Осенние детективные истории
Первые осенние деньки — прекрасная возможность отойти ярких летних впечатлений, еще раз пересмотреть отпускные фото, убрать легкие наряды, достать уютные плащи, эффектные шарфики и начать все заново. В этом вам помогут любимые писатели — Татьяна Устинова, Анна и Сергей Литвиновы, Евгения Михайлова, Галина Романова — и другие популярные авторы, сочинившие остросюжетные рассказы, вошедшие в сборник «Осенние детективные истории». Открыв его, вы ощутите шелест осенней листвы под ногами, услышите стук дождя по подоконнику и, конечно же, насладитесь увлекательным чтением!
Cборник «Осенние детективные истории» открывает новый сезон шуршащих под ногами листьев, зонтов и ярких красок природы. Популярные отечественные авторы, работающие в жанре остросюжетной литературы — Татьяна Устинова, Анна и Сергей Литвиновы, Евгения Михайлова, Инна Бачинская — и другие известные писатели в своих коротких криминальных историях передают все оттенки осени. Это чарующее время года становится прекрасной декорацией к тем захватывающим происшествиям, с которыми сталкиваются их герои и, конечно, с блеском распутывают все тайны и загадки, которые преподносит им осень.
— Отвлечься?… Какое ценное и, главное, своевременное предложение!
Выражение лица собеседника хорошо знакомо Светлане. Они не виделись больше полугода, но modus operandi у Глеба прежний. «Очень смешно», — сказал бы он, если бы вообще посчитал нужным высказываться. Глеб стоит на коленях лицом к входной двери, скрючившись, как мальчик Микеланджело, и, наверное, считает лишним препираться в такой неоднозначной позе.
— Ладно. Я тебя отвлеку сейчас, — говорит она сквозь кривую усмешку. — Вот, к примеру, хочешь знать, какие вещи я поняла после тридцати?
Он полуборачивается и неопределенно крякает, что интерпретируется как приглашение к диалогу.
— Значит, так. Первое: спиртное не усиливает коммуникабельность. Второе: количество мужского внимания не зависит от высоты каблука. Третье: в жизни, как и в машине, самое удобное и безопасное место — водительское. Отвлекает?
Он перебрасывает вес тела на пятки, отталкивается, выпрямляется, демонстрируя высокий рост и неплохие пропорции, которые портит уже безоговорочно наметившийся живот. «Забросил сквош, опять подсел на фастфуд», — не без злорадства отмечает про себя Светлана.
Проходя мимо, Глеб усмехается ей в лицо:
— Беда в том, что, когда ты это поняла, у тебя уже был гастрит, плоскостопие и две разбитые тачки. Спасибо за эти ценные сведения, но я предлагал тебе отвлечься от разговора со мной. — Он что-то ищет в карманах куртки, но возвращается с пустыми руками.
— То есть попросту заткнуться? — интересуется Светлана с приторной вежливостью.
— Ты слишком стара, — в тон отвечает он.
— Что???
— Слишком стара, чтобы приходить к настолько глобальным выводам о жизни. Это удел семнадцатилеток.
Подача жесткая, удар с накатом, на грани хамства, но это ведь Глеб. Когда смотришь на таких, как он, надо снимать розовые очки, собирать в кулачок розовые сопли и не забывать о чувстве юмора. Он из тех самых детей-индиго восьмидесятых, умы которых воспитаны крепкой советской школой, а умение быть гибкими и даже местами эластичными приобреталось в бурные девяностые, которые не переломали, но и не озолотили, потому что у последних детей из поколения X и первых из поколения У в эти годы не было даже паспортов. Зато был доступ к спутниковому ТВ, зарубежной музыке и передачам Севы Новогородцева. Так что добавьте к списку полный скептицизма взгляд на вещи, особенно по отношению к настоящему, которое свойски-наивно смешивает патриотические цели, идеи личного обогащения, интеллект, секс и торговлю, — и получите Глеба Порфирьева собственной персоной. Обижаться на порфирьевский острый язык — ошибка смысла.
— А ты у нас типа старик Лао Бзды, который знает, как устроен этот мир! — парирует Светлана и моментально раскаивается, слыша нотки обиды в собственном голосе и понимая, что надо было промолчать.
Довольная улыбка Глеба подтверждает, что хорошая мысля в этот раз действительно плелась опосля. Тренер по сквошу называет такие удары по воздуху вслед уже пролетевшему мячу догоняшками. «Опоздашка-догоняшка» — их бывший тренер из другого поколения: эмпатичное и эмоциональное дитя конца девяностых, эдакий вечный пупсик, всегда на позитиве. Светлана с Глебом месяца два звали его между собой «голубой устрицей», до того дня, как тот позвонил и отменил занятие, потому что у него разом слегли с гриппом и жена, и ребенок. Впрочем, тайная кличка тренера уже приросла намертво.
Светлана машет Глебу рукой, мол, все равно, и скрывается в кухне.
— Не нервничай так, я его вижу, сейчас вытащу! — кричит ей вслед Глеб, возвращается к двери и снова вступает в интимный диалог с замочной скважиной, пытаясь подсвечивать сам себе телефоном.
— Света!.. Свеееет…
Она выходит на зов, останавливается в дверях и смотрит ему в спину со смесью жалости и раздражения.
— Дай мне луч света в этом темном царстве, Светлана!
Молодая женщина закатывает глаза и преувеличенно тяжело вздыхает, но забирает телефон с его раскрытой ладони.
— Давай-давай, принцесса, не пыхти! Такое иногда случается — ключи застревают в замках. Это жизнь.
— Тридцать четыре года живу на свете, и со мной такое впервые, — парирует она, протискивается между сидящим на корточках мужчиной и встроенным шкафом-купе, освещает светлый, начинающий лысеть затылок и направляет луч в скважину. Пролезая, она жалеет, что не сняла туфли: и здесь без каблуков было бы удобнее.
— Да, ччччерт!
— Что?
— Ерунда, можешь еще по нему потоптаться.
— По кому?
— По моему мизинцу, он все равно уже ничего не чувствует.
— Ох! Извини!.. Я даже не поняла…
— Женские каблуки — вещь коварная. У кого-то мизинец вдребезги, а она даже не заметит.
— Глеб, блин! Ты шутишь, что ли? Как всегда, в амплуа гада и гаера?!
Непонятно, то ли Светлана действительно теряет равновесие, то ли просто размахивается и дает подзатыльник незадачливому шутнику.
— Эй, полегче, я рассчитываю как минимум на роль королевского шута, — как ни в чем не бывало продолжает веселиться Глеб, но вдруг резко меняет тон на серьезный. — Так что там четвертое?
Он поворачивает голову, отклоняется и одновременно старается растереть мизинец. Кто разберет в этой темноте, притворяется он или нет. Время Светланиных каблучков а-ля комариный носик, кажется, навсегда ушло в прошлое. Их сменили удобные платформы, классические квадраты, импозантные пирамидки или лихие казачки, но не выше шести-семи сантиметров. Устойчивость и дороговизна — вот новое кредо успешной бизнес-леди из Чикаго. А сентябрь — самое время для туфель, когда хочется наступить изящным каблучком на хвост убегающему лету. Вдруг удастся задержать хоть ненадолго? Правда, пока, кажется, наступила только на мизинец бывшего мужа, но ничего страшного, сам виноват, нечего раскладывать свои лапы на весь коридор. В неровном освещении телефонного фонарика лицо Глеба похоже на маску древнегреческого театра. Сатир с огромным носом, смеющимися глазами и черным провалом улыбающегося рта. Рука женщины непроизвольно дергается, и вот уже неверный тонкий луч света показывает совсем иную картину: уголки глаз опускаются вниз, рот скорбно кривится. Комедийная маска медленно превращается в свой трагедийный антипод.
— Так что четвертое? — повторяет «сатир» тише, уходя в шепот, который вдруг кажется ей зловещим.
Светлана молча наблюдает за игрой теней, не понимая, чего он хочет от нее, о чем «четвертом» идет речь? Четвертая стража? Второе пришествие? Что четвертое?
— Ну эти… твои великие афоризмы о законах бытия. Ты уже озвучила три, но я подозреваю, что их гораздо больше.
«Засранец!» — На сей раз Светлана произносит это про себя и снова устанавливает телефон так, чтобы свет направлялся ровно в замочную скважину, а не на его лицо. Она тоже понижает голос до шепота.
— Я скажу тебе кое-что. Есть четвертое, ты прав.
Несколько секунд в темноте коридора, которая в контрасте с освещенной частью двери совершенно непроглядна, стоит густая напряженная тишина, не нарушаемая даже дыханием.
— Для человека, который тупейшим образом сломал ключ в замке, ты слишком много веселишься, — почти кричит Светлана.
Глеб ворчит, мол, ему все же хотелось унести ноги живым с этой встречи:
— Не надо так орать. Сначала мизинец, теперь ухо.
Теперь он принимается за работу с утроенным старанием, но совместить два обломка ключа — тот, что застрял в замке, и тот, который остался у Глеба, — задача не из легких. Иногда, впрочем, Глебу и Светлане даже кажется, как будто механизм поддается: еще немного усилий, и они на свободе, но это ощущение всякий раз ложное. Обломки помнят о своей общей истории, края разлома все еще подходят идеально, но части не хотят больше двигаться как единое целое. В конце концов рука Светланы начинает дрожать от напряжения неудобной позы.
— Мне трудно так стоять.
— Обопрись.
— Обо что?
— Об кого — об меня.
— Я лучше выберусь. Мало воздуха.
Он снова перекатывается на пятки, пропуская ее. Движения даются ему уже без прежней легкости. Пользуясь темнотой и тем фактом, что свет у нее в руках, Светлана скользит лучом по его раздобревшей спине, обтянутой светлой офисной рубашкой.
— Можешь идти, так мы все равно ничего не добьемся, обломок внутри деформировался. — Глеб поднимается и идет следом. — А пилки для ногтей с острым концом у тебя с собой, случайно, нет?
Светлана неожиданно бьет себя по лбу:
— Вот незадача, как раз сегодня выложила свою походную отмычку!
— А как же анекдоты про женскую сумочку, в которой умещаются пять галактик?
Шутка дурацкая, она даже не оборачивается.
— Ладно. Пойдем другим путем, — не теряет он бодрости духа. — Не бесись. Зато у тебя красивые туфли. И платье красивое. Сразу видно — все заграничное.
— Дизайнерское, — небрежно поправляет она.
Глеб возвращается в прежнюю позу, а Светлана возвращает телефон и уходит в комнату, оставив его замечание без ответа. Да и на что тут отвечать? В коридоре темно, как в квадрате Малевича до изобретения электричества: на месте лампочки висит только пустой патрон. Кто же предполагал, что единственный совместный визит, который они с Глебом нанесут их новой квартире, да и то только для того, чтобы продать, превратится в квест «выйди из запертой комнаты». Если бы знала, конечно, прикупила бы лампочку по дороге и пилку бы взяла, и топор. Так что комплимент про платье — как всегда, ирония.
Когда она приехала, Глеб уже был на месте. Происшествие легко описать в нескольких строчках протокола: она вошла, он повернул ключ в замке, тот не поддался сразу, он надавил, половина ключа осталась у него в руке. Ни тебе политеса встречи, ни уж тем более разглядывания, кто во что одет. Вердикт окончательный и обжалованию не подлежит: идиот и виновен.
— А если обломок протолкнуть наружу и потом открыть моим ключом? У нас же два ключа! — кричит Светлана из комнаты.
— Не поможет. Название «цилиндровый механизм сквозного типа» на самом деле не соответствует действительности. Отверстие в замке не насквозь, чтобы невозможно было снаружи вытолкнуть ключ, вставленный изнутри. Насквозь даже спица не пролезет. Иначе было бы слишком много желающих.
Светлана даже приблизительно не представляет, где ее бывший муж мог почерпнуть столь специфические сведения о способах взлома дверных замков, но не переспрашивает. Это давно не ее дело.
— Надо было сразу менять дверь, а не надеяться на это китайское недоразумение. Но ты ведь не прислушивался, — бормочет она, оглядывая комнату и не особо надеясь, что он расслышит, но напрасно. Глеб реагирует моментально:
— Уже полгода как полностью свободен в выборе, к кому прислушиваться!
