«Метаморфозы» любимы читателями. Многие их поколения отстаивали право любить Овидиеву эпопею — вопреки сдержанности или прямой хуле ученых и критиков. Как бы вечным образцом остается эпизод, описанный Гете в десятой книге «Поэзии и правды»: на нападки Гердера, обличавшего поэму Овидия в «неестественности», молодой поэт мог ответить лишь одно: что «для юношеской фантазии ничто не может быть приятнее, как пребывать в тех светлых и дивных областях с богами и полубогами и быть свидетелями их деяний и страстей».

Слова Гете могли бы повторить читатели всех веков. Они принимали книгу сразу и безоговорочно. В своде латинских настенных, надгробных и иных надписей римской эпохи сохранилось немало стихотворных цитат; из них около пятисот приходится на долю «Энеиды», которую учили в школе, и около трехсот — на долю «Метаморфоз», которые читали по сердечному влеченью. Создатели новой европейской литературы — Петрарка и Боккаччо — по «Метаморфозам» узнавали все богатство греческих сказаний. И в более позднее время, когда в обиходе ученых появились и другие античные своды мифов, читатель все же остался верен «Метаморфозам» — не только самому обширному, включающему около 250 сюжетов, но и самому увлекательному их изложению.

Увлекательны, конечно, сами мифы; увлекательна объединяющая их тема — метаморфоза. Мир, где всякое событие должно окончиться превращеньем, — мир заведомо волшебный, открывающий огромные просторы для воображения художника. Но Овидий излагал известные читателю предания — и поэтому сила его воображения поневоле оказалась направленной на воплощение этого мира. Художническое деяние Овидия — в том, что он сумел населить фантастический мир зримыми, осязаемыми предметами и образами. Залог этого деянья — то явление поэтического искусства Овидия, которое следует назвать концентрацией художественных средств.

В чем его суть?

Прежде всего — в отсечении всего лишнего: чрезмерно конкретных мотивировок, второстепенных подробностей, моментов действия, не относящихся к чему-то самому важному для поэта. Если в «Гимне Деметре» Каллимаха Эрисихтон срубает священный дуб потому, что строит себе дом, то у Овидия он делает это просто как нечестивец (VIII, 741 слл.) Если поэту нужно рассказать о злодеяньях Медеи, он может оборвать рассказ на моменте убийства Пелия и дальше оставить даже без упоминания его дочерей, обманутых соучастниц преступления (VII, 349 слл.).

Второе важнейшее орудие концентрации — это отбор деталей. Детали слагаются в сцены, сцены — в эпизоды; но деталей «неработающих», остающихся без нагрузки, нет. Возьмем для примера эпизод битвы Кадма со змеем (III, 14-100). Кадм следует за коровой, которая, по предсказанию, должна привести его к месту, где ему определено оракулом заложить город. Путь едва обозначен, описания ландшафта нет, как нет его и при упоминании «незнакомых полей и гор», где корова остановилась (хотя психологически такое описание было бы оправдано: первый взгляд героя на новую отчизну…). Кадм должен принести жертву и посылает прислужников за водой; прежде никакие спутники Кадма не упоминались, рассказ о нем шел в единственном числе, — но как только они понадобились для действия, поэт вводит их, и не подумав о какой-либо прозаической мотивировке. Спутники Кадма идут по воду. И вот тут Овидию необходимы приметы ландшафта: девственный лес, заросшая лозняком сводчатая пещера, из которой бьет ключ. Все это — любимые пейзажные мотивы в «Метаморфозах» (и не только в них); и мотивов этих ровно столько, чтобы внушить читателю ощущение, что место это священно. Поэтому смело введенное в той же фразе упоминание о змее не выглядит неожиданностью, да и само чудовище сразу же оказывается причастным миру святынь; и поскольку он посвящен Марсу, самое первое его описание дает понять, что перед нами змей сказочный: у него три жала и три ряда зубов (из которых потом вырастут воины). И на всем протяжении эпизода накапливаются детали, призванные показать огромность и сверхъестественность дракона: приподняв половину туловища, он смотрит на кроны деревьев сверху; он равен величиной созвездию Змея (еще раз подчеркнута причастность высшему миру!); чешуя его так тверда, что отражает удар, способный сокрушить башни, а земля гудит, когда чешуя скребет по ней; проползая, змей валит деревья и тащит их, как вздувшийся от дождей поток; наконец, когда убитое чудовище пригвождено к дубу, дерево пригибается под его тяжестью (поразительная по наглядности деталь!). Даже все эпитеты, характеризующие змея, отобраны для того, чтобы подчеркнуть его величину и необычайность: он «особо отмечен гребнем и золотом», «иссиня-черен», у него «огромные кольца» и тело, «занимающее много пространства» (мы нарочно приводим определения в буквальном переводе). Спутники Кадма пришли к источнику: звенит наполняемая водой урна (деталь крупным планом); появился дракон: урна падает из рук (возврат к тому же крупному плану). На убиении пришельцев змеем Овидий почти не задерживается (а как было бы соблазнительно дать своего «Лаокоонта»!). Кадм ждет спутников: «солнце сделало короткими тени». До сих пор время не играло роли для Овидия, и мы не знаем, долго ли шел Кадм из Дельф, утром или ночью пришел он, — но как только действие требует этого, поэт хоть в одной строке рисует картину полдня (именно рисует, а не говорит: «наступил полдень»). Бой со змеем изображается как быстрая смена отдельных действий; взгляд поэта все время переходит с чудовища на одетого в львиную шкуру героя (деталь как бы пророческая: Кадм должен основать Фивы, будущую родину одетого в львиную шкуру змееборца Геракла). Но дальше внимание задерживается на чудовище: теперь поэт множит приметы его ярости, называет новые опасности, угрожающие герою: ядовитое дыханье змея, ядовитая кровь. Наконец враг побежден; теперь Кадм сам созерцает его огромность — и тут-то, когда змеем занято внимание и героя и читателя, раздается предсказание будущей метаморфозы, самим повтором слов тесно связывающее грядущее и настоящее: «Что ты, сын Агенора, глядишь на погубленного Змея? Будут глядеть и на тебя в облике змея!»

Так концентрирует Овидий изобразительные средства, точным расчетом достигая нужного ему действия на читателя. Но действие это двойственно. С одной стороны, поэт отказывается от скрупулезности мотивировок, от точного изображения места и времени, от эпической, гомеровской полноты — традиции договаривать о происходящем все до конца, — и взамен этого вводит детали космические и символические, призванные связать совершающееся сейчас с прошлым и будущим, со всем мирозданьем. Этим Овидий достигает ясного ощущения, что изображаемый им мир есть мир волшебный, фантастический, в котором все взаимопереплетено и все возможно. С другой стороны, поэт явно отдает предпочтение деталям наглядным, зрительным. Он не напишет просто, что змей еще пуще разъярился, — он покажет и раздувшуюся шею, и источающую белесую пену пасть чудовища. Благодаря обилию таких деталей фантастический мир поэмы приобретает особую зримость, пластическую реальность. Ее поэт умеет сохранить даже при описании ключевого фантастического события каждого эпизода — самого превращения.

Метаморфозу Овидий никогда не изображает мгновенной: обличье человека постепенно становится обличьем другого существа; у Кикна седые волосы становятся белыми перьями, шея удлиняется, пальцы соединяются красной перепонкой, тело одевается опереньем, лицо вытягивается в неострый клюв (II, 373-376). Метаморфоза в поэме — совершающийся у читателя на глазах процесс, а впечатление от нее тем сильнее, что обычно процесс этот оказывается продолжением — неожиданным и волшебным — только что совершавшегося действия. Кикн громко оплакивал Фаэтона — но вдруг голос его стал тонким, и началось превращение; Каллисто с мольбой протягивала к Юноне руки — но вдруг они стали покрываться шерстью (II, 477-478); Скилла, Алкиона, Эсак превращаются в птиц уже на лету, бросившись в море. «Эффект присутствия» усиливается у читателя еще и тем, что поэт никогда не говорит ему заранее, во что превратится персонаж: момент называния нового существа оттягивается как можно дальше. Метаморфоза у Овидия есть действие — и потому она зрима воочию; но она есть действие внезапное и непредвидимое по результату — и потому она остается для читателя-зрителя чудом.

Атмосфера чуда разлита во всей поэме: чуда художнического могущества, которое позволило нечто как будто бы невоплотимое — воплотить в пластически-зримых образах. Недаром девятнадцать веков спустя другой гений художнического преображения мира — Пабло Пикассо — продолжил это чудо, сделав явленный в слове мир «Метаморфоз» видимым в буквальном смысле, отыскав для него равноценное графическое воплощение.

Принцип пластической наглядной изобразительности выдержан в поэме так строго, что сам по себе способен обеспечить единство ее многочисленных эпизодов. Но именно в единстве «Метаморфозам» обычно отказывают, ссылаясь на очевидную искусственность и слабость (а иногда и отсутствие) мотивировок, объясняющих переход от одного рассказа именно к этому, а не к другому. Но это — мотивировки внешние, фабульные. Между тем человека XX столетия кино научило, что секрет художественного воздействия, производимого монтажом, заключен в сопоставлении всего содержания смежных кадров, а не во внешней мотивированности переходов. И если сопоставлять в поэме Овидия все содержание эпизодов, следующих друг за другом, то обнаруживается глубокая художественная оправданность именно этого, а не иного их порядка.

Овидий начинает повествование с первой величайшей метаморфозы: превращения хаоса в космос (I, 5-88); но космос — благой миропорядок — постепенно подвергается порче, пока в смене веков (I, 89-150) дело не доходит до бунта гигантов (I, 151-162) и преступления Ликаона (I, 163-264); после такого падения остается только одно: возврат к хаосу (потоп — I, 262-312), — и лишь милость богов дает возможность вновь населить землю (Девкалион и Пирра — I, 313-437); наконец, убиение Аполлоном Пифона завершает победу над силами хаоса. Так первые семь искусно скомпонованных эпизодов тематически объединяются в цельный раздел, охватывающий время становления мира. Следующий большой раздел можно было бы по его теме озаглавить «Любовь богов». Открывает его рассказ об Аполлоне и Дафне — своеобразный эпиграф ко всему дальнейшему, призванный показать, что отныне, в упорядоченном мире, высшая власть принадлежит любви. И далее, утверждая эту мысль, разворачивается (I, 452-582) большая драма: любовь Юпитера к Ио, ревность Юноны, муки превращенной в корову девушки (кульминация), начало спасения — убийство Аргуса, оттянутое вставным рассказом арго-убийцы Меркурия о любви Пана к Сиринге (полная аналогия рассказу о Дафне), и счастливый финал, — вот пять актов этой драмы (I, 583-749). Затем в действие вводятся дети богов и земных женщин или нимф: Эпаф, сын Ио, и Фаэтон, сын Солнца, непременно желающий доказать Эпафу свое божественное происхождение. Рассказ о Фаэтоне (I, 750 — II, 400) — как бы реминисценция из первого раздела: мир снова чуть было не вернулся к хаосу. И он же — завязка темы, почти столь же важной в поэме, как тема любви: смертный впервые берется тягаться с богами. Метаморфозы Гелиад и Кикна позволяют подверстать миф к поэме о превращениях. Следующий рассказ — о любви Юпитера к Каллисто и ревности Юноны (II, 401-533) — прямо перекликается с мифом об Ио, как примыкающий к нему эпизод любви Аполлона к Корониде (II, 534-835) — с мифом о Дафне. Однако эта симметрическая композиция затушевана тем, что в последний эпизод вмонтирован ряд вставных и дополнительных рассказов: рассказ вороны о дочерях Кекропа влечет за собой рассказ о превращении Аглавры, виновной перед Меркурием, в камень и таком же превращении Батта и т. д. Замыкает второй раздел рассказ о похищении Европы (II, 836-875), и он же служит переходом к следующему разделу: сказаниям, связанным с Фивами, основанными братом Европы Кадмом (III, 1 — IV, 606). Рассказ о самом Кадме служит как бы рамкой раздела: вначале герой слышит предсказание о том, что превратится в змея, в конце метаморфоза совершается; в промежутке же идут рассказы о внуках Кадма: Актеоне, Вакхе и его врагах (со множеством вставных эпизодов, многообразно между собою переплетенных), Меликерте. Рассказав о роде Агенора, отца Кадма, Овидий переходит к рассказу о потомках Агенорова брата Бела — Акризии, Данае и Персее; длинный рассказ занимает весь четвертый раздел (IV, 607 — V, 249). Пятый раздел посвящен гневу богов (V, 250 — VI, 420) и, таким образом, контрастно симметричен второму (о любви богов). Начинают и кончают его рассказы о состязанье богов с низшими существами в искусстве пения: Муз с Пиеридами, Аполлона с Марсием; в середине стоят мифы о соперничестве смертных женщин — Ниобы и Арахны — с богинями. Песни Муз и Пиерид, описание рисунков на тканях Минервы и Арахны дают поэту дополнительную возможность обогатить тот же мотив новыми эпизодами.

Шестой и самый большой раздел поэмы (VI, 421 — IX, 446) посвящен веку героев; многосложное переплетение мифов, связанных с Аттикой, с походом аргонавтов, с калидонской охотой, с Гераклом, завершается упоминанием о том, что Минос и Эак стали дряхлы: век героев прошел. Но прежде чем перейти ко времени Троянской войны, которое у древних считалось уже историческим, Овидий вводит еще один раздел (IX, 447 — XI, 193) — о любви несчастной и «недозволенной»: о потере возлюбленных (Орфей и Эвридика, Аполлон и Кипарис, Аполлон и Гиацинт, Венера и Адонис), о любви к брату (Библида), к отцу (Мирра), к статуе (Пигмалион)…

События «исторического периода» распределены на четыре раздела: предыстория Троянской войны (XI, 194-785); Троянская война от жертвоприношения Ифигении до превращения Гекубы (XII, 1 — XIII, 622), причем события, изображенные в «Илиаде», не пересказываются, а замещаются повествованиями Нестора о кентаврах и лапифах, о Периклимене и Геркулесе; странствия Энея (XIII, 623 — XIV, 440); италийские сказания (XIV, 441 — XV, 745). Венцом всей огромной цепи метаморфоз призваны стать рассказ о превращении Юлия Цезаря в звезду и предреченное обожествление Августа (этот мотив подготовлен в последнем разделе — обожествлениями Энея, Ромула, Герсилии).

Границы разделов почти нигде не совпадают с членением на книги; более того, иногда цельный эпизод переходит из книги в книгу. Это ясно говорит о том, что Овидий стремился не к четкому композиционному делению; его цель — создать впечатление непрерывности повествования, написать «carmen perpetuum» — «непрерывную песнь» (I, 4). Этому же способствуют ясно ощущаемые читателем аналогии или контрасты настроений или мотивов в смежных эпизодах, мотивные реминисценции, заставляющие вспомнить какой-либо из эпизодов предшествующих и увидеть в нем предвосхищение будущего (например, превращенье в растения любимых Аполлоном Кипариса и Гиацинта заставляет вспомнить о метаморфозе Дафны). В то же время читательский интерес непрестанно поддерживается полной непредсказуемостью того, где и когда этот эпизод будет происходить. Место действия поэмы в целом — вся вселенная, время действия — от сотворения мира до современности поэта. Мгновенные перемещения богов, полет Медеи в колеснице, запряженной драконами, Персея — на крылатых сандалиях и т. п. — вот внешние мотивировки внезапных смен места действия даже внутри отдельных эпизодов. Вставные эпизоды в рассказах персонажей переносят читателя не только в другое место, но и в прошлое, прерывая мнимохронологическую последовательность событий. Сама композиция «Метаморфоз», — все время подгоняющая читательский интерес вперед, к новому и неожиданному, и вместе с тем аналогиями и контрастами мотивов оживляющая в памяти прежнее, прочитанное, — динамически напряжена в этом двойственном устремлении.

Ныне хочу рассказать про тела, превращенные в формы

Новые. Боги, — ведь вы превращения эти вершили, —

Дайте ж замыслу ход и мою от начала вселенной

До наступивших времен непрерывную песнь доведите.

Солнца высокий дворец подымался на стройных колоннах,

Золотом ясным сверкал и огню подражавшим пиропом59.

Поверху был он покрыт глянцевитой слоновою костью,

Створки двойные дверей серебряным блеском сияли.

⁵ Материал превзошел мастерство, — затем, что явил там

Мулькибер60 глади морей, охватившие поясом земли;

Круг земной показал и над кругом нависшее небо.

Боги морские в волнах: меж ними Тритон громогласный,

Непостоянный Протей, Эгеон, который сжимает

¹⁰ Мощным объятьем своим китов непомерные спины.

Также Дорида с ее дочерьми; те плавали в море,

Эти, присев на утес, сушили свой волос зеленый,

Этих же рыбы везли; лицом не тождественны были

И не различны они, как быть полагается сестрам.

¹⁵ А на земле — города, и люди, и рощи, и звери,

Реки и нимфы на ней и разные сельские боги.

Сверху покрыты они подобьем блестящего неба.

Знаков небесных по шесть на правых дверях и на левых.

Только дорогой крутой пришел туда отпрыск Климены,

²⁰ В дом лишь вошел он отца, в чьем не был отцовстве уверен,

Тотчас направил шаги к лицу родителя прямо

И в отдалении стал; не в силах был вынести света

Ближе. Сидел перед ним, пурпурной окутан одеждой,

Феб на престоле своем, сиявшем игрою смарагдов.

²⁵ С правой и левой руки там Дни стояли, за ними

Месяцы, Годы, Века и Часы в расстояниях равных;

И молодая Весна, венком цветущим венчана;

Голое Лето за ней в повязке из спелых колосьев;

Тут же стояла, грязна от раздавленных гроздьев, и Осень;

³⁰ И ледяная Зима с взлохмаченным волосом белым.

Вот приведенного в страх новизною предметов с престола

Юношу Феб увидал все зрящими в мире очами.

«В путь для чего ты пошел? Что в этом дворце тебе надо,

Чадо мое, Фаэтон? Тебя ли отвергну?» — промолвил.

³⁵ Тот отвечает: «О свет всеобщий великого мира,

Феб, мой отец, если так называть себя мне позволяешь,

Если Климена вины не скрывает под образом ложным!

Дай мне, родитель, залог, по которому верить могли бы,

Что порожден я тобой, — отреши заблужденья от духа».

⁵⁰ Так он сказал. И отец лучи отложил, что сияли

Вкруг головы у него, велел пододвинуться ближе

И, обнимая его, — «Не заслужено, — молвит, — тобою,

Чтобы отверг я тебя, — Климена правду сказала.

А чтоб сомненье твое уменьшилось, дара любого

⁵⁵ Ныне проси, и я дам. Свидетель — болото61, которым

Клясться боги должны, очам незнакомое нашим».

Только он кончил, а тот колесницу отцовскую просит,

Права лишь день управлять крылоногими в небе конями.

И пожалел тут отец, что поклялся; три и четыре

⁵⁰ Раза качнул головой лучезарной, сказав: «Безрассудна

Речь моя после твоей. О, если б мог я обратно

Взять обещанья! Поверь: лишь в этом тебе отказал бы.

Я не советую, сын. Опасны твои пожеланья.

Много спросил. Фаэтон! Такие дары не подходят,

⁵⁵ Сын мой, ни силам твоим, ни вовсе младенческим годам.

Смертного рок у тебя, а желанье твое не для смертных.

Больше того, что богам касаться дозволено горним,

Ты домогаешься. Пусть о себе мнит каждый, как хочет,

Все же не может никто устоять на оси пламеносной,

⁶⁰ Кроме меня одного. И даже правитель Олимпа

Сам, что перуны стремит ужасной десницей, не станет

Сей колесницы вести. А кто же Юпитера больше?

Крут поначалу подъем; поутру освеженные кони

Всходят едва по нему. Наивысшая точка — на полдне.

⁶⁵ Видеть оттуда моря и земли порой самому мне

Боязно, грудь и моя, замирая, от страха трепещет.

Путь — по наклону к концу, и надо уверенно править.

Даже Тетида62, меня внизу в свои воды приемля,

Страхом объята всегда, как бы я не низринулся в пропасть.

⁷⁰ Вспомни, что небо еще, постоянным влекомо вращеньем,

Вышние звезды стремит и движением крутит их быстрым.

Мчусь я навстречу, светил не покорствуя общему ходу;

Наперекор я один выезжаю стремительным кругом.

Вообрази, что я дам колесницу. И что же? Ты смог бы

⁷⁵ Полюсов ход одолеть, не отброшенный быстрою осью?

Или, быть может, в душе ты думаешь: есть там дубровы,

Грады бессмертных богов и дарами богатые храмы?

Нет — препятствия там да звериные встретишь обличья!63

Чтоб направленье держать, никакой не отвлечься ошибкой,

⁸⁰ Должен ты там пролетать, где Тельца круторогого минешь,

Лук гемонийский64 и пасть свирепого Льва; Скорпиона,

Грозные лапы свои охватом согнувшего длинным,

И по другой стороне — клешнями грозящего Рака.

Четвероногих сдержать, огнем возбужденных, который

⁸⁵ В их пламенеет груди и ноздрями и пастями пышет,

Будет тебе нелегко. И меня еле терпят, едва лишь

Нрав распалится крутой, и противится поводу выя.

Ты же, — чтоб только не стать мне даятелем смертного дара, —

Поберегись, — не поздно еще, — измени пожеланье!

⁹⁰ Правда, поверив тому, что родился от нашей ты крови,

Верных залогов ты ждешь? Мой страх тебе — верным залогом!

То, что отец я, — отца доказует боязнь. Погляди же

Мне ты в лицо. О, когда б ты мог погрузить свои очи

В грудь мне и там, в глубине отцовскую видеть тревогу!

⁹⁵ И, наконец, посмотри, что есть в изобильной вселенной:

Вот, из стольких ее — земных, морских и небесных —

Благ попроси что-нибудь, — ни в чем не получишь отказа.

От одного воздержись, — что казнью должно называться,

Честью же — нет. Фаэтон, не дара, но казни ты просишь!

¹⁰⁰ Шею зачем мне обвил, неопытный, нежным объятьем?

Не сомневайся во мне — я клялся стигийскою влагой, —

Все, что желаешь, отдам. Но только желай поразумней».

Он увещанья скончал. Но тот отвергает советы;

Столь же настойчив, горит желаньем владеть колесницей.

¹⁰⁵ Юношу все ж наконец, по возможности медля, родитель

К той колеснице ведет высокой — изделью Вулкана.

