Перед тем как начать описывать события, происходившие в прошлом веке, мы вынуждены сделать одно утверждение: вся советская историография, то есть все те книги по советской истории, которые были опубликованы в СССР в период до примерно 1989 года, миллионы и миллионы томов, не содержит в себе ни одного слова правды. Ее единственной целью являлась фальсификация истории России 20 века и преподнесение ее читателю в абсолютно ложном свете, с разного уровня лживостью — сталинской, хрущевской, брежневской и так далее. Иными словами, советские историки описывали все не так, как было на самом деле.

В 1989 году ситуация стала меняться, и со временем в России опубликовали много серьезных исторических работ, но количественно, и психологически, даже они очень часто не в состоянии были очистить от многослойной лжи умы многомиллионного населения и переломить ситуацию. Тем более слишком быстро желание «хочу все знать» сменилось в России усталостью от навалившейся информации и уверенностью, что «мы все уже знаем». Поэтому многое, что читатель почерпнет из этой книги, он узнает впервые — и удивится.

Всероссийская чрезвычайная комиссия, образованная Дзержинским по настоянию Ленина 7 (20) декабря 1917 года, стала первой известной нам в мире спецслужбой в современном смысле этого слова. И это та причина, по которой памятник Дзержинскому простоял много десятилетий в самом центре Москвы, напротив здания Лубянки. По той же причине портреты и бюсты Дзержинского, неоднократно размноженные, украшали и до сих пор украшают кабинеты всех сотрудников советских/российских спецслужб. Даже у нынешнего президента России Владимира Путина на столе стоит бюстик Дзержинского. Но это вовсе не потому, что Дзержинский был первым председателем ВЧК. Это, главным образом, потому, что Дзержинский первым осознал силу и значение госбезопасности как инструмента для захвата власти в стране, и вместо преклонения перед Совнаркомом и Лениным начал с ними отчаянную борьбу, в которой, в конце концов, победил. Но обо всем по порядку…

Советская власть нуждалась в ВЧК не для состязания со своими политическими противниками, а для их уничтожения. И не контрреволюционеры представляли для Ленина главную опасность, а его же вчерашние соратники и союзники по революционному движению. Спецслужбу Дзержинского Ленин создавал главным образом для борьбы с коллегами по революционному движению: кадетами, меньшевиками, эсерами, левыми эсерами, анархистами. И во главе ее Ленин не случайно поставил крайне левого даже по большевистским меркам Дзержинского. Он знал, что у того, к кому со временем прилипло прозвище Железный, не дрогнет рука. Лестной эту кличку могли считать только сами сотрудники госбезопасности.

В безбрежном океане российского революционного движения большевики были маленькой экстремистской группкой, в которой все было отстроено по принципам итальянской мафии и основано на личной преданности вождю (Ленину) и родственных связях, когда в партийной жизни участвовали целые семьи. Большевистская организация имела два крыла: эмигрантское и российское. Российские подпольщики по большей части состояли из боевиков и «эксов» (участвовавших в «экспроприациях»), а потому сидели в тюрьмах и на каторге. И это тоже напоминало будни мафии, когда часть членов организации сидела за уже содеянные преступления, а другая — продолжала их совершать.

Этой маленькой мафиозной структуре в крестьянской России, где практически отсутствовал пролетариат, бессмысленно было рассчитывать на успешный захват власти. Это — если верить в теорию Карла Маркса и играть по правилам, принятым в революционном движении и революционных кругах. А если забыть про теорию и отказаться от правил? А если захватывать власть через раскол исходно монолитного врага, стравливая расколотые группы друг с другом?

Даже в этом случае один в поле не воин. Беспринципный Ленин нашел в роковые революционные дни очень важного союзника — закомплексованного Льва Троцкого. Закомплексованного в том смысле, что Троцкий, никогда не будучи большевиком, с весны 1917 года очень по этому поводу переживал. И когда большевик Ленин предложил председателю Петроградского совета Троцкому заключить политический блок и вместе возглавить будущее правительство (названное затем Советом народных комиссаров), Троцкий немедленно согласился. Теперь их было двое. Против всех остальных.

Безупречный авторитет Ленина в партии большевиков — одна из многочисленных не соответствующих истине легенд советской историографии. Игнорировавший предоктябрьские директивы Ленина ЦК партии большевиков, Петроградский Совет, во главе которого стоял «межрайонец»[9] и очевидный конкурент Ленина в революции Троцкий; собравшийся в октябре 1917 года Второй Всероссийский съезд Советов — ни один из этих институтов не смотрел на Ленина как на своего вождя и руководителя, ни один из этих составных элементов Октябрьского вооруженного восстания в Петрограде не собирался подчиняться его воле. Ленин всегда себя навязывал, и Лениным всегда тяготились.

Его напарник Троцкий вернулся в Петроград из эмиграции в начале мая 1917 года и стал фактическим организатором Октябрьского переворота в столице. Очевидно, что соглашение между Троцким и Лениным было достигнуто буквально в день переворота, 24 октября 1917 года. Троцкий руководил Петросоветом — основным рычагом революции. Но у него не было своей организации, поскольку возглавляемые им «межрайонцы» (не вошедшие в ленинскую группировку революционеры) в июле-августе 1917 года окончательно влились в партию большевиков. Собственной мафиозной структуры, подобной ленинской, у Троцкого тоже не было. Его интересовала революция, для которой он был вождем. Ленина интересовала власть, захватив которую он планировал начать руководить мировой революцией.

Блок Троцкого с Лениным был естественным и взаимовыгодным шагом. Отдав большевикам своих «межрайонцев», сделав Петросовет орудием ленинской политики, полностью поддержав Ленина в крайне рискованном и по существу авантюристическом деле захвата власти и формирования Совнаркома (СНК) в обход воли Второго съезда Советов, влиятельных социалистических партий и профсоюзов, Троцкий получил партбилет большевистской партии, членство в ее ЦК и портфель министра иностранных дел в советском правительстве.

Именно потому, что Троцкий имел дело с людьми, верящими во власть и ценившими ее, такими как Ленин, Яков Свердлов и Дзержинский, его личное восхождение к власти следует считать блистательным. Без извечной суетливой борьбы со своими мнимыми и действительными врагами, чем всегда был так занят и обеспокоен Ленин, без темных «немецких денег», без компрометации себя проездом через вражескую Германию при возвращении в Россию, Троцкий стал вторым человеком в государстве — с легкостью, которой можно было позавидовать. Но именно этого высокомерного жеста — подчеркиваемого Троцким безразличия к личной власти; легкости, с которой так все давалось счастливчику-Троцкому; популярности, которой Троцкий пользовался у коммунистического актива, — ему не могли простить и не простили члены большевистской верхушки, обойденные Октябрьской революцией, — Сталин, Зиновьев, Каменев и Бухарин.

Троцкий так и не стал полноправным членом ленинской мафиозной структуры. Его место в правительстве было гарантировано личным соглашением с Лениным. Было ясно, что с уходом Ленина неизбежно от власти оттеснят и «не большевика» Троцкого. Однако, не зная о соглашении Ленина с Троцким и об очевидной слабости позиции Троцкого, опирающейся исключительно на личную власть Ленина, нельзя правильно объяснить поведение Троцкого во внутрипартийной борьбе 1918–1924 годов, о которой мы еще будем говорить.

В октябре-ноябре 1917 года Ленину предстояло отстоять для большевистской партии право на формирование СНК и удержать власть против блока социалистических партий, ратовавших за формирование многопартийного «однородного социалистического правительства». В этом столкновении Ленин одержал победу благодаря тому, что в решающий момент был поддержан не только Петросоветом Троцкого, но и партией левых социалистов-революционеров (ПЛСР), политическое сотрудничество с которой стало доминирующим фактором внутриполитической партийной жизни первой половины 1918 года.

В октябре 1917 года в России царила анархия. Временное правительство, вряд ли контролировавшее ситуацию даже в лучшие моменты своего существования, перестало быть политической силой. В этом вакууме большевистский переворот был скорее бумажной декларацией, а не фактическим захватом власти в городе, а уж тем более в стране, большевиками. Замена нереального Временного правительства столь же нереальным большевистским мало что меняла в общем хаосе, в который была погружена Россия.

Но, кажется, только то и отличало большевиков от прочих политических групп и партий, что возглавлял партию Ленин, хорошо видящий перед собой ближайшую цель: формирование правительства под своим руководством.

Без понимания психологии и целей Ленина невозможно понять русскую революцию. И личность этого человека, во многом оставшегося для историков загадкой, даже сегодня, после всего о нем написанного и сказанного, требует своего самостоятельного исследования. Для данной работы нам важно обратить внимание на Ленина как на человека с маниакальным мышлением, абсолютно уверенного в своей правоте, отстроившего большевистскую организацию по жестким мафиозным принципам, и к тому же — гениального тактика политической борьбы.

Можно с уверенностью сказать, что без Ленина партия большевиков не стала бы ведущей социалистической группировкой. Только авторитет Ленина в узком кругу большевистских руководителей, составлявших Центральный комитет (ЦК), только признание ими за Лениным непревзойденного политического таланта в конечном итоге обеспечивали ему победу сначала внутри ЦК партии, а затем и в поединках с политическими противниками или попутчиками большевиков. Ленин как тактик перевешивал не только всю партию большевиков, но и весь блок русских социалистических партий.

У Ленина и большевиков в первый год русской революции был не очень широкий выбор. Они могли либо уступить власть блоку социалистических партий, либо уничтожить эти партии, установив однопартийную диктатуру. Большевики пошли по второму пути. Споры о том, в какой степени этот выбор был свободным или вынужденным, следует считать академическими. Кажется, за всем этим стояло упорное желание Ленина сохранить за собой власть. Его противникам и партнерам со временем стало ясно, что Ленин от власти не уйдет никогда, поскольку власть была единственным, что его действительно интересовало. А поскольку с авторитетом Ленина готова была, и то с оговорками, считаться только партия большевиков, Ленину уже в первые часы революции пришлось прибегнуть к репрессиям, проводимым госбезопасностью Дзержинского и очень скоро приведшим страну к однопартийной диктатуре.

Ленин и его конкуренты были в неравных позициях. Последним предстояло решать, что правильнее предпринять в интересах русской и международной революции. Ленину требовалось определить, что сделать, чтобы встать во главе первого советского правительства и остаться руководить им навсегда. Неудивительно, что в то время, когда противники Ленина спорили и сомневались, он, впервые появившийся легально и публично на съезде Советов только 26 октября, после осуществленного Петросоветом Троцкого в ночь на 25 октября переворота, провозгласил создание правительства — Совета народных комиссаров — под своим руководством.

Декларация Ленина о создании Совнаркома вносила раскол в и без того слабое и неоднородное социалистическое движение, провозглашала свержение Временного и создание советского правительства не волею съезда Советов, избранного хоть и узким кругом избирателей, но все-таки — избранного, а волею партии большевиков. И даже не всей партии, так как вопрос этот в партии не обсуждался и ее мнение по этому поводу известно не было, и даже не всего большевистского ЦК, и даже не всей большевистской фракции съезда Советов, а только волею поддержавшей в этом вопросе Ленина небольшой группы партийных функционеров.

В самые первые часы и дни власти большевистского правительства Ленин отработал тактику, с успехом применяемую им все последующие годы. Угрозами и шантажом, вплоть до заявления об уходе в отставку, он добивался поддержки своей резолюции с перевесом пусть в один голос, проводя повторные голосования до тех пор, пока изможденный противник не уступал ему, наконец, большинства. Затем проводил резолюцию о том, что ЦК (или фракция) в полном составе непременно поддерживает это большинство (а на самом деле лично Ленина и идущее с ним меньшинство). После этого Ленин навязывал партийную политику меньшинства от имени большевистской партии формально многопартийному ВЦИКу Советов или очередному съезду, раскалывая или разгоняя съезды, где у левого сектора большинства не было. Неустанно повторяя этот трюк снова и снова, Ленин противопоставил всей стране диктатуру даже не партии и не Центрального комитета, а свою собственную, неоднократно давая понять и врагам, и друзьям, что живым от власти он не уйдет и никогда никому ее не отдаст.

Однако власть Ленина всегда висела на волоске. И в дни, когда он планировал опередить Второй съезд Советов с объявлением о низвержении Временного правительства Александра Керенского, дабы первым сформировать правительство Советов под своим руководством; и в первые дни функционирования этого самозванного органа, узурпировавшего власть и оттеснившего от руководства всех прочих революционеров, не входящих в мафиозную структуру Ленина. 26 октября (8 ноября) 1917 года на Втором съезде Советов в Петрограде, делегатами которого являлись представители многочисленных российских революционных партий, был поставлен вопрос о создании «однородного социалистического правительства». Сознавая невозможность (как по крайней мере всем казалось тогда) удержания власти силами малочисленной большевистской партии, ЦК большевиков дал согласие на ведение переговоров о создании коалиционного социалистического правительства без вхождения в него двух узурпаторов — Ленина и Троцкого. Ленин с Троцким потеряли власть, еще толком не захватив ее.

29 октября на заседании ВЦИКа представители Викжеля (Всероссийского исполнительного комитета профсоюза железнодорожников), контролировавшего железные дороги и определяющего, смогут или не смогут доехать до Петрограда те или иные войска, потребовали в ультимативной форме прекращения в стране гражданской войны (то есть разговоров о захвате власти) и партийных междоусобиц (иначе говоря, заявлений большевиков о том, что они сформируют однопартийное правительство) и предложили себя в качестве посредника «в переговорах о реконструкции власти и подведении под нее более широкого базиса». Руководство Викжеля считало, что СНК, «как опирающийся только на одну партию, не может встретить признания и опоры во всей стране» и что поэтому необходимо создание нового правительства — однородного социалистического правительства, опирающегося на «революционную демократию» фронта и тыла[10].

Председатель ВЦИКа большевик Лев Каменев дал на такие переговоры согласие, и они начались 29 октября в 7 часов вечера в помещении Викжеля. Переговоры длились несколько дней. Большевики соглашались на участие в правительстве всех социалистических партий — от большевиков до народных социалистов включительно, но все уперлось в категорическое несогласие социалистических партий включать в состав правительства Ленина с Троцким. Переговоры зашли в тупик.

На заседании ЦК, продолжавшемся с вечера 1 ноября до утра 2 ноября, мнения разделились. Ленина и Троцкого поддержали только два члена ЦК партии: Дзержинский и Моисей Урицкий. И это был момент, когда Ленин обратил на них особое внимание и вскоре поставил первого во главе госбезопасности (ВЧК), а второго, после переезда правительства в Москву в марте 1918 года, — во главе Петроградской ЧК. Все остальные члены большевистского ЦК готовы были уступать, считая, что нужно добиваться соглашения с другими социалистическими партиями, даже если для этого потребуется уход из правительства Ленина с Троцким.

Игры в демократию внутри собственного ЦК Ленину быстро надоели, и он в ультимативной форме предложил несогласным «подчиниться партийной дисциплине и проводить ту политику, которая сформулирована в принятой ЦК резолюции» от 2 ноября, где Ленин сумел провести решение о создании большевистского Совнаркома во главе с самим собою[11]. Сторонника переговоров о многопартийном правительстве Каменева Ленин немедленно сместил с поста председателя ВЦИКа Советов и поставил на его место своего сторонника Якова Свердлова.

Свердлов был в партии не случайным человеком, «продвинутым» Лениным. Свердлов руководил Секретариатом ЦК партии — рабочим органом ЦК, образованным 6 (19) августа 1917 года узким составом ЦК: Ф. Э. Дзержинским, А. А. Иоффе, М. К. Мурановым, Е. Д. Стасовой и Я. М. Свердловым. С августа 1917 года Секретариат руководил всей партийной работой и партийными кадрами. Это был тот орган, который после смерти Свердлова возглавит в качестве генерального секретаря ЦК партии Иосиф Сталин.

Для борьбы с противниками вне партии 7 (20) декабря 1917 года образовали ВЧК, во главе которой встал один из организаторов Секретариата Дзержинский. В результате уже в конце 1917 года Секретариат стал контролировать и ВЦИК (через Свердлова), и госбезопасность (через Дзержинского). Единственным неподконтрольным Секретариату органом оставался ленинский Совнарком. Именно с ним начали смертельную борьбу Дзержинский и Свердлов.

Коммунистические теоретики предполагали, что революция не обязательно произойдет во всем мире, но победит по крайней мере в группе стран. Последнее было необходимо для того, чтобы создать замкнутую коммунистическую систему, способную противостоять военному натиску капиталистических государств, которые, как предусматривала теория, поставят своей главной задачей подавление коммунистической революции. Кроме оборонительных целей преследовались еще и наступательные. Группа коммунистических стран обладала бы сильной военной базой, необходимой для постепенного захвата все новых и новых территорий. Конечной целью этих захватов было, безусловно, установление коммунистической системы во всем мире. Соответственно, теория мировой революции, впервые выдвинутая Марксом и модернизованная Александром Парвусом, Розой Люксембург и Троцким, была тем инструментом, которым от капиталистического мира одна за другой откалывались бы страны.

Поскольку до 1917 года лидером революционного социалистического движения казалась Германия с ее самой сильной в мире социал-демократической партией и многочисленным пролетариатом (рабочим классом), мировая революция подразумевала, конечно же, непременную революцию в Германии. Она не обязательно должна была начаться именно там, но победа ее в Германии, по мнению революционеров, была непременным залогом успеха. Иной трактовки мировой революции социал-демократическая догма тех лет не допускала. А русский революционер Ленин до февраля 1917 года не предполагал себе роли большей, чем руководителя экстремистского крыла в составе русского социал-демократического движения, безусловно, вторичного и подсобного, если иметь в виду социалистическое и коммунистическое движение в Германии.

Однако после Октября 1917 года этот когда-то теоретический вопрос приходилось рассматривать с практической точки зрения: что важнее — сохранить любой ценой советскую власть в России, где революция уже произошла, или же пытаться организовать революцию в Германии, пусть и ценой падения советской власти в России. В 1918 году ответ на этот вопрос был не столь очевиден, как могло бы показаться сегодня.

Общее мнение социалистических лидеров Европы сводилось к тому, что в отсталой России нельзя без помощи европейских социалистических революций ни построить социализм, ни удержать власть на сколько-нибудь продолжительный срок, хотя бы уже потому, что (как считали коммунисты) «капиталистическое окружение» поставит своей непременной целью свержение в России социалистического правительства. Революция в Германии виделась единственной возможностью удержания власти в России советским правительством.

Иначе считал Ленин. В октябре 1917 года, прорвавшись из швейцарского небытия в Россию и стремительно захватив там власть, он показал своим многочисленным противникам, как недооценивали они этого уникального человека — лидера немногочисленной экстремистской секты. Большевизм не только получил власть в России, но и создал плацдарм для наступления мировой революции и организации коммунистического переворота в той самой Германии, от которой, как всеми предполагалось, будет зависеть конечная победа социализма в мире. Германская революция отходила для Ленина на второй план перед уже победившей российской революцией. И даже больше: Ленин не спешил теперь с победой революции в Германии, поскольку в этом случае центр тяжести коммунистического мира переместился бы в индустриальный Запад, а Ленин остался бы главой правительства «отсталой», «неразвитой» и «некультурной» страны, которая, после победы коммунизма в Германии, просто перестала бы всех интересовать.

В свете изменившихся взглядов Ленина на революцию в Германии и необходимо рассматривать историю Брест-Литовских переговоров декабря 1917 — марта 1918 года, закончившуюся подписанием мира с Германией и другими странами Четверного союза в марте 1918 года. Позиция Ленина на этих переговорах — отстаивание им мира с аннексиями и контрибуциями ради «передышки» в войне с Германией — кажется настолько разумной, что только и не перестаешь удивляться авантюризму, наивности и беспечному идеализму всех его противников — от левых коммунистов, возглавляемых Николаем Бухариным и Дзержинским, до Троцкого с его формулой «ни война, ни мир».

Правда, позиция Ленина казалась правильной прежде всего потому, что апеллировала к привычным для большинства людей понятиям: слабая армия не может воевать против сильной; если невозможно сопротивляться, нужно подписывать мир. Но это была логика обывателя, а не революционера. С такой психологией нельзя было захватить власть в октябре 1917 года и удержать ее против блока социалистических партий, как удержали Ленин и Троцкий в ноябрьские дни. С таким подходом к проблеме войны и мира вообще нельзя было быть революционером. За исключением Ленина весь актив большевистской партии был против подписания Брестского мира. И никто не смотрел на состояние дел столь пессимистично, как Ленин.

Брестский мир, несомненно, убивал шансы, сколько бы их ни было, на революцию в Германии, а значит, и на скорую революцию в Европе. По иронии судьбы получалось, что для победы революции в России нужно было принести в жертву возможную победоносную революцию в Германии, а для успеха революции в Германии, может быть, пришлось бы пожертвовать советской властью в России. Именно эту альтернативу заключал в себе для большевистского руководства Брестский мир.

Положение, в котором находились лидер германских коммунистов Карл Либкнехт и глава советского правительства Ленин, не было схожим. Германские коммунисты требовали революции в Германии ради мировой революции. Ленин выступал за сохранение власти любой ценой Совнаркомом, чтобы удержать власть в собственных руках, а со временем господствовать над международным коммунистическим движением. Либкнехт видел залог победы в германской революции. Ленин — в игре на противоречиях между Четверным союзом и Антантой[12]. Либкнехт был заинтересован в том, чтобы Германия как можно скорее проиграла войну. Ленин, подписывая сепаратный мир, хотел, чтобы Германия не проигрывала войны как можно дольше. Но заключая Брестский мир и оттягивая германское поражение, Ленин делал именно то, в чем фактически обвинял его Либкнехт: саботировал германскую революцию.

В самой России в вопросе о переговорах с Германией большевистская партия не была едина даже тогда, когда под переговорами подразумевались подписание мира без аннексий и контрибуций, ведение революционной пропаганды и оттяжка времени при одновременной подготовке к революционной войне. Сторонники немедленной революционной войны (со временем их стали называть «левыми коммунистами») первоначально доминировали в двух столичных партийных организациях. Из 400 членов большевистской фракции Моссовета только 13 поддерживали предложение Ленина подписать сепаратный мир с Германией. Остальные 387 голосовали за революционную войну. Против германских условий мира высказывалось большинство Петроградского комитета партии. Одновременно против Ленина выступили возглавляемые левыми коммунистами ряд крупнейших партийных комитетов Урала, Украины и Сибири.

Вернувшийся из эмиграции Ленин, и без того не пользовавшийся авторитетом у «подпольщиков» типа Свердлова, Дзержинского, Сталина и Каменева, считавших (может быть, справедливо), что революция была подготовлена ими, а не приехавшими на все готовое эмигрантами (Лениным и Троцким), рисковал из-за мирных переговоров с «кайзеровской Германией» потерять контроль над собственной партией, обретенный в ходе тяжелой битвы по вопросу о формировании «однородного социалистического правительства». Вопрос о мире с Германией трансформировался в вопрос о власти Ленина в партии большевиков. И Ленин развернул отчаянную кампанию против своих оппонентов.

Исходная позиция Ленина была слабой. Большинство партийного актива выступило против германских требований, за разрыв переговоров и за объявление революционной войны «германскому империализму» с целью установления коммунистического режима в Европе. Ленин же пытался убедить своих соратников, что без заключения немедленного мира большевистское правительство падет. Однако на партийном совещании 8 (21) января 1918 года, посвященном проблеме мира с Германией, Ленин потерпел поражение. Его тезисы одобрены не были. Протокольная запись совещания оказалась «не сохранившейся». Сами тезисы, видимо, запретили печатать. При итоговом голосовании за предложение Ленина подписать сепаратный мир голосовало 15 человек, в то время как 32 поддержали левых коммунистов, а 16 — Троцкого, впервые предложившего в тот день не подписывать формального мира и во всеуслышание заявить, что Россия не будет вести войну и демобилизует армию[13].

Известная как формула «ни война, ни мир» установка Троцкого годы спустя вызвала споры и нарекания. Чаще всего она преподносилась как что-то несуразное. Между тем формула Троцкого имела вполне конкретный практический смысл. Троцкий исходил из того, что Германия не в состоянии вести крупные наступательные действия на русском фронте (иначе бы немцы не сели за стол переговоров) и что «в моральном смысле» большевики должны быть «чисты перед рабочим классом всех стран». Кроме того, важно было опровергнуть всеобщее убеждение, что большевики являются германскими агентами и просто подкуплены немцами, а все происходящее на переговорах не более как хорошо разыгранный спектакль, в котором давно распределены роли[14].

Левые коммунисты предлагали вести войну по-джентльменски, заблаговременно объявив о ней противнику. Троцкий призывал объявить о мире, выждать, пока появятся силы, а затем начать военные действия, никому о том не объявляя; говоря современным языком — вести против немцев «гибридную войну». Левым коммунистам было важно сохранить чистоту своих принципов, даже если за это нужно было заплатить гибелью Совнаркома. Троцкий нашел более спокойный выход, не поступался принципами, но и не рисковал объявлением Германии революционной войны. И только Ленин упрямо настаивал на сепаратном соглашении с немцами на условиях, продиктованных Германией.

На заседании ЦК 11 (24) января он снова выступил с тезисами о заключении мира и снова потерпел поражение. Формула Троцкого «войну прекращаем, мира не заключаем, армию демобилизуем» была принята 9 голосами против 7. С другой стороны, 11 голосами против двух при одном воздержавшемся была отклонена резолюция левых коммунистов, призывавшая к немедленной революционной войне[15].

На состоявшемся вечером 17 февраля заседании ЦК вновь отверг 6 голосами против 5 предложение Ленина о немедленном согласии подписать германские условия и поддержал формулу Троцкого. На заседании ЦК утром 18 февраля резолюция Ленина снова была провалена перевесом в один голос: 6 против 7. Новое заседание Ленин назначил на вечер. Только вечером 18 февраля, после продолжительных споров, 7 голосами против 5 предложение Ленина было, наконец, принято[16][17].

19 февраля Ленин выступил с защитой тезисов о подписании мира на объединенном заседании большевистской и левоэсеровской фракций ВЦИКа с двухчасовой речью. Вероятно, он рассчитывал на победу. Но неожиданно для Ленина большинство членов ВЦИКа высказалось против принятия германских условий мира. Протокол заседания ВЦИКа от 19 февраля «не сохранился», но на следующий день орган московской большевистской организации газета «Социал-демократ» поместил краткий отчет о заседании фракций: «Большинство стояло на той точке зрения, что русская революция выдержит испытание; решено сопротивляться до последней возможности»[18].

На заседании ЦК 22 февраля произошел фактический раскол большевистской партии. В 10:30 утра следующего дня немцы предъявили ультиматум, срок которого истекал через 48 часов. Ультиматум огласил Свердлов. Советское правительство должно было согласиться на независимость Курляндии, Лифляндии, Эстляндии, Финляндии и Украины (с последней они должны были заключить мир), способствовать передаче Турции анатолийских провинций, признать невыгодный для России русско-германский торговый договор 1904 года, дать Германии право наибольшего благоприятствования в торговле до 1925 года, предоставить право свободного и беспошлинного вывоза в Германию руды и другого сырья и отказаться от всякой агитации и пропаганды против Центральных держав на оккупированных ими территориях. Договор должен был быть ратифицирован в течение двух недель[19]9.

Ленин потребовал немедленного согласия на германские условия, сказав, что в противном случае уйдет в отставку. Троцкий в связи с этим заявил, что без Ленина в партии не может быть «максимального единодушия» и он не возьмет на себя ответственность «голосовать за войну». Вслед за Троцким отказались голосовать против Ленина еще два левых коммуниста: Дзержинский и Адольф Иоффе. В итоге Троцкий, Дзержинский, Николай Крестинский и Иоффе — противники Брестского мира — воздержались при голосовании. Урицкий, Бухарин, Георгий Ломов и Андрей Бубнов голосовали против. А Свердлов, Сталин, Григорий Зиновьев, Григорий Сокольников, Ивар Смилга и Елена Стасова поддержали Ленина. 7 голосами против 4 при 4 воздержавшихся германский ультиматум был принят[20].

Однако победа ленинского меньшинства при голосовании по столь важному вопросу повергла ЦК в еще большее смятение. Несколько человек заявили об отставке. Троцкий сказал, что «голосовал бы иначе, если бы знал, что его воздержание поведет к уходу товарищей». Ленин соглашался теперь на «немую или открытую агитацию против подписания», только чтоб не уходили с постов и пока что подписали мир. Но левые коммунисты ушли, оговорив за собой право агитировать за войну в партийной прессе[21].

Совместное заседание ЦК РСДРП(б) и ЦК ПЛСР было назначено на вечер 23 февраля. Протокол его числится в ненайденных, и о том, как проходило заседание, ничего не известно. Ряд сведений указывает на то, что большинство ПЛСР поддержало Троцкого. Вопрос затем передали на обсуждение фракций ВЦИКа, заседавших всю ночь с 23 на 24 февраля то порознь, то совместно. Небольшой зал, отведенный для фракции большевиков, был забит до отказа. Кроме фракции там находились члены Петроградского совета и партийный актив города. Заседание вел Свердлов. В 5:25 утра голосование завершилось: за ленинскую резолюцию проголосовало 116 членов ВЦИКа (большевики), против — 85 (эсеры, меньшевики, анархисты, левые эсеры), 26 человек — левые эсеры, сторонники подписания мира — воздержались при голосовании.

Брест-Литовский договор мог вступить в силу только после ратификации его четырьмя инстанциями: партийными съездами большевиков и левых эсеров, съездом Советов и германским рейхстагом. В распоряжении сторонников и противников мира оставалось, таким образом, две недели (оговоренные немцами как предельный срок для ратификации).

6 марта в 8:45 вечера Седьмой экстренный съезд партии, созванный специально для ратификации мирного договора с Германией, открылся в Таврическом дворце. Съезд не был представительным. В его выборах могли «принять участие лишь члены партии, состоявшие в ней более трех месяцев», то есть только те, кто вступил в ряды РСДРП(б) до октябрьского переворота. Кроме того, делегатов съехалось мало. Даже 5 марта не было понятно, откроется съезд или нет, будет ли он правомочным. Свердлов на предварительном совещании признал, что «это конференция, совещание, но не съезд». И поскольку такой «съезд» никак нельзя было назвать «очередным», он получил титул «экстренного».

Собирали его в страшной спешке. Нет точных данных о числе делегатов, можно предположить, что в нем участвовало 47 делегатов с решающим голосом и 59 — с совещательным, формально представлявших 169 200 членов РКП(б)[22]. Всего же по данным, непроверенным и неточным, в партии большевиков насчитывалось в то время до 300 000 членов, не так уж много, если учесть, что к моменту созыва Шестого съезда РСДРП(б) в июле 1917 года, когда партия еще не была правящей, в ее рядах числилось уже около 240 тыс., причем с апреля по июль 1917 года партия увеличилась в три раза. Теперь же, по заявлению Свердлова, тираж «Правды» упал с 220 тыс. в октябре 1917 года до 85 тыс., причем распространялась газета фактически только в Петрограде и окрестностях[23].

Когда-то единая большевистская партия теперь была расколота на две. Самым ярким проявлением этого раскола стало издание левыми коммунистами с 5 марта газеты «Коммунист» (под редакцией Бухарина, Радека и Урицкого) — органа Петербургского комитета и Петербургского окружного комитета РСДРП(б). В Москве левые коммунисты издавали журнал под тем же названием. Ленин противостоял левым в основном через «Правду».

7 марта в 12 часов дня с первым докладом съезда — о Брестском мире — выступил Ленин, попытавшийся убедить делегатов в необходимости ратифицировать соглашение. При этом текст договора держался в тайне и делегатам съезда сообщен не был. Было понятно, что, ознакомившись с самим договором, съезд соглашение отвергнет.

За знакомым сегодня каждому «Брестским мирным договором» стояли условия более тяжкие, чем Версальский мирный договор, подписанный Германией 28 июня 1919 года. В смысле территориальных изменений Брест-Литовское соглашение предусматривало очищение Россией провинций Восточной Анатолии, Ардаганского, Карсского и Батумского округов «и их упорядоченное возвращение Турции», подписание немедленного мира с Украинской Республикой и признание мирного договора между Украиной и странами Четверного союза. Фактически это означало передачу Украины, из которой должны были быть выведены все русские и красногвардейские части, под контроль Германии. Эстляндия и Лифляндия также очищались от русских войск и Красной гвардии. Восточная граница Эстляндии проходила теперь примерно по реке Нарве. Восточная граница Лифляндии — через Чудское и Псковское озера. Финляндия и Аландские острова тоже освобождались от русских войск и Красной гвардии, а финские порты — от русского флота и военно-морских сил[24].

На отторгнутых территориях общей площадью 780 тыс. кв. км с населением 56 млн человек (треть населения Российской империи) до революции находилось 27 % обрабатываемой в стране земли, 26 % всей железнодорожной сети, 33 % текстильной промышленности, выплавлялось 73 % железа и стали, добывалось 89 % каменного угля, находилось 90 % сахарной промышленности и, главное, 40 % промышленных рабочих, которые уходили теперь «под иго капитала». Очевидно, что без всего этого нельзя было построить «социалистическое хозяйство» и противостоять «капиталистам». Ленин сравнил этот мир с Тильзитским[25]: по Тильзитскому миру Пруссия лишилась примерно половины своей территории и 50 % населения. Но в абсолютных цифрах территориальные и людские потери были несравнимы. Территория России стала теперь меньше, чем в допетровскую эпоху.

Именно этот мир защищал Ленин. С ответной речью выступил Бухарин. Он указал, что русская революция будет либо «спасена международной революцией, либо погибнет под ударами международного капитала». Единственный выход Бухарин видел в том, чтобы начать против «германского империализма» революционную войну, которая, несмотря на неизбежные поражения первого этапа такой войны, принесет в конечном итоге победу, поскольку «чем дальше неприятель будет продвигаться в глубь России, тем в более невыгодные для него условия он будет попадать»[26].

Урицкий не согласился с ленинским сравнением Брестского мира с Тильзитским. «Не немецкий рабочий класс заключал мир в Тильзите, — сказал он, — подписала его другая сторона». Урицкий предложил поэтому «отказаться от ратификации договора», хотя и понимал, что разрыв с Германией «принесет вначале на поле брани целый ряд поражений», которые, впрочем, «могут гораздо больше содействовать развязке социалистической революции в Западной Европе», чем «похабный мир» Ленина[27].

8 марта в 11:40 дня открылось четвертое, предпоследнее, заседание съезда. Вторично получил слово Бухарин, вновь призвавший к революционной войне. Ленин снова пригрозил отставкой в случае отказа съезда ратифицировать мир. При поименном голосовании за ленинскую резолюцию высказалось 30 человек, против — 12. Четверо воздержалось. За резолюцию левых коммунистов голосовало 9 человек, против — 28. Правда, резолюция Ленина, получившая большинство, о мире не упоминала, а оговаривала «передышку» для подготовки к революционной войне. Публиковать такую резолюцию было совершенно невозможно, поскольку немцами она была бы воспринята как расторжение мира и объявление войны. Поэтому Ленин настоял на принятии съездом поправки: «Настоящая резолюция не публикуется в печати, а сообщается только о ратификации договора».

Кроме этого, со всех делегатов съезда была взята подписка о неразглашении происходившего на съезде ввиду «государственной важности вопроса». Наконец, Ленин потребовал от делегатов вернуть текст резолюции о мире ради «сохранения военной тайны», поскольку «сообщения, содержащие военную тайну, делаются устно». Но это требование категорически отверг Свердлов: «Каждый вернувшийся домой должен сделать отчет в своей организации, по крайней мере центрам, и вы должны будете иметь эти резолюции»[28].

Заставив партию подписаться под Брестским договором, Ленин одержал блестящую тактическую победу. Однако его положение осложнялось тем, что в оппозиции по этому вопросу оказывались основные социалистические партии России, представленные во ВЦИКе: левые эсеры, меньшевики, эсеры и анархисты-коммунисты. С этими партиями еще только предстояло столкнуться во время ратификации Брестского договора съездом Советов. Перенос столицы советской России из Петрограда в Москву, подальше от линии фронта, также говорил не о мирных намерениях советского правительства, а о его готовности в случае необходимости сдать Петроград, но продолжать войну.

14 марта в Москве открылся съезд Советов, где должны были ратифицировать Брестский мирный договор. Как и Седьмой партийный съезд, он не был представительным и получил название «чрезвычайного». На съезде Советов присутствовало 1172 делегата, в том числе 814 большевиков и 238 левых эсеров. Впервые и специально для делегатов съезда в количестве 1000 экземпляров был отпечатан текст Брест-Литовского мирного договора. При итоговом голосовании договор был ратифицирован большинством в 784 голоса против 261 при 115 воздержавшихся[29].

Следствием этого голосования, однако, явился выход левых эсеров из правительства с правом публичной критики Брестского мира. Тогда же левыми эсерами был поднят вопрос о создании совместно с левыми коммунистами оппозиционной Ленину партии, и даже предлагалось «арестовать Совет народных комиссаров» во главе с Лениным, объявить войну Германии, немедленно после этого освободить арестованных членов СНК и сформировать новое правительство из сторонников революционной войны. Сами левые коммунисты позднее рассказывали о тех днях:

По вопросу о Брестском мире, как известно, одно время положение в ЦК партии было таково, что противники Брестского мира имели в ЦК большинство […] Во время заседания ЦИК, происходившего в Таврическом дворце, когда Ленин делал доклад о Бресте, к Пятакову и Бухарину во время речи Ленина подошел левый эсер Камков [и] […] полушутя сказал: «Ну что же вы будете делать, если получите в партии большинство? Ведь Ленин уйдет, и тогда нам с вами придется составлять новый Совнарком. Я думаю, что председателем Совнаркома мы выберем тогда тов. Пятакова» […] Уже после заключения Брестского мира […] тов. Радек зашел к […] [левому эсеру] Прошьяну для отправки по радио какой-то резолюции левых коммунистов. Прошьян смеясь сказал тов. Радеку: «Все вы резолюции пишете. Не проще было бы арестовать на сутки Ленина, объявить войну немцам и после этого снова единодушно избрать тов. Ленина председателем Совнаркома». Прошьян тогда говорил, что, разумеется, Ленин как революционер, будучи поставлен в необходимость защищаться от наступающих немцев, всячески ругая нас и вас (вас — левых коммунистов), тем не менее лучше кого бы то ни было поведет оборонительную войну […] Любопытно отметить, что […] когда после смерти Прошьяна тов. Ленин писал о последнем некролог, тов. Радек рассказывал об этом случае тов. Ленину, и последний хохотал по поводу такого «плана»[30].

Но это Ленин после смерти Прошьяна «хохотал» (если Радек не обманывает), во второй половине декабря 1918 года[31]. Весной и летом 1918 года Ленин, безусловно, опасался, что левые эсеры и левые коммунисты попробуют сформировать свою новую партию и выступят против него и политики Совнаркома.

Чем дольше длилась «передышка», тем очевиднее становились просчеты Ленина. Брестский мир остался бумажной декларацией. Ни одна из сторон не смотрела на него как на выполнимый и окончательный. Главным провалом в планах Ленина было то, что Брестский мир оказался безоговорочной капитуляцией в неограниченных пределах. Чем ближе к демаркационной линии (или к районам интервенции), тем очевиднее становилось, что подписанный Лениным договор был только началом всех проблем, связанных с вопросами войны и мира. Это относилось прежде всего к районам, отданным под турецкую и германскую оккупацию. В Закавказье Ленин уступил не три закавказских округа — Каре, Батум и Ардаган, а все Закавказье. Под германскую оккупацию была отдана Украина, где вот-вот должна была утвердиться советская власть. Под давлением Ленина ЦК согласился обменяться послами с «империалистической Германией».

Сегодня шаг этот не кажется из ряда вон выходящим. Но в апреле 1918 года, когда германская революция могла разразиться в любой момент, официальное признание советским правительством «гогенцоллернов», никак не оправдываемое необходимостью сохранения ленинской «передышки», с точки зрения интересов германской (и мировой) революции было уже не просто ошибкой: это было преступление.

Немцы назначили послом в РСФСР графа Мирбаха, уже проведшего ранее в Петрограде несколько недель, а потому знакомого в общих чертах с ситуацией. Мирбах прибыл в Москву 23 апреля. Посольство разместилось в двухэтажном особняке, принадлежавшем вдове сахарозаводчика и коллежского советника фон Берга (ныне улица Веснина, дом № 5). Приезд посла совпал по времени с переворотом в Украине[32], занятием германскими войсками Финляндии, планомерным (пусть и постепенным) продвижением немецких войск восточнее линии, очерченной Брестским соглашением.

Советское правительство дало знать Мирбаху о своем недовольстве при вручении верительных грамот 26 апреля. Оно проходило в самой обыденной обстановке. По окончании официальной церемонии Свердлов не предложил Мирбаху сесть и не удостоил его беседы. 16 мая во время встречи с германским послом в Кремле Ленин признался Мирбаху, что число его противников растет и ситуация в стране более серьезная, чем месяц назад. Он указал также, что состав его противников за последнее время изменился. Раньше это были представители правых партий; теперь же у него появились противники в собственном лагере, где сформировалось левое крыло. Главный довод оппозиции: Брестский мир, который Ленин все еще готов отстаивать, был ошибкой; все большие районы российской территории оказывались под германской оккупацией; не ратифицирован до сих пор мир с Финляндией, нет мира с Украиной; усиливается голод. До действительного мира, указал Ленин, очень далеко, а ряд событий последнего времени подтверждает правильность выдвинутых левой оппозицией доводов.

Сообщая о беседе с Лениным в Берлин, Мирбах отметил, что тот не угрожал ему возможной переориентацией советской политики в сторону Антанты. Он просто подчеркнул, что лично его, Ленина, положение в партии и правительстве крайне шатко.

Отчет Мирбаха о беседе с Лениным буквально единственный известный нам документ, содержавший признание Лениным провала брестской политики. Брестский мир не принес ни заветного мира, ни обещанной Лениным «передышки». С точки зрения германского руководства Брестское соглашение было военным мероприятием и служило средством помощи Западному фронту. Если так, то с ухудшением положения Германии на Западе увеличивались ее аппетиты на Востоке. Военные действия не прекращались на Востоке ни на день. Германия предъявляла все новые и новые ультиматумы, занимала целые районы и города, находящиеся восточнее установленной Брестским договором границы, только потому, что этого требовала военная необходимость.

Оправдались худшие из опасений большинства партийного актива. 22 мая в опубликованном в «Правде» циркулярном письме ЦК, написанном, очевидно, по инициативе Свердлова, признавалось, что большевистская партия переживает «крайне острый критический период», острота которого усугубляется тяжелым «внутрипартийным состоянием», поскольку «в силу ухода массы ответственных партийных работников» многие партийные организации ослабли. Одной из основных причин кризиса в партии был откол левого крыла РКП(б), указывали авторы письма ЦК и заключали: «Никогда еще мы не переживали столь тяжелого момента»[33]. Двумя днями позже в статье «О голоде (Письмо питерским рабочим)» Ленин подтверждал, что из-за продовольственных трудностей и охватившего громадные районы страны голода советская власть близка к гибели[34].

29 мая ЦК обратился к членам партии с еще одним письмом, написанным, видимо, также по инициативе Свердлова, где подчеркивалось, что «кризис», переживаемый партией, «очень и очень силен», число членов уменьшается, идет упадок качественный, участились случаи внутренних конфликтов, «нередки конфликты между партийными организациями и фракциями» партии в советах и исполнительных комитетах. «Стройность и цельность партийного аппарата нарушены. Нет прежнего единства действий. Дисциплина, всегда столь крепкая», ослабла. «Общий упадок партийной работы, распад в организациях безусловны»[35].

Вопрос о катастрофическом состоянии советской республики обсуждался на заседании ВЦИКа 4 июня. С речами выступали многие видные большевики, в том числе Ленин и Троцкий. Ленин признал, что «перед нами теперь, летом 1918 года, может быть, один из самых трудных… самых тяжелых и самых критических переходов нашей революции», причем не только «с точки зрения международной», но и внутренней: «приходится испытывать величайшие трудности внутри страны […] мучительный продовольственный кризис, мучительнейший голод»[36]. Троцкий вторил: «Мы входим в два-три наиболее критических месяца русской революции». А за стенами ВЦИКа был даже более пессимистичен: «Мы уже фактически покойники; теперь дело за гробовщиком»[37].

15 июня в заседании Петроградского совета Зиновьев делал сообщение о положении в Западной Сибири, на Урале и на востоке европейской России в связи с продвижением войск чехословацкого корпуса: «Мы побеждены, но не ползаем у ног. Если суждено быть войне, мы предпочитаем, чтобы в крови захлебнулись наши классовые противники». Присутствовавший там же Михаил Лашевич, член ВЦИКа и Петросовета, выступил с речью, во время которой, угрожая «врагам революции», вынул браунинг и закончил выступление словами: «Помните только одно, что бы ни случилось, может быть нам и суждено погибнуть, но 14 патронов вам, а пятнадцатый себе»[38].

Этих четырнадцати патронов хватило, чтобы месяц спустя, в ночь с 16 на 17 июля, по приказу Ленина и Свердлова уничтожить российскую императорскую фамилию.

Ленина теперь могла согревать лишь мысль о дальнейшем отступлении в глубь России. Когда Троцкий спросил его, что он думает делать, «если немцы будут все же наступать» и «двинутся на Москву», Ленин ответил:

Отступим дальше, на восток, на Урал… Кузнецкий бассейн богат углем. Создадим Урало-Кузнецкую республику, опираясь на уральскую промышленность и на кузнецкий уголь, на уральский пролетариат и на ту часть московских и питерских рабочих, которых удастся увезти с собой… В случае нужды уйдем еще дальше на восток, за Урал. До Камчатки дойдем, но будем держаться. Международная обстановка будет меняться десятки раз, и мы из пределов Урало-Кузнецкой республики снова расширимся и вернемся в Москву и Петербург.

Троцкий объяснял, что «концепция Урало-Кузнецкой республики» Ленину была «органически необходима», чтобы «укрепить себя и других в убеждении, что ничто еще не потеряно и что для стратегии отчаяния нет и не может быть места»[39].

Ленину было важнее стоять во главе правительства Камчатской республики, чем уступить власть, пусть даже ради революции в Европе. Но верил ли в Камчатскую советскую республику кто-нибудь, кроме него? Видимо, нет. Во всяком случае, идея отступления до Камчатки (когда Дальний Восток был под угрозой японской оккупации) никого не вдохновляла.

Примерно с 5 марта 1918 года, когда начал свою работу Седьмой съезд РСДРП(б), начинается очевидное восхождение Свердлова, оттеснявшего Ленина от руководства партией и правительством. И когда 18 марта в связи с выходом из советского правительства всех левых эсеров и некоторых левых коммунистов, через день после окончания работы Четвертого съезда Советов, Совнарком рассмотрел вопрос «об общеминистерском кризисе», с сообщением по этому поводу выступил Свердлов, формально членом СНК не являвшийся, но постепенно перенимавший функции Ленина в Совнаркоме.

В марте-апреле Свердлов в основном занят координацией сотрудничества различных политических группировок. В мае — июне он берет на себя всю партийную работу и функции генсека; назначается ЦК содокладчиком Ленина, то есть начинает играть при Ленине роль партийного комиссара. Именно Свердлов зачитывал вместо Ленина на Московской общегородской партийной конференции 13 мая «Тезисы ЦК о современном политическом положении». В протоколе заседания ЦК от 18 мая Свердлов в списке присутствующих стоит на первом месте. Заседание ЦК 19 мая — полный триумф Свердлова. Ему поручают абсолютно все партийные дела, что следовало из протокола ЦК, впервые опубликованного только в апреле 1989 года. Ленину на том заседании дали лишь одно задание, которое трудно назвать ответственным: «провести через Совнарком разрешение т. [Юрию] Стеклову на присутствие там».

Проследить дальнейший рост влияния Свердлова (и падение авторитета Ленина) по протоколам ЦК не представляется возможным, так как протоколы за период с 19 мая по 16 сентября 1918 года не обнаружены. Очевидно, что многочисленные протоколы ЦК того времени «не сохранились» именно потому, что в них в крайне невыгодном для Ленина свете выглядело все с ним происходившее.

По линии Секретариата ЦК (то есть Свердлова) вопреки воле Ленина с мая велась усиленная подрывная антигерманская деятельность в Украине. 3 мая для ослабления военной мощи Германии и подготовки коммунистического переворота в Украине ЦК большевистской партии принял две резолюции о создании украинской компартии. Текстов этих резолюций в протоколе заседания ЦК нет, и не случайно. Одна из резолюций — о выделении Украинской компартии из состава РКП(б) в самостоятельную партию — подлежала публикации. Вторая — говорила о том, что компартия Украины является составной частью РКП(б). Иными словами, публично заявив о независимости украинской компартии, ЦК снял с себя формальную ответственность за подрывную деятельность, к которой готовились большевики в оккупированной немцами Украине. Антигерманские акты могли проводиться теперь фактически открыто, без риска осложнить и без того плохие советско-германские или советско-украинские отношения. Получаемые в связи с этим германские протесты заместитель наркома иностранных дел Георгий Чичерин отклонял на том основании, что большевики России к украинским большевикам отношения не имеют. Вместе с тем в запасе оставалась вторая резолюция, напоминавшая украинским большевикам, что самостоятельной партией они не являются, а подчинены единому ЦК российской компартии.

Летом 1918 года после провала крупномасштабного немецкого наступления на Западном фронте и высадки американских войск во Франции вырисовалась неизбежность поражения Германии в мировой войне. Немецким лидерам стало очевидно, что наступление в глубь России теперь не целесообразно не только с политической, но и с военной точки зрения. Обычно самоуверенный Людендорф в меморандуме статс-секретарю иностранных дел 9 июня указал, что из-за нехватки кадров на Западном фронте командование армией вынуждено еще больше ослабить дивизии на Восточном. «Они достаточно сильны, чтобы выполнять задачи оккупационного порядка, — продолжал Людендорф, — но, если положение на востоке ухудшится, они не справятся с ним»[40].

Однако не лучше было и положение Ленина. 25 июня в письме Кюльману Мирбах подвел черту под большевистским периодом правления в России, указав, что «после двухмесячного внимательного наблюдения» уже не может «поставить большевизму благоприятного диагноза. Мы, несомненно, стоим у постели опасно больного человека, состояние которого может иной раз и улучшиться, но который обречен», — писал Мирбах и предложил заполнить «образовавшуюся пустоту» новыми «правительственными органами, которые мы будем держать наготове и которые будут целиком и полностью состоять у нас на службе»[41].

Разумеется, происходящее в германском посольстве не осталось незамеченным для советской госбезопасности. В дни, когда Мирбах отсылал в Берлин свои предложения о необходимости изменения германской восточной политики, в ВЧК, возглавляемой левым коммунистом Дзержинским, создали отдел «по наблюдению за охраной посольства и за возможной преступной деятельностью посольства». На должность заведующего этим отделом назначили будущего убийцу германского посла левого эсера Якова Григорьевича Блюмкина, молодого человека 19–20 лет.

Следует отметить, что сотрудники германского посольства давно уже жили в предчувствии неприятных происшествий. 4 июня советник германской миссии в Москве Курт Рицлер в поразительном по своей эмоциональности послании в Берлин в самых черных красках описывал будущее:

За последние две недели положение резко обострилось. На нас надвигается голод, его пытаются задушить террором. Большевистский кулак громит всех подряд. Людей спокойно расстреливают сотнями. Все это само по себе еще не так плохо, но теперь уже не может быть никаких сомнений в том, что материальные ресурсы большевиков на исходе. Запасы горючего для машин иссякают, и даже на латышских солдат, сидящих в грузовиках, больше нельзя полагаться — не говоря уже о рабочих и крестьянах. Большевики страшно нервничают, вероятно, чувствуя приближение конца, и поэтому крысы начинают заблаговременно покидать тонущий корабль. […] Карахан[42] засунул оригинал Брестского договора в свой письменный стол. Он собирается захватить его с собой в Америку и там продать, заработав огромные деньги на подписи [германского] императора. […]

Никто не в состоянии предсказать, как они [большевики] встретят свой конец, а их агония может продлиться еще несколько недель. Может быть, они попытаются бежать в Нижний или в Екатеринбург. Может быть, они собираются в отчаянии упиться собственной кровью, а может, они предложат нам убраться, чтобы разорвать Брестский договор (который они называют «передышкой») — их компромисс с типичным империализмом, спасши таким образом в свой смертный миг свое революционное сознание. Поступки этих людей абсолютно непредсказуемы, особенно в состоянии отчаяния. Кроме того, они снова уверовали, что все более обнажающаяся «военная диктатура» в Германии вызывает огромное сопротивление, особенно в результате дальнейшего продвижения на восток, и что это должно привести к революции. Это недавно написал Сокольников, основываясь, очевидно, на сообщениях [советского полпреда в Берлине] Иоффе. […] Прошу извинить меня за это лирическое отступление о состоянии хаоса, который, даже со здешней точки зрения, уже совершенно невыносим[43].

Заведенная Лениным в тупик, доведенная до кризиса, расколотая и слабеющая большевистская партия могла ухватиться теперь лишь за соломинку, которую в марте 1918 года протягивал ей Троцкий: «Сколько бы мы ни мудрили, какую бы тактику ни изобрели, спасти нас в полном смысле слова может только европейская революция»[44]. А для ее стимулирования необходимо разрубить затянутый узел советско-германских отношений и так сплотить расколотую большевистскую партию, на что категорически не соглашался Ленин.

Возможно, возобновлять войну летом 1918 года было не менее рискованно, чем продолжать ее в марте. Но в июне большевикам уже не из чего было выбирать. Ленинская политика «передышки» была испробована и не дала положительных результатов. В июне уже не имело значения, прав ли был Ленин в марте. Революция за три месяца передышки потеряла свой бескомпромиссный динамичный бег. Агония и отчаяние большевистского режима достигли своей высшей точки. Ее можно определить с точностью до дня — 6 июля 1918 года, когда приехавшие с мандатом Дзержинского и его заместителя Ивана Ксенофонтова в особняк германского посольства двое сотрудников советской госбезопасности — Блюмкин и Андреев — потребовали встречи с послом Германии Мирбахом по чрезвычайно важному делу. В этот миг было спасено большевистское правительство, а вместе с ним по еще большей иронии судьбы ленинская брестская «передышка».

Июльский заговор 1918 года был, возможно, одним из самых многоплановых заговоров того времени. Можно сказать иначе: 6–7 июля 1918 года произошло сразу несколько заговоров. Назовем их.

Прежде всего, речь идет о заговоре Дзержинского против Ленина: убийство 6 июля сотрудниками ВЧК — Блюмкиным и Андреевым — германского посла графа Мирбаха с целью спровоцировать немцев на разрыв Брестского мира (если иметь в виду реакцию Германии), объявление советским правительством революционной войны против Германии и Австро-Венгрии (если иметь в виду реакцию большевиков) и отстранение Ленина от должности председателя СНК как автора провалившейся политики (если говорить о последствиях заговора лично для Ленина).

Вторым заговором следует назвать арест большевиками членов ЦК ПЛСР и фракции левых эсеров на проходившем в эти дни в Большом театре в Москве Пятом съезде Советов. В результате этой операции в советской России де-факто 7 июля была установлена однопартийная диктатура.

Третьим заговором была попытка убийства в Петрограде германского консула. Для совершения этого теракта в Петроград задолго до 6 июля послали двух боевиков: «Михаила» — М. А. Богданова и «Барона» — Е. Н. Мальма. Но поскольку германского консула убить не удалось, о проведении этой операции мы знаем очень мало.

Чтобы нам было проще разобраться в запутанных детективных событиях 6–7 июля 1918 года, обратим внимание на следующую закономерность: каждый раз, когда два сотрудника советской госбезопасности выполняют данное им непосредственными начальниками задание, Кремль проводит затем мощнейшую операцию по контролю потенциального ущерба, в том числе — вбрасывая в прессу беспрецедентное количество лживых теорий, не имеющих отношения к действительности и произошедшим событиям, нагромождая одну лживую версию на другую, сбивая с толку население, которое в результате не может докопаться до истины. Так было, например, после отравления в Лондоне 1 ноября 2006 года двумя сотрудниками спецслужб России Александра Литвиненко. Так было после попытки отравления в Солсбери 4 марта 2018 года двумя сотрудниками спецслужб России Сергея Скрипаля. Так было после отравления Алексея Навального 20 августа 2020 года. Так было и после убийства в Москве 6 июля 1918 года двумя сотрудниками российских спецслужб графа Мирбаха. За сто лет ничего в этом плане не изменилось.

Поэтому, не утопая в многочисленных лживых версиях, вброшенных с 6 июля 1918 года в прессу в формате статей, заявлений, свидетельских показаний, стенограмм судебных процессов и книг, мы опишем то, что случилось на самом деле.

Председатель ВЧК левый коммунист и ярый противник Брестского мира Дзержинский, понимая, что Ленин завел революцию в тупик, для спасения революции, российской и мировой, как член ЦК — в тот момент высшего орган партии, являвшегося эквивалентом более позднего Политбюро ЦК, и как председатель госбезопасности предпринял шаги для изменения внешнеполитического курса советского правительства.

Операцию Дзержинский начал готовить заблаговременно. По его указанию (что очень важно), с его ведома и согласия, в начале июня 1918 года сотрудник ВЧК Блюмкин завел дело на «племянника германского посла» — Роберта Мирбаха. Иными словами, уже в начале июня Дзержинский принял решение убить германского посла и таким образом разорвать Брестский мир и начать революционную войну против Германии. Уточним, что Дзержинский был по происхождению польским революционером, что семья его жила за границей, и революция в Германии и Польше его интересовала куда больше, чем революция в чуждой ему России. Но точно так же, как сегодня Путин отрицает свою вовлеченность или причастность к операциям российских спецслужб, в июле 1918 года (после убийства Мирбаха) Дзержинский отрицал, что знал о планировавшемся убийстве.

Тогда же, в начале июня 1918 года, для организации убийства Мирбаха Блюмкина ввели в состав ВЧК и создали для него должность руководителя контрразведывательного отдела по борьбе со шпионажем германского посольства. Как показал впоследствии заместитель Дзержинского Мартын Лацис, «Блюмкин обнаружил большое стремление к расширению отделения» по борьбе со шпионажем «и не раз подавал в комиссию [ВЧК] проекты». Однако единственное «дело», которым Блюмкин реально занимался, было «дело Мирбаха-австрийского», причем Блюмкин, согласно данным позже показаниям свидетелей-чекистов, «целиком ушел в это дело» и просиживал «над допросами свидетелей целые ночи»[45].

Здесь было где развернуться молодому сотруднику органов госбезопасности. Дело оказалось не банальным. По заявлениям чекистов, Роберт Мирбах служил в 37-м пехотном полку австрийской армии, был пленен в России, попал в лагерь, но освободился из заключения после ратификации Брест-Литовского мирного договора. В ожидании отъезда на родину он снял комнату в одной из московских гостиниц, где жил до начала июня 1918 года, когда остановившаяся в той же гостинице шведская актриса Ландстрём неожиданно наложила на себя руки. Было ли это самоубийство подстроено чекистами или нет — судить трудно. ВЧК тем временем заявила, что Ландстрём покончила с собой в связи с ее контрреволюционной деятельностью, и арестовала всех обитателей гостиницы. Среди них, дескать, и оказался «племянник германского посла» Роберт Мирбах.

Дальнейшие действия чекистов, в первую очередь Блюмкина, следует признать находчивыми. Об аресте Роберта Мирбаха ВЧК незамедлительно сообщила датскому консульству, представлявшему в России интересы Австро-Венгрии. 15 июня датское консульство начало с ВЧК переговоры «по делу арестованного офицера австрийской армии графа Мирбаха». Во время этих переговоров чекисты подсказали представителю консульства Евгению Янейке версию о родственности Роберта Мирбаха и германского посла. 17 июня, через день после начала переговоров, датское консульство вручило чекистам документ, которого те так ждали и на который очень рассчитывали:

Настоящим королевское датское генеральное консульство доводит до сведения Всероссийской Чрезвычайной Комиссии, что арестованный офицер Австро-Венгерской армии граф Роберт Мирбах, согласно письменному сообщению германского дипломатического представительства в Москве, адресованному на имя датского генерального консульства, в действительности состоит членом семьи, родственной германскому послу графу Мирбаху, поселившейся в Австрии[46].

Поскольку первый документ датского консульства датирован 15 июня, а второй — 17 июня, правильно будет предположить, что письменный ответ германского посольства на запрос датчан был предоставлен 16 июня, по получении датского запроса, и преследовал гуманитарные цели: в германском посольстве решили посчитать неведомого «графа Роберта Мирбаха» родственником германского посла в надежде, что это облегчит участь несчастного австрийского офицера и его немедленно освободят, тем более, что выдвинутые против него обвинения казались сотруднику германского посольства в Москве Рицлеру несерьезными. Причастность же германского посла к делу «племянника» ограничилась, видимо, данным им разрешением зачислить Роберта Мирбаха в свои дальние родственники. Посол Мирбах своего однофамильца не знал и никогда с ним не встречался.

В германском посольстве о деле быстро забыли, считая инцидент исчерпанным. В датском — ожидали освобождения Роберта Мирбаха из ВЧК. Но прошло больше недели, а его не освобождали. Тогда 26 июня генеральный консул Дании Гакстгаузен обратился в ВЧК с официальной просьбой «освободить из-под ареста австрийского военнопленного графа Мирбаха при условии гарантии со стороны консульства о том, что упомянутый граф Мирбах по первому требованию впредь до окончания следствия [по делу Ландстрём] явится в Чрезвычайную Комиссию».

Однако просьбу Гакстгаузена не удовлетворили, Роберта Мирбаха не освободили. И не случайно: «дело племянника посла» легло в основу досье против германского посольства и лично посла.

Основной уликой в руках Блюмкина стал документ, подписанный (добровольно или по принуждению) арестованным Робертом Мирбахом:

Я, нижеподписавшийся, венгерский подданный, военнопленный офицер австрийской армии Роберт Мирбах, обязуюсь добровольно, по личному желанию сообщить ВЧК секретные сведения о Германии и германском посольстве в России[47].

Документ являлся грубейшей фальсификацией. Его написали от руки на русском. Само «обязательство» написал один человек, а приписку и подпись на русском и немецком — кто-то еще. Может быть, Роберт Мирбах вообще этого документа не видел, не читал и не подписывал. Подписанного текста «обязательства» на немецком языке не существовало, по крайней мере, никто его не видел и не предъявлял. При первой публикации этого документа в 1920 году[48] сделали еще один подлог: вместо «венгерский подданный» было намеренно напечатано «германский подданный», дабы четче подчеркнуть связь Роберта Мирбаха с германским послом, которой на самом деле не было.

Все это заставило немцев заволноваться. Германский посол теперь уже отрицал родственную связь с Робертом Мирбахом, а в фабрикации «дела» усматривал очевидную провокацию. О суете чекистов вокруг германского посольства и о заведенном деле проинформировали МИД Германии. В середине июня посольство официально уведомило Карахана и через него Дзержинского, что располагает информацией о подготовке покушения на жизнь сотрудников германского посольства. 28 июня Рицлер передал Карахану новый материал по тому же вопросу.

Но Дзержинского во всем этом заинтересовали только имена осведомителей германского посольства, и председатель ВЧК ответил немцам, что, не зная имен информаторов, не сможет помочь посольству в предотвращении покушений. Тогда немцы согласились встретиться с Дзержинским в гостинице «Метрополь» и привели на встречу одного из своих осведомителей, подтвердивших Дзержинскому, что по имеющимся у него сведениям покушение запланировано на 5–6 июля и что в операции замешаны сотрудники ВЧК.

Утром 6 июля, незадолго до убийства Мирбаха, Рицлер в очередной раз приехал к Карахану в НКИД пожаловаться на то, что со всех сторон в посольство приходит информация о предстоящем покушении на посла. Карахан ответил, что сообщит обо всем в ВЧК Дзержинскому. Сотрудники Дзержинского Блюмкин и Николай Андреев действительно приехали в посольство в 14:15. При них был подписанный Дзержинским и Ксенофонтовым, скрепленный печатью ВЧК мандат, уполномочивающий Блюмкина и Андреева встретиться с послом для обсуждения его дела. В документе указывалось:

Всероссийская Чрезвычайная Комиссия уполномочивает ее члена Якова Блюмкина и представителя Революционного Трибунала Николая Андреева войти в переговоры с господином германским послом в Российской Республике по поводу дела, имевшего непосредственное отношение к господину послу. Председатель Всероссийской Чрезвычайной Комиссии: Ф. Дзержинский. Секретарь: Ксенофонтов[49].

Для разговора к сотрудникам ВЧК вышли Рицлер и переводчик посольства лейтенант Мюллер, для которых приезд Блюмкина и Андреева был продолжением утреннего разговора Рицлера с Караханом.

Все четверо прошли в приемную и уселись вокруг большого мраморного стола. Блюмкин заявил Рицлеру, что ему необходимо поговорить с Мирбахом по личному делу посла, причем, сославшись на строгое предписание Дзержинского, настоял на личной беседе с графом. Тот, не без колебаний, вышел к приехавшим.

Блюмкин сообщил Мирбаху, что явился для переговоров по делу Роберта Мирбаха, замешанного в «деле о шпионаже». В подтверждение Блюмкин предъявил какие-то документы. Мирбах ответил, что «не имеет ничего общего с упомянутым офицером» и что «дело это для него совершенно чуждо». На это Блюмкин заметил, что через десять дней дело рассмотрит революционный трибунал.

Андреев, все это время не участвовавший в беседе, уточнил, не хотят ли германские дипломаты узнать, какие меры будут приняты трибуналом по делу Роберта Мирбаха. Тот же вопрос повторил и Блюмкин. Видимо, это был условный сигнал. Ничего не подозревавший Мирбах ответил утвердительно. Со словами «это я вам сейчас покажу» Блюмкин выхватил револьвер и выстрелил через стол сначала в Мирбаха, затем в Мюллера и Рицлера (но промахнулся). Те были настолько ошеломлены, что остались сидеть в своих глубоких креслах (они были безоружны). Затем Мирбах вскочил и побежал в соседний с приемной зал, но в этот момент его сразила пуля, выпущенная Андреевым. Блюмкин между тем продолжал стрелять в Рицлера и Мюллера, но промахивался. Затем чекисты выпрыгнули в окно, бросили в комнату бомбы и уехали в поджидавшем их автомобиле.

Когда очнувшиеся от замешательства Рицлер и Мюллер подошли к Мирбаху, тот был уже мертв. Рядом с ним лежала неразорвавшаяся бомба. Другая взорвалась, оставив большое отверствие в полу.

Дальше Блюмкин, повредивший ногу во время прыжка из окна и раненный в ногу уже часовым посольства, открывшим стрельбу по убегавшим террористам, не принимал в событиях непосредственного участия. Несколько раньше из поля зрения исчез Андреев — убийца германского посла. По непонятным причинам лавры Андреева, как убийцы Мирбаха, достались Блюмкину.

Убийство германского посла стало первой серьезной и спланированной операцией советских спецслужб. Но провели ее совсем не гладко. Мирбах был мертв, но в суматохе чекисты забыли в здании посольства портфель с «делом Роберта Мирбаха» и мандат на имя Блюмкина и Андреева, подписанный Дзержинским и Ксенофонтовым. Два опаснейших свидетеля преступления — Рицлер и Мюллер, которых упорно пытался застрелить Блюмкин, остались живы и даже не были ранены. Можно только гадать, как развивались бы события после 6 июля, если бы не эти случайные промахи чекистов.

В первые пятнадцать минут после убийства в посольстве царила неразбериха. Майор Шуберт, глава комиссии по репатриации военнопленных, взял на себя организацию защиты здания, которое быстро превратили в небольшую крепость (немцы не исключали, что покушение на Мирбаха — начало намеченного революционерами разгрома посольства). Попытки сообщить представителям советской власти о случившемся остались безрезультатными: телефон посольства не работал (и это вряд ли было случайностью).

Рицлер немедленно сообщил о случившемся в Берлин: «Покушение готовилось заранее. Дело об австрийском офицере Роберте Мирбахе стало только предлогом для работников ВЧК проникнуть к послу кайзера»[50]. «Германское правительство не сомневается, что граф Мирбах убит самими большевиками»[51], — сообщало в Москву, со своей стороны, советское полпредство в Берлине.

В начале четвертого сотрудник посольства Карл фон Ботмер и переводчик Мюллер на посольской машине поехали в наркомат иностранных дел в гостиницу «Метрополь» к знакомому им Карахану. При виде германских дипломатов Карахан вскочил со своего кресла и выбежал в комнату секретаря, будто испугался за свою жизнь (по крайней мере, так показалось немцам). По возбужденному виду вошедших он понял, что что-то случилось. Вскоре он вернулся в свой кабинет, выслушал дипломатов и заверил их, что представители советского правительства немедленно прибудут в германское посольство. Карахан позвонил Чичерину, тот — управляющему делами СНК Владимиру Бонч-Бруевичу. Тот спросил, известны ли подробности. Чичерин ответил, что нет. Бонч-Бруевич телефонировал о случившемся Ленину и получил приказ поехать с отрядом латышей в германское посольство и обо всем, что узнает, сообщить по телефону.

Тем временем Ленин, не понимавший, что в заговор вовлечены чекисты, позвонил Дзержинскому и сообщил ему о произошедшем. После этого он вызвал к себе Свердлова, позвонил Троцкому в военный комиссариат и сообщил, что Мирбах убит. Затем Ленин, Свердлов и Чичерин отправились в германское посольство для выражения соболезнований. Троцкий с ними не поехал, так как не был готов лицемерить.

Дзержинский прибыл в посольство первым, чтобы забрать улики. Мюллер встретил его словами: «Что вы теперь скажете»? — и показал ему мандат Блюмкина и Андреева с подписями председателя ВЧК и его заместителя. Оставленные чекистами документы Дзержинский забрал и быстро из посольства уехал. Больше «дела Роберта Мирбаха» никто, кроме самих чекистов и редакторов быстро изъятого из продажи сборника «Красная книга ВЧК», никогда не видел[52].

Так как Блюмкин был левым эсером, Ленин и Свердлов заподозрили в участии в заговоре левоэсеровскую партию. В большинстве своем левые эсеры, как и левые коммунисты, выступали против Брестского мира. Риск для Ленина заключался в том, что, узнав об убийстве Мирбаха, заседавший в эти дни в Большом театре Пятый съезд Советов встретит сообщение о покушении аплодисментами и разорвет Брестский мир, да еще и объявит о формировании нового правительства из левых коммунистов и левых эсеров. Поэтому Ленин пошел на хитрость и решил не сообщать о смерти посла, а сначала арестовать весь левоэсеровский актив, находящийся в тот момент в Большом театре.

Операцией по аресту фракции ПЛСР на съезде руководил Свердлов как председатель ВЦИКа. Комендант Кремля Павел Мальков, находившийся тогда в Большом театре, вспоминал, что около четырех часов дня к нему «подбежал запыхавшийся» комендант Большого театра и передал личный приказ Свердлова «немедленно явиться в Кремль». Через пять минут Мальков был в Кремле и «из отрывочных фраз» понял, что «левые эсеры подняли мятеж». «Все делалось удивительно быстро, четко, слаженно, — вспоминал Мальков. — Владимир Ильич и Яков Михайлович тут же на листках блокнотов писали телефонограммы, распоряжения, приказы». Через пять минут в боевую готовность привели весь гарнизон Кремля. А левых эсеров, находившихся в Кремле в войсках гарнизона и среди служащих, немедленно арестовали[53].

Очередное заседание съезда Советов планировали открыть в 16:00. Фракция левых эсеров, еще не знавшая об убийстве Мирбаха, заняла места в правой части партера и лож, но в президиуме съезда было пусто. Вопреки всеобщим ожиданиям в театр не приехал Ленин.

Предполагалось, что заседание съезда откроет Свердлов. Но Свердлов так и не открыл его. Вместо этого, к удивлению левых эсеров, делегаты-большевики прошли за сцену, спустились по черному ходу вниз и покинули театр. К шести часам вечера убрали левоэсеровскую охрану съезда. Только после этого левым эсерам наконец объявили, что они задержаны в связи с событиями в городе. Сразу же пополз слух, что убит Мирбах. Общее число задержанных составило около 450 человек.

Фактическими военными действиями за пределами Большого театра руководил Троцкий как нарком по военным делам. Он задействовал в основном латышские части. «Вы разгромили одну из самых больших политических комбинаций и не знаете, кого вы громили», — сказал Троцкий двусмысленно на следующий день командиру латышей Иоакиму Вацетису, вручая ему пакет с деньгами[54].

В 4 часа дня 7 июля Совнарком объявил населению, что «восстание левых эсеров в Москве ликвидировано», а «левоэсеровские отряды» обратились в бегство. В тот же день всех левых эсеров, занимавших ответственные посты в советском правительстве, сместили и заменили большевиками, а СНК образовал особую следственную комиссию по расследованию событий 6–7 июля. 9 июля Троцкий, выступивший на съезде Советов, в работе которого уже не участвовали левые эсеры, объявил о том, что партия левых эсеров «совершила окончательное политическое самоубийство» и «уже не может воскреснуть». В ответ съезд потребовал «суровой кары для преступников» и заявил, что левым эсерам «не может быть места в Советах». Все это позволило Свердлову уже 10 июля заверить большевистских делегатов съезда, что большинство арестованных левых эсеров «завтра, самое позднее послезавтра будут освобождены как явно непричастные к выступлениям»[55]. Операция по ликвидации партии левых эсеров была завершена[56].

10 июля Свердлов доложил новообразованному на съезде ВЦИКу о возможном разрыве Брестского договора[57]. С возобновлением войны, видимо, смирился в те дни и Ленин. 10 июля он вызвал к себе Вацетиса, чтобы в ходе общей беседы задать вопрос, интересовавший Ленина больше всего: «Будут ли сражаться латышские стрелки с германскими войсками, если немцы начнут наступать на Москву?». Вацетис ответил утвердительно. 13 июля брат секретаря Ленина Владимира Бонч-Бруевича, перешедший на службу к большевикам генерал Михаил Бонч-Бруевич, сказал Вацетису, что Россия «вступает снова в мировую войну вместе с Францией и Англией» против Германии: «это дело уже налажено»[58].

Предупредительная вежливость советского правительства по отношению к Германии исчезла. Оно отказалось присутствовать на религиозной церемонии у гроба убитого германского посла, а на траурные проводы тела Мирбаха в Германию явился только Чичерин, и то с опозданием на час, тем самым заставив всю процессию ждать. Чичерин был человеком исключительной пунктуальности, и его поведение немцы рассматривали как вызов. К тому же он появился без головного убора — чтобы не снимать шляпы при проводах гроба посла, в неряшливом виде, и это тоже произвело на немцев соответствующее впечатление.

14 июля в 11 часов вечера Рицлер вручил Чичерину текст полученной из Берлина ноты. В ней содержалось требование о вводе в Москву для охраны германского посольства батальона войск германской армии. Можно было бы ожидать, что отказ будет считаться прямым вызовом Германии. Но события в те дни развивались, казалось, вопреки обычной логике. Как вспоминал Владимир Бонч-Бруевич, после убийства Мирбаха «призрак почти неизбежной войны стал постепенно отдаляться. Все вздохнули свободно». Большевики «отчетливо сознавали, что, несмотря ни на что, немцам необходимо дать отпор». Получив германское требование о вводе в Москву войск, Ленин, по воспоминаниям Бонч-Бруевича, «улыбнулся, даже тихонько засмеялся»[59], и сел за столик писать ответ.

15 июля написанный Лениным текст обсуждался на заседании ЦК. Протокол его числится в «ненайденных». Но в тот же день составленный Лениным документ огласили во ВЦИКе. Сообщив об ультиматуме Рицлера и отклонении его советским правительством, Ленин указал, что на требование немцев о вводе в Москву батальона солдат для охраны посольства советское правительство ответит «усиленной мобилизацией, призывом поголовно всех взрослых рабочих и крестьян к вооруженному сопротивлению и уничтожению, в случае временной необходимости отступления, всех и всяческих, без всяких изъятий, путем сожжения складов и в особенности продовольственных продуктов, чтобы они не могли достаться в руки неприятеля […] Война стала бы для нас тогда роковой, но безусловной и безоговорочной необходимостью», — заключил Ленин[60] и был поддержан единогласно ВЦИКом.

Ленин примкнул к большинству. Его партия снова обрела единство. А у Германии не оказалось сил настаивать на своих требованиях.

15 июля Чичерин передал Рицлеру две ноты, категорически отклонявшие ультиматум о вводе в Москву батальона германских войск. Столкнувшись со столь жесткой позицией советского правительства, Германия отказалась от своих притязаний.

26 июля, через несколько дней после своего назначения, из Берлина в Москву отбыл новый германский дипломатический представитель Карл Гельферих. У военной границы на вокзале в Орше его ожидал уже представитель НКИД с отрядом латышей и экстренным поездом. Были приняты все меры предосторожности. Не доезжая до вокзала в Москве, Гельфериха высадили в Кунцево в поджидавший его автомобиль, где нового посла ждали Рицлер и Карл Радек. Вечером 28 июля посол прибыл в особняк в Денежном переулке.

Прибытие Гельфериха ознаменовалось новой кампанией революционеров против Брестского мира. 29 июля на публичном собрании партийного и советского актива Москвы приняли резолюцию с одобрением убийства графа Мирбаха и и призывом следовать примеру Блюмкина и Андреева. На следующий день эту резолюцию опубликовали в органе ПЛСР «Знамя борьбы». Утром 31 июля в Москве получили известие об убийстве в Киеве генерал-фельдмаршала фон Эйхгорна. Арестованный на месте преступления убийца заявил, что принадлежит к левым эсерам и совершил покушение по приказу ЦК ПЛСР. Когда Гельферих в тот же день явился к Чичерину с протестом по поводу безнаказанности левых эсеров, тот развел руками и ответил, что Россия — революционное государство, в котором существует свобода слова, печати и собраний, и что у него, Чичерина, способов повлиять на левых эсеров нет.

31 июля Гельферих собирался с визитом к турецкому коллеге. К вечеру Гельфериха предупредили, что по дороге на него будет произведено покушение. Тот остался дома. Однако покушение все равно произошло. В 11 часов вечера раздались ружейные выстрелы: была совершена попытка нападения на латышского стрелка, охранявшего здание посольства. Час спустя повторилась та же сцена. Затем из револьвера стреляли в окна посольского особняка. Пули угодили в освещенное окно кабинета, где обычно работал Гельферих, но посол не пострадал.

Сообщения о готовящихся на посла покушениях стали поступать в посольство почти ежедневно. Гельферих вынужден был отсиживаться в особняке Берга, практически не выезжая в город. Даже для вручения верительных грамот Свердлову он не рискнул покинуть свое убежище и отправиться в Кремль. Советское правительство, со своей стороны, отказалось гарантировать послу безопасность по дороге в Кремль и обратно. Положение становилось невыносимым. Большевики, конечно же, провоцировали немецкое посольство на выезд из Москвы. И когда Гельферих сообщил Чичерину о планах перевести посольство в Петроград, где находились все посланники и представители нейтральных стран, Чичерин с радостью согласился. 5 августа Гельфериха отозвали в Берлин для устного доклада. В его отсутствие дела должны были вести германский генеральный консул Г. Гаушильд и Рицлер.

9 августа германская миссия в составе 178 человек переехала в Петроград, но вскоре покинула и его, эвакуировавшись в оккупированный немцами Псков.

Положение самой Германии не было легким. Из-за длительных тяжелых боев лета 1918 года армия и тыл ускоренно разлагались. В июле была сломлена наступательная сила, а в августе — сила сопротивления германской западной армии. Попытки воссоздать ее путем сокращения фронта закончились неудачей. Германская армия утратила те преимущества, которые получила в результате весенних наступлений, и начала неудержимо откатываться назад.

В эти критические для Германии дни Ленин продолжал делать все от себя зависящее, чтобы помочь немцам удерживать фронт. 20 августа он написал открытое «Письмо к американским рабочим», в котором призвал их не воевать против Германии и таким образом оказать помощь «германскому пролетариату». На самом деле «германский пролетариат» был заинтересован в обратном: в американском вмешательстве в войну и как можно скорейшем поражении кайзеровского правительства, являвшегося непременным условием для начала революции в Германии (как в свое время в поражении Российской империи был заинтересован для возгорания революции в России Ленин).

22 августа страны Антанты потребовали от Германии аннулировать Брестское соглашение как предварительное условие для начала мирных переговоров. Это тем более не входило в планы Ленина по саботажу германской революции, и 27 августа советское правительство подписало с Германией три дополнительных соглашения экономического характера, по которым предусматривались поставки в Германию продовольствия, золота и стратегического сырья[61]. Ленин наносил очередной удар в спину немецкой компартии, даже более ощутимый, чем в марте.

Июльские события 1918 года стали первым заговором советской госбезопасности против руководителя советского правительства (Ленина), но закончились, если иметь в виду цели заговорщиков, провалом. Мирбах был убит (как и планировалось), немцы предъявили ленинскому правительству очередной ультиматум (как и предполагалось), ультиматум этот советское правительство категорически отклонило (на что тоже рассчитывали заговорщики). Но немцы в ответ не разорвали Брестский мир, а Совнарком, ВЦИК и ЦК РСДРП(б) не объявили Германии революционную войну, потому что Ленин сумел переиграть левых коммунистов и превратить убийство германского посла в разгром оппозиционной партии левых эсеров.

Однако ушлому революционеру Ленину было очевидно, что во главе заговора стоял Дзержинский, поэтому 7 июля ВЧК расформировали, а Дзержинского сняли с поста. Вопрос об этом рассматривался на специальном заседании ЦК РКП(б) 7 июля, причем постановлению о снятии Дзержинского придали демонстративный характер: его не только напечатали в газетах, но и расклеили по городу. Временным председателем ВЧК назначили заместителя Дзержинского Якова Петерса. Коллегию ЧК — руководящий орган внутри ВЧК, избираемый самой ВЧК, — распустили и намеревались в недельный срок реорганизовать. Все те, кто «прямо или косвенно были прикосновенны [причастны] к провокационно-азефской деятельности» Блюмкина, подлежали «устранению»[62].

Советское правительство начало расследование. В отношении Дзержинского оно завершилось очень быстро: уже 18 августа 1918 года его восстановили в должности, и ВЧК возобновила свою работу под его руководством. «Устраненными» оказались осведомители германского посольства В. И. Гинч и Бендерская, арестованные и навсегда исчезнувшие сразу же после убийства Мирбаха. Николай Андреев исчез из Москвы и позже погиб где-то на фронтах гражданской войны (попыток найти и арестовать его советское правительство не предпринимало). Блюмкин же, удачно скрывавшийся от следствия и, по его словам, с тех пор «посильно служивший революции», 17 апреля 1919 года явился «с повинной» в Киевскую ЧК, 16 мая его амнистировали, освободили из-под ареста и вернули на службу в госбезопасность, где он проработал на руководящих постах всю свою оставшуюся жизнь: 3 ноября 1929 года его расстреляли за несанкционированные контакты в Константинополе 16 апреля 1929 года с незадолго до этого высланными Троцким и его сыном Львом Седовым.

Единоличным победителем июльской политической игры оказался Свердлов. Заговорщик — левый коммунист Дзержинский — на время был отстранен и оказался под подозрением у Ленина. Авторитет вождя, пусть и не свергнутого, тем не менее был подорван открытым неповиновением сотрудников его же госбезопасности. А Свердлов из тихого и незаметного партаппаратчика, до того известного лишь в узких кругах партии, поднялся в эти месяцы до председателя ВЦИКа, члена и секретаря ЦК. Постепенно он сосредоточил в своих руках всю партийную работу. Его подпись чаще других мелькала теперь под партийными документами. С июля 1918 года он подписывается титулами: секретарь ЦК РКП(б) или даже просто «секретарь». «За секретаря» подписывалась даже его жена Клавдия Новгородцева.

Уже в августе-сентябре 1918 года на места начали рассылать партийные документы от имени «Секретариата ЦК» (а не ЦК, как это было принято до августа). 26 августа 1918 года Свердлов направил письмо Вологодскому комитету РКП(б), подписав его новым титулом: «Председатель ЦК РКП Я. Свердлов»[63]. Иными словами, Свердлов принимает на себя функции, которые через несколько лет перейдут его приятелю по ссылке в Туруханском крае, еще одной серой ломовой лошадке революции — Иосифу Сталину: функции генерального секретаря партии.

Вернувшись 18 августа 1918 года на свою должность, Дзержинский немедленно приступил к работе. Впрочем, как вспоминал шесть лет спустя Петерс, отстраненный 7 июля Дзержинский «оставался руководителем ВЧК» и новая «Коллегия была сформирована при его непосредственном участии»[64]. Председатель советской госбезопасности планировал завершить начатое дело. Не сумев сорвать Брестский мир убийством Мирбаха, Дзержинский пробовал избавиться от «похабного» мира, устранив самого проводника этой политики — председателя СНК Ленина.

Происходившее не оставалось незамеченным окружением Ленина. «Лето 1918 г. было исключительно тяжелое, — вспоминала Крупская. — Ильич уже ничего не писал, не спал ночей. Есть его карточка, снятая в конце августа, незадолго до ранения: он стоит в раздумье, так выглядит он на этой карточке, как после тяжелой болезни»[65].

Ленин был уже повержен, его оставалось только добить.

В советской историографии этот очередной заговор госбезопасности против главы правительства и государства известен как «покушение Фанни Каплан 30 августа 1918 года».

Как и июльское убийство посла, покушение на Ленина проводилось руками сотрудников советских спецслужб и стало результатом широкого антиленинского сговора в верхах партии, настолько широкого, что в планы заговорщиков был посвящен Свердлов, тоже активно участвовавший в устранении Ленина. Отметим также, забегая вперед, что оправившийся от ранения Ленин сумел просчитать, что в августовский заговор был вовлечен Свердлов, и отплатил ему тем же, только уже «без промаха»: 16 марта 1919 года Свердлова не стало. Нравы были жесткие. Но об этом ниже.

Тех, кто не понимает, каким образом Дзержинский или Свердлов могли планировать устранение Ленина в разгар «смертельной борьбы» с «международным империализмом» и внутренними врагами в России, отсылаем к цитате Ленина в речи Луначарского с подобострастным (и столь же безвкусным) названием «Сияющий дорогой гений»:

Представьте себе, полководец ведет борьбу с врагом, а в лагере у него враг. Прежде чем идти на фронт, на борьбу с врагом, нужно, чтобы в самом лагере было чисто, чтобы не было врагов[66].

В этом была суть отношений большевистских руководителей. В 1918–1919 годах советский полководец Ленин только и делал, что шел на фронт, только и чистил от врагов собственный лагерь. Дзержинский и Свердлов тоже чистили, как умели. А потом чистил Сталин. А потом Берия…

Поразительно, что в речи Луначарского о Ленине докладчика все время тянуло говорить о другом «гении» — Свердлове. Сначала Луначарский объяснил тоскующей аудитории, что именно Свердлов руководил отбором партийных работников, то есть выполнял функции генсека партии:

Вот, товарищи, под этим страшным нажимом, под этим гнетом в несколько тысяч атмосфер жило наше большевистское подполье, и тут можно было наблюдать человека, активен ли он, энергичен ли он, организатор ли он, кристаллизуются ли около него кружки. Все эти типы очень хорошо знал Я. М. Свердлов. Скажем, Иванов или Петров — кто он такой? Свердлов знал, что он тогда-то вступил в партию, тогда-то бегал [из ссылки], тогда-то его освободили и т. д. То, что у Я. М. Свердлова было развито с такой феноменальной силой, об этом все мы знали в партии, поэтому, когда мы выбирали наш ЦК и редакцию нашего центрального органа, то мы туда выбирали людей не потому, что нам нравился нос того или иного, а выбирали после огромнейшей проверки. И на этих руководящих постах этим людям нужно было дать выдержать жизненный экзамен, самый суровый, самый беспощадный. Так в нашей стране, в этом лучшем штабе лучшие люди из интеллигенции и из пролетариата постепенно отсеивались, создавали великих вождей позже наступившей революции.

Свердлова Луначарский подчеркнуто ставил на один уровень с «сияющим дорогим гением» Лениным:

Владимир Ильич, когда умер Свердлов, которого он очень высоко ценил, и который, как вы знаете, в истории партии сыграл большую роль, — был и секретарем ЦК, занимался подбором, сортировкой сил и стоял, таким образом, во главе советской власти, вместе с Владимиром Ильичом делал громадное количество ответственнейшей работы — Владимир Ильич сказал: […] Умер человек, которого заменить некем. Другого такого человека мы в партии не имеем. […] Надо его заменить подходящим коллективом[67].

Иными словами, уже в 1919 году Ленин обвинял Свердлова в том, в чем в своем «завещании» он будет обвинять Сталина: в сосредоточении в своих руках необъятной власти, — предлагая заменить его коллективным руководством.

Мы еще коснемся истории о том, как протекала и чьей победой закончилась борьба Ленина в 1922–1923 годах с генсеком Сталиным. А пока поговорим о том, как протекала и чем закончилась борьба Ленина с предыдущим генсеком партии Свердловым.

30 августа 1918 года историки обычно рассматривали как дату, спровоцировавшую начало широкой кампании «красного террора», последовавшего в ответ на покушение на жизнь Ленина. Считалось, что в Ленина стреляла бывшая каторжанка «эсерка Каплан», задержанная, во всем сознавшаяся и то ли расстрелянная, то ли, по другой версии, тайно помилованная, и что организаторами теракта были руководители эсеровской боевой группы. В тот же день, только утром, по частому историческому совпадению, в Петрограде студент Леонид Каннегисер убил руководителя Петроградской ЧК Урицкого, и Дзержинский немедленно выехал в Петроград расследовать убийство друга и коллеги по ВЧК. Таким образом, во время покушения на Ленина самого Дзержинского в Москве не было.

Через четыре года после покушения, на открытом судебном процессе против партии эсеров в июне-августе 1922 года, советское правительство неожиданно для всех сообщило миру о том, что покушение на Ленина 30 августа 1918 года готовили сотрудники ВЧК Г. И. Семенов-Васильев и Л. В. Коноплева, одновременно являвшиеся членами эсеровской партии.

Чтобы лучше разобраться в этой части головоломки, сформулируем, несколько забегая вперед, что же нам известно о покушении на Ленина 30 августа 1918 года, если иметь в виду сухие факты:

в Ленина стреляли и он был ранен;

стреляли из двух пистолетов;

одним из участников покушения могла быть женщина;

доказательств, что стрелявшей женщиной была Каплан, — нет;

доказательств, что расстрелянной (за покушение на Ленина) женщиной была Каплан, — нет;

доказательств, что расстреляна была женщина, стрелявшая в Ленина, — тоже нет;

настоящих участников покушения в момент покушения или вскоре после покушения не арестовали;

обвиненные в 1922 году в покушении на Ленина Семенов-Васильев и Коноплева являлись сотрудниками советской госбезопасности и за покушение на Ленина осуждены не были;

организаторы покушения неизвестны.

На самом деле мы ничего про это покушение не знаем.

Кем же были Семенов и Коноплева, признавшиеся на судебном процессе против партии эсеров, что они по решению ЦК ПСР покушались на Ленина? Очевидно, что они не были эсеровскими боевиками, в чем публично обвиняла их советская прокуратура на процессе. С начала 1918 года Семенов и Коноплева служили в органах советской госбезопасности, в ВЧК. В дореволюционной России их считали бы классическими провокаторами. Они были внедрены в эсеровскую партию как агенты Дзержинского вскоре после образования органов советской госбезопасности — ВЧК.

Благодаря агентурной работе Семенова и Коноплевой вся псевдобоевая работа эсеров, контролируемая, руководимая и организуемая двумя чекистами, на самом деле превратилась в капкан, поставленный с целью собрать материал для будущего процесса над партией эсеров. Все остальное, что окружало деятельность этих агентов, их рассказы об арестах большевиками, о сопротивлении при этих арестах, о планируемых побегах и о раскаянии мы обязаны назвать чекистской фабрикацией, активным мероприятием ВЧК, проводимым с целью дезинформации международной, прежде всего социал-демократической общественности. Таким образом предусмотрительно готовился первый открытый политический процесс в советской России. Впоследствии их было проведено очень много, по той же схеме, как под копирку: на всех процессах использовались заблаговременно внедренные госбезопасностью в группу осуждаемых сотрудники или агенты ВЧК-ГПУ-ОГПУ-НКВД…

Нам уже известен пример Блюмкина — сотрудника ВЧК, соучастника убийства Мирбаха, амнистированного, затем формально принятого в ряды большевистской партии, далее работавшего в советской разведке и расстрелянного в 1929 году за несанкционированные контакты с высланным Троцким. Схожая карьера была у Семенова и Коноплевой. По указанию свыше, и очевидно, что это указание мог дать только председатель ВЧК Дзержинский, Семенов и Коноплева готовили покушение на Ленина. Одновременно они должны были «подставить» руководство эсеровской партии, на которую предполагалось свалить убийство. Как часто бывает, операция закончилась провалом: Ленин остался жив.

Подготовка судебного процесса над партией эсеров заняла некоторое время. Партия социалистов-революционеров была старейшей революционной партией в России и пользовалась большим уважением руководителей международного социалистического движения. Осудить партию дореволюционных террористов за террористическую деятельность против советского правительства было не так-то просто. На защиту эсеров, как и ожидалось, встали социал-демократические партии Европы и Второй Интернационал. Покушавшиеся на Ленина «эсеры» Семенов и Коноплева были главной козырной картой следствия. Осталось только сделать так, чтобы версия об эсеровском заговоре 30 августа 1918 года прозвучала правдоподобно.

Покушение на Ленина с участием Семенова и Коноплевой Дзержинский начал готовить весной 1918 года, вскоре после подписания Брестского мира и образования фракции левых коммунистов. Прежде всего, следовало получить согласие ЦК ПСР на операцию по устранению Ленина, но ЦК ПСР согласия на участие в убийстве советского вождя не дал. «Бросьте не только вашу работу, которую вы ведете, но бросьте всякую работу и поезжайте в семью отдохнуть»[68] — так ответил член ЦК ПСР Абрам Гоц весной 1918 года на предложение Коноплевой убить Ленина. И больше к этому вопросу собеседники не возвращались.

Постараемся восстановить события того рокового дня. Начнем с организации охраны Ленина. Комендант Кремля Мальков вспоминал, что «день 30 августа 1918 года начался скверно. Из Петрограда было получено мрачное известие» — убит М. С. Урицкий. Дзержинский «сразу же выехал в Петроград, чтобы лично руководить расследованием». Ленин «должен был выступать в этот день на заводе быв. Михельсона. Близкие, узнав о гибели Урицкого, пытались удержать Ленина, отговорить его от поездки на митинг. Чтобы их успокоить, Владимир Ильич сказал за обедом, что, может, он и не поедет, а сам вызвал машину и уехал»[69].

Добавим — уехал без охраны. Более того, охраны не оказалось и на заводе, где планировалось выступление Ленина.

Столь не типичное для всегда осторожного Ленина поведение, видимо, диктовалось тем, что 29 августа Свердлов направил Ленину директиву, которая 30 августа не была отменена, несмотря на уже состоявшееся в Петрограде убийство Урицкого:

Владимир Ильич! Прошу назначить заседание Совнаркома завтра не ранее 9 часов вечера. Завтра по всем районам крупные митинги по плану, о котором мы с Вами уславливались; предупредите всех совнаркомщиков, что в случае получения [приглашения] или назначения на митинг, никто не имеет [права] отказываться. Митинги начинаются с 6 часов вечера[70].

По приказу Свердлова «совнаркомщик» Ленин без охраны отправился на выступление, о котором в районе были извещены заранее, но при этом «как-то получилось, что никто нас не встречал: ни члены завкома, ни кто-нибудь другой», — свидетельствовал шофер Ленина Гиль[71]. Удивимся вместе с Гилем: как же так получилось, что в день убийства Урицкого Ленин на митинг прибыл без охраны?

Обратим внимание на то, как охранялся Ленин во время выступления на том же заводе 28 июня. Все в том же гранатном цехе завода те же несколько тысяч человек. Охрана митинга поручена военному комиссару и начальнику гарнизона Замоскворечья А. Д. Блохину. Он вооружен маузером и наганом. Ленина встречают по-военному, рапортом. Вместе с Блохиным — красноармейцы. Вместе с Лениным они выходят на сцену. Ленина смущает столь откровенная охрана на заводе. Он просит увести солдат. Блохин не бросается исполнять требование председателя СНК, а звонит своему начальнику по вопросам охраны — Дзержинскому, так как именно Дзержинский обязал районных военкомов и начальников гарнизонов организовывать охрану митингов. Дзержинский приказывает сообщить Ленину, что по его личному распоряжению охрану со сцены он, так и быть, разрешает убрать. Где же был Блохин 30 августа?

Внешне банальный вопрос о времени выступления Ленина и времени покушения тоже оказался неимоверно запутанным. Шофер Ленина С. К. Гиль показал в ночь на 31 августа, то есть сразу же после покушения, что «приехал с Лениным около 10 часов вечера на завод Михельсона. […] По окончании речи В. И. Ленина, которая длилась около 1 часа, из помещения, где был митинг, бросилась к автомобилю толпа человек 50 и окружила его»[72].

Предположить, что Гиль не помнил, во сколько привез Ленина к заводским воротам, трудно. Если так, то закончилось выступление около 11 часов вечера. На это же время указывает в своих показаниях, данных в час ночи 31 августа, сразу же после покушения, еще один свидетель, милиционер А. А. Сухотин: «Часов в 9 приехал т. Ленин. Через 1–2 часа т. Ленин кончил свою речь и отправился к выходу»[73].

Но в этот день в Москве переводилось на час назад время, и это приводит к дополнительной путанице. Тем не менее можно утверждать, что Ленин прибыл на завод приблизительно в 22 часа по старому и в 21 час по новому времени, выступал примерно час и вышел к своей машине между 22 и 23 часами по новому времени. Более точно установить время покушения на Ленина трудно.

Между тем вопрос о времени покушения крайне важен для определения «заказчика преступления» (как мы бы сказали сегодня). Понятно, что между выстрелами в Ленина и сообщением об этих выстрелах Свердлову должно было пройти какое-то время. А обращение Свердлова «Всем, всем, всем» о покушении на Ленина председатель ВЦИКа подписал в 22:40. Это выглядит правдоподобно, если предположить, что между 22 часами и 22:40 Cвердлову по телефону сообщили о только что состоявшемся покушении на Ленина и он сразу же, ни минуты не мешкая, заготовил текст телефонограммы. Но есть одно абсолютно потрясающее обстоятельство, а именно — первая фраза обращения Свердлова: «Несколько часов тому назад совершено злодейское покушение на тов. Ленина. […] Мы не сомневаемся в том, что и здесь будут найдены следы правых эсеров, следы наймитов англичан и французов».

Четко определив врага революции — правых эсеров и англо-французских наймитов (хотя никаких сведений о том, кто именно стрелял в Ленина, в те часы не было и быть не могло), до минут указав время написания обращения — 10 часов 40 минут вечера, Свердлов был слишком неточен в том, где точность требовалась прежде всего: в указании времени самого покушения. «Несколько часов тому назад» писалось о событии, которое произошло только что. Когда же заготавливал свое обращение Свердлов?

Сравним этот текст с телефонограммой Ленина, разосланной после убийства германского посла графа Мирбаха 6 июля 1918 года, написанной в 4 часа 20 минут: «Около трех часов дня брошены две бомбы в немецком посольстве…» Ленин отреагировал на убийство Мирбаха примерно через полтора часа, но достаточно точно указал время покушения (хотя и не сообщал, что Мирбах убит, чтобы не радовать левых коммунистов). Когда же Свердлов успел включить фразу о том, что в Ленина стреляли эсеры?

Описания самого покушения многочисленны, но противоречивы[74]. Каплан арестовали далеко от места покушения, после погони, с портфелем и зонтиком в руках, поскольку кто-то из толпы (поздно ночью, в темноте) узнал в ней «человека, стрелявшего в Ленина». При этом шофер Ленина Гиль покушавшейся не видел. Ни один из допрошенных позже свидетелей, присутствовавших на месте покушения, опознать Каплан не смог, так как не видел стрелявшего (стрелявшую) в лицо.

Одни свидетельствовали, что видели женщину в какой-то шляпке; другие — что с непокрытой головой и косынкой на плечах; третьи — что в коротком жакете; кто-то — что в осеннем полупальто; большинство помнило только руку с браунингом.

Еще более заметны расхождения в оценке времени появления «террористки» на заводе. Одни утверждали, что она вошла в здание через несколько минут после приезда Ленина. Другие — что неизвестная женщина, похожая на подпольную пропагандистку, оказалась в цехе еще до митинга, беспрерывно курила и прохаживалась перед группой рабочих…

Протокол первого допроса Каплан датирован 11:30 вечера 30 августа. Проводился допрос в Замоскворецком военном комиссариате. Согласно материалам этого допроса, протокол которого Каплан подписать отказалась, она признала себя виновной в покушении на Ленина: «Я сегодня стреляла в Ленина. Я стреляла по собственному побуждению»[75].

Допрос вели председатель Московского революционного трибунала А. М. Дьяконов, член коллегии ВЧК и будущий начальник охраны Ленина А. Я. Беленький, а также член коллегии наркомата юстиции Мечислав Козловский. От Каплан (отдадим должное следователям) требовали хоть каких-то доказательств того, что в Ленина стреляла действительно она. Но никаких подробностей покушения Каплан сообщить не могла:

«Сколько раз я выстрелила — не помню». «Из какого револьвера я стреляла, не скажу, я не хотела бы говорить подробности».

Каплан далее сообщила, что ее задержали «у входа на митинг»[76]. Не у выхода, как сказал бы человек, только что стрелявший в уходившего с митинга Ленина, а у входа. Само собой разумеется, что указание Каплан на арест «у входа» противоречило еще и воспоминаниям свидетелей, утверждавших, что Каплан задержана была далеко от места покушения.

Бонч-Бруевич вспоминал об этом вечере:

Поздно ночью пришел тов. Козловский, которому как члену коллегии комиссариата юстиции было поручено произвести первый допрос эсерки Каплан […]. Козловский рассказал мне, что Каплан производит крайне серое, ограниченное, нервно-возбужденное, почти истерическое впечатление. Держит себя растерянно, говорит несвязно и находится в подавленном состоянии. Козловский сказал, что, несомненно, это дело рук организации эсеров, хотя Каплан и отрицает это, и что здесь ясна связь с петербургскими событиями (убийство Володарского, Урицкого) и что, конечно, можно ожидать и других выступлений[77].

Как потом стало известно, никакой связи с убийствами Володарского 20 июня и Урицкого 30 августа покушение на Ленина не имело. Никаких других «выступлений» тоже не было.

Вечером 30 августа, после покушения на Ленина, была задержана еще одна женщина — «обывательница» М. Г. Попова, задававшая после выступления Ленину у машины бытовые вопросы и раненная одной из пуль. Ее перевязали в Павловской больнице, где Попова служила кастеляншей, и отвезли в Замоскворецкий военкомат (куда отвезли и Каплан). Причиной ареста Поповой послужили показания милиционера А. А. Сухотина: «Шагах в 4-х от т. Ленина на земле лежала женщина на вид лет 40. Последняя кричала: “Я ранена. Я ранена” — а из толпы кричали: “Она убийца”. Я бросился к этой женщине вместе с т. Калабушкиным, подняли ее и отвели в Павловскую больницу»[78].

Из Замоскворецкого комиссариата по требованию Петерса Каплан и Попову в разных машинах перевезли в тюрьму ВЧК на Лубянке. С Каплан в автомобиле ехал сотрудник ВЧК Григорий Александров. С Поповой — на грузовике Красного Креста — «чекистка-разведчица» Зинаида Лёгонькая.

На Лубянке арестованных ждали нарком юстиции Д. И. Курский, член коллегии наркомата юстиции М. Ю. Козловский, секретарь ВЦИКа и доверенный Свердлова В. А. Аванесов, Петерс и заведующий отделом ВЧК по борьбе с контрреволюцией Н. А. Скрыпник. Позже прибыл Свердлов.

В течение четырех дней — с 30 августа по 2 сентября — допросили более сорока свидетелей. Однако последний известный нам допрос Каплан датирован 31 августа.

Допросы Каплан в ВЧК велись сухо и формально. Все шесть допросов были проведены в течение 24 часов после ее задержания, и они были очень короткими. Ее допрашивали разные люди, задававшие одинаковые вопросы. Все показания Каплан давала на себя сама. Никаких улик против нее в распоряжении следствия не было. Опознать ее никто не мог. Оружия при ней тоже не нашли. Результаты обыска, проведенного в Замоскворецком комиссариате тремя женщинами — Лёгонькой, Д. Бем и З. Удотовой, — хорошо известны из запротоколированных показаний Бем и Удотовой, данных 30 августа 1918 года. Найдено ничего подозрительного не было[79].

Подписать Каплан согласилась только два протокола допросов. Никакой интересующей чекистов информацией Каплан не располагала, и ничего вразумительного о покушении на Ленина она не сообщила. Кто ею руководил, кто ей помогал вести слежку, кто снабдил ее оружием? Об этом нет ни слова. И, конечно же, не потому, что чекисты не могли выбить из Каплан показания. Не будем давать волю воображению и фантазировать на тему о том, как именно в ВЧК могли пытать террористку, только что стрелявшую в «вождя мировой революции», если требовалось получить от нее показания и узнать имена сообщников. Было очевидно, что по каким-то причинам показания Каплан всерьез никого не интересовали. Попову же, наоборот, продержали в тюрьме ВЧК до начала октября. 31 августа в качестве заложников арестовали и поместили в тюрьму ВЧК мужа и двух дочерей Поповой. Впрочем, их чуть ли не в тот же день выпустили[80].

Иначе поступили с Поповой. Уже утром 31 августа арестовали и поместили в тюрьму ВЧК в качестве заложников ее мужа и двух дочерей[81] (в начале сентября их освободили). Попову освободили за отсутствием улик в начале октября, выдав ей единовременное пособие[82].

Итак, Попову в тюрьме держат и допрашивают больше месяца, а на допросы вроде бы причастной к покушению и сознавшейся в теракте Каплан потрачены лишь сутки[83].

2 сентября 1918 года следователь ВЧК Кингисепп провел «следственный эксперимент» — инсценировку покушения. В ходе его выяснили, что «стрелявшая находилась у переднего левого крыла машины, а Ленин — в пределах одного аршина от заднего. Предположительно, все четыре пули (выстрелов было четыре) направлены были одинаково: снизу вверх. Стрельба велась с расстояния 4–4,5 метра, под углом 45–50 градусов и, скорее всего, с колеса машины[84]. Не похоже, чтобы так мог стрелять человек, не имевший опыта стрельбы из пистолета.

В хранившемся в ВЧК деле о покушении на Ленина отсутствовали несколько листов: 11, 84, 87, 90 и 94. В них содержатся показания свидетелей, утверждавших, что в Ленина стрелял мужчина. Похоже, что сам Ленин, которого так и не допросили, тоже видел стрелявшего в него мужчину. По крайней мере, когда Ленин пришел в себя, то спросил: «Поймали его или нет?»[85].

Из показаний свидетеля А. В. Кузнецова тоже следовало, что стрелявший был мужчиной:

Недалеко от него [Ленина] было брошено оружие, из которого было сделано 3 выстрела в товарища Ленина (оружие системы браунинг), поднявши это оружие, я бросился бежать за тем лицом, которым было сделано покушение, и со мной бежали другие товарищи для задержания этого негодяя, и товарищи, бежавшие впереди меня, задержали того человека, который делал покушение, и вместе с другими товарищами я препровождал этого человека в военный комиссариат[86].

Дату и время этих показаний в протоколе не указали, потому что эти показания следователей не удовлетворили, и они попросили Кузнецова их переписать, чтобы из показания следовало, что стрелявшим человеком была женщина. Вот новый вариант показаний Кузнецова, датированный 2 сентября:

Ленин уже лежал на земле и около его ног валялся брошенный револьвер, из которого были сделаны предательские выстрелы. […] Поднявши браунинг, я бросился преследовать ту женщину, которая сделала покушение, и мне вместе с другими товарищами удалось задержать ту женщину. Всего было сделано 3 выстрела, потому что в обойме всего осталось 4 патрона[87].

Тем не менее одного виновного мужчину все же нашли: вскоре после покушения на Ленина арестовали и в ночь на 31 августа расстреляли бывшего левого эсера Александра Протопопова. В июле 1918 года, во время убийства Мирбаха, Протопопов руководил контрразведкой отряда ВЧК, то есть состоял подчиненным Дзержинского. После разгрома левых эсеров Протопопова арестовали вместе с прочим руководством ПЛСР, но вскоре освободили. И вот теперь его снова арестовали и немедленно расстреляли, очевидным образом в рамках расследования покушения на Ленина или заметания каких-то следов. Допросы Каплан в ВЧК тоже оборвались 31 августа, в день расстрела Протопопова.

В ночь на 1 сентября по приказу Свердлова, прервав допросы, Каплан забрали из тюрьмы ВЧК в кремлевскую комнату тюремного типа, находившуюся под кабинетом Свердлова. Детали перевозки Каплан в Кремль нам известны по воспоминаниям коменданта Кремля Малькова:

Через день или два [после покушения] меня вызвал Варлам Александрович Аванесов.

— Немедленно поезжай в ЧК и забери Каплан. Поместишь ее здесь, в Кремле, под надежной охраной.

Я вызвал машину и поехал на Лубянку. Забрав Каплан, привез ее в Кремль в полуподвальную комнату под детской половиной Большого дворца. Комната была просторная, высокая. […] Прошел еще день-два, вновь вызвал меня Аванесов и предъявил постановление ВЧК: Каплан — расстрелять, приговор привести в исполнение коменданту Кремля Малькову. […] — Когда? — коротко спросил я Аванесова. […] — Сегодня. Немедленно[88].

Страницей позже Мальков укажет, что расстрелял Каплан 3 сентября в 4 часа дня.

Попробуем объяснить причины столь странного поведения Свердлова. Фактическая сторона вопроса выглядит следующим образом.

Некая женщина, называемая «Каплан», была арестована, подверглась нескольким коротким весьма общим допросам разными людьми, и, не ранее вечера 31 августа, была переведена по приказу Аванесова, являющегося подчиненным Свердлова по линии ВЦИКа, в Кремль. В Кремле она то ли была, то ли не была подвергнута дополнительным допросам, а 3 сентября то ли была, то ли не была расстреляна Мальковым. А поскольку Свердлов по причинам достаточно мистическим дал указание «останки уничтожить без следа»[89], никакими вещественными доказательствами казни Каплан мы не располагаем, кроме утверждения писателя Юрия Давыдова, что труп Каплан облили бензином и сожгли в железной бочке в Александровском саду[90].

Правда, Мальков указывает, что свидетелем расстрела был поэт-большевик Демьян Бедный, живший в Кремле и вышедший на шум. Шум был от моторов, которые включили, чтобы никто не слышал выстрелов. Мальков пишет:

К моему неудовольствию я застал здесь Демьяна Бедного, прибежавшего на шум моторов. Квартира Демьяна Бедного находилась как раз над Авто-Боевым отрядом, и по лестнице черного хода, о котором я забыл, он спустился прямо во двор. Увидев меня вместе с Каплан, Демьян сразу понял, в чем дело, нервно закусил губу и молча отступил на шаг. Однако уходить он не собирался. Ну, что же! Пусть будет свидетелем[91].

Но все, что мог увидеть Бедный, это расстрел некой женщины, про которую ему было сказано, что это и есть покушавшаяся на Ленина.

Получалось, что привезли Каплан в Кремль только для того, чтобы расстрелять, причем очень торопились, раз расстреливали в Кремле, во дворе, при свидетеле Демьяне Бедном и к тому же днем.

После 3 сентября определить нельзя уже было ничего: была ли задержанная женщина с зонтиком и портфелем Каплан; была ли задержанная женщина той, которая разговаривала с Гилем перед началом собрания, еще до покушения; была ли Каплан покушавшейся, то есть женщиной, выстрелившей в Ленина; была ли расстрелянная в Кремле женщина Каплан; была ли расстрелянная в Кремле женщина той, которую задержали 31 августа… Кого именно расстреляли в Кремле 3 сентября 1918 года?

Список этих вопросов — бесконечен. Не имея Каплан не только живой, но и мертвой, ответить на них было невозможно. Именно Свердлов закрыл дело Каплан, уничтожив наиболее важную улику — саму арестованную. Он мог это сделать только в том случае, если лично был не заинтересован в расследовании. Других объяснений поведения Свердлова не существует.

Важное уточнение: на основании постановлений ЦК ВКП(б)[92], опубликованных в «Правде» 4 апреля 1925 года и 12 февраля 1927 года, воспоминания о Ленине до публикации должны были визироваться несколькими инстанциями, в том числе Институтом марксизма-ленинизма и его филиалами. Мемуары Малькова кроме этой цензуры прошли цензуру чрезвычайную: воспоминания были написаны в соавторстве с сыном Я. М. Свердлова, кандидатом исторических наук А. Я. Свердловым, бывшим следователем НКВД, в какой-то момент арестованным, но затем освобожденным. Столь необычное соавторство требовалось, чтобы Мальков не рассказал про Свердлова-отца чего-то лишнего.

Сколько человек было задействовано в покушении на Ленина, осталось загадкой. Между тем в него стреляли четыре раза[93] из двух пистолетов разного калибра, видимо, револьвера и браунинга. Именно четыре гильзы были обнаружены Кингисеппом во время осмотра места покушения и проведения следственного эксперимента. Фотография следственного эксперимента с разметками следов от пуль много позже была опубликована[94].

2 сентября 1918 года переписывавший свои показания по просьбе следователей Кузнецов сдал Кингисеппу еще и браунинг, из которого стреляли в Ленина и который 31 августа он взял себе в качестве сувенира с места покушения, но после призыва следователей к населению вернуть улику сдал ее 2 сентября в ВЧК. Второй пистолет нашелся у сотрудника органов советской госбезопасности «чекистки-разведчицы» Зинаиды Лёгонькой, той самой, которая сопровождала раненую Попову в грузовике Красного Креста в тюрьму ВЧК. Но нашелся этот пистолет только в 1919 году.

2 сентября 1919 года в ВЧК с грифом «совершенно секретно» поступил донос чекиста Горячева, утверждавшего, что «работая по делу готовящегося восстания в Москве, слышал, как гр[ажданка] Нейман говорила, что в покушении на тов. Ленина участвовала некая Лёгонькая Зинаида, причем эта Лёгонькая якобы и произвела выстрелы»[95].

В связи с этим 11 сентября выписали ордер № 653 на арест и обыск Марии Федоровны Нейман и Зинаиды Ивановны Лёгонькой. У Лёгонькой было алиби: во время покушения на Ленина она находилась на обучении в инструкторской коммунистической школе красных офицеров.

Тем не менее 24 сентября 1919 года Лёгонькую допросил начальник Особого отдела ВЧК, и она сообщила, что при обыске Каплан ею был найден у Каплан «в портфеле браунинг, записная книжка с вырванными листами, папиросы, билет по ж.д., иголки, булавки, шпильки и т. п. всякая мелочь»[96].

Эти показания надо признать сенсационными, так как в них впервые сообщается о найденном у Каплан браунинге. Столь же очевидно, что Лёгонькая говорила неправду, поскольку в деле Каплан имелись показания об осмотре Каплан, данные 30 и 31 августа 1918 года, и браунинг там не упоминался.

Откуда же появился браунинг в портфеле Каплан и почему ни до, ни после 24 сентября 1919 года о нем не упоминали?

Когда в квартире Лёгонькой 11 сентября 1919 года произвели обыск и нашли браунинг, из которого стреляли в Ленина, чекистка должна была либо сознаться в соучастии в покушении и, вероятно, пойти под расстрел, либо объяснить, каким образом к ней попал «браунинг Каплан». Лёгонькая такое объяснение дала: вопреки всей имевшейся информации и логике она показала, что нашла браунинг в портфеле Каплан при обыске Каплан в ночь на 31 августа и оставила его себе.

Удивительно, что объяснение Лёгонькой всех удовлетворило. Ее даже не арестовали. С нее лишь взяли подписку о явке в Особый отдел ВЧК по первому требованию для дачи показаний — и отпустили. О дальнейшей ее судьбе нам ничего не известно, хотя дело Лёгонькой пересматривалось НКВД в ноябре 1934 года. Трудно предположить, что, вновь попав в поле зрения НКВД, заинтересовавшегося ее личностью, она уцелела, тем более что начинался «большой террор»: 1 декабря 1934 года был убит Сергей Киров.

Генеральная прокуратура Российской Федерации поднимала вопрос о новом расследовании обстоятельств покушения на Ленина, совершенного 30 августа 1918 года, дважды. 19 июня 1992 года она начала проверку обоснованности привлечения к уголовной ответственности, приговора и расстрела 3 сентября 1918 года по внесудебному постановлению Президиума ВЧК Фанни Каплан и приняла «Постановление о возбуждении производства по вновь открывшимся обстоятельствам». Впрочем, единственным таким обстоятельством было падение советской власти в Советском Союзе.

До лета 1996 года дело Каплан, сменяя друг друга, дорасследовали шесть следователей (что не могло не сказаться отрицательно на их работе). Провели комплексную криминалистическую экспертизу браунинга № 150489, хранившегося в Историческом музее, и пуль, попавших в Ленина. Но результаты этой экспертизы не были исчерпывающими. Эксперты пришли к выводу, что из двух пуль «одна выстрелена, вероятно, из этого пистолета», но «установить, выстрелена ли из него вторая, не представляется возможным». Браунинг заклинило, и он перестал работать. Но когда сравнили пули, извлеченные при операции Ленина в 1922 году и при бальзамировании Ленина в 1924 году, выяснилось, что они разные[97]. Это было новое указание на участие в покушении второго человека.

Здесь самое время вернуться к Семенову и Коноплевой. Оба были чекистами, засланными по линии ВЧК в партию эсеров нелегалами. Эсеры их считали своими. Но «своими» Семенов и Коноплева были только в ведомстве Дзержинского. В эсеровской партии они служили «штирлицами». В 1921 году большевистское руководство приняло решение о проведении первого в советской истории открытого судебного процесса — против партии эсеров. Это была самая крупная российская социалистическая партия с весомым боевым революционным прошлым. В числе ее руководителей состоял известный легендарный боевик Борис Савинков. К 1921 году в «объективность» большевиков мало кто верил. Было понятно, что за процессом над партией эсеров будут следить многочисленные социалистические партии Второго интернационала. Процесс ни за что нельзя было провалить. Эсеров во всех случаях нужно было осудить. Семенову и Коноплевой отводилась на этом процессе самая ответственная роль. Представляясь на процессе разочаровавшимися в эсеровских идеалах членами партии эсеров, они должны были давать показания против арестованного чекистами партийного руководства.

В связи с этим в самом начале 1921 года было принято решение о вступлении Семенова и Коноплевой в большевистскую партию, переименованную к тому времени из РСДРП(б) в РКП(б). В то время не все чекисты вступали в большевистскую партию (эта «традиция» возникла позже), и ЦК РКП(б) пытался таким образом застраховать себя от неожиданностей со стороны сотрудников Дзержинского, не подчинявшихся партийной дисциплине. Семенова принимали в январе 1921 года. Коноплеву — в феврале. Операция была секретной. Рекомендации двум «эсерам» писали высшие руководители большевистской партии. В случае Семенова — секретари ЦК А. С. Енукидзе, Л. П. Серебряков и Н. Н. Крестинский. В случае Коноплевой — Н. И. Бухарин, И. Н. Смирнов и М. Ф. Шкирятов.

После этого Семенов и Коноплева приступили к заготовке компрометирующей партию эсеров документации, которая должна была фигурировать на процессе. 3 декабря 1921 года Семенов закончил написание брошюры о «подрывной деятельности» эсеров. Рукопись этой брошюры хранится в материалах эсеровского процесса с чернильной пометкой Сталина: «Читал. И. Сталин. (Думаю, что вопрос о печатании этого документа, формах его использования и, также, о судьбе (дальнейшей) автора дневника [Семенова] должен быть обсужден в Политбюро). И. Сталин»[98].

И действительно, после удачно завершенного для большевиков процесса, по решению Политбюро и Сталина, Семенова и Коноплеву повысили в должностях и рангах.

5 декабря 1921 года, то есть через два дня после написания брошюры, Семенов подал «доклад» в ЦК РКП(б)[99], где указывал, что уже в конце 1920 года пришел к мысли «о необходимости открыть белые страницы прошлого» партии эсеров, что он был за границей, следил за работой эсеров и понял, что из всех партий — эсеры «безусловно единственная реальная сила, могущая сыграть роковую роль при свержении советской власти», а потому решил «разоблачить п.с.-р. перед лицом трудящихся, дискредитировать ее… открыв темные страницы ее жизни, неизвестные еще ни РКП(б), ни большинству членов п.с.-р.»[100].

Сегодня все это выглядит как дешевая провокация, как плохо поставленный спектакль с примитивным сценарием. Но 21 января 1922 года Политбюро ЦК РКП(б) поручило И. С. Уншлихту по линии разведки принять меры к тому, чтобы брошюра Семенова вышла из печати за границей не позже, чем через две недели. Началось очередное активное мероприятие госбезопасности за границей.

2 марта 1922 года берлинская газета «Руль», через которую советская госбезопасность всякий раз «сливала» требуемую для «вброса» в зарубежную печать информацию, впервые упомянула вышедшую в Берлине в типографии Г. Германна книжку Семенова (на которую, разумеется, иначе никто не обратил бы внимания). Сразу же после этого брошюру переиздали в РСФСР. Нравы тогда были простые, даже у чекистов, поэтому на изданной в советской России книжке было откровенно указано, что она отпечатана «тиражом в 20000 экз. в типографии ГПУ, Лубянка, 18».

Коноплева, в свою очередь, написала ряд документов, подкрепляющих собственную легенду об эсерке-перебежчице, эсерке-предательнице, перевербованной советской властью[101]. Чекистам важно было иметь в архиве материалы, говорящие о том, что Коноплева — бывшая эсерка, а не сотрудник ВЧК. 15–16 января 1922 года такие документы были составлены. 15 января Коноплева написала письмо в ЦК ПСР, где она доводила до сведения ЦК ПСР, что ею «делается сообщение Центральному комитету РКП(б) о военной, боевой и террористической работе эсеров в конце 1917 года по конец 1918 года в Петербурге и Москве». В тот же день Коноплева дала пространные показания о подготовке ЦК ПСР террористических актов против Володарского (убит 20 июня 1918 года), Урицкого (убит 30 августа 1918 года), Троцкого, Зиновьева и Ленина (покушение 30 августа 1918 года), то есть подписала членам ЦК партии эсеров смертный приговор. Из письма, поскольку оно заканчивалось фразой «бывший член ПСР, член РКП(б)», с очевидностью вытекала неприятная для ЦК ПСР новость: Коноплева была провокатором, засланным большевиками агентом.

Составление компрометирующих партию эсеров документов этим не ограничилось. Тогда же, 15 и 16 января 1922 года, составили личное письмо Коноплевой секретарю ЦК РКП(б) Серебрякову. В этом письме она объясняла, как и почему ушла от эсеров и примкнула к большевикам. По смыслу письма, оно должно было быть датировано задним числом, например январем 1921 года, как если бы писалось до вступления Коноплевой в РКП(б)[102]. Видимо, письму решили не давать ходу, и дата на нем осталась настоящая. В письме «дорогому Леониду Петровичу» обсуждался вопрос о том, имеет ли Коноплева моральное право вступить в партию большевиков. И это писала (по сценарию) член партии эсеров, участница покушения на Ленина 30 августа 1918 года[103].

Удивительно и то, что Коноплева, террористка, по легенде убивавшая большевиков, обращается к секретарю ЦК большевиков со словами «Дорогой Леонид Петрович», и то, что вопрос о приеме в партию решается ею не в той плоскости, примут или не примут Коноплеву большевики, а готова ли морально или не готова сама Коноплева вступить в большевистскую партию. Очевидно, что это письмо — неиспользованный черновик, часть общего сценария эсеровского процесса. Но адресовано письмо старому хорошему знакомому, если не другу, с которым перед вступлением в партию Коноплева не раз встречалась. Подтверждение этому мы находим в мемуарах жены Серебрякова Галины Серебряковой:

Весьма характерно, что Лидия Коноплева, правая эсерка, выдавшая планы своей партии, готовившая террористические акты… пришла именно к Серебрякову для исповедального разговора и ему первому поведала все, что знала о кровавых намерениях бывших единомышленников. Впоследствии она постоянно бывала у нас: желтоволосая, неприметная внешне, молчаливая женщина, похожая на сельскую учительницу, с тяжелым взглядом едва окрашенных женских глаз. Она, как оказалась, под этой заурядной непривлекательностью прятала бурный темперамент и специфический изворотливый ум ловкого конспиратора. Перед Серебряковым она и ее друг (забыла его фамилию) [Семенов] доподлинно благоговели. После суда над эсерами оба они уехали за границу с секретными поручениями[104].

То есть продолжили свою работу на советскую разведку.

Совершенно очевидно, что секретарь ЦК Серебряков мог дружить с Коноплевой только в одном случае — если она была «своим» человеком. С бывшим эсером-боевиком Серебряков дружить не мог. Посмотрим, кто еще был вхож в дом Серебрякова и с кем еще пересекалась Коноплева в его доме:

Большая братняя любовь на протяжении многих лет соединяла Свердлова с Леонидом. Они долго находились в одной ссылке, а с первых дней Октябрьской революции работали вместе. Вся многочисленная семья Свердловых, его сестры, братья, жена сохраняли короткие дружеские отношения с Леонидом и после смерти Якова Михайловича.

Итак, друг № 1 — это Свердлов. Читаем дальше:

Среди ближайших друзей Леонида было очень много грузин, абхазцев и армян. […] Постоянно из Тбилиси, Кутаиси, Еревана присылались подарки: вина, виноград, чурчхела, сыры и мед, — которые мы, в свою очередь, раздавали таким ближайшим друзьям Леонида, как Дзержинский, Григорий Беленький, Бухарин, Воронский, Сергей Зорин, Рудзутак, А. С. Енукидзе и Калинин. Редкий вечер кто-нибудь из этих людей не бывал у нас, а в дни пленумов и съездов ночевало с десяток человек.

В 1922–1924 годы Коноплева работала в 4-м Управлении штаба РККА; читала лекции по взрывному делу на курсах оперативных работников ГПУ. Ее арестовали в Москве 30 апреля 1937 года «за хранение архива партии правых эсеров» (тех документов, которые она собирала и готовила для процесса эсеров 1922 года, в котором участвовала как сотрудник госбезопасности), обвинили в связях с Бухариным и Семеновым, к этому времени арестованным, и расстреляли 13 июля 1937 года.

Семенов служил в разведуправлении РККА. Из крупных поручений, лежавших на нем до 1922 года, были организация террористических актов против Колчака и Деникина. В 1927 году Семенов был послан резидентом советской разведки в Китай. 11 февраля 1937 года его арестовали и обвинили в том, что с 1928 года он являлся участником антисоветской организации правых, был связан с Бухариным, состоял руководителем «боевой и террористической организации правых», по поручению Бухарина «создал ряд террористических групп из числа бывших эсеров-боевиков», «силами этих групп подготавливал совершение терактов против руководства ВКП(б) и советского правительства».

8 октября 1937 года военная коллегия Верховного суда приговорила Семенова к расстрелу и в тот же день расстреляла.

Заявления о том, что к покушению на Ленина в августе 1918 года имели отношение высшие советские руководители, прежде всего Бухарин, впервые прозвучали в 1938 году, во время процесса над Бухариным. Не позднее января 1937 года НКВД стал собирать материал для процесса против Бухарина и в этой связи арестовал Семенова и Коноплеву. Положение Бухарина усугублялось тем, что именно он в рамках разыгранного в 1922 году советской властью на процессе эсеров спектакля выступал «защитником» Семенова. 20 февраля 1937 года Бухарин пробовал объясниться по этому пункту обвинений в письме к пленуму ЦК ВКП(б):

Нельзя пройти мимо чудовищного обвинения меня в том, что я, якобы, давал Семенову террористические директивы […]. Здесь умолчено о том, что Семенов был коммунистом, членом партии […]. Семенова я защищал по постановлению ЦК партии. Партия наша считала, что Семенов оказал ей большие услуги, приняла его в число своих членов. […] Семенов фактически выдал советской власти и партии боевые эсеровские группы. У всех эсеров, оставшихся эсерами, он считался «большевистским провокатором». […] Его эсеры ненавидели и сторонились его как чумы[105].

Поскольку Сталина при подготовке процесса над Бухариным меньше всего интересовала истина, опровержение Бухарина ничего не меняло, и на процессе «антисоветского право-троцкистского блока» 1938 года государственный обвинитель А. Я. Вышинский продолжал утверждать, что террористические директивы Семенов получал лично от Бухарина. Чуть позже Большая советская энциклопедия расставила соответствующие акценты:

Сейчас неопровержимо доказано, что в подготовке убийства великого Ленина участвовали и гнусные троцкистско-бухаринские изменники. Больше того, омерзительнейший негодяй Бухарин выступил в роли активного организатора злодейского покушения на Ленина, подготовлявшегося правыми эсерами и осуществленного 30 августа 1918 г.[106]

В 1938 году многих удивило, что это самое страшное обвинение Бухарин опровергать не стал.

НКВД к организации процесса подошел со всей серьезностью. 15 декабря 1937 года следователи допросили давно арестованного и отсидевшего почти всю свою сознательную жизнь бывшего эсера В. А. Новикова. По легенде Семенова, Новиков был одним из главных участников покушения на Ленина 30 августа 1918 года. Одетый матросом, он «появлялся» на сцене дважды: создавал затор толпы при выходе Ленина из цеха и бежал с револьвером к лежащему на земле раненому Ленину. После покушения он, дескать, умчался на ожидавшем его извозчике, а после ареста умудрился избежать расстрела, хотя и должен был разделить участь «Каплан» за соучастие в теракте.

В 1937 году Новикова допросили, и он сообщил о том, что Каплан жива:

Выписка из протокола допроса арестованного Новикова Василия Алексеевича, 1883 года рождения, от 15 декабря 1937 года.

Вопрос: Вы назвали всех бывших участников эсеровской террористической дружины, с которыми вы встречались в последующие годы?

Ответ: Я упустил из виду участницу покушения на В. И. Ленина — Ф. Каплан, которую встречал в Свердловской тюрьме в 1932 г.

Вопрос: Расскажите подробно, при каких обстоятельствах произошла эта встреча?

Ответ: В июле 1932 г. в пересыльной тюрьме в г. Свердловске, во время одной из прогулок на тюремном дворе, я встретил Каплан Фаню в сопровождении конвоира. Несмотря на то, что она сильно изменилась после нашей последней встречи в Москве в 1918 г., я все же сразу узнал ее. Во время этой встречи переговорить мне с нею не удалось. Узнала ли она меня, не знаю, при нашей встрече она никакого вида не показала. Все еще сомневаясь в том, что это Фаня Каплан, решил проверить это, и действительно нашел подтверждение того, что это была именно она… под другой фамилией — Ройд Фаня…

Вопрос: От кого и что именно вы слышали о Каплан в 1937 г.?

Ответ: 15 ноября 1937 г. я был переведен из Мурманской тюрьмы в Ленинградскую на Нижегородской ул. Находясь там в одной камере с заключенным Матвеевым, у меня с ним возник разговор о моей прошлой эсеровской деятельности, и, в частности, о Каплан Фане. Матвеев, отбывавший наказание в Сибирских к/лагерях, сказал мне, что он знает о том, что Каплан Фаня — участница покушения на В. И. Ленина — работает в управлении Сиблага в Новосибирске в качестве вольнонаемного работника…

Протокол записан с моих слов правильно и мною прочитан.

Подпись Новикова[107].

НКВД не просто планировал выдвинуть на процессе 1938 года против Бухарина обвинения в организации покушения на Ленина, но и подготавливал свидетелей, которых можно было на этот процесс вывести: Новикова и «Каплан». По причинам, которые никогда не станут известны, этих «свидетелей» НКВД решил к процессу над Бухариным не привлекать. Может быть потому, что с показаниями Новикова следователи явно переусердствовали: на запрос заместителя наркома внутренних дел Михаила Фриновского о том, верны ли сведения Новикова, Фриновскому сообщили, что ни в Свердловске, ни в Новосибирске арестованных с фамилией Ройд или Каплан, как и с фамилией похожей на Ройд, ни в прошлом, ни в настоящем не обнаружено. Проверку производили в том числе по различным картотекам и архивам[108].

Каплан отыскать не удалось, потому что Мальков ее застрелил 3 сентября 1918 года, а тело сжег в бочке, как приказал Свердлов.

К официальной версии о том, что стреляла Каплан, Ленин отнесся недоверчиво. По свидетельству Свердлова, уже 1 сентября Ленин, «шутя», устраивал врачам перекрестный допрос (конечно же — не шутя): «Больной шутит, заявляет врачам, что они ему надоели, не хочет подчиняться дисциплине, шутя, подвергая врачей перекрестному допросу, вообще “бушует”»[109].

Увезенный после покушения в Кремль, окруженный врачами, Ленин считал, что ему приходит конец. Лично преданный Ленину человек, управляющий делами СНК и фактический секретарь Ленина В. Бонч-Бруевич первым оказывается возле него со своей женой, В. М. Величкиной, имевшей медицинское образование. Только в ее присутствии врачам разрешают вводить Ленину морфий, излишняя доза которого может привести к смерти больного. Первое впрыскивание морфия делает сама Величкина.

По воспоминаниям Бонч-Бруевича, Ленин пытался понять, тяжело ли он ранен: «А сердце?.. Далеко от сердца… Сердце не может быть затронуто…» — спрашивал Ленин. И затем произнес фразу очень странную, которую Бонч-Бруевич для нас записал: «И зачем мучают, убивали бы сразу… — сказал он тихо и смолк, словно заснул»[110].

14 сентября он беседовал с Мальковым. Здесь допустимы две версии. Первая: Мальков рассказал, что расстрелял Каплан по указанию Свердлова, а труп «уничтожил без следа». Вторая: по приказу Свердлова Мальков Ленину ни о чем не рассказал. В первом случае Ленину должно было стать ясно, что Свердлов заметал следы и что заговор организовывал имено он. Во втором приходится допустить, что от Ленина утаили факт расстрела Каплан, дабы не компрометировать Свердлова. Но держать в секрете эту информацию долго вряд ли представлялось возможным, поскольку сообщение о расстреле Каплан опубликовали в «Еженедельнике ВЧК» от 27 октября 1918 года, в списке казненных под № 33, на основании постановления ВЧК о красном терроре от 2 сентября 1918 года[111].

Однако раненый Ленин, пока он в Кремле, Свердлову все равно мешает. Обратимся к мемуарам Малькова:

Ильич начал вставать с постели. 16 сентября он впервые после болезни участвовал в заседании ЦК РКП(б) и в тот же вечер председательствовал на заседании Совнаркома. Ильич вернулся к работе!

Какая радость! Перегруженный работой Свердлов мог наконец-то отдохнуть. Не тут-то было. Мальков продолжает:

В эти дни меня вызвал Яков Михайлович. Я застал у него председателя Московского губисполкома; Яков Михайлович поручил нам вдвоем найти за городом приличный дом, куда можно было бы временно поселить Ильича, чтобы он мог как следует отдохнуть и окончательно окрепнуть.

— Имейте в виду, — напутствовал нас Яков Михайлович, — никто об этом поручении не должен знать. Никому ничего не рассказывайте, действуйте только вдвоем и в курсе дела держите меня.

Так и появились знаменитые Горки — имение бывшего московского градоначальника Рейнбота (за которого после смерти мужа вышла вдова Саввы Тимофеевича Морозова). Свердлов «велел подготовить Горки к переезду Ильича, — вспоминает Мальков. — Снова подчеркнул, что все нужно сохранить в строгой тайне. […] Дзержинский выделил для охраны Горок десять чекистов, подчинив их мне. Я отвез их на место […], а на следующий день привез в Горки Владимира Ильича и Надежду Константиновну. Было это числа 24–25 сентября 1918 года».

Между тем, пока Ленин выздоравливал в Горках, Германия неминуемо приближалась к своему поражению в войне. 15 сентября войска Антанты прорвали Балканский фронт. 27 сентября капитулировала Болгария. На Западном фронте развернулось наступление на линию Гинденбурга — последнюю линию обороны немцев, которая не устояла. 29 сентября Людендорф заявил, что в течение суток Германия обязана запросить Антанту о перемирии, иначе произойдет катастрофа. На самом деле катастрофа уже произошла: Германия проиграла войну.

В Горки мало кто ездил: Свердлов, Сталин, Дзержинский и Бонч-Бруевич. Ленин рвался назад в Кремль, но его не пускали. Чтобы задержать Ленина в Горках, в его кремлевской квартире начали ремонт. Мальков пишет:

К середине октября Владимир Ильич почувствовал себя значительно лучше и все чаще стал интересоваться, как идет ремонт и скоро ли он сможет вернуться в Москву. Я говорил об этом Якову Михайловичу, а он отвечал:

— Тяните, тяните с ремонтом. […] Пусть подольше побудет на воздухе, пусть отдыхает[112].

Основной задачей Свердлова было продемонстрировать партактиву, что советская власть вполне обходится без Ленина. Весь сентябрь и первую половину октября он и А. И. Рыков по очереди председательствовали в Совнаркоме. Все остальные руководящие посты: председателя ВЦИКа и секретаря ЦК, председателя Бюро и председателя ЦК — у Свердлова уже были. «Вот, Владимир Дмитриевич, и без Владимира Ильича справляемся», — сказал как-то Свердлов Бонч-Бруевичу. Нужно ли сомневаться, что Бонч-Бруевич доложил об этом разговоре Ленину? По крайней мере, и эту фразу он запомнил и для нас записал[113].

В октябре ремонт квартиры Ленина в Кремле был закончен. Видимо, Бонч-Бруевич, самый близкий Ленину человек, был единственным, кто не хотел, чтобы Ленин «отдыхал» и «дышал свежим воздухом»: он немедленно сообщил Ленину, что ремонт окончен и у Свердлова больше нет повода держать Ленина в изоляции в Горках. Мальков вспоминает:

Недели через три после переезда в Горки Владимир Ильич встретил меня при очередном моем посещении с какой-то особенно подчеркнутой любезностью.

— Ну как, товарищ Мальков, ремонт в моей квартире скоро закончится?

— Да знаете, Владимир Ильич, туго дело идет. […]

Он вдруг посуровел.

— […] Ремонт в Кремле уже два дня как закончен. Я это выяснил. […] Завтра же я возвращаюсь в Москву и приступаю к работе. Да, да. Завтра. Передайте, между прочим, об этом Якову Михайловичу. Я ведь знаю, кто вас инструктирует. Так запомните — завтра!

И, круто повернувшись ко мне спиной, Владимир Ильич ушел в свою комнату. На следующий день он вернулся в Москву[114].

Так с помощью «плохого» Бонч-Бруевича, желавшего Ленину зла, он возвратился из ссылки, в которую его отправил «добрый» Свердлов для отдыха под «нежными» взорами десятка чекистов Дзержинского.

Впрочем, в октябре 1918 года «отдыхал» не только Ленин, но и Дзержинский. В первых числах октября вместе с Аванесовым, тоже сильно подуставшим во время эпопеи с покушением на Ленина и убийством Каплан, под чужими фамилиями (Джержинский выехал под фамилией Доманский, сбрив бороду, усы и шевелюру), спутники отправились в Швейцарию, где все это время жили жена и сын Дзержинского. Инициатором поездки Дзержинского и Аванесова был Свердлов. Но все это больше походило на попытку Свердлова спрятать Дзержинского и Аванесова за границей на время расследования обстоятельств покушения выздоравливающим Лениным и его секретарем Бонч-Бруевичем.

Жена Дзержинского Софья Сигизмундовна, с которой тот не виделся почти восемь лет, жила в Берне и работала секретарем советской дипломатической миссии, открывшейся в Швейцарии в сентябре 1918 года. Сын Ян знал отца только по фотографиям. Дзержинский о своем приезде семью заранее не известил. Из Берна все трое уехали в Лугано. Но уже через неделю Дзержинский оставил семью и выехал в Берлин. В Москву он вернулся только в последних числах октября. К этому времени в Германии началась революция, та самая, о которой предупреждали и левые коммунисты во главе с Дзержинским, и Троцкий.

Пересмотрел ли Ленин свой взгляд на передышку в те дни? Внешне может казаться, что да. 1 октября из Горок Ленин писал Свердлову:

Дела так «ускорились» в Германии, что нельзя отставать и нам […] Надо собрать завтра соединенное собрание ЦИК, Московского Совета, Райсоветов, Профессиональных союзов […] Назначьте собрание в среду в 2 ч. […] мне дайте слово на 1/4 часа вступления, я приеду и уеду назад. Завтра утром пришлите за мной машину (а по телефону скажите только: согласны)[115].

Однако Свердлов и ЦК согласия на приезд Ленина не дали, справедливо предполагая, что Ленин опять обманет и будет требовать сохранения передышки. 2 октября на заседании Бюро ЦК, а затем и ЦК полного состава, решено было, не приглашая Ленина, зачитать 3 октября на собрании советского и партийного актива его письмо, в котором Ленин вновь предлагал (как оказалось) повременить.

«Кризис в Германии только начался, — писал Ленин. — Он кончится неизбежно переходом политической власти в руки германского пролетариата […] Мы не будем нарушать Брестского мира теперь», — указывал Ленин, заверяя советский и партийный актив в том, что для помощи германской революции нужна армия в три миллиона человек, а ее можно создать не ранее весны 1919 года[116].

Называя германскую революцию в письме Свердлову «событием дней ближайших», Ленин не собирался помогать ей еще полгода. Свердлов мыслил иначе: «Мы расцениваем события Германии как начало революции, — писал он 2 октября 1918 года Сталину. — Дальнейшее быстрое развитие событий неизбежно»[117].

И пока Ленин весь день 3 октября сидел в Горках на пригорке, с которого была видна дорога, ожидая обещанной, но так и не посланной за ним машины, в ЦК, вопреки воле Ленина, приняли решение о поддержке германской революции, начавшейся на следующий день: 4 октября к власти в Германии пришло правительство Макса Баденского и лидера правого крыла немецких социал-демократов Филиппа Шейдемана, заявившее о согласии подписать мир с Антантой на условиях «14 пунктов» президента США Вудро Вильсона. 5 октября 1918 года Брестский мир аннулировало новое германское правительство.

Худшего для Ленина и быть не могло: в написанном им по этому поводу обращении во ВЦИК он снова предлагал готовиться к войне, теперь уже с Западной Европой, но передышки с Германией не прекращать.

ВЦИК размышления Ленина о сохранении Брестского мира посчитал неуместными. Письмо Ленина встретили холодно. В протоколе заседания сделали лаконичную запись: «Принять к сведению»[118]. Вслед за этим заслушали доклады сторонников разжигания революции в Германии. Радек назвал момент «неслыханно грандиозным», подчеркнув, что «в великие моменты надо быть великим, надо уметь рисковать всем, чтобы достигнуть всего». Троцкий тоже готовился к разрыву Брестского соглашения и революционной войне, которой вот-вот придет время. В духе доклада Троцкого ВЦИК принял единогласную резолюцию и предписал Реввоенсовету республики, председателем которого был Троцкий, «немедленно разработать расширенную программу формирования Красной армии в соответствии с новыми условиями международных отношений; разработать план создания продовольственного фонда для трудящихся масс Германии и Австро-Венгрии»[119].

4 ноября началась революция в Австро-Венгрии. 5 ноября Австро-Венгрия подписала перемирие. Союзные войска заняли Константинополь. В Болгарии провозгласили республику. Ходили слухи о предстоящем отречении германского кайзера Вильгельма. И действительно, 8 ноября в Германии провозгласили республику. К власти пришли социал-демократы. 11 ноября правительство новопровозглашенной Германской республики подписало в Компьене перемирие с Антантой. 13 ноября на заседании ВЦИКа, состоявшемся в гостинице «Метрополь», Свердлов зачитал постановление об аннулировании Брест-Литовского договора «в целом и во всех пунктах».

В тот же день Красная армия перешла демаркационные линии и вступила в занятые немцами районы бывшей Российской империи. Так началось одно из решающих наступлений советских войск с целью установления коммунистического режима в Европе. 25 ноября немцы оставили Псков, 28-го — Нарву. В тот же день Рижский совет рабочих депутатов провозгласил себя единственной законной властью в Латвии. 29 ноября было образовано советское правительство в Эстонии. 14 декабря — провозглашено в Литве. 30 декабря в Германии на базе движения «спартаковцев» и леворадикального крыла германской социал-демократической партии формально образовали коммунистическую партию — КПГ — во главе с Розой Люксембург и Карлом Либкнехтом.

В эти дни Ленина фактически отстранили от власти. Все важнейшие решения, касавшиеся революции в Германии, принимались в ЦК партии без него. Даже декрет о разрыве Брестского мира обнародовали как декрет ВЦИКа, за подписью Свердлова, а не как решение СНК, во главе которого стоял Ленин. Революция в Германии еще только разгоралась, а Ленин уже терял власть. При теоретиках Розе Люксембург и Троцком, при практиках Либкнехте и Свердлове Ленин переставал быть незаменимым. Возможно, именно по этой причине он так и не рискнул созвать Коминтерн при жизни Либкнехта и Люксембург. Но Ленину в который раз повезло: 15 января 1919 года его конкурентов на руководство мировым коммунистическим движением — Либкнехт и Люксембург — убили.

В январе-феврале 1919 года в ряде городов Северной и Центральной Германии провозгласили республики. В Баварии при активном участии большевика Евгения Левина в феврале провозгласили советскую власть и начали формирование Баварской Красной гвардии. Коммунистический мятеж вспыхнул в Руре, где создали рабоче-солдатскую республику. В феврале через Вильно Красная армия вышла к границам Пруссии. «Круг замкнулся, — произнес в начале февраля Радек, — только Германия, самое важное звено, все еще отсутствует». Но германская революция прорывалась со всей неизбежностью.

Так считал не только Радек. Премьер-министр Великобритании Дэвид Ллойд Джордж в марте 1919 года сообщал об опасности, которую представлял потенциальный союз коммунистической Германии и советской России:

Россия, проникнутая энтузиазмом, обладающая единственным войском в мире, борющимся за идеал, в который она верит, может начать новую войну. Наибольшую опасность современного положения я усматриваю в возможности союза Германии с Россией. Германия может предоставить свои богатства, свой опыт, свои обширные организационные способности в распоряжение фанатиков-революционеров, мечтающих о завоевании мира большевизмом силою оружия… Если в Германии власть будет захвачена спартаковцами, она неизбежно соединит свою судьбу с судьбой советской России. Если это произойдет, вся восточная Европа будет вовлечена в большевистскую революцию, и через год перед нами будет под командой немецких генералов и инструкторов многомиллионная армия, снабженная немецкими пушками и пулеметами и готовая к нападению на Западную Европу.

Окончательная победа коммунистической революции в Германии ожидалась большевиками не позднее середины марта 1919 года. Но время уже было упущено. Социал-демократическое правительство Германии, наученное горьким опытом российских социал-демократов, начало принимать жесткие контрмеры. 12 февраля в Берлине был вторично арестован вернувшийся в Германию большевик Радек. Правительственные войска, состоявшие из добровольцев и реорганизованных частей кайзеровской армии, вступили в Рур. Для защиты фланга Восточной Пруссии и оказания помощи антибольшевистскому добровольческому корпусу, сформированному в Прибалтике, генерал-майор Р. фон дер Гольц выступил с дивизией в направлении на Любавы. В мае правительственные войска Германии заняли Мюнхен. Баварская республика пала. Коммунистическая революция в Германии была подавлена. Вместе с нею, как оказалось, потерпела крушение и мировая революция. Ее единственной жертвой осталась Россия.

Однако поражение коммунистических революций в Германии, а затем в Венгрии, укрепило позиции Ленина в советской России. Окончательно оправившись от ранения, он начал сводить счеты со своими обидчиками внутри партии и занялся консолидацией почти потерянной в период Брестского мира власти. Из-за подозрительной истории с Каплан, Ленин не мог не подозревать в причастности к состоявшемуся на него 30 августа 1918 года покушению Свердлова.

Тот вернулся в Москву из очередной поездки по провинциям России 8 марта 1919 года. О том, что он «тяжело болен», сообщили 9 марта, то есть сразу же после его приезда. Считалось, что он простудился и заболел «испанкой». Однако племянница Якова Свердлова Ида Авербах, жена будущего наркома внутренних дел Генриха Ягоды, троюродного брата Якова Свердлова, говорила, что «дядя Яша умер не своей смертью». А в вышедшем в 1994 году в Москве справочнике «Кто есть кто в России и бывшем СССР» о кончине Свердлова было написано:

Согласно официальной версии, умер после внезапной болезни. […] В то время ходили настойчивые слухи о том, что его смерть в молодом возрасте последовала за нападением на него рабочего на митинге […]. В ноябре 1987 по советскому ТВ был показан документальный отрывок о его похоронах […]. В гробу совершенно ясно была видна голова, которая была забинтована[120].

Речь шла о митинге в Орле, где выступал Свердлов. О том, кто именно нанес по этой голове удар, остается только догадываться. Свердлову было 33 года. Он умер за несколько дней до открытия Восьмого съезда Советов, на котором планировал выступать и в работе которого должен был участвовать, так как съезд принимал новую программу партии.

Версия о покушении, однако, не представляется очевидной, поскольку именно по инициативе Свердлова создали специальное подразделение по охране высших руководителей партии. Первоначально отряд насчитывал 30 бойцов, позднее их число увеличили до 50. Отряд имел на вооружении броневики и грузовики с установленными на них спаренными пулеметами. Каждый боец, кроме винтовки, был вооружен многозарядным маузером и револьвером. Подчинялся отряд непосредственно Свердлову. В отряд в основном набирались воины-интернационалисты, считавшиеся наиболее лояльными советской власти, подобно латышским стрелкам.

Свердлов постоянно находился под охраной бойцов спецотряда. При такой охране нападение на него во время митинга было невозможно.

Но после ранения Ленина у Свердлова в Кремле появился еще один серьезный противник: секретарь Ленина Бонч-Бруевич, который неотступно пребывал при нем.

Бонч-Бруевич не был обычным секретарем. С первых дней революции он стоял во главе неформальной структуры, образованной даже раньше, чем ВЧК и более всего походившей на службу безопасности лично Ленина или на внутреннюю контрразведку. Подозревая Свердлова в причастности к покушению на Ленина, Бонч-Бруевич, контролировавший в те недели доступ к председателю Совнаркома, не подпускал к раненому Ленину никого, кроме близких ему, Бонч-Бруевичу, людей, прежде всего своей жены Величкиной. 30 сентября 1918 года, через 5–6 дней после отъезда Ленина в Горки, в отсутствие Ленина, Величкина внезапно умерла в Кремле, по официальной версии — от «испанки».

Эзопов язык мемуаров старой гвардии большевиков, умудрившейся уцелеть даже в сталинские чистки 1930-х, не всегда и не всем понятен, по крайней мере, с первого взгляда. О многом приходится читать между строк, что в советские годы было обычным явлением. В воспоминаниях Бонч-Бруевича читаем:

Осень 1918 года. […] В Кремле в течение двух дней от испанки умерли три женщины. Владимир Ильич находился за городом [в Горках] на излечении после тяжелого ранения. Получив известие о смерти женщин, он выразил самое душевное соболезнование семьям и сделал все распоряжения об оказании им помощи. Не прошло и месяца, как той же испанкой заболел Я. М. Свердлов […]. Надо было видеть, как был озабочен Владимир Ильич. […] В это время он уже жил в Кремле […]. Несмотря на предупреждения врачей о том, что испанка крайне заразна, Владимир Ильич подошел к постели умирающего […] и посмотрел в глаза Якова Михайловича. Яков Михайлович затих, задумался и шепотом проговорил: — Я умираю… […] Прощайте[121].

16 марта в 4 часа 55 минут Свердлов умер. Из мемуаров Бонч-Бруевича следовало, что Ленин зашел к еще живому Свердлову, а ушел уже от мертвого. Так ли это было на самом деле или осторожный Бонч-Бруевич на что-то намекал и намеренно сместил хронологию, сказать трудно. Но между возвращением Свердлова из последней его поездки в Москву и смертью Свердлова прошла буквально неделя.

Внешне невинная цитата из воспоминаний Бонч-Бруевича рассказывает нам об очень многом. Прежде всего, Ленин никогда не приблизился бы к Свердлову и не зашел бы в его комнату, если бы тот был болен заразной «испанкой». Ленин всегда был очень осторожен. Не менее важно, что одной из трех женщин, умерших в Кремле в течение двух дней, была жена Бонч-Бруевича, о чем Бонч-Бруевич «забыл» упомянуть. И понятно почему: смерть троих человек за два дня в Кремле больше похожа на устранение нежелательных элементов, чем на смерть от «испанки», пусть даже и в период пандемии. Наконец, Бонч-Бруевич умышленно сдвинул даты: между смертью его жены и Свердлова прошел далеко не один месяц, а пять с половиной. Приходится домысливать, что рассказ Бонч-Бруевича не столь уж невинен, что нам намекают сначала на устранение Свердловым Величкиной и еще двух женщин, возможно — медицинских работников, приставленных к Ленину Бонч-Бруевичем, а затем — от «той же испанки» — на устранение Свердлова, но уже по указанию Ленина, полностью оправившегося наконец от августовского покушения 1918 года.

1 октября 1918 года «Известия» сообщили, что В. М. Величкина умерла на глазах у двух медицинских работников, дежуривших у ее постели: врача Анны Георгиевны Позерн и медсестры Полетаевой. Может быть, это были они?

Величкина умерла в ночь на 30 сентября в 2 часа 15 минут. «Тихо скончалась от воспаления легких, — сообщал некролог в «Правде». — Вера Михайловна ушла из жизни как-то совсем неожиданно». Траурное объявление и некролог опубликовали также «Известия», отметившие внезапность произошедшей смерти: «и вдруг она погибла, можно сказать, сгорела в несколько дней». Величкиной не было даже 50 лет. Провожал ее в последний путь кремлевский оркестр.

Письмо Ленина с соболезнованием Бонч-Бруевичу по поводу смерти жены, написанное 1 октября 1918 года, упомянутое Бонч-Бруевичем в его воспоминаниях, было впервые опубликовано только в 1958 году.

В том же марте, через два месяца после убийства Либкнехта и Люксембург и сразу же после загадочной смерти Свердлова, Ленин созвал первый конгресс Коминтерна, начав раскалывать западные компартии и вводить практику подтасовки делегатов. Председателем Коммунистического интернационала он назначил Зиновьева, не написавшего ни одной теоретической статьи, но бывшего опытным партработником. А так как германская революция потерпела поражение, центром мирового коммунистического движения была официально и окончательно утверждена советская Россия.

Несмотря на очередную провалившуюся попытку убрать Ленина, глава советской госбезопасности Дзержинский, вернувшийся из заграничной поездки в Россию, сохранил свой пост председателя ВЧК, а 30 марта 1919 года, вскоре после смерти Свердлова, занял еще и должность наркома внутренних дел РСФСР. Дзержинский оказался не только «железным», но и непотопляемым. Его новым союзником в очередной битве с Лениным стал преемник Свердлова в секретариате ЦК РКП(б) Сталин. Тогда его еще не называли «генеральный секретарь» — не было такой должности.

Однако Ленина ждал еще один непредвиденный кризис, новый внутрипартийный конфликт — очередная «передышка», только не на внешнем фронте, в войне с Германией, а на внутреннем — в войне с народом.

До марта 1921 года советская Россия жила под системой так называемого военного коммунизма. Система эта в экономическом смысле означала фактическую отмену рынка, торговли, конкуренции и денег (которые были настолько обесценены, что купить на них ничего было нельзя). Наиболее трагичным для населения стало введение продразверстки (насильственной конфискации у крестьянства всего имевшегося продовольствия) и хлебной монополии (запрет крестьянам продавать хлеб кому-либо, кроме государства, по заниженным ценам, и запрет горожанам покупать продукты на рынке у частных лиц). Инструментами проведения этой политики стали организованные в деревне комитеты бедноты (комбеды), заменившие собою сельские Советы, отказавшиеся вводить в деревне военный коммунизм; продовольственные отряды, состоявшие из оголодавших рабочих-горожан и военнослужащих, посылаемых в деревню для грабежа крестьянства; и заградительные отряды, занимавшиеся ловлей «мешочников», то есть частных лиц, отправлявшихся самовольно в деревню для обмена товаров первой необходимости на продукты питания и везших эти продукты обратно голодному семейству или даже вполне по-капиталистически обменивавших затем эти продукты на какие-то товары на запрещенном «черном» рынке.

Для экономики государства и благосостояния населения военный коммунизм был катастрофой. Но он приближал «отсталую» Россию еще на один шаг к коммунизму. И поскольку вопрос о мировой революции уже стоял на повестке дня, а до победоносной революции в Германии оставалось, по мнению большевиков, не более нескольких месяцев, об экономике России можно было не беспокоиться: союз русского серпа и германского молота должен был в будущем разрешить все экономические проблемы.

Однако реальность оказалась не столь радужной. Революция в Германии захлебнулась, а политика военного коммунизма привела не только к многочисленным крестьянским восстаниям, но и к резкому недовольству в самом Петрограде, равно как и к восстанию в Кронштадте. Совокупность этих причин заставила большевиков пойти на второй за их недолгую историю серьезный компромисс — отказаться от военного коммунизма и вернуться к рыночной, точнее к смешанной рыночно-государственной, экономике. Эта новая советская политика стала называться НЭПом.

В 1921–1922 годах казалось, что Ленин всесилен. Он ликвидировал внешние фронты, образовал к концу 1922 года Союз Советских Социалистических Республик, заключил мирные договоры практически со всеми соседними странами, поставил под свой контроль Коминтерн. Ленин окончательно признали теоретиком и практиком мирового коммунистического движения. Но именно в этот момент его неожиданно постиг удар, завершивший его политическую карьеру,

Вопрос о болезни и смерти Ленина в советской историографии всегда был окутан тайной. Между тем его следует назвать отправным моментом советской истории. Считалось, что к устранению Ленина мог иметь отношение Сталин. По крайней мере, именно его видели чуть ли не единственным советским руководителем, не заинтересованным в выздоровлении постоянно болеющего с 1922 года председателя СНК. На самом деле во главе заговора по устранению Ленина стоял председатель ВЧК Дзержинский. Сталин отвечал за политический блок операции. Дзержинский и его люди — за физическое устранение Ленина.

Ленина сместили с поста председателя СНК в середине 1922 года против его воли и в результате заговора, в который был вовлечен достаточно широкий круг партийных руководителей. Точнее, в него были вовлечены все, кроме Троцкого и членов семьи Ленина. Вернее, они тоже были вовлечены в драматические события тех дней, но на стороне Ленина. Но поскольку сторонники Ленина были в абсолютном меньшинстве, переломить ситуацию они не смогли.

В 1983 году одним из первых этой теме посвятил статью известный эмигрантский историк и политолог Абдурахман Авторханов, назвав ее «Убил ли Сталин Ленина?»[122]:

В высших партийных кругах Грузии […] упорно распространялся слух, что Ленин не умер, а покончил жизнь самоубийством, приняв яд, данный ему Сталиным. Слух этот передавался в разных вариантах — то Сталин дал Ленину яд по его настойчивому требованию, чтобы избавиться от адских мук, то этот яд Сталин дал Ленину через своего агента-врача […] (называли даже имя). Был и такой вариант — Сталин разыскал для Ленина в Грузии народного целителя […] а на самом деле этот целитель не лечил, а залечивал Ленина ядовитыми травами. Интересно, что во всех вариантах слухов неизменно присутствует яд, будто Сталин так и ездил к Ленину с флакончиком яда[123].

