— Розочка, пора вставать. — Он пощекотал ей ухо.

Инночка перевернулась на спину и открыла глаза.

Андрей уже был одет, и легкая ослепительно-белая сорочка подчеркивала его мускулистый торс.

— Принеси мне кофе в постель, — капризничая, сказала Инночка.

— Через сорок минут у меня совещание с начальниками управлений, — игнорируя ее слова, сообщил Андрей. — Мне еще надо побриться.

— Возьми нож на кухне.

Андрей не принадлежал ей по утрам. И не принадлежал днем. И по воскресеньям. Только по вечерам три раза в неделю. Тогда он выполнял любое ее желание. И еще — по ночам. Тогда он догадывался о каждом ее желании.

Три раза в неделю. Совсем немало.

Андрей завязывал перед зеркалом галстук — точным и широким движением. Инночка сбросила простыню и лежала вся обнаженная. Ей хотелось, чтобы он послал к чертовой бабушке совещание и набросился на нее, но она знала, что этому не бывать.

— Можешь опоздать на часок, — приказал Андрей. — Придешь, отошлешь факсы и переведешь полученные. В час — деловой обед с ребятами из «Стандарт ойл». Будешь переводить.

— Куда ж ты небритый. — Инночка подошла и обхватила его руками сзади.

В зеркале они смотрелись совсем неплохо. Его мужественное лицо, оттененное белой сорочкой и красным галстуком в полоску. Ее глубокие глаза, ямочки на щеках и струящиеся черные локоны.

— Я побежал. — Он небрежно чмокнул ее в губки, пошлепал по попке и по-хозяйски открыл дверь. — Побреюсь в машине. Бутерброды для тебя на столе.

Инночка вздохнула. По-прежнему нагая, она прошла в спальню. Присела перед зеркалом. Открыла футлярчик, что вчера подарил Андрей. Достала серьги. В золотых цветках горело по бриллианту. Примерила. Бриллианты шли ей. А кому они, спрашивается, не идут?

Надену их сегодня. Плевать на всех.

Три раза в неделю, вздохнула она. Словно посещение бассейна. Или корта. «Инна: понедельник, среда, пятница» — так, наверно, записано у него в ежедневнике. У него есть жена. Он никогда ничего не говорил о ней.

Он запал на нее сразу, когда она пришла наниматься в фирму.

Через неделю он пригласил ее в ресторан. Между столиками бродил певец с гитарой и пел щемящие французские песни. Андрей дал ему двадцать долларов, и тот спел для Инны «Елисейские Поля». Вечер закончился в ее постели. Он оказался умелым любовником.

Вскоре они провели две недели на выставке в Париже. По утрам пили кофе в широченной кровати. Однажды она со смехом сказала ему: «Я стала тебе как жена». Со щемящим сердцем ждала ответа. Он помрачнел и отрубил: «Жена у меня одна».

В 16.40 в приемной, где Инна была полновластной хозяйкой, раздался телефонный звонок.

— Добрый день, фирма «Нефтепродукт», — заученно ответила Инна.

— Здравствуйте, это жена Андрея Ильича.

Пауза. Инна лихорадочно пыталась овладеть собой. Жена Андрея звонила в офис впервые.

— Его сейчас нет на месте, — сказала Инна предательски дрогнувшим голосом. — Что-то передать?

— А он мне не нужен, — со смешком произнесла жена. — Мне нужны вы.

— Простите?

— Да-да, Инночка, вы. Я жду вас у себя. Дома.

— Но…

— Андрея Ильича до конца дня не будет. Так что оставьте свой секретариат на девочек и приезжайте. Записывайте адрес…

Голос жены звучал магнетически. Инна на секунду лишилась своей воли, словно кролик перед удавом.

Не спеша подкрасила перед зеркалом губы. Подумала, не снять ли серьги, подаренные вчера Андреем, но потом решила — пусть остаются. Тогда, если быть последовательной, и костюм, купленный им для нее в Париже, придется снимать. «В чем я тогда поеду? В туфельках и трусиках?»

Андрей жил в «сталинском» доме на Кутузовском. Когда-то здесь рядом были прописаны Брежнев и Черненко.

Инна поднялась на второй этаж. На лестничной площадке была одна квартира. Она позвонила. На нее уставился «глазок» видеокамеры. Дверь автоматически растворилась. Инна вошла в прихожую.

— Проходите сюда, — раздался откуда-то из глубины квартиры тот же магнетический женский голос.

Внутренне сжавшись, Инна вошла в огромную гостиную. В ней царил полумрак. На стенах висели картины в золоченых рамах. На журнальном столике дымился свежесваренный кофе.

А у столика сидела женщина в инвалидной коляске с замотанными пледом ногами.

Поверх пледа лежал револьвер.

— Я — Нина Дмитриевна. Садитесь. Я, как видите, не могу встать вам навстречу.

Женщина была немолода, но красива черной цыганской красотой. Глубокие, неземные, притягивающие глаза. Они испытующе смотрели на Инну.

Инна, как завороженная, села.

— Что ж, Андрей Ильич сделал неплохой выбор, — после паузы сказала жена. — Только не надо мне возражать. Я все знаю…

— И что дальше? — спросила хриплым от волнения голосом Инна. Свою сумочку она поставила на колени. Открыла ее, запустила туда руку и мяла там, рвала, скручивала свой платок.

— Дальше… — задумчиво проговорила Нина Дмитриевна.

Повисла пауза.

— Вы в русскую рулетку когда-нибудь играли? — вдруг спросила Нина Дмитриевна.

— Что? — пересохшими губами переспросила Инна.

— Ну, раз не играли, так слышали. Правила просты. Берут револьвер. В револьвере — один патрон. Игроки крутят его по очереди и стреляют каждый себе в висок. Кто убит, тот и проиграл… Что это вы побледнели? Страшно?

— Душно у вас… — пробормотала Инна.

— Да. Душно… Ну, а я вместо револьвера предлагаю использовать кофе. С цианистым калием. Мы же с вами не гусары… Для женщин цианид как-то больше подходит, верно? — Она усмехнулась.

Инна сжалась в кресле.

— Сейчас мы возьмем по чашке кофе, — продолжала жена. — В одной из них яд. В какой — я не знаю. Честно не знаю. Вы не знаете тоже. Каждая отхлебнет, и…

— Но зачем? — потрясенная, пролепетала Инна.

— Все очень просто. Андрей встречается с вами уже два года. Значит, это у него серьезно… Человек он честный и меня никогда — я надеюсь! — сам не бросит. Но и вас не бросает. — Она вздохнула. — Значит, выбирать предстоит нам. Нам с вами. Делить вас с ним я больше не намерена… Поэтому кому-то из нас надо уйти. Я уходить не хочу. Да и не могу уйти. — Нина Дмитриевна усмехнулась. — Но и вы просто так, добровольно, от него не уйдете. Так ведь?

Инна молча кивнула. Она нервно сжимала платок в своей сумочке.

— Тогда пусть нас рассудит случай, — продолжила Нина Дмитриевна. — Давайте, пейте. — Она взмахнула своим пистолетом. — Или вы предпочитаете револьвер?.. Пейте-пейте… Считайте, что это дуэль…

Выстрел грянул неожиданно.

Пуля попала Нине Дмитриевне прямо в лоб.

Инвалидная коляска покачнулась. Ее отбросило назад. Безвольная рука задела столик. Загремела чашка. Разлился кофе.

Все было кончено.

Инна вытащила из сумочки руку с револьвером. Бок сумочки был пробит. «Хороший выстрел, если учесть, что я била вслепую, — похвалила себя Инна. — Придумала тоже, карга: русская рулетка! Я в такие игры не играю. У меня пистолет заряжен всеми пулями!»

Спустя десять минут Инна с объемистой сумкой через плечо уже сбегала по лестнице.

«Вы думаете, вы оба мне были нужны? — весело думала она. — Ты думал, Андрей, ты был мне нужен? Все эти твои подарки? Вся эта твоя любовь? Да ведь мне просто надо было попасть в твою квартиру, дурачок!»

Это преступление произошло семь лет назад, 23 июня 1993 года.

Тогда в квартире нефтяного магната Андрея Р. на Кутузовском проспекте была не только застрелена его супруга Нина Дмитриевна, но и похищена частная коллекция: полотно Рембрандта, семь эскизов Рубенса, два полотна Моне, эскизы Ренуара, три картины Левитана, ювелирные украшения работы Фаберже — всего на сумму около семи миллионов долларов.

Преступника до сих пор не нашли.

Антонина поднесла ко рту фужер с шампанским и приготовилась сделать глоток, но тут по квартире разнесся такой громкий крик, что она поставила бокал на столик и выбежала в прихожую, чтобы узнать, кто кричал и почему.

Как и следовало ожидать, голосила маменька. Из трех присутствующих в помещении женщин только она могла издавать столь пронзительные звуки. Две остальные были слишком интеллигентны, чтобы орать в гостях. К тому же у одной из них был ларингит, и она могла только шептать. Тогда как маменька орала. И орала так, что остальные женщины зажимали уши ладонями, а находящиеся в некотором отдалении мужчины страдальчески морщились.

— Мама, прекрати! — попыталась урезонить ее Антонина. Но та голосить не перестала, зато сменила репертуар: если до этого она просто кричала «а-а-а», то теперь стала выдавать вразумительные слова:

— Укра-ал! Украл, гад!

— Что? — полюбопытствовали гостьи хором.

— Кто? — спросили мужчины и тоже в унисон.

— Бриллиант! — ответила маменька на первый вопрос, причем весьма пространно: — Фамильный бриллиант! Старинный. Чистейшей воды. Редкого цвета. Ценой в миллион долларов!

На самом деле она, как всегда, преувеличила. Бриллиант был изготовлен из алмаза, добытого на якутских приисках двадцать лет назад. В их же семье он появился и того позже: в конце девяностых. Купил его ныне покойный Тонин отец на «черном» рынке в подарок жене на золотую свадьбу. Стоил тот сравнительно недорого, поскольку был не очень чист: мало того, что сам был мутноват, так еще и попал на прилавок после какой-то темной истории. Но Тониного папу не смутило ни первое обстоятельство, ни второе, и он приобрел бриллиант, затем вставил его в золотую оправу и преподнес перстень любимой женушке. Та, естественно, пришла от подарка в неописуемый восторг, но носить не стала. Спрятала! От греха подальше. Но при этом стоило в их доме появиться новому гостю, как матушка доставала сокровище и хвасталась им, с каждым годом прибавляя к его стоимости десятки тысяч долларов.

И вот теперь он достиг цены в миллион!

— Мама, что ты несешь? — одернула ее Тоня. — Ему красная цена — тысяч сто пятьдесят, и не долларов, а рублей!

— А по-твоему, сто пятьдесят тысяч уже не деньги! — возмутилась та. — Не знала, что библиотекари у нас сейчас столько зарабатывают, что им сам Абрамович позавидует.

— Я получаю восемь тысяч рублей, и ты это знаешь, — парировала Тоня. — Но справедливости ради должна сказать, что миллион — это совсем не та сумма…

Договорить ей не удалось — матушка прервала. Она всегда это делала, поскольку считала дочкины рассуждения слишком занудными, чтобы выслушивать их до конца.

— Бриллиант, может, миллиона и не стоит, но твоему голодранцу и тысяча рублей — деньги! — громыхнула она и из прихожей ткнула перстом в сидящего в кухне Емельяна. — И как не стыдно ему грабить честных людей в светлый праздник Рождества Христова!

— Мама! — возмущенно вскричала Тоня. — Не смей обвинять Емельяна!

— А кого еще, как не его?

— Нас тут, между прочим, восемь человек.

— Ха! Нас, может, и восемь, но голодранец только один — твой кавалер!

— Я бы предпочел, — подал голос Емельян, — чтоб вы назвали меня бессребреником.

— Бессребреник, — передразнила его матушка. — Да ты уж безмедянник тогда! В твоих карманах нет ни копья!

Матушка нисколько не преувеличила. Емельян действительно был нищим. Иначе говоря, бомжом. Познакомилась с ним Антонина две недели назад, когда возвращалась домой с работы…

Трудилась она в одном не слишком преуспевающем НИИ библиотекарем. Приходила на службу к восьми, уходила в пять. Самой последней, так как была очень ответственным человеком и не могла покинуть свой «боевой пост», как большинство служащих, за полчаса до окончания рабочего дня.

Вдруг кому-то срочно понадобится книжка, а библиотека на замке?

И вот как-то вечером Тонечка шла по утоптанной тропке меж голых лип на автобусную остановку, чтобы вернуться домой. Шла не спеша, потому что торопиться ей было не к кому — у Тонечки не было ни мужа, ни ребенка, ни даже собаки. Раньше она жила с мамой, но легкомысленная Люся (так звали мать) выскочила замуж накануне шестидесятилетия. Вернее, собрав свои вещички, переехала жить к избраннику, заявив, что законный брак нынче не в моде и все продвинутые люди, к коим она себя относила, предпочитают гражданский. И, главное, так скоро на него решилась, что Тоня не успела ничего с этим поделать. Вроде матушка только своего кавалера ей представила, сказав, что познакомилась с ним вчера в трамвае, а уже через пару дней переехала к нему жить.

После ее отбытия в квартире долго витал запах душно-сладких духов и какого-то отвязного авантюризма, и этот симбиоз рождал в Тониной душе неведомую доселе жажду. Хотелось сделать что-то со своей жизнью, дабы избавиться от каждодневной монотонности. Но Тонечка, естественно, свои душевные порывы притушила и продолжила привычное существование: дом, работа, работа, дом, книги, телевизор, вышивание крестом и посещение отчетных концертов хора ветеранов, где маменька солировала.

Тоня была уже в том возрасте, который обозначается абстрактным определением «за тридцать». У нее было высшее образование, любимая работа и одна, но верная, а главное, такая же одинокая подруга Соня. Семьи, правда, не было, и это очень Антонину печалило.

О муже и детях Тоня мечтала с юности. Уже тогда она нарисовала себе идиллическую картину традиционного семейного ужина, должную олицетворять всю ее жизнь целиком: круглый стол под абажуром с кистями, на нем пузатый самовар, хохломские чашки, за столом — она, ее муж, почему-то с бородой и в полосатом халате, и детишки, количество которых варьировалось от двух до пяти в зависимости от настроения. Все радостные, краснощекие, с аппетитом уминающие Тонину стряпню, весело друг друга подкалывающие, позитивные и дружные. Она даже круглый стол купила и абажур (такие только на блошином рынке можно было найти, и она нашла). А также записалась на курсы вязания, чтоб носки супругу теплые вязать, а детям шарфики. В общем, подготовилась к замужеству, еще будучи студенткой, но годы шли, а свет заветного абажура лился только в ее воображении…

Дорожка сделала поворот. Тонечка повернула и увидела, что навстречу ей с ободранным бидоном без крышки идет какой-то человек в длиннополом пальто и кроличьей шапке. Ростом он был невелик, а пальто было пошито на мужчину рослого, поэтому его края чуть ли не волочились по снегу. Тонечка была близорука, поэтому не рассмотрела лица незнакомца. А вот куда он свернул — заметила. Мужчина в ушанке сошел с тропы и побрел по неглубоким пока сугробам к теплотрассе.

Тут Тоня все поняла! Ее единственная подружка, а по совместительству напарница Сонечка рассказывала, что неподалеку от их учреждения в траншее теплотрассы живет бомж. Причем живет неплохо, поскольку идущий от труб пар не дает ему замерзнуть. К тому же промышленная свалка, Мекка всех окрестных бездомных, находилась неподалеку.

Антонина прибавила шагу. Хотя Сонечка и говорила, что бомж-абориген существо мирное, лучше судьбу не искушать. Мало ли что взбредет в его немытую голову? Тоня почти миновала опасную тропку, как заметила, что у самого ее начала на подтаявшем снегу валяется что-то, отдаленно напоминающее кошелек. Да нет, точно кошелек! Это стало ясно, когда Антонина подобрала находку и рассмотрела. Черный кармашек с клепочкой, внутри которого хранили деньги деревенские бабушки брежневского периода. Когда Тоня потрясла его, оказалось, что в нем что-то звякает.

— Товарищ бомж! — крикнула Антонина и помахала в воздухе своей находкой. — Вернитесь, вы тут кое-что обронили!

Она подождала немного, ожидая ответа или хотя бы звука шагов, но тишину ничто не нарушило.

— Господин бомж! — сменила обращение Тоня, подумав, что тот мог обидеться на «товарища», нынче, как известно, все господа. — Вы кошелек потеряли!

На ее вопль откликнулась только сидящая на ветке ворона. Возмущенная тем, что ее покой бесцеремонно потревожен, она негодующе закаркала.

Тоня шикнула на нее и хотела уже бросить кошелек обратно в снег, но замерла в нерешительности. Совесть подсказывала ей, что нужно вернуть имущество владельцу — вдруг в кармашке с клепочкой его последние деньги, — но осторожность не давала сделать шага в сторону теплотрассы. Об особенностях сексуальной жизни бомжей Тоня даже не догадывалась, но почему-то считала, что каждый второй из них — маньяк, а коль так, то тот, кого она сейчас хочет облагодетельствовать, может напасть на нее, невинную, и…

«Нет, лучше об этом не думать! — одернула себя Тоня. — К тому же если на мою девичью честь за столько лет никто не покушался, то с какой стати это произойдет сегодня?»

И, успокоив себя этой мыслью, Антонина шагнула на тропу.

Преодолев несколько десятков метров, она увидела обмотанные серебристой изоляцией трубы. От них шел неприятно пахнущий пар, а откуда-то сбоку тянуло мясом и пряностями.

— Господин бомж, вы обронили портмоне! — зычно крикнула Тоня, остановившись возле картонного домика, выстроенного в траншее под трубой.

Дверь жилища (она же крышка от коробки из-под телевизора) отъехала в сторону, и на улицу, покряхтывая, вылез уже знакомый мужчина в пальто и ушанке.

— Возьмите, — сказала Тоня и протянула кошелек владельцу.

Бомж взял его, заглянул внутрь, после чего отшвырнул.

— Но там же деньги! — возмутилась Антонина. — Зачем вы?..

— Копейки, — ответил бомж на удивление приятным голосом. — К тому же советские, давно вышедшие из употребления.

— Ну так сам кошелек бы пожалели. Куда теперь будете деньги складывать?

— У меня еще есть. — И улыбнулся, да так мило, что Тоня залюбовалась.

«А ведь он интересный мужчина, — подумала она. — И не старый еще — лет сорок пять, сорок семь. И на алкаша не похож! Такого бы отмыть, отчистить… — Но Тоня не дала развернуться фантазии, устыдившись своих мыслей, она одернула себя: — Докатилась, Антонина Сергеевна! На бомжей начала заглядываться! Вот стыдоба…»

А новый знакомец тем временем отошел в сторонку, освобождая проход в свои картонные хоромы.

— Заходите, будьте гостьей.

Тоня хотела уйти, но почему-то не сделала этого, а благодарно склонила голову и шагнула в неизвестность.

Но ничего страшного не произошло. Тоня оказалась в жилище с земляным полом, предметы мебели в котором заменяли кирпичи и куски пенопласта.

— Присаживайтесь, — любезно предложил хозяин, указывая на один из четырех кирпичей. Два из них были составлены вместе, а два стояли отдельно. Тоня решила, что это стол и два табурета.

Она осторожно опустилась на кирпич. По ее габаритам больше подошел бы «стол», но плюхаться на него было просто неприлично.

Мужчина же, разворошив лежащую в углу кучу мусора, вытащил из нее полиэтиленовый пакет, в котором аккуратной стопочкой были собраны всевозможные кошельки.

— Видите, сколько их у меня!

— Вы что, карманник? — ужаснулась Тоня. Одно дело у бомжа гостевать, и совсем другое — у вора.

— Обижаете, я честный гражданин. Кошельки в урнах нахожу. Люди того рода занятий, к числу которых вы меня только что причислили, выбрасывают их, предварительно опорожнив. Кстати, какой вам больше нравится?

— Я даже не знаю… Пожалуй вот этот, желтенький.

— Тогда примите его от меня в знак глубокой благодарности и безграничного восхищения.