Ось золотая была, золотое и дышло, был обод

Вкруг колеса золотой, а спицы серебряны были.

Упряжь украсив коней, хризолиты и ряд самоцветов

¹¹⁰ Разных бросали лучи, отражая сияние Феба.

Духом отважный, стоит Фаэтон изумленный, на диво

Смотрит; но вечно бодра, уже на румяном востоке

Створы багряных дверей раскрывает Аврора и сени,

Полные роз. Бегут перед ней все звезды, и строй их

¹¹⁵ Люцифер65 гонит; небес покидает он стражу последним.

Видя его и узрев, что земли и мир заалели

И что рога у луны на исходе, истаяли будто,

Быстрым Орам66 Титан приказал запрягать, — и богини

Резвые вмиг исполняют приказ; изрыгающих пламя,

¹²⁰ Сытых амброзией, вслед из высоких небесных конюшен

Четвероногих ведут, надевают им звонкие узды.

Сына лицо между тем покрывает родитель священным

Снадобьем, чтобы терпеть могло оно жгучее пламя;

Кудри лучами ему увенчал и, в предчувствии горя,

¹²⁵ Сильно смущенный, не раз вздохнул тяжело и промолвил:

«Ежели можешь ты внять хоть этим отцовским советам,

Сын, берегись погонять и крепче натягивай вожжи.

Кони и сами бегут, удерживать трудно их волю.

Не соблазняйся путем, по пяти поясам вознесенным.

¹³⁰ В небе прорезана вкось широким изгибом дорога,

Трех поясов широтой она ограничена: полюс

Южный минует она и Аркт67, аквилонам соседний.

Этой дороги держись: следы от колес ты заметишь.

Чтоб одинаковый жар и к земле доносился и к небу,

¹³⁵ Не опускайся и вверх, в эфир, не стреми колесницу.

Если выше помчишь — сожжешь небесные домы,

Ниже — земли сожжешь. Невредим серединой проедешь.

Не уклонился бы ты направо, к Змею витому,

Не увлекло б колесо и налево, где Жертвенник плоский.

¹⁴⁰ Путь между ними держи. В остальном доверяю фортуне, —

Пусть помогает тебе и советует лучше, чем сам ты!

Я говорю, а уже рубежи на брегах гесперийских68

Влажная тронула ночь; нельзя нам долее медлить.

Требуют нас. Уже мрак убежал и Заря засветилась.

¹⁴⁵ Вожжи рукою схвати! А коль можешь еще передумать,

Не колесницей моей, а советом воспользуйся лучше.

Время еще не ушло, и стоишь ты на почве не зыбкой,

Не в колеснице, тебе не к добру, по незнанью, желанной.

Лучше спокойно смотри на свет, что я землям дарую».

¹⁵⁰ Юноша телом своим колесницу легкую занял,

Встал в нее, и вожжей руками коснулся в восторге,

Счастлив, и благодарит отца, несогласного сердцем.

Вот крылатых меж тем, Пироя, Эоя, Флегона,

Этона также, солнца коней, пламеносное ржанье

¹⁵⁵ Воздух наполнило. Бьют ногами засов; и как только,

Внука не зная судьбы, открыла ворота Тетида

И обнаружился вдруг простор необъятного мира,

Быстро помчались они и, воздух ногами взрывая,

Пересекают, несясь, облака и, на крыльях поднявшись,

¹⁶⁰ Опережают уже рождаемых тучами Эвров.

Легок, однако, был груз, не могли ощутить его кони

Солнца; была лишена и упряжь обычного веса, —

Коль недостаточен груз, и суда крутобокие валки,

Легкие слишком, они на ходу неустойчивы в море, —

¹⁶⁵ Так без нагрузки своей надлежащей прядает в воздух

Иль низвергается вглубь, как будто пуста, колесница.

Только почуяла то, понесла четверня, покидая

Вечный накатанный путь, бежит уж не в прежнем порядке.

В страхе он сам. И не знает, куда врученные дернуть

¹⁷⁰ Вожжи и где ему путь. А и знал бы, не мог бы управить!

Тут в лучах огневых впервые согрелись Трионы69,

К морю, запретному им, прикоснуться пытаясь напрасно.

Змий, что из всех помещен к морозному полюсу ближе,

Вялый от стужи, дотоль никому не внушавший боязни,

¹⁷⁵ Разгорячась, приобрел от жары небывалую ярость.

Помнят: и ты, Волопас, смущенный, бросился в бегство,

Хоть и медлителен был и своею задержан повозкой!

Только несчастный узрел Фаэтон с небесной вершины

Там, глубоко-глубоко, под ним распростертые земли.

¹⁸⁰ Он побледнел, у него задрожали от страха колени

И темнотою глаза от толикого света покрылись.

Он уж хотел бы коней никогда не касаться отцовских,

Он уж жалеет, что род свой узнал, что уважена просьба,

Зваться желая скорей хоть Меропсовым70 сыном; несется,

¹⁸⁵ Как под Бореем корабль, когда обессилевший кормчий

Править уже перестал, на богов и обеты надеясь!

Как ему быть? За спиной уж немало неба осталось,

Больше еще впереди. Расстоянья в уме измеряет;

То он на запад глядит в пределы, которых коснуться

¹⁹⁰ Не суждено, а порой на восток, обернувшись, взирает;

Оцепенел, не поймет, как быть, вожжей не бросает, —

Но и не в силах коней удержать и имен их не знает.

В трепете видит: по всем небесам рассеяны чуда

Разнообразные; зрит огромных подобья животных.

¹⁹⁵ Место на небе есть, где дугой Скорпион изгибает

Клешни свои, хвостом и кривым двусторонним объятьем

Вширь растянулся и вдаль, через два простираясь созвездья.

Мальчик едва лишь его, от испарины черного яда

Влажного, жалом кривым готового ранить, увидел, —

²⁰⁰ Похолодел и, без чувств от ужаса, выронил вожжи.

А как упали они и, ослабнув, крупов коснулись,

Кони, не зная преград, без препятствий уже, через воздух

Краем неведомым мчат, куда их порыв увлекает,

И без управы несут; задевают недвижные звезды,

²⁰⁵ Мча в поднебесной выси, стремят без пути колесницу, —

То в высоту заберут, то, крутым спускаясь наклоном,

В более близком уже от земли пространстве несутся.

И в удивленье Луна, что мчатся братнины кони

Ниже, чем кони ее; и дымят облака, занимаясь.

²¹⁰ Полымя землю уже на высотах ее охватило;

Щели, рассевшись, дает и сохнет, лишенная соков,

Почва, седеют луга, с листвою пылают деревья;

Нивы на горе себе доставляют пламени пищу.

Мало беды! Города с крепостями великие гибнут

²¹⁵ Вместе с народами их, обращают в пепел пожары

Целые страны. Леса огнем полыхают и горы:

Тавр Киликийский в огне, и Тмол с Афоном, и Эта;71

Ныне сухая, дотоль ключами обильная Ида72,

Дев приют — Геликон и Гем, еще не Эагров.73

²²⁰ Вот двойным уж огнем пылает огромная Этна;

И двухголовый Парнас, и Кинт, и Эрикс, и Офрис;74

Снега навек лишены — Родопа, Мимант и Микала,75

Диндима и Киферон, для действ священных рожденный.76

Скифии стужа ее не впрок; Кавказ полыхает.

²²⁵ Также и Осса, и Пинд, и Олимп, что выше обоих.

Альп поднебесных гряда и носители туч Апеннины.

Тут увидал Фаэтон со всех сторон запылавший

Мир и, не в силах уже стерпеть столь великого жара,

Как из глубокой печи горячий вдыхает устами

²³⁰ Воздух и чует: под ним раскалилась уже колесница.

Пепла, взлетающих искр уже выносить он не в силах,

Он задыхается, весь горячим окутанный дымом.

Где он и мчится куда — не знает, мраком покрытый

Черным, как смоль, уносим крылатых коней произволом.

²³⁵ Верят, что будто тогда от крови, к поверхности тела

Хлынувшей, приобрели черноту эфиопов народы.

Ливия77 стала суха, — вся зноем похищена влага.

Волосы пораспустив, тут стали оплакивать нимфы

Воды ключей и озер. Беотия кличет Диркею78;

²⁴⁰ Аргос — Данаеву дочь; Эфира — Пиренские воды.79

Рекам, которых брега отстоят друг от друга далеко,

Тоже опасность грозит: средь вод Танаис задымился

И престарелый Пеней, а там и Каик тевфранийский,80

И быстроводный Исмен, и с ним Эриманф, что в Псофиде;81

²⁴⁵ Ксанф, обреченный опять запылать, и Ликорм желтоватый,82

Также игривый Меандр с обратно текущей струею,83

И мигдонийский Мелант, и Эврот, что у Тенара льется;84

Вот загорелся Евфрат вавилонский, Оронт85 загорелся,

Истр и Фасис, и Ганг, Фермодонт с падением быстрым;86

²⁵⁰ Вот закипает Алфей, берега Сперхея пылают;87

В Таге-реке,88 от огня растопившись, золото льется,

И постоянно брега меонийские89 славивших песней

Птиц опалило речных посредине теченья Каистра90.

Нил на край света бежал, перепуган, и голову спрятал,

²⁵⁵ Так и доныне она все скрыта, а семь его устий

В знойном лежали песке — семь полых долин без потоков.

Жребий сушит один исмарийский Гебр со Стримоном,91

Также и Родан, и Рен, и Пад — гесперийские реки,92

Тибр, которому власть над целым обещана миром!

²⁶⁰ Трещины почва дала, и в Тартар проник через щели

Свет и подземных царя с супругою в ужас приводит.

Море сжимается. Вот уж песчаная ныне равнина,

Где было море вчера; покрытые раньше водою,

Горы встают и число Киклад93 раскиданных множат.

²⁶⁵ Рыбы бегут в глубину, и гнутым дугою дельфинам

Боязно вынестись вверх из воды в привычный им воздух;

И бездыханны плывут на спине по поверхности моря

Туши тюленьи. Сам, говорят, Нерей и Дорида94

Вместе с своими детьми в нагревшихся скрылись пещерах.

²⁷⁰ Трижды Нептун из воды, с лицом исказившимся, руки

Смелость имел протянуть, — и трижды не выдержал зноя.

Вот благодатная мать Земля, окруженная морем,

Влагой теснима его и сжатыми всюду ключами,

Скрывшими токи свои в материнские темные недра,

²⁷⁵ Только по шею лицо показав, истомленное жаждой,

Лоб заслонила рукой, потом, великою дрожью

Все потрясая, чуть-чуть осела сама, и пониже

Стала, чем раньше, и так с пересохшей сказала гортанью:

«Если так должно и сто́ю того, — что ж медлят перуны,

²⁸⁰ Бог высочайший, твои? Коль должна от огня я погибнуть,

Пусть от огня твоего я погибну и муки избегну!

Вот уж насилу я рот для этой мольбы раскрываю, —

Жар запирает уста, — мои волосы, видишь, сгорели!

Сколько в глазах моих искр и сколько их рядом с устами!

²⁸⁵ Так одаряешь меня за мое плодородье, такую

Честь воздаешь — за то, что ранения острого плуга

И бороны я терплю, что круглый год я в работе.

И что скотине листву, плоды же — нежнейшую пищу —

Роду людскому даю, а вам приношу — фимиамы?

²⁹⁰ Если погибели я заслужила, то чем заслужили

Воды ее или брат? Ему врученные роком,

Что ж убывают моря и от неба все дальше отходят?

Если жалостью ты ни ко мне, ни к брату не тронут,

К небу хоть милостив будь своему: взгляни ты на оба

²⁹⁵ Полюса — оба в дыму. А если огонь повредит их,

Рухнут и ваши дома. Атлант и тот в затрудненье,

Еле уже на плечах наклоненных держит он небо,

Если погибнут моря, и земля, и неба палаты,

В древний мы Хаос опять замешаемся. То, что осталось,

³⁰⁰ Вырви, молю, из огня, позаботься о благе вселенной!»

Так сказала Земля; но уже выносить она жара

Дольше не в силах была, ни больше сказать, и втянула

Голову снова в себя, в глубины, ближайшие к манам.

А всемогущий отец, призвав во свидетели вышних

³⁰⁵ И самого, кто вручил колесницу, — что, если не будет

Помощи, все пропадет, — смущен, на вершину Олимпа

Всходит, откуда на ширь земную он тучи наводит,

И подвигает грома, и стремительно молнии мечет.

Но не имел он тогда облаков, чтоб на землю навесть их,

³¹⁰ Он не имел и дождей, которые пролил бы с неба.

Он возгремел, и Перун, от правого пущенный уха,

Кинул в возницу, и вмиг у него колесницу и душу

Отнял зараз, укротив неистовым пламенем пламя.

В ужасе кони, прыжком в обратную сторону прянув,

³¹⁵ Сбросили с шеи ярмо и вожжей раскидали обрывки.

Здесь лежат удила, а здесь, оторвавшись от дышла,

Ось, а в другой стороне — колес разбившихся спицы;

Разметены широко колесницы раздробленной части.

А Фаэтон, чьи огонь похищает златистые кудри,

³²⁰ В бездну стремится и, путь по воздуху длинный свершая,

Мчится, подобно тому, как звезда из прозрачного неба

Падает или, верней, упадающей может казаться.

На обороте земли, от отчизны далеко, великий

Принял его Эридан95 и дымящийся лик омывает.

³²⁵ Руки наяд-гесперид огнем триязычным сожженный

Прах в могилу кладут и камень стихом означают:

«Здесь погребен Фаэтон, колесницы отцовской возница:

Пусть ее не сдержал, но, дерзнув на великое, пал он».

И отвернулся отец несчастный, горько рыдая:

³³⁰ Светлое скрыл он лицо; и, ежели верить рассказу,

День, говорят, без солнца прошел: пожары — вселенной

Свет доставляли: была и от бедствия некая польза.

Мать же Климена, сказав все то, что в стольких несчастьях

Должно ей было сказать, в одеяниях скорбных, безумна,

³³⁵ Грудь терзая свою, весь круг земной исходила;

Все бездыханную плоть повсюду искала и кости, —

Кости нашла наконец на чуждом прибрежье, в могиле.

Тут же припала к земле и прочтенное в мраморе имя

Жаркой слезой облила и ласкала открытою грудью.

³⁴⁰ Дочери Солнца96 о нем не меньше рыдают, и слезы —

Тщетный умершему дар — несут, и, в грудь ударяя, —

Горестных жалоб хоть он и не слышит уже, — Фаэтона

Кличут и ночью и днем, и простершись лежат у могилы.

Слив рог с рогом, Луна становилась четырежды полной.

³⁴⁵ Раз, как обычно, — затем что вошло гореванье в обычай, —

Вместе вопили они; Фаэтуза меж них, из сестер всех

Старшая, наземь прилечь пожелав, простонала, что ноги

Окоченели ее; приблизиться к ней попыталась

Белая Лампетиэ́, но была вдруг удержана корнем.

³⁵⁰ Третья волосы рвать уже собиралась руками —

Листья стала срывать. Печалится эта, что держит

Ствол ее ноги, а та — что становятся руки ветвями.

У изумленной меж тем кора охватила и лоно

И постепенно живот, и грудь, и плечи, и руки

³⁵⁵ Вяжет — и только уста, зовущие мать, выступают.

Что же несчастная мать? Что может она? — неуемно

Ходит туда и сюда и, пока еще можно, целует!

Этого мало: тела из стволов пытается вырвать,

Юные ветви дерев ломает она, и оттуда,

³⁶⁰ Словно из раны, сочась, кровавые капают капли.

«Мать, молю, пожалей!» — которая ранена, кличет.

«Мать, молю! — в деревьях тела терзаются наши…

Поздно — прощай!» — и кора покрывает последнее слово.

Вот уже слезы текут; источась, на молоденьких ветках

³⁶⁵ Стынет под солнцем янтарь, который прозрачной рекою

Принят и катится вдаль в украшение женам латинским.

Бог уже сбросить успел быка обманчивый облик,

Снова себя объявил и в диктейских полях126 поселился.

А удрученный отец искать пропавшую Кадму

Повелевает, грозя, что изгнаньем он будет наказан,

⁵ Если ее не найдет, — благочестный отец и преступный!

Землю всю исходив, — но Юпитера кто же уловки

Выследит? — став беглецом, от отчизны и гнева отцова

Кадм уклоняет свой путь и, молясь, у оракула Феба

Просит совета: в какой, вопрошает, земле поселиться?

¹⁰ «Встретишь в пустынных полях, — ему Феб отвечает, — корову,

Что не знавала ярма, не влачила и гнутого плуга, —

Вот и водитель тебе; где ляжет она на лужайку,

Стены ты там возведи и названье «Беотия»127 дай им».

Выйдя, едва он успел из Кастальской пещеры128 спуститься,

¹⁵ Видит: тихо бредет, без сторожа вовсе, телица,

И никаких у нее на шее нет признаков рабства.

Вот за телицею вслед идет он медлительным шагом

И указавшего путь прославляет в молчании Феба.

Вот миновали они и Кефис, и равнины Паноны;129

²⁰ Остановилась она и, красуясь рогами крутыми,

Лоб к небесам подняла и мычаньем наполнила воздух.

Тут, обернувшись назад на спутников, шедших за нею,

Наземь корова легла, привалясь на траву молодую, —

И благодарствует Кадм и, припав, чужую целует

²⁵ Землю; приветствует он незнакомые горы и долы.

К жертве готовиться стал Юпитеру. Для возлиянья

Слугам воды принести он велит из источников быстрых.

Лес там древний стоял, никогда топором не сеченный,

В нем пещера была, заросшая ивой и тростьем;

³⁰ Камни в приземистый свод сходились, оттуда обильно

Струи стекали воды; в пещере же, скрытый глубоко,

Марсов змей130 обитал, золотым примечательный гребнем.

Очи сверкают огнем; все тело ядом набухло,

Три дрожат языка; в три ряда поставлены зубы.

³⁵ В эту дубраву едва тирийские выходцы шагом,

Благ не сулящим, вошли, и, опущенной в воды живые,

Урны послышался звон, протянул главу из пещеры

Иссиня-черный дракон и ужасное издал шипенье.

Урны скользнули из рук, и сразу покинула тело

⁵⁰ Кровь, внезапная дрожь потрясает людей пораженных.

Змей, извиваясь, меж тем чешуями блестящие кольца

Крутит, единым прыжком изгибаясь в огромные дуги,

И подымается вверх, на полтела и более, в воздух,

И уж глядит с высоты, с небесным равняется змеем,

⁵⁵ Кем, — если видеть его во весь рост, — размежеваны Аркты.

Вмиг финикийцев, — одни приготовились было сразиться,

Эти — бежать, тем страх был и бою и бегству помехой, —

Змей упреждает. Одних убивает укусом иль душит,

Тех умерщвляет, дохнув смертельной заразою яда.

⁵⁰ Солнце, высоко взойдя, сократило тем временем тени;

Кадм изумлен, отчего так медлят товарищи долго;

Их начинает искать. Со льва ободранной шкурой

Был он покрыт, копьем, что блистало железом, и дротом

Вооружен; но была превосходней оружья отвага.

⁵⁵ Только он в рощу вошел и тела увидал, а над ними

Змея, сгубившего их, врага, огромного телом, —

Как он кровавым лизал языком их плачевные раны, —

«Иль за вашу я смерть отомщу, вернейшие други,

Или за вами пойду!» — сказал и, промолвив, десницей

⁶⁰ Глыбу огромную взял и с великою силою кинул.

Стены ударом его, высокими башнями горды,

Были бы сокрушены, — но остался змей невредимым.

Он, — чешуей защищен, как некой кольчугой, и черной

Кожей, — могучий удар отразил их толстым покровом.

⁶⁵ Но отразить чешуей не мог он дрота, который

В длинный хребет его, там, где изгиб серединный, вонзился,

В теле застрял, и в нутро целиком погрузилось железо.

Змей, от боли бесясь, головою назад обернулся

И, на раненье взглянув, закусил вонзенное древко;

⁷⁰ Но хоть его раскачал во все стороны с силой огромной,

Вырвал едва из спины: в костях застрял наконечник.

Ярость обычная в нем сильнее вскипела от раны

Свежей, вздулось от жил налившихся змеево горло,

Мутная пена бежит из пасти его зачумленной,

⁷⁵ Под чешуей громыхает земля; он черным дыханьем

Зева стигийского вкруг заражает отравленный воздух.

Сам же, спиралью круги образуя громадных размеров,

Вьется, то длинным бревном поднимается вверх головою,

То, устремясь, как поток, наводненный дождями, он бурно

⁸⁰ Мчится вперед и леса сокрушает встречные грудью.

Сын Агеноров слегка отступает; он шкурою львиной

Змея напор задержал, наступающий зев не пускает,

Прямо держа острие. И бесится тот и железо

Твердое тщетно язвит и ломает о лезвие зубы.

⁸⁵ И начинала уж кровь из его ядовитого нёба

Капать, стала кругом окроплять мураву молодую.

Рана все ж легкой была, ибо он отступал от удара,

Шею свою отвращал уязвленную, пятясь, железу

В тело засесть не давал и глубже мешал погрузиться.

⁹⁰ Агенорид наконец ему лезвие в глотку направил

И, напирая, всадил; а отход отступавшему дубом

Был прегражден, и пронзил одновременно дуб он и шею.

Согнут был дерева ствол паденьем чудовища; стоны

Дуб издавал, хвоста оконечностью нижней бичуем.

⁹⁵ И победитель глядит, как велик его враг побежденный.

Голос послышался вдруг; сказать было трудно откуда,

Только послышался вдруг: «Что, Агенора сын, созерцаешь

Змея убитого? Сам ты тоже окажешься змеем!»131

Долго он бледный стоит, и краску утратив, и мысли

¹⁰⁰ Сразу, волосы вверх от холодного ужаса встали.

Вот соскользнула, к нему попечительна, с высей воздушных

Дева Паллада; велит положить в разрыхленную землю

Зубы змеиные — сев грядущих людских поколений.

Он же борозды вскрыл, послушный, на плуг налегая,

¹⁰⁵ Всыпал, как велено, в них человечьи зародыши — зубы.

Вскоре, — поверить нельзя! — вдруг стали двигаться комья,

Из борозды острие копья показалось сначала,

Вскоре прикрытья голов, колебля раскрашенный конус,

Плечи и груди потом, оружье несущие руки

¹¹⁰ Вдруг возникают, — растет мужей щитоносное племя!