— Придурок, — беззлобно бросает она, улыбаясь мысли о том, что развод с Глебом был, пожалуй, самым правильным решением в ее жизни за последние несколько лет.
Сладко пахнущую обойным клеем необжитость комнаты нарушает только белоснежный пружинный матрас дорогой немецкой фирмы, который стоит вертикально, прислоненный к стене. Матрасом воспользовались лишь однажды. Сестра Глеба приезжала из Питера, когда у Глеба и его новой молодой жены Кати родился сын. Несколько дней девушке надо было где-то жить. С бывшей золовкой у Светланы хорошие отношения, поэтому она безропотно дала разрешение пустить девушку в совместно купленную еще до развода квартиру. Оля — студентка, учится на экономиста. У Глеба в семье сплошные юристы, экономисты, нефтяники или специалисты по кадастрам. Хитрая семейка. А Глеб, без сомнения, самая хитрая и хищная пиранья в этом пруду. Не зря мудрые люди советуют смотреть сначала на родственников, а уже только потом на избранника.
Но золовка Светлане всегда нравилась, нормальная девчонка. Ольга позвонила ей сама. Прямо с этого самого матраса. В одной руке — откупоренная бутылка вина, в другой руке — телефон. «У этой Катьки только и есть сиськи, попка да глазки — масляные сказки… Да и то были… сейчас куда что делось!» — простодушно восклицала Ольга, только что вернувшаяся с крестин. «Катька — это просто инстинкт», — оправдывала братца золовка, но Светлана лишь улыбалась ее немного взвинченной винной болтовне. Сама Светлана тоже не в модном нынче формате худобы и длинноногости, но разве в этом дело. Как дело не в глазках и не в инстинктах.
Новая жена Глеба только в их с золовкой разговорах «Катька попка-глазки». В жизни же у Катерины профильное образование академии туризма, девушка предприимчивая, активная и позитивная, — писала она сама о себе в резюме. Моложе Светланы на целых восемь лет, тоненькая, гибкая, исполнительная. В агентстве Катю звали не иначе как «вишенка на торт» или просто «вишенка». Так коллеги обыграли Катину фамилию Огородникова. «Вишенка» точно с тем же суффиксом, что и Катька, но какой разный смысл этой уменьшительности.
— Я, может, и придурок, — доносится из коридора приглушенный голос Глеба, из чего Светлана делает вывод, что он продолжает возиться с замком, пытаясь светить себе самостоятельно. — Зато в отличие от кое-кого не делаю на людях вид, что мы незнакомы.
— Ха-ха! Очень смешно!!! — отвечает она мгновенно и пишет в мессенджере риелтору:
«Дамир, вы в пути?»
«У нас тут небольшие проблемы. Заело замок».
«Идите сразу под балкон, я скину второй комплект ключей, возможно, удастся открыть снаружи».
Риелтор Дамир не отвечает. Даже не читает сообщения. Да что ж такое! Она начинает злиться, меряет комнату шагами из конца в конец — какой хороший все-таки метраж. И планировка удачная. Даже жаль продавать.
На самом деле заело не замок. Замок — это только один из элементов картины. Даже не так. Замок — это символ. Метафора их дурацкого с Глебом брака, в котором с самого начала заедало и застревало все, начиная с бесконечных ссор, выяснений, кто главный, кто первый, кто лучше, кто умнее, — не брак, а олимпиада, — и заканчивая деторождением. Когда помощница Глеба забеременела, стало даже как-то легче. У Светланы, в свою очередь, почти сразу появился поклонник. Не назло. Просто так сложилось. Познакомились в Тиндере. Американец, потомственный русский, приехавший в Россию на каникулы, с детства влюбленный в русскую культуру, русский язык, а теперь еще и в русскую женщину. После двух недель знакомства предложил ехать с ним в Чикаго.
— Про игнор как раз не смешно, — прерывает ее мысли Глеб. — Я все знаю, милашка! Ты была в Лондоне!
«Милашка» — как морская свинка, обгадившая вольер. Он говорит так назло. Раздаются шаги. Мужчина появляется в дверном проеме между коридором и комнатой, на его лице другое хорошо известное ей выражение, говорящее: «Да, да, я тебя вычислил!» Она выдерживает его взгляд и разводит руки. «Ну и что теперь?!» — вопрошает ее ответная пантомима.
Это было на форуме по туристическому бизнесу в Лондоне три месяца назад. Светлана прилетела представлять чикагский филиал их совместного с Глебом туристического агентства. Филиал организовала сразу по приезде в Америку не без помощи своего нового американского мужа. В Лондоне Светлана ожидала каких угодно встреч и пересечений, но только не с Глебом и Катей. И вдруг эти двое выплыли из дверей зала, где проходил брифинг по российскому туризму, как два вражеских военных корабля, внезапно появившихся в нейтральных водах. У Кати уже был огромный низкий живот, лицо в густой пигментации, которую не скрывал даже толстый слой тонального крема, отекшие ноги. Если бы Светлана встретила Катерину без Глеба, то ни за что не узнала бы прежнюю звонкую-тонкую секретаршу. Судя по стремительности метаморфозы вишенки в тыковку, беременность проходила нелегко, но девушка стойко последовала в Лондон за своим начальником. В свете последних событий Светлана понимала Катю, а уж сама Катя точно знала, от чего страхуется. И как же хорошо, что к моменту этой лондонской встречи Светлане все это было уже до фонаря. Особенно радовало, что ее собственный доклад был уже прочитан, визитки нужным людям раздарены, фуршетный бутербродик съеден, селфи запощены, теги проставлены, и она действительно намеревалась технично срулить в закат, чтобы погулять по Трафальгар-сквеа и разным прочим знакомым еще по учебнику с Леной Стоговой сквеа и стритам. Сказано — сделано, чего лишний раз попадаться на глаза, тем более что с Глебом они время от времени все равно обсуждали дела агентства в скайпе и мессенджерах.
Она даже не была уверена, что Глеб заметил ее, а вот поди ж ты, значит, сверился с программой и навел справки. Светлану немного замутило от осознания того, что он следил за ней.
Расставание с Глебом прошло удивительно мирно. Узнав о Майкле из Чикаго, Глеб перестал отрицать свою причастность к беременности Кати. И напряжение нескольких последних месяцев брака рухнуло, как железный занавес. Моментально стали ненужными тысячи дурацких дел, которыми они оба занимались, как будто кто-то сверху вменил им это в обязанность: подозревать, выведывать, отнекиваться, требовать отчетных звонков, увиливать, врать. Фу! Купаясь в волнах сладостного облегчения, которое смешалось с неожиданной благодарностью граду, миру и друг другу, бывшие супруги решили остаться друзьями. Все-таки за семь совместных лет успели серьезно вкинуться в общий бизнес. Квартиры-машины-деньги поделить можно, но как поделишь успешно функционирующее туристическое агентство, задумки, технические и креативные решения, фишки, изюминки, все то, что сделало репутацию и в конечном счете обороты их бизнесу? Решили не делить, а сделать ставку на цивилизованные отношения и дружеское партнерство, скрепленное контрактами и трудовыми договорами.
«С самого начала и надо было дружить», — радостно призналась Светлана своим остолбеневшим родителям уже после того, как сообщила о конце эпохи и переезде в Чикаго. Они с Глебом действительно начинали с дружбы: учились на факультете международных отношений. Только у нее был еще упор на психологию, а у него — на иностранные языки. Глеб в то время встречался с девчонкой, которая крутила-вертела им только в путь, а Светлана не замечала никого вокруг, потому что была безответно влюблена в женатого доцента с кафедры философии, который специализировался на французских философах двадцатого века. Отличная была у них с Глебом студенческая дружба: пиво, сплавы, веселье, увлечение языками, модными тренингами по бизнесу и коучингу. Вот на этом и нужно было остановиться.
Когда все вернулось на круги своя, бывшие супруги словно освободились от тяжкой ноши. Мать старорежимно советовала Светлане не спешить, не рубить сплеча, вспоминала историю прабабки Олимпиады, которую звала Липочкой — имя-то какое спортивно-эстафетное и переслащенное одновременно, — нашла мама на кого равняться. Липочка — это своеобразная семейная легенда об укрощении строптивой, ибо прабабка обладала поистине легендарным в плане скорости на расправу характером. Прабабка Олимпиада умудрилась выйти замуж за какого-то левого чувака только из-за того, что прадед пошутил, мол, не будет после свадьбы выполнять ее прихоти, жена должна за мужем бегать, а не наоборот. Она и сбегала. За соседа. Победила на короткой дистанции.
— А сердцу-то не прикажешь, — хмурилась мать Светланы. — Прожили молодожены полгода, да прадед прабабку-то и выкрал. Сговорились, подъехал ночью на санях. Она в чем была из дома свекра выбежала, через забор сиганула и была такова. А свекор за ней с топором до самой околицы бежал, муж собак по следу пустил, но только куда там, накрыл прадед свою строптивую любовь медвежьей полстью, пустил коней, только их и видели. Жизнь — дистанция длинная. Смотри, не прабабкина ли кровь-то кипит? — увещевала мать, провожая Светлану в аэропорт.
Но куда там современной молодежи до тех старорежимных патриархальных страстей. Цивилизация, эмансипация, и Светлана с увлечением осваивала американскую жизнь с новым мужем. Делами агентства занималась удаленно, но добросовестно. Выглядела благополучной и счастливой. В итоге мать только развела руками: чужая душа — потемки, судьбы у всех разные.
Глеб тоже не растерялся: отправил Катю в декрет, перевез в свою квартиру, где раньше жил со Светланой, а себе взял другую помощницу, еще более глазастую. Оставалась сущая ерунда: продать и поделить совместно нажитое имущество. Для решения такого важного денежного дела Майкл не без печального вздоха отпустил свою русскую супругу на родину.
— Не понимаю, где Дамир, — сетовала Светлана, отправляя очередное «ау» риелтору.
— Позвони, что ты, ей-богу, как какой-нибудь миллениал, — бросает Глеб, направляясь в ванную. — У тебя, кстати, нет жвачки?
Капельки пота блестят на его лбу, и Светлана машинально лезет в сумочку за влажной салфеткой, но передумывает и достает только жвачку.
— Жвачка есть.
— Доставай и жуй.
— Что? — Она невольно прикладывает руку ко рту. Эксцентричность Глеба для нее не новость, но на сей раз слишком даже для него.
— Неправильный вопрос. Не что, а сколько. Возьми сразу три подушечки, мне нужен большой резиновый комок.
— А мне кажется, тебе нужен большой резиновый кляп.
— Это технология! — восклицает Глеб, мгновенно забывает, куда шел, в два шага сокращает расстояние между ними и, хитро улыбаясь, отводит ее руку от губ, не забыв успокоить: — С дыханием у тебя все нормально.
Глеб отправляет в рот сразу половину пачки и энергично жует, всем видом демонстрируя энтузиазм и радость от проделываемой работы.
Однако и трюк со жвачкой не приближает их к желанной свободе. Обломок засел в замке слишком плотно, жвачка бесполезна.
— Есть еще варианты вытащить этот несчастный ключ? Кроме дурацких? — интересуется Светлана, возвращаясь в комнату.
— Нет, последняя надежда умерла, давай мы просто ляжем здесь и тоже умрем от холода и голода, — серьезно сообщает Глеб, резким движением отделяет матрас от стены и кидает его на пол. — Прошу!
Светлана молча разворачивается и скрывается в кухне. Он идет следом.
— Если ты испугалась матраса, то напрасно. Это только у Ильфа с Петровым матрас обладает магической силой и требует жертвоприношений. Нашему матрасу не нужны ни стол на глупых тумбах, ни занавеси, ни портьеры, ни кухонная посуда. Это матрас-пофигист. Матрас-буддист. Мещанское счастье его не интересует. А грех для него — это всего лишь ошибка кармы, к конкретному человеку не имеющая никакого отношения. Ведь кто станет всерьез сердиться на карму? Наш матрас-буддист совершенно безопасен.
— Оставь свои штучки эффективного переговорщика, — закатывает глаза Светлана.
— Физики утверждают, что сама вселенная имеет форму матраса, — с довольной улыбкой продолжает Глеб. — Ты же любишь размышлять о глобальном. Так вот: огромное плоское замороженное нечто.
— Скорее ничто.