— Нет, спасибо, не нужно, — отнекивалась Тоня, отпихивая от себя презент, чтобы не задохнуться — смердел он ужасно.

— Он попахивает, знаю, но это пройдет.

Антонина, устав сопротивляться, приняла подарок, решив выкинуть его у первой урны. Пусть другой романтик теплотрасс и подвалов порадуется!

— Я сейчас угощу вас чудным ужином! — сообщил новый знакомец. — Надеюсь, вы любите чахохбили?

— Да, очень.

— Я тоже. И когда отдыхал в Сочи, узнал у повара грузинского ресторана фирменный рецепт. С тех пор готовлю.

— Вы бывали в Сочи?

— И не раз. Подождите минутку, я схожу за кастрюлей, она стоит на огне.

— А может, лучше поужинаем на воздухе? — предложила Тоня, которой было не очень комфортно сидеть на кирпиче, да и запашок в «доме» стоял преотвратный. — Там не холодно…

— Как пожелаете… У меня за домом что-то вроде веранды. Вам там понравится!

То, что бомж назвал верандой, оказалось уставленным деревянными ящиками пятачком, над которым была натянута полиэтиленовая пленка. Пока Тоня усаживалась, бомж сбегал к костру и вернулся с закопченной кастрюлей в руках. Запах от нее исходил удивительный!

— Себе я наложу в миску, а вам дам одноразовую тарелку. У меня есть несколько штук.

— Надеюсь, вы нашли их не в урне?

— Нет… — Тоня облегченно выдохнула. — На свалке. — И, заметив, как вытянулось ее лицо, с улыбкой добавил: — Но вы не волнуйтесь, они в упаковке были. Некондиция.

Он разложил чахохбили по тарелкам. Выглядела курица очень аппетитно, а Тоня ужасно хотела есть, поэтому взяла небольшой кусочек и отправила его в рот.

— Ну как? — поинтересовался шеф-повар.

— Очень вкусно. Никогда не ела такую нежную курицу…

— А это и не курица.

— А что? Индейка?

— Голубь.

Тоня поперхнулась. А чтобы гостеприимный хозяин не увидел, как она выплевывает до конца не прожеванное мясо, она отвлекла его вопросом:

— По вашей речи я поняла, что вы не по жизни бродяга, ведь так?

— Так, — благодушно подтвердил он.

— У вас и работа, наверное, была?

— А как же! У всех была работа.

— И где вы работали?

— Да вот здесь.

— Где?

— В том учреждении, где вы сейчас служите.

— В нашем НИИ?

— Совершенно верно. Я был старшим научным сотрудником лаборатории полимеров.

— Так у вас что, и степень имеется?

— Я кандидат химических наук, — с достоинством ответил он.

— Поразительно! — Тоня и впрямь была удивлена. Вот ведь, что жизнь-злодейка с людьми проделывает! — А как вас зовут?

— Емельян, — представился бомж.

— А меня Антонина.

— Тонюшка, очень рад! — Он взял ее маленькую, лишенную маникюра ладонь в свою не очень чистую лапищу и поцеловал. — Как вы относитесь к поэзии?

— Прекрасно.

— И кто ваш любимый автор?

— Ахматова.

— «И в тайную дружбу с высоким, как юный орел, темноглазым…» — начал декламировать Емельян.

— «Я, словно в цветник предосенний, походкою легкой вошла», — подхватила Тоня.

— «Там были последние розы…»

— «И месяц прозрачный качался на серых, густых облаках…»

Как только прозвучало последнее слово стихотворения, оба восхищенно выдохнули. С этого выдоха и началась их дружба.

Антонина заглядывала к своему новому другу каждый вечер. Когда шла на остановку, непременно сворачивала с тропы, чтобы хотя бы полчаса провести в приятном обществе Емельяна. Правда, не всегда ей это удавалось, а все из-за двух его приятелей-бомжей, обитавших в соседних траншеях, — Плевка и Хрыча. Эти мужики были не в пример Емельяну противными, тупыми, вечно пьяными, да и посматривали на Антонину уж очень глумливо.

Тридцать первого декабря она пришла в гости не с пустыми руками, а с подарком: томиком Ахматовой и килограммом марокканских мандаринов. Емельян тоже вручил ей презент: очередной кошелек и сомнительного вида коробку конфет. Обменявшись подарками, они выпили за Новый год (по стаканчику фанты), пожелали друг другу всего наилучшего и разошлись, договорившись встретиться десятого числа, когда Тоня выйдет на работу после рождественских каникул.

Новый год она справляла в компании Сонечки и ее кастрированного кота. К этому Тоне было не привыкать, поскольку даже тогда, когда она жила с матушкой, та все праздники отмечала в компаниях и Антонине ничего не оставалось, как либо звать к себе подружку, либо самой отправляться к ней. Но в любом случае барышни не задерживались за столом дольше чем до часу ночи. Тогда как маменька с ее подружками из хора ветеранов гуляли до утра, а потом все первое число отлеживались, ибо перебирали шампанского.

Шестого января Тоню разбудил телефонный звонок. Звонила матушка, чтоб пригласить дочь на торжественный рождественский ужин.

— В кои веки нормально поешь, — сказала она. — А то, поди, на бутербродах живешь…

— Нет, почему же? — насупилась Тоня. — Я макароны варю. И гречку. — Про гречку она врала — не варила, а вот макароны — да. Но чаще, конечно, питалась всухомятку. — А еще я в столовой обедаю. Так что супы ем.

— Да бог с ней, с едой, — перебила ее нетерпеливая матушка. — Главное, что на ужине ты познакомишься с братьями Иннокентия, Львом и Эдуардом. Лев уже четырежды был женат, а Эдуард…

— Ни разу, — закончила за нее Тоня. — Ты, мама, про них уже рассказывала. Надеюсь, ты не прочишь одного из них мне в мужья?

— Ни один из них мне в зятья не годится! — успокоила дочь Люся. — Кстати говоря, если у тебя кто появился (хотя вряд ли!), можешь взять его с собой, а то все одна да одна…

И отсоединилась. А Тоня быстро оделась и поехала в промзону, где в траншее теплотрассы жил единственный мужчина, который мог составить ей компанию.

Перед тем как отправиться в гости к матушке, Тоня провела с Емельяном работу. Во-первых, отправила в баню (в ванной, по ее мнению, отмыть его было невозможно), вывела ему вшей, сделала маникюр и прическу, привела в порядок бороду, а также сводила в комиссионку. В магазине, торгующем подержанными вещами, они смогли приобрести практически за копейки отличный костюм, рубаху и ботинки, а пальто ему отцовское подошло: двубортное с каракулевым воротником. Облачась в эти вещи, пусть не модные, зато почти новые и чистые, Емельян стал выглядеть очень презентабельно. А как ему шла эспаньолка! И зачесанные назад волосы! Тоня аж залюбовалась Емельяном, когда он из примерочной вышел. И плевать, что на него потрачена вся заначка, главное — она наконец-то отправится в гости под руку с кавалером. А то всегда одна да одна…

Когда процесс преображения бомжа в приличного мужчину был завершен, Тоня вызвала такси — шиковать так шиковать! — и они с Емельяном отправились к матушке.

Гостей было приглашено немного: кроме самих хозяев и Тони со спутником, всего четверо. Одной из них была подружка Антонины Сонечка (матушка из вежливости позвала ее, а та не отказалась), второй — приятельница самой Люси, Марианна Борисовна, руководительница хора ветеранов, и два младших брата хозяина, близнецы Лев и Эдуард. Они в свои пятьдесят два были холостяками, только Лев, как известно, ходил в загс четырежды, а Эдик ни разу.

— Доченька! — кудахтнула Люся, открыв перед Тоней дверь. — Как я рада! Ну, проходи, проходи… Ждем только тебя!

— Я не одна, мама, — немного смущенно, но не без гордости сказала Антонина.

— А с кем? Сонечка-то уже тут!

— С кавалером. — И посторонилась, давая матери рассмотреть стоящего за ее спиной Емельяна.

Люся, удивленно округлив глаза, уставилась на дочкиного спутника. В одно мгновение оценив его внешность, она осталась ею вполне довольна. Даже тот факт, что Емельян оказался ниже Тони чуть ли не на полголовы, ее не смутил — ей всегда нравились «компактные» мужчины, она считала их более темпераментными.

— Добрый вечер, молодой человек, — улыбнулась Емельяну матушка. — Милости прошу… — Но сначала протянула ему руку для поцелуя и только потом посторонилась. — Как вас величать, любезный?

— Емельяном. А вас, сударыня?

— Людмилой, — кокетливо протянула матушка. — И, умоляю, не спрашивайте, какое у меня отчество! Для всех я просто Люся!

— Неужели вы мама Тонечки?

— Совершенно верно…

— Подумать только! Вы выглядите как ее сестра!

— Мне все так говорят, — прожурчала Люся. — Но дело в том, что я родила Тонечку довольно рано…

На самом деле Люся произвела дочь на свет в обычном для деторождения возрасте — в двадцать четыре. Однако всем заявляла, что родила чуть ли не после школы, и от Тониного возраста обычно отнимала пяток лет. В итоге получалось, что ей нет еще и пятидесяти.

— Позвольте, Емельян, я познакомлю вас с остальными, — продолжала стрекотать Люся, взяв Тониного кавалера под руку и вводя в комнату, где был накрыт праздничный стол. — Мой супруг, Иннокентий, — начала представлять присутствующих матушка.

А пока она делала это, Тонечка, знакомая со всеми, стояла у зеркала, приводя себя в порядок. Висело оно напротив стола, и это позволяло следить за происходящим. А то вдруг Емельян допустит какую-нибудь оплошность, и придется спешить к нему на помощь. Но, оказалось, Тоня волновалась зря. Кавалер вел себя безупречно. Перед мужчинами вежливо склонял голову, а дамам целовал ручки. Его галантность была по достоинству оценена. Особенно Марианной. Когда Емельян припал губами к ее руке, она жеманно захихикала и подставила для поцелуя вторую. А вот Сонечка свою пятерню поспешно отдернула и вспыхнула как маков цвет.

Соня была старше Антонины — ей уже перевалило за сорок — и жила одна. Что никого не удивляло, в том числе саму Сонечку. С детства она считала себя дурнушкой и так глубоко погрязла в своих комплексах, что даже нечастые комплименты воспринимала как насмешку. Тоня сколько раз пыталась вытащить подругу на вечер «кому за тридцать», но та ни в какую не соглашалась. Из-за нее и Антонине приходилось в субботние вечера дома сидеть. Не идти же одной!

Тем временем матушка представила Емельяна близнецам, похожим друг на друга, как небо и земля (Лев был полным и кудрявым, Эдуард тощим, сутулым, с прической а-ля Лукашенко), и усадила по левую руку от себя. По правую восседал гражданский супруг Люси Иннокентий, отличающийся от обоих своих братьев. Он был худощав, но с животиком, с волосами редкими, но покрывающими весь череп, и если Лев с Эдуардом выглядели простачками, то Иннокентий — франтом. Брюки со стрелками, рубашка накрахмалена, в кармане пиджака платок в горошек, на шее — бабочка. А уж душился как! Такое ощущение, что зараз он вылил на себя полфлакона одеколона. Тоня, только приближаясь к нему, начала чихать. И это при том, что ее обоняние было закалено маменькиным убойным парфюмом!

— Итак, гости дорогие, милости прошу, угощайтесь! — церемонно промолвила матушка, широким жестом указывая на стол.

Гости дорогие незамедлительно схватили ложки и принялись накладывать себе в тарелки фирменные Люсины салаты.

Тоня могла сколько угодно критиковать свою мать, но вынуждена была признать, что готовила она превосходно. Не самая лучшая хозяйка, у которой на стульях грудами лежали вещи, а грязные чашки могли днями стоять возле кровати (Люся обожала пить чай в постели), умудрялась из простейших продуктов сотворить кулинарный шедевр. Этим, по всей видимости, она и зацепила Тониного отца, так как, сколько Тоня себя помнила, он всю жизнь ругал жену за беспорядок, но на другую женщину менять ее не собирался. А вот Антонина пошла не в мать. Она была аккуратисткой и отвратительной кулинаркой. Рис у нее всегда слипался, жареная картошка подгорала, капуста превращалась в месиво, а единственный салат, который ей удавался, был помидорно-огуречный.

Пока гости накладывали оливье, хозяин дома Иннокентий разливал по фужерам и стопкам спиртное. Дамам — шампанское. Мужчинам — водочку. Когда очередь дошла до Емельяна, тот накрыл свою стопку ладонью и сказал:

— Я воздержусь.

— Нет, друг мой, так не пойдет. За Рождество надо выпить!

— Я не пью.

— Совсем? — полюбопытствовал Иннокентий.

— Совсем.

— Закодированный, что ли?

— Ну почему же? Просто не вижу прелести в состоянии алкогольного опьянения. Предпочитаю мыслить здраво!

— От стопки не окосеешь!

— Возможно, но даже она лишит меня определенного количества клеток головного мозга. Вы знаете, что они отмирают, когда вы употребляете алкоголь? А потом выходят с мочой?

Иннокентий, а больше его брат Лев, который, судя по лицу, любил к стопочке приложиться, открыли рты, чтобы опровергнуть эту теорию, но Люся не дала спору разгореться.

— Ах, какой вы, Емелюшка, молодец! — прочирикала она, покровительственно похлопав дочкиного кавалера по плечу. — Правильно делаете, что не употребляете. Это нам, девушкам, можно немного выпить, вы ж нас не за ум любите, а за красоту. А мужчина должен иметь высокий интеллектуальный уровень… — И очень к месту ввернула «разведывательный» вопрос: — Вот у вас какое образование?

— Высшее. Я кандидат химических наук.

Матушка от радости чуть не свалилась со стула. А Тоня, боясь, что та продолжит расспросы, вскричала:

— Так что же мы ждем? Давайте выпьем! С Рождеством!

Все радостно подхватили: «С Рождеством!» — и принялись чокаться.

Прошло два с половиной часа. За это время гости и хозяева успели изрядно нагрузиться (за исключением, естественно, Емельяна). А также съесть все холодные закуски и просмотреть «Иронию судьбы», которую по разным каналам показывали в течение всех новогодних праздников. Перед тем как подать горячее, Люся решила развлечь гостей. И если другие затевали игру в фанты или включали караоке, то маменька вытаскивала из тайника, коим именовалась жестяная коробка из-под чая, свое сокровище и демонстрировала его присутствующим. И не беда, что половина из них его уже не раз видела, старалась она не для них и даже не для тех, кто еще не видел. Люся радовала саму себя. Ей так нравилось хвалиться своим бриллиантом и рассказывать его выдуманную историю (с годами увеличивалась не только его стоимость, но также росло количество легенд, связанных с ним), что матушка не могла отказать себе в удовольствии.

— Видите, как играет? — восхищалась она, подставляя камень под лампу. — А какой оттенок… Удивительный, правда? Ну просто как мои глаза…

Тут Люся не врала. Бриллиант был действительно такого же цвета, как радужка ее глаз, — бледно-бледно-голубой. Насколько Тоня знала, это самый распространенный оттенок алмазов. Но разве с Люсей поспоришь?

— Стоит миллион, представляете?

— Миллион рублей? — ахнула Сонечка. Она и до этого видела бриллиант, но тогда матушка называла другую цифру, в несколько раз меньше озвученной.

— Долларов, милая, долларов!

— Да ты, Кеша, богатую невесту отхватил! — гоготнул Лев. А его брат-близнец рассудительно проговорил:

— Вы бы дома такую дорогую вещь не хранили, а то мало ли что…

— Ах, Эдик, перестань, — отмахнулась маменька. — Здесь же все свои! — Тут Люсе взбрела в голову новая идея, и она воскликнула: — А давайте гадать! Сейчас же самое время для этого! Пока мясо в духовке доходит, мы узнаем свою судьбу…

Против гадания возражать не стал никто, кроме Тони. Когда-то она увлекалась этим делом, кидала через плечо валенок, чтоб он указал направление, в котором живет будущий избранник, поутру спрашивала у первого прохожего имя, а перед тем как заснуть, приговаривала «суженый, ряженый, приди ко мне наряженный». Но так как, несмотря на положительные результаты гаданий, суженый так и не появился, то Антонина разочаровалась в этой девичьей забаве и зареклась больше дурью не маяться.

Но разве можно противостоять Люсе?

— Итак, ребятки, — начала она, притащив в комнату таз с водой и несколько свечей, — сейчас мы будем гадать на будущее. Что каждого из нас ждет в новом году. Поджигайте свои свечки, а когда воск растопится, капайте в воду.

Все дружно стали поджигать свечи. Антонине тоже пришлось.

— Чур, я первая! — вскричала Люся и перевернула свечу. — Ну, кто что видит?

Тоня — овальную каплю расплавленного воска, покачивающуюся на воде. И больше ничего!

— Мама, это обычный овал, — констатировала факт Тоня. — Или, если хочешь, эллипс!

— Включи воображение, детка. На что может быть похож эллипс?

— На мяч, — подал голос Иннокентий. — Для регби.

— И что это значит?

— Замуж за спортсмена выйдешь, — прошептала Марианна и хихикнула, прикрыв рот сухонькой лапкой в сетчатой перчатке.

Иннокентий, услышав это предположение, сурово нахмурился, а Люся захлопала в ладоши.

Ей всегда нравились спортсмены. Когда-то по молодости к одному такому, футболисту, она даже чуть не ушла от Тониного папы. Ничего, кроме его имени Слава и рода занятий, она о нем не знала, но разве это имело значение?

— Кеша, давай теперь ты!

Люсин супруг вылил воск своей свечи в воду. Следом за ним то же самое проделали его братья. У всех троих вышло что-то невразумительное. Обладающая самой безудержной фантазией Сонечка увидела в трех одинаковых пятнах колесо, обручальное кольцо и глобус. Что означало: Иннокентий купит машину, Лев вновь женится, а Эдуард отправится в кругосветное путешествие. Все трое несказанно обрадовались Сониным предсказаниям, а Кеша особенно.

— Наконец-то сбудется моя мечта! — вскричал он. — Душенька, а вы, случайно, не видите, какой марки будет моя машина?

Сонечка присмотрелась к кусочку воска, в центре которого была круглая дырочка, и предположила:

— «Ауди». Похоже, это одно из четырех колец его эмблемы.

— Эх, жаль, — досадливо протянул Иннокентий. — Я так хотел «Бентли»…

— «Ауди» тоже неплохо, — успокоил его Лев. — Я б лично не возражал против «Q7».

— А мне «А6» нравится, — встрял Эдик. — Благородная классика.

— Мальчики, может, закроем автомобильную тему? — перебила братьев Люся. — Кроме вас, она никому не интересна. — И объявила торжественно: — А теперь пришла очередь Емельяна!

— Я пропущу вперед дам…

— Нет, пусть у девочек больше воска скопится… — И Люся постучала алым ногтем по краю тазика. — Выливай, Емеля, выливай!

Емельян послушно перевернул свечу.

— Ого! — восхитилась Люся, увидев, какую форму приобрел растопленный воск. — У Емельяна, кажется, тоже кольцо! Как и у Льва, только гораздо более отчетливое.

— Да, похоже, — согласилась с ней Тоня.

— Обручальное!

— Да нет, скорее перстень…

— Точно тебе говорю, обручальное! — И матушка незаметно ткнула дочь локтем в бок. — Сейчас же и с камушками допускаются…

— Совершенно верно, — поддакнула Марианна. Она подрабатывала в загсе старушкой-веселушкой и считалась экспертом в брачных церемониях и во всем, что с ними связано. — А теперь моя очередь!

И она проворно выплеснула воск.

— Я вижу рог, — хмыкнула Марианна. — А вы?

— То же самое, — прозвучало единогласное мнение всех присутствующих.

— Но мне рога наставлять некому — я вдова!

— А если это рог изобилия? — предположила Соня.

— Тогда он был бы искривленным, а этот прямой, как у молодой козочки. Вернее, у его макушки утолщение, но это все детали, на тот рог изобилия, который обычно рисуют, мой не похож совсем…

— Какая же ты придира, — возмутилась Люся. — Радовалась бы, что тебе такое выпало…

— Порадуюсь я тогда, когда мне от Андрюши Малахова письмо придет, — просипела Марианна. Из-за ларингита говорить ей было трудно, но смолчать она не могла. — Я уже давно ему написала, попросила к себе в передачу пригласить, а он пока молчит…

— Надоела со своим Малаховым, — поджала губы Люся. Ей больше Иван Ургант нравился. — Пусть теперь Тоня капнет. Дочка, давай.

