Minerva Spencer The Boxing Baroness

© Shantal LaViolette, 2022

© AST Publishers, 2024

Уайтчепел, Лондон

Фантастический женский цирк Фарнема

1815 г.

Марианна бросила монету конюху с сонными глазами, взяла Реджинальда под уздцы и села верхом, не воспользовавшись специальной подставкой, чего никогда не смогла бы сделать в элегантной амазонке. Она предпочитала ездить верхом в бриджах и сапогах.

Удобно устроившись на сером жеребце, она выехала из небольшого дворика при конюшне. Джек, конечно, потребовал бы, чтобы она не ехала верхом, а бежала перед конем, но Марианна терпеть не могла бегать и не смогла бы делать это ежедневно. По ее мнению, верховая прогулка в парке являлась достойным компромиссом.

Дядя наотрез отказался покупать ей приличную лошадь, утверждая, что любая старая кляча подойдет, поэтому Марианна купила Реджинальда сама. Она заплатила за жеребца больше, чем могла себе позволить, но он был отлично выдрессирован и ездить на нем было одинаково удобно и в женском седле, и в мужском.

К тому времени как они приблизились к воротам Гайд-парка, тело Реджинальда напряглось от предвкушения, а Марианна окончательно проснулась.

– Готов пробежаться, Реджи?

Его чувствительные уши дернулись, конь фыркнул, словно понял вопрос.

– Тогда вперед!

Мощное туловище Реджинальда рванулось вперед, и всю свою силу конь направил в захватывающий дух изящный галоп.

Это в самом деле походило на полет, и Марианна не могла сдержать радостного смеха, когда они парили сквозь утреннюю прохладу, только она и Реджи, всего два живых создания в…

Марианна вскрикнула, когда мимо нее так близко, что едва не задел коленей, пронесся всадник на крупном коне.

Реджи споткнулся и повернул направо, но быстро пришел в себя.

Марианна гневно посмотрела вслед удаляющейся парочке.

– А ну достань их, Реджи!

Хотя ветер отнес ее слова в сторону, Реджи уловил решимость хозяйки и, бросив все силы в гонку, рванул что было мочи. Как раз когда они едва не наступали соперникам на пятки, конь и всадник внезапно остановились.

Марианна моргнула, пытаясь развеять туман в глазах, и резко осадила коня. Увлекшись гонкой, она не заметила, что они добрались до конца Роттен-Роу. К тому времени как они перешли на рысь, другой всадник подвел своего громадного серого жеребца к краю широкой дороги и принялся выгуливать взад-вперед.

План Марианны направить Реджи в противоположную сторону, избежав таким образом встречи, провалился, когда незнакомец окликнул ее:

– Доброе утро, мисс Симпсон.

Она вздрогнула, услышав низкий, хорошо поставленный голос, и неохотно повернула обратно.

Светловолосый, светлоглазый, блистательный бог смотрел на нее сверху вниз, сидя верхом на своем коне, ладони на полторы выше Реджи.

Его аристократические скульптурные черты лица застыли в надменном выражении, что, как подумалось Марианне, для него характерно. Глаза, цвет которых она не смогла разглядеть с ринга, оказались светло-зелеными и напоминали крещенский холод инея на свежей траве. Прямо сейчас они сверкали ледяной враждебностью, от которой ей внезапно стало холодно.

Он чуть двинул коня вперед.

– Вы – мисс Марианна Симпсон, если я не ошибаюсь.

– Вы знаете, что это я, – огрызнулась всадница. – А вы – герцог Стонтон.

Взгляд светлых глаз медленно, дерзко скользнул по ее телу. Ей приходилось терпеть подобные взгляды бесчисленное множество раз, еще до того, как печально известный бывший возлюбленный публично ее бросил. Ноздри благородного носа Стонтона трепетали и подергивались, словно он уловил что-то гадкое.

Марианна не сникла под его суровым взглядом, напротив, тоже внимательно его рассматривала. Классическое совершенство фигуры герцога ее не удивило. В конце концов, он же лорд Безупречность: безупречен как внешне, так и в манерах.

Было неприятно признавать, что прозвище ему подходит, во всяком случае когда речь идет о его лице и теле. Он не просто привлекателен, а действительно безупречен и совершенно по-мужски красив.

– Вы сложная женщина, мисс Симпсон, с вами трудно разговаривать.

Она поерзала в седле:

– Да?

– Наверняка вам известно, что вчера вечером я посетил заведение вашего дяди и хотел с вами увидеться.

– К несчастью, я не воспринимаю мужчин, которые пристают к нам за кулисами.

Светлая кожа его высоких скул потемнела, когда он услышал эти оскорбительные слова.

– На прошлой неделе я также отправил вам два письма, мисс Симпсон.

– Я их получила.

Его светлые брови опустились.

– Но ответа не было.

– Я выбросила их не читая.

Его брови вновь приподнялись, исчезнув под прядью пепельно-русых волос.

– Почему же вы так поступили?

– Нет такого закона, в котором говорится, что я обязана объяснять вам мои поступки.

– Закона нет, – согласился он. – Но существует обычная вежливость.

Услышав эти поучения, Марианна вспыхнула. В целом она не отличалась невежливостью: ну, если не сталкивалась с аристократами, но ей никогда не доводилось встречать более аристократичного мужчину, чем этот.

И все же стыдно вести себя подобно невежественной сварливой тетке, подтверждая, что его впечатление о ней – верное.

– Я вижу, вы не перестанете преследовать меня до тех пор, пока не получите желаемого. Что говорилось в вашей записке?

– Что я хочу с вами поговорить.

Марианна раздраженно вздохнула:

– Но я не хочу с вами разговаривать, ваша светлость.

И снова герцога выдало тело – точнее, непроизвольная реакция. Казалось, все краски исчезли из его глаз, зрачки сузились до точек, а радужные оболочки теперь напоминали зеленые стекляшки, отмытые морем.

– И вас даже не разбирает любопытство?

– Ни в коей мере.

Хотя он этого никак не показал, Марианна предположила, что он в ярости. Герцог наверняка привык командовать и, конечно, ожидал покорности от женщины вроде нее. Вряд ли многие вот так отвергают его светлость Стонтона.

Марианна покраснела под его задумчивым взглядом, который, к досаде девушки, побудил ее продолжить беседу.

– Я в состоянии догадаться, почему вам так хочется поговорить со мной, ваша светлость.

– В самом деле? И почему же?

– Мужчины вроде вас подкупают служащих моего дяди с одной лишь целью.

– Вроде меня. – Он повторил эти слова негромко, и уголок его рта слегка приподнялся, коротко сверкнули белые зубы.

Марианна не назвала бы это улыбкой.

– Можете быть уверены: не в моих привычках домогаться цирковых актрис, принуждая согревать мою постель.

Лицо Марианны словно ошпарило кипятком, несмотря на утренний холод. Она считала, что аристократические насмешки давно ее не задевают. Похоже, ошибалась.

Вместо того чтобы покрепче закрыть рот и уйти, Марианна ринулась в бой.

– А, вы же лорд Безупречность, верно? – колко спросила она. – Непревзойденный среди людей и лишенный низменных побуждений. – Девушка презрительно усмехалась, глядя в его прищуренные глаза. – Но вы мужчина, как и любой другой. Просто выбираете себе шлюх рангом повыше.

На его красивом суровом лице возникло такое выражение, словно он получил доказательство своей правоты, словно ее грубость подтвердила его мнение о том, что она и впрямь неотесанная потаскушка, бывшая любовница барона Стрикленда, субъекта, которого вся Англия называет распутником из распутников.

И пока Марианна смотрела в эти неприступные зеленые глаза, ее охватила волна беспомощности. Почему этот человек считает ее распутной девкой на основании грязных сплетен? Из-за Доминика она сделалась мишенью для оскорбительных предложений и объектом насмешек мужчин всех мастей, но особенно богатых властных джентльменов, которые, казалось, находили ее в равной мере привлекающей внимание и отталкивающей.

– Чего вы хотите, ваша светлость? – устало спросила Марианна.

– Поговорить с вами.

– Мы уже разговариваем.

– Мне хотелось бы вам кое-что показать, и я предпочту сделать это наедине.

Она едва не расхохоталась.

– Вещь, которую вы хотите мне показать, находится в герцогской резиденции? Нет, – тут же добавила Марианна, не дав ему ответить, – это не в вашем стиле. Место будет куда более интимное. Может, небольшой укромный уголок. Где-нибудь… подальше от чужих глаз.

Ей просто не верилось, что эти холодные глаза могут стать еще холоднее.

– Даю слово джентльмена, что не посягну на вашу персону. – Его взгляд прошелся по ней жестко, словно нож. – Я хочу побеседовать с вами на вашем рабочем месте – отсюда и мое появление в цирке – или в любом другом месте, которое вы сочтете приемлемым. Главное – чтобы не на проезжей дороге.

По его решительному упрямому лицу Марианна поняла: отказа он не примет.

– Хорошо, я к вам приду. Куда и когда?

Похоже, ее внезапная капитуляция ничуть его не удивила, словно он вообще не сомневался в своем успехе.

– Я живу в доме номер пять на Гросвенор-сквер. Это недалеко. Но почему не сейчас?

– Моя одежда вряд ли подходит для утренних визитов.

Он пожал мощными плечами под черной крылаткой, чем сразу привлек к ним внимание собеседницы.

– Нет ничего необычного в том, чтобы один джентльмен заглянул к другому джентльмену сразу после утренней верховой прогулки, в кожаных штанах.

Марианна всматривалась в его надменное красивое лицо. Чего может от нее хотеть мужчина вроде него? И хотеть так сильно, что вынужден на этом настаивать? Ну, чего бы он ни хотел, она вынуждена признать: вряд ли это имеет отношение к плотским утехам. В конце концов, не стал бы он приглашать ее к себе домой в семь утра, когда на улице уже светло, ради любовной интрижки.

Марианна кивнула:

– Что ж, показывайте дорогу, ваша светлость.

Сент-Джон Пауэлл, седьмой герцог Стонтон, негодовал молча, не утруждаясь вести любезную беседу со своей спутницей – своенравной циркачкой.

Он снова и снова прокручивал в голове их короткий разговор, время от времени бросая короткий взгляд на женщину и пытаясь совместить свое представление о ней с реальностью. Эта особа никак не укладывалась в стандартную схему.

Ее прямота… нет, ее агрессивность уязвила его и вывела из равновесия. С тех пор как он был мальчишкой, ему ни с кем не приходилось так по-детски препираться и терпеть подобную наглость. За пять минут, проведенных с мисс Симпсон, он выслушал больше оскорблений, чем за все прошедшие годы вместе взятые, и сам вел себя весьма грубо.

И худшее тут то, что по большей части виноват в этом он сам.

Ему отчаянно хотелось послать ее к дьяволу, но – и это терзало его сильнее всего – он вынужден был терпеть выходки бывшей шлюхи Доминика Стрикленда, если хотел получить хоть какой-то шанс спасти брата.

Именно из-за этого негодования Сент-Джон почти не приложил усилий, чтобы хоть как-то скрыть свои неприязнь и отвращение к Марианне Симпсон. А она, не будь дурой, сразу же разглядела все сквозь тонкую ткань цивилизованности.

Он больше злился на себя, чем на нее. Вовсе не в его духе вести себя невежливо с кем бы то ни было вне зависимости от положения или так открыто проявлять свои чувства. Это было грубое, оскорбительное поведение. Он выставил себя последним хамом, и она отчитала его за это.

Винить ее он не может, но это не значит, что ее грубость должна ему нравиться, как и она сама. Это вовсе не игра; жизнь брата висит на волоске, а эта женщина – своего рода ключ к возвращению Бенджамина.

Когда они выехали из парка, Сент-Джон опять взглянул на спутницу. В сюртуке, бриджах и шляпе она выглядела совсем как мужчина, и не только из-за своих очень коротких волос.

Она и на лошади сидела по-мужски, как очень опытный наездник, а рука, обтянутая черной кожаной перчаткой и свободно державшая поводья, была куда шире, чем он видел у леди.

Ее плечи, хотя и тонкой кости, были на удивление широкими, а под сюртуком рельефно обозначились бицепсы. Талия узкая, бедра стройные. Под плотно обтягивающими ноги бриджами перекатываются мускулы, а под высокими сапогами-ботфортами угадываются красивые икры.

Просто воплощение молодого щеголя с осиной талией и фигурой, ради достижения которой многие денди в одних местах подбивают свою одежду ватой, а в других утягивают до невозможности. Ее же фигура, как догадывался Сент-Джон, выглядит так не благодаря корсету и подбивке – это результат напряженных физических нагрузок.

Она держалась со сдержанной настороженностью и излучала почти мужскую жизненную силу. Сент-Джон подумал, что ее физическое совершенство не должно его удивлять. В конце концов, она кулачный боец. Он-то считал, что все эти поединки, организованные ее дядей, являются скорее акробатическими трюками, чем настоящими боями, но она определенно поддерживала себя в хорошей физической форме, чтобы исполнять свою роль убедительно.

Когда они повернули, солнце осветило ее лицо, и под полями шляпы оно стало видно гораздо яснее. Ужасный синяк красовался на ее челюсти, а вниз от губы к подбородку тянулся едва заметный шрам длиной примерно в дюйм.

Возможно, эти бои все же нечто большее, чем просто театральное представление.

Подбородок у нее был красивой формы и очень решительный, а овальное лицо на удивление мягким и женственным. На щеках ямочки, а вокруг рта – легкие морщинки от улыбок. Лет двадцать с небольшим, решил Сент-Джон, хотя уверенная манера держаться скорее подобала более зрелой женщине. Глаза под тяжелыми веками ничем не примечательные, карие, нос изящный, с легкой горбинкой, на переносице небольшая выпуклость, а это значит… по меньшей мере один раз нос был сломан.

Единственное, что в ней необычно, это рот. Не только верхняя губа в форме идеального лука Купидона, но и на нижней есть заметная ямочка. Эффект весьма пикантный – такое ощущение, что она надувает губки.

Единственной ее претензией на красоту была светлая, как фарфор, кожа, словно светившаяся жемчужным блеском, – во всяком случае, там, где нет припухлости и синяка.

Она излучала спокойное достоинство и сдержанность, которых он никак не мог ожидать от цирковой артистки, а тем более от бывшей любовницы Доминика Стрикленда, нераскаявшегося гедониста, печально знаменитого своим распутством и чувственными излишествами.

К моменту мнимой смерти Стрикленда его поведение вышло за все рамки дозволенного. А женщина, ехавшая сейчас рядом с Сент-Джоном, делила с Домиником постель как раз в то время, когда он вел себя омерзительнее всего и шокировал даже пресыщенное светское общество.

Отвратительные мысли заставили Сент-Джона нахмуриться. Отношения Доминика с этой женщиной тут совершенно ни при чем. Критически важно убедить Симпсон, что ее нравственный долг – помочь ему спасти жизнь брата, которая оказалась под угрозой из-за предательства ее бывшего любовника.

И если она не захочет помочь ему добровольно…

Нет, пока он об этом думать не будет.

Гай Дарлингтон, маркиз Карлайл и наследник герцогства Фейрхерст, не дожидаясь, пока дверь библиотеки за ним закроется, произнес:

– Боже праведный, Син. Если бы я не получил твоей записки, подумал бы, что встретил в холле мужчину.

После того как брат Стонтона исчез, только Гай, самый давний друг, называл его этим детским прозвищем.

– Это точно была она – Баронесса ринга? – уточнил Гай.

Какой-то газетный острослов так окрестил Симпсон после того, как она заявила, что стала законной женой Стрикленда. Но сейчас, познакомившись с этой серьезной гордой молодой женщиной, Сент-Джону было сложно представить, чтобы она согласилась просто побеседовать со Стриклендом, уж не говоря о том, чтобы опять стать его любовницей.

– Да, это была мисс Марианна Симпсон.

– Она выглядит несколько иначе без всего этого броского грима, верно? Изящнее, что ли. Но почему, во имя всего святого, она одевается как мужчина?

– Эту тему мы не затрагивали.

Гай хохотнул и плюхнулся в кресло, которое совсем недавно занимала Марианна Симпсон, напомнив о своей провокационной манере сидеть с широко раздвинутыми красивыми длинными ногами в туго натянутых бриджах.

– Ну и как она, онемела от счастья и зарыдала у тебя на плече, услышав о воскрешении своего прежнего обожателя?

Стонтон вздрогнул, услышав этот вопрос. Спасибо другу за вмешательство. Последнее, что ему сейчас требовалось, – это похотливые мысли о Марианне Симпсон.

– Она отказалась читать письмо.

Гай захохотал и хлопнул себя по бедру:

– Она даже не захотела его прочитать? Что за бессердечная стерва. Да еще и нелюбопытная. Ты уверен, что она вообще женского пола?

Сент-Джон снова вспомнил эту особу с необыкновенно сильным характером. Да, она, безусловно, женщина, и это лишало его покоя.

– Ни разу в жизни не встречал женщину, начисто лишенную любопытства, – произнес Гай. – Господи, да я сам не смог удержаться и прочитал письмо, хоть и ненавижу ублюдка Дома.

Так было не всегда. Когда-то, много лет назад, они трое: Син, Гай, Дом – и еще двое друзей, Эллиот Уингейт и Дэвид Норрис, были близки как братья. Когда они учились в Итоне, их пятерку шутливо называли братством.

До сегодняшнего дня Сент-Джон верил, что из них остались в живых только трое – он сам, Гай и Эллиот. Дэвид, бесспорно, погиб: стал жертвой той же вражеской засады, как и его брат Бен, а почти год назад сообщили о смерти Доминика во время пожара.

– Как ты думаешь, эту интригу они замыслили вместе – Дом и Симпсон? – спросил Гай. – Может, ее отказ помочь – просто попытка повысить цену за сведения о том, где находится Бен?

– Нет. Мне показалось, новость о его воскрешении ошеломила ее так же сильно, как и нас.

– А как насчет ее дяди? Не думаешь, что он как-то с этим связан?

– Вот тут не знаю, но Эллиот отправил человека наблюдать за домом Фарнема сразу же после того, как я получил это письмо, и тот заверил, что Фарнем не получал писем от Стрикленда, и не писал ему сам. Если эти двое в сговоре, то они должны как-то общаться между собой.

Гай кивнул:

– Да, пожалуй. О, кстати, Эллиот уже направляется сюда.

– В это время дня?

Уингейт работал на министерство внутренних дел и редко мог встречаться с друзьями в дневные часы.

– Он сказал мне, что не хочет тебя обнадеживать, но, похоже, отыскал досье на Симпсон и Фарнема.

– Он же говорил, что такого досье не существует?

– Господи, да кто знает, что на уме у этой засекреченной банды. Возможно, им самим неизвестно, что там у них происходит.

Значит, министерство собирает информацию на циркачку. До этого откровения его подозрения по поводу Марианны Симпсон, в особенности ее связи с контрабандным бизнесом, которым занимались ее дядя и Стрикленд, оставались всего лишь догадками. Однако британское правительство не собирает сведения о ком-либо без причины.

– А какая она?

– М-м? – промычал Сент-Джон.

– Мисс Симпсон – какая она?

– У нее отлично подвешен язык, – отозвался Стонтон после минутного размышления. – А также она показалась мне поразительно прямолинейной.

И это было очень мягко сказано.

Дверь открылась, и без всяких формальностей в библиотеку зашел темноволосый, тонкий, как рапира, молодой человек.

– Доброе утро, Стонтон, Карлайл.

– Доброе утро, Эллиот, – отозвался хозяин дома. – Гай говорит, у тебя для меня сюрприз.

Эллиот кинул на Гая обреченный взгляд и сел в кресло рядом с другом и соседом по квартире.

– Ты сплетник почище, чем миссис Онион.

Миссис Онион служила горничной в квартире, которую друзья снимали вместе. Ее способность болтать без единой паузы давно стала легендарной.

Гай пожал плечами:

– Что? Ты же не предупреждал, что это государственная тайна.

Эллиот, пропустив его замечание мимо ушей, поставил рядом с креслом свой потрепанный кожаный портфель и обратился к Сент-Джону:

– Ну что, она согласилась сотрудничать?

Стонтон вкратце рассказал другу о своей недолгой встрече с Марианной Симпсон.

– Довольно интересно, что она отказалась прочесть письмо, – сказал Эллиот. – Но, вероятно, не так уж и удивительно, если учитывать, как Доминик обращался с женщинами всю свою жизнь. – Он открыл портфель и вытащил оттуда тонкую папку. – Джентльмен, доставивший мне это, был не из наших.

Под «нашими» Эллиот подразумевал министерство внутренних дел, где служил. А вот чем он там занимался, друзья до сих пор понять не могли.

– Не из ваших? – Гай досадливо застонал. – Тогда на кого, дьявол его побери, этот человек работает? И откуда знает, что тебе требовалась информация на Фарнема?

Эллиот пожал плечами:

– Он может быть из управления по делам иностранцев. Или из адмиралтейства. Или даже из секретного ведомства.

– Секретное ведомство? Это что, шутка такая? – требовательно спросил Гай.

Эллиот проигнорировал вопрос.

– Само существование этого досье подтверждает мои подозрения, что кто-то уже изучал возможные связи между Фарнемом, Стриклендом и Симпсон. – Он протянул папку Стонтону и добавил: – Очень надеюсь, что ты позволишь мне сообщить о воскрешении Доминика.

– Ради спасения брата я намерен отнестись к предостережению Стрикленда серьезно, – ответил Сент-Джон. – И без обид, Эллиот, но я слышал слишком много правительственных тайн, которые склонялись на все лады на балах и обедах, поэтому не особенно верю в чье-либо благоразумие и умение хранить секреты. Когда Бен будет в безопасности, я расскажу твоему начальству все, что его заинтересует.

Эллиот вздохнул:

– Понимаю, но я должен был попытаться.

– Ты в самом деле считаешь, что Доминик откажется помогать Бену, если правительство узнает, что он до сих пор жив? – спросил Гай. – Наверняка даже он не может поступить так низко и бесчестно.

– Этот человек продавал тайны, хотя точно знал, что это приведет к гибели – или по меньшей мере плену – наших солдат, – напомнил Стонтон. – А теперь он вымогает деньги за того, кого сам же своим шпионажем подверг опасности. Можно с уверенностью сказать, что он пойдет на что угодно.

Гай с отвращением нахмурился.

– Какой же он мерзкий, бездушный ублюдок. Организовать бизнес по выкупу собственных соотечественников!

– Мы не знаем наверняка, что Доминик имел отношение к этим случаям, – заметил Эллиот. – Ни один из троих вернувшихся не упоминал англичанина среди своих тюремщиков.

– А существуют ли вообще доказательства причастности Доминика? – спросил Гай.

– Есть некоторые совпадения, но весьма косвенные.

Гай повернулся к Сину.

– Я знаю, ты переживаешь, что Доминик все узнает, но если у него там целая шпионская сеть, а мы будем только втроем, то можем оказаться на волосок от гибели. – Он пожал плечами. – Несколько солдат могли бы немного уравнять наши шансы.

Ему ответил Эллиот:

– Это исключено. Уже сейчас, в этом скромном составе, мы навлекаем на себя неприятности со стороны правительства.

– Да с чего бы нашему плану вызывать проблемы? Разве правительство не желает заполучить ублюдка-предателя, виновного в гибели двух наших солдат, а теперь, возможно, причастного к требованию выкупа еще за одного? Да нас должны представить к награде за то, что мы притащим его сюда!

– Возможно, они и одобрили бы наши планы, но на континенте сейчас весьма напряженно. Вы же знаете, насколько нестабильными были переговоры в Вене. После отречения Наполеона настроения во Франции драматическим образом изменились. Французский народ, безусловно, радовался, что продолжения войны не будет и что избавился от узурпатора, но теперь страна почти год находится под властью Бурбонов, и популярность Наполеона вновь взлетает до небес. Это раздирает нацию на части. Заключенный мир слишком хрупок. Британия просто не может по своей прихоти посылать солдат в чужое государство – по крайней мере, не вызвав этим нового витка военных действий.

– Вмешательство правительства только навредит моему брату, – отрезал Стонтон, не желая продолжать разговор на эту тему. – И злая воля Доминика здесь ни при чем. Единственные, кому я могу доверить спасение Бена, это вы, мои друзья. – Он приподнял брови. – Если кто-то из вас не согласится, я…

– Я с тобой, – прервал его Эллиот.

– Я тоже, – добавил Гай.

Сент-Джон больше ничего не сказал, а просто раскрыл папку, которую принес Эллиот, и предложил:

– Прочти вслух.

Стонтон кивнул и начал читать:

– «Об отце Марианны ничего, кроме имени – Джеймс Симпсон, – не известно.

Мать Марианны, Сандрин Дюпюи, родилась в Марселе, Франция.

До переезда в Дувр Сандрин десять лет проработала камеристкой у Дезире Клари».

Сент-Джон поднял глаза:

– Дезире Клари? Почему это имя кажется мне знакомым?

– Потому что когда-то она была помолвлена с Наполеоном Бонапартом, – ответил Эллиот.

Глаза Сент-Джона расширились.

– А потом она…

– …вышла замуж за Жана Бернадотта, одного из наполеоновских генералов? – Эллиот выгнул бровь. – Да, верно. Через несколько лет Наполеон в весьма неджентльменской манере разорвал их помолвку, чтобы жениться на Жозефине де Богарне.

Гай внезапно выпрямился в кресле:

– Бернадотт? Погодите, да ведь это…

– Шарль Джон, кронпринц Швеции.

Гай присвистнул:

– Так-так-так… Мамаша Марианны Симпсон была камеристкой будущей королевы. Очень, очень интересная деталь.

– И в самом деле, – пробормотал Стонтон и продолжил: – «Мать Марианны умерла от испанки, когда дочери было восемь лет. Барнабас Фарнем приехал, чтобы забрать девочку, заявив, что он родной брат Сандрин Симпсон. Это первый зафиксированный контакт Фарнема и Марианны Симпсон.

На момент смерти Сандрин Барнабас являлся членом финансово нестабильной театральной труппы под названием „Актеры Мейфэра“. Забрав племянницу, он отправился в Лондон и с помощью немалой суммы, анонимно переведенной на счет банка Барингов, приобрел действующий театр на Ньюкасл-стрит.

Каждый год по настоящее время, 14 июля, анонимный спонсор переводит на этот же счет полторы тысячи фунтов».

Сент-Джон опять оторвался от чтения:

– Если первые деньги перевели в тысяча восемьсот четвертом году, то сейчас на счету должно быть…

– Почти пятнадцать тысяч фунтов, – отозвался Эллиот.

– Да это ж чертово состояние! – воскликнул Гай.

– И переводят их в день рождения Марианны, – подчеркнул Эллиот.

– Думаешь, эти деньги предназначены ей? – спросил Сент-Джон.

– Фарнем получил к ним доступ вскоре после того, как забрал ее? – Эллиот пожал плечами. – Иначе все это кажется слишком случайным совпадением.

Стонтон согласился.

– «Фарнем открыл Театр на Ньюкасл-стрит в 1805 году, а к концу 1809 года театр уже получал солидную прибыль. На пике популярности театра Фарнем внезапно свернул бизнес и принял предложение управлять маленьким театриком в Диле, где и провел два года».

– На черта он это сделал? – возмутился Гай.

– Читай дальше, – велел Эллиот.

– «Театром в Диле владел некий Джеральд Мимси. Последующее расследование в отношении Мимси показало, что такого человека не существовало. Имеется достаточно доказательств для предположения, что Доминик Стрикленд и Джеральд Мимси – один и тот же человек».

– Так-так-так… – пробормотал Гай.

– «В течение двух лет, проведенных в Диле, Фарнем принимал участие в „войне контрабандистов“, которая велась между двумя местными рыбацкими артелями. В результате летом 1811 года контрабандисты Фарнема обрели контроль над местностью вокруг Дила. Допросы слуг, работавших на Фарнема в Диле, указывают на то, что барон неоднократно посещал там Фарнема».

Син отложил в сторону первую страницу и немного помолчал.

– Значит, Марианна знала Стрикленда с самого детства?

– В те времена она постоянно находилась в школе и приезжала домой только на каникулы. Вполне вероятно, что эти двое никогда не встречались, – ответил Эллиот.

– Она училась в школе?

– Да, и должен отметить, в очень неплохой, – сказал Эллиот. – Это объясняет ее правильную речь.

Сент-Джон взял вторую страницу.

– «Фарнем вернулся в Лондон и за две тысячи сто фунтов купил здание позади театра, которое с тех пор использует как свой дом.

Дал своей труппе другое название: „Фантастический женский цирк Фарнема“. В течение нескольких последующих лет нанимал только женщин: фокусниц, жонглеров, воздушных гимнасток, двух профессиональных бойцов и стрелка-снайпера.

Его племянница, Марианна Симпсон, начала работать на него по окончании Академии мисс Нолан для юных леди».

Стонтон опять помолчал.

– Мне кажется, я слышал это название.

– Это превосходная школа. Там учились все шесть моих сестер, – сказал Гай. – Она считается лучшей частной школой-пансионом для девушек в Британии.

– Значит, Фарнем все же потратил сколько-то денег на свою племянницу, – заметил Сент-Джон и продолжил чтение: – «После окончания школы Симпсон несколько раз пыталась устроиться на работу, но, по свидетельствам, не смогла получить должность гувернантки или компаньонки из-за своей связи с цирком. Симпсон десять месяцев тренировалась с Джеком Нельсоном и провела свой первый публичный матч в конце 1812 года.

Первый подтвержденный контакт Стрикленда с Симпсон произошел в начале 1814 года, когда они вместе обедали в присутствии Фарнема. В течение последующих месяцев Стрикленд несколько раз обедал с Фарнемом и его племянницей, а также купил абонемент в первый ряд на все бои с участием мисс Симпсон. Согласно сообщениям источника, близкого к Фарнему, Стрикленд и Симпсон в конце марта обвенчались по специальной лицензии в семейной часовне, в имении Стрикленда в окрестностях Чатема.

Никаких записей о наличии лицензии или заключении брака не обнаружено.

Симпсон жила со Стриклендом до 20 мая и вернулась в дом дяди после того, как в лондонской газете появилось упоминание о некоей леди Каролине Стрикленд, урожденной Эмхерст, заявившей, что год назад она тайно вышла замуж за Стрикленда в Колдстриме, Шотландия.

Почти сразу же после отъезда Симпсон Стрикленд вернулся в Королевское Беркширское ополчение в звании капитана.

Пока Стрикленд и Симпсон жили в его имении, 11 мая из плавучей тюрьмы „Неволя“ сбежали шестеро французских пленных. Тюремный корабль стоял на якоре у Чатема.

Стрикленда и высокого худого рыжеволосого человека (описание подходит Эмилю Бове, одному из бежавших пленных) между 12 и 15 мая несколько раз видели за беседой в пабе „Ржавый шпигат“ в Чатеме.

24 мая Стрикленд в качестве ополченца получил информацию, что по меньшей мере один пленный, бежавший из Чатема, прячется в доме в окрестностях Дувра. Стрикленд вошел в этот дом, оставив четверых своих подчиненных снаружи. Внутри послышались выстрелы, затем начался пожар. Из огня не вышли ни Стрикленд, ни кто-либо еще. Среди обугленных руин были обнаружены два сильно обгоревших тела.

Доверенный источник в Париже подтвердил, что 17 мая Бове был тайно вывезен из Дила на рыбацкой шхуне теми же контрабандистами, с которыми Стрикленд и Фарнем вели дела много лет назад.

Бове через день после появления в Париже отправился в Тулузу в сопровождении четырех человек. 28 мая, через несколько недель после перемирия и за два дня до заключения Парижского договора, Бове со своими людьми напал на конспиративную квартиру, где находились агенты разведки майор лорд Дэвид Норрис, капитан лорд Бенджамин Пауэлл и лейтенант Джон Досет.

Были найдены тела только Норриса и Досета.

После этого Бове исчез, а его сообщники так и не были опознаны.

Фарнема доставили для допроса по поводу побега Бове, но подозрения с него сняли, так как в то время он находился в Бирмингеме».

Сент-Джон дочитал страницу до конца и сообразил, что сминает в руках бумагу. Любая смерть во время этой нескончаемой войны была страшной трагедией, но гибель его брата в стычке с ополченцами-изгоями через несколько недель после окончания войны – это трагедия за гранью воображения.

Он взял себя в руки и положил лист рядом с первым, затем посмотрел на Эллиота.

– Это все, что у тебя есть на Марианну Симпсон и Фарнема?

– Боюсь, что так.

– Тут нет никаких ответов, наоборот, возникает масса вопросов.

– Знаю.

Стонтон улыбнулся:

– Это с моей стороны крайне неблагодарно. Мне следовало сказать «спасибо».

Эллиот немного помолчал и произнес:

– У меня есть еще кое-какие сведения, которых нет в досье, вероятно, такие же бесполезные, – об одной новой артистке Фарнема, Джозефине Браун.

Гай ухмыльнулся:

– А, да. Метательница ножей. Говоришь, ее фамилия Браун? Ужасно обыденное имя для такой таинственной женщины.

– А что не так с этой Браун? – спросил Сент-Джон.

– После того как ты получил письмо Доминика, я начал наводить справки о Фарнеме, его цирке и обо всем, что с ним связано. О Фарнеме или его племяннице ничего нового не узнал, зато обнаружил, что мисс Браун несколько лет назад была объектом интереса в одном военно-морском деле.

– Объектом интереса? – переспросил Стонтон.

– Обычно под этим подразумевается, что мы получаем информацию, которая вызывает вопросы о человеке или его окружении, но не имеет достаточно доказательств для возбуждения официального дела.

– Это слишком… расплывчато.

Эллиот сухо усмехнулся.

– Добро пожаловать в мой мир, Син. В любом случае с Браун сняли все подозрения. – Он нахмурился. – И все-таки есть в этой женщине что-то… неправильное. Она прекрасно владеет всеми видами холодного оружия, но при этом нет никаких данных о ее прошлом – откуда она родом, кто учил ее всем этим штукам. Чертова загадка, а не женщина.

– Неужели я слышу в твоем голосе восхищение, Эллиот? – поддразнил его Гай.

– Может, и есть немного. Мой опыт подсказывает, что подобная анонимность завоевывается с огромным трудом.

Стонтон показал на лежащее на столе досье, возвращая разговор в прежнее русло.

– Ничто из прочитанного не указывает на то, что мисс Симпсон имела отношение к контрабандной деятельности дяди или знала о замыслах Стрикленда и Бове, хотя и жила с ним в то время.

– Это верно, – согласился Эллиот.

– Почему же, скажи на милость, Стрикленд так сильно хочет ее увидеть? – спросил Гай, вслух повторяя вопрос, который Стонтон задавал себе ежечасно после получения письма Доминика.

– Может, он ее любит и ему стыдно за то, что сделал с ней. Может, хочет уговорить ее вернуться, – предположил Эллиот.

Гай захохотал, и даже Сент-Джон не смог удержаться от усмешки.

– Вообще-то мы говорим о Стрикленде, – произнес Гай. – Я думаю, она в этом замарана, и ее дядюшка тоже, – добавил он с нехарактерной для него запальчивостью. – Думаю, они, вероятно, и сейчас втянуты в это дело с Домиником.

Стонтон и Уингейт уставились на приятеля.

– Что вы на меня так смотрите? – спросил Гай.

– Я проверял почту Фарнема, – напомнил ему Эллиот. – И там нет никаких доказательств…

– Ты начал проверять его почту только после того, как Син получил письмо Доминика, так?

– Ну да.

– А что, если Дом послал ему весточку раньше?

– Конечно, такое воз…

– Или вдруг он отправляет и получает корреспонденцию через кого-то другого? Может, в этой интриге с вымогательством есть и другие помощники?

– Да, это…

Гай в своем кресле подался вперед:

– У нас имеются старые контрабандные связи между Фарнемом и Стриклендом…

– Но нет никаких доказательств, что Фарнем занимался чем-то еще, помимо контрабанды товаров, Гай, – возразил Эллиот. – И уж точно ничего связывающего его с побегом Бове.

Гай презрительно фыркнул:

– Ты считаешь, что Фарнем в Диле по уши завяз в контрабанде, но при этом понятия не имел, чем еще занимался Стрикленд, используя ту же самую сеть?

– Я согласен, что Фарнем, скорее всего, знает куда больше, чем мы сумели раскопать, – признал Эллиот. – Но что касается Симпсон, у нас нет никаких свидетельств – вообще ничего. Прежде чем обвинить кого-то в измене, я должен иметь веские на то основания.

– Мы же не приговариваем ее к повешению! Нам просто нужно убедить Симпсон в том, что она обязана поехать с нами и поговорить с Домиником.

– Под «убедить» ты имеешь в виду «заставить», – заметил Эллиот.

Прежде чем Гай успел ответить, вмешался Сент-Джон.

– Если не принимать во внимание тот факт, что нам придется вынудить Симпсон поехать с нами, – он взглянул на Гая, – а это факт достаточно серьезный, то почему ты так уверен, что Стрикленд не замышляет в отношении ее какое-нибудь злодейство?

– Ну уж, наверное, дядюшка не допустит такого.

– Ты предполагаешь, что Фарнем замешан в этом деле. А если нет? Если кашу заварил один только Доминик? – Стонтон раздраженно покачал головой. – Это чертовски запутанная история, и в основе ее лежит что-то очень гнилое. Почему Доминик так отчаянно хочет увидеть бывшую любовницу?

Гай небрежно отмахнулся:

– Какая разница, что у него на уме. Мы же будем с ней рядом и сможем защитить девушку.

– Я бы не был в этом так уверен. Доминик Стрикленд хитер и коварен. Его планы не так легко просчитать, – парировал Сент-Джон. – Он никогда ничего не делал просто так. Раз он так хочет поговорить с Симпсон, значит, видит в этом какую-то выгоду. Это всего лишь предположение, но я сомневаюсь, что он желает этой женщине добра. Кроме того, если мы и вправду столкнемся с неприятностями, то нас будет всего трое. Если за требованием выкупа стоит Доминик, он вряд ли работает один. Кто-то должен удерживать этих людей в плену. Здесь наверняка действует целая банда.

Друзья некоторое время обдумывали это предположение.

– Я по-прежнему считаю, что мы должны приехать с собственным отрядом, – сказал Гай, но, заметив раздраженный взгляд Стогтона, торопливо поправился: – Не с настоящими солдатами, нужно нанять…

– Ни под каким видом! – хором отрезали остальные.

– Ну ладно, – сдался Гай. – Тогда давайте все сначала. Ты говоришь, что твоя контора уже много лет разрабатывает Доминика и что его подозревали в продаже секретов еще до истории с Бове?

Эллиот кивнул.

– Тогда будет справедливо предположить следующее: Фарнем, о котором мы точно знаем, что он несколько лет занимался контрабандой в Диле вместе со Стриклендом, тоже был в этом замешан. Кроме того, есть еще мисс Симпсон, которая, удобно устроившись, жила со Стриклендом в его имении как раз в то время, когда сбежал Бове. – Гай повернулся к Стонтону. – По-моему, Симпсон должна пойти тебе навстречу, если желает спасти шкуру дядюшки и очистить собственное имя. Если не захочет помочь добровольно… Что ж, я думаю, тогда ты имеешь полное право применить силу. Черт, ты же не просишь у нее власть над миром – всего лишь выкроить несколько дней во время турне, чтобы съездить с нами в Мец. – Гай вскинул брови. – Не такая уж великая просьба ради спасения человеческой жизни, а?

Сент-Джон посмотрел на Эллиота.

– Я согласен с Гаем, – сказал тот. – Цена жизни Бена очень высока, и это обсуждению не подлежит. – Он пожал плечами, давая понять, что излишних объяснений тут не требуется.

Стонтон задумался. Жизнь Бена – добровольное согласие Марианны… Но, оказывая давление на молодую женщину, не станет ли он таким же мерзавцем, как Доминик Стрикленд?

Сент-Джон притаился в тени холодного цирка и стал ждать, как какой-нибудь тайный извращенец.

Ему пришлось подкупить персонал, чтобы проникнуть в женский цирк Фарнема во время тренировки мисс Симпсон. Повезло, что слуга, который предоставил Эллиоту доступ к корреспонденции Фарнема, был теперь, что называется, у них в кармане и отказать Стонтону не смог.

Герцог чувствовал себя чертовым идиотом, прячась за кулисами среди реквизита, но все остальные способы побеседовать с мисс Марианной Симпсон, как позволительные, так и не очень, он уже использовал. Проще получить аудиенцию у короля Англии, чем у женщины – кулачного бойца.

Тренировка проходила на том же ринге, что и настоящие матчи. Единственная разница между этим утром и обычным вечерним представлением заключалась в отсутствии ревущей толпы, обилия свечей и наличии двух боксерских груш из вываренной кожи вроде тех, что Стонтон сам часто использовал в клубе Джентльмена Джексона.

Декорации и реквизит, обычно скрывавшие закулисную зону, тоже отсутствовали, и были хорошо видны разнообразные веревки и канаты, шкивы, шкафы, а также печка, стоявшая в небольшой кирпичной нише и проигрывавшая битву за отопление огромного пространства.

Сент-Джон стоял здесь с пяти утра и теперь то и дело клевал носом.

Его вырвал из сна скрип открывшейся двери на сцену. Он уже хотел выйти из-за занавески, но вовремя заметил, что это не мисс Симпсон, а ее тренер, Джек Нельсон.

Проклятье! Слуга ничего не сказал про тренера, но Стонтон мог бы и сам догадаться.

Он сильно сомневался, что тренер обрадуется его вторжению или дружелюбно согласится уделить ему несколько минут для разговора с мисс Симпсон. Более вероятно, что придется без подготовки драться с этим здоровяком.

На массивном плече Нельсон нес кожаную сумку и охапку тряпок. Он бросил все это на один из четырех стульев, стоявших вдоль задней стенки. Это не человек, а великан: ростом за шесть футов и весом наверняка больше восемнадцати стоунов. Время и бесконечные бои поработали над и без того грубыми чертами его лица. Руки громилы размером с рождественские окорока безвольно болтались, когда он шел к самому большому шкафу.

Джек открыл шкаф (стали видны груды гантелей) и наклонился. А когда выпрямился, в руках у него был свернутый в толстый рулон матрас. Джек отнес его на авансцену и пинком развернул, потом вытащил из сумки две винные бутылки и что-то еще, но со своего места Стонтон не мог понять, что именно. Джек все еще рылся в сумке, когда вошла Марианна Симпсон.

Сегодня вместо кожаных бриджей и сюртука она надела платье, накидку (и то и другое из практичной серой шерсти) и простую соломенную шляпку.

Джек поднял голову:

– Утречко доброе, голубка моя.

Марианна, широко зевнув, развязала ленты на шляпке и стянула ее с коротких каштановых кудряшек.

– Доброе утро, Джек.

И опять этот приятный мелодичный голос хорошо воспитанной женщины поразил Стонтона, хотя теперь он знал его природу.

Она направилась к Джеку: гибкая, со звериной грацией, двигаясь экономно и плавно, – на ходу сняла перчатки, затем развязала накидку и скинула с плеч.

Мисс Симпсон опять зевнула и начала расстегивать деревянные пуговицы на платье.

Сент-Джон моргнул. Боже праведный, неужели эта женщина собирается раздеваться прямо здесь?

Расстегнув последнюю пуговку, она стянула платье через голову и осталась в коротком корсете, сорочке и нижней юбке.

Кожа у нее оказалась такой бледной, что синяки на теле сильно выделялись на этом фоне.

Странное чувство охватило Стонтона – в животе все словно сжалось, когда он увидел немые свидетельства ударов, которые ей приходилось принимать на себя неделю за неделей: от побледневших желтых до бурых клякс и воспаленных пурпурных и черных синяков на скуле и челюсти.

Значит, ее бои куда более истинные, чем ему думалось.

Когда Джек снова к ней повернулся, Марианна протянула ему гладкую мускулистую руку и закрыла глаза, словно ей было трудно бодрствовать.

– Устала? – спросил Джек, деловито бинтуя ее левую руку полосками ткани.

– Немного. – Глаза она не открыла.

Джек опустил ее левую руку и взялся за правую.

– Энни, я настаивал, что сегодня утром ты должна выспаться.

– Дядя хочет, чтобы я тренировалась с тобой трижды в неделю.

Ее тон ясно говорил, что они обсуждают это далеко не в первый раз.

– Ага, ага, знаю я, чего Барни хочет. – Великан грубо фыркнул, и изогнутые губки мисс Симпсон сложились в очаровательную улыбку, а на щеках появились те самые ямочки. – Голова болит?

– Немножко, – призналась она и открыла глаза; Джек как раз закончил бинтовать ей руки.