В праздник, в театре, когда опускается занавес,132 так же

Изображенья встают; сначала покажутся лица,

А постепенно и стан; вот явлены плавным движеньем,

Видны уже целиком и ногами на край наступают.

¹¹⁵ Новым врагом устрашен, уж Кадм за оружье схватился.

«Нет, не берись, — из толпы, едва сотворенной землею,

Вдруг восклицает один, — не мешайся в гражданские войны!»

И одного из своих же братьев, землею рожденных,

Ранит вплотную мечом, сам издали дротом повержен.

¹²⁰ Тот, кто его умертвил, однако же, дольше немногим

Прожил, — выдохнул вмиг полученный только что воздух;

Взяв с них пример, толпа вся буйствует, и погибают —

Чтобы друг друга разить — на мгновенье рожденные братья!

Так молодежь, которой судьба век краткий судила,

¹²⁵ В окровавленную мать ударялась трепещущей грудью,

Пять лишь осталось в живых. Из этих один был Эхи́он.

Бросил оружие он по внушенью Тритонии наземь,

Мира у братьев своих попросил и мир даровал им.

В деле помощников пять имел сидонский пришелец,

¹³⁰ Город когда возводил по приказу вещавшего Феба.

Фивы стояли уже. Ты, Кадм, счастливым казаться

Мог бы в изгнанье. Тебе Марс тестем, а тещей Венера133

Стали. Прибавьте еще от подобной супруги потомство.

Столько сынов, дочерей и внуков, — сокровищ бесценных,

¹³⁵ Юношей, взрослых уже! Но дня последнего должно

Ждать человеку всегда, и не может быть назван счастливым

Раньше кончины никто, до обрядов по нем погребальных.

Первым внук тебе, Кадм, средь столь великого счастья,

Горя причиною стал, — рога на лбу появились

¹⁴⁰ Чуждые, также и вы, псы, сытые кровью хозяйской!

Полюбопытствовав, в том ты судьбы лишь вину обнаружишь,

Не преступленье его; ибо в чем преступленье ошибки?

Было же то на горе́, зверей оскверненной убийством.

Полдень как раз наступил, сокращающий тени предметов;

¹⁴⁵ Солнце стояло равно от обоих далеко пределов;

И гиантийский юнец без дороги бродящих по логам

Голосом ласковым звал соучастников псовой охоты.

«Влажны тенета, друзья, и железо от крови звериной!

День благодатный судьбой нам дарован. Лишь только Аврора

¹⁵⁰ Новый рассвет приведет, в колеснице взмывая багряной,

Сызнова дело начнем. Теперь в расстоянии равном

Феб от обеих земель, и от зноя растрескалось поле.

Так завершайте труды, унесите плетеные сети!»

Те исполняют приказ и работу свою прерывают.

¹⁵⁵ Был там дол, что сосной и острым порос кипарисом,

Звался Гаргафией он, — подпоясанной роща Дианы;

В самой его глубине скрывалась лесная пещера, —

Не достиженье искусств, но в ней подражала искусству

Дивно природа сама. Из турфов легких и пемзы,

¹⁶⁰ Там находимой, она возвела этот свод первозданный,

Справа рокочет ручей, неглубокий, с прозрачной водою,

Свежей травой окаймлен по просторным краям водоема.

Там-то богиня лесов, утомясь от охоты, обычно

Девичье тело свое обливала текучею влагой.

¹⁶⁵ Только в пещеру пришла, одной отдала она нимфе —

Оруженосице — дрот и колчан с ненатянутым луком;

Руки другая из них подставила снятой одежде,

Две разували ее; а, всех искусней, Крокала,

Дочь Исмена-реки, ей волосы, павшие вольно,

¹⁷⁰ Вновь собирала узлом, — хоть сама волоса распустила.

Черпают воду меж тем Нефела, Гиала, Ранида,

Псека, Фиала и льют в большие и емкие урны.

Стала себя обливать привычной Титания134 влагой,

Кадма же внук между тем, труды вполовину покончив,

¹⁷⁵ Шагом бесцельным бредя по ему незнакомой дубраве,

В кущу богини пришел: так судьбы его направляли.

Только вошел он под свод орошенной ручьями пещеры,

Нимфы, лишь их увидал мужчина, — как были нагими, —

Бить себя начали в грудь и своим неожиданным воплем

¹⁸⁰ Рощу наполнили всю и, кругом столпившись, Диану

Телом прикрыли своим. Однако же ростом богиня

Выше сопутниц была и меж них главой выступала, —

Отсвет бывает какой у облака, если, ударив,

Солнце окрасит его, какой у Авроры румянец, —

¹⁸⁵ Цвет лица у застигнутой был без одежды Дианы.

Но хоть и тесно кругом ее нимф толпа обступала,

Боком, однако ж, она обратилась, назад отвернула

Лик; хотела сперва схватить свои быстрые стрелы,

Но почерпнула воды, что была под рукой, и мужское

¹⁹⁰ Ею лицо обдала и, кропя ему влагой возмездья

Кудри, добавила так, предрекая грядущее горе:

«Ныне рассказывай, как ты меня без покрова увидел,

Ежели сможешь о том рассказать!» Ему окропила

Лоб и рога придала живущего долго оленя;135

¹⁹⁵ Шею вширь раздала, ушей заострила верхушки,

Кисти в копыта ему превратила, а руки — в оленьи

Длинные ноги, всего же покрыла пятнистою шерстью,

В нем возбудила и страх. Убегает герой Автоноин136

И удивляется сам своему столь резвому бегу.

²⁰⁰ Только, однако, себя в отраженье с рогами увидел, —

«Горе мне!» — молвить хотел, но его не послушался голос.

Он застонал. Был голос как стон. Не его покатились

Слезы из глаз. Лишь одна оставалась душа его прежней!

Что было делать? Домой возвратиться под царскую кровлю?

²⁰⁵ Или скрываться в лесу? Там стыд, тут ужас помехой.

Он колебался, а псы увидали: Меламп поначалу,

Чуткий с ним Ихнобат знак первый подали лаем, —

Кносский пес Ихнобат и Меламп породы спартанской, —

Тотчас бросаются все, быстрей, чем порывистый ветер;

²¹⁰ Памфаг, за ним Орибаз и Доркей, из Аркадии трое,

С ними силач Неброфон, и лютый с Лалапою Те́рон,

Резвостью ценный Петрел и чутьем своим ценная Агра,

Также свирепый Гилей, недавно пораненным вепрем,

Напа, от волка приплод; за стадами идущая следом

²¹⁵ Пемена; Гарпия, двух имея щенят в провожатых,

И сикионский Ладон, у которого втянуто брюхо,

Тигрид с Алкеей, Дромад, Канакея еще и Стиктея,

И белоснежный Левкон и Асбол с черною шерстью,

И многосильный Лакон и Аэлл, отличавшийся бегом:

²²⁰ Фей и рядом, резва, с ее кипрским братом Ликиска,

И посредине, на лбу отмеченный белою меткой,

Гарпал и с ним Меланей; косматая с ними Лахнея,

Также два пса, чья лаконянка мать, отец же — диктеец;

Лабр с Артиодом, потом с пронзительным лаем Гилактор, —

²²⁵ Долго других исчислять. До добычи жадная стая

Через утесы, скалы и камней недоступные глыбы,

Путь хоть и труден, пути хоть и нет, преследуют зверя.

Он же бежит по местам, где сам преследовал часто,

Сам от своих же бежит прислужников! Крикнуть хотел он:

²³⁰ «Я Актеон! Своего признайте во мне господина!» —

Выразить мысли — нет слов. Оглашается лаяньем воздух.

Первый из псов Меланхет ему спину терзает, за ним же

Тотчас и Теридамад; висит на плече Орезитроф.

Позже пустились они, но дорогу себе сократили;

²³⁵ Мча по горе напрямик. И пока господина держали,

Стая другая собралась и в тело зубы вонзает.

Нет уже места для ран. Несчастный стонет, и если

Не человеческий крик издает — то все ж не олений,

Жалобным воплем своим наполняя знакомые горы.

²⁴⁰ И на колени склонясь, как будто моля о пощаде,

Молча вращает лицо, простирая как будто бы руки.

Порском обычным меж тем натравляют злобную стаю

Спутники; им невдомек, Актеона всё ищут глазами,

Наперебой, будто нет его там, Актеона все кличут.

²⁴⁵ Вот обернулся на зов, они же скорбят, что не с ними

Он и не хочет следить за успешной поимкой добычи.

Здесь не присутствовать он бы желал, но присутствует; видеть,

Но не испытывать сам расправы своих же свирепых

Псов. Обступили кругом и, в тело зубами вгрызаясь,

²⁵⁰ В клочья хозяина рвут под обманным обличьем оленя.

И лишь когда его жизнь от ран столь многих пресеклась,

Молвят, — насыщен был гнев колчан носящей Дианы.

Все ж Миниэева155 дочь, Алкитоя, считает, что оргий

Бога не след принимать и, дерзкая, все еще Вакха

Не признает за дитя Юпитера, неблагочестью

В сестрах сообщниц найдя. Жрец праздновать дал приказанье

⁵ И госпожам повелел и служанкам, работы покинув,

Грудь свою шкурой покрыв, развязать головные повязки,

И обрядиться в венки, и листвою обвитые тирсы

Взять, предрекая, что гнев божества оскорбленного будет

Страшен. Покорны ему и матери и молодицы;

¹⁰ Вот отложили тканье, корзинки, начатую пряжу,

Ладан несут и зовут Лиэя, Бромия, Вакха,

Отпрыск огня, что дважды рожден и двумя матерями,

И добавляют: Нисей, Тионей нестриженый, имя

Также дают и Леней, веселящих сеятель гроздьев,

¹⁵ Также Иакх, и Эван, и отец Элелей, и Никтелий,

Много имен и еще, которые некогда греки

Дали, о Либер, тебе! Ибо юность твоя неистленна,

Отрок ты веки веков! Ты всех прекраснее зришься

В небе высоком! Когда предстаешь, не украшен рогами,156 —

²⁰ Девичий лик у тебя. Ты Восток победил до пределов

Тех, где, телом смугла, омывается Индия Гангом.

Чтимый, Пенфея разишь, с двуострой секирой Ликурга157 —

Двух святотатцев; и ты — ввергаешь в пучину тирренцев;

Рысей, впряженных четой, сжимаешь ты гордые выи

²⁵ Силой узорных вожжей; вакханки вослед и сатиры,

С ними и пьяный старик,158 подперший дрожащее тело

Палкой. Не крепко сидит на осле с провисшей спиною.

В край ты какой ни придешь, везде клик юношей вместе

С голосом женщин звучит, ладоней удары о бубны,

³⁰ Выпукло-гнутая медь и с отверстьями многими дудки.

«Мирен и кроток явись!» — исмеянки молят, справляя

Таинства, как повелел им жрец. Миниэиды только

Дома, Минервы трудом нарушают не вовремя праздник,

Шерсть прядут или пальцем большим веретенце вращают,

³⁵ Или корпят за тканьем и рабынь понуждают к работе.

Пальцем проворным одна выводя свою нитку, сказала:

«Пусть побросают свой труд и к таинствам ложным стремятся,

Мы же, задержаны здесь Палладою, лучшей богиней,

Дело полезное рук облегчим, развлекаясь беседой.

⁵⁰ Поочередно, чтоб нам не казалось длительным время,

Будем незанятый слух каким-нибудь тешить рассказом».

Все одобряют и ей предлагают рассказывать первой.

Та, с чего бы начать, — затем, что многое знала, —

Думает. То ль о тебе, Деркетия159, дочь Вавилона,

⁵⁵ Им рассказать, как тебя, чешуей заменив тебе кожу,

В вид превратили другой палестинские — будто бы — воды.

Или, пожалуй, о том, как дочь ее, став окрыленной,

Поздние годы свои провела в белокаменных башнях?

Иль как Наяда160 волшбой и трав необорною силой

⁵⁰ Юношей преобразив, обратив их в рыб бессловесных,

Преобразилась сама? Иль о дереве, чьи были белы

Ягоды, стали же черны, лишь только кровь их коснулась?

Выбрав этот рассказ — немногим известную басню —

Повесть она начала, а шерсть сучить продолжала:

⁵⁵ «Жили Пирам и Фисба; он всех был юношей краше,

Предпочтена и она всем девам была на Востоке.

Смежны их были дома, где город, согласно преданью,

Семирамида стеной окружила кирпичной когда-то.

Так знакомство меж них и сближенье пошли от соседства.

⁶⁰ С годами крепла любовь; и настала б законная свадьба,

Если б не мать и отец; одного запретить не умели, —

Чтобы в плену у любви их души пылать перестали.

Нет сообщников им; беседуют знаком, поклоном;

Чем они больше таят, тем глубже таимое пламя.

⁶⁵ Образовалась в стене меж домами, обоим семействам

Общей, тонкая щель со времени самой постройки.

Этот порок, никому за много веков не заметный, —

Что не приметит любовь? — влюбленные, вы увидали.

Голосу дали вы путь, и нежные ваши признанья

⁷⁰ Шепотом, слышным едва, безопасно до вас доходили.

Часто стояли: Пирам — по ту сторону, Фисба — по эту.

Поочередно ловя дыхание уст, говорили:

«Как же завистлива ты, о стена, что мешаешь влюбленным!

Что бы тебе разойтись и дать нам слиться всем телом, —

⁷⁵ Если ж о многом прошу, позволь хоть дарить поцелуи!

Мы благодарны, за то у тебя мы в долгу, признаемся,

Что позволяешь словам доходить до милого слуха!»

Тщетно, на разных местах, такие слова повторивши,

К ночи сказали «прости!» и стене, разобщенные ею,

⁸⁰ Дали они поцелуй, насквозь не могущий проникнуть.

Вот наступила заря и огни отстранила ночные,

Солнце росу на траве лучами уже осушило,

В месте обычном сошлись. И на многое шепотом тихим

В горе своем попеняв, решили, что ночью безмолвной,

⁸⁵ Стражей дозор обманув, из дверей попытаются выйти

И что, из дома бежав, городские покинут пределы;

А чтобы им не блуждать по равнине обширной, сойдутся

Там, где Нин161 погребен, и спрячутся возле, под тенью

Дерева. Дерево то — шелковицей высокою было:

⁹⁰ Все в белоснежных плодах, а рядом ручей был студеный.

Нравится им уговор, и кажется медленным вечер.

В воды уж свет погружен, из них ночь новая вышла.

Ловкая Фисба меж тем отомкнула дверную задвижку,

Вышла, своих обманув, с лицом закутанным; вскоре

⁹⁵ И до могилы дошла и под сказанным деревом села.

Смелой была от любви. Но вот появляется с мордой

В пене кровавой, быков терзавшая только что, львица —

Жажду свою утолить из источника ближнего хочет.

Издали в свете луны ее вавилонянка Фисба

¹⁰⁰ Видит, и к темной бежит пещере дрожащей стопою,

И на бегу со спины соскользнувший покров оставляет.

Львица, жажду меж тем утолив изобильной водою,

В лес возвращаясь, нашла не Фисбу, а наземь упавший

Тонкий покров и его растерзала кровавою пастью.

¹⁰⁵ Вышедши позже, следы на поверхности пыли увидел

Львиные юный Пирам и лицом стал бледен смертельно;

А как одежду нашел, обагренную пятнами крови, —

«Вместе сегодня двоих, — говорит, — ночь губит влюбленных,

Но из обоих она достойней была долголетья!

¹¹⁰ Мне же во зло моя жизнь. И тебя погубил я, бедняжка,

В полные страха места приказав тебе ночью явиться.

Первым же сам не пришел. Мое разорвите же тело,

Эту проклятую плоть уничтожьте свирепым укусом,

Львы, которые здесь, под скалою, в укрытье живете!

¹¹⁵ Но ведь один только трус быть хочет убитым!» И Фисбы

Взяв покрывало, его под тень шелковицы уносит.

Там на знакомую ткань поцелуи рассыпав и слезы, —

«Ныне прими, — он сказал, — и моей ты крови потоки!»

Тут же в себя он железо вонзил, что у пояса было,

¹²⁰ И, умирая, извлек тотчас из раны палящей.

Навзничь лег он, и кровь струей высокой забила, —

Так происходит, когда прохудится свинец и внезапно

Где-нибудь лопнет труба, и вода из нее, закипая,

Тонкой взлетает струей и воздух собой прорывает.

¹²⁵ Тут шелковицы плоды, окропленные влагой убийства,

Переменили свой вид, а корень, пропитанный кровью,

Ярко-багряным налил висящие ягоды соком.

Вот, — хоть в испуге еще, — чтоб не был любимый обманут,

Фисба вернулась; душой и очами юношу ищет,

¹³⁰ Хочет поведать, какой избежала опасности страшной.

Местность тотчас узнав, и ручей, и дерево рядом,

Цветом плодов смущена, не знает: уж дерево то ли?

Вдруг увидала: биясь о кровавую землю, трепещет

Тело, назад отступила она, и букса бледнее

¹³⁵ Стала лицом, и, страха полна, взволновалась, как море,

Если поверхность его зашевелит дыхание ветра.

Но лишь, помедлив, она любимого друга признала, —

Грудь, недостойную мук, потрясла громогласным рыданьем,

Волосы рвать начала, и, обнявши любимое тело,

¹⁴⁰ К ранам прибавила плач, и кровь со слезами смешала,

И, ледяное лицо ему беспрерывно целуя, —

«О! — восклицала, — Пирам, каким унесен ты несчастьем?

Фисбе откликнись, Пирам: тебя твоя милая Фисба

Кличет! Меня ты услышь! Подними свою голову, милый!»

¹⁴⁵ Имя ее услыхав, уже отягченные смертью

Очи поднял Пирам, но тотчас закрылись зеницы.

А как признала она покрывало, когда увидала

Ножны пустыми, — «Своей, — говорит, — ты рукой и любовью,

Бедный, погублен. Но знай, твоим мои не уступят

¹⁵⁰ В силе рука и любовь: нанести они рану сумеют.

Вслед за погибшим пойду, несчастливица, я, и причина

Смерти твоей и спутница. Ах, лишь смертью похищен

Мог бы ты быть у меня, но не будешь похищен и смертью!

Все же последнюю к вам, — о слишком несчастные ныне

¹⁵⁵ Мать и отец, и его и мои, — обращаю я просьбу:

Тех, кто любовью прямой и часом связан последним,

Не откажите, молю, положить в могиле единой!

Ты же, о дерево, ты, покрывшее ныне ветвями

Горестный прах одного, как вскоре двоих ты покроешь,

¹⁶⁰ Знаки убийства храни, твои пусть скорбны и темны

Ягоды будут вовек — двуединой погибели память!»

Молвила и, острие себе в самое сердце нацелив,

Грудью упала на меч, еще от убийства горячий.

Все ж ее просьба дошла до богов, до родителей тоже.

¹⁶⁵ У шелковицы с тех пор плоды, созревая, чернеют;

Их же останков зола в одной успокоилась урне».

Смолкла. Краткий затем наступил перерыв. Левконоя

Стала потом говорить; и, безмолвствуя, слушали сестры.

«Даже и Солнце, чей свет лучезарный вселенною правит,

¹⁷⁰ Было в плену у любви: про любовь вам поведаю Солнца.

Первым, — преданье гласит, — любодейство Венеры и Марса

Солнечный бог увидал. Из богов все видит он первым!

Виденным был удручен и Юноной рожденному мужу

Брачные плутни четы показал и место их плутен.

¹⁷⁵ Дух у Вулкана упал, из правой руки и работа

Выпала. Тотчас же он незаметные медные цепи,

Сети и петли, — чтоб их обманутый взор не увидел, —

Выковал. С делом его не сравнятся тончайшие нити,

Даже и ткань паука, что с балок под кровлей свисает.

¹⁸⁰ Делает так, чтоб они при ничтожнейшем прикосновенье

Пасть могли, и вокруг размещает их ловко над ложем.

Только в единый альков проникли жена и любовник,

Тотчас искусством его и невиданным петель устройством

Пойманы в сетку они, средь самых объятий попались!

¹⁸⁵ Лемний162 вмиг распахнул костяные точеные створы

И созывает богов. А любовники в сети лежали

Срамно. Один из богов, не печалясь нимало, желает

Срама такого же сам! Олимпийцы смеялись, и долго

Был этот случай потом любимым на небе рассказом.

¹⁹⁰ За указанье четы Киферея163 ответила местью

И уязвила того, кто их тайную страсть обнаружил,

Страстью такой же. К чему, о рожденный от Гипериона,164

Ныне тебе красота, и румянец, и свет лучезарный?

Ты, опаляющий всю огнем пламенеющим землю,

¹⁹⁵ Новым огнем запылал; ты, все долженствующий видеть,

На Левкотою165 глядишь: не на мир, а на девушку только

Взор направляешь теперь; и то по восточному небу

Раньше восходишь, а то и поздней погружаешься в воды, —

Залюбовавшись красой, удлиняешь ты зимние ночи.

²⁰⁰ Часто тебя не видать, — переходит душевная мука

В очи твои; затемнен, сердца устрашаешь ты смертных.

И хоть не застит твой лик луна, которая ближе

К землям, — ты побледнел: у тебя от любви эта бледность.

Любишь ее лишь одну. Тебя ни Климена, ни Рода166

²⁰⁵ Уж не пленят, ни красавица мать Цирцеи Ээйской,167

Ни твоего, — хоть ее ты отверг, — так желавшая ложа

Клития168, в сердце как раз в то время носившая рану

Тяжкую. Многих одна Левкотоя затмила соперниц,

Дочь Эвриномы, красы того дальнего края, откуда

²¹⁰ Благоуханья везут. Когда ж дочь взрослою стала, —

Как ее мать — остальных, так она свою мать победила.

Ахеменеевых царь городов169 был отец ее, Орхам,

Происходил в поколенье седьмом он от древнего Бела170.

Солнечных коней луга под небом лежат гесперийским.

²¹⁵ Пищей — амброзия им, не трава; их усталые члены

После работы дневной для трудов она вновь подкрепляет.

Вот, между тем как они луговины небесные щиплют

И исполняется ночь, бог входит в желанную спальню,

Матери образ приняв, Эвриномы, и там Левкотою

²²⁰ Видит, как та при огне — а с нею двенадцать служанок —

Тонкую пряжу ведет, точеным крутя веретенцем.

По-матерински, войдя, целует он милую дочку, —

«Тайное дело у нас, — говорит, — уйдите, служанки,

Право у матери есть с глазу на глаз беседовать с дочкой».

