© Дорош. Е., 2024

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2024

Они не отставали от самой Лиговки.

Как ни петляла, как ни путала.

Упорные, гады!

Нюрка мчалась, как вспугнутый олень, но оторваться не получалось никак. Топот восьми или даже десяти ног настигал ее, как ни изворачивалась. Наконец, прошмыгнув кое-где дворами, она свернула с Преображенской на Кирочную и наддала с новой силой. Кирочная – это почти что дома. Впереди замаячила чернота Таврического сада. Там, если что, можно будет нырнуть в кусты и затаиться. Эти из ГОПа – все здоровые, однако бегают не так быстро, как она. Ей-то всю жизнь от мальчишек драпать приходилось во все лопатки! Чай, привыкла!

Она оглянулась на бегу и поняла, что радовалась рано. Дома отсель не видать, а бандиты почти в затылок дышат. Ну как – саженях в пятидесяти пока что…

Город как вымер. Ни конных разъездов, ни пеших патрулей. Как так? Выходит, жандармы тоже по ночам спят. А говорили, что бдят сутки напролет! На Кирочной казармы нижних чинов жандармского дивизиона расположены, так почему никого не видно? Был бы шанс, что бандиты отстанут.

Где-то впереди, кажется, на Парадной, профырчал таксомотор. Жаль, трамваи в этот час еще не ходят. Вскочила бы на площадку, только ее и видели! И прохожих никого, так что помощи не проси.

Да и не приучена она.

Сад уже не казался надежным убежищем. Если заметят, куда свернула, да нагонят… В кустах удавить человека проще, чем на улице. Сунут труп поглубже и поминай как звали. Найдут ее истлевшие останки где-нибудь к концу апреля, скажут тятеньке…

Нюрка чуть было не всплакнула на бегу, но передумала. Только разозлилась пуще. Врешь, не возьмешь!

Вдруг с Потемкинской ей навстречу повернули какие-то люди. Громко переговариваясь и смеясь, они прошли мимо, на несколько мгновений заслонив Нюрку от преследователей.

Один из прохожих шагал чуть сзади и в общем галдеже не участвовал. Шел, прикрываясь воротником от противного мартовского ветра. Нюрка налетела на него, с силой развернула к себе лицом и припала, повиснув на шее. Раздались топот, шумное дыхание и ругань. Бандиты из ГОПа приближались.

– Где эта шалава?! – крикнул один.

Свою жену, Евлампию Андреевну, до свадьбы Афанасий знал недолго. Родители сговорили, а он и не возражал. Девушка ему понравилась, так чего тянуть? Надеялся, что век проживут в мире и согласии, а получилось чуть больше года. Умерла Евлампия от родовых травм. За месяц сгорела. Ему дочку оставила. Если бы не бобылиха Феофания, которую жена-покойница еще до родов наняла в няньки, не справиться. Фефа девочку выходила, да так с ними и осталась. За минувшие с той поры семнадцать лет нянька стала членом семьи. Без нее они с Нюрой своего житья уже и не мыслили.

Ну а Евлампия забываться стала. Порой Афанасий пытался вспомнить, какой у нее был характер, и не мог. По молодости женой и ее, как говорит Нюрка, «внутренним миром» он интересовался мало, все больше на служебные дела налегал.

А уж после ее ухода и вовсе только о службе радел, особенно когда поступил в городовые. По-старому в будочники.

Радение, что греха таить, большей частью было вызвано тем, что служба в полиции давала прокорм его небольшому семейству и позволила определить Нюрку – девчонку глазастую и с мозгами – в гимназию. С превеликим трудом, правда, ведь подношений Афанасий не принимал и «барашков в конверте» тоже. Его за это уважали, но уважение, как всем известно, на хлеб не намажешь.

Мечтал он в ту пору, честно сказать, о другом: хотел околоточным надзирателем стать, а после дослужиться до участкового пристава. Все потому, что хоть и были будочники давно упразднены, а будки остались. В ней стоять – скоро сам по-собачьи залаешь.

А лаять Афанасию Чебневу уж больно не хотелось. Не такого склада он был человек.

По внешнему облику Чебнев в полицейские надзиратели не подходил. Росту малого, телосложения худосочного, зато был предан царю и отечеству и не страдал известными слабостями, а это на государевой службе ценилось во все времена. Служить в полиции по молодости лет представлялось ему делом почетным, а пуще всего нравилось, что форма у надзирателя была точь-в-точь как у классных чинов, и к ней полагались шашка драгунского образца с кавалеристским темляком на черной юфтевой портупее и револьвер «Смит-Вессон» на оранжевом шнуре. К тому же в ненастье дозволялось околоточному надевать на форменные сапоги галоши с окованными медными пластинами прорезями для шпор на задниках, что по столичному климату было нелишним.

А еще мечтал Афанасий заслужить золотую – или, по крайней мере, серебряную – медаль «За усердие», которая в его тогдашнем представлении была наградой из наград и весьма неплохо смотрелась на черном мундире.

Ну а что околоточным нельзя без разрешения пристава покидать свою территорию, посещать питейные заведения и просить дозволения следует даже на женитьбу, Афанасия не пугало. Отлучаться от места службы ему было некуда, да и невозможно, а жениться повторно он не собирался.

Мечтал Афанасий, правда, недолго. Очень скоро стало очевидно, что подобная карьера ему не светит. Не было у него ни покровителя для поддержки, ни денег взятку дать. Да и времена постепенно изменились. После известных событий девятьсот пятого года околоточные больше занимались выявлением неблагонадежных, контролировали политических поднадзорных да наблюдали – то за студентами, то за фабричным и заводским людом.

Такая работенка была Афанасию уж вовсе не по душе.

Но однажды на его территории случилось страшное злодеяние: убийство целого семейства одного богатого еврея. К поимке преступника привлекли и городовых. Там-то и повстречал Афанасий своего закадычного в детстве дружка Ваньку Селезнева, которого не видел, почитай, лет двадцать.

Когда убивец был благополучно пойман, зашли они с Ванькой поужинать, да и засиделись до полуночи. Служил Селезнев, как выяснилось, в разыскном столе петербургской сыскной полиции, появившейся в столице совсем недавно. За рюмкой рассказывал Ванька удивительные вещи. Это уж потом Афанасий догадался, что врал его дружок напропалую, но тогда, слушая его истории о розыске преступников, Афанасий вдруг возмечтал стать заправским сыщиком и с этой целью уговорил Селезнева устроить его в сыскную часть помощником.

Думалось, что от помощника до настоящего сыщика рукой подать, ан нет, не так все просто оказалось.

Первое время Афанасий Чебнев прямо горел на работе, сам напрашивался на всякие поручения, да только без толку. Сколь ни составляй справок, ни пиши протоколы происшествий, ни рассылай объявления для циркулярного розыска, к сыскному делу тебя не допустят. Даже напротив. Полицейский надзиратель за все его старания воспрепятствовал направлению Афанасия на двухмесячные курсы начальников сыскных отделений, хотя возможность была. То ли не хотел лишаться старательного помощника, то ли взревновал, что тот пробьется куда-нибудь повыше.

Афанасий, беззлобная душа, обиды не затаил, рвения не утратил и мечту свою не оставил. А в тысяча девятьсот четырнадцатом его все же назначили на вожделенную должность полицейского надзирателя сыскной Рождественской части без всякого обучения. С началом войны ряды даже столичной полиции заметно поредели, вот и стал Афанасий Чебнев заниматься поиском преступников с жалованьем сразу по второму разряду. Пятьсот двадцать рубликов годовых, к ним столько же столовых, да плюсом двести шестьдесят целковых квартирных. А ко всему дали классный чин по должности – губернский секретарь.

И вот тут-то выяснилось, что сыщик из него не получится.

Не сразу, конечно, но и долго ждать не пришлось. Утешало, что сам докумекал – не начальство подсказало. Только радости в том было мало.

Причин для горестных выводов оказалось несколько. О некоторых Афанасий и думать не хотел, а в целом понимал: не его это дело, нет в нем сыщицкого таланту.

Наверное, он ушел бы из сыскной, да куда?

Снова в «хожалые», как называют городовых в народе? По нынешнему неспокойному времени служба эта стала не то чтобы опасной – к опасностям его приучили в сыскном отделении, – а презираемой в обществе.

Но если бы не надо было кормить свою маленькую семью: дочку Нюрку да няньку Фефу, которым кроме него надеяться не на кого, ушел бы Афанасий хоть в извозчики. Вот ей-богу!

Не ушел. Однако каждый день думал: долго ли ему мучиться?

Не раз просил Богородицу надоумить, помочь.

Помощь пришла, откуда и не ждал. Появился у него, незадачливого сыщика, помощник, да такой, каких сроду не бывало. Звали того помощника Нюрка, и был у нее к сыщицкому делу такой интерес и способности, что он только диву давался: откуда что взялось?

Когда она начала совать свой курносый нос в его дела, он уже и не помнил. Совала, совала, а потом стала подсказывать, что да как лучше сделать. Да что подсказывать – советы давать! Девчонка-подлеток отцу, умудренному опытом! Ему бы всыпать дерзкой по первое число, чтобы не лезла, куда не следует, да рука не поднималась. А почему? А потому, что все ею сказанное и напророченное сбывалось!

Так он по своей слабости и допустил дочку к своим заботам. А та и рада-радехонька! Такую волю взяла, что уже без спросу стала сыск вести.

Все бы ничего, да уж больно была его Нюрка рисковой. Вот и сегодня чуть до сердечного приступа их с Фефой не довела.

Не девка выросла, а чистый пацан в юбке! Одно слово, что губки бантиком да светлые кудряшки надо лбом, а так…

И что ему делать? Как ее укоротить? Сам, конечно, виноват! Без меры потакал!

Теперь обратно в клетку не запихнешь.

Расстроенный Афанасий Силыч хотел было пойти в кухню и утешиться чайком с ситным, но там ждала его появления Фефа, которой тоже было что сказать по этому поводу.

Вздохнув, он свернул в свою комнату и стал собираться на службу. Поторапливаться надо, ведь сведения, принесенные Нюркой, вправду следует донести до начальства. И как можно скорее.

У Краюхиных в дому все было иначе, чем у Чебневых. Семья большая – пятеро детей, вместо няньки – гувернантка, вместо служанки – горничная, а отца Зина называла папенькой. Нюрка все хотела переучиться, но сбивалась и звала родителя так, как с детства говорила Фефа.

Отец Зины служил по удельному ведомству и постоянно находился на каких-то заседаниях. Мать занималась детьми и хозяйством, но делала это так, что младшие Краюхины были вечно предоставлены сами себе. Нюрка любила у них бывать. В шуме, гаме, ссорах и веселье этого вечно копошащегося муравейника она словно напитывалась тем, чего не получала в своем доме. Временами задумывалась: была бы у нее такая же семья, не умри маменька так рано? Вот бы хорошо.

Зина была в семье старшей, а следовательно, приняла на себя немалую толику забот о братьях и сестрах. Времени на себя оставалось не так много, поэтому она тоже любила, когда в гости приходила любимая подружка Анюта. Наконец-то можно запереться в своей комнате и отдохнуть от зловредных малышей!

Зина была сильна в математике и естественных науках, Анюта, напротив, в словесности, истории и французском. Вместе им было интересно. Быстро сделают уроки, помогая друг дружке, а потом болтают обо всем на свете порой три часа кряду. Иногда, правда, в их занимательную беседу вмешивалась жизнь: раздавались визг, плач, крик, что-то разбивалось, падало, и девочки мчались, чтобы выправить ситуацию до того, как она дойдет до маменькиных ушей.

Нынче с самого утра Нюрка предупредила домашних, что после занятий поедет к Краюхиным. Фефа поджала губы, а тятенька даже обрадовался и предложил загодя договориться о том, чтобы остаться там на ночлег.

– Мы волноваться зря не будем, и тебе не придется на ночь глядя через весь город тащиться.

Все тятенькины хитрости Нюрка видела насквозь, но сделала вид, что именно об этом и мечтала.

– Спасибо, тятенька! Нам как раз по французскому большое задание дали. Зине одной не управиться.

– Только смотри, сама прежде сделай, – встряла Фефа, – подруге себе во вред не помогай.

– Не бойтесь! Все успею! – весело ответила Нюрка, и Афанасию Силычу на миг почудилось, что говорит она совсем о другом.

Он уж было передумал отпускать дочку к Краюхиным, но, посмотрев на ее безмятежную мордашку, решил в спор не вступать.

С Васильевского до Гутуевского острова, где предполагалось устроить облаву на дерзких грабителей из ГОПа, – да еще ночью, – она вряд ли доберется.

На том и порешили.

Довольная Нюрка ускакала, а Афанасий Силыч поспешил на службу. Нынешняя операция требовала подготовки. Морской порт находился в ведении другой сыскной части. Там были свои начальники и отряды. Но в этот раз было решено объединить силы, уж больно распоясались эти молодчики, да и немалое их число. Важную роль сыграло и то, что самые первые сведения о грядущей встрече бандитов и отправке награбленного из Петрограда были добыты сотрудниками их части.

Весь день он работал не то что в поту, а в мыле. Не хотел ударить в грязь лицом ни перед своим начальством, ни перед чужим. Агенты, шпики, городовые – все пришло в движение в предвкушении больших событий.

Афанасий даже про обед забыл, спохватился к вечеру, когда сильно засосало под ложечкой. Бередить язву было никак нельзя, поэтому пришлось отправиться домой перекусить. Фефа засуетилась, забегала, предлагая то да се, но Чебнев лишь похлебал супчику. Не лезло ничего в глотку, и все тут.

Вернувшись, полицейский надзиратель собрал подчиненных и выдал последние инструкции.

– Ну, братки, теперь за дело! – вдохновил он их напоследок и достал из ящика пистолет.

Сегодня без него никак. Хотя, видит бог, лучше бы обошлось.

В заранее определенные для засады места забрались, лишь только стемнело. В эту пору ночи в Петрограде были уже довольно светлыми, поэтому заходили скрытно, осторожно, по одному.

Чебнев залез в укрытие, запахнул поплотнее шинель и стал молиться, чтобы все прошло как можно быстрее и легче, без кровопролития.

Ждали долго. Уже и полночь наступила, а вокруг было тихо. Афанасий даже волноваться начал, но тут вдалеке раздался негромкий свист, а в ответ совсем близко кто-то прокаркал вороной.

«Началось», – подумал Афанасий и вытер потную шею.

Дальше события стали развиваться быстро, но не так, как задумывали полицейские. То ли бандитов понабежало больше, чем предполагалось, то ли были они готовы к встрече с властями, только облава пошла по своему сценарию.

Немалая их часть вырвалась из окружения и стала разбегаться кто куда. Один, уж очень здоровый, побежал в ту сторону, где сидел в засаде Румянцев, демобилизованный с фронта по ранению и зачисленный в сыскное ведомство всего четыре месяца назад. Чебнев, карауливший узкий проход между рядами ящиков, понял, что помощнику против такого одному не устоять, и кинулся на подмогу.

Румянцеву в самом деле приходилось туго. Дюжий детина свалил его с ног и готовился пришибить чем-то, зажатым в кулаке. Афанасий Силыч навалился сверху и обхватил злодея за шею, совершенно забыв об оружии, которое тут пригодилось бы.

Детина стал отбиваться, Румянцев сразу подхватился, встал на ноги, но тут появился еще один, увидел свалку и собрался улизнуть. Румянцев погнался за ним.

Здоровяк, рыча от злости, все норовил стряхнуть с себя полицейского. Чебнев вцепился мертвой хваткой, но все же, рванувшись что есть силы, бандит скинул Афанасия Силыча и побежал. Чебнев схватился за свисток, чтобы призвать на помощь, но в пылу боя цепочка порвалась. Видно, бандит дернул.

В каком-то раже, плохо понимая, что не справится, Афанасий махнул за ним, думая: бандит побежит в сторону ночлежного дома Фора или церкви, где все было перекрыто. Но здоровяк пересек Межевой канал и двинулся вдоль, туда, где канал перетекал в реку Батарейную.

Этот ход озадачил Чебнева, но вскоре он догадался: детина решил спрятаться в балке, где грудой лежали сваленные кое-как доски и всякий не сгодившийся для дела хлам.

Бежал преступник резво, но и Чебнев не отставал, пыхтел изо всех сил. Злодей уже был в двадцати саженях, как вдруг на помощь подельнику из-за наваленных ломаных досок выбежал еще один. Не успел Афанасий и глазом моргнуть, как эти двое развернулись и двинулись в его сторону.

Видать, поняли, что перевес за ними.

В миг озарения Афанасий прыгнул влево и приник к мокрому кряжистому обрубку дерева, торчавшему среди свалки, как толстый штырь. Авось не заметят. Топот все приближался и вдруг затих. От страха Афанасий облился потом. Обойдут с двух сторон – и крышка ему!

Липкими руками он вытащил пистолет, выставив его перед собой, сделал небольшой шажок в сторону, чтобы выглянуть, и тут же столкнулся с одним из преступников. От неожиданности Афанасий выстрелил, злодей вздрогнул и стал валиться, но в это мгновение сзади шею сыщика сжали сильные руки. Пистолет выпал, Афанасий захрипел, и тут ему точно пришел бы конец, как вдруг послышался глухой удар, и не успел Чебнев удивиться, как нападавший рухнул на землю и затих.

Задыхаясь – все ж таки сильно сдавил, гад, – Афанасий обернулся.

– Тятенька, тятенька! – кинулась к нему Нюрка. – Вам не больно?

Говорить Афанасий не мог, поэтому вытаращил глаза. Нюрка, делая вид, что выпученных глаз не замечает, забегала вокруг, захлопотала, стала стряхивать прилипший сор.

– Да вроде ничего страшного. Не поранил вас, мерзавец! А я уж испугалась!

– Ты чего тут делаешь? – просипел Афанасий и схватил дочь за руку.

Нюрка, не глядя на него, затараторила, что так боялась за него, так переживала, так места себе не находила, что решилась пробраться незаметно к месту облавы и поглядеть.

– Только одним глазком, тятенька, честное слово!

У Афанасия аж дух занялся.

– Каким еще глазком! Ты с ума, что ли, совсем сошла сюда соваться! – напустился он на дочь.

Нюрка втянула голову в плечи, ожидая разноса, но, на счастье, тот, кого она треснула по голове палкой, шевельнулся и застонал.

– Вяжите его скорей, тятенька, а то очнется, нас обоих заломает! – крикнула она и первая кинулась вязать.

Афанасий отпихнул безобразницу в сторону и кое-как управился сам.

– Давайте я побегу нашим сказать, – предложила неугомонная. – Пусть подмогу пришлют.

Чебнев глянул на преступника. Добром тот не пойдет, а тащить его сил не хватит. Свисток бы пригодился. А без него…

Он сердито глянул на дочь. Ишь, радуется! Глазищи так и сверкают! Взять бы и отвесить ей подзатыльника!

Афанасий Силыч попыхтел и кивнул:

– Поспешай, дитятко. Пущай Румянцев дует сюда. Да поскорей.

– Обернусь в момент! – радостно отозвалась Нюрка и порскнула меж валунов, только ее и видели.

Вот шустрая какая! Ей бы парнем родиться, всех бы обставила! В генералы выбилась бы!

– Ыыыыы… – замычал детина и приподнял кудлатую голову.

Афанасий пристукнул его кулаком и тут вспомнил, что обронил пистолет. Стал шарить вокруг. Насилу нашел. И вдруг совсем близко послышался топот. Афанасий так и припал к земле. Неужто бандиты своих выручать прибыли?

– Афанасий Силыч, вы где? – раздался над ним голос Румянцева.

– Чего орешь? – поднимаясь с колен, сердито буркнул начальник. – Давай помогай. Один – труп, другой – без сознания.

Румянцев нагнулся над убитым и, перевернув того на спину, присвистнул.

– Да это ж Жилистый! Даже я его знаю! Даром что в сыскной без году неделя!

– Это который ломбард на Садовой ограбил, – деловито уточнила появившаяся Нюрка.

– Ага, – кивнул Румянцев и обернулся к надзирателю: – Ну вы и молодец, Афанасий Силыч! Такого хряка завалили! Начальство-то как обрадуется! Да за него не то что медаль, слиток золотой надо дать!

– Держи карман шире, – проворчал Чебнев. – Лучше глянь, не знаешь ли второго. Чай, фото видел.

Румянцев с готовностью склонился над пребывающем в бессознательном состоянии бандитом.

– Этого не знаю.

– Это Бобыль, – авторитетно заявила Нюрка. – Недавно из Одессы. Говорят, дружок самому Биндюжнику. Из тех же мест.

– А ты откуда знаешь? – удивился Румянцев.

– Да было дело, – туманно ответила Нюрка и покосилась на отца.

Афанасий свирепо глянул, однако ничего не сказал, только скомандовал, чтобы помощник вызывал кого надо, – увозить задержанных.

– Сейчас подъедут, Афанасий Силыч. Там тоже с добычей. Пятерых взяли. Четверо убегли, правда.

– А Биндюжник? – вскинулась Нюрка.

– Когда своего задержанного сдавал, наши сказали: ушел, сволота. Ну да ничего. Добегается.

– Узнали кого-нибудь из тех, что ушли?

– Говорят, кроме Биндюжника, все неизвестные. Новенькие, наверное, – пожал плечами Румянцев.

– Прям! Новенькие так ловко от полиции не бегают! – возразила Нюрка. – Нет, тут другое. Сдается мне…

И вдруг осеклась.

– Чего, Нюр? Знаешь, что ли, чего? – стал допытываться Румянцев, но тут уж вступил начальник:

– Хватит болтать! Вон тарантас едет. Беги, встречай!

До полицейского участка добрались через час. Пока тятенька разбирался с делами, Нюрка быстренько сварганила чайку и нехитрую закуску из того, что нашла в его кабинете: сухари да два печатных пряника. Какая-никакая, а все ж еда. Поест тятенька и оттает. Не так сильно браниться будет, а то и вовсе простит. С удачей вернулись все же!

Заодно осмотрела свою и тятенькину одежду. Почистила. Оказалось, у полицейского мундира порван рукав. Надобно упредить тятеньку, чтобы форму в передней не вешал, сразу отнес бы к ней в комнату. Не дай бог, заметит Фефа, крику не оберешься. Весь вечер будет причитать, что все хотят ее погибели, поэтому не берегут истерзанные нервы. Это выражение – истерзанные нервы – Фефа услышала от соседки Варвары Модестовны и немедля переняла. Теперь чуть что – пугает им домашних.

Напоследок Нюрка оглядела свою физиономию и поспешила оттереть два черных пятна на щеке и шее.

«Теперь уж точно все улики уничтожены», – подумала она и поставила на горелку чайник.

Однако почаевничать с полицейскими ей не дали. Вернулся тятенька и погнал в шею. Даром что она, можно сказать, жизнь ему спасла. Нюрка обиделась до слез, потому спорить с родителем не стала. Гордо выпрямилась и направилась к выходу.

Румянцев вышел проводить и сразу принялся дознаваться, как она в порт попала.

Нюрка отвечала невразумительно, но он был упрям:

– Неужто Афанасий Силыч тебе про операцию сказал?

– Еще чего! Он секреты не выбалтывает!

– А как же тогда ты там очутилась? Гуляла, что ли, неподалеку?

– Отстань от меня! – обозлилась Нюрка. – Чего допытываешься? Лучше подумай, как остальных вылавливать будешь!

– Да зачем думать? Я, что ли, один вылавливать буду? Начальство пусть думает, ему видней!

И тут Нюрка припечатала:

– Эх, не быть тебе, Румянцев, настоящим сыщиком. Думать не хочешь.

Повернулась и пошла к двери, помахав рукой на прощание.

«Ишь ты какая», – подумал Румянцев и усмехнулся.

«Бестолочь», – подумала Нюрка и фыркнула себе под нос.

Она вышла на крыльцо и глубоко вдохнула свежий утренний воздух.

Весна ведь! Весна!

До рассвета несколько часов остается. Успеет добраться домой и немного поспать.

У нее было отличное настроение. От того, что добытые ею сведения привели к поимке шайки, что отличился тятенька, что впереди новый яркий день.

Она потянулась и рассмеялась.

Как хорошо!

И тут из полумрака двора, что начинался за зданием сыскной части, глянули на Нюрку чьи-то жгучие глаза. Она не увидела их, скорее почувствовала, и аж судорога по спине прошла – таким страшным был тот взгляд.

Это еще кто?

Она вгляделась в мрак, но ничего не увидела.

Показалось. Наверное, от пережитого волнения.

Нюрка перекрестилась, три раза сплюнула через плечо и потопала в сторону Кирочной.

Тятенька в тот день ни на завтрак, ни на обед не пришел, и Нюрка уговорила няньку послать ее с харчами в часть.

Фефа в последние дни сама не своя была. Видела, что Афанасий мается животом все сильней, поэтому, несмотря на суровый запрет посылать девочку в сыскную, согласилась и собрала для Нюры узелок.

– И то правда. Пущай хоть раз на дню поест домашнего. А если ругаться станет, скажи, что я во всем виноватая.

– Не скажу. Мы вдвоем придумали.

– Он на тебя еще с того разу сердится.

– Я еду оставлю и сразу домой.

– Ладно. Только смотри – без обману!

– Да когда я тебя обманывала? – выпучила глазюки Нюрка.

Фефа обомлела от такого нахальства, рот открыла, чтобы ответить как следует, но не успела: колобродницы уж и след простыл.

До сыскной она добралась в два счета. Сунулась сразу в кабинет и отпрянула.

У тятеньки были гости. Хотя какие гости! Должно быть, по делу.

– Лохвицкий Иннокентий Рудольфович? – послышался густой голос. – Знаю его. Доводилось пересекаться. Пренеприятный тип. Высокомерный. На всех, кто ниже, свысока глядел. С прислугой не здоровался, словно и не замечал. Сноб, одним словом.

Нюрка заглянула в щелочку. Напротив полицейского надзирателя сидел пожилой господин – по виду из служащих или профессоров – и разглядывал фотографический снимок.

– Сейчас человека ножом пырнуть что чихнуть, вы правы. А где нашли труп, господин Чебнев?

– На Шпалерной. Почти на перекрестке с Таврической.

– Так там вроде бы место открытое.

– Тело в посадки оттащили.

– Оттащили? То есть грабителей несколько было?

– Может, несколько, может, один, только силы недюжинной. В господине Лохвицком весу пудов восемь, не меньше.

– А что взяли, позвольте полюбопытствовать?

– Да что обычно берут. Кошелек, часы. Есть, правда, странность одна.

Тятенька замялся и взглянул на собеседника с сомнением.

– Если это тайна следствия, то простите, ради бога, не хотел быть навязчивым. По старой памяти, так сказать.

Афанасий Силыч сразу стушевался и извиняющимся тоном сказал:

– Не особо и тайна, Аркадий Нестерович. Просто подумал, что теперь вам наша докука без надобности. Скуку навевает.

– Отнюдь. Иногда, знаете ли, полезно бывает мозги размять. Так что, если вы не против, я бы послушал.

– Бумажник и часы взяли, а перстень дорогой и сигаретница серебряная в целости остались.

– Перстень снять с руки не так-то просто, а портсигар убийца мог не найти.

– Колечко Лохвицкий на мизинце носил, снималось легко, а сигаретница в кармане лежала, топырилась. Считай, что на виду.

– Допустим, преступника спугнули.

– Я тоже этой версии придерживаюсь, только кошелек убитый в потайном кармане держал. Пуговку преступник не с мясом выдрал, а расстегнул. То есть время было.

– Я так понимаю, что на пуговке отпечатки нашли, и в картотеке их, конечно, нет.

– Совершенно верно, Аркадий Нестерович. Пуговица гладкая, на ней указательный палец хорошо отпечатался.

– То есть преступник или неопытный совсем, или ему, пардон, плевать на отпечатки…

Господин, которого тятенька называл Аркадием Нестеровичем, поскрипел стулом и, несколько подавшись вперед, закончил:

– Или кража для отвода глаз, а причина убийства в другом. Так?

Тятенька кивнул. Аркадий Нестерович постучал по столу длинными пальцами.

– Интересно. Даже весьма.

Афанасий Силыч посмотрел на посетителя с надеждой. Нюрке, подсматривающей в щелочку, даже обидно стало. На нее тятенька так ни разу и не взглянул, хотя она в сыскном деле тоже человек не последний.

– Другими словами, – проговорил посетитель, – вы не готовы отправлять дело в архив. Я правильно понимаю?

Тятенька замешкался, и Аркадий Нестерович ответил за него:

– Дело может быть гораздо серьезнее, чем кажется на первый взгляд. Господин Лохвицкий человек непростой. Политикой не занимается, однако имеет вес в определенных кругах.

– Вот я и думаю, что так просто отмахнуться от него нам не позволят, – промолвил тятенька и тихонько вздохнул.

– Что ж, тогда желаю успеха в расследовании, господин Чебнев.

Посетитель поднялся и протянул руку.

– Если понадобится совет, обращайтесь. Буду рад посодействовать.

– Благодарю, господин Рудницкий.

Тятенька вышел проводить гостя. Нюрка, загодя шмыгнувшая за большой шкаф в коридоре, дождалась, когда Афанасий Силыч вернется, досчитала до десяти и вошла с улыбкой, держа перед собой кошелку со снедью.

– Тятенька, меня Фефа с обедом прислала!

– Да к чему это? Вот еще моду взяли, – проворчал Афанасий Силыч, но бумаги на край сдвинул.

Нюрка достала чистую тряпочку, расправила ее на столе и выложила еду: вареную картошку, мягкий сыр – Фефа сама делала – и два большущих ломтя ситного.

– Я уж было сам домой собирался, – засунув в рот еще теплую картофелину, признался Афанасий Силыч, – мочи нет: какой день всухомятку. Да недосуг. Убийство у нас.

– А кого убили? – с невинным видом поинтересовалась Нюрка и пододвинула отцу солонку.

– Важную персону. Иннокентия Рудольфовича Лохвицкого.

– А чем же он такой важный?

– Тебя это не касаемо. Лучше скажи, хорошо ли к испытанию по латыни приготовилась. Когда у вас?

– Ах, тятенька, о чем вы? – дернула плечом Нюрка. – Месяц еще, успею подготовиться.

– А ну как не сдашь?

У Нюрки аж дух занялся.

– Не сдам? Да в классе я по всем предметам первая… почти.

– Да неужто? – прищурился тятенька. – А кто в ту зиму по географии почти что удовлетворительно получил?

– А почти не считается! И вообще! Вот не сдам, тогда и ругать будете!

Чебнев посмотрел на пышущие негодованием круглые дочкины щеки и улыбнулся в усы. Ребенок, честное слово, ребенок! Ишь как вспыхнула!

– Ладно, – примирительным тоном проговорил он, – заранее ругаться не буду. А теперь забирай свою кошелку и дуй домой.

– А вы, тятенька, когда? Поздно уже.

– Не до отдыха. Следствие начали. Это понимать надо. Мои все на местах. Работы невпроворот. Будешь уходить, позови мне Кулакова. Надобно опись найденного при убитом начисто переписать.

– Так давайте я помогу. Почерк у меня, сами знаете, каллиграфический.

– Опять ты за свое!

– В сто раз быстрее Кулакова все сделаю!

– Так и быть, – махнул рукой тятенька. – Только пошустрей.

– Вмиг управлюсь, не сомневайтесь.

Нюрка уселась за стол и начала списывать с мятого листочка на чистый.

Кроме почему-то не взятого грабителем портсигара и перстня, ничего интересного при трупе обнаружено не было. Всякая ерунда, какую господа в карманах носят, да газета. И вдруг в самом конце списка…

– Кукла? У него кукла в кармане сюртука была?

– Ну да. Небольшая такая. Дюймов десять-двенадцать. Тряпичная вроде. Пестрая. Танцовщица как будто.

– А ты ее видел? Какая она, эта кукла? Из тех, что на базаре для деток продают?

– Нет. Эту детям давать нельзя. В два счета раздерут! Она такая… изящная, что ли. Ну вроде как… не знаю… на полку поставить. Да погоди-ка. В деле снимок есть. Велел сделать. Подумал, вдруг понадобится.

Чебнев достал из папки фотографию. Нюрка так и впилась в нее глазами.

Красивая куколка. Сразу видно, тонкая работа. И сделана с талантом.

– А этот Лохвицкий, он женат был? – спросила она, не отрывая взгляда от снимка.

– Да. Жена сейчас у начальника.

– А дети?

Афанасий Силыч призадумался.

– Детей, кажись, нет у него. Или… Точно нет. Бурмистров говорил, что бездетный. Это ты к чему спрашиваешь?

– Кому он куклу нес?

– Да кто его разберет.

– Любил, наверное.

– Кого это? – уловив в голосе дочери опасную мечтательность, насторожился Чебнев.

– Жену.

– Ты, Нюрка, кончай меня отвлекать. Дописывай и марш отсюдова. Не дай бог заявится кто, а потом доложит начальству, что ты в участке ошиваешься.

Нюрка уткнулась в опись, но кукла покоя ей не давала. То и дело она поднимала глаза на снимок и глядела задумчиво.

Афанасий, заметив это, грешным делом подумал, что дочке хотелось бы иметь такую себе. А что? Она ребенок совсем. В детстве игрушек было мало, а таких фасонистых – вообще никогда.

Афанасию вдруг так жалко стало своей дочурки, что ком в горле встал. Он даже решил, что на следующей неделе, получив жалованье, непременно купит ей такой же расшитый бисером ридикюльчик, какой они видели намедни у соседки Варвары Модестовны. Нюрка даже рот открыла, когда та вышла с ним в коридор. А ведь и вправду сказать: не приходило ему в голову, что хочется девчонке принарядиться, щегольнуть. Ну хоть изредка. Куклу уж вряд ли приобретать стоит. Не возьмет Нюрка. Зыркнет только. Вы что, мол, за ребенка меня до сих пор считаете? Даже если очень хотеть будет, не возьмет! А ридикюль этот в самый раз будет. Вещица красивая и взрослая.

– А помните ли вы, тятенька, того гусарского корнета, что в тринадцатом году в марте самоубийством жизнь кончил? – спросила вдруг Нюрка и взглянула пристально.

Афанасий Силыч, пребывающий в трогательных раздумьях, уставился непонимающе:

– Чего?

– Ну вспомните, пожалуйста. Его Всеволод звали, а фамилия… Князев. Ну, который в Риге застрелился. Служил там.

– И при чем тут корнет? – совсем растерялся Афанасий.

– Его к нам хоронить привозили. Тело сопровождал ваш знакомый исправник, а с ним урядник. Ну? Вспомнили?

– Это Вистов, что ли? Вместе служили в восьмом году?

– Да, точно. Он еще к нам на обед приходил, все Фефин пирог с капустой нахваливал, а между делом рассказывал, как дознание учиняли.

– Да к чему ты клонишь, не пойму? – раздосадованно спросил тятенька.

Не любил он, когда дочь начинала загадками говорить, которые он отгадать не мог. Чувствовал себя дубиной стоеросовой, да и только.

– Этот ваш приятель упомянул, что когда они прибыли на место, рядом с телом корнета в комнате валялась тряпичная кукла маленькая.

– Не валялась, а лежала.

– Ну, это он сказал – «валялась». Я повторяю просто.

– Не припоминаю, если честно.

– Да как же, тятенька! Он эту куколку забрал с места происшествия, как не имеющую отношения к делу. Она у него в кармане была. Он мне показывал. Вот, дескать, все забываю дочке отдать, так и таскаю с тех пор. Мне тогда как-то не по себе стало. Зачем, думаю, своему ребенку вещь от убитого нести?

– Да к чему ты все это говоришь-то? – рассердился Афанасий Силыч.

– А к тому, тятенька, что уж больно та куколка на эту похожа. То есть не то чтобы похожа. Та не танцовщица, а цыганка вроде. Но словно ее та же мастерица делала, понимаете?

– Нет, не понимаю. И что с того? Связи никакой нет. Тот корнет бывал в Петербурге, и не раз. Ну подарил кто-то на память сию безделицу, так что? Или ты думаешь, между Лохвицким и Князевым что-то общее было?

– Не что-то, а кто-то.

– Да не тяни ты кота за хвост! – вконец рассвирепел Афанасий Силыч.

– Не ругайтесь, тятенька, но уж больно мне интересно вдруг стало, не связаны ли Лохвицкий и Князев с одной и той же особой.

Афанасий Силыч, собиравшийся в очередной раз отчитать дерзкую за то, что умничает не к месту, вдруг стал догадываться, к чему она ведет.

– Думаешь, через ту мастерицу можно на убийцу выйти?

Нюрка качнула головой.

– На убийцу, не знаю, но ниточку какую-нибудь авось ухватим. Эта дама…

– Дама? Да с чего ты взяла? – вскинулся Афанасий Силыч. – Из-за ткани, что ли? Если работница мастерской, так у них много дорогих лоскутков остается от пошива. Швея или модистка куклу делала.