– А я тебе говорил – не пей ту поганую шипучку.

Она засмеялась как-то по-девчачьи и легонько подмигнула:

– Думаю, ты единственный человек на свете, кто так относится к шампанскому. Кроме того, Сесиль праздновала свой день рождения, и мне пришлось выпить.

Джек что-то пробурчал и снова повернулся к сумке.

– Давай разогревайся хорошенько, девочка. Тут холодно, как у ведьмы под сиськой, а я не хочу, чтобы ты себе что-нибудь растянула.

Она зевнула, вздохнула и неожиданно начала выполнять самую жесткую серию упражнений, какую Сент-Джон когда-либо видел, а он вовсе не был наивным новичком в спорте.

Как любой молодой аристократ, в юности он был просто одержим кулачными боями. Еще в Итоне все их «братство» начало заниматься в клубе «Гимнос».

Поскольку у слова «гимнос» имеется и второе значение – «обнаженный», им в голову пришла блестящая идея – заниматься спортом в голом виде, как настоящие древние спартанцы и олимпийцы, но они быстро поняли, что климат Греции сильно отличается от климата Англии. Даже капитулировав перед английской погодой и одевшись соответственно, они продолжали придерживаться жесткого расписания тренировок, как требовали древние греки. Сюда включались: плавание трижды в неделю в любое время года, спортивная ходьба, верховая езда, лазание везде и всюду – и на деревья, и на здания, гантели для силовых тренировок; скакалка и гимнастика для выносливости.

И хоть Стонтон больше не приветствовал изнурительную рутину юности, все еще трижды в неделю тренировался у Джексона и почти каждое утро ездил верхом. Но то, что вытворяла Марианна Симпсон в следующие полтора часа… нет, ничего подобного он никогда не видел.

Для разогрева она прыгала через скакалку с такой скоростью, что веревка казалась одним сплошным размытым пятном, а остановилась, только когда с висков потек пот. Потом столько раз и так по-разному поднимала гантели, что у наблюдавшего за ней Сент-Джона заболели мышцы. После этого Джек минут десять со всей силы кидал ей в живот твердый кожаный мяч.

И после всего этого она делала приседания, отжимания, подтягивания и различные упражнения на растяжку, с какими Стонтон и знаком-то не был.

К тому времени как Джек сказал ей «достаточно», ее тонкое одеяние из муслина было почти прозрачным от пота.

Джек протянул девушке полотенце, и она стала кругами ходить по рингу, чтобы остыть.

– Сегодня я привел тебе новичка, – сказал Джек. – Еще сырой и не дотягивает до твоего уровня, но достаточно резвый, чтобы ты не расслаблялась.

Марианна кивнула, обтерла полотенцем лицо, затем плечи и руки.

Джек открыл одну из винных бутылок (видимо, там вода, решил Сент-Джон) и протянул ее Марианне. Она поднесла ее к губам, запрокинула голову и начала так жадно глотать, что напрягались длинные мышцы на шее.

Сент-Джон не мог отвести от нее глаз. Она была… нет, он не понимал, какая она была. Уж точно не похожа ни на одну из знакомых ему женщин. Он попытался представить ее с длинными волосами, в шелках и драгоценностях.

Ничего не получалось.

Тыльной стороной ладони она вытерла губы и сделала еще глоток. Мышцы плеч и спины были хоть и четко очерченными, но скорее изящными, чем бугристыми, зато руки – такими же мускулистыми, как у большинства мужчин, с которыми Сент-Джон боксировал у Джексона. Когда Марианна подносила бутылку ко рту, бицепсы напрягались, а под почти прозрачной кожей явственно проступали голубоватые вены.

В огромном, похожем на пещеру помещении стоял холод, но кожа его пылала так, что ее даже пощипывало. В груди бушевали противоречивые чувства, кровь бурлила в жилах. Марианну Симпсон словно вылепил скульптор; мускулистая девушка двигалась с естественной уверенностью в себе, как любой из великих атлетов, которых ему доводилось видеть, – мужчин-атлетов.

Женщины, насколько знал по своему опыту Сент-Джон, нежные, изящные и хорошо сложенные. И все же у него в паху становилось все жарче, пока он наблюдал за ее изнурительной тренировкой, и теперь все ныло: он возбудился так, как не возбуждался рядом с женщиной последние… нет, он не мог вспомнить, когда возбуждался так сильно.

Что, дьявол все побери, с ним не так, если он испытывает столь сильное влечение к такой мужеподобной особе?

Нет, «мужеподобная» неправильное слово. Несмотря на рельефную мускулатуру, она, бесспорно, женственна. Маленькие груди так соблазнительно прижимаются к корсету, настолько свободному, что он вряд ли соответствует своему назначению. И бедра изящные и стройные, с безусловно женственным изгибом.

Стонтон оторвал взгляд от этой завораживающей женщины и сосредоточился на грубом мужлане.

Джек почистил апельсин и протянул своей подопечной. Она ела его, расслабившись, глядя в никуда, пока тренер суетился на ринге.

– Я готова, – через некоторое время произнесла Марианна, и Сент-Джон с благодарностью отвлекся от мыслей, которые ему совершенно не хотелось обдумывать ни сейчас, ни потом.

Она встала и взялась за завязки, удерживавшие нижнюю юбку.

Джек склонил голову набок.

– Здесь холодно, голубка… Уверена, что хочешь раздеться?

– Да мне жарко!

Она дернула юбку вниз, тонкий белый муслин легко опустился на пол, и пульс у Стонтона резко участился.

Он прищурился. Неужели это…

Да, глаза его не обманывают: на ней, кроме сорочки и чулок, надеты мужские подштанники.

Собственно, почему это так его шокировало?

Хлопковые кальсоны спускались чуть ниже колен, защищая тело.

И все же осознания, что она носит мужское нижнее белье, хватило, чтобы охвативший его жар запылал еще сильнее.

Джек открыл дверцу печки, подбросил туда угля и с лязгом захлопнул.

– Ну так я пойду приведу его.

Его?

Марианна взяла из стопки полотенец свежее и стала энергично вытирать короткие, влажные от пота волосы, а потом потянула вверх сорочку.

Сент-Джон негромко зашипел, когда обнажился ее подтянутый, блестящий от пота живот, не просто плоский, а мускулистый. Исподнее сидело низко на бедрах, и сквозь тонкий хлопок просвечивал темный треугольник.

– Боже праведный! – просипел Стонтон, не в силах отвести взгляд.

Она закончила обтирание, и ее бледная кожа порозовела. Марианна так же обыденно, как задрала сорочку, ее опустила, скрыв завораживающую полоску тела, а затем двумя отработанными движениями потянула одновременно завязки корсета и сорочки.

Стонтон впал в ступор, его тело застыло, но вовсе не от холода.

Одной рукой она взялась за корсет и рывком сдернула его с себя, заодно захватив и сорочку. Обнажились маленькие изысканные груди. Марианна принялась грубо вытирать эти деликатные холмики – казалось, лишь одну часть ее тела, которая обладала хоть какой-то мягкостью. Розовато-коричневые соски быстро затвердели от холода. Единственное, что портило совершенство девушки, был огромный и явно болезненный синяк.

Она отбросила полотенце в сторону и натянула сорочку и корсет так же быстро, как и сняла.

Жжение в легких дало знать, что Стонтон слишком долго задерживал дыхание, а это опасно для здоровья. Он резко вдохнул и разжал пальцы на обеих руках – оказывается, все время этого поразительно эротического представления он сжимал кулаки. Ни одна любовница никогда не вызывала у него такого мучительного томления… А ведь мисс Симпсон не прилагала к этому никаких усилий.

Впрочем, она и не знала, что устраивает представление для презренного мерзавца, что прятался в тени.

Стонтон решил, что будет терзаться угрызениями совести потом.

Дверь открылась. Марианна повернулась, дружелюбно поздоровалась и пошла навстречу парнишке лет двадцати, не больше, тело которого как раз находилось на стадии перехода от мальчика к мужчине.

Парнишка ответил на ее доброжелательное приветствие наглой ухмылкой, и Сент-Джон сразу рассвирепел. Зато Марианна, похоже, скорее развеселилась, чем оскорбилась.

Парень обернулся к Джеку и произнес скрипучим гнусавым голосом:

– Слышь, ты, она до моего веса-то не дотягивает. А че, если я ее покалечу?

Оскорбительно-пренебрежительным взглядом он окинул гибкую полураздетую фигуру Марианны.

Парень, безусловно, прав: и веса в нем минимум на стоун больше, и ростом он дюйма на два выше. Может, тренер слегка не в ладах с мозгами, если ставит женщину против мужчины, пусть и столь юного, недоумевал Сент-Джон.

– Ты лучше о себе беспокойся, Томми, – посоветовал Джек парню, иронично взглянув на него. – Тебе нужно размяться?

Томми нагло усмехнулся, и его глаза-бусинки презрительно скользнули по Марианне.

– Не, думаю, со мной и так все неплохо.

Стонтон невольно сжал кулаки. Ну надо же – такое возмутительное неуважение! Он понятия не имел, почему так оскорбился за Марианну Симпсон, ведь она-то определенно не обращала внимания на поведение парня.

– Ну что ж, ладно. – Джек коротко кивнул. – Раздевайся, и я сперва забинтую тебе руки, а потом наденем перчатки.

– Чего? – воскликнул Томми, остановившись на полушаге. – Ты че, хочешь, чтобы я надел перчатки?

Челюсть Джека зловеще окаменела.

– Я тебе уже говорил. Хочешь денег – наденешь перчатки. А сейчас или заткни свою глотку, или убирайся отсюда к черту.

Томми поднял обе руки в успокаивающем жесте, на его лице отразился страх.

– Да ладно, ладно, давай.

Марианна повернулась к соглядатаю спиной и подставила Джеку руки, чтобы он завязал ей боксерские перчатки. Округлые выпуклости хорошо развитых ягодиц при каждом движении прижимались к тонкому муслину сорочки. Подштанники и сорочка скрывали ее бедра, но толстые шерстяные чулки не могли скрыть икры, мускулистые, красивой формы. И опять черты, которые в обычной ситуации показались бы ему мужеподобными и непривлекательными, скрашивались наличием изящных лодыжек.

Он нахмурился, вновь ощутив нежелательную реакцию тела, и перевел взгляд на ее плечи, пока Джек завязывал перчатку.

Отношение Стонтона к боксу, как и ко многому другому, менялось по мере взросления. В юности он наслаждался кровавыми поединками, когда дрались голыми руками, теперь же считал подобные зрелища отталкивающими и варварскими как для мужчин, так и для женщин.

За боксерскими поединками было бы интересно наблюдать, если бы не увечья, которые наносили друг другу соперники. И даже в перчатках этот спорт был жестоким, о чем живо повествовали синяки на теле Марианны. Как Фарнем мог так поступить с членом собственной семьи – да с любой племянницей, если уж на то пошло, – Сент-Джон понять не мог.

«Умерь свой крестоносный дух, старина! Чем занимается эта особа, тебя не касается», – пронеслось у него в голове.

Верно, не касается. Но в мире герцога Стонтона джентльмены оберегают женщин, а не зарабатывают на них.

«А, так вот что происходит в борделях, куда поставляют маленьких девочек для состоятельных джентльменов! Их там оберегают». Такие мысли не давали ему покоя.

Это обвинение он отрицать не мог. Ему было стыдно, что мужчины, вместе с которыми он рос, превращают в свою добычу слабых и беспомощных.

«А мисс Симпсон ты тоже сделаешь своей добычей?» – донимал его внутренний голос.

Сент-Джон велел ему заткнуться. У герцога еще будет полно времени, чтобы побороться со своей совестью – потом, когда он освободит брата.

Закончив с завязками Марианны, Джек перешел к Томми.

Марианна не давала мышцам остыть, делая растяжку. Ее тело было упругим и гибким, а не бугристым от мускулов, как у большинства боксеров-мужчин.

Стонтон ждал, когда начнется спарринг, и его собственное тело невольно напрягалось. Он совсем не испытывал радостного предвкушения. Не имеет значения, что Томми юн и строен: он мужчина, а мужчины сильнее женщин.

Во всяком случае, так он всегда полагал, но когда учебный бой начался, ему потребовалось меньше минуты, чтобы понять: Томми существенно уступает мисс Симпсон в мастерстве и скорости.

Агрессивная самонадеянность парня схлынула так быстро, что это выглядело комичным. Вот он презрительно ухмыляется и куражится, а в следующую минуту отлетает назад от безжалостного прямого удара, которого не заметил.

Скорость движений этой женщины ошеломляла. Ее кулак казался размытым пятном, а свободная и расслабленная поза скрывала намерения до тех пор, пока рука не выстреливала вперед.

После второго удара Томми подобрался, принял жесткую стойку и усилил бдительность. Он больше не пытался хорохориться, и лицо его стало напряженным, а может быть, даже выразило уважение к Марианне.

Теперь, когда он начал относиться к противнику всерьез, соперники немного сравнялись в мастерстве, но даже и сейчас на пять-шесть ее ударов Томми успевал нанести не больше одного. Девушка обладала смертоносным сочетанием ума, мастерства и выносливости. Очень впечатляло, как она исподволь прощупывала слабые места парня и тут же использовала их против него. Томми заметно выдыхался и все чаще попадал мимо цели. К тому моменту, когда Джек остановил спарринг, оба бойца тяжело дышали и блестели от пота, но Томми выглядел явно обескураженным. Пока они вытирались, пили воду и готовились ко второму раунду, Джек негромко сказал что-то Марианне, а затем повернулся к Томми, который пил слишком много воды, и забрал у парнишки бутылку.

– Еще немного, и начнешь блевать. – Он всмотрелся в правый глаз Томми, уже начавший опухать. – Готов еще к одному раунду или надо отдохнуть?

И без того красное лицо Томми побагровело.

– Да нормально все!

Прежде чем спарринг продолжился, дверь распахнулась и на сцену ворвался Барнабас Фарнем.

– А, отлично, я застал вас между раундами, – произнес он с легким акцентом и, уставившись пронзительным, мрачным взглядом на Томми, нахмурился, увидев заплывший глаз парня, и сердито сверкнул глазами на Джека. – И это лучшее, что ты смог найти?

Похоже, Джек почувствовал себя уязвленным, а Томми вздрогнул, словно его ударили по лицу.

Тренер открыл было рот, но Барнабас нетерпеливо махнул рукой.

– Неважно, сейчас у меня все равно нет времени. – Он повернулся к Томми. – Джек знает, где тебя найти, если ты вдруг понадобишься?

Парень кивнул.

– Хорошо. А теперь уходи. – Заметив, что Томми колеблется, он добавил: – Иди!

Томми нахмурился, но потопал к стулу, схватил свою одежду и выскочил прочь.

– Эй, Барни, мы еще не закончили! – возмутился Джек. – Это не может по…

– Нет, это подождать не может, – отрезал Барнабас, уже нетерпеливо направляясь к двери. – Мне нужно поговорить с тобой немедленно. Раз уж ты не снизошел до участия в турне, замену-то нашел себе и Энди?

– Я поговорил кое с кем, но нужно привести их сюда и познакомить с Энни…

– Да мне плевать. Главное, чтобы дело было сделано. – Фарнем щелкнул пальцами. – А теперь за мной, я не могу прохлаждаться весь день.

Судя во всему, огромный боксер был готов взорваться, услышав, что его подзывают, как собаку. Он открыл рот, явно собираясь высказать все, что думает, но тут вмешалась Марианна.

– Все нормально, Джек, – произнесла она, и это прозвучало даже немного весело. – Я устала.

Они обменялись выразительными взглядами, Джек кивнул и повернулся к Фарнему.

– Мне надобно вещи забрать.

– Даю тебе минуту! – рявкнул француз. – А потом жду в кабинете!

– Проклятье! – покачал головой Джек, едва Фарнем унесся прочь.

– Прости.

– Ты ни в чем не виновата, девочка, – пророкотал великан, развязывая ее перчатки.

– Частично виновата. Это я дважды отказалась от собеседования с теми, кто должен тебя заменить. Просто не могла себя заставить, ведь мне будет очень тебя не хватать. Но я понимаю, почему ты остаешься. Клянусь, я встречусь со всеми этими парнями и выберу кого-нибудь к следующей пятнице. – Она притянула его голову к себе и смачно чмокнула в щеку.

Джек густо покраснел, но было видно, что ему приятна эта внезапная ласка.

– Держи, уточка моя. – Он протянул ей нижнюю юбку.

– Спасибо, – сказала Марианна, быстро ее надевая. – Я здесь все сама приберу. А ты ступай, поговори с дядей.

Сент-Джон дождался, пока дверь на сцене за Джеком закроется, и вышел из тени.

– Доброе утро, мисс Симпсон.

Марианна вскрикнула и круто повернулась.

Перед ней стоял герцог Стонтон, одетый в белую, как облако, рубашку, бежевые обтягивающие бриджи, кофейного цвета сюртук и ботфорты цвета карамели, и выглядел так, словно находился в гостиной какой-нибудь леди, а не на цирковой арене.

Взгляд Марианны метнулся от него к кулисе, за которой он, видимо, прятался.

– Как вы… – Она замолчала и нахмурилась, поняв, что из своего укрытия он наверняка видел ее без сорочки.

Стонтон остановился прямо перед ней:

– Извините, если напугал…

Ее кулак взметнулся раньше, чем мозг сообразил, что, собственно, происходит, и врезался в угол рта герцога. Голова его запрокинулась с такой силой, что Марианна услышала треск шейных позвонков. Стонтон отшатнулся, сделав пару неуверенных шагов назад, но сумел устоять на ногах и поднес руку к лицу. Оба они сначала посмотрели на испачканные кровью пальцы, а затем их взгляды встретились.

Марианна смутно ощущала, что тяжело дышит, и чувствовала себя более измотанной, чем после раунда с юным Томми.

А рука чертовски болела.

Уголки губ герцога приподнялись. Движение было почти незаметным: чтобы уловить его, следовало наблюдать очень внимательно, тем не менее это, несомненно, была улыбка.

– Вам это кажется забавным? – требовательно спросила Марианна. – Проникнуть в чужой дом и шпионить?

– Я вполне этого заслужил. – Его слова оказались столь же эффективны, как ее мощный апперкот. – Извините, – добавил он, завершив свой ответный удар.

Герцог извиняется? Перед ней?

Он промокнул кровоточащую, быстро опухающую губу носовым платком, который вытащил откуда-то из сюртука, а Марианна рассеянно поглаживала ноющую руку; давненько она не наносила такого сокрушительного удара без перчатки.

Носовой платок герцога был окантован затейливой темно-синей строчкой, а в углу виднелся искусно вышитый герб. Он сложил платок квадратиком, чтобы скрыть кровь, и сунул в карман.

– Я подумал, что это будет хорошая возможность поговорить с вами, и уж никак не ожидал… э-э-э… – Он сделал неопределенный жест.

Герцог вовсе не мямлил, ни в коем случае, но Марианна подозревала, что ему редко доводилось чувствовать себя настолько неловко.

Заметив эту внезапную брешь в самообладании лорда Безупречность, Марианна ощутила собственную силу. Девушку ничуть не волновало, что герцог увидел ее обнаженной: цирковые быстро теряют природную стыдливость, возмутило вторжение в личную жизнь.

Тем не менее Марианну позабавило, что она заставила одного из самых влиятельных людей в Британии залиться румянцем, словно юная девица.

Но, несмотря на неожиданную вспышку веселья, Марианна, вспотевшая и полуодетая, чувствовала себя неуютно перед этим безупречным созданием. Она повернулась и взяла со спинки стула свое платье.

– Может, вы и герцог, но все же вторглись на частную территорию, – бросила она через плечо, надевая платье, застегнула пуговки на свободном лифе и повернулась к нему. – Или вы стоите выше закона, ваша светлость?

– Можете позвать констебля, но только после того, как мы с вами поговорим, мисс Симпсон. Я заплачу за вторжение.

– О, неужели могу? Огромное спасибо за высокое соизволение. Но сначала я почему-то должна с вами поговорить, хотя много раз повторила, что не желаю этого.

Марианна скрестила руки на груди, чтобы обуздать боксерские рефлексы. Чем больше она думала о том, как герцог тайком сюда пробрался, тем сильнее злилась.

– Мне требуется ваше сотрудничество по некоторым вопросам, мисс Симпсон, и за свои усилия вы будете щедро вознаграждены.

– Потому что деньги – это все, что волнует таких, как я, верно? – огрызнулась она.

– Это не…

– Я уже знаю, что вы хотите заставить меня поговорить со Стриклендом, это один вопрос. Что еще вы от меня хотите?

– Насколько я понимаю, ваш дядя в конце следующего месяца отправляется в турне на континент.

Марианна даже моргнула от такого неожиданного поворота:

– Да, и что из этого?

– Я хочу, чтобы он позволил мне и двум моим друзьям присоединиться к вам.

– Что?

– Мы доберемся с вами только до Меца.

– Мы не едем в Мец, – выпалила Марианна, словно это имело какое-то отношение к его нелепейшей просьбе.

– Я знаю. Мы оставим цирк где-нибудь поближе к нему.

Марианна потерла виски, в которых зарождалась боль.

– Когда вы говорите «мы», то имеете в виду…

– Вы будете сопровождать нас на встречу с Домиником Стриклендом.

Она фыркнула, не веря своим ушам. Надо же, какое самомнение!

– Давайте предположим, что я согласилась отправиться с вами. Почему, скажите на милость, вам взбрело в голову ехать с цирковой труппой? Мы будем придерживаться весьма изнурительного графика и путешествовать в фургонах. Вы богатый человек. Если вам не терпится увидеть Доминика, почему не запрячь карету шестеркой, чтобы путешествовать с комфортом? Почему… – Марианна замолчала и покачала головой. – Поверить не могу, что участвую в таком нелепом разговоре. Может быть, Томми ударил меня сильнее, чем я думала? – спросила она себя.

Герцог приподнял бровь.

– Вы повредились умом, ваша светлость? – Марианна с преувеличенным вниманием огляделась. – Вы что, сбежали от своего санитара? Может, он вас уже ищет?

Он сделал несколько шагов к ней и оказался так близко, что мог бы ударить ее, если бы захотел. Марианна не сдвинулась с места, но ей пришлось задрать голову, чтобы смотреть на него.

– Таким образом я решу две проблемы. Во-первых, цирк – это идеальное прикрытие. Во-вторых, вы будете рядом: мне не хочется гоняться за вами по всей Европе, когда настанет время встречи со Стриклендом. Мы можем спорить об этом весь день, мисс Симпсон, но знайте, что я не отступлю. Ни за что!

Она едва не отшатнулась от этого холодного беспощадного взгляда.

– Нет.

Он уставился на нее.

Марианна в свою очередь воззрилась на него, с удивлением и отвращением ощущая, как под влиянием этого ледяного взгляда кожа ее начинает покрываться испариной.

– Если вы думаете, что своим гневным взглядом можете заставить меня подчиниться, то глубоко заблуждаетесь, ваша светлость.

Он сунул руку в карман.

– Может быть, вы не откажетесь взглянуть вот на это.

Марианна, как ребенок, спрятала руки за спину.

– Я уже говорила вам, что не желаю читать письмо барона…

– Это не письмо. – Он держал в руках толстую пачку разнородных бумаг, перевязанных бечевкой.

– А что это? – спросила она, пока он развязывал бечевку.

Герцог вытащил из стопки один лист и поднял его так, чтобы Марианна смогла его прочитать.

Она тотчас же узнала знакомую подпись. Глаза ее расширились при виде цифры на расписке.

– Это имя моего дяди. – Марианна взглянула на многочисленные листы бумаги, которые герцог все еще держал в руках. – Сколько…

– Боюсь, много. Рискну предположить, что всего имущества Фарнема не хватит для погашения этих долгов.

– Я вам не верю. – Марианна выхватила бумаги у него из рук.

Несколько листов упало на пол, но ее взгляд оставался прикованным к тем, что были в руках: не меньше дюжины.

Марианна прижала ладонь ко рту:

– Боже мой, да тут тысячи фунтов долга.

Стонтон молчал, и она подняла на него взгляд. Что-то мелькнуло в его нечеловечески холодных глазах – жалость?

Марианна перебрала расписки, явно выданные в разные дни и, похоже, разным людям.

– Вы их выкупили, так?

– Да.

Марианне хотелось зарыдать: такого с ней не случалось много лет, даже во время того позорного провала с Домиником.

– Значит, вы говорите мне…

– Если вы не сделаете того, о чем я прошу, я взыщу эти долги, и ваш дядя отправится в тюрьму. Очень, очень надолго. Я заберу все, чем он владеет, и закрою этот цирк.

Она стиснула бумаги в кулаке:

– Вы подлый, гнусный, отвратительный…

– Если вы согласитесь на мое условие, я передам все эти бумаги вам – после того как вы поговорите со Стриклендом. Эти расписки стоят десятки фунтов стерлингов. Вы можете предъявить их к взысканию, можете этого не делать. – Невероятно, но его красивое лицо сделалось еще суровее. – Вам следует понимать, что если бы я и не выкупил эти долги, по ним рано или поздно потребовали бы уплаты, причем скорее рано, чем поздно. У вашего дяди нет такой возможности. Предложение, которое я вам делаю, более чем щедрое.

Марианна смотрела на аристократа сквозь багровый туман ярости. Еще сильнее она ненавидела его за то, что он был прав: предложение действительно щедрое, невероятно щедрое. И это заставляло ее чувствовать себя загнанным в ловушку зверьком.

– Зачем делать вид, что у меня есть выбор? Для чего этот… этот фарс, как будто вы просите меня об одолжении? Почему бы с самого начала не объявить, что я полностью в вашей власти?

– Вряд ли это имеет какое-то значение, верно?

От этих слов – не издевательских, а равнодушных – ей еще сильнее захотелось его ударить. И бить, бить без конца.

– Вы правы, это не имеет значения. – Она потрясла расписками, которые все еще держала в руках. – Но я не готова поверить вам на слово. Сначала я поговорю с дядей.

Он по-прежнему оставался неподвижным, как хищник, наблюдающий за бесплодной борьбой своей раненой, умирающей жертвы.

– Вы должны покинуть Англию первого марта, так?

– Да.

– Это значит, что до вашего отправления осталось пять недель. Даю вам времени до вечера следующего боя, чтобы вы поговорили с дядей и услышали подтверждение сказанного мной.

Марианна покусала нижнюю губу; она чувствовала себя так, словно ее сильно ударили по голове.

– Вы меня услышали, мисс Симпсон?

Она не ответила, и Стонтон шагнул ближе к ней. Вместо того чтобы отшатнуться, Марианна сделала шаг ему навстречу, и их тела соприкоснулись. Будь она проклята, если позволит себе испугаться!

– А что, если я расскажу дяде про вас, и он сбежит на континент, оставив вас тут с этими бесполезными бумажками?

– Это будет неразумно.

– Похоже на угрозу.

– И мне, и вам известно, что ваш дядя долгие годы занимался противозаконной деятельностью.

Горло Марианны сжалось и она никак не могла вдохнуть. Что ему известно?

Он указал на ее запылавшие щеки, словно она уже сделала некое признание, и жесткая усмешка резко изменила его благородные черты.

– Понятия не имею, о чем вы толкуете, ваша светлость.

– В таком случае, может, мне стоит отправить сообщение в таможенное управление? Рискну предположить, что они будут в восторге от содержимого погребов вашего дядюшки, мисс Симпсон. Агенты могут прибыть сюда в течение часа.

Марианна храбро посмотрела в эти суровые глаза; нет уж, она не спасует.

– Если покупка контрабандного бренди стала уголовно наказуемым преступлением, тюрьмы наверняка забиты до отказа, ваша светлость, и преимущественно людьми вашего класса.

– Я говорю не о покупке контрабандных товаров, и мы оба это знаем.

От этих слов и обвиняющего взгляда ее желудок болезненно сжался.

– Вы…

– Да, да, я знаю. Я подлый, гнусный и так далее. Нет нужды повторяться. Лучше подумайте вот о чем: если обещания спасти вашего дядю от долговой тюрьмы недостаточно, может быть, более веской причиной станет согласие уберечь его от высылки по этапу или повешения?

Марианна молча смотрела на него. Что ему известно? И что более важно – чем именно занимался его дядя с Домиником? О, она знала, что в Диле оба они по уши погрязли в контрабанде, но даже думать боялась, как далеко они зашли. Однако теперь…

Следующие слова герцога безжалостно вырвали ее из этих горестных раздумий.

– После следующего вашего боя моя карета заберет вас и привезет туда, где мы сможем обговорить ваши планы на последующие несколько месяцев. – Он помолчал, и лицо его опять посуровело. – Если вы меня не дождетесь, я позабочусь о том, чтобы соответствующие службы арестовали вашего дядю. Вы меня поняли?

Марианна уже искусала щеку изнутри до живой раны.

Не дождавшись ответа, Стонтон нахмурился еще сильнее:

– Не испытывайте моего терпения, мисс Симпсон, иначе обнаружите, что его вообще не существует. Скажите, что вы меня понимаете.

– Я понимаю, ваша светлость. Это все?

– Нет. Есть еще кое-что. Передайте своему дяде, что я хочу увидеть письмо и медальон.

– Письмо и медальон? Должна ли я знать, о чем идет речь?

– Ваш дядя знает.

Он повернулся и ушел тем же путем, что и появился здесь: в дверь, что вела в реквизиторскую, а оттуда в переулок.

Марианна смотрела ему вслед, пока он не исчез, затем резко повернулась и ударила грушу.

– Ублюдок! – прошипела она, снова и снова ударяя кожаный мешок голыми кулаками, пока костяшки пальцев не начали гореть словно в огне.

Только заметив на коже свежие следы крови, она обняла снаряд и повисла на нем, быстро моргая, словно так можно было остановить слезы, уже катившиеся из глаз.

Опять мужчина начал распоряжаться ее жизнью. В отличие от Доминика, погубившего ее репутацию, герцог собрался погубить всех, кто зависел от ее дяди, оставив без работы. Несколько дюжин служащих и их семьи пострадают, если Марианна велит герцогу убираться к дьяволу. Благодаря необдуманному участию дяди в контрабанде – в течение многих лет! – его могут выслать по этапу или вовсе повесить, если она откажется выполнить условия Стонтона.

Опять мужчина предлагает ей выбор, который никаким выбором не является.

Дверь распахнулась, и в гримерку ворвалась Сесиль, захлопнула створку и прислонилась к ней спиной.

– Марианна, сегодня он опять здесь.

Не требовалось спрашивать, о ком речь.

Марианна стиснула кусочек угля, которым подводила брови.

– Проклятье! – пробормотала она, глядя, как мелкие черные крупицы падают в баночки с белилами и румянами, стоявшие на туалетном столике.

– Ты меня слышала? – спросила Сесиль.

Попробуй не услышь, подумала Марианна, но предпочла оставить это замечание при себе.

– Его визит не имеет ко мне никакого отношения, – солгала она.

Темные глаза Сесиль уставились на Джозефину Браун, выступавшую сегодня перед Марианной.

Подруги не очень хорошо знали эту сдержанную, таинственную женщину, да и никто в цирке ее не знал. Джозефина просто однажды появилась на Ньюкасл-стрит, начала метать ножи и делала это до тех пор, пока Барнабас не обратил на нее внимание. Он тут же нанял ее, и она стала третьей большой достопримечательностью во время выступлений цирка.

Если на свете и существовал нож или меч, которым эта смертельно опасная женщина еще не владела, то Марианна об этом не знала.

Обычно Джозефина после своего выступления сразу же исчезала, избегая общения с другими артистами, но сегодня по какой-то причине задержалась в гримерке даже после того, как стерла с лица грим и сняла шокирующий черный костюм, в котором выступала: кожаные бриджи, превосходный фрак, рубашку и сапоги для верховой езды. Все это дополнялось черной кожаной маской, закрывавшей верхнюю половину лица. Особенно эффектно этот костюм смотрелся в сочетании с ее светлой кожей, бледно-серыми глазами и шелковистыми светлыми волосами.

И это не говоря об огромной черной птице, всюду ее сопровождавшей.

Ангус, ее ворон, был таким же спокойным и таинственным, как хозяйка. Эта пара была неразлучна, и Ангус принимал непосредственное участие в выступлении. Помимо прочего его выдрессировали держать игральные карты, пока Джо метала в них свои кинжалы.

Кроме того, ворон был в некотором роде вором – по крайней мере так считали некоторые артисты. За последние четыре месяца, с тех пор как Джозефина и Ангус присоединились к труппе, у циркачей пропало несколько мелких вещей, не всегда ценных. И хотя никто не мог доказать виновность птицы, подозревали Ангуса и его хозяйку.

Дядя окрестил Джо «ля Сабрюз»[2] и держал ее личность в секрете.

– Он на тебя сегодня смотрел? – спросила Сесиль Джозефину, которая лениво точила один из своих ножей.

Похоже, это занятие отнимало у нее много времени, учитывая количество этих ножей. Ангус сидел на ворохе одежды, перекинутой через подлокотник кушетки, распушив перья и спрятав большую голову под крыло.

Не дождавшись от Джозефины ответа, Сесиль хлопнула в ладоши. В маленькой комнате это прозвучало как выстрел.

– Эй, Блейд![3] Écoutez-moi![4]

Ни у Джо, ни у птицы и волосок (или перо) не дрогнул.

Послышалось негромкое шипение: Джозефина еще раз провела ножом по точильному камню и только потом подняла голову. Ее странные опалово-серые глаза смотрели затуманенно, словно она только что очнулась от глубокого сна.

– Прошу прощения? – Голос мягкий, произношение не совсем изысканное, но без какого-либо выраженного диалекта.

Она говорила скорее как старшая прислуга – возможно, экономка или гувернантка. Одетая в простое шерстяное платье темно-синего цвета, с заплетенной толстой косой за спиной, она напоминала Марианне молочниц, что пасли стадо на лугу и предлагали купить чашку свежего молока. Джозефина казалась целомудренной и непорочной… до тех пор, пока не присмотришься получше.

Никогда раньше Марианна не встречала человека, настолько лишенного эмоций (любых эмоций), как Джозефина Браун. С ней не мог сравниться даже герцог Стонтон. Марианна ощущала, что у герцога под отполированным до блеска фасадом бурлят гнев, раздражение и сарказм. У Блейд (это прозвище подходило ей во многих смыслах) ощущалась только жутковатая пустота.

Сесиль досадливо фыркнула и щелкнула пальцами перед носом Джозефины: ей показалось, что о ее вопросе забыли.

– Mon Dieu![5] Ты что, живешь в своем маленьком мирке? Я спросила тебя про Стонтона, – добавила она прежде, чем Джо успела подтвердить или опровергнуть ее грубые слова. – Смотрел он на тебя сегодня?

Блейд никогда не делала и не говорила ничего в спешке, и грубость Сесиль ничуть ее не подстегнула. Вместо ответа она посмотрела на опасный кинжал, который держала в левой руке. Ее изящные тонкие пальцы казались неуместными на тяжелой, черной, обтянутой кожей рукоятке.

– Нет, не думаю, что он там был, – произнесла она наконец, по-прежнему не поднимая глаз и медленно, ласково скользя большим пальцем по острию. – Во всяком случае, я его не заметила.

– Пф-ф-ф! – Сесиль вскинула вверх руки и с отвращением взглянула на бледную блондинку, а затем повернулась к Марианне. – Так я и думала: он появился как раз вовремя, чтобы увидеть тебя. – На ее прекрасном лице возникло лукавое, оценивающее выражение. – Интересное развитие ситуации. Он богатый и могущественный мужчина. Если ему так хочется поговорить с тобой, возможно…

Марианна повернулась к зеркалу и окунула палец в баночку с румянами. Ей хотелось, чтобы легко возбудимая француженка оставила эту тему.

– Может, он здесь, чтобы полюбоваться тобой, Сесиль. В конце концов, я не одна сегодня выступаю.

Сесиль бросила на Марианну такой многозначительный взгляд, что ту бросило в жар.

Марианне следовало написать Стонтону после разговора с дядей. Почему бы и нет? Все равно несколько дней ничего не меняют. Но упрямство оказалось сильнее, и она решила, что не уступит герцогу ни дня. А теперь придется как-то справляться с тем, что он явился к ней прямо в цирк.

Сесиль щелкнула пальцами перед носом Марианны, и девушка невольно подскочила.

– Ты такая же, как и Блейд. Тоже скрылась в своем маленьком мирке.

Она кивнула в сторону Джозефины, которая не обращала на них никакого внимания, а поглаживала перья на шее Ангуса и что-то тихо шептала сосредоточенной птице, издававшей негромкие хриплые звуки. Складывалось впечатление, что они с хозяйкой о чем-то сговариваются.

Марианна накрасила губы и теперь промокала излишки помады.

– Что ты хочешь от меня услышать, Сесиль? Допустим, Стонтон пришел посмотреть на меня, или на тебя, или на Блейд… ой, прости. – Она поморщилась и взглянула на Джозефину, но вроде бы та не услышала своего прозвища. – Он имеет на это полное право, как любой другой зритель, купивший билет.

– Я это знаю, простофеля.

– Простофиля, – поправил ее спокойный голос.

Сесиль и Марианна разом обернулись к Блейд, но та даже не смотрела в их сторону. Взяв одну из салфеток, которыми они стирали грим, она спокойно разрезала ее пополам, едва прикоснувшись кинжалом.

– Барнабе наорет на тебя за это, – предупредила Сесиль.

Это правда. Дядя просто сходил с ума, заметив где-нибудь в театре клочки салфеток, бумаги и всего прочего: признак, что здесь была Блейд, которая рассеянно резала все подряд.

Конечно, еще он сходил с ума, когда кто-нибудь называл его на французский манер: Барнабе, но Сесиль это не останавливало.

Блейд подняла на нее взгляд, лениво, но с потрясающим изяществом крутя кинжал.

Не услышав в ответ от Джо ни слова, Сесиль ткнула пальцем в Ангуса, который снова заснул.

– Он сидит на моем платье – уже наделал на него, а?

– У Ангуса манеры получше, чем у многих, – спокойно ответила Джо, вернувшись к своему занятию. – Ему просто нравится ощущать под когтями шелк.

Марианна подумала, что эта невозмутимая особа еще ни разу не сообщала столько информации за один раз.

Сесиль что-то пробурчала и повернулась к Марианне:

– Не позволяй ему отвлекать себя сегодня, chérie. Помни, что произошло в прошлый раз.

Марианна не стала рассказывать подруге, что ей больше не придется украдкой бросать взгляды на красивого пэра. В течение следующих двух месяцев она налюбуется им куда больше, чем хотелось бы.

– Вы что, совсем рехнулись? – Марианна так вытаращила глаза, что Сент-Джон едва не рассмеялся.

– Нет, не рехнулся, мисс Симпсон.

Она перевела взгляд с него на Гая, затем на Эллиота. Все трое были невозмутимы.

– Значит, это какой-то розыгрыш? Я знаю, аристократы любят заключать нелепые пари, чтобы развеять скуку своей бессмысленной жизни. Это так, да? Розыгрыш?

– Нет. Это не розыгрыш и не пари. Это серьезная просьба. Вам нужно устроить нас на работу в цирк вашего дяди. Вы прочли письмо – нам потребуется перевезти с собой огромную сумму денег, а потом отправить моего брата домой на каком-нибудь транспорте. Никто не заметит лишний фургон в цирке.

– Допустим. Но почему вы не можете просто следовать за нами в своем экипаже?

– Потому что появление двух пэров и слуги короны, вооруженных до зубов, в чужой стране, да еще именно в это время, вызовет немало политических затруднений. И вы прочли, что сказал Доминик про Эллиота. Мы должны слиться с толпой, чтобы не вызвать ни у кого недоумения. Если же другие служащие цирка увидят фургон с людьми, которые ничем не заняты, это непременно их насторожит. Нам нужна легальная работа. Мы должны проехать незамеченными.

Она задушенно засмеялась и покачала головой:

– Мой дядя уже нанял всех, кто ему потребуется в этом турне. С окончанием войны между труппами идет активная борьба. Мы не единственные, кто пользуется первой за последние десятилетия возможностью отправиться на гастроли. Работники, которых он нанял, опытные и сильные, привыкшие к долгим рабочим сменам и изнурительному труду. Они знают, как быстро и эффективно перемещать реквизит и людей.

Стонтон молчал.

Марианна всплеснула руками.

– Даже если бы вы обладали навыками, необходимыми для такой работы, и я смогла бы убедить дядю вас нанять, что, собственно, прикажете делать с уже нанятыми людьми? Дать им отставку только потому, что парочке пэров захотелось развлечься? – Этот гневный вопрос эхом отозвался в комнате.

– Я не хочу, чтобы от моих действий кто-нибудь пострадал, – мягко произнес Сент-Джон, пропустив мимо ушей обидный намек на то, что они трое – всего лишь ленивые бесполезные слабаки. – Я щедро компенсирую убытки всем, кого уволят, мисс Симпсон. Заплачу им вдвое против обычного жалованья у вашего дяди, чтобы они до конца года просто сидели и ничего не делали. Этого будет достаточно?

Она глубоко вдохнула, а затем шумно выдохнула.

– Даже если кто-нибудь из служащих согласится принять ваше предложение, на что вы трое вообще годитесь? Вся работа либо тяжелая физически: нужно много таскать, тянуть, волочить, готовить, убирать; либо требует большого мастерства, как, например, у плотника или швеи. – Она ухмыльнулась. – Умеет кто-нибудь из вас шить или расписывать театральные декорации?

Стонтон проигнорировал насмешку:

– Осмелюсь заметить, мы сможем таскать, тянуть, волочить и что там еще.

Марианна захохотала.

– Может, вы объясните нам приступ вашего веселья, мисс Симпсон? – холодно спросил Стонтон.

– Простите, герцог, я просто представила, как вы выслушиваете приказания от служащих цирка – людей, которые сразу заметят отсутствие у вас опыта даже при выполнении пустячных заданий. Но предположим, они не заметят. Однако я представляю вас, аристократа, который покорно тащит, тянет и что там еще. – Последние три слова она произнесла низким голосом, почти идеально повторив его интонацию.

– Я не чужд физических нагрузок.

– Я беспокоюсь не о нагрузках. – Ее губы опять задергались. – Но должна признать, есть нечто глубоко привлекательное в мысли, что вы будете носить мой багаж.

Гай расхохотался:

– Боже, вы двое! Может, наденете перчатки и проведете несколько раундов?

Стонтон бросил на друга суровый взгляд. Мисс Симпсон точно не нуждалась в поощрении своего упрямства.

К счастью, она как будто не услышала Гая, что было странным. Очень необычная женщина, если не замечает Гая Дарлингтона, мужчину, который считается одним из самых привлекательных и завидных холостяков Британии.

Право же, Марианна Симпсон – нечто уникальное во многих смыслах.

– Допустим, я сумею найти для вас троих какую-нибудь черную работу; почему вы думаете, что вас никто не узнает?

– Я могу изменять внешность, – заверил ее Стонтон.

Она снова рассмеялась, но теперь это больше походило на скептическое фырканье.

– Что ж, полагаю, придется поверить вам на слово.

– Да, придется, мисс Симпсон. А еще вам придется поверить мне на слово в том, что я ни под каким видом не передумаю. Да и спорить мне больше не хочется. Я полагал, ваше присутствие сегодня здесь означает, что мы пришли к соглашению.

– И я так полагала, пока не узнала, что вы захотите работать.

– Ну, теперь знаете.

Она открыла рот, но не произнесла ни слова.

– Что касается вашего утверждения, будто все места уже заняты, помнится мне, ваш дядюшка сетовал, что вы слишком затянули с заменой Нельсона и еще кого-то. Энди, да? Значит, две вакансии уже есть.

К удивлению Стонтона, она не велела ему заткнуться, а, напротив, задумчиво покусав губу, минуту спустя сказала, вроде бы самой себе:

– Может, это и не такая плохая мысль.

– Прошу прощения?

Она оторвалась от своих размышлений и наткнулась на его вопрошающий взгляд.

– Поскольку все вы, богатые и праздные, ходите в спортзал, полагаю, вы и боксировать умеете?

Друзья обменялись веселыми взглядами. Ни одного из них нельзя было назвать богатым, но боксировать они, безусловно, умели.

– Умеем, – ответил Гай за всех троих.

Марианна повернулась к Эллиоту.

– Будьте добры, встаньте.

Брови Уингейта взлетели вверх, но он поднялся.

Мисс Симпсон плавным гибким движением встала с кресла, направилась к Эллиоту и обошла его кругом, рассматривая, как лошадь на базаре.

Обычно непроницаемое лицо Эллиота побагровело: неприятно, когда к тебе относятся как к живому товару.

Справа от него раздался какой-то задушенный звук – это покрасневший Гай изо всех сил пытался подавить смех.