Формальное назначение Сталина на пост генерального секретаря партии в апреле 1922 года не было началом восхождения Сталина к власти, а скорее явилось признанием того факта, что Сталин уже сосредоточил в своих руках необъятную власть. Возможность восхождения Сталина к власти в самом начале 1920-х предопределялась двумя факторами: болезненным состоянием Ленина, помешавшим тонкому психологу внутрипартийной борьбы предотвратить восхождение своего политического (и даже физического) убийцы; и личными качествами Сталина.

В западной историографии принято сохранять определенный дипломатический этикет и не называть вещи своими именами. Здесь не место искать первопричины самоцензуры многочисленных западных авторов. Отметим только, что с крушением Советского Союза почувствовали себя свободнее и западные исследователи. Вот как характеризует Сталина в своей последней книге известный американский историк, дипломат, политический и общественный деятель Дж. Кеннан:

Сталин представляется мне человеком, применительно к которому слово «негодяй» — огромная недооценка. Зависть, подозрительность, с явной наклонностью к садизму, поистине безграничная и сумасшедшая ревность в дополнение к столь же безграничным амбициям были его главными качествами[124].

С этой характеристикой Сталина трудно не согласиться. Именно этот человек в 1922 году, заимствовав самые гадкие черты Ленина и Свердлова, стал восходить к руководству в партии и государстве.

До Восьмого съезда РКП(б) генсеком был Свердлов. Секретариат ЦК, как тогда говорили, находился в его записной книжке. Ответственным секретарем ЦК была Стасова, затем Крестинский, затем Молотов. Из членов Политбюро, избранных после Одиннадцатого съезда партии (Ленин, Зиновьев, Каменев, Рыков, Сталин, Томский, Троцкий), выбор, как на генсека, пал на Сталина. Отметим, что до начала болезни Ленина никаких серьезных политических разногласий между председателем Совнаркома и Сталиным не было. Так, 28 марта 1922 года Ленин публично защищает Сталина, а не Е. А. Преображенского, показывая всем делегатам Одиннадцатого съезда, на чьей он стороне, причем защищает Ленин Сталина по тем вопросам, которые буквально через несколько недель составят основу политического конфликта со Сталиным: национальная политика и Рабкрин (Рабоче-крестьянская инспекция)[125].

О болезненном состоянии Ленина мы знаем из многих источников. 3 марта 1921 года он пишет записку Каменеву, впервые опубликованную в 1989-м:

Вижу, что на съезде, вероятно, не смогу читать доклада. Ухудшение в болезни после трех месяцев лечения явное […] Я попробую готовиться. Но готовьтесь и Вы. На съезде и пленуме ЦК важен и мой доклад. Очень боюсь, что ни там, ни здесь не смогу. […] Имейте в виду, что обмен коротенькими записочками […] нервы выносят лучше разговоров (ибо я могу обдумать, отложить на час и т. д. Оч[ень] прошу поэтому завести стенографистку и чаще посылать мне (перед Пол[ит]бюро) записки в 5–10 строк. Я подумаю час-два и отвечу[126].

Думать час-два над запиской в несколько строк — это уже не Ленин октября 1917 года!

«Здоровье Ленина резко надломилось в конце 1921 года»[127], — вспоминал Троцкий.

Наблюдательный Сталин не мог не знать, что Ленин заболевает. По линии ЦК и ВЧК об этом, разумеется, знал и Дзержинский. Отметим также, что март 1921 года, когда писалась записка Ленина Каменеву, — месяц и год введения в советской России Новой экономической политики (НЭП), провозглашенной Десятым партийным съездом.

По непопулярности в партии НЭП мог сравниться только с Брестским миром. Это был второй оппортунистический шага Ленина как коммуниста. Точнее — компромисс на внутреннем фронте (НЭП) явился следствием компромисса на фронте внешнем (Брестское соглашение и отказ от перманентной революционной войны), о чем предупреждали Ленина многочисленные противники Брестского мира, от Троцкого до левых коммунистов.

Однако, если при подписании Брестского мира его сторонники (в лице Ленина) и его противники (в лице всех остальных) с одинаковым рвением подчеркивали недолговечность Бреста, к НЭПу отношение было совсем иным. На какой срок вводился НЭП и к каким последствиям он мог привести — в 1921 году не знал никто. Трудно сказать, насколько буквально воспринимал Ленин собственную фразу о том, что НЭП вводился им «всерьез и надолго»[128], одновременно указывая, что НЭП означает возрождение капитализма в России. По крайней мере лозунг этот ни у кого не должен был вызвать восторга. Было понятно, что мирного сосуществования между всевластным, вооруженным, но бедным и голодным коммунистом, с одной стороны, и безоружным, сытым и богатым нэпманом, с другой, быть не может. Либо коммунист посадит нэпмана, либо нэпман отнимет власть у коммуниста. Случилось первое.

Во внутрипартийной борьбе в этот период Ленин и его оппоненты учли уроки Брестского мира. Было ясно, что Ленина не возьмешь открытой критикой, как делалось это сплошь и рядом во время дискуссии о мире в 1918 году; что Ленин все равно всех обманет или переиграет; что он будет голосовать до измождения, пока не пройдет его резолюция. Ленин тоже пытался теперь избежать открытой дискуссии, приведшей в 1918 году к расколу партии, к заговору 6 июля 1918 года, к фактическому отстранению Ленина от власти на целый год, с марта 1918 по март 1919 года, к попытке его физического устранения через покушение 30 августа 1918 года… При внешней поддержке Политбюро (которой в вопросе НЭПа у Ленина никогда не было и не могло быть, как и в случае с Брестским миром) Ленин круто изменил в мартe 1921 года внутриполитический курс советского правительства, искренне считая, что преодолел оппозицию легче, чем в 1918-м.

Но Ленин ошибся. Опорой Сталина в открыто начавшейся в 1921 году против Ленина борьбе внутри партии служили безликие партийные функционеры, вынужденные уступить по вине Ленина власть нэпману и категорически не желавшие этого делать.

В списке партийных преступлений Ленина НЭП стоял на последнем месте. Во главе списка стояли несостоявшаяся из-за Брестского мира революция в Европе; поражение в войне с Польшей; Кронштадтское восстание 1921 года… Кого же было винить в этих провалах, как не главу государства? И вот теперь этот же руководитель единоличным решением бросал партию в новую крайность — НЭП.

О противостоянии Ленину в партийных верхах в этот период можно судить лишь по намекам. 4 июня 1921 года Ленин пишет письмо в Берлин советскому дипломату Г. Л. Шкловскому. Это письмо сестра Ленина М. И. Ульянова характеризует как сообщение Ленина Шкловскому о том, «что под В. И., так сказать, подкапываются. Кто и как — это остается тайной»[129].

Впрочем, эту тайну легко раскрыть: под Ленина не «копали». Ленина игнорировали и саботировали. Что происходило по линии ведомства Дзержинского, сказать трудно, так как ВЧК не показывала ведомственных документов. Очевидный саботаж требований Ленина, политических и частных, происходил по линии секретариата партии, где всем верховодил Сталин. Со второй половины 1921 года Политбюро поручает ему вести всю организационную работу в ЦК, подготовку пленумов ЦК, сессий ЦИК и многое, многое другое. Фактически он исполняет обязанности главного секретаря ЦК, генсека, хотя должность эта все еще не введена.

24 декабря 1921 года «Правда» публикует басню Демьяна Бедного «Не для чего иного» — того самого Бедного, который жил в Кремле и был свидетелем расстрела Каплан. Следует отметить, что пролетарский поэт Бедный был старым партийным функционером. В 1910 году он познакомился с В. Бонч-Бруевичем, будущим секретарем и помощником Ленина. Бонч-Бруевич, в свою очередь, познакомил Демьяна Бедного со многими большевиками. С 1911 года поэт печатался в большевистской «Звезде», позднее переименованной в «Правду». В середине апреля 1912 года Бедный познакомился со Сталиным, затем с Молотовым и Свердловым.

В том же году Бедный вступил в партию; заочно, через переписку, знакомился с Лениным, который ему начал покровительствовать. В 1914 году поэт познакомился с Максимом Горьким. Во время первой мировой войны познакомился с сестрами Ленина М. И. Ульяновой и А. И. Елизаровой. В апреле 1917 года Бедный встретился, наконец, с Лениным и с апреля по июнь 1917-го помогал ему при редактировании «Правды», не теряя, однако, связи со Сталиным.

Сталин публикует в «Правде» статью «Американские миллионы», направленную против министра-меньшевика Церетели. Бедный тем временем пишет против Церетели стихотворение «Коалиционное». Сталин публикует в «Правде» статью «Заговор против революции» (против Корнилова). Бедный пишет о том же стихотворение «Песня». После неудавшейся июльской 1917 года попытки большевиков захватить власть, когда Ленину пришлось прятаться от ареста, Бедный, как и Бонч-Бруевич, был рядом с Лениным.

После переезда правительства в Москву в 1918 году в Кремле жило все советское руководство. Иногда к Бедному заходил Ленин. Иногда Сталин. Дружил Бедный и с секретарем ЦК Стасовой, бывал в секретариате, по ее словам, чуть ли не ежедневно. Для разъездов по фронтам гражданской войны в агитационных целях Бедному выделили личный вагон первого класса (раньше принадлежавший одному из великих князей), подцеплявшийся к поездам. Кажется, Бедный стал единственным писателем, удостоенным такой чести[130]. Его наградам не было конца. С 1922 года первым из советских писателей Бедный стал депутатом Моссовета. В Пензенской области его именем назвали город Беднодемьянск. В Одесской губернии — Демьянобедновскую волость. По Волге пустили пароход «Демьян Бедный». В пожизненное пользование писатель получил дачу в Мамонтовке. К личной даче прибавилась еще и государственная. К личной машине с личным шофером — еще и казенная с казенным шофером. При том, что в Кремле среди партийных руководителей «шла непрерывная борьба из-за квартир, которых не хватало. Приближенный Сталина Бедный умудрился прожить в Кремле с марта 1918 до начала 1933 года, когда развелся с женой — Верой Руфовной Придворовой — и переехал, оставив кремлевскую квартиру жене, в особняк на Рождественском бульваре, 16», — ехидно подмечал Троцкий[131].

Может быть, самой большой наградой писателя следует считать его контракт с Госиздатом на издание полного собрания сочинений. Контракт появился, видимо, в конце 1922 года. Первый том вышел в 1925 году. До 1934-го, когда Бедный впал в немилость Сталина, успело выйти 19 томов, охвативших произведения до февраля 1932 года. В августе 1934 года, выступая на съезде писателей, Бедный говорил о двадцати томах своего собрания сочинений, еще не зная, что 20-й том не опубликуют.

С учетом вышесказанного и нужно рассматривать декабрьскую басню Бедного «Не для чего иного»:

Для непосвященных это была басня о том, как пролетарий-кузнец, вполне в духе пролетарского сознания, предлагает отравить умирающую барыню-эксплуататоршу, в то время как несознательные лакеи, собравшиеся вокруг барыни, скорбят из-за очевидной и скорой ее смерти. Для посвященных это была басня о больном «параличом» Ленине, которого за предательство коммунистических идеалов следует не лечить, а отравить.

Итак, кто есть кто в басне Бедного? «Кузнец» — (кующий сталь), конечно же, Сталин. «Вавила» — сирийское имя, намекающее на нерусское происхождение Сталина. «Аникеев» — от Аника — воин-победитель, ассоциация, также указывающая на Сталина, который, прийдя к Ленину («барыне»), видит грустные лица большевистских лидеров. Сталин думает, что Ленин устроил им нагоняй и именно этим вызвана грусть на лицах. Но оказывается, что врачи обнаружили у Ленина прогрессивный паралич (сифилис). Услышав, что «лакеи» все-таки боятся остаться без Ленина и попеременно дежурят у больного, Сталин с присущей ему грубостью замечает, что если бы у него была возможность подежурить у Ленина, то вместо питья он дал бы «стерьве яду». Остается только гадать, пытался ли Бедный предупредить Ленина, что против него зреет заговор, или же, списав Ленина со счетов, издевался над теряющим власть председателем Совнаркома. Здесь нам несколько помогает мораль басни.

Обычно мораль — самое ясное в басне четверостишье. У Бедного «мораль» — самая сложная часть. «В Европе» — значит среди европейцев, эмигрантов, к каковым относились, в отличие от «подпольщиков», те, кто дожидался революции 1917 года в эмиграции — Ленин, Троцкий, Зиновьев, Радек. К подпольщикам относились, соответственно, Сталин и Каменев… «С желтыми» — значит с продажными, то есть с теми «лакеями», которые все еще идут за Лениным. «Нам» — это Сталину и его сторонникам — прежде всего Зиновьеву и Каменеву. «Сделка» — это соглашение фракций внутри большевистского руководства «не навечно» оставить Ленина у власти, но совсем не для того, «чтоб барыню лечить», а временно.

Басня не осталась не замеченной. 27 марта 1922 года Ленин, до сих пор любивший Бедного, раскритиковал «революционных поэтов» из «Правды». Поскольку Бедный печатался в «Правде» чуть ли не каждый день, было ясно, кого именно критикует Ленин.

Бедный и стоявший за ним Сталин в долгу не остались. 30 марта газета «Руль» опубликовала «телеграмму из Ревеля от 28 марта»: «По сообщениям из советского источника, призванные к Ленину врачи установили прогрессивный паралич» — сифилис. Кто был этим «советским источником», газета не сообщала. Но о нем можно легко догадаться. 31 марта раскритикованный Лениным Бедный, отстаивая свои принципы, опубликовал в «Правде» дерзкий ответ Ленину — пространное стихотворение «Как надо читать поэтов»:

Если же учесть, что редактором органа ЦК партии газеты «Правда» был левый коммунист и союзник Сталина Бухарин, невинные басни и стихи Бедного читаются совсем по-другому.

23 мая 1922 года Ленин уезжает в Горки, и именно там, в спокойной нерабочей обстановке, на отдыхе 25–27 мая у него случается первый серьезный приступ болезни, повлекший частичный паралич правой руки и ноги и расстройство речи. 10 июня 1922 года Серебряков пишет взволнованное письмо о сложившейся вокруг Ленина ситуации своему единомышленнику наркому социального обеспечения А. Н. Винокурову:

С Ильичем дело так плохо, что даже мы не можем добиться к нему доступа. Дзержинский и [Петр] Смидович охраняют его как два бульдога от всех чужих и никого не допускают к нему, или даже во флигель, в котором он живет[132]. Я считаю эту тактику бессмысленной, так как она ведет только к распространению легенд и самых невероятных слухов.

Еще не совсем ясно, кто эти трое, которые должны составить директорию. ЦИК снял кандидатуру Рыкова. Правда, что Каменев сильно за него борется, но мы хорошо понимаем, что Рыков ему нужен только как ширма, как лояльная креатура. Что касается Сталина, то он решительно отказывается работать с Каменевым […]. В настоящее время никто не может выступать открыто, кроме Дзержинского, а хваленая популярность Троцкого просто миф. […] Я уже обращал на это внимание, но все наши глубоко поглощены собственными ссорами и соперничеством и не обращают внимания на мои слова, за единственным исключением Сталина, который, кажется, единственный человек, видящий вещи так, как они есть[133].

Итак, уже 10 июня Серебряков сообщал об изоляции Ленина Дзержинским и о том, что Дзержинский — единственный партийный руководитель, открыто претендующий на пост Ленина; о создании в противовес Ленину, с одной стороны, и притязаниям Дзержинского, с другой, «директории» или «триумвирата»; и о том, что единственным адекватным человеком в партии является Сталин.

По сообщению «Руля» от 15 июня в эту «тройку» вошли Сталин, Каменев и Рыков. Газета писала:

Ввиду устранения Ленина от управления образована «тройка». […] В ее состав входят Сталин, Каменев и Рыков. Характерно, что Троцкий не входит в эту тройку. […] Большевики хотят все сделать шито-крыто. Назначение тройки не будет официально объявлено, а есть просто неофициальное постановление коммунистической партии.

18 июня, всего через восемь дней после написания письма Серебряковым, газета «Руль» опубликовала еще один важный документ, в котором указала на факт отравления Ленина:

Официальное сообщение о болезни Ленина. Опубликованное советским правительством сообщение о болезни Ленина гласит:

Бывший председатель Совета народных комиссаров Владимир Ильич Ленин-Ульянов страдает тяжким переутомлением, последствия которого осложнились отравлением. Для восстановления своих сил товарищ Ленин должен на продолжительное время, во всяком случае, до осени, удалиться от государственных дел и отказаться от всякой деятельности. Его возвращение к политической работе представляется вероятным после продолжительного отдыха, так как, по мнению медицинских авторитетов, восстановление его сил возможно.

Газета «Руль» отметила два интересующих нас момента: первый — снятие Ленина с поста председателя СНК; второй — ухудшение здоровья Ленина, осложненное отравлением. Понятно, что белоэмигрантская газета «Руль» не была и не могла быть самой информированной газетой. Тем не менее сообщение — с фактической стороны точное — в газете появилось. И поскольку официальное сообщение советского правительства появилось только в «Руле», следует предположить, что кто-то из руководящих партийных работников умышленно подкинул в «Руль» сенсационный документ об отставке Ленина и об отравлении, нигде больше не обнародованный.

Тремя днями позже, 21 июня, «Руль» сообщал:

На днях в Москве состоялось соединенное заседание Совнаркома и членов президиума ВЦИКа, на котором народный комиссар здравоохранения Семашко ознакомил представителей высшей советской власти с состоянием здоровья Ленина. По сообщению Семашко, консилиум русских и заграничных врачей нашел необходимым запретить Ленину на продолжительное время занятия какими бы то ни было делами, во избежание возможного трагического исхода болезни. Поэтому Совнаркому, президиуму ВЦИКа, вместе с членами ЦК РКП надлежит озаботиться о выборе достойного преемника.

Комментируя бюллетень о состоянии здоровья Ленина, «Руль» подчеркивал, что «Ленин чувствует себя хорошо, но тяжело переносит предписанную ему врачами бездеятельность […]. Это последнее указание заставляет предполагать, что состояние здоровья таково, что с Лениным товарищам трудно сладить, и здесь, вероятно, нужно искать объяснения, что, несмотря на полное выздоровление Ленина, он уже оказывается бывшим председателем Совнаркома».

30 июня «Руль» опубликовал рассказ только что вернувшегося из Москвы от Ленина профессора Клемперера, сообщавшего, что у Ленина нет «прогрессивного паралича», о чем сообщал в своей басне Бедный, но есть «желудочное отравление». Это было уже второе в июне сообщение об отравлении Ленина, точнее о яде, подкладываемом в пищу:

Прежде всего теперешнее состояние Ленина не находится ни в какой связи с его ранениями. Затем все слухи о наличии у Ленина прогрессивного паралича не соответствуют действительности. Мы применили вассермановскую реакцию, которая дала отрицательные результаты. Мозговая жидкость, будучи исследована, не дала никаких следов сифилиса, и вообще говоря, прогрессивный паралич у Ленина исключается. У Ленина страшное переутомление […]. Желудочное отравление еще более осложнило его здоровье. В субботу вечером [24 июня] я вместе с Лениным гулял в саду, и он чувствовал себя лучше. Поэтому я полагаю, что появившиеся в печати снова сведения об ухудшении его здоровья не совсем верны. Ленин не может заниматься умственной работой. Ленин не может даже долго читать, ибо это его настолько утомляет, что он начинает страдать головными болями. И согласно предписанию врачей ему не дают читать газет и не разрешают разговаривать по телефону. Он принимает только своих близких друзей, а также комиссара здравоохранения Семашко и родственников. Ему необходим полный отдых, между тем это трудно провести в жизнь […]. В конце концов, Ленин согласился на три-четыре месяца отказаться от своей деятельности и думаю, что в течение этого времени он восстановит свое здоровье, но ручаться за это, конечно, трудно. Однако надо отметить, что Ленин все сознает, в курсе всех событий.

19 июля «Руль» сообщил, что в списке членов правительства «после фамилии Рыкова был поставлен его новый титул предсовнаркома […]. Кроме него наиболее вероятными кандидатами на этот пост являются Бухарин, Сталин, Крестинский и Каменев».

1 августа «Руль» извещал, что «по сообщениям из Москвы, последний вызов иностранных врачей к Ленину объясняется тем, что с Лениным произошел второй легкий удар. Можно опасаться, что третий удар будет смертельным. Состояние пациента очень серьезное. […] Ленин в настоящее время находится в деревне [в Горках] и не принимает никакого участия в государственных делах. […] Заместителем Ленина в настоящее время является Рыков. Как правые, так и левые коммунисты временно в виде компромисса согласились предоставить ему заместительство Ленина».

Кто же с завидным упорством весь этот период травил Ленина, и почему факт отравления председателя Совнаркома не расследовало ведомство Дзержинского или Политбюро? Годы спустя ответ на этот вопрос дал Троцкий. В октябре 1939 года, после того, как в Москве состоялись многочисленные открытые судебные процессы над руководителями коммунистической партии и государства, после того, как были расстреляны высшие военные чины армии, уничтожены соратники и друзья Троцкого, а также члены его семьи, наконец после того, как Сталин пошел на союз с Гитлером, Троцкий написал сенсационную статью, указывающую на то, что Ленина отравил Сталин.

Однако печатать эту статью никто не захотел. Троцкий закончил ее 13 октября 1939 года, но она пролежала без движения в редакции американского журнала Life. Через девять месяцев в сокращенном варианте ее опубликовал американский журнал Liberty. Троцкий писал:

Я собираюсь говорить на этот раз на особенно острую тему. […] Какова была действительная роль Сталина в период болезни Ленина? Не принял ли ученик кое-каких мер для ускорения смерти учителя? Лучше, чем кто-либо, я понимаю чудовищность такого подозрения. Но что же делать, если оно вытекает из обстановки, из фактов и особенно из характера Сталина? Ленин с тревогой предупреждал в 1921 году: «Этот повар будет готовить только острые блюда». Оказалось — не только острые, но и отравленные, притом не в переносном, а в буквальном смысле.

Два года тому назад я впервые записал факты, которые были в свое время (1923–1924 годы) известны не более как семи — восьми лицам, да и то лишь отчасти. Из этого числа в живых сейчас остались, кроме меня, только Сталин и Молотов […]

Во время второго заболевания Ленина, видимо, в феврале 1923 года[134], Сталин на собрании членов Политбюро (Зиновьева, Каменева и автора этих строк) после удаления секретаря сообщил, что Ильич вызвал его неожиданно к себе и потребовал доставить ему яду. […]

Помню, насколько необычным, загадочным, не отвечающим обстоятельствам показалось мне лицо Сталина. Просьба, которую он передавал, имела трагический характер; на лице его застыла полуулыбка, точно на маске. Несоответствие между выражением лица и речью приходилось наблюдать у него и прежде. На этот раз оно имело совершенно невыносимый характер. Жуть усиливалась еще тем, что Сталин не высказал по поводу просьбы Ленина никакого мнения, как бы выжидая, что скажут другие: хотел ли он уловить оттенки чужих откликов, не связывая себя? Или же у него была своя затаенная мысль?.. Вижу перед собой молчаливого и бледного Каменева […] и растерянного, как во все острые моменты, Зиновьева. Знали ли они о просьбе Ленина еще до заседания? Или же Сталин подготовил неожиданность и для своих союзников по триумвирату?

— Не может быть, разумеется, и речи о выполнении этой просьбы! — воскликнул я. — [доктор] Гетье не теряет надежды. Ленин может поправиться.

— Я говорил ему все это, — не без досады возразил Сталин, — но он только отмахивается. Мучается старик. Хочет, говорит, иметь яд при себе… прибегнет к нему, если убедится в безнадежности своего положения.

— Все равно невозможно, — настаивал я, на этот раз, кажется, при поддержке Зиновьева. — Он может поддаться временному впечатлению и сделать безвозвратный шаг.

— Мучается старик, — повторял Сталин, глядя неопределенно мимо нас и не высказываясь по-прежнему ни в ту, ни в другую сторону.

[…] Поведение Сталина, весь его образ имели загадочный и жуткий характер. Чего он хочет, этот человек? И почему он не сгонит со своей маски эту вероломную улыбку?.. Голосования не было, совещание не носило формального характера, но мы разошлись с само собой разумеющимся заключением, что о передаче яду не может быть и речи. […]

Но я задаю себе ныне другой, более далеко идущий вопрос: действительно ли Ленин обращался к Сталину за ядом? Не выдумал ли Сталин целиком эту версию, чтобы подготовить свое алиби? Опасаться проверки с нашей стороны у него не могло быть ни малейших оснований: никто из нас троих не мог расспрашивать больного Ленина, действительно ли он требовал у Сталина яду. […]

Свыше десяти лет до знаменитых московских процессов он за бутылкой вина на балконе дачи летним вечером признался своим тогдашним союзникам — Каменеву и Дзержинскому, что высшее наслаждение в жизни — это зорко наметить врага, тщательно все подготовить, беспощадно отомстить, а затем пойти спать. […] Сталин действовал так, как если б Ленин уже был мертв. Но больной обманул его ожидания. […] Именно в этот момент Сталин должен был решить для себя, что надо действовать безотлагательно. У него везде были сообщники, судьба которых была полностью связана с его судьбой. Под рукой был фармацевт Ягода. Передал ли Сталин Ленину яд, намекнув, что врачи не оставляют надежды на выздоровление, или же прибегнул к более прямым мерам, этого я не знаю. Но я твердо знаю, что Сталин не мог пассивно выжидать, когда судьба его висела на волоске, а решение зависело от маленького, совсем маленького движения его руки[135].

Статья Троцкого вышла в свет 10 августа 1940 года. Через десять дней его прикончил агент НКВД Рамон Меркадер, давно внедренный в его окружение.

Итак, Троцкий сообщал, что Сталин, вероятно, отравил Ленина. Осталось только понять каким образом и когда именно, поскольку Троцкий указал в своей публикации лишь одну дату: февраль 1923 года, — и то неточную.

Можно предположить, что первый серьезный удар у Ленина 25–27 мая как раз и вызвал яд.

Здесь нам поможет заявление чекиста Семенова о планах убийства Ленина, приписываемых эсерам, но сочиненных чекистами для процесса, проводившегося в Москве ровно в те месяцы, когда кто-то безостановочно травил Ленина: «Они, примерно, считали возможным отравить Ленина, вложив что-нибудь соответствующее в кушанье, или подослать к нему врача, который привьет ему опасную болезнь»[136].

Процесс проходил в Москве с 8 июня по 7 августа 1922 года. «Вложить» яд в «кушанье» или «подослать врача» стало стандартной формой расправы Сталина со своими врагами.

Личный секретарь Ленина Л. А. Фотиева позже говорила о 1922–1923 годах:

Вы не понимаете того времени. Не понимаете, какое значение имел Сталин. Большой Сталин. — […] Мария Ильинична [сестра Ленина] еще при жизни Владимира Ильича сказала мне: «После Ленина в партии самый умный человек Сталин». […] Сталин был для нас авторитет. Мы Сталина любили. Это большой человек. Он же не раз говорил: я только ученик Ленина[137].

Когда же «ученик» переиграл своего «учителя» и стал «большим Сталиным»? Похоже, самым поздним сроком следует считать время его назначения на пост генсека: апрель 1922 года. Отметим сразу же, что день избрания Сталина на этот пост никем не был назван, что свидетельствует об отсутствии письменного формального постановления о назначении. Как в свое время Свердлов, Сталин стал генсеком фактически. Именно этот пост он облюбовал для восхождения к абсолютной власти. «Ролью только политического вождя, который на свою аудиторию воздействует лишь статьями и речами, он никогда не довольствовался, а всегда стремился держать в своих руках и нити организационных связей: он превосходно знал, что только таким путем можно держать в руках те руководящие кадры партийных работников, которые необходимы для функционирования всякой организации». Эти строки, превосходно характеризующие Сталина, принадлежат Крупской и относятся к Ленину. Дореволюционному Ленину 1901 года[138].

Расправившись с первым претендентом на пост генсека — Свердловым, Ленин заменил его «подходящим коллективом». Но порочная мафиозная структура большевистской партии никогда не была коллегиальной. Надежды Ленина на то, что аппаратом партии будут управлять несколько равных секретарей, были утопией. Уже через три года после смерти Свердлова Сталин без видимого сопротивления своих коллег по секретариату ЦК сосредоточил в своих руках «необъятную власть»[139].

В это время и начали происходить мистические истории, в том числе и публикации Бедного, и в «Руле», в которых фигурировал яд. И когда уже, казалось, эпидемия отравления Ленина ядом прошла, в игру открыто вступил Сталин — тоже с ядом. Он сообщил, что Ленин под предлогом ухудшающегося здоровья попросил его, Сталина, доставить ему цианистый калий.

О том, что Ленин просил у Сталина яд, мы знаем из опубликованного много лет спустя рассказа работавшей уже в те годы на Сталина секретаря Ленина Л. А. Фотиевой:

Я два раза была в это время у Сталина. Первый раз насчет яда. Но об этом писать нельзя. […] Только не записывайте. И если вздумаете опубликовать, то отрекусь. […] Так вот. Сначала о яде. Еще летом (1922 г.) в Горках Ленин попросил у Сталина прислать ему яда — цианистого калия. Сказал так: «Если дело дойдет до того, что я потеряю речь, то прибегну к яду. Хочу его иметь у себя». Сталин согласился. Сказал: «Хорошо». Однако об этом разговоре узнала Мария Ильинична и категорически воспротивилась. Доказывала, что в этой болезни бывают всяческие повороты, даже потерянная речь может вернуться. В общем, яда Владимир Ильич не получил[140].

В своих воспоминаниях М. И. Ульянова действительно пишет, что Ленин просил Сталина доставить ему яд в мае 1922 года, не уточняя конкретную дату, хотя дата эта очень важна — первый удар у Ленина случился 25–27 мая, но опирается этот рассказ, как будет показано ниже, на поздний рассказ все той же Фотиевой. Иными словами, единственным источником информации является сама Фотиева. Вот рассказ Ульяновой из ее неопубликованных мемуаров 1932 года:

Зимой 20–21, 21–22 (гг.) В. И. чувствовал себя плохо. Головные боли, потеря работоспособности сильно беспокоили его. Не знаю точно когда, но как-то в тот период В. И. сказал Сталину, что он, вероятно, кончит параличом, и взял со Сталина слово, что в этом случае тот поможет ему достать и даст ему цианистый калий. Ст(алин) обещал. Почему В. И. обратился с этой просьбой к Ст(алину)? Потому, что он знал его за человека твердого, стального, чуждого всякой сентиментальности. Больше ему не к кому было обратиться с такого рода просьбой. С той же просьбой обратился В. И. к Сталину в мае 1922 г. после первого удара[141]. В. И. Ленин решил тогда, что все кончено для него, и потребовал, чтобы к нему вызвали на самый короткий срок Ст(алина). Эта просьба была настолько настойчива, что ему не решились отказать. Ст(алин) пробыл у В. И. действительно 5 минут, не больше. И когда вышел от И(льи)ча, рассказал мне и Бухарину, что В. И. просил его доставить ему яд, т(ак) как, мол, время исполнить данное раньше обещание пришло. Сталин обещал. Они поцеловались с В. И. и Ст(алин) вышел. Но потом, обсудив совместно, мы решили, что надо ободрить В. И., и Ст(алин) вернулся снова к В. И. Он сказал ему, что, переговорив с врачами, он убедился, что еще не все потеряно, и время исполнить его просьбу не пришло. […] Они расстались и не виделись до тех пор, пока В. И. Ленин не стал поправляться[142].

Даже в этом рассказе, исходящем от сестры Ленина, мы слышим только сталинский пересказ: Сталин вышел от Ленина и рассказал Ульяновой и Бухарину, что тот просит яд. Своими ушами никто, кроме Сталина, этой просьбы не слышал. Источником информации о яде всегда является либо Сталин, либо подотчетная ему секретарь Ленина Фотиева, причем время, когда запрашивается яд, удивительным образом совпадает с очередным конфликтом между Лениным и Сталиным, с одной стороны, и ухудшением здоровья Ленина — с другой. Остается только определить, было ли вызвано ухудшение состояния здоровья Ленина очередной порцией яда, впрыскиваемого Ленину Сталиным, или же, действительно, каждый раз, когда ухудшалось здоровье Ленина, он непременно просил Сталина о яде, как больной просит о лекарстве врача. Фотиева вспоминает:

После нового удара он в декабре под строгим секретом опять послал меня к Сталину за ядом. Я позвонила по телефону, пришла к нему домой. Выслушав, Сталин сказал:

— Профессор Ферстер написал мне так: «У меня нет оснований полагать, что работоспособность не вернется к Владимиру Ильичу».

И заявил, что дать яд после такого заключения не может. Я вернулась к Владимиру Ильичу ни с чем. Рассказала о разговоре со Сталиным[143].

Чтобы понять, мог ли Ленин просить Сталина о яде, проследим хронологию конфликта Ленина со Сталиным и Дзержинским в период болезни Ленина.

11 сентября 1922 года, впервые после майского удара, консилиум врачей, собравшихся в Горках, разрешает Ленину с начала октября приступить к работе. На следующий день — 12 сентября — Сталин посещает Ленина и беседует с ним более двух часов. Понятно, что обсуждают они в том числе и так называемый «национальный вопрос» — проект документа об «усовершенствовании» федеративных отношений между РСФСР и другими советскими республиками, которые войдут в состав СССР в конце года.

22 сентября Ленин просит Сталина ознакомить его с проектом резолюции и другими документами по «национальному вопросу», так как уже на 23 сентября назначено заседание комиссии, которая утвердит окончательный текст резолюции. Разработанный Сталиным проект резолюции «комиссии под председательством Куйбышева» предполагал вступление Украины, Белоруссии, Грузии, Армении и Азербайджана в Российскую Федерацию на правах автономных республик. Однако в республиках за этот план высказались только центральные комитеты Армении и Азербайджана. ЦК КП Грузии выступил против проекта Сталина, считая «объединение в форме автономизации независимых республик» преждевременным и настаивая на сохранении «всех атрибутов независимости».

За несколько дней до этого, на заседаниях 23–24 сентября, состоявшихся под председательством не входившего в комиссию Молотова, комиссия при одном воздержавшемся — представителе Грузии П. Г.(Буду) Мдивани — приняла сталинский проект за основу. «Если мы теперь же не постараемся приспособить форму взаимоотношений между центрами и окраинами к фактическим взаимоотношениям, в силу которых окраины во всем безусловно должны подчиняться центру, то есть если мы теперь же не заменим формальную (фактическую) независимость формальной же (и вместе с тем реальной) автономией, то через год будет несравненно труднее отстоять единство республик», — писал Сталин в письме Ленину 22 сентября перед заседанием комиссии, обосновывая свой план, при котором все республики, кроме РСФСР, будут иметь статус автономных.

26 сентября Сталин приезжает к Ленину в Горки для очередного разговора и соглашается с частью поправок. В новой редакции резолюция предлагала:

Признать необходимым заключение договора между Украиной, Белоруссией, Федерацией Закавказских Республик и РСФСР об объединении их в «Союз Социалистических Советских Республик» с оставлением за каждой из них права свободного выхода из состава Союза.

Вместо прямого вступления в СССР Азербайджана, Армении и Грузии предусматривалось их вхождение через Закавказскую Федерацию.

Но главный обман Сталина заключался в том, что он обещал Ленину не обсуждать этот «архиважный» вопрос до возвращения Ленина в город 2 октября и… поставил вопрос на обсуждение Политбюро уже 27–28 сентября.

Ленин тем временем еще 26 сентября, после разговора со Сталиным, написал письмо Каменеву (копии — всем членам Политбюро) с критикой резолюции о вхождении национальных республик в РСФСР[144]. Обратим внимание на то, что письмо Ленина Каменеву было разослано всем членам Политбюро, что все они знали о договоренности Ленина со Сталиным не обсуждать вопрос до 2 октября и при этом не только собрались на заседание Политбюро, но и утвердили новый сталинский проект. В Политбюро обозначилась новая расстановка сил: большинство шло за Сталиным.

О реакции самого Сталина на письмо Ленина от 26 сентября мы знаем из ответного письма Сталина с критикой Ленина, написанного для членов Политбюро 27 сентября. В этом письме Сталин обвинял Ленина в «национальном либерализме» и сетовал на его «торопливость». В тот же день Сталин обменялся записками с Каменевым на заседании Политбюро.

Каменев: «Ильич собрался на войну в защиту независимости. Предлагает мне повидаться с грузинами. Отказывается даже от вчерашних поправок».

Сталин: «Нужна, по-моему, твердость против Ильича. Если пара грузинских меньшевиков воздействует на грузинских коммунистов, а последние на Ильича, то, спрашивается, при чем тут “независимость”?».

Записки от 28 сентября:

Каменев: «Думаю, раз Вл(адимир) Ил(ьич) настаивает, хуже будет сопротивляться».

Сталин: «Не знаю. Пусть делает по своему усмотрению».

Таким образом, открыто выступать против Ленина по национальному вопросу Сталин и Каменев не решились, потому что Ленин уже написал Каменеву записочку по национальному вопросу, из которой следовало, что Ленин не планирует в этом вопросе уступать и отступать: «т. Каменев! Великорусскому шовинизму объявляю бой не на жизнь, а на смерть»[145].

2 октября 1922 года Ленин вернулся в свой кремлевский кабинет и проработал в Кремле 74 дня. Обсуждение вопроса об образовании СССР происходило 6 октября на пленуме ЦК. По случайному стечению обстоятельств (а может быть по заранее подстроенному плану) Ленин из-за зубной боли на этом заседании не присутствовал. Обсуждение длилось три часа. Как писал из Москвы в Тифлис лидер грузинских «уклонистов»[146] Мдивани:

По вопросу о взаимоотношениях принят добровольный союз на началах равноправия […] Проект принадлежит, конечно, Ленину, но он внесен от имени Сталина, Орджоникидзе и др., которые сразу изменили фронт. […] Прения показали, что известная часть ЦК прямо отрицает существование национального вопроса и целиком заражена великодержавническими традициями. Но эта часть получила такую оплеуху, что не скоро решится снова высунуться из норы, куда ее загнал Ленин (о его настроениях узнай из его письма, которое было оглашено в конце заседания, после решения вопроса).

Можно себе представить, что думал в этот момент о Ленине Сталин!

Тем временем для перелома ситуации в Грузии Сталин направил туда своего единомышленника Орджоникидзе. Грузины теперь уже отказывались вступать в Закавказскую Федерацию (через которую Грузию хотели втянуть в автономный Союз). Споры были горячие. Орджоникидзе не лез в карман за словами, обозвал одного члена грузинского ЦК «дураком и провокатором», другого — «спекулянтом, духанщиком». Но когда Кабахидзе назвал самого Орджоникидзе «сталинским ишаком», тот в присутствии Рыкова ударил обидчика в лицо.

В ночь с 20 на 21 октября группа членов ЦК грузинской компартии сообщила по прямому проводу в ЦК РКП(б), что совместная работа с Орджоникидзе, посланным в Грузию для ликвидации конфликта, невозможна, поскольку для Орджоникидзе «травля и интриги — главное орудие против товарищей, не лакействующих перед ним. Стало уже невмоготу жить и работать при его держимордовском режиме».

Ленин первоначально встал на сторону Орджоникидзе. 21 октября он отправил в Тифлис на имя ЦК Грузии шифрованную телеграмму:

Удивлен неприличным тоном записки […]. Я был убежден, что все разногласия исчерпаны резолюциями пленума ЦК при моем косвенном участии и при прямом участии Мдивани. Поэтому я решительно осуждаю брань против Орджоникидзе и настаиваю на передаче вашего конфликта в приличном и лояльном тоне на разрешение Секретариата ЦК РКП, которому и передаю ваше сообщение по прямому проводу[147].

22 октября 1922 года ЦК КП Грузии подал в отставку. Еще через два дня Сталин сообщил Орджоникидзе, что удовлетворяет «ходатайство нынешнего ЦК Компартии Грузии об его уходе в отставку». А через месяц, 24 ноября, Секретариат ЦК РКП(б) создал комиссию «для восстановления прочного мира в Компартии Грузии» и срочного рассмотрения конфликта под председательством Дзержинского. Комиссия состояла только из сторонников Сталина.

День 12 декабря 1922 года начался как обычно. Утром Ленин приехал из Горок в Москву и в 11:15 пришел в свой кабинет в Кремле; затем ушел домой, в свою квартиру. В полдень вернулся в кабинет и до 14:00 беседовал со своими заместителями по СНК и СТО Рыковым, Каменевым и А. Д. Цюрупой. В 17:30 Ленин пришел в кабинет, говорил по телефону. С 18 до 18:45 беседовал с Дзержинским, вернувшимся из Тифлиса, о конфликте между Закавказским крайкомом партии и членами ЦК КП(б) Грузии. Остаток дня он посвятил вопросу о монополии внешней торговли, а в 20:15 ушел домой.

Однако 12 декабря 1922 года оказалось последним днем работы Ленина в его кабинете в Кремле. Что же произошло?

Накануне моей болезни, — запишет Фотиева слова, приписываемые ею Ленину, — Дзержинский говорил мне о работе комиссии и об «инциденте», и это на меня очень тяжело повлияло.

О самом «инциденте» Ленин давно знал. Дзержинский ничего нового сообщить ему не мог. Разговор с Дзержинским был совсем о другом: 12 декабря Дзержинский приехал к Ленину, чтобы сообщить ему о принятом решении отстранить Ленина от власти. Дзержинскому это удается сделать, и он получает согласие Ленина свернуть дела, покинуть Кремль и фактически уйти в отставку. На свертывание дел Ленину дают три дня.

13 декабря, со ссылкой на ухудшающееся здоровье, Ленин официально сообщает о свертывании работы. На самом деле все три следующих дня — 13, 14, 15 декабря — он работает, потому что знает, что это последние три его дня в Кремле.

13 декабря он диктует Фотиевой письмо Троцкому, в котором предлагает ему заключить союз против Сталина (Фотиева немедленно сообщает об этом письме Сталину). Какие-то вопросы он обсуждает по телефону. Какие-то — с приехавшими к нему людьми. Он готовится к выступлению на Десятом съезде Советов, пишет несколько писем и записок о монополии внешней торговли, распределении обязанностей между заместителями председателя СНК и СТО, интересуется заготовкой хлеба урожая 1922 года, социальным обеспечением, переписью населения и другими вопросами. Иными словами, Ленин в эти три дня абсолютно здоров и работоспособен.

Утром 16 декабря Ленин успевает продиктовать еще одно письмо — Крупской. Но в 11 часов приходят врачи В. В. Крамер и А. М. Кожевников и требуют от него выезда в Горки (под охрану «бульдогов» Дзержинского).

Видимо это было то, о чем Дзержинский договорился с Лениным 12 декабря. Но теперь Ленин пробует всех перехитрить и категорически отказывается ехать. Он просит передать Сталину, что согласен не выступать на съезде Советов, где, разумеется, в первую очередь будет обсуждаться национальный вопрос. Но Сталину при имеющейся поддержке Дзержинского уступки Ленина уже не нужны, и «врачи», следующие указаниям Сталина, 16 декабря окончательно запрещают Ленину работать, то есть отстраняют его от власти.

18 декабря открывшийся с опозданием в несколько дней пленум ЦК, который Сталин не хотел созывать до отстранения Ленина (и он действительно не участвует в работе пленума), специальным постановлением возлагает на Сталина «ответственность за соблюдение режима, установленного для Ленина врачами»[148]. Понятно, что врачи ко всему происходившему не имели никакого отношения. Их точка зрения заключалась в прямо противоположном: посетивший Ленина 20 декабря профессор О. Ферстер, известный немецкий врач-невропатолог, консультировавший врачей, лечивших Ленина, дал однозначное заключение:

Дальнейшим полным устранением от всякой деятельности нельзя было бы задержать ход его болезни. Работа для Владимира Ильича была жизнью, бездеятельность означала смерть[149].

Так что установленный Сталиным для Ленина режим был не чем иным, как формой заключения, домашним арестом. Постановлением пленума Сталин назначил себя тюремщиком Ленина, о чем достаточно прямолинейно записано в протоколе пленума:

На т. Сталина возложить персональную ответственность за изоляцию Владимира Ильича, как в отношении личных сношений с работниками, так и переписки[150].

Из всего происходившего следовало, что события 12–18 декабря к состоянию здоровья Ленина никакого отношения не имели. Ленина выгнали из Кремля, изолировали в Горках, назначили Сталина (точнее — Сталин сам себя назначил) начальником тюремного режима Ленина, и на время о нем забыли. По крайней мере, на это полагались Сталин с Дзержинским.

21 декабря Крупская записала под диктовку Ленина письмо Троцкому, которое оказалось роковым. Обратим внимание на то, как формально оговаривает Крупская разрешением доктора Ферстера свое право записать для Троцкого письмо Ленина, потому что она знает, что об этом станет известно Сталину и что она очень сильно рискует, выполняя поручение Ленина:

Лев Давидович,

Проф. Ферстер разрешил сегодня Владимиру Ильичу продиктовать письмо, и он продиктовал мне следующее письмо к Вам.

В. И. просит также позвонить ему ответ. Н. К. Ульянова[151].

То есть зачитать ответ по телефону.

Из этого письма Троцкий должен был сделать вывод, что Ленин лишился рассудка. Его только что выгнали из кабинета и посадили под домашний арест, лишив возможности работы и встреч с людьми и переписки, официально назначили Сталина надсмотрщиком (о чем Ленин, разумеется, не знал), а он пишет о взятии позиции «без единого выстрела». Без единого выстрела в те дни позиции взяли Сталин и Дзержинский. Не удивительно, что Троцкий на письмо Ленина не ответил: дискутировать на эту тему с ослепшим Лениным он не собирался.

Однако Ленин в отношении Сталина был наивен не без предела. Он не случайно диктовал письмо именно Крупской, а не секретарю. Он старался договориться с Троцким конфиденциально. Однако похоже, что утечка информации все же произошла. Уже на следующий день, 22 декабря, Сталин позвонил Крупской, отругал ее, пригрозил взысканием по партийной линии и сказал, что, если подобное повторится, Сталин объявит вдовой Ленина коммунистку Артюхину.

Считается, что Крупская сообщила Ленину об этом оскорбительном звонке Сталина только 5 марта 1923 года, так как именно в тот день Ленин написал Сталину эмоциональное письмо о разрыве отношений. Но вне всякого сомнения, Крупская рассказала обо всем Ленину в тот же день, на что и рассчитывал Сталин, и в ночь с 22 на 23 декабря у Ленина именно по этой причине наступает резкое ухудшение здоровья: по свидетельству М. И. Ульяновой в ночь на 23 декабря болезнь Ленина «распространилась дальше, правая рука и правая нога поражены параличом. С этих пор Владимир Ильич больше не мог сам писать».

Есть несколько указаний на то, что Ленин узнал о звонке Сталина Крупской 22 декабря. Во-первых, это подтверждает Троцкий: «Крупская немедленно, вся в слезах, побежала жаловаться Ленину». Во-вторых, об этом свидетельствует сам факт нового приступа у Ленина в ночь с 22 на 23 декабря. Косвенно это подтверждается еще и интервью с Фотиевой:

Надежда Константиновна не всегда вела себя, как надо. Она могла бы проговориться Владимиру Ильичу. Она привыкла всем делиться с ним. И даже в тех случаях, когда этого делать нельзя было. […] Например, зачем она рассказала Владимиру Ильичу, что Сталин выругал ее по телефону?[152]

Секретарь Ленина Володичева также считала, что Ленин узнал о звонке Сталина Крупской ранее: «Возможно, он знал это раньше. А письмо написал 5 марта», — вспоминала она[153].

В день звонка, 22 декабря, Крупская пожаловалась на Сталина фактическому председателю Политбюро Каменеву, действовавшему со Сталиным заодно, о чем она могла не догадываться. Крупская, скорее всего, не стала бы этого делать, если бы не сообщила об инциденте Ленину того же 22 декабря:

Лев Борисыч, по поводу коротенького письма, написанного мною под диктовку Влад. Ильича с разрешения врачей, Сталин позволил вчера по отношению ко мне грубейшую выходку. Я в партии не один день. За все 30 лет я не слышала ни от одного товарища ни одного грубого слова, интересы партии и Ильича мне не менее дороги, чем Сталину. Сейчас мне нужен максимум самообладания. О чем можно и о чем нельзя говорить с Ильичем, я знаю лучше всякого врача, т. к. знаю, что его волнует, что нет, и во всяком случае лучше Сталина. Я обращаюсь к Вам и к Григорию [Зиновьеву], как более близким товарищам В. И., и прошу оградить меня от грубого вмешательства в личную жизнь, недостойной брани и угроз… Я тоже живая и нервы напряжены у меня до крайности. Н. Крупская[154].

Осторожный и хитрый Сталин не допустил бы разрыва с Лениным, если бы не считал его политическим трупом. 22 декабря Сталин нахамил Крупской, потому что уже ничем не рисковал. Он позвонил Крупской, чтобы сообщить ей, что решил убить Ленина. Только так можно [155].

Значит, и по мнению Ульяновой, Ленин узнал об этом звонке раньше 5 марта.

Но самое главное доказательство того, что Ленин узнал о звонке Сталина именно 22 декабря, нам предоставил сам Ленин: 23 декабря он начал диктовать свое «Завещание».

В 1922 году Ленин понимал, что такое Сталин. «Мария Акимовна, — спросил А. Бек секретаря Ленина Володичеву, — есть ли какие-нибудь шансы найти просто устные отзывы Ленина о Сталине?» — «Ничего я не слышала. Даже намека нет, — ответила Володичева. — Ленин все-таки был тоже очень осторожный человек»[156].

Тоже очень осторожный. Как и Сталин.

Ленин не выдал своих намерений. Он не стал под влиянием разговора с Крупской звонить или писать Сталину. Ленин понял, что дни его сочтены и что нужно успеть отдать как можно больше указаний. В то же время, Ленин не собирался пассивно ожидать смерти от руки Сталина, что следует из количества продиктованных им перед смертью статей и заметок. Эти документы, начиная с 23 декабря, преследовали две цели: оставить завещание, с одной стороны, и подорвать авторитет Сталина в партии — с другой. События показали, что не произошло ни первого, ни второго.

23 декабря. Ленин попросил дежурившего у него врача Кожевникова разрешить ему надиктовать стенографистке текст в течение пяти минут, так как его «волнует один вопрос», и он боится, что не успеет. Ничего не подозревающий Кожевников дал Ленину разрешение. Тогда в начале девятого вечера Ленин вызвал Володичеву:

23 декабря 1922 года мне сообщили, что меня вызывает к себе Ленин. Его беспокоит один важный вопрос, и он хочет продиктовать что-то стенографистке. […] Помню, что в квартире Владимира Ильича я увидела Марию Ильиничну, Надежду Константиновну и группу врачей. Меня предупредили, что Ленину разрешено диктовать не более 5 минут. Надежда Константиновна провела меня в комнату, где на кровати лежал Ильич. Вид у него был болезненный. Он неловко подал мне левую руку, правая была парализована. Это меня сильно поразило. Я не предполагала, что ему до такой степени плохо. Когда мы остались одни, я села за стол рядом с кроватью. Ленин сказал: «Я хочу продиктовать письмо к съезду. Запишите![157]

Так появилась первая часть письма к предстоящему ХІІ съезду партии. При диктовке никто, кроме Володичевой, не присутствовал:

Надежда Константиновна не вводила меня в комнату. Они стояли (Мария Ильинична, Надежда Константиновна и врач) около той комнаты, в которой лежал Ильич. Меня никто не провожал. Они только расступились, пропуская меня. И я вошла. Ленин диктовал быстро. Видимо, все было продумано у него заранее. Чувствовалось его болезненное состояние. Диктовка давалась ему нелегко. Говорил он глухо, не жестикулируя как обычно. Закончил диктовку в отведенное время и немного повеселел. А я все еще не могла прийти в себя. Была как в тумане[158].

Ленин заметил растерянность Володичевой, спросил, «почему такая бледная»[159]. «Да потому что Сталин вас за это убьет», «потому что я прямо сейчас обязана доложить обо всем Сталину», — должна была ответить Володичева, но, как нам достоверно известно, промолчала.

Сам Ленин называл эти записи «дневником», считая, что таким образом он обманет Политбюро и не привлечет к своей работе особого внимания. Посмотрим, что и когда продиктовал Ленин начиная с 23 декабря, и удивимся количеству составленных им в эти дни документов:

23–25 декабря, 1922 года— «Завещание», части 1, 2, 3. Записано Володичевой.

26 декабря — Записка об увеличении членов ЦК до 50 или даже 100 человек. Записано Фотиевой.

27 декабря — Часть 4. «О придании законодательных функций Госплану». Записано Володичевой.

28 декабря — Часть 5. «Продолжение письма о законодательном характере решений Госплана». Записано Фотиевой.

29 декабря — Часть 6. «Продолжение записок о Госплане». Еще одна «Записка о Госплане». Записка «Об увеличении числа членов ЦК». Записано Володичевой.

30 декабря — «К вопросу о национальностях или об “автономизации”», часть 1. Записано Володичевой.

31 декабря — «К вопросу о национальностях или об “автономизации”», части 2, 3. Записано Володичевой.

12 января 1923 года — «Страничка из дневника». Опубликовано в «Правде» 4 января 1923 года.

4 января — приписка к «Завещанию» с предложением снять Сталина. Записано Фотиевой.

4 января — «О кооперации», часть 1. Опубликовано в «Правде» 26 мая 1923 года.

6 января — «О кооперации», часть 2. Опубликовано в «Правде» 27 мая 1923 года.

Не позднее 9 января — план статьи «Что нам делать с Рабкрином[160]?»

9 января — «Что нам делать с Рабкрином?», часть 1. Записано Володичевой.

13 января — «Что нам делать с Рабкрином?», части 2, 3. Записано Фотиевой.

16 января — «О нашей революции (по поводу записок Н. Суханова)», часть 1. Опубликовано в «Правде» 30 мая 1923 года.

17 января — «О нашей революции (по поводу записок Н. Суханова)», часть 2. Опубликовано в «Правде» 30 мая 1923 года.

23 января — «Как нам реорганизовать Рабкрин». Опубликовано в «Правде» 25 января 1923 года.

2 марта — «Лучше меньше, да лучше». Опубликовано в «Правде» 4 марта 1923 года[161].

Уточним список секретарей Ленина по «Дневнику дежурных секретарей В. И. Ленина» за период с 21 ноября 1922 по 6 марта 1923 года: Н. С. Аллилуева (до утра 18 декабря), Ш. М. Манучарьянц (формально — библиотекарь Ленина, до вечера 11 декабря), С. А. Флаксерман (3 декабря только), М. И. Гляссер (вечер 5 февраля только), М. А. Володичева (с вечера 27 ноября), Л. А. Фотиева (с 13 декабря).

Обратим внимание на то, что, за исключением жены Сталина Аллилуевой, жизнь которой оборвалась трагически, ни одна из секретарей Ленина не была репрессирована Сталиным в период чисток. И это было лучшим подтверждением того, что в личной преданности секретарей Ленина Сталин не сомневался, что ни одного нелояльного в отношении Сталина поступка никто из них в то опасное для него время не совершил[162].

Чем же заслужили секретари Ленина пожизненную индульгенцию Сталина? Преданной службой и безупречным ведением «Дневника дежурных секретарей». Это был удивительный документ. Впервые опубликованный в 1963 году, он находился под семью замками до июля 1956-го. Что же это был за «Дневник» и почему его так долго хранили в сейфе? По чьей инициативе он был начат? Перед кем отчитывались люди, делавшие в «Дневнике» записи? Кто знал, а кто не знал о его существовании? Кто этот «Дневник» читал?

Не на все эти вопросы есть ответы. «Дневник» был начат 21 ноября 1922 года. Очевидно, что в этот день Политбюро по инициативе Сталина установило над Лениным надзор на уровне ведения «Дневника». До революции Ленин, следуя классическим традициям мафиозных структур, где абсолютно доверяли только родственникам, всегда назначал Крупскую секретарем тех политических центров, в курсе деятельности которых он хотел быть. Сталин и тут оказался достойным учеником. В первые дни после введения формального надзора особенно активным секретарем Ленина была жена Сталина Аллилуева. Понятно, что обо всем, что ей было известно, она рассказывала, точнее — докладывала, а если быть совсем точным — доносила Сталину.

Нет никаких упоминаний о том, что о «Дневнике» знали Ленин, Крупская или М. И. Ульянова. Если так, то справедливо утверждение, что «Дневник» велся тайно. Шестеро секретарей Ленина могли вести тайный «Дневник» лишь по решению вышестоящих инстанций. Такими инстанциями могли быть ЦК, Секретариат ЦК или Политбюро. Иными словами, приказ должен был исходить от Сталина.

Из воспоминаний Фотиевой и Володичевой мы знаем, что отчитывались секретари перед Сталиным и Каменевым, являвшимся в те месяцы председателем Политбюро. Неизвестно, читал ли этот «Дневник» Сталин или же он довольствовался устными отчетами. По крайней мере, один секретарь — Володичева — вела «Дневник» стенографическими знаками и расшифровывала свою стенограмму позже. Из этого, видимо, следует сделать вывод, что Сталин довольствовался устными отчетами.

«Дневник» оборвался 6 марта 1923 года на фразе «Надежда Константиновна просила…». Весь дальнейший текст был записан стенограммой и расшифровывался Володичевой. Здесь было бы уместно заинтриговать читателя вопросом для викторины под названием «Загадки советской истории»: когда продолжила расшифровку своих записей от 6 марта 1923 года секретарь Ленина Володичева? Она продолжила эту расшифровку через 33 года, 14 июля 1956 года.

После 6 марта 1923 года «Дневник» не велся вообще. Создается впечатление, что в момент расшифровки записи от 6 марта в далеком 1923 году Володичевой позвонил Сталин и приказал ведение «Дневника» и всякую работу над ним прекратить, потому что Ленин больше Сталина не интересовал. Так и была оборвана расшифровка на полуфразе.

«Дневник» интересен не только тем, что в нем записано, но и тем, что из него исчезло. А исчезло из него достаточно много. В нем пропущены такие дни: 17 декабря 1922 года; 19–22 декабря, причем 18 декабря Сталин назначен тюремщиком Ленина, а 22 декабря состоялся тот самый звонок Сталина Крупской и, если Крупская сообщила о нем Ленину, в записях секретарей от 22 декабря должны были иметься сведения о реакции Ленина; начиная с 25 декабря нет упоминаний о деятельности Ленина в то время, когда он диктовал третью часть «Завещания», записку об увеличении членов ЦК, записи о Госплане, статью «К вопросу о национальностях…» и, наконец, дополнение к «Завещанию» от 4 января 1923 года, где он предлагает сместить Сталина с поста генсека. За период с 25 декабря по 16 января сделаны всего две записи: 29 декабря и 5 января. Обратим внимание на то, как они смонтированы:

24 декабря […] Владимиру Ильичу взяли Суханова «Записки о революции», тома III и IV.

29 декабря. Через Надежду Константиновну Владимир Ильич просил составить список новых книг. Врачи разрешили читать. Владимир Ильич читает Суханова «Записки о революции» (III и IV тома). […]

5 января 1923 г. Владимир Ильич затребовал списки новых книг с 3 января и книгу Титлинова «Новая церковь».

17 января (запись М. А. Володичевой). Владимир Ильич […] читал и вносил поправки в заметки о книге Суханова о революции […].

«Дневник» отцензурирован таким образом, что создается впечатление, будто Ленин с 25 декабря по 16 января включительно читал и работал над статьей о Суханове. Между тем в этот период он написал основные свои предсмертные статьи. А вот после 17 января (когда «Дневник» ведется с относительной частотой) он написал всего две статьи: «Как нам реорганизовать Рабкрин» и «Лучше меньше, да лучше».

В «Дневнике» отсутствуют отчеты также за 27–29 января, 11 и 13 февраля, 15 февраля — 4 марта. Между тем нам известно, что Ленин диктовал ежедневно или почти каждый день, причем дни, когда он действительно не диктовал и не вызывал к себе секретарей, в «Дневнике» всегда отмечались.

Но Ленин не предусмотрел того, что предусмотреть был обязан: все его секретари доносили о происходившем в его доме Сталину. Заговор против Ленина в этот период имел столь широкий характер, что Сталин мог действовать открыто. Написанные против Сталина статьи и письма секретари немедленно относили самому Сталину, и он решал, как с ними поступить. Когда «Завещание» Ленина, продиктованное Володичевой, принесли Сталину, тот, в присутствии нескольких партийных руководителей, приказал его сжечь[163].

К утру 24 декабря Ленину не просто пытаются запретить работать (диктовать пять минут). Ему буквально пытаются запретить открывать рот: от него требуют, чтобы он перестал разговаривать с секретарем и стенографисткой. Требование это исходит от врачей (по смыслу происходящего это слово нужно ставить в кавычки, хотя люди в белых халатах в доме Ленина действительно врачи). Тогда Ленин предъявляет ультиматум, как объявляющий в тюрьме голодовку заключенный, причем понятно, что ультиматум этот он предъявляет не врачам, а Сталину: если ему не будет позволено ежедневно, хотя бы в течение короткого времени, диктовать его дневник, он «совсем откажется лечиться»[164].

Эта угроза действует: Сталин знает, что, если Ленин не будет «лечиться», он может выздороветь.

Ультиматум, разумеется, обсуждали не врачи, а сталинская фракция Политбюро в составе Сталина, Каменева и Бухарина (подчеркнем, что все трое действуют сообща против Ленина). Триумвират принимает такое решение:

1. Владимиру Ильичу предоставляется право диктовать ежедневно 5–10 минут, но это не должно носить характер переписки и на эти записки Владимир Ильич не должен ждать ответа. Свидания запрещаются. 2. Ни друзья, ни домашние не должны сообщать Владимиру Ильичу ничего из политической жизни, чтобы этим не давать материала для размышлений и волнений[165].

Иными словами, заключенному Ленину на несколько минут в сутки выдают в камеру перо и бумагу. Но так как все записывают секретари, Сталин немедленно оказывается в курсе всего написанного. Поэтому, разрешая Ленину работать, Сталин, на самом деле, ничем не рискует. Просто мучает Ленина несколько меньше, чем хотел бы.

Свой режим Ленин воспринимал именно как тюремный: «Если бы я был на свободе (сначала оговорился, а потом повторил, смеясь: если бы я был на свободе), то я легко бы все это сделал сам», — сказал Ленин Фотиевой 1 февраля 1923 года[166].

Но Ленин был уже не на свободе. Он лежал и говорил с досадой: «Мысли мои вы не можете остановить. Все равно я лежу и думаю!»[167].

Крупская вспоминала:

В этом же и беда была во время болезни. Когда врачи запретили чтение и вообще работу. Думаю, что это неправильно было. Ильич часто говорил мне: Ведь они же […] не могут запретить мне думать.

Сама Крупская тоже осознавала, что Ленин в заточении. «Во время болезни был случай, — вспоминала Крупская, — когда в присутствии медсестры я ему говорила, что вот, мол, речь, знаешь, восстанавливается, только медленно. Смотри на это, как на временное пребывание в тюрьме»[168].

Когда 24 декабря Ленин диктует Володичевой вторую часть письма, он настолько озабочен возможной утечкой информации, что многократно повторяет Володичевой о необходимости сохранения написанного в тайне:

«Продиктованное вчера, 23 декабря, и сегодня, 24 декабря, является абсолютно секретным»; дневник «абсолютно секретен. О нем пока никто не должен знать. Вплоть даже до членов ЦК»; «подчеркнул это не один раз. Потребовал все, что он диктует, хранить в особом месте, под особой ответственностью и считать категорически секретным» (все эти требования Ленина Володичева аккуратно записывает в «Дневнике дежурных секретарей» и тут же доносит Сталину).

«Я боялась волновать Ленина, и не сказала ему, что с первым отрывком письма Ленина к съезду Сталин уже ознакомился», — вспоминает Володичева.

Здесь она явно скромничает. Ведь должна была сказать: «я боялась убить Ленина», «боялась сразить его наповал»… Трудно даже представить, как отреагировал бы Ленин на сообщение Володичевой о том, что обо всем происходящем сообщают Сталину и что по решению Политбюро ведут поминутную слежку за жизнью Ленина, оформленную «Дневником дежурных секретарей».

Сообщение Володичевой о том, что она ознакомила Сталина только с первой частью «письма», вряд ли соответствует действительности. Дисциплина была суровая: «Мы ничего не читали и ничего друг другу не говорили, — вспоминает Володичева. — Друг друга не спрашивали. […] Мы имели общий дневник […] и каждая в свою дату записывала», но: «мы его не читали».

Секретари боялись Сталина безумно. Вот строки из интервью Бека с Володичевой:

— Помните, вы рассказывали, что, когда Ленин начал характеризовать Сталина, вас потрясло одно слово, которым он характеризовал Сталина?

— Да, «держиморда».

— Это письмо по национальному вопросу?

— Где это было, в какой стенограмме, я не помню. Я просто сначала не разобралась, потом, когда разобралась, ужаснулась, ужаснувшись, перестала печатать.

— И так это слово и не вошло никуда?

— Не вошло…[169]

Очевидно, Володичева не точна. Слово «держиморда» «вошло» в статью Ленина «К вопросу о национальностях или об “автономизации”»: «Тот грузин, который пренебрежительно относится к этой стороне дела […] сам является грубым великодержавным держимордой»[170]. Но психологию времени Володичева передает верно: напечатать в адрес Сталина ленинское слово «держиморда» Володичева уже в 1922 году, при жизни Ленина, не смогла.

Даже если Володичева действительно не сообщила Сталину 23 декабря о существовании еще четырех экземпляров «Завещания», Сталин, конечно же, знал о них. Существовал порядок, при котором все материалы Ленина всегда переписывались в пяти экземплярах: один — Ленину, три — Крупской, один — в секретариат с грифом «Строго секретно». То, что предназначалось для «Правды», перепечатывалось, еще раз просматривалось Лениным и передавалось М. И. Ульяновой как ответственному секретарю редакции. Три экземпляра документов из комплекта для Крупской запечатывались затем в конверт. Сталин об этом знал.

После 24 декабря Сталин предпринимает некие меры, благодаря которым в дальнейшем в «Дневнике дежурных секретарей» наблюдается перерыв всякий раз, когда диктуются слишком невыгодные для Сталина тексты. После 24 декабря все записанное носит пространный, совершенно беззубый характер. Это приводит к естественному выводу, что ряд ленинских материалов уничтожили или же что записи сфальсифицировали задним числом. «Сожжение» ленинских текстов могло произойти только по указанию Сталина как генсека партии. Предположить, что Сталин не интересовался содержанием заметок, диктуемых Лениным после 23 декабря, невозможно.

Все секретари Ленина в смысле нелояльности к Ленину и лояльности к Сталину вели себя одинаково. Вот воспоминания Фотиевой в интервью Беку:

— Я сама передала письмо Ленина о национальностях.

— То есть сразу после того, как он продиктовал?

— Да. Могу вам рассказать. Только не записывайте. […] Второй раз (после разговора о яде) я обратилась к Сталину насчет письма о национальностях, которое продиктовал Владимир Ильич. Но тут я уже у него не была, а позвонила по телефону: «Товарищ Сталин, Владимир Ильич только что закончил письмо политического характера, в котором обращается к съезду. Я считаю нужным передать его в ЦК». Сталин ответил: «Ну, передайте Каменеву». (Они тогда были вместе.) Я так и сделала. […]

А Сталину вы, Лидия Александровна, звонили не по поручению Владимира Ильича?

— Нет, Владимир Ильич об этом не знал.

— Почему же вы его не спросили?

— Мы вообще не задавали ему вопросов. Нельзя было его волновать.

— Но потом информировали его?

— Нет. Это его взволновало бы. […]

— Тогда почему же все-таки вы с ней [Крупской] не посоветовались?

— Я вообще не была в подчинении у Надежды Константиновны и не спрашивала ее разрешений.

— Но ведь письмо Ленина («К вопросу о национальностях или об “автономизации”») было направлено против Сталина?

— Не только против него. Также и против Орджоникидзе и Дзержинского.

— Да, да, но главным был все-таки Сталин. И вы передаете ему. То есть заблаговременно вооружаете его. […] Но хоть бы посоветовались с Марией Ильиничной.

— А Мария Ильинична вообще ничем не распоряжалась. Все предоставляла Надежде Константиновне. […] Если бы Владимир Ильич был здоров, то он обязательно бы пригласил Сталина и поговорил бы с ним. А тут письмо заменило разговор.

— Почему же об этом ничего не сказано в дневнике дежурных секретарей? […]

— Туда мы писали вовсе не то. […]

— А почему, Лидия Александровна, в дневнике ничего не записано о том, что Владимир Ильич продиктовал последнюю часть «завещания», то есть ту часть, где говорил о Сталине?

— Это было секретно. Поэтому я и не занесла.

— Но и предыдущие части тоже были секретными. […] Володичева рассказывает, что и «завещание» ему было известно. Она сама, кажется, передавала. И Сталин сказал: «Сожгите».

— Володичева — больной человек. Ничего этого не было, — и неожиданно нервно: — Уходите, уходите с вашими вопросами![171]

Ленин активно диктовал в период с 23 декабря по 23 января, то есть ровно месяц. Затем в его работе наступил неожиданный и не случайный перерыв. 24 января он дал Фотиевой поручение «запросить у Дзержинского или Сталина материалы комиссии по грузинскому вопросу» и столкнулся с сильным противодействием и первого, и второго. Дзержинский кивал на Сталина, тот прятался за решение Политбюро. Ленин начал подозревать Фотиеву в двойной игре. Он сказал ей: «Прежде всего по нашему “конспиративному” делу: я знаю, что Вы меня обманываете». На ее заверения в противном Ленин ответил: «Я имею об этом свое мнение».

В четверг, 25 января, Ленин уточнил, получены ли материалы. Фотиева ответила, что Дзержинский приедет лишь в субботу. В субботу Дзержинский сказал, что материалы у Сталина. Фотиева послала письмо Сталину, но того не оказалось в Москве. 29 января Сталин позвонил и сообщил, что материалы без Политбюро дать не может; начал подозревать Фотиеву в двойной игре, спрашивал, не говорит ли она Ленину «чего-нибудь лишнего, откуда он в курсе текущих дел?» Так, его статья «Как нам реорганизовать Рабкрин» (законченная 23 января и уже прочитанная Сталиным) «указывает, что ему известны некоторые обстоятельства».

Фотиева заверила, теперь уже Сталина, что лишнего она не говорит и не имеет «никаких оснований думать, что он в курсе дел».

30 января, узнав от Фотиевой об отказе Сталина выдать ему материалы комиссии Дзержинского, Ленин сказал, что будет настаивать на выдаче документов.

1 февраля Политбюро разрешило выдать материалы Фотиевой для Ленина, но при условии, что Фотиева оставляет их у себя для изучения и доклад Ленину на эту тему без разрешения Политбюро не делает. Иными словами, Политбюро материалы выдало, но доступа к ним у Ленина нет, так как они находятся у сталинской шпионки Фотиевой.

Фотиева при этом, видимо по указанию Сталина, тянет время и заявляет Ленину, что для изучения материалов ей понадобится четыре недели[172]. Хотя Фотиева всего лишь секретарша, передаточное звено.

Ленин планировал начать открытый бой. Но и Сталин не бездействовал. За несколько дней до трагикомедии с материалами по грузинскому вопросу, 27 января, Сталин от имени Политбюро и Оргбюро ЦК разослал во все губкомы РКП(б) закрытое письмо по поводу последних ленинских статей, подписанное членами Политбюро и Оргбюро: Андреевым, Бухариным, Дзержинским, Калининым, Каменевым, Куйбышевым, Молотовым, Рыковым, Сталиным, Томским и даже Троцким. Смысл письма заключался в том, что Ленин болен и уже не отвечает за свои слова.

Неизвестно, знал ли Ленин об этом письме, или же изоляция его, с одной стороны, и нежелание близких волновать — с другой, достигли такой степени, что о происках Сталина ему не сообщили. Однако не позднее 3 февраля Ленин из разговора с Фотиевой понимает, что с ним запрещено разговаривать, точнее — что-либо обсуждать:

Владимир Ильич вызывал в 7 ч. на несколько минут. Спросил, просмотрела ли материалы. Я ответила, что только с внешней стороны и что их оказалось не так много, как мы предполагали. Спросил, был ли этот вопрос в Политбюро. Я ответила, что не имею права об этом говорить. Спросил: «Вам запрещено говорить именно об этом?» — «Нет, вообще я не имею права говорить о текущих делах». — «Значит, это текущее дело?» Я поняла, что сделала оплошность. Повторила, что не имею права говорить. Сказал: «Я знаю об этом деле еще от Дзержинского, до моей болезни. Комиссия делала доклад в Политбюро?» — «Да, делала, Политбюро в общем утвердило ее решения, насколько я помню». Сказал: «Ну, я думаю, что Вы сделаете Вашу реляцию недели через три, и тогда я обращусь с письмом»[173].

12 февраля против Ленина вводят очередные санкции по его изоляции, и у него случается новый приступ. Фотиева делает в «Дневнике» запись:

Владимиру Ильичу хуже. Сильная головная боль. Вызвал меня на несколько минут. По словам Марии Ильиничны, его расстроили врачи до такой степени, что у него дрожали губы. Ферстер накануне сказал, что ему категорически запрещены газеты, свидания и политическая информация. […] У Владимира Ильича создалось впечатление, что не врачи дают указания Центральному комитету, а Центральный комитет дал инструкции врачам.

Так и было. Ферстер как раз считал, что Ленину вредны не работа, а запреты.

Подозрительный Ленин понимал, что его убивают, скорее всего, отравляют, категорически отказывался принимать лекарства и требовал освободить его от присутствия врачей, нанятых Сталиным и Дзержинским и укорачивавших ему жизнь. Ферстера Ленин не выносил уже до такой степени, что тот прятался от него в соседних комнатах, чтобы не попадаться ему на глаза.

14 февраля (через две недели после получения материалов из Политбюро) Фотиева записывает:

Владимир Ильич вызвал меня в первом часу. Голова не болит. Сказал, что он совершенно здоров. Что болезнь его нервная и такова, что иногда он совершенно бывает здоров, т. е. голова совершенно ясна, иногда же ему бывает хуже. Поэтому с его поручениями мы должны торопиться, т. к. он хочет непременно провести кое-что к съезду и надеется, что сможет. Если же мы затянем и тем загубим дело, то он будет очень и очень недоволен. […] Говорил опять по трем пунктам своих поручений. Особенно подробно по тому, который его всех больше волнует, т. е. по грузинскому вопросу. Просил торопиться. Дал некоторые указания.

Эти указания также касались грузинского дела[174].

Понятно, что в тот же день всю эту информацию доложили Сталину, и он предпринял против Ленина некие новые шаги, о которых мы не знаем. Очевидно, что в период с 15 февраля по 5 марта 1923 года Ленин был трудоспособен, так как 2 марта закончил статью «Лучше меньше, да лучше». Но записей с 15 февраля по 4 марта в «Дневнике дежурных секретарей» нет[175].

Из лаконичной записи врача Кожевникова от 25 февраля мы узнаем, что Ленин работоспособен и чувствует себя хорошо: утром Ленин «читал и разговаривал о делах… Вечером читал и диктовал больше часа»[176]. (Что же он диктовал? Сколько страниц текста?)

Кроме того, мы знаем, что 3 марта Сталин, наконец-то, разрешил Фотиевой выдать Ленину заключение по материалам комиссии Дзержинского: «Ленин получает докладную записку и заключение Л. А. Фотиевой, М. И. Гляссер и Н. П. Горбунова о материалах комиссии Политбюро ЦК РКП(б) по “грузинскому вопросу”», — записывает врач Кожевников[177].

Из этих записей становится понятно, что Ленин работоспособен и в период с 25 февраля по 3 марта. Но, кроме этого, очевидно, что ведется не только «Дневник дежурных секретарей» Ленина, но и дневник дежурных врачей Ленина, который не опубликован до сих пор.

Что же происходило в эти дни в Москве и почему упрямо молчит «Дневник»?

Дело в том, что с 21 по 24 февраля в Москве работал пленум ЦК РКП(б). Видимо, это было одной из причин отсутствия записей: Ленин интересовался работой пленума, так как

пленум рассмотрел тезисы по национальному и организационному вопросам, постановил не публиковать их до предварительного ознакомления с ними (с разрешения врачей) В. И. Ленина, и если Владимир Ильич потребует пересмотра тезисов, то созвать экстренный пленум. Пленум признал целесообразным создать на съезде секцию по национальному вопросу с привлечением всех делегатов из национальных республик и областей и с приглашением до 20 коммунистов не делегатов съезда[178].

Иными словами, тезисы Сталина пленум отправил на доработку Ленину, предлагая для обсуждения национального вопроса в случае необходимости созвать еще одно экстренное заседание.

Не исключено, что такое решение приняли на основании написанного Лениным письма к пленуму, возможно и не одного письма, поскольку пленум продолжался необычно долго — четыре дня. Что же могло и должно было содержаться в этом письме или письмах Ленина?

Здесь нам помогает Троцкий, в архиве которого есть документ, датированный 22 февраля 1923 года. Из него следует, что, во-первых, Троцкий вступил в конфликт с большинством пленума (то есть со сталинцами), во-вторых, что на пленуме 21 и 22 февраля обсуждалась опубликованная статья Ленина, письмо Ленина и проект (предложение) Ленина. Похоже, что речь шла о статье Ленина «Как нам реорганизовать Рабкрин», так как это был единственный документ Ленина, опубликованный в те дни в «Правде», 25 января 1923 года, причем изначально предполагали напечатать этот номер «Правды» в одном экземпляре, специально для Ленина (утаив статью от всех остальных).

Под «письмом» Троцкий, очевидно, имел в виду обсуждавшееся в Политбюро «Письмо к съезду». «Проектом» или «предложением» Ленина мог быть отдельный документ, но мог быть и составленный самим пленумом документ, основанный на статье Ленина «Как нам реорганизовать Рабкрин»[179].

Тезисы, которые пленум передал на изучение и для правок Ленину, назывались «Национальные моменты в партийном и государственном строительстве»: «Объединение национальных республик в Союз Советских Социалистических Республик является заключительным этапом развития форм сотрудничества, принявшим на этот раз характер военно-хозяйственного и политического объединения народов в единое многонациональное Советское государство».

Факт передачи этих тезисов Ленину означал, что Ленин вернул себе политический контроль над Сталиным, потребовал пересмотра тезисов, и этим объявил о созыве нового экстренного пленума.

5 марта можно считать роковым днем в жизни Ленина. В этот день, около 12.00, он вызвал Володичеву и просил записать два письма. Обратим внимание на то, что Ленин, очевидно, работоспособен и указаний на плохое его самочувствие нет. Главное, однако, то, что нет указаний на какие-либо ограничения, введенные против Ленина: он диктует, что хочет, кому хочет и сколько хочет. Похоже, что в это время, начиная с победы Ленина на февральском пленуме, тюремный режим, введенный против Ленина Политбюро по инициативе Сталина, снят.

Первое письмо было написано Троцкому:

Я просил бы Вас очень взять на себя защиту грузинского дела на ЦК партии. Дело это сейчас находится под «преследованием» Сталина и Дзержинского, и я не могу положиться на их беспристрастие. Даже совсем напротив. Если бы Вы согласились взять на себя его защиту, то я бы мог быть спокойным. Если Вы почему-нибудь не согласитесь, то верните мне все дело. Я буду считать это признаком Вашего несогласия[180].

Вместе с этим письмом Троцкому передали еще и записку Володичевой:

Товарищу Троцкому. К письму, переданному вам по телефону, Владимир Ильич просил добавить для вашего сведения, что тов. Каменев едет в Грузию в среду и Вл. Ил. просит узнать, не желаете ли вы послать туда что-либо от себя[181].

Само «дело» Ленин тоже передал Троцкому. И Троцкий его не вернул, чем продемонстрировал Ленину свою поддержку. Об этом становится известно 16 апреля из письма Троцкого «Всем членам ЦК РКП» с грифом «С. секретно»:

Мною получена сегодня прилагаемая при сем копия письма личного секретаря тов. Ленина, тов. Л. Фотиевой, к тов. Каменеву по поводу статьи тов. Ленина по национальному вопросу […]. Статья, как сказано, имеет первостепенное принципиальное значение. С другой стороны, она заключает в себе резкое осуждение по адресу трех членов ЦК[182].

Ленин, теперь уже хорошо информированный, знает, что, несмотря на решение пленума, поддержавшего Ленина, грузинское дело, вопреки постановлениям ЦК, все еще находится под преследованием Сталина и Дзержинского. Ленин понимает, что на стороне Сталина еще и большинство Политбюро. В такой ситуации Ленину, уже прошедшему через тюремный режим под надсмотром Сталина, терять уже нечего и нужно играть ва-банк. На конфликт со Сталиным в тот день идет сам Ленин, причем использует свой старый, не использованный ранее козырь: телефонный разговор Сталина с Крупской от 22 декабря 1922 года.

5 марта Ленин пишет Сталину ультимативное письмо и предлагает либо извиниться, признав поражение, либо пойти на открытую войну, делая вид, что конфликт не политический, а личный. Отметим, что Троцкого об этом письме Ленин даже не ставит в известность, хотя именно на помощь Троцкого собирается опираться в схватке со Сталиным по важнейшим политическим вопросам. Из этого можно сделать вывод, что Ленин готов принять капитуляцию Сталина конфиденциально, не унижая его перед партийным активом, сохраняя возможность последующей совместной работы и подчеркнуто сделав вид, что личный конфликт к политическим разногласиям не имеет отношения:

Уважаемый т. Сталин! Вы имели грубость позвать мою жену к телефону и обругать ее. Хотя она Вам и выразила согласие забыть сказанное, но тем не менее этот факт стал известен через нее же Зиновьеву и Каменеву. Я не намерен забывать так легко то, что против меня сделано, а нечего и говорить, что сделанное против жены я считаю сделанным и против меня. Поэтому прошу Вас взвесить, согласны ли Вы взять сказанное назад и извиниться или предпочитаете порвать между нами отношения. С уважением Ленин[183].

Володичева в «Дневнике дежурных секретарей» указывает, что второе письмо Ленин «пока просил отложить, сказав, что сегодня у него что-то плохо выходит»[184].

Что именно вышло «плохо», Володичева не указывает. Никаких исправлений в письмо на следующий день внесено не было. 6 марта Ленин запросил ответ Троцкого на написанное им 5 марта письмо. «Ответ по телефону застенографирован», — отметила в «Дневнике» Володичева 6 марта, но содержание ответа Троцкого в «Дневнике» не записала.

Понятно, что этот ответ был не выгоден Сталину, иначе бы его, вне всякого сомнения, записали в «Дневник».

Ленин перечитал второе письмо, адресованное Сталину, «и просил передать лично из рук в руки [и] получить ответ». Таким образом, письмо, датированное 5 марта, оставалось неотправленным до 6 марта.

В тот же день Ленин надиктовал «письмо группе Мдивани» (копии: Троцкому и Каменеву), также направленное против Сталина. И это были последние строчки, зарегистрированные официальной советской ленинианой:

Всей душой слежу за вашим делом. Возмущен грубостью Орджоникидзе и потачками Сталина и Дзержинского. Готовлю для вас записки и речь[185].

Очевидно, что Сталин узнает и об этом тексте, что он немедленно предпринимает некие действия, и записки и речь Ленина по этому вопросу до нас уже не доходят. Хотя есть все основания считать, что Ленин их по крайней мере начал, а может быть — и продиктовал до конца.

Если «письмо группе Мдивани» отправили адресату, то письмо Сталину в течение 6 марта снова пролежало без движения. Володичева сообщает, что в задержке была виновата Крупская: «Надежда Константиновна просила этого письма Сталину не посылать»[186].

В это очень трудно поверить, так как Володичева, как и все прочие секретари, не подчинялись Крупской, а подчинялись секретариату ЦК, Политбюро и Сталину. Не уведомляя Крупскую, Володичева, безусловно, о письме Ленина проинформировала Сталина. Если верить Володичевой, это было сделано только 7 марта: после предварительных переговоров Крупской с Каменевым. Тогда письмо передали Сталину, Каменеву, а затем и Зиновьеву. Володичева вспоминает:

Передавала письмо из рук в руки. Я просила Сталина написать письмо Владимиру Ильичу, так как тот ожидает ответа, беспокоится. Сталин прочел письмо стоя, тут же при мне, лицо его оставалось спокойным. Помолчал, подумал и произнес медленно, отчетливо выговаривая каждое слово, делая паузы между ними: «Это говорит не Ленин, это говорит его болезнь». И продолжал: «Я не медик, я — политик. Я Сталин. Если бы моя жена, член партии, поступила неправильно и ее наказали бы, я не счел бы себя вправе вмешиваться в это дело. А Крупская — член партии. Но раз Владимир Ильич настаивает, я готов извиниться перед Крупской за грубость».

Со слов Володичевой, письмо не было передано 6 марта по настоянию Крупской. Согласно Фотиевой, — его задержала Володичева, побоявшаяся идти с таким резким письмом к Сталину. Эта версия выглядит более правдоподобной.

Фотиева вспоминала, что Ленин «ждал ответа. Ждал по минутам. А Володичева не решилась отнести письмо Сталину, такое оно было резкое. И только на следующее утро я узнала, что письмо еще лежит у нас. Велела Володичевой отнести»[187].

Кто из них говорит правду — понять трудно.

После того как адресат получил письмо, Володичева «записала коротенький ответ Сталина Владимиру Ильичу, и так волновалась», что с ее почерком случилось что-то неузнаваемое. Ответ Сталина, в свою очередь, Володичева не понесла Ленину — она отправилась на квартиру к Каменеву:

Мне посоветовали это мои товарищи, в частности Мария Игнатьевна Гляссер. […] Она сказала, что обязательно нужно зайти и показать это письмо Каменеву, потому что Сталин может написать такое, что вызовет беспокойство Владимира Ильича. Каменев его прочитал и вернул мне со словами, что письмо можно передать. После посещения Каменева я вернулась к себе в секретариат. Но письмо не было передано, потому что уже было поздно: Владимиру Ильичу уже было плохо.

«Плохо» — не совсем точное определение. 5–7 марта произошли события, за кулисами которых стояли Сталин, Дзержинский и их подчиненные, события, окутанные тайной. Похоже, что уже 6–7 марта Ленина арестовали:

Официально стало известно, — вспоминает Володичева, — что Владимир Ильич 6 марта или даже уже 5-го был не в состоянии ни читать, ни работать, ни кого-то принимать, ни что-то предпринимать. С ним нельзя было связаться.

«Официально было известно…», «с ним нельзя было связаться…» — это и есть указание на арест Ленина. Значит, уже 5–6 марта Володичева сообщила Сталину о написанном письме Ленина, равно как и о письме Ленина Троцкому.

«И как было с Надеждой Константиновной — это тоже неизвестно», — продолжала Володичева. Из этого мы обязаны сделать вывод, что одновременно, 5–7 марта арестовали и Крупскую.

М. И. Ульянова, очевидно, тоже арестованная, получила разрешение на телефонный звонок Сталину. Содержание их разговора неизвестно, но из обрывков раздававшегося в телефон крика можно было понять, что она требует немедленного освобождения и угрожает, что в противном случае обратится от имени Ленина с призывом о помощи к рабочим Москвы. На Сталина, похоже, эта угроза не подействовала[188].

6 марта Володичева записала в «Дневнике»: «Письмо Владимиру Ильичу еще не передано, т. к. он заболел». Это была последняя фраза «Дневника дежурных секретарей Ленина» (расшифрованная Володичевой в 1956 году).

«Нельзя сказать, знал ли Ленин об ответе Сталина, с точной достоверностью. Да, впоследствии, когда мы были на даче, когда ему стало лучше, это было возможно. Но возможно, а не точно!» — так завершила Володичева свой рассказ о последней схватке[189].

Узнал ли после 6 марта бессильный Ленин об ответной записке Сталина, продиктованной или сказанной Володичевой и одобренной Каменевым, — не столь уж важно. В ночь на 10 марта 1923 года в Горках что-то происходит, у Ленина случается очередное ухудшение здоровья, и он теряет речь. Это то, что нам официально сообщается о здоровье Ленина. Через неделю Сталин, со ссылкой на Крупскую, представил в Политбюро извилисто составленное предложение отравить Ленина:

В субботу, 17/III т. Ульянова (Н. К.) сообщила мне в порядке архиконспиративном «просьбу Вл[адимира] Ильича Сталину» о том, чтобы я, Сталин, взял на себя обязанность достать и передать Вл[адимиру] Ильичу порцию цианистого калия. В беседе со мною Н[адежда] К[онстантиновна] говорила, между прочим, что «В[ладимир] Ильич переживает неимоверные страдания», что «дальше жить так немыслимо», упорно настаивала «не отказывать Ильичу в его просьбе». Ввиду особой настойчивости Н[адежды] К[онстантиновны] и ввиду того, что В[ладимир] Ильич требовал моего согласия […] я не счел возможным ответить отказом, заявив: «прошу В[ладимира] Ильича успокоиться и верить, что, когда нужно будет, я без колебаний исполню его требование». Вл[адимир] Ильич действительно успокоился. Должен, однако, заявить, что у меня не хватит сил выполнить просьбу В[ладимира] Ильича и [я] вынужден отказаться от этой миссии, как бы она ни была гуманна и необходима, о том и довожу до сведения членов П[олит]бюро ЦК[190].

Это первое и единственное указание на то, что к общему хору доброжелателей, предлагавших отравить Ленина, оказывается, присоединилась еще и Крупская. Но узнаем мы об этом почему-то из уст Сталина (а не из письма Крупской, что было бы логичнее, так как все-таки речь шла об умерщвлении ее супруга).

17 апреля, уже без Ленина, открылся XІІ съезд партии. «Владимир Ильич не мог знать и не знает ни порядка дня нашего съезда, ни резолюций, подготовленных ЦК», — сообщил делегатам Каменев.

За день до открытия съезда Фотиева официально передала в его президиум (состоящий из членов Политбюро) текст статьи Ленина «К вопросу о национальностях или об “автономизации”». Поскольку эта работа Ленина уже ходила по рукам в верхах партии (ее размножала грузинская делегация), решено было зачитать ее по секциям без права цитирования. Зиновьев и Каменев выступили против статьи Ленина и поддержали Сталина. Все остальные поступили так же. Грузинские «уклонисты» — Махарадзе, Мдивани и другие — были осуждены, причем их обвинителем выступил оскорбивший их ранее Орджоникидзе. Бухарин призвал голосовать за «превосходные тезисы ЦК и т. Сталина»[191].

Победитель был в этот день снисходительным: «Да будет мне разрешено сказать несколько слов по этому надоевшему всем вопросу…».

22 апреля 1923 года, в день рождения Ленина, Сталин преподнес ему подарок: наградил Демьяна Бедного орденом Красного Знамени — за его роль в гражданской войне. И так как это награждение, в то время беспрецедентное само по себе, поскольку наградили поэта-агитатора не в день Красной армии — 23 февраля, и даже не в год окончания гражданской войны, а позже, то в отношении человека никогда не воевавшего приходится предположить, что мстительный иезуит Сталин имел в виду совсем другую гражданскую войну и совсем другую победу — победу в гражданской войне внутри большевистской партии над Лениным.

В период с 7 марта 1923 по 21 января 1924 года как политический деятель Ленин уже не функционировал, а задача Крупской и Ульяновой состояла лишь в том, чтобы предотвратить убийство арестованного в Горках Ленина и продлить сколь возможно его жизнь. Крупская в те месяцы очень осторожничала. Только после смерти Ленина, 29 января 1924 года, она отважилась написать записку Троцкому, которая, по существу, оказалась прощальной:

Дорогой Лев Давыдович, […] то отношение, которое сложилось у В. И. к Вам тогда, когда Вы приехали к нам в Лондон из Сибири, не изменилось у него до самой смерти. Я желаю Вам, Лев Давыдович, сил и здоровья и крепко обнимаю[192].

После смерти Ленина Крупская опасалась и за свою жизнь. Кроме этого, она могла предположить, что теперь наступила очередь Троцкого, чьи позиции в абсолютно мафиозной по нравам партии большевиков гарантировались исключительно личной унией между Троцким и Лениным, заключенной в октябре 1917 года.

И действительно, в январе 1924 года, еще до смерти Ленина, Сталин с Дзержинским предприняли попытку отравить и Троцкого. Сам Троцкий описывает покушение более чем скромно, одной фразой:

Во второй половине января 1924 года я выехал на Кавказ в Сухум, чтобы попытаться избавиться от преследовавшей меня таинственной инфекции, характер которой врачи не разгадали до сих пор. Весть о смерти Ленина застала меня в пути[193].

Как здесь не вспомнить еще раз показания чекиста Семенова: «подослать к нему врача, который привьет ему опасную болезнь»[194].

Перед самым отъездом из Москвы, 18 января, Троцкий дважды посетил кремлевского врача Гетье. 21 января, через три дня после его отъезда из столицы, Ленина не стало, а оправившийся от болезни Троцкий так и не смог вернуть себе былой политический вес. Но поскольку «таинственный» характер болезни, неразгаданной врачами, самому Троцкому был понятен, он с тех пор перестал покупать в кремлевской аптеке лекарства, выписанные на его имя[195].

Ответственными за операцию по отравлению Ленина были люди из ведомства Дзержинского, в частности будущий нарком внутренних дел «фармацевт Ягода» (как называл его Троцкий)[196], и не случайно. Именно Ягода был инициатором создания при ВЧК в 1920–1921 годах токсикологической лаборатории, известной затем как «специальный кабинет» или Лаборатория № 12[197].

Со ссылкой на свидетельство секретаря Сталина Григория Каннера есть описание отравления Ленина 20 января 1924 года:

Каннер видел, как в кабинет Сталина вошел Ягода в сопровождении двух врачей, которые лечили Ленина.

— Федор Александрович [Гетье], — обратился Сталин к одному из этих врачей, — вы должны немедленно отправиться в Горки и срочно осмотреть Владимира Ильича. Генрих Григорьевич [Ягода] будет вас сопровождать. […]

21 января 1924 года случился очередной приступ. Он был крайне болезненным, но продолжался недолго. Крупская на минуту вышла из комнаты, чтобы позвонить по телефону. А когда вернулась, Ленин был уже мертв. На прикроватном столике стояли несколько пузырьков — все пустые. В четверть восьмого в кабинете Сталина зазвонил телефон. Ягода доложил, что Ленин умер[198].

22 января в одиннадцать утра, то есть через 16 часов после смерти, что непростительно поздно, состоялось вскрытие тела. На нем присутствовали девять врачей, и завершилось оно в четыре часа дня. В медицинском заключении констатировалось, что смерть наступила от «рассеянного склероза». Неделю спустя доктор Б. С. Вейсброд, который присутствовал на вскрытии, писал в «Правде», что врачи пока еще не в состоянии собрать воедино все детали и создать общую картину о болезни Ленина. Вейсброд, по-видимому, намекал на то, что не удовлетворен заключением, последовавшим за вскрытием.

Действительно, не был осуществлен токсикологический анализ, не было описания содержимого желудка; указывалось лишь, что желудок пустой и стенки его сократились, хотя было известно, что в день смерти Ленин дважды ел. Не вдаваясь в подробности, упоминалось об отклонениях от норм в селезенке и печени. В целом врачи обошли обсуждение тех органов, где могли быть найдены следы отравления. Анализ крови тоже не сделали[199].

Незадолго до смерти Ленин попросил Крупскую прочесть ему его любимый рассказ Джека Лондона «Любовь к жизни». Сюжет рассказа таков: два путника переходили реку с холодной как лед водой. Один подвернул ногу и не смог идти дальше. Напарник, не оборачиваясь, ушел вперед. Раненый человек шел, сколько мог, затем упал от слабости и утомления. Чтобы не умереть с голоду, он питался сырой рыбой. Он сразился с напавшим на него волком и перегрыз ему горло. В конце концов, рыбаки заметили на берегу умирающего человека, подобрали его и выходили.

До последней минуты Ленин надеялся, что выживет, что сможет одолеть напавшего на него врага, что перегрызет ему горло, что будет спасен товарищами. Мог ли такой человек покончить самоубийством или просить у Сталина яд?

Когда я спрашивал врачей в Москве о непосредственных причинах смерти, которой они не ждали, — вспоминал Троцкий, — они неопределенно разводили руками. Вскрытие тела, разумеется, было произведено с соблюдением всех необходимых обрядностей: об этом Сталин в качестве генерального секретаря позаботился прежде всего! Но яду врачи не искали, даже если более проницательные допускали возможность самоубийства. Чего-либо другого они, наверное, не подозревали. Во всяком случае, у них не могло быть побуждений слишком утончать вопрос. Они понимали, что политика стоит над медициной.

С Крупской, Зиновьевым, Каменевым и Бухариным Троцкий формально не обсуждал вопрос о смерти Ленина даже позже:

Я не беспокоил [Крупскую] расспросами на эту тему. С Зиновьевым и Каменевым я возобновил личные отношения только через два года, когда они порвали со Сталиным. Они явно избегали разговоров об обстоятельствах смерти Ленина, отвечали односложно, отводя глаза в сторону. Знали ли они что-нибудь или только подозревали? Во всяком случае, они были слишком тесно связаны со Сталиным в предшествующие три года и не могли не опасаться, что тень подозрения ляжет и на них. Точно свинцовая туча окутывала историю смерти Ленина. Все избегали разговора о ней, как если б боялись прислушаться к собственной тревоге. Только экспансивный и разговорчивый Бухарин делал иногда с глазу на глаз неожиданные и странные намеки: «О, вы не знаете Кобы[200], — говорил он со своей испуганной улыбкой. — Коба на все способен».

На похороны Ленина Троцкий тоже не поехал именно потому, что опасался за свою жизнь. А может быть, ему открыто сказали, что убьют, если он там появится. Сталин «мог бояться, — вспоминал Троцкий, — что я свяжу смерть Ленина с прошлогодней беседой о яде, поставлю перед врачами вопрос, не было ли отравления, потребую специального анализа. Во всех отношениях было безопаснее удержать меня подалее до того дня, когда оболочка тела будет бальзамирована, внутренности сожжены, и никакая экспертиза не будет более возможна»[201].

Эти меры предосторожности все равно не спасли Троцкого. Большевистская мафия выгнала его из своих рядов вскоре после смерти Ленина, сослала в отдаленные районы страны в январе 1928-го, выслала из СССР в январе 1929-го и убила в августе 1940-го, предварительно умертвив всех его четверых детей. Избежать участи Ленина, в конечном итоге, Троцкий не смог.

Долгий экскурс в события декабря 1922 — марта 1923 года нам понадобился, чтобы понять, мог ли Ленин, как утверждали Сталин и Фотиева, в разгар острой политической борьбы, начавшейся еще в 1922 году, просить Сталина о яде. Ответ на этот вопрос очевиден: не мог. Сведения о том, что Ленин просил у Сталина яд в декабре 1922 года, фабриковались самим Сталиным в разное время и с поразительным упорством, будто кто-то обвинял его в отравлении Ленина (хотя сделал это только Троцкий в 1939–1940 году).

Тем не менее так совпало, что в октябре 1932 года, может быть из-за одного случайного пьяного разговора, Сталин приступил к фабрикации алиби в вопросе об отравлении Ленина на случай, если эти обвинения будут ему предъявлены.

В октябре 1932 года М. И. Ульянова неожиданно решила написать мемуары, причем не просто мемуары, а воспоминания о том, как именно болел и умирал Ленин. Поскольку Мария Ильинична была послушным партийным работником, она писала свои мемуары с привлечением неопубликованных архивных документов, то есть ее допустили к засекреченным партийным бумагам. В то же время Ульянова не настаивала на публикации этих мемуаров, на основании чего можно предположить, что она выполняла чей-то заказ. И очевидно, что заказ был от генерального секретаря ЦК РКП(б) Сталина. А так как его, прежде всего, интересовал вопрос об отравлении, он предоставил в распоряжение Ульяновой один очень важный, сфабрикованный задним числом, документ, подписанный еще одним «бесстрастным» очевидцем событий — Фотиевой, — причем заставил Ульянову этот документ процитировать в заготовленных для Сталина на всякий случай мемуарах. Фотиева заявила:

22 декабря [1922 года] Владимир Ильич вызвал меня в 6 часов вечера и продиктовал следующее: «Не забыть принять все меры достать и доставить […] в случае, если паралич перейдет на речь, цианистый калий, как меру гуманности и как подражание Лафаргу».

Поль Лафарг покончил с собой в 1911 году, приняв цианистый калий[202].

Теперь нужно было объяснить, почему этой записи не оказалось в «Дневнике дежурных секретарей». Фотиева сообщила, что Ленин об этом попросил доверительно (и во всем подчинявшаяся все это время исключительно Сталину Фотиева почему-то на этот раз решила сделать так, как просит Ленин, и именно этот текст в «Дневник» не включить):

Он прибавил при этом: «Эта записка вне дневника. Ведь Вы понимаете? Понимаете? И я надеюсь, что Вы это исполните».

Но почему же тогда Фотиева не сообщила о записке позже, в отдельной докладной, например, 23 декабря 1922 года? Вообще, где же эта записка? Записки нет. А в «Дневник дежурных секретарей» запись не внесена по банальной причине:

Пропущенную фразу в начале не могла припомнить.

А в конце?

В конце — я не разобрала, так как [Ленин] говорил очень тихо. Когда переспросила — не ответил. Велел хранить в абсолютной тайне[203].

В этом документе что ни слово, то ложь и подделка. Ульянова не указывает, откуда взята запись Фотиевой от 22 декабря и когда она была составлена. Несмотря на важность свидетельства, Фотиева «забывает» упомянуть его в «Дневнике дежурных секретарей». Вторую фразу документа она не записывает не потому, что забывает, а потому, что 22 декабря ее не расслышала (а в 1932 году расслышала?).

Стилистически записка составлена фальшиво. Ленин не мог продиктовать фразу: «Не забыть принять все меры достать и доставить…». Ленин не мог в тот период ничего «достать», а уж тем более «доставить». Такое мог продиктовать Фотиевой только Сталин. Сказать Фотиевой, что Ленин собирается принять яд «как меру гуманности и как подражание Лафаргу» Ленин тоже не мог, поскольку «мера гуманности» может быть только по отношению к кому-то, а не к себе. К тому же, 22 декабря, за день до начала работы над «Завещанием», Ленин вряд ли думал о том, чтобы подражать Лафаргу в самоубийстве. В революционном движении он, безусловно, ставил себя выше Лафарга и как теоретик, и как практик. Наконец, Лафарг покончил с собой одновременно со своей женой, дочерью Карла Маркса, Лаурой. Должна ли была кончать с собой, по такой логике, еще и Крупская?

Указание на то, что «записка вне дневника», — еще одна очевидная фальсификация, поскольку Ленин не знал о том, что его секретарями ведется «Дневник». Не мог он под «дневником» 22 декабря иметь в виду и свои собственные записи, так как впервые они могли быть так названы только 23 декабря, когда Ленин начал диктовать «Завещание» (дневником, во всех случаях, не являвшееся).

Не исключено, что проект с написанием мемуаров М. И. Ульяновой возник из-за истории, много лет спустя описанной журналистом, редактором и партийным функционером И. М. Гронским (1894–1985). В 1932–1933 годах Гронский был председателем Оргкомитета Союза советских писателей; в 1928–1934 — ответственным редактором «Известий ВЦИК», а в 1932–1937 годах — главным редактором «Нового мира». Кроме этого, он состоял кем-то вроде комиссара по делам литературы при Сталине[204].

В 1937 году Гронского арестовали и осудили: он провел 16 лет в тюрьмах и лагерях. В 1953-м он был освобожден, реабилитирован, и в подмосковном санатории «Поречье» встретился со своей старой знакомой, реабилитированным товарищем по несчастью Лидией Шатуновской, приговоренной к двадцати годам «за намерение эмигрировать в Израиль», отсидевшей семь лет в одиночной камере Владимирской тюрьмы и выпущенной на свободу вскоре после смерти Сталина.

Во время одной из прогулок, — вспоминала Шатуновская, — Гронский, человек очень умный и очень осторожный, поделился со мной, беспартийной женщиной, своими предположениями о смерти Ленина и о той загадочной роли, которую сыграл Сталин в ускорении этой смерти. […] Он прямо поделился со мной своей уверенностью в том, что Сталин активно и сознательно ускорил смерть Ленина, ибо, как бы тяжело ни болел Ленин, пока он был жив, дорога к абсолютной диктатуре была для Сталина закрыта[205].

Что же такое рассказал Шатуновской Гронский?

В 1932-м (и этот год совпадает со временем работы Ульяновой над ее мемуарами о болезни и смерти Ленина), во время одной из встреч с писателями, Сталин и его гости изрядно выпили. Сталина «совсем развезло», и он, «к ужасу Гронского, начал рассказывать присутствующим о Ленине и об обстоятельствах его смерти […] Он бормотал что-то о том, что он один знает, как и от чего умер Ленин».

День и месяц встречи с писателями, к сожалению, неизвестен. Но как будет показано ниже, описываемые события произошли ранее 19 октября 1932 года.

Гронский на руках вынес пьяного Сталина в соседний кабинет и уложил его на диван, где тот сейчас же и заснул. […] Проснувшись, он долго, с мучительным трудом вспоминал, что же произошло ночью, а вспомнив, вскочил в ужасе и бешенстве и набросился на Гронского. Он тряс его за плечи и исступленно кричал: «Иван! Скажи мне правду. Что я вчера говорил о смерти Ленина? Скажи мне правду, Иван!» Гронский пытался успокоить его, говоря: «Иосиф Виссарионович! Вы вчера ничего не сказали. Я просто увидел, что вам нехорошо, увел вас в кабинет и уложил спать. Да к тому же все писатели были настолько пьяны, что никто ничего ни слышать, ни понять не мог».

Постепенно Сталин начал успокаиваться, но тут ему в голову пришла другая мысль:

«Иван! — закричал он. — Но ведь ты-то не был пьян. Что ты слышал?»

Гронский, конечно же, всячески пытался убедить Сталина в том, что ничего о смерти Ленина сказано не было и он, Гронский, ничего не слышал. Но с этого дня отношение Сталина к Гронскому совершенно изменилось, а в 1937 году Гронский был арестован[206].

Несмотря на заверения Гронского, что об отравлении Ленина пьяный Сталин ничего не рассказывал, осторожный и недоверчивый генсек решил подстраховаться. 19 октября 1932 года, на встрече у Горького с писателями-коммунистами, он «повторил» свой рассказ о Ленине и яде, но уже в отредактированном виде, в том, который не страшно было тиражировать[207]. Как вспоминал литературный критик Корнелий Зелинский, «Сталин тогда говорил замечательно. Он рассказывал редкие, интимные вещи из жизни Ленина, о которых никто не знает»:

«Ленин понимал, что умирает, — говорил Сталин, — и попросил меня однажды, когда мы были наедине, принести ему цианистого калия. “Вы самый жестокий человек в партии, — сказал Ленин, — вы можете это сделать”. Я ему сначала обещал, а потом не решился. Как это я могу дать Ильичу яд. Жалко человека. А потом, разве можно было знать, как пойдет болезнь. Так я и не дал. И вот раз поехали мы к Ильичу, а он и говорит, показывая на меня: “Обманул меня, шатается он”. Никто тогда этой фразы понять не мог. Все удивились. Только я знал, на что он намекает. О просьбе Ленина я тогда же доложил на Политбюро. Ну, конечно, все отвергли его просьбу. Вот Гронский знает про это»[208].

Сошлемся еще и на запись историка и архивиста Бориса Николаевского:

Троцкий […] рассказал один крайне важный эпизод, который, возможно, заставит историков признать Сталина убийцей Ленина не только через оскорбление его жены, но и в более непосредственном значении этого слова, убийцей-отравителем. […] Самый факт обращения Ленина с этой просьбой к Сталину вызывает большие сомнения: в это время Ленин уже относился к Сталину без всякого доверия, и непонятно, как он мог с такой интимной просьбой обратиться именно к нему. Этот факт приобретает особенное значение в свете другого рассказа. Автор этих строк встречался с одной эмигранткой военных лет […]. В Челябинском изоляторе ей пришлось встретиться со стариком-заключенным, который в 1922–1924 годах работал поваром в Горках, где тогда жил больной Ленин. Этот старик покаялся рассказчице, что в пищу Ленина он подмешивал препараты, ухудшавшие состояние Ленина. Действовал он так по настоянию людей, которых он считал представителями Сталина. […] Если этот рассказ признать достоверным, то заявление Сталина в Политбюро, о котором рассказывает Троцкий, имеет вполне определенный смысл: Сталин создавал себе алиби на тот случай, если б стало известно о работе повара-отравителя[209].

Описанный Николаевским эпизод перекликается с воспоминаниями Елизаветы Лермоло, арестованной в ночь на 2 декабря 1934 года по делу об убийстве Кирова. Выбравшись из сталинских лагерей, она смогла эмигрировать на Запад после Второй мировой войны, где после смерти Сталина опубликовала мемуары. В воспоминаниях Лермоло эпизод описан тот же: Ленин, Горки, повар, отравление. Только в ее рассказе повар, назвавшийся «Гаврилой Волковым», был не отравителем, а лицом нейтральным, даже Ленину симпатизировавшим, причем время ареста повара тоже относится к 1932 году. Вот что пишет Лермоло:

В течение нескольких дней я расхаживала по тюремному двору в полном одиночестве. Но в один из дней ко мне присоединился спутник. Им оказался коммунист Гаврила Волков, который уже давно пребывал в тюрьме. До сих пор ему было разрешено выходить на прогулки только в полном одиночестве. Через окошко в моей камере я много раз видела, как он, сутулясь, одиноко бродил по пустынному двору. Хотя он находился всего в двух камерах от меня, мне ни разу не представилась возможность перекинуться с ним хоть словом. Он выглядел испуганным и в то же время устрашающим. В нем присутствовало нечто, отчего не хотелось завязывать беседы. Ходили слухи, что его держат в «строжайшей изоляции», подотчетной непосредственно Кремлю. И никто не знал, в чем его обвиняют и почему посадили. […]

У нас был долгий разговор. Он рассказал мне, что он старый большевик и принимал участие в большевистском восстании 1917 года в Москве. До 1923 года он служил в Кремле в качестве заведующего столовой для высокопоставленных партийных функционеров. Затем его сделали шеф-поваром кремлевского санатория в Горках. […] Волков был арестован и доставлен сюда в тюрьму из «Серебряных сосен» в 1932 году. Как раз миновала третья годовщина его пребывания в изоляторе. На мои простые вопросы о сроке его заключения и о причине он дал весьма странные ответы: […] «Меня не только никогда не допрашивали, но никому не было даже позволено разговаривать со мной о моем деле […] В течение одиннадцати лет глубоко в душе я хранил страшную тайну, о которой не поведал ни единому человеку. […] Я чувствую, что мне не представится другой возможности поговорить с кем-либо так откровенно. Более того, я знаю, что живым меня отсюда не выпустят. Я должен рассказать вам мою историю».

Когда в 1923 году Ленин заболел, продолжал Волков, было решено госпитализировать его в кремлевском санатории в Горках. Волкова направили туда в качестве личного шеф-повара Ленина. Жена Ленина, Надежда Крупская, одобрила его кандидатуру, поскольку знала его в Кремле как человека, которому можно, без сомнений, доверять.

Ему приходилось много работать. Он должен был сам готовить и подавать еду Ленину, его жене и его врачам. Он проработал почти год без единого выходного дня […] Время от времени у него были посетители. Несколько раз к нему приезжал Сталин. Но в основном Ленин оставался один, если не считать присутствия Надежды Крупской.

Сначала все шло хорошо. Состояние Ленина, казалось, не вызывало тревоги. Затем к концу [1923] года, незадолго до наступления новогодних праздников […] Надежду Крупскую по какому-то неотложному делу неожиданно вызвали в Москву. Она отсутствовала три дня, и за это время здоровье Ленина резко ухудшилось. Когда Крупская увидела Ленина, она ахнула. Так плохо он выглядел. Естественно, был назначен особый уход, и вскоре Ленин поправился. Все облегченно вздохнули, и жизнь вернулась в обычное русло.

Примерно десять дней спустя Надежду Крупскую снова вызвали в Кремль по какому-то партийному делу. На этот раз она отсутствовала дольше, и Ленину снова стало хуже. Когда Волков однажды утром принес ему чай, Ленин выглядел очень расстроенным. Он не мог говорить. Он подавал Волкову какие-то знаки, но тот не понимал, что Ленин хочет. Кроме них в комнате никого не было. «Позвать врача?» — спросил его Волков. Ленин категорически затряс головой и продолжал жестикулировать. Только после длительных расспросов Волков наконец понял, чего Ленин хочет. Он просил Волкова любым путем добраться до Кремля, сказать Крупской, что чувствует себя хуже, попросить ее бросить все дела и вернуться в Горки. Ленин предупредил Волкова не звонить Крупской, а повидаться с ней лично.

«Незачем говорить, — продолжал Волков, — что я приложил все усилия, дабы выполнить его просьбу, но выбраться из Горок мне не удалось. Во-первых, разыгралась сильная метель, и все дороги стали непроходимыми и непроезжими. И, что более важно, из Кремля позвонил Сталин и велел всем врачам, а также всему персоналу в Горках оставаться на месте, пока здоровье “нашего горячо любимого товарища Ленина” не улучшится. Короче, Надежда Крупская не вернулась из Кремля, а состояние Ленина становилось все хуже и хуже. Он уже больше не мог вставать с постели».

И затем 21 января 1924 года… В одиннадцать утра, как обычно, Волков принес Ленину второй завтрак. В комнате никого не было. Как только Волков появился, Ленин сделал попытку приподняться и, протянув обе руки, издал несколько нечленораздельных звуков. Волков бросился к нему, и Ленин сунул ему в руку записку.

Едва Волков повернулся, успев спрятать записку, в комнату, по-видимому, привлеченный нарушением тишины, ворвался доктор Елистратов, личный терапевт Ленина. С помощью Волкова он уложил Ленина на подушки и ввел ему что-то успокоительное. Ленин утих, глаза у него были полуприкрыты. Больше он их ни разу не открыл. В записке, начертанной неразборчивыми каракулями, было сказано: «Гаврилушка, меня отравили… Сейчас же поезжай и привези Надю… Скажи Троцкому… Скажи всем, кому сумеешь». […] Когда наша прогулка в то утро подошла к концу, Волков проводил меня до двери в мою камеру. И больше я его никогда не видела[210].

Может быть, его освободили?

Правдивыми могли быть обе истории: и Николаевского, и Лермоло. «Повар Волков» мог по приказу людей Сталина подмешивать Ленину яд в пищу. А отравленный Ленин, не зная, что «повар Волков» его травит, мог написать записочку…

Но применительно к нашему повествованию интересно другое. По воспоминаниям Владимира Владимировича Путина, президента России, дед Путина по отцу, Спиридон Иванович Путин, всю жизнь работал поваром: сначала в подмосковных Горках, «где жил Ленин и вся семья Ульяновых. А когда Ленин умер, деда перевели на одну из дач Сталина… Сталина [дед] тоже пережил и в конце жизни, уже на пенсии, жил и готовил в доме отдыха Московского горкома партии в Ильинском».

Спиридон Путин умер в 1979 году. Так что с очень большой вероятностью Ленина травил дедушка Путина[211].

В те дни было положено начало еще одной традиции: комиссию по организации похорон всегда возглавляет главный претендент на власть умершего. Комиссию по организации похорон Ленина по решению президиума ЦИК Союза ССР возглавил Дзержинский, формально не входивший даже в Политбюро ЦК. Именно он был во главе несущих гроб Ленина, что и запечатлели фотографы[212].

Похоронам Ленина посвятили мартовский и апрельский номера издававшегося советским правительством на английской языке фотожурнала Soviet Russia Pictorial. Под одной из фотографий перечислили тех, кто нес гроб: Сталин, Зиновьев, Каменев, Бухарин, Молотов, Рудзутак, Дзержинский — наследники Ленина. Но где же Троцкий? Ответ на этот вопрос дал июньский номер журнала, где поместили фотографию Троцкого и его лечащего врача проф. Гетье в Сухуми, на Черном море: тот отдыхает у моря (в то время как преданные соратники Ленина мерзнут на похоронах в зимней заснеженной Москве).

Но «отдыхать» Троцкому пришлось недолго. Уже через два месяца после смерти Ленина, 25 марта 1924 года, был снят со своего поста заместитель Троцкого по военный деятельности, фактический руководитель и координатор кампании Красной армии в годы гражданской войны, заместитель председателя Реввоенсовета республики Эфраим Склянский. Было очевидно, что перевод Склянского на должность председателя треста «Московское сукно» (Моссукно) — прелюдия к изгнанию самого Троцкого. Постановлением ЦК в апреле 1925 года его действительно сместили с поста главы военного ведомства. Место Троцкого занял Михаил Фрунзе, звезда которого, казалось, только начала восходить.

В виде компенсации Склянскому разрешили поехать в отпуск в Соединенные Штаты. Оттуда он не вернулся: 27 августа 1925 года утонул в Америке в озере. Тогда же в Москве поползли слухи, что Склянского утопили агенты ГПУ Дзержинского. Собственно, это и было продолжением совместного заговора госбезопасности (Дзержинского) и партийного секретариата (Сталина) по устранению конкурентов. Совнарком уничтожили как влиятельный орган управления со смертью Ленина. Наркомат по военным делам был ослаблен политически после снятия Троцкого и Склянского.

Впрочем, 31 октября 1925 года погиб и Фрунзе — под ножом хирурга в Москве. «Может быть, это так именно и нужно, чтобы старые товарищи так легко и просто опускались в могилу», — философски произнес Сталин в речи на похоронах Фрунзе 3 ноября и заменил его своим ставленником, покорным Климентом Ворошиловым, прошедшим затем невредимым через все чистки и войны и скончавшимся в 1969 году в Москве.

Сразу же после смерти Фрунзе поползли слухи о том, что его убили во время операции по указанию Сталина. Но похоже, что указание это пришло от Дзержинского. Вот что писал несколько позже о смерти Фрунзе Троцкий:

На посту руководителя вооруженных сил ему суждено было оставаться недолго […] Но за эти немногие месяцы Фрунзе проявил слишком большую независимость, охраняя армию от опеки ГПУ […]. Несомненно, Фрунзе стремился освободить командный состав от ГПУ и ликвидировал в довольно короткий срок комиссарский корпус.

Следует отметить, что к этому времени Дзержинский уже сосредоточил в своих руках «необъятную власть». До февраля 1922 года он был председателем ВЧК. С 1 марта 1922 года — председателем ГПУ при НКВД РСФСР (с 15 ноября 1923 года — председателем ОГПУ СССР при СНК СССР). С 30 марта 1919 года Дзержинский еще и нарком внутренних дел РСФСР (всесоюзное НКВД не было основано даже после образования СССР; его создали только в 1934 году). С апреля 1921 года Дзержинский еще и нарком путей сообщения сначала РСФСР, затем СССР. Со 2 февраля 1924 года — вскоре после смерти Ленина — еще и председатель Высшего совета народного хозяйства (ВСНХ) — органа, через который Дзержинский планировал перенять функции ослабленного после смерти Ленина Совнаркома и так встать во главе государства (Сталин пошел по тому же пути, только стал главой государства через Секретариат ЦК партии).

Сталин не готов был терпеть такое соперничество и не планировал ждать, пока его отравят. 20 июля 1926 года Дзержинский скоропостижно скончался, по официальной версии от сердечного приступа. Ему было 48 лет.

Слухи о том, что Дзержинский умер не своей смертью, ходили давно. Вот что писал 1 сентября 1954 года Борис Николаевский известному российскому социал-демократу, публицисту и общественному деятелю эмиграции, автору нескольких книг о Ленине Н. В. Валентинову-Вольскому:

Относительно отравления Дзержинского я сам отказался верить, […] но после этого я слышал ту же историю […] от человека, стоявшего во главе одной из групп аппарата — Георгия Маленкова, секретаря ЦК партии. Теперь наткнулся в заметках Рейсса [советского разведчика, сбежавшего на Запад и убитого по приказу Сталина в Швейцарии в сентябре 1937 года] на слова наркома НКВД Николая Ежова, что «Дзержинский был ненадежен». В этих условиях я теперь не столь категоричен в отрицании возможности отравления […] Я знаю, что Дзержинский сопротивлялся подчинению ГПУ контролю Сталина […] Я знаю, далее, что сталинский аппарат на большие операции был пущен с осени 1926 г. [т. е. после смерти Дзержинского], что аппарат за границей Сталин себе подчинил в 1927–28 гг. Что смертью Дзержинского Сталин воспользовался, это несомненно, т. е. смерть Дзержинского была ему выгодна[213].

Как и в случае с отравлением Ленина, самые веские доказательства в пользу гипотезы об убийстве Дзержинского предъявил нам сам Сталин. 2 июня 1937 года он выступил с обширной речью о раскрытии военно-политического заговора (так называемого «Заговора Тухачевского») на расширенном заседании Военного совета при наркоме обороны. Дзержинского на этом совещании Сталин назвал «троцкистом», то есть отнес его к высшей категории врагов, и рассказал о нем:

Часто говорят, в 1922 году такой-то голосовал за Троцкого. […] Дзержинский [тоже] голосовал за Троцкого, не просто голосовал, а открыто Троцкого поддерживал при Ленине против Ленина. Вы это знаете? Он не был человеком, который мог бы оставаться пассивным в чем-либо. Это был очень активный троцкист, и все ГПУ он хотел поднять на защиту Троцкого. Это ему не удалось[214].

«Не удалось» на языке Сталина означало, что Дзержинскому помешали. Каким же образом можно было помешать всесильному «силовику»?

Уточним, что основатель ВЧК никогда не «голосовал за Троцкого». Наоборот, он возглавлял Комиссию по расследованию «грузинского дела» и в этом вопросе полностью поддерживал Сталина и Орджоникидзе, выступая против Ленина и Троцкого (согласившегося тогда поддержать в «грузинском деле» Ленина). Так что Сталин без видимой нужды через одиннадцать лет после смерти Дзержинского разгласил нам очередную «государственную тайну», и не очень понятно, зачем ему нужно было выдумывать историю про устранение Дзержинского, если Дзержинский умер от сердечного приступа, как официально считалось.

Но какие-то счеты с Дзержинским Сталин действительно сводил. И когда 14 ноября 1932 года председатель ОГПУ Вячеслав Менжинский подал в Политбюро проект постановления об учреждении ордена «Феликс Дзержинский», Сталин наложил резолюцию: «Против»[215]. Так и осталась госбезопасность без своего ордена.

Со смертью Дзержинского закончился первый период противостояния органов советской госбезопасности и советского правительства. Итогом этой кровавой битвы стало окончательное ослабление Совнаркома как института. Под ударами Дзержинского, с одной стороны, и Сталина, с другой, это учреждение с уходом Ленина превратилось в безвластный технический придаток советской власти. Но, ликвидировав совместными усилиями Совнарком как конкурирующую структуру, два узурпатора — Дзержинский и Сталин — продолжили схватку, теперь уже друг с другом. В этом противостоянии 1924–1926 годов, непродолжительном и не бросающемся в глаза обывателя, победил Сталин, оттеснивший Дзержинского и ОГПУ от политического управления государством, и оставивший госбезопасности технические функции послушного вооруженного крыла партии, слепо исполняющего приказы Политбюро ЦК.

С устранением Дзержинского закончился почти десятилетний амбициозный период борьбы госбезопасности за политическое влияние в стране. ОГПУ стало послушным оруженосцем партии, точнее — секретариата ЦК. А еще точнее — лично Сталина. Преемник Дзержинского на посту председателя ОГПУ Менжинский тоже был революционером польского происхождения. Его ввели в состав ВЧК уже 8 (21) декабря 1917 года, то есть на следующий день после ее образования. Какое-то время он работал советским консулом в Берлине (где, кстати, его навещал Дзержинский, возвращавшийся через Берлин в Москву в октябре 1918 года, когда он отсиживался за границей после неудачного покушения на Ленина 30 августа 1918 года).

С сентября 1919 года Менжинский снова работал в ведомстве Дзержинского. А в 1923-му его официально назначили первым заместителем председателя ОГПУ.

С 20 июля 1920 года Менжинский был начальником Особого отдела ВЧК, из которого в декабре 1920 года выделили как самостоятельный Иностранный отдел ВЧК. Особый отдел стал основой созданного 14 января 1921 года Секретно-оперативного управления (СОУ) ВЧК, в состав которого вошли Информационный, Секретный, Оперативный и Иностранный отделы. В июле 1927 года, через год после смерти Дзержинского, Менжинского на должности руководителя СОУ сменил Ягода.

10 мая 1934 года Менжинский умер в возрасте 59 лет. Он серьезно болел, и можно было бы считать, что ничто не указывало на неестественный характер его смерти, если бы не несколько обращающих на себя внимание обстоятельств.

Прежде всего, в день смерти Менжинского упразднили должность Председателя ОГПУ СССР. Вместо ОГПУ в этот день было создано НКВД СССР. Это указывало на то, что кто-то с нетерпением ждал смерти руководителя, чтобы провести необходимые реформы ведомства.

Следует также отметить, что Менжинский, не запечатлевший себя яркими делами в советской истории (в отличие от Дзержинского, Ягоды, Ежова и Берии), пребывал на посту руководителя госбезопасности относительно долго — восемь лет. Но именно при тихом и не запомнившемся никому начальнике была основана вся современная советская карательная система, известная как ГУЛАГ. В 1931 году появились первые исправительно-трудовые лагеря (ИТЛ), осужденных стали использовать на стройках и лесозаготовках; началось строительство Беломорканала и канала Москва — Волга; тогда же была уничтожена или сослана «левая оппозиция» Троцкого, сослан, а затем выслан сам Троцкий, также в то время провели первые после эсеровского процесса 1922 года открытые судебные процессы над «врагами народа»: Шахтинское дело (1928), дело Трудовой крестьянской партии (1929), дело Промпартии (1930), дело Союзного бюро меньшевиков (1931). С 1930 года стали функционировать первые «шарашки».

Можно было лишь сожалеть, если иметь в виду советское государство, что столь талантливый и скромный чиновник вдруг скончался в рассвете сил, хотя он и прожил на десяток лет дольше Дзержинского. И вдруг на открытом московском судебном процессе 1938 года обвиняемый Ягода, сменивший Менжинского как руководитель госбезопасности СССР, занявший должность еще и наркома внутренних дел СССР, неожиданно для публики признал, что организовал убийство Менжинского с помощью врачей. В черновых записях к незаконченной биографии Сталина (которую Троцкому не дал дописать герой его книги, убивший ледорубом своего биографа) Троцкий записал по этому поводу:

Доктор И. Н. Казаков показал: «Вследствие моего разговора с Ягодой я выработал вместе с [доктором] Л. Г. Левиным способ лечения Менжинского, который действительно разрушал его последние силы и ускорял его смерть. Таким образом, Левин и я практически убили Менжинского. Я дал Левину смесь лизатов, которая в сочетании с алкалоидами вызвала намеченный результат, т. е. смерть Менжинского.

Менжинский умер (или был убит) 10 мая 1934 года. На следующий день умер (или был убит) сын известного советского писателя Максима Горького — Максим Пешков, чья жена Надежда Пешкова («Тимоша») была любовницей Ягоды.

Предположительно, Ягодой с помощью имевших доступ в Кремль подчиненных ему врачей были отравлены еще два известных в СССР человека: член ЦК партии и руководитель Госплана СССР Валериан Куйбышев, умерший 25 января 1935 года, и сам Максим Горький, умерший 18 июня 1936 года. Обратимся и здесь к черновым записям Троцкого:

Ягода имел особый шкаф ядов, откуда по мере надобности извлекал драгоценные флаконы и передавал их своим агентам с соответствующими инструкциями. В отношении ядов начальник ГПУ, кстати сказать, бывший фармацевт, проявлял исключительный интерес. В его распоряжении состояло несколько токсикологов, для которых он воздвиг особую лабораторию, причем средства на нее отпускались неограниченно и без контроля. Нельзя, разумеется, ни на минуту допустить, чтоб Ягода соорудил такое предприятие для своих личных потребностей. […]

Ягода находил, что сын Горького ведет дурной образ жизни, оказывает неблагоприятное влияние на отца и окружает отца «нежелательными людьми». Отсюда он приходит к выводу устранить сына и предлагает доктору Левину оказать ему содействие в ликвидации сына Горького […] Рядом с Ягодой на скамье подсудимых сидели четыре кремлевских врача, обвинявшихся в убийстве Максима Горького и двух советских министров: «Я признаю себя виновным в том, — показал маститый доктор Левин, который некогда был также и моим врачом, — что я употреблял лечение, противоположное характеру болезни. Таким образом я причинил преждевременную смерть Максиму Горькому и Куйбышеву».

Официально считалось, что Куйбышев умер от склероза сердца. Однако его сын Владимир утверждал, что отец был абсолютно здоров: «Состоялся консилиум из специально подобранных врачей и вскрытие. Причина смерти — склероз сердца. Это заключение вызывает сомнение, даже недоумение, ибо у отца было здоровое сердце. За два дня до кончины, 23 января, отец в разговоре со своей сестрой Еленой, провожая ее до двери, смеясь, говорил: «Самое здоровое в моем организме — это сердце!».

Владимир Куйбышев подозревал, что лечащий врач Левин убил его отца посредством «тщательно подобранной дозы специально рассчитанных «лекарств»-ядов.

Версия об убийстве Куйбышева выглядит правдоподобной еще и потому, что через три года, в 1938-м, расстреляли брата Валериана Куйбышева Николая, военачальника, командира корпуса, героя гражданской войны, награжденного четырьмя орденами Красного Знамени, трижды раненного в боях. В момент ареста он был командующим Закавказским военным округом. Его вызвали из Тбилиси в Москву и арестовали в дороге в поезде, ночью. 1 августа 1938 года во время допроса в Бутырской тюрьме Николая Куйбышева убили. По одной из версий его застрелил лично Лаврентий Берия, новый руководитель НКВД. Впрочем, в те годы репрессировали почти всех высших командиров Красной армии.

В том же 1938 году Сталин публично обвинил Ягоду и лечащих врачей советского правительства в убийствах Менжинского, Пешкова, Куйбышева и Горького. Троцкий пишет:

Казаков был в этом отношении особенно полезен, так как он, по словам доктора Левина, оперировал при помощи медикаментов, которые он сам изготовлял без всякого контроля в своей лаборатории, так что он один знал секрет своих инъекций […] Показания доктора Левина, 68-летнего старика, производило наиболее потрясающее впечатление. По его словам, он намеренно содействовал ускорению смерти Менжинского, Куйбышева и самого Максима Горького. Он действовал по требованию Ягоды, ибо боялся «истребления своей семьи». Горький представлял серьезную опасность. Он находился в переписке с европейскими писателями, его посещали иностранцы, ему жаловались обиженные, он формировал общественное мнение. Никак нельзя было заставить его молчать. Арестовать его, выслать, тем более расстрелять — было еще менее возможно. Мысль ускорить ликвидацию больного Горького «без пролития крови» через Ягоду должна была представиться при этих условиях хозяину Кремля как единственный выход. […]

В дни процесса, основной фон которого составляла ложь, обвинения, как и признания в отравлении старого и больного писателя, казались мне фантасмагорией. Позднейшая информация и более внимательный анализ обстоятельств заставили меня изменить эту оценку. Не все в процессах было ложью. Были отравленные и были отравители. Главный из них руководил по телефону судом. […] О недовольстве Горького, об его попытке вырваться за границу, об отказе Сталина в заграничном паспорте в Москве знали и шушукались. После смерти писателя сразу возникли подозрения, что Сталин слегка помог разрушительной силе природы.

Ягода возглавил госбезопасность после смерти Менжинского, в тот же день. Под него создали новую должность: Народный комиссар внутренних дел. И дополнительно — как отдельный наркомат — Главное управление государственной безопасности (ГУГБ), которое тоже возглавил Ягода. В 1935 году ему первому присвоили звание «Генеральный комиссар госбезопасности». Но 26 сентября 1936 года Ягода был снят со своих постов и назначен наркомом связи СССР. В январе 1937 года его подвинули и оттуда, затем — исключили из партии, подвергнув резкой критике на февральско-мартовском пленуме ЦК 1937 года.

Хотя формальное сообщение о снятии Ягоды с должности наркома связи последовало лишь 4 апреля 1937 года, уже 28 марта его арестовали, а 15 марта 1938 года, после того как он стал одним из главных обвиняемых на Третьем московском открытом процессе, расстреляли на спецобъекте «Коммунарка» — на его же даче. Ягоду заставили наблюдать за расстрелом остальных осужденных этого процесса и убили последним. Перед расстрелом, по указанию нового руководителя НКВД, Ежова, Ягоду избил начальник 1-го отдела ГУГБ НКВД СССР Израиль Дагин[216].

Жену расстрелянного Иду Авербах уволили из прокуратуры, где она служила, и 9 июня 1937 года арестовали. Вместе с матерью и семилетним сыном ее отправили в ссылку в Оренбург сроком на пять лет. Но мафиозные законы сталинщины требовали, хотя и не всегда, уничтожения всей семьи. В 1938 году, после пересмотра ее дела, Иду Авербах расстреляли.

20 июня 1937 года родителей и сестер Ягоды выслали сроком на 5 лет в Астрахань. 8 мая 1938 года их приговорили к 8 годам ИТЛ. Отец Ягоды умер в заключении в Воркуте, мать — в Северо-Восточном ИТЛ. Ссылки и расстрелы ждали и сестер. Розалия Григорьевна Шохор-Ягода (1890, Симбирск — 1950) после отбывания срока заключения еще 5 лет находилась в ссылке на Колыме; Таисия Григорьевна Ягода-Мордвинкина (1895–1988) после освобождения 29 октября 1949 года была выслана в Красноярский край; Эсфирь Григорьевну Ягоду-Знаменскую (1896 года рождения) 16 июня 1938 года приговорили к расстрелу; Фрида Григорьевна Фридлянд-Ягода (1899 года рождения) после освобождения из лагеря в 1949 году была повторно осуждена на 10 лет ИТЛ и исчезла; Лилию Григорьевну Ягоду (1902 года рождения) 16 июня 1938 года приговорили к расстрелу. Все они были родственниками Якова Михайловича Свердлова. Никакая сицилийская мафия не могла даже мечтать о такой вендетте.

26 сентября 1936 года место опального Ягоды как наркома внутренних дел занял Николай Иванович Ежов. К тому времени он был уже председателем Комиссии партийного контроля (КПК) при ЦК ВКП(б), членом Оргбюро ЦК ВКП(б) и секретарем ЦК ВКП(б). Иными словами, он являлся не бывшим офицером госбезопасности, как Менжинский или Ягода, а партийным функционером, непосредственным начальником которого был генсек партии Сталин. Это был первый случай отхода партийного руководства от недолгой, как и вся советская история, традиции, когда главой госбезопасности становился первый (главный) заместитель ушедшего начальника. Менжинский и Ягода были фактическими руководителями госбезопасности до того, как заняли свои посты формально. Менжинский выполнял функции Дзержинского, так как последний был занят. Ягода — функции Менжинского, поскольку тот часто болел.

Нарком Ежов пришел из партаппарата и стал в Советском Союзе организатором «Большого террора 1937–1938 годов», самых массовых репрессий советской номенклатуры. Став наркомом внутренних дел, он не оставил ни одного из своих партийных постов. Иными словами, он сочетал службу в госбезопасности с партийной работой.

Начал Ежов с чистки органов госбезопасности от сотрудников и сторонников Ягоды. 2 марта 1937 года он выступил на пленуме ЦК ВКП(б) с резкой критикой собственных подчиненных (подчиненных репрессированного Ягоды), указав на их провалы в следственной и агентурной работе. Все это соответствовало задачам, поставленным перед Ежовым Сталиным, указывавшим в шифротелеграмме, посланной из отпуска членам Политбюро ЦК еще 25 сентября 1936 года, что «Ягода явным образом оказался не на высоте своей задачи в деле разоблачения троцкистско-зиновьевского блока ОГПУ, опоздал в этом деле на 4 года». Именно после этой телеграммы Сталина, на следующий день, Ягоду сняли с поста наркома внутренних дел и заменили Ежовым.

На февральско-мартовском пленуме 1937 года рассматривались такие вопросы:

Дело тт. Н. И. Бухарина и А. И. Рыкова (докладчик Н. И. Ежов)

Об уроках вредительства, диверсии и шпионажа японо-немецко-троцкистских агентов (докладчики В. М. Молотов, Л. М. Каганович и Н. И. Ежов)

О недостатках партийной работы и мерах по ликвидации троцкистских и иных двурушников (докладчик И. В. Сталин)

Выступая с докладом по первому вопросу, глава НКВД на основе сфабрикованных и выбитых под пытками показаний ранее арестованных двадцати шести партийных руководителей обвинил Бухарина и Рыкова в том, что они «встали на путь прямой измены родине, на путь террора против руководителей партии и советского правительства, на путь вредительства и диверсий в народном хозяйстве».

Пленум исключил Бухарина и Рыкова из состава кандидатов в члены ЦК ВКП(б) и из рядов ВКП(б). В тот же день их арестовали.

С докладом по вопросу «Об уроках вредительства, диверсии и шпионажа японо-троцкистских агентов» на примере народного комиссариата тяжелой промышленности СССР выступил председатель СНК В. М. Молотов. На самом деле по данному вопросу с докладом должен был выступать нарком тяжелой промышленности Орджоникидзе, но за пять дней до пленума, 18 февраля 1937 года, он застрелился (официально было сообщено, что он умер от сердечного приступа).

Вторым по данному вопросу выступал нарком путей сообщения СССР Л. М. Каганович, по мнению которого требовалось широкомасштабное искоренение «врагов народа». «Вредны слезы по поводу того, что могут арестовать невинных», — подчеркнул докладчик.

А вот с докладом «О недостатках партийной работы и мерах по ликвидации троцкистских и иных двурушников» выступил Сталин. «Нынешние вредители и диверсанты, троцкисты, — сказал он, — это большей частью люди партийные, с партийным билетом в кармане… Их сила состоит в том, что партийный билет дает им политическое доверие и открывает им доступ во все наши учреждения и организации. Их преимущество состоит в том, что, имея партийные билеты и прикидываясь друзьями советской власти, они обманывали наших людей политически, злоупотребляли доверием, вредили втихомолку»[217].

Мартовский пленум 1937 года одобрил доклад генерального комиссара госбезопасности Ежова и поручил ему навести порядок в органах НКВД. В период с 1 октября 1936 по 15 августа 1938 года арестовали 2273 сотрудников госбезопасности. 1862 из них предъявили обвинения в «контрреволюционных преступлениях». 17 июля 1937 года Ежов был награжден орденом Ленина «за выдающиеся успехи в деле руководства органами НКВД по выполнению правительственных заданий».

Кстати, на упомянутом февральско-мартовском пленуме ЦК ВКП(б) выступили 73 человека. К 1940 году 56 из них были расстреляны, а двое покончили с собой.

Ежов хоть и начал с чистки органов НКВД, но ими не ограничился. 30 июля 1937 года он подписал приказ НКВД № 00447 «Об операции по репрессированию бывших кулаков, уголовников и других антисоветских элементов». Для ускорения расправ неограниченно использовались внесудебные органы: «Комиссии НКВД СССР» и «Тройки НКВД СССР». В 1937–1938 годах Ежов посещал Сталина 290 раз и провел с ним в общей сложности более 850 часов (чаще и дольше Ежова со Сталиным общался только Молотов). Именно при Ежове уничтожили так называемую «ленинскую гвардию», провели Второй московский процесс (январь 1937 года), Дело военных (июнь 1937 года), Третий московский процесс (март 1938 года), на котором приговорили к расстрелу Ягоду.

Ежов был самым настоящим садистом. Он лично принимал участие в пытках. В своем рабочем столе он хранил пули, которыми были застрелены Зиновьев, Каменев и другие большевистские лидеры.

Во исполнение решений февральско-мартовского пленума ЦК ВКП(б) 1937 года в текущем и следующем 1938 годах органы НКВД арестовали 1 млн 580 тысяч человек, из которых от 680 до 760 тысяч были приговорены к расстрелу. В дополнение к этому так называемые «тройки», состоявшие из офицеров НКВД, сотрудников прокуратуры и членов партийных органов, выносили клеветнические приговоры к осуждению людей на длительные сроки лишения свободы с классификацией «десять лет без права переписки», что на практике означало смертный приговор и немедленный расстрел.

В результате сталинских «чисток» в Красной армии из пяти маршалов троих расстреляли. Остались самые бездарные, зато преданные: Семен Буденный и Климент Ворошилов. Так же были уничтожены девять заместителей наркома обороны. Военный совет при наркоме обороны состоял из 85 членов, и 68 из них расстреляли, а двое покончили с собой, не дожидаясь ареста. Были также расстреляны два командующих военно-морским флотом СССР и четыре командующих военно-воздушными силами. Под нож пошли все командующие военными округами. Из пяти командармов 1-го ранга троим пустили пулю в лоб. Из десяти командармов 2-го ранга расстреляли всех десятерых. Из 57 командиров корпусов — 50. Из 186 командиров дивизий репрессированы, в том числе расстреляны, 154. Из 26 корпусных комиссаров репрессированы 25. Из 64 дивизионных комиссаров подвергнуты репрессиям 58. Из 456 командиров полков Красной армии репрессирован 401.

21 мая 1937 года на совещании руководства НКВД Сталин заявил, что «управление разведки вместе со своим аппаратом попало в руки немцев. Разведсеть надо распустить. Лучше всего — всю». После этого началась очередная чистка госбезопасности: репрессиям подверглись 22 тысячи сотрудников.

В 1937–1939 годах были арестованы и затем расстреляны четверо руководителей советской разведки: Я. К. Берзин, С. П. Урицкий, С. Г. Гендин и А. Г. Орлов. Помимо них уничтожили практически всех их заместителей и начальников отделов Управления.

Советских разведчиков, работавших за рубежом, в конце 1930-х в большинстве своем отозвали на родину, где и казнили. В наиболее важных резидентурах советской разведки — в Берлине и Париже — отозвали практически весь состав. Их деятельность полностью парализовали. 25 мая 1940 года начальник ГРУ РККА И. И. Проскуров доложил в ЦК ВКП(б), что более половины кадрового состава разведки подверглись репрессиям. Вскоре и самого его арестовали и расстреляли[218].

8 апреля 1938 года Ежов по совместительству был назначен еще и наркомом водного транспорта. Поскольку, правда не по совместительству, его предшественника перед арестом сослали в наркомат связи, должность наркома водного транспорта по совместительству не выглядела повышением. Однако 22 августа 1938 года первым заместителем Ежова по НКВД стал Лаврентий Берия, который постепенно прибрал к рукам руководство наркоматом внутренних дел.

Пытаясь уцелеть, и понимая, что его все равно снимут, Ежов 23 ноября 1938 года написал Сталину прошение об отставке, каясь во многих просчетах и прегрешениях. Помня о судьбе родственников Ягоды, он попросил Сталина «не трогать… 70-летней старухи матери». На следующий же день Ежова сняли с поста руководителя НКВД, но пока оставили секретарем ЦК, председателем КПК и наркомом водного транспорта. Преемником Ежова в НКВД стал Берия.

Уже 9 апреля 1939 года Ежова отстранили от водного транспорта (а сам наркомат разделили на наркоматы речного и морского флота) и на следующий день арестовали в кабинете Маленкова в присутствии и при участии Берии. Новый руководитель лично вел дело своего предшественника.

Содержали Ежова в Сухановской особой тюрьме НКВД. В обвинительном заключении фигурировала не только «контрреволюционная деятельность» Ежова, но и мужеложество.

На следствии и в суде он отвергал все обвинения и единственной своей ошибкой признавал то, что «мало чистил» органы госбезопасности от «врагов народа»:

На предварительном следствии я говорил, что я не шпион, я не террорист, но мне не верили и применили ко мне сильнейшие избиения. Я в течение двадцати пяти лет своей партийной жизни честно боролся с врагами и уничтожал врагов. У меня есть и такие преступления, за которые меня можно и расстрелять, и я о них скажу после, но тех преступлений, которые мне вменены обвинительным заключением по моему делу, я не совершал и в них не повинен… Я не отрицаю, что пьянствовал, но я работал как вол… Если бы я хотел произвести террористический акт над кем-либо из членов правительства, я для этой цели никого бы не вербовал, а, используя технику, совершил бы в любой момент это гнусное дело. […] Я почистил 14 тысяч чекистов, но огромная моя вина заключается в том, что я мало их почистил.

24 апреля Ежов написал заявление с признанием в гомосексуализме, перечислив своих любовников и партнеров. Всех их арестовали и расстреляли, в том числе одного из организаторов и участников расстрела царской семьи Филиппа Голощекина и дивизионного комиссара Владимира Константиновича Константинова.

3 февраля 1940 года суд приговорил Ежова к смертной казни, и на следующий день его расстреляли в здании Военной коллегии Верховного суда СССР, а труп кремировали. В 1988 году Военная коллегия Верховного суда СССР отказалась реабилитировать Ежова на том основании, что среди совершенных им преступлений было убийство его собственной второй жены Евгении Соломоновны Ежовой (считалось, что она покончила с собой) и репрессии в отношении свыше полутора миллионов советских граждан, из которых «около половины расстреляно».

После ареста Ежова 10 апреля 1939 года по старой сицилийской традиции пришла очередь его родственников. Брат Иван Иванович Ежов был арестован через две недели и в 1940 году расстрелян. В том же году приговоры вынесли племянникам Анатолию Николаевичу и Виктору Николаевичу Бабулиным. Третьего племянника, Сергея Николаевича Бабулина, почему-то оставили в живых. До конца мая 1953 года (Сталин умер 5 марта 1953 года) он мучался по лагерям и ссылкам, затем его амнистировали. Мать этих племянников, сестру Ежова, Евдокию Ивановну Ежову (Бабулину), решили не трогать, посчитав, что двое расстрелянных детей и третий посаженный — достаточное для матери наказание. «Старуху мать», как Ежов и просил, тоже не тронули. 24 января 1941 года, с задержкой почти в год, Ежова лишили всех государственных наград и так называемого «специального звания».

Тем временем 11 сентября 1938 года Берии присвоили звание комиссара государственной безопасности 1-го ранга. 29 сентября он оказался во главе восстановленного в структуре НКВД ГУГБ (будущего НКГБ). 25 ноября 1938 года он стал еще и наркомом внутренних дел (как когда-то Дзержинский), а должность Берии как главы ГУГБ 17 декабря 1938 года передали назначенному за день до этого первым заместителем наркома внутренних дел В. Н. Меркулову.

В отличие от партаппаратчика Ежова, Берия сочетал партийную работу и службу в госбезопасности сначала в Закавказье, затем в общесоюзных ведомствах. Он был своеобразным гибридом Ягоды и Ежова. Следуя ленинской установке очищать тыл от врагов перед наступлением, Берия в период с сентября 1938 по январь 1939 года провел широкомасштабные аресты «людей Ежова» в НКВД, прокуратуре и судах. Собственно, такую же чистку в отношении «людей Ягоды» ранее провел в НКВД сам Ежов, расстреляв, по его словам, 14 тысяч офицеров госбезопасности. Количество казненных Берией «контрреволюционеров» точно неизвестно. Есть сведения, что за 1939–1940 годы было вынесено примерно 4200 смертных приговоров, и не все они относились к «людям Ежова» в НКВД. Но очевидно, что репрессированные, в том числе и расстрелянные сотрудники госбезопасности, в бериевский период исчислялись тысячами или даже двумя-тремя десятками тысяч.

Перечислять жертвы Берии и анализировать работу карательных, правоохранительных и разведывательных органов, во главе которых стоял Берия, не входит в задачи этой книги. Но на одном незавершенном деле, полученном Берией в наследство от его предшественников по госбезопасности, следует остановиться.

27 февраля 1939 года умерла вдова Ленина Надежда Крупская. В 1957 году на заседании Политбюро ЦК КПСС первый секретарь ЦК Никита Хрущев сообщил со ссылкой на архивы Лубянки, что Крупскую отравил Сталин, приславший ей в подарок на 70-летие ее любимый торт (Крупская родилась 26 февраля 1869 года). Крупская съела кусочек и на следующий день умерла. Съел ли в тот день кто-то еще кусочек того торта — неизвестно[219].

Нет необходимости перечислять посты и должности Берии, постепенно занимаемые им с 25 ноября 1938 года, когда он стал наркомом внутренних дел. Достаточно быстро Берия стал вторым человеком в государстве после Сталина. Очевидно, что он во всем поддерживал и устраивал «хозяина», иначе разделил бы участь Ягоды и Ежова. А когда перестал устраивать Сталина и уловил изменение отношения к себе, нашел выход из положения (но об этом мы будем писать ниже).

Отделить Берию как советского государственного деятеля от Берии как руководителя советской госбезопасности трудно. Применительно к данному исследованию нам важно уточнить, что к 5 марта 1953 года, когда умер Сталин, Берия был очевидным и единственным претендентом на пост нового главы государства, как бы этот пост ни пришлось назвать. Потому что генеральный секретарь партии Сталин, переставший быть генеральным секретарем еще до своей смерти, официально не был главой Советского Союза. А был всего лишь генеральным секретарем коммунистической партии СССР, формально не имевшей отношения к управлению государством, но реально им управлявшей начиная с 1923 года, после того как устранили Ленина и лишили всякой власти Совнарком.

Абдурахман Авторханов, один из лучших историков коммунистической партии Советского Союза, написал целую книгу, посвященную теме устранения Сталина: «Загадка смерти Сталина». Никакой загадки смерти Сталина на самом деле не было. В контексте всего того, что мы знаем (или предполагаем) о смерти почти всех руководителей советского государства, где редкий счастливчик умирал естественной смертью в своей собственной постели, аргументированная версия Авторханова о том, что Сталина устранили в результате заговора Берии, Хрущева, Маленкова и Булганина, не выглядит сенсационной, а прозвучала она в 1981 году, когда Авторханов опубликовал свой труд. Можно даже утверждать, что в контексте всего описанного насильственная смерть Сталина кажется абсолютно естественной.

3 февраля 1941 года на вновь учрежденную должность Наркома государственной безопасности СССР назначили Всеволода Меркулова. 7 мая 1946 года его на этом посту сменил Виктор Абакумов. За эти годы наркоматы были переименованы в министерства. Соответственно, с 1946 года Меркулов и Абакумов стали министрами госбезопасности СССР. Меркулова тоже расстреляли, но позже, уже после смерти Сталина и Берии, 23 декабря 1953 года. Абакумова, в свою очередь, сняли и арестовали 12 июля 1951 года. До 5 марта 1953 года он оставался членом президиума ЦК КПСС. До 5 апреля 1953 года еще и секретарем ЦК КПСС. Но 19 декабря 1954 года Абакумова пустили в расход.

Поводом для снятия Абакумова послужило так называемое «Ленинградское дело». Во время Отечественной войны Сталин приблизил к себе нескольких молодых партийцев, среди которых был Николай Вознесенский. Он занимал должность первого заместителя Председателя Совнаркома и являлся членом Государственного комитета обороны (ГКО) и Комитета по восстановлению хозяйства в районах, освобожденных от германской оккупации. Член ЦК ВКП(б) (1939–1949), академик АН СССР (1943), член Политбюро ЦК ВКП(б) (1947–1949), лауреат Сталинской премии (1947), одиннадцать лет возглавлявший Госплан, Сталин видел Вознесенского будущим главой советского правительства.

Еще одним из выдвиженцев Сталина был Алексей Кузнецов, член ЦК ВКП(б) с 1939 года, первый секретарь Ленинградского обкома и горкома партии в 1945–1946 годы, секретарь ЦК ВКП(б) с 18 марта 1946 по 28 января 1949 года. Его Сталин наметил (по крайней мере, так говорил) на должность генсека партии, своего преемника.

Вознесенский и Кузнецов выдвинулись не без поддержки видного ленинградского партработника Андрея Жданова, после убийства Сергея Кирова, ставшего секретарем ЦК ВКП(б) и возглавившего Ленинградский обком и горком ВКП(б). Однако неожиданная (и может быть, даже неестественная) смерть Жданова в августе 1948 года трагическим образом отразилась и на судьбах его выдвиженцев.

«Ленинградское дело» от начала до конца, как и все дела госбезопасности того периода, было сфабриковано. Руководил этим процессом лично Абакумов.

В итоге в числе первых осужденных оказались секретарь ЦК ВКП(б) Кузнецов, первый секретарь Ленинградского обкома и горкома П. С. Попков, второй секретарь горкома ВКП(б) Я. Ф. Капустин, председатель Ленгорисполкома П. Г. Лазутин и председатель Госплана СССР Вознесенский. Обвинялись они в измене родине и сепаратистских намерениях в отношении ВКП(б) и страны в целом. Всем обвиняемым 30 сентября 1950 года вынесли смертный приговор. Вознесенского казнили 30 сентября. Кузнецова — 1 октября 1950 года.

Эти расправы послужили прологом к репрессиям в отношении всех руководителей Ленинградских областной, городской и районных организаций ВКП(б). Кроме того, репрессиям подвергли всех выходцев ленинградской партийной организации, которых в послевоенный период выдвинули на руководящие посты в различные партийные, государственные и общественные организации страны. Всего репрессиям по «Ленинградскому делу» было подвергнуто более двух тысяч человек в разных частях Советского Союза.

Но назревало и второе дело — «Дело о сионистском заговоре в МГБ СССР». Оба были ловко инспирированы Маленковым и Берией. Умело играя на параноидальной подозрительности слабеющего вождя, внушая ему страхи о мнимых кознях многочисленных врагов, они расчищали пространство вокруг Сталина, одновременно расставляя своих людей в МГБ и МВД СССР.

В МГБ[220] старшим следователем Следственной части по особо важным делам служил подполковник Михаил Рюмин. Он родился в 1913 году. Образования имел 8 классов, но закончил краткосрочные бухгалтерские курсы. До начала Отечественной войны руководил планово-финансовым отделом в дирекции по строительству канала Москва — Волга. Иными словами — работал в карательной системе СССР.

Во время войны Рюмин служил следователем военной контрразведки СМЕРШ, под началом будущего министра госбезопасности Абакумова. После войны Рюмина перевели в центральный аппарат МГБ.

Существует версия, что Рюмин потерял секретные документы, за что ему грозило серьезное наказание. Стремясь перехватить инициативу и сыграть на упреждение, виновник написал заявление Сталину, в котором обвинял министра МГБ Абакумова в намеренном умерщвлении известного кардиолога профессора Якова Этингера, находившегося под следствием по обвинении в антисоветской деятельности. Этингер якобы признал факт намеренного неправильного лечения партийного функционера Александра Сергеевича Щербакова, из-за которого тот умер.

Щербаков был кандидатом в члены Политбюро ЦК ВКП(б) с 1939 года, 1-м секретарем Московского городского комитета партии с 1941-го, начальником Главного политического управления Красной армии и одновременно с 1942-го начальником Совинформбюро и заведующим отделом международной информации ЦК ВКП(б) в 1943–1945 годах. Он умер от обширного инфаркта 10 мая 1945 года — на следующий день после победы над гитлеровской Германий.

В своем навете на министра госбезопасности Абакумова Рюмин именовал его «опасным для государства человеком», сообщал о саботаже Абакумовым расследования вредительской деятельности «кремлевских» врачей и существовании в МГБ «сионистского заговора». Так началось «Дело врачей».

Окончательную редакцию заявление старшего следователя Следственной части МГБ подполковника Рюмина обрело в приемной заместителя председателя Совета министров СССР Маленкова при непосредственном участии его помощника Дмитрия Николаевича Суханова. И лишь после одобрения Маленковым окончательного текста заявлению дали ход.

Хорошо знавший к тому времени Сталина, Маленков расставил акценты в рюминском заявлении таким образом, что оно не могло не заинтересовать «хозяина». Сталин, со своей стороны, решил использовать заявление Рюмина в качестве предлога для начала очередной массовой чистки госбезопасности, возглавляемой Берией уже более десяти лет, с одновременным развязыванием в стране антисемитской кампании.

В итоге Абакумов пал жертвой сразу трех руководителей, преследовавших разные цели. Сталин планировал снятие и расстрел Берии. Берия и Маленков — устранение Сталина. Как оказалось, кто-то одновременно планировал еще и устранение Абакумова. Все это сошлось на роковой дате: 11 июля 1951 года.

Подсуетившегося подполковника Рюмина сначала возвысили, присвоив звание генерал-майора и назначив на должность заместителя министра МГБ, но уже 22 июля 1954 года расстреляли.

Дело развивалось стремительно. 2 июля заявление следователя Рюмина «О неблагополучном положении в МГБ СССР» поступило в ЦК ВКП(б). Спустя всего девять дней увидело свет постановление ЦК партии на ту же тему. Еще через три дня, 14 июля 1951 года, министра государственной безопасности СССР генерал-полковника Абакумова арестовали.

Однако реальным поводом для снятия и расстрела Абакумова было очередное заметание Сталиным следов собственного уже совершенного преступления, связанного с разгромом и расстрелом «Еврейского антифашистского комитета» (ЕАК), и подготовка базы для нового крупномасштабного проекта по расправе с жившими в СССР евреями и их депортации. При этом надо понимать, что депортации народов в сталинский период правления были вещью абсолютно обыденной и происходили беспрерывно, затрагивая и даже обрывая жизни миллионов людей. Проект по депортации евреев был бы не более чем очередным проектом по выселению далеко не самого многочисленного народа Советского Союза.

Заблаговременно, в декабре 1947 года, выполняя указания Сталина, министр госбезопасности Абакумов начал фабриковать уголовное дело об «антисоветской националистической деятельности» ЕАК.

Проект создания ЕАК зародился вскоре после нападения Гитлера на Советский Союз 22 июня 1941 года. Уже 24 августа 1941 года в Москве был проведен радиомитинг «представителей еврейского народа». Инициировал его лично Сталин. Непосредственной организацией митинга руководил Берия, занимавший в ту пору должности наркома внутренних дел, заместителя председателя ГКО и заместителя председателя СНК.

Газета «Правда» на следующий день опубликовала подробный отчет о прошедшем радиомитинге:

С речами выступили народный артист СССР C. М. Михоэлс, еврейский поэт Перец Маркиш, участник боев с германскими фашистами, боец Красной армии Ероним Кузнецов, еврейский писатель Давид Бергельсон, русский ученый, действительный член Академии наук СССР, член Английского королевского общества, лауреат Сталинской премии профессор П. Л. Капица, заслуженный деятель искусств известный кинорежиссер C. М. Эйзенштейн, лауреат сталинской премии академик архитектуры Б. М. Иофан, немецкий писатель Пливье, писатель C. Я. Маршак, писатель Илья Эренбург, сотрудник американской еврейской прессы Шахно Эпштейн.

Взволнованно и страстно звучали речи ораторов. Они призывали евреев всего мира к священной борьбе против фашистских убийц и насильников, заливающих города и села Европы кровью народов.

В ходе радиомитинга приняли обращение к мировому еврейству:

Братья-евреи во всем мире! Наш призыв несется к вам вместе с голосом невинной пролитой крови миллионов евреев. Наше слово несется к вам как сигнал, взывающий к сопротивлению и мести. Пусть каждый день приближает вас к часу расплаты с врагом! Пусть с каждым часом все ярче разгорается в вашем сердце священное пламя мести! Пусть каждая минута ваша будет исполнена готовности к действию. Человечество освободится от коричневой чумы! Ваш долг — помочь ее выжечь! Пусть и ваша доля будет в этой священной войне!

Радиомитинг и обращение его участников к евреям всего мира нашли широкий отклик в разных странах. Руководители мирового сионистского движения с пониманием и поддержкой отнеслись к призыву из Москвы. В ряде стран возникли еврейские фонды, которые собирали средства для помощи СССР. Посол Советского Союза в Великобритании И. М. Майский в первых числах сентября 1941 года встретился по указанию Сталина с президентом Всемирной сионистской организации Х. Вейцманом, у которого заручился поддержкой инициатив советского правительства.

В октябре 1941 года состоялась встреча Майского с председателем правления Еврейского агентства Палестины Д. Бен-Гурионом, который сказал Майскому: «Мы очень хотим сделать все, что в наших силах, чтобы помочь достижению нашей победы. Мы хотели бы уточнить, каким образом мы можем оказать содействие СССР… Мы полагаем, что в состоянии сделать что-то и вне Палестины».