– Нет, тятенька, не швея она. Рука не та. Вы присмотритесь, сами увидите. Я ту куколку, что рядом с телом Князева нашли, потому и запомнила, что она на других не похожа.

– Кукла она и есть кукла, – буркнул Чебнев, в глубине души понимая, что Нюрка права.

– Другие просто куклы. Для игры. А эти для красоты. Ну, как картины, понимаете? Сами сказали: на полку ставить. Вот почему я думаю, что делала их женщина особенная и не на продажу. Она так себя выражала.

Афанасий вздохнул. Про выражение себя он слушать не хотел. Не понимал просто таких вычурностей. Однако, судя по всему, так и есть. Только какое отношение все это имеет к убийству надворного советника Лохвицкого? Уж не дама ли эта его прикончила? Чепуха полная! Чего только Нюрка не придумает! А все потому, что воли слишком много взяла!

Афанасий Силыч кашлянул и изо всех сил сдвинул брови, чтобы вид иметь грозный и пугающий.

– Нюрка! Кончай мне зубы заговаривать! Тебе что было сказано? Переписывай, и кончено дело!

Нюрка снова склонилась над бумагой, но через минуту не утерпела:

– Тут у вас бумаг много, а людей не хватает.

– На фронт позабирали, – откликнулся Афанасий, не отрываясь от работы.

– Слыхала я, что теперь в некоторых отделениях письмоводителями женщин берут! Помните, вы говорили, что на наем писцов и канцелярские издержки сыскной двадцать тысяч рублей в год дают.

– Так то на все части! На все! Самому письмоводителю от тех тысяч шиш да маленько достается!

– А все ж таки семье поддержка, – потупила глазки Нюрка.

– Это ты к чему клонишь? – наморщил лоб Афанасий Силыч. – Что за глупости?

– Да ничего не глупости! Не слыхали разве? Или паспортисткой…

И взглянула хитро.

– Ишь чего решила! – догадался наконец Чебнев. – И думать не смей! Тебе учиться надо!

– Людей в полиции не хватает! Курляндцев берут и поляков!

– Их только в пешие городовые берут, да и то тех, кто по-русски говорит сносно! И перестань наконец ко мне со всякой небывальщиной липнуть! Иначе велю больше в отделение не пускать! – крикнул Афанасий Силыч и с удовлетворением заметил, что в ее глазах мелькнул испуг.

В кабинете повисла тишина. Чебнев углубился в составление рапорта и на дочь не смотрел. А то снова прилипнет, не отвяжешься.

Нюрка, однако, больше разговоров не заводила, быстренько закончила переписывать, поцеловала тятеньку в щеку и, выскочив из кабинета, поскакала к выходу.

И тут, как нарочно, из кабинета начальника сыскного отделения вышла пышнотелая дама в сопровождении его самого, он поддерживал ее под локоток.

Дама куталась в песцовое манто и все прикладывала к глазам платочек. Глаза, впрочем, были сухие, да и манто смотрелось не к месту. День выдался на удивление теплым. Нюрке было жарковато даже в тощеньком пальтеце. Зачем же меха? Показать, что ее знобит от горя?

Они прошли мимо нее, вжавшуюся в стену. Дама говорила громко, повелевающе так, словно это она, а не Василий Саввич, была тут хозяйкой.

Это ей, что ли, убитый куколку нес? Нюрка прищурилась. Как-то не вязалась изящная поделка с толстой громогласной дамой.

Может, все же не ей, а кому другому? Полюбовнице, например.

Нюрка усмехнулась. Несмотря на юный возраст, она умела наблюдать и делать выводы, а посему знала, какие нравы нынче в том обществе, к которому принадлежал убитый Лохвицкий.

А что, если та любовница и есть причина смерти? Наверняка у красотки имеется муж. Узнал про адюльтер, разгневался, подкараулил совратителя и пырнул ножом.

Хотя едва ли он сделал это лично. Судя по Лохвицкому, в любовницах у него не горничная была. Следовательно, и муж у нее не извозчик. Господа ножом не убивают, а в соперников из пистолетов стреляют. Вернее всего, обманутый муж нанял кого-то из местных. Сейчас убийцу нанять недорого стоит.

Нюрка перешла улицу и направилась в сторону Шпалерной. Захотелось самой посмотреть на то место, где нашли труп. Вдруг станет понятнее, откуда и куда направлялся господин Лохвицкий?

Она походила по улице, осмотрелась, но ничего нового не высмотрела.

Кто ж таков этот преступник?

Ее слова про куклу тятенька все же в дело не взял. Рассудил, наверное, что игрушка тут ни при чем. К тому же через два дня в одном из кабаков на Лиговском взяли известного вора по прозвищу Лысый, и во время обыска обнаружили среди прочего часы, в точности такие, какие были взяты из кармана Лохвицкого.

Лысый, понятно, часов не признал, плакал и божился, что подбросили ему. Ну а когда понял, что светит ему каторга не за грабеж даже, а за убийство, перепугался и припомнил, что часы выиграл в карты у одного приезжего.

Назвал место и время, описал приметы того человека. Сыщики проверили. Был в том трактире Лысый и в карты действительно играл. Лакей подтвердил, что часы в самом деле были на кону. И даже вспомнил того, кто их выставил.

Описывали приезжего все одинаково, но как-то так выходило, что приметы эти могли подойти многим. Ну рост выше среднего. Так что? Молодой. Да мало ли их! А что волосы светлые, курчавые да глаза серые, так их вообще тринадцать на дюжину. Сейчас и не такие молодцы по Петрограду ходят. Кто в отпуск, кто по ранению, а кто и для худого дела – разжиться чужой деньгой.

Когда приволокли Лысого в кутузку и стали показывать снимки всех, кому подходило описание, старый ворюга не признал никого. Сколь ни стращали его, ни уговаривали, ни на кого не указал.

«Стало быть, появился в столице залетный ухарь», – сделал вывод Афанасий Силыч, который с самого начала сомневался, что дрищеватый Лысый в одиночку саженей десять тащил борова Лохвицкого в кусты.

Другое дело, что мог Лысый быть у сероглазого сподручным, а часики получил в качестве платы. Но и тут сомнительно, что опытный вор мог оставить при убитом перстень и папиросницу. Уж наверняка все карманы вывернул бы! И копейки не оставил!

Значит, как ни крути, работал приезжий один, а кроме роста и молодости можно к приметам прибавить недюжинную силу.

Осталось только разослать словесный портрет во все части да самим зорче глядеть – не мелькнет ли на вверенной им стороне похожий тип.

За прошедшую после ареста Лысого неделю полиция дважды устраивала облавы в злачных местах, прочесывала кварталы, где селились нелегально приехавшие в столицу, а уж в питейные и увеселительные заведения наведывалась без счету, но человека не нашла. Попадались похожие, конечно, но Лысый никого не признал.

Однако считать рейды бесполезными было нельзя. Значимым результатом поисков стали четыре дезертира, два карманника и еще один старый знакомый Чебнева – член банды Биндюжника, один из тех, кому удалось ускользнуть от полиции в торговом порту.

Так что улов был неплохой, но убийство Лохвицкого оставалось нераскрытым, и начальник уже дважды мылил надзирателю холку за нерадение.

Афанасий Силыч приходил домой расстроенным, без аппетита. Да и спал плохо.

А в довершение ко всему аккурат перед Пасхой, которая в том году приходилась на одиннадцатое апреля, произошло еще одно убийство. И прямо в номере дорогой гостиницы, что находилась на участке Рождественской части.

Убитого звали Аристарх Говорчиков, сын одного из богатейших сибирских фабрикантов. Семья Аристарха была далеко, а сам баловень судьбы жил, понятное дело, в столице и вел богемный образ жизни.

Когда опрашивали служащих гостиницы, все в один голос называли молодчика беспутным и высказывали уверенность, что через то он и пострадал. Напился, дескать, и стал задирать кого ни попадя. А швейцар добавил, что в номере Говорчикова не раз бывали дамочки. Какие из местных чаровниц, а какие приличные и, сразу видно, замужние.

– Так что удивляться нечему, господин полицейский, получил непутевый по заслугам. Не сомневаюсь, что прирезал его ревнивый муж или любовник.

К этой версии сыщиков склонило и то, что из номера Говорчикова ничего не пропало, даже кошелек оказался на месте. Одна из горничных вроде припомнила, что был у постояльца дорогой мундштук – сам из золота и весь бриллиантами вот такущими осыпан, – но настаивать не стала.

– Да кто его знает, ваше благородие, может, подарил кому! Грех на душу не возьму!

Осматривающие труп полицейские сообщили, что удар был не один, как в случае с Лохвицким, а несколько, но это потому, что Аристарх пытался сопротивляться и хватался руками за лезвие ножа.

Всех служащих, кто поднимался на четвертый этаж и имел надобность в номере Говорчикова, а также постояльцев, находившихся в гостинице в этот час, проверили. Опросили также посетителей. Их оказалось всего трое, и ни один из них непутевого молодчика не знал, что подтвердили и те, к кому гости наведывались.

Сняли, конечно, и отпечатки. Их оказалось немало, и сразу стало очевидно, что на выяснение, какой кому принадлежит, уйдет уйма времени. В общем, расследование по горячим следам результатов не принесло.

Домой Чебнев вернулся поздно, от ужина отказался, выдержал Фефин нешуточный натиск, а когда она, обиженная, заперлась в кухне, зашел в комнату дочери и плотно притворил за собой дверь.

Нюрка кинулась к нему с вопросами, но Афанасий Силыч приложил палец к губам:

– Подожди, дочка. Сядь. Хочу тебе кое-что показать.

Он стал разворачивать что-то, завернутое в бумагу. Нюрка как загипнотизированная следила за его руками и молчала, а потом ахнула и зажала обеими руками рот, чтоб не вскрикнуть от изумления. Из свертка Афанасий Силыч достал тряпичную куколку в изысканном наряде.

– Где она была? Рядом с трупом? – с трудом оторвав от куклы взгляд, спросила она.

– Под кроватью лежала. Я так думаю, что ее случайно туда запнули, когда беготня началась.

Нюрка осторожно взяла куколку и стала рассматривать.

– На таком материале отпечатков не сыщешь, – посетовал Афанасий Силыч.

– Однако делала ее та же мастерица, что и прежних.

– Сам вижу, не слепой. Только что это дает? И почему кукла? Ясно же, преступник мужеского полу. В куклы не играет. Хотя… кто их знает, нынешних. Во что только не играют.

Нюрка погладила чудесную вещицу, расправила смятый наряд и положила на стол.

– Можете мне не верить, тятенька, но мы должны найти ту даму, что их мастерила. Через нее все и поймем.

– Да что поймем-то? Кто убийца?

– И почему он оставляет рядом с трупами именно ее куклы.

– Ой, не знаю, дочка, – покрутил головой Чебнев. – Не по ложному ли пути он нас направляет? Может, как раз и думает, что будем мастерицу искать и время упустим.

– А мы его обхитрим. Вы будете убийцу искать, – по-своему, по-полицейски, – а дамой, что куклы делает, я займусь.

Афанасий Силыч чуть не подпрыгнул на стуле.

– Опять за свое! Неймется тебе, егоза! Скажу сразу: забудь навсегда! Одно дело – рассуждать, другое – по злачным местам шляться и преступников на свою голову искать. Ты и так много воли взяла! Лезешь, куда не зовут! Мешаешься только!

В другой раз Нюрка стала бы препираться по поводу «мешаешься», но она сразу сообразила – хочет тятенька ее разозлить и разговор в сторону увести. Мол, разобидится, надуется как мышь на крупу, и поднимать тему о помощи следствию неловко будет.

– В этот раз мешаться не буду, – сложив рученьки в умоляющем жесте, смиренно сказала она, – даже не увидите меня ни разу. Да и как? Ясно же, что дама эта не ведает, что с ее созданиями такое происходит. Живет себе, в ус не дует.

– С чего взяла, что не дует? – насторожился тятенька. – Не она ли тех кукол убийце подарила?

– А с чего он тогда ими разбрасывается?

– Да кто ж его поймет?

– Мы поймем, тятенька! Только сперва ее разыщем.

– Да как? На улице будешь спрашивать?

Нюрка поняла, что тятенька готов сдаться, и решила: сейчас лучше показать свою уверенность в благополучном исходе поисков.

– Она может не только дарить, но и продавать кукол. Пройдусь по магазинам, где подобные вещи выставляют. На рынок зайду, в ломбарды. Если увижу, расспрошу, откуда вещица. Что-нибудь да вызнаю. Здесь никакой опасности нет. Вам даже волноваться не придется. По темноте ходить не надо. Да и по злачным местам тоже.

Тятенька сидел, насупившись, и молчал, но Нюрка почуяла: позволит.

– Только смотри ни во что не ввязывайся. Если заметишь кого подозрительного и особенно походящего под приметы, сразу дуй в участок.

– Это уж не сомневайтесь! Разве не понимаю, что мне с убийцей не совладать! Да и боюсь я его! Эвон как этих двоих на нож посадил! Ужас ведь прямо!

Афанасий Силыч с сомнением посмотрел на вытянувшееся как бы от страха дочкино лицо.

Врет, что боится. Как пить дать врет! Эх, знала бы Евлампия-покойница, что он ребенку дозволяет, другой раз бы скончалась. Не пережила бы. Да что Евлампия! Фефа, та пострашнее будет! Он ей слово давал девчонку к сыскным делам на версту не подпускать, а сам… Эх, Афанасий, слабый ты человек! Каждый раз тебя дочка вокруг пальца обводит, а ты не в состоянии ее к порядку призвать. Да еще сам потакаешь! Вот и сегодня! К кому за советом прибег? Болван, одно слово, и никчемный отец! А ну как не убережет единственное дитя? Как потом жить на свете?

Афанасий Силыч так растравил себе душу, что собрался было дать Нюркиному плану полный афронт, но тут дверь отворилась, и на пороге с воткнутыми в бока руками встала Фефа.

– Сообщаю вам, господа хорошие: ежели вы немедля за стол не сядете, я ячневую кашу собакам отдам, а щи в помои вылью! Ишь чего выдумали! Голодными ходить! Да как я после такого людям в глаза смотреть буду, а? А ну марш!

Афанасий с Нюрой вскочили и ринулись вон из комнаты. Дела делами, а ссориться с Фефой охотников мало!

Ходить в питейные и увеселительные заведения полицейским было запрещено. Сыскным, правда, дозволялось, но лишь по делу, в ходе дознания. Посему собирались обычно у кого-то дома. К ним тятенькины сослуживцы обычно приходили в один из вечеров на пасхальной неделе и за столом – прежде выпив и хорошенько закусив Фефиными разносолами – затевали умные разговоры.

В такие вечера Нюрку из дома было не выпроводить. Все крутилась поблизости, и уши у нее были торчком. Слушала так, что себя забывала. Ей казалось, что, внимая взрослым разговорам, она учится сыскному делу. Без тонкостей пока, но в общих чертах.

На самом деле так оно и было. Где еще ее могли посвятить во все прелести сыщицкой работы, как не тут?

По разговору выходило, что поначалу после царского указа тысяча девятьсот восьмого, когда было решено создавать сыскную полицию, все складывалось неплохо. Появились отдельные части, и разыскная деятельность стала самостоятельной.

В сумбуре работы наконец попытались навести порядок. Другими словами, все разделить. Одним – одно, другим – другое.

Специальное справочное бюро, к примеру, занималось регистрацией преступников и собирало о них сведения. Постепенно появилась фотографическая, антропометрическая и даже дактилоскопическая техника. От одних слов голова начинала кружиться! А еще имелся учебный музей с коллекцией оружия, воровских инструментов, образцов почерков. Совсем как в Англии или какой-нибудь Германии!

Была и наблюдательная часть, осуществлявшая надзор за подозрительными личностями и адресами. Эти работали совместно со столом розыска, который, собственно, преступников выявлял и задерживал.

В этом месте Нюрка всегда немного гордилась. У них с тятенькой из всех – участок самый наиважнейший!

А уж потом пойманных доставляли в стол приводов для выяснения личности и проверки.

Порядок, конечно, не сразу стал налаживаться, к тому же начальство никак не хотело прибавить сыщикам зарплату. Перед самой войной вроде собралось, да не успело.

Теперь же с каждым годом становилось только хуже! И прежде всего это касалось непосредственно ведения расследования.

Нередко бывали случаи, когда околоточные надзиратели вообще отказывались принимать заявления о совершенных преступных деяниях, а потерпевшего сразу отправляли в сыскное отделение. Вот и получалось, что все дознания ложились тяжким бременем на чинов сыскной полиции. А где ж их столько набрать-то? Сыщики и сотой частью времени для тщательного расследования преступлений не располагали! А ведь каждый потерпевший требовал выделить ему лучшего агента! Начальству приходилось в самом разгаре отрывать их от одного дознания и посылать на другое. Перебегая с места на место, они скоро вообще теряли все нити. И что в результате? Нераскрытых дел становилось все больше, и виновны в этом, как водится, сами сыщики!

Тут Нюрке всегда становилось обидно, а пуще из-за того, что сыскной полиции никто не хотел помогать по-настоящему! Всяк радел лишь о себе! Побольше наград и почестей, а преступников пускай кто хочет, тот и ловит!

Когда в августе десятого года вышла инструкция чинам сыскных отделений, все было подумали, что неразберихе конец. Ибо в ней было отмечено, что основной целью деятельности сыскных отделений являются расследование и производство дознаний в целях пресечения преступных деяний уголовного характера. А кроме прочего, указывалось, что общей полиции следует оказывать сыскным частям всяческое содействие.

Казалось бы, после такого живи да радуйся! Хватай преступников, и каждый встречный тебе в помощь! Но не тут-то было!

Чины общей полиции оказывали не содействие в деле сыска, а явное противодействие! Не предоставляли необходимых документов, не сообщали в сыскные отделения о происшествиях, дающих возможность отличиться им самим.

Сидящие за столом горячились, стучали кулаками. В иных местах Нюрка сама чуть не плакала от обиды. Вот радей за общее дело, а тебе за это кукиш с маслом!

– Речная полиция тоже не разбежится! – запихивая за щеку пирог, жаловался седоусый унтер-офицер Катышков, перешедший в сыск из «летучего отряда». – На подмогу не прилетит! Ее бы к порядку призвать!

– Кроме речной наружную полицию тоже! – вторил ему Бурмистров, считавшийся одним из лучших агентов их части. – Подсоблять нам должны, а они легкие преступления на себя тянут, к нам же отправляют безнадежные! А ведь их аж сорок семь участков, не то что у нас!

– Добавь восемь резервных рот пеших городовых, шесть отделений коннополицейской стражи и полицейские команды на железной дороге.

– Отделение по охранению порядка забыл. Хорошо хоть «летучий» наш!

– В портовый участок бы еще! Весь торговый порт стоит без специального отряда! Дело ли! – горячился старинный тятенькин приятель Седов.

– После начала войны заботушки нам, братцы, прибавилось.

– Без малого почти два года воюем! Военное положение, оно не зря, чай! Регистрация и надзор за беженцами чего только стоят! А тут еще забастовки, и не только лишь политические!

– Снабжение столицы ухудшилось, людям невмоготу стало!

– Да что говорить! У нас на Петроградской стороне всего двести с небольшим городовых! Это на триста тысяч жителей!

– Да всей полиции – если уж правду-матку – раз-два и обчелся! Надо на патрулирование переходить! На постоянную охрану людей не хватает! На окраинах вообще городовых не осталось! Особенно путевых!

– Война все. Все она. Понятно, что преступность поднялась до небес.

– По преступности завсегда лидировали Петергофский пригородный участок, второй и третий Нарвской части.

– Третий участок Александро-Невской части добавь.

– Зато по числу грабежей мы первые! – словно хвастаясь, убеждал Седов. – У нас Путиловский завод, от него все. А уж если изнасилования – так это Александро-Невский! Все из-за театров разных, кинематографов и увеселительных заведений. Вам, Афанасий, считай, повезло: наименьшее число в центре.

– Кроме первого Спасской части! На том участке, почитай, все воры, карманники, проститутки и фальшивомонетчики собрались. В Рождественской по сравнению с ними благодать.

– Да не скажи, – вступал тятенька. – У нас дел тоже невпроворот. Еще и Литейная часть своих подкидывает. Никак территорию с нами не поделит. У них тоже и Потемкинской кусок, и Парадной с Бассейной, и нашей Кирочной. Так и норовят свои дела перекинуть. Будто бы нам делать нечего! Ворья хватает.

– Дезертиров добавь!

– Дезертиры по окраинам, не ври!

Иной раз разговоры переходили в крик, но тятенька не давал разгореться ссорам. Осторожно, по-доброму осаживал особо шумных.

Немало тому способствовала и Фефа. Только мужики разойдутся и в гневе начнут голос повышать, она тут же выкатывается в столовую то с новым блюдом, то с пирогами. И все невиданной вкусноты и духмяности! Крики тут же стихают, а за славной едой и вовсе переходят в обычную беседу. О детях, женах, планах на лето, которое было все впереди. Потом, правда, вспоминали, что не всем планам суждено сбыться из-за проклятой войны, и снова начинали горячиться.

Расходились обычно за полночь, когда притихшая на сундуке в коридоре Нюрка начинала клевать носом. Фефа выходила из кухни, стаскивала ее и уводила в комнату спать.

Но даже во сне Нюрка все думала, какое же это нелегкое дело – преступников ловить. Нелегкое, но интересное. Лучшее на всем белом свете.

Вот как!

На самом деле в бойко изложенном тятеньке плане Нюрка уверена не была. А ну как куклы не продаются? Ведь если дама в средствах не нуждается, то свои работы, вполне вероятно, просто дарит друзьям и знакомым. Относится ли к ним тот, кого они разыскивают, неизвестно. Может, да, а может, просто крадет их у хозяйки. Если так, то кукол у нее не пяток и даже не десяток. Иначе давно бы спохватилась и наглость пресекла.

Или все иначе? Кукол она делает не просто так, а для определенного человека, то есть к специальному случаю. Тогда выйти через нее на убийцу проще простого.

Но сделать это удастся при одном условии – если найти неведомую мастерицу.

Итак, возвращаемся к началу. Где и как ту даму искать?

Или она уже не уверена, что речь идет о даме?

Нюрка взяла танцовщицу и заглянула в нарисованные глаза. Совершенно непонятно, почему ей показалось¸ что куколка похожа на свою создательницу. Наверняка женщина столь же прекрасна, легка и нарядна, как и ее кукла.

– И где же мне тебя найти? – спросила она танцовщицу.

Та посмотрела огромными грустными глазами, таинственно улыбнулась и не ответила.

В самом конце пасхальной недели Краюхины пригласили Нюрку в гости. Предполагался большой – Зина так и говорила «большой» – обед, игры, а вечером чай и концерт. Нюрка, не избалованная развлечениями, ждала похода к подруге с предвкушением чистой радости. На этот случай они с Фефой приготовили новое платье с кружевным воротником и туфли с перепоночкой. Они покупались специально к празднику и лежали в шкафу ненадеванными. Лишь накануне Нюрка немного походила в обновке по дому, чтобы проверить, не жмут ли.

Туфли не подвели, наряд сидел как влитой, в косу вплели новые голубые ленты, словом, настроение у Нюрки было приподнятым и праздничным.

За два дня до этого она ходила по лавкам с подарками и гостинцами, высматривала, не встретит ли похожую куклу, поэтому ту, что принес тятенька, носила с собой в школьной сумке. Взяла она сумку и к Краюхиным. С родными была договоренность, что после праздника она останется на Васильевском ночевать, а утром они с Зиной вместе отправятся в гимназию.

Взрослых гостей, кроме нее, собралось человек пятнадцать. В основном сослуживцы Зининого отца и приятельницы матери. Детей так вообще целый выводок! Поэтому в большой квартире Краюхиных яблоку негде было упасть.

Зине, как самой старшей, досталась роль ответственной за порядок, но справлялась она плохо. Нюрка прямо с порога принялась помогать. Сладить с оравой ребятишек оказалось делом почти невозможным, поэтому, когда позвали к обеду, обе вздохнули с облегчением. Хоть час посидят в тишине.

После обеда малышей погнали кого на террасу с няньками, кого с гувернантками на улицу, благо было по-летнему тепло, – и в большой зале начался концерт.

Охочая до музыки Нюрка так и застыла на стуле. Особенно хороша была игра дальней родственницы Зининой маменьки Аделаиды Кох. Зина шепотом пояснила, что Аделаида – концертирующая пианистка. Недавно вернулась из Австрии, где выступала с оркестром Венской оперы, и остановилась у них на несколько дней.

После таких слов Нюрка просто глаз не могла отвести от пианистки и ловила каждый звук, издаваемый инструментом под ее пальцами.

Аделаида играла Шопена. Это было так восхитительно, что у Нюрки сердце сжималось. Особенно тронул ее ноктюрн в до-диез миноре. Слушая, она не раз украдкой утирала слезы.

Уже под конец музыкальной пьесы в залу вдруг вбежал самый младший Зинин братишка и, направившись прямиком к роялю, встал рядом с Аделаидой, заслушавшись.

Никто не посмел его одернуть, боясь помешать игре. Нюрка с тревогой взглянула на проказника и застыла.

В руке мальчик держал тряпичную танцовщицу!

И когда этот злодей успел ее из сумки вынуть?

Наконец прозвучал последний аккорд. Аделаида оторвала руки от клавиш, все принялись аплодировать, а Нюрка вскочила и кинулась к шалуну отбирать куклу.

Однако мальчик ее опередил: подошел и протянул куклу Аделаиде.

– Ах, спасибо, мой милый! – произнесла женщина и прижала танцовщицу к груди.

Нюрка даже оцепенела на мгновение. И как теперь получить куклу назад?

Она двинулась к Аделаиде, но та вместе с подарком юного поклонника направилась к своему месту, села и стала слушать следующего выступающего.

Нюрке пришлось вернуться. До окончания концерта она сидела как на иголках, уже не в состоянии ничего воспринимать.

Наконец выступления закончились, прозвучало приглашение на чай, и гости направились в столовую.

Нюрка нашла глазами Аделаиду и приблизилась.

– Простите меня, но произошло недоразумение. Эта кукла моя. Не понимаю, как Петя ее нашел. Она в сумке была.

Аделаида, ни слова не говоря, протянула танцовщицу.

– Я догадалась, что это не его игрушка. Взяла, чтобы он не утащил ее куда-нибудь еще.

Нюрка рассыпалась в благодарностях и собралась уходить, как вдруг услышала:

– У меня дома есть похожая. Оленька подарила мне ее три года назад на день ангела.

Если бы на голову Нюрки обрушился гром небесный, она была бы потрясена гораздо меньше. Вздрогнув, она развернулась на каблуках новых туфель и едва удержалась, чуть не упав на Аделаиду.

– Что? Что вы сказали?

– У меня есть одна из кукол Ольги Судейкиной, – недоуменно повторила та.

– А кто такая Судейкина?

– Как? Разве вы не знаете? Я думала…

Не помня себя, Нюрка вцепилась женщине в руку.

– Прошу, умоляю: кто такая Судейкина?

– Не понимаю, что вы от меня хотите, – растерялась не ожидавшая подобного натиска Аделаида.

– Просто пару слов. Кто?

– Ольга Глебова-Судейкина. Личность довольно известная в артистической среде. Актриса… сейчас даже не знаю, какого театра. Когда-то играла у Комиссаржевской, затем у Суворина в Малом. Потом еще где-то. Уже не помню. К тому же Ольга прекрасно танцует. Я несколько раз аккомпанировала ей на частных вечерах. Мы познакомились в «Бродячей собаке» в тринадцатом году. Она танцевала полонез с самим Нижинским.

Женщина отвечала вежливо и любезно, но с ее лица не сходило недоумение.

– А где находится эта «Бродячая собака»?

– Она давно закрылась.

– Тогда вы, наверное, знаете, где живет Глебова-Судейкина?

– Нет. Не знаю. Раньше я бывала у нее, но мы давно не встречались. И… я по-прежнему в легком шоке. Для чего вам знать?

– Простите меня. Простите, пожалуйста! Это ужасно невежливо с моей стороны, но ответьте на последний вопрос: вы уверены, что и эту куклу сделала Судейкина?

– Абсолютно. Это увлечение у Ольги с детства. Кажется, она сама мастерила себе игрушки. Я не раз любовалась ее работами. Таких изысканных кукол вы больше нигде не встретите. Та, что у вас, Изабелла, как и моя. В комедии дель арте это юная возлюбленная. И обе немного похожи на свою создательницу. Как, впрочем, все ее куклы. Один влюблённый в Ольгу корнет называл ее Коломбиной.

При слове «корнет» Нюрка затаила дыхание, а Аделаида продекламировала с улыбкой:

И вдруг оборвала себя:

– А теперь извините, мне нужно идти.

Аделаида ушла, а Нюрка осталась стоять с куклой в руке.

Итак, мастерицу зовут Ольга Глебова-Судейкина, и она похожа на своих кукол.

Прекрасная Коломбина.

Всю ночь Нюрке снилась Коломбина – то ли кукла, то ли живая женщина, – а утром она решила еще раз поговорить с Аделаидой Кох. Вчера своей горячностью она напугала бедную женщину. Сегодня надобно завести спокойный разговор и выведать о Судейкиной побольше. Для этого следует после гимназии напроситься к Краюхиным, что совсем нетрудно.

Однако сбыться ее планам было не суждено. Вернувшись после учебы, девочки застали всю семью на пороге. Выяснилось, что Краюхины отправляются на вокзал провожать Аделаиду в Париж, где ей предстояло продолжить карьеру пианистки. Сама Аделаида тоже была здесь, но даже не взглянула на Нюрку. Так и есть. Ошарашила она чувствительную даму своими приставаниями.

Разумеется, не привыкшая отступать Нюрка увязалась на вокзал вместе со всеми, однако и там подступиться к Аделаиде не удалось.

На перроне к Кох подбежала и кинулась на шею высокая молодая женщина. С нею была девочка лет пяти, которую пианистка сразу стала тискать, не забывая щебетать с ее мамой и беспрестанно повторяя:

– Боже, Саломея, как же я счастлива видеть тебя!

«Всю обедню испортила», – расстроилась Нюрка.

И что за Саломея такая?

К делу она подошла тонко и издалека. Сначала похвасталась, что знает, чьи куклы находили рядом с трупами. На этот раз Афанасий Силыч слушал внимательно и настолько заинтересовался, что позволил еще раз высказать свою версию. Ну, что все убитые как-то связаны с актрисой Ольгой Судейкиной. А пока он, задумчиво теребя ус, переваривал услышанное, Нюрка перешла ко второму этапу:

– Тятенька, вот послушайте. Раньше поэты и художники собирались в «Бродячей собаке». Год назад заведение закрыли, но господин Пронин Борис Константинович недавно открыл новое. «Привал комедиантов» называется. Красивое название, правда? Как в Италии.

Сразу мечтательное выражение у нее на физиономии появилось. Афанасий Силыч почесал плешь. Ох уж эти гимназии! Одна смута от них в мозгах!

– Это в доме Адамини который? На Марсовом поле? Бывал я там перед самым открытием. Искали одного бегунка. Он туда забежал, мы за ним. Не понравилось мне. Непонятное что-то. То ли ресторан, то ли театр. Кабаре какое-то! Опять же в подвале расположен. Случись пожар…

– Тятенька, послушайте: мне просто необходимо туда попасть.

Афанасий Силыч часто заморгал белесыми ресницами.

– Голубушка… Да чего там делать приличной девице?

– Например, посудомойкой работать или еще кем.

– Это кем же? И с какой же стати моя дочь…

– А с такой, что в том ресторане выступает Ольга Судейкина!

Она взглянула победно. Вот, дескать, какая я ушлая. Полюбуйтесь, тятенька! Но тятенька любоваться не стал и помогать отказался наотрез.

Нюрка, видя, что у него от огорчения лысина потом покрылась, сразу отступила и сделала вид, что смирилась. Однако, выждав некоторое время, прилипла с тем же делом, доказывая, что сумеет в момент вызнать об этой Судейкиной все нужное и важное для дела.

– Да я минуты лишней там не задержусь! Мне и самой неохота в посудомойках ходить! Или пальто барам подавать! Мне бы только порасспрашивать, что да как. Прямо чую: эта Судейкина связана с убитыми! А может, с самим убийцей!

– Не дай бог! Что ты, дитятко! Получается, я тебя в самое пекло толкаю!

– Да какое пекло! Это же не вертеп!

Тятенька хмыкнул и открыл было рот возразить.

– Ну, если и вертеп, – заторопилась Нюрка, – мне-то что с того? Я объявляться не собираюсь, а с посудомойки что возьмешь! Была и нет ее!

Афанасий Силыч крякнул, и Нюрка поняла, что таки добилась своего: поможет тятенька с рекомендациями.

Вновь приступить к своему делу Нюрка смогла лишь через день. Прошлые промахи не давали ей покоя, поэтому сперва она убедилась, что Синицкого в зале нет, и, не забывая подавать обслуживающим столики лакеям блюда из кухни, продолжила незаметно разглядывать посетителей.

Конечно, в первую очередь дам.

Из всех она знала лишь одну. Поэтессу Ахматову. Увидела и замерла от восхищения. Боже мой, сама Ахматова! Ее сборник «Четки» они с Зиной знали почти наизусть! Богиня поэзии!

Нюрка нарочно вышла в коридор, когда заметила, что поэтесса направилась к выходу. Ахматова прошла мимо целых два раза, но даже не взглянула в Нюркину сторону, хотя та поклонилась.

Лица остальных посетительниц были ей незнакомы. Даже хуже – казались совершенно одинаковыми. Как и манеры. Все жеманничали и рисовались, будто на сцене представляли. У Ахматовой хоть челка была приметная. Но это единственное, что ее отличало. Держалась поэтесса очень надменно, причем со всеми. Будто она тут самая королевна.

Тоже роль играла.

Неужто они всегда так себя ведут? И как? Не устают? Если бы она хоть вечер так повыкрутасничала, у нее бы голова разболелась.

Нюркины размышления на увлекательную тему прервал чей-то голос, объявивший: сегодня они услышат новые стихи Николая Гумилева, только что приехавшего с фронта.

Нюрка вытянула шею, пытаясь увидеть известного поэта. Сам Гумилев! Ах, если бы можно было рассказать девочкам!

Управляющий предупреждал: в дальнем зале часто затевается что-то вроде концерта. То поют, то пляшут, то стихи читают. Это для того, чтобы она знала: во время выступления перед сценой шастать нельзя.

Ну, нельзя так нельзя! Не больно и надо!

Но если сам Гумилев…

Послушать стихи ей все же не дали: крикнули из кухни, чтобы шла помогать. На свой пост она вернулась, когда в зале уже звучала музыка, а на сцене какая-то женщина исполняла танец, по ритму напоминающий медленный вальс.

С Нюркиного места видно было немного: мелькающие в танце руки да всплески легких одежд.

Но когда музыка стихла и раздались овации, кто-то из посетителей вдруг крикнул:

– Браво, Олечка! Браво!

Олечка?

Нюрка оглянулась – нету ли рядом Тимофея – и двинулась вдоль стены к тому месту, куда были обращены взоры присутствующих.

Занавеса перед сценой не имелось, потолок и стены выкрашены черным, на них наклеены кусочки зеркал в виде созвездий, по краям – статуи из папье-маше. Одна – вроде как король, а другая – молодой витязь в шлеме с перьями и свитком в руке.

«Непонятно как-то», – сделала вывод Нюрка и устремила взор на актрису.

На черном фоне женщина в почти прозрачном одеянии – феерическая смесь муслина, гипюра и газа, – посылавшая зрителям воздушные поцелуи, казалась очень хрупкой, словно бестелесной. Она ли?

Из зала крикнули:

– Бис, Олечка!

Точно. Это Глебова-Судейкина и есть!

Нюрка так и впилась в актрису глазами, стараясь запомнить малейшую черточку.

Видно, однако, было плохо. Вот бы подойти!

И тут ей повезло.

Продолжая кланяться, Судейкина направилась не к столику, а в сторону выхода.

Нюрка успела оказаться там раньше и разглядела ту, что так долго искала, во всех подробностях.

Красивая. Яркая. На фею похожа. Только старая. Лет тридцать, наверное. Вон и морщинки возле губ.

Воспитанная Нюрка поклонилась посетительнице. Ольга взглянула на нее и неожиданно тепло улыбнулась.

Неизвестно почему у нее защемило сердце. Может быть, потому, что у женщины были очень грустные глаза?

В тот вечер Ольга Судейкина успела пообщаться почти со всеми, кто был в «Привале комедиантов». Сидела она за столиком рядом с Ахматовой и Гумилевым, но к ним постоянно кто-нибудь подсаживался.

Нюрка смотрела во все глаза, стараясь ничего не упустить.