Антонина «дала»!

Люся, сощурившись, уставилась на образовавшееся восковое пятно. Тоне было ясно, что матушка хочет увидеть в нем тоже обручальное кольцо, но у нее ничего не выходит! У пятна не было правильной формы, больше всего оно напоминало обычную чернильную кляксу.

— Отдаленно на мужской профиль похоже, — сказала Сонечка.

— Да? — с сомнением протянула Люся. — А я что-то не вижу этого…

— Да вы приглядитесь! Вот нос!

— Какой огромный, — ужаснулась матушка.

— Кавказец, наверное, — хохотнул Иннокентий.

— Точно кавказец! — всплеснула руками Соня. — Вон у него и кепка-аэродром!

— Ты чего болтаешь? — накинулась на нее Люся. — Чтоб моя дочка с рыночным торговцем… Да никогда! И вообще… — Она ткнула пальцем в «кавказца», развернув его на сто восемьдесят градусов. — Это не кепка, а борода! — И так красноречиво посмотрела на Емельяна, что Тоня залилась румянцем. — А теперь давайте горячее поедим!

— Постойте, а как же я? — вскричала Сонечка. — Мне-то еще не погадали!

— Ах да, про тебя-то мы забыли… — проворчала Люся, которая на самом деле ничего не забыла, просто «отомстила» за кавказца в кепке-аэродроме. — Ну, давай, капай уже, а то всем кушать хочется!

Сонечка аккуратно вылила воск в воду.

— Ерунда какая-то получилась, — пробормотала она после того, как воск принял грушевидную форму.

— На кучу дерьма похоже, — радостно возвестила Люся.

— Мама, как тебе не стыдно? — упрекнула ее Тоня. — Что ты такое говоришь?

— Что вижу, то и говорю, — насупилась та. — Соньке, значит, можно про носатых торгашей, а мне про дерьмо нельзя?

— Да это же денежный мешок! — воскликнул Иннокентий. — Посмотрите сами!

— На мешок похоже, — откликнулась его супруга. — Но с чего ты взял, что в нем деньги? Может, там картошка?

— Люсенька, это же гадание на будущее. Какая картошка? — И, похлопав Соню по спинке, муж сказал: — Поздравляю, душенька! Похоже, вы скоро разбогатеете! Так что советую вам начать играть в «Русское лото».

На этой оптимистической ноте гадание было закончено. Все расселись по местам в ожидании Люсиного мяса.

Поев, гости разбрелись по квартире. За столом остались только мама с дочкой. Антонина хотела присоединиться к остальным, но Люся усадила ее на место и принялась чирикать:

— Емельян такой душка! Я в полном восторге от него. И умница, и галантный, и внешне очень даже…

— Да, он симпатичный, — согласилась с ней Тоня.

— А где вы познакомились?

— Около института.

— Он работает в твоем НИИ? — немного напряглась мать. Она знала, что научные сотрудники этого учреждения получали очень и очень скромную зарплату.

— Работал когда-то.

— А сейчас где?

— На вольных хлебах, — нисколько не погрешила против истины Тоня. А так как тема разговора была больно щекотливой, она решила ее сменить: — Мама, а чем ты мясо приправляла? У него был такой пикантный вкус…

— Ты мне зубы не заговаривай, — не дала увести разговор в сторону Люся. — Про мясо я тебе все расскажу, когда замуж выйдешь. Надо же будет Емельяна чем-то кормить…

— Мама, перестань!

— И не подумаю, — отрезала та. — Он тебе еще не сделал предложения?

— Нет.

— Почему?

— Но между нами ничего нет… Мы просто приятели.

— Только моя непутевая дочь может приятельствовать с приятным мужчиной в полном расцвете сил! Я бы на твоем месте давно его в постель затащила.

Антонина порывисто встала, чтобы уйти, но Люся рванула ее за руку.

— А ну, сядь! — приказала она. — Что за привычка убегать, когда мать с тобой разговаривает?

— Да ты не разговариваешь, а болтаешь глупости! И пошлости…

— В занятиях любовью никакой пошлости нет и быть не может!

— Хорошо, мама, как скажешь! — Тоня посчитала за лучшее согласиться. — А теперь можно я пойду? Руки помыть хочется…

Люся пропустила ее просьбу мимо ушей.

— А замуж не хочешь? — спросила она веско.

— Ты же знаешь, что я мечтаю о семье.

— Тогда иди не в ванную, а к Емельяну, бери его под руку и тащи…

— Сразу под венец? — усмехнулась Тоня.

— Сначала в постель, а то под венец он может сразу не согласиться.

— Мам, Емельян совсем не тот, кто мне нужен.

— Вот еще глупости! Это совершенно точно твой мужчина! С бородой, как и было предсказано. А не какой-то там рыночный торговец!

— Да уж лучше торговец, чем бомж.

— А бомжи-то тут при чем?

— Емельян — бомж. Он живет в траншее теплотрассы возле нашего НИИ, — выпалила Тоня и тут же пожалела об этом.

— Ты привела ко мне в дом бомжа? — вскипела Люся. — Да как ты посмела? А что, если у него чесотка или лишай?

— Нет у него ни того, ни другого.

— А вши?

— И вшей нет… Уже нет.

— Какой кошмар! Как тебе в голову взбрело с ним связаться?

— Он хороший человек. И очень интересный. Между прочим, он действительно кандидат наук.

— Да хоть доктор! Он бомж, отброс общества!

— Мама, нельзя быть такой категоричной. Мало ли какие обстоятельства привели его к подобной жизни. Сейчас такое время, что любой из нас может оказаться на обочине…

— Только не я.

— Хорошо, ты исключение, — согласилась Тоня. Она действительно не представляла себе, что может сломить Люсю. — Но не все такие сильные и, уж извини за откровенность, ушлые, как ты. Некоторых обманом выселяют из квартир. И что остается этим людям? Только бродяжничать…

— Это он тебе про квартиру напел?

— Нет, он ничего не говорил о том, что привело его к той жизни, которую он сейчас ведет. Наверное, ему неприятно об этом вспоминать…

Антонина замолчала. Но не потому, что ей нечего было добавить, просто мать перестала ее слушать. Она сидела с задумчивым видом и беззвучно шевелила губами. Наконец ее диалог с самой собой был закончен, и Тоня услышала:

— Знаешь, что я подумала, доча? А может, иметь мужа-торговца не так уж плохо?

И, похлопав Антонину по плечу, покинула комнату.

Когда матушка скрылась, плотно прикрыв за собой дверь, Тоня схватила бутылку шампанского, нацедила себе в фужер граммов двести и залпом их выпила. Это был неслыханный поступок, поскольку она практически никогда не пила. По праздникам только, да и то все торжество сидела с одним фужером, а тут, как заправский алкаш, хлопнула убойную для нее дозу. И мало того, что хлопнула, так и еще налила и приготовилась отправить вслед за первым, но тут по квартире разнесся громкий крик, и Тоне пришлось отставить хрустальный бокал и выбежать в прихожую, чтобы узнать, кто кричал…

События, предшествующие тому моменту, как обнаружилась пропажа перстня, пронеслись в голове Антонины за считаные секунды. А мать за это время успела обозвать Емельяна «безмедянником» и бросить обличительное: «В твоих карманах нет ни копья!»

— Возможно, я нищ, — с достоинством парировал он. — Но у меня осталось главное — человеческое достоинство, и перстня вашего я не брал.

— Как же, не брал ты! И ведь как быстро сбылось гадание. Только час назад воск твоей свечи приобрел форму перстня, и вот он уже у тебя!

— Ваши обвинения крайне оскорбительны для меня, поэтому я вынужден покинуть ваш дом… — И решительно направился к выходу. Но уйти ему не удалось.

— Кеша! — гаркнула Люся сразу после того, как услышала заявление Емельяна. — Не пускай его!

Иннокентий прогалопировал к двери и закрыл ее своим пусть и не мощным, но довольно крепким телом. А тут к нему еще и братья присоединились.

— Да как вы смеете? — возмутился Емельян. — Выпустите меня немедленно!

— Решил сбежать с моим бриллиантом? Не выйдет!

Емельян вывернул карманы пиджака. Но Люся только хмыкнула:

— Меня на это не купишь! Может, ты его в трусы спрятал? Или вообще — проглотил. А завтра слабительного напьешься и — вуаля — бриллиантик вышел! Был Емельян бомжом, стал миллионером.

— То есть, пока бриллиант не найдется, вы меня не выпустите? — уточнил тот.

— Естественно.

— А может, милицию вызвать? — предложила Тоня.

— Сами разберемся, — отрезала Люся.

— Да, сами, — неожиданно согласился с ней Емельян. В следующую секунду Тоня поняла почему: — Я как личность, не имеющая документов, не хотел бы попадаться на глаза представителям правоохранительных органов.

— Ну и что вы предлагаете? Всех обыскивать и сделать промывание желудка?

Люся сначала задумалась, а потом энергично кивнула:

— Да, это мысль. Только не всем, как ты сказала, а Емельяну, Соне, Марианне, Льву и Эдуарду. Члены моей семьи вне подозрения.

— Но мы тоже… — взволновался Эдик. — Тоже члены… В смысле, братья.

— Я вас сегодня второй раз в жизни увидела. Мне вы — никто!

— Ты, курица, нам тоже никто, — вышел из себя Лев. — Так что не надейся, что мы тебе позволим… — Он развернулся к старшему брату и грозно молвил: — Кеша, уйми свою бабу, иначе…

— Не смей называть ее бабой, — вступился за супругу Иннокентий. — И курицей тоже не смей! — И, отстояв честь своей дамы, он обратился к ней лично: — А ты, Люся, не перегибай палку! Никого мы обыскивать не будем (про промывание я вообще молчу), вместо этого разбредемся по квартире и начнем искать твой перстень.

— Кеша, не тупи, перстень не потерян, его украли!

— Люсенька, по-моему, ты ошибаешься.

— Я? Да никогда! — отрезала непоколебимая в своей правоте Люся.

— А может, ты его просто машинально положила не в коробочку, а в другое место… Ты ж побежала за тазом и свечами… И…

— Я положила его вот сюда, — отчеканила Люся, ткнув в банку из-под чая, стоявшую в шкафчике в прихожей. — А вот убирать, как обычно, в ящик не стала. Оставила банку прямо тут, потому что торопилась принести все прибамбасы для гадания. Конечно, разве я могла предположить, что среди нас есть вор?

— Людмила Геннадьевна, — подала голос Соня, но не была услышана.

— И этот вор, — продолжила матушка, — решил, что я хвачусь бриллианта только завтра или послезавтра, а то и через неделю, и тогда ищи его, свищи. Он на те полтора миллиона долларов, которые выручит от его продажи, на Бали улетит!

— В таком случае это не Емельян, — не преминула заметить Тоня. — Ведь у него даже российского паспорта нет, не то что заграничного.

— Заграничного и у меня нет, — выпалила Соня. — А еще я хотела сказать, что вор поспешил бы покинуть квартиру, чтоб поскорее вынести камень, но мы все тут, и это значит…

— Ничего не значит! Злоумышленник просто не успел скрыться, я хватилась перстня слишком рано.

— И все-таки я думаю так же, как Иннокентий. Никто перстень не крал, вы его просто не туда сунули да забыли. В вашем возрасте такое случается…

Вот этого Соне говорить не стоило! Люся при любом замечании, касаемом ее реального возраста (уже даже и не бальзаковского), приходила в ярость.

— Это чаще случается с подобными тебе старыми девами! — процедила она.

— Уж лучше оставаться девой, чем, как вы, пускаться во все тяжкие в том возрасте, когда уже о душе пора подумать…

Чем бы закончилась их перепалка, можно было только гадать, но разругаться вдрызг дамам не дал Емельян.

— А не вернуться ли к нашим баранам? — громко спросил он.

— Да, действительно, — поспешила согласиться с ним Соня. Она знала, что в любой баталии, пусть и словесной, победу одержит неукротимая пенсионерка.

— Предложение Иннокентия мне лично кажется разумным. Давайте действительно поищем перстень, авось он найдется?

Все, за исключением Люси, Емельяна поддержали. Матушка же уселась возле двери, чтоб в случае чего не дать вору уйти.

— Тонечка, пойдемте вот в эту комнату, — шепнул Емельян на ухо Антонине и повел ее туда, где был накрыт стол.

— Но здесь перстня точно нет, — так же тихо ответила та, но все же пошла за Емельяном. — Я все время находилась тут, и в комнату никто не заходил…

— Вы совершенно правы, перстня здесь нет, я просто хотел доесть свой кусок. Мясо вкуснейшее! Как ваша матушка при таком отвратительном характере умудряется столь прекрасно готовить? Я всегда считал, что кулинария — удел благодушных…

— Емельян, — оборвала его рассуждения Тоня, — а вам не кажется это некрасивым: есть тогда, когда остальные заняты делом? Я предлагаю присоединиться к ним и поискать перстень.

— Ни к чему. Его скоро найдут.

— Вы знаете, где он лежит?

— Нет, но я догадываюсь, что на видном месте. Возможно, в ванной на полочке. Или на кухонном ящике, где хранятся спички.

— То есть вы считаете, что мама действительно не прятала его в коробку? Машинально положила на полку, когда набирала воду? Или на шкафчик, доставая спички?

— Нет, ваша матушка совершенно точно вернула перстень на место — она не произвела на меня впечатления рассеянного человека. Но его оттуда кто-то взял (я догадываюсь — кто, но пока не скажу, хочу проверить), а когда факт исчезновения вскрылся, вор испугался и решил вернуть драгоценность владелице. А так как признаться в своем проступке он не может, то просто положит перстень на видное место и…

— Нашелся! — раздался радостный вопль. — Вот же он, лежит на тумбочке!

— Как на тумбочке? — ахнула Люся.

— В ней свечи хранятся. Ты, наверное, перед тем, как за ними полезть, положила на нее перстень, а потом забыла о нем…

— Это на меня не похоже, — с сомнением протянула Люся. — Я, может, и не девочка уже, но склерозом пока не страдаю…

— Люсик, ты у меня как девочка, — промурлыкал Иннокентий. — И память у тебя соответствующая… Девичья.

Люся сразу растаяла и довольно прожурчала:

— Как хорошо, что камень нашелся, а то так было неприятно подозревать близких людей… Хотя, честно говоря, на вас, мои дорогие, я даже не думала…

— Мама, а ты не желаешь извиниться перед Емельяном? — строго спросила Тоня, взяв своего кавалера под руку (сначала его пришлось оторвать от тарелки) и выводя его в прихожую. — Ты огульно обвинила человека…

— Вот еще! Перед бомжами я не извиняюсь!

— Мама, Емельян пришел со мной, и, оскорбляя его, ты тем самым оскорбляешь и меня, свою дочь.

— Будешь знать, как связываться…

— Мама, еще одно слово…

— Ну, хорошо! — Люся насупилась и не столько проговорила, сколько прошипела: — Проссстите.

— Извинения приняты, — с достоинством молвил Емельян. — А теперь позвольте откланяться.

— Да, мы пойдем, — сказала Тоня.

— А ты, доченька, куда? Останься! Нас еще десерт ждет — пирожные, я сама испекла…

— Нет, мама, мы пойдем. Все было очень вкусно, спасибо и до свидания.

— Да, еда была выше всяких похвал, — заметил Емельян. — Прощайте.

Они вышли за дверь. Ступили на лестницу. Сделав шагов пять, Тоня не выдержала — остановилась и выпалила:

— Так что же? Кто стащил кольцо?

— А вы разве сами не поняли?

— Соня?

— Почему Соня?

— Ну, во-первых, из-за гадания…

— Тонечка, — с укором протянул Емельян, — и вы туда же? Неужели вы, такая образованная и прогрессивная девушка, верите в подобную ерунду?

— Я нет, а вот Соня… Возможно, расплывшийся в форме мешка воск натолкнул ее на мысль о краже. К тому же именно она настаивала на том, что перстень не украден, а всего лишь утерян…

— Нет, она только поддержала эту мысль. А высказал ее?..

— Иннокентий, — припомнила Тоня.

— Он и является вором.

— Не может быть!

— Почему же, душа моя?

— Но он же… Любит маму!

— По-моему, он так любит себя и деньги, что на вашу маму ему, как бы это помягче выразиться…

— Я поняла, — заверила его Тоня. — И, знаете, мне сразу показалось, что в нем много фальши. Да и вообще… Уж очень скоропалительным был их так называемый брак. Сегодня познакомились, назавтра она его в гости пригласила, а послезавтра они уже начали вместе жить.

— Я помню, вы рассказывали мне об этом. Я еще тогда удивился (зрелым людям такое поведение несвойственно), а сегодня, когда ваша матушка принялась хвалиться своим бриллиантом перед незнакомыми и малознакомыми людьми, я понял, почему Иннокентий сделал ей предложение. Очевидно, когда он впервые пришел к вам в дом, Людмила вот так же, как сегодня, вытащила свое сокровище и не только продемонстрировала, но и обозначила его цену (как я подозреваю, сильно завышенную). Иннокентий, всю жизнь мечтавший о безбедной старости, а пуще — о классной машине, понял, что Люся с ее бриллиантом — это его шанс. Думается, он не собирался ее грабить, надеялся уговорить продать бриллиант, а на вырученные деньги купить себе автомобиль. Но Люся с камнем расставаться не пожелала, и Кеше ничего не осталось…

— Но почему вы ничего не рассказали ей?

— У меня нет доказательств. А голословно обвинять кого-либо не в моих правилах.

— Тогда это сделаю я! — И Антонина метнулась вверх по лестнице, но Емельян остановил ее:

— Не стоит, Тонечка.

— Но ее просто необходимо предостеречь! А то ведь он может повторить попытку…

— Лучше уговорите матушку выбрать для хранения бриллианта другое место. Банковская ячейка была бы кстати, но пусть хотя бы отдаст его вам. А вы уж спрячете его там, куда не доберется Иннокентий.

— Возможно, таким образом мы сохраним камень, но как же мама? Она так и будет жить с этим пройдохой?

— Сдается мне, что, как только Иннокентий поймет, что за счет Люси ему не удастся поживиться, он найдет повод с ней расстаться.

— А если нет?

— А если нет, то Люся ему не так безразлична, как я думаю (а что на бриллиант он позарился, так его бес попутал — с каждым случиться может), и в этом случае вам останется только порадоваться за матушку.

— Что ж, вы меня уговорили…

— Вот и хорошо, — по-доброму улыбнулся он. — А теперь пойдемте. Мне еще переодеться надо, а потом к себе ехать. Ко мне сегодня гости придут — Хрыч и Плевок, — я их чахохбили угостить обещал. Рождество ведь, праздник!

Тоня шла по уже знакомой тропке, ужасно волнуясь и робко радуясь одновременно. Вот и сверкающие трубы показались, и картонный домик с отставленной в сторонку «дверью». В стороне от него потрескивал костерок и весело пулялся искрами. А на пригорке, уперев руки в бока, стоял Емельян. Лицо его было серьезно, фигура, несмотря на малый рост, внушительна. В одной руке он держал уже знакомый бидон, во второй — перетянутый веревкой мешок.

Завидев Тоню, Емельян зычно прокричал:

— Приветствую вас, о фея! Какие добрые духи заманили вас сюда?

— Я пришла, чтобы… — Тоня запнулась. — А вы куда-то собрались?

— Да, я покидаю этот дивный край. Дальние страны зовут меня, и, как ни хорошо мне тут было, я вынужден уйти…

Тоня зажмурилась. Эта привычка, когда страшно, закрывать глаза осталась у нее с детства. «Боже, какой кошмар! — ужаснулась она мысленно. — Его гонят отсюда! Либо милиция, либо собратья по свободе, иначе говоря, бомжи! Тот же Хрыч! Ведь по его роже видно, что бандит…»

— Емельян! — вскричала Тоня. — Вам не надо никуда уезжать!

— Почему? — несказанно удивился он.