— Ничто? Прекрасно! Ничто. Тлен, тщета. Суета сует…
— Такой же тлен, как твои попытки завязать беседу, — прерывает она.
Мужчина притворно вздыхает и демонстративно делает два шага назад:
— Ну раз на философские разговоры ты больше не настроена, тогда дай мне свой телефон.
Светлана молчит и показывает взглядом, что его собственный телефон у него в руке, но Глеб лишь небрежно улыбается: «кончились деньги».
— У тебя нет автопополнения?!
— Руки не доходят подключить.
— Почему я не удивлена?! — Светлана со вздохом возвращается в комнату, достает из сумочки мобильный.
Глеб тут же принимается звонить. Полиция отсылает в МЧС, те — к коммунальщикам, коммунальщики, в свою очередь, жалуются, что на сегодня все выезды закрыты. В итоге после долгих поисков номера и перезвона с далекими и близкими офисами удается выяснить, что помочь готова частная фирма «Планета надежных дверей».
— Перезвоните?! А, чудесно, жду!
Глеб триумфально подмигивает, мол, все улажено, и скрывается наконец в ванной с ее телефоном, чтобы через несколько минут снова возникнуть в дверном проеме с вопросом, есть ли в сумочке Светланы еще и зарядник. Ей вспоминается, как на лекциях по международному праву им рассказывали про одну дипломатическую уловку, когда уже не помогают ни увещевания, ни переговоры: «чтобы не потерять лицо в международном сообществе, мы сами напросимся на пощечину, чтобы иметь полное право ответить сопернику ударом на удар. Только на их пощечину мы ответим поездом». Кажется, сейчас самый подходящий момент для паровозного гудка возмездия. Дорого бы она отдала, чтобы посмотреть, как встретится эта наглая, только что умытая физиономия ее бывшего мужа и тупая морда несущегося на всех парах транспортного средства повышенной опасности.
— Там было пятьдесят процентов зарядки! — цедит она.
Глеб делает растерянное лицо. Светлана возвращается в кухню, набирает в чайник воды.
— Откуда здесь чайник? — Глеб тоже перемещается на кухню.
— Твоя сестра купила. Надо же ей было утром завтракать. Так никто и не увез. — Светлана старается сдерживаться.
— Прекрасно, а то пить хочется.
— Попьешь-попьешь. Даже кружка есть. — Она смотрит на него в упор, достает из ящика кружку и вдруг швыряет, попадая ему в район солнечного сплетения. Мужчина едва успевает поймать.
— Бросил сквош? — намекает она на его плохую реакцию.
— Партнера нет.
— Дисциплины нет.
— Да и некогда.
— Давай рассказывай, как ты занят!
Глеб возвращает кружку в шкаф, делает глубокий вдох.
— Света, у меня сейчас помимо дел на фирме сложный трудовой спор. Немного запутанный. Завтра с утра судебное заседание, а я ни разу не готов. Я расстроен не меньше твоего, не надо так.
Она отворачивается, ищет кнопку включения у плиты, вспоминает, какие ручки отвечают за конфорки.
— Какой еще трудовой спор? Ты кого-то увольняешь?
— Нет. Конфликт с подрядчиками.
— А почему ты на процессах, а не юрист?
— Ну так вышло.
Она хмуро молчит, явно собирается что-то сказать, но он опережает ее.
— Света, не надо предположений. Я бы хотел потешить твое самолюбие, сказать, что все плохо, что без тебя фирма загибается, пришлось даже уволить юриста, но это не так. Просто Геннадий Петрович в отпуске. Он всегда брал отпуск в сентябре, чтобы провести бархатный сезон на Черноморском побережье. Ты уже забыла? Я знал о судах, но решил, что справлюсь сам.
Она согласно кивает. Нет, она не забыла, но американская жизнь и заботы о новом филиале совсем вытеснили из ее головы вещи, которые казались вечными неписаными правилами. Геннадий Петрович — отпуск в бархатный сезон. Бухгалтер — обязательно поедет к родителям в деревню Антоновку, то есть две недели возьмет весной во время посевной, а другие две недели прибережет на зиму, чтобы оторваться на полную катушку в Таиланде вместе с другими зимовщиками, присовокупив остатки отпуска к длинным выходным. Менеджеры Валера, Максим, Юлия и Полина… У всех свои привычки и цели.
— Что может быть сложного в трудовых процессах? — интересуется она, стараясь переключить разговор на другую тему.
Наконец ей удается зажечь ближайшую конфорку и поставить чайник. Про себя она вдруг задается вопросом, помнит ли риелтор номер их квартиры. Берет телефон, чтобы скинуть СМС, вспоминает, что телефон разряжен. Кладет телефон. Прохаживается туда-сюда к двери и обратно к плите. Глеб не замечает ее нервного состояния. Как обычно, бывший муж занят только собой.
— Что сложного?! — Глеб пружинит, как будто готовится отбивать удар. — Действительно! Что сложного? А сколько у нас законов об охране труда, скажешь мне? М-м-м?
— Один закон. Трудовой кодекс называется… — рассеянно замечает Светлана.
Теперь Глеб прохаживается по кухне, заложив за спину руки, словно Сократ по Агоре в сопровождении учеников.
— Если бы один трудовой кодекс! Вместе со всякими подзаконными актами и методическими указаниями этих законов… внимание! Девяносто тысяч штук! Я специально подсчитал, если изучать каждый хотя бы по полчаса, — это пять лет жизни. Без перерыва на еду и сон. Пять лет жизни!
— Бедолага, — притворно жалостливо тянет Светлана.
Глеб вдруг резко останавливается и смотрит сквозь хитрый прищур:
— Не такой уж бедолага. Я кое-что обнаружил. Если по чесноку, то все социальные гарантии в России исключительно на совести работодателя. Вот реально. Едва только появляется чуть-чуть нестандартная ситуация, и финита ля комедия — прав работодатель! Есть, конечно, надзорные органы и прокуратура. Но это все далеко и долго.
Бывшая жена поворачивается, по-совиному склоняет голову набок и молча смотрит. Все-таки лучше, чтобы в конкретных трудовых процессах принимал участие Геннадий Петрович, а не специалист по международному праву со своими глобальными обобщениями. Впрочем, у нее нет желания углубляться, Глеб как-нибудь сам разберется с подрядчиками, ну или они с ним. Вместо этого ей приходит в голову идея получше.
Она оборачивается к нему и медленно произносит:
— Ох уж эта пресловутая российская вер-ти-каль! — как бы соглашаясь с его выводами.
— Она самая, — кивает он, не чувствуя подвоха.
— И все хотят подняться по этой вертикали хоть на этажик, хоть на пролетик. А лифт работает с перебоями. — Светлана делает короткую паузу, раз-два-три, и заканчивает самым невинным и веселым тоном: — Зато у хорошеньких женщин с сексуальной попкой шансов больше, особенно если ходить на работу в короткой кожаной юбчонке.
Они несколько секунд смотрят друг другу в глаза, после чего Светлана начинает тихо посмеиваться.
— Расслабься! Видел бы ты свое лицо!.. Не грузись, ты сам подставился, — все еще улыбается она.
Это достойная месть за «ты слишком стара». Глеб ерошит волосы на голове.
— Брр, я, конечно, не ожидал, что мои наблюдения за разрастанием трудового законодательства можно трактовать в таком ключе, но окей, лещ засчитан, — улыбается он в ответ на ее улыбку.
— Это не лещ. — Светлана щелкает пальцами. — Можешь считать, что это было четвертое.
Вот теперь она отбила! Это точно не «опоздашка-догоняшка». Настала его очередь гонять воздух условной ракеткой вслед улетевшему условному мячу.
Светлана ликует, проходит к окну. Накрапывает дождь, пасмурно, но тепло и безветренно. Если смотреть только на тополиную аллею, как бы не замечая берез и американских кленов, растущих вокруг коробки детской площадки, то можно подумать, что еще лето. Так она делала, когда была школьницей: в первые сентябрьские недели нарочно не видела желтеющих деревьев, покорно сдавшихся календарю одними из первых. Вычеркивала этих дрогнувших предателей из картины мира, проходила мимо, отворачивалась. Не смотреть на березы и американские клены! Смотреть только на высоченные тополя, на этих стойких солдатиков, верных стражников свергнутого короля Августа, удерживающих листву в полной зеленой готовности до самой середины, а иногда и до конца сентября. Но в итоге сдавались и самые верные, вступал в права воспетый Пушкиным багрец. И все вроде бы было правильно, а то, что делала Светлана, напротив — ужасно глупо, но почему-то ей нравилось тайно ото всех носить в себе болезненную сладость иллюзии еще одного продленного лета.
Двор огромный. Хозяева гуляют с собаками, мамы стоят с колясками под навесами подъездов. Всего год назад она мечтала, как оборудует рядом с этим панорамным окном свой рабочий стол, поставит кофемашину, будет сидеть за компьютером и в перерывах наблюдать за простой дворовой жизнью. Мечты не сбылись, но получилось все на удивление лучше того, что она могла себе нафантазировать. Жизнь интереснее любой аффирмации. И вообще, ломиться в закрытые двери и жить иллюзиями — теперь не в ее правилах. Глупо заставлять кого-то выполнять свои прихоти, права прабабка. Прихоти — дело добровольное. Она мысленно подмигнула своей легендарной родственнице.
— По-прежнему не смотришь на желтеющие березы и американские клены? — спрашивает Глеб.
— Неа, смотрю на все без иллюзий, — усмехается Светлана.
Чайник оповестил жалобным писком о том, что он справился со своей задачей.
— Сколько времени… — интересуется Глеб.
— Пять примерно.
— Нет, я о другом, сколько времени ты меня ненавидела?
Этот неожиданный переход от шуток к серьезности был бы похож на заранее продуманный ход — вполне в духе Глеба, — но сейчас Светлана уверена в том, что это не подстроено. Своим спонтанным намеком на удачную Катькину карьеру от простой помощницы до жены владельца агентства женщина даже немного гордится, но этот намек можно интерпретировать и как пас, передачу мяча. Значит, Глеб сейчас тоже импровизирует.
— О чем это ты? — пытается ускользнуть она, но бывший муж не позволяет.
— Я просто хочу знать. Когда ты поняла, что все… что тебе противно? Ты ведь очень быстро… утешилась. Появился Майкл, ты уехала. Значит, дело не в Кате.
Он бросает мимолетный взгляд на ее лицо и мгновенно поправляется:
— Не только в Кате, я это хотел сказать.
— Гул затих, я вышел на подмостки, прислонясь к дверному косяку… Начинается! — продекламировала она, резко обернулась от окна и обнаружила, что Глеб действительно стоит, облокотившись плечом на выступающую нишу, отделяющую кухню от коридора, скрестив ноги и небрежно вложив в карман руку, оставив торчать один большой палец.
— Слова не мальчика, но героя… какой-то мелодрамы, — усмехается Светлана.
— Мне правда интересно.
— Глеб, прекрати! Ну что за разговоры! Мой ответ — нисколько. Мне не было противно. Но все прошло. Дорожки разошлись!
— Ну ладно, тогда хотя бы не стремно, — выдыхает он с видимым облегчением. — Надо тогда попробовать…
На этих словах Светлана резко выбрасывает вперед руку.
— Э, нет! Пробовали уже! Давай без этого.
— …перебраться по балкону к соседям, — заканчивает он, несмотря на ее протест.
Несколько секунд она с сомнением смотрит на него во все глаза и выдыхает:
— Эй, дружище, ты не на переговорах и не на сделке! Хватит манипулировать.
Светлана делает шаг в сторону и упирается ягодицами в стол. Кухонный гарнитур — единственный предмет мебели, который они успели установить.
Глеб делает удивленное лицо:
— Какие манипуляции, Свет?! Ты сама прекрасно додумываешь, без посторонней помощи.
Светлана вскидывает брови.
— Когда телефоны заработают, скинь, пожалуйста, ссылку на свою страничку в Красной книге.
Он тоже делает удивленное лицо, и ей приходится пояснить:
— У каждого редкого зверя есть страничка в Красной книге. А ты однозначно редкий зверь.
— Редкая скотина — ты хотела сказать.
— Это ты сам сказал.