Когда Марианна остановилась прямо перед Эллиотом, Стонтон вдруг заметил, что его друг не намного выше девушки – возможно, всего на два-три дюйма, – хотя, конечно, весит по меньшей мере на стоун больше.

Они выглядели настолько похожими, что их можно было принять за родственников: оба гибкие, аккуратного сложения, со светлым цветом лица и короткими темно-каштановыми волосами. Оба двигались с хищной грацией, намекавшей на силу, скрытую в их стройных фигурах.

– Значит, боксировать умеете? – повторила Марианна.

Ноздри изящного носа Эллиота слегка раздулись.

– И довольно неплохо.

– В Итоне он дважды становился чемпионом в легком весе, – охотно сообщил Гай, чем заслужил недобрый взгляд Эллиота.

– О, так я оказалась рядом со знаменитостью! – протянула мисс Симпсон с насмешкой. – А что, если надеть перчатки и провести спарринг с женщиной?

Эллиот наморщил лоб.

– Сможете прийти в цирк в пятницу?

– Могу.

– Хорошо. Я позову Нору и Люси, и мы посмотрим, что вы нам в состоянии предложить.

Эллиот, услышав эти провокационные слова, покраснел еще гуще.

Марианна повернулась к герцогу.

– Будет слишком сложно искать партнеров по спаррингу во время пути, поэтому дядя хочет нанять кого-нибудь для нас троих. Если ваш приятель так хорош, как вы утверждаете, Джек порекомендует его дяде. В обязанности входит: спарринг, заботиться о нашем оборудовании, подставлять колено для отдыха в перерывах, подавать воду, обтирать губкой и вообще делать все, что потребуется. – Она нахмурилась, глядя на Эллиота, как будто он с ней спорил. – Это настоящая работа – вы понимаете, о чем я? И если вы не желаете принимать нас всерьез и выполнять все необходимое, то мне плевать, какое давление на меня будет оказывать его светлость: вам придется искать другой способ добраться до Меца.

– Я понимаю, мисс Симпсон, – спокойно ответил Эллиот.

– А как насчет вас, герцог?

– Что насчет меня?

– Вы тоже были чемпионом по боксу в вашей шикарной школе для мальчиков?

– Он был нашим…

Стонтон гневно взглянул на Гая, и тот осекся.

– Куда вы клоните, мисс Симпсон? – спросил Сент-Джон, приходя в бешенство от того, что под ее насмешливым взглядом кожа начинает пылать.

– Вы правы. Поскольку ни Джек Нельсон, ни Энди Леонард не поедут с нами в турне, мне требуется замена. Мне бы уже давно следовало подобрать себе кого-нибудь, но до сих пор ни один мужчина меня не удовлетворил. – Она усмехнулась, но как-то невесело. – Однако похоже, мое удовлетворение не имеет никакого значения.

Стонтон наживку не заглотил.

– Тот, кто получит эту должность, будет подставлять мне колено для отдыха и проводить все тренировки. – Она нахмурилась, глядя на него. – Это тоже настоящая работа.

– А третье место есть? – спросил он с неожиданной кротостью.

– Я беру с собой своего коня. Собиралась платить парням, которые ухаживают за дядиными животными, чтобы они присматривали за Реджи, но могу нанять и грума. Так как забота о Реджи – это не постоянная работа, тот, кто займется этим делом, будет управлять фургоном, в котором поедем мы с Сесиль и Джозефиной. Это значит – таскать наш багаж, выполнять поручения и делать все, что потребуется.

Она скрестила руки на груди и воинственно посмотрела на Стонтона.

– Так что три рабочих места есть. Тот, кто хочет занять первые два, должен получить одобрение Джека. Грума я могу нанять сама.

– Стонтон трижды в неделю боксирует с Джентльменом. Он тот самый нужный вам человек, если речь идет о тренировках, – торопливо сказал Гай, глядя на друга. – Думаю, я потяну лямку грума.

Сент-Джон бросил на него взгляд, обещавший расплату. Из-за Гая ему придется каждый день подолгу общаться с настоящей фурией.

Марианна внимательно посмотрела на него из-под тяжелых век, но ничего не сказала.

– Я заменю Джека, – согласно кивнул Сент-Джон, словно у него был выбор.

– Вы же понимаете, что мы не сможем скрыть от моего дяди, кто вы такие?

– Надеюсь, никуда дальше это не пойдет?

– Я не стремлюсь ни с кем этим делиться, и, думаю, дядя тоже. Так что, если больше никто вас не узнает – а я вряд ли могу нести за это ответственность, правда? – то никто знать и не будет.

– Нас никто не узнает, – заверил Стонтон Марианну.

– Надеюсь, вы понимаете, что мне действительно нужны работники?

– Да, вы за последние пять минут упомянули об этом уже четыре или пять раз.

Она еще раз язвительно на него посмотрела.

– И тем не менее уточню, что спарринг с Джентльменом в клубе трижды в неделю покажется вам детской забавой.

Гай издал странный звук, словно собака заскулила, – так он пытался подавить смех.

– Да, мисс Симпсон, – едко бросил в ответ Стонтон. – Я понимаю.

– Кроме того, я не собираюсь никому из вас платить. Собственно, я даже думаю, не вы ли должны платить мне.

Краем глаза Сент-Джон заметил, как Эллиот прикусил губу и уставился в пол, пытаясь скрыть выражение лица. Сидевший с другой стороны Гай сопел и фыркал, как свинья во время охоты за трюфелями.

Стонтон вздохнул.

– Сколько вы хотите?

Казалось Марианна была недовольна, что он так легко согласился.

– Неважно. Мне не нужны ваши деньги. – Она повернулась к Гаю. – Лорд Карлайл, вряд ли я могу называть вас так. Какое имя вы себе возьмете?

– Гай подойдет. – Он улыбнулся. – Гай Дарлинг.

Похоже, это ее позабавило.

– Отлично. Гай, пока вам не придется делать ничего особенного. За несколько дней до отправления можете заняться фургонами: и моим, и тем, в котором поедете вы трое. Поскольку вам не нужно будет появляться в пятницу с этими двумя, приходите на следующей неделе, чтобы я смогла представить вас Сесиль и Джозефине, которым вам тоже придется, – она, прищурившись, придирчиво посмотрев на него, – прислуживать.

– Да, мисс Симпсон, – отозвался он кротко.

Она с подозрением взглянула на него и снова повернулась к Стонтону.

– Я спрашивала у дяди про медальон и письмо. Он ничего о них не знает.

Сент-Джон задумался – может ли она и вправду быть настолько наивной, чтобы поверить хоть одному слову Барнабаса Фарнема.

– Да пожалуйста, можете и дальше не верить, сколько угодно, – сказала она, безошибочно прочитав выражение его лица. – Но это мой дядя, и если он сказал, что не знает, значит, не знает. Собираетесь посадить его в тюрьму за то, что он вас разочаровал?

Герцог не снизошел до ответа.

– Когда мне начать… прислуживать вам?

Она ухмыльнулась, и Стонтону не понравилось, что выражение ее лица показалось ему весьма привлекательным.

– Вы должны прийти вместе с мистером Уингейтом, чтобы Джек с вами познакомился и одобрил. Я полагаю, он захочет, чтобы вы приступили к своим обязанностям немедленно, пока он может за вами приглядывать.

– Он ждет, что мы начнем еще до отъезда? – спросил Сент-Джон, стараясь не выдать своего раздражения, но, судя по ее ухмылке, ему это не удалось.

– О, мне так жаль, – сказала она, совершенно неубедительно изображая раскаяние. – Не станет ли эта новая работа, на которую вы устроились с помощью шантажа и запугивания, непосильной для вас? Или сама мысль, что шесть дней в неделю придется заниматься тяжелым физическим трудом, вас не привлекает? Возможно, вы уже передумали, ваша светлость? Я уверена, вы можете…

– Вы хотите, чтобы мы пришли к шести часам? – проскрипел Стонтон, пытаясь сохранить самообладание и понимая, что проигрывает эту битву.

– По пятницам мы встречаемся в десять, и прошу приходить вовремя. Я терпеть не могу опозданий.

– Это все, мисс Симпсон? – ледяным тоном осведомился Сент-Джон. – Или у вас есть еще распоряжения?

– Нет, это все. Пока все. Но поскольку теперь вы мой работник, ваша светлость, вам следует научиться выполнять мои приказы беспрекословно, быстро и с улыбкой.

Марианна снимала сапоги и бриджи после утренней верховой прогулки, когда дверь гримерки открылась и в комнату просунулась голова Седрика, одного из рабочих сцены.

– Там тебя два парня спрашивают. Хочешь с ними потолковать?

Марианна усмехнулась – а герцог пунктуален.

– Отправь их ко мне, – сказала она, выходя из-за ширмы и застегивая большие деревянные пуговицы на сером платье.

Седрик шире распахнул дверь.

– Заходите, господа.

На мгновение Марианне показалось, что это вовсе не герцог и его друг.

Один высокий, широкоплечий, с каштановыми волосами, в очках в серебряной оправе. На нем были старые твидовые брюки, заправленные в поношенные сапоги. На шее повязан шарф в черно-белую клетку, из-под камвольной темно-зеленой куртки виден безвкусный зеленый с золотом жилет.

Марианна невольно вытаращила глаза, добравшись до его лица, точнее – подбородка. Он не брился несколько дней, и щетина была шокирующего рыжего цвета со светло-русыми вкраплениями. И весь он выглядел… каким-то пестрым.

И да, практически неузнаваемым.

Уингейт был одет примерно так же, а свои густые темно-каштановые волосы подстриг так коротко, что теперь они напоминали бархатистую шкуру какого-то животного. Короткая стрижка подчеркнула скулы: теперь они казались острыми, будто клинки, а черные резкие брови придавали ему угрожающий вид.

Марианна не могла не признать, что узнала этих двоих только потому, что сегодня ожидала их появления. Но есть кое-что, что скрыть невозможно, например цвет глаз. Глядя в светло-зеленые глаза его светлости, задержавшись взглядом на его волосах: из шелковистых и светло-пепельных они стали темно-русыми и совсем не гармонировали с медного цвета бородкой, – девушка неохотно произнесла:

– Я впечатлена.

Эта бородка… Марианна не могла сдержать ухмылку.

– Божечки, это уже не рыжий, а пламенный апельсиновый, верно?

Это замечание его не развеселило.

– Как вы сюда добирались? – спросила она. – Ведь если вы явились в том вашем черном бегемоте, то все это, – она повела рукой в их сторону, – было напрасно.

– Мы наняли кеб.

Марианна поморщилась, услышав эти четкие, твердые как алмаз звуки.

– Может, вы и выглядите как простецкий парень, а разговариваете по-прежнему как большая шишка.

– Вы тоже разговариваете как большая шишка, – отрезал он холодно.

– Справедливо, – согласилась Марианна. – Меня много раз укоряли в том, что я разговариваю, как все эти франты. Что ж, низшие сословия стремятся подражать тем, кто выше их.

Герцог прищурился, услышав, как она голосом выделила слово «выше».

Первое потрясение прошло, и Марианна отметила еще две черты, откровенно выдававшие в нем человека, владевшего немалой частью Британии: властный взгляд и гордую осанку.

– У вас есть несколько недель, чтобы поработать над вашей манерой речи и над осанкой.

– А что не так с моей осанкой? – спросил он, чопорно выпрямляясь и принимая еще более горделивый вид.

– У вас как будто железный прут над… гм… в общем, вы прямой и несгибаемый, как кочерга. Посмотрите на людей, с которыми придется жить бок о бок следующие несколько месяцев, и попытайтесь подражать им.

Судя по его надменному хмурому лицу, ему вовсе не понравилась мысль подражать всякому сброду.

Марианна прищурилась:

– Возможно, вы удивитесь, но вы не единственный, кто не хочет, чтобы вас раскусили. Я предпочту, чтобы никто даже не подумал связывать мое имя с очередным аристократом. Если выяснится, что это я тайком протащила вас в цирк моего дяди, вывод будет только один, поэтому буду вам благодарна, если ни один человек во время нашего турне не узнает, что вы герцог.

– Ладно, – проскрипел Стонтон. – И кто же мы такие?

– Учитывая вашу речь, я просто скажу, что вы служили дворецким в доме лорда. Обычно они еще чопорнее, чем их хозяева, верно?

Эллиот Уингейт негромко засмеялся. Смешок был слишком мягким для человека, смахивающего на сатира.

– Вот тут она тебя поймала, Стонтон… ой, прости, Син. Баффл и вправду устрашает сильнее, чем любой из королевских герцогов.

– Син? – удивилась Марианна.

– Это домашнее прозвище, – ледяным тоном произнес его светлость, с каждой минутой проявляя все больше раздражения.

– Вы, благородный и высоконравственный лорд Безупречность, носите прозвище Син[6]? – Марианна засмеялась. – Предполагается, что это ирония?

Глаза герцога сузились до зеленых щелок.

– Это детское сокращение его имени, – поспешно объяснил Эллиот, чувствуя, как сгущается напряжение в комнате.

– И что за имя? – спросила она, а затем с усмешкой обернулась к герцогу. – Или делиться подобной информацией с простолюдинкой запрещено?

– Сент-Джон, – то ли рыкнул, то ли прошипел он.

Хм. Да, он, безусловно, выглядит как Сент-Джон.

– И что, кучка других франтов знает вас под прозвищем Син?

– Нет, – ответил Эллиот, пока герцог закипал. – Только еще двое так его когда-то называли.

– Хм. – Марианна минутку поразмышляла, пытаясь придумать что-нибудь подходящее. – А если мы скажем, что Син – это просто сокращение от распространенной фамилии, например Синклер. Джон Синклер. Пойдет?

– Да, – коротко бросил герцог.

Она усмехнулась:

– Вот и хорошо. У нас уже есть Пискля, Гудок и Клуша. Вы отлично впишетесь.

– Почему бывший дворецкий присоединился к бродячему цирку? – спросил герцог, игнорируя насмешку.

– Я уверена, вы уволили немало слуг, вот и найдите причину.

Он весь ощетинился, услышав это обвинение, но опровергать его не стал.

– Почему слуги теряют работу? – спросила Марианна. – Драки, распутство… воровство. – Она помолчала. – Воровство. Хм…

– Нет, – твердо отрезал он. – Я отказываюсь носить клеймо вора в течение следующих двух месяцев.

Его возмущенное лицо позабавило ее.

– Хорошо, не воровство. – Она сжала губы и подергала носом, обдумывая возможные причины его падения по социальной лестнице. – Давайте скажем, что вас застукали за утолением жажды в подвалах вашего хозяина, причем не в первый раз, и он уволил вас без рекомендаций.

– То есть я горький пьяница?

Марианна улыбнулась.

Герцог вздохнул:

– Ну ладно. А откуда я узнал про эту работу?

– Мы скажем, что вы услышали о ней от Чарли Уиттакера. Он был лакеем до того, как стал боксером. «Красавчик Чарли» – так его часто называют.

– А если этот самый Чарли скажет, что знать меня не знает?

– К счастью, недавно он вернулся домой, в Глазго. Мы можем сказать, что вы оба работали на одного хозяина несколько лет назад.

Герцог кивнул.

Марианна повернулась к Эллиоту, который был заметно ниже ростом.

– А вы? Каким именем называть вас?

– Эллиот подойдет.

– Эллиот? – она засмеялась. – Нет, не думаю. Это почти так же ужасно, как Синджин. И Уингейт не сработает.

– Как насчет Смита? Это достаточно нормально? – язвительно спросил Эллиот.

– Боксер никогда не стал бы называть себя Смитом. Вы сможете откликаться на Смити?

– Полагаю, смогу.

– Вы из Лондона?

– Нет, из Бристоля.

Марианна ухмыльнулась.

– А, родина чемпионов! Хен Пирс, Том Крибб и Джем Белчер. – Она с ног до головы осмотрела его жилистое гибкое тело. – Так. Мы скажем, что вы недавно приехали из Бристоля. Однажды я встречалась с Пирсом, и вы чем-то на него походите. Почему бы нам не сказать людям, что вы работали на мясника, но он вас уволил, когда вы стали заглядываться на то, что вам недоступно, – на дочь хозяина. Боксируете с детства, но несколько лет назад вас как следует отлупили, и с тех пор у вас не было ни одного платного поединка. Сможете все это запомнить?

Он опять слабо улыбнулся:

– Думаю, я справлюсь, мисс Симпсон.

– Лучше привыкайте называть меня Марианна. – Она взглянула на герцога. – Вы оба.

– И ваш тренер будет не против нанять таких испорченных типов, да еще и без рекомендаций? – спросил Сент-Джон.

– В отличие от таких, как вы, ваша светлость, Джек не ждет, чтобы его работники были с безупречной репутацией и обложены документами, как скаковые лошади. Он знает, что такое зарабатывать на жизнь, и считает, что все заслуживают второго шанса.

– Марианна, может, вам уже пора перестать говорить мне «ваша светлость» и называть «Син»?

Она сомневалась, что когда-нибудь сможет назвать его столь интимным прозвищем. Надо просто постараться вообще никак его не называть.

– Ну так что, идемте? – Она направилась к двери, но герцог ее опередил.

Марианна остановилась и, вместо того чтобы выйти в уже распахнутую дверь, сердито на него посмотрела.

– Вы больше не джентльмен. Женщины вроде меня сами открывают двери.

– Я отказываюсь быть невежей лишь потому, что таковы все остальные.

– Это выдаст вас еще больше, чем речь и осанка.

От насмешки его ноздри раздулись.

– Думаю, больше всего вас смущает именно осанка.

– Да ну, правда? – изобразила изумление она. – Вы так в себе уверены?

Он бросил на нее испепеляющий взгляд и вышел.

Марианна бросила извозчику монету и направилась к дорожке, что тянулась вдоль реки. Было холодно – настоящий мороз. Дядя, наверное, немного сошел с ума, раз так рано запланировал турне, но беспокоился не зря: два основных конкурента вполне могли обойти его цирк. Женский цирк Джона Дорнана отправился в Париж в декабре, а совсем маленькая труппа Мелвина Пикла собирался уезжать всего через неделю после Фарнема.

Сейчас, когда война закончилась, все – не только актеры и бизнесмены, но и аристократы – вереницей потянулись в Европу. Разумеется, циркачи, работавшие на Фарнема, вряд ли будут общаться со сливками общества, наводнившими, по словам газетчиков, Париж и Брюссель.

Марианна сквозь потрепанную шерстяную куртку потирала плечи и оглядывалась в поисках герцога, кружа по пятачку утоптанной земли.

Как досадно, что она так быстро сломила его решимость.

В последний раз она видела его вчера, в четыре часа, когда искала в цирке Сесиль. Герцог как раз убирал грязное белье, которое Джек позволил собрать. Она даже задержалась, чтобы услышать, как Джек посылает его в прачечную, напомнив, что к восьми тот должен вернуться и посмотреть бой Норы.

Марианна невольно хихикнула, вспомнив, как великий и могущественный герцог Стонтон был вынужден таскать грязные полотенца.

Что ж, для пробежки он ей не нужен. Это просто мера предосторожности, на которой так настаивал Джек…

За спиной послышался конский топот. Марианна обернулась и расхохоталась.

– Где вы взяли этого «скакуна»? – спросила она, когда сумела подавить смех при виде импозантного, величественного герцога Стонтона верхом на старой кляче с продавленной спиной.

– Насколько мне помнится, именно вы приказали мне не привлекать к себе внимания, – напомнил он ледяным тоном.

– Эта даже хуже, чем та кобыла, на которой обычно ездит Энди. – Чаще всего на пробежках ее сопровождал именно Энди. – Если вы отыскали этого конягу в платной конюшне, о которой вам сказал Джек, думаю, они здорово повеселились на ваш счет.

– Очень не хочется вас разочаровывать, но я не арендовал эту лошадь.

– Вы владелец этого сокровища?

– Теперь да. Мне совершенно не хотелось пять дней в неделю болтаться на рассвете возле платной конюшни, поэтому я купил Доббина.

– Где? На живодерне?

– Очень смешно.

– Должно быть, ваш главный конюх решил, что вы сошли с ума, раз приволокли такую лошадку.

– Разумеется, я не держу его на Беркли-сквер.

– Разумеется, нет, – отозвалась Марианна успокаивающим тоном, перевела взгляд на Стонтона и его «скакуна» и снова широко заулыбалась. Герцог опять был в поношенной одежде вроде той, в какой приходил в цирк вчера. Волосы он спрятал под видавшей виды твидовой кепкой, и от этого его лицо казалось еще суровее. И вообще он выглядел помятым, словно ему едва хватило времени, чтобы проснуться. Куртка из неопределенного вида коричневой домотканой материи, вся сплошь в заплатках, а ноги в подбитых гвоздями сапогах едва втиснулись в стремена.

– Что-то вы нынче утром не в духе, ваша светлость. Неужели пришлось встать раньше обычного? Или утомились вчера? Надеюсь, новая работа не мешает вашему обычному плотному расписанию?

Герцог воззрился на нее, ничего не ответив. Марианна заметила, что он часто так делает. Несомненно, привык, что его внушительная фигура и ястребиный взор устрашают всех, кто стоит ниже.

Но Марианна-то ему не подчиняется, поэтому пусть пялится сколько угодно.

– Ну посмотрим, сможете ли вы заставить этого зверюгу бежать рысью. – Она легкой трусцой двинулась по дорожке и, оглянувшись, крикнула: – Постарайтесь не отстать!

Мгновение спустя конь загрохотал копытами прямо рядом с ней.

Марианна выкинула его из головы и вошла в ритм. Первые десять минут каждой пробежки всегда были для нее мучением, но ближе к завершению (обычно она бегала примерно три четверти часа) удивлялась, почему устраивала такой ажиотаж из-за пустяков.

– Как долго продлится ваша пробежка? – спросил герцог, и его глубокий голос вырвал ее из приятной задумчивости.

– А сколько сейчас времени?

Он вытащил помятые оловянные часы.

– Половина седьмого.

– Примерно до начала восьмого.

– Джек сказал, вы занимаетесь выездкой пять дней в неделю?

– Джек выдает желаемое за действительное. Реально – не чаще четырех.

– Поскольку я ваш новый тренер, то говорю, что заниматься вы будете все пять. Встретимся тут завтра в это же время.

Марианна засмеялась. Пусть попробует заставить ее что-нибудь сделать.

– Завтра в это же время, – покладисто согласилась она.

Она придет в Гайд-парк.

Его глаза слегка расширились, услышав, как легко она согласилась. Герцог явно гордился тем, что сумел «щелкнуть кнутом».

– У Джека есть свой боксерский зал, верно? – спросил он уже куда дружелюбнее.

– Да. К тому же жена и пятеро детей плюс еще один на подходе. Он предпочитает назначать мне время до того, как открывается.

– А почему вы не тренируетесь там?

– Мы пытались… сначала, но…

– Вы привлекали слишком много внимания? – догадался Сент-Джон.

– Что-то вроде этого. – Марианна подняла на него взгляд. Он не хмурился, как обычно. Не то чтобы улыбался, но по крайней мере не смотрел на нее так, словно она грязь, прилипшая к его ботинку.

До конца выездки они больше не разговаривали, но это и к лучшему, потому что она слишком устала.

– Ну вот, – тяжело дыша, сказала Марианна, когда они приблизились к Темпл-Гарденс. Она перешла на шаг, но ей потребовалось пять минут, чтобы остыть. Переведя дыхание, Марианна вернулась обратно, туда, где ждал ее герцог, и удивилась, когда он вытащил из седельной сумки бутылку, откупорил и протянул ей.

Она выпила четверть бутылки, затем вернула:

– Спасибо.

– Подозвать кеб?

– Нет, не нужно. Я пройдусь пешком до Уотер-стрит. А вы можете уезжать.

– Я вас провожу.

Марианна нахмурилась. Хоть она и вытащила его из теплой постели и дома, полного слуг, завтракать с ним ей не хотелось.

– Я просто хочу перекусить, – сказала она. – Это не требует никаких тренировок. Считайте это временной передышкой… возможностью вернуться в теплую постель.

– Я не могу вернуться в мою теплую постель, потому что через час должен встретиться с Люси, благодаря вашему любезному предложению появляться в цирке ежедневно. Или другому предложению, поскольку именно из-за вас провел вчера два часа за чисткой гантелей.

– Они были грязные, – сказала Марианна, даже не пытаясь скрыть усмешки.

– …и именно вы убедили Фарнема, что мы с Эллиотом должны сдвинуть все стулья и лавки в партере, дабы в зал вместилось больше зрителей. Этого не случилось, и тогда нам пришлось ставить мебель обратно.

Она пожала плечами:

– Без неудач не бывает прогресса.

Он кинул на нее испепеляющий взгляд:

– Кроме того, я не могу оставить хорошо воспитанную женщину в этом районе города одну, без сопровождения, что бы вы по этому поводу ни говорили.

Он приподнял бровь, и это привело ее в такое же раздражение, как и его самонадеянное, высокомерное мужское предположение, что она нуждается в его защите. Или что ей вообще что-то от него нужно.

«Ты сама настояла на том, чтобы он здесь оказался…»

Марианна скрипнула зубами, круто развернулась и зашагала по улице.

К пятому дню Марианна прониклась уважением к герцогу Стонтону. Пусть он и живет как титулованный аристократ, но сломить его оказалось не так-то просто.

К восьмому дню Марианна начала подозревать, что герцога не отпугнет постоянный поток рутинной, бессмысленной или отвратительной работы.

К концу второй недели она оставила попытки сломить его волю. Просто это требовало слишком много усилий. Кроме того, когда ей удавалось на несколько минут забыть, кто он такой, она понимала, что тренер из него исключительный (не говоря уж о том, что сам он превосходный боксер) и что с его помощью она стала выступать намного лучше.

Конечно, друзьями они не сделались, но цепляться к нему она перестала. Ну по крайней мере сократила количество насмешек.

Как-то утром в начале третьей недели Марианна пришла на платную конюшню и увидела там герцога, ожидавшего ее на новом великолепном серебристо-сером жеребце. Рядом с ним, уже оседланный, стоял Кассио.

– К нам кто-нибудь присоединится? – спросила она, вглядываясь в полутьму конюшни и высматривая парнишку, работавшего по утрам.

– Нет, просто я подумал, что вы не откажетесь проехаться на нем.

Марианна круто повернулась.

– Я?

Герцог кивнул.

Марианна посмотрела на Кассио, а он уставился на нее – она могла бы поклясться! – с надменной, скептической ухмылкой на лошадиной морде, как будто этот великолепный жеребец не мог поверить, что хозяин готов предоставить его в распоряжение этой плебейки.

Марианна повернулась к герцогу:

– Я не могу.

– Сомневаетесь, что справитесь с ним?

– Ну конечно, нет!

Едва заметная усмешка на губах герцога подсказала, что он просто дразнит ее, а она повелась…

Кто бы мог подумать, что его светлость обладает чувством юмора!

– Я хотела сказать, – объяснила она, – что этот конь слишком ценный. А вдруг я причиню ему вред? Я же никогда с вами не расплачусь!

– Вред? Каким образом?

– Не знаю. Вдруг у него образуется накостник или он попадет ногой в кроличью нору?

Светлые брови герцога взлетели вверх.

– Кроличья нора на Роу?

Она бросила на Стонтона взгляд, полный раздражения.

– Вы все прекрасно понимаете, ваша светлость.

– Не думал, что вы трусиха, Марианна.

Она фыркнула.

– Я четко сформулировал свое предложение, а уж решать вам. Не хотите на нем ехать, Эммет, – он показал на грума, державшего поводья, – сядет на него верхом и отправится обратно в мою конюшню.

Она медленно выдохнула и неискренне возразила:

– Ой, ладно, ни к чему нагружать Эммета лишней работой. Но если что-нибудь случится…

Герцог со скучающим видом изучал рукоятку своего хлыста. Марианна погладила Кассио по шее, глядя ему в глаза.

– Со мной твое утро будет легким… не нужно таскать на себе это здоровенное существо.

Эммет кашлянул и отвернулся, но Марианна успела заметить его улыбку.

Она забралась в седло и, приняв у грума поводья, улыбнулась:

– Спасибо, Эммет.

Господи, просто поразительно, насколько выше она себя ощущает.

– Готовы? – спросил герцог.

Они неторопливо выехали из конюшни, и Марианна сразу же ощутила разницу между Реджи и конем герцога.

– Вот черт, – пробормотала она спустя примерно минуту плавного хода. – Не уверена, что после этого буду довольна Реджи.

– Да, Кассио – настоящий бриллиант.

Марианна показала на коня, на котором сидел герцог.

– Это еще одно ваше новое приобретение?

– Нет, Бэй Рам не с нового конезавода. Я купил его лет десять назад, а то и раньше. Весь прошлый год он провел здесь, в Лондоне. Когда уеду, отправлю его домой, пусть порадуется сельской жизни. – Он потрепал коня по шее с нежностью, удивившей Марианну: очень уж холодным, неэмоциональным человеком казался ей Стонтон.

– А где ваш дом? – спросила она.

– Дербишир.

– Там красиво.

– Вы там бывали?

– Закон не запрещает пускать в провинцию людей вроде меня.

Марианна мгновенно пожалела, что так некрасиво ответила, тем более что он постарался угодить ей, предложив прокатиться на его коне.

– Мы действительно должны…

– Простите, ваша светлость.

Его брови изумленно взлетели вверх.

– Что? Не ждали от меня извинений?

– У меня еще не было такого опыта.

Марианна прыснула и заработала еще один удивленный взгляд.

– Я это заслужила. Что до Дербишира, однажды я ездила туда на Пасху к моей школьной подруге.

– А в какой школе вы учились?

– В Академии мисс Нолан для юных леди.

– Я о ней слышал. Превосходная школа.

– Наверное, вы удивляетесь, как я туда попала?

Он бросил на нее извиняющийся взгляд.

– Простите, это прозвучало несколько… э-э-э… резковато.

– Да, есть немного. Но раз уж вы об этом заговорили… мне казалось, что в школе имеется лист ожидания.

– Имеется. Мне повезло получить рекомендацию от графини Моркомб.

Герцог нахмурился: судя по его лицу, копался в памяти.

– Это не…

– Бабушка Доминика по материнской линии.

– Так значит, вы знакомы с ним с детства?

– Не лично. Все это устроил мой дядя. С Домиником я познакомилась по окончании школы.

Она с интересом смотрела, как он переваривает услышанное. И чем же герцог поинтересуется дальше? Но когда они добрались до ворот парка, он удивил ее, спросив:

– Ну что, хотите бежать?

– Не прямо сейчас. – Она застенчиво улыбнулась. – Мне бы хотелось сначала привыкнуть к Кассио.

Спустя минуту герцог сказал:

– Рад слышать, что Доминик смог использовать свое влияние во благо.

– Ради разнообразия, – добавила она.

– Ну, именно вы сказали это первой – обычно Доминик руководствовался исключительно денежными мотивами.

– Да, я это говорила, – согласилась она. – Именно поэтому он убедил свою бабушку оказать мне поддержку. Он задолжал моему дяде, уж не знаю, за что. Мне повезло, что Барнабас решил потребовать возврат долга вот в такой форме, – сказала Марианна совершенно искренне.

Несмотря на все свои недостатки, ее дядя не только сумел пристроить племянницу в лучшую школу для девочек в Британии, но еще и наскреб нужную, и весьма немаленькую, сумму для оплаты обучения.

– Вам нравилось учиться в школе?

– Как ни странно, да.

– Почему странно?

– Да ладно вам, ваша светлость. Вы же должны понимать, каким кукушонком я оказалась в том гнезде. Я училась не на стипендию – удел этих девочек был намного хуже, чем мой, – но и богатые модницы меня не приняли.

– Что-то я не заметил, чтобы вы добивались их одобрения. И прежде, чем вы откусите мне голову, поясню – я всего лишь имел в виду, что вы не кажетесь мне прихвостнем титулованной знати.

– У меня было бы столько же шансов достичь светских высот, сколько взять и полететь. Но я нашла свой уровень – преимущественно среди дочерей торговцев. Хотя даже некоторые из них остерегались связываться с племянницей владельца цирка. Дядя советовал мне врать о моем происхождении, но я не видела смысла подделывать биографию в угоду чужим людям. Конечно, я никогда не заходила так далеко, чтобы звать подруг к себе в гости, но некоторые девочки были так добры, что приглашали на каникулы меня.

– И вы до сих пор поддерживаете с ними отношения?

– Когда я начала боксировать в дядином цирке, большая часть связей оборвалась. – Она покусала нижнюю губу, вспоминая свою лучшую школьную подругу Дебору Бартон. – А последние дружеские связи я разорвала сама после того, как Доминик… – Она искоса глянула на Стонтона. – Я уверена, вы слышали или читали об этом.

Он не стал изображать удивление, как делали многие, а просто сказал:

– Вы совсем не такая, какой я себе вас представлял. – Он говорил медленнее и осторожнее, чем обычно.

– И что же вы себе навоображали? Громогласную нагловатую потаскушку в алом атласном платье, которая ругается, как матрос, и пинтами хлещет джин?

К ее изумлению, чопорный герцог Стонтон захохотал: будто луч света внезапно прорвался сквозь тучи, и смех его был низкий, бархатистый и греховный.

– Ну, в общем-то да. Полагаю, я рисовал себе кого-то вроде Летти Лейд[7].

– Вы с ней знакомы? – спросила Марианна. – Доминик неоднократно о ней упоминал, но, мне кажется, он не любил ее, потому что она обогнала его в каком-то очередном забеге.

– Да, она его сильно потрепала и при этом выиграла пятьсот гиней.

Марианна засмеялась:

– Какая прелесть! Так значит, я не похожа на Летти?

– Нет. Вы вообще не похожи ни на одну из женщин, с которыми я видел Доминика в течение многих лет. Предупреждаю – это комплимент.

– Ваша светлость! Второй за день! – поддразнила она, надеясь, что он отнесет румянец на ее щеках на счет ледяного ветра.

Он уставился на нее своими слишком проницательными глазами.

– Да, конечно, мне не следовало…

Марианна легонько сжала бока Кассио, и тот рванул вперед.

– Кто быстрее? – крикнула она, обернувшись. И полетела.

– Защита, девочка! Держи защиту! – кричал Джек, двигаясь вокруг спарринг-партнерш и между воплями бормоча что-то себе под нос.

Марианна послушно подняла левую руку, ругая себя за невнимательность.

Причина этого состояния стояла, расставив обутые в сапоги ноги на ширину плеч, рядом с Эллиотом, скрестив руки на широкой мощной груди, и наблюдала за ней с таким видом, что она чувствовала себя насекомым, пришпиленным к доске.

Казалось, спустя почти три недели можно было бы привыкнуть к нервирующему вниманию герцога, но с каждым днем он все больше выводил ее из равновесия.

Вместо того чтобы искать повод увидеть Стонтона, завалив дополнительной работой, теперь она стремилась оказаться от него подальше.

Бессмыслица какая-то.

Однако все ее попытки не допускать его на тренировки или пробежки оказались напрасными. Когда Марианна заявляла, что не хочет его видеть, Джек становился раздражительным, как медведь.

– Господи, Энни! Ты уезжаешь через две недели! Конечно, нужно, чтобы твой новый тренер наблюдал за тобой и изучал твои привычки.

Ха. Меньше всего ей хотелось, чтобы герцог изучал ее привычки.

В особенности неуютно она чувствовала себя под прицелом его пристального взгляда: начинала беспокоиться, нервничать и нелепо ошибаться.

«А почему так, Марианна? Может, ты допустила то, чего поклялась больше никогда себе не позволять? Уж не влюбилась ли ты в герцога Стонтона? Разве можно быть такой дурой?» – эта мысль неотступно преследовала ее и невероятно злила.

Марианна отказывалась признавать, что влюблена в самого безупречного мужчину Великобритании.

Ей хотелось разрыдаться от собственной глупости. Ну как можно быть такой слабой и безвольной? Неужели одного унизительного романа с аристократом недостаточно?

Очевидно, нет.

– Марианна! Черт побери! – Сердитый голос Джека вырвал ее из раздумий – и как раз вовремя, чтобы успеть парировать удар кулака Люси.

Она сосредоточилась секунд на пять, а затем опять уставилась на герцога.

Предполагалось, что тот наблюдает за Люси, а Джек – за Марианной, но она постоянно ощущала на себе тяжесть взгляда Стонтона. Всякий раз, когда украдкой смотрела на него (слишком часто с точки зрения безопасности), она встречала его задумчивый взор.

Как и Джек, Энди и Эллиот – все они были сегодня здесь, – герцог снял пиджак и закатал рукава рубашки, обнажив на удивление мускулистые руки, поросшие пепельно-русыми волосами.

Руки невольно привлекали внимание, но это было еще не самым худшим.

В последнее время он взял в привычку носить очень старые бриджи из мягкой, оленьей кожи, такие поношенные и истончившиеся, что, как шелк, облегали его мускулистые бедра и упругие ягодицы.

Марианна исподволь взглянула на бриджи и едва не пропустила удар Люси.

– Энни! – крикнул Джек, едва не брызгая слюной.

Она стиснула зубы и усилием воли выкинула из головы бедра и ягодицы герцога, но несколько мгновений спустя ее мысли, как своенравная необузданная гончая, вернулись обратно.

Позорище! Так одеваться на людях! Как здесь, скажите на милость, сосредоточиться, если он выхаживает тут, как…

Кулак Люси влетел в челюсть так, что голова откинулась назад и хрустнули шейные позвонки.

– Да черт тебя подери! – завопил Джек, когда, шатаясь, она шагнула к канатам. – Где твоя голова, Энни?

Марианна сомневалась, что ответ ему понравится: в бриджах герцога.

Она встряхнулась и заморгала, поскольку перед глазами все троилось.

– Время! – раздался голос виновника конфуза.

Марианна круто повернулась и сердито посмотрела на него – вернее, на одного из троих.

– Мне не нужно…

– Эй! – воскликнул Джек, положив огромную лапищу ей на плечо. – Когда Син говорит «время», ты слушаешься его так же, как меня, девочка моя.

Лицо Марианны запылало от стыда, и она пробормотала:

– Прости, Джек.

Туман перед глазами все не исчезал.

– Нет, ты должна извиниться не передо мной. – Джек ткнул подбородком в сторону герцога.

– Это совсем не… – начал его светлость.

– Прошу прощения… Син, – с трудом процедила Марианна сквозь стиснутые зубы. Она много раз произносила его имя про себя, но никогда вслух, и теперь ее покрасневшее лицо запылало еще сильнее.

Джек ласково похлопал свою подопечную по плечу.

– Умница, девочка. – Потом, приподняв ее подбородок, поморщился. – Завтра будет здоровенный синяк. – И добавил, кинув взгляд на Сина: – Ты правильно сделал, что велел прекращать. Энни мыслями блуждает неизвестно где. На сегодня довольно.

– Перед отъездом у тебя намечен еще один бой, – обратился Джек к Марианне. – И я хочу, чтобы мое место занял Син.

Марианна моргнула: неужели что-то со слухом?

– Что?

– Во вторник Син займет мое место рядом с тобой, – повторил Джек.

– Но… почему? Ты же будешь здесь, верно? Так как же…

Джек прищурился, взял ее за руку и повел в кулисы – достаточно далеко, чтобы герцог их не услышал.

– Син плохо поступил с тобой, девочка? Очень уж ты от него шарахаешься.

– Нет, конечно же, нет, Джек. Я просто…

– Ты просто… что? – поторопил он ее.

«Просто я не могу перестать пялиться на его бриджи, его руки, его безупречное лицо и…»

Марианна стиснула зубы, в ужасе от того, что может и вправду выпалить Джеку весь этот бред, потом прокашлялась и решительно выкинула герцога и его бриджи из головы.

– Просто я надеялась, что ты будешь со мной во время последнего боя перед отъездом, – неубедительно произнесла она. – Ты мой талисман на удачу.

Джек улыбнулся и, погладив своей лапищей ее по здоровой щеке, заверил:

– Я приду, буду наблюдать из-за кулис. Ты отменный боец, Энни. Тебе не нужны талисманы.

Марианне очень хотелось ему верить, но что-то подсказывало, что вынужденно сидеть между раундами на колене герцога (как делают все боксеры), выдерживать его прикосновения к телу, ощущать его жаркое дыхание возле уха – все то, чего она никогда не замечала ни с Джеком, ни с Энди, – ей будет не под силу. Это приведет к чертову хаосу как в мозгах, так и в удаче. Во вторник ее разобьют в пух и прах.

Сюзи Фикс нанесла болезненный удар в челюсть Марианны буквально за несколько секунд до удара гонга, возвещавшего окончание пятого раунда.

Марианна пошатнулась и помотала головой, пытаясь прогнать искры перед глазами.

На ее плечи легли две больших руки.

– Идите сюда, сядьте, – прокричал герцог, провожая ее в угол ринга.

Толпа, всегда шумная, казалась еще более кровожадной, чем обычно.

Причины такого энтузиазма были понятны: последнее представление до следующей зимы и участие Сюзи. Эта француженка всегда слыла фавориткой толпы, знаменитая в мире женщин-боксеров своей красотой, а ее менеджер – заодно и муж – знал, как обыграть внешность Сюзи, и наряжал ее в платья с таким низким вырезом, что в разгар боя грудь частенько выскакивала наружу. Благодаря этой перспективе продажа билетов всегда зашкаливала. Марианна не помнила, когда видела такой переполненный зал: мужчины стояли даже в проходах. Понятно, что дядя бессовестно продал много лишних билетов.

Герцог опустился на одно колено и осторожно посадил ее на другое. В этот вечер она уже в пятый раз сидела на его бедре. Несмотря на звон в голове и боль в челюсти, тело ее напряглось от этого его дразнящего запаха.

Марианна глубоко вдохнула, наслаждаясь легким ароматом какого-то неземного одеколона, смешанного с запахами пота и кожи.

– Вы меня слушаете, Марианна? – Его низкий голос зарокотал у ее виска, сопровождаемый горячим дыханием и слабым ароматом цитрусовых – скорее всего, апельсинов, которые он всегда приносил с собой. По тому, как он задал вопрос, она поняла, что это уже не в первый раз.

Она открыла глаза и с облегчением поняла, что видит все вокруг в единственном экземпляре.

– Да, слушаю.

– Ну-ка дай ей вот это. – Эллиот подлез под тяжелые бархатные канаты, огораживающие ринг. В руках он держал бутылку и дольки апельсина.

– Спасибо, – пробормотал Стонтон, взял апельсин и протянул Марианне бутылку с водой.

– Послушайте меня, – повторил он, пока она пила. – Вы не выдержите много таких ударов, как этот последний.

– Поверьте, я это знаю. Она подловила меня на том же, на чем Люси во время спарринга.

– И как же ей это удалось? – спросил Сент-Джон, и в голосе его отчетливо прозвучал сарказм.

– Да знаю я, знаю! – раздраженно сказала Марианна, утирая рот тыльной стороной ладони и морщась от боли в челюсти, и вернула бутылку Эллиоту. – Потому что я опускаю левую руку.

Стонтон протянул ей дольку апельсина и быстро вытер полотенцем шею и влажные волосы, пока она ела, затем чуть нагнулся к ней и спросил:

– Помните правило номер один?

Он имел в виду правила из великой книги Мендозы «Искусство бокса»[8]. Марианна прочитала ее не меньше дюжины раз, но прошло несколько лет с тех пор, как она о ней вспоминала. Правило номер один гласило, что нужно всегда следить за лицом соперника.

– Конечно, помню.

– Вы склонны смотреть сопернице прямо в глаза, и Сюзи это знает. Сейчас самое время использовать это знание против нее.

– Вы хотите, чтобы я сделала ложный выпад?

– Я заметил, как она опускает правую руку всякий раз, как наносит удар левой, и остается при этом без защиты.

– Я не замечала, – призналась Марианна.

– Для того я и здесь – чтобы замечать. – Он протянул ей еще дольку апельсина. – Когда она сделает это в следующий раз, не парируйте. Вместо этого сдвиньтесь вправо и ударьте ее прямым вперед.

Марианна кивнула.

– Ну-ка повернитесь, – скомандовал он, положив руки ей на талию, и начал поворачивать так, чтобы она оказалась лицом к нему, сидя верхом на бедре.

Марианна прикусила губу, чтобы не застонать, когда ее чувствительная плоть прижалась к его мышцам. Он вообще представляет, что она сейчас чувствует?

– Вы напряжены, – произнес он, наклонившись к ней так близко, что задел губами ухо.

Марианна опешила.

– Я немного помогу вам расслабиться. – Сильные пальцы впились в ее плечи, разминая напряженные, зажатые мышцы и…

О боже. Марианна знала, что следует стыдиться тех негромких звуков, которые сами вырывались из ее рта, но ей уже было все равно.