Повиновались. А бог, без свидетелей в спальне оставшись, —

²²⁵ «Я — тот самый, — сказал, — кто длящийся год измеряет,

Зрящий все и которым земля становится зряча, —

Око мира. Поверь, тебя я люблю!» Испугалась

Девушка; веретено и гребень из рук ослабевших

²³⁰ Выпали; страх — ее украшал, и бог не помедлил,

Истинный принял он вид и блеск возвратил свой обычный.

Дева же, хоть и была нежданным испугана видом,

Блеску его покорясь, без жалоб стерпела насилье.

В Клитии ж — зависть кипит: давно необузданной страстью

²³⁵ К Солнцу пылала она, на любовницу гневаясь бога,

Всем рассказала про грех и, расславив, отцу объявила.

Немилосерден отец и грозен: молящую слезно,

Руки простершую вверх к сиянию Солнца, — «Он силой

Взял против воли любовь!» — говорившую в горе, жестокий

²⁴⁰ В землю глубоко зарыл и холм насыпал песчаный.

Гелиос быстро тот холм рассеял лучами и выход

Сделал тебе, чтоб могла ты выставить лик погребенный.

Но не могла уже ты, задавленной грузом песчаным,

Нимфа, поднять головы и трупом лежала бескровным.

²⁴⁵ И ничего, говорят, крылатых коней управитель

В мире печальней не зрел, — один лишь пожар Фаэтона.

Силой лучей между тем оживить охладелое тело

Все же пытается бог — вернуть теплоту, коль возможно!

Но увидав, что судьба противится этим попыткам,

²⁵⁰ Нектаром он окропил благовонным и тело и место

И, неутешен, сказал: «Ты все же достигнешь эфира».

Вскоре же тело ее, напитано нектаром неба,

Все растеклось, и его благовоние в землю проникло;

Благоуханный росток, пройдя понемногу корнями

²⁵⁵ В почве, поднялся и вот сквозь холм вершиной пробился.

К Клитии, — пусть оправдать тоску он и мог бы любовью,

А донесенье тоской, — с тех пор уже света даятель

Не подходил, перестав предаваться с ней играм Венеры.

Чахнуть стала она, любви до безумья предавшись,

²⁶⁰ Нимф перестала терпеть, дни и ночи под небом открытым

Сидя на голой земле; неприбрана, простоволоса,

Девять Клития дней ни воды, ни еды не касалась,

Голод лишь чистой росой да потоками слез утоляла.

Не привставала с земли, на лик проезжавшего бога

²⁶⁵ Только смотрела, за ним головой неизменно вращая.

И, говорят, к земле приросла, из окраски двоякой

Смертная бледность ее претворилась в бескровные листья,

Все же и алость при ней. В цветок, фиалке подобный,

Вдруг превратилось лицо. И так, хоть держится корнем,

²⁷⁰ Вертится Солнцу вослед и любовь, изменясь, сохраняет».

Кончила, и овладел удивительный случай вниманьем.

Кто отрицает его, а кто утверждает, что в силах

Все настоящих богов, — но что Вакха меж них не бывало!

Все к Алкитое тогда обратились, лишь сестры замолкли.

²⁷⁵ Та, челноком проводя по нитям пред нею стоящей

Пряжи, — «Смолчу, — говорит, — о любви пастуха, всем известной,

Дафниса с Иды, кого, рассердясь на соперницу, нимфа

Сделала камнем: вот как сжигает влюбленных страданье!

Не расскажу и о том, как природы закон был нарушен,

²⁸⁰ И двуединый бывал то мужчиной, то женщиной Ситон.

Также тебя, о алмаз, младенцу Юпитеру верный,

Бывший Цельмий, и вас, порожденные ливнем куреты,171

Ты, о Кротон со Смилакой,172 в цветы превращенные древле, —

Всех обойду, — и сердца забавной потешу новинкой.

²⁸⁵ Славой известна дурной, почему, отчего расслабляет

Нас Салмакиды173 струя и томит нам негою тело, —

Знайте. Причина темна: но источника мощь знаменита.

Тот, что Меркурию был богиней рожден Кифереей,

Мальчик174 наядами был в идейских вскормлен пещерах.

²⁹⁰ Было лицо у него, в котором легко узнавались

Сразу и мать и отец; и носил он родителей имя.

Вот, как только ему пятнадцать исполнилось, горы

Бросил родимые он и, оставив кормилицу Иду,

По неизвестным местам близ рек блуждать неизвестных

²⁹⁵ Стал, на утеху себе умеряя труды любознаньем.

В грады ликийские раз он зашел и к соседям ликийцев,

Карам. Он озеро там увидал, чьи воды прозрачны

Были до самого дна. А рядом — ни трости болотной,

Ни камыша с заостренным концом, ни бесплодной осоки.

³⁰⁰ В озере видно насквозь. Края же озерные свежим

Дерном одеты кругом и зеленою вечно травою.

Нимфа в том месте жила, но совсем не охотница; лука

Не напрягала, ни с кем состязаться она не хотела

В беге, одна меж наяд неизвестная резвой Диане.

³⁰⁵ Часто — ходила молва — говорили ей будто бы сестры:

«Дрот, Салмакида, возьми иль колчан, расписанный ярко,

Перемежи свой досуг трудами суровой охоты!»

Дрот она все ж не берет, ни колчан, расписанный ярко,

Перемежить свой досуг трудами не хочет охоты.

³¹⁰ То родниковой водой обливает прекрасные члены,

Или же гребнем своим киторским175 волосы чешет;

Что ей подходит к лицу, глядясь, у воды вопрошает;

То, свой девический стан окутав прозрачным покровом,

Или на нежной листве, иль на нежных покоится травах,

³¹⁵ То собирает цветы. Однажды цветы собирала

И увидала его и огнем загорелась желанья.

Быстро к нему подошла Салмакида, — однако не прежде,

Чем приосанилась, свой осмотрела убор, выраженьем

Новым смягчила черты и действительно стала красивой.

³²⁰ И начала говорить: «О мальчик прекраснейший, верю,

Ты из богов; а ежели бог, Купидон ты наверно!

Если же смертный, тогда и мать и отец твой блаженны,

Счастлив и брат, коль он есть, и также сестра, несомненно —

Благо и ей, и кормилице, грудь дававшей младенцу,

³²⁵ Все же блаженнее всех — и блаженнее много — невеста.

Если ее ты избрал и почтишь ее светочем брачным.

Если невеста уж есть, пусть тайной страсть моя будет!

Нет — я невеста тебе, войдем в нашу общую спальню!»

Молвив, замолкла она, а мальчик лицом заалелся.

³³⁰ Он и не знал про любовь. Но стыдливость его украшала.

Цвет у яблок такой на дереве, солнцу открытом,

Так слоновая кость, пропитана краской, алеет,

Так розовеет луна при тщетных меди призывах.176

Нимфе, его без конца умолявшей ей дать поцелуи,

³³⁵ Братские только, рукой уж касавшейся шеи точеной, —

«Брось, или я убегу, — он сказал, — и все здесь покину!»

Та испугалась. «Тебе это место вполне уступаю,

Гость!» — сказала, и вот как будто отходит обратно.

Но озиралась назад и, в чащу кустарника скрывшись,

³⁴⁰ Спряталась там и, присев, подогнула колено. А мальчик,

Не наблюдаем никем, в муравах луговины привольной

Ходит туда и сюда и в игриво текущую воду

Кончик ноги или всю до лодыжки стопу погружает.

Вот, не замедля, пленен ласкающих вод теплотою,

³⁴⁵ С нежного тела свою он мягкую сбросил одежду.

Остолбенела тогда Салмакида; страстью пылает

К юной его наготе; разгорелись очи у нимфы

Солнцу подобно, когда, окружностью чистой сияя,

Лик отражает оно в поверхности зеркала гладкой.

³⁵⁰ Дольше не в силах терпеть, через силу медлит с блаженством,

Жаждет объятий его; обезумев, сдержаться не может.

Он же, по телу себя ударив ладонями, быстро

В лоно бросается вод и руками гребет очередно,

Виден в прозрачных струях, — изваяньем из кости как будто

³⁵⁵ Скрытое гладким стеклом или белая лилия зрится.

«Я победила, он мой!» — закричала наяда и, сбросив

С плеч одеянья свои, в середину кидается влаги,

Силою держит его и срывает в борьбе поцелуи,

Под руки снизу берет, самовольно касается груди,

³⁶⁰ Плотно и этак и так прижимаясь к пловцу молодому.

Сопротивляется он и вырваться хочет, но нимфой

Он уж обвит, как змеей, которую царственной птицы177

К высям уносит крыло. Свисая, змея оплетает

Шею и лапы, хвостом обвив распростертые крылья;

³⁶⁵ Так плющи по древесным стволам обвиваются стройным,

Так в морской глубине осьминог, врага захвативший,

Держит его, протянув отовсюду щупалец путы.

Правнук Атлантов меж тем упирается, нимфе не хочет

Радостей чаемых дать. Та льнет, всем телом прижалась,

³⁷⁰ Словно впилась, говоря: «Бессовестный, как ни борись ты,

Не убежишь от меня! Прикажите же, вышние боги,

Не расставаться весь век мне с ним, ему же со мною!»

Боги ее услыхали мольбу: смешавшись, обоих

Соединились тела, и лицо у них стало едино.

³⁷⁵ Если две ветки возьмем и покроем корою, мы видим,

Что, в единенье растя, они равномерно мужают, —

Так, лишь члены слились в объятии тесном, как тотчас

Стали не двое они по отдельности, — двое в единстве:

То ли жена, то ли муж, не скажешь, — но то и другое.

³⁸⁰ Только лишь в светлой воде, куда он спустился мужчиной,

Сделался он полумуж, почувствовав, как разомлели

Члены, он руки простер и голосом, правда, не мужа, —

Гермафродит произнес: «Вы просьбу исполните сыну, —

О мой родитель и мать, чье имя ношу обоюдно:

³⁸⁵ Пусть, кто в этот родник войдет мужчиной, отсюда

Выйдет — уже полумуж, и сомлеет, к воде прикоснувшись».

Тронуты мать и отец; своему двоевидному сыну

Вняли и влили в поток с подобающим действием зелье».

Кончился девы рассказ. И опять Миниэя потомство

³⁹⁰ Дело торопит, не чтит божества и праздник позорит.

Но неожиданно вдруг зашумели незримые бубны,

Резко гремя, раздается труба из гнутого рога

И звонкозвучная медь. Пахнуло шафраном и миррой.

И, хоть поверить нет сил, — зеленеть вдруг начали ткани,

³⁹⁵ И, повисая, как плющ, листвою покрылась одежда.

Часть перешла в виноград; что нитями было недавно,

Стало усами лозы. Из основы повыросли листья.

Пурпур блеск придает разноцветным кистям виноградным.

День был меж тем завершен, и час приближался, который

⁵⁰⁰ Не назовешь темнотой, да и светом назвать невозможно, —

Лучше границей назвать меж днем и неявственной ночью.

Кровля вдруг сотряслась; загорелись, огнем изобильны,

Светочи; пламенем дом осветился багряным, и словно

Диких зверей раздалось свирепое вдруг завыванье.

⁵⁰⁵ Стали тут сестры в дому скрываться по дымным покоям,

Все по различным углам избегают огня и сиянья,

Все в закоулки спешат, — натянулись меж тем перепонки

Между суставов у них, и крылья связали им руки.

Как потеряли они свое былое обличье,

⁵¹⁰ Мрак не дает угадать. От крыльев легче не стали.

Все же держались они на своих перепонках прозрачных.

А попытавшись сказать, ничтожный, сравнительно с телом,

Звук издают, выводя свои легкие жалобы свистом.

Милы им кровли, не лес. Боятся света, летают

⁵¹⁵ Ночью и носят они в честь позднего вечера имя.178

Стала тогда уже всем действительно ведома Фивам

Вакха божественность. Всем о могуществе нового бога

Ино179 упорно твердит, что меж сестрами всеми одна лишь

Чуждой осталась беды, — кроме той, что ей сделали сестры.

⁵²⁰ И увидав, как гордилась она и царем Атамантом,

Мужем своим, и детьми, и богом-питомцем, Юнона

Гордости той не снесла и подумала: «Мог же блудницы

Сын изменить меонийских пловцов180 и сбросить в пучину,

Матери дать растерзать мог мясо ее же младенца,

⁵²⁵ Новыми мог он снабдить дочерей Миниэя крылами!

Что же, Юнона ужель лишь оплакивать может несчастье?

Это ль меня удовольствует? Власть моя в этом, и только?

Сам ты меня научил: у врага надлежит поучиться.

Сколь же безумия мощь велика, он Пенфея убийством

⁵³⁰ Сам сполна доказал. Нельзя ли ее подстрекнуть мне,

Чтоб по примеру родных предалась неистовству Ино?»

Есть по наклону тропа, затененная тисом зловещим,

К адским жилищам она по немому уводит безлюдью.

Медленный Стикс испаряет туман; и новые тени

⁵³⁵ Там спускаются вниз и призраки непогребенных.

Дикую местность зима охватила и бледность; прибывшим

Душам неведомо, как проникают к стигийскому граду,

Где и свирепый чертог обретается темного Дита181.

Тысячу входов и врат отовсюду открытых имеет

⁵⁴⁰ Этот вместительный град. Как море — земные все реки,

Так принимает и он все души; не может он тесным

Для населения стать, — прибавление толп не заметно.

Бродят бесплотные там и бескостные бледные тени,

Площадь избрали одни, те — сени царя преисподних,

⁵⁴⁵ Те занялись ремеслом, бытию подражая былому;

Неба покинув дворец, туда опуститься решилась, —

Столь была гнева полна, — Сатурново семя, Юнона.

Только вошла, и порог застонал, придавлен священным

Грузом, три пасти свои к ней вытянул Цербер и трижды

⁵⁵⁰ Кряду брехнул. А она призывает сестер,182 порожденных

Ночью, суровых богинь, милосердия чуждых от века.

Те у тюремных дверей, запертых адамантом183, сидели,

Гребнем черных гадюк все три из волос выбирали.

Только узнали ее меж теней в темноте преисподней,

⁵⁵⁵ Встали богини тотчас. То место зловещим зовется.

Титий свое подвергал нутро растерзанью, на девять

Пашен растянут он был. А ты не захватывал, Тантал,

Капли воды; к тебе наклонясь, отстранялися ветви.

На гору камень, Сизиф, толкаешь — он катится книзу.

⁵⁶⁰ Вертится там Иксион за собой, от себя убегая;184

И замышлявшие смерть двоюродных братьев Белиды

Возобновляют весь век — чтоб снова утратить их — струи.

После того как на них взглянула Сатурния злобным

Взором, раньше других увидав Иксиона и кинув

⁵⁶⁵ Взгляд на Сизифа опять, — «Почему лишь один он из братьев

Терпит бессрочную казнь, Атамант же надменный, — сказала, —

Знатным дворцом осенен? — а не он ли с женой презирали

Вечно меня?» Объясняет свой гнев и приход, открывает

И пожеланье свое. А желала, чтоб рушился Кадма

⁵⁷⁰ Царственный дом, чтобы в грех Атаманта впутали сестры.

Власть, обещанья, мольбы — все сливает она воедино

И убеждает богинь. Едва лишь сказала Юнона

Так, — Тисифона власы, неприбрана, тотчас встряхнула

Белые и ото рта нависших откинула гадин

⁵⁷⁵ И отвечала: «Тут нет нужды в околичностях долгих:

Все, что прикажешь, считай совершенным. Немилое царство

Брось же скорей и вернись в небесный прекраснейший воздух».

Радостно та в небеса возвратилась. Ее перед входом

Чистой росой Таумантова дочь, Ирида, умыла;

⁵⁸⁰ А Тисифона, тотчас — жестокая — смоченный кровью

Факел рукою зажав, и еще не просохший, кровавый

Плащ надела и вот, змеей извитой подвязавшись,

Из дому вышла. При ней Рыдание спутником было,

Смертный Ужас, и Страх, и Безумье с испуганным ликом.

⁵⁸⁵ Вот у порога она: косяки эолийские — молвят —

Затрепетали, бледны вдруг стали кленовые створы,

Солнце бежало тех мест. Чудесами испугана Ино,

В ужасе и Атамант. Готовились из дому выйти, —

Выход Эриния им заступила зловещей преградой:

⁵⁹⁰ Руки она развела, узлами гадюк обвитые,

Вскинула волосы, змей потревожила, те зашипели.

Часть их лежит на плечах, другие, спустившись по груди,

Свист издают, извергают свой яд, языками мелькают.

Из середины волос двух змей она вырвала тотчас

⁵⁹⁵ И, в смертоносной руке их зажав, метнула. У Ино

И Атаманта они по груди заползали обе,

Мрачные помыслы в них возбуждая. Но тела не ранят

Вовсе: одна лишь душа уколы жестокие чует.

Также с собой принесла и ужасного жидкого яду,

⁵⁰⁰ Пены из Цербера уст и отравы из пасти Ехидны,

И заблужденье ума, и слепого забывчивость духа,

И преступленье, и плач, и свирепость, и тягу к убийству.

Все это перетерев и свежею кровью разбавив,

В медном сварила котле, зеленой мешая цикутой.

⁵⁰⁵ Перепугались они, а богиня неистовый яд свой

В грудь им обоим влила и глубоко сердца возмутила.

Ровным движеньем потом раскачивать стала свой факел,

Двигая быстро его и огнями огни догоняя.

Так, исполнив приказ, с победой в пустынное царство

⁵¹⁰ Дита она отошла и змею на себе развязала.

Миг, — и уже Эолид, в серединном беснуясь покое,

Кличет: «Эй, други, скорей растяните-ка по лесу сети!

Только что видел я тут при двух детенышах львицу!»

И, как за зверем, бежит по следам супруги, безумец,

⁵¹⁵ И с материнской груди младенца Леарха, который

Ручки, смеясь, протянул, хватает; и дважды и трижды,

Словно пращу закрутив, разбивает, жестокий, о камень

Личико детское. Тут, наконец, и мать заметалась, —

Мука ль причиной была иль разлитие яда, но только

⁵²⁰ Взвыла она, вне себя, и, власы распустив, побежала.

И, унося, Меликерт, тебя на руках обнаженных, —

«Вакх, эвоэ́!» — голосит. При имени Вакха Юнона

Захохотала: «Тебе пусть поможет, — сказала, — питомец!»

В море свисает скала; из-под низу ее размывают

⁵²⁵ Волны; она от дождей защищает прикрытую заводь;

Вверх выдается, челом протянувшись в открытое море.

Ино вбежала туда, — ей безумие придало силу, —

И со скалы в глубину, забыв о каком-либо страхе,

Бросилась с ношей своей. Сотрясенные вспенились воды.

⁵³⁰ Тронута внучки меж тем незаслуженным горем, Венера

К дяде ласкается так: «Нептун, о вод повелитель,

Первое после небес имеющий в мире державство, —

Просьба моя велика, но близких моих пожалей ты,

Что у тебя на глазах в ионийскую кинулись бездну!

⁵³⁵ К моря богам их причти, — если только любезна я морю,

Если в божественной я глубине в дни оные сгустком

Пены была и от ней сохраняю по-гречески имя!»185

Внял молящей Нептун и все, что в них смертного было,

Отнял, взамен даровав могущество им и величье.

⁵⁴⁰ Он одновременно им обновил и наружность и имя:

Богом он стал Палемоном, а мать Левкотеей богиней.

Сколько достало их сил, за ней из Сидона подруги

Шли и у края скалы след ног увидали недавний,

В смерти ж ее убедясь, о доме Кадмеида плакать

⁵⁴⁵ Стали, в ладони бия, себе волосы рвали и платья.

Несправедливость хуля и чрезмерную злобу Юноны

К прежней сопернице, в гнев богиню ввели. Не Юноне

Брань выносить, — «Из самих вас памятник сделаю, — молвит, —

Ярости лютой моей!» И за словом не медлило дело.

⁵⁵⁰ Та, что преданней всех их была, — «Отправляюсь, — сказала, —

В волны, царице вослед!» — и прыгнуть хотела, да только

С места сойти не смогла и к скале прикрепленной осталась.

Вот, как положено, в грудь ударять собиралась другая

С воплем, но чувствует вдруг: коченеют недвижные руки.

⁵⁵⁵ Эта лишь руки свои простерла к широкому морю, —

Так, вдруг каменной став, руками и тянется к морю.

А у другой, что, вцепившись, рвала себе волосы в горе,

Ты увидал бы, — персты в волосах отвердели внезапно.

Кто в положенье каком застигнут, стоит и поныне.

⁵⁶⁰ Часть превратилась в птиц. Над той пучиной поныне

Режут поверхность воды оконечностью крыл Исмениды.

Агенорид186 и не знал, что дочь их и внук малолетний

Стали богами морей. Побежденный несчастьем и рядом

Бедствий и многих чудес, представших ему, оставляет

⁵⁶⁵ Город создатель его, как будто он града судьбою,

А не своею гоним. И вот, после долгих блужданий,

Вместе с беглянкой-женой иллирийских достиг он пределов.187

Там, под грузом и бед и годов, они вспоминают

Дом их постигший удар и труды исчисляют в беседе:

⁵⁷⁰ «Оный уж не был ли свят, моим копьем пораженный,

Змей? — так Кадм говорит, — когда, из Сидона пришедши,

В землю — новый посев — побросал я те зубы гадючьи?

Если так явственно мстит за него попеченье бессмертных,

Сам став змеем, — молю, — пусть долгим вытянусь чревом!»

⁵⁷⁵ Молвит, и вот уже — змей — простирается долгим он чревом,

Чувствует: кожа его, затвердев, чешуей обрастает,

А почерневшая плоть голубым расцвечается крапом.

Он припадает на грудь; между тем, воедино сливаясь,

В круглый и острый хвост понемногу сужаются ноги.

⁵⁸⁰ Руки остались одни; и поскольку лишь руки остались,

Их протянул он в слезах, по лицу человечьему текших, —

«Ты подойди, о жена, подойди, о несчастная! — молвил, —

Тронь мою руку, пока от меня хоть часть сохранилась,

Это — рука моя, тронь же ее, покамест не весь я

⁵⁸⁵ Змей», — хотел продолжать, но вдруг у него разделился

Надвое прежний язык, и ему, говорящему, слова

Недостает, и едва он жалобу высказать хочет —

Свист издает; этот голос ему сохранила природа.