Майский, следуя указаниям Сталина, ответил: «Вы окажете нам большую услугу, если доведете до сознания американцев проблему срочности оказания нам помощи. Нам нужны танки, пушки, самолеты — как можно больше, и, главное, как можно скорее».

Чтобы иметь возможность систематического воздействия на мировое еврейство в выгодном для СССР плане, необходим был постоянный орган, который стал бы прикрытием для действующего из-за кулис Сталина и НКВД. Так родилась идея создания Еврейского антифашистского комитета.

Организационную работу по созданию ЕАК Сталин поручил органам госбезопасности во главе с Берией. Опыт проведения радиомитинга 24 сентября 1941 года показал, что тот с поставленной задачей справится. Через три дня после митинга по приказанию Берии двум известным польским евреям — Хенриху Эрлиху и Виктору Альтеру — неожиданно, и к их величайшей радости, — отменили смертную казнь, к которой их приговорили в СССР по сфабрикованным обвинениям за шпионаж в пользу Польши и ради сотрудничества советского правительства с нацистской Германией в период августа 1939 — 22 июня 1941 года. Новое наказание предусматривало десять лет лишения свободы.

Эрлих родился в 1882 году в Люблине, в начале двадцатого века обучался на юридическом факультете Варшавского университета, стал членом еврейской социалистической партии Бунд. Во время февральской 1917 года революции в России был членом исполкома Петроградского совета рабочих и солдатских депутатов. В октябре 1918-го он вернулся в Варшаву. В Польше стал видным деятелем Бунда, являлся членом его ЦК, редактировал партийную ежедневную газету «Фольксцайтунг». После начала Второй мировой войны и оккупации Германией Западной Польши бежал на территорию, занятую советскими войсками. В октябре 1939 года его арестовали в Бресте, обвинив в шпионаже и связях с подпольщиками из Бунда.

Виктор Альтер родился в 1890 году в польском городе Млаве, входившем тогда в Российскую империю. В 1912 году он стал членом Бунда и был его активным участником, за что его сослали в Сибирь. После октябрьского переворота вернулся в Польшу, где с 1919 по 1939 год руководил Бундом. Как и Эрлих, после начала Второй мировой войны он бежал в восточную Польшу, оккупированную советскими войсками. В последних числах сентября 1939 года в Ковеле его арестовали, предъявив обвинение в шпионаже и руководстве подпольной деятельностью Бунда.

Именно этих двух польско-российских деятелей Бунда Берия решил использовать в своих целях. После того как Эрлих и Альтер согласились стать агентами НКВД, их выпустили из тюрьмы и под непосредственным контролем Берии поручили создание ЕАК.

Впрочем, новые агенты не проявляли достаточного рвения, и в декабре 1941 года Эрлиха и Альтера снова заключили под стражу. В этот раз их обвинили в связях с германской разведкой. По официальной версии Эрлих, находясь в заключении, покончил с собой 14 мая 1942 года. Альтера расстреляли 17 февраля 1943-го.

Дальше проект по созданию ЕАК продолжился как инициатива «Советского информационного агентства» (Совинформбюро), одобренная ЦК ВКП(б). Контроль за деятельностью ЕАК возложили на заместителя наркома иностранных дел Соломона Лозовского, члена РСДРП с 1901 года, бывшего генерального секретаря (1921–1937) Профинтерна. Как заместитель наркома иностранных дел СССР, Лозовский являлся сначала заместителем начальника, а затем начальником созданного после нападения Германии на СССР Совинформбюро — главного информационного агентства Советского Союза того времени.

Лозовский привлек для работы в ЕАК известных в СССР и за рубежом советских евреев. Главой ЕАК стал актер Соломон Михоэлс, членами комитета — писатели И. С. Фефер, Л. М. Квитко, П. Д. Маркиш, Д. Р. Бергельсон, С. З. Галкин, художественный руководитель Московского государственного еврейского театра (ГОСЕТ) В. Л. Зускин, главный врач Центральной клинической больницы (ЦКБ) им. С. П. Боткина Б. А. Шимелиович, директор Института физиологии Академии медицинских наук (АМН) СССР академик Академии наук СССР и Академии медицинских наук Л. С. Штерн.

7 апреля 1942 года советская печать сообщила об учреждении ЕАК и опубликовала его воззвание «к евреям всего мира». Документ подписали 47 видных представителей советских евреев. ЕАК стал издавать газету на идише «Эйникайт» («Единство»). Она распространялась во многих странах мира и призывала не только к совместной борьбе с нацизмом, но и к помощи советским евреям.

Сталин видел главную задачу ЕАК в выколачивании денег из богатых евреев Америки. Для этого были командированы в США глава ЕАК Михоэлс и член президиума комитета поэт Ицик Фефер. Инструктаж перед их поездкой проводил лично Берия. В США они находились более трех месяцев, встречаясь с рядом ведущих деятелей мировой и американской науки и культуры: Эйнштейном, Чаплиным, Шагалом, Манном, Фейхтвангером, Драйзером, Ашем. Кроме этого, у них состоялись встречи с президентом Всемирной сионистской организации Вейцманом, руководителем Всемирного еврейского конгресса Н. Гольдманом, с известными американскими раввинами Вайсом и Эпштейном.

Бывший начальник 4-го (диверсионно-разведывательного) Управления НКВД-НКГБ генерал-лейтенант Павел Судоплатов позже вспоминал об этой поездке:

В 1943 году актер, руководитель Московского еврейского театра Михоэлс, вместе с еврейским поэтом, нашим проверенным агентом, Фефером, совершили длительную поездку в США как руководители Еврейского антифашистского комитета. Оперативное обеспечение визита Михоэлса и разработку его связей в еврейских общинах осуществлял Хейфец.

Григорий Маркович Хейфец был резидентом советской разведки в Калифорнии, работал там под прикрытием должности вице-консула СССР.

За время зарубежного турне гонцы Сталина собрали в помощь Красной армии огромные по тем временем средства — по разным оценкам, от 30 до 50 млн долларов.

В конце войны Хейфеца и резидента советской разведки в Вашингтоне Василия Зарубина, действовавшего под прикрытием секретаря посольства СССР, перебросили на совсем другой — атомный — проект, которым руководил лично Берия. Они информировали Роберта Оппенгеймера и Альберта Эйнштейна, американских ученых, вовлеченных в американскую программу создания атомной бомбы, о придуманных исключительно в рамках советской разведывательной программы по добыче американских секретов, касавшихся атомного проекта США, планах Сталина создать после войны в Крыму еврейскую автономную республику. Судоплатов пишет:

В 1945 году советское руководство распространило слух о том, что в Крыму будет создана еврейская автономная республика, куда смогут приехать евреи со всего света, особенно из Европы, пострадавшие от фашизма. Сталин блефовал, преследуя несколько целей. Во-первых, этой приманкой — еврейской республикой — он надеялся успокоить британских союзников, опасавшихся, что еврейское государство будет создано в Палестине, которая находилась под их протекторатом. Во-вторых, Сталин стремился выяснить возможности привлечения западного капитала для восстановления разрушенного войной народного хозяйства [СССР]. От Берии я получил указание прозондировать американцев по этому вопросу во время бесед с их послом в Москве Гарриманом (в 1945 году я встречался с ним под фамилией Матвеев).

По указанию Сталина информацию о создании в Крыму еврейской автономной республики довели к сведению не только Оппенгеймера и Эйнштейна, но и крупного американского ученого Кеймена, близкого Оппенгеймеру человека, с которым резидент советской разведки Хейфец сумел установить дружеские отношения. Помогла Хейфецу в этом его любовница Луиза Розенберг-Бранстон, которая способствовала личному знакомству Хейфеца с Оппенгеймером. Второй резидент советской разведки — Зарубин — действовал через генерального секретаря компартии США Эрла Браудера, так как Оппенгеймер негласно был членом американской компартии. Поскольку в эти годы в США активно велась разработка атомного оружия и во главе этого проекта стояли Эйнштейн и Оппенгеймер, близость к ним обеспечила советской разведке возможность вербовки агентов, имевших доступ к атомным секретам США. Впрочем, это были не единственные внедренные в окружение Эйнштейна и Оппенгеймера советские агенты, о чем мы расскажем чуть позже.

Однако с окончанием войны необходимость в существовании ЕАК для Сталина отпала. Непосредственного «куратора» ЕАК Лозовского в том же 1945 году уволили из советского МИДа. Летом 1946 года Отдел внешней политики (ОВП) ЦК ВКП(б) организовал проверку деятельности ЕАК, и по ее результатам заместитель начальника отдела Панюшкин заявил руководителям ЕАК Михоэлсу и Феферу о намерении закрыть организацию.

Это было плохим предзнаменованием, но на тот момент все ограничилось выводом ЕАК из структуры Совинформбюро и передачей ЕАК 1 августа 1946 года под прямой контроль ОВП. Казалось, гроза миновала.

Разумеется, Михоэлс и Фефер не знали, что 12 октября 1946 года МГБ направило в ЦК ВКП(б) и Совет министров СССР записку «О националистических проявлениях некоторых работников Еврейского антифашистского комитета», фактически приговорив лидеров ЕАК к смертной казни. Тем не менее Сталин медлил, поскольку открыто расправляться с известными еврейскими деятелями после поездки Михоэлса в США считал нецелесообразным. Только в конце 1947 года он дал указание Абакумову ликвидировать Михоэлса, причем провести операцию так, чтобы это выглядело как несчастный случай.

Для реализации плана убийства Михоэлса Абакумов создал специальную группу. В нее вошли заместитель министра госбезопасности СССР Сергей Огольцов, министр госбезопасности Белорусской ССР Лаврентий Цанава и начальник 2-го и 3-го отделов ВГУ Федор Шубняков. В ночь с 12 на 13 января 1948 года Михоэлс был убит в Минске вместе с находившимся с ним литератором Владимиром (Вольфом) Голубовым, завербованным агентом госбезопасности. Участников убийства наградили орденами. Внешне все выглядело как несчастный случай: грузовик наехал на пешеходов.

26 марта 1948 года министр госбезопасности Абакумов в докладной записке Сталину сообщил, что «руководители Еврейского антифашистского комитета, являясь активными националистами и ориентируясь на американцев, по существу проводят антисоветскую националистическую работу».

20 ноября 1948 года ЕАК был формально распущен решением Бюро Совета министров СССР и закрыт «как центр антисоветской пропаганды». В тот же день Политбюро ЦК ВКП(б) постановило:

Поручить МГБ СССР немедля распустить «Еврейский антифашистский комитет», поскольку, как показывают факты, этот комитет является центром антисоветской пропаганды и регулярно поставляет антисоветскую информацию органам иностранной разведки. В соответствии с этим органы печати этого комитета закрыть, дела комитета забрать. Пока никого не арестовывать.

Но аресты начались уже через месяц. В декабре 1948 года арестовали председателя ЕАК Ицика Фефера и директора Еврейского театра в Москве Вениамина Зускина. В начале 1949 года репрессировали уже несколько десятков членов ЕАК, в том числе все его руководство. Их обвинили в «связях с еврейскими националистическими организациями Америки».

18 января 1949 года в тюрьму бросили снятого ранее с должности руководителя Совинформбюро и исключенного затем из членов ЦК и компартии Лозовского. В обвинительном заключении по его делу отмечалось:

Бывший начальник Совинформбюро — обвиняется в том, что занимался шпионажем и был одним из руководителей еврейского националистического подполья в СССР. Являлся вдохновителем превращения Еврейского антифашистского комитета в центр националистической и шпионской работы против СССР. Добившись в 1943 году разрешения на посылку в Америку своих сообщников Михоэлса и Фефера, дал им задание установить связь с еврейскими реакционными кругами Америки с тем, чтобы заручиться их поддержкой в борьбе против советской власти. Снабдил Михоэлса и Фефера для передачи американцам шпионскими материалами о состоянии промышленности, хозяйства и культурной жизни СССР. Выполняя указания американцев, вместе со своими сообщниками домогался передачи Крыма евреям, а также организовал сбор и передачу американцам шпионских сведений о Советском Союзе. Имел личную связь с приезжавшим в СССР американским разведчиком Гольдбергом.

В начале 1949 года в Советском Союзе по указанию Сталина начали широкомасштабную кампанию по «борьбе с космополитизмом», в ходе которой звучали обвинения в адрес советских евреев об отсутствии у них советского патриотизма. Кампания сопровождалась массовыми увольнениями евреев и их уголовными преследованиями. В этот период арестовали цвет еврейской творческой и научной элиты СССР — 217 еврейских писателей, 108 актеров, 87 художников и 19 музыкантов. Маркиш записал в те дни: «Гитлер хотел разрушить нас физически, Сталин хочет сделать это духовно».

Судебное дело в отношении ЕАК рассматривала Военная коллегия Верховного суда СССР под председательством генерал-лейтенанта юстиции А. Чепцова. Закрытые заседания начались 30 апреля 1952 года. В тот же день преемник Абакумова на посту министра госбезопасности Семен Игнатьев в письме Сталину назвал арестованных членов ЕАК «американскими шпионами».

18 июля 1952 года всех обвиняемых, кроме Лины Штерн и Соломона Брегмана (заместителя министра Госконтроля РСФСР), приговорили к смертной казни. Штерн приговорили к 3,5 года лагерей с последующей 5-летней ссылкой. А Брегман 16 июня 1952 года во время суда был помещен в бессознательном состоянии в санчасть Бутырской тюрьмы, где он и умер 23 января 1953 года.

12 августа 1952 года приговор привели в исполнение. Расстреляли 13 членов ЕАК:

Лозовский, Соломон Абрамович — бывший заместитель наркома иностранных дел СССР, руководитель Совинформбюро.

Фефер, Ицик — поэт, секретарь ЕАК.

Юзефович, Иосиф Сигизмундович — сотрудник Совинформбюро.

Шимелиович, Борис Абрамович — главный врач Центральной клинической больницы им. Боткина.

Квитко, Лев Моисеевич — детский поэт.

Маркиш, Перец Давидович — поэт, секретарь Ревизионной комиссии Союза писателей СССР.

Бергельсон, Давид Рафаилович — писатель.

Гофштейн, Давид Наумович — поэт.

Зускин, Вениамин Львович — актер и режиссер, художественный руководитель Московского Государственного еврейского театра.

Тальми, Леон Яковлевич — журналист-переводчик Совинформбюро.

Ватенберг, Илья Семёнович — старший контрольный редактор Государственного издательства художественной литературы на иностранных языках.

Теумин, Эмилия Исааковна — редактор международного отдела Совинформбюро.

Ватенберг-Островская, Чайка Семёновна — переводчик ЕАК.

22 ноября 1955 года Военная коллегия Верховного cуда СССР отменила приговор в отношении членов Еврейского антифашистского комитета «из-за отсутствия в их действиях состава преступления». А 29 декабря 1988 года Комиссия Политбюро ЦК КПСС, рассмотрев материалы, связанные с реабилитацией в судебном и партийном порядке лиц, проходивших по так называемому «делу Еврейского антифашистского комитета», признала его сфабрикованным, отметив, что следственных работников, расследовавших данное уголовное дело, осудили в 1952–1954 годах за фальсификацию следственных материалов.

Сталинскую расправу с ЕАК нельзя рассматривать в отрыве от истории образования государства Израиль, решение о создании которого приняла Генеральная Ассамблея ООН 17 мая 1948 года. Помощник Молотова Михаил Ветров несколько позже пересказывал высказывания Сталина по поводу создания государства Израиль:

Давайте согласимся с образованием Израиля. Это будет как шило в заднице для арабских государств и заставит их повернуться спиной к Британии. В конечном счете британское влияние будет полностью подорвано в Египте, Сирии, Турции и Ираке.

Генеральная Ассамблея приняла решение о создании на территории подмандатной Великобритании Палестины двух государств — арабского и еврейского. «Теперь мира здесь не будет», — сказал Сталин, узнав о результатах голосования. И действительно, в тот же день войска арабских стран — Ирака, Египта, Иордании и Сирии — объявили Израилю войну.

С началом этой войны Советский Союз через Чехословакию и Югославию стал направлять в Израиль ощутимую военную помощь, в том числе самолеты, артиллерию, различное стрелковое оружие. Основная часть поставок состояла из трофейного оружия, полученного СССР после поражения Германии.

Однако с образованием Израиля Сталин столкнулся с неожиданной для него проблемой: активизацией советских евреев. Ее апогей совпал с прибытием в СССР 11 сентября 1948 года израильской миссии во главе с послом Израиля в СССР Голдой Мейер и восторженной реакцией еврейской общественности Москвы, искренне считавшей, что их восторг и энтузиазм поддерживается советским правительством, только что проголосовавшим в ООН за создание Израиля.

Уже 21 сентября «Правда» опубликовала статью известного советского писателя Ильи Эренбурга о том, что евреям, живущим в Советском Союзе, незачем ехать в Израиль, так как они ассимилированы в стране своего проживания. После этого последовали и роспуск ЕАК с арестом всех его руководителей, и аресты еврейской советской интеллигенции, и кампания по борьбе с «космополитизмом», в которую вовлекли все партийное руководство того времени.

Хрущев, например, в бытность его первым секретарем Московского областного комитета КПСС, в 1950 году принимал активное участие в расследовании дела «сионистов» на московском заводе ЗИС. Директора завода Лихачева Хрущев допрашивал лично. Он обвинил его в утрате бдительности, покровительстве «сионистам» и в продвижении евреев на руководящие должности: «Такая линия директора привела к созданию на заводе шпионской сионистской организации», — заявил тогда Хрущев.

Всего в ходе расследования «дела сионистов» на ЗИСе арестовали 48 человек, 9 из которых приговорили к расстрелу. В числе арестованных оказалась сестра высокопоставленного генерала советской разведки Наума Эйтингона Соня.

Борьба Сталина с «международным сионизмом» велась и на международном уровне. В ноябре 1952 года в Праге прошел инспирированный Сталиным судебный процесс над 14 видными деятелями чехословацкой компартии и государства. Их обвинили в государственной измене, подрывной деятельности и организации покушений на жизнь «руководителей страны». В числе обвиняемых был генеральный секретарь компартии Чехословакии Рудольф Сланский (Зальцман). По приговору суда 11 человек, включая Сланского, расстреляли, а еще троих приговорили к пожизненному заключению.

Процесс носил подчеркнуто антисемитский характер, так как 11 обвиняемых из 14 были евреями. Сталин лично контролировал ход процесса через сотрудников советских спецслужб, выполнявших функции советников в различных государственных и партийных ведомствах Чехословакии.

13 января 1953 года в Советском Союзе опубликовали заявление ТАСС о раскрытии сионистского заговора с целью уничтожения руководства СССР. Газета «Правда» в тот же день поместила на своих страницах статью без подписи под названием «Подлые шпионы и убийцы под маской профессоров-врачей», в которой, в частности, указывалось:

Большинство участников террористической группы — Мирон Вовси, Б. Коган, Фельдман, Гринштейн, Этингер и другие были куплены американской разведкой. Они были завербованы филиалом американской разведки — международной еврейской буржуазно-националистической организацией «Джойнт». Грязное лицо этой шпионской сионистской организации, прикрывающей свою подлую деятельность под маской благотворительности, полностью разоблачено.

9 февраля 1953 года на территории советского посольства в Тель-Авиве взорвалась неизвестно кем брошенная граната. Пострадавших при взрыве не было. Однако уже 12 февраля Советский Союз заявил о разрыве дипломатических отношений с Израилем, приступив к вооружению арабских стран, подготовке их военных кадров в советских военных училищах и академиях, и участию военнослужащих советской армии в боевых действиях арабских стран против Израиля.

В контексте всех этих событий, как бы отматывая кинематографическую ленту документального кино на пару лет назад, и следует рассматривать историю снятия, ареста и расстрела министра советской госбезопасности генерал-полковника Абакумова.

Из постановления ЦК ВКП(б)

О неблагополучном положении в Министерстве государственной безопасности СССР

11 июля 1951 года

2 июля 1951 года ЦК ВКП(б) получил заявление старшего следователя следственной части по особо важным делам МГБ СССР тов. Рюмина, в котором он сигнализирует о неблагополучном положении в МГБ со следствием по ряду весьма важных дел крупных государственных преступников и обвиняет в этом министра государственной безопасности тов. Абакумова.

Получив заявление тов. Рюмина, ЦК ВКП(б) создал комиссию Политбюро в составе тт. Маленкова, Берии, Шкирятова, Игнатьева и поручил ей проверить факты, сообщенные тов. Рюминым. В процессе проверки комиссия допросила начальника следственной части по особо важным делам МГБ тов. Леонова, его заместителей тт. Лихачева и Комарова, начальника Второго Главного Управления МГБ тов. Шубнякова, заместителя начальника отдела Второго Главного Управления тов. Тангиева, помощника начальника следственной части тов. Путинцева, заместителей министра безопасности тт. Огольцова и Питовранова, а также заслушала объяснения тов. Абакумова.

Ввиду того, что в ходе проверки подтвердились факты, изложенные в заявлении тов. Рюмина, ЦК ВКП(б) решил немедля отстранить тов. Абакумова от обязанностей министра госбезопасности и поручил первому заместителю тов. Огольцову исполнять временно обязанности министра госбезопасности. Это было 4 июля с.г.

На основании результатов проверки комиссия Политбюро ЦК ВКП(б) установила следующие факты.

1. В ноябре 1950 года был арестован еврейский националист, проявляющий резко враждебное отношение к советской власти — врач Этингер. При допросе старшим следователем МГБ тов. Рюминым арестованный Этингер без какого-либо нажима признал, что при лечении тов. Щербакова А. С. имел террористические намерения в отношении его и практически принял все меры к тому, чтобы сократить ему жизнь.

ЦК ВКП(б) считает это показание Этингера заслуживающим серьезного внимания. Cреди врачей, несомненно, существует законспирированная группа лиц, стремящихся при лечении сократить жизнь руководителей партии и правительства. Нельзя забывать преступления врача Плетнева и врача Левина, которые по заданию иностранной разведки отравили В. В. Куйбышева и Максима Горького. Эти злодеи признались в своих преступлениях на открытом судебном процессе и Левин был расстрелян, а Плетнев осужден к 25 годам тюремного заключения.

Однако министр госбезопасности тов. Абакумов, получив показания Этингера о его террористической деятельности, в присутствии следователя Рюмина, зам. начальника следственной части Лихачева, а также в присутствии преступника Этингера признал показания Этингера надуманными, заявил, что это дело не заслуживает внимания, заведет МГБ в дебри, и прекратил дальнейшее следствие по этому делу. При этом тов. Абакумов, пренебрегая предостережением врачей МГБ, поместил серьезно больного арестованного Этингера в заведомо опасные для его здоровья условия (в сырую и холодную камеру), вследствие чего 2 марта 1951 года Этингер умер в тюрьме.

Таким образом, погасив дело Этингера, тов. Абакумов помешал ЦК выявить безусловно существующую законспирированную группу врачей, выполнявших задание иностранных агентов по террористической деятельности против руководителей партии и правительства. При этом следует отметить, что тов. Абакумов не счел нужным сообщить в ЦК ВКП(б) о признаниях Этингера и таким образом скрывал это важное дело от партии и правительства.

На основании вышеизложенного ЦК ВКП(б) постановляет:

1. Cнять тов. Абакумова с работы министра государственной безопасности СССР как человека, совершившего преступления против партии и Советского государства, исключить из рядов ВКП(б) и передать его дело в суд.

2. Cнять с занимаемых постов начальника следственной части по особо важным делам МГБ СССР тов. Леонова и заместителя начальника следственной части тов. Лихачева, как способствовавших Абакумову обманывать партию, и исключить их из партии.

3. Объявить выговор первому заместителю министра тов. Огольцову и заместителю министра тов. Питовранову за то, что они не проявили необходимой партийности и не сигнализировали ЦК ВКП(б) о неблагополучии в МГБ.

4. Обязать МГБ возобновить следствие по делу о террористической деятельности Этингера.

Эта докладная легла в основу «Дела врачей».

Проект постановления готовила комиссия, созданная по указанию Сталина. Он же утвердил ее состав. В комиссию вошли Маленков — зам. председателя Совета министров СССР и второй человек в партии; Берия — зам. председателя Совета министров СССР и второй человек в государстве; М. Шкирятов — зам. председателя КПК при ЦК ВКП(б) и, наконец, заведующий отделом руководящих партийных органов ЦК ВКП(б) Семен Игнатьев (сменивший затем Абакумова как новый министр госбезопасности).

Над документом лично работал Сталин, усиливший его звучание рядом правок, в том числе о преступной деятельности Абакумова и необходимости освобождения его от должности министра МГБ.

На следующий день после принятия постановления, 12 июля 1951 года, Абакумова (снятого со своего поста 4 июля) арестовали. Его ожидало длительное заключение, большую часть которого, согласно дотошным инструкциям Сталина, он провел в наручниках и кандалах, в том числе и в ночное время. Не спасла Абакумова и смерть Сталина. Пришедшие к власти партийцы на всякий случай Абакумова расстреляли. Как обычно, вслед за министром арестовали его заместителей — Сергея Огольцова и Евгения Питовранова, а также целый ряд руководителей различных подразделений центрального аппарата министерства госбезопасности СССР.

13 декабря 1951 года был арестован Григорий Майрановский, специализировавшийся в НКВД-МГБ на отравлениях. В качестве обвинений ему предъявили шпионаж в пользу Японии, хищение и незаконное хранение ядовитых веществ, а также злоупотребление служебным положением. Находясь в тюрьме, Майрановский отчаянно боролся за свою жизнь, написал несколько писем на имя Игнатьева и Берии. Вероятно, это спасло его от расстрела. Решением Особого совещания при МГБ Майрановский был приговорен к десяти годам тюремного заключения. После освобождения в начале 1962 года ему запретили жить в Москве, Ленинграде и столицах союзных республик. Последние годы жизни он проработал в одном из научно-исследовательских институтов в Махачкале. Умер Майрановский в 1964 году, в своей постели.

Если принять как данность, что Дзержинского и Менжинского устранили (формально-юридически доказать это достаточно сложно), можно сделать однозначный вывод: абсолютно всех руководителей советской госбезопасности убили «партия и правительство». Не враги, не контрреволюционеры, не интервенты, не гитлеровцы, не террористы-националисты, не антисоветски настроенные общественные деятели, а коммунистическая партия и советское правительство. Именно так смотрели на проводимый в отношении офицеров спецслужб в годы советской власти широкомасштабный террор сами сотрудники органов госбезопасности СССР, являвшиеся одновременно в глазах всего остального человечества вооруженным крылом коммунистической партии Советского Союза и кровавыми палачами эпохи.

И если предположение, что народ ненавидел коммунистов и чекистов, верно, то столь же правильно утверждение, что чекисты ненавидели коммунистов, которых считали первопричиной всех зол и несчастий своего ведомства. Поэтому, отвлекаясь от эмоций и комментариев, приведем список руководителей госбезопасности, подвергнутых репрессиям. Оговорим, что, как и любой список жертв, он далеко не исчерпывающий, не претендующий на полноту и не включает членов семьи, которых очень часто, если не почти всегда, расстреливали или арестовывали и осуждали вместе с главами семейства в масштабах, и не снившихся мафиозным кланам. В список не включены также те, кто был, подобно Борису Павловичу Обручникову (начальнику Управления кадров МВД СССР, заместителю министра госбезопасности СССР), «уволен по фактам дискриминации». Конкретно Обручников был уволен в 1954 году и на следующий год лишен звания генерал-лейтенанта.

Приговор о расстреле приводили в исполнение обычно либо в день вынесения приговора, либо на следующий день. После смерти Сталина многих из расстрелянных так и не реабилитировали[221].

Заместитель министра госбезопасности СССР Абакумова Евгений Питовранов родился в 1915 году. В 1938-м он окончил Московский институт инженеров транспорта и Высшую партийную школу при ЦК партии. Тогда же, в 1938 году, он поступил на службу в органы советской госбезопасности.

Карьера его была стремительной. Первая должность Питовранова — заместитель начальника отдела Управления НКВД по Горьковской области. Спустя всего четыре года он возглавил это Управление. Вскоре он перевелся на равноценную должность в Киров и в возрасте 28 лет получил звание генерала.

В 1944 году Питовранова направили в Куйбышев. В 1945-м он получил новое назначение: министра госбезопасности Узбекистана. Наконец, в июне 1946 года его перевели в Москву на должность сначала заместителя, затем, в сентябре, начальника Второго Главного Управления (ВГУ) МГБ. Под его руководством управление развернуло работу по розыску в СССР агентов иностранных разведок, завербованных еще до войны.

Краткие установочные данные о «буржуазной агентуре» (без указания имен и фамилий) были якобы добыты, как это указывалось в оперативных документах, «из картотеки английских органов», что обязывало ВГУ МГБ, которое вело розыск шпионов, весьма критически оценить полученные сведения и использовать их в практической работе с максимальной осторожностью. Но эта сторона дела меньше всего беспокоила начальника управления Питовранова, стремившегося отловить как можно большее количество шпионов.

Так, на основании лишь некоторого сходства данных «агента», зашифрованного в картотеке под № 21106, с биографическими данными заместителя министра морского флота СССР Александра Афанасьева, контрразведчики заподозрили в нем шпиона и взяли его в разработку как агента британской разведки. В итоге к тому времени министр морского флота СССР 26 апреля 1948 года был арестован и 14 мая 1949 года приговорен Особым совещанием при МГБ к 20 годам ИТЛ как «враг народа». Впочем, 16 апреля 1952 года Афанасьева досрочно освободили, а 30 января 1954-го полностью реабилитировали.

В общей сложности в 1948–1950 годах, во время службы Питовранова на руководящих постах в центральном аппарате госбезопасности, в СССР было арестовано более 200 тысяч человек.

В 1948 году, когда Питовранов возглавлял ВГУ МГБ, один из находившихся в его подчинении офицеров — подполковник Федор Шубняков — принимал непосредственное участие в убийстве председателя Еврейского антифашистского комитета, народного артиста СССР Соломона Михоэлса[228]. Подчиненные Питовранова в рамках «борьбы с космополитизмом» вели разработку выдающегося советского поэта Бориса Пастернака, ставшего в 1958 году нобелевским лауреатом. Его возлюбленная Ольга Ивинская в 1949 году за «антисоветскую агитацию» и «близость к лицам, подозреваемым в шпионаже» была арестована, осуждена на пять лет и провела в заключении четыре года. Во время предварительного следствия, когда она была беременной, в целях устрашения ее поместили в тюремный морг, где у нее произошел выкидыш; их совместный с Борисом Пастернаком ребенок погиб. В Москву она смогла вернуться только в апреле 1953 года, после смерти Сталина[229].

29 января 1949 года по указанию Сталина Совет министров СССР принял секретное постановление о депортации «некоторых категорий» жителей прибалтийских стран с целью «уничтожения кулачества как класса» и подавления «вооруженного сопротивления» советской власти. В соответствии с этим решением руководством МГБ в феврале 1949 года был издан приказ по проведению операции под кодовым названием «Прибой» (№ 0068), регламентировавший порядок депортаций из Латвии, Литвы и Эстонии. Депортации подверглись 30 620 семей (97 799 человек). 73 % составляли женщины и дети до 16 лет. С 25 марта 1949 года за несколько дней из Эстонии выслали более 20 тысяч человек, из Латвии — более 42 тысяч, из Литвы — около 32 тысяч. Руководило этой операцией 4-е Управление МГБ[230].

Это была не первая депортация народов в советские годы, но не исключено, что высылки из стран Балтии в 1949 году, во время начавшейся только что кампании по борьбе с «космополитизмом», рассматривались Сталиным как генеральная репетиция намеченной, но так и не состоявшейся, высылки евреев в отдаленные районы Советского Союза.

В 1950 году Питовранова назначили на должность заместителя министра госбезопасности, сменив Абакумова (ставшего министром). Было Питовранову в эту пору 35 лет. По словам Судоплатова «Питовранов резко выделялся своим интеллектом и кругозором среди руководства МГБ». Однако после снятия с должности и ареста Абакумова уже генерал-лейтенант Питовранов в октябре 1951 года тоже был арестован.

В августе 1951 года в беседе с новоназначенным министром госбезопасности Игнатьевым Сталин сказал: «У чекистов есть только два пути: на повышение или в тюрьму». В отношении Питовранова Сталин ошибся: тот умудрился пойти на повышение прямо из тюрьмы. Проведя несколько месяцев под следствием по делу «о сионистском заговоре в МГ СССР», 23 апреля 1952 года находчивый Питовранов обратился с личным письмом к Сталину. Новый министр госбезопасности Игнатьев, которому было передано письмо, не знал, как с ним поступить. Посоветовавшись с опытным партаппаратчиком и своим куратором Маленковым, он доложил о письме Сталину. Питовранов писал:

Все, что делалось по борьбе против еврейских националистов, которые представляют сейчас не меньшую, если не большую опасность, чем немецкая колония в СССР перед войной с Германией, сводилось к спорадическим усилиям против одиночек и локальных групп. Для того, чтобы эту борьбу сделать успешной, следовало бы МГБ СССР смело применить метод, о котором Вы упомянули, принимая нас, работников МГБ, летом 1951 г., а именно: создать в Москве, Ленинграде, на Украине (особенно в Одессе, Львове, Черновцах), в Белоруссии, Узбекистане (Самарканд, Ташкент), Молдавии, Хабаровском крае (учитывая Биробиджан), Литве и Латвии националистические группы из чекистской агентуры, легендируя в ряде случаев связь этих групп с зарубежными сионистскими кругами. Если не допускать шаблона и не спешить с арестами, то через эти группы можно основательно выявить еврейских националистов и в нужный момент нанести по ним удар.

Питовранов упомянул и о деятельности руководства советской разведки:

В разведке много лет не было хороших руководителей. При т. Меркулове бездарный Фитин, при Абакумове проходимец Кубаткин а затем, хотя и умный, но не очень оперативный и острый [П. В.] Федотов. Я убежден, что т. Савченко тоже не тот человек, который должен возглавить разведку, чтобы она обеспечила выполнение требований ЦК…

Если Вами будет признано необходимым, я мог бы свои соображения по этому вопросу и предложения, вытекающие из них, доложить т. Игнатьеву.

Зная Вашу строгость, но и Ваше великодушие, я как родного отца прошу Вас, товарищ Сталин, дать мне возможность исправиться.

Письмо Сталину спасло Питовранову жизнь. При очередной встрече с Игнатьевым Сталин вспомнил о Питовранове: «Не зря ли он сидит? — сказал он. — Давайте через какое-нибудь время его выпустим… и снова возьмем на работу в органы госбезопасности».

По личному указанию руководства страны в ноябре 1952 года Питовранова освободили из тюрьмы. Следствие в отношении него прекратилось.

15 декабря Сталин принял руководителей госбезопасности — Игнатьева и его заместителей генералов Огольцова (тоже освобожденного), Гоглидзе и Питовранова. Рассматривая вопрос об очередной реорганизации спецслужб СССР, Сталин сказал: «Главный наш враг — Америка. Но основной упор нужно делать не собственно на Америку. Нелегальные резидентуры нужно создавать прежде всего в приграничных государствах. Первая база, где нужно иметь своих людей, — Западная Германия».

5 января 1953 года генерал Питовранов возглавил советскую разведку. И поскольку Игнатьев обратил внимание (не мог не обратить) на уважительные сталинские нотки в отношении Питовранова при обсуждении проблем, связанных с реорганизацией МГБ, Питовранов стал непосредственным консультантом Игнатьева (другое дело, что продлилось это недолго).

После смерти Сталина Питовранов получил новое назначение. Он стал уполномоченным МВД СССР в Германской Демократической Республике, где увеличил штат Штази с примерно четырех до примерно девяти тысяч человек.

В отсутствие Питовранова, 13 марта 1954 года, Указом президиума Верховного Совета СССР был образован Комитет государственной безопасности при Совете министров СССР, во главе которого встал первый заместитель министра внутренних дел СССР Иван Александрович Серов. Этому указу предшествовало решение президиума ЦК КПСС от 8 февраля 1954 года о выделении органов госбезопасности из структуры МВД СССР. В решении высшей партийной инстанции сформулировали одну из главных задач нового ведомства:

В кратчайший срок ликвидировать последствия вражеской деятельности Берии в органах государственной безопасности и добиться превращения органов государственной безопасности в острое оружие нашей партии, направленное против действительных врагов нашего социалистического государства, а не против честных людей.

«Честных людей» госбезопасность перебила действительно много. Готовясь к разоблачению режима, которому сам Хрущев преданно служил, в феврале 1954 года он запросил у правоохранительных органов СССР данные по числу репрессированных в стране лиц. Эту информацию представили за подписями генерального прокурора, министра внутренних дел и министра юстиции СССР. Согласно данным, с 1921 по 1953 год за контрреволюционные преступления осудили 3 777 380 человек, из них 642 980 человек — к высшей мере наказания; 2 369 220 человек — к содержанию в лагерях и тюрьмах; 765 180 человек приговорили к ссылке и высылке. В советские времена эти данные не обнародовали.

На январском пленуме ЦК КПСС 1955 года был снят со своего поста еще один член заговора по устранению Сталина и Берии — глава правительства Маленков. Он был обвинен в «бюрократическом стиле» руководства. Несколько позже Хрущев расправился с остальными своими коллегами по сталинскому периоду правления партией и государством. На июньском пленуме ЦК КПСС 1957 года в антипартийной деятельности были обвинены Молотов, Маленков, Каганович, Ворошилов, Николай Булганин, Михаил Первухин, Максим Сабуров «и примкнувший к ним» (как было указано в постановлении) Дмитрий Шепилов. Открывал работу пленума сосланный Сталиным в Одессу опальный маршал Жуков, участвовавший в свое время в операции по убийству Берии. Члены «антипартийной» группы первоначально были выведены из состава ЦК КПСС, а затем исключены из партии. В октябре 1957 года маршал Жуков, так помогший Хрущеву, был выведен из состава президиума ЦК и ЦК КПСС и уволен с поста министра обороны. Однако репрессирован никто из них не был.

Тем не менее отравление Сталина, убийство Берии и последовавший затем расстрел ближайшего окружения Берии, прежде всего по линии МВД и МГБ, открыли новую страницу в советской истории. Эра убийств и расстрелов отошла в прошлое: партия перестала расстреливать офицеров госбезопасности; госбезопасность прекратила чистки, аресты и казни партийной и советской номенклатуры. С приходом Хрущева в стране установился мир и покой, невиданный с 1917 года. За пределами внешних конфликтов (например, подавления антисоветского восстания в Венгрии в 1956 году) красный террор перестал быть массовым. Партия и госбезопасность прекратили взаимное истребление друг друга.

В июне 1957 года состоялся очередной пленум ЦК КПСС. Серов доложил пленуму об увольнении из органов госбезопасности 18 тысяч человек. 40 ответственных сотрудников ведомства лишили генеральских званий. Были сняты и заменены новыми практически все руководящие сотрудники центрального аппарата КГБ. На ряд вакантных должностей назначили 60 человек, направленных на работу в КГБ по решению ЦК КПСС с руководящих партийных и советских должностей.

Это была очередная грандиозная чистка госбезопасности, но уже без расстрелов, посадок и пыток. Опасаясь повторения репрессий, прежде всего против партийной номенклатуры, партия поставила госбезопасность под строжайший партийный контроль и заслала в КГБ на руководящие посты своих чиновников, не подвергнув при этом репрессиям увольняемых офицеров госбезопасности, а оставив их, десятки тысяч, разочарованных и озлобленных, на свободе.

Находившийся в ГДР Питовранов благополучно избежал этой чистки. 15 марта 1957 года его назначили начальником 4-го Управления КГБ, занимавшегося борьбой с антисоветским подпольем, националистическими формированиями и враждебными элементами. Вскоре Питовранов стал еще и членом Коллегии КГБ. А уже в следующем году Серов потерял свою должность: решением президиума ЦК КПСС от 10 декабря 1958 года его назначили начальником Главного разведывательного управления в связи с необходимостью «укрепления руководства ГРУ». Это было очевидное понижение в должности, внешне оформленное как повышение: «с сохранением за ним материального содержания, получаемого по прежней работе», как было указано в приказе.

Новым председателем КГБ 25 декабря 1958 года стал Александр Шелепин, занимавший до этого должность главы отдела партийных органов ЦК КПСС по союзным республикам. Иными словами, Шелепин был партийным работником, внедренным в госбезопасность на должность руководителя этого ведомства — партия все еще не доверяла КГБ и опасалась репрессий со стороны этого кровавого учреждения.

Как бы успокаивая партийных руководителей, Шелепин при вступлении в должность сказал, что хочет «коренным образом переориентировать КГБ на международные дела, а внутренние должны уйти на десятый план». Но уверенности в своих силах у новоназначенного партийного работника не было. Держать при себе «бериевцев» типа Питовранова он опасался, и при первой возможности поспешил от того избавиться, отправив его представителем КГБ в Китай, где тот послушно прослужил с 1960 по 1962 годы, пересидев, впрочем, очередную большую чистку, проводимую Хрущевым— Шелепиным. «Вы, Никита Сергеевич, совершенно правильно говорили в своем выступлении […] о необходимости дальнейшего сокращения органов госбезопасности», — писал в ЦК КПСС Шелепин 7 апреля 1959 года.

Выступая на ХХII съезде КПСС в октябре 1961 года, Шелепин готов был уже подвести некоторые итоги бескровной чистки КГБ:

Органы государственной безопасности реорганизованы, значительно сокращены, освобождены от несвойственных им функций, очищены от карьеристских элементов. Вся деятельность органов КГБ проходит теперь под неослабным контролем партии и правительства… Органы государственной безопасности — это уже не пугало, каким их пытались сделать в недалеком прошлом враги — Берия и его подручные, а подлинно народные политические органы нашей партии в прямом смысле этого слова.

Хрущев по достоинству оценил старания Шелепина. 31 октября 1961 года на первом после съезда пленуме ЦК КПСС Шелепин был избран секретарем ЦК КПСС, а в КГБ на его место 13 ноября был назначен Владимир Семичастный, освобожденный в связи с новым назначением от должности 2-го секретаря ЦК КП Азербайджана. Как и Шелепина, его перевели в КГБ из партийной номенклатуры. Как и Шелепин, Семичастный больше всего опасался возвращения в Москву в центральный аппарат КГБ Питовранова, и когда тот все-таки вернулся из Китая, ему предложили чисто бюрократическую должность: начальника Высшей школы КГБ. Не имевший выбора Питовранов согласился. А в 1965 году его уволили из органов.

Вдруг звонок из управления кадров, — вспоминал Питовранов в одном из интервью, — необходимо пройти полную медицинскую проверку […] Я прошел всех врачей в Варсоновьевском переулке, где располагалась центральная поликлиника КГБ. Мне говорят: «К сожалению, полностью здоров». После этого меня пригласил к себе Семичастный: «Евгений Петрович, — говорит, — поздравляю вас с пятидесятилетием. Спасибо вам, хорошо поработали, но дайте и другим поработать. Пора отдыхать».

Сам Семичастный вспоминал потом, как принимал дела у Шелепина: «Нравоучений он мне не читал. Охарактеризовал немножечко людей — кого поближе держать, кого подальше, кого поскорее убрать, на кого опираться».

Опасный Питовранов относился к тем, кого на всякий случай нужно было «поскорее убрать». В пятьдесят лет полный сил и энергии генерал оказался за порогом организации, которой он отдал многие годы жизни. Ох, как же он ненавидел коммунистов!

Но к этому времени власти лишился и сам Хрущев. Очередной пленум ЦК КПСС, начавший свою работу 14 октября 1964 года под председательством Леонида Брежнева, огласил повестку дня: «О ненормальном положении, сложившемся в президиуме ЦК КПСС в связи с неправильными действиями 1-го секретаря ЦК КПСС товарища Н. С. Хрущева».

Теперь пришла очередь Хрущева — последнего не снятого и не убитого к тому времени участника заговора против Сталина и Берии. «Хрущев начал борьбу с мертвым и вышел из нее побежденным», — заметил великий английский политик ушедшего ХХ века Уинстон Черчилль.

Побежденным, но живым! Вендетта отошла в прошлое. С лета 1953 года государственная власть находилась в твердых партийных руках, а госбезопасность выполняла вспомогательные функции государственной спецслужбы. Смещение Хрущева и приход Брежнева не изменили этой расстановки сил. Впрочем, как потом стало известно, вместо руководителей госбезопасности временщиков — Игнатьева, Серова, Шелепина и Семичастного, продержавшихся на этой должности в общей сложности 14 лет, — во главе КГБ был поставлен новый человек: 18 мая 1967 года ведомство возглавил Юрий Андропов, занимавший до этого должность секретаря ЦК КПСС и заведующего отделом по связям с коммунистическими и рабочими партиями социалистических стран.

Как только Брежнев укрепился в новой для себя должности руководителя ЦК КПСС, он поспешил избавиться от ставших для него обузой бывших руководителей госбезопасности Шелепина и Семичастного. Шелепин не случайно получил у чекистов и своего окружения прозвище Железный Шурик. В нем улавливался намек на Железного Феликса и надежда, что этот руководитель КГБ сможет сосредоточить в своих руках всю полноту власти в государстве.

Аналогия с Железным Феликсом возникла не случайно. Шелепин был убежденным сталинистом, сторонником жесткого курса во внешней и внутренней политике. Именно это обстоятельство настораживало Брежнева и прочих членов Политбюро, опасавшихся новых чисток при очередной смене руководства страны. Поэтому Шелепина отправили командовать Всесоюзным центральным советом профессиональных союзов (ВЦСПС). Профсоюзы в СССР были номинальной организацией, не имевшей никакого значения. Для Шелепина это назначение означало конец его блестящей карьеры. Сам он так вспоминал об отставке:

В апреле 1967 года в моей политической судьбе произошел крутой поворот. В один из дней, когда я приехал на очередное заседание Политбюро, меня неожиданно позвал Брежнев. Зашел к нему в кабинет. Там еще и Суслов сидит. Это не удивило: все последние годы Брежнев со мной один никогда не разговаривал. В этот раз, обращаясь ко мне, сказал: «Знаешь, надо нам укреплять профсоюзы. Есть предложение освободить тебя от обязанностей секретаря ЦК и направить на работу в ВЦСПС председателем. Как ты смотришь?». Я ответил, что никогда себе работы не выбирал и ни от какой не отказывался. Хотя прекрасно понимал, что не об «укреплении профсоюзов» заботился генсек. Ему просто нужно было увести меня от активной работы в ЦК[231].

Аналогично поступили и с Семичастным, получившим назначение 3-м первым заместителем председателя Совета министров Украины. Должность 3-го первого заместителя ввели специально для него. Сам Семичастный называл свое новое назначение политической ссылкой.

Вслед за Шелепиным и Семичастным настал черед их сторонников. Согласно новой традиции, их не арестовывали, не расстреливали и даже не ссылали, а переводили на другие работы. Один из близких единомышленников Шелепина, Николай Месяцев, вспоминает:

Когда нас всех разогнали, нам часто говорили: не может быть, чтобы у вас не было организационной спайки. Но ее не было, мы всегда оставались просто друзьями и единомышленниками. Часто собирались у меня на даче. Но не было разговоров, что надо Брежнева свергать и ставить Шелепина. Хотя были и среди нас дурачки, которые, поддав, вставали на стул и кричали: «Да здравствует Шелепин!» […] Но мы не говорили о том, что он должен занять место первого. Разговоры сводились к тому, что страна остановилась в развитии, пятится назад. Вот что нас беспокоило[232].

Шелепин был на 12 лет моложе Брежнева, лучше него образован, имел поддержку среди бывших комсомольских руководителей различного уровня, со временем занявших важные посты в партийно-государственном аппарате страны, включая ее спецслужбы. Бывшие комсомольцы видели в Шелепине истинного руководителя, который, по их мнению, должен был возглавить страну. Во многом Шелепин и Семичастный в своем восхождении к власти были обязаны Хрущеву, которого они затем и устранили. Но подозрительный Брежнев полагал, что, если они так безжалостно расправились с Хрущевым, их возвысившим, с Брежневым бывшие руководители КГБ поступят точно так же. Первый заместитель председателя КГБ генерал-армии Филипп Бобков рассказывает:

Среди выходцев из комсомола ярко выделялся Александр Николаевич Шелепин, возглавивший отдел партийных органов, а затем и Комитет госбезопасности при Совете министров СССР. Спустя два с лишним года он был избран секретарем ЦК КПСС, а став Председателем Комитета партийно-государственного контроля, получил и пост заместителя председателя Совета министров СССР. Он сосредоточил немалую власть в одних руках, учитывая и то, что КГБ при СМ СССР возглавил его ближайший соратник по комсомолу В. Е. Семичастный, а отдел административных органов ЦК КПСС — Миронов, с которым у Шелепина сложились добрые отношения в период работы в КГБ […] Молодые люди, не скрывая своей радости, всюду (кстати и некстати) восхваляли Шелепина, что вызвало настороженность старшего поколения. Шелепин, к сожалению, недооценивал такой ситуации, а может ему и нравилось слыть «железным Шуриком»[233].

Имеется немало свидетельств того, что в период смещения Хрущева кандидатура Брежнева рассматривалась как временная, а основным претендентом на высшую партийную должность в стране был именно Шелепин. Брежнев лишь прикрывал механизм заговора против Хрущева и основных участников переворота, возглавляемого на самом деле Шелепиным. Федор Бурлацкий, возглавлявший при Хрущеве группу его консультантов, пишет:

Свержение Хрущева готовил вначале не Брежнев. На самом деле, начало заговору положила группа «молодежи» во главе с Шелепиным. Собирались они в самых неожиданных местах, чаще всего на стадионе во время футбольных состязаний. И там сговаривались. Особая роль отводилась Семичастному, руководителю КГБ, рекомендованному на этот пост Шелепиным. Его задача заключалась в том, чтобы парализовать охрану Хрущева… Мне известно об этом, можно сказать, из первых рук. Вскоре после октябрьского пленума ЦК мы с Е. Кусковым[234] готовили речь для П. Н. Демичева, который был в ту пору Секретарем ЦК. И он торжествующе рассказал нам, как Шелепин собирал бывших комсомольцев, в том числе его, и как они разрабатывали план «освобождения» [от должности] Хрущева. Он ясно дал понять, что инициатива исходила не от Брежнева и что тот только на последнем этапе включился в дело[235].

К Брежневу в тот период все относились снисходительно. Семичастный говорил в своем окружении, что «кадровый подход Брежнева был вполне хуторянским»[236], намекая на пятерых заместителей Алексея Коcыгина — все они были из Днепропетровска.

Алексей Аджубей, зять Хрущева и в прошлом главный редактор «Известий», вспоминал, что «Шелепин, конечно, ни в грош не ставил Брежнева», который «по силе характера не годился и в подметки Шелепину»:

В руках Шелепина были кадры КГБ — он ведь после ХХ съезда партии занимал должность председателя этого комитета, ему было поручено очистить кадры милиции, партийно-советского контроля. Было среди его выдвиженцев немало секретарей обкомов партии, ответственных сотрудников партийно-советского контроля. Шелепин, естественно, расставлял своих людей и, надо сказать, получал поддержку Хрущева, поскольку тот считал, что молодые внесут свежую струю в организацию работы. Многое обещало Шелепину победу в предстоящей схватке с Брежневым. Он к ней готовился. Однако не учел, что силу ломит не только сила, но и хитрость. И тут ему было далеко до Брежнева[237].

Одним из сторонников Шелепина считался комсомольский руководитель Сергей Павлович Павлов, сменивший в свое время Шелепина на посту первого секретаря ЦК ВЛКСМ.

Павлов родился в 1929 году. В 1955 году его избрали секретарем Московского горкома ВЛКСМ; в 1958 году он стал секретарем ЦК ВЛКСМ; в 1959-м — первым секретарем. На этой должности он продержался до 1968 года. Как и Шелепин, Павлов был сталинистом, видевшим дальнейшее развитие страны в продолжении сталинского курса. При этом Павлов был первым комсомольским руководителем, окружившим себя русскими националистами. Один из авторов пишет:

В бытность свою первым секретарем ЦК ВЛКСМ Сергей Павлов отличался жесткостью и крайним, даже по меркам партийной элиты того времени, консерватизмом. Он сплотил вокруг себя убежденных русских националистов и дал старт зарождению «Русской партии»[238].

А вот что писал о Павлове лукавый Бобков, знакомый с Павловым с 1962 года со времен всемирного фестиваля молодежи в Хельсинки, куда Бобков был командирован возглавлять оперативную группу КГБ:

Несмотря на добросовестную работу, карьера Павлова завершилась. Его возвращение в Москву было печально. Для МИДа он оставался чужаком и вскоре был уволен […] Дни Сергея Павловича оказались сочтены.

На момент, когда Павлов оказался не у дел, Бобков был первым заместителем председателя КГБ и вполне мог помочь Павлову с трудоустройством, но предпочел этого не делать. Неожиданное для Павлова смещение и отправку через МИД в фактическую ссылку послом в Монголию и Бирму Бобков прокомментировал так:

О причинах подобных перемещений не очень хочется писать. Но скажу о том, что не раз приходилось говорить бывшим комсомольским вожакам: «Ребята, собираясь, пореже провозглашайте желание выпить “за Шурика!”». Вокруг Александра Николаевича Шелепина тогда складывалась тяжелейшая атмосфера, поощряемая людьми [старшего поколения], боявшимися за свою карьеру. Молодость, к сожалению, всегда страшила и страшит старость.

Осторожный Бобков имел в виду конкретную историю, случившуюся в марте 1965 года в Монголии, когда там с визитом находилась партийно-правительственная делегация СССР во главе с Шелепиным. В числе членов делегации был работавший под прикрытием должности главы Гостелерадио СССР офицер госбезопасности Николай Месяцев. По воспоминаниям жены генсека ЦК Монгольской народной партии Анастасии Ивановны Филатовой, во время ужина в их доме Месяцев, указывая на Шелепина, закричал: «Вот будущая величина!». Филатова считала, что «возможно, посол или офицер спецслужб проинформировал свое руководство» о произошедшем.

Месяцев был хорошо знаком и с Бобковым, и с Питоврановым. Во время службы Месяцева в Китае под прикрытием должности посла Питовранов был старшим советником КГБ по вопросам безопасности при министерстве Общественной безопасности Китайской Народной Республики. Именно Месяцева имел в виду Бобков, советуя «пореже провозглашайте желание выпить “за Шурика”».

Не удивительно, что опасавшийся госбезопасности, как ведомства, и двух последних руководителей КГБ, как конкурентов в борьбе за власть, Брежнев сделал новым председателем КГБ Андропова, пришедшего на Лубянку, как и его предшественники, из партаппарата. Одновременно в КГБ было переброшено большое число партаппаратчиков. Поскольку в деле госбезопасности и спецслужб они не являлись профессионалами, в системе КГБ для них даже создали специальные курсы по подготовке к работе на руководящих должностях. Партия не забывала оберегать себя от неожиданностей со стороны тех, кто призван был обеспечить государственную безопасность страны, и постоянно разбавляла КГБ партийцами.

Спустя месяц после пребывания в новой должности политический статус председателя КГБ Андропова повысили: его зачислили кандидатом в члены Политбюро ЦК КПСС. Ранее кандидатами в члены Политбюро из руководителей госбезопасности побывали только Дзержинский, Ежов и Берия[239].

Чтобы успешно действовать на новом поприще, Андропову необходимы были опытные советники, хорошо знающие свое дело. Предыдущие руководители КГБ — Серов, Шелепин и Семичастный — находились в опале и в советники по этой причине не годились. Руководящие сотрудники КГБ, работавшие с Семичастным и оставшиеся в ведомстве после его смещения, рассматривались Андроповым как потенциальные союзники устраненного шефа. Назначенцы Брежнева не подходили из-за близости к Брежневу и потому, что являлись возможными претендентами на должность главы КГБ в случае добровольной или вынужденной отставки Андропова. Нужен был знающий и в то же время сторонний человек. Такой человек нашелся: недавно уволенный председателем КГБ Семичастным на пенсию 50-летний генерал-лейтенант госбезопасности Питовранов. Сам Питовранов так вспоминал о первой своей встрече с Андроповым:

После того как Андропов был назначен председателем Комитета госбезопасности, через несколько дней, мне позвонили и попросили явиться в ЦК. […] Юрий Владимирович провел со мной продолжительную беседу. Она касалась очень многих тем: работа органов на местах, в Центре, как Центр руководит местными органами, как координируется работа разведки и контрразведки — в общем была обзорная беседа о том, как и чем живет Комитет госбезопасности.

«Ты пойми, я к этим делам мало имел отношения, — сказал Андропов. — Имел, но со стороны. Мне тебя отрекомендовали как опытного и умного человека, вот я и решил поговорить».

Питовранов утверждает, что уже во время этой первой встречи Андропов предложил ему обдумать создание новой, дополнительной, разведывательной структуры, для перепроверки данных, получаемых по линии КГБ и ГРУ. Как пишет Питовранов, Андропов сказал:

Мне известно, что у товарища Сталина твердо сидела в голове мысль о том, что нам нельзя ограничиваться той структурой разведывательной работы, которая существует на сегодня. Должны быть какие-то возможности перепроверки данных, получаемых по линии разведки КГБ, по линии ГРУ. Нужно какое-то дополнение к тому, что они делают. Так, чтобы это было и конспиративно, и полезно для государства. Подумай над тем, какую структуру, параллельную существующим органам госбезопасности, можно было бы предложить. Но прежде всего, нужно все взвесить, обдумать и решить принципиально, стоит это делать или не стоит.

Трудно поверить, что, едва возглавив огромный аппарат КГБ, Андропов сразу же вознамерился создавать параллельную структуру. Создание какой-либо альтернативной структуры уже существовавшим разведывательным органам СССР было исключительной прерогативой ЦК КПСС и Совета министров СССР. Поэтому действия Андропова и Питовранова являлись очевидным образом противозаконными, а с учетом того, что массовые расстрелы за госизмену прекратились только в 1954–1956 годах, еще и смертельно рискованными.

Жизненным и профессиональным кредо Питовранова было часто повторяемое им высказывание «никогда и ни в чем не сознавайся», иными словами — никогда не говори правду. Так что вряд ли Питовранов рассказал нам всю правду о своих встречах с Андроповым. Подозрительный и никому никогда не раскрывавший своих планов Сталин не мог делиться с бывшим зэком Питоврановым заветными мыслями о создании тайной «параллельной» органам госбезопасности структуры. Наверное, рассказ Питовранова о Сталине был литературным вымыслом, но не без практического намерения: Питовранов в разговоре с Андроповым приписал Сталину свои собственные мысли. Перепроверить рассказанное Андропов не мог. Поверил ли Андропов Питовранову — тоже неясно. Но, может быть, даже счел этот обман выгодным: сознавать, что ты заимствуешь идею Сталина, а не Питовранова, было комфортнее.

К Сталину, как и к Берии, Андропов относился с понятным для председателя КГБ пиететом. Руководитель Первого Главного Управления (ПГУ) КГБ Владимир Крючков вспоминал сказанное Андроповым:

Хрущев, приступив к разоблачению Сталина, до этого сам настолько погряз в крови, что не ему было открывать рот. Да и в отношении Берии […] Никита Сергеевич наплел много такого, чего и не было. Поэтому […] когда-то объективный подход к Берии будет восстановлен […] Относительно Сталина Андропов твердо придерживался мнения, что обязательно настанет день, когда имя Сталина будет достойно отмечено всеми народами […] В отличие от Хрущева [Андропов] преступником Сталина не называл.

Питовранов убедил Андропова в целесообразности использовать как параллельные структуры внешнеторговые советские ведомства. «Моя новая задача, — рассказывал Питовранов, — состояла в том, чтобы найти десятка два человек, на которых можно было положиться. Я их нашел. Я не снимал этих людей с их работы во внешнеторговых структурах, а просто включал в свою орбиту, нацеливал на дополнительные вопросы. Они стали переключаться с конкретных коммерческих операций на серьезные и перспективные оперативные дела».

Внешнеторговые организации традиционно в своем составе имели достаточное количество агентуры КГБ. В каждом иностранце виделся потенциальный злодей-шпион. Поэтому все, кто по службе имел контакты с иностранцами, вербовались поголовно. Не желавших становиться агентами КГБ изгоняли с работы, как людей, не пользовавшихся политическим доверием. Являясь негласными помощниками госбезопасности, агенты, естественно, оставались на своей работе и продолжали выполнять обычные функции, добавляя к ним выполнение заданий, получаемых от спецслужб — именно так, как описал ситуацию с «включенными в свою орбиту» людьми Питовранов.

Первые внешнеполитические операции времен Андропова проводились Питоврановым через «Франко-советскую торговую палату». Ее создали в 1967 году, после прихода Андропова на должность, в Париже в соответствии с договоренностями на высшем уровне между Францией и СССР. В Москве открылся ее филиал. Тогда же начала действовать спецрезидентура советской внешней разведки, созданная по личному указанию Андропова и структурно входящая в ПГУ[240]. Руководителем этой глубоко законспирированной разведывательной структуры Андропов назначил Питовранова.

Главные оперативные вопросы решались лично Андроповым. Он же распорядился сделать так, чтобы у отдела «П» (так изначально называлась структура под руководством Питовранова) был отдельный бюджет и независимые от КГБ каналы связи с представителями за рубежом.

Отдел «П» получил свое название по первой букве фамилии Питовранова, по аналогии с когда-то созданным в НКВД отделом «С», которым руководил замученный на допросах Серебрянский, давший названию отдела первую букву своей фамилии. Позже отдел «С» преобразовали в целое Управление «С». Питовранов очевидным образом считал себя учеником и последователем Серебрянского.

Отделу «П» присвоили неформальное и безобидное название «Фирма». В середине 1970-х «Фирма» Питовранова получила статус самостоятельного отдела спецопераций и стала называться отдел «Ф» Управления «С», под общим руководством Питовранова, числившегося «старшим консультантом». Питовранов рассказывал:

В первые годы существования «Фирмы» Юрий Владимирович участвовал в планировании многих наших операций, и в некоторой степени наше подразделение было для него учебным полигоном. Я приходил с готовым планом операции и пояснял ему, почему следует проводить ее именно так. Он прислушивался. Думаю, эта работа помогла ему скорее освоить специфику чекистского дела.

«Значительных достижений удалось добиться во Франции, — вспоминал Питовранов. — Заведовать филиалом “Фирмы” отправлен большой знаток страны и особенностей французской души».

Даже по прошествии многих лет он умышленно не называл фамилию советского агента-нелегала, знатока «французской души», рассказывавшего:

Француза надо знать. Никаких особых денег для установления с ними контактов не требовалось. В моем распоряжении был большой загородный дом с парком, вот я и звал их туда погостить. Хороший обед, чудесное вино, легкий намек на возможную прибыль от контрактов, и зовешь погулять по парку. Там задаешь тему разговора и остается только слушать: ради того, чтобы красиво сказать, французы готовы вплести в свою речь самую закрытую информацию. А женщинам я постоянно дарил подарки, пусть мелочь, и говорил или писал приятные слова: дамам важно, что о них не забывают.

В итоге в числе друзей «Фирмы», со слов Питовранова, оказались «многочисленные политики, бизнесмены, их родственники, жены и любовницы». Брежнев, собираясь в Париж, точно знал, что будут просить французы на переговорах и до каких пределов они готовы отступать.

И все это — благодаря резидентуре Питовранова. Сам он при Андропове совершил 184 заграничные поездки с оперативными заданиями.

К моменту назначения Андропова председателем КГБ Питовранов уже состоял в руководстве одной внешнеторговой советской структуры. Она называлась безобидно: Всесоюзная торговая палата (ВТП).

Идея пристроить Питовранова в ВТП пришла в голову самому талантливому из его учеников — заместителю начальника ВГУ[241] КГБ, будущему первому заместителю председателя КГБ в звании генерала армии Филиппу Бобкову. Именно он, по воспоминаниям Питовранова, после увольнения того из КГБ, посоветовал Питовранову «не искать золото близко к помойке» (то есть в структуре, из которой Питовранова только что уволили), а пойти служить в незаметную ВТП. «Там есть хорошие выходы по внешнеэкономической линии, а может быть, и по другим направлениям», — сказал Бобков.

Про «другие направления» Питовранов и сам понимал: «Я рассказал, что, когда работал в ГДР, всегда сопровождал Патоличева в поздках по стране».

Николай Семенович Патоличев был министром внешней торговли Советского Союза. Короче, речь шла о валютных сделках и внешнеторговых операциях.

Через несколько дней после разговора с Бобковым Питовранова назначили на пост заместителя председателя ВТП, о существовании которой в СССР мало кто слышал. Между тем это была очень серьезная структура общесоюзного и международного значения, равной которой в СССР не было[242].

С приходом в ВТП (вскоре переименованную в ТПП — Торгово-промышленную палату СССР) Питовранов привлек на службу бывшего заведующего одной из кафедр Высшей школы КГБ Николая Николаевича Князева, поручив ему ведать кадрами палаты. По словам Питовранова, в резидентуре Князев занимал должность заместителя руководителя и ведал контрразведкой. Еще одним помощником Питовранова стал бывший его советник со времен командировки в ГДР Хачик Геворкович Оганесян. Ему руководитель поручил заниматься вопросами разведки.

В группу Питовранова входил и первый заместитель руководителя ПГУ генерал Борис Семенович Иванов, безуспешно пытавшийся привлечь к работе на него своего начальника Александра Михайловича Сахаровского. Б. С. Иванов неоднократно предлагал Сахаровскому личную с Питоврановым встречу, но тот, осторожный и опытный, возглавлявший ПГУ 15 лет, до 1971 года, отказывался, зная, что не все «чисто» в делах питоврановской резидентуры. От участия в ее практической деятельности он уклонялся вполне сознательно и сближаться не хотел.

В августе 1971 года Питовранову повезло: в Лондоне исчез старший инженер советского торгпредства Олег Лялин, бывший в действительности сотрудником отдела «В» Управления «С» ПГУ. Лялин перешел на сторону англичан, с которыми, как позднее выяснилось, он сотрудничал несколько лет. Воспользовавшись изменой Лялина[243], Андропов, по совету Питовранова, сделал важную кадровую перестановку: Сахаровского, так и не оправившегося после бегства Лялина[244], заменили Федором Константиновичем Мортиным, пробывшим в новой должности до 1974 года. А уже его сменил Владимир Крючков, остававшийся во главе ПГУ до 1988 года.

Об особом статусе группы Питовранова свидетельствовал тот факт, что о ее деятельности не информировались начальники ПГУ — генерал-лейтенант Сахаровский, сменивший его затем генерал-лейтенант Мортин и даже генерал-лейтенант Крючков, являвшийся многолетним особо доверенным человеком Андропова. Питовранов докладывал Андропову напрямую. Не удивительно, что отношения Питовранова и Крючкова навсегда разладились.

Наши отношения были подпорчены тем, что он очень ревниво относился к моей работе с Юрием Владимировичем, — вспоминал Питовранов о Крючкове. — Он никогда не был осведомлен о них в полном объеме — это его страшно нервировало. Он начальник разведки и не знает, что именно мы сообщаем председателю КГБ. Совпадает наша информация с его докладами или нет? Не сообщаем ли мы то, что его резидентуры проморгали? […] Наше подразделение было ежом, на котором Крючкову приходилось сидеть. Руководство ПГУ пыталось перейти с некоторыми нашими сотрудниками на более доверительные отношения. Пришлось поговорить с ними, спросить: «Не за председателем ли Комитета вы собрались присматривать?».

Встречи Андропова и Питовранова проходили на конспиративной квартире на Сретинке и были регулярными: «Разговаривали с глазу на глаз, не было даже охраны. Все было заранее проверено и изолировано от посторонних ушей», — вспоминал Питовранов. Андропов садился к накрытому столу, выпивал рюмку своего любимого рейнского вина, закусывал малюсенькими, с палец, слоеными пирожками с капустой и спрашивал: «Ну, рассказывайте, что там у вас». Слушал очень внимательно, время от времени помечая что-то на листке бумаги. Если предлагалось несколько вариантов и требовалось его решение, Андропов надолго задумывался.

Работа в отделе «Ф» сблизила Питовранова с Андроповым. Атмосфера этих встреч была «не просто товарищеской, но искренне уважительной, даже возвышенно-сердечной. В приватной обстановке Юрий Владимирович обращался к Евгению Петровичу не иначе как Женя и даже Женечка», — вспоминал о своих руководителях член группы Питовранова, начальник отдела «В» Управления «С» полковник Александр Викторович Киселев.

Отдел «В» был отделом спецопераций и тайного финансирования зарубежных просоветских повстанческих формирований и движений. Впрочем, различные руководители описывали его функции по-разному[245]. Но именно этот отдел прикрывал деятельность Питовранова по линии ПГУ.

Отчитывался А. В. Киселев только перед Питоврановым. Вот как инструктировал А. В. Киселева Питовранов:

Давайте-ка […] вместе сосредоточимся на тех вопросах, которые неизбежно возникнут в ходе обсуждения наших планов у председателя [КГБ Андропова]. Учтите, в наши проблемы посвящен лишь один человек — его помощник Евгений Иванович Калгин, вот только с ним и будете решать все организационные вопросы. Подчеркиваю — организационные, и только. Оперативные, информационные и прочие, принципиально важные, будем докладывать не иначе, как лично Юрию Владимировичу. Это жесткая установка[246].

Политические амбиции Питовранова год от года становились все выше. Посредством своей резидентуры он собирал компромат на тех, кто мог помешать в достижении намеченных целей. В поле его зрения постоянно находился сын Брежнева Юрий, занимавший пост первого заместителя министра внешней торговли СССР. Было известно о его алкоголизме, но из-за отца-генсека это не мешало ему занимать столь высокий пост и быть кандидатом в члены ЦК КПСС. Питовранов получал от своей агентуры информацию о том, что Юрий Брежнев идет на серьезные злоупотребления служебным положением, попросту говоря — берет крупные взятки от иностранных партнеров, заключая с ними контракты, выгодные им, а не СССР. Одной из подобных взяток был мебельный гарнитур из ста предметов, в стиле антик, инкрустированный полудрагоценными камнями.

Главной мишенью Питовранова был, конечно же, сам генсек Брежнев, а не его сын. Компрометация сына бросала тень на отца. Как всегда в подобных случаях, компромат Питовранов докладывал Андропову лично, минуя руководство разведки. Но его сообщение о мебельном гарнитуре, полученном Юрием Брежневым в качестве взятки, заболевший Андропов случайно передал одному из своих помощников, а тот, умышленно или случайно, отдал документ зампреду КГБ Георгию Циневу, доверенному человеку Леонида Брежнева.

Цинев пришел в ярость. Сотрудникам КГБ внутренними приказами категорически запрещалось собирать информацию на высокопоставленных советских и партийных руководителей. Если же такие материалы появлялись, они подлежали немедленному уничтожению. Отход от этого правила мог стоить нарушителю карьеры. В данном случае ведомственный приказ был нарушен в отношении кандидата в члены ЦК КПСС и сына генерального секретаря ЦК КПСС. Случай был беспрецедентный.

Начальнику ПГУ Крючкову, который, как утверждалось, был не в курсе данной информации, пришлось оправдываться перед Циневым, и, следуя ведомственным приказам, потребовать немедленного уничтожения документов. Но подчиненный Питовранова полковник А. В. Киселев досье не уничтожил:

Почему я должен был уничтожить такое содержательное агентурное сообщение, мне было не понятно. Несмотря на нарушение служебной дисциплины, до сих пор уверен, что поступил правильно. Даже сорвал похвалу у Евгения Петровича [Питовранова] […] На свой страх и риск я решил дождаться кого-либо из моих непосредственных начальников[247].

Действующий офицер советской разведки А. В. Киселев, грубейшим образом нарушивший приказ исполняющего обязанности (во время болезни Андропова) председателя КГБ Цинева и начальника ПГУ Крючкова, гордился похвалой формально отставного генерала «старшего консультанта» отдела «Ф» Питовранова, зная, что тот во всех случаях его защитит и в беде не бросит.

«Почти тридцать лет я был нередким гостем в этой семье», — пишет А. В. Киселев, подчеркивая близкие отношения с Питоврановым[248], который «своих» действительно не бросал. Когда заместитель начальника одного из отделов ПГУ, имевший отношение к деятельности «Фирмы» Питовранова, Александр Федорович Хлыстов, по приказу Крючкова был уволен из КГБ за три часа из-за нелестных отзывов о Леониде Брежневе, Питовранов не оставил в беде Хлыстова и назначил его руководителем одного из подразделений ТПП[249].

А еще Питовранов имел выход на самого Брежнева, как раз через Цинева, своего давнего подчиненного и соседа по этажу. Однажды Цинев пригласил Питовранова сыграть партию в домино: нужен был четвертый игрок. Третьим был зять Цинева. Вторым — Брежнев.

Забивая «козла» с Брежневым, Питовранов ясно осознавал всю никчемность руководителя партии и государства и его совсем невысокий интеллектуальный уровень. Стране требовался новый лидер, способный вывести ее из тупика. Таким человеком Питовранову, а вслед за ним и А. В. Киселеву, виделся Андропов.

«Внешняя разведка состоит из живых людей […] Это — частичка того сообщества, которое именуется советским народом, переживающим идейную деградацию и экономическую катастрофу. Под мудрым руководством КПСС», — писал с иронией, злобой и раздражением А. В. Киселев, разъясняя, почему КГБ был против партии и почему последней надеждой госбезопасности являлся подталкиваемый Питоврановым на захват власти Юрий Андропов.

Ему вторил известный ортодоксальный коммунистический автор, редактор газеты «Завтра» Александр Проханов:

Одной из главных, загадочных, неизученных и нераскрытых фигур русской истории является подлинный теоретик и отец перестройки — шеф КГБ, а затем генсек КПСС, Юрий Андропов. Андропов является великой, странной, демонической фигурой ХХ века. Андропов, этот всемогущий глава Комитета госбезопасности, долгое время как теневой модератор влиял на процессы внутри партии, а затем, одержав гигантскую аппаратную победу, встал во главе страны. С приходом Андропова КГБ стал управлять Советами, партией, экономикой и культурой. Этот триумф разведки мгновенно изменил внутреннюю структуру власти[250].

Биография Андропова по сей день полна загадок. Неизвестно, кто был его отцом. Остается невыясненным вопрос о его национальности и социальном происхождении. При вступлении Андропова в партию в 1937 году в отношении него велось партийное дознание, так как по его анкете возникало достаточно много вопросов. Четыре раза Андропову пришлось давать объяснения. В конечном итоге в партию он все же был принят.

Андропов сумел, не участвуя в боевых действиях партизан в Карелии во время Отечественной войны, прославиться как организатор партизанского движения. Бывший первый секретарь Карело-Финского обкома ВКП(б) Геннадий Куприянов, в годы войны член Военного совета Карельского фронта, организатор подполья и повседневный руководитель подпольных райкомов, вспоминал, что во время войны вопрос об отправке Андропова на работу в подполье ставился несколько раз:

Но Юрий Владимирович сам не просился послать его на войну, в подполье или партизаны, как настойчиво просились многие работники старше его по возрасту. Больше того, он часто жаловался на больные почки. И вообще на слабое здоровье. Был у него и еще один довод для отказа отправить его в подполье или в партизанский отряд: в Беломорске у него жила жена, она только что родила ребенка. А его первая жена, жившая в Ярославле, забрасывала нас письмами с жалобой на то, что он мало помогает их детям, что они голодают и ходят без обуви, оборвались (и мы заставили Юрия Владимировича помогать своим детям от первой жены). […] Все это, вместе взятое, не давало мне морального права применить высшую силу, высшее право послать Ю. В. Андропова в партизаны, руководствуясь партийной дисциплиной. Как-то неудобно было сказать: «Не хочешь ли повоевать?». Человек прячется за свою номенклатурную бронь, за свою болезнь, за жену и ребенка.

Нелестные слова об Андропове Куприянов написал после нескольких лет пребывания в тюрьме в связи с так называемым «Ленинградским делом» 1948 года, причем арестовали Куприянова отчасти из-за Андропова. Вот что он вспоминает:

В июле 1949 года, когда руководящие работники Ленинграда были уже арестованы, Маленков начал присылать к нам в Петрозаводск комиссию за комиссией, чтобы подбирать материал для ареста меня и других товарищей, ранее работавших в Ленинграде. Нас обвиняли в следующем: мы, работники ЦК КП […] политически близорукие люди, носимся с подпольщиками и превозносим их работу, просим наградить их орденами. А на самом деле каждого из тех, кто работал в тылу врага, надо тщательно проверять и ни в коем случае не допускать на руководящую работу. Кое-кого и арестовать! Я сказал, что у меня нет никаких оснований не доверять людям, что все они честные и преданные партии, что свою преданность родине они доказали на деле, работая в тяжелых условиях, рискуя жизнью.

Весь этот разговор происходил в ЦК партии Карелии, присутствовали все секретари. Я сказал, ища поддержки у своих товарищей, что вот Юрий Владимирович Андропов, мой первый заместитель, хорошо знает всех этих людей, так как принимал участие в подборе, обучении и отправке их в тыл врага, когда работал первым секретарем ЦК комсомола, и может подтвердить правоту моих слов. И вот, к моему великому изумлению, Юрий Владимирович встал и заявил: «Никакого участия в организации подпольной работы я не принимал. Ничего о работе подпольщиков не знаю. И ни за кого из работавших в подполье ручаться не могу».

[…] Спорить было бесполезно. Андропов, как умный человек, видел, куда клонится дело, и поспешил отмежеваться. А ведь до этого в течение десяти лет у нас не было с ним разногласий ни по одному вопросу.

У советских коммунистов было две морали. Одна для партийной и советской элиты, другая — для всех остальных. Рядового члена партии за поступки во время войны, подобные андроповским, исключили бы из партии и посадили. Но Куприянов, зная Андропову цену, тем не менее повысил его до своего первого зама, за что в итоге и получил сполна: 25 лет тюрьмы. Во внимание не были приняты ни пять правительственных наград Куприянова, ни активное участие в борьбе с немецкими оккупантами. Куприянов вспоминает:

В 1950 году, после моего ареста, некоторые из подпольщиков были арестованы, некоторые сняты с работы по инициативе Ю. В. Андропова. Их всех огульно подозревали. Андропов очень быстро приспособился к обстановке, получил большое доверие Маленкова, Берии и Ко. Именно «за решительное выкорчевывание куприяновщины, ликвидацию вредительской деятельности Куприянова и разоблачение приверженцев Куприянова» Андропов, спустя год после моего ареста, пошел на повышение, добрался до большой власти.

Примерно о том же писал Семичастный:

Во времена Берии и Маленкова, когда старость начала брать верх даже над таким человеком, как Сталин, разгорелась страшная борьба за власть и вылилась в «ленинградское дело». В этом кровавом деле сыграл свою роль и Юрий Андропов.

[…] Как-то встал вопрос по Андропову, по поводу его «работы» в Карелии, когда «ленинградское дело» началось и «ленинградцев» в Карелии всех арестовали […] Как председатель КГБ я дал команду все выяснить. И вскоре мне стало известно, что Куприянов, бывший первый секретарь Карельского обкома партии (которому 10 лет дали, и он их отсидел), дал показания по поводу того, что обращался и к Хрущеву, и к Брежневу, и в КПК, что это дело рук Андропова. Куприянов написал две тетрадки — целое досье на Андропова, которое потом попало в распоряжение Брежнева. […] Две «тяжелые карельские тетради» Куприянова об излишнем усердии Андропова в так называемом «ленинградском деле»[251].

21 июня 1951 года Андропова перевели на работу в аппарат ЦК КПСС в качестве инспектора, контролировавшего работу партийных организаций прибалтийских республик. Начиналось его восхождение к вершине власти в партии и стране.

Оказавшись во главе КГБ, Андропов испытывал обоснованное чувство тревоги. У него не было своей команды, на которую он бы мог опереться. Осторожный Брежнев, пришедший к власти в результате переворота, окружил новоназначенного главу КГБ своими доверенными людьми. Заместителем Андропова поставили Семена Цвигуна, занимавшего ранее пост заместителя председателя КГБ Молдавской ССР, когда первым секретарем ЦК КП Молдавии был Брежнев.

Другим доверенным человеком Брежнева в КГБ был его давний сослуживец по Днепропетровску Цинев, возглавлявший в центральном аппарате госбезопасности военную контрразведку. Цинев был женат на сестре жены Брежнева. Одновременно с назначением Андропова на должность председателя КГБ Цинева ввели в Коллегию КГБ.

Перестраховываясь, Брежнев назначил начальником Управления кадров КГБ еще одного земляка из Днепропетровска — Виктора Чебрикова. Через год тот стал одним из заместителей Андропова. В дополнение к этому партия продолжала разбавлять госбезопасность своими людьми. «ЦК направил в КГБ много “гражданских”, — рассказывал Чебриков. — За очень короткое время в КГБ пришли достойные люди […] Все они в итоге стали зампредами, начальниками главков, управлений».

Андропов понимал, что за каждым его шагом следят Цинев и Цвигун, без приглашения являвшиеся к нему в кабинет на третьем этаже здания Лубянки. К кабинету можно было пройти через главный подъезд, имевший номер «1». Мало кому было известно, что попасть в кабинет председателя КГБ можно было и из внутреннего двора огромного здания на Лубянке. Во внутренний двор можно было проехать на автомобиле через двойные поочередно открывавшиеся ворота, после чего узким проездом следовало проехать в крайний правый угол здания, где располагался выход во двор здания из кабинета председателя КГБ. Туда вел отдельный лифт, которым мог воспользоваться только сам глава ведомства, обладавший специальным ключом, или же получившие этот ключ приближенные. Все остальные лифты на Лубянке были обычными.

Включавшийся специальным ключом лифт Андропова располагался в так называемой спецзоне, на третьем этаже основного здания КГБ, где находился кабинет главы ведомства. Собственно, весь третий этаж входил в эту спецзону. Допуск в нее даже для сотрудников центрального аппарата КГБ осуществлялся по специальным пропускам.

Во времена Андропова практически вплотную к выходу из спецзоны всегда стояла черная «Волга» с тщательно зашторенными боковыми и задними стеклами. Автомобиль только с виду был обычной «Волгой». В действительности это была модификация спецавтомобиля для перевозки партийно-государственной элиты — с мощным двигателем в 315 лошадиных сил, трехступенчатой автоматической коробкой передач и пуленепробиваемыми покрышками колес. Водителем этого автомобиля неизменно был помощник Андропова Евгений Калгин, который пришел вслед за своим шефом из ЦК КПСС. В основном этот автомобиль использовался Андроповым для выезда на конспиративные встречи. Перед выездом на них Андропов неизменно гримировался и менял свой обычный гардероб. Он не хотел быть узнанным при посещении домов, в которых располагались конспиративные квартиры КГБ.

Перед выходом Андропова к автомашине сотрудники комендатуры, осуществлявшие охрану здания, до момента выезда автомашины со двора или же до момента выхода пассажира, прибывшего во внутренний двор здания КГБ, никого не допускали во внутренний двор. Кого перевозит автомобиль, они могли только догадываться. Для официальных же выездов Андропов использовал совсем иной автомобиль — «ЗИЛ-115». Такие автомобили закреплялись исключительно за членами и кандидатами в члены Политбюро ЦК КПСС. Водителями-охранниками таких автомобилей были офицеры 9-го Управления КГБ. Водитель генсека Брежнева, например, имел звание подполковника.

Андропов, не имевший друзей, полюбил тайную жизнь своего ведомства. В годы, когда он возглавлял КГБ, любил работать без выходных. Возможно, к этому его вынуждало желание избежать контроля хоть в эти дни со стороны соглядатаев Брежнева — Цвигуна и Цинева — и стремление освободиться от тягостной семейной обстановки. Формой отдыха для Андропова были его секретные встречи, хотя собеседники Андропова, как правило, считали их сугубо деловыми.

Составной частью этой жизни были агенты и резиденты, явочные и конспиративные квартиры, средства визуального и слухового контроля за людьми и служба наружного наблюдения.

Николай Добрюха, историк и публицист, после отставки с поста председателя КГБ Семичастного и Крючкова помогал им в написании мемуаров и статей. Со слов многолетнего ближайшего помощника Андропова, впоследствии начальника ПГУ и руководителя всего ведомства Крючкова, он записал:

Андропов никого к себе в гости не приглашал, да и сам не ходил ни к кому. Даже на дни рождения. Правда, иногда с другими членами Политбюро ездил встречать Новый год к Брежневу. И, пожалуй, все. Исключением были отношения Андропова с Устиновым и Громыко. И то не настолько близкие, как бывают между закадычными друзьями. Так что в полном смысле друга у него, судя по всему, не было.

Предшественник Крючкова на посту председателя КГБ Виктор Чебриков, многие годы проработавший под руководством Андропова, вспоминал, что никто, даже самые близкие люди, не знал Андропова до конца. Связывали это с венгерскими событиями 1956 года, когда Андропов служил на должности советского посла в Будапеште, как раз во время разгоревшегося там восстания против советской власти. Тогда для устрашения сотрудников советского посольства тела казненных венгерских партийных функционеров и сотрудников венгерских спецслужб вешали на фонарных столбах и деревьях вниз головой, напротив здания советского посольства. Существует легенда о том, что сына Андропова Игоря похитили повстанцы. Освобождали его бойцы советского спецназа, которыми руководил будущий глава КГБ Азербайджана, а в последующем и глава республики Азербайджан Гейдар Алиев, которому после венгерских событий Андропов патронировал.

Во всяком случае, похоже, что венгерские события оставили в душе Андропова и членов его семьи глубокий след. Жена Андропова стала наркоманкой. Сын Игорь злоупотреблял спиртными напитками[252].

Сам Андропов страдал тяжелым заболеванием: годами его держали на искусственной почке. Академик Евгений Чазов, ставший в 1967 году руководителем 4-го Главного управления при министерстве здравоохранения СССР, в 1968 году стал уже заместителем министра. Он непосредственно руководил лечением Брежнева, Андропова и Черненко. Под контролем Чазова находилось лечение всех высших должностных лиц партии и правительства.

Чазов знал обо всех их недугах и семейных тайнах. Но все, что знал Чазов, не было секретом и еще для одного человека — начальника 5-го Управления[253] генерала Бобкова, агентом которого был Чазов. С момента создания 5-го Управления данное подразделение в числе других объектов оперативного обеспечения курировало министерство здравоохранения СССР, в подчинении которого находилось 4-е Главное управление при министерстве здравоохранения СССР. Поэтому группа генералов во главе с Питоврановым, включавшая в себя его лучших учеников — Б. С. Иванова и Бобкова, обладала самой точной информацией о том, в каком состоянии находилось руководство страны. В самой плохой форме давно уже был генсек.

В конце декабря 1974 года Андропов представил Брежневу Владимира Крючкова, занимавшего должность заместителя начальника ПГУ, для утверждения на пост начальника ПГУ. Крючков вспоминает:

Перед беседой Юрий Владимирович предупредил меня, чтобы я не очень удивлялся, если генсек покажется мне не в форме. Главное, мол, говорить погромче и не переспрашивать, если что трудно будет разобрать в его словах. Так что в Кремль я прибыл уже подготовленным, но то, что я увидел, превзошло все мои ожидания. За столом сидел совершенно больной человек, который с трудом поднялся, чтобы поздороваться со мной, и долго не мог отдышаться, когда после этого буквально рухнул опять в кресло.

К смещению Брежнева Питовранов упорно Андропова подталкивал:

— Юрий Владимирович, вы же видите, что в стране и в партии руководителя нет.

— Ну и что дальше?

— Нужно думать, чтобы был руководитель.

— Вон какую ты мне задал задачу!

После этого Андропов начал пересказывать Питовранову мнения различных руководителей социалистических стран о необходимости сохранения на посту Брежнева ради стабильности в социалистическом блоке[254].

Среди своих приближенных — офицеров ПГУ — Питовранов не скрывал негативного отношения к Брежневу: «Им только и остается, что книжки писать […] дурь какая-то», — сказал он как-то, имея в виду Брежнева и генсека болгарской компартии Тодора Живкова[255].

Питовранов пытался создать трио, в котором абсолютное лидерство принадлежало бы «президенту» Андропову. Премьер-министром остался бы Косыгин, а партию должен был возглавить первый секретарь ЦК Белорусской ССР Петр Машеров. Он провел зондирующие беседы с Косыгиным и Машеровым, однако контакты эти не остались без внимания окружения Брежнева: 4 октября 1980 года Машеров погиб в автомобильной катастрофе. Косыгин в том же октябре был выведен из состава Политбюро и отправлен в отставку с поста председателя правительства. 18 декабря 1980 года он скончался, о чем было сообщено только через три дня.

А еще через два года, 10 ноября 1982 года, умер сам Брежнев, и Андропов, согласно плану Питовранова, стал руководителем государства, но на первом этапе не как «президент», а как генсек. «Президентом» он стал годом позже, когда принял еще и должность председателя Президиума Верховного Совета СССР (как в свое время Брежнев).

Убийство в 1953 году Берии и последовавшие после этого аресты, репрессии и устранение из госбезопасности десятков тысяч «бериевцев» нанесли по МГБ удар, от которого эта структура никогда не смогла оправиться. Но из этого не следовало, что госбезопасность намеревалась капитулировать перед партией и устраниться от борьбы за власть. Просто захват этой власти, как и взаимоотношения с партией, требовали теперь нового подхода, новой стратегии и новой тактики. Не через уничтожение противника, а через инфильтрацию государства и общества, врастание в партию, внедрение в гражданский сектор, включение в агентурную сеть через широчайшую вербовку всех мало-мальски мыслящих и активных людей огромной страны.

Госбезопасность стала раковой опухолью, идеальным газом Советского Союза, заполняющим все пространства, любую самую маленькую щелочку. Ее довели до идеала всеохватывающей тайной мафиозной структурой, продвигающей вверх по карьерной и иерархической лестнице только своих.

Основным инструментом госбезопасности в деле захвата власти в государстве после смерти Берии стал созданный КГБ институт «офицеров действующего резерва» (ОДР): в гражданский сектор страны стали засылаться на работу сотрудники КГБ точно так же, как ранее засылались за границу шпионы. Вот тогда и родилась присказка «бывших сотрудников спецслужб (НКВД, КГБ, ГРУ) не бывает». Они не уходили на пенсию. Они засылались в мирный сектор страны как офицеры действующего резерва госбезопасности.

Офицеры ДР служили во многих министерствах, ведомствах и государственных организациях. Внедрению их в конкретное учреждение сопутствовала рутинная бюрократическая процедура: представление со стороны КГБ в ЦК КПСС обоснования о необходимости наличия такой должности в очередном министерстве или ведомстве; постановление секретариата ЦК КПСС с одобрением (или отклонением) инициативы КГБ; в случае положительного решения — утверждение Политбюро ЦК КПСС, с последующим указанием правительству о создании структуры ОДР в указанном ведомстве.

Например, по инициативе Бобкова эта должность появилась в ЦК партии. Офицером действующего резерва в ЦК стал подчиненный Бобкова Евгений Федорович Иванов. Его направили в отдел административных органов, курирующий всю правоохранительную систему Советского Союза: прокуратуру, Верховный суд, КГБ и министерство внутренних дел. Там он проработал около двух лет и уже в чине генерал-майора вернулся на должность заместителя начальника ВГУ. Здесь Е. Ф. Иванов курировал кадры этого главного в системе КГБ контрразведывательного подразделения. Вскоре он стал начальником 5-го Управления и генерал-лейтенантом. Так что засылка офицера КГБ как офицера действующего резерва на тот или другой объект вовсе не означала отправку его на пенсию. Во многих случаях перевод в статус ОДР являлся фактическим повышением в должности.

Постепенно должности офицеров действующего резерва ввели во всех мало-мальски важных объектах, на предприятиях, в учреждениях, институтах, бизнесах, на телевидении и в прессе. Офицеры госбезопасности, зачисленные в действующий резерв, оставались при этом в составе своего подразделения КГБ. На указанной должности они выполняли официальные функции, то есть трудились на новой работе, но при этом основной их задачей было осуществление деятельности в интересах органов госбезопасности.

Вот биография руководителя военной контрразведки КГБ генерал-лейтенанта Ивана Устинова. Он родился 1 января 1920 года. В органах госбезопасности — с июня 1941 года. В годы Отечественной войны служил в Особом отделе НКВД — ГУКР «СМЕРШ» на разных фронтах. С 1970 по 1973 год занимал должность начальника 3-го Управления КГБ (военная контрразведка). По его собственным словам, его управление следило даже за премьер-министром СССР Алексеем Косыгиным: «Все встречи Косыгина находились под системным контролем. За Косыгиным был установлен постоянный контроль», осуществлявшийся по линии 7-го (наружное наблюдение) и 12-го отделов (прослушка, в том числе переговоров по правительственной связи) подразделений КГБ.

В 1981 году Устинова вывели в действующий резерв КГБ и он стал начальником службы безопасности при Госплане СССР. Задачу Устинову тогдашний руководитель КГБ Андропов сформулировал так: «Положение в стране сложное, и я должен иметь точную информацию, что же у нас происходит, особенно на экономическом фронте».

С 1991 года (после августовского путча) Устинов оказался на пенсии. Умер 16 января 2020 года в возрасте 100 лет.

Помножим эту биографию на десятки тысяч, то есть на всех тех, кто однажды пришел служить в КГБ и уже никогда оттуда не ушел, и мы получим реальную картину происходившего в стране.

Как любая бюрократическая структура, пусть даже тайная и мафиозная, ОДР как институт не мог появиться на свет без исходного одобрения этого проекта самой партией, вряд ли отдававшей себе отчет в том, что именно офицеры действующего резерва, тысячи и тысячи незаметных «устиновых», прослушивающих и Косыгина, и Брежнева, и Черненко, и Горбачева, станут истинными могильщиками КПСС: не запад, не НАТО, не враги, не интервенты, не диссиденты, а «верный оруженосец партии» — КГБ.

24 октября 1955 года президиум ЦК КПСС принял постановление № П165/XXI-оп «Об офицерах органов КГБ, работающих в других организациях, министерствах и ведомствах».

Понятно, что на это техническое и нигде не опубликованное постановление в сумбурном 1955 году, через два года после смерти Сталина и Берии, никто даже внимания не обратил, хотя на основании этого постановления институт ОДР в абсолютной секретности начал функционировать и захватывать позиции в государстве.

К сожалению историков, КГБ никогда не спешил предать гласности ведомственные документы, рассказывающие о создании ОДР, и нам приходится питаться отдельными крохами, ставшими достоянием общественности. 10 ноября 1958 года приказом КГБ при Совете министров СССР № 0410 утвердили Инструкцию об увольнении в запас или отставку офицерского состава, состоявшего в действующем резерве.

Это одно из самых ранних известных нам упоминаний ОДР.

24 декабря 1958 года была утверждена Инструкция по работе с офицерским составом действующего резерва КГБ, направленным в гражданские министерства и ведомства.

Уточним контекст, на фоне которого были утверждены инструкции от 10 ноября и 24 декабря 1958 года: Питовранов в это время уже служит в Москве начальником 4-го Управления КГБ и входит в Коллегию КГБ. Серов решением президиума ЦК КПСС 10 декабря 1958 года был снят с руководства КГБ. 25 декабря 1958 года председателем КГБ стал Шелепин.

Основные положения Инструкции от 24 декабря 1958 года заключались в следующем.

Прежде всего, она указывала, что офицеры ДР КГБ направлялись «в гражданские министерства и ведомства […] для работы по обеспечению режима и охране секретности». Иными словами, исходно не предусматривалось, что офицеры ДР будут в обычном смысле слова сотрудниками учреждений, в которые их засылают, что нахождение их в стенах этих учреждений будет приносить обычную экономическую выгоду с точки зрения экономики советского государства. Наоборот, было формально оговорено, что эти офицеры будут нахлебниками и иждивенцами советской системы, получающими зарплаты ни за что и высасывающими последние соки из нищей советской экономики.

Пункт 1-й Инструкции определял «порядок направления офицерского состава в гражданские министерства и ведомства»:

Направление офицеров, генералов и адмиралов органов и войск КГБ для работы в гражданские министерства и ведомства с зачислением в действующий резерв производится Комитетом госбезопасности при СМ СССР по согласованию с руководителями соответствующих министерств или ведомств […] Перечни должностей устанавливаются решениями правительства СССР.

Следует предположить, что «соответствующие министерства и ведомства» по естественным для советских реалий причинам никогда не возражали против решений КГБ и введения должностей для ОДР в тех или иных «министерствах и ведомствах», которым, собственно, и была подчинена абсолютно вся страна.

Пункт 3-й Инструкции предусматривал, что «воинское или специальное звание» офицеров ДР «не должно превышать звания, предусмотренного по должности, на которую они назначаются». Иными словами, генерала КГБ нельзя было назначить на «полковничью» должность в мирном секторе, а только на «генеральскую».

Пункт 5-й Инструкции указывал, что офицеры ДР «при выполнении своих служебных обязанностей руководствуются […] приказами, положениями, инструкциями и указаниями, издаваемыми КГБ». Иными словами, работающие за зарплаты мирного сектора офицеры ДР при этом оставались в подчинении КГБ.

Пункт 6-й отдельно подчеркивал необходимость сохранения всего происходившего в абсолютной тайне, в том числе и от руководства тех учреждений, где офицеры ДР служили: «Офицеры, генералы и адмиралы, состоящие в действующем резерве, несут ответственность за обеспечение режима и охрану секретности перед министерствами и ведомствами, в которых они работают, и Комитетом госбезопасности».

Стилистически этот пункт очень оригинально отстроен. Суть его в следующем. Так как именно КГБ посылает в то или иное советское учреждение офицера ДР, то никакой тайны для КГБ это не представляет. Тайной это является для советского учреждения, и эту тайну обязаны сохранять, с одной стороны, офицеры ДР, а с другой — «министерства и ведомства».

КГБ, как структура, держала офицеров ДР на коротком поводке. Пункт 7-й Инструкции оговаривал, что советские учреждения обязаны отпускать офицеров ДР на ежегодно проводимые «сборы офицеров»:

На сборах читаются лекции по основным направлениям работы органов госбезопасности, в которых обязательно находят отражение конкретные задачи по обеспечению сохранения государственной тайны и проводятся семинарские занятия по обмену опытом работы. Помимо этого, соответствующие КГБ — УКГБ по месту дислокации объектов организуют систематическую учебу по повышению оперативной подготовки офицеров, знакомят с приказами и обзорами КГБ, касающимися их работы и порядка прохождения службы военнослужащими Комитета госбезопасности.

Пункт 9-й оговаривал не только то, что офицеры ДР сохраняют за собой все экономические и финансовые привилегии, имевшиеся у них ранее во время службы в госбезопасности, до перехода в ДР, но и то, что за эти льготы платят те советские учреждения, в которых офицеры ДР работают:

Офицеры, генералы и адмиралы, состоящие в действующем резерве, пользуются всеми правами и льготами, установленными для офицерского состава Комитета госбезопасности. Денежным и другими видами довольствия (оплата стоимости проезда к месту проведения отпуска и обратно, санаторное лечение) они обеспечиваются министерствами и ведомствами, в которых работают. Предметы вещевого довольствия им выдаются на складах КГБ — УКГБ за счет перечисляемых для этой цели средств соответствующими министерствами и ведомствами Комитету госбезопасности.

Так что кроме зарплаты голодные советские учреждения должны были оплачивать засланным из КГБ в мирный сектор нелегалам из ОДР еще и все прочие льготы, к которым те привыкли.

Пункт 10-й оговаривал, что уволить офицера ДР или перевести его на работу в другое место советское учреждение могло только «по согласованию с Комитетом госбезопасности». При этом КГБ оставлял за собой право переводить офицеров из одного советского учреждения в другое по своему усмотрению, без оглядки на структуру, в которой офицеры ДР служили.

Находясь на нелегальной работе в мирном советском секторе, как любой другой советский разведчик, засланный во вражеский стан, офицеры ДР, согласно пункту 13-му Инструкции, продолжали получать повышения в воинских званиях и «медали за выслугу лет»:

Время нахождения офицеров, генералов и адмиралов в действующем резерве КГБ засчитывается в стаж на выплату процентной надбавки за выслугу лет и при назначении пенсии от КГБ. При этом исчисление пенсии производится из штатного оклада денежного содержания по последней должности, занимаемой в гражданском министерстве или ведомстве», плюс оклад по воинскому званию (если он выплачивался на день увольнения).

Офицерам ДР выдавались «удостоверения личности установленного образца». А после «исключения из действующего резерва» офицеры ДР зачислялись «в распоряжение Управления кадров» КГБ, которое решало «вопрос о дальнейшем использовании их на работе в органах госбезопасности». «Увольнение в запас или отставку офицерского состава, состоящего в действующем резерве», согласно пункту восемнадцатому, могло произойти только в соответствии с приказом руководства КГБ.

Все то, что происходило в советской стране после 24 декабря 1958 года, определялось Инструкцией КГБ, подписанной заместителем начальника Управления кадров КГБ генерал-майором Георгием Федоровичем Наймушиным, умершим в Москве в 1965 году. Если бы он только понимал, какой гениальный документ составил!

Постепенно офицеры ДР были внедрены во все министерства и ведомства огромного Советского Союза. ОДР захватили всю страну, сверху донизу: начав захват сверху с самых лакомых, жирных и хлебных должностей, и спускаясь постепенно на средний и нижний уровень, затопив собою со временем всю территорию. Под офицеров госбезопасности, уходящих в ОДР, и их многочисленных агентов создавались целые институты. Как и многое другое в ведомстве, эту систему тоже изобрели Питовранов с Бобковым: 2 апреля 1968 года, вскоре после назначения Андропова на должность председателя КГБ, «совершенно секретным» постановлением «Секретариата ЦК КПСС» № Ст-49/3с был учрежден «Институт конкретных социальных исследований Академии наук СССР». В решении указывалось:

Поручить тт. Демичеву, Устинову, Капитонову, Трапезникову и Румянцеву доработать проект постановления с учетом обмена мнениями на заседании Секретариата ЦК, после чего считать его принятым.

24 апреля постановлением Секретариата ЦК КПСС № Ст-50/263 проект создания института утвердило Политбюро ЦК КПСС. В развитие этих двух постановлений 15 октября приняли еще одно — «совершенно секретное» постановление Секретариата ЦК КПСС № Ст-60/5с «Об основных направлениях работы Института конкретных социальных исследований Академии наук СССР»[256]. Секретными постановления являлись потому, что результаты исследований предназначались только для КГБ и ЦК КПСС. В июне 1972 года институт сменил название на Институт социологических исследований (ИСИ) АН СССР[257]. Постепенно на работу в него стали переводиться офицеры КГБ[258].

Время от времени КГБ продолжал плодить уточняющие документы, касавшиеся ОДР и указывавшие на то, что структура ОДР жила и здравствовала все эти годы. С 1972 года вступило в силу «Положение об офицерском составе Комитета госбезопасности при Совете министров СССР, направляемом в министерства, ведомства, учреждения, учебные заведения, организации и на предприятия для контрразведывательной работы, обеспечения режима и охраны секретности и зачисляемом в действующий резерв КГБ»[259].

«Для контрразведывательной работы» во всех странах на всех языках и во все времена означало засылку шпионов во вражеский стан для ведения разведывательной деятельности в интересах разведорганов своего государства.

В 1981 году Коллегия КГБ (куда входило все высшее руководство КГБ), подвела своеобразный итог деятельности ОДР в пространном секретном документе под названием «О состоянии и мерах по дальнейшему улучшению работы офицеров действующего резерва контрразведывательных подразделений центрального аппарата КГБ СССР и органов КГБ на местах». В этом документе Коллегия КГБ из 18 человек, избранная на тайных заседаниях самим КГБ, никому, кроме председателя КГБ и самой себя, не подвластная и не подотчетная, констатировала свершившийся факт — захват госбезопасностью страны через институт ОДР — и определила дальнейшие планы по улучшению и расширению деятельности ОДР и консолидации своей власти.

Вот список этих людей, в алфавитном порядке (после Андропова) — список заговорщиков, захвативших власть в Советском Союзе от имени и под эгидой КГБ в 1981–1982 годах, тайно от всего населения и при попустительстве руководителей КПСС:

Ю. В. Андропов — председатель КГБ;

Г. Е. Агеев — начальник 4-го Управления КГБ;

В. И. Алидин — начальник УКГБ по Москве и Московской области;

С. Н. Антонов — начальник 15-го Управления КГБ, заместитель председателя КГБ;

Ф. Д. Бобков — начальник 5-го Управления КГБ, заместитель председателя КГБ;

Г. Ф. Григоренко — заместитель председателя КГБ;

Н. А. Душин — начальник 3-го Главного управления КГБ;

Н. П. Емохонов — заместитель председателя КГБ;

М. И. Ермаков — заместитель председателя КГБ;

В. А. Крючков — начальник 1-го Главного управления КГБ, заместитель председателя КГБ;

В. Я. Лежепеков — начальник Управления кадров, заместитель председателя КГБ;

В. А. Матросов — начальник Главного управления пограничных войск КГБ;

Д. П. Носырев — начальник УКГБ по Ленинградской области;

В. П. Пирожков — заместитель председателя КГБ;

А. Б. Суплатов — секретарь парткома КГБ;

В. В. Федорчук — до 26-го мая 1982 года председатель КГБ при СМ Украинской ССР, затем председатель КГБ;

В. М. Чебриков — первый заместитель председателя КГБ;

Г. К. Цинев — заместитель председателя КГБ.

А вот и сам документ о захвате госбезопасностью власти и получении контроля над всей ничего не подозревавшей сонной советской страной, с описанием дальнейших перспектив по расширению и углублению этой уже состоявшейся инфильтрации спецслужб в мирный гражданский сектор:

Коллегия КГБ СССР отмечает, что подразделения центрального аппарата КГБ СССР и органы КГБ на местах, руководствуясь решениями инстанций, приказами и указаниями КГБ СССР, установками председателя КГБ СССР на совещаниях руководящего состава органов и войск КГБ, вторых и пятых подразделений КГБ — УКГБ (1975, 1978 и 1979 гг.), стали больше уделять внимания улучшению качественного состава и расстановки офицеров действующего резерва, организации их оперативно-служебной деятельности и повышению активности в решении контрразведывательных задач на объектах оперативного обеспечения, вопросам их идейно-политического воспитания и профессиональной подготовки.

Офицеры КГБ, направляемые в министерства и на объекты оборонных отраслей промышленности, предприятия транспорта и связи, другие важные объекты народного хозяйства и в высшие учебные заведения, под руководством оперативных подразделений КГБ — УКГБ заняли прочное место в системе сил и средств контрразведки, вносят весомый вклад в укрепление режима секретности, участвуют в разработке и осуществлении мероприятий по комплексному противодействию иностранным техническим разведкам и легендированию объектов, обеспечению скрытности и безопасности литерных перевозок и полетов.

Эксперты по вопросам безопасности, а также офицеры, работающие в министерствах и ведомствах с позиций прикрытия, осуществляют разносторонние агентурно-оперативные мероприятия по ограничению и пресечению разведывательно-подрывной деятельности иностранцев на территории СССР, контрразведывательному обеспечению советских граждан, выезжающих за границу, предотвращению фактов измены родине, вскрытию и разоблачению акций идеологической диверсии, изучению и локализации негативных процессов, просионистских, националистических и эмиграционных настроений.

Оправдало себя создание служб безопасности в ряде союзных министерств и ведомств, которые ведут там контрразведывательную работу в полном объеме.

Офицеры действующего резерва стали лучше работать с агентами и доверенными лицами, более целеустремленно использовать их для выявления и проверки лиц, подозреваемых в преступных связях с иностранными спецслужбами и проведении иной враждебной деятельности, получения разведывательной информации, в мероприятиях по предупреждению и расследованию чрезвычайных происшествий и установлению их виновников.

Большая работа по обеспечению государственной безопасности проведена офицерами действующего резерва в период подготовки и проведения XXII Олимпийских игр.

Офицеры действующего резерва активно участвуют в предупредительно-профилактических мероприятиях, проводимых партийными организациями и администрацией по воспитанию членов трудовых коллективов в духе высокой политической бдительности, сознательного соблюдении требований режима секретности, порядка работы с иностранцами и т. д. Многогранная деятельность офицеров способствует расширению и укреплению связи органов госбезопасности с трудящимися.

Вместе с тем Коллегия отмечает, что работа офицеров действующего резерва КГБ еще не в полной мере соответствует требованиям современном политической и оперативной обстановки.

Не все руководители органов госбезопасности и оперативных подразделений КГБ — УКГБ в практической работе исходят из того, что действующий резерв является составной сил контрразведки, призванной решать важные чекистские задачи, не уделяют должного внимания приданию их деятельности большей контрразведывательной направленности. Защита государственных секретов на многих объектах ограничивается преимущественно мерами режимного характера и слабо дополняется активными агентурно-оперативными мероприятиями по выявлению вражеской агентуры и лиц, пытающихся по различным мотивам инициативно передавать иностранцам секретную информацию; установлению источников осведомленности противника; ограничению и пресечению сбора иностранцами разведывательной информации с использованием легальных возможностей.

На ряде объектов оперативного обеспечения еще недостаточно высока эффективность проводимых предупредительно-профилактических мероприятий, вследствие чего не снижается количество утрат секретных документов и специзделий, а также взрывов, пожаров и других чрезвычайных происшествий, наносящих советскому государству значительный моральный и материальный ущерб. Офицерами действующего резерва не полностью используются имеющиеся возможности в выявлении случаев и причин срыва выполнения особо важных правительственных заказов, выпуска некачественных оборонных изделий, плохого использования отечественного и импортного оборудования и т. п.

Некоторые офицеры действующего резерва не проявляют должной заботы об укреплении агентурного аппарата, обучении и воспитании агентов, расширении их оперативных возможностей и целенаправленном использовании в решении контрразведывательных задач; недостаточно глубоко изучают оперативную обстановку на объектах; не всегда своевременно вскрывают и информируют соответствующих должностных лиц об имеющихся негативных тенденциях и проявлениях.

Отмеченные недостатки свидетельствуют об известных просчетах и упущениях, допускаемых руководителями контрразведывательных подразделений в индивидуально-воспитательной работе с офицерами действующего резерва, в определении конкретных задач, в повседневном контроле и спросе за их выполнение, в повышении ответственности за порученное дело. В действующем резерве в основном состоят квалифицированные и хорошо зарекомендовавшие себя сотрудники КГБ, имеющие большой опыт, в том числе и руководящей работы, однако с переходом в действующий резерв некоторые из них снижают служебную активность, работают не в полную меру своих возможностей.

В подборе, расстановке, воспитании и обучении кадров действующего резерва в отдельных органах КГБ отсутствуют плановость и перспектива. Не создается резерв сотрудников КГБ, которые по своим качествам, чекистскому опыту и профилю образования соответствовали бы предстоящей работе в министерствах, госкомитетах и ведомствах. Не практикуется их предварительная курсовая подготовка. При подборе кадров на службу в органы госбезопасности не учитывается потребность действующего резерва в специалистах различного профиля.

Не все делается для выполнения указаний КГБ СССР об осуществлении планового обмена кадрами офицеров оперативных подразделений и действующего резерва; по-прежнему допускаются факты ошибочных назначений и оставления в действующем резерве офицеров, не обеспечивающих решение возложенных на них задач.

Руководители многих органов госбезопасности, оперативных подразделений и кадровых аппаратов недостаточно контролируют выполнение офицерами действующего резерва чекистских обязанностей, слабо изучают их ведомственную загрузку и своевременно не вносят предложений об отзыве офицеров с объектов, где их дальнейшее пребывание не вызывается оперативной необходимостью. Подчас необоснованно ставятся вопросы о введении дополнительных должностей действующего резерва и повышении их тарификации. Нуждаются в дальнейшем улучшении организация и содержание работы по повышению квалификации офицеров действующего резерва в учебных заведениях КГБ. Не изжиты случаи проявления недисциплинированности и аморальных проступков отдельных офицеров действующего резерва.

Коллегия решила:

Председателям КГБ союзных и автономных республик, начальникам УКГБ по краям и областям, начальникам главных управлений, самостоятельных управлений и отделов КГБ СССР принять необходимые меры к устранению имеющихся недостатков в работе офицеров действующего резерва КГБ, дальнейшему совершенствованию организации и повышению эффективности их контрразведывательной деятельности в соответствии с требованиями решений инстанций, приказов и указаний КГБ СССР.

При этом учитывать, что основой совершенствования организации и повышения эффективности обеспечения государственной безопасности является рациональная расстановка, квалифицированное и целеустремленное использование всех имеющихся оперативных сил и средств. В этой связи при оценке роли и значения действующего резерва исходить из принципиального положения о том, что в современных условиях действующий резерв является неотъемлемой частью оперативных подразделений, а его офицеры — это оперативные работники, решающие чекистские задачи в особых условиях, работая непосредственно в министерствах и ведомствах, на предприятиях и в учреждениях. С участием офицеров действующего резерва контрразведывательным подразделениям глубже изучать складывающуюся обстановку на объектах оперативного обеспечения и своевременно оказывать положительное воздействие на ее развитие.

Сосредоточить усилия офицеров действующего резерва на:

обеспечении сохранности государственных секретов путем сочетания мер усиления режима секретности с активными чекистскими мероприятиями по вскрытию и пресечению агентурной и иной разведывательной деятельности иностранных спецслужб;

обеспечении защиты экономики от подрывных действий иностранных спецслужб и враждебных элементов;

выявлении и предупреждении взрыво- и пожароопасной или иной неблагополучной обстановки, чрезвычайных происшествий, утраты секретных документов и изделий, расследовании их причин и установлении виновников;

оказании оперативными силами и средствами помощи партийным, советским и хозяйственным органам в решении важных оборонных и народнохозяйственных задач;

контрразведывательном обеспечении советских граждан, выезжающих за границу, ограждении их от враждебной обработки и негативного идеологического воздействия противника; предотвращении измены родине и невозвращения;

вскрытии и разоблачении акций идеологической диверсии, выявлении среди иностранцев эмиссаров зарубежных антисоветских организаций; изучении и локализации негативных процессов, националистических, просионистских и эмиграционных настроений; усилении предупредительно-профилактической работы и проведении мероприятий по повышению политической бдительности трудящихся, расширении и укреплении связи с ними органов госбезопасности;

приобретении агентурных источников из числа иностранцев, добыче политической, научно-технической, экономической и оперативной информации.

Руководителям органов и оперативных подразделений КГБ — УКГБ для обеспечения успешного решения указанных задач:

оперативную и служебную работу офицеров действующего резерва вести на плановой основе; с учетом реальных возможностей определять каждому офицеру конкретные чекистские задачи, способы и средства их решения; обеспечивать контроль за деятельностью этих офицеров и оказание им помощи в выполнении намеченных мероприятий; в индивидуальном порядке рассматривать состояние дел на закрепленных за офицерами участках, осуществлять разбор результатов их деятельности. В тех случаях, когда на объекте чекистскую работу ведут сотрудники оперативных подразделений и офицеры действующего резерва, строго разграничивать их функции и персональную ответственность, добиваясь в то же время их тесного взаимодействия в решении o6щих задач. Повседневное руководство деятельностью офицеров действующего резерва, равно как и оперативных сотрудников, осуществлять руководителям соответствующих оперативных отделений — отделов, а служб безопасности — руководителям отделов ВГУ КГБ СССР;

обеспечивать обязательное участие офицеров действующего резерва в проводимых оперативных совещаниях, своевременное изучение ими руководящих и иных документов Комитета госбезопасности, относящихся к их компетенции; периодически бывать на объектах и лично знать обстановку, в которой работают офицеры действующего резерва;

повышать ответственность за политико-моральное состояние офицеров действующего резерва, улучшать индивидуально-воспитательную работу с ними, строить ее исходя из требований постановления ЦК КПСС «О дальнейшем улучшении идеологической и политико-воспитательной работы». Воспитывать у офицеров идейную убежденность, непоколебимую преданность делу партии, вырабатывать у них боевой чекистский характер. Усилить помощь в решении служебных вопросов, особенно вновь назначаемым офицерам; постоянно проявлять внимание и заботу об их нуждах, вовремя подмечать недостатки и своевременно на них реагировать.

Установить, что:

офицеры действующего резерва как оперативные работники в полном объеме участвуют в агентурно-оперативной деятельности тех подразделений, к которым они причислены. При этом содержание конкретных контрразведывательных задач, решаемых ими с позиции объектов, определяется с учетом складывающейся оперативной обстановки, занимаемого ими служебного положения, наличия на том же объекте других оперативных работников или офицеров действующего резерва и иных обстоятельств. Это в равной степени относится к офицерам действующего резерва всех категорий — заместителям руководителей по режиму на объектах промышленности, транспорта и связи, экспертам по вопросам безопасности, офицерам, работающим в министерствах и ведомствах под прикрытием;

офицеры действующего резерва, занимающие руководящие должности в аппаратах союзных министерств и ведомств, изучают складывающуюся обстановку на объектах отрасли и в пределах своих полномочий способствуют улучшению служебной деятельности работающих на них офицеров действующего резерва и взаимодействуют с оперативными подразделениями, ведущими контрразведывательную работу на этих объектах.

Должностные обязанности офицеров действующего резерва в ведомствах и учреждениях определяются, как правило, руководителями этих ведомств и учреждений по согласованию с органами КГБ.

Каждый офицер действующего резерва несет персональную ответственность за своевременное и качественное исполнение возложенных на него задач, обязан постоянно повышать личную организованность и исполнительскую дисциплину, проявлять инициативу и творчество на работе.

Руководителям первых, вторых и пятых подразделении в центре и на местах обеспечивать деловое взаимодействие в использовании возможностей офицеров действующего резерва, работающих на одном и том же объекте, в изучении оперативной обстановки, решении задач по защите государственных секретов, приобретении агентурных источников, получении политической, научно-технической, экономической и оперативной информации, принятии мер, содействующих зашифровке определенной категории сотрудников действующего резерва, создании благоприятных условий для проведения с позиции ведомств агентурно-оперативных мероприятий.

Председателям КГБ союзных и автономных республик, начальникам УКГБ по краям и областям, начальникам главных управлений, самостоятельных управлений и отделов КГБ СССР:

внимательно изучать изменения оперативной обстановки на объектах и на этой основе вносить предложения о целесообразности упразднения или перераспределения отдельных должностей действующего резерва; лучше знать служебную загрузку офицеров действующего резерва, контролировать выполнение ими своих служебных обязанностей, как этого требует решение Коллегии КГБ СССР от 6 сентября 1980 г. «О мерах по дальнейшему повышению эффективности использования имеющихся сил и средств в системе Комитета государственной безопасности СССР»;

строго выполняя требования приказа КГБ № 00118–1976 г. и указания КГБ № 5с — 1978 г. об улучшении работы по комплектованию должностей действующего резерва, вести ее планово, с перспективой. Рекомендовать в действующий резерв опытных работников, способных по своим политическим, деловым и личным качествам, чекистскому опыту и состоянию здоровья выполнять ответственные задачи на высоком профессиональном уровне. Иметь резерв кадров, прежде всего из числа офицеров с соответствующей гражданской специальностью или практическим опытом по профилю производственной деятельности объекта, для замещения должностей офицеров действующего резерва КГБ. Организовывать их специальную подготовку перед назначением на должности;

назначения и освобождения от должностей в действующем резерве рассматривать на заседаниях коллегий КГБ союзных и автономных республик, советах при начальниках УКГБ и с учетом номенклатуры должности согласовывать их с ЦК компартии союзных республик, крайкомами и обкомами КПСС;

настойчиво добиваться планомерного обмена между кадрами оперативных подразделений и офицеров действующего резерва; при аттестации офицеров резерва в выводах отражать целесообразность использования их непосредственно в оперативных подразделениях.

Управлению кадров КГБ СССР совместно с заинтересованными подразделениями КГБ:

ежегодно определять потребность в кадрах офицеров действующего резерва различных специальностей и источники комплектования вакантных и высвобождающихся должностей;

в мае 1981 года ввести предложения по созданию в Высшей ордена Октябрьской Революции Краснознаменной школе КГБ СССР имени Ф. Э. Дзержинского необходимой учебно-материальной базы с учетом объема, профилей подготовки и повышения квалификации офицеров действующего резерва;

обеспечить в 1981 году подготовку правовых актов, регламентирующих положение офицеров, работающих под прикрытием в министерствах, госкомитетах и ведомствах, на судах загранплавания, а также актов, регламентирующих организационно-штатные, хозяйственные и другие вопросы.

Второму Главному управлению Управления кадров КГБ СССР совместно с Юридическим бюро и другими заинтересованными подразделениями центрального аппарата КГБ СССР в шестимесячный срок разработать проект Положения об офицерах действующего резерва КГБ, направляемых в министерства и ведомства в качестве начальников их режимных подразделений, заместителей руководителей объектов по режиму, предусмотрев в нем права и обязанности офицеров, их роль и ответственность за состояние дел по обеспечению защиты государственных секретов.

Второму Главному Управлению, Пятому Управлению, Управлению кадров и Научно-исследовательскому институту «Прогноз» КГБ СССР совместно с заинтересованными подразделениями центрального аппарата КГБ СССР:

в шестимесячный срок подготовить и доложить в КГБ СССР предложения о расширении прав офицеров действующего резерва в той степени, в которой это необходимо для успешного решения возложенных на них агентурно-оперативных задач (проверка по учетам, ознакомление с оперативными материалами и т. д.), а также создании им обстановки, обеспечивающей конспирацию и соответствующие условия для чекистской работы;

обобщить в 1981 году сложившуюся практику введения должностей действующего резерва в министерствах и ведомствах, на предприятиях и в учреждениях, и на этой основе разработать принципы определения целесообразности и необходимости использования офицеров действующею резерва на объектах оперативного обеспечения.

Высшей ордена Октябрьской Революции Краснознаменной школе КГБ СССР имени Ф. Э. Дзержинского совместно со Вторым Главным Управлением, Пятым Управлением, Управлением кадров КГБ СССР и другими заинтересованными подразделениями центрального аппарата КГБ СССР до 1 октября 1981 года создать учебные программы и методические пособия для повышения квалификации офицеров действующего резерва в системе внешкольной чекистской учебы и самостоятельной индивидуальной подготовки с учетом специфики решаемых ими задач.

Второму Главному Управлению, Пятому Управлению и Управлению кадров КГБ СССР оказывать органам госбезопасности на местах практическую помощь в организации работы с офицерами действующего резерва: обобщать опыт решения основных контрразведывательных задач с их участием, а также работы с кадрами и распространить его путем публикации обзоров, статей и других материалов в Сборнике КГБ и информационных бюллетенях, при проведении оперативных совещаний, семинаров и стажировок офицеров действующего резерва КГБ.

Подразделениям центрального аппарата КГБ СССР, КГБ — УКГБ о ходе выполнения настоящего решения докладывать Комитету госбезопасности СССР в годовых отчетах об итогах оперативно-служебной деятельности.

Второму Главному Управлению, Пятому Управлению, Инспекторскому управлению и Управлению кадров КГБ СССР обеспечить систематический контроль за ходом выполнения настоящего решения.

Коллегия Комитета госбезопасности СССР выражает твердую уверенность в том, что руководящий состав подразделений центрального аппарата КГБ СССР и органов КГБ на местах, офицеры действующего резерва примут все зависящие от них меры, чтобы достойно выполнить требования ЦК КПСС по надежному обеспечению государственной безопасности нашей Советской родины.

В 1982 году на основании решения Коллегии КГБ было разработано и вступило в силу новое «Положение об офицерах действующего резерва КГБ СССР, работающих по линии контрразведывательных подразделений под прикрытием министерств, госкомитетов и ведомств СССР», формально обобщающее документ 1981 года.

Обратим внимание на стилистику (или лингвистику) языка: «работающих по линии контрразведывательных подразделений под прикрытием». Это выражение: «под прикрытием» — мы будем слышать позже даже от Владимира Путина, разъясняющего своим коллегам по КГБ/ФСБ, чем является для него очередная занятая им гражданская должность.

Уточним, что 24 мая 1982 года председатель КГБ Андропов был повышен до должности секретаря ЦК КПСС. 12 ноября того же года, через несколько дней после смерти Брежнева, Андропов стал генеральным секретарем партии, а 16 июня 1983 года занял еще и пост председателя президиума Верховного Совета СССР. В этот день, согласно плану Питовранова, Андропов стал «президентом» Советского Союза. Захват госбезопасностью власти в государстве был завершен.

Ко всему вышеописанному для полноты картины следует добавить, что Главное разведывательное управление (ГРУ) генштаба советской армии вслед за госбезопасностью СССР учредило в своем ведомстве институт офицеров действующего резерва. Так что все рассказываемое нами нужно умножить на некий коэффициент, нам не известный. Но он точно больше единицы.

После неоднократных консультаций с Питоврановым, 3 июля 1967 года, Андропов обратился в ЦК КПСС с запиской за № 1631 А (буква в конце номера всегда обозначала фамилию человека, подписавшего документ, в данном случае — Андропов). В записке, в частности, говорилось:

Имеющиеся в Комитете государственной безопасности материалы свидетельствуют о том, что реакционные силы империалистического лагеря, возглавляемые правящими кругами США, постоянно наращивают свои усилия в плане активизации подрывных действий против Советского Союза. При этом одним из важнейших элементов общей системы борьбы с коммунизмом они считают психологическую войну […] Замышляемые операции на идеологическом фронте противник стремится переносить непосредственно на территорию СССР, ставя целью не только идейное разложение советского общества, но и создание условий для приобретения у нас в стране источников получения политической информации.

В 1965–1966 гг. органами госбезопасности в ряде республик было вскрыто около 50 националистических групп, в которые входило свыше 500 человек. В Москве, Ленинграде и некоторых других местах разоблачены антисоветские группы, участники которых в так называемых программных документах декларировали идеи политической реставрации […]

Под влиянием чуждой нам идеологии у некоторой части политически незрелых советских граждан, особенно из числа интеллигенции и молодежи, формируются настроения аполитичности и нигилизма, чем могут воспользоваться не только заведомо антисоветские элементы, но также политические болтуны и демагоги, толкая таких людей на политические вредные действия.

Андропов предлагал, в связи с этим, создать в системе госбезопасности самостоятельно управление для решения таких оперативных задач:

организация работы по выявлению и изучению процессов, могущих быть использованными противником в целях осуществления идеологических диверсий;

выявление и пресечение враждебной деятельности антисоветских, националистических и церковно-сектантских элементов, а также предотвращение, совместно с органами МООП [министерство охраны общественного порядка], массовых беспорядков;

разработка в контакте с разведкой идеологических центров противника, антисоветских эмигрантских и националистических организаций за рубежом;

организация контрразведывательной работы среди иностранных студентов, обучающихся в СССР, а также по иностранным делегациям и коллективам, въезжающим в СССР по линии министерства культуры и творческих организаций.

Политбюро ЦК КПСС, рассмотрев на своем заседании 17 июля 1967 года записку Андропова, согласилось с его предложением. В соответствии с этим, последовало постановление Совета министров СССР о штатном расширении и увеличении бюджета КГБ и создании в нем 5-го Управления. Приказом № 0096 (приказы с двумя нолями впереди порядкового номера обозначали гриф «совершенно секретно») по КГБ от 27 июля 1967 года было утверждено штатное расписание нового 5-го Управления.

Инициатором и автором проекта по созданию 5-го Управления был Питовранов, в прошлом руководивший 4-м Управлением МГБ — аналогом создаваемого теперь 5-го Управления КГБ.

Очевидно, что новому управлению должен был быть присвоен порядковый номер «четыре»[260]. Но именно потому, что новое управление на самом деле было восстанавливаемым старым 4-м Управлением МГБ-КГБ, которым Питовранов руководил в 1957–1960 годы, он настоял, чтобы новой структуре дали порядковый номер 5, дабы не возникало ассоциаций со старым 4-м Управлением[261].

На новую должность начальника 5-го Управления назначили партийного работника— секретаря ставропольского крайкома КПСС Александра Федоровича Кадашева, сделавшего по рекомендации и протекции Питовранова в 1967 году своим первым заместителем Бобкова. Но Кадашев, как не справившийся с работой, отстранен уже в декабре 1968 года. Так начальником 5-го Управления и стал Бобков.

Без описания жизнедеятельности одного из ближайших учеников и сподвижников Питовранова генерала армии Бобкова не рассказать историю советских спецслужб и современной России.

Бобков родился 1 декабря 1925 года в Украине, в Зиновьевском округе (в 1939-м его переименовали в Кировоградскую область). Его детство и школьные годы прошли на Донбассе. Когда в 1941 году Донбасс оккупировали немцы, Бобков перебрался в Кузбасс. Там он работал на заводе, затем был на комсомольской работе. В 1942-м ушел добровольцем на фронт. Воевал в сибирских добровольческих частях. 18-летие встретил в госпитале, где лежал после второго ранения. За годы войны получил орден Славы и две медали «За отвагу».

После окончания войны Бобкова направили на работу в органы госбезопасности. В июне 1945 года он прибыл в Ленинград, в школу контрразведки СМЕРШ. После ее окончания работал в органах госбезопасности сначала в Ленинграде, затем в Москве, где с 1955 года, по рекомендации Питовранова, Бобков стал занимать еще и должность секретаря партийной организации всего 4-го Управления КГБ.

Пятого февраля 1960 года приняли постановление Совета министров СССР № 134–46 «О внесении изменений в структуру КГБ при СМ СССР и его органах на местах и сокращении их штатной численности». А 11 февраля того же года совершенно секретным приказом КГБ № 0026 4-е, 5-е и 6-е Управления упразднили, их кадры и функции передали ВГУ. Тогда Бобков возглавил 10-й отдел, в который фактически спрятали старое 4-е Управление.

В следующем году Бобков стал заместителем начальника ВГУ, и когда 17 июля 1967 года решением Политбюро ЦК КПСС было создано 5-е Управление КГБ, его назначили сначала первым заместителем начальника 5-го Управления, а 23 мая 1969 года, после отставки Кадашева, — начальником 5-го Управления[262].

Бобков был незаурядным человеком. Писатель-историк Николай Николаевич Яковлев, связанный с КГБ, автор нашумевшей в свое время книги «1 августа 1914 года», изданной в 1974 году, в приложении к новому изданию, уже в начале 1990-х, рассказывал о Бобкове:

Я стал время от времени захаживать на Лубянку, вести ученые беседы, сначала несколько натянутые с Андроповым и интереснейшие с быстро поднимающимся по служебной лестнице Бобковым. На моих глазах с конца шестидесятых — к началу восьмидесятых он вырос до генерала армии и стал первым заместителем председателя КГБ. Я где-то читал, что на протяжении ряда лет он был подлинным руководителем ведомства. Не знаю, но вполне допускаю. Сравнивая обоих, при всем интеллектуальном лоске Ю. В. Андропова я безоговорочно отдаю пальму первенства Ф. Д. Бобкову, который на много порядков был выше формального начальника, а главное несравненно лучше был подготовлен. О чисто профессиональных делах судить трудно, Филипп Денисович в беседах со мной никогда их не касался, но, судя по молитвенному отношению к нему подчиненных, он более чем устраивал их. Я разумею другое: весь комплекс проблем, подпадающих под емкое понятие «идеология». Никогда не встречал лучше осведомленного человека, обладавшего такими громадными познаниями, невероятной сказочной памятью. Его никогда нельзя было застать врасплох, на любой вопрос в этой области следовал четкий, исчерпывающий ответ […] Как любой другой, работавший с ним, я постепенно преисполнялся к генералу чувством глубокого уважения […] Он никогда не доверял мне, хотя не могу отделаться от игривой мысли, я оказался в отличной компании: похоже, что Филипп Денисович до конца не доверял и себе.

В середине 1970-х Н. Н. Яковлев написал в соавторстве с Бобковым книгу «ЦРУ против СССР». По понятным причинам, находившийся еще на официальной службе в КГБ генерал Бобков как соавтор этой книги указан не был. Только много позже, после крушения Советского Союза, Бобков позволил себе опубликовать под своей фамилией первый свой труд: «КГБ и власть». Сначала книга была издана в Болгарии, затем в Южной Корее, и только в 1995 году в России. На обложке стоял гриф: «Для служебного пользования». В открытой продаже в тот период книга не появилась.

Умудренный жизнью и 45 годами службы в госбезопасности, бывший первый заместитель председателя КГБ генерал Бобков, назвав книгу «КГБ и власть», пытался отделить КГБ от компартии и показать, что «власть» (КПСС) все эти годы диктовала КГБ свою волю, а КГБ, являвшийся послушным орудием «власти» (партии), вынужден был подчиняться губительным приказам, исходящим от КПСС.

В другой своей книге — «Последние двадцать лет. Записки начальника политической контрразведки» (2006 год, уже без грифа) — Бобков пытался показать, что был обычным государственным служащим, работавшим на свое государство, и не отличался от прочих сотрудников правоохранительных органов: «Спецслужбы являются инструментом государственной власти, наряду с армией, полицией, прокуратурой, судом, другими органами правопорядка и юстиции»; «специальные службы служат своим государствам, они проводят политику своих государств своими специфическими оперативными средствами», — писал Бобков.

Приемная начальника 5-го Управления Бобкова располагалась на 9-м этаже дома № 1 Лубянки. Состояла она из двух частей. В первой ее части при входе с правой стороны, за небольшим по высоте барьером, находился пост постоянного офицера-дежурного по 5-му Управлению. Во вторую часть приемной вела отдельная дверь, слева от дежурного. В этой комнате работала секретарь начальника 5-го Управления.

О дверях кабинетов руководящих работников в здании КГБ следует упомянуть особо. Начиная с кабинетов начальников отделов, двери, ведущие в кабинет, всегда были двойными. Первая открывалась вовне, вторая — внутрь. Между дверьми было небольшое пространство, своего рода тамбур. Подобная система дверей исключала проникновение звуков из кабинета в приемную. При входе в кабинет начальника 5-го Управления дверей было три. Пройдя через кабинет секретаря, посетитель открывал дверь и оказывался в тамбуре приблизительно метр на метр, в котором видел перед собой три двери и, если бы не дополнительный инструктаж, в какую из них входить, рисковал оказаться в положении былинного героя на распутье. Входить следовало в дверь посредине.

Уже сам вход из подобия шкафа, отделанного панелями из орехового дерева, невольно внушал ощущение значимости человека, чей кабинет располагался за такой дверью. В конце впечатляющего по размерам кабинета за солидным красного дерева столом сидел приветливого вида мужчина — генерал Бобков. Высокий, плечистый, с крупной по размерам головой, с небольшим количеством оставшихся на ней волос и с яркими синими глазами.

Следует отметить, что у своих подчиненных Бобков всегда пользовался непререкаемым авторитетом и уважением. Но его заместители, начальники отделов и отделений, кроме уважения, испытывали к нему еще и чувство мифического страха. Хотя в своей руководящей деятельности Бобков откровенной лютости не проявлял, чувство это как бы витало в коридорах и кабинетах 5-го Управления. Возражать генералу Бобкову не рисковал никто, равно как и нарекать его какими-либо прозвищами.

Способность наводить мифический ужас являлась необходимым качеством для руководителя идеологического управления КГБ. Но не менее важным профессиональным качеством Бобкова оказалась его способность очаровывать собеседника своим приятным видом и синеглазым лицом. Потому что важнейшей сферой деятельности Бобкова и 5-го Управления стала вербовка бесчисленного количества советских граждан и (много реже) подданных других государств в качестве агентов госбезопасности. Особое внимание 5-й отдел уделял творческой интеллигенции, которая вербовалась в большом количестве и управлялась затем через резидентов КГБ.

Мы привыкли считать, что резиденты КГБ служили исключительно за границей и курировали советских агентов за рубежом. Действительно, практически в каждой стране находились советские резидентуры спецслужб и возглавлявшие их резиденты. Но еще больше резидентов служило в Советском Союзе на многочисленных советских «объектах», начиная с самых стратегически важных.

Вербовка в советских учреждениях проводилась для осуществления тотального контроля за политической ситуацией и умонастроениями граждан. При этом решались важные оперативно-стратегические и оперативно-тактические задачи. Важнейшей официальной стратегической задачей являлось укрепление идеологического влияния КПСС в Советском Союзе, в странах социалистического содружества и в мире в целом. Тактической задачей было повсеместное насаждение агентуры КГБ, через которую осуществлялось противодействие «вредному идеологическому воздействию» на население, а также ведение контрпропаганды в отношении стран-противников.

На объектах оперативного обеспечения управлений центрального аппарата КГБ денежное вознаграждение резидента (в дополнение к обычной зарплате) составляло от 80 до 120 рублей в месяц, что равнялось месячной зарплате специалиста, окончившего высшее учебное заведение и находящегося на начальной ступени своей карьеры. Резиденты главных управлений КГБ получали больше — от 120 до 180 рублей, что составляло месячную заработную плату старшего научного сотрудника отраслевого научно-исследовательского института. Деньги выплачивались по статье 9 оперативных расходов подразделений госбезопасности. Получатели их в целях конспирации (сокрытие факта сотрудничества с органами КГБ) не должны были указывать эти суммы при уплате подоходного налога, а также при уплате профсоюзных и партийных взносов.

Несколько другим образом проходило денежное вознаграждение рядовых агентов органов госбезопасности. Выплаты им никогда не были регулярными или ежемесячными, а, как правило, приурочивались к какой-то дате: дню рождения агента, годовщине его сотрудничества с КГБ и т. д. Либо же агент поощрялся по результатам выполненного им задания.

Опытные оперативные работники, наставляя молодых коллег, всегда рассказывали, на чем некоторые их предшественники сломали себе карьеру или судьбу. Статья 9-я оперативных расходов в органах КГБ для оперативных работников любого уровня была своего рода змием-искусителем, так как всегда присутствовал соблазн потратить деньги не по назначению. Как правило, соблазнов было два: неправомерные траты по статье 9-й и вступление в интимную связь с женщинами — агентами госбезопасности.

Поскольку основной задачей 5-го Управления являлся политический контроль и борьба с «идеологическими диверсиями», в числе противников 5-го Управления оказывались все без исключения капиталистические страны.

Термин «идеологическая диверсия» трактовался достаточно широко. Его легко было расширительно толковать и использовать. Например, было понятие «вредная идеологическая направленность», применимое к любым аспектам человеческой деятельности и творчества, не вписывавшимся в рамки советской идеологии. Поэтому, неукоснительно следуя политическому курсу, определяемому ЦК КПСС и его Отделом агитации и пропаганды, КГБ проводил в стране широкомасштабную борьбу с любыми проявлениями инакомыслия.

По существовавшей в КГБ практике каждый оперативный работник, курировавший тот или иной объект, периодически должен был составлять отчет об оперативной обстановке на подконтрольной ему территории. Как правило, немалую часть подобного отчета занимала информация, не имевшая оперативной ценности и сообщавшаяся в разделе «Для сведения». В отдельных случаях готовился специальный документ, зачастую называвшийся «О нездоровой обстановке, сложившейся…», далее следовало название организации или подразделения организации, где, как полагали офицеры госбезопасности, сложилась «нездоровая обстановка». В подобных документах отражалась вся негативная информация, которая накапливалась в результате агентурно-оперативной деятельности. При необходимости на ее основе готовилась так называемая открытая справка, в которой отсутствовали упоминания агентов и прочих источников получения информации. В таком виде документ докладывался либо руководству соответствующего ведомства, либо в партийные инстанции.

Результатами подобного информирования были существенные кадровые изменения: увольнения или отстранения, в том числе и от выездов за границу. Так что у тех, кто посредством агентуры получал информацию, власть была, по сути своей, огромна.

Трудно выявить и разоблачить шпиона, непросто обнаружить антисоветскую организацию и отдельных негативно настроенных к окружающей их советской действительности лиц. Но если информировать главный партийный орган о компрометирующих моментах в жизни и деятельности человека, кандидатура которого рассматривается для командировки за границу, о его, к примеру, внебрачных связях, злоупотреблении спиртными напитками, увлечении приобретением товаров западного производства, восхвалении буржуазного образа жизни и наличии переписки с заграницей или родственников за пределами СССР, становится очевидным, что КГБ не дремлет и не зря проедает бюджетные деньги.

Мощнейшими средствами пропаганды и воздействия на общественное сознание в советские годы были телевидение и пресса, и именно поэтому они всегда находились под постоянным и неусыпным контролем со стороны госбезопасности. Не удивительно, что сотрудники 5-го Управления под руководством Бобкова были сосредоточены на вербовке агентуры именно из числе представителей творческой интеллигенции и там же находили главных своих идеологических врагов, с которыми боролись всеми доступными им способами.

Примеров вербовки госбезопасностью именно творческих людей очень много. Остановимся на нескольких из них, поскольку эти исходно обычные еще советских времен вербовки имели свои последствия и для СССР, и для постперестроечной России.

Очень важно понять, что вовлеченность советских, а затем российских граждан в работу госбезопасности была настолько крупномасштабной, что кажется поголовной. А люди, о которых мы судили лишь по публичной части их жизни, имели еще и тайную ее сторону, часто более драматичную, чем вылезающая из воды крошечная верхушка всем заметного айсберга.

Начнем с далекого прошлого и с клана Михалковых-Кончаловских.

Писатель Сергей Владимирович Михалков (1913–2009) родился и умер в Москве. По линии отца он был выходцем из дворянского рода Михалковых. Видимо, по этой причине семья после революции перебралась в Пятигорск. В 1928 году Сергей Михалков опубликовал одно из своих первых стихотворений «Дорога» в журнале «На подъеме», издававшемся в Ростове-на-Дону. В 1933 году он вернулся в Москву.

Некоторое время он работал на ткацкой фабрике и в геологоразведочной экспедиции. Одновременно стал внештатным сотрудником отдела писем газеты «Известия», главным редактором которой в то время был Николай Бухарин. Молодой и шустрый литсотрудник приглянулся НКВД и дал согласие на сотрудничество. Благодаря этому он получил возможность активно публиковаться в центральной прессе. Его стихи, исполненные советского патриотизма (о дворянском происхождении до поры нужно было забыть), печатались в журналах «Огонек», «Пионер», «Прожектор» и во всесоюзных газетах — «Правде», «Комсомольской правде» и «Известиях». На закате своих дней Сергей Михалков говорил:

Я воспитан в другой стране. В той, которой уже нет. С человека, прошедшего советскую эпоху от начала до конца, нужно спрашивать по законам того времени […] Мне было интереснее всего со Сталиным. При всем том, что мы сейчас знаем, о чем уже писали и говорили, это был выдающейся государственный деятель […] Сталин был выдающейся личностью. Конечно, он сделал много ошибок, пострадали многие невинные люди, но это был интересный человек[263].

В 1936 году в возрасте 23 лет Сергей Михалков женился. Избранница была на десять лет его старше и успела побывать замужем. Она была из знаменитой семьи. Отцом жены Михалкова — Натальи Кончаловской — был известный художник Петр Кончаловский, а ее дедом был художник Василий Суриков. До брака с Михалковым Кончаловская от первого мужа родила девочку, которую назвала Екатериной.

Наталья Кончаловская в 23-летнем возрасте вышла замуж за чекиста Алексея Алексеевича Богданова. Его брат, Петр Богданов, был крупным советским функционером и возглавлял внешнеторговую организацию Амторг. Амторг создал в 1924 году в Нью-Йорке американец Арманд Хамер, являвшийся советским агентом. Акционерное общество было создано с участием советского капитала, и оно осуществляло посреднические функции при совершении экспортно-импортных операций американскими компаниями и советскими внешнеторговыми организациями.

В Москве располагалось генеральное представительство Амторга — Совторг. С момента создания Амторга эта организация стала базовой в деятельности внешней разведки СССР того времени — Иностранного отдела (ИНО) ОГПУ и военной разведки Красной армии. Штат Амторга состоял исключительно из советских граждан, являвшихся сотрудниками внешней и военной разведок СССР, под прикрытием Амторга занимавшихся добыванием технологических секретов США и осуществлявших поставки в СССР продукции американских предприятий, не разрешенных для экспорта в страну Советов.

Под прикрытием этой организации Алексей Богданов и Наталья Кончаловская отправились в Америку, где и оформили свой брак (Богданов для этого развелся посредством переписки с прежней женой).

Командирован Богданов был в штат Вашингтон, в город Сиэтл. Официальной целью командировки была подготовка контракта на постройку китобойных судов для СССР. Действительной же целью было создание советской разведывательной сети в Сиэтле, месте расположения крупнейшей военно-морской базы тихоокеанского флота США, крупнейших верфей, где строились военные корабли и, кроме того, располагался завод по производству самолетов фирмы «Боинг».

Крестным отцом Натальи Кончаловской был советский скульптор Сергей Коненков. К началу 1920-х Коненков стал признанным мастером. Его работы получили широкую известность не только в СССР, но и за его пределами, где скульптора называли «русским Роденом». В 1922 году он второй раз женится. Новой его избранницей стала дворянка по происхождению Маргарита Ивановна Воронцова. Как записал скульптор Коненков в своем дневнике, «Маргарита была так прекрасна, что показалась мне творением какого-то неведомого художника».

В 1923 году в Нью-Йорке должна была состояться художественная выставка русского и советского искусства. Для участия в ней в США послали Коненкова с супругой. На самом деле супруги Коненковы отправились в США с целью создания агентурной разведывательной сети. До 1933 года США не признавали СССР, и в Соединенных Штатах отсутствовали дипломатические представительства Советского Союза, под прикрытием которых могли бы работать и во всех прочих странах уже действовали резидентуры советской разведки.

Вряд ли являлся случайным практически одновременный приезд в США Натальи Кончаловской с мужем-разведчиком и сотрудником Амторга и ее крестного отца скульптора Коненкова с женой Маргаритой, которой советской разведкой был присвоен псевдоним Лукас.

В Нью-Йорке Коненковы создали богемный салон, который с удовольствием посещали представители американской элиты. Хозяин — скульптор Коненков — играл на гармошке и обильно угощал гостей за резным деревянным баром собственного производства. Молодая красивая жена Маргарита была радушной и любезной хозяйкой.

Аналогичный салон действовал на другом конце США в Сиэтле, где жила крестница Сергея Коненкова Наталья Кончаловская с мужем-разведчиком Богдановым. Они тоже были милы с многочисленными гостями (муж развлекал их игрой на фортепиано). Однако по инициативе Кончаловской брак с Богдановым был расторгнут. А в 1937 году Петра Богданова арестовали и расстреляли. Чуть позже был арестован и расстрелян его брат Андрей Богданов. Но Кончаловская к тому моменту уже вышла замуж за Михалкова.

Будущий супруг Сергей Михалков ухаживал за своей избранницей долго и упорно. Прежде всего, он разузнал у дочки Кати о маминых ухажерах. Среди них был один незаурядный человек — поэт Павел Николаевич Васильев. Первые его стихи публиковались во владивостокских газетах, поскольку он жил и учился в этом городе. Борис Пастернак в 1956 году писал о нем с большой теплотой:

В начале тридцатых годов Павел Васильев производил на меня впечатление приблизительно того же порядка, как в свое время, раньше при знакомстве с ними, Есенин и Маяковский. Он был сравним с ними, в особенности с Есениным, творческой выразительностью и силой своего дара… У него было то яркое, стремительное и счастливое воображение, без которого не бывает большой поэзии и примеров которого в такой мере я уже больше не встречал ни у кого за все истекшие после его смерти годы.

В 1928 году Васильев переехал в Москву. Публиковался в московских журналах, выступал с чтением своих стихов. Быстро стал одним из популярных поэтов. Одновременно с этим приобрел репутацию пьяницы и дебошира, чему способствовало и его поведение, и многочисленные доносы, поступавшие в различные инстанции, включая органы госбезопасности.

В 1935 году Васильев был исключен из Союза писателей и осужден за избиение поэта Джека Алтаузена, дурно отозвавшегося о возлюбленной Васильева Наталье Кончаловской, которой Васильев посвятил стихи:

Я люблю телесный твой избыток,

От бровей широких и сердитых.

До ступней, до ноготков люблю,

За ночь обескрылившие плечи,

Взор, и рассудительные речи,

И походку величавую твою.

В 1936 году Кончаловская вышла замуж за Сергея Михалкова. Он вспоминает:

Надо признаться, Наташа не хотела выходить за меня замуж. Ее, конечно же, сбивала с толку разница в возрасте… Я настаивал на регистрации брака, боясь потерять любимую, обаятельную, умную женщину, и в конце концов Наташа сдалась.

В 1937 году в возрасте 24 лет Сергей Михалков стал членом Союза писателей СССР. Через два года, в 26 лет, его, не самого популярного и не самого даровитого советского поэта, к тому же беспартийного, наградили высшей правительственной наградой: орденом Ленина. Статут ордена Ленина определял:

Орден Ленина является высшей наградой СССР за особо выдающиеся заслуги в революционном движении, трудовой деятельности, защите социалистического Отечества, развитии дружбы и сотрудничества между народами, укреплении мира и иные особо выдающиеся заслуги перед Советским государством и обществом.

Когда в 1934 году, после Учредительного съезда Союза писателей СССР, встал вопрос о награждении орденом Ленина известного советского поэта и партийного функционера Демьяна Бедного, Сталин высказался против. Ровесник Сергея Михалкова любимый сталинский поэт и писатель Константин Симонов, закончивший с отличием Литературный институт, был принят в Союз писателей СССР в 1938 году, а орден Ленина получил только в 1965-м. Михаил Кольцов с 1922 по 1938 год был корреспондентом «Правды» и целого ряда центральных изданий. Он был самым известным советским журналистом, основал журнал «Огонек» и стал его редактором. Был редактором журнала «За рубежом», входил в число членов редколлегии «Правды», был основателем сатирического журнала «Крокодил» и юмористического журнала «Чудак». После создания Союза писателей СССР возглавил в нем иностранный отдел. Являлся делегатом международного конгресса в защиту культуры в Париже в 1935 году и руководителем советской делегации на аналогичном конгрессе в Барселоне в 1937 году. В 1936-м как корреспондент газеты «Правда» был направлен в Испанию, где шла гражданская война, и выполнял поручения советской разведки. За все эти заслуги он не получил орден Ленина, а был арестован в декабре 1938 года и расстрелян в феврале 1940-го.

Заслуги Сергея Михалкова относились, очевидно, к числу «иных особо выдающихся заслуг перед Советским государством и обществом». К литературе как таковой они никакого отношения не имели.

Из обвинительного заключения в отношении Павла Васильева:

В 4-й отдел ГУГБ поступили сведения о том, что литератор-поэт Васильев Павел Николаевич был завербован в качестве исполнителя террористического акта против товарища Сталина. Следствием установлено, что обвиняемый Васильев на протяжении ряда лет до ареста высказывал контрреволюционные фашистские взгляды. Ранее, в 1932 году, обвиняемый Васильев П. Н. как участник контрреволюционной группы из среды литераторов был осужден к 3 годам тюремного заключения условно. В 1935 году за избиение комсомольца поэта Джека Алтаузена был осужден к полутора годам ИТЛ. Будучи допрошен в качестве обвиняемого, Васильев П. Н. полностью признал себя виновным.

15 июля 1937 года Павел Васильев был приговорен к расстрелу и 16 июля расстрелян.

Супруги Коненковы провели в США 22 года. Маргарите («Лукас») удалось влюбить в себя выдающегося физика Альберта Эйнштейна и через него познакомиться с руководителем американского «Манхэттенского проекта» по созданию атомной бомбы — Оппенгеймером и его женой Кэтрин. Судоплатов в своей автобиографической книге «Спецоперации, Лубянка и Кремль» пишет:

Жена известного скульптора Коненкова, наш проверенный агент, действовавшая под руководством Лизы Зарубиной, сблизилась с крупнейшими физиками Оппенгеймером и Эйнштейном в Принстоне. Она сумела очаровать ближайшее окружение Оппенгеймера […] Коненкова под руководством Лизы Зарубиной и сотрудника нашей резидентуры в Нью-Йорке [Павла] Пастельняка (Лука) постоянно влияла на Оппенгеймера и еще ранее уговорила его взять на работу специалистов, известных своими левыми убеждениями, на разработку которых уже были нацелены наши нелегалы и агентура.

По возращении в Москву в 1945 году Коненков получил большую мастерскую и квартиру в престижном доме на улице Горького. Оставшиеся годы жизни они проводили в тесном общении с семьей Сергея Михалкова, которая продолжала работать на советскую разведку. При их непосредственном участии был завербован посол Франции в СССР Морис Дежан. Посол входил в ближайшее окружение президента Франции генерала де Голля и имел на него влияние. Кроме проверенных агентов Кончаловской и Сергея Михалкова в вербовочной разработке Дежана участвовала еще один агент — актриса Лариса Кронберг-Соболевская.

Мужем дочери Натальи Кончаловской (падчерицы Сергея Михалкова) Екатерины был писатель Юлиан Семенов (Ляндрес, 1931–1991). Его отец, Семен Александрович Ляндрес (1907–1968) с 1930 года работал в ВСНХ и Наркомате тяжелой промышленности; одно время был помощником наркома тяжелой промышленности Орджоникидзе. В середине 1930-х Бухарин пригласил на должность своего заместителя в «Известиях» Ляндреса. В 1942 году Семен Ляндрес был на несколько месяцев арестован. В 1952 году его вновь арестовали и осудили на 8 лет лишения свободы в ИТЛ. Его сын Юлиан бесстрашно добивался освобождения отца. Но Семена Ляндреса освободили только после смерти Сталина в 1954 году, и из лагеря он вернулся инвалидом. В конце 1950-х Ляндрес работал заместителем директора Гослитиздата; в 1960-е годы — заместителем главного редактора журнала «Вопросы литературы».

Юлиан Ляндрес в 1948 году поступил в Московский институт востоковедения. За активную защиту отца его исключили из комсомола и отчислили с 5-го курса института. Завершить образование он смог только после смерти Сталина: преподавал в Московском государственном университете им. М. В. Ломоносова (МГУ) язык пушту и одновременно учился на историческом факультете.

Начиная с 1955 года в различных центральных изданиях стали появляться произведения неизвестного ранее автора Юлиана Семенова. Это был псевдоним, выбранный Юлианом Ляндресом в честь своего горячо любимого отца. Публикации Юлиана Семенова увидели свет в авторитетных советских печатных органах: «Огоньке», «Правде», «Комсомольской правде», «Литературной газете» и «Смене».

В МГУ, где преподавал Юлиан Семенов, обучались студенты разных стран. За ними, как и за профессорско-преподавательским составом и советскими студентами, бдительно присматривали чекисты. Молодой, энергичный и эрудированный, к тому же чрезвычайно контактный преподаватель редкого языка пушту, с репрессированным отцом, вполне обоснованно заинтересовал госбезопасность. Человек авантюрный, жаждущий многое увидеть и познать, Юлиан Семенов не отверг предложение стать агентом и отправиться в Афганистан. В 1959 году он ступил на афганскую землю.

Где только не побывал Юлиан Семенов, выполняя сложнейшие задания советской разведки. Кроме Афганистана, он работал в Испании во времена правления генерала Франко; в Чили, когда у власти был социалист Альенде; в Парагвае, когда там правил диктатор генерал Стресснер; во Вьетнаме и Лаосе, где был свидетелем партизанской войны. Обо всем, чему он стал свидетелем, он увлекательно писал, но лишь незначительная часть написанного увидела свет. Остальное оседало в архивах советских спецслужб.

Однако Юлиан Семенов трудился не только во благо советской разведки. Прежде всего, он представлял интересы группы Питовранова — Бобкова. Еврей по национальности, с репрессированным отцом, но при этом знающий языки — лучшего агента для проникновения в «сионистские центры» трудно было придумать. Генералы госбезопасности всерьез верили в существование международного еврейского заговора и, как могли, вели с этим призраком войну.

Юлиана Семенова любил и читал Андропов. Эта связка завербованных писателей-агентов и чекистов в мутные советские времена использовалась и теми, и другими к максимальной взаимной выгоде. Завербованный 5-м Управлением журналист и редактор Виталий Сырокомский, прошедший большую жизненную школу в партийных органах и советской журналистике, тянувший много лет на себе лямку фактического главного редактора «Литературной газеты» (вместо формального главного редактора члена ЦК КПСС Александра Чаковского, вечно писавшего свою «Блокаду»), рассказывал, например, как писатели-агенты помогали КГБ решить проблему создания зарубежных корреспондентских пунктов, где под прикрытием журналистов должны были работать советские разведчики. Писатели были заинтересованы в корреспондентских пунктах, так как это открывало возможности для заграничных командировок. Чекисты — по той же причине.

Если верить Сырокомскому, идея создания корпунктов принадлежала именно ему. Однако не исключено, что Сырокомский здесь неоткровенен, и идея, конечно же, исходила из КГБ. Сырокомский пишет:

У «ЛГ» не было своих зарубежных собкоров […] Я предложил создать совместно с КГБ корпункты в США, Англии, ФРГ и Франции. КГБ, благодаря этому, получит еще «четыре крыши», а мы станем получать оперативные материалы из четырех ведущих стран Запада. Потребовал, чтобы «Чак» [Чаковский] позвонил Андропову. Ю[рий] В[ладимирович] сразу оценил ситуацию.

— Не вешайте трубку, Александр Борисович.

И мы услышали (мембрана правительственного телефона хорошо резонирует), как Андропов сказал кому-то по другому телефону:

— Андрей! Вот тут Чаковский вносит интересное, на мой взгляд, предложение.

И разъяснил Андрею Громыко суть вопроса. Министр иностранных дел тут же согласился с позицией товарища по партии. Так что все было решено за 10 минут[264].

В редакции «ЛГ» главного редактора Чаковского называли «Чак», а его первого заместителя Сырокомского — «Сыр».

За 10 минут Андропов не смог бы вникнуть в суть серьезного бюрократического вопроса, да еще и сообразить «выбить» деньги на проект из бюджета министерства иностранных дел (только для этого он и звонил Громыко). Телефонный звонок Чаковского Андропову был частью заранее согласованного спектакля.

Сырокомский находился в постоянном контакте с руководителями 5-го Управления генералами Бобковым и его заместителем Иваном Павловичем Абрамовым. С последним у Сырокомского был оперативный контакт. Абрамов предварительно согласовал проект по корпунктам с редакцией, затем дал указание начальнику 1-го отдела полковнику Пассу Прокопьевичу Смолину проработать этот вопрос; Смолин переадресовал указание начальнику 2-го отделения 1-го отдела подполковнику Владимиру Сергеевичу Струнину, подчиненные которого подготовили «записку в Комитет» (так назывались записки руководству КГБ) о создании за границей корпунктов «Литературной газеты». Затем эта документация была согласована руководством 5-го Управления с ПГУ, после чего легла на стол к Андропову.

Андропов был «за», но не хотел выступать первым с данной инициативой, поскольку требовались немалые средства в иностранной валюте для оплаты содержания корпунктов, труда корреспондентов и расходов на пребывание их семей. Поэтому Абрамов предложил Сырокомскому «проявить инициативу» и организовать звонок Чаковского Андропову. Зная о том, что вопрос уже согласован, отважный зам «потребовал», чтобы его начальник, главный редактор «Литературной газеты», набрал телефонный номер председателя КГБ. Послушаем рассказ Сырокомского:

На другой день на конспиративной квартире КГБ в центре столицы состоялась «встреча в верхах». Начальник 1-го Главного управления КГБ […] Крючков, его первый заместитель [Е. Ф.] Иванов, Чаковский и я. В принципе все обговорили, товарищи из внешней разведки согласились с моей постановкой вопроса: для «ЛГ» нужны особые материалы, писательского уровня, иначе чекисты [засевшие в корпунктах под видом журналистов] сразу засветятся.

Поэтому начали подбирать «своих» корреспондентов. Не удивительно, что в их числе оказался Юлиан Семенов. Сырокомский вспоминает:

Помню, как «пробил» себя в собкоры известный писатель и мой давний друг Юлиан Семенов, любимчик Андропова. Пришел ко мне в редакцию и заявил, что хочет два-три года поработать в Центральной Европе, в основном в ФРГ, в качестве собкора «Литгазеты». Я ответил, что одному мне такой вопрос не решить. «А что делать?». Я глазами показал, что надо звонить по «вертушке», и погладил плечи [погоны]. Он сразу все понял. Снял трубку: «Юрий Владимирович! Это Юлиан вас беспокоит. Вот какое дело…» Разговор продолжался минут десять. Сияющий Юлиан радостно сказал: «Старичок! Все уладил. Еду! Отправляй записку в ЦК». Я написал [записку в ЦК] и на всякий случай позвонил первому заму Крючкова […] Тот не возражал»[265].