Кто же знал, что такие красивые руки могут быть такими мощными? И откуда у человека, в жизни не занимавшегося физическим трудом, столько силы?

Апельсиновая корка выскользнула из обмякшей руки, пока герцог вливал в нее новую жизнь. Под его волшебными пальцами быстрее побежала по жилам кровь, мышцы наполнились энергией, да Марианна вся буквально вибрировала от энергии.

Он закончил слишком быстро и повернул ее тело перпендикулярно своему бедру.

– Посмотрите на меня.

Она с трудом подняла отяжелевшие веки и взглянула на него. Все труднее и труднее было помнить, что он герцог. Она оказалась так близко к нему, как во время их ссоры в гримерке, но на этот раз на сцене пылали прожектора, подсвечивая его глаза. Его радужка сияла целым созвездием зелени – от можжевельника до мха и хризолита – и еще бесчисленными оттенками того, чему она не могла подобрать название. Вблизи его глаза вовсе не казались холодными и сдержанными, а пылали умом, и жизнью, и… чем-то еще: желанием.

Марианна знала это выражение, но никогда не думала увидеть его на лице этого уравновешенного гордого человека.

Герцог желал ее.

И это плохо.

И что еще хуже, она знала, что ее глаза пылают тем же самым жарким желанием.

– Марианна?

Она прогнала прочь эти шокирующие мысли и кивнула:

– Я слушаю.

Его рот, его строгие серьезные губы дернулись в едва заметной улыбке, в которой ей почудилась первобытность.

– Вы можете покончить с ней в этом раунде. Она крупнее и медлительнее, и парочка хороших ударов, о которых мы сейчас говорили, могут положить конец этому бою.

– Но мой дядя…

– Я знаю, он любит растягивать бои до семи раундов, чтобы зрители считали, что не зря потратили деньги. – Он нахмурился, его ястребиные глаза обвели шумную толпу, а рыжеватая щетина, на которую падал свет, казалась золотистой. – Но они уже получили за свои деньги все, что хотели, и даже больше.

Ударил гонг, руки герцога скользнули на ее талию. Он нежно сжал ее, кивнул и поднял со своего бедра так, словно она ничего не весила.

– Идите туда и покончите с этим!

Оказалось, что жесткие строгие губы герцога совсем не твердые, а очень даже мягкие. Его рука, сильная и знакомая, скользнула на ее талию, а когда он прижал ее к себе, пальцы распластались у нее на спине.

Другая рука легла ей на затылок, язык, гладкий и теплый, ласкал ее нижнюю губу. Он целовал ее именно так, как она и предполагала: решительно и властно.

Марианна сделала то, о чем мечтала последние несколько недель: положила ладони на теплые бриджи из оленьей кожи там, где они облегали бедра, впилась пальцами в тугие мышцы и застонала от удовольствия. Ощущения были даже лучше, чем она себе представляла: такие же прекрасные, как он сам. Марианна притянула к себе его бедра и начала гладить ягодицы, прижимаясь животом к твердой выпуклости.

Он стиснул ее талию обеими руками, приподнял с поразительной легкостью, повернулся и прижал к стене, на которую только что опирался. Его губы блуждали по ее щеке, за ушком, он уткнулся носом в чувствительную ямку у основания шеи, глубоко вдыхая ее запах.

– Ты так приятно пахнешь. – Его низкий голос словно вибрировал у нее в груди, весь пропитанный желанием. Его губы, жадные, горячие, прильнули к ее шее, язык ласкал кожу. – А на вкус еще лучше, – пробормотал он почти сердито, теперь прокладывая поцелуями дорожку к этой ямке.

Марианна прикусила нижнюю губу, чтобы не издавать постыдных звуков, когда он втянул в рот ее нежную кожу и начал посасывать; боль показалась ей на удивление приятной. Какой-то отдаленной частью мозга она подумала, что на шее останется след, но не могла заставить себя волноваться из-за этого.

Он просунул колено между ее ногами, и она с готовностью раздвинула их.

На этот раз она не стала сдерживать стон, когда он прижал колено к ее лону. Он надавил сильнее, и она начала тереться о него в бездумной жажде наслаждения.

Герцог оторвался от ее шеи и, выдохнув ее имя, опять с вожделением прильнул к губам, стиснул бедра и поднял колено выше.

Марианна выгнулась ему навстречу, и мягкие припухшие складочки ее естества теперь терлись о твердые мускулы его ноги.

Он слегка отодвинулся, чтобы видеть ее лицо, его зеленые глаза потемнели, потяжелели, упиваясь ее наслаждением, колено продолжало двигаться, руки с талии скользнули выше. Когда его большие пальцы коснулись затвердевших сосков, она вскрикнула, ресницы затрепетали.

Он опять прильнул к ее губам, ритмично покачивая коленом, ладонями лаская груди, его рот заглушал животные стоны и вскрики, которые она не могла сдержать.

Наконец ее пронзило невероятное наслаждение, тело напряглось, выгнулось… Вдруг в другом конце комнаты кто-то зашевелился, куча одеял и костюмов на старом диване развалилась, и…

Марианна завизжала.

Стонтон круто повернулся, прикрывая Марианну своим телом. Глаза его широко распахнулись – из кучи барахла, постоянно валявшегося на диване, торчала чья-то голова. Присмотревшись, они узнали Джозефину Браун. Она по-совиному заморгала, глядя на парочку, зевнула и только промычала:

– О…

Марианна выбралась из-за Стонтона, лицо ее побагровело от стыда:

– Как это ты не услышала, что приходил Барнабас, орал на всех, устроил мне выволочку? – спросила она, но Браун – или Блейд, как ее все называли, – только столкнула с себя кучу костюмов и прочих вещей и спустила ноги на пол.

Сент-Джон не видел ее всю прошедшую неделю: она взяла короткий отпуск в цирке, чтобы навестить какую-то свою занедужившую родственницу.

Учитывая, что говорил про нее Эллиот – что у нее нет семьи, – внезапное появление Джозефины казалось подозрительным. Уингейт отправил человека проследить, куда она отправится, но тот ее потерял. Стонтон и не помнил, когда в последний раз видел своего друга таким взбешенным.

Хоть герцог и репетировал с ней раза четыре или пять, ее странный внешний вид не бросался в глаза. Во время репетиций свет приглушался, а на выступления она надевала маску, скрывавшую большую часть лица. Открытые подбородок и рот прятались под толстым слоем грима, как и у всех артистов Фарнема.

Глядя на нее теперь, в ярко освещенной гримерной, он видел, что она практически бесцветная. У самого Стонтона волосы были пепельными, а у нее – белыми. Такой цвет волос часто бывает у детей, но редко сохраняется до зрелого возраста.

Глаза у нее были бледно-серыми, без малейшего намека на голубой или зеленый, цветом напоминали опал.

Когда она встала, он увидел, что на ней практичное шерстяное серое платье, в каких предпочитали работать цирковые женщины. Она была на несколько дюймов ниже Марианны, фигура девичья, изящная, хотя на вид ей лет двадцать восемь.

– Когда ты вернулась? – спросила Марианна все еще напряженным голосом, но уже без ярости.

– Несколько часов назад, – хрипло, с едва уловимым акцентом, видимо, оставшимся с детства, проведенного в Йоркшире, ответила Джо.

– Как твоя кузина? Ей…

– Лучше.

Жутковатый взгляд Блейд переместился с Марианны на Стонтона.

«Переместился» – идеальное слово. Никаких внезапных движений, рывков, только плавное перемещение.

Она слегка склонила голову набок и посмотрела на герцога снизу вверх.

– Привет… Син.

Что-то в том, как она смотрела на него – странно, понимающе, – заставило его покраснеть. Он кивнул в ответ.

– Добрый вечер, мисс Браун.

– Можешь называть меня Блейд. – Губы ее дернулись, но в улыбку не сложились. – Все так называют.

– Никто не имеет в виду ничего плохого, – торопливо вмешалась Марианна. – Я могу попросить всех перестать, если ты…

– О, я не против, – снисходительно протянула Джо.

В маленькой комнатке опять повисло неловкое молчание.

Стонтон уже собрался уходить, как Марианна вдруг спросила:

– А где Ангус?

– У него небольшой насморк, поэтому я оставила его дома.

Стонтон в первый раз в жизни слышал, что у птиц бывает насморк.

Блейд склонила голову набок, не отводя от герцога пугающего взгляда.

– Ты кажешься мне знакомым.

Она что, шутит?

– Гм. Я репетирую с вами уже несколько недель, – напомнил герцог.

Она негромко рассмеялась.

– Нет, я имею в виду еще до того, как ты пришел сюда работать.

– Не думаю, что мы встречались раньше.

И это была чистая правда: он не забыл бы такую женщину.

Тут его внимание привлекло какое-то движение сбоку – в руках Джо из ниоткуда появился шестидюймовый нож. Сент-Джон точно знал, что секундой раньше его не было, потому что она разглаживала юбку обеими руками.

Ее пальцы были такими же бледными и тонкими, как и она сама, и двигались почти апатично; нож прокатывался по тыльной стороне ее руки, а затем она его перехватывала ладонью, все кругом, и кругом, и кругом.

Все трое стояли неподвижно, как фигуры в саду скульптур, двигался только нож, мелькая и поблескивая.

– Что ж, – сказала наконец Блейд. – Полагаю, мне пора отыскать Барнабаса и сообщить ему, что завтра я смогу работать. Спокойной ночи.

Стонтон и Марианна тоже пожелали ей спокойной ночи.

Когда дверь за ней закрылась, Марианна обмякла, опершись о туалетный столик; склянки на нем забрякали и зазвенели. Девушка выглядела совершенно разбитой, уголки ее обольстительного рта опустились, выражая ненависть к себе. Когда она подняла взгляд на Стонтона, в ее глазах отражался стыд.

Герцог сразу догадался, что она хочет сказать.

– Несмотря на то, как я себя повела, надеюсь, вы не думаете, что я стану вашей шлю…

– Нет.

Ее глаза сверкнули.

– А почему? Я уверена, вы только об этом и думаете.

– Давайте условимся, Марианна. Вы не будете говорить мне, что думаю я, и я отплачу вам той же любезностью, потому что мы оба неизменно ошибаемся.

– Хорошо. И о чем же вы думаете?

– Вообще о многом. Моя первая мысль, хотя она может показаться вам недостойной, – мне жаль, что нам помешали.

Она приоткрыла рот и удивленно взглянула на него.

Не мелочно ли с его стороны наслаждаться таким удивленным выражением ее лица? Возможно.

– Но сразу следом появилась вторая: мне жаль, что я утратил контроль над собой.

Изумленный взгляд очаровательных, широко распахнутых глаз быстро сменился насмешливой ухмылкой, которая совсем ей не шла.

– А, да. Лорд Безупречность в столь неподобающем обществе…

Сент-Джон, прищурившись, внимательно смотрел на нее, и под его взглядом щеки ее медленно, как закатное небо, розовели.

– Я никогда не утверждал, что безупречен, – произнес он негромко. – Как уже говорил, мне не чужды естественные желания. Я действительно стремлюсь обуздывать эти порывы, но был бы лжецом и лицемером, если бы не признался, что счел вас привлекательной едва ли не с первой минуты общения.

К его удивлению, Марианна не выглядела польщенной.

– Вас привлекает во мне только новизна, ваша светлость. Женщина-боксер – это странно и необычно, все равно что говорящая кошка.

В ней была новизна, но в то же время и много чего другого: она образованна, умна, остроумна и добра ко всем, кроме них. А еще он видел, как она щедра к усталым подметальщикам улиц, старым сборщикам тряпья и голодным оборванцам.

Марианна Симпсон – тонкая и сложная натура, несмотря на совсем не женский свой труд. Последнее, что ей требовалось – вернее им требовалось, – чтобы он начал расписывать, как сильно ею теперь восхищается.

Она только что предложила ему оправдание его недавнего безрассудного поступка. И да, он мог бы солгать и согласиться, что именно так ее и воспринимает: как нечто новенькое. Подобное признание только укрепило бы ее невысокое мнение об аристократах в целом и герцогах в частности, но в конечном счете это обернулось бы услугой. Ведь между ними никогда ничего не может быть. По крайней мере ничего такого, что могло бы принести пользу ее репутации или его совести.

И даже если это пойдет ей во благо, он не мог сказать, что согласен с ней. Но и обвинение ее отрицать не стал.

– Я подумал, вы должны знать: завтра я на неделю уезжаю. Джеку я уже сказал.

Она прикрыла глаза, давая понять, что услышала, и отвернулась.

– Хорошо. – Марианна схватила с туалетного столика салфетку и повернулась к зеркалу, но тут же сообразила, что грим уже стерла, и бросила салфетку в переполненную корзину для грязного белья.

– Я вернусь в день отъезда в Дувр.

Она резко повернулась лицом к нему и повторила:

– Хорошо. Можете идти.

Тело Сент-Джона отреагировало раньше, чем сознание успело его остановить. Он схватил ее за руку и притянул к себе, а затем прильнул к ее губам.

Она без колебаний открылась ему, и он взял то, что она предлагала, погружаясь в глубину жаркого мягкого рта, и оторвался от нее, только чтобы глотнуть воздуха. Он смотрел в ее полуприкрытые глаза, тяжело дыша, в ярости на себя за то, что сделал именно то, чего всего несколько минут назад поклялся себе никогда больше не делать.

– Ты должна знать, что твое дерзкое, вздорное поведение не злит меня, Марианна, – произнес он голосом, охрипшим от желания. – Оно лишь заставляет меня хотеть тебя еще сильнее.

Он снова крепко поцеловал ее, чтобы подчеркнуть свои слова, и вышел, оставив ее стоять в таком же ошеломлении, какое испытывал сам.

После бурных ласк в гримерной Сент-Джону хотелось оказаться как можно дальше от Марианны Симпсон. Как бы сильно ни старался выбросить из памяти воспоминания о ее поцелуях и теплом теле, перестать думать о ней он не мог.

Конечно, можно нанести визит к любовнице – леди Аланне Гэларт, страстной, чувственной вдове, с которой он встречался вот уже два года, чтобы удовлетворить желание, – но при мысли оказаться в постели с одной женщиной, мечтая при этом о другой, во рту становилось кисло.

Он предпочел Аланне расстояние. Разумеется, расстояние не излечит его полностью от влечения к Марианне, но это лучше, чем проводить пять часов в день рядом с источником искушения.

Стонтон никогда раньше не покидал Англию так надолго, и список дел, обязательных к исполнению до отъезда, рос с каждым днем.

Первым пунктом в списке значился визит к тетушке Джулии и управляющему, Уильяму Тэлботу, которые жили в Вортаме, фамильной резиденции Стонтонов. Дома он, конечно, увидит и мать, а вот она вряд ли его заметит.

Тэлбот работал еще на отца Сент-Джона и знал обо всех его восьми имениях столько же, сколько сам герцог.

Сначала он планировал сообщить Тэлботу то же, что и всем остальным: якобы уезжает в Северную Америку. Но, подумав хорошенько, решил, что Тэлбот – один из трех его служащих (кроме камердинера Фелпса и секретаря Джона Морланда), кто должен знать, куда он в действительности едет и зачем. В конце концов, это путешествие наверняка сопряжено с опасностями. Если он погибнет, Тэлботу придется принять меры, чтобы отыскать Бена, если это вообще возможно, или известить обо всем следующего в очереди на титул, кузена Уэндалла.

Зато его тетушке Джулии не нужно знать о его настоящих планах.

Сейчас, глядя на нее в последнее утро своего визита, он чувствовал странное стеснение в груди. Она была ему очень дорога.

Единственная сестра его отца, когда-то, до оспы, она была прелестна. Даже сейчас, на седьмом десятке, со следами болезни на лице, она все еще оставалась красивой. Но с тех пор, как в прошлом году до нее дошли вести о смерти Бенджамина, ее здоровье и внешний вид приобрели опасную хрупкость. Ей и так пришлось много страдать в жизни: смерть мужа, когда ей было всего двадцать три, два мертворожденных ребенка и выкидыш, смерть старшего брата, старшего племянника и младшей племянницы (девочки, носившей ее имя) от той самой болезни, которая оставила на ее лице отметины.

Нет, Син не мог добавить ей горестей и тревог, рассказав, что подвергает опасности свою жизнь, решив вступить в схватку с предателем, моральными принципами которого и наперсток не заполнить. Не хотел он ей пока рассказывать и о Бене, так как до конца не верил словам Стрикленда. Будет слишком жестоко зародить в ней надежду, чтобы потом ее уничтожить.

– Но, милый, как можно думать о поездке в Америку вот сейчас? – уже не в первый раз за прошедшие пять дней спрашивала леди Джулия, когда они сели завтракать в день его отъезда.

Нельзя сказать, что тетушка ела: скорее бесцельно макала кусочек сухого тоста в слабый чай.

– Пора съездить, тетя. Никто там не был со времен последней поездки отца в тысяча семьсот восемьдесят четвертом году, а с тех пор прошло уже столько лет…

Она отодвинула чашку с чаем и тост, который так и не съела.

– Я бы поела овсянки, – сказала она своему любимому лакею Чарлзу, который всегда находился рядом с ней.

– Сейчас принесу, миледи. – Чарлз поклонился и неслышно, благодаря войлочным туфлям, которые носили все домашние слуги, вышел из комнаты.

Сент-Джон поморщился. Если тетя захотела овсянки, это дурной знак.

– Америка – такое опасное место, мой мальчик, – взволнованно произнесла она, придвинула чашку обратно и принялась крутить в руках.

Это еще один дурной знак.

– Я видела статьи в газетах: там идет война, дорогой!

Сент-Джон накрыл ладонью ее ручки; косточки у нее были хрупкие, как у птички.

В мозгу вспыхнуло воспоминание – руки Марианны Симпсон. Не намного больше, чем тетины, но зато более сильные и умелые. Он ощущал эти руки на своем теле, эти пальцы впивались в его бедра…

Сент-Джон спохватился и прогнал непрошеный образ. Разумеется, ненадолго, но он будет стараться.

Вместо того чтобы предаваться мечтам о Марианне, он приложил все силы, чтобы успокоить тетушку, которую считал своей матерью, хотя настоящая мать до сих пор жила в восточном крыле дома, если можно назвать такое существование жизнью.

Он нежно сжал руку леди Джулии.

– Конфликт, который ты имеешь в виду, тетушка, происходит далеко на юге, на территории Флориды, а наши угодья находятся на северной границе с Нью-Брансуиком. Собственно, почти вся территория – это наша колония. Там войны нет и опасности тоже.

Леди Джулия поджала губы – он ее не убедил. После завтрака Сент-Джон возвращался в Лондон, и у нее оставалось всего несколько часов, чтобы предпринять новую атаку.

– Все будет хорошо, – пообещал племянник, похлопал ее по руке и отпустил.

Дверь в утреннюю столовую открылась, и вошел Келлер, служивший дворецким в Вортаме, еще когда Сент-Джон был мальчишкой. Он нес серебряный поднос.

– Это пришло для вас сегодня утром, ваша светлость.

– Спасибо.

Стонтон уже узнал изящный женский почерк на верхнем конверте и вздохнул. Аланна. Еще одно дело из его списка, и заняться им нужно до отъезда.

Под этим письмом лежали и другие, пересланные его секретарем из Лондона, а также еще одно без обратного адреса, написанное на дешевой бумаге и запечатанное неприглядной серой облаткой.

– Тебе просто необходимо поговорить с Фелпсом о том, что он делает с твоими волосами, Сент-Джон.

Он оторвался от писем:

– Прошу прощения, тетя?

– Твои волосы, – повторила тетя Джулия, прищурив светло-зеленые глаза, так похожие на отцовские и на его собственные. – Они кажутся… грязными.

– Думаю, это новая помада, которую использует Фелпс, – соврал он, мысленно умоляя камердинера простить его.

Эллиот дал ему какую-то пасту на основе кофе, делавшую его пепельно-русые волосы темнее. Откуда его друг знает о таких вещах – загадка.

Фелпс, его камердинер, пришел в ужас, когда Сент-Джон в первый раз принес эту кофейную смесь и попросил нанести на волосы.

Эллиот заверил его, что краска легко смоется. Как оказалось, он преувеличивал. К счастью, когда мыло и вода со своей задачей не справились, Фелпс применил уксусный ополаскиватель, который смыл большую часть краски.

Бедный Фелпс. Если камердинера ошеломила простая необходимость красить волосы его светлости, то беднягу едва не хватил апоплексический удар, когда Сент-Джон рассказал ему, куда в действительности уезжает на ближайшие несколько месяцев.

И куда предстоит ехать самому Фелпсу.

Хотя камердинер не стал оспаривать приказ собирать вещи и готовиться к путешествию в Америку (куда ему предстояло отправиться вдвоем с секретарем его светлости), все же чувствовалось, что он близок к тому, чтобы высказаться, чего не делал почти двадцать лет, пока служил Стонтонам.

Что ж, тут ничего не поделать. Поездка Фелпса и Морланда необходима, чтобы сохранить видимость путешествия в Америку его самого. Кроме того, у его секретаря имелись дела в Бостоне, хотя с таким же успехом их можно было решить с помощью переписки.

Первым Сент-Джон открыл письмо Аланны. Бумагу она сбрызнула своими любимыми духами, и аромат сирени теперь дразнил обоняние.

Его связывала с прелестной вдовой взаимовыгодная договоренность, но он уже некоторое время намеревался поставить точку в этих отношениях.

До получения письма от Стрикленда он планировал серьезно заняться поисками подходящей жены, хотя нельзя сказать, что с нетерпением. Не потому, что он был настроен против брака: их короткая супружеская жизнь с Ванессой ему нравилась, хотя они и поженились, будучи едва знакомы, нет, он не стремился найти жену прямо сейчас, потому что даже в его тридцать два от него ждут, что он выберет молодую женщину в расцвете сил и детородного возраста. Только вот за последние несколько лет он посетил достаточно балов и потанцевал с несчетным количеством молодых женщин, чтобы понять: разница между тридцатью двумя и восемнадцатью годами слишком велика.

И все же он составил список подходящих кандидатур, намереваясь в течение сезона познакомиться с этими развратными девушками и сделать предложение до своего отъезда в фамильную резиденцию в конце июня.

Теперь планы на женитьбу придется отложить.

Поскольку даже сама мысль, чтобы ухаживать за будущей женой и одновременно спать с любовницей, казалась ему отвратительной (уж не говоря о неуважении к обеим женщинам), он собирался разорвать договоренность с Аланной до начала сезона.

Аланна не обрадуется этой новости. Он подозревал, что она питает надежды на предложение руки и сердца. Она была вдовой виконта, и родословная ее вполне подходила. Трое отпрысков мужского пола позволяли предположить, что она достаточно плодовита, хотя в свои тридцать шесть вряд ли сможет подарить ему много детей, но это еще не причина не жениться на ней. И все же…

И все же он не видел ее своей супругой. Она была необыкновенно красива, а также похотлива, раскованна и требовательна в постели, но, к сожалению, не желала ничего, кроме удовольствия. Даже дети ее не интересовали, и она отдала их на воспитание свекрови.

Сент-Джон вырос с эгоистичным, безрассудным отцом, который заботился лишь о собственных удовольствиях, и ущербной матерью. Для своих детей он хотел лучшего, и для начала мать, у которой на уме будет что-то еще, кроме моды, драгоценностей и развлечений.

Он надеялся, что сможет полюбить ту, на которой женится, потому что, обвенчавшись, он намеревался хранить ей верность и требовать от нее того же.

Что ж, теперь со всем этим придется подождать. И Сент-Джон не мог сказать, что не почувствовал облегчения, отложив это эпохальное решение.

Он распечатал письмо Аланны.

Стонтон свернул письмо в аккуратный маленький прямоугольник. Завтрашний вечер ничем не хуже остальных. Он в любом случае собирался посетить суаре у Конрадов. И на этом поставить точку в череде визитов.

Он взял второе письмо и сломал уродливую серую облатку.

Написано послание было небрежно. Да это и понятно: Эллиот воспользовался своими связями и пустил слух, что они собирают информацию о возможной связи Доминика с французским беглецом Бове, и, возможно, это первый полученный ими отклик. Двадцать седьмого февраля будет его последняя ночь в Лондоне, но почему ему кажется, что эта дата – прямо перед его отбытием – нечто большее, чем простое совпадение?

Двадцать восьмого февраля, в день, когда они уезжали из Лондона, шел снег.

Марианна сочла снегопад знамением, правда, не знала точно, какое оно, хорошее или плохое.

Первые фургоны, с декорациями и реквизитом (одна группа из двух), отправились в Дувр за несколько дней до этого, и, когда Марианна и остальные ступили на французскую землю, уже были на пути в Лилль, где начиналось турне.

Почти все работники цирка передвигались в фургонах, и лишь немногие, Марианна в их числе, взяли с собой лошадей. Сам Фарнем ехал в карете, громоздкой и неуклюжей, видимо, раньше принадлежавшей какому-то лорду, потому что на дверцах до сих пор оставались следы плохо счищенного герба.

Марианна понимала, что на такой расточительности настояла Соня, давняя любовница дяди. Лучше не думать о том, сколько денег – денег, которых у них не было! – потрачено на этот экипаж.

Барнабас предложил и Марианне место в карете, но она предпочла ехать верхом на Реджи, несмотря на снегопад. Всю дорогу эта парочка только и делала, что ссорилась, переругивалась или ворковала.

Марианна находила наблюдение за любым из этих «развлечений» утомительным: дядю она любила, но Соню едва выносила, и чувство это было взаимным. И хотя Марианне пришлось жить в одном доме с этой женщиной с тех пор, как Фарнем много лет назад спас ее от печальной участи попасть в приют, Соня никогда не скрывала, что с трудом терпит присутствие племянницы сожителя.

Сесиль много раз пыталась убедить подругу покинуть дом дяди и поселиться где-нибудь с ней, но стоило Марианне заикнуться об этом Барнабасу, как он принимался умолять ее остаться.

С тех пор как началась история с герцогом, Марианна испытывала искреннее облегчение от того, что они с Сесиль так и не сняли отдельное жилье. Вот уже несколько недель она избегала оставаться наедине с любопытной француженкой – задача не из легких или приятных, поскольку они были близкими подругами, – и все потому, что не могла ни солгать ей, ни сказать правду, что у нее за дела с тремя пэрами.

Марианна решила спросить герцога, можно ли поделиться с подругой хотя бы частью правды: очень трудно хранить тайну от женщины, которая ей ближе, чем сестра.

Звук галопирующих копыт прервал ее размышления. Она обернулась, положив руку на пистолет, заткнутый за пояс бриджей: Дуврская дорога была опасной даже средь бела дня.

Марианна прищурилась и разглядела сквозь снежную пелену приближавшегося всадника. Хоть и был он одет в костюм простолюдина, она легко узнала герцога по его великолепной осанке и манере держаться так, словно дорога принадлежала лично ему. Впрочем, возможно, так оно и было.

Приблизившись, он замедлил ход. Марианна не видела его после происшествия в гримерке, и сердце ее затрепыхалось, будто птичка в клетке. Даже в такой одежде он выглядел как бог. А теперь, когда она знала, каков он под этой одеждой…

– Я думала, вы уже вчера уехали с Гаем и Смити, – вместо приветствия бросила Марианна.

– Вчера вечером мне требовалось уладить еще одно дело.

Его глаза, смотревшие на нее в упор, были такими ледяными, что она вздрогнула и нахмурилась. Он что, не может себе простить того, что произошло в гримерке? Да нет, уходя, он совершенно точно не злился.

Или боится, что она, расчувствовавшись, кинется ему в объятия?

При этой мысли ее охватил стыд. Нет уж, она не будет докучать ему своим вниманием.

– Если не ошибаюсь, я только что обогнал Барнабаса в старой карете графа Чарринга, верно?

– Да, он едет со своей экономкой, – как можно равнодушнее ответила Марианна.

Герцог изогнул темно-русую бровь.

– Он взял с собой экономку?

– Ведение домашнего хозяйства лишь одна из ее обязанностей.

Стонтон открыл было рот, словно хотел уточнить, что она имеет ввиду, но тут же закрыл, а скулы его слегка покраснели.

Марианну не могла не позабавить его ханжеская реакция. Что ж, подумала она, благопристойные молодые леди, с которыми он знаком, наверняка не говорят о любовниках и даже не намекают на них. И вроде бы ему следует понимать, особенно после случившегося, что она вовсе не благопристойная девственница.

– Это из-за нее вы путешествуете не в карете, а верхом?

– Отчасти. Кроме того, я предпочитаю ехать на Реджи, чем метаться от стенки к стенке в карете, пусть у нее и самые лучшие рессоры.

– Даже в снегопад?

– Даже в снегопад. А вы? Почему вы не едете в экипаже, чтобы поскорее добраться до теплой сухой комнаты в «Шип-отеле»?

– Стараюсь оставаться в образе, Марианна.

Ей не нравилось, как тело реагирует на собственное имя из его уст, пусть даже он произносит его совершенно бесстрастно, вот как сейчас. Она уже и не надеялась, что когда-нибудь он станет излагать свои мысли менее кратко и точно, все же он герцог до мозга костей.

Это имя, произнесенное его твердым как алмаз голосом, в лучшем случае приводило его обладательницу в смятение, а в худшем – возбуждало.

Доминик говорил так же четко, но это никогда не звучало строго или сурово. Она сомневалась, что у него в теле имелась хотя бы одна волевая косточка. Эгоистичных, безрассудных, беспутных и беспечных – таких сколько угодно.

– Как ваши ребра? – спросил он, обрывая ее размышления.

– А что вам известно про мои ребра?

– Эллиот сказал, что Нора обошла вашу защиту.

Почему она чувствует себя так странно, зная, что он разговаривал о ней со своим другом? К этому времени Марианна уже поняла: герцог никогда и ничего не делает наполовину. Сначала она думала, что ее постоянные придирки заставят его отступить от намеченного плана, но очень быстро должна была признать, что он отнесся бы к своим обязанностям со всей серьезностью, даже если бы она не командовала им.

– Так что с вашими ребрами? – повторил он.

– О, с ними все в порядке, просто немного побаливают.

Она не стала говорить герцогу, что причина ее рассеянности – он, и никто другой. Точнее говоря, ее приводил в смятение не сам герцог, а сон, приснившийся ей под утро. Чрезвычайно яркий, красочный, чувственный сон.

Стоило о нем вспомнить, и лицо опалило жаром.

Марианна не была вечно краснеющей девственницей, она знала, что испытывает влечение к мужчине, и не эмоциональное, а животное.

Она не понимала, что же такое есть в Стонтоне, что не дает ей сосредоточиться. Не только красивое лицо, ведь его друг, лорд Карлайл, тоже красивый и приятный, однако Марианна ничего такого к нему не испытывала.

Непонятно, отчего она перестала соображать, но необходимо было срочно брать себя в руки: скоро ей придется несколько недель сидеть на колене у герцога. Он будет вытирать ее вспотевшее тело, лечить ее раны и вообще о ней заботиться…

– У вас есть родственники во Франции?

Она поморгала от такой резкой смены темы.

– Насколько я знаю, нет. – Поколебавшись, девушка добавила: – Мама и дядя были последними в семье.

– Они переехали сюда вместе?

– Первым перебрался в Англию Барнабас. Потом моя мама вышла замуж за английского матроса и приехала сюда уже после моего рождения.

– Так вы француженка?

– По крови, но я считаю себя англичанкой.

– Неужели? – Его губы скривились в ироничной усмешке.

Марианна нахмурилась, глядя на собеседника. К чему, черт возьми, он клонит?

– А как насчет вас, герцог?

– Что насчет меня?

– Вы хотите поговорить о моей семье. Ну а я хочу поговорить о вашей. Поскольку именно ваш брат – причина вашего присутствия в моей жизни, может быть, расскажете, что с ним случилось?

– А вы не знаете?

Она раздраженно взглянула на него:

– Откуда бы?

– Мой брат служил в разведке Веллингтона. Он и еще двое попали в засаду, устроенную группой людей, действовавших согласно заданию, тайно полученному из Англии. Тело моего брата так и не нашли, а двух других привезли домой.

– Как по-вашему, откуда Доминик узнал о вашем брате?

– А по-вашему? – задал встречный вопрос герцог.

При виде ее растерянного лица в нем закипела ярость. Какая актриса!

– По-моему? Откуда мне знать?

– Вы были любовницей Стрикленда – простите, но это правда: вы только называли себя его женой, всего за несколько недель до того, как он инсценировал свою смерть и исчез. – Он презрительно хмыкнул. – Вы просто не могли не заметить что-нибудь подозрительное.

Услышав эту грубую насмешку, она стиснула зубы, ноздри ее раздулись.

– Вообще-то его настоящая жена была с ним всего за несколько дней до того, как он якобы умер. Почему бы не спросить ее, что он задумал?

Герцог пристально посмотрел на нее, выискивая признаки вины, страха или стыда: любое свидетельство того, что она знала, чем ее бывший любовник занимался в те последние недели, но видел только гнев, растерянность и боль.

Если то, что он узнал вчера ночью в «Трехлапом псе», правда, она великолепная актриса.

– Моего брата и двух его коллег взяли в плен, ориентируясь на сведения, полученные французами от одного агента, которого удерживали в одной из плавучих тюрем, стоявших на якоре у Чатема.

При слове «Чатем» на ее лице промелькнул настоящий страх, но она его быстро подавила.

– Что вы пытаетесь сказать, ваша светлость?

– Я ничего не пытаюсь сказать. Я прямо спрашиваю, как эта информация из Уайтхолла попала к пленному в плавучей тюрьме, а оттуда – к кому-то во Францию, и привела к гибели двух человек и вероятному тюремному заключению третьего.

Ее взгляд метнулся в сторону, затем обратно.

– Фамильная резиденция Доминика находится в пригороде Чатема.

– Да.

– Я там была… в мае прошлого года.

– Неужели? – с насмешливым удивлением вопросил он.

– Вы же знаете, что была, верно? Именно в этом все дело. Вы полагаете, что Доминик как-то связан со всем этим. – Она рассмеялась. – Вы думаете, я как-то связана со всем этим. По вашему мнению, Доминик тайно вывез шпиона, знавшего секреты, которые привели к гибели британских солдат.

– А вы связаны?

Она остановила коня прямо посреди дороги, и снег сразу закружился вокруг нее.

– Да как вы смеете обвинять меня в этом?

– Я не обвиняю, просто спрашиваю.

– На вопрос это не похоже! – рявкнула она. На ее бледных щеках появились красные пятна, белые снежинки падали на длинные ресницы. – В этом все дело, верно? Вы используете меня, чтобы добраться до Доминика, потому что думаете, будто я помогала ему шпионить. Может быть, до сих пор помогаю?

– И как, помогаете?

– Зачем спрашивать, если вы все равно мне не поверите?

– Переубедите меня, Марианна.

– Да с какой стати? Только скажите, что произойдет, когда мы встретимся с Домиником, ваша светлость. Если вы думаете, что я имею какое-то отношение к предательству, то вряд ли везете меня к нему попить чаю с булочками. – Ее губы сжались, она громко сглотнула. – Вы и моего дядю подозреваете?

«Если рассказать ей правду, вряд ли это поможет делу», – подумал Стонтон.

Его не готовили в шпионы – в того, кто умеет убедительно изворачиваться, когда речь идет об измене и предателях, смерти друга и пленении брата.

– Да, – сказал он.

– Так что же вы собираетесь с нами сделать?

– Собираюсь выяснить правду.

– А если я вам скажу, что вообще ничего об этом не знаю?

Не дождавшись ответа, она фыркнула.

– Не трудитесь, я вижу ответ у вас на лице. А что мне помешает прямо сейчас и вернуться в Лондон?

– Я помешаю.

– Что? Вы меня схватите и потащите во Францию в цепях?

– Да. И вашего дядю тоже.

Она задрожала от гнева:

– Вы не посмеете.

– Если выбор между моим братом и вами, то выбор очевиден.

Марианна смотрела на него долгую, яростную минуту.

– Вы когда-нибудь задумывались, почему Доминик так сильно хочет меня увидеть?

– Да, – признал он. – Почему бы вам не поведать мне об этом?

– Потому что я не знаю, – процедила она сквозь стиснутые зубы. – Когда я узнала, что он не умер, меня это потрясло так же, как и вас. – Она горько улыбнулась. – Не беспокойтесь, я не заставлю вас применять ко мне грубую силу. Я дала вам слово, что поеду, и сдержу его.

– Я тоже.

– Да ну? А как насчет дяди? Вы же пообещали мне, что не будете предпринимать против него никаких действий по поводу контрабанды, если я выполню вашу просьбу.

Стонтон скрипнул зубами. После того что он узнал прошлой ночью, оба они – и дядя, и племянница – должны быть выпотрошены и четвертованы.

– Ну? – Она ждала ответа.

– Мое обещание касалось только контрабанды дорогих безделушек, мисс Симпсон. Но я не намерен закрывать глаза на измену и убийство. И вы, и Фарнем предстанете перед судом за ваши преступления вместе с вашим любовником, которого я приволоку в Англию в цепях.

– Мои преступления… – Она безрадостно засмеялась и повернула коня.

– Куда это вы?

– Не волнуйтесь, я не сбегаю. Просто поеду с дядей. Внезапно поездка в ветхой карете с женщиной, которая не может меня терпеть, стала более привлекательной, чем рядом с вами.

– Но фургон отстал на много миль. На дороге небезопасно – только на прошлой неделе тут ограбили и застрелили какого-то мужчину и его камердинера. Средь бела дня.

– Что? Вы беспокоитесь, что кто-нибудь застрелит меня и лишит вас удовольствия посмотреть, как я буду плясать в петле?

Она не стала дожидаться ответа, просто пустила коня в галоп, оставив его одного посреди заснеженной дороги.

Переход из Дувра в Кале прошел на удивление гладко. Для одного парома цирковых фургонов оказалось слишком много, пришлось распределить их на несколько.

Марианна не видела герцога с тех пор, как накануне они расстались посреди Дуврской дороги. Она знала, что он и его друзья должны быть на этом же пароме, поскольку видела, как команда загружала на борт их фургон. Видимо, они купили фургон где-то в другом месте, не там, где дядя заказывал остальные: красивый, блестящий, красный с черной отделкой и золотой надписью на боку. Должно быть, герцог потратил на него целое состояние. Впрочем, у Стонтона достаточно денег.

Хорошо, что она его не видела. Марианна боялась не справиться с желанием двинуть в холеную физиономию герцога.

Подошла Сесиль, встала рядом и облокотилась на высокий фальшборт.

– Что случилось, chérie? Ты похожа на грозовую тучу с тех пор, как вчера вечером вошла в гостиницу. Неужели Барнабе и Соня вели себя так ужасно? Я приглашала тебя ехать со мной, Норой и Люси. Эти две трещат как сороки, но хотя бы не скандалят всю дорогу.

– А Джозефина ехала не с вами?

– Нет.

– А как же она добралась до Дувра?

Сесиль пожала плечами:

– Я ей не нянька. Мне хватает хлопот присматривать за тобой.

Марианна уставилась на воду:

– За мной не нужно присматривать, я уже взрослая.

– Мне казалось, мы подруги.

Услышав обиду в ее голосе, Марианна подняла голову:

– Конечно, подруги. Прости мою раздражительность.

Сесиль отмахнулась:

– Да я не об этом. Уже несколько недель я жду, когда ты расскажешь, что у тебя за дела с этими людьми.

Марианна удивилась, что Сесиль так долго держала в узде свое любопытство.

– Ты их узнала?

– Их? Нет, того худощавого, которого ты называешь Смити, я не знаю. Но герцог… Разумеется, я его знаю: такие глаза забудешь не скоро. Что до второго – Гая… – Полные губы Сесиль изогнулись, и она произнесла это имя на французский манер – Ги. – Естественно, я узнала этого крупного, темноволосого, тупого…

Марианна засмеялась:

– Тупого? Я могла бы назвать его по-разному: самонадеянным напыщенным, надменным… но тупым? Нет.

– Хорошо. Возможно, «тупой» не самое подходящее слово.

– Он что, создавал тебе проблемы во время выступлений? – спросила Марианна с внезапным любопытством. Она велела всем троим пэрам выполнять «добровольные» обязанности, но ни разу не уточнила у Сесиль и Блейд, как новички справляются с делами.

– Нет-нет, он приходил и делал то, что я ему велела.

– Тогда в чем дело? Ты явно недовольна.

Сесиль не ответила, глядя на воды Ла-Манша.

– Мне казалось, ты будешь рада заполучить его в качестве мальчика на побегушках.

Француженка резко повернула к ней голову:

– Что ты имеешь в виду?

– Ну, ты же любишь читать о нем сплетни в…

– Ты же ему не сказала, правда? – требовательно спросила Сесиль, сверкнув темными глазами.

– Конечно, нет. Я ему вообще ничего о тебе не сообщала.

– В смысле? Он что, обо мне расспрашивал?

Марианна изумленно фыркнула:

– Нет, он ни о чем не спрашивал, и я бы ему в любом случае не стала рассказывать. Да в чем дело? Почему ты вдруг так… встревожилась?

Сесиль отвернулась:

– Все в порядке.

Марианна ей не поверила, но не ощущала в себе достаточно энергии, чтобы настаивать дальше.

Лично Марианне неунывающий, беззаботный маркиз Карлайл нравился. По крайней мере он не обвинял ее в измене и убийстве.

– А когда ты его узнала? – спросила Марианна.

– Пф-ф-ф! Да как увидела в первый раз, так и узнала. Думаешь, я совсем дура? Ничего не пойму сквозь краску для волос и дешевую одежду?

– Барнабас не узнал никого из них, пока я ему не открыла правду.

Сесиль фыркнула:

– Вот уж болван! Никак не пойму, как ты можешь быть родственницей такого тупицы.

Марианна невольно рассмеялась, но тут же почувствовала себя виноватой. Но Сесиль права. Как, скажите на милость, Фарнем – такой ушлый – не заметил, что эти трое выглядят и ведут себя как английские лорды? Даже Смити со своим бристольским акцентом, хоть и исполнял назначенную роль весьма недурно, все равно был слишком изящным для бывшего громилы мясника.

– Полагаю, ты не скажешь, зачем эти трое поехали с нами? – Сесиль посмотрела на шляпку подруги, нахмурилась и протянула руку к банту, завязанному под подбородком.

Марианна попыталась отстраниться, но Сесиль не дала.

– Стой смирно и дай мне это поправить, – пробормотала она и развязала синюю ленту, затем ловкими пальцами разгладила ее и завязала новый бант, теперь под ухом. Отступила назад и восхитилась проделанной работой:

– Bon[9]. Почему ты все время пытаешься одеться так невкусно?

– Наверное, ты хотела сказать – безвкусно?

Сесиль элегантно, очень по-французски пожала плечами:

– Не пытайся уклониться от моего вопроса.

– Какого? О тех людях или о том, что у меня нет вкуса?

– У тебя есть вкус. Но ты делаешь вид, что нет.

– Я не могу рассказать, почему они едут в турне с нами, и очень прошу никому не говорить, кто они такие.

Сесиль обиженно нахмурилась, давая понять, что об этом можно было и не просить, но, к облегчению Марианны, продолжать эту тему не стала. С Сесиль никогда не угадаешь. Иногда она могла вцепиться как клещ.

– Добрый день, леди.

Они обернулись и увидели улыбающегося маркиза Карлайла. Он снял твидовую кепку и любезно поклонился.

Сесиль хмыкнула.

– Привет, Гай, – сказала Марианна, забавляясь реакцией француженки.

– Я вижу, вы обе отличные матросы. – Он облокотился на фальшборт. – Ни одна из вас не страдала раньше морской болезнью?

– Это мое первое путешествие на пароме. – Марианна нахмурилась. – Вообще-то неправда, второе. Но в предыдущий раз мне еще и месяца не исполнилось, так что я ничего не помню. – Она повернулась к подруге. Та смотрела на Гая так напряженно, что было удивительно, как его голова еще не вспыхнула. – А ты, Сесиль? Помнишь свою последнюю переправу?

– Да, мне было четырнадцать. И меня не тошнило.

– И как давно это было? – поинтересовался Гай.

– Об этом спрашивать так же неприлично, как о том, сколько женщине лет.

– Скажите мне, сколько лет вам, а я скажу, сколько мне.

– Меня ваш возраст не интересует, – отрезала Сесиль.

– Ох! – воскликнул он, хватаясь за грудь. – Это удар ниже пояса!

– Ну так и хватайтесь за что-нибудь пониже.

Он расхохотался:

– Похоже, пистолеты не единственное смертельное оружие, которым вы владеете.

