политическом и военном взаимодействии.

Созданное в сентябре в Уфе Временное Всероссийское правительство во главе с эсером Н. Д. Авксентьевым из-за угрозы захвата Красной Армией перебирается в Омск. В октябре туда прибывает А. В. Колчак. 4 ноября 1918 года правительство избирает исполнительный орган – Директорию – во главе с П. В. Вологодским, его заместителем В. А. Виноградовым и рядом других лиц, в том числе военным и морским министром А. В. Колчаком.

Директория обратилась ко всем российским правительствам с предложением распуститься и создать органы, которые будут работать под руководством нового правительства, для консолидации антибольшевистских сил и наведения порядка на местах. Основная часть гражданских властей востока бывшей империи согласилась с предложением войти в состав России, возглавляемой Временным Всероссийским правительством. Между тем среди военных Директория не пользовалась авторитетом. Причин было много, вряд ли все они рациональны, но основная – во главе должен стоять человек, который разбирается в военных делах и пользуется уважением военных, казаков и чехословацкого командования.

18 ноября 1918 года Директория была свергнута, переворот произошел бескровно, хотя часть членов Директории была арестована. Более того, Совет министров России в своем Постановлении № 137 от 18 ноября 1918 года передал всю власть Колчаку, «присвоив ему наименование Верховного правителя».

Единоначалие и «необходимость перехода к диктатуре обосновывалась четырьмя факторами: а) чрезвычайным напряжением борьбы с большевиками; б) трудностями формирования и обеспечения армии; в) покушениями на власть «справа» и «слева»; г) отсутствием единства власти и растущим произволом на местах. Все эти акты новой власти наряду с официальным обращением А. В. Колчака «К населению России» были спешно доведены до граждан и армии. В тот же день Колчак приказал освободить из-под стражи арестованных членов Директории. Через два дня они были высланы за границу и погружены в поезд, который вывез их в Китай»[61].

Колчак, став главным в белой, а точнее – в антибольшевистской, России проделал большую работу по признанию его таковым региональными правительствами и лидерами, а также командующими армиями – лидерами Белого движения, в том числе Е. К. Миллером, Н. Н. Юденичем и А. И. Деникиным.

На территории, подконтрольной Верховному правителю, действовало законодательство Российской империи с изменениями, внесенными Временным правительством Львова и Керенского. Новые законы или изменения в них вносились путем рассмотрения и принятия на заседании Совета министров, затем текст подписывался Верховным правителем. Русская православная церковь, равно как и другие конфессии, не преследовалась. Духовенство, преследуемое большевиками, поддерживало Белое движение.

Российский Сенат, разогнанный большевиками, был восстановлен и продолжил действовать и исполнять функции высшей судебной инстанции. Взаимное непризнание Сената и большевиков только укрепило доверие Колчака к Сенату.

К судебной системе наряду с Сенатом относились губернские, окружные и волостные суды, работали суды присяжных. На основании Судебного устава 1864 года суды рассматривали уголовные и гражданские дела. На прифронтовых территориях действовали военно-полевые суды по сокращенной процедуре, аналогичной той, что была подготовлена под руководством Столыпина в 1906–1907 годах[62].

Так же как и Временное правительство, Верховный правитель исходил из принципа непредрешения, то есть в этой ситуации после свержения большевиков необходимо было собрать новое Учредительное собрание, где и решить вопросы формы правления, государственного устройства. Это и по сути было правильно, и не разъединяло офицеров, политиков и население. Насколько известно, ни Колчак, ни Деникин не готовили новые Основные государственные законы. Провозглашалась необходимость всеобщих, равных выборов в Национальное Учредительное собрание. Более того, Колчак не разрешал партиям проводить политическую агитацию в армии.

Обеспечением общественного порядка занимались милиция, государственная охрана, при необходимости подключались военные.

С начала 1919 года ситуация стала складываться не в пользу Колчака и его правительства. Красная Армия перешла в наступление, захватывая города один за другим: Уфу, Оренбург, Пермь, Екатеринбург. В ноябре была захвачена столица нового Российского государства – Омск. Движение фронта сопровождалось гибелью людей от боевых действий, смертью от тифа и огромным потоком беженцев.

Были и другие антибольшевистские силы, например партия эсеров[63], которая в потенции могла противостоять и красным, и белым. Плюс Украинская национальная армия, да еще «партизанские отряды занимали города», воюя то на стороне красных, то на стороне белых, то сами за себя.

Боеспособность армии определяется тремя факторами: количеством и качеством живой силы, качеством и количеством вооружения, профессионализмом и удачливостью военачальников.

Понятно, что подавляющее число солдат и нижних чинов составляли крестьяне, доля которых в общем населении страны равнялась примерно 80 %. Так что комплектование как Красной, так и Белой армии определялось отношением крестьян к большевикам и их противникам, которое претерпевало существенные изменения в ходе Гражданской войны и во многом определило ее окончательный исход.

Поначалу отношения большевиков и крестьян складывались неважно. После оккупации Германией и Австро-Венгрией Украины и захвата Белым движением южных районов страны (Дона и Кубани) возникли большие проблемы со снабжением населения продуктами.

Еще Временное правительство 25 марта 1917 года ввело так называемую хлебную монополию[64], которая предполагала передачу всего объема произведенного хлеба за вычетом установленных норм потребления на личные и хозяйственные нужды. Однако она фактически была сорвана нежеланием зажиточных крестьян и помещиков продавать хлеб по низким государственным ценам, а также спекуляциями частных торговцев.

Большевистское правительство было вынуждено пойти гораздо дальше этой полумеры и ввело продовольственную диктатуру[65]. В мае 1918 года Народный комиссариат по продовольствию (Наркомпрод) был наделен неограниченными чрезвычайными полномочиями по закупке хлеба по низким государственным ценам, свободная торговля запрещалась и были введены карательные меры против лиц, скрывающих хлебные излишки.

В мае рабочие крупных городов, наиболее страдающих от голода, по собственному почину начали формировать вооруженные продовольственные отряды (продотряды) и посылать их в деревни для как правило насильственного изъятия продовольствия. Правительство Ленина поддержало это движение[66].

После того как усилиями Народной и Сибирской армий прекратились поставки продовольствия из занятых ими Поволжья и Сибири, правительство Ленина приступило в июне 1918 года к организации комитетов бедноты (комбедов)[67], которые стали чрезвычайными органами власти в деревне. С их помощью большевики стремились организовать беднейших крестьян и батраков, обеспечить им поддержку, в том числе и вооруженную, со стороны рабочих и направить против зажиточных крестьян, имеющих зерно, предназначенное для продажи.

В январе 1919 года малоэффективная и осуществлявшаяся полупартизанскими методами продовольственная диктатура была заменена централизованной и планомерной продразверсткой. В начале 1919 года упразднили и комбеды. В 1920 году правительство Ленина увеличило размеры продразверстки и распространило ее почти на все продукты сельского хозяйства (теперь крестьяне должны были практически безвозмездно отдавать государству не только хлеб и картофель, но и другие продукты питания, а также сырье – кожу, шерсть и т. д.).

Понятно, что крестьянам, и не только зажиточным, все это сильно не понравилось, и они перестали поддерживать коммунистов. Это позволило в короткий срок сформировать антибольшевистские армии, в частности Сибирскую и Вооруженные силы Юга России (ВСЮР). Белое движение выросло из подпольно-партизанского состояния в регулярные и хорошо организованные армии, получило в зернопроизводящих районах юга и востока страны социальную поддержку и экономическую базу. В итоге оно закрепило за собой районы Северного Кавказа, Поволжья, Урала и Сибири, богатые людскими и хозяйственными ресурсами.

Лидеры Белого движения в большинстве своем стремились к восстановлению дореволюционных порядков. На территорию, занятую армией Деникина (ВСЮР), возвращались помещики, которым местные военные и гражданские власти помогали расправляться с крестьянами и выколачивать недоимки – долги по арендной плате за 1917–1918 годы. К тому же солдаты белых армий хотели есть не меньше красноармейцев, а деньги, печатаемые белыми правительствами, стоили не больше советских, и крестьяне продавать за них продукты не хотели.

Пополнение войск личным составом и лошадьми, их снабжение продовольствием и фуражом срывалось, и белые вынуждены были проводить насильственные мобилизации и бесплатные реквизиции, что быстро привело к грабежам, а также расстрелам и поркам тех, кто уклонялся от мобилизаций и сопротивлялся реквизициям.

В Сибири вернувшихся помещиков не было, но в части реквизиций и мобилизаций колчаковцы ничем не уступали деникинцам. Все попытки сопротивления этим мероприятиям воспринимались белыми как «большевизм» и беспощадно подавлялись расстрелами, виселицами и массовыми порками шомполами и плетьми.

В общем, все как в кинофильме «Чапаев»: «Белые пришли – грабют, красные пришли – грабют! Ну куды крестьянину податься?»[68]. Так что крестьянам пришлось выбирать наименьшее зло. Им очевидным образом оказались красные. Конечно, в массе своей крестьяне были весьма далеки от какой-либо идеологии, в том числе и социалистической. Из двух предложенных диктатур – красной и белой – они выбрали красную – Советскую власть – хотя бы потому, что она не пыталась отнять у них вожделенную землю и вернуть ее помещикам. Красные были на стороне будущего, хотя и весьма туманного, а белые – на стороне хорошо известного прошлого.

Если до лета 1919 года численность белых армий шла вверх, то затем она начала падать. Существует цифра привлеченных в Красную Армию за три года – 6 707 588 человек[69]. Что касается численности белых армий, то в литературе встречаются отрывочные сведения по отдельным белым армиям и конкретным периодам войны[70]. Экстраполяция этих данных позволяет утверждать, что если в начале Гражданской войны (до лета 1919 года) наблюдался примерный паритет в живой силе, то к окончанию войсковых столкновений в 1920 году превосходство красных стало кратным (до 3,5 раза). Это не удивительно, если учесть, что на территории, контролируемой РККА, находилось примерно 100–105 млн человек, а у белых армий в совокупности – максимум 40–50 млн человек.

Впрочем, превосходство в живой силе еще не гарантирует победы. Большую роль играют логистика (проблемы с транспортом в значительной степени сводили на нет превосходство красных в человеческих ресурсах), снабжение и вооруженность армий.

Большевики уже к концу зимы 1917/1918 годов унаследовали от имперской России практически весь ее военно-технический запас: на контролируемой ими территории находилось большинство арсеналов, складов боеприпасов и военной промышленности. Белым ничего другого не оставалось, как рассчитывать, что «заграница нам поможет». При этом их лидеры считали материальную помощь моральным долгом союзников, поскольку Россия, по их мнению, понесла огромные людские и материальные потери ради общей победы в мировой войне, а большевизм в равной степени угрожает как России, так и всей Европе.

Страны Антанты за свою помощь требовали проведения демократических реформ, признания независимости национальных государств, образовавшихся на окраинах бывшей империи, прежде всего Финляндии, республик Прибалтики и Закавказья, передачи помещичьей земли крестьянам, созыва Учредительного собрания, установления в России после победы над большевиками парламентской республики и т. п.[71] Белые диктаторы, будучи монархистами и приверженцами «единой и неделимой», очень болезненно воспринимали предъявляемые западными союзниками требования и выставляемые условия, уклонялись от обещания каких-либо демократических преобразований, особенно от признания независимости новых государств, за исключением Польши.

Французы же за свою помощь еще хотели денег. «27 января 1919 года в Ростов-на-Дону прибыл глава французской военной миссии капитан Фуке и привез с собою длинный документ, который должен был подписать генерал Краснов. Суть этого удивительного документа сводилась к следующему: «Донские казаки… должны предоставить все свое личное имущество в виде гарантии требований французских граждан, понесших материальные потери вследствие революции в России. Донские казаки должны возместить убытки тем из французских граждан, которые пострадают физически от большевиков, а также вознаградить семьи убитых в гражданской войне. Донские казаки обязуются удовлетворить требования тех французских предприятий, которые вынуждены были ликвидировать свои дела из-за беспорядков в России. <…>

Другими словами, донские казаки, которые воевали с немцами в 1914–1917 гг. и с большевиками в 1917–1919 гг., должны были возместить французам все их убытки, причиненные последним теми же немцами и большевиками.

– Это все, что вы требуете? – спросил атаман Краснов, едва сдерживая свое негодование.

– Все, – скромно подтвердил Фуке. – Дорогой друг, разрешите вам кое-что заметить во избежание излишней потери времени. Если вы не подпишете этого документа так, как он есть, то ни один французский солдат не будет отправлен в Россию и ни одна винтовка не будет дана вашей армии. Вам нельзя выбирать, так давайте покончим с этим.

– Довольно! – крикнул атаман Краснов. – Я сочту долгом сообщить моим казакам о тех условиях, на которых нам собирается помочь их великий и благородный союзник. Всего хорошего, капитан Фуке. Пока я останусь атаманом, вы не получите ни сантима»[72].

Аналогичный контракт был получен Колчаком 26 мая 1919 года. «На этот раз требования о возмещении материального ущерба сопровождались параграфом о признании всех “независимых государств”, так расточительно созданных нашими союзниками вдоль всех окраин России.

Адмирал Колчак, учитывая критическое положение своей армии, решил подписать версальский контракт. Он был немедленно признан Англией, Францией и Японией в качестве Верховного правителя России, но обещанное снаряжение так и не прибыло в Сибирь»[73]. А самого Колчака французы подлым образом передали в руки красных[74], которые его расстреляли 7 февраля 1920 года.

«Франция совершила величайшую историческую ошибку, – писал в ноябре 1920 года известный французский военный корреспондент Шарль Риве, сопровождавший армию генерала Деникина в ее победном марше на Москву, а также во время ее отступления. – Мы не поняли того, что помощь белым армиям являлась залогом победы над тем злом, которое угрожает всему цивилизованному миру. Мы заплатили бы за этот залог сравнительно скромную сумму, если принять во внимание размеры этой опасности: всего лишь две тысячи орудий и два-три парохода с военным снаряжением, которое мы получили от немцев бесплатно и которое нам было не нужно. Мы, столь осторожные и мудрые в нашей политике, в русском вопросе оказались глупцами. Мы страхуем нашу жизнь, страхуем дома и рабочих от несчастных случаев и безработицы, и мы отказались застраховать наших детей и внуков от красной чумы. Наши потомки сурово осудят преступную небрежность наших политических вождей…»[75]

Определенную помощь от Запада белые, конечно, получали, но эти поставки и закупки обеспечили их армии вооружением, боеприпасами, обмундированием и снаряжением менее чем на половину от потребностей. Трофеи, добытые в бою и оплаченные кровью, часто являлись основным источником получения пушек, винтовок, снарядов, патронов и т. д.

Что касалось количества и качества военачальников, то здесь наблюдался примерный паритет, возможно, с небольшим преимуществом белых. Причем это касалось как профессиональных военных, так и офицеров по призыву.

Профессиональное кадровое офицерство представляло собой замкнутую касту людей, целиком посвятивших себя военной службе, являвшихся носителями военных традиций, знаний, дисциплины, нередко происходивших из офицерских династий. Многие из них являлись выходцами из дворян. Кадровые офицеры традиционно были чужды политической жизни, не знали и не понимали значения партийной борьбы и идеологии, воспитывались на имперских идеалах безоговорочной верности державе.

Офицеры по призыву были продуктом Первой мировой войны, результатом массового призыва в армию образованных слоев общества или производства в офицеры отличившихся нижних чинов. Спектр их политических взглядов в целом соответствовал спектру всего общества, так что тот факт, что значительное их число пошло на службу к красным, не вызывает удивления. Гораздо интереснее, почему чуть ли не половина кадровых офицеров[76] оказалась там же.

Наиболее распространенной причиной было сочетание у профессиональных военных патриотических идеалов с полной политической дремучестью. Им что Николай II, что Керенский, что Ленин были на одно лицо, разобраться в том, какая пропасть отделяла Ленина от вожаков Временного правительства, они не умели. Служа им, они считали, что служат России[77].

Другой причиной было стремление профессиональных военных во что бы то ни стало сохранить русскую армию, пусть и с помощью большевиков[78]. В Красную Армию стремились и офицеры, не добившиеся по разным причинам успехов при самодержавии. Наконец, офицерам надо было просто на что-то жить и содержать свои семьи. Часть из них понимала себя наемниками, которые за хорошее содержание готовы были служить и красным, и белым.

Впрочем, основная масса военспецов, как назывались офицеры на большевистском языке, попала в РККА отнюдь не добровольно, а в результате мобилизации[79]. Однако по мере наступления белых армий началось бегство бывших офицеров, оказавшихся против своей воли в Красной Армии. Количество перебежчиков в стан противников РККА исчислялось тысячами. К белым перелетали целые авиаотряды[80], переходили высокопоставленные военспецы до уровня командующих армиями включительно. Одной из причин было настороженное, если не сказать враждебное, отношение красноармейцев к военспецам[81].

Чтобы, с одной стороны, контролировать военспецов, а с другой – разъяснять красноармейцам их пользу[82] и необходимость беспрекословного подчинения им, был создан институт военных комиссаров[83]. Советское руководство относилось к офицерам исключительно потребительски – как к наемникам, выжимая их, что называется, до последней капли.

Совсем иначе обстояло дело у белых. Само Белое движение было создано и возглавлялось кадровыми офицерами, выражало их мировоззрение и идеалы. Однако идеалы эти не были едиными. Например, лидеры Добровольческой армии (Алексеев, Корнилов и Деникин) были приверженцами курса кадетской партии, но понимали его весьма по-разному. Когда их армия выросла в Вооруженные силы Юга России, в ее рядах появилось немало ярых монархистов. Все это не могло не размывать политическую платформу белых, делая ее более аморфной. Такая аморфность и разнородность течений, отсутствие единой идеологии привели к отсутствию должной координации и противоречиям между антибольшевистскими фронтами и армиями, отчасти предопределив неудачу белых.

Белое движение восприняло многие пороки царской армии – махровый бюрократизм, из-за которого тысячи офицеров находились на довольствии, но не воевали, соперничество между различными идеологическими лагерями, между армиями и подразделениями внутри армий, интриганство и, если можно так выразиться, корпоративную обособленность[84]. Назначая военачальников, руководство стремилось поставить на ключевые посты «своих», не допустить на них «чужих» и при этом никого не обидеть. Белые буквально погрязли в конфликтах внутри командования. На профессиональные качества офицера обращали внимание в последнюю очередь. В результате резко снижалась эффективность использования офицерских кадров. В Советской России офицерство для решения военных задач использовалось эффективнее, чем в белом лагере.

Имея преимущество по всем трем упомянутым параметрам (численность, вооружение, качество военачальников), а главное – в степени пассионарности, обусловленной единой идеологией и институтом красных комиссаров, РККА закономерно победила.

Стратегическим результатом для советского руководства по итогам горячей фазы Гражданской войны стала непоколебимая уверенность в единственно правильном, универсальном способе построения управляющей системы: жесточайшая централизация, жесткая дисциплина, единоначалие и использование профессионалов. И не сказать, что этот вывод для большевиков был изначально очевиден[85]. В итоге именно этот подход был использован большевиками при строительстве «первого в мире государства рабочих и крестьян», среди которых управленческих и технических специалистов как-то не находилось.

С окончательным разгромом в Крыму белых армий осенью 1920 года Гражданская война перешла в повстанческую фазу.

Когда горячая фаза войны закончилась и угроза возвращения помещиков исчезла, в политических настроениях крестьян произошел очередной перелом. Наиболее трудоспособная и политически активная часть деревни начала решительно требовать отмены продразверстки и восстановления свободы торговли между городом и деревней. Недовольство крестьян быстро вылилось в восстания и повстанческое движение на Украине, в Поволжье, Западной Сибири, Тамбовской губернии и других районах.

Наибольшей остроты и размаха крестьянские восстания, перераставшие в относительно организованные повстанческие движения, достигли зимой – весной 1921 года. На Украине и юге России продолжали совершать рейды отряды Повстанческой армии Н. И. Махно, в Тамбовской губернии действовала крестьянская армия А. С. Антонова, в Западной Сибири – крестьянская армия В. А. Родина, а также отряды в казачьих областях Дона и Кубани. Большинство повстанцев составляли крестьяне и казаки, провоевавшие всю войну как в белых войсках, так и в Красной Армии. Во многих повстанческих отрядах верховодили эсеры. За три месяца на охваченных восстаниями территориях повстанцами было убито более 10 тыс. коммунистов, чекистов, милиционеров и продработников.

Использование частей Красной Армии, которая на 90 % состояла из крестьян, для борьбы против крестьянских восстаний стало опасным для большевистских властей.

На почве голода во всех промышленных городах имели место забастовки рабочих. Большевистским властям приходилось использовать против рабочих органы Всероссийской чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией и саботажем (ВЧК) и даже войсковые части. Кульминацией антибольшевистского сопротивления стало восстание матросов Балтийского флота и рабочих ремонтных мастерских в Кронштадте в марте 1921 года, грозившее перекинуться на Петроград и с большим трудом подавленное войсками под командованием М. Н. Тухачевского, прибывшими в Кронштадт после кровавого подавления крестьянского восстания в Тамбовской губернии.

Советская власть ощутимо зашаталась. Уже не надеясь на вооруженную силу, советское правительство было вынуждено изменить свою экономическую политику. Военный коммунизм сменила новая экономическая политика (НЭП). После этого накал повстанческого движения резко сошел на нет. Немногочисленные вооруженные формирования на Украине, в Тамбовской губернии, на Дону и Кубани, в Поволжье и Сибири были ликвидированы отрядами Красной Армии. Переход к НЭПу также стал стратегическим результатом Гражданской войны.

Всадник на огненно-красном коне откатился на Дальний Восток и окончательно покинул РСФСР в ноябре 1922 года, когда белые вооруженные формирования были окончательно разгромлены, Дальневосточная Республика (ДВР) вошла в состав РСФСР, а ее Народно-революционная армия (НРА) была влита в РККА.

Голод (Глад)

…И тотчас увидел коня вороного.В руке третьего всадника были весы.…Раздался, казалось, чей-то голос:«Целый день работы всего за одну мерупшеницы или за три меры ячменя!Но елея и вина все же не тронь!»

Откр. 6:5–6

Всадник на вороном коне посещал Россию не раз на протяжении всей истории[86]. Последний перед описываемыми событиями раз масштабный голод, унесший множество жертв, разразился в 1891–1892 годах[87]. Во время Великой русской революции пик голода пришелся на осень 1921 – весну 1922 года, хотя случаи массового голодания в отдельных регионах регистрировались с осени 1920 года до начала лета 1923 года. Согласно данным официальной статистики, голод охватил 35 губерний с общим населением в 90 миллионов человек, из которых голодало не менее 40 миллионов[88]. Имеющая довольно широкое хождение оценка потерь только от «главного» голода 1921–1922 годов в 5 млн человек (без учета подъемов смертности от голода в 1918–1920 годах) попала в первое издание «Большой советской энциклопедии»[89], хотя, как мы уже отмечали, отделить потери населения от эпидемий и от голода в принципе невозможно.

Причиной голода стали страшная засуха 1921 года и неурожай зерновых и других сельскохозяйственных культур, усугубленные аграрной политикой большевиков, и прежде всего продразверсткой, усиленной в 1920 году. В результате этого посевные площади резко уменьшились. При этом ни у государства, ни у крестьян никаких запасов продовольствия не было. Ситуация осложнялась коллапсом транспортной системы и дефицитом топлива, что не позволяло перебросить продовольствие, например, из Украины.

К тому же голодали-то в основном крестьяне, носители, по мнению Ленина, мелкобуржуазного сознания. В пролетарские Петроград и Москву в 1918–1919 годах гнали эшелоны с хлебом, невзирая ни на какие трудности.

Кроме того, как и в 1891 году, правительство не имело достоверной информации о ситуации на местах и также опоздало с принятием срочных мер. Голод помог Советской власти подавить нарастающее крестьянское сопротивление – у людей на территориях, охваченных голодом, просто не было сил сопротивляться большевикам[90].

Понятно, что в советских газетах главными виновниками голода объявлялись царизм, белогвардейцы и интервенты, а также «внутренняя контрреволюция». Именно они, как считалось, в свое время разорили те регионы, где голод был особенно сильным. При этом как-то не замечали, что Казань, Симбирск и Самара стали «красными» уже осенью 1918 года, а Саратов был таковым всю Гражданскую войну, при этом именно на данных территориях урожай 1920 года был изъят подчистую. В то же время на голубом глазу утверждалось, что «русский голод – стихийное бедствие, которое нельзя было ни предвидеть, ни предупредить». Так формировалась удивительная логика советского руководства, дожившая до самого распада СССР.

На самом деле советское правительство знало о приближающемся голоде заранее. Первые известия о случаях смерти от голода пришли в Москву в феврале 1921 года из Самарской губернии, где «ввиду неурожая 1920 года и взысканной непомерной разверстки в 10 млн пудов» крестьяне стали голодать уже с января, а «в половине февраля начались голодные заболевания и смертные случаи». При этом в печати «помещать статьи о голоде не позволялось»[91]. 17 февраля было принято постановление Президиума ВЦИК «Об организации комиссии ВЦИК по оказанию помощи сельскому населению, пострадавшему от неурожая в Рязанской, Калужской, Орловской, Тульской и Царицынской губерниях» под председательством М. И. Калинина, которую часто путают с Помголом, о котором речь пойдет далее.

Комиссия не имела не только внятных полномочий, но и своего аппарата и собиралась, как говорится, по большим праздникам. Ее решения не вышли за рамки военно-коммунистической риторики, и единственной декларативной формой ее помощи стали заявления об уменьшении размеров продовольственной разверстки с районов, получивших статус голодающих. В результате 23 июня 1921 года состоялось последнее заседание этой бессмысленной комиссии, ставшее завершением весьма неудачного опыта государственной помощи голодающим.

Масштаб бедствия стал очевиден уже весной 1921 года: урожайность упала вдвое по сравнению с уровнем 1913 года. В конце 1921 года пуд муки в Саратовской губернии стоил миллион рублей при среднемесячной зарплате рабочего в несколько тысяч. За ведро картофеля можно было купить дом, а за несколько пудов муки – целое хозяйство. Основной пищей стали суррогаты, причем «зеленый хлеб», приготовленный целиком из лебеды, могли позволить себе только зажиточные люди.

Когда закончились суррогаты, в пищу пошли соломенные крыши домов, глина и навоз. Смертность увеличилась с 2,5 % до 12–14 %, больницы и детские приюты были переполнены. Некоторые деревни полностью вымирали, в других крестьяне совершали самоубийства, запираясь в «черных банях». Периодически появлялись сообщения о каннибализме. Как писал М. Волошин в 1923 году:

Глодали псы оторванные рукиИ головы. На рынке торговалиДешевым студнем, тошной колбасой.Баранина была в продаже – триста,А человечина – по сорока.Душа была давно дешевле мяса.

Голод сорвал с места многие семьи, устремившиеся туда, «где земля родит», а также в мифические «хлебные города» вроде Ташкента[92]. Массовые самочинные перемещения голодающих в поисках пропитания волновали центральную и местные власти гораздо сильнее, чем продовольственная проблема. 1 июня 1921 года вышло постановление Совета труда и обороны (СТО) «О прекращении беспорядочного движения беженцев…»[93]. Отныне никто не мог выехать из голодающих областей без специального пропуска. На путях бегства крестьян из голодающих районов губернское начальство принялось выставлять кордоны.

Голод наряду с эпидемиями и войной служил причиной появления огромного числа беспризорников[94]. Детская преступность, проституция, высокая смертность среди детей приобрели угрожающий характер. 14 января 1918 года был опубликован декрет СНК РСФСР «О комиссиях для несовершеннолетних». В соответствии с ним упразднялись суды и тюремное заключение для несовершеннолетних, общественно опасные деяния детей в возрасте до 17 лет рассматривались комиссией по делам несовершеннолетних, в состав которой должен был входить врач. Были изданы декрет СНК РСФСР от 23 сентября 1921 года «О детской социальной инспекции (Положение)», постановление Наркомпроса, Наркомздрава и Наркомюста РСФСР от 30 июля 1920 года «Инструкция Комиссиям по делам о несовершеннолетних», декрет ВЦИК, СНК РСФСР от 8 марта 1926 года «Об утверждении Положения о мероприятиях по борьбе с детской беспризорностью в РСФСР», постановление ВЦИК, СНК РСФСР от 5 апреля 1926 года «О порядке и условиях передачи воспитанников детских домов в крестьянские семьи для подготовки к сельскохозяйственному труду» и др.

Лидеры большевиков хотели заменить семейное воспитание детей государственным (общественным). Общественное воспитание вне семьи, по их мнению, «должно показать родителям, что общественный уход за детьми дает гораздо лучшие результаты, чем частный, индивидуальный, ненаучный и нерациональный уход отдельных «любящих», но не обладающих теми силами, средствами, способами, приспособлениями, какими обладает организованное общество»[95].

Правда, мечтам о национализации детей не суждено было сбыться. Не только потому, что Советская власть прокормить всех детей не могла, но и из-за тех же крестьян, которые не рассматривали своих детей в качестве будущих строителей коммунизма. Для них дети были членами семьи и работниками в их домохозяйстве и с малых лет участвовали если не в полевых работах, то в работе по дому, уходе за младшими братьями и сестрами, пасли скот. Так что попытки изъятия детей из семьи встретили бы неминуемый отпор со стороны крестьян.

Большевики пытались справиться с беспризорностью и при помощи Дзержинского и ВЧК. Энтузиазма у Железного Феликса было больше, чем возможностей[96].

В деле борьбы с голодом энтузиастов во власти не нашлось, и к надвигающейся катастрофе руководители отнеслись сугубо бюрократически и крайне цинично. 29 апреля 1921 года был издан малосодержательный документ – постановление Совета труда и обороны «О борьбе с засухой»[97], изобиловавший канцеляритами в духе: «Признать борьбу с засухой делом первостепенной важности», «принять экстренные меры к борьбе с засухой», «провести в самом боевом порядке кампанию по раннему взмету паров», «принять меры к повсеместному проведению кампании на местах по борьбе с сорной растительностью» и т. д. и т. п. В сухом остатке – только привлечение трудармейцев к сельхозработам.

В мае и июне 1921 года Ленин распорядился о закупках продовольствия за рубежом, но его количества не хватало даже для питания рабочих, не говоря уже о крестьянах. Впрочем, Ленин искал возможность использовать трагедию на пользу Советской власти: «Если район, охваченный неурожаем и голодный, обнимает территорию с 25 миллионами населения, то не следует ли рядом мер самых революционных взять с этого именно района молодежь в армию в количестве около 500 тысяч штыков? (и даже, может быть, до 1 миллиона?) <…>…Поместить эти 1/2 миллиона на Украине, чтобы они помогли усилению продработы, будучи сугубо заинтересованы в ней, особенно ясно сознавая и чувствуя несправедливость обжорства богатых крестьян на Украине»[98]. Сеять вместо семян классовую ненависть – это же святое!

Видя полную беспомощность власти, за дело спасения голодающих, как и в конце XIX века, взялась общественность. По инициативе бывшего министра продовольствия во Временном правительстве С. Н. Прокоповича было решено обратиться к Советской власти с инициативой создания общественного комитета по борьбе с голодом. При посредничестве М. Горького удалось выйти на переговоры с властями. 21 июля 1921 года ВЦИК утвердил статус общественного Всероссийского комитета помощи голодающим (Помгола).

Комитет возглавил председатель Моссовета Л. Б. Каменев, а А. И. Рыков стал его заместителем. Почетным председателем был избран писатель В. Г. Короленко, внесший значительный вклад в борьбу с голодом 1891–1892 годов.

Просуществовала эта организация очень недолго – уже 27 августа 1921 года Помгол был распущен. Понятно, что реального значения в борьбе с голодом Помгол иметь не мог, а причины его разгона носили сугубо идеологический характер[99]. Многие члены Помгола были задержаны и затем сосланы в провинциальные города. 28 августа 1921 года газета «Известия» опубликовала постановление ВЦИК о ликвидации Помгола. 8 сентября 1921 года в «Правде» было опубликовано сообщение ВЧК, в котором говорилось о предполагаемой связи антоновского мятежа на Тамбовщине с деятельностью Помгола. Именно разгон Помгола и расправа над его участниками определили дату отъезда М. Горького за границу, подведя жирную черту под иллюзией «дружбы» писателя с Лениным[100].

2 августа 1921 года советское правительство написало открытое письмо международному сообществу с просьбой о помощи – так официальные сведения об ужасном голоде в РСФСР стали обсуждаться в газетах и общественных организациях за границей. Рассчитывали, конечно, на солидарность родственных зарубежных партий Коминтерна, но те реально ничем помочь не могли. Однако после того, как М. Горький написал письмо с просьбой о помощи Ф. Нансену[101], легендарный полярник выступил на заседании независимой благотворительной организации «Американская администрация помощи» (ARA – American Relif Administration)[102]. Эта организация внесла огромный вклад в спасение голодающих в России[103]. Ее генеральным директором был Герберт Кларк Гувер (1874–1964, в 1929–1933 – президент США), преуспевающий горный инженер. В свое время он работал на Урале, в Кыштыме, где провел крайне успешную финансовую, технологическую и управленческую реорганизацию.

23 июля Герберт Гувер ответил на послание Максима Горького, и стороны приступили к переговорам. Очевидно, что договаривающиеся стороны друг друга сильно недолюбливали. Как относились к большевикам лидеры западных стран, а Гувер в 1921 году был министром торговли США, описывать вряд ли стоит.

Тем не менее 20 августа документ о помощи голодающим[104] был подписан в Риге. В соответствии с этим соглашением в РСФСР прибыли 300 сотрудников из США. Около 10 тысяч граждан американцы набрали в России по своему выбору. Причем уполномоченные ARA находились в 37 голодающих губерниях, объединенных в 12 подрайонов. Питание выдавалось бесплатно 10 млн советских граждан ежедневно[105], нуждающимся ARA раздавала обувь и мануфактурные изделия, а крестьяне получали даже сортовые семена. Кроме того, ARA поставила медикаментов на 8 млн долларов, больным оказывалась медицинская помощь, проводилась вакцинация, что помогло сдержать эпидемии. В некоторых районах представители организации становились реальной властью. Это не могло не раздражать партийные и советские органы.

К тому же ARA стремилась накормить не только рабочих и крестьян, но и «бывших». Ее организации приняли к себе на работу множество образованных и культурных людей и тем самым спасли их от голода и смерти. Но Советской власти эти граждане России были не нужны, поскольку считались «чуждыми элементами».

В апреле 1922 года западные миссии обеспечивали питанием половину, а в июне – свыше 90 % голодавших детей Поволжья. К июню того же года питанием были обеспечены две трети, а к сентябрю – почти все голодавшие взрослые. За два года своей деятельности ARA израсходовала около 78 млн долларов, из них 28 млн – деньги правительства США, 12,2 млн – советского правительства, остальные – пожертвования частных организаций и физических лиц[106].

В это самое время советское правительство использовало средства, полученные за счет продажи драгоценностей (изъятых из церквей и музеев) на сумму около 100 млн долларов, что превышало пожертвования голодающей России, на покупку промышленного оборудования, оружия и продвижение «мировой революции» в тех же западных странах[107].

Узнав об этом, Гувер выразил протест против «бесчеловечной политики правительства, отрывающего у голодающего народа продовольствие в обмен на импорт оборудования и сырья, ради успешной хозяйственной деятельности тех, кому посчастливится выжить»[108]. Если в голодающих регионах и наблюдались случаи каннибализма[109], то настоящие людоеды сидели все-таки в Кремле.

Кроме того, плоды НЭПа стали уже давать знать о себе, продовольственный кризис пошел на спад, и осенью 1922 года советское правительство стало продавать зерно за границу. Сообщения об экспорте зерна из России сделали невозможным сбор средств в ее пользу, и в июне 1923 года иностранные организации прекратили свою деятельность в России[110].

Вывод, сделанный советским руководством из этих событий, был до омерзения банален. Важнейшим механизмом управления является тотальный контроль над системой распределения питания, лекарств, жилья и т. п. Появление конкурентов, будь то церковь, благотворительные организации или рыночные механизмы, грозит потерей власти. В последующие голодные периоды они такого больше не допускали.

Гувер совершенно не собирался оказывать какую-либо непосредственную помощь контрреволюционному подполью. В его представлении, гуманитарная помощь достигнет своих политических целей в России не под прикрытием, а посредством поставки продуктов и лекарств голодающему населению: как только голод будет побежден, народ сам свергнет правительство большевиков[111]. Однако люди, стоявшие на пороге голодной смерти, не были склонны вникать в политические тонкости – их интересовала только пища. К тому же многие крестьяне просто не знали, что такое Америка.

Всадник на вороном коне покинул Россию, но обещал скоро вернуться.

Смерть

Я взглянул и вижу: вот конь мертвенно-бледныйи на нем всадник, имя которому – Смерть.Ад следовал за ним.Дана была им власть над четвертой частью земли,чтобы изводить людеймечом, голодом, мором и зверьем земным.

Откр. 6:8

Как Смерть изводила людей мором, мечом и голодом, было сказано в предыдущих параграфах. Что касается зверья земного, то, как известно, в Древнем Риме с целью запугивания и уничтожения ранних христиан римляне отдавали наиболее стойких в вере на съедение диким зверям (львам, крокодилам и пр.). Так что в контексте настоящих очерков речь пойдет о терроре как о механизме управления обществом и государством.

Большевики, захватив власть, без колебаний стали запугивать и уничтожать как своих врагов, так и тех, кто путался под ногами.

Уже 28 ноября (11 декабря) 1917 года на заседании СНК был утвержден предложенный В. И. Лениным Декрет об аресте вождей гражданской войны против революции[112]. В официальном сообщении, принятом на том же заседании СНК, говорилось: «В полном сознании огромной ответственности, которая ложится сейчас на Советскую власть, за судьбы народа и революции, Совет народных комиссаров объявляет кадетскую партию… партией врагов народа». Одной из целей этого декрета было не допустить избрания наиболее последовательных политических оппонентов в Учредительное собрание. Обращаем внимание на то, что в лексиконе большевиков появляется новое словосочетание – враг народа. Эта уже правовая категория расширялась и чем дальше, тем больше наполнялась новым смыслом.

Революционные трибуналы, ставшие важнейшим инструментом красного террора, были созданы Декретом о суде (№ 1) от 22 ноября (5 декабря) 1917 года[113] и Руководством по устройству революционных трибуналов[114], содержащим положение о том, что «в своих решениях революционные трибуналы свободны в выборе средств и мер борьбы с нарушителями революционного порядка». Как отмечал юрист и политический деятель П. И. Стучка в связи с подготовкой проекта Декрета о суде № 1, задача, вставшая перед большевистским руководством по поводу судоустройства и законности, «заключалась в двух положениях: 1) разогнать старый суд и 2) отменить все старые законы»[115]. Приоритет был отдан не правовым нормам, а революционному правосознанию.

Революционные трибуналы были предназначены для рассмотрения наиболее важных дел, главным образом о контрреволюционных преступлениях, и избирались губернскими или городскими Советами в составе председателя и шести заседателей. Трибуналы «не были судами в привычном, „буржуазном“ смысле этого слова; они были трибуналами диктатуры пролетариата, органами борьбы против контрреволюции, стремящимися скорее искоренить, чем судить»[116] – признавал народный комиссар юстиции РСФСР 1918–1928 годов Д. И. Курский.

Можно сказать, начался Страшный суд над еще живыми грешниками-эксплуататорами по вопросам: «А ваши кто родители? Чем вы занимались до 17-го года?»[117].

В этот временной интервал – с ноября 1917 года по июль 1918 года – трибуналы плодились с огромной скоростью. Они были созданы почти во всех областных и губернских городах, уездах и даже в ряде волостей и поселков страны. Народные суды еще не функционировали, и трибуналы в нарушение Декрета о суде № 1 рассматривали все уголовные и подчас даже гражданские дела.

На этот период приходится расцвет «революционного творчества масс» в сфере судопроизводства.

Трибуналы выносили решения в соответствии с «революционной совестью» и «революционным правосознанием. Понятно, что такая расплывчатая формулировка вкупе с юридической неискушенностью большинства членов трибуналов давала широкий простор для этого самого творчества, а проще говоря – произвола.

В определенном смысле ситуация напоминала первобытные времена, когда еще до появления письменности в качестве судей выступали знатоки традиций и обычаев, трактовавшие их порой весьма своеобразно[118]. Только здесь вместо знатоков обычаев были носители загадочного, нигде не описанного «революционного сознания». Поэтому в состав трибуналов порой попадали весьма темные личности. Все это служило богатой почвой для расцвета низового красного террора.

Первая санкция на бессудные расстрелы была дана декретом СНК «Социалистическое отечество в опасности!»[119] от 21 февраля 1918 года. Это была истерическая реакция на продвижение германских войск к Петрограду после заключения Брестского мира. «Неприятельские агенты, спекулянты, громилы, хулиганы, контрреволюционные агитаторы, германские шпионы расстреливаются на месте преступления», – говорилось в нем. И это несмотря на то, что декретом от 26 октября (8 ноября) 1917 года смертная казнь была отменена[120].

Социальной базой террора служили люмпенизированные слои населения, которые навязывали обществу силовое решение проблем, отрицая существующую государственность с ее законодательством. Вскоре стало очевидно, что неконтролируемая ярость масс, сопровождаемая массовыми убийствами, вполне может обернуться и против самих лидеров большевиков. Террор следовало немедленно поставить под контроль советского правительства.

Постановление СНК РСФСР от 5 сентября 1918 года «О красном терроре»[121] отнюдь не запустило этот чудовищный механизм в действие – большевики пытались его упорядочить, взять в свои руки[122].

24 января 1919 года большевики выпустили секретное циркулярное письмо Оргбюро ЦК РКП (б) «Об отношении к казакам», где было указано: «…Признать единственно правильным самую беспощадную борьбу со всеми верхами казачества путем поголовного их истребления. Никакие компромиссы, никакая половинчатость пути недопустимы»[123]. Это при том, что многие казаки воевали на стороне красных, а значительная часть колебалась и держала нейтралитет. После призыва к геноциду казачества о лояльности к большевикам говорить стало невозможно. За циркулярным письмом последовали действия властей: началось расказачивание – «физическое уничтожение казачьего чиновничества и офицерства, вообще всех верхов казачества, распыление и обезвреживание рядового казачества и его формальная ликвидация»[124].