И восклицает жена, в обнаженную грудь ударяя:

⁵⁹⁰ «Кадм, останься и скинь — о несчастный! — чудовищный образ!

Кадм, что же это? О, где твои ноги? Где плечи и руки,

Кожа, лицо, — но пока говорю, — остальное исчезло.

Боги, зачем и меня вы таким же не сделали змеем?»

Молвила. Он же лизал уста супруги любимой,

⁵⁹⁵ К груди, любезной ему, подползал, узнавая как будто;

Нежно ее обнимал и ластился к шее знакомой.

Все, кто были при том, — их спутники, — в страхе; она же

Скользкую шею меж тем гребнистого гладит дракона.

Вдруг их сделалось — два, — поползли, заплетаясь телами,

⁶⁰⁰ И незаметно ушли в тайники близлежащей дубравы.

Ныне людей не бегут, никому не вредят, не кусают, —

Чем были прежде они, миролюбные помнят драконы!

Но утешеньем для них в изменении прежнего вида

Стал их божественный внук,188 что был покоренной им признан

⁶⁰⁵ Индией; славя кого, воздвигала Ахаия храмы.

Сын лишь Абанта один, Акризий, из рода того же189

Происходящий, его к стенам арголийской столицы

Не допускает, идет против бога с оружьем, не веря,

Что Громовержца он сын. Не верил он, что Громовержца

⁶¹⁰ Сын и Персей, от дождя золотого зачатый Данаей,

Вскоре, однако же, он — таково всемогущество правды! —

Горько раскаялся в том, что бога обидел и внука

Не захотел признавать. Один был на небе. Другой же,

Шкуру, полную змей, унося — незабвенную ношу, —

⁶¹⁵ Ласковый воздух тогда шумящими крыльями резал.

В Ливии знойной как раз над пустыней парил победитель, —

Капли крови в тот миг с головы у Горгоны упали, —

Восприняла их Земля и змей зачала разнородных.

Земли гадюками там обильны теперь и опасны.

⁶²⁰ Так, на просторе несясь, гоним несогласием ветров,

Он и туда и сюда, дождевой наподобие тучки,

Мчится, с эфирных высот на далеко лежащие земли

Взор свой наводит и круг целиком облетает вселенной.

Трижды он Рака клешни и Аркты холодные видел;

⁶²⁵ То на Восток уносило его, то обратно на Запад.

Вот, при спадении дня, опасаясь довериться ночи,

Он в гесперийском краю опустился, в Атлантовом царстве.

Отдыха краткого там он ищет, доколе не вывел

Люцифер в небо Зарю, а Заря — колесницу дневную.

⁶³⁰ Здесь, всех в мире людей превзошедший громадою тела,

Сын жил Япетов, Атлант. Над самой он крайней землею,

Также над морем царил, что Солнца коням утомленным

Вод подставляет простор и усталые оси приемлет.

Тысяча стад там бродила овец, и крупного столько ж

⁶³⁵ Было скота; земли там ничье не стесняло соседство.

Неких деревьев листва — из лучистого золота зелень —

Там золотые суки и плоды золотые скрывала.

Молвил Атланту Персей: «Хозяин, коль можешь быть тронут

Рода величием ты, так мой прародитель — Юпитер!

⁶⁴⁰ Если деяньем людей ты дивишься, дивись же и нашим.

Гостеприимства прошу я и отдыха!» Тот же о древнем

Помнил вещанье, из уст прозвучавшем парнасской Фемиды:

«Время настанет, Атлант, и ограблено золото будет

Древа, и лучшая часть достанется Зевсову сыну».

⁶⁴⁵ И, убоявшись, Атлант обнес сплошною стеною

Яблони, их сторожить поручив великану-дракону,

И из чужих никого к своим не пускал он пределам.

А пришлецу говорит: «Уходи, иль тебе не поможет

Подвигов слава, тобой сочиненных, ни даже Юпитер!»

⁶⁵⁰ Силой угрозы сменив, отогнать его тщится руками.

Тот же, к мирным словам добавляя и строгие, медлит.

Силою он послабей — но кто же сравнится с Атлантом

Силою? — «Если моей дорожишь ты столь мало приязнью,

Дар мой прими!» — говорит; и, видом ужасное, слева

⁶⁵⁵ Сам отвернувшись, к нему лицо протянул он Медузы.

С гору быв ростом, горой стал Атлант; волоса с бородою

Преобразились в леса, в хребты — его плечи и руки;

Что было раньше главой, то стало вершиною горной;

Сделался камнем костяк. Во всех частях увеличась,

⁶⁶⁰ Вырос в громадину он, — положили так боги, — и вместе

С бездной созвездий своих на нем упокоилось небо.

Вот заключил Гиппотад190 в темницу извечную ветры,

И возбудитель трудов, всех ярче в небе высоком,

Люцифер встал. Персей, вновь крылья взяв, привязал их

⁶⁶⁵ Справа и слева к ногам и, меч свой кривой подпоясав,

Ясный стал резать простор, крылами махая сандалий,

Неисчислимо вокруг и внизу оставляя народов.

Он эфиопов узрел племена и Кефеевы долы.191

Немилосердный Аммон неповинную там Андромеду

⁶⁷⁰ За материнский язык в то время подверг наказанью.

Только лишь к твердой скале прикованной за руки деву

Абантиад192 увидал, — когда бы ей веянье ветра

Не шевелило волос и не капали теплые слезы,

Он порешил бы, что мрамор она, — огнем безотчетным

⁶⁷⁵ Вдруг загорелся и стал недвижим. Красою плененный,

Чуть не забыл ударять он по воздуху взмахами крыльев.

Только лишь стал, говорит: «Цепей не таких ты достойна,

Но лишь поистине тех, что горячих любовников вяжут.

Мне ты ответь и открой свое и земли твоей имя

⁶⁸⁰ И почему ты в цепях!» Но она все молчит и не смеет —

Дева — с мужчиною речь завести; стыдливое скрыла б,

Верно, руками лицо, когда не была бы в оковах.

Все, что сделать могла, — наполнить слезами зеницы.

Был он настойчив, тогда — чтоб ему не могло показаться,

⁶⁸⁵ Будто скрывает вину, — и свое и родины имя

И до чего ее мать на свою красоту уповала,

Передает. Обо всем помянуть не успела, как воды

Вдруг зашумели, и вот, из бездны морской показавшись,

Выступил зверь, широко зыбь грудью своей покрывая.

⁶⁹⁰ Вскрикнула дева. Отец опечаленный с матерью рядом —

Оба несчастны они, но матери горе законней.

Только не помощь, увы, а достойные случая слезы,

Плач своей деве несут, прильнули к плененному телу.

Гость же им говорит: «Для слез впереди у вас будет

⁶⁹⁵ Времени много, но час для помощи дан вам короткий.

Если ее попрошу, — Персей, сын Зевса и девы,

Запертой, той, кого плодоносным он златом наполнил, —

Я одолитель — Персей — змеевласой Горгоны, который

В веющий воздух лететь, взмахнув крылами, решился, —

⁷⁰⁰ Буду наверно как зять другим предпочтен. И заслугу

К брачным добавить дарам попытаюсь, — лишь боги бы дали!

Доблестью ей послужу, и да будет моей, — вот условье!»

Те принимают его, — кто бы стал колебаться? Взмолились

Мать и отец и ему обещают в приданое царство.

⁷⁰⁵ Словно корабль, что, вперед окованным пущенный носом,

Воды браздит, гребцов вспотевшими движим руками,

Зверь тот, волны погнав налегающей грудью, настолько

Был уже близок от скал, насколько пращой балеарской

Кинутый может свинец, крутясь, пролетать по пространству.

⁷¹⁰ Юноша, в этот же миг от земли оттолкнувшись ногами,

Ввысь полетел, к облакам, — и едва на морскую поверхность

Мужа откинулась тень, на тень зверь бросился в злобе.

Как Громовержца орел, усмотревший на поле пустынном

Змея, что солнцу свою синеватую спину подставил,

⁷¹⁵ Сзади хватает его и, чтоб уст не успел обратить он

Хищных, вонзает в хребет чешуйчатый жадные когти, —

Так, пространство своим прорезав быстрым полетом,

Спину чудовища сжал Инахид193 и рычащему зверю

В правое вставил плечо свой меч до кривой рукояти.

⁷²⁰ Тяжкою раною той уязвлен, взвивается в воздух

Зверь, то уходит в волну, то кидается словно свирепый

Вепрь, что стаей собак устрашен, вкруг лающих громко.

Жадных укусов Персей на быстрых крылах избегает:

Все, что открыто — хребет с наростами раковин полых,

⁷²⁵ Ребра с обоих боков и место, где хвост, утончаясь,

Рыбьим становится, — он поражает мечом серповидным.

Воду потоком меж тем вперемежку с багряною кровью

Зверь извергает. Уже тяжелеют намокшие крылья,

И уж не смеет Персей довериться долее взбухшей

⁷³⁰ Обуви; видит скалу, которая самой вершиной

Встала из тихой воды, но скрывается вся при волненье,

И, об утес опершись и держась за вершину рукою,

Трижды, четырежды он пронзает утробу дракона.

Рукоплесканье и клик наполнили берег и в небе

⁷³⁵ Сени богов. Веселятся душой и приветствуют зятя

С Кассиопеей Кефей, зовут избавителем оба,

Дома опорой. Меж тем от оков разрешенная дева

Шагом свободным идет — причина трудов и награда!

Он же, воды зачерпнув, омывает геройские руки

⁷⁴⁰ И, чтобы жесткий песок не тер головы змееносной,

Вниз настилает листвы и в воде произросшие тростья

И возлагает на них главу Форкиниды194 Медузы.

Каждый росток молодой с еще не скудеющим соком,

Яд чудовища впив, мгновенно становится камнем;

⁷⁴⁵ Стебли его и листва обретают нежданную крепость.

Нимфы морские, дивясь, испытуют чудесное дело

Тотчас на многих стеблях, — и сами, того достигая,

Рады, и вот семена все обильнее в воду бросают.

Так и осталось досель у кораллов природное свойство:

⁷⁵⁰ Только их воздух коснись — и сразу становятся тверды;

Что было в море лозой, над водою становится камнем.

Трем божествам он три алтаря устроил из дерна:

Левый, Меркурий, тебе, а правый — воинственной деве,195

Средний Юпитеру в честь. Минерве заклали телицу,

⁷⁵⁵ Богу с крылами тельца, тебе же быка, Наивышний!

И не замедля, тотчас Андромеду — награду за подвиг —

Он без приданого взял: потрясают Амур с Гименеем

Светочи свадьбы, огни благовоньем насыщены щедро,

С кровель цветов плетеницы висят, и лиры повсюду,

⁷⁶⁰ Трубы и песни звучат, — счастливые знаки веселья.

В доме распахнуты все половины дверные, и настежь

Атрий открыт золотой, и на царский, в прекрасном убранстве,

Пышно устроенный пир кефенская знать прибывает.

С трапезой кончив, когда дарами щедрого Вакха

⁷⁶⁵ Повозбудились умы, о нравах тех мест и народах

⁷⁶⁶………196

⁷⁶⁷ Спрашивать начал Линкид197, — про дух их мужей и обычай.

⁷⁶⁸………198

⁷⁶⁹ И отвечавший ему, — «Теперь, о храбрейший, — воскликнул, —

⁷⁷⁰ Молви, молю я, Персей, каким ты приемом, какою

Доблестью мог отрубить главу, чьи волосы — змеи».

И повествует Персей, что лежит под холодным Атлантом

Место одно, а его защищает скалистая глыба

И что в проходе к нему обитают тройничные сестры,

⁷⁷⁵ Форка дочери, глаз же один им служит, всем общий.

Как он, хитро, изловчась, при его передаче, тихонько

Руку подсунул свою, овладел тем глазом; и скалы,

Скрытые, смело пройдя с их страшным лесом трескучим,

К дому Горгон подступил; как видел везде на равнине

⁷⁸⁰ И на дорогах — людей и животных подобья, тех самых,

Что обратились в кремень, едва увидали Медузу;

Как он, однако, в щите, что на левой руке, отраженным

Медью впервые узрел ужасающий образ Медузы;

Тяжким как пользуясь сном, и ее и гадюк охватившим,

⁷⁸⁵ Голову с шеи сорвал: и еще — как Пегас199 быстрокрылый

С братом его родились из пролитой матерью крови.

Вспомнил неложные он опасности долгого лёта;

Что за моря, что за земли он зрел с высоты под собою,

Также созвездий каких касался взмахами крыльев.

⁷⁹⁰ Но замолчал он скорей, чем того ожидали. И задал

Некто, один из вельмож, вопрос: из сестер почему же

Волосы только одной перемешаны змеями были?

Гость же в ответ: «Раз ты вопросил о достойном рассказа,

Дела причину тебе изложу. Красотою блистая,

⁷⁹⁵ Многих она женихов завидным была упованьем.

В ней же всего остального стократ прекраснее были

Волосы. Знал я людей, утверждавших, что видели сами.

Но говорят, что ее изнасиловал в храме Минервы

Царь зыбей. И Юпитера дщерь отвернулась, эгидой

⁸⁰⁰ Скрыв целомудренный лик. Чтоб грех не остался без кары,

В гидр ужасных она волоса обратила Горгоны.

Ныне, чтоб ужасом тем устрашать врагов оробевших,

Ею же созданных змей на груди своей носит богиня».

Так Данаев герой в кругу вспоминает кефенов

Подвиги, а между тем толпою шумящею сени

Царские полнятся вдруг; не крик то, которым обычно

Свадебный праздник гремит, но дикого боя предвестье!

⁵ Этот прервавшийся пир, превратившийся сразу в смятенье,

Можно бы с морем сравнить, сначала спокойным, чьи воды,

Яростно вдруг налетев, взволнуют свирепые ветры.

Первый меж ними Финей, зачинатель сражения дерзкий,

Ясень упругий копья с медяным концом потрясая, —

¹⁰ «Здесь я, здесь! — говорит, — за хищенье супруги отмститель!

Ныне ни крылья тебя, ни Юпитер, себя обративший

В золото, уж не спасут!» И метнуть уж пытался, но, — «Что ты

Делаешь? — крикнул Кефей, — что за мыслью безумной ты движим

На преступление, брат? Благодарность такую ль заслугам

¹⁵ Стольким воздать? То брачный ли дар за спасение девы?

И не Персей у тебя ее отнял, — коль в истину вникнешь, —

Но приговор Нереид, суровый Аммон рогоносный,

Чудище бездны морской, что нежданно из волн приходило

Жрать утробу мою. Не похить он вовремя деву,

²⁰ Ей бы не жить. Для нее ты требуешь, жестокосердный,

Гибели вновь, чтобы скорбью моей самому веселиться?

Не удовольствован ты, что ее при тебе оковали;

Ты же, — и дядя ее и жених, — никак не помог ей!

Да и прискорбно тебе, что спасенье пришло от другого,

²⁵ Что ускользнула из рук? Коль ее столь ценной считаешь,

Сам бы деву забрал на скале, где ее приковали!

Ныне тому, кто забрал, чрез кого моя старость не сира,

Дай получить, что заслужено им и обещано словом.

Он ведь, пойми, не тебе предпочтен, но погибели верной».

³⁰ Тот промолчал; но, вращая главой, на него и Персея

Смотрит, не зная и сам, на того ли напасть, на другого ль.

Миг лишь помедлил, и вот копье напряженное, силой,

Приданной гневом ему, метнул — но мимо — в Персея.

В ложе застряло оно, и Персей наконец с покрывала

³⁵ Прянул и, верно, копья ответным ударом, свирепый,

Грудь прободал бы врага, когда бы Финей не укрылся

За алтарем и — позор! — был на пользу алтарь негодяю.

Но промахнувшись, копье в лоб Рета, однако, вонзилось.

Вот он упал, и тотчас исторглось из кости железо;

⁵⁰ Бьется он, кровью своей орошает столы пированья.

Неукротимым толпа загорелася гневом, кидают

Копья. Иные нашлись, возглашавшие громко, что с зятем

Должен пасть и Кефей. Но как раз в это время из дома

Вышел Кефей: призывал в свидетели право и правду,

⁵⁵ Гостеприимство богов, — что противился этому буйству.

Брани богиня,200 в тот миг представ, эгидой прикрыла

Брата, и дух в нем окреп. При этом был Атис, индиец,

Что, по преданью, рожден Лимнеей, дочерью Ганга,

В водах хрустальных его, — знаменит красотою, убором

⁵⁰ Пышным удвоенной, юн, всего лишь шестнадцатилетний,

Тирской хламидой одет, с золотою по краю каймою;

Шею его украшали еще ожерелья златые,

Волосы гребнем кривым украшались, напитаны миррой.

Он хоть и был научен попадать на любом расстоянье

⁵⁵ Дротиком в цель, — но ловчей тетиву натягивал лука.

Вот, меж тем как рога неспешной сгибал он рукою,

Вмиг изловчился Персей, полено схватил, что дымилось

На алтаре, и лица раздробил ему вдребезги кости.

Тотчас, едва увидал, как ликом пленительным бьется

⁶⁰ Тот, простертый в крови, Ликабант ассириец, ближайший

Друг и товарищ его, глубокой любви не скрывавший,

Вмиг испустившего дух от тягостной раны оплакав

Юношу Атиса, лук, который натягивал Атис,

Выхватил и закричал: «Теперь ты со мною сразишься!

⁶⁵ Отрока гибель тебе ненадолго веселием будет,

Ненависть ею верней, не хвалу обретешь!» Не успел он

Молвить — стрела с тетивы сорвалась, заостренная дивно.

Тот отстранился, она ж застряла в складчатом платье.

Тут обратил на него, знаменитый убийством Медузы,

⁷⁰ Меч свой Акризия внук и вонзил ему в грудь, и, кончаясь,

Взором, блуждавшим уже под теменью ночи, окинул

Атиса друг неизменный его и, к нему наклонившись,

К манам подземным унес утешенье, что умерли вместе!

Вот сиенец Форбант, Метиона дитя, и либиец

⁷⁵ Амфимедон, завязать пожелавшие бой, поскользнувшись

В теплой крови, от которой земля широко задымилась,

Наземь упали. Им меч подняться уже не позволил,

В горло Форбанта вонзясь, другому же в ребра проникнув.

А на Эрита Персей, Акторова сына, который

⁸⁰ Сжал двусторонний топор, кривого меча не направил:

В обе руки он схватил глубокой резьбою покрытый

Тяжкого веса кратер, размером огромный, и бросил

В мужа. Тот же изверг багровую кровь и, на землю

Навзничь упав головой, умирая, колотится об пол.

⁸⁵ Вот Полидаймон, чей род происходит от Семирамиды,

Вот Ликет Сперхеяд, Абарид, уроженец Кавказа,

Клит, Флегиат и волос не стригший с рождения Гелик, —

Все сражены, и, свиреп, умирающих топчет он груды.

И не решился Финей сойтись с неприятелем в схватке,

⁹⁰ Дрот запустил он, но тот уклонился ошибочно в Ида,

Тщетно отвергшего бой, не поднявшего вовсе оружья.

Этот, грозно в упор на Финея свирепого глядя, —

«Если ты в бой вовлекаешь меня, — промолвил, — узнай же,

Сделал кого ты врагом, и за рану уплачивай раной!»

⁹⁵ Он уж ответить хотел копьем, извлеченным из тела,

Но обескровлен, упал, слабеющим телом поникнув.

Вот и Одит, за царем первейший в народе Кефенов,

Пал, Клименом пронзен, Гипсей проколол Протенора;

Сам от Линкида погиб. Был тут и древний летами

¹⁰⁰ Эматион, богов почитатель и правды блюститель.

Он, хоть уж годы ему воевать воспрещали, словами

Ратует, вышел вперед и клянет нечестивую бойню.

Но, между тем как алтарь он дрожащими обнял руками,

Голову Хромид ему мечом отрубил, и упала

¹⁰⁵ Та на алтарь, и проклятий слова языком полумертвым

Вымолвил Эматион и дух испустил меж огнями.

Два близнеца Бротеад и Аммон, что в бою на кулачках

Непобедимы, — когда б кулаками мечи побеждались! —

Пали, — сразил их Финей, — и священнослужитель Цереры,

¹¹⁰ Ампик, чья голова белоснежной повязана лентой,

Пал и ты, Лампетид, не к подобным призванный битвам,

Но к содроганию струн и голоса, — мирному делу, —

Призванный славить пиры, возвеличивать празднества пеньем!

Вот, меж тем как вдали он стоял с невоинственным плектром,

¹¹⁵ Петтал, насмешлив, — «Пропой остальное ты манам стигийским!» —

Крикнул и в левый висок наконечник вонзил ему дрота.

Пал на землю, но все полумертвые пальцы касались

Лирных струн: нечаянно звук раздался плачевный.

Но без возмездия пасть не позволил Ликорм ему лютый:

¹²⁰ С правой дверной вереи засов сорвал он дубовый,

Череп ему раскроил посредине, и тот повалился

Наземь, как падает бык, пораженный секирой. Тотчас же

Снять попытался засов дубовый и с левой верейки

Сын Кинифеев, Пелат; но пронзил ему правую руку

¹²⁵ Мармаридянин Корит, пригвоздив ее к дереву двери.

Абант висящего бок поразил; и тот не свалился,

Но, к косяку прикреплен, повис на руке, умирая.

Вот распростерт Менелай, за Персея поднявший оружье,

Назамонийских полей, Дорил, богатейший хозяин, —

¹³⁰ Тот богатейший Дорил, — никто не владел столь обширной

В крае землей, не сбирал в изобилье таком благовоний.

Брошено косо, копье в паху у Дорила застряло.

Место смертельное пах. Лишь раны виновник, бактриец

Галкионей увидал, что прерывисто тот испускает

¹³⁵ Дух и глаза закатил, промолвил: «Земля под ступнями —

Вот все владенья твои!» — и бескровное тело покинул.

Бросил в бактрийца копье, из раны горячей исторгнув,

Мститель, Абанта внук, и оно сквозь ноздри проникло,

Через затылок прошло и с обеих сторон выступало.

¹⁴⁰ Руку Фортуна сама направляет; и Клитий и Кланий

Матери дети одной, по-разному ранены были:

Клитию ясень пронзил, тяжелою пущен рукою,

Лядвеи обе зараз; а Кланий зубами вонзился

В древко, пал Келадон, что из Мендеса, и палестинской

¹⁴⁵ Матери сын Астрей, чей был неизвестен родитель;

И Этион, что умел когда-то грядущее видеть, —

Лживою птицей теперь он обманут; и оруженосец

Царский Тоакт, и Агирт, опозоренный отцеубийством…

Больше, однако, в живых оставалось. С единым покончить

¹⁵⁰ Было стремленье у всех. Ополчились ряды отовсюду

Единодушно, вражда на заслугу и честь ополчилась!