— Потому что я помогу тебе. Предоставлю кров, найду работу, одолжу денег на первое время… — От волнения Тоня не заметила, как перешла на «ты». — Я за этим и пришла сегодня! Чтоб предложить тебе свою помощь!

— Радость моя, — умильно прошептал Емельян и обнял Антонину. Ей в его объятиях стало так хорошо, что даже вонь, от которой слезились глаза, не омрачила радости момента.

— Бедный, бедный Емельян, как ты, наверное, настрадался! Тебя обманом выписали из квартиры, да?

— Нет, Тонечка.

— Твой дом сгорел вместе с документами, да?

— Нет, Тоня. Я просто однажды проснулся и понял, что ненавижу свой дом, свою работу, свою жизнь. Я встал, умылся, собрал сумку и ушел.

— Куда?

— Куда глаза глядят, а глядели они тогда в южном направлении. Деньги у меня были, паспорт тогда еще тоже был (это потом у меня его украли), я купил билет до Сочи, сел в поезд и поехал навстречу новой жизни. И вот она, во всей красе!

В его голосе не было горечи, но Тоня решила, что Емельян просто ее сдерживает.

— Вот я и предлагаю тебе другую жизнь! — воскликнула она. — Ты больше не будешь спать на пенопласте, есть на кирпичах, носить обноски. Удобная кровать, круглый стол под абажуром с кистями, полосатый халат и шерстяные носки… Я сама свяжу их тебе. Я уже начала, но, перед тем как закрыть петли, надо примерить…

Лицо Емельяна сморщилось, как будто он съел лимон.

— Я бежал именно от этого! У меня была заботливая жена, чем-то похожая на тебя. Уютная квартирка, мягкая постель… И халат у меня был, только клетчатый, и носки… И все это я не-на-ви-дел! Как только наш сын вырос и уехал жить в другой город, я посчитал, что больше никому ничего не должен и теперь могу жить так, как хочу… И я живу, Тонюшка, по-настоящему живу!

Он взвалил на плечо мешок, поправил вислоухую шапку и улыбнулся на прощанье.

— И тебе нравится ЭТО? — вскричала Тоня. — Этот картонный домик, кирпич вместо стула и как ты пахнешь?

Он уткнул нос в рукав, глубоко вдохнул.

— По-моему, ничем особым не пахнет, — пожал он плечами. — А теперь позволь откланяться. А все, о чем ты говорила, ерунда. Главное, я свободен. Меня ждут новые места, новые люди, может, даже такие замечательные, как ты. Мир полон чудес, и я должен увидеть хотя бы часть их…

Он спустился с пригорка, позвякивая бидоном, и зашагал туда, где багряное солнце тонуло в небесном океане. Его лицо, на котором играли отблески заката, излучало непонятный свет. Полы его пальто развевались и очень напоминали крылья. Тоня смотрела вслед Емельяну до тех пор, пока его фигура не превратилась в точку. А когда и точка слилась с горизонтом, она шмыгнула носом и заспешила домой, где ее ждали круглый стол, абажур с кистями и пузатый самовар, все те вещи, которые она по примеру итальянцев решила выкинуть, а сразу после этого начать новую жизнь.

Люся с Иннокентием разошлись спустя три дня после Рождества. И Тоне для этого не пришлось прилагать никаких усилий. Дело в том, что Люся в трамвае случайно встретила своего давнего знакомца, того самого футболиста, к которому она чуть не ушла от супруга (фамилия его, кстати сказать, была Овалов), и поняла — вот она, ее судьба.

Сонечка с того рождественского ужина ушла не одна, а со Львом. Он вызвался проводить даму до дома, а спустя два месяца — к алтарю. Соня дала согласие. На свадьбу «молодым» подарили десяток лотерейных билетов, один из которых оказался выигрышным. На полученные деньги новоиспеченные супруги купили большую квартиру и отправили Эдуарда в кругосветное путешествие — ведь счастливый билет был куплен именно им.

Иннокентий нашел себе новую даму сердца, которую почти тут же привел в дом. У женщины имелась дорогостоящая коллекция марок, доставшаяся ей от покойного супруга. Кеша уговорил ее продать наследство. Но так как на вожделенный «Бентли» вырученной суммы не хватило, то ему пришлось поменять квартиру на меньшую. Однако, когда деньги были собраны, а от покупки машины-мечты Иннокентия отделял лишь один день, его пассия сгинула, прихватив с собой все имеющиеся в доме наличные. В общем, вместо «Бентли» Кеша получил дырку от бублика.

Марианна попала-таки в «Останкино». Ее пригласили в передачу Андрея Малахова. Поучаствовав в ней, женщина прониклась духом телевидения и стала гостем многих программ. Правда, участвовать в них в качестве героя ее больше не звали, но в зрительный зал Марианна попадает часто. Именно она громче всех хлопает на передачах «Модный приговор» и «Давай поженимся».

Антонина решилась-таки одна пойти на вечер «Кому за тридцать». Там она познакомилась с интересным мужчиной кавказской национальности. «Вы торгуете на рынке?» — спросила Тоня сразу же, как узнала его имя — Карен. «Нет, с чего вы взяли? Я милиционер!» — ответил он и пригласил Антонину на медленный танец. А после вечера они долго гуляли. Карен не читал ей стихов, зато рассказывал милицейские байки, а перед тем, как проститься, попросил о втором свидании. Тоня дала на него согласие. Впоследствии согласилась и на ночь любви. После нее Карен больше Тоне не звонил. Она поначалу очень расстраивалась, но когда поняла, что беременна, перестала и начала готовиться к скорому материнству.

А вот как сложилась дальнейшая жизнь Емельяна, так и осталось тайной. Его с тех пор никто и не видел.

Иван Григорьевич Селиверстов был человеком непонятного, усредненного возраста, заурядной и тусклой внешности. Так может выглядеть бухгалтер, кассир или учитель черчения. Но Иван Григорьевич не имел отношения ни к какой службе. Его уделом было служение. За фасадом неказистой внешности, скованно-напряженного поведения скрывался адский огонь и неукротимый апломб творца.

Каким воспринимал себя сам Иван Григорьевич, можно было увидеть на его персональном сайте. Его изображение на главной расписной странице создавалось затейливым художником. Длинное, скуластое лицо Селиверстова обрамляли седые локоны до плеч, он одет в золотистую тогу, в руках — старинная лютня. И псевдоним сверкает огромными золотыми буквами. АСТИАГ-АСТИАГ. В честь последнего царя Мидии.

По сути, Селиверстов был обычным неутомимым графоманом. Он писал все и обо всем. Романы, поэмы, стихи и сказки. Только он один и смеялся своим шуткам, плакал над печальным финалом сентиментальной повести. Выкладывал свои тексты на собственном сайте, на всех бесплатных литературных площадках, каждый день проверял, появились ли оценки, комментарии. В лучшем случае читал какую-то ерунду, не имеющую к его тексту отношения. Презрительно хмыкал. Он презирал читателей. Но больше всего он презирал издателей.

Разумеется, он посылал все свои рукописи в издательства по длинному списку на своем столе. Ответа давно уже не ждал. Немногочисленным знакомым насмешливо говорил:

— В издательствах работают одни жулики. Им не нужны яркие таланты. Им нужна проходная серость. И то не вся. Издают только своих родственников, чтобы деньги на сторону не уходили.

Иван Григорьевич знал все о терпенье и труде, которые должны все перетереть рано или поздно. Он пока создавал багаж. Портфель творений, которые однажды непременно начнут приносить доход, станут желанной добычей всех, кому положено зарабатывать на чужом таланте. Когда он попробовал себя во всех жанрах и убедился в том, что для его дарования нет границ, — пришло время найти идею. Под лежачий камень, как говорится, вода не течет. Мозг Ивана Григорьевича был складом банальностей, которые выручали его в любой ситуации.

Освободившись немного от бессонного творчества, Иван Григорьевич стал изучать дикий литературный рынок интернета. И, конечно, вписался в самую простую возможность заработка. Он открывал аккаунты на популярных ресурсах, пользовался платной раскруткой и рекламой, печатал там свои произведения, ссылки на собственный сайт. Круглосуточно бомбил всех запросами о дружбе. И, наконец, дождался долгожданных лайков под текстами. Люди доверчивы и доброжелательны к бескорыстным творцам, которые дарят самое дорогое просто так, всем.

Следующий этап — пронзительные посты о каторжном труде непонятого гения, который страдает лишь от того, что вопль его души не доходит до адресата. До читателя, который сам никогда не сможет найти то, что ему наверняка нужно. От чего станет легче жить. И только когда Иван Григорьевич убедился, что аудитория есть и достаточно разогрета — по крайней мере сочувствием и любопытством, — он выложил свои банковские реквизиты. Карты разных банков, пэйпал, яндекс-деньги, счета рублевые и в разной валюте.

Первые небольшие деньги привели Селиверстова в восторг. Он многословно и витиевато благодарил своих виртуальных жертвователей. Но вскоре пожертвования стали казаться жалкими, сама затея с этим побиранием — ущербной. Она никак не вязалась с образом Астиаг-Астиага, в золоте, в седовласой мудрости и с лютней пророка, рождающего музыку слов. Срочно требовалось развитие. Какой-то сверкающий прорыв. Иван Григорьевич произнес про себя эти слова — «сверкающий прорыв», — и почувствовал, как его осеняет приближение настоящей догадки. Отблеск уникального дела, достойного уникальных творений.

Отец Ивана Григорьевича был типографским рабочим. У него было и хобби по профессии. Григорий Селиверстов умел с помощью нехитрых приспособлений переплетать вручную книги и довел эту способность до редкого мастерства. Для него неважно было содержание. Он даже букварь маленького Вани переплел в обложку с сафьяном, серебром и горным хрусталем. И научил этому делу сына. Пожалуй, хобби отца стало единственным, что Иван Григорьевич умел делать руками. Вот об этом он сейчас и вспомнил. Ничего не дается нам напрасно. Иван Григорьевич понял, что его произведения должны отправиться в собственную славную жизнь именно в таком уникальном и богатом оформлении. Ведь проблема безвестности просто в том, что все тексты одинаково серы, а читатель слишком неразвит и пассивен, чтобы искать настоящие сокровища. Так пусть же книги Селиверстова к нему попадут сразу в драгоценной оправе, достойной таланта автора.

В сундучке отца осталось немало качественных материалов. Кое-что Иван Григорьевич без труда и особых затрат прикупил. Россыпи полудрагоценных камней продаются в разных местах буквально за гроши.

Селиверстов переплел первую книгу, хорошо ее сфотографировал в выгодном освещении. Получилось действительно эффектно. Благодарная и отзывчивая интернет-публика забросала его похвалами и поздравлениями. Он пошел дальше. Создал страницу «Дарим сияние слову». Объявил сбор материалов для уникального переплета в авторском дизайне. Ценные ткани, серебро, камни. Участникам пообещал большую скидку с установленной цены. Это сработало. Больше всего его радовали скучающие богатые российские эмигрантки, у которых обнаруживались в шкатулках выпавшие из украшений не полудрагоценная россыпь, а крупные драгоценные камни. Посылки посыпались как из рога изобилия. Наиболее ценные экземпляры с удовольствием принимали в ломбардах и комиссионках. Бизнес налаживался.

Иван Григорьевич работал не покладая рук. Каждый экземпляр был единственным в своем роде произведением искусства. Жертвователям он выставил минимальную цену — двести долларов. Остальные могли присылать письма с заказами, а он определял стоимость уже по результату. Продавались книги и за пятьсот долларов, и за тысячу. Чем больше продавалось, тем выше становился спрос. Немного печалило, что в отзывах почти ни слова не было о самом произведении, но общая сумма дохода успокаивала тревогу автора. Самонадеянность и апломб питали надежды. Да, он получил признание как автор бессмертных произведений. Его книги в драгоценных переплетах переживут столетия, найдут настоящих ценителей. Большое видится на расстоянии.

Свою аудиторию Иван Григорьевич изучил как облупленную. Это достаточно праздные, интеллектуально всеядные люди, не знающие финансовых проблем. Он выставил на продажу уникальные, никем не изданные тексты в эксклюзивном, всякий раз неповторимом переплете. И они на всякий случай клюнули. Пусть будет у меня и это. Вдруг автор прав. В любом случае это эффектно и забавно, в других домашних библиотеках ничего подобного нет. Если попадался в этом щедром и доверчивом круге друзей какой-то жлоб, который считал по отдельности камешки, сравнивая это с ценой книги, его подвергали общему остракизму, объясняли свысока, насколько слово творца дороже побрякушек. И что авторский уникальный переплет ценят за мастерство и труд, а не за количество блесток. И с презрением изгоняли.

Наступило время, когда Астиаг-Астиаг получил и внимание, и спрос, и достойное вознаграждение. Иван Григорьевич мог немного расслабиться. Он стал часами изучать женские фотографии на аватарках виртуальных поклонниц.

Иван Григорьевич вспомнил о том, что ему по жизни очень не везло с женщинами. По двум причинам. Они не умели его ценить по-настоящему. У него не было возможности выбора. Попадалось черт-те что.

И он забросил удочку. Интересно, мол, пообщаться со своим читателем вживую. Кому есть что сказать автору, у кого есть пожелания, возможно, связанные с продолжениями каких-то сюжетов или экранизацией книг, — пишите в личку. После очной встречи — непременно подарок от автора.

Читал он запросы, конечно, только от женщин. Выбирал по фотографиям. Очень ему понравилась одна девушка — с грустным лицом и длинной косой, переброшенной на грудь. Она работала библиотекарем. Писала, что покупку его книги позволить себе не может, а подарок с удовольствием примет — не для себя лично, а для библиотеки. Она жила в Москве. Встреча была назначена. Иван Григорьевич пригласил читательницу к себе домой.

Ирина Назарова оказалась скромной близорукой девушкой. Она пришла к настоящему писателю из жизни в четырех стенах и стеллажах. Ира торжественно и смущенно вручила Ивану Григорьевичу большой букет гладиолусов.

Потом, за столом, когда Ира немного выпила, она стала охотно, даже слишком многословно говорить о любимых книгах, о писателях, которые для нее больше, чем святые. Иван Григорьевич поддерживал разговор короткими репликами. Он ждал, когда же она начнет говорить о его книгах. А главное, когда с ней можно приступить к главному. Что-то в этой девушке его настораживало. Было полное впечатление, что она действительно пришла только за книгой. Разговор его все больше утомлял. Селиверстова в принципе не интересовали другие авторы — будь то Толстой или Шекспир. И надоело откладывать суть встречи.

Иван Григорьевич подвел Иру к книжному шкафу. Там уже лежала приготовленная для нее книга «Светящийся дождь» в самом дешевом его переплете. Неприятное чувство появилось, когда после ее «ах, какая красота» он спросил, какая из его книг ей нравится. Ира покраснела, забормотала что-то, стало понятно, что она ничего не читала. Ладно, не большая потеря, потом прочитает.

Но дальше все пошло совсем ужасно. Ира отталкивала его и отбивалась вовсе не потому, что хотела показать свою скромность. Для нее на самом деле это оказалось шоком. Возможно, он был ей физически противен. Не исключено, что она вообще мужененавистница и старая дева. Но когда Селиверстов применил силу, Ира пустила в ход ногти, зубы, ноги. Она была вся в слезах и соплях, очки упали. Когда он почувствовал вкус крови из своей разорванной губы, понял, что желание осталось одно: вышвырнуть ее вон. Пинками. Примерно так он и поступил.

Ира кое-как привела в порядок свою одежду и поспешила к двери. Иван Григорьевич догнал ее и сунул в руку пакет с подарочной книгой.

— Приедешь домой, чтобы сразу выложила фото на моей странице. И слова. Что ничего подобного еще не читала. Цитату выпиши. Если не сделаешь, я опишу наше свидание. Как ты хотела схватить книгу и бежать. Напишу, что на продажу брала.

Ира жалко всхлипнула и кивнула.

На следующий день Иван Григорьевич убедился в том, что Ира выполнила его распоряжение, и выключил компьютер. Впервые за последние годы он не мог себя заставить заниматься продвижением творчества в массы. Люди были ему противны более чем когда-либо. Женщины вызывали отвращение как вид. Раздражали даже те, которые бежали с сумками по дорожке под его окном. Но самым ужасным стало острое ощущение собственной уязвимости.

Не то чтобы он не мог без женщин обойтись… Но его сексуальный опыт небогат и вовсе не победный. Легче не вспоминать, а продолжать думать, что самая главная история мужской состоятельности впереди. Так было. Но вечер с Ириной что-то в нем сломал. Возможно, потому, что он, наконец, приблизился к своей будущей славе. Он ее уже видел в драгоценном блеске, слышал в гуле восторженной толпы, ощущал в ветерке оваций и аплодисментов. И одна серая дурочка своим идиотским поведением обрушила такую красивую, такую гармоничную мечту. Незаурядная, крупная личность в сверкающем отблеске славы, от которой ногами и зубами отбивалась жалкая библиотекарша. Нелепая, позорная ситуация, уродливые картинки, которые сжигали его мозг и парализовали вдохновение. Его неутомимое, бессонное вдохновение.

Это катастрофа, понял к вечеру Иван Григорьевич. Он проходил весь день по периметру квартиры. Не ел, не пил, не спал и, что невероятнее всего, практически не думал. Он пытался унять, убаюкать боль своего страшного унижения. Да, величественный Астиаг-Астиаг, который бренчит на своей лютне, как выяснилось, гроша медного не стоит, потерпев поражение как мужчина. Впервые в жизни Иван Григорьевич пожалел о том, что его организм не принимает по-настоящему крепких напитков. Может, с таким недугом помогла бы справиться водка, по крайней мере, она могла бы дать забытье. Но его тошнит только от запаха крепкого алкоголя. После стакана голова будет неделю тупой и тяжелой.

Он дошел до ближайшего магазина, купил несколько банок пива, выпил дома одну за другой. Просмотрел свои сокровища на книжной полке — и его вдруг осенило. Одна ситуация — это случай, а не система. Как он забыл о верной теории избитых истин! Нужно продолжить в том же ключе. Нужно сбить неудачу победой. Вот и все.

Ночью он опять сидел в интернете, ничего не писал, изучал профили тех, кто выразил желание с ним встретиться. Выбор сделал от обратного. Подальше от тургеневских девушек с косами. Он выбрал яркую, сильно накрашенную брюнетку с откровенно порочным выражением лица и декольте до живота. Звали ее Тереза. Вероятно, когда-то в простой русской деревне эту девочку назвали Маней или Катей, а в мир взрослых отношений она пришла вот в таком виде и с таким именем. Ну что же. Многим нужны псевдонимы по душе.

Он пригласил Терезу на следующий вечер, она ответила радостным согласием с множеством восклицательных знаков и ликующих смайликов. Иван Григорьевич заставил себя поспать какие-то часы, тщательно убрал квартиру, накрыл стол.

Тереза позвонила ровно в восемь часов вечера, как и договорились. Он открыл дверь и через мгновение понял, что все будет не просто так, как нужно. Его может ждать блаженство, испытать которого до сих пор не пришлось.

Тереза вошла как в свою квартиру, посмотрела на него весело и с явным удовольствием. Он, кажется, ей понравился с первого взгляда. Она поставила на пол большую сумку и прижалась губами к его щеке. Он почувствовал сильный запах помады и жаркую влагу ее языка. Да, это настоящее любовное приключение!

В комнате Тереза поставила на стол большую бутылку дорогого виски и коробку с пирожными.

— Не люблю приходить с пустыми руками.

Весь вечер был сплошным контрастом несчастного свидания с Ирой. Первым, самым приятным потрясением для Ивана Григорьевича оказалось то, что Тереза знала его произведения. Она упоминала названия, с восторгом говорила о конкретных героях. Она цитировала его тексты наизусть! Он несколько раз выскакивал в ванную, чтобы умыть холодной водой взмокшее от волнения лицо и выдохнуть: «Господи, какое счастье!» И это всего лишь одна девушка, произвольно выбранная из огромного количества его поклонниц, о которых он пока просто не знает. Он впервые пил виски, не очень пьянел и не испытывал неприятных ощущений. Скорее, наоборот.