Юлиан Семенов был тем, кто создал новый жанр в литературе — политический детектив, прославлявший чекистов — людей с «чистыми руками, горячим сердцем и холодной головой». Улицы советских городов пустели в дни показа сериала «Семнадцать мгновений весны», а Штирлиц стал по-настоящему национальным (советским) героем. Для создания положительного образа КГБ, возглавляемого Андроповым, творчество Юлиана Семенова было чрезвычайно важно. Поэтому ему и покровительствовал Андропов[266].

История вербовки самого Сырокомского тоже заслуживает внимания. Еврей по происхождению, он сумел в 1946 году (когда начиналась антисемитская кампания по борьбе с космополитизмом) поступить в МГИМО — Московский государственный институт международных отношений. Вот как описывал МГИМО сам Сырокомский в своем автобиографическом очерке «Загадка патриарха»:

МГИМО был кузницей «элитных» кадров — дипломатов и разведчиков, партийных работников и государственных чиновников. Здесь все преподавалось «по максимуму»: иностранные языки — как в известном московском Инязе; марксизм-ленинизм — на уровне Высшей партшколы при ЦК; история — как на истфаке МГУ, а право — как в юридическом институте… Но зато выпускник был подготовлен к работе на любом поприще.

МГИМО в советский период контролировалось 7-м отделом ВГУ МГБ (КГБ). Этим же подразделением обеспечивался контрразведывательный надзор за деятельностью Министерства иностранных дел (МИД). У еврея Сырокомского не было иного пути оказаться в числе студентов одного из самых престижных вузов страны, кроме как пойти на сотрудничество с органами госбезопасности, тем более, что, будучи студентом, он придумал издавать студенческий журнал, и это, с точки зрения госбезопасности, предоставляло ему возможности широкого общения со студентами и использования этих контактов в интересах советских спецслужб, при непосредственном участии которых и было получено согласие руководства МГИМО на издание студенческого журнала.

С журналом Сырокомскому помогли те, о ком он не стал рассказывать всю правду даже по прошествии многих лет. Предоставим слово Сырокомскому:

В начале апреля 1961 года меня вдруг пригласили в КГБ к какому-то важному генералу. Он был очень любезен, сказал, что давно читает мои статьи, и предложил:

— Вы опытный газетчик, уже 10 лет работаете в печати, знаете немецкий язык. В Берлине выходит наша газета на немецком языке — «Тэглихе Рундшау» [ «Ежедневное обозрение»]. Поезжайте туда на несколько лет. Вы будете назначены ответственным секретарем, то есть фактически руководителем редакции. А издатель — командование советских войск в Германии — предоставит вам полную свободу рук. И знание немецкого заодно полностью восстановите. Давайте…

Я сразу согласился. Ведь в моем институтском дипломе специальность значилась так: историк-международник по Германии.

Фамилию генерала КГБ, с ним беседовавшего, Сырокомский не указал, но мы ее знаем и сейчас назовем.

Вызов в КГБ был делом неординарным. На пропуске, который оформлялся для входа в здание для лиц, не являвшихся сотрудниками центрального аппарата КГБ, обязательно указывалась фамилия вызывавшего офицера. Более того, сотрудник КГБ должен был представиться приглашенному на беседу — назвать занимаемую им должность, звание, свою фамилию, имя и отчество. Забывчивость газетчика можно понять: генералом, вызывавшим Сырокомского, был Питовранов.

Сам он прекрасно знал Питовранова. В начале 1960-х Сырокомский проработал два года помощником первого секретаря Московского горкома КПСС Петра Демичева, а затем — Николая Егорычева. И когда после 14 лет, проведенных послом в Дании, куда он был «сослан», опальный Егорычев вернулся в Москву, Питовранов взял его к себе в ТПП на должность первого заместителя председателя президиума ТПП, которую к тому времени возглавлял. В 1988 году Егорычев при посредничестве Питовранова, генерала разведки Б. С. Иванова и первого зампреда КГБ Бобкова стал советским послом в Афганистане. Оттуда выводились советские войска, уходила целая армия, возможности по зарабатыванию денег для предприимчивых людей открывались очень большие.

Питовранов не случайно вызвал к себе тогда Сырокомского. Вопросы о назначении на должности решались не в госбезопасности. Это было прерогативой ЦК КПСС. Но продвигать в руководство печатных органов свою надежную агентуру госбезопасность могла посредством рекомендаций партийным инстанциям. Вызов Сырокомского к Питовранову был указанием на высокого уровня доверие и столь же высокую оценку его сотрудничества с органами КГБ.

И когда в января 1967 года стала издаваться первая в Советском Союзе «толстая» газета — на 16 страницах (выходить «Литературная газета» начала еще в 1929 году как орган Федерации объединений советских писателей, позже — Союза писателей СССР), и к тому же менее официальная, чем другие советские газеты, на должность заместителя главного редактора был поставлен проверенный агент КГБ Сырокомский.

Не многие руководители центральной прессы могли похвастаться постоянными и непосредственными контактами с руководством 5-го Управления. «Интервью с крупными политиками — президентами, премьер-министрами, министрами иностранных дел — были моей монополией», — писал Сырокомский. И хотя вопросы внешней политики не имели отношения к сфере деятельности 5-го Управления, агентурные сообщения о получаемой в ходе подобных интервью информации, всегда имевшие целью уловить несказанные публично нюансы, в обязательном порядке докладывались руководству госбезопасности.

Замглавреда «ЛГ» использовался и для активных мероприятий КГБ. О каких-то он рассказал в своих мемуарах:

Поздним вечером меня попросили срочно встретиться с послом ФРГ и передать ему, что подготовленная западногерманским телевидением сенсационная передача о советских дипломатах-шпионах ни в коем случае не должна появляться на экранах […] Иначе в московской печати будут опубликованы разоблачительные материалы о поведении некоторых дипломатов ФРГ в СССР […] Кое-кто из западных кремленологов утверждал не раз, что «Литгазета» — орган КГБ.

Корреспондентские пункты, которые «Литгазета» имела в Нью-Йорке, Токио, Лондоне и Париже, не случайно назывались «совместными корпунктами». В них под журналистским прикрытием работали кадровые офицеры советской внешней разведки. В Нью-Йорке, например, по воспоминаниям Сырокомского, «успешно работал на нас известный писатель, драматург и публицист Генрих Боровик, которого можно обвинить в чем угодно, но только не в работе в КГБ». Действительно, Боровик в КГБ не работал, то есть не был его кадровым сотрудником-офицером. Он был агентом 1-го отдела ПГУ.

Курировало «Литературную газету» 2-е отделение 1-го отдела 5-го Управления. Со временем в «литерном деле № 1110», находившемся в производстве данного подразделения, набралось достаточно компромата (по критериям госбезопасности) на Союз писателей СССР, его печатный орган «Литературную газету» и лично Сырокомского, в отношении которого начальником 2-го отделения подполковником Струниным и его сотрудниками старшим оперуполномоченным капитаном Евгением Аужбиковичем и оперуполномоченным капитаном Николаем Никандровым был составлен проект записки в ЦК КПСС, не суливший тому ничего хорошего.

Однако дальше генерала Ивана Абрамова проект не пошел, так как Сырокомский был постоянным агентурным контактом Абрамова. И когда отдельные сотрудники газеты призывали осмелевшего к тому времени коллегу быть более осторожным в высказываниях по политическим вопросам, тот, не подозревая о нависшей над ним угрозе, не без гордости сообщал, что бояться ему нечего, поскольку его другом является генерал Иван Абрамов.

И только когда Сырокомский возомнил, что достиг положения, при котором мог действовать без оглядки на КГБ, «друг» Абрамов дал ход собранным в отношении него материалам, показав строптивому Сырокомскому, кто в стране хозяин. По решению ЦК КПСС Сырокомского сместили с занимаемой им многие годы должности. Вместо него по рекомендации КГБ поставили более управляемого Юрия Изюмова.

Сырокомскому предложены два дальнейших места службы: издательство «Прогресс», в котором работало более 100 иностранцев, и Всесоюзное агентство по авторским правам (ВААП). Обе организации контрразведывательно наблюдались сотрудниками того же 2-го отделения 1-го отдела 5-го Управления.

Сырокомский выбрал ВААП, в котором служили заместителем начальника управления полковник КГБ Геннадий Зареев, а заместителем председателя правления — бывший сотрудник внешней разведки полковник Василий Ситников. Там же работал еще и подполковник КГБ Тарас Плахута. Журналист оказался буквально под гэбэшным колпаком и вспоминал затем об этих годах своей жизни как о самых тяжелых:

Два года в ВААПе были самым мучительным отрезком моей жизни. Из-за чуждой мне чиновничьей работы я тяжко заболел — спазмы сосудов, с трудом выкарабкался.

Так что «друзьями», Сырокомского в том числе, люди из КГБ никогда не были. Да у них и «друзей»-то никогда не было. Были только агенты и объекты.

Долгие годы негласно сотрудничал с КГБ поэт Евгений Евтушенко, являвшийся агентом 5-го Управления. Начинал он сотрудничество еще при Питовранове. Затем эстафетой его передали Бобкову, с которым Евтушенко работал уже напрямую. На память об этой вербовке остался у Питовранова сборник стихов Евтушенко с дарственной надписью, тоже затрагивающей тему дружбы:

В госбезопасности было и есть жесткое правило: никогда не рассекречивать своих агентов, даже в порядке наказания или из мести. Как сказал однажды начальник 1-го отдела Центра общественных связей (ЦОС) КГБ полковник Сергей Федорович Васильев писателю Станиславу Куняеву, еще одному завербованному в 1970-е годы агенту, «какими бы они ни были, как бы ни повернулась история, у нашего ведомства есть основной закон: своих информаторов, своих секретных сотрудников не сдавать и не рассекречивать никогда и ни за что»[267].

По этой причине многие офицеры КГБ в своих воспоминаниях обходили или даже отрицали факт сотрудничества Евтушенко с госбезопасностью. Типичны в этом плане мемуары Судоплатова:

Идеологическое управление КГБ заинтересовалось опытом работы моей жены [офицера НКВД Эммы Карловны Кагановой] с творческой интеллигенцией в [19]30-е годы. Бывшие слушатели школы НКВД, которых она обучала основам привлечения агентуры, и полковник Рябов проконсультировались с ней, как использовать популярность, связи и знакомства Евтушенко в оперативных целях и во внешнеполитической пропаганде. Жена предложила установить с ним дружеские конфиденциальные контакты, ни в коем случае не вербовать его в качестве осведомителя, а направить в сопровождении Рябова на Всемирный фестиваль молодежи и студентов в Финляндию. После поездки Евтушенко стал активным сторонником «новых коммунистических идей», которые проводил в жизнь Хрущев.

Об этой же поездке Евтушенко в Финляндию в 1962 году уже совсем другим тоном, скорее «засвечивающим» агента Евтушенко, писал Бобков:

Фестиваль в Хельсинки проходил в сложной обстановке. Американские спецслужбы во взаимодействии с антисоветскими организациями на Западе, подобными НТС[268], многое делали, чтобы сорвать фестиваль, вызвать беспорядки в городе, обвинить в них организаторов фестиваля, международные союзы молодежи, тесно сотрудничавшие с комсомолом. Серьезно помог дискредитации провокаторов поэт Евгений Евтушенко, член делегации советской молодежи[269].

Как любой завербованный агент, к тому же состоявший на связи с начальником 5-го Управления Бобковым, Евтушенко выполнял многочисленные оперативные задания КГБ в Советском Союзе и за его пределами.

В мае 1975 года в гостинице «Метрополь», в специально предназначенном для подобных встреч номере, КГБ проводило профилактическую беседу и пыталось завербовать писателя Владимира Войновича, которому показалось, что во время встречи его попытались отравить. Новость о попытке отравления быстро распространилась по свету, и КГБ оказался в неприятной ситуации. Войнович вспоминает:

Я не знаю, действовал ли поэт Евгений Евтушенко по чьему-то заданию или сам от себя старался, но в те дни он каждого встречного-поперечного и с большой страстью убеждал, что никто меня не травил… неосмотрительно хвастаясь своей осведомленностью: «Поверьте мне, уж я-то точно знаю» […] Интересно, откуда ж ему это было известно? […] Известна его роль посланника «органов» к [Иосифу] Бродскому и [Василию] Аксенову. Еще в молодые годы Евтушенко публично говорил, что каждого, кто на его выступлениях будет допускать антисоветские высказывания, он лично отведет в КГБ. Во время моего «диссидентства» Евтушенко очень старался подорвать мою репутацию и ухудшить мое и без того тяжелое и опасное положение, говоря, например, интересовавшимся моей судьбой иностранцам, что я плохой писатель, плохой человек, живу хорошо и их беспокойства не стою[270].

В своих воспоминаниях нобелевский лауреат поэт Иосиф Бродский писал, что Евтушенко каким-то образом узнал об оформлении его родителями выезда к нему в США и вызвался Бродскому помочь. При этом он подчеркнул, что со времен фестиваля молодежи в Финляндии в 1962 году у него в КГБ есть надежный друг, которому ему достаточно позвонить и вопрос будет решен быстро. Назвать фамилию друга он категорически отказался. Нетрудно догадаться, что другом был генерал Бобков.

В качестве агента с Питоврановым тесно сотрудничал и советский композитор Родион Щедрин. Их познакомил другой многолетний агент советской госбезопасности Василий Катанян, с 1937 года бывший мужем Лили Брик, одним из любовников которой был легендарный чекист Яков Агранов (расстрелянный в 1938 году). Брик, как и ее последний муж Катанян, тоже состояла в агентурной сети госбезопасности. Супруги держали литературный салон, где собирались деятели культуры. В их квартире молодой композитор Щедрин познакомился со своей будущей женой балериной Майей Плисецкой.

Творческие союзы (куда входила вся творческая интеллигенция) в 5-м Управлении оперативно наблюдались 2-м отделением 1-го отдела. Руководил этим подразделением подполковник Струнин. Заместителем начальника 2-го отделения был подполковник Валентин Ильич Бетеев, имевший странность настаивать на том, чтобы его называли Владимиром Ильичом[271]. Закончил он службу в звании генерал-майора, начальника УКГБ по Ивановской области.

Офицеры КГБ, курировавшие творческие союзы, внутри отдела назывались «литературной группой». В КГБ союзных республик существовали ее филиалы, а в областных и краевых управлениях подобные функции выполнял конкретный оперативный работник соответствующего 5-го подразделения.

Центральная «литературная группа» в Москве была немногочисленна. В начале 1970-х она состояла из старшего оперуполномоченного тогда еще капитана Зареева, старшего оперуполномоченного капитана Евгения Аужбиковича, старшего оперуполномоченного майора Виктора Федотова, оперуполномоченного капитана Никандрова и младшего оперуполномоченного младшего лейтенанта Владимира Попова. Каждый офицер, в свою очередь, курировал определенные коллективы. Зареев курировал Государственный комитет Совета министров СССР по делам издательств, полиграфии и книжной торговли (Госкомиздат СССР), Госкомиздат РСФСР и издательство «Прогресс». Кроме этого, совместно с Никандровым, Зареев курировал Союз писателей СССР и Российской Федерации и институт мировой литературы им. Горького. Федотов оперативно обслуживал Литературный институт им. Горького, высшие литературные и сценарные курсы при данном вузе, редакции «Литературной газеты» и «Литературной России», а также издательство «Советский писатель». Аужбиковичу была поручена координация деятельности 5-го Управления с соответствующими подразделениями социалистических стран. Но в начале 1980-х Аужбикович погиб в автомобильной катастрофе.

Обширная информация, отражавшая все аспекты жизни огромной страны Советов, получаемая и систематизированная органами безопасности, поступала в Центр, то есть в КГБ в Москве. Оперативные подразделения центрального аппарата КГБ в процессе агентурно-оперативной деятельности также добывали информацию в соответствии с направлениями своей деятельности. На основе обобщения информации с мест и в столице вырабатывалась стратегия и тактика деятельности органов КГБ по предотвращению враждебных советскому строю проявлений. Также на основе полученной и обобщенной информации готовились информационные справки в Инстанцию — ЦК КПСС, партийные органы на местах и периферийные подразделения госбезопасности.

Информация же, отражавшая положение в писательской среде, со всей территории огромной страны, поступала именно в «литературную группу». Поэтому с момента создания в 1967 году 5-го Управления в «литературной группе» скапливался огромный информационный массив, состоявший преимущественно из сообщений агентуры КГБ. Все эти донесения становились частью «литерного дела № 1110», размер которого со временем стал превышать 100 томов, более 300 страниц каждый.

Объем томов был ограничен размером коробок для архивного хранения. По этой причине тома не могли превышать определенного размера. Если же учесть, что все документы печатались с обеих сторон листа, не трудно представить колоссальный, по тем временам, объем информации, в этих томах сосредоточенный. Так что соответствующие подразделения спецслужб были в полной мере информированы о процессах, происходивших в творческих организациях СССР.

Основная задача Питовранова и Бобкова в те годы заключалась в построении фундамента для борьбы с политическим и идеологическим контролем КПСС над госбезопасностью. Чтобы от этого контроля избавиться и стать хозяевами жизни, без оглядки на Политбюро и ЦК КПСС, требовалось опереться на какие-то иные, новые силы, приходящие на смену осточертевшим советским гражданам коммунистам. Самой реальной силой Питовранову и Бобкову виделись русские националисты. Под них прежде всего подпадала деятельность так называемых «русистов».

С ее видными представителями поддерживал оперативный контакт офицер 5-го Управления Никандров. Выходец из Новосибирска, он оставался провинциалом и проявлял нескрываемый живой интерес к писателям-деревенщикам. Поэтому вскоре после перевода в «литературную группу» он установил оперативный контакт с литературным критиком и литературоведом Вадимом Кожиновым, поэтом Валентином Сорокиным и литературным критиком Евгением Сидоровым, которого завербовал в качестве агента КГБ.

В 1970 году после проведенных с Сорокиным дополнительных собеседований на Лубянке Никандров рекомендовал Сорокина на должность главного редактора только что созданного издательства «Современник», находившегося в ведомственном подчинении Союза писателей РСФСР и Государственного комитета Совета министров РСФСР по делам издательств, полиграфии и книжной торговли, курируемых Никандровым. В 34 года Сорокин стал главным редактором «Современника». В 1974 году он был удостоен премии Ленинского комсомола. С 1983 года руководил Высшими литературными курсами, а в 1986-м стал еще и лауреатом Государственной премии РСФСР. В руководимом Сорокиным «Современнике» были изданы книги большинства «писателей-деревенщиков», которым так симпатизировал Никандров.

От Кожинова Никандров получал информацию на доверительной основе. На этой же основе Никандров получал информацию от набиравшего силу молодого иркутского писателя Валентина Распутина. С Распутиным его познакомил университетский однокашник, ставший офицером ПГУ. Обо всех своих встречах с Распутиным его товарищ по университету предоставлял подробные отчеты в «литературную группу». А когда популярный писатель приезжал в Москву, Никандров встречался с ним лично.

В числе оперативных контактов Никандрова был также поэт и литературный критик Станислав Куняев, не без поддержки чекистов ставший в 1976 году секретарем Московской писательской организации, а несколько позже, в 1989 году, главным редактором журнала «Наш современник». Конечно, Куняев не предполагал, что Советский Союз рухнет, а информация о его сотрудничестве с КГБ станет достоянием гласности. Но она стала.

Из ежемесячного отчета 5-го Управления КГБ за май 1989 года:

Через агента «Родина» в журнале «Наш современник» опубликован материал о писателе-эмигранте Л. Копелеве (объект «Каналья»), разоблачающий его связи с антисоветскими центрами Запада.

Псевдоним Родин выбрал себе агент Куняев, когда подписывал документ о сотрудничестве с КГБ.

В середине 1970-х Никандров приобрел агента из противостоящего «русистам» лагеря. Им был известный поэт-сатирик Александр Иванов, избравший себе псевдоним Тугар. Тугарин Змеевич в русских былинах был противником русских богатырей, Алеши Поповича или Добрыни Никитича. С помощью «Тугара»-Иванова «литературная группа» 5-го Управления в числе первых «доверенных читателей» на несколько часов получала «горячие» машинописные экземпляры романа Василия Аксенова «Ожог» и бесцензурный сборник «Метрополь», которые после их копирования возвращались А. Иванову. С помощью Никандрова сатирик стал ведущим популярной передачи «Вокруг смеха». Двойственность жизни сжигала его изнутри. Он серьезно и запойно пил, что стало причиной его преждевременной смерти от алкогольной интоксикации.

Наиболее беспокойным объектом оперативного наблюдения для 5-го Управления и УКГБ по Москве и Московской области (МО) был Союз писателей СССР (Союз советских писателей) и его московская организация. Из всех других творческих объединений ССП выделялся идейными столкновениями, нередко переходящими в скандалы, широко обсуждавшиеся в обществе, в силу чего данный творческий союз находился под неусыпным контролем ЦК КПСС и КГБ. Поэтому все мероприятия, проходившие в ССП, его московской организации или в Центральном доме литераторов (ЦДЛ), находились в поле зрения недремлющей госбезопасности и куратора Никандрова, всегда имевшего под рукой справочник ежемесячных мероприятий ЦДЛ, по результатам которых требовал обязательного отчета генерал Иван Абрамов.

Никандров замышлял в то время вербовку 1-го секретаря Московской писательской организации Феликса Кузнецова, но опасался неприятностей в случае неудачи со стороны московского горкома КПСС. Ситуация для куратора сложилась деликатная.

Феликс Феодосьевич Кузнецов родился в 1931 году. Окончил филологический факультет МГУ и аспирантуру. В 1966 году стал кандидатом наук, в 1970 — доктором. Работал в различных центральных печатных органах. Преподавал в Литературном институте им. Горького и Университете Дружбы народов им. Патриса Лумумбы (УДН). В 1976 году возглавил Московскую писательскую организацию.

Кузнецов был известен как литературный критик, выступавший с четко правоверных партийных позиций. Этим он и привлек внимание Никандрова, тем более, что Московская писательская организация, крупнейшая в Советском Союзе по числу членов, да и по количеству признанных мастеров слова, играла в литературной и культурной жизни страны особую роль и была достаточно самостоятельна. В то же время Московская писательская организация стала местом пристанища и авторов либерального направления, и их антагонистов — русистов. Чтобы управлять процессом, на месте 1-го секретаря чекистам важно было иметь своего человека.

Пока Никандров решал, как именно ему приступить к вербовке Кузнецова, его опередил молодой офицер КГБ, выпускник Московского авиационного института (МАИ) и бывший комсомольский работник оперативный уполномоченный 1-го отделения 5-го отдела (впоследствии 5-й Службы) УКГБ по г. Москва и Московской области капитан Владимир Николаевич Зубков. Он и завербовал Кузнецова весной 1977 года.

Это была очень ценная вербовка, к которой Зубкова откровенно ревновал поклонник «деревенщиков» Никандров, тем более что бывший коммунистический литературный критик Кузнецов, почувствовав за русистами поддержку со стороны КГБ, немедленно перешел на позиции националистов. Вот как описывал роль секретаря писательской организации Кузнецова в те годы один из не полностью информированных национально настроенных писателей:

Феликс Кузнецов создал из Московской писательской организации настоящий духовный очаг, где в годы общего застоя всегда азартно шумела настоящая творческая жизнь […] «Официозность» литературной критики Кузнецова в [19]70-[19]80-е годы была продиктована его стремлением очеловечить партийную идеологию, вдохнуть в ее окаменевшие формулы тот животворный национальный дух, который привнесли в тогдашнюю советскую жизнь наши писатели «деревенщики». Не будь этой почти ювелирной литературной работы Кузнецова, Федор Абрамов, Иван Акулов, Борис Можаев, Василий Белов и тем более Валентин Распутин воспринимались бы ведомством Суслова как диссиденты. Кто-то, как Михаил Лобанов или Станислав Куняев, брал в руки меч и рубился с пятой колонной, ловко прыскающей цитатами из Ленина и Маркса, до последней возможности, кто-то, как Вадим Кожинов, одним ударом крошил так и не дотаявший за весь ХХ век лед троцкистских идеологем. Феликс Кузнецов был в ту пору критиком с «ролевым сознанием». А попросту говоря, был он искусным и мудрым толмачем, переводившим с языка Федора Абрамова на язык Суслова. Чтобы Суслов мог убедиться, что живое, полное горьких слез сердце русского писателя — это не камень, брошенный в серое здание на Старой площади[272].

Действительно, это был не камень, брошенный в серое здание на Старой площади, а результат кропотливой агентурной работы «литературной группы» КГБ и капитана Зубкова[273]. Союз писателей РСФСР к этому времени возглавлял ставленник Бобкова на этой должности и старый агент госбезопасности Сергей Михалков, так что о состоянии дел в союзах писателей Москвы, РСФСР и Советского Союза КГБ был осведомлен достаточно хорошо.

Чтобы не отставать от «москвичей» (так называли в центральном аппарате КГБ коллег из УКГБ по г. Москва и Московской области), Никандров приобрел в качестве агента госбезопасности проректора Литературного института им. Горького Евгения Сидорова, который с помощью КГБ через год после вербовки, в 1978 году, сменил Владимира Пименова, долгое время возглавлявшего Литинститут. Там же работал еще один ценный агент: проректор Литинститута Юрий Чириков, завербованный в 1975 году под псевдонимом Светов.

21 декабря 1977 года, в день рождения Сталина, в Центральном доме литераторов состоялась дискуссия на тему «Классика и мы», за которой внимательно следил КГБ в лице Никандрова. Мероприятие под академическим названием было не чем иным, как политической провокацией писателей патриотической направленности. Почувствовав в себе значительные силы к концу 1970-х, «русисты» решили привлечь на свою сторону симпатии партийного руководства. С этой целью и была организована в ЦДЛ дискуссия. Инициировал ее Вадим Кожинов, а глашатаем был верный его ученик и агент 5-го Управления Станислав Куняев, несколько позже описавший это событие, не назвав, впрочем, Никандрова по фамилии:

Звонил наш куратор из «Детского мира»[274], стал расспрашивать, как прошел секретариат по итогам дискуссии. Я начал было излагать, но потом, чтобы не запутаться, сказал: «Я лучше Вам прочитаю свою речь на секретариате». Он буркнул: «Подождите», — и на минуту в трубке воцарилось молчание. Потом он снова подошел к телефону.

— Что, запись наладили? — спросил я.

— Да! — грустным голосом ответил он.

— Но ведь есть же стенограмма!

— Стенограмма есть, да времени нет. А мне завтра в 9.00 надо докладывать.

И я начал ему читать[275].

Вслед за этим Куняев отправил в ЦК КПСС согласованное с Никандровым черносотенное письмо, содержавшее в том числе фактический донос на авторов самиздатского альманаха «Метрополь», которые, по мнению русистов, являлись представителями «пятой колонны» в СССР. Куняев вспоминает:

Конечно же (к чему лукавить), мне не было дела до того, что печатают в «Метрополе» Белла Ахмадулина или Инна Лисянская […] Я рисковал, но надеялся: а вдруг мне на этот раз удастся раздвинуть границы нашей «культурной резервации», жизнью которой руководили Зимянин и Шауро, Беляев и Севрук, во имя наших русских национальных интересов? Я рассчитывал ошеломить недосягаемых чиновников из ЦК, помочь нашему общему русскому делу в борьбе за влияние на их мозги, на их решения, на их политику[276].

В 1979 году многие члены Союза писателей СССР стали получать на домашние адреса письмо черносотенно-антисемитского содержания за подписью «Василий Рязанов»[277]. Авторами этого текста, скрывшимися за групповым псевдонимом Василий Рязанов, были Анатолий Михайлович Иванов[278] и Владимир Николаевич Осипов[279]. Распространением письма занимался Сергей Николаевич Семанов[280].

Авторы послания были довольно быстро установлены госбезопасностью. Первым арестовали Анатолия Иванова, частого гостя салона Ильи Глазунова и приятеля Семанова, сдавшего своих соавторов. Уголовного наказания избежал лишь Семанов, сохранивший даже членство в КПСС. Через много лет, в ноябре 2010 года, Семанов признался, что во время следствия имел длительную беседу с начальником 5-го Управления Бобковым:

Меня вызвал Филипп Денисович Бобков. Вначале говорил вокруг да около — просил быть сдержаннее, пересмотреть круг знакомых. Потом прямо сказал, что я веду себя так, что на меня может быть заведено уголовное дело… На том мы с Бобковым и разошлись, а через несколько дней взяли Иванова.

28 марта 1981 года Андропов направил записку с грифом «Совершенно секретно» в ЦК КПСС. Записка называлась «Об антисоветской деятельности Иванова А. М. и Семанова С. Н.»:

В последнее время в Москве и ряде других городов страны появилась новая тенденция в настроениях некоторой части научной и творческой интеллигенции, именующей себя «русистами». Под лозунгом защиты русских национальных традиций они, по существу, занимаются активной антисоветской деятельностью. Развитие этой деятельности активно поощряется зарубежными идеологическими центрами, антисоветскими эмигрантскими организациями и буржуазными средствами массовой информации. Противник рассматривает этих лиц как силу, способную оживить антиобщественную деятельность в Советском Союзе на новой основе.

В настоящее время главный редактор журнала «Человек и закон», член КПСС Семанов С. Н. в своем окружении распространяет клеветнические измышления о проводимой КПСС и советским правительством внутренней и внешней политике, допускает злобные, оскорбительные выпады в адрес руководителей государства. По оперативным данным он пропагандирует необходимость борьбы с государственной властью и заявляет, что кончился «период мирного завоевания душ. Наступает новый период. Надо переходить к революционным методам борьбы. Если мы не будем сами сопротивляться, пропадем». Вокруг Семанова группируются лица, которые либо разделяют его взгляды, либо не дают ему по разным причинам достойного отпора.

В связи с изложенным представляется необходимым пресечь враждебные проявления с тем, чтобы предупредить нежелательные процессы, которые могут возникнуть в результате деятельности антисоветских элементов, прикрываемой идеями «русизма».

Комитет госбезопасности имеет в виду привлечь к уголовной ответственности Иванова А. М. Что касается Семанова, то представляется необходимым рассмотреть вопрос об освобождении его от должности главного редактора журнала «Человек и закон». Решение о его уголовной ответственности будет принято в зависимости от хода следствия по делу Иванова.

Последнее предложение указывало на попытку привлечения Семанова к агентурной деятельности в интересах госбезопасности. Не согласись Семанов стать агентом, отправился бы он в лагерь вслед за Анатолием Ивановым.

Записка за подписью Андропова в ЦК КПСС о проблеме «русистов» была вовсе не чем-то неординарным, а всего лишь рутинным документом, отражавшим выявленные в процессе оперативной деятельности КГБ проблемы[281]. В КГБ не считали, что «русофилы» и «русисты» представляют угрозу для государства[282], поскольку в целом вся их деятельность плотно контролировалось КГБ.

Упомянутый Куняевым, а затем и в письме «Василия Рязанова» партийный руководитель советской литературы Владимир Севрук был заместителем заведующего отделом пропаганды ЦК КПСС. Известность он приобрел в 1966 году, когда, будучи аспирантом Академии общественных наук при ЦК КПСС, опубликовал в «Правде» разгромную статью на повесть своего земляка Василя Быкова «Мертвым не больно». Вскоре Севрук был принят на работу в отдел агитации и пропаганды ЦК КПСС и вырос в нем с должности рядового инструктора до заместителя заведующего отделом.

Уже после падения советской власти Севрук рассказывал, что именно так раздражило тогда Андропова в «русистах»:

— Тут еще «усисты» объявились…

Я попытался поправить, переспросил:

— Русофилы, что ли? Славянофилы?

Он усмехнулся:

— Да ты что? Русофилы, славянофилы были людьми талантливыми, высокообразованными. Их представление о будущем России было выстрадано. А «русисты» — это идеологическая обслуга таких «титанов мысли», как [Николай] Щёлоков и [Юрий] Чурбанов. Вообще-то «русистами» называют сотрудников западных спецслужб, обучающихся на факультетах славистики. Наши же «русисты» — это либо уже прикормленная Западом, либо стихийно тянущаяся в их сторону публика…

Он нажал кнопку видеомагнитофона. На экране возникла фигура редактора «Комсомольской правды» В[алерия] Ганичева, буквально орущего при закрытии съезда ВЛКСМ «Интернационал». Андропов выключил аппарат и продолжал:

— Вслед за «Интернационалом» сей фрукт с дружками в бане после возлияния также вдохновенно в голом виде горланил «Боже, царя храни». Это те же диссиденты, только маскировка другая. Для одних идеал — «душка» [Александр] Керенский. Для других идеал генерал-вешатель Лавр Корнилов. Тот же Ганичев в самолете, оказавшись над предполагаемым местом корниловской могилы, устроил с такими же «корниловцами» минуту молчания. И заставил встать даже секретаря ЦК ВЛКСМ Леонида Камшалова. Представляешь картину? Корнилов за время так называемого «ледового похода» перевешал десятки комбедовцев, красногвардейцев, комиссаров, расстрелял несколько сотен ростовских, новочеркасских, екатеринодарских рабочих, перепорол нагайками около тысячи пленных, их жен и детей. А комсомольские «вождюки» чтят его память… Мерзость какая![283]

Действительно, в 1972 году Ганичев, Сергей Семанов и Вадим Кожинов летели из Тбилиси в Москву. Когда пролетали над Краснодаром, над Кубанью, Семанов и Кожинов встали и сказали: «Почтим память Лавра Корнилова, погибшего в этих местах». Вот описание той же истории Ганичевым:

Из той поездки в Грузию помню, как Вадим Кожинов и Сергей Семанов в самолете, когда мы летели уже из Тбилиси домой, встали где-то над Краснодаром со своего кресла и заявили: «Мы пролетаем над землей, где героически погиб Лавр Корнилов, просим всех встать!». И все встали, даже секретарь ЦК ВЛКСМ Камшалов постоял. А это все-таки 1972 год был… Нам казалось, что в верхах крепнет определенное направление, определенное крыло, которое поддерживало русскую линию. Я не знаю подробностей… У нас было представление о модели социализма для народа, для русского народа. Мы сочетали русскую идею с идеей социализма и не видели в этом противоречий…Мы боролись с заскорузлыми понятиями о социализме, с одной стороны, и с прозападными космополитическими тенденциями — с другой. Особенно борьба обострилась с приходом к власти Юрия Андропова — яростного русофоба.

Зачинатель и герой Белого движения генерал Корнилов был для коммуниста Андропова ярым врагом. Гнев его в отношении комсомольских «вождюков» был закономерен. К тому же все они были предателями. Ведь кто-то донес Андропову историю про Ганичева и Корнилова, Ганичева и баню!

Человеком этим был Семанов[284], рассказавший о своей встрече с Бобковым, но не назвавший ни себя, ни Бобкова по имени в публикации «К не нашим. Главы из книги»:

Но самым забавным в этом ряду стало нелепое слово «русисты». Именно так обозвал нас шеф КГБ Ю. Андропов в своей знаменитой записке на Политбюро с убойным названием «Об антисоветской деятельности Иванова А. М. и Семанова С. Н.», поданной 28 марта 1981 года… Теперь-то, набравшись сведений из самых разнообразных источников, можно запоздало разъяснить, сославшись на беседу с одним из бывших подчиненных Андропова, что подсказал это слово лубянским грамотеям […] один из видных членов Русской партии, давно осведомлявший КГБ. Был он человек образованный и начитанный и обнаружил выражение «русист» в сочинениях одного из крупных русских публицистов начала ХХ века.

Сам Андропов от беспринципности многочисленных своих осведомителей пребывал (или делал вид, что пребывает) в растерянности:

А что они друг про друга пишут!.. — жаловался он Севруку. — Если опубликовать все, то вы их книги перестанете читать. Не надо никакой агентуры. Столько добровольцев из верхнего, так называемого интеллектуального эшелона. И все во имя чего? За какие-то поганые деньги, поездку в какую-нибудь Папуа-Гвинею, ученую степень, место под дачу в престижном поселке…

Сложность и уязвимость своего положения понимали, похоже, и сами завербованные, по крайней мере, некоторые из них. Журналист и редактор Александр Байгушев вспоминает:

Я ездил к руководителю Ленинграда Романову и писал за него целую книгу о Ленине и революции. Формально я числился редактором. На самом же деле моей целью было выяснить истинное отношение Романова к Брежневу.

Байгушев не уточняет, кто именно ставил перед ним такую небанальную задачу. Завербован он был 4-м Управлением МГБ во время учебы на романо-германском факультете МГУ, который закончил в 1956 году. После этого все в жизни Байгушева сложилось гладко. В 1960 году он получил диплом об окончании сценарного факультета ВГИКа. Работал в «Московском комсомольце» (1960), «Советской культуре» (1960–1963), затем до 1968 года в Агентстве печати «Новости» (АПН)[285].

В 1970-е годы Байгушев стал заместителем главного редактора газеты «Голос Родины», издававшейся в 83 странах для русских эмигрантов с целью создания благоприятного образа СССР и критики антисоветских эмигрантских организаций. С начала 1980-х работал во Всесоюзном обществе по культурным связям с соотечественниками за рубежом[286].

Так что выбор Байгушева, как агента 4-го Управления МГБ, был удачным. Тем более, что он удобно сочетал в себе русского националиста и абсолютного циника:

Чего ни приходилось делать, куда только, забыв брезгливость, ни внедряться ради русской идеи! — писал о себе Байгушев в одной из статей. — […] Владимир Осипов и Леонид Бородин пошли за русскую идею в андроповские лагеря. Они открыто выражали свое неприятие сатанинской коммунистической власти. Мы действовали как засланные профессиональные разведчики Русского ордена в стане врага. Владимир Осипов и Леонид Бородин в ореоле своей мученической святости по праву могут слегка презирать таких как я, как Сергей Семанов, как Валерий Ганичев. Мол, двурушники! Были крупными «номенклатурщиками»! Да, мы были двурушниками.

Когда над «русским патриотом» и коммунистом Семановым сгустились тучи, обеспокоились не только его единомышленники из писательской среды, но и сочувствовавшие ему «патриотично» настроенные чекисты. Куняев вспоминает:

В эти дни вдруг ко мне, секретарю московской писательской организации, зашел наш куратор из Комитета госбезопасности. Он и раньше заглядывал в организацию, чаще к первому ее секретарю Феликсу Кузнецову или к Юрию Верченко. Иногда заходил и к нам, рабочим секретарям, для того, чтобы выяснить настроения, узнать, кто что натворил, кто собирается уезжать. По многим признакам можно было понять, что это человек русский, государственник, не чуждый патриотических мыслей и чувств. Я, в частности, вспоминаю, как за год-полтора до моего письма [адресованного в ЦК КПСС по поводу засилья инородцев в литературе и искусстве], когда гроза нависла над Сергеем Семановым, тогда главным редактором журнала «Человек и закон» […] этот сотрудник как бы случайно на ходу встретился со мной и попросил передать Семанову, чтобы тот предпринял все возможные меры для своей защиты. А в эту нашу встречу перед своим окончательным решением о передаче письма в ЦК я прямо спросил его — правильно ли я поступаю.

— Сколько экземпляров Вы уже раздали? — спросил он.

— Пять, — ответил я.

— Запомните: нельзя, чтобы было больше восьми. Это [восемь] как бы для служебного пользования. А если копий будет больше восьми, то, по нашим инструкциям, Вы будете обвинены в распространении… Это уже другая статья, куда более опасная.

Я спросил его:

— Где будут со мной разговаривать после того, как письмо будет отправлено, — в ЦК или КГБ?

— Видимо, в ЦК. Но если Вас будут вызывать на Лубянку, я постараюсь, чтобы Вы попали в русские, а не еврейские руки[287].

Во 2-м отделении 1-го отдела 5-го Управления помимо членов «литературной группы» служили и другие сотрудники. Один из них — Николай Дмитриевич Жаворонков — был куратором Союзов художников и архитекторов СССР. В начале 1970-х его перевели из 5-го отдела УКГБ по г. Москва и Московской области как перспективного оперативного работника в Центральный аппарат КГБ, в его 5-е Управление. В ту пору был он старшим оперуполномоченным и майором. В помощники ему определили выпускника следственного факультета Высшей школы КГБ, младшего оперуполномоченного лейтенанта Вячеслава Михайловича Петрова.

За время службы в 5-м отделе УКГБ по г. Москва и Московской области и Министерстве обороны Жаворонков стал знатоком художественного «андеграунда» и художников-авангардистов. Он имел среди них достаточное количество агентуры, с помощью которой соответствующие подразделения госбезопасности смогли, например, своевременно подготовиться к несанкционированной выставке художников-авангардистов 15 сентября 1974 года в Москве, вошедшей в историю как «бульдозерная выставка».

Такое странное название появилось в связи с тем, что непризнанные, как их называли тогда, художники, не имея возможности выставлять свои картины в официальных залах, устроили выставку своих работ на открытом воздухе на юго-западе Москвы в новом микрорайоне Беляево. Под предлогом проведения неотложных строительных работ на экспозицию направили бульдозеры, которые безжалостно уничтожили творения художников. А на участников выставки и зрителей направили еще и поливальные машины.

Выставка была жестоко разгромлена. Но благодаря присутствию зарубежных журналистов, акция по разгону получила широкое освещение в зарубежных СМИ. Пришлось партийным властям и КГБ идти на компромисс и, спустя пару недель, 29 сентября, провести официально разрешенную выставку в Измайлово.

Придя на службу в 5-е Управление, Жаворонков получил на связь агентуру из числа художников, известных искусствоведов и коллекционеров. Был среди этих агентов и художник Илья Глазунов. Работал с ним напрямую начальник 5-го Управления Бобков. Их сотрудничество началось, еще когда Бобков был сотрудником 4-го Управления КГБ и ВГУ КГБ.

Из-за загруженности работой на посту начальника 5-го Управления Бобков поручил Жаворонкову осуществление регулярной связи с Глазуновым. И так как Жаворонков, о чем в 5-м Управлении было известно, был допущен к работе с агентурой самого Бобкова, тот был вскоре переведен на новую должность — помощника начальника 5-го Управления.

Особое место в этой агентуре все больше и больше занимали русские националисты, контролируемые 5-м Управлением, хорошо осведомленным об их деятельности. В частности, не были секретом монархистские убеждения Глазунова, державшего своего рода литературный салон, пестовавший русских националистов. При этом Глазунов был опытным агентом госбезопасности, а по существу — агентом-провокатором, что со временем стало очевидно и некоторым его сторонникам, например, писателям Владимиру Солоухину и арестованному в феврале 1967 года Льву Бородину.

Глазунов родился в 1930 году в Ленинграде. Во время блокады города немцами потерял родителей, умерших от голода. Самого его эвакуировали, что спасло ему жизнь. По возвращении в Ленинград с 1951 по 1957 год учился в Институте живописи и архитектуры им И. Е. Репина. В 1957 году в Москве в Центральном доме работников искусств состоялась первая выставка его работ, имевшая большой успех.

В 1965–1966 годах в нескольких номерах журнала «Молодая гвардия» была опубликована книга Глазунова «Дорога к тебе», в которой автор обращался к путям познания истории и культуры России, освещенной ее православной духовностью. В те же 1960-е годы он создал патриотический клуб «Родина», формально для охраны памятников истории и культуры. Кроме Глазунова основателем клуба выступил архитектор-реставратор Петр Барановский, энтузиаст защиты от разрушений старинных церквей и монастырей, репрессированный за свою деятельность в 1933 году. «Одной из важнейших задач клуба, — писал спустя годы Глазунов, — была пропаганда отечественного культурного и исторического достояния, привлечение как можно большего числа людей к его защите от окончательного большевистского разгрома… Эти люди стали основной ударной силой нашего нового для тех лет патриотического движения».

В 1968 году советское правительство, напуганное событиями в Чехословакии, запретило «Родину», которая приобретала откровенно националистический характер. Однако к этому времени эстафету перехватили другие еще более радикальные и мощные националистические организации, прежде всего Всероссийское общество охраны памятников истории и культуры (ВООПИиК), учрежденное в 1965 году как республиканская общественная организация.

Непосредственным инициатором ее создания был бывший секретарь ЦК ВЛКСМ, заместитель председателя Совета министров РСФСР Вячеслав Иванович Кочемасов, с которым Питовранов познакомился во время своей работы в ГДР, где Кочемасов с 1955 по 1960 год служил советником советского посольства[288]. В 1961–1962 годах Кочемасов был заместителем председателя Государственного комитета Совета министров СССР по культурным связям с зарубежными странами. Эта структура активно использовалась советскими спецслужбами для поиска кандидатов из числа эмигрантов и их потомков, могущих представлять интерес в качестве потенциальных агентов[289].

Кочемасов стал первым председателем ВООПИиК. Вместе с ним в организации этой структуры приняли участие писатель Леонид Максимович Леонов, художники Павел Дмитриевич Корин и Николай Аркадьевич Пластов, композитор Георгий Васильевич Свиридов, директор Эрмитажа Борис Борисович Пиотровский, академики АН СССР Игорь Васильевич Петрянов-Соколов и Борис Александрович Рыбаков. К началу 1980 года, по официальным данным, в РСФСР было образовано 1936 районных и городских отделений и 92 400 первичных организаций ВООПИиК. В период своего расцвета в 1970–1980-е годы Общество являлось одной из самых массовых советских организаций и насчитывало в своих рядах более 10 млн человек.

В 1968–1969 годах в составе ВООПИиК на базе секции по комплексному изучению русской истории и культуры действовал «Русский клуб» — негласное объединение национальной русской интеллигенции. Клуб возглавляли писатели Семанов и Дмитрий Анатольевич Жуков. Первый являлся агентом 5-го Управления. Второй — кадровым офицером ГРУ[290], сотрудничавшим с 5-м Управлением.

Словом, ВООПИиК, под руководством старого друга Питовранова Кочемасова, у которого в числе ближайших помощников был кадровый офицер советской военной разведки ГРУ Д. А. Жуков, целенаправленно занимался взращиванием русского национализма. Поэтому именно Жукову поручили съемки нового проекта КГБ — документального фильма антисемитской направленности «Тайное и явное». Режиссером фильма был назначен агент 4-го отдела 5-го Управления режиссер-документалист Борис Карпов, основатель киностудии «Отечество» и направления, получившего позже название «православное кино».

Глазунов тоже принял активное участие в создании ВООПИиК. «Я монархист не только потому, что идея монархии — это святая и вечная традиция истории человечества, но и потому, что все, что я люблю в истории России, связано с идеей монархии. Россия — страна, не знавшая колоний… Царская Россия была самой свободной, самой богатой и самой духовной страной мира. Общеизвестен ее вклад в культуру человечества», — писал Глазунов, сказочно идеализируя Россию.

Своим монархизмом Глазунов приглянулся Питовранову и Бобкову (люди, подобные Глазунову, приобретали в глазах КГБ все большую и большую ценность). Уже в 1963 году Глазунова выпустили в Италию по приглашению известной киноактрисы Джины Лоллобриджиды и кинорежиссера Фредерико Феллини написать их портреты. В числе тех, кто позировал там Глазунову, оказались еще президент страны Алессандро Пертини и Папа Римский Иоанн Павел VI. Можно только представить, на каком уровне и кем именно готовился и согласовывался визит «простого советского художника» Глазунова в Италию в то время.

Все оформлявшиеся на выезд советские граждане проходили тогда так называемую специальную проверку в органах госбезопасности, куда направлялись анкеты оформляемых, поступавшие в отделы выездов и разрешений (ОВИР) подразделений МВД СССР, либо соответствующих ведомств, командирующих специалистов за рубеж. При выезде в капиталистические страны или же к ним приравненные по условиям оформления (Югославия, Северный Вьетнам, Китайская Народная Республика) требовалось указывать родителей, а также братьев и сестер родителей оформляемого к выезду.

По имевшейся в КГБ информации дядя Глазунова (родной брат отца) был пособником немецких оккупантов, осужденный советским судом за коллаборационизм на 10 лет лагерей. Жена и дети брата отца проживали в США и Канаде. Эти очевидным образом негативные моменты в биографии Глазунова почему-то не явились препятствием для его выезда за границу.

В 1968 году Глазунов выезжал во Францию по приглашению графа Сергея Михайловича Толстого (главы ассоциации врачей Франции), актеров Ива Монтана, Симоны Синьоре и балерины Ивет Шовире. Согласился позировать Глазунову даже генерал де Голль. Опять же, можно представить, на каком уровне шло согласование поездки Глазунова во Францию для встречи с президентом страны.

Во время пребывания в 1968 году в Париже Глазунов познакомился с активным членом единственной и главной существовавшей тогда антисоветской организации — Народно-трудового союза (НТС) — Николаем Рутченко. Вот как сам Глазунов писал об этом в своей книге «Россия распятая»:

Много лет назад, будучи в Париже, на моей выставке я познакомился с человеком тяжелой и сложной судьбы, моим земляком петербуржцем Николаем Николаевичем Рутченко, известным многочисленными статьями по русской истории и книгой «КПСС у власти», которую я прочел в Риме [в 1963 году] во время моей первой поездки на Запад… Во время нашего разговора за столиком в одном из ресторанов Сен-Жермен де Пре Рутченко вдруг неожиданно, смотря мне прямо в глаза, спросил:

— А какое отношение к вам имеет Борис Федорович Глазунов?

— Как какое? Это мой дядя — брат отца, Сергея Федоровича.

Глаза Николая Николаевича радостно сверкнули.

— Дорогой Илюша, я хочу поздравить тебя, что у тебя такой дядя. Он был яростный антикоммунист и великий патриот России. Ты давеча восхищался книжкой Ивана Ильина, которую я тебе подарил: «О сопротивлении злу силою». Мы с твоим дядей, будучи на оккупированной немцами территории, издавали на газетной бумаге этот вдохновенный труд величайшего русского философа.

Тогда же Глазунов знакомится с сыном бывшего председателя Совета министров и министра внутренних дел царской России Петра Столыпина — Аркадием, активным членом НТС, бывшим в течение ряда лет председателем суда совести и чести НТС. С 1969 года Аркадий Петрович Столыпин становится членом редакционной коллегии журнала НТС «Посев», издаваемого в Германии.

О недопустимости подобных контактов, по словам Глазунова, его предупреждал сотрудник резидентуры советской разведки, работавший под прикрытием советского посольства в Париже. Но к этому моменту Глазунов уже был завербован советской разведкой, так что никаких осложнений у Глазунова из-за этих встреч не возникло. Обратимся к воспоминаниям самого художника:

На всю жизнь я сохранил дружбу с Томом Колесниченко, умным, обаятельным, исполненным глубокого юмора, талантливым человеком. Он мне предоставил свою квартиру […] К нему заходили друзья по университету Женя Примаков и Степа Ситарян […] Его отец был в то время заместителем министра[291].

Расшифруем сказанное. Томас Колесниченко — был кадровым офицером советской внешней разведки — ПГУ, работавшим в Италии под прикрытием корреспондента газеты «Правда». Он установил хорошие отношения с руководством итальянской компартии и деловыми кругами страны, что помогло Советскому Союзу заключить на выгодных условиях контракт на постройку автозавода по производству легковых автомобилей «Жигули», поскольку президент итальянского концерна «Фиат» Дж. Аньели был в дружеских отношениях с лидером итальянской компартии Пальмиро Тольятти и финансово помогал компартии.

Евгений Примаков, с которым Глазунов встречался у Колесниченко, был высокопоставленным агентом КГБ и будущим директором СВР. Отец Степана Ситаряна — Степан Арамаисович Ситарян — был крупным ученым экономистом, академиком и одно время занимал пост заместителя председателя Совета министров СССР. Одной из наиболее привлекательных по тем временам сферой применения сил для элитной молодежи была разведка — ПГУ. Вполне возможно, что упомянутый Глазуновым Степан Ситарян трудился именно там. Отсюда и дружба с людьми, причастными, как и он, к разведке, например — с Примаковым.

С 1978 года Глазунов преподавал в Московском государственном академическом институте им. В. С. Сурикова. В 1981 году возглавил созданный им Всесоюзный музей декоративно-прикладного и народного искусства в Москве. С 1987 года был ректором Всероссийской академии живописи, ваяния и зодчества.

В течение многих лет в Москве действовало два наиболее серьезных и представительных политических салона русофилов-русистов. Илья Глазунов вспоминает:

Клетушка [первое жилье, которое обрел Глазунов с женой в Москве в 1957 году] составляла два метра в длину и столько же в ширину. Влезали лишь койка и стол. Так мы и ютились, пока в моей жизни не появился Сергей Михалков, которому я обязан буквально всем. Нас познакомил [Андрей] Кончаловский. Ему нравились мои картины, более того, Андрон говорил, что над сценарием «Андрея Рублева» он начал работать под их влиянием[292].

Жаворонков, не посвященный в тайные дела Бобкова, вел работу с Глазуновым как с агентом, имевшим широкие связи с иностранцами. Бобков же вел с ним работу как с агентом-провокатором, внедренным в русское национальное движение.

Сотрудник отдела пропаганды Московского городского комитета (МГК) ВЛКСМ (1962–1965) и Комитета молодежных организаций (КМО) СССР в 1965–1970 годах, русский националист Юрий Луньков, тесно общавшийся в те годы с Глазуновым, вспоминает:

У него был штаб, куда многие приходили. Хотя регулярных формальных собраний не было, почти каждый вечер у него кто-то сидел. Как-то сидим у него за столом, все члены партии, [в том числе Юрий] Торсуев, секретарь ЦК комсомола. И Глазунов говорит: «Я мечтаю о том времени, когда всех коммунистов повесим на фонарях». В [19]60-е годы такое говорилось не часто. И все «ха-ха-ха».

У себя на дому Глазунов держал художественно-литературный салон, посещаемый советской творческой элитой и иностранцами, в числе которых был посол Испании в СССР Хуан Антонио Самаранч, с помощью Глазунова завербованный офицером 3-го отдела ВГУ. Отдел этот вел разработку посольства Испании в Москве.

Предоставим слово бывшему активному участнику Всероссийского социал-христианского союза освобождения народа (ВСХОН), получившему за это первый свой срок и затем дважды судимому за участие в антисоветской деятельности Льву Бородину, писавшему о Глазунове:

Сложна и противоречива сия личность… [он был] перманентным объектом слухов, сплетен, подозрений и обвинений… Безусловно, такой «оазис» общения соответствующие органы без внимания оставить не могли […] Во-первых, посетителей тьма, причем ежедневно. Посетители разные. Дима Васильев — первый помощник Глазунова по всем фото […] и прочим организационным делам […] Ни на что определенно «пустое» Глазунов времени не тратил принципиально […] Думаю, что у Глазунова никогда не было друзей «просто так». Для Глазунова друг — это помощник в делах его […] (а у Глазунова на очереди непременно было какое-нибудь дело и непременно на благо России не менее того) […] Все вечерне-ночные бдения в мастерской или квартире художника никогда не бывали простым времяпрепровождением, особенно если присутствовали иностранцы — тогда шла изощренная проработка в русофильском направлении.

[…] Солоухин пришел с молодой красивой девахой, которую представил племянницей. За весь вечер не помню, чтобы племянница сказала хотя бы слово. А может быть, именно не помню. Был Юрий Селезев, симпатичный, сдержанный в речах и тостах. Был любимый поэт Ясира Арафата (имени не запомнил) с приставленной к нему МИДом яркой блондинкой. Через два года его подстрелили во время очередной интифады. Был посол Испании в СССР, внешне не слишком приятный человек, то и дело «тонко» намекавший на свои «профранкистские» настроения[293].

Завербованный КГБ Хуан Антонио Самаранч несколько позже с помощью советского руководства стал главой Международного олимпийского комитета (МОК). Видимо, именно провокатор-Глазунов пристрастил Самаранча к русскому антиквариату, который тот нелегально вывозил из СССР, что и явилось основой его вербовки госбезопасностью. В 1978 году Глазунов написал портрет Самаранча на фоне русских икон, а также портрет его супруги на фоне одного из московских монастырей.

Если у Глазунова был хоть один преданный друг, то был им Солоухин. Но и он описал в романе «Последняя ступень» главного героя (в котором легко узнавался Глазунов), оказавшегося не просто стукачом КГБ, а сознательным провокатором, то есть человеком, втягивавшим друзей (типа Самаранча) в преступления и сдававшим их соответствующим органам.

Один из вариантов романа, главными действующими лицами которого выведены Солоухин и популярный фотохудожник «Кирилл Буренин» (в котором без труда угадывается художник Глазунов), заканчивается тем, что Солоухин, проезжая на машине по Лубянской площади, видит, как его кумир Кирюша — «ленинградец, петербуржец, с какими-то древними дворянскими предками, чуть ли не потомок Брюллова», — воровато оглянувшись по сторонам, входит в подъезд знаменитой на весь мир Лубянки.

На Лубянку Глазунов действительно ходил. Может быть, много раз. Вот история одного такого похода, и не к кому-нибудь, а к Андропову, в изложении самого Глазунова, описанная в книге «Россия распятая»:

В 1978-м он [Юрий Андропов] лично, скажем так, благословил мою выставку, которой грозил запрет, как и предыдущей… О том, чтобы без посторонней поддержки заполучить Манеж, нечего было даже мечтать. И снова — в который раз на моем веку! — на помощь пришел Сергей Михалков. Зная о возникших проблемах, он дал совет:

— А ты позвони хорошему человеку. Юрию Владимировичу Андропову. Встреться с ним, поговори, он все и решит.

В первую минуту я лишился дара речи:

— Шутить изволите, Сергей Владимирович! Да как я к нему попаду, кто же меня примет?

Невозмутимый Михалков продолжил:

— Не переживай, я тебе телефон правильный назову. Наберешь его…

На всякий случай я уточнил:

— А где кабинет Андропова?

— Ну как? В самом высоком здании страны, из него Колыму видно. На Лубянке Юрий Владимирович работает, в доме за памятником Дзержинскому.

У меня моментально взмокла спина: добровольно сунуть голову в пасть льва, отдать себя в лапы КГБ! Пытаясь оттянуть неизбежное, задал Михалкову еще один необязательный вопрос:

— А какое отношение к открытию выставки имеет председатель Комитета госбезопасности СССР?

Сергей Владимирович привычно усмехнулся в усы:

— Ж-жопа, не делай вид, будто не знаешь, где живешь. Ты пропагандируешь православие, по монархии тоскуешь, Достоевского любишь, в партию не вступаешь, а за такими людьми КГБ всегда приглядывал. Звони!

После первого же звонка мне была назначена аудиенция на Лубянке.

Во многих своих воспоминаниях Глазунов указывает, что на следующий день после его звонка Андропову его принял могущественный руководитель КГБ. Это значит, что в ведомстве, о чем Глазунов не стал рассказывать Михалкову, Глазунова давно и хорошо знали. При личном обращении советских граждан к конкретным руководителям различного уровня советской госбезопасности, прежде чем встретиться, готовилась подробная справка на данного человека. Лишь после этого решался вопрос о личной встрече.

В данном случае речь не шла о приеме заявителей в приемной КГБ на Кузнецком мосту. Там заявителей принимали круглосуточно, при необходимости приглашая офицеров соответствующих подразделений. Речь шла о личном приеме у руководства. Похоже, что в огромном здании на площади Дзержинского Глазунова хорошо знали еще до его первого звонка Андропову.

Близким единомышленником и сотрудником Глазунова стал еще один завербованный 5-м Управлением агент, будущий руководитель общества «Память» Дмитрий Васильев. Общество «Память» было проектом КГБ, подконтрольным госбезопасности. Патриотический клуб «Родина» тоже был подконтрольной КГБ организацией. Публицист А. Самоваров отмечал:

КГБ фактически создал «вторую реальность» в СССР: всякий, кто приходил в «подпольную политику», вливался в ряды, которые уже очень хорошо контролировались, а иногда и направлялись […] В СССР можно было быть монархистом, националистом, сторонником Запада и т. д. Но этот «черный» не фасадный мир плотно контролировался и управлялся КГБ, поэтому и обходились в огромном большинстве случаев без репрессий[294].

Валерий Ганичев, главный редактор «Комсомольской правды», писатель, затем доктор исторических наук и председатель Союза писателей России, вспоминает:

Илья Сергеевич Глазунов помогал создать тот знаменитый клуб «Родина» […] Конечно, клуб находился под пристальным вниманием КГБ. Тем не менее там многие из молодых ребят получили закалку, как многие считают, это клуб стал базой для будущей «Памяти» […] реальным идеологическим центром[295].

Из высказываний других участников клуба «Родина» становится понятно, в чем именно эта идеология заключалась. Российский писатель Олег Платонов пишет:

Для меня и моих друзей… интересы еврейских комиссаров были […] нам чужды, их кумиры скучны и фальшивы […] Мы же, русская молодежь, жаждали своих кумиров. И мы обрели их. Помню, первыми нашими кумирами стали великий русский художник Илья Сергеевич Глазунов и замечательный русский публицист Михаил Петрович Лобанов […] После Глазунова и Лобанова среди русской молодежи большой популярностью пользовался писатель Владимир Алексеевич Солоухин. Впервые я его увидел в каком-то студенческом клубе (возможно МАИ), где он выступал вместе с нашим кумиром Глазуновым в рамках клуба «Родина» […] Мы не знали, что уже тогда Солоухин собирал материал для книги «Последняя ступень», где остро поставил вопрос о еврейском засилии в России, о стремлении иудейских вождей к мировому господству над человечеством… Среди активистов клуба «Родина», наверное впервые в СССР, стала распространяться антисионистская литература. Солоухин рассказывал мне, что именно здесь он впервые познакомился с «Сионскими протоколами». Именно здесь я впервые увидел замечательных русских общественных деятелей того времени: Василия Дмитриевича Захарченко (гл. редактора журнала «Техника — молодежи»), Виктора Алексеевича Виноградова и Олега Игоревича Журина. Два последних были архитекторами, учениками [Петра] Барановского, впоследствии видными активистами общества «Память» […] Нашим последним университетом и национальным клубом стало Всероссийское общество охраны памятников истории и культуры (ВООПИиК). Созданное в 1966 году в ожесточенной борьбе с либерально-еврейским подпольем (объявляющей его антисоветской организацией), ВООПИиК включило в свое руководство почти всех главных кумиров русской молодежи — Глазунова, Солоухина… Здесь можно было получить редкую национальную литературу, например, произведения славянофилов, а также антисионистские издания. Именно здесь мне впервые дали почитать книги [Андрея] Дикого «Евреи в России и СССР» и [Александра] Селянинова «Тайная сила масонства»[296].

Факт возможного сотрудничества Глазунова с КГБ, похоже, никого, кроме Солоухина и Бородина, не смущал. Важнее было сохранить незапятнанным образ великого патриота России, просветителя Глазунова. Станислав Куняев, агент 5-го Управления и главный редактор журнала «Наш современник», пишет:

Скажу то, чего до сих пор никому не говорил. Вы даже не знаете, что в начале [19]90-х, когда в редколлегию вошел Владимир Солоухин, он сразу же предложил мне опубликовать [свою] повесть «Последняя ступень», в которой главный герой — талантливый фотохудожник, «мыслитель и историк» — является в то же время человеком, тайно связанным с КГБ, чуть ли не провокатором.

Когда из разговора с Солоухиным, да и из самой повести, мне стало ясно, что прототипом этого обаятельного героя является знаменитый русский художник [Глазунов], ужас объял меня.

— Я не верю! — закричал я Солоухину. — И никогда не буду этого печатать! Возьмите рукопись назад и, умоляю, никогда не публикуйте ее!

К сожалению, Солоухин не послушал меня, и рукопись в несколько смягченном варианте все-таки стала книгой[297].

За всеми без исключения националистическими организациями, зародившимися в советские годы, будь то «Русское национальное единство» Александра Баркашова или общество «Память» Дмитрия Васильева, стоял КГБ. Ни одной случайной не контролируемой и не направляемой КГБ группировки или организации в Советском Союзе не существовало.

Александр Баркашов родился 6 октября 1953 года в селе Сенницы Озерского района Московской области. Данные о его образовании отсутствуют. С 1972 по 1974 год он проходил срочную службу в советской армии. После демобилизации с 1974 по 1985-й работал на ТЭЦ-20 электрослесарем. В то же время Баркашов стал заниматься каратэ в Центральной школе каратэ при дворце тяжелой атлетики «Труд», основанной в 1969 году. Руководил школой энтузиаст этого вида восточных единоборств Алексей Штурмин.

Каратэ в СССР стало очень популярным. В 1978 году Штурмин возглавил Всесоюзную комиссию по этому виду единоборств; в 1979 году был избран вице-президентом Федерации каратэ СССР. Однако новый для СССР вид спорта подпал под пристальное внимание 3-го отделения 11-го отдела 5-го Управления, которое курировало канал международного спортивного обмена. В отношении Штурмина поступало большое количество агентурных данных, свидетельствовавших о различных финансовых нарушениях в руководимых им и его учениками школах каратэ и о насаждении в них идеологии преклонения ученика перед учителем. Роковым обстоятельством оказалось, видимо, то, что Штурмин стал «общественным консулом» посольства Голландии в Москве. А именно это консульство осуществляло связь с Израилем, с которым у Советского Союза в те годы были разорваны дипломатические отношения.

Для контроля за происходившим и за самим Штурминым завербовали одного из ведущих тренеров школы каратэ в СССР Алексея Штурмина Тадеуша Касьянова. Его вербовку провели начальник 3-го отделения 11-го отдела 5-го Управления полковник Борис Васильевич Тарасов и его подчиненный старший оперуполномоченный подполковник Николай Ильич Семин. Касьянов принял затем активное участие в разработке самого Штурмина, и вскоре он тоже был завербован, но уже 6-м отделом ВГУ.

Несмотря на то, что благодаря вербовке Касьянова и Штурмина ситуация со школами каратэ была контролируемой, в 1981 году на основании тенденциозно подобранных оперативных материалов, соответствующим образом предварительно проинформировав руководство КГБ и ЦК КПСС, 5-е Управление добилось введения запрета и уголовного наказания за обучение каратэ в Советском Союзе.

В 1982 году контроль за запрещенным теперь уже каратэ передали новому только что созданному 13-му отделу 5-го Управления. Отдел создавался для разработки неформальных объединений, в том числе националистических. Руководил им подполковник Александр Мороз. Именно этому отделу было поручено ведение агентурной разработки Штурмина, которого стали курировать старший оперуполномоченный 1-го отделения 13-го отдела майор Олег Никулич и его коллега старший оперуполномоченный майор Николай Царегородцев. Они же под руководством заместителя начальника 13-го отдела подполковника Эрнеста Белопотапова осуществляли арест Штурмина, которого от этой участи не спасло даже то, что он был агентом КГБ.

Штурмину приписывали распространение порнографических материалов, поскольку во время обыска у него дома была обнаружена видеокассета интимного содержания, на которой был заснят сам Штурмин и одна из его знакомых дам. Наказание ему было определено в семь с половиной лет лишения свободы. Пробыл он в заключении шесть долгих лет. Полтора года провел под следствием и в различных следственных изоляторах ближайший сподвижник Штурмина по каратэ Касьянов, которому тоже не помогло его пребывание в агентурном аппарате госбезопасности.

На начальной фазе разработки Штурмина в поле зрения чекистов оказался также мало кому тогда известный каратист Александр Баркашов, вскоре завербованный в качестве агента. Вербовал его Олег Никулич. Баркашов стал единственным из руководителей школ каратэ Штурмина, избежавшим уголовной ответственности за обучение этому виду спорта.

В 1985 году Баркашов был внедрен кураторами 13-го отдела 5-го Управления в «национально-патриотический фронт» (НПФ) «Память», который с 1985 года фактически возглавлял Дмитрий Васильев, являвшийся членом этой структуры с начала 1980-х. Сначала боец стал телохранителем Васильева, затем его заместителем. Появление НПФ «Память», в свою очередь, было инспирировано 2-м отделом 5-го Управления, которым руководил тогда полковник Юрий Балев.

Дмитрий Дмитриевич Васильев родился 30 мая 1945 года в городе Кирове (Вятка). В 1963 году закончил театральную студию. С 1963 по 1966 год проходил срочную службу в составе советских войск в Венгрии. Некоторое время после возвращения из армии работал во МХАТе, который оставил из-за конфликта с главным режиссером театра Олегом Ефремовым.

Обладавший харизмой артистичный Васильев привлек к себе внимание чекистов из «Фирмы» Питовранова, которые завербовали его в качестве агента 2-го отделения 1-го отдела 5-го Управления. По согласованию с Бобковым, Васильев был внедрен затем в ближайшее окружение русского националиста художника Ильи Глазунова, у которого стал личным секретарем и доверенным лицом. Агенту поручили в том числе фиксировать все, что происходило в салоне его шефа Глазунова.

В те годы казалось непредсказуемым, да и не столь важным, что самыми неузнаваемыми в российской истории останутся фамилии высших офицеров КГБ, руководивших всем этим процессом, начиная с Питовранова и Бобкова, а имена завербованных ими многочисленных агентов и офицеров ДР выйдут на первые полосы газет, интернета и новостных программ телевидения как имена главных политических деятелей новой России.

Заурядных людей в группе Питовранова не было. А. В. Киселев был человеком смелых поступков и резких суждений, не боявшийся высказывать их вслух:

Сложное для страны время — конец семидесятых и начало восьмидесятых годов, когда безволие, бездеятельность и старческие «игрища» руководящего советского ареопага со всей очевидностью обнажили несостоятельность политического устройства и экономической модели существовавшего строя, — поставило перед Службой некоторые дополнительные, очень непростые и принципиально новые задачи. Среди них — вскрытие злоупотреблений со стороны многих руководящих чиновников государственного и партийного аппарата, включая само «святое семейство» генсека.

Под «Службой» имелась в виду резидентура Питовранова, «Фирма». Уточним, что о «несостоятельности политического устройства и экономической модели существующего строя» пишет один из руководителей советской разведки, являвшейся, как и весь КГБ, «вооруженным отрядом партии».

«Вскрытие злоупотреблений со стороны руководящих чиновников» — не что иное, как сбор компромата на руководителей советского государства и партии, действия абсолютно незаконные, противоречившие имевшимся на этот счет установкам ЦК КПСС и регулировавшим деятельность госбезопасности ведомственным приказам КГБ.

Поскольку такие злоупотребления носили в основном экономический характер, — пишет А. В. Киселев, — то борьба с ними стала прерогативой «Фирмы», или, вернее, существенной частью ее повседневных забот. Несколько разработок, которые вел отдел как с позиций Центра, так и за рубежом, завершились нашумевшими судебными процессами. Однако нигде: ни в судебных заседаниях, ни в прессе — не прозвучало ни одной фамилии наших сотрудников. Пусть так и останется, они не тщеславны. Но фамилии их руководителей я назову с гордостью. Это были Б. С. Иванов и Е. П. Питовранов. Называю их с гордостью потому, что надо вспомнить реальную атмосферу тех лет, когда любой намек на такие действия заканчивался совершенно однозначно — немедленным увольнением с «укороченной» пенсией и лишением всех заслуг.

С целью абсолютной конспирации все оперативные досье вел я сам, подключая оперативных сотрудников отдела лишь для выполнения отдельных, частных элементов этих продолжительных разработок. [Но] то, что нам удавалось скрыть от самых высоких руководителей государства, не всегда оставалось секретом для Второго Главка, для контрразведки. Это и понятно, ибо мы подчас вынужденно «пахали на одном поле», где у них всегда оставались безусловные преимущества.

Теперь становится понятно, кто занимался раскручиванием нашумевших в годы Андропова как руководителя КГБ, коррупционных дел партийной номенклатуры и кто так безвозвратно расшатал устои советской системы. Трудно поверить, что все это писалось генералом советской (затем российской) разведки, открыто сознававшимся в государственной измене. Как иначе можно расценивать конспиративную деятельность заговорщиков Питовранова, Б. С. Иванова и А. В. Киселева, возглавляемых председателем КГБ Андроповым, направленную против руководства партии и страны, шедшую в нарушение формальных приказов КГБ и партии?

В 1982 году было создано 6-е Управление КГБ, задачей которого являлась «защита советской экономики от подрывной деятельности спецслужб иностранных государств и организаций». «Фирма» Питовранова, если иметь в виду борьбу с экономическими преступлениями, совершаемыми в том числе советской и партийной номенклатурой, была уже не нужна, так как любое крупное дело подпадало под юрисдикцию 6-го Управления КГБ.

Кем же был А. В. Киселев, взявший на себя столь рискованный труд главного диверсанта питоврановской «Фирмы» по подрыву устоев советского государства?

Киселев родился в 1932 году в городе Батайск Ростовской области. Окончил Одесское мореходное училище и Одесский институт инженеров морского флота, работал в комсомольских органах. В 1956 году был зачислен в военную контрразведку. Службу проходил в военно-морском флоте СССР. В 1959 году был переведен в Управление нелегальной разведки, работал на Ближнем Востоке и в Великобритании. За годы службы выезжал в разведывательные командировки более чем в 40 стран. В 1985–1990 годы преподавал в вузах КГБ (ранее окончил Высшую разведывательную школу ПГУ, аспирантуру и докторантуру). С 1990 года работал в КНДР как представитель КГБ/СВР РФ. Генерал-майор.

Немного истории. В августе 1941 года на территорию Ирана вошли войска СССР и Великобритании. Совместную операцию двух стран назвали «Согласие». Целью оккупации Ирана являлось предотвращение захвата иранских нефтепромыслов гитлеровской Германией и обеспечение безопасности так называемого «южного коридора», по которому проходил транспортный путь поставок в СССР военного снаряжения, направляемого союзниками по программе ленд-лиз. Войска Великобритании оккупировали Южный Иран; советские войска заняли территорию Северного Ирана. В конце 1942 года США также разместили в южной части Ирана свои воинские подразделения, обеспечивавшие транспортировку грузов в СССР. Странами-союзниками и правительством Ирана был определен срок вывода союзнических войск: не позднее, чем через шесть месяцев после победы над Германией.

19 мая 1945 года иранское правительство обратилось к руководству Великобритании, США и СССР с просьбой о досрочном выводе войск этих стран с территории Ирана. Просьба была мотивирована состоявшейся капитуляцией Германии. Руководители Британии и США согласились удовлетворить просьбу иранского правительства и 31 мая проинформировали об этом Сталина. Однако советское руководство хранило молчание. Советские войска из Ирана не вывели.

22 января 1946 года на территории Ирана, в районе Мехабад, населенном преимущественно курдами, так называемом «Мукринском Курдистане», где в 1941 году располагались советские войска, при активном участии советского правительства провозгласили «Курдскую народную республику», более известную как «Мехабадская республика», просуществовавшая до ноября 1946 года. За ее провозглашением стояли советские спецслужбы, нелегально поставлявшие курдам оружие. Но поскольку в ноябре 1946 года под давлением союзников и иранского правительства советские войска из Ирана вывели, Курдская народная республика пала.

После поражения в Иране с остатками своей армии ее руководитель Барзани пробился на территорию Советского Союза, где он и ушедшие с ним курды проживали до 1959 года. В СССР этот вождь учился в Военной академии им. Фрунзе.

14 июля 1958 года произошла революция в соседней с Ираном стране, в Ираке. Советское руководство, традиционно уделявшее Ближнему Востоку большое внимание, не преминуло воспользоваться этой ситуацией. Для усиления позиций СССР в регионе решено было в очередной раз использовать курдов, стремившихся обрести собственную государственность.

В начале 1959 года от советских берегов отплыл пассажирский теплоход «Грузия», на борту которого находились воины армии Барзани и члены их семей. Направлялись они в Ирак. В качестве пассажирского помощника капитана корабля судно сопровождал офицер советской разведки А. В. Киселев. И когда в сентябре 1961 года на территории Курдистана начались вооруженные выступления против властей Ирака, получившие название «Сентябрьское восстание», он стал руководить организацией повстанцам советской военной помощи.

На морском сухогрузном корабле через Средиземное море доставили несколько сотен ящиков с оружием. В открытом море их скрытно перегрузили на курдские рыболовецкие суда, после чего груз оказался на территории Сирии. Оттуда оружие последовало на автомобилях, перевозящих улов рыбаков, в Ирак. От начала до конца контроль за операцией по доставке оружия «восставшим» курдам осуществлял офицер советской нелегальной разведки А. В. Киселев, причем по прибытии в Ирак, используя прикрытие корреспондента ТАСС, он же выполнял функции связника Барзани с советской разведкой.

В том же 1961 году А. В. Киселева на несколько месяцев отправили в Великобританию в связи с судебным процессом по делу арестованного англичанами советского разведчика-нелегала Гордона Лонсдейла (он же: Конон Трофимович Молодый). В 1962 году А. В. Киселева вернули на Ближний Восток в знакомый Курдистан, где он снова работал под прикрытием корреспондента ТАСС. В 1963 году А. В. Киселев выехал в Англию уже на более продолжительный срок — в качестве директора страховой компании «Блэк энд Уайт». Так что за три года он побывал тремя абсолютно разными людьми[298].

В 1973 году способный офицер Управления нелегальной разведки КГБ А. В. Киселев возглавил 8-й отдел (специальных операций) Управления «C» ПГУ и оставался начальником отдела до 1985 года. Заместителем начальника ПГУ являлся в это время еще один подчиненный Питовранова — Б. С. Иванов.

Иванов начал работу в органах еще в предвоенные годы. В 1962 году он сменил Владимира Барковского на посту резидента нью-йоркской резидентуры КГБ. В марте 1964 года вместе с будущим невозвращенцем генералом Олегом Калугиным, работавшим в США под прикрытием журналиста, Б. С. Иванов планировал убийство в Вашингтоне советского разведчика перебежчика Юрия Носенко. Калугин в книге «Прощай, Лубянка!» вспоминает:

В марте [1964 года], незадолго до отъезда на родину, меня пригласил к себе Борис Иванов. «Разговор сугубо конфиденциальный, — начал он. — На днях в Госдепартаменте состоится встреча наших посольских работников с Носенко. Есть предложение подключить тебя к этой встрече». Я пожал плечами: «Если нужно, о чем вопрос?». Неожиданно последовал вопрос: «Ты как, стрелять не разучился? Сможешь на встрече с предателем прикончить его?» — «Конечно, смогу», — ответил я, еще не осознавая, что это какая-то авантюра. Ведь это же тюрьма, и надолго. У меня нет диппаспорта, никакой защиты.

Как бы угадывая мои мысли, Иванов предложил: «Мы потом тебя выручим — обменяем на кого-нибудь, не бойся». — «Я не боюсь, — сказал я твердо, — я готов».

В целом о Б. С. Иванове Калугин был высокого мнения. Вот что он писал, сравнивания его с Крючковым:

Его [Крючкова] отпугивала профессиональная эрудиция… первого зама, куратора Первого отдела и внешней контрразведки Б. Иванова […] На нем лежал основной груз оперативных дел, и его оперативный опыт, возможно, не имел себе равных […] Крючков наверняка втайне завидовал ему […] Иванова, несмотря на его протесты, освободили от кураторства внешней контрразведки под предлогом «необходимости сосредоточения внимания на организации борьбы с главным противником», а через некоторое время направили в Афганистан в качестве специального представителя Андропова при правительстве Тараки-Амина.

Если подкоп под устои советского государства внутри страны осуществлялся КГБ по линии «Фирмы» Питовранова, то в буквальном смысле подрыв СССР был успешно проведен ПГУ, разработавшим операцию по вторжению в Афганистан, погубившую в конечном счете Советский Союз. Одним из главных руководителей этой операции был Б. С. Иванов.

Всю работу от нашего ведомства с представителями других структур координировал Борис Семенович Иванов, — писал в мемуарах «Записки начальника нелегальной разведки» Юрий Иванович Дроздов. — Под его руководством осуществлялось создание органов госбезопасности при новом руководителе страны — председателе Революционного совета демократической республики Афганистан Бабраке Кармале.

Будучи полностью поглощен афганскими делами, он [Б. С. Иванов], наезжая по разным поводам в Москву, неизменно интересовался делами «Фирмы», давал очень дельные советы. Питовранов тоже нередко навещал его в Кабуле[299].

Будущий начальник нелегальной разведки КГБ — Управления «С» — Юрий Дроздов с 1975 по 1979 год возглавлял резидентуру КГБ в Нью-Йорке. Для активизации деятельности по борьбе с «международным сионизмом» к нему летал первый заместитель начальника ПГУ Б. С. Иванов. Много раньше, в 1957 году, Дроздов побывал в подчинении генерала Питовранова в ГДР. В 1964 году он был резидентом в Пекине, где двумя годами ранее трудился в должности советника по вопросам безопасности при Министерстве общественной безопасности (МОБ) КНР генерал Питовранов. Так что Питовранов, Б. С. Иванов и Дроздов знали друг друга достаточно хорошо[300].

Вторжение в Афганистан требовало повода. Б. С. Иванов и Питовранов его сочинили: «Наши чекисты подозревали Амина в связях с американской разведкой. Возможно, что их настораживало то, что он когда-то учился в США», — вспоминал секретарь ЦК КПСС по международным делам Борис Пономарев.

Соответственно, на предположении о том, что руководитель Афганистана Амин сотрудничает с «американской разведкой» и планирует переориентироваться на США, и была построена вся советская концепция о необходимости вторжения в Афганистан, приведшая через несколько лет к краху Советского Союза. Ничто в этих предположениях не соответствовало действительности. Это была намеренная провокация КГБ в отношении советского государства.

Проблема нестабильности в соседнем с СССР Афганистане существовала уже какое-то время. 17 апреля 1978 года в Кабуле убили видного деятеля Народно-демократической партии Афганистана (НДПА) Мира Акбара Хайбара. Через два дня, 19 апреля, в Кабуле прошла мощная демонстрация против руководителя страны Муххамеда Дауда, причем число демонстрантов превысило 20 тысяч человек. По приказу Дауда были арестованы некоторые видные деятели НДПА — Нур Мухаммед Тараки, Бабрак Кармаль и Хафизулла Амин. Последнему, однако, удалось привлечь на свою сторону военных, осуществивших государственный переворот, вошедший в афганскую историю как «апрельская революция» 1978 года. Режим Дауда пал.

С 1 по 9 сентября 1978 года в Гаване проходила 6-я конференция глав государств и правительств неприсоединившихся стран. От Афганистана в конференции участвовал новый руководитель Афганистана Тараки. 9 сентября, на обратном пути, он остановился в Москве для встречи с Брежневым. Генсек остался этой встречей доволен. Тем не менее, по прилете в Кабул, в тот же день, 9 сентября, Тараки задушили подушкой по приказанию Хафизуллы Амина верные ему армейские офицеры. Власть в Афганистане захватил Амин, что было неожиданностью для советской разведки и политического руководства СССР. С тех пор в СССР Амину не доверяли.

Генерал-майор Василий Заплатин был направлен в Афганистан в мае 1978 года в качестве советника начальника Главного политуправления афганской армии. Он вспоминал, что «штурм дворца Амина и последующий ввод советских войск в Афганистан преследовал единственную цель: убрать тогдашнего главу государства Хафизуллу Амина и привести к власти Бабрака Кармаля. Руководство СССР почему-то было убеждено, что только Кармаль в состоянии консолидировать общество, прекратить гражданскую войну, сохранить Афганистан дружественной нам страной. Амину доверия, особенно после убийства им предыдущего президента Тараки, совершенно не было».

По свидетельству Заплатина, советская госбезопасность во главе с Б. С. Ивановым занималась в Афганистане намеренными провокациями, не могущими не привести к обострению ситуации.

Министром обороны был назначен полковник Ватанджар, но эта ноша оказалась ему не по плечу. Это усугублялось еще и тем, что к лету 1979 года сформировалась так называемая «четверка» молодых министров, в которую входил и Ватанджар, и которая не очень утруждала себя работой. Неформальным лидером «четверки» — а чаще ее называли «бандой четырех» — являлся руководитель Службы государственной безопасности Сарвари. В нее также входили министр связи Гулябзой и министр по делам границ Шерджан. Жизненная философия этой «четверки» сводилась к принципу, который они заявили сами: «Мы совершили революцию, мы еще молоды и можем погулять».

На их совести фатальная ссора Тараки с Амином, неоднократные попытки покушений на Амина, попытки поднять мятеж в ряде армейских гарнизонов. Все это не обходилось без влияния наших спецслужб.

Тараки гордился своими молодыми министрами и по-отцовски любил их, прощал их шалости и пьянство. В то же время Амин, как председатель правительства, строго спрашивал с них за упущения по работе, за разгульный образ жизни. Именно с этого начались разногласия между Тараки и Амином, разногласия теперь уже внутри самой фракции «Хальк».

Я и сейчас, спустя двадцать лет, не могу понять, почему представители наших спецслужб в Кабуле так опекали этих раскольников, получали от них неправдивую информацию о положении дел в армии, снабжали этой информацией советских руководителей. В конце концов эта четверка, когда она окончательно обанкротилась, была тайно перемещена в Советский Союз.

В НДПА на момент ввода советских войск в страну существовало две фракции: «Парчам» («Знамя») и «Хальк» («Народ»). Фракция «Парчам» представляла немногочисленную афганскую интеллигенцию, в то время как «Хальк» объединяла в своем составе многочисленное крестьянство и незначительный «пролетариат». Между лидерами фракций Кармалем и Амином шла непримиримая борьба за власть. В результате этой борьбы Кармаль после «апрельской революции», летом 1978 года, был отправлен послом в Чехословакию, а осенью был смещен со своего поста и остался в эмиграции.

При создании партийных организаций в афганской армии насчитывалось всего 1973 члена НДПА, из них 6 % принадлежало к фракции «Парчам» и 94 % — к фракции «Хальк». В период, когда партия находилась в подполье, Амин вел в армии подпольную работу. С той поры традиционно его влияние там было значительным. При этом Амин был абсолютно просоветским политическим лидером. К СССР Амин относился с уважением и стремился все советское внедрять у себя безо всяких колебаний, хотя это не всегда соответствовало специфическим условиям Афганистана и политической обстановке. У него было два святых праздника в году, когда он мог позволить себе употребить спиртное: 7 ноября и 9 мая.

На свое несчастье Амин дважды учился в США. В 1957 году он получил диплом магистра Колумбийского университете по специальности «организация и управление школьным образованием». В 1962 году он вернулся в Колумбийский университет для защиты диссертации. Однако, не завершив написание научной работы, в 1965 году отбыл в Афганистан.

Учеба Амина в Колумбийском университете стала удобным поводом для обвинения его в сотрудничесте с ЦРУ, о чем Б. С. Иванов, как о доказанном факте, сообщил не только Андропову, но и непосредственно Брежневу. Военный специалист, бывший главный военный советник вооруженных сил Афганистана генерал-лейтенант Лев Горелов пишет:

Москва подозрительно относилась к Амину, отношения стали прохладными. На ситуацию повлияла и посланная главным представителем КГБ в Кабуле генерал-лейтенантом Ивановым Брежневу телеграмма с информацией о том, что Амин, который перед Саурской [апрельской] революцией учился в США, якобы является американским агентом[301].

Горелову вторит Заплатин:

Из многочисленных примеров, приведенных выше, складывается, как представляется, достаточно убедительная картина того, что послужило поводом для принятия рокового для СССР решения о вводе советских войск на территорию Афганистана. Этим поводом явилась заведомо ложная информация об агенте ЦРУ США Амине, полном разложении афганской армии и намерении руководства США разместить на территории Афганистана ракеты средней дальности «Першинг». Первоисточником этой информации являлся представитель КГБ в Афганистане генерал-лейтенант Борис Иванов.

Разумеется, руководство США не планировало размещать ракеты в такой неспокойной стране, как Афганистан. В это могли поверить лишь «кремлевские старцы», которым нашептывали дезинформацию изощренные провокаторы Питовранов и Б. С. Иванов[302].

Амин был абсолютно просоветским политическим деятелем. Об этом говорят многочисленные источники, в том числе и воспоминания его соратников, единомышленников и современников. Абдул Карим Мисаки, министр финансов в правительстве Афганистана в 1989–1990 годах, вспоминал, что Амин «был коммунистом», «очень любил Сталина и даже старался ему подражать».

Посол СССР в Афганистане с 1979 по 1986 год Фикрят Табеев сказал как-то, что «Амин такой же агент ЦРУ, как Берия — британский шпион». А по словам бывшего заместителя резидента в Кабуле в период, предшествующий вводу советских войск в Афганистан, полковника Александра Морозова, «Амин цитаты для своих выступлений находил в сталинском “Кратком курсе истории ВКП(б)”, который всегда был у него под рукой. В кабинете Амина в его дворце висел большой портрет Сталина. Борис Иванов, увидев этот портрет, сказал Амину, усыпляя его бдительность: “Товарищ Амин, я тоже сталинист!”»[303]

На самом деле, Иванов не «усыплял бдительность» Амина. Он действительно был сталинистом, как и Амин.

Советские страхи о вовлеченности США в афганскую политику Амина были безосновательными. Писатель и журналист Леонид Млечин рассказывает:

Афганистан был абсолютно на периферии американского внимания, и мы располагаем документальными подтверждениями. Дело в том, что когда иранские студенты в Тегеране захватили здание американского посольства, то они обнаружили там всю документацию, все шифротелеграммы из кабульского посольства в США. Копии шли в Тегеран. Весь поток шифротелеграмм из кабульского посольства издан. И видно, что американцы практически не имели никаких интересов в Афганистане и ничего там не делали — есть документальные свидетельства[304].

Информация о том, что Амин является ставленником Америки, проверялась и по линии генштаба советской армии, но никакой компрометирующей Амина информации найдено не было. Генерал-лейтенант Горелов вспоминает:

Мы тщательно это выясняли, искали доказательства, целое расследование провели, но подтверждений не получили. Амин, хотя и учился в США, служил своему народу и боролся, как и другие афганские лидеры и до него, и после него, за власть[305].

О том же писал генерал Заплатин:

Даже после штурма дворца, в ходе которого погиб сам Амин и двое его сыновей, его жена вместе с двумя оставшимися в живых дочерьми и младшим сыном никуда не пожелала ехать, кроме Советского Союза, заявив, что ее муж был другом Советского Союза, и она поедет только в эту страну. Так она и поступила. После штурма дворца Амина много говорилось, что он является агентом ЦРУ, но доказать ничего этого не удалось, да и заранее было понятно, что все это ложь… Лучших своих учеников лицея, где он был директором, а также своих родственников, Амин стремился направлять на учебу не в США, Германию, а только в Советский Союз. Поэтому не случайно среди афганских офицеров из числа халькистов было в 2–3 раза больше со знанием русского языка, чем среди офицеров из числа парчамистов.

Оценки советскими военными и спецслужбами положения в Афганистане и афганской армии были противоречивы. Не сгладил противоречий даже визит в Кабул Пономарева. На одном из совещаний с его участием дело дошло до того, что советские участники совещания — представители армии и КГБ, как вспоминал генерал-майор Заплатин, — «друг друга готовы были взять за грудки». Армия была в своих оценках сдержанна. КГБ выступало за решение афганской проблемы быстро и радикально.

Амин чувствовал, что за его спиной происходит неладное. В попытке изменить ситуацию, он написал письмо Брежневу с просьбой о встрече. Горелов пишет:

Перед [моим] отлетом в Москву на Политбюро ночью меня вызвал к себе Амин, с которым мы расстались за несколько часов до этого.

— Пожалуйста, — попросил он, — передайте письмо Брежневу […]

— Но я далек от Брежнева, могу отдать начальнику Генерального штаба.

— Письмо получите завтра на аэродроме.

Конечно, я был в полном недоумении: что за странная идея, почему меня избрали курьером? Прибыл утром на аэродром, поднялся в самолет — никого и ничего. Начали отодвигать трап. И тут бежит человек — как оказалось, начальник Главного политического управления Экбаль, кстати, в свое время окончивший МГУ! — и вручает мне конверт. По прибытии в Москву я отдал его начальнику генштаба. Письмо распечатали, прочитали — Амин предлагал Брежневу встретиться в любой точке. Но дошло оно до Леонида Ильча или нет, не знаю.

На следующий день (шел сентябрь 1979 года) Горелов прибыл в Москву на заседание Политбюро для обсуждения вопроса о вторжении в Афганистан. Генерал армии Иван Павловский, который в то время инспектировал работу советников в Афганистане, располагал достаточной информацией о ситуации, но Брежнев решил послушать мнение «низов». Начальник генштаба Николай Огарков категорически утверждал, что «ввод советских войск невозможен». Павловский и Горелов также были категорически против ввода войск и к моменту прибытия на совещание к Брежневу разработали «аргументированный ответ генсеку».

На совещании у Брежнева присутствовали также министр иностранных дел Андрей Громыко, министр обороны Дмитрий Устинов и Пономарев. Брежнев попросил Горелова доложить об обстановке в Афганистане.

— Леонид Ильич, я владею информацией, но не так глубоко, как посол. В деталях знаю обстановку в армии.

— Ответьте, войска надо вводить или нет?

— Нет, Леонид Ильич.

— Почему?

— Во-первых, у афганской армии сегодня в наличии 10 пехотных дивизий, три армейских корпуса, 350 самолетов, 1500 стволов артиллерии, 900 танков. Она способна контролировать положение дел в стране и на границе. Доказательство — многочисленные успешно проведенные операции по вытеснению пакистанских группировок. Во-вторых, если введут наши войска, американцы усилят помощь антиафганским формированиям. Снабдят их техникой, оружием, советников пришлют и вторгнутся в Афганистан. В-третьих, наша армия не готова драться в горах. Она не знает, что это такое.

Горелова перебил министр обороны Устинов:

— Не расписывайся за армию.

— Говорю то, что знаю точно. В-четвертых, Советский Союз понесет огромные материальные и человеческие потери. Наши ребята будут воевать первым эшелоном, а афганцы вторым. […]

Меня выслушали и попросили удалиться в соседнюю комнату. После меня докладывал представитель КГБ в Кабуле генерал-лейтенант Борис Иванов.

Когда Огарков, Павловский и Горелов ехали обратно, Огарков сказал: «Мы проиграли». «Я догадался, что Брежнев принял сторону кагэбиста Иванова, который рьяно выступал за ввод войск», — вспоминал Горелов.

Б. С. Иванов вызвался взять на себя физическое устранение самого Амина. Мертвый Амин не мог доказать неоправданность обвинений о состоянии его в агентурном аппарате ЦРУ США. По этой причине вопрос об отстранении Амина от власти и предании его в Афганистане суду даже не обсуждался.

Первое проводимое КГБ покушение на Амина было организовано в резиденции руководителя страны Тараки, причем Б. С. Иванов, вовлеченный в операцию, был тем, кто умышленно посоветовал Амину посетить своего политического наставника, ставшего к тому времени врагом Амина, зная, что Амин на встрече будет убит. Но покушение провалилось. Амин уцелел и для безопасности перебрался за стены дворца «Тадж-Бек».

Тогда Б. С. Иванов организовал новое покушение — «примирительный обед» Амина со своими противниками, на котором Амин и его гости были отравлены. Это новое покушение было осуществлено агентом 8-го отдела Управления «С» ПГУ Михаилом Талыбовым, советским разведчиком-нелегалом, работавшим в Кабуле на должности повара Амина. Но поскольку Б. С. Иванов координировал деятельность КГБ в Афганистане из рук вон плохо, приставленный к Амину министерством здравоохранения СССР советский врач не знал о проводимой КГБ операции и вытащил Амина и его гостей с того света. После этого пришлось принимать решение о вторжении советской армии в Афганистан, штурме дворца Амина и начале войны.

Первая группа спецназа КГБ, получившая название «Зенит-1», под командованием начальника КУОС полковника Г. И. Бояринова, прибыла в Афганистан 5 июля 1979 года, за несколько месяцев до ввода в страну советских войск. Офицеры «Зенита» скрытно от афганских властей осуществляли разведку стратегически важных объектов Кабула, включая дворец «Тадж-Бек», в котором укрылся Амин. Группа состояла из 38 офицеров. Все они имели заграничные паспорта на вымышленные фамилии и значились гражданскими специалистами в различных областях экономики. Следующая группа — «Зенит-2» — насчитывала 18 офицеров. К декабрю 1979 года в отряде было уже 130 человек.

В итоге «ошибку» советских врачей, спасших Амина от мучительной смерти, исправляла группа «специального назначения» советской госбезопасности, во время штурма безжалостно убивавшая всех подряд, включая женщин и детей. Как вспоминали впоследствии участники штурма, ковры, в изобилии покрывавшие полы дворца «Тадж-Бек», сочились пропитавшей их человеческой кровью. Но потери среди афганцев никого не волновали. Б. С. Иванова во время и после штурма интересовал только один вопрос: убит ли Амин[306].

Шах Вали, министр иностранных дел Афганистана при Амине, вспоминал, что при штурме дворца случайных жертв было много:

К моменту штурма во дворце, кроме афганцев, находились ваши медики, переводчики, а также советники из КГБ, отвечавшие за безопасность Амина. Насколько я знаю, один врач был убит. Погибла моя жена. Убили маленьких сыновей Амина, а его дочь ранили. Убили и еще многих. Но ведь все эти люди, а также сам Амин и его окружение, могли сдаться без единого выстрела.

Но никто не предложил им сдаваться.

После советского военного вторжения в Афганистан в КГБ были созданы специальные подразделения, подчиненные 8-му отделу ПГУ А. В. Киселева. Начальник Управления «С» генерал Юрий Дроздов, в подчинении которого он находился, описал историю создания спецподразделений в своих воспоминаниях:

31 декабря 1979 года я и Вадим Алексеевич Кирпиченко в присутствии Владимира Александровича Крючкова докладывал Юрию Владимировичу Андропову о нашем участии в афганских событиях. После окончания беседы я сказал о том, что нужно сейчас, оценивая этот опыт, подумать о формировании специального кадрового подразделения в системе КГБ. Юрий Владимирович посмотрел на меня, не ответив ни слова. В середине января произошла очередная встреча. Я уже пришел с бумагой, в которой была изложена идея создания «Вымпела». В течение 1980 года, после неоднократных обсуждений, согласований в правительстве и Политбюро, руководство КГБ согласилось с необходимостью образования такого подразделения.

На состоявшемся 19 августа 1981 года закрытом совместном заседании Совета министров СССР и Политбюро ЦК КПСС высшее руководство страны приняло решение о создании в Комитете государственной безопасности СССР совершенно секретного отряда специального назначения для проведения операций за пределами СССР в «особый период»[307].

Генерал-лейтенант Кирпиченко был в 1979–1991 годах первым заместителем начальника ПГУ и в декабре 1979 года руководил штурмом дворца президента Амина в Кабуле.

Итак, 19 августа 1981 года Андропов подписал приказ о формировании в составе КГБ подразделения специального назначения — Отдельного учебного центра КГБ, более известного как группа специального назначения «Вымпел». Подчинялось оно начальнику Управления «C» Дроздову и начальнику 8-го отдела ПГУ А. В. Киселеву, возглавлявшему отдел с 1973 года[308].

Вымпеловцы работали в Афганистане много лет, — писал Дроздов. — Группами по десять, пятнадцать, двадцать человек, при скромной поддержке вооруженных сил, они решали весьма сложную и почетную задачу амортизации боевых действий между двумя противоборствующими силами. Благодаря оперативности, знанию обстановки, хорошей разведке, умению установить контакты с противником, с душманами, с авторитетами, с аксакалами, с главарями банд, умению построить отношения с руководителями советских войсковых подразделений, представителями милиции и т. д.

Но «работали» вымпеловцы не только в Афганистане. По словам Дроздова, сотрудники «Вымпела» действовали в различных горячих точках мира — на Кубе, во Вьетнаме, Мозамбике, Анголе, Никарагуа, Лаосе, Ливане, Египте, Сирии, Иордании и в ряде других стран и регионов.

Об уровне подготовки «разведчиков специального назначения» свидетельствует генерал-лейтенант Игорь Гиоргадзе, бывший глава госбезопасности Грузии:

Нам давали такую подготовку, чтобы человек был в состоянии выполнить задание в любой точке земного шара. Начиная от вывода из строя пусковой установки стратегической ядерной ракеты и заканчивая похищением особо важного лица и его дальнейшей переправкой в Советский Союз[309].

Речь шла, таким образом, о прекрасно подготовленных разведчиках и диверсантах. И все они оказывались в фактическом подчинении Питовранова, Б. С. Иванова и А. В. Киселева.

После успешной операции по устранению Амина Б. Иванов вернулся в Афганистан, где приступил к созданию новых органов афганской госбезопасности при новом руководителе Афганистана Кармале. Время от времени он наезжал в Москву, неизменно встречался с Питоврановым и интересовался делами «Фирмы». Питовранов, в свою очередь, нередко навещал Иванова в Кабуле.

Однако пребывание Бориса Иванова в Афганистане закончилось в 1982 году по причине нервного срыва, из-за которого его отозвали на родину, хотя его служба в КГБ на этом не завершилась. Генерал продолжил работу под прикрытием МИДа. В 1983 году он входил в советскую делегацию международной комиссии Организации по безопасности и сотрудничеству в Европе (ОБСЕ) в Стокгольме. Известный советский дипломат Олег Гриневский, возглавлявший ее, хорошо запомнил Иванова, прибывшего вместе с сыном Андропова Игорем — сотрудником центрального аппарата МИД СССР:

Очень скоро я понял, что его [Б. С. Иванова] главной заботой были отнюдь не меры [европейского] доверия, а безопасность сына генерального секретаря. Он [Б. С. Иванов] был уже в летах — тучный, расплывшийся, но живой и энергичный. Жизнь изрядно потрепала его. Был он резидентом [КГБ] в Нью-Йорке и главным представителем этого ведомства в Афганистане во время ввода туда советских войск… Сам о себе он ничего не рассказывал, сколько я его ни пытал и лаской, и расспросами то в бане, то за столом за бутылкой водки. Все равно молчал — железный, видно, человек. Только улыбался[310].

Лишь после советского вторжения в Афганистан стали понятны причины, по которым Питовранов и Иванов были заинтересованы в устранении Амина. Питовранов имел в Афганистане своего высокопоставленного агента Салеха Дауда, дальнего родственника бывшего афганского короля и крупного предпринимателя. «Он вполне дружелюбно относился к Советскому Союзу и надеялся при посредничестве Торговой палаты значительно активизировать коммерческую деятельность, — пишет А. В. Киселев. — Питовранов пообещал ему деловое содействие»[311].

В КГБ считали, что Дауд, имевший широкие связи в деловых кругах, равно как и среди шейхов и вождей наиболее влиятельных племен Афганистана, мог быть полезным для советской резидентуры. Этому благоприятствовало и наличие многочисленных родственников Дауда, образованных людей, уже занимавших высокие посты в государственном аппарате страны. Прилетев в Кабул, Питовранов поделился своими планами с Ивановым, работавшим в Кабуле под прикрытием должности главы торгового представителя СССР, и приступил к реализации плана по использованию Дауда, которому из-за прихода к власти Амина пришлось покинуть Афганистан и переселиться в Италию. Именно туда на встречу с Даудом и отправился Питовранов.

Киселев вспоминает, что «они случайно встретились с Евгением Петровичем» в Милане. Разумеется, не случайно. Питовранов прилетел в Милан переговорить со своим агентом. Тот напомнил Питовранову об обещании дать заработать на ТПП, но согласился вернуться в Афганистан, где Амина у власти уже не было, а был поставленный Советским Союзом Кармаль. «По мнению Евгения Петровича», Дауд «мог быть полезным для нашей Службы», — писал А. В. Киселев. После разговора с Питоврановым Дауд послушно и немедленно вылетел в Кабул.

Очередную встречу с Даудом, уже в Кабуле, Питовранов провел не в посольстве и не в торговом представительстве, а поехал по неспокойной афганской столице к Дауду домой, поскольку считал, что в посольстве или торгпредстве беседу могут записать. Другое дело дом Дауда, куда оперативная техника КГБ еще не проникла. Здесь можно было говорить откровенно, обсудив основное, а последующие встречи проводить уже в официальных советских представительствах[312].

Авторитетный в кругах Афганистана Дауд мог открыть Питовранову путь к кладовым своей страны, где на плохо контролируемой центральным правительством территории при посредничестве Дауда через глав племен и моджахедов без особого труда можно было организовать добычу полезных ископаемых и их последующий нелегальный экспорт. Помимо этого, с началом советской оккупации до огромных размеров развился рынок по выращиванию конопли и производству героина. Наркотики хлынули в СССР и Европу, принося многомиллионные доходы тем, кто сумел организовать их доставку. По данным экспертов ООН свыше 70 % опиума и почти весь героин, продаваемый в Европе, поступали именно из Афганистана.

Одной из важных оперативных задач, которые должна была решать советская разведка совместно со спецназом ГРУ, являлась необходимость нарушения караванных путей, по которым шло снабжение из Пакистана вооруженной оппозиции Афганистана. Караваны, считавшиеся принадлежностью прошлого, возродились именно в 1980-е годы, во время афганской войны, когда они широко использовались афганскими повстанцами для перевозки оружия и боеприпасов через пакистанскую границу афганской территории.

В противоположном направлении из Афганистана в Пакистан шла контрабанда афганских драгоценных камней и наркотиков, которыми оплачивались поставки всего необходимого для различных военных формирований, сражавшихся с советскими и правительственными афганскими войсками. Захваченный товар часто присваивали. Один из советских разведчиков вспоминает: «Помню, как-то раз получили команду лететь вместе с десантниками брать караван с лазуритом, шедшим из Панджерского ущелья в Пакистан».

Караван «взяли», но «в ЦК КПСС была отправлена анонимка, что на операции группой был захвачен и поделен груз», перевозившийся на 150 ишаках, груженных «изумрудами». Началось расследование, которое, похоже, ни к каким результатам не привело[313].

Предисловие к книге подполковника Абдулаева было написано его начальником Дроздовым. «Некоторые эпизоды он по моей просьбе убрал», — отметил он в предисловии.

Словом, разное случалось с караванами. Некоторые бесследно исчезали. Участник боевых действий в Афганистане офицер военной разведки Алексей Чикишев, посвятивший действиям спецназа исследование под названием «Спецназ в Афганистане», писал:

Борьба с караванами и перекрытие границ — вопрос, неизменно вызывавший головную боль у советского командования. Спецназ громил не только караваны, доставляющие оружие, но и транспорты с продовольствием, медикаментами, различными товарами первой необходимости, предназначенными для населения… В одних группах принципиальные командиры могли положить найденные в разгромленном караване магнитофоны, фотоаппараты, часы в одну кучу и проутюжить ее броневиком, в других — офицер закрывал глаза на все случаи мародерства, получая от солдат свою долю… Начальство прилетало на вертолетах в район боевых действий, чтобы набрать для себя лучшее из трофейного имущества […] Потребительское отношение старших начальников, которые требовали достать уйму вещей, начиная с удобного импортного полевого обмундирования и кончая деньгами, превратилось в весьма распространенное явление […] Единственными караванами, которые беспрепятственно проходили сквозь засады спецназа, были караваны кочевых племен. Их не трогали, ибо на сей счет имелись строгие приказы и инструкции[314].

Приказы шли из Кабула, где помимо советского войскового командования располагались резидентура и представительство Центрального аппарата КГБ, главой которого был Иванов. Координируя деятельность подразделений советской внешней разведки в Афганистане, он имел возможность таким образом организовывать операции спецподразделений, действующих в глубоком тылу афганских повстанцев, чтобы отдельные караваны беспрепятственно достигали цели, другие — перехватывались и передавались вождям враждующих между собой племен, а определенная часть — уничтожалась. За беспрепятственно пропущенные и перехваченные караваны вожди платили афганскими изумрудами или наркотиками. Если объем производства опиума в Афганистане до 1979 года колебался от 200 до 400 тонн в год, то к моменту вывода советских войск в 1989 году он достиг 1000–1500 тонн.

Свою коммерческую деятельность Питовранов с Ивановым маскировали информацией, предоставляемой Даудом и дополняемой сведениями от других агентов. Это дало возможность представить Дауда важнейшим агентом советской внешней разведки в Афганистане. А. В. Киселев вспоминает:

Будучи полностью поглощен афганскими делами, он [Б. С. Иванов], наезжая по разным поводам [из Афганистана] в Москву, неизменно интересовался делами «Фирмы». «Фирмой» именовалась подчиненная непосредственно Андропову спецрезидентура внешней разведки СССР. Руководил ею отставной генерал советской госбезопасности, заместитель председателя Торгово-промышленной палаты Питовранов. Б. С. Иванов «давал очень дельные советы. Питовранов тоже нередко навещал его в Кабуле.

Чрезвычайно ценным оказался опыт специфических финансовых операций, которым владел Дауд. На Ближнем Востоке и в Азии с VIII века получила широкое распространение финансовая система, называемая в арабском мире «хавала». В других странах ее называли несколько иначе, но суть системы оставалась без изменений. «Хавала» в переводе с арабского языка — «вексель, расписка». В египетском диалекте арабского языка — «бартер или прямой обмен материальными ценностями между физическими и юридическими лицами». Подобный вид взаиморасчетов основывался исключительно на взаимодоверии; происходящие транзакции не регистрировались традиционными кредитно-финансовыми и банковскими институтами. Хавала была не чем иным, как полулегальной, неподконтрольной официальным властям системой платежей, находящейся вне валютного контроля и налогообложения. Годовой объем сделок в мире в рамках этой системы по разным оценкам составлял от 200 до 500 млрд долларов.

Наиболее традиционными способами проведения взаиморасчетов были расчеты золотом и драгоценными камнями. Крупнейшими мировыми центрами таких расчетов были Лондон и Дубай. Перевозились драгоценные камни и золото контрабандным способом курьерами хавалы. У начальника 8-го отдела Управления «С» полковника А. В. Киселева в Лондоне был давнишний оперативный контакт — Изя Рубин. У Изи было два старших брата: Абик и Теодор. «Абик был женат на дочери совладельца “Намибайской алмазной корпорации” и акционера известной голландской компании, обрабатывавшей алмазы. Был он не последним человеком в лондонской Гильдии золотых дел мастеров», — пишет он в своей книге[315].

Речь на самом деле шла о южноафриканской компании Де Бирс, основанной голландцами — братьями Де Бирс[316].

От Салеха Дауда деньги для Питовранова и Иванова шли сначала в Лондон, где получателем был контакт А. В. Киселева Абик Рубин, работавший за свой процент, а затем пересылались в оффшорный рай — на остров Науру. В этом крохотном тихоокеанском островном государстве площадью 21 кв. км нашли приют 450 оффшорных банков.

Вряд ли было случайным, что советские «разведчики специального назначения» действовали в основном в тех точках планеты, где добывались так называемые «конфликтные» или «кровавые» алмазы, поступавшие на мировой рынок из регионов, охваченных гражданскими войнами.

В помощь «разведчикам» была брошена нелегальная советская разведка. В случае провала от нелегала-разведчика можно было откреститься. Сложнее было отрицать действия легальных резидентур. Начальник нелегальной разведки генерал Дроздов в этой связи рассказывал об одной из своих бесед с Андроповым:

Андропов подчеркнул, что нелегальная разведка должна жить и работать по своим законам и правилам, быть максимально автономной в системе внешней разведки, и предоставил нам право самостоятельно информировать его и Инстанции в случаях, когда это диктуется интересами безопасности нелегалов и их агентуры.

Это давало возможность руководству нелегальной разведки напрямую информировать председателя КГБ, минуя руководство внешней разведки (ПГУ).

Круг лиц, вовлеченных в сложные тайные финансовые операции нелегальной разведки, был, таким образом, сведен к минимуму. Частично в операции посвящали председателя КГБ Андропова. Но головой этих операций был, безусловно, Питовранов, имевший помимо ценнейшего оперативного опыта обширный опыт внешнеторговых операций через ТПП. По линии разведки его прикрывал Б. С. Иванов, а рядовым исполнителем, вряд ли посвященным во все детали операций, был начальник 8-го отдела полковник А. В. Киселев.

Для проведения финансовых операций за рубежом нужны были люди, которые могли бы их осуществлять на постоянной основе. Руководитель ТПП СССР, бывший замминистра советской госбезопасности Питовранов называл таких людей, не являвшихся кадровыми разведчиками, но привлеченных к деятельности спецслужб в качестве доверенных лиц и агентуры, «друзьями разведки». Оказывая помощь спецслужбам в меру своих сил, эти люди вполне подходили под такое определение. Но в большей степени их можно было назвать слугами Питовранова и глубоко законспирированной группы чекистов, которую он возглавлял.

Одним из таких «друзей разведки» был Шабтай Генрихович Калманович. Он родился 18 декабря 1947 года в Каунасе (Литва). Отец его был заместителем директора завода резиновых изделий; мама работала главным бухгалтером мясокомбината. Калманович закончил Каунасский политехнический институт, в котором получил специальность инженера по автоматизации химического производства. В период обучения в институте его завербовали 5-м отделом КГБ Литовской ССР с целью разработки националистически настроенных граждан еврейской национальности. Состояние в агентурной сети позволило Калмановичу благополучно закончить вуз, а не быть отчисленным, как члену семьи, добивающейся выезда на постоянное место жительства в Израиль. Двенадцать долгих лет его семья пыталась получить разрешение на эмиграцию в Израиль, но получила его только как прикрытие вывода завербованного КГБ агента Калмановича за рубеж.

Массированная засылка агентуры советских спецслужб в Израиль планировалась и осуществлялась 8-м отделом 5-го Управления, возглавляемым еще одним способным учеником Бобкова — Валерием Федоровичем Лебедевым, ставшим, благодаря своему патрону, в конце 1980-х генералом и зампредом КГБ. Определенная часть агентуры была ориентирована на дальнейшее продвижение в страну главного противника — США, а также в страны, являвшиеся политическими и военными союзниками Америки.

Олег Калугин в книге «Прощай, Лубянка!» писал об этом:

В связи с тем, что Управление «К» [КГБ] контролировало практически все оперативные игры со спецслужбами противника, вопрос о проверке агентов, участвовавших в играх, приобрел особую актуальность, когда на Запад хлынул поток эмигрантов. Сотни, а возможно и тысячи выехавших в Израиль и США «отказников» давали перед выездом подписку о верности и желании помогать впредь бывшей родине. В ряде случаев отбывающие на Запад агенты проходили краткую спецподготовку и проверялись на детекторе лжи.

По прибытии в Израиль Калманович не стал искать работу по специальности, а в качестве активиста начал сотрудничать в разных партиях, занимаясь обустройством репатриантов из СССР. Особое внимание он уделял деятелям искусства, организовывая для них выступления и всячески стремясь помочь их вхождению в новую жизнь. В одном из интервью Калманович так рассказывал о начале своей жизни в эмиграции:

В 70-х я учился в Иерусалимском университете, жил на стипендию. Почти впроголодь. Ценность денег для меня была другая. А организовав выступления, заработал тысяч 80 долларов […] Отправился с деньгами в Германию.

В Германию Калмановича послали «закупать для Африки строительные машины у перса, который жил между Мюнхеном и Москвой».

Перс, живший «между Мюнхеном и Москвой», был очередным агентом КГБ. Звали его Серуш Бабек, причем все называли его именно Бабек, хотя это была его фамилия, а не имя. Умер он в 1992 году при весьма загадочных обстоятельствах.

Он родился в Иране, жил в Германии, имел немецкое гражданство, потом оказался в Союзе, женился на русской девушке. О себе он рассказывал так:

По национальности я иранец. Но рос и учился здесь, в Союзе. Мой отец жил в СССР с 1953 года, чуть позже приехали и мы с матерью. В 1961 году наша семья переселилась в Западную Германию, но […] я вернулся и продолжил учебу в Иванове. Закончил школу, поступил в университет. Сейчас занимаюсь бизнесом, веду дела и в Союзе.

В середине 1970-х Бабек работал в качестве переводчика в издательстве «Прогресс», специализировавшемся на переводах иностранной литературы. Издательство курировалось 2-м отделением 1-го отдела 5-го Управления, старшим оперуполномоченным майором Аужбиковичем. В 1976 году Бабек был завербован в качестве агента КГБ и выполнял задания в интересах 5-го Управления. Например, он следил за Владимиром Высоцким во время его загранпоездок, и пытался быть в курсе планов и намерений Высоцкого и его жены — известной французской киноактрисы Марины Влади, члена ЦК французской компартии.

К концу 1980-х Бабек являлся одним из крупных нелегальных торговцев оружием. В основном его поставки шли противоборствующим военным группировкам в Анголу, Мозамбик, Намибию и ЮАР. Калманович был его основным деловым партнером в Африке.

К 1989 году иранец владел уже четырнадцатью совместными предприятиями. Он активно вел операции через Германию, где работала зарегистрированная им компания International Processing System (IPS), выполнявшая роль нелегального канала по поставке в СССР в обход эмбарго радио- и компьютерной аппаратуры. В какой-то момент Бабека, как торговца секретными технологиями, вычислили спецслужбы Германии, и он провел несколько месяцев под арестом.

Еще одним ценным оперативным контактом 8-го отдела Управления «С» ПГУ и «другом разведки» был португальский писатель и журналист, бывший посол Португалии в СССР Марио Невиша, являвшийся одновременно директором Ассоциации ярмарок Лиссабона. Питовранов из приватных бесед с ним сделал правильный вывод об огромном экономическом потенциале африканских колоний Португалии, утраченных ею в 1974 году после революции «красных гвоздик». Невиш, хорошо знавший серьезных португальских бизнесменов, ведущих бизнес в Африке, дал соответствующие рекомендации Питовранову, который умело использовал их в интересах возглавляемой им группы чекистов.

На территории Африки в то время располагались двадцать бантустанов, которые были резервациями для коренного черного населения Южной Африки и Юго-Западной Африки, будущей Намибии. Отдельные бантустаны получили формальную независимость, но не были признаны международным сообществом как суверенные государства. Одним из таких не признанных государств была Бопутатсвана, являвшаяся самым богатым по количеству полезных ископаемых бантустаном ЮАР. Именно там по заданию чекистов оказался Калманович. Выполняя волю своих кураторов из КГБ, с соответствующими рекомендациями от португальских бизнесменов, полученных им при содействии Питовранова, Калманович сумел войти в ближайшее окружение главы Бопутатсваны Лукаса Маньяна-Мангопе.

С 1975 года на территориях Анголы, Мозамбика и Намибии шли гражданские войны. Но именно на богатейшие по своим природным запасам страны обратил свой взор Питовранов. В боевых действиях участвовали войска ЮАР. Советский Союз по просьбе главы народного движения за освобождение Анголы (МПЛА) Агостиньо Нето оказывал этому движению значительную военную и финансовую помощь. Кроме СССР военную поддержку МПЛА предоставляла социалистическая Куба. Но война — это не только страдания, гибель людей и разрушения. Война — это еще и возможность зарабатывать огромные деньги. Этим и занялся по заданию своих кураторов Калманович. Он разбогател не на строительстве крокодиловых ферм, стадионов и домов, о чем говорил публично, а на использовании возможностей советской нелегальной разведки, поставлявшей вооружение противоборствовавшим группировкам. Платить они могли только полезными ископаемыми, прежде всего алмазами, платиной и золотом.

В 1984–1989 годах «Вымпел» нередко проводил операции в странах, где добывались «конфликтные алмазы». Полученные от их реализации средства шли в том числе и на финансирование повстанческих движений. По оценкам экспертов, ежегодный оборот «кровавых» алмазов составлял 4 % от мировой добычи. Объем международной торговли алмазами достигал тогда примерно 7 млрд долларов в год.

Олег Гордиевский и Кристофер Эндрю писали, что, несмотря на публичную критику южноафриканского режима, советское правительство торговало с ЮАР:

Москва поддерживала собственные прямые контакты с Преторией в области регулирования рынка золота, алмазов, платины и драгоценных металлов, то есть в тех областях, в которых СССР и ЮАР приблизились к своего рода мировой монополии. Контакты эти были строго засекреченными, и главным образом организовывались в КГБ. В 1984 году Кремль решил расширить секретные встречи с представителями ЮАР по регулированию международного рынка. В качестве предварительных шагов в этом направлении резидентуры в Соединенных Штатах, Великобритании, Западной Германии, Франции и Швейцарии должны были представить целый ряд разведданных по финансовым учреждениям и предприятиям в ЮАР[317].

Именно в эти годы Питовранов зачастил в Африку. Его поездки являлись закономерным следствием проводимых им операций по получению сверхприбылей из охваченных огнем войны Анголы, Мозамбика и Намибии: необходимо было на месте решать многие практические вопросы, связанные с выкачиванием национальных богатств из африканских стран.

В начале 1980-х не без подсказки и помощи КГБ Калманович познакомился с главнокомандующим армией Сьерра-Леоне Джозефом Момо и принял активное участие в его избирательной кампании на пост президента страны. Став главой государства, Момо в благодарность поспособствовал в получении Калмановичем лицензии на разработку алмазных копий.

Об объемах доходов группы Питовранова можно только догадываться. Но о них можно составить представление по богатству Калмановича, в буквальном смысле таскавшего каштаны из огня войны в Африке для своих руководителей-чекистов. За короткий период работы в Африке Калманович заработал 20 млн долларов, стал обладателем замка в Каннах, приобрел виллу в Тель-Авиве, для удобства передвижения обзавелся собственным самолетом. В Тель-Авиве Калманович отстроил здание, в котором разместилось неофициальное представительство Бопутатсваны, нареченное жителями города «стеклянным дворцом». «Сколько бы я денег ни тратил в то время, их все равно было много», — вспоминал Калманович.

Но всему хорошему приходит конец. В мае 1987 года Калманович был арестован в Лондоне вместе со своим партнером по бизнесу Владимиром Дэвидсоном. Основанием послужили фиктивные чеки одной американской компании, представленные Калмановичем к оплате, и попытка реализации «кровавых» алмазов. Освободившись под залог, Калманович скрылся в Израиле, где был арестован 23 декабря 1987 года по обвинению в «связях с враждебными Израилю режимами, шпионской деятельности в пользу иностранного государства, и в нанесении ущерба безопасности государству Израиль».

В обвинительном заключении в отношении Калмановича, в частности, указывалось, что «обвиняемый вступал в контакты с агентами зарубежных спецслужб и передавал им секретную информацию, причиняя ущерб безопасности страны». По совету своего адвоката Калманович заключил юридическую сделку с прокуратурой Израиля, в соответствии с которой он без суда получил наказание в виде лишения свободы на девять лет.

Через пять с половиной лет Калманович вышел на свободу. В операции по его освобождению принимал активное участие еще один агент Бобкова — известный советский эстрадный певец Иосиф Кобзон.

Кобзон родился в 1937 году в городе Часов Яр Донецкой области Украинской ССР. В 1956 году он закончил Днепропетровский горный техникум. С 1956 по 1959 год служил в армии. Во время службы был приглашен в ансамбль песни и пляски Закавказского военного округа. В 1959 году стал солистом Всесоюзного радио. С 1962 по 1989-й был солистом Москонцерта.

Популярный эстрадный певец с ярко выраженными качествами лидера, еврей по национальности, Кобзон обратил на себя внимание сотрудников 8-го отдела 5-го Управления, осуществлявших разработку еврейских националистов и зарубежных сионистских центров. В начале 1970-х Иосиф Давыдович пополнил ряды агентов этого отдела и вскоре как ценный агент был принят на связь лично начальником 5-го Управления Бобковым. Оставался он в этом качестве до добровольной отставки Бобкова в январе 1991 года. Их личные отношения продолжались до самой смерти.

Кобзон многим был обязан своему патрону. 5-е Управление, возглавляемое Бобковым, курировало министерство культуры СССР и Госконцерт СССР, благодаря чему уже в начале своей сценической карьеры солист Москонцерта имел самую высокую ставку за выступления. Бобков способствовал получению Кобзоном звания заслуженного артиста РСФСР (1973); звания народного артиста РСФСР (1980) и звания народного артиста СССР (1987). Не много было советских исполнителей со столь высокими званиями.

За что же Кобзон получил «народного артиста»?

Начиная с 1980 года Кобзон девять раз побывал с концертами в Афганистане, где выступал перед советскими воинами. Но летал он туда не ради концертов. Концерты были легендой-прикрытием. Через Кобзона в Советский Союз КГБ вывозило наркотики.

Так как в Афганистане находился значительный по численности контингент советских войск — 40-я армия — основным контрразведывательным органом там являлись особые отделы, структурные подразделения 3-го (позднее — 3-го Главного) управления КГБ (военная контрразведка). Именно этим управлением собиралась и обобщалась вся информация, поступавшая из Афганистана от представителей в стране всех управлений КГБ: ПГУ, ВГУ, 3-го, 5-го и иных управлений госбезопасности.

Обработкой информации и ее анализом занимался сотрудник 3-го отдела 3-го Главного управления КГБ Геннадий Аршинов, являвшийся куратором афганской линии. Контрабандой наркотиков преимущественно занимались военные, кооперируясь с военной и внешней разведкой. Для доставки на территорию СССР наркотиков использовалась военно-транспортная авиация советской армии. Но в отличие от военной и внешней разведки руководство 5-го Управления КГБ не имело возможности наладить поставки в Россию наркотиков по своим каналам. Поэтому им и пришлось разработать схему с многоразовыми визитами в Афганистан Кобзона.

Между тем в представительстве 5-го Управления в Кабуле сидел майор Александр Петрович Евдокимов, быстро определивший, что в СССР в реквизите посещавшего Афганистан музыкального коллектива Кобзона вывозились наркотики. Не зная, что поставки санкционированы руководителем 5-го Управления Бобковым, Евдокимов, как и должен был, информировал о происходившем 3-е Главное управление КГБ, которое контролировало военно-транспортную авиацию и ее базовый аэродром «Чкаловский», расположенный в ближнем Подмосковье. Но поскольку Кобзон относился к «представителям творческой интеллигенции», решение по его вопросу должен был принимать именно Бобков, бывший тогда зампредом КГБ и куратором всей «5-й линии» КГБ.

Естественно, Евдокимов предложил арестовать груз по возвращении Кобзона в Москву. Но военный аэродром «Чкаловский» не имел таможенных постов. А на неоднократные шифротелеграммы Евдокимова о необходимости проведения таможенного досмотра Кобзона и его коллектива следовал один и тот же ответ: «Признано нецелесообразным»[318].

К началу 1980-х Кобзон стал одним из первых советских нелегальных миллионеров. Как и у прочих ценнейших агентов Бобкова, карьера Кобзона успешно шла в гору. С 1984 года певец руководил вокально-эстрадным отделением Государственного музыкально-педагогического института им. Гнесиных, затем кафедрой вокалистов Российской академии музыки. С 1989 года он был солистом и художественным руководителем концертно-зрелищной дирекции «Москва».

И когда советский агент Калманович оказался в израильской тюрьме, Бобков поручил другому своему агенту — Кобзону — провести операцию по вызволению коллеги. С присущей ему энергией и хваткой Кобзон взялся за порученное дело и с честью его выполнил.

Для прикрытия действий Кобзона создали легенду об их давней братской дружбе (неведомо откуда взявшейся), с успехом вброшенную в СМИ: «Мы подружились семьями задолго до моего ареста. Между нами не было никакой корысти, не было совместного бизнеса. Поэтому и возникла настоящая дружба», — рассказывал Калманович в одном из интервью, но не уточнял, когда именно они успели подружиться семьями, да и какими именно. Кобзон был женат трижды; столько же раз был женат и Калманович.

Что бы ни говорили про Кобзона, — продолжал Калманович, — как друг он невероятно предан. За собственные деньги летал в Израиль, навещал меня. Иосиф был тогда депутатом Верховного Совета, и его не досматривали в тюрьме. Контрабандой он приносил мою любимую рыбу в томатном соусе, кильку, бычков и конфеты «Белочка» […] Я никогда не забуду, как много он для меня сделал. Поднял на ноги всех. Люди, которых я никогда в жизни не встречал, по просьбе Кобзона хлопотали о моем досрочном освобождении […] Кобзон привозил официальные письма от [Михаила] Горбачева, [Геннадия] Янаева, [Бориса] Пуго, [Александра] Руцкого с просьбой о досрочном освобождении. Причем в Израиле по аналогичным статьям отбывали срок еще несколько человек, но за них Горбачев, скажем так, не просил. А письма эти Кобзон организовывал в одиночку, обивая пороги кремлевских кабинетов.

Давление, которому подверглись израильские власти, было беспрецедентным. Посол России в Израиле Александр Бовин описывал всю эту эпопею, связанную с Кобзоном и Калмановичем, довольно красочно и с некоторой иронией:

Никаких указаний из Москвы насчет Калмановича у меня не было. Был на эту тему примерно месяц назад разговор с Кобзоном (когда он приходил ко мне с Глазуновым). Но я как-то пропустил его [разговор] мимо ушей. Зря пропустил… Кобзон приехал в Израиль на круизном теплоходе вместе с художником Ильей Глазуновым. Его принимал премьер-министр Шамир… Помощник премьера спросил: возможно ли сделать портрет Шамира? «Пожалуйста», — ответил Илья Сергеевич. «Сколько это будет стоить?» — «Ничего, — ответил художник. — Только отпустите из тюрьмы Калмановича».

Фамилию он прочитал по бумажке, подсунутой заранее Кобзоном. Так что в операции по освобождению Калмановича поучаствовал еще и агент Бобкова художник Глазунов.

Бовин продолжает:

29 апреля [1991 года]. Чудный день. Сижу на террасе гостиницы «Кинг Давид» (в ней, естественно, остановился Руцкой), пью кофе, жду развития событий. И они начинают развиваться. Из окна мне машет Кобзон, потом спускается. Выражает удивление, что посол России ничего не делает для вызволения из тюрьмы прекрасного человека Шабтая Калмановича. Излагает историю и настоящее положение дел. По просьбе Кобзона к израильскому руководству обращались: министр внутренних дел СССР Б. Пуго, вице-президент СССР Г. Янаев, народный депутат СССР Е. Примаков, премьер-министр Украины В. Фокин, министр культуры СССР Н. Губенко, вице-президент РСФСР А. Руцкой. Не уверен, что был (или есть) еще «бывший гражданин СССР», о судьбе которого так заботились официальные лица… 13 мая с надежной оказией [я] направил приватное письмо директору СВР:

«Дорогой Женя! Тут на меня наседает “общественность” (и наша, например, Кобзон, и не наша) по поводу Калмановича. Почему я не настаиваю на его помиловании? Ответить легко — нет указаний настаивать. Но совестно так отвечать. Тем более, что человек отсидел уже полсрока и серьезно болен. В общем, я совсем было собрался идти к Шамиру, да червь чиновничьей субординации, взращенный в “застойный” и предшествующий ему периоды, не дает покоя. Как бы чего не вышло […] Какой совет мог бы ты дать мне в этой ситуации? Заранее признателен. Твой Саша».

«Женя» — Евгений Примаков, в то время директор СВР КГБ. «Не знаю, может быть, “оказия” не сработала, — писал Бовин, — но совет до меня не дошел».

«Надежная оказия», безусловно, сработала. Но осторожный Примаков решил не вмешиваться в операцию Бобкова по освобождению Калмановича за пределами того, что он делал официально по службе, потому что это было не ведомственное решение и не официальная операция, а частная — Питовранова и Бобкова.

12 марта 1992 года вице-президент РСФСР Александр Руцкой обратился к Шамиру с письмом по поводу Калмановича:

Уважаемый господин Премьер-министр!

В августе 1991 года мною было направлено письмо в Ваш адрес, в котором я просил Вас проявить чувство гуманности и освободить по состоянию здоровья бывшего гражданина СССР Шабтая Калмановича, отбывающего наказание в Израиле. Пошел пятый год его заключения. Состояние здоровья резко ухудшилось.

На встрече со мною в сентябре 1991 года г-н Арье Левин заверил меня, что Ш. Калманович будет освобожден на второй день после установления дипломатических отношений между нашими странами. С тех пор прошло достаточно времени, однако позитивного решения данного вопроса не последовало.

В этой связи я вынужден вновь обратиться к Вам с просьбой сделать все от Вас зависящее для досрочного освобождения Ш. Калмановича по состоянию здоровья.

С надеждой на понимание и на скорую встречу с Вами на древней земле Израиля.

Вице-президент РФ А. Руцкой.

Москва. Кремль. 12 марта 1992 года.

22 марта 1992 года посол Бовин посетил Шамира и обратился к нему с таким текстом:

Я очень благодарен Вам, господин премьер-министр, за то, что Вы успешно способствуете устранению «колючек и ловушек» из области российско-израильских отношений. Тем не менее некоторые колючки еще остаются. Одна из них — это, несомненно, вопрос о Калмановиче. Понимаю, что при упоминании этого имени у Вас, как говорят в Одессе, молоко в грудях киснет (тут скис переводчик. — Автор). Но вопрос надо решать. Не буду повторять аргументы в пользу его досрочного освобождения. Они много раз приводились, ничего нового я бы не добавил. Я просто прошу Вас еще раз подумать над этим вопросом. Разрешите оставить Вам письмо по этому поводу.

Через несколько дней Бовин затронул тему Калмановича в беседе со спикером кнессета Довом Шилански. Тот обещал переговорить с премьером.

9 июня было получено письмо от генерального директора канцелярии премьер-министра Йозефа Бен-Аарона, где сообщалось, что дело Калмановича «изучается».

В июле 1992 года премьер-министром Израиля стал Ицхак Рабин, и в начале сентября Бовин направил ему письмо:

Я не могу и не хочу обсуждать юридическую сторону вопроса… Время, когда в отношениях между нашими странами господствовали недоверие и подозрительность, уходит в прошлое. И пусть вместе с ним уйдет в прошлое и дело Калмановича — порождение этого времени. Досрочное освобождение этого человека могло бы стать еще одним свидетельством того, что путь назад закрыт, что Россия и Израиль смотрят в будущее.

1 ноября Бовин снова поднял вопрос о Калмановиче в разговоре с Рабиным. Информируя МИД об этом разговоре, он сообщал, что «процедура займет еще полтора-два месяца»[319].

В декабре посол Израиля А. Левин сообщил Руцкому, что израильтяне решили освободить Калмановича «при условии его незамедлительного выезда из страны». 10 марта 1993 года президент Израиля подписал указ о досрочном освобождении Калмановича. 13 марта в Израиль прилетел Кобзон, предложил Бовину отметить освобождение «на троих». «Но мне представлялось неудобным встречаться в данной ситуации с Калмановичем. Поэтому на следующий день мы с Кобзоном отмечали “на двоих”», — вспоминал Бовин.

Отмечать было что: не для кормления Калмановича, жившего в тюрьме весьма вольготно, летал к нему в Израиль Кобзон. Калманович имел доступ к международным счетам группы Питовранова, которыми оперировал до момента ареста, поэтому заинтересованность Питовранова и входивших в его группу генералов КГБ в освобождении Калмановича была легко объяснима. Договорились, что Калманович предоставит полную информацию по счетам в банках только после своего освобождения. Верный агент Бобкова Кобзон в этом деле старался помочь, как мог, хотя и не был посвящен во все детали операций Калмановича и группы Питовранова.

«Когда мы приехали в Москву, — вспоминал Калманович, — Кобзон открыл мне все двери. Я ему очень за это благодарен». На самом деле «все двери» Калмановичу открывал не Кобзон, а кураторы Калмановича из КГБ — Питовранов, Бобков и Иванов. Возможности у них для этого были неограниченные, так как Москва ими полностью контролировалась через многочисленную агентуру 5-го Управления.

Кобзон и Калманович организовали несколько акционерных обществ с названием «Лиат-Натали» — по именам своих дочерей, и провели через них необходимые взаиморасчеты. Но с самим Калмановичем Кобзон вскоре «раздружился». «Наши пути в бизнесе разошлись. Иногда мы встречаемся и вежливо здороваемся», — вспоминал Калманович.

«Бизнес» тут был не при чем. Поставленное спецслужбами задание агент Кобзон выполнил. На этом его обязательства в отношении Калмановича кончались. «Лиат-Натали» были платой Калмановича Кобзону за посредничество в деле освобождения из израильской тюрьмы. Никаких иных обязательств у них не было. Это была одна из многочисленных операций советско-российских спецслужб. Основанием для дружбы она не являлась.

Несколько схожими оказались судьбы еще двух еврейских эмигрантов, выбравшихся в Израиль. Лев Авнерович Леваев родился 30 июля 1956 года в Ташкенте. Родители его были бухарскими евреями, относились к числу приверженцев Любавического Ребе. Отец работал директором крупного универмага, что давало семье возможность жить достаточно обеспеченно. Авнер Леваев был активным членом ташкентской общины Любавических хасидов и подпольным раввином. Надежной помощницей мужу была его жена Хана, мать их четырех дочерей и одного сына, Льва.

В многочисленных интервью Лев Леваев рассказывал об активной религиозной деятельности своего отца, а также деда, который за свою деятельность был сослан в Сибирь на 25 лет.

Религия, ее руководители и просто верующие в Советском Союзе были не в почете. В СССР они подвергались разного уровня гонениям. В числе наиболее преследуемых были хасиды, осуществлявшие свою деятельность на нелегальной основе, обучая детей в подпольных школах-хедерах и способствуя выезду из СССР за границу на постоянное место жительства последователей своего учения.

В СССР хасидские общины и их руководители находились в постоянной разработке органов советской госбезопасности. В 1927 году в Ленинграде ОГПУ арестовало шестого Любавичевского раввина Иосефа-Ицхака Шнеерсона и его секретаря Хаима Либермана, у которого при обыске нашли письма «философа-мистика Барченко».

Барченко был инициатором организации экспедиции на Тибет для поисков легендарной Шамбалы. В состав группы, кроме русского художника Николая Рериха, был также включен убийца германского посла Мирбаха Яков Блюмкин — в роли персидского купца Султанова, продавца и коллекционера уникальных древнееврейских книг. Именно при его содействии Барченко оказался в ОГПУ, где служил под руководством другого известного чекиста Глеба Бокия. Так что не был Барченко ни «мистиком», ни «философом», а занимался продвижением идей мировой революции в различных странах через связи с хасидами, исмаилитами, мусульманскими суфийскими дервишами, караимами, тибетскими и монгольскими ламами. С этой целью Барченко планировал проведение в Москве съезда религиозно-мистических обществ России и Востока.

За всей этой деятельностью стояло ОГПУ в лице его ответственного сотрудника Глеба Бокия, выделившего Барченко на его нужды из средств ведомства более 100 тысяч рублей — по тем временам сумму весьма значительную. На эти деньги из числа религиозных лидеров вербовались агенты, которые силой своего высокого морального авторитета могли оказывать выгодное ОГПУ влияние как на своих приверженцев, так и на широкую общественность.

Барченко установил контакт не только с шестым Любавическим Ребе, но и с его будущим преемником. Однако происки чекистов не были секретом для руководителей хасидов. По этой причине они прибегали в своей деятельности к строгой конспирации. Седьмой Любавический Ребе, многие годы живший в США, в контактах с единоверцами, проживавшими на территории СССР, неукоснительно следовал этим требованиям. Свои послания он подписывал «Дедушка» и был убежден, что агенты советской разведки находятся даже в центральном офисе Хабада в Нью-Йорке.

Активные деятели хасидской общины Ташкента — отец и дед Льва Леваева — не могли не быть в поле зрения советской госбезопасности. Можно только удивляться, как при таком общем положении дел и при сосланном деде отцу Льва Леваева — Авнеру — удавалось не только продолжать свою деятельность, но и сколотить серьезное для советских времен состояние, по словам Льва Леваева — миллион долларов.

В мае 1959 года Верховный Совет СССР принял указ, в соответствии с которым КГБ поручалось ведение дел о контрабанде и валютных операциях. Основным подразделением, занимавшимся этой проблемой, стал 16-й отдел ВГУ. Соответствующие подразделения были созданы в КГБ союзных и автономных республик. Одним из громких дел тех лет стало дело валютчиков Рокотова, Файбишенко и Яковлева, которые первоначально были осуждены на 8 лет лишения свободы, а после указаний 1-го секретаря ЦК КПСС Хрущева — на 15 лет.

Но и это не удовлетворило Хрущева. 1 июля 1961 года председатель президиума Верховного Совета СССР Брежнев подписал указ «Об усилении уголовной ответственности за нарушение правил о валютных операциях», на основании которого, игнорируя общепринятое в юриспруденции понятие, по которому законы не имели обратной силы, Рокотов, Файбишенко и Яковлев были приговорены к расстрелу.

Это был тот фон, на котором отец Леваева, по заявлениям его сына Льва, заработал миллион долларов, сумел их конвертировать в крупную партию бриллиантов и вывезти за границу. Предположить, что подобное можно было сделать без соучастия КГБ, довольно трудно.

Так или иначе, в возрасте 15 лет Лев Леваев в составе своей семьи оказался в Израиле и стал учиться в иешиве Хабада. После службы в израильской армии он поступил на работу в качестве гранильщика алмазов на одну из местных фабрик. Точные сведения о том, когда он начал собственный бизнес, связанный с огранкой алмазов, отсутствуют. Но в начале 1980-х он приобрел акции компании «Африка — Исраэль». Так началось его восхождение. Помогал ему в этом еще один очень непростой человек: Аркадий Гайдамак.

Аркадий Александрович Гайдамак родился 8 апреля 1952 года в Москве. Сведения о его родителях отсутствуют. В 1972 году он репатриировался в Израиль. В 1973 году — перебрался во Францию. В 1974 году (по другим данным — в 1976-м) организовал там свой собственный бизнес — бюро переводов. Слово Аркадию Гайдамаку:

Я закончил двухгодичные курсы инженеров по электронике в Париже, и это помогло мне начать карьеру технического переводчика. В начале 80-х годов я стал по тем временам средней руки предпринимателем, организовал предприятия, которые делали техническую документацию и переводы. По этой работе я и познакомился с Шарлем Паскуа, еще задолго [до того] как он стал министром внутренних дел. Тогда же у меня появилось много влиятельных знакомых из СССР. Когда советские делегации приезжали во Францию, я часто принимал участие в различных переговорах, в том числе и политических. К концу [19]80-х годов у меня были правильные источники информации о том, что происходило в СССР (Ведомости, 18 ноября 2009 г., № 218). В [19]80-х годах я был переводчиком при советских делегациях, которые приезжали в Париж. Именно тогда я и познакомился с господином Паскуа[320].

Представители «Фирмы» Питовранова активно использовали Гайдамака, агента КГБ, выведенного за рубеж как «спящего агента». «Проснувшись», он через переводческие бюро, открытые им во Франции и Канаде, приступил к массовому сбору научно-технической и политической информации в интересах КГБ. «К середине [19]80-х, — вспоминал Гайдамак, — у меня была обширнейшая, тесная связь с представителями советской администрации, министерств — вплоть до членов Политбюро».

Из числа его членов, конечно же, Гайдамак мог иметь в виду только Андропова. Любого другого члена Политбюро Гайдамак бы назвал. Но упомянув Андропова, он мог себя расшифровать как агента. Для теперь уже французского гражданина Гайдамака это могло иметь серьезные последствия.

В 1957 году в Израиле была создана сверхсекретная спецслужба, первоначально названная Бюро специальных задач, переименованная затем в Бюро научных связей, сокращенно «ЛАКАМ» (Лишка лекишрей мада). Основной целью создания новой спецслужбы было обеспечение режима абсолютной секретности для осуществляемой Израилем ядерной программы.

Новую спецслужбу создали в составе министерства обороны Израиля, и подчинялась она непосредственно министру и главе государства. В конце 1970-х функции ЛАКАМ значительно расширили, и данная организация приступила к сбору научно-технической информации в технологически развитых странах. Бюро переводов технической документации Гайдамака явилось одной их составляющих этой всеохватывающей деятельности.

После ареста в 1985 году и последующего осуждения на пожизненное заключение сотрудника военно-морской разведки США Джонатана Полларда, бывшего агентом ЛАКАМ, по обвинению его в шпионаже в пользу Израиля, и после предательства израильского техника-ядерщика Мордехая Вануну, рассказавшего мировой общественности о наличии у Израиля ядерного оружия, ЛАКАМ упразднили. Ее функции перешли к разведывательной структуре Моссад.

Агент КГБ Виктор Луи (он же Виталий Евгеньевич Левин) — собственный корреспондент Тhe Evening News и The Sunday Express в СССР — c начала 1950-х был своего рода рупором КГБ по дезинформации зарубежных спецслужб и мировой общественности. Ему принадлежит крылатое выражение: «Всякий ответственный разведчик как минимум двойник». Принимая во внимание очень непростую жизнь, прожитую Луи, поверим ему на слово. Аркадий Гайдамак и его партнер Лев Леваев вполне подходили под определение, данное Луи.

В годы «перестройки» Гайдамак и Леваев начали бизнес в СССР. Полезные ископаемые страны Советов широким потоком устремились за ее пределы. Во всем этом принимала активное участие группа Питовранова — Бобкова. Гайдамак при помощи своих кураторов по бывшему КГБ специализировался на поставках различного военного снаряжения в Анголу, раздираемую многолетней гражданской войной. Президент Анголы душ Сантуш, получивший образование в СССР в азербайджанском Государственном институте нефти и химии им. М. Азизбекова, в знак признательности за поставки вооружений и боеприпасов на общую сумму в 790 млн долларов, что в итоге помогло ему одержать победу, назначил Гайдамака своим советником и выдал ему ангольский дипломатический паспорт.

Руководитель Анголы был признателен Гайдамаку не только за то, что его стараниями удалось в обход эмбарго ООН вооружить армию, но и за то, что Гайдамак сумел уменьшить размер советского долга Анголы новой России с 5,5 млрд до 500 млн долларов. Следует отметить, что и из этой суммы до России дошла лишь незначительная часть. Основные деньги осели на счетах закулисных российских кураторов[321].

По словам Гайдамака, в 1999 году, «исключительно благодаря уважению высшего руководства Анголы», он получил право на создание компании по экспорту ангольских алмазов. В этот бизнес он пригласил Льва Леваева, как крупного бизнесмена, знающего рынок[322]. Кроме алмазного бизнеса Леваев преуспел и во многих других делах, связанных с Россией. Но по установившейся еще с советских времен практике любой иностранец мог преуспеть в СССР/России только при покровительстве госбезопасности.

27 октября 2009 года Гайдамак был признан французским судом виновным в организации поставок оружия в Анголу в обход эмбарго, наложенного ООН. В обвинительном заключении указывалось, что Гайдамак и его партнер французский предприниматель Пьер-Жозеф Фалькон с 1993 по 1998 год поставили в Анголу военного снаряжения советского производства на сумму в 790 млн долларов. За эти деньги Ангола получила 420 танков, 12 вертолетов, шесть военно-морских кораблей, 150 тысяч снарядов и 170 тысяч различных мин.

На Гайдамака был выписан международный ордер на арест. В обвинительном акте, составленном прокуратурой Франции, его назвали полковником советской разведки. Кроме того, парижский суд, рассматривавший дело по обвинению группы лиц в незаконной продаже оружия Анголе, приговорил к году тюремного заключения бывшего министра внутренних дел Франции Шарля Паскуа и определил наказание в виде одного года условно сыну бывшего президента Франции Франсуа Миттерана Жану-Кристофу Миттерану. Сам Гайдамак укрылся от французского суда в Израиле, но был заочно приговорен к тюремному заключению сроком на шесть лет. Столько же получил его французский партнер Фалькон[323].

Тайные советники Андропова — Питовранов и Бобков — отдавали себе отчет в том, кто в действительности представлял главную угрозу существующему режиму. Угрозу эту они видели в коммунистической партии Советского Союза, монопольно удерживавшей в своих руках власть и мешавшей госбезопасности навести в стране порядок.

Внутри партийной номенклатуры, на самым высшем уровне, в последние месяцы жизни Брежнева шла ожесточенная борьба за власть, замешанная на интригах и авантюрах. 19 января 1982 года застрелился первый заместитель председателя КГБ Цвигун, считавшийся человеком Брежнева. Его неожиданный уход из жизни породил множество слухов. Одной из причин их появления было отсутствие подписи Брежнева под некрологом Цвигуну. Генсек не рискнул поставить свою подпись под некрологом самоубийцы, что лишь дало основания для разговоров об устранении Цвигуна, якобы пытавшегося обратить внимание Брежнева на криминальные связи его дочери Галины. В действительности это были лишь домыслы.

Через шесть дней после самоубийства Цвигуна, 25 января 1982 года, умер Михаил Суслов, бывший вторым после генсека человеком в партии. Смерть Цвигуна ослабила позиции Брежнева в КГБ, а неожиданная кончина Суслова — в Политбюро и аппарате ЦК КПСС. Сам Брежнев, чувствуя, что физически слабеет, был вынужден серьезно задуматься о кардинальных кадровых изменениях в руководстве страны.

Иван Васильевич Капитонов, в течение 19 лет руководивший отделом организационно-партийной работы ЦК КПСС, ведавшим партийными кадрами высшего эшелона, вспоминал, что в октябре 1982 года у него состоялся на эту тему разговор с Брежневым: «Видишь это кресло? В нем будет сидеть Щербицкий. Все кадровые вопросы решай с учетом этого».

Речь шла о кресле генсека партии, на котором Брежнев, безусловно, не планировал видеть Андропова. Таким образом, на майские события 1982 года могут быть два взгляда.

24 мая 1982 года Андропова переместили с должности председателя КГБ на пост секретаря ЦК КПСС. Официально считалось, что он занял вакантное место умершего Суслова, и с формальной стороны перемещение Андропова выглядело повышением. На самом деле Андропов уже был секретарем ЦК КПСС в 1962–1967 годах, до перевода в КГБ. Смена кресла руководителя госбезопасности на безликую должность секретаря ЦК КПСС могла означать фактическое лишение Андропова власти, тем более что его преемником 26 мая 1982 года по личному распоряжению Брежнева был назначен чуждый Андропову Виталий Федорчук, бывший доверенным человеком первого секретаря ЦК КП Украины Владимира Щербицкого, того самого, которого Брежнев планировал сделать генсеком. Федорчук в одном из интервью вспоминает:

Когда я был председателем КГБ Украины, председатель КГБ Андропов требовал, чтобы мы ежегодно в Украине сажали 10–15 человек. И мне стоило невероятных усилий, вплоть до конфиденциальных обращений к Брежневу, чтобы количество украинских диссидентов ежегодно ограничивалось двумя-тремя людьми. К тому же Андропов лично следил за ходом следствия по делам некоторых украинских диссидентов. Иногда задавал направление…

— Весной 1982 года, за полгода до смерти Брежнева, Андропов стал секретарем ЦК КПСС, а на освободившееся место председателя КГБ СССР были назначены Вы. Это назначение произошло по инициативе Андропова?

— Нет. Он меня ненавидел так же, как и я его.

— А как же получилось, что именно вы стали председателем КГБ СССР?

— На этом настоял Леонид Ильич Брежнев. Как вы знаете, я к тому времени больше десяти лет возглавлял КГБ Украины. И вот, помню, звонит мне Владимир Васильевич Щербицкий. Говорит: «Будь у телефона, сейчас будет звонить Брежнев». Через пару минут звонит Леонид Ильич.

— Ты должен, говорит, сдать дела в Киеве, явиться в Москву и вступить в должность председателя КГБ СССР.

— Приходилось слышать, что Брежнев своим преемником хотел видеть не Андропова, Щербицкого.

— Это правда. Еще в 1972 году, когда у него возникли первые серьезные проблемы со здоровьем, он пожелал уйти, а на свое место рекомендовал Щербицкого.

— А что же помешало осуществлению его желания?

— Не что, а кто… Все тот же Андропов. Он тогда через своего доверенного человека академика Чазова уговорил Владимира Щербицкого отказаться от предложения Брежнева…В 1982 году, уже чувствуя, что умирает, Леонид Ильич хотел, чтобы вместо него руководителем СССР стал Щербицкий. Но Андропов опять сыграл свою игру. Он сделал так, чтобы Щербицкий отправился с визитом в США, а в это время он, Андропов, заполучил должность секретаря ЦК. И в тех обстоятельствах Андропов просто вынужден был согласиться с требованием Брежнева назначить меня председателем КГБ СССР.

— …Осенью 1982 года Брежнев умер. Генеральным секретарем ЦК КПСС стал Юрий Андропов. Он назначил Вас министром МВД. С чем это было связано?

— К тому времени больше 20 лет министром МВД СССР был генерал Щелоков. Андропов ненавидел его лютой ненавистью. Став лидером СССР, Андропов тут же Щелокова отправил на пенсию. А меня, тоже ненавидя и желая хоть как-то унизить, освободил с должности председателя КГБ СССР и назначил главным милиционером страны[324].

Оказавшееся краткосрочным назначение Федорчука на должность председателя КГБ было вехой истории советской госбезопасности. В отличие от Шелепина, Семичастного и Андропова, служивший в госбезопасности с 1939 года Федорчук был кадровым офицером КГБ и нарушал устоявшуюся в последние десятилетия традицию, согласно которой на должность начальника госбезопасности назначались не чекисты, а партийные работники. 26 мая 1982 года традиция эта была окончательно нарушена: с этого дня должности руководителей госбезопасности стали занимать кадровые офицеры спецслужб. И хотя по многим свидетельствам Андропов, Питовранов и Бобков без энтузиазма восприняли назначение Федорчука на должность председателя КГБ, они, безусловно, воспользовались прихотью больного и готовившегося к смерти Брежнева для создания новой системы преемственности, когда ведомством оставались руководить сами чекисты.

Если снятие Андропова с поста председателя КГБ считать повышением, то можно предположить, что по политическим соображениям Политбюро ЦК КПСС не хотело перемещать Андропова на должность генсека партии из кресла председателя КГБ и перевело его заблаговременно 24 мая 1982 года на нейтральную должность секретаря ЦК партии, дабы после смерти Брежнева сделать его генсеком.

Так или иначе, 12 ноября 1982 года состоялся пленум ЦК КПСС, на котором очередным генеральным секретарем был избран Андропов. И уже 17 декабря того же года Федорчук был снят с поста председателя КГБ и назначен министром внутренних дел СССР, вместо отстраненного от должности ненавидимого Андроповым и Бобковым прежнего министра внутренних дел Николая Щёлокова.

По признанию Федорчука, он ненавидел Андропова, платившего ему «той же монетой». Основной причиной неприязненных отношений между ними было несогласие Федорчука с проводимой в стране борьбой с диссидентами, которая, по его мнению, во многом была инспирирована органами госбезопасности. Впрочем, интервью Федорчука относилось к 2006 году. Хвастаться преследованием диссидентов в те годы было уже не в моде, да и искренности не требовалось.

Организатором развязанной в стране кампании по искоренению диссидентства был начальник 5-го Управления КГБ Бобков, во всем находивший поддержку Андропова. В силу этого сохранившаяся связка Бобков — Андропов исходно представляла для Федорчука серьезную угрозу и действительно завершилась его смещением с должности председателя КГБ. Преемником Федорчука стал генерал армии Виктор Михайлович Чебриков, значительно уступавший своему первому заместителю Бобкову в интеллектуальном и профессиональном планах, а потому Бобков стал фактическим руководителем КГБ, тем более что к Чебрикову Бобков внедрил сотрудника 5-го Управления Евгения Быстрова, вставшего во главе 12-го отдела КГБ, осуществлявшего слуховой контроль за телефонной и факсовой связью и прослушиваемыми помещениями. Благодаря этому Бобков имел возможность оперативного получения информации «из первых рук».

Занятие Андроповым поста сначала генсека, а затем «президента» страны стало триумфом госбезопасности в Советском Союзе. Впервые с 1917 года руководитель чекистов сумел занять должность главы государства. Это не удалось никому из его предшественников: ни Дзержинскому, участвовавшему в заговоре по отравлению Ленина и шедшему затем во главе похоронной процессии, ни Берии, руководившему заговором по устранению Сталина.

К 1982–1983 годам КГБ через институт ОДР инфильтрировал все сферы жизни и деятельности советского государства, пронизал общество своей агентурой и оставил нерешенной лишь одну формально стоящую перед госбезопасностью задачу: ликвидацию монополии коммунистической партии на власть и устранение политического контроля компартии над КГБ. Проживи Андропов еще какое-то время, эта задача, безусловно, была бы решена госбезопасностью незаметно для страны и с выгодой для ведомства. Но 9 февраля 1984 года председатель президиума Верховного Совета СССР и генеральный секретарь ЦК КПСС, сосредоточивший в своих руках всю полноту власти в государстве, умер от продолжавшейся много лет болезни почек.

После смерти Сталина и Берии для Питовранова это была самая большая потеря. Ушел из жизни его ставленник, его надежда, его президент страны. Со смертью Андропова выскользнула из рук уже захваченная власть — и лично Питоврановым, и госбезопасностью, как государственным институтом. В очередной раз инициативу перехватила партия: «президентом» с приставкой и. о. стал никому не известный человек — Василий Кузнецов. Генсеком — старший в очереди кремлевских старцев — Константин Черненко. Впрочем, уже через два месяца после своего назначения на должность генсека, 11 апреля 1984 года, Черненко, подобно Андропову и Брежневу до него, стал еще и «президентом», что не могло не указать на определенную тенденцию: всех последних генсеков КПСС просто «тянуло» стать «президентами».

10 марта 1985 года Черненко умер. На следующий день, беспрецедентно стремительно, чтобы не было вакуума власти и соблазна для КГБ захватить ее во второй после Андропова раз, генсеком стал Михаил Горбачев, родившийся 2 марта 1931 года и обещавший жить долго. Группе Питовранова предстояло теперь биться за место под солнцем в новых условиях. Основополагающим новым условием была полная децентрализация абсолютно всех советских государственных структур. В переводе на разговорный язык — полный бардак. Нужно ли удивляться, что единственной государственной структурой, подготовленной к этому грядущему хаосу, оказалась госбезопасность? Она стала единственной советской структурой, выжившей в этом хаосе.

Запасные аэродромы группа Питовранова отстраивала в нескольких направлениях. Важнейшими, видимо, следует считать три: создание учреждений (институтов), в которых будут числиться и формально работать во время штурма сотрудники госбезопасности, спасавшиеся от грядущей геополитической катастрофы; создание подконтрольных госбезопасности российских и иностранных структур, через которые будет осуществляться деятельность лиц и учреждений, особенно в части заграничных операций; создание подконтрольной группе Питовранова финансовой базы для всей последующей деятельности на годы и годы вперед.

4 июня 1976 года в Москве создали не бросавшийся в глаза советской общественности, с длиннющим, не запоминавшимся названием, Всесоюзный научно-исследовательский институт системных исследований (ВНИИСИ) Государственного комитета Совета министров СССР по науке и технике и Академии наук СССР «для комплексного исследования научно-технических и социально-экономических проблем, имеющих большое народно-хозяйственное значение». С момента его создания руководил им Джермен Гвишиани.

Имя Джермен состояло из начальных букв фамилий основоположников советских органов госбезопасности — Дзержинского и Менжинского. Назвал так своего сына Михаил Максимович Гвишиани, имевший всего лишь два класса образования, но дослужившийся в органах ОГПУ — НКВД — МГБ до звания генерал-лейтенанта. Удачной карьере Гвишиани способствовала его близость к Берии, личной охраной которого он руководил в период его нахождения на должности первого секретаря ЦК КП(б) Грузии. После ареста Берии в 1953 году Гвишиани уволили из органов госбезопасности и лишили генеральского звания. От дальнейших репрессий его спас Алексей Косыгин: в 1948 году Джермен Гвишиани женился на дочери Косыгина Людмиле. А Косыгин с декабря 1953 года занимал должность заместителя председателя Совета министров СССР. Трогать родственника Косыгина устранившие Сталина и Берию заговорщики не стали.

ВНИИСИ появился на свет как советский филиал Международного института прикладного системного анализа (МИПСА). МИПСА, в свою очередь, был основан и того раньше — в октябре 1972 года. Его учредителями были США, СССР, Канада, Япония, ФРГ, ГДР и некоторые другие страны. Разместился этот институт в нейтральной Австрии, под Веной, в Лаксенбургском замке. Это престижное венское учреждение неоднократно посещал Питовранов для установления контактов с представителями деловой элиты мира. Главным научным сотрудником МИПСА и ВНИИСИ был молодой человек 1946 года рождения, закончивший Московский физико-технический институт, кандидат физико-математических наук — Сергей Питовранов, сын Евгения Питовранова.

Новым человеком в группе Питовранова в тот период стал Олег Шенин, с которым генерал-майор КГБ Б. С. Иванов познакомился в Афганистане. Для СССР это знакомство имело самые трагические последствия.