Большевики терроризировали население методично, находились люди, которые это делали с удовольствием, но в основном зверели по ходу дела.

Реальная вина в приговорах врагам народа и прочим «чуждым элементам» не была главной составляющей.

Справедливости ради надо сказать, что некоторые лидеры РСДРП (б), следуя демократическим традициям, унаследованным от социал-демократии, террористические методы управления изначально отрицали[125]. Вместе с тем террор со стороны антибольшевистских сил, а особенно начавшаяся охота на лидеров большевиков (20 июня 1918 года был убит В. Володарский, 30 августа – М. Урицкий, и в тот же день ранен В. Ленин) предполагали соответствующую реакцию большевиков.

Аватаром красного террора принято считать Всероссийскую чрезвычайную комиссию по борьбе с контрреволюцией и саботажем и все последующие ее реинкарнации. Однако в момент своего образования – 7(20) декабря 1917 года – никакой чрезвычайщины еще не было. ВЧК была задумана прежде всего как орган борьбы с саботажем в связи с готовящейся всеобщей забастовкой служащих правительственных учреждений.

В задачи ВЧК входило: «1. Пресек<ать> и ликвидир<овать> все контрреволюционные и саботажнические попытки и действия по всей России, со стороны кого бы они ни исходили. 2. Предание суду революционного трибунала всех саботажников и контрреволюционеров и выработка мер борьбы с ними. 3. Комиссия ведет только предварительное расследование, поскольку это нужно для пресечения. <…> Комиссии обратить в первую голову внимание на печать, саботаж к. д.[126], правых с.-р.[127], саботажн<иков> и стачечни<ков>. Меры – конфискация, выдворение, лишение карточек, опубликование списка врагов народа и т. д.»[128]. В общем, в тексте никаких ужасов.

С самого начала своей деятельности ВЧК наделялась правом ареста. 31 января 1918 года СНК установил, что ВЧК занимается розыском, пресечением и предупреждением преступлений, передавая материалы для следствия в следственную комиссию трибунала, которая, в свою очередь, передавала дела в суд. Таким образом, четко разграничивалась компетенция органов ВЧК и трибуналов.

Тем не менее уже через несколько дней, 21 февраля 1918 года, Совет народных комиссаров наделил ВЧК правом внесудебного решения дел с применением высшей меры наказания – расстрела. С этого времени органы ВЧК не только вели оперативную работу, но и проводили следствие, выносили приговоры, заменяя следственные и судебные органы. Именно с этого момента ВЧК становится в полном смысле чрезвычайным органом.

К лету 1918 года сложилась система органов ВЧК – чрезвычайных комиссий (ЧК), обладавших следственными и судебными функциями. В июне 1918 года была введена смертная казнь по суду, читай – ревтрибуналами. К июлю в большинстве губерний были сформированы губернские и уездные ЧК. Если число сотрудников ВЧК в конце февраля 1918 года не превышало 120 человек, то к 1921 году оно достигло максимума – 31 тыс. человек[129].

8 ноября 1918 года VI Всероссийский чрезвычайный съезд Советов рабочих и крестьянских депутатов принял постановление «О точном соблюдении законов»[130], по которому органам ЧК предоставлялись полномочия по отступлению от предписаний нормативно-правовых актов в борьбе с контрреволюционными преступлениями. Нормативные акты, прежде чем вступить в силу, в обязательном порядке подлежали согласованию с представителями и руководящим составом ВЧК и ее органов для недопущения ограничения оперативно-служебной деятельности последних рамками права[131].

20 июня 1919 года ВЦИК принял Постановление об изъятиях из общей подсудности в местностях, объявленных на военном положении. В соответствии с постановлением особые отделы – губчека, уездные ЧК – должны были осуществлять уголовное преследование за организацию поджогов и взрывов, бандитизм, укрывательство, разбой и вооруженный грабеж, торговлю кокаином и т. п.[132]

Совместным постановлением ВЦИК и СТО от 28 мая 1920 года и положением ВЦИК «О местностях, объявленных на военном положении» от 13 августа 1920 года органы ВЧК наделялись полномочиями военных ревтрибуналов – с непосредственным правом применения смертной казни[133]. Это были уже настоящие машины смерти.

Число расстрелянных органами ЧК в 1918–1922 годах составляет примерно 37,3 тыс. человек, расстрелянных в 1918–1921 годах по приговорам трибуналов – 14,2 тыс., то есть всего около 50–55 тыс. человек[134].

Другим следствием террора как со стороны красных, так и со стороны белых стало сокращение населения – не только за счет многочисленных жертв[135], но и за счет масштабной эмиграции.

«Годы 19–20-й были периодом все нарастающего, из недели в неделю, из месяца в месяц, тягчайшего для нормального человека ощущения какой-то моральной смертоносной духоты, которую даже трудно определить точным словом, разве термином “нравственной асфиксии”. Люди были поставлены в условия, когда со всех сторон их обступала смерть либо физическая, либо духовная… <…> Хотелось жить как угодно: в бедности, в убожестве, странником, пришельцем – лишь бы не быть принужденным жить не по совести»[136]. Люди бежали с территорий, занятых как красными, так и белыми.

Социологический срез первой волны русской эмиграции дала З. Гиппиус: «…Одна и та же Россия по составу своему, как на родине, так и за рубежом: родовая знать, государственные и другие служивые люди, люди торговые, мелкая и крупная буржуазия, духовенство, интеллигенция в разнообразных отраслях ее деятельности – политической, культурной, научной, технической и т. д., армия (от высших до низших чинов), народ трудовой (от станка и от земли) – представители всех классов, сословий, положений и состояний, даже всех трех (или четырех) поколений – в русской эмиграции налицо» [137].

Так что бежали не только аристократы, белые генералы и буржуи, а все те, перед кем вставал вопрос: «остаться в стране, охваченной пламенем жестокой, братоубийственной войны, обрекая себя и своих близких на муки и смерть, или эмигрировать»[138].

Немало людей оказались эмигрантами, не сходя с места (например, художник И. Е. Репин), оказавшись в государствах, отколовшихся от Российской империи (Финляндия, прибалтийские страны, Польша, западные Украина и Белоруссия и т. д.). С учетом этих обстоятельств, а также наличия реэмиграции[139] количество людей, покинувших бывшую Российскую империю в 1918–1922 годах, оценивается в 1,5–2 млн человек[140].

Тяжелейший удар по интеллектуальному потенциалу и цивилизационному уровню страны нанесла массовая эмиграция ученых, испытывавших по отношению к себе если не физический[141], то моральный и психологический террор.

Охлократические настроения в обществе, подогреваемые большевиками, привели к пренебрежительному отношению к людям, не занятым физическим трудом, к проявлению классовой ненависти по отношению к «пособникам буржуазии» и «лакеям капитала», как называл «гнилых интеллигентиков», «мнящих себя мозгом нации», В. И. Ленин[142]. В марте 1918 года президент Академии наук А. П. Карпинский писал наркому просвещения А. В. Луначарскому: «Глубоко ложное понимание труда квалифицированного как привилегированного, антидемократического… легло тяжелой гранью между массами и работниками мысли и науки»[143]. Инициированный процесс жилищного передела только ускорил эмиграцию.

В итоге «в целом не менее четверти ученого и профессорско-преподавательского корпуса покинуло Россию и обосновалось за рубежом»[144]. Нельзя, конечно, не упомянуть об иррациональной по своей сути депортации в 1922 году по личному указанию Ленина многих выдающихся философов, юристов, социологов, экономистов, педагогов. «Изгнанники идеи», отбывшие на «философском пароходе», сделались величинами мирового масштаба, а русская философская мысль благодаря их трудам стала частью философской культуры человечества. То же можно сказать о социологии и экономике, как, впрочем, и о технических науках.

А что же враги большевиков? Они начали применять террористические методы борьбы практически сразу же после Октябрьского переворота. Так, уже 28 октября 1917 года юнкера, освобождавшие от красноармейцев Московский Кремль, взяли в плен сдавшихся им в ходе переговоров солдат 56-го запасного пехотного полка, а также охрану кремлевского Арсенала. Им было приказано выстроиться, якобы для проверки, у памятника Александру II, а затем по безоружным людям открыли огонь[145]. Было убито около 300 человек[146].

Тогда же известный правый деятель, создатель «Союза Михаила Архангела» В. М. Пуришкевич говорил участникам своей подпольной антисоветской группы «Русское собрание»: «Необходимо… ударить в тыл и уничтожать их беспощадно: вешать и расстреливать публично в пример другим. Надо начать со Смольного института и потом пройти по всем казармам и заводам, расстреливая солдат и рабочих массами»[147].

Массовые репрессии против партийных и советских деятелей, а также сочувствующих или якобы сочувствующих им граждан стали осуществляться еще первыми разрозненными вооруженными антибольшевистскими отрядами. После формирования белых армий эта практика продолжилась уже на централизованной основе.

Еще в начале формирования Добровольческой армии Л. Г. Корнилов заявлял: «Пусть надо сжечь пол-России, залить кровью три четверти России, а все-таки надо спасать Россию. Все равно когда-нибудь большевики пропишут неслыханный террор не только офицерам и интеллигенции, но и рабочим и крестьянам»[148]; «Не берите мне этих негодяев в плен! Чем больше террора, тем больше будет с нами победы!»[149]. В итоге расстрелы пленных красноармейцев белыми отрядами после боя стали системой.

Не лучше обстояли дела и на Восточном фронте, причем доставалось не только большевикам, но и эсерам – деятелям Комуча. Член ЦК партии правых эсеров Д. Ф. Раков после освобождения из омской тюрьмы писал: «И в то время, когда жены убитых товарищей день и ночь разыскивали в сибирских снегах их трупы, я продолжал мучительное свое сидение, не ведая, какой ужас творится за стенами гауптвахты. Разыскивать трупы убитых было чрезвычайно трудно еще и потому, что убитых, в связи с событиями 22 декабря[150], было бесконечное множество, во всяком случае не меньше 1500 человек. Целые возы трупов провозили по городу, как возят зимой бараньи и свиные туши. <…> Омск просто замер от ужаса. Боялись выходить на улицу, встречаться друг с другом»[151].

Впрочем, и сами деятели Комуча – эсеры и кадеты – были по горло в крови. Их приход к власти летом 1918 года сопровождался расправой над многими партийно-советскими работниками. На территории, которую контролировал Комуч, были созданы структуры государственной охраны, военно-полевые суды, применялись «баржи смерти»[152]. На территориях Поволжья, которые контролировал Комуч, летом-осенью 1918 года были арестованы и заключены в тюрьмы около 20 тысяч человек, жертвами антибольшевистского террора стали около 5 тысяч человек[153].

Многочисленные примеры расправы противников Советской власти над пленными красноармейцами и гражданским населением, нередко с применением изуверских, садистских методов, приведены в уже цитировавшейся нами книге И. С. Ратьковского «Хроника белого террора в России. Репрессии и самосуды (1917–1920 гг.)». В основном это эксцессы со стороны отдельных формирований белых армий и независимых партизанских отрядов в ходе бесконтрольных погромов и самосудов. Не отставали в этом неблагородном деле и войска интервентов[154].

Не обошлось без еврейских погромов, элементарного грабежа и бандитизма. Как правило, этим грешили белоказачьи формирования[155]. Это не было целенаправленной политикой – офицеры и рядовые, озлобленные, желающие мстить, потеряв всякий моральный облик вследствие употребления алкоголя и наркотиков, творили не политический террор, а мародерство и убийство ради убийства, совершая тем самым военные преступления[156].

Кроме низового террора на территориях, контролируемых белыми армиями, существовал и централизованный. Он осуществлялся официально созданными органами – как гражданскими (органы юстиции, государственной охраны, внутренних дел), так и военными (контрразведка, военно-полевые суды). С середины 1918 года в юридической практике белых правительств видна линия по выделению дел, относящихся к выступлению большевиков, в отдельное судопроизводство.

Следует иметь в виду, что высшие офицеры Белой армии, в отличие от их оппонентов из Красной Армии, были вынуждены не только заниматься военными вопросами, но и отвлекаться на сферу гражданского управления. Например, генерал А. И. Деникин тратил на это значительную часть своего времени, хотя никакого опыта в этом отношении не имел. Так что реально гражданскими органами управления заправляли военные.

Все белые правительства создавали министерства внутренних дел, используя опыт полиции царской России. Отряды особого назначения, расправлявшиеся с несогласными, по численности равнялись боевым дивизиям. Их руководители не гнушались и грабежами в процессе реквизиций «у благодарного населения», которые, в свою очередь, также сопровождались карательными действиями в отношении не только политических противников, но и населения в целом. В этих условиях самосуд и убийства происходили регулярно.

Правительство Колчака не отвергало законодательства Российской империи и применяло террор на основе Уголовного уложения 1903 года, в частности статьи третьей главы «О бунте против верховной власти и о преступных деяниях против священной особы Императора и Членов Императорского Дома». Совет министров колчаковского правительства постановлением от 3 декабря 1918 года «в целях сохранения существующего государственного строя и власти Верховного правителя» скорректировал статьи 99 и 100, установив наказание в виде смертной казни как за покушение на Верховного правителя, так и за попытку насильственного свержения власти, отторжения территорий. Приготовления к данным преступлениям, согласно статье 101, карались срочной каторгой[157].

Ранее, в постановлении Временного Сибирского правительства «Об определении судьбы бывших представителей Советской власти в Сибири» от 3 августа 1918 года[158], говорилось не только об уголовной, но и о политической ответственности «сторонников большевизма»: «все представители так называемой Советской власти подлежат политическому суду Всесибирского Учредительного собрания» и «содержатся под стражей до его созыва».

11 апреля 1919 года правительством Колчака было принято положение № 428 «О лицах, опасных для государственного порядка вследствие принадлежности к большевистскому бунту»[159] за подписью министра юстиции С. С. Старынкевича. Документ предполагал довольно мягкие репрессивные меры в отношении большевиков и их сторонников, что объяснялось желанием понравиться западным союзникам в свете готовившегося обращения к мировому сообществу с предложением о признании суверенного государства и Верховного правителя России.

Приоритет отдавался общему (невоенному) судопроизводству, а военно-полевые суды исключались из судебной системы. Расследование дел возлагалось на специально создаваемые Окружные следственные комиссии, действующие согласно постановлению № 508 от 1 июля 1919 года «О порядке расследования и рассмотрения преступлений, совершенных в целях большевистского бунта»[160].

В то же время наличие статей 99–101 во временной редакции Уголовного уложения от 3 декабря 1918 года позволяло при необходимости квалифицировать действия «противников власти» по нормам Уголовного уложения, которые предусматривали смертную казнь, каторжные работы и тюремное заключение и применялись не следственными комиссиями, а органами военной юстиции[161].

Насчет качества колчаковских судов широко высказался бывший председатель Временного Всероссийского правительства (Уфимской Директории) Н. Д. Авксентьев: «Но уже сейчас мы можем указать… общественному мнению на обстоятельства, которые не оставляют сомнений относительно характера суда Колчака и справедливости судебного приговора[162]. Прежде всего необходимо отметить, что судьями были офицеры, друзья офицеров, подвергнутых суду. Свидетелями были также офицеры, их друзья по службе. <…> Мы заявляем, что дело Дрейфуса по сравнению с омским делом является образцом справедливого и беспристрастного суда»[163].

Чаще всего репрессии осуществлялись без суда или по упрощенной схеме судопроизводства, особенно если учесть, что острие репрессий правительства Колчака было направлено не столько против политических противников, сколько против многочисленных партизанских отрядов в тылу, снижавших устойчивость и стабильность белых фронтов.

Колчаковская юстиция трактовала партизан как грабителей, разбойников и бандитов, то есть исключительно как уголовников, а не «политических». С теми, кто взрывает железные дороги, убивает милиционеров, местных чиновников, священников в православных храмах, своих же крестьян, богатых, зажиточных, нечего церемониться. Равно как и с теми, кто их покрывает.

Иными словами, свержение Временного Сибирского правительства трактовалось как «русский бунт, бессмысленный и беспощадный», а не как политическое явление. А бунтовщиков в Российской империи всегда подавляли безжалостно, используя самые что ни на есть террористические методы. Возможно, такой подход явился одной из системных ошибок белых, которая и привела в конечном счете к их поражению.

Что касается Вооруженных сил Юга России, то там политический характер репрессий не скрывали. 23 июля 1919 года Особым совещанием при главнокомандующем ВСЮР Деникине был утвержден «Закон в отношении участников установления в Российском государстве Советской власти, а равно сознательно содействовавших ее распространению и упрочению», разработанный под руководством ученого-правоведа, председателя Московской судебной палаты В. Н. Челищева. Согласно этому закону, все виновные «в подготовлении захвата государственной власти Советом народных комиссаров, во вступлении в состав означенного Совета, в подготовлении захвата власти на местах Советами солдатских и рабочих депутатов и иными подобного рода организациями, в сознательном осуществлении в своей деятельности основных задач Советской власти», а также те, кто участвовал «в сообществе, именующемся Партией коммунистов (большевиков), или ином обществе, установившем власть Советов», подвергались смертной казни с конфискацией имущества[164].

Приказом № 7 от 14 (27) августа 1918 года Деникин распорядился «всех лиц, обвиняемых в способствовании или благоприятствовании войскам или властям советской республики в их военных или в иных враждебных действиях против Добровольческой армии, а равно за умышленное убийство, изнасилование, разбои, грабежи, умышленное зажигательство или потопление чужого имущества» предавать «военно-полевым судам войсковой части Добровольческой армии распоряжением военного губернатора»[165]. А эти суды штамповали смертные приговоры не задумываясь.

Бессмысленно даже гадать, стал бы террор методом управления в случае победы белых, поскольку этой победы не случилось.

Если всадник на бледном коне и не нанес самый страшный удар по русскому генофонду в сравнении с другими всадниками Апокалипсиса, то культурная катастрофа, вызванная террором – физическим, моральным и психологическим, стала отнюдь не проходным эпизодом русского Армагеддона. Ее последствия имели стратегическое значение для судьбы нового государства под названием СССР.

Апокалипсис имперского масштаба

…Увидел я под жертвенником души убиенных за слово Божие и за свидетельство, которого они держались.

И возопили они в молитвах своих: «Когда, Владыка Святой и Истинный, станешь судить Ты и взыщешь за кровь нашу с живущих на земле?

Откр. 6:9–10

На излете Гражданской войны бывшая Российская империя оказалась перед лицом национальной катастрофы – своего рода апокалипсиса.

О демографической катастрофе подробно уже было рассказано.

Состояние экономики можно описать одним словом – разруха. Валовое производство мелкой промышленности сократилось до 44 % от уровня 1913 года, а крупной – до 12 %. Грузооборот всех видов транспорта в 1920 году составил 17 % от показателей 1913 года, а без учета воинских грузов и нужд самой дороги – 12 %. В 1921 году валовая продукция сельского хозяйства составила 67 % от уровня 1913 года, при этом в гораздо большей степени, в 2,5 раза, сократилась товарность сельскохозяйственного производства. Даже по официальным данным Госплана, которые в условиях экстремальной повседневности могли содержать искажения, индекс промышленного производства в РСФСР в 1920 году был в два раза ниже уровня 1918 года, а от уровня предвоенного 1913 года составлял всего лишь пятую часть[166]. Больше всего пострадал сектор выпуска средств производства в промышленности.

Справедливости ради необходимо отметить, что обрушение экономики началось еще в 1916 году и продолжалось до 1919–1920 годов[167]. Винить в развале экономики принято продразверстку и политику военного коммунизма, однако и то и другое придумали вовсе не большевики.

Впервые идею изъятия хлеба официально сформулировал управляющий Министерства земледелия Российской империи А. А. Риттих. 29 ноября (12 декабря) 1916 года он подписал постановление «О разверстке зерновых хлебов и фуража, приобретаемых для потребностей, связанных с обороной», которое было опубликовано 2(15) декабря 1916 года.

Понятие «военный коммунизм» было введено до октябрьских событий. А. А. Богданов, ученый-энциклопедист и революционный деятель, писал в июле 1917 года о возникающей в ходе Первой мировой войны и Февральской революции экономической системе: «Эта система “непредусмотренная” и “ублюдочная”, но… родители этого ублюдка – совсем не те, которым его подкидывают. Один из родителей – капитализм – правда, не подлежит сомнению, но другой – вовсе не социализм, а весьма мрачный его прообраз, военный потребительский социализм. Разница немалая. Социализм есть прежде всего новый тип сотрудничества – товарищеская организация производства; военный коммунизм есть прежде всего общественная форма потребления – авторитарно-регулируемая организация массового паразитизма и истребления. Смешивать не следует»[168].

Большевики оказались «первыми учениками» и царского, и Временного правительства и довели начатое ими до логического конца. В итоге экономическая катастрофа коснулась практически каждого жителя страны.

Культурная катастрофа или, если угодно, революция, – как ни называй, все равно это слом ценностей, которые утверждались веками, – началась задолго до большевистского переворота, и не только в России, но и во всем западном мире. У нас она проявилась особенно ярко под названием «Серебряный век». В Европе мощным катализатором этой катастрофы проявила себя Первая мировая война.

Однако события 1917–1922 годов в России усугубили культурную катастрофу тем, что произошло заметное снижение культурного потенциала страны в результате гибели (были расстреляны, умерли от болезней и голода) и эмиграции (уехали сами, оказались в других государствах, отколовшихся от империи, были высланы большевиками) многих представителей науки, в том числе правовой[169].

Самый сокрушительный удар был нанесен по гуманитарной науке, однако страна лишилась и многих естествоиспытателей и инженеров, таких как Сикорский[170] и Зворыкин[171].

Что касается культуры, то погибли или уехали многие поэты, литераторы, музыканты, художники, правоведы. Среди них – немало великих.

Интересно задаться вопросом: а остались бы в стране все эти эмигранты в случае победы белой диктатуры? Вряд ли, поскольку насилие, принуждение в крайних формах, террор культуре противопоказаны.

Вместе с тем в случае красной диктатуры было еще одно отягчающее обстоятельство: существенно сжалась среда, способная воспринять плоды творчества ученых и мастеров искусства. Иначе говоря, меньше стало людей, придерживающихся традиционных культурных норм, а именно представителей дворянства, священства, офицерства, купечества, зажиточного крестьянства, значительной части мыслящей интеллигенции, то есть основных страт, определяющих культуру общества.

Как ни крути, любая культура по определению имеет религиозные корни, а мораль и религия – это почти синонимы. Так что кризис морали, или моральная катастрофа, является производной от катастрофы культурной.

Если на Западе послевоенное «потерянное поколение»[172] просто стремилось наверстать упущенные во время войны радости жизни, то большевистская диктатура осуществляла слом традиционной морали на совершенно иных основаниях. Моральным большевики считали только то, что способствовало диктатуре пролетариата и построению коммунизма, а классовые цели они оправдывали любыми средствами. Ленин подчеркивал: «Всякую такую нравственность, взятую из внечеловеческого, внеклассового понятия, мы отрицаем. <…> Классовая борьба пролетариата и ее методы не могут быть обсуждаемы и осуждаемы с точки зрения какого-либо незыблемого нравственного мерила…»[173].

«В каком смысле отрицаем мы мораль, отрицаем нравственность? <…> В том смысле, в каком проповедовала ее буржуазия, которая выводила эту нравственность из велений бога. Мы на этот счет, конечно, говорим, что в бога не верим…»[174].

Православную церковь Советская власть воспринимала как неотъемлемую часть старой модели государственного устройства и системы ценностей и потому видела в ней идеологического и политического противника. Епископ Феофан Затворник[175] предупреждал: «Когда же всюду заведут самоуправство, республики, демократию, коммунизм – тогда Антихристу откроется простор для действования. Сатане не трудно будет подготовлять голоса в пользу отречения от Христа… <…> Вот когда заведутся всюду такие порядки, благоприятствующие раскрытию антихристовых стремлений, тогда явится и Антихрист»[176]. И как в воду глядел. Октябрьская революция была в том числе антихристианской.

Российская православная церковь представляла собой весьма внушительную силу. В 1916 году она имела 77 727 церквей, часовен и домовых храмов, 478 мужских и 547 женских монастырей, 21 330 монахов и 73 299 монахинь, 117 915 служителей разных чинов, 56 семинарий и 4 духовных академии. Церковь насчитывала 67 епархий и около 55 тысяч приходов, а главное – 105 миллионов прихожан[177]. Для крестьянства, а в начале XX века 85 % крестьян были неграмотными, церковь оставалась единственным источником представлений о мире.

К сказанному необходимо добавить несколько слов об общей ситуации и обстановке, сложившейся во время выборов патриарха Московского и всея Руси.

Напомним, патриаршество существовало на Руси с 1589 по 1721 год, его ликвидировал Петр I, образовав Святейший Синод. Возглавлял Синод обер-прокурор, который подчинялся императору.

При Николае II разговоры о возвращении патриаршества стали принимать документальную форму. Николай не возражал. Подготовка Всероссийского Поместного собора началась в феврале 1912 года, императором было создано Предсоборное совещание.

Основная часть выборов в Поместный собор, а также подготовка проектов документов пришлась на время деятельности Временного правительства, однако восстановление патриаршества произошло только 28 октября (11 ноября) 1917 года. Сами выборы патриарха прошли 5(18) ноября 1917 года, то есть уже после Октябрьского переворота, и повлиять на ситуацию в стране, увы, уже не могли.

Нравится нам или нет, но напрашивается параллель с Учредительным собранием: основная фаза его подготовки также приходилась на период деятельности Временного правительства, но выборы и созыв собрания проходили уже при большевиках.

Два главнейших органа для России – Учредительное собрание и Поместный собор – были раздавлены за два с небольшим месяца.

Если Учредительное собрание, где главенствовали эсеры и меньшевики, представляло угрозу легитимности власти большевиков, то церковь была важным элементом жизни в дореволюционной России. Она ведала учетом рождений и смертей, защищала брак и семью, блюла нравственность прихожан. Поэтому с первых дней после прихода к власти большевики всеми силами стремились исключить церковь из жизни общества, подорвать ее многовековые устои.

Еще в Декрете о земле от 26 октября 1917 года наряду с помещичьими национализировали все церковные земли. Руководство Российской православной церкви поручило епархиальным властям, монастырям и церковным причтам при передаче по декрету земель делать описи участков и другого имущества и подписывать специальные акты. Сложно было представить, что это надолго, поэтому предполагалась впоследствии подача гражданских исков в суд[178] для возвращения изъятого.

Ранее, 20 июня 1917 года, Временное правительство передало церковно-приходские школы в ведение Министерства народного просвещения. После Октябрьского переворота, 10 декабря 1917 года, нарком государственного призрения А. М. Коллонтай установила преподавание в школах Закона Божьего как факультативного предмета. Она же просила у Ленина забрать у церкви Александро-Невскую лавру в связи с нуждой в «подходящих помещениях как для престарелых, так равно и для прочих призреваемых» – разрешить реквизицию помещений, инвентаря и капиталов лавры[179]. В конце декабря все учебные заведения бывшего духовного ведомства (Синода) были переданы в ведение Наркомата просвещения.

11 декабря 1917 года Совет народных комиссаров создал комиссию по подготовке предложений и нормативных документов, связанных с отделением церкви от государства. В состав комиссии вошли два видных большевистских руководителя – Стучка и Луначарский, два члена коллегии Наркомюста – Рейснер и Красиков, а также священник Галкин, настоятель Преображенской Колтовской церкви г. Петрограда.

Декрет «Об отделении церкви от государства и школы от церкви» был принят Совнаркомом 20 января (2 февраля) 1918 года и вступил в силу 23 января (5 февраля) 1918 года – в день официальной публикации в «Газете Рабочего и крестьянского правительства».

В конце 1917 года вышеназванной комиссией по инициативе В. И. Ленина и при его личном участии в подготовке были приняты декрет ВЦИК, СНК РСФСР от 18 декабря 1917 года «О гражданском браке, о детях и о ведении книг актов состояния»[180] и декрет ВЦИК, СНК РСФСР от 19 декабря 1917 года «О расторжении брака»[181].

В последующем были приняты декрет СНК РСФСР от 4 марта 1918 года «О праве граждан изменять свои фамилии и прозвища»[182] и инструкция «Об организации отделов записей браков и рождений» (утв. Наркомюстом РСФСР, Народным комиссариатом по местному самоуправлению РСФСР 4 января 1918 года)[183].

Данные акты реализовывали принцип отделения церкви от государства и, в частности, устанавливали регистрацию государством всех изменений гражданского состояния у человека, будь то брак, рождение детей, смерть и т. д.

Любые религиозные обряды были не просто вне закона. Всероссийская чрезвычайная комиссия постановлением от 21 октября 1918 года объявила, что пометки в паспортах о церковном венчании, присвоение на основании церковного венчания женщине фамилии лица, с которым она венчалась, отметка милицией таких лиц как состоящих в браке и выдача венчавшейся паспорта на фамилию гражданина, с которым она венчалась, являются саботажем декрета «О гражданском браке…», присвоением чужой фамилии и звания (мужа или жены), то есть срывом декретов Рабоче-крестьянского правительства, а для служащих милиции – преступлением по должности. Равным образом постановление СНК Союза коммун Северной области от 2 декабря 1918 года «О расторжении браков» воспрещало под страхом наказания делать в официальных документах отметки о совершении религиозных обрядов (в частности, о браке, погребении, разводе)[184].

Нельзя не отметить, что в это же время незаконнорожденные дети уравнивались в правах с детьми, рожденными в браке. Также они уравнивались в правах и обязанностях по отношению к родителям и приобретали право на алименты от родителей независимо от их состояния в браке. Брак и развод провозглашались свободными.

Декрет ВЦИК, СНК РСФСР от 19 декабря 1917 года «О расторжении брака» провозглашал обязанность суда при разводе решить вопрос о выплате алиментов бывшей супруге: «Если же [между супругами] соглашение достигнуто не будет, то участие мужа в доставлении бракоразведенной жене своей пропитания и содержания при неимении или недостаточности у нее собственных средств и при неспособности ее к труду, а также вопрос о том, у кого должны оставаться дети, решаются общеисковым порядком в местном суде, независимо от суммы иска»[185].

Отмена частной собственности, рост городского населения, придание правового значения внебрачному сожительству, уравнивание женщин в правах с мужчинами и стремление вовлечь их в общественную жизнь, свобода развода, раздробление семьи привели к существенным изменениям имущественных отношений. Многие потеряли прочную имущественную базу, сложившуюся до революции. Семья лишилась экономической базы, претерпела политическое расслоение, упростились ее функции [186].

В имущественном плане признавалось полное равенство супругов, раздельность их добрачного имущества.

Были отменены практически все запреты, распространявшиеся на семейно-брачные отношения в царской России. Исключение составляли разве что наиболее одиозные обычаи, такие как многоженство, калым (сделка, по которой девушку фактически продавали в жены), похищение невесты и т. п. С ними боролись, в том числе и с помощью уголовно-правовых норм.

Популярная в те времена «теория стакана воды»[187], приписываемая А. Коллонтай и К. Цеткин, была на самом деле сильно вульгаризированной версией суждений этих двух суфражисток, как, впрочем, и Маркса с Энгельсом. Суть этой, так сказать, теории: «Хочешь – выпей. Нет жажды – и не надо». Интимные потребности людям будущего удовлетворять следует без излишней траты времени и эмоций, не прерывая по возможности производственной деятельности.

Известная революционерка И. Г. Смидович кратко изложила суть сексуальной морали, царившей в то время среди коммунистической молодежи: «Кажется, наша молодежь уверена в том, что она призвана решать все вопросы, связанные с любовью, самым грубым и грязным способом; иначе она нанесет ущерб достоинству коммуниста. Нынешняя мораль нашей молодежи в кратком изложении состоит в следующем:

1. Каждый, даже несовершеннолетний, комсомолец и каждый студент «рабфака» (рабочий факультет) имеет право и обязан удовлетворять свои сексуальные потребности. Это понятие сделалось аксиомой, и воздержание рассматривают как ограниченность, свойственную буржуазному мышлению.

2. Если мужчина вожделеет к юной девушке, будь она студенткой, работницей или даже девушкой школьного возраста, то девушка обязана подчиниться этому вожделению, иначе ее сочтут буржуазной дочкой, недостойной называться истинной коммунисткой…»[188]. Внебрачные связи имели почти 25 % женатых мужчин и замужних женщин[189]. Вот такая новая мораль…

П. А. Сорокин представил следующие данные по состоянию петроградских семей: «…Из 100 расторгнутых браков 51,1 % были продолжительностью менее одного года, 11 % – менее одного месяца, 22 % – менее двух месяцев, 41 % – менее 3–6 месяцев и лишь 26 % – свыше 6 месяцев. Эти цифры говорят о том, что современный легальный брак – форма, скрывающая по существу внебрачные половые отношения и дающая возможность любителям „клубники“ „законно“ удовлетворять свои аппетиты»[190].

В мае 1918 года заместителю наркома юстиции П. А. Красикову было поручено разработать положение о записи браков и рождений. Он возглавлял Ликвидационный отдел, который занимался проведением в жизнь Декрета об отделении церкви от государства и школы от церкви[191]. Тогда же было принято решение объединить декреты и другие решения нормативного и административного характера и подготовить кодекс, посвященный завоеваниям революции в семье.

Кодекс законов об актах гражданского состояния, брачном, семейном и опекунском праве (КЗАГСБСОП) стал первым в мире отдельным кодифицированным актом по семейному праву. Он был принят 16 сентября 1918 года.

Кодекс был подготовлен отделением социального права Отдела законодательных предположений и кодификации Народного комиссариата юстиции (НКЮ) РСФСР, заведующим которого был А. Г. Гойхбарг. Для Александра Григорьевича это был первый опыт советской кодификации. Цели правового регулирования советского государства в области семейного права он изложил в своем докладе: «…Кодекс призван: 1) помочь освобождению от влияния церкви, установив гражданскую регистрацию актов гражданского состояния, гражданские браки вместо церковных; 2) уравнять женщин в правах с мужчинами; 3) уравнять в правах детей, независимо от обстоятельств их рождения»[192].

КЗАГСБСОП состоял из 246 статей, объединенных в четыре раздела, в каждом из которых было от трех до пяти глав[193]. Кодекс развивал принятые акты и рассматривался как «громадное завоевание» Советской власти, закрепляющее основы нового семейно-брачного законодательства.

Системной новеллой брачно-семейной кодификации стало ее отделение от ранее существовавшей «буржуазной» кодификации гражданского права. Обычно большинство норм семейного права являлось частью гражданского законодательства, например Гражданского кодекса Франции, Германского гражданского уложения. В Российской империи это была часть Свода гражданских законов (книга первая – «О правах и обязанностях семейственных»).

Такой подход был весьма логичен в свете марксистской установки на полное исключение экономических отношений в семье. К тому же и частноправового регулирования тогда еще (или уже) не было.

Большинство положений семейного кодекса представляло собой простое заимствование норм прогрессивного европейского и российского семейного права, разработанных прежними русскими юристами. «Составители декретов и Кодекса попытались только в целях агитационных утрировать антиклерикальный радикализм реформы и ввести в нее некоторые, довольно неопределенные концепции семьи так, как она рисуется в программе социал-демократической партии… Но в то время, как “буржуазное” законодательство, считаясь с религиозными воззрениями граждан и с исторически сложившимся бытом, избегает всего, что могло бы задеть религиозное чувство, советские законодатели, “желая освободить народные массы от гнета религии и духовенства”, стараются подчеркнуть свое отрицательное отношение к религиозному освящению брака и в законе, и особенно на практике»[194].

Еще один мощный удар по семье и мировоззрению бывших подданных его императорского величества был нанесен декретом, принятым ВЦИК 27 апреля 1918 года и сыгравшим важную роль не только в наследственном праве (и соответственно, в гражданском), но и в жизни всего общества. Название этого декрета говорит само за себя – «Об отмене наследования»![195]

Рассматриваемый документ появился не сам по себе, он имел четкое идеологическое обоснование в «Манифесте Коммунистической партии» К. Маркса и Ф. Энгельса[196].

На основании вышеназванного декрета наследование как по закону, так и по завещанию отменялось.

После смерти владельца имущество, ему принадлежавшее (как движимое, так и недвижимое), становилось государственным, то есть достоянием советской республики. При этом нетрудоспособные родственники по прямой нисходящей линии, по восходящей линии, полнородные и неполнородные братья и сестры, супруг (супруга) получали содержание из оставшегося после умершего имущества.

В соответствии с постановлением Народного комиссариата юстиции РСФСР от 11 июня 1918 года все находившиеся в производстве судов наследственные дела были прекращены и переданы в ведение местных Советов[197].

Имущество умершего поступало в ведение местного Совета, который передавал его в управление учреждений, ведающих на местах соответствующими имуществами РСФСР, по последнему месту жительства умершего или по месту нахождения оставшегося имущества. Характерно и то, что вышеназванный декрет имел обратную силу по отношению ко всем наследствам, открывшимся до его издания, если они еще не были получены наследниками или, хотя и получены, еще не поступили в их владение.

Декрет об отмене наследования, кроме всего прочего, «разрывал» историю российского государства на «до» и «после», возводя непреодолимую стену между «мрачным прошлым» царской России и «светлым социалистическим» настоящим, а потом и коммунистическим будущим. Очень незначительное количество советских людей что-либо знали (знает) о своих предках, живших «до исторического материализма», а нередко и о своих дедушках и бабушках. В том числе и потому, что в семье не было наследованных артефактов, напоминавших об их существовании.

Так культивировался «новый тип людей», лишенных корней и семейных традиций, без рода и племени, знавших историю своей страны лишь в пределах «Краткого курса истории ВКП (б)». Чингиз Айтматов называл их манкуртами[198]. Человеческие отношения подменялись классовыми.

Декрет «Об отмене наследования» действовал недолго, но нанес колоссальный ущерб правосознанию, интересам конкретных граждан, юридически поддерживая тезис «после меня хоть потоп».

Кроме того, декрет ВЦИК от 20 мая 1918 года «О дарениях» признавал недействительными договоры дарения, превышающие 10 тыс. руб. Так, А. В. Венедиктов указывал на то, что «тем самым пресекался обход декрета “Об отмене наследования” под видом или в форме дарения на случай смерти. Требуя, под угрозой недействительности сделки, нотариального или судебного акта для дарения или иного безвозмездного предоставления имущества на сумму от одной до десяти тысяч рублей, декрет ставил тем самым и эти дарения под контроль государства»[199].

Наряду с нормативными мерами ущемления церкви большевики использовали грубую пропаганду, надеясь таким способом опровергнуть постулаты христианства. В 1918–1920 годах они развернули антирелигиозную кампанию и инициировали богохульное вскрытие рак с мощами русских святых, чтобы развеять миф об их нетленности. Вопросами вскрытия мощей занимался Наркомюст и лично товарищ Ленин. Самое скандально известное глумление произошло 11 апреля 1919 года, когда публично вскрыли мощи Сергия Радонежского. Впоследствии кампания по вскрытию мощей постепенно сошла на нет[200].

Священнослужителей лишали гражданских, в том числе избирательных, прав и даже продуктовых карточек. В школах их дети подвергались издевательствам как со стороны учеников, так и со стороны учителей, а зачастую вообще не могли получать среднее и высшее образование.

Однако решающий удар по церкви большевикам удалось нанести только в 1922–1923 годах, воспользовавшись разразившимся в стране голодом. Якобы для закупки продовольствия за границей было объявлено о реквизиции церковных ценностей.

Указание о разгроме церкви поступило непосредственно от Ленина: «…Для нас именно данный момент представляет из себя не только исключительно благоприятный, но и вообще единственный момент, когда мы можем с 99 из 100 шансов на полный успех разбить неприятеля наголову и обеспечить за собой необходимые для нас позиции на много десятилетий. Именно теперь и только теперь, когда в голодных местах едят людей и на дорогах валяются сотни, если не тысячи трупов, мы можем (и потому должны) провести изъятие церковных ценностей с самой бешеной и беспощадной энергией, не останавливаясь перед подавлением какого угодно сопротивления… Мы должны именно теперь дать самое решительное и беспощадное сражение черносотенному духовенству и подавить его сопротивление с такой жестокостью, чтобы они не забыли этого в течение нескольких десятилетий. <…> Изъятие ценностей, в особенности самых богатых лавр, монастырей и церквей, должно быть произведено с беспощадной решительностью, безусловно, ни перед чем не останавливаясь и в самый кратчайший срок. Чем большее число представителей реакционной буржуазии и реакционного духовенства удастся нам по этому поводу расстрелять, тем лучше»[201].

23 февраля 1922 года был издан декрет ВЦИК об изъятии церковных ценностей для нужд голодающих. Со всей страны в специально созданное государственное хранилище свозили церковную утварь из драгоценных металлов, оклады икон, кресты и другие изделия, где были золото, серебро или драгоценные камни. Как мы уже отмечали, вырученные от продажи этих ценностей за границей деньги в основном использовались на приобретение промышленного оборудования, финансирование мировой революции и выполнение «задач ВЧК по закордонной работе», на закупку стрелкового оружия и самолетов в Германии на обеспечение чекистов продовольственным, материальным и денежным довольствием и обмундирование воинских частей ВЧК и отрядов особого назначения[202].

Была еще одна статья расходов. Постановлением Политбюро ЦК РКП (б) от 12 апреля 1921 года был создан специальный золотой фонд для «лечения больных товарищей» – семей партийных руководителей. 24 марта 1922 года на заседании Оргбюро ЦК РКП (б) на это было ассигновано 200 000 золотых рублей. В мае 1922 года на лечение за границу отправили жену Артема (Сергеева) с ребенком, в июле – Бош с дочерью, Стучку с женой, Данилова с дочерью, Русанова…[203] В общем, пока миллионы людей пухли с голода, изнуренные классовой борьбой «товарищи» лечились в буржуазной Европе.