Этот словесный сквош уже не радует и не заводит, отбитые мячи не тешат самолюбия, а неотбитые шлепают по самым неожиданным местам. Она снова отворачивается к плите, чтобы выключить истошно визжащий чайник, а когда поворачивается, видит в окно, что Глеб садится на перила лоджии. «Идиот», — едва слышно шепчет она себе под нос и, стараясь не делать резких движений, выходит к нему.
— Ты помнишь, что тут двенадцатый этаж? — Она ждет, что Глеб одумается, но он настойчив, зацепляется ногой за одну из железных скоб в стене, на которые они собирались вешать деревянные панели, и начинает медленно перегибаться за балконную перегородку. Балконы сделаны встык, но от этого не менее страшно.
— Ау, соседи, есть кто дома? — зовет Глеб и в этот момент чувствует, что Светлана хватает его за ноги.
Голова его все еще на той стороне, нога уже потеряла скобу, ягодицы соскользнули с мокрой поверхности — слава богу, не на ту сторону, а на эту, — но он все равно в очень опасном положении: балансирует, опираясь поясницей на полукруглые перила, при этом ноги его крепко блокированы бывшей женой. Перехватить скользкие влажные перила — плохая идея, приходится держать вес тела, опираясь на копчик и полусогнутые руки. Крайне неудобная поза.
— Света, мне приятно твое рвение, но одно неловкое движение — и я лечу вниз. Ты меня не удержишь. Отпусти, — говорит он тихо.
— Слезь.
— Отпусти сначала.
— Толкнись руками ко мне, и отпущу.
— Просто расслабь мышцы и разведи руки в стороны. Соседей нет дома, я и сам собирался возвращаться, — говорит Глеб, чувствуя, как начинают вибрировать давно не тренированные мышцы пресса.
— Отпиши на меня фирму! — внезапно требует Светлана и смотрит ему в глаза прямо и остро.
Он медленно закидывает голову назад, на лице отражается целая гамма эмоций.
— О господи! Теперь как в плохом, очень плохом триллере, — шепчет он.
— Ну? — усмехается она, видя, что он поверил.
— Света, отпусти! Ты… ты… черт, да ты издеваешься!
— А ты ведешься, как первоклашка.
— Отпускай уже!
— На счет три. Раз-два… три!
Она резко разжимает руки и делает шаг назад. Он валится обратно на балкон, приземляется на ноги. В окне отражаются две фигуры: он слегка опирается на ее плечи, и в этой позе еще лучше заметна их разница в росте.
— Ты не был похож на Тони Старка, — говорит Светлана, тяжело дыша.
— Да что ты?! На кого же? Наверное, на Человека-паука?
— Нет, это напоминало сцену из Титаника, только Роуз была немного мужиковата и блефовала, как торговка на привозе.
— Ага, а Лео без прелюдии хватал за задницу и требовал бабло за спасение жизни.
Они некоторое время рассматривают свои отражения в окне и вдруг заходятся смехом. Распределение ролей — половина успеха спектакля. Здесь, на балконе ипотечной многоэтажки, это правило работает не хуже, чем на главных сценах мира. Рост метр восемьдесят, широкие плечи, серые смешливые глаза в легкой сетке ранних мимических морщин, крупный нос, волевой подбородок с ямочкой упрямца: внешность Глеба мало подходит для исполнения роли трагической кинематографической возлюбленной. Так же как и курносая большеглазая миловидность Светланы не годится для исполнения роли героя-любовника. Адреналин растворяется в смехе. Глеб спускает руку на ее талию, но Светлана выскальзывает и возвращается в комнату. С этим надо прекращать. Знакомый запах тела, разгоряченного в неравной борьбе с дверным замком, в сочетании с хорошим парфюмом — что-что, а вкус у Глеба есть — знает свое дело. Легкие касания, внезапные сближения. К счастью, она отдает себе отчет, что это лишь раззадоренное мужское эго. Вечный Глебушкин азарт. Он не может проиграть. Никому и никогда. Выхода из френдзоны не существует. Для кого угодно, но только не для ее бывшего мужа. Однажды он уже доказал это, а сейчас просто хочет закрепить успех. Действительно редкий зверь.
— В котором часу ты назначил Дамиру? — интересуется она, когда Глеб снова появляется в гостиной. Она сидит на матрасе и пьет воду из кружки.
— Ты меня в чем-то подозреваешь?
— Откровенно говоря, да, — со вздохом признается она.
— Твоя смерть мне невыгодна, мы уже не супруги, — буднично сообщает Глеб. — Твоя часть имущества перейдет твоему новому мужу. А это полный атас.
Она пожимает плечами:
— Так во сколько Дамир должен был прийти?
— Вообще-то он уже час как должен быть здесь. Я так же, как и ты, не понимаю, куда он запропастился.
Он тоже опускается на матрас с противоположного конца.
— Помнишь, — вдруг произносит он после затянувшегося молчания, — у меня была девушка. Еще до того, как мы с тобой…
— Помню, ты мне про эту Анжелику все уши прожужжал.
— Как и ты про своего доцента.
— Ну и?
Они оба внимательно разглядывают идеально ровную новенькую стену с едва уловимым для глаза рисунком серебристой краской по белой поверхности. «Как в больничной палате, — проносится в голове у обоих. — Как можно было выбрать такой жуткий цвет».
— Так вот, — продолжает он. — Мы не виделись с ней много лет, и она вдруг позвонила пару недель назад, попросила встретиться. Ей нужно было поговорить. У нее только что умер ребенок на позднем сроке беременности.
Она склоняет голову, но не поворачивается к нему. Неожиданно чувствует себя насквозь продуваемой, марлевой, больнично-дохлой. К горлу подступает тошнота. Только что был один Катин ребенок, теперь второй — Анжеликин. На этот раз еще и мертвый. Неизвестно, что из этого хуже. Зачин до боли похож на сюжетец «Письма незнакомки» Стефана Цвейга. Она сглатывает: все беременеют от ее бывшего мужа, если не считать ее саму, хотя врачи не нашли никаких отклонений. Она чувствует, как Глеб усаживается глубже, матрас прогибается, она поворачивает голову и встречает его взгляд. Нет, это не Цвейг. Сомнений быть не может — это ее личная паранойя, у которой нет другой причины, кроме расстройства нервов. Мертвый ребенок Анжелики не мог быть от Глеба. Они не виделись с бывшей много лет. Он сам сказал. Да и Светлана уверена: не виделись. В противном случае она бы почувствовала. Как почувствовала Катю моментально, утробно, не носом, не слухом, не зрением, а как будто всеми системами сразу, кровью и лимфой, коркой и подкоркой. Нет-нет, тут какой-то другой сюжет.
— Ей надо было поговорить с кем-то, — продолжает он, не замечая ее напряжения. — Они с мужем обсуждали свою потерю, но берегли друг друга, и она не могла открыть все, что на самом деле чувствовала, а меня беречь было не обязательно. Да и не от чего. Мне-то что? Единственное, о чем я мечтал во время этого разговора, — когда уже можно будет его закончить, чтобы не слишком сильно обидеть.
«Поэтому на западе для таких разговоров используют психологов», — думает Светлана, но молчит. В голову лезут хрестоматийные сюжеты о любви-возвращении к своим же старым граблям: «Великий Гэтсби», «Королек — птичка певчая». Четвертая стража. Второе пришествие.
— И что? Нахлынули воспоминания? — интересуется она слишком поспешно.
Он делает короткую паузу, во время которой сканирует взглядом ее лицо.
— Нет, конечно! Я же объясняю — сидел там, как идиот, и слушал… Из уважения к прошлому, — говорит преувеличенно громко, чтобы точно дошло.
Несмотря на то что Глеб мало задумывается над вопросами интертекстуальности, вряд ли слышал о «саде расходящихся тропок», «анфиладе лингвистических тупиков» или постмодернистском лабиринте, все же он достаточно умен, чтобы рассказывать этот случай просто так, без какого-нибудь тайного умысла. Глеб обладает выдающимися способностями пристраивать к контексту отдельные факты и детали. Красноречие у него природное. Светлана встает. Бывший муж поднимается следом. Они снова выходят на воздух. Облокотившись о перила, молчат. Заметно похолодало, но принести верхнюю одежду никому не приходит в голову. Светлана думает о том, что на кону их хороших дружеских отношений стоит сейчас слишком многое, чтобы даже такой мачо, как Глеб, начал без всякого повода демонстрировать семиотическую систему знаков заинтересованности, в том числе и сексуальной. Впрочем, секс — это как раз полбеды. Если на то пошло, они вполне могли бы заняться благотворительным сексом на этом самом матрасе.
Теребить часы, «ненароком» касаться, блуждать взглядом по фигуре, поправлять волосы, приобнимать, держать ладонь в кармане брюк, выставляя наружу большой палец, подсознательно фокусируя внимание на самом главном, расправлять плечи, учащенно дышать — все это не особо опасно, «это всего лишь инстинкты», как выразилась сестра Глеба. Но есть признаки похуже: долгий молчаливый взгляд, брошенный украдкой, «красивое платье» ни к селу ни к городу, дурацкая бравада на перилах, горячность, обидчивость, желание выяснить отношения. Вот это действительно лишняя и никому сейчас не нужная семиотическая нагрузка, как сказала бы ее первая любовь — доцент с кафедры философии. Отделившись от перил, Глеб прошелся по лоджии из конца в конец, уперев руки в боки. Глядя на него, Светлана вдруг поняла, что своей пружинистой нервной походкой он весь вечер напоминает ей внедорожник «Ниву Шевроле», которому дерзко задрали рессоры и поставили на колеса побольше. Он весь вечер выпендривается. Никаких сомнений: старается казаться больше себя обыкновенного. Инстинкты. Брачные игры самца.
Неисправим. Даже если это постбрачные игры выбракованного экземпляра.
Напряженную тишину нарушает слегка придушенный, но хорошо различимый звонок ее телефона. Она несется в комнату, хватает сумку. С ее айфоном-трехлеткой такое случается все чаще: если дать ему полежать при полной разрядке, то он, словно старичок, отдохнет-подумает, прокашляется да и покряхтит-пофурычит еще чуть-чуть.
— Бери, только если Дамир. Если не он, сбрасывай и звони ему сама. Последний звонок все-таки, — четко командует моментально переключившийся и собравшийся Глеб.
На экране высвечивается «мама». Глеб выделывает руками лихие фигуры и корчит рожи, которые говорят что-то вроде: «отбой, или мы все лососнем воооооот такого тунца». Поколебавшись пару мгновений, она нажимает красную иконку. Телефон показывает меню, список контактов, после чего издевательски сообщает на всю комнату «плямс» и отрубается.
В сердцах она выражается очень недвусмысленно.
— Ты даже не успела бы ей объяснить, в чем дело, — сочувственно улыбается Глеб. Светлана вынуждена согласиться: что правда, то правда. Ее мама — не самая быстрая операционная система в этом городе.
— Слушай! — Он вдруг вскакивает как ужаленный. — А почему бы нам не использовать матрас? Судя по всему, у нас впереди уйма времени.
Светлана бросает на матрас бесполезный телефон, и тот пару раз туго подпрыгивает.
— Ты точно в своем уме? — Она невольно взмахивает руками и повышает голос.
Он хитро смотрит с ласковым укором:
— Света, не стану отрицать, мне льстят твои беспрестанные грязные намеки, но я имел в виду вспороть матрас и распрямить одну из пружин. Конечно, пружинная сталь имеет неприятное свойство возвращать форму, но у нас ведь с тобой имеется газовая горелка, холодная вода и скобы на балконе. И скобы эти шершавые — я только что проверял!
Светлана вдруг чувствует, что ее снова мутит. То ли это от того, что она замерзла на балконе, то ли от того, что ее бывший муж бредит и издевается одновременно. Какие еще нагретые пружины, какие шершавые скобы? Зачем? Однако Глеб уже просит достать из сумочки второй комплект ключей, находит на матрасе строчки по окантовке и начинает расшатывать нитки заостренным концом ключа, стараясь поддеть и вытащить.
— Помоги мне, подержи, — в азарте борьбы с особенно тугой строчкой просит он.
В четыре руки дело действительно идет быстрее.
— Мы сейчас сделаем спицу из матрасной пружины. Заострим ее, и с таким инструментом я легко вытащу обломок из замка, — заверяет Глеб и продолжает практически без паузы: — Знаешь, какой самый страшный роман в русской литературе?