Богобоязненный тесть и теща с женой молодою

Тщетно стоят за него, наполняя лишь воплями сени,

Их оружия звук и поверженных стон заглушают.

¹⁵⁵ Вот оскверненных уже заливает Беллона201 пенатов

Кровью обильной и вновь замешать поспешает сраженье,

Вот окружает его Финей и тысяча следом

Сзади Финея. Летят, многочисленней градин зимою,

Копья с обеих сторон — и глаз и ушей его мимо.

¹⁶⁰ Тут-то прижался спиной он к камню огромной колонны,

Обезопасив свой тыл, к супротивным рядам обращенный, —

Их отбивает напор! Впереди напирающих слева

Был хаониец Молпей; Этемон из Набатии — справа.

Словно тигрица, когда, истомленная голодом, слышит

¹⁶⁵ В разных долинах она двух стад мычанье, не знает,

Ей на какое напасть, напасть же стремится на оба, —

Так сомневался Персей, направо ему иль налево

Ринуться; все же, пронзив его голень, отбросил Молпея.

Впрок ему бегство. Меж тем Этемон не дает передышки,

¹⁷⁰ Бесится, рану стремясь нанести в часть верхнюю шеи.

Не рассчитал своих сил, и надвое меч занесенный

Переломился о ствол сотрясенной ударом колонны.

И разлетелся клинок, и вонзился в гортань господина.

Но, чтобы смерть причинить, была недостаточна рана.

¹⁷⁵ И между тем как тот трепетал, безоружные руки

Вытянув тщетно, мечом Персей пронзил килленийским, —

Но, как увидел, что пасть должна перед множеством доблесть, —

«Помощи, — молвил Персей, — раз вами к тому понужден я,

Буду искать у врага! Отверните же лица скорее,

¹⁸⁰ Если меж вами есть друг!» — и главу он приподнял Горгоны.

«Нет, других поищи, кто твоим чудесам бы поверил!» —

Тескел сказал и готов был рукой роковое оружье

Бросить, но так и застыл изваяньем из мрамора Ампик,

Тотчас стоявший за ним, на полную доблестным духом

¹⁸⁵ Грудь Линкида с мечом устремился, но в этом движенье

Окоченела рука, ни вперед, ни назад не движима.

Тотчас Нилей, что солгал, семиречным будто бы Нилом,

Он порожден, на щите обозначивший семь его устий, —

Часть из них серебром, другую же золотом, — молвил:

¹⁹⁰ «Вот полюбуйся, Персей, на источники нашего рода!

К манам немым унесешь утешенье немалое в смерти,

Пав от такого, как я!» Но часть последняя речи

Вдруг прервалась, и мнится, что рот, вполовину открытый,

Хочет еще говорить, но слова не находят дороги.

¹⁹⁵ «От малодушия вы, а совсем не от мощи Горгоны

Остолбенели! — бранит их Эрикс. — Накинемся вместе,

Наземь повергнем юнца с его чародейным оружьем!»

Кинуться был он готов; но землею задержаны стопы, —

Вооруженный стоит из камня недвижного образ.

²⁰⁰ Кару те все понесли по заслугам. Но воин Персея

Был там один, Аконтей; пока за Персея сражался,

Лик он Горгоны узрел и в камень тотчас обратился.

Астиагей же его, за живого сочтя, ударяет

Длинным мечом. Засвистел его меч пронзительным свистом,

²⁰⁵ Астиагей изумлен, — но принял он ту же природу,

Мраморным став, и лицо выраженье хранит изумленья.

Долгое дело — мужей имена из простого народа

Перечислять. Их двести всего после боя осталось, —

Остолбенев, все двести стоят: увидали Горгону!

²¹⁰ Тут лишь Финей пожалел наконец о неправедной битве, —

Только что ж делать ему? Он лишь образы разные видит,

Он и своих узнает и, по имени каждого клича,

Помощи просит; не веря себе, касается ближних

Тел, — но мрамор они; отвернулся и так, умоляя,

²¹⁵ В стороны руки простер, изъявляя покорность, и молвил:

«Ты побеждаешь, Персей: отврати это чудище, в камень

Все обращающий лик Медузы, какой бы он ни был.

О, отврати, я молю! Не злоба, не царствовать жажда

К брани подвигли меня: за супругу я поднял оружье.

²²⁰ Право заслугами ты приобрел, а я — ожиданьем.

Не уступил, — и мне жаль. Из всего, о храбрейший, мою лишь

Душу ты мне уступи, да будет твоим остальное!»

И говорившему так, и того, к кому сам обращался,

Видеть не смевшему, — «Что, — говорит, — о Финей боязливый,

²²⁵ Дать тебе ныне могу, — и дар то не малый для труса! —

Дам, ты страх свой откинь. Не обижу тебя я железом.

Наоборот, на века, как памятник некий, оставлю.

Будешь всегда на виду ты в доме у нашего тестя,

Чтобы супругу мою утешал нареченного образ!»

²³⁰ Молвив такие слова, он главу повернул Форкиниды

К месту, куда был Финей лицом обращен трепетавшим.

И, между тем как глаза повернуть пытался он, шея

Окоченела его, и в камень слеза затвердела.

Но умоляющий лик и уста боязливые в камне

²³⁵ Видны досель, о пощаде мольба и покорности знаки.

Вот победитель Персей с супругою в отчие стены

Входит. Защитник семьи, неповинности дедовой мститель,

Вот он на Прета напал: затем, что, оружием выгнав

Брата, Прет захватил твердыню Акризия силой.

²⁴⁰ Но ни оружьем своим, ни присвоенной подло твердыней

Грозных не мог одолеть он очей змееносного чуда.

Все же тебя, Полидект, небольшого правитель Серифа,

Юноши доблесть, в делах очевидная стольких, ни беды

Все же смягчить не могли. Ненавидишь упорно Персея,

²⁴⁵ Непримиримый, и нет неправому гневу предела.

Хочешь и славы лишить, утверждаешь ты, будто измыслил

Он, что Медузу убил. «Я дам тебе знак непреложный.

Поберегите глаза!» — воскликнул Персей и Медузы

Ликом царево лицо превращает он в камень бескровный.

²⁵⁰ Сопровождала досель своего златородного брата

Дева Тритония. Вот, окруженная облаком полым,

Бросив Сериф и Китн и Гиар направо оставив,

Наикратчайшим путем через море отправилась в Фивы,

На Геликон, обиталище Дев. Геликона достигнув,

²⁵⁵ Остановилась и так обратилась к сестрам ученым:

«Слава наших ушей об источнике новом достигла,

Том, что копытом пробил в скале Быстрокрылец Медузы.202

Ради того я пришла. Я хотела чудесное дело

Видеть. Я зрела, как сам он из крови возник материнской».

²⁶⁰ «Ради чего б ни пришла, — отвечала Урания203, — в наши

Сени, богиня, всегда ты нашему сердцу желанна!

Верен, однако же, слух: Пегасом тот новый источник

Был изведен», — и свела Тритонию к влаге священной.

Долго дивилась воде, от удара копыта потекшей,

²⁶⁵ Обозревала потом и лесов вековечные чащи,

Своды пещер и луга, где цветы без счета пестрели,

И назвала Мнемонид204 счастливыми и по занятьям,

И по урочищам их. Одна из сестер ей сказала:

«О, если б доблесть твоя не влекла тебя к бо́льшим деяньям,

²⁷⁰ Что бы тебе не примкнуть, Тритония, к нашему хору!

Молвишь ты правду, хваля по заслугам и дело и место.

Наша прекрасна судьба, — да лишь бы нам жить безопасно!

Но — до чего же ничто не запретно пороку! — девичьи

Все устрашает сердца: Пиреней пред глазами жестокий

²⁷⁵ Так и стоит, до сих пор не могу отойти от испуга.

Лютый, в давлидских полях и фокейских он стал господином

С войском фракийским своим и без права владел государством.

В храмы парнасские мы направлялись: нас увидал он

И, с выраженьем таким, будто чтит божественность нашу, —

²⁸⁰ «О Мнемониды! — сказал, — он по виду узнал нас. — Постойте!

Не сомневайтесь, молю, от дождя с непогодой укройтесь —

Дождь пошел, — под кровлей моей! И в меньшие клети

Боги входили не раз». Побуждаемы речью и часом,

Дали согласие мы и в передние входим хоромы.

²⁸⁵ Дождь меж тем перестал, был Австр побежден Аквилоном,

По небу, чистому вновь, лишь темные тучи бежали.

Мы собрались уходить. Но дом Пиреней запирает.

Нам же насильем грозит. Его мы избегли — на крыльях.

Как бы вслед устремясь, во весь рост он стоял на твердыне!

²⁹⁰ «Тем же путем понесусь, — говорит, — где вы понесетесь!»

Вдруг, безрассудный, стремглав с верхушки бросился башни;

Вниз головой он упал и раздробленным черепом оземь

Грянулся, землю залив, перед смертью, проклятою кровью».

Муза вела свой рассказ. Но крылья вверху зазвучали,

²⁹⁵ И от высоких ветвей раздался приветствия голос.

Глянула вверх, не поймет, откуда так слышится ясно

Говор. Юпитера дочь полагает: то речи людские.

Были то птицы! Числом же их девять: на рок свой пеняя,

В ветках сороки сидят, что всему подражают на свете.

³⁰⁰ И удивленной рекла богиня богине: «Недавно

Птиц приумножили сонм побежденные в споре сороки.

Их же богатый Пиер породил на равнине пеллейской.205

Мать им Эвиппа была пеонийка, что к мощной Луцине206,

Девять рождавшая раз, обращалась девятикратно.

³⁰⁵ Вот возгордилась числом толпа тех сестер безрассудных.

Множество градов они гемонийских прошли и ахайских,

К нам пришли и такой состязанье затеяли речью:

«Полно вам темный народ своею обманывать ложной

Сладостью! С нами теперь, феспийские207, спорьте, богини,

³¹⁰ Если себе доверяете вы! Ни искусством, ни звуком

Не победить нас. Числом нас столько же. Иль уступите,

Сдавшись, Медузы родник заодно с Аганиппой гиантской,208

Иль эмафийские209 вам мы равнины уступим до самых

Снежных Пеонов, — и пусть нам нимфы судьями будут».

³¹⁵ В спор было стыдно вступать, но еще показалось стыднее —

Им уступить. Вот выбрали нимф, — и тотчас, поклявшись

Реками, сели они на сиденье из дикого камня.

Дева, что вызвала нас, начинает без жребия первой.

Брани бессмертных поет; воздает не по праву Гигантам

³²⁰ Честь, а великих богов деянья меж тем умаляет:

Будто, когда изошел Тифей из подземного царства,

На небожителей страх он нагнал, и они, убегая,

Тыл обратили, пока утомленных не принял Египет

В тучные земли и Нил, на семь рукавов разделенный.

³²⁵ Будто потом и туда заявился Тифей земнородный,

И что бессмертным пришлось под обманными видами скрыться.

«Стада вождем, — говорит, — стал сам Юпитер: Либийский

Изображаем Аммон и доныне с крутыми рогами!

Вороном сделался Феб, козлом — порожденье Семелы.

³³⁰ Кошкой — Делийца сестра, Сатурния — белой коровой.

Рыбой Венера ушла, Киллений стал ибисом-птицей».210

Все это спела она, сочетая с кифарою голос.

«Вызвали нас, Аонид, — но тебе недосужно, быть может,

Некогда, может быть, слух склонять к песнопениям нашим?»

³³⁵ «Не сомневайся и всю передай по порядку мне песню», —

Молвит Паллада и в тень прохладную рощи садится.

Муза, — «Даем мы одной, — говорит, — одолеть в состязанье!» —

Встала и, плющ молодой вплетя себе в волосы, стала

Пальцем из струн извлекать Каллиопа211 печальные звуки,

³⁴⁰ Сопровождая такой дрожание струнное песней:

«Первой Церера кривым сошником целину всколыхнула,

Первой — земле принесла и плоды, и покорную пищу,

Первой — законы дала, и все даровала — Церера!

Буду ее воспевать. О, только б достойно богини

³⁴⁵ Песня пропелась моя! — богиня сей песни достойна.

Остров Тринакрия212 был на падших наложен Гигантов,

Грузом тяжелым его под землей лежащий придавлен

Древний Тифей, что дерзнул возмечтать о престоле небесном,

Все продолжает борьбу, все время восстать угрожает.

³⁵⁰ Но авсонийский Пелор над правой простерся рукою,

Ты же на левой, Пахин; Лилибеем придавлены ноги,

Голову Этна гнетет.213 Тифей, протянувшись под нею,

Ртом извергает песок и огонь изрыгает, беснуясь.

Тщетно старается он то бремя свалить земляное,

³⁵⁵ Силой своей раскидать города и огромные горы:

Вот и трепещет земля, и сам повелитель безмолвных214

В страхе, не вскрылась бы вдруг, не дала бы зияния суша.

Свет не проник бы к нему, ужасая пугливые тени.

Царь, той напасти страшась, из хором своих сумрачных вышел,

³⁶⁰ На колесницу ступил и, черными мчимый конями,

Тщательно стал объезжать основанья земли Сицилийской.

Все осмотрев, убедясь, что ничто не грозит обвалиться,

Страх отложил он. Меж тем Эрикина215 его увидала

С ей посвященной горы. И, обняв крылатого сына, —

³⁶⁵ «Сын мой, оружье мое, и рука, и могущество! — молвит, —

Лук свой возьми, Купидон, которым ты всех поражаешь,

Быстрые стрелы направь в грудь бога, которому жребий

Выпал последний,216 когда триединое царство делили.

Горние все и Юпитер-отец, и боги морские

³⁷⁰ Власть твою знают, и тот, в чьей власти боги морские.

Тартару что ж отставать? Что власти своей и моей ты

Не расширяешь? Идет ведь дело о трети вселенной!

Даже и в небе у нас — каково же терпение наше! —

Презрены мы; уменьшается власть и моя и Амура,

³⁷⁵ Разве не видишь: от нас и Паллада теперь и Диана

Лучница прочь отошли? И девствовать будет Цереры

Дочь, коль допустим: она и сама этой участи хочет.

Ежели к просьбе моей ты не глух — ради общего царства

С дядей богиню сведи». Сказала Венера. И тотчас

³⁸⁰ Взялся Амур за колчан и стрелу, как мать повелела,

Выбрал из тысячи стрел одну, но острее которой

Не было и ни одной, что лучше бы слушалась лука.

Вот свой податливый рог изогнул, подставив колено,

Мальчик и Диту пронзил искривленной тростинкою сердце.

³⁸⁵ Глубоководное есть от стен недалеко геннейских217

Озеро; названо Перг; лебединых более кликов

В волнах струистых своих и Каистр едва ли услышит!

Воды венчая, их лес окружил отовсюду, листвою

Фебов огонь заслоня, покрывалу в театре подобно.

³⁹⁰ Ветви прохладу дарят, цветы разноцветные — почва.

Там неизменно весна. Пока Прозерпина резвилась

В роще, фиалки брала и белые лилии с луга,

В рвенье девичьем своем и подол и корзины цветами

Полнила, спутниц-подруг превзойти стараясь усердьем,

³⁹⁵ Мигом ее увидал, полюбил и похитил Подземный, —

Столь он поспешен в любви! Перепугана насмерть богиня,

Мать и подружек своих — но мать все ж чаще! — в смятенье

Кличет. Когда ж порвала у верхнего края одежду,

Все, что сбирала, цветы из распущенной туники пали.

⁵⁰⁰ Столько еще простоты в ее летах младенческих было,

Что и утрата цветов увеличила девичье горе!

А похититель меж тем, по имени их называя,

Гонит храпящих коней, торопясь, по шеям, по гривам

Сыплет удары вожжей, покрытых ржавчиной темной,

⁵⁰⁵ Мимо священных озер и Паликовых, пахнущих серой,

Вод,218 что бурлят, прорываясь из недр; через местность несется,

Где бакхиады — народ из Коринфа двуморского — древле

Стены воздвигли меж двух корабельных стоянок неравных.

Меж Кианеей лежит и пизейским ключом Аретузой,219

⁵¹⁰ Там, где отроги сошлись, пространство зажатое моря.

Там-то жила — от нее происходит и местности имя —

Нимфа, в Сицилии всех знаменитее нимф, Кианея.

Вот, до полживота над поверхностью водной поднявшись,

Деву узнала она. «Не проедете дальше! — сказала, —

⁵¹⁵ Зятем Цереры тебе не бывать против воли богини;

Просьбой, не силою взять ты должен был деву. Коль можно

С малым большое равнять, — полюбил и меня мой Анапис220,

Все ж он меня испросил, я в брак не со страха вступила».

Молвила нимфа и их, в обе стороны руки раздвинув,

⁵²⁰ Не пропустила. Сдержать тут гнева не мог уж Сатурний.

Страшных своих разогнал он коней и в бездну пучины

Царский скиптр, на лету закрутившийся, мощной рукою

Кинул, — и, поражена, земля путь в Тартар открыла

И колесницу богов приняла в середину провала.

⁵²⁵ А Кианея, скорбя, что похищена дева, что этим

Попрано право ее, с тех пор безутешную рану

Носит в безмолвной душе и вся истекает слезами.

В воды, которых была божеством лишь недавно великим,

Вся переходит сама, утончаясь; смягчаются члены,

⁵³⁰ Кости — можно согнуть, и ногти утратили твердость,

Что было тоньше всего становится первое жидким, —

Пряди лазурных волос, персты ее, икры и стопы.

После, как члены она потеряла, в холодные струи

Краток уж был переход. Бока, спина ее, плечи

⁵³⁵ И ослабевшая грудь — все тонкими стало ручьями.

Вот наконец, вместо крови живой, в изменившихся жилах

Льется вода, и уж нет ничего, что можно схватить бы.

В ужасе мать между тем пропавшую дочь понапрасну

Ищет везде на земле, во всех ее ищет глубинах.

⁵⁴⁰ Отдых вкушавшей ее не видала Аврора с власами

Влажными, Геспер221 не зрел. В обеих руках запалила

Ветви горючей сосны, на Этне возросшей, богиня

И леденящею тьмой проносила, не зная покоя.

Снова, лишь радостный день погашал созвездия ночи,

⁵⁴⁵ Дочь искала она, где Солнце заходит и всходит.

Раз, утомившись, она стала мучиться жаждой, но нечем

Было ей уст освежить; соломой крытую видит

Хижину, в низкую дверь постучала; выходит старуха,

Видит богиню она и тотчас выносит просящей

⁵⁵⁰ Сладкого чашу питья из поджаренных зерен ячменных.

Пьет Церера. Меж тем злоречивый и дерзкий мальчишка

Перед богинею стал и, смеясь, обозвал ее «жадной».

И оскорбилась она и, еще не допивши напитка,

Мальчика вдруг облила ячменем, в воде разведенным.

⁵⁵⁵ Пятна впитались в лицо; где были у дерзкого руки, —

Выросли ноги, и хвост к измененным прибавился членам.

И в невеликий размер, — чтобы силы вредить не имел он, —

Сжался: в ящерку он превращен был, малого меньше.

От изумленной, в слезах, попытавшейся чуда коснуться

⁵⁶⁰ Бабки бежал он и в норку ушел. Так и носит названье

В изобличенье стыда, и в крапинках все его тело.

Сколько богиня еще по землям блуждала и водам,

Трудно в словах передать. Весь мир был для ищущей тесен.

И возвратилась она в Сиканию222; все озирая,

⁵⁶⁵ До Кианеи дошла. Кианея, не будь превращенной,

Все рассказала бы ей. Хоть нимфа сказать и желала,

Не было уст у нее, языка, чтобы вымолвить слово.

Знаки, однако, дала; очам материнским знакомый,

Павший в том месте в святой водоем поясок Персефоны

⁵⁷⁰ Молча богине она на поверхности вод показала.

Та, лишь узнала его, убедясь наконец в похищенье

Дочери, стала терзать в небреженье висящие кудри,

И без числа себе грудь ладонями мать поражала,

Все же не знала, где дочь. Все земли клянет, называет

⁵⁷⁵ Неблагодарными их, недостойными дара богини,

Всех же сильнее клянет Тринакрию, где обнаружен

След был беды. Вне себя, богиня пахавшие землю

Переломала плуги, предала одинаковой смерти

И поселян, и волов, работников поля; велела

⁵⁸⁰ Нивам доверье людей обмануть, семена загубила…

Плодоношенье земли, всего достояние мира,

Сокрушено. В зеленях по полям умирают посевы;

То от излишних дождей, то от солнца излишнего чахнут;

Звезды и ветер вредят. Опавшие зерна сбирают

⁵⁸⁵ Жадные птицы; волчец и куколь и разные травы,

Не выводимы ничем, полонили пшеничные нивы.

Тут Алфеяда223 главу из вод показала элейских

И, оттолкнув к ушам волос струящихся пряди,

Молвит: «О девы той мать, искомой по целому миру,

⁵⁹⁰ Мать урожаев земных, отреши непомерные муки

И в раздраженье своем не гневись на верную землю!

Не заслужила земля: похищенью открылась невольно.

Нет, не за родину я умоляю. Пришла я как гостья.

Родина в Пизе моя, происходим же мы из Элиды.

⁵⁹⁵ Я чужестранкой живу в Сикании. Все же милей мне

Всех она стран. У меня, Аретузы, здесь ныне пенаты,

Здесь пребыванье мое: его пощади, всеблагая!

Двинулась с места зачем, как я под громадою моря

В край Ортигийский пришла, — рассказам об этом настанет

⁵⁰⁰ Время свое, когда от забот свободна ты будешь

И просветлеешь лицом. Для потока доступна, дорогу

Мне открывает земля; пройдя по глубинным пещерам,

Здесь я подъемлю чело и смотрю на забытые звезды.

Там-то, когда я текла под землею стремниной стигийской,

⁵⁰⁵ Я Прозерпину твою лицезрела своими глазами.

Так же печальна она, с таким же испуганным ликом,

Но — государыней там великого темного царства,

Но преисподних царя могучею стала супругой!»