Революционные трибуналы квалифицировали противодействие изъятию церковных ценностей как контрреволюционную деятельность. Среди обвиняемых были священники, профессора, учителя, студенты, рабочие[204]. К концу 1924 года в тюрьмах и лагерях побывало около половины всего российского епископата – 66 архиереев. Общее количество репрессированных церковных деятелей в 1921–1923 годах составило 10 тысяч человек, при этом был расстрелян каждый пятый – всего около 2 тысяч человек[205]. На местах в отношении духовенства и верующих мирян царил полнейший произвол.

На заседании Политбюро ЦК в марте 1922 года по предложению В. И. Ленина был принят план Л. Д. Троцкого об арестах членов Синода и патриарха как главных сторонников сопротивления незаконным изъятиям. Уже через несколько дней начались допросы патриарха Тихона. Его вызвали в Государственное политическое управление (ГПУ) на Лубянку, где дали прочесть официальное уведомление о том, что правительство требует от него признания законности Советской власти[206].

Затем Тихона арестовали и, вероятно, казнили бы, как и других священников, однако он опубликовал «Воззвание патриарха Московского и всея России Тихона (Беллавина) к пастве с призывом помочь голодающим»[207]. После этого обвинять его в саботаже кампании помощи голодающим стало как-то не с руки. К тому же его арест вызвал единую и бурную негативную реакцию со стороны западных стран и Ватикана, выступивших в поддержку патриарха. Его отпустили, а от его имени было опубликовано признание, что он якобы находился под тлетворным влиянием антисоветских лиц и что «отныне Советской власти не враг».

Чтобы расправиться с церковной иерархией, большевики инициировали раскол в русском православии. В ходе него лояльные большевикам священники-обновленцы выступили против патриарха и в итоге его отстранили от должности, по сути обезглавив церковь[208]. Расправу с Тихоном постоянно оттягивали – до тех пор, пока он сам не умер от сердечной недостаточности 7 апреля 1925 года в клинике Бакуниных в Москве.

Прошло время. К концу 1930-х годов население страны естественным образом не только восстановилось, но и выросло.

Экономика с помощью НЭПа, планового хозяйства с применением мобилизационных методов управления вернулась к уровню довоенного 1913 года, а кое в чем и превзошла его.

Благодаря всеобщему начальному, а затем среднему образованию заметно вырос средний культурный уровень. Сохранившиеся и вернувшиеся из эмиграции ученые и инженеры, несмотря на то что новоявленные «красные профессора», как кукушата, выпихивали их из университетских гнезд, все-таки успели передать некоторым из них свои знания и опыт. Правда, с наивысшими мировыми достижениями в области искусства дела обстояли не так гладко. При этом немало талантливых деятелей искусства, ученых и инженеров, не во всем согласных с линией партии, а то и просто так, было либо уничтожено, либо выдавлено за границу[209]. Тем не менее худо-бедно культурная катастрофа была преодолена.

Таким образом, демографическая, экономическая и культурная катастрофы 1920-х годов были преодолены. А вот катастрофа моральная все еще зияет черной дырой в российском обществе.

Глава 2

Право катастроф

Всякая власть исходит от народа.И никогда уже к нему не возвращается.

Габриэль Лауб

Конституция раскола

Хаос – это название любого порядка, вызывающего смятение в наших умах.

Джордж Сантаяна

Легальность и легитимность Советов

Октябрьский переворот произошел под лозунгом «Вся власть Советам!». О низложении Временного правительства Ленин доложил происходившему в тот момент II Всероссийскому съезду Советов рабочих и солдатских депутатов. Для многих делегатов съезда это не было новостью, поскольку они принимали непосредственное участие в перевороте.

Депутаты съезда избирались местными Советами. Накануне Октябрьской революции действовало 1429 Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов. На съезде было представлено всего 402 Совета, в том числе 195 объединенных Советов рабочих и солдатских депутатов, 119 Советов рабочих и солдатских депутатов с участием крестьянских депутатов, 46 Советов рабочих депутатов, 22 Совета солдатских и матросских депутатов, 19 Советов крестьянских депутатов и 1 Совет казачьих депутатов[210]. По данным бюро всех фракций, к открытию съезда насчитывалось 649 делегатов, в том числе 390 большевиков, 160 эсеров, 72 меньшевика, 14 объединенных интернационалистов, 6 меньшевиков-интернационалистов, 7 украинских социалистов.

Открытие первого заседания съезда сопровождалось скандалами и ожесточенной политической борьбой. Крестьянские Советы и все солдатские комитеты уровня армий отказались участвовать в деятельности съезда. Оппоненты большевиков обвинили их в многочисленных махинациях при подборе делегатов.

Старый меньшевистско-эсеровский ВЦИК осудил большевиков, заявив, что Центральный исполнительный комитет считает II Всероссийский съезд Советов несостоявшимся, рассматривает его как частное совещание делегатов-большевиков, решения этого съезда – как незаконные и созовет новый съезд Советов, как только создадутся условия для правильного его созыва.

После того как был избран президиум съезда, состоявший из большевиков и левых эсеров, заседание покинули представители меньшевиков, правых эсеров и Бунда[211]. Зато прибыли еще 80 «опоздавших» депутатов-большевиков.

К концу съезда, после ухода правых социалистов и с прибытием новых делегатов, насчитывалось 625 человек, в том числе 390 большевиков, 179 левых эсеров, 35 объединенных интернационалистов, 21 украинский социалист. Таким образом, большевистско-левоэсеровская коалиция получила около 90 % голосов. С той поры манипуляции выборными процедурами стали неотъемлемой частью методов управления коммунистической партии на протяжении всей истории ее власти в стране.

Таким образом, с точки зрения элементарных демократических процедур, заложенных даже в принципы деятельности Советов, решения II Всероссийского съезда Советов не были легальными, а тем более легитимными, по крайней мере для непредставленных на съезде слоев общества, то есть большинства граждан.

Органы управления Советской власти

Съезд, который был объявлен «верховным», обладающим всей полнотой власти в стране, должен был собираться не реже одного раза в год. До 1921 года он собирался два раза в год.

Депутаты избрали ВЦИК – законодательный, распорядительный и контролирующий орган Советской власти, который осуществлял всю власть между съездами. Эта система Советов возникла в 1905 году и создавалась в основном меньшевиками и эсерами в ходе революционных волнений того времени.

Состав ВЦИК, избранный II Всероссийским съездом Советов, был многопартийным. Из 102 членов – 62 большевика, 29 левых эсеров, 6 меньшевиков-интернационалистов, 3 украинских социалиста, 1 максималист. Его первым председателем в октябре стал Л. Б. Каменев, с ноября 1917 года – Я. М. Свердлов, а с марта 1919 года – М. И. Калинин. Для оперативной работы 2 (15) ноября 1917 года был избран Президиум ВЦИК – постоянно действующий орган между сессиями ВЦИК. При Президиуме были образованы Малый Президиум, рабочий аппарат с отделами и комиссии для разработки важнейших законов и административных решений.

Был также образован Совет народных комиссаров «в качестве временного Рабочего и крестьянского правительства»[212]. В общем-то, все то же Временное правительство – банальный Совет министров. Слово «комиссар», кстати, стало употребляться еще в период Временного правительства, а вот прилагательное «народный» звучало как издевательство, поскольку значительная часть общества в этом правительстве не была представлена.

Комиссариаты в основном создавались на базе прежних министерств, только один был совсем новым – Наркомат по делам национальностей.

В полномочия Совнаркома входило: издавать экстренные декреты (без согласования их ВЦИК)[213]; осуществлять первоочередные мероприятия, предусмотренные программой II Всероссийского съезда Советов; подготавливать законодательные акты и распоряжения, имеющие значительное общеполитическое значение, подлежащие рассмотрению и утверждению ВЦИК. По сути, в соответствии со своей доктриной, не признававшей разделения властей, большевики наделили законодательными функциями оба органа, избранных съездом[214].

На II Всероссийском съезде Советов левые эсеры, стремившиеся к широкой социалистической правительственной коалиции, отказались войти в СНК. В результате большевики создали однопартийное правительство[215]. Однако уже в ноябре 1917 года коалиционное правительство удалось сформировать. Левые эсеры заняли посты в Совете народных комиссаров и ряде центральных учреждений республики.

В ноябре 1917 года для разгрузки СНК от мелких дел был создан Малый Совнарком[216]. Он разбирал жалобы по исполнению смет, межведомственные споры по финансовым и другим оперативным вопросам и не имел постоянного состава, собирался нерегулярно. С переносом столицы в Москву в марте 1918 года заседания Малого Совнаркома стали проводиться не реже 3 раз в неделю.

Наиболее крупным из созданных исполнительных органов власти был Высший совет народного хозяйства (ВСНХ), образованный 1 (14) декабря 1917 года в качестве регулирующего органа, ответственного за выработку общих принципов регулирования экономической жизни советской республики и для координации деятельности центральных и местных органов управления экономикой. На местах он имел свои отделы – губернские советы народного хозяйства (ГСНХ).

Руководили ВСНХ пленум, бюро и президиум. Пленум собирался очень редко, бюро (15 человек) контролировало выполнение срочных заказов, координировало работу отделов и секций. Фактически работой ВСНХ руководил президиум (9 человек). Для управления национализированными предприятиями были созданы отраслевые главные комитеты (главки) и центры – около 70.

10 января 1918 года открылся III Всероссийский съезд Советов рабочих и солдатских депутатов, а 13 января – III Всероссийский съезд Советов крестьянских депутатов. Съезды приняли решение об объединении, и на совместном заседании был избран общий ВЦИК. Именно тогда слово «временное» было исключено из названия советского правительства.

Конституция гражданской войны

Подготовка Конституции

Весной 1918 года структура и кадровый состав наркоматов в целом были сформированы, несмотря на встречавшийся местами саботаж со стороны чиновников прежнего Временного правительства. Пришло время утвердить новую систему управления, но главное – показать стране и миру мощь и намерения Советской власти. Ленин принимает решение о подготовке Конституции.

Впервые вопрос о подготовке советской Конституции был поднят на объединительном III Всероссийском съезде Советов рабочих, крестьянских и солдатских депутатов при обсуждении и принятии в январе 1918 года Декларации прав трудящегося и эксплуатируемого народа[217]. Впоследствии по предложению В. И. Ленина декларация полностью вошла в текст Конституции РСФСР в качестве первого раздела.

По сути своей эта декларация была призывом к началу мировой социалистической революции: «…III Съезд Советов настаивает на полном разрыве с варварской политикой буржуазной цивилизации, строившей благосостояние эксплуататоров в немногих избранных нациях на порабощении сотен миллионов трудящегося населения в Азии, в колониях вообще и в малых странах», а также инструкцией по ее осуществлению: национализация всего и вся (земли, промышленности, природных ресурсов, банков и т. д.), аннулирование всех дореволюционных займов, введение всеобщей трудовой повинности, создание Социалистической Красной Армии рабочих и крестьян и полное разоружение имущих классов.

Конституция, вслед за Декларацией провозглашая свободу, равенство и братство, в итоге оказалась действительно конституцией другого, «нового мира». До этого времени все конституции, дарованные властью или у нее выбитые, ограничивали эту самую власть, предоставляя политические и экономические права своим гражданам, предусматривая способы защиты их прав и законных интересов, выстраивая механизмы управления государством при содействии самих граждан.

В новом мире было наоборот: возникла не прописанная ни в каких нормативных актах неограниченная власть большевиков, а точнее – их вождей.

При этом, в отличие от деятелей французской революции, которые вслух говорили о свободе, равенстве и братстве, но в кустах (на площадях) держали гильотину, большевики не где-то, а в самой Конституции закрепили эту самую «гильотину» – диктатуру пролетариата и ее неограниченную власть.

Проект первого Основного закона разрабатывался в тяжелейших условиях – как международных (Первая мировая война, заключение Брестского мира), так и внутренних (всадники Апокалипсиса, слом и формирование новых социально-экономических отношений).

1 апреля того же года ВЦИК сформировал Конституционную комиссию, в которую вошли представители от фракций ВЦИК (большевики и левые эсеры) и уполномоченные от наркоматов и ВСНХ. Председателем комиссии был избран Я. М. Свердлов, заместителем – М. Н. Покровский, секретарем – В. А. Аванесов. В состав комиссии входили И. В. Сталин, Д. А. Магеровский, А. А. Шрейдер, Н. И. Бухарин, Г. С. Гурвич, М. А. Рейснер и др. Разработка и принятие первой отечественной Конституции проходили в условиях борьбы фракций – большевистской и левоэсеровской, при этом надо учитывать, что это была первая Конституция России, и создавалась она в совершенно новых экономических и политических условиях. Одним из наиболее спорных вопросов был вопрос о диктатуре пролетариата. Левые эсеры выступали против его закрепления в Основном законе. Проект Конституции Трудовой Республики, представленный левыми эсерами, также отрицал идею диктатуры пролетариата.

19 апреля 1918 года на заседании комиссии ВЦИК голосовали по трем проектам – И. В. Сталина, М. А. Рейснера и левых эсеров. В результате за основу был взят проект И. В. Сталина.

Основные положения первой Конституции

Проект был доработан лично В. И. Лениным, и Конституция была принята 10 июля 1918 года[218]. Нельзя не отметить, что Конституция РСФСР принималась после провала мятежа левых эсеров 6 июля 1918 года и изгнания всех делегатов от этой партии со съезда Советов.

Принятая V Всероссийским съездом Советов Конституция РСФСР носила революционный характер; классовый подход ярко выражался не только в поражении в правах целых групп граждан – Советская власть в это время, по существу, стала синонимом диктатуры пролетариата.

Основной закон Российской Социалистической Федеративной Советской Республики[219] состоял из шести разделов.

Первый раздел, как мы уже отметили, содержал Декларацию прав трудящегося и эксплуатируемого народа.

Во втором разделе содержались общие положения.

В третьем – конструкция Советской власти.

В четвертом – положения об активном и пассивном избирательном праве.

Бюджетное право располагалось в пятом разделе.

Шестой раздел был посвящен гербу и флагу РСФСР.

Ленин особенно гордился пропагандистским значением Конституции 1918 года для всего мира. Он отмечал, что она «имеет несчастье более чем миллиарду жителей земли, принадлежащих к колониальным, зависимым, угнетенным, неполноправным народностям, больше нравиться, чем «западноевропейская» и американская конституция буржуазно-«демократических» государств, укрепляющая частную собственность на землю и капитал, то есть укрепляющая гнет немногочисленных «цивилизованных» капиталистов над трудящимися своих стран и над сотнями миллионов в колониях Азии, Африки и пр.»[220].

Статья 1 гласила: «Россия объявляется Республикой Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов. Вся власть в центре и на местах принадлежит этим Советам». А в статье 9 прямо указывалось: «Основная задача рассчитанной на настоящий переходный момент Конституции Российской Социалистической Федеративной Советской Республики заключается в установлении диктатуры городского и сельского пролетариата и беднейшего крестьянства в виде мощной Всероссийской Советской власти (выделено авт. – П. К.) в целях полного подавления буржуазии, уничтожения эксплуатации человека человеком и водворения социализма, при котором не будет ни деления на классы, ни государственной власти». В главе 2 раскрывались принципы решения этой основной задачи, в частности отмена частной собственности на землю в порядке осуществления социализации земли, объявление лесов, недр, вод общегосударственного значения национальным достоянием и пр. (абз. «а» и «б» ст. 3).

В тексте Основного закона мы видим, что диктатура пролетариата и Советская власть – это фактически одно и то же: как писал в 1924 году профессор Н. Н. Алексеев, и цели «подавления буржуазии, и теория диктатуры снимает с государства все высшие духовные заделы и общекультурные цели. Практика насилия выступает в чисто обнаженном виде, без всякого идеологического прикрытия»[221].

Понятно, что о верховенстве закона или о правовом государстве в этом документе речи не шло.

Политика разрыва тайных договоров, организации самого широкого братания с рабочими и крестьянами воюющих на тот момент между собой армий и достижения во что бы то ни стало революционными мерами демократического мира трудящихся без аннексий и контрибуций, на основе свободного самоопределения наций провозглашалась в главе третьей.

Глава четвертая содержала положения о принадлежности власти трудящимся массам, а также закрепляла коренные начала федерации советских республик России, предоставляя рабочим и крестьянам каждой нации принять самостоятельное решение на своем собственном полномочном советском съезде о том, желают ли они и на каких основаниях участвовать в работе федерального правительства и остальных федеральных советских учреждений.

Материальные гарантии обеспечивались национализацией экспроприированной собственности.

В числе основных прав человека были выделены:

• право свободно устраивать собрания, митинги, шествия и т. п.;

• право на полное, всестороннее и бесплатное образование (обеспечение этого права для рабочих и беднейших крестьян провозглашалось в качестве задачи советского государства);

• право свободного пользования родным языком на съездах, в суде, управлении и общественной жизни.

Отдельные лица могли быть лишены прав, которыми они пользовались в ущерб интересам социалистической революции.

Иностранцам, «подвергающимся преследованиям за политические или религиозные преступления», предоставлялось право убежища.

К основным обязанностям относились:

• обязанность защиты социалистического отечества, всеобщая воинская повинность;

• обязанность всех граждан Республики трудиться.

Всеобщая трудовая повинность была закреплена сначала в принятой Декларации прав трудящегося и эксплуатируемого народа. Затем она появилась и в Конституции, где был записан парафраз известного изречения апостола Павла[222]: «Не трудящийся да не ест!»[223] (ст. 18). Причем имелся в виду именно тяжелый физический труд. Это был своеобразный налог, которым обложили сначала только «эксплуататоров», а потом и всех остальных.

«Руководствуясь интересами рабочего класса в целом, РСФСР лишает отдельных лиц и отдельные группы прав, которые используются ими в ущерб интересам социалистической революции» (ст. 23). Значительная часть населения, «живущая неправильно», была поражена в политических и других правах (так называемые лишенцы).

К лицам, лишенным политических прав, были отнесены:

а) лица, прибегающие к наемному труду с целью извлечения прибыли;

б) лица, живущие на нетрудовой доход, как то: проценты с капитала, доходы с предприятий, поступления с имущества и т. п.;

в) частные торговцы, торговые и коммерческие посредники;

г) монахи и духовные служители церквей и религиозных культов;

д) служащие и агенты бывшей полиции, Отдельного корпуса жандармов и охранных отделений, а также члены царствовавшего в России дома;

е) лица, признанные в установленном порядке душевнобольными или умалишенными, а равно лица, состоящие под опекой;

ж) лица, осужденные за корыстные и порочащие преступления на срок, установленный законом или судебным приговором.

Причем перечень лиц, лишенных избирательного права, постоянно расширялся.

Выборы в Советы регулировались Конституцией и иными актами, прежде всего актами ВЦИК. Так, выборы в местные Советы производились в соответствии с постановлением ВЦИК от 2 декабря 1918 года «О порядке перевыборов волостных и сельских Советов (Инструкция)»[224]. До принятия названного документа на местах для борьбы с деревенским кулачеством были созданы комитеты бедноты, которые в дальнейшем превратились в деревенские военно-революционные комитеты, существовавшие параллельно с Советами. Как отмечалось в указанном постановлении, «получилось двоевластие». Поэтому «в интересах быстрого и планомерного проведения в жизнь преобразования всей жизни на новых коммунистических началах» была поставлена, в частности, задача «создать в селах и деревнях такие Советы, которые объединили бы те слои, которые создали комитеты бедноты» (п. 1 и 2 ч. I постановления).

Постановление ВЦИК от 31 октября 1922 года «Положение о губернских съездах Советов и губернских исполнительных комитетах»[225] определило порядок выборов депутатов губернских съездов Советов и порядок проведения таких съездов, в которых участвовали представители (депутаты), избираемые городскими Советами, Советами поселков городского типа с населением свыше 3000 жителей, фабриками и заводами, расположенными вне городских поселений, и уездными съездами Советов.

От уездных съездов избирался один депутат на 10 000 жителей, от Советов городов, поселков, фабрик и заводов – один депутат на 2 000 избирателей, но не свыше 300 депутатов на всю губернию. В ведение губернского съезда Советов входило рассмотрение и решение всех местных вопросов, а также обсуждение вопросов, имеющих общегосударственное значение, рассмотрение и утверждение местного бюджета, выборы делегатов на Всероссийский съезд Советов.

Губернский съезд Советов избирал губернский исполнительный комитет, который направлял и руководил деятельностью всех находящихся в пределах губернии советских учреждений. В полномочия губернского исполнительного комитета входили отмена и изменение противоречащих существующим законам и распоряжениям центральной или губернской власти постановлений и распоряжений всех подведомственных учреждений.

На деле же многие люди были лишены самых элементарных прав – на жизнь и на свободу. Человека могли расстрелять или отправить в концентрационный лагерь просто за его социальное происхождение, род занятий, высказанные суждения.

Что касается местных органов власти, то в отличие от дореволюционных времен их выборность была заменена отбором со стороны партийных структур.

Система государственных органов была представлена в Конституции РСФСР 1918 года следующим образом. Всероссийский съезд Советов являлся высшей властью в РСФСР и состоял из представителей городских Советов (по расчету один депутат на 25 000 избирателей) и представителей губернских съездов Советов (по расчету один депутат на 125 000 жителей).

В период между съездами высшую власть в Республике осуществлял Всероссийский центральный исполнительный комитет Советов, являвшийся высшим законодательным, распорядительным и контролирующим органом РСФСР. Глава 9 устанавливала предметы ведения как съезда, так и ВЦИК, без разделения компетенций. Например, изменить Конституцию, произвести отчуждение территории, принять в состав РСФСР мог и съезд, и ВЦИК. Учет мнения граждан, конечно же, не предусматривался.

В силу оперативности именно ВЦИК рассматривал и утверждал проекты декретов и иные предложения, вносимые Советом народных комиссаров или отдельными ведомствами, а также издавал собственные декреты и распоряжения.

ВЦИК, в свою очередь, образовывал Совет народных комиссаров для общего управления делами РСФСР и отделы (народные комиссариаты) для руководства отдельными отраслями управления. В осуществление этой задачи СНК издавал декреты, распоряжения, инструкции и принимал все меры, необходимые для правильного и быстрого течения государственной жизни.

Члены Совета народных комиссаров возглавляли наркоматы: а) по иностранным делам; б) по военным делам; в) по морским делам; г) по внутренним делам; д) юстиции; е) труда; ж) социального обеспечения; з) просвещения; и) почт и телеграфов; к) по делам национальностей; л) по финансовым делам; м) путей сообщения; н) земледелия; о) торговли и промышленности; п) продовольствия; р) государственного контроля; с) Высший совет народного хозяйства; т) здравоохранения.

Вопрос национально-территориального деления страны решался на основе разработанного В. И. Лениным учения о государственном единстве[226]. Формально РСФСР провозглашалась федерацией, хотя на самом деле таковой не была. Скорее это было государство с автономными образованиями[227].

Проект Конституции, разработанный под руководством профессора М. А. Рейснера, в котором предлагалось строить Советскую Республику «на началах свободного федеративного союза» отдельных городов, губерний, уездов и волостей, был отклонен[228].

Правовая природа Конституции 1918 года

Несмотря на явно переходный и злободневный характер описанного только что текста, представляется уместным задать вопрос: а каковы теоретико-правовые основания Конституции 1918 года?

Марксистская философия теорией права человечество не одарила, поскольку считала право умирающей надстроечной натурой, поэтому попробуем порассуждать постфактум.

Ясно, что Основной закон не основан на теории естественного права, которая коренится в «вечном законе», вытекающем из природы вещей. Наоборот, именно против сложившейся природы вещей – «буржуазной цивилизации» – и направлен пафос большевистской Конституции.

Вообще, с точки зрения этой теории Конституцию 1918 года следует назвать антиправовой, поскольку большая ее часть посвящена не наделению граждан правами, а, наоборот, лишению их.

Позитивистские теории права тут тоже явно не при чем. Социологический позитивизм с его программой балансирования интересов различных социальных групп находится в явном противоречии с классовой теорией и стремлением подавить «эксплуататоров». Нормативистский позитивизм, согласно которому право – это сумма фактически действующих законов, также не может считаться правовым обоснованием Конституции 1918 года. И не только потому, что ни о каких законах, а тем более их системе речь в этом документе не шла. Правовое государство в нормативистской трактовке, согласно которой все, в том числе и власть, подчиняются Закону, у большевиков вызывало резкое отторжение: пролетариат при осуществлении своей диктатуры и уничтожении «эксплуататоров» не должен подчиняться никаким формальным и моральным законам.

Лучше всего рассматриваемый документ ложится в политическое, этическое и юридическое учение, которое возникло чуть позже и утверждает, что моральные или правовые предписания являются результатом решений, принимаемых политическими авторитетами. Такое учение называется децизионизмом. При этом обоснованность решения заключается не столько в его содержании и формальном соответствии праву, сколько в том, что оно было принято соответствующим органом власти в надлежащем порядке. Решение обособляется от правовой нормы, а авторитет доказывает, что он для создания права не нуждается в праве. Таким образом, децизионизм служит обоснованием для режимов авторитарного типа.

Это учение, предложенное Карлом Шмиттом[229] в том числе и с учетом опыта Великой русской революции и других синдикалистских диктатур[230], так формулирует свой базовый тезис: суверен – это тот, кто принимает Решение (Dezision) о чрезвычайном положении, когда возникает реальная угроза системного краха государства. Имеется в виду наличие сильной политической воли, способной в условиях кризиса и при чрезвычайных обстоятельствах действовать решительно, принимая безотлагательные и ответственные решения, прекращая тем самым всякие политические дискуссии.

Такое Решение не имеет правовых, моральных, религиозных источников. Более того, само это решение ведет к ломке многих правовых норм.

С этой точки зрения правовое государство, провозглашаемое либерализмом, не может быть суверенным, так как власть в нем подчиняется праву, которое является результатом «общественного договора». Если в праве прописываются полномочия власти в чрезвычайной ситуации, то это означает, что власть подчиняется норме и, следовательно, не является суверенной. Суверен стоит вне нормально действующего правопорядка, но при этом принадлежит ему, «ибо он компетентен решать, может ли быть in toto[231] приостановлено действие конституции»[232].

Важнейшим признаком суверенного государства, по мнению Шмитта, является способность принимать решение относительно того, кто его враг, а кто – друг. Враг – это не символ, не некая абстракция, это осязаемая реальность, неотъемлемая часть бытия. В наиболее яркой форме данное право осуществляется при объявлении войны с обозначенным врагом и в мобилизации граждан на борьбу с ним. Другими словами, государство демонстрирует свой суверенитет в ситуациях исключительных, когда прерывается нормальный ход вещей. В том случае, когда какое-либо государство позволяет, чтобы другие субъекты определяли, кто его друзья, а кто враги и как с ними бороться, то оно больше не является суверенным, да и государством вообще[233].

Либерализм и демократия переносят пару «друг – враг» внутрь самого политического субъекта, то есть народа, тем самым раздробляя его единство. По Шмитту, именно либерализм является причиной гражданской войны. При этом такая война оказывается наиболее бесчеловечной, поскольку сюда добавляют моральные аспекты, которые обусловливают демонизацию врага. Что же касается внешних друзей и врагов, то либерально-демократические правительства такого Решения вообще принять не могут, поскольку все сводят к бесконечному и бесплодному дискурсу, распространяемому в форме культа свободы слова и печати и являющемуся своеобразной «религией» буржуазного либерализма[234].

Объявляя Россию «Республикой Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов», где «вся власть в центре и на местах принадлежит этим Советам», съезд принял то самое Решение и провозгласил создание нового государства-суверена.

При Временном правительстве государство сувереном не было, поскольку не могло принять судьбоносных решений в условиях чрезвычайной ситуации распада империи, особенно в вопросе о войне и мире. Первые декреты Советской власти также, несомненно, были, по Шмитту, этими самыми Решениями.

Один из главных советских правоведов П. И. Стучка назвал Конституцию РСФСР «конституцией гражданской войны», так как она открыто вставала на классовые позиции в вопросе принадлежности и реализации основных гражданских и политических прав и свобод[235]. Однако, если быть более точным, ее следовало бы назвать конституцией раскола, поскольку именно классовый подход доводил раскол в обществе до предела, не оставляя враждующим сторонам иного выбора, кроме полного изничтожения противника. Именно этот раскол вкупе с неадекватными действиями царского и Временного правительств и привел страну на грань системного кризиса, сделавшего возможным принятие этого рокового Решения.

Технология диктатуры партии

Сюда приходит что-то злое.

Уильям Шекспир. Макбет

В середине 1918 года советское государство еще не избавилось от кавычек: большая часть регионов не подчинялась столице, начиналась Гражданская война, система управления еще далеко не была сформирована. Да и большевики не очень-то пеклись о государстве, а все больше норовили разжечь мировую революцию. Собственно, в Конституции 1918 года слово «государство» даже не упоминалось. В статье 10 устанавливалось, что «Российская Республика есть свободное социалистическое общество всех трудящихся России», зато она ставила «своей основной задачей уничтожение всякой эксплуатации человека человеком… и победу социализма во всех странах…» (ст. 3).

Однако по мере того, как становилось все более очевидным, что мировая революция в ближайшее время не состоится, проблема государственного строительства начала все больше занимать внимание новой власти. Нужно было принимать новые важные Решения.

Дела в этом направлении шли неплохо. После того как удалось исключить из состава ВЦИК меньшевиков и эсеров – сначала правых и центристов[236], а затем и левых после их неудачного мятежа в июле 1918 года, – большевики получили полный контроль над этим верховным органом Советской власти. Властные полномочия и авторитет, которыми пользовались члены и руководитель Президиума ВЦИК, основывались исключительно на том, что все они были, прежде всего, членами руководящей верхушки РСДРП (б) – РКП (б)[237]. Председатель ВЦИК Я. М. Свердлов, являвшийся одновременно председателем Секретариата ЦК РКП (б), старательно конструировал ВЦИК как однопартийный орган. Все декреты, постановления и прочие решения ВЦИК предварительно рассматривались на заседаниях Политбюро ЦК РКП (б).

Совнарком после июля 1918 года также был исключительно большевистским. Его председатель В. И. Ленин был членом Политбюро ЦК РКП (б), так что и второй высший орган управления Советской власти находился под полным контролем партии.

Все низовые Советы полностью контролировались большевиками, точнее даже сказать – были большевистскими: на губернском уровне доля коммунистов составляла от 52,4 % до 90,3 % от списочного состав Советов, а на уездном – от 48,4 % до 72, 8 %[238].

Во властной иерархии ВЦИК стоял выше СНК, поскольку не только формировал его состав, но и мог отменить любой декрет правительства. Однако подобных эксцессов не было и не могло быть, поскольку оба органа управлялись из одного центра. Но не все было так однозначно.

Революция – это дело молодых и рьяных. Большинство лидеров партии были гораздо моложе Ленина, которого они давно за глаза называли стариком, и считали возможным бороться за лидерство.

Некоторые историки считают, что летом 1918 года, в условиях глубокого политического и экономического кризиса, авторитет Ленина серьезно пострадал, в то время как усилились позиции во власти Свердлова[239], что видно из занимаемых им должностей.

Конечно, Ленин как создатель и бессменный неформальный лидер партии имел полное право претендовать на статус суверена. Однако в РКП (б) все еще сохранялся принцип коллективного руководства, и Ленину приходилось считаться с авторитетом членов Политбюро[240].

Документальной информации о каких-либо трениях по вопросу о соотношении полномочий между ВЦИК и СНК при жизни Свердлова нам не известно. Однако сразу после гибели Якова Михайловича (по официальной, весьма туманной версии, умер от «испанки»[241]) 16 марта 1919 года состоялся Пленум ЦК РКП (б), на котором состоялись дебаты по поводу дальнейшей судьбы ВЦИК. Неожиданно выяснилось, что общая политика по отношению к ВЦИК должна быть изменена. Ленин сумел настоять на уничтожении ВЦИК как альтернативного Совнаркому центра власти: «Везде придется заменить его (Я. М. Свердлова. – Прим. авт.) коллективной работой. ВЦИК необходимо реформировать в смысле состава и работы»[242].

18 марта Ленин заявил на первом заседании VIII Съезда партии большевиков: «Парламентом в эпоху диктатуры нельзя ни решать вопросы, ни направлять партию или советские организации»[243]. За всеми этими странными высказываниями (какой парламент? как он может направлять партию?) светилась яркая дуга аппаратной борьбы.

VIII Съезд РКП (б) принял решение: «1. Состав ВЦИК. Съезд полагает, что состав ВЦИК должен быть изменен в том смысле, что члены ВЦИК должны вербоваться главным образом из деятелей с мест, ведущих постоянную работу среди масс крестьян и рабочих. 2. Президиум ВЦИК. Функции Президиума ВЦИК не разработаны в советской Конституции. На ближайшем съезде Советов необходимо на основе всего практического опыта точно сформулировать права и обязанности Президиума ВЦИК и разграничить круг его функций с кругом функций Совнаркома»[244].

Высшее большевистское руководство сочло возможным придать ВЦИК некую «представительность»:

«Пусть там будут вожаки крестьянской бедноты, которые еще не записались в партию, но которые через месяц, через два войдут в нее. Пусть там будут люди, которые вышли из народа, которые явятся строителями завтрашнего дня. Это принесет свежесть, размах во ВЦИК…»[245], – заявил Г. Е. Зиновьев.

Председателем ВЦИК стал бесцветный и безопасный с аппаратной точки зрения М. И. Калинин, которого с подачи Троцкого стали называть «всероссийским старостой».

Из ВЦИК последовательно, шаг за шагом удалялись те, кто хорошо помнил первые месяцы «пролетарской демократии», когда этот орган занимал важное место в формировании политического курса новой, рабоче-крестьянской власти. А уж свободу слова при А. Ф. Керенском – тем паче.

К 1920 году ВЦИК окончательно перестал быть вторым центром Советской власти, «соправителем» Совнаркома, а резолюции ВЦИК стали разрабатываться под руководством председателя СНК Ленина[246].

Саморазоблачительную трактовку Конституции 1918 года дал ответственный секретарь ЦК РКП (б) Н. Н. Крестинский: «Когда ЦК нашей партии, контролирующий и направляющий работу центральных органов» (!) приходит к мнению, «что то или иное постановление Совнаркома необходимо отменить или приостановить его действие, ЦК делает это через Президиум ВЦИК. В этом основная цель того права утверждения и приостановления, но не самостоятельного декретирования (!) (выделено авт. – П. К.), которое предоставлено VII Съездом Советов Президиуму ВЦИК по отношению к решениям Совнаркома»[247].

Было принято постановление ВЦИК от 31 декабря 1921 года «О советском строительстве»[248], которым определялось правовое положение ВЦИК, съездов Советов на местах и других государственных органов. Согласно этому документу, ВЦИК должен был осуществлять функции законодательного органа, увеличить свой состав до 386 человек и собираться на сессионные заседания не менее трех раз в год. На постоянной основе должны были действовать бюджетные, федеральные и другие комиссии. Съезды Советов автономных республик и областей, губернские, уездные и волостные – созываться один раз в год.

Спрашивается, зачем Ленин с товарищами из Политбюро приложил столько усилий по «реформированию» ВЦИК, и так находившегося под полным контролем партии, его «приспособлению», «приближению к массам», в результате чего ВЦИК был превращен в сугубо декоративный орган? Ведь было хорошо, а стало совсем неприлично.

Авторитарная модель управления, заложенная в Конституции, неизбежно приводила к появлению суверена. Да и народ в эпоху лихолетья жаждал сильного и прозорливого вождя.

За этот статус были готовы побороться многие птенцы ленинского гнезда. Председатель ВЦИК, будучи формальным главой государства, безусловно, имел приличную фору, что, по-видимому, и доказал Свердлов. Чтобы оградить себя от такого риска, соискатели и решили заблокировать угрозу, низведя ВЦИК до уровня декорации.

В основе этих манипуляций лежали отнюдь не идейные разногласия, а аппаратная борьба за власть, которой не гнушались ни Ленин, ни его ближайшие соратники, за исключением разве что Троцкого, который не пытался расставить на руководящие должности своих людей, полагая, что армия всегда выступит на его стороне. И крупно ошибся, пав первой жертвой этой самой аппаратной возни. Не миновала чаша сия и большинства членов тогдашнего Политбюро: из 10 упомянутых его членов только трое (Ленин, Сталин и Стасова) умерли своей смертью.

Другим не менее, а может, и более существенным мотивом выхолащивания властных полномочий Советов была все возрастающая уверенность правящей верхушки в универсальности и эффективности сверхцентрализованных методов управления. Эта уверенность, как мы уже отмечали, возникла на основе опыта создания Красной Армии с ее жесткой дисциплиной и опыта ведения Гражданской войны. Разветвленная, включающая несколько властных институтов, система принятия решений явно противоречила ситуации, сложившейся к середине 1919 года.

На этом фоне явным излишеством, если не диверсией, выглядело самостийное творчество местных Советов, которые к тому же могли стать школой молодых лидеров.

В начале 1918 года советская работа считалась самым ответственным партийным поручением, и лучшие партийные силы на местах были брошены в Советы. Многие большевики тогда полагали, что партия не должна играть особой роли в управлении государством.

Еще на VII Всероссийской конференции РСДРП (б) в апреле 1917 года делегаты неоднократно поднимали вопрос, кто выше – партия или Советы[249]. Партийные комитеты были финансово зависимы от Советов. Даже помещение для проведения своих заседаний губком РКП (б) должен был просить у губернского Совета. Между многими партийными комитетами и исполкомами Советов складывались напряженные отношения.

На VIII Съезде РКП (б), состоявшемся 18–23 марта 1919 года, была предельно ясно сформулирована суть советского строительства и взаимоотношений партии и Советов: «Коммунистическая партия ставит своей задачей завоевать решающее влияние и полное руководство во всех организациях трудящихся: в профессиональных союзах, кооперативах, сельских коммунах и т. д. Коммунистическая партия особенно добивается проведения своей программы и своего полного господства в современных государственных организациях, какими являются Советы»[250].

В 1919–1920 годах было изменено финансирование партийных организаций. Оно стало осуществляться из центра через НКВД по указаниям ЦК. Средства направлялись губкомам партии, которые затем их распределяли по городским и уездным комитетам. Таким образом, парткомы были выведены из финансовой зависимости от местных органов государственной власти[251].

К концу 1919 года в сознании работников государственных органов укоренилась мысль о полном подчинении деятельности Советов и их исполнительных органов соответствующим партийным инстанциям. Молодая поросль карьеристов дружно устремилась в партийные органы.

В дополнение к местным органам власти и партийным организациям в регионы с наименьшим влиянием Советской власти назначались подотчетные только ЦК комиссары. Также была создана система назначений и переводов партийных работников по распоряжению ЦК и губкомов. В предполагаемом «демократическим централизмом» сочетании демократии и централизации, на основании которого, согласно уставу, должны были функционировать партийные организации, большее значение получила, конечно же, централизация, а демократия все глубже уходила на задний план.

По мере того как все рычаги государственного управления переходили в руки РКП (б), все острее вставал вопрос о централизации самой партии по военному образцу.

Централизации способствовало и то, что до половины от общего числа членов партии состояло в рядах Красной Армии[252], и красноармейцев активно принимали в РКП (б). В РККА организационная и учетно-кадровая работа была на высоте, и ее перенос на партийную практику способствовал усилению контроля над партийными кадрами в ЦК. В гораздо меньшей степени такой контроль наблюдался в крупнейших территориальных парторганизациях.

С целью исправления этого упущения была сформирована и закреплена в уставе иерархия партийных органов, включающая в себя ЦК, обкомы и приравненные к ним парткомы автономных образований, губкомы, укомы, волкомы и первичные организации (ячейки производственные, сельские, при учреждениях и т. п.)[253]. На всех уровнях, кроме первичных организаций, вместе с партийным комитетом должна была избираться контрольная комиссия, призванная проверять проводимые им мероприятия и расходование средств партийными органами.

В 1920 году в рамках дальнейшего укрепления партийного аппарата были сформированы областные бюро ЦК, подотчетные только Центральному комитету РКП (б), которые координировали деятельность партийных организаций (прежде всего губкомов) на территории нескольких соседних губерний. Их создание по особому постановлению ЦК и отсутствие ревизионной комиссии при них были закреплены в Уставе РКП (б) 1922 года[254]. Кроме того, в том же уставе закреплялась практика утверждения кандидатур секретарей парткомов вышестоящим партийным органом.

Была сформирована система учета и перераспределения партийных кадров, включающая проведение переписей сначала центрального аппарата партии, затем ответственных работников губернского и уездного масштаба (1919–1920), чистку партии в 1921 году. Следующим шагом стало проведение Всероссийской переписи членов РКП (б) в 1922 году. Эти меры способствовали усилению контроля центральных парторганов над региональными парткомами и их ответственными работниками.

Наконец, в 1921 году X Съездом РКП (б) была принята резолюция «О единстве партии», согласно которой была запрещена фракционность в рамках партии и обсуждение уже принятых партийных решений[255], активно применялись переводы и понижения несогласных. Времена дискуссий канули в Лету, пришли времена коротких приказов и четких ответов.

Каких-либо проявлений охлократии или «революционного творчества масс» в стране в начале 1920-х уже не наблюдалось. Еще Аристотель предупреждал, что охлократия неизбежно вырождается в деспотию, и в тот период она была явлена в полной красе. Суверен еще не был персонализирован, но круг лиц, стремящихся к этому статусу, уже определился.

Впрочем, управление партией отнюдь не сводилось исключительно к командно-административным методам. Исходя из опыта катастрофического голода, власть активно применяла способ, так сказать, кормления с руки. Первый порыв уравнять начальников с трудящимися по доходам[256] быстро угас, и уже в 1919 году ответственные работники получали увеличенный размер жалованья[257] и другие преференции. Была разработана иерархическая система номенклатурных привилегий в зависимости от должности, в соответствии с которой вводились спецпайки[258], предоставлялось право «помещаться в специальные санатории» с «полной санаторной нормой» и пр.

Таким образом, в начале 1920-х годов в РСФСР была создана жесткая централизованная система управления, осуществляемая партийной бюрократией военного типа. Это было уже государство без всяких кавычек, государство милитаризованное и имеющее четкую цель или миссию – распространение социалистической революции на весь мир. Это была еще не империя, но вполне сформировавшийся ее зародыш. Для полноты характеристик классической империи новому государству не хватало только одной – поликультурности. Впрочем, неудавшийся поход на Польшу в 1920 году явно указывал на экспансионистский характер нового государства, весьма характерный для империи.