– Кстати о смертельном оружии. Вы не видели Джозефину? – вмешалась Марианна, чтобы не дать Сесиль застрелить веселого пэра.

Гай с заметным усилием оторвал взгляд от Сесиль:

– Нет, я не видел ее с прошлой пятницы, когда она метала ножи мне в голову.

Марианна фыркнула.

– Рад, что удалось вас позабавить, – едко заметил маркиз. – Но не уверен, что я согласился бы на эту работу, если б знал, что женщины будут использовать меня вместо мишени.

– Радуйтесь, что вы можете ради разнообразия приносить пользу, – рявкнула Сесиль.

Гай открыл рот для ответа, но тут его внимание привлекла знакомая высокая и совершенно нежелательная фигура, направляющаяся прямо к ним.

– Привет, Син.

Герцог кивнул Сесиль и Гаю и ледяным взглядом окинул Марианну. Атмосфера ощутимо похолодела.

– Как там Смити? – спросил Гай, поняв, что ни Марианна, ни его друг разговаривать не собираются. Они сверлили друг друга гневными взглядами.

Герцог медленно поморгал и обернулся к Гаю.

– Очень несчастен. Хотя мне кажется, что его страдания скорее от унижения, чем от тошноты. Он говорит, что раньше его никогда не укачивало.

– Такое случается, – сказал Гай. – Иногда даже с бывалыми матросами.

Он посмотрел на Сесиль, которая хмурилась, переводя взгляд с герцога на Марианну.

Все четверо постояли немного в неловком молчании, затем Сесиль произнесла:

– Я должна пойти кое-что сделать.

– Гм. Я пойду с вами. У меня тоже есть кое-какие дела, – сказал Гай.

Оба поспешили прочь. Марианна повернулась спиной к Сент-Джону и уперлась локтями в фальшборт.

Вместо того чтобы уйти, как поступил бы любой нормальный человек, он подошел к ней вплотную и твердо сказал:

– Предлагаю объясниться, нам предстоит очень долгое путешествие.

– Может быть, в Кале вам следует повернуть обратно и отправиться домой, ваша светлость.

Он взглянул на нее, но она смотрела прямо перед собой. Безбрежное водное пространство успокаивало взбудораженные нервы.

– Прошлой ночью я разговаривал с человеком, служившим лакеем в доме Стрикленда в Чатеме. Он находился там в то же время, что и вы.

– И что?

– Он сказал, что ездил с вами и Стриклендом, когда вы забрали в доках некоего французского джентльмена и отвезли в Дил.

Марианна повернулась к собеседнику.

– И что с того? Это был французский архитектор, эмигрант по имени Оливер Моне.

В свое время она намеренно заблокировала все воспоминания о тех неделях, которые провела с Домиником, но тот день и ту поездку помнила хорошо.

Они ссорились. Точнее, она возмущалась, а Доминик пил. Прошло всего несколько недель после их якобы свадьбы, и он наполнил дом в Чатеме людьми, которые работали в его клубе, созданном по примеру цирка Фарнема. Назывался он «Калигула». Название подходило как нельзя лучше, потому что цирк Доминика был весьма сомнительным предприятием. Работали там грубые, безжалостные женщины-боксеры, от которых всегда разило джином. Никто из его боксеров, ни женщины, ни мужчины, не надевал перчаток, а бои длились до тех пор, пока на ринге не оставался только один из бойцов. До нее доходили слухи и о других, совсем уже мерзких состязаниях для избранных – например, крысиных ямах, где для травли использовались терьеры.

Когда она высказала Доминику все, что по этому поводу думала, он предложил ей прокатиться в его карете. Она думала, что они будут обсуждать ее обвинения, но вместо этого он забрал Моне.

– Я помню Моне, – сказала она, наконец, герцогу, который терпеливо ждал. Стоило вспомнить тот день, и у нее в животе забурлило что-то вроде кислого рагу из страха и даже ужаса. – Он обитал в полуразрушенном доме в нескольких кварталах от гавани Чатема. – Марианна поймала напряженный взгляд Сент-Джона. – Но почему вы спрашиваете о нем?

Он сунул руку в карман и вытащил письмо.

– Это ваш почерк?

На конверте значилось только два слова: «Роберту Слэттери».

– Похож на мой. – Она перевела взгляд с конверта на герцога.

– Вы знакомы с Робертом Слэттери?

– С ним – нет. – Она покусала губу. Мысли в голове бешено мелькали. – Однако я знаю, что он владел судном «Непримиримый», который возил контрабандные товары туда и обратно через пролив.

Герцог развернул письмо.

– Позвольте, я его вам прочитаю: «Деньги мы получили. Товар будет на старом канатном складе 17 мая». – Он посмотрел на собеседницу. – Вы помните, как это писали?

– Нет.

Герцог прищурился, и Марианна поспешила объяснить:

– Я не отрицаю, что писала это, но конкретно такого письма не помню.

– По словам лакея Стрикленда, ему приказали доставить это послание за несколько дней до того, как вы с Домиником отвезли француза в Дил.

– Что? Это ложь. Я не… погодите, – вдруг сказала она. – Если этому человеку заплатили за то, чтобы он доставил кому-то письмо, как оно оказалось у самого посыльного?

– Он сказал, что сумел украсть его после того, как адресат прочитал.

Марианна презрительно фыркнула:

– Как удобно.

Герцог нахмурился: он уже и сам понимал, что вся история весьма неубедительна.

– И что все это значит? К чему вы клоните?

– Семнадцатое мая прошлого года – день, когда по крайней мере один из бежавших французских заключенных был тайно вывезен из Дила, мисс Симпсон.

Марианна всплеснула руками:

– Клянусь жизнью, я не отправляла никаких писем в тот день.

– Простите, но как вы можете быть в этом уверены?

– Уверена, потому что последний раз я писала эти письма – кстати, все они касались контрабандных товаров, а не людей, – когда мой дядя еще жил в Диле, то есть пять лет назад: я приезжала тогда к нему из школы на каникулы.

Стонтон посмотрел в ее сердитые глаза:

– Объясните.

– Да чего ради мне лезть из кожи вон? Разве вы мне поверите?

– Расскажите, а потом разберемся.

Она досадливо вздохнула:

– Мой дядя очень плохо пишет по-английски. Собственно, он и по-французски пишет ужасно. Я часто писала для него письма и записки на обоих языках.

– Если вы их писали, значит, помогали заниматься контрабандой.

– Да. Помогала, – согласилась она, и щеки ее покраснели. – Это неправильно, я знаю, и тогда знала. Но…

– Но что?

– Он сказал, что в Дил ему пришлось переехать из-за поверенного, который перепутал все в документах, касающихся лондонского театра. Утверждал, что потеряет свою долю во владении зданием театра, если не соберет нужную сумму, и…

Она застонала и покачала головой.

– Господи, все это звучит так глупо теперь, когда вы собрали его долговые расписки из игровых домов и столь любезно обрушили мне на голову. Но тогда я ему верила. Я была в ужасе, что он может потерять цирк. Кроме того, не такими уж страшными мне казались действия Барнабаса. Вы должны помнить, как это выглядело тогда. Казалось, что все жители в прибрежных городах занимаются торговлей. Человека начинали подозревать, если он этим не занимался. Но я имею в виду спиртное, кружева, шелк и все в этом роде. Клянусь, я никогда не слышала, чтобы кто-то продавал информацию или тайно вывозил людей. Так что да, я написала это письмо – задолго до побега пленного, о котором вы толкуете.

Сент-Джону очень хотелось ей поверить.

– Расскажите мне о той поездке в Дил со Стриклендом и архитектором.

– Что рассказать?

– Все, что помните, пусть даже это покажется вам ничего не значащей мелочью.

Она подняла глаза вверх, словно обыскивала чердаки своей памяти.

– Он был высокий и худой. Помню, он выглядел… больным: изможденным, с нездоровым цветом лица. Волосы такого же рыжего оттенка, как ваша борода.

Она безупречно описала Бове.

– Почему вы отвезли его в Дил?

– Он нуждался в деньгах и соглашался задешево поработать над зданием для Доминика. Вы же знали Доминика, должны помнить, каким он был.

– Да, я его знал… давным-давно. Объясните, что вы имеете в виду.

– Казалось, он всегда заключал какие-то соглашения, договоренности… не то чтобы незаконные, но какие-то… мутные. Обожал обмены – думаю, в основном потому, что денег у него никогда не было. Я и решила, что этот нездоровый архитектор станет выполнять работу за малую часть реальной стоимости, потому что он француз и находится в отчаянном положении. В этом весь Доминик, всегда готовый воспользоваться отчаянием другого человека, если это принесет ему деньги.

Стонтон согласился. Стрикленд всегда действовал на грани приличия. Их дружбу разрушила одна такая авантюра, которая пересекла рамки законности, не говоря уж о безнравственности.

– Что вы еще помните?

– Это все. Простите, но в тот день я думала совсем о другом. – Она бросила на него испепеляющий взгляд. – Если вы действительно знаете обо мне достаточно, то должны понимать, что я покинула дом Доминика вскоре после той поездки. Давайте просто скажем, что тот архитектор, француз, на тот момент не стоял в моих мыслях на первом месте.

Стонтона, к его досаде, мучило любопытство – что связывало Марианну со Стриклендом? Чем лучше он ее узнавал, тем меньше мог понять, как столь глубокая девушка могла влюбиться в такого мужчину. О, Доминик мог очаровать кого угодно, хоть птичку сманить с дерева, но он был… поверхностным.

Сент-Джон уже начинал верить (по крайней мере, до разговора с тем чертовым лакеем), что Марианна Симпсон именно такая, какой кажется: цельная, умная женщина, которую обстоятельства вынудили выбрать для себя такую брутальную работу.

– Знаю, вы думаете, что я не лучше обычной шлюхи. А кто еще мог связаться с Домиником. И не могу винить вас в том, что вы считаете меня преступницей, поскольку я честно призналась в участии в контрабанде. Но даю вам слово чести – единственное, что у меня по-настоящему есть, – я никогда не занималась контрабандой людей или секретов. То письмо написано несколько лет назад. Очевидно, Доминик нашел его и использовал в своих целях. Полагаю, он хотел увериться, что если его когда-нибудь обнаружат, то увидят, что оно написано не его рукой.

– Я вам верю, – произнес он негромко.

На ее лице отразилась скорее горечь, чем облегчение.

– Но думаете, что я невольно помогала шпионам.

– Это возможно. – На самом деле это почти точно.

Ее плечи поникли:

– То, что я помогала дяде, было глупо и безрассудно. Но я отказываюсь верить в то, что Барнабас был втянут в тайную торговлю секретами. Не потому, что он особенно патриотичен, а потому, что это его страшно напугало бы. Стыдно признаться, но Барнабас, при всем своем бахвальстве, просто трус.

И Сент-Джон услышал в ее голосе боль. Она была предана своему дяде, но не закрывала глаза на его недостатки.

Они молча смотрели на воду, жутковато гладкую для такого пасмурного, близкого к грозе дня.

Когда она наконец повернулась к нему, лицо ее было мрачным.

– Если Доминик тайком вывез этого человека из страны, воспользовавшись моим письмом, чтобы отвести подозрения от себя, тогда я хочу знать, – негромко произнесла она. – Да, сначала я не желала его видеть, но теперь очень хочу с ним поговорить. И я сделаю это. И выясню правду, ваша светлость.

Он ей поверил, только надеялся, что правда не поставит на ней крест, как сделал ее бывший вероломный любовник.

Барнабас заказал для них комнаты в скромной, но чистой гостинице в пригороде Кале.

Их первое представление должно было состояться через три дня в Лилле, в двух полных днях пути от Кале. Тяжело груженные фургоны с реквизитом, пересекшие Ла-Манш вместе с ними, никак не успели бы столь быстро туда добраться, поэтому очень удачно, что первая группа отправилась в Лилль несколько дней назад.

Фургоны, прибывшие с ними, минуют Лилль и поедут прямиком в следующий город их турне. Если все пойдет хорошо, эта своего рода чехарда обеспечит им в каждом следующем городе полную команду и нужный реквизит.

Фарнем позаботился о том, чтобы облегчить маршрут с самого начала, а это значило, что в городах, составлявших первую часть турне, они пробудут полные две недели с учетом задержек из-за плохой погоды. Начиная с мая они будут останавливаться в маленьких городках и каждый вечер показывать только один главный номер программы. Именно тогда они будут чаще ночевать в фургонах, чем в гостиницах.

В то утро, когда они отправились в путь, было не по сезону холодно, с течением дня небо становилось все темнее, а дождь сменился мокрым снегом.

Марианна решила ехать верхом на Реджи, а не трястись в фургоне вместе с Сесиль и Джо. К счастью, через равные промежутки времени попадались постоялые дворы, где они могли передохнуть. Но если сильный дождь со снегом не прекратится, они вряд ли успеют добраться засветло до средней точки пути, городка Бландек.

– Вам следует ехать в фургоне с остальными.

Марианна обернулась, услышав знакомый надменный голос. Герцог ехал не на Доббине или Кассио, а на крепком на вид темно-рыжем мерине, куда лучше подходившем для длительных поездок по неизвестной местности. Она подозревала, что герцогу он обошелся в кругленькую сумму, но среди других лошадей, на которых ехали служащие дяди, он казался вполне уместным в отличие от того же Кассио.

– А почему вы не едете вместе со Смити?

Как и у герцога, у обоих его друзей имелись лошади, но Эллиот управлял их фургоном, а Гай – тем, где ехали Сесиль и Джо. Сесиль отлично бы справилась сама, но это входило в обязанности Гая, и француженка наслаждалась тем, что может заставить трудиться маркиза.

Джо вместе с Ангусом ехала в фургоне.

– Если вы заболеете, толку от вас в Лилле будет не много, – сказал герцог.

Марианна невольно улыбнулась:

– Вам просто невыносимо сознавать, что я не подчиняюсь вашим приказам, верно?

Он сердито посмотрел на нее. Знакомыми на его лице оставались только светлые, цвета морской зелени глаза. Он совсем перестал бриться, и медно-русая щетина, покрывавшая теперь лицо, делала его неузнаваемым.

– Ваши волосы потемнели, – заметила Марианна.

Он поколебался, словно пытался решить, не продолжить ли читать ей нотацию, но, похоже, передумал.

– Я стал использовать краску, приготовленную из черных орехов.

– А раньше?

– Что-то на основе кофе. Смити говорит, эта держится дольше.

– И больше никаких очков?

– Не думаю, что они нужны мне здесь.

Марианна тоже так считала. С такими темными волосами его родная мать не узнает.

Его мать. Вроде бы он говорил, что она жива? А вырастила его тетя? Похоже, за этим кроется какая-то история. Однако делиться своими тайнами он с ней явно не желает.

Но с каких это пор Марианну стало волновать, чего он хочет? Попытаться-то можно.

Чем еще можно заняться в такой унылый день?

– Вы виделись со своими родственниками во время недели отдыха?

Подбородок у него напрягся. Долгую минуту Марианна думала, что он не ответит, но вдруг герцог сказал:

– С некоторыми. – Должно быть, он понял, как невежливо это прозвучало, и спустя паузу добавил: – Месяц назад я виделся с сестрами на крестинах, а теперь повидался с тетей и матерью.

– А они не ездили на крестины?

Он повернулся к ней:

– Нет.

Марианна выдержала этот холодный взгляд и приподняла брови.

Он вздохнул и вытер с лица изморось.

– Моя мать нездорова, и тетя не может оставить ее. – Произнес он, и Марианна поняла, что больше она от него ничего не добьется. – Похоже, нам придется остановиться на ночь в маленькой деревне, а не там, где собирались, – добавил герцог.

Дождь внезапно усилился, к нему примешались снежинки.

– Я предупреждала дядю, что начинать турне в такое время года – безумие. По его словам, он заложился на возможные задержки. Полагаю, скоро мы поймем, достаточно ли он предусмотрителен.

– Честно говоря, в этой части Франции холодно не по сезону.

То, что он встал на защиту Барнабаса, человека, которого откровенно ненавидел, не удивило Марианну. В своем стремлении к справедливости герцог вел себя почти по-библейски. Она легко могла представить его сидящим на троне и приказывающим разрубить ребенка пополам.

Нет, это не совсем верно. Он справедлив, но не жесток.

– Погода в апреле вряд ли будет лучше, – сказала Марианна, уводя разговор в другую сторону. – Нужно будет покинуть цирк заблаговременно, чтобы успеть на вашу встречу с Домиником.

– Боюсь, вам придется пропустить один из боев, так как встреча назначена на вторник, – напомнил герцог. – Но думаю, я смогу доставить вас в Дижон на следующий поединок.

– Вы не обязаны никуда меня доставлять, ваша светлость. Как только вы заберете брата, вам захочется как можно скорее вернуться в Англию.

– Сначала я благополучно доставлю вас в Дижон, – отрезал он тоном, не допускающим возражений.

Марианна закатила глаза – точнее, попыталась, – но очень уж тут было холодно.

– Я договорился, что в Дижоне вас встретит новый тренер.

Она резко повернула к нему голову:

– Что?

– Один из списка Джека, некий Декстер Филдинг, будет ждать вас в Дижоне, чтобы сопровождать до конца турне. Я ему уже заплатил.

Она фыркнула.

– Джек сказал, Филдинг вам нравится.

– Декс мне действительно нравится, но дело же не в этом. Дело в том…

Да бог с ним, пусть заплатит хоть самому принцу-регенту, это вовсе не значит, что она обязана подчиняться его решениям.

– Ладно, забудьте, – сказала она, поцокала языком, побуждая Реджи ускорить шаг, и вскоре оставила герцога позади.

В Лонгнессе, где им пришлось остановиться на ночь, было всего три постоялых двора, и все маленькие, так что гастролеры разделились на три группы. Барнабас, Соня, герцог и два его друга, Марианна и Сесиль выбрали комнаты в первом. Джо и трое жонглеров – во втором, а Нора, Люси и Тед забрали последние две комнаты в третьем.

– О чем вы с Гаем спорили весь день? – спросила Марианна, снимая мокрую насквозь одежду.

– Ох уж этот!.. Думает, что знает все на свете!

Марианна улыбнулась над иронией сказанного: уж кому-кому, но только не Сесиль делать подобные заявления. Это походило на старый спор чайника и кастрюли, которые не могли решить, кто из них важнее. Ведь сама Сесиль частенько вела себя как всезнайка и всегда спорила даже о том, о чем не имела понятия.

– Если он тебя так раздражает, почему не поехала в фургоне с Блейд?

Сесиль фыркнула:

– Что? И целый день разговаривать с собственной персоной? Там, снаружи, можно завести хоть какой-то разговор.

Это правда: Блейд чаще всего молчала. Ангус и то был более разговорчивым, чем его хозяйка.

– Кроме того, – добавила Сесиль, – споры помогают согреться, и день проходит быстрее.

Марианна посмотрела на гору багажа, принесенного подругой в комнату, и спросила:

– Зачем столько сумок ради одной ночи?

Но не успела Сесиль ответить, как подруга рассмеялась:

– Погоди, я знаю! Ты заставила Гая притащить сюда все свои сумки?

Сесиль, сидевшая за туалетным столиком и поправлявшая прическу и одежду, едва заметно усмехнулась:

– Это все, на что он годится.

– Это не совсем справедливо – он забавный и довольно привлекательный на вид.

– Пф-ф-ф.

Француженка обычно отвечала так, когда ей надоедала тема.

Марианна вытащила одно из своих серых шерстяных платьев.

– О нет! – воскликнула Сесиль, качая головой. – Пожалуйста. Только не это… эту… chiffon hideux[10]!

Марианна повернулась к подруге:

– Это не отвратительная тряпка. Это просто…

– Сhiffon hideux, – повторила Сесиль, подошла к своему открытому сундуку, порылась там и вытащила синее платье, а потом бросила сверху толстую пушистую кремового цвета шаль. – Вот. Это идет к твоим глазам и волосам, и тебе все равно потребуется что-то теплое. Мне оно узковато – значит, тебе подойдет идеально.

Насчет идеально она преувеличивала, хотя то, чего не хватало Марианне в груди, возмещалось шириной плеч.

– Ты очень добра, Сесиль, но почему я должна…

– Мы больше не в Англии, chérie.

– Я знаю, что мы не в Англии, что…

– Надень. – Сесиль снова повернулась к зеркалу и начала вдевать в уши серьги.

Марианна покосилась на платье. Очень простого покроя и при этом элегантное, как вся одежда француженок.

Она представила лицо герцога, когда он увидит ее женственной и элегантной.

При этой мысли она покраснела и взглянула на Сесиль, как будто та могла догадаться, о чем думает Марианна.

Подруга поймала ее взгляд в зеркале, полные губы изогнулись в озорной улыбке.

– Да те прекрасные глаза просто вылезут из орбит.

– Не знаю, о ком ты.

Сесиль засмеялась.

Марианна застонала:

– Неужели мое глупое помешательство так заметно?

– Да. Но не только твое: от вас двоих просто искры летят, когда вы третесь друг о друга.

– Мы не тремся друг о друга! – соврала Марианна.

– Надень платье.

Взгляд Марианны вернулся к наряду. А почему бы и нет? Это всего лишь платье.

Они уехали еще до того, как петух провозгласил начало нового дня. Погода была гораздо хуже, чем накануне.

Барнабас Фарнем наотрез отказывался верить словам гонца.

– Англичане никогда не позволят ему сбежать, а французы ни за что не захотят его возвращения, – настойчиво повторял он, когда герцог спросил, что тот собирается делать, если в стране начнется война. – Мы будем придерживаться нашего графика, пока не получим более надежные сведения.

Так что они вяло потащились в Лилль, поливаемые сильным дождем, но чем ближе подъезжали, тем яснее становилось, что слухи о побеге Наполеона уже распространились повсеместно. К третьей ночи, проведенной в этом маленьком, но оживленном городке, стало ясно, что они слышали чистую правду: император направляется в Париж и собирает по дороге армию.

Тем вечером Сент-Джон помогал во время боя Норе, так как ее брат сильно простудился и лежал в постели. Когда матч закончился, он обработал несколько синяков подопечной и пошел искать Эллиота и Гая. С момента прибытия в Лилль у него не нашлось ни одной свободной минутки, чтобы с ними поговорить.

Гая он обнаружил за кулисами: тот смотрел выступление Блейд.

– Я думал, сегодня твоя очередь волонтерить, – сказал Сент-Джон.

Они с друзьями договорились, что лучший способ справиться с неприятным заданием, когда в тебя стреляют из пистолетов и швыряют ножи, это сменять друг друга каждую неделю.

– Так и есть, – согласился Гай и поморщился, когда Блейд метнула нож в середину игральной карты, которую зажал между двумя пальцами Эллиот. – Но Смити сказал, что впредь сам будет работать на всех выступлениях Блейд. – Он многозначительно ухмыльнулся, глядя на друга, и понизил голос до шепота: – Сдается мне, наш Эллиот все же начал проявлять некоторый интерес к слабому полу. – Он захихикал, как двенадцатилетний мальчишка. – Я думаю, это извращенное представление нашего Эллиота о флирте.

Сент-Джон фыркнул, когда очередной нож вонзился в игральную карту, пришпилив ее к цветной доске рядом с головой Эллиота.

Блейд повернулась к зрителям, вроде бы собираясь поклониться, но тут Ангус закричал по-французски: «Еще один!» – и бросил своей хозяйке нож. Эллиот громко вскрикнул и гневно посмотрел на ворона, а зрители взвыли от хохота.

Спустя несколько минут выступление Блейд закончилось, и Сент-Джон кивнул Эллиоту, сошедшему со сцены.

– Нужно поговорить.

– Идемте со мной, – пригласил тот друзей и повел к относительно тихому уголку недалеко от черного хода.

– Итак, – посмотрел герцог на Эллиота, – есть какие-нибудь известия от твоего приятеля в Париже?

– Я получил сообщение как раз перед выступлением Джозефины. Мой контакт говорит, что все дипломаты, работавшие в городе, срочно переводятся в Брюссель или отправляются домой. Он полагает, что это всего лишь перестраховка и что Бонапарта легко остановят, пока дело не зашло слишком далеко.

– А что думаешь ты? – спросил Гай.

– Честно? Даже и не знаю… но следующие несколько недель наверняка будут решающими.

– Как по-твоему, сказать Марианне, что я передумал? Что она должна вернуться в Англию? – спросил Сент-Джон.

– Для нее это, безусловно, будет безопаснее. А мы втроем можем и дальше добираться до места встречи. Я готов принять любое твое решение.

Гай кивнул:

– Я тоже.

– Тебе необязательно решать что-то прямо сейчас, – добавил Эллиот. – Но чем скорее, тем лучше.

– Давайте немного подождем, – помолчав, произнес Сент-Джон. – Но я не собираюсь тащить Марианну в центр зоны боевых действий, чтобы ублажить Доминика, какими бы тяжелыми ни оказались последствия.

Когда Марианна проснулась, было темно. Хотя «проснулась» – не самое подходящее слово для медленного, вялого возвращения на поверхность сознания.

Голова ужасно болела. Марианна осторожно ощупала ее. Ах да, тот последний точный удар, который Берта нанесла ей как раз перед финальным гонгом. Глаз немного распух, но не так сильно, как ей казалось.

Мучила жажда.

Марианна медленно опустила ноги на пол и только тут увидела, что кто-то переодел ее в ночную рубашку.

– Что ты делаешь?

Она вскрикнула, резко повернула голову, и к горлу подступила волна тошноты. Комната вокруг закачалась.

Сильные, но нежные руки опустились ей на плечи.

– Слабость? – спросила тень герцога, нависшая над ней в темноте.

Хотя нет, темнота не такая уж сплошная. Теперь, когда глаза немного привыкли, она заметила свет от камина и ленивые языки пламени, до этого закрытые от нее креслом.

Должно быть, именно там герцог и сидел.

– Марианна? – позвал он с тревогой в голосе.

– Я не знала, что здесь кто-то есть, – отозвалась она хрипло. – Что вы здесь делаете, ваша светлость? – Она никак не могла заставить себя обращаться к нему «Син», хотя все остальные, в том числе портнихи и мальчики на побегушках, называли его именно так.

– Доктор сказал, что сотрясения мозга у вас, скорее всего, нет, но хотел, чтобы кто-нибудь провел с вами хотя бы эту ночь, а лучше двое суток. – Он отпустил ее, и она сразу почувствовала пустоту и захотела, чтобы его руки вернулись к ней на плечи.

«Дура!» – укорил ее внутренний голос.

И в самом деле дура.

– Мы живем в этой комнате вместе с Сесиль, она вполне может присмотреть за мной.

– Если бы Джек был здесь, то оставил бы вас?

– Да! – выпалила она.

– Тц-тц, Марианна. Ложь вам не к лицу.

– Ну ладно: Джек остался бы со мной, но ведь…

– Я остаюсь. – Он не повысил голос и не изменил интонацию, но в его словах прозвенела сталь.

– Где Сесиль?

– Я уступил ей свою комнату, а Гай переночует с Эллиотом. Ну-ка сядьте сюда. – Он взял ее под локоть и подвел к креслу у камина.

Марианна хотела было возразить, но больше по привычке: по правде говоря, ноги ее еще совсем не слушались.

– Вы хотите есть? – спросил он, усадив ее.

– Да, но больше хочу пить, поэтому и встала.

Ей не понравилось сладкое мясо, которое Барнабас заказал на ужин, поэтому она съела всего несколько кусочков очень вкусного свежевыпеченного хлеба.

Марианна услышала звяканье стекла, затем появилась рука герцога со стаканом воды.

– Спасибо.

– Я позвоню слуге.

– Разве кухню не закрывают на ночь?

– Сейчас уже поздно, но я уверен, что какая-нибудь еда у них найдется. – Он взял с каминной полки бумажный жгут и хотел было зажечь свечи, но она попросила:

– Если можно, не очень много. От света у меня болят глаза.

Он поставил канделябр где-то за ее спиной, и лишь потом зажег свечи. Комната наполнилась теплым мягким светом.

– Это вы меня переодели?

– Нет, Сесиль, прежде чем уйти на совещание с другими служащими. Ваш дядя всех собрал.

– Так поздно?

– Ну, ему пришлось ждать, пока не закончится представление.

– Он что, уже собирается уезжать?

– Да. Вероятно, вы не слышали до того, как потеряли сознание, но Бонапарт собрал довольно много солдат и идет на Париж. В городе уже начались раздоры: драки на улицах и даже сегодня вечером в столовой. Настроение накалилось с обеих сторон.

– Роялисты и бонапартисты?

– К королю особой любви не испытывают, так что я думаю, это не столько роялисты, сколько те, кто смертельно устал от войны. Однако привлекательность Бонапарта кажется… давайте скажем так – год препирательств в Вене и некоторые недальновидные поступки Людовика многих заставили ностальгировать по корсиканцу.

В дверь тихонько постучали.

Сент-Джон открыл, и Марианна увидела свою самую любимую служанку Иветт.

Она тепло улыбнулась.

– Ну как, вам лучше?

– Да, спасибо.

– Нельзя ли раздобыть какой-нибудь еды? – спросил герцог. – Мадемуазель Симпсон осталась сегодня без ужина.

Иветт дерзко взглянула на него.

– Вы тоже, месье. – Она повернулась к хозяйке и кивком показала на герцога. – Он так за вас волновался, что не спустился на ужин, даже когда мадемуазель Трамбле предложила посидеть с вами.

Марианна посмотрела на герцога.

Из-за бороды она не могла толком разглядеть его лицо, а только скулы и кончики ушей, но то, что видела, залилось краской.

Он сделал вид, что не заметил ее вопросительного взгляда, и спросил Иветт:

– Так чем мы можем перекусить?

Служанка удалилась и через некоторое время вернулась с основательно нагруженным подносом. Расставив на столе тушеное мясо, хлеб, холодную дичь и великолепный фруктовый пирог из тех, какими славился здешний шеф-повар, Иветт спросила:

– Принести вам горячей воды, мадемуазель?

Взгляд ее задержался на волосах Марианны, похожих на птичье гнездо.

– Это было бы чудесно.

Когда дверь за ней закрылась, Марианна спросила:

– И что дядя собирается предложить?

Герцог подвинул кресло так, чтобы ей не приходилось то и дело поворачиваться к нему. Она невольно отметила, что сегодня на нем одежда, которая нравится ей больше всего: мягкие поношенные бриджи из оленьей кожи, темно-зеленый жилет, черный шейный платок и грубая хлопковая рубашка с закатанными рукавами, обнажавшая его восхитительно мускулистые предплечья.

Марианне даже в голову не приходило, что мужские руки могут быть такими чувственными, но от одного взгляда на герцога в животе у нее забушевало пламя.

– Разумеется, ваш дядя со мной не делился, – криво усмехнулся герцог. – Но, насколько я его знаю, думаю, он намерен продолжать турне, продвигаясь по краю армии, которую собирает Бонапарт.

– Но это же неразумно!

– Верно. Я считаю безумием любое действие, кроме одного – немедленно убраться из этой страны. Коалиция сформируется снова, и как только власти предержащие объявят войну Бонапарту, мы окажемся гражданами враждебной нации, застрявшими во Франции. Вся страна готова вспыхнуть в любую минуту. – Пламя свечей высветило светлые прядки в его волосах там, где краска черного ореха начала смываться. Он перевел взгляд зеленых глаз с огня на нее. – Это может закончиться катастрофой.

– Но французское правительство наверняка остановит узурпатора раньше, чем соберется коалиция, – предположила Марианна. – Король…

– Людовик в лучшем случае слаб, а в худшем – бесполезен. Нет, никакая сила внутри Франции не остановит Бонапарта. Начнется война. Снова. Самым разумным будет покинуть эту страну сейчас, до того, как мы окажемся в самом центре событий.

– Вы хотите вернуться домой? – Она не смогла скрыть нотку изумления в голосе.

– Я сказал, что это будет самым разумным. – Его губы сложились в едва заметную усмешку. – Но это не значит, что так собираюсь поступить. Я просто не могу. А вот вы должны уехать, причем немедленно.

– А как же ваш брат?

– Мне придется рискнуть.

– Но Доминик сказал…

– Мне известно, что он сказал, но я не намерен тащить вас в гущу военных действий.

Она моргнула, услышав запальчивость в его голосе.

– Плохо уже то, что вы находитесь здесь. – Его глаза сверкнули гневом. – Вам нельзя продолжать боксировать. Доктор, который вас осматривал, сказал, что подобные удары часто приводят к опухолям мозга, а когда такое случится, вы умрете…

– Вы думаете, я неотесанная или тупая?

– Вы знаете мое мнение, – возразил он.

– Так почему вы рассказываете мне то, что я и так давно знаю?

– Вы упрямая – не тупая и неотесанная, а преданная и непреклонная, и такая чертовски юная, что не понимаете, сколь драгоценна ваша жизнь и как быстро ее можно потерять. – Он резко замолчал и, судя по его лицу, удивился собственному взрыву эмоций сильнее, чем его собеседница.

– Там, на пароме, я дала вам слово, что поеду с вами, ваша светлость. И я поеду с вами.

– Я запрещаю. Это слишком…

– Вы запрещаете? – Ее голос прозвучал слишком громко для маленькой комнаты.

Герцог тяжело вздохнул:

– Возможно, «запрещаю» – неудачное слово.

– Возможно, – согласилась она ледяным тоном.

– Мне следовало сказать, что вы не пойдете на ту встречу.

– Вы не сможете мне помешать. Я знаю, где и когда она состоится, и…

– Вы же не хотели встречаться со Стриклендом. А теперь и не должны.

– Теперь речь идет не только о вашем брате. Если Доминик использовал меня в своих грязных целях, я хочу это знать.

– Я могу рассказать вам об этом позже, когда вернусь в Англию. Вам не нужно…

– Я поеду туда – с вами или без вас. Выбирайте.

Он стиснул зубы, выражение его лица было таким хмурым, каким она до сих пор его не видела. Ей пришло в голову, что герцог постепенно утрачивает способность скрывать свои чувства. А может, она научилась считывать те тонкие сигналы, которые больше никто уловить не мог. Так или иначе, но Марианна видела, что он на грани…

– Кроме того, – добавила она менее воинственным тоном, – как вы понимаете, Барнабас решил продолжать турне, значит, я в любом случае туда поеду.

Герцог гулко рассмеялся:

– Я ничуть не удивлюсь, если он полезет в самую гущу боевых действий.

– Ваша встреча с Домиником еще не скоро, – напомнила Марианна. – И что вы собираетесь делать все это время?

Его хищный взгляд словно прожигал в ней дыру. Он не привык, чтобы кто-то поступал против его воли, и это наверняка было для него весьма болезненным опытом. Но Марианна видела, что он колеблется. Они знакомы всего несколько недель, но их связь вынужденно оказалась очень тесной. Пора бы ему уже понять, что она не намерена отступать.

Наконец, спустя, казалось, целый час, он произнес:

– Я отправлюсь прямиком в Мец и постараюсь избегать любых враждебных действий по отношению ко мне. Доминик не дурак и поймет, что означают последние события для турне вашего дяди. Думаю, он будет ждать моего появления раньше.

– Вряд ли сейчас подходящее для англичанина время путешествовать по стране.

– У нас есть фургон. Чем не странствующая труппа?

– Английский цирк?

– Французский. Неужели так трудно поменять название на фургоне.

– Не хочу никого обидеть, но единственный из вас, кто может сойти за француза, – это Эллиот.

Герцог прищурился:

– Что вы хотите этим сказать?

– Думаю, вернуться в Англию должны вы. Если кому и оставаться, так это мне и Эллиоту. Возможно, мы сумеем уговорить кого-нибудь из рабочих сцены сопровождать нас. Мы можем взять ваш фургон, доставить деньги и привезти обратно вашего брата.

Эта идея ошеломила его.

– Ни под каким видом.

– Даже если поездка с англичанином поставит под угрозу его жизнь?

– Вы же представления не имеете, что Стрикленд задумал! – отрезал герцог, игнорируя вопрос. – А у меня нет ни малейшего намерения ехать куда-нибудь, кроме Меца. Так что давайте считать эту тему закрытой.

Марианна не очень-то верила, что он примет ее идею, но попытаться стоило.

– Значит, я присоединюсь к вам троим. Возьмем только один фургон и моего коня.

– Марианна!

– М-м-м? – промычала она вопросительно, в то время как мысли ее лихорадочно метались. В фургоне им, конечно, будет тесно, и еще…

– Вы не обязаны этого делать.

Его негромкий голос вырвал ее из размышлений, и она подняла на него взгляд. Такого выражения лица у него она еще не видела – сомнение. Не нужно быть гением, чтобы понять, в чем он сомневается. Какая-то его часть хочет, чтобы она поехала с ними: на кону стоит жизнь его брата, но, как человек благородный, он не может подвергнуть опасности молодую женщину.

Она встретила его тревожный взгляд, и сердце ее забилось чаще. Марианна приняла правду: ей совершенно все равно, кто он такой, хоть сам король Англии. Она просто не хочет его отпускать, вот и все. Нет, если можно провести рядом с ним еще несколько недель, потому что всю оставшуюся жизнь ей предстоит прожить без него.

– Я еду с вами, ваша светлость, – заявила она с улыбкой. – И давайте больше не будем об этом.

– Я запрещаю тебе! – выкрикнул Барнабас.

Марианна поймала веселый взгляд герцога и уловила его мысль: дядя уже второй человек, который за последние сутки сказал ей те же самые слова.

– Ты не можешь запретить мне уехать, дядя.

– Могу! Тебе всего двадцать, ты еще под моей опекой.

Герцог фыркнул, и Барнабас резко повернулся к нему.

– Вы надо мной смеетесь, а ведь именно вы хотите подвергнуть мою племянницу опасности.

– Я просил ее остаться, но она права, Фарнем: она вполне самостоятельная.

– О, вот как: теперь она самостоятельная! Но в Лондоне вы пели другую песенку. Там она должна была действовать согласно вашему плану. Там она была пешкой в вашей игре, иначе вы бы нас уничтожили.

Губы герцога сложились в неприязненную усмешку, и он посмотрел на Барнабаса как на таракана, которого собрался раздавить.

– И кто же тот человек, ради спасения которого она пожертвовала собой?

Фарнем яростно завопил что-то нечленораздельное, и Марианна подумала, что сейчас у него случится удар.

Присутствие герцога, пусть и с самыми благими намерениями, не помогало вести этот сложный разговор.

– Вы не могли бы оставить нас вдвоем, ваша светлость? Пожалуйста, – попросила Марианна.

Они сидели в ее комнате, которую герцог упрямо отказывался покидать всю ночь. Он вышел лишь сегодня утром, на короткое время, чтобы Сесиль помогла подруге принять ванну и одеться. Не то чтобы ей требовалась опека, но герцог настоял.

Сент-Джону явно не понравилась ее просьба. Он ткнул Барнабаса пальцем в плечо – тот сначала взвизгнул, а потом покраснел, устыдившись своей недостойной реакции.

– Не выпускай ее из этой комнаты, Фарнем, ты меня понял? Доктор велел, чтобы она отдохнула еще хотя бы день.

Марианна взяла Сент-Джона за локоть, и его крупное тело дернулось.

– Я пока никуда и не стремлюсь, – сказала она, не дожидаясь нового залпа ярости дядюшки, и подтолкнула герцога к двери. – Ступайте, ваша светлость.

– Хорошо, я уйду, – смирился он. – Только не давайте ему уговорить вас загружать фургоны и вообще напрягаться. Вы еще не спускались вниз и не видели этого светопреставления. Если сойдете, вас обязательно втянут в это безумие.

– Не буду напрягаться, – пообещала она.

Стонтон уже открыл дверь, но опять остановился.

– Единственный раз в жизни ваш дядя оказался прав. Вам следует вернуться с ним обратно. Это может быть…

– Да, спасибо. – Она легонько подтолкнула его, закрыла дверь и повернулась к дяде.

Барнабас ждал ее, скрестив на груди руки, с упрямым лицом.

– Ты не можешь так поступить.

– Я должна. На кону жизнь человека.

– Но это не твоя вина!

Марианна подумала, стоит ли вообще начинать этот спор. Она знала, что дядя лгал ей про контрабанду, про азартные игры, а возможно, и не только про это.

Вряд ли он скажет ей правду сейчас, но она должна попытаться.

– Почему ты так на меня смотришь, Марианна?

– Незадолго до инсценировки своей смерти Доминик помог тайно вывезти одного французского военнопленного по имени Бове.

Он выпучил глаза:

– Не думаешь ли ты, что я…

– Я не хочу знать, дядя. Честное слово, не хочу. Правда может меня уничтожить.

Барнабас открыл было рот, но, видимо, что-то в ее взгляде заставило его быстро закрыть.

– Ты спас меня, когда моя мать умерла, и заботился обо мне, когда я сама не могла за себя постоять. Ты отправил меня в школу, хотя эти деньги требовались тебе самому. Я твоя должница. И с радостью верну тебе этот долг. Но не смогу остаться в стороне и промолчать, если ты замешан в предательстве. И если это так, тебе необходимо уехать сейчас же и оказаться как можно дальше от Стонтона.

Багровое лицо дяди внезапно сделалось болезненно-серым.

– Я совершил позорный поступок. Ты даже представить не можешь, сколько стыда во мне накопилось, Марианна. Но клянусь, я не знал ничего про этого Бове, про которого ты мне сейчас толкуешь. Я слышал о том, как Стрикленд якобы погиб: преследуя тех самых французских военнопленных, – поэтому предположил, что он… – Барнабас осекся и потеребил нижнюю губу. Грудь его вздымалась и опадала, словно он только что очень быстро бежал. – Ладно, это неважно. Я должен тебе кое-что рассказать; может быть, тогда ты передумаешь и никуда не поедешь.

Желудок Марианны ухнул вниз.

– Вообще о нескольких вещах. – Он показал на два кресла у камина. – Присядь на минуточку. Кажется, ты нетвердо держишься на ногах.

Так оно и было, но вовсе не из-за травмы.

Когда Марианна села, Барнабас открыл свой потертый кожаный саквояж и вытащил из него сумку. Дядя никогда никуда не ходил без этой сумки. В ней лежали календарь, бухгалтерская книга и множество других вещей, слишком ценных, чтобы оставлять их где без присмотра. Он носил ее у сердца и имел привычку теребить завязки и пряжки, когда волновался.

Он положил сумку на колени и посмотрел на Марианну. Пальцы привычно дергали ремешки.

– В ноябре прошлого года я получил письмо от Стрикленда.

Марианна закрыла глаза.

– Вот почему я привез труппу на континент так рано. Он писал, что хочет меня видеть.

– У него на тебя что-то есть. – Это был не вопрос. – Он тебя шантажирует.

Барнабас кивнул.

Это многое объясняло. Марианне просто не верилось, что она столько времени ничего не замечала.

– Чем?

– У него есть тетрадь, в которой содержится отчет о моей… гм… контрабандной деятельности, который составил агент короны, и записи… весьма подробны.

Марианне хотелось закричать, но вместо этого она спросила:

– Это о том времени, когда мы жили в Диле? Доминик ведь тоже был замазан, и…

– Нет-нет, это об очень давнем времени, когда я только переехал в Англию. Давняя, очень давняя история, уходящая в глубь времен. Стрикленд воспользовался этой тетрадью, чтобы я познакомил его с известными мне контрабандистами…

Барнабас сглотнул, но она поторопила:

– Я слушаю.

– Мне придется вернуться немного назад, к тому времени, когда я, еще молодой, жил в Париже. Я связался с некоторыми людьми, бывшими… ну, в общем, не с теми, с кем следовало бы пересекаться. Задолжал им кучу денег – игорные долги, много больше, чем я мог заплатить. Они знали, что я говорю по-английски… – Он покраснел. – Несколько лет я прожил с англичанкой, тогда и научился. В общем, они сказали, что я могу отработать свой долг, если кое-что для них сделаю. – Он помолчал, облизнул губы. – Они оплатили мне дорогу в Англию и дали немного денег на жизнь.

«Пожалуйста, дядя, не говори то, что, как мне кажется, ты собираешься сказать…» – подумала Марианна, и ее охватил страх.

– Сначала им требовалось наладить контакты с теми, кто был заинтересован в бизнесе на побережье.

– Рыбаки-контрабандисты?

Он кивнул.

– Но затем, спустя какое-то время, они захотели, чтобы я рассказывал им все, что замечу. – Взгляд метнулся к Марианне, и от возникшего в его глазах чувства вины у нее в животе все сжалось. – Они устроили меня на работу в странствующую труппу под названием «Актеры Мейфэра», хотя я никогда раньше не работал в театре.

– Ты говорил, что вы с моей матерью выросли на подмостках, что моя бабушка была костюмером, а дед актером!