Ночь пролилась на Астиаг-Астиага золотым дождем упоительных открытий. Он понял, что ничего не знал о настоящей страсти. Он только на пороге, быть может, самого важного аспекта судьбы. И этот пласт станет для него настоящим кладезем литературных откровений. Он найдет слова и мелодии для выражения того, чего еще ни один автор не смог передать достоверно, полно, красиво и высоко.

Восторги любви незаметно для Ивана Григорьевича перешли в яркие эротические сны. Проснулся он поздно, на часах рядом с тумбочкой светилось половина первого дня. Подушка, на которой еще остался запах духов Терезы, была пустой. Конечно, она давно уехала, возможно, на работу. Наверное, она оставила ему записку или смс.

Иван Григорьевич встал, вышел из спальни в гостиную. На неубранном столе записки не было. Он огляделся вокруг и оторопел. Пол был завален какими-то бумагами. Иван Григорьевич рванулся к шкафу со своими сокровищами — полки оказались пустыми. В следующие минуты или часы, уже осознав, что произошло, бедный Астиаг-Астиаг стоял на коленях среди бумажных обрывков и пытался складывать по порядку свои тексты, безжалостно вырванные варварами из прекрасных переплетов. Да, грабители унесли только переплеты. И это было самым невероятным ударом.

Он поднялся, придавленный горем, и стал действовать инстинктивно, на автомате. Достал чемодан, вытряхнул из него на пол какие-то вещи. И принялся бережно укладывать обрывки книжных страниц. Собрал все, до мельчайшего клочка. Плотно закрыл крышку, запер чемодан на замочек и спрятал в спальне под кроватью. Лишь после этого позвонил в полицию.

Составили протокол ограбления. Иван Григорьевич не сказал о том, что именно книги и не были украдены, только переплеты. Так и записали: «Похищены все книги автора в ценных переплетах». Он рассказал, что ночью у него была девушка по имени Тереза, но утаил тот факт, что они познакомились на его странице в Сети. Ему не нужно было, чтобы ее нашли, чтобы постыдные подробности кражи стали кому-то известны. Пусть ищут Терезу с улицы. Вдруг случайно наткнутся на грабителей. Должно быть, Тереза их впустила ночью, когда он спал. Ей одной все это было не провернуть. Полиция взяла недопитую бутылку с виски, чтобы проверить на наличие снотворного. Иван Григорьевич вспомнил свои яркие сны и хмуро сказал:

— Снотворное точно было.

После ухода полицейских он сидел неподвижно, сжав голову руками. Вот что называется — попасть из огня да в полымя. В страшное полымя полного крушения.

Остаток дня и вся следующая ночь превратились в тоскливое, бесконечное поле, усыпанное камнями и глыбами серой, застывшей грязи. Такой Ивану Григорьевичу казалась вся его дальнейшая жизнь. Рано утром он сел к компьютеру, читал воспаленными глазами новости — и вдруг сердце удивленно и обрадованно вздрогнуло. Среди главных московских новостей в криминальной хронике была такая: «Грабеж в квартире писателя Селиверстова, литературный псевдоним Астиаг-Астиаг. Похищены все авторские экземпляры книг в ценных, уникальных переплетах. Разыскивается женщина, имя которой источник не раскрывает».

Иван Григорьевич перечитал новость много раз. Да это же чудо, что за новость! Впервые о нем пишут СМИ, впервые называют писателем. И совершенно ясно, что он не просто писатель, а тот самый, единственный, книги которого можно только похитить, а не купить в магазине — мешок за тысячу рублей. И упоминание о таинственной женщине, о каком-то особом источнике, все это выглядело как отличная интрига. Это просто счастье, что наши бестолковые менты никогда никого не найдут, а это невероятное событие, конечно, многие запомнят, как и его имя.

Иван Григорьевич открыл свой золотой сайт. Точно! Просмотры увеличились в сотни раз. Раньше было не больше двух в сутки в лучшем случае. А сейчас число просмотров продолжает увеличиваться.

Он вошел на свои страницы в интернете и написал крупными белыми буквами на черном фоне: «Все мои книги похищены этой ночью. То были мои дети. Я — осиротевший отец, испепеленный горем». И ниже ссылка на сообщения СМИ. Он посидел у монитора пару часов, читая потрясенные комментарии, соболезнования, утешения. И, что самое приятное, обещания помочь в этой беде. «Вы только пишите, — просили его. — Не думайте о деньгах. Мы поможем».

Какое-то время Иван Григорьевич сидел над чемоданом с обрывками, продолжая складывать тексты. Потом бросил это дело. Вернулся за стол и открыл новый документ.

«АСТИАГ-АСТИАГ

ОБРЕТЕННОЕ СОКРОВИЩЕ

Роман»

Как изобретательна и строптива судьба избранного небесами автора, думал утомленный и успокоенный Иван Григорьевич. Судьба посылает ему сюжеты самым неожиданным и жестоким образом. И чем сильнее боль познания, тем вернее величие уникального результата. В новом романе герой Селиверстова встретится с роковой страстью, коварными врагами, злодеями-завистниками, узнавшими, что его выдвинули на Нобелевскую премию. И возлюбленная, конечно, окажется похищенной вместе с драгоценной библиотекой. Ее ждут страшные испытания, даже пытки. Но герой найдет возможность спасти ее, вернуть свое богатство. Самым сильным эпизодом будет погоня за грабителями. Когда они поймут, что уйти с таким грузом не удастся, они сорвут драгоценные переплеты, бросят на дорогу под ноги преследователям, а сами попытаются скрыться только с текстами. Но и это им не удастся. А герой напишет свою главную книгу, достойную царя Мидии.

Иван Григорьевич прочитал первый абзац и даже прослезился: таким прекрасным он ему показался. Выразить свои чувства ему, как всегда, помогла самая затертая из банальностей: «Не было бы счастья, да несчастье помогло». Невзгоды проходят. Талант навсегда.

Никакую милицию, конечно, вызывать не стали. Куда там вызывать, дело-то семейное — перстень пропал! И не какой-нибудь, а старинный, прабабушкин, полученный в наследство.

Его никто никогда не надевал, он всегда лежал только в шкатулке — как можно, такая ценность!

— Не знаю, — задумчиво сказала Лиля. — Не знаю, Макс. Ничего у меня не терялось и не пропадало!.. Ну, ложек чайных не хватает, но это вечная история! Мне кажется, их таскает домовой.

— Кто таскает?!

— Домовой, — рассеянно повторила Лиля. — Ну, их то полный ящик, то вдруг хватишься, и нет ни одной. А потом они сами по себе откуда-то возникают.

— Материя никуда не девается и возникнуть ниоткуда тоже не может, — сказал он внушительно. — Куда ж девался этот чертов перстень, ведь он тоже некоторым образом материя!..

— Вчера я одну нашла на столе в сарае. Должно быть, дети затащили, — продолжала Лиля. — Да и шут с ними, с ложками. Макс, мне все это не нравится. Кто мог взять перстень?! У нас ведь дома только свои.

Вот именно, подумал он. Только свои!.. Ничего хуже, чем подозревать своих, и быть не может!.. Теперь придется проводить «полицейское расследование», искать какие-то «улики», задавать вопросы, сличать «показания» — в семейном доме, полном детей, друзей и родственников!..

Он снова осмотрел туалетный столик, зачем-то открыл шкатулочку, в которой всегда лежал перстень, потряс ее и даже поковырял пальцем, как будто перстень мог завалиться за линялую бархатную обивку.

Конечно, никуда он не завалился. В шкатулочке он всегда был только один, царственный и одинокий, сияющий зеленым изумрудным огнем. Этот перстень передавался по женской линии, и с ним никогда не расставались, вот даже на дачу потащили. Его нельзя было положить в банковскую ячейку или сдать на хранение каким-нибудь ювелирам — считалось, что все поколения женщин этой семьи должны держать его при себе и он убережет их от любых напастей.

Перстень исправно в течение многих лет оберегал от напастей и вот сам попал в беду!..

— Сюда кто-нибудь заходил?

— Да нет, Макс, ну кто заходит в нашу спальню?! Верочка приходила, вытирала пыль и перестилала постель, а больше никого не было. — Верочкой звали домработницу. — Ну еще Маруська вчера перед сном притащилась, просила, чтобы я почесала ей спинку. Я почесала, и она ушла.

— Верочка работает у нас десять лет, — сказал он мрачно. «Полицейское расследование» началось! — И никогда ничего не пропадало. А Маруська… зачем нашей дочери прабабушкин перстень?! Может, поиграть взяла?

Лиля заволновалась.

— Макс, ей десять лет, но она все же не полная идиотка! Она никогда и ничего у меня не берет! Даже когда ей пять было, не брала! Да никто из домашних не мог взять!

Он вдруг так вспылил, что скулы стали багровыми:

— Тогда зачем ты мне позвонила?! Если никто не мог взять, значит, он сам дематериализовался, твой перстень! И вообще такие вещи нужно хранить в банке!

— Макс, ты же знаешь, что именно этот перстень нельзя…

Большими шагами он вышел из спальни, хлопнул дверью и затопал по ступенькам вниз.

Верочка протирала раскидистый фикус, торчавший под лестницей, — тоже чье-то наследство, то ли бабушкино, то ли тетушкино. Чтоб он провалился, этот фикус, от души пожелал Макс.

— Не нашли? — тревожно спросила Верочка и поправила пучочек бедных волос, стянутый туго-туго. — Господи, Твоя воля, вот напасть-то…

— Верочка, кто вчера днем заходил в нашу спальню? — он чувствовал себя отвратительно и старался не смотреть в несчастные Верочкины глаза.

— Откуда ж мне знать, Максим? Да никто туда и не заходит! У Лилечки телефон звонил, она его на террасе забыла, так я отнесла. Лилечка собиралась голову мыть и чего-то с волосами возилась. А тут она с телефоном вниз пошла, в кабинет, и стала там чего-то на компьютере записывать. Дети на улице, почитай, весь день. Марина в гамаке лежала, в купальнике голом. Книжку в кабинете взяла, на колени положила и в небо глядела. Я уж у нее спрашивала, может, обед ей в гамак подать. А хахаль ейный с утра из комнаты не выходил. Спит он там, что ли?..

Что это нам дает? Ничего это нам не дает. Решительно.

Верочка вдруг аккуратно опустила в ведро тряпку, которой протирала глянцевые кожистые листья, и сказала, твердо глядя Максу в лицо:

— Только вот что я вам скажу, Максим. Зря вы их привезли, и Марину, и хахаля ейного! Люди чужие, кто знает, что у них на уме! И вообще они нам не к дому. Он все за Лилечкой смотрит, ну вот чистый волк степной. И Марина эта по сторонам зыркает! Чего она зыркает?! А третьего дня за обедом давай наших детей пилить — то не так и это не эдак! И сидят неправильно, и едят неаккуратно! Аккуратистка выискалась! Это когда варенье малинное варили и они пенки с блюдечка лизали!

Макс посмотрел исподлобья.

— Верочка, это мои школьные друзья. Они скоро уедут, не переживайте.

— В кабинет без спросу пошла, — продолжала Верочка упрямо. — Чего ей там надо, в кабинете?! Это ж ваш кабинет! Книжку без спросу взяла! Чашки со стола таскает, я потом по всему саду хожу собираю!

— Чашки? — переспросил Макс. — Чашки и ложки, да?

— Что вы говорите, Максим?

— Ничего, — быстро сказал он. — Извините меня, Верочка.

И он побежал наверх.

На туалетном столике все было перевернуто вверх дном — они перевернули, когда искали перстень. Лиля на балконе разговаривала по телефону, и голос у нее был расстроенный.

Макс порылся среди разнообразных коробочек, штучек и банок, но не нашел ничего интересного. Щетка для волос попалась ему под руку, и он было бросил ее, а потом покосился, взял и посмотрел внимательно.

На щетке были длинные белые волосы.

Елки-палки!..

Макс вышел на балкон, на летнее, легкое, веселое солнце, которое путалось в соснах, и неровные игольчатые тени лежали на широких и теплых досках.

— Я сама не знаю, как это получилось, но… — говорила Лиля.

Макс подошел, вытащил у нее из ладошки телефон и нажал кнопку «отбой».

— Макс, ты что, с ума сошел?

— Лилька, вспомни!.. Ты вчера собиралась что-то делать с волосами, но Верочка притащила тебе телефон, и ты спустилась в кабинет. Дальше что было?..

Она смотрела на него во все глаза.

— Да ничего не было. Это с работы звонили, они мою статью не получили. Я отправила еще раз и вернулась. Только с волосами я ничего не сделала, не успела, потому что опять позвонили. Чего-то там уточнить надо было.

— И ты опять спустилась в кабинет?

Лиля немного подумала.

— Ну да. Компьютер у меня там. А телефон мне Марина принесла, потому что я его внизу забыла, как раз в кабинете.

— Ты пошла вниз, а Марина осталась в спальне?

— Макс, — сказала Лиля. — Она не могла взять перстень. Во-первых, она ничего о нем не знает. Во-вторых, она была в купальнике, таком, что… В общем, перстень никак не спрячешь, он же огромный! А у меня в кабинете была дверь открыта, и я ее хорошо видела.

— Она и не прятала перстень в купальнике, — сказал Макс мрачно. — Пойдем со мной.

— Куда?!

— В сарай.

В сарае было тихо и сумрачно, пылинки танцевали в солнечных лучах, пробивавшихся через щелястые стены.

Макс подошел к верстаку, заваленному остро пахнувшей стружкой, заставленному банками с засохшей краской, пакетами с удобрениями и еще какой-то ерундой.

— Ты здесь нашла чайную ложку?

— Ну да. Прямо вот тут, сбоку.

Макс посмотрел. Ближе всего к месту, на которое показывала Лиля, стояла жестянка из-под растворимого кофе, почти доверху наполненная гайками и шурупами, — тесть очень любил такие банки с шурупами, как будто ему то и дело приходилось что-то к чему-то прикручивать.

Макс перевернул банку, из нее хлынул водопад железок, и вдруг в самой середине полыхнуло зеленым огнем, негромко звякнуло и покатилось.

Прабабушкин перстень.

Лиля выхватила его и зажала в кулаке.

— Макс! Как ты его нашел?!

Он знал, что найдет перстень, и все-таки как будто не ожидал.

— Да уж, — сказал он, помедлив, и погладил ее по очень коротким темным волосам, — старших надо слушать.

— Макс?!

— Они нам не к дому, права Верочка.

— Марина и ее… жених?!

— Хахаль, — поправил Макс. — Верочка все правильно определила. Странно, что они перстень вчера не забрали. Хотя он мне говорил, что у него какие-то проблемы с машиной. И сегодня он ее должен привезти из сервиса. Видимо, предполагалось, что он приедет и спокойненько заберет из банки твой перстень.

— Макс, но как ты…

— Очень просто. Она целый день лежала в гамаке, мне Верочка сказала. Потом началась эта канитель с твоими звонками. В первый раз тебе трубку принесла Верочка, а во второй раз Марина. Она зашла в кабинет за книгой, на столе зазвонил твой телефон, и она тебе его понесла. Оба раза ты брала телефон и спускалась вниз. Верочка ничего из спальни взять не могла, она с нами столько лет, и… короче, не могла. А Марина могла. Ты ушла вниз, она осталась. Посмотрелась в зеркало, причесалась твоей щеткой — на ней остались длинные белые волосы. Ни у тебя, ни у Верочки, ни у Маруськи нет длинных белых волос!.. Потом стала открывать коробочки и наткнулась на изумруд. Вот и все.

— Нет, не все. Не все, не все! — Лиля разжала ладонь и показала ему камень, который словно наливался солнечным безудержным светом. — Где она его несла?! Как?! Он огромный, тяжеленный! И она мимо меня прошла, я хорошо ее видела!

— В чашке, — сказал Макс. — В кофейной чашке. Она пила кофе, чашка была у нее в руке. Верочка сказала, что Марина по всему саду оставляет чашки, а она, Верочка, их потом собирает! И ты сказала, что вчера в сарае нашла ложку. Только ты думала, что ее утащил домовой. Или дети. А на самом деле не дети и не домовой!..

— И… что теперь будет?

— Ничего. Я попрошу их уехать. Все-таки школьные друзья!

— Макс, не расстраивайся ты так.

— Я стараюсь.

Они еще постояли, а потом выбрались из сарая на свет и тепло. Сосны шумели высоко-высоко, их длинные тени лежали на дорожке, и пахло разогретыми стволами, смолой, летом.

— И все-таки я не повезу его в банк и не запру там в сейф, — сказала Лиля и подставила изумруд солнцу. Зеленый глаз снова загорелся торжествующе.

— Чтобы его опять утащили?

— Чтобы он и дальше нас оберегал, — твердо ответила она. — Ну, вот, от плохих людей, например.

— Ты… на самом деле в это веришь?

Она нацепила на палец кольцо, потянулась и поцеловала его:

— А ты нет?..

Заслышав скрежет ключа, Монах оторвался от подзорной трубы и потер руки. Ему не терпелось поделиться увиденным. Ключ был у двоих — у однокашника Жорика Шумейко и у приятеля Леши Добродеева, культового, можно сказать, журналиста, на котором держится вся «Лошадка». Так в народе любовно называют местную газету «Вечерняя лошадь», радующую читателей сплетнями, слухами, криминальными хрониками, призывами одиноких сердец, паранормальными страшилками и откровениями экстрасенсов. Жорик сегодня уже отметился… вернее, отметилась его половина Анжелика, сварившая овсяную кашу и стоявшая над душой Монаха, пока он, давясь, не съел полную тарелку. Значит, новый визитер — Леша Добродеев. Или Лео Глюк, если вам больше нравится газетный ник, так сказать. Прибежал с копченым мясцом, рыбкой и пивом.

— Христофорыч, ты как? — с порога закричал Добродеев. — Живой?

— Путем. Пива принес?

— Ну! И бутерброды от Митрича. Нагрузил целый пакет. Передает тебе привет, спрашивает, как нога и когда ждать.

— Да я бы мухой! — воскликнул Монах, хлопнув по ноге в гипсовом коконе. — Чертова нога! Раздают права кому попало! Убить мало.

…Олег Христофорович Монахов, Монах для своих, философ, путешественник, доктор физико-математических наук и т. д., друг журналиста Добродеева, детектив-любитель, ныне пребывающий под домашним арестом по причине сломанной в результате аварии ноги. Причем наезд имел место на зебре, что обидно. Монах степенно переходил дорогу на зеленый свет, и тут-то на него налетел какой-то придурок. Ну, сразу «Скорая», сирены, больница, гипс. И домашний арест с постельным режимом. И лежит теперь Монах на диване с выставленной в пространство громадной загипсованной ногой, напоминающей дуло большой пушки, кушает овсяную кашу, творог и вареные яйца, которые терпеть не может. С Анжеликой, стоящей над душой. И походный сезон пропущен… Каждую весну Монах пускался во все тяжкие, в смысле, сбегал побродяжничать на Алтай, в Непал… куда глаза глядят. А теперь все. Амба. Кроме того, вес… Чертова овсяная каша! Монах и так крупный мужчина — когда идет по улице, такой большой… нет, громадный! и значительный, с рыжей бородой и узлом волос на затылке, бабульки здороваются и крестятся, а что будет после месяца-другого малоподвижного образа жизни? Страшно подумать. Кроме того, депрессия. Оптимист по жизни, Монах захандрил и впал в депрессию. Только и радости, что «фирмовые» Митрича и пивко. Митрич — хозяин бара «Тутси», где оба числятся в завсегдатаях. А «фирмовые» Митрича — это бутерброды с маринованным огурчиком и копченой колбасой — вкусно до опупения, правда, лишние калории.

Детектив-любитель, это как? — возможно, спросит читатель. Очень просто: нравится ему разгадывать загадки. Даже интернет-сайт открыл с призывом: давайте, люди добрые, бегом сюда со всеми своими проблемами и неудачами, я вам в два счета все порешаю! Причем задаром. Зуд детективный обуял. Так и с Добродеевым познакомились, на почве расследования убийства девушек по вызову[1]. Работали сообща, Монах как просчитывающий ходы математик и аналитик, Добродеев как ходячий архив городских криминальных хроник и сплетен, обожаемая народом публичная фигура, которой выбалтывают всякие секреты, а также «разделитель» сомнительных идей Монаха. Так, всякие мелочи, вроде обыска чужой квартиры в отсутствие хозяина, несанкционированной слежки за подозреваемым, вранья насчет кооперации с полицией и поощрения оперативной утечки путем подкупа — обещания опубликовать в «Вечерней лошади» бездарные стихи инсайда. Одним словом, путешествия, дедукция, визиты к Митричу, жизнь вполне интересная… А что теперь? Было и прошло. Все в прошлом. Тьфу и еще раз тьфу.