Декреты и их обобщение

…Человек – независимо от того, сражается он за Закон или за Хаос – теряет частичку своей человечности

Майкл Муркок

В течение первых послереволюционных месяцев было принято множество актов, которые принято называть первыми декретами Советской власти[259]. Анализ этих декретов с позиций воцарившегося в СССР с легкой руки А. Я. Вышинского нормативистского подхода[260], весьма распространенного до сих пор, вызывает большие затруднения. Большинство исследователей сходятся во мнении, что декреты Советской власти, по сути, носят пропагандистский, агитационный характер, практически не содержат правовых норм. Отсутствуют системность и внятно выраженная иерархия актов[261]. Практически невозможным является выделение собственно законов и подзаконных актов, поскольку в форме декретов принимались простые постановления, не имеющие нормативного характера, или даже распоряжения о назначении на должность какого-либо лица. А потому с правовой точки зрения декреты законами не являются.

Однако если несколько изменить фокус восприятия и посмотреть на эти декреты с точки зрения уже упоминавшегося учения К. Шмитта (децизионизма), то декреты Советской власти представляют собой Решения суверена и являются законами в том смысле, что практически все они были воплощены в социальную практику. Одним из самых распространенных лозунгов в СССР был: «Решения партии – в жизнь!», хотя партийные документы назвать нормативными актами никак не получится.

Во время апокалипсиса нормативный подход к проблемам регулирования социальной жизни неуместен, ибо он теряется перед лицом катастрофических обстоятельств. Не существует нормы, которая была бы применима к хаосу. Нормативное регулирование должно отойти на задний план. Его место должно занять новое право. Назовем его «право катастроф» и будем в дальнейшем использовать это словосочетание вместо труднопроизносимого термина «децизионизм»[262].

Чтобы упорядочить хаос, надо ввести новый порядок. В условиях нового порядка политическое решение освобождается от нормативной связанности и приобретает характер абсолютного Решения. Норма приобретает ценность только в том случае, если она вводится посредством политической воли, опирающейся на власть или авторитет, то есть все тем же Решением. В этом смысле исключительный случай становится нормой[263]. В силу своей исключительности нормы-решения не коррелируют между собой.

Трактовка легитимности власти правом катастроф в корне отличается от нормативистской. Если для нормативиста понятия «легитимность» и «легальность» практически синонимы, так как только конституция может быть источником легитимности власти, то право катастроф настаивает на «расщеплении права на легальность и легитимность». Легитимность связывается с теологией, а легальность – с юридической техникой.

В России Конституция 1918 года была отнюдь не попыткой легитимировать Советскую власть, а скорее провозглашением Решения суверена. Легитимность основывалась не на процедуре и даже не на революции, а на новой вере – марксизме-ленинизме. Не случайно народный комиссар просвещения А. В. Луначарский вдруг обнаружил, что «законы Конституции не распространяются на ЦК»[264]. Ну что ж, суверен как решил, так может и перерешать. Первые декреты и Конституция были не столько юридическими, сколько политическими документами.

Таким образом, анализировать первые декреты Советской власти и Конституцию нормативистским инструментарием – все равно что измерять длину с помощью весов.

К тому же среди лидеров новой власти юристов, отравленных легализмом, было не так много[265], а профессиональных правоведов-законодателей, то есть оснащенных юридической техникой, среди них вообще не было, поскольку по понятным причинам к законотворческой деятельности при царизме вожди революции допущены не были. Конечно, впоследствии к составлению декретов привлекались квалифицированные юристы, но людьми они были весьма специфическими, да и профессиональным уровнем пониже. О них мы расскажем позже. К вождям они точно не относились.

Зато в партийных верхах было немало людей, которые, называя себя подлинными революционерами, испытывали неприязнь ко всему устойчивому и повторяющемуся в жизни человека. Их болезненно влекла сама возможность формировать новое общество, что называется, ломая людей через колено, взрывать привычный порядок вещей, делать что-то такое, чего раньше в принципе не было.

Явное превалирование политического над юридическим в декретах Советской власти легко разглядеть в уже упоминавшихся декретах «Об отделении церкви от государства и школы от церкви», «О гражданском браке, о детях и о ведении книг актов состояния» и в Кодексе законов об актах гражданского состояния, брачном, семейном и опекунском праве. Они были направлены прежде всего на замену православия на большевистскую квазирелигию и разрушение «буржуазной семьи». Вызванная ими волна сексуальной разнузданности была замещена на ханжеское целомудрие только к середине 1930-х годов.

Кодексы 1918 года как разновидность актов права катастроф появились, скорее всего, как обобщение декретов и устранение их недостатков. Кроме декретов допускались постановления съездов, распоряжения ВЦИК, распоряжения и инструкции СНК.

Возникновение кодифицированных актов в 1918 году означало, что в процесс активно включились квалифицированные юристы, которые в соответствии со своим правопониманием и юридическими навыками принялись натягивать на партийные решения шкуру нормативных актов. Этим они вносили свой посильный вклад в превращение хаоса в порядок. Готовились несколько кодексов, но вышли только два – семейный и трудовой.

Разработкой обобщенных актов занимались разные наркомы и отделы Совета народных комиссаров, а доработкой кодексов – отделение социального права Отдела законодательных предположений и кодификации НКЮ РСФСР, заведующим которого был А. Г. Гойхбарг.

В инерционный период – до середины 1918 года – большевики все еще следовали тактике усугубления хаоса и анархии, надеясь сжечь как можно больше своих противников в огне низового террора. Важным инструментом этой тактики были упоминавшиеся нами революционные трибуналы, созданные Декретом о суде (№ 1) от 22 ноября (5 декабря) 1917 года и дававшие подчас весьма темным личностям творить расправу над теми, кого они посчитали «контрой».

Декретом были упразднены все суды, в том числе коммерческие, а также прекращена деятельность мировых судей. Был ликвидирован институт адвокатуры, в связи с чем функции представителя, защитника, как, впрочем, и обвинителя, в уголовном процессе могли исполнять «все неопороченные граждане обоего пола, пользующиеся гражданскими правами». Также был уничтожен нотариат.

По некоторым вопросам были созданы специальные трибуналы, которые рассматривали определенный круг дел. Например, к ведению Революционного трибунала печати относились преступления и проступки против народа, совершаемые путем использования печати (декрет СНК РСФСР от 28 января 1918 года «О Революционном трибунале печати»[266]).

Более подробная регламентация коснулась военных трибуналов. Были изданы постановление Реввоенсовета РСФСР от 4 февраля 1919 года «О революционных военных трибуналах (Положение)»[267], декреты ВЦИК от 12 апреля 1919 года «О революционных трибуналах (Положение)»[268], от 18 марта 1920 года «О революционных трибуналах (Положение)»[269], от 18 марта 1920 года «О революционных военных железнодорожных трибуналах (Положение)»[270], определившие систему военных трибуналов фронтов, армий и др.

Революционные трибуналы решали дела именем Российской Республики. Они руководствовались в своих решениях и приговорах законами свергнутых правительств лишь постольку, поскольку таковые не были отменены революцией и не противоречили революционной совести и революционному правосознанию. При этом, согласно примечанию к ст. 5 Декрета о суде (№ 1), отмененными признавались «все законы, противоречащие декретам ЦИК Советов р., с. и кр. деп. и Рабочего и крестьянского правительства, а также программам-минимум РСДРП».

Тем же Декретом о суде были созданы общегражданские народные суды. Однако судоустройство и судопроизводство были урегулированы значительно позже, поскольку вокруг этого вопроса шла политическая борьба между большевиками и левыми эсерами. Эсеры в гораздо большей степени, чем большевики, страдали легализмом, и потому нарком юстиции левый эсер И. З. Штейнберг[271] считал, что прежние акты должны действовать до принятия новых. Эсеры предложили сохранить и применять акты дореволюционного законодательства и разработали план создания «Свода законов русской революции», составной частью которого должны были стать «Общие учреждения судебных установлений». Сначала 7 марта 1918 года был выпущен компромиссный Декрет о суде (№ 2)[272], а после того, как эсеры были изгнаны из правительства, 13 июля 1918 года был выпущен Декрет о суде (№ 3)[273].

Декретом № 2 устанавливалась не только выборность судей, но и их сменяемость в любое время, оплата труда не выше, чем у рабочих, «переход немедленный к тому, чтобы все становились бюрократами и чтобы никто не мог стать бюрократом». «Нам надо судить самим. Граждане должны поголовно участвовать в суде»[274]. Согласно ст. 36 Декрета № 2, гражданский суд, «не ограничиваясь формальным законом, а всегда руководствуясь соображениями справедливости… мог отвергнуть всякую ссылку на пропуск давностного или иного срока и, вопреки таким или иным возражениям формального характера, присудить явно справедливое требование».

Однако начало боевых действий на полях Гражданской войны, потребовавшее создания полноценной регулярной армии с привлечением военспецов, стремление овладеть промышленностью, в том числе производившей оружие, боеприпасы, воинскую амуницию и т. д., путем ее тотальной национализации привели к смене концепции. Курс на усугубление хаоса и анархии сменился курсом на установление нового порядка на основе всеобщей централизации. Потребовалась и централизация террора, поскольку в неконтролируемом виде он истреблял военачальников и «буржуазных специалистов», без которых указанные задачи решить было невозможно.

Уже Декрет № 3, изданный СНК 20 июля 1918 года в продолжение предыдущих декретов, хотя и не отменял их, но имел целью постепенный переход к системе единых народных судов в части как уголовных, так и гражданских дел. Анархистские революционные трибуналы явно перестали решать насущные проблемы Советской власти.

Отдавать революционное правосудие на откуп «революционному творчеству масс» стало опасно, поскольку оно нередко сильно отклонялось от «линии партии», а порой напрямую противоречило ей. В соответствии с принципами права катастроф[275]: «Подлинный вождь всегда также является судьей. Из вождизма вытекает судебная власть. Тот, кто желает отделить одно от другого или даже противопоставить их, превращает судью или в альтернативного вождя, или в инструмент альтернативного вождя и пытается свергнуть государство при помощи юстиции. Это часто опробованное средство не только разрушения государства, но и разрушения права»[276]. Несоответствие решений судов воле суверена даже на микроуровне становилось нетерпимым.

Все три декрета о суде утратили силу в связи с принятием декрета ВЦИК от 30 ноября 1918 года «О народном суде Российской Социалистической Федеративной Советской Республики (Положение)»[277]. Этим декретом учреждалась единая система народных судов в составе одного постоянного народного судьи, а также двух или шести очередных судей – народных заседателей. При этом постоянные народные судьи должны были иметь право избирать и быть избираемыми в Советы рабочих и крестьянских депутатов, обладать политическим опытом работы в пролетарских организациях партии, профессиональных союзах, рабочих кооперативах, фабрично-заводских комитетах и советских учреждениях, а также иметь теоретическую и практическую подготовку для должности советского судьи (ст. 12).

В отличие от предыдущих трех декретов, четвертый (о народном суде) прямо запрещал ссылки в приговорах и решениях на законы свергнутых правительств. Народный суд должен был применять исключительно декреты Рабоче-крестьянского правительства, а в случае отсутствия соответствующего декрета или неполноты такового руководствоваться «социалистическим правосознанием» (ст. 22).

Число трибуналов стало резко сокращаться. Сохранились лишь трибуналы фронтов, округов, корпусов и дивизий, военно-транспортные трибуналы в семи городах страны. Окончательно трибуналы были ликвидированы в 1923 году в связи с созданием губернских судов[278].

Многие положения из Декрета о народном суде были восприняты в последующем очередным судебным декретом ВЦИК от 21 октября 1920 года, утвердившим Положение о народном суде Российской Социалистической Федеративной Советской Республики[279]. И только в конце 1922 года был принят более-менее стабильный акт – Положение о судопроизводстве в РСФСР, которое вводилось с 1 января 1923 года. Только после этого суверен стал реальным судьей[280]. Однако это произошло уже в совершенно иной социально-политической ситуации, и потому мы об этом расскажем в следующих главах.

Аналогичным образом – сначала серия декретов, а потом их обобщение в кодексе – создавалось советское революционное трудовое право.

Базовый принцип трудовой политики большевиков был провозглашен еще в апреле 1917 года на VII Всероссийской конференции РСДРП (б) и заключался в исключительно принудительном характере труда. «Субботники, трудовые армии, трудовая повинность – вот практическое осуществление в разных формах социалистического и коммунистического труда»[281].

Придя к власти, большевики провозгласили это свое Решение в Декларации прав трудящегося и эксплуатируемого народа (ст. 3), а затем и в Конституции: «Не трудящийся да не ест!» (ст. 18).

Первым конкретным шагом стал декрет СНК от 20 июля 1918 года «О тыловом ополчении», вводивший строгий учет всего трудоспособного населения, не подлежащего призыву в РККА «впредь до введения всеобщей трудовой повинности и для облегчения призыва в тыловое ополчение»[282]. 3 сентября того же года было опубликовано постановление СНК РСФСР «О воспрещении безработным отказываться от работы»[283].

5 октября 1918 года был принят декрет «О трудовых книжках для нетрудящихся» – к нетрудящимся причислялись лица, ранее прибегавшие к наемному труду, частные торговцы, бывшие офицеры и чиновники. Трудовые книжки заменяли им паспорта, удостоверения личности и иные документы. Без наличия трудовых книжек они не могли получать продовольственные карточки, а также передвигаться по стране[284]. Этот декрет впервые вводил зависимость получения социального обеспечения от наличия трудовой книжки.

Для трудящихся же принимались совсем другие декреты. 29 октября 1917 года был принят декрет СНК РСФСР «О восьмичасовом рабочем дне»[285]. 11 декабря 1917 года ВЦИК и СНК РСФСР было принято Положение о страховании на случай безработицы, которым безработными признавались все трудоспособные лица, главным источником существования которых являлась работа по найму, при условии, что данные лица не могли найти себе работу и были зарегистрированы на бирже труда. Декрет ВЦИК от 22 декабря 1917 года «О страховании на случай болезни»[286] распространил страхование за счет средств работодателей на всех наемных работников и на все виды потери трудоспособности с возмещением полного заработка. 14 июня 1918 года было принято постановление СНК РСФСР «Об отпусках»[287], которым предоставлялось право отпуска за год работы, при условии шести месяцев непрерывной работы с сохранением содержания и выдачей его вперед.

Всего в 1918 году было принято несколько десятков актов, прямо или косвенно затрагивающих трудовые отношения. Все они были сведены в Кодексе законов о труде РСФСР, вступившем в силу в декабре 1918 года.

Основная законотворческая работа по подготовке проекта КЗоТа 1918 года легла на плечи А. Г. Гойхбарга. Он председательствовал в комиссии по разработке текста этого кодекса, созданной при Наркомюсте РСФСР и возглавляемой П. И. Стучкой. Надо сказать, что это не было простым переводом с политического на юридико-технический язык. В результате происходила некоторая модификация самого партийного Решения. Например, по указанию В. И. Ленина при выработке проекта первого Кодекса законов о труде были учтены резолюции съездов профсоюзов, постановления фабрично-заводских местных комитетов, других организаций и даже предложения трудящихся. В процессе работы над кодексом появился новый декрет СНК РСФСР от 31 октября 1918 года «Положение о социальном обеспечении трудящихся»[288], в котором, в частности, были предусмотрены оплачиваемые отпуска беременным и роженицам.

С одной стороны, КЗоТ устанавливал внеэкономическое принуждение к труду, а с другой – существенный перечень гарантий прав работников, начиная с ограничения продолжительности рабочего дня (в том числе с учетом сверхурочных работ) и заканчивая пособиями по безработице. Главными особенностями КЗоТа были: «а) полное господство принуждения в области привлечения к труду и распределения рабочей силы (трудовая повинность); б) централизованное регулирование условий труда (закрепление в законодательном порядке единообразия условий труда); в) признание за профсоюзами самостоятельной роли в регулировании труда (тенденция к огосударствлению профсоюзов); г) широкое допущение в условиях Гражданской войны отступлений от основных норм охраны труда, закрепленных в КЗоТе 1918 года»[289].

В период Гражданской войны был принят ряд подзаконных актов, сокращавших, а то и вовсе отменявших эти гарантии, в частности: декрет СНК РСФСР от 14 ноября 1919 года «О рабочих дисциплинарных товарищеских судах (Положение)»[290]; постановление СТО РСФСР от 22 августа 1919 года «Об отмене отпусков, связанных с поездками»[291]; постановление СТО РСФСР от 28 ноября 1919 года «Общее положение о милитаризации государственных учреждений и предприятий»[292]. В соответствии с последним документом, после объявления милитаризации учреждения или предприятия весь наличный состав работников, без различия пола и возраста, лишался права оставлять службу по собственному желанию и мог быть уволен не иначе как с согласия соответствующих органов управления, а самовольное оставление службы каралось как дезертирство по законам военного времени. Постановлением Народного комиссариата труда (НКТ) РСФСР от 4 октября 1919 года «О ночной работе женщин»[293] ввиду особых условий, переживаемых страной, в исключительных случаях была временно разрешена ночная работа женщин в отдельных отраслях народного хозяйства. Данное постановление действовало до 1973 года[294].

Таким образом, в период горячей фазы Гражданской войны большевистское руководство было вынуждено приступить к формированию эффективной системы управления обществом, или, иначе говоря, к построению государства. Не потому, что лозунг мировой революции был снят ими с повестки дня. Отнюдь нет, лозунг победы социализма над капитализмом сохранялся до последних лет господства коммунистической партии. Государственное строительство оказалось единственным способом преодоления постимперского апокалипсиса. Рассуждения о власти «вооруженных рабочих» оказались несостоятельными. Была необходима полноценная государственная машина, способная обеспечить новый порядок. Иначе Советская власть сгорела бы в пламени хаоса, а терять власть коммунисты совсем не собирались.

Гражданская война заканчивалась, и на повестку дня встал вопрос о переходе к мирной жизни. Появление кодексов, исполненных в жанре нормативизма, свойственного спокойному времени, и к тому же относившихся к таким краеугольным камням всякого государства, как идеология, государственное насилие и экономические отношения (в частности, трудовые), было свидетельством начала этой тенденции. Тенденции неизбежной (ибо всякая война заканчивается миром), но в то же время крайне опасной: переход к мирной жизни грозил большевикам еще более страшной катастрофой, чем всадники Апокалипсиса.

Глава 3

На пути к государству

Правда состоит в том, что для многих людей, именующих себя социалистами, революция не означает движения масс, с которыми они надеются связать себя; она означает комплект реформ, которые «мы», умные, собираемся навязать «им», существам низшего порядка.

Джордж Оруэлл. Дорога на Уиган-Пирс

НЭП

Обычно, что называется, резкий излом линии партии начала 1920-х годов связывают с глубоким экономическим кризисом, в котором оказалась страна по окончании Гражданской войны. Собственно, и само название этого поворота – новая экономическая политика (НЭП) – свидетельствует об этом.

Был разрушен весь экономический уклад Российской империи, наиболее динамичной составляющей которого являлись рыночные механизмы. Это привело к полному исчезновению товарно-денежных отношений и финансовой системы. Существовал только натуральный обмен. Промышленность лежала в руинах, сельское хозяйство резко деградировало.

Причиной этих печальных обстоятельств были не только и не столько последствия Первой мировой и Гражданской войн, сколько методы управления экономикой большевиками в соответствии с их доктриной, сводившейся к ликвидации частной собственности, паразитированию на крестьянстве путем отъема практически всех результатов его деятельности, а также к принудительному характеру труда городских жителей. В. И. Ленину пришлось признать: «К весне 1921 года выяснилось, что мы потерпели поражение в попытке “штурмовым” способом… перейти к социалистическим основам производства и распределения»[295]. «Конечно, мы провалились. Мы думали осуществить новое коммунистическое общество по щучьему велению. Между тем это вопрос десятилетий и поколений. <…>…Так вдруг переменить психологию людей, навыки их вековой жизни нельзя. Можно попробовать загнать население в новый строй силой, но вопрос еще, сохранили ли бы мы власть в этой всероссийской мясорубке» [296].

Опасения Владимира Ильича потерять власть были отнюдь не беспочвенны. Победа в Гражданской войне не свидетельствовала о достижении прочной легитимности большевистской власти. Пролетариат – социальная база, на которую делалась ставка в ходе революции, – и без того немногочисленный, заметно сократился[297]. Большинство рабочих ушло в деревню, в аппарат управления, в армию либо физически погибло в ходе Гражданской войны. Революционная маргинальная элита с трудом удерживала власть в социально чуждой, «мелкобуржуазной» среде с помощью насильственных методов управления. В 1923 году, когда уже началось восстановление промышленности, рабочие составляли лишь 17 % членов партии, несмотря на проведенную в 1921 году чистку и усилия по преимущественному приему рабочих[298].

Массовые хаотичные миграционные потоки приводили к скоплению неустроенных групп населения в городских центрах, осложняли гигиеническую и эпидемическую ситуацию в городах, блокировали государственные эксперименты в области продовольственной политики, торговли и распределения. Происходило, так сказать, окрестьянивание российского города. Крестьянин, называйся он хоть рабочим, хоть служащим, хоть чекистом, ответственным партийным или советским работником, приносил в город крестьянскую культуру.

Жизнь в условиях такого быта приводила к торжеству обезличенного человека с непритязательными потребностями, запросами и ожиданиями, то есть мещанина. Революционный запал в мирной жизни угасал, большинство населения вместо романтики предпочитало спокойную жизнь в условиях регулярного государства.

Тем не менее еще в 1920–1921 годах большевики продолжали судорожные попытки преодолеть дисбаланс в экономике, лишь усиливая степень централизации, используя методы милитаризованного «ударного труда» в сочетании с разнообразными запретительными мерами, что вызывало все большее озлобление населения. К тому же начался страшный голод.

Разгорелись многочисленные крестьянские восстания, подавлять которые с помощью крестьянской же в массе своей армии становилось все труднее. Недовольство распространилось на рабочих и даже на армию.

1 марта 1921 года моряки и красноармейцы Кронштадтского гарнизона под лозунгом «За Советы без коммунистов!» потребовали освобождения из заключения всех представителей социалистических партий, проведения перевыборов Советов и исключения из них всех коммунистов, предоставления свободы слова, собраний и союзов всем партиям, обеспечения свободы торговли, разрешения крестьянам свободно пользоваться своей землей и распоряжаться продуктами своего хозяйства, то есть ликвидации продразверстки. Это восстание было жестоко подавлено 18 марта 7-й армией под командованием М. Н. Тухачевского.

Власть большевиков висела на волоске. Для спасения требовались резкие движения. Пришлось отменять краеугольные доктринальные решения, оформленные первыми декретами Советской власти и сконструированными на их основе кодексами, и принимать другие.

Основные мероприятия НЭПа сводились к следующему: замена продразверстки меньшим по размеру продналогом; разрешение аренды земли и применение наемного труда в сельском хозяйстве; отмена трудовой повинности и обеспечение промышленности рабочей силой через биржи труда; отмена бесплатных услуг, переход к денежной зарплате; перевод части государственных предприятий на хозрасчет (они получили возможность после выполнения госзаказа самостоятельно реализовывать продукцию на рынке); восстановление торговли; допуск частного капитала в экономику при сохранении командных высот в экономике в руках государства (аренда госпредприятий частными лицами, кроме предприятий металлургии, энергетики, станкостроения); привлечение иностранного капитала (создание концессий – право осуществлять разработку природных богатств; восстановление фабрик и заводов на льготных условиях); укрепление финансовой системы (денежная реформа 1922–1924 годов – введение твердой денежной единицы, обеспеченной золотом, – червонца).

Столь крутые виражи партийного руководства, отказавшегося от наиболее утопических элементов своей предоктябрьской программы, не прошли бесследно. В партии еще оставалось много революционных романтиков, воспринявших эти маневры как предательство «идеалов революции». У них в голове все еще царила катастрофа. На этой почве в РКП (б) возникла группа «рабочей оппозиции», возглавляемая А. Г. Шляпниковым, С. П. Медведевым и А. М. Коллонтай, она сохранила революционную традицию и выражала протест части коммунистов против трансформации советской политической и хозяйственной системы[299]. Фактически эта группа отрицала руководящую роль партии и диктатуру пролетариата в качестве основного орудия в социалистическом строительстве. Группа просуществовала до 1922 года – была разгромлена на XI Съезде РКП (б)[300].

Восстанавливая элементы рыночной экономики – рынок товаров и услуг, рынок труда и финансовый рынок (продажа земли по-прежнему была запрещена), правительство хорошо понимало, что управлять такой системой с помощью декретов и комиссаров с мандатами и маузерами в руках невозможно. Для нормального функционирования рыночных отношений необходимо системное законодательство, а значит, и государство, способное обеспечить принятие и выполнение этих законов.

Собственно, с провозглашения НЭПа и началось государственное строительство вопреки Конституции 1918 года. Конечно, по логике вещей, первым делом стоило принять новую конституцию, а затем на ее основе формировать систему законодательства. Однако, с одной стороны, поначалу НЭП воспринимался как временное отступление, так что контуры грядущего социалистического государства должны были стать совершенно иными. С другой стороны, границы этого нового государства были еще далеко не определены: шла борьба за установление Советской власти на Дальнем Востоке и на национальных окраинах. То есть государства – в полном смысле этого слова – еще не было. Так что проблему пришлось решать задом наперед.

Сначала требовалось отменить декреты и кодексы права катастроф, запрещавшего частную собственность, вводившего принудительный труд, пресловутую продразверстку и пр., и заменить их законами, которые бы отражали новые решения партии в социально-политической и экономической сферах.

Камнем преткновения, о который споткнулись царское и Временное правительства, был земельный вопрос. Взаимоотношение большевистского правительства с крестьянами для первого было вопросом жизни и смерти. Поэтому земельный вопрос стоял на повестке дня в первую очередь.

Земля без воли

«До революции 1905–1906 годов русский земельный строй был существенно дуалистичен. Было два юридических мира: мир Х тома[301] (частного права. – Прим. авт.) и мир крестьянского права… Дуализму Х тома и крестьянского права был нанесен решительный удар законодательством Столыпина. Один коллектив – двор – был словом закона упразднен и заменен началом индивидуальной собственности; другому коллективу – общине – была объявлена решительная война»[302], – писал в 1924 году приват-доцент Русского юридического факультета в Праге К. И. Зайцев. Дуализм в земельном вопросе закончился с приходом к власти большевиков: в 1917 году покончили и с частным, и с крестьянским правом.

Одним из первых декретов Советской власти, как известно, стал Декрет о земле, принятый II Всероссийским съездом Советов на второй день после государственного переворота – 26 октября (8 ноября) 1917 года[303].

Большевики впоследствии утверждали, что основой для выработки проекта Декрета о земле послужил «Примерный крестьянский наказ» – сводка 242 наказов, доставленных в Петроград местными депутатами на I Всероссийский съезд крестьянских депутатов, проходивший 4 (17) мая – 28 мая (10 июня) 1917 года. Наказ состоял из двух частей: в первой были изложены политические требования, во второй – требования по земельному вопросу[304].

Основными положениями Декрета о земле была социализация (обобществление) помещичьей земли и передача ее в распоряжение местных органов по управлению землей. В соответствии с п. 1 декрета помещичья собственность на землю отменялась немедленно без всякого выкупа. При этом земли рядовых крестьян и рядовых казаков не конфисковывались (п. 5). По сути, Декрет о земле поощрял «черный передел» земли, начатый крестьянами еще при Временном правительстве.

Пункт 2 предусматривал, что помещичьи имения, равно как все земли удельные, монастырские, церковные, со всем их живым и мертвым инвентарем, усадебными постройками и всеми принадлежностями, переходят в распоряжение волостных земельных комитетов и уездных Советов крестьянских депутатов впредь до разрешения Учредительным собранием вопроса о земле.

В содержание декрета входил эсеровский «Крестьянский наказ о земле»[305], отражавший «волю огромного большинства сознательных крестьян всей России» и объявленный временным законом, который применялся впредь до Учредительного собрания. Наказ провозглашал отмену частной собственности на землю навсегда; земля не могла быть ни продаваема, ни покупаема, ни сдаваема в аренду либо в залог, ни каким-либо другим способом отчуждаема. Вся земля конфисковывалась безвозмездно, обращалась во всенародное достояние и переходила в пользование всех трудящихся на ней.

За лицами, у которых изымалась земля, признавалось лишь право на общественную поддержку на время, необходимое для приспособления к новым условиям существования.

Право пользования землей получали «все граждане (без различия пола) Российского государства, желающие обрабатывать ее своим трудом, при помощи своей семьи или в товариществе, и только до той поры, пока они в силах ее обрабатывать». Были предусмотрены разнообразные формы пользования землей: подворная, хуторская, общинная, артельная – и установлен запрет на применение наемного труда.

В последующем положения о социализации земли нашли отражение в Декларации прав трудящегося и эксплуатируемого народа, принятой III Всероссийским съездом Советов 12 (25) января 1918 года, и в ст. 3 Конституции РСФСР 1918 года.

Все леса, недра и воды общегосударственного значения, а равно и весь живой и мертвый инвентарь, образцовые поместья и сельскохозяйственные предприятия объявлялись общенародным достоянием.

В первые месяцы Советской власти были приняты нормативные акты, запрещающие оборот земли и других объектов недвижимого имущества. Так, декретом СНК РСФСР от 14 декабря 1917 года «О запрещении сделок с недвижимостью»[306] с 18 декабря 1917 года ввиду предстоящего обобществления городской земли приостанавливались «какие бы то ни было сделки по продаже, покупке, залогу и т. п. всех недвижимостей и земель в городах». Лица, продолжавшие продажу, покупку и т. д. недвижимых имуществ и земли и не подчинившиеся настоящему постановлению, по решению местных судов подлежали денежным взысканиям вплоть до конфискации имущества.

Декрет ВЦИК от 20 августа 1918 года «Об отмене права частной собственности на недвижимости в городах»[307] провозглашал отмену права частной собственности на все без исключения участки – как застроенные, так и незастроенные, принадлежащие как частным лицам и промышленным предприятиям, так и ведомствам и учреждениям, находящиеся в пределах всех городских поселений.

Это означало обобществление основной части частновладельческого жилищного фонда: «В городских поселениях с числом жителей свыше 10 тыс. человек отменяется право частной собственности на все строения, которые вместе с находящейся под ними землей имеют стоимость или доходность свыше предела, установленного органами местной власти». Бывшие собственники недвижимости уравнивались во всех отношениях с прочими пользователями и были обязаны вносить наемную плату за занимаемые ими объекты.

Начался Великий жилищный передел. Именно так – Великий! Началось переселение рабочих в «барские» квартиры. Или путем конфискации таких квартир, или путем так называемого уплотнения – подселения в «барскую» квартиру новых жильцов. Так, только в Москве осенью 1918 года было выселено 3197 «буржуазных семей» (около 15 тыс. человек), а в их квартиры вселено более 20 тыс. рабочих[308].

Жертвами этого самого уплотнения в значительной степени являлись «профессора», то есть представители интеллектуального труда. Булгаков в своей фантастической повести «Собачье сердце» рассказал историю, в которой профессору Преображенскому удалось счастливо избежать «уплотнения». Однако в реальной жизни такое случалось очень редко. Для людей, выросших и проживших долгую жизнь в нормальных условиях, внезапное уплотнение обычно становилось бытовой катастрофой, иногда с трагическими последствиями: «…Имеется уже несколько тяжелых случаев, когда волнения, страдания и мытарства, вызванные жилищными осложнениями, приводили к преждевременной смерти научных работников (известный профессор-литературовед Гершензон)»[309].

В соответствии с планом В. И. Ленина[310], предполагавшим «нормировку распределения квартир», в 1919 году Наркомздравом были приняты санитарные нормы жилой площади – 18 кв. аршин на человека (8,25 кв. м)[311]. Казалось бы, это минимально допустимые санитарные нормы, но на них начинают ориентироваться как на максимально допустимые при распределении жилья и при уплотнениях.

После введения этих норм появляются такие понятия, как «жилплощадь», «излишки» или «лишние метры», а также «очередь на жилье». Уплотнять стали всех без разбора, а не только «профессоров». Начался настоящий жилищный террор.

В соответствии с декретом СНК РСФСР от 25 мая 1920 года «О мерах правильного распределения жилищ среди трудящегося населения»[312] вся жилая площадь сверх установленной нормы подлежала изъятию и перераспределению. Те, у кого жилплощадь превышала норму, должны были «самоуплотниться», то есть подселить к себе дополнительных жильцов, которых могли выбрать сами: «При уплотнениях гражданам дается двухнедельный срок для подыскания себе сожителей. В случае, если к этому сроку квартира не будет уплотнена в полной мере, жилищно-земельным отделам предоставляется право произвести принудительное уплотнение»[313].

Результатом стало появление так называемых коммунальных квартир, в которых проживало подавляющее большинство городского населения. Люди, различающиеся по своим ценностным установкам, мировоззрению, а главное – по своей бытовой культуре, были вынуждены жить вместе, разделенные в лучшем случае фанерными перегородками, а то и вовсе занавесками. Они были практически лишены приватности в своей личной, в том числе и интимной, жизни.

Человек, измученный непрерывными коммунальными склоками, озлоблялся, ненавидел весь мир и только и искал, на ком бы «разрядиться», снять свой стресс. И если ему указывали на очередного «врага народа», он с энтузиазмом начинал клеймить его позором и требовать для него смертной казни.

В целом эпоха жилищного передела – раздачи жилья по классовому признаку – привела к отрицательным последствиям. У местных властей, в ведении которых оказался весь городской жилищный фонд, не ремонтировавшийся с начала Первой мировой войны, средств не то что на его ремонт, даже на поддержание в более или менее приличном состоянии не было. Он пришел в полный упадок. Только в Москве было разрушено или пришло в полную негодность 11 тыс. зданий, в том числе 7 тыс. жилых, насчитывающих 41 тыс. квартир[314].

Как мы отмечали, с началом Гражданской войны вожди революции начали переходить от создания социалистического общества, управляемого вооруженными рабочими, к построению регулярного государства, управляемого партией. Обобществление земли стало подменяться ее огосударствлением. Одним из симптомов этого процесса стало положение ВЦИК от 14 февраля 1919 года «О социалистическом землеустройстве и о мерах перехода к социалистическому земледелию»[315], которое объявило всю землю в пределах РСФСР, в чьем бы пользовании она ни состояла, единым государственным фондом (ст. 1). Этот государственный фонд находился в непосредственном заведовании и распоряжении народных комиссариатов и подведомственных им местных органов власти. Был утвержден переход от единоличных форм землепользования к товарищеским. Приоритет отдавался крупным советским хозяйствам, коммунам, а все виды единоличного землепользования рассматривались как проходящие и отживающие.

В развитие положения от 14 февраля 1919 года в последующем постановлении Наркомзема РСФСР от 11 марта 1919 года была утверждена Инструкция по применению Положения о социалистическом землеустройстве[316], определившая порядок наделения земельными участками, порядок учета земельных участков, виды документов, подтверждающих землепользование. Основанием для исчисления нормы наделения служило среднее трудовое хозяйство данного района. Размер нормы наделения рассчитывался на наличную душу-едока, принимаемую за разверсточную единицу.

Проводимый земельный передел 1917–1919 годов не дал ожидаемого эффекта, наоборот, во многих регионах число пахотных земель снизилось, как, впрочем, и урожаи хлеба и др. В постановлении VIII Всероссийского съезда Советов от 23 декабря 1920 года «О мерах укрепления и развития крестьянского и сельского хозяйства»[317] отмечалось, что «тяжелая борьба рабочих и крестьян с российскими и иноземными помещиками, кулаками и капиталистами потребовала великих жертв от крестьянского трудового хозяйства. Оно терпело разорение от грабежа белогвардейцев. Оно страдало от мобилизации работников и лошадей для Красной Армии. Привоз из-за границы необходимых для крестьянства товаров был остановлен иностранными помещиками и капиталистами. Несмотря на все усилия рабоче-крестьянской власти и все ее заботы о трудящемся крестьянстве, засевы в последние годы сократились, обработка земли ухудшилась, животноводство пришло в упадок».

Отдельные меры, направленные на стабилизацию обстановки, были приняты декретом СНК РСФСР от 30 апреля 1920 года «О переделах земли»[318] и декретом ВЦИК, СНК РСФСР от 27 мая 1920 года «Об увеличении размера землепользования в трудовых хозяйствах»[319].

Совет народных комиссаров постановил: «производство полных и частичных переделов пахотных земель в сельских обществах с общинной формой землепользования» допускать «только с разрешения местных земельных органов». Это означало окончательное прекращение «черного передела».

За трудовым населением, ведущим интенсивное земледельческое хозяйство, сохранялось все то количество земли, которое находилось в его фактическом пользовании и обрабатывалось силами самого хозяйства, без применения наемного труда, хотя бы это количество земли было выше установленных для данного района норм наделения землей.

Постановлением ВЦИК от 22 мая 1922 года был утвержден Закон о трудовом землепользовании[320], в котором были предусмотрены некоторые гарантии для пользователей земельными участками. Приводились в систему способы землепользования, включавшие в себя:

а) общинный (с уравнительными переделами земли между дворами);

б) участковый (с неизменным размером права двора на землю в виде чересполосных, отрубных или хуторских участков);

в) товарищеский (с совместным пользованием землей членами общества, составляющими сельскохозяйственную коммуну, артель или товарищество, с общественной обработкой земли);

г) смешанный (с различными способами пользования по разным хозяйственным угодьям).

В числе гарантий устанавливался запрет на лишение земли кого-либо из трудовых пользователей, кроме случаев, прямо указанных в законе, а размеры, границы и местоположение их земельных участков могли быть изменены лишь при землеустройстве, а также при земельных переделах в тех обществах, где существовал общинный порядок землепользования.

Гарантии предусматривались и на случай изъятия земель для государственных или общественных надобностей (ст. 13 закона от 22 мая 1922 года). Взамен изъятой отводилась земля в другом месте с возмещением убытков землепользователю на общих основаниях. Если землепользователь без уважительных причин оставлял землю без хозяйственного использования или сдавал ее в аренду с нарушением закона, он мог быть временно (на срок не более одного года) лишен пользования этой землей в порядке, установленном для рассмотрения спорных земельных дел. Во многом закон от 22 мая 1922 года стал основой для кодификации земельного законодательства.

В первые годы Советской власти были приняты нормативные акты, регулирующие правовой режим не только земли, но и лесов, недр – в частности, декрет ВЦИК от 27 мая 1918 года «О лесах»[321], отменивший всякую собственность на лес в пределах РСФСР. Леса, принадлежавшие частным лицам и обществам, объявлялись «без всякого выкупа, явного или скрытого, общенародным достоянием Российской Социалистической Федеративной Советской Республики». Декретом СНК РСФСР от 30 апреля 1920 года «О недрах земли»[322] было отменено право собственности не только на поверхность земли, но и на ее недра. Все акты и договоры о правах на недра земли всяких лиц и частных обществ были признаны утратившими силу.

С упорством, достойным лучшего применения, большевики продолжали политику наращивания экономического давления на крестьян: были приняты декрет от 9 мая 1918 года «О предоставлении народному комиссару продовольствия чрезвычайных полномочий по борьбе с деревенской буржуазией, укрывающей хлебные запасы и спекулирующей ими», декрет СНК РСФСР от 20 июля 1920 года «Об изъятии хлебных излишков в Сибири»[323].

Декрет от 9 мая 1918 года признавал всех лиц, «имеющих излишек хлеба и не вывозящих его на ссыпные пункты, а также расточающих хлебные запасы на самогонку, врагами народа», они предавались революционному суду, «приговаривались к тюремному заключению на срок не менее 10 лет, изгонялись навсегда из общины, все их имущество подвергалось конфискации, а самогонщики, сверх того, присуждались к принудительным общественным работам».

В случае обнаружения у кого-либо избытка хлеба, не заявленного к сдаче, хлеб отбирался бесплатно, а причитающаяся по твердым ценам стоимость незаявленных излишков выплачивалась в половинном размере тому лицу, которое указало на сокрытые излишки, после фактического поступления их на ссыпные пункты и в половинном размере – сельскому обществу. В заготовительную кампанию 1919/1920 хозяйственного года продразверстка распространилась не только на хлеб, но также на картофель и мясо, а к концу 1920 года – почти на все сельскохозяйственные продукты.

Только катастрофический голод 1920–1921 годов и пожар восстаний крестьян и военных убедили большевистское правительство, что сельское хозяйство отнюдь не является неисчерпаемым ресурсом, и если продолжать резать куриц, приносящих золотые яйца, то можно ненароком отрубить голову и самому себе.

Началом новой экономической политики принято считать декрет ВЦИК от 21 марта 1921 года «О замене продовольственной и сырьевой разверстки натуральным налогом»[324]: продразверстка была заменена твердо фиксированным продовольственным натуральным налогом, взимаемым с крестьянских хозяйств. Такие налоги были предусмотрены декретами СНК РСФСР от 21 апреля 1921 года «О натуральном налоге на хлеб, картофель и масличные семена»[325] и «О натуральном налоге на молочные продукты»[326], от 17 мая 1921 года «О натуральном налоге на сено»[327] и др. Продналог должен был быть меньше обложения путем разверстки. Сумма налога исчислялась так, чтобы покрыть самые необходимые потребности армии, городских рабочих и неземледельческого населения. Общая сумма налога должна была постоянно уменьшаться, по мере того как восстановление транспорта и промышленности позволяло бы Советской власти получать продукты сельского хозяйства в обмен на фабрично-заводские и кустарные изделия.

Земельный кодекс 1922 года

Переход к планомерному госстроительству в условиях мирной жизни означал необходимость создания системных нормативных актов, задающих принципы функционирования государственной машины. Основным кодифицированным нормативным правовым актом земельного права 20-х годов прошлого столетия был (и оставался вплоть до начала 70-х годов ХХ века) Земельный кодекс РСФСР 1922 года.