– Знаю, что говорил, – устало произнес Барнабас, – но все это ложь. Я не тот, за кого себя выдавал, Марианна. Я был преступником, моя мать – шлюхой, а отца я и вовсе не знал.

Марианна молча воззрилась на него.

– Что до твоей матери… – Он сунул руку в сумку и вытащил оттуда изысканную эмалевую шкатулку размером с ладонь.

При виде знакомых сверкающих, как драгоценные камни, красок в голове, подобно фейерверку, вспыхнули воспоминания.

Марианна ахнула.

– Она принадлежала моей матери! Я помню, один раз она мне ее показывала.

Девушка давно забыла об этом, и даже сейчас ей казалось, что это был просто сон. Она зажмурилась и попыталась ухватить кончик воспоминания о матери. Та болела, но все же копалась в саду, и вдруг лишилась сознания. В складках ее юбки что-то ярко сверкнуло, показалась толстая золотая цепочка. Но девочка не стала ее рассматривать, испугавшись, что мама умерла.

Марианна открыла глаза и увидела, как Барнабас, вытащив из шкатулки медальон, держит его за длинную тяжелую золотую цепь. Медальон представлял собой прямоугольник с ровными краями. Хоть девушка ничего не знала о драгоценностях, сразу стало ясно, что сделан он настоящим мастером. В центре находился большой красный камень – возможно, рубин, – и от него исходило восемь лучей, сверкавших крошечными канареечно-желтыми камешками.

– Ему сотни лет, и стоит он огромных денег. Твоя мать зарыла его за своим коттеджем, на случай если я не успею приехать до ее смерти. Возьми его. – И Барнабас протянул племяннице медальон.

Руки Марианны тряслись, но вещица точно легла в ладонь.

– Он такой тяжелый.

С одной стороны был рычажок, а с другой – петля. Она потянула за рычажок, и медальон с легким щелчком открылся. Внутри находилась миниатюра – темноволосая кареглазая незнакомка, чем-то неуловимо похожая на нее – возможно, глазами. На медальоне была выгравирована надпись: «Avec tout mon amour, N.». – «Со всей моей любовью, Н.».

Марианна подняла взгляд.

– Кто это? Что значит эта буква – Н?

– Я всегда считал, что это твоя настоящая мать. А что до Н… – Он пожал плечами. – Я не знаю ее имени.

– Моя настоящая мать? – воскликнула Марианна. – О чем ты, дядя?

Он судорожно сглотнул.

– Гм. Я тебе не дядя. У меня никогда не было сестер – во всяком случае, я о них ничего не знаю.

Взгляд Марианны невольно снова и снова возвращался к миниатюре. Глаза той же формы, что и у нее, но скорее темно-карие, а у нее светло-карие. А вот кожа у женщины на портрете такая же жемчужная и волосы темно-каштановые, как у Марианны.

Чем дольше она смотрела, тем яснее видела сходство. И уж точно куда большее, чем с той, кого она всю жизнь считала матерью.

Ее мать…

Эти слова вызывали в памяти лицо сердечком, рыжеватые волосы и голубые глаза.

– Кто эта женщина?

– Не знаю.

– Не знаешь?

Он вздрогнул, услышав недоверие в ее голосе, и поднял руки в успокаивающем жесте.

– Даю тебе слово, что не лгу.

– Это ценная штука – твое-то слово!

Барнабас сжал зубы, но промолчал.

– Расскажи мне все, что знаешь… дядя. – Она презрительно хмыкнула. – Полагаю, теперь я могу называть тебя так же, как все: Барнабас?

– Прошу тебя, Марианна, не надо…

– Все!

Он вздохнул:

– Да рассказывать-то особо нечего. Впервые я услышал о тебе, когда ездил с «Актерами Мейфэра». Соня получила письмо от Сандрин, в котором говорилось, что она умирает и кто-нибудь должен приехать и забрать тебя.

– Соня? Почему Соня?

– Она кузина твоей матери… – Он поморщился. – Гм… Я имею в виду – кузина Сандрин.

– Так почему меня забрала не Соня, а ты?

– Мы решили, что будет лучше, если приедет мужчина…

– Почему?

– Да я уже не помню, – ответил он весьма неубедительно.

– Повторяю вопрос: почему?

Он отвел взгляд, затем медленно посмотрел на Марианну:

– В письме Сандрин обещала деньги.

Марианна расхохоталась.

– А, вот теперь верю. – Он поморщился, услышав горечь в ее смехе. – Это нелепая история, ты же понимаешь, да?

– Понимаю. Но это правда.

– Значит, ты забрал меня ради денег?

Он с несчастным видом кивнул.

– И много?

– Пятьсот фунтов.

– Пятьсот фунтов!

Он вздрогнул и снова кивнул.

– Да это же целое состояние! Хотя после твоих недавних расписок я уверена, что они у тебя очень быстро кончились. Почему же ты, получив деньги, не отдал меня в приют?

– Просто не верится, что ты считаешь меня способным на такое!

Марианна вскинула руку.

– Не надо. Пожалуйста. Я не дура, и мне надоело, что меня таковой считают. – Прежде, чем он успел ответить, Марианна спросила: – А что с этим медальоном? Где ты его нашел?

– Он лежал в эмалевой шкатулке. Сандрин тяжело болела, когда писала Соне. Она боялась, что умрет до того, как кто-нибудь из нас приедет за тобой, поэтому закопала шкатулку и медальон и написала, где искать. К тому времени как я за тобой приехал, она уже не приходила в сознание, и за ней ухаживала соседка.

Марианна покрутила медальон:

– Значит, это и есть тот медальон, который нужен Доминику. А о каком письме он говорил? От моей матери… э-э-э от Сандрин?

– Я не знаю, какое письмо он хочет получить.

– Опять врешь?

– Нет! Я не знаю!

– Где последнее письмо от Сандрин?

Он сглотнул:

– У меня его нет.

Марианна прищурилась.

– Клянусь! На этот раз я говорю правду.

– О, на этот раз! – Марианну ошеломляла ярость, бушевавшая у нее в груди, когда она смотрела на этого лживого незнакомца. – А откуда Доминик вообще знает об этом медальоне?

– Он рылся в моих вещах. Ты же знаешь: я всегда ношу эту сумку с собой, но если кто и мог до нее добраться, то это ублюдок Стрикленд.

– И ты все эти годы носишь это в своей сумке? – с откровенным скептицизмом спросила Марианна.

– Ну конечно, нет. Но до тех пор, пока мы не купили дом, я нигде не чувствовал себя в безопасности, поэтому…

– Ты врешь мне, Барнабас! Ты о чем-то умалчиваешь! И, вероятно, много о чем.

– Да нет же, клянусь, – проныл Фарнем жалобно.

– Зачем Доминик написал тебе в прошлом году?

Барнабас уронил голову в ладони и признался едва слышно:

– Он хотел, чтобы я обязательно привез ему тебя. Поклялся, что на этот раз вернет мне проклятую контрабандную тетрадь.

– Должно быть, эта тетрадь чертовски ценная, если ты готов пойти на что угодно.

– Она не очень… хорошая, – пробормотал Фарнем.

Марианна содрогнулась, представив себе, что, как дамоклов меч, держит Доминик над головой Барнабаса.

– Где его письмо? Я хочу его видеть.

– Я его сжег.

Конечно, сжег.

Марианна нахмурилась, глядя на его склоненную голову.

– Надо думать, женщина с портрета очень богата, судя по миниатюре и медальону. А если учесть наше сходство, думаю, я ее дочь. Пятьсот фунтов тоже указывают на ее состояние, раз она заплатила столько, чтобы обо мне заботились. Наверняка Доминик, с его-то отточенным чутьем на человеческие слабости, считает, что нашел женщину, из которой может выжать кругленькую сумму.

Барнабас кивнул:

– Да, я тоже так думаю.

Марианна засмеялась.

– Не вижу во всем этом ничего смешного.

– О, это такой черный юмор, но все равно забавно. Я с самого начала знала, что существует только одна причина, по которой Доминик снова захотел меня увидеть: деньги. И оказалось, не ошиблась. – Она вперила в него холодный взгляд. – А ты можешь идти.

– Погоди, – взмолился Барнабас. – Что ты собираешься делать?

– Я тебе уже сказала: поеду с герцогом к Доминику.

– Тогда я поеду с тобой.

– С какой стати… – И тут до нее дошло. – Хочешь получить назад свою тетрадь. – Марианна пожала плечами. – Делай что хочешь, Барнабас, но со мной ты не поедешь.

– Марианна, пожалуйста, не надо так. Я собирался рассказать тебе все в твой день рождения, когда ты, наконец, станешь совершеннолетней.

– Ты имеешь в виду, взрослее, чем когда ты отдал меня замуж за Доминика? Так ты поэтому так настаивал и уговаривал, поэтому так старался, убеждая, что или замуж за Доминика, или провести всю жизнь в еженедельных боях? – Она прищурилась. – Ты уже заранее знал, что та свадебная церемония была фальшивой, а, Барнабас? И согласился пожертвовать мной, чтобы получить свою драгоценную тетрадь?

– Нет! Как ты можешь думать, что я…

– Просто возвращайся домой! Я привезу тебе тетрадь с твоими грязными тайнами.

Марианна вдруг почувствовала такую усталость, что едва могла держать глаза открытыми, поэтому закрыла их и откинулась на спинку кресла.

Довольно долго стояла тишина.

– Прости меня, – негромко произнес Барнабас.

Она услышала его шаги, затем дверь открылась и закрылась. Наконец-то она осталась одна.

Марианна открыла глаза. Ее дядя… нет, Барнабас, положил эмалевую шкатулку на стол рядом с медальоном. Она взяла его и снова открыла, глядя на портрет матери, надеясь уловить хоть что-то родное, но не почувствовала ничего, кроме печали. Сандрин Симпсон, мать, которую она любила всю жизнь, возможно, была такой же, как Барнабас, – просто еще кем-то, кому женщина с портрета заплатила за заботу о ее ребенке.

Это и вправду черный юмор. Как будто Марианна и без того не опустилась на самое дно после той истории с Домиником, так теперь еще оказалась незаконнорожденной.

Что еще Барнабас ей расскажет, пока вся эта заварушка с Домиником не закончилась?

Сент-Джон смотрел на Марианну. Ее веки становились все тяжелее и тяжелее, хотя она не съела еще и половины ужина, принесенного Иветт.

– Устала? – спросил он, положив вилку и нож на свою почти пустую тарелку.

– Устала, но мысли не унимаются. – Она зевнула и тут же коротко взглянула на него. Бледные щеки порозовели. – Прошу прощения, это очень невежливо.

– На этот раз я вас прощаю.

Ее губы сложились в очаровательную, чуть кривоватую улыбку.

– На самом деле вы думаете, что уже давно привыкли к моей грубости.

Губы герцога дрогнули – похоже, она не ошиблась. Он с облегчением отметил, что она снова разговаривает и улыбается, хотя и выглядит измученной и очень уставшей. Утром, после того как Барнабас ушел, Сент-Джон вернулся в ее комнату и обнаружил там женщину, постаревшую лет на пять. Более того, она казалась больной, и не из-за удара в висок, а от отчаяния.

Он не спросил, что случилось, а она не рассказывала: просто забралась в кровать, хотя до этого сетовала на то, что спала весь предыдущий день. Марианна проспала весь день и часть вечера, опять пропустив ужин.

Сент-Джон тоже не пошел в столовую: ждал, когда она проснется, и надеялся, что у него еще появится возможность поговорить с ней до утра, когда она будет чувствовать себя получше.

Как и вчера, он заплатил экономке баснословную сумму, чтобы кухню на ночь не запирали. Наконец, около одиннадцати ночи, Марианна проснулась.

– Все это очень вкусно, – сказала она, отодвигая от себя тарелку с недоеденным ужином, – но больше я не могу съесть ни кусочка.

Сент-Джон встал и позвонил служанке, чтобы унесла остатки.

– Теперь я готова выслушать все, что произошло, пока спала, – сказала Марианна. – И хочу знать план наших действий.

Стонтон поднял бутылку с портвейном, которую велел прислать в комнату, но Марианна покачала головой и он налил бокал только себе.

– Сегодня отбыли почти все. Остались только вы, я, Гай, Эллиот, Сесиль…

– Сесиль? Почему она здесь?

– Заявила, что останется с вами. Уперлась – и ни в какую…

– Завтра, как только у меня появится возможность вразумить подругу, она передумает.

Стонтон очень в этом сомневался.

– Если она поедет с нами, вы возьмете фургон, так что не придется тесниться в нашем, – заметил он.

– Может быть, его захочет забрать Блейд? Или она уже уехала?

– Эллиот сказал, что она покинула гостиницу еще до рассвета. Вместе со своей птицей. – Он фыркнул. – И, вероятно, с дюжиной ножей.

– А как же ее вещи?

– Сесиль говорит, она оставила багаж в фургоне.

– Это странно.

И в самом деле странно.

Сент-Джон не стал уточнять, что Эллиот последовал за Джо, но уже миль через десять она умудрилась сбросить его с хвоста, и что она не отправилась в Кале вместе с остальными.

– Значит, в нашем распоряжении два фургона?

– И еще один вашего дяди. Он управляет им сам, потому что отправил конюха с каретой.

Марианна нахмурилась, внезапно окончательно проснувшись.

– Барнабас с нами не поедет!

– Он очень настаивал… и еще с этой экономкой.

– И Соне с нами нечего делать! Я думала, мне больше никогда не придется выяснять с ней отношения.

– Это как-то связано с вашим утренним разговором?

– Никто из них не поедет! – упрямо повторила Марианна, пропустив его вопрос мимо ушей.

– Но мы вряд ли сможем им помешать: это общественная дорога. Уж лучше позволить им ехать с нами – так, по крайней мере, мы сможем быть в курсе их планов.

– Нет. – Она скрестила на груди руки.

– Подумайте немножко, – настойчиво попросил герцог. – Если Барнабас потащится позади нас, это будет выглядеть… странно.

– Мне плевать.

– Эллиот нашел художника-декоратора, который работает в местном театре. Он переделает надписи на фургонах с английского на французский. Надеюсь, так мы будем привлекать меньше внимания на дорогах.

– И как мы называемся по-французски?

– Foire aux Femmes Fantastiques de Fuchs[11].

– Почему Фукса?

– Это придумал ваш дядя.

– Он мне, как выяснилось, не дядя: просто посторонний человек, которому моя мать заплатила пятьсот фунтов за опеку. – Выражение мучительной безысходности исказило ее черты. – Он лгал мне почти во всем. Он даже не родственник той женщины, которая выдавала себя за мою мать. Насколько я понимаю, ей тоже заплатили, чтобы она обо мне заботилась.

Сент-Джону пришлось тщательно обдумывать, что сказать. Очевидно, Марианна знала, что Барнабас прикарманил некоторую сумму, но известен ли ей истинный масштаб его воровства? Скорее всего, нет.

Глядя на ее несчастное лицо, он решил, что сейчас не самое удачное время рассказывать, что на самом деле ей не требовалась эта изнурительная и опасная работа, что она могла жить как леди, что именно Барнабас сделал ее жертвой Доминика, поэтому он просто спросил:

– А кто же ваша настоящая мать?

– Он не знает. – Марианна горько рассмеялась. – Хотя чего стоят его заверения? О, кстати, вот медальон, принадлежавший моей настоящей матери.

– Медальон?

– Да. Барнабас подтвердил, что именно его и жаждет заполучить Доминик. Еще одна ложь.

– А письмо?

– Он все еще утверждает, что письма больше нет, но, зная «дядюшку», я не удивлюсь, если в какой-то момент письмо волшебным образом возникнет. Он считает, что Доминик надеется отыскать мою настоящую мать и шантажировать ее. А вот это, я думаю, верное предположение.

Сент-Джона в очередной раз ошеломила безнравственность Доминика, хотя пора было бы уже привыкнуть.

– Если Барнабас не знает, кто она такая, как Стрикленд намерен ее шантажировать? – спросил он.

– Сомневаюсь, что Фарнем полностью раскрыл свои карты. Не удивлюсь, если он точно знает, кто она такая, а возможно, и отец тоже.

Сент-Джон подозревал, что Марианна права. Он смотрел, как она покусывает пухлую нижнюю губу, на ее несчастное беспомощное лицо, и странная боль возникла у него в груди. Он хотел помочь ей, но ничего не мог сделать: любое его действие только ухудшило бы ее положение.

Наконец она пожала плечами и посмотрела ему в глаза.

– Я думаю, Доминик сразу узнал, кто на портрете, когда увидел его.

– Портрет?

– О! Разве я не сказала, что в медальоне спрятана миниатюра?

Сент-Джон улыбнулся этой грандиозной оплошности.

– Нет, вы об этом не упоминали.

– Хотите посмотреть?

– Если вы не против.

– Я не против. – Она фыркнула. – По крайней мере, мне не нужно волноваться, что вы будете меня шантажировать. Медальон на комоде, в эмалевой шкатулке.

Шкатулка была очаровательна и выглядела очень старинной и очень дорогой, хоть он и не был экспертом в этой области.

Стонтон открыл крышку и на мгновение удивился размеру медальона. Похоже, конец Ⅵ – начало Ⅶ века. Рубин сверху, если он настоящий, должен стоить целое состояние.

– Просто не верится, что Барнабас его до сих пор не отодрал и не продал, – усмехнулась Марианна.

Стонтон тоже об этом подумал.

Он потянул за маленький рычажок, и медальон открылся. Миниатюра, безусловно, принадлежала кисти хорошего мастера, изображение было настолько реалистичным, что казалось, будто женщина дышит.

Стонтон открыл встроенную рамку, закрепленную на петлях, противоположных той, что закрывала медальон. На нижнем правом изгибе миниатюры было выгравировано имя: С. Хорнеман.

Этого имени он никогда не слышал, но видел только те несколько миниатюр, которые имелись в галерее в Вортаме. Большинство из них были созданы не одну сотню лет назад. Если это действительно мать Марианны (а сходство несомненно), то художник должен быть их современником.

Он поднял глаза и поймал ее взгляд.

– Она похожа на меня, правда?

– Да, лицом, и форма глаз одинаковая. – И та же прелестная, словно жемчужная кожа, на которой художник изобразил легкий румянец. – Барнабас сказал, где другая миниатюра?

Марианна нахмурилась.

– Какая другая миниатюра?

Сент-Джон подошел к ее креслу и присел на корточки.

– Смотрите… – Он открыл рамку на портрете.

– Ой, а я и не знала, что можно так сделать. – Она взглянула на герцога. – Как вы думаете, я не испорчу портрет, если выну его?

– Вряд ли.

Он вытащил перочинный нож и протянул Марианне. Миниатюра легко выскочила.

– Она толще, чем я думала, – произнесла Марианна, покрутив крохотную картину, и поднесла ее ближе к глазам. – Похоже на слоновую кость.

Сент-Джон посмотрел внутрь открытого медальона.

– Гляньте, Марианна. Там есть еще надпись. – Он прищурился, пытаясь без очков разобрать крохотные буквы. – Можете прочитать?

– «Tu es le gardien de mon coeur. D.», – вслух прочитала Марианна. – Ты хранитель моего сердца. Д.

Она перевела взгляд с медальона на герцога.

– Она Д или Н?

– Не знаю, – признался он, – но две надписи указывают на то, что миниатюра – часть пары.

Марианна смотрела на портрет с отрешенным лицом.

У Стонтона на языке вертелось множество вопросов, но она выглядела такой уставшей и уязвимой, что он не решился их задать.

– Слушайте, почему бы вам не прилечь, – предложил Сент-Джон, осторожно забрал из ее вялой руки тяжелую цепочку и пристроил обратно на комод.

Когда он протянул Марианне руку, чтобы помочь подняться, она сердито нахмурилась.

– Со мной все в порядке. Вы же слышали, что сказал доктор.

– Он сделал вывод, что сотрясения мозга у вас, вероятно, нет, но вам все равно необходимо отдохнуть.

Марианна нахмурилась еще сильнее и шлепнула его по руке.

– Я не калека. И отлично могу встать сама.

Сент-Джон ухмыльнулся и отступил на шаг. Со временем ее грубость стала для него скорее привлекательной, чем оскорбительной.

– Я собираюсь умыться и почистить зубы – надеюсь, это позволительно?

– Да, разумеется, – мягко ответил он. – Вода, наверное, уже остыла. Вы…

– Нормально все! – рявкнула Марианна. – И сегодня ночью вам не нужно сидеть в моей комнате.

Не обращая внимания на ее слова, Сент-Джон устроился в кресле с подголовником, прислушиваясь к плеску воды за ширмой и стараясь не думать о том, как она снимает ночную рубашку и ополаскивает тело прохладной водой. Он гнал от себя мысли о ее затвердевающих сосках и…

Герцог застонал, поправил восставшее естество и вытащил часы. Почти полночь. Черт. Это будет долгая ночь.

Спустя несколько минут Марианна вышла из-за ширмы, уже без своего грубого платья, в тоненькой ночной рубашке.

Сент-Джон встал, сунул старые часы обратно в карман. Свет позади озарил ее тело, лишив его дара речи, а сердце заколотилось, словно табун лошадей.

– Я говорила серьезно, ваша светлость. Вам нет надобности тут оставаться, – сказала она, забравшись в постель и натянув на себя тяжелые одеяла. – Я не нуждаюсь в опеке.

– Я уверен, что Сесиль уже заняла мою комнату. – Вообще-то он предполагал, что Сесиль присоединилась в фургоне к Гаю, но решил оставить свои догадки при себе.

Марианна открыла рот, видимо, собираясь возразить, но передумала.

– Вам это нравится, да? Заставлять людей подчиняться? – спросила Марианна с заметным раздражением, увидев улыбку на его лице.

– Признаюсь, я испытываю определенное удовлетворение, когда вы меня слушаетесь без споров и возражений.

– Хм. Что ж, не привыкайте к этому.

– Спокойной ночи, Марианна, – отозвался герцог и задул свечи.

Как только в комнате стало темно, он вернулся в свое кресло у камина, вытянул ноги, закрыл глаза, пытаясь – безуспешно – изгнать ее образ из своего сознания.

– Если хотите почитать, можете зажечь свечи, – сказала она. – Мне это не помешает.

– Спасибо, мне и так хорошо.

Хаотичные мысли не давали ему ни читать, ни спать. И думал он вовсе не о Бонапарте, а о женщине в постели. Даже избитая, вся в синяках, враждебно настроенная, она воспламеняла его воображение и заставляла бурлить кровь.

Сент-Джон откинул голову на спинку кресла. Как он позволил себе увлечься такой странной женщиной? Существует ли во всей Британии особа, менее ему подходящая? Но сколько бы ни твердил себе, что Баронесса ринга не для него, он все равно ее хотел.

Он не мог с чистой совестью предложить ей сомнительную связь, как Аланне. Хоть у Марианны образование и лучше, и, скорее всего, она умнее Аланны, но к светскому обществу не принадлежит. Более того, она открыто выражает свою неприязнь и недоверие к мужчинам-аристократам. И это вполне справедливо после такой унизительной связи с Домиником.

За последний месяц Сент-Джон изменился больше, чем за предыдущий десяток лет. Вероятно, это не особенно удивительно, учитывая путешествие, в которое он отправился, но эти перемены лишали его душевного равновесия и уверенности в себе. Таких чувств он не испытывал с семнадцати лет, когда влюбился в другую, но столь же неподходящую женщину.

Тогда, много лет назад, он принял правильное решение, отказавшись от Дженни, но в то время цена этого решения стала для него почти непереносимой.

Теперь, будучи мужчиной с пятнадцатилетним опытом, Сент-Джон знал, какой драгоценной и быстротечной может стать жизнь. Искушение ухватить счастье, пока это возможно, было почти непреодолимым.

Перспектива провести с Марианной несколько недель – без раздражающих факторов ее дрянной работы – запустила цепочку реакций в его теле: радость, предвкушение и даже немного страха, от того что он не сможет поступить как должно и оставить ее в покое.

Вот уже несколько недель он так жестко контролировал свои разум и тело, что даже мышцы начали болеть. Его измотала борьба с собственными желаниями. Прошло много лет с тех пор, как он так сильно хотел женщину, со времен Дженни. И даже сейчас он не был уверен, что его чувства тогда, в семнадцать, можно сравнить с теми, что он испытывает сейчас. Он любил Дженни, но никогда…

– Я не устала.

Сент-Джон вздрогнул, услышав ее голос.

– Вы спите? – спросила она, не услышав ответа.

– Нет.

– Тревожитесь о том, что будет?

Ему не требовалось спрашивать, о чем она.

– Есть немного, – признался он. – Пробираться все глубже в страну, где вот-вот начнется война, не самое мудрое мое решение.

– Как один человек может перевернуть вверх ногами весь мир? Должно быть, Бонапарт обладает беспримерной притягательностью для французского народа.

– Должно быть, так, – согласился герцог, хотя сам он, как англичанин, этой притягательности не видел.

– Если он идет на Париж, а похоже, это и есть его цель, ему придется вырвать власть над Францией из рук короля. Я знаю, что одного короля во Франции уже обезглавили, но тогда это была воля большинства. Чтобы один человек мог свергнуть короля – это непостижимо, правда?

– Непостижимо, но, к несчастью, не редкость. Я не удивлюсь, если Франция снова окажется на пути к гражданским беспорядкам и войне.

Молчание тянулось так долго, что ему показалось – она все же уснула.

– Несчастная Франция, – произнесла Марианна.

Действительно, несчастная Франция. Что бы ни случилось в грядущие недели и месяцы, одно бесспорно – простые французы и француженки будут страдать и умирать.

Сент-Джон ждал не меньше получаса и только потом подошел, чтобы проверить, как она. В занавесях осталась небольшая щель, а со двора падало достаточно света, чтобы он увидел – Марианна заснула, губы ее слегка приоткрылись.

Поначалу влечение к ней пугало его до ужаса, а теперь он чувствовал себя таким же избитым и израненным изнутри, как она – телесно.

Даже при таком слабом свете он видел ее опухшее, побагровевшее веко.

Ярость впилась в него когтями. Ярость и беспомощность, ведь он ничего не мог сделать, чтобы прекратить мучения, которым она подвергалась.

Неудивительно, что ему хочется спасти ее от такой жизни, как захотелось бы избавить от столь жестокого существования кого угодно: хоть женщину, хоть мужчину.

Но Сент-Джон не просто хотел ее спасти. Нет, он хотел изучить все грани ее характера, которые она только сейчас начала перед ним открывать; хотел заставить ее смеяться, как она смеется с друзьями; хотел, чтобы она улыбалась ему с чистой, ничем не замутненной радостью, сияющей в глазах.

Короче говоря, Марианна Симпсон, со всей ее твердостью духа, сострадательная, несмотря на жизнь, наполненную жестокостью, была именно той женщиной, с которой он хотел разделить свое будущее.

Герцог с горечью усмехнулся, мрачно забавляясь иронией своего положения. Второй раз он так отчаянно хотел женщину и опять выбрал ту, которую никогда не сможет получить.

– Я буквально ощущаю ваши мысли.

Он дернулся и наткнулся в полутьме на ее взгляд.

– Я думал, вы спите.

– Не хочу спать. – Серьезно глядя на него, она откинула одеяло и спустила ноги на пол. – Я и так спала слишком долго.

Герцогу показалось, что она сказала это в переносном смысле.

Марианна протянула к нему руку.

– Я хочу тебя.

И Сент-Джон уже не в первый раз потерял дар речи.

Он не сразу сжал ее руку, и она слегка дрогнула, словно Марианна хотела ее отдернуть. И тогда его рука метнулась вперед, пальцы их переплелись. Он шагнул вперед, раздвигая ей колени, и не остановился, пока его бедра не коснулись матраса.

И тогда Сент-Джон сделал то, о чем мечтал все это время: протянул другую, свободную руку, легонько провел костяшками пальцев по ее скуле и пробормотал:

– У тебя такая гладкая кожа. Невыразимо гладкая. Как жемчуг.

Ее губы приоткрылись, она молча смотрела на него, и необузданное желание в ее взгляде распалило в нем дикий голод.

Он скользнул пальцами к подбородку, погладил чувственный изгиб лукавой нижней губы. Она приоткрыла рот, коснулась его большого пальца кончиком горячего влажного языка, и Стонтон подавил стон, рвавшийся наружу. Самообладание висело на волоске.

– Но твоя голова, – запротестовал он слабо. – Тебе нельзя…

– Моя голова не твоя забота. Или ты меня не хочешь?

Он все-таки застонал.

– Ты же знаешь, что хочу, но не могу…

– Знаю. Между нами ничего, кроме этого, просто не может быть. – Она высвободила руку и, положив ему на бедра, пальцами стала поглаживать истертую кожу бриджей. – Но мне все равно. Это все, чего я хочу. – Рука соскользнула с бедра на пульсирующее естество, нетерпеливо рвущееся наружу, и обхватила его прямо через кожу бриджей.

Сент-Джон со свистом втянул воздух, но как ни пытался не двигать бедрами, не тыкаться в ее ладонь, как отчаявшийся мальчишка, даже через разделявшую их кожу подавить кипящую в нем страсть было невозможно.

По-прежнему глядя ему в глаза, она чуть его оттолкнула, встала и, расстегнув несколько пуговок на высокой горловине целомудренной ночной рубашки, стянула ее через голову и бросила на пол, оставшись перед ним полностью обнаженной.

Герцог вытаращил глаза.

Как он мог думать, что она похожа на мужчину?

Такая утонченная, изысканная, с такой белой кожей она казалась ожившей мраморной статуей. Пропорции божественны и совершенны, как у витрувианского человека Леонардо, но настолько женственны, что у него все внутри заныло.

Марианна слегка вздрогнула, когда он положил руки ей на талию, бросила на него короткий смущенный взгляд и шагнула в кольцо его рук. Ее ладони заскользили по телу Сент-Джона с дерзостью, которая привела его в восторг.

Он прильнул губами к ее рту, и она без малейших колебаний чуть приоткрыла его. В отличие от прошлых поцелуев этот начался нежно, в сладком изучении друг друга. Ее губы были такими же мягкими и зовущими, как он помнил. Они брали и отдавали, наступали и отступали, сладострастно сплетались языками. Но ее тело дрожало от такого же отчаянного голода, и скоро они уже стискивали друг друга, и кусались, и вжимались в тела друг друга.

Может быть, Марианна решила взять то, что ей хотелось, из-за Барнабаса, столько ей сегодня поведавшего, что она незаконнорожденная, что ни один мужчина не захочет взять ее замуж, даже если не обратит внимания на испорченную репутацию.

А может, она просто наконец-то поняла, что нет смысла отказываться от того, чего хочешь. Отказывать герцогу только потому, что он герцог, глупо.

Кроме того, она не сомневалась: герцог Стонтон, в отличие от Доминика, мужчина, которому можно отдаться, ради которого можно вытерпеть многое, даже боль.

Она не успела осознать, что происходит, как Сент-Джон наклонился, подхватил ее под мышки и поднял на ноги. Когда он подтолкнул ее к кровати, она бросила на него вопросительный взгляд.

Он взял ее за подбородок, нежно, но решительно, и сказал:

– Ляг, милая.

Марианна опустилась на подушки.

От такого проявления нежности в животе у нее все сжалось. Она бы в жизни не поверила, что из такого сурового рта может вырваться столь нежное слово, произнесенное невероятно ласковым тоном.

Он навис над ней, встав на колени, и Марианне открылся восхитительный вид. Последние несколько лет она провела в окружении самых сильных и спортивных мужчин Британии, но никогда не видела такого красивого тела. Ему не доставало массивности профессионального боксера, но торс было твердым, скульптурным, безупречным.

Он провел рукой по ее животу, и губы его изогнулись в странной улыбке.

– Что означает это выражение лица? – спросила Марианна и протянула руку, чтобы погладить его по бедру.

– Что я счастлив. – Он искренне улыбнулся, и на правой щеке появилась ямочка. Тут Марианна поняла, что ни разу не видела у него такого открытого – такого счастливого! – лица.

Его большие теплые руки скользнули ей на грудь, и Марианна застонала.

– Хорошо? – пробормотал он, умелыми пальцами лаская уже затвердевшие соски.

Она смогла только кивнуть, выгибаясь под его руками, а затем он прильнул к ней губами, и все разумные мысли испарились.

Сейчас, когда она распростерлась перед ним, это пиршество для голодных жадных глаз оказалось слаще, чем безумные сны, терзавшие его ночь за ночью.

Ее изящное сильное тело изгибалось, когда он целовал эти сладкие маленькие груди. Сент-Джон прикусил один сосок, она застонала, и он спросил, хотя заранее знал ответ:

– Такой чувствительный?

Она что-то прорычала и с силой потянула его голову обратно.

Он ублажал ее губами, а руки словно действовали сами: одна ласкала живот и крепкие бедра, а другая скользнула между ног.

Она открылась ему без колебаний, и теперь зарычал он сам, лаская пальцами завитки. Потом поднял голову, пробравшись к влажным припухшим складкам.

– Это все для меня, Марианна? – поддразнил ее он, слегка сжимая ее набухший бутон двумя пальцами.

Она ткнулась ему в ладонь.

– Пожалуйста… не мучай меня… можешь заняться этим позже.

Он засмеялся.

– Я хочу тебя прямо сейчас. – Она содрогнулась от желания. – Почувствовать тебя внутри. Умоляю.

Ее мольба, такая отчаянная и откровенная, оказалась самой чувственной из всех, что когда-либо говорили ему любовницы. Он шире развел ей колени, взял возбужденное естество в руку и начал поглаживать им влажные лепестки.

Она снова вздрогнула и раздвинула ноги еще шире.

– Боже, Марианна! – Сент-Джон изумленно покачал головой. Просто смотреть на нее уже было достаточно, чтобы все закончилось.

– Пожалуйста. – Она подалась к нему бедрами, и он выполнил ее просьбу, одним мощным толчком заполнив до отказа.

Марианна прикусила угол подушки, чтобы заглушить крик, но наверняка ее все равно слышали сразу в нескольких комнатах.

«Вот тебе и секретность», – подумал Сент-Джон, пригвоздив ее к кровати, чтобы дать время приспособиться к нему.

Она открыла глаза и посмотрела на него из-под отяжелевших век. По ее лицу расплылась широкая довольная улыбка.

– М-м, все чудесно. Но почему ты остановился? Хочу еще.

Сент-Джон приглушенно рассмеялся, услышав такие простые, откровенные слова.

– Как скажешь, – произнес он чуть сдержанно, медленно почти полностью вышел из нее, резко вошел и размеренно заработал бедрами, проникая все глубже и глубже.

Она поглаживала кончиками пальцев его грудь и живот, ласкала соски, царапнула, и он вскрикнул.

– Слишком грубо? – Она усмехнулась и ущипнула его.

– Ты ведьма.

Марианна напрягла внутренние мышцы, втягивая его еще глубже.

– Пожалуйста.

Он подчинился ее желанию, и теперь объезжал ее жестко, задевая чувствительный бугорок всякий раз, когда вонзался в нее.

Ему хотелось, чтобы это длилось вечно, но он понимал, что такое невозможно. Он сжимал зубы и думал об осушении посевов, трудовом законодательстве и католическом вопросе, а она подавалась к нему бедрами в молчаливой мольбе.

Сент-Джон чувствовал, что окончательно теряет контроль над собой, вонзаясь в нее так мощно, что сотрясалась кровать.

– Как долго я мечтал об этом: входить и входить в твое прекрасное тело, – процедил он сквозь стиснутые зубы.

Изголовье кровати громко ударялось о стену с каждым новым толчком.

Марианна изогнулась, чтобы принять его глубже, и Сент-Джон чуть не зарыдал. Его тело содрогалось в попытке оттянуть неизбежное.

Ее тело рванулось ему навстречу, и она закричала от восторга.

– Да! – застонал он. – Да, Марианна!

Он впился губами в ее губы и в последний раз вонзился в нее.

В следующий раз она проснулась на рассвете, и в постели рядом с ней никого не было.

Марианна рывком села и прикрыла глаза от света.

Герцог сидел в кресле у камина, полностью одетый, и зашнуровывал ботинок.

– Сколько времени?

– Половина седьмого. – Он выпрямился, закатывая рукава. – Я прикажу прислать тебе сюда ванну.

– Звучит божественно.

– Хочешь, чтобы завтрак тоже принесли в комнату? – Он встал и взял свою куртку.

– Нет, я спущусь вниз.

Сент-Джон, полностью одетый, подошел к кровати и сел рядом с Марианной. Она настороженно встретила его взгляд, но он улыбнулся, и от этой улыбки сердце ее затрепетало. Он протянул руку, коснулся ее подбородка, провел большим пальцем по нижней губе.

– Ночью я говорила правду, – сказала она, чувствуя, как под этим взглядом начинает полыхать лицо. – Никаких иллюзий я не питаю…

– Я знаю. – На его лице промелькнуло несвойственное ему выражение неуверенности. – Прошлая ночь была… я не буду лгать, Марианна. Я хочу ее повторить. И снова, и снова. – Он с явным сожалением опустил руку. – Но решение должна принять ты. Я не буду тебя домогаться.

– А я, значит, могу тебя домогаться? Опять?

В его ледяных глазах полыхнула страсть.

– Надеюсь на это. – Он взял ее руку, поднес к губам, поцеловал не тыльную сторону, а саму ладонь, и этот нежный чувственный жест чуть не лишил ее рассудка.

Он покинул ее до того, как она успела произнести хоть слово; впрочем, ничего толкового она бы сказать все равно не смогла.

Она откинулась на изголовье кровати, и лицо ее запылало, стоило вспомнить, как ночью эта тяжелая штука колотилась о стену. И как громко она стонала сама. Марианна поднесла руки к разгоряченному лицу. Боже! Дядина комната – соседняя. Что, если они с Соней все слышали?

Она опустила руки и сжала зубы, вспомнив, что Барнабас никакой ей не дядя. А если бы и был таковым, кто, как не он, толкнул ее в постель к Доминику? Так что нет у него прав осуждать ее поступки.

Марианна покосилась на дверь. Значит, он к ней больше не придет. Теперь она должна идти к нему.

Она покусала губу, обдумывая слова Стонтона. Прошедшая ночь оказалась даже чудеснее, чем она могла ожидать. Она знала, что в постели он будет щедрым и заботливым, но его пыл, темперамент и раскованность, а также простота речи и откровенный чувственный голод ее ошеломили.

И он хочет повторить это снова. И снова.

Марианна не могла припомнить случая, когда она чего-нибудь так сильно желала и в то же время боялась.

Пойдет ли она к нему? Будет домогаться?

Если честно, она не знала.

Шесть дней после отъезда из Лилля прошли как в тумане. Они вставали еще до рассвета и ехали весь день и часть ночи – благодаря растущей луне.

Холодная дождливая погода, преследовавшая их на пути в Лилль, сместилась к северу, и к третьему дню путешествия на узкой тележной дороге стало совсем сухо.

Они встретились с Эллиотом недалеко от города Шарлевиля, где собирались остановиться и пополнить запасы.

– Придется его объехать, – сказал Эллиот. – В городе работает королевский оружейный завод.

Они сдвинулись на обочину, глядя, как медленный, но непрерывный поток людей течет мимо.

– Прибыла группа французских солдат и распространяет слухи о нападении Пруссии. Горожане заколачивают дома, люди в панике.

– И что, вторжение вероятно? – спросил герцог.

– Думаю, у них есть основания бояться, – мрачно ответил Эллиот, разворачивая карту. – Можно поехать вот здесь, не потеряв много времени.

Он показал дорогу и передал карту Стонтону.

Марианна тронула Реджи, подъехала ближе, и герцог поднял карту, давая ей возможность посмотреть.

– Далеко отсюда? – уточнила Марианна.

– Потребуется не меньше пяти часов.

– Что ты об этом думаешь? – спросил у нее герцог.

Она посмотрела на Сесиль, которая управляла женским фургоном после отъезда из Лилля. Подруга выглядела уставшей, но все же кивнула, словно знала то, о чем ее спрашивают.

– Поедем ночью, – предложила Марианна.

– Хорошо. Остановитесь за несколько миль по эту сторону Бульзикура, я вас там найду. – Эллиот тронул коня.

– А почему ты с нами не едешь? – встрепенулся Гай.

– Я возвращаюсь в Шарлевиль. Может, удастся разобрать еще какие-нибудь новости о продвижении Бонапарта.

– Разве ты не хочешь сначала поесть и отдохнуть? – спросил Сент-Джон.

Эллиот был в дороге уже несколько дней, и черные круги под глазами давали понять, что напряжение берет свое.

– Нет, я выделю несколько часов на отдых, когда вернусь в город.

– Держи-ка. – Соня встала со скамьи, на которой сидела вместе с Барнабасом, и протянула Эллиоту сверток.

Тот сразу оживился.

– Спасибо. – Он развернул сандвич и, улыбаясь, протянул бумагу ей обратно. – Я съем его по дороге.

Когда он уехал, Соня раздала сандвичи остальным. Пожилая чета в основном держалась в стороне от остальных, что вполне устраивало Марианну. Всякий раз, взглянув на Соню, она чувствовала себя полной дурой. Вспомнились все ее ехидные замечания, и теперь девушка впервые поняла, что они значат.

В груди бушевал гнев. Марианна выхватила сандвич у Сони и сказала, не обращаясь ни к кому конкретно:

– Хочу прокатиться.

Спустя несколько минут ее догнал герцог, жевавший свой обед.

– Хочешь мой? – предложила Марианна, протягивая ему неразвернутый сандвич.

– Ты должна поесть.

– Не хочу.

Сент-Джон понял, что его возлюбленная не хочет принимать еду, приготовленную этой интриганкой. Марианна знала, что ведет себя неразумно, но ей было плевать.

Спустя минуту он взял сверток:

– Я сохраню его для тебя.

– Мы надолго остановимся?

– Если найдем достаточно безопасное и удобное место, надеюсь, сможем отдохнуть несколько дней.

– Это хорошо. Сесиль нужно время, чтобы прийти в себя. Жаль, что она не вернулась домой, дорога ее изматывает.

– А тебя нет?

– Я старый тренированный боец. Кроме того, у меня есть причина двигаться дальше.

Некоторое время они ехали молча. Луна все еще висела низко над землей.

– Если Доминику известна твоя мать, ты попытаешься ее разыскать? – спросил герцог.

– Не знаю. Сначала я разозлилась – да просто пришла в бешенство – из-за того, что она отдала меня чужим людям, словно ненужную вещь. – Марианна вздохнула. – Но по крайней мере она позаботилась о моем будущем. Пятьсот фунтов – большие деньги. Должно быть, она хоть немного меня любила.

По лицу его пробежала тень.

– Прошу прощения, – отрывисто сказала Марианна. – Зачем только я обременяю тебя грязной историей, которую ты, вероятно, и слышать-то не хотел.

– Не хотел бы, не спрашивал. Кроме того, ты же знаешь, что аристократы постоянно влипают в грязные истории.

– Но уж, наверное, не в вашем семействе, лорд Безупречность?

Он пристально посмотрел на нее.

Марианна прикусила губу:

– Извини, это было неуместно.

– У нас со старшим братом, Робертом, разные отцы.

Марианна моргнула. То, что он поделился с ней настолько сокровенным, просто неслыханно.

– Это кажется… необычным для старшего ребенка.

– Необычным. Отличное слово для описания обоих моих родителей.

– А отец знал… я имею в виду про брата?

– О да. Ему рассказала мать. Они поженились не по любви, – заговорил Стонтон, глядя прямо перед собой. – Герцогство почти разорилось, а мать принесла богатое приданое. Отец женился на ней, но любил другую и никогда не позволял матери забыть об этом. Ее первые несколько беременностей закончились выкидышами. Тетя говорила, что мать чувствовала себя загнанной в ловушку и очень несчастной. Родители с трудом переносили совместную жизнь. Что до отца, он находил утешение в другой: содержал любовницу до самой смерти. У меня восемь сводных братьев и сестер.

– А мать знала?

– Сначала нет. Она узнала о женщине и четырех ее детях, которых та к тому времени родила отцу, вскоре после третьего выкидыша.

Марианна даже вообразить не могла, какое унижение испытала несчастная женщина.

– Моя тетя говорила, что матушка обезумела от гнева, когда все узнала, – продолжил Сент-Джон. – И завела любовника – отец так и не узнал, кто это был. Дождалась рождения Роберта и тогда открыла отцу правду. Конечно, он пришел в бешенство и решил наказать ее. Так что бедняжка была сослана в деревню. Всех ее личных слуг – камеристку, лакеев и старую няню – он рассчитал и нанял новых. Они скорее были тюремщиками. Ей никуда не разрешалось ходить, запрещалось принимать посетителей. Ну, за исключением отца. Он приезжал к ней только для того, чтобы зачать нового ребенка. Я родился после двух неудачных попыток, а сестры появились на свет одна за другой, три девочки в течение трех лет. После рождения младшей сестры мать тяжело заболела, но отец по-прежнему приходил к ней. Он делал это, потому что ненавидел ее, а не потому, что хотел от нее детей. Сомневаюсь, что он знает имена своих дочерей. – Сент-Джон тяжело вздохнул. – Через год после того, как мама заболела, родился Бенджамин.