Он отодвигает ее пальцы и выдергивает нитку, с которой Светлана никак не может справиться.
— Нет, не знаю. Но мы с тобой сейчас похожи на безумных Бендера с Кисой Воробьяниновым, решивших, что в нашем матрасе зашиты бриллианты мадам Петуховой.
Глеб тихо смеется, берет ее за руку и говорит, глядя на распоротый шов:
— Самый страшный — это «Тихий Дон».
— Ну в общем-то да, не самая веселая история, — откликается Светлана, медленно убирая руку.
— Точно. Всю жизнь любить женщину, жить по соседству, жениться на другой.
Светлана вскакивает и пулей несется в ванную.
Глеб закрывает глаза рукой, оседает рядом с зияющим кокосово-латексным нутром, проложенным пружинами. «Блядь», — шепчет он и вдруг слышит характерные звуки, доносящиеся из туалета. Светлану тошнит.
— Это тебя от Шолохова или от меня? — Он протягивает ей воду, как только она выходит.
— От клаустрофобии, наверное.
— Нормально?
— Я прилягу.
— Пожалуйста. Я уже извлек то, что нужно.
Пружина матраса действительно похожа на спицу, завитую локонами. Глеб скрывается на кухне.
— Бутылка! — докладывает мужчина на всю квартиру. — Нам несказанно повезло. Мы богаче любого Робинзона. Здесь осталась Ольгина пустая бутылка из-под вина.
Наконец Светлана тоже появляется в кухне. Дурнота проходит. Неловкость от его признания отодвигается на второй план. Под руководством Глеба она наливает в бутылку холодную воду, и они вместе раскатывают нагретую пружину по кафелю. Глеб держит пружину за концы, используя вместо полотенца и рукавиц собственную рубашку. Проходит чуть больше часа, прежде чем они, разгоряченные, взмокшие, с небольшими ожогами на непривычных к кузнечному делу пальцах, вытаскивают застрявший в замке обломок ключа заточенной о те самые шершавые скобы самодельной спицей.
Путь свободен. Довольный Глеб сидит на растерзанном матрасе в одних трусах: брюки вслед за рубашкой тоже пришлось пожертвовать на нужды их импровизированной кузни, где ковалась победа в жестокой схватке между людьми и механизмами. Светлана едва держится на ногах, падает рядом.
— Это был очень толстый пушной зверь, правда? — интересуется он.
— Мастер-класс от графа Монте-Кристо, — откликается Светлана. — Наверное, даже знаменитый узник удивился бы, узнав, что замок можно взломать матрасом.
— В общем да, но я не о том.
— А о чем? — Она поворачивает голову.
Он полулежит лицом к ней на расстоянии вытянутой руки, опирается на локоть.
— О том, что мне почему-то кажется, что мы с тобой очень многое не говорили друг другу. Как Анжелика со своим мужем. Я слушал тогда ее, а думал о нас.
Светлана быстро отворачивается, на мгновение зажмуривается. Так вон к чему была история. Как издалека зашел, Громыко чертов! Ее больше не тошнит, но во всем теле ужасная слабость и нежелание что-либо решать.
— Ты ускользаешь, как рыба, — говорит он, пользуясь ее молчанием.
— И ты сломал ключ в замке, чтобы рыба точно не просочилась?
— Нет.
— Ну что «нет»?! Я же не идиотка. Имей смелость, иди до конца. Почему ты вечно прешь, как танк, наступаешь, нападаешь, и вдруг в последний момент, когда надо принять решение…
— Ладно, сломал, — прерывает он мягко. — И Дамиру другое время тоже я назначил. А ты, в свою очередь, не стала ему звонить, хотя зарядка в телефоне еще была. Я оценил.
— Хотелось посмотреть, как ты доиграешь партию… — признается Светлана, но теперь Глеб не дает ей договорить.
— Ты тоже имей, пожалуйста, смелость.
Светлана хмурится и молчит, а он продолжает:
— Ты хотела, чтобы я доиграл партию. Мы доиграли. Ты дала мне этот шанс.
Она набирает в легкие воздух, но передумывает возражать. Он прав. И партия действительно разыграна. И по всем спортивным правилам Глеб сейчас в шаге от победы. Его беззащитное голое тело, умоляющие глаза, искреннее раскаяние, его запах — все на его стороне. Но, к сожалению или к счастью, жизнь не олимпиада. После всех этих удачных драйвов, кроссов и боутсов Щ их пара неизбежно выпадает в аут. Да, именно так. Мимо правил. Проигрывают оба. Ну или, выражаясь спортивным языком, — ничья.
Глеб понимает это секундное замешательство по-своему, сокращает расстояние между ними, обнимает и зарывается лицом в ее волосы.
— Я идиот, — шепчет бывший муж на ухо бывшей жене. — Все еще можно исправить. Да, в каждой семье есть своя бабушка, которая в молодости отморозилась по полной, я помню про твою Олимпиаду. Но она ведь исправила свою ошибку, почему бы не попробовать и нам.
Светлана грустно улыбается ему в плечо. Сейчас Глеб, сам не зная того, почти дословно цитирует философа Жиля Делеза, которого она особенно штудировала в юности ради разговоров со своим доцентом. Если продолжить мысль, то неизбежно встанет вопрос о власти телесного, о семейных стереотипах и скелетах в шкафах, которые темным преданием втягивают нас в кровные отношения с прошлым, не всегда постигаемые умом. Человечество шагает вперед, социум и мораль подстраиваются под новые технологии, а темные глаза наших прабабушек, это вечное Евино око, прорезают наши души и тела сквозь вековую мглу. Рано или поздно мы сами становимся на место наших бабушек и разрешаем истории говорить нашими ртами. Телесное беззащитно, движение бесконечно, но сейчас Светлана знает точно: они переиграли саму Олимпиаду. И проиграли.
— Оба мы идиоты, — замечает она, не находя в себе сил отодвинуться и оттолкнуть его.
Он целует горячую, умопомрачительно знакомо пахнущую кожу, намечает языком пульсирующую вену на шее, сам не понимает, расстегивает или рвет платье, которое поддается на удивление быстро. Наверное, все-таки рвет, вот и характерный водевильный стук пуговиц по новому ламинату. Семиотический знак победы телесного. Надо закрыть дверь, а то явится Дамир: теперь уж точно не ко времени.
— Хорошо, что один несломанный ключ у нас все-таки остался, — шепчет он в упругое белое кружево. Нашаривает ключ, который так и лежит на полу рядом с матрасом, и вдруг чувствует, как над головой раздвигается уютный облачный полог их нового брачного ложа, и чистый ручейный голос громыхает с небес:
— Я беременна, Глеб.
Некоторое время они молча смотрят друг на друга. Первым отмирает бывший муж.
— И в этом ты тоже круче всех. — привычным нетерпеливым жестом он треплет свои волосы. — После секса такое можно услышать от любой, но чтобы до — только от тебя.
Какое-то время они просто молча улыбаются друг другу. Кто и когда подменил мяч в их непростом взаимном сквоше, подсунув гранату с вырванной чекой?
— Поздравь меня, что ли? — предлагает она.
— Поздравляю! Прабабка Липа нервно курит, глядя на нас с того света.
— Шолохов тоже, поди, обзавидовался: сколько можно еще деталей накрутить. У тебя ребенок от секретарши, я беременна от американца. Оба мы состоим в законном браке с матерью и отцом наших детей, и у нас куча совместного имущества и бизнес.
Глеб задумывается на несколько мгновений и подытоживает с нарочитой серьезностью:
— Если все округлить, то счет один-один. Хотя юридических проблем точно не избежать, если…
— Если что?
В коридоре раздаются шаги.
— О, это, кажется, наш Годо, в смысле риелтор, — разводит руками Светлана. — Дождались все-таки.
Дамир оглядывает комнату, стараясь не выдавать своего изумления. Матрас разодран, на полу валяются скомканные брюки и рубашка. Туфли Светланы разметаны, будто взрывом. Сумка здесь же, на полу, вверх тормашками, блеванувшая из солидарности с хозяйкой всем своим содержимым. Разведенные собственники квартиры восседают друг напротив друга на матрасе. Он — в одних трусах. Она — в спущенном до пояса порванном платье, которое пытается поспешно натянуть на плечи.
— Начало осени — лучшее время года для продажи недвижимости. Цена моего предложения вас очень порадует. У меня уже есть покупатель, — произносит Дамир бодрым, наработанным за годы риелторской деятельности тоном.
Дверь в лето
Не люблю сентябрь! Пусть кто как хочет, а я — ну не люблю!
Особенно потому, что новый год.
Ну в смысле учебный, учебный!..
Все летние радости позади: дача, гамак, пинг-понг, длинные теплые дни, короткие теплые ночи, ожидание моря — мама, мама, а на море когда? Мама, мама, а мы надолго на море? А мы на досках будем кататься по морю? А мы будем в песке валяться у моря?…
Будем, сынок. Будем, не волнуйся. Вот мы, а вот и наши билеты на море! Все будет. Но в сентябре вдруг получается, что все не «будет», а «было».
Дети не пристают с морем — оно ведь уже было! Гамак, натянутый между соснами, мочит дождик, надо бы снять, но дырка вместо гамака — окончательный приговор лету, а мы не хотим пока, мы еще «не готовы»!
И дети «не готовы»!
Никого не добудишься утром, ни студента — это старший сын, Мишка, ни школьников — младшего Тимофея и племянницу Сашку. Не встают, и все тут.
Лето не отпускает.
Давеча позвонила подруга и тревожным голосом осведомилась:
— Вы к школе готовы?…
В каком смысле?… Учебники куплены, рюкзаки с ужасными мордами и черепами на фасаде — очень модная вещь! — припасены. Дневники, методические пособия, хрестоматии, тетрадки для домашних заданий — все есть.
А к школе мы, пожалуй, не готовы.
Мы все еще, как кот у какого-то, сейчас не вспомнить, американского писателя, ищем «дверь в лето». Все вместе, не только дети.
Мы хотим, чтобы впереди было море, гамак между соснами, и дни длинные-длинные, и радость жизни полная-полная, и пирог с малиной горячий-горячий, и огурцы, купленные у бабки, только что с грядки, а не выращенные на «гидропонике». Когда-то наша биологичка пыталась втолковать нам, что такое эта самая «гидропоника», но я так и не поняла. Поняла только, что с грядки лучше.
— А ты на встречу с классной ходила? — тревожно, как шмель в летних зарослях крапивы, гудела в трубке подруга. — А деньги на охрану у вас уже собрали? И почем охрана? У нас полторы, и говорят, что еще потом дособерут. А англичанка все та же или вам поменяли?
Ох, не ходила я на встречу, и про деньги на охрану мы каждое утро забываем, хотя уже сто раз в школе напоминали, что нужно положить их ребенку в рюкзак или в карман, чтобы он «сдал».
И мы не положили, и он не сдал.
Мы ищем «дверь в лето».
И без толку, без толку!.. Нет ее, этой двери. Сентябрь за окнами, темнеет рано, птиц не слышно боле, и далеко еще до первых зимних бурь… Впрочем, это все мы будем зубрить во время надвинувшегося на нас учебного года.
А двери нет.
Как всегда, ее отыскала моя мама, самая неправильная из нас. Мало того что она «неправильная», она еще… оптимистка.
— Танюш, — сказала мама в телефонную трубку, и голос у нее, не в пример подруге, был очень веселый, — поедем отдохнем немного от сентября, а?
— Как отдохнем?! — тяжко поразилась я. — Учебный год только начался, нужно втягиваться в работу. И на встречу с классной я так и не сходила, и деньги за охрану…
— Да ладно! — перебила моя неправильная мама. — Успеем мы втянуться. Поехали, а?…
Если бы вы знали, как были счастливы дети, что мы едем «отдыхать от сентября»! Как орали, скакали, как моментально собрались, как скулили, чтоб скорей, скорей, как влезли в машину и уселись там со встревоженными лицами — вдруг мы передумаем?…
Но мы не передумали. И бездельничали целую неделю, нисколько себя не ругая.
Летом и осенью 1999 года Черноморское побережье Кавказа потрясла серия загадочных убийств.
Убивали молодых мужчин. Только и исключительно мужчин. За два месяца погибло пять человек. Самому старшему было тридцать девять лет. Самому молодому — двадцать три. Трупы их обнаруживали по всему побережью от Геленджика до Адлера.