Кодификационные работы по земельному законодательству начались с середины 1918 года, и Кодекс законов о земле (Кодекс земельных законов) должен был появиться вместе с семейным и трудовым. Тем не менее сил и времени не хватило. Подготовка проекта была прервана из-за Гражданской войны. В конце 1921 года работы возобновились и приобрели широкомасштабный характер: «предполагался Свод законов о земле, состоящий из Земельного (в собственном смысле), Водного, Лесного уложений и о сельском хозяйстве. Были подготовлены программы, определявшие содержание каждого из уложений (кодексов)»[328], – отмечал советский специалист в области правовых проблем охраны природы О. С. Колбасов. Впоследствии решено было указанные темы рассматривать раздельно, а первоначально сосредоточиться на кодификации норм земельного права.

Постановлением ВЦИК от 25 мая 1922 года «По вопросу о кодексе земельных законов»[329] Президиуму ВЦИК в 1922 году было поручено «озаботиться внесением на следующую сессию полного свода (кодекса) земельных законов (в исполнение постановления 9-го Всероссийского съезда Советов), включив в него все вопросы землепользования». Постановлением была предусмотрена рассылка законопроекта «на места для подготовки отзывов».

Работа по кодификации земельного законодательства шла параллельно с кодификацией гражданского законодательства. Вместе с тем первоначально текст готовился в Народном комиссариате земледелия, который с 1918 по 1921 год возглавлял российский революционер, член Учредительного собрания Семен Пафнутьевич Середа, а в 1922–1923 годах – сибирский крестьянин Василий Григорьевич Яковенко. Членом коллегии Наркомзема был председатель Революционного (верховного) трибунала при ВЦИК Н. В. Крыленко. В мае 1922 года для доработки проекта кодекса в комиссию был направлен А. Г. Гойхбарг. Александр Григорьевич не только подготовил текст для принятия в соответствии с новой экономической политикой и синхронизировал его с Гражданским кодексом 1922 года, но и выступил в прениях при обсуждении проекта на пленарном заседании ВЦИК[330].

17 октября 1922 года на заседании Совнаркома, которым руководил В. И. Ленин, обсуждался доклад комиссии по разработке Земельного кодекса. И. Б. Стерник в своем исследовании пишет по этому поводу: «О том, что с проектом лично ознакомился Владимир Ильич, свидетельствуют его пометки на 5-й, 9-й и 13-й страницах. Владимир Ильич проверил, учтена ли его просьба, адресованная кодификаторам, глубоко вникнуть в вопрос об аренде и концессии в земледелии. Тогда, в процессе разработки проекта этого кодекса, Ленин разъяснял его составителям (в письме в НКЮ от 25 октября) принципиальное недопущение аренды. “Кто обрабатывает, тот владеет и тут. Государство – собственник, арендатор совхоза обрабатывает. Это, собственно, не арендатор, и это не аренда в собственном смысле. Это, скорее, передача управления. Надо в это вникнуть подетальнее и обстоятельнее” [Ленин В. И. ПСС. Т. 45. С. 248]. Как известно, сформулированные в этом письме положения получили отражение в Законе о трудовом землепользовании, утвержденном 22 мая 1922 года, а следовательно, в Земельном кодексе, куда вошел и названный закон. Кодекс допустил лишь кратковременную аренду земель ослабленных трудовых хозяйств»[331]. При этом, вопреки Декрету о земле[332], допускалось «применение, в качестве подсобного, наемного труда как в отдельные периоды сельскохозяйственных работ, так и в течение целого сельскохозяйственного года, и притом как на земле, предоставленной данному хозяйству в трудовое пользование, так и на арендованной» (ст. 39–41).

Земельный кодекс РСФСР был принят 30 октября 1922 года, вступил в силу с 1 декабря 1922 года, 18 января 1923 года был принят декрет ВЦИК «О порядке введения в действие в автономных республиках и областях РСФСР Земельного кодекса»[333].

Основными положениями Земельного кодекса РСФСР, как и предшествующих декретов в области земельного права, были положения об отмене частной собственности на землю, недра, воды и леса. Все земли в пределах РСФСР, в чьем бы ведении они ни находились, составили собственность рабоче-крестьянского государства.

Помимо основных положений Земельный кодекс включал три части: о трудовом землепользовании (сюда вошли положения постановления ВЦИК от 22 мая 1922 года «Закон о трудовом землепользовании»), о городских землях и государственных земельных имуществах, о землеустройстве и переселении.

С введением в действие Земельного кодекса прекращалось действие ранее изданных декретов, вошедших в состав кодекса, а также ему противоречащих. Составление точного списка упраздненных документов и представление его на утверждение Президиума ВЦИК было возложено на Народный комиссариат юстиции совместно с Народным комиссариатом земледелия.

В числе наиболее важных норм Земельного кодекса можно выделить следующие положения:

– право пользования землей для ведения сельского хозяйства имели все граждане РСФСР, желающие обрабатывать ее своим трудом. Согласно ст. 4 кодекса, право непосредственного пользования землями сельскохозяйственного назначения предоставлялось: а) трудовым земледельцам и их объединениям; б) городским поселениям; в) государственным учреждениям и предприятиям. Право пользования землей провозглашалось бессрочным;

– в части вопросов землеустройства право на новые участки земли трудового пользования предоставлялось тремя способами: а) путем отвода этих участков земельными органами; б) путем предоставления земли земельными обществами и в) путем трудовой заимки земли. Трудовой заимкой считалось приложение личного труда к свободной (не находящейся в чьем-либо пользовании, никому не предназначенной и состоящей в непосредственном распоряжении государства) земле с целью постоянного ее использования для надобностей сельскохозяйственного производства;

– было закреплено очень важное положение о принадлежности всех сооружений, построек, посевов и растений и вообще всего, соединенного с участком земли, землепользователю;

– покупка, продажа или запродажа, завещание или дарение, а также залог земли были запрещены, совершенные в нарушение этого запрещения сделки являлись недействительными, а лица, виновные в их совершении, помимо наказания в уголовном порядке лишались и земли;

– подробно регулировалась трудовая аренда. Сдача в аренду допускалась на срок не более того времени, которое потребно для проведения на арендуемом участке одного севооборота (при трехполье – три года, при четырехполье – четыре года и т. д.), а при отсутствии правильного севооборота – на срок не более трех лет.

Аренда допускалась только трудовая: никто не мог получить по договору аренды в свое пользование земли больше того количества, какое он в состоянии дополнительно к своему наделу обработать силами своего хозяйства.

Соглашение могло быть заключено как в письменной, так и в устной форме, причем устный договор излагался сторонами в присутствии члена волостного исполнительного комитета или сельского Совета и заносился в особую книгу договоров.

Договор аренды вступал в силу после регистрации местным волостным исполнительным комитетом. Отказ от регистрации мог последовать лишь в том случае, когда условия договора противоречили закону.

Кодекс определял правовой режим некоторых категорий земель (городские, усадебные, луговые и другие земли).

Кроме того, в кодексе определялся специальный орган по рассмотрению земельных споров, в качестве такового выступала Особая коллегия высшего контроля по земельным спорам при Народном комиссариате земледелия РСФСР.

К ведению Особой коллегии относились такие вопросы, как:

а) установление правильного и единообразного применения всеми земельными комиссиями действующих земельных законов и единого порядка рассмотрения спорных земельных дел;

б) разрешение в порядке высшего контроля жалоб и протестов, приносимых на вошедшие в законную силу решения земельных комиссий, а также разрешение ходатайств о пересмотре таких решений по вновь открывающимся обстоятельствам;

в) разрешение по существу пограничных земельных споров между автономными республиками и областями и смежными административными единицами;

г) наблюдение за своевременной и правильной организацией земельных комиссий;

д) ревизия и инспектирование всех земельных комиссий.

В Земельном кодексе содержались также статьи, посвященные единому сельскохозяйственному налогу. Такой налог рассчитывался и взимался в зависимости от качества и количества земельных наделов, закрепленных за крестьянским хозяйством, а также с учетом местных условий земледелия.

Кроме того, крестьянам предоставлялся выбор форм землепользования. При этом акцент делался на организации земельных обществ, в рамках которых осуществлялось самоуправление по многим вопросам землепользования. Сельский сход решал вопросы в основном технического характера, а юридические решения по земельным спорам сход принимать не мог. В отличие от прежних обычаев, действовавших в предшествующие десятилетия в императорской России, практика регулирования многих важнейших вопросов землепользования не определялась обсуждениями собранием крестьян, а передавалась на усмотрение органов государства.

Снимался запрет на выход из земельной общины для заведения единоличного самостоятельного хозяйства на хуторах или отрубах. Крестьяне могли вести как единоличные, так и коллективные хозяйства. Такое положение представляло определенный компромисс между настроем большинства российского крестьянства, тяготеющего к вековым традициям, и Советской властью, озабоченной реализацией классовой доктрины. Однако в дальнейшем, к концу 1920-х годов, когда был взят курс на свертывание НЭПа и осуществление тотальной коллективизации, в Земельный кодекс РСФСР стали вносить поправки, которые были направлены на обобществление крестьянского труда, и первоначальная миссия кодекса была существенным образом изменена [334].

Нельзя не отметить, что наряду с Земельным кодексом в 1920-е годы были приняты и другие кодифицированные акты в области природопользования.

Пунктом 8 постановления ВЦИК от 30 октября 1922 года «О введении в действие Земельного кодекса, принятого на IV сессии IX созыва» на Народный комиссариат земледелия возлагалась обязанность разработать по соглашению с надлежащими ведомствами Лесной кодекс и рассмотреть его как продолжение Земельного кодекса, предусмотреть такие вопросы, как порядок управления лесами государственного и местного значения, а также правила и условия обращения лесных площадей для временного и постоянного сельскохозяйственного пользования. В июле 1923 года Лесной кодекс РСФСР был принят (постановление ВЦИК от 25 июля 1923 года «О введении в действие Лесного кодекса, принятого II сессией X созыва 7 июля 1923 года»[335]). Однако его анализ выходит за временные рамки данных очерков.

В отличие от других кодексов, Земельный и Лесной восприняли большинство положений профильных декретов права катастроф. Вместе с тем Земельный кодекс оказался достаточно гибким и вполне попустительствовал закабалению крестьянства в ходе всеобщей коллективизации. Отсутствие частной собственности на землю и вольное отношение к закону, даже к действующему, объясняет неуклонную деградацию сельского хозяйства, в результате которой страна в 1960-х годах превратилась из экспортера сельхозпродукции в импортера.

В правовой науке не раз высказывалась мысль об объединении и «новейшей» кодификации земельного, лесного, горного и водного законодательства. Мы уже говорили о попытке в 1918 году создать Свод законов о земле, куда бы были включены названные отрасли законодательства. В конце 1920-х годов в Средней Азии готовился Земельно-водный кодекс, в котором особое внимание собирались «обратить на укрепление принципов национализации земель и воды»[336]. В 1929 году земельно-водные кодексы были приняты в Туркменской ССР (в апреле) и Узбекской ССР (в октябре).

Освобождение труда. КЗоТ 1922 года

В отличие от Земельного и Лесного кодексов, полностью, за исключением нюансов, наследовавших праву катастроф, Кодекс законов о труде 1922 года[337] начисто противоречил основанному на первых декретах Советской власти КЗоТу 1918 года. Это был системный документ, включавший в себя даже все основные правила, регулирующие применение наемного труда, выработанные во второй половине XIX – начале XX века, в частности Устав о промышленном труде (1913 года).

Например, были выработаны признаки трудового договора, и поныне сохраняющие свою актуальность: 1) работник на время предоставляет свою рабочую силу, то есть обязуется выполнять определенную работу; 2) от нанявшегося по трудовому договору требуется личное выполнение работы; 3) работник подчиняется хозяйской власти работодателя (в современном звучании – правилам внутреннего трудового распорядка); 4) нанявшийся имеет право на вознаграждение за труд, независимо от того, воспользовался работодатель его трудами или нет[338].

Работа по подготовке КЗоТа 1922 года проходила в течение года – с октября 1921 по октябрь 1922 года. В феврале 1922 года была образована Комиссия по пересмотру рабочего законодательства, а в октябре 1922 года проект нового кодекса был утвержден IV сессией ВЦИК IX созыва. «Всего в процессе разработки кодекса было подготовлено пять редакций законопроекта. Сами кодификационные работы охватывали более широкий временной период, чем непосредственная разработка кодекса. Они были начаты в октябре 1921 года созданием комиссии по кодификации решением Президиума Всесоюзного центрального совета профессиональных союзов (ВЦСПС) (первый подготовительный этап кодификации) и завершились в августе 1923 года утверждением НКТ РСФСР перечня ведомственных постановлений, сохранявших юридическую силу в связи с принятием КЗоТа (завершающий этап кодификации)»[339].

Проект КЗоТа 1922 года претерпел несколько редакций. «Ключевым предметом дискуссий стал вопрос об объеме прав и гарантий, предоставляемых рабочим и служащим. Высокий уровень этих прав и гарантий, закрепленный в первой (майской) редакции проекта, впоследствии был снижен по инициативе государственных и хозяйственных органов, стремившихся избежать излишней декларативности положений кодекса»[340].

Кодекс законов о труде рассматривался на заседании IV сессия ВЦИК IX созыва одновременно с Гражданским и Земельным кодексами.

Кодексы должны были обеспечить проведение новой экономической политики. Указывая на значение каждого из них, В. И. Ленин отметил роль КЗоТа в установлении основ рабочего законодательства: «Это – громадное завоевание Советской власти, что в такое время, когда все страны ополчаются на рабочий класс, мы выступаем с кодексом, который прочно устанавливает основы рабочего законодательства, как, например, 8-часовой рабочий день.

<…> Надо считаться с тем, что в сравнении со всеми государствами, в которых теперь идет бешеная капиталистическая конкуренция, в которых – миллионы и десятки миллионов безработных, в которых капиталисты организуют своими силами могущественные капиталистические союзы, организуют поход на рабочий класс, – в сравнении с ними мы наименее культурны, производительные силы у нас развиты менее всех, работать мы умеем хуже всех. Это очень неприятно, может быть, что нам приходится в этом сознаться. Но я думаю, что именно потому, что мы таких вещей не прикрываем благовидными фразами и казенными восклицаниями, а сознаемся в них прямиком, именно потому, что мы все это сознаем и не боимся сказать с трибуны, что на исправление этого направлено больше сил, чем у любого из государств, мы и добьемся того, чтобы нагнать другие государства с такой быстротой, о которой они и не мечтали»[341].

КЗоТ 1922 года вступил в силу с 15 ноября 1922 года. Основными разработчиками кодекса были В. В. Шмидт, М. П. Томский – известные как государственные, так и профсоюзные деятели. Василий Владимирович Шмидт в начале 1920-х годов занимал должность народного комиссара труда РСФСР (СССР), в 1922 году возглавил Комиссию по пересмотру рабочего законодательства секции труда Высшей экономической комиссии при ВЦИК, Михаил Павлович Томский (Ефремов) был председателем ВЦСПС.

Кроме того, в работе над кодексом на разных этапах участвовали А. Г. Гойхбарг, Ю. А. Ларин, А. А. Андреев, Н. К. Антипов, С. А. Лозовский, С. И. Каплун, П. И. Судаков, Н. А. Семашко, А. Ф. Лях, Е. Н. Данилова и др.

Кодекс законов о труде 1922 года состоял из 17 глав и 192 статей и, в отличие от КЗоТа 1918 года, имел в качестве первого раздела общую часть, не содержал приложений, был более последовательным и соответствующим социально-экономическим условиям эпохи НЭПа. КЗоТ 1922 года достаточно подробно регламентировал коллективный и трудовой договор, трудовые споры, правила внутреннего распорядка, положения о профсоюзах, об ученичестве, об органах по разрешению конфликтов и рассмотрению дел по нарушению законов о труде и др., содержал более «мягкие нормы» о трудовой повинности, элементы принципа свободы договора. В то же время кодекс был не лишен недостатков. Так, недостаточное внимание было уделено «дифференциации правового регулирования труда в зависимости от объективных и субъективных факторов. В законе отсутствовали нормы, регулировавшие труд отдельных категорий работников (исключение составили женщины и несовершеннолетние). Впоследствии это повлекло за собой издание значительного количества актов, в которых отражалась специфика трудовой деятельности отдельных профессиональных групп»[342].

Кодекс законов о труде действовал дольше всех остальных советских актов подобного рода (с 1922 по 1971 год), что позволяет говорить о достаточно высоком уровне проведенной кодификации.

Вступление в силу нового КЗоТа открыло возможность восстановления в стране рынка труда, полностью ликвидированного в годы военного коммунизма. В течение 1922 года фабрики и заводы перешли в основном на сдельную оплату труда, что дало возможность значительно поднять заработок квалифицированным рабочим.

В соответствии с новым КЗоТом работа по найму гражданам предоставлялась через специально организованный орган – Народный комиссариат труда. Были восстановлены биржи труда, ликвидированные в 1919 году. Положение о биржах труда было утверждено постановлением СТО[343] от 13 июля 1923 года[344]. В функции бирж входили регистрация безработных, содействие в трудоустройстве, оказание им материальной помощи. Биржи труда управлялись специальными комитетами, куда входили представители местного отдела труда, совета народного хозяйства, земельного отдела и профсоюзов[345]. Однако рыночным инструментом повышения производительности труда и борьбы с безработицей биржи труда стать не смогли. Собственно, и сам рынок труда завял, так и не успев распуститься. Он был свернут наряду с другими рыночными отношениями в результате удушения НЭПа.

Подготовка Гражданского кодекса. Условия и обстоятельства

Конечно, идея НЭПа посетила руководство РКП (б) не в качестве внезапного озарения. Стремление упорядочить хаос в рамках конструирования нового государства понуждало его принимать соответствующие решения путем издания декретов.

Еще с начала 1920-х годов они пытались внедрять гражданско-правовые методы регулирования хозяйственной жизни страны[346], как то: взять под контроль ограбление населения[347], установить арендные отношения[348], упорядочить отношения государства и предприятий[349]. При этом декреты содержали все больше норм и все меньше деклараций.

Однако это были сугубо паллиативные меры, обреченные на неудачу. Требовалось внятное регулирование рыночной экономики с большим влиянием государства, то есть советское гражданское законодательство.

Выступая с отчетом ВЦИК и СНК РСФСР на IX Съезде Советов 23 декабря 1921 года, В. И. Ленин говорил: «Перед нами сейчас задача развития гражданского оборота, – этого требует новая экономическая политика, – а это требует большей революционной законности»[350]. Вместе с тем, если приглядеться, эта самая «революционная» законность во многом была основана на разработках дореволюционных юристов.

В области гражданского права Россия к 1917 году если и не была «впереди планеты всей», то, очевидно, выражаясь спортивным языком, находилась в группе лидеров. Она явила миру ярких цивилистов, таких как С. А. Муромцев, Г. Ф. Шершеневич, Л. И. Петражицкий. В этой области появились великолепные научные исследования, замечательное образование и широкая судебная практика. Полным ходом шли подготовка и широкое обсуждение среди юристов проекта Гражданского уложения Российской империи. События октября 1917 года прервали эту работу. Нельзя сказать, что данный труд был напрасен не только с теоретической точки зрения, но и с кодификационной, поскольку проект был обнародован как в России, так и за рубежом. Кроме того, текст проекта был активно использован при подготовке Гражданского кодекса (ГК) РСФСР 1922 года. Известный ученый-правовед С. С. Алексеев отмечал: «Большевики… воспользовались разработками дореволюционных правоведов, материалами проекта российского Гражданского уложения. Причем, несмотря на все усилия В. Ленина, его строжайшие наказы, при подготовке ГК 1922 года не удалось в Кодекс внести что-то сугубо “коммунистическое”»[351].

Работы над текстом Гражданского кодекса были начаты Наркомюстом уже со второй половины 1921 года, и в итоге на разработку проекта кодекса Наркомюст затратил немногим более одного года[352].

Первоначально все усилия были направлены на создание Кодекса законов об обязательствах, возникающих из договоров, поскольку развитие торгового оборота диктовало необходимость урегулировать в первую очередь эти отношения.

Устоявшегося названия проект не имел. Наркомюст готовил законопроект с названием «Кодекс законов об обязательствах». Обсуждалось название «Кодекс экономических законов»[353], поскольку термин «гражданское уложение» ассоциировался с имперскими воззрениями, а «гражданский кодекс» – с буржуазными. Однако сам Ленин, что называется, в сердцах проговорился. Как следует из документов, а точнее – из письма В. И. Ленина, 22 февраля 1922 года он впервые называет проект «гражданским кодексом»: «…Вчера в Совнаркоме совершенно изгадили… гражданский кодекс»[354]. В начале 1922 года проект был внесен на рассмотрение в Совнарком[355].

Определенную роль в работе над Гражданским кодексом сыграло известное письмо Ленина наркому юстиции Д. И. Курскому от 20 февраля 1922 года «О задачах Наркомюста в условиях новой экономической политики». В нем отмечалось: «Идет подготовка нового гражданского законодательства. НКЮст “плывет по течению”; я это вижу. А он обязан бороться против течения. Не перенимать (вернее, не дать себя надувать тупоумным и буржуазным старым юристам, кои перенимают) старое, буржуазное понятие о гражданском праве, а создавать новое. Не поддаваться Наркоминделу, который “по должности” тянет линию “приспособления к Европе”, а бороться с этой линией, вырабатывать новое гражданское право, новое отношение к “частным” договорам и т. п. Мы ничего “частного” не признаем, для нас все в области хозяйства есть публично-правовое, а не частное»[356].

По сути, перед разработчиками ставилась задача создания частного по правовой природе кодекса, имеющего публичный характер. При этом институты гражданского права следовало трансформировать на основе революционного правосознания, которым никто из разработчиков не обладал.

Жаркие споры шли в 1921–1922 годах и по поводу недвижимого имущества. Признание права на недвижимое имущество было связано исключительно с принадлежностью государству, «ибо недвижимая собственность – связь частной собственности с землей – исключается из области тех уступок, которые пролетариат может предоставить буржуазии»[357]. Выступая на III сессии ВЦИК 15 мая 1922 года, Д. И. Курский отмечал: «…Мы предоставляем право частной собственности на строение, но не предоставляем права частной собственности на участки под этими строениями»[358].

Некоторые положения проекта ГК вызывали критические замечания Ленина. В частности, речь идет о его известной дискуссии с Д. И. Курским и другими разработчиками по поводу отмены любых сделок, противоречащих закону либо интересам трудящихся. С этой целью в Гражданском кодексе было необходимо отразить «не рабское подражание буржуазному гражданскому праву, а ряд ограничений его в духе наших законов, без стеснения хозяйственной или торговой работы»[359]. Над этой проблемой руководство СССР безуспешно билось до конца своих дней.

Еще до принятия ГК, проект которого нуждался в доработке, с целью «не выпустить из своих рук ни малейшей возможности расширить вмешательство государства в “гражданские” отношения»[360] и в условиях необходимости в ходе НЭПа скорейшего урегулирования имущественных отношений был подготовлен декрет ВЦИК от 22 мая 1922 года «Об основных частных имущественных правах, признаваемых РСФСР, охраняемых ее законами и защищаемых судами РСФСР»[361].

Декрет стал политической и правовой основой для готовящегося кодекса.

Важнейшими положениями декрета были предоставление всем гражданам права организовывать промышленные и торговые предприятия и заниматься дозволенными законами РСФСР профессиями и промыслами.

Декретом предоставлялась всем гражданам защита следующих имущественных прав: права собственности на немуниципализированные местными Советами до издания данного постановления строения в городских и сельских местностях с правом отчуждения таких строений и с передачей покупщику арендного права на земельный участок, занятый отчужденными строениями; права застройки земельных участков на срок не свыше 49 лет; права собственности на движимое имущество, заключающееся в фабрично-заводских, торговых и промышленных предприятиях, всякого рода орудиях и средствах производства, в продуктах сельскохозяйственного производства и промышленности, товарах и др.; права залога и заклада имущества.

Восстанавливалось право наследования по закону и по завещанию в пределах общей стоимости наследства 10 000 золотых рублей. Отмена наследования, с одной стороны, потеряла смысл как средство борьбы с источниками права частной собственности, а с другой – выглядела чрезмерным притеснением населения, желавшего распоряжаться своей «трудовой» собственностью, в том числе и после смерти. НЭП допускал существование «мелкобуржуазной» частной собственности, непременным атрибутом которой было наследование.

В декрете была определена система и обязательственных прав. При этом право на изобретение, авторское право, право на товарные знаки, промышленные модели также рассматривались в режиме вещных прав.

III сессия ВЦИК IX созыва в мае 1922 года, приняв данный декрет, поручила Президиуму ВЦИК и Совнаркому выработать и внести на очередную сессию ВЦИК проект Кодекса гражданских законов, который должен был развить положения, законодательно уже закрепленные только что принятым сессией декретом.

Непосредственно разработкой ГК занимался Народный комиссариат юстиции. 1 июня 1922 года Коллегия Наркомюста внесла в повестку дня своего заседания вопрос о разработке проекта. Было принято решение, определявшее основные направления деятельности. В частности, указывалось: «…Ввиду сложности разработки Кодекса гражданских законов в целом и необходимости урегулирования гражданских взаимоотношений без замедления – признать целесообразным издание отдельных новелл по вопросам, требующим немедленного урегулирования на основе постановления ВЦИК об основных имущественных правах». В срочном порядке предполагалось издать декреты о застройке и наследовании [362].

Процесс доработки проекта ГК проходил на межведомственных совещаниях при НКЮ, первое из которых состоялось 2 августа 1922 года, а всего их было 15. Обсуждались статьи «Общей части» кодекса, вещные права и ряд статей об обязательствах из договоров. В первом совещании принимали участие многие известные юристы так называемой старой школы, причем каждый представлял и отстаивал интересы своего наркомата.

При обсуждении на межведомственном совещании споры вызвала формулировка норм о праве собственности на землю (ст. 21 ГК, ст. 16 проекта). Часть специалистов предлагала именовать землю как собственность государства. Однако большинством голосов было принято решение сформулировать статью так: «Земля является достоянием общенародным и не может быть предметом частной собственности. Владение землей допускается только на правах пользования». В действовавшей Конституции РСФСР 1918 года содержалась дословно воспроизведенная в проекте формула «весь земельный фонд объявляется общенародным достоянием» (ст. 3, п. «а»). Для юристов старой школы авторитет действующей Конституции был непререкаем, и менять конституционную формулировку в акте, не носящем конституционного характера, было бы для них непозволительной вольностью. В результате Коллегия НКЮ так изменила редакцию статьи 21, что, по сути, была создана совершенно новая норма права[363]: «Земля является достоянием государства и не может быть предметом частного оборота. Владение землею допускается только на правах пользования. Примечание. С отменой частной собственности на землю деление имуществ на движимые и недвижимые упразднено».

«Работа по составлению проекта была завершена Гойхбаргом и Бернштейном[364] в течение месяца, и в конце сентября – начале октября 1922 года проект ГК был одобрен Наркомюстом, который представил его на рассмотрение СНК. В Совнаркоме для согласования проекта 26 сентября 1922 года была создана комиссия под председательством Гойхбарга»[365], – указывает О. Ю. Шилохвост. Затем проект был внесен во ВЦИК.

ГК РСФСР 1922 года

Первый раз на ВЦИК проект с названием «Кодекс гражданских законов» докладывался 25 октября 1922 года, затем его рассмотрение состоялось 31 октября 1922 года, где он и был принят как Гражданский кодекс РСФСР. После редакционной правки был подписан 11 ноября 1922 года и введен в действие 1 января 1923 года[366].

Кодекс открывала ст. 1 (авторство которой нередко приписывается самому В. И. Ленину), гласившая: «Гражданские права охраняются законом, за исключением случаев, когда они осуществляются в противоречии с их социально-хозяйственным назначением». Тем самым признание новой властью любых гражданских (имущественных) прав изначально ставилось в зависимость от усмотрения «пролетарского суда» и других правоприменителей, что в первые годы использования этой нормы узаконивало «классовый подход» к разрешению имущественных споров частных лиц, а фактически – судебный произвол[367].

Фактически судьям предоставлялась возможность устанавливать случаи несоответствия реализации гражданских прав их социально-хозяйственному назначению, так что для осуществления правового воздействия использовались неправовые социально-экономические критерии. Судья при разрешении конфликта был не посредником, а истолкователем революционной законности и правосознания, поставленного над законом. В любом частном конфликте судье следовало обеспечивать государственный интерес и установленный порядок.

Гражданский кодекс 1922 года состоял из четырех частей (хотя поименована частью только первая): «Общая часть», «Вещное право», «Обязательственное право» и «Наследственное право».

«Общая часть» включала в себя пять глав: «Основные положения»; «Субъекты прав (лица)»; «Объекты прав (имущества)»; «Сделки»; «Исковая давность».

Некоторые положения о физических и юридических лицах были заимствованы из дореволюционного законодательства, но изложены с учетом особенностей советских подходов, в том числе понятие гражданской правоспособности, элементы ее содержания, понятие дееспособности, положения о частичной дееспособности несовершеннолетних в возрасте от 14 до 18 лет, о признании недееспособным, об объявлении гражданина умершим. При этом правила производства дел о признании лица отсутствующим и умершим были изложены в специальном законе в приложении 1 к ГК.

В «Общей части» содержалось определение юридического лица, его правоспособности, были предусмотрены учредительные документы и некоторые особенности создания, прекращения юридического лица.

Статья 19 устанавливала возможность участия в обороте государственных предприятий и их объединений, переведенных на хозяйственный расчет и не финансируемых в сметном порядке. При этом ответственность за их долги определялась как ответственность имущества, состоящего в их свободном распоряжении.

Интерес частного собственника был полностью подчинен государственным потребностям. Как писал А. Г. Гойхбарг, Советская власть не могла делать «беспредельных уступок частновладельческой психологии». Александр Григорьевич был противником НЭПа, поскольку видел в нем угрозу советскому строю. Только интересы пролетарского государства и развитие его производительных сил разработчик счел достойной задачей Гражданского кодекса[368]. Именно отсутствие законодательных пределов для государственного вмешательства в значительной мере ограничивало развитие предпринимательской инициативы.

В главе об объектах прав (имуществах) наряду с землей, изъятой из частного оборота, появились национализированные и муниципализированные предприятия, их оборудование, железные дороги и их подвижной состав, национализированные суда, а равно национализированные и муниципализированные строения. Национализированные и муниципализированные предприятия, строения и суда могли сдаваться в аренду в установленном законом порядке.

Отказ от права частной собственности на землю означал отказ от разграничения публичного и частного в советском праве, от деления имущества на движимое и недвижимое. В результате сформировалось отраслевое законодательство, выстроенное по отраслям социалистического народного хозяйства и сферам жизни советских граждан.

Определяя сделки, ГК разграничивал их на односторонние и взаимные (договоры), совершаемые на словах или в письменной форме, в том числе простой, засвидетельствованной и нотариальной. Недействительными признавались сделки вследствие несоблюдения требуемой законом формы (ст. 29), сделки, совершенные с целью, противной закону, или в обход закона, или направленные к явному ущербу для государства (ст. 30), совершенные лицом, вполне лишенным дееспособности или временно находящимся в таком состоянии, когда оно не может понимать значения своих действий (ст. 31), под влиянием обмана, угроз, насилия, или вследствие злонамеренного соглашения представителя лица с контрагентом, или вследствие заблуждения, имеющего существенное значение (ст. 32), под влиянием крайней нужды (ст. 33), по соглашению сторон лишь для виду и без намерения породить юридические последствия (ст. 34), а также притворная сделка (ст. 35). Достаточно подробное отражение в ГК нашли условные сделки (ст. 41–43).

Многие положения дореволюционного законодательства были упомянуты в главе V, посвященной исковой давности, причем это был один из самых бесспорных институтов ГК.

Наибольшее значение в ГК уделялось, безусловно, вопросам вещных прав. Статья 52 различала собственность: а) государственную (национализированную и муниципализированную), б) кооперативную, в) частную.

Предметом частной собственности, согласно ст. 54, могли быть исключительно немуниципализированные строения, торговые предприятия, промышленные предприятия, имеющие наемных рабочих в количестве, не превышающем предусмотренного особыми законами; орудия и средства производства, деньги, ценные бумаги и прочие ценности, в том числе золотая и серебряная монета и иностранная валюта, предметы домашнего обихода, хозяйства и личного потребления, товары, продажа которых не воспрещается законом, и всякое имущество, не изъятое из частного оборота.

Наряду с правом собственности ГК в числе вещных прав предусматривал право застройки. Договоры о предоставлении городских участков под застройку заключались коммунальными отделами с кооперативными объединениями или иными юридическими лицами, а равно с отдельными гражданами на срок до 49 лет для каменных и до 20 лет для прочих строений. Договор о праве застройки мог простираться на земельный участок, непосредственно не предназначенный под строение, но обслуживающий его в хозяйственном отношении. Право застройки могло быть предметом залога, который рассматривался в качестве разновидности вещного права. Согласно ст. 85, в силу залога кредитор (залогодержатель) имел право в случае невыполнения должником обеспеченного залогом требования получить преимущественно перед другими кредиторами удовлетворение из ценности заложенного имущества.

Достаточно подробно регулировались обязательственные отношения. Впервые было сформулировано определение обязательства (ст. 107), были установлены единые («узаконенные») проценты – в размере 6 % годовых с суммы долга, выраженной в золотых рублях по официальному курсу, – в случаях, если на долг, согласно закону или договору, должны начисляться проценты, размер которых не указан (ст. 110). Подробно урегулированы в кодексе и отдельные виды договоров.

Интересно, что в «Обязательственное право» входили не только договорные и внедоговорные обязательства, но и положения о коммерческих юридических лицах.

Приоритет государственного интереса в ГК 1922 года распространялся и на права и свободы граждан. Наиболее ярким примером являются наследственные отношения.

Профессор С. М. Корнеев, анализируя наследственное право 20-х годов ХХ века, указывал на то, что Советская власть скоро забыла об отмене права наследования[369] и достаточно полно урегулировала отношения наследования, предусмотрев почти все институты, которые свойственны наследственному праву буржуазных стран (хотя и в урезанном виде – например, регулирование наследования по завещанию)[370]. ГК закрепил существенное изменение подхода к наследственному праву. В его нормах говорилось о возможности наследования, но оно ограничивалось 10 тыс. руб. В частности, ст. 416 указывала на то, что допускается наследование по закону и по завещанию в пределах общей стоимости наследственного имущества не свыше 10 тыс. руб., за вычетом всех долгов умершего. При этом если стоимость наследства превышала указанную сумму, то производился раздел, и часть имущества, превышающая предельную сумму, переходила к государству.

Гражданский кодекс ограничивал круг наследников только близкими родственниками (переживший супруг умершего, его дети, внуки, правнуки), а также нетрудоспособными иждивенцами (ст. 418, 422). Причем такое ограничение распространялось на наследников как по закону, так и по завещанию. При наследовании по закону имущество делилось между названными лицами, а если их не было – передавалось государству.

Завещанием признавалось сделанное лицом на случай смерти распоряжение о предоставлении имущества одному или нескольким лицам. Завещание представлялось в нотариальный орган для внесения соответствующей записи в актовую книгу. При этом выписка из актовой книги могла заменить завещание.

Чтобы не допустить в обход закона передачу наследственного имущества по договору дарения, ст. 138 ГК РСФСР признавала недействительным договор дарения на сумму более 10 тыс. руб. золотом, повторяя, таким образом, декрет ВЦИК от 20 мая 1918 года «О дарениях».

Специальные правила о режиме общего имущества крестьянского двора распространялись на наследственное право. В свое время правовед И. В. Павлов писал: «Общее имущество двора является имуществом, не наследуемым в том смысле, что после смерти отдельного члена двора не открывается наследство на какую-либо часть общего имущества двора; все имущество остается в общей собственности остальных членов двора»[371].

Впоследствии постановлением ЦИК и СНК СССР от 29 января 1926 года «Об отмене ограничения размера имущества, могущего переходить в порядке наследования и дарения»[372] с 1 марта 1926 года было отменено ограничение стоимости имущества, переходящего по наследству, соответственно скорректировался ГК РСФСР.

Ущемлялись права и потребности граждан в жилье и предметах личного обихода. Например, ст. 182 не допускала наличия двух и более немуниципализированных жилых строений «в руках» покупателя, его супруга и несовершеннолетних детей, то есть семьи. Отчуждение жилого строения допускалось не чаще одного раза в три года.

К кодексу прилагались нормативные акты (в качестве приложений), которые имели силу законодательного акта.

К числу основных принципов, сохранившихся в ГК РСФСР до 1960-х годов, относятся: признание юридической личности за переведенными на хозрасчет госпредприятиями (ст. 19); неограниченная виндикация государственной собственности (ст. 60); охрана и осуществление гражданских прав в соответствии с целями и интересами социалистического государства (ст. 1, 30, 147 и др.); вина как основание ответственности за неисполнение обязательств (ст. 119); участие кредитора в исполнении договорного обязательства (ст. 122); тесная связь института наследования с семейным началом (ст. 418); равенство долей лиц, призываемых к наследованию (ст. 420), и др.

В целом же, как утверждали советские правоведы, «будучи законодательным закреплением завоеваний пролетарской революции в экономической области – в Кодексе зафиксирован переход командных высот в руки советского государства, утверждено господствующее значение государственной собственности, проведена последовательная защита имущественных интересов государства и его органов как участников гражданского оборота и т. д., – ГК РСФСР вместе с тем допустил частнохозяйственную деятельность с сохранением регулирующей роли пролетарского государства»[373].

Однако экономические уклады, регулировавшиеся ГК РСФСР, были уж очень разнородны. Социалистический и государственно-капиталистический секторы экономики явно контрастировали с остальными.

Решение проблемы было предложено П. И. Стучкой[374] в конце 1920-х годов на базе все того же «пролетарского» права, которое настолько отличается от «буржуазного», что уже и не совсем право, и должно отмереть. Была предложена модель двухсекторной теории права. Один из его секторов – частноправовой – должен обслуживать частные и межсекторальные экономические отношения и основываться на ГК. Другой сектор – социалистический – должен обслуживать экономические отношения с участием государства на базе нового хозяйственного законодательства. Последнее по мере вытеснения социалистическим укладом всех остальных должно превратиться в административное организационно-техническое управление, то есть перестать быть правом, которое, как водится, должно отмереть.

Отбросив все юридические нормы, не обладающие пользой и целесообразностью, осудив буржуазные подходы к праву, правительство так сформулировало свои приоритеты: «союз рабочих и крестьян на почве государственной промышленности», поглощающей весь частный капитал[375].

Изначально ГК РСФСР 1922 года задумывался как временный документ при отсутствии доктрины советского права и внятного понимания его природы. Дискуссия о том, что такое советское право, имевшая весьма кровавые последствия, была еще впереди. Принятие Гражданского кодекса рассматривалось как промежуточный этап, а не как создание полноценной «экономической конституции».

Тем не менее этот акт действовал сорок лет. Впоследствии на его основе была сформирована советская система имущественных отношений, исключавшая частную предпринимательскую инициативу, развитие инвестиционной деятельности и товарно-денежного оборота.

Формально НЭП отменен никогда не был. Его постепенно «свернули». Этот процесс начался в середине 1920-х годов. В советской историографии в качестве причин окончания НЭПа называют экономические кризисы, якобы им порожденные, – кризис перепроизводства 1925–1926 годов и кризис хлебозаготовок 1927–1928 годов. В более поздних исследованиях указывают на некомпетентность руководителей экономических субъектов, в первую очередь синдикатов, которая и привела к возникновению этих кризисов. Однако базовой причиной, по нашему глубокому убеждению, явилась несовместимость административной организации государства и жизни граждан и рыночных отношений, невозможных без наличия гражданских прав и политических свобод.

ГК 1922 года, принятый и действовавший первоначально в РСФСР, впоследствии стал применяться на территории всех союзных республик СССР. При этом в трех из них – в Украинской ССР, Армянской ССР и Грузинской ССР – по образцу ГК РСФСР в 1923 году были приняты собственные гражданские кодексы, а на территории 11 республик – Азербайджанской ССР, Белорусской ССР, Узбекской ССР, Туркменской ССР, Таджикской ССР, Казахской ССР, Киргизской ССР, Карело-Финской ССР, Литовской ССР, Латвийской ССР и Эстонской ССР – ГК РСФСР в 1923–1940 годах был непосредственно введен в действие по решению законодательных органов Союза ССР и этих республик[376].

ГК РСФСР 1922 года сохранял свое действие вплоть до вступления в силу Гражданского кодекса РСФСР 1964 года, принятого во исполнение Основ гражданского законодательства Союза ССР и союзных республик 1961 года. Так или иначе, но всячески уничтожаемое в 1918–1920 годах гражданское право «выжило», а целый ряд частноправовых норм прошел времена империи, диктатуры пролетариата, социализма, процесса построения коммунизма и обрел свою новую жизнь в современном Гражданском кодексе Российской Федерации.

Дорога железная

В начале революционного пути

Транспорт всегда был и остается важнейшим элементом жизнеобеспечения любого государства, особенно если это страна с огромными территориями, протянувшимися с юга на север и с запада на восток. Оборот товаров, колоссальная миграция населения, оборона, крупнейшая тюремная система – все это невозможно представить без разветвленной транспортной системы и, соответственно, подробных правил, касающихся транспорта, особенно железнодорожного, ставшего в конце XIX-начале ХХ века настоящей артерией, объединяющей большую страну.

В начале ХХ века железнодорожный комплекс российского государства в основном был государственным с единым централизованным управлением. Железнодорожники являлись «белой костью» пролетариата как наиболее образованные и развитые рабочие, обладавшие высокой степенью взаимной солидарности. Они гордились тем, что были носителями особой самостоятельной субкультуры – со своими традициями, лексикой, укладом и профессиональной этикой.

Железнодорожники сыграли заметную роль в свержении самодержавия. Это они заставили Николая II метаться по железным магистралям, «как загнанного зверя», это они не пропустили в столицу войска Деникина, разобрав стрелочные переводы и пути на станциях Дно и Новосокольники.

Не случайно объединения железнодорожников были весьма влиятельны, и не только в своей среде. В апреле 1917 года в Петрограде состоялась Всероссийская конференция железнодорожников, а на 1-м Всероссийском учредительном съезде железнодорожников, проходившем в Москве с 15 (28) июля по 25 августа (7 сентября), был создан Центральный исполнительный комитет Всероссийского железнодорожного союза – Викжель, для которого было характерно полное смешение государственных и профессиональных функций. Викжель всегда подчеркивал свои административно-технические задачи на железнодорожном транспорте. Он с самого рождения был не столько профсоюзным органом, сколько железнодорожным парламентом.