Опять повисло молчание. И только Марианна подумала, что ничего хуже случиться уже не могло, герцог снова заговорил.

– Сразу после рождения Бена мать попыталась покончить с собой. Во время верховой прогулки подстегнула кобылу. Лошадь понесла, мама выпала из седла. Лошадь погибла, а мама… что ж, она жива. Едва. Ей требуется постоянный уход, и так будет до конца ее дней.

– Мне так жаль, – сказала Марианна, не представляя, что еще можно сказать, услышав подобную историю.

– Все это случилось очень давно. Большая часть истории – еще до моего рождения. С нами всегда жила тетя, она любила меня, а вот мать с отцом этого не умели. Благодаря тетушке мое детство нельзя назвать несчастливым.

– А отец плохо относился к твоему старшему брату?

– Он никогда не обращался к Роберту напрямую. Во всяком случае, я такого не слышал.

Марианна поморщилась, не в силах вообразить такую жестокость.

– К счастью, Роберт обладал ангельским терпением, что совершенно неуместно в нашем доме, где никто не умеет держать себя в руках. Он определенно унаследовал эту черту от своего настоящего отца.

– Тебе самообладание никогда не изменяет.

– Изменяет, просто я научился это скрывать. – Он искоса взглянул на нее. – Хотя временами ты испытываешь меня на прочность.

– Ты никогда этого не проявлял. Я частенько думала, что у тебя просто нечеловеческая выдержка.

Его губы дернулись, но он ничего не ответил.

Марианна внезапно поняла, что сна у нее ни в одном глазу. Она захотела узнать больше.

– Ты унаследовал титул, – начала она осторожно. – Твой старший брат…

– Он умер в один день с отцом. Герцог, который основное время проводил в Лондоне со своей другой семьей, не заботился о том, чтобы его арендаторов и законных детей прививали от оспы. Должно быть, и себя он считал неуязвимым, потому что тоже не вакцинировался. Один из детей мелкого фермера заболел, и тетя его навещала. Она и принесла болезнь домой. В это время там были только Роберт, самая младшая сестра, Бен и – по случайному совпадению – отец. Франсин, Мария и я были в школе. Через день после смерти отца и Роберта умерла Сара, самая младшая сестра. Тетя поправилась, но у нее остались отметины на лице. Бен же чудесным образом остался здоров.

– Сколько тебе было лет?

– Пятнадцать.

Марианна всегда очень жалела, что у нее нет сестер или братьев. Но при мысли о том, что ему пришлось пережить, обо всех утратах и боли, она почти обрадовалась, что у нее были только мать и дядя.

Тут она задумалась: может, у нее тоже есть сводные братья и сестры, как у герцога? Захотят ли они с ней познакомиться?

– Ты когда-нибудь видел других детей своего отца?

– Все сводные братья учились в Итоне, трое одновременно со мной. Сводные сестры дебютировали в обществе, и почти все уже замужем, причем очень удачно.

– И на них нет клейма незаконнорожденных? – спросила Марианна, даже не скрывая недоверия.

– Родных детей герцога принимают все, кроме самых ярых блюстителей нравственности. Но даже они стараются не оскорбить моего отца. – Он немного поколебался, но добавил: – Или меня.

– И ты не против?

– Я всегда относился к ним по-дружески. В конце концов, это вряд ли их вина, правда? Они не давали обет моей матери.

– Это… довольно просвещенная точка зрения. И, подозреваю, не самая распространенная.

– Верно, – согласился он. – Боюсь, это так.

Сент-Джон никак не мог заснуть. Может потому, что все они слишком много спали, когда добрались сюда. А может потому, что никак не мог забыть, как сегодня выглядела Марианна: в юбке, которую подоткнула во время стирки, обнажив стройные мускулистые ноги.

Он застонал и повернулся на другой бок.

– Да черт бы тебя побрал, – сонно пробормотал Гай. – Иди прогуляйся, или покатайся верхом, или выпей, что ли. – И засунул голову под подушку.

Герцог сунул ноги в ботинки, даже не зашнуровав их, снял с крючка сюртук Гая, сунул руку в карман. Друг всегда носил с собой полную серебряную фляжку.

Ночь стояла прохладная, но далеко не такая холодная, как предыдущие, а день был и вовсе по-летнему теплым и солнечным.

Он сел на ступеньки фургона и зашнуровал ботинки.

Иногда, когда ему приходилось заниматься какими-нибудь бытовыми делами, например одеваться, Сент-Джон вдруг замирал и сам собой восхищался: надо же, одевается сам, без помощи камердинера, бреется тоже сам – ну, по большей части, – даже заваривает чай иногда сам…

И еще кое-что изменилось. Люди вокруг него, особенно женщины, не льстят, не жеманятся и не преследуют его. Им совершенно все равно, кто он такой. В этой жизни важно не твое имя или титул, а то, что ты делаешь.

Его внимание привлекло какое-то движение у женского фургона. Мелькнул свет, Сент-Джон инстинктивно отодвинулся в тень. Дверь отворилась, и послышались голоса.

– Нет, буду, – довольно сердито сказала Марианна. Так она говорила, когда ей давали непрошеный совет или указание.

Она спустилась на землю и закрыла дверь. В руках она что-то держала. Одежда? Нет, полотенце. В бриджах и сапогах, но без жилета и шейного платка, она направилась прямиком к речке.

Сент-Джон нахмурился. Эта проклятая упрямица собралась купаться в… он выудил из кармана часы и прищурился… почти час ночи. И в одиночестве.

Она что, не понимает – эта страна кишит опасными людьми, преимущественно мужчинами! Сегодня трое оборванцев подошли к их фургонам. Барнабас дал им немного еды, и они пошли дальше, но герцог понимал: так везти им будет не всегда.

Пусть Марианна и непревзойденная на ринге, но с лихой компанией, вооруженной ножами или пистолетами, ей не справиться.

– Ну до чего же упряма! – пробормотал он, засовывая часы в карман и шагая вслед за ней.

Луна светила достаточно ярко, чтобы видеть тропинку сквозь узкую полосу кустарника, росшего вдоль берега.

Марианна вышла на то же самое место, где они стирали днем. Вода в реке слегка прогрелась за день, но все равно оставалась очень холодной. Сент-Джон убедился в этом лично, искупавшись после того, как женщины ушли.

Она снимала рубашку, когда он показался из-за деревьев.

– Марианна.

Девушка вскрикнула и резко обернулась:

– Что ты здесь делаешь в такой поздний час?

– Не мог уснуть, вышел подышать и увидел, как ты в полном одиночестве идешь к реке. Ты же видела сегодня тех оборванцев. Вряд ли они тут одни!

– Пока меня беспокоит только герцог, который подкрадывается тайком.

– Очень смешно.

– Я могу за себя постоять.

– Голая? В реке?

Она прищурилась и демонстративно стащила рубашку через голову.

Джентльмен бы отвернулся.

Впрочем, Сент-Джон не был в этом уверен.

Кроме того, какая разница, что мог бы сделать некто, кого здесь все равно нет.

Она самодовольно усмехнулась и сбросила сапоги.

Сент-Джон жадным взглядом пожирал ее худощавое мускулистое тело так же похотливо, как могли бы типы, о которых он минуту назад упомянул.

– Присоединишься ко мне? – поддразнила она.

Он уже открыл рот, собираясь сказать, что купался днем, но передумал. Что он за идиот? Женщина зовет его искупаться вместе с ней. И не просто какая-то там женщина, а колючая, боевая, великолепная Марианна. И Сент-Джон начал расстегивать сюртук.

Они провели на ферме еще шесть чудесных, дней.

Это были лучшие дни его жизни – признание, будившее его совесть, но не потому, что он стыдился проведенных с Марианной ночей, а потому, что отсутствие Эллиота невольно заставляло думать – с другом что-то случилось.

Хотя до встречи в Меце оставалось еще почти три недели, народ на дорогах все прибывал. К счастью, большинство военных двигались на север и запад, а не на юг и восток, куда ехали циркачи.

Герцог решил ждать Эллиота десять дней. А пока, конечно, сильно тревожился о пропавшем друге, однако это беспокойство не могло лишить дни и ночи волшебства.

Но сегодня наступило девятое утро, и Сент-Джон больше не мог закрывать глаза на правду.

Они завтракали у костра. День обещал быть таким же ясным и солнечным, как предыдущие, и у него возникло сильное искушение взять Марианну за руку и повести к заброшенному амбару, где она за несколько дней до этого удивила его, соорудив на сеновале уютное любовное гнездышко.

Но, увы, сейчас было не до этого. Он поставил недопитую чашку крепкого кофе, сваренного Соней, и повернулся к своим спутникам.

– Завтра уезжаем.

Никто совершенно не удивился, лишь Соня, нахмурившись, спросила:

– Но как же ваш друг? Разве мы не должны?..

– Он поймет, что мы уехали, – заверил ее Стонтон и перевел взгляд на Фарнема. – Вы можете остаться здесь. Потом мы сюда вернемся и…

– Мы поедем с вами, – заявил Фарнем, с беспокойством смотря на Марианну.

Он выглядел таким подавленным и раскаявшимся, что герцогу стало его даже немного жалко, хотя он знал: Барнабас до сих пор не признался в худшем из своих проступков женщине, которую так обманул.

– Ну хорошо, – кивнул Сент-Джон. – Отправляемся с рассветом. Я хочу преодолеть этот отрезок пути как можно скорее. Лучше добраться раньше и подождать в Меце неделю или дней десять, чем где-нибудь задержаться и бояться опоздать. Так что путь предстоит нелегкий.

Все согласились с ним, и на этом завтрак закончился.

Вот тебе и приятный денек на сеновале.

Без Эллиота, который мог бы без помех довести их прямо до нужного места, они снова и снова оказывались в заторах и запутывались в хаотичных толпах людей, которые шли пешком, загрузив все свое имущество, в том числе свиней, скот и домашнюю птицу, на повозки всех мастей.

В основном люди бежали, наслушавшись разговоров о нападениях на города, граничивших с областями, которые контролировали войска коалиции. Мужчины всех возрастов почти непрерывным потоком направлялись в Париж.

Почти за шесть дней пути до Меца им не встретилось ни одного укромного убежища, поэтому днем они ехали сколько могли и разбивали лагерь посреди человеческого моря.

Хоть на них то и дело бросали заинтересованные взгляды, ни одна из бродячих групп вооруженных людей, называвших себя солдатами, их не побеспокоила. Чтобы на них поменьше обращали внимание, Сесиль и Соня закутались в уродливые тяжелые тряпки, скрывая все, что могло бы вызвать мужской интерес. Марианна перестала чистить сапоги, оделась в поношенные бриджи, рваную куртку и потрепанную шляпу, купленные после первого же дня на дороге.

Скрыть ценность фургонов и лошадей они не могли, но маскировались под бродячий цирк, чтобы все думали, что эти фургоны и есть их дом.

Только один раз им пришлось надолго задержаться – посреди дороги рухнула перегруженная повозка, две несчастные лошади запутались в упряжи, и все движение застопорилось. Снова и снова они меняли маршрут, иногда выбирая едва заметные дороги, чтобы избежать возможных неприятностей.

Что Син думал об отсутствии Эллиота, Марианна не знала: днем они не виделись, так как он возглавлял их процессию, а она замыкала. Вечером же им едва хватало сил, чтобы поужинать и рухнуть спать.

Они добрались до окраины Меца на седьмой день и обогнули город, стремясь на восток, где нашли трактир «Железный шлем» – место их встречи.

И на этот раз им удалось найти ферму, чтобы поставить фургоны, только эта была заброшена много лет назад, если судить по состоянию дома и дворовых построек, но им подходила идеально, так как находилась в стороне от дороги и всего в четверти часа пути до трактира. Места для того, чтобы спрятать фургоны, было вполне достаточно.

Вечером, после ужина, Марианне и Сину наконец-то удалось уединиться. Они и не пытались скрыть, куда идут, и направились прямиком к ветхой лачуге.

Тело ее ныло от желания, и судя по тому, как он схватил ее в объятия, едва успев поставить на пол фонарь, оно было обоюдным.

– Это просто пытка – смотреть на тебя каждый вечер, но не прикасаться, – пробормотал он, на миг оторвавшись от ее губ.

Марианна прижималась к его уже такому дорогому телу, а он целовал ее в щеки, уши, шею – везде, куда мог добраться.

Наслаждаясь ощущениями, она окинула взглядом их новое любовное гнездышко.

Скромная кухня, откуда вынесли все, кроме огромного стола, который, видимо, просто не смогли протащить в дверь.

– Я хочу тебя, – прорычал Сент-Джон ей в ухо, оглядев кухню. Взгляд его остановился на столе, и, развернув спиной к себе, подтолкнул ее туда, потом подхватил под ягодицы и подсадил на стол.

Прежде чем умыться к ужину, Марианна предусмотрительно переоделась в платье.

Сент-Джон задрал на ней юбки, и ноздри его раздулись. Он переводил взгляд с ее обнаженного тела на лицо и обратно.

– Боюсь, это будет не очень цивилизованно.

Прежде чем она успела ответить, он расстегнул бриджи, раздвинул ей колени и вонзился в нее.

Оба застонали.

– О, Марианна… как я по тебе тосковал. – Он замер на мгновение: его естество тем временем пульсировало в ней, и приказал: – Откинься назад! Я хочу все видеть.

Она оперлась на локти, а он задрал юбки еще выше, открывая ее своему взору.

– Да, – произнес Сент-Джон, не отрывая глаз от того места, где вошел в нее, и проникая глубже размеренными толчками. – Такая красивая.

Марианна задрожала, когда он начал поглаживать источник ее наслаждения большим пальцем, искусно подводя ее к одной кульминации, затем ко второй. Тем временем он вонзался в нее все необузданнее, все мощнее, теряя самообладание, а затем отдался своему желанию и излился.

Когда последний спазм сотряс его тело, а потом дыхание пришло в норму, он удовлетворенно вздохнул и улыбнулся ей.

– Ну вот пожалуйста: я опять веду себя как животное.

Она слабо улыбнулась и легла на стол. Он опустил ее юбки, застегнул бриджи и шлепнулся рядом. Ноги их свисали со стола.

– Как ты думаешь, Эллиот нас найдет? – спросила Марианна, придя в себя.

– У меня нет особых причин так считать, но я верю. Эллиот много лет работает на разведку. Он никогда не рассказывал нам, чем занимается, но что бы это ни было, ему иной раз приходится надолго уезжать из страны. Думаю, он знает, как себя обезопасить. И если он опаздывает, на это есть причины, но в конце концов присоединится к нам.

– А когда ты собираешься пойти в трактир?

– Завтра, но тебе не нужно меня сопровождать. Если Доминик появится раньше, я просто пообещаю ему проводить к тебе.

– Нет, я должна быть с тобой.

– Ты уверена? Он может не появиться до назначенного времени, а это означает две недели ожидания.

– Мне все равно больше нечем заняться. Ну во всяком случае, днем.

– Искусительница. – Он негромко рассмеялся, но тут же посерьезнел. – Я не знаю, что может прийти ему в голову – вдруг устроит засаду возле трактира.

Сент-Джон повернулся к ней и поправил выбившуюся прядку волос. Она не бегала и не тренировалась еще с Лилля, и лицо у нее уже округлилось и сделалось мягче. Это ей шло.

– Мне бы не хотелось, чтобы ты оказалась в центре событий.

– Я могу то же сказать тебе.

Он взял ее за руку и переплел ее пальцы со своими.

– Какая-то моя часть надеется, что он придет не раньше условленного срока, – призналась Марианна, с надеждой глядя в его глаза.

– И моя тоже. Но потом я вспоминаю Бена, и меня разрывает между эгоистичным желанием обладать тобой и необходимостью скорее увидеть брата.

Они никогда не говорили о человеке, из-за которого все это происходило – его брате, и Марианне совершенно не хотелось затрагивать эту тему. Она надеялась, что Доминик не использует Сент-Джона в своих целях, но особого оптимизма не испытывала.

– Ты не веришь, что он жив, да? – спросил герцог, словно прочитав ее мысли.

– Надеюсь, что жив.

– Но не веришь.

– Я, честно, не знаю.

– Ты зато хорошо знаешь Доминика. Так как ты думаешь?

– Ты его тоже знал.

– О, это было давным-давно.

– Так трудно представить, что вы когда-то были друзьями.

Он едва заметно улыбнулся, но ничего не ответил.

– Что между вами произошло? Это было единственное разногласие или постепенное отдаление?

– И то и другое, хотя… честно говоря, не думаю, что я когда-нибудь ему нравился. Даже в школе.

– Почему ты так говоришь?

Хотя Марианна догадывалась. Сент-Джон во всех отношениях был лучше, а Доминика, несмотря на его самоуверенность и обаяние, грызли ревность и зависть.

– Отец держал его на коротком поводке, когда дело касалось денег, и это его злило. Он считал, что у меня есть все: щедрое денежное содержание, одобрение отца, а после смерти Роберта – титул. Это его терзало. – Он фыркнул. – Впрочем, все это не мешало ему или занимать деньги у меня, или воровать.

Она поморщилась:

– О, Син.

– И не только у меня. Однажды он что-то украл в доме у деда Гая, когда Гай пригласил его к себе на летние каникулы.

– И на этом ваша дружба закончилась?

– Даже тогда нет. Во всяком случае, со мной. Гай перестал с ним общаться после того, как ему пришлось рассказать деду – герцогу! – о случившемся. Хотя род Гая очень древний, они не богаты. Много финансовых проблем возникло из-за его отца, который был… ну, довольно расточительным. Все дети герцога росли у деда и бабушки, и он внушил старшему сыну, что он должен искупать вину отца за страсть к азартным играм. Должно быть, Гаю было очень мучительно признаться, что он привез в их дом вора.

Сент-Джон тяжело вздохнул.

– А я мог позволить ему воровать у меня: понимал, что от меня не убудет. Мне было так стыдно за него, что я решил притворяться, словно ничего не происходит, чтобы не конфликтовать с ним. Теперь мне кажется, что из-за этого он только сильнее меня ненавидел. В конце концов, «человеческой душе свойственно питать ненависть к тем, кому мы нанесли оскорбление».

– Кто это сказал?

– Насколько я помню, философ Тацит. Все закончилось, когда он прислал мне записку из борделя, умоляя помочь ему. – Сент-Джон посмотрел на нее. – Не очень приятная история. Ты уверена, что хочешь об этом услышать?

Марианна кивнула.

– Он отправился в дом девственниц. Не знаю, была девочка, которую он выбрал, девственницей или нет, но это была именно девочка. Он не мог расплатиться и решил, что я оплачу его долг, как делал много раз до этого. Я отказался. Он пришел в бешенство, обвинил меня в морализаторстве, в занудстве, в том, что я ханжа… ну, можешь себе представить. Когда я видел Доминика последний раз, его держали два громилы, твердо намеренных выбить из него плату за услуги. Он посмотрел на меня с такой ненавистью, что мне стало… жутко.

Они лежали молча, держась за руки, и смотрели в потолок, и оба вспоминали человека, который мог быть таким привлекательным, обаятельным и милым, когда хотел, и в то же время таким двуличным и полным ненависти.

Сент-Джон повернулся к ней и слегка сжал руку.

– Но одно хорошее дело он все-таки сделал.

– О?

– Если бы не Стрикленд, я бы никогда не встретил тебя.

Сент-Джон, Марианна и Барнабас, который увязался за ними, заглянули в «Железный шлем», когда там открылся пивной зал, и заняли угловой столик лицом к двери.

Дела тут шли так плохо, что хозяин заведения радовался уже тому, что они раз в час брали пинту пива, хотя и не пили его.

На второй день ожидания Сент-Джон принес колоду карт и научил их играть в пикет.

– И сколько ты теперь мне должен? – поддразнила его Марианна, когда он тасовал карты.

– А то ты не запомнила. – Он прищурился. – Я думаю, ты капитан Шарп[13] и играешь в карты с детства, – упрекнул он, тайно наслаждаясь ее сияющими глазами и восхитительной улыбкой.

– Надеюсь, ты не поддаешься мне, Син?

– Ни в коем случае. Ну, может, совсем чутьчуть.

Марианна взглянула на Фарнема, сидевшего в состоянии отрешенности, как и предыдущие три дня. Вчера он не очнулся, даже когда она задала ему вежливый вопрос насчет еды, чего не делала уже давно.

Фарнем ничего не пил и ни разу не прикоснулся к простым, но сытным блюдам, которые герцог заказывал на обед и ужин.

– Да что с ним такое? – спросил он, когда Барнабас отправился в уборную, впервые пошевелившись за последний час.

Марианна пожала плечами:

– Кто знает? Уверена: что бы это ни было, все так или иначе связано с Домиником.

– Думаешь, если Фарнем не отдаст ему медальон, то не получит обратно свою тетрадь?

– Учитывая, насколько Доминик дорожил этой тетрадкой многие годы, я сильно удивлюсь, если он запросто вернет такую ценную вещь, даже в обмен на медальон. В конце концов, миниатюра ему не особенно и нужна, если он уже знает, кто моя мать. – Она поджала губы. – Нет, между ними происходит еще что-то, в чем Барнабас мне не признался.

– Думаешь, он собирается использовать Фарнема еще в каких-то целях?

– Вполне возможно.

Фарнем вернулся со двора, и все снова погрузились в молчание.

Последние два часа до закрытия они оставались единственными посетителями крохотной пивной. Сент-Джон не обращал внимания на недовольное лицо гарсона, и они сидели там до тех пор, пока последние стулья не поставили на столы.

– Он не придет, – объявил Сент-Джон, и все начали собираться.

Было поздно и темно, но фонари, висевшие на фургоне, позволяли отыскать дорогу обратно на ферму.

Барнабас управлял фургоном, а Сент-Джон и Марианна забрались внутрь.

– Это будут долгие девять дней, – пробормотал Сент-Джон, крепко прижимая к себе и целуя Марианну.

Фургон грохотал по изрытой колесами дороге.

– Да уж, – согласилась она, поднявшись с лавки и оседлав его колени. – У нас есть еще минут десять-одиннадцать в уединении, пока не добрались до лагеря.

– Верно подмечено, – сказал Сент-Джон, решив не терять ни минуты.

Когда они остановились перед старым домом, который объявили своим, предпочитая уединение комфорту ночевки в фургонах, оба тяжело дышали, вспотели, но так и не успели достичь кульминации.

– Черт побери, – пробормотал Сент-Джон, застегивая лиф на платье Марианны и поправляя простенький платок, который она носила на шее. Затем открыл дверь и выпрыгнул наружу, протянув ей руку. – Иди первая, милая. Я помогу Фарнему распрячь лошадей, а когда вернусь, согрею для тебя воду и…

Дверь в дом распахнулась, зловеще заскрипев на старых петлях, и Стонтон резко обернулся.

– Так-так-так. Только посмотрите, кто наконец пожаловал! – На пороге стоял ухмыляющийся Доминик, сжимая в руке пистолет.

– Простите, что так долго добирался до вас, – лениво протянул Доминик. Взглядом ярко-голубых глаз окинул всех по очереди и остановился на герцоге. – Я так и думал, что вы приедете раньше, учитывая, что творится вокруг.

Сент-Джон встал перед Марианной, прикрывая ее собой:

– Как ты нас тут нашел?

Доминик усмехнулся и вышел из дома. За ним последовали Сесиль и Гай в сопровождении четверых мужчин, вооруженных мушкетами, а самой последней шла… Соня, единственная из всех, кто не был связан.

Барнабас издал какой-то глухой звук и прошептал:

– Нет…

Глаза его, полные неверия и ужаса, широко распахнулись.

Соня для приличия приняла смущенный вид, но Доминик только хохотнул.

– Боюсь, что так, старик. Она помогает мне по мелочам уже довольно долго. – Он повернулся к Соне, смотревшей на него с ненавистью. – После того как вы приехали сюда, она забежала в паб и оставила для меня записку. Если это тебя утешит, она была не слишком любезна, но у нее, как и у вас, не было особого выбора.

– Но почему? – спросил Барнабас.

– О, это долгая грязная история, Барни, – сказал Доминик, глядя не на Барнабаса, а на герцога. – Если коротко, твоя любовница обманывала тебя с первого дня вашего знакомства. Она работала на тех же преступников, которые много лет назад отправили тебя в Англию. В тетрадочке, которую я так бережно хранил, на самом деле делал записи не английский таможенный агент, а лично Соня для своих парижских сообщников. На всякий случай, чтобы держать тебя в узде, если ты однажды решишься взбрыкнуть. – Доминик самодовольно улыбнулся. – Но Соня втюрилась в тебя по уши и заявила, будто потеряла ее, поэтому тебе и удалось вырваться из их лап. – Он ухмыльнулся. – И попасть в мои.

– Он украл ее у меня, Барнабе, – проговорила Соня с искренним страданием на лице.

Доминик кивнул:

– Она права. Я на самом деле ее украл. Хотя и задавался вопросом, зачем она хранила такой уличающий документ, если…

– Довольно, – прорезал ночь негромкий голос герцога.

Доминик сжал губы и направился к Сент-Джону.

– Не вы тут решаете, когда будет довольно, ваша светлость. – Он злобно посмотрел на герцога, и ноздри его раздулись. – Решаю я. – Он подошел к фургону и попал в круг света от фонаря.

Марианна потрясенно уставилась на него. Не прошло и года от их последней встречи, но он постарел на десяток лет. Его красивое лицо, когда-то полноватое от обилия хорошей еды и крепких напитков, исхудало, вокруг постоянно улыбающихся губ залегли глубокие морщины. Глаза – все еще цвета летнего неба – стали впалыми, а кожа под ними тонкой, как бумага.

– Я говорил тебе не привозить никого, Стонтон. Только ты и Марианна, – продолжил Доминик, не услышав никакого ответа. – Однако я вижу тут Гая и прелестную мадемуазель Трамбле. – Он демонстративно огляделся. – Может, где-нибудь поблизости прячется и Эллиот? Может, еще парочка его друзей из министерства внутренних дел или команда тщательно отобранных солдат?

– Здесь только нас шестеро, – быстро сказала Марианна, шагнув к Доминику и встав между двумя мужчинами, дрожавшими от ярости.

Доминик улыбнулся.

– Спасибо тебе, Марианна, за твою безупречную честность. То же самое сказала мне и Соня. – Он обернулся и скорчил задумчивую гримасу. – Не думаю, что у нее имеются причины лгать, верно?

Доминик опять ухмыльнулся и перевел взгляд с Сони на Марианну и Сент-Джона.

– К счастью для меня, Соня не единственный источник информации, когда дело касается тебя, дражайший мой герцог.

Продолжая улыбаться, он ударил герцога по лицу с такой силой, что тот отшатнулся.

Марианна вскрикнула и бросилась к нему, но один из головорезов Стрикленда поднял пистолет и прицелился в нее.

– Стой где стоишь, дорогая, – любезно произнес Доминик, все еще злобно глядя на герцога. – Я советовал тебе не брать с собой Эллиота.

Сент-Джон вытер кровь со рта:

– Что ты с ним сделал?

– Боюсь, дорогой Эллиот мог по дороге наткнуться на одну из бандитских шаек, промышлявших в округе.

– Без сомнения, с твоей помощью.

Доминик с насмешливым сожалением поцокал языком.

– Боюсь, не исключено, что люди, которым я рассказал про Эллиота, могут иметь зуб, а то и два, на наше правительство.

Герцог бесстрастно смотрел на него.

– А Бен?

– Ах, бедный Бен! – Доминик изобразил гримасу сожаления. – Что ж, боюсь, тут я солгал.

– Бен вместе с остальными погиб, наткнувшись на засаду, а ты каким-то образом сумел завладеть его кольцом и письмом, – догадался Сент-Джон.

– До чего ты умный, Стонтон! Только до тебя поздновато дошло, верно?

– Почему я?

– А почему нет? Господь свидетель, денег у тебя достаточно. – Он ухмыльнулся, глядя на Марианну. – А уж если кто и мог бы подчинить эту крошку своей воле, так это только ты. Мне всего-то и требовалось найти повод, чтобы заставить вас сотрудничать. – Он пожал плечами. – А раз уж я узнал про Бена…

– Ты знал, потому что, по сути, убил его.

Улыбка Доминика сделалась натянутой.

– Я узнал про Бена, – повторил он, – потому что Бен и дорогой Норрис случайно наткнулись на нечто гораздо большее, чем они сами. Это не была военная тайна, которую я тайком вывез вместе с Эмилем Бове: война к тому времени закончилась, болван ты эдакий! – Он засмеялся. – Ну, так мы думали тогда. Я вывез Бове, потому что его брат как следует заплатил мне за это. Видишь ли, Эмиль и несколько высокопоставленных французских и британских офицеров решили, что можно сделать хорошие деньги, пока наши правительства разбазаривают жизни своих сограждан на чем-то гораздо более прибыльном, нежели торговля скучными военными тайнами. – Он замолчал, переводя взгляд с одного лица на другое. – Что? Никто не может догадаться? – Он презрительно фыркнул и повернулся к Гаю. – Невежество Стонтона меня не удивляет: он всегда был кандидатом в святые, – но ты, Гай, тц-тц…

– Какое это сейчас имеет значение? – устало спросила Марианна.

Доминик раздраженно посмотрел на нее и сказал, пропустив ее вопрос мимо ушей:

– Искусство: картины, скульптуры, даже драгоценные камни из короны одного из этих бесполезных герцогств, замусоривших Европу. – Его глаза заблестели. – Национальное богатство. И все это можно было забирать, если у тебя хватало наглости и возможностей.

– Так значит, дело вовсе не в продаже тайн. Мой брат погиб, чтобы ты мог и дальше защищать шайку грабителей, – напрямик сказал Сент-Джон.

– По сути, да. В этом замешана не одна дюжина людей. Твой брат, Норрис и тот, третий парень собирали доказательства, чтобы пресечь операцию, приносившую каждому участнику тысячи фунтов. Если бы их не прикончил Бове, кто-нибудь другой…

Герцог бросился на него, но Доминик молнией метнулся в сторону и, приставив пистолет к его лбу, процедил сквозь сжатые зубы:

– Нельзя быть таким предсказуемым! Шаг назад.

Стонтон попятился, не отводя глаз от оружия.

– Нацелить два пистолета на его светлость, – приказал Доминик своим людям и перевел взгляд на цирковой фургон.

– Если ты заработал столько денег, зачем все это? – спросил Гай.

Доминик раздраженно нахмурился:

– Дела пошли не так хорошо, как я надеялся.

Гай хохотнул:

– А, сообщники обманули? Какая жалость!

– Ты мне вообще-то совершенно не нужен.

Доминик поднял пистолет и прицелился Гаю в лицо, но тот лишь усмехнулся, ничуть не испугавшись.

Доминик глумливо ухмыльнулся.

– У тебя всегда было плохо с мозгами. – Он повернулся к герцогу. – Надеюсь – для нашей общей пользы, Стонтон, – мои десять тысяч фунтов находятся где-то в этом фургоне: в двух других и в этом вашем маленьком любовном гнездышке мы ничего не нашли. Ну, где они?

– Проще показать, чем объяснить, – спокойно ответил Сент-Джон, словно ничего особенного не происходило.

Доминик посмотрел на головорезов, державших герцога под прицелом.

– Если он хотя бы пальцем шевельнет, не стесняйтесь, снесите ему голову. Вперед, твоя светлость.

Стонтон подошел к фургону сзади, открыл дверь, сдвинул в сторону панель, представив взорам тайник в фут высотой, и отошел назад.

– Здесь.

Доминик жестом подозвал паренька со старым мушкетом высотой почти с его владельца.

– Отложи ружьишко на минуту и пойди посмотри, что там.

Парень торопливо повиновался, присел на корточки и всмотрелся в тайник.

– Сундук, сэр.

– Ну так вытаскивай его, болван!

Парнишка поспешно вытащил наружу крепкий деревянный ящик, укрепленный железными полосами, и тот ударился о землю с глухим стуком, взметнув облака пыли.

Марианна прищурилась, пытаясь разглядеть, что еще есть в тайнике. Где эмалевая шкатулка? Где все пистолеты и ружья, не меньше дюжины?

Она подняла глаза и наткнулась на взгляд Гая.

Он подмигнул ей и повернулся к Доминику.

Что это значит?

– Ключ к замку! – рявкнул тот.

– У меня в кармане, – спокойно сказал Гай.

– Брось его мне, и без глупостей!

Гай выудил ключ из внутреннего кармана сюртука и с силой бросил его в Доминика.

– Очень смешно! – рявкнул тот, когда ключ ударился о его грудь, отскочил и упал на землю, и приказал пареньку:

– Подними его и отопри замок!

Мгновение спустя парнишка открыл крышку, и Доминик негромко присвистнул с изумленной улыбкой.

– Боже мой, какая красота!

– Печален тот, кто находит красоту в деньгах, – произнес Сент-Джон. – Но ты никогда не мог отличить бриллиант от шлака, даже если смотрел прямо на него. – И он взглянул на Марианну.

Доминик проследил за его взглядом, и челюсть его отвисла. Какое-то время он переводил взгляд с Марианны на Стонтона и обратно, а потом захохотал.

– Господи, – сказал он, наконец отдышавшись. – Вот уж такого я точно не ожидал. – Он прикрыл глаза. – Хотя я отлично выдрессировал ее для тебя, а, Стонтон?

Герцог дернулся, но Марианна схватила его за руку.

Доминик поднял пистолет, подошел к нему вплотную и уперся дулом в лоб.

– Тебе лучше послушаться ее, Стонтон. – Он взглянул на их соединенные руки, поцокал языком и мерзко ухмыльнулся. – Вот и говори о неподобающем выборе, дорогой мой герцог.

Сент-Джон повернулся к Марианне:

– Напротив, я за всю жизнь не встретил более подобающей женщины.

Марианна быстро заморгала и опустила взгляд, не в силах сдержать слезы.

– Ой как трогательно! – протянул Доминик. – Но я говорил не о тебе, Стонтон. Я говорил о ней.

Марианна резко подняла голову.

– Стоит ли спрашивать, о чем ты болтаешь? – поинтересовался герцог.

– Я болтаю о королевской принцессе, дорогой мой Стонтон. Редко случается, чтобы такие выходили замуж за простого герцога. – Доминик ухмыльнулся, увидев их ошеломленные лица, повернулся к Марианне и отвесил ей низкий придворный поклон. – Я еще не приветствовал вас, как полагается. Рад снова вас видеть, ваше королевское высочество.

Марианна в недоумении уставилась на Доминика. Тот наморщил лоб, а затем глаза его начали расширяться.

– Нет! – Совершенно потрясенный, он посмотрел на Барнабаса. – Черт возьми! Ты что, так ей и не рассказал? Притащил сюда, как невинную овцу на заклание?

Барнабас выглядел больным и постаревшим лет на десять. Соня, по наблюдению Марианны, казалась такой же растерянной, как и она сама.

Лично Марианне хотелось только одного: посильнее врезать Доминику по физиономии, но в кои-то веки она сдержала свой пыл.

– Оставь его в покое! Почему бы тебе не отпустить их всех? Ты же хотел только денег и меня.

– Как мило с твоей стороны проявлять такое самопожертвование, – насмешливо отозвался Доминик. – Но я думаю, что на время попридержу вас всех, если вы не против.

– Я предвидел такую вероятность, Стрикленд, – холодно произнес герцог. – И оставил инструкции отклонять все требования о выкупе.

– Как тебе хорошо известно, у моей семьи нет денег на выкуп, – сказал Гай, у которого все следы веселости и общительности исчезли.

Сесиль с откровенной ненавистью посмотрела на Доминика.

– У моего кузена, настоящей свиньи, есть деньги – мои деньги, – но он скорее заплатит за расправу надо мной.

Доминик разразился добродушным (и совершенно фальшивым) смехом:

– Почему вы все думаете обо мне так плохо?

Гай фыркнул и заработал гневный взгляд.

– Я всего лишь имел в виду, что задержу вас до тех пор, пока не завершу начатую сделку, – заявил Доминик. – Как только Марианна благополучно отправится в путь, я всех вас отпущу – даю слово.

На этот раз засмеялся не только Гай, и Доминик, нахмурившись, приказал своим людям:

– Готовьте их к отъезду! И стреляйте в любого, кто начнет доставлять неприятности.

Стонтона, тоже после ванны и в чистой одежде, сопроводили в столовую все те же юные охранники.

И что это была за столовая! На данный момент самая большая комната в маленьком замке. Но не это в ней было необычным. Потолок достигал по меньшей мере двадцати футов, и Сент-Джон видел своего рода балкон, огибавший все помещение, но лестницы, чтобы подняться на этот балкон, Сент-Джон не заметил.

Он не удивился, увидев, что Доминик и свергнутый король Швеции уже в столовой. Оба что-то пили возле длинного обеденного стола перед пылающим камином.

Доминик поднял глаза.

– А, Стонтон. Вижу, ты уже больше похож на себя.

На всякий случай Сент-Джон велел своему камердинеру упаковать один приличный костюм. Его-то вместе с туалетными принадлежностями он и обнаружил в комнате, куда его привели. В первый раз за долгие недели слуга его побрил и помог одеться. Без бороды герцог чувствовал себя непривычно голым.

– Выпьешь? – предложил Доминик.

– Пожалуй, – согласился Сент-Джон, хотя с огромным удовольствием набил бы мерзавцу морду.

Повернувшись к Густаву, пока Доминик наливал вина, Стонтон отвесил придворный поклон:

– Добрый вечер, ваше высочество, – произнес Сент-Джон.

Король нервно взглянул на Доминика, словно не мог поверить в искреннюю учтивость гостя.

– Очень необычная комната, – заметил герцог, вместо того чтобы спросить то, что его действительно интересовало: какого черта ему нужно от Марианны.

– Раньше это был бальный зал, – ответил Густав, – а наверху – галерея менестрелей. Но мне бальный зал не нужен, поэтому я превратил его в столовую. – Король поколебался, но все же добавил: – Я должен принести свои извинения за то, что вас и ваших спутников заперли.

– Большинство моих спутников до сих пор заперты, – заметил герцог.

Доминик протянул ему бокал.

– Мы их выпустим сразу после того, как поговорим с тобой и дорогой Марианной и заручимся вашим согласием на сотрудничество. Скорее всего, дама захочет провести этот разговор с глазу на глаз. – Он склонил голову набок и самодовольно усмехнулся. – Возможно, даже пожелает отослать тебя прочь.

– Если она предпочтет именно это, я подчинюсь ее воле.

Доминик засмеялся:

– Должен признать, я не ожидал такого поворота событий… ты и она. Удачи тебе. Вдруг сумеешь убедить ее образумиться и она позволит тебе устроить ее где-нибудь в Лондоне. Господь свидетель, я долго пытался, но увы…

В груди бушевала ярость, и Стонтону требовались поистине титанические усилия, чтобы не поддаться ей. Ведь именно этого Доминик и добивается – открытого конфликта.

Так что он просто сказал:

– Марианна предпочла, чтобы ее еженедельно избивали на сцене, лишь бы не стать твоей содержанкой? Как необычно. – Он поднял бокал и сделал глоток бренди, оказавшегося очень хорошим.

Самодовольная улыбка Доминика сделалась неприятной.

– Твоя склонность к превосходству в данном случае неуместна, тебе не кажется?

Стонтон проигнорировал вопрос и задал свой:

– Ты участвовал в требовании выкупа за троих солдат?

– В общем-то это не твое дело, но нет, не участвовал.

– Но ты их совершенно точно знаешь.

– Мы знакомы, – признал Доминик. – Но если ты рассчитываешь получить от меня какую-то информацию о них, то зря стараешься.

– А, воровская честь.

– Честь для глупцов, дорогой мой Стонтон. Мною движет инстинкт самосохранения.

Сент-Джон не успел ответить: дверь открылась, и вошла Марианна.

Все трое мужчин встали.

Стонтон не видел, как там остальные, но у него невольно отвисла челюсть.

Марианна была в красном бархатном платье, модном примерно в пятнадцатом веке. Лиф, зашнурованный спереди толстой золотой тесьмой, длинные, украшенные узором рукава, доходившие до самого пола. Темно-каштановую копну кудряшек, отросших за время пути (Сент-Джон заметил это только сейчас) удерживал золотой обруч. Она выглядела так, словно сошла с картины эпохи Возрождения.

От нее захватывало дух.

– Добро пожаловать, мисс… э-э-э… Симпсон, – сказал его величество, придя в себя.

Марианна прошла в столовую, не отводя взгляда от Сент-Джона. Непонятно, что она разглядела в его лице, но губы ее изогнулись в насмешливой улыбке. Остановившись перед королем, она присела в изящном реверансе и пробормотала:

– Ваше королевское высочество… – ваша светлость.

Стрикленда она просто проигнорировала, и барон засмеялся.

– Очень неплохо, мисс Симпсон!

Взгляды Сент-Джона и Марианны встретились.

– Вы прелестны! – сказал он весело, глядя, как розовеют ее щеки.

– А вы… как всегда, безупречны, – ответила она, и ее улыбка сделалась еще шире.

– Ну что ж. Теперь, когда вы выразили друг другу взаимное восхищение, может быть, мы все сядем – Стрикленд позвонил в колокольчик и вернулся к столу. – Его королевское высочество привык к тому, что леди не торопятся с туалетом, и поэтому сдвинул ужин на полчаса. Но раз уж вы здесь, можно подавать.

За столом свободно могли разместиться шестнадцать человек, но накрыли только на четыре куверта в одном конце. Син подвинул стул Марианне и сел рядом с ней. Стрикленд устроился напротив них, а король, естественно, во главе стола.

– Вина? – предложил Стрикленд, поднимая графин.

Марианна и Сент-Джон кивнули. Странным выглядело то, что других гостей обслуживает гость, но, похоже, в замке было не так уж много прислуги.

Дверь открылась, когда Стрикленд разливал вино, но вошли не лакеи в ливреях, а пожилая женщина и две горничные с блюдами в руках. Пока женщины расставляли угощение, вошли еще двое слуг – очень старый и очень молодой.

– Поскольку сегодня вечером нам нужно многое обсудить, будем обслуживать себя сами, чтобы не прерываться, – объявил Стрикленд, правильно поняв озадаченный взгляд Стонтона.

– Барон весьма вежливо пытается дать понять, что моего скромного денежного содержания недостаточно, чтобы покрыть расходы на еду, кров и достойное количество слуг, – произнес Густав враждебно.

– С вашим королевским высочеством обошлись крайне нелюбезно, – согласился Стрикленд успокаивающим тоном, каким обычно говорят с неуправляемым ребенком, и бросил на Густава взгляд, полный ненависти, когда король начал накладывать еду на свою тарелку.

Значит, вот как между этими двумя обстоят дела. Барон отыскал еще одну жертву собственной алчности.

Сент-Джон положил еды Марианне и себе, а король и Стрикленд словно вступили в какое-то состязание за обладание блюдом с жареным ягненком. Было очевидно, что эти двое едва терпят друг друга.

Огромная столовая наполнилась звяканьем столовых приборов и фарфора. Герцог посмотрел на хозяина, надеясь, что теперь, наполнив тарелку, он объяснит, что к чему. Но король занялся едой, причем ел много и быстро, словно боялся, что другие блюда опустеют и ему ничего не достанется.

Сент-Джон и Марианна переглянулись. Та слегка пожала плечами и взяла вилку. Ужинать так ужинать.

– Стонтон?

Услышав непривычную резкость в голосе Гая, Сент-Джон поднял голову. Гай и Сесиль спустились с галереи менестрелей – видимо, лестница, что вела туда, находилась где-то вне столовой.

Оба они стояли у двери, а король, который выглядел маленьким и жалким между Гаем и Сесиль, все еще крепко сжимавшей винтовку Бейкера[14], пытался протиснуться между ними.

Герцог подошел к Густаву:

– Куда это вы собрались, ваше королевское высочество?

Виноватый взгляд Густава метнулся к столу. Сент-Джон обернулся, пытаясь проследить за его взглядом, и вдруг сообразил, чего там не хватает.

– Это не ваше, отдайте, – протянул он руку.

– Оно мне не нужно… я могу рассказать всю правду и без него. – Лицо Густава исказилось в бессильной ярости.

– Можете, – согласился Сент-Джон. – Но кто вас будет слушать? Кроме того, вы должны понимать, что даже с этим письмом ваше дело в лучшем случае безнадежно, а в худшем – опасно.