Ольга много пила и почти ничего не ела. Мужчинам улыбалась со значением и томно. Лениво протягивала длинную руку для поцелуя и закидывала голову, смеясь. Говорила низким, тягучим голосом. Иногда вставала и начинала порхать между столиками.

«Как стрекозка», – подумала Нюрка.

С Ахматовой они явно были близкими подругами. Постоянно шушукались, наклонясь друг к другу, и улыбались заговорщицки. Смотрелись дамы противоположностями. Черноволосая сухопарая Анна и мягкая, с волнующими изгибами легкого тела, с рассыпавшимися по плечам светлыми кудрями Ольга.

Что связывает их?

Ушла Судейкина из ресторана, по здешним меркам, довольно рано. Вернее, ее увели. Еще одна расфуфыренная кривляка по имени Паллада и губастый, с рыхлым бабьим лицом господин, которого дамы называли то графом, то Алешкой, смеясь, выманили ее из-за стола, а потом подхватили под белы рученьки и повлекли к выходу. И правильно сделали. Еще немного, и Ольгу совсем развезло бы от выпитого.

Нюрку отпустили домой почти сразу после ухода Судейкиной. Об эту пору, как пояснил Тимофей, гости еды почти не заказывают. Только водку да вино. А с этим справятся и без нее.

Нюрка мигом собралась, жалея, что нет возможности проследить, куда повезли Ольгу ее подозрительные приятели. А еще лучше было бы проехаться вместе с ними, уцепившись за заднюю ось пролетки. Не раз с ребятами такое проделывала. Хотя такие, как Судейкина, поди, не на пролетках, а на автомобилях раскатывают и таксомоторы вызывают непременно первого класса, те, что сами белые, а внутри красным бархатом обтянуто. К этим не прицепишься. А жаль.

Посокрушавшись, Нюрка вышла из ресторана и, вдохнув свежего ночного воздуха, направилась прямиком на Кирочную.

Сегодня она увидела немало. Теперь нужно обдумать первые впечатления.

А выводы были следующие.

Ольгу Судейкину что-то сильно тревожит. Оттого и пьет много. Все эти смешки и веселье неестественные, как и все ее поведение. Что мучает женщину? В чем заключены ее тревоги? Отчего в ее глазах временами видна не только печаль, но и что-то еще – непонятное и загадочное…

Подул ветерок. Нюрка поежилась, плотнее запахнула полы пальто и прибавила шагу. Тятенька и так уж все глаза проглядел, поди. Беспокоится. Хорошо еще, что Фефа на целых две недели укатила на свадьбу племяшки. Иначе о работе в кабаре нечего было бы и думать.

Повезло и в том, что гимназисток распустили на каникулы почти на два месяца раньше. Не придется прогуливать занятия. Здание гимназии отдали под госпиталь, и некоторые ученицы старших классов поступили туда сестрами милосердия. Не будь у нее важного дела, тоже пошла бы.

Эх, получилось бы найти убийцу! То-то тятеньку похвалили бы! Может, даже медаль бы дали. А что? Не только на фронте подвиги совершают! У них в сыскной работа тоже непростая и для государства нужная!

Перспектива поимки безжалостного убийцы и тятенькиной радости так вдохновила, что Нюрка припустила к дому во все лопатки. Подпрыгнула даже на повороте.

Николай Синицкий в «Привале» не появлялся.

Сперва Нюрка радовалась – при нем она чувствовала себя словно поглупевшей, – а потом призадумалась.

Что, если ее предположение верное и он – преступник? В таком случае сюда он больше не придет, и ей от этого сущая беда. Лучше, если бы на виду все время был.

В тот вечер в ресторане народу набралось столько, что Тимофей с разрешения управляющего привлек подавальщицу собирать грязную посуду прямо со столов. Лакеи не справлялись.

Нюрка принялась шнырять между столиками, передвигаясь столь ловко и бесшумно, что в конце концов дождалась похвалы за усердие и пары гривенников чаевых.

Веселья это, однако, ей не прибавляло, потому что Ольгу Глебову-Судейкину тоже не было видно уже несколько дней. Каждый впустую проведенный вечер убавлял Нюркиной прыти и надежд на то, что вся история с подавальщицей была задумана не зря.

Тятенька тоже стал торопить с уходом, злиться даже начал. Боялся, что вернется Фефа и устроит им за такие дела Варфоломеевскую ночь. Нюрка и сама почти пала духом, но из вредности тянула время, уговаривая тятеньку – а пуще саму себя – подождать.

В конце концов его терпение лопнуло.

– Немедленно подавай на расчет! Хватит! Наигралась!

Нюрка понимала, что тятенька прав, но последнее словечко ее задело.

– Так я играюсь, по-вашему?

– А то нет!

– Несправедливо это! Судейкина – всему первопричина, как пить дать! Я ведь чего задумала-то…

– Так ежели не выходит как задумала, – перебил тятенька, – что время тянуть? Еще треснут ночью по голове или хужей чего.

– Ну хоть до Фефиного возвращения позвольте. Нутром чую…

– У меня от твоих чуек изжога делается. Вот, погляди, как руки дрожат.

– Да ну вас, тятенька! Где изжога, а где руки!

– И то, и другое из-за нервов.

– Так ведь я для дела стараюсь! – не сдавалась Нюрка.

– Завтра же сам на расчет из сыскной подам, и не будет никакого дела!

Тятенькин расчет в Нюркины планы не входил, и она мигом сменила тактику. Стала ластиться да задабривать. Афанасий Силыч поупирался, но в конце концов согласился подождать. Только до возвращения Фефы. На том и порешили, хотя Нюрке и самой уже казалось, что артачится она зря.

В «Привал комедиантов» она в тот вечер шла с неохотой, но только вышла с подносом, как навстречу ей Николай собственной персоной.

Она, конечно, сделала вид, что не заметила, но Синицкий подошел поздороваться, и лицо у него при этом было такое, что Нюрка вмиг позабыла все свои подозрения.

– Анна Афанасьевна, рад, что вижу вас здесь!

– А где же мне еще быть? – насупилась Нюрка, памятуя, что из роли ей выпрыгивать никак нельзя.

– Меня долго не было, и я уже начал бояться, что не увижу вас боле.

– Зря боялись. Пропустите, мне работать надо.

Синицкий хотел сказать что-то еще, но тут из кухни вышел Тимофей, и Николаю пришлось ретироваться.

Весь вечер Нюрка невольно искала его взглядом и неизменно находила. Все в разных местах: то в зале, то в буфете. Нарочно, что ли, на глаза ей попадается?

А совсем уж поздно заявились Судейкина с Ахматовой. Да с кавалерами. Рядом с Ольгой расположился и по-свойски обнял ее плешивый франт с моноклем в левом глазу. Он сразу заказал шампанского, буженины, закурил и начал строить глазки Ахматовой.

Нюрка, и без того уже радостно-взволнованная, приободрилась совершенно.

Не зря она не торопилась покидать свой пост.

Наверняка будет ей за это награда.

Нюрка поискала глазами Синицкого, и он немедля возник рядом.

– Не знаете, кто рядом с Судейкиной сидит? Я его раньше не видела.

– Это Артур Лурье. Композитор.

– А он с кем?

– Лурье – кавалер Судейкиной.

– А Ахматова? Чего он ей на шейку дует?

– Не знаю точно, простите.

В тот вечер Судейкина, наряженная в детское платье, выступала со странным то ли балетом, то ли пантомимой под названием «Кэк-Уок». Николай на ухо объяснил, что номер специально для Ольги на музыку Дебюсси поставил знаменитый Юрий Анненков. Никакого Анненкова Нюрка не знала, но Дебюсси любила, особенно ей нравился ноктюрн «Clair de Lune». Слушая трогательные звуки «Лунного света» в исполнении Зининой матери, девочки не раз плакали вместе. Только Синицкому знать об этом не полагалось. Шмыгнув носом, Нюрка покосилась на него и сообщила, что музыка уж больно жалостливая, за душу берет. Николай серьезно кивнул.

Когда раскрасневшаяся Судейкина присоединилась к приятелям, за столик подсел еще один персонаж – господин в пенсне и шикарном костюме-тройке. Его приветствовали как своего, но называли по отчеству – Лев Давидович. Господин был говорлив, весел и беспрестанно целовал ручки то Судейкиной, то Ахматовой. Нюрка прищурилась. Небрежные темные кудри надо лбом, усы, щегольская бородка, дорогая одежда – все, казалось, принадлежит типичному прожигателю жизни, но что-то мешало принять его за обывателя. То ли лоб слишком высок, то ли глаз слишком остер.

Кто таков этот Лев Давидович?

Она поинтересовалась у Синицкого, но тот фамилии не знал, лишь был уверен, что к миру искусства господин не принадлежит.

– А вы почем знаете? – подозрительно взглянув на своего «осведомителя», поинтересовалась Нюрка.

– Я почти всех знаю или по фамилии, или в лицо. С детства рос в этой среде. Мой отец работает в дирекции императорских театров под началом знаменитого Владимира Аркадьевича Теляковского. Слышали? Неважно. А матушка неплохая пианистка, одно время концертировала, очень любит поэзию, особенно Блока. К тому же рисует. Однажды ее работы похвалил…

Николай вдруг осекся и с испугом посмотрел на лицо стоящей перед ним девушки. Глупая откровенность! Она может решить, что он хвастает своим положением! Или – что еще хуже – хочет предстать этаким богатым бездельником, который сам ничего из себя не представляет, лишь бахвалится знакомствами. Вот, дескать, я каков! С Пушкиным на дружеской ноге!

От стыда Николай мгновенно покраснел, стал лепетать что-то невразумительное, но она вдруг перебила:

– Покажите мне мужа Судейкиной. Его тоже знаете?

– Д… да. Только его сегодня нет. Раньше они с Ольгой в этом же доме жили. Но теперь, кажется, развелись.

– Кто кого бросил? Он или она?

Синицкий покраснел еще больше.

– Простите, но в таких вещах я не разбираюсь.

Нюрка кинула на него быстрый взгляд и поняла, что спросила зря. С какой стати подавальщице интересоваться подобными тонкостями? Это подозрительно. Подумает еще, что она тут вынюхивает.

А впрочем, так и есть. Вынюхивает. Однако Николай догадываться об этом не должен.

Нюрка сделала невинные глазки и, растянув губки в стеснительной улыбке, спросила:

– Вы в университете учитесь?

– Да. Отец решил, что для меня лучшее – карьера правоведа.

– О! – неподдельно восхитилась Нюрка. – Так вы юрист?

– Почти. Мне не очень нравится, но…

– А это не мешает вам торча… посещать подобные заведения?

Синицкий передвинулся так, чтобы лучше видеть ее лицо, и посмотрел внимательно.

– Вы, должно быть, считаете меня порочным и пустым человеком? Идет война, а я, как вы верно заметили, торчу в увеселительном заведении, будто ничего не происходит.

Нюрка уловила в его голосе настоящую горечь и собралась было все отрицать, но Синицкий продолжил:

– Вы правы. Я сам себе противен иногда бываю. Хотел пойти на фронт, но меня не взяли. Вялотекущий туберкулез, знаете ли.

Нюрка незаметно усмехнулась. Он что, на жалость давит? Хочет, чтобы она поверила – он здесь просто так и ни к каким темным делам отношения не имеет.

– Так вы здесь… настроение себе поднимаете?

– Не совсем. Я всегда мечтал стать писателем. Одно время даже сотрудничал с «Новым временем».

– А в ресторане сюжет для романа ищете? – продолжала настырничать Нюрка.

– Не для романа. Я, знаете ли, хотел бы рассказать об этих людях. Не о ком-то одном, а обо всех. Вместе они – другой мир, другая вселенная. Понимаете? Я мечтаю запечатлеть эпоху. Сохранить ее для потомков.

Нюрка подняла на него глаза и поразилась – таким вдохновенным было его лицо.

А ведь он не врет!

– Я собираю материал.

– И много собрали?

– Недостаточно, как я недавно понял. Кстати, на эту мысль меня натолкнули некоторые ваши вопросы. В том числе.

– Это какие же? – насторожилась Нюрка.

– Мое повествование будет поверхностным, если я не раскрою тайный мир героев.

– То есть их любовные связи?

– Не подумайте, будто я собираюсь рыться в грязном белье. Отнюдь! Но этих людей… их надо воспринимать не частями, а целиком! Тогда книга получится!

– Получится. Я нисколько не сомневаюсь, – подхватила Нюрка, подумав, что для ее расследования задумка Николая может оказаться весьма кстати.

А что? Ей самой везде не пролезть. Синицкий – дело другое. Он здесь свой. Так что все просто здорово!

Ее лицо вдруг озарила такая улыбка, что у Николая дух захватило.

Какая милая! И главное – понимает его!

– Не согласитесь ли вы, чтобы сегодня я проводил вас домой? – на волне внезапного вдохновения неожиданно предложил он.

– Нет! Зачем? Что вы! – замотала головой Нюрка и вдруг передумала:

– Хорошо. Но только не до самого дома. На углу расстанемся.

Согласный на все Николай кивнул.

Он был совершенно счастлив.

Удивительно, но в этот вечер все как будто способствовало их планам: Тимофей отпустил Нюрку несколько раньше обычного, на улице было тепло и сухо, и – самое важное – за всю дорогу до дома они не встретили никого из знакомых.

Нюрка сказала об этом Николаю и сразу поняла, что снова оплошала.

Поди, думает, что за знакомые такие? Шатаются по городу ночами. Не скажешь ведь, что ее знакомые как раз по ночам и ходят. Преступников выслеживают.

На углу они расстались, и оба подумали, что ни разу в жизни им не было так интересно с другим человеком.

В зале, который тут назывался «Таверна», весь вечер веселилась компания во главе с отвратным с виду мужичонкой, которого все звали Мишкой, а иногда по фамилии – Кузмин. Одет он был по-скоморошьи: кумачовая рубаха, красные сапоги с серебряными подковами, что-то вроде армяка сверху, а волосы подстрижены, как у извозчика – в скобку. При этом говорил он все больше про античную культуру и эллинистическую Александрию. А когда проходил мимо Нюрки, направляясь в уборную, от него так несло духами, что та чуть не чихнула – сильно садануло в нос.

Сам плюгавенький, а вел себя со всеми, как главный. Нюрка только диву давалась. Рядом с Кузминым сидел томный красавец с пухлым капризным ртом по имени Юрий, напротив – пожилой господин с дамой. Пили шампанское, а ели судака да квашеную капусту.

Чудно́.

Впрочем, компания эта не привлекала Нюркиного внимания, пока в ресторане не появилась Ольга Судейкина. Они с Ахматовой сидели в другом зале, но вскоре плюгавый Мишка встал и на нетвердых ногах отправился прямиком к ним.

Нюрка насторожилась.

Дамы приветствовали Кузмина улыбками, но отчего-то показалось, что подошедшему они не рады. Вскоре выяснилось почему.

Вначале они разговаривали довольно мирно – особенно старалась быть любезной Ольга, – но вдруг голоса зазвучали пронзительно, и даже со своего места Нюрка расслышала произнесенное Кузминым имя – Всеволод.

Подействовало это как удар бича. Ольга дернулась и беспомощно оглянулась на Ахматову. Анна что-то сказала и отвернулась от Кузмина. Тот скривился и произнес, глядя на Ольгу:

– Lui aussi voulait cacher son crime.

«Он тоже хотел скрыть это преступление», – перевела Нюрка.

Она хотела было подсунуться к ним, но тут до ее ушей донесся крик Данилыча. Пришлось мчаться на зов.

Главного повара звали Жорж Даниэль, родом он был из Прованса, но в России его сразу прозвали Данилычем. Русское отчество не слишком подходило французу, но он привык и отзывался на него охотно. По характеру Данилыч был человеком мягким, голос повышать не любил, поэтому и слушались его из рук вон плохо.

Сейчас его крик был слышен даже в зале, и Нюрка поняла: случилось нечто ужасное.

Конечно, то, что происходило за столиком Судейкиной, гораздо важнее, но не отозваться она не могла: работает тут все же.

Кричал Данилыч на Тимофея, и это было действительно из разряда невообразимого. Повар побаивался старшего официанта, зная, что тот может наябедничать управляющему, который приходился Тимофею свояком.

Кто такой «свояк», Данилычу было неизвестно, но слово неприятное, потому от официанта именно неприятности и ожидались.

Обращался к Тимофею повар по-французски, причем тараторил так, что Нюрка, хорошо владевшая языком, различала лишь половину. Однако суть уловила: Тимофей по неизвестной причине не убрал в ледник кремовое пирожное, которое, если его немедленно после печи не охладить, расползалось в неопрятную кучку, похожую на… известный продукт человеческого индивидуума.

Тимофей бессвязных речей Данилыча не понимал, только все утирался от брызжущей изо рта повара слюны и хлопал ресницами. Нюрка, не сдержавшись, хихикнула и тут же зажала рот ладошкой.

Спасать Тимофея она все равно не собиралась. Зря кинулась, пропустив, возможно, что-то важное. Ругая себя всякими словами, она вернулась в зал и устроилась поближе к столику Кузмина.

В зале было шумно, поэтому подглядывать еще можно, а подслушивать затруднительно. Пару раз она пыталась подлезть и разобрать хоть что-то, но не получилось: уж очень заметно.

Однако в конце концов ей повезло. Кузмин с приятелем Юрием вышли из зала на свежий воздух.

Нюрка выскользнула следом и присела за дверью.

– Все-таки Судейкин поросятка, – небрежно кинул Михаил. – То просит жену спрятать у себя его любовницу, которой будто бы угрожает муж, то устраивает Ольге сцены ревности прямо на улице.

– Недавно в театре у Суворина они были втроем. Сергей привел и Ольгу, и Веру. Были веселы. Однако Ольга живет с Лурье.

– И кому это мешает? Ты сам сказал: были веселы.

– Не понимаю, Михаил, кого из них ты ревнуешь? Ольгу или Сергея?

Кузмин засмеялся.

– Брось, милый! Все давно в прошлом!

– По твоему тону можно решить иначе.

– Ну хорошо. Сказать по правде, Судейкина – или теперь правильно называть ее Глебова – меня немного раздражает.

– Немного?

– Ах, не цепляйся к словам, jaloux!

Снова послышался смех, теперь уже обоих, и Нюрка едва успела сбежать по ступеням вниз, как сзади послышались шаги спускающихся мужчин.

Из разговора не все было понятно, кроме того, что Михаил Кузмин недолюбливает Ольгу. И это еще слабо сказано! Она вспомнила взгляд, который Кузмин бросил на Судейкину. От такого можно в камень превратиться! Но почему Юрий сказал, что он ее ревнует. К кому? К ее мужу? А сам Юрий? Кузмин назвал его ревнивцем. Что имелось в виду?

Со всем этим придется разобраться.

Александр позвал ее собирать со столов грязную посуду. Проходя мимо Ахматовой и Судейкиной, она услышала, как Ольга сказала о ком-то:

– Это он виноват! Убийца-арлекин!

Убийца! Это интересно! Кого же она имеет в виду? Уж не вычурного ли Кузмина?

После работы ее снова провожал Николай. И снова им было хорошо и интересно друг с другом.

По ходу дела она искусно выведала все, что Синицкому было известно про Михаила.

Николай говорил о нем с уважением, но без восторга. Оказалось, что Михаил Кузмин – личность довольно известная. Он и поэт, и драматург, и переводчик, и критик. И плюсом ко всему – композитор.

Нюрка, слушая, дивилась. Как много талантов в одном человеке!

Только это почему-то совершенно не повлияло на отношение к нему. Кузмин по-прежнему казался ей крайне неприятным типом.

Говорить об этом Николаю она не стала, но ему, кажется, Кузмин тоже не нравился.

– Многие ценят его творчество, но… не слишком любят как человека. Во всяком случае, мне так кажется.

– Из-за чего?

– Он… непростой очень.

– А что в нем непростого?

– Я не хотел бы говорить на эту тему, особенно с вами, Анна Афанасьевна.

Нюрка открыла рот, чтобы произнести очередное «почему», но Николай неожиданно твердо сказал:

– Давайте о более приятных вещах. Я хотел бы пригласить вас куда-нибудь. Это возможно?

Нюрка замешкалась. Это прилично – отвечать на приглашение после нескольких дней знакомства? И потом, с чего вдруг такому человеку, как Синицкий, звать на свидание – если это свидание – подавальщицу из ресторана?

Впрочем, скорей всего, он уже догадался, что никакая она не подавальщица, а только притворяется.

Нюрка взглянула на своего кавалера изучающе. А ведь он ни разу ни о чем ее не спросил. Даже мимоходом не поинтересовался, что она делает в увеселительном заведении. И что это значит?

– Так я могу надеяться? – повторил Николай.

– Можете. Только для этого вам придется прийти ко мне домой и представиться. Иначе Фефа устроит нам конец света.

– Фефа – ваша матушка?

– Моя мать умерла, когда мне всего месяц был. А Фефа… Фефа – это центр нашей семьи. На ней все держится.

– Постараюсь ей понравиться.

– Постарайтесь.

Уже засыпая, Нюрка вдруг подумала, что было бы здорово рассказать Синицкому обо всем. Он такой умный! Такой проницательный! Наверняка мог бы дать хороший совет. И не только. Возьмись они за это дело вместе, могли бы найти убийцу быстрей. У полиции пока что не получается.

С этой мыслью она уснула, а наутро, пока тятенька не ушел на службу, побежала разузнавать про Кузмина. Того, что рассказал Николай, явно не хватало, чтобы понять, мог ли Кузмин быть тем, кого они ищут.

Удивительно, но про Кузмина даже полиции было известно немало, и всё не слишком для него лестное.

Как и Лурье, Михаил был недоучкой. Консерваторию бросил, но музыку сочинял, живопись изучал в самой Италии, однако картин не писал. А потом отправился к олонежским и поволжским раскольникам, после чего вдруг сделался писателем и писал то офранцуженную прозу, то эллинистические песни.

Нюрка была поражена осведомленностью тятеньки в тонкостях биографии Кузмина.

– Да ничего странного, – махнул рукой Афанасий Силыч. – Когда-то мне было велено приглядывать за «Башней» на Таврической.

– Что за башня?

– Так они квартиру называли, в которой собирались. Хозяином тоже поэт был. Вячеслав Иванов. Они с женой привечали у себя всяких… модернистов-авангар… дистов! Тьфу! Не выговоришь! У нас боялись, не террористы ли под прикрытием разных литературных сборищ. Собирали сведения, конечно. Терся там и Кузмин. Однажды даже в квартире у него побывать довелось. Проверяли, не сходка ли. Я, как его увидел, чуть от смеха не зашелся. Был он в японском кимоно, да еще веером обмахивался.

– А теперь в поддевке ходит и смазных сапогах.

– Они все чудные. Ты в голову не бери. Этот Кузмин, он вообще ненормальный. Не поймешь, что у него на уме.

– Это я уже поняла. Эх, узнать бы, не был ли он связан с Всеволодом Князевым и Сергеем Судейкиным!

– Подозреваешь его?

– Подозреваю, хотя не знаю, в чем именно. Он ненавидит Судейкину, а Ольга с Ахматовой – его. Вот я и думаю: почему? В разговоре с ними Кузмин сказал: тоже хотел скрыть преступление. А дамы назвали – уверена, что его – арлекином-убийцей. Вдруг речь шла о Князеве?

– Князев покончил с собой.

– Но куклу рядом кто-то положил!

– Не понимаю зачем. Если куклы делала Судейкина, то она уж точно на роль убийцы не годится.

– Однако я уверена, что убийца не зря подкладывает именно ее кукол. Мне кажется, он хочет, чтобы Ольга считала себя виновной во всех этих смертях.

– Не пойму что-то. При чем тут самоубийца Князев?

– Так ведь убить человека по-разному можно. Кого-то зарезать, а кому-то достаточно, например, письмо написать, и он сам себя убьет.

Афанасий Силыч хотел кивнуть и вдруг вытаращил на Нюрку глаза.

– Постой-ка! А ведь точно! Было письмо! Вистов упоминал. Его Князев как раз накануне получил.

– От кого?

– Вроде от дамы. Он ее любил¸ а она его отвергла… в общем, муть какая-то. Ты-то как догадалась?

– Я… Не знаю. Наугад ляпнула. Но, кажется, я знаю, в кого он был влюблен! Аделаида Кох сказала, что Судейкиной какой-то влюбленный в нее корнет посвятил стихи! Корнет – это Всеволод Князев! Так вот оно что! Значит, убийца хочет, чтобы Ольга считала себя виновной в смерти Князева! Может, именно за это ее ненавидит Кузмин?

Нюрка вдруг вскочила.

– Куклы – это послание, понимаете?

– Понимаю, как не понять. То есть Кузмин и есть убийца? А послание Судейкиной шлет. Складно. Выходит, он всех троих убитых знал? Надо проверить. Но кое-что меня смущает. Как этот замухрышка Кузмин кабана Лохвицкого в кусты затащил?

– А если нанял кого-то?

– Может, и нанял. Фотографию Кузмина покажу Лысому. Вдруг узнает?

Нюрка снова уселась на кровать и задумалась. Не слишком ли легко она сделала вывод, что убийца – Кузмин?

– А вчера, тятенька, мне показалось…

– Что?

– Артур Лурье, с которым сейчас живет Судейкина, нацелился на ее подругу Анну Ахматову.

Афанасий Силыч моргнул.

– Так… а этот с какой стороны к Кузмину?

– К Кузмину ни с какой, но у него есть причина избавиться от Судейкиной.

– Кандидат номер два? Так. Он убивает, а кукол подкладывает, чтобы… Что? Подумали на Судейкину? Мол, мстит бывшим любовникам, а куклы – чтобы нынешние боялись?

Нюрка взглянула непонимающе и вдруг посветлела лицом.

– А ведь вы правы! Такое вполне может быть! Женщина-мстительница нанимает убийцу! Возможно, Судейкина лишь притворяется этаким ангелочком, а сама… ух!

– Да уж… От этих литературных дам добра не жди! Ладно, дочка. Перво-наперво надо проверить главное: кто из них кого знал. Отсюда и плясать будем. А ты давай…

– Нельзя сейчас из «Привала» уходить, тятенька! – испугалась Нюрка. – Надо наблюдать за ними!

– Наблюдать за ними можно и в других местах.

– Но тут они собираются все вместе! А если…

– А если разоблачат тебя? Что тогда?

– Никто меня не разоблачит! Они меня вообще не замечают! Кто смотрит на подавальщицу!

– Да что ты там вызнать-то собираешься?

– Мне важно, как Ольга поведет себя, узнав, что возле трупов ее куколок находят.

– Считаешь: пора ее официально уведомить?

– Да, тятенька, и как можно скорее.

Афанасий Силыч почесал за ухом.

– Тут надо подумать, как ловчее это сделать. А?

– Думаю, надо тех кукол ей показать и спросить, кому она их дарила.

– Э нет. Так негоже. Сперва нужно убедиться, что кукол дарили. Убийца мог их в лавочке купить.

– Я проверила почти все места, нигде кукол не признали.

– Все, да не все! Подключу-ка я тебе в помощь Румянцева.

– Почему Румянцева? – скривилась Нюрка.

– Да потому, что парень он с головой. Сразу поймет, врут ему или нет.

Нюрка фыркнула, но дальше спорить не стала.

Румянцев так Румянцев!

Всякие женские недомогания Нюрка переносила тяжело. Живот болел, тошнило. Обычно на помощь приходила Фефа. Давала выпить какой-то настой, после которого боль становилась сносной. Но нынче ждать подмоги было не от кого, поэтому после ухода тятеньки Нюрка залезла в постель и, стараясь не замечать боли, стала раздумывать над тем, как же найти этого убийцу-кукольника.

Думала, думала и сама не заметила, как уснула. Все-таки ночные бдения давались нелегко. Даже ноющая боль внизу живота не помешала.

Она спала так крепко, что не видала, как в комнатку заглянула вернувшаяся из дальних странствий Фефа.

Проснулась же от того, что за стеной кто-то плакал тоненьким голоском.

Ничего не понимая спросонья, Нюрка, вскочив, кинулась на звук и удивилась, увидев понуро сидящую на стуле няньку. Горестный плач исходил от нее.

– Фефа! – воскликнула Нюрка. – Что?! Что?!

Та подняла заплаканное лицо.

– Все! Все, Анюточка! Остались мы без пирогов!

– Каких еще пирогов? – остолбенело спросила Нюрка.

– Да любых. Хоть с кашей, хоть с повидлой, хоть с чем!

– Ничего не понимаю. Толком говори, при чем тут пироги?

– Да при том, что муки белой я не купила! Нету ее, и булочник сказал, чтоб не ждали.

– Уф-ф-ф, – выдохнула Нюрка. – Я уж невесть что подумала. Да бог с ними, с пирогами! Проживем как-нибудь!

– Да как прожить-то, дитятко? На них только стол и держится! Чем я вас кормить буду?

– Ну нет белой, ржаная осталась. Я люблю из ржаной!

Фефа шмыгнула носом.

– Так дрожжей тоже нет.

– Будем пресные пироги делать! – не сдавалась Нюрка. – Да разве мы с тобой пропадем! Ни в жисть! Ты всегда найдешь как выкрутиться, уж я-то знаю! Ты ж у нас мастерица на все руки!

Польщенная Фефа заправила вылезшие из-под платка волосы и потуже завязала узел.

– Немного обдирной муки осталось. Разве самой закваску сделать?

– Ну, вот видишь! Ты уже все придумала!

– Еще и полбы фунтов шесть.

– Да это ж целое богатство! – всплеснула руками хитрая Нюрка и прижалась к пышному Фефиному боку. – А давай-ка мы с тобой в четверг в баню сходим!

– В Мытнинские?

– Нет! Давай в Ямские! Там свой водопровод и вода из Невы. Волосы после нее мягче.

– Ямские дорого!

– Пусть! Мне жалованье вчера выдали, можем раздышаться!

Фефин бок сразу стал твердым, как камень.

– Какое жалованье? Что за жалованье? Это где ж ты его заработала?

Она замерла.

Да, Нюра. Второй такой дуры, как ты, во всем мире не сыскать! Так бездарно проболтаться!

Не вылезая из-под мышки, она придала лицу невинное выражение и тоненько промурлыкала:

– Хорошая работа, Фефочка, ты не волнуйся.

И тут же пискнула, стиснутая могучей рукой.

– Какая такая хорошая? Почему не знаю?

– Так я только недавно… Не успела сказать… Зинины родители гувернантку отпустили, просили вместо нее позаниматься с детьми. Недолго. Заплатить обещали хорошо.

Фефа выудила ее из укрытия:

– А ну-ка посмотри на меня! – и хорошенько встряхнула для острастки.

Нюркины глаза были чисты и прозрачны, как весеннее небо, и сколь Фефа ни вглядывалась, ничего пугающего в них не разглядела.

– А сколько времени работать придется?

– С месяц. Или чуток побольше.

– А ходить каждый день?

– Каждый, к сожалению. Но ведь в гимназии занятий сейчас нет.

– Днем ездить станешь?

Нюрка моргнула. Этот момент она продумать не успела. Вряд ли занятия с детьми ведутся по ночам, а ей как раз надо…

Она открыла рот, сама не зная, что станет врать. Но тут раздался стук, и голос соседа Поликарпа Матвеевича за дверью возвестил, что молочница молока нынче не привезла. Это нежданное известие в мгновение ока выбило из Фефиной головы все.

– Как не привезла?! – гаркнула она и рванула к двери.

– Да так. Сказала, что у коровы расстройство желудка и молоко скисло, – продолжал вещать сосед, появляясь на пороге. – Доброго здоровичка, Феофания Елисеевна.

– Да какое же оно доброе! Откуда ему добрым быть, если мы на целых два дня без молока остались! Чем я дитя кормить буду?

– Я и сам теряюсь. Ну да что удивляться. С этой войной скоро и без хлеба останемся.

Эта тема была близка Фефе с самого утра, поэтому она вышла к соседу в коридор и притворила за собой дверь, чтобы Нюрка не слышала их причитаний.

Та осторожно выдохнула и поспешила в свою комнату.

Как объяснить Фефе свои отлучки по вечерам и ночам? Что придумать, чтобы выглядело правдоподобно?

Ничего не придумалось до самого обеда, и Нюрка уже предвкушала распятие на кресте, но неожиданным образом все устроилось само собой.

Прибежала Таня, служившая нянькой в семье полковника на третьем этаже. Они с Фефой частенько болтали в скверике возле дома, где девушка гуляла с ребенком. Поговорить им было о чем, потому как считались они почти землячками. Фефа родом из-под Костромы, а Таня из Ярославской губернии.

Беда, с которой обратилась к Фефе товарка, состояла в следующем: у Тани тяжело заболела мать, а ухаживать за ней оказалось некому. Таня живет у хозяев постоянно, ребенка одного оставить не может. Вот и прибежала к Фефе за помощью. Слезно умоляла присмотреть за болезной хотя бы ночью, когда той особенно плохо. Таня плакала, Фефа охала, но делать было нечего. Договорились, что до матушкиного выздоровления Фефа будет ночевать у Тани.

Узнав об этом, Нюрка испытала невиданное облегчение. На некоторое время опасность разоблачения миновала, а там видно будет. Авось придумается что-нибудь. Или тятенька подскажет.

Фефа собралась и ушла вместе с Таней. Надо было показать сиделке, что да как. Это было совсем хорошо, поэтому Нюрка проводила Фефу, с трудом сдерживая радость, чтобы она не выскочила на лице.

А через несколько минут домой пришел Афанасий Силыч. Выдалась возможность пообедать по-людски.

Нюрка сразу заметила, что настроение у него отменное, и еле дождалась, когда тятенька поест, чтобы приступить к расспросам. И тут выяснилось, что новостей для нее – хоть лопатой греби.

Перво-наперво сообщил Афанасий Силыч, что во время облавы на дезертиров, к которой привлекли и сыскную полицию, был схвачен некто Сальников, известный вор-карманник. А у него при обыске была обнаружена занятная вещица – золотой мундштук, осыпанный бриллиантами. Тотчас сей мундштук предъявили горничной из гостиницы, где жил убитый Говорчиков, и она его узнала.

На радостях сыщики принялись со всем вдохновением вытрясать из Сальникова подробности преступления, но, как ни старались, в смертоубийстве тот не признался.

– Ну, это дело времени, – рассказывал Афанасий Силыч, прихлебывая черничный кисель. – Хуже, что наша с тобой идея, будто все убийства связаны, терпит крах.

– Почему, тятенька?

– Да потому, что Лысый к Говорчикову отношения не имеет. Он в ту пору уже в кутузке сидел.

– А если и в первом случае это Сальников был?

– Проверили. В день убийства Лохвицкого означенный Сальников находился в Гатчине на свадьбе племянницы. Есть доказательства: ему там во время драки в глаз засадили, да так, что в больничку свезли. Запись есть. Насчет убийств оба пока что жмутся – обвинений не признают. Но начальству я уже доложил, что подозреваемые задержаны. Обещал дожать в ближайшее время.

– Ну и как это отменяет нашу идею? Исполнители могут быть разными, а наниматель один. И он связан с Судейкиной.

– Опять двадцать пять! И чего ты упираешься? Сальникову, как перед тем Лысому, я фотографии твоих конфидентов показывал.

– Каких еще конфидентов! – вспыхнула Нюрка. – Что вы такое говорите!

– Да шучу я! Но если серьезно, то не признали они ни Кузмина, ни Лурье.

– Может, врут.

– Может. Но это мы скоро выясним. Но нам бы проще было¸ если бы они не врали.

– Ах, тятенька! Да чем проще-то? Этих посадите, он других наймет! А если убийства продолжатся и выяснится, что способ тот же?

– Да обычный способ. Через одного людей ножами пыряют.

– И кукол рядом находят?

– Спишем на совпадение.

– Я не согласна!

– Тебя и спрашивать не станут.

– Ну хорошо. А как вы объясните, что убийца не обчистил трупы? Взял не все, а как будто просто на память прихватил. Неужели Лысый с Сальниковым так поступили бы?

– Спугнули их, вот и все дела.

– Ну ладно – на улице. Пусть. А в гостинице кто спугнул? Говорчикова через три часа нашли.

Афанасий Силыч вытер лоб, устав препираться.

Вот упрямица! Если что в голову вобьет, с места не сдвинешь! А самое обидное – права Нюрка! Он и сам думает, что дело гораздо заковыристее. Судейкина и ее любовники – это вам не карманники с грабителями. Их так просто не ухватишь. Не того уровня. Господа все же.

Ну и куклы эти… Не зря они возле трупов валялись. Ох не зря!

Афанасий Силыч косо взглянул на дочку. Ишь, переживает! Ну да ладно, чем черт не шутит! Может, ее идея и впрямь не пустая!

– У меня для тебя еще кое-то есть. Вот послушай. Судейкина Ольга Афанасьевна…

Нюрка вся превратилась в слух. Даже шею вытянула.