После захвата власти большевиками Викжель организовал переговоры о создании однородного социалистического правительства, куда вошли бы и представители других левых партий. Руководство железнодорожного профсоюза считало, что формировать новое правительство при помощи штыков есть «путь царей и деспотов, который для нас, социалистов и демократов, абсолютно неприемлем, это есть нарушение основных понятий государственного строительства и правопорядка»[377].

Однако большевики не хотели делиться властью, а некоторые левые партии не желали участвовать в правительстве вместе с большевиками. 3 апреля 1918 года в газете «Воля и думы железнодорожника» была помещена статья профсоюзного активиста С. Двумянцева, в которой говорилось: «Да, это уже не Советская власть, которая утверждала самоуправление. Это не голос рабочего. Это голос власти. Власти, идущей против рабочих организаций, против Советов, против революции и ее завоеваний».

Только к весне 1918 года большевикам удалось договориться с лидерами железнодорожников о взаимодействии. К тому же большинство голосов во Всероссийском исполнительном комитете железнодорожников (Викжедор, правопреемник Викжеля) принадлежало большевикам. В этот период главной своей целью организация ставила сохранение контроля над системой железных дорог путем создания «Советской железнодорожной власти, осуществляемой Советами железнодорожных депутатов и их исполнительными комитетами»[378].

Викжедор боролся с саботажем на железнодорожном транспорте с целью положить конец дальнейшему разрушению железных дорог ввиду того, что на местах и в центре продолжалось вмешательство в их техническое управление, проводил советскую агитацию. Викжедор избрал коллегию Народного комиссариата путей сообщения.

На основании декрета СНК РСФСР от 26 марта 1918 года «О централизации управления, охране дорог и повышении их провозоспособности»[379] «во главе Народного комиссариата путей сообщения находится народный комиссар путей сообщения, ответственный перед Советом народных комиссаров и Всероссийским центральным исполнительным комитетом Советов рабочих и крестьянских депутатов» (ст. 1). Викжедор стал высшим профсоюзным органом, не обладая при этом административными функциями. Прекратил свою деятельность Викжедор 1 марта 1919 года, когда на 1-м Всероссийском съезде железнодорожных профсоюзов был создан единый центральный комитет профсоюза рабочих и служащих железнодорожного транспорта.

Большевикам удалось добиться единоначалия и централизации на железнодорожном транспорте. Постепенно проходила болезнь анархо-синдикалистских настроений. В условиях разгорающейся Гражданской войны это укрепляло военно-экономический потенциал большевистского режима[380].

Последующие декреты[381] в этой сфере касались передачи железнодорожных предприятий в собственность советской республики. Они объявили собственностью РСФСР все предприятия обществ частных железных дорог и подъездных путей, как находящиеся в эксплуатации, так и строящиеся, со всеми их капиталами и имуществами, в чем бы таковые ни заключались.

Также были приняты декрет СНК РСФСР от 19 августа 1918 года «Об аннулировании претензий по железнодорожным перевозкам»[382] и постановление СНК РСФСР от 17 декабря 1918 года «О реквизиции на железнодорожных станциях товаро-багажа и грузов (Положение)»[383].

Об особенностях правового регулирования перевозок в условиях военного коммунизма свидетельствуют нормативные акты, затрагивающие железнодорожный транспорт (Положение о переходе железнодорожных войск в ведение Народного комиссариата путей сообщения, утвержденное Исполнительным комитетом Всероссийского съезда железнодорожных войск 27 января 1918 года[384]; приказ Реввоенсовета РСФСР от 13 мая 1920 года № 824 «Об объявлении утвержденного Наркомпутсообщения Положения о порядке формирования, назначения и движения экстренных поездов особого назначения»[385] и др.).

До введения в действие Общего устава железных дорог РСФСР 1920 года правовое регулирование организации и деятельности железнодорожного транспорта осуществлялось также многочисленными ведомственными актами.

Уставы железных дорог

Первый советский кодифицированный акт в области железнодорожного транспорта – декрет СНК РСФСР от 16 августа 1920 года «Общий устав железных дорог РСФСР» [386]– вступил в силу с 1 ноября 1920 года. Он стал обобщением декретов, посвященных функционированию железных дорог, и, по сути, третьим кодексом после семейного и трудового, принятых в 1918 году.

Прототипом этого устава был Общий устав российских железных дорог 1885 года[387], составленный под руководством Э. Т. Баранова – главы Особой высшей комиссии для исследования железнодорожного дела в России.

Общий устав железных дорог РСФСР 1920 года был подготовлен в условиях, когда многие тысячи километров железнодорожного пути, депо были разрушены, техника не выдержала Первой мировой войны, толпы людей в целях выживания метались по всей стране, спасаясь от голода. Дорога не справлялась с вынужденной нагрузкой в силу отсутствия как материальных ресурсов, опытных кадров, так и надлежащей правовой базы. Для полноты картины скажем, что с 1917 по 1920 год наркомы путей сообщения сменялись чуть ли не каждые полгода, а иногда и не отработав даже двух месяцев. Необходимо было навести элементарный порядок и только после этого думать о развитии.

Разработка проекта устава железных дорог началась при Леониде Красине и завершилась его принятием, когда Наркомат путей сообщения возглавлял Лев Троцкий.

Красину был поручен в 1919 году один из самых непростых участков, требующий не столько «приверженности идеям революции», сколько профессионализма. Красин боролся с Дзержинским, который тоже пытался навести порядок на железнодорожном транспорте, но кардинальными (чрезвычайными) мерами. «По знаку Дзержинского чекисты хватали сотрудников Красина – и виноватых, и невинных; задача чекистов была одна: скомпрометировать наркома; расстрелы шли пачками. Таким способом чекисты сводили счеты с Красиным и “красинцами”, стараясь расстрелами вокруг наркома свалить его самого с поста. И в конечном счете чекисты, преследуя Красина в каждом ведомстве и на каждом посту, победили его»[388].

Общий устав железных дорог РСФСР включал в себя поделенные на 48 статей четыре раздела: общие положения, положения о перевозке пассажиров, ручной клади и пассажирского багажа, о перевозке грузов и об ответственности.

В условиях военного коммунизма, чрезвычайного положения в стране устав не предусматривал платы за перевозку грузов, но при этом транспортировались исключительно грузы государственных предприятий и организаций, перевозка частных грузов допускалась лишь на основании особых разрешительных свидетельств. Не взималась плата за перевозку «рабочих и служащих, следовавших по государственным надобностям, учащихся, инвалидов, больных, имевших удостоверения от соответствующих советских учреждений».

Общий устав устанавливал не только ответственность перевозчика, но и ответственность пассажира. Так, например, пассажир мог быть удален из поезда за нарушение правил пользования железными дорогами или нарушение общественного порядка.

Удаленные пассажиры не имели больше права «пользоваться купленным билетом и могли быть привлечены к более суровой ответственности по суду». Находящийся при высаживаемых пассажирах багаж выдавался на станции их высадки, если время остановки поезда это позволяло, в противном случае оставлялся на ближайшей станции и затем возвращался оттуда бесплатно с первым обратным поездом, если не последовало на то особого заявления со стороны пассажира.

Вступление в силу устава не означало полного отказа от регулирования отношений в сфере перевозок другими нормативными правовыми актами, в том числе ведомственными. Вместе с тем все ранее изданные положения, правила и циркуляры утрачивали силу, если они противоречили уставу. Особо оговаривалось право Народного комиссариата путей сообщения издавать циркуляры, инструкции, правила и распоряжения в развитие и разъяснение устава по соглашению в подлежащих случаях с соответствующими ведомствами[389].

Транспортные уставы во все времена относились к актам гражданского законодательства, тогда как Общий устав железных дорог РСФСР по духу и содержанию был актом публичного права[390].

Переход к новой экономической политике ознаменовал изменения и в правовом регулировании на железнодорожном транспорте. Как полный развал оценивал обстановку того времени на железнодорожном транспорте Г. М. Кржижановский – председатель Государственной общеплановой комиссии при Совете труда и обороны РСФСР: «Огромный транспортный механизм скрежетал во всех своих скрепах и грозил окончательным распадом. Достаточно было беглого проезда по любой дороге, чтобы видеть агонию транспорта. Развороченные мосты на деревянных срубах под железными фермами, явные перекосы полотна, невыправленные линии рельсов, убийственные стоянки-кладбища разбитых вагонов и паровозов, грязные развалины станций, движение поездов по вдохновению, а не по расписанию. Наглые хищения грузов, угрожающий рост крушений, «энергетика» на сырых дровах с самопомощью пассажиров, катастрофическое падение производительности труда, двойные, тройные комплекты бездействующего персонала, совершенная неувязка по линии промышленности и финансов»[391].

9 июля 1921 года СНК РСФСР утвердил декрет «Об оплате за перевозки по железным дорогам и водным путям»[392], установив принцип платности перевозки на этих видах транспорта всех пассажиров и грузов, в том числе правительственных. С начала 1922 года на железных дорогах стал внедряться хозяйственный расчет.

В 1922 году был принят второй кодифицированный акт в области железнодорожного транспорта – декрет СНК РСФСР от 12 июня 1922 года «О перевозке пассажиров и грузов. Устав железных дорог РСФСР»[393], который вступил в силу с 1 августа 1922 года. Устав состоял из 76 статей и достаточно подробно регулировал отношения грузоотправителей и перевозчика.

В то время Наркомат путей сообщения возглавлял Ф. Э. Дзержинский, который непосредственно руководил работой по подготовке устава и перед которым была поставлена задача поднять работу транспорта любыми мерами.

Устав железных дорог 1922 года снимал ограничения в перевозке грузов частных предприятий и отдельных лиц, но при этом плата за перевозку таких грузов была более высокой, чем за грузы государственных и кооперативных организаций.

Новый устав более подробно регулировал те отношения, которые нашли лишь поверхностное отражение в предыдущем уставе, в частности права и обязанности сторон договоров, ответственность и основания освобождения железной дороги от ответственности, момент заключения договора перевозки, документы, подтверждающие заключение договора, порядок предъявления претензий к железной дороге, вопросы исковой давности, штрафы, положения о подсудности.

Российский устав действовал пять лет, Постановлением Совнаркома СССР от 24 мая 1927 года был утвержден Устав железных дорог Союза ССР. Документ вступил в силу 1 октября того же года.

Глава 4

Уголовная политика Советской России

Чтобы сделать империю прочной, судьи должны подчиняться законам, а люди – судьям.

Солон

Концепция репрессивной политики

Никогда не рассматривайте, к какой партии принадлежит человек, который ищет у вас правосудия.

Наполеон Бонапарт

Монополия государства на легальное насилие является самым первым камнем, закладываемым в фундамент любого государства. Передав функцию насилия на низовой уровень революционным трибуналам и ВЧК в первый инерционный период социалистической революции, большевики очень быстро спохватились, когда речь зашла о государственном строительстве.

Последовательное принятие ряда декретов о суде, завершившееся декретом ВЦИК от 21 октября 1920 года «О народном суде Российской Социалистической Федеративной Советской Республики» (см. § 4 главы 2), закончило процесс монополизации государством права на насилие. Однако оно все еще не было легальным, поскольку отсутствовало системное уголовное и другое законодательство, не было понятного судопроизводства. Многочисленные карательные и ограничительные меры, разбросанные по массе декретов и применяемые судами, трибуналами и органами ВЧК на основе «социалистического правосознания», имели мало отношения к легальности.

Отсутствовали институты таких сфер деятельности, как правоприменение и правозащита. Как отмечал В. И. Ленин в письме «О “двойном” подчинении и законности», «нет сомнения, что мы живем в море беззаконности и что местное влияние является одним из величайших, если не величайшим, противником установления законности и культурности»[394].

Судебная система, созданная за три-четыре года «на скорую руку», путем многочисленных импровизаций, что называется, «на злобу дня», вкупе с чрезвычайными карательными органами работала в парадигме агрессивного истребления противников новой власти и их реальных и воображаемых попутчиков. В условиях послевоенной социально-политической ситуации такой курс приводил в пределе к истреблению большинства населения.

Требовалась смена парадигмы репрессивной политики Советской власти с истребительной на защитительную. Причем защищать надо было не революцию – она уже победила, а ее «завоевания», главным из которых было социалистическое государство. Защищать следовало не граждан, не пролетариат как социальную базу социалистического порядка и уж тем более не всякую там частную собственность, а само государство. Преступлением объявились общественная опасность деяния и угроза основам советского строя и правопорядка, которые были установлены рабоче-крестьянской властью.

Целью репрессий обозначили не отторжение преступников от социалистического общества, а их социализацию, «перевоспитание» посредством исправительно-трудового воздействия, чтобы предотвратить повторное совершение преступлений.

Такова была модель нового советского репрессивного законодательства, и в первую очередь уголовного законодательства и законодательства о судоустройстве и судопроизводстве.

Кодификация советского уголовного законодательства

Не показывайте мне кодекс – покажите мне судью.

Рой Кон

Идея о стандартизации репрессивных мер по отношению к контрреволюционерам и общей преступности, разгулявшейся до невиданных размеров, с целью преодоления хаоса насилия приходила к победившим в революции руководителям российской республики задолго до начала планомерного госстроительства. Особенно беспокоились по этому поводу левые эсеры, среди которых в силу социального состава их партии было гораздо больше приверженцев легализма, нежели среди большевиков.

В Наркомате юстиции при кратковременном руководстве левых эсеров готовился Свод законов русской революции, в котором часть пятая была посвящена уголовному праву. Она называлась «Уголовное уложение. Издание 1918 г.».

Текст проекта уложения основывался на имперском Уголовном уложении 1903 года. Авторы не скрывали, что использовали наработки прежних законодателей. При этом «Народный комиссариат юстиции счел необходимым в корне его переработать и пересмотреть с точки зрения революционного правосознания»[395], как указывал в объяснительной записке редактор кодификационного отдела А. А. Шрейдер. Данный документ не получил практического распространения, даже в истории права уложение затерялось. Как справедливо пишут исследователи государства и права Ю. В. Грачева, С. В. Маликов и А. И. Чучаев, «оно практически неизвестно современному юристу»[396].

Вторым, более известным шагом в этом направлении было принятие 12 декабря 1919 года постановления НКЮ РСФСР под названием «Руководящие начала по уголовному праву РСФСР»[397], одним из основных авторов которого являлся П. А. Красиков.

В «Руководящих началах» впервые упоминается пролетарское право как новое право, сложившееся за два года борьбы и «сопротивления повергнутых буржуазных и промежуточных классов». Результатом такой борьбы и «осуществления коммунистического строя» должно было стать уничтожение и государства (как «организации насилия»), и права (как «функции государства»).

В период подготовки «Руководящих начал» параллельно начались работы по подготовке текста проекта Уголовного кодекса (УК) РСФСР. Осенью 1920 года, как следует из архивных материалов, НКЮ разработал проект первого в истории РСФСР уголовного кодекса под названием «Кодекс уголовных законов»[398]. Напомним, что изначально, то есть до 1922 года, название кодификаций содержало в себе слова «Кодекс <таких-то> законов».

В работе над проектом первого Уголовного кодекса РСФСР активное участие принимали П. И. Стучка, Д. И. Курский, Н. В. Крыленко, П. А. Красиков, В. Р. Менжинский, М. Ю. Козловский и А. Г. Гойхбарг.

Д. И. Курский, выступая 5 мая 1922 года с докладом на III сессии ВЦИК 9-го созыва, прежде всего выделил принцип классовости советского уголовного законодательства. Суть этого принципа в том, что кодекс «определяет преступления как явления опасные для того строя, который мы защищаем, и отнюдь не стремится строить борьбу с преступлением на началах мести и устрашения, то есть на тех началах, на которых строил свою борьбу с преступлением и с преступностью старый мир буржуазного уголовного права»[399].

23 февраля 1922 года Дмитрий Иванович писал В. И. Ленину: «Обращаю Ваше внимание также и на ту поистине египетскую работу, которую, как, например, в области уголовного права, самостоятельно (без прецедентов и активного участия спецов) пришлось проделать за последние 2–3 месяца, когда приходилось заваленным канцелярской работой членам комиссии работать над законодательством буквально ночами»[400].

На самом деле юридическая общественность (спецы) не осталась в стороне. В июне 1920 года вопрос о разработке Уголовного кодекса был вынесен на рассмотрение III Всероссийского съезда деятелей советской юстиции. Было разработано несколько вариантов проектов УК. По принципиальным вопросам, например об основаниях уголовной ответственности, понятии преступления, институте аналогии, в них содержались противоположные решения[401]. Большие дискуссии разгорелись вокруг классификации преступлений, смертной казни, системы наказаний. Проекты УК обсуждались в январе 1922 года на IV Всероссийском съезде деятелей советской юстиции, в котором приняли участие 5 500 делегатов.

Ни до ни после в подготовке кодифицированного акта такого огромного количества серьезных специалистов не принимало.

Первый советский Уголовный кодекс был принят 26 мая 1922 года и вступил в силу 1 июня того же года.

Это был один из самых кратких в мировой истории уголовных кодексов – всего 218 статей. Одну четверть занимали нормы «Общей части» (56 статей). Кодекс предусматривал санкции за конкретные виды преступлений, что значительно ограничивало судейское усмотрение по сравнению с трибуналами и уж тем более с ВЧК.

В противоположность «буржуазному» уголовному праву с его принципом «нет преступления и наказания без указания на то в законе» особенностью Уголовного кодекса 1922 года стала охрана государства не только от общественно опасных действий, но и от общественно опасных элементов, хотя бы и не совершивших какого бы то ни было общественно опасного действия. Под преступлением УК РСФСР признавал всякое общественно опасное действие или бездействие, угрожающее основам советского строя и правопорядку, установленным рабоче-крестьянской властью. Для концепции пролетарского права была характерна точка зрения, согласно которой содержание права, толкуемое с позиций классового подхода, важнее, чем форма права[402].

Предусматривалась аналогия уголовно-правовых норм. В статье 10 УК говорилось: «В случае отсутствия в Уголовном кодексе прямых указаний на отдельные виды преступлений, наказания или меры социальной защиты применяются согласно статьям Уголовного кодекса, предусматривающим наиболее сходные по важности и роду преступления, с соблюдением правил общей части сего кодекса». Следовательно, судьям предоставлялась возможность правотворчества и признания преступным любого деяния, которое можно было усмотреть в поведении классовых противников.

В ст. 23 указывалось, что кодекс применяется ко всем деяниям, не рассмотренным судом до введения его в действие, то есть придавалась обратная сила нормам как ухудшающим, так и улучшающим положение лиц, совершивших преступное деяние.

В ст. 33 УК предусматривал довольно широкую систему наказаний в зависимости от степени общественной опасности преступления и самого преступника: изгнание из пределов РСФСР на срок или бессрочно; лишение свободы при строгой изоляции или без таковой; принудительные работы без содержания под стражей; условное осуждение; конфискация имущества – полная или частичная; штраф; поражение в правах; увольнение от должности; общественное порицание; возложение обязанности загладить вред.

Высшей мерой наказания признавался расстрел, который не входил в перечень наказаний и являлся временной мерой. В первой редакции УК существовала оговорка «впредь до отмены», в дальнейшем оговорку убрали. Расстрел применялся к таким преступлениям, как контрреволюционные выступления, бандитизм и разбой, хищения в особо крупных размерах. Следует обратить внимание, что только разбой относится к преступлениям против личности, а остальные преступления относятся к государственным преступлениям. Всего расстрел был предусмотрен в 42 статьях.

«Особенная часть» была разделена на восемь глав:

• первая – «Государственные преступления» (с двумя разделами – «Контрреволюционные преступления» (ст. 57–73) и «Преступления против порядка управления» (ст. 74–104));

• вторая – «Должностные (служебные) преступления» (ст. 105–118);

• третья – «Нарушение правил об отделении церкви от государства» (ст. 119–125);

• четвертая – «Преступления хозяйственные» (ст. 126–141);

• пятая – «Преступления против жизни, здоровья, свободы и достоинства личности» (ст. 142–179);

• шестая – «Имущественные преступления» (ст. 180–199);

• седьмая – «Воинские преступления» (ст. 200–214);

• восьмая – «Нарушение правил, охраняющих народное здоровье, общественную безопасность и публичный порядок» (ст. 215–217).

В печально знаменитой ст. 57 УК РСФСР было сформулировано понятие «контрреволюционного преступления». Под ним понималось «всякое действие, направленное на свержение завоеванной пролетарской революцией власти рабоче-крестьянских Советов и существующего на основании Конституции РСФСР Рабоче-крестьянского правительства, а также действия в направлении помощи той части международной буржуазии, которая не признает равноправия приходящей на смену капитализма коммунистической системы собственности и стремится к ее свержению путем интервенции или блокады, шпионажа, финансирования прессы и тому подобными средствами».

Наказанием за все контрреволюционные преступления, независимо от роли лица и степени его участия, была «высшая мера наказания и конфискация всего имущества, с допущением при смягчающих обстоятельствах понижения наказания до лишения свободы на срок не ниже пяти лет со строгой изоляцией и конфискацией всего имущества».

Уголовно наказуемыми деяниями признавались изготовление, хранение с целью распространения и распространение агитационной литературы контрреволюционного характера; измышление и распространение в контрреволюционных целях ложных слухов или непроверенных сведений, могущих вызвать общественную панику, возбудить недоверие к власти или дискредитировать ее.

Преследовались также агитация и пропаганда всякого рода, заключающие в себе возбуждение национальной вражды и розни, а также «изготовление, хранение с целью распространения и распространение литературных произведений, призывающих к совершению государственных преступлений. Других признаков нарушения прав и свобод, например вследствие расовой принадлежности, как указывалось в Конституции 1918 года, или возбуждения социальной розни, не предусматривалось. А уж классовой рознью этот документ был пропитан от корки до корки.

Имея богатый опыт экстремистской и террористической деятельности, большевики хорошо понимали, откуда и как могла грозить опасность социалистическому государству.

Второй раздел главы I назывался «О преступлениях против порядка управления» и содержал 31 статью. В соответствии со ст. 74 преступлением против порядка управления признавалось любое «деяние, направленное к нарушению правильного функционирования подчиненных органов управления или народного хозяйства, сопряженное с сопротивлением или неповиновением законам Советской власти, с препятствованием деятельности ее органов и иными действиями, вызывающими ослабление силы и авторитета власти».

На основании главы II УК должностными лицами именовались не только советские и партийные служащие, но и администраторы государственных предприятий и даже частных организаций.

В главе III УК РСФСР 1922 года под названием «Нарушение правил об отделении церкви от государства» содержалось 7 статей (119–125), в которых устанавливалась ответственность за нарушение Декрета об отделении церкви от государства и школы от церкви и подготовленного на его основе КЗАГСБСОП 1918 года.

Предусматривалась уголовная ответственность за совершение религиозных обрядов в государственных учреждениях, школах и других действий, препятствующих отделению церкви от государства и школы от церкви.

Отметим, что терминология и юридическая техника в УК 1922 года (в первоначальной редакции) во многом были заимствованы из отечественного дореволюционного уголовного права.

Используя опыт подготовки Уголовного уложения Российской империи 1903 года, разработчики УК вместе с тем утверждали, что «пролетарское право является полным отрицанием того правового фетишизма, той правовой закостенелости, которые характерны для таких образцов буржуазного права, как гражданский кодекс Наполеона или царские уложения и тома Свода законов»[403]. Они не гнушались элементарным заимствованием правовых конструкций имперских и буржуазных законов. Такое приспособление старых текстов к советской действительности было быстро обнаружено. Авторы УК в тот момент сильно не пострадали, а вот самому кодексу досталось по полной программе.

Сразу после введения в действие Уголовный кодекс РСФСР 1922 года подвергся жесточайшей критике.

Так, Н. В. Крыленко, являясь одним из участников подготовки, указывал на то, что текст написан «языком тяжелым, малопонятным для широких масс, принося в жертву точности юридической формулировки соображения доступности кодекса». Уголовный кодекс РСФСР ругали за употребление таких чуждых советским правовым воззрениям и перешедших по наследству от старого буржуазного законодательства терминов, как «наказание», «вина», «вменяемость»[404].

Советский уголовный закон образца 1922 года действовал в своем первоначальном виде совсем недолго. Уже после создания Советского Союза, постановлением ЦИК СССР от 31 октября 1924 года[405], были утверждены «Основные начала уголовного законодательства Союза ССР и союзных республик». Затем в 1926 году в соответствии с данным документом был концептуально переработан текст кодекса и принят обновленный УК РСФСР (в судебной и правоприменительной практике, а также в юридической литературе его стали называть «УК РСФСР 1922 г. в редакции 1926 г.», можно встретить и название «УК РСФСР 1926 г.»).

Уголовно-процессуальный кодекс РСФСР 1922 года

Справедливость второстепенна по отношению к закону и порядку.

Эдгар Гувер

Одновременно с подготовкой проекта Уголовного кодекса Наркомат юстиции разрабатывал проект Уголовно-процессуального кодекса (УПК). До его введения в действие регулирование уголовного процесса осуществлялось в некоторой степени Уставом уголовного судопроизводства Российской империи, впоследствии вытесненным судебными декретами. «Советское уголовно-процессуальное законодательство начального периода имело краткий, фрагментарный, в значительной мере чрезвычайный и некодифицированный характер. Его сложно назвать полноценной уголовно-процессуальной системой. Однако некоторые заложенные в нем идеи оказали очень большое влияние на последующее развитие советского и впоследствии даже постсоветского российского уголовного процесса. Достаточно назвать полное упразднение института апелляции и изменение подходов к кассации… замену суда присяжных судом с участием народных заседателей; допуск в качестве защитников не только адвокатов, но и непрофессиональных представителей (“иных лиц”) и др.»[406], – пишет современный исследователь уголовного процесса Л. В. Головко.

1 февраля 1922 года Наркомюстом в целях разработки кодифицированного источника советского уголовно-процессуального права была создана специальная комиссия в составе председателя Н. В. Крыленко и двух членов – П. А. Красикова и Н. А. Черлюнчакевича; комиссии предписывалось закончить свою работу до 20 февраля 1922 года. Разработанный законопроект был впервые рассмотрен коллегией Наркомюста 22 марта 1922 года, а также обсуждался на последующих заседаниях коллегии, проведенных 5 и 19 апреля 1922 года, после чего в окончательном варианте был передан в аппарат ВЦИК[407].

На заседании во ВЦИК проект представлял Н. В. Крыленко. Первый Уголовно-процессуальный кодекс РСФСР был утвержден ВЦИК 25 мая 1922 года, введен в действие с 1 июля 1922 года и содержал 6 отделов, 32 главы и 481 статью. В первоначальном виде кодекс действовал чуть больше четырех месяцев, тем не менее, несмотря на концептуальные и систематические изменения, в истории он остался как УПК РСФСР 1922 года.

Несмотря на упрощенность и революционность уголовного судопроизводства по сравнению с имперским уголовно-процессуальным законодательством, в кодексе были определены принципы уголовного судопроизводства: гласность, принцип коллегиального и единоличного рассмотрения дел, публичность заседаний, ведение процесса на языке большинства населения данной местности.

Суд активен и вправе запрашивать любые материалы, при этом не ограничен предоставленными доказательствами (ст. 97). Суд выявляет истину. Председательствующий направляет заседание в сторону, благоприятную для раскрытия истины (ст. 257).

УПК подробно регулировал порядок дознания и следствия. Наиболее сложные дела рассматривались в составе народного судьи и шести народных заседателей. Определялись правила подведомственности и подсудности дел. Достаточно подробно для того времени регулировались вопросы доказывания, при этом присяга как доказательство не допускалась.

11 ноября 1922 года было принято постановление ВЦИК «О введении в действие Положения о судоустройстве РСФСР»[408], и новоиспеченный Уголовно-процессуальный кодекс пришлось переработать. В частности, была исключена возможность рассмотрения уголовных дел революционными трибуналами и судом в составе народного судьи и шести народных заседателей. В целом же установленный первым УПК РСФСР порядок уголовного судопроизводства остался практически неизменным.

В соответствии с новой редакцией УПК РСФСР 1923 года все дела рассматривались в составе: а) единоличного народного судьи; б) народного судьи и двух народных заседателей.

Определялась подсудность дел народному суду, окружному (главному суду автономных республик, областному, губернскому) суду, Верховному суду РСФСР, особым сессиям народного суда по трудовым делам, военному трибуналу, водным транспортным судам.

УПК РСФСР в редакции 1923 года установил единую систему органов дознания, наделив этим правомочием ОГПУ, милицию, уголовный розыск и различные органы административного надзора. Он также предусмотрел особенности расследования и рассмотрения дел о террористических организациях и террористических актах против работников Советской власти, рассмотрения дел о контрреволюционном вредительстве и диверсиях.

Следствие по делам арестованных по политическим статьям должно было быть закончено в срок не более 10 дней. Обвинительное заключение вручалось обвиняемому за одни сутки до рассмотрения дела в суде. Дела слушались без участия сторон, не допускались кассационное обжалование приговоров и подача ходатайств о помиловании[409].

Именно с использованием этого явно неправосудного по цивилизованным меркам механизма и осуществлялись впоследствии массовые сталинские репрессии.

Еще одним инструментом, в том числе суггестивного террора, были показательные суды, начало которым было положено знаменитым судебным процессом, проходившим в Доме Союзов с 18 мая по 6 июля 1928 года. Процесс получил название «Шахтинское дело».

Показательные суды также применялись в период массовых репрессий. Подготовить и провести такой процесс было непросто. Как разъясняла Уголовно-кассационная коллегия Верховного суда РСФСР, «нужно быть очень осторожными при постановке показательных процессов, и их следует ставить, во‐первых, только при особом общественном или политическом значении дела, а во‐вторых, при сравнительно бесспорных данных о виновности привлеченных к делу лиц»[410].

УПК РСФСР 1922 года в редакции 1923 года, так же как и УК РСФСР 1922 года в редакции 1926 года, оказался правовым долгожителем – он действовал до 1960 года.

Судебная реформа 1920-х годов

О государстве лучше всего судить по тому, как в нем судят.

Станислав Ежи Лец

Советская судебная реформа главным образом должна была обеспечить легитимность власти большевиков. Конечно же, реформой эти перестройки судов и законодательства можно назвать только по отношению к ситуации, сложившейся после Октябрьского переворота 1917 года, то есть по отношению к законодательству и его применению в период с конца 1917 года до начала 1920 года. По отношению к судебной реформе 1864 года – это продолжение контрреформы, не снившейся ни К. П. Победоносцеву, ни Н. В. Муравьеву. Ломка старого и выстраивание нового продолжались, другое дело, что на этот раз ломали старое, но свое[411].

21 октября 1920 года декретом ВЦИК было утверждено Положение о народном суде Российской Социалистической Федеративной Советской Республики[412].

С учетом практики действия названного акта было подготовлено Положение о судоустройстве РСФСР. Оно было рассмотрено IV сессией ВЦИК в октябре 1922 года, принято 3 ноября 1922 года и введено в действие с 1 января 1923 года[413]. Положение стало единым законодательным актом, посвященным организации советских судов, и предусматривало следующую систему судебных органов:

− Верховный суд РСФСР и его коллегии;

− губернский суд;

− народный суд в составе постоянного народного судьи и двух народных заседателей;

− народный суд в составе постоянного народного судьи.

Кроме того, были предусмотрены специальные суды:

− военные трибуналы – по делам о преступлениях, угрожающих крепости и мощи Красной Армии;

− военно-транспортные трибуналы – по делам об особо важных преступлениях, угрожающих транспорту;

− особые трудовые сессии народных судов – по делам о преступлениях по нарушению Кодекса законов о труде;

− земельные комиссии – по делам земельным;

− состоящие при Совете труда и обороны и губернских экономических совещаниях центральная и местные арбитражные комиссии – по делам о спорах об имущественных правах между государственными органами.

На основании ст. 55 Положения о судоустройстве Верховный суд РСФСР действовал в составе:

а) президиума Верховного суда;

б) пленарного заседания Верховного суда;

в) кассационных коллегий Верховного суда по уголовным и гражданским делам;

г) судебной коллегии, военной и военно-транспортной коллегии Верховного суда;

д) дисциплинарной коллегии Верховного суда.

Народные судьи избирались губернскими исполнительными комитетами по представлению губернского суда или Народного комиссариата юстиции – по числу участков или районов народного суда данной губернии.

На основании Положения о судоустройстве к судьям предъявлялись особые требования по стажу: претендент должен был иметь не менее двух лет трудового стажа ответственной политической работы в рабоче-крестьянских общественных, профессиональных или партийных рабочих организациях или трех лет стажа практической работы в органах советской юстиции на должностях не ниже народного следователя.

Народными заседателями могли быть все трудящиеся граждане РСФСР обоего пола, имеющие право избирать и быть избранными в местные Советы.

Так, на начало 1923 года «личный состав народных судей реформированного местного суда по 46 губерниям и областям (из 68) характеризовался следующими данными: рабочие и ремесленники составляли 26,5 %, крестьяне – 49,5 %, служащие – 24 %. 60 % народных судей состояли членами РКП (б). По полученному образованию народные судьи распределялись следующим образом: высшее образование имели 10 % (из них 8,1 % окончили юридические факультеты), среднее – 17,5 %, низшее – 72,5 %. На 1 января 1924 года рабочие составляли 27 %, крестьяне – 56 %, служащие – 17 %. Процент членов РКП (б) возрос до 68,7 %»[414].

В мае 1922 года ВЦИК утвердил Положение о прокурорском надзоре. На прокуратуру возлагалось решение следующих задач: осуществление надзора от имени государства за законностью действий всех органов власти, хозяйственных, общественных и частных организаций и частных лиц (общий надзор); наблюдение за деятельностью следственных органов и дознанием, за деятельностью органов ОГПУ; поддержание обвинения в суде; наблюдение за правильностью содержания заключенных под стражей.

Одновременно с Положением о прокурорском надзоре ВЦИК принял Положение об адвокатуре. При губернских отделах юстиции создавались коллегии защитников, состав которых утверждался губернским исполкомом. Члены коллегии не могли одновременно работать в государственных организациях. В задачи адвокатуры входили оказание юридической помощи гражданам и защита их интересов в суде.

В 1922 году были приняты положения о нотариате (4 октября 1922 года) и об арбитражных комиссиях (21 сентября 1922 года). На нотариат возлагалась работа по квалифицированному оформлению сделок, различных юридических актов. Арбитражные комиссии принимали на себя рассмотрение имущественных споров, касающихся государственных органов и хозяйственных организаций.

Судебно-правовая система приобретала привычный вид.

В декабре 1921 года XI Всероссийская конференция РКП (б) приняла решение о реорганизации ВЧК. IX Всероссийский съезд Советов принял постановление об упразднении ВЧК, а в феврале 1922 года Президиум ВЦИК издал декрет об упразднении ВЧК, полномочия которой передавались Государственному политическому управлению (ГПУ) при Народном комиссариате внутренних дел (НКВД).

На ГПУ возлагались задачи по предупреждению, раскрытию и пресечению «враждебной деятельности антисоветских элементов», охрана «государственной тайны, борьба со шпионажем, с враждебной деятельностью иностранных разведок и контрреволюционных центров» за рубежом, а также с контрабандой. В распоряжении ГПУ находились особые части войск.

В соответствии с Положением о народном суде РСФСР изменилась система революционных и военных трибуналов. Их количество сократилось. Окончательно революционные трибуналы были ликвидированы в 1923 году в связи с созданием губернских судов[415], поскольку «было невозможно примирить принципы, положенные в основу организации двух систем судов – народных судов и революционных трибуналов: народный суд требовал суда, близкого к народу, отражающего народное правосознание; революционные трибуналы требовали суда политической расправы»[416].

Однако упразднение органов чрезвычайной юстиции отнюдь не означало отказа от практики террора. Ленин 17 мая 1922 года, в период обсуждения проекта Уголовного кодекса во ВЦИК, писал Курскому: «Основная мысль, надеюсь, ясна, несмотря на все недостатки черновика: открыто выставить принципиальное и политически правдивое (а не только юридически узкое) положение, мотивирующее суть и оправдание террора, его необходимость, его пределы. Суд должен не устранить террор; обещать это было бы самообманом или обманом, а обосновать и узаконить его принципиально, ясно, без фальши и прикрас (выделено авт. – П. К.). Формулировать надо как можно шире, ибо только революционное правосознание и революционная совесть поставят условия применения на деле, более или менее широкого»[417].

Эти три документа – УК, УПК и Положение о судоустройстве – и легли в основу того, что более 70 лет называлось «самым лучшим в мире» советским судом, «не быстрым, не правым и не справедливым», но зато в полном соответствии с правом катастроф целиком подконтрольным суверену – партийной бюрократии.

Наказание

Странная вещь – наше наказание! Оно не очищает преступника, в нем нет и искупления: наоборот, оно чернит еще больше, чем само преступление.

Фридрих Ницше

Нарком юстиции левый эсер И. З. Штейнберг возглавлял наркомат с декабря 1917 года по март 1918 года, он много внимания уделял уголовному и уголовно-процессуальному законодательству, лично в наркомате возглавлял Отдел управления тюрем. После убийства в тюрьме 6 января 1918 года членов Учредительного собрания А. И. Шингарёва и Ф. Ф. Кокошкина Штейнберг добился решения Совета народных комиссаров «всех, кому в течение 48 часов не предъявлено обвинение, освободить»[418], а также создал тюремную коллегию для выработки основных начал реформы тюремных учреждений[419]. 23 января (5 февраля) 1918 года по настоянию Штейнберга СНК принял постановление «Об улучшении продовольствия в петроградских тюрьмах»[420].

Конечно, с учетом происходящих революционных перемен, но юридически в РСФСР продолжал действовать имперский Устав о содержании под стражей 1890 года.

23 июля 1918 года уже при наркоме-большевике П. И. Стучке было принято постановление Наркомата юстиции «О лишении свободы, как о мере наказания, и о порядке отбывания такового (Временная инструкция)». Устав 1890 года и акты, принятые на его основе, прекратили свое действие. Более подробный и системный акт был принят Наркомюстом 15 ноября 1920 года – Положение об общих местах заключения[421].

В целях более широкого использования рабочей силы, находящейся в тюрьмах, в 1921 году был принят декрет СНК РСФСР «Об использовании труда заключенных в местах лишения свободы РСФСР и отбывающих принудительные работы без лишения свободы». В документе труд выдвигался на первое место при перевоспитании осужденных. В головах руководителей разваливающегося государства дармовой труд – это инструмент восстановления народного хозяйства. В дальнейшем эта идея будет только развиваться.

В нашей культуре труд зачастую воспринимался наказанием, в отличие, например, от труда как средства общения с Богом в протестантской этике. Большевики новаторски решили сделать труд средством перевоспитания, памятуя, видимо, о том, что труд создал из обезьяны человека. Однако советские исправительно-трудовые лагеря намного превосходили царскую каторгу по степени мучительства и издевательства над людьми.

Тюремная правовая база к началу 1920-х годов была сформирована, действовало огромное количество документов.

После принятия УК и УПК советская кодификация добралась и до мест лишения свободы. Однако подготовка текста затянулась. Только осенью 1924 года ВЦИК утвердил Исправительно-трудовой кодекс (ИТК) РСФСР (постановление ВЦИК от 16 октября 1924 года[422]).

ИТК РСФСР 1924 года стал первым в российской истории законодательным актом, закрепившим принципы организации работ в местах заключения. Вслед за Уголовным кодексом РСФСР 1922 года, указавшим среди целей наказания «приспособление к условиям общежития путем исправительно-трудового воздействия» (ст. 8), ИТК основой перевоспитания заключенных провозгласил целесообразный режим в сочетании с обязательным общественно полезным трудом и культурно-воспитательной работой (ст. 48). На работах должно было применяться урочное и сдельное вознаграждение (ст. 73) с обязательным установлением норм выработки и тщательной проверкой качества работы. Устанавливался также порядок использования осужденными заработанных ими средств с определенными ограничениями.

Общее число заключенных неуклонно увеличивалось, и с 1931 года до начала XXI века никогда не опускалось ниже 1 млн человек, а в 1953 году в заключении находилось около 2,5 млн человек[423].

Самым радикальным способом наказания и наиболее убедительным аргументом террора является казнь. Смертная казнь в большевистской России, как правило, осуществлялась в виде расстрела.

Политика социалистического государства в применении данного вида наказания была неоднозначной. Революционные трибуналы широко использовали ее в качестве меры классовой борьбы практически без какого-либо расследования и возможности обжалования решения, а иногда и вообще во внесудебном порядке. Вместе с тем были периоды, в течение которых смертная казнь не применялась и законодательно была отменена.

Временное правительство первоначально (в марте 1917 года) отменило, а затем в июле 1917 года восстановило смертную казнь за ряд воинских преступлений: убийство, изнасилование, разбой и некоторые другие составы. Одним из первых декретов советского государства стал декрет II Всероссийского съезда Советов от 28 октября 1917 года «Об отмене смертной казни»[424]. Восстановленная Временным правительством смертная казнь на фронте данным декретом отменялась.

Спустя несколько месяцев – 21 февраля 1918 года – по инициативе Троцкого и активно поддержавших его Ленина и Сталина декретом СНК РСФСР «Социалистическое отечество в опасности!»[425] была возвращена смертная казнь, в том числе без суда, в частности, за совершение преступлений неприятельскими агентами, спекулянтами, погромщиками, хулиганами, контрреволюционными агитаторами, германскими шпионами.

«Руководящие начала по уголовному праву РСФСР» от 12 декабря 1919 года предусматривали смертную казнь как меру наказания. Следует отметить, что в данном акте не указывалось на преступления, в отношении которых применяются те или иные виды наказания, в том числе и расстрел, лишь отмечалось, что «наказание должно разнообразиться в зависимости от особенностей каждого отдельного случая и от личности преступника». При этом народные суды смертную казнь применять не могли.