И тут верный Леша Добродеев пришел на помощь. Одолжил у одного знакомого телескоп на треноге и протянул приунывшему Монаху: на, мол, пользуйся, познавай окружающую среду. Хочешь — звезды, хочешь — соседей, вон сколько окон кругом. Сидишь себе и смотришь, а они ни сном ни духом. Как в том американском кино, «Окно во двор» называется, где будущая принцесса Монако Грейс Келли и ее бойфренд со сломанной ногой и телескопом, его еще Джеймс Стюарт играет, классный до слез простой хороший парень. Тоже подглядывал за соседями. Не он первый, не он последний. Всем интересно. Так что, дерзай, Монах, сказал Добродеев. Потом расскажешь. Ты думаешь, с сомнением спросил Монах, принимая подарок. Уверен, заверил Добродеев.

Попал в точку Добродеев — Монах увлекся не на шутку. Что новенького, спрашивает Добродеев, забегая вечерком к товарищу. И Монах рапортует: в окне напротив ссорились, видимость как в третьем ряду партера, вся квартира как на ладони, очень удачное расположение. Даже коридор как на ладони, там стеклянная дверь в гостиную. Жаль, звука нет. В левом занимались любовью, в правом девушка перед зеркалом примеряла… гм… линжери. Красивая, с интересом спрашивал Добродеев. Красивая, отвечал Монах. Фигура фантастическая, прекрасно держится, возможно, стриптизерша.

— Ну как? Что новенького высмотрел? — спросил, как обычно, Добродеев.

— У соседей напротив вчера вечером был грабитель.

— Грабитель? — удивился журналист. — Как это грабитель? Откуда ты знаешь?

— Некто в темноте ходил с фонариком по комнатам, похоже, что-то искал.

— А где были хозяева? Это те, что ссорились?

— Те самые. Их не было дома. Он пробыл там минут двадцать и ушел. Через сорок минут пришла хозяйка, спустя полчаса примерно вернулся супруг. У них такой режим — сначала она, потом он.

— Они заметили, что их ограбили?

— Нет, по-моему. Никто не хватался за голову, не бегал, не звонил в полицию. Дверь не взломана, должно быть, у грабителя был ключ. Или отмычка. Женщина ушла в кухню, мужчина упал на диван перед ящиком. По-моему, они после ссоры не разговаривают. Она в одиночестве пила чай, а он уснул. Она постояла на пороге гостиной и ушла в спальню, не стала его будить. Свет в гостиной горел почти до утра. И ящик работал.

— Может, сообщить им?

— Не знаю, Леша. Посмотрим, что будет дальше. Я не уверен, что их ограбили. У меня создалось впечатление, что грабитель целенаправленно искал некую вещь. Аккуратно всюду заглядывал, но ящики не выворачивал и одежду из шкафов не выбрасывал.

— Нашел?

— Не знаю. Если и нашел, то следов не оставил, и заметят пропажу не скоро.

— Деньги?

— Вполне.

— Тогда заметят. А может, у них сейф.

— Не похоже.

— Почему?

— Сейф просто так не вскроешь. А этот пришел, зная, что ему нужно, и предполагая, где оно находится. И действовал, не оставляя следов.

— И что бы это значило?

— Думаю, собирается пошарить еще раз. Доиграть игру. У него был разочарованный вид, когда он уходил.

— Разочарованный вид? — фыркнул Добродеев. — Там же было темно!

— Темно. Но я нутром почувствовал, что он разочарован.

— Это ты мне как волхв?

— Ну.

Автор забыл упомянуть, что Монах совершенно серьезно считает себя волхвом. Добродеев сначала не верил и подсмеивался, а теперь уже не знает, что и думать. Было что-то в идеях Монаха, что никогда не пришло бы в голову нормальному человеку, ракурс, что ли, угол зрения… Ясновидение? Прови́дение? Черт его знает, думал Добродеев, исподтишка рассматривая Монаха, может, правда волхв.

— Чего-то кушать охота, — сказал Монах, отчитавшись. — Как там Митрич?

— Как всегда. Озабочен. Передает привет. Сейчас я быстренько накрою… Хочешь здесь?

— Хочу в кухне. Хоть какая-то движуха. Надоело до чертиков, все бока отлежал… и вообще. — Он похлопал себя по изрядному животу.

— Помочь?

— Отнесешь на руках?

— Запросто!

…Они сидели за столом, уписывали за обе щеки «фирмовые» Митрича и запивали их пивом.

— Может, все-таки сказать им? — спросил Добродеев. — Как-то не по-людски, их грабят, а мы молчим.

Монах задумчиво покивал.

— Давай, Леша, посмотрим, что сегодня. Если этот тип снова придет, поднимем тревогу.

— А если не придет?

— Ты имеешь в виду, если он нашел то, за чем приходил, и больше не придет? Тогда толку дергаться! Мне, знаешь, тоже как-то не в радость признаваться, что сижу тут с трубой, типа подглядываю. Хочешь, оставайся. Проверим вместе. Голову даю на отсечение, он ничего вчера не нашел.

— Ты уверен, что хозяев не будет дома?

— Уверен. Она приходит около девяти, он позже. Похоже, их тошнит от супружеской жизни. Он падает на диван, она пьет чай в кухне, потом уходит в спальню. Из чего я заключаю, что она возвращается с работы, причем голодная, а он из заведения, где перекусил и принял. Спят они, похоже, раздельно. Знаешь, Лео, народ даже не подозревает, что весь как на виду, и любой — любой! — желающий без усилий пролезет внутрь его жизни. Причем совершенно не бросаясь в глаза.

Добродеев задумался, уставившись в пространство…

…Они сидели в темной комнате в ожидании грабителя. Монах рассматривал окна дома напротив, и Добродеев поминутно спрашивал:

— Ну что? Пришел?

— Нет пока, — отвечал Монах. — Рано. Она опять раздевается!

— Дай посмотреть!

Монах отодвинулся, и Добродеев приник к окуляру.

— Хороша! Необязательно стриптизерша, может, танцовщица. Смотри, какая пластика! Сумасшедшая!

Монах заглянул в трубу. Потом Добродеев. Потом снова Монах. Они напоминали школьников, рассматривающих порножурнал.

— Леша, он здесь! — вдруг страшным голосом произнес Монах. — Видишь фонарик?

— Вижу! Что будем делать?

— Наблюдать. Засеки время!

По-видимому, на свете нет ничего, что не могло бы случиться.

Гипотеза Марка Твена

Они наблюдали за передвижениями неизвестного в квартире дома напротив. Луч фонарика указывал, что он находится в спальне, где копается в тумбочке. Фонарик грабитель, видимо, держал во рту.

— Ты прав, еще не нашел, — прошептал Добродеев. — Ищет. А откуда он знает, что никто не придет?

— А как бы ты узнал на его месте? Представь себе, что тебе нужно…

— Понял! — перебил возбужденный журналист. — Последил бы за ними несколько дней. Ты говорил, они все время возвращаются примерно к десяти.

— Верно. Но есть еще одна возможность…

— Какая?

— А подумать?

— Ну, не знаю… Смотри! Свет! Она вернулась! — вдруг ахнул Добродеев. — Раньше времени! Я говорил, надо предупредить!

Они наблюдали, как в квартире зажегся свет и женщина вошла в гостиную. Села на диван, задумалась. Поднесла к глазам руку с часами.

— Звони ей! — почти закричал Добродеев.

— Откуда у меня номер? Звони майору!

Они увидели, что женщина вдруг повернула голову и застыла. Казалось, она прислушивается. Потом поднялась и вышла в коридор. Она стояла там, и они словно чувствовали ее растерянность. Добродеев, прижав телефон к уху, приговаривал: да возьми же, черт подери! Возьми!

Майор Мельник был опером, с которым обоих связывали самые тесные… хотелось бы сказать, добрые, но язык не повернется, отношения. Между ними даже имело место некое негласное соперничество, в чем майор не признался бы даже под страхом смертной казни, равно как и в том, что время от времени прибегает к их помощи. Прибегать-то прибегает, но никогда не признает вклада… «вставленного фитиля», как выражался Монах, и всячески подчеркивает, что идеи у них завиральные, оперативного опыта ноль, а тот факт, что они заметили нечто, упущенное следствием, суть не что иное, как досадная случайность. Случайность! И вообще, не путайтесь под ногами, господа журналисты и путешественники, здоровее будете. Так-то оно так, но заходя в тупик, майор в беседе с Добродеевым совершенно случайно, разумеется, позволяет себе некие оперативные вбросы, которые Монах потом разжевывает с помощью серых клеточек.

— Майор! — закричал Добродеев, услышав бас майора. — Он может ее убить! Скорее!

— Леша, ты? Кто убьет и кого?

— Грабитель! Мы с Монахом выследили грабителя! Он в квартире напротив, и вернулась хозяйка! Скорее! Мы у Монаха, адрес ты знаешь!

— Сейчас буду. Не лезьте никуда. Сидите тихо.

— Он сейчас приедет, — сказал Добродеев. — Где она?

— Не вижу никого. Она вышла из гостиной, постояла в коридоре… Никого нет. По-моему, пошла в спальню, возможно, подумала, что муж там…

— Где же она сейчас? А он?

Они напряженно вглядывались в окна квартиры напротив. В гостиной горел свет, окна спальни были темными. Луч фонарика исчез. Вдруг они увидели мелькнувшую в коридоре тень.

— Ушел! — вскрикнул Добродеев. — Христофорыч, он ушел!

Оба вздрогнули, когда в дверь позвонили. Это был майор Мельник.

— Привет, бойцы! — приветствовал он открывшего ему Добродеева. — Вы чего в темноте?

— Сюда! — Добродеев схватил майора за руку. — Осторожнее!

— Пробки перегорели? Привет, Христофорыч. — Майор щелкнул зажигалкой. — Труба, никак? Подглядываете? Новое хобби?

— Привет, майор! Мы следим за грабителем. Вон, видишь, окна? Он шарился там с фонариком, вчера тоже. Хозяйка вернулась и застала…

— Ну и?.. Где они?

— Она была в гостиной, а он в спальне. Потом она вышла, кажется, услышала что-то. По идее, пошла в спальню, но свет там не зажегся. А он проскочил по коридору к выходу. Ты бы проверил, майор. Минут двадцать пять прошло…

— Муж вернулся! — вдруг выпалил Добродеев. — Вот он! Заходит в гостиную. Выходит!

— Ищет супругу, — сказал Монах. — Сейчас все узнаем…

Они увидели, что в спальне зажегся свет. Мужчина на миг застыл на пороге и, взмахнув руками, бросился в комнату и исчез.

— Упал на колени перед ее телом, — сказал Добродеев. — Она там! Лежит на полу! Он напал на нее! Неужели убил?

Ему никто не ответил. Они видели, как мужчина вскочил и выбежал из спальни.

— Сейчас позвонит в «Скорую», — сказал Монах. — Или в полицию. Майор, сделай что-нибудь! Дом номер шестнадцать, третий этаж, окна во двор!

— Я с тобой! — вызвался Добродеев.

Они ушли. Монах остался один. Он напряженно всматривался в окна дома напротив, но там не наблюдалось никакого движения. Мужчина неподвижно сидел на диване, напоминая статую. Пьеса, похоже, закончилась. Вернее, первый акт. С минуты на минуту появятся новые действующие лица…

Мужчина вдруг дернулся и вскочил. Монах понял, что майор и Добродеев добрались до места и позвонили в дверь. Спустя минуту он увидел их в коридоре. Хозяин квартиры что-то говорил, бурно жестикулируя. И Монах понял, что наихудшие их опасения, похоже, подтверждаются. Он испытал чувство, близкое к панике. Он опоздал, действовать надо было вчера. Позвонить этим людям, предупредить, а он развлекался, строил версии ограбления, сочинял про них небылицы. В итоге убийство. Ты преступник, Монах. Ты… ты… из-за тебя погибла женщина! Что тебе стоило поднять тревогу? Ничего не предвещало убийства? Ты уверен? А чужой с фонариком, обыскивающий квартиру? Мало? Где же твое чутье, гребаный ты детектив! Надежда, что, может, все не так плохо, что она жива, просто без сознания, что ему просто не все видно, охватила Монаха. Но, увы, надежда эта вскоре растаяла…

Он видел, как по квартире ходили люди майора. Муж снова сидел на диване, упираясь локтями в колени, уставясь в пол. Монах видел, как майор подходит к нему и о чем-то спрашивает, тот смотрит, не понимая, и отвечает не сразу. В спальне вспыхивали блицы. Немой фильм. Все произошло так быстро и неожиданно, что ошеломленный Монах никак не мог прийти в себя…

Примерно через час вернулся Добродеев. Был он мрачнее тучи.

— Ну? — Монах уставился на него выжидающе, все еще надеясь. — Она… что?

— Ее зовут… звали Коломиец Вера Андреевна, сорока трех лет, работала в издательстве «Арт нуво». Ее ударили по голове тяжелым ночником в виде стеклянного шара, он стоял на тумбочке у кровати. Видимо, она вошла в спальню, а он прятался сбоку от двери с ночником в руках…

— Что муж?

— В шоке. Судмед отпаивает валерьянкой. Был в баре. Видимо, подрался, под глазом свежий синяк. Сказал, Вера приходила домой поздно, засиживалась на работе, а ему не в кайф одному, вот и сидел в баре, там люди, общение. Ну да, выпил. А что еще там делать? Не много, так как непьющий. Сидел, никого не трогал, какой-то тип распустил руки, пришлось вмазать. Хотя, похоже, вмазали ему.

— Кто он такой?

— Инженер в строительной фирме, Коломиец Алексей Юрьевич. Внешность стандартная. По-моему, пьющий, причем сильно. Соображает плохо, путается в показаниях. Хотя, может, действительно шок. Или помрачение от удара. О том, что в квартире вчера тоже кто-то был, ни он, ни жена не имели понятия. Никаких следов тот не оставил. Кажется, исчезли украшения жены, но он не помнит, что именно у нее было. Проверил деньги в серванте, все на месте. Больше ничего ценного у них нет.

— В каком баре он сидел?

— В «Колоколе», на площади.

Монах насупился и замолчал. Добродеев взглянул сочувственно, подумал и достал из буфета бутылку коньяка и стаканы.

— Будешь?

— Буду. Ты понимаешь, Леша, я ведь мог ее спасти! Я бесполезный дурак с поломанной ногой! Ты прав.

— Христофорыч, вот этого не надо! Случай на то и случай, что его нельзя предусмотреть. Ты вчера увидел в квартире грабителя, который хапнул ювелирные украшения… Может, его спугнули, может, ему показалось, что вернулись хозяева, и он решил вернуться еще раз. Он не собирался никого убивать. Я вообще не понимаю, чего он туда сунулся — обычная стандартная обстановка, обычная мебель, живут небогато. То, что жертва вернулась раньше, нелепая случайность. Он запаниковал. Скорее всего, на нем была маска… такая, знаешь, шапочка с прорезями для глаз, и он мог выскочить из квартиры… Ну, напугал бы, а он убил. Похоже, дилетант. Даже если бы ты им позвонил, они бы тебе не поверили. Включи логику.

Монах безмолвствовал. Добродеев разлил коньяк. Они выпили.

— Леша, я должен его поймать, — сказал Монах.

Добродеев скользнул взглядом по «гипсовой» ноге Монаха и сказал после небольшой заминки:

— Конечно, Христофорыч, я понимаю. Сделаем, что сможем.

Он снова налил, и они снова выпили.

— Мельник зайдет? — спросил Монах.

— Не думаю. Сказал, поговорит с тобой завтра. Хочешь, я останусь?

— Хочу. Я вот о чем подумал… — Монах замолчал. Добродеев смотрел выжидательно.

— Понимаешь, Леша, он не обязательно следил за ними.

— А что?

— Он может работать с кем-то из них. Он мог знать, что Вера Коломиец допоздна засиживается на работе, он мог знать также, что ее муж тоже не спешит домой… Ты сказал, они живут небогато, но, может, в квартире было что-то ценное! В коллективе не бывает секретов. Допускаю, они жили не очень хорошо, я видел, как они ссорились. Или… наоборот, понимаешь?

— Наоборот? То есть грабитель работает с Коломийцем?

— Да. И еще одна версия, третья…

— Муж? — догадался Добродеев.

— Муж.

— Каким образом? Мы же сами видели чужого! А Коломиец пришел, увидел жену и сразу бросился звонить. Она была мертва, когда он пришел. Я понимаю, по статистике, всегда убивает муж, но мы же видели! Кроме того, майор в любом случае проверит его алиби.

— Видели, ты прав. У тебя есть кто-то в издательстве? Поговорить бы с ее коллегами, прямо с утречка.

— Есть там у меня человек… Сделаю.

— А потом мы нанесем ему визит…

— И что скажем?

— Скажешь ты, Лео. Сообщишь, что узнал о страшной новости, и спросишь, не та ли это Вера Коломиец, которая когда-то работала в «Лошадке».

— Она никогда у нас не работала.

— Значит, соврешь.

— Думаешь, он нас впустит?

— Впустит. В руке у тебя будет бутылка коньяка. Ни один мужик в здравом рассудке не откажется, тем более пьющий.

— А дальше что? О чем его спрашивать?

— Дальше моя очередь. Я все-таки какой-никакой психолог, хоть и паршивый. И физиогномист. Хочу посмотреть на вдовца.

— Ты?

— Я. И пусть тебя не смущает моя нога, Лео. Я виноват в смерти этой женщины, понимаешь? Пойдем завтра вечером. Как только он заявится домой, мы сразу выступим. Надеюсь, майор его не арестовал.

Они посмотрели на окна знакомой квартиры. Там горел свет. Потом свет в кухне и гостиной погас, остался только в спальне.

— Он дома, — заметил Добродеев. — Но я не уверен, Христофорыч…

— Лео, у меня нет выбора. Ты со мной?

— С тобой. Будешь? — он потянулся за бутылкой.

Монах кивнул…

— …Давай еще раз, — сказал майор Мельник. — По порядку. Значит, журналист принес тебе трубу, и ты стал следить за соседями, так? Когда это было?

Майор, здоровенный немногословный детина, у которого каждое слово на вес золота и бьет точно в цель, рассматривал Монаха своим знаменитым сверлящим взглядом, и Монах чувствовал себя ничтожно малой величиной. Тем более ему было паршиво от чувства вины. Часы показывали десять; Добродеев давно улетел в редакцию; Монаха уже сорок минут как распинали на допросе.

— Так. Пару недель назад. Посидел бы ты с поломанной ногой… — Монах осекся, ему стало неловко от своего какого-то… скулящего тона.

— Каждый день?

— Каждый вечер. Их видно, когда горит свет, а днем ни фига.

— Соседка справа тебя засекла, сказала, убийца живет в доме напротив, смотрит в трубу. Твое счастье, что ты… на якоре. Ты что, работаешь при свете?

— В темноте. Случайно получилось, видимо, включил на минуту, а она заметила. Знала, что я ее вижу, и хоть бы шторы задернула, бесстыдница! Еще и выделывалась…

— Когда ты в первый раз заметил грабителя?

— Позавчера. Добродеев сказал, надо их предупредить, а я… лопухнулся.

— Почему же не предупредил?

Монах задумался.

— Понимаешь, майор, как-то все это было неубедительно, вроде спектакля. Он был там минут двадцать, светил фонариком в гостиной, в спальне… везде ходил, туда-сюда, а потом ушел. И они ничего не заметили. Они даже не заметили, что он взял ее украшения.

— Он мог взять их вчера, — заметил майор.

Монах задумался.

— Нет, он взял их позавчера, когда был там в первый раз, — сказал после паузы. — Иначе что он там делал? Но они ничего не заметили. Добродеев считает, что его спугнули, потому он вернулся на другой день. Не понимаю…

— Чего не понимаешь? — Майор испытующе смотрел на Монаха.