Шенин родился в 1937 году. По завершении образования в строительном техникуме он работал в качестве техника-десятника, прораба и начальника производственного отдела на строительстве Красноярска-26. Небольшой город с таким названием (ныне Железногорск) был расположен в 64 километрах севернее Красноярска на правом берегу реки Енисей. Во времена Советского Союза вся информация о городе имела гриф «совершенно секретно». В нем был построен горно-химический комбинат, основным видом деятельности которого являлось производство оружейного плутония — компонента, необходимого для создания ядерного оружия. В строительные работы были вовлечены десятки тысяч заключенных советского ГУЛАГа, построившие практически подземный город, длина туннелей которого превышала размеры московского метро.

В возрасте 27 лет Шенин был назначен на должность начальника строительного управления, осуществлявшего строительство Красноярского алюминиевого завода. В 1967–1974 годах он работал на руководящих должностях в тресте «Ачинскалюминстрой». Кстати, в руководимом им тресте начинал свою трудовую деятельность нынешний министр обороны России Сергей Шойгу, карьере которого способствовал Шенин, друживший с его отцом.

В 1974 году Шенина избрали первым секретарем Ачинского горкома партии, и вся последующая его жизнь была связана с работой в органах КПСС. В 1980 году его направили в Афганистан в качестве зонального советника в провинциях Нангархар, Лагман и Кунар. Там и произошло сближение на идейной основе двух убежденных сталинистов — генерала КГБ Иванова и партийного функционера Шенина. Позже их и объединил под своим началом Питовранов.

Таким образом, к глубоко законспирированной группе чекистов присоединился еще достаточно молодой партаппаратчик Шенин. По прошествии многих лет, в 2001 году, он скажет:

Мы уже тогда [в 1979 году] чувствовали опасность распространения исламского фундаментализма и ввели войска по просьбе законного руководства Афганистана. Скажу сразу, что я никогда не считал этот шаг ошибочным. Наоборот, ошибкой был непродуманный вывод их оттуда[325].

В 1990 году на ХХVIII съезде КПСС Шенин, к тому времени первый секретарь Красноярского крайкома партии, был избран секретарем ЦК КПСС и членом Политбюро. В своем первом выступлении в новом качестве перед аппаратом ЦК 29 августа 1990 года он сказал: «Обстановка будет усложняться. Нам надо ориентировать себя и партийные комитеты на чрезвычайную ситуацию»[326].

Практически сразу же после своего избрания в Политбюро ЦК КПСС 23 августа 1990 года Шенин подготовил к рассмотрению Политбюро «памятную записку» «О неотложных мерах по организации коммерческой и внешнеэкономической деятельности партии». В ней, в частности, говорилось:

Особое место в новых для КПСС условиях занимает вопрос о подключении принадлежащих партии предприятий и хозяйственных организаций, а также ее денежных средств к внешнеэкономической деятельности. Это важно как для создания автономного канала получения валюты в партийную кассу, так и для финансирования межпартийных связей […]

При этом потребуются соблюдение разумной конфиденциальности и использование в ряде случаев анонимных форм, маскирующих прямые выходы на КПСС. Конечная цель, по-видимому, будет состоять в том, чтобы наряду с «коммерциализацией» имеющейся в наличии партийной собственности планомерно создавать структуры «невидимой» партийной экономики, к работе с которой будет допущен очень узкий круг людей, определяемый Генеральным секретарем ЦК КПСС или его заместителем. Все это подсказывается опытом многих партий, десятилетиями работающих в условиях многопартийности и рыночной экономики.

Представляется, что следовало бы принять в неотложном порядке перечисленные ниже меры, чтобы обеспечить условия для развертывания коммерческой и внешнеэкономической деятельности партии на уровне ее центральных органов:

[…] обстоятельно проанализировать существующую правовую базу — законы Союза СССР и республик с целью определить оптимальные легальные возможности для перехода к коммерческой и внешнеэкономической деятельности партии. Кроме того, активно подключиться (через депутатов-коммунистов) к подготовке новых законодательных актов в Верховных Советах Союза СССР и некоторых республик, чтобы обеспечить защиту экономических интересов партии;

[…] подготовить предложения о создании каких-то новых «промежуточных» хозяйственных структур (фонды, ассоциации и т. п.), которые при минимальных «видимых» связях с ЦК КПСС могли бы стать центрами формирования «невидимой» партийной экономики;

безотлагательно приступить к подготовке предложений об использовании анонимных форм, маскирующих прямые выходы на КПСС, в развертывании коммерческой и внешнеэкономической деятельности партии. Рассмотреть, в частности, вопрос о возможностях присоединения через участие в капитале к уже функционирующим совместным предприятиям, международным консорциумам и т. п.;

рассмотреть вопросы о создании контролируемого ЦК КПСС банка с правом ведения валютных операций, об участии партии своими валютными ресурсами в капитале оперирующих в международном масштабе фирм, контролируемых хозяйственными организациями друзей. Для обеспечения внешнеэкономической деятельности следовало бы также безотлагательно начать аккумуляцию на отдельном счете КПСС партийных взносов загранучреждений;

провести консультации с Госснабом СССР по вопросу об использовании для внешнеэкономического сотрудничества партии советского имущества, остающегося после вывода советских войск из Чехословакии, Венгрии и ГДР.

Трудно поверить, что новичок в высшем партийном органе Шенин мог подготовить документ, который требовал глубоких специфических знаний о тайной деятельности партии, скрытой от глаз не только ее рядовых членов, но и большинства руководителей высшего ее звена. Проводником скрытых операций КПСС по финансированию зарубежных компартий и созданию за рубежом предприятий и различных финансовых институтов, связь с которыми была глубоко законспирирована, традиционно являлась внешняя разведка СССР. Рукой Шенина водили мастера, знавшие толк в тайных зарубежных операциях: Питовранов и Иванов (теперь уже генерал-лейтенант, первый заместитель начальника ПГУ — внешней разведки КГБ). Именно Питовранов и Иванов были идейными наставниками Шенина и его негласными кураторами. Для осуществления их далеко идущих планов им нужен был свой человек в высшем партийном органе, и в лице Шенина они его получили.

В интересах «Фирмы» Питовранова в 1980-е годы стал работать молодой перспективный чекист-экономист Александр Евгеньевич Лебедев. Он родился в 1959 году в Москве. Его отец, Евгений Николаевич, был профессором в МГТУ им. Баумана; мать, Мария Сергеевна, — преподавателем английского в МГИМО. С 1977 по 1982 год А. Е. Лебедев обучался на экономическом факультете МГИМО, специализировался на изучении мировой валютно-финансовой системы. С 1984 года он состоял на службе в ПГУ.

Формально задачей Лебедева было предотвращение вывода капитала из СССР. На самом деле, будучи офицером внешней разведки СССР, он регистрировал в Лондоне предприятия, прибыль от деятельности которых оседала в офшоре на Каймановых островах, где держал «общак» Иванов, один из ведущих сотрудников группы Питовранова.

Платформой для изучения происходивших в СССР явлений стал «закрытый отдел» Института социологии Академии наук СССР. Для службы там были определены 15 офицеров госбезопасности из 6-го (аналитического) отдела 5-го Управления КГБ. Подчинялись они непосредственно Бобкову. Во главе отдела был поставлен заместитель директора Института социологии, являвшийся агентом КГБ.

Вот что вспоминал об этой структуре в 2003 году директор Института социологии академик Геннадий Осипов:

Закрытый отдел… укомплектовали сотрудниками КГБ, которые проводили очень интересные исследования… Скажем, еще в [19]70-е годы после исследований в Эстонии сотрудники этого отдела написали работу о том, как там будут развиваться события. И оказались правы на сто процентов. Создание национального фронта, отделение и так далее[327].

«Закрытый отдел» выделился затем в самостоятельный институт, фактическим руководителем которого стал Бобков.

Сеть иностранных агентов была подготовлена Питоврановым заблаговременно. Кроме Калмановича за границу были выведены еще несколько человек. Одним из них был Борис Бирштейн (иногда пишущийся как Берштейн). Он родился 11 ноября 1947 года в Вильнюсе, в 1972 году стал директором текстильной фабрики в своем родном городе, и вскоре, как в свое время Калманович, решил уехать в Израиль. Правда, прежде чем заслужить желанное для многих советских евреев право на эмиграцию, ему пришлось несколько лет активно поработать в качестве агента на 5-й отдел КГБ Литовской ССР.

В задачи Бирштейна входило, в том числе, выявление евреев, ведущих «сионистскую пропаганду», желавших выехать на постоянное место жительства в Израиль и организовывавших, в связи с этим, в СССР «ульпаны» по изучению иврита.

Бирштейн оправдал доверие своих кураторов из республиканского КГБ и в награду получил в 1977 году разрешение на эмиграцию, оставшись на всю жизнь агентом КГБ.

Работу по подготовке и выводу агентуры по линии репатриации евреев в Израиль со всей территории Советского Союза организовывал и координировал 8-й отдел 5-го Управления. В 1982 году из Израиля через Швейцарию Бирштейн переехал в Канаду и стал затем канадским гражданином. Кроме того, в 1982 году он зарегистрировал в Швейцарии компанию, название которой состояло из первых букв имен его детей — Симоны и Алекса, фамилии (Берштейн, через «е») и слова «компания» — «Сиабеко» (Siabeco). После этого в предельно короткий срок Бирштейн с помощью своих кураторов из КГБ стал одним из влиятельнейших бизнесменов на постперестроечном советском пространстве и в мире.

Основанная в Швейцарии 6 сентября 1982 года компания «Сиабеко» стала главной фирмой Бирштейна, через которую работала группа Питовранова — Бобкова[328].

Консультантом цюрихской «Сиабеко» числился полковник ПГУ Леонид Веселовский, с которым Питовранов сблизился в Португалии, где часто бывал по службе. Постепенно Питовранов стал привлекать Веселовского к работе в интересах «Фирмы». В ноябре 1990 года Веселовский был отозван из-за границы и переведен на должность офицера действующего резерва в Управление делами ЦК КПСС. Именно Веселовским была разработана целая система по выводу денег КПСС за пределы СССР: он перенаправлял миллионы долларов с партийных счетов на указанные Питоврановым счета в зарубежных банках, где ими распоряжались многочисленные зарубежные агенты госбезопасности типа Калмановича и Бирштейна. За две недели до августовского путча Веселовский уволился из Управления делами ЦК КПСС и выехал в Швейцарию, чтобы вернуться в Россию уже после переворота.

О масштабах этой операции дает представление пространная статья, опубликованная 1 февраля 1993 года газетой «Вашингтон пост» под названием «Вчерашние коммунисты в погоне за быстрой наживой»:

Типичным для новой поросли международных коммунистов-капиталистов можно считать Леонида Веселовского, которого прокуратура России официально объявила важной фигурой в ведущемся расследовании финансовых операций ЦК КПСС. Превращение Веселовского из сотрудника КГБ в предпринимателя-капиталиста отражает последние минуты деятельности старой советской номенклатуры, которая осознала, что зародившаяся система хаотического капитализма сулит больше возможностей личного преуспевания, чем умирающая коммунистическая диктатура.

Коренастый, атлетического сложения мужчина с пудовыми кулаками, Веселовский изображался российскими газетами как «крестный отец» сети коммерческих фирм и первых совместных предприятий, основанных коммунистической партией на закате ее существования. Сам же Веселовский утверждает, что в прошлом он незначительный, среднего уровня бюрократ КГБ, которому излишняя известность мешает честно зарабатывать на жизнь […]

В трудовой стаж Веселовского входит пребывание в Португалии в конце 1970-х — начале 1980-х годов, когда он служил офицером разведки КГБ. Он отказывается обсуждать подробности своей работы того периода. Но то, чем занимался Веселовский, вполне могло научить его искусству «бизнеса по-советски». Одной из основных задач Первого главного управления — внешней разведки КГБ — было тайное финансирование западных компартий через сеть «дружественных фирм».

Рассекреченные документы КПСС показывают, что наиболее обычной финансовой практикой в этой деятельности было создание фондов при помощи экспорта искусственно удешевленных советских товаров или сырья. Например, западноевропейские издательства левой ориентации ежегодно получали десятки тысяч тонн типографской бумаги бесплатно или почти бесплатно. Часть этой бумаги продавалась по рыночным ценам, а вырученные деньги шли в секретную кассу партии. Трудно выяснить, чего именно добился Кремль, тайно субсидируя левые организации сотнями миллионов долларов. Однако ясно, что эти официально одобренные внешнеторговые сделки стали стандартным методом вывоза денег из страны и быстрого получения прибылей в твердой валюте. Компартия и КГБ первыми проложили дорожку к обогащению […]

По свидетельству бывших партаппаратчиков, когда в 1985 году Генсеком ЦК КПСС стал Горбачев, советская компартия начала думать, как расширить свою коммерческую активность. Основной идеей в этом направлении был обмен власти на имущество. Иными словами, партия была готова отдать свою монополию на право принимать политические решения, получив взамен долгосрочные экономические привилегии.

Согласно тем же свидетельствам, к 1990 году КПСС оказалась под угрозой серьезного финансового кризиса, и партийное руководство было вынуждено действовать оперативно […]

Примерно в то же время полковник КГБ Леонид Веселовский подыскивал новую работу. Вакансия объявилась в Центральном комитете, политическом нервном центре бывшего Советского Союза. Веселовский утверждает, будто он направил своим будущим хозяевам докладную записку, в которой описал механизм того, как переправить на Запад фонды КПСС путем создания совместных финансовых предприятий в странах «с умеренной системой налогообложения», типа Швейцарии. Управляющий делами ЦК Николай Кручина оказался под впечатлением этой докладной настолько, что пригласил полковника на работу и предложил реализовать его замысел.

По словам Веселовского, большинство его идей «отмывания» партийных средств так и не пошло дальше стадии разработки. Однако Российская прокуратура отнюдь не уверена, что это так. Следователи говорят, что им удалось напасть на след 7 млрд рублей (примерно 1 млрд долларов по курсу того времени), принадлежащих КПСС и вложенных в российские компании и совместные предприятия.

[…] Леонид Веселовский утверждает, что поворотным моментом в его жизни стала встреча с франтоватым канадским предпринимателем Борисом Бирштейном. Бывший советский иммигрант, обосновавшийся в Канаде в середине 1980-х годов, Бирштейн своей деловой активностью демонстрировал, что прекрасно использовал российскую систему, построенную на личных связях, а личными самолетами, бриллиантами и подбитой соболями шубой олицетворял образ удачливого капиталиста […]

По словам представителей прокуратуры России, они располагают документами, свидетельствующими о том, что, еще работая в ЦК КПСС, бывший полковник КГБ [Веселовский] начал убеждать свое начальство вести дела с зарегистрированной в Цюрихе компанией Бирштейна «Сиабеко».

Для всего этого заранее разработали многоходовую агентурную операцию на основе принципов, изложенных Веселовским в написанном им меморандуме «Основные принципы организации экономической деятельности в интересах КПСС». «Сиабеко», основанная агентом КГБ Бирштейном, стала одной из торгово-коммерческих структур, занимавшихся внешнеторговой деятельностью для отдела контроля при ЦК КПСС и КГБ. Наибольшее количество финансовых операций Веселовский проводил именно через нее. Товары стоимостью от 50 млн до 150 млн долларов в год экспортировались из СССР по ценам на 50–60 % ниже рыночных. Часть средств от продаж перечислялась на банковские счета, контролируемые ЦК КПСС и КГБ.

Глава фирмы Бирштейн находился под личным покровительством управляющего делами ЦК КПСС Кручины, председателя КГБ Крючкова и его заместителя Бобкова. Вот что показал об этом Веселовский в сентябре-октябре 1991 года, когда был привлечен к следствию по делу ГКЧП:

В ноябре 1990 года по просьбе руководства ЦК КПСС (Ивашко и Кручина) решением руководства Ведомства (Крючков и Бобков) я был переведен из ПГУ на работу в У[правление] Д[елами] ЦК КПСС. Решением Секретариата ЦК КПСС я был назначен на должность зам. зав. сектором по координации экономической деятельности хозяйственных служб. Основанием для моего перевода в ЦК явилась срочная потребность УД ЦК создать подразделение, способное координировать экономическую деятельность хозяйственных структур партии в изменившихся условиях. Выбор пал на меня, поскольку по своему образованию я являюсь экономистом-международником, имею опыт зарубежной работы и был известен большинству руководящих работников ЦК по своей деятельности в ЦК ВЛКСМ и ВЦСПС.

[…] Я полагаю, что не последнее место в выборе моей кандидатуры сыграло то обстоятельство, что, будучи в длительной командировке по линии Ведомства в стране со сложной обстановкой [Португалии], мне было поручено осуществлять связь с компартией [Португалии], которая в тот период времени находилась на полулегальном положении […] Была достигнута договоренность о периодическом информировании Бобкова о моей деятельности в УД ЦК КПСС […]

Изучив меморандум «Основные принципы организации экономической деятельности в интересах КПСС», я подтверждаю, что я написал его до моего назначения на должность заместителя председателя секции контроля ЦК КПСС. Н. Кручина, занимавший тогда должность управляющего делами, поручил мне изучить данный предмет, что я и сделал в меру своего представления о нем. Однако написанная мною памятная записка так и не нашла применения на практике. На начальном этапе работы по этому вопросу я работал вместе с Постоваловым из Министерства внешнеэкономических связей. В данное время я пытаюсь осуществить соучастие в данном проекте четырех компаний из других стран: «Оски» в Чили, «ХСС/ИНШ» в Северной Германии, «КРС» в США, «Сиабеко» в Канаде. Я отлично знаю эти фирмы.

Как именно должны были выводиться и отмываться партийные деньги, Веселовский разъяснял в своем исходном меморандуме:

Денежные ресурсы, отраженные в финансовых документах, открыто могут быть инвестированы только в общественные, социальные и благотворительные фонды, что затруднит их конфискацию в будущем. Средства, поступающие в виде доходов в партийную кассу и отраженные в финансовых документах, должны быть использованы для приобретения анонимных акций, фондов отдельных компаний, предприятий, банков, что, с одной стороны, обеспечит стабильный доход независимо от дальнейшего положения партии, а, с другой — в любой момент эти акции могут быть использованы на фондовых биржах с последующим размещением капитала в иных сферах с целью обезличивания партийного участия, но с сохранением контроля […] Принятие данных мер потребует организовать срочно отбор особо доверенных лиц, которым будет поручено выполнение отдельных пунктов программы. Не исключается создание категории негласных членов партии, которые будут обеспечивать ее жизнедеятельность в любых условиях чрезвычайного периода[329].

При этом Веселовский утверждал, что его вовлеченность в процесс ограничилась написанием меморандума и что на практике он «не принимал участия ни в одной операции по сокрытию денег, полученных от КПСС» и ничего не знает относительно этих операций: «Я не имею ничего общего с валютными поступлениями от КПСС. Вообще, я не одобряю экспорт золота из страны и считаю, что такая операция вряд ли может быть проведена секретно», — заявил он на допросе в октябре 1991 года.

Действительно, «золото партии» из страны никто не вывозил, так как такую операцию невозможно было осуществить тайно. На счета заблаговременно созданных на Западе компаний, под руководством и контролем офицеров КГБ и разветвленной зарубежной агентуры госбезопасности, за границу выводились деньги. На них, в частности, планировалось создать новую многопрофильную акционерную компанию (совместно со швейцарско-канадской фирмой «Сиабеко»). В новую структуру должны были войти банки, авиакомпания, международный торговый дом, фонд приватизации и сеть холдинговых компаний в различных регионах страны. Согласно плану Веселовского проект был рассчитал на 50 лет.

Не стоит думать, что Веселовский был единственным представителем внешней разведки, вовлеченным в подобные операции. В сентябре 1999 года сотрудник ЦРУ США, расследовавший этот вопрос, Ричард Л. Палмер, дал показания Комитету по банковским и финансовым вопросам Палаты представителей США:

Первые официальные встречи элитной группы советского Политбюро и влиятельных представителей номенклатуры для обсуждения того, как скрыть средства, активы и ресурсы коммунистической партии Советского Союза от различных «демократических» режимов, относятся к 1984 году. […] Два года спустя в КГБ набрали специалистов из ПГУ, имевших опыт «перевода» денег за границу для работы в Международном отделе коммунистической партии и КГБ.

Перемещение денег за границу держалось в строжайшей тайне. […] Группа специалистов по планированию этой финансовой операции предсказывала, что резиденты КГБ за границей больше не смогут быть основными исполнителями «перекачки» валюты за границу […]. Однако каналы и методы КГБ позволили осуществить первоначальное движение средств, чтобы помочь осуществить первую фазу этого секретного плана.

По мере того, как 1980-е подходили к концу, стало ясно, что генеральный секретарь Михаил Горбачев быстро теряет контроль, пытаясь реформировать управление и экономику СССР, сохраняя лидирующие позиции коммунистической партии. Затем элитная экономическая группа приступила к реализации планов на случай непредвиденных обстоятельств, чтобы надежно скрыть активы за рубежом.

Советские государственные компании передали активы недавно созданным иностранным дочерним компаниям с Кипра и в Карибский бассейн. Эти дочерние предприятия были экспортными и импортными компаниями, банками и торговыми компаниями, созданными для торговли советским сырьем. Некоторые из них не имели очевидных связей с советским правительством, но были созданы людьми, получившими «ссуды» от имевших к ним отношение банков. На самом деле большинство якобы частных кооперативов, которые образовались в Советском Союзе в конце 1980-х и стали демонстрацией «перестройки», были созданы на государственные средства и возникли как прикрытие для того же государства.

Важную роль сыграли и торговые компании, созданные для продажи государственных ресурсов. Эти фирмы получали нефть, хлопок и алмазы по ценам, субсидируемым государством, и продавали все это за границу по рыночным ценам, и не за рубли, а за иностранную валюту. Прибыль была огромной, но она не возвращалась обратно в Москву, а направлялась во все уголки мировых налоговых гаваней, таких как Швейцария, Гонконг, Кипр и Каймановы острова, для того, чтобы прибыль «отмывалась» и использовалась для создания нового поколения компаний, в которых еще труднее было различить истоки коммунистической партии и Советского Союза в целом. Часть денег возвращалась в СССР, иногда создавая совместные предприятия с советскими партнерами, но это уже считалось прямыми западными инвестициями. Эта практика получила распространение в период с 1989 года до распада Советского Союза в декабре 1991 года.

Одним из первых офицеров внешней разведки, направленных в аппарат ЦК КПСС по указанию первого заместителя председателя КГБ генерала армии Бобкова, был Андрей Дмитриевич Жуков, 1948 года рождения, уроженец Ленинграда. В 1971 году он окончил физический факультет МГУ, после чего был взят на службу в КГБ, зачислен в ПГУ. В 1987 году он был уже начальником отдела ПГУ, откуда и был переведен Бобковым как офицер ДР в Международный отдел ЦК КПСС, где служил под прикрытием должности консультанта.

Как и его коллега по внешней разведке Веселовский, А. Жуков должен был обеспечить вывод огромных сумм, которыми располагала партия, в структуры, контролируемые КГБ. Целью этой операции было создание материальной базы для установления в стране режима, подконтрольного госбезопасности, взамен политически обанкротившейся системы, созданной КПСС.

Международный отдел ЦК КПСС был преемником Исполкома Коминтерна, упраздненного Сталиным в 1943 году из-за обвинений союзников по антигитлеровской коалиции в том, что Коминтерн вовлечен в подрывную деятельность против союзников. Отдел являлся центром по выработке международной политики партии, стратегии по финансовой и материальной помощи коммунистическим партиям и близким им по идеологии политическим движениям и группам зарубежных стран. Кроме прямой финансовой помощи, которая осуществлялась посредством резидентур советской разведки (ПГУ), в зарубежных странах создавались так называемые «фирмы друзей», получавшие льготы при оформлении сделок с Советским Союзом, позволявшие получать на этих сделках сверхприбыли, используемые затем для тайного финансирования просоветских партий и организаций.

Теперь же, когда возникла реальная угроза существовавшему в стране режиму, руководство КПСС и КГБ в срочном порядке стало разрабатывать программу вывода денег на счета этих полуподпольных структур. Для этого были необходимы собственные банки, многочисленные коммерческие структуры и совместные предприятия (СП), специализировавшиеся на отмывании денег. Авторы одного из исследований пишут:

За короткий срок КПСС успела создать около 1,5 тысячи СП и АО со смешанным капиталом на общую сумму 14 млрд рублей и 5 млрд долларов. Теневая партийная экономика до развала СССР успела набрать обороты и обеспечить тайных владельцев анонимными акциями и фондами западных компаний и банков. Внутри страны КПСС и РКП стали соучредителями или владельцами контрольных пакетов акций ряда банков […] К моменту распада СССР они развалили бюджет страны, наделали долгов на 144 млрд долларов, вывезли из страны золото, оставив демократам в наследство жалкие 289 тонн[330].

Это было меньше, чем имела гитлеровская Германия в момент окончания проигранной ею Второй мировой войны.

Тенденцию авторы исследования определили правильно: компартия захватывала позиции в будущей рыночной экономике еще не умершего СССР.

Считалось, что план этот созрел в голове Андропова и был реализован после его смерти. Но очевидно, что «андроповский план», если иметь в виду финансовую сторону дела, родился в трех головах: Андропова, Питовранова и Бобкова. Со ссылкой на неназванный источник информации, Сергей Кугушев и Максим Калашников писали:

Мы можем только реконструировать эту самую секретную часть андроповского плана, догадываться о масштабе проводимых им мероприятий. Приведем здесь лишь три факта. В конце 1970-х годов Андропов из особо приближенных лиц создал замкнутую, своего рода тайную организацию внутри КГБ СССР […] Сам он общался всего с несколькими избранными, ближайшими соратниками…Сеть особо тесно взаимодействовала с теми подразделениями КГБ, которые занимались финансовыми операциями с Западом, создавали сеть фирм, компаний, банков, финансирующих и реализующих цели и программы Комитета государственной безопасности. Одновременно Андропов оказал поддержку ЦК ВЛКСМ по созданию центров научно-технического творчества молодежи — первых предпринимательских структур в России, возникших в самом начале [19]80-х годов […]

Еще одним свидетельством стала разработка операции «Невод» по целенаправленному созданию финансовой сети в Европе и Америке, которая бы могла не только обслуживать нужды разведки, но и нацеливалась на экспансию, на захват наиболее быстрорастущих и перспективных инвестиционных финансовых структур Западного мира. Все это были элементы плана, которым хотели обеспечить устойчивую финансовую базу для разгромленного, но, по мысли Андропова, непобежденного русского, советского, национального проекта. Этот пункт программы Андропова, как мы полагаем, воплотили лишь частично. Осуществление намеченных в этом направлении мер было приостановлено вместе со смертью генсека. Однако какие-то элементы этой программы были проведены в конце 1970-х годов[331].

Речь шла о «Фирме» Питовранова. Смерть Андропова, приведшая в конечном итоге к «гласности» и «перестройке» Михаила Горбачева, сильно видоизменила исходный четкий план, сделав его сложным и шершавым, но цель заговорщиков осталось той же: консолидация власти госбезопасностью и выход из-под политического и идеологического контроля КПСС.

С уходом Андропова этого можно было достичь лишь через развал СССР и ослабление монополии компартии на политическую и экономическую власть в стране. «Гласность» должна была способствовать ослаблению власти КПСС. «Перестройка» — ослаблению экономического диктата партии.

Отдельно стоит остановиться на «загадочной» личности самого Кугушева. По сведениям старшего аналитика Вильнюсского института политического анализа Мариуса Лауринавичюса, Кугушев был офицером КГБ, приставленным с середины 1980-х к двум перспективным реформаторам — Егору Гайдару и Анатолию Чубайсу. Вот что рассказывал член московско-ленинградской группы экономистов, возглавляемой в те времена Гайдаром и Чубайсом, Симон Кордонский в интервью радио «Свобода» в июле 2019 года:

Я стал заместителем редактора журнала «Век XX и мир». А вы знаете, кто был главным редактором? Анатолий Беляев — генерал-лейтенант разведки, который вышел в запас. А нашим куратором с Е. Гайдаром был Серёжа Кугушев. Он был штатным сотрудником аналитической группы КГБ. Он «толкнул» все это. […] В 1989 году С. Кугушев попросил меня написать о том, как перейти от социализма к капитализму. И я написал — под фамилией Алтаев. Текст под названием «Сценарий X» был позже опубликован. Статья о такой идеологии была далеко не единственной. Сценарии перехода к «китайской версии» были уже разработаны. […] Но люди, которые должны были сделать все это, почувствовали вкус денег. Они хотели жить как на Западе, но сохранить свой статус.

Это подтверждает и сам Кугушев в опубликованной им в «Комсомольской правде» в феврале 1991 года статье, разъяснявшей, что проводить в жизнь реформы могло только состоявшее из «бизнесменов, военных и сотрудников спецслужб» «строгое правительство»:

Это блок настоящих бизнесменов, военных и сотрудников спецслужб, пользующийся широкой поддержкой населения, который может остановить дальнейшее разграбление страны и провести приватизацию на благо ее народа. Если мы откинем эмоции и посмотрим на исторический опыт различных стран, которые пытались перейти от тоталитаризма к рыночной экономике, следует признать, что в любом случае реформы опирались, если не прямо, то косвенно на военную силу, на очень строгое правительство. Следовательно, остается второй путь — рыночные реформы, которые проводятся строгим правительством.

Но создавать это «строгое правительство» планировалось через новые, современные, рыночные структуры.

24 мая 1989 года в Москве появилось совместное советско-американское предприятие «Мост». С советской стороны учредителем СП стал информационно-консультационный кооператив «Инфакс», директором которого числился некий Владимир Гусинский.

Гусинский родился в Москве 6 октября 1952 года. По окончании школы он несколько лет проучился в Московском институте нефти и газа им. Губкина, но был отчислен оттуда за неуспеваемость. С 1973 по 1975 год он служил в армии. После демобилизации поступил в Государственный институт театрального искусства (ГИТИС), на режиссерский факультет, который окончил в 1980 году. Однако после окончания учебы места в столице Гусинскому не нашлось, и работать пришлось на периферии, а ему очень хотелось вернуться в Москву. Тогда кто-то из преподавателей ГИТИСа посоветовал ему обратиться за помощью к «коллеге» — сотруднику КГБ Владимиру Степановичу Цибизову, тоже выпускнику режиссерского факультета ГИТИСа[332].

Гусинский познакомился с Цибизовым в общей компании, и быстро нашел с ним общий язык: гэбист предложил Гусинскому сотрудничество; тот согласился. Так в агентурном аппарате 2-го отделения 1-го отдела 5-го Управления в начале 1980-х появился и был зарегистрирован агент «Денис».

Шустрого и пронырливого «Дениса» 5-е Управление продвинуло сначала на организацию церемонии открытия спортивного праздника XII Всемирного фестиваля молодежи и студентов в Москве в 1985 году. Затем Гусинского «бросили» на организацию церемонии открытия спортивных Игр доброй воли в Москве в июле 1986 года, во время которых Гусинский, выполняя задание своих кураторов-чекистов, сумел установить тесный контакт с организатором Игр с американской стороны миллиардером Тедом Тёрнером.

Начиная с 1970-х Тёрнер бурно развивал в США свой бизнес, и к середине 1980-х был уже владельцем целого ряда ведущих американских телеканалов и спортивных команд. Именно ему принадлежала идея проведения международных спортивных соревнований, которые должны были стать альтернативой Олимпийским играм после советского вторжения в Афганистан и объявленного Советскому Союзу в связи с этим бойкота.

Советские спецслужбы еще на начальной стадии подготовки московских Игр доброй воли приступили к тщательному изучению самого Тёрнера. Уж очень заманчивой была перспектива использования его в качестве агента. Вербовка Тёрнера предоставила бы новые возможности для советской пропаганды и дезинформации, поэтому во время визита Тёрнера в Москву в 1986 году он был плотно окружен офицерами советской разведки и агентурой КГБ. В числе агентов, направленных на изучение Тёрнера, оказался Денис — Гусинский.

Будущий олигарх и медиамагнат в то время был главным организатором культурной программы для иностранных участников московских Игр. В один из дней для иностранных и советских журналистов, аккредитованных на Играх, устроили круиз по Пироговскому водохранилищу. Почетным гостем на круизе был Тёрнер. В числе офицеров КГБ, негласно сопровождавших Тёрнера во время плавания на корабле, был старший оперуполномоченный 5-го отдела УКГБ по г. Москва и Московской области майор Александр Георгиевич Михайлов, впоследствии генерал и руководитель ЦОС ФСБ РФ.

Во время приятного круизного плавания, обильно сдобренного различными зарубежными напитками и традиционными российскими яствами, Денис сумел расположить к себе американского гостя. Завербовать Тёрнера не удалось. Но это важное знакомство Гусинский использовал, когда начал создавать «Мост».

«Инфакс» Гусинский зарегистрировал еще в 1988 году при содействии министерства внешнеэкономических связей (МВЭС) СССР, с которым с 1966 года плотно работал как руководитель ТПП Питовранов. Именно он стоял тогда по линии госбезопасности за созданными Гусинским структурами. Финансовым инструментом «Моста» стал учрежденный в сентябре 1989 года возглавляемый тем же Гусинским «Мост-банк».

Американским партнером СП «Мост» являлась авторитетная юридическая фирма «Арнольд и Портер», имевшая головной офис в Вашингтоне. Ее создали вскоре после окончания Второй мировой войны трое опытных юристов: Арнольд, Фортас и Портер. Арнольд в прошлом был профессором права в Йельском университете, ассистентом генерального прокурора США и судьей апелляционного суда США. Его партнер Фортас через некоторое время оставил фирму и работал на высоких правительственных должностях. Еще один основатель фирмы — Портер — до ее создания занимал ведущие позиции в различных госучреждениях США.

«Арнольд и Портер» имела офисы в Брюсселе, Лондоне, Нью-Йорке, Сан-Франциско, Лос-Анджелесе, в Силиконовой долине и в Вашингтоне. В фирме работали восемьсот опытных юристов. Оставалось только удивляться, как новоявленному кооперативу «Инфакс» удалось стать партнером уважаемой и авторитетной на международном уровне американской фирмы, тем более что любому юридическому лицу в СССР в те годы для осуществления внешнеэкономической деятельности необходимо было получить в МВЭС соответствующую лицензию.

Впрочем, у скороспелого кооператива «Инфакс» проблем с получением лицензии не возникло, поскольку связи Питовранова в МВЭС сработали безотказно. Посложнее обстояло дело с нахождением зарубежного партнера для «Инфакса». Однако в этом Гусинскому помог член группы Питовранова бывший первый заместитель руководителя ПГУ Борис Иванов. Он дважды в разные годы возглавлял резидентуру советской внешней разведки в США. Должностью прикрытия для него являлся пост советника Постоянного представителя СССР в Организации Объединенных Наций (ООН), члена Комиссии ООН по правам человека и Подкомиссии по предупреждению дискриминации и защите меньшинств. Во время работы в США генерал Иванов установил широкие связи в американском истеблишменте, и для него не составило труда найти партнера для «Инфакса».

Гусинский был не единственным агентом КГБ, через которого учреждались фирмы и банки. Банк «Столичный» учредил Александр Смоленский, агент 5-го Управления со времени его работы в типографии «Союзспортобеспечения» Госкомспорта СССР, курируемого до 1977 года 1-м отделением 1-го отдела 5-го Управления, а с 1977 года — новым 2-м отделением 11-го отдела 5-го Управления. Смоленского привлекли к работе под псевдонимом Тетя Шура и использовали прежде всего в разработке зарубежных сионистских центров.

Председателем правления банка «Национальный кредит» был Борис Федоров, агент 5-го Управления и близкий друг министра спорта и личного тренера Ельцина по теннису Шамиля Тарпищева, завербованного в 1980-м (олимпийском) году. Тарпищева использовали для контрразведывательного обеспечения канала международного спортивного обмена.

В начале 1991 года из зарубежной командировки в США в родной Ленинград вернулся Владимир Владимирович Якунин.

Родившийся в 1948 году Якунин окончил в 1972 году Ленинградский механический институт по специальности «Производство летательных аппаратов» и был зачислен в «101-ю школу» — так скромно, не вызывая вопросов обывателей, называлось учебное заведение, готовившее кадры советских разведчиков. После смерти Адропова 101-я школа, получившая статус института, стала называться Краснознаменный институт КГБ СССР имени Ю. В. Андропова. Сейчас это Академия внешней разведки РФ.

По завершении двухгодичного обучения Якунина направили в 1-й отдел УКГБ по Ленинградской области. Работал он под прикрытием должности старшего инженера управления Государственного комитета Совета министров СССР по внешнеэкономическим связям; затем — начальником отдела Физико-технического института им. А. Ф. Иоффе Академии наук (АН) СССР.

Служба Якунина в тот период относилась к сфере интересов Управления «Т» (научно-техническая разведка) ПГУ. В 1985 году Якунина зачислили в состав Центрального аппарата советской разведки и под дипломатическим прикрытием отправили в США, где он занимал должность секретаря Постоянного представителя СССР при ООН.

О том, почему в тот период банковский бизнес оказался исключительно привлекательным, настолько, что офицеры ДР, типа Якунина, стремились уйти именно туда, и как именно образовывались из ниоткуда «партийные деньги», перечислявшиеся на коммерческие счета, где из безналичных они становились наличными, рассказывал в 2011 году Арнольд Васильевич Войлуков, с 1979 по 1990 год занимавший должность заместителя начальника и начальника Управления денежного обращения Госбанка СССР:

В начале [19]60-х годов три года подряд принимались закрытые решения ЦК КПСС о том, что Госбанк в виде исключения должен выделить бюджету помощь в виде кредита. На один год деньги брали из системы Гострудсберкасс, вначале по нескольку миллионов, затем — десятков миллионов. Потом исключение сделали правилом, и в [19]80-х годах процесс вышел из-под контроля. Брать стали миллиардами. В балансе эту строчку о заимствовании денег у населения не публиковали, о ней знали всего несколько человек. Так что даже в совершенно секретном балансе Госбанка название этих расходов не упоминалось… В 1987–1988 годах с появлением новых коммерческих организаций, в первую очередь посреднических кооперативов, центров научно-технического творчества молодежи (НТТМ), в наличном обороте Советского Союза происходят чудеса. Нельзя сказать, что это стало для нас сюрпризом, мы ведь предупреждали ЦК КПСС в своих записках, что непродуманные реформы могут привести к созданию структур, основная задача которых превращение безналичных денег в наличные.

В апреле 1991 года вместе с группой своих друзей и соратников Якунин создал фирму по привлечению иностранных инвестиций — Акционерное общество закрытого типа (АОЗТ) «Международный центр делового сотрудничества». Помимо этого, он вошел в совет директоров банка «Россия» братьев Юрия и Бориса Ковальчуков. Банк этот создавался в том числе на деньги КПСС: в 1991 году Ленинградский обком партии, активно участвовавший в распихивании денежных средств в различные структуры, внешне с партией не связанные, перевел на счет в банк весьма немалую для тех дней сумму — 50 млн рублей.

Еще одной созданной для отмывания партийных денег структурой стал «Молодежный коммерческий банк», позднее переименованный в «Финист-банк». Александр Щербаков, с 1989 по 1993 год являвшийся председателем правления банка, рассказывал в 2010 году, как банки отказывались возвращать однажды полученные на коммерческие счета партийные деньги:

Осенью 1991 года пришли к нам следователи специальной бригады Генеральной прокуратуры «деньги партии» искать. У нас действительно лежал депозит Управления делами ЦК КПСС. Мы тогда ответили гостям: «Давайте решение суда о законном правопреемнике, все немедленно исполним» […] В результате ряд банков деньги по команде перечислили на указанный счет, а вот мы и еще целый ряд банков не стали этого делать… А на депозитном счете у нас продолжало лежать 275 млн тех советских рублей. Все в итоге так и осталось; законного правопреемника по сей день не нашлось.

Отдельный блок деятельности Бобкова был связан с группой его агентов, внедренных в различные советские учреждения и институты, курируемые 5-м Управлением КГБ (в августе 1989 года оно было переименовано в Управление «З» — Защита конституционного строя). Всем этим агентам Бобков предоставил возможность продемонстрировать свою полезность. Многие из них достигли очень больших высот в российской политике. Например, будущий кандидат в президенты России на выборах 2000 года Алексей Подберезкин.

Подберезкин родился в 1953 году в Москве в семье рабочего. Закончил вечернюю среднюю школу. Отслужил в армии. После демобилизации пошел на подготовительные курсы МГИМО и сумел поступить в этот престижный вуз. Кто же помог честолюбивому и способному юноше?

В МГИМО обучалось большое количество студентов из числа так называемой «золотой молодежи», детей советской и партийной элиты и известных представителей интеллигенции. Но по существовавшим в КГБ нормам их нельзя было вербовать в качестве агентов. Эти же требования распространялись на родственников состоящих на службе офицеров госбезопасности. Вместе с тем 7-му отделу ВГУ, курировавшему МИД СССР и подведомственный ему МГИМО, было поручено оперативное обеспечение этих объектов с целью выявления неблагонадежных лиц и предотвращения их последующего найма на работу в МИД. Таких, как Подберезкин, бывших рабочих и вчерашних солдат, в МГИМО практически не было. Но именно в них была серьезная потребность: агенты, завербованные из числа студентов вузов, обычно были представителями средних и низших слоев советского общества, полагавшими, что, помогая КГБ, демонстрируют свою лояльность советскому строю и за это могут рассчитываться на помощь со стороны госбезопасности. И действительно, органы КГБ активно продвигали свою агентуру всякий раз, когда такая возможность представлялась.

Приобретя могущественных покровителей в лице КГБ, закончивший в 1979 году МГИМО Подберезкин на два года был оставлен в нем на должности научного сотрудника, поскольку он нужен был КГБ в качестве агента в стенах этого учреждения. В 1981 году Подберезкина перевели на работу в КМО, который курировался 1-м отделением 1-го отдела 5-го Управления. Оперативным наблюдением за КМО руководил старший оперуполномоченный майор Евгений Семенихин, начинавший свою службу в 7-м Управлении КГБ в подразделении наружной службы. Его как куратора КМО сменил капитан Александр Кочетков, осуществлявший негласное сотрудничество с Подберезкиным. В КМО Подберезкин оставался до 1985 года и возглавлял там группу научных консультантов.

Пошедший по стопам Подберезкина будущий известный российский политик, вице-премьер правительства России Рогозин так характеризовал КМО:

КМО СССР, созданный еще в годы Великой Отечественной войны под названием «Антифашистский комитет советской молодежи», представлял собой автономную по отношению к аппарату ЦК ВЛКСМ организацию. Нас связывали общие управление делами и здание в самом центре Москвы на улице Богдана Хмельницкого (ныне Маросейка), в котором около ста сотрудников или, точнее, «ответственных работников» комитета занимали второй и третий этажи. На самом деле это было настоящее «шпионское гнездо». Добрая половина всех сотрудников КМО СССР одновременно работала либо во внешней разведке, либо в контрразведке. Мы их так и называли: «многостаночники». Они то и дело отлучались с работы, объясняя свое отсутствие «необходимостью выйти на связь с Центром»[333].

В 1982 году Подберезкин защитил диссертацию на соискание ученой степени кандидата наук по «военно-политической проблематике». Более точных сведений о его диссертации в открытых источниках обнаружить не удается. Место защиты кандидатской диссертации тоже не сообщалось.

Положительно зарекомендовав себя в качестве агента КГБ, Подберезкин в 1985 году с помощью кураторов из 1-го отделения 1-го отдела 5-го Управления, курировавших КМО, смог поменять место своей службы на значительно более привлекательный Институт мировой экономики и международных отношений (ИМЭМО), курировавшийся тем же отделением и отделом КГБ.

Следующей диссертацией, принесшей Подберезкину в 1990 году звание доктора исторических наук, был научный труд «Значение системы боевого управления в военной доктрине США», после чего его стали считать специалистом по проблемам национальной безопасности и военной политики. Местом защиты докторской диссертации гражданского ученого по столь специфической тематике, да еще и с пометкой «Для служебного пользования», была ордена Красного Знамени Дипломатическая академия министерства иностранных дел СССР.

МИД СССР сугубо гражданское учреждение. По этой причине мог показаться странным факт награждения Академии МИДа боевым орденом Красного Знамени. Но странность эта была легко объяснимой. В системе Академии в течение многих десятилетий существовал факультет, на котором обучались военные разведчики. Выбор Подберезкиным темы для диссертации и публикаций убедительно свидетельствовал о многолетнем и плотном контакте Подберезкина с советскими и российскими спецслужбами, для которых «родная коммунистическая партия» давно стала обременительной и ненужной.

Не удивительно, что неприкасаемый и не боявшийся санкций надежный агент госбезопасности Подберезкин уже в 1990 году, сразу же после защиты им докторской диссертации, где первая глава называлась «Марксистско-ленинские основы анализа военных доктрин и их развитие во второй половине [19]80-годов», покинул ряды КПСС — и с тех пор карьера его резко пошла в гору.

В апреле 1990 года КГБ создал организацию, получившую название «Российско-американский университет» (РАУ). Официальным инициатором создания этой структуры и ее президентом стал Подберезкин, в то время являвшийся старшим научным сотрудником ИМЭМО и одновременно преподавателем Дипломатической академии МИД СССР. В действительности в РАУ не было ничего «американского». Российско-американским университетом эта структура КГБ называлась для конспирации. В очередной раз предоставим слово Рогозину:

После КМО я ушел работать в более чем странную контору под названием «Российско-Американский университет» (РАУ), которую создал и возглавил некто Алексей Подберезкин. С этим деятельным авантюристом, когда-то тоже работавшим в Комитете молодежных организаций, я познакомился во время одной из служебных командировок. Он неоднократно зазывал меня пойти работать в РАУ, а поскольку других предложений мне никто не делал, я согласился. Платили в РАУ по тем временам прилично. К Америке «Российско-Американский университет» не имел ровным счетом никакого отношения, за исключением того, что в его руководстве было достаточно много ученых и ветеранов спецслужб, работавших на направлении «основного противника». Университет занимался всем: открытием частных лицеев и салонов красоты, перепродажей чего-то кому-то и даже наблюдением за НЛО[334].

В 1992 году Подберезкин возглавил еще одно детище КГБ — созданную на базе РАУ «международную неправительственную научно-исследовательскую организацию» «РАУ — Корпорация», не связанную никакими академическими ограничениями, но издававшую ежемесячный научно-аналитический журнал «Обозреватель». В первом номере этого журнала среди авторов оказался бывший начальник ПГУ, исполнявший обязанности последнего руководителя КГБ, Леонид Шебаршин. В редакционную коллегию журнала вошли также бывшие подчиненные Бобкова — возглавлявший с 25 января по 25 сентября 1991 года Управление «З» генерал-майор Валерий Павлович Воротников, с 1988 года являвшийся заместителем начальника 5-го Управления, и офицер 7-го отдела 5-го Управления (затем Управления «З») Алексей Большов, входивший теперь в правление «РАУ — Корпорация».

Созданные госбезопасностью РАУ и «РАУ — Корпорация» позиционировали себя как центры «оппозиции либерально-демократическому прозападному курсу правительства России», о чем сообщал сайт МГИМО, тесно сотрудничавшего с РАУ и «РАУ — Корпорацией».

В начале 1990-х госбезопасность поручила Подберезкину новый идеологический проект: «разработку национальной идеи и идеологии государственного патриотизма, как платформы для консолидации прогрессивных сил всего общества и основы для поиска разумных компромиссов между различными политическими силами в интересах возрождения России как великой мировой державы».

Секрет быстрой «раскрутки» и успешной деятельности РАУ и «РАУ — Корпорации» был прост. Основным учредителем РАУ стал «Финист-банк», в который заблаговременно были направлены партийные деньги, так партии и не отданные, а потраченные сначала на РАУ, затем на «РАУ — Корпорацию». В числе тех, кто создавал РАУ (а позже стал первым вице-президентом «РАУ — Корпорации»), был Андрей Жуков — офицер ПГУ, вышедший в ДР и служивший под прикрытием на различных постах, оставаясь членом законспирированной группы Питовранова — Бобкова. Жуков специализировался на выводе из страны денег и алмазов. 7 апреля 2006 года газета «Коммерсант» в статье «Алмазы потянули на 11 лет» сообщала:

Мосгорсуд вынес приговор по нашумевшему делу о контрабанде алмазов в Израиль на $25 млн, в которой подозревали экс-консультанта международного отдела ЦК КПСС, а ныне депутата Госдумы из фракции «Родина» Андрея Жукова. Его ближайших партнеров по алмазному бизнесу, заместителей гендиректора [Жукова] фирмы «Аурум плюс» Аркадия Мирзаева и Татьяну Кузьмину, суд приговорил к 11 годам лишения свободы. Из обвинительного заключения и приговора суда следовало, что Мирзаев и Кузьмина являлись членами израильско-российского преступного сообщества, в составе которого они контрабандным путем переправили в Израиль 33 748 каратов алмазов на $25 млн, были причастны к незаконному обороту драгоценных камней на $35 млн и отмывании 49 млн рублей. Во время суда не были названы организаторы преступного сообщества, однако […] из материалов уголовного дела следует, что одним из них был в прошлом офицер внешней разведки, ставший впоследствии депутатом Госдумы и членом ее комитета по международным делам, Андрей Жуков.

Партнером А. Д. Жукова в алмазном бизнесе был Владимир Давидсон, родившийся в 1939 году в Польше, эмигрировавший в Израиль и сменивший имя на Бен Давид Зеев. В Израиле он занимался ювелирным бизнесом совместно с советским разведчиком Калмановичем.

Неординарным сотрудником «РАУ — Корпорация» был Валерий Захарович Вдовенко. Публично он неоднократно заявлял, что его отец Захарий в течение ряда лет являлся помощником одного из заместителей председателя КГБ. Сам же Валерий в 1978 году был принят на службу в оперативно-техническое управление КГБ, затем служил в ПГУ, а в 1990 году по линии ЦК КПСС и КГБ был направлен как офицер ДР в «РАУ — Корпорация» к Подберезкину, Рогозину и Жукову[335].

У завербованного 5-м Управлением агента Рогозина в жизни тоже все складывалось благополучно. Он попал в обойму во время службы в КМО и охотно пошел на негласное сотрудничество с КГБ, так как мечтал о деятельности разведчика. Рогозин подробно описывает в своих воспоминаниях, как именно и почему его не взяли в разведку. В разведку его, действительно, не взяли. Но это не помешало ему стать завербованным агентом 5-го Управления[336].

Рогозин учился на международном факультете МГУ. Приобщил его к тайной деятельности в качестве агента занимавший тогда пост начальника 1-го отделения 3-го отдела 5-го Управления подполковник Владимир Масленников, сам в прошлом агент КГБ, перешедший на работу с должности декана филологического факультета МГУ. При поддержке КГБ Рогозин уже во время учебы в МГУ стал корреспондентом-стажером на Центральном телевидении.

Положительно зарекомендовав себя в качестве агента, Рогозин был принят на работу в КМО, сменив недавно переведенного из него в ИМЭМО Подберезкина. В КМО Рогозину было поручено руководить сектором международных организаций, дабы КГБ мог четко контролировать каналы международного обмена.

По несколько раз в месяц Рогозин выезжал за границу. Кроме того, он занимался организацией крупных международных форумов. В 1989 году он организовывал выезд советской молодежной делегации во Францию на Всемирную молодежную встречу Париж-89, приуроченную к 200-летию Великой французской революции. При формировании состава делегации Рогозин, следуя указаниям кураторов из 5-го Управления, насыщал ее агентурой и сотрудниками госбезопасности.

В 1990 году Рогозина перевели к Подберезкину в «РАУ — Корпорацию», назначив его первым вице-президентом. Оставался он в этой должности до 1994 года. Одновременно в 1993 году Рогозин приступил к выполнению еще одного задания спецслужб: организации народно-патриотического движения «Конгресс русских общин» (КРО), во главе которого оставался до 2002 года.

Оседлав становившийся год от года все более популярным в России «русский национализм», Рогозин набирал политический вес, став в конце концов вице-премьером и лидером партии «Родина». Так стараниями советско-российских органов госбезопасности был взращен новый амбициозный политический деятель, прицеливавшийся на кресло главы российского государства.

Еще одним птенцом из группы Питовранова, почти оказавшимся в кресле президента России, был Примаков, дошедший по иерархической лестнице до должности премьер-министра. С Примаковым Бобков имел многолетнюю агентурную связь.

Молодой арабист Примаков в 1956 году был принят на работу в Главное управление радиовещания на зарубежные страны на должность редактора арабской редакции и с той поры прочно связал свою жизнь с органами КГБ. В возрасте 26 лет он возглавил арабскую редакцию, в которой работало 70 специалистов. По заданию первого заместителя руководителя ПГУ Б. Иванова Примаков во время командировок на Ближний Восток в качестве корреспондента газеты «Правда» осуществлял регулярные контакты с лидером курдских повстанцев Мустафой Барзани, и это было далеко не единственное поручение, выполняемое Примаковым в интересах советской внешней разведки. В 1970 году он получил назначение на должность заместителя директора ИМЭМО, куда были переведены затем на службу многие агенты госбезопасности.

В «РАУ — Корпорации» служил также генерал КГБ Алексей Николаевич Стерлигов. Он родился в 1943 году в небольшом селе в Тульской области. В 1966 году окончил Московский автомобильно-дорожный институт. По комсомольской линии был направлен на Высшие курсы КГБ (при ВКШ КГБ). В 1967 году стал сотрудником УКГБ по г. Москва и Московской области. Службу проходил во 2-м отделе (впоследствии 2-й Службе), являвшемся контрразведывательным подразделением. Одновременно был парторгом 2-го отдела (2-й Службы), что способствовало его карьерному росту.

После того как в декабре 1982 года председателя КГБ Виталия Федорчука освободили от должности и назначили на пост министра внутренних дел СССР, он обратился в ЦК КПСС с просьбой направить в МВД СССР группу опытных чекистов для усиления его кадрового состава. В соответствии с этой просьбой по решению ЦК КПСС из центрального аппарата КГБ и УКГБ по г. Москва и Московской области на руководящие должности в МВД СССР было направлено 150 офицеров госбезопасности. В их числе был подполковник Стерлигов. В 1983 году он стал полковником и начальником УБХСС (Управление по борьбе с хищениями социалистической собственности) ГУВД Мосгорисполкома.

После этого Стерлигов был переведен в аппарат Совета министров СССР, где возглавил 6-й сектор данного ведомства, уже в звании генерал-майора[337]. С июля по октябрь 1990 года он занимал должность управляющего делами Совета министров РСФСР. И вдруг, как и его будущий шеф Подберезкин, в 1990 году генерал КГБ Стерлигов вышел из рядов КПСС и перешел на работу в РАУ.

В Советском Союзе выход их рядов КПСС был событием экстраординарным, ведущим к увольнению с работы, к концу карьеры, к риску помещения в сумасшедший дом, к получению «волчьего билета»… Это было деяние, приравниваемое к государственной измене, особенно когда речь шла о генерале КГБ. Но Стерлигов из-за выхода из КПСС почему-то не пострадал.

Географически основным плацдармом деятельности группы Питовранова — Бобкова была Москва, где у 5-го Управления все было «схвачено» через многочисленную агентуру. Важнейшим и полезнейшим московским агентом Бобкова оказался Гавриил Попов.

Родился Гавриил Попов в 1936 году в Москве. В 1959 году он закончил экономический факультет МГУ, в 1963-м — аспирантуру. Стал доцентом экономического факультета МГУ, заведующим кафедрой управления и деканом факультета. Тогда же он решил отстроить дачу в Подмосковье.

Проблема оказалась в том, что строительство превышало финансовые возможности семьи Попова, но отказываться от заветной мечты не хотелось. Выход был найден в платных консультациях для аспирантов и соискателей научных степеней. Но консультации, по сути, были скрытой формой взяток, хотя внешне все выглядело законно.

Экономический факультет МГУ курировал Балев, который со рвением стал собирать компромат на заведующего кафедрой Гавриила Попова. Дело шло к передаче материалов в следственные органы для привлечения «консультанта» к уголовной ответственности за систематические взятки. Но мудрый Бобков счел более выгодным припугнуть незадачливого строителя дачи уголовной ответственностью и завербовать его, великодушно отведя от него угрозу тюрьмы. Посадка Попова много бы не дала — подобные дела относились к компетенции МВД. А вот завербовать заведующего кафедрой одного из престижных факультетов МГУ в качестве агента было делом куда более целесообразным и соблазнительным.

Оказавшийся в безвыходной ситуации Попов дал согласие на вербовку себя в качестве агента, но попросил, чтобы нелюбимого им Балева заменили другим офицером, лично Попова не преследовавшим. Бобкову важнее было иметь надежного помощника в лице завербованного Попова, чем отстаивать судьбу обычного опера, которых в 5-м Управлении была не одна сотня, и он согласился. Балева перевели во 2-е отделение 1-го отдела 5-го Управления, где ему поручили ведение разработки виолончелиста Мстислава Ростроповича, лишенного советского гражданства за поддержку писателя-диссидента Александра Солженицына[338].

А в судьбе Гавриила Попова после вербовки изменения происходили только к лучшему. В 1988–1991 годах он стал главным редактором журнала «Вопросы экономики». В марте 1989 года его избрали народным депутатом Верховного Совета СССР. Год спустя, в марте 1990-го, Попов стал депутатом Моссовета от блока «Демократическая Россия». 20 апреля он возглавил Моссовет, а в июне 1991-го был избран первым мэром демократической Москвы, благодаря чему ключи от города оказались в руках Питовранова и Бобкова[339].

Августовский путч 1991 года не был спонтанным, как его пытались представить после провалившейся попытки те, кто стоял во главе мятежа. Все готовилось всерьез, заблаговременно и тайно.

Следует отметить, что с точки зрения людей, активно августовский переворот готовивших, это был не первый заговор внутри советского руководства, случившийся за период их службы, а уж тем более жизни. Под классификацию заговора подпадал весь период советской истории октября 1917 — декабря 1953 годов с многочисленными переворотами, устранениями, отравлениями, снятиями с должностей, арестами и убийствами. Августовский переворот 1991 года на общем фоне советской истории не обещал быть чем-то выдающимся. Дело ведь было обычное: очередная насильственная смена руководства в государстве с опорой на госбезопасность как силовое ведомство, с приведением в боевую готовность армии на случай непредвиденних обстаятельств. Вот его предистория.

1 октября 1988 года назначенный в 1982 году на должность председателя КГБ Виктор Чебриков был снят с поста председателя КГБ и заменен кадровым чекистом и близким Андропову человеком Владимиром Крючковым. Андропов был уже мертв, но это вовсе не означало, что Крючков готов был отказаться от ранее согласованного с Андроповым плана консолидации власти в государстве госбезопасностью, хотя над Крючковым стоял уже новый генсек — Горбачев. К тому же в стране появилось двоевластие: 20 июля 1991 года президент РСФСР Борис Ельцин подписал указ о роспуске партийных организаций в учреждениях и на предприятиях, находящихся на территории РСФСР.

КГБ воспринял этот документ как сигнал к восстанию. Но вовсе не потому, что планировал защищать КПСС. Монополия компартии на власть рушилась волею Ельцина. Инициативу эту нужно было любой ценой перехватить, чтобы над поверженной компартией возвысился не Ельцин, а КГБ. Поэтому 23 июля «Советская Россия» опубликовала обращение «Слово к народу».

Инициатором этого документа был Бобков, хотя он, как обычно, остался в тени. Его подписи под текстом не было. Обращение подписали 12 человек, в том числе писатели Юрий Бондарев, Валентин Распутин, Александр Проханов, генералы Валентин Варенников, Борис Громов и Альберт Макашов, председатель Крестьянского союза Василий Стародубцев, глава Ассоциации госпредприятий Александр Тизяков и мало кому известный в то время секретарь ЦК КП РСФСР Зюганов. Авторы призывали «сплотиться, чтобы остановить цепную реакцию распада государства, экономики, личности» и создать единое народно-патриотическое движение.

Публикацию в «Советской России» впоследствии назвали идеологической основой августовского путча 1991 года. Трое из подписавших обращение (Валентин Варенников, Александр Тизяков и Василий Стародубцев) проходили затем по делу ГКЧП обвиняемыми.

Все произошедшее в отношении компартии было провокацией, организованной госбезопасностью: менее чем через месяц КПСС прекратила свое существование. Хотя запасной вариант, как всегда, у КГБ был и на случай, если бы компартия осталась у власти: при победе ГКЧП кандидатом от КГБ на пост главы государства (вместо смещенного, как предполагалось, Горбачева и арестованного, как планировалось, Ельцина) был Шенин. Вот что писала о нем пресса уже после распада СССР:

Олег Шенин — секретарь ЦК КПСС, потенциально самая выдающаяся личность последних лет партии. Человек большого ума и воли, он курировал при [Михаиле] Горбачеве партийную работу в армии и КГБ. В 1990–1991 гг. ему негласно подчинялись глава КГБ СССР В[ладимир] Крючков и министр обороны Д[митрий] Язов. Он курировал и направлял тайную финансовую и внешнеэкономическую деятельность партии и ковал ее стратегический курс в новых исторических условиях. Его доводам внимал Горбачев. По его указаниям действовал Н[иколай] Кручина. Он был автором записки о проблемах партийной собственности, которую Н. Кручина вручил М. Горбачеву [в начале декабря 1989 года]. Ему не хватило двух-трех лет, чтобы возглавить партию — и тогда ход истории был бы иным. Внешне, не принимая участия в августовском путче, О. Шенин был его закулисным идеологом и вождем[340].

На что именно Шенину не хватило «двух-трех лет», рассказал он сам еще в апреле 1991 года в докладе на партийной конференции центрального аппарата КГБ:

Если посмотреть, как у нас внешние сионистские центры и сионистские центры Советского Союза сейчас мощно поддерживают некоторые категории и некоторые политические силы, если бы можно было показать и обнародовать, то многие начали бы понимать, кто такой Борис Николаевич и иже с ним […] Я без введения режима чрезвычайного положения не вижу нашего дальнейшего развития, не вижу возможностей политической стабилизации и стабилизации экономики.

В мае 1991 года в газете «Советская Россия» появилась статья «Архитектор развалин», резко критикующая «перестройку», инициированную Горбачевым и членом Политбюро Александром Яковлевым, которого в руководстве КГБ считали завербованным агентом ЦРУ. Автором данного опуса значился будущий руководитель российских коммунистов Зюганов. На самом деле написали ее сотрудники аналитического управления КГБ по указанию Бобкова и Шенина.

Наконец, 18 августа 1991 года секретарь ЦК КПСС Шенин, генерал Варенников, первый заместителем председателя Совета обороны СССР Олег Бакланов, руководитель аппарата президента СССР Валерий Болдин и начальник 9-го Управления КГБ Юрий Плеханов полетели к Горбачеву в Форос с целью склонить его к введению чрезвычайного положения в стране[341].

По приказу Крючкова — что с формально-юридической точки зрения являлось государственной изменой — перед началом августовского путча были составлены и согласованы первые политические документы ГКЧП: «Заявление Советского руководства», «Обращение к Советскому народу», «Постановление № 1 ГКЧП СССР» и «Обращение к главам государств и правительств и генеральному секретарю ООН». Проекты этих документов в КГБ готовили Алексей Егоров — помощник первого заместителя председателя КГБ и Владимир Жижин — замначальника ПГУ. В подготовке «Обращения к Советскому народу» было также задействовано информационно-аналитическое управление КГБ, прежде всего генерал Николай Леонов — начальник Аналитического управления КГБ, впоследствии — преподаватель МГИМО и депутат Госдумы от блока «Родина». (Аналитическое управление было создано в 1990 году на базе Службы оперативного анализа и информации КГБ.)

После поражения путчистов КГБ, теперь уже под председательством нового руководителя, назначенного Борисом Ельциным, генерал-лейтенанта Вадима Бакатина, провели служебное расследование, в ходе которого выяснялась степень причастности конкретных сотрудников КГБ к организации заговора и степень их вовлеченности в переворот. Отметим, что никто не расследовал деятельность КГБ как учреждения и не объявлял о том, что КГБ, как структура, находится под подозрением. Сам КГБ проводил следствие в отношении участников путча, большая часть которых, впрочем, являлась кадровыми офицерами госбезопасности.

На масштабы планируемой Крючковым операции указывало заключение следствия — многостраничный документ, в котором, будем откровенны, в отношении КГБ, как структуры, тоже не было сделано никаких выводов, не говоря уже о том, что по обвинению в государственной измене расстрелян никто не был, хотя в кровавой советской истории обычно после очередной попытки захвата власти той или иной группой следовали аресты и расстрелы проигравшей и отстраненной от руководства стороны. По крайней мере, именно так было до 1956 года, и именно этого должны были опасаться арестованные заговорщики. Но, как уже неоднократно отмечалось, после 1956 года времена для советского руководства, в том числе руководства спецслужб, наступили некровожадные, хотя сами августовские события 1991 года привели к кровопролитию.

Приведем полностью этот теперь уже исторический документ, рассказывающий о планировании августовского 1991 года переворота в Советском Союзе:

Из материалов расследования усматривается, что еще в декабре 1990 года Крючков В. А. поручил бывшему заместителю начальника ПГУ КГБ СССР Жижину В. И. и помощнику бывшего первого заместителя председателя КГБ СССР Грушко В. Ф. Егорову А. Г. осуществить проработку возможных первичных мер по стабилизации обстановки в стране на случай введения чрезвычайного положения. Указанные материалы были подготовлены, однако, по словам исполнителей, до начала августа 1991 года не использовались.

С большой степенью достоверности можно предположить, что с конца 1990 года до начала августа 1991 года, учитывая сложившуюся в стране обстановку, Крючков В. А. совместно с другими будущими членами ГКЧП предпринимали возможные политические и иные меры по введению в СССР чрезвычайного положения конституционным путем. Однако, не получив поддержки президента СССР и Верховного Совета СССР, указанные лица с начала августа 1991 года начали осуществлять конкретные меры по подготовке введения чрезвычайного положения незаконным путем. С 7 по 15 августа Крючков В. А. неоднократно проводил встречи с некоторыми членами будущего ГКЧП на секретном объекте ПГУ КГБ СССР под кодовым названием АБЦ. В этот же период времени Жижин В. И. и Егоров А. Г. по указанию Крючкова провели корректировку декабрьских документов по проблемам введения в стране чрезвычайного положения. Они же с участием бывшего в то время командующего воздушно-десантными войсками генерал-лейтенанта Грачева П. С. подготовили для руководителя КГБ данные о возможной реакции населения страны на введение в конституционной форме режима чрезвычайного положения. Содержание указанных документов потом нашло отражение в официальных указах, обращениях и распоряжениях ГКЧП. 17 августа Жижин В. И. участвовал в подготовке тезисов выступления Крючкова В. А. по телевидению в случае введения чрезвычайного положения.

Полученные в ходе расследования материалы свидетельствуют о том, что участники заговора на различных этапах его реализации отводили КГБ СССР решающую роль в осуществлении следующих задач: устранения от власти Президента СССР [Горбачева] путем его изоляции; блокирования вероятных попыток Президента РСФСР [Ельцина] оказать сопротивление деятельности ГКЧП; установления постоянного контроля за местонахождением руководителей органов власти РСФСР, Москвы, известных своими демократическими взглядами народных депутатов СССР, РСФСР и Моссовета, крупных общественных деятелей с целью их последующего задержания; осуществления совместно с частями Советской армии и подразделениями МВД штурма здания Верховного Совета РСФСР с последующим интернированием захваченных в нем лиц, включая руководство России. Для этих задач бывший председатель КГБ СССР Крючков В. А., используя свое служебное положение, привлек отдельные, в том числе специальные силы и средства подразделений центрального аппарата и войска КГБ СССР.

В результате этого в период времени с 17 по 19 августа некоторые войска специального назначения КГБ СССР и спецподразделения ПГУ КГБ СССР были приведены в повышенную боевую готовность и передислоцированы в заранее выделенные места для участия совместно с подразделениями СА и МВД в мероприятиях по обеспечению режима чрезвычайного положения. Силами специально созданных групп 18 августа Президент СССР Горбачев М. С. был изолирован в месте отдыха в Форосе, а за Президентом РСФСР Ельциным Б. Н. и другими оппозиционно настроенными по отношению к заговорщикам лицами установлено наружное наблюдение.

С участием сил и средств КГБ СССР проводились также и другие мероприятия, направленные на создание условий для осуществления заговора. Так, после объявления 19 августа об образовании ГКЧП и о введении чрезвычайного положения, руководством Комитета предпринимались меры, направленные на повышение боевой готовности органов и войск КГБ СССР и обеспечение их участия в выполнении решений и указаний ГКЧП. С использованием сил КГБ СССР был организован контроль за деятельностью средств массовой информации, производилось изучение реакции населения в СССР и зарубежных кругов на события в СССР.

20 августа была проведена подготовка не планируемого ранее захвата здания Верховного Совета РСФСР группами специального назначения КГБ СССР с использованием в этой операции подразделений СА, МВД и спецвойск КГБ СССР. Тогда же, из-за невозможности ее проведения без значительных человеческих жертв со стороны мирного населения, штурм был отменен. Осуществляя общее руководство проводимыми мероприятиями, Крючков В. А. активно использовал в этих целях приближенных к себе лиц из числа руководства КГБ СССР, которыми по его указаниям организовывалось задействование отдельных сил и средств подразделений Центрального аппарата и войск КГБ СССР на конкретных участках и направлениях.

В частности:

Первый заместитель Председателя КГБ СССР генерал-полковник Грушко Ф. В. являлся непосредственным участником заговора, неоднократно вместе с Крючковым В. А. присутствовал на его встречах с членами ГКЧП; систематически принимал участие в работе т. н. рабочей группы Бакланова О. Д.; наряду с Крючковым В. А. отдавал наиболее важные распоряжения по использованию возможностей Комитета Госбезопасности СССР для реализации замыслов заговорщиков; непосредственно отдал указание о подготовке мероприятий по изоляции Президента РСФСР, задействованию спецподразделений ПГУ КГБ СССР, усилении режимных мер на Гостелерадио СССР.

Первый заместитель Председателя КГБ СССР генерал-полковник Агеев Г. Е. непосредственно руководил мероприятиями по изоляции Президента СССР путем отключения средств связи на объекте «Заря» в Форосе и переподчинения 79-го погранотряда и 5-й отдельной бригады пограничных сторожевых кораблей начальнику Службы охраны КГБ СССР Плеханову Ю. С. и его заместителю Генералову В. В.

По его прямому указанию осуществлялась подготовка к задержанию и изоляции Президента РСФСР и руководства Российской Федерации, блокированию в контакте с подразделениями Советской армии и МВД СССР здания Верховного Совета РСФСР, его последующего штурма, разоружению находящихся в нем лиц и их интернированию. Отдал распоряжение по формированию и направлению в Латвию, Литву и Эстонию групп оперативных сотрудников для обеспечения режима чрезвычайного положения.

15 августа лично осуществил инструктаж вызванного из отпуска начальника 12-го отдела КГБ СССР генерал-майора Калгина Е. И. и начальника УПС КГБ СССР генерал-лейтенанта Беды А. Г. по организации слухового контроля в отношении ряда руководителей СССР и РСФСР, обслуживаемых совершенно секретной, секретной и городской телефонной связью по местам их работы и жительства. С 18 августа осуществлял общее руководство по использованию задействованных в осуществлении заговора сил и средств подразделений Центрального аппарата и войск КГБ СССР. Как представитель КГБ СССР принимал участие в заседании Кабинета министров СССР 19 августа с.г., руководил подготовкой отдельных документов о деятельности органов и войск КГБ СССР в условиях чрезвычайного положения, направляемых на места.

Заместитель Председателя КГБ СССР генерал-майор Лебедев В. Ф. дал указание об организации 18 августа наружного наблюдения за рядом руководителей СССР и РСФСР, народных депутатов СССР и РСФСР, видных общественных деятелей, [и] административном задержании отдельных из них. В частности, по его прямому указанию были задействованы силы Управления «З» и 7-го Управления КГБ СССР по задержанию Уражцева, Гдляна, Проселкова, Комчатова. Создал группу информационного обеспечения режима чрезвычайного положения, осуществлял руководство мероприятиями по подготовке и распространению документов ГКЧП, а также касающихся деятельности средств массовой информации, в том числе в отношении радиостанции «Эхо Москвы».

Заместитель Председателя КГБ СССР генерал-лейтенант Петровас И. К. отдал распоряжение о приведении войск спецназначения в боевую готовность, направил в органы и войска КГБ СССР конкретные указания, регламентирующие их действия в условиях повышенной боевой готовности. Осуществлял руководство и координацию действий с МО СССР по продвижению войск к Москве, в том числе — при подготовке штурма здания Верховного Совета РСФСР. По его команде в Прибалтику были направлены 300 человек личного состава 103-й воздушно-десантной дивизии.

Заместитель Председателя КГБ СССР, начальник Управления КГБ СССР по Москве и Московской области генерал-лейтенант Прилуков В. М. 17 августа был ознакомлен Крючковым В. А. с основным замыслом заговора и, начиная с 18 августа, осуществлял практические меры по участию в его реализации с использованием сил и средств УКГБ. Принимал личное участие во всех совещаниях у руководства КГБ СССР и в МО СССР, где разрабатывались конкретные мероприятия по использованию войск, спецназа и оперативного состава в г. Москве, отдавал указания по их исполнению своим заместителям.

Полученные комиссией данные в отношении указанных выше лиц дают основания полагать, что еще за несколько дней до 19 августа они в той или иной степени были осведомлены о замыслах заговорщиков и осознанно действовали в их интересах. Одновременно из материалов расследования усматривается, что ряд руководителей подразделений Центрального аппарата и войск КГБ СССР активно участвовал в выполнении их указаний, при этом отдельные из них еще до начала событий располагали информацией о направленности и целях проводимых ими мероприятий, однако до появления признаков провала заговора конкретных шагов по противодействию ему не предпринимали.

В ходе работы комиссии некоторые из них проявили неискренность и пытались умалить долю своей ответственности, в частности: начальник Управления «З» КГБ СССР, генерал-майор Воротников В. П.

По словам заместителя начальника Управления «З» Мороза А. В., Воротников информировал его о том, что в 18 часов 18 [19?] августа в стране будет введено чрезвычайное положение. В этот же день к 16 часам он обеспечил вызов и направление сотрудников Управления совместно с представителями Третьего Главного Управления спецрейсом в Эстонию, Латвию и Литву. Одновременно по его указанию была сформирована группа из 11 сотрудников Управления «З» и 7 работников УКГБ по Москве и Московской области для проведения административных задержаний. (При инструктаже каждому члену группы вручались незаполненные бланки распоряжения на административное задержание, осуществление которых предусматривалось во взаимодействии с бригадами «НН» [наружного наблюдения].) 19 августа [Воротников] получил у Лебедева В. Ф. список лиц, подлежащих негласному наблюдению и задержанию, и передал его Добровольскому Г. В.

Заместитель начальника Управления «З» КГБ СССР генерал-майор Добровольский Г. В., являясь руководителем указанной выше группы, непосредственно руководил мероприятиями по задержанию Уражцева, Гдляна, Комчатова и Проселкова.

Заместитель начальника Управления «З» генерал-майор Перфильев И. В. во взаимодействии с заместителями начальника УКГБ по Москве и Московской области, генерал-майором Кучеровым И. В. 19 августа организовал группы сотрудников для обеспечения решения ГКЧП о временном приостановлении выпуска ряда газет и журналов. Вечером 19 августа соответствующие требования были доведены до издательства «Правда», «Московская правда», «Литературная газета» и 20 типографий издательства «Известия».

Начальник погранвойск КГБ СССР генерал-полковник Калиниченко И. Я. 18 августа поставил задачи Симферопольскому погранотряду и Балаклавской бригаде пограничных сторожевых кораблей по усилению внимания [к] охране района зоны отдыха Президента СССР и подчинению командиров этих частей только начальнику службы охраны генерал-лейтенанту Плеханову Ю. С. и его заместителю генерал-майору Генералову В. В. Узнав 19 августа о введении чрезвычайного положения в стране, [Калиниченко] отдал распоряжение об усилении охраны госграницы, а на совещании руководителей Главка объявил распоряжение о переводе войск в состояние повышенной боевой готовности. Подписал и направил в войска подготовленное начальником Военно-политического управления погранвойск генерал-лейтенантом Бритвиным Н. В. указание, в котором предлагалось широко вести пропаганду среди всех категорий военнослужащих документов ГКЧП и принять участие в работе создаваемых на местах КЧП в интересах выполнения служебных задач. Этим документом, подписанным также секретарем парткома погранвойск генерал-майором Анцуповым В. Г., рекомендовалось обсудить меры по реализации решений ГКЧП на партийных собраниях.

Начальник Третьего Главного Управления вице-адмирал Жардецкий А. В. о существовании ГКЧП и его замыслах знал с 18 августа. Принимал личное участие в совещаниях у руководства КГБ и Министерства обороны СССР, где решались вопросы о формировании сил и средств для блокирования здания ВС РСФСР и его штурма, отдавал указания своим заместителям по их реализации. По его указанию в Главке сформированы оперативные группы: для действий у здания ВС РСФСР во главе с заместителем начальника Управления ОО КГБ СССР по Внутренним войскам МВД СССР, генерал-майором Гущей Ю. А.; для вылета в Прибалтику под руководством своего заместителя генерал-майора Рыжака Н. И.; для анализа оперативной обстановки, а также группы резерва.

Заместитель начальника Третьего ГУ КГБ СССР генерал-майор Булыгин Ю. Е. осуществлял руководство подчиненными Главку органами, дал указание руководителям Особых Отделов КГБ СССР по Военным округам, что в связи с обострением обстановки в ряде регионов накануне подписания Союзного договора туда направлены полномочные представители МО СССР, с которыми им надлежит вступить в контакт и получить соответствующие разъяснения для дальнейших действий.

Заместитель начальника Третьего ГУ КГБ СССР генерал-майор Калганов Ю. А. для выполнения поручения по отслеживанию действий войск в Москве дважды выезжал к бывшему командующему МВО генерал-полковнику Калинину и по результатам докладывал заместителю Председателя КГБ СССР генерал-лейтенанту Петровасу И. К.

Заместитель начальника Третьего ГУ КГБ СССР генерал-майор Рыжак Н. И. осуществлял общее руководство оперативными группами, вылетевшими 18 августа во главе с ним в Прибалтику. 19–20 августа по личной инициативе направил из Особого отдела КГБ по Приб[алтийскому] ВО в адрес военной контрразведки прибалтийской зоны и в КГБ СССР три шифротелеграммы, в которых выражалась фактическая поддержка действий ГКЧП, вносились предложения о введении режима чрезвычайного положения на территории Прибалтики.

Заместитель начальника Управления Особых отделов КГБ СССР по внутренним войскам МВД СССР генерал-майор Гуща Ю. А. 19 августа выдвигался с группой на подступы к зданию ВС РСФСР вместе с батальоном ВДВ и 20 августа поступил в распоряжение заместителя начальника УКГБ по г. Москва и Московской области Корсака А. Б. Узнав о готовящемся на 3 часа ночи 21 августа штурме здания ВС РСФСР после [решения,]принятого на совещании у руководства группы «А» Карпухина, [генерал-майор Гуща] отказался от участия в нем, о чем доложил Жардецкому.

Заместитель начальника УКГБ СССР по Москве и Московской области полковник Карабанов Е. П. принимал личное участие в совещании у руководства КГБ СССР и в МО СССР при проработке вопросов о штурме здания ВС РСФСР, административном задержании ряда лиц, находящихся там, непосредственно руководил разработкой плана по обеспечению режима чрезвычайного положения в Москве, лично отдавал распоряжения о планировании и подготовке мер по участию УКГБ в штурме.

Заместитель начальника УКГБ по г. Москва и Московской области генерал-майор Кучеров В. К. с 19 августа возглавил созданный в УКГБ оперативный штаб. По его указанию в горрайорганы 19 августа была направлена шифротелеграмма «об уточнении наличия печатной базы, кабельного телевидения и взятия на контроль их работы». Направил группы сотрудников службы «З» УКГБ для доставки уведомлений в издательства о закрытии выпуска некоторых центральных, московских городских и областных изданий. Дал указание начальнику отделения Службы «З» Рязанову А. И. принять участие в обсуждении у заместителя Председателя КГБ СССР Лебедева В. Ф. вопроса о локализации деятельности радиостанции «Эхо Москвы», выделив для этой цели несколько сотрудников УКГБ.

Утром 19 августа [генерал-майор Кучеров] направил 7 человек в распоряжение зам. начальника Управления «З» КГБ СССР Добровольского Г. В. для участия в административном задержании некоторых народных депутатов.

Заместитель начальника УКГБ по г. Москва и Московской области генерал-майор Корсак А. Б., являясь заместителем руководителя оперативного штаба, осуществлял координацию действий с воздушно-десантными войсками по блокированию Моссовета, Останкинского телецентра, Госбанка и Гохрана СССР. Отдал указание о выдаче семи сотрудникам УКГБ табельного оружия. Принимал личное участие в совещаниях у руководства КГБ СССР и МО СССР, на которых рассматривались вопросы оперативно-войсковой операции в районе здания ВС РСФСР. Отдавал необходимые распоряжения о подготовке сотрудников УКГБ к участию в штурме здания ВС РСФСР. Несмотря на решительный отказ руководителей оперативных подразделений УКГБ от участия в этой акции, отдал указания продолжать необходимую подготовку к штурму. Генералы Алферов, Корсак, Кучеров не доводили до сотрудников управления поступающие через офицеров связи документы, принятые российским и московским руководством, до вечера 20 августа [и] не пытались дать принципиальной оценки действиям ГКЧП.

Начальник 7-го Управления КГБ СССР генерал-лейтенант Расщепов Е. М. в период подготовки и введения чрезвычайного положения непосредственно участвовал в организации мероприятий по негласному наблюдению за руководителями органов власти РСФСР, Москвы, народными депутатами СССР, РСФСР и Моссовета, давал указания подчиненным на их участие в административном задержании четверых из них. 18 августа в 14 часов лично вручил группе руководителей подразделений наружной разведки списки советских граждан и дал указание срочно взять их под наружное наблюдение. В списках значилось 63 человека, среди которых [были] Руцкой, Хасбулатов, Бурбулис, Попов, Лужков, Яковлев, Шеварднадзе, Шахрай, Станкевич.

17 августа перед возвращением Президента РСФСР из Алма-Аты совместно с начальником группы «А» 7-го Управления КГБ СССР генерал-майором Карпухиным В. Ф. изучал условия для проведения мероприятий по возможному задержанию Ельцина Б. Н. в аэропорту «Чкаловский». В этих целях лично выезжал на место, поставил задачу подготовить для этого 25–30 сотрудников группы «А» и согласовать действия с МО СССР. На следующий день аналогичные мероприятия проводились по комплексам «Сосенки-4» и «Архангельское-2».

По особому указанию Расщепова Е. М. силами наружного наблюдения 18 августа фиксировались прилет Ельцина Б. Н. в аэропорт Внуково и прибытие его на дачу в поселок «Архангельское-2». Кроме того, Расщеповым Е. М. было дано указание подготовить необходимые силы для организации наружного наблюдения за Бакатиным В. В., однако работу по нему не начинать до особого распоряжения.

Командир группы «А» 7-го Управления КГБ СССР генерал-майор Карпухин В. Ф. по распоряжениям Крючкова В. А. и Грушко В. Ф., Агеева и Расщепова 17 и 18 августа привел в боеготовность личный состав группы, осуществлял подготовку спецмероприятий в отношении Президента РСФСР, проводил рекогносцировку в аэропорту «Чкаловский», в дачных комплексах «Сосенки» и «Архангельское». По его команде группа «А» в количестве 60 человек выдвигалась 19 августа в район «Архангельского». По указанию Агеева осуществлял подготовку штурма группой «А» совместно с подразделениями Советской Армии и МВД СССР здания ВС РСФСР. С учетом сложившейся обстановки вокруг здания ВС РСФСР, отрицательного отношения личного состава группы и приданных подразделений, доложил Агееву о нецелесообразности проведения операции.

Начальник Отдельного учебного центра КГБ СССР полковник Бесков Б. П. по указанию начальника ПГУ КГБ СССР генерал-лейтенанта Шебаршина Л. В. привел 18 августа в повышенную боевую готовность боевые группы и подразделения и поступил в распоряжение Агеева. 20 августа, получив указание на участие в штурме здания ВС РСФСР, доложил об этом Шебаршину, который запретил ему предпринимать какие-либо действия без его приказов.

В критический момент [полковник Бесков] поддержал позицию Карпухина и командиров других приданных подразделений о нецелесообразности проведения штурма. Аналогичную позицию заняли начальник 15-го ГУ КГБ СССР генерал-лейтенант Горшков В. Н. и его заместитель генерал-майор Ионов В. Я., которым по указанию Агеева 20 августа была создана резервная группа в количестве 200 человек.

Начальник 12-го отдела КГБ СССР генерал-майор Калгин Е. И. по личному указанию Крючкова В. А., получив инструктаж у Агеева Г. Е., в нарушение законов СССР и действующих нормативных актов, отдал распоряжение первому заместителю начальника 12-го отдела генерал-майору Гуськову Г. В. об организации технического исполнения контроля в отношении руководителей СССР и России. Слуховой контроль осуществлялся с 18 по 21 августа, поступающая информация устно докладывалась Калгину и по его указаниям частично излагалась в письменной форме без соответствующего учета. С полученными материалами Калгин знакомил Крючкова, а в его отсутствие — Агеева. Калгин и его заместители генералы Гуськов, Смирнов, полковники Кутный, Абакумов, Фетисов в ходе служебного расследования вели себя неискренне, правдивую информацию сообщали лишь по предъявлению фактов, уличающих их в противоправных действиях.

Начальник Управления правительственной связи [УПС] КГБ СССР генерал-лейтенант Беда А. Г. по личному указанию Крючкова 15–17 августа организовал подачу в 12-й отдел КГБ СССР линий правительственной связи абонентов — руководителей СССР и России. 15 августа по указанию Агеева направил в составе оперативной группы Службы охраны КГБ СССР, вылетевшей в Крым, сотрудников УПС во главе со своим заместителем генерал-майором Глущенко А. С., подчинив его начальнику Службы охраны КГБ СССР. По указанию Плеханова Ю. С. 18 августа в 16.30 Глущенко А. С. отдал распоряжение начальнику 21-го отдела УПС КГБ СССР Парусникову С. В. выключить все виды связи на даче Президента СССР в Форосе (Объект «Заря»).

Одновременно с 18.00 18 августа до 9.00 22 августа Службой охраны КГБ СССР была отключена связь с подразделениями погранвойск, несущих охрану внешнего периметра дачи Президента СССР. 19 августа по приказу Крючкова В. А. [генерал-лейтенант Беда] отдал указание о выключении аппаратов правительственной междугородной связи Ельцина Б. Н., Силаева И. С., Бурбулиса Г. Э.

Заместитель начальника 2-го ГУ КГБ СССР генерал-майор Кононов В. И. 19 августа по указанию Грушко В. Ф. отдал соответствующие распоряжения начальникам отделов Главка по усилению режима безопасности ТАСС и АПН в связи с введением режима чрезвычайного положения. Начальник Юридического отдела с арбитражем КГБ СССР генерал-майор юстиции Алексеев В. И. совместно со старшим консультантом Группы консультантов при Председателе КГБ СССР Сидоренко А. Г. и начальником секретариата КГБ СССР Сидаком В. А. 20 августа подготовили проект Указа Янаева «Об Указах президента РСФСР № 59, 61 и 63 от 19 августа 1991 года».

Однако, несмотря на кажущийся исчерпывающим список участников путча, истинные идейные вдохновители и тайные руководители ГКЧП остались не названными, неузнанными и, соответственно, не наказанными, а участники путча и те, кто оказывал им содействие, несмотря на тяжесть содеянного, получили символические наказания. И это при том, что деяния их были квалифицированы по статье 64-й Уголовного кодекса Российской Федерации — измена родине, в соответствии с чем предусматривалось наказание в виде лишения свободы на срок от 10 до 15 лет с конфискацией имущества или смертная казнью с конфискацией имущества. В 1994 году всех их амнистировали.

Пострадали лишь те, кого использовали «втемную», как и те, кто был причастен к выводу партийных и государственных средств за рубеж. Страну охватила волна самоубийств высокопоставленных сотрудников ЦК КПСС, вовлеченных в «невидимую партийную экономику», представлявшую из себя одну из наиболее охраняемых государственных тайн. Эти самоубийства не могли не породить слухи о том, что кого-то из них на самом деле убили. Вспомним несколько смертей 1990-х, имевших непосредственное отношение к провалу ГКЧП и «партийным деньгам».

Застрелился министр внутренних дел Борис Пуго, вовлеченный в заговор лишь 18 августа 1991 года и находившийся до того дня в отпуске. Жизнь его оборвалась пистолетным выстрелом в голову 22 августа 1991 года. Перед тем как покончить с собой, он убил свою жену Валентину.

24 августа покончил с собой Герой Советского Союза маршал Сергей Ахромеев, занимавший должность советника президента СССР по военным делам. Он не входил в состав ГКЧП, но узнав о создании ГКЧП 19 августа 1991 года из средств массовой информации, прервал свой отдых и вылетел из Сочи в Москву. В его записной книжке осталась запись:

Почему я приехал в Москву из Сочи? Никто меня не вызывал. Я был уверен, что эта авантюра потерпит поражение, а приехав в Москву, лично убедился в этом. Но с 1990 года наша страна идет к гибели. Горбачев дорог, но Отечество дороже! Пусть хоть в истории останется след — против гибели такого великого государства протестовали.

Еще через два дня — 26 августа — в 5 часов 15 минут утра из окна своей квартиры, расположенной на пятом этаже элитного дома в Москве, выбросился Управляющий делами ЦК КПСС Николай Кручина, занимавший эту должность с 1983 года.

6 октября 1991 года точно таким же образом, выбросившись из окна своей квартиры, ушел из жизни предшественник Кручины на посту Управляющего делами ЦК КПСС Георгий Павлович Павлов, занимавший эту должность с декабря 1965 по сентябрь 1983 года.

Через одиннадцать дней после этого, 17 октября, выбросился из окна своей квартиры бывший секретарь парткома советского посольства в США, заведующий сектором США и заместитель заведующего Международным отделом ЦК КПСС Дмитрий Лисоволик.

2 декабря 1991 года в подъезде дома № 10 по Кутузовскому проспекту в Москве был убит председатель правления банка профсоюзных организаций «Профбанк» Александр Петров. Банк этот создавали на деньги КПСС. Дата его регистрации: 31 января 1990 года. Как было установлено следствием, убийство имело все признаки заказного. Петров часто выезжал за рубеж и водил знакомства с крупными английскими финансистами.

8 ноября 1994 года был убит бывший сотрудник разведки Юрий Королев. Перед смертью его пытали. На тот момент он работал завотделом фотоиллюстраций журнала «Деловые люди». Мотивы преступления следствием установлены не были.

22 декабря 1996 года в пригороде Минска нашли труп Леонида Кучерука, полковника КГБ в отставке, ставшего довольно успешным бизнесменом. Он работал в ряде стран под журналистским прикрытием и был хорошо знаком с Юрием Королевым. Во время командировки во Францию Кучерук принимал участие в операциях советской разведки по передаче средств французской компартии. Установлено, что перед смертью его пытали.

25 февраля 1997 года со следами пыток на теле был найден в гараже на Новолесной улице в Москве труп сослуживца Королева и Кучерука, бывшего сотрудника советской внешней разведки Вадима Бирюкова — заместителя гендиректора журнала «Деловые люди» (где оседали бывшие разведчики). В биографической справке, составленной газетой «Московский комсомолец», о Бирюкове было сказано:

Вадим Бирюков родился в 1932 году в семье служащих. Закончил в 1955 году Институт иностранных языков имени Мориса Тореза по специальности переводчик-преподаватель (английский и французский языки). С 1977 года на протяжении 13 лет работал в информационном агентстве ТАСС. Воспользовавшись этим агентством как трамплином, он в 1990 году стал главным редактором журнала «Деловые люди» и, по словам сотрудников журнала, во многом определил лицо издания. Собственно, он был одним из его фактических создателей. С 1995 года был шефом-редактором англоязычного варианта журнала Business in Russia. Во второй половине 1980-х годов, будучи одним из руководителей Главной редакции информации для заграницы ТАСС, стал одним из инициаторов создания в агентстве группы журналистов, которые специализировались на освещении международной политики. Впоследствии подобные группы были созданы во многих других отечественных СМИ. Вместе с Бирюковым в ТАССе работали некоторые нынешние сотрудники Интерфакса. По словам одного из них, который был с Бирюковым в конце января [1997 года] на Всемирном экономическом форуме в Давосе (Швейцария), тот был полон идей и творческих планов. До издательской деятельности работал в КГБ. Кто-то очень тщательно зачищал следы и одновременно карал тех, кто самочинно воспользовался не для них украденными деньгами.

Так вот, оказывается, в чем дело: пытавшие хотели узнать, где спрятаны выведенные за границу деньги КПСС. Потому что после августовского провала 1991 года силы, породившие ГКЧП, жаждали реванша. Для его осуществления необходимы были деньги, причем большие. «Невидимая партийная экономика» должна была стать базой для возврата утраченной коммунистами власти.

Роль Бобкова, как одного из тайных вдохновителей ГКЧП, трудно переоценить. Будучи превосходным мастером своего дела, он умело организовывал и осуществлял различные тайные операции и всегда оставался невидимым и неуязвимым. Иными словами: всегда выходил сухим из воды. Для осуществления своих далеко идущих планов он расчетливо взращивал и распихивал по разным структурам лично ему преданные кадры и агентуру.

Ценнейшим агентом советских спецслужб в дни ГКЧП являлся журналист и писатель Александр Проханов, сочетавший в себе боевые качества и верность идеям мятежников. Пройдут годы, и известный русский националист Александр Дугин напишет:

Настоящее озарение Прохановым пришло в фатальный август 1991. Это был поворотный момент моей идеологической судьбы. Утром 19 августа, в Преображение Господне, когда я услышал голос Лукьянова по радио, я осознал себя до конца и бесповоротно совершенно советским человеком, фатально, триумфально советским […] В тот август я (даже вопреки своему сознанию) всей внутренней логикой души был на стороне ГКЧП […]

И когда уже стало ясно, что все кончено, что вот-вот вернут из Фороса могильщика последней империи, на тухнущем экране появляется лицо Проханова. Под свинцовой плитой вздыбившихся сил распада и смерти, празднующих мстительную победу, Проханов отчетливо и мужественно произносит слова спокойного самоприговора. Он полностью оправдывает ГКЧП, во всеуслышание обреченно и собранно произносит роковые слова…Он продолжает сохранять верность тому, что со всей очевидностью и фатальностью проиграно, он утверждает на практике высшее качество человека — идти против всех, когда ясно, что этот путь обречен[342].

Впрочем, в беседе со Львом Данилкиным, автором биографии Проханова, Дугин позже признал, что ни одной книги писателя Проханова не читал.

Проханов родился в 1938 году в Тбилиси. В 1968-м начал работать в «Литературной газете». Деятельность редакции находилась под неусыпным контролем отдела агитации и пропаганды ЦК КПСС и госбезопасности. При рассмотрении вопроса о зачислении в штат редакции кандидатуры журналистов в обязательном порядке согласовывались с офицером-куратором от КГБ, после чего следовало утверждение в ЦК партии.

Многие годы кадровый аппарат редакции возглавляла Галина Ивановна Сухарева, во время Великой Отечественной войны служившая в военной контрразведке СМЕРШ. Госбезопасность использовала ее в качестве доверенного лица. От нее анкета кандидата на прием в состав редакции поступала на рассмотрение во 2-е отделение 1-го отдела 5-го Управления, в котором осуществлялась проверка кандидата по оперативным учетам КГБ и МВД СССР и «литерному делу № 1110», в котором были собраны агентурные материалы по Союзу писателей СССР и «Литературной газете». При отсутствии компрометирующих материалов на рассматриваемую кандидатуру следовал устный положительный ответ. При их наличии кандидатура отвергалась без объяснения причин.

В 1969 году Проханова, по его настоятельной просьбе, отправили корреспондентом «Литературной газеты» на Дальний Восток. В это время на восточных границах СССР ситуация была тревожной. День ото дня в Китае усиливались антисоветские настроения, подогреваемые территориальными претензиями Китая к СССР. Прикомандированный к советским пограничникам Проханов в числе первых описал тяжелый бой пограничников с китайскими военными на острове Даманский и боевые будни пограничных застав.

Именно с этого момента у Проханова возник тесный контакт с советскими спецслужбами. Пограничные войска во времена СССР являлись подразделением КГБ, главное управление которых размещалось в доме № 1 на площади им. Дзержинского (на Лубянке). Для посещения пограничных зон Советского Союза требовался специальный допуск, оформляемый пограничными подразделениями КГБ. Требование было неукоснительным. Даже для желающих посетить родственников, проживавших в пограничных зонах, требовалось оформление соответствующего допуска. Гражданские лица, посещающие пограничные заставы, подвергались более тщательной проверке и находились под постоянным агентурным наблюдением, осуществляемым сотрудниками госбезопасности из числа военнослужащих погранвойск.

Контрразведку в пограничных войсках Советского Союза осуществляло 3-е Главное управление КГБ, которое также контролировало все вооруженные силы страны. Военной контрразведке приглянулся молодой патриотически настроенный журналист Проханов, в итоге ставший с контрразведкой сотрудничать. И вовсе не случайно его зарубежные командировки как корреспондента «Литературной газеты» совпадали с местами, где действовали «ограниченные контингенты» советский вооруженных сил, — Афганистан, Никарагуа, Мозамбик, Ангола, Кампучия…

Во всех этих странах, кроме Афганистана, Советский Союз действовал скрытно, не афишируя перед мировым сообществом свое участие во внутренних конфликтах. Агентурные возможности Проханова-журналиста, действовавшего в интересах советской военной контрразведки, переоценить было трудно, поскольку он имел возможность собирать ценную военно-политическую информацию о положении дел в регионе, где он находился, и вести изучение советских и зарубежных военнослужащих, с которыми соприкасался.

Во время командировок в Афганистан Проханов в числе других заданий, выполняемых им в интересах ГРУ и КГБ, был вовлечен в освобождение советских военнослужащих, плененных моджахедами, в числе которых (по его более поздним заверениям) был заместитель командующего военно-воздушными силами 40-й армии Александр Руцкой.

Во время событий в Нагорном Карабахе в конце 1980-х, явившихся прологом к распаду СССР, Проханов встречался «по агентурной линии» (по его собственным словам) с лидером армянских сепаратистов Робертом Кочаряном, ставшим позднее президентом самостоятельной Армении. Тогда же он познакомился с генералом Альбертом Макашовым — военным комендантом Еревана. В 1991 году, во время выборов президента РСФСР, Проханов стал доверенным лицом теперь уже кандидата в президенты России генерала Альберта Макашова.

Уже в 1972 году известный как журналист, но еще не известный как писатель, Проханов был принят в Союз советских писателей, руководство которого было на коротком поводке у 5-го Управления КГБ. Как справедливо отмечал его биограф Лев Данилкин, «Проханов — прежде всего искренний и пламенный борец за Красную империю», но «писатель он постольку, поскольку он борец за эту идею».

Однако, начиная с 1980-х, известность журналисту Проханову обеспечивали его пропагандистские публикации о советской армии, бесславно воевавшей в Афганистане и других горячих точках планеты[343].

В декабре 1990 года Проханов возглавил редакцию созданной им ортодоксальной коммунистической газеты «День», выступавшей с резкой критикой проводимой Горбачевым «перестройки». Одним из основных авторов и членом редколлегии этой газеты стал ультрарадикальный националист Александр Дугин.

Он родился в 1962 году в Москве и со временем стал общественным и политическим деятелем, доктором политических наук и профессором МГУ. В 1979 году стал студентом МАИ, но был отчислен со второго курса и впоследствии, при защите диссертации, представил в Ученый совет Российского государственного университета диплом об окончании заочного отделения Новочеркасского инженерно-мелиоративного института.

В 18 лет Дугин вступил в кружок «Черный орден SS», который создал и возглавил в качестве «рейхсфюрера» один из первых русских «новых правых» Евгений Головин, учеником которого считал себя Дугин. В 1988 году Дугин стал членом Национально-патриотического фронта «Память» Дмитрия Васильева, но затем его лишили членства в этой организации по официальной формулировке за то, что «контактировал и контактирует с представителями эмигрантских диссидентских кругов оккультистско-сатанинского толка, в частности с неким писателем [Юрием] Мамлеевым».

Вместе с Гейдаром Джемалем и Головиным Дугин входил в так называемый «Южинский кружок» — неформальное объединение литераторов мистиков-оккультистов, названное по имени переулка, где жил Юрий Мамлеев, являвшийся его основателем. «Этот салон носил отчетливый мистический оттенок. Люди, собиравшиеся там, называли себя “шизами” или “шизоидами”, чтобы обозначить: они еще не совсем сумасшедшие, но от нормы далекие», — вспоминал один из постоянных членов «Южинского кружка» Игорь Дудинский в интервью интернет-журналу «Русская жизнь».

Кружок, конечно же, не мог не попасть в поле зрения КГБ. По словам того же Дудинского, держатели салона

вступали в вынужденные, сложные и запутанные отношения [c госбезопасностью]: держать салон и не быть связанным с гэбухой было почти невозможно. Где-то КГБ курировал бизнес, который шел в салонах (после хрущевских чисток на место энкаведешников пришли люди с развитой хозяйственной жилкой), где-то просто следил за тем, что делается и говорится. Где-то люди, связанные с Комитетом, имели свой частный интерес, скажем так, к коммерции отношение не имевший. А где-то просто появлялись стукачи. А иногда, например, приходили люди и говорили: «А можно мы вас пофотографируем?» И все фотографируемые относились к этому спокойно: не боялись, наверное. Хотя именно Контора салоны и срезала на корню в самом конце семидесятых. Любой хозяин понимал — расплата обязательно придет, хотя не всегда понятно, когда и какой она будет. […] На Южинском переулке, в мистическом «Южинском кружке», строились планы убийства первых лиц государства. Мамлеев называл Ленина «красной обезьяной»[344].

В 1989 году Дугин побывал в Европе, где познакомился с европейскими «новыми правыми» и установил контакты с «Орденом Восточных Тамплиеров», первым главой которого до своей смерти в 1947 году был Алистер Кроули, английский поэт, оккультист и каббалист, известный черный маг и идеолог оккультизма и сатанизма. Себя он называл «Великим Зверем».

Поколению россиян, выросшему после исчезновения с политической карты мира Советского Союза, посещение Дугиным Франции в 1989 году покажется фактом ординарным. Но в то время для выезда за границу необходимо было получить разрешение партийных органов, заручившись документом, обосновывавшим необходимость выезда — от организации или предприятия, посылавших конкретное лицо за рубеж. При выезде за границу по частному приглашению также необходимо было получить согласие партийных инстанций, а органы госбезопасности во всех случаях высказывали свое мнение о целесообразности выдачи разрешения на выезд. Лишь после этого следовала выдача заграничного паспорта.

Дугину могли разрешить выезд во Францию только в случае, если в этом были заинтересованы спецслужбы СССР. При этом контакты, установленные им во Франции, в обычной ситуации должны были иметь для него самые неприятные последствия. Но поскольку и этого не произошло, приходится предполагать, что и в этих контактах были заинтересованы прежде всего советские спецслужбы, особенно если учесть должность отца Дугина: Гелий Александрович Дугин (1935–1998) был генерал-лейтенантом ГРУ.

Из многократных заявлений Дугина в 1990–1992 годах следует, что он работал в архивах КГБ. В действительности журналист мог ознакомляться с отдельными выписками, которые, возможно, делали для него офицеры-оперативники, осуществлявшие с ним агентурную работу. На базе архивных документов КГБ собкор «Литгазеты» готовил затем газетные и журнальные статьи, книги и телепередачи «Тайны века», шедшие на Первом канале. Уточним, что только при высоком уровне лояльности к КГБ постороннему лицу можно было получить доступ к засекреченному архиву, а затем к телевидению для программ, основанных на этом архиве.

Дугин стал знаменитым после выпуска своей монографии «Основы геополитики: Геополитическое будущее России», с предисловием завкафедрой стратегии Академии генштаба генерал-лейтенанта Николая Клокотова. Он вспоминал:

Свой первый учебник по геополитике, который назывался «Основы геополитики», я писал в закрытом режиме, работая в Академии генштаба. Он был составлен из документов, передававшихся руководству страны и различным политическим деятелям.

Но такие документы могли находиться лишь в распоряжении ГРУ, СВР, МИДа и других официальных органов. Или же материалы передавались Дугину его кураторами из спецслужб. Подобные документы всегда имели гриф «секретно» или «совершенно секретно», и лишь реже гриф «для служебного пользования». Круг потребителей подобной информации был жестко ограничен, а ее несанкционированное распространение влекло за собой уголовное наказание, поскольку квалифицировалось как разглашение государственной тайны. Очевидно, Дугину спецслужбы отвели роль популяризатора идей, вынашиваемых в среде чекистов-патриотов.

Прохановская газета «День», с которой сотрудничал Дугин, изначально являлась органом Союза писателей СССР, но состоялась она благодаря регулярной финансовой поддержке министерства обороны СССР. Министр обороны маршал Дмитрий Язов в свое время распорядился выделить для газеты три КамАЗа. Грузовики продали, а вырученные деньги поступили на счет редакции газеты.

Располагалась редакция на территории, принадлежавшей министерству обороны: на Фрунзенской набережной, 18, строение 6, в военном модуле. Участие в формировании штата редакции «Дня» принял Руцкой, после спасения из плена называвший Проханова другом, хотя руководимая Прохановым редакция заняла негативную позицию по отношению к Борису Ельцину и его экономической и социальной политике, а опубликованное 23 июля 1991 года в газете «Советская Россия» обращение «Слово к народу», начинавшееся словами «Родина, страна наша, государство великое, данное нам в сбережение историей, природой, славными предками, гибнет, ломается, погружается во тьму и небытие», было написано, скорее всего, редактором «Дня» Прохановым. Спустя годы сам он вспоминал:

В период Горбачева я был радикальным ГКЧПистом. Александр Яковлев говорил, что ГКЧП родилось в газете «День» — в моей газете. Что я был агентом ГКЧП — не отрекаюсь от этого[345].

Еще одним «агентом ГКЧП» был внедренный в аппарат вице-президента СССР Геннадия Янаева на должность помощника старший сын Филиппа Бобкова Сергей.

В 1968 году первого секретаря горьковского обкома ВЛКСМ Геннадия Янаева назначили на должность председателя КМО. По установленному в органах госбезопасности порядку, вопросы, требовавшие рассмотрения руководителей союзных ведомств, переадресовывались руководителям управлений центрального аппарата КГБ. В силу этого между начальником 5-го Управления Бобковым и председателем КМО Янаевым с начала их деятельности на руководящих должностях был установлен тесный деловой контакт.

В 1980 году Янаев стал заместителем председателя Союза советских обществ дружбы и культурных связей с зарубежными странами (ССОД). В 1986 году он получил очередное повышение и стал секретарем ВЦСПС по международным вопросам, в 1989 году занял должность заместителя председателя этой структуры, а в 1990 году возглавил ее. В 1991 году он оказался во главе ГКЧП. Сергей Бобков в должности помощника вице-президента СССР был все это время связующим звеном между Бобковы и Янаевым, глазами и ушами отца в аппарате президента СССР.

В августе 1991 года это не помогло Питовранову и Бобкову в проекте по захвату лично ими власти, которую перехватил Ельцин. Но из этого следовало только то, что битва должна была продолжаться. Ельцин оказался в абсолютном одиночестве. Обложенный со всех сторон офицерами и агентами КГБ, он не имел шансов выбраться из западни, в которую его загнали еще до того, как стал президентом России. Для Питовранова и Бобкова Ельцин был всего лишь провинциальным номенклатурным партийным функционером средней руки. Он не шел ни в какое сравнение с теми противниками, которых к осени 1991 года уже повергла госбезопасность.

Этот длинный список побежденных включал теперь еще и Коммунистическую партию Советского Союза.

Я знаю с точностью до минуты, когда была высшая точка моей жизни, — вспоминал начальник Московского управления КГБ СССР Евгений Савостьянов: в 14 часов 15 минут 23 августа 1991 года. В эту минуту я нажал кнопку в рубке радиотрансляции системы гражданской обороны в здании ЦК КПСС и объявил о закрытии ЦК КПСС и о том, что даю 45 минут на эвакуацию персонала, после чего арестую всех оставшихся в здании. И все ЦК разбежалось! За 45 минут[346].

В те же минуты 23 августа 1991 года агент 5-го Управления мэр Москвы Попов распорядился опечатать партийные здания Москвы. К 15 часам дня органы КГБ завершили оцепление и опечатывание помещений ЦК КПСС, ЦК КП РСФСР, КПК и МГК[347].

Чуть позже Попов сравнивал захват партийных зданий с взятием Зимнего дворца в октябре 1917 года:

Свершилось. Я знал, что это удар. Изгнания из зданий КПСС уже не переживет. Как и при взятии Зимнего дворца в 1917 году, взятие ЦК КПСС обошлось без жертв. Но, в отличие от 1917 года, не было ни залпов орудий, ни выстрелов. […] В эти минуты я понял: дело сделано. Величайшее событие конца XX века свершилось. Эксперимент с государственным тоталитарным социализмом закончен. Что бы ни было потом, сколько бы лет ни занял процесс, как бы ни было противоречиво развитие — начинается отсчет новой эпохи[348].

Полковник КГБ СССР и агент КГБ СССР, разогнавшие ЦК КПСС 23 августа 1991 года, действительно начали в тот день отсчет нового времени, о котором мечтали поколения и поколения офицеров советских спецслужб. Мемориальные доски и памятные бюсты достались отцам-основателям этой битвы: Дзержинскому и Андропову. В действительности на них с полным правом должны были претендовать Попов и Савостьянов.

Августовский путч 1991 года стал первой открытой попыткой КГБ захватить власть в стране, причем, несмотря на провал ГКЧП, спецслужбы бывшего СССР и нынешней России добились желаемых результатов. Поставленные после снятия Берии под жесткий партийный контроль, чекисты много лет лелеяли надежду от этого контроля избавиться. Эти мечты сбылись в августе 1991 года. Не стало КПСС. Исчез вместе с нею и контроль над спецслужбами. Однако один из главных замыслов госбезопасности оставался все еще неосуществленным: власть в стране по-прежнему находилась не в руках КГБ. Во главе России оказался чуждый Лубянке Ельцин, ближайшее окружение которого в основном состояло из политиков либерального толка.

Тем не менее к августу 1991 года, когда случился путч, все стартовые позиции уже были успешно захвачены КГБ через внедренных в гражданский сектор офицеров ДР, причем по обе стороны баррикад, и в «коммунистическом» лагере, и в «демократическом». На шахматной доске были расставлены заблаговременно все фигуры, занявшие требуемые клетки. Стратегические позиции были захвачены. Проиграть в этой битве госбезопасность уже не могла.

В первый день «спонтанной» августовской 1991 года революции за выступавшим 19 августа на бронетранспортере с пламенной речью перед народом Ельциным уже стоял его будущий могильщик, в то время — никому не знакомый человек Александр Коржаков, офицер 9-го Управления КГБ, когда-то служивший в личной охране Андропова. Еще одним никому не знакомым человеком, приставленным к Ельцину по линии КГБ в августе 1991 года, был коллега Коржакова Виктор Золотов, будущий начальник охраны президента Путина.

За демократом № 2, в тот же день выступавшим в Ленинграде, тоже стоял никому в те дни не известный человек: Владимир Путин. А охрана первого демократического премьер-министра России Егора Гайдара была поручена подчиненному и протеже Коржакова, не известному никому офицеру 9-го Управления КГБ Андрею Луговому (будущему убийце подполковника Александра Литвиненко). Предположить, что все это было цепью случайных совпадений, абсолютно невозможно. В этой шахматной партии, как оказалось, в жертву нужно было принести несколько фигур ГКЧП. Но эта грамотно просчитанная жертва обеспечила госбезопасности победу в историческом матче.

Насколько заблаговременно и осторожно КГБ подбиралось к Ельцину через офицеров охраны 9-го Управления КГБ, видно из истории сложных отношений трех абсолютно разного уровня людей: Ельцина, Коржакова и Валентина Юмашева. Это был еще один человек, приставленный к Ельцину по линии КГБ.

О Юмашеве известно мало. Те, кто не поленится полезть в интернет в надежде найти «уйму всего интересного», будут очень разочарованы. Его страничка в Википедии на русском содержит ноль полезной информации[349]. На английском — просто позор какой-то! — всего несколько фраз[350]. И это о человеке, который был при Ельцине с еще доавгустовских (1991-го года) времен, затем занимал пост руководителя администрации президента, а сегодня является советником президента Путина[351], то есть находится у власти дольше, чем Ельцин и Путин, вместе взятые.

Но благодаря чему так успешно и стремительно развивалась в смутные российские времена поистине головокружительная карьера Юмашева?

Когда Вале исполнилось шестнадцать лет, — пишет один из авторов, — его семья из Перми перебралась в Подмосковье. Мать нашла работу недалеко от дома — убирала писательские дачи в поселке Переделкино. Валя ей помогал и быстро сообразил, как можно подрабатывать самостоятельно — он показывал иностранным туристам дачи известных обитателей писательского поселка за скромное вознаграждение[352].

Поселок Переделкино для КГБ был режимным объектом. Юмашев, чистивший снег на даче Корнея Чуковского (умершего в 1969 году), где осталась жить его дочь Лидия и где жил и творил писатель Солженицын, высланный из СССР 13 февраля 1974 года, круглосуточно находился в поле зрения КГБ.

Может оказаться, что следившие за Чуковской и Солженицыным кагэбэшники безынициативно наблюдали за снегоочистительным процессом и за экскурсоводческой деятельностью Юмашева, ни во что не вмешиваясь. Но можно предположить и другое. Дача Чуковских находилась в поле зрения 9-го отдела (пресечение деятельности советских диссидентов) 5-го Управления, поскольку Лидия была активным участником диссидентского движения. Отдел плотно контролировал дачу Чуковских и в связи с правозащитной деятельностью его дочери, и по причине нередких посиделок на даче людей свободомыслящих. Практически все те, кто занимал должности секретарей и разного типа помощников писателей-нонконформистов, вербовались сотрудниками 9-го отдела 5-го Управления. Дворник Юмашев, работавший там до 1976 года, пока не закончил школу и не ушел в армию, был более чем кстати для слежки за теми, кто часто бывал в гостеприимном доме.

В армии Юмашев служил в войсках дальней авиации, «был специалистом по засекречивающей аппаратуре связи». В этот же период начал печататься в советских газетах. Сам он позже вспоминал:

Мои заметки из армии печатал «Алый парус». Когда вернулся домой, без высшего образования в «Комсомолку» было не попасть, и тогдашний капитан «Алого паруса» Павел Гутионтов позвонил в «Московский комсомолец» и посоветовал взять меня. В тот момент главным редактором был Лев Гущин, который согласился взять меня стажером школьного отдела. Так началась моя карьера журналиста. Я проработал в журналистике — «Московском комсомольце», «Комсомолке», «Огоньке» — почти 20 лет[353].

Уточним еще один биографический момент в жизни Юмашева. В «Огоньке», куда Юмашев перешел в 1987 году, он был, по его собственным словам, «одним из самых высокооплачиваемых в стране»[354] — потому что в «Огоньке» Юмашев работал не журналистом. В «Огоньке» он работал «репортером» в совсем другом смысле: он был начальником отдела писем. Отделом писем в Советском Союзе, как правило, заведовали лица, работавшие на КГБ, поскольку для КГБ это был один из способов сбора информации о реальном недовольстве в стране, о реальном положении вещей, тем более в бурное перестроечное время.

Чем же был «Огонек» в 1987 году, когда туда перешел Юмашев? Обратимся для простоты и сжатости к Википедии:

В 1986 году главным редактором «Огонька» был назначен Виталий Коротич… В противовес советской журналистике с ее идеологическими комментариями, Коротич начал давать в журнале как можно больше фактов и документов. Журнал печатал статьи на злободневные темы: о торговой мафии, рыночной экономике, развитии кооперативов, реформе исправительно-трудовых учреждений, проблемах культуры и т. д. Вместе с «Московскими новостями» Егора Яковлева, «Огонек» превратился в один из локомотивов гласности. В то же время с обложки исчез орден Ленина, а партийная организация журнала была распущена. Тираж журнала при Коротиче (1986–1991) вырос в три раза — с 1,5 до 4,5 млн. В 1990 году учредителем журнала, ранее принадлежавшего издательству ЦК КПСС «Правда», стал трудовой коллектив «Огонька» во главе с Виталием Коротичем и Владимиром Вигилянским (председатель совета трудового коллектива)[355].

Коллега Коротича по «Огоньку» Владимир Вигилянский[356], о котором подробно будет рассказано ниже, тоже был в агентуре КГБ. Его завербовал в 1975 году старший оперуполномоченный 1-го отделения 9-го отдела 5-го Управления КГБ СССР майор Владимир Иванович Гусев. До 1995 года Вигилянский работал в качестве журналиста в различных российских изданиях.

В этот «локомотив гласности», нашпигованный агентами КГБ, в отдел писем, перешел на работу из «Комсомольской правды» Юмашев. Какой уважающий себя журналист (пусть и без высшего образования, с трехлетним заочным университетом) добровольно перейдет с журналистской работы в «Комсомолке», где его публиковали, на бюрократическую — в отдел писем? Только тот, которому это было поручено кураторами из КГБ.

На следующем месте работы Юмашева — в «Огоньке» — по словам его редактора той поры Виталия Коротича, минимум трое были связаны с КГБ. В их числе он называл и Юмашева. Лишь при поддержке КГБ, то есть учитывая, что он состоял в агентурном аппарате, Юмашев мог работать в идеологических организациях, «засветившись» до этого на даче Чуковского. Коротич вспоминает:

Корреспондент: С января 1990 года ваш «Огонек» — совсем другой журнал.

Коротич: Именно на том этапе в журнал все более авторитетно начали вторгаться вот эти ребята (показывает жестом погоны), и следом за ними пришел Валя Юмашев. Он вел в «Комсомолке» «Алый парус», а мы ему дали отдел писем, он его великолепно организовал. И к началу 1990 года «Огонек» это уже был их журнал.

Корреспондент: То есть Гущин и Юмашев работали на КГБ?

Коротич: Мне [Александр] Яковлев четко несколько имен называл: «Вы с этими людьми будьте осторожнее, потому что от них идет информация обо всем, что происходит в редакции»[357].

Это был тот самый Гущин, который по звонку взял к себе на работу Юмашева после армии и который увел его с собой из «Комсомольской правды» в «Огонек» в 1987 году на должность главы отдела писем. Сам Юмашев вспоминает:

В тот момент два еженедельника вырвались вперед — «Московские новости» и «Огонек». Каждый журналист мечтал работать в одном из этих изданий. И когда все тот же Лев Гущин, который был там первым замом, пригласил меня поработать в журнале, я сразу согласился. Хотя покидать родную «Комсомолку» было тяжело. Совершенно неожиданно для себя я возглавил отдел писем, в котором работало всего два сотрудника… «Огонек» был таким, каким мы его помним, благодаря двум людям — главному редактору Виталию Алексеевичу Коротичу и его первому заму Льву Никитовичу Гущину. Они были совершенно разные, у них были непростые отношения, но именно этот тандем создал то уникальное издание… Я периодически ездил в Главлит, так скромно называлось ведомство, которое осуществляло цензуру во всем Советском Союзе. Там я пытался сохранить материалы, которые цензура не пропускала[358].

С этой должности, но уже через пять лет Юмашев прыгнул на должность «все того же Льва Гущина», став заместителем главного редактора «Огонька». И уже в конце 1980-х на него вышел Коржаков (или он на Коржакова), активно помогавший ему затем в продолжении успешной карьеры при Ельцине.

Первая книга Ельцина — «Исповедь на заданную тему» — была издана в 1990 году, задолго до августовского путча 1991 года. Уже во время написания этой книги начальник отдела писем «Огонька» оказался рядом с Ельциным. Историю этого знакомства Юмашев так описал в интервью «Коммерсанту»:

Когда Бориса Николаевича изгнали из Политбюро, потом из первых секретарей Московского горкома партии и он оказался в опале, интервью с ним для «Огонька» сделал известный публицист Александр Радов. Саша принес мне текст, это была сенсация, до того Ельцин никому интервью не давал […] Я понес его главному редактору, через несколько дней Виталий Алексеевич позвал меня и сказал, что интервью мы печатать не будем. У меня осталось чувство неловкости и стыда перед Ельциным […] Чтобы исправить эту несправедливость, я позвонил из кабинета Коротича по вертушке, правительственной связи, в Госстрой Ельцину и предложил снять про него документальное кино. Он согласился. А дело было в том, что в тот момент меня полюбили на ЦСДФ — Центральной студии документальных фильмов. У меня там одновременно было в производстве несколько документальных фильмов — о подростках, о подпольной молодежной музыке, о первых хиппи, о неформальных молодежных объединениях и т. п. Своим коллегам по одному из этих фильмов я предложил не снимать фильм, который руководство студии запустило и на который нам дали пленку, а потратить, не говоря никому об этом, нашу дефицитную пленку на Ельцина. Что мы и сделали. Я приехал к Борису Николаевичу в Госстрой, мы обо всем договорились […] Мы ездили с ним на митинги, в командировки, снимали у него дома… Так во время этих съемок мы с ним подружились […] В 1989 году в Доме кино состоялась премьера этого фильма […] Ельцин отвечал на вопросы, он уже был победителем[359].

Юмашеву никогда не было присуще чувство «неловкости», чувство «стыда», авантюризм, необходимый для несанкционированного звонка из кабинета Коротича по линии правительственной связи, не говоря уже про несанкционированный документальный фильм о Ельцине, делающийся полулегально, непонятно на чьи деньги и после того, как непосредственный начальник Юмашева Коротич отказал в публикации ельцинского интервью. Юмашев ни разу ранее не проявил себя как человек, идущий против течения. Скорее наоборот: вместе со временем, ни в коем случае не опережая; вместе с властью; никогда не выделяясь; ни в коем случае не публично…

Если предположить, что агент КГБ Юмашев выполнял соответствующие инструкции кураторов из КГБ, как выполнял их Путин в 1990 году, когда ему дали задание внедриться в команду Анатолия Собчака, то легко объяснима и решительность, проявленная при несанкционированном звонке по «вертушке», и дерзкое предложение Ельцину, исходящее «лично от Юмашева», снять о нем никем не заказанный документальный фильм на чужой «дефицитной пленке». А ведь нужен был еще и бюджет на сам фильм, на поездки «на митинги, в командировки»… Кто же «командировал» Юмашева? Точно известно, что не «Огонек» и не Коротич.

Тем более, что был еще один нюанс: приставленная к Ельцину уже в 1986 году охрана 9-го Управления КГБ, поскольку в 1986 году, после избрания Ельцина кандидатом в члены Политбюро ЦК КПСС, ему стала полагаться, как всей данной категории партийной номенклатуры, физическая охрана из числа сотрудников 9-го Управления КГБ. Коржаков был тогда в числе еще двух охранников, несших службу посменно. Так что с 1986 года Коржаков был постоянно рядом с Ельциным.

В его обязанности в период опалы Ельцина входила не только физическая охрана будущего президента, но и отслеживание его контактов. Очевидно, что Юмашев Коржакова полностью устраивал и основой его расположения к Юмашеву был факт состояния ретивого журналиста в агентурной сети КГБ (где к Горбачёву было крайне неприязненное отношение). Коржаков мог и имел право в любой момент пресечь контакты Юмашева с Ельциным. Но, поддерживая проект Юмашева, Коржаков действовал в русле позиции КГБ, пытавшегося устранить Горбачёва, как генсека партии и главу государства, при первой возможности.

После избрания Ельцина 26 марта 1989 года народным депутатом СССР по национально-территориальному округу № 1 (город Москва), где он получил 91,53 % голосов москвичей при явке в почти 90 %, Юмашев приступил к новому «ельцинскому проекту»: написанию первых мемуаров Ельцина[360].

Таким образом, к 19 августа 1991 года к Ельцину от КГБ был приставлен в качестве охранника — Коржаков, а в качестве биографа — Юмашев. Вполне возможно, что с августа 1991 года именно Коржаков, узурпировавший доступ к Ельцину, стал куратором Юмашева по линии госбезопасности (поскольку именно Коржаков, как начальник охраны, отвечал за «доступ к телу» Ельцина и исключительно от Коржакова зависело, кого примет, а кого не примет Ельцин). Но со временем Юмашев перерос своего куратора, что в агентурной деятельности тех лет случалось часто.

Знакомство с Ельциным кардинально изменило и судьбу Коржакова. После августовского путча и ухода Михаила Горбачева последовала радикальная перестройка в системе КГБ. Огромную организацию расчленили на различные самостоятельные ведомства. На базе 9-го и 15-го Управлений КГБ, ведавших охраной первых лиц государства, партийной номенклатуры и членов их семей, а также охраной особо важных государственных объектов, создали Службу безопасности президента (СБП) во главе с личным телохранителем Ельцина Коржаковым и Главное управление охраны (ГУО) РФ, во главе которого в июне 1992 года Коржаков поставил своего приятеля генерала Михаила Барсукова, в августе 1991 года занимавшего должность заместителя коменданта Кремля (с 10 декабря — коменданта Кремля).

По терминологии 9-го Управления КГБ Коржаков был «прикрепленным». Так назывался офицер, отвечавший за личную охрану высших должностных лиц в государстве и партии. В период существования КГБ «девятка» традиционно держалась обособленно, в том числе и территориально, поскольку в основном ее подразделения располагались в Кремле. Сотрудники этой структуры и ее руководящий состав редко контактировали с представителями других оперативных подразделений центрального аппарата КГБ.

По характеру выполняемых задач 9-е Управление, несмотря на важность дела охраны первых лиц государства, относилось к числу вспомогательных подразделений. Сотрудники и руководящий состав этого управления уступали в оперативном мастерстве и кругозоре офицерам разведки и контрразведки, так как главной задачей «девятки» была физическая охрана определенной категории лиц и объектов. Кадровый «девяточник» Коржаков понимал, что подразделение охраны президента, даже такого своенравного, как Ельцин, является второстепенным. И он сделал все возможное, чтобы новая Служба получила статус федеральной структуры и подменила собой госбезопасность как ведомство. «Принято считать, что это [была] идея Бориса Ельцина, хотя это не так. Создать Службу как отдельную федеральную структуру пришло в голову мне, Ельцин лишь ее поддержал и законодательно оформил своим указом»[361], — вспоминал Коржаков и, безусловно, говорил правду. Ельцину в голову такое прийти не могло.

Постепенно СПБ расширялась. Был создан отдел контрразведки — отдел «К». Также создали отдел «П», задачи которого Коржаков сформулировал следующим образом: «для контроля за министрами и прочей номенклатурной челядью». Но для удержания власти Коржакову необходимы были средства контроля за всеми, начиная непосредственно с «гаранта Конституции» Ельцина. Все кабинеты Кремля прослушивались подчиненными Коржакова. На приобретение за границей высококачественной аппаратуры слухового контроля, значительная часть которой была установлена именно в Кремле, потратили более 50 млн долларов. Газета «Комсомольская правда» в этой связи писала:

Как нам удалось выяснить, немецкими суперсложными «жучками» Барсуков и Коржаков нашпиговали кремлевские кабинеты, о чем их высокопоставленные обитатели, в принципе, догадывались, но сопротивляться тотальной слежке со стороны ельцинских фаворитов не могли. К примеру, шеф президентской администрации Сергей Филатов постоянно жаловался журналистам, что в своем кабинете с посетителями он вынужден общаться посредством записок, а самые важные переговоры вести в коридоре.

Не оставались без контроля квартиры и дачи высших должностных лиц страны. При необходимости применялись активные мероприятия, своеобразные акции устрашения. Коржаков вспоминает:

Мои сотрудники доложили мне о том, что в Барвихе, в непозволительной по требованиям безопасности близости от госдачи Ельцина возводится огромный особняк. Спрашиваю: «Чей?» — Говорят Руцкого. Начинаем разбираться — откуда, на какие деньги? До этого Ельцин выделил ему прекрасную резиденцию, с отличной мебелью, полным обеспечением. Но Руцкой к тому времени уже примерял себе кресло президента, не скрывал этого и был практически в открытой оппозиции. Я, конечно, не мог оставить без контроля чиновника такой величины, объявившего, по сути, войну действующему главе государства. Наши специалисты тайно съездили на его «объект», все рассмотрели, рассчитали и […] В одну из ночей будущий коттедж сложился в кучку кирпичей как карточный домик. Ликвидация объекта прошла так тихо и грамотно, что никто даже ничего не заметил. А вот Руцкой все понял[362].

Следует отметить, что данная акция запугивания была применена не к рядовому чиновнику кремлевской администрации, а к вице-президенту России Руцкому. Не имела права подчиненная Коржакову служба выяснять, откуда у вице-премьера деньги на постройку коттеджа. Для этого существовали органы прокуратуры. Уничтожение чужой собственности способом, опасным для жизни других людей, посредством взрыва, было уголовно наказуемым деянием. Но Коржаков чувствовал себя настолько уверенно, что не боялся ни совершать преступления, ни много лет спустя публично в них сознаваться, понимая, что против него уголовного дела никто не возбудит: как крестный отец мафии от спецслужб Коржаков всегда был неприкасаемым. Его никто не мог тронуть и пальцем.

В отличие от Коржакова, действовавшего через государственную СБП, Бобков оперировал через созданную им коммерческую структуру «Мост», которая не по дням, а по часам набирала мощь, поскольку Бобков переводил к себе как офицеров ДР лучших, по его мнению, сотрудников КГБ. Служба безопасности «Мост-банка» быстро стала самой многочисленной и занималась сбором информации по широкому кругу вопросов текущей российской жизни — от расклада политических сил в стране до составления досье на видных политиков, бизнесменов, банкиров и различные государственные и коммерческие структуры, пытаясь подменить собой старый КГБ. Одним из сотрудников «Моста» стал полковник Балев.

С середины 1980-х он возглавлял 2-й отдел 5-го Управления КГБ. После смены названия на Управление «З» все в управлении КГБ оставалось по-старому. Сохранились номера отделов, остались на прежних позициях его руководители и оперативный состав. Отдел Балева занимался теперь еще и национальными проблемами СССР, ставшими реальными в годы перестройки из-за повсеместно усилившихся центробежных тенденций, угрожавших целостности государства.

Трагические столкновения на основе национальной неприязни и действий силовых структур и армии по наведению порядка, приведшие несколько позже к массовой гибели людей в Сумгаите, Нагорном Карабахе, Баку, Тбилиси и Вильнюсе, являлись следствием деятельности именно 2-го отдела Управления «З», руководимого полковником Балевым, а на уровне управления — Бобковым, имевшим большой опыт подавления народных выступлений в прежние годы службы в Восточной Европе.

Если верить воспоминаниям Бобкова, уже в 1989 году он считал скорый распад СССР неизбежным:

В конце 1989 года я встречался с оперативным составом КГБ в Прибалтике. Я должен был вселять уверенность. А врать я не мог. Да и все понимали, что мне нечего было сказать. Система начала рушиться. То есть она продолжала еще работать, но не была уже системой[363].

Встреча Бобкова с оперативниками Прибалтийских республик состоялась уже после трагических событий в азербайджанском городе Сумгаит в феврале 1988 года, где произошли армянские погромы, отчасти спровоцированные этническими столкновениями между армянами и азербайджанцами, проживавшими на территории Армянской ССР. Часть азербайджанского населения Армении начала переселяться в Азербайджанскую ССР, в основном оседая в Сумгаите и Баку. Армянское население Сумгаита, спасаясь от погромов, устремилось на территорию Нагорного Карабаха, на присоединении которого к Армянской ССР настаивали националистически настроенные руководители армянского народа. Все это послужило катализатором острого политического кризиса в Азербайджанской ССР, где власть практически перешла к представителям Народного фронта Азербайджана.

В апреле 1988 года войска советской армии и спецподразделения КГБ были также применены при подавлении протестов в столице Грузинской ССР Тбилиси. Иными словами, беспорядки в Армении и Азербайджане не были изолированным явлением.

С августа 1989 по 13 сентября 1991 года председателем КГБ Азербайджанской ССР был Вагиф Гусейнов. Именно при нем 13–19 января 1990 года в Баку произошли армянские погромы, из-за которых 19–20 января 1990 года в столицу Азербайджана ввели части советской армии и спецподразделения КГБ.

В марте должны были состояться выборы в парламент Азербайджанской ССР, в ходе которых, без сомнений, победил бы Народный фронт Азербайджана (НФА). Армянские погромы в Баку были спровоцированы республиканским КГБ по наущению Бобкова для дальнейшей дестабилизации обстановки в республике, введения режима чрезвычайного положения в Баку и последующего ареста лидеров НФА.

В советские времена непосредственно председателю КГБ и его первому заместителю (Бобкову) подчинялась группа «А» («Альфа»), и Бобков принял решение использовать ее в Баку для подавления недовольства. Акцией по «наведению порядка» руководили Гусейнов и Бобков, прибывший в Баку за неделю до ввода в город войск. Как позднее признал маршал Дмитрий Язов, бывший в то время министром обороны СССР, целью использования войск было «разрушить структуры НФА и не допустить победы оппозиции». В заявлении Комиссии Верховного Совета Азербайджанской ССР по расследованию событий тех дней говорилось:

В ночь с 19 на 20 января 1990 года в городе Баку совершена страшная по своей жестокости преступная акция, приведшая к массовой гибели мирного населения […] В операции были задействованы крупные формирования сухопутных, военно-морских, военно-воздушных и воздушно-десантных войск Союза ССР, а также войск специального назначения КГБ и МВД СССР. Ввод указанных воинских частей и соединений в город Баку сопровождался антигуманными, жестокими действиями со стороны военнослужащих, жизни лишались все, кто попадал в поле зрения. Обстреливались жилые дома и медицинские учреждения, давились танками машины «скорой помощи», проезжавшие мимо и стоявшие на обочине автомобили, добивались раненые, расстреливались медицинские работники при оказании неотложной помощи на местах. По предварительным данным, на сегодняшний день убито 168, ранено и получило телесные повреждения 715 мирных жителей, нет сведений о судьбе более 400 человек. В их числе женщины, старики и дети […] Многих смерть настигла в квартирах, подъездах домов, в автобусах и на рабочих местах. По сей день продолжают поступать сведения о новых жертвах и умирающих от ран. Погибло 28 и ранено более 80 военнослужащих, многие из которых пострадали от рук своих товарищей в результате несогласованных действий командования.

После распада СССР и прихода в Азербайджане к власти представителей Народного фронта Гусейнова арестовали и он находился под следствием по обвинению в организации взрыва в бакинском телецентре в феврале 1991 года. Некоторое время его содержали в следственном изоляторе. В 1993 году он был освобожден, в феврале 1994 года покинул Азербайджан и обосновался в Москве, где продолжил успешную карьеру у Бобкова.

В ночь с 12 на 13 января 1991 года «Альфу» по приказу Бобкова задействовали при штурме телебашни, удерживаемой восставшими литовцами в Вильнюсе. Операция не была спонтанной. В отчете группы «А» КГБ о ее подготовке указывалось:

7 января 1991 года сотрудники группы: заместитель начальника группы «А» подполковник Головатов М. В., начальник 4-го отделения майор Мирошниченко А. И., старший оперуполномоченный 1-го отделения капитан Орехов И. В. находились в командировке в г. Вильнюсе для проведения рекогносцировки и других подготовительных мероприятий по планированию чекистско-войсковой операции с участием сотрудников группы «А»[364].

В результате операции погибли 15 человек, среди которых был офицер «Альфы» Виктор Шацких, сын начальника одного из отделов Следственного отдела КГБ полковника Владимира Шацких. 600 человек получили ранения разной тяжести. Бывший офицер «Альфы» Виктор Лутцев вспоминает:

Самым подлым ударом по «Альфе» стали события в Вильнюсе в январе 1991 года. По приказу из Кремля мы взяли штурмом захваченный литовскими националистами телецентр. При этом впервые за десять лет погиб наш боевой товарищ Виктор Шацких. Но мало того, что по возвращении в Москву нас никто не встретил, так Горбачев тогда на весь мир заявил, что не посылал «Альфу» в Вильнюс. Мы восприняли это как предательство.

Действительно, Горбачев в Вильнюс «Альфу» не посылал. Ее послал Бобков.

Виктора Шацких убили выстрелом в спину из автомата Калашникова, оружия, которого не имели оборонявшие телебашню литовские восставшие, но к этому сюжету мы вернемся позже.

Из-за провала вильнюсской и бакинской операций генералу армии Бобкову пришлось в буквальном смысле умыть обагренные кровью руки. 20 февраля 1991 года он подал рапорт об увольнении со службы в КГБ (и ушел в действующий резерв). 29 февраля указом президента СССР Горбачева Бобкова уволили. Он перешел в заблаговременно созданную им для себя еще в 1989 году структуру «Мост».

Еще одной из ударных структур Бобкова было общество «Память». После ее создания КГБ переориентировал Дмитрия Васильева на национальные проблемы. Оперативную связь с ним и руководство его деятельностью осуществляли офицеры-оперативники 2-го отдела 5-го Управления КГБ. О деятельности «Памяти» регулярно информировалось руководство КГБ и центральные партийные органы страны. Вот что писал об этом член Политбюро и ближайший соратник Горбачева Александр Яковлев, вспоминая свой разговор с председателем КГБ Чебриковым:

Из его рассуждений я уловил, хотя Виктор Михайлович не называл фамилий, что немало людей из агентуры КГБ внедрено в демократическое движение. Единственное, что я узнал в конкретном плане, так это историю создания общества «Память» и задачи, которые ставились перед этим обществом[365].

В 1987 году члены этой организации на Манежной площади Москвы провели массовый митинг в поддержку перестройки, а руководство «фронта» было принято первым секретарем Московского горкома КПСС Ельциным. Вскоре в ряде городов России были образованы одноименные националистические организации, также подконтрольные госбезопасности.

В октябре 1990 года контролируемый Бобковым Баркашов вместе с рядом членов контролируемой госбезопасностью «Памяти» основали движение, получившее название «Русское национальное единство» (РНЕ), ставшее объединением националистов-боевиков. Идеология РНЕ по своему содержанию являлась фашистской, а «гвардейцы Баркашова» обязаны были присягать на верность «вождю». Во время путча августа 1991 года Баркашов в числе первых поддержал ГКЧП, отправив соответствующую телеграмму вице-президенту СССР Янаеву, одному из главных участников заговора. В 1993 году, за несколько месяцев до вооруженного штурма Белого Дома правительственными войсками, Баркашов заявил о политической поддержке членов Верховного Совета РФ, отметив, что при необходимости руководимое им РНЕ окажет Верховному Совету вооруженную помощь.

В это время группе Питовранова нужным и подконтрольным человеком в кресле президента России виделся вице-президент Руцкой, формально являвшийся преемником Ельцина на посту главы государства. Осталось только добиться отставки президента.

Операция была многоходовой. Одним из звеньев ее стало устранение двух преданных Ельцину (как казалось заговорщикам) силовых министров, поднявшихся на революционной волне августа 1991 года: министра государственной безопасности Виктора Баранникова и министра внутренних дел Андрея Дунаева. В дни противостояния ГКЧП Баранников и Дунаев организовали защиту Белого Дома силами подчиненных им милицейских подразделений и курсантов милицейских школ, руководили операцией по возвращению президента СССР Горбачева из Фороса, участвовали в арестах председателя КГБ Крючкова и министра обороны СССР Язова.

К операции по смещению Баранникова и Дунаева подключили многочисленных агентов госбезопасности. Через много лет после описываемых событий бывший руководитель администрации президента Ельцина Сергей Филатов напишет: «Меня постоянно преследует ощущение, что в деле Баранникова мы сами попали в чью-то разработку».

Это была разработка госбезопасности, организованная Питоврановым и Бобковым через завербованного ими агента Бирштейна. По иронии судьбы жертвой этой операции в конечном итоге оказался еще и Руцкой.

Из стенограммы сессии Верховного Совета РФ 3 сентября 1993 года. Выступление депутата И. И. Андронова:

Уважаемые товарищи, я хотел бы максимально информировать вас о малоизвестных фактах причастности иностранных спецслужб к отстранению вице-президента Руцкого. Если вы внимательно следите за очень скупой и куцей информацией российских газет по поводу расследования нынешних дел о коррупции, то могли заметить, что весь компромат против высших должностных лиц исходит из одного и того же источника. Этот компромат попадает к нам сюда из-за границы, а его распределитель — Борис Иосифович Бирштейн, загадочный бизнесмен и миллионер, который уехал из нашей страны в Израиль в 1979 году.

Андронов заблуждался сам и вводил в заблуждение коллег-депутатов. Иностранные спецслужбы ко всему этому не имели никого отношения. А вот российская госбезопасность, наоборот — самое непосредственное.

Агент Бирштейн все эти годы продолжал зарабатывать для группы Питовранова деньги разными способами. 2 марта 1990 года в Нью-Йорке была зарегистрирована компания «Сиабеко Ю-Эс-Эй Инк» (Siabeco USA Inc.)[366]. В 1991 году именно этот человек начал заниматься вывозом из Киргизии в Швейцарию золотосодержащего порошка. В Киргизию сырье должно было вернуться в виде золотых слитков.

24 декабря 1991 года США официально признали независимый Киргизстан, и через неделю указом первого президента Киргизии Аскара Акаева глава «Сиабеко Ю-Эс-Эй Инк» был назначен торговым представителем этой республики в США. Бирштейн тогда же стал руководителем Комитета реконструкции и развития Киргизстана.

Курировал поставки золотого песка тогдашний премьер-министр Киргизии Турсунбек Чынгышев. Часть золота вывозилась на его служебном самолете, в обход киргизской таможни. Часть — на личном самолете «Джет-стрим», принадлежавшем Бирштейну. 4 мая 1992 года коммерсант доставил из Киргизии в Цюрих очередные 240 килограммов золотого песка.

Но золотые слитки, в общей сложности 1500 кг, в Киргизию не вернулись, а были переданы на хранение в банк «Индосуэц» как залог под оформленные Бирштейном кредиты, которые затем растеклись по различным счетам.

В октябре 1993 года под давлением оппозиции и по результатам расследования президент Киргизии Акаев расторг договор с Бирштейном и снял Чынгышева с должности. Чынгышев, впрочем, вошел после этого в правление одной из фирм группы «Сиабеко».

Одним из участников контракта Бирштейна в Киргизии был Герман Кузнецов, занимавший тогда пост вице-президента Киргизии. После расторжения договора Кузнецова уволили с должности, и он уехал в Россию (где стал руководителем Гохрана России и заместителем министра финансов РФ).

В Молдове Бирштейн тоже создал несколько совместных предприятий, в которых участвовали лица, приближенные к президенту республики Мирчи Снегуру, занимавшему этот пост с 1990 по 1997 год. В частности, Бирштейн купил бывшую гостиницу ЦК КПСС Молдавии. Но из-за конфликта между Молдовой и непризнанной Приднестровской республикой гостиничный бизнес Бирштейна нес убытки. Тогда в августе 1992 года он организовал поездку в Молдову на своем личном самолете министра госбезопасности России Баранникова и вице-президента Руцкого. Так что отношения Бирштейна с Баранниковым и Руцким имели свою историю и были очень доверительными.

Вовлеченные в отношения с Бирштейном чиновники и функционеры знали, что Бирштейн является «разведчиком» и работает на советскую/российскую госбезопасность. «Бирштейн предлагал свои услуги по созданию фирмы в Европе, на деньги которой должны были вербоваться агенты для новой России», — вспоминал генерал-майора Виктор Иваненко, возглавлявший российскую госбезопасность с мая 1991 по январь 1993 года.

Секретарь Совета безопасности России Юрий Скоков свидетельствовал, что об агентурной работе Бирштейна знал Баранников: «Баранников сообщил мне, что Бирштейн завербован».

А это рассказ Валерия Стрелецкого, бывшего заместителя руководителя СПБ Коржакова:

В 1992 г. на одной подмосковной даче собралась тесная компания: Бирштейн, Баранников, [Владимир] Шумейко (вице-премьер правительства РФ) и [Владимир] Романюха (помощник Шумейко). Как водится, выпили. Пошли париться в баню, чтобы в теплой (даже жаркой) обстановке обсудить извечный русский вопрос: где бы подзаработать? Решили создать акционерное общество «Русь», которое занималось бы экспортом-импортом металлов и металлургического сырья. Романюхе предложили должность исполнительного директора, но он отказался. Должность не принял, но из игры не вышел. На следующий день Бирштейн вручил Романюхе в присутствии своего заместителя 50 тысяч долларов наличными. Деньги Романюха отдал Шумейко. Тот сказал, что они пойдут в фонд предвыборной поддержки президента.

Сам Шумейко, уже будучи главой Совета Федерации, в интервью «Комсомольской правде» в 1994 году несколько иначе описал эти переговоры в бане:

Как-то звонит Баранников: «Володя, приезжай вечерком на дачу». Ну, я приехал. Знакомит с человеком: «Борис Иосифович Бирштейн». Потом — разговор: «Как бы можно было сделать компанию по торговле металлом за границей?» А я же все-таки был первый вице-премьер! Но тут выясняется, что эта компания сомнительного свойства. На мой прямой вопрос: для чего все это? — идет прямой ответ: «Борис Иосифович тебе счет за границей откроет, может набежать за год до восьми миллионов долларов». Я улучаю момент, отвожу Баранникова в сторону: «Виктор Павлович, что здесь происходит?». А Баранников: «Не бери в голову, это все согласовано. Он [Бирштейн] же еще и разведчик». И потом, мол, ты должен понять, что за границей всегда организуются какие-то фирмы, где работают наши спецслужбы под видом каких-то фирмачей. Им же из бюджета деньги не выделяют.

Однако, несмотря на уговоры Баранникова, Шумейко с Бирштейном работать не стал. Тогда в мае 1993 года Баранников рискнул заманить президента Ельцина к себе на дачу с целью представить бизнесмена главе государства и заручиться его поддержкой в деле создания акционерного общества «Русь» с широкими коммерческими возможностями, по образцу аналогичной компании «Украина», уже созданной Бирштейном в Украине. Ельцину хорошо запомнилась эта поездка к Баранникову. Вот что он записал в своем дневнике 22 мая 1993 года (Ельцин пишет фамилию Бирштейна как «Бернштейн»):

В Москве в субботу открывался «Палас-отель» на Тверской, в центре города. На открытие были приглашены многие известные российские деятели, руководители, бизнесмены, дипломаты. По просьбе мэра Москвы Юрия Лужкова приехал и я. После всех формальных и обязательных по такому случаю мероприятий — разрезания ленточек, фуршетов, торжественных речей — я было собрался ехать домой. И тут вдруг министр безопасности Виктор Баранников, который тоже был приглашен на торжество, неожиданно попросил меня заехать к нему в гости на часок. Он очень сильно меня упрашивал, говорил, что это очень важно, очень нужно. Я ответил, что в понедельник мы могли бы встретиться в Кремле. Баранников сказал, что хотел поговорить в неформальной обстановке, много вопросов накопилось. Я не слишком люблю экспромты, незапланированные визиты, однако Виктор Павлович настаивал. Это был редкий случай, уважительных причин для отказа у меня не было, пришлось согласиться.

Мы сели вместе в мою машину, уже по пути я сказал водителю и Коржакову, что едем не домой, а к Виктору Павловичу. На меня выразительно и насупленно посмотрел Коржаков. Он тоже не любит неожиданных изменений планов и маршрутов. Это у него профессиональное. Вскоре мы приехали на дачу к Баранникову, зашли в дом, я поздоровался с супругой Виктора Павловича. Неожиданно Баранников представляет мне человека старше средних лет с улыбчивым лицом, который протягивает руку и говорит: «Борис Бернштейн».

Это уже было совсем, как говорится, не по правилам. О том, что у него будут какие-то гости, он обязан был меня предупредить. Но, как я сейчас понимаю, видимо, Баранникову настолько было важно, чтобы Бернштейн встретился со мной, он так от него зависел, что готов был переступить любые рамки приличия и протокола, лишь бы эта встреча состоялась. Я посмотрел на Баранникова выразительно, он только виновато улыбался, и, чтобы снять возникшую неловкость, громко сказал: «Прошу всех к столу!» и подвинул стул для меня.

После того, как расселись, Баранников стал представлять гостя. Он сказал, что Борис Бернштейн — блестящий бизнесмен, политик, наш соотечественник, который сделал чрезвычайно много для России. Ему мы обязаны тем, что в Молдове сейчас мир, а не война, он выступал одним из главных посредников в переговорах с молдавской стороной, он на личном самолете привозил в Кишинев российскую делегацию для ведения переговоров, и мир состоялся. Он также является ближайшим советником президента Киргизии Аскара Акаева, у него колоссальные возможности для привлечения в Россию инвестиций крупнейших финансовых структур мира.

В общем, речь Виктора Павловича была эмоциональной, взволнованной, он очень хотел, чтобы его гость мне понравился. Бернштейн слушал похвалы в свой адрес с выражением человека хоть и скромного, но вполне знающего себе цену. Он мягко улыбался и покачивал головой, когда Баранников выдавал слишком сильные комплименты. Я продолжал молчать. Заговорил Борис Бернштейн. Он рассказал о своей миссии в Молдавии, затем перешел на российский бизнес, объяснил мне, какие большие перспективы у России. В разговоре он демонстрировал свои связи с бизнесменами и политиками мира — невзначай упоминал имена президентов, министров, глав корпораций. В общем, и ему хотелось произвести значительное и одновременно приятное впечатление, что, впрочем, вполне естественно. Однако я плохо поддерживал разговор. Вся эта тягомотина продолжалась минут сорок.

Наконец, Баранников почувствовал, что не стоит перегибать палку — он и так слишком много сделал для своего иностранного гостя, и как-то намекнул Бернштейну, что пора уходить. Тот вдруг заторопился, сказал, что через полчаса взлетает его личный самолет, поэтому, к сожалению, он не может дольше находиться с нами. Больше я его никогда не видел […] Так Баранников познакомил меня со своим другом Борисом Бернштейном.

Иными словами, реализовать этот проект в России Бирштейн с помощью своего протеже не сумел. Так что еще и по этой причине Баранников перестал быть Бирштейну нужен. Возможно, он сумел убедить своих кураторов из госбезопасности, что Баранникова следует убрать не только по политическим, но и по финансовым соображениям.

Для отстранения Баранникова и Дунаева, в соответствии с разработанным чекистами планом, решено было скомпрометировать их перед Ельциным. Для этого была организована поездка в Швейцарию жены Баранникова и жены Дунаева. Поездка оплачивалась Бирштейном, так же, как и многочисленные покупки на сотни тысяч долларов, сделанные женами руководителей правоохранительных органов России и отправленные домой в двадцать одном чемодане.

Технической организацией поездки и сопровождением за границей двух женщин занимался партнер Бирштейна и еще один агент КГБ Дмитрий Олегович Якубовский.

Якубовский родился в 1963 году в подмосковном городе Болшево. После окончания срочной службы в армии работал снабженцем в системе Госснаба и в Главмосремонте. Одновременно учился во Всесоюзном юридическом институте на факультете советского строительства. В 1984 году был принят на работу в качестве помощника председателя Московской городской коллегии адвокатов К. Н. Апраксина. В 1989 году Якубовский поступил на работу в Союз адвокатов СССР на должность секретаря.

Союз адвокатов СССР был под оперативным обеспечением 1-го отделения 11-го отдела 5-го Управления. Курирование Союза адвокатов СССР было поручено старшему оперативному уполномоченному майору Михаилу Щербакову, бывшему сотруднику 9-го Управления КГБ. Энергичный секретарь Союза адвокатов Якубовский попал в поле его зрения и вскоре пополнил агентурный аппарат 11-го отдела 5-го Управления. И уже в конце 1980-х Дмитрия Олеговича коллега по КГБ — агент КГБ и основатель фирмы «Сиабеко» Бирштейн — взял на должность руководителя СП «Агрохим-Сиабеко».

В декабре 1991 года «Сиабеко Трейд энд Файненс АГ» и российская компания «Агрохим» (являвшаяся учредителем СП «Агрохим-Сиабеко») заключили контракт о поставке детского питания на сумму в 13,5 млн долларов. После одобрения сделки правительством Москвы (тогда его возглавлял агент Бобкова Гавриил Попов) деньги были переведены на счет «Сиабеко» в банк «Индосуэц» в Швейцарии. Но контракт, заключенный между двумя фирмами, принадлежавшими Бирштейну, выполнен не был и деньги в Москву не вернулись.

Якубовским, в интересах своей группы, Бобков руководил именно через Щербакова. В нужный момент Ельцину представили счета, которые были проплачены Бирштейном через компанию брата Дмитрия Якубовского Distal AG, за поездку и покупки жен Баранникова и Дунаева. На Ельцина эти документы произвели неизгладимое впечатление:

Из представленных мне справок, счетов, целого вороха других бумажек становилось абсолютно ясно, что Виктор Баранников, министр безопасности России, генерал армии, один из моих самых близких и доверенных людей, к которому я всегда относился с симпатией, был примитивно и пошло куплен. Сначала я все же решил: не надо торопиться с выводами, документы могут быть и фальшивыми. Такое ведь вполне вероятно. Министр безопасности — фигура достаточно серьезная, чтобы появились желающие ее скомпрометировать. Не хотел я верить в плохое. Но — пришлось […] Фирма «Сиабеко», которой руководил Борис Бернштейн, пригласила в Швейцарию на три дня жену Виктора Баранникова и жену первого замминистра внутренних дел России Дунаева[367]. И там они килограммами, авоськами скупали и сгребали духи, шубы, часы и прочее, и прочее. Всего на сумму более чем 300 тысяч долларов […] Что мне было делать? Как сказать обо всем этом Виктору Павловичу? Первая мысль: мужик стал жертвой какой-то замысловатой комбинации, отправил жену отдохнуть на три дня, а там на нее обрушился долларовый дождь, она и сломалась. Понятно, что в любом случае теперь его придется снять с должности. Баранниковым теперь легко манипулировать, так же просто его и шантажировать[368].

В компрометации Дунаева и Баранникова принимал участие еще один многолетний агент 5-го Управления Андрей Макаров (по кличке Таня), попавший в поле зрения непосредственно Бобкова в период шахматного противостояния Виктора Корчного и Анатолия Карпова, а затем Карпова и Гарри Каспарова. Анатолий Карпов в годы молодости был завербован 5-м отделом УКГБ по г. Ленинград и Ленинградской области. После переезда Карпова в Москву он был принят на агентурную связь в 11-й отдел 5-го Управления.

Макаров активно использовался в разработке известного шахматиста Бориса Гулько, в течение ряда лет добивавшегося права на эмиграцию из СССР в Израиль. Вот тогда-то, еще в конце 1970-х, Макаров и приглянулся Бобкову.

С 1990 по 1992 год Макаров, выполняя задания Бобкова, работал в Фонде Джорджа Сороса и некоторое время этим фондом руководил. В 1993 году стал уже главой межведомственной комиссии Совета безопасности РФ по борьбе с преступностью и коррупцией, поэтому через своего агента Макарова Бобков был всегда информирован о деятельности правоохранительных органов в отношении оргпреступности и коррупции в высших эшелонах власти. Именно через Макарова пришел к Ельцину компромат из швейцарских фирм Бирштейна — Якубовского на Баранникова и Дунаева.

27 июля 1993 года Ельцин подписал указ об отстранении от должности Баранникова. Несколькими днями раньше уволили Дунаева. Умелой оперативной комбинацией чекистов два поставленных Ельциным «силовика» были выведены из политической игры. Новым министром госбезопасности (пока еще с приставкой и. о.) стал протеже и бывший подчиненный Бобкова генерал-полковник Николай Голушко[369].

По линии госбезопасности противостояние Ельцину в первые месяцы и годы его правления (август 1991 — октябрь 1993) велось с двух флангов. Открытое противодействие оказывала группа Питовранова — Бобкова, сформировавшая новое самостоятельное силовое ведомство — Службу безопасности «Мост-банка». Конкуренцию ей составляла Служба безопасности президента (СПБ) во главе с Александром Коржаковым. После августа 1991 года СПБ являлась государственной спецслужбой, отвечавшей за безопасность президента и первых лиц новой России.

Важно понимать, что ни служба безопасности «Моста», ни СПБ, управляемое Коржаковым, не декларировали свои конечные цели, заключавшиеся в захвате власти в государстве спецслужбами, а реализовывали свои планы конспиративно, в абсолютной тайне. Обе организации при этом опирались на сотрудников, агентов и структуры бывшего КГБ, черпая человеческие, технические и финансовые ресурсы из прежнего государственного ведомства, спешно переводящего десятки тысяч своих сотрудников в офицеры ДР для дальнейшего их распределения по гражданским или новым силовым структурам. И если к Ельцину был приставлен Коржаков, то к вице-премьеру Руцкому (на случай его победы) уже в 1991 году внедрили Подберезкина, являвшегося его советником и руководителем группы консультантов, равно как и генерала КГБ Стерлигова[370], возглавлявшего секретариат Руцкого и считавшегося консультантом вице-президента и его помощником по экономическим вопросам[371].

Для атак на президента Ельцина с целью отстранения его от власти был избран, как платформа, Верховный Совет Российской Федерации, являвшийся, в отличие от ГКЧП, легальным государственным органом.

Здесь необходим краткий исторический экскурс.

Когда в период «перестройки» в СССР решался вопрос о путях дальнейшего развития государства, в целях определения основных направлений движения страны к демократическому государственному и общественному устройству с 28 июня по 1 июля 1988 года в Москве провели Всесоюзную партконференцию монопольно правящей КПСС. В ее ходе были сформулированы новые радикальные для того времени задачи: отстранение партийных органов от государственного управления, передача этих функций Советам и создание гражданского общества.

На конференции также приняли решение избрать Съезд народных депутатов СССР как высший законодательный орган страны. Новый государственный орган должен был созываться периодически для определения законодательной политики и принятия законов. Из числа народных депутатов предполагалось сформировать Верховный Совет, работающий на постоянной основе и являющийся парламентом страны.

В продолжение политических реформ 15 марта 1990 года состоялся Третий внеочередной съезд народных депутатов СССР, который учредил в Советском Союзе пост президента. Им стал, по результатам голосования на съезде, Горбачев, занимавший до этого посты генерального секретаря ЦК КПСС и председателя Верховного Совета СССР.

В это время в СССР действовала Конституция (Основной закон), принятая в 1978 году. В 1989 году в эту Конституцию, с учетом изменившейся политической ситуации в стране, были внесены необходимые изменения-поправки. В соответствии с ними был образован новый высший орган государственной власти — Съезд народных депутатов. Верховный Совет, избранный из числа народных депутатов в соответствии с внесенными в Конституцию поправками, становился постоянно действующим органом законодательной и исполнительной власти, а также контрольным органом государственной власти в России. Верховный Совет 12-го созыва был избран в 1990 году.

Перед выборами в Верховный Совет 1991 года КГБ сформировал специальную рабочую группу для организации и управления избирательными процессами. Для отобранных кандидатов открыли специальные курсы, где офицеров КГБ готовили к выборам на местах, рассказывая им о проблемах, потребностях и пожеланиях избирателей конкретных округов. В итоге в общесоюзных, региональных и местных выборах приняли участие 2756 офицеров КГБ. 56 % кандидатов победили уже в первом туре.

В 1993 году в России обострилось противостояние двух высших институтов государственной власти: исполнительной (в лице президента России и его аппарата) и законодательной (в лице руководства Верховного Совета, нашпигованного коммунистами, с одной стороны, офицерами и агентами КГБ — с другой). Работавший с 10 по 13 марта 1993 года Восьмой (внеочередной) съезд народных депутатов попытался принять ряд поправок к Конституции, ограничивающих полномочия Ельцина, и отменил назначенный на апрель 1993 года референдум о доверии к президенту. В ответ Ельцин 20 марта подписал указ «Об особом порядке управления», согласно которому референдум назначался на 25 апреля 1993 года. До этого времени деятельность Верховного Совета РФ указом Ельцина приостанавливалась.