У последнего из убитых (его нашли в волнах прибоя неподалеку от курортного местечка Бетта) в кулаке была зажата шахматная фигура — черный конь.
Я сидел за столиком с видом на море.
Легкая дымка. Морось. Шумный прибой. Рюмка водки.
Что еще нужно, чтобы скоротать сентябрьский приморский вечерок!
Кафе было маленьким, на пять столиков. За соседним столом поместились три краснолицые курортницы. Они хихикали над своим шампанским и временами кидали на меня откровенные взгляды. От их недвусмысленных позывных я покрывался испариной.
Вот дурынды! Я передвинул стул и стал смотреть в сторону набережной. Махом допил кофе. Закурил. Помахал официантке. Она подтащилась. Я протянул ей купюру. «Принеси мне еще кофе. Сдачу оставь себе».
По набережной под хмурым небом расхаживали немногочисленные курортники, рискнувшие взять отпуск в бархатный сезон. Лица у них были такие, будто их обдурили на четыре кулака.
Мне здесь тоже, право, надоело. Пора домой.
Завтра еще поторчу в этой Бетте. А послезавтра залью в мою старушку «Ауди-80» полный бак, наберу канистры — и пора, пора в Москву!
И тут в кафешку вошел человек, который круто изменил мой маршрут.
То была девушка. Среди расхлябанных курортников она выделялась, словно синичка меж индюшками. Точеная фигурка. Милое личико. Живые искрящиеся глаза. Простой полотняный костюмчик (ценой этак долларов триста). Боже!
Она продефилировала к стойке и спросила коньяку. Затем оглянулась и мельком осмотрела кафешку.
Все столики были заняты. Курортники деловито заправлялись шашлыком и водкой. Или снимались, как те три дамочки. И я.
Черт возьми, я не мог ее упустить.
Наши глаза встретились. Я засиял в сто пятьдесят киловатт. Она слегка улыбнулась в ответ и двинулась к моему столику. Господи, направь ее стройные ножки!
— Я вам не помешаю? — спросила она.
Голос у нее был низким, чуть хрипловатым. Этот голос свел меня с ума — если я еще не был достаточно сумасшедшим.
— Вы мне поможете, — попытался сострить я.
Она мило рассмеялась, усаживаясь.
Бармен принес ей коньяку. Официантка поставила кофе для меня.
— Здесь лучший кофе во всем поселке, — проинформировал я незнакомку.
— Знают секрет? — Она улыбнулась и пригубила коньяк.
— Не жалеют заварки.
— Вы здесь старожил?
— Я гурман. Люблю настоящий кофе. Люблю готовить.
— Яичницу?
— Соте из баклажанов. Салат из креветок с ананасами. Осетрину в кляре.
— Звучит аппетитно.
— Друзьям нравится. И девушкам — тоже.
— Дайте списать рецептик. Креветки с ананасами — весьма романтично.
— Хотите удивить мужа?
— Удивлять можно не только мужа… — сказала она. — Пейте кофе, он совсем остыл.
— Может, выпьете со мной чего покрепче?
— Я уже пью.
— Одна рюмочка не спасает от холода.
Она покачала головой и откровенно взглянула мне в глаза:
— Я люблю делать глупости на трезвую голову.
Мне показалось, что я ослышался. Я не нашелся, что ответить, и сделал долгий глоток кофе. Мой дружок, и без того давно уже пробудившийся от ее низкого голоса и обещающих глаз, совсем распоясался.
— Какого рода глупости вы предпочитаете? — спросил я внезапно охрипшим голосом.
Я смотрел ей в глаза. Она не ответила. Усмехнулась и допила коньяк. Над столиком повисло молчание.
Море расшумелось еще пуще. Три курортницы, бросая на мою собеседницу ледяные взоры, принялись собираться.
— Вы умеете гадать на кофейной гуще? — вдруг спросила она.
— Не люблю гадать. Чему быть, того не миновать.
— Вы фаталист? Печорин?
Я усмехнулся:
— Скорей Максим Максимыч.
— А я гадаю. По книгам. По рукам… А все-таки лучше всего выходит по кофе. Дай мне твою чашку.
Я не ослышался. Она сказала мне «ты». Я был покорен. Я был в полоне. Безропотно передвинул ей по столу чашку.
Она слегка покрутила гущу, а затем быстрым движением опрокинула чашку на блюдце.
Уже совсем стемнело — только качался от ветра фонарь перед входом в наше кафе да грохотало море. По набережной зябко проходили курортники в накинутых на плечи кофтах. Ветер трепетал рукавами.
Незнакомка резко перевернула чашку и сосредоточенно уставилась на кофейный узор. Прошла минута. Вдруг она побледнела и резким движением отодвинула блюдце.
— Что там?
— Хочешь — смотри.
Я придвинул чашку к себе. Всмотрелся.
— О! Там написана фамилия будущего президента!
— Не смешно, — строго сказала она. — Смотри лучше.
— Чей-то рот. Широко открыт. Кто-то кричит!
— Это женский рот.
— Ну и что? — Я внимательно взглянул ей в глаза. — Женщины кричат по разным причинам.
Она отвела глаза. Она по-прежнему была бледна.
— Пойдем отсюда, — вдруг сказала она.
— Я знаю хороший ресторанчик.
— Нет. Проводи меня домой.
— У меня машина.
— Тогда довези.
Мы вышли из кафе и пошли через набережную к моей старухе «Ауди». Девушка молчала, зябко обхватив себя руками.
Я открыл перед ней дверцу и усадил в теплое авто, нагретое за день. Сел рядом с ней. Включил зажигание. В машине было темно.
— Дай мне сигарету, — глухо сказала она.
— Лучше я тебя поцелую.
Она не ответила.
Я повернулся к ней, погладил по щеке и поцеловал в губы. Она ответила на поцелуй. Затем обняла меня за шею правой рукой и стала целовать — сильно, страстно.
Когда кончилось дыхание, я оторвался от нее и хриплым голосом сказал:
— Говори, куда ехать.
Дом стоял на обрыве. Где-то там, внизу, грохотало море.
Мы въехали во двор. Каменный трехэтажный дом не светился ни одним окном.
Мы вышли из машины. Девушка взяла меня за руку и повлекла к ступенькам. Отворила мощную дубовую дверь. Мы вошли. Она не стала зажигать свет. В темноте дом казался огромным.
Я обнял ее. Тело было упругим и гладким. Я гладил ее и целовал — губы, шею, плечи. Я потерял голову.
— Подожди, — шептала она, — не спеши…
Я стал расстегивать пуговицы на ее костюмчике. Она была вся мягкая и податливая под льняной тканью. Лифчика не было. Моя рука коснулась ее прохладной груди.
— Ну не торопись же ты… — задыхаясь, говорила девушка.
Я нашарил «молнию» юбки. Стал дергать ее.
Она вдруг с силой ударила меня кулачками в грудь. Я отлетел.
Она залепила мне пощечину и неожиданно закричала:
— Не торопись, я тебе говорю!
И тут в доме вспыхнул свет. Яркий свет.
Инстинктивно я зажмурил глаза, а когда вновь открыл их, то увидел: моя пассия, раскрасневшаяся, наводит порядок в одежде. Ярчайшая люстра освещает огромный высокий зал. В зале пустынно. Потухший камин. А посреди — два кожаных кресла. Между ними — шахматный столик.
Дубовая лестница ведет на второй этаж.
А на верхней ступени стоит маленький человечек, весь в черном, и держит пистолет.
— С прибытием, — низким голосом сказал человечек и стал медленно спускаться по лестнице, держа меня на прицеле.
Он был маленького роста, с огромной головой и огромной грудной клеткой. Туловище его было слегка скособочено. Одну ногу он приволакивал. Голубые водянистые глаза — ясные, умные, беспощадные глаза! — были устремлены прямо на меня.
— Добро пожаловать, — радушно осклабясь, говорил, спускаясь, человечек. — Рад видеть вас у нас в гостях. Меня зовут Юрий Юрьевич. А это, — он кивнул в сторону незнакомки, — моя жена.
Она стояла, закрыв глаза и прислонившись к дверному косяку. Лицо ее раскраснелось, дыхание никак не могло успокоиться.
— Ее зовут Ядвига, — продолжал калека, спустившись с лестницы. — Вы, впрочем, с ней уже, наверное, знакомы… А вас как величать?
— Павел.
— Вот и чудненько… Яденька, солнышко мое, возьми еще один пистолетик. А то парень крепкий, того гляди брыкаться начнет.
Моя прелесть беспрекословно оторвалась от стены, подошла к шахматному столику и достала из потайного ящичка пистолет.
— Ты на него направь, на него…
И опять прекрасная незнакомка выполнила команду монстра.
— Присядем, — молвил калека и сделал приглашающий жест в сторону кресел.
Я пожал плечами и уселся в одно из них. Юрий Юрьевич взгромоздился на другое.
Ядвига отошла к окну. Ее точеная фигурка была напряжена. Губы плотно сжаты. Однако пистолет в ее руках направлен точно на меня.
— А вы человек авантюрный, — молвил хозяин. — Ехать неизвестно с кем, в ночь, неизвестно куда…
Он укоризненно покачал своей огромной головой и противно захихикал.
— Ну а раз уж вы сюда прибыли — придется вам… Тем паче вы, кажется, человек азартный… Играть любите? — Он строго вперился в меня своими жесткими глазами.
Я пожал плечами.
— Ну, любите — не любите, а придется. — Он опять захихикал. — Мы-то вот с Ядечкой играть о-очень любим… Это, знаете ли, не дает соскучиться — здесь, в этом доме… Дом большой, на горе… Море шумит… ветер воет… тоскливо… Верно я говорю?
Я промолчал.
— А игра у нас будет простая. Ты, Пашуня, человек, видно, интеллигентный. В шахматы играть умеешь… Так почему бы нам не сгонять партию?… А?… Скоротать вечерок?
Я пожал плечами:
— А почему не в дурака?
— Слишком случайная игра.
— В преферанс?
— Вдвоем неинтересно. А Ядька не умеет. Так что пусть будут шахматы.
— Воля ваша. Я к вам не напрашивался.
— Ты на Ядьку напрашивался. — Калека ухмыльнулся. — Вот и сыграем на Ядьку. Если выиграешь — получишь ее…
— А если ты выиграешь — ты ее получишь?
— Ха. Ха. Ха, — деревянно рассмеялся хозяин. — Ценю твой юмор. Но она и так моя. Поэтому, если я выиграю, я получу твою жизнь. Как тебе такие условия? Любовь или смерть — хорошие ставки… будоражат…
— А если я откажусь?
— Ну, — засмеялся он, — знаешь такое правило: отказавшемуся от игры засчитывается поражение… Яденька нам сейчас кофейку сварганит… Смотри, какая лапуля — хороший приз, а?
Рассказчик закурил.
— Ну а что было дальше? — нетерпеливо спросил я.
— А я все думал, — усмехнулся Павел, — зачем это полковник Ходасевич включил в нашу опербригаду одних шахматистов… А я, учти, чемпион управления, кандидат в мастера…
— Ну а если бы он оказался мастером?
Павел хитро улыбнулся и не ответил.
Тут из кухни вышла молодая Пашина жена, поставила перед нами чашки с кофе. Я заметил, сколь ласково она на секунду прикоснулась к его плечу.
И каким страстным взглядом проводил он ее точеную фигурку — стройную, как шахматный конек.
— Антонина Сергеевна, добрый вечер. А Аля не у вас?
— Добрый вечер, Коля. Нет. Она сегодня не заезжала. А что случилось? Ты не можешь ее найти? — В голосе будущей тещи слышались взволнованные нотки.
— Ничего страшного. Просто мы с Алькой собирались сегодня поужинать, а она куда-то запропала. Наверное, с подружками в кафе зашла после работы, а мобильник разрядился. С ней вечно такое случается, — поспешил успокоить Антонину Сергеевну Николай.
— Наверное. Но ты все же позвони мне, когда она объявится, — попросила Антонина Сергеевна, прощаясь.
Но Николай не позвонил ни в этот вечер, ни на следующее утро.
— Коля, Аля нашлась? Почему вы мне не звоните, а у Али еще и телефон все время недоступен? — сердито выговаривала ему Антонина Сергеевна. — Я надеюсь, она нашлась?