— Он не должен был ее убить! Он мог свободно выскочить из квартиры. Ну, оттолкнул бы, напугал…

— Он сам испугался. Потому и…

— Кстати, как он попал в квартиру?

— Видимо, отмычка, на замке царапины. Пока неясно.

Монах кивнул.

— И еще. Он знал, что их не будет дома. Леша считает, что он какое-то время следил за ними.

— Или свой.

— Или свой, согласен. Коллега по работе… возможно.

— Вы видели, как он уходил?

— Видели. Она, видимо, что-то услышала и пошла в спальню… То есть мы предположили, что в спальню, а спустя минут пять он пробежал по коридору к выходу. Больше она не появлялась…

Они помолчали.

— Кофе будешь? — спросил Монах. — А то в горле пересохло…

— В другой раз. Время! — майор поднялся. — Надумаешь чего, звони… орлиный глаз!

Остряк! В любой другой раз Монах ответил бы достойно. Но не сейчас. Сейчас он чувствовал себя настолько хреново, что даже не огрызнулся…

…Добродеев прибежал около семи. С сумками от Митрича. Закричал с порога:

— Что у тебя, Христофорыч? Как ты? Майор был?

— Был. Все были. Сначала майор, потом Жорик с Анжеликой, уже все знают про убийство. Выворачивали меня наизнанку.

— Ага, весь город в курсе! Только и разговоров.

— Ты был в издательстве?

— Был. Познакомился с подругой Веры Коломиец. Приятная особа, зовут Лена. Она знает меня по публикациям, очень обрадовалась. Я пригласил ее на кофе, и мы поговорили. Она плакала и повторяла, что Верочка была хорошим человеком, умницей, строгой, очень любила свою работу, потому сидела допоздна. В последнее время отношения в семье не складывались, Алексей пьет, и Верочка подозревала, что у него кто-то есть. Она боялась, что он захочет развод. Может, потому последние два года ходила в церковь. После смерти бабушки. Как старушка умерла, так она и стала ходить. В церковь Спасителя, там работает отец Геннадий, она его очень хвалила.

— То есть она не хотела разводиться?

— Нет. Понимаешь, Христофорыч, такие упорядоченные не разводятся, цепляются за мужика до упора. Тем более не красавица, и прожили вместе двенадцать лет. Тем более в церковь ходит. Грабить у них нечего, все как у людей. Ну, были какие-то украшения, какие-то деньги дома держали, но чтобы грабить? И вообще, непонятно, человек пришел грабить, так зачем же сразу убивать?

— Кто знал, что она задерживается на работе?

— У них в отделе всего три человека. Вера, она сама и дама-редактор шестидесяти лет. Так что, если ты думал, что с фонариком кто-то из ее коллег, то вряд ли. Она еще сказала, если бы напали на улице или с Алексеем подрались и в пылу драки…

— Они дрались?

— Образно. Они в основном ссорились, ты сам видел, и по месяцу не разговаривали. Вера его наказывала — не готовила. А он и рад, торчал до посинения в «Колоколе».

— Ты там бывал?

— Пару раз. А что?

— Надо бы поспрошать насчет его присутствия позавчера и вчера. Я уверен, у тебя там знакомый бармен. Гостевой коньяк купил?

— Для Коломийца? Купил. Ты уверен, что сможешь?

— Уверен, Лео. Мы возьмем его за жабры. Ты по шерсти, я против. Подними меня!

Что же это за животное такое, мелькнуло в голове Добродеева, с жабрами и шерстью?

…Они видели, что их рассматривают в дверной глазок. Наконец оттуда спросили:

— Кто?

— Коломиец? Алексей Юрьевич? — строго произнес Монах. — Откройте, пожалуйста.

Вот так, с понтом, мол, при исполнении, а потому откройте, а то хуже будет. Добродеев только вздохнул: он собирался представиться и начать врать, что знал Веру, но Монах его опередил. Теперь точно не впустят. Но он ошибся. Загремели цепочки и замки, и дверь приоткрылась.

— Разрешите! — Монах толкнул дверь и перевалился через порог. — Добрый вечер, Алексей Юрьевич.

— Здравствуйте, Алексей Юрьевич, — вступил со своей партией Добродеев. — Мы к вам, так сказать, с соболезнованиями. Я как только узнал, сразу решил прийти поддержать. Я знал Верочку, она когда-то проходила практику у нас в газете, прекрасной души человек. Разрешите представиться: Алексей Добродеев, журналист, «Вечерняя лошадь». Ваш тезка, между прочим. Давай, говорю своему другу Олегу, посетим и поддержим, так сказать, по-человечески. Кроме того…

— Олег Монахов, экстрасенс, — внушительно перебил Монах. — Позвольте!

Он потеснил растерявшегося хозяина и поскакал в гостиную. Добродеев с отеческой улыбкой покачал головой: что, мол, с него взять! Экстрасенс, дитя природы…

— Это вам! — Он ткнул в руки Коломийцу торбу с коньяком. — Надо бы помянуть.

Хозяин взял торбу, заглянул внутрь.

— Ничего, что мы так наскоком? — спросил Добродеев. Дурацкое замечание, если подумать.

— А… да, проходите, — Коломиец махнул рукой. Это были его первые слова. Добродееву показалось, что он пьян. Синяк под глазом проявился и смотрелся убедительнее.

Монах уселся на диван, выставив ногу. Добродеев поместился в кресло напротив.

— Садитесь, Алексей Юрьевич, — пригласил Монах. — Рядом с господином Добродеевым, чтобы я вас видел.

Коломиец опустился в кресло. Был он по-прежнему растерян и, видимо, не понимал, кто они такие и что им нужно.

— Я знал Верочку, — повторил Добродеев задушевно. — Тонны кофе выпили вместе, бесконечный треп про искусство, литературу… До сих пор помню. Алеша, можно стаканчики? Сейчас помянем. Вы не поверите, как услышал… уже весь город знает! Сразу позвонил Олегу, говорю, пошли, поддержим Алешу и, может, почувствуешь чего. — Он пошевелил пальцами в воздухе: — Олег у нас очень чувствительный.

— Да… стаканчики, сейчас. — Коломиец поднялся и вышел.

— Ты как-то очень на него напираешь, совсем запугал… — прошипел Добродеев.

— Такова задумка. Пусть раскроется.

Коломиец вернулся с посудой. Расставил стаканы и блюдечко с нарезанным лимоном. Добродеев споро отвинтил крышку и разлил коньяк.

— Царствие небесное!

Они выпили.

— В нашем городе становится опасно жить, на каждом шагу грабители! Куда мы идем? — приступил к делу Добродеев. — Бедная Верочка!

— Что взяли? — деловито спросил Монах. — Что-нибудь ценное?

— Ничего не взяли, — сказал Коломиец. — Думали, мы богатые… а у нас ничего! Несколько украшений…

— Деньги? Золото?

— Говорю же, Верочкины украшения, а деньги остались… У нас было немного, в серванте. Они считают, она его спугнула…

«Они» — видимо, майор Мельник с бригадой.

— У всех что-нибудь да есть, — веско заявил Монах. — Антиквариат?

Коломиец помотал головой и пробормотал:

— Какой еще антиквариат?

— Бабкины бриллиантовые серьги? Старинное жемчужное колье? Картины? — продолжал давить Монах. — Есть?

— Откуда? — Коломиец, казалось, испугался. — О чем вы?

— Может, иконы?

Коломиец оторопело уставился на Монаха:

— Мы неверующие!

— Что тогда? Зачем он приходил? Хоть какие-то мысли?

Коломиец пожал плечами, повторил:

— Может, думал, мы богатые…

Добродеев снова разлил. Они выпили. Потом еще раз, и еще. Коломиец заплакал, скривившись. Монах и Добродеев переглянулись.

— Можно посмотреть, где это случилось? — Монах поднялся, опираясь на костыль. — Куда идти?

— В спальне, по коридору налево. — Коломиец тоже встал. — Я провожу.

— Сидите, я сам! — приказал Монах, и он послушно сел.

Монах стучал гипсовой ногой где-то вдалеке. И вдруг наступила томительная тишина.

— Что он там делает? — занервничал Коломиец.

— Не мешайте, он хочет увидеть убийцу, — сказал Добродеев.

— Что значит: увидеть убийцу?

— Он же ясновидящий.

— Я в эти вещи не верю!

— И совершенно напрасно. Олег очень сильный экстрасенс, даже с полицией работает. Да, да, с ними тоже. А вы… Вам нельзя оставаться одному, Алеша. У вас есть близкие друзья?

— Есть… как у всех. Никого не хочу видеть. Почему он… Что он там делает? — Коломиец рванулся было с кресла, но Добродеев жестом остановил его:

— Не нужно ему мешать, Алексей! Он медитирует.

Коломиец почти упал назад.

Наконец они услышали стук Монаховой ноги в коридоре, и экстрасенс боком протиснулся в дверь. Доковылял до дивана, тяжело опустился. Сидел молча, с закрытыми глазами. Потом стал раскачиваться из стороны в сторону и загудел низко и монотонно.

Коломиец ошалело взглянул на Добродеева. Тот приложил палец к губам. Прошла томительная минута, другая, третья…

Монах вдруг открыл глаза и сказал утробным басом:

— Тут плохая аура. Она все еще здесь. Она не уходила.

— Кто? — Коломиец побледнел.

— Она!

Добродеев кашлянул.

— Душа убийцы.

В комнате повисло тягостное молчание. Коломиец побледнел еще больше и, казалось, собирался потерять сознание.

— Я устал, — заявил Монах. — Я хочу уйти. Лео, подними меня!

Хозяин с видимым облегчением пошел их проводить. Монах вдруг остановился и сказал:

— Лео, сделай фотку, я с ней ночью поработаю. Сними нас с Алексеем.

Добродеев проворно выхватил айфон — сказалась репортерская выучка — и щелкнул несколько раз. Коломиец отшатнулся, забормотав что-то вроде: зачем, что вы… что вам…

— Он зарядит фотку, — сказал Добродеев. — И вы сразу успокоитесь. Поверьте, вам сразу станет легче.

…Они слышали, как он гремел замками, запирая за ними дверь.

— Ты его заикой сделал, — сказал Добродеев. — Ну что? Никаких озарений?

— Появилась пара мыслишек, Леша. Буду думать.

— А на кой черт тебе его фотка?

— Покажу в «Колоколе». Хочу проверить его алиби.

— Куда теперь? Домой?

— Я же сказал, в «Колокол».

— Прямо сейчас? Уверен, майор уже был там.

— Хочешь, позвони ему и спроси. Он с удовольствием доложится.

— Ладно, пошли, — передумал Добродеев.

Некоторое время они шагали молча. Шагали! Сильно сказано. Едва тащились. Добродееву казалось, что сопящий от усилий Монах непременно упадет, и он примеривался, как подхватить его в случае чего.

— У него есть алиби, — сказал он вдруг. — Иначе майор бы задержал его.

— Знаю, — отозвался Монах.

— Так какого черта мы туда тащимся?

— Леша, у меня после того, что я видел в трубу, после рассказа коллеги об их семейной жизни и после визита к вдовцу создалось… э-э-э… определенное мнение о нем. Хочу закрепить, поговорив с теми, кто его знает лично.

— Ты думаешь, он убийца?

— Не знаю. Не похож вроде. Слаб, суетен, легко пугается.

— Ничего не понимаю! — воскликнул Добродеев. — Так куда мы в таком случае… На хрен?

— Успокойся, Лео, она подождет. Час, полтора, и ты свободен.

— Кто подождет? — спросил Добродеев после паузы. — О чем ты?

— Леша, я стар, я устал, да и двигаться стал я с трудом… как поется в одной старой песне про гнома. Но серые клетки пока бегают. Так что не надо нас дурить. Твоя супруга у мамы, тебе вчера поздно вечером звонила женщина, явно не жена, судя по твоим стонам, голову даю на отсечение, вы договорились встретиться. Уже девять, ты не проявляешь признаков нетерпения и не бьешь копытом. Так, слегка мандражируешь. Из чего я заключаю, что встреча должна произойти сегодня по-любэ… Кстати, ты ночуешь у меня?

Добродеев промолчал.

— Так я и думал. У вас вся ночь впереди и торопиться тебе особо некуда.

— Ты не так все понял, — пробормотал Добродеев. — Не понимаю, о чем ты.

— Ага, полный дурак. Кажется, пришли. Здесь.

Перед ними висели в воздухе лиловые неоновые колокольчики. Они толкнули тяжелую дверь и вошли, с ходу попав во влажную, пропитанную запахом пива и человеческих испарений атмосферу невзыскательного питейного заведения. Сели на табуреты за стойкой. Бармен, безусый юнец, взглянул вопросительно.

— Два темных, — сказал Добродеев.

— Работаете по сменам, юноша? — спросил Монах.

— Постоянно, с семи вечера до двух утра. В понедельник выходной. А что?

— Разрешите наш спор в таком случае. Леша, покажи фотку. Этот тип часто у вас бывает?

Добродеев протянул ему айфон. Бармен взял, присмотрелся и сказал:

— Почти каждый день, ходит как на работу. — В его голосе прозвучало неодобрение. — А что?

— Это мой зять. Сестра уверена, что у него любовница. А он клянется, что ходит только сюда. Я ему верю.

— Да он не по бабам, сразу видно. И пить не умеет.

— В смысле? Вроде умеет.

— Ага, умеет! С двух стаканов пива не нажираются, чтоб до драки. Второй, здоровый лось, ему прилично врезал. Вчера. Леня выбросил их за дверь, так он еще и упирался, урод. Мужики потом сказали, он сам напросился.

— И часто он драки устраивает?

— Раньше не было вроде. У нас приличный бар, нам траблы не нужны.

— Во сколько это было, не припомните?

— Около девяти или в начале десятого. Вспомнил! Про него тут один мент спрашивал! Вы что, вместе?

— Спасибо, я так и передам сестре, — сказал Монах, сделав вид, что не расслышал про мента. — Кстати, эта будка, — он кивнул на старинную будку таксофона, — бутафория? Из музея?

— Вы чего! Работает! Специально приходят, чтобы позвонить!

— Похоже, алиби? — спросил Добродеев на улице.

— Алиби.

— Домой?

— Домой. Чего-то я подустал, Лео. Чертова нога!

Добродеев доставил друга домой и улетел по неотложным делам. Монах только хмыкнул. Он демонстративно включил свет в гостиной и сел на диван, уставясь в окно, на котором не было штор — он терпеть не мог тряпки. Даже без трубы он видел в окне напротив стриптизершу и, недолго думая, помахал ей: смотри, мол, вот он я, без маскировки, вижу тебя без трубы, а ты ябеда! Убийца, надо же! Вот так ляпнут какие-нибудь стриптизерши про тебя, что ты убийца — доказывай потом, что не верблюд. Как это сказал майор? Твое счастье, что ты на якоре. Ну, майор, погоди!

Он потянулся за компьютером на тумбочке, скомандовав себе: ад рем! Информации достаточно, сейчас мы ее причешем, расставим по полочкам и попытаемся ответить на пару «визжащих» вопросов. Справа вопросики, слева возможные ответы, они же версии. На якоре, говоришь, майор? Даже несмотря на якорь, ты получишь здоровенного фитиля! Не веришь? Напрасно. Ой, как напрасно! Большому кораблю якорь не помеха. Тут мало быть опером, тут надо быть мыслителем….

Пререкаясь с воображаемым майором, Монах бодро забегал пальцами по клавиатуре.

Около четырех утра с чувством глубокого удовлетворения он отставил компьютер, помял в ладонях лицо и вытащил из-под спины подушку. Улегся, пристроив поудобнее ногу в гипсовом коконе, и уснул мгновенно сном младенца или праведника…

Разбудила его Анжелика, жена Жорика, которая гремела в кухне кастрюлями и при этом пела. Монах открыл глаза, почесал под бородой и потянулся за айфоном. Добродеев ответил сразу.

— Христофорыч, доброе утро! — закричал.

— Ага, и тебе. Ты где, на посту или еще в гостях?

— На посту. Что новенького у соседей?

— Понятия не имею. Лео, нужно кое-что проверить, сделаешь? Нам не хватает бурного финального аккорда, и, считай, фитиль для майора готов!

— Ты знаешь, кто убийца?

Как ни хотелось Монаху заявить, что знает, он протянул туманно:

— Ну… как тебе, в качестве версии очень даже. Готов?

— Что надо? — деловито спросил Добродеев.

— Запоминай! Пойдешь в храм Спасителя, спросишь отца Геннадия…

— Куда?! — не поверил своим ушам Добродеев. — В храм? Зачем? — Дальше он молчал и только слушал. Наконец сказал: — Ага, понял. Бегу. Ты не голодный?

— Анжелика уже варит свою отраву. Заскочишь по дороге к Митричу. Удачи, Леша!

— Сейчас мы умоемся и будем кушать! — объявила появившаяся Анжелика. — Кашка с молоком и медом и ромашковый чай! Опять всю ночь в трубу подглядывал? Скажу Лешке, пусть заберет, а то опять увидишь что-нибудь страшное. Тебе нельзя нервничать, Олежка, а надо больше кушать и спать, и кальция побольше, а то кость не срастется…

Монах с отвращением ел кашу, а добрая Анжелика стояла над душой и говорила без продыху: назидала, ужасалась, призывала к нормированной жизни и пыталась сосватать ему своих незамужних подружек. Как всегда…

Монах измаялся в ожидании Добродеева. Он вертел в руках телефон, усилием воли удерживаясь от звонка. Заслышав скрежет ключа, застонал от облегчения: наконец-то!

— Ну? Что у тебя? — закричал в нетерпении.

— Сейчас, только продукты отнесу!

Сияющий Добродеев появился на пороге, поднял правую руку с растопыренными указательным и средним пальцами: виктория!

— Звони майору, Лео! — приказал Монах. — Сейчас мы его сделаем!

— …Как ты догадался, что это икона? — спросил майор Мельник, рассматривая Монаха исподлобья.

Монах загадочно молчал, улыбался иронически. Насладившись мрачным видом майора, сказал:

— Жертва стала ходить в церковь, а супруг сообщил нам, что они неверующие и никаких предметов культа у них никогда не было. Это меня насторожило.

— Сообщил? Вам? Это когда?

— Вчера мы нанесли ему визит, я хотел посмотреть на него и выслушать, что он имеет сказать о ценных предметах, на которые мог позариться грабитель. Высказал предположение, что это деньги, золото, антиквариат… На антиквариате он как-то дернулся. Я надавил. Может, картина, спрашиваю. Нет. Икона? Он снова дернулся и сказал, что они неверующие, что было неправдой. Вера была верующей. Кто сказал, что маленькая ложь рождает большое недоверие?

— Все великие отметились, — сказал Добродеев. — Теперь концов не найти.

— Откуда тебе известно, что она была верующей? — спросил майор.

— От ее коллеги, Леша пригласил ее на кофе и выяснил. Неужели она вам не сообщила? — делано удивился Монах. Майор промолчал. — Кстати, это ты, майор, подтолкнул меня в нужном направлении. Ты сказал, что стриптизерша приняла меня за убийцу, помнишь?

— И ты, чтобы доказать, что ты не убийца…

— Нет! — перебил Монах. — Я тогда подумал, если она меня заметила, то могли заметить и другие. Коломиец, например. Допускаю также, что она могла ему сказать что-нибудь типа, вы там поосторожнее, а то какой-то дебил напротив смотрит в трубу. Не суть. А суть в том, что он знал! И решил сделать меня свидетелем убийства. Хитрый жук. А на вид не скажешь, тюфяк тюфяком, а с фингалом так вообще. Алиби, фингал, один свидетель с трубой и еще куча из бара, включая вышибалу Леню, который выкинул его на улицу. Беспроигрышный вариант. Бармен из «Колокола» сказал, что смирный мужик, позволял себе пару пива, не больше, а тут вдруг попер на какого-то амбала! Мол: «Смотрите, я здесь, у меня алиби, караул, убивают! Все запомнили?» Я уверен, оттуда можно уйти и вернуться незамеченным, вот он и бегал туда-сюда. От бара до его дома около семи минут. Кроме того, что-то странное было во всей истории с грабителем… Ему незачем было убивать, понимаешь, майор? Испугался, запаниковал… не верю! Даже то, что он пришел два раза подряд… В этом был определенный смысл, случайность я отбросил сразу. Мотив был!