Тогда экстренно созванный Девятый (внеочередной) съезд народных депутатов, заседавший с 26 по 29 марта, классифицировал указ Ельцина как попытку государственного переворота и предпринял попытку отстранения Ельцина от власти через импичмент, но не набрал необходимого количества голосов в две трети парламента. За импичмент проголосовало 617 депутатов (60 %).

Пытаясь перехватить инициативу и заручиться поддержкой населения, Ельцин намеревался выступить с обращением к народам России и пойти на дальнейшее обострение противостояния с непокорным парламентом. Однако мартовский кризис завершился компромиссом. Президент отказался от обращения, а Съезд народных депутатов 29 марта согласился с предложением Ельцина о проведении 25 апреля 1993 года референдума о доверии президенту, в ходе которого население России должно было высказать поддержку одной из ветвей государственной власти — президенту или парламенту. Принятое 29 марта съездом постановление называлось «О Всероссийском референдуме 25 апреля 1993 года, порядке подведения его итогов и механизме реализации результатов референдума».

21 апреля 1993 года Конституционный суд РФ принял постановление по вопросу о порядке подсчета голосов на референдуме. 25 апреля референдум состоялся. Ему предшествовала широкая агитационная кампания, развернутая в стране[372]. По результатам референдума Ельцин отстранил от должности своего конкурента вице-президента Руцкого и приступил к подготовке проекта новой Конституции.

21 сентября президент РФ выступил с телевизионным обращением к народу и заявил, что Верховный Совет перестал быть органом народовластия, а превратился в оплот оппозиции, и подписал указ № 1400 «О поэтапной конституционной реформе в Российской Федерации», на основании которого представительные органы власти были распущены и на 11–12 декабря 1993 года были назначены выборы в Государственную думу.

В тот же день, 21 сентября, Конституционный суд РФ признал действия президента антиконституционными и противоречащими сразу девяти статьям Конституции. На следующий день, 22 сентября, Верховный Совет РФ принял постановление о прекращении полномочий Ельцина с момента издания указа № 1400 и о передаче президентских полномочий вице-президенту Руцкому. Тогда же Верховный Совет принял решение о немедленном созыве Десятого съезда народных депутатов, который 24 сентября утвердил постановление Верховного Совета о прекращении президентских полномочий Ельцина и передаче власти Руцкому, а действия Ельцина классифицировал как государственный переворот. Вокруг Белого Дома, где были сконцентрированы восставшие против Кремля члены Верховного Совета, построили баррикады. К Белому Дому стал стекаться сочувствовавший Верховному Совету народ.

Во время начавшегося противостояния президента Ельцина и Верховного Совета в 1993 году Бобков привычно и искусно интриговал. Он подталкивал на активные действия вице-президента Руцкого (в советниках которого сидели Подберезкин и Стерлигов) и спикера Верховного Совета Хасбулатова, создавая у них иллюзию широкой поддержки в стране. Около 200 боевиков РНЕ во главе с Баркашовым действительно пришли защищать Белый Дом 3 октября. Небольшая их группа численностью примерно в 15 человек сумела захватить расположенное рядом с Белым Домом здание мэрии города, пару этажей которого занимал «Мост-банк» Бобкова. По этой причине Баркашов имел подробный план здания, его коммуникаций, включая подземные, и без труда выбил оттуда разбросанные по огромному небоскребу две роты военнослужащих дивизии Особого назначения им. Дзержинского, которым не был отдан приказ оказывать вооруженное сопротивление.

Однако уже 3 октября указом Ельцина в Москве было введено чрезвычайное положение. Для борьбы с оппозицией в столицу стягивались войска и танки. Для оценки ситуации в Белом Доме Бобков послал на переговоры к Руцкому знакомого ему Кобзона[373].

Официально переговоры певца считались поручением сменившего Попова в июне 1992 года нового мэра Москвы Юрия Лужкова и только что назначенного на должность и. о. министра безопасности России Голушко. В действительности же Кобзон выполнял поручение Бобкова.

У криминалистов существует понятие «почерк преступника». По характерным признакам можно часто определить, что преступления, совершенные в разное время и в различных местах, — работа одного и того же человека. В Вильнюсе в январе 1991 года и в Москве в октябре 1993 года были аналогичным способом убиты офицеры «Альфы» — выстрелом в спину. Целью этих выстрелов было стремление спровоцировать бойцов спецподразделения на жесткую и кровопролитную акцию возмездия. Андрей Дунаев вспоминает:

На моих глазах погиб сотрудник МВД — в действительности офицер спецподразделения «Альфа» младший лейтенант Геннадий Сергеев. Его скосил снайпер с гостиницы «Мир». [Мы] кинулись туда, но стрелок успел уйти, лишь по особым приметам и стилю исполнения поняли, что это почерк не наших эмвэдешников, не кагэбэшников, а чей-то другой. Судя по всему, иностранных спецслужб.

Ему вторит бывший командир «Альфы» Геннадий Зайцев:

Погиб наш альфовец, младший лейтенант Геннадий Сергеев […] Они подъехали на бэтээре к Белому Дому. На асфальте лежал раненый солдат-десантник. И они решили вывезти его. Спешились с бэтээра, и в это время снайпер в спину Сергеева и поразил. Но это не из Белого Дома был выстрел, однозначно заявляю. Это подлость, она была с одной целью — озлобить «Альфу», чтобы она рванула туда и начала все кромсать[374].

Гостиница «Мир» находилась на расстоянии нескольких сотен метров от бывшего здания СЭВ, в котором после распада СССР разместилась мэрия Москвы и «Мост-Банк». Охранники Службы безопасности «Мост-банка» проходили стажировку за границей и имели в своем распоряжении в том числе огнестрельное оружие иностранного производства. Скрыться же стрелявшему было нетрудно, воспользовавшись подземным коллектором между гостиницей «Мир» и зданием СЭВа.

После визуальной разведки, проведенной в здании Белого Дома Кобзоном, Бобкову стало очевидно, что шансы защитников Белого Дома в начинающемся военном противостоянии правительству равны нулю. Зачинщика мало волновала судьба тех, кто оказался в числе защитников Верховного Совета. Но он не хотел терять боевиков РНЕ, которые могли еще понадобиться, а потому договорился со своим ставленником Голушко о беспрепятственном пропуске баркашовцев через кордон войск, блокировавший мятежный Белый Дом. Подразделению «Альфа», находившемуся в непосредственном подчинении Голушко, были даны соответствующие указания, и боевики РНЕ во главе с Баркашовым, втайне от других защитников Белого Дома, покинули его за несколько часов до начала штурма здания верными президенту Ельцину войсками.

К вечеру 4 октября сопротивление оппозиции было сломлено. Руководителей обороны Белого Дома (Руцкого, Хасбулатова и других) арестовали. Ельцин возложил на себя полномочия по обеспечению прямого президентского правления в стране до проведения выборов в Федеральное Собрание и референдума по Конституции России, назначенных на 12 декабря 1993 года.

Проиграв Ельцину очередной раунд в большой политической игре, группа Питовранова, однако, сумела нанести президенту смертельный удар. Устранить Ельцина в октябре 1993 года не удалось. Но как демократический лидер новой России Ельцин был уже мертв. Политолог Александр Цыпко пишет:

До расстрела Верховного Совета у России была возможность сохранить парламентско-президентскую республику. Но был выбран вариант — президентская, даже сверхпрезидентская республика. По сути — реставрация всевластия, почти самодержавия. Возможности мирного, спокойного перехода от коммунизма к капитализму были упущены. Россия стала единственной страной Восточной Европы, которая достигла политической цели путем крови. Мы упустили путь, по которому пошел остальной соцлагерь. Парламентский путь, открывавший больше простора для демократии.

Хитрый партаппаратчик Ельцин, прямолинейный герой афганской войны генерал Руцкой и гордый, не склонивший своей головы Хасбулатов стали жертвами классической провокации, организованной российской госбезопасностью. Ельцин победил в схватке с Руцким и Хасбулатовым, своими недавними союзниками и единомышленниками, с которыми его легко «развела» госбезопасность. После 3 октября 1993 года президент РФ был уже обречен. Править страной теперь он мог, опираясь лишь на разновидность «ГКЧП» и силовые ведомства. По крайней мере, именно так считали Бобков и Питовранов.

Для Руцкого и Хасбулатова эта подстроенная КГБ провокация завершилась в 1993 году арестом и разгромом Верховного Совета. В то же время ни один из агентов Бобкова, несмотря на военное противостояние и последовавшие политические расправы, не пострадал и не был наказан. Абсолютно все они вышли сухими из воды, как и Бобков с Питоврановым. Осторожный Бобков не планировал бросаться на амбразуру ради ведомства и идти путем государственного переворота, рискуя своей головой, как это сделал его коллега Крючков, ставший шестым арестованным руководителем госбезопасности (после Ягоды, Ежова, Абакумова, Берии и Меркулова) и единственным, которого не расстреляли. Принцип отказа от казней бывших номенклатурных работников оставался в силе и после падения в 1991 году советской власти, что создавало для госбезопасности определенный комфорт.

В то же время Коржаков, уже поставленный во главе государственной спецслужбы, планировал расширить СБП до масштабов старого КГБ, оставшись во главе ведомства, и захватывать власть в государстве через эту структуру. Наличие двух разных людей с разными подходами — Бобкова и Коржакова — в каком-то плане конкурирующих друг с другом, скорее увеличивало шансы госбезопасности на победу, чем уменьшало их: не один, так другой должен был победить. С точки зрения ведомства не имело значения, кто именно придет к финишной прямой первым.

В октябрьской битве 1993 года победителей не было. ГКЧП вводил в 1991 году чрезвычайное положение; Ельцин в 1993-м — президентское правление, то есть то же ЧП. Легитимность Ельцина после расстрела парламента поставили под вопрос и его политические противники, и его политические союзники. Ситуация эта могла для Ельцина улучшиться (или усугубиться) только в 1996 году, во время президентских выборов. Временной рубеж для новой попытки свержения Ельцина был, таким образом, обозначен для всех участников очередной схватки.

Прошедшие еще сталинские огонь, воду и медные трубы Питовранов с Бобковым вышли невредимыми и даже укрепили свои позиции за кризисные 1991–1993 годы, создав и свое силовое ведомство (СБ «Мост-банк»), и собственный финансовый инструмент («Мост-банк»), и центурии легионеров из кадровых сотрудников и аналитиков бывшего КГБ, и плацдарм в Москве (через мэра-агента Гавриила Попова), и собственную агентурную сеть — через тьму агентов 5-го Управления.

Официальным начальником СБ «Мост-банка» числился бывший начальник отдела уголовного розыска Севастопольского РОВД Москвы Дмитрий Горбачук. Однако он был лишь номинальным директором, так как в СБ «Мост-банка» служили старшие рангом офицеры. Когда Бобков стал первым заместителем председателя КГБ, на его предыдущую должность — зампредседателя КГБ и куратора 5-го Управления (Управления «З») — назначили генерал-майора Е. Ф. Иванова. После упразднения КГБ он возглавил аналитическое подразделение «Мост-банка».

Там же служили теперь полковник Балев, закончивший службу в КГБ в 1991 году в должности первого заместителя КГБ Латвийской ССР, и полковник Владимир Масленников, закончивший службу в должности первого заместителя начальника ЦОС. До назначения в ЦОС Масленников возглавлял 6-й (аналитический) отдел Управления «З», в котором была создана группа из трех офицеров, осуществлявших тайные акции контрпропаганды через журналистов, сотрудничавших с различными СМИ. Сотрудники 6-го отдела Управления «З» КГБ считались аналитиками и не имели права на вербовку агентуры. Но для трех офицеров группы контрпропаганды были сделаны исключения. Одним из наиболее известных агентов, завербованных этой троицей, был тогда еще молодой начинавший журналист газеты «Московский комсомолец» Александр Хинштейн. Привлек его к сотрудничеству в качестве агента старший оперуполномоченный майор Олег Микаренков.

Фактическим руководителем СБ «Мост-банка» был Бобков, формально числившийся там на скромной должности консультанта (как и Питовранов в своей «Фирме», числившийся «старшим консультантом»).

В 1992 году в Службу безопасности «Мост-банка» на должность заместителя директора пришел генерал-майор Валентин Воротников. После провала путча он находился под следствием, отделался увольнением, ушел в действующий резерв и с сентября 1991 года занимался бизнесом, войдя в руководство банка «Изумрудный». В конце 1991 года он создал «Товарищество по защите национальной безопасности страны “Отечество”, переименованное затем в Агентство экономической безопасности «Взор» («Вневедомственная защита, охрана, расследование»), где стал генеральным директором. Его партнером был бывший заместитель начальника Управления «З» Перфильев[375], как и Воротников, уволенный из КГБ за участие в путче.

«Взор» в основном выполнял задания «Моста» и фактически являлся структурным подразделением СБ «Мост-банка». В частности, именно Перфильев сформировал для Бобкова из бывших сотрудников 7-го Управления КГБ службу наружного наблюдения.

В 1992 году Воротников оставил «Взор» и окончательно перешел к Бобкову. Перфильев же там остался и был основным связующим звеном между СБ «Моста» и охранным агентством «Взор». В интересах этой службы Перфильев лично привлекал к сотрудничеству со «Взором» коллег из 5-го Управления и его преемника Управления «З», оставшихся на службе в госбезопасности России. За денежное вознаграждение, совершая, по существу, должностные преступления, они работали частным порядком на «Взор» и СБ «Моста», используя для этого ресурсы государственного ведомства.

Однако противостоять государственной спецслужбе Коржакова — СБП — только силовыми методами было невозможно. Нужно было готовиться еще и к битве за общественное мнение, за влияние на избирателя и избирательную систему. Нужно было иметь структуры, способные уничтожить врага без единого выстрела — пером, микрофоном и камерой.

В 1992 году был образован холдинг АО Группа «Мост», объединивший 42 предприятия различной направленности. В июне 1993 года тележурналисты Игорь Малашенко, Олег Добродеев и Евгений Киселев создали телевизионную компанию «Итоги». Спустя месяц, в июле того же года, они получили предложение, от которого не смогли отказаться: возглавляемая ими телекомпания совместно с банками «Мост-банк», «Столичный» и «Национальный кредит» учредили ТОО «Телекомпания НТВ». Вскоре из банков в числе учредителей остался лишь «Мост-банк», подконтрольный Бобкову. Остальные ушли.

Практически одновременно с созданием НТВ эти же три банка учредили ежедневную газету «Сегодня». Как и в случае с НТВ, через несколько месяцев в числе учредителей остался лишь «Мост-банк», ставший также спонсором радиостанции «Эхо-Москвы». Агенты Бобкова Смоленский и Федоров участвовали в этом проекте для введения общественности в заблуждение, чтобы не создавалось впечатление, что все скупает «Мост», ассоциирующийся все больше с именем одного Гусинского. Бобков абсолютно умышленно предпочитал оставаться в тени, как подсказывал ему опыт всей его жизни.

Из ЦОС в «Мост» перешел филолог полковник Масленников, отличавшийся от многих коллег-чекистов умением мастерски писать документы. Это стало в «Мосте» его специальностью. По его инициативе Гусинским была создана законспирированная группа во главе с бывшим сотрудником 3-го отдела 5-го Управления майором Валерием Ширяевым:

В ее задачи входило: продвижение в печатных и электронных СМИ материалов самого разного характера в интересах «Моста», причем от имени или под флагом совсем других организаций; выяснение обстоятельств появления в печатных и электронных СМИ материалов, направленных против «Моста» или задевающих его интересы или интересы близких к Гусинскому структур и людей; предупреждение любыми способами появления таких материалов в СМИ, а также компрометация тех журналистов, которые над этими материалами работают; сбор досье на журналистов и руководителей СМИ, завязывание с ними неформальных отношений, выяснение слабостей, с последующим использованием[376].

В подразделении Ширяева работал также Александр Львович Свечников. В 1973 году он окончил географический факультет МГУ, затем служил в 3-м отделе 5-го Управления. В 1987 году стал кандидатом философских наук. В конце 1980-х занимал должность помощника начальника 5-го Управления. После развала СССР непродолжительное время все еще служил в ФСБ России. В 1995 году снова вернулся в подразделение Ширяева под начало бывшего своего руководителя Е. Ф. Иванова, к тому времени возглавившего информационно-аналитическое управление службы безопасности «Мост-банка».

В марте 1994 года «Мост-банк» получил статус уполномоченного банка Москвы, поэтому в нем были размещены основные средства московского правительства и текущий счет правительства столицы. «Мост-банк» стал одним из самых крупных по объему обслуживаемых бюджетных средств. Ему были переданы городские бюджетные счета и счета целого ряда бюджетных и муниципальных учреждений, а также внебюджетных организаций и фондов. На средства, полученные из зарубежных банков при посредничестве Калмановича и на «партийные деньги», благодаря стараниям Леонида Веселовского, «Мост-банк», не входивший в начале 1993 года по своим активам в первую сотню российских банков, через год оказался на 19-м месте. Гусинский тогда же получил пост председателя Совета представителей уполномоченных банков, а спустя месяц стал вице-президентом Ассоциации банков России.

Нужно понимать, что уход Попова с поста мэра Москвы и приход Лужкова на его место в июне 1992 года были согласованы с Питоврановым и Бобковым, с которыми у нового мэра были восхитительные отношения, основанные на полном взаимопонимании.

Открывший для Питовранова — Бобкова банковские счета в зарубежных банках с размещенными на них огромными денежными средствами Калманович, «не имевший» связей среди московских властей, с удивительной легкостью получил под реконструкцию знаменитый Тишинский рынок — в качестве отката. Затем под очередной рынок он получил территорию завода «Хромотрон» и другие лакомые куски московской недвижимости. За короткий срок Калманович с помощью Бобкова стал крупным бизнесменом и общественным деятелем: продюсером певицы Земфиры, хозяином нескольких баскетбольных клубов в России и Литве, в том числе женской баскетбольной команды «Спартак», и одним из лидеров фармакологического рынка России.

В 1987 году, как считается, по инициативе Бориса Ельцина, в тот период бывшего первым секретарем МГК КПСС, Лужков был назначен на должность первого заместителя председателя Мосгорисполкома. Указанную должность он совмещал с должностью председателя Московского городского агропромышленного комитета и главы городской комиссии по кооперативной и индивидуальной трудовой деятельности. В июле 1991 года по предложению Попова, занимавшего должность председателя Московского совета депутатов трудящихся, Лужкова избрали на пост вице-мэра Москвы. Через год он стал градоначальником. Попов никогда не покинул бы своей должности, если бы против этого возражали Бобков и Питовранов и если бы с новым мэром до вступления в должность не были согласованы все интересовавшие стороны вопросы. Забегая вперед, отметим, что и Лужков, и Бобков, и Гусинский все свои обязательства в отношении друг друга выполнили.

Юрий Лужков, безусловно, уже в начале своей карьеры в качестве мэра Москвы был хорошо информированным человеком. В силу своей осведомленности и своих политических симпатий Лужков отдавал приоритет не президенту Ельцину и окружавшим его демократам, а верил в силу и политические перспективы совсем других людей. В их числе был прежде всего консультант «Мост-банка» Бобков и те, кого он представлял[377]. Демонстрируя лояльность этим силам, Лужков открыто конфликтовал со всеми выдвиженцами Ельцина — Егором Гайдаром, Борисом Немцовым и Анатолием Чубайсом. Даже после скоропостижной смерти Гайдара Лужков не удержался и в соавторстве с Гавриилом Поповым написал в январе 2010 года статью, очерняющую бывшего премьер-министра России[378].

Дочь Бориса Ельцина Татьяна Дьяченко писала в 2010 году, что отношения между Лужковым и Ельциным испортились осенью 1994 года. В это время глава охраны Коржаков настойчиво убеждал Ельцина, что Лужков вынашивал планы занять пост главы государства. В этом была известная доля истины с одной существенной поправкой: авторство проекта по приведению Лужкова в Кремль принадлежало не Лужкову, а Бобкову и Питовранову. И именно ради этого они сменили неуверенного в себе демократа Попова на самоуверенно держащегося «человека в кепке».

В декабре 1994 года, под влиянием разговоров с Ельциным, Коржаков решил продемонстрировать Бобкову, что хозяином в стране является не служба безопасности «Моста», а Служба безопасности президента. Коржаков располагал значительными бюджетными средствами, которых не было у Бобкова. Кроме этого, Коржаков имел полномочия руководителя официальной государственной спецслужбы. Бывший боевой пловец (диверсант-подводник) Виктор Портнов, состоявший на службе в Центре специального назначения (ЦСН), созданного Коржаковым в составе СБП, свидетельствует:

Наверное, все хорошо помнят банковскую «заваруху» конца 1994 года, в которой фигурировал «Мост-банк». Тогда еще Владимир Гусинский заявил, что на пост президента они могут посадить того, кого захотят. На что Александр Коржаков ответил: «Не вам выбирать президента». Одним словом, перед нашим подразделением стояла задача спровоцировать Гусинского на активные действия и узнать, чьей поддержкой он заручился во властных структурах, прежде чем делать подобные заявления[379].

С легкой руки журналистов история этого столкновения получила название Операция «Мордой в снег». Утром 2 декабря 1994 года бронированный «мерседес» и джип охраны Гусинского, направлявшиеся с дачи Гусинского в Москву, выехали на Рублевско-Успенское шоссе. На повороте машина «вольво» с сотрудниками ЦСН вклинилась между джипом и «мерседесом» Гусинского. Так, хвост в хвост, на скорости 100–120 км в час, они выехали на Кутузовский проспект в Москве, и затем остановились между зданием мэрии Москвы (где был офис Гусинского) и Белым Домом.

Гусинский тем временем позвонил начальнику управления ФСБ по Москве и Московской области Евгению Савостьянову и начальнику ГУВД Москвы и сообщил им о происходившем нападении. Кто именно преследовал Гусинского, было не понятно; с некой вероятностью это могли быть какие-то бандиты. Савостьянов прислал отряд из департамента по борьбе с терроризмом; начальник ГУВД выслал специальный отряд быстрого реагирования (СОБР). Началась перестрелка, во время которой, правда, никто не пострадал, так как быстро выяснилось, что нападавшие — из СБП Коржакова. Сотрудникам «Моста» пришлось подчиниться. Люди Коржакова вытащили сотрудников Гусинского из машин и уложили их лицом в мокрый грязный снег, продержав их в таком положении около двух часов.

На этом операция Коржакова закончилась. В результате обозначили одного из политических союзников Бобкова — директора ФСБ по Москве и Московской области генерала Савостьянова. В тот же день по требованию Коржакова он был уволен Ельциным со своего поста. На его место назначили ставленника Коржакова генерал-полковника Анатолия Трофимова, в советские годы курировавшего диссидентов[380].

В июле 1995 года, используя доверительные отношения с президентом, Коржаков сумел поставить лично преданного ему Михаила Барсукова, не имевшего опыта оперативной работы, на должность директора новой спецслужбы — ФСБ, после чего переподчинил себе 10-тысячный корпус сотрудников ГУО, ранее возглавляемого Барсуковым. ГУО стало теперь структурной частью СБП. Тем самым, помимо физической охраны высших должностных лиц, Коржаков получил возможность негласного контроля над всеми охраняемыми чиновниками России.

В смысле кадрового состава к 1995 году спецслужба Коржакова насчитывала более 40 тысяч человек. Для сравнения: во времена Андропова численность Центрального аппарата КГБ с входящим в его состав Управлением внешней разведки составляла около 37 тысяч сотрудников.

Число офицеров 9-го Управления КГБ, как и других подразделений КГБ, всегда было засекречено. Предположительно, в советские годы 9-е Управление КГБ имело в своем распоряжении порядка 9 тысяч человек. В их число входили не только офицеры, но и обслуживающий персонал высших должностных лиц страны. В Центральном аппарате КГБ это было самое многочисленное по числу сотрудников управление[381].

Сумев провести в жизнь идею создания самостоятельной Службы безопасности президента и расставив на командные должности лично ему преданных людей, Коржаков стал незаметно для всех, в том числе для своего патрона Ельцина, вторым человеком в России, и после смещения в ноябре 1992 года преданного Ельцину Геннадия Бурбулиса, занимавшего должности Государственного секретаря и первого заместителя председательства правителя России, стал продвигать во власть на роль преемника Ельцина нового своего ставленника Олега Сосковца, бывшего директора Карагандинского металлургического комбината.

Верный своему принципу продвигать и подчинять себе лишь скомпрометированных людей, Коржаков остановил свой выбор на Сосковце, поскольку знал, что против Сосковца в Караганде было возбуждено уголовное дело из-за крупных хищений на руководимом им комбинате. Иными словами, у покровителя имелся компромат на кандидата.

30 апреля 1993 года Сосковец был назначен первым заместителем председателя Совета министров России. 16 июля того же года он стал главой правительственного Совета по промышленной политике. На этих должностях он курировал 14 министерств (в том числе топлива и энергетики, транспорта, связи, путей сообщения, здравоохранения и медицинской промышленности, атомной энергии) и возглавлял более двадцати правительственных комиссий, включая комиссию по оперативным вопросам, межведомственную комиссию по военно-техническому сотрудничеству РФ с зарубежными странами, комиссию по конкурентной политике, комиссию по улучшению системы платежей и расчетов и какие-то другие.

Коржаков вел сложную многоходовую политическую игру. Свою. Он ведь считал, что место во власти занял навсегда. Коржаков даже в мыслях не допускал возможности ее утраты. Он готов был сражаться за нее любыми средствами и умышленно спаивал охраняемого им президента Ельцина, чтобы сделать его недееспособным.

Иными словами, Коржаков готовил в стране очередной государственный переворот, своеобразную операцию «Преемник». При преемнике Сосковце Коржаков видел себя фактическим руководителем государства. «Что вы думаете, не смог бы я управлять таким государством, как Россия?» — записал кто-то из его окружения риторический вопрос Коржакова.

Сам он при этом формально оставался бы всего лишь главой СПБ, а его единомышленник Барсуков — директором ФСБ. Очередные президентские выборы должны были бы отменить из-за введения чрезвычайного положения под предлогом угрозы «коммунистического реванша» или по какой-то другой причине. Ельцин, оставшись в своей должности как нелегитимный президент, на первом этапе должен был бы править с опорой на того же Коржакова (как руководителя СБП) и Барсукова (как директора ФСБ); а на втором этапе — уйти в отставку по состоянию здоровья (расшатанного беспробудным пьянством, о чем сам Коржаков безостановочно распространял слухи), или, кто знает, мог и умереть от «белой горячки». В одном из интервью Коржаков рассказывал:

После 1 февраля 1996 года Ельцин был живым трупом. Все. Его нельзя было выбирать. У меня было только два часа на работу. Я приходил в девять часов, а в 11 — звонок от Ельцина: «Александр Васильевич, пообедаем?». Все, день закончился! Говорили, что я был тогда вторым человеком в стране. Я сейчас поправляю: «Не обижайте, я иногда и первым был. Когда Ельцин был уже без всякого, кому еще на кнопки нажимать?»[382]

После ухода Ельцина на его месте должен был оказаться Сосковец как и. о. президента России. Затем уже были бы проведены формальные выборы, в результате которых тот стал бы легитимным президентом. Дата задуманного Коржаковым переворота была известна: не позднее предусмотренных законом выборов президента, назначенных на 16 июня 1996 года. Не случайно в своем интервью Коржаков определил, что Ельцин, которого «нельзя было выбирать», живым трупом стал «после 1 февраля», то есть как раз перед президентскими выборами.

Разумеется, план Коржакова не мог оказаться не просчитанным аналитиками службы безопасности Бобкова — высшими офицерами госбезопасности, отслеживавшими каждый шаг Коржакова и его СПБ. Через «дружественные» СМИ и своих журналистов группа «Мост», отстроившая уже собственную медиаимперию под руководством Гусинского, стала регулярно «наезжать» на Коржакова и его подопечного Сосковца. Газета «Комсомольская правда» в одной из публикаций писала:

Не только для сохранения баланса, но и для усиления своего влияния Коржаков регулярно вынашивал планы по введению ЧП (чрезвычайного положения) в стране. При этом он предполагал сведение в единый кулак контроля над силовыми структурами и их бюджетом, над ВПК (Военно-промышленным комплексом) и торговлей оружием, смещение Черномырдина, превращение Госдумы в фиктивный орган, отмену президентских выборов в 1996 году с объявлением Сосковца политическим преемником […]

Сколько писалось и говорилось о коррумпированности господина Сосковца, который, если не чувствовал в каком-либо деле личную выгоду для себя, пальцем не шевелил. Продвигая Сосковца по служебной лестнице, Коржаков ведь прекрасно знал о возбуждении на Сосковца уголовного дела органами КГБ еще в бытность того директором Карагандинского металлургического комбината. Речь шла о хищениях на миллион долларов США.

Сегодня миллионным хищением удивить кого-то сложно. Тогда это звучало убийственным обвинением в адрес потенциального главы государства.

Торговлю оружием упомянули совсем не случайно. В советские времена этой темой ведало Главное инженерное управление (ГИУ) Министерства внешнеэкономических связей (МВЭС). Сотрудниками ГИУ преимущественно являлись кадровые офицеры ГРУ. После августовской революции 1991 года денежные потоки от торговли вооружением решил подчинить себе руководитель СБП. 18 ноября 1993 года Ельцин подписал секретный Указ № 1932-c, в соответствии с которым в целях «упорядочения» ведения дел в непростом бизнесе по продаже вооружений создали государственную компанию «Росвооружение», представлявшую интересы ВПК России перед зарубежными компаниями, закупающими оружие. Этим же указом контроль за деятельностью госкомпании «Росвооружение» возлагался на Службу безопасности президента, на Коржакова.

В связи с этим в СБП был создан отдел «В» (от слова «вооружения»), основной задачей которого являлся контроль за деятельностью компании «Росвооружение» и Гохрана. Во главе отдела «В» Коржаков поставил Александра Котёлкина.

Родившийся в 1954 году Котёлкин закончил Киевское высшее танковое инженерное училище и в течение ряда лет проходил службу в военно-воздушных силах. Затем был принят на службу в ГРУ и направлен на учебу в Дипломатическую академию МИД СССР. В конце 1980-х Котёлкин проходил службу в Нью-Йорке как офицер военной разведки, но под дипломатическим прикрытием, в постоянном представительстве СССР при ООН.

В США Котёлкин попал в поле зрения ФБР в силу многочисленных любовных связей с женами советских дипломатов — сотрудников ООН, а также из-за сексуальных отношений с коллегами по резидентуре ГРУ. В близких отношениях Котёлкин был также с Сергеем Глазьевым, занимавшим в правительстве Егора Гайдара пост заместителя министра, затем министра внешних экономических связей. При содействии Глазьева Котёлкин был назначен в МВЭС на должность начальника Главного управления военно-технического сотрудничества (преемника ГИУ). В ноябре 1994 года Котёлкин возглавил «Росвооружение», и Коржаков получил доступ к доходам этой госкорпорации, исчислявшимся в сотнях миллионов долларов.

Однако для противостояния конкурентам из СБ «Мост-банка» Коржакову недостаточно было теперь одних силовых акций СБП и денег «Росвооружения». Нужно было иметь еще и свое телевидение, как у Гусинского. Самой легкой добычей, с одной стороны, и привлекательной, с другой, было «Останкино» с его Первым каналом, охватывавшим 80 % телезрителей страны (примерно 180 млн). Привлекательность этого захвата заключалась не только в получении рычагов влияния на общественное мнение россиян, но и в потенциальной возможности зарабатывать большие и бесконтрольные деньги через открывавшиеся на телевидении новые возможности — коммерческую рекламу.

Возможности телевидения в области рекламы были безграничны. Многие редакции телевидения, конкурируя друг с другом, торопились с предложением своих услуг для центрального телевидения России. Значительная часть средств, поступавших в качестве оплаты за рекламу, выплачивалась в американских долларах и в немалом количестве оседала в карманах главных редакторов и их подчиненных, работавших напрямую с рекламодателями.

На центральном телевидении в описываемый период работало четырнадцать вновь созданных рекламных агентств. Они договаривались с редакциями о продаже им эфирного времени. После получения своей части «пирога» в эфире каждое рекламное агентство дробило его по своему усмотрению и перепродавало конкретным заказчикам. Агентства платили за время по оптовым ценам, так как приобретали от десятков минут до нескольких часов в сутки и на период от нескольких дней до нескольких месяцев в году, а перепродавали затем по секундам и минутам и по значительно более высоким ценам. Прибыль от подобных сделок была колоссальной, причем деньги не поступали на счета государственного телевидения. Они распределялись среди группы людей, сумевших в обход государства поделить между собой огромный телевизионный рынок[383].

Исторически госбезопасность на телевидении имела всегда очень хорошие позиции, так как туда в первую очередь устремлялись офицеры ДР. Сектор был идеологический, и потребность в офицерах действующего резерва на телевидении была безграничной. Но именно они и обеспечивали КГБ фактический контроль над этой структурой. Во главе «Останкино» стоял давнишний агент 3-го отделения 1-го отдела 5-го Управления (именно этот отдел курировал телевидение с 1970-х) Валентин Лазуткин, формально занимавший должность заместителя различных председателей «Останкино» — Леонида Кравченко, Егора Яковлева, Вячеслава Брагина и, наконец, Александра Яковлева. Названия и структура телецентра постоянно менялись. Но местонахождение оставалось тем же, как и ключевое слово «Останкино».

В середине 1970-х 3-е отделение 1-го отдела 5-го Управления возглавил подполковник Евгений Федорович Иванов. Под его началом в основном служили офицеры, возраст которых не превышал сорока лет. Заместителем Е. Ф. Иванова состоял Георгий Калачев. На него возлагались обязанности по курированию Гостелерадио СССР. Владимир Скоморохов и Александр Прохоров были кураторами Госкино СССР. Юрий Новиков курировал «Останкино», а его коллега старший оперуполномоченный 3-го отделения 1-го отдела 5-го Управления майор Владимир Торопыни — иновещание Всесоюзного телецентра.

Резидентом от госбезопасности на центральном телевидении в Москве служил полковник Валентин Васильевич Малыгин, до этого занимавший должность начальника секретариата 5-го Управления. На телевидении он совмещал обязанности резидента с должностью начальника 1-го отдела «Останкино». Малыгин имел на связи около десяти агентов.

В «Останкино» был также переведен сотрудник УКГБ по г. Москва и Московской области Михаил Кравцов, ставший там вторым резидентом госбезопасности, руководившим на телевидении агентами КГБ. В итоге в различных структурах «Останкино» на КГБ работало как минимум два резидента и порядка тридцати агентов.

В начале 1980-годов был создан 14-й отдел 5-го Управления, которому передали кураторство Госкомитета радиовещания, телевидения и телецентр «Останкино». Возглавил 14-й отдел теперь уже подполковник Никандров. Начальником режима «Останкино» был перешедший из 1-го отдела 5-го Управления старший оперуполномоченный майор Цибизов. Подчинялся Цибизов непосредственно Малыгину[384].

Малыгин, Цибизов и Никандров были прекрасно осведомлены о том, что происходило в каждой конкретной творческой редакции и иных подразделениях комплекса. Не оставались без их внимания и различные компании, организации и банки, стремившиеся к установлению деловых отношений с ОТРК, как сокращенно стали именовать с какого-то момента «Останкинский телерадиокомплекс». Среди заинтересованных в сотрудничестве с «Останкино» структур определялись наиболее перспективные и предпочтительные (с учетом мнения 5-го Управления), которые получали затем на телевидении режим наибольшего благоприятствования.

Малыгин был хорошо информирован и о предстоящих рекламных проектах, начавших появляться во времена перестройки, так как по всем серьезным вопросам переписка с ведомствами и организациями шла исключительно через 1-й отдел. Но главное — Малыгин мог непосредственно влиять на ход рассмотрения заявок и на принятие решений. Отдельные документы просто убирались в долгий ящик; или же на них недвусмысленно делалась ссылка на органы госбезопасности, по мнению которых контакт с той или иной коммерческой структурой был «нецелесообразен».

ОТРК был режимным объектом. Вход в Останкинский телецентр осуществлялся по специальным пропускам (постоянным для его сотрудников или же разовым, выдаваемым посетителям). Начальнику режимного отдела Цибизову хорошо был известен круг лиц, посещавших ОТРК. При необходимости по его команде любому посетителю могли отказать в получении пропуска. По его распоряжению любой сотрудник комплекса и его личные вещи могли быть досмотрены при входе в здание. Но поскольку сильно пьющему к тому времени Цибизову не было дела до происходящего на телевидении, все нити управления сосредоточились в руках Малыгина и начальника 2-го отделения 14-го отдела 5-го Управления подполковника Александра Комелькова, тоже сильно пьющего, по прозвищу Баклажан[385].

Вместе с Малыгиным они делили телеэфир и выделяли помещения ОТРК в аренду коммерческим структурам, не забывая и о себе. Однако в 1989 году из-за многочисленных скандалов и злоупотреблений Комелькова уволили со службы «за действия, порочащие звание советского офицера»[386].

Оказавшись «на гражданке», на деньги, полученные от крышевания бизнесов в «Останкино», Комельков открыл на Кутузовском проспекте, неподалеку от Триумфальной арки, пивной ресторан, в который зачастили представители Солнцевской ОПГ. Так как Кутузовский проспект относится к правительственной трассе и контролировался спецслужбами, отвечавшими за безопасность высших должностных лиц страны, ресторан Комелькова попал в поле зрения СПБ. И вот всесильный Коржаков восстановил уволенного Комелькова на службе в госбезопасности, произвел его в полковники и назначил на должность начальника подразделения, курирующего ОТРК «Останкино».

Комельков, много лет прослуживший в «Останкино», как никто другой подходил Коржакову для работы среди «телевизионщиков». Важно было и то, что Комельков был «порченый», то есть ранее уволенный из КГБ по статье, а потому обиженный на коллег, и прежде всего на своего шефа Бобкова. Наконец, Коржаков рассчитывал через Комелькова получать информацию о происходящем в службе безопасности «Мост-банка», поскольку там работали многие коллеги Комелькова по 5-му Управлению (Управлению «З»).

В тайные планы Бобкова Комельков, со своей стороны, намеревался проникнуть через своего коллегу Балева. План этот, однако, провалился. Будучи выдвиженцем Бобкова, Балев был ему предан. Он не отказывался от приглашений Комелькова «посидеть-поговорить», но дальше воспоминаний о прежних временах и разговорах об общих знакомых дело не шло. Устав от разговоров ни о чем, Комельков напрямую сказал Балеву, что подослан к нему Коржаковым. Однако работать информатором Комелькова Балев категорически отказался. Через несколько дней московские газеты опубликовали сообщение о том, что один из ведущих аналитиков службы безопасности «Мост-банка» Балев (в газетах он был назван Болев) был жестоко избит неизвестными рядом со своим домом.

Имея поддержку Коржакова, Комельков быстро сумел стать на телевидении достаточно влиятельным человеком. Большинство кадровых назначений теперь проводились только по согласованию с ним. Проблему Коржакова по проникновению в СБ «Мост-банка» Комельков тоже урегулировал. Деньги открывали тогда любые двери, и вскоре в «Мост-банке» появились «кроты» Коржакова, через которых на широкое обозрение были выставлены аналитические справки этой службы, содержавшие подробную информацию о видных российских политиках и бизнесменах. Значительное место в этих документах уделялось СБП и самому Коржакову:

Вместо борьбы с организованной преступностью и коррупцией в высших эшелонах власти Коржаков, наоборот, подбирал морально нечистоплотных, нечистых на руку людей, расставляя их на ответственные посты. Главное для него было, чтобы человек делал то, что ему скажет Коржаков. Он усвоил из всего опыта охранника только то, что с людьми можно и нужно разговаривать с позиции силы, а еще лучше, если человека можно поставить в рамки зависимости и управлять им как марионеткой, используя имеющийся на него компрометирующий материал.

Становилось очевидным, что частная коммерческую структура Бобкова-Гусинского собирает «компромат» на людей президента. Пресса запестрела распечатками телефонных разговоров известных в стране людей. Тем злободневнее встал на повестку дня вопрос об активизации Коржакова на Первом канале российского телевидения и о контроле над «Останкино». Для этого нужно было поставить во главе телебашни «своего человека». Выбор пал на Владислава Листьева. Это оказался очень неправильный выбор.

Листьев пришел на телевидение в конце 1987 года. Через несколько лет он стал одним из ведущих телевизионных журналистов. История нелегкой и запутанной жизни Листьева, закончившейся трагически, стала печальной иллюстрацией отношений, отстраиваемых госбезопасностью со своими агентами.

Выросший в простой семье, рано потерявший отца, Листьев сумел поступить в МГУ на факультет журналистики, а спустя несколько лет перевелся на факультет международной журналистики. В МГУ училось много иностранных студентов, приезжавших на учебу в СССР из стран третьего мира и даже капиталистических государств. Все они были объектами пристального внимания со стороны советских спецслужб. МГУ и Университет Дружбы народов им. Патриса Лумумбы (УДН) находились под оперативным контролем 3-го отдела 5-го Управления.

В целях осуществления наиболее полного контроля за иностранными студентами, глубокого изучения их политических взглядов и ориентации, их характеров и психологических особенностей, производилась массовая вербовка профессорско-преподавательского состава и студентов этих университетов. Особое внимание уделялось агентуре, завербованной из числа иностранных студентов, так как из них готовились, по терминологии КГБ, «агенты оседания». На Западе такую категорию агентов называли «спящими агентами». Первоочередной их задачей была легализация в той или иной стране и занятие положения в обществе, дающего возможность получения информации, представляющей интерес для советской разведки.

Многие иностранцы — выпускники указанных университетов — по возвращении в свои страны достигали определенных высот в карьере и добивались высокого положения в обществе. Были среди них члены кабинетов министров, видные политические и общественные деятели, дипломаты и известные журналисты. Помимо высокого уровня образования, их успеху в жизни часто способствовало наличие у большинства из них влиятельных родственников на родине. Из числа отдельных студентов-иностранцев, не имевших влиятельных родственников и приехавших в СССР на учебу по рекомендации зарубежных коммунистических партий, готовились агенты-нелегалы, которые впоследствии работали в различных странах мира под вымышленными именами и соответствующими легендами.

Работа по вовлечению иностранных студентов и аспирантов в агентурную сеть КГБ требовала наличия в ней советских граждан, пользующихся среди иностранного контингента студентов определенным авторитетом. Общительный и спортивный студент факультета журналистики МГУ Листьев не мог не привлечь внимания офицеров 3-го отдела 5-го Управления. Так началось длительное сотрудничество Листьева с этим подразделением.

С помощью куратора факультета он смог попасть в группу для углубленного изучения иностранных языков, а через пару лет перевестись на только что созданный факультет международной журналистики, куда стремились попасть очень многие, в том числе и имевшие весьма влиятельных покровителей. Вопрос решался исключительно на уровне ректора университета и декана факультета. Новый факультет открывал прекрасные перспективы для его будущих выпускников в плане работы за границей (предел мечтаний многих советских людей). Но при отборе на этот факультет решающее слово оставалось за КГБ.

В составе 3-го отдела 5-го Управления служила в качестве старшего оперуполномоченного ветеран советской госбезопасности и 5-го Управления майор Елена Борисовна Козельцева. Начинала она свою службу еще под руководством Питовранова; завершала свою карьеру под командованием его ученика Бобкова. Маленького роста и неприметной внешности, куратор МГУ Козельцева наводила панический ужас на профессорско-преподавательский состав и руководство МГУ. Известнейший в стране ученый, ректор МГУ И. Г. Петровский никогда не рисковал ей перечить. Благодаря ее особому положению, в нарушение существовавших в КГБ правил, она получила в МГУ прекрасную квартиру на Ленинских (Воробьевых) горах в доме для профессорско-преподавательского состава университета. Одного слова Козельцевой было достаточно, чтобы нужный человек был зачислен на соответствующий факультет или переведен на другую кафедру.

Сослуживцы в 5-м Управлении тоже ее побаивались, хотя она была всего лишь майором. Во всем 5-м Управлении только она говорила «ты» могущественному Бобкову (их связывала многолетняя совместная служба). Козельцевой позволялось говорить Бобкову «ты» даже в присутствии ее непосредственных начальников. В свою очередь Козельцеву в 5-м Управлении называли «ЕБ». Так повелось с генерала Питовранова, которого подчиненные «за глаза» называли «ЕП» — по начальным буквам его имени-отчества — Евгений Петрович, а Филиппа Денисовича Бобкова — «ФД».

Козельцева значилась в списке ветеранов МГУ и считалась многолетним преподавателем факультета журналистики, где ее должность, в отличие от других сотрудников, была указана как инженер, что ассоциировалось у всех с выражением «инженеры человеческих душ»[387].

Очень весомым было и еще одно обстоятельство. Во времена Советского Союза существовала организация, которая называлась Высшая аттестационная комиссия (ВАК). Этот орган утверждал все научные диссертации, поступавшие из всех учебных и научных заведений СССР. Так как отдельные работы имели отношение к военно-оборонной и иной закрытой тематике, в системе ВАКа существовал 1-й отдел, через который проходили абсолютно все научные работы, направляемые на рассмотрение в эту организацию. Начальником 1-го отдела ВАКа всегда был офицер 5-го Управления. Те, кто был в немилости у КГБ, могли ждать утверждения своей диссертации годами и десятилетиями, а то и получить быстрый отрицательный ответ. Слово Козельцевой и тут было решающим.

По рекомендации «ЕБ» Листьев оказался в числе счастливчиков, зачисленных на факультет международной журналистики. Вскоре его включили в состав группы студентов, формируемой для прохождения преддипломной практики в одной из зарубежных стран — на Кубе или в Никарагуа. Оформление документов на выезд в эти страны было таким же, как и в капиталистические (кандидаты на поездки подвергались более тщательной проверке со стороны КГБ).

В отношении выезжавших за границу впервые, как правило, проводилась так называемая «установка по дому», в ходе которой собирались данные об образе жизни и родственниках кандидата на выезд за границу. В Москве подобные «установочные» мероприятия осуществлялись 7-м отделом УКГБ по Москве и Московской области. Этим подразделением проводилось наружное наблюдение (слежка) за объектами оперативной заинтересованности Московского управления и «установки по дому» для всех оперативных кадровых подразделений центрального аппарата КГБ и его московского филиала. Кроме того, «установки» проводились по запросам подразделений, осуществлявших проверку советских граждан, оформлявшихся для выезда за границу: в командировки, по частным делам и в качестве туристов. Такая проверка называлась «специальной», а подразделения, ее осуществлявшие, — «подразделениями спецпроверки».

В случае с МГУ в деле спецпроверки могла иметься справка: «Известен 3-му отделу 5-го Управления КГБ — Козельцева Е. Б.». Эта фраза означала, что проверяемый состоял в агентурной сети органов госбезопасности, либо изучался в качестве кандидата на вербовку.

Однако, несмотря на заинтересованность 5-го Управления в выезде Листьева за границу с целью продолжения им изучения объектов оперативной заинтересованности, его не выпустили: в процессе «установки по дому» были получены сведения, характеризующие его и его близких родственников с отрицательной стороны. Даже всесильная Козельцева не смогла ему помочь. В итоге Листьева взяли на работу в редакцию иновещания Всесоюзного радио.

В 1987 году Отдел агитации и пропаганды ЦК КПСС инициировал создание на всесоюзном телевидении ряда новых программ, призванных позитивно воздействовать на умы советских граждан в период происходящих в стране небывалых изменений. Для этого в редакции передач для молодежи и юношества была создана программа «Взгляд», куда были приглашены молодые и способные журналисты. Среди них оказался Листьев. Многолетний редактор «молодежки» Анатолий Лысенко в одном из интервью вспоминал:

Когда нашли этих ребят — Вакуловского, Любимова, Листьева и Захарова, они перед наведенными на них камерами терялись и были зажаты. В обычной же жизни они были преисполнены собственного величия. В этой компании Влад был аутсайдером. На него никто не ставил. Он не был лидером.

И действительно — на Влада ставили совсем другие люди — из государственной безопасности. С их помощью, несмотря на весьма небезупречную биографию: периоды длительного запоя, попытку самоубийства и уход из семьи, — Листьев не только не потерял прежнюю работу на радио, но и оказался в группе избранных молодых журналистов, приглашенных для работы на телевидение. Лысенко вспоминает:

Тогда в Верховный Совет выдвинули Любимова, Политковского и Мукусева. Выдвинули и Влада, но он напился пьяным и на собрание не пришел… За пьянку мне как-то пришлось его увольнять.

Причиной увольнения были постоянные срывы программ. Однажды Листьев вообще не явился в прямой эфир. Но в отношении него действовал принцип всепрощения, потому что за ним стояла госбезопасность.

Со временем программа «Взгляд» стала одной из самых популярных на телевидении. Рос и авторитет Листьева: кто-то уверенно продвигал его все выше и выше. В 1990 году Листьев стал художественным руководителем программ «Поле чудес», «Тема» и «Час пик». Коржаков, вхожий в семью Ельцина, внушал ему и его супруге Наине Иосифовне мысль о том, что за «профессионалом высокого уровня» Листьевым будущее. В 1991 году, после провала августовского путча, Ельцин назначил Листьева генеральным продюсером ОТРК. В сентябре 1994 года он стал вице-президентом Академии российского телевидения. До должности руководителя «Останкино» оставалось рукой подать.

К весне 1994 года в рекламном телевизионном бизнесе определились три лидера: «Интервид» Владислава Листьева, «Премьер СВ» Сергея Лисовского и торгово-промышленная группа «БСГ» Глеба Бокия. Самым крупным тогда был Лисовский, контролировавший к концу 1994 года более половины телевизионного рекламного бизнеса России.

Бывший комсомольский функционер Лисовский сначала организовывал в Москве грандиозные дискотеки в спорткомплексе «Олимпийский», а в 1991 году ушел на телевидение, открыв сначала рекламное агентство «ЛИС’С», затем — «Премьер СВ».

30 марта 1994 года в ресторане на Кропоткинской все трое встретились, чтобы поделить рынок:

Речь зашла о том, чтобы «занять» некоторое количество рекламного времени у заматеревшего «Интервида» и передать, так сказать, на развитие молодой «БСГ». Листьев… активно протестовал. Но неопытный Бокий однозначно занял сторону «Большого Лиса», и общими усилиями они конкурента «сломали». По сути, это был «наезд». Выходя на улицу, мрачный Листьев обронил: «Так разговаривать нельзя». А так ничего и не понявший Бокий весело брякнул, садясь в машину: “Останкино” мы уже поделили — и я в доле!» Через день после этих переговоров на улице Спартаковской «кадиллак» хозяина «БСГ» был продырявлен шестью выстрелами из «ТТ». Для верности в машину бросили еще и гранату. Бокий скончался на месте[388].

В апреле 1994 года в Москве в доме № 6 на Осеннем бульваре неизвестные застрелили директора «Варус-Видео» Тамаза Топадзе и его племянника Георгия Ильнадзе, работавшего в той же фирме. Топадзе контролировал 6,5 % рекламной сетки на Первом канале.

В июне 1994 года у «Дома приемов ЛогоВАЗа» на Новокузнецкой улице, № 40, было совершено покушение на Бориса Березовского, генерального директора «ЛогоВАЗа» и заместителя Листьева по линии ОТРК. Березовский был ранен. Его водитель убит (взрывом ему оторвало голову).

В сентябре 1994 года в своем «мерседесе» вместе с водителем взорвали лидера ореховской ОПГ Сергея Тимофеева (Сильвестра), являвшегося «крышей» Сергея Лисовского. Кто-то планомерно и хладнокровно устранял конкурентов Листьева. Этим «кто-то» был генерал Коржаков, планам которого по установлению контроля над ОТРК мешали все прочие претенденты на партнерство и руководство.

29 ноября 1994 года президент России издал долгожданный для многих игроков телевизионного рынка указ «О совершенствовании эксплуатации первого частотного (г. Москва) канала телевидения и сети его распространения», согласно которому Первый канал передавался акционерному обществу «Общественное российское телевидение» (ОРТ). Соучредителем и совладельцем ОРТ становилось в том числе «Останкино».

Одним из авторов идеи реформирования и приватизации Первого канала был Борис Березовский, предложивший создать акционерное общество, 51 % акций которого будет принадлежать государству, а 49 % — лояльным президенту Ельцину частным инвесторам, что позволит президенту реально контролировать ОРТ, а главное — использовать этот ресурс в предвыборной президентской кампании 1996 года. План удовлетворил Ельцина и стоящего за ним Коржакова, которого Березовский в тот момент считал своим союзником. Имея поддержку Коржакова, Березовский усиливал свое политическое влияние в Кремле, а его концерн «ЛогоВАЗ» получал доступ на рекламный рынок Первого канала (о чем было подписано соответствующее соглашение с рекламным магнатом Лисовским). К тому же 49 % акций ОРТ оставались у группы лиц, подобранной Березовским и включавшей его самого.

В январе 1995 года генеральным директором ОРТ был назначен Листьев. Его жена Альбина Назимова вспоминала:

Влад всегда мечтал о телевидении, которое он себе представлял. Он был человеком профессии. На ОРТ он хотел быть продюсером развлекательных программ, и только. Но когда отклонили одну кандидатуру, потом другую, оказалось, что Ельцин сразу согласился с утверждением на должность генерального директора ОРТ Влада.

После этого кураторы Листьева Коржаков и Комельков поставили перед ним задачу по монополизации всего рекламного рынка. При этом было оговорено, что все средства, вырученные от реализации рекламного времени, должны поступать на счета в банках, подконтрольных СБП. В январе 1995 года, сразу после назначения на директорский пост, Листьев сделал публичное заявление, из которого следовало, что отныне реклама на ОРТ будет передана ограниченному кругу подконтрольных ему лично компаний. Лисовский рассказывал:

В 1995 году ко мне пришел человек и предъявил удостоверение полковника Службы охраны президента. Он не захотел вести разговор в моем кабинете, а когда мы вышли, прямо сказал: «Чтобы у вас в дальнейшем не было никаких проблем, платите сто тысяч долларов в месяц». Заметив мое замешательство и недоверие, позвал к себе в Кремль. Я пошел. [Я] тогда еще совсем не знал расположения кремлевских помещений. Это был корпус, где сейчас администрация президента, второй этаж, то есть мой новый знакомый не врал. Он в самом деле сидел в Кремле и вообще держался как хозяин жизни. Ко мне приехал на «мерседесе» (ничего похожего у меня еще не было), а сопровождающий его майор [был] с сакраментальной золотой цепью на шее […] Люди из охраны Ельцина были в то время всесильны.

«Вы вместе со своими генералами моего менеджера не стоите. А я ему сто тысяч не плачу. Так что идите куда подальше», — ответил Лисовский и на следующий день получил «маски-шоу» автоматчиков, ГУОП и РУБОП[389].

Лисовский предложил Листьеву заплатить ОРТ отступные за право распоряжаться рекламой на канале и тем самым сохранить за собою контроль. Переговоры затянулись. 20 февраля 1995 года Листьев объявил, что вводит временный мораторий на все виды рекламы, пока ОРТ не разработает новые правила игры. Началась война за передел телевизионного рекламного времени. В феврале 1995 года газета «Вечерний клуб» писала:

В среде телевизионщиков наблюдается явная паника. Оно и понятно. Реклама — это живые деньги. Доходы телекомпаний и личные доходы. Как легальные, так и нелегальные. На ТВ существует даже специальный термин «джинса». Им обозначается передача, телесюжет, информация, сделанные по «левому» заказу, оплата которого идет непосредственно исполнителям, минуя официальную кассу. На Останкино теперь такой кормушки не будет (подобная ежемесячная недостача исчисляется в сумме 30 млн рублей). Последствия несомненно объявятся.

Куратору Листьева Комелькову, его коллегам начальнику режимного отдела ОРТ Цибизову и начальнику 1-го отдела Малыгину были хорошо известны планы основных «рекламщиков» и структуры, которые им обеспечивали финансовую поддержку и безопасность. По фамилиям людей, посещавших различные редакции телевидения, на которых через режимный отдел оформлялись пропуска, Комелькову посредством оперативных учетов ФСБ — МВД России не составляло труда выявлять лиц, связанных с различными ОПГ Москвы. Ему также было известно, какие подразделения правоохранительных органов ведут их разработку и в какой стадии эти разработки находятся.

Но Коржаков торопил Листьева. Нужны были деньги на подготовку общественного мнения по замене дряхлеющего Ельцина на молодого и деятельного вице-премьера Сосковца. Времени было мало — приближались президентские выборы. Уверенности в том, что Ельцин с предельно низким уровнем личного рейтинга сможет победить, не было. Сумма предстоящих затрат была просчитана: 50–60 млн долларов. Именно эта сумма стала роковой для Листьева: он не мог обеспечить Коржакову такого притока денег через рекламу, и Коржаков сбросил Листьева со счетов.

Когда именно созрел план убийства Листьева, определить сложно. Но очевидно, что операция задумывалась как многоцелевая. На первом ее этапе убирался Листьев. На втором — обвинение в организации убийства Листьева выдвигалось против влиятельного в России и на ОРТ Березовского и основного конкурента Листьева на рекламном рынке ОРТ Лисовского. На третьем этапе планировался арест Березовского, а Ельцин, разочарованный в таких кураторах, должен был передать контроль над ОРТ новой группе акционеров, предложенной Коржаковым. Одновременно попавший под подозрение Лисовский лишался возможности продолжать свою деятельность на центральном телеканале страны. Контроль над ОРТ и рекламным бизнесом оказывался в руках Коржакова.

Листьев ждал в те дни встречи с представителями солнцевской группировки, которые должны были прийти к нему с требованием отступного в несколько миллионов долларов, так как проект, в котором они были заинтересованы, руководство телеканала провалило. Осознав всю серьезность ситуации, Листьев попросил Комелькова вмешаться и оградить его от денежных домогательств «братков». Простейшей формой защиты, как полагал Листьев, был бы отказ им в выдаче пропусков в здание «Останкино». Факт выдачи пропусков «солнцевским» представителям означал для Листьева, что Комельков и кураторы из спецслужб его «кинули».

1 марта 1995 года Листьева убили в подъезде его дома. Предположить, что Комельков провел эту операцию без санкции Коржакова, невозможно. И лучшим доказательством того, что убийство Листьева было санкционировано на уровне руководства российской госбезопасности, служил дальнейший карьерный рост Комелькова: после успешной операции по устранению Листьева он получил должность заместителя начальника Управления «З». Это было серьезное повышение.

Как и планировал Коржаков, из-за убийства Листьева под подозрением оказались прежде всего Березовский и Лисовский. Однако предпринятая попытка ареста Березовского в штаб-квартире «ЛогоВАЗа» на Новокузнецкой улице, № 40, в Москве не увенчалась успехом. Олигарх сумел вовремя связаться с премьер-министром Виктором Черномырдиным, и тот предотвратил арест. Через контролируемые Гусинским СМИ в прессу оперативно были вброшены компрометирующие Коржакова и Барсукова материалы. На стороне Березовского и Гусинского выступил Чубайс, пользовавшийся авторитетом у Ельцина. ОРТ осталось в руках Березовского, а Коржаков так и не получил необходимые ему для перелома ситуации 50–60 млн долларов.

Тогда он решил пойти по более дешевому пути, не требующему телевизионного пиара: объявить о введении в стране чрезвычайного положения и отсрочке президентских выборов.

После августовского 1991 года ГКЧП и разгрома парламента в октябре 1993 года планируемое Коржаковым ЧП было бы третьим в пятилетней истории России. Однако для введения ЧП нужен был веский повод. В обозримом будущем таким могло стать грядущее поражение Ельцина на президентских выборах и победа на них нового поднимавшегося коммунистического вождя Зюганова. Но под таким предлогом ЧП в стране ввести было нельзя. Требовалось что-то другое, политически нейтральное, не грозящее новыми беспорядками и обвинением Кремля в узурпации власти.

Следует отметить, что во всех случаях, после выборов 1996 года, как бы ни развивались события, власть оказывалась в руках ФСБ, поскольку абсолютно все задействованные и вовлеченные в политическую борьбу в России лица, имевшие какие-то шансы на успех, являлись проектами госбезопасности, ставленниками госбезопасности или подконтрольными госбезопасности людьми.

Главный конкурент Ельцина на власть в России лидер КПРФ Зюганов был полностью опутан госбезопасностью с первого дня своей политической карьеры еще и по той причине, что среди внедренных в его движение сотрудников и агентов КГБ было много искренних национал-коммунистов. И именно они определяли стратегию и тактику КПРФ.

Уже в 1992 году в России было учреждено одно из первых официальных националистических объединений — Русский национальный собор. Сопредседателями «Думы Русского национального собора» были генерал КГБ Александр Стерлигов и лидер коммунистов России Зюганов. Эта структура была еще одним проектом госбезопасности при участии Бобкова.

В популярном в Советском Союзе журнале «Молодая гвардия», издаваемом 700-тысячным тиражом, в № 2 за 1990 год была опубликована статья под названием «Концептуальная власть: миф или реальность». Автором статьи был обозначен В. Зазнобин, капитан 1-го ранга, служивший в Научно-исследовательском институте кораблестроения Военно-морского флота (с 1992 года: 1-й Центральный НИИ минобороны РФ), кандидат технических наук из Ленинграда.

Зазнобин позднее рассказывал, что появление статьи было инициировано Бобковым, а вся работа по созданию «Концепции» находилась под контролем госбезопасности и носила для КГБ «информационный характер». С самим Бобковым, по словам Зазнобина, он продолжал общаться и встречаться до 1997 года.

Публикация оказалась прологом размещения в СМИ различных материалов, касавшихся темы «общественной безопасности». Как рассказывал позже Зазнобин, на средства, выделенные Бобковым, в 1992 году тиражом 10 тысяч экземпляров в Санкт-Петербурге в формате трехтомника издательством «Общественная инициатива» была опубликована «концепция общественной безопасности» под броским названием «Мертвая вода».

На первый взгляд все написанное в трехтомнике было абсолютным бредом. Концепция «Мертвой воды» заключалась в том, что реальная власть в современном мире принадлежит силам, которые смогли навязать непосвященным в их истинные намерения людям «приоритетные» для посвященных стратегические направления и цели развития общества. Авторы считали, что мировые религии являлись тому наглядным доказательством. При этом иудаизм и христианство рассматривались ими как общемировой заговор, целью которого было установление контроля над населением. Из этого делался вывод, что основными источниками многовековых бед царской России, СССР и новой России являлись мировое еврейство и христианство, формирующие «концептуальную власть».

Автор или авторы данного труда скрылись за псевдонимом даже более странным, чем сама концепция: Внутренний Предиктор СССР. Предиктор — предсказатель. Но СССР — вовсе не Советский Союз, а «Святая Соборная Справедливая Россия». Внутреннему Предиктору противостоял его антагонист Глобальный Предиктор, являвшийся, как следовало из содержания «Мертвой воды», главенствующим по отношению к «мировому масонскому правительству» и тем, кто реализует «концептуальную власть» в мире в целом.

В интернете по этой теме была опубликована (видимо самими анонимными авторами) такая информация (и можно было бы не воспринимать все это серьезно, а просто игнорировать, если бы не знать, что к ней приложили руку Бобков и Подберезкин и что концепция со временем окажется долгоиграющей пластинкой, задействованной в большой российской политике):

Концепция общественной безопасности в том составе работ, в каком она существует к настоящему времени, была разработана, начиная с 1987 г., общественной инициативной группой, избравшей для себя наименование «Внутренний Предиктор СССР» (ВП СССР). С той поры СССР как государство исчезло, но деятельность общественной инициативы продолжается под прежним названием не только потому, что оно стало своеобразной фирменной маркой, но и потому, что авторский коллектив не признает (в правовом смысле) ликвидации СССР во исполнение директив «мировой закулисы», масонских лож, ЦРУ и Совета национальной безопасности США.

По утверждению «Общественной инициативы», взявшей на себя труд по распространению трехтомника «Мертвая вода» среди населения, издательством использовались исключительно возможности Русского национального собора Стерлигова — Зюганова. Иными словами, за этим проектом стояли именно Бобков и Подберезкин. Первый прикрывался Стерлиговым. Второй — Зюгановым.

В 1994 году Подберезкин учредил фонд «Духовное наследие» и Всероссийское общественно-политическое движение (ВОПД) «Духовное наследие», в правление которого вошли бывший руководитель Управления «З» генерал Воротников и бывший сотрудник этого управления, член правления «РАУ — Корпорация» Алексей Большов. Он и стал заместителем председателя Центрального совета ВОПД «Духовное наследие». А Воротникова ввели в состав научно-исследовательского совета ВОПД. Тогда же началось тесное сотрудничество Подберезкина с Зюгановым.

На учредительном съезде движения «Духовное наследие» в мае 1995 года Подберезкина избрали председателем Центрального совета. Его первым заместителем стал Александр Коровников, полковник запаса Внутренних войск МВД, президент Научно-исследовательского центра социальной защиты военнослужащих. Другими заместителями назначили президента консорциума «Славянский посад» Валерия Тарасова; генерального директора издательского агентства «Обозреватель» и главного редактора издаваемого «РАУ — Корпорация» журнала «Обозреватель» Владимира Штоля; Воротникова, занимавшего теперь должность генерального директора Агентства экономической безопасности «Взор»; бывшего заместителя командующего пограничными войсками, капитана 1-го ранга, народного депутата России (до 1993 года) Евгения Алаева. Председателем исполкома движения стал исполнительный президент «РАУ — Корпорация» Александр Луньков, в 1980-е годы заместитель председателя КМО СССР и секретарь Советского комитета солидарности стран Азии и Африки.

В центральный совет движения, состоявший из 44 человек, были избраны Зюганов и Геннадий Селезнев.

В думских выборах 1995 года представители «Духовного наследия» участвовали в составе избирательного объединения КПРФ. В Государственную думу 2-го созыва, начавшую свою работу 17 декабря, по списку КПРФ прошли Зюганов, Селезнев, Подберезкин, Коровников, Валерий Тарасов и Воротников. Подберезкин стал в Думе заместителем председателя Комитета Государственной думы по международным вопросам и курировал работу подкомитета по внешней разведке. Воротников, просидевший в Думе до 2003 года, координировал среди депутатов работу по подрыву авторитета президента Ельцина. Результатом этой деятельности была попытка импичмента президента, собравшая 150 подписей депутатов Госдумы. Именно через Воротникова Бобков и Гусинский поддерживали контакты с КПРФ.

Актив «Духовного наследия» составил ядро инициативной группы, выдвинувшей 9 января 1996 года председателя ЦК КПРФ Зюганова кандидатом в президенты России. Выдвижение от непартийной группы необходимо было Зюганову для того, чтобы заявить о себе как о представителе не одной только КПРФ, а широкой коалиции «народно-патриотических сил». С этой целью в 1996 году был образован «Народно-патриотический союз России» (НПСР). Подберезкин входил в число инициаторов создания НПСР и являлся его сопредседателем. Освещением избирательной кампании Зюганова занимался пресс-центр движения, созданный в феврале 1996 года под руководством Максима Дианова, директора Института региональных проблем.

Одним из соавторов «Концепции национальной безопасности», призванной обрабатывать население России в националистическом духе, был Михаил Николаевич Иванов, бывший командир ракетного крейсера «Владивосток». В 1990-е годы он был дружен с Зазнобиным и являлся советником и помощником еще одного агента КГБ — лидера ЛДПР Владимира Жириновского.

В 1995 году М. Н. Иванов принимал деятельное участие в подготовке слушаний о «Концепции общественной безопасности» в Государственной думе 28 ноября 1995 года. «Концепция», являвшаяся откровенным бредом, облаченным в наукообразную форму, стала предметом рассмотрения в высшем законодательном органе России. С докладом о «Концепции» выступал ее активный пропагандист, заместитель начальника Военно-космической академии им. А. Ф. Можайского генерал-майор Константин Павлович Петров.

После слушаний была организована работа по распространению «Концепции» среди депутатов Госдумы. В частности, на постоянной основе наладили работу с Комитетом по геополитике Госдумы, который возглавлял депутат от ЛДПР Алексей Митрофанов. Через еженедельные семинары в Госдуме прошло большое количество аналитиков, представителей спецслужб и госслужащих. На семинарах выступали основатель и руководитель первого регулярного семинара, действовавшего в Санкт-Петербурге, Евгений Григорьевич Кузнецов, бывший сотрудник Ленинградского обкома КПСС, и К. П. Петров. Дружеские отношения с ними поддерживал депутат Госдумы Георгий Майтаков, возглавлявший в СССР разведку Тихоокеанского флота, а также Валерий Задерей, бывший сотрудник советской внешней разведки.

Сплочение рядов против Ельцина и в поддержку Зюганова происходило не только в Думе. Как грибы поднимались националистические и фашистские движения, течения, фонды и СМИ, так или иначе завязанные на спецслужбы России.

Еще в сентябре 1993 года Проханов выступил в своей газете с осуждением действий Ельцина, называя их государственным переворотом, и поддержал Съезд народных депутатов и Верховный Совет РФ. После того, как танками расстреляли здание парламента, министерство юстиции России запретило газету «День». Редакция газеты подверглась разгрому ОМОНом, ее сотрудников избили, имущество и архивы уничтожили. Два номера уже запрещенной к тому моменту газеты были подпольно отпечатаны в Минске как специальные выпуски коммунистической газеты «Мы и время». 5 ноября 1993 года зять Проханова Александр Худорожков учредил и зарегистрировал газету «Завтра», главным редактором которой стал Проханов. Туда же вернулись на работу все его единомышленники, среди которых и известный российский национал-фашист Александр Дугин, в октябре 1993 года принимавший участие в обороне Белого Дома.

Поражение парламента Дугин, по его словам, воспринял как личную трагедию. Чуть позже вместе с писателем и политическим активистом национал-коммунистом Эдуардом Лимоновым и музыкантом Егором Летовым он создал Национал-большевистскую партию (НБП), вставшую в открытую оппозицию к Ельцину и отличавшуюся радикальным антидемократизмом и антиамериканизмом. В течение последующих нескольких лет Дугин, являясь идеологом НБП, опубликовал ряд экстремистских политических и метафизических текстов.

Редакция газеты «Завтра» по существу являла собой филиал резидентуры ГРУ РФ. Деятельность этой газеты была направлена на достижение целей, преследуемых спецслужбистами-«патриотами». 20 лет заместителем главного редактора Проханова служил Александр Алексеевич Нагорный, родившийся в 1947 году в Москве в семье сотрудников ГРУ. Помимо его родителей службе в военной разведке посвятили значительное количество лет его дед и бабушка по материнской линии. По этой же стезе, ставшей семейной традицией, пошел и сам Александр, вспоминавший много лет спустя на праздновании своего 70-летия:

После получения аттестата зрелости в 1965 году для меня даже не было вопроса, куда идти — я поступил, разумеется, в тот же институт [Военный институт иностранных языков], где учились и встретили друг друга мои родители. И там мне предложили, наряду с английским языком, изучать китайский. Конечно, это было неожиданное предложение, но я его принял, и данное обстоятельство во многом определило мой дальнейший жизненный путь. […] Мне вскоре предложили работать «под крышей» гражданского специалиста, чем я и занимался большую часть своей жизни. По окончании института я получил распределение в ТАСС, несколько лет работал там в разных редакциях, потом в 1975 году поступил в аспирантуру Института США и Канады Академии наук СССР, в 1978 году защитил там кандидатскую диссертацию «Внутриполитические корни политики США в отношении Китая», преподавал в США и Южной Корее, часто бывал в Китае […] В 1985 году я работал «сопровождающим и заодно наблюдающим» за директором Института стратегических исследований Колумбийского университета Северином Биялером […] который был очень важным человеком: фактически заместителем Збигнева Бжезинского. […] Я уехал в республику Корею, где имел приглашение преподавать. После поражения в октябре 1993 года это был отход на запасные позиции, поскольку я был под угрозой ареста ельцинским режимом. И только спустя несколько лет вернулся на родину и […] принял предложение Александра Андреевича Проханова, с которым уже был знаком по событиям 1992–93 годов…Считаю себя патриотом и государственником, единомышленником таких идеологов, как Александр Проханов и Сергей Кургинян[390].

Военный институт иностранных языков — ВИИЯ, где познакомились родители Александра Нагорного, был кузницей кадров для ГРУ. Упомянутый Сергей Кургинян, родившийся в 1949 году в Москве, был давним и опытным агентом 1-го отдела 5-го Управления и активно использовался по линии 2-го отдела 5-го Управления, направлявшего его в спецкомандировки в национальные окраины Советского Союза, где происходили тогда столкновения на национальной почве.

Кургинян работал под прикрытием Экспериментального творческого центра (ЭТЦ), который он же и создал. Членами ЭТЦ были самые разные люди, например, будущий известный журналист националистической ориентации Михаил Леонтьев. Показательным являлся факт появления в числе сотрудников ЭТЦ бывшего председателя КГБ Владимира Крючкова после его освобождения по амнистии на основании постановления Государственной думы от 23 февраля 1994 года.

Специальностью Кургиняна была провокация. Известный театральный режиссер Марк Розовский однажды отметил:

Кургинян — абсолютно достоевский типаж: даже не бес, а мракобес с политическими амбициями, который понадобился сначала КГБ, а потом и новой кремлевской администрации[391].

Некоторый свет на тайную жизнь Кургиняна проливает книга его последователей Кугушева и Калашникова «Театр мысли Сергея Кургиняна»:

Уж скоро будет двадцать лет с того дня, как один из авторов книги, Сергей Кугушев, увидел Кургиняна. То был осенний день в Москве середины восьмидесятых. И клуб Консерватории рядом с домом Высоцкого на Малой Грузинской, где играли странный, тягучий до неинтересности, но одновременно умный и тревожаще-психологичный спектакль «Борис Годунов». А потом, после представления, было общение с актерами […] А самым интересным стало знакомство с режиссером Сергеем Кургиняном — человеком, отмеченным печатью избранничества.

Блестящий физик, оригинальный математик и прирожденный организатор […] в начале [19]80-х он резко и неожиданно изменил стиль и само направление жизни. Свел к минимуму занятия наукой и стал режиссером […] Его театр выглядел полуподпольным, но при этом негласно поддерживался партийной и чекистской элитой СССР. Кургинян проводил исследования и испытания новых психотехнологий, способов воздействия на групповое сознание, систем смыслообразования […] Кургинян пытался нащупать пути прорыва к новому Красному смыслу. Кургинян был одним из последних настоящих коммунистов […] Кстати, и в партию он вступил на моих глазах, когда из нее было модно выходить. А до этого он был просто беспартийный коммунист, как и подавляющее большинство приверженцев Красного смысла.

В театр мы привлекали всех умных людей вне зависимости от их политических воззрений и личных свойств. Мы надеялись, что несовпадение точек зрения позволит создать новый советский проект, и Красная Атлантида, на наших глазах уходящая в пучину, вдруг всплывет, схлынут воды — и вновь мир увидит возрожденный Красный Колосс […] Сам же Кургинян служил душой и рупором этого странного объединения. Он не только общался с высшим руководством СССР и Москвы, но и метался по терпящей бедствие стране, проникал во все кризисные точки. Я, Сергей Кугушев, участник и очевидец этих событий, говорю честно: мы ленились делать подобное. Жили в комфорте, ходили на государственную службу, ездили в персональных машинах и получали тогдашние кремлевские пайки. А Сергей Ервандович инкогнито высаживался в Карабахе, проникал в Сумгаит, проводил подпольные встречи с прибалтийскими националистами и одновременно — с их противниками, советскими патриотами.

«Высаживаться» в горячих точках для ведения переговоров с «националистами» и их «противниками» (каковыми являлись советские спецслужбы) Кургинян мог только в том случае, если выполнял задания своих кураторов из госбезопасности[392].

Членом редколлегии газеты «Завтра» и одним из основных ее авторов был генерал-майор Антон Суриков[393], «человек, знавший всех и вся в левых кругах России», как писал о нем позже в некрологе его друг журналист Михаил Ростовский:

Офицер ГРУ, помимо всего прочего тренировавший в советское время колумбийских партизан… Он постоянно перемещался между Россией и такими экзотическими местами, как Саудовская Аравия, Ирак и Дубай […] Антон Суриков принадлежал к той части нашего офицерства, которая так до сих пор и не смогла смириться с распадом СССР. Российская Федерация в ее нынешнем виде так и не стала для него по-настоящему родной страной[394].

В середине 1990-х Суриков начал регулярно публиковаться в российской прессе, прежде всего в прокоммунистических изданиях, таких как «Завтра» и «Правда-пять»[395].

В эти же годы экспертом Консультативного совета по проблемам национальной безопасности при председателе Государственной думы РФ Селезневе служил кадровый офицер СВР Петр Евгеньевич Суслов[396].

О своем вхождении в политику после выхода в ОДР Суслов рассказывал:

Политические изменения в стране в тот момент, когда я занялся политикой, были существенными, и подобралась очень хорошая команда, нормальных, перспективных людей во главе с руководителем нашей партии Александром Дугиным — политологом и геополитиком. Мы создали с ним общественно-политическое движение «Евразия» на основе идеологии евразийства. Вот этой общественно-политической деятельностью я и занимаюсь[397].

Суслов и Дугин действительно «нашли друг друга». 28 марта 2000 года, в статье «Заря в сапогах» для газеты Проханова «Завтра», Дугин писал:

Очевидно, что для реализации евразийского проекта необходим совершено новый социальный рычаг — перевод страны на рельсы патриотизма. Сохранение и укрепление территориальной целостности требует новой касты, нового социального слоя. Люди спецслужб сочетают в себе основные предпосылки для того, чтобы стать хребтом евразийского вращения.

Движение «Евразия», как и появившаяся позднее на его основе партия, были еще одной законспирированной структурой спецслужб России. Вроде бы шутя Проханов и Дугин называли сами себя Димиургами. В христианском богословии Димиург — одно из наименований Бога как создателя и строителя всего сущего. Проханов и Дугин всерьез ощущали себя творцами будущего, которое, в действительности, являло собой далеко не лучезарное советское прошлое.

Противостоять столь хорошо организованной кампании поддержки Зюганова как кандидата в президенты со стороны коммунистических, патриотических, фашистских, националистических и прочих не всегда видимых структур, опиравшихся еще и на тайную помощь спецслужб, и при этом иметь на своей стороне только Коржакова, подговаривавшего Ельцина отменить выборы, было нелепо. Повторить октябрьскую военную операцию 1993 года с введением ЧП и расстрелом парламента в 1996 году было невозможно. С точки зрения госбезопасности победа Ельцина, когда у власти оставалась СБП Коржакова, и победа Зюганова, при которой к власти приходили коммунисты, инфильтрированные спецслужбами, мало чем отличались в плане конечного результата — захвата власти в стране госбезопасностью.

Тем не менее и первый вариант, и второй имел свои серьезные системные проколы. В случае победы Зюганова власть могла перехватить компартия и все могло вернуться на круги своя. В случае победы Ельцина он мог свернуть с нелегитимного пути введения очередного ЧП, на что толкал его Коржаков, и вернуться к демократической форме управления страной через выборы. Это были те реальные риски, которые могли ожидать госбезопасность на пути к заветной цели.

Дабы этого не произошло, Ельцину подставили капкан, по сравнению с которым расстрел парламента в октябре 1993 года мог показаться детской забавой. Россию втянули в зверскую и бессмысленную чеченскую войну. Тогда еще никто не знал, что со временем ее назовут «первой чеченской».

Чечня оказалась самым слабым звеном многонациональной российской мозаики. Считая генерала стратегической авиации Джохара Дудаева своим, КГБ исходно не возражал против его прихода к власти в республике. Члена КПСС с 1968 года перевели из Эстонии в родной ему Грозный будто специально для того, чтобы быть оппозицией местным коммунистам, избраться президентом Чеченской Республики и провозгласить в ноябре 1991 года независимость Ичкерии, как бы демонстрируя российской политической элите, к какому расколу ведет страну демократизм Ельцина. Наверное, не было случайностью и то, что еще один близкий президенту чеченец, Руслан Хасбулатов, также стал повинен в нанесении смертельного удара молодой российской демократии. Бывший функционер ЦК комсомола, член КПСС с 1966 года, в сентябре 1991 года стал председателем парламента Российской Федерации, того самого, который президент РФ раздавил танками в октябре 1993 года.

Ельцин не был склонен уступать Дудаеву в вопросе о независимости Чечни, тем более что этот потенциальный конфликт нес в себе одну очевидную политическую выгоду: он являлся реальным поводом для введения в стране чрезвычайного положения и отмены или отсрочки президентских выборов до «нормализации ситуации». Ельцин мог не уступать власть Зюганову по результатам президентских выборов. В стране, где шла война, Ельцин мог эти выборы просто не проводить.

И вдруг начались теракты. 18 ноября 1994 года в Москве на железнодорожном мосту через реку Яузу произошел взрыв. По описанию экспертов, сработали два мощных заряда примерно по полтора килограмма тротила каждый. Искореженными оказались двадцать метров железнодорожного полотна. Мост чуть не рухнул. Однако теракт произошел еще до прохождения через мост железнодорожного состава. На месте взрыва нашли разорванный в клочья труп самого подрывника. Создать из этого теракта громкое дело не удалось. Обвинить в нем чеченцев — тоже. Операция закончилась провалом.

Это была первая зарегистрированная попытка госбезопасности совершить террористический акт против российских граждан, объявить ответственными чеченских сепаратистов и, опираясь на озабоченность жителей России, начать военные действия против «мятежной» Чечни. Но подрывником оказался никому не известный капитан Андрей Щеленков, сотрудник некой тоже неизвестной нефтяной компании «Ланако». Он подорвался на собственной бомбе, когда прилаживал ее к мосту.

В день взрыва на Яузе, 18 ноября 1994 года, анонимный телефонный звонок сообщил в милицию, что у офиса фирмы «Ланако» стоит грузовик со взрывчаткой. Грузовик — «ЗИЛ-131» с тремя минами МОН-50, пятьюдесятью зарядами к гранатометам, четырнадцатью гранатами РГД-5, десятью гранатами Ф-1 и четырьмя упаковками взрывчатки типа «пластид» общим весом 6 кг — действительно нашелся в указанном месте, но, как заявило УФСБ, оно не смогло определить, кому именно он принадлежит — хотя у погибшего в тот день Щеленкова в кармане было найдено удостоверение именно «Ланако», а при взрыве на Яузе была использована аналогичная взрывчатка.

Поскольку грузовик не взорвался и теракт не удался, о причастности к нему чеченских сепаратистов тоже сообщено не было. Тем не менее войну с Чеченской Республикой все равно начали, несмотря на отсутствие общественного резонанса. Военная операция уже была подготовлена. Останавливать ее, дожидаясь успешных терактов, российские спецслужбы не стали.

23 ноября девять российских вертолетов армейской авиации Северо-Кавказского военного округа, предположительно МИ-8, нанесли ракетный удар по городу Шали, примерно в 40 км от Грозного, пытаясь уничтожить бронетехнику расположенного в Шали танкового полка. Сообщалось о десятках раненых. Чеченская сторона заявила, что располагает видеозаписью, на которой запечатлены вертолеты с российскими бортовыми опознавательными знаками.

25 ноября семь российских вертолетов с военной базы в Ставропольском крае сделали несколько ракетных залпов по аэропорту в Грозном и близлежащим жилым домам, повредив посадочную полосу и стоявшие на ней гражданские самолеты. Шесть человек погибли и около 25 получили ранения. В связи с этим МИД Чеченской Республики направил заявление администрации Ставропольского края, в котором, в частности, указывалось, что руководство региона «несет ответственность за подобные акции, и в случае применения адекватных мер с чеченской стороны» все претензии Ставрополя «должны быть отнесены к Москве».

26 ноября силы Временного совета Чечни (чеченской антидудаевской оппозиции, сформированной российскими спецслужбами) при поддержке российских вертолетов и бронетехники с четырех сторон атаковали Грозный. В операции со стороны оппозиции принимали участие более 1200 человек, 50 танков, 80 бронетранспортеров (БТР) и шесть самолетов СУ-27. Как заявили в московском (марионеточном) центре Временного совета Чечни, «деморализованные силы сторонников Дудаева практически не оказывают сопротивления, и к утру, вероятно, все будет закончено».

Однако к утру закончено ничего не было. Операция провалилась. Наступавшие потеряли около 500 человек убитыми, более 20 танков, еще 20 танков захватили «сторонники Дудаева». В плен попали около 200 военнослужащих. 28 ноября «в знак победы над силами оппозиции» их колонной провели по улицам Грозного. Тогда же чеченское руководство предъявило список из четырнадцати взятых в плен солдат и офицеров, являвшихся российскими военнослужащими.

Министр обороны Павел Грачев намекал на свою непричастность к этой авантюре. «Без прикрытия пехоты вводить в город танки действительно было бессмысленно», — заявил он на пресс-конференции 28 ноября 1996 года.

Несколько подробнее о сомнениях Грачева по вопросу о вторжении в Чечню рассказывал генерал Геннадий Трошев, и из этого повествования становилось понятно, что военную операцию против Чечни планировали российские спецслужбы:

Он пытался что-то сделать. Пытался выдавить из Степашина и его спецслужбы ясную оценку ситуации, пытался перенести начало ввода войск на весну, даже пытался лично договориться с Дудаевым.

Военную операцию по введению российской бронетехники в Грозный организовывали директор ФСК Степашин и тогда еще не снятый из-за поддержки Бобкова в конфликте с Коржаковым начальник московского УФСБ Савостьянов, курировавший вопросы, связанные с устранением Дудаева и вводом войск в Чечню. Однако те, кто описывал банальные ошибки российских военных, вводивших в город бронетанковую колонну, обреченную на уничтожение, не понимали тонких политических расчетов провокаторов. Сторонникам войны нужно было, чтобы колонну эффектно уничтожили чеченцы. Только так можно было спровоцировать Ельцина на начало полномасштабных военных действий. И действительно, после разгрома колонны президент Ельцин выступил с грозным обращением к участникам конфликта в Чеченской Республике, а Кремль начал подготавливать общественное мнение к неминуемой большой бойне.

Чеченская сторона расценила обращение Ельцина как «ультиматум» и «объявление войны». В заявлении чеченского правительства утверждалось, что это обращение, а тем более попытки претворения его в жизнь, «противоречат нормам международного права» и дают правительству Чечни «право принятия адекватных ответных мер для защиты независимости и территориальной целостности своего государства». Угроза введения Россией чрезвычайного положения на территории Чечни, чем угрожал Ельцин, по мнению правительства Чеченской Республики, являлась «неприкрытым желанием продолжать военные действия и вмешиваться во внутренние дела другого государства».

С точки зрения внутрироссийской политики ключевыми в заявлении Ельцина были слова о введении чрезвычайного положения — того самого, на котором настаивал Коржаков и которое обязано было привести к следующему естественному шагу: введению «прямого президентского правления» и отсрочке президентских выборов 1996 года.

30 ноября Грозный подвергся авиаударам российских военно-воздушных сил. 1 декабря российское военное командование не пропустило в Грозный самолет парламентской делегации членов Государственной думы. Тогда делегация приземлилась в столице Ингушетии Назрани и отправилась в Грозный на встречу с Дудаевым на машинах[398]. 2 декабря Сергей Юшенков, председатель комитета Думы по обороне и глава российской парламентской делегации, прибывшей в Грозный, заявил, что ставка на силу в российско-чеченских отношениях обречена на провал. Единственным выходом из создавшейся ситуации, по его мнению, могли быть переговоры[399].

Однако 11 декабря российские войска пересекли демаркационную границу Чеченской Республики. Переговоры были сорваны. Началась большая война. 14 декабря российское правительство сообщило, что за неполных три дня войны «счет жертвам и с той, и с другой стороны идет уже на сотни». На следующий день стало известно, что наряду с подразделениями МВД на Грозный движутся две общевойсковые дивизии Северо-Кавказского военного округа, а также две десантно-штурмовые бригады. На территорию Чечни вошли также сводные полки Псковской, Витебской и Тульской дивизий воздушно-десантных войск (ВДВ) по 600–800 человек в каждом. В районе Моздока начали разгрузку сводные полки Ульяновской и Костромской дивизий ВДВ. Войска готовились к штурму Грозного. С чеченской стороны в Грозном и вокруг него были сосредоточены более 13 тысяч вооруженных людей.

17 декабря МИД России сделал заявление о том, что с 00 часов 18 декабря подразделения войск МВД и МО вынуждены будут предпринять решительные меры с использованием всех имеющихся в наличии средств для восстановления на территории Чечни конституционной законности и правопорядка. В тот же день Сосковец оповестил мир, что президент Дудаев вызван в Моздок на встречу с делегацией правительства России во главе с вице-премьером Николаем Егоровым и директором ФСК Степашиным. Сосковец отметил, что если Дудаев не прибудет в Моздок, то войска приступят к ликвидации незаконных вооруженных формирований. За четыре часа до истечения срока ультиматума, в 8 часов вечера 17 декабря, Дудаев телеграфировал российскому руководству о согласии «начать без предварительных условий переговоры на соответствующем уровне и лично возглавить правительственную делегацию» Чеченской Республики. Ответа на свою телеграмму Дудаев не получил.

18 декабря в 9 часов утра российские войска, блокировавшие Грозный, приступили к штурму города. Фронтовой авиацией и армейскими вертолетами были нанесены «точечные удары по командному пункту Дудаева Ханкала близ Грозного, по мостам через Терек на северном направлении, а также по маневренным группам бронетехники». После уничтожения бронетехники, говорилось в сообщении Временного информационного центра российского командования, планируется продвижение войск, блокировавших Грозный, для выполнения ими задач по разоружению незаконных вооруженных формирований на территории Чечни. Полномочный представитель президента Ельцина в Чеченской Республике заявил, что у Дудаева осталась теперь единственная возможность: сдаться в плен.

18 декабря Сосковец, получивший еще одну должность — руководителя оперативного штаба при правительстве России по координации деятельности органов исполнительной власти, — сообщил прессе, что в Грозном «изучают возможность» проведения террористических актов на военных и гражданских объектах в Центральной России и на Урале, а также захвата пассажирского самолета.

22 декабря пресс-служба правительства РФ сообщила, что чеченцы сами себя взрывают, чтобы свалить вину за взрывы на российскую армию. Сообщение инициировал Сосковец. В нем говорилось:

Сегодня в 10 часов утра под председательством первого заместителя председателя правительства Олега Сосковца состоялось совещание, на котором присутствовали члены правительства, члены Совета безопасности, представители администрации президента. На совещании обсуждалась ситуация, сложившаяся в Чеченской Республике, действия, предпринимаемые президентом и правительством для восстановления конституционной законности и экономической помощи населению районов, освобожденных от вооруженных формирований дудаевского режима. Доклады участников совещания свидетельствуют, что в минувшую ночь продолжались операции по разоружению бандитских формирований, наносились бомбовые удары по опорным пунктам. Город Грозный бомбардировкам не подвергался. Однако усилиями боевиков имитировались бомбежки жилых кварталов. Около часа ночи были взорваны административное здание и жилой дом, жители которого — чеченцы и русские — не были предупреждены о готовящейся акции. Имитация бомбардировки произведена в качестве доказательства тезиса «войны против чеченского народа, которую ведет российское руководство». Этот тезис был обнародован вчера в дудаевском «обращении к мировому сообществу.

На следующий день, 23 декабря 1994 года, между станциями Кожухово и Канатчиково Московской окружной железной дороги произошел подрыв железнодорожного полотна. Погибших не было, террористов не нашли.

Обратим внимание на то, как 23 декабря описывала состоявшийся теракт пресс-служба российского правительства:

Имеются данные о направлении [из Чечни] в Москву трех опытных боевиков, среди них женщина, которым поручено возглавить засланные ранее группы террористов. Задержана группа иностранных граждан, искавших контакт с боевиками из Грозного. У них изъята партия радиоуправляемых взрывных устройств, 20 кг тротила и 16 радиоуправляемых противопехотных и противотанковых мин. 23 декабря ночью на одном из участков Московской окружной железной дороги взорваны рельсы. Еще одна мина обезврежена. Принимаются меры по выявлению диверсионных групп, действующих в Москве и области.

Из сообщения как бы следовало, что полотно взрывали многочисленные чеченские террористы и их точное число неизвестно.

А на самом деле в сообщении все было ложью, кроме факта подрыва рельсов 23 декабря на участке Московской окружной железной дороги. Чеченского следа там не наблюдалось, а самое непосредственное отношение к происходившему и произошедшему имели российские спецслужбы. Не случайно 23 сентября 1999 года в Рязани, о чем мы будем еще писать, террористами (и сотрудниками ФСБ), оказалась очередная группа из трех человек: «двое мужчин и женщина».

27 декабря 1994 года в 9 часов вечера произошел новый теракт: террорист заложил бомбу с дистанционным управлением в автобус на конечной остановке 33-го маршрута «ВДНХ — Южная». Бомба взорвалась, когда пассажиров в автобусе не было. Пострадал, впрочем, 23-летний водитель Дмитрий Трапезов. Он получил сильные ушибы и контузию. От осколков пострадали лишь стоявшие рядом троллейбусы.

Организатором всех этих взрывов был уроженец Грозного Максим Юрьевич Лазовский, являвшийся особо ценным агентом Управления ФСБ (УФСБ) по Москве и Московской области. Он же был хозяином и руководителем фирмы «Ланако», давшим названию фирмы первые две буквы своей фамилии. Все работники фирмы являлись штатными или внештатными сотрудниками контрразведывательных органов России, иными словами — офицерами ДР. По линии СВР куратором Лазовского был Петр Евгеньевич Суслов. По линии ФСБ — полковник Эдуард Абовян из отдела по борьбе с незаконными бандформированиями. Взрыв на «ВДНХ — Южная» осуществлял подчиненный Лазовского подполковник Владимир Воробьев.

В феврале — августе 1996 года группа Лазовского была в целом ликвидирована в результате успешной операции, проведенной сотрудниками 12-го отдела МУРа во главе со следователем Владимиром Ильичем Цхайем. 31 января 1997 года Лазовский предстал перед судом. Разбирательство длилось всего три дня. Лазовский был приговорен к двум годам тюремного заключения. 12 апреля 1997 года в возрасте 39 лет Цхай скоропостижно скончался от цирроза печени, хотя не пил и не курил. Скорее всего, его отравили[400]. В феврале 1998 года Лазовский был освобожден, так как ему зачли время, проведенное под следствием.

Дело подполковника Воробьева длилось дольше. Цхай арестовал его утром 28 августа 1996 года, когда тот шел на встречу с сотрудником ФСБ, и доставил в МУР на Петровку, 38, где он откровенно рассказал обо всем столичным сыщикам, в том числе и то, что является внештатным сотрудником ФСБ. Вскоре Воробьев от своих показаний отказался. Тем не менее его приговорили к пяти годам лагерей. Суд был закрытым. В зал заседаний не пустили даже родственников подсудимого. ФСБ дала Воробьеву, как своему агенту, положительную характеристику, которая подшита в уголовное дело. В последнем слове Воробьев заявил, что дело против него сфабриковано теми, кто хочет бросить тень на госбезопасность и на него, как внештатного агента спецслужбы. Сам приговор он объявил «издевательством над спецорганами». Позже Верховный суд РФ снизил Воробьеву срок до трех лет (которые он к тому времени уже провел в заключении). В конце августа 1999 года (перед самыми сентябрьскими терактами в Москве в 1999 году) Воробьев был выпущен на свободу.

Дату президентских выборов 1996 года назначили 15 ноября 1995 года — на 16 июня 1996-го. Рейтинг Ельцина перед выборами колебался между 3 % и 9 %, и столь низкая популярность не вселяла ему и его окружению больших надежд на победу. Победа Зюганова и возврат к власти компартии казались делом предрешенным. Между тем поражение грозило Ельцину не обычной отставкой и уходом на пенсию, а арестом и тюремным сроком, поскольку Зюганов планировал предъявить Ельцину обвинения, связанные прежде всего с разгоном парламента в октябре 1993 года.

15 марта Государственная дума, в которой доминировал левый сектор, приняла постановление о непризнании части беловежских соглашений в пунктах о прекращении существования СССР. Ельцин справедливо расценил это как попытку коммунистического реванша и в ответ предполагал распустить Думу. По совету Коржакова был также подготовлен указ о запрете КПРФ и переносе президентских выборов на 1998 год. На территории России планировалось объявить чрезвычайное положение и привести войска в повышенную боевую готовность для предотвращения беспорядков, которые могли возглавить коммунисты. Указ был подготовлен и подписан, но пока еще не обнародован.

На закрытом совещании 18 марта с участием Черномырдина, Сосковца, Егорова и членов предвыборного штаба Ельцина большинство во главе с Сосковцом высказалось за отмену выборов. Однако на совещании у Ельцина 18 марта присутствовал еще один человек: Татьяна Дьяченко, дочь президента Ельцина, формально введенная некоторое время назад в члены правительства России по инициативе Чубайса как «советник президента на общественных началах». Через нее Чубайс имел доступ к информации о происходящем в Кремле и, главное, к самому Ельцину.

Именно Дьяченко убедила 18 марта Ельцина до публикации указа выслушать мнение двух человек: министра внутренних дел Анатолия Куликова и Чубайса. Позиция Куликова сводились к тому, что МВД не может гарантировать президенту поддержку при подавлении беспорядков. Аргументы Чубайса заключались в том, что новая Россия не заинтересована в возврате коммунистов и вместо танков нужно использовать уже имеющиеся у частного бизнеса деньги, подконтрольные СМИ и профессиональных специалистов, в том числе иностранных, по организации пиарных кампаний и выборов. После часовой беседы с Куликовым и Чубайсом Ельцин согласился провести выборы в срок и отозвал указ.

Бывший руководитель администрации президента Чубайс был в тот момент председателем Госкомимущества, проводившего приватизацию в России, и первым заместителем председателя Правительства РФ. Непосредственным управлением сделками по продаже приватизируемой госсобственности занималось специализированное государственное учреждение — Российский фонд федерального имущества (РФФИ), определявший, что именно будет подлежать продаже, за сколько и кому. В 1992–2008 годах советником председателя РФФИ, заместителем начальника РФФИ и начальником управления экономической безопасности РФФИ работал вышедший в ДР офицер ПГУ Игорь Васильевич Корнеев. 1990–2000-х годах он постоянно делегировался как представитель РФФИ в советы директоров множества приватизируемых предприятий и самым непосредственным образом участвовал в принятии решений о приватизации. Как только приватизация предприятия завершалась, Корнеев переходил, как представитель РФФИ, в совет директоров следующего предприятия, и таким образом обеспечивал приватизацию предприятий отобранным и согласованным с госбезопасностью новым владельцам.

В 1994 году в справке, составленной Коржаковым для Ельцина, Корнеев был назван «представителем Чубайса». На самом деле, Корнеев был в РФФИ представителем госбезопасности, и остался работать в этой структуре даже после того, как Чубайс оттуда ушел. Председатели Госкомимущества и заместители председателей правительства менялись, а Корнеев оставался на своем месте. Таким образом, экономическая сторона деятельности Чубайса контролировалась госбезопасностью через Корнеева.

Начальником одного из управлений Службы внешней разведки России (созданной на основе ПГУ, где раньше служил «представитель Чубайса» в РФФИ Корнеев) был генерал-лейтенант Геннадий Михайлович Евстафьев. Родственником ему приходился Аркадий Вячеславович Евстафьев, окончивший в 1986 году Высшую школу КГБ им. Ф. Э. Дзержинского. После этого А. В. Евстафьев, родом из Саратова, работал в Управлении КГБ по Саратовской области. В 1990 году он закончил Дипломатическую академию МИД СССР и служил в Управлении информации МИД, занимая там должность второго секретаря (он курировал журналистов Великобритании, Дании и Скандинавских стран, так как владел английским, французским и датским языками). Затем этот господин вышел в ОДР и в 1991 году служил в пресс-службе правительства РФ.

В 1992 году А. В. Евстафьева приставили как советника и пресс-секретаря к перспективному демократическому первому заместителю председателя правительства России Чубайсу, где он и оставался до 1995 года. В 1993 году он являлся также координатором рекламной кампании «ПриватиЗА!ция», призванной разъяснить народу ее полезность.

С апреля 1995 по март 1996 года Евстафьев работал заместителем генерального директора ОРТ, директором Информационного телевизионного агентства (ИТА) и руководителем дирекции информационных программ, но был освобожден от этих должностей после отставки Чубайса с поста вице-премьера. В это время как раз началась предвыборная кампания Ельцина.

Изначально предвыборным штабом руководили Барсуков и Сосковец, очевидным образом не заинтересованные в победе Ельцина на выборах. 23 марта Сосковеца устранили с поста главы штаба и заменили Чубайсом, призвавшим тех, кого после президентских выборов 1996 года стали называть «олигархами», поддержать избирательную кампанию Ельцина финансово и предоставить для этой кампании менеджеров и находившиеся в распоряжении частного сектора СМИ. В предвыборный штаб Ельцина вошел и Евстафьев, через которого госбезопасность осуществляла контроль над происходившим в предвыборном штабе.

Группа «Мост» Бобкова — Гусинского также выступила на стороне президента и Чубайса против старых своих соперников — Коржакова, Барсукова и Сосковца. Гусинский в те горячие дни в буквальном смысле бок о бок сидел с Березовским в «Доме приемов» «ЛогоВАЗа» на Новокузнецкой, 40, и руководил работой НТВ, покрывавшей избирательную кампанию президента. ОРТ, подконтрольное Березовскому и Кремлю, также безоговорочно поддержало Ельцина. В результате российское телевидение целиком и полностью оказалось в руках предвыборного штаба Чубайса. Одновременно Ельцин, уже понимавший, что чеченская война была банальной провокацией российских спецслужб, заявил об ошибочности ввода войск в Чечню, подписал в Москве документ о перемирии с руководством Чеченской Республики, а 28 мая, во время неожиданного и необъявленного заранее (по соображениям безопасности) визита в Грозный, подписал на бронетранспортере еще и указ о прекращении военных действий.

Нужно ли удивляться, что через две недели после приостановки военных действий и за пять дней до выборов, 11 июня 1996 года, в десятом часу вечера на Серпуховской линии московского метро, станция «Тульская», прогремел взрыв в полупустом вагоне поезда. Четыре человека были убиты, двенадцать ранены.

Очевидно, что силовой вариант Коржакова и Сосковца не был сброшен окончательно со счетов, а вопрос об указе от 18 марта (об отсрочке выборов) был оставлен ими открытым до оглашения результатов выборов. Как оказалось, предстоял второй тур: никто из кандидатов не набрал больше требуемых 50 %.

Тем не менее для Ельцина результаты оказались обнадеживающими: 16 июня он набрал 35,28 % голосов; а Зюганов — 32,03 %. Третий кандидат — генерал Александр Лебедь — собрал 14,52 %. Второй тур, в который вышли Ельцин и Зюганов, назначили на 3 июля 1996 года.

После первого тура тактика предвыборного штаба Ельцина легко определилась: необходимость создания политического блока Ельцина и Лебедя против Зюганова. Лебедь пошел на этот союз, призвал своих избирателей голосовать за Ельцина и 18 июня получил за это посты секретаря Совета безопасности России «с особыми полномочиями» и советника президента Ельцина по национальной безопасности.

Простые арифметические расчеты показывали, что во втором туре Ельцин может теперь победить. У Коржакова, Барсукова и Сосковца оставалось совсем немного времени, чтобы перехватить инициативу. 19 июня 1996 года, на следующий день после назначения Лебедя, они предприняли последнюю отчаянную попытку переломить ситуацию и заставить Ельцина вернуться к силовому варианту президентского правления: вечером 19 июня сотрудниками Коржакова (по линии СБП) и Барсукова (по линии ФСБ) были задержаны выходившие из Белого Дома с картонной коробкой из-под бумаги члены предвыборного штаба Ельцина — Евстафьев, Лисовский и Борис Лавров, являвшийся сотрудником Национального резервного банка, главой которого был член группы Питовранова — Бобкова А. Е. Лебедев, вовлеченный вместе со своим банком в финансирование избирательной кампании президента[401].

В коробке были обнаружены 538 тысяч долларов. Задержанные были возвращены в Белый Дом, помещены в специально оборудованные для этой цели комнаты 306 и 310, где их подвергли допросу, во время которого Лавров показал, что принес деньги в Белый Дом из департамента иностранных кредитов Министерства финансов.

Несколько ранее, в ночь на 19 июня, СБП Коржакова сумела проникнуть в кабинет заместителя министра финансов Германа Кузнецова, бывшего партнера Бирштейна в киргизском проекте, и тайно вскрыть его сейф. В сейфе были обнаружены 1,5 млн долларов (но об этом «улове» Коржакова известно тогда никому, кроме заговорщиков из СБП, не было).

Березовский, Гусинский и прочие члены предвыборного штаба Ельцина, находившиеся в эти часы в особняке по адресу Новокузнецкая, 40 (Чубайс был с ними на связи), восприняли происходившее как начало очередного государственного переворота. Не исключалось, что задержание Евстафьева, Лисовского и Лаврова только начало, и Коржаков — Барсуков — Сосковец предпримут попытку ареста всех членов избирательного штаба Ельцина, оправдывая свои действия фактами «расхищения» денег из предвыборной кампании. На самом деле наличные деньги предназначались для различных проплат, связанных с избирательной кампанией Ельцина. Хищением этих денег члены избирательного штаба не занимались, о чем Коржаков, конечно же, знал. Это была очередная демонстрация силы, провокация «Мордой в снег — 2».

20 июня Ельцин выслушал доводы всех участников драматических событий 19–20 июня и принял сторону Чубайса. Заговор Коржакова — Барсукова — Сосковца провалился. В тот же день, 20 июня, кадровый переворот произвел сам Ельцин: всех троих заговорщиков отправили в отставку. Руководителем президентской администрации стал Чубайс[402]. Бобков одержал над Коржаковым окончательную победу. Это была своеобразная месть Бобкова за операцию «Мордой в снег — 1».

Во втором туре президентских выборов Ельцин, благодаря поддержке Лебедя, получил 53,82 % голосов. Зюганов — 40,31 %.

К этому времени война в Чечне фактически завершилась. Но кто-то упрямо пытался сорвать подписание формального мира терактами. 11 июля был взорван троллейбус 12-го маршрута на Пушкинской площади. Шесть человек получили ранения. На следующий день взрывом был уничтожен троллейбус 48-го маршрута на проспекте Мира — ранения разной тяжести получили 28 человек. По Москве упорно поползли слухи о «чеченском следе» терактов, и мэр города Лужков прямо на месте взрыва последнего троллейбуса объявил, что выселит из Москвы всю чеченскую диаспору, хотя террористов не обнаружили, а «чеченцы», только что одержавшие фактическую победу над Россией, не могли быть заинтересованы в возобновлении военных действий и в саботаже готовившегося подписания мирного договора, выгодного Чечне.

Очевидно, что информацию о «чеченском следе» терактов Лужков мог получить только от входивших в его окружение силовиков: Степашина и Савостьянова. Или от старого своего знакомого Бобкова.

Однако вторая волна террора, как и первая, не привела к росту античеченских настроений в России. 31 августа секретарь Совета безопасности Лебедь и новый президент Чечни Аслан Масхадов (прежнего — Джохара Дудаева — российские спецслужбы убили 21 апреля 1996 года ракетой) подписали Хасавюртовские мирные соглашения. Сторонники войны проиграли, а террористические акты прекратились (до начала новой операции ФСБ по разжиганию очередной чеченской войны перед президентскими выборами 2000 года).

Сделавший свое дело Лебедь, обеспечивший победу Ельцина на президентских выборах, поддержавший Чубайса во время столкновения с Коржаковым, подписавший неоднозначный для России мирный договор с Чеченской Республикой, завершивший кровопролитную войну, Ельцину был больше не нужен. 17 декабря неблагодарный Ельцин отправил Лебедя в отставку, заподозрив его в подготовке государственного переворота (обвинения, как показало последовавшее расследование, оказались вымыслом).

С точки зрения госбезопасности очередной раунд борьбы за власть в России, если иметь в виду отставку силовиков — Коржакова и Барсукова — и возвращение в Кремль Чубайса, был проигран. Но в целом ситуация для ФСБ была далеко не безнадежной. За предшествовавший период госбезопасностью были заняты настолько прочные позиции, что формальный захват власти в государстве был теперь только вопросом ближайшего будущего.

Проигравшая очередную схватку, уже в третий раз (1991, 1993, 1996) компартия окончательно ушла с политической арены как претендент на власть. Конкурентов у госбезопасности теперь не было. Но роли перераспределялись. Коржаков, отстраненный Ельциным, ушел в ОДР и получил новую должность: главного критика президента. При этом бывший руководитель СБП, как и прежде, оставался неприкасаемым. Он мог говорить о Ельцине и его окружении, включая семью президента, и даже обо всех будущих президентах, любые гадости, перемешивая правду с небылицами, и никто, в том числе Ельцин и его силовые руководители, не осмеливались Коржакову возразить, не говоря уже о том, чтобы «заткнуть» ему рот. В 1997 году Коржаков стал депутатом Думы и оставался в ней до 2011 года. По причинам, необъяснимым для обывателя, Коржаков получил пожизненную индульгенцию[403].

Со стороны могло казаться, что беспрецедентная критика Коржакова должна была теперь быть направлена не только против Ельцина и окружающих его «демократов», но и против Бобкова и его структур, с которыми в 1991–1996 годы соперничала СБП Коржакова. На самом деле Коржаков и Бобков были партнерами в общем деле — борьбе за победу госбезопасности. Личной ненависти и неприязни никогда между ними не было и не могло быть. Оба беззаветно служили ведомству и отечеству в меру своего понимания, возможностей и таланта.

Я помирился с генералом армии Филиппом Денисовичем Бобковым, — вспоминал Коржаков. — Мы с ним обнялись, мы с ним телефонами обменялись[404].

Телефоны друг друга, конечно же, у них были и раньше.

Летом 1996 года все считали, что в России победила демократия. Однако эта победа вызывала много вопросов, и даже самые необъективные сторонники ее соглашались с тем, что победа Ельцина на выборах 1996 года одержана нечестно. В президентской гонке все подыгрывали и подсуживали Ельцину. Не удивительно, что финиш, к которому первым прибежал 3 июля 1996 года Борис Николаевич, стал стартом для последующей коррумпированности, беспринципности и цинизма российской «демократии», самым ярким представителем которой стал Березовский. Российские олигархи, получившие от благодарного Ельцина в подарок за организацию победы на выборах 1996 года большой торт под названием «Россия», за следующие четыре года планировали разрезать его на кусочки и съесть: то есть разделить страну на сферы влияния, расширить бизнес, консолидировать власть, став одним целым с этой властью, поглотив или скупив всех потенциальных оппонентов, прежде всего — госбезопасность.

Внешне это слияние произошло во второй половине 1996 года бесконфликтно и бескровно. Люди, владевшие информацией и вовлеченные в этот процесс, искренне не могли ответить на вопрос, кто теперь на кого работает: госбезопасность на бизнес или бизнес на госбезопасность, Гусинский на Бобкова или Бобков на Гусинского… Олигархи считали, что со временем (к 1996 году) они сумели перевербовать, скупить и сделать своими искренними союзниками и сотрудниками всех бывших офицеров спецслужб. Что считали «перевербованные» ими офицеры ДР, понять невозможно, так как выданные всем им задания являлись государственной тайной, как и сам факт их службы офицерами действующего резерва.

Конкуренты Коржакова в борьбе за власть по линии госбезопасности — Питовранов и Бобков — оставались неприкасаемыми. Первый, как всегда, был в тени. Второй орудовал через структуры, теперь ассоциирующиеся с «олигархом» Гусинским, который в ускоренном порядке приступил к созданию информационной структуры, призванной обеспечить приход во власть ставленника Питовранова — Бобкова на выборах 2000 года. В январе 1997 года Гусинский оставил пост президента «Мост-банка» и генерального директора группы «Мост» и возглавил созданный им холдинг ЗАО «Медиа — Мост», в который вошли все медиаактивы группы «Мост» Бобкова — Гусинского[405].

Плацдарм для захвата власти Питоврановым и Бобковым был отстроен. Были деньги, через финансовые структуры «Мост-банка»; были кадры, сосредоточенные в службе безопасности «Моста»; были СМИ, отстроенные Гусинским, был потенциальный «свой» гражданский лидер — Лужков и два потенциальных президента из госбезопасности — Примаков и Степашин. Победа почти находилась в руках. Срок ее неумолимо приближался: президентские выборы 2000 года.

Но, успешно отстраивая и отстроив свою империю для борьбы за президентство в грядущей избирательной кампании, Питовранов, Бобков и Гусинский прозевали появление на политической арене столицы невзрачного сравнительно молодого офицера КГБ/ФСБ, всегда имевшего неопрятную прическу и несоразмерный для его фигуры пиджак. Звали этого человека Владимир Путин. Большинству граждан России это имя тогда ни о чем не говорило.

Из истории побед и поражений 1991, 1993, 1996 годов госбезопасность, как ведомство, сделала один важный вывод: в России не следует захватывать власть через переворот, путч, введение ЧП и отмену выборов. Россия такая странная страна, где власть проще получить абсолютно законно. Только предварительно нужно все-таки выцыганить у граждан одну должность — должность президента страны.

Новый план почти не отличался от схемы Коржакова, Барсукова и Сосковца 1996 года. В него внесли лишь одну поправку: всех троих должен был олицетворять один человек, директор ФСБ, ушедший в ОДР и ставший премьер-министром; премьер-министр — ставший как офицер ДР и. о. президента; и. о. президента — ставший как офицер ДР президентом страны.

Эту очень сложную комбинацию успешно реализовали в 2000 году, подложив Ельцину колоду из трех карт: директора СВР Примакова, директора ФСК Степашина и директора ФСБ Путина.

Резервная колода из трех карт (Примакова, Степашина, Лужкова) лежала в кармане Бобкова.

Выборы 2000 года тоже должны были проводиться на фоне войны с Чеченской Республикой — на случай непредвиденных обстоятельств и необходимости введения ЧП и отмены выборов (по старой схеме Коржакова). Мало ли что…

Как обычно в ключевые моменты советско-российской истории, как если бы нужно было запутать следы и ввести общественность в заблуждение, в очередной раз перестраивалась и реформировалась госбезопасность. Борец с диссидентами и прочими противниками советского режима — 5-е Управление КГБ, которое фактически всегда возглавлял Бобков, при формальном руководстве генерала Е. Ф. Иванова было преобразовано в Управление по защите конституционного строя — Управление «З». Вместе с Е. Ф. Ивановым реорганизацией 5-го Управления в Управление «З» занимался заместитель начальника 5-го Управления Александр Николаевич Карбаинов, ушедший затем как офицер ДР на службу в ЦК КПСС на место Е. Ф. Иванова, вернувшегося на службу в госбезопасность.

В 1990 году Карбаинов уже в чине генерал-майора возглавил пресс-бюро КГБ, сменив прежнего руководителя — окончательно спившегося Струнина. При Карбаинове пресс-бюро преобразовали в ЦОС, сделав пропагандистским рупором перестраивающейся госбезопасности России. Первым заместителем Карбаинова по ЦОС стал полковник Владимир Масленников; заместителем — полковник Алексей Кондауров. Соответствующие подразделения были созданы и в региональных органах госбезопасности, включая УКГБ по г. Москва и Московской области.

Столичную группу возглавил оперативник с журналистским образованием Александр Георгиевич Михайлов (отец его был начальником кафедры истории военного искусства Краснознаменного института КГБ, где обучались будущие разведчики). Заместителем Михайлова был Виктор Олегов; сотрудником — Сергей Богданов, сын начальника московской милиции генерала Петра Богданова. Михайлов и его заместитель стали использовать возможности телевидения и в ходе регулярных телепередач освещали деятельность московского управления КГБ.

Генерал Карбаинов, создававший ЦОС, «пробил» для его руководства штатное расписание и специальную зону, в которую отошли кабинеты всех бывших руководителей КГБ, в том числе и ставший по инициативе Карбаинова мемориальным кабинет Юрия Андропова. Сам Карбаинов занимал кабинет, в котором во времена Андропова сидел начальник его Секретариата Владимир Крючков.

Карбаинов ушел из ЦОС из-за скандала, связанного с его секретаршей. Вслед за ним покинул ЦОС его первый заместитель Масленников[406]. Место первого заместителя, затем начальника ЦОС — теперь уже ЦОС ФСБ России — получил Кондауров[407].

Сей кадр был прекрасным исполнителем, верным своим руководителям, но не был ни лидером, ни оратором. Получив генеральское звание, он вышел в ОДР и по протекции своего старого друга по совместной службе в 7-м отделе 5-го Управления полковника Александра Евдокимова, офицера ДР, возглавлявшего теперь один из отделов в банке «Менатеп», устроился в банке. Несколько позже, после организации компании ЮКОС, Кондаурова командировали офицером ДР на службу к бывшему комсомольскому руководителю и будущему российскому олигарху и политзаключенному Михаилу Ходорковскому. В «ЮКОСе» Кондауров возглавил информационно-аналитическое управление компании.

Что касается ЦОС ФСБ РФ, то туда после смены руководства перешли и вскоре стали начальниками Александр Михайлов и Александр Зданович[408].

Институт ОДР со временем модернизировали в угоду требованиям нового времени. Госбезопасность не балует нас внутренней документацией ведомства, но очевидно, что ОДР переназвали АПС — Аппарат прикомандированных сотрудников. Указание на это содержится в «Законе о ФСБ» 1998 года, подписанном Ельциным:

В целях решения задач обеспечения безопасности Российской Федерации военнослужащие органов Федеральной службы безопасности могут быть прикомандированы к государственным органам, предприятиям, учреждениям и организациям, независимо от форм собственности, с согласия их руководителей в порядке, установленном президентом Российской Федерации, с оставлением их на военной службе.

Иными словами, как и в добрые советские времена, офицеров госбезопасности продолжали засылать в мирный сектор страны. Только теперь это был не Советский Союз, а Российская Федерация.

ФСБ имела право внедрять своих сотрудников во все структуры, по своему усмотрению, и эти структуры обязаны были этих сотрудников принять и содержать, причем не по скромным, старым советским тарифным сеткам, а по новым рыночным капиталистическим стандартам. И поскольку все нормативные акты и правила госбезопасность разрабатывала для ОДР/АПС сама, в абсолютной тайне, в одностороннем порядке, без права каких-либо государственных или общественных структур влиять на этот процесс, вмешаться в него, оспаривать или противостоять, можно сделать вывод, что госбезопасность создала бесконтрольную, противозаконную и противоречащую экономической выгоде страны и законам бизнеса абсолютно мафиозную систему контроля государственного и частного сектора с одновременным вымогательством из всех этих структур денег для кормления ФСБ, в том числе и как ведомства.

Сотрудников ФСБ, работавших в российских структурах, учреждениях, бизнесах и всех прочих организациях, можно было теперь условно разделить на «прикомандированных» и «внедренных». С 1995 года, в соответствии с новой редакцией Закона «Об оперативно-розыскной деятельности», раскрытие имен внедренных сотрудников ФСБ приравнивалось к разглашению государственной тайны и было запрещено законом. О присутствии внедренного сотрудника, как правило, было известно лишь очень ограниченному кругу лиц внутри самого ФСБ. Назначение прикомандированных сотрудников обычно согласовывалось с руководством гражданских структур. Их открыто и официально отправляли в государственные компании или компании с госучастием, в различные органы законодательной и исполнительной власти, в крупные политические партии и в силовые ведомства, равно как и в частные компании, прежде всего — в крупные бизнесы, в которых было заинтересовано ФСБ[409].

Карьера Путина в этом плане не составила исключения. Он начинал свою службу в органах КГБ в должности младшего оперуполномоченного 1-го отделения 5-го отдела УКГБ по Ленинградской области, иными словами — в том же 5-м Управлении, под началом Бобкова, но не в Москве, а в Ленинграде. В 1984 году, получив звание майора, он был направлен в московскую Высшую школу КГБ, где учился под псевдонимом Платов и специализировался на германоязычных странах (Австрия, Швейцария, ФРГ, ГДР). По окончании Высшей школы КГБ Путина в середине 1985 года откомандировали в представительство КГБ в ГДР, где он работал под прикрытием должности директора Дома советско-германской дружбы в Дрездене.

В родной Ленинград бывший секретарь парторганизации дрезденской группы представительства КГБ в ГДР, старший помощник начальника отдела и член парткома представительства КГБ Путин вернулся в первой половине 1990 года. «Когда в январе 1990 г. мы вернулись из Германии, я еще оставался в органах, но потихоньку начал думать о запасном аэродроме», — вспоминал Путин, опасаясь в разговоре с журналистами назвать вещи своими именами: «начал думать» об уходе в действующий резерв.

Весной 1990 года Путина перевели в ОДР (оперативный действующий резерв). Его должностью прикрытия стала позиция помощника проректора по международным вопросам в Ленинградском государственном университете (ЛГУ) им. А. А. Жданова. Традиционно эта должность была закреплена за офицером госбезопасности, курировавшим в том числе иностранных студентов и аспирантов ЛГУ.

Бывший генерал-майор КГБ, в прошлом руководитель управления «К» (внешняя контрразведка) ПГУ, а затем первый заместитель начальника УКГБ по Ленинграду и Ленинградской области Олег Калугин указывал, что в университете Путин одновременно был еще и резидентом КГБ. Если так, то к нему, как резиденту, перешли в подчинение все университетские агенты. Непосредственным начальником Путина был еще один офицер КГБ, проректор по международным вопросам Юрий Молчанов, будущий вице-губернатор Санкт-Петербурга по инвестиционным вопросам.

Вскоре, однако, Путин получил новое место работы — у Анатолия Собчака. Собчак в своем последнем опубликованном при жизни интервью рассказывал, что помнил Путина «как хорошего студента» и поэтому пригласил его работать к себе, как-то случайно встретив его в университете. Очевидно, однако, что Собчак говорил неправду. Путина послало на работу руководство КГБ, которое, считая Собчака перспективным демократическим политиком, пыталось пристроить к нему для контроля кого-то из офицеров госбезопасности, как это было уже сделано в отношении Ельцина.

Собчак не был наивным человеком. Он пытался работать. Работать ему не давали. Он пытался найти посредника для сотрудничества с КГБ, чтобы госбезопасность чуть-чуть расслабила удавку на его шее. Связался с Калугиным: «Дорогой Олег, я чувствую себя одиноким. Мне нужен человек, который бы поддерживал контакты с КГБ, контролирующим город».

Собчак спросил, кого бы Калугин мог ему порекомендовать. Тот ответил, что такого человека не существует. Как раз в эту минуту рядом с Собчаком «случайно» оказался офицер КГБ Путин. Он тоже был не тем человеком, которого имел в виду Собчак. Но выбирать было не из чего.

В КГБ сообщение Путина о том, что Собчак готов взять его на работу, восприняли с восторгом. Путин вспоминает, как пришел «сообщить вышестоящим начальникам», что есть возможность перейти к Собчаку:

Я пришел к своему руководству и сказал: «Мне Анатолий Александрович предлагает перейти из университета к нему на работу. Если это невозможно, я готов уволиться». Мне ответили: «Нет, зачем? Иди, спокойно работай, никаких вопросов».

И Путин, не «увольняясь» из КГБ, пошел работать к Собчаку как офицер ДР.

Бывший депутат Ленсовета и однокурсник Путина Леонид Полохов вспоминает, что впервые встретил однокашника в Мариинском дворце в мае 1990 года, когда на заседании городского парламента «утверждали депутатский мандат Собчаку, тоже избранному депутатом Ленсовета». В городской парламент Собчака действительно избрали 13 мая 1990 года — на остававшийся вакантным после мартовских выборов мандат, чтобы сделать его председателем Ленсовета. 23 мая — через 10 дней после избрания его депутатом — Собчак стал спикером городского парламента. Именно в эти дни, между 13 и 23 мая 1990 года, Путин официально стал помощником Собчака[410].

12 июня 1991 года Собчака избрали мэром Ленинграда. По результатам проходившего тогда же референдума в сентябре 1991 года городу было возвращено старинное название: Санкт-Петербург.

В том, что Собчак стал первым всенародно избранным мэром города, — вспоминал затем Путин, — определенную роль сыграл я. Убедил многих депутатов ввести в Петербурге, так же, как и в Москве, должность мэра. Собчака, как председателя Ленсовета, в любую секунду могли снять те же депутаты […] Мне все-таки удалось часть депутатов убедить в том, что это будет целесообразно для города. Кроме того, удалось мобилизовать руководителей районов города, которые придерживались того же мнения. Они не имели права голоса, но могли повлиять на своих депутатов. В итоге решение о введении поста мэра было принято Ленсоветом с перевесом в один голос.

Перевес в один голос — это аргумент. Но в 1991 году Путин большинству депутатов был неизвестен и авторитетом не пользовался. Идея введения поста мэра принадлежала комиссии Ленсовета по организации государственной власти под руководством Михаила Горного. Путин мог «убеждать депутатов» только как сотрудник КГБ, используя вес стоявшей за ним структуры и опираясь на весь корпус многочисленных агентов КГБ, внедренных в городской совет.

28 июня 1991 года Собчак создал в городе Комитет по внешним связям (КВС) и назначил его председателем Путина. С этого момента авторитет помощника Собчака действительно стал возрастать: он оказался руководителем очень важного бюрократического учреждения с выходом на зарубеж.

В августе 1991 года Путин сыграл определенную роль в непростых переговорах, которые Собчак вел с руководством ленинградского КГБ, стремясь добиться (и добившись) нейтралитета КГБ в противостоянии демократических городских властей и ГКЧП. В ходе этих переговоров были оговорены гарантии для чекистов на случай победы демократов. После 21 августа главный ленинградский чекист и гэкачепист Анатолий Курков — «очень порядочный, кстати сказать, человек», по словам Путина, — не только не подвергся репрессиям, но продолжал занимать пост руководителя КГБ по Ленинграду и Ленинградской области вплоть до конца ноября 1991 года, когда, уйдя в ОДР, переместился в банковскую сферу. Не взирая на протесты бывших диссидентов, на его место Собчак назначил коллегу и друга Путина генерала госбезопасности Виктора Черкесова.

Понятно, что во время августовского путча Путин, стоявший за спиной Собчака, ничем не рисковал даже в случае победы путчистов, так как все его действия были согласованы с «его руководством» КГБ. Только после ликвидации ГКЧП Путин вышел из партии, подал рапорт об увольнении со службы и перевелся в ОДР. В конце 1991 года Собчак назначил Путина своим заместителем с сохранением за ним поста председателя КВС.

16 марта 1994 года Собчак в ходе очередной реорганизации учредил в Санкт-Петербурге городское правительство, став его председателем. Первым заместителем председателя правительства, заместителем мэра по международным и внешнеэкономическим связям и председателем КВС был утвержден Путин. В том же году, несколько позже, название его должности было еще раз видоизменено: первый заместитель мэра Санкт-Петербурга, председатель КВС правительства Санкт-Петербурга.

В конце апреля 1995 года премьер-министр Виктор Черномырдин поручил Собчаку создание в Санкт-Петербурге регионального отделения Всероссийского общественно-политического движения «Наш дом Россия» (НДР), проправительственной партии, создаваемой по указанию Ельцина. Было очевидно, что политической задачей будет поддержка кандидатуры Ельцина на президентских выборах 1996 года. Собчак перепоручил этот проект Путину. 5 мая 1995 года прошла учредительная конференция Санкт-Петербургского НДР, где Владимира Владимировича избрали председателем совета регионального отделения.

На учредительном съезде НДР 12 мая 1995 года в Москве Путин вошел в Политический совет почти из 126 человек. Летом и осенью 1995 года он руководил проведением кампании по выборам в Государственную думу 2-го созыва. Выборы НДР проиграла. «Партия власти» смогла выставить своего кандидата (Алексея Александрова) только в Северо-Западном округе, в одном из восьми городских округов, причем выдвиженец Путина проиграл выборы кандидату от «Яблока» Анатолию Голову. По пропорциональной системе список НДР занял в городе третье место (12,78 %), после «Яблока», получившего 16,03 %, и КПРФ, получившей 13,21 %.

В марте 1996 года Путин вошел в штаб Санкт-Петербургского отделения движения общественной поддержки президента, в которое объединились организации, выступавшие за переизбрание Ельцина. Возглавляя региональный штаб Движения и НДР по выборам Ельцина, Путин одновременно занимался избирательной кампанией Собчака по выборам на пост губернатора Санкт-Петербурга. Испортил этот расклад и начал против него открытые действия Коржаков, так как его план состоял в отсрочке выборов и захвате власти в России Коржаковым — Барсуковым — Сосковцом.

Разработка Собчака началась, по крайней мере, в мае 1995 года силами 2-го отдела (борьба с коррупцией) Управления по борьбе с экономическими преступлениями (УБЭП) Управления внутренних дел СПБ. В декабре 1995 года появилось беспрецедентное совместное распоряжение двух силовых российских министров — руководителя Службы безопасности России (так тогда называлось бывшее КГБ и будущая ФСБ) Барсукова и министра внутренних дел Куликова, поддержанное генеральным прокурором страны Юрием Скуратовым: «О создании межведомственной оперативно-следственной группы для расследования фактов получения взяток должностными лицами мэрии Санкт-Петербурга».

Политический характер травли Собчака был очевиден. Группу санкт-петербургских следователей возглавил заместитель начальника следственного управления Генпрокуратуры России Леонид Прошкин — один из самых известных российских следователей, ведущих важные государственные коррупционные дела, так называемые «важняки». За год следственная бригада собрала несколько десятков томов уголовного дела за № 18/238278–95[411].

Собчак пытался защищаться. 20 мая 1996 г. санкт-петербургский филиал НДР обратился к президенту, генпрокурору и премьер-министру с открытым письмом в защиту мэра, выражая «решительный протест против травли и клеветы, развернутой Генеральной прокуратурой»:

Под предлогом «борьбы с коррупцией», — говорилось в письме, — генпрокуратура использует свою работу в политических целях, дискредитируя власть. Следственная группа Л. Г. Прошкина дает интервью и в нарушение всех процессуальных норм публикует бездоказательные материалы в коммунистической прессе: «Советская Россия», «Правда», «Народная правда», — которые используются в качестве агитационных листовок в предвыборной борьбе. Обращая внимание на это обстоятельство, петербургская организация «Наш дом — Россия» требует принятия решительных мер для прекращения использования правоохранительных органов в политических целях.

Среди подписавших письмо был председатель санкт-петербургского совета НДР Владимир Путин.

Собчак проиграл выборы Владимиру Яковлеву, которого 2 июня 1996 года избрали мэром города. Оставлять Путина у потерявшего власть Собчака в ФСБ считали бессмысленным. Нужно было подыскать для Путина новую должность. Она нашлась: в июне 1996 года Путин отправился в Москву офицером ДР на должность заместителя управляющего делами президента России.

После поражения Собчака на выборах «квартирное дело» не заглохло. В декабре 1996 года следственную группу возглавил новый следователь Генпрокуратуры Николай Михеев. Летом 1997 года по делу были арестованы начальник планово-экономического отдела «Главснаба» санкт-петербургской мэрии Валентина Любина, бывшая помощница мэра по жилищным вопросам Лариса Харченко и начальник аппарата мэра Виктор Кручинин. К осени, опираясь на показания арестованных и другие собранные материалы, следствие было уже готово выдвинуть обвинения против самого Собчака и членов его ближайшего окружения. Планировались аресты целой группы лиц, включающей Собчака.

Путин в то время был уже в Москве на недосягаемой для санкт-петербургских следователей высоте, но прикрывал Собчака, понимая, что косвенно защищает этим себя, так как следствие докопалось и до махинаций Путина. В записке следствия «О некоторых аспектах работы оперативно-следственной бригады МВД в Санкт-Петербурге» о Путине говорилось:

Получены данные, содержащие признаки преступления — использования служебного положения в корыстных целях — в отношении Путина, одного из высокопоставленных чиновников администрации президента, члена команды Чубайса. Занимаемое в настоящее время Путиным служебное положение сильно осложняет деятельность оперативно-следственной группы и позволяет А. Собчаку чувствовать себя в относительной безопасности.

Путин блокировал «квартирное дело» Собчака как мог. Прокурором Санкт-Петербурга был возбужден ряд уголовных дел в отношении офицеров городской милиции, вовлеченных в расследование дела. Несколько сотрудников милиции, в том числе руководящих, были арестованы. В Москву зачастила жена Собчака Людмила Нарусова. Разговаривали они всегда наедине, поэтому подробности их бесед неизвестны. Но именно Нарусова сообщила Путину, что на Коллегии Генпрокуратуры России после долгих дебатов было принято решение об аресте Собчака. А арест Собчака ставил под угрозу все его окружение, в том числе Путина.

3 октября 1997 года теперь уже бывшего мэра вызвали на допрос в прокуратуру. Ожидалось, что ему предъявят обвинение с последующим арестом. Допустить этого не могли ни демократы, символом которых был Собчак, ни Путин, к которому после ареста потянулись бы нити расследования. По просьбе Путина спецотряд быстрого реагирования Регионального управления по борьбе с преступностью (РУБОП) вывез допрашиваемого Собчака прямо из прокуратуры в больницу, где начальник Военно-медицинской академии Юрий Шевченко, человек, близкий к семье Собчака и хороший знакомый Путина, поставил Собчаку диагноз, вызвавший тогда серьезные сомнения: обширный инфаркт.

Понимая, что Собчака выводят из-под ареста, следователь Михеев встретился с руководством министерства здравоохранения и договорился об обследовании Собчака столичной профессурой. Однако судебной медэкспертизе не суждено было состояться. За три дня до приезда в Санкт-Петербург группы московских кардиологов, 7 ноября 1997 года, офицеры РУБОПа Дмитрий Шаханов и Дмитрий Милин под руководством первого заместителя начальника Управления ФСБ по Санкт-Петербургу Александра Григорьева забрали Собчака из госпиталя и вывезли его в Париж на частном самолете финской авиакомпании Jetflite, зафрахтованном известным виолончелистом и дирижером Мстиславом Ростроповичем. Прямо на взлетную полосу аэропорта Пулково стремительно выехала машина «скорой помощи», из нее вышли Анатолий Собчак и Людмила Нарусова, сели в самолет и улетели. Операцию по вывозу Собчака организовывал и контролировал Путин.

Его новая должность в Москве была очевидным повышением. Будучи заместителем руководителя Управления делами президента (УДП), Путин надзирал за недвижимостью, стоимостью примерно 600 млрд долларов, находившейся на балансе управления. После распада СССР указом Ельцина зарубежная собственность России также перешла в распоряжение УДП, а состояла она из 2559 объектов площадью 2 млн кв м, в 120 странах, и по балансам оценивалась в 2,667 млрд долларов[412].

Часть российской загрансобственности находилась теперь на территории бывших республик. Что-то передавалось новым странам и бывшим восточноевропейским союзникам безвозмездно. Для людей предприимчивых это открывало самые широкие возможности, так как объекты по договоренности могли передаваться за согласованные сторонами суммы или бесплатно. Речь шла о движении сотен миллионов неучтенной валюты. Бывший советский гражданин, живущий в Швейцарии, консультант крупного швейцарского банка Филипп Туровер вспоминает:

Володя Путин — это особая и длинная история. Мне доводилось с ним сталкиваться […] Восемь месяцев своей работы в Управлении делами президента в 1996–97 гг. Путин отвечал за советскую собственность за рубежом. Объясню. Кроме долгов от бывшего Советского Союза Россия получила многомиллиардную собственность за рубежом, в том числе и принадлежащую КПСС. В 1995–96 гг. на нее претендовали различные организации — МИД, Минморфлот и многие другие. Но в конце 1996 г. Ельцин издал указ о том, что вся собственность СССР и КПСС за рубежом переходит совсем не Министерству государственного имущества, а почему-то в Управление делами президента. И вот тут на нее и наложил лапу господин Путин. Естественно, по команде сверху. Когда он приступил к так называемой классификации собственности бывшего СССР и КПСС в 1997 г., тут же были созданы всевозможные подставные фирмы АО и ООО. На эти структуры и оформлялась большая часть самой дорогой недвижимости и другие зарубежные активы. Таким образом, до государства зарубежная собственность дошла в весьма общипанном виде[413].

Формально руководил УДП Павел Бородин. До 1993 года он был председателем Якутского городского совета. На этом посту он сумел понравиться Ельцину, посетившему в декабре 1990 года край, и в ноябре 1993 года стал первым руководителем нового управления. Однако отношения Бородина и его зама Путина не сложились. С точки зрения Бородина офицер ДР Путин был засланным к нему шпионом госбезопасности, получившим доступ ко всем тайнам ведомства УДП, сравнимым по масштабам, пожалуй, только с Газпромом. Подозрительный Бородин даже не пустил Путина в основной офис управления в Никитском переулке. Кабинет засланного к нему офицера госбезопасности находился на Варварке.

25 марта 1997 года офицера ДР Путина перевели на должность заместителя руководителя администрации президента и начальника Главного контрольного управления (ГКУ). Его непосредственным начальником в администрации президента стал многолетний агент госбезопасности Юмашев, сменивший Чубайса на посту руководителя администрации президента Ельцина. Так что, несмотря на увольнение Коржакова, удавка госбезопасности на шее Ельцина не ослабла. Генералы КГБ/ФСБ постепенно просачивались в Кремль. В том же 1997 году, благодаря усилиям Савостьянова как заместителя руководителя администрации президента, действующий сотрудник ФСБ генерал-лейтенант Виктор Кондратов стал полномочным представителем Ельцина (по существу губернатором) в Приморском крае. После ухода с поста в 1999 году, что еще более симптоматично, Кондратов вернулся на службу в центральный аппарат ФСБ, в Москву.

Тем временем В. В. из тесного офиса на Варварке перебрался на Старую Площадь, в роскошный кабинет, который некогда принадлежал председателю КПК при ЦК КПСС члену Политбюро Арвиду Пельше. Рассказывая о планах на новой должности, Путин сообщил о планируемых им проверках различных государственных структур, естественных монополий, вооруженных сил и ВПК. Он рассчитывал выявить в этих структурах злоупотребления и возбудить уголовные дела. Еще одним направлением его работы стала борьба с нецелевым использованием бюджетных средств.

Путин кропотливо накапливал информацию о получивших от Ельцина абсолютную свободу губернаторах. Из недр ГКУ в Кремль и на Лубянку стали поступать сводки о положении дел в регионах. Участились и более жестко стали проводиться центром организованные ГКУ региональные проверки. Некоторые губернаторы справедливо предполагали, что Путин таким образом собирает на них компромат, что было не сложно: нецелевое использование бюджетных средств происходило повсеместно.

В мае 1998 года в администрации Ельцина прошли очередные кадровые перестановки. 25 мая Путин получил должность первого заместителя главы президентской администрации. 1 июня на посту руководителя ГКУ Путина сменил генерал-лейтенант госбезопасности Николай Патрушев, выходец из Санкт-Петербурга и приятель Путина, которого тот перетащил в Москву. Он же рекомендовал назначить Патрушева своим преемником.

4 июня в ходе первой пресс-конференции в новой должности Путин рассказал о результатах своей деятельности на посту главы ГКУ — выявленных злоупотреблениях при нецелевом использовании бюджетных средств. В частности, указал на нарушения, обнаруженные в финансовой деятельности компании «Росвооружение».

На самом деле проверка была вызвана прежде всего тем, что во главе этой структуры стоял человек Коржакова — Евгений Ананьев, сменивший прежнего ставленника Коржакова — Котёлкина. Путин же задумал поставить руководителем этого третьего после нефти и газа лакомого куска российской экономики своего человека. В итоге он добился увольнения Ананьева и назначения руководителем «Росвооружения» своего сослуживца по разведке Андрея Бельянинова (первым заместителем Бельянинова Путин поставил еще одного своего товарища по КГБ, с которым вместе служил в Дрездене, Сергея Чемезова)[414].

Летом 1998 года произошло почти незамеченное общественностью событие, которое следует считать предотвращенной ФСБ попыткой коммунистического реванша в России: устранение генерала Льва Рохлина, пытавшегося поднять военный мятеж, свергнуть Ельцина и возродить коммунистическую систему правления.

Рохлин стал известен во время чеченской войны. Это была не первая война за его военную карьеру. В прежние годы он воевал в Афганистане, затем в Закавказье, где молодой генерал командовал мотострелковой дивизией, переведенной в январе 1990 года в состав Закавказского пограничного округа пограничных войск КГБ. Соответственно, Рохлин и офицеры его дивизии были зачислены в штат КГБ.

После распада СССР и упразднения КГБ Рохлин стал командующим 8-м гвардейским корпусом, дислоцированным в Волгограде. Одновременно он был начальником гарнизона города.

С 1 декабря 1994 по февраль 1995 года Рохлин занимался усмирением мятежной Чечни. Корпус под его командованием понес наименьшие потери и за успех в военной операции генералу Рохлину присвоили звание Героя России (от которого он, впрочем, отказался).

В декабре 1995 года Рохлин стал депутатом Государственной думы 2-го созыва и начал заниматься политической деятельностью. В сентябре 1997 года создал «Движение в поддержку армии, оборонной промышленности и военной науки». В оргкомитет движения вошли высокопоставленные сотрудники спецслужб и армии, в частности бывший глава КГБ и ГКЧП Владимир Крючков, бывший министр обороны Родионов и бывший командующий ВДВ Владислав Ачалов.

С января 1996 по май 1998 года Рохлин являлся председателем комитета Госдумы по обороне, однако был отстранен от этой должности в связи с его нахождением в резкой оппозиции к президенту Ельцину. В июне 1998 года побывал в расположении 8-го гвардейского корпуса, которым сравнительно недавно командовал, где заручился поддержкой офицеров для организации военного переворота в стране.

За несколько дней до перехода генерала Рохлина на нелегальное положение для руководства задуманным им мятежом, в ночь со 2 на 3 июля 1998 года, он был убит на своей даче при загадочных обстоятельствах. Мятеж не состоялся. 8-й гвардейский корпус быстро расформировали, а значительную часть офицеров корпуса уволили из армии.

В числе активных участников мятежа был бывший руководитель СБП Ельцина Коржаков. В частности, именно Коржаков, будучи депутатом Думы от Тульской области, дал заказ одному из тульских заводов на изготовление 200 тяжелых прицепов, на которых планировалось быстро доставить военную технику 8-го гвардейского корпуса из Волгограда в Москву. Вот что рассказывал об этом Коржаков в одном из интервью 2016 года:

В заговоре с нами были разные люди. Были те, кто с Хасбулатовым был [в 1993 году]. У них совершенно другие цели были: вернуть СССР, коммунизм. Я был против этого. Мне не нужен был снова СССР. Нахватался […] Моя задача была помочь Рохлину, чтобы его бойцы преодолели расстояние от места дислокации, от Волгограда до Кремля. Чтобы преодолеть это расстояние, нужно было прицепы прикрепить к танкам и бронетранспортерам. Мне как депутату от Тулы было поручено это сделать. На 240 тысяч долларов я заказал прицепы. Они до сих пор лежат. Все проржавели. Потому что заказчик не пришел. Некому было прийти. Меня до сих пор ждут на Скуратовском заводе в Туле. По его чертежам заказал заготовки, чтобы весь корпус Рохлина сюда в Москву перебросить из Волгограда. Я в заговоре был. Я этого не стесняюсь. Когда [Анатолий] Чубайс был у власти регентом, нечего было делать Кремль взять. Это тьфу! Одного корпуса было вот так достаточно. И никто бы не подчинился Ельцину после 1993 и 1996 года.

Весьма интересны, в связи с этим, воспоминания человека, входившего в близкий круг президента Ельцина, бывшего первого вице-премьер-министра, министра печати и информации Михаила Полторанина, прозвучавшие во время презентации 10 ноября 2010 года в Москве (в здании книжного магазина «Библиоглобус», фактически находящегося в здании Лубянки) его книги «Власть в тротиловом эквиваленте. Хроника царя Бориса». Полторанин считал, что убийство Рохлина организовывал Путин:

Я не мог сказать прямо, что Путин организовал убийство Рохлина. Сразу подадут в суд и потребуют доказательств. А прямых доказательств, как вы понимаете, у меня нет. Однако вся совокупность достоверно установленных событий и фактов вокруг этого убийства показывает, что это отнюдь не моя «догадка» или вольное «предположение». Решение об убийстве, я знаю точно, принимали на даче в своем узком кругу четыре человека — Ельцин, Волошин, Юмашев и Дьяченко. Хотели сначала поручить Савостьянову, руководителю московского ФСБ, но затем остановились на чекисте «с холодными рыбьими глазами», способном на все. И вряд ли случайно, что фактически сразу же после убийства Рохлина главу тогдашнего ФСБ [Николая] Ковалева ночью подняли с постели и в спешном порядке, всего в течение 20 минут, заставили в соответствии с Указом Президента передать свои полномочия вновь назначенному В. Путину. И это касалось мощнейшей спецслужбы в мире! За какие заслуги? И случайно ли все это?

Журналист Олег Кашин дополняет рассказ Полторанина со ссылкой на свою с ним беседу:

Рохлин действительно нашел в Полторанине единомышленника. Полторанин говорит, что Рохлин готовил вооруженный мятеж, собирался отстранить Бориса Ельцина от власти и передать ее «Комитету национального спасения». Во главе комитета он хотел поставить Лужкова, и Лужков об этом, конечно, знал[415].

О том же упоминает в интервью бывший помощник Рохлина Петр Хомяков: «Лужков был непосредственным участником проекта Рохлина».

В это повествование следует внести несколько уточнений. Николай Ковалев возглавлял ФСБ с 9 июля 1996 по 25 июля 1998 года. Полторанин несколько сжимает временные сроки, когда указывает, что Путина назначили директором ФСБ «фактически сразу же после убийства Рохлина». Не «сразу же».

Савостьянов до 2 декабря 1994 года руководил Управлением ФСБ по г. Москва и Московской области и последующие годы оставался близок к Лужкову, Бобкову и группе «Мост», в которой формально работал летом 1996 года, а в июне 1996 года был вовлечен в конфликт, завершившийся отставкой Коржакова, Барсукова и Сосковца. С августа 1996 по декабрь 1998 года Савостьянов был заместителем руководителя администрации президента по кадровым вопросам и курировал присвоение воинских званий и назначения на должности. В феврале 2000 года его зарегистрировали кандидатом в президенты России как оппонента Путину, но он вскоре снял свою кандидатуру с президентской гонки в пользу Григория Явлинского.

Из всего этого следует, что Савостьянов мог обсуждаться в Кремле как кандидатура руководителя операции по устранению Рохлина, но при имевшихся конфликтах Савостьянова с Коржаковым вряд ли можно предположить, что Лужков стал бы участвовать в заговоре, участником которого являлись Коржаков и Рохлин.

25 июля 1998 года Путин был назначен директором ФСБ вместо Ковалева, считавшегося союзником Лужкова, то есть группы Питовранова — Бобкова. Ковалев, как и когда-то Коржаков, попытался взять под свой контроль основные экономические структуры страны с помощью двух самых крупных в ФСБ экономических отделов: Управления экономической контрразведки (УЭК) и Управления контрразведывательного обеспечения стратегических объектов (УКРОСО). Это не могло не насторожить окружение Ельцина, опасавшееся усиления позиций Лужкова и группы «Мост». Соответственно, Путин должен был обеспечить прежде всего ослабление группы «Мост» и Лужкова.

Но начал Путин с реформирования ФСБ, дабы ослабить его экономические отделы и засевший в них старый генералитет. Он вывел за штат примерно две тысячи офицеров, включая сотрудников этих отделов и генералов Коллегии ФСБ, а на освободившиеся вакансии в Коллегии назначил выходцев из Санкт-Петербурга, бывших своих сослуживцев, генералов Виктора Черкесова, Сергея Иванова и Александра Григорьева. В октябре 1998 года своим заместителем в ФСБ он сделал Патрушева. В Москву также перевели коллег Путина по ленинградскому КГБ Владимира Проничева, ставшего начальником Департамента по борьбе с терроризмом, и Виктора Петровича Иванова, назначенного начальником Управления собственной безопасности (УСБ) ФСБ — внутренней контрразведки[416]. Личным помощником и доверенным лицом Путина в ФСБ стал капитан Игорь Сечин, меньше чем за полгода дослужившийся до полковника (в ранг полковника был произведен и директор ФСБ Путин).

Вместо упраздненных УЭК и УКРОСО глава ФСБ создал шесть новых управлений во главе с новыми руководителями. В них Путин вернул на службу выведенных за штат сотрудников, завершив этим реорганизацию, на которую ушел примерно месяц. Без работы никто из «выведенных за штат» в конечном итоге не остался. Общее число сотрудников ФСБ Путин не сократил, а сделал работу в ФСБ более привлекательной, добившись непосредственно у Ельцина согласия на повышение зарплат сотрудникам, которых теперь в денежном содержании уравняли с офицерами СВР и Федерального агентства правительственной связи и информации (ФАПСИ).

10 сентября 1998 года госбезопасность приблизилась еще на один шаг к захвату власти: на пост председателя правительства представили бывшего директора СВР Евгения Примакова. 11 сентября Госдума голосами 315 депутатов из 450 утвердила его в должности, в том числе — оппозиционная фракция КПРФ, ранее дважды отклонившая кандидатуру Виктора Черномырдина, не являвшегося офицером госбезопасности. Дни Ельцина теперь уже были окончательно сочтены. Примаков должен был дождаться досрочной отставки Ельцина и стать и. о. президента. Операция по захвату власти в России на этом завершалась. Оставалось только дотянуть до президентских выборов 2000 года. Дотянули не все: 30 ноября 1999 года умер Питовранов.

Примаков тоже не дотянул до президентских выборов, но не в физическом плане, а в политическом. Используя поддержку парламентского большинства и скандальные разоблачения генпрокурора Юрия Скуратова против Ельцина и его семьи, Примаков постепенно перетягивал на себя одеяло власти. В Государственной думе коммунисты пытались повернуть против Ельцина волну антиамериканских настроений из-за югославского кризиса и вынашивали планы импичмента президента. В правительстве Примакова бывшие функционеры компартии получили ключевые посты. Власть постепенно оказалась в руках старых прокоммунистических сил. Оплотом Ельцина оставался лишь Кремль, который практически бездействовал, так как был бессилен. Примаков же, стоявший во главе этого переворота, умело создавал впечатление, что является дамбой, сдерживавшей очередную попытку коммунистического реванша. Ждать до президентских выборов на самом деле никто не планировал. Ситуация начинала напоминать март 1996 года, и Лубянка вернулась к старой коржаковской схеме введения ЧП и отмены выборов со ссылкой на чеченскую войну, которую, разумеется, нужно было сначала развязать.

Кампания по ее возобновлению началась в марте 1999 года. В это время произошли два важных назначения. 19 марта Юмашева заменил на посту руководителя администрации президента Александр Волошин, которого в Кремль привел Березовский. 29 марта Путина подняли еще на одну ступень ближе к власти — в этот день он стал еще и секретарем Совета Безопасности РФ с сохранением должности директора ФСБ.

В январе 2000 года бывший директор ФСК и организатор первой чеченской войны Степашин пролил определенный свет на смысл происходивших назначений: «Решение о вторжении в Чечню было принято еще в марте 1999 г.»; интервенция была «запланирована» на «август-сентябрь»; «это произошло бы, даже если бы не было взрывов в Москве». «Я готовился к активной интервенции. Мы планировали оказаться к северу от Терека в августе-сентябре» 1999 года. Путин, «бывший в то время директором ФСБ, обладал этой информацией».

Итак, планирование второй чеченской войны снова поручили Степашину. Именно поэтому 12 мая 1999 года Примаков, находившийся в зените своей славы и популярности, был снят с поста премьер-министра и заменен Степашиным, который должен был таскать для Лубянки каштаны из огня вместе со своим новым напарником — директором ФСБ Путиным.

Поскольку за этими переназначениями стояла госбезопасность, отставка Примакова, утверджение Степашина и повышение Путина удивительным образом не вызвало возражений левой оппозиции в Думе, контролируемой спецслужбами. В этот момент словно карточный домик рухнуло виртуальное коммунистическое могущество. Мгновенно прекратились разговоры об импичменте. Подал в отставку ретивый генпрокурор Скуратов. Но избавившись от премьер-министра Примакова — бывшего директора СВР — Ельцин сделал следующим своим премьером-преемником еще одного ставленника из колоды госбезопасности: бывшего директора ФСК, при котором, как планировал Бобков, в случае победы Степашина на выборах, правительство возглавит Лужков.

Пиар-прикрытие этой операции должен был осуществлять Сергей Зверев, ставший заместителем руководителя администрации президента в день назначения Степашина — 12 мая 1999 года. К этому времени Зверев занимал по крайней мере два важнейших поста, требуемых для операции «Преемник». В 1996 году он стал президентом ТОО «Группа “Мост”», а в 1998 году — заместителем председателя правления РАО «Газпром».

Подтверждение тому, что Ельцин рассматривал в тот момент Лужкова как кандидата на пост премьер-министра или даже президента, мы находим в воспоминаниях дочери Ельцина Дьяченко:

Что было бы со страной, если бы осенью [19]98-го года премьер-министром был назначен Юрий Михайлович Лужков, который с вероятностью 99,9 % стал бы летом 2000 года президентом? Я всегда была уверена, что ничего хорошего.

Из этого со всей очевидностью следовало, что с момента назначения Степашина премьер-министром все те, кто окружал Дьяченко, — Волошин, Юмашев, Абрамович и Березовский — стали усиленно работать над отставкой Степашина, дабы не допустить захвата им и Лужковым двух главных постов в стране. По линии спецслужб подрыв авторитета Степашина в глазах Ельцина организовывался через спровоцированное вторжение боевиков Шамиля Басаева в Дагестан. А вот авторитет мэра Москвы уничтожали терактами в столице России.

В те дни еще существовала свобода прессы. 2 июля 1999 года, то есть вскоре после назначений Степашина и Зверева, журналист Александр Жилин получил в свое распоряжение некий документ, датированный 29 июня 1999 года. Газетчик считал, что документ исходит из Кремля и что «утечку» организовал Зверев. Содержание документа не могло не вызвать недоумения. Если бы документ опубликовали после сентябрьских взрывов 1999 года, все бы считали, что он является поздней фальсификацией. Но документ под названием «Буря в Москве» появился в «Московской правде» 22 июля 1999 года:

Конфиденциально

Некоторая информация о планах в отношении

Лужкова Ю. М. и обстановке в Москве

Из надежных источников стало известно следующее. Одной из аналитических групп, работающих на администрацию президента, разработан план дискредитации Лужкова с помощью провокационных мероприятий, призванных дестабилизировать социально-психологическую ситуацию в Москве. Между собой разработчики называют его «Бурей в Москве».

По утверждению источников, город ожидают потрясения. Так, планируется проведение громких террористических актов (или попыток терактов) в отношении ряда государственных учреждений: зданий ФСБ, МВД, Совета Федерации, Мосгорсуда, Московского арбитражного суда, ряда другий правительственных зданий. Предусмотрено похищение известных людей и обычных граждан «чеченскими боевиками».

Отдельной главой прописаны «криминально-силовые» действия против коммерческих структур и бизнесменов, поддерживающих Лужкова. Дана команда поднять и наработать дополнительно «оперативный» материал по Кобзону, Гусинскому и «Мост-медиа», Джабраилову, Лучанскому, Тарпищеву, Таранцеву, Орджоникидзе, Батуриной (жена Лужкова), Громову, Евтушенкову, П. Гусеву и другим персонам. В частности, инциденты вблизи офиса Кобзона и «Русского золота» якобы произошли согласно плану, о котором идет речь. Цель — создать твердое убеждение, что бизнес тех, кто поддерживает Лужкова, будет разрушен, а безопасность самих единомышленников не гарантирована.

Разработана отдельная программа, направленная на стравливание между собой действующих в Москве организованных преступных групп и провоцирование войны между ними, что, по замыслу авторов, создаст в столице невыносимую криминогенную обстановку, с одной стороны, и позволит прикрыть спланированные теракты против госучреждений криминальными разборками и хаосом — с другой.

Данные «мероприятия» преследуют несколько целей. Создание в Москве обстановки страха и иллюзии криминального беспредела. Инициирование отстранения от должности нынешнего главы УВД Москвы. Насаждение москвичам убеждения, что Лужков потерял контроль над ситуацией в городе.

Кроме того, по информации источников, параллельно с этим в прессу будет сделан мощный вброс информации о том, кто в правительстве Москвы связан с мафией и организованной преступностью. В частности, главным куратором этнических организованных преступных групп будет представлен г-н Орджоникидзе, которого в прессе свяжут, в том числе — с чеченскими преступниками, получившими в распоряжение Киевский вокзал, отель «Рэдиссон-Славянская», торговый комплекс на Манежной площади и т. д. Через «красную» и «патриотическую» прессу пойдут материалы о засилье Москвы кавказцами, об их беспределе в столице в ущерб безопасности и благополучию москвичей. Статистика на сей счет в МВД уже подбирается. Кроме того, через этот же канал будут реализованы уже сфабрикованные материалы о «связях Лужкова со всемирной сионистской или сектантской организацией».

3 августа 1999 года московская газета «Версия» опубликовала статью под названием «Сговор» — о состоявшейся в Ницце 3–4 июля 1999 года тайной встрече Волошина и Басаева, организованной полковником ГРУ Суриковым. Основной тезис этой обширной публикации, явившейся первой из серии статей о подготовке вторжения чеченских боевиков Басаева в Дагестан, сводился к тому, что вторжение чеченцев Басаева в Дагестан через Волошина согласовывалось с Кремлем.

В эту невероятную историю, казалось бы, невозможно было поверить, но после публикации «Версии» стали происходить события абсолютно фантастические: в день публикации, 3 августа, Сергея Зверева выставили за дверь администрации (он стал самым кратковременным заместителем руководителя администрации президента); 7 августа Басаев действительно вторгся в Дагестан с отрядом чеченских боевиков; 9 августа Степашина сняли с поста премьер-министра и заменили Путиным; а 24 августа Суриков дал пространное интервью «Версии», в котором подтвердил, что действительно организовывал встречу Басаева и Волошина в Ницце.

Еще через несколько дней начал реализовываться план «Буря в Москве»: 31 августа 1999 года произошел теракт в торговом комплексе «Охотный ряд» на Манежной площади. Погиб один человек, а 40 получили ранения. Правительство немедленно предложило к рассмотрению «чеченскую версию», хотя трудно было предположить, что чеченцы будут устраивать теракт в комплексе, генеральным директором которого являлся их земляк Умар Джабраилов (за подготовку и проведение теракта впоследствии, как сообщили правоохранительные органы, был арестован «некий Рыженков… выдающий себя за генерала ФСБ»).

В августе 1999 года произошло еще одно событие, внешне не имевшее никакого отношения к событиям историческим. 2 августа 1999 года в Санкт-Петербурге умер отец Путина Владимир Спиридонович Путин. Мать Путина — Мария Ивановна Путина-Шеломова — умерла годом ранее — 6 июля 1998 года.

Это по официальным сведениям, которые, видимо, не соответствуют действительности. Потому что в 2015 году, в автобиографическом очерке, опубликованном в журнале «Русский пионер», Путин писал, что мать «дожила до 1999 года», а отец «умер в конце 1998-го»[417]. А в интервью американскому режиссеру Оливеру Стоуну в 2017 году Путин рассказывал, что «отец не дожил буквально два месяца до того, как я был назначен премьер-министром»[418]. Хотя Путин был назначен и. о. премьер-министра через неделю после официальной даты смерти отца, а премьер-министром стал 16 августа, через две недели.

Иными словами, Путин понятия не имел, когда именно умерли его родители, что, конечно же, не может не вернуть нас к живущей в Грузии Вере Павловне Путиной, на которую он как две капли воды похож, и которая утверждает, что она и есть настоящая мать Путина.

Со смертью ленинградских родителей Путина закрылась очень важная глава его биографии и были навсегда похоронены ответы на очень многие вопросы. Как если бы кто-то уже в 1999 году расчищал Путину проход в Кремль, создавая ему незапятнанную биографию, «подходящую» для президента России.