– Была знакома со всеми покойниками: Князевым, Лохвицким и Говорчиковым.

– Да что вы! – ахнула она.

– Больше скажу. Со всеми состояла в отношениях. Подозреваю, что в любовных. В разное время, конечно. Не сразу со всеми.

– Так я и знала! Так я и знала! Их всех убивают из-за нее! Из-за Судейкиной!

– Вот только кто?

– Кто-то из этих!

– Из кого из этих? Из Кузмина и Лурье? Хочешь верь, хочешь не верь, но не тянут они на злодеев! Нет, они, конечно, злодеи и есть, но не убивцы! С их ли изнеженностью животы резать!

– Так они наняли! Хоть Сальникова, хоть кого-то другого!

– Сие еще доказать требуется!

– Я докажу!

– Ишь какая доказательница выискалась! Хватит и того, что тебе позволено в «Привале» ошиваться!

– Ошиваться? Это я, значит, ошиваюсь? А кто указал на Кузмина и Лурье?

– А если это не они вовсе? И нанимал убийцу совсем другой человек?

– Да какой другой? Убийца должен очень хорошо знать Ольгу и тех, с кем она была близка! Сами сказали: она была любовницей всех троих!

– Ну, была и что? Из этого вовсе не следует, что их из-за нее убили! – начал горячиться Афанасий Силыч.

– Да как же не следует! Как не следует! А куклы? Они прямо указывают, что она виной всем этим преступлениям!

– Так, может, она и убила? Ну, то есть убийцу наняла?

– Тем более! Она или из-за нее – неважно, все равно замешана! Вы вроде собирались ее в участок вызвать?

– Вызвал. Завтра придет.

– Будьте осторожны. Она хорошая актриса.

– Нас учить не надо. По-всякому умеем разговаривать.

Прозвучало это на редкость хвастливо. Нюрка улыбнулась тайком.

Афанасий Силыч заметил и хмыкнул. Ишь, какой важный стал!

– Ну ладно, – заторопился он. – Мне с тобой долго разговаривать недосуг. Служба зовет.

Нюрка вздохнула:

– Фефа приехала.

– Как? Когда? Она же только через неделю собиралась!

– Не выдержала. Примчалась.

– Н-да. А мы подготовиться не успели. Или ты наврала уже что-нибудь?

Нюрка обиделась.

– По-вашему выходит, я врушка, каких свет не видывал! А я только и смогла, что про Краюхиных сказать. Будто они наняли меня за малыми присматривать.

– Присматривать – это хорошо.

– Но не по ночам же!

– И правда. Ночами несподручно будет. Ты погоди тогда. Я подумаю, как тут все обстряпать.

– Фефу на кривой козе не объедешь.

– Да знаю уж. Но все равно выкручиваться надо. Ты попытайся в разговор на эту тему не ввязываться, а я уж…

Афанасий Силыч поднялся, застегнул ремень и уже у самой двери вдруг обернулся:

– Да, забыл сказать кое-что. Ты в самом деле врушка. И именно каких свет не видывал.

– Тятенька! – взревела Нюрка.

Но тятеньки простыл и след.

Она еще немного пообижалась, а потом надела жакеточку и поскакала в «Привал». Следствие вести. Ну и тарелки таскать заодно.

А по пути надо зайти в несколько лавочек и порасспрашивать про кукол.

Вдруг повезет!

С куклами ей снова не повезло. Сколь ни пытала, ни в одной из тех лавочек, куда успела заглянуть, куклу не признали.

Не бывало таких, и все тут!

«Привал комедиантов» тоже вначале не порадовал.

Сцена стояла пустая и черная. Даже созвездия на потолке не светились. И в зале почти никого не было. Только в дальнем углу сидела компания.

Нюрка пробежала мимо всего один раз, но успела разглядеть среди собравшихся за столом Льва Давидовича. На этот раз одет он был попроще и вел себя не в пример скромней. Мужчины разговаривали тихо, ни слова не разобрать. Впрочем, Нюрка особо и не прислушивалась. Недосуг было.

Через час Прохор послал ее убрать со стола. Схватив поднос, она примчалась, быстренько составила грязные тарелки и собралась уходить, как вдруг один из господ взял ее за руку:

– Постой-ка, милая. Как тебя зовут?

Нюрка глянула. Благообразный. Аккуратная бородка. Хороший костюм. Смотрит не зло, и глаза смеются. Уши только странные. Как бы немного врозь и на концах острые, как у фавна. Но в целом симпатичный.

– Анна.

– Ишь ты! Анна! По-королевски звучит.

– Пустите, дяденька. Мне работать надо.

– Оставь девочку, Леонид, – сказал один малый, налегая на селедку с луком. – Не видишь? Боится она.

Нюрка выпрямилась.

– Не боюсь я. С чего бы?

Господин, которого назвали Леонидом, рассмеялся.

– Не боится, слышал? Она пролетарка! Ей бояться нечего! Правда, Анна?

Он улыбнулся. Странная была улыбка. Вроде веселая, а такая, словно он съесть ее собирается.

– Хватит шутить, Леонид, – вступился за нее Лев Давидович. – У нас серьезный разговор.

– В самом деле, Красин, – негромко сказал любитель селедки. – Нам еще на Лесную ехать.

Не снимая с лица крокодилью улыбку, Красин потрепал ее по щеке.

– Ступай, Анна. Вот увидишь, наша встреча не последняя.

Да не дай бог!

Нюрка порскнула прочь и, забежав в кухню, перевела дух.

Что за господа такие? Чудноватые, право слово!

Надо от них подальше держаться.

По собственной воле она отправилась выносить помои, потом долго мыла руки – Тимофей, увидев, заругался, что вонять от нее будет, – а когда заглянула в зал, немного приободрилась.

Ни Лурье, ни Судейкиной по-прежнему было не видать, зато пришла Ахматова. Она сидела рядом с уже знакомой Нюрке дамой – Саломеей. Обе курили, одинаково упирая большой палец в подбородок и отставляя мизинец, и были неуловимо похожи. Черноволосые и до невозможности худые. Только Саломея одета в красное, а Ахматова – все в ту же черную шаль поверх черного же шелкового платья.

Кто такая эта Саломея и кем она приходится Анне?

Нюрка толкнулась к Александру, который обслуживал стол.

– Это Саломея Андроникова, – охотно ответил официант. – Настоящая грузинская княжна!

Нюрка поняла: Сашка горд, что их заведение посещают столь высокопоставленные особы.

– Тоже поэтесса?

– Нет. Зачем ей! Она просто… светская дама. А тебе к чему?

– Да просто. У нас же все гости – то поэты, то художники. Вот я и подумала…

– Ой, не могу! – фыркнул Сашка. – Она подумала! Лучше неси бланманже, думалка!

Вскоре атмосфера в кабаре изменилась. Стали подтягиваться посетители. Да много. Явился Кузмин, сразу потребовал шампанского и холодца с хреном.

Вот уж поистине – кому война, а кому мать родна!

Нюрка по укоренившейся уже привычке поискала глазами Блока. С тех пор как она узнала в нем своего спасителя, он не появился в заведении ни разу. Зато однажды его стихи со сцены читала Судейкина. Читала хорошо.

Слушая глубокий, чуть с хрипотцой проникновенный голос, Нюрка даже удивилась – сколько талантов в этой женщине! Танцует, декламирует, еще и кукол мастерит!

К тому же она – настоящая каботинка! Артистическое явило себя в ней в самой превосходной степени! Играет и на сцене, и в жизни! Как будто ее настоящей не существует.

Только маска.

Маска прекрасной Коломбины.

И стоило ей подумать об Ольге, как она вдруг возникла перед глазами. На черной сцене в бело-голубом, словно тающем на ней платье. Загорелись созвездия, зазвучала музыка. Ольга изогнулась и начала свой танец, необычный и завораживающий.

Публика сразу замерла. Все взоры устремились на сцену.

Нюрка хотела было двинуться дальше – долго маячить в зале ей было запрещено. Но тут ее внимание привлек господин в модном – словно вчера из Парижа привезли – костюме с напомаженными волосами и усиками на пухлом холеном лице. Он, как видно, только вошел, но садиться за столик не спешил. Просто стоял и смотрел на танцовщицу пристально и недобро. Глаза прищурены, и губы с папироской в уголке презрительно искривлены. Как будто глядеть на актрису ему противно.

Нюрка даже удивилась немного и оглянулась в поисках того, кто может рассказать: кто таков и почему так пялится на Судейкину.

Рядом никого не оказалось, но в этот момент к незнакомцу подошел Кузмин.

Нюрка нарочно замешкалась рядом и услышала:

– У тебя все еще есть желание любоваться бывшей женой?

Бывшей? Значит, это Сергей Судейкин? Вот это да!

Вздрогнув, Судейкин обернулся и скривился еще больше.

– Вот думаю, остаться или уйти. Ни смотреть на нее, ни слушать не хочу.

Кузмин сладко улыбнулся. Ответ, как видно, ему понравился.

– Ну что ты, Серж! Зачем лишать себя удовольствия общения с давними друзьями? Садись к нам. Выпьем.

Судейкин сдул со своего модного сюртука невидимую пылинку и двинулся следом за Кузминым.

Нюрка пробежала мимо них пару раз. Сначала Судейкин пил с Кузминым, потом вышел и вернулся с красивой полной дамой, которую усадил рядом и стал потчевать холодцом с хреном.

– Верочка, выпей с нами, сразу согреешься, – уговаривал ее Кузмин.

Дама смеялась, закидывая голову и обнажая белую шею, но пить отказывалась.

– Бросьте, Михаил! Я знаю, вы меня напоить хотите, чтобы остаться с Сергеем наедине!

– Вы меня демонизируете, Вера Артуровна! Мы с вашим мужем всего лишь старые добрые друзья!

Нюрка отнесла грязную посуду и осталась ждать, когда прикажут подавать заказанные блюда.

В зале, где находилась сцена, народу все прибывало. Заказы так и сыпались. Нюрка без устали сновала туда-сюда, не забывая подглядывать и, если удавалось, подслушивать.

На сцену поднялся высоченный тип в манишке и галстуке. Сразу заполнил собой все пространство, заслонил стеклянные звезды и начал басом:

Что за чушь он несет! Какое еще облако в штанах?

Нюрка фыркнула, схватила поднос и понеслась в кухню, где умирал от непосильного труда Данилыч.

Так, значит, эта Артуровна – новая жена Судейкина, а Ольга – старая. Ну и что такого? Дело житейское. Зачем же смотреть на Ольгу с такой ненавистью? Неужели она причинила Судейкину столько зла, что он ее видеть не может? В разговоре с Юрием Кузмин упоминал, что Судейкин прятал любовницу – надо полагать, эту Веру – в квартире Ольги, да еще умудрялся устраивать бывшей жене сцены ревности прямо на улице.

Ерунда какая-то получается!

А если Судейкин все еще любит Ольгу? Бывает такое, что любовь переходит в ненависть, и наоборот. В книгах подобные сюжеты встречаются нередко. Мужчина бросает женщину, но стоит ей попытаться снова устроить свое счастье, испытывает муки ревности и в конце концов убивает ее.

Они с Зиной не раз обсуждали подобные ситуации и находили, что такое вполне возможно. Любовь – чувство неуправляемое. И поделать с этим ничего нельзя.

Судейкин убивать Ольгу не стал. Он действует иначе: убивает ее любовников так, чтобы она об этом узнала. Зачем? Хочет уничтожить бывшую жену если не буквально, то морально. Трепетная душа Судейкиной не выдержит груза вины, и она… застрелится. Или… утопится в Неве, бросившись с моста. Или… еще чего-нибудь.

Звучит слишком затейливо? Но у этих людей иначе и быть не может! Они настолько затейливы сами, что если надумают совершить преступление, оно тоже будет весьма затейливым! Игры с куклами вполне в их духе. Мистификация, символизм – как раз то, чем они дышат!

А в том, что все они способны на убийство, она с некоторых пор не сомневается!

Пока Нюрка размышляла, стоит ли причислить Судейкина к тем двоим, что уже на подозрении, пропустила момент, когда в зал, закутавшись в палантин, вышла сама Судейкина и, томно улыбнувшись Саломее, опустилась на стул рядом с Ахматовой.

Почти сразу к ней подошел смазливый штабс-капитан. Присел и обнял по-свойски.

И куда только Лурье смотрит?

Через некоторое время офицер, облобызав Ольгину руку, отправился в буфет. Скоро пересела за другой стол и Саломея.

Анна с Ольгой сразу повернулись друг к другу, заговорили о чем-то, а потом одновременно посмотрели в тот угол¸ где восседал Судейкин.

Нюрка все старалась пройти мимо их столика, но задержаться у нее не получалось. Дамы, как всегда, почти ничего из еды не заказали, только пригубливали из бокалов вино и курили.

Случайно услышала лишь пустяшное: Ахматова вспоминала Ольгино выступление на какой-то Новый год.

– На тебе было платье из белого и розового тюля, усеянное большими гранатового цвета бабочками и расшитое жемчугом. Помнишь?

– Сергею всегда удавались мои сценические костюмы, – ответила Судейкина и вздохнула.

Нюрка вся превратилась в слух, но тут к столику подошла кривляка из кривляк Паллада Бельская с графом Алешкой, который все встряхивал длинными, постриженными, как у лабазника, волосами и раскатисто хохотал.

Интересующий Нюрку разговор прервался.

Через некоторое время дамы снова остались вдвоем. Убирая посуду с соседнего стола, Нюрка наконец услышала то, ради чего крутилась возле них весь вечер.

– Наверное, мне все же следует пойти домой, – произнесла Ольга и вымученно улыбнулась.

Анна, разглядывающая в этот момент новую жену Судейкина, повернулась к ней и с ленцой в голосе заметила:

– У тебя в самом деле усталый вид.

– Меня вызывали в участок.

– В полицию? – повысила голос Ахматова, и Ольга умоляюще прижала к губам палец.

– Да. Мучили вопросами. Там так ужасно пахнет, я чуть в обморок не упала, – пожаловалась Судейкина.

На бледном лице Анны промелькнула заинтересованность.

– Что им нужно от тебя?

Ольга пожала плечами. Говорить или нет?

– Рассказывай, коли начала, – усмехнулась подруга.

– Они интересовались моими работами, – выдавила Судейкина.

– Театральными? – удивилась Анна. – Да к чему им это?

– Они расспрашивали о… куклах.

Ахматова развернулась к ней всем телом и уставилась острыми любопытными глазищами.

Ольга глубоко вздохнула. Не думала, что так тяжело будет рассказывать.

– В Петербурге… убийство произошло. Вернее, два. Возле трупа полиция нашла мои куклы.

– И что с того? Да твоих кукол у кого только нет! Всем подряд раздаешь!

– Ты не понимаешь, Анна. Убитые… я их знала.

– Разумеется, знала. Ты ведь не торгуешь своими работами на базаре. Кто это?

– Лохвицкий… Ты не была с ним знакома. А другой Говорчиков.

– Купчишка, решивший приударить за тобой в прошлую зиму? Боже! Так его убили? За что?

– Откуда мне знать! Но у каждого из них была моя кукла.

– Да при чем тут твои куклы?

– Офицер, который меня… допрашивал, считает, что они там… не случайно.

– Не случайно? Господи ты боже мой! Глупость какая! Эти полицейские становятся тупее с каждым часом!

Голос Анны зазвенел от негодования. Ольга схватила подругу за руку.

– Тише, умоляю! Ты не все знаешь. Когда застрелился Всеволод…

– А Князев тут при чем? Три года прошло.

– Пусть. Неважно. В участке сказали, что у него в комнате тоже нашли мою куклу.

– Не понимаю. Ну и что же? Ты могла…

– Не могла. Я не дарила Всеволоду кукол.

– Мог взять сам. На память.

– Нет. Я отлично помню: эта кукла была у Комиссаржевской.

– Дома?

– Нет, в театре. В гримерной.

– Оттуда ее любой мог забрать. Тот же Князев.

– Ты же знаешь Веру. Гримерка – ее молельня. Вход туда запрещен даже близким. Всеволод вообще не был к ней вхож. Мне кажется, лично они даже знакомы не были.

– Странно.

– То-то и оно. Меня это ужасно волнует.

Лицо Судейкиной на миг исказилось. Она достала крошечный платочек и торопливо смахнула слезинку.

– Кажется, на нас уже смотрят.

Суетливо оглянувшись, Ольга бегло улыбнулась девочке-подавальщице, собиравшей посуду со стола.

Ахматова дернула плечом.

– Все это чепуха! Кто-то выкрал куклу, чтобы передать ее Князеву? Совершенно невероятно!

– Но откуда она взялась рядом с телом?

Анна задумчиво отпила из бокала и поправила сползшую шаль.

– В любом случае, при чем тут Князев? Его никто не убивал. Он застрелился. То, что рядом оказалась твоя кукла, – всего лишь досадная случайность.

– Досадная, – горько усмехнулась Ольга.

– Не цепляйся к словам.

Анна покосилась на подругу и мягко привлекла ее к себе.

– Ты считаешь себя виновной в гибели Всеволода, но, поверь, это все Михаил.

– Да все равно.

Ольга поправила выбившийся локон и улыбнулась в ответ на страстный взгляд Игоря Северянина, сидевшего у самой сцены с молодой особой в тюрбане.

Анна усмехнулась:

– Ну вот, видишь. Жизнь не так плоха. Все забудется. И история с куклой тоже. Ты сегодня еще будешь танцевать?

– Ах, нет. Не то настроение.

– Тогда прочти что-нибудь. Я люблю тебя слушать.

Ольга пригубила вина и скинула палантин.

– Так и быть. Постараюсь ради тебя, дорогая. Что-нибудь из «Четок».

Нюрке мотаться без дела по залу было затруднительно, поэтому больше ничего услышать не удалось. Но когда выносила заказ для Прохора, услышала знакомый глубокий голос:

Нет, не может эта женщина быть преступницей. Кто угодно, но не она. Нанять убийцу для бросивших ее любовников? Глупее не придумаешь!

Ольга – волшебная кукольная фея, розовая в голубом, и ничто грязное коснуться ее не может.

Но каким-то образом кукла попала к Князеву в Ригу. Всеволод не был вхож к Комиссаржевской, а Судейкин с Кузминым? Трудно представить, что они не были знакомы с великой актрисой.

А не стибрил ли куклу кто-то из них?

Этот модный Судейкин ничем не лучше вычурного Кузмина.

Оба противные.

В своей деревне Фефа по молодости слыла за красавицу. Высокая, статная, румянец во всю щеку. И все это вкупе с голубыми глазами и косой до пояса. Не слишком густой, зато пышной. Одна беда – бесприданница. Впрочем, родни у Фефы было немало. Уж как-нибудь всем миром замуж собрали бы. Однако своенравная девка взяла да вышла за бобыля, то есть безземельного и, считай, нищего. Ее Степан жил тем, что нанимался на всякую работу, где платили. Правду сказать, руки у него правильным концом были вставлены: умел плотничать, слесарничать, иной раз подвизался стропалем. Ну и с зеленым змием знался, чего уж там. Через того змия и пострадал: залез, пьяный, на крышу, упал да разбился насмерть.

Всего пару годков они с молодой женой прожили, даже деток завести не успели.

Погоревала Фефа и решила, что в родной деревне не останется. Все равно на бобылке никто не женится, так нечего ей тут делать.

Подалась Фефа прямо в столицу и устроилась в одну небедную семью детишек нянчить. Прижилась там, привыкла. Но однажды в лавке познакомилась с молодой женщиной Евлампией, что была на сносях, подружилась и вызвалась перейти к ней помогать с дитем, когда та родит. Уж больно одиноко было Фефе в большом и холодном городе, а с Евлампией они подругами стали, так почему не жить вместе?

Сговорились быстро, и Фефа переехала к Чебневым. Афанасий, муж Евлампии, почти завсегда на службе был, хозяйством и ребенком, появившимся аккурат перед Рождеством, заниматься не мешал, что Фефу очень даже устраивало. После смерти Степана она мужиков сторонилась и вообще считала через одного фармазонами.

Тут не в Степане дело было, а в самом Петербурге, где Фефа успела насмотреться всякого. И это всякое привело ее к неутешительному выводу: добра от мужиков ждать не приходится.

Фармазоны, они фармазоны и есть!

На том Фефа стояла твердо и мнения своего менять не собиралась.

Новая, спокойная и радостная жизнь закончилась в одночасье. Евлампия умерла через месяц после рождения дочери, оставив своего Афанасия с младенцем на руках.

Ну что было делать?

Фефа осталась и взяла все в свои руки. И девочку, и хозяйство.

За прошедшие с тех пор семнадцать годков мысль женить на себе Афанасия не посещала ее ни разу. Бывало, когда навещала родных, те речи заводили, но Фефа всякий раз резко обрывала подобные разговоры.

По праву сказать, Афанасий как мужчина ей не нравился. Ледащенький, с ранней плешью и ростом почти на голову ниже ее. Но даже если бы был он писаным красавцем, она бы и тогда не польстилась. Уважать Афанасия уважала, жалела тоже немало, но на этом все. Сама ведь тоже в городе красивше не стала. Коса поредела, повылезла, а кожа от невской воды побледнела да выцвела, словно ее щелоком отмывали.

Светом в окошке стала для нее девочка, которую назвали Анной. Тут уж Фефа раскрылась во всей красе! Как орлица над орленком кружила над дитем, отдавая ей всю свою невыбранную любовь и ласку.

С годами Феофания забыла, что она не родная им обоим – Нюрке и Афанасию. Считала себя полноправной хозяйкой, а девочку – настоящей дочерью, хотя Евлампию, подругу свою, забывать себе не позволяла.

Домашние называли ее просто Фефой и тоже были согласны, что она в семье главная.

По крайней мере, Фефа так считала.

Анюта росла ребенком своевольным, но добрым, на ласку отзывчивым. Училась хорошо, по хозяйству помогала, и душа была спокойна.

И тут случилось непредвиденное. Вдруг оказалось, что ее крошка выросла!

Конечно, Фефа этого ждала, но оказалась совершенно не готовой. А пуще всего к тому, что стала Анюта от рук отбиваться.

Случилось все как-то незаметно. Сначала повадилась у подружек подолгу засиживаться, а потом и вовсе принялась, не спросясь, исчезать из дома и возвращаться затемно, когда все приличные девицы уже седьмой сон видят.

В нынешний год Анютино поведение стало для ответственной Фефы настоящей проблемой. Она уж и Афанасия подключила, и строжить девчонку не в шутку начала, да где там!

Подластится, подлижется, поканючит, если надо, в щечку поцелует – и была такова!

А куда ходит? Где бывает?

Долго Фефа мучилась – боялась самого страшного, – а потом узнала, что все гораздо хуже: взялась девчонка помогать Афанасию дела сыскные вести! Как будто без нее не управятся!

Разнос Фефа устроила обоим по первое число! Потребовала прекратить непотребное дело и вернуться на путь истинный. Афанасий и так был с Фефой заодно, а после того, как она пригрозила, что уйдет от них, встал на ее сторону бесповоротно.

Только где им – даже двоим – совладать с живым огнем!

Анюта ведь не только умной, но и хитрой выросла. Научилась, плутовка, обводить отца с нянькой вокруг пальца.

Хорошо еще, что в гимназии училась по-прежнему на «отлично», но это не успокаивало. Если так пойдет, скатится Анютка на одни неуды.

Однако главным страхом для Фефы была мысль о том, что без ее пригляду встретится на Анютином пути какой-нибудь фармазон и погубит невинную девицу навсегда.

У Фефы, когда об этом думала, сердце заходилось. Как спасти и уберечь свою кровиночку от проходимцев всех мастей?

И выходило по всему, что нет у нее никакой для этого возможности. Тут Фефа начинала плакать и молиться святой покровительнице, блаженной Феофании Византийской. Помощи просила и надеялась, что поможет святая заступница обязательно.

Правду сказать, насущного повода для беспокойства Анюта пока не давала. Вились вокруг нее в основном такие же огольцы-сорванцы, кем еще недавно была и она: мальчишки с соседних улиц. Но время шло, и Феофания со все большей тревогой наблюдала, как округляется Нюркина фигурка, наливаются вишневым соком губы, а глаза – тем самым блеском, что всегда манил фармазонов всех мастей.

Вот и рос Фефин трепет не по дням, а по часам.

Весной поводов для опасений прибавилось. А все через те занятия у Краюхиных. Нет, дело, конечно, почтенное – с ребятенком заниматься, однако чего она туда каждый день носится? Подозрительно как-то.

Нынче с утра настроение у Фефы было самое распрекрасное. Во-первых, из родной деревни пришла весточка, что родные все здоровы, в том числе Прокопий, которого полгода как забрали в солдаты. Прислал он письмо, что живой и не раненый, подвизается при штабе конвойным. Чего при штабе конвойные делают, было не совсем ясно, но все так поняли, что место у Прокопия сытное и от окопов далекое.

На радостях Фефа затворила тесто на пироги, благо вместе с новостями из дома прислали мешочек сушеных яблок и немного прошлогодней клюквы – будет Анюте чем полакомиться.

Второй причиной для хорошего настроения было то, что сосед Поликарп Матвеевич согласился сдать им с июля свою дачу под Петергофом. Дача так себе, маленькая да старая, с протекающей крышей, но все же загородный дом! С одной стороны – недалеко, что позволит Афанасию Силычу их навещать, а с другой – не так и близко, кое-кому каждый раз бегать туда-сюда несподручно будет. Станут они с Анютой на крылечке посиживать, воздухом чистым дышать, авось глупые мысли из девичей головы и повыпадут.

Светлые мечты о летнем блаженстве настолько увлекли Фефу, что звонок в дверь она услышала не сразу.

Наскоро вытерев руки, вышла в переднюю и открыла. За дверью стоял молодой человек в студенческой тужурке.

– Добрый день, сударыня. Могу я видеть Анну Афанасьевну? – слегка поклонившись, произнес он.

Фефа моргнула и не ответила. Не поняла, о чем спрашивают.

– Так… я могу? – заметив ее растерянность, повторил посетитель.

– Кого? – переспросила Фефа и зачем-то спрятала руки под фартук.

– Анну Афанасьевну Чебневу. Она ведь здесь живет?

До Фефы наконец дошло, что молодой человек явился по Анютину душу.

– Так нету ее. До подруги пошла, – почему-то разом осипнув, ответила Фефа.

– Простите, а не могли бы вы передать ей, что заходил Синицкий?

Фефа проглотила вязкую слюну.

– А вы… кто ей будете?

– Я ее знакомый из «Привала комедиантов».

– Из какого привала?

– Коме… это… ну, в общем, вы передадите?

Фефа, словно не расслышав, продолжала глядеть на гостя. В ее голове роилось не менее сотни вопросов и одна единственная, очень короткая мысль: дождались!

Она не сомневалась, что перед ней стоит тот самый фармазон, которого она боялась узреть всю жизнь.

И ведь надо же! Физиономия у фармазона в точности такая, какую она себе представляла! Смазливая и с виду умильная! Даже ямка на подбородке имеется! В общем, пришла беда, отворяй ворота! Этот мигом Анюту скрутит и из отчего дома уведет! Фармазон, он и есть фармазон! От него спасения нет!

Тут Фефа вдруг очнулась и поняла, что она – единственная для Анюты заступа.

Она выпростала руки из-под передника и уперла их в бока. Увидев это, фармазон вздрогнул, что придало Фефе сил.

– А ничего я Анне Афанасьевне передавать не буду! Мало ли кто ее знакомым назовется! Почем я знаю, может, ее с дурными намерениями разыскивают!

Ошалевший от такого натиска фармазон отступил на шаг, но не ушел, а попытался выкрутиться.

– Что вы! Я не с дурными! Я хотел Анну Афанасьевну на Комендантский аэродром позвать! Смотреть на аэростаты и дирижабли! Выступления Императорский аэроклуб устраивает! Там сам Сикорский будет! Знаменитый русский авиаконструктор! Который «Русского витязя» и «Илью Муромца» построил!

Незнакомые слова, которыми сыпал фармазон, Фефу не впечатлили.

Она шагнула вперед.

– Ишь ты поди ж ты, что там говоришь ты! Никакого Сикорского нам не надобно! А по еропланам всяким мы сроду не хаживали!

– Аэродромам, – поправил фармазон.

– Да один ляд! Анна Афанасьевна девица приличная! Из хорошей семьи! Не хватало ей еще со всякими… знаться!

Фефа сделала следующий шаг. Еще чуток – и выдавит фармазона прочь.

Но тут откуда не возьмись в коридор влетела Нюрка и с ходу завопила:

– Ой, Фефа, только не убивай его! Не надо! Это мой друг Николай Синицкий! Он хороший!

– Друг, значит? Хорош друг! – решила не сдавать позиции Фефа. – Является в дом без приглашения…

– Я! Я его приглашала!

Нюрка смотрела весело. Еще чуть – и рассмеется прямо ей в глаза.

Ну что было делать?

Фефа одернула фартук и, сделав ледяное лицо, вымолвила:

– В другой раз пусть сразу объявляют, что по приглашению. А то ходют тут…

Она хотела сказать «фармазоны», но удержалась. Гостя обижать все же нехорошо.

Вот только сколь Нюрка того Синицкого другом ни называй, для нее он все одно останется вражиной!

Фефа еще раз окинула вконец оробевшего гостя не обещающим ничего хорошего взглядом, повернулась и неспешно удалилась в кухню.

– Вы ее не бойтесь, Николай, – глядя на Синицкого смеющимися глазами, сказала Нюрка. – Это она меня так охраняет от… нежелательных знакомств.

– Я понял и ругаю себя за оплошность, – улыбнулся Николай и, совсем уже оправившись от испуга, спросил:

– Так что? Поедете смотреть на дирижабли?

– С удовольствием!

Они посмотрели друг на друга и оба отвели глаза.

На аэродроме было многолюдно и шумно. А все оттого, что, стараясь перекрыть звук летательных аппаратов, зрители не говорили, а кричали в голос.

Через полчаса Нюрка тоже почти охрипла, но все равно ей было очень весело. Она беспрестанно вертела головой и радовалась всему, что видела и слышала. А пуще всего тому, что Николай все время держал ее за руку. Чтоб не потерялась в толпе.

Теряться Нюрка не собиралась, но от руки Синицкого у нее по всему телу то и дело бежали мурашки, и это было так необычно, так волнующе, что она не отказалась бы проходить с ним целый день.

– Ты чего здесь? – вдруг услышала она за собой смутно знакомый голос.

Полуобернувшись, Нюрка скосила глаза.

Прямо за ней стоял Сергей Судейкин и весьма недружелюбно смотрел на дюжего молодчика в одежде, выдававшей человека, не принадлежавшего к состоятельной публике.

– Сами знаете, ваше благородие. Должок за вами, – негромко произнес молодчик.

Нюрка услышала лишь потому, что стояла совсем близко.

– Сам знаю. Скоро отдам, – прошипел Судейкин.

– Ой ли, господин хороший. Больше месяца прошло. Да где? Второй на исходе. Биндюжник беспокоится.

Услышав знакомое имя, Нюрка перестала дышать.

– Сказал же – заплачу! – уже громче сказал Судейкин резко и раздраженно, но в его голосе Нюрка почувствовала страх.

Посланец от Биндюжника что-то ответил, но неожиданно откуда-то сверху в рупор закричали:

– Внимание, господа! В небе самолеты, разработанные по заказу военного ведомства заводом господина Слюсаренко! «Фарман» двух новейших модификаций, «Моран-Парасоль» и «Моран-Ж»! Встречайте бурными аплодисментами гордость российской инженерной мысли! Во главе группы пилотов несравненная авиатрисса Лидия Зверева! Первая дипломированная женщина-пилот в России!

Трибуны захлопали, зашумели, да так громко, что Нюрка на мгновение заткнула уши.

– Подойдем к императорской трибуне! – сжал ее руку Николай. И потащил куда-то в сторону.

– Подождите! – завопила Нюрка, но ее голос потонул в гуле двигателей поднявшихся в небо самолетов.

В отчаянии она оглянулась, но Судейкина и его собеседника уже заслонили многочисленные спины.

– Смотрите, Анна Афанасьевна, рядом с императором сам Сикорский стоит! – восторженно крикнул Николай.

Но никакой Сикорский ее уже не интересовал. Глядя пустыми глазами, куда указывал Синицкий, она лихорадочно перебирала в голове услышанное, пытаясь понять, о чем шла речь.

На первый взгляд все очевидно. Судейкин задолжал Биндюжнику, тот послал сподручного получить долг, ну, или, по крайней мере, припугнуть должника.

Но на самом деле вопрос не в этом.

За что должен заплатить Судейкин? Какие у него могут быть дела с бандитами из ГОПа?

Не плата ли это за убийство Лохвицкого и Говорчикова?

Несомненно, Судейкин знал о романах Ольги. В кругу им подобных любовные связи никто не скрывает. Это у господ артистов и художников в порядке вещей.

Знал Судейкин и о ее отношениях с корнетом Князевым. Тогда, в двенадцатом году, Ольга все еще была замужем. Понятно, что Судейкин ненавидел Князева и мечтал поквитаться с ним. И то, что они с Ольгой уже разведены, ничего не меняет. Недаром он продолжает устраивать теперь уже бывшей жене сцены ревности.

Стоит ли сомневаться в том, что Судейкин ненавидел и Лохвицкого с Говорчиковым?

Человек он вспыльчивый, гневливый, сгоряча мог нанять убийцу или убийц, чтобы расправиться с соперниками. Пусть даже сам давно живет с другой.

Удивляться не стоит. У таких, как Судейкин, все рядом. Ольгу он ненавидит и любит одновременно. Поэтому ему мало просто убить ее любовников. Он кладет рядом с ними ее кукол, чтобы у нее не осталось и тени сомнения – она всему виной.

– Анна Афанасьевна, вы меня слышите? Вам нехорошо?

Николай заглянул ей в лицо и сочувственно улыбнулся.

– У меня тоже в голове гудит. Может, пойдем к выходу? Там пролетки и таксомоторы стоят. Я отвезу вас.

– Да, да! Пойдемте!

Нюрка стала торопливо выбираться из толпы.

Надо обо всем рассказать тятеньке. За Судейкиным необходимо проследить. Если повезет застать момент передачи денег, можно схватить убийцу. И не его одного.

Несколько сподручных Биндюжника во время облавы смогли ускользнуть. Теперь у сыщиков появится шанс на реванш.

Вот бы получилось! Тогда уж наверняка тятеньке – слава, бандитам – каторга!

От этой мысли у Нюрки даже шея вспотела. Она оглянулась на Николая, который немного отстал, и удивилась, какое грустное у него лицо.

В чем дело? Неужели голова в самом деле разболелась?

Она подумала об этом мимоходом и тут же снова переключилась на варианты поимки Биндюжника и его банды.

Ей, озабоченной столь важными проблемами, было невдомек, что идущий за ней Николай расстроен совершенно по другому поводу. Он был уверен, что не нравится этой девушке. Иначе она не убегала бы сейчас так торопливо.

А ведь у него были планы. Например, погулять в Летнем саду, покататься на лодочке по каналу, а вечером… Впрочем, вечером она побежит в «Привал комедиантов».

Он, кстати, так и не спросил, зачем она устроилась туда на работу, да еще такую. Ведь очевидно, что Анна совершенно не похожа на неграмотную деревенскую девчонку. Он понял это с первого взгляда, а когда она ответила по-французски, уже не сомневался: Анна – не та, за кого себя выдает.

Ему, в общем-то, все равно, из какой она семьи. Даже будь она совсем бедной и необразованной, нравилась бы ему так же сильно.

Но зачем она притворяется? Что делает в «Привале»? Кто ее туда послал?

Сначала думал, что она прячется от кого-то, а потом понял: все наоборот.

Она ищет. Но кого?

– Николай, прошу вас, отвезите меня домой, – вывел его из задумчивости ее голос.

Так и есть. Ей с ним скучно.

Помрачневший еще больше, Синицкий побежал раздобывать таксомотор.

Нюрка проводила его глазами. Что такое с ним случилось? Побледнел даже. Ему срочно нужно домой.

И как только так подумала, вдруг поняла: ей ужасно не хочется с ним расставаться. Она с удовольствием погуляла бы с ним. Например, в Летнем саду. Или покаталась на лодочке. Неважно. Самое главное – побыть вместе еще немного.

Вот если бы она могла рассказать ему, зачем заявилась в «Привал комедиантов»!

Николай издалека помахал ей рукой.

Она двинулась к нему, и тут откуда-то вынырнул давешний молодчик. Тот, что говорил с Судейкиным. Да не один! Рядом суетился неопрятно одетый плюгавый мужичонка.

Теперь Нюрка обоих могла рассмотреть лучше. Молодчика она видела впервые, а вот мужичонка был ей знаком. Когда следила за ГОПом, заметила его среди дружков Биндюжника.