Мать при этих словах как каменной стала и долго

⁵¹⁰ Поражена словно громом была; когда же сменилось

Тяжким страданием в ней беспамятство тяжкое, взмыла

На колеснице в эфир. И с ликом, тучами скрытым,

В негодованье, власы распустив, пред Юпитером стала.

«Вот я, Юпитер, пришла молить тебя, — молвила, — ради

⁵¹⁵ Крови моей и твоей. О, если ты мать не жалеешь,

Дочь пусть тронет тебя! Да не будет твое попеченье

Менее к ней оттого, что была рождена она мною.

Дочь я нашла наконец, которую долго искала.

Ежели только «найти» означает «утратить» иль если

⁵²⁰ Знать, где она, означает найти! Прощу похищенье,

Лишь бы вернул он ее, затем, что грабителя мужа

Дочь недостойна твоя, — коль моей уже быть перестала!»

Царь ей богов возразил: «Для обоих залог и забота

Наше с тобою дитя. Но ежели хочешь ты вещи

⁵²⁵ Правильным именем звать, — то это ничуть не обида;

Наоборот, то — любовь. И зять нам такой не постыден.

Дай лишь согласье свое. Не касаясь иного, — не мало

Братом Юпитера быть! У него же и много иного.

Жребием только своим меня он пониже. Но если

⁵³⁰ Так их жаждешь развесть, да вернется в эфир Прозерпина,

Но при условье одном, чтоб там никогда не вкушала

Пищи: Парками так предусмотрено в вечных законах».

Молвил. И вывесть на свет Прозерпину решила Церера.

Но воспрепятствовал рок. Нечаянно пост разрешила

⁵³⁵ Дева: она, в простоте, по подземным бродя вертоградам,

С ветви кривой сорвала одно из гранатовых яблок

И из подсохшей коры семь вынула зерен и в губы

Выжала: только один Аскалаф ее видел при этом, —

Тот, про кого говорят, что его в дни оные Орфна,

⁵⁴⁰ Между Авернских сестер224 превеликой известности нимфа,

В мрачных глубинах пещер родила своему Ахеронту.

Видел — и девы возврат погубил, жестокий, доносом.

Стон издала владычица тьмы, и отверженной птицей

Стал чрез нее Аскалаф: окропив флегетоновой влагой225

⁵⁴⁵ Темя его, придала ему клюв и округлые очи.

Он, потерявший себя, одевается в желтые перья

И головою растет; загибаются длинные когти;

Новые крылья еще непроворными зыблет руками.

Гнусною птицей он стал, вещуньей грозящего горя,

⁵⁵⁰ Нерасторопной совой, для смертных предвестием бедствий.

Этот, как можно судить, за язык и донос наказанье

Мог понести. Но у вас, Ахелоевы дочери,226 птичьи

Перья и ноги зачем? Ведь раньше вы девами были!

Иль оттого, что, когда собирала цветы Прозерпина

⁵⁵⁵ Вешние, были вы с ней, сирены ученые, вместе?

После по миру всему ее вы напрасно искали,

И чтобы даже моря про вашу узнали заботу,

Вскоре над зыбью морской на крыльях-веслах держаться

Вы пожелали, и к вам божества благосклонность явили:

⁵⁶⁰ Руки и ноги у вас вдруг желтыми стали от перьев!

Но чтобы пение их, на усладу рожденное слуху,

Чтобы подобная речь в даровитых устах не пропала,

Девичьи лица у них, человечий по-прежнему голос.

И между братом своим и печальной сестрою посредник, —

⁵⁶⁵ Круг головой разделил на две половины Юпитер.

Ныне — равно двух царств божество — проводит богиня

Месяцев столько ж в году при матери, сколько при муже.

А у Цереры тотчас и душа и лицо изменились.

И перед Дитом самим предстать дерзнувшая в скорби,

⁵⁷⁰ Вдруг просветлела челом, как солнце, что было закрыто

Туч дождевых пеленой, но из туч побежденных выходит.

Дочь получив, успокоена, так вопрошает Церера:

«Что ж, Аретуза, ушла? Почему ты — священный источник?»

И приумолкли струи, и главу подымает богиня

⁵⁷⁵ Из глубины родника, и, зеленые волосы выжав,

Так начала про любовь элейского бога,227 речного:

«Происхожу, — говорит, — из нимф я, живущих в Ахайе,

Не было девы меж них, что усердней меня выбирала б

Место охоты иль сеть усердней меня наставляла.

⁵⁸⁰ И хоть своей красотой не стремилась я славы достигнуть,

Хоть и могуча была, но красивою все же считалась.

Пусть хвалили меня, не тщеславилась я красотою.

Рады иные, — а я в простоте деревенской стыдилась

Женской красы: понравиться — мне преступленьем казалось.

⁵⁸⁵ Из стимфалидских дубрав228 возвращалась я, помню, усталой.

Зной был, труды же мои — немалые — зной удвояли.

Вот подошла я к воде, без воронок, без рокота текшей,

Ясной до самого дна, чрез которую камешки в глуби

Можно все было счесть, как будто совсем неподвижной.

⁵⁹⁰ Ветлы седые кругом и тополи, вскормлены влагой,

Склонам ее берегов природную тень доставляли.

Я подошла и ступню сначала в струю погрузила.

Вот по колена стою. Не довольствуясь этим, снимаю

Пояс и мягкий покров кладу на склоненную иву.

⁵⁹⁵ Вот уж и вся я в воде. Ударяю по ней, загребаю,

Черпаю на сто ладов и руками машу, отряхаясь.

Тут глубоко под водой услыхала какой-то я ропот, —

И в перепуге плыву на закраину ближнего брега.

«Что ты спешишь, Аретуза? — Алфей из вод своих молвит, —

⁶⁰⁰ Что ты спешишь?» — еще раз повторяет он голосом хриплым.

Мчусь я, такой как была, без одежды, — мои ведь одежды

Были на том берегу. И настойчивей он пламенеет,

Голою видит меня и считает на все уж согласной.

Я убегала, а он меня настигал, разъяренный, —

⁶⁰⁵ Так, крылом трепеща, от ястреба голуби мчатся;

Ястреб, преследуя, так голубей трепещущих гонит.

Мимо уже Орхомен229, Псофиды, Киллены и сгиба

Гор Меналийских, туда, к Эриманфу, и дальше, в Элиду

Я продолжаю бежать. Он был меня не быстрее.

⁶¹⁰ Но выносить столь длительный бег, неравная силой,

Я не могла, — а Алфей был в долгой работе вынослив.

Я через долы, поля и лесами покрытые горы,

Через утесы, скалы без всякой дороги бежала.

Солнце светило в тылу; и видела длинную тень я

⁶¹⁵ Перед собою у ног — иль, может быть, страх ее видел!

Но ужасал меня звук приближавшихся ног, и под сильным

Уст дыханьем уже в волосах волновались повязки.

Тут я вскричала, устав: «Он схватит меня! Помоги же

Оруженосице ты, о Диктинна, которой нередко

⁶²⁰ Лук свой давала носить и стрелы в наполненном туле!»

Тронул богиню мой зов, и, облако выбрав густое,

Приосенила меня. Не найдет он покрытую мраком

И понапрасну вокруг близ облака полого ищет.

Два раза место, где я укрыта была, обогнул он;

⁶²⁵ Дважды «Ио́, Аретуза! Ио́, Аретуза!» взывал он.

Что было тут на душе у несчастной? Не чувство ль ягненка,

Если рычанье волков у высокого слышит он хлева?

Иль русака, что сидит, притаясь, и враждебные видит

Морды собачьи, а сам шевельнуться от страха не смеет?

⁶³⁰ Но не уходит Речной; не видит, чтоб продолжались

Ног девичьих следы: на облако смотрит, на берег.

Потом холодным меж тем мои покрываются члены,

С тела всего у меня упадают лазурные капли.

Стоит мне двинуть ногой, — образуется лужа; стекают

⁶³⁵ Струи с волос, — и скорей, чем об этом тебе повествую,

Влагою вся становлюсь. Но узнал он желанные воды

И, навлеченное им мужское обличив скинув,

Снова в теченье свое обернулся, чтоб слиться со мною.

Делией230 вскрыта земля. По бессветным влекусь я пещерам

⁶⁴⁰ Вплоть до Ортигии. Та, мне единым с моею богиней

Именем милая, вновь наверх меня вывела, в воздух».

Кончила речь Аретуза. Впрягла урожаев богиня

Вновь в колесницу свою двух змей и уста им взнуздала.

Между небес и земли по воздуху так проезжая,

⁶⁴⁵ Легкую правила в путь колесницу к Тритонии в город,

В дом к Триптолему231: семян половину велела посеять

На целине, а другие в полях, не паханных долго.

Над европейской землей и азийской высоко поднялся232

Юноша. Вот он уже до скифских домчался пределов.

⁶⁵⁰ В Скифии царствовал Линк. Вошел он под царскую кровлю.

С чем и откуда пришел, про имя и родину спрошен, —

«Родина, — молвил, — моя — пресветлой твердыня Афины,

Имя же мне — Триптолем. Не на судне я прибыл, по водам,

Не на ногах по земле: мне открыты пути по эфиру.

⁶⁵⁵ Вот вам Цереры дары: по широким рассеяны нивам,

Пышные жатвы они принесут вам и добрую пищу».

Зависть почуял дикарь: быть хочет виновником дара

Сам. Триптолема приняв, как гостя, на спящего крепко

Он нападает с мечом. Но, грудь пронзить уж готовый,

⁶⁶⁰ Был он Церерою в рысь обращен. И священною парой

Править по небу вспять Мопсопийцу233 богиня велела».

Старшая наша сестра234 ученую кончила песню.

Хором согласным тогда геликонским победу богиням

Нимфы судили. Когда ж побежденные стали в них сыпать

⁶⁶⁵ Бранью, сказала она: «Для вас недостаточно, видно,

От посрамленья страдать; к вине прибавляете ругань

Злобную, но и у нас иссякло терпенье; вступим

Мы на карающий путь, своему мы последуем гневу».

Лишь засмеялись в ответ Эмафиды, презрели угрозы.

⁶⁷⁰ Вновь пытались они говорить и протягивать с криком

Наглые руки свои; но увидели вдруг, что выходят

Перья у них из ногтей, что у них оперяются руки.

Видят, одна у другой, как у всех на лице вырастает

Жесткий клюв, а в лесу появляются новые птицы.

⁶⁷⁵ В грудь хотят ударять, но, руками взмахнув и поднявшись,

В воздухе виснут уже — злословие леса — сороки.

В птицах доныне еще говорливость осталась былая,

Резкая их трескотня и к болтливости лишней пристрастье.

К повествованьям таким Тритония слух преклонила,

Песни сестер Аонид одобряла и гнев справедливый.

«Мало хвалить, — подумалось ей, — и нас да похвалят!

Без наказанья презреть не позволим божественность нашу».

⁵ В мысли пришла ей судьба меонийки235 Арахны. Богиня

Слышала, что уступить ей славы в прядильном искусстве

Та не хотела. Была ж знаменита не местом, не родом —

Только искусством своим. Родитель ее колофонец236

Идмон напитывал шерсть фокейской пурпурною краской.237

¹⁰ Мать же ее умерла, — а была из простого народа.

Ровня отцу ее. Дочь, однако, по градам лидийским

Славное имя себе прилежаньем стяжала, хоть тоже,

В доме ничтожном родясь, обитала в ничтожных Гипепах238.

Чтобы самим увидать ее труд удивительный, часто

¹⁵ Нимфы сходилися к ней из родных виноградников Тмола,

Нимфы сходилися к ней от волн Пактола родного.239

Любо рассматривать им не только готовые ткани, —

Самое деланье их: такова была прелесть искусства!

Как она грубую шерсть поначалу в клубки собирала,

²⁰ Или же пальцами шерсть разминала, работала долго,

И становилась пышна, наподобие облака, во́лна.

Как она пальцем большим крутила свое веретенце,

Как рисовала иглой! — видна ученица Паллады.

Та отпирается, ей и такой наставницы стыдно.

²⁵ «Пусть поспорит со мной! Проиграю — отдам что угодно».

Облик старухи приняв, виски посребрив сединою

Ложной, Паллада берет, — в поддержку слабого тела, —

Посох и говорит ей: «Не все преклонного возраста свойства

Следует нам отвергать: с годами является опыт.

³⁰ Не отвергай мой совет. Ты в том домогаешься славы,

Что обрабатывать шерсть всех лучше умеешь из смертных.

Перед богиней склонись и за то, что сказала, прощенья,

Дерзкая, слезно моли. Простит она, если попросишь».

Искоса глянула та, оставляет начатые нити;

³⁵ Руку едва удержав, раздраженье лицом выражая,

Речью Арахна такой ответила скрытой Палладе:

«Глупая ты и к тому ж одряхлела от старости долгой!

Жить слишком долго — во вред. Подобные речи невестка

Слушает пусть или дочь, — коль дочь у тебя иль невестка,

⁵⁰ Мне же достанет ума своего. Не подумай, совета

Я твоего не приму, — при своем остаюсь убежденье.

Что ж не приходит сама? Избегает зачем состязанья?»

Ей же богиня, — «Пришла!» — говорит и, образ старухи

Сбросив, явила себя. Молодицы-мигдонки и нимфы

⁵⁵ Пали пред ней. Лишь одна не трепещет пред нею Арахна.

Все же вскочила, на миг невольным покрылось румянцем

Девы лицо и опять побледнело. Так утренний воздух

Алым становится вдруг, едва лишь займется Аврора,

И чрез мгновение вновь бледнеет при солнца восходе.

⁵⁰ Не уступает она и желаньем своим безрассудным

Гибель готовит себе. А Юпитера дочь, не противясь

И уговоры прервав, отложить состязанья не хочет.

И не замедлили: вот по разные стороны стали,

Обе на легкий станок для себя натянули основу.

⁵⁵ Держит основу навой; станок — разделен тростниковым

Бёрдом; уток уж продет меж острыми зубьями: пальцы

Перебирают его. Проводя между нитей основы,

Зубьями бёрда они прибивают его, ударяя.

Обе спешат и, под грудь подпоясав одежду, руками

⁶⁰ Двигают ловко, забыв от старания трудность работы.

Ткется пурпурная ткань, которая ведала чаны

Тирские; тонки у ней, едва различимы оттенки.

Так при дожде, от лучей преломленных возникшая, мощной

Радуга аркой встает и пространство небес украшает.

⁶⁵ Рядом сияют на ней различных тысячи красок,

Самый же их переход ускользает от взора людского.

Так же сливаются здесь, — хоть крайние цветом отличны.

Вот вплетаются в ткань и тягучего золота нити,

И стародавних времен по ткани выводится повесть.

⁷⁰ Марсов Тритония холм240 на Кекроповой крепости нитью

Изображает и спор, как этой земле нарекаться.

Вот и двенадцать богов с Юпитером посередине

В креслах высоких сидят, в величавом покое. Любого

Можно по виду признать. Юпитера царственен образ.

⁷⁵ Бога морей явила она, как длинным трезубцем

Он ударяет скалу, и уж льется из каменной раны

Ток водяной: этим даром хотел он город присвоить.

Тут, же являет себя — со щитом и копьем заостренным;

Шлем покрывает главу; эгида ей грудь защищает.

⁸⁰ Изображает она, как из почвы, копьем прободенной,

Был извлечен урожай плодоносной сребристой оливы.

Боги дивятся труду. Окончанье работы — победа.

А чтоб могла увидать на примере соперница славы,

Что за награду должна ожидать за безумную дерзость, —

⁸⁵ По четырем сторонам — состязанья явила четыре,

Дивных по краскам своим, и фигуры людей поместила.

Были в одном из углов фракийцы Гем и Родопа,241

Снежные горы теперь, а некогда смертные люди, —

Прозвища вечных богов они оба рискнули присвоить.

⁹⁰ Выткан с другой стороны был матери жалких пигмеев242

Жребий: Юнона, ее победив в состязанье, судила

Сделаться ей журавлем и войну со своими затеять.

Выткала также она Антигону243, дерзнувшую спорить

С вышней Юноной самой, — Антигону царица Юнона

⁹⁵ Сделала птицей; не впрок для нее Илион оказался

С Лаомедонтом отцом, и пришлось в оперении белом

Аисту — ей — восхищаться собой и постукивать клювом.

Угол оставшийся был сиротеющим занят Киниром244.

Храма ступени обняв, — родных дочерей своих члены! —

¹⁰⁰ Этот на камне лежит и как будто слезами исходит.

Ткани края обвела миротворной богиня оливой:

Как подобало ей, труд своею закончила ветвью.

А меонийки узор — Европа с быком, обманувшим

Нимфу: сочтешь настоящим быка, настоящим и море!

¹⁰⁵ Видно, как смотрит она на берег, покинутый ею,

Как она кличет подруг, как волн боится коснуться,

Вдруг подступающих к ней, и робко ступни поджимает.

Выткала, как у орла в когтях Астерия245 бьется;

Выткала Леду246 она под крылом лебединым лежащей.

¹¹⁰ Изобразила еще, как, обличьем прикрывшись сатира,

Парным Юпитер плодом Никтеиды247 утробу наполнил;

Амфитрионом явясь, как тобой овладел он, Алкмена248;

Как он Данаю дождем золотым, Асопиду249 — огнями,

Как Деоиду250 змеей обманул, пастухом — Мнемозину.

¹¹⁵ Изобразила, как ты, о Нептун, в быка превратившись,

Деву Эолову взял, как, вид, приняв Энипея,

Двух Алоидов родил,251 как баран — обманул Бизальтиду252.

Кроткая Матерь253 сама, с золотыми власами из злаков,

Знала тебя как коня; змеевласая254 матерь Пегаса

¹²⁰ Птицею знала тебя, дельфином знала Меланта255;

Всем надлежащий им вид придала, и местности тоже.

Изображен ею Феб в деревенском обличии; выткан

С перьями ястреба он и с гривою льва; показала,

Как он, явясь пастухом, обманул Макарееву Иссу;

¹²⁵ Как Эригону256 провел виноградом обманчивым Либер,

И как Сатурн — жеребец — породил кентавра Хирона.

Край же ткани ее, каймой окружавшийся узкой,

Приукрашали цветы, с плющем сплетенные цепким.

И ни Паллада сама не могла опорочить, ни зависть

¹³⁰ Дела ее. Но успех оскорбил белокурую Деву:

Изорвала она ткань — обличенье пороков небесных!

Бывшим в руках у нее челноком из киторского бука

Трижды, четырежды в лоб поразила Арахну. Несчастья

Бедная снесть не могла и петлей отважно сдавила

¹³⁵ Горло. Но, сжалясь, ее извлекла из веревки Паллада,

Молвив: «Живи! Но и впредь — виси, негодяйка! Возмездье

То же падет, — чтобы ты беспокоилась и о грядущем, —

И на потомство твое, на внуков твоих отдаленных».

И, удаляясь, ее окропила Гекатиных зелий

¹⁴⁰ Соком, и в этот же миг, обрызганы снадобьем страшным,

Волосы слезли ее, исчезли ноздри и уши,

Стала мала голова, и сделалось крохотным тело.

Нет уже ног, — по бокам топорщатся тонкие ножки;

Все остальное — живот. Из него тем не менее тянет

¹⁴⁵ Нитку Арахна — паук продолжает плести паутину.

Море минийцы276 уже кораблем пагасейским браздили,

Скудную старость свою влачащий в темени вечной,

Встречен был ими Финей, и младые сыны Аквилона277

Птиц-полудев от лица злополучного старца прогнали.

⁵ Вынесли много они, предводимые славным Ясоном,

Быстрого Фасиса278 волн иловатых доколь не достигли.

Вот явились к царю и руно им Фриксово279 выдать

Требуют, множеством дел превеликих ему похваляясь;

Ээтиада280 меж тем могучим огнем загорелась

¹⁰ После упорной борьбы, когда одолеть уж рассудком

Страсти своей не могла, — «Ты борешься тщетно, Медея, —

Молвит, — не знаю какой, но препятствует бог, и едва ли

Это не тот, — или сходственный с ним, — что любовью зовется.

Что же наказы отца мне кажутся слишком суровы?

¹⁵ Да и суровы они! Что боюсь, не погиб бы пришелец,

Мельком лишь виденный мной? Где столь сильной причина боязни?

Вырви из груди своей, несчастная, ежели сможешь,

Этот огонь! О, если б могла, я разумней была бы!

Но против воли гнетет меня новая сила. Желаю

²⁰ Я одного, но другое твердит мне мой разум. Благое

Вижу, хвалю, но к дурному влекусь. Что пылаешь ты к гостю,

Царская дочь, устремясь к чужедальнему ложу? И отчий

Край тебе милого даст! А он умрет ли иль будет

Жив — то во власти богов. О, лишь бы он жил! Ведь об этом

²⁵ Можно молить, не любя. А деяния малы ль Ясона?

Тронуть кого бы не мог — бездушного разве! — Ясонов

Возраст, и доблесть, и род? И даже без этого, кто же

Не был бы тронут лицом? Вот и тронуто им мое сердце.

Помощь ему не подам, — и быков он спалится дыханьем;

³⁰ Вступит с врагами он в бой, из его же взошедшими сева,

Или добычею дан ненасытному будет дракону.

Если я это стерплю, признаю тогда, что тигрицей

Я рождена, что ношу железо в сердце и камни!

Но почему не гляжу на погибель его, наблюденьем

³⁵ Не оскверняю глаза? Что быков на него не направлю,

И порожденных землей дикарей, и бессонного змея?..

Боги пусть благо свершат. Не просить мне должно, однако, —

Действовать надо! Но как предам я царство отцово?

А неизвестный пришелец, которому помощь подам я,

⁵⁰ Мною спасен, без меня свой парус распустит по ветру,

Чтобы стать мужем другой и на муки оставить Медею?

Пусть, коль это свершит, — предпочесть мне сможет другую, —

Неблагодарный умрет! Но лицо у него не такое,

И таковы благородство души и наружности прелесть,

⁵⁵ Что не пугает меня ни обман, ни забвенье услуги.

Пусть поклянется вперед! Договора в свидетели Вышних

Я призову. Что страшиться тебе? Поспешай, промедленья

Все отложи! И себе навсегда ты обяжешь Ясона,

Он съединится с тобой при торжественных светочах; будут

⁵⁰ Женщины славить тебя за добро в городах пеласгийских!281

Что же я — брата, сестру, и отца, и богов своих брошу?

Землю родную свою, унесенная по морю ветром?

Правда, сердит мой отец, и родина, правда, сурова,

Брат — младенец, сестры совпадают с моими желанья.