В начале 1920 года, когда исход Гражданской войны уже ни у кого не вызывал сомнений, большевики решили отменить смертную казнь. 17 января 1920 года вышло постановление ВЦИК и СНК РСФСР «Об отмене применения высшей меры наказания (расстрела)»[426]. В нем отмечалось, что разгром вооруженных сил контрреволюции дает возможность революционному пролетариату и правительству Советской России отложить в сторону оружие террора и отменить применение высшей меры наказания (расстрела) как по приговорам ВЧК и ее местных органов, так и по приговорам городских, губернских, а также и Верховного при ВЦИКе трибуналов.

Однако уже через два месяца – в декрете ВЦИК от 18 марта 1920 года «О революционных военных железнодорожных трибуналах (Положение)»[427] – упоминалось о порядке исполнения приговоров к расстрелу.

22 мая 1920 года был издан декрет ВЦИК «О порядке приведения в исполнение губернскими революционными трибуналами приговоров к высшей мере наказания в местностях, объявленных на военном положении, а также в местностях, на кои распространяется власть революционных военных советов фронтов»[428]. Декрет допускал применение расстрела в местностях, объявленных на военном положении, где действовала власть реввоенсоветов фронта.

Губернский революционный трибунал обладал правом в случае подачи кассационных жалоб или ходатайств о помиловании входить с представлением в местный губисполком, или его президиум, или в местный революционный комитет в течение 24 часов с момента получения жалобы, причем с предложением либо о помиловании, либо о приведении приговора к немедленному исполнению, если трибунал признает, что в силу безусловной ясности дела, тяжести совершенного деяния и политической обстановки, в которой находится данная губерния, приговор требует немедленного исполнения.

Уголовный кодекс РСФСР 1922 года в ст. 33 допускал применение расстрела (до отмены его ВЦИК) по делам, находящимся в производстве революционных трибуналов, в случаях, когда статьями этого кодекса была определена высшая мера наказания. В числе таких преступлений значились организация в контрреволюционных целях вооруженных восстаний или вторжения на советскую территорию вооруженных отрядов или банд, пропаганда и агитация, выражающиеся в призыве к свержению власти Советов путем насильственных или изменнических действий, участие в массовых беспорядках всякого рода, как то: погромы, разрушение путей и средств сообщения, освобождение арестованных, поджоги и т. п., если при этом участники беспорядка были вооружены, организация и участие в бандах (вооруженных шайках) и организуемых бандами разбойных нападениях и ограблениях, налетах на советские и частные учреждения и отдельных граждан, остановки поездов и разрушения железнодорожных путей, а в некоторых случаях – и самовольное возвращение в пределы РСФСР.

При этом смертная казнь не могла быть применена к лицам, не достигшим в момент совершения преступления 18-летнего возраста, а также к женщинам, находящимся в состоянии беременности.

После реформы судоустройства УК РСФСР в редакции 1926 года допускал применение смертной казни только по делам, находящимся в производстве Верховного суда, губернских судов и трибуналов всех категорий.

«Основные начала уголовного законодательства СССР и союзных республик» 1924 года рассматривали смертную казнь как временную меру социальной защиты, применяемую (впредь до ее отмены ЦИК СССР) для борьбы с наиболее тяжкими видами преступлений, угрожающими основам власти и советского строя.

В дальнейшем смертная казнь была устойчивым атрибутом репрессивного законодательства РСФСР и СССР и если отменялась, то ненадолго и по сугубо конъюнктурным или пропагандистским соображениям.

Глава 5

Союз Советских Социалистических Республик. Рождение

Распад империи начинается с ее зарождения.

Фуад Виенто

Марксизм и национальный вопрос

Удержание в подчинении отдаленных провинций стоит обычно дороже, чем сами эти провинции.

Томас Маколей

Марксистско-ленинская идеология, нацеленная на мировую победу коммунизма, была по определению унитаристской и экспансионистской. Считалось, что централизованное крупное государство должно покончить со средневековой раздробленностью народов и стать основой будущего социалистического единства всех стран. В расчет принимались только классовые различия между людьми, а этнические и национальные считались буржуазными пережитками. А уж о религиозных различиях и говорить не приходится – это чистый опиум для народов. Мы должны заботиться «о самоопределении не народов и наций, а пролетариата в каждой национальности»[429], – писал В. И. Ленин. Лозунг «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» был одним из самых известных коммунистических лозунгов и красовался на гербе СССР.

Бывшая Российская империя объединяла 185 национальностей и народностей. Падение царизма привело к возникновению многочисленных национально-освободительных движений, которые усиливали возникший в империи хаос и способствовали разрушению «буржуазного государства», к чему, собственно, и стремились большевики. Поэтому игнорировать это обстоятельство они не могли. Хотя изначально Ленин видел в праве наций на самоопределение буржуазное и контрреволюционное содержание, он решил использовать «буржуазный национализм» с тактической точки зрения, включив в набор революционных лозунгов РСДРП (б) антиколониальные и антиимпериалистические лозунги, способные привлечь на сторону большевизма различные национально-освободительные движения.

Поскольку «право наций на самоопределение» считалось буржуазным лозунгом, партийными деятелями была предложена пролетарская концепция «право наций на свободное государственное отделение», которая существенно ограничивала аналогичное право у других социальных групп и рассматривалась лишь как переходный шаг в процессе создания пролетарского унитарного государства[430].

Придя к власти, большевики столкнулись с ростом национализма практически на всей территории бывшей Российской империи, вызванным стремлением политических элит повысить политический статус своих регионов.

Ленин довольно быстро осознал опасность со стороны национализма процессу утверждения Советской власти в национальных образованиях бывшей империи. В итоге значимость национального вопроса в иерархии партийных приоритетов резко возросла, что привело к коррекции теоретических взглядов, были приняты практические шаги по его решению, повышавшие значимость национального фактора по отношению к классовому.

В Конституции 1918 года (п. 2) говорилось: «Российская Советская Республика учреждается на основе свободного союза свободных наций как федерация советских национальных республик». Однако форма государственного устройства России только декларировалась (не было предусмотрено даже представительство будущих членов федерации в органах власти центра), фактически провозглашалось унитарное государство, созданное сверху по инициативе правящей партии путем присоединения отвоеванных в ходе Гражданской войны территорий. Разграничение полномочий между федеральными органами и местными в РСФСР строилось на принципах исключительной компетенции первых и остаточной – вторых.

В конце 1917 и в первой половине 1918 года вслед за Российской Советской Республикой возникли Украинская Народная Республика Советов, Донецко-Криворожская и Одесская Советские Республики, Республика Исколата (Латвия), Финляндская Советская Рабочая Республика и другие, совсем мелкие республики. Однако Брестский мир марта 1918 года привел к тому, что все эти республики оказались под немецкой оккупацией.

Территории Западной Украины и Западной Белоруссии были завоеваны восстановившей свою независимость Польшей. Бессарабия отошла к Румынии. Область Карса отошла к Турции. На территориях, ранее входивших в состав России, – Финляндского герцогства, Ковенской, Сувалкской, Лифляндской, Эстляндской и Курляндской губерний – были образованы независимые государства (Финляндия, Латвия, Литва, Эстония).

По итогам Гражданской войны возникли Украинская и Белорусская Советские Республики, а в 1921 году в результате экспансионистских действий экспедиционного корпуса в лице 11-й армии РККА три закавказских – Азербайджанская, Грузинская и Армянская. В процессе Гражданской войны в этих республиках к власти приходили националистические правительства либерального и меньшевистско-эсеровского толка, но они, как и Временное правительство, не смогли справиться с революционным хаосом, который в республиках был порой покруче, чем в РСФСР.

Однако ни о каком суверенитете этих образований речи не шло. Еще в начале июня 1919 года ВЦИК издал декрет «Об объединении советских республик: России, Украины, Латвии, Литвы, Белоруссии для борьбы с мировым империализмом»[431]. В нем провозглашалось необходимым провести тесное объединение военной организации и военного командования, советов народного хозяйства, железнодорожного управления и хозяйства, финансов, комиссариатов труда этих республик. Целью такого объединения являлось сосредоточение руководства указанными отраслями народной жизни в руках единых коллегий – читай РСФСР.

С момента возникновения эти республики фактически сразу оказались в рамках общего политического союза – уже в силу однотипности советской государственной системы и концентрации власти в руках единой большевистской партии. Республиканские компартии изначально входили в РКП (б) на правах областных организаций.

Другой путь распространение контроля РКП (б) над территорией бывшей Российской империи лежал через двусторонние отношения между РСФСР и независимыми советскими республиками. От каждой республики были делегированы представители в состав государственных органов власти РСФСР. Это государственное образование вошло в историю под названием «договорная федерация». Ее особенностью было то, что российские органы управления получили возможность функционировать как единственные представители верховной власти Советов. Была создана единая военная организация республик с введением централизованного командования (Реввоенсовет и главнокомандующий РККА).

Договор между РСФСР и Украиной от 28 декабря 1920 года, по крайней мере на бумаге, сохранял независимость Украины, у нее еще оставался свой комиссариат иностранных дел.

16 января 1921 года был подписан Союзный рабоче-крестьянский договор между Российской Социалистической Федеративной Советской Республикой и Социалистической Советской Республикой Белоруссия.

На востоке страны в 1920 году была создана буферная Дальневосточная Республика с центром в Чите, которая устраивала всех политических игроков: Москву, Токио, Вашингтон, меньшевистско-эсеровский иркутский Политцентр и другие периферийные силы Дальнего Востока[432].

В 1918–1922 годах народы, преимущественно малые и компактно проживавшие в окружении великорусских земель, получили в составе РСФСР автономию двух уровней:

• республиканскую – 11 автономных республик (Туркестанская, Башкирская, Карельская, Бурятская, Якутская, Татарская, Дагестанская, Горская и др.), которые имели право на самостоятельное решение ряда внутренних вопросов;

• областную – 10 автономных областей (Калмыцкая, Чувашская, Коми-Зырянская, Адыгейская, Кабардино-Балкарская, Бурят-Монгольская, Вотская и др.) и 2 трудовые коммуны (немцев Поволжья и Карельская, с 1923 года ставшая автономной республикой).

При центральных органах РСФСР (ВЦИК) создавались специальные представительства автономных республик, с 1920 года они были переданы Народному комиссариату по делам национальностей (Наркомнацу) РСФСР. Одновременно создавались представительства Наркомнаца при ЦИК автономных республик и исполкомах автономных областей.

Долгое время на существование формально независимых советских республик никто не обращал внимания, потому что в реальности это было одно государство, управляемое из одного центра. Однако «договорная федерация» оказалась слишком громоздким механизмом, со временем обессмыслилась и перестала работать.

РСФСР грозила утрата уже занятых позиций, в том числе и на Северном Кавказе. В Нагорном Дагестане с сентября 1920 года бушевало антибольшевистское восстание. Это этнонациональное разнообразие требовалось привести к единому знаменателю – объединенному государству, иначе единство партии, с трудом установленное по итогам дискуссии о НЭПе, могло сильно пострадать. Национальный вопрос рассматривался как средство укрепления однопартийного режима и борьбы с империализмом.

С весны 1921 года по указанию Ленина о хозяйственном объединении Грузии, Армении, Азербайджана началось создание Закавказской Федерации (или Закавказской Социалистической Федеративной Советской Республики – ЗСФСР). Фокус был в том, что Россия сама по себе уже была федерацией, и объединение ее с республиками смотрелось странно. В то время на долю РСФСР приходилось 92 % площади страны, население которой в дальнейшем составило 70 % вновь образованного государства. Оставшиеся 8 % делили между собой республики Советов: Украина, Белоруссия, Азербайджан, Грузия и Армения. Союз получался слишком уж асимметричным. Нужна была еще одна федерация, чтобы объединение выглядело более-менее равноправным.

Вместе с тем создание ЗСФСР происходило отнюдь не гладко. Грузинские коммунисты не желали лишаться своей независимости, пусть и формальной. Споры между представителями центра и грузинским руководством порой доходили до рукоприкладства[433].

Приходилось считаться с тем, что за несколько лет хаоса в Киеве, Тифлисе и Минске обозначилось стремление к суверенитету, полное уничтожение которого местное население восприняло бы как агрессию. Национальный вопрос принимал все более угрожающие размеры.

Декларация и союзный договор

Каждая империя думает, что уж она-то не такая, как другие, что с ней-то такого не случится. Они забывают уроки прошлого, даже самые свежие.

Джонатан Страуд

Для выработки проекта устройства социалистического государства 10 августа 1922 года была создана комиссия[434] во главе со Сталиным, на тот момент Генсеком РКП (б) и руководителем Наркомнаца. Федерацию представляли В. В. Куйбышев, В. М. Молотов, Г. К. Орджоникидзе, Х. Г. Раковский, Г. Я. Сокольников, а республики – С. А. Агамалы-Оглы (Азербайджан), А. Ф. Мясников (Армения), А. Г. Червяков (Белоруссия) и Г. И. Петровский (Украина), П. Г. Мдивани (Грузия) и др. Представленный 10 сентября проект, известный как проект «автономизации», на самом деле означал включение республик в состав РСФСР, правительство которой становилось во главе федерации[435]. Идею «автономизации» сформулировал Д. З. Мануильский[436], склонный в известной мере к национальному нигилизму. Подобно профессору М. А. Рейснеру, который считал, что национальный вопрос есть пережиток даже не капитализма, а феодализма, Мануильский стремился к максимальной централизации советского государства[437]. Сталин поддержал эту концепцию.

Свои соображения об автономизации Сталин направил в письме Ленину 22 сентября 1922 года и, не дожидаясь его ответа, провел их через Оргбюро 24 сентября[438].

Армения, Азербайджан и Белоруссия приняли этот проект, но украинцы и особенно грузины полностью его раскритиковали. ЦК Компартии Грузии отверг проект, настаивая на желании сохранить независимость республики и именно в таком качестве войти в СССР.

Почувствовав угрозу, больной (после инсульта) Ленин, осудив «слишком поспешные» действия Сталина, отверг идею автономизации и предложил совершенно другой вариант, согласно которому в федерацию объединялись равные республики, а не подчиненные РСФСР. 26 сентября Ленин направил всем членам Политбюро свое письмо «Об образовании СССР» с критикой сталинского плана «автономизации», настаивая на включении в проект утверждения о равноправии республик и права республик на отделение.

Несмотря на возражения Сталина, в итоге проект был принят Пленумом ЦК РКП (б) 6 октября в ленинской формулировке[439]. Чтобы это равенство стало реальным, федеративные органы власти следовало поставить над республиканскими. Ради сохранения дисциплины в партии, опирающейся на пролетариат, который един, независимо от границ и «старорежимных предрассудков», Владимир Ильич был готов пойти на компромисс с национальным самосознанием.

Описываемые события происходили в то время, когда коммунисты ожидали мировой революции в Европе. В партии, в соответствии с ее экспансионистской природой, создавалась концепция Мировой ССР, в которую «имеют право войти, на основе договоров самоопределения и объединения равноправных народов, все социалистические советские республики, как существующие, так и имеющие возникнуть в будущем», за ними «сохраняется право свободного выхода из союза»[440]. Большевики надеялись, что не за горами пролетарские революции и на Западе, и на Востоке. На то были веские основания: в первой половине 1919-го появились советские республики в Венгрии, Словакии[441] и Баварии[442]. Ожидалась революция в Германии. Началось объединение Китая под флагом республиканской партии – Гоминьдана, который был организован в соответствии с марксистско-ленинским демократическим централизмом и заключил союз с Коммунистической партией Китая.

Поглощение РСФСР республик, никогда не находившихся в составе Российской империи, в свете только что закончившейся Первой мировой войны выглядело бы аннексией и вряд ли нашло бы понимание их граждан. Речь могла идти лишь о добровольном присоединении к союзу. Однако если есть вход в социалистическую федерацию, то должен быть и выход.

Ленин категорично выступал за национально-территориальный принцип формирования республик – как автономных внутри РСФСР, так и будущих союзных. Изящно воспользовавшись скандалом между Г. К. Орджоникидзе и грузинскими коммунистическими лидерами, он обвинил его в «великорусском шовинизме» и потребовал «примерно наказать тов. Орджоникидзе» как «великорусского держиморду», а «политически-ответственными за всю эту поистине великорусско-националистическую кампанию» сделать Сталина и Дзержинского[443], полностью дискредитировав таким образом идею автономизации. Создаваемую федерацию Ленин предложил назвать «Союзом Советских Республик Европы и Азии» (ССРЕА).

Тем не менее, несмотря на выпады Ильича, Орджоникидзе в итоге таки удалось организовать ЗСФСР. А вот Сталину пришлось дать задний ход. 18 ноября в «Правде» было опубликовано программное интервью Сталина, в котором он заявил: «…Упразднение национальных республик явилось бы реакционным абсурдом, требующим упразднения нерусских национальностей, их обрусения, то есть реакционным донкихотством, вызывающим возражения даже со стороны таких мракобесов русского шовинизма, как черносотенец Шульгин».

6 октября 1922 года новый проект федеративного государства был одобрен Центральным комитетом РКП (б). Всем республикам гарантировались равные права внутри Союза Республик, и каждой предоставлялось право свободного выхода из Советского Союза. Этот проект приняли все руководители национальных партий. Они смогли поставить национальный интерес над национальным чувством, когда угроза вечного закабаления наций в РСФСР исчезла.

Уже в ноябре в аппарате ЦК РКП (б) были подготовлены основные положения проекта конституции будущего государства. В декабре они были разосланы в компартии республик для обсуждения.

18 декабря 1922 года Пленум ЦК РКП (б) обсудил проект Договора об образовании Союза ССР и предложил созвать съезд Советов СССР. Первый Всесоюзный съезд Советов открылся 30 декабря 1922 года. В нем приняли участие 2215 делегатов. Численный состав делегаций от республик определялся пропорционально количеству населения в них. Самой многочисленной была российская делегация – 1727 человек. С докладом об образовании СССР выступил И. В. Сталин. Съезд избрал Центральный исполнительный комитет СССР, в состав которого вошли председатели ЦИК союзных республик М. И. Калинин (РСФСР), Г. И. Петровский (Украинская ССР), А. Г. Червяков (Белорусская ССР) и Н. Н. Нариманов (ЗСФСР). Исполнительную власть вплоть до принятия Конституции СССР должен был осуществлять Совнарком РСФСР.

Союз Советских Социалистических Республик был образован 30 декабря 1922 года. Декларация об образовании СССР и Договор об образовании СССР были утверждены 30 декабря в Москве, в Большом театре, на I Всесоюзном съезде Советов[444].

В состав Советского Союза в 1922 году вошли Российская Социалистическая Федеративная Советская Республика (РСФСР), Украинская Социалистическая Советская Республика (УССР), Белорусская Социалистическая Советская Республика (БССР) и Закавказская Социалистическая Федеративная Советская Республика (включающая Советскую Социалистическую Республику Азербайджан, Советскую Социалистическую Республику Грузия и Советскую Социалистическую Республику Армения).

В состав РСФСР на тот момент входили восемь автономных советских социалистических республик[445], двенадцать автономных областей[446] и две трудовые коммуны[447].

Декларация провозглашала уверенность в том, что создание единого союзного государства позволит реально «обеспечить и внешнюю безопасность, и внутренние хозяйственные преуспеяния, и свободу национального развития народов»[448].

Кроме того, документ провозглашал такие принципы союзного объединения, как добровольность, равноправие народов, свободный выход из состава нового государства.

Сложившаяся ситуация, последствия войны и другие обстоятельства, отраженные в декларации, призваны были свидетельствовать о невозможности раздельного существования советских республик. Доступ в Союз был открыт всем социалистическим советским республикам – как существующим, так и могущим возникнуть в будущем.

Декларация об образовании СССР констатировала раскол мира на два лагеря – лагерь капитализма и лагерь социализма – и провозглашала новое государство «верным оплотом против мирового капитализма и новым решительным шагом по пути объединения трудящихся всех стран в Мировую Социалистическую Советскую Республику».

Мотивами создания Советского Союза объявлялись следующие:

• экономические причины: «Восстановление народного хозяйства оказалось невозможным при раздельном существовании республик»;

• защита социалистических республик от «новых нападений» привела к неизбежности создания «единого фронта советских республик перед лицом капиталистического окружения»;

• наконец, «само строение Советской власти, интернациональной по своей классовой природе, толкает трудящиеся массы советских республик на путь объединения в одну социалистическую семью».

Ведению Союза Советских Социалистических Республик в лице его верховных органов подлежали: а) представительство Союза в международных сношениях; б) изменение внешних границ Союза; в) заключение договоров о приеме в состав Союза новых республик; г) объявление войны и заключение мира; д) заключение внешних государственных займов; е) ратификация международных договоров; ж) установление систем внешней и внутренней торговли; з) установление основ и общего плана всего народного хозяйства Союза, а также заключение концессионных договоров; и) регулирование транспортного и почтово-телеграфного дела; к) установление основ организации вооруженных сил СССР; л) утверждение единого государственного бюджета СССР, установление монетной, денежной и кредитной системы, а также системы общесоюзных, республиканских и местных налогов; м) установление общих начал землеустройства и землепользования, а равно пользования недрами, лесами и водами по всей территории Союза; н) общее союзное законодательство о переселениях; о) установление основ судоустройства и судопроизводства, а также гражданское и уголовное союзное законодательство; п) установление основных законов о труде; р) установление общих начал народного просвещения; с) установление общих мер в области охраны народного здоровья; т) установление системы мер и весов; у) организация общесоюзной статистики; ф) основное законодательство в области союзного гражданства в отношении прав иностранцев; х) право общей амнистии; ц) отмена нарушающих союзный договор постановлений съездов Советов, Центральных исполнительных комитетов и Советов народных комиссаров союзных республик.

Верховным органом власти Союза Советских Социалистических Республик объявлялся Съезд Советов Союза ССР, а в периоды между съездами – Центральный исполнительный комитет Союза Советских Социалистических Республик. Исполнительным органом Центрального исполнительного комитета Союза являлся Совет народных комиссаров Союза ССР (Совнарком Союза), избираемый Центральным исполнительным комитетом Союза на срок полномочий последнего.

При ЦИК СССР учреждался Верховный суд с функциями верховного судебного контроля, а при СНК Союза – объединенный орган Государственного политического управления, председатель которого входил в СНК Союза с правом совещательного голоса.

Что касается государственного устройства союзных республик, то упоминались только республиканские Советы народных комиссаров. Съезды республиканских Советов и их Центральные исполнительные комитеты не упоминались. При этом союзные республики должны были внести изменения в свои конституции в соответствии с Договором об образовании СССР.

Для граждан союзных республик устанавливалось единое союзное гражданство. Декларировалось право свободного выхода из Союза, но условий такого выхода и описания соответствующей процедуры не имелось.

Конечно, Владимир Ильич со товарищи ни на грош не верили в силу договоров, законов, в легальную легитимность власти. Право они считали буржуазным пережитком, который должен отмереть вместе с государством, а также национальными и этническими «предрассудками». Единственным стержнем, способным удерживать социалистическое союзное государство, они считали партийную вертикаль, надежно удерживающую все рычаги управления – политические, экономические, военные и идеологические. При этих условиях выход республик из состава Союза ССР представлялся даже теоретически невозможным. Пункт о праве свободного выхода республик из состава СССР был призван погасить так не к месту разгоревшиеся национальные чувства в расчете на то, что классовое единство пролетариата со временем нивелирует национальные различия.

Почему-то все авторитарные и тоталитарные режимы уверены, что будут существовать вечно, хотя уроки истории говорят прямо обратное. Не были исключением и партийные вожди, создавшие Советский Союз. Они были уверены, что при сохранении партийной монополии они неизбежно преодолеют националистические центробежные тенденции и создадут качественно новую нацию, когда национальные чувства и буржуазное стремление наций к самоопределению исчезнут. Эта уверенность сыграла злую шутку с СССР, когда партийная вертикаль власти рухнула, а вместе с этим распалась и страна. Бывшие советские граждане расстраивались по поводу распада Союза, но радовались завершению коммунистического этапа развития страны. Странное, двойственное чувство, но на тот момент многое не осознавалось.

Глава 6

Красные правоведы

Если твоя судьба у тебя не вызывает смеха, значит, ты не понял шутки.

Грегори Дэвид Робертс. Шантарам

Превратности судьбы

Захватив власть, большевики быстро поняли, что только террором светлое будущее не построишь, необходимо строить пусть и новое – советское, – но все-таки государство. А для этого требовались высокопрофессиональные правоведы, желательно с правильным революционным прошлым и дореволюционным образованием.

Преданных делу революции и проявивших себя до и во время октября 1917 года юристов было немало, но также было важно, чтобы они были высококлассными специалистами. К таким правоведам, безусловно, относились М. А. Рейснер, П. И. Стучка, Н. В. Крыленко и А. Г. Гойхбарг.

С профессиональной точки зрения они были хорошо подготовлены: Рейснер и Гойхбарг учились у Л. И. Петражицкого, М. М. Ковалевского, М. Я. Пергамента, В. М. Нечаева и др.; Крыленко и Гойхбарг практиковались в написании речей и законопроектов в Государственной думе, работая во фракции РСДРП. Рейснер и Стучка имели серьезную адвокатскую практику. Все они много публиковались.

Ленин лично знал каждого из названных юристов и использовал их в зависимости не только от профессиональных качеств, но и от готовности быстро или, наоборот, длительно и скрупулезно вести дела.

Их роли в революционных событиях и в первые годы Советской власти были различными. Рейснер как теоретик права и государства представлял скорее интеллектуальный потенциал РСДРП (б). Стучка был партийным активистом, участвовал в Октябрьском перевороте, организовал Компартию Латвии, возглавлял правительство этой социалистической республики, а также Наркомюст и Верховный суд РСФСР. Крыленко был типичным партийный боевиком, проводником красного террора, возглавлял Верховный трибунал, прокуратуру РСФСР и Наркомюст СССР. Гойхбарг имел реноме высококлассного юриста, незаменимого законотворца первых лет Советской власти.

Однако все они были глубоко индоктринированы марксистской идеологией, вследствие чего стали правоотступниками, отказавшись от почти трехтысячелетней правовой традиции, восходящей к римскому праву, требовали отменить частную собственность и частное право.

Как бы в отместку судьба сыграла с ними злую шутку: несмотря на то что все они были творцами права катастроф и стояли у истоков того, что впоследствии стали называть советским правом, их вычеркнули из его истории: кого – забыли, а кого – уничтожили и запретили.

После смерти Ленина Крыленко и Гойхбарг попали в пасть взращенного ими же Молоха. Рейснер и Стучка немного не дожили до времен Большого террора, поэтому их Бог миловал, им повезло – они умерли своей смертью.

Полную картину жизни и деятельности представленных в данной главе правоведов можно лучше узнать, прочитав всю эту книгу, поскольку герои были в гуще событий, произошедших с 1917 по 1922 год.

Михаил Андреевич Рейснер

Михаил Рейснер всю жизнь метался от одной крайности к другой: он хотел стать богословом, но стал не просто атеистом, а системным гонителем конфессий; ненавидел империю, но сделал все, чтобы произошло ее возрождение; любил и ненавидел своих учителей; проклинал государственную систему управления Российской империей, но неожиданно для всех, и в первую очередь для самого себя, стал отцом советского государственного права.

Михаил Андреевич Рейснер родился 7 марта 1868 года в г. Вилейка Виленской губернии (сегодня Минская область Республики Беларусь). Отец его – Андрей Егорович – был военнослужащим, затем чиновником, мать – Екатерина Михайловна (в девичестве Храповицкая) – занималась домашним хозяйством и воспитывала детей – в семье их было пятеро, Михаил был старшим.

После окончания гимназии Михаил поступил на юридический факультет Императорского Варшавского университета, который закончил в 1892 году. До поступления, да и, наверное, до середины обучения, он не очень понимал, чему посвятить свою жизнь: служению Богу, государству или науке. Последнее на тот момент, скорее всего, вообще не рассматривалось. «В Императорский Варшавский университет поступил только из-за близости к месту службы отца и “ввиду полного безразличия к научному знанию, так как мечтал посвятить себя религии…”»[449] Постепенно Рейснер стал втягиваться в учебу. Александр Львович Блок был первым преподавателем, оказавшим огромное влияние на молодого человека.

Профессор Блок[450] сумел заинтересовать Рейснера юриспруденцией, вовлек его в изучение действующих и прежних правовых актов и различных учений о государстве и праве. Уже в университете Михаил написал исследование «О местном самоуправлении»[451]. Александр Блок – старший заряжал учеников своими идеями, но при этом был чрезвычайно требовательным к себе и к людям, его окружавшим.

1892 и 1893 годы были для Рейснера достаточно насыщенными во всех отношениях. Он закончил университет, защитил под руководством А. Л. Блока магистерскую диссертацию на тему «Общетеоретические и методологические вопросы государственного права по трудам некоторых выдающихся немецких ученых», некоторое время работал в канцелярии Люблинского окружного суда. Женился на Екатерине Александровне Пахомовой, с которой они впоследствии нажили троих детей, прошли все тяготы и лишения смутного времени.

Молодая семья в 1893 году отправилась в Новую Александрию, где Михаил Андреевич стал преподавать основы права в Институте сельского хозяйства и лесоводства (сегодня Институт земледелия г. Пулавы, Польша).

В 1896 году под руководством профессора Е. Н. Трубецкого[452] Рейснер подготовил диссертацию, сдал соответствующие экзамены, но до защиты дело не дошло.

С 1897 по 1898 год Рейснер стажировался в Германии в Гейдельбергском университете. Он слушал лекции, изучал литературу по публичному праву и общался с профессором конституционного права университета Георгом Еллинеком[453], основоположником германской социологии права. На основании отчета о научной командировке Михаилу Андреевичу было присвоено звание профессора, и его направили на работу в Императорский Томский университет, где создавался юридический факультет.

В 1898–1903 годах Рейснер был профессором и ученым секретарем юрфака Томского университета. В 1901–1902 годах он добился очередной научной командировки, стажировался в Германии, вернулся в университет, где публично поддержал студентов в их политических требованиях.

В 1903 году Михаил Андреевич был уволен из Томского университета за публичные политические высказывания против власти. Уехав за границу, жил и работал в Германии и Франции, изучал там право, философию. Увлекся марксизмом и стал его последовательным и активным сторонником.

По предложению лидера немецких социал-демократов Карла Либкнехта Рейснер выступил в 1904 году в качестве эксперта по русскому праву на Кенигсбергском процессе по делу группы немецких социал-демократов, помогавших русским социал-демократам нелегально переправлять революционную литературу в Россию. Михаил Андреевич опроверг обвинение в преступлении против русского царя и разоблачил подтасовки и фальсификации документов, подготовленных российским консульством. Заключения Рейснера в качестве ученого эксперта послужили материалом для общеевропейской кампании против бесправия и ужасов русского царизма и стали предметом обсуждения в печати всего мира. Их обсуждение в германском рейхстаге и ландтаге и легли в основу решения германского Имперского суда, утвердившего оправдание кенигсбергских обвиняемых в преступлении против русского царя.

Сотни европейских газет поместили информацию об этом процессе; имя Рейснера стало знаменито, а сам он получил известность в революционной среде. Некоторые статьи Pейснера, напечатанные в немецкой прессе, были тогда же переведены на русский язык В. И. Лениным и перепечатаны в «Пролетарии»[454]. Михаилу Андреевичу стали приходить письма от В. И. Ленина с благодарностью за «чрезвычайно ценное сообщение», «с надеждой на наше свидание с вами здесь», «с пожеланиями успеха в борьбе». Статьи Рейснера начали печататься в социал-демократической (разумеется, нелегальной) газете «Пролетарий»[455].

После Манифеста от 17 октября 1905 года Рейснер возвратился в Россию, вступил в РСДРП и организовал в Нарве группу социал-демократов-большевиков. Участвовал в работе Первой конференции РСДРП в Таммерфорсе. В конце 1905 года, опасаясь ареста, вновь уехал за границу и возглавил высшую школу социальных наук в Париже.

В 1907 году Михаил Андреевич снова вернулся в Россию и стал преподавать на кафедре истории политических учений в Санкт-Петербургском университете, на Высших женских курсах и в Психоневрологическом институте. В Психоневрологическом институте активно общался с Л. И. Петражицким, П. И. Люблинским, П. А. Сорокиным.

«Значительно более ценным в предреволюционном разрушении буржуазного правопорядка было учение так называемой «психологической» школы. Л. И. Петражицкого[456] меньше всего можно причислить к революционерам. Однако поскольку этот юрист встал на точку зрения психологии и отчасти дарвинизма, постольку же он, помимо своей воли, во многом проточил самый фундамент догматической и практической юриспруденции»[457], – писал впоследствии наш герой.

М. А. Рейснер попытался подвести под идеи Петражицкого экономическую и классовую основы. Он считал, что суть права – психика, но не индивидуальная, а классовая. Следовательно, если в обществе действует не один класс, то в нем существует не одно право, но столько правовых построений, сколько имеется сословий. «Суть вовсе не в диктатуре, а в законе; закон и есть здесь тот идеологический диктатор, который выступает в качестве последнего всплеска старого государства и, как нам кажется, не без некоторых оснований: все зависит от того, кто будет законодателем»[458].

Однако эта концепция Рейснера была востребованной Советской властью лишь на этапе разрушения «буржуазного» государства сразу после революции.

В этот период Михаил Андреевич начал разрабатывать свою собственную теорию права и института верховной власти. В учении Рейснера власть подразделяется на виды – правовую и бесправную. Под правовой властью он понимал власть, имеющую «правовую оболочку». Способ обеспечения второй власти – насилие[459].

Верховная суверенная власть – это основополагающая структура государства. В понятие верховной власти, по мнению Рейснера, входили три основных элемента: воля, право и сила. Воля государства является основополагающей, так как каждое государство претендует на вечное существование, имеет свою историю, традиции и культурные ценности. Воля государства, несмотря на ее конкретное совпадение с волей отдельных частных лиц, тем не менее приобретает некоторый нечеловеческий, сверхъестественный характер. Государственная воля не только независима в высочайшей степени, но и свободна в такой мере, как это не может представить себе ни один человек.

Рейснер определял внутренний суверенитет как право свободного определения своей собственной компетенции. Население подчиняется этой власти беспрекословно[460].

При большом желании здесь вполне можно найти параллель с децизионизмом Шмитта. Это и не удивительно, поскольку понятие суверенитета как особого «правового характера» государственной власти выработалось им преимущественно в эпоху абсолютизма.

Михаил Андреевич вел активную пропагандистскую работу. Выпускал совместно с дочерью Ларисой журнал «Рудин» в 1915–1916 годах, публиковал брошюры и статьи, которые пользовались широким успехом. Утверждают, что М. А. Булгаков взял резко антирелигиозные высказывания для своего Берлиоза в «Мастере и Маргарите» из вступительной статьи Рейснера к книге А. Барбюса «Иисус против Христа»[461].

Весной 1917 года Рейснер активно выступал против созыва Учредительного собрания. После Октябрьского переворота по рекомендации Ленина Михаил Андреевич работал в Наркомюсте заведующим отделением государственного права в Отделе законодательных предположений (отдел возглавлял А. Г. Гойхбарг), а затем в Наркомпросе.

Рейснер являлся одним из главных авторов Декрета об отделении церкви от государства и школы от церкви, принятого Совнаркомом 20 января (2 февраля) 2018 года. От прежней веры не осталось и следа, марксизм захватил его ум – он стал воинствующим атеистом. Всю свою ненависть он вложил в текст декрета, последствия которого ощущаются до сих пор.

Уничтожение одной религии и ее служителей расчистило место для другой, страшной идеологии и других служителей.

Михаил Андреевич принимал непосредственное участие в написании первой Конституции РСФСР, был главным идеологом и автором ее «профессорского» варианта. 4 июля 1918 года в «Известиях» был опубликован разработанный коллегией Народного комиссариата юстиции проект конституции, редакторами которого были указаны профессора М. А. Рейснер и А. Г. Гойхбарг[462]. Несмотря на отклонение данного проекта, ряд его положений были учтены в первом советском Основном законе.

Вместе с М. Н. Покровским М. А. Рейснер стал одним из основателей Коммунистической академии как центра марксистской социальной науки, был также одним из основателей Русского психоаналитического общества.

Как отмечалось, до событий 1917 года Рейснер общался с такими выдающимися юристами, как Е. Н. Трубецкой, Л. И. Петражицкий, М. М. Ковалевский, Г. Еллинек. В советском праве им места не было, если же их вспоминали, то подвергали жесткой критике. И Рейснер вычеркнул их из своей жизни, как будто бы их и не было.

Михаил Андреевич имел возможность докладывать В. И. Ленину правовые, теологические и другие вопросы. Профессионально и неформально общался с А. Г. Гойхбаргом. Сложные взаимоотношения на почве восприятия и понимания права были у него с П. И. Стучкой, даже в то время, когда Рейснер работал под его началом в Наркомюсте. Стучка, видимо, понимал, что профессиональный уровень Рейснера выше, чем у него; догадывался, что окружение, как юридическое, так и партийное, это тоже видит, и это его сильно раздражало. Таких примеров в истории предостаточно. А терпел бы Рейснер Стучку, если бы сам был руководителем? Не очень понятно. Одно ясно: до массового террора оба не дожили, в отличие от многих своих товарищей, например упоминаемого нами Гойхбарга.

Михаил Андреевич Рейснер скончался в Москве 3 августа 1928 года. Похоронен на Донском кладбище. Незадолго до этого, в 1926 году, умерла от брюшного тифа его дочь Лариса, а в 1927 году покончила с собой его жена Екатерина Александровна.

Создатель советского государственного (конституционного) права опубликовал большое количество работ, среди которых следует выделить «Государство» (в 3 частях, 1911–1912), «Государство буржуазии и РСФСР» (1923). Есть у Рейснера и работы, посвященные религии, например «Бог и биржа. Сборник революционных пьес» (1921), «Любовь, пол и религия» (1924), «Идеологии Востока» (1927). Из ранних работ следует назвать книгу «Теория Л. И. Петражицкого, марксизм и социальная идеология» (1908).

В своей последней работе «Право. Наше право. Чужое право. Общее право» Михаил Андреевич не то что протоптал тропу, а указал общее направление создания нового права, впоследствии получившего название «советское право», которое представляло собой гибрид позитивизма (в данном случае психологической школы), генетически связанного с постулатами правового государства, и права катастроф, или, если пользоваться терминологией Гегеля, права и неправа.

Петр Иванович Стучка

Руководители большевиков могли всегда опереться на юриста Стучку: он всегда рядом, всегда поможет, если что – его можно куда-нибудь передвинуть, при необходимости – вернуть (поставить) на место, он всегда под рукой. На него можно положиться.

Петр Иванович (Петерис Янович) Стучка родился 14 июля 1865 года в хуторе Пакуле Кокнесской волости Рижского уезда Лифляндской губернии (сегодня Латвия). Отец его был сельским учителем и торговал древесиной, мать – Иева – занималась домашним хозяйством. С 1879 по 1883 год Петерис учился в Рижской городской гимназии.

В 1884 году Стучка без экзаменов поступил на юридический факультет Санкт-Петербургского университета и по документам числился как Петр Иванович Стучка. В университете наряду с обучением праву интересовался революционной литературой, его внимание привлекало народничество, он начал писать о неравенстве, призывать к свержению самодержавия, посещать кружки народников[463]. В Петербурге П. И. Стучка общался с революционно настроенными студентами, в том числе с А. И. Ульяновым (родным братом В. И. Ленина), подружился с будущим народным поэтом Латвии Яном Райнисом.

По окончании университета в 1888 году Петр Иванович стал ответственным редактором газеты «Диенас Лапа» («Ежедневный листок»), посредством которой пытался разбудить латышский народ, чтобы он встал на путь «быстрого и прогрессивного развития»[464].

Оппозиционный политик, имеющий юридический диплом, вполне легально мог защищать свои убеждения и взгляды единомышленников, работая в адвокатуре. И с 1892 года Стучка – помощник присяжного поверенного при Рижско-Валмиерском мировом суде. Активно занимался политической антиправительственной деятельностью, изучал и пропагандировал марксизм.

Весной 1897 года Петр Иванович женился на Доре Плиекшанс, сестре своего друга Яниса[465], вместе с которым он учился законоведению в университете и занимался политической деятельностью.

Летом 1897 года Стучка был арестован и сослан первоначально в Витебск, затем в Вятскую губернию[466], где продолжил заниматься революционной деятельностью, много писал, познакомился с Ф. Э. Дзержинским. В марте 1903 года вновь приехал в Витебск[467].

В 1906 году при активном содействии Петра Ивановича Латышская социал-демократическая партия объединилась с РСДРП.

Уйдя с головой в политику, Стучка все меньше занимался правом, статус присяжного поверенного он использовал скорее в конспиративных целях. Безусловно, хорошее образование и способность работать с текстами давали ему конкурентное преимущество перед коллегами.

Стучка лично и с помощью переписки общался с Лениным, другими лидерами большевиков. В начале 1908 года Петр Иванович познакомился с Петром Ананьевичем Красиковым, у них установились дружеские отношения, после переворота 1917 года они вместе работали в Наркомюсте.

Февральскую революцию 1917 года Стучка встретил в Латвии, в апреле в качестве делегата работал на VII Всероссийской конференции РСДРП (б), где активно поддержал доклад Ленина о текущем моменте («Апрельские тезисы»). Летом призывал бойкотировать предпарламент.

24 мая 1917 года Стучка опубликовал в «Правде» статью «На почве закона или на почве революции». Противопоставляя закон и революцию как несовместимые понятия, он выступил против Временного правительства, которое требовало в революционную эпоху соблюдения законности. Стучка напомнил, что «суть революции заключается именно в захватном праве».

24–25 октября Петр Иванович – в Смольном, в штабе большевиков. Л. Г. Дрибин в биографической книге, посвященной Стучке, писал: «Восстание в Петрограде победило. Вечером 25 октября открылся II Всероссийский съезд Советов. В его президиуме преобладали большевики во главе с В. И. Лениным. Среди них и П. Стучка, член партии с 1895 года. Ему 52 года, но он выглядит значительно старше. Сказываются долгие годы борьбы, непрерывное напряжение революционной работы»[468]. 26 октября Петр Иванович выступил на съезде в поддержку Декрета о мире[469].