На мгновение сердце забилось сильнее. А ну как они ее узнают?

Но бандиты, даже не взглянув в ее сторону, свернули к густым зарослям, что начинались за дорогой.

Нюрка перевела дух и торопливо двинулась дальше.

Николай, улыбаясь, распахнул перед ней дверцу автомобиля.

Она подала ему руку и в то же мгновение почувствовала, как в спину уперся чей-то пронзительный взгляд.

По спине прошла дрожь. Совсем не похожая на те приятные мурашки, которые бегали, когда Синицкий брал ее за руку.

Нюрка на мгновение замешкалась, но Николай подсадил ее и сел рядом.

Она сразу уставилась туда, откуда ударили взглядом, но никого не увидела.

– Домой? – спросил Николай.

Она кивнула, не понимая, о чем спрашивают.

– На Кирочную, – скомандовал Синицкий шоферу и отвернулся в сторону.

Не нужно, чтобы Анна заметила его разочарование.

Всю дорогу до самого дома она не произнесла ни слова. Страшный взгляд не давал успокоиться.

Однажды с ней уже было такое. После облавы. Тогда ей тоже померещился чей-то жуткий взгляд.

Украдкой Нюрка вытерла о платье потные ладошки.

А здорово она испугалась!

Казалось бы, что особенного, а страшно стало так, словно не взглядом – пулей стрельнули!

Пресвятая Богородица, спаси и помилуй!

Тем же вечером в «Привале» она неожиданно увидела на сцене Кузмина. На этот раз он был в обычном костюме, но выглядел все равно вычурно.

Низенький, хрупкий, с лицом фавна, с черными, словно покрытыми лаком жидкими волосами, узкой, будто нарисованной бородкой, оттенявшей неестественно румяные щеки, он не казался смешным. Он пугал. И огромные выпуклые глаза лишь усиливали впечатление.

Завороженно глядела Нюрка, как он садится за рояль и кладет на клавиши бледные пальцы.

Приторно-сладкий и одновременно бархатный голос разносится по залу:

Простые и наивные слова звучали умиротворяюще и совершенно не вязались с неприятным, почти демоническим обликом автора.

Слушая его, Нюрка поймала себя на том, что злится.

Просто ужасно злится!

Да что за люди такие эти артисты-поэты-художники!

Пишут дивные стихи, рисуют прекрасные полотна, сочиняют волшебную музыку, а сами живут такой грязной жизнью! Развратничают, пьют, ненавидят друг друга и убивают!

Как это можно совместить?

Мимо к столику, за которым сидели две дамы с боа на толстых шеях, прошел граф Алешка.

– Граф Толстой, счастливы вас видеть! – воскликнули дамы хором. – Говорят, что вы уезжаете в Лондон!

– Сначала в Париж.

– Ах, Париж!

Ну вот еще один! Имя Алексей Толстой Нюрка, конечно, слышала. Осенью пятнадцатого года, совсем недавно, они с девочками ходили смотреть его пьесу «Выстрел». Постановка ей понравилась. Так вот, значит, кто автор! Граф Алешка!

Ну и как тут не злиться!

И в этот миг, словно желая ее утешить, в зал вошел Блок. Как обычно, мрачный и неулыбчивый. Прохор поставил перед ним запотевший штоф водки.

Нюрка смотрела во все глаза. Она ничего не знает об этом человеке, но почему-то ей совершенно не важно, есть ли у него любовница. Пусть он грешный и слабый. Пусть! Все равно его душа – в его стихах! Это главное.

Нюрка смахнула с ресниц невесть откуда взявшуюся слезинку и призвала себя к порядку.

Раскисла, как кисейная барышня! Еще не хватало!

Она – сыщик. А сыщики не плачут.

Вернувшись домой, Нюрка бросилась в комнату к тятеньке, чтобы рассказать о Судейкине, но оказалось, что Афанасий Силыч не приходил, и оставленный Фефой ужин стоял нетронутым.

Заявиться в часть на ночь глядя она не решилась, но, еле дождавшись утра, кинулась в сыскное отделение. К ее огорчению, тятеньки не было и там. Дежуривший Бурмистров сообщил, что сыщиков привлекли к разгону бунтующих рабочих.

– Летучий отряд тоже туда направили. Неспокойно нынче в городе. Политические собираются какие-то маевки устраивать, так и туда, верно, пошлют. А преступники в это время на свободе гуляют, мирных граждан убивают, – возмущался Бурмистров.

Возразить было нечего. Так и есть. Гуляют и убивают.

Она решила дождаться возвращения полицейских, но в тятенькином кабинетике уже кто-то сидел.

Нюрка сунула в щелку нос. Пожилой. В очках. Бородка седая совсем.

Да это же знакомый ей Аркадий Нестерович Рудницкий!

От тятеньки она уже знала, что Рудницкий начинал совсем юнцом у знаменитейшего Ивана Дмитриевича Путилина, первого начальника столичной сыскной полиции. За время долгой службы познал многое: успех и гонения. Однако заслуги его были учтены, и в отставку Рудницкий ушел тайным советником.

А не спросить ли у него? Авось не прогонит!

Она зашла и, вежливо поздоровавшись, назвалась.

– Так вы дочка Афанасия Силыча? Приятно. Даже весьма.

Рудницкий привстал и, взяв ее руку, неожиданно поцеловал.

Нюрка смутилась, но быстро с собой справилась.

– Господин Рудницкий, – начала она, присев на краешек стула.

– Просто Аркадий Нестерович.

– Аркадий Нестерович, – поправилась Нюрка, – можно кое о чем вас спросить?

– Разумеется, сударыня. Буду рад помочь.

– Возможно, вам знакомы фамилия Красин и имя Лев Давидович.

Брови Рудницкого взлетели до небес. Он даже очки снял от изумления.

– Знакомы ли мне? Поразительно, что вам они знакомы!

– Эти господа бывают в «Привале комедиантов». Они показались мне довольно… странными, вот я и…

– Фамилия Льва Давидовича – Бронштейн, по документам Седов, хотя представляется он как Троцкий. Они с Леонидом Красиным входят в некую тайную организацию, которая борется с режимом.

– И при этом на свободе? – ахнула Нюрка.

– Кто-то на свободе, кто-то нет. Но, кажется, дела у них идут неплохо, – усмехнулся Рудницкий.

– А эти господа способны на убийство?

– Способны ли они на убийство? – переспросил Рудницкий и неожиданно хохотнул. – Вы меня насмешили, юная леди! Поверьте, убьют не моргнув глазом, и сделают это мастерски!

– Террористы, значит. Но, возможно, они только политических противников не жалуют?

– Да бог с вами! Обычные бандиты. Ради денег – а им нужно много денег – они прикончат любого. Не погнушаются, не сомневайтесь. Понимаете?

– Понимаю, – ответила Нюрка, хотя на самом деле ничего не поняла.

Ее интересовало не убийство вообще, а конкретное. Могут ли эти господа иметь отношение к преступлениям, которые расследуют они с тятенькой?

Поразмыслив, все же решила, что нет. Не станут они утруждать себя подкладыванием куколок и прочей ерундой.

Нет, политические тут ни при чем, это точно.

Между тем Рудницкий, надев очки, внимательно изучал ее лицо.

– Могу я поинтересоваться, что в данный момент вас так тревожит?

Нюрка метнула на него быстрый взгляд. Смотрит внимательно и без подвоха.

– Признаюсь, Аркадий Нестерович, я совершенно не понимаю этих людей.

– Этих – это каких? Которые посещают кабаре?

– Да. Актеров, художников. Поэтов тоже.

– А для чего, позвольте полюбопытствовать, вам необходимо их понимать?

– Я считаю, что один из них – убийца.

– Даже так? Что ж… Если хотите знать мое мнение, то я бы не удивился. Артистическая богема воспринимает христианскую мораль как нечто совершенно условное. Например, как тему для поэмы или пьесы, а Евангелие – в качестве источника поэтических аллегорий. Они живут, совершенно не сообразуясь с общепринятыми понятиями. Ими управляют страсти. А страсть к убийству – одна из сильнейших.

– Я пришла к тому же выводу, – серьезно ответила Нюрка.

Рудницкий улыбнулся. Интересная эта Анна Чебнева. Лет всего ничего, а рассуждает как взрослый, умудренный опытом человек.

– Некоторых из завсегдатаев я знаю. В свое время слыл заядлым театралом. Сейчас по состоянию здоровья, к сожалению, бываю реже, но… поддерживаю отношения с Сувориным, знаком с Мейерхольдом. Много лет боготворю Веру Комиссаржевскую. Любил недавно почившую великую Марию Савину. В общем, многих из них.

– Меня интересуют трое: Кузмин, Судейкин и Лурье.

Не удивившись такому подбору, Рудницкий задумчиво произнес:

– Все они довольно известны в творческой среде. Но если говорить об убийстве – а мы говорим о нем, верно? – я бы сразу вычеркнул из этого списка Артура Лурье. Для такого поступка этот дамский угодник слишком труслив. Нет, даже не так. Он побоится испачкать рученьки.

– Все убитые были зарезаны ножом.

– Тем более. Нет, он – не герой драмы.

– А Сергей Судейкин?

– Этот может. Но только в порыве. Если те убийства были совершены в состоянии душевного волнения…

– Нет. Были подготовлены.

– Тогда не он. Как все художники, Судейкин крайне неуравновешен, но преднамеренно? Сомневаюсь. Мелковат он для этого. Тут другой характер нужен.

– Как у Михаила Кузмина?

– Возможно. Кузмин – персонаж, несомненно, трагический. Он чувствует себя изгоем, отверженным. Но при этом крайне самолюбив и обидчив. Если затаит обиду, то не забудет.

– А почему он считает себя изгоем?

– Видите ли, Кузмин очень талантлив, но так случилось, что его талант нигде особо не пригодился. Я говорю сейчас о нем как о литераторе. Многое из того, что представляли в «Бродячей собаке» и ныне в «Привале комедиантов», написано им. Но кто об этом знает, кроме посетителей? Его книги не раскупались, музыкальные опусы тоже не ко двору пришлись. Кузмин понимает, что его забудут раньше, чем он почиет в бозе, поэтому старается запомниться любым способом. Эпатаж стал для него обычным делом.

– Я заметила, – усмехнулась Нюрка.

– Ну и, кроме того, обстоятельства его личной жизни… тоже далеки от общепринятых.

Нюрка хотела сказать, что для нее это не секрет, но передумала.

– У меня вопрос: может ли он ненавидеть Ольгу Судейкину? Сильно ненавидеть.

Рудницкий кинул на нее странный взгляд.

– Вижу, вы далеко проникли в извилистые перипетии отношений внутри этого сообщества.

– Не очень далеко, к сожалению. Для меня эти люди – загадка.

– Для меня тоже. Впрочем…

Аркадий Нестерович снова нацепил на нос очки.

– Итак, о Судейкиной. Моя младшая дочь Елена некоторое время была близка с Бельской. Паллада – бабенка пустая и вздорная, но в курсе всех дел. Из их разговоров – довольно громких – я узнал, что Ольга, будучи в любовных отношениях с Кузминым, завела роман с Князевым. Потом отвергла и его. Бельская была уверена: Князев застрелился, не в силах пережить предательство любимой женщины, и что будто бы немаловажную роль во всем этом сыграл Михаил.

– Какую именно?

– Этого не знаю, простите. Но они с Ольгой до сих пор обвиняют друг друга.

– Как вы считаете: их взаимная неприязнь могла стать причиной убийств?

– Не уверен. Впрочем, та же Паллада в моем присутствии как-то сболтнула, будто Ольга считает Кузмина виновным в ее разводе. Так это или не так, судить не берусь. Знаю только, что одно время Михаил жил с Судейкиными в одной квартире, а потом неожиданно был изгнан. К сожалению, брак это не спасло. Сергей бросил Ольгу. Бросил резко и весьма жестоко. Все знавшие эту пару были потрясены. Вчера еще боготворил и вдруг возненавидел. Тут же нашел новую пассию – Веру Шиллинг. Ольгины подруги прозвали ее Бякой.

– Действительно странно. А Кузмин?

– Считал себя оскорбленным, насколько я помню.

– Значит, я была права: он ненавидит Судейкину.

– А вы не преувеличиваете? Кузмин ставит для Ольги танцевальные номера, пишет музыку. Хотя вы правы. Иуда тоже целовал своего учителя.

– Вот именно.

– Так что вы предполагаете делать? Каким образом связать убийства с Кузминым?

– Надо за ним следить, наверное.

– Подождите. А Афанасий Силыч что обо всем этом думает? Он вообще знает о ваших подозрениях?

– Знает. Я ведь всех троих подозревала. Но теперь, после разговора с вами, несколько поменяла свое первоначальное мнение. Артур Лурье наверняка ни при чем, но Судейкин и Кузмин остаются.

– Ну тогда уж просветите меня, о каких убийствах идет речь.

– Неких Лохвицкого и Говорчикова.

– Постойте. О Лохвицком я слышал. Ваш батюшка поведал. В общих чертах, разумеется. Выходит, убийцу еще не поймали, раз мы об этом говорим.

– Нет, к сожалению.

Лоб Аркадия Нестеровича собрался глубокими складками.

– Но при чем тут Кузмин и Судейкин? Каким образом они могли попасть под подозрение?

Нюрка оглянулась на дверь – хорошо ли притворена, – а потом взяла и рассказала Рудницкому все, что знала сама. И даже то, что не знала, а только догадывалась.

Аркадий Нестерович слушал, не перебивая. Только взгляд его становился все более острым.

Наконец она замолчала.

Молчал и Рудницкий. Смотрел в окно и задумчиво постукивал по столу короткими крепкими ногтями.

Нюрке не терпелось услышать его вердикт, к тому же в любой момент мог вернуться Афанасий Силыч, но торопить мэтра сыска она не решалась. Только все прислушивалась к голосам в коридоре.

– Ну что ж, – наконец вымолвил Рудницкий. – Во-первых, разрешите вас поздравить. Вы провели немалую, в том числе и мыслительную, работу. Это делает вам честь даже без учета возраста. А во‐вторых, ваши выводы кажутся мне вполне разумными.

Она даже покраснела от похвалы, но Аркадий Нестерович продолжил:

– И все же я настаиваю, что для Судейкина подобный сценарий не подходит.

Нюрка на мгновение замялась. Спорить с великим сыщиком – это слишком. Но, с другой стороны…

– Есть одно обстоятельство, которое мешает сделать столь обнадеживающий вывод! – выпалила она.

Рудницкий, не обидевшись, устремил на нее внимательный взор.

– Какое же, позвольте узнать?

– Я случайно услышала его разговор с одним бандитом из ГОПа.

– Анна! Вы меня просто сразили! – потрясенно воскликнул старый сыщик. – С этими-то когда вы успели познакомиться?

– Да уж успела! – усмехнулась Нюрка и в порыве откровенности рассказала про свою слежку, сидение в будке и про то, как спасалась бегством от здоровых мужиков.

Она ожидала, что Аркадий Нестерович, как и тятенька, придет в ужас, но Рудницкий неожиданно расхохотался.

– Я давно заметил, что современные барышни стали куда смелее, чем раньше. Но не до такой же степени!

Нюрке послышалась в его голосе уничижительная насмешка, но, отсмеявшись, Аркадий Нестерович вдруг встал, подошел к ней, обогнув стол, и, взяв ее руку, крепко пожал.

– Позвольте, Анна Афанасьевна, приветствовать в вашем лице коллегу и соратника.

Нюрка, не ожидавшая подобного исхода, не знала, куда деваться от смущения.

– Аркадий Нестерович, даже не знаю…

– Ни слова больше. Поверьте, я кое-что видел на своем веку. Поэтому не стоит воспринимать мои слова лишь как комплимент, хотя доля комплиментарности – вините в том вашу юность и привлекательную внешность – в моих словах есть.

Нюрка подняла на него глаза. Непохоже, чтобы смеялся.

– Аркадий Нестерович, подскажите: куда, на ваш взгляд, стоит двигаться в расследовании?

– А какого мнения придерживается Афанасий Силыч?

– Он считает, что убийства – дело рук обычных бандитов и куклы здесь ни при чем.

– Ой ли? Если бы он был в том уверен, не позволил бы вам ошиваться в таком месте, как «Привал комедиантов». Он просто допускает, что могут быть другие версии. Полицейский надзиратель обязан проверить все возможные. Кроме того, согласитесь – в вашем случае пока нет ничего, кроме предположений.

Нюрка, поверившая было в себя, опешила.

– Но вы же сами сказали, что… восхищаетесь… моей работой.

– Восхищаюсь, верно. Более того, уверен, что куклы мадам Глебовой играют в деле наиглавнейшую роль. Только сомневаюсь, что преступника надобно искать именно среди названных вами господ.

– Как? А среди кого? Ясно же, что убийцей может быть только тот, кто хорошо знает Глебову!

– Несомненно! Но, на мой взгляд, идя на поводу очевидности, вы сузили круг подозреваемых.

– Не понимаю. Как это?

– Не всегда ненавистник проявляет свое отношение явно. По опыту скажу: обычно как раз наоборот. Внешне он показывает совершенно иные чувства.

– То есть следует искать среди тех, кого Судейкина считает своими друзьями?

– В том числе.

– Она общается с Анной Ахматовой, Палладой Бельской и Саломеей Андрониковой. Есть и другие, просто я не всех знаю пока.

– Чем не вариант? Если допустить – а мы с вами уже допустили, – что есть исполнитель убийства и тот, кто его нанял, то главным злодеем вполне может быть женщина. Если бы вы только знали, какие страсти бушуют в женских сердцах! Мужчинам такое и не снилось!

– Да уж…

– Убивают тех, кто был близок с Глебовой, так?

– Ну да.

– Тогда поищите, кому из этих милых дам она перешла дорогу. Возможно, вас ждет сюрприз.

Нюрке показалось, он хотел добавить что-то еще, но тут в кабинет вошел тятенька и с ходу удивился:

– Нюра! Ты чего здесь?

Еще спрашивает!

– Волновалась! Ночь на дворе! Пришла убедиться, что с вами все в порядке.

– Не ругайте ее, Афанасий Силыч, – вмешался Рудницкий. – Ваша дочь скрасила мое ожидание весьма интересными разговорами.

Тятенька взглянул на Нюрку с подозрением, но тот продолжил:

– Мы говорили о проблемах нынешнего образования. Тема для меня волнующая, ибо мой внук как раз собирается начать обучение в Первой классической гимназии на Кабинетской. Так вот…

Рудницкого тятенька почтительно выслушал, но Нюрку прогнал. Дескать, пусть дома ждет. Нечего по казенным учреждениям шляться. Не стал даже слушать про Судейкина.

И это сыщик!

Обиженная Нюрка выскочила из кабинета и на полном ходу понеслась к выходу, не обратив внимания на Румянцева, проводившего ее внимательным взглядом.

Разговор с Рудницким смутил ее.

Казалось, она близка к разгадке, а на самом деле так же далека, как и в тот день, когда появилась в «Привале комедиантов».

Это был удар, и довольно чувствительный.

Весь вечер подавальщица ходила с унылым видом, наконец это заметил Тимофей и отругал.

Вообще-то повода для начальственного гнева она не давала. Носилась туда-сюда довольно шустро. Но, как видно, при этом следовало еще и радость демонстрировать!

Немного отвлек Синицкий. Он до сих пор был под впечатлением от похода на аэродром и пытался завести об этом разговор. И хотя отвечала она невпопад, Николай все-таки добился своего: от горестных дум Нюрка отвлеклась. В этот вечер Судейкина не выступала. Смирно сидела возле Ахматовой, направо и налево улыбалась, ощипывала красную розу и регулярно пригубливала из бокала.

Возле дам сидели несколько мужчин. Один – пожилой, облысевший, с бородавкой возле носа – жался к Ахматовой, но смотрел при этом на Ольгу. С виду был похож на профессора. Бородка, пенсне, костюм-тройка.

Раньше Нюрка не видела его в заведении. Однако вел он себя как завсегдатай.

Подпирая плечом косяк, Нюрка с тоской смотрела на казавшихся беззаботными людей и думала свои невеселые думы.

У всех такой вид, словно они души друг в друге не чают. Любезничают, целуют ручки, закатывают глаза. С трудом верится, что эти господа могут ненавидеть до такой степени, чтобы убить. Тем более Ольгу Глебову. Среди них она – как случайно залетевшая в стаю разноперых птиц стрекоза.

– За что можно вас ненавидеть, Ольга Афанасьевна?

Она сказала себе под нос, но оказалось, что один человек ее все же услышал.

– Вы говорите о Судейкиной?

– О ней, – вздохнула Нюрка, не оборачиваясь.

– Как ни странно, но многие из присутствующих испытывают друг к другу неприязнь, – продолжил Синицкий ее мысль. – Я сам был поражен, когда понял.

Нюрке стало интересно.

– Даже к Судейкиной?

– Увы.

– Кто, например?

Она желала услышать знакомые имена, но Николай вдруг сказал:

– Взять хоть Федора Сологуба.

– Он здесь бывает?

– Как раз рядом с Ахматовой сидит.

– Этот профессор с бородавкой? – поразилась Нюрка. – А вы откуда его знаете?

– Сологуб с отцом в хороших отношениях, бывал у нас в доме. Он же не только стихи, но и пьесы пишет. Отец дает разрешение на постановку.

– Батюшки! Я ведь читала его роман. «Слаще яда» называется. Про любовь простой девушки Шани и дворянина Евгения.

Она бросила на него быстрый взгляд и добавила:

– Нудно, по-моему.

– На мой вкус, поэзия ему лучше удается, – согласился Синицкий.

– А что он все время на Ольгу пялится, не знаете?

– Знаю. Однажды случайно слышал разговор родителей. Сологуб много лет был влюблен в Глебову, посвящал ей стихи. Сначала очень восторженные, а потом ругательные:

– Смешно, – мрачно заметила Нюрка.

– Мне кажется, он так и не простил ей замужества.

– А может он убить кого-нибудь, чтобы ей отомстить?

– Кого-нибудь? – растерялся Синицкий, и Нюрка пожалела, что спросила прямо.

– Да это я просто так. Хотела понять, способен ли он на поступок.

Она надеялась, что Синицкий тут же отступится, но он задумался и с серьезным выражением лица вдруг сказал:

– Мне кажется, что неспособен.

– Слабовольный, значит?

– Просто сила из него давно ушла. Федору Кузьмичу за пятьдесят. И потом, он другим занят. Не до бурных переживаний, мне кажется. Сейчас он много ездит. Полгода почти в городе не был. Вернулся, как видно, на днях. Даже у отца еще не появлялся.

– Ааа… – разочарованно протянула Нюрка.

Этот тоже в подозреваемые не годится. Опять незадача.

– А почему вас интересует тема убийства? – не отставал Николай.

Нюрка мысленно шлепнула себя по лбу.

– Да ничего она меня не интересует! С чего вы взяли?

– Мне показалось.

– Перекреститесь тогда! – злее, чем хотелось, буркнула Нюрка и умчалась в кухню за очередным подносом.

Николай задумчиво посмотрел вслед. Интересует. Еще как интересует. Хоть крестись, хоть не крестись.

На этот раз проводить себя она не позволила. Боялась, что Синицкий снова заведет опасный разговор. Выскочила незаметно и рванула прямиком на Кирочную.

Почти у самого дома ее вдруг окликнули. Нюрка обернулась и увидела Румянцева. Тот подошел неторопливо. Словно прогуливаясь.

– Ты чего тут так поздно делаешь? – поинтересовалась Нюрка.

– А ты?

– Тебе что за дело?

– Переживаю, может, – усмехнулся тот.

– За меня, что ли? С какой стати?

Румянцев почувствовал в ее голосе раздражение, поэтому сразу пошел на попятную.

– Да нет. Пошутил. Спешу на убийство.

– Оно и видно, что спешишь, – язвительно заметила Нюрка и вдруг осеклась:

– Какое убийство? Где?

– Водопроводный переулок.

– Наш участок! Только ты… поворот-то прошел.

– Так я…

Почему он не свернул где положено, Румянцев придумать не успел, поэтому вдруг рассвирепел:

– Да чего ты пристала ко мне!

– Я к тебе не приставала!

– Иди куда шла!

– Ты сам меня окликнул!

– Больно нужно тебя окликать!

Нюрка открыла рот, чтобы припечатать наглеца каким-нибудь шикарным словечком, подслушанным у ребят во дворе, но вдруг на скаку остановилась.

Румянцев даже остолбенел, когда она, взмахнув ресницами, вдруг посмотрела прямо ему в душу и ласково улыбнулась.

– Никита, а хочешь, я тебя до места провожу?

– Ты меня?

– А ты против?

Румянцев не был против, вот только…

– А что Афанасий Силыч скажет?

– Да ничего не скажет! Подумаешь, делов!

Это была неправда, причем явная, но ошалевший Румянцев только и смог, что несколько раз сглотнуть.

Нюрка быстренько пристроилась сбоку и потянула за обшлаг рукава:

– Ну, веди!

Румянцев торопливо повел ее, не смея поверить своему счастью.

Надо же, как складно все получилось! Даже не ожидал!

На их счастье, Афанасия Силыча на месте не было. Распоряжался всем Золотарев. Впрочем, мозолить сыщикам глаза Нюрка не стала. Отошла в тенек и принялась жадно глядеть.

Убитый лежал, скрючившись, у самой стены дома, поэтому сначала ничего толком рассмотреть не удалось. Но когда, сделав свое дело, фотограф отошел и тело перевернули на спину, сразу стало понятно, что перед ними офицер.

– Штабс-капитан, – констатировал Золотарев.

Мундир на груди убитого был залит кровью.

– Ножевое, – наклонившись над трупом, произнес Румянцев.

Нюрке с ее места было плохо видно. Сколь ни вытягивала шею, разглядеть как следует не получалось, поэтому, выждав, когда сыщики отойдут в сторонку, она бочком двинулась вперед.

Она узнала его сразу. Это был тот самый офицер, которого она видела рядом с Судейкиной в «Привале».

А где же кукла?

Она подошла совсем близко, но тут, как назло, послышался стук копыт. Из-за угла выкатилась телега для перевозки трупов, с которой соскочили двое городовых и побежали к убитому.

– Давайте, ребята. А то народ набежит, не отобьешься! – торопил городовых Золотарев.

– Нюра, – позвал ее Румянцев.

Нюрка досадливо обернулась.

– Смотри-ка, чего я нашел.

Она глянула и обомлела.

– Похожа на ту, что Афанасий Силыч мне на снимке показывал.

Нюрка осторожно взяла тряпичную куколку.

– Что скажешь? Похожа или нет?

Она кивнула молча. Сил не было говорить.

Еще одна. Сколько же их у убийцы?

– Никита, покажи ее Афанасию Силычу сразу как увидитесь.

– Знамо дело, покажу. А что за история с этими куклами?

– Да пока непонятно, только это уже четвертая.

– Четвертая? Значит, одну у Лохвицкого нашли… А другие?

– У Говорчикова тоже.

– Так. Ну а четвертая тогда у кого?

– Раньше была. Три года назад.

Румянцев присвистнул.

– Выходит, эта канитель давно тянется. Что ж Афанасий Силыч ничего не говорит? Сказал только: найди, где таких продают.

Нюрка дернула плечом. Ишь ты, еще начальство критиковать вздумал!

– Не говорит, значит, так надо.

Румянцев почесал коротко стриженный затылок под фуражкой.

– Не нашел пока, за что ухватиться? Оно, конечно, чудно. Кукол зачем-то подкладывать. Как будто послание кому-то шлет.

– И без тебя ясно, что послание. Вот только почерк неразборчивый, – огрызнулась Нюрка, обидевшись, что Румянцев в два счета догадался о том, до чего сама она доперла спустя немалое время.

Румянцев между тем на тон ее не обратил ни малейшего внимания, только взглянул пристально.

– А ты, видать, давно в курсе. И что думаешь?

Нюрка покосилась и не ответила. Это только ее расследование. Ее и тятеньки.

– Да ладно тебе, Анют! Две головы хорошо, а и третья не лишняя. Ежели что, так я болтать не стану.

– Да при чем тут это! Болтай не болтай, все равно расшифровать послание не удается, хотя…

– Хотя что?

– Я знаю, кому оно адресовано.

– И кому же?

Нюрка открыла рот, но тут Золотарев, не видя подчиненного, гаркнул:

– Румянцев, каналья! Куда делся?

Его как ветром сдуло. Она выглянула из своего укрытия.

– У него предписание на имя штабс-капитана Бориса Ильича Вышегородского.

– Ставлю целковый, что он – еще один бывший любовник Ольги Судейкиной, – прошептала Нюрка.

За целый день тятенька не забежал домой ни разу. Нюрка вся извелась от нетерпения, но Фефа так загрузила ее домашними делами, что уйти хоть на минутку представлялось делом безнадежным.

Ссориться с Фефой при нынешних обстоятельствах было ни к чему. Рассердится да останется на ночь дома. Маловероятно, но вдруг!

Поэтому Нюрка безропотно мыла полы, вытряхивала половики, чистила закоптившиеся днища кастрюль и мела коридор.

Думать, впрочем, это не мешало.

В том, что сегодняшнее убийство – дело рук того же преступника, она не сомневалась. Как и в том, что все нити ведут в «Привал комедиантов». Только ее убежденность никак не помогала его найти.

Из старых претендентов – Кузмин и Судейкин. А вот новых, возможно, следует поискать среди близких подружек.

Кто из них?

Она размышляла об этом по пути на работу и так задумалась, что налетела на карлика, торчавшего у входа в заведение.

От неожиданности Нюрка охнула и чуть не оступилась. Карлик в диковинном наряде осклабился и распахнул перед ней дверь.

Это еще что за чудо-юдо?

Растолковал сие новшество лакей Сашка.

– Хозяин придумал. Карла встречать гостей будет. Пусть публика подивится. А костюм ему художник наш придумал. Этот Судейкин вообще большой выдумщик!

Торчать снаружи карлику было скучно, поэтому он то и дело шнырял неподалеку от кухни, стреляя в проходивших бусинками черных глаз.

Нюрке показалось, на нее он глядит особенно недоброжелательно, словно знает про нее что-то постыдное.

Эти взгляды взволновали ее чрезвычайно. В конце концов Нюрка заподозрила, что карла появился в «Привале» не случайно. Раз наряжал его Судейкин, скорее всего, он и привел. Для чего?

Уж не следить ли за бывшей женой?

Впрочем, свое внимание она направила на дам, которых нынче было особенно много. Возможно, приманкой для них стали флотские офицеры, заполонившие заведение. Верховодил ими невысокий, ладно скроенный офицер с худым волевым лицом. Все подчинялись одному его слову, и он, разумеется, был в центре внимания.

Со всех сторон только и слышалось:

– Александр Васильевич, к нам пожалуйте! Александр Васильевич, наше почтение!

Конечно, Нюрка не утерпела. Уж больно любопытно стало, кто таков.

– О! Это большой человек! – с восхищением в голосе ответил Сашка. – Командир Минной дивизии. Фамилия Колчак. Недавно с фронта. Немцев колошматил вовсю! Слышал один раз, что быть ему скоро главнокомандующим!

– Русской армии? – ахнула Нюрка.

– Балда! Черноморского флота!

Поскольку Колчак никак не мог быть причастен к убийствам, она скоро перестала обращать внимание на офицеров и сосредоточилась на дамах.

Старалась подойти и задержаться у столиков подольше. Авось чего-нибудь разнюхает. Спустя некоторое время Нюрка заметила, что карлик, похоже, занят тем же самым.

Поняла это, когда вдруг заметила его вылезающим из-под стола как раз недалеко от места, где сидела Ольга Судейкина.

А этому чего надо?

Карлик, почувствовав на себе взгляд, обернулся и злобно зыркнул. Ее рука невольно потянулась перекреститься.

«Ах ты гном негодяйский! Ну погоди у меня!»

Стараясь не выпускать его из поля зрения, Нюрка бегала туда-сюда, продолжая наблюдение.

Среди белых лебедей, какими смотрелись в кабаре флотские офицеры, артистическая братия как-то поблекла. Однако они были здесь – Кузмин, Судейкин, Лурье и прочие.

Нюрка даже позлорадствовала. Непросто мнить себя пупом земли среди настоящих мужчин!

Вот к Колчаку подошла Саломея. Стараясь привлечь его внимание, мимо неторопливо продефилировали две раскрашенные красотки. Да что там! Ахматова тоже поглядывала с интересом!

Еще бы!

Лишь Ольга ни на кого не смотрела. Она была грустна. И не просто грустна, а встревожена. Анна все заглядывала ей в лицо, старалась развлечь, но, похоже, получалось у нее плохо.

Нюрка догадалась: Судейкина уже знает о гибели Вышегородского.

Послушать бы, обсуждают ли они эту новость?

Однако вместо разговора подруг она, возвращаясь в кухню с подносом, уставленным грязными тарелками, услышала, как за углом кто-то негромко сказал:

– Ахматова ужасно ревнует этого жиденка Лурье к Глебовой.

– Неужели? – отозвался невидимый собеседник.

– Они же были любовниками еще до появления Ольги. Теперь Лурье живет с Глебовой, но, похоже, Анна изо всех сил хочет его вернуть. Говорят, что Ольга уже заставала их в пикантной позе.

– Ахматова моложе, известней, и характер у нее есть. Так что не удивлюсь.

– Однако Артур все же склоняется к нашей куколке Глебовой. Из-за этого Анна вне себя, поверь!

Нюрка замерла, вся превратившись в одно большое ухо.

– Ты чего тут торчишь, дубина стоеросовая? – гаркнул неожиданно вышедший из кухни Тимофей. – Вот гляди, пожалуюсь управляющему, вытурит тебя за нерадивость!

– Простите, дяденька! Уже бегу!

Теперь она просто не сводила с Ахматовой глаз.

Неужели такое возможно? Допустим, Анна желает вернуть возлюбленного и хочет вывести Судейкину из равновесия, чтобы та не стала бороться и ушла с дороги.

Но зачем придумывать такой сложный и кровавый сценарий?

Неужели эти люди из всего делают представление?

Неприятные мысли не давали ей покоя весь вечер, она была рассеянна и успела еще дважды получить нагоняй: от Сашки – за медлительность – и от посудомойки Маруси. За то же самое.

Хорошо, что Синицкий не пришел, иначе пришлось бы объясняться еще и с ним, а сил для этого у нее не было.

Даже карлик и его странное поведение вылетели из головы.

Нюрка еле дождалась, когда ее отпустят, и поспешила домой.

Не терпелось узнать последние новости из сыскной.

Тятенька, однако, еще не вернулся, и она почти час ходила по квартире, как тигр по клетке.

Наконец щелкнул замок двери.

– Тятенька! Ну как вы? Что известно об убийстве штабс-капитана?

– Ну чего ты кидаешься! Чего кидаешься! – пресек ее порыв Афанасий Силыч. – Забыла, что ли? Добра молодца сперва накорми, напои, а уж потом расспрашивай!

– У меня все давно готово!

Она кинулась собирать на стол, справедливо полагая, что сытый тятенька станет куда добрей и не будет ругать за то, что сунулась на место преступления, о чем ему уж наверняка доложили.

Афанасий Силыч долго и с видимым удовольствием хлебал щи, а закончив, вдруг без предисловий сказал:

– Свидетель один нарисовался.

– Откуда?

– Да жидок один от полюбовницы возвращался, кухарки из соседнего дома. За угол завернул осторожно, чтобы жене на глаза не попасться, и увидел, как детина здоровый того штабс-капитана сзади обхватывает и валит на землю. По движению и по вскрику, говорит, было ясно, что в того всадили нож. Когда жертва на землю повалилась, молодчик нож вынул, об сапог обтер и дунул – к счастью гулены – в другую сторону. А штабс-капитан свернулся калачиком и застыл. Жидок к нему, а тот уже дух испустил.

– Все как в те разы. И нож забрал. А жидок этот описать убийцу смог?

– Со спины только. Высокий, говорит, и здоровый бугай. Хотя ему со страху могло и не такое померещиться.

– И все? Неужели больше никаких примет?

– Так темно было. Ну, то есть светло, но не день все же. У нас по ночам все очертания как-то искажаются. Сама знаешь. Хотя постой! Он еще сказал, что волосы у преступника были светлые и кудрями вились по воротнику, а на голове кепка. Вроде тех, что шоферы носят, только по виду на нашу не похожа. Может, он шофер? На таксомоторе катается и так выслеживает своих жертв?

– А что значит на нашу не похожа?

– Иностранная будто. Хотя верить этому прощелыге… Чего чай не наливаешь?

Нюрка спохватилась:

– Задумалась. Простите, тятенька.

– Сама чего не пьешь?

– Пью.

Она налила и себе.

Почему у нее такое ощущение, что внешность убийцы ей знакома?

Где она могла видеть похожего человека?