— Нет. Она вчера так и не вернулась. И телефон действительно вне зоны.
— Коля, так надо же в полицию сообщить! С ней что-то случилось! — В голосе несчастной матери безошибочно угадывались признаки нарастающей паники. — Почему ты мне сразу не позвонил?
— Не хотел беспокоить раньше времени. Но с полицией я уже связался через знакомых, проконсультировался на всякий случай, — сдержанно проговорил Николай. — Пока официальные поиски начинать рано. Но сводки о происшествиях по моей просьбе обязательно проверят. А вы, Антонина Сергеевна, лучше пока обзвоните всех Алиных подруг начиная с детского сада, а заодно и друзей, с коллегами я уже связался. Вдруг она вчера кого-то случайно на улице встретила. Ну а там… как знать.
— Да, да, Коленька, конечно, — согласилась Антонина Сергеевна. — А вдруг с ней все же что-то случилось?
— Надеюсь, ничего особенного, наверняка уехала в область по работе, нас предупредить забыла, там у нее сломалась машина или бензин закончился. А заодно и телефон сел, потому что зарядку с собой не взяла. Явится, я ей устрою, — грозно пообещал Николай. — Возомнила себя великим репортером, пигалица легкомысленная.
— Да, да. Правильно, — поддержала его будущая теща. — Что за манера заставлять людей нервничать? У меня уже с сердцем плохо. Так значит, в полицию пока не идти? Или все же сходить? Коля, ты как думаешь?
— Сходите. Пусть ей потом стыдно будет, — мстительно посоветовал Николай. Он сегодня не спал всю ночь, разыскивая блудную невесту и рисуя себе в голове всякие ужасы. От загорелого мускулистого брюнета, совратившего легкомысленную Альку, до автокатастрофы, в которой огромная фура смяла в лепешку маленький «Киа Пиканто». — Хотя лучше сначала всех знакомых обзвонить, мало ли… — Здравый смыл все же возобладал.
Утром Алькин телефон по-прежнему не отвечал, днем тоже. И Николай пришел к выводу, что брюнет был бы предпочтительнее аварии. И принялся звонить знакомым, разыскивая надежного человека в органах, который помог бы ему в поисках пропавшей невесты.
Николай сидел в кресле, глядя на стену рабочего кабинета. Сотрудники уже давно разошлись по домам, в здании горел приглушенный экономный свет. А он все сидел.
Николай сидел и представлял, как блудная Алька мечется сейчас по квартире, готовя на ужин его любимого цыпленка, чтобы вымолить прощение за очередную выходку. Телефон, естественно, не включает, чтобы не получить раньше времени нагоняй. Эта картина успокаивала, наполняла душу праведным гневом. Но домой Николай все равно не шел, потому что в глубине души боялся, что никакой Альки сейчас дома нет и ждут его там гулкая пустота и страх. А потому он продолжал неподвижно сидеть в кресле, глядя в стену остановившимся взглядом.
«Эх, — говорила ему мама, — не связывайся с этой легкомысленной особой, всю жизнь будешь себе нервы мотать». Так все и вышло. Мама с ее прагматичным складом ума оказалась, как всегда, права. Да ведь сердцу не прикажешь.
Алька, конечно, была существом безответственным, легкомысленным, а еще добрым, любящим, совершенно по-детски непосредственным и невероятно очаровательным. Она постоянно влипала в какие-то неприятности, превращая самое простое дело в лучшем случае в «приключение», в худшем — в «историю». Мужественно боролась с трудностями, а когда не справлялась, за дело брались мама, тетя, брат, учителя, а потом появился Коля.
Когда они с Алькой решили жить вместе, Антонина Сергеевна прослезилась, расцеловала Колю и прочувствованно проговорила.
— Слава тебе господи, хоть остаток жизни спокойно проживу. А ты, Коленька, держись. Алечка — девочка очень славная, береги ее.
И Коля берег, как мог. А вот теперь эта авантюристка исчезла.
— Появится, убью, — безо всякой логики проговорил он и решительно поднялся с кресла.
Дома Альки не было.
— Коленька, ее никто не видел, я всех подружек обзвонила! А у тебя что?
— То же самое. Позавчера она вышла с работы, пошла к своей машине, там ее остановил какой-то мужчина, с виду гастарбайтер, одет в темную куртку и темные брюки. Больше ее никто не видел. Машина так и стоит на парковке перед редакцией.
— Боже мой! Что же делать? — В голосе Антонины Сергеевны звучал неподдельный ужас.
— Не будем паниковать раньше времени. С полицией я уже связался. Вы тоже можете как мать подать заявление о пропаже. Лишним не будет, — коротко, напряженным голосом отвечал Николай, на душе у него было неуютно, тревожно и даже страшно. По-детски страшно, как потерявшемуся ребенку. Но показывать свой страх Антонине Сергеевне, да и вообще кому бы то ни было он не собирался. Он сильный, взрослый мужик и не должен раскисать, даже если… Стоп. Не каркать. Не сметь думать.
У них с Алькой через месяц свадьба. И все будет хорошо. Все разъяснится. Все закончится благополучно. Алька вернется. Вот так.
— Николай Владимирович, поймите, — увещевательным тоном объяснял оперуполномоченный следственного отдела Олег Кашкин, — в тот вечер шел дождь.
Бизнесмен его порядком бесил своей тупой назойливостью, но послать его куда подальше он не мог. За Николая Владимировича просили сверху, рекомендовали проявить внимание и всячески содействовать. Приходилось терпеть.
— Люди, выходя из офиса, не глядя по сторонам, спешили к своим машинам или на остановку. Да и видимость была плохая. Свидетелей мало, да и те, что есть, ничего толком сообщить не могут. Нам удалось раздобыть запись камер наружного наблюдения, где зафиксировано, что ваша невеста садится в темную иномарку. Предположительно в «Форд Фокус», не новый. Темного цвета. Камера черно-белая, поэтому точно утверждать, какого цвета был автомобиль, бордовый, синий или зеленый, мы не можем. Но нам удалось частично рассмотреть госзнак автомобиля. Сейчас ведем поиски. Ищем свидетелей, — монотонно, как пономарь, перечислял следственные действия Олег.
— Да за то время, что вы ведете следствие, ее уже сто раз могли изнасиловать, убить и похоронить! — не выдержав, взорвался Коля.
— Извините. Но со времени похищения прошло два дня, след остыл, — строго заметил Олег.
— Так вы же сами не хотели ничего делать в день похищения. Говорили: подождите, вдруг сама объявится! — возмущенно воскликнул Николай.
— Кх, — неловко кашлянул Олег, но уверенности в себе не утратил. — Такое действительно часто случается, а потому, прежде чем начинать следствие, мы должны удостовериться, что человек действительно пропал, а не загулял по пьяному делу. О пьянстве — это я для примера, — тут же поправился Олег, заметив выражение лица бизнесмена. — В общем, наш отдел делает все возможное. Будут новости, мы вам сразу же сообщим.
Безобразие, да и только! Эти горе-полицейские даже под давлением начальства не способны действовать эффективно, продолжал сердится Николай, шагая к своей машине. После исчезновения Альки Николай никак не мог прийти в себя. Он был раздражителен с сотрудниками, рассеян на совещаниях, а дома вечерами испытывал тоскливый страх, который малодушно заливал коньяком.
Мама заняла странную позицию, всячески игнорируя случившееся и словно подчеркивая, что на жизнь Коли исчезновение легкомысленной девицы никак не повлияет. И вообще, девиц на свете много, найдет себе другую. Поумнее, покрасивее, а еще в качестве утешения припоминала случаи прежних Алькиных проколов и выходок. Николай на мать сердился и общения с ней избегал.
Антонина Сергеевна все время плакала, звонила Николаю по несколько раз на день и еще больше его накручивала.
Приятели сочувственно вздыхали, подбадривали дежурными ничего не значащими фразами. Отвести душу Николай мог только с Алькиной лучшей подругой Ксюшей.
Он не ревела, не вздыхала, но волновалась за Альку искренне. К тому же все время выдвигала разные версии Алькиного исчезновения и сама же их проверяла.
— Коль, я вот что подумала, а может, Алька с этим типом заранее о встрече договорилась? Тогда на ее мобильнике должен был зафиксироваться его номер телефона. Ты спроси у полиции, они распечатку ее звонков сделали? А я с девчонками из редакции поговорю, вдруг кто-то слышал, как она о встрече договаривалась?
И Ксюша действительно расспрашивала коллег, а полицейские по ее подсказке изучали распечатку вызовов. Сам Коля, к собственному стыду, ничего придумать не мог, а пребывал в каком-то испуганном оцепенении, двигаясь и живя словно на автомате и вздрагивая от каждого телефонного звонка.
— Коль, привет, это я, Ксения. Есть что-нибудь новенькое? — Легка на помине, слабо улыбнулся Коля.
— Привет. Нет. Ничего нового.
— Ясно. А знаешь, у меня еще одна идея появилась. Ты вечером не занят? Тогда я заскочу к тебе ненадолго, вместе все и обсудим, — пообещала, отключаясь, Ксения.
Видимо, она решила взять над ним шефство, потому что уже трижды приезжала к нему после работы и кормила ужином, подбадривала, жалела, в общем, не давала пропасть.
Ксения была высокой, энергичной, большеглазой шатенкой с хорошей фигурой и легким характером. Николай всегда удивлялся, почему это такая интересная и веселая девчонка до сих пор была не замужем.
Когда в их с Алькой доме по праздникам собирались большие компании, все без исключения Колины друзья ухаживали за яркой жизнерадостной Ксенией. И Алька всегда надеялась, что Ксюша заведет с кем-нибудь из них роман, например с Никитой, или с Ильей, или с Игорем, а потом выйдет за кого-нибудь из них замуж, и тогда они смогут дружить семьями. Но пока ее надежды так и оставались надеждами, дальше легкого флирта отношения Колиных друзей с Ксюшей не заходили. И кто был тому виной, понять было сложно.
— Привет, Коль. Я тут по пути курицу купила и овощи, — входя в квартиру и передавая Николаю тяжелые, набитые едой сумки, сообщила Ксюша. — Опять, наверное, не обедал? И в холодильнике наверняка шаром покати, ну точно.
— Да я как-то забыл про магазин, хотел заехать после работы и забыл, — со вздохом объяснил Николай. — Да, честно говоря, и есть не хочется.
— Ага. Это пока я курицу не пожарила, — кивнула Ксюша, сбрасывая туфли и по-хозяйски направляясь на кухню.
Когда по квартире поплыл аромат жареной курицы, а в салатницу посыпались огурчики и помидорчики, Николай ощутил лютый, звериный голод.
— Ага! Я же говорила, — весело заметила Ксения. — На тебя же смотреть страшно, отощал, побледнел, что Алька скажет, когда вернется?
Если она вернется, горько подумал про себя Николай, но тут же устыдился таких пораженческих настроений, встряхнулся и сел за стол.
— Ну что, вкусно? — поинтересовалась Ксюша, глядя, как Николай наворачивает вторую порцию жаренной до золотистой корочки курицы.
— Очень.
— Вот! Это ты еще моих пирогов не пробовал и судака в белом вине! — подкладывая Николаю добавку, довольно улыбнулась Ксюша, но тут же посерьезнела. — А теперь об Альке. Я вот что подумала. А что, если полиция изучит записи всех уличных видеокамер на той улице, где Алькин офисный центр находится? Ведь, выезжая с парковки, машины поворачивают или налево, или направо. Так мы сможем установить, в какую сторону поехал Алькин похититель, а изучив записи видеокамер со следующей улицы и следующей — проследить маршрут, каким они ехали, не весь, конечно, но часть. Будем иметь хоть какое-то представление, куда ее повезли. На юг, на север или еще куда. Что скажешь?
Коля смотрел на Ксюшу сытыми, довольными глазами и ничего не думал, а только чувствовал. Чувствовал, как ему спокойно и хорошо и что было бы здорово, если бы Ксюша никуда не уходила, а осталась с ним.
Нет, нет. Не в том смысле, что «с ним», а просто по-человечески составить ему компанию, спасти от тоски и одиночества. Кормила бы его жареной курицей и пирогами, заботилась, утешала. Улыбалась ему своей задорной, милой улыбкой. Но вслух он ничего этого ей не сказал, а просто, сделав над собой усилие, кивнул головой.