Если требуются формальные доказательства того, что приведение Путина к власти планировалось как каскад манипуляций с российским законодательством, то они имеются. Сосковец не случайно занимал в свое время должность вице-премьера. Именно с этой должности из-за нюансов российского законодательства он сначала должен был быть возведен на пост и. о. председателя правительства, и только потом и. о. президента. После снятия Сосковца должность вице-премьера ликвидировали. Однако 9 августа 1999 года ее возродили под Путина, которого в этот же день указом президента назначили еще и первым заместителем председателя правительства. Одновременно следующим указом Ельцина Степашина отправили в отставку, и Путин стал временно исполняющим обязанности главы правительства. Освободившуюся должность директора ФСБ перехватил приятель Путина Патрушев.

В своем телеобращении Ельцин уже 9 августа назвал Путина преемником на пост президента РФ:

Сейчас я решил назвать человека, который, по моему мнению, способен консолидировать общество. Опираясь на самые широкие политические силы, обеспечить продолжение реформ в России. Он сможет сплотить вокруг себя тех, кому в новом, XXI веке, предстоит обновлять великую Россию. Это секретарь Совета безопасности России, директор ФСБ — Владимир Владимирович Путин […] Я в нем уверен. Но хочу, чтобы в нем были также уверены все, кто в июле 2000 г. придет на избирательные участки и сделает свой выбор. Думаю, у него достаточно времени себя проявить.

В телеинтервью в тот же день Путин заверил, что принимает предложение Ельцина и будет баллотироваться на пост президента.

16 августа 1999 года Государственная дума подтвердила полномочия Путина как председателя правительства (233 голоса «за», 84 — «против», 17 — воздержались). «За» проголосовали 32 депутата из фракции КПРФ (в том числе спикер Думы Селезнев). 52 депутата от КПРФ были против. Остальные воздержались или не голосовали (Геннадий Зюганов не голосовал). «Против» проголосовала также часть депутатов левой фракции «Народовластие». Из фракции «Яблоко» за утверждение голосовали 18 депутатов (в том числе Григорий Явлинский). 8 «яблочников» были против, остальные не голосовали или воздержались. Прочие фракции голосовали за утверждение практически единогласно.

Итак, на 9 августа 1999 года, после отставки сначала Примакова, а затем Степашина, Лубянка образовала два новых фронта для победоносного захвата Кремля: фронт Примакова — Лужкова при пиар-прикрытии «Медиа-Моста» Гусинского — Зверева и фронт Путина и «семьи Ельцина» при пропагандистском прикрытии Первого канала российского телевидения, контролируемого Березовским. Для Лубянки не имело особого значения, кто именно победит в этой схватке. Власть во всех случаях получала госбезопасность.

Тем не менее между 9 августа и «июльскими выборами» 2000 года (они оказались «мартовскими») нужно было провести еще одни выборы — в Государственную думу. Именно они и должны были продемонстрировать Лубянке, кто из претендентов на президентское кресло его действительно достоин: Путин или Примаков.

Примаков тут же примкнул к заблаговременно созданной Лужковым партии «Отечество — Вся Россия», которая, в свою очередь, образовалась из «Отечества», созданного Лужковым в январе 1999 года, и «Всей России», созданной в апреле 1999 года Минтимером Шаймиевым. Объединение этих двух партий представляло для Кремля серьезную угрозу. У Путина, как и у Ельцина, партии не было. Ее нужно было срочно создавать. Эту нелегкую работу взял на себя Березовский и в рекордно короткий срок на деньги «Сибнефти» (Романа Абрамовича) создал «партию губернаторов»: Межрегиональное движение «Единство» (сокращенно: «Медведь»).

Березовский называл свое детище «партией губернаторов», поскольку он договорился с ними о том, что в обмен на поддержку Путина на выборах сначала в Думу, а затем и президентских, губернаторам после победы Путина оставят власть, которую они сосредоточили в своих руках при Ельцине, и не станут переподчинять Кремлю.

Основным орудием в пиар-кампании Березовского и Первого канала стал тележурналист Сергей Доренко. Березовский искренне верил в то, что Доренко придумал он сам. В действительности журналист был давним агентом 5-го Управления КГБ. По отведенной ему теперь роли он участвовал в конкурентной борьбе Путина — Примакова на стороне Путина.

Доренко родился в 1959 году в семье военного летчика, завершившего военную службу в звании генерал-майора. Естественно, воспитывался Доренко в духе патриотизма, что в определенной степени повлияло на его судьбу. Во второй половине 1970-х Доренко поступил в Университет дружбы народов. УНД создавался в 1960 году для оказания культурной помощи странам, освободившимся от колониальной зависимости. Основной его задачей была подготовка высококвалифицированных кадров для стран Азии, Африки и Латинской Америки. Таковой была официальная версия создания вуза.

На самом деле главной целью учебного заведения было распространение экономического и политического влияния СССР в странах третьего мира. Получившие образование в УДН специалисты у себя на родине со временем занимали высокие позиции в управлении государством. Многие являлись завербованными агентами советской разведки, продолжавшими после своего возвращения агентурную деятельность в интересах СССР. Наиболее выдающиеся из их числа зачислялись на службу в Управление нелегальной разведки — ПГУ и становились кадровыми советскими разведчиками-нелегалами.

В годы, когда в УДН обучалась будущая звезда российского телеэкрана Доренко, 2-е отделение 3-го отдела 5-го Управления, курировавшее УДН, возглавлял подполковник Вячеслав Киктев, подчиненные которого завербовали патриотично настроенного Доренко в качестве агента госбезопасности.

Завербованный студент, помимо использования его для изучения иностранных и советских студентов УДН, был задействован в работе иностранных делегаций, прибывавших в СССР из развивающихся стран. Эта деятельность обеспечивала ему определенный заработок и давала возможность оттачивать агентурное мастерство. Положительная характеристика «органов» позволила Доренко в 1982 году, сразу же по окончании УДН, отправиться в зарубежную командировку в Анголу, где он работал переводчиком в ряде советских представительств, в том числе — в представительстве Государственного комитета Совета министров СССР по внешним экономическим связям, в составе которого имелось Главное инженерное управление, осуществлявшее военные поставки.

В 1984 году Доренко вернулся из Африки. Годом позже там же в Анголе оказался Игорь Сечин, у которого с Доренко во время их пребывания в Анголе был общий куратор от КГБ.

По возвращении в Москву не имевшего журналистского образования Доренко взяли на работу на Центральное телевидение в качестве редактора «Службы внешних сношений». На счастье Доренко, Центральное телевидение в те дни контрразведывательно наблюдалось 1-м отделением 14-го отдела 5-го Управления КГБ, возглавляемым подполковником Комельковым, ранее курировавшим УДН, где учился Доренко.

В пропагандистской кампании, связанной с думскими выборами 1999 года и президентскими выборами 2000 года, Доренко противостояли структуры Гусинского, прежде всего принадлежавший «Медиа-Мосту» канал НТВ, активно поддерживавший блок «Отечество — Вся Россия» и резко критиковавший прокремлевский блок «Единство». Играли ва-банк. Волошин открыто угрожал Гусинскому и Малашенко, что в случае победы уничтожит империю Гусинского, а самого Гусинского посадит. Объяснить Волошину, что он не является самостоятельным игроком в этой кампании, а работает на госбезопасность и Бобкова, Гусинский не рискнул[419].

По линии спецслужб подготовка к парламентским выборам 1999 года и президентским выборам 2000 года шла в обычном режиме: теракты и война как предлог для введения ЧП и отмены выборов, если в этом возникнет необходимость. Степашин, назначенный было премьер-министром, подготовить эту операцию до своей отставки не успел. Теперь все легло на плечи Путина и Патрушева.

Обратим внимание на то, что вторжение Басаева в Дагестан в августе 1999 года не было объявлено и использовано российским руководством как повод для начала военных действий против Чеченской Республики, и вовсе не потому, что, формально говоря, из-за этого нельзя было объявить войну. Для начала войны с Чечней всего этого было достаточно. Однако вторжения в Дагестан было недостаточно для того, чтобы объявить ЧП во всей Российской Федерации и под этим предлогом отменить выборы. Для этого нужны были теракты, причем помощнее, чем недоразумения времен первой чеченской войны.

4 сентября 1999 года в дагестанском городе Буйнакск был взорван начиненный взрывчаткой автомобиль, припаркованный невдалеке от жилого дома военного городка. Погибли 64 жителя, военные и члены их семей. В тот же день в Буйнакске обнаружили заминированный автомобиль ЗИЛ-130, в котором находились 2706 килограммов взрывчатого вещества. Автомобиль стоял на парковке в районе жилых домов и военного госпиталя. Взрыв предотвратили бдительные местные граждане. Иными словами, второй теракт в Буйнакске предотвратили не спецслужбы и не правоохранительные органы, а сами горожане.

Взрыв в Буйнакске 4 сентября готовился и осуществлялся ГРУ во главе с генерал-полковником Валентином Корабельниковым. Операцией руководил начальник 14-го Управления ГРУ генерал-лейтенант Николай Костечко. Осуществлением теракта занималась группа офицеров ГРУ из двенадцати человек, посланная для этого в командировку в Дагестан. Известно об этом стало из показаний старшего лейтенанта ГРУ Алексея Галкина, взятого в плен чеченской стороной в ноябре 1999 года (после бегства из плена Галкин в интервью «Новой газете» в 2002 году не стал утверждать, что данные им показания чеченским повстанцам были даны под пытками и не соответствовали действительности).

Теракты в Москве, Волгодонске и Рязани произошли через несколько дней. Ранним утром 9 сентября был взорван жилой дом на улице Гурьянова в Москве. Ранним утром 13 сентября на воздух взлетел дом на Каширском шоссе. 16 сентября взорвался жилой дом в Волгодонске. Вечером 22 сентября местными жителями и милицией был предотвращен подрыв жилого дома в Рязани.

Крупнейшие в истории России теракты унесли жизни примерно 300 человек и стали формальным предлогом для начала полномасштабной войны с Чеченской Республикой, приведшей к гибели многих тысяч и искалечившей судьбы миллионов людей.

По прошествии 20 с лишним лет даже по версии ФСБ во всех этих терактах не был задействован ни один чеченец. Ни один. Даже по версии ФСБ.

Подготовка сентябрьских терактов началась тогда же, когда российским правительством было принято политическое решение о начале второй чеченской войны: в марте-апреле 1999 года. Практическое осуществление терактов возлагалось на ФСБ и ГРУ. В Буйнакске жилой дом с военнослужащими подрывало ГРУ, поскольку вовлечение в эту операцию ФСБ могло привести к межведомственному конфликту между ФСБ и министерством обороны. В Москве, Волгодонске и Рязани организацией терактов занималась ФСБ.

Вертикаль управления операцией: Путин (бывший руководитель ФСБ, будущий президент) — Патрушев (преемник Путина на посту директора ФСБ) — генерал ФСБ Герман Угрюмов (руководитель отдела по борьбе с терроризмом) — Абдулгафур (по некоторым сведениям — Макс Лазовский, стоявший за терактами первой чеченской войны) и Абубакар — как оперативные сотрудники ФСБ, непосредственно отвечавшие за практическую организацию терактов. Татьяна Королева, Ачемез Гочияев, Александр Кармишин — как лица, основавшие фирму, на склады которой поставлялся под видом мешков с сахаром гексоген; Адам Деккушев, Юсуф Крымшамхалов и Тимур Батчаев, как лица, завербованные «чеченскими сепаратистами» (на самом деле ФСБ) и перевозившие взрывчатку под видом мешков с сахаром в подвалы домов, но считавшие, что они выполняют указания «чеченских руководителей» и что места доставки взрывчатки являются лишь транзитным складом, а взрываться будут «федеральные объекты». И, наконец, оперативные сотрудники ФСБ Владимир Романович и Рамазан Дышенков, производившие подрыв зданий в Москве, а также сотрудники ФСБ, задержанные и записанные на видеопленку, но по фамилиям не названные, пытавшиеся взорвать жилой дом в Рязани в ночь на 23 сентября 1999 года. Из трех человек, вовлеченных в рязанскую операцию (двух мужчин и одной женщины), задержали только мужчин. Женщина-террористка (офицер госбезопасности) смогла уйти.

23 сентября, в день задержания сотрудников ФСБ в Рязани, начальник Московского УФСБ Александр Царенко заявил, что московские взрывы были организованы чеченцами и что виновные уже арестованы (позднее обоих московских ингушей, которых Царенко назвал «чеченцами», освободили ввиду их полной непричастности к терактам). В тот же день российская авиация нанесла ракетно-бомбовые удары по аэропорту Грозного, нефтеперерабатывающему заводу и жилым кварталам в северных пригородах чеченской столицы. Путин, отвечая на вопросы журналистов, 23 сентября сказал:

Что касается удара по аэропорту Грозного, то прокомментировать его не могу. Я знаю, что есть общая установка, что бандиты будут преследоваться там, где они находятся. Я просто совершенно не в курсе, но если они оказались в аэропорту, то, значит, — в аэропорту. Мне трудно что-то добавить к тому, что уже было сказано.

Иными словами, еще не зная о провале в Рязани, российское правительство начало военные действия против Чеченской Республики в ответ на несостоявшийся теракт.

24 сентября, выступая в столице Казахстана Астане, Путин заявил, что авиаудары наносятся «исключительно по базам боевиков и это будет продолжаться, где бы террористы ни находились. […] Если найдем их в туалете, замочим и в сортире». В тот же день Патрушев сообщил, что попытки подрыва дома в Рязани не было и что в Рязани проводились «учения».

Отсюда вопрос — когда и где еще в истории человечества войну против целого народа начинали в ответ на проведенные собственными спецслужбами «учения»?

1 октября российская бронетехника пересекла административную границу Чечни и углубилась на пять километров.

Отметим, что Примакова Ельцин снял, поскольку заподозрил его в заигрывании с Думой. Степашина Ельцин снял, заподозрив его в заигрывании с Лужковым. Путина и Патрушева после провалов, связанных с терактами и рязанским эпизодом, Ельцин не снял, а оставил их на своих должностях. Потому что он в этот период решал не задачи безопасности государства, а вопросы неприкосновенности и спокойного будущего своей семьи.

19 декабря 1999 года на выборах в Государственную думу 3-го созыва созданная Березовским партия «Единство» («Медведь») получила 23,32 % голосов в общегосударственном многомандатном округе — второе место после коммунистов (24,29 %). Блок «Отечество — Вся Россия» (ОВР) Примакова — Лужкова получил 13,33 %.

Это был абсолютный провал ОВР. Ожидалось, что «Единство» получит приблизительно 14 % голосов, а ОВР примерно 40 %. По результатам выборов в Думу Примаков заявил о снятии своей кандидатуры с президентской гонки[420]. Путин остался единственным кандидатом от госбезопасности. Из серьезных соперников ему противостоял только Зюганов. Это означало, что победа ФСБ уже одержана. Больше можно было не лицемерить: 20 декабря, в «день чекиста», Путин восстановил памятную плиту в честь бывшего председателя КГБ Юрия Андропова на стене здания ФСБ в Москве[421].

Вечером 20 декабря выступая с речью перед руководством госбезопасности, Путин отчитался о проделанной им, как офицером ДР, работе:

Я хочу доложить, что группа сотрудников ФСБ, направленная в командировку для работы под прикрытием в правительство, на первом этапе со своими задачами справляется.

Газета «Московский комсомолец» процитировала тогда еще и такие слова Путина: «Внедрение в преступную группировку произошло успешно».

31 декабря 1999 года президент Ельцин в своем предновогоднем обращении преподнес россиянам новогодний подарок и заявил об уходе в отставку с поста президента и назначении Путина и. о. президента до проведения досрочных выборов (назначенных на 26 марта 2000 года). В обмен на это по предварительной договоренности между Ельциным и Путиным в начале января 2000 года Путин издал указ об иммунитете первого президента России и членов его семьи от любых судебных и административных преследований.

13 января 2000 года в ходе рабочей поездки в Санкт-Петербург Путин официально подтвердил свое намерение баллотироваться на пост президента России. 15 февраля его формально зарегистрировал Центризбирком.

За день до этого, 14 февраля 2000 года, Анатолий Собчак, вернувшийся в Россию 12 июля 1999 года под гарантии Путина, занимавшего тогда посты директора ФСБ и секретаря Совета Безопасности РФ, был назначен доверенным лицом кандидата в президенты России и возглавил политический консультативный Совет демократических партий и движений Санкт-Петербурга. Во время агитационной поездки в Светлогорск Калининградской области, в ночь с 19 на 20 февраля 2000 года он неожиданно и скоропостижно скончался.

Преждевременная смерть Собчака породила массу кривотолков, для которых нашлись основания. Ведь были не только засекречены результаты вскрытия тела, но и предприняты экстраординарные меры по сокрытию всей информации, касавшейся кончины бывшего мэра Санкт-Петербурга. Появились версии о его отравлении[422]. Официально ничего не подтвердилось, но серьезным настораживающим фактом стало присутствие в Светлогорске в момент смерти Собчака советского разведчика Калмановича и бывшего офицера ГРУ генштаба армии, ставшего бизнесменом, Андрея Бурлакова. Как заявлял Калманович в одном из своих интервью, Собчак умер у него на руках.

Через несколько лет — 2 ноября 2009 года — средь бела дня в центре Москвы по «мерседесу» Калмановича был открыт огонь из двух пистолетов-пулеметов. Восемнадцать пуль, попавших в его тело, не оставили ему шансов. В машине убитого оперативники нашли 1,5 млн долларов, которые покушавшихся не заинтересовали. Прошло еще два года, и от руки очередного наемного убийцы погиб Андрей Бурлаков. Ни убийцы, ни заказчики преступлений установлены и найдены не были.

За смертью Собчака 9 марта 2000 года последовала гибель известного российского журналиста Артема Боровика, вылетавшего в Грузию на зафрахтованном самолете для встречи с предположительно биологической матерью Путина Верой Павловной Путиной, жительницей грузинского села Метехи. Как было установлено российскими следователями, причиной катастрофы явилась грубая ошибка пилота и недосмотр технических служб аэропорта. Версию теракта или саботажа российская прокуратура отвергла.

26 марта Путина избрали президентом, отдав за него, согласно официальным данным, 39 740 434 голосов избирателей (52,94 %). На самом деле Путин получил примерно 48–49 % голосов. Остальные ему дорисовали, чтобы он смог победить своего главного конкурента Зюганова уже в первом туре.

Итак, 26 марта 2000 года Путин реализовал мечту руководителей госбезопасности, тех, кто не боялся и не стеснялся высказывать ее вслух: Дзержинского, Берии, Андропова и Крючкова. Лубянка захватила Кремль. Теперь оставалось консолидировать власть в стране, опираясь на многотысячный корпус офицеров ДР/АПС. 13 мая Путин подписал указ о создании семи федеральных округов и о полномочиях представителей президента в округах, и стал создавать свою «вертикаль власти» с жестким военным подчинением центру.

Указ о создании семи федеральных округов стал классическим примером узурпации государственной власти, поскольку между избранным президентом и избранными губернаторами Путин создавал буфер из назначаемых им чиновников, никем не избранных. 18 мая имена этих полномочных представителей услышала вся страна. В Центральном федеральном округе, включавшем Москву, полномочным представителем президента стал генерал ФСБ Виктор Черкесов. В Северо-Западном округе, включавшем Санкт-Петербург, — генерал ФСБ Георгий Полтавченко. Из пяти остальных представителей президента трое тоже были офицерами КГБ/ФСБ.

Следующим по важности законом был предложенный Путиным федеральный закон «О порядке формирования Совета Федерации». Согласно новому порядку, выборный Совет Федерации, куда входили избранные губернаторы, заменялся Советом из назначаемых президентом лиц. В результате реформирования Совета Федерации и создания института представителей президента избираемые губернаторы фактически лишились власти на местах и влияния в центре. Вся власть в стране принадлежала теперь президенту и его ставленникам. На обсуждение Думы эти законы, требующие по конституции утверждения двумя третями голосов депутатов, даже не были вынесены.

Все то, что происходило в России после издания указа о создании семи федеральных округов, являлось логическим продолжением начатого: госбезопасность приступила к управлению страной без какого-либо контроля с чьей-либо стороны, следуя своим ведомственным правилам, понятиям, нормам и привычкам.

Российские социологические центры не единожды проводили подсчеты, ставившие своей целью определить уровень вовлеченности спецслужб в гражданскую жизнь страны после 2000 года. По данным Московского центра постиндустриального общества, 15 % работающих мужчин в России заняты в различных силовых ведомствах. Известный российский социолог Ольга Крыштановская считала, что доля силовиков и людей, непосредственно связанных со спецслужбами, в управлении страной с годами неумолимо возрастала. В последние годы существования СССР и правления Михаила Горбачева примерно 3 % чиновников на высших государственных должностях были из спецслужб; в годы правления Ельцина — более 30 %; после ухода Ельцина сначала 43–50 %, позже — 70–80 %.

Человек, единожды получивший погоны офицера спецслужб или завербованный госбезопасностью как агент, службу на госбезопасность прекращал только в могиле. Он всю жизнь был частью разветвленной мафиозной структуры, охватывавшей своими щупальцами сначала Россию, а со временем ближнее и дальнее зарубежье, подпадающее под классификацию «русский мир».

Список офицеров ФСБ и офицеров ДР/АПС, назначенных на те или иные государственные должности, разного уровня, поистине бесконечен. Принципиальной разницей между назначениями, проводимыми до вступления Путина в президентство и после него, было то, что теперь эти назначения проводились открыто, без стыдливой оглядки и без попыток скрыть от общественности факт пребывания того или иного государственного чиновника в прошлом или настоящем в аппарате госбезопасности или в агентурном аппарате КГБ/ФСБ. С мая 2000 года принадлежностью к госбезопасности (в том числе и к агентуре КГБ/ФСБ) можно было только гордиться и извлекать из этого практическую выгоду.

Захват власти на федеральном и региональном уровне в России происходил банально просто: через назначения новых руководителей вместо старых. Инициатором этой политики был генерал ФСБ В. П. Иванов, отвечавший в администрации президента Путина за кадры. Именно он продвигал, разумеется, с ведома и согласия президента, на все вакантные должности эфэсбешников.

По крайней мере со стороны, все эти назначения выглядели спонтанными, произвольными и даже суетливыми, как будто ФСБ спешила расставить своих людей на все ведущие посты, боясь, что ситуация может измениться не в пользу Лубянки.

27 мая 2000 года генерал КГБ/ФСБ С. Б. Иванов был назначен секретарем Совета безопасности России. 28 марта 2001 года он стал министром обороны, сменив на этом посту маршала Игоря Сергеева. Это означало, что министерство обороны впервые в советско-российской истории было переподчинено Лубянке.

В июле 2000 года директор Службы внешней разведки Вячеслав Трубников (он занимал эту должность с 1996 года) был назначен заместителем министра иностранных дел РФ в ранге федерального министра. Трубников с 1967 года служил в ПГУ. Это был первый случай назначения высокопоставленного офицера госбезопасности заместителем министра иностранных дел СССР/России.

В августе 2000 года Юрий Демин, бывший главный военный прокурор, был назначен первым заместителем министра юстиции России. Внешне в этом назначении ничего неестественного не было. Но в Главную военную прокуратуру Демин пришел с должности начальника договорно-правового управления ФСБ. Офицер госбезопасности назначался министром юстиции впервые.

Тогда же первым заместителем министра по делам федерации, национальной и миграционной политики назначили первого зама директора ФСБ Александра Медяника.

В августе 2001 года первым заместителем директора Федеральной службы налоговой полиции стал Сергей Веревкин-Рахальский, родившийся в 1948 году. Он закончил Ленинградский институт точной механики и оптики, и с 1986 года возглавлял Управление ФСБ по Сахалинской области, а с марта 1999 года — Управление ФСБ по Приморскому краю. В апреле 2000 года его вернули в Москву на должность заместителя министра по налогам и сборам.

Одновременно заместителем директора ФСНП назначили начальника одного из управлений ФСБ Анатолия Цибулевского (1950 года рождения).

В 2001 году Путин уволил ставленника «семьи» Ельцина Владимира Рушайло с поста министра внутренних дел и заменил его карьерным чекистом, коллегой Путина по ГКУ Борисом Грызловым, учившимся в одном классе с Патрушевым[423].

Таким образом, уже в 2001 году абсолютно все ключевые министерские посты оказались во власти ФСБ.

Став президентом, Путин не забыл тех, кто помогал ему в проведении операции по вывозу Собчака во Францию. Заместитель директора ФСБ в 1998–2001 годах. Григорьев возглавил Федеральное агентство по государственным резервам. В 2008 году его даже включали в список возможных преемников Путина, но не срослось — он скоропостижно скончался 10 декабря 2008 года на 60-м году жизни. Юрий Шевченко стал министром здравоохранения России, где получил прозвище Доктор Смерть, так как в период его руководства медициной смертность среди россиян резко увеличилась, а во время освобождения заложников «Норд-Оста» на Дубровке в Москве 23 октября 2002 года в результате неадекватных медицинских мер по спасению людей, отравленных усыпляющим газом, погибли 129 человек. После пяти лет провальной деятельности Шевченко отправили в отставку.

Символичным оказалось и назначение 3 июня 2002 года заместителем генерального директора Всероссийской государственной телевизионной и радиовещательной компании (ВГТРК) генерала ФСБ Здановича, выведенного для этого в ОДР в том же 2002 году в чине генерал-лейтенанта. Это был открытый вызов общественности и СМИ. В знак протеста против этого знакового назначения ушел со своего поста главный редактор программы «Вести» Александр Абраменко. На вопрос, остается ли Зданович в действующем резерве ФСБ, генерал с позволенной временем наглостью ответил:

Как известно, бывших чекистов не бывает. Но не хотелось бы уточнять детали. В тех проблемах, которые я буду решать, конечно, мне будут помогать коллеги. Из чувства солидарности.

24 апреля 2001 года был издан секретный приказ № 094 за подписью директора ФСБ Николая Патрушева, озаглавленный «Об организации работы по прикомандированию военнослужащих органов Федеральной службы безопасности». Согласно этому документу в случае, если зарплата прикомандированного сотрудника на новом месте была выше, чем в ФСБ (в частном секторе она всегда была выше), разницу в зарплате необходимо вернуть на Лубянку. По этой причине многие офицеры, уходившие в ОДР/АПС, предпочитали эту разницу получать наличными в конвертах, формально нарушая закон, используя классический мафиозный способ ухода от налогов и становясь обычными преступниками. Остальные, закон не нарушавшие, честно кормили свое ведомство, создавшее таким образом для российских бизнесов и учреждений некую скрытую форму дополнительного налогообложения (или открытую форму вымогательства) в пользу госбезопасности[424].

Параллельно с открытыми назначениями высших офицеров ФСБ на руководящие должности в государстве происходило создание различных учреждений, в которые не сильно стесняясь, но и не слишком афишируя происходившее, уходили офицеры ДР, продолжавшие инкогнито служить в интересах госбезопасности. В частности, в первой половине 2000 года, предвидя неизбежный арест Гусинского и разгром его медиаимперии, Бобков создал новую структуру: Институт стратегических оценок и анализа (ИСОА). Именно в это учреждение, расположенное по адресу ул. А. Солженицына (бывшая Коммунистическая), д. 40/14, строение 1, плавно перетекли основные аналитические кадры некогда могущественной службы безопасности «Мост-банка».

На сайте института об этапах его развития была представлена не слишком исчерпывающая информация:

Основан в 2000 году на базе аналитического центра, функционировавшего с 1995 года. В совет директоров и штат института входят крупные специалисты в вопросах внутренней, внешней, геостратегической и военной политики, экономики, современной истории и права, большинство из которых имеют богатый опыт руководящей работы на государственных постах.

ИСОА был закрытым акционерным обществом. Информация о его акционерах в открытых источниках отсутствовала, как и информация о сотрудниках Института. Отсутствовало также название аналитического центра, «функционировавшего с 1995 года», на базе которого был создан ИСОА, потому что этим центром на самом деле был «Мост-банк».

Бобков, как и раньше, предпочитал оставаться в тени. Директором и главным редактором издаваемого институтом журнала «Вестник аналитики» с момента создания института был бывший председатель КГБ Азербайджанской ССР Вагиф Гусейнов, экстрадиции которого азербайджанские власти добивались с 1996 года (Россия в экстрадиции Азербайджану отказала).

Под «крышей» ИСОА укрылся также бывший начальник 5-го Управления генерал-лейтенант Е. Ф. Иванов, кадровый офицер 5-го Управления Владимир Масленников и его подчиненный по времени службы в 5-м Управлении Валерий Ширяев, перешедший затем как офицер ДР на должность заместителя редактора в «Новую газету».

В ИСОА оказался также Сергей Петрович Чаплинский, в прошлом офицер 8-го отдела (разработка сионистских националистов) 5-го Управления, помощник начальника 5-го Управления генерала Ивана Абрамова и секретарь комсомольской организации 5-го Управления. Его преемник и по комсомольской линии, и по службе в 5-м Управлении Александр Львович Свечников тоже оказался в ИСОА на должности главного научного консультанта.

Сам Свечников, окончивший в 1973 году географический факультет МГУ и защитивший в 1987 году кандидатскую, служил в КГБ/ФСБ с 1974 по 1995 год. В 1995–2003 годах он был сотрудником информационно-аналитических и пиарных структур различных частных компаний. В отдельных публикациях указывалось, что он еще и профессор кафедры мировой экономики и политики Государственного университета Высшей школы экономики. Однако в настоящих списках преподавателей он не значился.

Совместный труд Чаплинского и Свечникова, опубликованный в 2003 году, назывался «Современный глобальный капитализм». Он был написан в соавторстве с еще двумя авторами: Бобковым и Ивановым. Годом ранее в соавторстве с Бобковым Свечников издал книгу «Глобальный капитализм: размышления на тему».

На этом, однако, тяга к написанию книг у Бобкова не угасла. Соавтором его воспоминаний стал писатель Святослав Рыбас, завербованный в агентурную сеть госбезопасности в период его обучения на втором курсе литературного института им. Горького в Москве. Вербовал его офицер 1-го отделения 2-го отдела 5-го Управления старший лейтенант Юрий Балас.

Настоящим пристанищем для бывших офицеров КГБ/ФСБ стала Государственная дума и политические партии, почти всегда создающиеся при активном участии госбезопасности. В итоге в высшем законодательном органе России сформировалась нелегальная резидентура спецслужб из числа бывших офицеров госбезопасности и их агентов. Одним из них был Отари Аршба.

По окончании Высшей школе КГБ в 1978 году его зачислили для прохождения дальнейшей службы в 3-й отдел 5-го Управления, которым руководил полковник Владимир Головин. Офицеры данного подразделения оперативно курировали Министерство высшего и специального образования СССР, МГУ, УДН и КМО.

В 1998 году Аршба вышел в ОДР и был назначен в ОАО «Евразхолдинг» на должность директора по связям с общественностью, а затем последовательно занимал должности вице-президента и старшего вице-президента компании. До марта 2004 года он был председателем совета директоров. С 2000 года Аршба был также внешним управляющим, а в 2000–2003 годах — председателем совета директоров ОАО «Западно-Сибирский металлургический комбинат». В том же 2000 году он взял на себя пиаробеспечение избирательной кампании губернатора Кемеровской области Амана Тулеева — соперника Владимира Путина как кандидата в президенты России.

В 2003 году Аршбу избрали депутатом Госдумы 4-го созыва, а в 2007-м — депутатом 5-го созыва. В парламенте страны Аршба возглавил комитет по регламенту и организации работы Госдумы, что позволило его бывшим коллегам по КГБ/ФСБ — офицерам 5-го Управления Валерию Воробьеву (начальнику секретариата руководителя Госдумы) и Юрию Безверхову (одному из руководителей аппарата Госдумы) успешно направлять ее деятельность в нужное ФСБ русло.

Но работа в парламенте требовала от офицеров ДР творческого подхода. Если деятельность Безверхова в целом сводилась к безоговорочной поддержке Путина, то совсем по-иному обстояло дело с Воробьевым, поскольку в Госдуме в составе фракции коммунистов заседал его бывший начальник генерал Валерий Воротников и незримо присутствовал Бобков. Выстраивать свою деятельность Воробьев должен был с оглядкой на своих бывших руководителей в КГБ.

В конце 1996 года русские националисты совместно с госбезопасностью проводили в Москве мероприятие по празднованию второй годовщины объединения ветеранов специального назначения госбезопасности «Вымпел». От Госдумы вымпеловцев приветствовал именно Воробьев. От националистов — писатель Владимир Солоухин, в частности сказавший:

Вы не должны спокойно смотреть на то, что происходит. Вы видите, как наша Россия окружена со всех сторон алчущими «собратьями», которые готовы рвать ее на части, стремясь ухватить кусок пожирнее. Вы видите, как потворствует им потерявшая совесть и страх «пятая колонна». Так […] не дайте же!.. не дайте погибнуть своей Родине![425]

От писателей во встрече также приняли участие писатели — агенты спецслужб Святослав Рыбас и Александр Проханов.

В Госдуме в числе подручных Воробьева работал также давнишний агент 2-го отделения 11-го отдела 5-го Управления Юрий Афанасьевич Шарандин, 1952 года рождения. В конце 1970-х, в его бытность сотрудником Управления пропаганды Госкомспорта СССР, он был завербован в качестве агента КГБ офицером, курировавшим Госкомспорт СССР.

Вскоре Шарандин был назначен на должность начальника протокольного отдела Госкомспорта, и в дальнейшем агентурную связь с ним осуществлял офицер ДР подполковник Анатолий Васильевич Алексеенков, официально занимавший должность заместителя начальника Управления международных спортивных связей Госкомспорта СССР, структурно входившего в состав международного управления этого ведомства. От КГБ его курировал Валерий Воробьев.

В конце 1980-х Сергей Кугушев организовал акционерное общество «Русский капитал». Располагалось оно в престижном районе Москвы на Крылатских холмах в здании бывшей горнолыжной базы. В числе акционеров «Русского капитала» оказались два бывших сотрудника Госкомспорта СССР — Владимир Чернявский и Юрий Шарандин, знавшие друг друга по совместной работе в управлении пропаганды всесоюзного спортивного ведомства.

Шарандин в скором времени решил вернуться к своему журналистскому образованию и стал главным редактором газеты «Солидарность», органа «Федерации московских профсоюзов», но проработал в газете недолго. Из-за конфликта с председателем федерации московских профсоюзов Михаилом Шмаковым он был вынужден оставить газету и стал сначала заместителем начальника Управления аппарата президента РФ по внутренней политике (УВП), а затем — заместителем Руководителя аппарата Совета Федерации РФ, начальником правового управления.

УВП фактически курировало все развитие внутриполитической жизни в России. В его задачи входила подготовка материалов об общественно-политической ситуации в стране, которые ложились на стол президента. Заодно его сотрудники обеспечивали взаимодействие главы государства с другими органами власти, в том числе региональными. От сотрудников УВП во многом зависели результаты выборов в Государственную думу и их восприятие гражданами, обществом и участниками политических процессов. Одним словом, УВП являлось важнейшим стержнем политической конструкции современной России.

В Советском Союзе и нынешней России всем выпускникам вузов присваивались, и по-прежнему присваиваются, звания офицеров запаса соответствующих родов войск на случай войны. Личные дела офицеров запаса хранятся в военных комиссариатах (военкоматах) по месту жительства. Шарандин был приписан к органам госбезопасности с военно-учетной специальностью «ведение пропаганды на войска противника». Неоднократно он проходил переподготовку в Высшей школе КГБ и Академии ФСБ РФ.

Компанию мужчин-«патриотов» украшала Наталья Нарочницкая, давнишний агент советской госбезопасности со времени ее работы в 1982–1989 годах в секретариате ООН в Нью-Йорке. Позиция этого доктора исторических наук отличалась резким антизападничеством и антиамериканизмом. Нарочницкая прошла в Госдуму от националистического избирательного блока «Родина», придерживавшегося той же направленности.

Участие партии «Родина» в парламентских выборах 2003 года было первым успешным примером обращения Кремля и Лубянки к управляемому «системному» национализму. Основой партии стали несколько политических движений националистического и левого толка. Возглавили партию Дмитрий Рогозин и Сергей Глазьев.

На выборах 2003 года «Родине» удалось оттянуть на себя часть протестного электората. Но уже после выборов партия разделилась на несколько фракций. А в 2005–2006 годах, когда Рогозин со своими товарищами — чекистами-«патриотами» — позволил себе начать собственную игру, не во всем согласовав ее с администрацией президента, «Родину» сняли с выборов в Мосгордуму, а его самого на время отправили в ссылку в Брюссель — представителем России, чтобы пугать НАТО.

Одним из участников проекта Рогозина «Родина» стал Михаил Делягин. Ему принадлежат слова: «Сталин был олицетворением справедливости».

Михаил Геннадьевич Делягин, 1968 года рождения, москвич, в 1985 году с золотой медалью окончил среднюю школу и поступил на экономический факультет МГУ. В 1986–1988 годах проходил срочную службу в советской армии. В ноябре 1987 года во время нахождения в краткосрочном солдатском отпуске организовал сбор подписей на экономическом факультете МГУ под обращением в поддержку Бориса Ельцина, находившегося в оппозиции к Горбачеву. По распространенной версии, в результате официального разбирательства, при котором даже проводилось сличение почерков, автор обращения (им был Делягин) не был установлен и не был назван товарищами, а студентов исторического факультета МГУ, подписавших обращение, исключили из университета.

Профессорско-преподавательский состав и студенческая масса МГУ были глубоко инфильтрированы агентурой госбезопасности. Кроме того, в составе 5-го Управления существовал 7-й отдел. Офицеры-оперативники 2-го отделения этого отдела специализировались на установлении по почерку авторов анонимных угроз в отношении партийно-советских чиновников. Предположить, что Делягина не смогли выявить как автора рукописного обращения, абсолютно невозможно, а с учетом его отбытия к месту военной службы о нем, конечно же, был проинформирован особый отдел военной контрразведки, курировавший воинскую часть, где продолжал свою службу Делягин.

Шпионов в войсках в советские времена находили крайне редко, зато любые проявления несогласия с линией КПСС выкорчевывались безо всякой жалости. Военные контрразведчики, вероятнее всего, нарисовали солдату-срочнику Делягину весьма безрадостную перспективу: осуждение за антисоветскую агитацию и пропаганду. Альтернативный вариант ухода от ответственности мог быть один: агентурное сотрудничество. Поскольку Делягина не наказали и беспрепятственно восстановили после армии в МГУ, это альтернативное предложение было с благодарностью принято. После этого в его карьере были только взлеты[426].

Национал-коммунист Алексей Подберезкин, несмотря на поддержку им оппозиционно настроенного по отношению к Кремлю Зюганова, тоже не испытывал никаких притеснений со стороны власти. В 2000 году он баллотировался на пост президента России, но получил всего 0,13 % голосов избирателей. Но с 2001 года Подберезкин — советник Председателя Счетной палаты РФ Сергея Степашина и первый заместитель директора Государственного института системного анализа Счетной палаты РФ Сергея Шахрая. Он был автором более трехсот публикаций, в том числе: «Современная Русская идея и Государство» (1995); «Россия в глобальном мире: некоторые теоретические аспекты исследования» (2003, в соавторстве).

Научная деятельность Подберезкина отличалась показной патриотичностью, основой которой был не скрываемый им русский национализм. В этой связи нельзя не остановиться на научном докладе, в подготовке которого приняли участие Подберезкин, Воротников из 5-го Управления и Владимир Рубанов из Аналитического управления КГБ. Конкретно за этот доклад отвечал Подберезкин, как первый заместитель директора Института системного анализа.

Доклад назывался «Глобальные процессы: тенденции развития в мире и России до 2020 года». В разделе «Новый тип биобезопасности и биообороны Отечества» говорилось:

Для предотвращения нового раунда холодной войны требуется уникальное в земной истории глобальное мирное наступление всех праведников и всех праведных сил нашей планеты под знаменем Вселенского Богодержавного Предиктора […] Реалистически учитывая нынешнюю, по сути — планетарную экспансию Глобального Сатанинского Предиктора и его социальной агентуры, нельзя исключать, что путь к будущему Планетарному Союзу лежит через форсированное создание Паневразийского Оборонного [Союза], как геополитической альтернативы нынешней экспансии США и НАТО.

Нужно ли удивляться, что после такого доклада Подберезкин в 2003 году был награжден премией имени Ю. В. Андропова за существенный вклад в обороноспособность России?

Еще весной 1998 года случился разрыв национал-коммуниста Дугина с Лимоновым и НБП, и он при содействии разведчика-диверсанта Петра Суслова стал советником председателя Государственной думы Геннадия Селезнёва. На следующий год уже возглавил Центр геополитических экспертиз экспертно-консультативного Совета по проблемам национальной безопасности при Селезневе и начал читать лекции по геополитике в Генштабе России. В 2000 году стал председателем Политического совета Общероссийского общественно-политического движения «Евразия», но в ноябре 2003 года Дугина исключили из партии из-за конфликта с председателем исполкома партии Сусловым. Тогда же он перестал быть советником Селезнева.

Если кадровые сотрудники КГБ/ФСБ постепенно были причислены самим же руководством, пришедшим из госбезопасности, к «элите» или «дворянству» новой России и стали занимать различные высокие и хлебные посты, многочисленному агентурному аппарату разрешено было искать свою нишу в новых рыночно-капиталистических условиях. За редчайшим исключением все они ее находили, что легко прослеживается через судьбы людей, однажды попавших в поле зрение госбезопасности в 1970–1980-е годы или служивших в КГБ.

Евгений Сидоров, ставший при посредстве КГБ проректором Литературного института им. Горького, затем его ректором, был назначен министром культуры России. В конце 1990-х, по рекомендации госбезопасности, Сидоров стал дипломатом и отправился в Париж в штаб-квартиру ЮНЕСКО в ранге чрезвычайного и полномочного посла. Эта международная организации давно использовалась советским (затем российским) правительством в качестве прикрытия для деятельности советских (теперь российских) разведчиков. Его куратор полковник Никандров, выйдя в ОДР, нашел для себя применение в министерстве культуры. Как офицер ДР состоял в комиссии по возвращению в Германию культурных ценностей, вывезенных оттуда после окончания Второй мировой войны. С 1997 года Никандров возглавлял еще и Клуб ветеранов органов госбезопасности при ФСБ России, на страничке которого с тоской вспоминал о былой службе:

Благословенное время [19]60-х годов прошлого века предоставляло советскому человеку шанс для выбора. Оперативники 5[-го] Управления [КГБ] сделали свой выбор — они искренне защищали интересы Отечества. И не их вина, что по мрачным лекалам западных спецслужб в темных лабиринтах истории ныне растворяется необъятный потенциал великого государства!

Юмашев с марта 1997 по декабрь 1998 года занимал должность главы администрации президента РФ, затем стал советником президента, а в преддверии отставки Ельцина привел в Кремль коллегу Коржакова по цеху госбезопасности полковника Путина.

«Все-таки я считал себя в какой-то степени ответственным за Путина, потому что пригласил его на работу, я его повышал, я его представил Борису Николаевичу», — рассказал Юмашев в интервью «Медузе» и ни в чем не преувеличил влияние скромного и незаметного агента КГБ, завербованного в далекие 1970-е годы и со временем командированного на работу в Кремль[427].

Концепцию «русского мира» Путин полностью заимствовал из программных положений Народно-патриотического союза России (НПСР) и риторики Алексея Подберезкина, одного из авторов программы НПСР. «Национальное достоинство», «национальный суверенитет», «единый командный дух», «государственная воля», «жесткий государственный контроль», «потенциал великой державы», «ориентация на многополярный мир», «восстановление геополитического авторитета» — все эти выражения президент позаимствовал у них. Характерным было отсутствие слова «демократия» в первом послании Путина Федеральному собранию 8 июля 2000 года, с которым он выступил в Кремле. В последующих посланиях президента слово «демократия» прозвучало, кажется, один раз.

В декабре 2000 года Путин настоял на утверждении Думой комбинированной государственной символики. Государственным флагом оставался учрежденный при Ельцине бело-сине-красный триколор. Государственным гербом — двуглавый орел времен дореволюционной России. Но официальным знаменем российской армии осталось Красное знамя советской эпохи, а государственным гимном — старый советский гимн с несколько измененными словами, учитывавшими исчезновение с карты земного шара государства под названием Советский Союз.

Впрочем, в послании Федеральному Собранию в 2005 году Путин напомнил слушателям о том, что крушение СССР было настоящей «катастрофой»:

Прежде всего следует признать, что крушение Советского Союза было крупнейшей геополитической катастрофой века. Для российского же народа оно стало настоящей драмой. Десятки миллионов наших сограждан и соотечественников оказались за пределами российской территории.

Таким образом, была провозглашена концепция новой империи, в смысле включения в состав Российской Федерации тех территорий, где компактно живут этнические русские, и объединения вообще всех «соотечественников», раскиданных по свету, в виртуальный «русский мир». В этом «русском мире» особая роль была отведена Русской православной церкви (РПЦ), а проводимые КГБ операции по терминологии госбезопасности назывались «острые чекистские мероприятия»[428].

Еще до начала перестройки и крушения СССР спецслужбы стали «скрещивать» националистов с церковью. Традиция использования духовенства в интересах советской тирании не была новой, и церковная иерархия, может быть, больше, нежели прочие, была инфильтрирована офицерами госбезопасности, ОДР и агентами.

Совет по делам РПЦ возник по личной инициативе Сталина, причем название придумал тоже он. В задачи этой структуры входили взаимоотношения между государством и отделенной от него церковью. Совет явился миру в разгар Второй мировой войны в сентябре 1943 года, незадолго до ноябрьской встречи большой тройки в Тегеране. Сталин посчитал, что церковь, как институт, может быть возрождена и использована советским правительством и в СССР, и за его пределами. Во главе Совета Сталин поставил полковника НКВД Георгия Карпова. Годом позже соответствующие Советы по делам религиозных культов были созданы для других конфессий. Возглавили их офицеры НКВД.

Биография Карпова соответствовала поставленным перед ним задачам. Георгий Григорьевич Карпов, 1898 года рождения, работал на госбезопасность всю свою сознательную жизнь. В 1922–1928 годах он служил в Особом отделе, а в 1928–1936-м — в Контрразведывательном отделе и Секретно-политическом отделе Полномочного представительства (ПП) ОГПУ по Ленинградскому военному округу. Был заместителем начальника УНКВД по Карельской АССР (1936). В 1936–1937 годах служил заместителем начальника, а с июля 1937 года — начальником Секретно-политического отдела (затем — 4-го отдела) УГБ УНКВД по Ленинградской области. Отечественную войну встретил майором госбезопасности. Закончил генерал-майором.

В марте 1955 года Карпова уволили из органов КГБ как сторонника Берии. Было установлено, что «т. Карпов, работая в 1937–1938 гг. в Ленинградском управлении и Псковском окружном отделе НКВД, грубо нарушал социалистическую законность, производил массовые аресты ни в чем не повинных граждан, применял извращенные методы ведения следствия, а также фальсифицировал протоколы допросов арестованных». В частности, по воспоминаниям арестованного в 1937 году в Ленинграде Александра Тамми,

Карпов сначала молотил [его] табуреткой, а затем душил кожаным ремнем, медленно его закручивая […] Карпов участвовал в допросах расстрелянного в феврале 1938 года по сфабрикованному обвинению физика-теоретика Матвея Бронштейна.

За незаконные действия большая группа следственных работников Псковского окружного отдела НКВД еще в 1941 году была осуждена, а Карпова «в то время отозвали в Москву в центральный аппарат НКВД». Итоговая формулировка звучала так:

За допущенные нарушения социалистической законности в 1937–1938 гг. т. Карпов Г. Г. заслуживает исключения из КПСС, но, учитывая давность совершенных им проступков и положительную работу в последующие годы, Комитет партийного контроля ограничился в отношении Карпова Г. Г. объявлением ему строгого выговора с занесением в учетную карточку.

Тем не менее все эти годы, с сентября 1943 по февраль 1960 года, Карпов оставался председателем Совета по делам РПЦ. Только после исключения из партии в январе 1960-го за преступления в годы сталинизма его сменил генерал КГБ Владимир Куроедов.

С момента создания 5-го Управления КГБ на должность заместителя председателя Совета всегда назначался офицер 4-го отдела 5-го Управления. Именно этот отдел курировал руководство всех конфессий. Должность эта по ведомству КГБ соответствовала генеральской.

В середине 1960-х через слияние двух органов, подведомственных Совету министров СССР, — Совета по делам РПЦ и Совета по делам религиозных культов (образованного еще 19 мая 1944 года) — создали Совет по делам религий при Совете министров СССР. Это орган принимал решения о регистрации или снятии с регистрации религиозных объединений, об открытии или закрытии молитвенных зданий и домов, и осуществлял связь между правительством СССР и религиозными организациями в СССР и за рубежом — так как формально советское государство декларировало свое невмешательство в дела церкви и других религиозных организаций.

Все служители культа в СССР для осуществления своей деятельности должны были иметь регистрацию Совета, контролировавшего органы управления всех религиозных организаций, в том числе Святейший синод РПЦ. Заместитель председателя Совета Валентин Фурсов, отчитываясь перед ЦК КПСС за период 1974 — начала 1975 года, писал, что

Синод находится под контролем Совета. Вопрос подбора и расстановки его […] членов был и остается всецело в руках Совета […] Ответственные сотрудники Совета проводят систематическую воспитательно-разъяснительную работу с членами Синода, устанавливают с ними доверительные контакты.

Термин «доверительные контакты» являлся профессиональным в деятельности спецслужб и в отчете Фурсова использовался не случайно. До момента исчезновения с карты государства под названием Советский Союз и упразднения монополии КПСС на власть, то есть до 1992 года, должности заместителей председателей указанных религиозных организаций занимали офицеры ДР КГБ, являвшиеся сотрудниками 4-го отдела 5-го Управления. Подчиненность их по ведомству прикрытия была лишь номинальной. Как вспоминал бывший председатель Совета по делам религии (1985–1990) Константин Харчев,

был у меня заместитель, которому церковники ящиками носили коньяк и который их еще при этом иногда «таскал за волосы». Они зависели от него: разрешит или нет поездку за границу, захочет ли распределить в хорошую больницу.

В общем, отношения между кураторами из госбезопасности и служителями культа были «сугубо профессиональные».

После падения советской власти достоянием гласности стало наличие большого числа завербованных госбезопасностью агентов из числа руководителей-иерархов РПЦ. Так, прежний патриарх РПЦ Алексий Второй (А. М. Ридигер) в течение десятилетий состоял в агентурном аппарате советской госбезопасности под оперативным псевдонимом «Дроздов», как и его преемник патриарх Кирилл, работавший на госбезопасность под псевдонимом Михайлов. Вот что писал об этой проблеме в открытом письме священник Глеб Якунин патриарху Алексию Второму:

Одним из результатов неуемных притязаний Московской патриархии на церковное имущество, находящееся в независимой Эстонии, явилось, помимо раскола со Вселенским православием, обнародование в средствах массовой информации некоторых архивных материалов о деятельности одного из функционеров РПЦ и одновременно агента КГБ по кличке «Дроздов», начинавшего, как стало теперь известно, свою карьеру осведомителя в ЭССР. В 1991–1992 годах, во время работы с архивами союзного КГБ в рамках парламентской Комиссии по расследованию причин и обстоятельств ГКЧП, среди отчетов 4-го отдела 5-го Управления госбезопасности были обнаружены данные о деятельности агента «Дроздова», являвшегося уже одним из руководителей патриархии […] Ранее по результатам деятельности Комиссии Верховного Совета уже публиковалась архивная информация о том, что агент «Дроздов» в феврале-марте 1988 года был награжден почетной грамотой КГБ СССР […] Сопоставление биографических данных А. М. Ридигера со служебной биографией агента «Дроздова» дает веские основания полагать, что речь в них идет об одном и том же лице. В единосущности агента «Дроздова» и патриарха Алексия Второго трудно усомниться.

Олег Калугин в интервью Дмитрию Гордону тоже рассказывал об агентурной деятельности бывшего главы РПЦ Алексия Второго, умершего в 2008 году, и нового — сменившего его — патриарха Кирилла[429].

В 2012 году в интервью украинскому интернет-изданию Weekly.ua патриарх Филарет, в миру Михаил Антонович Денисенко, рассказывал, «что с комитетом госбезопасности были связаны все без исключения архиереи. Все без исключения. В советские времена никто не мог стать архиереем, если на это не давал согласие КГБ. Поэтому утверждать, что я не был связан с КГБ, было бы неправдой — был связан, как и все».

По оценке самого КГБ, к «ведущей агентуре» относились следующие агенты из числа церковной иерархии:

«Михайлов» — патриарх Московский и всея Руси, митрополит Смоленский и Калининградский (Владимир Михайлович Гундяев);

«Аббат» — митрополит Волокаламский и Юрьевский Питирим (Константин Владимирович Нечаев);

«Адамант» — митрополит Ювеналий (Владимир Кириллович Поярков);

«Антонов» — митрополит Киевский Филарет (Михаил Антонович Денисенко);

«Павел» — митрополит Воронежский Мефодий (Николай Федорович Немцов);

«Островский» — митрополит Минский Филарет (Кирилл Варфоломеевич Вахромеев);

«Святослав» — митрополит Никодим (Ротов Борис Георгиевич); в 1970 году ему было поручено временное Управление патриаршими приходами Северной и Южной Америки; затем возглавлял Отдел внешних церковных сношений РПЦ;

«Топаз» — архиепископ Калужский Климент (Герман Михайлович Капалин);

«Реставратор» — архиепископ Вильнюсский Хризостом (Георгий Федорович Мартишкин);

«Читатель» — предстоятель Латвийской православной церкви митрополит Александр (Александр Иванович Кудряшов);

«Кузнецов» — Алексей Сергеевич Буевский, сотрудник Отдела внешних сношений Московского патриархата РПЦ;

«Нестерович» — Виталий Михайлович Боровой, почетный настоятель московского храма Воскресения Словущего на Успенском Вражке;

«Анатолий» — Иван Иванович Миролюбов, сотрудник Отдела внешних церковных сношений РПЦ;

«Ивериели» — Каталикос Грузии Илия;

«Петров» — Пётр Кузьмич Раина, экзарх патриарха Московского при патриархе Александрийском и всей Африки;

«Воронов» — Аркадий Родионович Тыщук, клирик Свято-Никольского православного собора в Нью-Йорке (1977–1982);

«Фёдор» — Иван Григорьевич Борча, священник сельских приходов украинских и румынских общин канадских провинций Альберта и Саскачеван (начало 1970-х);

«Патриот» — Виктор Сергеевич Петлюченко, клирик православного прихода Эдмонтона, столицы канадской провинции Альберта;

«Икар» — Игорь Владимирович Зуземель, епископ Русской православной церкви, митрополит Венский и Австрийский;

«Есауленко» — архимандрит Иосиф (Александр Петрович Пустоутов), служил в православных храмах в Нидерландах, ФРГ, Италии и Франции. В 1976 году был назначен предстоятелем Московского патриархата при штаб-квартире Христианской мирной конференции (ХМК) в Праге;

«Владимир» — Николай Львович Церпицкий, личный секретарь митрополита Никодима;

«Симонов» — архиепископ Киприан (Михаил Викентьевич Зёрнов), настоятель храма иконы «Всех скорбящих Радость» на улице Большая Ордынка в Москве.

Доходило до анекдотичного: в 1983 году один из руководителей буддистской церкви агент «Саян» был награжден грамотой КГБ «за многолетнее сотрудничество и активную помощь органам госбезопасности».

Отчеты об агентурно-оперативной деятельности 4-го (церковного) отдела 5-го Управления КГБ ежемесячно поступали руководству 5-го Управления и складывались в папки салатового цвета под грифом «Секретно» и «Совершенно секретно». Вот некоторые выдержки из этих документов, красноречиво описывающие эту деятельность:

1967 год. На заседаниях Исполкома и ЦК Всемирного совета церквей в сентябре месяце с.г. на острове Крит с осуждением агрессивных действий США во Вьетнаме и Израиля на Ближнем Востоке выступили агенты «Святослав», «Воронов», «Антонов» и др. Делегация Русской православной церкви голосовала против резолюций по Вьетнаму и Ближнему Востоку, предложенных представителями церквей Запада, и потребовала обсуждения положения негров в США.

Август 1969 года. Нашей агентуре удалось продвинуть агента «Кузнецова» на руководящую должность во Всемирный совет церквей.

1980 год. Активный баптист-раскольник Хайло осужден по ст. 190, п. 1 УК РСФСР и направлен в психиатрическую больницу на принудительное лечение. На руководящее положение в Русскую православную церковь продвинут агент «Павел», который направлен в Иркутск.

1982 год. В настоящее время по стране… отбывают наказание 229 церковников и сектантов (в 1981 г. было 220). Кроме того, 18 человек находятся в ссылке (в 1981 г. — 24). Органами КГБ на враждебные элементы из этой категории граждан велось свыше 2500 дел оперативного учета (в 1981 г. — 2225). Наиболее значительные результаты выражаются в следующем: через ведущую агентуру Русская православная, Грузинская и Армянская церкви прочно удерживаются на позициях лояльности […] За период 1982 г. проведено 1809 встреч, получено 704 сообщения. Для работы с агентурой используются 13 явочных и 2 конспиративных квартиры. Зам. начальника 4[-го] отдела полковник Романов.

1983 год. В Москве с 28 сентября по 3 октября с.г. в Издательском отделе Московской патриархии проходила встреча представителей церковной прессы, в работе которой участвовало 12 иностранцев […] Через агентов «Аббата» и «Григория» на иностранцев оказано политически выгодное воздействие. Начальник 4[-го] отдела полковник Романов.

1987 год. Агент «Потемкин» принимал участие в заседании ЦК Всемирного совета церквей, проходившего в ФРГ. Им получены данные об обстановке в штаб-квартире этой организации, о предстоящих кадровых переменах в руководстве ее подразделений… Для контрразведывательного обеспечения заседания Комитета, продолжения работы Христианской мирной конференции и проведения агентурно-оперативных мероприятий совместно с друзьями (НРБ, ВНР, ГДР, Куба, ЧССР) в ГДР командировались тт. Широкопояс В. Н. и Спиридонов А. М. Туда же маршрутировались 12 агентов органов госбезопасности. В ходе мероприятия нейтрализованы попытки провокационных выпадов в адрес церквей социалистических стран, не допущены невыгодные кадровые изменения, приняты политически выгодные итоговые документы… Начальник 4[-го] отдела полковник Тимошевский.

1988 год. Впервые в составе советской делегации принял участие в генеральной сессии ЮНЕСКО агент «Адамант» из числа иерархов РПЦ… Рассмотрено 5 личных и рабочих дел на агентов территориальных органов, рекомендованных для продвижения в руководящее звено Русской православной церкви. Начальник 4[-го] отдела полковник Тимошевский.

Август 1988 года. По ДОР [дело оперативной разработки] «Аптекарь» проводились мероприятия, направленные на дальнейшую компрометацию объекта перед единомышленниками и связями на Западе […] Через агентуру и другие возможности удалось склонить жену «Аптекаря» обратиться в суд с заявлением о разводе с ним… Начальник 4[-го] отдела полковник Тимошевский.

1989 год. На объекте обслуживания Издательский отдел Московской патриархии установлен агент «Вилы» […] Выпущен и распространяется в церковной и околоцерковной среде очередной номер журнала «Слово», издаваемый под контролем нашей агентуры. Начальник 4[-го] отдела полковник Тимошевский.

В целях конспирации КГБ давал клички не только своей агентуре, но и тем, кто являлся «объектами оперативного наблюдения, учета или разработки». Человек, скрытый под псевдонимом «Аптекарь», — Александр Огородников, религиозный диссидент, с которым КГБ вел борьбу. Священник Александр Мень имел кличку «Миссионер»; академик Андрей Сахаров — «Аскет»; его жена Елена Боннэр — «Лиса», писатель Александр Солженицын — «Паук».

Засилье агентуры госбезопасности в РПЦ наблюдалось на всех уровнях церковной иерархии. К такому выводу, в частности, пришла Комиссия президиума Верховного Совета РФ, расследовавшая действия ГКЧП. В документе, опубликованным Комиссией, о роли РПЦ говорилось так:

Комиссия обращает внимание руководства РПЦ на антиконституционное использование Центральным комитетом КПСС и органами КГБ ряда церковных органов в своих целях путем вербовки и засылки в них агентуры КГБ. Так, по линии Отдела внешних церковных сношений выезжали за рубеж и выполняли задания руководства КГБ агенты, обозначенные кличками «Святослав», «Адамант», «Михайлов», «Топаз», «Нестерович», «Кузнецов», «Огнев» «Есауленко» и другие. Характер исполняемых ими поручений свидетельствует о неотделенности указанного Отдела от государства, о его трансформации в скрытый центр агентуры КГБ среди верующих. Через посредство агентуры держались под контролем международные религиозные организации, в которых участвовала и РПЦ: Всемирный совет церквей, Христианская мирная конференция, Конференция европейских церквей […] Председатель КГБ СССР Ю. Андропов докладывал ЦК КПСС о том, что КГБ держит под контролем отношения РПЦ с Ватиканом.

Такая глубокая инфильтрация агентуры спецслужб в религиозные объединения представляет собой серьезную опасность для общества и государства […] Как показал государственный переворот 19–21 августа 1991 года, возможность использования религии в антиконституционных целях была реальной. Глубокую обеспокоенность вызывает визит митрополита Питирима (Нечаева) к объявленному президентом России вне закона государственному преступнику Б. К. Пуго 21 августа 1991 года. На дипломатическом языке — это признание «де-факто». Питательной средой для такого визита явилось то обстоятельство, что Издательский отдел Московской патриархии контролировался агентурой КГБ. В отчетах 5-го Управления КГБ СССР по линии Издательского отдела постоянно упоминаются агенты «Аббат» (из иерархов) и «Григорьев», часто ездившие за рубеж и, очевидно, занимавшие (занимающие) высокие посты в этом учреждении.

Несомненная вина в сложившемся положении — на КПСС и подотчетных ей органах государства. Но несомненно и то, что сами религиозные объединения не знают всей правды о своих сотрудниках. Люстрация церковной агентуры могла бы быть жестким, даже жестоким актом по отношению к Церкви, и без того много пострадавшей. Комиссия считает, что лучше, если верующие сами найдут способ очищения от привнесенных, антиконституционных элементов. Но, к сожалению, руководство Церкви до сих пор не высказало официального отношения к проблеме своей деполитизации. Референт патриарха Алексия II, диакон Андрей Кураев, объявил публикации о материалах Комиссии гонением на Церковь и даже «триумфом» самого КГБ («Московские новости» № 10 за 1992 год). Однако архиепископ Вильнюсский Хризостом, по существу, опроверг диакона Кураева и рассказал о своем 18-летнем сотрудничестве с КГБ («Российская газета» № 52/388 за 1992 год, стр. 7).

Ввиду отсутствия официальной точки зрения руководства Церкви, Комиссия рекомендует внести в канонические и гражданские уставы запреты на тайное сотрудничество ответственных работников Церкви с органами государства, а также изучить предшествующую деятельность своих органов управления и международных отделов в свете соответствия этой деятельности конституционному принципу отделения Церкви от государства. Со своей стороны, для устранения опасности использования Церкви в антиконституционных целях, Комиссия предложила внести поправки в действующее законодательство, воспрещающие привлекать священнослужителей к оперативно-розыскной деятельности. Однако добиться практического исполнения этого положения можно только при запрете с обеих сторон — и со стороны государства, и со стороны самой Церкви. Комиссия выражает надежду, что РПЦ сможет преодолеть тяжелое наследие прошлого.

1992 г. Председатель Комиссии,

народный депутат Л. Пономарев.

В 1986 году КГБ арестовал писателя Павла Проценко, занимавшегося историей преследований Русской православной церкви. Ряд известных советских писателей выступили в его защиту. Однако 18–19 ноября 1986 года Проценко приговорили к трем годам лагерей общего режима за «клевету на советский государственный и общественный строй». В 1987 году, после начавшейся в стране перестройки, Проценко освободили и полностью реабилитировали. В интервью «Радио Свобода» он позже рассказывал:

Была создана комиссия по расследованию антиконституционной деятельности ГКЧП. Ее возглавлял Лев Пономарев, и активное участие в ней принимал Глеб Якунин, народный депутат Верховного Совета России. В частности, они занялись розыском документов, говорящих об антиконституционной деятельности КГБ в церковной сфере. Они проработали всего два месяца. За это время они нашли небольшое количество документов, где перечислялись клички, которые КГБ давало иерархам церкви. Причем, как правило, эти клички не были привязаны к фамилиям, поскольку давались оперативными работниками […] Но благодаря некоторой аналитической работе кое-какие клички удалось расшифровать. Через два месяца председателя Верховного Совета Хасбулатова посетил тогдашний патриарх Алексий Второй. С ним встречался также Примаков, на тот момент — руководитель службы внешней разведки. После встречи этих трех людей деятельность комиссии была срочно прекращена.

После этого появился ряд публикаций с расшифровкой имен агентов. Прежде всего, хочется сказать о таком ярком деятеле тогдашнего православия, как митрополит Киевский Филарет (Денисенко) — как установил ряд исследователей, кличка у него была «агент Антонов». Но кроме него еще целый ряд священнослужителей: например, «Аббат» — это был митрополит Питирим, руководитель тогдашнего издательского отдела. А, например, «агент Реставратор» — это был известный митрополит Хризостом, сейчас митрополит вильнюсский[430].

Из приведенных примеров понятно, каким образом можно было сделать карьеру в РПЦ в советские годы.

Показательным является наличие при бывшем патриархе Алексии Втором и его преемнике патриархе Кирилле в должности советника (в том числе по экономическим вопросам) бывшего заместителя председателя КГБ генерал-майора Валерия Федоровича Лебедева[431], активного пособника ГКЧП, привлеченного к уголовной ответственности вместе с другими участниками неудавшегося государственного переворота, но затем амнистированного. Теперь Лебедев, иногда называвший себя «профессором богословия», возглавил Фонд православного телевидения и был председателем Совета директоров кабельной телерадиокомпании Московской патриархии «Свободное народное телевидение» (СНТ). Назначения на важные для РПЦ должности проходили только с его одобрения.

Но речь шла не только о верхушке РПЦ. Церковь была пронизана агентами госбезопасности сверху донизу.

22 января 1995 года церкви вернули храм Святой мученицы Татианы при МГУ. Настоятелем храма указом патриарха Алексия Второго был назначен Максим Евгеньевич Козлов, окончивший филологический факультет МГУ по специальности «классическая филология» (древнегреческий и латинский языки). В студенческие годы М. Е. Козлов внештатно работал в издательском отделе Московской патриархии. Возглавлял издательский отдел агент 4-го отдела 5-го Управления КГБ «Аббат» (митрополит Волоколамский и Юрьевский Питирим), подбиравший сотрудников руководимого им отдела по рекомендациям кураторов от госбезопасности. В итоге в издательском отделе оказались такие агенты: будущий отец Тихон (Шевкунов), допущенный затем к самому президенту Путину, и Владимир Вигилянский, в феврале 1995 года неожиданно для всех его окружавших рукоположенный в дьяконы. В бытность отца Тихона наместником Сретенского монастыря в Москве Вигилянский служил в этом храме. В 2005 году, уже в сане священника, Вигилянский возглавил Пресс-службу Московской патриархии, которая в 2009 году была преобразована в Пресс-службу патриарха Московского и Всея Руси. В 2012 году отец Владимир (Вигилянский) сменил протоиерея М. Е. Козлова на месте настоятеля храма Святой мученицы Татианы при МГУ. А протоиерея М. Е. Козлова в том же году назначили настоятелем храма Преподобного Серафима Саровского на Краснопресненской набережной в престижном Москва-Сити.

История вербовки Вигилянского интересна, показательна и уходит своими корнями в далекие 1970-е годы, когда в поле зрения старшего оперуполномоченного 1-го отделения 9-го отдела 5-го Управления майора Владимира Гусева, вовлеченного в «отработку связей» писателя Солженицына («Паука»), попал студент Литинститута Вигилянский, общавшийся с теми, кто, по заключению Гусева, распространял в самиздате произведения «объекта разработки». 1-м отделением 9-го отдела 5-го Управления руководил тогда подполковник Вячеслав Широнин, приказавший Гусеву установить «оперативный контакт» с Вигилянским, то есть попробовать его завербовать.

Как и положено в таких случаях, по этому вопросу был составлен соответствующий рапорт на установление оперативного контакта, и о результатах письменно уведомили руководство 9-го отдела. Были собраны все сведения о семье Вигилянского. Открылось, что дед его по материнской линии был осужден за антисоветскую деятельность и расстрелян в 1938 году. Отец Владимира Вигилянского, Николай Дмитриевич Вигилянский, был тогда же осужден по 57-й статье УК РСФСР и отправлен в заключение. После смерти Сталина обоих реабилитировали. Мать Вигилянского — Инна Варламова (Клавдия Густавовна Ландау) в 1967 году выступила в поддержку Солженицына, а в 1974-м подписала письма протеста против исключения из Союза писателей СССР Лидии Чуковской и Владимира Войновича.

В один из весенних дней 1976 года Гусев пригласил обьект вербовки для беседы, в ходе которой подробно расспрашивал его о знакомых из числа «диссидентов» (по классификации Гусева), и при этом недвусмысленно дал понять, что, по мнению КГБ, Вигилянский оказался в очень неприятной ситуации. Выход у него из этой неприятной ситуации один — стать агентом госбезопасности и сообщать все, что ему станет известно, о деятельности «диссидентов», или же — распрощаться с Литинститутом.

Вигилянский согласился, и тех пор в жизни агента 9-го отдела 5-го Управления Вигилянского начались серьезные изменения «к лучшему».

В 1979 году группа московских писателей (Василий Аксенов, Юз Алешковский, Белла Ахмадулина, Андрей Вознесенский, Владимир Высоцкий, Фридрих Горенштейн, Виктор Ерофеев, Юрий Кублановский, Евгений Рейн и др.) опубликовали в самиздате альманах, названный ими «Метрополь», в который вошли их произведения, не имевшие перспектив быть опубликованными в СССР по идеологическим соображениям. Советскими властями факт появления в самиздате неподцензурного «Метрополя» был расценен как акт антисоветской провокации, поэтому все авторы, произведения которых вошли в данный альманах, подверглись различным преследованиям со стороны властей.

Один из экземпляров «Метрополя» был нелегально вывезен из СССР и опубликован в американском издательстве супругов Профферов «Ардис». Сначала было отпечатано репринтное издание, и несколько позже — обычное, типографское. После этого супруги Проффер были причислены советскими властями к числу нежелательных иностранных граждан, а их издательство получило ярлык «антисоветского».

Следующие поездки [в CCCР] были не скоро, — вспоминала Эллендея Проффер, — потому что Карлу отказали в визе, и я одна поехала в 1980 году […] Я, конечно, была в контакте со всеми писателями […] После этого мне [тоже] отказали [в визе]. Следующая моя ярмарка была в 1987 году, когда Карл уже умер. Мне долго не давали визу, я опоздала на три дня, и другие западные издатели сказали: мы протестуем, и мы закроем наши стенды, если ее не пустят. […] Наших друзей арестовывали, наши друзья ходили на допросы гэбэшников. А нас не тронули — хотя следили все время […] Только после 1990 года стало легко попасть в Россию[432].

Постоянным участником этой дружной метропольско-профферовской компании был Вигилянский. Олеся Николаева, поэтесса и жена агента, вспоминала:

И вообще за нами присматривал КГБ и даже порой откровенно «следил» глазами своих сотрудников, потому что мы дружили и с иностранными корреспондентами, и с Профферами, и с «метропольцами», которые были тогда в опале.

Контакты советских граждан с иностранцами, в особенности — с западными журналистами, строго отслеживались органами госбезопасности. Партийные органы и КГБ в те годы исходили из того, что именно эта категория тенденциозно собирает информацию, «порочащую государственный и общественный строй» СССР, которая затем распространяется за рубежом, нанося политический вред стране. Но Вигилянские, несмотря на слежку со стороны госбезопасности, неприятностей не имели, поскольку Вигилянский и был агентурой КГБ.

В 1982 году, по согласованию со своим куратором из КГБ, Вигилянского взяли на работу в качестве внештатного сотрудника в Издательский отдел Московской патриархии, где он оставался до 1986 года. В 1988 году его, беспартийного, приняли на службу в печатный орган ЦК КПСС журнал «Огонек», где с 1987 года работал агент КГБ Юмашев. Там Вигилянский стал членом редколлегии, утверждаемой Секретариатом ЦК КПСС.

В 1990 году Вигилянского приняли в члены Союза писателей СССР и осенью того же года отправили в США для чтения лекций, хотя известным литератором он не был. Преподавал он в том числе в Мичиганском университете в городке Энн Арбор, где жили Профферы и располагалось издательство «Ардис». Вернувшись, работал журналистом в различных российских изданиях, в 1995 году неожиданно стал дьяконом, а несколько позже — священником и руководителем пресс-службы патриарха Московского и Всея Руси.

Церковь интересовала госбезопасность по целому ряду очень серьезных причин. Речь шла не только о контроле над мыслями верующих и над самими верующими, но и о возможности использовать учреждение для выхода на церкви во всем мире, на заграничные ответвления РПЦ, на российскую и советскую эмиграцию, часто с церковью связанную.

Еще в 1978 году по рекомендации Питовранова приказом Андропова было создано специальное подразделение, занимавшееся в ПГУ исключительно эмигрантами из Советского Союза. Оно называлось «Отдел № 19». С конца 1980-х его возглавлял полковник Юрий Миткавючус. Задачей этого подразделения было создание надежных агентурных позиций в советской/русской эмиграции, прежде всего среди эмигрантов второго и третьего поколения, вошедших в истеблишмент стран проживания. Этот же отдел был вовлечен в проект по ликвидации «антисоветской» Русской православной церкви за рубежом (РПЦЗ). Ликвидация эта внешне должна была выглядеть как добровольное объединение РПЗЦ с подконтрольной госбезопасности Московской патриархией.

В числе тех, кто в этой связи особенно интересовал госбезопасность, был видный деятель РПЦЗ протопресвитер Александр Киселев, родившийся в 1909 году в Тверской губернии. После революции 1917 года его семья уехала в ставшую тогда независимой Эстонию, поскольку отец был родом из Юрьева (Тарту). Несколько последующих десятилетий Александр прожил в Прибалтике. Именно там он стал участником одного из наиболее значимых явлений русской церковной жизни первой половины ХХ столетия — Русского студенческого христианского движения (РСХД).

У истоков этого движения стояли такие известные деятели церкви, как протоиерей Василий Зеньковский, протоиерей Сергий Четвериков, священник Александр Ельчанинов и другие видные клерики русского православного зарубежья. Отделение РСХД было и в Прибалтике.

В 1933 году Александр Киселев окончил Рижскую духовную семинарию, предполагая продолжить обучение богословию в Свято-Сергиевском институте в Париже. Но уже в августе 1933 года он был рукоположен в сан священника и стал служить в нескольких приходах: сначала в Нарве, потом в Свято-Никольской церкви в Таллине, где диаконом был также член РСХД Алексей Ридигер, будущий патриарх Московский и всея Руси Алексий Второй, завербованный советской госбезопасностью под оперативным псевдонимом «Дроздов».

На панихиде по отцу Александру 4 октября 2001 года Алексий Второй со слезами на глазах вспоминал об тех давних годах и о том образе доброго пастыря, который для него в его отроческие годы явил тогда еще молодой священник Александр Киселев.

В 1940 году, после оккупации стран Балтии Красной армией, отец Александр уехал в Германию (помогло некоторое количество немецкой крови его супруги). После июня 1941 года начал организовывать приходскую жизнь для десятков тысяч советских граждан, оказавшихся в условиях военного времени на территории Германии — для пленных и тех, кого вывезли на работы в германский рейх.

Тогда же произошла встреча отца Александра и бывшего советского командарма генерала Андрея Власова, которого отец Александр понял и принял. Русскую освободительную армию (РОА) он считал закономерным продолжением борьбы русского народа против коммунизма, которая велась и в годы гражданской войны, и во время крестьянских восстаний в советской России.

Отец Александр стал духовником центрального штаба Вооруженных сил Комитета освобождения народов России (ВС КОНР) и наставником генерала Власова. Последние месяцы войны он провел в частях РОА в Мюнзингене, отступая с русскими частями в глубь Баварии. Позднее о Власове отец Александр подробнейшим образом рассказал в своих мемуарах «Облик генерала Власова», вышедших в 1976 году в США.

После войны священник сумел перебраться в Нью-Йорк, где создал Свято-Серафимовский фонд и издательство «Путь жизни», выпускавшее религиозно-философскую литературу. С 1978 года с группой единомышленников он издавал журнал «Русское Возрождение», в котором печатались видные литераторы, ученые и священнослужители эмиграции. Александр Киселев стал одним из основателей и духовником крупнейшей русской эмигрантской организации в США — Конгресса русских американцев. Его антикоммунизм выражался в горячем желании очистить Россию от страшной «болезни», вернуть народ на путь покаяния и служения Христу.

В 1990 году, после избрания очередного патриарха Русской православной церкви, которым стал многолетний знакомый отца Александра — Алексий Второй, Александр Киселев получил возможность посетить родину. Случай для Советского Союза был уникальный: убежденный антикоммунист, духовник генерала-изменника Власова и духовный пастырь его антисоветского воинства получил визу для въезда в страну, борьбе с которой он посвятил всю свою сознательную жизнь.

Разумеется, вопрос о поездке Александра Киселева в СССР решался не в патриархии, а в КГБ. Осуществляя разработку зарубежных антисоветских центров, РПЦЗ и видных деятелей эмиграции, КГБ проводил многоходовые операции для достижения целей, известных лишь руководству. Опытный агент 4-го отдела 5-го Управления «Дроздов», выполняя задание своих кураторов, вел обработку влиятельного в РПЦЗ своего старинного знакомого отца Александра с целью убеждения его в необходимости объединения РПЦ и РПЦЗ, руководство которой в течение многих десятилетий занимало по отношению к Московской патриархии непримиримую позицию.

Внук отца Александра Петр Холодный вспоминал, что в 1980-е годы дом его деда в Нью-Йорке был «местом тайных встреч» иерархов РПЦЗ и Московского патриархата. Именно там произошла первая неофициальная встреча Александра с будущим патриархом РПЦ Алексием Вторым, прибывшим в США по заданию КГБ. Много лет спустя Алексий Второй рассказывал об этой встрече как об абсолютно спонтанной, причем инициатором ее вроде бы был отец Александр:

С отцом Александром я был знаком с юных лет, когда мальчиком помогал ему на богослужениях […] В конце войны он уехал из Эстонии. Ни я, ни мои родители ничего о нем не слышали. И вот однажды, когда, будучи уже архиереем, я оказался в служебной поездке в Америке, мне в гостиницу вдруг позвонил отец Александр и пригласил к себе в церковь. Встреча была очень трогательной.

В 1998 году отец Александр передал в дар храму Святой мученицы Татианы, тому самому, где с 1996 года служил агент госбезопасности Вигилянский, иконостас, ранее находившийся в эмигрантской церкви в Нью-Йорке.

Еще одним ярким белоэмигрантом — агентом советской разведки и церковным деятелем — был Александр Львович Казем-Бек, 1902 года рождения, уроженец старинного дворянского рода. Отец Александра — Лев Александрович Казем-Бек (1876–1952) — окончил Пажеский корпус, где его соседом по парте был граф Алексей Игнатьев, будущий царский генерал, перешедший впоследствии на службу к большевикам и ставший известным советским разведчиком.

В августе 1917 года, из-за февральской революции, Казем-Беки уехали в Казань, а в марте 1918 года перебрались в Кисловодск, куда к этому времени съехался «весь Петроград». В 1920 году семья Казем-Беков из Новороссийска эвакуировалось в Салоники, затем в Югославию. В сентябре 1920 года А. Казем-Бек поступил в Белградский университет на филологический факультет, начал работать переводчиком в Комитете по делам русских беженцев в Белграде.

Из Югославии Казем-Беки переехали во Францию, а с 1925 по 1929 год жили в Монте-Карло.

К началу 1930-х А. Казем-Бек стал известным русским фашистом, приверженцем его итальянского течения и германского нацизма. В фашистских кругах его хорошо знали. В досье итальянских спецслужб об Александре Казем-Беке сообщалось, что он был «единственный из белоэмигрантов, кто имел аудиенцию у Муссолини, встречаясь с ним в мае 1934 года».

Казем-Бек поддерживал также отношения с первым секретарем фашистской партии Акиле Стараче, участвовал в съезде фашистских партий русской эмиграции в Берлине, был главным редактором фашистского издания «Наше знамя», издававшегося в Везине (Франция), где он сам в то время жил, занимая резко антисоветскую позицию и призывая белую эмиграцию к войне против Советского Союза.

Однако со временем взгляды Казем-Бека в отношении СССР изменились. К 1937 году он был уже сторонником Сталина и приветствовал сталинские репрессии как метод уничтожения коммунистов-интернационалистов. Произошло это, впрочем, не без влияния Алексея Игнатьева, который в те годы являлся резидентом советской разведки в Европе и поддерживал отношения с Казем-Беком[433].

После начала Второй мировой войны, в 1940 году, Казем-Бека арестовали и поместили в лагерь, откуда выпустили через год. Со своей семьей он сумел уехать в США. Но не в полном составе. Отец Александра — Лев Казем-Бек — в 1947 году вернулся в СССР, был арестован, обвинен в шпионаже и сослан в Казахстан, где умер от голода.

В Америке А. Казем-Бек преподавал русский язык в Йельском университете, возглавлял некоторое время кафедру русского языка и литературы в Коннектикутском колледже в Нью-Лондоне, принимал участие в работе религиозно-философского общества «Третий час», которое возглавляла Елена Александровна Извольская, дочь Александра Петровича Извольского (1856–1919) — российского дипломата, посла царского правительства в различных странах.

Но в его жизни была и закулисная сторона: с 1937 года, после знакомства с Игнатьевым, Казем-Бек начал работать на советскую разведку. В 1956 году, с очевидным опозданием, им заинтересовалось ФБР, и он, предварительно получив на то согласие своих кураторов из КГБ, поспешно бежал в СССР, оставив в Америке жену и двоих детей. В 1957 году он получил советское гражданство.

Вернувшись в Советский Союз, Казем-Бек опубликовал «покаянное письмо» о своей горькой судьбе в «Правде» и серию статей о «бездуховной Америке» в «Литературной газете». Позже устроился в Отделе внешних церковных сношений (ОВЦС) РПЦ.

Бобков в книге «Последние двадцать лет. Записки начальника политической контрразведки» описывал свои неоднократные встречи и беседы с Казем-Беком, а кадровый разведчик Александр Соколов в книге «Анатомия предательства: “Суперкрот” ЦРУ в КГБ» (2005) сообщал, что именно он устроил Казем-Бека в ОВЦС.

Официально он занимал в ОВЦС должность переводчика. Фактически — являлся «правой рукой» и референтом митрополита Никодима (Ротова), агента «Святослава», ведавшего связями с зарубежными церквями.

Казем-Бек имел открытый счет в престижном московском ресторане «Прага». Ему и его новой семье (он сочетался в СССР церковным браком с 18-летней Сильвой Борисовной Цветаевой) предоставили квартиру в элитном доме на Фрунзенской набережной, где проживали ответственные сотрудники Министерства обороны СССР. Оставленная им в США супруга, на иждивении которой находились двое детей, не зная о его втором браке, по просьбе мужа посылала ему в Москву все, о чем тот просил, не получая взамен никакого материального возмещения и поддержки. Когда обман со вторым браком раскрылся, бывшая жена отправила письмо патриарху Алексию Второму с вопросом, правда ли, что у мужа теперь вторая жена. 15 января 1967 года патриарх ответил:

Относительно Казем-Бека ничего вам сказать не могу, так как не знаю интимных сторон его жизни. Я его очень люблю. Он прекрасный, воспитанный человек, и я его часто вижу. Он очень нам помогает при сношениях с разными иностранными делегациями […] Алексий.

В КГБ усмотрели в письме американской жены Казем-Бека происки спецслужб США. C целью противодействия им на встречу с брошенной женой был отправлен священник, сотрудник ОВЦС Борис Кудинкин, являвшийся сотрудником советской разведки. Вера Рещикова, работавшая вместе с ним в ОВЦС, вспоминала:

Это был отпетый мерзавец […] Он был шпионом. Он заманивал [к себе] женщин, а агенты [КГБ], спрятавшиеся в соседней комнате, фотографировали их. Одна из его жертв, чешка, пожаловалась в консульство своей страны. Несмотря на скандал, он продолжал работать в ОВЦС[434].

Надо отдать должное, работал «отпетый мерзавец» успешно: соблазнил секретаршу посольства Нидерландов в Москве. Эта женщина, уже немолодая, попала под его «славянское обаяние», после чего впала в депрессию и была отозвана своим правительством. Через год, когда она работала в одной из столиц на Ближнем Востоке, советская разведка с нею связалась…

Михаил Николаевич Чавчавадзе, шурин Александра Казем-Бека, познакомивший его с Игнатьевым и тоже оказавшийся в эмиграции во Франции, в 1947 году также вернулся с семьей в СССР, был арестован, обвинен в шпионаже и в 1949 году осужден на 25 лет лагерей. Семью его в 1949 году сослали в Казахстан. В числе сосланных оказался и Зураб Чавчавадзе — сын Михаила Чавчавадзе и племянник Александра Казем-Бека. Родился он в 1943-м в оккупированном немцами Париже, в 1947-м с родителями вернулся в СССР и в 6 лет был репрессирован как сын «врага народа». Зураб Чавчавадзе вспоминал:

Шел 1956 год. Мой отец, вернувшийся с семьей после войны из эмиграции в СССР и поплатившийся за это осуждением на 25 лет ГУЛАГа, подпал под хрущевскую реабилитацию и приехал за нами из заполярной Инты в южно-казахстанскую ссылку, в коей мы пребывали в статусе семьи «врага народа». Отбив в себе всякую охоту трудиться на советскую власть, реабилитированный «враг народа» перевез нас в Алма-Ату, где устроился на работу в канцелярию архиепископа Алексия (тогдашнего управляющего казахстанской епархией)[435].

В 1969 году Зураб Чавчавадзе окончил факультет западноевропейской филологии Тбилисского государственного университета и в 1969–1971 годах работал старшим научным сотрудником грузинского НИИ научной информации в Тбилиси. В 1971–1989 годах он был старшим преподавателем кафедры новых методов обучения в тбилисском университете. Но в 1990 году он стал одним из организаторов Российского дворянского собрания (Союз потомков российского дворянства), и не случайно.

19 августа 1991 года, во время ГКЧП, в Москве проходил Первый конгресс соотечественников, подлинным инициатором которого был КГБ. Одним из видных участников Конгресса был глава РПЦ патриарх Алексий Второй, год назад продвинутый на эту должность 4-м отделом 5-го Управления.

Международные мероприятия вообще и конгрессы соотечественников в частности, с завидной регулярностью проводимые в Москве с августа 1991 года, с точки зрения КГБ представляли удобную возможность для использования участников форумов в интересах госбезопасности. Изучение тех, кто впоследствии приглашался как участник конгресса, начиналось задолго до проведения мероприятия. Сам же конгресс становился кульминационным моментом при обработке и вербовке спецслужбами представлявших для них интерес участников. Подобная деятельность рано или поздно приносила свои плоды.

Так, в августе 1991 года патриарх Алексий Второй во время Конгресса соотечественников в Москве принял Глеба Рара, известного русского эмигранта, многолетнего сотрудника радио «Свобода», одного из деятелей РПЦЗ, и через него передал Архиерейскому синоду РПЦЗ предложение о воссоединении РПЦ с РПЦЗ с сохранением за РПЦЗ полной автономии[436].

В ноябре 1991 года состоялся официальный визит патриарха Алексия Второго в США. По его приглашению отец Александр принял участие в совместном молебне в Свято-Николаевском соборе в Нью-Йорке — главном соборе патриарших приходов в Штатах. Глава РПЦЗ митрополит Виталий категорически возражал против совместного молебна представителей двух Церквей, имевших противоположные воззрения на существовавший в СССР строй, и неоднократно укорял о. Александра: «Вы с нами, но вы не наш». И действительно, в 1991 году Александр вернулся в Россию и поселился в Донском монастыре в Москве (в стенах которого завершил свой жизненный путь 3 октября 2001 года).

В январе 1992 года Архиерейский синод РПЦЗ направил в Россию викария Западно-Европейской епархии РПЦЗ епископа Каннского Варнаву с поручением организовать постоянно действующее Синодальное подворье РПЦЗ в Москве. Скоро оно и появилось в одном из корпусов Марфо-Мариинской обители, принадлежавшем городской поликлинике. Почему-то там же разместился штаб Национально-патриотического фронта «Память», возглавляемого агентом 5-го Управления Васильевым и Баркашовым.

19 марта 1992 года в обители состоялась пресс-конференция, в ходе которой протоиерей Алексей Аверьянов от имени епископа Варнавы и со ссылкой на митрополита РПЦЗ Виталия заявил о союзе с «Памятью», которая, по его словам, «создает отряды быстрого реагирования для защиты храмов РПЦЗ от их захвата». А так как захватывать никто никого не планировал, все происходившее было хорошо организованной госбезопасностью в отношении РПЦЗ провокацией.

Д. Васильев на этой же пресс-конференции заявил, что готов летом «взять Москву в тройное кольцо» блокады с целью свержения правительства. Через два месяца, 19 мая, епископ Варнава принял участие в демонстрации «Памяти» на Садовом кольце в Москве, а во время поездок Д. Васильева часто сопровождал его вместе с протоиереем Алексеем Аверьяновым.

Разумеется, «соседство» и содружество РПЦЗ и радикальной, фашистской, националистической и антисемитской организации нанесло непоправимый ущерб репутации РПЦЗ в России[437]. РПЦЗ раскололась на сторонников и противников митрополита Виталия, и последний очень скоро утратил свой пост.

11–12 октября 2001 года в Москве в Колонном зале Дома Союзов открылся Всемирный конгресс соотечественников, в котором приняли участие делегаты из 47 стран и видные политические деятели России. Во вступительной речи Путин использовал термин «русский мир» и обозначил направления, по которым в дальнейшем должны были выстраиваться отношения Российской Федерации и зарубежных соотечественников, призвав к поиску путей консолидации российской диаспоры и укрепления ее связей с Россией.

17 мая 2007 года на торжественном приеме в Кремле по случаю подписания Акта о каноническом общении РПЦЗ с РПЦ Путин подвел первые итоги многолетней операции госбезопасности по уничтожению РПЗЦ:

Восстановление единства Русской православной церкви имеет не только внутрицерковное значение, но является важным духовным стимулом к консолидации всего «русского мира».

Протоиерей Российской православной автономной церкви, настоятель храма святого царя-мученика Николая Второго Михаил Ардов, услышав это, воскликнул:

Это окончательная победа КГБ над Зарубежной церковью. И в то же время это глупейшее решение […] Патриархия всегда «в кармане» у того, кто сидит в Кремле[438].

Американское издание Тhe Wall Street Journal 25 мая 2007 года тоже прокомментировало заявление Путина:

Речь идет не только о богословских и нравственных сторонах дела. Есть подозрения, что Путин формирует новые разветвленные каналы влияния, используя церковь для укрепления связей с общинами русских эмигрантов по всему миру.

Слияние православия и национализма позволило российскому руководству отстроить фундамент будущей идеологии. Расширение этой идеологии на «русских за рубежом» дало возможность, в свою очередь, создать за пределами Российской Федерации мощнейшую «пятую колонну», получившую название «Русский мир», ставшую важнейшим инструментом проведения российской внешней политики[439].

Госбезопасность — националисты — церковь — церковь за рубежом — эмигранты — русские за рубежом — русские, живущие за границей — русский мир… Все это связалось в единый клубок, который десятилетиями мотался госбезопасностью. Что может ярче демонстрировать переплетение этих отношений, чем биография агента КГБ Баркашова, который из «Памяти» пытался дважды — в 1996 и 1999 годах — перебазироваться в Думу от националистического блока «Спас», в 2000 году поддержал на выборах Путина, в 2005 году стал монахом под именем Михаила, а в декабре 2006 года на основе московской региональной организации Русское национальное единство (РНЕ) создал «Движение Александра Баркашова», в фундамент идеологии которого заложил религиозную составляющую. Духовным наставником движения стал сам Баркашов под именем «отца Михаила».

Для прикрытия деятельности госбезопасности в России и за рубежом, и для дополнительных возможностей по финансированию этой деятельности, создавались и множились различные, в том числе — благотворительные, фонды.

Еще в 1985 году Кобзона пригласили на пост вице-президента по гуманитарным вопросам созданной при участии КГБ братьями Анзором и Отари Квантришвили ассоциации «ХХI век». Отари («Отарик») был одним из «крестных отцов» российской оргпреступности и одновременно являлся агентом 2-й Службы УКГБ по г. Москва и Московской области, осуществлявшей разработку московских криминальных группировок. В 1986 году для социальной защиты работников органов внутренних дел по инициативе спецслужб возник фонд «Щит и лира», который возглавил тот же Кобзон. В 1989 году он же стал еще и президентом благотворительного фонда «Московит».

Кроме этого, спецслужбы создали «Национальный фонд спортсменов», который возглавлял агент КГБ Тарпищев, и «Общественный фонд содействия миру и сотрудничеству на Кавказе “Единение”», под руководством Петра Суслова из СВР.

Однако затем начали появляться фонды с совсем другими названиями.

В 1992 году в Москве образовался фонд «Святого Всехвального апостола Андрея Первозванного». На его сайте сообщалось, что цель деятельности — «осуществление проектов, направленных на формирование в обществе позитивного отношения к традиционным, скрепляющим основам России — государству, церкви, армии» и что фонд «ратует за пробуждение в человеке духовных основ, прочно связанных с историей и культурой народа». Также фонд задекларировал «принесение в пределы РПЦ православных святынь». Создателем фонда был Александр Владимирович Мельник.

На момент регистрации фонда его основатель был корреспондентом молдавской газеты «Вечерний Кишинев». Одновременно с фондом Мельник зарегистрировал в Москве издательство «Андреевский флаг», основанное при поддержке только что созданного фонда и специализирующееся «на выпуске православной, военной, морской, исторической литературы», и еще один фонд — межрегиональный общественный фонд «Центр национальной славы». Все три структуры зарегистрировали по адресу Москва, ул. Большая Ордынка, дом 35 (594 кв. м площади).

Как удалось кишиневцу Мельнику заполучить это здание в столице — неизвестно. Но если сопоставить несколько фактов, то многое прояснится.

Здание по адресу Ордынка, 35, практически примыкало к комплексу зданий с адресом Ордынка, 34, в котором до революции размещалась Марфо-Мариинская обитель — женский монастырь Русской православной церкви, основанный великой княгиней Елизаветой Фёдоровной в 1909 году. 7 мая 1918 года Елизавету Фёдоровну арестовали чекисты, но обитель продолжила свою деятельность как поликлиника, в которой служили сестры под руководством княжны Голицыной. Затем княжну тоже арестовали. Часть послушниц выслали в Туркестан; другие сами переселились в Тверскую область, где создали огородное хозяйство.

После подавления путча обитель начала возрождаться, но ненадолго. Уже в 1992 году в указанных помещениях поселились баркашевцы со своей «Памятью». А потом рейдерский захват обители осуществил руководитель открытого акционерного общества «Российские железные дороги» Владимир Якунин. Легко быть православным, когда у тебя за спиной структура, сравнимая с «Газпромом», — 1,3 млн сотрудников, своя медиаимперия, 30 тысяч вооруженной охраны и полтора триллиона рублей бюджет!

К 2006 году Якунин возглавил попечительский совет фонда «Святого Всехвального апостола Андрея Первозванного» и окончательно получил над ним бразды управления, став одним из самых влиятельных «православных чекистов».

В своей книге «Российская школа геополитики» (2006) Якунин восемь раз цитировал русского националиста Дугина и числился редактором двух его антологий, опубликованных принадлежавшим Якунину «Центром проблемного анализа и государственно-управленческого проектирования».

Кроме «Центра проблемного анализа», он контролировал также «Центр национальной славы», созданный Мельником, и, начиная с 2004 года, ежегодно проводил съезды русских консерваторов — церковных и государственных деятелей — в православном монастыре на острове Родос. Дугин там был неизменным докладчиком. «Мы работаем на одном конвейере», — сказал как-то в интервью Якунин о Дугине[440].

5 марта 2013 года Якунин зарегистрировал еще фонд целевого капитала «Истоки». Директором был назначен Сергей Щеблыгин. По объему сформированного целевого капитала фонд быстро вошел в пятерку крупнейших в России, а Якунина и Щеблыгина награждили высшей наградой Иерусалимской православной церкви — орденом Святого Гроба Господня.

23 июля 2013 года вместе с женой Натальей они основали в Женеве «эндаумент» Фонда Андрея Первозванного. Его озвученная задача — поддержка исследований и сохранение русского национального наследия, а также содействие мирному сосуществованию различных народов и религий. Наталья Якунина стала президентом фонда; Владимир Якунин — вице-президентом. В правление швейцарской структуры вошел также кадровый разведчик Михаил Ильич Якушев. С 2004 года он числился первым вице-президентом «Фонда Андрея Первозванного» и «Центра национальной славы»[441].

Якушев родился в 1959 году в г. Долгопрудный, Московской области. После учебы в МГУ был зачислен в «101-ю школу» (будущий Институт КГБ им. Ю. В. Андропова), являвшуюся учебным заведением советской/российской внешней разведки.

В 1988 году отправился в зарубежную командировку под дипломатическим прикрытием в посольство СССР в Тунисе. С 1994 по 1999 год работал на должности первого секретаря посольства РФ в Израиле, затем числился советником в МИДе России. С мая 2002 по апрель 2003 года был руководителем аппарата Комитета Совета Федерации по международным делам.

В интервью сайту «Православие и мир» от 23 апреля 2013 года Якушев рассказал о себе:

Я был первым октябренком в классе, первым пионером и первым комсомольцем. В армии я вступил в кандидаты в члены КПСС, в 1979 году был принят в партию. Более того, в армии я был руководителем кружка по изучению биографии Владимира Ильича Ленина […] После службы с третьей попытки сумел поступить в Институт стран Азии и Африки при МГУ на историко-филологический факультет, и там я очень часто сдавал историю партии. Для меня предмет «История КПСС» всегда был очень легким предметом […]

Первый раз в Иерусалиме [… я оказался] в декабрьские дни 1994 года. Тогда меня послали первым секретарем работать в наше посольство в Тель-Авиве, и я с 15 ноября [19]94-го года по 30 мая [19]99-го года служил дипломатом в нашем посольстве. И занимался по роду службы (это моя нагрузка была) связью с Иерусалимским патриархатом. Но эта нагрузка стала моим любимым делом. Тогда еще был патриарх Диодор, кстати, кавалер международной премии Андрея Первозванного «За Веру и Верность» […] Занимался вопросами российской недвижимости. Нам удалось […] получить бумагу в МИДе о перерегистрации советской недвижимости на российскую, потому что распад Советского Союза — опять удар. Это претензии Украины, прежде всего, на часть вот этой церковной недвижимости. В общем, израильтяне тоже долго думали, как нам быть […] Здесь помогла позиция и Ясира Арафата, который в поддержку выступил категорически за Московский патриархат.

Российская недвижимость за рубежом была и оставалась приоритетной задачей руководства России. 8 апреля 1983 года в Вене была подписана международная Конвенция «О правопреемстве государств в отношении государственной собственности, государственных архивов и государственных долгов». В числе стран, подписавших Конвенцию, был и Советский Союз. При его распаде в соответствии с подписанным ранее документом определяли часть имущества для каждого из государств-преемников. Рассчитывали их исходя из экспорта-импорта в национальном доходе и численности населения республик в 1986–1990 годы. Доля России составила 61,34 %, Украины — 16,37 %, Белоруссии — 4,13 %, Узбекистана — 3,27 %, Казахстана — 3,86 %, Грузии — 1,62 % и далее по убыванию до Эстонии — 0,62 %.

Оценив эту арифметику, Россия предложила так называемый «нулевой вариант», по которому предусматривалось принятие Российской Федерацией на себя бремени уплаты внешнего долга СССР в обмен на его активы. Бывшие союзные республики за исключением двух — Украины и Грузии — согласились. А вот два новых государства планировали получить полагавшуюся им по закону долю из активов распавшейся империи. Но они так ничего и не получили. Вместо этого Россия начала против них войну: в 2008 году против Грузии, в 2014-м — против Украины.

До 2008 года в вину Путину можно было поставить главным образом желание узурпировать власть в России в пользу госбезопасности. И пока за пределы конкретного государства, известного миру как Российская Федерация, не устремлялись взоры маленького диктатора, США и Европа не готовы были видеть в Путине угрозу в том классическом смысле, каковую представляли для цивилизованного мира Ленин, Сталин, Хрущев или Брежнев с их теорией мировой революции и победы социализма во всем мире.

Путин даже казался самым прогрессивным, самым предсказуемым и даже самым проамериканским лидером, с которым когда-либо приходилось иметь дело иностранным правительствам. За исключением Горбачева и Ельцина (в начале его президентского правления) Путин виделся человеком, с которым всегда можно было договориться. На этом безоблачном фоне в августе 2008 года (формально президентом являлся Дмитрий Медведев) российские войска вторглись в Грузию.

История российско-грузинской войны запутанна и сложна, и задействованные в дезинформационной войне российские средства массовой информации сделали все возможное для того, чтобы перекричать мировую прессу. С большим трудом находя на карте даже Грузию, не говоря уже об Абхазии и Южной Осетии, западные политики, журналисты и общественность не в состоянии были разобраться в этом действительно сложном противостоянии небольших кавказских народов, то мирно сосуществовавших, то враждующих друг с другом.

Когда в августе 2008-го стало понятно, что у российской армии нет планов войти в Тбилиси и захватить всю Грузию, западные державы вздохнули спокойно и убрали географические карты на полки. Постепенно российско-грузинский конфликт отошел в прошлое и был предан забвению. Абхазия и Южная Осетия, в которой остались российские войска, провели контролируемые Кремлем референдумы и провозгласили независимость, признанную из значимых государств только Россией. А Грузия в знак протеста разорвала с Россией дипломатические отношения.

В отличие от Грузии, найти на карте Украину было легко. Это большое государство, по территории и населению сравнимое с Францией.

Решение о российском вторжении в Украину весной 2014 года не было спонтанным. Это было продолжение старой политики иными методами.

В сентябре 2004 года во время президентских выборов в Украине российские спецслужбы предприняли попытку устранения кандидата на пост президента Украины Виктора Ющенко. Оппонентом Ющенко был Виктор Янукович. 5 сентября 2004 года, в разгар избирательной кампании, Ющенко проводил обычные встречи — вел переговоры, общался не только в кругу друзей и соратников. Уже 6 сентября почувствовал недомогание и 10 сентября был госпитализирован в австрийскую клинику «Рудольфинерхаус» (Rudolfinerhaus), где ему поставили диазноз: «острый панкреатит» с осложнениями, вызванными отравлением токсинами. Время отравления: примерно за пять дней до госпитализации.

В организме Ющенко обнаружили химические вещества, которые обычно не содержатся в продуктах питания. В частности, группа американских врачей нашла в его крови высокотоксичный диоксин.

На выборах Ющенко одержал над Януковичем победу и стал президентом. Но еще до выборов генпрокуратура Украины возбудила уголовное дело по факту отравления Ющенко.

Было проведено несколько повторных экспертиз. На конец мая 2006 года диоксин все еще был в крови президента Украины. Экспертизу проводила комиссия из украинских, американских, немецких и японских специалистов. Они подтвердили старые выводы лабораторий Нидерландов, Германии, Великобритании и Бельгии о том, что в организме Ющенко содержится отравляющее вещество — диоксин.

7 сентября 2009 года президент Украины Ющенко заявил, что расследование дела о его отравлении в 2004 году завершено:

Расследование завершено, прокуратура привлекла к расследованию около тысячи свидетелей. Я сам несколько раз ходил в Генпрокуратуру давать показания. Не дали показания ряд народных депутатов, среди которых и лидер оппозиции Виктор Янукович.

По его словам, люди, организовавшие его отравление, на тот момент уже четыре года находились в Москве:

Я трижды обращался к президенту России и просил, чтобы их допросили украинские следователи. Следователи готовы провести допрос в нашем посольстве в Москве. К подозреваемым относятся бывший заместитель председателя СБУ, повар и лицо из обслуживания. Эти все люди находятся в Москве.

10 и 11 сентября 2007 года Ющенко повторил, что российское правительство отказывается выдать ключевых подозреваемых и предоставить образцы, необходимые для раскрытия дела. Президент Украины также сообщил, что яд, которым он был отравлен, производится только в США, Великобритании и России. США и Великобритания свои образцы давно предоставили.

Советское вторжение в Афганистан началось с неудавшегося отравления Амина. Российское вторжение в Украину началось с неудавшегося отравления Ющенко.

Разработка политической программы, обосновывавшей расширение границ Российской Федерации и опирающейся на концепцию «русского мира», была поручена новому институту, ранее являвшемуся частью СВР, но весной 2009 года, вскоре после российского вторжения в Грузию, выведенному из госбезопасности в самостоятельную структуру как «Российский институт стратегических исследований» (РИСИ). Учредителем и основным заказчиком работ РИСИ стала Администрация президента РФ.

РИСИ был бывшим засекреченным институтом СВР. Расположен он на северной окраине Москвы, укрывшись в глубине спального района между Флотской, Фестивальной и Онежской улицами, под надежной защитой бойцов внутренних войск. Работало в нем более двухсот сотрудников СВР.

На пост директора РИСИ назначили бывшего начальника Информационно-аналитического управления СВР, куратора балканского направления (Болгария, бывшая Югославия, Греция) генерал-лейтенанта Леонида Петровича Решетникова, 1947 года рождения.

Родился он в семье военнослужащего в Потсдаме. В 1970 году окончил исторический факультет Харьковского государственного университета, учился в аспирантуре Софийского университета (1971–1974). В 1974–1976 годах работал в Институте экономики мировой социалистической системы Академии наук СССР. С апреля 1976 по апрель 2009 года служил во внешней разведке. В апреле 2009 года вышел в ОДР и 29 апреля 2009 года Указом президента РФ был назначен директором РИСИ.

Мы действительно были закрытым институтом внешней разведки, специализирующимся на анализе доступной информации по дальнему и ближнему зарубежью, — рассказывал Решетников, — то есть на информации, которая нужна не только разведке, но и структурам, которые определяют внешнюю политику страны. Как ни странно, но в администрации президента России подобных серьезных аналитических центров не было […] Администрации президента не хватало серьезных специалистов, и разведке пришлось поделиться.

Ведущим специалистом возглавляемого Решетниковым института был доктор исторических наук Александр Николаевич Сытин. Но вскоре он уволился из-за разногласий с начальством и в знак протеста засвидетельствовал механизм принятия внешнеполитических решений Кремля. Предоставим слово этому важному свидетелю и его уникальным показаниям, проливающим свет в том числе и на историю принятия российским правительством решения о вторжении в 2014 году в Украину:

Одной из достаточно важных экспертных площадок является малоизвестный широкой публике Российский институт стратегических исследований (РИСИ), в котором автор этих строк проработал более 10 лет […] Этот институт до 2009 г. входил в состав Службы внешней разведки (СВР РФ). Его задачей было изучение и анализ открытой информации по вопросам внешней политики России и международных отношений.

Так начал свое повествование Сытин. По его мнению, проблемы возникли после того, как директор института Решетников ударился в православие:

Еще в период своей работы на Балканах он «воцерковился». Этот в целом понятный для стареющего и очень нездорового человека шаг в его случае прошел почти в клинической форме. У генерала бывшего Первого главного управления (ПГУ) КГБ коммуниста Л. Решетникова это приняло крайние формы увлечения Белым движением, Белой православной идеей, духовным и территориальным возрождением Империи […]

Во главе Центра исследования проблем стран ближнего зарубежья, в котором над проблемами стран Балтии (Латвии, Литвы, Эстонии) работал автор этих строк, была поставлена «ведущий отечественный украиновед» Тамара Гузенкова […] На тот момент никакими познаниями, кроме владения украинским языком, она в этой области не обладала […] Сочетание исторического невежества, российско-советского великодержавного хамства […] сыграли с руководством РИСИ злую шутку […] Решетников и Т. Гузенкова стали в российском экспертном сообществе олицетворением худших черт режима В. Януковича.

К началу третьего срока президентства В. Путина в Институте окончательно оформился православно-имперский начальствующий блок Л. Решетникова, Т. Гузенковой и М. Смолина. Было развернуто информационно-пропагандистское обеспечение реализации проекта евразийской интеграции. Руководство Института использовало его как собственный бренд. Был создан Евразийский форум РИСИ с периодическими дорогостоящими международными конференциями.

Надвигались украинские события. Во время «торговой войны» России и Украины накануне Вильнюсского саммита в администрацию президента шли записки и обзоры, в которых утверждалось, что украинский народ со времен Переяславской рады неизменно привержен России, что «незначительные западные веяния» носят маргинальный характер, провоцируются кучкой профашистских выходцев с Западной Украины — тех территорий, которые входили в состав Австро-Венгерской империи, обладающих отличным от большинства жителей социокультурным кодом. Подавляющее же большинство украинцев хранит память об общей истории, Великой Отечественной войне, мечтает о возрождении общего государственного существования Империи/СССР. Все, что так или иначе свидетельствовало об обратном, приписывалось деятельности НКО, финансируемых Госдепом США, Брюсселем, Варшавой и Вильнюсом. В записках, написанных или отредактированных Т. Гузенковой, звучали призывы максимально надавить на В. Януковича путем топливно-энергетического и торгового шантажа, добиться от него отказа от подписания Вильнюсских прелиминариев и обеспечить евразийскую интеграцию Украины.

Трудно с определенностью сказать, формировали ли эти записки концепцию Кремля в отношении Украины, или лишь укрепляли ее, вписываясь в систему априорно принятых решений. Очевидно только практически полное совпадение содержания материалов РИСИ и реальных шагов руководства РФ в области внешней политики. Разумеется, никто из руководства Института не только не предвидел Майдана, но и всячески уверял себя и своих заказчиков-адресатов в принципиальной невозможности подобного сценария… У российских аналитиков есть два универсальных, никогда не подводящих, хотя и не согласующихся между собой объяснения — происки фашистов и интриги Госдепа/ЦРУ/мировой закулисы. Поскольку она «закулиса», что с нее спросишь, ведь о ней все равно ничего не известно, вплоть до самого факта ее существования. Именно эти объяснения были положены в основу оценок Правого сектора (фашизм) и того безусловного национального подъема в Украине, для которого Майдан (мировая закулиса) стал лишь началом. Параллельно в АП шли записки о том, как хочет народ Крыма присоединиться к РФ, как он опасается украинизации, запрета русского языка и вытеснения православия униатством…

Институт, правда, в глубокой тайне, принял самое непосредственное участие в проектах Славянская гвардия, Русский сектор и Русский вектор. Весной тон направляемой адресатам корреспонденции становится все более воинственным и залихватски-пропагандистским. Аналитическая составляющая усилиями Т. Гузенковой и поддерживающего ее Л. Решетникова была нивелирована практически до нуля. Зато десятками шли записки о необходимости формирования в украинском тылу боевого пророссийского подполья, засылки диверсионных групп, подготовки к броску на юг в направлении Мариуполь — Николаев — Одесса и создания Великой Новороссии, включающей Приднестровье, которая, как и Крым, должна была воссоединиться с Россией. Зато ни слова не было написано о возможном сопротивлении Украины, мобилизации армии и добровольческих формирований, о возможных санкциях, их последствиях. Реакция США и европейских стран НАТО даже не обсуждались. В конце октября частым гостем на институтских мероприятиях стал Гиркин (Стрелков), которого Л. Решетников неоднократно публично называл своим другом. По мере того, как проект «Новороссия» все больше демонстрировал несостоятельность и неуправляемость, а из Кремля стали поступать сигналы о неготовности ввязываться в полномасштабную войну с Украиной и осуществлять бросок через Мариуполь на Приднестровье… стала очевидна экспертная вина Института в процессе принятия (поддержки) решений, приведших Россию к серьезному экономическому и международному кризису.

[…] С подачи РИСИ администрации [президента], а значит и самому президенту, активно внушалась мысль о том, что:

Государства постсоветского пространства не являются полноценными субъектами международных отношений. Сам факт их появления на мировой политической карте и дальнейшего существования не более чем результат российских катастроф 1917 и 1991 гг., спровоцированных врагами России во главе с США. Их суверенитет — явление временное, не заслуживающее серьезного к себе отношения, этакое историческое недоразумение, которое подлежит исправлению в рамках возрождения Империи…

Запад слаб, труслив, жаден и ради нефти и газа проглотит аннексию Крыма и войну в Донбассе так же, как проглотил в 2008 г. военные действия в Абхазии и Южной Осетии;

Массовые настроения на Востоке, в том числе в Харькове и Мариуполе, направлены на воссоединение с Россией […];

Путем создания альтернативного экспертно-общественного мнения и опоры на сотрудников спецслужб Украины, а теперь и Беларуси (ибо в любом случае для российских интеграторов на очереди именно она) можно создавать сильное пророссийское движение, способное не только оказывать воздействие на общественное мнение, но и изменять политику и руководство этих стран в нужном России направлении;

Украина — квазигосударство, а украинцы — квазинарод, неспособный к реализации историко-политической роли. Только русские — единственный государствообразующий народ на постсоветском пространстве, а значит единственной формой политического существования этого пространства может быть только Российская империя.

4 января 2017 года Указом президента РФ Решетника уволили с должности директора РИСИ. Он, однако, остался в составе научного совета при МИД РФ, научного совета при СБ РФ, Общественного совета при МО РФ и стал председателем наблюдательного совета телеканала «Царьград ТВ», основанного «православным олигархом» Константином Малофеевым.

Новым директором Института назначили бывшего премьер-министра России (2004–2007) и бывший директор СВР РФ (2007–2016) Михаила Фрадкова.

Малофеев принимал непосредственное участие во внешнеполитических операциях российского руководства через различные неформальные структуры, организованные госбезопасностью страны. Он был многолетним прихожанином — будто нет в Москве других храмов — храма Святой мученицы Татианы, где служил священником Вигилянский. Он входил в близкий круг отца Тихона (Шевкунова). Духовным отцом Малофеева, со времен его подросткового возраста, был «монархист» Зураб Чавчавадзе, племянник агента советской разведки Александра Казем-Бека, основатель Российского дворянского собрания, друг и наставник с молодых лет самого отца Тихона.

В январе 2007 года Малофеев стал учредителем и председателем православного фонда Василия Великого, а генеральным директором назначил Зураба Чавчавадзе, возглавлявшего православную гимназию Святителя Василия Великого, созданную на учредительские деньги.

Чавчавадзе, в свою очередь, являлся одним из идеологов формально не оформленной группы «православных чекистов» и одним из основных пропагандистов «русского мира». Приведем в этой связи фрагменты из воспоминаний Чавчавадзе:

Мы много разговаривали с Игорем [Стрелковым-Гиркиным] вместе с Константином Малофеевым, объясняли наши позиции, поскольку нам предстояло сотрудничать, когда Стрелков еще до крымских событий вливался в нашу структуру, когда он пришел на работу в наш Фонд Василия Великого. Он сразу вызвал симпатию и у меня, и у Константина, с которым мы обменялись сразу своими впечатлениями. Мы заинтересованно с ним беседовали, нашли много общего. Выяснилось, что Стрелков — монархист, а мы с Константином Малофеевым — монархисты убежденные, что называется, со стажем. С Константином я знаком очень давно, с тех пор как передавал ему, пятнадцатилетнему мальчику, ответ на его письмо к Великому князю Владимиру Кирилловичу. Я тогда был активным участником монархического движения. И на фоне всех ссор и дрязг в монархической среде искренняя и чистая позиция юного Кости меня просто подкупила. Я понял: вот он и является настоящим монархистом. Словом, для меня Костя — родной человек. И вот мы вместе с ним говорим: какой удивительный человек Игорь Стрелков! […]

Я ведь лично знаю Игоря Стрелкова, а Сашу Бородая я вообще знаю с пеленок, что называется. Мы были очень близкими друзьями с его отцом Юрием Мефодиевичем Бородаем, крупным философом, доктором наук. Сашу я знаю с малых лет, с умилением наблюдал за его взрослением. Он был еще совсем юным мальчиком, когда у него скончались родители. Потом он закончил Московский университет, после чего поехал на войну. В обе чеченские кампании был корреспондентом газеты [Александра Проханова] «Завтра». Я с гордостью читал его фронтовые записки […] Именно Бородай меня познакомил со своим самым близким другом Игорем Стрелковым, с которым судьба сдружила его на чеченской войне.

Кстати, в 1996 или в 1997 году мы с отцом Тихоном (Шевкуновым) полетели в Чечню, в Ханкалу, повезли туда гуманитарную помощь нашему воинскому контингенту. Это был подарок к Пасхе от прихожан Сретенского монастыря […] Главный подарок отец Тихон привез в виде своего хора, который великолепно поет, причем не только духовные песнопения, но и замечательные русские народные песни. И эти песни слушали в Ханкале наши генералы, офицеры и солдаты. Когда пел хор Сретенского монастыря прямо на поле в Ханкале, многие рыдали […] Мы жили там два дня вместе с генералами, а там были представители всех служб — ФСБ, МВД, Министерства обороны. И вот как-то после ужина мне несколько генералов рассказали про доблестного офицера Стрелкова, который помимо того, что сражается как рыцарь, еще и потрясающий стратег, и они очень ценят его советы. Поэтому, когда меня познакомил с ним Саша Бородай, я уже был подготовлен[442].

Игорь Иванович Стрелков (Игорь Всеволодович Гиркин) родился в 1970 году в Москве. Окончил Московский государственный историко-архивный институт. Имел давнее агентурное прошлое как агент ФСБ. В этом качестве участвовал в военных действиях в Приднестровье, в Боснии и в Чечне. Во время боснийской войны начал сотрудничать с газетой Александра Проханова «Завтра», где познакомился с Александром Бородаем. Позднее они совместно посещали различные «горячие точки» на территории России и публиковали о них материалы в газете «Завтра».

В 1998 году, как положительно проявивший себя агент, Гиркин был зачислен на службу в ФСБ России. В 2011-м он был послан корреспондентом ANNA-News в Абхазию. На пресс-конференции 10 июля 2014 года Гиркин сказал, что являлся полковником ФСБ, но ушел в отставку 31 марта 2013 года (до российского вторжения в Украину), что было очевидной ложью, точнее — «дезинформацией противника».

Он не ушел в отставку, а вышел в ОДР, чтобы иметь возможность участвовать в будущей военной кампании в Украине. Пока что он поступил на службу в инвестиционный фонд «Маршал-Капитал», где работал его единомышленник Бородай. Хозяином фонда был Малофеев, о котором писал журналист Олег Кашин:

Самого Малофеева все мои собеседники описывали одинаково — да, он искренне и всерьез помешан на духовности, державности, военной истории […] еще в девяностые годы он был активным православным деятелем в Петербурге, общался с покойным ныне митрополитом Иоанном (Сычёвым), имевшим в те годы репутацию открытого фашиста… После смерти митрополита Малофеев от церковных дел отошел, подружился с Александром Дугиным…превратился в ярчайшего представителя социальной группы «православные бизнесмены». По словам знакомых с ним людей, могут быть вопросы к тому, каким способом он зарабатывает свои деньги, но нет вопросов к тому, как он их тратит […] Человек, готовый тратить любые деньги на то, чтобы Россия стала похожей на ту, «которую мы потеряли».

Александр Юрьевич Бородай, 1972 года рождения, выпускник философского факультета МГУ. Принимал участие в составе одной из боевых групп в событиях сентября-октября 1993 года в Москве на стороне Верховного Совета РСФСР, воевал в Приднестровье, с середины 1990-х печатался в газете «Завтра». Стрелков и Бородай родились и выросли в Москве и никак не были связаны с Донбассом. Познакомились они в 1996 году на квартире у своей знакомой Ольги Кулыгиной, в октябре 1993 года участвовавшей, как и Бородай, в защите Белого Дома. Кулыгина служила фельдшером отряда Ц20 под командованием полковника Ерёмина. Затем работа в компании «Базовый элемент» Олега Дерипаски, была экспертом Всемирного антикриминального и антитеррористического форума, созданного бывшим министром внутренних дел Анатолием Куликовым, и журналистом информационного агентства ANNA-News в Абхазии, где тогда же оказался Гиркин. В 2012 году была командирована этим агентством в Сирию, откуда писала проасадовские тексты.

Начиная с середины 1990-х с провокационными заявлениями о статусе Крыма и Севастополя, настаивая на их принадлежности к России, стал выступать старый знакомый Бобкова мэр Москвы Лужков. Впервые о том, что Крым был незаконно передан Украине, а Севастополь является исконно русским городом и должен вернуться в Россию, Лужков заявил, когда правительством Москвы была принята программа финансовой помощи морякам Черноморского флота РФ. С этого времени при каждом посещении Севастополя московский мэр публично предъявлял претензии к украинским властям, заявляя, что Севастополь формально никогда не передавался Украине, и напоминал, что этот город является военно-морской базой российского флота и должен получить особый статус. Кроме этого, он предлагал России выйти из Договора о дружбе с Украиной и обсуждать вопрос о статусе Севастополя в международном суде.

Визит Лужкова в Крым в мае 2008 года на празднование 225-летия Черноморского флота был обставлен таким образом, что у украинской стороны не осталось сомнений в намерениях Москвы добиваться аннексии Севастополя не на словах, а на деле. Тогда градоначальник посетил базовые объекты, реконструированные на средства столичного бюджета, — Дом Москвы в Севастополе и Матросский клуб; принял участие в поминальной службе, встретился с молодежью, ветеранами и командованием Черноморского флота, пообещав всем моральную поддержку и финансовую помощь.

12 мая 2008 года Служба безопасности Украины обьявила Лужкова персоной нон-грата и на неопределенный срок запретила ему въезд на территорию страны.

Несколько ранее, в апреле 2008 года, за несколько месяцев до российского вторжения в Грузию, на саммите НАТО Путин откровенно заявил, что Украина — несостоявшееся государство и некоторые украинские территории должны быть переданы России. Тогда все собравшиеся, в том числе американский президент Джордж Буш, восприняли сказанное как шутку. Но Путин не шутил.

В январе 2014 года, незадолго до крымских событий, в Украину были доставлены «дары волхвов», являвшиеся величайшей святыней христианского мира, ранее никогда не покидавшие места своего хранения в Святом Афоне в Греции. Мероприятие это организовал и профинансировал фонд Малофеева. В Украине дарам поклонились более 400 тысяч человек. Сопровождали святыню в Украине сотрудники фонда Малофеева Бородай и Гиркин. Последний формально являлся руководителем охраны реликвии. Но тогда эти фамилии известны никому не были.

Принесение «даров волхвов» в Украину совпали по времени с затяжным политическим кризисом, ставшим известным как Евромайдан. 18–20 февраля 2014 года в Киеве пролилась кровь. На следующий день президент Украины Виктор Янукович покинул Киев.

Акция по доставке святыни на территорию Украины в действительности явилась активным мероприятием российских спецслужб и имела не только пропагандистские, но и разведывательные цели. В Киеве «дарам» поклонилось 280 тысяч человек, в Симферополе — 50 тысяч, в Севастополе — 100 тысяч человек. Как позднее заявлял Малофеев, 100 тысяч севастопольцев молились о возвращении Крыма в состав России. По его утверждениям о возможности присоединения Крыма к России тогда уже «говорили все», в том числе депутат Верховного Совета Автономной Республики Крым Сергей Аксенов и председатель этого высшего государственного органа автономии Владимир Константинов. Сразу же по завершении акции с «дарами» в первых числах февраля 2014 года Малофеев посодействовал устройству Бородая пиар-консультантом Аксенова.

Похоже, что активная фаза операции по присоединению Украины к Российской Федерации под названием «Русская весна» началась именно в феврале 2014 года. Она проводилась российскими спецслужбами и имела своей целью дестабилизацию ситуации в Украине для последующего ее захвата. В операции были задействованы три силы: российская агентура и агенты влияния; местные пророссийские «сепаратисты» и «ополченцы»; кадровые диверсанты спецподразделений российских ГРУ и ФСБ из тех, что в советские времена засылались в Африку и Латинскую Америку для разжигания там мятежей и гражданских войн. Только говорить теперь нужно было не на португальском или испанском, а на родном русском, что сильно упрощало работу диверсантов и усложняло борьбу с ними правоохранительных органов Украины.

Своей промежуточной целью «русская весна» имела развязывание информационной войны, провоцирование межэтнических, межрелигиозных и межрегиональных столкновений и создание условий для введения в Украину российских войск для оккупации сначала части Украины, а затем и всей ее территории. Конечной политической и геополитической целью операции являлась ликвидация Украины как независимого государства и включение ее в состав РФ новым субъектом с одновременным выходом к границам Молдовы и объединением с «Приднестровьем».

Детонатором взрыва «русской весны» на юго-востоке Украины послужила поспешная отмена Верховной Радой Закона о региональных языках, дававшего возможность использовать русский язык как официальный на юго-востоке Украины и в Крыму. Решение украинских парламентариев облачили в надлежащую информационную оболочку, и оно в буквальном смысле взорвало Крым и юго-восток, а «русская весна» разлилась по Украине под удобным для России лозунгом защиты русского языка и русскоязычного населения от «засевших в Киеве бандеровцев».

В документальном фильме «Крым. Путь на Родину», показанному на телеканале «Россия-1» в апреле 2015 года, Путин рассказывал:

Это была ночь с 22 на 23 февраля, закончили около 7 часов утра, и я всех отпустил и пошел спать в 7 утра. И, расставаясь, не скрою, расставаясь, перед тем как все разошлись, я всем моим коллегам, а их было четверо, сказал, что ситуация развернулась таким образом на Украине, что мы вынуждены начать работу по возврату Крыма в состав России […] но сразу же подчеркнул, что мы будем делать это только в том случае, если будем абсолютно убеждены в том, что этого хотят сами люди, которые проживают в Крыму. Выяснилось, что желающих присоединиться к России там 75 % от общего состава. Вы понимаете, был проведен закрытый опрос, вне контекста возможного присоединения[443].

Правда, он не счел нужным пояснить, что имелось в виду под «закрытым опросом». А этим «закрытым опросом» как раз и была акция Малофеева с «дарами волхвов». Инициатива «православных чекистов», дополнившая доклады РИСИ Решетникова, предопределила вторжение России в Украину.

На волне крымского успеха в ночь с 11 на 12 апреля 2014 года Гиркин, имевший богатый опыт боевых действий в составе незаконных вооруженных формирований, вторгся с авангардом численностью в 52 человека на территорию Донецкой области Украины и захватил небольшой город Славянск, положив начало российскому вторжению в Донецкую и Луганскую области Украины, где Гиркин, по старой агентурной привычке, прикрылся псевдонимом и стал известен как Стрелков. На созданный Стрелковым плацдарм устремились спецподразделения ГРУ и ФСБ для организации «самообороны».

В интервью с писателем-националистом Захаром Прилепиным на телеканале «Царьград», принадлежавшем Малофееву, 20 февраля 2017 года Бородай заявил, что акция на юго-востоке Украины не была согласована с политическим руководством России, в силу чего он был вынужден совершать частые визиты в Москву для необходимых консультаций. В это трудно поверить. Вот одна из первых российских инструкций, составленная для «украинских сепаратистов» и «ополченцев»:

Занятые здания не оставлять, а укреплять. На ночь должны быть не менее 1000 человек в каждом здании-лагере, укрепленные и вооруженные. Мужчины в отрядах, женщины обеспечивают продовольствием и медикаментами. Организовать круглосуточную караульную службу, создать вооруженные группы быстрого реагирования.

По областям — «отрубать» местные СБУ. Занимать здания, выключать связь, лишать дееспособности. У СБУ в Киеве должна пропасть опора на местах. СБУ — противник № 1 и его нужно вырубить любым способом и высветить агентуру.

Занимать региональные телестудии и начинать свои вещания. Главное — сохранить технический выход на телесеть, а если журналисты разбегутся — можно делать, что угодно — показывать ролики с You Tube, зачитывать новости. Главное — давать свою информацию.

Не требовать референдумы, а проводить их. Создавать избиркомы, требовать у официальных избиркомов списки избирателей, договариваться с типографиями и печатать бюллетени. Официальные власти в Донецке, которые тоже были за референдум, пусть помогают, но инициативу им не отдавать.

Идти на шахты и вести агитацию. Пока что это революция молодежи и стариков. Остальные вкалывают, пьют пиво. Шахты должны перейти в режим забастовок до полной определенности ситуации. В случае воссоединения с Россией простой [в работе] будет полностью компенсирован.

Связаться с «Легитимным» [президентом Януковичем]. Пусть сделает хоть что-то полезное — назначит народных представителей губерами [губернаторами] Донецкой и Луганской областей.

Среди милиции вести пропаганду невмешательства и неисполнения приказов «на защиту» подчиняющихся хунте органов власти. Даже пассивную защиту им запретить. Нечего елозить.

Части ВВ [внутренних войск] блокировать. Призывников, взятых по мобилизации, — агитировать организованно перейти на сторону народа.

Разблокировать границу с РФ хотя бы на нескольких участках. На западных границах Юго-Востока Украины, наоборот, установить заставы и никого из Западной Украины не впускать.

24 мая 2014 года заместитель председателя правительства России и агент госбезопасности Рогозин в твиттере однозначно высказался в поддержку российского вторжения в Украину, написав:

Поменял бы сейчас не задумываясь на миг все свои должности на счастье быть сейчас в одном окопе с защитниками Славянска.

Впрочем, Рогозин от должностей не отказался и в окоп не полез.

На войне с Украиной российским руководством с помощью телевидения и новых интернет-ресурсов была отработана методика создания альтернативной реальности. Если судить по российским СМИ и сайтам, Восточная Украина была российской территорией, временно оккупированной врагом. Российские деятели культуры, писатели и журналисты, как и военные, готовы были теперь убивать «украинских оккупантов». Проханов в авторской передаче «Реплика» выразительно описывал, как украинцы вот-вот начнут «вспарывать животы русским беременным женщинам». Первый канал российского телевидения, вещавший практически на всю Россию и являвшийся главным источником информации для ее жителей, рассказывал о том, как «украинцы» распинают русских детей.

Все это передавалось на русском языке на Россию и Украину 24 часа в сутки, семь дней в неделю специальным новостным каналом «Россия 24». Параллельно российский канал Russia Today (как раз в это время его замаскировали как RT, чтобы иностранцам не бросалось в глаза слово Russia) вещал на весь мир еще и на иностранных языках. Советская пропаганда, являвшаяся основным идеологическим орудием коммунистической партии, сменилась российской пропагандой. Только теперь за всем этим стояли не коммунисты, а офицеры госбезопасности.

Весной 2014 года Европа и США, в понимании Путина, были слабы и не могли воспрепятствовать агрессии. Германия зависела от российского газа, англичане — от российского капитала. Франция хотела продать «Мистрали», Швейцария — хранила российские деньги. Америка была вовлечена в войны с мусульманским экстремизмом, а нобелевский лауреат мира президент Барак Обама виделся Путину пацифистом, не готовым к единоборству с Россией.

Путин рассчитывал на то, что в 2014 году повторится сценарий 2008 года, когда Россия вошла в Грузию, а Запад проигнорировал первую российскую агрессию со времен советского вторжения в Афганистан в январе 1980 года. После оккупации Крыма казалось, что это именно так. Путин понял бездействие Запада как карт-бланш на ввод войск в пределы бывших советских республик.

Однако вторжение в Восточную Украину не проходило гладко. Главнокомандующий армии США генерал Мартин Демпси сравнил Путина со Сталиным, а действия России — с советским вторжением в Польшу в сентябре 1939 года.

Российское правительство приняло сознательное решение применить военную силу в отношении другой суверенной страны, чтобы достичь своих целей. Это первый случай с 1939 года или типа того… Они, очевидно, вступили на путь своего самоутверждения не только в отношении Восточной Европы, но и Европы в целом и даже в отношении Соединенных Штатов […] Путин лично […] считает необходимым компенсировать обиды, нанесенные России после падения СССР, а также апеллировать к этническим русским анклавам в Восточной Европе. Он очень агрессивно стремится к этой цели, у него есть комплекс приемов, которые два-три раза принесли ему успех, и он планирует продолжать […] Иосиф Сталин использовал похожую риторику и оправдания, когда в сентябре 1939 года вторгся в Польшу: «Советское правительство не может также безразлично относиться к тому, чтобы единокровные украинцы и белорусы, проживающие на территории Польши, брошенные на произвол судьбы, остались беззащитными. Ввиду такой обстановки советское правительство отдало распоряжение Главному командованию Красной армии дать приказ войскам перейти границу и взять под свою защиту жизнь и имущество населения Западной Украины и Западной Белоруссии», —

цитировал Демпси ноту МИДа СССР от 17 сентября 1939 года, врученную в те дни послу Польши в Москве.

В 2014 году Путин, как и Сталин в 1939-м, готовился к большой Третьей мировой войне. Во всех приграничных округах России, от Курил до Калининградской области, от Черного моря до Балтийского, проводились военные учения. Аннулировались в одностороннем порядке даже формальные двусторонние военные соглашения. Так, 5 мая 2014 года под шум столкновений в Восточной Украине российское правительство разорвало подписанное в 2001 году с Литвой двустороннее соглашение о дополнительных мерах укрепления доверия и безопасности. По этому соглашению, если иметь в виду Россию, российская сторона обязана была обмениваться информацией с Литвой о своих военных мощностях в Калининградской области и осуществлять совместное с литовской стороной их военное инспектирование.

Мощный военный плацдарм создавался в те месяцы в оккупированном Крыму. Российские регулярные части группировались на границе с Украиной. Была усилена военная база в Приднестровье. В Беларуси прошли совместные военные учения[444]. Российские стратегические бомбардировщики все чаще стали нарушать воздушные границы стран НАТО, а российские истребители — гоняться за натовскими. Российский флот, прежде всего подводные лодки, заплывал в воды скандинавских стран. РФ внесла изменения в закон о частоте призыва резервистов. Были увеличены расходы на вооружение и на ведение пропаганды. Российский центральный банк стал скупать золото. Газ перестали поставлять в кредит. Близкие к Кремлю структуры, типа «Лукойла», начали продажу зарубежных активов. И неоднократно высшее российское руководство, в том числе лично Путин, указывали, что в грядущей войне у России есть очень сильный союзник: атомное оружие, которое Россия готова использовать.

Впрочем, это был единственный партнер Путина в затеянном им покерном блефе. Начинать мировую войну в одиночестве Путин не рискнул.

После российского вторжения в Крым канцлер Германии Меркель заявила, что президент России живет в ином мире. Она не имела в виду, что Путин сошел с ума. Речь шла о том, что Путин оперирует давно отжившими понятиями — из XIX и первой половины ХХ веков, — когда все государственные деятели мыслили в формате захвата территорий и объединения наций по языковому принципу. Проблема оказалась в том, что Путин мыслил так в новом XXI веке. Столкнувшись с отказом цивилизованного мира признать права России на оккупацию соседних государств, российское руководство изменило тактику. Путин понял, что для следующего броска нужно сначала подорвать западные демократические режимы изнутри — через разрушение Европейского Союза и НАТО.

В создании Первого интернационала принимал участие Карл Маркс. В создании Второго — Фридрих Энгельс. Третий, коммунистический, интернационал был создан Владимиром Лениным. Четвертый — Львом Троцким. «Пятый интернационал» возглавил Владимир Путин. В отличие от всех предыдущих интернационалов, о его создании объявлено не было.

Интернационал Путина — это союз правых неофашистских и левых просоветских сил, некий возврат к советской коминтерновской политике 1920–1930-х, когда в борьбе с демократической Европой коммунисты шли на тактический блок с нацистами. Это интернационал, использующий в борьбе с демократиями осколки рухнувшего в 1991 году коммунистического мира и соединяющий два экстремистских крыла — правое и левое.

Правые силы видели в Путине своего союзника как президента национальной и христианской России, выступавшей против Евросоюза и глобализации. Левые — наследника бывшего Советского Союза, президента страны с советским прошлым, советским гимном, мавзолеем Ленина и Красным флагом советской/российской армии, готовой противостоять западным демократиям и НАТО. Каждый находил в Путине то, что хотел в нем видеть, потому что Путин ко всем применял один и тот же вербовочный подход. Это было прямой специальностью Путина — вербовать агентов, в том числе — иностранных.

Окно Путину в западноевропейскую (прежде всего в итальянскую) политику пробил Сильвио Берлускони, многократный премьер-министр Италии, миллиардер, медиамагнат и владелец недвижимости. Когда от премьера Италии из-за многочисленных скандалов и обвинений в коррупции отвернулись почти все традиционные европейские лидеры, такие как Меркель, поддержать его пришел Путин, легко установивший с Берлускони в том числе и неформальные приятельские отношения.

Берлускони прилетал погостить на дачу Путина, его дочери, а сам Путин гостил на вилле Берлускони в Сардинии… И когда в 2014 году Россия оккупировала Крым и от Путина, в свою очередь, отвернулась Европа, Берлускони посетил вместе с Путиным Крым и высказался в поддержку российской аннексии полуострова и российских планов по дальнейшему присоединению Украины[445].

В 2013 году молодой итальянский политик правого толка, член националистической партии Северная Лига, Маттео Сальвини победил на партийных выборах и стал руководителем партии. Правые партии интересовали Путина прежде всего потому, что при получении ими относительного большинства в Европейском парламенте могли проголосовать за выход своих стран из Евросоюза и таким образом расколоть или уничтожить его.

На партийной конвенции 2013 года, где проходили выборы нового руководителя, среди приглашенных гостей в первом ряду оказались два российских политика, спешивших поздравить Сальвини с ожидаемой победой: Виктор Зубарев, член Государственной думы, и Алексей Комов, являвшийся деловым партнером и представителем в Италии Константина Малофеева[446].

Одним из первых решений Сальвини, как руководителя партии, стала организация Культурной ассоциации «Россия — Ломбардия»[447] — под руководством члена Лиги бизнесмена Джанлуки Савоини, поддерживавшего близкие деловые и политические отношения с Малофеевым и Комовым[448]. Последний был назначен почетным президентом ассоциации[449], а на телеканале Малофеева «Царьград» стали появляться интервью правых прокремлевских политиков Европы, в том числе и Италии[450]. Одним из мероприятий ассоциации было приглашение в 2015 году Александра Дугина (чья структура финансировалась Малофеевым) на симпозиум, проводимый в Милане[451].

С 2013 года сам Сальвини, обычно в сопровождении Савоини, стал летать в Москву с завидной регулярностью, не скрывая своих поездок и публикуя о них фотографии в соцсетях. И надо отметить, что связь с Путиным и российским руководством принесла Сальвини ошеломительный успех. И вот почему.

В правых европейских кругах было достаточно хорошо известно, что Путин находит выгодным для себя финансово поддерживать европейские правые политические партии, выступающие за выход своих стран из Евросоюза и НАТО. В частности, после встречи и переговоров с Путиным финансовую помощь фактически открыто, в форме банковского кредита, стала получать глава Французского национального фронта Марин Ле Пен[452].

В случае с Северной лигой и Сальвини финансовая помощь оказывалась по старой советской схеме, позволявшей сделать богатыми любую структуру, партию или человека — за счет льготных цен на сырье. Разница между рыночной и закупочной ценой оставалась на счетах или в карманах организаций или лиц, в которых был заинтересован Кремль.

Партнеры и структуры, заблаговременно созданные для этого бизнесменом и активистом Северной Лиги Савоини, получали определенное количество российского газа, поставляемого в Италию через конкретного венгерского брокера. В свою очередь этот брокер брал газ у компании, специально созданной для этих целей кураторами из ФСБ. Венгерский брокер для осуществления этой сделки получал от Газпрома лицензию на продажу дополнительных, скажем, 300 млн кубометров газа с обязательством продать этот газ ниже рыночной цены указанным структурам в Италии. Операция была повторена на следующий год, но уже с объемом продаж в 1,6 млн кубометров газа — потому что Северной Лиге денег нужно было все больше и больше.

10 октября 2014 года Сальвини летал в Москву с делегацией Северной Лиги для обсуждения с российским руководством возможностей по отмене санкций, введенных после оккупации Крыма[453]. Делегация, включавшая правых членов Европарламента, встретилась тогда с главой Комитета Государственной думы по иностранным делам Алексеем Пушковым и с председателем Государственной Думы, кадровым разведчиком и будущим главой СВР Нарышкиным.

13 октября 2014 года Сальвини с членами Северной Лиги посетили Крым и встретились там с премьер-министром российского марионеточного правительства Сергеем Аксеновым[454]. Четыре дня спустя Сальвини встречался с Путиным на Азиатско-Европейской Ассамблее (ASEM) в Милане[455]. В интервью после этой встречи Сальвини заявил, что санкции «разрушают итальянскую экономику»[456].

8 декабря 2014 года лидер итальянских правых вернулся в Москву и снова встречался с Пушковым. Именно во время этой поездки он стал утверждать, и затем часто повторял, что итальянская экономика потеряла 5 млрд евро из-за санкций, введенных против России, используя этот аргумент как политический лозунг на своих выступлениях.

В декабре 2014 года Лига начала кампанию за создание в Италии парламентской группы «Друзей Путина»[457].

18 мая 2016 года местная ассамблея провинции Венеция, подконтрольная Северной Лиге, приняла резолюцию об отмене санкций и признании суверенитета России над Крымом. После этого Сальвини взялся открыто критиковать НАТО за военные маневры в Латвии, в которых участвовали итальянские солдаты, утверждая, что это является актом войны в отношении России.

Наконец, в интервью 16 октября 2016 года Сальвини заявил, что Италия должна обдумать вопрос о своем членстве в НАТО[458], иными словами — поставил вопрос о выходе своей страны из НАТО. Происходило все это на фоне подготовки к проведению референдума о реформе системы управления страной, инициатором которого было правительство во главе с премьер-министром Маттео Ренци.

Активнейшее участие в кампании по дискредитации правительства Ренци и дестабилизации ситуации в Италии принимал в это время российский канал RT[459], постоянно делавший репортажи о том, что эта страна находится на пороге кризиса, прибегая к откровенной дезинформации. В частности, в октябре 2016 года, когда в Риме проходила массовая демонстрация в защиту референдума и в поддержку правительства Ренци, RT сообщил и сделал репортаж о том, что демонстрация проводится противниками референдума и правительства[460]. Так как демонстрация была внушительной, новость оказалась сенсационной и быстро разлетелась по стране.

Референдум 4 декабря 2016 года сторонники Ренци проиграли. Большинство проголосовало против.

6 марта 2017 года Сальвини, все еще находясь в оппозиции, встретился в Москве с Сергеем Лавровым[461]. 7 марта Лига подписала формальное соглашение с «Единой Россией»[462]. Так как из-за проваленного референдума и отставки Ренци в Италии должны были проводиться новые выборы, соглашение с «ЕР» означало практическое сотрудничество Лиги с российским руководством в преддверии выборов, как заявлялось — по вопросам безопасности, защиты традиционных ценностей и российско-итальянских экономических интересов, в том числе в деле отмены санкций[463].

В предвыборных технологиях Лиги задействовали все возможные современные инструменты. Отвечавший за работу по линии фейсбука Лука Мориси к этому времени (за три с половиной года тяжелой работы) увеличил число «лайков» Сальвини с 518 тысяч до почти трех миллионов, сделав его самым популярным европейским политиком в фейсбуке[464]. Лига использовала также возможности британской компании Cambridge Analytica[465], к созданию и работе которой имел непосредственное отношение американский консервативный активист, публицист и оратор Стив Бэннон, преданный и убежденный сторонник радикального национализма и столь же искренний противник глобализации.

День парламентских выборов в Италии 4 марта 2018 года Бэннон провел в Риме рядом с Сальвини.

В итоге, вопреки всем ожиданиям, Лига собрала на выборах очень много: треть голосов, получив право и возможность сформировать консервативное коалиционное правительство во главе с премьер-министром Джузеппе Конти, заявившим в первой же своей речи в парламенте о необходимости отмены санкций, введенных против России[466]. На следующий день, 27 апреля, итальянское правительство обратилось в Совет Европы с предложением возобновить выдачу кредитов российским бизнесам через Европейский банк реконструкции и развития[467]. В этом новом правительстве Сальвини занял влиятельный пост министра внутренних дел.

17 и 18 октября 2018 года, во время очередного визита в Москву, Сальвини и Савоини обсудили со своими российскими партнерами новые продажи по ценам ниже рыночных, только теперь уже российской нефти, в рамках программы российского руководства по оказанию финансовой помощи Северной Лиге и захвату позиций в Европе для дальнейшего наступления на Евросоюз и НАТО.

Проводником этой политики Путина на международном уровне как раз и стал Стив Бэннон. Еще в 2014 году на конференции в Ватикане американец выступил с поддержкой Путина по целому ряду вопросов[468]: «Путин выступает в поддержку традиционных институтов и пытается делать это с позиций национализма», — сказал Бэннон. Он добавил, что иудеохристианский Запад должен смотреть на Россию как на эталон идеалов национализма и государственного суверенитета[469]. Не удивительно, что после этих высказываний Дугин стал считать Бэннона своим идеологическим единомышленником[470].

В мае и сентябре 2018 года Бэннон прилетал в Прагу с идеей сделать столицу Чехии центром деятельности по объединению правых европейских сил при политической поддержке президента Милоша Земана. На уровне европейских лидеров основными своими союзниками Бэннон считал Путина, британского евроскептика и сторонника Брекзита Найджела Фаража, Ле Пен, Орбана, Земана и Сальвини. В The Guardian писали:

У Стива Бэннона есть миссия. За последние четыре месяца бывший главный стратег президента Трампа дважды посещал Европу, побывав в нескольких столицах. Он проповедует Евангелие «национального популистского восстания» и видит в Европе благодатную почву для своего глобального крестового похода. Может быть, в этом есть доля правды. Нынешняя политика Италии — подарок для него. Зрители в Праге, Будапеште и Франции ему тоже аплодировали […] Его поездки через Атлантику являются частью идеологической борьбы между «националистами» и «глобалистами» […] Его недавно представили на сцене в Будапеште как «великого мыслителя». В Италии он приветствовал новую крайне правую популистскую коалицию как «исторический альянс». В Праге он назвал послевоенную либеральную систему «фетишем». В начале этого года на севере Франции он присутствовал на собрании сторонников Марин Ле Пен, где наэлектризовал толпу словами: «Пусть вас называют расистами, ксенофобами […] гомофобами […] — носите это как знак чести!»[471].

Так совпало, что единомышленник Бэннона Путин давно уже захватил в Чехии главенствующую командную высоту. Тактика этого захвата заключалась в том, что, как и в России в 2000 году, для контроля страны требовалось занять всего лишь одну должность: руководителя государства. В случае Чехии — пост президента.

В конце 1960-х, когда Андропов стал во главе КГБ, в Чехословакии возникло демократическое движение, вылившееся в «пражскую весну» и приведшее к вторжению в 1968 году в Чехословакию войск стран Варшавского договора. Советская разведывательная резидентура в Праге, действовавшая под дипломатическим прикрытием советского посольства, начала быстро увеличиваться в размерах. Общее количество советских дипломатов и разведчиков достигло со временем 120–140 человек (по сравнению с примерно 40 сотрудниками посольства США). На 2016 год в российском посольстве в Праге и в консульствах России в Карловых Варах и Брно работали 51 дипломат и 86 административно-технических сотрудников. (Чехия держала в России 20 дипломатов и 45 вспомогательных сотрудников.) Чешская контрразведка утверждает, что значительная часть российских дипломатов, действовавших в Чехии, являются сотрудниками российской разведки.

Начиная с 1993 года гражданство Чехии получили 4764 россиянина. По данным на 2017 год постоянно живут в этой стране 38 223 российских гражданина. Так что российская разведка занималась еще и вербовкой агентуры из 40-тысячного сообщества российских эмигрантов. Для лучшей организации этой деятельности был создан «Координационный совет российских соотечественников в Чешской Республике», ставший инструментом для реализации целей российской внешней политики и разведки за рубежом.

С 2003 по 2013 год — президентом этой нафаршированной российскими шпионами страны был Вацлав Клаус, в начале 1990-х занимавший пост министра финансов Чехословакии. С 1998 по 2002 год Клаус был председателем палаты депутатов чешского парламента. Но в 2013 году Клауса на посту президента сменил Милош Земан, бывший премьер-министром Чехии в 1998–2002 годах. Иными словами, Клаус и Земан стояли во главе государства с 1998 года и поднимались к президентскому креслу одновременно с Путиным, просто кресла эти были в разных городах Европы.

Финансовой базой сотрудничества российского руководства и Клауса/Земана стало переоформление старого советского долга Чехословакии, возникшего при инвестировании денег в сооружение советских газопроводов, нефтепроводов и нефтеперерабатывающих заводов. Доля Чехии в этом долге к 2000 году, когда Путин стал президентом, составляла 3,6–3,7 млрд долларов.

В предшествующий период Кремль не спешил с погашением чешского долга, поскольку первый президент постсоветской Чехии Вацлав Гавел не был ставленником России. Сроки платежей постоянно нарушались. Реструктуризация долгов блокировалась, и отчаявшаяся Прага передала вопрос о российском долге Парижскому клубу кредиторов.

В 1998 году Иво Свобода, министр финансов в правительстве Земана в 1998–1999 годах, предлагал сделать посредниками на переговорах о российском долге австрийских и израильских коммерсантов (на самом деле мошенников) российского происхождения — Шлома Алона и его сына Барака Алона, чья фирма BCL Trading в 1996–1999 годах уже обокрала чешский Komerční (Коммерческий) банк на 8 млрд крон[472].

В решении проблемы российского долга принимал также участие крестный отец чешской мафии Франтишек Мразек. В 1999 году он был членом чешской делегации, обсуждавшей на первой встрече в Праге в отеле Bellevue вместе с советником Земана Мирославом Шлоуфом, депутатом Чешской социал-демократической партии Михалом Краусом и тогдашним министром финансов России Михаилом Касьяновым сроки и способы погашения советского долга. Вместе со своим хорошим знакомым Шломо Алоном, отцом Барака Алона, Мразек организовал затем первую встречу российских и чешских политиков в Москве с Евгением Примаковым, с сентября 1998 по май 1999 года занимавшим пост премьер-министра. Но с мертвой точки так ничего и не сдвинулось[473].

1 июня 2001 года Земан и Касьянов снова встретились в Петербурге, и Земан согласился с планом перепродать чешский государственный долг неизвестной никому фирме Falcon Capital, которую предложила российская сторона.

Фирма имела уставной капитал в 2,5 млн чешских крон (менее 70 тысяч долларов) и была основана 28 ноября 1995 года в Праге несколькими выходцами из бывшего СССР, в числе которых был Пантелеймон (Паат) Мамаладзе[474]. За пару недель до регистрации в Праге, в Швейцарии, 10 ноября 1995 года, Мамаладзе зарегистрировал фирму с капиталом в 2 млн швейцарских франков и похожим названием: Falkone GmbH.

Мамаладзе — офицер советских спецслужб, живший в Чехии с конца 1980-х. «Высадила его КГБ, и в начале 1990-х он был одним из организаторов прихода первых групп российских бандитов», — сообщал о Мамаладзе один из сотрудников чешского Управления информационной безопасности (УИБ)[475].

Публично чешское правительство сообщило, что Falcon Capital выиграла конкурс на перепродажу долга. Но документы о проведении этого конкурса, равно как и список участников, общественности не предъявили. Сам договор был конфиденциальным. 9 октября 2001 года Касьянов приехал в Прагу для подписания соглашения. 11 октября договор и четыре секретных протокола были подписаны.

Пункт о секретности договора в Чехии вызвал вопросы и недоумение. Однако Земан заявил, что российско-чешское соглашение объявлено тайным по просьбе российской стороны и что на рассекречивание документов не дала согласия фирма Falcon Capital, поскольку документы являются «коммерческой тайной».

Любопытство чешской общественности в этом вопросе следовало признать законным. Сделка с Falcon Capital выглядела неординарно. Фирма, выплачивая 400 млн долларов в чешскую казну, получала права взыскать с российского государства 3 млрд долларов в счет государственного долга, одновременно соглашаясь получить с России вместо 3 млрд только 1,3 млрд, которые от имени России должна была выплатить в Falcon Capital российская компания РАО ЕЭС, возглавляемая Чубайсом.

13 сентября 2001 года Чубайс обратился в связи с этим с письмом к министру финансов России Алексею Кудрину с просьбой возместить РАО ЕЭС выплачиваемые в Falcon Capital 1,35 млрд. По этой схеме посредник зарабатывал на сделке 900 млн долларов, а РАО ЕЭС, за хлопоты, получало 50 млн.

В итоге 9 октября 2001 года во время визита премьер-министра Касьянова в Чехию стороны договорились о переуступке 2,5 млрд долларов из общего долга в 3,6 млрд компании со скидкой 78 %. Иными словами, вместо 2,5 млрд Чехия получала 550 млн, а Россия переводила долг в 2,5 млрд на РАО ЕЭС. Дальнейшие расчеты по займу должны были вестись между Falcon Capital и РАО ЕЭС. Чехия в итоге действительно получила 550 млн, а Россия заплатила на этот долг PAO ЕЭС 40 млрд рублей (1,35 млрд). Разница в 800 млн осталась предположительно в карманах Falcon Capital и РАО ЕЭС[476].

Сделка была межправительственной, а значит, не могла быть заключена без одобрения в то время премьер-министра Земана. Непосредственным ее лоббистом в чешском Минфине называли Зденека Рачача, бывшего советника Вацлава Клауса. Следует также отметить, что перепродажа советского долга со скидкой 78 % состоялась на фоне того, что Россия только что выплатила членам так называемого Парижского клуба все советские долги, без каких-либо скидок.

В этом контексте совсем иначе воспринимается прокремлевская позиция Клауса, отказавшегося осудить Россию за вторжение в Грузию в 2008 году, получившего из рук Путина «Медаль Пушкина» (на деньги Лукойла он издал на русском в Москве книгу о глобальном потеплении — точнее, об его отсутствии) и поддержавшего в 2014 году российское вторжение в Украину в формате статьи, пересланной Клаусом лично его сообщнику по «распилке» чешского долга Чубайсу. В ответ Чубайс опубликовал тогда два твита:

Мой старый товарищ Вацлав Клаус — бывший президент Чехии — прислал мне ссылку на свою статью об Украине; Наверное, не во всем с ним можно согласиться, но ни в поверхностности, ни в ангажированности его точно не обвинишь. Прочел. Статья очень интересная. Читайте!

В этой «не ангажированной» статье Клаус среди прочего утверждает, что «современная Украина — печальное наследие сталинского смешения народов и границ», у которой «полностью отсутствует историческая традиция собственной государственности». Он называл Евромайдан «киевским путчем» и предрекал Украине распад. В январе 2015 года, вскоре после аннексии Крыма и вторжения России в Восточную Украину, Клаус заявил о том, что в Украине должен повториться «хороший опыт разделения Чехословакии» на Чехию и Словакию, что Россия не воюет в Украине, Украина не состоялась как государство, а Крым всегда был частью России: «Совершенно ясно, что Крым не был частью Украины, вы это знаете. Крым всегда принадлежал России», — заявил тогда Клаус, после чего был изгнан из вашингтонского Института Като, где числился сотрудником[477].

Земан получил свою долю от дележа советского долга в формате власти в 2013 году: благодаря финансовой и политической поддержке Кремля и многочисленных прокремлевских структур, он стал президентом Чехии. Встретившись с Путиным в Сочи в 2017 году, он заявил, что «Украина не помнит своей истории», назвал присоединение Крыма к России «свершившимся фактом» и «восстановлением исторической справедливости», посоветовав Украине подумать о «финансовой компенсации или же компенсации в форме поставок нефти или газа». Земан также требовал отменить санкции Евросоюза против России, введенные после вторжения в Украину, указав, что «в один прекрасный момент» с санкциями против РФ нужно заканчивать», поскольку чешские предприниматели хотят наладить экономические связи с восточным соседом и продвигать свои интересы в этом регионе. «Я говорил с Лавровым, он сказал, что российских солдат там [в Украине] нет. Нет никаких доказательств, что Россия присутствует на Донбассе», — сказал Земан в беседе с журналистами[478].

Но, пожалуй, ничто так не подчеркивало беспрекословную поддержку Земаном Путина, как его вовлеченность в дискуссию о происхождении смертельного яда «Новичок», которым были отравлены в Великобритании бывший российский офицер ГРУ Сергей Скрипаль и его дочь Юлия. 4 мая 2018 года Земан заявил в интервью чешскому TV Barrandov, что нервнопаралитический газ «Новичок» в небольшом количестве произвели и испытали в Чехии, после чего уничтожили. Земан заверил, что его информация основывалась на отчете, подготовленном чешской военной контрразведкой (МЗ). Согласно отчету, по словам Земана, нервнопаралитическим веществом, обозначенным как A230, произведенным для испытаний в Военном научно-исследовательским институте в Брно, был именно «Новичок».

И хотя гражданская контрразведка УИБ настаивала, что этот газ «Новичком» не был, Земан стоял на своем:

Есть заключение, что «Новичок» производился и испытывался здесь, правда, в небольшом количестве, а затем был уничтожен. Мы знаем, когда и мы знаем, где это было […] Лицемерно делать вид, что это не так[479].

Директор пражского аналитического центра European Values Якуб Джанда сделал в связи с этим заключение:

Президент Чехии Милош Земан стал самым влиятельным союзником Кремля в Центральной Европе. Он обладает церемониальными полномочиями как глава государства, но его позиция также позволяет ему активно поддерживать президента России Владимира Путина. Во внешней политике Земан часто выступал вразрез с чешским правительством, которое в целом защищает позиции ЕС и НАТО. Как и многие кремлевские доверенные лица, Земан часто повторяет сказанное Кремлем, в том числе отрицает присутствие организованных российских войск в Украине, утверждает, что Крым является российским, и требует, чтобы Запад снял санкции, введенные против России. Российская пропаганда изображает его независимым, сильным антиамериканским лидером, который обожает Путина. Если принять во внимание размер стран, Земан — президент страны с десятимиллионным населением — является вторым наиболее цитируемым европейским лидером в российском информационном пространстве после канцлера Германии Ангелы Меркель… Земан систематически подыгрывает планам Кремля в Чешской республике. Местные экстремисты и заговорщики питаются прокремлевской дезинформацией, которую они охотно воспроизводят, поскольку у них тот же враг, что и у Москвы: СМИ и политическая позиция главных медиаресурсов. Сообщество дезинформации обычно незначительно и несущественно, если оно не находит поддержки крупных политических деятелей, которые обеспечивают их легитимность. Как указывает чешское Управление информационной безопасности, цель России заключается в создании видимости, что «лгут все», чтобы таким образом ослабить волю общества к сопротивлению. Земан потратил годы на то, чтобы узаконить эти средства дезинформации, дав им десятки интервью, в которых он нападает на политические позиции ведущих СМИ[480].

Архитектором этой новой для Европы российской политики в государствах, ранее входивших в Варшавский договор, стал Владимир Якунин, с июня 2005 года занимавший должность президента ОАО «Российские железные дороги». Платформой, на которой отстраивались отношения с конкретными европейскими политиками и общественными деятелями, стал основанный Якуниным в Берлине (с представительствами в Вене и Москве) институт «Диалог цивилизаций» (The Dialogue of Civilizations Research Institute), с пятилетним бюджетом в 25 млн евро. Он функционировал с 2003 года как «Родосский форум», проводящий ежегодные конференции на греческом острове Родос[481].

Из политиков Якунин приглашал на Родос только «своих», либо тех, кого предполагал сделать своими. Не удивительно, что в их числе постоянно оказывались сначала президент Чехии Клаус, входивший даже в наблюдательный совет Института, затем президент Чехии Земан. За каждый свой приезд Земан получал значительный гонорар, перечислявшийся через структуры Якунина.