И услужливая память тут же показала ей, как, сжавшись в три погибели в собачьей будке, она глядит на входящих в здание ГОПа бандитов. Особенно выделяется один. Высокий и, сразу видно, сильный. На его голове кепка, из-под которой вылезают немытыми патлами светлые курчавые волосы.

– Так это же Биндюжник.

Ей казалось, что она крикнула, а на самом деле прошептала.

Тятенька, наклонившись, переспросил:

– Что говоришь? Не слышу.

Нюрка подняла очумелые глаза.

– У вас в участке есть описание Биндюжника?

– Есть. После облавы в порту арестованных опрашивали. Ну и словесный портрет главаря составляли. Это уж как водится. Ты чего сказать-то хочешь? Убийца на Биндюжника похож?

– Я не уверена, но… да. А помните еще описание того, у кого Лысый часы выиграл? Надо их сравнить.

– Так.

Тятенька отодвинул стакан и вытер усы.

«К разговору приготовился», – догадалась Нюрка.

– Что же получается? Если этот молодчик и есть Биндюжник, выходит, именно его наш преступник на убийства подрядил?

– А что Сальников сказал? Как мундштук к нему попал?

– Твердит, что нашел.

– Мне кажется, мундштук, как и часы к Лысому попали через Биндюжника.

– То есть они связаны – Биндюжник, Лысый и Сальников.

– По крайней мере, они видели Биндюжника и смогут опознать, когда мы его поймаем.

– Твоими бы устами…

– Поймаем, тятенька, не сомневайтесь. Мы на верном пути!

Афанасий Силыч взглянул на дочку и в который раз подивился. Уговаривает его, словно не он, а она – заправский сыщик. Ишь раскраснелась!

– А ведь у нас отпечаток пальца убийцы есть, – вспомнил вдруг он. – На пуговице Лохвицкого остался. Если поймаем этого ухаря, сличим.

– Уверена, что совпадет. Биндюжник – не невидимка. Даже если в ГОПе уже не появляется, отыскать его можно. По кабакам ходит, в карты играет.

– Разошлю его описание по всем частям. Только сначала начальству доложу.

– Погодите, тятенька. Теперь вы согласны, что Биндюжник выполнял чей-то заказ? Или все еще думаете, что это грабеж был?

– Пожалуй что да, согласен. У Вышегородского убийца вообще ничего не забрал! Даже ассигнации на месте.

– То-то и оно. Нанял его кто-то из окружения Судейкиной, и все ниточки ведут к ней. Вышегородский был знаком с Ольгой. Я своими глазами видела.

– И это правда. Приятель его, что на опознание приходил, подтвердил: знаком штабс-капитан с Судейкиной этой. Встречались даже несколько месяцев.

– Ну вот! Все ясно как божий день!

– Ясно-то оно ясно, только доказательств у нас железных нет.

– Разве Румянцев вам куклу не показывал?

– Показывал, будь она неладна.

– Поверьте, тятенька! Куклы здесь важнейшую роль играют. И Аркадий Нестерович согласен!

– Кто согласен? Рудницкий? Так ты и к нему успела с куклами подкатить?

– Успела, – покаянно вздохнула Нюрка.

– Вот проныра!

– Не ругайтесь, тятенька! У Рудницкого опыт большой. Он за версту чует, есть связь или нет.

Афанасий Силыч только головой крутил. Ну и девка! Обошла его по всем статьям! И когда успела вырасти?

– Завтра с утра частному приставу доложу. Не про кукол, конечно, а про то, что Биндюжника опознали. Искать его по всему городу придется. В ГОП они больше носа не суют.

– Зато когда поймаем, от него и про нанимателя узнаем, кто таков!

Афанасий Силыч пощипал себя за усы.

– Твоими бы устами…

– Я пока продолжу его в «Привале» искать, – окончательно вдохновившись, заявила Нюрка. – Вдруг он себя выдаст?

– А если прознает, что ты по его душу заявилась?

– Нипочем не прознает. Откуда? Я сто раз вам говорила: на меня никто внимания не обращает.

И тут же вспомнила карлика. Он-то уж точно ее приметил. Вдруг и вправду шпионить приставлен? Только за кем именно? За нанимателем? Судейкиной? А что, если за новой жертвой?

– Тятенька, мне кажется, я знаю, кого Биндюжник собирается убить следующим.

– Ты-то откуда можешь знать? – не поверил Афанасий Силыч. – Медиумом, что ли, заделалась?

– Да тут и медиумом быть не надо! Все убитые – бывшие любовники Судейкиной. Теперь очередь настоящего. То есть Артура Лурье!

– Час от часу не легче!

– Наоборот, тятенька! В смысле легче будет его поймать! Надо только за Лурье слежку установить!

– Может, ему еще охрану приставить?

– Так это и будет охрана. Двоих пришлите к его дому. Знаете, поди, где?

– Знаем. На Фонтанке сей субъект обитает.

– И у «Привала» пусть дежурят. Там карлик у входа.

– Чего делает?

– Мне кажется, тоже следит за Лурье.

– Засланный от Биндюжника?

– Или от нанимателя. Его Судейкин привел.

– Ишь ты! Значит, есть резон за свежим любовничком проследить.

– А я что говорю! Да и за Судейкиным тоже.

Нюрка рассказала наконец об услышанном на аэродроме разговоре и своих подозрениях насчет Судейкина и Кузмина.

Афанасий Силыч внезапно рассердился. Не на дочку, на себя. Выходит, расследование девчонка ведет, а не те, кому по долгу службы положено!

Именно от крайнего недовольства собой он хотел осадить дочь, чтоб много воли не брала и им не командовала, но вместо этого устало сказал:

– Иди спать, дочка. Утро вечера мудренее. Завтра решу, как сподручнее будет этого Судейкина и иже с ним на чистую воду вывести.

Нюрка послушно пошла к себе, легла, подложила под щеку ладошку и велела себе не думать об убийцах.

Но все равно спалось ей плохо, потому что перед глазами всю ночь стоял карлик из «Привала комедиантов». Он скалил зубы и размахивал фалдами своего диковинного одеяния.

Афанасий Силыч приставил к Лурье двух агентов, из тех, что хорошо знали город. Еще одного – к Судейкину.

Значит, поверил ей.

Нюрка даже погордилась немножко.

Два дня Лурье в «Привале» не появлялся, и от соглядатаев не было ни слуху ни духу. Зато тот, что следил за Судейкиным, мог расслабиться. Художник вместе с Верой Шиллинг торчал в «Привале» постоянно.

Карлик тоже особой активности не проявлял и бо́льшую часть времени проводил, сидя на стуле у входа и болтая ножками.

Наконец Лурье явился, и, конечно, в сопровождении обеих подруг.

К Ахматовой, впрочем, подсела Саломея, а Лурье с Судейкиной заказали вина и принялись ворковать.

Сразу же неподалеку нарисовался карлик, и Нюрка лишний раз убедилась, что тот шпионит за будущей жертвой.

Ладно, гаденыш, посмотрим, кто шустрей окажется!

Немного волновало то, что Лурье отправится домой вместе с Ольгой и тем самым подвергнет опасности и ее. Но потом она рассудила: Лурье, возможно, потому и жив, что убивать Ольгу задания не было. Сначала она должна «прочесть» послание.

Наблюдая за «феей кукол», как не раз называли ее завсегдатаи кабаре, Нюрка убедилась, что Судейкина гораздо умнее, чем хочет казаться. Неужели еще не поняла, что ее куклы возле каждого трупа – не случайность?

Или просто не хочет понимать?

Что ж, тогда убийства будут продолжаться.

В этот вечер снова выступал тот громогласный детина, что мечтал стать облаком в штанах. И опять нес какую-то околесицу про то, как он белый сшатался с пятого этажа, а улица клубилась, визжа и ржа, и к тому же где-то похотливо взлазил рожок на рожок.

Нюрка мысленно исплевалась, а Лурье, после того как громила закончил, прорвался к сцене и, бешено аплодируя, закричал:

– Браво, Маяковский1

Ну вот и еще один гений!

Усмехнувшись, Нюрка понеслась с подносом прочь.

На сей раз Тимофей на нее не сердился, у Данилыча дело тоже спорилось: посуда не билась, никто не ругался, и вечер прошел на удивление мирно.

Нюрка ждала, когда Лурье с дамами соберется восвояси, и страшилась, что агенты его упустят.

К выходу они двинулись всей компанией, и Нюрка, которая, притаившись в глубине коридора, навострила уши, услышала:

– Артур, сегодня я поеду к Анне. Нам надо поговорить.

Лурье приложил руки к груди.

– Конечно, дорогая. Позволь, я провожу вас до таксомотора.

Судейкина подставила губки для поцелуя и вдруг сказала:

– Поезжай с Маяковским.

– Я хочу пройтись.

– Отлично! Вместе вам будет веселее, – продолжала настаивать Ольга.

Нюрка, выглянув на мгновение из своего уголка, убедилась, что вид у Судейкиной в самом деле встревоженный.

Ага, значит, эта беспечная стрекозка что-то подозревает!

– Пойдем со мной, – добродушно пробасил, выходя из зала, громила. – Я тебя не обижу.

Компания выбралась на улицу. Нюрка заторопилась следом, краем глаза заметив: шепчущий что-то на ухо своей Верочке Судейкин даже не оглянулся.

На улице Маяковский радостно хлопнул Лурье по плечу.

– Артурка, знаешь, что я сочинил? Тот дурье, кто не знает Лурье! Здорово, да?

Лурье отмахнулся от приятеля и побежал усаживать дам в автомобиль.

Отойдя в сторонку и обмахиваясь фартуком – пусть карлик думает, что ей жарко, – Нюрка повертела головой.

Соглядатаев не видать.

Да тут ли они?

Заволновавшись, она юркнула обратно и, прижав руки к животу, сунулась к Тимофею.

– Никак прихватило? А нечего было со столов доедать! – мгновенно обозлился тот.

– Ничего я не доедала! – оскорбилась Нюрка. – Меня с утра крутило!

Тимофей скользнул по ней взглядом.

– Учти: из жалованья половину дневного заработка вычту.

Это была невиданная подлость, но пришлось согласиться. Лишь бы отпустил.

– Ладно, иди, убогая. А то пронесет прямо тут.

– Спасибо, дяденька Тимофей, век не забуду вашей доброты.

Треснуть бы этого сквалыгу по башке!

Кинув фартук в подсобку, Нюрка выбежала из «Привала». Карлик посмотрел недобрым взглядом и смачно сплюнул.

Ладно. С этим потом разберется. Лишь бы поймать убийцу.

Маяковского и Лурье она увидела почти сразу. Они не пошли в сторону Спаса на Крови, как было ближе, а двинулись в обход – через Марсово поле в сторону Михайловского замка. Нюрка все высматривала агентов, но так никого и не увидела.

Волнение нарастало. Она двинулась следом, стараясь не терять приятелей из виду.

Лурье с Маяковским перешли мост, двинулись по Садовой вдоль замка и неожиданно свернули в Михайловский сад. Подышать, видно, решили.

В сумерках белой ночи Нюркино серенькое платьице сливалось с ландшафтом, поэтому шла она смело. Пару раз оглянулась, проверяя, не потянулся ли следом карлик, и, перебежав улицу, пошла дальше.

Приятели были довольно далеко от нее, но она надеялась, что в случае чего успеет закричать и позвать на помощь.

Внезапно саженях в тридцати впереди из-за дерева вышел человек.

Нюркино сердце впрыгнуло в самое горло и заколотилось там с бешеной силой.

Человек двинулся не прямо, а как будто наискосок, словно обходя Лурье с Маяковским. При этом постоянно оглядывался, заставляя Нюрку припадать к земле.

В темноте сада она не могла рассмотреть его хорошенько, заметила только, что ростом он чуть выше ее.

Не Биндюжник, точно.

А кто сказал, что Биндюжник должен быть один?

Сомневалась Нюрка лишь в одном: как это бандиты решатся напасть сразу на двоих?

И тут произошло непредвиденное: Маяковский вдруг остановился, пошарил в карманах, хлопнул себя по лбу и, развернувшись, стремительно зашагал обратно.

Вот те раз!

Нюрка повалилась на траву и успела заметить, что бандит сделал то же самое.

Оставшись в одиночестве, ничего не подозревающий Лурье продолжил путь. Еще веточку по пути сорвал и стал нюхать.

Нюрка поднялась и нагнулась отряхнуть колени.

Внезапно впереди раздался сдавленный вопль.

Она даже распрямиться не успела. Так и глядела, согнувшись, как с двух сторон на бандита вдруг накинулись агенты и, схватив, повалили на землю.

Тот только и успел, что вскрикнуть.

Лурье, ничего не услышав, а может, пребывая в творческой задумчивости, продолжал идти.

Нюрка, не совладав с собой, кинулась к агентам.

– Попался, голубчик, – сдавленным шепотом проговорил один, крутя пойманному руки.

– Обыщите его, – подбежав, скомандовала Нюрка.

– А ты еще кто такая? – опешил один, пожилой дядька.

Второй всмотрелся в ее лицо.

– Это наша. Чебнева дочка. Я ее от «Привала» еще приметил. За нами шла.

Нюрка дернула его за рукав:

– Обыщите его, пожалуйста! У него в кармане кукла должна быть.

Агенты переглянулись.

– Чего-с?

– Кукла маленькая. Из ткани. Пожалуйста!

Бандита перевернули на спину и стали шарить по карманам.

– Кажись, ничего. А ты, часом, не ошиблась, малая?

Сам бандит благоразумно молчал и вообще – лежал, зажмурившись.

– А ну говори, куда куклу дел? – тряхнул его агент.

Бандит сжался в горсточку.

– Какую еще куклу? Нету у меня ничего.

Агент посмотрел на Нюрку.

– Нету у него ничего.

– А чего ж ты следил за теми господами? – нагнулась она к бандиту.

– Да ничего такого…

– Щас как вмажу! – замахнулся на него агент.

– Не надо! Я скажу! Думал, удастся часы или кошелек… Господа, сразу видно, не бедные.

– Ах ты ж, сволота!

– Ой, не бейте только! Я ж ни копейки не взял!

– Ишь, не взял он! Скажи спасибо барышне, а то недосчитался бы зубов!

Что ответил воришка, Нюрка уже не слышала. Она и так поняла, что ретивые агенты взяли не того, поэтому устремилась догонять Лурье, успевшего исчезнуть из виду.

Она заметила его идущим вдоль корпуса Бенуа «Русского музея императора Александра Третьего» и поспешила вперед.

Расстояние между ними сокращалось, но все еще было довольно значительным.

Прибавлять скорость опасно, в два счета заметят. Она перебегала от дерева к дереву, продолжая следить и уже понимая, что сегодня с Лурье ничего не случится.

Но ошиблась.

Почти у самого поворота Лурье остановился и полез в карман, вероятно, для того, чтобы взглянуть на часы. И в то же мгновение от черного ствола старой липы отлепилась большая угловатая тень.

Нюрка скользнула за ближайшее дерево, выглянула и в ту же секунду поняла – это он! Биндюжник.

Наверное, если бы у нее было время подумать, она бы сообразила, что спасти Лурье не сумеет. Агенты остались далеко позади, а одной ей не совладать. Но времени подумать не было.

Она сорвалась с места и что есть силы рванула вперед, отчаянно крикнув, сама не понимая что.

Потом агенты сказали, что услышали, как кто-то истошным голосом завопил «Пожар!», а потом – «Держи гада!».

Сама она так и не вспомнила, как ни пыталась.

Они обернулись разом: Лурье и тот, кто его преследовал.

В ту же секунду оба сорвались с места и побежали… в противоположные стороны.

Миг, и никого не стало.

Когда подоспел один из агентов, он увидел только тяжело дышащую Нюрку.

– Чего случилось? Кто кричал? – задыхаясь, спросил он.

– Сама не знаю, – ответила та.

– А ты чего? Испугалась?

– Очень.

Агент вытер пот и предложил:

– Пойдем провожу. Обопрись на меня.

Ухватившись за его рукав, Нюрка пошла, оглядываясь на ходу. И, разумеется, никого не увидела.

Только у самых ворот, ведущих к Екатерининскому каналу, она вдруг вздрогнула. Ожгло так, будто в спину раскаленным прутом ткнули!

Отцепившись от дядьки-агента, Нюрка резко обернулась.

– Ты чего? – испуганно спросил тот и тоже посмотрел назад.

– Показалось, – скривилась она, все еще ощущая спиной словно насквозь прожигающий взгляд.

Тот самый.

Ее проводили до самой Кирочной.

Домой она притащилась, еле передвигая ноги. На ее счастье, никого не было. Чувствуя безмерную усталость и апатию, она села на табурет в коридоре и закрыла глаза.

У них был шанс поймать Биндюжника.

Был да сплыл.

Какая же она невезучая!

Тятеньке пришлось вывалить все. При свидетелях случилось, не отвертишься.

Нюрка уж думала, что это конец: не видать ей больше ни «Привала комедиантов», ни белого света вообще.

Однако то ли Афанасию Силычу было не до нее, то ли он в самом деле счел: раз ничего плохого с ней не случилось, то нечего и скандал затевать.

А скорей всего, отложил экзекуцию до лучших времен.

Нюрка не скрывала, что расстроена, была бледна, поэтому, посмотрев, как она ковыряет вилкой в тарелке с жаренной на постном масле картошкой – любимой едой с детства, – Афанасий Силыч решил дочку взбодрить.

Два описания, которые были в полиции, совпали. Их разослали по всем участкам и сыскным частям, но дело от этого не сдвинулось ни на дюйм. Биндюжник как сквозь землю провалился.

Зато молодцом показал себя Румянцев. Нашел-таки лавочку, в которой продавали кукол Ольги Глебовой.

– Сейчас продавцов опрашивает, – довольным голосом сообщил Афанасий Силыч. – Скоро узнаем, кто таков этот любитель кукол.

Нюрка, как услышала, сразу встрепенулась. Теперь уж точно выйдут на Биндюжника.

С этим, однако, вышла незадача.

Когда днем забежала в сыскную, застала Румянцева в тятенькином кабинете. Тот как раз о результатах розыска докладывал. Дверь была приоткрыта, и Нюрка все отлично слышала, стоя в коридоре и приложив навостренное ухо к щели. Хорошо, что рядом никого из сыщиков не оказалось.

Выяснилось, что покупателем был мальчонка лет тринадцати. С виду – как рассказали в лавке – неказистый, но прилично одетый. Когда продавщица, удивившись, спросила, зачем берет, пояснил, что сестрица тех кукол коллекционирует. Как денежек накопит, он ей покупает. В подарок. Из великой братской любви.

«Ну да, как же», – беззвучно пошевелила губами Нюрка.

– Хитер пацан! – произнес Афанасий Силыч. – Ну да и мы не лыком шиты. Возле той лавчонки наблюдение установи. Явится малец в следующий раз, пускай за ним проследят. Авось приведет прямиком к своему хозяину.

– А ну как не явится? – с сомнением спросил Румянцев.

– Должон явиться, – твердо заявил Чебнев. – Кукол он по одной берет. Значит, запасу нет.

– Так Биндюжник, может, больше никого убивать не планирует?

– Планирует. Еще как планирует, – прошептала Нюрка за дверью.

Из сыскной части домой она бежала вприпрыжку. Сказала Фефе, что купит к обеду хлеба, а сама, позабыв обо всем, снова занялась не тем, чем положено.

Няньки дома не оказалось. Оно, может, и к лучшему. С хлебом оплошка вышла. Когда добежала до булочной, на двери уже болтался замок. Теперь так: не успел к нужному часу, считай остался голодным.

Поразмыслив, Нюрка толкнулась к Варваре Модестовне. У той хлеб был всегда, да не простой, а ситный.

С половиной булки она вернулась домой и, довольная, уселась штопать чулок, что порвала намедни, а зашить забыла. Так и бегала с дыркой, хорошо хоть в незаметном месте.

Звонок в дверь застал ее в момент откусывания нитки и заставил вздрогнуть.

Кто может прийти? Зина разве. А если это Николай? Ну, получит сейчас на орехи за то, что пропал!

С бьющимся сердцем она распахнула дверь.

– Привет, Анюта! – поздоровался Румянцев.

Он был весел, поэтому не заметил, как вытянулось ее лицо.

– Здравствуй, Никита. Афанасия Силыча…

– Я не к нему. К тебе, наоборот. Сказать, что паренька взяли.

– Какого еще…

И вдруг поняла:

– Покупателя?

– Ага! У нас сейчас. Подумал: надо бы сказать тебе.

– Правильно подумал. Жди у парадного. Я скоро.

Румянцев постоял перед захлопнувшейся дверью и медленно стал спускаться.

Даже войти не позволила. Обидно.

Выскочив, Нюрка схватила его за рукав:

– А вот и я!

– Может, на трамвае? Быстрее будет.

– Так побежали до трамвая!

И первая сорвалась с места.

Ну и девка! Огонь прямо! Такую приручать замаешься!

Усмехнувшись, он наддал и, обогнав, крикнул:

– Вон из-за угла выворачивает! Скорей!

Они вскочили на подножку и, пробравшись в глубь вагона, встали у окна.

– Тебя Афанасий Силыч за мной послал?

– Нет. Я сам.

– Да ты что? Он же тебе за это…

– Ну и пусть.

Нюрка взглянула пристально, но ничего не сказала, только у поворота к зданию сыскной полиции предложила:

– Скажешь, что случайно встретились и я сама за тобой увязалась.

Насчет «сама увязалась» он был не против, но совсем в другом смысле.

– Не учи ученого. Найду что сбрехать, – нахмурившись, кинул Никита и потянул ручку двери.

– Так ты у нас брехун? – мгновенно среагировала Нюрка.

– Бывает, – усмехнулся он, пропуская ее вперед.

Перед дверью комнаты, где допрашивали мальчонку, она остановилась.

– Тятенька меня все равно прочь погонит. Не позволит, чтобы посторонние на допросе сидели.

– Зачем тогда поехала?

– Давай я тебя в дежурке дождусь. Только смотри, расскажешь все подробно.

– Ладно.

Румянцев ушел, а Нюрка присела на краешек стула в коридоре. Посидела ровно минуту и поняла, что никакого, даже короткого ожидания не выдержит.

На цыпочках она подошла к двери и приникла ухом к замочной скважине.

Авось чего-нибудь да разберет. Не впервой!

Она уже почти вслушалась и даже стала понимать, как вдруг кто-то шепнул ей прямо в темечко:

– А подслушивать нехорошо.

Она вскинулась так стремительно, что Рудницкий едва успел отпрянуть.

– Я не подслушивала!

– Да-да. Я так и понял, – глядя на нее смеющимися глазами, кивнул тот.

Нюрка мгновенно залилась краской.

– Здравствуйте, Аркадий Нестерович.

– Добрый день, Анна. Что интересного намеревались узнать?

– Да вот, понимаете…

– Понимаю, – кивнул Рудницкий с самым что ни на есть серьезным видом. – Давайте сядем где-нибудь. Все равно слышно плохо, так ведь?

Успевшая оправиться от смущения Нюрка кивнула:

– Дежурка свободна. Все на выезде.

– Давненько я в дежурках не сиживал. Пойдемте.

В дежурке всегда был горячий самовар. Василий Саввич распорядился. Дескать, сыск сыском, а условия для отдыха тоже должны быть.

К чаю нашлись бублики и колотый сахар.

С удовольствием глядя, как хозяйничает Нюрка, Рудницкий размышлял о том, что жизнь нынче меняется стремительно и успевать за ней становится все трудней. Зато интересней.

– Так что у нас там, в кабинете? – спросил он, отпивая глоток горячего чая из граненого стакана.

– Сама пока не знаю, – грызя сахар, отозвалась Нюрка.

– Тогда поговорим о ваших делах. Продвинулись ли вы в поисках того, кто больше жизни ненавидит Ольгу Судейкину? Хотя теперь она снова Глебова.

– Узнала, что Ахматова тоже влюблена в Артура Лурье. Скажите, способна она на преступление?

Рудницкий отставил стакан и посмотрел на собеседницу.

Когда-то он сам был таким. Ни на кого не оглядывался, ничьих авторитетов не признавал, ничего не боялся. Возможно, это были лучшие годы его жизни.

– Вы не учли одно важное условие, Анна. Нанять убийцу – дело недешевое. А тут сразу три подряд. Несомненно, преступник рискует, а это значит, куш немалый. Есть ли такие деньги у Ахматовой? Думаю, нет. Заметьте, я не говорю о моральной стороне дела.

– А другие? Саломея Андроникова, Паллада Бельская?

– Это состоятельные дамы, но каков мотив? Что они не поделили с Ольгой? Удалось выяснить?

– Я думала, вы сможете помочь.

– Увы, у моей осведомленности тоже есть предел. Женский круг не интересует меня уже довольно давно, поэтому, кроме сплетен, ничем похвастаться не могу.

– Пригодились бы и они.

– Тогда отвечу коротко – нет. Рад бы вдохновить вас, но нечем.

Нюрка помотала головой, пригорюнилась на мгновение и вдруг глянула на Рудницкого с новым воодушевлением.

– А могла Ольга шантажировать кого-то из них? Есть же у этих дам грехи?

– О! Грехам их несть числа! Но тогда вам придется углубиться в тайную жизнь каждой, а это – бездонный колодец.

– Больше ничего узнать не удалось, – вздохнула Нюрка.

– Выходит, и этот путь пока закрыт?

– Зато есть Кузмин и Судейкин. Не знаю почему, но я уверена: нанял убийцу кто-то из них.

Она не назвала имени Биндюжника и не стала рассказывать о том, что случилось за последние дни.

Почему?

Объяснить складно, наверное, не смогла бы. Просто почувствовала: не все надо вываливать. Даже такому человеку, как Рудницкий.

Аркадий Нестерович снова принялся за чай и вдруг сказал:

– Возможно, мы с вами вообще не в ту сторону смотрим.

– Что вы имеете в виду?

– Уверенность, что преступник принадлежит к ближнему кругу Судейкиной, изначально могла быть ложной.

Нюрка растерялась. Как так? А откуда же тогда он взялся?

Взглянув на нее, Рудницкий кивнул.

– Понимаю. Сам всегда был уверен, что преступника следует искать среди близких жертве. Но, возможно, тут неординарный случай. И вот что еще не дает мне покоя. Можем ли мы быть уверены, что самой Судейкиной ничего не грозит?

Глаза сидящей напротив девушки расширились и стали круглыми, как крошечные голубые блюдца.

– Что вы хотите сказать, Аркадий Нестерович? Убийца подбирается к ней самой?

– А вы не допускали такую возможность?

Нюрка помотала головой.

– Убить Ольгу не составляет никакого труда. Это проще, чем зарезать троих мужчин.

– Верно. Но давайте взглянем на характер преступления в целом. Преступник не просто убивает тех, с кем, скажем так, у Судейкиной были отношения. Он оставляет послание для нее и хочет, чтобы она его поняла.

– Только поняла ли? – задумчиво произнесла Нюрка. – Когда Судейкину вызвали в полицию, она ничего толком объяснить не могла, только пугалась и сразу начинала плакать. Связь с убитыми не отрицала, но на прямой вопрос о куклах не ответила. Твердила одно: это совпадение и ничего боле.

– Назвала тех, кому кукол дарила? Именно этих.

– Все, кроме самой первой, что была найдена у тела Князева, куплены в лавочке. Сейчас как раз допрашивают мальчишку, что их покупал.

– Интересно, для кого?

– Продавщице сказал, для сестры. Но я думаю – для нанимателя.

– А та? Первая? Кому была подарена?

– Вере Комиссаржевской. Ольга тогда работала у нее в театре.

– Вряд ли Комиссаржевская помнит, куда делся ее подарок. Она не простила Ольге, что та сорвала спектакль, уехав с Судейкиным в Москву. Никого не предупредила. Подвела, одним словом. Кстати, там, в Москве, Ольга с Сергеем поженились. Тогда он боготворил ее. Лепил, как Пигмалион Галатею. Ольга была его креатурой. Сергей устраивал ей ангажемент, шил наряды и бесконечно писал ее портреты. Все это длилось год или чуть больше, а потом вдруг оборвалось, причем резко. Да я рассказывал, кажется.

Тяжело вздохнув, Нюрка вдруг призналась:

– Сказать честно, Аркадий Нестерович, я в каком-то тупике. Столько времени проторчала в этом «Привале», а так ничего и не выяснила.

Рудницкому неожиданно захотелось погладить ее по голове, так стало жалко девочку.

Он кашлянул.

– Вы не поверите, но такой момент бывает в любом следствии. Собираешь факты, улики копишь, а ничего не меняется. Преступники на свободе, и кажется, что ты глупее их. Иногда отчаяние охватывает.

– Так и есть.

– Но в какой-то миг то, что ты сделал, перевешивает чашу весов, и все вдруг начинает двигаться. Ты чувствуешь прилив сил, напрягаешься и в конце концов побеждаешь.

– Мне кажется, если это и произойдет, то уж никак не с моей помощью. Я как белка в колесе. Бегу, бегу, а толку никакого.

– Могу сказать одно: продолжайте и, уверен, добежите до финиша.

Он допил чай и поднялся.

– Прошу меня извинить. Пора. Афанасию Силычу передайте поклон. Зайду к нему в другой раз.

Нюрка посмотрела с недоумением. Он вроде хотел дождаться конца допроса?

Даже собралась спросить, но посмотрела на его согнутую, совсем старческую спину и не стала. Спасибо, что поговорил с ней. Это уже немало.

Тятеньку она так и не дождалась. Выскочила навстречу, когда услышала топот ног, и увидела, что арестованного мальчишку торопливо ведут в камеру, а Афанасий Силыч с Бурмистровым и Румянцевым бегут к выходу.

Она даже с вопросами соваться не стала. Поняла, что сейчас сыщикам не до нее.

Послонялась без дела по коридору и несолоно хлебавши пошла восвояси.

В этот вечер в «Привале» снова звучала поэзия. Заглянув в зал, Нюрка увидела худого лопоухого паренька, по виду чуть старше ее самой. Теряясь на слабо освещенной сцене, словно растворяясь в черноте стен, он, размахивая рукой, читал:

Нюрка фыркнула.

Ну вот! Еще один любитель эллинистических стихов! Мало ей Кузмина! И к чему тут Гомер?

Она уже повернулась, чтобы уйти, как вдруг, будто отвечая на ее вопрос, паренек крикнул ей в спину:

– И море, и Гомер – все движется любовью!

Нюрка замерла.

– Анна Афанасьевна, добрый вечер, я должен извиниться…

Не поворачиваясь, она шикнула на Синицкого:

– Да тише вы! Дайте послушать!

Николай из-за ее спины заглянул в зал. Нюрка, чувствуя, что повела себя грубо, уже мягче спросила:

– Вы его знаете?

– Это Осип Мандельштам. Из начинающих.

– Хорошо начинает, – искренне сказала она и наконец повернулась к нему.

– Здравствуйте, Николай. Как поживаете?

По интонации Синицкий сразу понял, что на него сердятся. Кашлянув, он приготовился произнести оправдательный текст, но никаких оправданий не потребовалось. Ее лицо вдруг сделалось жалостливым.

– Вы были больны?

– Да, немного. Не имел возможности предупредить вас. Простите.

Все движется любовью. Так, кажется, Мандельштам сказал?

Она вдруг поднялась на цыпочки и поцеловала Синицкого в щеку. Получилось неумело. Как клюнула.

Однако он, кажется, был рад и этому. Из глаз так и брызнуло счастье!

– Анна Афанасьевна…

– Просто Анна.

– Тогда можно Аня?

– Можно.

Они смотрели друг на друга почти минуту, а потом из кухни послышался звон разбитых бокалов, и Нюрка со всех ног кинулась туда.

Николай остался стоять с бьющимся сердцем и пылающими щеками.

А потом вдруг судорожно закашлялся, еле успев прижать к губам платок.

Остаток вечера прошел из рук вон плохо. Ни Ольги, ни Кузмина с Судейкиным нынче не было, зато постоянно вертелся под ногами противный карлик.

Иной раз Нюрку так и подмывало отвесить ему пенделя. Еле сдержалась.

И напоследок расстроил Николай. Сказал, что все еще чувствует себя неважно, и распрощался.

Домой она направилась в расстроенных чувствах.

Не радовало ни совсем уже летнее тепло, ни светлое небо, ни прозрачность воздуха, ни даже выпархивающие из-под ног вездесущие воробьи, не спавшие, казалось, никогда.

Сколько времени потрачено, а убийца до сих пор не найден. И слежка за ее «конфидентами», как сказал тятенька, ничего пока не дала.

Может, зря она решила, что есть в ней талант сыщика?

На летнего Николу в «Привале» гуляли до самого утра. Отмечали именины Гумилева, недавно эвакуированного с фронта после жуткого воспаления легких.

– В ночной атаке, говорят, участвовал, – доверительно сообщил Прохор. – Такая скачка была! А после слег. Теперь в Ялту собирается. Лечиться.

Поначалу Нюрка обрадовалась. Думала, вот наконец наслушается гумилевских стихов. Будет чем похвалиться перед девочками!

Однако стихов в тот вечер никто не читал.

А Гумилев вообще сразу напился и стал приставать к дамам.

Выглядел он при этом, по мнению Нюрки, препротивно. И так косоглазый, во хмелю окосел еще больше, длинное неправильное лицо скривилось окончательно. Удивительным было то, что дамы, с которыми флиртовал именинник, просто млели от его внимания.

– Хорошо, что законная жена глядеть на это безобразие не явилась. То-то бы рада была, – язвительно заметил наблюдавший за порядком Тимофей.

Ни Ахматова, ни Судейкина в самом деле так и не пришли, зато после полуночи заявился Кузмин. Он был абсолютно трезв и странно бледен. Глядя на его неестественно суетливые движения, Нюрка сразу заподозрила неладное и решила быть начеку.

Странным было еще и то, что к развеселой компании Михаил не присоединился, а сел в дальнем углу «Таверны» и заказал рюмку водки. Выпив, повторять не стал, попросил кофею и при этом все время оглядывался.

Гумилев со товарищи его не заметили. Залезли на сцену и принялись требовать, чтобы тапер сыграл канкан.

Тимофей немедленно вызвал управляющего. С минуту полюбовавшись на дебоширов, Антон Никитич велел «выпускать русского» и удалился. Видать, не впервой наблюдал подобное.

Тут же на сцене появились танцоры в красных атласных рубахах и балерины в кокошниках. Зазвучала музыка, и пьянчуги, поначалу недовольно гудевшие, в самом деле быстро угомонились и вернулись за столы выпить за русский народ.

Нюрка даже хихикнула в ладошку, так развеселила ее эта сцена.

Удивительно, но Кузмин, охочий до подобных зрелищ, в зал не вышел, продолжая тревожно смотреть в сторону двери.

«Ждет кого-то», – догадалась она.

Радовало, что гостей, кроме компании гумилевских друзей, пришло немного, поэтому была возможность следить за подозреваемым.

Наконец ее напряженное внимание было вознаграждено.

В подвал спустился человек, которого Нюрка видела впервые. «С виду на купчика средней руки похож», – определила она для себя.

Купчик обшарил глазами помещение и подошел к столику Кузмина. Тот подвинулся и показал глазами на место рядом.

Нюрка незаметно шмыгнула под соседний стол и затаилась. Авось, сию минуту искать ее не кинутся, а если застукают, скажет, мусор собирала.

– Вы готовы? – услышала она хриплый голос вошедшего.

Кузмин ответил не сразу, как будто нехотя:

– Не могу согласиться с вашими… подходами. Я вообще против убийств.

Так. Интересный разговор начинается.

– Не поздно ли отступиться решили, Михаил? – прошипел собеседник и продолжил набирающим ярость голосом: – Вас, кажется, никто не заставлял. Вы приняли решение добровольно, в полном сознании. И что же? Теперь, когда наступило время решительных действий, собрались руки умыть?

– Нет, не так. Я не отказываюсь от своих убеждений. Но убийства! Это за гранью, понимаете? Для меня – за гранью!

– Прошу говорить тише, милостивый государь. И предупреждаю: мы не в игры играем, а решаем задачу государственной важности.

О каких убийствах они толкуют? Если о тех самых, то при чем тут государственная важность?

– Я все понимаю, поверьте.

Голос Кузмина дрожал.

– В Союз я вступал по убеждению, ибо являюсь горячим сторонником провозглашенных им идей, однако…

– А не кажется ли вам, господин Кузмин, что теперь не место и не время обсуждать политическую платформу нашей организации?

Политическую платформу?

Ничего не понимающая Нюрка закусила губу.

Непохоже, что они об убийстве Лохвицкого и иже с ним толкуют. Никто из убитых к политике отношения не имел, это в полиции проверили.

Тогда о чем?

Мимо пробежал Сашка. Нюрка пригнулась.

Сейчас ее обнаружат.

– Договорим на улице, – вдруг услышала она и выдохнула с облегчением.