⁵⁵ Бог величайший во мне! Я меньше на родине брошу,

Чем обрету: почтут меня спасшей ахейскую юность.

Лучше узнаю я край, города, о которых доходит

Слава и в этот предел, обычай тех стран и искусства.

Станет супругом моим Эсонид282, — а его не сменила б

⁶⁰ Я ни на что, чем богата земля, — и счастлива буду,

Милостью Вечных горда, и звезд коснусь головою.

Пусть, как слышала я, там сходятся будто бы горы

Посередине воды, где, с судами враждуя, Харибда

Хлябь то вберет, то отдаст; опоясана злобными псами,

⁶⁵ Из сицилийских глубин пусть лает жадная Скилла!283

Нет, Ясона обняв, прижимаясь к возлюбленной груди,

В дали морские помчусь. С ним рядом бояться не буду.

Если ж чего забоюсь, — забоюсь лишь за милого мужа.

Брак не задумала ль ты, не словами ль красивыми хочешь

⁷⁰ Грех свой, Медея, прикрыть? Погляди, пред каким злодеяньем

Ты очутилась? Пока еще можешь, беги преступленья!» —

Молвила так. И тотчас справедливость, почтенье, стыдливость

Взору предстали ее, — бежал Купидон побежденный.

К древним Медея пошла алтарям Персеиды Гекаты284,

⁷⁵ Что в потаенном лесу были скрыты, в дубраве тенистой.

Овладевает собой; отверженный пыл усмирился.

Но увидала его, — и потухшее вспыхнуло пламя,

Щеки зарделись опять, лицо ее все загорелось.

Как — если ветер подул — им питается малая искра,

⁸⁰ Что, незаметна, еще под тлеющим пеплом таилась,

Снова растет и опять, расшевелена, мощь обретает,

Так и затихшая страсть, что, казалось, уже ослабела, —

Лишь появился Ясон, от его красоты разгорелась.

И приключилось как раз, что еще был красивей собою

⁸⁵ Сын Эсонов в тот день: извинил бы влюбленную каждый!

Смотрит, и будто его увидала впервые, не сводит

Остановившихся глаз и в безумии мнит, что не смертный

Перед очами ее, от него оторваться не в силах.

Но лишь в беседу вступил и за правую взял ее руку

⁹⁰ Гость и о помощи стал просить ее голосом тихим,

Мужем ей стать обещал, — сказала она со слезами:

«Вижу, что делаю, — нет, меня не незнание правды

Вводит в обман, но любовь. Тебя я спасу своим даром,

Ты же — спасенный — клянись!» И святыней богини триликой,

⁹⁵ Темной дубравою той, где ее божество почиталось,

Вечно всезрящим отцом своего нареченного тестя,

Благополучьем своим и деяньями всеми клянется.

Верила дева — тотчас получил он волшебные травы;

Как применить их, узнал и довольный домой возвратился.

¹⁰⁰ Нового утра заря согнала лучезарные звезды,

Стал собираться народ на священное Марсово поле;

Вот уж стоят по холмам. В середине сам царь восседает

В пурпуре, скипетром он из кости слоновой отличен.

Вот вылетает уже из ноздрей адамантовых пламя

¹⁰⁵ У медноногих быков,285 — и, дыхом их тронуты, травы

Тлеют. Как слышится шум из полного пламени горна

Иль в печи земляной раскаленные пышут каменья

Ярким огнем, если их водяные обрызгают капли, —

Так же и грудь их шумит, где клубится стесненное пламя,

¹¹⁰ И огневая гортань. Но навстречу идет им Эсонов

Сын. Обратили они в лицо подходившего храбро

Страшные морды свои и рога с острием из железа;

Пыльную землю разят раздвоенным копытом и местность

Всю наполняют вокруг мычаньем своим дымоносным.

¹¹⁵ Ужас минийцев сковал. Ясон же подходит, не чуя

Дыха палящего, — вот какова чародейная сила! —

Смело он правой рукой подгрудки отвисшие треплет

И, подведя под ярмо, заставляет быков тяжеленный

Плуг волочить и взрезать непривычную землю железом.

¹²⁰ Колхи — диву дались. А минийцы кричат, возбуждая

Храбрость его. Тут Ясон достает из медного шлема

Зубы дракона и их рассевает по вспаханной ниве.

Почва мягчит семена, напоенные ядом могучим, —

Зубы растут, и из них небывалые люди выходят.

¹²⁵ Как принимает дитя человеческий образ во чреве

Матери и в глубине из частей свой состав образует

И на всеобщий простор не выходит, пока не созреет, —

Так, лишь когда развился в утробе беременной почвы

Образ людей из семян, — показались из нивы чреватой.

¹³⁰ Но удивительней то, что уже потрясали оружьем!

Лишь увидали, что те свои заостренные копья

Приготовляют уже в гемонийского юношу кинуть,

В страхе поникли зараз головою и духом пеласги.

Тут устрашилась и та, кем юноша был безопасен,

¹³⁵ Видя, как вдруг на него столь много врагов ополчилось,

Стала бледна, холодна, без кровинки в лице опустилась

И, чтобы силы у трав достаточно было, в подмогу

Шепчет заклятий слова и к тайной взывает науке.

Камень тяжелый меж тем бросает он в их середину, —

¹⁴⁰ Бой отвратив от себя, меж собой заставляет их биться.

Гибнут, друг друга разя, землей порожденные братья,

Междуусобным мечом сражены. Веселятся ахейцы

И, победителя сжав, теснят его в жадных объятьях.

Сжать в объятьях его ты, варварка, тоже хотела, —

¹⁴⁵ Стыд лишь помехой тебе. Иначе его обняла бы!

Да удержало тебя попеченье об имени добром.

Молча — дозволено то! — веселишься душой, превозносишь

Чары заклятий своих и богов, создающих заклятья.

Но оставалось еще усыпить бессонного змея.

¹⁵⁰ С гребнем, о трех языках, с искривленными был он зубами,

Страх нагоняющий страж, золотого блюститель барана.

Только его окропил он травами с соком летейским,

Трижды слова произнес, что сладостный сон нагоняют,

Что бушеванье морей усмиряют и бурные реки, —

¹⁵⁵ Сон к бессонным очам подошел, и герой пеласгийский

Золотом тем завладел. Доволен добычей, с собою

Он и другую увез, — виновницу первой, — и вскоре

В порт Иолкский вошел победителем с юной супругой.

Ради возврата сынов, отцы-старики с матерями

¹⁶⁰ В дар приношенья несут; растоплено пламенем жарким,

Сало стекает, и бык молодой с золотыми рогами

В жертву богам принесен. Лишь Эсон286 не участник веселья,

Близкий к кончине уже, от лет своих долгих усталый.

Молвит тогда Эсонид: «О супруга, кому я обязан

¹⁶⁵ Подлинно счастьем своим! Хоть ты мне и все даровала,

Благодеяния твои хоть уже превзошли вероятье, —

Если возможно, — но что для чар невозможно волшебных? —

Часть годов у меня отними и отцу передай их».

Слёз не сдержала она, сыновним тронута чувством,

¹⁷⁰ Вспомнила чувства свои, отца, что ею покинут.

Сердца, однако, она не раскрыла и молвила: «Муж мой,

Что за нечестье твои осквернило уста? Как могу я

Переписать часть жизни твоей на другого? Гекаты

Соизволенья не чай, не должного просишь. Однако

¹⁷⁵ Больше, чем ты попросил, подарить, о Ясон, попытаюсь.

Свекра длительный век обновить я попробую, вовсе

Лет не отняв у тебя, — троеликая лишь бы богиня

Мне помогла и к моим чрезвычайным склонилась деяньям!»

Трех не хватало ночей, чтоб рога у луны съединились

¹⁸⁰ И завершили бы круг. Но лишь полной она засияла,

Только на землю взирать начала округлившимся ликом,

Вышла Медея, одна, в распоясанном платье, босая,

Пышные волосы вдоль по плечам распустив без убора.

Шагом неверным, в немом молчании ночи глубокой,

¹⁸⁵ Без провожатых идет. И люди, и звери, и птицы

Полный вкушают покой. Не шепчет кустарник, недвижим;

Леса безмолвна листва, туманный безмолвствует воздух.

Звезды мерцают одни. И она простерла к ним руки,

Трижды назад обернулась, воды зачерпнула в потоке

¹⁹⁰ И омочила власы и трижды уста разрешила

Воем; потом, опершись коленом о твердую землю,

Молвила: «Ночь! Наперсница тайн, что луной золотою

Свету преемствуешь дня! Вы, звезды! Геката с главою

Троичной, ты, что ко мне сообщницей дела нисходишь

¹⁹⁵ Мне помогать! Искусство волшбы и заклятия магов!

Ты, о Земля, что магам даешь трав знанье могучих,

Воздух и ветры, и вы, о озера и реки, и горы,

Вы все, боги лесов, все боги ночные, явитесь!

Вами, по воле моей, возвращаются реки к истокам

²⁰⁰ На удивленье брегам; заклинаньями я усмиряю

Бурного моря волну и волную безбурное море;

Ветры зову и гоню, облака навожу и свожу я;

Лопаться зевы у змей заставляю я словом заклятья;

Дикие камни, дубы, что исторгнуты с корнем из почвы,

²⁰⁵ Двигаю я и леса; велю — содрогаются горы,

И завывает земля, и выходят могильные тени.

Силой влеку и тебя, луна, хоть медью темесской

Твой сокращаю ущерб.287 От заклятий моих колесница

Деда бледнее; мой яд бледнеть заставляет Аврору.

²¹⁰ Вы мне и пламя быков притупили, изогнутым плугом

Вы пожелали сдавить их, груза не знавшую, выю;

В яростный бой меж собой вы бросили змеерожденных,

Стража, не знавшего сна, усыпили, — руно ж золотое,

Змея хитро обведя, переправили в гавани греков.

²¹⁵ Ныне мне нужен состав, от которого стала бы старость

Вновь, освежившись, цвести и вернулись бы юные годы.

Вы не откажете мне. Не напрасно сверкали созвездья,

И не напрасно, хребтом влекома крылатых драконов,

Вот колесница летит». И спустилась с небес колесница.

²²⁰ Только Медея взошла, лишь погладила шею драконам

Взнузданным, только встряхнуть успела послушные вожжи,

Как вознеслась в высоту, и уже фессалийскую Темпе288

Зрит пред собою, и змей в пределы знакомые правит.

Травы, что Осса родит с Пелионом высоким, какие

²²⁵ Офрис взращает и Пинд, и Олимп, что возвышенней Пинда,

Явственно видит — и те, которые рвет она с корнем

Или же режет своим медяным серпом искривленным.

Много она набрала растений с брегов Апидана,

Много — с Амфриса; и ты, Энипей не остался нетронут

²³⁰ Тоже;289 Пеней и Сперхия ток ей что-нибудь каждый

В дань принесли, и брега тростниками поросшие Беба290,

И с Антедоны291 траву животворную рвет, на Эвбее, —

Люди не знали о ней, превращенья не ведая Главка.

Девять дней и ночей ее видели, как, в колеснице

²³⁵ Мчась на змеиных крылах, она озирала равнины —

И возвратилась. И вот, — хоть запах один их коснулся, —

Сбросили змеи свою долголетнюю старую кожу.

Остановилась, прибыв, у порога стоит, за дверями.

Кровлей одни были ей небеса. Избегала касаний

²⁴⁰ Мужа. Два алтаря сложила из дерна Медея,

Справа — Гекаты алтарь и жертвенник Юности — слева.

Дикой листвой оплела и ветвями священными оба.

Недалеко откидав из ям двух землю, свершает

Таинство; в горло овцы чернорунной вонзает Медея

²⁴⁵ Нож и кровью ее обливает широкие ямы,

Чистого чашу вина сверх крови она возливала,

Медную чашу брала, молока возливала парного;

Льются меж тем и слова, — богов призывает подземных,

Молит владыку теней с похищенной вместе супругой,

²⁵⁰ Чтоб не спешили отнять у тела дряхлого душу.

Милость обоих снискав молитвенным шепотом долгим,

Хилого старца она приказала из дома наружу

Вынести и, погрузив его в сон непробудный заклятьем,

Словно безжизненный труп на подстил травяной положила.

²⁵⁵ Вот приказала она отойти и Ясону и слугам,

Непосвященный их взор отвести повелела от тайны.

И удаляются все. Волоса распустивши, Медея

Рдеющих два алтаря обошла по обряду вакханок.

В черной крови намочив расщепленные факелы, держит

²⁶⁰ Их на обоих огнях и вершит очищение старца

Трижды огнем, и трижды водой, и серою трижды.

В медном котле между тем могучее средство вскипает

И подымается вверх и вздувшейся пеной белеет.

Варит и корни она, в гемонийском найденные доле,

²⁶⁵ И семена, и цветы, и горькие соки растений;

В них добавляет еще каменья с окраин Востока,

Чистый песок, что омыт при отливе водой океана,

Вот подливает росы, что ночью собрана лунной;

С мясом туда же кладет и поганые филина крылья,

²⁷⁰ Оборотня потроха, что волчий образ звериный

В вид изменяет людской; положила в варево также

И кинифийской змеи292 чешуйчатой тонкую кожу;

Печень оленя-самца; в состав опустила вдобавок

Голову с клювом кривым вековухи столетней — вороны.

²⁷⁵ Тысячи к этим вещам прибавив еще безымянных,

Варварка, смертному в дар потребный состав приготовив,

Кроткой оливы седой давно уже высохшей ветвью

Варево стала мешать от дна и до верхнего слоя.

Вдруг этот старый сучок, вращаемый в меди горячей,

²⁸⁰ Зазеленел, а потом чрез короткое время оделся

В листья и вдруг отягчен стал грузом тяжелых оливок.

Всякий же раз, как огонь из бронзовой брызгал купели

Пеной и капли ее упадали горящие наземь,

Зелень являлась, цветы и густая трава луговая.

²⁸⁵ Только увидела то, Медея свой меч обнажила,

Вскрыла им грудь старика и, прежней вылиться крови

Дав, составом его наполняет. Лишь Эсон напился,

Раной и ртом то зелье впитав, седину свою сбросил;

Волосы и борода вмиг сделались черными снова,

²⁹⁰ Выгнана вновь худоба, исчезают бледность и хилость,

И надуваются вновь от крови прибавленной жилы,

Члены опять расцвели. Удивляется Эсон и прежний —

Сорокалетье назад — свой возраст младой вспоминает.

Вот увидал с высоты чудеса столь великой колдуньи

²⁹⁵ Либер293 и вздумал тогда, что его бы кормилицам можно

Юные годы вернуть, — и дар получил от колхидки.

Чтобы злодейств не прервать, с супругом притворную ссору

Изображает она и, молельщицей, к Пелия294 дому

Быстро бежит: ее, — ибо сам он уж старец глубокий, —

³⁰⁰ Дочери царские там принимают. Вскоре колхидка

Хитрая их оплела, обольстила их ложною дружбой.

Вот о заслугах своих рассказ им ведет, — как избавлен

Эсон от старости был, — и рассказ замедляет на этом.

И возникает в сердцах у Пелиевых дев упованье,

³⁰⁵ Что от искусства ее и отец их вернет себе юность.

Вот уже просят и ей обещают любую награду.

Та помолчала чуть-чуть, колеблясь будто в решенье,

Ждать заставляет себя, напускною их важностью муча.

Все ж обещает, сказав: «Чтоб больше доверия было

³¹⁰ К дару у вас моему, пусть вашего овчего стада

Старший вожак от составов моих превратится в ягненка».

Вот уж притащен баран, от бесчисленных лет истощенный,

Около полых висков крутыми украшен рогами.

Только вонзила она свой нож гемонийский в сухое

³¹⁵ Горло, едва лезвие запятналось скудною кровью,

Тушу барана в котел погружает колдунья и тут же

Мощный вливает состав, — и уже уменьшаются члены,

И исчезают рога, а вместе с рогами и годы,

Блеянье нежное вдруг из медного слышится чана.

³²⁰ Все в изумленье кругом, — меж тем из сосуда ягненок

Выпрыгнул; резво бежит и молочного вымени ищет.

В оцепененье стоят все дочери Пелия; так как

Правда доказана им, они лишь настойчивей просят.

Трижды Феб распрягал погруженных в Иберскую реку295

³²⁵ Ко́ней, четвертую ночь засияли лучистые в небе

Звезды, — и вот на огонь Ээтова дочь, лиходейка,

Чистой ставит воды с травой, не имеющей силы.

Вот, как убитый, заснул сам царь, предавши покою

Тело свое, а с царем и стражи спокойно заснули, —

³³⁰ Сон навело колдовство и могущество речи волшебной.

Дочери в отчий покой по приказу колхидки проникли,

Стали вкруг ложа его. «Что колеблетесь, что нерадивы?

Выньте мечи, — говорит, — престарелую кровь извлеките, —

Жилы пустые его наполню я новою кровью.

³³⁵ В ваших отныне руках и жизнь, и возраст отцовский.

Ежели есть в вас любовь и не зря предались вы надежде,

Так услужите отцу, оружьем исторгните старость,

Кровь дурную его, железо вонзив, удалите!»

Та, в ком чувство сильней, бесчувственной первая стала:

³⁴⁰ Вот преступленье творит, не преступная; сестры не в силах

Видеть ударов ее и, взор от отца отвращая,

Раны ему наугад десницей дикой наносят.

Кровью меж тем истекая, он все ж подымается с ложа,

Полурастерзанный встать с постели пытаясь, и между

³⁴⁵ Стольких взнесенных мечей протянул побелевшие руки.

«Дочери, что вы? — сказал, — что вас против жизни отцовой

Вооружает?» — у них — и души упали и руки.

Молвить хотел он еще, но вместе с гортанью колхидка

Речь отняла и растерзанный прах в кипяток опустила.

³⁵⁰ Если б она в небеса не умчалась на змеях крылатых,

Кары избегла б едва ль.296 Высоко несется, минуя

В рощах густых Пелион и кровли Филиры,297 минуя

Офрис298 и дальше места, что прославлены древним Керамбом:

Подали помощь ему и на крыльях приподняли в воздух

³⁵⁵ Нимфы, когда разлилось и обрушилось море на сушу, —

Девкалионовых вод оттого он избег, не потоплен.

Вот оставляет она Эолийскую слева Питану,

Изображенье из скал как будто бы длинного змея,299

Иду и рощу ее, где сведенного сыном теленка

³⁶⁰ Некогда Либер укрыл под обличием ложным оленя;

Где над Корита отцом300 возвышается холмик печальный.

Также поля, устрашенные вдруг завыванием Меры301;

Град Эврипила,302 где вмиг хвастливые женщины Коса

Стали рогаты, в тот день как отряд отошел Геркулеса.

³⁶⁵ Фебом любимый Родос, и народ иализских телхинов,303

Глаз которых все портил кругом, — на что ни посмотрят.

Возненавидел и скрыл их под братнины воды Юпитер.

Кеи304 старинной она миновала Картейскую крепость,

Где через много годов удивиться отцу предстояло

³⁷⁰ Алкидаманту, что дочь обернулася мирной голубкой.305

Озеро видит она Гиризи и Кикнову Темпе,

Те, что прославил своим появлением лебедь. Там Филлий

Мальчику отдал во власть прирученных пернатых, а также

Дикого льва. Приказанье быка одолеть получил он

³⁷⁵ И победил; но, сердясь, что любовь его презрена снова,

Филлий, как тот ни просил, быка ему не дал в награду.

Кикн возмущенный сказал: «Пожелаешь отдать!» И с высокой

Спрыгнул скалы. Вокруг все подумали: мальчик разбился, —

На белоснежных крылах повисал новоявленный лебедь!

³⁸⁰ А Гириэя меж тем, не зная, что спасся он, плачем

Вся излилась и дала возникшему озеру имя.

Рядом лежит и Плеврон306, в котором, на трепетных крыльях,

Комба, Офия дочь,307 от детей избежала ранений.

Видит Медея поля Калавреи, Латониду милой,308

³⁸⁵ Помнящей, как государь с супругою в птиц обратились.

Справа Киллена309 лежит, на которой пришлось Менефрону

С матерью ложе делить наподобие дикого зверя.

Видит Кефиса310 вдали, который над участью плачет

Внука, что некогда был обращен Аполлоном в тюленя:

³⁹⁰ Дом и Эвмела311 царя, что оплакивал в воздухе сына.

Вот на змеиных крылах, наконец, в Эфирее Пиренской312

Снизилась. Древних людей при начале веков тут явилось

Смертное племя, — его дождевые грибы породили.

Лишь молодая жена сгорела от ядов колхидских,

³⁹⁵ И пламеневший дворец два моря увидели разом,

Кровью детей заливается меч нечестивый, и мчится

Гнусно отмстившая мать, от оружья спасаясь Ясона.

Вот, на Титановых313 мчась драконах, вступает Медея

В крепость Паллады.314 Тебя там, Фенея вернейшая, зрели:

⁵⁰⁰ Зрели, Периф, и тебя, — как по воздуху вместе летели;315

Также на новых крылах Полипемона видели внучку.316

Принял колдунью Эгей317 — в одном осудимый деянье;

Мало что принял ее, — съединился с ней узами брака;

Вот появился Тезей — отцу незнакомое чадо —

⁵⁰⁵ Доблести полный герой, усмиритель двуморского Истма.318

Чтобы его извести, аконит заварила Медея, —

Ею он был привезен когда-то со скифских прибрежий.

Произвели же его, как о том говорится в преданье,

Зубы Ехиднина пса.319 Пещера с отверстием черным

⁵¹⁰ Есть при дороге крутой, по которой тиринфянин храбрый320

Цербера-пса, что идти упирался, глаза от сверкавших

Солнца лучей отвратив, на цепи адамантовой к свету

Вывел. А тот, разъярясь, возбуждаемый бешеной злобой,

Громким лаем тройным одновременно воздух наполнил

⁵¹⁵ И по зеленым лугам разбросал белесую пену.

Пена пустила ростки, говорят, и, влагу впивая

Из плодоносной земли, получила зловредную силу.

Этот живучий цветок, растущий на твердых утесах,

Жители сел аконитом зовут. По коварству супруги

⁵²⁰ Сыну родитель Эгей его, как врагу, преподносит,

Правой рукою Тезей в неведенье взялся за чашу, —

Но примечает отец на меча костяной рукояти

Знак родовой321 и от уст сыновних отводит злодейство.

Смерти избегла она, облака заклинаньями сдвинув.