Когда в 2003 году Земан, проиграв президентские выборы, отправился на покой в отдаленную деревню (и отсиживался в этой добровольной ссылке до 2012 года), чехи почти забыли о нем. Российское руководство, наоборот, всегда помнило о Земане. Якунин уже тогда стал опекать политика, приглашал его на всевозможные форумы. Американская журналистка и писательница Анна Аппельбаум написала в 2015 году пространную статью «Новые друзья России». На самом деле это была статья даже не о форуме Якунина, а о создании Путиным «Пятого интернационала»:

Форум […] продолжает, как и в прошлом, собирать людей, желающих поддержать российские взгляды на мир. Был Вацлав Клаус, бывший президент Чехии, который назвал путинские приключения в Сирии «логическим шагом». Был Джон Лафлэнд, политический директор поддерживаемого Россией аналитического центра «Института демократии и сотрудничества», который утверждал, что Евросоюз придумало ЦРУ в рамках заговора США по покорению Европы.

Клаус, который не является идиотом, не скрывает своих финансовых связей с Москвой. Также не замалчивается, что форум связан с Россией. Вместо этого они оба стремятся открыто узаконить антинатовские, антиевропейские и антизападные взгляды российской элиты […]

Андрей Бабиш, министр финансов Чехии, и Милош Земан, президент Чехии, когда-то регулярно посещавшие форум, часто повторяют российские лозунги, как это иногда делает словацкий премьер-министр Роберт Фицо. В августе и в начале сентября 2014 года все трое выступали против западных санкций в отношении России, используя похожие выражения. Земан называл их «неэффективными», Бабиш — «бессмыслицей», а Фицо — «бесполезными». Позже они изменили свою риторику и стали указывать на кризис беженцев и радикальный ислам как на «реальные» угрозы для Европы. «Кризис беженцев угрожает Чехии больше, чем Россия», — сказал Бабиш в сентябре. «Исламистский терроризм представляет большую угрозу для Европы, чем Россия», — сказал Земан в мае.

Подобно премьер-министру Венгрии Виктору Орбану, у всех этих людей есть внутриполитические причины для словесной поддержки Путина: они хотят подняться на волне выступлений против Европейского Союза, против «истеблишмента», которая охватила всю Европу, и извлечь выгоду из экономической напряженности. С самого начала существования ЕС политики считают возможным обвинять «Брюссель» в проблемах, которые они не могут решить. Однако могут быть и другие мотивы. Близкий советник Земана [Мартин Нейедлы] управлял офисом российской нефтяной компании Лукойл. Бабиш, который также является одним из самых богатых людей в Чешской Республике, владеет компаниями, которые потребляют много российского газа.

Однако я не должна несправедливо выделять центральноевропейцев, потому что есть много других европейцев, которые поддерживают российскую внешнюю политику по таким же смешанным мотивам. Бывший премьер-министр Италии Сильвио Берлускони поддерживает как политические, так и финансовые отношения с Путиным. Как и Герхард Шредер, бывший канцлер Германии. Эти люди тоже не идиоты, но и не секретные агенты, шпионы или предатели. В то же время они по-своему неустанно работают над тем, чтобы подорвать безопасность Запада и поддержать распространение российского авторитаризма в Восточной Европе и на Ближнем Востоке. Так как нам их называть? Нам нужен новый словарный запас для новой эры[482].

Форум 2016 года, впервые формально проводимый Якуниным под эгидой института «Диалог цивилизаций», собрал около 300 участников, включая четырех главных союзников Путина в Восточной Европе: действующего президента Чехии Земана (он посещал конференцию в 9-й раз), экс-президента Чехии Клауса, премьер-министра Словакии Роберта Фицо и премьер-министра Венгрии Виктора Орбана. Известно, что в случае Земана организаторы оплатили дорожные расходы президента Чехии, его жены и четырех сотрудников. Земан на форуме в очередной раз призвал отменить санкции против России и назвал ситуацию в Украине «чем-то вроде гриппа»[483].

«Между Кремлем и Земаном существует связь, и россияне приложили руку к финансированию масштабной по чешским меркам предвыборной кампании нынешнего президента», — писал 8 января 2018 года о президентской кампании Земана 2018 года чешский журналист Роберт Брештян. «Откуда у президента Милоша Земана деньги на предвыборные билборды по всей стране, на которые у других кандидатов средств нет?» — задавал в тот же день вопрос в своей статье Павел Шафр, напоминая, что по официальной версии кампанию финансирует «Клуб друзей Земана», за которым стоят чешские бизнесмены, связанные с Россией. Шафр указывал, что во время своего первого президентского срока, начавшегося в 2013 году, Земан коренным образом изменил Чехию, поскольку для него была характерна автократическая манера правления, и прежде либеральная демократическая Чехия приблизилась к политической системе, установившейся в России[484].

В январе 2018 года Земан победил на президентских выборах во втором туре с незначительным перевесом. Когда 21 августа 2018 года Чешская Республика отмечала 50-летие разгрома «Пражской весны» войсками Варшавского договора и потоки соболезнований и воспоминаний текли отовсюду, Земан был единственным чешским политиком, не выступившим с речью и не принявшим участия в памятных мероприятиях по этому поводу[485], а во время встречи с Путиным сказал, что Чехия в России нуждается больше, чем в ЕС, и не исключил проведения референдума о выходе Чехии из ЕС и НАТО[486].

Это была именно та стратегическая цель, которую ставил перед собой Путин. Но для ее реализации нужно было посадить в кресло президента еще одного своего человека, в самой большой и влиятельной стране, ответственной за НАТО. Нужно было сделать президентом США старого знакомого Стива Бэннона Дональда Трампа.

Ледоколом революции Гитлера назвал Сталин, понимавший, что Европу будет проще всего захватить после изнурительной битвы демократии против нацизма. Соответственно, в основу советской политики в 1920-е и 1930-е годы были положены негласная поддержка Гитлера и немецких «милитаристов», стоявших за отказ от ограничительных статей Версальского договора и вооружение Германии, и развал Веймарской республики, для чего Коминтерну была дана установка на совместные нацистско-коммунистические акции и мятежи. Как еще можно объяснить тот факт, что гитлеровский «Пивной путч» и коммунистическое восстание 1923 года были назначены нацистами и коммунистами на один день: 8 ноября 1923 года.

Советско-германские соглашения августа 1939 года, вместе с подписанными Молотовым и Риббентропом секретными протоколами о разделе Европы, не были случайным продуктом неожиданной встречи двух лидеров, а являлись результатом многолетней, продуманной и просчитанной политики: разжечь революцию в Европе и захватить ее на гребне новой мировой войны, как когда-то сделал Ленин на гребне войны 1914–1918 года. Сталин реализовал свои планы наполовину: Советский Союз захватил часть Европы, которая стала называться Восточной.

Подобным образом российское руководство решило использовать в качестве очередного ледокола Дональда Трампа. Его задача была простой: расколоть Америку. И с этой задачей ледокол Трамп справился на отлично.

В отличие от революционных расколов прошлого века(на бедных и богатых или рабочих и крестьян), американцев нужно было расколоть на республиканцев и демократов, столкнуть их лбами и вывести, таким образом, Америку из мировой политики, оставив Европу один на один с захваченной ФСБ Россией, что по замыслу госбезопасности, должно привести к капитуляции западных демократий перед российским диктатом, опирающимся на многочисленные оазисы европейской поддержки политических партий, групп и организаций, стоящих на позициях национализма, изоляционизма, за роспуск ЕС и закрытие границ, за прекращение эмиграции, запрет абортов и ущемление прав групп населения нетрадиционной ориентации.

Вычленить потенциального агента из многомиллиардной толпы земного шара задача нетривиальная, особенно когда речь идет о зарубежной агентуре. Олег Данилович Калугин, один из старейших и опытнейших советских офицеров госбезопасности, посвятил этому много лет своей профессиональной жизни, причем сумел не только уцелеть, пройдя через многочисленные смутные периоды существования КГБ, но и мягко эмигрировать в США, что являлось признаком очевидной мудрости.

В декабре 2019 года Калугин дал первое и последнее, на данный момент, пространное интервью о Дональде Трампе. Не удивительно, что после этого директор СВР Сергей Нарышкин уделил особое внимание живущему уже много лет в США Калугину и назвал его «предателем»[487].

Калугин считал, что КГБ приглядывалось к Трампу с 1970-х, когда он начал ездить в Советский Союз. Вот выдержки из интервью Калугина о Трампе, данного им в 2019 году в Вашингтоне[488]:

Трамп, когда еще был в России, задолго до того, как вышел на политическую арену, он там так вел себя, так скажем: для КГБ было любопытно […] я не помню, был он женат или не был, но он вел себя свободно. […] Я же имел доступ ко всем документам в свое время в известной организации. До распада Советского Союза я имею в виду. […] Тогда же все иностранцы, тем более которые проявляли особый интерес к российской бытовой жизни — девушкам и прочему, они всегда отмечались, и за ними, как говорится, наблюдали с большим интересом. […] В общем-то, большинство, особенно из Соединенных Штатов и из Европы, они всегда были под контролем. КГБ был самой большой организацией в мире по численности, по финансированию и по всем другим параметрам. И по количеству, кстати, агентуры иностранной. Вам могу назвать одну цифру — до 1962 года, по-моему, советская разведка имела в Соединенных Штатах несколько сот американцев, которые работали на советскую разведку. В основном они сотрудничали по идеологическим причинам. […] Трамп — бизнесмен, довольно успешный, судя по размаху, но, когда он был в Москве, там он встречался с какими-то советскими, как говорится, товарищами женского пола, в частности, и какой-то оставил след. […] Я это знаю с тех пор, когда я еще работал в КГБ. […] Потому что я был руководителем Службы внешней контрразведки. И ее первая задача была — проникновение во все иностранные спецслужбы: разведка, контрразведка, полиция во всем мире. Но Соединенные Штаты, естественно, были на первом месте, НАТО, страны Европы — на втором и так далее. Китай тогда еще не был в поле зрения. […] Я помню [Трампа]. Это было давно и он был замечен еще тогда. […] Из этого не следует, что он мог быть завербован. Но то, что на него ГБ имела материалы — это точно. […] В таких случаях могло и ничего не произойти, по крайней мере, на тот период времени. Но на каком-то этапе истории или жизни могли вспомнить об этом. ГБ в этом смысле всегда отличалась хорошей памятью. […] И, кстати, вы знаете, он очень дружелюбно к Путину относится, и я думаю, в этом есть определенный резон. […] Я думаю, что, в частности, поэтому — то, о чем я говорю.

Я читал архивные материалы. Между прочим, это было уже в Ленинграде, когда я работал первым замом начальника Ленинградского управления КГБ и имел доступ абсолютно ко всей информации, в том числе и к историческим разным документам. И в Ленинграде, поскольку это была не менее важная столица, чем Москва, я очень много интересных материалов прочитал, в том числе и о Соединенных Штатах, разумеется, и о Великобритании. […] Из этих «случайных» девушек, которые работали, т. е. спали с иностранцами, как правило, подавляющее большинство находилось под контролем ГБ. Были, конечно, и волонтеры… Но они рано или поздно становились информаторами. Либо их наказывали за проституцию, либо говорили: давайте информаторами будете. […] Но тот факт, что нынешний президент дружелюбно относится к российскому лидеру — это один из показателей, по-моему, заставляющий думать: «А чего это они так дружелюбны?» […] Я, кстати, когда сам работал, американцев вербовал, которые в то время не имели ни к чему доступа, но со временем могли его получить. […] Любой здравомыслящий человек, заботящийся о своей карьере и личной семейной жизни, не хотел бы такого рода публикаций, где бы то ни было и когда бы то ни было. […] Я думаю, это одна из причин его особого дружелюбия к некоторым российским руководителям. […] Возможно, есть и еще что-то. Но это одна из серьезных причин. […] Он пытается, и даже это очевидно, найти общий язык с Путиным. Это ясно.

[…] Когда он был в Москве в свое время, то мог оставить след, и, соответственно, этим воспользовались. Потому что его дружелюбие к нынешнему российскому руководству несколько необычное, я бы сказал так, для американского руководителя. Несколько необычное, слишком сердечно теплое. […] То, что на него был компромат, — это я точно знаю. Но использовался ли он — это мне неизвестно. […] Его дружелюбное отношение к нынешнему российскому руководству, конечно, вызывает вопросы. […] Он, может быть, не завербован, просто боится. И это используется как повод, как фактор. Если это было, если попытка такая была, то это было давно. В свое время были для того основания. […] Для подхода с вербовочными предложениями. Еще есть такое простое слово — шантаж. […] Это связано с его пребыванием в Москве когда-то. Я лично так считаю. Что это связано с его московским опытом. Но это я высказываю свое мнение. […] То, что он оставил след в документах ГБ того времени — это несомненно. В этом я не сомневаюсь. […] Есть такое 7-е Управление КГБ, в СССР было. Это то ведомство, которое ведет физическую слежку, потом они пишут отчеты о том, с кем он там общался, куда он там заходил. А уже оперативные работники анализируют, с учетом имеющихся материалов, что бы это могло значить, была ли это случайность или в этом какой-то есть смысл. То, что сотни, если не тысячи, американцев пользовались услугами российских девушек, уличных девочек, было известно. И, конечно, советские службы и российские, которые знакомы с этой ситуацией, они могли этих девушек использовать целенаправленно, чтобы они зарабатывали, как они это делают, но еще и зарабатывают дополнительно. Плюс их не арестуют за проституцию на улице.

Итак, любой нерядовой иностранец, въезжавший на территорию СССР и нынешней России, в том числе и молодой Дональд Трамп, оказывался в поле зрения советско-российских спецслужб. Выявление иностранных граждан, могущих представлять интерес для КГБ, начиналось уже в момент обращения в консульские отделы советских посольств или генеральные консульства. Именно поэтому должности вице-консулов, а нередко и консулов, занимали сотрудники внешней разведки.

Запросы о въездных визах на территорию Советского Союза из консульских подразделений советских дипломатических представительств всегда шли в два адреса — в Консульское управление МИД СССР и Центральный пункт оперативно-поисковой системы (ЦПОИС) КГБ. Из ЦПОИС анкета иностранца, запрашивавшего визу, поступала в соответствующее подразделение КГБ. К примеру, анкета того, кто намеревался въехать в качестве туриста, поступала в 7-й отдел ВГУ. Если же иностранный гражданин намеревался посетить СССР по линии министерства культуры или творческих союзов, его анкета поступала в 1-й отдел 5-го Управления. При благосклонном отношении к иностранцу со стороны КГБ он получал визу.

Трамп во время его визитов в СССР и в Россию интенсивно изучался спецслужбами. Подобное изучение не обязательно велось с перспективой последующей вербовки. Для спецслужб важно было иметь психологический портрет человека, выяснить его политическую ориентацию, отношение к своей стране и стране, в которую он приехал. И только собрав обстоятельный оперативный материал (а это целый комплекс мероприятий: наружка, слуховой и видеоконтроль за местами проживания, агентурное изучение, включая «медовые ловушки»), на основе его анализа принимали решение о переводе изучения в вербовочную разработку с созданием для этой вербовки условий (через компромат или же через добровольное согласие).

Но оставим в стороне вопрос о том, был ли Трамп завербован КГБ или нет, потому что ответ на этот вопрос мы никогда не получим. Вернемся к более позднему Трампу — 2000 года. Этот год оказался переломным не только в жизни президента Путина, но и в жизни Трампа. Первый после подтасованных выборов стал президентом. Второй — проиграл президентскую гонку как кандидат от Партии Реформ, но обозначил себя как претендент на должность президента США. И это был тот день, когда окончательно и навсегда Трамп, безусловно, попал в поле зрения российской госбезопасности.

Те, кого сюжет о предвыборной кампании Трампа в 2000 году интересует в мельчайших деталях, могут прочитать подробнейшую статью об этом в Википедии[489]. Но хотя Трамп и проиграл кампанию 2000 года, в Москве, где на выборах только что победил такой же никому не известный who is Mr. Putin, не могли не обратить внимание на амбициозного плейбоя, у которого все девушки по жизни были либо порнозвездами, либо моделями. С таким материалом госбезопасности работать было легко и приятно[490].

2000 год оказался роковым для еще двух участников активного мероприятия госбезопасности под названием «Ледокол Трамп» — никому неизвестных бизнесменов Дмитрия Рыболовлева и Сейфеддина Рустамова. Биография Рыболовлева сегодня в целом хорошо известна, поэтому остановимся только на тех осколках целого, которые известны не слишком хорошо. После развала СССР, как и многие другие, родившийся в Перми в 1966 году Рыболовлев ушел в бизнес. Как и всем остальным, бизнесом ему заниматься было сложно. Нужно было и работать с бандитами, и самому становиться бандитом. Российская прокуратура (бывшая советская прокуратура) всех бизнесменов, занимавшихся зарабатыванием денег в мутной постсоветской воде, априори считала бандитами и то и дело возбуждала против них уголовные дела. И объективно разобраться в том, кто на самом деле в мафиозном сверху донизу государстве был бандитом, а кто нет, было, конечно же, сложно.

Против Рыболовлева и группы его товарищей, которых прогрессивная российская пресса тех лет упрямо называла «бандой»[491], возбудили уголовное дело (№ 4902), причем бизнесмена обвинили в организации в сентябре 1995 года убийства своего конкурента по бизнесу, директора предприятия «Нефтехимик» Евгения Пантелеймонова[492].

В мае 1996 года Рыболовлев был арестован. Он провел под следствием 11 месяцев в следственном изоляторе в Перми, отказался давать показания, сославшись на 51-ю статью Российской конституции, позволявшую не давать против себя показаний, и в 1997 году был оправдан. Он стал единственным, кого по этому делу оправдали полностью: «другие фигуранты получили серьезные сроки за различные преступления»[493].

Сам Рыболовлев рассказывал, что в тюрьме (или от тюрьмы?) его «спас» другой его деловой партнер (и подельник) Сейфеддин Рустамов. Как именно он спасал Рыболовлева, остается за кадром. Похоже, однако, что Рыболовлев вышел, а Рустамов остался сидеть. Не удивительно поэтому, что в биографии Рустамова имеются серьезные провалы. Он родился 17 июня 1962 года в Азербайджане. По крайней мере с 1993 года, если верить материалам уголовного дела, Рустамов работает в «банде» Рыболовлева и специализируется на том, что при проведении аукционов заблаговременно нейтрализует различными способами возможных конкурентов:

В 1994 году, при проведении приватизации и акционировании предприятий Пермской области, Рыболовлев Д. Е. […] вступил в сговор с Ломакиным О. Г., Нелюбиным В. А., Чернявским В. Б., Рустамовым С. З., Макаровым С. Е. с целью приобретения на аукционах, инвестиционных торгах акций предприятий, расположенных на территории Пермской области, преимущественно химического и нефтехимического комплекса — АО «Уралкалий», АО «Сильвинит», АО «Азот», АО «Нефтехимик», АО «Метафракс» и других по ценам, незначительно превышающим стартовые, а также приобретения акций на вторичном рынке ценных бумаг и недопущения операций по покупке акций конкурентами, используя авторитет указанных лиц среди членов различных преступных группировок[494].

Затем след Рустамова теряется, что объяснимо, если он приговорен к сроку. Но с 2000 года все в его жизни налаживается. Согласно его официальной биографии (слово в слово повторенной на разных сайтах), с 2000 года он «активно занимается трейдингом в области химической и нефтехимической промышленности, инвестирует в энергетические фонды, в проекты нефтегазодобывающей промышленности, осуществляет инвестиции в коммерческую и жилую недвижимость» и немедленно становится миллионером.

В 2014 году Рустамов уже «бенефициарный владелец химической компании Метафракс, находящейся в Пермском крае, там же, где сосредоточены бизнесы Рыболовлева. Под управлением Рустамова находится мажоритарный акционер Метафракс российская компания МетаХолдинг. К 2017 году Рустамов консолидирует 92,37 % акций компании, трансформирует ее в группу компаний с производственными мощностями в России (Пермский край и Московская обл.) и в Австрии и становится крупнейшим производителем метанола, формалина и синтетических смол в России и Европе. Годовая выручка группы компаний Метафракс составляет в этот период более 40 млрд рублей, а география поставок включает более 50 стран мира.

И еще одно важное дополнение: с 2000 года Рустамов вместе с семьей (женой Мариной Котовой и тремя детьми) живет в США «на роскошной вилле в штате Вирджиния»[495].

Итак, Рустамов после бурного прошлого мирно и благополучно зажил под Вашингтоном. Рыболовлев вместо 15 лет за убийство (именно такой срок получил второй обвиняемый в этом преступлении — Олег Ломакин) ушел в большую политику и еще в 200 году финансово поддержал мэра города Юрия Трутнева на выборах губернатора Пермской области, где у Рыболовлева находился основной бизнес.

Трамп впервые посетил Москву в июле 1987 года и в своих мемуарах назвал ту поездку экстраординарным опытом, сообщив, что останавливался в «номере Ленина» в гостинице «Националь»[496]. Трамп вел тогда переговоры с Госкоминтуристом СССР о строительстве отеля класса люкс в центре Москвы и реконструкции гостиницы «Москва». Однако эти планы реализованы не были.

В декабре 1996 года правительство Москвы вновь вело переговоры с Трампом о реконструкции гостиниц «Москва» и «Россия». Стоимость проектов оценивалась в 300 млн долларов, но переговоры вновь не увенчались успехом, о чем российские СМИ отрапортовали в 1998 году, указав, что Трамп готов был вложить в реконструкцию гостиницы «Москва» 200 млн, но в обмен претендовал на 65 % акций гостиницы.

Кроме того, Трамп подумывал о строительстве в Москве небоскреба. Однако и здесь ему не повезло. Заместитель мэра Москвы Владимир Ресин отказал Трампу в разрешении на строительство: «Мы не будем строить небоскребы в сложившейся части города. Мы не можем превращать древний сформировавшийся город в Манхэттен».

В 2004 году переговоры возобновились, но вместо строительства и реконструкции Трамп обсуждал теперь «франчайзинг», то есть исключительно продажу своего имени. Бренд Трампа в то время хотел купить совладелец MosCityGroup Павел Фукс: «У меня была идея назвать Trump Tower одну из строящихся в «Москва-Сити» башен — Imperia Tower, — но мы не пришли к взаимовыгодному соглашению»[497].

Трамп не планировал вкладывать в Россию реальные деньги, а хотел получить за свой бренд Trump 20–25 % стоимости проекта. Объем инвестиций в Imperia Tower оценивался в 1,2 млрд долларов. Получалось, что за «франчайзинг» Фукс должен был выплатить Трампу 240–300 млн. Фуксу цена показалась слишком высокой.

Российские деньги в этот период Трампу были очень нужны. В 2004 году он объявил о банкротстве своих отелей и казино, которые включали три казино в Атлантик-Сити и одно в Индиане. Это позволило Трампу избавиться от задолженности в примерно 1,8 млрд долларов. Но из-за этого западные банки теперь с осторожностью относились к кредитованию Трампа, и получать новые кредиты ему стало сложно[498].

По крайней мере, с 2005 года деловым партнером Трампа в России стал выходец из СССР с сомнительной репутацией, осужденный в США и по уголовной статье за нанесение увечий человеку, и за финансовые махинации и связи с мафией, школьный приятель и партнер личного адвоката Трампа Майкла Коэна — Феликс Сатэр.

Его имя постоянно соседствовало и с Коэном, и с проектами «Организации Трампа». В 2005 году Сатэр был в Москве и пытался реализовать амбициозный план постройки Trump Tower на месте старой карандашной фабрики на берегу Москвы-реки, где разместились бы гостиничные номера, кондоминиумы и офисные площади. Тогда подписали протоколы о намерении, шел анализ площади помещений: «Это была возможность разведать перспективы международного строительства “Трамп-тауэров”. Россия — одна из таких перспективных стран», — сказал Сатэр в одном из своих интервью.

В 2006 году деловой партнер снова посетил Москву вместе с детьми Трампа Дональдом-младшим и Иванкой. На несколько дней они остановились в отеле «Националь», чтоб провести встречи с потенциальными партнерами в строительном бизнесе. «Давайте заключим сделку здесь и сейчас!» — сказал во время этой поездки Сатэр и «устроил для Иванки визит в кремлевский кабинет Путина, где она сидела за его столом в его кресле»[499].

Благодаря Сатэру Трамп вышел также на Тевфика Арифа, бывшего советского торгового представителя из Казахстана, основателя строительной компании Bayrock Group, где Сатэр был партнером. Bayrock Group тоже находилась в поиске деловых возможностей в России. «Мы рассматривали очень, очень крупную недвижимость в России, скажем, типа больших высотных зданий в Лас-Вегасе»[500], — рассказывал Сатэр.

В апреле 2007 года в России был даже зарегистрирован товарный знак Trump в сфере услуг, жилой, коммерческой и гостиничной недвижимости. Но, как и прежде, Трамп не планировал сам строить в России здания, а готов был работать только на условиях «франчайзинга», что не устраивало его потенциальных российских партнеров[501].

2008 год для Трампа — это прежде всего финансовый кризис в США, отразившийся на рынке недвижимости; год, когда империя Трампа оказалась на грани банкротства. И «вдруг» в мае 2008 года какой-то «сумасшедший русский» принял решение спасти Трампа от шестого на тот момент банкротства и заплатить ему 95 млн долларов за виллу, которая по ценам 2008 года стоила…

Да нисколько она не стоила, эта вилла. Трамп купил ее за примерно 41,4 млн в 2004 году. Вроде бы он вложил в ремонт какие-то деньги. А может быть, и не вложил. Он выставил ее на продажу еще в 2006 году, но продать не мог. К 2008 году, при обвалившихся ценах на недвижимость, продать дом было невозможно. Плесень Флориды постепенно розрушала его стены.

Этим «сумасшедшим русским» оказался Дмитрий Рыболовлев. Покупка виллы Трампа была стремительной, необъяснимой и таинственной. 5 мая 2008 года Рыболовлев объявил жене о покупке виллы. 9 мая была оформлена компания LLC, на которую эта вилла должна была быть куплена; 12 мая был создан траст на имя жены Елены и дочери Анны, который заплатил за виллу. «Для целей налогообложения сумма сделки определена в 95 млн долларов», — указывалось в купчей. Общая площадь строений составляла 62 тысячи кв. футов. Общий размер участка — 6,26 акра. Находилась вилла по адресу 515 North County Road, Palm Beach, Florida[502].

Причины покупки Рыболовлевым виллы Трампа никогда не были разъяснены. Ни Рыболовлев, ни его жена не видели виллы ни до, ни после покупки, и купили ее вслепую. Они не прожили в ней ни одного дня. Перепродать эту виллу с прибылью и оправдать покупку как капиталовложение в недвижимость было абсолютно невозможно. В марте 2016 года Рыболовлев получил разрешение флоридских властей на снос всех строений; в том же году за дополнительные 234 тысячи долларов все снес, разделил участок на три и выставил их на продажу по цене земли[503]. Так что вопросы к Рыболовлеву по поводу этой покупки остались, тем более что к моменту продажи земельных участков бывший хозяин флоридской виллы стал президентом США, и переплата Трампу десятков миллионов долларов российским миллиардером Рыболовлевым больше всего походила на взятку, кредит, аванс или подкуп. Но не на покупку недвижимости для личного пользования.

Теперь Рыболовлеву приходилось объяснять любопытным журналистам, с какой целью он купил виллу Трампа, а это было не просто. Рыболовлев либо сам не знал этой цели, потому что выполнял указание свыше, либо знал, но не имел права эти цели разглашать. Поэтому его объяснения выглядели путано и неубедительно. Он говорил и о том, что купил виллу, чтобы его семья была на годы обеспечена домом во Флориде; и о том, что вложил в виллу деньги, дабы заработать при продаже; и о том, что с первого дня планировал снести старые постройки и построить новый дворец; и, наконец, о том, что вынужден был снести поместье, так как все оно начало разрушаться.

Если в пустующем помещении во Флориде не включать кондиционер, плесени не избежать. Но это было еще одним свидетельством тому, что Рыболовлеву было абсолютно наплевать на купленную с огромной переплатой виллу. Зачем же тогда Рыболовлев выбросил столько денег и почему ему важно было заплатить Трампу 95 млн и спасти его от банкротства?

Похоже, что к этому времени в Кремле уже приняли решение об оказании Трампу финансовой поддержки, о чем Рыболовлев должен был быть извещен либо Путиным, либо своим партнером Юрием Трутневым, избирательную кампанию которого Рыболовлев профинансировал в 2000 году. С того времени Трутнев уверенно шел в гору. С 2004 по 2012 год он занимал должность министра природных ресурсов и экологии в правительстве России. Это была очень «хлебная» должность в бедной стране, богатой полезными ископаемыми. И очень полезная должность: когда в октябре 2006 года на одной из шахт принадлежавшего Рыболовлеву «Уралкалия» произошла крупная авария, именно Трутнев, как министр природных ресурсов и экологии, возглавил правительственную комиссию, расследовавшую катастрофу. По итогам работы комиссии причиной аварии был признан комплекс техногенных и геологических факторов. В результате компания отделалась штрафом[504].

После фактической эмиграции Рыболовлева его интересы в России на правительственном уровне представлял, защищал и охранял тот же Трутнев. Одновременно предприниматель стал проводником интересов Кремля за границей — в силу своих ограниченных возможностей, разумеется, поскольку иностранными языками Рыболовлев не владел.

Итак, покупка особняка Трампа состоялась 12 мая 2008 года. В том же мае к Трампу в США для переговоров приезжал неоднократно упоминавшийся нами Лев Леваев. Подробности переговоров неизвестны, но, как сообщила представитель Леваева Наталья Иванова, соглашений о совместных проектах в России с Трампом достигнуто не было.

24 декабря 2020 года в пространном интервью американскому телеканалу MSNBC адвокат Трампа Майкл Коэн подробно и доходчиво рассказал о том, что переплаченные Рыболовлевым 50 млн за особняк во Флориде, по мнению Трампа, были деньгами Путина, что команду Рыболовлеву купить особняк дал сам Путин, как и указания всем остальным олигархам вкладывать в Трампа деньги.

Денег этих вкладывалось много. 4 июня 2008 года, в разгар финансового кризиса в США, на саммите «Недвижимость в России», организованном в Москве, Трамп-младший выступил с ключевым докладом о планах по строительству элитного жилья и гостиниц в Москве, Санкт-Петербурге и Сочи. Он добавил, что кризис на американском рынке недвижимости заставил многих инвесторов искать проекты в других странах и поэтому за полтора года он побывал в России уже шесть раз. «Организация Трампа» не рассматривает сейчас строительные проекты в США, уточнил Трамп-младший, а занимается исключительно закреплением бренда на мировом рынке. К «мировому рынку» относились в тот период девелоперские проекты в Панаме, Сеуле, Гонолулу, Стамбуле, Доминиканской Республике, Дубае и России. «Когда мы заявили о выходе на рынок Панамы, цены на недвижимость сразу увеличились на 25 %». Одновременно, «на фоне стагнации рынка недвижимости США, в России в последнее время наблюдается почти 50 %-й рост стоимости квадратного метра, что для меня стало откровением», — отметил Трамп-младший.

Если до первой поездки периода 2007–2008 годов Дональд Трамп, по собственному его заявлению в твиттере в июле 2007 года, имел «ровно НОЛЬ инвестиций в Россию», то к последней поездке этого периода ситуация, как указал Дональд-младший на другой конференции по недвижимости, в Манхеттене[505], резко изменилась:

Если говорить о высшей ценовой категории, то приток русских клиентов составляет непропорционально большую долю во многих наших проектах, скажем в Дубае, и, конечно, в наших проектах в Сохо, и вообще в Нью-Йорке. Мы наблюдаем серьезный приток денег из России[506].

Он добавил, что «предпочитает Москву всем прочим городам мира»[507].

Иными словами, как и в прежние времена, Трамп не вложил в Россию ни одного доллара. А вот Россия, наоборот, по указанию из Кремля, стала вкладывать в Трампа деньги.

В 2009 году Трамп перерегистрировался из демократов в республиканцы и всерьез стал рассматривать возможность баллотироваться в президенты от республиканской партии в 2012 году. В мае 2011 года он отказался от этого намерения, но заявил:

Я твердо убежден, что если бы я принял участие в выборах, то победил бы на первичных выборах, а в итоге и на всеобщих выборах[508].

В 2012-м Трамп снова зарегистрировался в качестве республиканца и публично поддержал кандидата в президенты от республиканской партии Митта Ромни. Ромни проиграл тогда выборы демократу Бараку Обаме.

К этому времени Трамп был в России уже своим, а его доверие к Путину, российскому правительству и российскому государству было абсолютным. Насколько нужно было доверять России, как государству, чтобы отправить зимой в Москву всех своих старших детей? Дональд Трамп — отправил.

На опубликованной в интернете фотографии Скотта Дворкина[509] были изображены Елена Баронова (после эмиграции в США Елена стала писать свою фамилию на иностранный манер — Baronoff), брокер по продаже недвижимости Трампа во Флориде; Иванка Трамп, дочь президента; Майкл Дезер — глава Dezer Development, главный и единственный девелопер Трампа во Флориде; Михаил Бабель — о нем ниже; сыновья Дональда Трампа — Дональд-младший и Эрик. Джаред Кушнер женился на Иванке Трамп 25 октября 2009 года и частью семьи Трампа на момент, когда делался этот снимок, еще не был.

Иванке Трамп и Бароновой в Москве вручили подарки: шубки из самого дорогого зверя — шиншиллы. Затем начались переговоры. Об их содержании мы знаем мало. Вел их участник коллективной фотографии Михаил Бабель.

Бабель родился в 1962 году. В 1984-м он закончил Московский инженерно-строительный институт им. В. В. Куйбышева (МИСИ) по специальности «инженер-строитель» и в течение 30 лет занимался строительством в Москве, Московской области и регионах. В 2003 году он стал первым заместителем руководителя, затем вице-президентом ОАО «Компания Главмосстрой» (или просто «Главмосстрой»). С 2006 года он был уже его руководителем.

Несколько раньше, в 1994 году, Бабель создал строительную компанию «NBM-стройсервис», на базе которой в 2006 году организовал девелоперскую группу «NBM», и стал личным девелопером советского разведчика Калмановича. В частности, он построил для него домашний офис на улице Сергея Макеева и комплекс для протежируемого женского баскетбольного клуба «Спартак», базировавшегося в подмосковном городе Видное, где Бабель даже перерегистрировал свою компанию.

Не складывая все яйца в одну корзину, в 2003 году Бабель стал вице-президентом компании «Главмосстрой», входящей в структуру корпорации «Главстрой», принадлежавшей «Базовому элементу» Олега Дерипаски. Похоже, что и это сотрудничество шло по линии российской госбезопасности. По свидетельству Искандера Махмудова, Дерипаска по крайней мере с конца 1990-х являлся агентом ФСБ, подписав соответствующие бумаги о согласии работать на эту организацию. Согласие на сотрудничество он вынужден был дать из-за оказывавшегося на него давления и угроз со стороны правительства и ФСБ отнять бизнес. Точно такие же бумаги подписал и сам Искандер Махмудов. Позже Дерипаска по линии Кремля/ФСБ стал куратором Пола Манафорта — советника президента Украины Виктора Януковича и будущего руководителя предвыборной президентской кампании Дональда Трампа.

Теперь по линии «Главмосстроя» Дерипаски Бабелю приказали пригласить в Москву Трампа, его детей, его девелопера Дезера и брокера Баронову, без которой Дезер никогда никуда не ездил[510].

Биография Бароновой вызывает немало вопросов. В 1989 году она эмигрировала из Узбекистана в США и оказалась в Айове; затем перебралась во Флориду; стала турагентом, потом брокером. В 2004 году она уже числилась сотрудником «Организации Трампа», вице-президентом по связям с клиентами в Trump Grande — дочерней структуре «Организации Трампа», и была запечатлена с Трампом и его дочерью Иванкой на обложке журнала The Women’s City, где о ней опубликовали статью «Русская рука Дональда Трампа»[511]. При этом, без указания дат, она писала в своей биографии, что «служила культурным атташе в дипломатических органах российского правительства».

Что именно имела в виду Баронова и действительно ли она работала на российское правительство, не совсем ясно. Но должность «культурного атташе» в российских посольствах очень часто служила прикрытием для сотрудников КГБ/ФСБ. Из-за этого мутная автобиографическая заметка Бароновой натолкнула некоторых журналистов на предположение, что она была офицером советской разведки и являлась засланной из России шпионкой[512].

«Международная» деятельность Бароновой и вправду вызывает вопросы, например, ее активное и многолетнее участие в жизни небольшого сицилийского городка Таормина, где влиятельный городской муж Дино Папале начиная по крайней мере с 2010 года стал сначала добрым знакомым, а затем и политическим сторонником Трампа[513], который в 2013 году провел в гостях у Папале три дня[514].

Баронова являлась инициатором организации многочисленных мероприятий в городе, направленных на развитие «дружеских отношений» между Россией и Южной Италией. В ряде этих мероприятий участвовали официальные представители России, в том числе генеральный консул РФ на Сицилии Владимир Коротков и министр иностранных дел Сергей Лавров, приехавший, по словам Папале, в Таормина с ним познакомиться[515].

Последний титул Бароновой, полученный ею в 2008 году, — Международный посол города Санни-Айлс-Бич[516] — того самого городка, где Трамп продавал квартиры в построенных Дезером небоскребах при посредничестве Бароновой русским клиентам, — лишь утверждал наблюдателей во мнении, что после визита в Москву «Организация Трампа» создала схему для продажи квартир прежде всего клиентам из России[517] на общую сумму в более чем 100 млн долларов[518].

Собственно, никакой особой хитрости в схеме не было. Просто в «Организации Трампа» и в брокерской конторе Бароновой клиентов не спрашивали о происхождении денег. Любой чиновник или сотрудник правоохранительных органов России, любой российский коррупционер или взяточник, не говоря уже о многочисленных российских бизнесменах, зарабатывавших деньги разными способами, законными или незаконными, мог купить квартиру в элитном комплексе Трампа, переведя деньги за продажу с любого личного, делового, офшорного, зарубежного или российского, своего или чужого, счета. Были случаи, когда со счетов корпораций и банков, без ведома совета директоров этих корпораций и банков, руководство покупало себе квартиры. А если перевод денег напрямую по тем или иным причинам был нежелателен, деньги сначала переводились на счет вовлеченного в сделку американского адвоката, рекомендуемого Бароновой и служащего дополнительным буфером по отмыванию денег, а затем уже со счета адвоката переводились продавцу недвижимости[519].

В пяти построенных Трампом/Дезером небоскребах в Майами по свидетельству одного из брокеров, «русские» составляли 50 % обитателей (в Санни-Айлс и флоридском Голливуде проживало около 30 тысяч «русских»). В шестом небоскребе по тем же причинам сосредоточились «латиноамериканцы» из Южной Америки.

Разумеется, для постройки небоскребов Трампу/Дезеру исходно нужны были деньги. Эти деньги предоставлялись банками. Здесь следует обратить особое внимание на историю взаимоотношений Трампа и «Организации Трампа» с немецким Дойче-банком (Deutsche Bank).

С 1998 года Дойче-банк выдал компаниям Трампа 2,5 млрд долларов кредитов, в том числе 125 млн долларов предоставили на реконструкцию небоскреба в Нью-Йорке. В 2005 году Дойче-банк выдал Трампу 640 млн на строительство небоскреба в Чикаго. Комиссионные банка должны были составить 12,5 млн но из-за кризиса на рынке недвижимости и финансового кризиса 2008 года Трамп недоплатил банку 40 млн сославшись на то, что кризис — форс-мажорное обстоятельство. Банк пробовал судиться, но последний подал встречный иск, требуя от банка покрытия ущерба в 3 млрд. Адвокаты Трампа утверждали, что банк, со своей стороны, был виновником финансового кризиса.

С аргументами Трампа суд не согласился, но заставил Дойче-банк реструктурировать кредит. Срок кредита также был продлен, и в 2012 году, на новых условиях, займ был погашен. После этого в 2012–2015 годах Дойче-банк, который к этому времени в очень большой степени стал российским банком, поскольку Россия стала одним из главных его клиентов, выдал Трампу новые 300 млн. Из-за этого появились предположения, что кредит Дойче-банка Трампу мог перекупить Внешэкономбанк (ВЭБ) России или он же гарантировать, а встреча в декабре 2016 года в Вашингтоне, вскоре после победы Трампа на выборах, Джеральда Кушнера и Сергея Горькова (выпускника Академии ФСБ 1994 года, офицера ФСБ и руководителя ВЭБа) могла быть посвящена личным финансовым вопросам семьи Трампа, в том числе проблеме старых и новых займов.

В 2013 году Трамп решил провести в России конкурс «Мисс Вселенная». Это была согласованная Трампом и российской стороной операция, дававшая возможность Кремлю официально заплатить Трампу еще какие-то деньги, с одной стороны, и может быть, собрать дополнительную информацию и компромат, с другой.

Окончательное решение по этому вопросу было принято в середине июня 2013 года в Лас-Вегасе на встрече Трампа с российским спонсором конкурса миллиардером Арасом Агаларовым. Он, как и все прочие российские миллиардеры, был абсолютно подвластным Кремлю. И именно в этом качестве, и ни в каком другом, видел его Трамп.

Буквально на следующий день после этой встречи Трамп стал добиваться личной встречи с Путиным. 18 июня 2013 года без пяти минут кандидат в президенты от республиканской партии написал в твиттере:

Как вы думаете, Путин приедет на конкурс «Мисс Вселенная» в ноябре в Москве — если да, станем ли мы с ним лучшими друзьями?[520]

Это был рассчитанный на глаза и уши Путина призыв встретиться с Трампом для обсуждения финансовых сделок и деловых проектов.

Агаларов вспоминает, что Трамп был абсолютно помешан на идее такой встречи, и Агаларов, конечно же, эту встречу Трампу пообещал. В октябре Трамп заставил Агаларова еще раз подсуетиться на эту тему. Агаларов кому-то звонил, предположительно пресс-секретарю Путина Дмитрию Пескову, и пытался договориться о встрече Путина с Трампом[521].

Путин Трампа услышал: 29 октября 2013 года, буквально через пару недель после суетливых звонков Агаларова, Путин лично наградил Агаларова орденом Почета. Никаких заслуг перед страной, кроме встречи с Трампом и финансирования конкурса «Мисс Вселенная», часть бюджета которого легла в карман Трампа, у Агаларова перед российским государством на тот момент не было. Но к этому времени Трамп успел «ляпнуть» в одном из своих телеинтервью — в программе Дэвида Леттермана 17 октября 2013 года — что Путин «крепкий парень» и что они однажды «уже встречались»[522].

Если это так, то встреча была абсолютно тайной и сообщено о ней никому не было, как не было известно о содержании их разговора и о достигнутых договоренностях. Наоборот, публично было сообщено, что Трамп написал письмо Путину с приглашением посетить конкурс, намекая, что это даст возможность увидеть табуны красивых девушек. Но Путин на конкурс не приехал и с Трампом тогда не встречался, а прислал ему подарок и письмо.

9–10 ноября Агаларов вместе с Трампом провел конкурс «Мисс Вселенная» в принадлежавшем Агаларову зале Crocus City Hall под Москвой. Из общего бюджета в 20 млн долларов Трампу заплатили гонорар в 12,2 млн за участие в конкурсе. Лично Путину Трамп был за это очень признателен:

Когда я был в России с конкурсом «Мисс Вселенная», [Путин] связывался со мной и был очень приветлив. Я хочу сказать, все русские люди принимали нас фантастически хорошо[523]. […] У меня, действительно, установились отношения [с Путиным] и я могу вам сказать, он очень интересуется тем, что мы сейчас здесь делаем. Он, вероятно, очень интересуется и тем, что мы с вами обсуждаем сегодня, и я уверен, он так или иначе все это увидит. Но у меня, действительно, наладилась с ним связь, и я думаю, очень интересно посмотреть, к чему это приведет. Я имею в виду, что, посмотрите, он проделал весьма блестящую работу в плане того, что и кого он представляет. Если вы посмотрите на то, что он сделал в Сирии, если вы посмотрите на какие-то другие вещи, то, не будем себя обманывать, он реально уделывает нашего президента [Обаму][524].

Но оказывается, не только Трамп с пиететом относился к Путину, но и Путин к Трампу. Впрочем, мы знаем это исключительно со слов Трампа, произнесенных уже во время президентской кампании, в июне 2016 года:

Он сказал кое-что особенное обо мне. Он сказал, что я — гений[525].

Коротко и скромно.

В ноябре 2013 года в Москве Трамп вновь обсудил с Агаларовым вопрос о строительстве в Москве на Новом Арбате 58-этажного небоскреба, который запретил ему строить Ресин. Это была третья после 2004 и 2007–2008 годов попытка американского бизнесмена выйти на российский рынок недвижимости. «Планы по созданию бизнеса в России у меня есть. Сейчас я веду переговоры с несколькими российскими компаниями о строительстве небоскреба», — сообщил Трамп в интервью 9 ноября 2013 года. Участников переговоров и стоимость проекта Трамп назвать отказался.

Обсуждения с Агаларовым продолжились 11 ноября. «Русский рынок заинтересован во мне. У меня отличные отношения со многими русскими, и присутствовали почти все олигархи», — рассказал Трамп в интервью 12 ноября газете Real Estate Weekly по возвращении из России[526].

Встречи с десятком крупных российских бизнесменов организовывал Герман Греф, занимавший в былые годы различные высокие государственные посты, в том числе пост руководителя Сбербанка России.

Я называю это «мой уик-энд в Москве», — вспоминал Трамп в сентябре 2015 года свою московскую поездку. — Я был с людьми высшего уровня: и олигархи, и генералы, высшие чины из правительства. Я не могу вдаваться в подробности, но скажу, что я встречался с самыми важными людьми и отношение [ко мне] было экстраординарное.

12 ноября Трамп через твиттер поблагодарил семью Агаларовых:

Провел прекрасный уик-энд с Вами и вашей семьей. Вы проделали ФАНТАСТИЧЕСКУЮ работу. «Трамп-тауэр — Москва» — следующая. ЭМИН, было ВАУ!

«Отлично провели время, — отвечал Эмин, сын Агаларова, будущему президенту США, только что проведшему в подмосковной гостинице две ночи. — “Трамп-тауэр — Москва” — давайте сделаем это!»

«Это» — не сделали. Сделали совсем другое: в июне 2015 года Трамп официально объявил о том, что выдвигается кандидатом в президенты от республиканской партии, и начал избирательную кампанию. «Наш парень может стать президентом США, мы можем это организовать», — писал Сатэр в ноябре 2015 года в мейле. «Я привлеку всю путинскую команду к этому делу, я организую этот процесс»[527].

«Процесс» был уже организован. Просто Сатэр об этом не знал.

К январю 2016 года Трамп уже лидировал в опросах кандидатов от республиканской партии. Тогда же, по просьбе Сатэра, работавший над российской сделкой по строительству небоскреба в Москве Майкл Коэн обратился напрямую к Путину, написав мейл пресс-секретарю Путина Пескову:

Последние несколько месяцев я работал с российской компанией над проектом строительства «Трамп-тауэр» в Москве, в «Москва-Сити». Не вдаваясь в излишние подробности, скажу, что переговоры между двумя сторонами застопорились. Поскольку этот проект слишком важен, я настоятельно запрашиваю Вашей помощи. Я настаиваю, чтобы кто-то, предпочтительно Вы, связались со мною для обсуждения деталей и организации встреч с заинтересованными лицами. Заранее благодарю вас за содействие и с нетерпением жду скорого ответа[528].

The Washington Post сообщала:

Коэн заявил следователям комиссии Конгресса, что сделка планировалась как лицензионный проект, в котором московская строительная компания I. C. Expert Investment Co. платила бы Трампу за право использовать его имя. Коэн рассказывал, что он трижды обсуждал сделку с Трампом, и Трамп 28 октября 2015 года подписал с компанией протокол о намерениях. По его словам, компания Трампа даже начала рассматривать архитектурные проекты и обсуждать финансирование. Однако проект был заморожен «по деловым соображениям», а правительственное разрешение [в Москве] так и не было получено[529].

Видимо, у Путина хватило ума не платить Трампу публично и не засвечивать отношения в разгар предвыборной кампании.

В интервью MSNBC 24 декабря 2020 года Майкл Коэн сказал, что весь избирательный проект Трампа был не более как деловым проектом по продвижению брэнда «Трамп». Кандидат не планировал победить на американских президентских выборах 2016 года.

Но не победить Трампу не дали. Как сказал в марте-апреле 2016 года один из руководителей Департамента городского строительства Москвы:

Мы вложили в Трампа столько денег, что у него нет шанса проиграть.

К огромному удивлению самого Трампа, он действительно победил в президентской гонке и стал президентом. Это была самая успешная операция российских спецслужб после приведения к власти в России Путина в 2000 году и Клауса-Земана в Чехии в 2003 и 2013 годах. Но по сложности выполненной задачи привод в Белый дом своего агента, человека, знавшего, что до и во время президентской гонки он использовал деньги Путина и опирался на помощь российских спецслужб, стал операцией неслыханной в истории госбезопасности СССР и России по своей дерзости, сложности и разведывательному мастерству. Теперь оставалось только пожинать плоды одержанной победы и за четыре года очередной передышки перестроить мир.

И хотя мир перестроить не удалось, разрушения были причинены значительные. За четыре года у власти Трамп нанес Соединенным Штатам и американской демократии ущерб, несоизмеримо больший, чем бен Ладен. Он сначала расколол Америку на «демократов» и «республиканцев», затем умело спровоцировал беспорядки черного населения в США и, наконец, организовал многочисленные восстания воинственной профашистской толпы под лживым лозунгом защиты украденной у него победы на президентских выборах 2020 года. Он поставил во главе министерства юстиции лично ему преданного генпрокурора и сделал из США банановую республику. Банальным шантажом, угрозами и подкупом он сдвинул большинство республиканской партии на позиции далекие от защиты интересов республики и демократии, подменив интересы страны своими личными интересами.

В Белом доме, в результате умело проведенной российскими спецслужбами операции, поселился демагог и фашист, презирающий Америку, попирающий американские традиции, нравы, устои, законы и конституцию. Это оказалось много более разрушительным результатом, чем нереализованные Трампом обещания Кремлю снять санкции, признать аннексию Крыма и распустить НАТО.

События в Вашингтоне 6 января 2021 года стали заключительным аккордом правления президента Трампа в США. Ледокол Трамп сделал свое дело: его сторонники захватили столицу вражеского государства практически без потерь, под восторженные вопли быдла, средь бела дня, на глазах у всего мира, а оставленные без охраны в Капитолии конгрессмены и сенаторы, окруженные мятежниками, оказались практически заложниками в момент голосования по вопросу о том, кто будет следующим президентом США.

Это была попытка государственного переворота под руководством президента Трампа, проигравшего выборы и не пожелавшего отдать власть. Она провалилась только потому, что сенаторы и конгрессмены успели по подземным коридорам сбежать из Капитолия, где они заседали в момент штурма здания заговорщиками. Не будем гадать, что произошло бы, если бы они не успели этого сделать.

Трамп был не единственным человеком, задействованным в многоступенчатой и сложной операции российских спецслужб по приведению в Белый дом своего агента, и не единственным, на кого тратились деньги, причем немалые. Но что такое деньги, когда речь идет о мировом господстве? Мировое господство стоит любых денег.

Майкл Флинн появился в аппарате Трампа не случайно. Он давно готовился Кремлем/Лубянкой на должность советника президента США по национальной безопасности. Его выступление с речью на Республиканском национальном конгрессе 20 июля 2016 года, где Флинн скандировал «Посадим ее!» (Lock Her Up!), имея в виду Хиллари Клинтон, поддерживаемый публикой, было финальной частью подготовительного этапа к новой для него роли и должности в Белом доме при президенте Трампе. Если Трамп был владельцем ледокола, давшим кораблю свое имя, то Флинн был его капитаном. Более простого способа расколоть Америку, чем публично предложить одной из партий посадить конкурента из другой партии в тюрьму, придумать было невозможно.

Среди прочего Флинн в своей в буквальном смысле слова исторической речи 20 июля сказал о Клинтон:

Если бы я, — а я разбираюсь в этих вопросах, — сделал бы даже десятую часть того, что сделала она, я был бы сегодня в тюрьме[530].

Майкл Флинн «сделал» много больше, чем десятую часть содеянного Клинтон, что бы ни имелось в виду. В 2015–2016 годах он получил около 600 тысяч долларов российских денег.

Большая их часть поступила из российского «Связь-банка», который в декабре 2007 года, за девять лет до описываемых событий, выдал кредит в 150 млн долларов турецкому бизнесмену Экиму Алптекину и его голландскому и российскому партнерам. Этот кредит так и не был погашен, а в 2016 году Алптекин перевел небольшую его часть, около 530 тысяч долларов, генералу Флинну, формально — в качестве платы за лоббирование в США интересов Турции. В действительности Турция ни к чему этому не имела отношения. К происходившему имели отношение Россия и Путин.

Именно по этой причине Флинн зарегистрировался как лоббист Турции только в марте 2017 года, после того, как информация о получении больших денег стала известна правоохранительным органам США и просочилась в прессу: 7 марта Флинн подал документы в Подразделение национальной безопасности Минюста США по регистрации иностранных агентов (FARA) и сообщил, что его компания — Flynn Intel Group Inc. — получила 530 тысяч долларов в сентябре — ноябре 2016 года от небольшой нидерландской компании Inovo BV, принадлежавшей турецкому бизнесмену Экиму Алптекину.

Контракт Флинна с Inovo BV был подписан по одним сведениям 9 августа, по другим — 15 сентября 2016 года на общую сумму в 600 тысяч долларов за три месяца работы. Последний платеж в 145 тысяч Флинн получил 14 ноября 2016 года, уже после того, как Трампа избрали президентом. На этом «работа» Флинна на Алптекина закончилась, и Флинн подал заявление о завершении контракта с Inovo BV, указав 16 ноября как день окончания контракта. На следующий день он был назначен советником по национальной безопасности новоизбранного президента США.

Впрочем, документ об окончании контракта Флинн подал в Сенат уже после того, как «работой» Флинна на Inovo BV заинтересовалось министерство юстиции США. К тому же в поданном отчете указывалось, что Flynn Intel Group Inc. получила за свою работу меньше 5 тысяч долларов[531], что было со стороны Флинна откровенной ложью. Как справедливо отметила 10 марта 2017 года New York Times, это означало, что большую часть услуг, оказанных Флинном господину Алптекину, Флинн не рассматривал как лоббирование в юридическом смысле этого слова[532].

То, что Флинн не являлся турецким лоббистом, подтвердил в телефонном разговоре из Стамбула сам Алптекин:

Я не согласен с этим заявлением. Все было бы совсем иначе, если бы я работал на правительство Турции, но я не получаю указаний ни от кого в [турецком] правительстве[533].

Алптекин заплатил Флинну свои собственные деньги. Деятельностью, относящейся к лоббированию турецких интересов, Алптекин не занимался. Об этом он рассказал американскому журналисту Исааку Арнсдорфу. «Он нанял Флинна на свои средства» и «не координировал какие-либо лоббистские усилия для турецкого правительства», — писал Арнсдорф[534].

На правительство Турции Алптекин действительно никогда не работал, а его небольшая голландская компания Inovo BV в отчетах показывала одни убытки[535] и не имела финансовой возможности выплатить Флинну 530 тысяч долларов, разве что получив предварительно эту сумму с какого-то другого счета. На кого же работал Алптекин и почему в 2016 году ему срочно понадобилось перечислить Флинну 600 тысяч?

В апреле 2014 года генерал Флинн, на тот момент глава Разведывательного управления Министерства обороны США, пробыв в должности менее двух лет, был отправлен в отставку и остался без работы. В октябре 2014 года он открыл свою консультационную фирму, но дела шли плохо. Вот что писала о бизнесе Флинна New York Times:

Это непрозрачный бизнес, не привлекавший публичного внимания, фактически без адреса. Когда репортер проводил расследование прошлой осенью, оно привело его в город Александрия в Вирджинии, в офисное здание не примечательной штаб-квартиры другой фирмы, которая называется White Canvas Group. В октябрьском интервью мистер Флинн дал только смутное описание своей фирмы. Он сказал, что работает с клиентами из Японии и Ближнего Востока[536].

И тогда на помощь пришел новый работодатель: российская разведка. Начиная с августа 2015 года Флинн стал получать зарплату в 11 250 долларов в месяц. Правда, это требовало некоторой изобретательности со стороны нанимателя, так как нужно было все-таки как-то обосновывать российские платежи генералу американской разведки. Поэтому в августе 2015 года Флинн получил 11 250 долларов от российской грузовой авиакомпании «Волга — Днепр»; а в сентябре 2015 года ровно такую же сумму ему выплатил Kaspersky Government Security Solutions, американская дочерняя компания «Лаборатории Касперского», российского предприятия в сфере кибербезопасности, непосредственно связанного с российским правительством и ФСБ.

Идентичные платежи в формате зарплаты по 11 250 долларов в месяц продолжали поступать Флинну в октябре, ноябре и декабре 2015 года; в общей сложности 33 750 долларов за три месяца. Эти три зарплаты Флинн формально получил за поездку в Москву на несколько дней в декабре 2015 года как гонорар за интервью российскому пропагандистскому каналу Russia Today (RT). В Москве же он участвовал в праздновании 10-летнего юбилея RT, где — как было показано всему миру — сидел за одним столом, прямо рядышком с президентом России Путиным[537]. Предвыборная кампания Трампа в это время была в полном разгаре.

Не будем морализировать о том, допустимо ли участие американского разведчика-генерала в праздновании юбилея российского правительственного канала, занимавшегося ровно 10 лет антиамериканской пропагандой и только что проведшего воинственную антиукраинскую кампанию, служащую пропагандистским прикрытием российского вторжения в Украину в 2014 году и оккупации части территории страны, неприкосновенность границ которой была гарантирована Россией и США Будапештским соглашением 1994 года. Если можно взять 11 250 долларов у Касперского, по той же логике можно взять октябрьскую, ноябрьскую и декабрьскую зарплаты у RT. Январскую 2016 года зарплату (11 250 долларов) пришлось отдать агентству Leading Authorities, формально организовавшему выступление Флинна в Москве. Но зато Флинну были оплачены два билета в Москву в бизнес-классе (ему и его сыну), плюс гостиница «Метрополь» (та самая, где обычно ФСБ устраивала встречи своим агентам и где определенные номера были оборудованы спецтехникой), плюс всякие мелочи типа экскурсий и билетов в театр.

Газеты долго пестрели сенсациями о полученных Флинном от стратегического врага Соединенных Штатов от 56 250 до 67 500 долларов — в зависимости от того, как считать. На этом фоне еще большей сенсацией прозвучала информация о том, что Флинн, оказывается, является агентом турецкого правительства и получил за свою лоббистскую деятельность в 2016 году 530 тысяч. Про «российский след» в биографии Флинна все сразу забыли, сосредоточившись на Турции.

С точки зрения полковника ФСБ Путина, ставшего в 2000 году президентом России, американский разведчик и генерал, получивший от российского государства деньги, является его агентом. Агенту надо платить. Можно платить регулярно небольшие суммы под видом гонораров за выступления. Можно вызвать в Москву и заплатить за интервью RT 45 000 долларов (33 750 долларов).

Но как заплатить будущему советнику президента США по национальной безопасности за будущую агентурную деятельность большие деньги, совсем большие, сотни тысяч? Да так, чтоб это не вызвало подозрений?

Чтобы ответить на этот вопрос, нам нужно вернуться к первому официальному платежу генерала Флинна в 11 250 долларов, полученному в августе 2015 года от российской авиакомпании «Волга — Днепр», и отступить в далекий 1990 год, когда российский Ульяновский авиационный завод (сейчас он называется AО «Авиастар-СП», или просто «Авиастар»), расположенный в Ульяновске, стал учредителем авиакомпании «Волга — Днепр», эксплуатирующей тяжелогрузные самолеты «Руслан» (Ан-124). Именно эта компания, зарегистрированная в США как Volga Dnepr Unique AirCargo, входящая в группу компаний «Волга — Днепр», оплатила летом 2015 года участие Флинна в вашингтонской конференции по вопросам логистики и безопасности в странах Ближнего Востока и Африки, выдав ему первые 11 250 долларов.

За одиннадцать лет до этого, в 2004 году, голландец Роэл (Рул) Пайпер и россиянин Даниил Каждан начали создавать в Европе инвестиционные фонды «Европейского Исследовательского Центра Технологий и Инвестиций» (European Technology and Investment Research Center, сокращенно: ETIRC). Президентом иностранных ETIRC'ов был Пайпер. В России тогда же Кажданом была учреждена компания ЕТИРК Холдинг Рус. Учредителем, владельцем и президентом этой компании был сам Каждан, больше известный как предприниматель и изобретатель Даниэль Болотин.

В 2004 году Каждан зарегистрировал еще одну компанию: ЗАО «ЕТИРК Авиэйшн Рус», где он, как и в случае всех прочих учрежденных им компаний, был единственным учредителем. Одновременно Пайпер и Каждан зарегистрировали авиационную компанию в Люксембурге: ETIRC Aviation. Как следовало из названий обеих компаний, специализироваться они должны были на самолетостроении.

В 2005 году EТИРК Холдинг Рус (то есть Даниил Каждан) и Даниил Каждан (как частное лицо) учредили АО «СТК Развитие». Эта компания действует и существует по сей день. Среди ее клиентов — Газпром, Транснефть, Банк Москвы, Альфа-Банк, Ростелеком, РЖД, Мосэнерго, Ингосстрах, ФТС России, Роснефть, ФАС России и многие, многие другие организации[538]. Проще перечислить тех, кто не является клиентом предприимчивого Каждана — Болотина.

Вскоре ETIRC объявил о намерении запустить в Ульяновске производство самолетов Esclipse-500 на авиационном заводе «Авиастар» (том самом, который являлся партнером компании «Волга — Днепр», позже выплатившей генералу Флинну первый платеж в 11 250 долларов).

9 мая 2006 года турецкая газета Bigpara сообщила своим читателям, что владельцем ETIRC является турецкий бизнесмен Эким Алптекин[539] — тот самый, который в 2016 году выплатил генералу Флинну 530 тысяч долларов. В 2017 году Алптекин подтвердил эту информацию, сообщив, что начиная с 2006 года являлся партнером в инвестиционной группе ETIRC и купил долю в компании Eclipse Aviation[540].

Именно после вступления Алптекина в бизнес Пайпера — Каждана с производством самолета Eclipse-500 стали происходить поистине удивительные истории. В декабре 2007 года российский Связь-банк выдал компании Пайпера — Каждана ETRIC Aviation, принадлежавшей инвестиционной группе ETRIC, совладельцем которой был теперь Алптекин, кредит в 150 млн долларов.

В феврале 2008 года в Ульяновске состоялась церемония закладки первого предприятия по производству самолетов. В церемонии принял участие в том числе Сергей Степашин, бывший директор ФСК и бывший премьер-министр России, занимавший должность председателя Счетной палаты Российской федерации, пообещавший взять этот проект «под личный контроль». В июне 2008 года Межведомственная конкурсная комиссия, при поддержке Степашина, одобрила создание в Ульяновске особой экономической зоны. Интерес к участию в зоне проявляли авиакомпания «Волга-Днепр», «Авиастар» и ETIRC Aviation[541].

После этого все вовлеченные в проект компании Алптекина — Каждана — Пайпера были обанкрочены, проект свернут, а деньги оставлены в карманах трех его руководителей. Как именно они их поделили, неизвестно.

«Связь-банком», выдавшим кредит на 150 млн долларов, в тот момент руководили два опытных банкира: Андрей Казьмин и Алла Алешкина, до 2007 года возглавлявшие «Сбербанк» — главный государственный банк России. Они, конечно же, не могли не понимать, что выдача необеспеченного кредита на таку сумму Алптекину — Каждану — Пайперу — авантюра, которая погубит Связь-банк. Тем не менее кредит выдали, и за выдачу необеспеченного кредита, уже после того, как он не был возвращен и банк рухнул, никого не наказали.

По словам следователя Главного следственного управления (ГСУ) Александра Баряева, на основе материалов проверки Связь-банка, проведенной Центробанком, главное следственное управление еще 15 октября 2008 года возбудило уголовное дело по статье 201-й (злоупотребление полномочиями) по факту невозврата кредита на сумму более 150 млн полученного ETIRC. Но ни обвиняемых, ни подозреваемых, как сказал Баряев, в деле не появилось, а сам кредит был списан в конце концов с баланса банка[542].

Учитывая, что речь шла о международной афере в авиационном секторе, по традиции в России засекреченном и находившемся под строгим контролем госбезопасности, можно предположить, что с 2004 года, когда в Европе и России стали регистрироваться многочисленные ETIRCы, началось проведение очередной многоступенчатой операции ФСБ, в результате которой были отмыты и выведены за границу десятки миллионов долларов, используемые затем для нужд российских спецслужб, например, для выплаты вознаграждения будущему советнику по национальной безопасности президента Трампа[543].

В декабре 2015 года (если верить фотографии — а ей трудно не верить) за одним столом с Путиным и Флинном в Москве оказалась еще и кандидат в президенты от партии Зеленых Джилл Стайн[544]. Генерала американской разведки Флинна это, конечно же, должно было натолкнуть на мысль, что он оказался вовлеченным не в празднование юбилея RT, а в активное мероприятие российских спецслужб по вмешательству в американскую президентскую кампанию. Трудно предположить, что Флинн этого не понимал, сидя рядом с Путиным и напротив Стайн.

Стайн прилетела в Москву, чтобы договориться о поддержке Кремлем своей избирательной кампании. Поддержку ей оказали. Но предшествовали этому драматические события: 5 ноября 2015 года в вашингтонской гостинице Dupont Circle нашли мертвым известного медиамагната, бывшего министра по делам печати, телерадиовещания и средств массовых коммуникаций РФ, бывшего руководителя «Газпром-Медиа» и создателя российского государственного пропагандистского канала Russia Today (RT) Михаила Лесина.

Это была очередная загадочная смерть. Вопрос, что именно произошло с Лесиным и кому понадобилась его смерть, официального ответа не получил. В конце октября 2016 года полиция США закрыла дело, назвав смерть Лесина несчастным случаем. В достаточно путаном полицейском заключении указывалось:

[Лесин] вошел в свой номер утром 4 ноября 2015 г. после нескольких суток чрезмерного употребления алкоголя и потерпел травмы, приведшие к смерти, находясь в номере в одиночестве […] Непосредственной причиной смерти Лесина стали тупые черепно-мозговые травмы, в сочетании с травмами шеи, грудной клетки, верхних и нижних конечностей, причиной которых стали падения в состоянии острого алкогольного отравления.

28 июля 2016 года американское издание BuzzFeed опубликовало новое расследование обстоятельств смерти российского бизнесмена[545]. Ссылаясь на мнение двух агентов ФБР и сотрудника американской разведки, авторы публикации утверждали, что Лесин был убит в Вашингтоне перед встречей с сотрудниками минюста США, причем его забили до смерти, чем-то типа бейсбольной биты.

В отчете судмедэкспертизы, как указывал BuzzFeed, говорилось, что Лесин скончался из-за «тупой травмы головы, полученной в результате силового воздействия». В дополнение к уже описанным ранее травмам — шеи, туловища, верхних и нижних конечностей, обнаружилось, что у него сломаны ребра. Один из источников BuzzFeed сказал:

Могу утверждать, что [в ФБР] нет ни одного человека, который бы верил, что он напился, упал и умер. Все думают, что его забили до смерти и что к этому причастен Путин или Кремль.

Это предположение основывалось на том, что, по мнению следователей, Лесин собирался встретиться с сотрудниками минюста США, наблюдавшими за деятельностью российского телеканала Russia Today.

Что же он мог рассказать американским правоохранительным органам и чего так опасались люди, принимавшие решение о его устранении? Чтобы ответить на этот вопрос, нужно вернуться в 2005 год, когда российское правительство одобрило инициативу Лесина о создании российского канала Russia Today, вещавшего на иностранных языках, главным образом на английском, на более чем сто стран мира.

После российского вторжения в Грузию в 2008 году Russia Today была постепенно переименована в RT, и иностранные зрители не всегда понимали, что смотрят российское пропагандистское телевидение. По крайней мере, слово «Россия» в глаза уже не бросалось.

Финансировалась RT из федерального бюджета России. Если в 2005–2006 годах канал получал по 30 млн в год, то в 2008–2009 годы — уже более 100 млн. В 2014 году, в связи с вторжением в Украину, каналу выделили на пропаганду 445 млн, в 2015 году — 236 млн по одним данным и 320 млн — по другим; в 2016 году — 210 млн по одним данным и 250 млн — по другим[546]. Для сравнения: весь бюджет BBC, выделяемый британским правительством, составлял 375 млн в год.

При этом отчет о расходовании бюджетных средств RT был опубликован лишь однажды и занял всего три строчки. Поэтому достоверно определить, сколько именно российских бюджетных денег было выделено, на что именно и как эти деньги расходовались, — абсолютно невозможно.

Кража бюджетных средств в России до сих пор является самым доходным бизнесом. Чем больше бюджет, тем больше возможностей «заработать». Бывший министр Лесин в целом не был ограничен в средствах. Он много путешествовал, очень любил свою яхту и рыбную ловлю. Имел, как семейную собственность, виллы в Лос-Анджелесе. 25 сентября 2015 года, за несколько недель до смерти, у него родилась дочь Тамара. Матерью девочки стала бывшая модель и стюардесса Виктория Рахимбаева[547].

Личной жизни и быту Лесина пресса уделила много внимания. Фотографиями Виктории Рахимбаевой пестрели журналы и интернет. После смерти Лесина два его калифорнийских поместья были выставлены на продажу за 51 млн долларов[548].

Впрочем, у российского государства, российских правоохранительных органов и зарубежной российской государственной структуры RT за все эти годы не возникло к Лесину никаких финансовых претензий. И это наводит на мысль, что его действия соответствовали намерениям вышестоящего начальства. Начальством Лесина давно уже был только Путин.

В 2014 году, после оккупации Крыма и вторжения в Украину, целый ряд российских компаний и лиц оказались под санкциями. 29 июля 2014 года угроза нависла над самим Лесиным: сенатор от штата Миссисипи Роджер Уикер потребовал от генпрокуратуры США проверить, на какие деньги «шеф пропаганды Путина» Лесин купил в 2009 году в Лос-Анджелесе свое 28-миллионное поместье[549]. Лесин отписался тем, что собственность принадлежит детям. Но эта отписка американцам не могла показаться убедительной, тем более что к этому времени с американскими правоохранительными органами стал сотрудничать друг и младший партнер Лесина, руководитель американского отделения Russia Today Алексей Язловский.

Эмигрант из Советского Союза господин Язловский был знаком со своим непосредственным руководителем со студенческих лет. Они вместе учились в МИСИ, который Лесин закончил в 1984 году. Вместе были членами институтской команды КНВ.

В 1990 году они зарегистрировали первый совместный бизнес: продюсерскую компанию «МА» («Миша и Алеша»). Но уже в 1991 году Язловский уехал в США, а Лесин вскоре стал министром РФ по делам печати, телерадиовещания и средств массовых коммуникаций.

После того как в июне 2005 года было официально объявлено о создании нового круглосуточного информационного канала на английском языке, Язловский, получивший еще в 2002 году американское гражданство, зарегистрировал в Вашингтоне компании RTTV America, Inc. и RTTV Studios, Inc., заняв в них должность президента. Именно Язловский, таким образом, стал создателем будущей торговой марки канала «RT». Однако право на логотип «RT» он передал российской компании TV-Novosti (владевшей каналом Russia Today) только в 2010 году.

В штате RTTV America Язловского числилось 45 человек. Формально компания занималась производством телевизионной и видеопродукции для Russia Today. Фактически Язловский являлся владельцем американского подразделения российского телеканала RT, известного также как RT America. Именно по этой причине в американских налоговых декларациях компаний был указан один и тот же адрес, а отделения RTTV America в четырех городах США — Вашингтоне, Нью-Йорке, Майами и Лос-Анджелесе — находились фактически и юридически, там, где располагались региональные бюро российского госканала Russia Today.

Даже в личных налоговых формах W-2 американские сотрудники российского RT America указывали, что приняты на работу компанией Язловского RTTV America. Кроме того, Язловский руководил еще и работой радиостанции Voice of Russia, которую в декабре 2013 года указом Путина реорганизовали и включили в холдинг Russia Today под новым названием. Курировал всю эту деятельность Лесин.

Через многочисленные «мертвые души», числившиеся на службе в Russia Today, и через липовые или сильно завышенные контракты, Russia Today в США «отмывала» десятки миллионов долларов. В целом это была общепринятая в России практика кражи бюджетных средств. Но в данном случае наличные деньги выводились из бюджета на территории США и в долларах. Что-то из этих сумм получал Лесин, что-то — Язловский (купивший себе дом под Вашингтоном в городке Потомак за 1,873 млн долларов, квартиру в Нью-Йорке и второй дом во флоридском городке Нейплс).

Однако в какой-то момент, абсолютно случайно, на Алексея Язловского вышла американская прокуратура.

В 2007 году минюст США заподозрил крупнейший швейцарский банк USB AG в причастности к сомнительным офшорным финансовым операциям. Продолжением расследования стало пристальное изучение финансовой деятельности трех израильских банков: Napoalim, Leumi и Mizrahi-Tefahot[550]. В связи с этим в сентябре 2011 года два руководителя американской бухгалтерской компании United Revenue Service (URS) Давид Калай и его сын Надав Калай, имевшие в США двенадцать филиалов, а также сотрудник их фирмы израильский гражданин Давид Элмог, были обвинены в уклонении от налогов путем открытия для клиентов незадекларированных счетов в люксембургских и швейцарских филиалах израильских банков. Язловский оказался одним из таких клиентов, и уже в 2012 году начал сотрудничать со следствием и давать показания.

1 июля 2013 года Язловский признал себя виновным в том, что подал в федеральную налоговую службу (IRS) ложные данные о доходах за 2008 год, скрыв в общей сложности от налогов 2,6 млн долларов.

Сведения о претензиях к Язловскому со стороны минюста США стали достоянием общественности 1 апреля 2014 года, когда корреспондент газеты The Washington Free Beacon Алан Гудман опубликовала статью о судебном заседании[551]. Из-за этой в общем-то небольшой и долгое время единственной в США публикации о Язловском в Russia Today началась настоящая паника. В Москве заподозрили, что в распоряжение американских правоохранительных органов стала поступать информация об отмывании денег российским каналом. Поэтому уже 8 апреля через публикацию в «Коммерсанте» главный редактор RT Маргарита Симоньян попыталась опровергнуть информацию о связи Язловского с Russia Today:

Власти США предъявили обвинения в налоговом мошенничестве владельцу телекомпании RTTV America Алексею Язловскому. Следствие считает, что бизнесмен является фактическим владельцем американского подразделения российского государственного телеканала RT (Russia Today). В компании утверждают, что господин Язловский был одним из контрагентов канала, а вовсе не владельцем подразделения. Главный редактор RT Маргарита Симоньян заявила, […] что господин Язловский — контрагент телеканала, а у RT сотни контрагентов: «RTTV America — это коммерческая фирма, у нее свои дела с налоговой, RT не имеет права и технической возможности проверять, как они платят налоги и ведут хозяйственную деятельность». По мнению госпожи Симоньян, налоговое разбирательство в отношении российского бизнесмена — это «обычная рабочая история», которую западные СМИ раздувают в «дикий скандал». Она уверена, что «никому бы и в голову не пришло заниматься такой историей», если бы господин Язловский не был связан с RT. По ее словам, RT разрывает контракт с RTTV America, поскольку канал несет репутационные потери. «Но мы категорически не согласны с посылом, что налоговые претензии американских властей к нашему контрагенту имеют отношение к деятельности Russia Today».

9 марта 2015 года в федеральном суде Центрального округа Калифорнии в Лос-Анджелесе 52-летний Язловский был приговорен к одному году испытательного срока под надзором, 640 часам общественных работ и 60 тысячам долларов штрафа[552]. Более легкое наказание трудно было придумать. И в Кремле заподозрили, что Язловский так легко отделался, потому что выложил американцам все.

На самом деле генпрокуратуру США в тот момент не интересовали Язловский, Лесин и Russia Today. Шел 2013 год. О планах Путина захватить Крым, начать войну с Украиной и поучаствовать в американской президентской гонке никто не догадывался. Налоговые службы США занимались тогда израильскими банками. Судебные документы по делу Язловского показали несколько крупных сумм: 2,6 млн долларов, перечисленные одним «русским клиентом» Язловского на счет в люксембургском отделении израильского банка; 2 830 060 долларов, перечисленные другим «русским клиентом» Язловского на счет RTTV Studios в США; 900 тысяч долларов, спрятанные от налогов на счету одной из компаний Надава Калая, и, наконец, еще 7,65 млн, которые Язловский пытался вывести из-под налогов. Упомянуты были еще и 642 тысячи, выплаченные Язловским за хлопоты самому Надаву Калаю[553]. Но разве могли сравниться эти суммы, например, со штрафом в 400 млн, который в декабре 2014 года в связи с делом Калая заплатил американской казне один только банк Leumi[554]?

Сам Лесин постепенно отходил от дел. Изменения произошли и в его личной жизни. Где-то в середине 2014 года у него начался роман с Викторией Рахимбаевой. Все чаще и чаще Лесин оказывался в США. В 2013 году он был в Америке два раза — с 29 мая по 6 июня и с 28 августа по 7 сентября. В 2014 году — уже четыре— 8–12 января, 2–9 марта, 10–20 июля, 15–25 декабря. В декабре он признался Симоньян, что планирует все бросить и путешествовать с «Викой». В 2015 году, незадолго до смерти, Лесин предложил Симоньян уехать из России в Америку и вместе с мужем заниматься бизнесом в США.

В советские времена это называлось «стать невозвращенцем». В разгар предвыборной кампании Трампа, в которую был вовлечен RT как важнейшее пиарное оружие, бегство Симоньян рассматривалось бы в Москве как предательство в отношении Кремля. Рассказала ли Симоньян тогда же Путину об этом разговоре? Но на предложение Лесина она ответила решительным отказом.

Последний раз камеры безопасности гостиницы Dupont Circle видели Лесина входящим в отель в 10:48 утром 4 ноября 2015 года. Посвященный во все тайны российского канала бывший руководитель Russia Today — коррумпированный алкоголик, часто приезжавший в США, купивший в Америке дорогую недвижимость и вывезший туда свою многочисленную родню, — добровольно или в силу обстоятельств мог стать источником информации, губительной для всей многоходовой операции Путина по приведению Трампа к власти и роли, которая в этом проекте отводилась RT. На риск утечки этой абсолютно секретной информации Путин идти не мог. Russia Today теперь была не просто вещавшим на заграницу каналом. Russia Today была важнейшим участником операции по заброске в Белый дом подкупленного российскими деньгами Трампа.

Удар по Хиллари Клинтон Путин наносил с двух флангов: левого и правого. На левом фланге Кремль использовал Стайн. В сентябре 2015 года, незадолго до смерти Лесина, кандидат в президенты США от партии Зеленых Стайн приняла участие в мероприятии Russia Today в Нью-Йорке и обменялась рукопожатием и теплыми словами с министром иностранных дел России Сергеем Лавровым, «случайно» там оказавшимся. В октябре — ноябре, перебегая на правый фланг борьбы, Russia Today включилась в переписку с Майклом Флинном, уже подкупленным к тому времени двумя платежами по 11 250 долларов. В декабре Стайн и Флинн были привезены в Москву на празднование RT и усажены за один стол с Путиным.

В результате Флинн открыто призвал американцев посадить Клинтон в тюрьму и тайно пообещал после прихода к власти снять с России американские санкции и признать аннексию Крыма. А Стайн на выборах в ноябре 2016 года оттянула на себя абсолютно критичные для Клинтон левые голоса избирателей, причем ровно те, которые позволили Трампу (и не позволили Клинтон) стать президентом: в Мичигане Стайн получила более 51 тысячи голосов, в то время как Клинтон уступила в этом штате Трампу меньше 11 тысяч. В Висконсине Трамп опередил Клинтон на 23 тысячи голосов, в то время как Стайн собрала 31 тысячу. В Пенсильвании Трамп выиграл с преимуществом в 44 тысячи голосов, а за Стайн проголосовало 50 тысяч[555].

Флинн работал на Путина и Трампа за деньги, в том числе за 45 тысяч долларов из бюджета RT. Стайн не получала наличных средств, но российский канал RT, вещавший в США, был единственным телеканалом, освещавшим ее предвыборную кампанию и приглашавшим ее в эфир с самого первого дня предвыборной гонки, когда RT стал площадкой для предвыборных дебатов кандидатов в президенты от партии Зеленых, где победителем торжественно избрали Стайн. Оценить эту пиарную работу RT в денежном эквиваленте не представляется возможным, но без прикрытия RT Стайн вряд ли смогла отнять у Х. Клинтон победу. По крайней мере, на выборах 2020 года, в которых Кремль не принимал открытого и активного участия, партия Зеленых и Стайн не смогли повторить проделанную в 2016 году операцию — выставить своего левого кандидата и лишить Джо Байдена победы, отняв у него критически важные голоса.

Активные мероприятия, связанные с использованием в предвыборной кампании на стороне Трампа WikiLeaks и Джулиана Ассанжа, — еще один блок работы RT, достойный пристального внимания. 27 июля 2016 года Трамп попросил Путина обнародовать недостающие 30 000 мейлов Клинтон:

Россия, если вы меня слышите, я надеюсь, вы сможете отыскать 30 тысяч электронных писем, которых не хватает[556].

Мейлы эти давным-давно были выкрадены у Клинтон российской разведкой и обнародованы сразу же после призыва Трампа.

5 ноября, перед самыми выборами, канал RT показал интервью с Ассанжем о мейлах Клинтон, заверяющее американцев, что Россия к публикации этих мейлов не имеет никакого отношения[557].

Интервью с Ассанжем от 5 ноября, запущенное в эфир канала RT и в сети интернет, до выборов успели посмотреть миллионы избирателей. В целом поисковая система Google при запросе в «ютюбе» записей с Ассанжем, вывешенных интернет-каналом Russia Today («uploaded by RT»), выдавала удивительное число: 2 420 000.

Кстати, на фотографии Путина — Флинна — Стайн за обеденным столом в Москве в декабре 2015 года на праздновании юбилея RT участники торжества дружно куда-то внимательно смотрели: смотрели они на экран, где в это время перед собравшимися у экранов выступал Ассанж. Но и эта случайность не смутила ни Стайн, ни разведчика Флинна.

Канал RT в действительности никогда не был информационным каналом. Он создавался Кремлем как пропагандистский инструмент российского государства, вовлеченный в круглосуточную идеологическую борьбу и даже в периодические президентские гонки не только в Америке. В этой борьбе, где Путиным все было брошено на чашу весов, где на счету (как оказалось) был каждый голос американского избирателя, наличие в ноябре 2015 года в Вашингтоне «отвязного» Лесина грозило непредвиденными последствиями и становилось серьезным фактором риска. Любые его показания или пьяные разговоры (которых, может быть, в Кремле и на Лубянке боялись безосновательно, поддаваясь традиционной для российских спецслужб паранойе) — могли помешать и без того нервной работе RT и сорвать операцию «Трамп». Больной и спившийся Лесин стал самой легкой добычей тех, кто отвечал за успех этой операции, в которой были задействованы многочисленные российские агенты в США.

Засылка советских/российских граждан, со временем получавших гражданство США, но открыто функционировавших в приютившей их стране как агенты влияния российской госбезопасности, — явление относительно новое. С учетом открывшихся после 1991 года границ бывшего СССР и переезда в США (и Европу) сотен тысяч бывших советских граждан, речь идет о явлении лавинообразном, о достаточно большом количестве агентов и агентов влияния, со временем поднявшихся в американском обществе на большие высоты, позволяющие влиять на умы настоящей и будущей политической элиты страны, а с использованием современных пиар- и интернет-технологий — формировать общественное мнение.

Почти всегда эти люди действуют открыто, даже нагло, осознавая полную свою безнаказанность, так как формально эта деятельность на территории США и за ее пределами не подпадает ни под «измену родине», поскольку эта статья применяется только к военным (да и то в военное время), ни под шпионаж, поскольку и эта статья распространяется лишь на лиц, имеющих доступ к определенного рода засекреченным, чаще всего сугубо военным материалам.

Но бывают ситуации, когда из-за провалов российской разведки Кремль/Лубянка дают указания своей агентуре приступить к операциям по контролю потенциального ущерба, и тогда, равно как и при проведении крупномасштабных операций, типа избрания Трампа, позволяется «сжигать агентов», вовлекать агентуру в работу, в результате которой они будут или могут быть определены и названы. Раскрыты — но не наказаны, потому что ни «измену», ни «шпионаж» им не «пришьешь».

15 июля 2018 года по обвинению в противоправной деятельности в пользу России в Вашингтоне была задержана 29-летняя российская гражданка Мария Бутина. Цели ее пребывания в США вызывали у ФБР много вопросов, и американские власти подозревали, что она является российским агентом. В частности, Бутина сопровождала в поездке по Америке Александра Торшина, в то время заместителя председателя Центрального банка России, «являвшегося, по мнению следователей, куратором Бутиной как агента»[558].

Высокопоставленный российский чиновник Торшин с его яркой биографией, указывавшей на то, что он абсолютно свой человек и для Кремля, и лично для Путина[559], окончил Всесоюзный юридический заочный институт, который в советские годы обычно заканчивали офицеры КГБ, чтобы иметь формальное высшее образование. Торшин курировал Бутину в США со стороны России, но у нее были и американские кураторы. Первым был профессор истории Американского университета (American University) в Вашингтоне Антон Федяшин, не избежавший искушения неоднократно сфотографироваться со своей подопечной[560] и упомянуть ее в опубликованной им 6 апреля 2017 года заметке:

Геттисбург, живописный город в Пенсильвании, занимает особое место в традиции преодоления глубоких противоречий. 11–12 февраля 2017 года здесь проходил примечательный диалог между двумя разными мирами — американским и постсоветским. […] Встреча молодых мыслителей была попыткой разрушить, казалось бы, непроницаемую стену стереотипов, которая выросла между Россией и Америкой в последние годы. Студентка магистерской программы SIS [The School of International Service / Школа международной службы] Мария Бутина сформулировала это так: «Наша поездка была похожа на машину времени, которая пронесла нас сквозь настоящее, будущее и прошлое отношений США, России, Украины, Беларуси, Азербайджана. Мы многое узнали друг о друге — студентах из всех этих стран (и из двух американских университетов!), представителях разных поколений и культур. Это помогло нам сосредоточиться на том общем, что нас объединяет, более, чем на различиях, которые разделяют»[561].

Через такого рода «случайные» упоминания в публикациях агенту создают имя и отстраивают карьеру в стране пребывания.

Бутина назвала Федяшина своим куратором во время допросов в ФБР уже после задержания. Поэтому сначала расскажем о Федяшине, о котором тогда известно было мало. Никого в правоохранительных органах США до ареста Бутиной он не интересовал.

Федяшин — историк по образованию, специализировавшийся на России. На сайте Американского университета, где он преподавал и преподает, был описан типичный для американского профессора путь, приведший Федяшина на историческую кафедру столичного вуза[562].

Конечно, в своей автобиографии он скромничал и указывал далеко не все. Например, он не написал, что родился в СССР и эмигрировал в США ребенком вместе с отцом Андреем Федяшиным.

Отец был выпускником советского МГИМО и корреспондентом ТАСС — сначала в Лондоне, затем в Вашингтоне, куда приехал с Антоном в середине 1980-х. В МГИМО обычно брали на учебу только детей советской номенклатуры, о чем мы уже писали, а работа за границей в качестве корреспондента ТАСС в «капиталистических странах», особенно в Великобритании и США, поручалась самым проверенным советским журналистам, как правило, являвшимся и членами компартии, и, по совместительству, сотрудниками КГБ. А чаще — являвшимся офицерами КГБ/ФСБ, работавшими за границей под прикрытием журналистов. Если к этому прибавить, что журналиста отпустили в командировку с ребенком, напрашивается вывод, что доверие советского правительства к Андрею Федяшину было безгранично.

Чтобы по телу читателя побежали мурашки или потек холодный пот, уточним, что корреспонденту ТАСС Андрею Федяшину по возвращении из Вашингтона в Москву разрешили оставить своего сына в Америке для продолжения образования, в результате чего Антон Федяшин, в конце концов, с двумя родными языками — русским и английским — взошел на историческую кафедру вашингтонского Американского университета.

Возможно, не последнюю роль во всей этой фантастической истории сыграл дедушка Антона, отец Андрея Федяшина — Георгий Федяшин. Он был генералом ПГУ. Как позже Антон, как до него Андрей, Георгий Федяшин тоже работал за границей, пока, наконец, не был изобличен в качестве советского разведчика и выслан на родину, где с 1965 года служил в АПН заместителем Бориса Буркова, главного редактора отдела стран Западной Европы, и одновременно курировал эту редакцию по линии КГБ[563].

Напомним, что АПН фактически являлось филиалом КГБ, куда отправлялись продолжать свою службу отозванные из-за границы или ушедшие в ОДР офицеры российских спецслужб. Впрочем, из АПН Георгий Федяшин снова вернулся на службу в КГБ.

У Антона Федяшина в Вашингтоне была своя ниша. Он являлся директором Института российской истории и культуры (The Initiative for Russian Culture, сокращенно IRC), известного также как Кармельский институт (The Carmel Institute). Вот что писал об этом учреждении в своей статье вашингтонский журналист Илья Заславский:

Кармеловский институт русской культуры и истории при Американском университете (AU) финансируется вашингтонской светской персоной Сьюзан Кармель Лерман, близкой к бывшему российскому послу Сергею Кисляку и российским дипломатам. Институт спонсирует кинопоказы советских классических и современных российских фильмов в посольстве Российской Федерации в Вашингтоне и устраивает крупные мероприятия: гала-концерты, праздники, приемы, вечера и встречи. Кроме того, Сюзан обеспечивает основное финансирование Американо-российского фонда культурного сотрудничества (American-Russian Cultural Cooperation Foundation — ARCCF), который также спонсирует большие и разнообразные общественные события, например, концерты и выставки. Почти все они проходят при поддержке российского посольства.

Исполнительный директор ARCCF Александр Потемкин — бывший советский дипломат. Поскольку он работал советским культурным атташе в США, высока вероятность, что он либо являлся офицером КГБ, либо был с КГБ как-то связан. Он ушел на пенсию в 1990 году и решил остаться в Вашингтоне. В 1997-м он уже был директором Американо-российского фонда культурного сотрудничества. […] Важнейшей чертой деятельности ARCCF и IRC в Вашингтоне было то, что они неизменно привлекали исключительно стойких сторонников Путина. […]

Антон Федяшин, видимо, был увлечен темой необходимости отказа США от духа холодной войны по отношению к режиму Путина. В частности, МГИМО, которое традиционно очень близко с российским МИДом, благодарило Антона за его участие и помощь в проведении серии лекций на эту тему в 2012 году. Та же тема часто поднималась им в его многочисленных телевизионных выступлениях и в программах, где он был приглашенным американским экспертом. […] Когда Федяшин привозит в Россию американских студентов, то им тоже обычно приходится встречаться только с приверженцами Путина[564].

В высказываниях Заславского не было преувеличений. Скандалы, связанные с попытками российских дипломатов вербовать американскую молодежь, время от времени потрясали американскую столицу и попадали в прессу. В октябре 2013 года ФБР обвинило российского дипломата Юрия Зайцева, являвшегося главой Российского культурного центра, входившего в Россотрудничество — находящуюся в Вашингтоне структуру российского МИДа, в том, что он вовлечен в вербовку американских граждан как потенциальных источников разведданных[565].

По мнению ФБР, Зайцев — офицер российской внешней разведки и профессиональный шпион, занимавший должность директора Российского культурного центра в Вашингтоне только для того, чтобы иметь возможность находиться в США. ФБР предполагало, что миссия Зайцева заключалась в отправке молодых профессионалов из США в рамках культурных программ в Россию, где те изучались и оценивались на предмет использования российской разведкой.

Иными словами, Зайцев, имевший статус дипломата и дипломатический иммунитет, занимался в США подбором потенциальных агентов для российских спецслужб.

Российская двухгодичная молодежная программа коротких образовательных поездок в Российскую Федерацию больше всего напоминала известный анекдот: «бесплатный сыр бывает только в мышеловке». Как уточняло одно из изданий:

Россотрудничество оплачивало питание, транспорт, жилье и все прочие расходы, связанные с поездкой, вплоть до визового сбора. В 2012 году во время поездки в Санкт-Петербург участники останавливались в Sokos Hotel Palace Bridge, роскошном отеле, который принимал участников саммитов «Большой восьмерки» и «Большой двадцатки». Участники той поездки встречались с руководителями Москвы и Санкт-Петербурга, и с Александром Торшиным, высокопоставленным членом партии «Единая Россия». С 2011 года Россотрудничество организовало шесть таких поездок[566].

Целью программы для молодых профессионалов, рассказывал Зайцев, было продемонстрировать американской молодежи культуру современной России:

Первая группа из 50 человек отправилась в Россию в декабре 2011 года и провела две недели в Москве и Санкт-Петербурге, полностью за счет Российской Федерации. В 2012 году нам удалось организовать две группы по 25 человек. На этот раз одной из групп удалось посетить не только Москву, но и Казань. 6 августа еще одна группа имела возможность побывать в Москве и Калуге. Средний возраст участников: 25–35 лет. […] Интересно, что большинство из них до этого не имели ничего общего с Россией. Многие из них были помощниками мэров, сенаторов, работали в администрациях городов и штатов. […] Отбор участников проводился исходя из их заявок на участие. После поездки центр обращался к ним с просьбой рассказать о своих впечатлениях о России[567].

Помимо «молодых профессионалов», по словам Зайцева, Российский культурный центр привозил в Россию «победителей» различных конкурсов:

Некоторое время назад мы объявили конкурс на тему «400 лет династии Романовых». Девять лауреатов конкурса и профессор Американского университета отправились в Санкт-Петербург, где могли своими глазами увидеть места, связанные с историей царской семьи.

Это был тот самый университет, где преподавал Антон Федяшин.

В 2014 году Зайцева попросили покинуть США. Нового директора того же центра — Олега Жиганова — выслали из США под тем же предлогом в конце марта 2018 года. Однако одно «доброе дело» до своей высылки он сделал: «засветил» Бутину, с которой встречался несколько раз.

Точной информации о количестве и периодичности этих встреч нет. Несколько встреч Жиганова с Бутиной состоялись в Российском культурном центре и в российском посольстве в Вашингтоне. По крайней мере, один из источников BuzzFeed сказал: одна из встреч, в январе 2018 года, состоялась во французском бистро, куда по приглашению Жиганова пришла Бутина. Именно там собеседников засняли агенты ФБР.

Жиганов совсем не рисковал: у него был дипломатический статус. У Бутиной этого статуса не было. При аресте ей предъявили обвинение в том, что с 2015 года она находилась в США «как кремлевский агент, которым руководил высокопоставленный российский чиновник и сотрудник Центрального банка» России. Этим чиновником и банкиром был именно Торшин, с которым Бутина была хорошо знакома по России и совместной работе в США, — тот самый Торшин, к которому отсылал в Россию для вербовки американскую молодежь предшественник Жиганова на посту главы Российского культурного центра Юрий Зайцев.

Задержанная и арестованная Бутина оказалась связующим звеном между несколькими российскими агентами: ее российским куратором Тopшиным, таскавшим Бутину с собой на высокопоставленные встречи в качестве переводчика; Зайцевым, посылавшим в Россию для вербовки американских студентов; руководителем Российского культурного центра Жигановым, сменившим в Америке Зайцева; и Федяшиным, в магистерской программе которого в Школе международной службы (SIS) Бутина числилась аспиранткой, одновременно занимаясь подбором потенциальных кадров из числа студентов для последующей вербовки в качестве российских агентов[568].

После ареста Бутиной из электронной публикации Федяшина от 6 апреля 2017 года «Восток и Запад встречаются в Геттисбурге» постепенно стала исчезать информация. Сначала несколько раз менялся текст, потом исчезло фото. А дельше испарилась и вся публикация[569]. Из подробнейшего (на 20 листах) резюме Федяшина, покрывавшего период его академической деятельности до декабря 2017 года, где запечатлен был каждый его академический шаг, публикация от 6 апреля 2017 года тоже испарилась. Зато было указано, что в марте 2015, 2016 и 2017 годов Федяшин был приглашенным лектором в МГИМО, который окончил в свое время его отец Андрей Федяшин[570].

Несколько слов о российском кураторе Бутиной Торшине. В американскую политику его ввел в 2010 году еще один кремлевский агент в Вашингтоне, Эдуард Лозанский[571], «главный российский лоббист в США», как писала о нем российская пресса[572]. Первая зафиксированная прессой встреча Лозанского с Торшиным состоялась в Москве 6 ноября 2009 года, о чем поспешила сообщить интернет-страница российского Федерального собрания:

На встрече первого заместителя председателя Совета Федерации Александра Торшина и президента Всемирного русского форума Эдуарда Лозанского обсуждалась возможность совместных мероприятий, посвященных 65-й годовщине победы в Великой Отечественной войне и Второй мировой войне. В частности, Э. Лозанский сообщил, что уже 28 лет в Соединенных Штатах в честь Дня Победы проводится «встреча на Эльбе» для ветеранов, которые принимали участие в этом историческом событии. Он предложил организовать такую встречу в Вашингтоне 25 апреля 2010 года с участием российских официальных лиц. […] В свою очередь Александр Торшин поддержал эту идею и пообещал обсудить возможность российского участия в проекте с организационным комитетом Дня Победы.

Через пять лет, 25 апреля 2015 года, уже после российской аннексии Крыма и вторжения в Украину, по случаю 70-летия «встречи на Эльбе» российское посольство снова организовало мероприятие, одним из главных участников которого теперь стал Антон Федяшин. Вот отчет об этом активном мероприятии Кремля, опубликованный российским информационным агентством ТАСС:

Вашингтон, 15 мая. В столице США появился еще один мемориальный знак «Встреча на Эльбе», посвященный братству по оружию между советскими и американскими солдатами в годы Второй мировой войны. В четверг вечером он был передан Фондом американо-российского культурного сотрудничества в дар Кармеловскому институту российской культуры и истории, созданному недавно в Американском университете в Вашингтоне.

Передача небольшой бронзовой скульптуры состоялась на торжественном приеме в посольстве России в США, посвященном 70-летию победы над фашистской Германией. Работая над ней, известный московский скульптор Александр Бурганов использовал фронтовую фотографию, запечатлевшую встречу советских и американских войск на Эльбе близ немецкого города Торгау 25 апреля 1945 года. […] Скульптура работы Бурганова будет находиться не в публичном месте, а в Американском университете. «Это хороший подарок, поскольку он символизирует дружбу между народами двух стран и служит напоминанием о том периоде, когда они были союзниками», — сказал в беседе с корреспондентом ТАСС директор института Антон Федяшин, возглавлявший до недавнего времени в столице США «Инициативу по продвижению российской культуры».

О взаимопомощи союзников по антигитлеровской коалиции в годы войны говорил, выступая на приеме, и посол России в Вашингтоне Сергей Кисляк. […] Завершился прием в посольстве РФ праздничным концертом […]. Одними из самых громких аплодисментов […] были награждены Антон Федяшин и глава Фонда американо-российского культурного сотрудничества Джеймс Саймингтон, спевшие песню композитора Джимми Макхью на слова Гарольда Адамсона «Дошли на крыле и молитве», ставшую популярной в Советском Союзе в конце войны благодаря Леониду Утесову. В русском переводе она получила название «Бомбардировщики», но всегда была больше известна по первой строчке припева: «Мы летим, ковыляя во мгле». Федяшин и Саймингтон исполнили ее на двух языках[573].

Нельзя сказать, что деятельность Федяшина в США не вызывала подозрений и критики. Но абсолютно очевидно, что вся она оставалась незамеченной и проходила для Федяшина без последствий, даже после ареста Бутиной, хотя даже самый поверхностный анализ его высказываний не может не указывать на то, что он является как минимум агентом влияния Кремля и Лубянки. Вот несколько цитат из его публикаций. Обратим внимание на то, что ни одного критического слова в отношении Путина, Кремля и проводимой Кремлем политики в высказываниях Федяшина никогда нет, а критике подвергаются исключительно американская администрация и неугодные Путину страны и государственные деятели. Федяшин занимается банальным пропагандистским прикрытием Кремля и внешнеполитических шагов российского руководства:

С 2003 года Белый дом сделал ставку на грузинского президента Михаила Саакашвили и украинского президента Виктора Ющенко в ущерб отношениям с Москвой. Однако прошлогодняя война с Грузией и недавний газовый конфликт между Москвой и Киевом продемонстрировали, насколько усложнилась ситуация. Картина отношений России с соседями не выглядит черно-белой, как изображают ее американские СМИ. Саакашвили и Ющенко показали себя не просто как разочарование, но и как обуза. Администрация Обамы теперь имеет шанс выбрать более надежных партнеров в регионе.

К сожалению, Ющенко спутал украинский патриотизм с антироссийской политикой, что удачно сочеталось с политикой сдерживания администрации Буша в отношении России. Верно то, что Москва использовала свои природные энергоресурсы в качестве политического рычага. Однако, поскольку Россия субсидировала украинскую экономику, поставляя газ по цене ниже рыночной, она была вправе рассчитывать на ответное сотрудничество. К сожалению, президент Ющенко уравнял вестернизацию и членство в НАТО, чему способствовала администрация Буша и против чего возражала Москва.

Вряд ли препятствование вступлению соседней страны в военный альянс можно считать империализмом или запугиванием. Тем более, Россия никогда не возражала против участия Украины в ЕС, ОБСЕ и других невоенных западных институтах[574]. Саакашвили также был вашингтонским кандидатом для вступления в НАТО. Но он потерпел неудачу, когда необдуманно атаковал отколовшийся регион Грузии, в котором присутствовали российские миротворцы с международным мандатом[575].

До тех пор, пока Ющенко пытается определить геополитическую позицию Украины путем движения на Запад через НАТО, а не через функциональную и платежеспособную экономику — до тех пор будет сохраняться газовая проблема. Россия готова сотрудничать с Украиной, интегрированной в европейские политические и экономические структуры, но не при правительстве, не уважающем геополитические интересы благодетеля / старшего брата. Отказавшись от прямой поддержки членства Украины (и Грузии) в НАТО, администрация Обамы заручилась бы более надежным союзником в лице России. […] Этой весной президенту Обаме и госсекретарю Клинтон представится шанс восстановить отношения с Россией, если они поддержат более надежных политиков в Грузии и Украине. […] Учитывая планы увеличения американского присутствия в Афганистане, Белый дом и Госдеп должны быть заинтересованы в восстановлении сотрудничества с Москвой[576].

По устоявшимся с первых дней образования советской госбезопасности правилам агентам, в том числе и агентам-провокаторам, было запрещено критиковать руководителя страны. Иными словами, даже самый бесстыжий провокатор НКВД не имел права ругать Сталина ради выявления граждан, критикующих вождя. Эта традиция неукоснительно соблюдается и сегодня. Агент не имеет права отрицательно высказываться о Путине ни при каких обстоятельствах. Именно по этой причине молчал Федяшин (и по той же причине мы не слышали критики Путина из уст Трампа).

Зато в отношении российской оппозиции и Алексея Навального, в сентябре 2013 года выставившего свою кандидатуру на выборах мэра Москвы, у Федяшина, наоборот, не нашлось добрых слов:

Антон Федяшин — профессор российской истории в Американском университете в Вашингтоне. Он — коренной москвич, и это лето провел в Москве, наблюдая за ходом предвыборной кампании. Он говорит, что это был полезный опыт для обеих сторон, показавший сторонникам Навального, что одно дело — протестовать против существующей системы, и совершенно другое — обращаться с широкими массами, встречаться с избирателями на местах. Этого либералы не делали никогда[577].

Действительно, на тех выборах Навальный проиграл Сергею Собянину, видимо потому, что мало общался с «широкими массами» избирателей.

На начальном этапе российской оккупации Крыма, в конце февраля 2014 года, Федяшин призывал разобраться в ситуации и не делать скоропалительных выводов:

Президент Барак Обама сказал в пятницу, что он «глубоко обеспокоен» сообщениями о том, что Россия перебрасывает войска в украинский Крым, и предупредил, что любое военное вмешательство «повлечет за собой последствия» […] Я не думаю, что кто-либо понимает, что именно происходит […] Они подают разные сигналы, а что на самом деле происходит — не знают[578].

Когда все-таки оккупация Крыма и война в Украине стали фактом и фактором, Федяшин нашел происходящему удобное объяснение, «уходящее корнями в тысячелетнюю историю»:

Мы наблюдаем возврат к языку холодной войны во имя политической целесообразности […] Искать истоки текущего кризиса в эпохе холодной войны было бы грубым упрощением реального состояния отношений между Россией и Украиной, уходящих корнями на тысячу лет назад. Украинская ситуация — это геополитический диспут вечных соседей[579].

Западные СМИ изображали Россию как воинственного захватчика, стремящегося к экспансии. В качестве подтверждения часто приводили высказывание Путина в 2008 году о том, что «распад СССР был крупнейшей геополитической катастрофой века». Но мнение не есть программа. Кремлевские обоснования тактических действий в отношении Украины были оборонительными. Присоединение Крыма было превентивной мерой против расширения НАТО и изгнания Черноморского флота из его исторического родного порта. […] Было много попыток доказать присутствие российских спецподразделений на востоке Украины, однако факты пока не подтверждают эти заявления. На самом деле, в Украине действуют спецслужбы всего мира. Россияне всего лишь активировали свои источники информации, как и МІ6. Джон Бреннан из ЦРУ посещал Киев. Но фантомные российские воинские части стали просто удобным оправданием для игнорирования глубокого этнолингвистического раскола Украины и ее социально-экономических затруднений. Обвинение Москвы и Кремля во всех украинских проблемах стало банальной стратегией Запада.

Представление конфликта в Украине как срежиссированного Кремлем привело к введению санкций против России — и сохранило видимость попыток Запада помочь Украине. Но в действительности для приостановления экономического распада Украины сделано ничего не было. А именно это и явилось реальной причиной нынешнего кризиса Украины. Кроме того, противостоять России дипломатически и наносить ей вред экономически — значит тормозить (а, может, даже и исключать) восстановление экономики Украины, которое неизбежно будет зависеть от участия и доброй воли России. При том, что Вашингтон был главным инициатором санкций, он предложил Украине наименьший объем финансовой и экономической помощи из всех иностранных участников украинской драмы. […]

Для Европы, таким образом, демонизировать Кремль становится верным способом поддерживать заинтересованность США в НАТО; и этот подход нашел приверженцев среди американских неоконсерваторов. Нынешний украинский кризис предоставляет уникальный шанс начать успешную кампанию против стереотипов холодной войны[580].

Но у всех есть свои слабости. Антон Федяшин испытывает огромный комплекс неполноценности перед Джеймсом Бондом — недостижимым образом своего великого антигероя, победить которого должен внук генерала ПГУ Антон Федяшин. Но даже здесь Федяшин дезавуирует КГБ, делая вид, что речь идет о борьбе Бонда с оргпреступностью. В статье, посвященной Федяшину, один из авторов пишет:

Он свободно ориентируется как в российской, так и в американской культурной среде, без акцента говорит на английском и признается в «юношеской одержимости фильмами про Джеймса Бонда» — черта, которая сохранилась и в зрелом возрасте. […] На его взгляд, бондиана — скорее про борьбу с международной преступностью, а не с КГБ[581].

В «Из России с любовью», вышедшей в 1957 году, Бонд жалуется, что советские спецслужбы лучше вооружены, укомплектованы и профинансированы, чем он и его британские коллеги, — говорит Федяшин. — Когда Флеминг стал писать в начале пятидесятых, ему и его современникам казалось, что Советский Союз побеждает в холодной войне и коммунизм одерживает верх по всей планете. И хотя привлекательность западной демократии, воплощенная в роскошном и героическом образе жизни Бонда, сегодня считается самоочевидной, — в то время многих искренне привлекал коммунизм советского типа. «Мои студенты часто спрашивают: как кто-либо мог верить в коммунизм?» — говорит Федяшин.

Есть много вариантов ответа на этот вопрос. Можно рассказать про сталинский террор и советскую пропаганду. Можно рассказать про советских родителей, воспитывавших соответствующим образом своих детей (Федяшин мог бы рассказать об этом на примере кагэбэшных дедушки и папы). Можно, в конце концов, рассказать о наивных идеалистах, веривших в красивую сказку, или о прирожденных революционерах, мечтавших разрушить «мир насилия». Федяшин и здесь находит вариант ответа, при котором первопричиной веры в коммунизм оказывается капиталистический мир, пренебрежительно относившийся к «развивающимся странам»:

Откровенный расизм в «Живи и дай умереть» отражает общее отношение к афроамериканцам и другим неевропейским этническим группам в США в тот период. Если помнить о коммунистической пропаганде расового и этнического равенства, то становится понятно, почему коммунизм часто привлекал общества третьего мира, проходящие через стадию деколонизации[582].

Для профессионала, занимающегося вербовкой американских студентов, курс по Джеймсу Бонду, предлагаемый Федяшиным своим студентам, под названием «Холодная война и книги о шпионах» — открывал невероятные возможности. Через призму обсуждения шпионских триллеров можно безошибочно определить политические склонности и психологические слабости всех участников дискуссии. После этого какой-нибудь Зайцев, Жиганов или Торшин могут брать кандидатов в агенты «голыми руками».

Одна из стандартных задач агента, засланного за рубеж, участие во вспомогательных операциях по контролю потенциального ущерба, нанесенного международному престижу Кремля и Лубянки той или иной операцией спецслужб или армии. Так было, например, когда советское правительство сбило над Советским Союзом пассажирский южнокорейский самолет 1 сентября 1983 года.

В последние годы Путин создал несколько международных кризисов, требовавших контроля потенциального ущерба. Назовем их:

убийство Александра Литвиненко, ноябрь 2006-го;

вторжение в Грузию, август 2008 года;

вторжение в Украину, начавшееся в конце февраля 2014-го;

сбитие малазийского авиалайнера над Донецкой областью 17 июля 2014 года;

российское вмешательство в президентские выборы в США в 2016-м;

отравление Сергея и Юлии Скрипалей, март 2018-го;

отравление Алексея Навального, август 2020-го.

Каждый такой кризис требует от засланной агентуры пропагандистского прикрытия успешно осуществленных или, наоборот, проваленных Кремлем операций. Поэтому проще всего вычислять агентов по их стандартным, как под копирку, ответам.

По вопросу об отравлении Литвиненко. Нет доказательств того, что Литвиненко был отравлен Путиным. Россия не столь глупа, чтобы использовать радиоактивные яды. Скорее всего, это сделано врагами Путина, чтобы навредить его репутации за границей.

О вторжении в Грузию. Никто не знает, что на самом деле случилось в Грузии в 2008 году. Похоже, Грузия сама начала войну против двух своих автономий — Абхазии и Южной Осетии, — и России ничего не оставалось, как вмешаться, чтобы спасти жизни людей и предотвратить кровопролитие.

Об аннексии Крыма. Крым всегда принадлежал России. У России есть все права на эту территорию. Жители Крыма давно хотели воссоединиться с Россией, и это желание было подтверждено референдумом. Конфликт в Украине никакого отношения к России не имеет, и нет доказательств того, что Россия в него вовлечена. Но Россия теперь там нужна, чтобы закончить этот внутренний украинский конфликт мирно.

О сбитом малазийском авиалайнере. Доказательств, что самолет сбит российской стороной или поддерживаемыми Россией повстанцами, нет. Скорее всего, самолет сбили сами украинцы.

Про американские президентские выборы 2016 года. Нет доказательств того, что Россия вмешивалась в американские президентские выборы в 2016 году. Даже прокурор Мюллер не нашел этих доказательств.

Про отравление Скрипалей. Нет доказательств того, что Россия стоит за отравлением Скрипалей. Новичок производят в целом ряде стран, не только в России.

Про отравление Навального. Нет доказательств того, что Навальный отравлен Россией и даже в России. Он мог быть отравлен в Германии, чтобы выставить Путина в дурном свете.

Федяшин был задействован в операции по контролю потенциального ущерба из-за отравления в Англии российскими спецслужбами Сергея Скрипаля и его дочери Юлии. Обратим внимание на то, что и здесь профессор прибегает к помощи Бонда. Но если после аннексии Крыма и российского вторжения в Украину экскурс в историю российско-украинских отношений ему пришлось делать на 1000 лет назад, в случае отравления Скрипалей все ограничилось отсылкой к 1950-м:

За последний месяц правительству Терезы Мэй удалось создать нарратив, возвращающий нас к Яну Флемингу, который внес значительный вклад в психологическое измерение холодной войны. Освещение СМИ «дела Скрипалей», химическая атака в Сирии и ракетные удары по войскам Асада в ответ на нее — все это создает видимость значимости Великобритании на международной арене, тогда как продолжающийся развод с ЕС говорит об обратном.

Замещающая психологическая ценность «фактора Бонда» возвращает нас в эпоху стремительного упадка Британской империи в 1950-х годах. […] Запад много рассуждает о нарушающей международный порядок России, но историки еще долго будут спорить о том, как его действия по изменению границ (Косово), свержению неугодных режимов (Ливия, Украина) и вторжению на территорию других государств (Ирак) вызвали распад послевоенного миропорядка, установленного самим Западом.

Параллели с бондианой слишком очевидны, чтобы их не заметить. В трактовке Лондона российский президент Владимир Путин, отдавая приказ о ликвидации бывшего шпиона, не представляющего угрозы для России, тем самым решил бросить вызов всему миру. Натянутый и надуманный сюжет. По некоторым сведениям, боевое отравляющее вещество было нанесено на ручку входной двери (и это в стране, известной своей дождливой погодой), но сработало только спустя несколько часов после того, как предполагаемая жертва вступила с ним в контакт. Как правило, подобные яды действуют мгновенно, чтобы не дать противнику возможности сражаться после отравления. В конце концов, покушение не удалось, но британская разведка восстановила и разоблачила заговор на глазах у изумленной аудитории. Обе жертвы смогли благополучно оправиться от яда […] Настоящий счастливый конец (happy ending)[583].

Если верить Федяшину, конец оказался «счастливым». На самом деле это не так. Для случайных англичан этот ending оказался не очень happy (один человек умер). Кроме того, серьезно пострадал полицейский. О состоянии здоровья Сергея Скрипаля мы до сих пор не все до конца понимаем. Но какие у нас могут быть претензии к Федяшину, если он кадровый и потомственный российский разведчик, выполняющий поставленную перед ним кураторами госбезопасности задачу?

Нам тоже, вслед за Федяшиным, постоянно возвращающимся к Джеймсу Бонду, хочется напомнить об одном шпионском боевике. Он называется SALT — о засланных в США еще детьми (как заслали самого Федяшина) российских разведчиках. Студенческая программа, которой он руководит в Американском университете (по отправке в Россию для потенциальной вербовки американской молодежи), так и называется: SALT — Strategy And Leadership in Transformational Times («Стратегия и лидерство во времена трансформации»). Сокращенно: SALTT[584]. Правда, с двумя ТТ, чтобы не было прямых и неправильных ассоциаций с фильмом SALT, и для конспирации, потому что разведчики всегда должны о ней думать.

Федяшин был вторым куратором Бутиной в Соединенных Штатах. Первым был глава вашингтонского Центра национальных интересов (The Center for the National Interest — ЦНИ) Дмитрий Саймс. Именно он организовывал встречу Торшина и Бутиной со Стенли Фишером, в то время вице-председателем Федерального резервного банка США, и Натаном Шитсом, в то время заместителем министра финансов по международным связям, 7 апреля 2015 года. Кроме этого, Саймс публиковал Бутину в своем журнале The National Interest[585].

На вовлеченность Саймса в дело Бутиной, может быть, и не обратили бы внимания, но Саймс оказался участником куда более серьезного российского проекта — по избранию Трампа президентом США.

27 апреля 2016 года в Вашингтоне в отеле Mayflower возглавляемый Саймсом ЦНИ организовал встречу кандидата в президенты от республиканской партии Трампа с его сторонниками. На этой встрече кандидат от республиканцев впервые огласил свою внешнеполитическую программу, составленную при участии Саймса. За два месяца до этого он встречался в Москве с Путиным и другими членами российского руководства[586].

Перед началом выступления Трампа Саймс познакомил его с российским послом в Вашингтоне Кисляком. Тогда же с Кисляком познакомились будущий генеральный прокурор США Джефф Сешнс, забывший позже, при заполнении анкеты на вступление в должность сообщить об этой встрече, и ближайшие помощники Трампа: Пол Манафорт, Картер Пейдж, Майкл Флинн и Джаред Кушнер.

В интервью CNN 24 апреля 2019 года[587] Саймс рассказывал, что посоветовал Кушнеру не засвечивать связи с Россией и вести себя в этом вопросе максимально осторожно, на что в докладе спецпрокурора Мюллера было обращено особое внимание:

Саймс поднял перед Кушнером вопрос о российских связях, высказал мнение, что налаживание тайных контактов с Россией для Кампании [Трампа] выглядит плохо, и сказал Кушнеру, что Кампания не должна выделять Россию как отдельную тему, а должна действовать предельно осторожно, чтобы не засвечивать связи с русскими.

В доказательство того, что осторожность эта была действительно необходима, потому что и сам он осторожничает, Саймс привел совсем убийственный (в отношении себя) аргумент, не слишком осознавая в пылу допроса у Мюллера и интервью СNN, что эта фраза является указанием на деятельность Саймса как российского агента:

Я сам после того, как Трамп стал кандидатом, и до 2017 года, когда он уже был президентом, ни разу в России не был[588].

Иными словами, вовлеченный в секретную операцию Путина, Кремля и Лубянки по продвижению Трампа на пост президента США, Саймс в целях конспирации отказывал себе в поездках в Россию.

Саймсу в докладе Мюллера было уделено большое внимание. Он упоминался в нем 49 раз; по цитированию его показания стояли на восьмом месте.

Деятельностью Саймса заинтересовался Конгресс. 13 марта 2018 года Демократическое меньшинство Комиссии Конгресса, расследовавшего российское вмешательство в американские выборы, сделало о Саймсе запрос:

Господин Саймс занимает пост Президента и исполнительного директора Центра национальных интересов, который организовал выступление президента Трампа по вопросам внешней политики 27 апреля 2016 года в отеле Mayflower. Комитет расследует обстоятельства этого выступления и коммуникаций, которые могли иметь место на этом мероприятии. Комитет имеет основания полагать, что господин Саймс сыграл ключевую роль в составлении той части выступления, которая касалась России. Комитет также должен получить доступ к соответствующей личной переписке господина Саймса с сотрудниками кампании Трампа, а также прочими лицами, прямо или косвенно связанными с правительством РФ[589].

Последствий запрос не имел, но годом ранее — 2 марта 2017 года — ЦНИ пришлось отвечать на аналогичный запрос прессы:

Господин Саймс представил господина Кисляка господину Трампу в прошлом апреле во время приема по случаю внешнеполитической речи, организованной Центром в отеле Mayflower в Вашингтоне. Господин Кисляк был одним из четырех иностранных послов, по приглашению Центра занявших места в первом ряду во время выступления господина Трампа. Господин Саймс отметил, что господин Сешнс, в то время сенатор от Алабамы, также присутствовал [на приеме], однако господину Саймсу неизвестно, беседовал ли сенатор с послом в тот день[590].

Тем не менее 26 июля 2017 года, выгораживая Саймса, удар на себя принял Кушнер (можно предположить, что он не мог этого сделать без предварительного согласования вопроса с Трампом). В своих показаниях Комиссии Конгресса Кушнер, вводя Комиссию в заблуждение, сообщил, что встреча в Mayflower и речь Трампа были идеей Кушнера, а не Саймса:

Первое, что приходит на память, это выступление в отеле Mayflower в Вашингтоне в апреле 2016 года. Это было, когда кандидат Трамп выступал с ключевой внешнеполитической речью. Все мероприятие и речь — были моей идеей, и я контролировал проводимое. Я заранее прибыл в отель, чтоб убедиться, что все в порядке. Под конец я остался на приеме, чтобы поблагодарить Дмитрия Саймса, хозяина мероприятия, издателя внешнеполитического журнала The National Interest, выходящего два раза в месяц. Он проделал потрясающую работу для того, чтобы все это произошло.

«Кушнер не упомянул, что Саймс родился и получил образование в СССР и всем известен как “друг Путина”», — уточняли авторы публикации о показаниях Кушнера и подчеркивали, что именно «Саймс и его группа занимались составлением списка гостей и рассылкой приглашений»[591].

Из дальнейших показаний Кушнера следовало, что на самом деле он не был вовлечен в организацию встречи и ее планирование:

Я не поддерживал отношения с послом до выборов, и мало что знал о нем в то время. Вообще, 9 ноября, в день после выборов, я даже не помнил, как зовут российского посла. Когда предвыборный штаб получил мейл, который выглядел как официальное поздравление от президента Путина, меня спросили, как мы можем проверить, что оно настоящее. Я подумал, что лучше всего было бы обратиться к единственному знакомому мне человеку, связанному с российским правительством, — к послу, с которым мы встречались за несколько месяцев до этого, поэтому я задал господину Саймсу по электронной почте вопрос: «Как зовут российского посла?»[592].

Запросить Google, видимо, было слишком сложно. Проще было написать Саймсу.

Кушнер в тот день рассказал Комиссии далеко не все. Он познакомился с Саймсом 14 марта 2016 года на ланче, организованном ЦНИ. Как писал Bloomberg, встреча (и ланч) состоялись в Манхеттене в Time Warner Center:

Главным пунктом программы 14 марта было выступление Генри Киссинджера, почетного председателя ЦНИ, в котором он анализировал российско-американские отношения перед небольшой группой. Кушнер встретился с Саймсом за обедом, и они нашли общий язык. На протяжение нескольких следующих недель они обсудили возможность мероприятия, которое дало бы возможность Трампу произнести программную речь о внешней политике. Организация Саймса, более пророссийская, чем большинство подобных организаций в Вашингтоне, ранее приглашала и других кандидатов в президенты, но ни один не принял приглашение[593].

На протяжении своей карьеры Саймс неоднократно сталкивался с подозрениями, что и сам он, и его организация придерживаются прокремлевских позиций. Именно поэтому приглашения Саймса никто, кроме Трампа, не принял. «Почему к мозговому центру, связанному с Россией, относятся как к проамериканской не ангажированной организации?» — спрашивало одно из изданий в пространной статье о Саймсе[594] и продолжало:

Центр национальных интересов — мозговой экспертный центр со штаб-квартирой в Вашингтоне с бюджетом больше 1 млн долларов, в котором работают на полной ставке более 20 сотрудников. […] Но действительно ли Центр действует в интересах Америки или это лазейка для российского правительства в самое сердце политического истеблишмента США? Глава Центра национальных интересов Дмитрий Саймс — выпускник Московского государственного университета (1967) [1969] и бывший заместитель секретаря ВЛКСМ, который эмигрировал в США в 1973 году и был близок к бывшему президенту Ричарду Никсону. В конце своей жизни Никсон хотел создать мозговой центр под названием «Никсоновский центр мира и свободы», и в 1994 году он предложил Саймсу возглавить его. Однако к 2011 году семья Никсона разорвала отношения с Центром национальных интересов. Саймс стал слишком тесно связан с российским президентом Владимиром Путиным.

На ту же тему писал журнал Politico:

Для убежденных республиканцев, членов семьи и бывших политических помощников [Никсона], которые составляют правление Фонда Никсона, сам Центр, и особенно его многолетний президент Дмитрий Саймс, стали не чем иным, как позорным пятном на имени никсоновской семьи. На их взгляд, Саймс воплощал квинтэссенцию российской политики, оправдывая действия российского автократа Владимира Путина, и даже выступая с нападками на республиканского кандидата в президенты Джона Маккейна за его осуждение российского вторжения в Грузию[595].

О том же писала американская журналистка Алана Гудман:

В то время как правительство Путина в 2000 году уничтожало Медиа-Мост, российский независимый медиа-холдинг, Саймс энергично встал на защиту Кремля. […] Его комментарии вызвали гневный ответ бывшего посла США в Советском Союзе Роберта Страусса:

«Дорогой Дмитрий! Вам должно быть стыдно, — писал Страусс 20 апреля 2001 года. — Безответственные заявления, исходящие от Вас, служат дурную службу новой администрации, руководству Центра Никсона и многим заслуженным работникам американской прессы. Лично я считаю, что, если бы Вы понимали нашу страну и ее народ немного лучше, Вам было бы очевидно, что Ваши высказывания унижают Центр Никсона»[596].

Из-за начавшегося скандала и расследования, уже после победы Трампа, Кисляка отозвали. Но для Саймса проведенное им в Mayflower мероприятие было высшей точкой его карьеры как вашингтонского политика и кремлевского агента. Путь к этой вершине славы у Саймса был долгим.

В 1967 году в Москве, будучи студентом заочного отделения истфака МГУ, Дмитрий Симис (будущий Саймс) устроился на работу в ИМЭМО, что само по себе было очень небанально. Там он активно включился в общественно-политическую работу, стал заместителем секретаря комитета ВЛКСМ и лектором-международником МГК КПСС. Иными словами, молодой Симис был высокопоставленным комсомольским функционером.

В 1969 году он получил диплом о высшем образовании. В 1971 году успешно прошел конкурс на замещение должности младшего научного сотрудника по специальности «социально-политические проблемы США». К весне 1972 года у него уже была написана и одобрена к защите кандидатская диссертация, для чего заблаговременно, в декабре 1971 года, Симису дали служебную характеристику, говорящую о том, что он абсолютно свой, идеологически преданный партии и советскому государству молодой и многообещающий сотрудник:

За четыре года работы в Институте тов. Симис Д. К. зарекомендовал себя инициативным, исполнительным и творчески мыслящим работником, глубоко интересующимся проблемами политической борьбы трудящихся в странах развитого капитализма. Все плановые работы и отдельные задания выполнялись им своевременно и на высоком научно-теоретическом уровне. За безупречную работу тов. Симис Д. К. был трижды премирован. На конкурсе работ младших научных сотрудников без степени […] его статья «Рабочий класс в политической жизни США» […] была удостоена второй премии.

Помимо этого, тов. Симисом Д. К. опубликовано восемь научных статей по проблемам антимонополистической борьбы в США общим объемом около 5 печатных листов.

Тов. Симис регулярно выступает со статьями по социально-политическим проблемам США на страницах периодической печати («Комсомольская правда», «Литературная газета» и т. д.) […]

Хорошую производственную работу тов. Симис Д. К. сочетает с большой общественной деятельностью, являясь зам. секретаря комсомольской организации Института, председателем бюро международной секции Лекторской группы МГК ВЛКСМ. Часто выступает с лекциями по заявкам МГК КПСС.

На этом безоблачном фоне будущий высокопоставленный партийный работник Симис 3 июля 1972 года подал в дирекцию ИМЭМО заявление об увольнении в связи с намерением эмигрировать во враждебное государство Израиль, с которым у Советского Союза были разорваны дипломатические отношения «из-за агрессивной политики израильской военщины».

Заместитель директора института, будущий директор СВР, премьер-министр и кандидат в президенты Примаков, специалист по Ближнему Востоку, заявление это подписал, и Симис покинул Институт.

Подача документов на выезд должна была включать еще и достаточно сложную и обычно болезненную и унизительную процедуру исключения из комсомола. В случае Симиса, занимавшего в этой структуре относительно высокую должность, исключение должно было происходить на очень высоком уровне, например, на уровне ЦК ВЛКСМ. По советским меркам это должно было быть политическое дело, граничащее с обвинением в измене родине. И у Симиса в процессе исключения было бы больше шансов оказаться в сумасшедшем доме или тюрьме. Но никаких сведений о том, как именно Симиса исключали из комсомола и исключали ли, — мы не имеем.

Следует отметить, что 5 сентября 1972 года произошло событие, повлиявшее на историю отъезда Симиса из СССР: на Мюнхенской олимпиаде взяли в заложники и расстреляли спортсменов из Израиля.

Поскольку было известно (по крайней мере, так было известно в СССР), что прибыли террористы из Ливана, еврейские активисты в СССР, боровшиеся за право выезда в Израиль, решили организовать демонстрацию протеста у ливанского посольства в Москве. 6 сентября, примерно в 18:00, там собрались 25–30 человек. Их окружили примерно 100 милиционеров. Рядом уже стояли приготовленные пустые автобусы. Демонстрантам объяснили, что они не получили разрешения на проведение демонстрации, и предложили разойтись. Те отказались. Развернули пару транспарантов. И стразу же после этого всех задержали, закинули в автобусы и повезли к метро «Речной вокзал». Мужчин посадили в один автобус; женщин в другой. У метро находился вытрезвитель, куда и привезли арестованных демонстрантов. Одним из арестованных был Симис.

В ноябре 1972 года его снова арестовали, на этот раз на две недели, за участие в акции протеста у московского Центрального телеграфа. Но уже в конце года ему благополучно позволили покинуть страну. В январе 1973 года, через Вену, не заезжая в Израиль, Симис с ореолом мученика, диссидента и политзаключенного прибыл (как и все прочие советские эмигранты, решившие не ехать в Израиль) в Рим, где месяца три ожидал получения американской визы, что тоже было стандартной процедурой. В марте-апреле 1973 года он прибыл в США и поселился в столице Америки, Вашингтоне.

Дмитрий Симис сразу же метнулся в политику. Он наладил контакты с Ричардом Пёрлом, консервативным республиканцем, помощником сенатора Генри М. Джексона (одним из авторов знаменитой «поправки Джексона — Вэника»); с Брентом Скоукрофтом, будущим советником по национальной безопасности президентов Джеральда Форда и Джорджа Буша старшего; и с Джеймсом Шлезинджером, одно время возглавлявшим ЦРУ и Министерство обороны США. При поддержке своих новых друзей Симиса взяли на работу в Центр советских и европейских исследований Фонда Карнеги, где он и превратился в Саймса.

Не все, однако, шло гладко. При подаче документов на гражданство его вызвали в ФБР. Беседовавший с ним человек показал Саймсу папку с бумагами и, со слов Саймса, сказал:

Это папка с заявлениями людей, которые говорят, что Вы агент КГБ. Вот эти заявления. Но заявлений много, а доказательств нет. Поэтому мы считаем, что на основании этих заявлений мы не можем препятствовать получению Вами гражданства. Но я это рассказываю Вам для того, чтобы Вы понимали, что эти заявления есть и мы будем внимательно следить за всей Вашей деятельностью.

Гражданство Саймс получил. Следить за его деятельностью не стали. Хотя через какое-то время он стал сотрудником бывшего президента Ричарда Никсона, с которым познакомился в середине 1980-х. С тех пор Саймс считался его советником и сопровождал Никсона в поездках в Россию, включая последнюю поездку в Москву в 1994 году. 20 января 1994 года, незадолго до смерти (Никсон умер 18 апреля), на базе Фонда Никсона создали Никсоновский центр мира и свободы, президентом которого стал Саймс, как «ведущий американский эксперт по политическим проблемам современной России».

«Эксперт Саймс» был тем не типичным советским эмигрантом, который упрямо проповедовал не борьбу с «империей зла», а налаживание диалога, причем на условиях, навязываемых Кремлем. Издаваемый им c 1985 года журнал The National Interest стал платформой для пропаганды этих взглядов, а возглавляемый Саймсом Никсоновский центр, позже переименованный в ЦНИ, — центром прокремлевской пропаганды в самом сердце Америки — Вашингтоне.

Конечно, Россия менялась. Россия 1991–1999 годов сильно отличалась от СССР 1984–1985 годов (когда был основан журнал). Не менялся только Саймс. В одном из интервью он сказал:

Нас в Вашингтоне часто упрекают в том, что мы занимаем пророссийскую позицию. […] Как говорится, жизнь тяжела, и мы готовы и с этой печальной участью примириться[597].

Как и в случае с Федяшиным, на страницах журнала Саймса читатель не видел критических фраз, направленных против российской внешней политики, Кремля или Путина. Абсолютно все публикации, интервью и комментарии, исходившие от Саймса и прочих авторов его журнала, были об одном и том же: с Россией надо договориться, иначе Америке будет плохо.

Политические тексты при этом перемежевывались с публикациями о мощи новейших видов российского вооружения, которое всегда было лучше аналогичных типов американского. А фраза о том, что Россия может уничтожить США «за 30 минут», повторялась настолько часто, что по ней можно определять автора статьи, еще не видя фамилии Саймса:

Очевидно, что Россия — единственная страна, которая может уничтожить Америку своим стратегическим ядерным оружием за 30 минут. Россия также имеет превосходство в тактических ядерных вооружениях на европейском континенте в соотношении 10:1[598].

Вот другая цитата (в соавторстве с Грэмом Эллисоном):

Россия по-прежнему является единственной страной, способной стереть США с лица земли за какие-то 30 минут[599].

Дальше можно уже не читать, потому что все статьи Саймса — сплошные растиражированные повторы: о том, что нужно любой ценой договариваться с Путиным, иначе Америке не выжить, потому что не вполне рационально мыслящая Россия, загнанная в тупик, за неимением другого выхода, Америку уничтожит.

Последняя вышедшая в России книга Саймса называлась: «Путин и Запад: не учите Россию жить!» (2015). В аннотации к этой книге было написано:

В своей новой книге Дмитрий Саймс анализирует политику Владимира Путина за последние годы. С определенными оговорками он считает ее обоснованной, а действия администрации Обамы, напротив, поспешными и часто выходящими за рамки здравого смысла.

В марте 2015 года Саймс в очередной раз побывал в Москве, где встречался в том числе с Путиным[600].

Чаще всего его материалы публиковались на страницах его же журнала The National Interest, куда он пускал только «своих» — своих единомышленников и своих агентов. Вот публикация в The National Interest от 12 июня 2015 года:

Возможно, отношения между Российской Федерацией и Соединенными Штатами улучшатся, если в 2016 году республиканец выиграет выборы и возглавит Белый дом. Как ни странно это звучит, у русского медведя гораздо больше общего со слоном республиканцев, чем с ослом демократов. […] Возможно, президент-республиканец отыщет пути преодоления растущей конфронтации, которая характеризовала американо-российские отношения последние пять лет. […] Возможно, только республиканцу по силам сегодня восстановить отношения между США и РФ. Как президент-республиканец мог бы способствовать выстраиванию взаимоотношений? Во-первых, общие экономические интересы могут привести к политической решимости. […] Вторая точка соприкосновения интересов находится в области глобального рынка нефти. До тех пор, пока в Америке будет действовать запрет на продажу нефти из резервов на иностранных рынках, американские нефтяные компании в борьбе за глобальные рынки будут нуждаться в иностранных месторождениях нефти. Они есть у России. Огромные доказанные залежи в Арктике и на материковой части РФ. Однако российским нефтяным компаниям не хватает технологий для разработки этих запасов. И нынешние экономические санкции заморозили соглашения о сотрудничестве, такие как между российской Роснефтью и американской ExxonMobil и проект арктического бурения. […]

Наконец, многие россияне обратили внимание на недавние данные Pew Research Center, которые показали, что американскую республиканскую партию в основном поддерживают люди консервативных взглядов, бизнесмены и сторонники агрессивной борьбы с исламским терроризмом. […] По крайней мере, может оказаться, что современная Россия найдет больше общих тем для диалога с американскими республиканцами, нежели с американскими демократами. […] Возможно, в будущем настанет день, когда Россия и Америка перейдут от противостояния к взаимопониманию.

Автором этого манифеста, размещенного на страницах журнала Саймса, была Бутина, подписавшая статью титулом The Founding Chairman, The Right To Bear Arms, a Russian version of the NRA — то есть основатель и председатель общества «Право на оружие», российской версии Национальной стрелковой ассоциации США[601].

Будучи специалистом по России, Саймс не мог не знать, что такой организации в России не существует[602].

«Манифест» российского агента Бутиной на страницах журнала Саймса не был случайной публикацией невинной российской аспирантки, обучавшейся в Американском университете у потомственного разведчика Федяшина. Это был согласованный Кремлем и Саймсом политический призыв к Трампу и республиканской партии вступить в диалог с Кремлем. Статья Бутиной вышла 12 июня. Трамп объявил о своем выдвижении в президенты от республиканской партии 16 июня, через четыре дня.

По версии Бутиной американский «республиканский слон» (Трамп) просто обязан был ради спасения своей шкуры сдать позиции русскому «медведю» (Путину). Судя по всему, образ «медведя» в публикации за подписью Бутиной принадлежал Саймсу, поскольку с тех пор он не сходил с полос The National Interest. 24 декабря 2016 года Роберт Мерри, в разные периоды являвшийся редактором и автором журнала The National Interest, опубликовал статью под названием «Перестаньте дразнить медведя»[603]. 19 августа 2017 года он же и там же опубликовал статью на ту же тему, изменив в названии одно слово: «Перестаньте дразнить русского медведя»[604].

«Первая версия статьи была своего рода “наказом” новому президенту США Трампу», а вторая — констатировала, что этот «наказ» новый президент «выполнить не смог», — писал, отвечая на эти публикации, бывший замминистра иностранных дел России и ведущий научный сотрудник знакомого Саймсу ИМЭМО Георгий Кунадзе. Его публикация называлась «О пользе полезных идиотов».

Обратим внимание на то, что «полезным дураком» и «неосознанным агентом Российской Федерации» назвал самого Трампа бывший директор Агентства национальной безопасности (АНБ) и ЦРУ Майкл Хайден:

Мы действительно никогда не наблюдали ничего подобного. — Бывший исполняющий обязанности директора ЦРУ Майкл Морелл утверждает, что Путин ловко завербовал Трампа как неосознанного агента Российской Федерации. Я бы предпочел другой термин родом из советского прошлого: «полезный дурак». Это такой наивный тип, которым Москва манипулирует, и втайне презирает[605].

Анализируя статью «полезного идиота» Роберта Мерри, Кунадзе писал:

Чтобы не утомлять читателей, конспективно изложу основные тезисы автора:

Война между Россией и Западом почти неизбежна. Ни одна уважающая себя нация [Россия] не станет бесконечно терпеть окружение себя враждебными соседями.

Россия уже дважды бралась за оружие. В Грузии, инициировавшей войну с целью ограничить российское влияние на ее собственном заднем дворе. И в восточной Украине, после того как Запад поощрил и выпестовал революцию против избранного лидера [Януковича], чья внешняя и экономическая политика тяготела к России.

В советские времена западные враги СССР располагались в 1 тысяче миль от Ленинграда, переименованного ныне в Санкт-Петербург, а сейчас всего в 100 милях. Москва — находилась раньше в 1200 милях от ближайшей страны НАТО, а сейчас в 200 милях.

Избавление народов Восточной Европы от советского ига было необходимо, но вторжение Запада в традиционную сферу влияния России, на территории, находившиеся под ее властью свыше трех веков — носит провокационный и дестабилизирующий характер. В эту традиционную сферу влияния России входят Украина, Грузия, Белоруссия и (почему-то) Сербия.

Видные американцы свободно рассуждают о «смене режима» в России, а правительство США спонсирует ее неправительственные организации (НПО), задуманные для подстрекательства антиправительственной деятельности. По типу той, что вынудила коррумпированного, но легитимного Виктора Януковича, спасая свою жизнь, бежать из Украины. Действия США в поддержку смены режимов в Ираке, Ливии, Сирии, Йемене позволяют заподозрить их в вынашивании таких же планов в отношении президента России Владимира Путина.

Демонизация Путина американской интеллигенцией беспрецедентна. Его уподобляют абсолютному злу, которое необходимо остановить. Никто не хочет признать, что русские имеют некоторые основания считать себя нацией, осажденной американцами и их союзниками.

Дональда Трампа избрали президентом США отчасти для того, чтобы изменить такое восприятие России. Его высказывания в ходе избирательной кампании позволяли надеяться на прекращение политики окружения России, отказ от недружественных заявлений в ее адрес, отмену экономических санкций, на серьезные усилия для работы с ней по таким раздражителям, как Сирия и Украина.

Все это уже не имеет значения. «Российские инициативы» Трампа мертвы. Антироссийские элиты победили, и президент не в силах им помешать. Хочет он того или нет, грядут новые санкции. Расширение НАТО и вмешательство Запада в дела Украины продолжатся. Фундаментальные национальные интересы России, которые был готов признать Трамп, почти наверняка сделают военное столкновение неизбежным.

На мой взгляд, все эти простоватые умозаключения Роберта Мерри в высшей степени тенденциозны и серьезной критики не выдерживают.

Популярные в российском телевизоре рассуждения о скорой войне выглядят заведомым блефом не совсем здоровых людей. Зачем их повторяет Роберт Мерри, непонятно. Так или иначе, гигантские ядерные арсеналы, которыми располагают Россия и США, делают большую войну между ними практически невозможной. Не вполне реален даже локальный военный конфликт, всегда способный перерасти в большую войну. Балансирование на грани войны и сопутствующая ему гонка вооружений России не под силу. На этом надорвался СССР, обладавший неизмеримо большим, чем Россия, военно-политическим и экономическим потенциалом, ущербной, но целостной идеологией, кучей послушных сателлитов, и, что немаловажно, куда меньше зависевший от остального мира.

Войну с Россией Грузия отнюдь не инициировала. Она лишь несколько опрометчиво попыталась провести ограниченную операцию по восстановлению конституционного порядка на собственной территории. По странному стечению обстоятельств Россия оказалась к грузинской операции вполне готова и ответила на нее масштабной интервенцией. Идиотский тезис об «организованной» Западом революции в Украине в комментариях не нуждается, ввиду того, что сами эти события случились совсем недавно и всем, кроме Роберта Мерри, хорошо понятны.

Подсчет расстояния от России до ближайших стран НАТО ни о чем, кроме откуда-то наведенной на автора как порча паранойи, не свидетельствует.

В первой версии статьи автор относил к традиционной сфере влияния России Молдавию, а во второй версии заменил ее на Сербию. Ему, видимо, что Молдавия, что Сербия — все едино. В целом же само понятие «сфера влияния» взято из прошлого и не может восприниматься всерьез.

К тому же непонятно, почему избавление бывших стран «народной демократии» от советского ига — дело нужное и полезное, а избавление постсоветских стран от российского диктата — нет.

[…] Тотальная неприязнь к Путину на Западе действительно имеет место. Но куда деваться, если вся проводимая Россией политика официально связывается именно с его именем. Эта политика категорически неприемлема для Запада, отсюда и негативное отношение к ее инициатору.

Ну а рассуждения автора о россиянах как нации, осажденной американцами и их союзниками, вызывает в памяти слова Генри Киссинджера: «Нет ничего более наступательного, чем обороняющаяся Россия».

В силу некоторых, мягко говоря, особенностей своей личности президент Трамп ухитряется дискредитировать все, за что берется. В том числе и свои «российские инициативы», о которых с таким благоговением говорит Роберт Мерри.

В целом, его статья выделяется разве что удивительным совпадением взглядов независимого американского автора и официальных российских пропагандистов, имя которым легион. Поневоле на ум приходит определение «полезный идиот», но, кто его знает, может, Роберт Мерри действительно так думает. […] Определение «полезный идиот» я использовал исключительно потому, что доказательствами платной деятельности Роберта Мерри в интересах Российской Федерации не располагаю. Тем не менее сам я склонен считать его чистым наемником, обычным участником так называемых «активных мероприятий».

Видимо, из дипломатических соображений бывший замминистра иностранных дел России не добавил еще два слова: активных мероприятий спецслужб России.

Саймс тоже участвовал в активных мероприятиях российских спецслужб. Сотни написанных им страниц прокремлевских политических текстов к активным мероприятиям спецслужб формально отнести нельзя. Это, скорее, подпадает под классификацию «агент влияния». А вот заявления типа: «Агитаторы получают по 300 долларов за каждый голос в пользу Клинтон» — сделанное в день президентских выборов, 8 ноября 2016 года — это уже не пропаганда. Это участие в активном мероприятии российских спецслужб по обеспечению победы Трампа на американских президентских выборах.

Вот текст публикации о выступлении Саймса в тот день по российскому телевидению:

В эфире политического ток-шоу президент Центра национальных интересов, политолог Дмитрий Саймс рассказывает о том, как проходит голосование в разных штатах Америки. […] «Я лично слышал, как представитель штаба Клинтон говорил о стратегии работы с агитаторами, — говорит Саймс. — Каждый из агитаторов получает по 300 долларов за голос, отданный нужному кандидату — в этом случае Хиллари Клинтон». Кроме того, демократическая партия организовала доставку избирателей на автобусах из районов, где проживают в большинстве своем афроамериканцы и латиноамериканцы. Предполагается, что они должны быть лояльны Хиллари Клинтон[606].

Тогда же Саймс дал интервью российской газете «Известия», в котором рассказал об американском президенте «одну малоизвестную историю», намекая на то, что поездка президента в Москву была непонятно кем проплачена. При этом Саймс подчеркнул, что доказательствами не располагает, потому что их не нашли. Уточним: речь шла не о поездке Трампа в Москву в 2013 году, за которую, как хорошо известно, Трамп получил от российского миллиардера Агаларова миллионы долларов за проведение конкурса «Мисс Вселенная», а о поездке в Москву 50 лет назад — в 1968 году — будущего президента США Билла Клинтона (мужа Хиллари Клинтон, которой Саймс в тот роковой день пытался нанести еще один последний удар):

У Клинтон и ее окружения была масса контактов с Россией на самом разном уровне. Приведу малоизвестную историю. В декабре 1968 года, через несколько месяцев после вторжения советских войск в Чехословакию, в Москву приехал молодой антивоенный активист Билл Клинтон. Он приехал на международный пацифистский форум. Большинство гостей мероприятия останавливались в гостинице типа «Турист», а Клинтон почему-то остановился в «Национале». В те годы это было необычно. В подобных гостиницах останавливались люди, которым планировали встречи на соответствующем уровне, а не молодые студенты, тем более что гостиницу в Москве ему якобы кто-то оплатил. […] Эта тема поднималась командой Буша-старшего во время избирательной кампании 1992 года, но никаких доказательств не было[607].

В отличие от «полезного идиота» Мерри, Саймс, если судить по его статьям и действиям, высокопоставленный российский агент, внедренный в американскую политическую элиту. Он хорошо знаком и постоянно встречался и встречается с российскими министрами иностранных дел. Евгений Примаков (1996–1998) был его начальником в ИМЭМО. Игорь Иванов (1998–2004) был в том же институте его коллегой. В 2004 году Игоря Иванова сменил Лавров. Саймс был передан Лаврову как эстафетная палочка и стал регулярно с ним встречаться как со своим куратором по линии МИДа. Не случайно на сайте Министерства иностранных дел можно было прочитать сообщения такого типа:

Вчера МИД посетил директор и президент крупнейшего американского аналитического Центра Никсона господин Дмитрий Саймс. Министр иностранных дел Лавров имел продолжительную беседу с господином Саймсом, с которым они обсудили ключевые насущные российские проблемы.

Саймс официально встречался с Лавровым в 2006, 2008, 2011 и 2016 годах.

После скандальной хельсинской встречи Трампа и Путина 16 июля 2018 года, когда американский народ был оставлен в неведении относительно содержания двухчасового разговора двух президентов, лишь несколько позже, из Кремля, нам донесли, что Путин предложил Трампу одобрить проведение референдума в подконтрольных России Луганской и Донецкой «народных республиках» по подобию того референдума, который, как проговорился Путин, «мы провели» в Крыму. Больше никаких подробностей Кремль не сообщал, и достаточно скоро Белый дом (не Трамп) указал, что не поддерживает предложение Путина о проведении референдума в Донбассе.

Поразительно, что 20 июля, выступая в одной из новостных программ американского телевидения, Саймс стал разъяснять зрителям, что речь шла не о референдуме про выход восточноукраинских территорий из состава Украины, а лишь о предоставлении им автономии в пределах украинского государства[608], хотя таких уточнений ни со стороны Путина и Лаврова, ни со стороны Белого дома и Госдепа США не последовало. Было очевидно, что Саймс получил информацию по каким-то другим, недоступным всем остальным, каналам.

О сбитом над восточной Украиной в 2014 году малайзийском самолете политолог Саймс упомянул лишь однажды, пытаясь подсказать Путину наилучший, по его мнению, выход из сложившейся кризисной ситуации:

Москва могла бы напомнить миру о других подобных трагедиях, когда Соединенные Штаты, Израиль и даже Украина по ошибке атаковали гражданские самолеты. Российские официальные лица могли бы возразить, что вина лежит на украинской стороне, поскольку Киев использовал военно-воздушные силы для ударов по собственным гражданам, и повстанцы произвели запуск ракеты, принимая лайнер за боевой самолет[609].

Это высказывание тоже можно отнести не к журналистике или политологии, а к участию в активных мероприятиях Кремля, пытавшегося направить мировую общественность на ложный след в плане определения виновных и ответственности за совершенное Москвой преступление.

Однако самым ярким доказательством того, что Саймс является российским агентом, служат его публикации по двум важнейшим кризисным вопросам, требовавшим со стороны Лубянки и Кремля контроля потенциального ущерба: убийство Литвиненко и покушение на Скрипалей.

7 декабря 2006 года, вскоре после отравления Литвиненко, Саймс опубликовал статью «Дело Литвиненко — заговор Кремля или Блофельда?».

Обратим внимание на то, что для пропагандистской статьи об оправдании отравления Литвиненко Саймс (как и Федяшин) выбирает тематику «Джеймса Бонда», поскольку это на самом деле «трафарет», утвержденный российским руководством, отвечавшим за контроль потенциального ущерба. Как бы размышляя вместе с читателем, Саймс выдал несколько версий убийства Литвиненко:

Первая — это план Кремля. «Отсюда следует, — писал Саймс, — […] что лидер крупнейшей ядерной державы совершенно лишился ума, здравого смысла, да и инстинкта самосохранения — [но это] отнюдь не соответствует тому, что мы знаем о Путине. […] Есть и другое предположение: Кремль действительно считал Литвиненко серьезной угрозой, хотя бы из-за его связей в Чечне. Известно, что Литвиненко был близок если не ко всем, то к некоторым чеченским мятежникам […], [поэтому] очень важно точно установить, в чем был замешан новообращенный мусульманин Литвиненко, а также проследить, не имел ли он каких-либо связей с исламскими экстремистскими организациями, у которых имелся интерес в получении доступа к полонию-210: из него можно делать “грязные бомбы”, можно и еще как-то использовать».

Вторая версия убийства Литвиненко будто списана с сюжета фильма «Живешь только дважды» (You Only Live Twice), в котором глава организации СПЕКТР Эрнст Блофельд провоцирует конфронтацию между СССР и США, создавая у обоих впечатление, что одна сторона захватывает космические корабли другой. В данном случае получается, что Березовский из-за кулис сталкивает Запад и Британию с Путиным. Для того, чтобы подставить российского лидера, используя убийство Литвиненко, у него есть и мотив, и возможности. А любой, кто знаком с историей деятельности Березовского в России, знает, что у него достанет и воображения, и ресурсов, и безжалостности, чтобы ради продвижения своих антипутинских замыслов пожертвовать бывшим протеже.

[…] Что касается третьей и последней версии, то здесь главную роль играет не борьба Литвиненко с Путиным и не его связь с Березовским, а определенные личные амбиции. Один российский ученый в Англии недавно заявил, что Литвиненко думал зарабатывать деньги, шантажируя российских предпринимателей. Если это правда, то мотив для его убийства появился бы уже сразу у нескольких лиц или группировок. […] Но вряд ли в интересы Запада входит позволять внутренним и внешним политическим противникам Путина провоцировать его на конфронтацию с Западом, основанную на неточной информации — если не на заведомом обмане[610].

Саймс пытается объяснить нам, что Путин замешан в убийстве быть не может, так как он не сумасшедший (ведь не может же сумасшедший руководить ядерной державой!); что Литвиненко был связан с исламскими экстремистами, которые, скорее всего, и раздобыли полоний-210, чтобы сделать из него «грязные бомбы» и «еще как-то использовать» против Запада; что в сталкивании лбами Путина и Запада больше всего заинтересован Березовский, и потому он обязан быть главным подозреваемым. А поскольку Литвиненко планировал шантажировать предпринимателей из России (о чем Саймс узнал от одного ученого), круг подозреваемых обязан включать «сразу нескольких лиц или группировок», но только не Лубянку и Путина. И не в интересах Запада (обратите внимание на логику!) провоцировать Путина на конфронтацию. То есть не Путин провоцирует Запад на конфронтацию, убивая Литвиненко, а Запад провоцирует Путина на конфронтацию утверждениями, что за убийством Литвиненко стоит Путин.

Следует добавить, что во всем творчестве Саймса это единственная публикация, где Литвиненко назвали по имени. Ни одной статьи на эту тему Саймс больше не написал, хотя с тех пор появилось много дополнительной информации. И если бы Саймс вообще больше никогда ничего в своей жизни не написал, то уже одной этой публикации было бы достаточно для того, чтобы сделать об авторе этой статьи однозначный вывод: автор является агентом Кремля и Лубянки и имеет своей задачей в интересах Кремля и людей из российской госбезопасности, стоявших за убийством Литвиненко, дезинформировать и вводить в заблуждение западное общественное мнение. Потому что ни одного слова правды в публикации Саймса нет.

Но есть у этой статьи Саймса еще одна особенность: она исчезла с сайта The National Interest. Точнее, она осталась там в формате названия и начала статьи[611].

Поскольку это единственная статья Саймса, с которой произошел такой несчастный случай, зададимся вопросом о том, почему это случилось. Очевидно, Саймс не справился с заданием Кремля и в статье, написанной на скорую руку, наговорил во всех своих «версиях» много лишнего, в том числе о Путине.

После отравления Скрипалей Саймс (как и Федяшин), приступил к обычному делу по контролю потенциального ущерба, нанесенного российскими спецслужбами Кремлю при исполнении ими боевого задания. Теперь версии Саймса различались в зависимости от аудитории. В России Саймс объяснял, что российские спецслужбы к покушению на Скрипалей отношения не имеют. Обратим внимание на то, что, как и в статье Федяшина, согласно очередному трафарету, виновником кризиса выставляется не Кремль, Лубянка или Путин, а премьер-министр Великобритании Тереза Мэй:

Американский политолог Дмитрий Саймс назвал некорректным поведение премьер-министра Великобритании Терезы Мэй, которая бездоказательно обвинила Россию в отравлении экс-полковника ГРУ Сергея Скрипаля и предъявила Москве ультиматум. Он назвал действия Мэй эмоциональными и сравнил их с действиями Австрии в 1914 году, которая точно так же, не имея никаких доказательств, предъявила ультиматум Сербии после убийства эрцгерцога Франца Фердинанда в Сараево. Эти события послужили поводом для объявления Первой мировой войны. «Но Россия не Сербия, и отставной российский полковник — не австрийский наследный принц. Поэтому я пытаюсь понять, почему Мэй сделала то, что она сделала, не дожидаясь, когда кого-то арестуют и допросят, или когда появится какой-то подозреваемый, не выяснив как следует у спецслужб, чем занимался этот полковник в Англии, не делал ли он что-то, что могло вызвать новое возмущение России. Вместо этого она пошла на очень быстрый ультиматум.

Саймс отметил, что такой же точки зрения (что нас не удивляет) придерживается и президент Трамп:

Говоря о реакции США на действия Британии, политолог отметил, что Белый дом и Конгресс сходятся только в солидарности с Лондоном и его «озабоченностью». Если Конгресс видит в деле Скрипаля очередной повод для усиления давления на Россию, то президент Дональд Трамп и его администрация хотели бы для начала разобраться, в том числе запросив информацию о ситуации у спецслужб самой Британии. […] «Поэтому мне кажется, что мы, к счастью, далеки от конфронтации великих держав»[612].

Запомним эту фразу:

Поэтому мне кажется, что мы, к счастью, далеки от конфронтации великих держав.

Дело в том, что на страницах собственного журнала The National Interest Саймс указал, что реакция Запада на отправление Скрипалей, наоборот, увеличивает шансы на военную конфронтацию с Россией:

Несколько дней назад Соединенные Штаты выслали из страны несколько десятков российских дипломатов — предположительно они являются работающими под прикрытием сотрудниками разведки, — и сделано это было в наказание за предполагаемую попытку отравления на территории Соединенного Королевства бывшего сотрудника ГРУ перебежчика Сергея Скрипаля и его дочери Юлии. Кремль обещал принять ответные меры, и это означает, что отношения межу Россией и Соединенными Штатами опустились до самого низкого уровня со времени окончания холодной войны. «Я не думаю, что многие из нас будут сомневаться в том, что мы на самом деле имеем дело с новой холодной войной», — отметил Дмитрий Саймс в ходе панельной дискуссии 26 марта. По мнению Саймса, который недавно побывал в России, Кремль не пользуется большим уважением в Вашингтоне, однако подобные чувства находят в Москве свое зеркальное отражение. На самом деле, напряженность между двумя ядерными великими державами настолько велика, что аналитики открыто говорят о возможности вооруженного столкновения между Москвой и Вашингтоном[613].

Единственным «аналитиком», «открыто говорившим на эту тему», был Саймс[614].

В августе 2018 года у Саймса из-за проявленного к нему внимания, в том числе со стороны комиссий Мюллера и Конгресса, расследовавших вмешательство России в президентскую гонку 2016 года, сдали нервы, и он уехал в Россию, став ведущим на «Первом канале» российского телевидения в пропагандистской телепрограмме Вячеслава Никонова «Большая игра». Программа открылась специально под Саймса. Уже 28 августа состоялся ее запуск.

Саймс и Никонов были давно знакомы. Никонов часто бывал в США и, прилетая в Вашингтон, прежде всего отправлялся к Саймсу. Саймс, прилетая в Москву, шел к Никонову. Кто кого инструктировал, курировал, и кто кому подчинялся — сказать трудно. В кремлевско-эфэсбешной иерархии они стояли на одном «генеральском» уровне.

Вячеслав Никонов был внуком Вячеслава Молотова, названным в честь деда. Отец Никонова — Алексей Никонов (1917–1992) — был сотрудником НКВД, секретарем партийной организации КГБ, а после выхода в ОДР — профессором МГИМО и редактором журнала ЦК КПСС «Коммунист».

Вячеслав Никонов, поступивший на истфак МГУ в 1973 году, уверенно шел по стопам деда и отца. Уже в МГУ стал членом партии и секретарем партийного комитета факультета. После окончания вуза в 1978 году сразу стал заведующим отделом КПСС. В 1991 году по линии КГБ Никонов стал помощником Вадима Бакатина — председателя КГБ. С 1993 года Никонов — еще и депутат Государственной думы, член президиума генерального совета партии «Единая Россия». В 2007 году указом президента Путина его назначили исполнительным директором правления Фонда «Русский мир», а с 2011 года он стал председателем правления фонда. Фонд «Русский мир» с филиалами в примерно 100 странах мира был одним из основных пропагандистских и вербовочных инструментов российского правительства и госбезопасности за рубежом.

То, что Саймс пошел служить на телевидение именно к Никонову, и показательно, и симптоматично. Российское руководство (которое сегодня слилось с российской госбезопасностью) показывало, что не бросает в беде своих агентов, вынужденно вернувшихся на родину или раскрытых в ходе операций. Абсолютно все они, возвращаясь в Россию после выполнения заданий, получали хлебные должности, позволяющие им в рыночной экономике зарабатывать немалые деньги. Это относилось и к Луговому, и к Чапман, и к Бутиной, освобожденной из американской тюрьмы после пятимесячного заключения и отправленной назад в Россию в октябре 2018 года. И к Саймсу, вынужденному попросить своих российских кураторов найти ему работу в Москве с хорошей зарплатой, что, конечно же, было немедленно сделано.

Саймс начал новую «Большую игру», только теперь не на американской территории, а на российской. Его Mayflower пришвартовался к другому берегу.

После нескольких нервных недель, поняв, что в нынешние либеральные времена, да еще и при Трампе в Белом доме, арестовывать в Америке Саймса никто не планирует, он короткими перебежками стал снова наведываться в США и даже время от времени давать интервью, оставив, однако, за собой право получать зарплату у коллеги-Никонова на «Первом канале» российского телевидения.