Кузмин и его собеседник направились к выходу.

Нюрка быстренько покинула свой наблюдательный пункт и двинулась за ними, решив, если понадобится, выскочить наружу.

Мужчины поднялись, карлик распахнул перед ними дверь, и тут все увидели, что на улице идет проливной майский дождь.

Кузмин с купчиком сразу спустились обратно, но в зал не пошли. Свернули за угол, туда, где располагались уборные.

Оглянувшись, Нюрка прижалась к стене, как можно ближе к тому месту, где продолжился странный разговор.

– Вы отказываетесь участвовать в сегодняшнем мероприятии, но согласны ли предоставить убежище, если оно потребуется?

– Да, конечно, – торопливо ответил Кузмин.

– Тогда ждите нас через два часа.

– Так скоро? Я думал…

– Все случится ровно в то время, о котором было сообщено. Ваш отказ ничего не меняет.

– Я понял.

– Отлично. Немедленно отправляйтесь к себе и ждите. А теперь позвольте откланяться.

Нюрка едва успела шмыгнуть в зал. Купчик стремительно прошел мимо. Карлик пожелал уходящему удачи. Послышался шум ливня. Хлопнула, затворяясь, дверь.

За углом, где остался Кузмин, было тихо.

«В себя приходит», – поняла Нюрка.

Немного поколебавшись, она поднялась по ступеням и выскочила под дождь.

Карлик выглянул и долго провожал ее взглядом.

Решение следить за купчиком она приняла спонтанно. Просто почувствовала, что нужно поступить именно так.

Кузмин, как было велено, сейчас отправится к себе на Спасскую, а вот что задумал купчик – загадка.

Ясно только, что нехорошее.

Того, кого про себя обозвала купчиком, она увидела не сразу. Не знала, в какую сторону смотреть. Наконец заметила его идущим в сторону Миллионной и испугалась, что упустит.

Она прибавила шагу – и вовремя. Успела увидеть, как мужчина свернул в Аптекарский переулок и зашел в трактирчик.

Она добежала до двери, постояла немного, выравнивая дыхание, отряхнулась и вошла следом.

Купчик уже сидел за столом. Рядом еще двое в черном.

Нюрка пристроилась неподалеку. Подскочил парнишка. Она спросила чаю.

– Может, чего покрепче хотите? Нынче сухой закон, но ночью по просьбе посетителей наливаем, – шепнул он, нагнувшись.

– Спасибо. Не надо.

– Промокли ведь.

Она помотала головой.

Трое за соседним столом разговаривали тихо, разобрать слова было невозможно, но по выражениям лиц Нюрка поняла: о чем-то договариваются.

Жаль, на помощь позвать не получится. Хоть Румянцева!

С ним не так страшно было бы.

Допить чай она не успела.

– Пора, – вдруг негромко произнес один.

Мужчины встали и направились к выходу.

Когда проходили мимо, один их них достал из кармана и сунул в рукав стилет.

Нюрка похолодела.

Значит, убийство совершить задумали.

Она положила на стойку деньги и тут заметила сбоку свисток. Точно такой, как у полиции.

– Чего это у вас?

– Свисток. А что, нельзя? – вскинулся половой.

– Для чего он?

– Публика у нас знаете какая бывает! Мы ж не ресторан на Невском. Иной раз разбушуются, только держись! А как свистнешь, все задиры – врассыпную!

– Дайте мне. После верну.

Не дожидаясь согласия, Нюрка схватила свисток и бросилась вон.

Она боялась, что потеряет купчика и его людей из виду, но обнаружила их неподалеку, возле парадного одного из домов в Мошковом переулке.

Разогнавшаяся было Нюрка успела присесть за стоявшую тут же запряженную пролетку. Не для себя ли приготовили?

Один позвонил в дверь. Остальные встали вдоль стены.

– Кто там? – раздалось за дверью.

– Исаак Герштейн тут проживает? – спросил купчик.

– А кто спрашивает?

– По служебной надобности.

– Какая ночью надобность? Утром приходите.

– Говорят тебе: зови! Дело срочное. Отложить невозможно.

Пока продолжалось препирательство, Нюрка перебралась поближе и сидела теперь почти у самых лошадиных копыт, утирая мокрое от дождя лицо.

– Ладно. Разбужу.

– Лучше впусти нас. Сами разбудим, – предложил купчик и подмигнул товарищам.

– Нет уж. Пускай хозяин вас впускает. Ждите тута.

Бандиты подобрались.

«Приготовились», – поняла Нюрка и передвинулась к стене дома, чтобы в нужный момент не оказаться под копытами.

Послышался звук открывающегося замка, дверь отворилась, и на пороге появился высокий пожилой человек.

– Бей жида! – крикнул купчик.

И в то же мгновение Нюрка что есть мочи засвистела.

От резкого звука лошадь сорвалась с места и понеслась вскачь.

Заорали все разом: Нюрка, нападавшие и Герштейн.

И все же она расслышала ответный свист со стороны Мойки.

На помощь спешили городовые.

Поняли это и бандиты.

– Бежим! – крикнул один и рванул в сторону.

Они пролетели по противоположной стороне переулка, но скрючившуюся у стены девчонку не заметили.

Когда топот стих, Нюрка взглянула на парадное.

Герштейн не ушел. Прислонившись к двери, он смотрел в хмурое небо и что-то шептал. Вода стекала по его лицу.

А, может, это были слезы.

Фото Судейкиной она увидела в одной из лавочек. Потом выяснилось, что Ольгу часто снимали для открыток и художественных фотографий. Из тех, что некоторые романтичные девицы вешают над кроватью.

С тех пор Нюрка носила снимок с собой. Показывала везде, где искала кукол.

Нынче хотела выложить его из сумки, но вдруг спохватилась.

Надо бы в сыскную часть снести. Судейкина у них косвенно по делу об убийствах проходит, даже не как свидетель, – поэтому фотографии ее в деле нет.

Но если все повернется по-другому? Окажется, что Судейкина в этом деле увязла больше, чем кажется? Метнутся тогда за снимком, а он тут как тут!

С самого утра она дома не бывала. Явилась Варвара Модестовна и попросила об услуге: сбегать в мастерскую за мужниными ботинками, что отдала в починку, а забрать все не могла.

Нюрка побежала, а вернувшись, хотела сказать Фефе, что за керосином теперь надобно в самый конец Литейного идти, однако в доме было пусто. Только ходики на стене отсчитывали минуты.

Тик-так, тик-так.

Нюрка почему-то вдруг рассердилась.

Ну вот, так всегда! Когда Фефа нужна позарез, она оказывается или на рынке, или еще где!

А может, опять с Таней болтает в скверике?

Нюрка поскакала вниз, завернула за угол и стала вертеть головой в поисках пропажи.

Таня в самом деле гуляла с полковничьим отпрыском, но Фефы рядом не было.

– Аннушка! – заметив ее, крикнула соседка и помахала рукой.

С тех пор как Фефа помогла поставить на ноги ее мать, девушка относилась к Чебневым с особым почтением.

Нюрка подошла и улыбнулась в ответ на Танину приветливость.

– Я Фефу ищу. Не видали?

– Она в лавку скобяную пошла. Нужда какая-то по хозяйству. Сковорода, что ли, распаялась. Там мастер хороший.

– Ну ладно. Пойду тогда.

– Да подожди. Постой со мной. Свежим воздухом подышишь, и мне веселей. Артемий мой в песочнице сидит. Любит в земле ковыряться, даром что барич. А Феофанию Елисеевну мы вместе подождем. Она скоро уже.

Нюрка осталась, и Таня на радостях, что есть с кем поболтать, стала рассказывать, как хорошо ей живется у полковника. Хозяева добрые, не ругают, отпускают, когда есть надобность, и жалованье не задерживают. Не то что некоторые. Если бы не больная мать, она бы и вовсе счастлива была. А из-за нее все время на нервах. Беспокоится, не случилось ли чего в ее отсутствие.

– Сама знаешь, родня все равно дороже. Вот и тревожусь цельный день. А чего это у тебя? Снимок, что ли, фотографический?

Нюрка все еще держала в руке фотографию Судейкиной.

– Ах это? Да просто… забыла выложить.

– Дама красивая в наряде? Я люблю такие. Ну, когда со стихами или пожеланиями. Иногда даже покупаю. У меня над кроватью штук пять висят. Одна красивше другой. Больше всего нравится с амурами и сердечками. Прямо душа радуется, когда смотрю. А у тебя какая? Можно глянуть?

Продолжая высматривать Фефу, Нюрка протянула снимок.

– Хорошенькая, сил нет! – вынесла вердикт Таня, любуясь изображением.

– Хорошенькая, – кивнула она, думая о своем.

– На Марию Глебову похожа.

От неожиданности Нюрка чуть не подпрыгнула.

– На кого?

– Ну, на землячку мою из Глебова. Наша деревня в Ярославской губернии дворянам Глебовым принадлежала, по ним и у нас всех та же фамилия. А Мария и Прокофий еще и родней нам приходились. Дальней, правда. Мария – не помню уже, как по батюшке – красивая была. Худовата малость, зато шея лебединая. Муж Прокофий любил ее очень, хоть и болела она все время. Сынок у них был. Афанасий. Все учили его, пестовали. Потому он в деревне не остался, подался сначала в Ярославль, а уж потом в столицу. Однажды Глебовы через матушку мою гостинец ему передавали. Мы с ней вдвоем жили. Кормильца давно потеряли, вот мать и подалась в Петербург. Были у нас тут и другие земляки. Звали. Мол, приедешь, поможем устроиться. В деревне без мужика туго, а тут работу какую-никакую можно найти. Вот мы с матушкой…

Нюрка, слушавшая с жадным любопытством, перебила:

– А что гостинец? Доставили?

– А как же! Он – Афанасий Прокофьевич, то есть – коллежским секретарем стал. В люди выбился, значит. Жили они с семьей при горном институте. На Васильевском острове. Афанасий при том институте и служил. Я совсем маленькая была, а помню. Жена у него была и детки. Двое. Все бы хорошо, но Афанасий к рюмке прикладывался. Жена его – Катерина вроде – чаем нас поила и все жаловалась, что муж пьет и домой часто не приходит. Завалится в кабак и сидит там до последнего. Дочка ихняя ходила его искать. Это ж надо! Ребенку приходилось пьяницу домой волочить! А как иначе? Замерзнет где-нибудь в сугробе или изобьют до смерти. Пьяный, он за себя не ответчик, это уж известно.

Нюрка сглотнула невесть откуда взявшийся в горле комок.

– А как девочку звали, не помните?

– Не помню, – потрясла головой Таня. – Я тогда больше о еде думала. У них пирог сладкий был. Все прикидывала, можно еще кусок взять или нет.

Она засмеялась, прикрывая рот рукой.

– Эта женщина на снимке в самом деле похожа на Марию Глебову? – пристально глядя на нее, спросила Нюрка.

– Еще как! Прям одно лицо! Если бы такое могло случиться, я бы сказала, что эта красавица – ее кровиночка. А что? Ты почему интересуешься?

Нюрка пожала плечами и сделала скучное лицо.

– Просто интересно, как в жизни бывает. Вот мы с вами, к примеру, случайно разговорились. Вы фото увидели. Тоже случайно. А на нем как будто ваша землячка.

– Дальняя родственница даже. Только с тех пор мы не встречались. Матушка в семью устроилась на этой стороне. На Васильевский бегать было не с руки. Да нас и не звали. Видать, не до гостей Глебовым было. Афанасий уж помер, поди. А что с детками их стало, вообще неизвестно. Вот судьба какая.

Нюрка взглянула на Танино погрустневшее лицо и вдруг подумала, что, возможно, Рудницкий прав и причина всех преступлений вовсе не там, где они ее ищут.

Что, если корни кроются не в той жизни, которой Ольга Судейкина живет сегодня, а в том времени, когда она еще была Глебовой?

– Ой, Аннушка, гляди-ка! Вот и Феофания Елисеевна! – воскликнула вдруг глазастая Таня.

Вдалеке действительно показалась Фефа с кошелками. Нюрка, торопливо попрощавшись с Таней, двинулась навстречу и вдруг, повернувшись, спросила:

– Вы сказали: детей у Глебовых двое было?

– Ну да. Девочка и мальчик помладше. Дружные детки были. Помню, девочка все на руках мальчонку таскала.

– А имен так и не вспомнили?

– Да какое, Аннушка! Забылись давно!

– Спасибо.

– Да на здоровье, – ответила Таня и недоуменно посмотрела вслед удаляющейся соседке.

И зачем ей имена понадобились? Что с этими глебовскими детьми случилось? Неужто преступниками заделались и их теперь разыскивают? Недаром у Чебневых отец в сыскной служит! Не зря Аннушка с расспросами приставала, ох не зря!

Матерь Божья, сохрани и помилуй!

Бывает так: стоит подумать о чем-то, и все вокруг будто нарочно начинает подсовывать тебе эту самую мысль снова и снова, словно давно копило доказательства, а тут вдруг выложило разом.

Рассуждая об этом, Нюрка не забывала таскать туда-сюда посуду. Маруся попросила помочь перенести тарелки подальше от привезенной утром хлорной извести.

– Постоят и пропахнут. Бывало, и не раз. Посетители жаловались, что хлорка чувствуется на тарелке. Дескать, моете плохо. Рабочим лень было до чулана дотащить, а ты потом отдувайся.

Нюрка сочувственно кивала, продолжая думать о разговоре между Судейкиной и Ахматовой, подслушанном нынче вечером.

Вернее, подслушивать она как раз и не собиралась, но, зацепившись за одно-единственное слово, уже не могла пропустить ни звука, для чего присела на корточки возле их стола, будто бы собирая с пола упавшие салфетки.

– У тебя усталый вид, Оленька.

– Я не устала.

– Что тогда?

– Стоит ли об этом сейчас, здесь?

– Ты же знаешь: если тебя что-то гложет, я всегда готова выслушать.

– Ах, Аня, это совсем не то. Я не могу отделаться от мыслей о брате.

– О брате? – удивилась Ахматова.

Вот тут-то Нюрка и рассыпала салфетки.

– У меня был младший брат, – глубоко вздохнув, продолжала Судейкина.

– Впервые слышу. Ты никогда не говорила о нем.

– Он умер. Давно. Одиннадцать лет назад.

– Бедный. Что с ним случилось?

– Он… учился в училище торгового флота и… утонул во время плавания.

– Ты любила его?

– Да, безумно. Мы были очень одинокими детьми. Наш отец пил. Ужасно, постоянно. Мать болела и рано умерла. Павлик и я… мы были всегда вдвоем. Я мастерила кукол, и мы ставили спектакли. Он был Арлекином, а я Коломбиной. Это были лучшие часы нашей жизни. С тех пор я полюбила кукол. Они напоминали о брате. После того как… он погиб, я старалась… не думать о нем.

– Было больно?

– Очень. Он не хотел уезжать от меня, идти в морское училище. Просил не пускать его. Словно предчувствовал, что это принесет гибель. Но я настояла.

– Понимаю. Ты хотела для него иной жизни.

– Да! Так и есть! Я мечтала, чтобы хоть он вырвался из того болота, в котором мы жили! Казалось, стоит уплыть, и ему откроется другой мир. Лучший. Горькая ирония. Теперь он на самом деле в лучшем мире.

– Так и есть.

– Я никому не рассказывала о Павле. Мне казалось, через молчание… скорей заглушу боль.

– Почему же ты заговорила о нем?

Ольга посмотрела на подругу больными глазами.

– Мне кажется, вчера я видела его.

– Умершего брата?

– Да. Павла. Он стоял на другой стороне дороги и смотрел на меня. Просто стоял и смотрел.

Ахматова погладила Ольгу по безвольно лежащей на столе руке.

– Бедная моя Коломбина. Ты слишком впечатлительна. Эти убийства выбили тебя из колеи.

– Наверное, это просто нервы.

– Конечно. Нам всем время от времени мерещится что-то.

– Ты права, Анна. Права, как всегда. Только знаешь… кое-что не дает мне покоя.

– Что же, милая?

Ответить Ольга не успела.

К ним подошли какие-то люди, громко заговорили, задвигали стульями, позволив Нюрке беспрепятственно выбраться и прошмыгнуть к выходу.

Слово «брат», произнесенное Ольгой, не давало ей покоя весь вечер.

Это было словно продолжение разговора с Таней. Именно после него вдруг подумалось, что истоки происходящего следует искать в прошлом Судейкиной. И вот, пожалуйте: тотчас выяснилось, что Ольге мерещится умерший брат.

Как бы исхитриться выяснить насчет этого брата? Чего это он вдруг стал являться сестре? Не тут ли кроется причина всех убийств?

Пребывая в глубокой задумчивости, Нюрка поравнялась с Таврическим садом.

Она не слышала шагов за спиной.

Сильная рука зажала ей рот, сунув в нос платок.

Она втянула в себя приторный запах и отключилась.

Ее разочарование длилось целых три минуты.

Ну что ж. Пусть так. Еще одним подозреваемым меньше.

И сколько же их осталось?

Да ни одного!

Ну, что сказать? Молодец, Нюра!

Расстроившись, она перестала замечать боль, которой все сильнее наливалось тело.

И тут в соседней комнате появились еще двое. И снова, как с Судейкиным, ей почудилось, что один из голосов она слышала раньше.

Второй, говоривший хрипло и глухо, ей знаком не был, но гундосый вдруг обратился к нему:

– Может, Пепел сменит меня, а, Биндюжник?

– А тебе что? По надобности куда?

Здесь Биндюжник? Странно. Она ведь слышала его раньше. Вроде не хрипел. Или простудился?

Словно отвечая на ее вопрос, Биндюжник закашлялся.

– Достань лучше водки, Серый. Подлечиться хочу.

– Сей момент принесу!

Серый метнулся куда-то и, вернувшись, с подобострастием в голосе доложил:

– Художник энтот приходил. Долг занес. Велел кланяться.

Третий собеседник вдруг весело рассмеялся:

– Отличные новости! Денежки всегда вовремя! Неси-ка сюда!

Биндюжник закашлялся. Забулькала водка, наливаясь в стакан.

– Поганая, поди.

– Ничего, – снова засмеялся веселый, – лишь бы дело свое знала! Тебе, Биндюжник, болеть нельзя. На тебе многое завязано. Типография сейчас перегружена. Нужны новые станки, краска, бумага.

– Да черт с ними, с твоими типографиями! – прохрипел Биндюжник.

– Черт всегда с нами! – продолжал балагурить незнакомец. – Черт – это первый революционер, чтоб ты знал! А все, кто восстает против Бога или царя, наши друзья!

Революционер! Вот он кто! Но где она могла слышать этот голос?

Между тем разговор продолжался, и постепенно Нюрка поняла, что веселый собирает деньги не только на типографию, но и на оружие.

– А порох где возьмешь? – спросил Биндюжник.

– Ты забыл, что с некоторых пор я управляю пороховым заводом Барановского?

– На подозрении будешь, если что.

– Черт не выдаст, свинья не съест, – расхохотался веселый.

Потом стало плохо слышно. Видно, мужчины переместились в глубь помещения. Нюрка старательно вытягивала шею и все тело в ту сторону и так увлеклась, что стул не выдержал и повалился набок вместе с ней.

– Кто у тебя там? – спросил незнакомец.

– Заложница.

– Дама?

– Нет, девчонка просто. Я же говорил: они взяли Чижика. Он мне нужен. Теперь обменяю его на эту.

– С какой стати полиции соглашаться на обмен?

– Эта девка – дочка полицейского надзирателя из сыскной.

– Рехнулся? Да они ж с тебя шкуру сдерут за свою!

– Не успеют. Если не отпустят Чижика, прирежу ее и в канаву.

– Девочку? Ты живодер, что ли?

– Эта девочка не овечка невинная. Я давно ее заприметил. Суется в их дела. Тогда в порту была. И на аэродроме. В «Привале» ошивается. Если что, одной ищейкой меньше.

– С сыскной связываться хуже, чем с жандармами. За свою они с тебя не слезут, а заодно и нас загребут! Зачем так рисковать ради какого-то Чижика?

– Чижик мне как усыновленный. Я его совсем мальцом нашел, с того света вытащил. Через меня он попался. Поручение мое выполнял. Да за него я любому горло перегрызу!

– Ладно. Не кипятись только. Главное, чисто все сделай. Если она из сыскных, то, может, и обменяют.

– Куда денутся, – буркнул Биндюжник и снова тяжело закашлялся.

– Тебе надо поспать.

– Надо. Все равно обмен не сегодня будет.

– Ты уже выдвинул требования?

– Сообщил. Ответа пока нет.

– Они ищут ее.

– Пускай. Здесь никто не найдет. Место надежное. Проверено.

– Тогда я пойду. В твои дела лезть не стану.

– Ступай. Мои проводят, – устало произнес Биндюжник и крикнул:

– Серый, ты куда запропастился?

– Тут я.

– Сторожи девчонку. И чтобы ни шагу отсюда. Вернусь, обговорим дальнейшее.

– А когда вернешься-то?

– Если зайдет Молоток, скажешь, что у меня дела в городе. И вот что. Отпустишь, когда все закончится. Не раньше.

Через мгновение стало тихо.

К Нюрке так никто и не подошел, и она, не сумев подняться, осталась лежать на грязном полу.

Та сторона, на которую упала, болела совсем уж невозможно. Зато связанные за спиной руки онемели настолько, что ныть перестали. Она просто их не чувствовала.

Мучительно хотелось пить. Сглатывая вязкую и густую слюну, она терпела, утешаясь тем, что не обсикается зато. Это, по ее убеждению, стало бы полной капитуляцией перед врагом.

Куда делся Серый? Должен ее сторожить, а сам, поди, пить пошел. Нажрется и уляжется спать где-нибудь.

Так, пожалуй, она обмена не дождется. Раньше умрет. От жажды.

Хотя какой обмен? О чем она? Менять на Чижика ее не станут, это ясно как божий день. Полиция ни за что не пойдет на поводу у бандитов.

Зато теперь, по крайней мере, понятно, зачем ее похитили и чего хотят.

А еще понятно, что убийства – дело рук Биндюжника. Для него Чижик покупал кукол. Осталось выяснить имя нанимателя, только теперь вряд ли получится это сделать.

Ее убьют и выбросят в канаву.

Это было так обидно, несправедливо и страшно, что Нюрка тихонечко завыла.

Она не собиралась плакать, но слезы потекли по грязным щекам, а сопли так и полезли из носа.

Ну что ты будешь делать! Не получилось у нее стать сыщиком, не получается и героем быть!

Хоть бы не опозориться, когда убивать станут. А то и на том свете стыдно будет!

Слезы все текли и текли. Не было сил сдержаться.

Внезапно за стеной послышался скрип. Будто кто-то вошел так, чтобы не быть услышанным. Нюрка замерла.

Так и есть. Не показалось.

Раздались осторожные шаги, в замочной скважине повернулся ключ, дверь, скрипнув, открылась, и на пороге встал человек.

– Ого! Да это моя старая знакомая. Привет, Анна. Я же говорил, что наша встреча не последняя.

Нюрка приподняла поникшую голову и, не веря глазам, уставилась на господина, чей голос сочла знакомым.

Это был Леонид Красин, сказавший как-то, что ее имя звучит по-королевски.

Он по-прежнему был весел.

Быстро перерезав веревки, Красин осторожно отлепил ее от стула и поднял.

Нюрка пошатнулась.

– Держись за меня.

Она вцепилась обеими руками.

– Так, слушай меня, Анна. Выходим и сразу поворачиваем вправо. Там стена. Идем вдоль нее до разлома. Ныряем туда. После скажу, что дальше делать. Поняла?

Нюрка молча кивнула.

– Вижу, что сообразительная, – сверкнул Красин знакомой крокодильей улыбкой. – Иначе давно бы сломалась.

Когда проходили через комнату, Нюрка увидела лежащего головой на столе Серого. Бандит спал и даже не шелохнулся, когда открылась входная дверь.

На пороге Нюрка замерла на мгновение. Закружилась голова. Красин дернул за руку.

– Не мешкай.

Заплетающимися ногами, плохо замечая куда, она двинулась вдоль стены.

Они уже почти дошли, как вдруг из-за угла им навстречу выкатился… карлик.

Нюрка едва не вскрикнула. Успела только подумать, что на этом их побег закончен.

Наверное, Карлик подумал то же самое, потому что вдруг мерзко осклабился и, сунув в рот пальцы, набрал воздуху, чтобы свистнуть.

Нюрка даже не поняла, что случилось. Красин вдруг прямо с места, бесшумно, как лесной кот, прыгнул на карлика и – не повалил, нет, – просто сделал что-то, отчего тот вдруг выпучил глаза и схватился за шею.

Миг – и из горла струей вырвалась кровь, а карлик начал медленно оседать.

– Быстро, – шепнул Красин, зыркнув на нее бешеными глазами, и потянул вперед.

Нюрка, как зачарованная, пошла за ним.

Она пила, пила, пила и не могла остановиться.

Фефа, тятенька и Золотарев с Румянцевым терпеливо ждали. Лица у всех были опрокинутые. Натерпелись за нее страху, видать.

Наконец она отставила кружку, и Фефа тут же принялась вытирать ей лицо мокрым полотенцем.

Остальные продолжали смотреть испуганными глазами.

Закончив с лицом, нянька взялась за руки.

Судя по тому, как виновато и с опаской поглядывал на Фефу тятенька, она уже знала обо всем, что случилось. И не только о похищении.

«Хорошо, что меня в это время не было», – подумала Нюрка и поежилась.

Она уже открыла рот, чтобы всех успокоить, но Фефа не позволила.

– Чего вы столпились тут? – напустилась она на мужчин. – Не видите: дитю в себя прийти надо! Идите, что ли, пока в кухню! Там самовар подошел!

Сыщики дружно поднялись и молча выкатились из комнаты.

Ну все, сейчас ее будут убивать. Фефа пострашнее бандитов.

– Дитятко, – вдруг, заплакав, прижалась к ней нянька, – ты только скажи: цела ли?

– Фефочка, не волнуйся, – гладя ее по волосам, стала успокаивать рыдающую няньку Нюрка. – Меня не тронули, связали только, руки больно поднимать.

– Где? Где больно? – подхватилась Фефа и кинулась ощупывать.

– Ой! Ой! Не трогай! – запищала Нюрка, отстраняясь.

Надо как-то спасаться!

– Фефа, я есть ужасно хочу. Особенно твоих пирожков с капустой.

– Как раз к обеду напекла. Только не с капустой, а с картошкой.

– Еще лучше! Давай!

Фефу как ветром сдуло.

Нюрка осторожно ощупала руки и плечи. Не так уж, кстати, и болят. Не отвалятся. Она постояла, привыкая к вертикальному положению, пробуя устойчивость ног.

Надо же, до чего она, оказывается, слабая. Пробыла в плену всего несколько часов – тятенька сказал, что шесть, – а ощущение такое, будто вся развалилась на части.

– Что же ты за сыщица после этого? – шепотом спросила она себя и подошла к зеркалу.

Лицо было бледным, но изможденным не казалось. Глаза не красные, губы не трясутся.

В целом все не так плохо, как она себе воображала.

Из кухни потянуло выпечкой, и во рту мигом собралась слюна.

Нюрка расчесала волосы, заплела косу потуже и пошла туда, где уже ждали ее сыщики.

Тятенька щипал усы, Золотарев поглядывал с нетерпеливым интересом, а Румянцев так, будто впервые видел. С чего вдруг?

Известие, что похитили ее с целью поменять на Чижика, их удивило.

– А мы все понять не могли, чего им от тебя надо.

– А вы разве не получали от Биндюжника письмо?

– Какое еще письмо?

– Ну, с требованием обмена.

Афанасий Силыч нахмурился.

– Не было никакого требования.

– Ничего не понимаю. Биндюжник сам сказал. Зачем же тогда?

– А как ты выбралась? – спросил Золотарев. – Помог, что ли, кто?

Нюрка хотела поведать, как все было, но неожиданно для себя вдруг сказала:

– Тот, что меня сторожил, заснул пьяный, я веревки распутала и сбежала. В стене пролом был, а дальше дорога.

Румянцев взглянул пытливо:

– А мне показалось, что тебя вроде автомобиль привез.

– Так и есть. Таксомотор пустой мимо ехал. Деньги у меня были, – стараясь, чтобы голос звучал уверенно, ответила Нюрка.

– Ну, а место, где тебя держали, показать сможешь? – спросил Золотарев.

Все как будто очнулись и наперебой принялись расспрашивать.

Нюрка задумалась. А в самом деле, где находится бандитское логово?

Ничего, кроме стены, дыры в ней и дороги она, оказывается, не запомнила.

– Да, еще вяз большой за стеной рос!

– А помещения сами? Они для чего? Склады, может, какие или жилье?

Нюрка закрыла глаза и словно наяву увидела грязную каморку с окошечком под потолком, большую полутемную комнату со столом посредине и ящиками вдоль стен.

– Склад! Да! Когда выходили, я почувствовала запах… масла.

Сыщики переглянулись.

– Машинное масло, ящики. А не оружие ли, часом? Ну-ка, вспоминай, что еще?

– Чего вы допытываетесь, – вмешалась вдруг Фефа. – Хоть поесть ребенку дайте. Исхудала вся в плену! И сами ешьте! Наговоритесь еще!

Сыщики послушно принялись пить чай с пирогами.

И Нюрка вместе с ними.

Зачем Биндюжник приказал ее похитить? Что хотел?

Мысль была тревожной и не приводила ни к какому выводу. Впрочем, Фефины пироги скоро успокоили нервы, а крепкий чай с травами так и вовсе настроил на мирный лад.

Она даже не заметила, как уснула с надкусанным пирожком в руке.

Румянцев хотел отнести ее на кровать. Тятенька не позволил. Сам отнес, уложил и укрыл одеялом.

Эх, кипеть ему в геенне огненной за то, что допустил такое мытарство для своего ребенка. Если Фефа его не убьет сегодня, больше он дочку единственную к сыщицким делам ни в жизнь не допустит.

С самого утра Афанасий Силыч не мог собраться с мыслями. Все, что случилось в последние сутки, совершенно выбило его из колеи.

Руки до сих пор тряслись, вот до чего дошло!

Василий Саввич вызвал на доклад, так три раза одергивал, потому что никак не получалось связно доложить. Расстройства добавило как раз дело об убийствах. Злился Василий Саввич, велел заканчивать. Оно и понятно. Все трое убитых были людьми непростыми, есть за них кому постоять. Вдова Лохвицкого успела немало крови попортить. Нажаловалась вздорная баба самому начальнику сыскной полиции Петербурга господину Кирпичникову! Да и отец молодчика Говорчикова уже грозиться начал. Разнесу, дескать, всю вашу контору к чертовой матери, если не найдете убийцу!

По поводу штабс-капитана шум пока не начался, но связываться с военными тоже хорошего мало. В общем, было отчего голове болеть!

Да не в этом дело! Не в жалобщиках вовсе! А в том, что преступника так и не поймали!

В самом начале пристав не соглашался, что убийства связаны между собой, а когда арестовали Сальникова, напротив, стал доказывать, что он убил обоих – Лохвицкого и Говорчикова. То, что штабс-капитана сюда никак не присобачить, его не волновало. Намекал, что Вышегородского могли прирезать дезертиры. Мало, что ли, их шляется по ночам? Предлагал найти хоть одного и штабс-капитана на него повесить.

Да Афанасий Силыч и сам был бы рад избавиться от этаких хлопот! Нет ничего хуже, чем нераскрытое дело! А это растянулось на два месяца и растет как снежный ком! Только подумаешь, что вроде поймал убийцу, как оказывается: ничего подобного! И рядом нет!

А тут еще Нюрка с куклами этими! И ведь что обидно? Права она! В этих куклах все и дело!

Но только эта ее убежденность к раскрытию преступления не приблизила ни на вершок!

В «Привале», где она без толку проторчала столько времени, убийцу найти что иголку в стоге сена! Если разобраться, все они на эту роль претендовать могут! А почему? А потому что гнилой народец там собирается! Через одного либо развратники, либо извращенцы! Да такие любого удавят, не поперхнутся!

И как он только додумался послать девчонку-подлеточку в сей вертеп!

Убедила она его, что найдет преступника и будет ему за это почет и уважение!

Купился, старый хрен!

И где только его разум в этот момент был? Спал-почивал, поди!

Теперь Фефа до самой смерти – его, конечно, смерти – пилить будет!

Афанасий Силыч до того распереживался от этих мыслей, что весь взмок под мундиром.

Для успокоения решил выпить чаю. С утра маковой росинки во рту не было, а все потому, что с аппетитом незадача вышла. Не лезло ничего в глотку, хоть убей.

Чайник у него был свой. Маленький. Латунный. И спиртовка. Заваривал чай прямо в кружке. Так проще, вот только чаинки сплевывать приходилось. Но это пустяки.

А все же до чего-то Нюрка там докопалась. Иначе зачем бандюганам ее похищать понадобилось? Разворошила, видать, осиное гнездо. Правда, что ли, обменять думали? Да нет! Ерунда это! Но ведь и убивать не стали! Или просто ждали чего-то?

От одной мысли, что с Нюркой могло случиться страшное, у Афанасия Силыча засосало под ложечкой. Дрожащими руками он кинул в кружку щепотку заварки и залил кипятком.

Сейчас выпьет чайку, и полегчает. Он понюхал пар, поднимавшийся над кружкой, и поудобнее устроился за столом. Пил, отдуваясь, и скоро почти что расслабился.

Но тут в дверь постучали, и на пороге нарисовался Кулаков.

– Разрешите?

– Чего тебе? – не по уставу спросил Чебнев.

– Вы доложить велели про мальчонку, что давеча взяли.

– Докладывай, – буркнул Афанасий Силыч, закрывая ящик стола, в который убрал фунтик с сушеными яблоками.

– Сестры у него никакой нет. Сирота он. Подвизается в подмастерьях у сапожника на Мытнинской. У бань. Живет у него же на чердаке.

– Понятно. Что говорит? Для кого куклы брал, сознался?

– Нет. Свое твердит.

– Да какое свое, ежели насчет сестры соврал? – повысил голос Чебнев.

– Не могу знать, Афанасий Силыч.

Он прикрыл глаза и с минуту сидел, стараясь успокоиться и принять как данность, что подчиненные у него все пошли в своего начальника: такие же бестолочи.

Кулаков ожидал, вытянувшись.

– Вот скажи мне, друг любезный, – наконец смог вымолвить Чебнев, – что мы за полицейские, если не можем мальчонку разговорить? Он же ребенок!

– Ваше благородие, так не лупить же его по заду!

– Лупить будешь своих мальцов, а для задержанных есть методы дознания! Ступай, и чтобы через час были результаты!

– Слушаюсь!

Все одно к одному! Три убийства и ни одного путного подозреваемого! Начальство сожрать без соли готово! Сотрудники все негодные! А Нюрка, своевольница этакая, вообще скоро в могилу вгонит!

И тут как по заказу в кабинет влетела та самая Нюрка и завопила с порога:

– Тятенька! Я нашла его! Нашла!

Афанасий Силыч аж ногой от злости топнул!

– Нюрка! Перестань орать как оглашенная!

Она подлетела к столу и, схватив графин с водой, принялась жадно пить из горлышка.

– Утихомирилась? – хмуро поинтересовался Афанасий Силыч, когда дочь отставила графин. – Говори теперь, откуда такая встрепехнутая прибежала! Предупреждаю: если снова полезла куда не следует, посажу под замок! Навечно!

Нюрка кивнула, заранее соглашаясь на все сатраповские меры, и села, сложив ручки на коленях.

Карлик уже не вертелся перед входом, и это несколько успокаивало. Анюта предупредила, что противный дядька больше не будет шпионить за всеми. Правда, не объяснила, куда он делся.

В «Привале» было людно как никогда. На сцене танцевала знаменитая Тамара Карсавина, а ее выступления всегда вызывали ажиотаж.

Николай прошел между столиков и сел так, чтобы хорошо видеть зал и выход одновременно.

Ольги Судейкиной не было, и понятно почему. Карсавина – великая балерина, украшение Мариинского театра, звезда Дягилевских сезонов в Европе, и Ольге с ней не сравниться. Она это понимала, поэтому просто пропускала выступления соперницы по сцене. Однако Синицкий не сомневался: Ольга появится.

Так и случилось.

Судейкина пришла с Артуром Лурье и выглядела наряднее и свежее, чем обычно.

Легкие одежды и голубая шаль с перьями по краям очень шли ей и делали похожей на экзотическую птицу, по воле случая залетевшую в пасмурный Петроград.

Лурье тут же заказал шампанского. Анюта рассказала, как он чудом спасся от гибели ночью в Михайловском саду, но, похоже, сам Лурье даже не догадывался о грозившей ему опасности – улыбался и поблескивал моноклем на входящих дам, знакомых и незнакомых.