– Эти болваны в риксдаге должны знать, что они получают! – завопил он так, что на висках запульсировали вены.

– Отдайте мне письмо.

Густав насупился, но сунул руку в карман и хлопнул письмом о ладонь герцога.

– Держите, ваша светлость. А теперь все вы можете убираться из моего дома.

– Еще нет. Миниатюру, будьте добры.

Король разразился яростной тирадой на шведском.

– Я не успел спросить Стрикленда, но как получилось, что вы с ним начали сотрудничать?

Густав стиснул зубы, и Сент-Джон подумал, что сейчас его пошлют к дьяволу, но король заговорил.

– Я встретил его в загородном доме недалеко отсюда. Он приехал поиграть в карты. – Король прищурился, глядя в дальний конец комнаты, где лежало то, что осталось от Доминика. – Тогда я об этом не знал, но он каким-то образом попал в немилость к Бове. Рискну предположить, что подвела его алчность. – Густав пожал плечами. – Он нуждался в деньгах и был готов пойти на любую низость, чтобы их раздобыть. Он не был слишком ценным помощником, но, как говорится, что имеем… – Король сердито посмотрел на герцога, затем на Гая и отпрянул, наткнувшись на холодное, пустое лицо Сесиль. – Что касается дам. По крайней мере одна из вас совершила убийство в моем доме, – заявил он, ткнув в нее пальцем. – Если вы знаете, что такое…

Гай шагнул и встал между ними, испепеляя Густава взглядом.

– Следите за выражениями, ваше королевское высочество.

Густав отшатнулся:

– А где мои слуги? Их вы тоже уничтожили?

– Большинство внизу, на кухне – я сказал им, что сегодня праздник и они могут себя порадовать. Когда я видел их в последний раз, они направлялись в винный погреб, – ответил Гай. – Но ваши люди, те человек девять, что расхаживали с оружием, сидят в подвале. Им там тесновато, конечно.

Джо внезапно оказалась возле короля, передвигаясь, как всегда, пугающе бесшумно и жестом указала на коридор, где стояла небольшая группа неряшливо одетых людей:

– Они могут остаться в подвале до завтра, до нашего отъезда. Отведите его королевское высочество в его покои и смотрите, чтобы он никого не выпустил из подвала раньше времени.

Густав что-то бессвязно забормотал, когда ужасающего вида парень в засаленной кожаной одежде ворвался в комнату, размахивая грозной дубиной, и схватил его за руку.

– Всегда хотел посмотреть, как живут эти, другие, – осклабился незнакомец, глядя на короля с совершенно диким выражением лица.

– Но постойте…

Парень зажал ему рот рукой и потащил брыкающегося экс-монарха из комнаты. Никто ему не препятствовал.

Когда они ушли, Гай сказал:

– Мы спустимся в кухню, поищем какой-нибудь еды. – Он бросил быстрый, но многозначительный взгляд на Сесиль, которая с ужасом смотрела на тело Стрикленда. Тот сполз по стенке вниз, но все еще сидел почти ровно, и половины головы у него не было.

– Конечно, – согласился Сент-Джон.

Гай осторожно отцепил пальцы Сесиль от винтовки и протянул ее одному из людей Джо, а затем вывел потрясенную женщину из столовой.

Джо подошла к окну, взялась за бархатную штору и сильно дернула, сорвав карниз, обе портьеры и обрушив значительный кусок штукатурки. Потом поманила оставшихся головорезов (среди них были две женщины, отметил Сент-Джон) и показала на трупы.

– Замотайте их вот в это и вынесите во двор. Старик в конюшне скажет, кого из деревенских позвать, чтобы похоронить тела.

Ее подчиненные без промедления приступили к делу.

– Могла бы не крушить дом, а просто позвонить, чтобы принесли старые простыни, – спокойно заметил Эллиот.

Джо, пропустив его слова мимо ушей, ткнула подбородком в сторону Сони, все еще стоявшей на коленях рядом с Барнабасом, окинула рыдающую женщину ледяным взглядом опаловых глаз и спросила:

– А с этой что делать?

– Это пусть решает Марианна, – отозвался Сент-Джон.

Он заметил, как блеснуло сожаление в глазах девушки, когда она посмотрела на убитую горем пожилую женщину.

– Она изменница и шпионка, но у меня нет ни малейшего желания тащить ее обратно и требовать наказания. Барнабас ее любил. Пусть он был лжецом, жуликом и шпионом, но для меня делал все, что мог. Мне все равно, чем она будет заниматься, при условии, что в Англию не вернется никогда.

Соня бросила на нее взгляд, в котором не было ни капли благодарности, и вышла вслед за мужчинами, тащившими два завернутых в бархат тела.

Джо подошла к столу, уселась в освободившееся кресло короля и принялась доедать остатки его ужина.

Герцог хмыкнул и вопросительно посмотрел на Эллиота.

– Она делает то, что хочет, и когда хочет, – сказал тот с… пожалуй, ноткой гордости. Затем сел на место Доминика, оттолкнул грязную тарелку и подвинул к себе блюдо с жареной птицей. – Надеюсь, вы не против? Боюсь, нам так и не удалось поесть: были слишком заняты.

– Угощайся, – сказал Сент-Джон, выдвинул стул для Марианны и устроился рядом с ней. – Расскажи нам, что происходило после нашего последнего разговора.

– Что ж. Шпионы Стрикленда следили за нами с того момента, как мы сошли в Кале с парома, – начал рассказ Эллиот между двумя глотками.

– Так почему ты нам не сказал? – с досадой спросил Сент-Джон.

– Потому что тогда не знал. – Он кивнул на Джо. – Это она мне рассказала.

– Почему мы ничего не знали? – спросил герцог у Блейд.

Она, словно не слыша его, продолжала есть.

– Джо? – окликнула ее Марианна.

Та опять никак не отреагировала.

Эллиот хохотнул.

– Если она не желает слышать, то действительно ничего не слышит. – И продолжил свой рассказ. – Стрикленд сообщил, кто я такой, той банде, что устроила столько неприятностей в Лилле, «Красным котам», и они схватили меня, когда я направлялся в Шарлевиль. Немножко побили, но прежде, чем успели передать властям и получить за меня вознаграждение…

– Что?

Эллиот проигнорировал его вспышку так же эффективно, как Блейд.

– …появилась мисс Браун со своими приятелями.

Упомянутая мисс Браун невозмутимо наливала в бокал вино.

– Мисс Браун опережала на шаг нас и Стрикленда все то время, что мы провели во Франции, – продолжил Эллиот. – Она подозревала, что Барнабас, или Соня, или они оба сговорились с Домиником, поэтому решила не показываться никому из нас.

– Это ты забрал оружие из фургона? – догадался Сент-Джон.

– Да. Прости, что не сказал тебе. Но мисс Браун не хотела задерживать Стрикленда, пока он не приведет вас в свое логово. Она хотела убедиться, что имеет доступ ко всей информации, которую он собирался использовать, чтобы хорошенько подоить мисс Симпсон, поэтому мы просто отправились за вами сюда. – Он быстро взглянул на Марианну. – Кстати, ваш медальон и красивая эмалевая шкатулка тоже в безопасном месте.

– Спасибо.

– А как вы прошли мимо охранников? – спросил Сент-Джон. – Они, конечно, не особенно грозные, но ведь у них оружие.

– Да, поэтому мисс Браун пошла первой. Она сумела как-то отвлечь их на то время, которое нам потребовалось, чтобы избежать перестрелки. Сесиль и Гай воспользовались ножами, которые Ангус им принес, чтобы открыть замки в камерах. И когда мы прибыли, все они уже освободились и поджидали нас.

– Отвлечь? Как?

– Арлетт и Моник, две леди, которых вы здесь заметили, и мисс Браун оделись как… э-э…

– Проститутки, – сказала Джо, отодвигая тарелку и оглядываясь в поисках салфетки. Не обнаружив ни одной, она просто вытерла пальцы о рукава своего грязного платья.

– Да кто же ты? – спросила ее Марианна. – И почему делаешь все это?

Джо допила остатки вина из бокала короля и устремила на нее безжизненный взгляд серых глаз.

– Кто я – не имеет значения. А почему – мне заплатили, чтобы с вами ничего не случилось и чтобы я докопалась до сути задумки Стрикленда. И еще мне дали денег, чтобы я доставила вас в Реймс.

– В Реймс? – рявкнул герцог прежде, чем Марианна успела открыть рот. – Это безумие!

Она во второй раз услышала, как Стонтон повышает голос.

– Да, в Реймс, – спокойно повторила Джо.

– И что там, в Реймсе? – начал раздражаться Сент-Джон.

– Я получила вознаграждение за молчание. – Джо, как всегда, держала в руке нож и крутила его с сонным, скучающим видом. – Это был тот же самый человек, что заплатил мне за охрану мисс Симпсон в этом путешествии.

Герцог определенно собрался возражать, но Марианна положила ладонь ему на руку:

– Полагаю, этот человек сможет ответить на мои вопросы?

– Не знаю, денег за это я не получала.

Сент-Джон раздраженно фыркнул.

– Я поеду, – решила Марианна, ласково сжав его руку.

– Ехать должна только она, – уточнила Джо. – Потом я отвезу ее домой. Все остальные вольны уезжать, когда пожелают. – Она искоса взглянула на Эллиота. – В том числе и вы, мистер Уингейт.

– Я поеду туда же, куда Марианна, – отрезал Сент-Джон. – Надеюсь, это не создаст сложностей? – Его тон ясно говорил, что ему плевать, если и создаст.

Джо в последний раз крутанула нож и засунула за голенище сапога.

– Мне все равно, что будете делать вы.

– Я тоже поеду.

Голос Сесиль раздался от двери. Они стояли там с Гаем и держали в руках наполненные едой тарелки. Сесиль сердито посмотрела на Джо.

– Смотрю, ты уже наелась. А ты, – теперь она гневно сверкнула глазами на Марианну, – даже не пытайся меня отговорить!

– Я буду только благодарна, если ты составишь мне компанию, – искренне сказала Марианна.

Гай вздохнул:

– Что ж, кажется, мне тоже придется тащиться с вами. Эллиот, а ты к нам присоединишься?

– У меня пока нет неотложных дел.

Джо окинула его холодным взглядом, потом поднялась со стула и направилась к двери:

– Отправляемся завтра утром. Прослежу, чтобы все фургоны подготовили.

– Я тебе помогу. – Эллиот не отставал от нее ни на шаг.

Сесиль с громким стуком поставила на стол тарелку и, недовольно вздохнув, села:

– Почему я вообще беспокоюсь?

– Не волнуйся, милая, я с удовольствием все это съем сам, – успокоил ее Гай.

– Марианна, это твое. – Сент-Джон протянул ей письмо и миниатюру.

Она улыбнулась.

– Вы все время отдаете мне какие-то письма, ваша светлость. – Она посмотрела в его тревожные зеленые глаза. – Хотите прочитать?

– Ты уверена?

– Абсолютно! – Было больно произносить следующие несколько слов, но Марианна понимала, что этот листок бумаги слишком опасен и хранить его нельзя, пусть даже это единственное послание от одного из ее родителей. – Хочу, чтобы ты прочитал до того, как я его сожгу.

Реймс, как и все города, через которые они проезжали, готовился к войне.

Марианна хотела поехать на Реджи, но Джо очень спокойно предложила, чтобы на завтрак этим утром она надела платье.

– Ты такая красивая, – пробормотал Сент-Джон, когда Марианна начала нервно разглаживать складки на элегантном платье, которое одолжила ей Сесиль.

Он побрился, но по-прежнему оставался в скромной одежде и в очках.

Они сидели на скамье в фургоне и рассматривали в окно оживленные улицы Реймса.

Все газеты восхваляли Бонапарта, перепечатывая уже ставшую знаменитой фразу, сказанную им в Гренобле. Он подъехал к королевским войскам, распахнул на себе мундир и объявил: «Если кто-то хочет меня убить, то вот он я!»

Вместо того чтобы застрелить его военные части, одна за другой, войска стекались к нему.

Он вот уже несколько недель находился в Париже, распуская правительство Франции и готовясь к войне, в то время как объединенная коалиция, казалось, нарочно тянула время.

Сент-Джону не хотелось думать о том, что принесет остаток этого года и, вероятно, несколько последующих, если Бонапарта не остановят до того, как он поднимет на свою защиту всю большую страну.

Марианна показала на великолепный собор, возвышавшийся как раз впереди, и пробормотала:

– Нотр-Дам де Реймс. Трудно представить, что его более знаменитый тезка в Париже может быть еще грандиознее, правда?

Реймсский собор, как называли его англичане, поистине внушал благоговение, и казалось, что их фургон направляется прямо к нему. И в самом деле, именно там Джо и остановилась.

Беспечно игнорируя вопли возмущенных французских возниц, Джо с Ангусом на плече спрыгнула с облучка, обошла фургон и открыла дверь.

– Здесь ты выходишь, Марианна. – Она полезла в сумку, висевшую на плече. – Я собиралась отдать тебе это немного раньше. – Она вытащила черное кружевное покрывало для головы, весьма поношенное. – Накинь это и сядь в задней части церкви, в последнем ряду справа. Жди там, к тебе подойдут.

– Как, черт побери, кто-то может там к ней подойти? – сердито спросил Сент-Джон. – Мы всего несколько минут назад въехали в город.

Бесцветный взгляд Джо скользнул по герцогу, губы сложились в едва заметную усмешку.

– Не волнуйтесь, ваша светлость. Марианну ждут.

Раздраженный француз, чья телега оказалась зажата их фургоном, решил, что с него достаточно. Он спрыгнул на землю и стремительно пошел к ним, отчаянно вопя.

Джо повернулась к дебоширу, а Сент-Джон привлек Марианну к себе и поцеловал.

– Что бы ни случилось, что бы ты ни услышала, знай: я люблю тебя всем сердцем.

В глазах у Марианны защипало, она закусила губу, боясь, что расплачется как ребенок, если откроет рот, поэтому просто выпрыгнула из фургона и подошла к Джо.

Блондинка скрестила руки на груди, прислонилась к стенке фургона и с улыбкой наблюдала, как горластый возчик ругается с Ангусом.

Птица возбужденно прыгала на плече хозяйки и выкрикивала оскорбления – по-французски – голосом, до жути похожим на голос Джо. Пока ждала просвета в плотном потоке уличного движения, Марианна просто не могла удержаться от смеха, прислушиваясь к особенно грубому и анатомически невозможному указанию, которое птица давала разбушевавшемуся французу, затем оставила спорщиков и поспешила к собору, слегка задержавшись, чтобы полюбоваться старинной архитектурой.

Спустя пять-шесть минут она все же заставила себя оторвать взгляд от великолепного окна-розетки, резьбы, фризов и горгулий и пошла дальше.

Марианна миновала притвор, оказалась в нефе и снова остановилась, с благоговением глядя на сводчатый потолок, вздымавшийся невероятно высоко. Ее переполняло чувство, что она действительно вошла в дом Божий.

– Excusez-moi[15], – пробормотала позади какая-то женщина, и Марианна сообразила, что встала прямо посреди прохода. Она оглянулась на задний правый ряд. Пусто.

Смотреть вполне можно и сидя.

Марианна восхищалась захватывающими дух витражами со множеством коронованных особ и крылатых ангелов, когда ощутила рядом какое-то движение.

На женщине, севшей рядом с ней, была такая густая вуаль, что лица ее Марианна не видела. Одета та была на манер экономки или старшей прислуги.

– Не согласитесь пройти со мной, мадемуазель? – спросила она по-английски, но с сильным акцентом.

Марианна кивнула и встала, чувствуя, как в ушах грохочет пульс.

Женщина запутанным путем повела ее в самые недра огромного здания.

Марианна быстро потеряла счет бесконечным поворотам, дверям и коридорам. Наконец, проводница остановилась перед резной дверью и негромко постучалась.

Голос изнутри ответил:

– Entrez![16]

Служанка (если Марианна поняла все правильно) открыла дверь и жестом предложила Марианне войти в роскошно обставленную, полную книг комнату, видимо, служившую кабинетом какой-то важной персоне.

Изящная темноволосая женщина средних лет подошла к Марианне, и ее карие глаза расширились от удивления.

Марианна неуверенно протянула к ней руки, и ее мать сжала их сильно, до боли.

– Mon Dieu[17], – сказала она, и в глазах ее заблестели слезы. – Ты так похожа на него!

Она так долго смотрела Марианне в глаза, что той захотелось зажмуриться.

– О! – воскликнула кронпринцесса Швеции, и щеки ее покраснели. – Но что же я держу тебя стоя! Идем… – Она показала на кресло, из которого только что встала. – Посиди со мной. Лавинья принесет нам чаю. Садись же, пожалуйста.

Марианна с благодарностью села; ей казалось, что колени превратились в желе.

Они долго смотрели друг на друга.

Дезире заговорила первой.

– Прости… я понимаю, что, должно быть, заставляю тебя чувствовать себя неловко. Мадемуазель Браун сказала мне, что ты до недавних пор ничего обо мне не знала.

– Да, узнала всего несколько недель назад. Хотя об о… отце узнала меньше чем неделю назад.

– Боюсь, таковы были мои распоряжения Сандрин. Я хотела подождать и рассказать правду, когда ты станешь совершеннолетней. – Уголки ее губ опустились, а подбородок слегка задрожал. Затем она подалась вперед и сжала руки Марианны. – Ты страдала? Пожалуйста, скажи, что я не совершила ошибку, отправив тебя с Сандрин. Она так обрадовалась, что ты будешь жить с ней: сама бедняжка не могла иметь детей. – Она шумно сглотнула. – Сандрин присылала мне письма четыре раза в год. И даже прямо перед своей смертью отправила мне последнее письмо, где обещала отдать тебя ее кузине Соне и ее мужу Барнабасу.

Сердце Марианны отчаянно колотилось, она никак не могла собраться с мыслями.

– Прошу вас, ваше королевское высочество, вы…

Королева энергично замотала головой.

– Нет-нет-нет, не называй меня так. Если не можешь сказать maman[18]… – она замялась, явно заметив на лице Марианны сомнение. – Ты должна называть меня Дезире.

Марианна кивнула.

– Спасибо… Дезире.

– Но продолжай, я тебя перебила.

– Я просто хотела сказать, что… ну, я слегка ошеломлена всем этим.

– Естественно.

– В ответ на ваш первый вопрос – нет, я не страдала. Барнабас – человек, который меня вырастил, – забрал меня почти сразу после того, как моя м… мать умерла. Жизнь с ним была необычной, но достаточно счастливой.

– Ты никогда не голодала? Не нуждалась?

– Нет.

– У меня отлегло от сердца. – Она бросила на Марианну неловкий взгляд. – Должно быть, ты гадаешь, как это все случилось. Должно быть, считаешь меня ужасной.

– Я так не думаю, – искренне ответила Марианна.

В дверь постучались, и вошла с подносом горничная, Лавинья. К тому времени как чай и пирожные расставили, лицо Дезире слегка расслабилось.

– Я сама налью, – сказала она, отпуская служанку.

– Моя сестра, ее зовут Жюли, замужем за Жозефом Бонапартом.

Марианна кивнула.

– Именно он представил меня своему брату. – Ее губы изогнулись в ласковой ностальгической улыбке. – Твой отец… когда он вошел в комнату, все остальное перестало иметь значение. В то время он был всего лишь младшим офицером, но мы знали, что его ждут великие дела. Хотя, конечно, никто из нас не догадывался, насколько великие. – Она негромко засмеялась. – Когда он отправился в Париж, все быстро переменилось. Позже я узнала, что его добивались множество женщин. – Она посмотрела на Марианну почти с гордостью.

– И он вам изменял?

Дезире пожала плечами и сделала глоток чаю.

– Этого я не знаю. Но он разорвал нашу помолвку. Он был… одержим ею, Жозефиной.

– Мне жаль, – пробормотала Марианна.

– О, не надо. Все это произошло давным-давно. И, если уж быть до конца честной, это не разбило моего сердца. Я приехала в Париж, чтобы быть рядом с сестрой, и еще потому, что семья Наполеона этого хотела. – Она скорчила гримаску. – Они ненавидели Жозефину. О, как только они ее не называли! – Она засмеялась. – Но я ее ненавидеть не могла. – Дезире склонила голову набок и взглянула на Марианну. – Ты знаешь, что на коронации я несла ее вуаль?

– Нет, я этого не знала.

Дезире снова засмеялась, весьма заразительно.

– Люди смотрели на меня странно, но они всегда так делали и продолжают делать. Наполеон чувствовал себя виноватым за свой поступок и очень хотел выдать меня замуж. Я снова обручилась, но мой жених умер. Наполеон не сдался, и вскоре я вышла замуж за Шарля. – Она посерьезнела. – Но, конечно, в то время он был простой Жан Батист Жюль Бернадот.

Дезире показала на чайник, но Марианна покачала головой. Ее чашка оставалась почти нетронутой.

– Бернадот – еще один мужчина, похожий на твоего отца.

Желудок Марианны сжимался всякий раз, как эта женщина упоминала человека, который снова стремился перевернуть мир.

– Что вы имеете в виду?

– Шарль сам строил свое будущее. Такой амбициозный, стремящийся к великим свершениям. – Она вздохнула. – Я… давай просто скажем, что придворная жизнь не по мне. – Она пожала плечами. – Но мы поженились, и меня это устраивало, хотя в то время… – Она замолчала и прикусила губу – такая привычка имелась и у самой Марианны. – Семья Шарля и Бонапарты… ну, скажем просто, что между ними не все было гладко. Трудное это было время. На жизнь твоего отца покушались, а дружба между ним и моим мужем становилась все более натянутой. Год с лишним я не виделась с Бернадотом, он отправился в военный поход. С твоим отцом я тоже не виделась почти до конца тысяча восемьсот девяносто пятого года, когда он вернулся в Париж, весьма неожиданно. Он получил сообщение об отношениях между Жозефиной и неким молодым офицером.

– Вы упоминали об этом в своем письме, – пробормотала Марианна, и ее словно обдало жаром.

– О да, верно. – Дезире поцокала языком. – Письма, которые он писал Жозефине, до этого случая были очень страстными.

– Она позволила вам читать их?

Дезире снисходительно улыбнулась.

– Она давала их читать своей камеристке, и вскоре слухи о его любви стали широко известны. Такова жизнь при дворе: мало чем отличается от жизни в небольшой деревушке, где все всё про всех знают. В любом случае он горел от страсти, чего никогда не испытывал ко мне. Но она относилась к нему холодно, хотя, думаю, не с самого начала. Но… гм… – Дезире смущенно взглянула на Марианну.

– Он ей изменял? – догадалась она.

– Да. Сначала с одной из ее фрейлин. А после этого… – Дезире пожала плечами. – Кто знает. Но Жозефина не могла его за это простить. И, когда он уехал, увидела шанс отомстить. Узнав об этом, он пришел в ярость. Некоторые думали, что он с ней разведется. Когда он пришел ко мне, был зол и оскорблен. Он говорил… – Ее щеки порозовели. – Говорил разные глупости. Думаю, в ту единственную ночь он искренне верил, что совершил ошибку, разорвав нашу помолвку.

Дезире снова прикусила губу, крутя в руках ситечко для чая.

– Мы стали любовниками. – Она посмотрела Марианне в глаза. – В первый и единственный раз. А потом… что ж, он покинул Париж, не сказав мне ни слова.

Она сделала глоток остывшего чая и посмотрела на Марианну с милой улыбкой.

– А спустя девять месяцев родилась ты.

– А ваш муж… он же…

Дезире поцокала языком.

– Да, со временем получилось неудачно. Бернадот был далеко от дома, и объяснить я ему ничего не могла.

– Должно быть, вы испугались.

– Да я была в ужасе! Но Сандрин – она была рядом со мной с детства – придумала сказать, что я в деревне поправляю здоровье. – Ее глаза затуманились от воспоминаний. – Когда ты родилась, я хотела, чтобы ты жила где-нибудь рядом со мной, но пообещала Сандрин, что она может назвать тебя своей дочерью. Все знали о ее бесплодии. Муж от нее ушел, бросил ее, ведь она не могла родить ему детей. Она забрала тебя и уехала, чтобы начать новую жизнь. Я сочла это за лучшее.

– А мой… о… отец знает обо мне?

– Конечно, я ему сказала. Собственно, именно он выбрал для тебя имя.

Что-то странное, и нельзя сказать, что неприятное, зашевелилось в ней при этих словах.

– Он сам?

– Да. – Дезире улыбнулась. – Марианна – героиня революции. Конечно, тебе это известно. Сильное и благородное имя.

Они немного посидели молча, тишину нарушила Дезире.

– Браун сказала мне, что с тобой путешествует герцог?

– Да, это правда, – ответила Марианна, не особенно желая обсуждать эту тему с незнакомкой. – Что до короля – точнее, экс-короля, – он все еще может сообщить вашему мужу или шведскому правительству о моем существовании. – Марианна чувствовала себя обязанной предупредить Дезире.

Она засмеялась:

– У него есть письмо или миниатюра?

– Письмо я сожгла, а миниатюры у меня.

– Значит, у него ничего нет, и никто не поверит ни единому его слову.

– Но ваш муж может подумать…

– Шарль о тебе знает.

Марианна крайне удивилась:

– Знает?

– О да. – И она по-девичьи задорно засмеялась. – Ты даже не представляешь себе, до чего глупые интриги плетутся в придворных кругах. Как по-твоему, почему я откладываю свое возвращение в Швецию?

Марианна уже задумывалась над этим, но спрашивать не хотела.

– Даже в Париже в моем доме есть шпионы. Так Шарль о тебе и узнал, много лет назад. И конечно, у него есть люди, которые приглядывают за Густавом. Каким бы он ни был жалким, все же это бывший король Швеции, а нынешняя политическая обстановка как нельзя лучше подходит для того, чтобы нам навредить. Именно Шарль позаботился о том, чтобы нанять вашу мисс Браун, а уж она обнаружила связь между Густавом и тем бароном.

Опять Джо!

– Да кто она такая? – спросила Марианна.

– Я не знаю, дорогая. – Дезире нервно улыбнулась. – Когда я общалась с ней в первый раз, мисс Браун предложила… гм… устранить Густава и Стрикленда. Именно это слово и употребила.

Марианна широко раскрыла глаза, а Дезире кивнула.

– Когда я ответила, что мне это не по душе, она предложила поехать в Лондон и заняться расследованием там. Сказала, что данный план, вероятно, даже лучше, потому что это единственный способ – как это она выразилась? – ах да: вырвать все сорняки с корнем.

Марианна вздрогнула.

Дезире кивнула.

– Да, это опасная женщина. Нам ее очень рекомендовали, так что мы позволили ей управлять нашими решениями… – Ее губы изогнулись в грустной улыбке. – Разумеется, все прошло бы более гладко, не вернись твой отец с Эльбы. Я пришла в ужас, поняв, что позволила тебе попасть в такую опасную ситуацию. Единственное, что помогало мне сохранить рассудок, это присутствие мисс Браун.

Джо и Ангус – ее ангелы-хранители?

– А теперь, – уже другим тоном произнесла Дезире, словно стряхнула с себя флер романтических воспоминаний. – Времени у меня мало. Мне нужно как можно быстрее вернуться домой. Дела в Париже… впрочем, я уверена, ты можешь себе это представить.

– Вам угрожает опасность?

– О нет. Мне удалось сохранить друзей по обе стороны, если так можно выразиться. Людовик очень добр ко мне. – Она надула губки. – Хотя не настолько, чтобы разрешить привезти в Париж мою дорогую сестру и ее мужа.

Марианна едва не рассмеялась, услышав это. Учитывая, что ее зять – дядя Марианны! – брат Наполеона, вполне можно понять нежелание короля Франции пригласить его жить в столице.

– Но прежде, чем уйти, я хочу поговорить о том герцоге…

Под ее напряженным, многозначительном взглядом щеки Марианны запылали.

– А, – сказала Дезире, кивая, словно услышала ответ. – Ты влюблена.

Марианна открыла рот, собираясь все отрицать, но вдруг поняла, что это ее единственный шанс искренне поговорить с женщиной, подарившей ей жизнь.

– Да.

– Это не его называют в газетах «лорд Безупречность»?

Марианна поморщилась, услышав столь ненавистное Сину прозвище.

– Да.

– И ты согласилась стать его содержанкой?

– Нет! – воскликнула Марианна, уязвленная тем, что родная мать могла сделать такое предположение.

Дезире негромко рассмеялась:

– Это вовсе не оскорбление. Я горжусь тобой, ты сумела привлечь внимание такого мужчины.

– Он сделал мне предложение! – выпалила Марианна, и тут же прикусила язык.

– Mon Dieu! Должно быть, он очень тебя любит.

– Да. И я его люблю, поэтому и не могу принять его предложение.

– Но почему? – спросила Дезире, заметно раздражаясь. – Из-за того, что рассказывает Браун? Что тебя так ужасно унизил этот… – Ее губы сложились в злобную усмешку, и на какой-то миг Марианне показалось, что она сейчас плюнет. – …эта свинья Стрикленд?

– Отчасти. Но вы знаете, чем я занимаюсь в цирке Фарнема?

– Браун говорит, ты его… – Она пощелкала пальцами, вспоминая нужное английское слово. – …comptable[19]?

Джо поделилась с ней множеством подробностей, но почему солгала насчет того, чем Марианна зарабатывает себе на жизнь?

Девушка вздохнула:

– Нет. Я не веду его бухгалтерские книги. Я участвую в представлении. Дерусь.

Глаза Дезире потрясенно распахнулись.

– Ты… boxeur[20]?

– Я думаю, правильнее сказать «boxeuse»[21]. – Дезире не улыбнулась на ее шутку, и Марианна сочла необходимым добавить: – Теперь вы понимаете, почему я не могу принять предложение герцога.

– Это действительно… препятствие. – Кажется, Дезире взяла себя в руки. – Но ты говоришь о любви?

– Да.

– Что ж, он может жениться на ком-нибудь другом, а ты просто останешься с ним.

– Он никогда на такое не пойдет.

– Почему?

– Потому что он порядочный человек, – твердо ответила Марианна. – Кроме того, я и сама никогда не соглашусь на подобное.

Судя по лицу Дезире, она могла много чего сказать об аристократах, хранивших верность женам, но решила благоразумно промолчать.

– И что же ты собираешься делать?

– Управлять бизнесом Барнабаса.

– Не понимаю – тебе что, не хватает денег? Я могу посылать больше.

– Пятьсот фунтов – более чем щед…

– Пятьсот фунтов? Но мой управляющий каждый год посылает на твой день рождения полторы тысячи фунтов в Банк Англии.

– Вы посылаете деньги каждый год? – тупо переспросила Марианна.

– Разве ты никогда их не получала?

– Нет.

– Но кто-то же наверняка получал?

Теперь Марианна поняла, почему Соня так старалась забрать саквояж Барнабаса, когда уезжала. А она-то, дурочка, поверила, что дело в сентиментальных воспоминаниях. Наверняка там имелась информация о банковском счете.

– Не знаю. Я впервые слышу о счете и деньгах.

Она сжала кулак, и Дезире положила на него ладонь.

– Не волнуйся, – мягко сказала она, неверно истолковав гнев Марианны. – Я позабочусь о том, чтобы открыть новый счет, с которого только ты сможешь снимать деньги. Мне следовало сделать это давным-давно, как только ты подросла.

– Вы очень добры, – сказала Марианна, – но совершенно не…

– Я хочу. Кроме того, есть, конечно, еще деньги, которые отложил для тебя твой отец.

– Для меня?

– Да. Это было только справедливо. То же самое он сделал для… – Она осеклась.

– Для других его внебрачных детей? – догадалась Марианна. – А много у меня сводных братьев и сестер?

И всё это люди, с которыми она никогда не встретится.

– Несколько, – призналась Дезире. – И, разумеется, есть еще мой Оскар.

– У вас только один ребенок?

– Нет, у меня еще есть дочь.

Марианна уже собралась спросить, как ее зовут, но заметила веселые искорки в карих глазах матери.

– Ты моя дочь, Марианна. И родись ты в более удачное время, стала бы принцессой.

– Но я не принцесса, – напомнила Марианна королеве.

– К сожалению, нет. – Тут ее печаль развеялась, и она широко улыбнулась, демонстрируя ямочки на щеках. – Но, может быть, станешь герцогиней.

Марианна не стала ей возражать. Жизнь, которую вела ее мать, так разительно отличалась от ее собственного существования, что безнадежно пытаться объяснять ей, почему этот союз невозможен, поэтому пусть Дезире продолжает предаваться приятным мыслям. Хотя бы одна из них может мечтать о предполагаемом будущем.

Сент-Джон стоял на палубе и смотрел на тот же пролив, который пересек несколько недель назад. А казалось, прошла целая жизнь. И четыре дня, минувших со дня отъезда из Реймса, тоже казались вечностью.

Тогда он провел последнюю ночь с Марианной. «Это должно закончиться до нашего возвращения домой», – сказала она ему в ранний предрассветный час. Поведав о своем разговоре с матерью, Марианна немного поплакала, а потом со всем неистовством предалась его ласкам.

Следовало догадаться, что она собиралась ему сказать.

Марианна не оплакивала утрату матери, с которой только что познакомилась и которую так быстро потеряла, а прощалась с ним.

Сент-Джон посмотрел ей в глаза и увидел правду. Ее не удастся уговорить, так что нет смысла умолять остаться с ним.

– Это ты сейчас так думаешь, – сказала она горько, – но со временем начнешь на меня злиться. Столь неравный брак превратится для нас обоих в пытку.

– Думаю, ты ошибаешься.

– Значит, мы обречены на вечное несогласие. – Она прерывисто вздохнула, в глазах ее блестели непролитые слезы. – Я еще в самом начале наших отношений взяла с тебя слово, что все завершится до возвращения домой. И ты действительно собираешься нарушить свое обещание?

Какой коварный удар.

После долгого мучительного раздумья герцог кивнул:

– Все будет, как ты хочешь.

В любимых карих глазах мелькнуло такое изумление, что Сент-Джон вдруг подумал: а вдруг он совершил ошибку, сдавшись так быстро? Вдруг она могла согласиться? Но момент, если таковой и существовал, уже был упущен.

Дорога из Реймса в Кале ничем не походила на дорогу из Химмель-хауса в Реймс.

Эллиот, Син и Гай ехали в одном фургоне, три женщины – в другом. Разговоры, если они и начинались, были короткими и натянутыми.

Похоже, не одному Сент-Джону дали отставку.

Гай, опершись о фальшборт рядом с ним, протянул:

– Итак…

Герцог избегал лучшего друга вот уже несколько дней. Это было непросто, особенно учитывая, что они втроем ехали в одном фургоне.

– Итак… – повторил Гай, как будто в первый раз Сент-Джон его не услышал.

– Ты ведь не отстанешь, верно? – спросил тот.

– Нет. Получил отставку?

– А ты? – парировал Сент-Джон.

– Да, – сразу же ответил Гай, явно желая поговорить о своих делах гораздо сильнее, чем совать нос в чужие. – Я думаю, они сговорились еще в Реймсе.

Сент-Джон мысленно с ним не согласился, но промолчал.

– Полагаю, это к лучшему, – вздохнул Гай.

С этим Сент-Джон совершенно точно не согласился, однако не собирался обнажать свою израненную душу даже перед самым давним другом.

– По тому, как она отреагировала на мое предложение, можно было подумать, что я предлагал ей дохлого барсука.

Сент-Джон вскинул брови:

– В содержанки?

– Разумеется. – Гай наморщил лоб. – А что еще-то?

Сент-Джон молча уставился на приятеля. Глаза Гая полезли на лоб.

– Ты не мог сделать это.

Герцог перевел взгляд на горизонт.

– Может, рехнулся?

Почему все задают ему один и тот же вопрос? Да он один из самых здравомыслящих на свете!

– Кто рехнулся? – спросил Эллиот, подойдя к Сент-Джону с другой стороны.

– Наш приятель просил руки Марианны.

Эллиот изумленно открыл рот и пробормотал что-то нечленораздельное.

– И это все, что ты можешь сказать? – возмутился Гай.

Эллиот не обратил на него внимания.

– А как насчет тебя и… гм… Браун, а, Эллиот? – поддел его Гай и хохотнул. – Ты уже позвал ее замуж? Или тебе нужно испросить разрешения у Ангуса?

Эллиот был эмоционален, как гранитная статуя.

Гай вскинул вверх руки:

– Что? Я же только шучу. Что на вас обоих нашло? Как, по-вашему, все это должно было закончиться? Неужели я единственный, у кого еще остался здравый смысл?

– Нет, если слова «здравый смысл» означают то, что я думаю.

Все трое повернулись, услышав насмешливый голос Сесиль.

Сесиль и Джо – и Ангус – только что вышли на палубу, и француженка презрительно смотрела на Гая, изогнув черную бровь, словно подзуживая его.

Гай благоразумно держал рот на замке.

– Как себя чувствует Марианна? – спросил Сент-Джон.

– Жить будет, – отозвалась Сесиль, тоже опершись на фальшборт. – Но морская болезнь многих заставляет желать смерти.

Француженка обернулась к Стонтону, нарочито игнорируя своего бывшего любовника.

– Чем будете заниматься по прибытии в Лондон, ваша светлость?

– Я не задержусь в Лондоне, – ответил тот, решив, что Марианна поручила Сесиль выяснить, как лучше всего избегать неловких встреч с любовником, когда они сойдут на берег. – Поеду домой, в Вортам.

Он не знал, долго ли там пробудет. Сначала Сент-Джон планировал привезти Бена с собой в Вортам и остаться там до конца года, поддерживая ложь о поездке в Америку. А сейчас… что ж, раз война на носу, ему придется вернуться в город, и чем раньше, тем лучше. Когда же начнут спрашивать, почему он так рано вернулся, придумает что-нибудь.

– Я еду в Лондон, – сказал Гай, не дождавшись вопроса от Сесиль.

– А вы? – спросила она Эллиота.

– Мне нужно вернуться к работе. Смею предположить, я буду очень занят. – Он коротко взглянул на Джо, но та словно не слышала их разговора: поглаживала Ангуса по голове.

– Действительно, – добавил Эллиот громче. – Уверен, я им просто отчаянно нужен. Возможно, придется даже нанять больше сотрудников с определенными… гм… талантами.

Джо отошла от них, направляясь к носу судна, и Гай перевел взгляд с быстро исчезавшей фигурки на Эллиота.

– Ты говоришь о том, о чем я подумал?

– У Блейд уже есть работа, – произнесла Сесиль, обращаясь к Эллиоту, и бросила жесткий, неприязненный взгляд на Гая. – У нас троих полно дел в театре. Мы будем очень заняты.

Гай откашлялся и попятился, наткнувшись на ее язвительный взгляд.

Сесиль снова обернулась к Стонтону.

– Я убедила Марианну сосредоточить все внимание на деловых вопросах. Она оставит занятия боксом.

Сент-Джон это уже знал. Это было единственное обещание, которое он вырвал у нее. Марианна поделилась с ним планами взять на себя управление цирком, и он приветствовал этот шаг.

К несчастью, пустоту внутри данное обещание заполнить не могло.

Первые несколько месяцев после возвращения Сент-Джон был слишком занят тем хаосом, который создавал на континенте отец Марианны, чтобы предаваться жалости к себе. Собственно, обязанности в парламенте отнимали у него все время осенью и зимой 1815/16-го, но после Рождества, которое он так неразумно решил провести в Лондоне на случай, если кое-кто передумает, перестанет упрямиться и начнет его искать, Сент-Джон отказался от надежды на благоразумие Марианны.

Она его отвергла и уступать не собирается.

В самое Рождество он получил сообщение от тетушки Джулии – его мать умерла во сне в возрасте пятидесяти шести лет.

Приготовления к скромным, очень частным похоронам заняли весь январь.

И только он собрался вернуться в Лондон, как курьер доставил ему еще одно сообщение, на этот раз от Гая.

В отличие от матери Сент-Джон, которую многие считали умершей много лет назад, герцог Фейрхерст, дед Гая, пользовался большой популярностью, и на его похороны пришли сотни людей.

Смерть приходит трижды, мрачно предрекла тетя Джулия, сопровождавшая Сент-Джона в поездке в Лондон; она впервые собиралась принять участие в светском сезоне после своего собственного дебюта, случившегося несколько десятков лет назад.

В тот раз она поехала лишь потому, что в доме, погруженном в траур, устраивались лишь камерные семейные развлечения. Хотя его тетушка не так смущалась своих отметин на лице, как многие другие, переболевшие оспой, все же по природе своей она была замкнутой.

Поднимаясь по ступеням в Стонтон-хаус, Сент-Джон опять думал, как правильно поступил, что сумел уговорить тетушку поехать с ним. Теперь дома его ждали, хотя он часто возвращался очень поздно, вот как сегодня.

В прошлом одиночество его не беспокоило, но после возвращения из Европы… да, дом словно сделался еще больше и казался совсем пустым.

Баффл, как обычно ожидавший у входной двери, распахнул ее до того, как Сент-Джон поднялся на верхнюю ступеньку.

– Добрый вечер, ваша светлость, – сказал он, повернулся, отпуская стоявшего за спиной лакея, и принял у герцога шляпу. – Я как раз собирался отправить к вам одного из лакеев с сообщением.

Сент-Джон перестал стягивать перчатку и замер, чувствуя, как внутри все сжалось.

– Что-то случилось с тетушкой?

– О, леди Джулия в здравии, ваша светлость. Это мистер Уингейт – он в библиотеке.

Сент-Джон взглянул на часы: почти полночь. Странно, почему Эллиот не пожелал встретиться с ним в клубе, где они ужинали с Гаем.

Гость сидел у камина и читал одну из газет, которые доставлялись его светлости ежедневно.

– Рад видеть тебя, Стонтон, – сказал он, улыбнулся и отложил газету.

– И я тебя. Мне казалось, ты собирался провести в Париже еще неделю.

– Нет, я вытянул длинную соломинку и получил разрешение вернуться раньше.

– И это плохо, верно? – посмотрел на него Сент-Джон.

В прошлом году Эллиот получил специальное назначение и теперь бывал за границей чаще, чем дома.

– Ну, не очень хорошо. – Он вздохнул. – Однако теперь я довольно надолго обосновался дома.

Сент-Джон налил себе выпить и приподнял графин, предлагая Эллиоту, но тот отказался:

– У меня еще есть. Баффл суетился вокруг меня, будто я его давно потерянный внук. Сказал, что я похудел, и грозился разбудить кухарку, чтобы меня накормила.

Герцог склонил голову набок и оценивающе посмотрел на друга:

– Ты и вправду какой-то тощенький.

Эллиот хохотнул.

– Ну и что привело тебя ко мне в такой час? – спросил Сент-Джон, усаживаясь в кресло напротив друга. – Ты даже домой не заглянул, судя по виду.

– Да, прошу за это прощения.

Сент-Джон отмахнулся:

– Ерунда. Ты знаешь, о чем я.

Эллиот наклонился к кожаному саквояжу, стоявшему у его кресла.

– У меня тут кое-что есть… и это может оказаться очень важным. – Он вытащил официальное на вид письмо и протянул другу.

Сент-Джон посмотрел на печать, и глаза его полезли на лоб.

– Ты уверен, что мне следует…

– Вообще-то нет. Отдав тебе это письмо, я нарушил сразу несколько законов и примерно столько же международных соглашений. И это только отчасти шутка, – заявил Эллиот, поймав его удивленный взгляд. – Просто открой его и… ничего мне не говори.

Заинтригованный, Сент-Джон сломал тяжелую восковую печать и развернул документ, заставивший его, человека, давно привыкшего к виду королевских указов и посланий, поднять брови.

Довольно короткий документ был написан витиеватым, почти неразборчивым почерком. Дочитав до нужного раздела и увидев знакомое имя, герцог резко поднял голову.

Эллиот уже усмехался.

– Ты дьявол, – прошептал Сент-Джон. – Как ты…

– Я не имею к этому никакого отношения. Похоже, никто толком не понимает, кто и что за этим стоит. Хотя, по слухам, оно пришло откуда-то из-за пределов страны.

Сент-Джон аккуратно сложил документ и протянул Эллиоту.

– Нет, мне это ни к чему.

– Что?

– Я подумал, тебе захочется самому его доставить.

Сент-Джон открыл рот, чтобы возразить, но замер. Мысли пустились в пляс. А когда он поднял голову, друг, всегда опережавший его на шаг, понимающе кивнул.

В первый раз за эти недели – черт, за месяцы! – Сент-Джон почувствовал, что губы его растягиваются в искренней улыбке.

– Действительно, я буду очень рад выступить в роли почтальона.

Остров Святой Елены

1821 г.