Стучка возглавил следственную комиссию Петроградского Временного революционного комитета и в этой должности занимался арестами чинов прежней администрации, офицеров, лидеров оппозиционных большевикам организаций[470]. Сам вел допросы арестованных, участвовал в обысках. После восстания юнкеров 29 октября (11 ноября) 1917 года дал санкцию на казнь значительной части пленных. Руководил закрытием небольшевистских газет в столице[471].

В ноябре П. И. Стучка был назначен наркомом юстиции РСФСР, был одним из авторов Декрета о суде (№ 1), ликвидировавшего «старые» суд, прокуратуру и адвокатуру, а также отменившего «старые» законы. Прежние коллеги по Совету присяжных поверенных Петроградской судебной палаты не признали декрет и исключили Стучку из адвокатов.

Вследствие соглашения большевиков, по сути, с единственными союзниками в революции – левыми эсерами – 10 декабря 1917 года Петр Иванович оставил пост главы юридического ведомства, а наркомом юстиции стал эсер И. З. Штейнберг. Стучка остался членом коллегии наркомата.

После выхода левых эсеров из состава Совета народных комиссаров Стучку 18 марта 1918 года вновь назначили наркомом юстиции. И уже 28 марта, сразу после переезда руководства Советской России в Москву, под председательством Стучки состоялось заседание новой коллегии наркомата. Сам нарком руководил Отделом гражданского права, Отделом законодательных предположений и кодификации, а с 16 апреля – и Отделом наказаний[472].

22 августа 1918 года Петр Иванович ушел с поста наркома юстиции, его заменил Д. И. Курский. Вместе с тем Стучка до 1920-х годов оставался членом коллегии Наркомюста.

В конце 1918 года он был направлен партией в Латвию, где организовал большевистский переворот.

В декабре 1918 года Стучка был назначен председателем Советского правительства Латвии. Манифест этого правительства гласил: «Мы отметаем все законы, распоряжения и учреждения… Все эти органы старой власти заменяет диктатура пролетариата – Советская власть вооруженных рабочих».

Формально Стучка занимал этот пост до января 1920 года, даже после сдачи Латвии большевиками. В подвале Рижской ЧК после занятия Риги белыми были обнаружены изуродованные трупы заложников, казненных по приказу Стучки перед уходом большевистских войск[473].

В республике свирепствовали голод и эпидемия тифа, для борьбы с которыми Стучка не делал практически ничего. В это время он устроил пышную свадьбу своей дочери с банкетом, а после банкета был большой бал в Дворянском доме в Риге. Как вспоминал князь А. П. Ливен, «масса гостей съехалась по этому поводу со всех концов России, и, говорят, никогда еще и нигде, ни в одном зале не видано было такого ослепительного количества дорогих камней и драгоценностей, как на гостях товарища Стучки»[474]. Именно там прозвучали знаменитые слова Ларисы Рейснер[475]: «Разве мы делали революцию не для себя?»[476]

После октябрьских событий 1917 года Петр Иванович активно влиял на декретную и законотворческую деятельность, участвуя в подготовке большинства декретов и законов советского государства. Наряду с декретами о суде он обеспечивал разработку Конституции РСФСР 1918 года и содействовал в подготовке и принятии Конституции Союза ССР 1924 года и Конституции РСФСР 1925 года. Участвовал в разработке и принятии Гражданского кодекса РСФСР 1922 года, хотя первоначально отрицал существование гражданского права в советском государстве. С участием Стучки начиналась работа по подготовке первого Земельного кодекса.

В 1923 году Петр Иванович стал первым председателем Верховного суда РСФСР, возглавлял его до 1932 года. В то время председатель одновременно был заместителем наркома юстиции РСФСР и членом коллегии наркомата. С середины 1920-х годов Петр Иванович почти не влиял на законотворчество и государственно-правовую политику. Также следует отметить, что после создания Советского Союза появился Верховный суд СССР.

Находясь на посту председателя суда, Стучка часто болел, подолгу лечился, в том числе за границей. Тем не менее он находился на посту председателя Верховного суда РСФСР до конца своих дней.

Наибольшую известность нашему герою принес подход к теории права как к «системе (или порядку) общественных отношений», который был оформлен в отдельную статью в 1919 году в «Руководящих началах по уголовному праву РСФСР»[477], которые стали своего рода первым кодексом, а также сборником норм «Общей части» Уголовного кодекса РСФСР. Сформулированное им определение права соединяет марксистско-ленинское учение и социологический подход, который вобрал в себя отдельные идеи С. А. Муромцева и Н. М. Коркунова. Это еще один пример создания гибрида из позитивизма (в данном случае социологической школы) и права катастроф.

Умер Петр Иванович Стучка 25 января 1932 года. Похоронен в Кремлевской стене.

На траурном заседании пленума Верховного Суда РСФСР А. Я. Вышинский уподобил Стучку роденовскому мыслителю, громадным интеллектуальным напряжением измыслившему советское право «из ничего». При этом он процитировал одну из работ Стучки: «Да, на заре буржуазного общества судья творил новое буржуазное право путем рецепции, путем позаимствования, воспроизведения уже существовавшего (например, римского) права, тогда как народному суду нового коммунистического строя заимствовать неоткуда. Всякое позаимствование у него сводится к возврату к старому, к сознательной или бессознательной контрреволюции, и если меня спросили бы, какую эмблему я предлагаю для увековечения здания народного суда, то, конечно, не “столб, над ним корона”, а также не богиню с мечом и с завязанными глазами, эту бестию буржуазной юстиции с гуманными фразами на губах, но рабочего мыслителя Родена»[478].

П. И. Стучка – автор огромного количества статей и ряда книг, из которых самые известные – «Старый и новый суд» (1918), «Пять месяцев Социалистической Советской Латвии» (в 2 частях, 1919, 1921), «Революционная роль права и государства» (1921), «Учение о государстве и Конституция РСФСР» (1923), «Конституция СССР в вопросах и ответах» (1926).

Николай Васильевич Крыленко

Знаменитая фраза Николая Васильевича Гоголя, вложенная в уста Тараса Бульбы, героя одноименного произведения, при обращении к сыну: «Я тебя породил, я тебя и убью!», – могла бы выглядеть в конце жизни Крыленко так, если бы он обратился к Вышинскому: «Я тебя породил, ты меня и убьешь!». Николай Васильевич Крыленко и Андрей Януарьевич Вышинский были по большому счету единомышленниками, но в этом единомыслии победил Вышинский.

Николай Васильевич Крыленко родился 2 мая 1885 года в селе Бехтеево Сычевского уезда Смоленской губернии. Его родители – Василий и Ольга – в 1890 году вместе с семьей переезжают в Смоленск, где отец работал в археологическом музее и журналистом.

Через два года семья переехала в Люблин (сейчас город Люблен, Польша), где отец работал в Министерстве финансов Российской империи. Там же Николай начал обучение в гимназии.

В 1903 году Крыленко поступил на историко-филологический факультет Санкт-Петербургского университета, который закончил в 1909 году. В студенческие годы Николай стал интересоваться политикой. Он принял участие в антиправительственной деятельности, в 1904 году вступил в ряды РСДРП (б). После окончания учебы работал учителем в Люблине. Ораторские способности Николая, его убежденность в неправильности мироустройства выдвинули его в первые ряды большевиков-революционеров.

Он общался с В. И. Лениным, выполнял его поручения, не раз подвергался арестам и ссылкам.

В 1912–1913 годах Крыленко проходил военную службу. Во время очередной ссылки в конце 1913 года экстерном окончил юридический факультет Харьковского университета. В 1913–1917 годах с перерывами работал в аппарате фракции социал-демократов в IV Государственной думе. Перерывы были связаны с арестами и призывом на фронт.

При Временном правительстве с июля по сентябрь 1917 года Николай находился под арестом по обвинению в государственной измене, после освобождения участвовал в организации и осуществлении Октябрьского переворота.

Ночью 25 октября (7 ноября) 1917 года Крыленко – в президиуме II Съезда Советов вместе с Лениным, Троцким, Сталиным и др. На следующий день Николай Васильевич стал членом Совета народных комиссаров в составе комитета по военным и морским делам (в комитет также вошли В. А. Антонов-Овсеенко и П. Е. Дыбенко).

Член Совнаркома прапорщик Крыленко был назначен Верховным главнокомандующим республики и выехал в Ставку Российской армии в Могилеве для заключения перемирия с немцами. При захвате Могилева прежний главнокомандующий Н. Н. Духонин был убит – как минимум при попустительстве Крыленко[479].

После подписания Брестского мира в марте 1918 года был создан Высший военный совет во главе с Л. Д. Троцким, должность Верховного главнокомандующего была упразднена. В телеграмме от 13 марта 1918 года Троцкому Ленин указывал на то, что должность «упраздняется» по предложению товарища Крыленко[480].

Николай Васильевич ушел из военачальников, и, вспомнив о его юридическом образовании, партия поручила ему работу обвинителя (прокуроров уже и еще не было) в революционных трибуналах. Он взялся за это дело, стал организовывать из уголовных процессов театральные представления, где ведущую роль отводил, конечно же, обвинению: гневно обличал подсудимых, вызывая бурную реакцию любопытных зрителей.

С мая 1918 до 1931 года Николай Васильевич был председателем Революционного (Верховного) трибунала при ВЦИК.

Одновременно он являлся членом коллегии Наркомюста, с 1922 по 1931 год – членом коллегии Наркомата земледелия. Все дела по линии красного террора проходили через его руки, и ни одного случая помилования приговоренных, писавших апелляции на имя Крыленко, не зарегистрировано[481].

Николай Васильевич считал возможным уничтожать «враждебные элементы» лишь по признаку социального происхождения. Одним из таких самых громких процессов был суд над правыми эсерами, который проходил в Москве с 8 июня по 7 августа 1922 года. А за две недели до этого Крыленко доложил во ВЦИК проект УПК РСФСР. Николай Васильевич поддерживал обвинение по всем крупным контрреволюционным и уголовным делам того времени («Шахтинское дело» 1928 года, процесс Промпартии 1930 года и др.), заслужив репутацию «прокурора пролетарской революции».

В 1922–1929 годах кроме прочих должностей занимал должность старшего помощника прокурора РСФСР.

Напомним, что в то время прокуратура, как и суды, входила в систему Наркомата юстиции. В 1929 году Крыленко стал прокурором РСФСР. В 1931–1936 годах он – нарком юстиции РСФСР. Свое прокурорское место Николай Васильевич уступил А. Я. Вышинскому, новой восходящей юридической «звезде».

В 1935 году Андрей Януарьевич стал прокурором СССР, в 1936 году был назначен наркомом юстиции СССР. О конкуренции Крыленко и Вышинского речь уже не шла: Крыленко падал, Вышинский взлетал.

Николай Васильевич принимал активное участие в подготовке Положения о судоустройстве 1922 года, Уголовного кодекса 1922 года, Уголовно-процессуального кодекса 1922 года, а также Земельного кодекса 1922 года.

Принципы Крыленко[482] (от которых он потом отказался) даже к социалистической законности вряд ли подходили. Например, он ставил знак равенства между судом и классовой расправой.

Тезис о признании как главном доказательстве в уголовном процессе, приписываемый его последователю и одновременно палачу А. Я. Вышинскому, отстаивал именно Крыленко. Более того, в советском уголовном праве Николай Васильевич предлагал открытый перечень составов преступлений против государства. Он также предлагал упростить судопроизводство за счет отмены мотивированной части приговора. Решение вопроса о прениях он оставлял на усмотрение суда[483].

После ареста Е. Б. Пашуканиса[484] (1937) Крыленко отрекся от своего близкого товарища и заместителя и от многих своих речей и публикаций, однако это его не спасло.

Н. Петров и М. Янсен пишут: «Вскоре после процесса Тухачевского нарком юстиции Николай Крыленко в частной беседе сказал, как ему невыносимо быть в “ежовых рукавицах”: “Теперь такие ленинцы, как я, не ко двору, в моде Ежовы и Вышинские, выскочки с потерянной совестью”. Он с негодованием говорил о “курином умишке” и “воробьиной близорукости” Ежова и его окружения. Полгода спустя Крыленко был арестован…»[485].

1 февраля 1938 года бывшего Верховного главнокомандующего, наркома юстиции РСФСР и СССР, бывшего прокурора РСФСР арестовали. Николай Васильевич признался во всем, что ему вменили, скорее всего, подписал все бумаги, которые ему дали.

29 июля 1938 года Военная коллегия Верховного суда СССР за особо опасные государственные преступления приговорила Крыленко к расстрелу.

Николай Васильевич стал жертвой Молоха, одним из инженеров которого был сам. Его казнили под Москвой, на расстрельном полигоне «Коммунарка» НКВД СССР в тот же день, когда был вынесен приговор.

Обычно расправу с Крыленко связывают с его былой дружбой с Троцким – главным политическим соперником Сталина. Однако полагаем, что мотивы ненависти Вышинского к Крыленко были другими.

Николай Васильевич не был чужд стремлению к высокому и отдавал дань философским размышлениям о праве. Он писал: «Право есть производное от общественно-экономических отношений. <…> В своем содержании оно есть не что иное, как система норм, имеющая задачей оправдать или охранить, или сначала охранить, а потом оправдать существующий правопорядок. <…> Когда Рейснер пишет, что право не всегда носит лишь эксплуататорский характер, он совершает ошибку. И когда Стучка говорит, что право есть система общественных отношений, мне кажется, он совершает ошибку, ибо общественные отношения остаются, но не нужно эти иного рода общественные отношения связывать с теперешними в такой их форме, как они известны нам, как мы их знаем, связывая с реальным историческим правом. <…> Право, в том его реальном понимании, таким, каким мы его до сих пор знаем на всем протяжении веков, исчезнет. <…> Что же останется? Мы ответим: все что угодно, но не право»[486].

А это, между прочим, и есть базовые принципы теории пролетарского (социалистического) права его друга, подчиненного и последователя Е. Б. Пашуканиса[487], в которой он по-марксистски честно предлагал признать единственным право катастроф (административное регулирование) и отказаться от его скрещивания с буржуазным позитивизмом. Тем самым он очень больно наступил на мозоль Вышинскому, который вел социалистическое общество к признанию своей версии советского права как смеси позитивизма и права катастроф. Первым жертвой этой, казалось бы, сугубо софистической дискуссии пал Пашуканис, а вслед за ним – и Крыленко.

В 1955 году Н. В. Крыленко был реабилитирован.

Николай Васильевич был плодовитым автором – список его трудов приближается к сотне, из них следует выделить: «Судоустройство в РСФСР» (1923), «О Союзе Советских Социалистических Республик» (1924), «Как устроен и работает советский суд» (1925), «Введение в изучение советского права» (1927), «Основы судоустройства СССР и союзных республик» (1927), «Вредительство в снабжении и социалистическое строительство» (1930), «На борьбу с вредительством» (1930), «Выводы и уроки из процесса “Промпартии”» (1931), «О революционной законности» (1932), «Ленин и Сталин о революционной законности» (1934), «Задачи органов юстиции» (1935), «Советское правосудие» (1937).

Будучи человеком разносторонне одаренным, Крыленко стал признанным мастером-альпинистом. Он активно занимался развитием туризма в стране, руководил обществом охотников и шахматной организацией страны. Повальное увлечение шахматами в СССР в 1920–1930-е годы в определенной мере и его заслуга.

После реабилитации Н. В. Крыленко был переиздан ряд его работ, в том числе и по советскому праву.

Александр Григорьевич Гойхбарг

«Есть ли там смена?» – спрашивает от имени Шершеневича Гойхбарг в рецензии к книге, посвященной памяти Г. Ф. Шершеневича, и сам говорит об «успокоительном ответе»[488]. В работе речь идет о гражданском праве, но смена оказалась глобальной, и не только для цивилистов, к которым причислял себя и Гойхбарг, но и для всей России.

В числе сменщиков был и сам Александр Григорьевич Гойхбарг, главный советский кодификатор, которого О. Ю. Шилохвост назвал «красным Трибонианом»[489]. Гойхбарг – автор ставшей в свое время крылатой фразы: «Всякий сознательный пролетарий знает… что религия – опиум для народа. Но редко кто… осознает, что право есть еще более отравляющий и дурманящий опиум для того же народа»[490]. Он стал одним из первых, кто был репрессирован с использованием карательной психиатрии.

Александр Григорьевич (Авраам Герцович) Гойхбарг родился 8 марта 1883 года в черте оседлости в селе Галузинцы Летичевского уезда Подольской губернии в семье бывшего молдавского подданного, причисленного к местному мещанскому обществу[491].

В 16 лет Александр сбежал из семьи и от перспектив стать торговцем табаком, учился в Житомире – в 1901 году закончил гимназию. В 1902 году поступил на юридический факультет Киевского университета Святого Владимира. В 1904 году, будучи студентом, вступил в РСДРП (был во фракции меньшевиков с 1904 по 1917 год), в том же году его исключили из университета за антиправительственную деятельность.

В 1906 году Гойхбарг переехал в Санкт-Петербург, продолжил учебу в столичном университете, женился и принял участие в выборах в первую Государственную думу как агитатор РСДРП.

Партия оценила его работу, и он в 1907 году стал секретарем председателя фракции РСДРП И. Г. Церетели, готовил выступления для Ираклия Георгиевича, законопроекты для фракции.

В 1910 году Гойхбарг окончил юридический факультет Санкт-Петербургского университета. Блестящие знания изученных правовых дисциплин, активность в исследовательской деятельности стали основанием для оставления его в университете на кафедре гражданского права «для приготовления к профессорскому званию», и после защиты в 1914 году магистерской диссертации он стал читать свой курс. Преподавательскую должность Гойхбарг совмещал с деятельностью присяжного поверенного (с 1914 года).

До октябрьских событий Александр Григорьевич уже был известен как специалист по гражданскому праву, опубликовал ряд трудов. Учился и общался с известными специалистами в разных сферах знаний, среди них – М. Я. Пергамент, Л. И. Петражицкий, М. И. Туган-Барановский, Г. Ф. Шершеневич, П. А. Сорокин. Впоследствии он редко упоминал своих учителей «в силу классового разделения».

После переезда высших органов управления из Петрограда в Москву Гойхбарг – профессор Московского университета (юридико-политического отделения факультета общественных наук).

Верность делу партии Александр Григорьевич подтверждал не только в дореволюционный период – тут как раз были «мелкие» проблемы, связанные с его принадлежностью к фракции меньшевиков, – но и сразу после 1917 года, когда подготовил и провел в жизнь первые акты большевиков. Однако в ряды РКП (б) вступил только в 1920 году.

По просьбе наркома юстиции П. И. Стучки, согласованной с Лениным, Гойхбарг работал в Наркомюсте заведующим Отделом законодательных предположений и кодификации, был членом коллегии Наркомюста. Руководил подготовкой Кодекса законов об актах гражданского состояния, брачном, семейном и опекунском праве (1918), Кодекса законов о труде (1918), участвовал в подготовке основной части законодательных актов 1918–1923 годов.

Необходимо отметить участие Александра Григорьевича вместе с Михаилом Андреевичем Рейснером в 1918 году в подготовке «профессорского» варианта Конституции РСФСР. Здесь, как, впрочем, и в дальнейшем, Александр Григорьевич проявил себя прежде всего как «моторизованный законодатель» – продвинутый адепт юридической техники, а не теоретик права и тем более не пламенный революционер. «Мы в своей критике исходили из желания сделать Советскую конституцию еще более совершенной, поднять ее на бо́льшую высоту, облечь ее в иную, менее торжественную форму, которая, по нашему мнению, более подходит идеологии пролетариата. Мы, в частности, хотели поэтому декларативную форму провозглашения известных прав заменить нормами относительно неотъемлемых общественных прав или, вернее, основ социалистического строя. Мы хотели большей последовательности и законченности»[492], – объяснял он свой подход к оформлению Решений РСДРП (б).

Документ не был поддержан, вместе с тем ряд положений вошел в принятую Конституцию РСФСР 1918 года. Активное участие в дискуссиях, связанных с подготовкой Основного закона, особенно против варианта, разработанного под руководством И. В. Сталина, впоследствии не прошло бесследно.

После не очень удачного участия в подготовке Конституции – то ли от греха подальше, то ли действительно некому было выполнять многочисленные задачи в Сибири – Гойхбарг, скорее всего, непосредственно Лениным был отправлен в Челябинск и Омск.

С 1919 по 1920 год Александр Григорьевич был членом Сибирского революционного комитета. В тот период, когда Сибревком из Челябинска переехал в Омск, Гойхбарг по особому поручению руководства страны готовил процесс и выступил в суде обвинителем против правительства Колчака. Суд проходил 20–30 марта 1920 года в Омске.

Колчак отрекся от своих полномочий, 4 января 1920 года передав их Деникину и атаману Семенову. 7 февраля его расстреляли. Однако для большевиков смерть Колчака и его ближайших соратников, а также разгром его армии оказались недостаточными фактами ликвидации Белого движения на востоке. После занятия большевиками Сибири был организован судебный процесс над «самозваными мятежниками правительства Колчака». Следствие по обвинению арестованных в Иркутске членов колчаковского правительства, среди которых преобладали чиновники среднего уровня, велось до апреля 1920 года, затем обвиняемых доставили в Омск – судить «мятежников» в специально оборудованных железнодорожных мастерских.

Поскольку назначенные члены трибунала не обладали юридическим образованием, нужен был уважаемый правовед, хорошо знавший закон и судебную процедуру. Эта унизительная роль досталась блестящему юристу и выдающемуся советскому кодификатору.

Гойхбарг из обвинения устроил настоящее представление: отбросил в сторону юридические навыки и элементарную порядочность, манипулировал фактами, перебивал обвиняемых и свидетелей, обращался к восьмитысячной публике с вопросами о наказании виновных «и добивался вполне предсказуемой реакции зала, в едином порыве оглашавшегося криками «Расстрелять! Расстрелять!»[493].

А. Я. Вышинский еще только учился этому «мастерству». Большой террор приближался. Опыт процессов над предателями и врагами народа, в том числе такое ораторское искусство, будет востребован. До Вышинского был Крыленко, а до него – Гойхбарг и суд над правительством Колчака. Мясорубка только начинала работать.

«Победивший» Колчака Гойхбарг вернулся в Москву, где занялся нормотворческой деятельностью, публиковал статьи, выступал перед студентами, партийными и советскими работниками.

Лично знавший Александра Григорьевича, его юридическое занудство и способность довести начатый законопроект до логического завершения Ленин доверял больше всего именно товарищу Гойхбаргу. Безусловно, по концептуальным вопросам подготовки актов Ленин советовался больше с наркомом юстиции Д. И. Курским, но по текстам, формулировкам норм Гойхбарг был вне конкуренции. Все (!) кодексы 1918–1923 годов были подготовлены под его началом. Однако главной заслугой А. Г. Гойхбарга на законотворческом поприще стали подготовка и принятие ГК РСФСР, действовавшего более 40 лет.

В 1921 году Гойхбарг наряду с кодификационными работами возглавлял комиссию по подсчету убытков, нанесенных Советской России войной и блокадой.

После смерти Ленина отношение к Александру Григорьевичу сильно изменилось. В середине 1924 года его исключили из партии, но отпустили в научную командировку в Германию и Францию.

По-видимому, от бдительного взгляда Вышинского не укрылось, что Александр Григорьевич, несмотря на свою склонность к сугубо технологическим упражнениям, все-таки отметился и на теоретико-правовой стезе, в свое время высказавшись вполне определенно: «Пролетариат в процессе социальной революции заменяет право организацией обеспечения материальных и духовных потребностей индивидуумов», так что право как «общественное принуждение» должно исчезнуть в силу ненадобности. «Трудовые массы заменяют право обеспечением материальными и духовными потребностями людей или же в некоторых областях раскрепощают личность, высвобождают ее из-под тяжелого гнета правящих оков»[494].

На излете карьеры, вплоть до ареста, Гойхбарг преподавал и был юристом-консультантом в Наркомате внешней торговли. Преподавал в Академии внешней торговли и Московском финансово-экономическом институте. Публичных и даже академических выступлений становилось все меньше и меньше.

Коллеги и товарищи стали его сторониться, а Александр Григорьевич как будто этого и ждал: ворчал, ругался, «был невыносим». В конце концов неоднократные сигналы бдительных коллег были услышаны. Его рассказы о Ленине, Сталине, а тем более о какой-то кодификации не имели никакого смысла – и не с такими разбирались.

Согласно старинной традиции наказывать невиновных и награждать непричастных, советское государство «отблагодарило» профессора Гойхбарга за его преданность идеалам революции и высокий профессионализм длительным «лечением» в психушке.

В январе 1948 года Министерство государственной безопасности возбудило против Гойхбарга уголовное дело по ч. 1 ст. 58–10 УК РСФСР (антисоветская агитация). Александр Григорьевич был арестован. На допросах следователь принял решение провести судебно-психиатрическую экспертизу, которая была выполнена в ЦНИИ судебной психиатрии им. Сербского Минздрава СССР. На основании ее заключения Гойхбарг с января 1948 года по декабрь 1955 года находился на принудительном лечении в Казанской тюремной психиатрической больнице[495].

В начале 1956 года Александр Григорьевич вернулся в Москву – он был реабилитирован, и ему была назначена персональная пенсия.

Умер А. Г. Гойхбарг в 1962 году в Москве, похоронен на Донском кладбище.

Самые известные работы А. Г. Гойхбарга – «Землевладение и землепользование подданных враждебных держав и немецких выходцев» (1915), «Пролетариат и право» (1919), «Брачное, семейное и опекунское право Советской республики» (1920), «Советское земельное право» (1921), «Основы частного имущественного права» (1924), «Буржуазные реформы наследственного права» (1925), «Очерки хозяйственного права» (1927), учебное пособие для вузов «Курс гражданского процесса» (1928).

Эпилог

Общеевропейский кризис, обусловленный Первой мировой войной, существенно перекроил политическую карту континента, принес огромные экономические потери, привел к гибели и страданиям множества людей, кардинально изменил морально-этические ценности Европы. Однако нигде последствия кризиса не были столь катастрофическими, как в России. Иначе как апокалипсисом случившееся и не назовешь.

Испытания, принесенные войной, оказались непосильными для обветшавшего самодержавия, и оно не смогло, образно говоря, удержать силовое поле, предотвращавшее проникновение темной энергии в светлый мир. «Лихой человек», которого так боялся К. П. Победоносцев и окормляемые им охранители самодержавия, вырвался на свободу. Конечно, архаичный народ существует повсюду, но нигде его масса не была настолько подавляюще велика.

Интеллигентское Временное правительство, по давней традиции преклонявшееся перед народом, который оно не понимало, в бесплодных попытках «самоорганизовать» народную стихию еще больше теряло контроль над жизнью в государстве. В стране воцарились хаос и разгул охлократии.

Волну темной энергии смогла оседлать РСДРП (б), и она вынесла большевиков прямо на вершину власти.

Для людей христианской культуры, которая, несмотря на все лицемерие официальной церкви, доминировала в светлом мире, сила, захватившая власть, выглядела не иначе как Антихристом. Вместо любви к ближнему провозглашалась классовая ненависть, вместо следования закону, если не писаному, то моральному, – беззаконие «классового сознания», вместо целомудрия – разгул сексуальной революции. И вообще, мораль цивилизованного человека подменялась чистой конъюнктурой: морально все, что выгодно пролетариату. Не зря Федор Михайлович Достоевский называл революционеров бесами.

Армагеддон – смертельный бой между противниками Антихриста и преследователями контрреволюции – стал неизбежен.

В период Гражданской войны пресловутые четыре всадника Апокалипсиса вдоволь нагулялись по России. Количество загубленных ими жизней сравнимо с населением средней европейской страны.

В первые месяцы после прихода к власти большевики, обуреваемые марксистскими догмами, изо всех сил содействовали разгулу темной энергии, надеясь полностью разрушить «буржуазное государство» и спалить как можно больше своих политических противников в пламени стихийного террора.

Первые декреты Советской власти не были регулирующими, а тем более законодательными документами. Это были политические решения новой верховной власти, воспринимавшиеся как индульгенции для беззакония, творимого потерявшей берега толпой: «черного передела» земли; бессудных расправ; разрушения церкви и преследования священнослужителей; сексуальной разнузданности и пр.

В угаре разрушения государства большевики разрушили и право как систему деятельности, ликвидировав «старые» суд, прокуратуру, адвокатуру и т. п., поскольку в их догматике право, как и государство, должно было «отмереть».

Конституция РСФСР отнюдь не учреждала новое государство. Провозглашалось создание нового общества – социалистической республики. Республика как система управления в ее хрестоматийном виде вождями большевиков отрицалась: ни РСФСР, ни затем СССР и республиками в полном смысле этого слова, предполагающем разделение властей, незыблемость политических и гражданских прав населения, никогда не были. Вообще, республика, как правило ассоциируемая с демократией, и диктатура (пролетариата) – вещи несовместные.

Предоктябрьские представления Ленина о системе управления социалистическим обществом сводились к идее самоорганизации вооруженных рабочих в коммуны и добровольного объединения этих коммун «в деле разрушения буржуазного господства и буржуазной государственной машины».

Однако большевики быстро поняли, что все нараставшие хаос и анархия могут легко поглотить их власть, как это случилось с Временным правительством. Требовалось срочно предпринять усилия по превращению хаоса в порядок. Других механизмов создания нового порядка, кроме как построение сильного государства, не существует. Большевикам пришлось отбросить свои утопические представления о самоуправлении пролетариата и срочно приступить к государственному строительству.

С появлением сначала более-менее организованных (подпольные организации, осуществлявшие террор в отношении большевистских руководителей), а потом совсем организованных (белые армии) очагов сопротивления новой власти стало очевидно, что без армии и репрессивных органов подавить это сопротивление невозможно.

Красная Армия, в которую изначально набирали только сознательных рабочих, стала формироваться за счет мобилизации крестьян и военспецов. Была введена жесткая дисциплина, а также институт комиссаров, контролировавших военспецов и несших слово партийное в красноармейские массы.

Для централизованного управления экономикой, которая еще с дореволюционных времен дышала на ладан, был создан бюрократический монстр – ВСНХ, применявший исключительно командные методы управления.

Была осуществлена милитаризация труда, носившего исключительно принудительный характер, особенно в отношении «нетрудящихся», то есть представителей интеллектуального и творческого труда.

Видя в качестве единственного способа обуздания хаоса создание одноканальной командно-административной системы, лидеры большевиков пошли на упрощение и так несложной схемы верховного управления страной, низведя формально высший орган – ВЦИК – до уровня декорации.

Реальный центр принятия решений, так называемый суверен – высшее руководство РКП (б) – обеспечивал единоначалие во всех сферах строящегося государства и общественной жизни за счет полного контроля над Советами всех уровней путем их тотальной партизации. Члены РКП (б) составляли подавляющее большинство в Советах.

Сама партия все больше обретала черты военизированной бюрократической структуры, организованной на принципах так называемого демократического централизма. Причем централизма было много, а демократия носила сугубо имитационный характер.

Кроме жестко командного управления большевики активно использовали патернализм, поддерживая основные потребности граждан взамен на детальную регламентацию всех сторон жизни. Система распределения благ, в том числе жилья, здравоохранение и прочие централизованные социальные службы обслуживали прежде всего «сознательных граждан» и особенно «ответственных товарищей», создавая «чуждым элементам» многочисленные бытовые затруднения и блокируя их личностное развитие.

Иными словами, за неполные пять лет русского апокалипсиса большевики решительно перешли от отрицания государства как средства подавления «трудящихся» к безудержному этатизму, то есть главенству государства во всех сферах.

Успехи Советской власти, победившей в Гражданской войне и если не преодолевшей катастрофу, то сделавшей уверенные шаги по выходу из нее, производили сильное впечатление. Особенно на фоне эпического провала Временного правительства, сделавшего ставку на прямо противоположный метод – децентрализацию управления. Возможно, такой подход и мог бы привести к успеху, но только в результате длительной и кропотливой работы, что в условиях политического и экономического кризиса и мировой войны было нереально. Либерализм, проповедовавшийся партией кадетов, был в значительной мере дискредитирован, и не только в СССР.

В конце 1920-х – начале 1930-х годов идеи ручного управления и этатизма находили все больше сторонников. В это время мир выбирал не между либерализмом и этатизмом, а между различными видами этатизма: советским (диктатура пролетариата), итальянским (фашистская диктатура) и немецким (нацистская диктатура). В частности, в Латинской Америке в 1930 году правительства шести стран – Аргентины, Бразилии, Доминиканы, Боливии, Перу и Гватемалы – пали в результате военных переворотов, приведших к диктатуре военных хунт. К 1932 году то же произошло в Эквадоре, Сальвадоре и Чили. Считалось, что крайне правые или крайне левые режимы представляют собой более динамичные силы по сравнению с либеральными политическими системами.

Даже в США во время Великой депрессии были те, кто сравнивал текущий кризис с чрезвычайной ситуацией времен Гражданской войны, предлагал «положить на полку» Конституцию США и оставить ее там до конца кризиса. Нашлись влиятельные политики, предпочитавшие «железную руку диктатора» текущему политическому «параличу» и предлагавшие президенту Ф. Рузвельту «принять диктаторские полномочия», мотивировав это серьезностью ситуации в стране[496].

Конечно же, нашлись пытливые умы, попытавшиеся дать научное обоснование этому течению. Так возникло комплексное (политика, этика, право) учение – децизионизм, в конечном счете сводящийся к облеченной в красивые термины апологетике ручного управления командно-административными методами, всепроникающему влиянию государства на все стороны общественной и экономической жизни. Его правовую составляющую (массив документов, обеспечивающих такой метод управления), не вписывающуюся в известные теории права, мы назвали правом катастроф, поскольку она применима в основном к ситуациям катастрофического состояния государства.

Как мы уже отмечали, Конституция 1918 г. и весь массив декретов, постановлений и инструкций Советской власти представляли собой именно право катастроф. Кодексы, спорадически возникавшие в первые два года Советской власти, были не более чем обобщением тематически родственных декретов.

Большевики быстро смекнули, что право, понимаемое как система деятельности, не имеет классовой или какой-то еще природы и абсолютно инвариантно политическому режиму. Поэтому они заменили трибуналы «старыми» судами, восстановили прокуратуру, адвокатуру и нотариат, вернув системе правовой деятельности ее полноту. При этом суды и правоохранительные органы по-прежнему находились под жестким партийным контролем.

Переход к мирной жизни обернулся для большевиков новой катастрофой: их постиг полный провал в социотехнических начинаниях, а именно в построении нового социалистического общества, состоящего из полуангелов, готовых беззаветно трудиться на благо мировой революции, удовлетворяясь прожиточным минимумом. Процент сознательных рабочих и прирожденных революционеров был исчезающе мал. Остальные хотели нормальной жизни в рамках регулярного государства. Возникла реальная угроза потери власти большевиками.

Пришлось временно отказаться от таких базовых доктрин марксизма, как запрет частной собственности и исключительно принудительный характер труда. А главное – регулярное государство требовало внятных и стабильных правил своего функционирования, то есть законодательства, основанного на юридических нормах, а не административных командах.

Правовое регулирование НЭПа было осуществлено на основе классически подготовленных кодексов, а не декретов. Впрочем, и декреты из сугубо декларативных и административно-командных документов все больше принимали регулятивный характер.

При этом контроль верхушки РКП (б) над социальной и экономической сферами страны нисколько не пострадал. Гражданский кодекс 1922 года удивительным образом был отнесен к публичному праву, а частное было объявлено несуществующим. Главной задачей экономической конституции страны было объявлено сохранение командных высот государства в экономике.

КЗоТ 1922 года вроде бы открывал путь к развитию рынка труда, однако отсутствие достаточного количества квалифицированных работников и паническая боязнь безработицы – непременного спутника конкуренции наемных работников – вкупе с неоправданно высокими нормами соцобеспечения неквалифицированных рабочих не позволили создать механизм устойчивого повышения производительности труда.

Уголовная политика (УК, УПК и судебная реформа) была направлена на защиту «завоеваний революции» и социалистического государства и в гораздо меньшей степени – на защиту жизни, здоровья и имущества граждан.

Земельный и Лесной кодексы были сконструированы по привычной схеме – как обобщение массива декретов, наглухо перегораживающих путь к рынку земли и природных ресурсов.

Столь разительные перемены в законодательстве РСФСР вызвали в юридической среде разговоры о создании некоего принципиально нового пролетарского права. Явное несоответствие массива кодексов и декретов традиционным теориям права вызывало у воспитанных на них правоведов острый когнитивный диссонанс.

Было предложено три подхода.

Первый. Честно признать, что право катастроф и есть социалистическое право, в пределе стремящееся к чисто административному управлению, а право в классическом смысле, то есть пресловутое «буржуазное право» таки должно отмереть (Крыленко, Гойхбарг).

Второй. Признать существование как бы двух «прав» – традиционного и права катастроф, используемых для управления различными сферами государства (Стучка).

Третий. Признать, что традиционное право не всегда является «эксплуататорским» и потому вполне может войти как часть в социалистическое право наряду с правом катастроф. В результате возникнет некий гибрид, обладающий преимуществами обоих подходов, – его и следует называть советским правом (Рейснер).

Эти, казалось бы, сугубо умозрительные соображения, которые на первый взгляд никого, кроме юристов, не должны волновать, на протяжении последующих 10 лет стали предметом острой политической борьбы, не обошедшейся без жертв.

В итоге победил третий подход, обоснованный и пропагандированный А. Я. Вышинским: химера советского права вплоть до крушения СССР представляла собой право катастроф в оболочке позитивистской (конкретно – нормативистской) теории права. В дальнейшем это позволяло, легко отбросив импозантную оболочку, вернуться к незамутненному административно-командному управлению. Что и произошло во время Великой Отечественной войны и в определенной мере в годы Второй Великой русской революции[497], когда Советы пытались утвердить конституционно закрепленное за ними всевластие.

Ленин и его соратники отнюдь не являлись теми, кого сегодня принято называть имперцами. Российскую империю они ненавидели и всячески приближали ее конец. Да и государство как таковое не было для них ценностью. В то же время они отнюдь не желали оставлять отвалившиеся части империи в руках «буржуазии». Сеть организаций РСДРП (б) на национальных окраинах империи активно работала над провозглашением соответствующих социалистических республик.

В результате наступления германских войск и в ходе Гражданской войны практически все они оказались под властью национальных правительств, что стимулировало проявление национального самосознания и националистических тенденций.

Победа в Гражданской войне позволила образовать социалистические республики в Украине и Белоруссии. В республиках Закавказья Советская власть была восстановлена с участием экспедиционного корпуса РККА.

Однако желание включить республики в состав РСФСР натолкнулось на противодействие партийного руководства в Украине, Грузии и Белоруссии. Боясь подорвать единство РКП (б), Ленин решил, по крайней мере, сделать вид, что готов учесть национальные интересы республик, и настоял на создании союзного государства с декларируемым правом выхода республик из него. На самом деле он больше рассчитывал на вступление в Союз новых членов, лелея мечту о создании Мировой Советской Социалистической Республики.

Стержнем, удерживающим целостность СССР, являлась монолитная коммунистическая партия, которая никогда не позволила бы отвалиться от него какой-либо республике. Иными словами, скрепа Российской империи в виде самодержавия царя была заменена самодержавием РКП (б), а точнее – ее руководства.

Советский Союз оказался, по сути, унитарным государством благодаря единству высших политических и правовых институтов, а также вооруженных сил и финансовой системы. Якобы федеративный характер государства оправдывался сохранением языка, культуры, некоторыми нюансами законодательства в национальных республиках и безудержной пропагандой «дружбы народов».

Существует множество представлений о том, что такое «империя», которые основаны на политологических, исторических, экономических и прочих соображениях. Называя СССР империей, мы имеем в виду его полиэтничность, централизованность и унитарность (в указанном только что смысле), экспансионизм (в смысле распространения социализма по всему миру), неизбежно приводящий к милитаризации общества, наличие «императора» – ответственного (или безответственного) суверена, неподвластного никаким законам. В рассматриваемый период сувереном являлось коллективное руководство РКП (б).

Если отвлечься от пресловутого классового подхода, несостоятельность которого в наше время очевидна, а сосредоточиться прежде всего на устройстве системы управления государством, то трудно не признать, что за 5 лет Великой русской революции история вернулась на круги своя. Что это – дух места, или усмешка Истории, или что-то еще – остается только гадать.

Как бы то ни было, имперская сущность возрожденного государства диктовала вполне определенные последующие шаги: наращивание экономической и военной мощи и приход к власти настоящего императора – суверена в лице конкретной персоны. После смерти В. И. Ленина борьба за этот статус разгорелась со страшной силой и носила весьма кровавый характер…

Васнецов В.М. «Воины Апокалипсиса»

Совет народных комисаров. 1919 г.

Лев Борисович Каменев

Лев Давидович Троцкий, Владимир Ильич Ленин, Лев Борисович Каменев

Иосиф Виссарионович Сталин, Владимир Ильич Ленин, Лев Давидович Троцкий

Лев Давидович Троцкий

РККА. Лев Давидович Троцкий

Верховный правитель России и верховный главнокомандующий русской армии Александр Васильевич Колчак

Декрет СНК о создании Рабоче-крестьянской Красной армии с поправками Ленина

Колониальный корпус САШС

Лавр Георгиевич Корнилов

Чехословацкий легион 6-го стрелкового полка. 1917 г.

Яков Михайлович Свердлов

Белогвардейцы

Лев Каменев прибыл в Брест-Литовск

Советские делегаты в Брест-Литовске

Подписание Брестского мира

«Голод», картина И. А. Владимирова

Жертвы голода в Бузулуке, рядом с Самарой

Каннибализм во время голода в Поволжье, 1921

Феликс Эдмундович Дзержинский

Коллегия ВЧК. 1919

Антон Иванович Деникин

Александр Григорьевич Гойхбарг

Беспризорники. 1918 г.

Владимир Ильич Ленин и Климент Ефремович Ворошилов среди делегатов X съезда РКП(б)

Владимир Ильич Ленин, Лев Борисович Каменев, Григорий Евсеевич Зиновьев и Андрей Януарьевич Вышинский среди членов ВЦИК. 1922 г.

Владимир Ильич Ленин, Иосиф Виссарионович Сталин. Горки, 1922 г.

Лариса Михайловна Рейснер с родителями

Пётр Иванович Стучка

Николай Васильевич Крыленко