Поскольку подавальщица не явилась, лакеям работы прибавилось. Они носились между столиками как угорелые, и – сразу было видно – под восточными тюрбанами у них все взмокло.

Николай попросил себе крепкого кофе.

Анюта предупредила, что в «Привале» может появиться некий человек, который попытается заговорить с Судейкиной. Ежели он не явится прямо в ресторан, то следовало отправиться вслед за Судейкиной, когда она будет уходить, и не спускать с нее глаз до самого ее дома. Даже если с ней рядом будет ухажер.

Человека она описала подробно. Николай искренне удивился:

– Ты как будто хорошо с ним знакома.

– Ну, не то чтобы, – уклончиво ответила Анюта.

Рассказать Синицкому про похищение она все же не решилась. Да, если честно, не очень-то хотелось об этом вспоминать.

Обо всем остальном поведала подробно и честно. Сейчас ей больше не на кого было надеяться.

Если упустят Судейкину, случится самое страшное, что только можно предположить.

Николай пил кофе и внимательно наблюдал.

Прошел час, но тот, кого он ждал, так и не появился. Николай уже решил, что сегодня ничего не случится, но тут Ольге поднесли букет цветов.

Жеманно улыбаясь, она приняла подношение, Лурье дал посыльному на чай, и Николай внимательно проводил его взглядом.

Не похож. Обычный посыльный. Мальчишка лет тринадцати.

Судейкина прижала цветы к лицу и вдруг заметила нечто, спрятанное среди пышных веток. Она вынула из букета небольшую куколку в нарядном платье, и улыбка сошла с ее лица.

– Пьеро.

– Что, Оля? – повернулся к ней Лурье.

– Пьеро, – прошептала Ольга непослушными губами.

– Так это же твоя кукла, – удивился Лурье. – От поклонника?

Беспечный нарцисс, он не заметил ни бледности, ни мертвенности глаз, ни страха, который мгновенно словно накрыл всю ее целиком.

«Сейчас упадет в обморок», – решил Николай и встал.

– Смотри, Оленька, здесь еще записка.

Лурье вытащил листочек и собрался прочесть.

– Не трогай, прошу! – крикнула Судейкина и выхватила записку.

– Ах ты проказница, – рассмеялся Лурье. – Под шумок изменяешь мне? Имей в виду, я ревнив, как Отелло.

Он шутливо схватил ее за горло. Ольга вырвалась и вскочила.

– Артур, оставь меня!

– Да ведь это же шутка, дорогая! Ну хорошо, хорошо, успокойся и сядь. Если хочешь, я закажу тебе пирожное с кремом.

– Да, пожалуйста, – прошептала она и села на место, сжав записку в стиснутом кулаке.

Лурье отвернулся, чтобы подозвать лакея, а она судорожно развернула листок и прочла то, что было там написано.

Вряд ли можно было побледнеть сильнее, но это случилось.

Николай вышел из-за стола и решительно направился к впавшей в практически невменяемое состояние женщине.

– Мадам, вам плохо? Разрешите вызвать для вас таксомотор?

– Оленька, что случилось? – встрепенулся Лурье.

– Ничего, сейчас пройдет, – пролепетала Судейкина, закрывая лицо руками.

– Я могу помочь, – повторил Синицкий, глядя на испуганного Артура.

– Да, спасибо, – посмотрел на него Лурье. – Нам нужен таксомотор или пролетка. Я отвезу ее домой.

– Конечно.

Николай отправился к управляющему в кабинет, где был телефон, и попросил разрешения позвонить в парк.

– Судейкиной дурно, дайте телефон!

– Ольге Афанасьевне? Ах ты боже мой! – всплеснул руками Антон Никитич. – Сию минуту, не извольте сомневаться!

Через пять минут Николай вернулся в зал.

– Оленька, таксомотор уже приехал, – сказал Лурье едва живой Ольге.

– Я готова, – голосом обреченной произнесла она и, поднявшись, сунула записку в сумочку.

Синицкий с Лурье подхватили ее и повели.

И тут Николай совершил то, чего стыдился потом всю жизнь.

Он вытащил записку и сунул себе в карман.

И что самое позорное – получилось у него весьма ловко.

Пока они каждый своим путем добирались до места, время бежало вскачь, но стоило лечь на землю и замереть в ожидании, остановилось, будто замерев вместе с ними.

Лежа на животе в канавке, Чебнев в который раз подумал, что с часами сейчас было бы сподручнее. Сразу понятно, долго ли еще ждать.

Часов, однако, у него не было. Не заслужил покамест.

Афанасий Силыч тихохонько вздохнул и потрогал «Смит-Вессон», прицепленный у пояса. Ну хоть этот на месте. Он поерзал, устраиваясь так, чтобы легче было сорваться с места, и тут же почувствовал, что животу стало мокро.

Как пить дать, угробил мундир-то. Ну да ладно. Если повезет, за поимку матерого преступника получит вознаграждение и уж тогда точно купит Нюрке тот ридикюльчик. От Фефы влетит, конечно, по первое число, но двум смертям не бывать, а одной не миновать.

И стоило лишь подумать о смерти, как появилась женщина.

Началось.

Нетвердыми шагами дама дошла до середины дорожки и замерла, оглядываясь.

Это было намного дальше того места, где залег Чебнев.

Афанасий Силыч выждал, не выскочит ли откуда-нибудь убийца, а потом пополз в сторону, стараясь не пыхтеть от натуги. Хорошо, что трава летом мягкая, не шуршит. Добравшись до нужной точки, он притаился, вжавшись в мокрое днище канавки. Осока тут же полезла в лицо и резанула по щеке. Он утерся и еще раз проверил пистолет.

Не подведи, родимый.

Кутаясь во что-то легкое с перышками по краю, то и дело оглядываясь, женщина – он уже понял, что это Ольга Глебова, – стояла, освещенная светом одинокого фонаря. Ждала.

Ждал и Афанасий Силыч.

– Оленька, – вдруг услышали они.

И оба вздрогнули.

– Кто здесь? – срывающимся от страха голосом крикнула Ольга.

– Это я, Оленька. Я вернулся, моя Коломбина.

Она обернулась на голос и в ужасе отступила. Руки в голубых шелках поднялись и опали. Как крылья подстреленной птицы.

Биндюжник стоял в пяти шагах от нее и молча смотрел.

«Как привидение появился», – подумал Афанасий Силыч и вытер выступивший пот.

Ольга шагнула и остановилась.

– Ты… кто?

– Не узнала меня? Неудивительно. От того Павла Глебова, которого ты помнила, ничего не осталось. Даже имени.

– Павлик? Это в самом деле ты?

– Да, я. Поверь.

Ольга все смотрела, не трогаясь с места. Только руки сцепила.

– Что же ты молчишь, Коломбина?

Она сжала у горла легкую ткань.

– Нам сказали, что ты утонул во время плавания. Мы отпели тебя.

– Вас обманули. Капитан судна, на котором я ушел в море, заставил всех солгать о моей гибели. Он хотел скрыть своё преступление.

– Преступление, – как эхо повторила Ольга. – Какое преступление?

Биндюжник, не ответив, закрыл руками лицо.

– Я думал, ты защитишь меня, – забормотал он. – Ты всегда меня защищала. Моя старшая сестра, моя надежда, моя любовь. Но ты позволила ему отдать меня в матросы. Предала меня, предала.

Он поднял голову и посмотрел ей прямо в лицо.

– Почему ты не защитила меня?

– Нет, Павлик, нет!

Ольга сделала шаг вперед.

– Я не предавала тебя! Я думала, тебе там будет лучше, чем здесь!

– Ты врешь! Врешь! – крикнул Глебов. – Ты хотела избавиться от меня! Вы оба решили от меня избавиться!

– Нет, Павлик! Это неправда! Я любила тебя! После смерти матушки любила больше всех на свете! Я желала для тебя иной жизни! Ведь ты всегда мечтал плавать на больших кораблях! Увидеть мир!

Биндюжник закинул голову и вдруг захохотал.

«Безумный, точно», – подумал Чебнев, вжимаясь в траву.

– Увидеть мир? Я расскажу тебе о том мире, который я увидел! Наш капитан был заядлым картежником. В каждом порту он шел в кабак, напивался и проигрывал все, что у него было. В Кейптауне он доигрался до того, что поставил на кон своих матросов. Сначала одного юнгу, а потом меня. Ночью меня выволокли из каюты и бросили в шлюпку. Сунули ничего не понимающего мальчугана в какую-то конуру. Сначала долго морили голодом, а потом отвели в какой-то дом. Оказалось, это бордель. Ты даже представить себе не можешь, что такое кейптаунский бордель. Я пробыл там два года.

– Боже, Павлик!

– Не вспоминай о Боге! Его не было рядом со мной там!

Голос Глебова сорвался.

– Ты не можешь представить, через что мне пришлось пройти!

Он замолчал. Обливаясь слезами, Ольга вглядывалась в его лицо, не решаясь подойти.

– Павлик, прости меня, я не знала.

– Конечно, ты не знала. Я сам удивляюсь, как смог выжить тогда. Но я выжил, а потом сбежал от хозяев. Десять дней без пищи и воды просидел в канаве под мостом, дожидаясь судна, которое могло вывезти меня из этой ужасной страны.

Биндюжник вдруг усмехнулся.

– Однажды в Одессе я случайно встретил того капитана. Он не узнал меня. Трудно было узнать. Сначала я напоил его, потом вытянул из него все деньги, что были с собой, а потом убил.

– Ты так просто об этом говоришь.

– Убивать вообще просто. Ты не знала?

– Нет, Павлик, нет! Не говори так! Ты не можешь быть убийцей!

– Ты ничего не знаешь, глупая стрекозка! И я уже не Павлик. Здесь меня кличут Биндюжником. Знаешь, где я получил это прозвище? В Одессе был портовым грузчиком, да заодно грузы перевозил на телеге. Иногда в одну строну вез табак, а обратно – труп.

– Молчи! Умоляю!

– Я десять лет молчал. Десять лет! Молчал и думал лишь об одном: вернуться к своей любимой, нежной сестренке, обнять, почувствовать ее заботу, любовь и ласку. Тогда я не обвинял тебя ни в чем. Гнал злобные мысли, потому что ты – единственное светлое, что оставалось в моей душе. Без мыслей о тебе я бы не выжил в том кошмаре.

Афанасий Силыч приподнял голову. С другой стороны дорожки такая же канавка. Неглубокая, но заросшая с боков высокой травою. Если прижаться к земле, не заметят. Есть там кто или нет? Успела Нюрка вызвать подмогу? Конечно, успела. Девка шустрая и сообразительная. Вот ведь как повернулось! Собирался ее под замок посадить, а вышло так, что без нее остался бы в одиночестве.

Чебнев снова лег плашмя, прислушиваясь к разговору.

– Я хотел вернуться. И я вернулся. Это было восемь лет назад.

– Восемь лет? Все это время я считала тебя погибшим. Почему ты сразу не нашел меня?

– Несколько лет я жил в Одессе. Приходил в себя. Рождался заново. До столицы добрался через три года.

– Ты не смог меня найти?

– Я нашел тебя. Этот день я запомню навсегда. Это был канун праздника. Тридцать первое декабря одиннадцатого года. Ты помнишь, что произошло в тот день?

– Кажется… в этот день открылась «Бродячая собака».

– У тебя хорошая память. Михайловская площадь, дом Жако, подвал. Перед входом висел плакат: «Все между собой считаются знакомы». Смешно, но тогда мое сердце забилось в предвкушении нашей встречи. Я знал, что ты будешь там. Как только появился в городе, сразу стал искать. И однажды увидел твое имя на афише. Ты значилась под фамилией Глебова, и, не поверишь, я воспринял это как знак. Афиша была старая, ты уже не работала в том театре. Знакомый, который тогда был начинающим художником, подсказал, что накануне Нового года откроется заведение, в котором, по слухам, соберется вся артистическая братия. Он же раздобыл для меня приглашение. Я представлял себе нашу встречу.

Биндюжник вдруг снова захохотал. Ольга смотрела на него с ужасом.

– Смешно подумать, что во мне оставалась толика наивности. В мечтах я видел, как увижу тебя в числе зрителей, подойду и незаметно встану рядом. Ты оглянешься рассеянно, посмотришь прозрачными глазами и вдруг узнаешь. И в этот миг все вернется! Моя реальная жизнь, исковерканная, растоптанная, загубленная, вдруг исчезнет, и я вернусь к той, где был родной дом и ты – моя любимая сестренка. Мое солнышко. Мой лучик. Моя Коломбина.

– Павлик…

– Заткнись! Не открывай рот! Ты не имеешь права говорить со мной!

По другую сторону дорожки Нюрка вжалась в землю, хотя и так уже лежала распластавшись. А если он сейчас бросится на Ольгу? Что тогда делать? Единственное, что приходит в голову, – отвлечь его внимание и дать ей шанс убежать.

Она приподняла голову, мысленно готовясь к рывку, но Глебовы все еще стояли, не двигаясь.

– Я купил новый костюм. Не хотел предстать перед тобой биндюжником. Я собирался выглядеть как Павел Глебов. Ведь ты должна была узнать меня. Несмотря ни на что, с первого взгляда. Иначе все напрасно.

Глебов глубоко вздохнул и сжал кулаки.

– Я мечтал… Но глупая хрустальная мечта разлетелась бы в прах.

– Я была в тот вечер в «Бродячей собаке». Почему ты не подошел ко мне?

– Я… Я не узнал тебя.

– Как?

– Я увидел вовсе не того ангела, который жил в моей голове. Ты была иной. Танцевала почти обнаженной перед вожделевшими тебя мужчинами, улыбалась и кокетничала, как последняя шлюха.

– Это было просто выступление!

– Нет! Это не было выступлением! Это была ты! Ты! Но не моя милая сестричка Оленька, а сластолюбивая, развратная Мессалина!

– Павел! Не смей! Я актриса! Это был просто номер!

– Сначала я тоже так подумал. Уговаривал себя.

Чебнев все прислушивался. Понять бы, есть на другой стороне кто или нет? Хоть кукушкой кричи. Как ни пыжься, одному ему с Биндюжником не совладать. Экий бугай!

По другую сторону вслушивалась в разговор Нюрка. Она знала, что тятенька рядом, но не могла понять, где именно. В иные мгновения ей казалось, что в траве на той стороне кто-то шевелится, но уверенности не было.

Стало заметно холодней. День простоял тихий да погожий, но к ночи вдруг поднялся резкий ветер. Двое, стоявшие на дорожке под слабым светом фонаря, продолжали разговор. Черная угловатая фигура Биндюжника стояла твердо. Такому и буря не помеха.

Ольгины шелка бились и трепетали, как будто собирались унести свою хозяйку прочь.

«Дорого она дала бы, чтобы так и случилось», – подумал Афанасий Силыч.

Налетел ветер и утащил слова с собой. Через минуту чуть стихло, и Чебнев услышал:

– Убить?

– Тогда я не знал, как все это будет. Лохвицкого встретил случайно. На улице. Этот боров провожал очередную любовницу. Мне стало тошно от одной мыли, что жирная скотина лапала мою сестру. Дождался, когда он посадил девку в пролетку, и подошел сзади.

Ольга пошатнулась.

Биндюжник заметил, но не остановился:

– В кармане я носил одну из твоих кукол. Она всегда была со мной. С того самого дня, когда ты подарила мне ее на память. Я положил ее рядом с трупом.

Чебнев слышал, как Судейкина сдавленно вскрикнула. Вот ирод! Специально мучает!

– Зачем, Павлик? Зачем ты это сделал?

Не отвечая, Биндюжник продолжал:

– Говорчикова уже выследил специально. Мерзкий подонок проматывал отцовские денежки в ресторане. Я проводил его до номера.

– Павлик, не надо, – простонала Ольга.

– На Вышегородского указал мой карлик. Помнишь штабс-капитана? Хлыщ, тупица, бонвиван! От одной мысли, что ты могла докатиться до подобного типа, мне стало тошно!

Ну, долго еще исповедоваться будет? Скорей бы уж!

Афанасий Силыч подтянулся и осторожно выглянул из своего укрытия. И в этот миг Нюрка заметила его. Он был прямо напротив. А между ними стоял Глебов.

Ветер решил разгуляться вовсю. Разговор то слышался явственно, то терялся в шуме деревьев.

– Первым был Всеволод Князев?

– Ошибаешься, сестренка. Я начал с твоего муженька Судейкина. Помнишь, как он любил тебя, души не чаял? Жаль, длилась его любовь недолго. Всего год с небольшим, так? А потом раз! – и отрезало!

– Так это ты заставил его бросить меня?

– Надо же было с чего-то начинать. Судейкин, кстати, оказался самым хлипким. Сломался, как только почувствовал нож у своей шеи. Тогда я еще не собирался убивать. Просто хотел, чтобы вы расстались. Ведь он недостоин тебя, Оленька!

– Боже! Его уход причинил мне столько страданий!

– Я знаю, знаю! Но поверь, так было надо! Ведь он изменял тебе! Гнусно! Подло! Он не любил тебя по-настоящему!

– Это ложь! Он боготворил меня!

– Тогда почему так легко отказался? Думал, когда ты останешься одна, я смогу объявиться. Готовился. Ждал. Но тут случилось кое-что, и мне пришлось некоторое время скрываться. Я уехал в Одессу и вернулся лишь через три года. Не мог раньше. Меня искали. Но я справился и с этим. Я думал, что уж теперь… Не знаю почему, но продолжал надеяться. А когда вернулся, у тебя уже был этот гусаришка! Смазливый щенок! Как же я разозлился на тебя! Как ты могла? Я решил, что он станет следующим.

– Ты… Ты убил Всеволода? Нет! Этого не может быть! Он покончил с собой!

– Да! Слабоват оказался. Я думал, будет сложнее. Направил ему письмо. От твоего имени, конечно.

– Что было в том письме?

– Ну… оно было прощальным.

– Господи! Зачем, Павел?

– Затем, что он мешал нам воссоединиться. Снова стать семьей. Я даже не рассчитывал на такое быстрое решение вопроса. Когда я пришел к нему, он был без сознания, но жив. Я положил рядом твою куклу и вышел.

Ольга прижала ладони к лицу.

– Я винила себя в гибели Всеволода.

– Так и есть. Ты виновата.

– Я никогда бы не написала ему такого письма! Я знала: это убьет его!

– Так и случилось.

– Ты жесток.

– Я просто хотел быть рядом с тобой.

– Тогда почему ты не пришел ко мне тогда? В тринадцатом году?

Павел шагнул к ней.

– И ты еще спрашиваешь? Я снова опоздал, сестренка! Ты меняла любовников с такой быстротой, что я не успевал запоминать их имена. И тогда я понял нечто важное. Это они развратили тебя! Тебя, моего светлого ангела! Мою птичку! Я решил, что должны умереть все! Слышишь? Все, кто посмел осквернить твое прекрасное тело и испоганить душу!

Ольга зарыдала. Биндюжник тяжело вздохнул и протянул руку в ее сторону.

– Ты спрашиваешь, зачем я оставлял кукол? Неужели ты так и не поняла? Хотел, чтобы ты догадалась: это я, твой маленький братик. Почувствовала¸ что я здесь, рядом. Куклы – это послания. Только для тебя, Коломбина.

– Я думала, это случайность.

– Нет, Оленька. Не случайность. Я купил их в лавочке. Купил все. И стал класть их рядом с…

– Трупами.

– Они были ими еще при жизни! Ты не должна их жалеть!

– Но… как же… я не могу…

– Врешь! Подло врешь! И знаешь почему? Ты такая же дрянь, как и твои ублюдочные любовники! Я был наивен, когда считал, что виновны лишь они. Ошибался. Ты виновата во всем. Ты! Мы не виделись слишком долго, за это время ты превратилась из ангела в дьяволицу! Вавилонскую блудницу! Я оставлял кукол, чтобы дать понять: ты убила их всех! Ты и больше никто!

– Нет, Павлик! Нет!

– Заткнись, дрянь! Заткнись! Ради всего святого, если оно в тебе еще осталось, прекрати врать! Хотя бы сейчас, когда все должно кончиться!

– Что кончится? Я не понимаю, Павлик! Если обидела тебя, прости!

– Обидела? Ты так это называешь? Какая же ты тварь! Какая тварь! Я умирал в кейптаунском борделе, а ты купалась в шампанском!

– Прости меня! Прости! Я не хотела, чтобы ты страдал!

– Вы сдали меня туда, как ненужную вещь! Ты и наш вечно пьяный папаша! А теперь ты говоришь: не хотела, чтобы я страдал?

– Так и есть! Я не лгу!

– Я мечтал возродиться возле тебя, стать прежним! И что же? Вместо моего нежного ангела я увидел такую же похабную тварь, как те, что остались в Кейптауне!

Он все говорил. То обвинял, то оправдывал, то проклинал, то изливал нежность. И словно наслушавшись его слов, злее и злее становился ночной ветер.

В какой-то миг Нюрка подумала, что этим все и закончится.

Тятенька на той стороне дороги осторожно качнул веткой ивы: дескать, не пора ли? Она не знала, что делать. Все медлила, не решаясь поверить, что Глебов способен убить родную сестру.

Наверное, эти сомнения терзали и Ольгу. Без конца повторяющий одно и то же Павел был страшен, но мысль, что он выговорится и остынет, питала ее надежды на благополучный исход.

Афанасий Силыч утер мокрое лицо. Он уже понял, что на той стороне кто-то из своих, только не знал, кто именно. Надеялся, что Румянцев. С этим в драке легче всего будет. Почти такой же здоровый, как Биндюжник. Худей, зато гибче, ловчее.

Он ни минуты не сомневался, что остановить Глебова можно только силой. Тот, кто одиннадцать лет алчет мщения, сам не остановится.

Не сможет.

Даже если захочет.

– Ты убийца, – услышал Чебнев сквозь шум крепчающего ветра дрожащий голос Судейкиной.

– Убийца – это ты. Я лишь возвращаю зло. Сегодня все закончится.

«Отпустишь, когда все закончится», – вспомнила Нюрка. Так вот что он имел в виду! Он пришел сюда, чтобы убить Ольгу. Тогда все и закончится.

Глебов узнал ее там, в Михайловском саду, и понял, что девчонка может стать серьезной помехой. Карлик подтвердил, что она работает в «Привале», и Биндюжник решил убрать настырную с дороги, чтоб не путалась под ногами.

«Отпустишь, когда все закончится».

Ольгу он не отпустит. Глебов пришел за ней.

У тятеньки есть пистолет, а она что, бросится на убийцу с голыми руками?

Нюрка принялась шарить в траве, надеясь найти хоть что-то тяжелое. Попался камень. Довольно увесистый. Ничего, сойдет.

На другой стороне Афанасий Силыч подобрался. Видно, ему начинать. Румянцев, если не дурак, сообразит.

Глебов вдруг ринулся вперед. Ольга закричала и кинулась бежать. В два прыжка Биндюжник настиг ее и, схватив за руку, дернул на себя.

Афанасий Силыч, выскочив из засады, набросился на Глебова сзади, но росту ему не хватило, и убийца легко сбросил его. Поднимаясь, Чебнев выхватил пистолет и крикнул:

– Полиция! Стреляю без предупреждения!

Пока он орал, Глебов, не выпуская Ольгу, успел развернуться и рассмеялся.

– Стреляй, сука!

– Спасите, – просипела Судейкина, оседая в руках брата.

Он вздернул ее и приставил к горлу нож.

– Еще шаг, и я ее зарежу!

– Отойди от нее!

– Бросай оружие!

– Сдавайся! Ты окружен!

Афанасий Силыч оглянулся в отчаянии и увидел, как из темноты к ним бежит кто-то, даже отдаленно не напоминающий Румянцева.

Вообще никого из ребят.

Он не поверил своим глазам. Это была Нюрка.

– Тятенька!

Афанасий Силыч отвлекся лишь на несколько мгновений, но этого Биндюжнику хватило, чтобы отшвырнуть Ольгу и подскочить к полицейскому, взметнув руку с ножом.

И в этот миг раздался выстрел.

Биндюжник замер. Рука с занесенным ножом застыла и упала.

Еще мгновение они с Чебневым стояли не двигаясь, а потом, отступив на шаг, оба упали на землю.

Раздался дикий визг. Судейкина сорвалась и побежала, но не к лежащему на земле Павлу, а прочь. Легкие одежды с перьями летели за ней, как крылья летучей мыши.

– Тятенька!

Не помня себя, Нюрка кинулась к Афанасию Силычу и, припав к нему, подняла поникшую голову.

– Тятенька! Что он вам сделал? Вы ранены?

Афанасий Силыч пошарил на груди и, подняв руку, увидел на ней кровь.

– Ишь ты, когда только успел, – вымолвил он удивленно.

Нюрка сорвала с него свисток и что есть мочи дунула.

Звук повторился эхом и улетел ввысь.

Она все свистела и свистела. Так отчаянно, что заложило уши. Даже когда со всех сторон выбежали вдруг Золотарев и полицейские, продолжала свистеть, словно не могла остановиться.

К Чебневу подошли и стали поднимать. Он был в сознании и охал, когда делалось слишком больно.

Золотарев присел рядом с Нюркой и отнял наконец свисток.

– Дай-ка сюда, дочка.

Она припала к его плечу и разревелась.

Биндюжник, которого когда-то звали Павлом Глебовым, лежал неподвижно.

Один из городовых нагнулся к нему.

– Жив, гад.

– Забирайте его, – скомандовал Золотарев.

– Подождите! – сорвалась Нюрка и побежала к раненому Биндюжнику.

Серое лицо, закрытые глаза и бурое пятно на груди.

Стараясь не дышать, она присела рядом и отвела в сторону куртку.

– Чего у него там? – спросил Золотарев.

Нюрка вытянула тряпичную куколку и, сглотнув, хрипло ответила:

– Коломбина.

– Ишь ты, куклу принес. А вроде убивать собрался, – подивился Золотарев.

Он помог Нюрке подняться и за руку повел прочь.

Ветер, набравший новую силу, понес следом за уходившими пыль.

Три дня Нюрка не отходила от тятеньки ни на шаг. Врачи гнали ее прочь, она выходила подышать и возвращалась в палату.

Ей казалось, что, если будет рядом, с тятенькой ничего страшного не случится.

А случиться могло.

Всадить нож глубоко у Биндюжника не вышло, пуля настигла его раньше и помешала удару, однако рана все равно была опасной. Несколько раз Афанасию Силычу становилось так плохо, что казалось, не доживет до утра. В самые тяжкие часы Нюрка, держа его за руку, принималась уговаривать:

– Потерпите немного, тятенька. Вы справитесь. Вы же Силыч. Ваш отец Силой звался. От него сила и вам передалась.

Все, кто был в палате, диву давались, как дочка отца любит.

Иной раз просили ее вздремнуть хоть часок.

– Не бойся, милая. Мы за ним присмотрим. Если что, быстренько врачей позовем.

Нюрка кивала, благодарила, но не уходила.

Ей казалось, что она виновата в случившемся. Был бы на ее месте другой, не дал бы пырнуть тятеньку ножом. Подоспел бы. Упредил.

Она неповоротливой оказалась. А ведь тятенька надеялся на подмогу, ждал настоящей помощи.

Не получилось у нее. Не успела. Не защитила.

Припав к больничному одеялу, она принималась плакать и так ослабевала, что засыпала.

Обитатели палаты в это время боялись шелохнуться, не то что разговаривать.

Она забывалась лишь на несколько мгновений, а потом все начиналось сначала.

Вывести ее из этого состояния могла только Фефа.

Она приходила – большая, яркая и обязательно с кошелкой еды.

Увидев ее, больные и раненые, которых было большинство, вдохновлялись.

Афанасий Силыч постепенно приходил в себя, но почти ничего не ел. Фефу это не смущало. Она выгружала еду на столик в углу палаты и объявляла:

– Прошу покорно угоститься, чем Бог послал. Съешьте, кому чего достанется, за здоровье Афанасия Силыча. Вам в радость, нам – в утешение.

Они умывали раненого, подстригали усы и причесывали. Потом, отстранив Нюрку, Фефа переодевала его в чистое.

Уплетая пироги, вся палата завороженно следила за ее движениями, а когда она выплывала в коридор, завистливо вздыхала.

– Эх и повезло мужику! С такой бабой нигде не пропадешь!

Иногда приходили Золотарев, Кулаков и остальные. Чаще других наведывался Румянцев. Все беспокоился, не заболела бы Нюрка от напряжения.

Но ее интересовало другое.

– Биндюжника допросили?

– Нет пока. Врачи говорят – плох. Без сознания. Пуля прямо в грудь попала. Мимо сердца прошла, но все же внутренности сильно побеспокоила. В тюремном лазарете жандармы круглые сутки дежурят. Как только в себя придет, все выложит! Отпечаток с пуговицы сличили. Совпал полностью.

– А склад, где они укрывались, нашли?

– А то как же! Всю банду, что еще оставалась, накрыли. Помнишь того, что из порта убег? И тут улизнуть хотел. Я его в два счета скрутил.

Румянцев гордился собой и хотел, чтобы она оценила его геройство.

Она хвалила, но ему почему-то казалось, что равнодушно.

«Наверное, ослабела от тревоги за отца», – решил он.

– Ящики с оружием тоже взяли?

– Вот тут осечка вышла. Не было ящиков. Наверное, успели вывезти. Я так думаю, что у них с революционерами связь была. Для них оружие. Ты, когда там была, никого больше не видела?

– Нет.

Румянцев посмотрел изучающе, но ничего подозрительного на ее лице не заметил.

– Ладно. Поймаем и этих. Не сомневайся.

– Я не сомневаюсь, – отвечала Нюрка.

В один из дней, когда тятенька уже мог самостоятельно садиться и даже с их с Фефой помощью дошел да уборной, пришел Николай.

В больницу как раз заявилась Фефа с полной кастрюлей жареной картошки.

– Таня хорошего постного масла дала, – сообщила она, доставая дары Волхвов. – Плата за то, что с матерью ее сидела. От полковничьих щедрот, думаю. Уж такая поджаристая получилась! Глянь, Анюта, язык проглотить можно!

На картошку подтянулась вся округа. Зашел даже доктор Борис Маркович с сестрами милосердия – Машей и Надей.

Все принялись хвалить картошку и до небес превозносить ту, кто ее приготовил.

Захваленная Фефа отвлеклась и не заметила, как на пороге появился давешний фармазон.

Только когда Нюрка с радостным возгласом кинулась к двери, подняла глаза и обомлела.

Фармазон собственной персоной! Нарисовался – не сотрешь!

Вмешаться и остановить его она, к своему великому сожалению, не успела. Нюрка схватила фармазона за руку и поволокла в коридор.

Не орать же вслед?

– Аня, прости, что не приходил. Не мог раньше.

– Ты здоров? Ничего не случилось? – взволнованно вглядываясь в его лицо, спрашивала она.

– Теперь да. Вполне. Как Афанасий Силыч? Я беспокоился за него.

– Уже лучше. Скажи, ты был после той ночи в «Привале»?

– Лишь однажды. Знал, что тебе интересно будет.

Нюркины глаза заблестели.

– Расскажи!

Она уселась на подоконник, собираясь слушать про интересное.

– Ольга Глебова с тех пор не появлялась. Слышал, что больна. За ней ухаживает Ахматова. А вот Лурье бывает. По-прежнему весел. Судейкин, кажется, собирается уезжать за границу с новой женой.

– Он ни при чем. Как и Кузмин. Биндюжника, то есть Павла Глебова, никто не нанимал. Он убивал сначала из любви к сестре, а потом из ненависти к ней. В ту ночь собирался убить и ее.

– За что?

– За то, что предала свой светлый образ и стала такой, какой он не хотел ее видеть.

– Она действительно не догадывалась, что все убийства – дело рук ее родного брата?

– Уверяет, не могла даже предположить, что ее брат вернется через столько лет. Куклы были его посланием, но она не сумела его прочесть.

– Скорее, не хотела. Оберегала свой покой. Как ты думаешь, если бы она догадалась раньше, убийств могло не случиться?

Нюрка долго молчала, а потом сказала:

– Не думаю, что она виновата. Глебов очень больной человек.

– Сумасшедший, лучше скажи!

– И несчастный.

– А Ольга разве нет? Думаешь, сможет жить по-прежнему?

– Не знаю. Когда увидела ее впервые, подумала, что она похожа на стрекозку. Беспечно и суетливо порхает по жизни, не задумываясь о том, что ждет впереди. А потом поняла: она просто играет роль. Прячется за маской феи кукол. Не хочет показывать раны, которых много в ее душе.

– Бедная Коломбина, – с нескрываемым скепсисом произнес Синицкий.

Нюрка взглянула с укором.

– Мне жаль ее. Дважды потеряла брата.

Они замолчали, думая каждый о своем.

– Глебов доживет до суда? – прервал молчание Николай.

– Не хочу об этом думать. Лучше расскажи, как там «Привал комедиантов»?

– Ты удивишься, но ничего не изменилось. Наняли новую подавальщицу и карлика. Едят, пьют, слушают Маяковского. Он теперь часто выступает.

– Громила? – поразилась Нюрка. – Не верю, что его стихи всерьез могут кому-то нравиться! Это же просто… словесные выкрутасы и ничего больше!

– Я тоже сначала был не лучшего мнения. Но недавно он прочел один стих… Пару строф я запомнил. Хочешь послушать?

Нюрка, помедлив, кивнула, готовясь к страшному.

Нюрка подняла на Николая заблестевшие от слез глаза, они шагнули друг к другу и неожиданно поцеловались.

Это был другой поцелуй, совсем не похожий на тот, которого она так долго стыдилась.

Вкусный и очень длинный.

И эта рука у нее на спине…

В конце коридора что-то упало, звякнув. Она отстранилась и улыбнулась.

Николай с трудом перевел дыхание, хотел что-то сказать, но замялся и спросил совсем другое:

– Тебе понравились стихи?

Нюрка кивнула.

«Последней нежностью выстелить». Не думала, что он на такое способен, этот горлопан.

Она немного покрутила пуговицу на его тужурке и неожиданно поинтересовалась:

– А как твоя книга? Материала хватает?

– О! После всего, что случилось, недостатка в нем нет! – рассмеялся Николай.

В коридор выплыла встревоженная Фефа.

– Анна, ты где? – зычно прокричала она, оглядываясь и не видя их в полутьме коридора.

Нюрка пригладила волосы.

– Анна – это серьезно. Это девятый вал. Надо бежать.

Она сделала уже два шага, а он все не отпускал ее руки.

– Увидимся, – шепнула она и побежала на голос.

Николай проводил ее глазами и вдруг, отвернувшись к окну, закашлялся.

Афанасия Силыча отпустили из больницы, и дома наконец-то наступила благодать. Даже Фефа оставила свои фельдфебельские замашки, лишь бы ничем не огорчать ослабевшего героя.

Еще в палате Чебнев узнал, что со стороны довольного начальства готовится ему награда – та самая медаль. А к ней в придачу – денежка, да неплохая.

На радостях Афанасий Силыч накупил домашним подарков и всякой еды. Фефа испекла сладкий пирог с ревенем. На торжество было решено позвать гостей.

Была задумка и у Нюрки. Для ее исполнения она отправилась домой к Синицким.

В прошлый раз повела себя довольно смело, и это мягко сказано. Ворвалась к незнакомым людям, решительно вызвала Николая и увела за собой. Но тогда была причина вести себя беспардонно. Впрочем, в тот момент она думала лишь о том, как поймать убийцу, и совершенно забыла о манерах.

Нынче пришлось вспомнить.

Она хотела пригласить Николая в гости, а это совсем другой коленкор. Вот почему на ней было нарядное платье, и волосы не кудрявились в беспорядке, как обычно, а были приглажены и туго стянуты голубой лентой.

Оглядев себя, Нюрка осталась довольна. Выглядит вполне взрослой и благовоспитанной барышней.

В квартиру Синицких она позвонила, волнуясь и беспрестанно облизывая губы.

Хорошо, что дверь открыла горничная, дав гостье немного прийти в себя.

Нюрка назвалась.

– Пройдите в кабинет хозяина.

Она даже осмотреться не успела.

– Вы Анна?

В комнату вошла высокая, стройная дама.

– Да. Здравствуйте. Извините за вторжение. У меня срочное дело к Николаю.

– Он в больнице, – перебила дама.

– Почему? То есть, простите, что произошло?

Дама подошла и взглянула пронзительно.

– Он говорил вам, что у него вялотекущая чахотка?

– Говорил. И что?

– Вас это не пугает?

Нюрка вздернула нос.

– Нисколько.

Дама отошла к окну, немного постояла и вдруг обернулась к гостье:

– Я рада вашему знакомству. Навестите его. Он будет счастлив. А когда вернется домой, мы будем рады принять вас у себя.

Нюрка присела в коротком реверансе.

– Благодарю вас, мадам.

– Зовите меня Марьей Николавной.