— Зачем, кстати? Он рисковал, ты мог позвонить в полицию, — сказал майор.

— Рисковал, согласен. Он пошел на это, так как опасался, что в первый раз я мог его не заметить. Мало ли, пошел воды попить и пропустил спектакль. Потому и повторил. Чтобы наверняка. Второй дубль. Это как раз ясно. А вот еще один первостатейной важности нюанс, похоже, проскочил незамеченным. Знаешь, какой?

— Почему незамеченным? Не дураки, заметили. Грабители обычно приходят днем — меньше шансов нарваться на хозяев. А этот пришел вечером.

— Точно! Он хотел, чтобы его увидели, — сказал Добродеев. — Луч фонарика, в смысле. А как он узнал, что жена вернется раньше?

— Допускаю, он ей позвонил и попросил приехать. Причем на офисный телефон, чтобы не оставлять следы. А звонил с таксофона… Ты заметил в баре старинную будку таксофона? Это не бутафория, майор, как ты мог бы подумать, а самый настоящий действующий телефон. Можно и звонок отследить, если постараться. Я помню, как она сидела на диване и смотрела на часы. То есть он позвал ее домой… под любым предлогом — заболел, отравился, помирает, она приехала, а его нет. Она сидела и смотрела на часы, недоумевая, куда он подевался…

На лице майора появилось скептическое выражение, которое читалось как: лирика!

— А на священнослужителя как вышли? — спросил он.

— Все та же коллега подсказала. Леша пошел в храм и прямо спросил. Отец Геннадий прямо ответил. Да, мол, одна моя прихожанка обещала передать в дар старинную фамильную икону в позолоченном окладе с камешками, триста лет от роду, но не успела, так как погибла от руки преступника. Хочешь посмотреть? Он переслал Леше фотку. Леша, покажи!

Некоторое время майор рассматривал картинку в добродеевском айфоне.

— Темная какая-то…

— Триста лет! — воскликнул Добродеев. — А может, больше. Обрати внимание, позолоченный оклад украшен жемчугом и, судя по цвету, гранатами, изумрудами и сапфирами. Причем старинная огранка, кабошоны…

— Что?

— Сферическая огранка, майор. Иконе цены нет, поверь.

— И где же она в данный момент находится, по-вашему?

Монах развел руками:

— Где находится… Коломиец пошел на убийство, так как боялся, что жена отдаст ее в церковь. Допускаю, что он ее уже реализовал. Спроси у него сам.

— Спрошу, — пообещал майор. — Еще как спрошу!

— По кофейку, майор? — предложил Добродеев. — С фирмовыми Митрича. Есть пиво, будешь? За успех и сотрудничество! Щелкнули как орех, за три дня! Даже за два. Теперь осталось только найти ее.

— Майор найдет, — сказал Монах. — У него все схвачено. Осведомители, теневой рынок, антиквары… Покажешь, когда найдешь, майор? Хотелось бы взглянуть. Не чужие, сопричастны, так сказать.

Майор кивнул…

…Забегая наперед, сообщаем читателю, что икона нашлась в коллекции местного предпринимателя, человека, ни в чем предосудительном не замеченного. Он купил ее у знакомого антиквара; о том, кто владелец, не имел ни малейшего понятия и уж тем более не подозревал, что на ней кровь. Узнав печальную историю иконы, он пожертвовал ее храму Спасителя.

Монах продолжает сидеть в дозоре с телескопом в надежде высмотреть что-нибудь интересное. Нога у него болит меньше, еще неделя-другая, и снимут гипс, и тогда они с Добродеевым непременно сходят в храм Спасителя посмотреть на спасенную реликвию…

Встреча с соотечественниками

Я думала, такие типажи уже давно вымерли. Но на рецепции «Гранд-отеля», одного из самых роскошных в Вене, перед нами стояли именно они. Компашка из старых анекдотов про богачей.

Молодой спортивный мужчина, с черным ежиком волос и острым подбородком, в мятых спортивных брюках, что-то мычал девушке за стойкой и махал руками. Так он пытался донести до нее знание, что заранее зарезервировал номер.

На одной руке у мужика болталась куртка от Гуччи, на другой — высоченная брюнетка модельной внешности с копной роскошных волос и надутыми губами: казалось, эти ищущие губы вот-вот сами на вас прыгнут.

Рядом гордо озирала окрестности чопорная дама в больших очках. На ней все было в тон: коричневая норковая шуба, бежевая сумочка, сапоги, перчатки. Дама хотела выглядеть по-европейски элегантной, но именно дотошная тщательность в подборе наряда сразу выдавала в ней чужака.

За спинами скульптурной группы под названием «Бабло нечаянно нагрянет» воздвиглись два амбала. Вернее, один амбал: крепкий мужик с крабистыми руками и веселыми приметливыми глазами. Второй был поменьше, похудее, рыженький, с открытым деревенским лицом. Они прикрывали мужику спину и демонстрировали полное равнодушие к окружающей их роскоши.

А роскошь била ключом: над головами переливались хрустальные люстры, вдоль широких мраморных лестниц стояли огромные вазы с нереальной красоты живыми цветами, беломраморные колонны на шахматном полу напоминали античные дворцы — так и казалось, что где-то рядом шумит древнегреческий пир.

— Что у вас за проблема? — наконец обратилась к мужику Машка.

Не было еще рядом с нами такой проблемы, куда бы моя подруга не сунула бы свой любопытный нос. Может, чтобы удовлетворить личное любопытство, она и стала в свое время журналистом, а потом и расследователем одной из ведущих газет.

— Бардак! — повернулся мужик к Машке и, несмотря на болтающуюся рядом девицу, окинул ее быстрым оценивающим взглядом. Так гурманы в ресторане, уже заказав блюдо, все еще просматривают меню. Машка была в расцвете своей тридцатитрехлетней красоты, и мужик вздохнул.

— Секретарша нам номера зарезервировала. А эта, — он кивнул на служащую, — говорит, что меня у них в компьютере нет.

— Как ваша фамилия? — деловито поинтересовалась Машка, придвигаясь к рецепции.

— Волобуев.

Тут мы, любительницы театральных анекдотов, чуть не прыснули со смеху.

— Посмотрите еще раз. У него первая буква V, а не F, — пояснила подруга девушке на английском языке — немецкого мы не знали. И та вдруг просияла, засуетилась, протянула мужику анкеты.

— Что тут надо писать? — пробурчал он, уставившись на листок.

Следующие пятнадцать минут мы заполняли анкеты всей этой милой компашке, включая двух охранников.

Из анкет выяснилось: мужика с острым подбородком зовут Михаил и ему 37 лет. Девица, когда дело дошло до даты рождения, вырвала у Машки анкету и дальше корпела над ней сама.

Коричневая дама оказалась матерью мужика 58 лет от роду, хотя и носила другую, более звучную фамилию — Инна Львовна Каширская. Рыженький курносый охранник со старинным именем Архип и недоделанной фамилией Хрущ был совсем молоденький — 26 лет.

— Ну вот, все про нас узнали, а мы про вас — ничего. Скажите хотя бы, в каком вы номере? — попытался ухлестнуть за Машкой крабистый амбал с модной щетиной на массивном подбородке — Гена, которому вот-вот стукнет сороковник.

Но его разведка боем успехом не увенчалась. Такая у подруги карма: она нравится бравым воякам, с которыми ей не о чем разговаривать. И красавцам-олигархам, с которыми ей с ее языком-бритвой лучше бы вообще рот не открывать.

Мы горделиво прошествовали по сверкающему мрамором залу, зашли в зеркальный лифт. И как дуры разулыбались своему отражению.

Наш новогодний отдых в Вене начался.

Вообще-то мы собирались поехать к морю. Это ведь так приятно: встречать Новый год не под елкой, а под пальмой, а потом выходить в легких платьях с коктейлем в руках на пляж и танцевать у прибоя до утра. По крайней мере, так я себе представляла отдых двух симпатичных подруг, которым почему-то не везет с мужиками.

Но тут у Машки нарисовалась блестящая возможность: поехать в Вену, чтобы освещать конгресс пищевых промышленников. Мероприятие должно было состояться после Нового года, когда залы сильно дешевеют. Но организатор, как и все встречающиеся на Машкином пути бизнесмены, за ней приударял. И доударялся до того, что разрешил ей заехать в отель на три дня раньше, да еще с подругой.

А поскольку мне, как врачу-аллергологу, такой отдых не светил в принципе (платят нам сущие гроши), я быстренько поменяла мечту.

Знаменитый новогодний концерт в золотом зале Мюзикферайн! Тот самый, который транслируют каждый год по телевидению девяноста стран! Тот, где среди моря цветов лучшие музыканты мира играют венские вальсы и арии из оперетт!

Нет, я, конечно, знала, что билеты туда стоят от 2000 евро и даже тех не достать: еще за год миллиардеры всего мира разыгрывают почетное право купить их в лотерею. Но я читала, что есть там такой загончик для нищебродов, в котором можно постоять всего за каких-нибудь 200 евро и посмотреть на эту роскошь, как кухаркины дети на барскую елку.

Мы уже открыли дверь нашего номера, застыв на пороге от благородной красоты: бело-золотые кровати, тяжелые зеленые шторы, — как мимо нас бой в униформе прокатил тележку с пирамидой из пяти чемоданов. Дверь напротив нашей отворилась, и губастая брюнетка обиженно воскликнула:

— Сколько можно ждать!

Мы поняли, что обречены на счастливое соседство.

Время было позднее. Но, даже не распаковав чемоданы, мы все-таки выскочили на ночную улицу.

Про Вену нам наговорили всякого.

— Нет ничего скучнее, чем Новый год в Вене, — рассказывал Машке на работе Слава, завзятый путешественник. — Туда надо ездить до Рождества, когда работают все уличные базарчики, на каждом углу наливают глинтвейн — там его называют глювайн — и жарят сосиски. Но как только в день Рождества бьет 12 часов, карета превращается в тыкву. Все закрывается, даже большинство ресторанов, улицы пустеют, и по ним бродят только передвижные отряды китайцев по сто человек. Ну и погода ужасная: ветер и дождь.

Пока ничего из этих предсказаний не сбылось. В Вене падал мягкий белый снежок. Мимо нас цокали копытами лошади, везущие по прянично-красочным улочкам старинные фиакры с кучерами в высоких цилиндрах и глазеющими по сторонам седоками. А недалеко от отеля мы натолкнулись на женщин в бальных платьях и мужчин во фраках, столпившихся перед входом в роскошный дворец: в Вене начались балы. Казалось, вокруг нас течет какое-то другое время.

— По бокалу шампанского? — спросила Машка, когда мы вернулись в отель после прогулки.

Наверху работал лаунж-бар, мы зашли, огляделись…

— О! Девочки! Давайте к нам! — замахал сидящий за одним из столиков охранник Гена.

Второй — рыжий — парень застенчиво молчал, моргая широко распахнутыми диковатыми глазами: он здесь был явно не в своей тарелке.

Меньше всего, приехав в Вену и попав в логово богачей, мы, две незамужние подруги, мечтали провести вечерок с российскими телохранителями. Но Гена уже подскочил к Машке и, весело заглядывая ей в глаза, пробасил:

— Счас выпить принесу. Нам тут бесплатно!

Машка замотала головой, огляделась. Все столики были заняты, и совсем не молодыми миллионерами: за ними сидели пожилые пары, трогательно держась за руки.

Между тем Гена уже тащил четыре бокала с шампанским, хотя два стакана виски стояли у них на столе.

— Почему вас поят бесплатно? — удивилась Машка, когда мы все же уселись за их стол.

— Боятся русских богатырей! Держитесь нас, девочки, — хохотнул Гена, демонстрируя бугры мускулов под футболкой. Но потом все же добавил: — Здесь по ключу от люкса можно хоть весь вечер на халяву пить. А у нас, как у охраны, есть дубликаты от хозяйского номера!

— И кто у вас хозяин? — поинтересовалась любопытная Машка.

— Фиг знает. Меня через агентство наняли. Повезло. Да и охранять вроде надо будет не его.

— А кого?

— Телку. Какое-то там у нее зашибенное украшение. Забейте. Вас как зовут? Маша и Лена? Ну, за знакомство!

Но выпить за знакомство не удалось. В лаунж-бар зашел переодевшийся в костюм Михаил со своей девицей: она была с немыслимым декольте.

— Сиськи только что сделала! — хмыкнула Машка. Она заслуженно гордилась этой натуральной частью своего тела. И не выносила обладательниц силиконовых подделок.

Но охранники разговор не поддержали. Они оба как-то сжались, словно хотели слиться с обивкой кресел, но это им не удалось. Михаил их заметил и размашисто зашагал к нашему столику:

— Вы чего тут?!

— Мы… Нас… Девочки пригласили. Вы же сказали, понадобимся только утром… — забормотал Геннадий.

Девица смерила нас презрительным взглядом. Но мы решили мужиков не сдавать.

— Хотели поболтать. Так соскучились по русской речи! — сладко пропела Машка, глядя на Михаила.

— А вы откуда? — оторопел он.

— Из Москвы. Уже пять часов вдали от родины!

Михаил хмыкнул. В этот момент сидящие рядом с нами престарелые голубки вспорхнули и двинулись к выходу. Михаил и девица — ее звали Жанна — плюхнулись за соседний столик.

— Хорошего всем вечера. Мы спать! — тут же вскочил Гена. И они с насупленным Архипом быстро ретировались.

— Вы прямо как снотворное, — повернулась к Михаилу Машка. — Только зашли — и охрану сразу сморило…

— Неправда. Не все со мной сразу засыпают. Жанночка, подтверди! — игриво начал Михаил и, заметив недовольство в глазах спутницы, быстро заткнул его огромным меню:

— Котик, закажи себе что-нибудь. А вы здесь на отдыхе? — снова обратился он к Машке.

Лучше бы ему было не задевать эту минную растяжку.

— Нет, мы здесь по работе!

— В Новый год?

— Журналисты работают без выходных! — заявила Машка. — Проверяем, кто из незадекларировавших доходы граждан отдыхает в дорогих отелях…

Михаил все еще улыбался, но в его серых глазах вдруг появилась сталь.

— Ладно, шучу. На конгресс промышленников приехали.

— А мы приехали отметить помолвку, — напомнила о себе Жанна, косясь на мою подругу ревнивым огненным глазом. — Миша купил билеты, и мы пойдем на новогодний концерт. Который по телеку. Это такое чудо, да, лапуля?

Вот так всегда, вздохнула я про себя. Мечтаешь ты, а осуществляют мечту другие. Впрочем, оказалось, одинаково мечтают не все.

— Ох уж эти женщины! — картинно закатил глаза Михаил. — Им мало получить в подарок дорогую цацку — надо еще, чтобы ее показали по всем телеящикам мира! Нормальные мужики 1 января только к обеду глаза продерут и холодной рюмочкой водки освежатся. А мы в 10 утра будем как дураки сидеть в филармонии и слушать вальсы-шмальсы!

— Зайчик, я же просила тебя не ругаться! — капризно протянула девица. — Мы в Европе!

Было видно, что в этой паре читает нравоучения именно она.

— Ой, этот концерт — наша мечта! Только билеты такие дорогие, — начала я, но Машка под столом пнула меня ногой. В таком месте не говорят о том, что тебе не по карману.

Вдруг лицо Жанны вытянулось. Я оглянулась: в бар вошла мамаша Михаила. На этот раз она была во всем лиловом, даже на носу громоздились большие очки в лиловой оправе, сквозь которые сверкали умные любопытные глаза — она была похожа на провинциальную учительницу, если бы ее сыграла в кино Мэрил Стрип.

— Она что, так и будет везде за нами таскаться? — прошипела девица у меня за спиной.

Ответить Михаил не успел: дама уже подходила к их столику, бесцеремонно уселась, кивнув нам с Машкой. И строгим голосом сказала Жанне:

— Слава богу, у тебя хватило ума не надеть ее сюда! Я уже боялась.

— Ма-ма! — прошипел Михаил.

— Я сама решаю, что мне носить. — Девица хотела по привычке поджать губы, но свеженакачанные шины не поддались.

— С тебя станется потерять украшение стоимостью с дом на Лазурке. Ты не умеешь ценить вещи!

— Мои вещи! Ваш сын ее мне подарил! — отчеканила Жанна. И повернулась к Михаилу:

— Пойдем выпьем коктейль у стойки!

Михаил сделал матери большие глаза и зашагал за избранницей к бару.

Мы уже решили покинуть поле битвы, как Инна Львовна повернулась к нам и сказала так, будто мы с ней только что прервали задушевную беседу:

— Нет, ну и как вам? Вот скажите честно: разве она ему пара?

Я посмотрела на щебечущих у стойки Михаила с Жанной и поняла, что ответить честно будет трудно.

По мнению любого мужчины, девица выше его на голову с фигурой куклы Барби — с тончайшей талией, по-коровьи огромными бархатными глазами и роскошной гривой вьющихся волос — отличная пара. По крайней мере, даже самые стойкие старички в зале дружно повернулись в сторону Жанны, приоткрыв вставные челюсти. Но является ли она идеальной супругой с точки зрения будущей свекрови…

— Как можно на такой жениться? — продолжила Инна Львовна. — Вот вы люди взрослые. — Тут Машка вздрогнула. — Согласитесь, в жены надо брать девушку надежную, любящую, серьезную. А не такую… Певичку из бара. Посмотрите сами — о чем с ней разговаривать?

Я подумала: мужчины редко выбирают жен для того, чтобы поговорить. Но Инна Львовна не могла с этим смириться:

— Я ее спрашиваю: ты хоть что-то читаешь? Да, говорит. Много читаю. Вконтакте, в инстаграме. Про принятие себя, про диеты, про то, как осознать свои истинные желания. Представляете? В наше время невесты перед свадьбой поваренную книгу читали! Нет, конечно, пусть Миша женится, его выбор. Но если он останется без денег, эта фифа пробудет с ним ровно два часа, чтобы вещи собрать!

— Миша может потерять свои деньги? — заинтересовалась Машка.

— Тьфу на вас! — замахала дама. — Я это так, образно…

— Тогда рано волноваться. Сколько богатых мужчин прожили в счастливом убеждении, что молоденькие жены любят их за ум, мудрость и красоту.

Тут уже я толкнула Машку в бок.

— Но, конечно, ваш сын достоин самого лучшего! — исправилась Машка. — Чем он, кстати, занимается?

Дама мягко улыбнулась:

— Разве поймешь? Что-то там в компьютере…

— Да, сейчас многие набивают себе состояния прямо на клавиатуре, — вздохнула Машка и не удержалась: — Какое же украшение может стоить как дом на Лазурке? Прямо заинтриговали!

Инна зарумянилась от удовольствия.

— О! Это такая история! Мистическая! Роман можно писать!

Но потом быстро сдулась:

— Правда, Миша просил не рассказывать. Он совсем как ребенок. Влюбился в эту дуру и сказал, что подарит ей такое, чего ни у кого нет. И ведь подарил! А теперь я боюсь, что Жанка или сама потеряет, или ее обворуют. Есть желающие… Пришлось даже охрану нанять.

— Да что это, что? — с чисто журналистской настырностью добивалась своего Машка. — Не бойтесь, я умею хранить тайны.

Я засмеялась неслышимым сатанинским смехом.

Глаза Инны Львовны сверкнули.

— Никому? — заговорщически спросила она, наклоняясь над столиком. Было видно, что желание похвастаться сейчас разорвет ее изнутри.

— Мама, тебе что заказать? — некстати крикнул от стойки Михаил. И лиловая дама опять передумала:

— Потом. Если разрешит, я вам даже покажу. О! Вы удивитесь!

— Как думаешь, что это может быть? — не унималась любопытная Машка, когда мы уже добрались до своего номера и улеглись в белоперинные кровати. Нет для нее худшей пытки, чем нераскрытая тайна.

— Да какая разница! Нас это не касается! — проворчала я, выключая светильник. И ошиблась.

Подробнее читайте об этом в романе Инны Бачинской «Маятник судьбы».