— Да, мысль хорошая.
— Слушай, а у тебя нет чего-нибудь выпить? У меня сегодня голова целый день раскалывается. У нас в фирме вчера заказ один выгодный сорвался, так начальство теперь просто озверело, — пожаловалась Ксюша. — Половина сотрудников сразу после работы в ближайший бар отправились стресс снимать, а я решила, что надо к тебе сперва заехать.
— Конечно. Есть вино, коньяк. Тебе что лучше?
— Давай вина. Все-таки до увольнения пока еще не дошло, так что ограничимся слабоалкогольными напитками, — пошутила Ксюша. — Знаешь, Коль, — устало заметила она, пока Николай доставал бокалы и бутылку, — мне до ужаса жаль Альку, тебя, Антонину Сергеевну, но, положа руку на сердце, Алька жуткая эгоистка и бестолочь. Ну как можно было сесть в машину к незнакомому мужику, уехать неизвестно куда, никого не предупредить о своих планах? Ну для чего, скажи на милость, тогда мобильные телефоны? Ведь ты же сам говорил, что в этот вечер вы договорились вместе поужинать? Ну как можно было не предупредить тебя, что ужин не состоится? Ведь вы почти женаты, почему она тебя не предупредила? И ведь такое с ней случается постоянно.
Ксюша была совершенно права, да и мама говорила то же самое. Алька была крайне безответственна, легкомысленна и, пожалуй, даже эгоистична.
— Не представляю, как она собирается детей растить с таким характером. Она их либо в ванночке утопит, либо в парке на прогулке потеряет, — невесело пошутила Ксюша.
«Да, скорее всего, матерью Алька будет не идеальной, но сейчас главное не ее материнские инстинкты, а чтобы она просто вернулась», — наливая вино, подумал Коля.
В этот вечер, проводив Ксению, Коля впервые за последнюю неделю спокойно уснул. А во сне ему снилась Алька, живая и здоровая, она носилась по парку и спрашивала прохожих: «Вы, случайно, коляску не видели, голубенькую такую, с младенцем?» А потом на месте Альки вдруг оказалась Ксюша. И сразу стало спокойно и хорошо, и везла она по парку коляску, и малыш в ней спал, хорошенький, упитанный. Коля во сне даже заулыбался.
— Николай Владимирович, это Кашин беспокоит из следственного отдела. Появились новости по делу вашей подруги.
— Вот, взгляните, эту сумку нашли на шоссе недалеко от развилки под поселком Пыжово, это недалеко от Московского шоссе, на обочине дороги. Там сейчас идут дорожные работы, наносят разметку на обочины. Один из рабочих спустился в канаву по нужде и вот нашел. Хорошо, что человек попался совестливый: увидел в сумке документы и сдал в полицию, — выкладывая на стол большую черную сумку и вытряхивая из нее на стол содержимое, рассказывал Олег Кашин. — Вот права, выданные на имя Альбины Алексеевны Веселовой. Узнаете?
— Да, — едва выговорил Николай онемевшими губами. — И что это значит?
— Пока ничего. Кошелька в сумке не было, возможно, это было рядовое ограбление. Мы с криминалистами тщательно изучили место, где была найдена сумка, и никаких следов вашей невесты не обнаружили. Ни обрывков ткани, ни крови, ни следов борьбы, ничего. Так что, возможно, ваша невеста жива, просто без денег и документов не может добраться до дома, — покривил душой Олег, чтобы не расстраивать лишний раз нервного бизнесмена, да и вообще, чего в жизни не бывает.
— И что теперь вы намерены предпринять? — грозно спросил Николай.
— Теперь мы будем знать, в каком направлении вести поиски, — бодро сообщил оперуполномоченный Кашин. — Проверим сводки по области, может, она в больницу попала без документов. Или ее полиция задержала.
— То есть до сих пор вы этого не сделали?
— До сих пор мы вели поиски вашей невесты в черте города, — теряя, в свою очередь, терпение, сообщил Олег Кашин. — И вообще, мы профессионалы, и нам лучше знать, что и как делать. На такие случаи есть целый ряд мер, проверок и так далее, все это проводится, прилагаются все возможные силы, к тому же ваше дело у меня, знаете ли, не единственное.
Николай сидел в машине, безучастно глядя, как мимо проносятся автомобили, как течет по залитому солнцем тротуару поток пешеходов. С ненавистью смотрел, как в соседнем сквере наливается силой молодая, обласканная апрельским солнцем сочная листва, как плещутся в луже ошалелые от счастья воробьи, стайка девчонок в ярких весенних курточках хохочет возле детской площадки.
Ну почему, почему именно с ним стряслось это несчастье? Почему Алька не могла позвонить ему, предупредить, посоветоваться, объяснить? Как можно быть такой легкомысленной эгоисткой? Как можно было не подумать о нем, о матери? Как вообще можно быть такой законченной дурой в двадцать пять лет? — в ярости вопрошал небеса измотанный беспокойством и бессонницами Николай. Никогда прежде он не был так сердит на Альку, никогда прежде так критично не воспринимал ее выходки, объясняя рассеянность, безответственность и эгоизм проявлением инфантильности, безобидными причудами, женскими капризами и легкомыслием. Но сейчас все Алькины выходки предстали перед Николаем совсем в другом свете. Это сколько же должно было навалиться на него, чтобы он прозрел? Четыре дня нервотрепки, бессониц, истерик Алькиной матери, поседевшей от страха и горя. Да он просто законченный осел, слепец, идиот, дебил, который за три с половиной года не смог разобраться, что за человек живет рядом с ним, в загс собрался! Мечтал о любящей, заботливой жене, а получил бы бесчувственную эгоистку?
— Нет. Стоп. Это уж перебор, — одернул сам себя Николай. — Алька никогда не была бесчувственной эгоисткой. Она была доброй, нежной, хотя, конечно же, совершеннейшей растяпой. Это все мама его накрутила. Ей бы в качестве невестки больше подошла такая девушка, как Ксения. Яркая, решительная, ответственная, энергичная, хозяйственная. А у Альки вечно то хлеба нет, то про масло забудет, то картошка у нее пригорит, то суп выкипит и кастрюлю выбрасывать приходится. То кошелек потеряет, то мобильник, то ключи от машины, — тихонько бормотал себе под нос Николай, продолжая сидеть в машине. — Нянчишься с ней, как с маленькой.
Вот и со свадьбой, купила себе, дуреха, свадебное платье, фату, через месяц про туфли вспомнила, и то благодаря Ксюше. А то бы пошла под венец в старых кроссовках.
«Свадьба. Надо бы, наверное, ресторан отменить», — неуверенно, даже испуганно подумал Николай, словно такое решение было как первый гвоздь в крышке Алькиного гроба.
— Тьфу, тьфу, тьфу, — поспешил он переплюнуть через плечо. — Никаких гробов.
Просто практичное решение.
Когда Алька вернется, ей надо будет отдохнуть, прийти в себя. Не веря в собственные слова, успокаивал себя Николай. Предоплата пропадет, да и пес с ней. Надо сейчас же позвонить в банкетный зал. Только сперва сообщить Антонине Сергеевне о том, что Алькину сумку нашли. И он потянулся за мобильником. Но позвонил он не Антонине Сергеевне, а Ксюше. Почему?
«А так захотелось», — сердито ответил сам себе Николай.
— Мужик, ну чего там? — нетерпеливо окликнул с моста Олег Кашин.
— Чего, чего, вода ледяная, сам бы слазил, а я бы с моста посмотрел, — сердито огрызнулся раздобытый где-то местными коллегами водолаз.
— Люди в машине есть? Номер ты ее рассмотрел?
— Рассмотрел, вот он, — кинул на берег жестянку с номером водолаз, вылезая на берег. — Я трос закрепил, можете тянуть машину, — скидывая с себя снаряжение, сообщил он ребятам из местной полиции. — В машине только водитель, но дверь с пассажирской стороны открыта, так что второй труп, может, течением отнесло, оно тут ого, еле удержался. Михалыч, плесни водочки согреться.
После обеда Олегу Кашину позвонил майор Теличев из области, сказал, что в речке под мостом недалеко от того самого поселка Пыжова утром ребятишки заметили утонувшую машину. После предварительного осмотра стало ясно, что это «Форд Фокус» темно-синего цвета. Номера, разумеется, не рассмотреть, но майор разыскал водолаза, так что, если Олег поторопится, сам увидит, как будут вытаскивать машину. Олег, разумеется, тут же сорвался. Погода стояла отличная, солнышко, восемнадцать градусов, с погодой в этом году повезло, а тут свежий воздух, речка, жалко, Лена с работы не смогла отпроситься, можно было бы заодно пикничок устроить после работы. Нашли бы тихое местечко на берегу, шашлычков нажарили, посидели… Но раз не вышло, то уж не вышло, жмурясь на солнышко, размышлял Олег, ожидая, когда местные вытянут из реки машину, втягивая в себя душистый весенний дух с запахами нагретой земли, свежей клейкой зелени и речной свежести. Лепота.
— Олег Петрович, вытянули! — крикнул с берега майор, и Олег, стерев с лица неуместную довольную улыбку, поспешил на берег.
— Здорово его покорежило, — присвистнул майор, глядя на машину. — Такое впечатление, что он разворачивался на мосту, тут его кто-то и сшиб. Может, лесовоз несся, они тут так гоняют, что бошки бы поотрывал, особенно если пустые идут.
— Похоже на то, — покивал Олег. — Давайте труп достанем, проверим, есть при нем документы.
Документы на теле нашлись.
— Вахидов Багымбай Гайраевич. Еле выговорил, — усмехнулся майор. — Похоже, он таксистом работал, вот тут путевой лист имеется.
— Опа, как удачно. Надо проверить, может, Веселова в вечер своего исчезновения такси вызывала, — обрадовался Олег Кашин. — В какой компании он работал?
— Да вот, взгляни.
Предположение Олега подтвердилось, Альбина Веселова действительно заказывала такси в вечер своего исчезновения. И на вызов прибыла вот эта самая машина, за рулем которой сидел гражданин Узбекистана Вахидов. Конечной точкой поездки была указана улица Школьная.
— Олег Петрович, смотрите, что в машине нашлось! Под сиденьем застрял, — окликнул Олега молодой сотрудник местной полиции, вылезая из машины и показывая заламинированное удостоверение журналиста на имя Альбины Веселовой.
— Ну-ка, дай взгляну.
Прочесывание района поселка Шушары и ближайших окрестностей результата не дало, так же как и изучение дна речки Н-ки, из которой выловили Вахидова. Тело Веселовой обнаружено не было, зато удалось разыскать тот самый лесовоз, что снес с моста злополучный «Форд». По свидетельству водителя лесовоза, он ехал домой на пустой уже машине, выехал из-за поворота дороги к мосту и увидел разворачивающуюся на самом мосту машину. Затормозить не успел, свернуть на узком старом мосту в сторону было невозможно, он ударил «Форд» в бок, тот налетел на ограждение моста, а оно и так, по свидетельству местных, было в аварийном состоянии, и свалился в воду. Водитель лесовоза перепугался и, поддав газу, скрылся с места аварии, благо свидетелей случившегося не было. Экспертиза его рассказ подтвердила. Добавив, что пассажирская дверь могла раскрыться в результате удара, а тело пассажира — выпасть из машины в момент падения машины в воду. Как и почему Веселова с Вахидовым оказались в Шушарах, следствие объяснить не смогло. Может, он завез ее туда, намереваясь изнасиловать, а может, еще по какой причине, теперь уже не узнаешь.
О результатах расследования Олег Кашин со всем возможным тактом сообщил жениху Веселовой и с чистой совестью закрыл дело. Девчонке не повезло. Жаль.
На поминки к Антонине Сергеевне Николай с Ксенией приехали вместе. Народу было немного, только самые близкие. Поскольку тело так и не нашли, то отпевали Альку заочно, а потом поехали домой помянуть.
Николай чувствовал себя подавленным и виноватым, Антонина Сергеевна, постаревшая, осунувшаяся, на него не смотрела и Ксению игнорировала. Наверное, что-то поняла. Когда сели за стол, она взяла рюмку с водкой и, поднявшись с места, проговорила дрожащим от горя и боли голосом:
— Аля, доченька, я знаю, ты слышишь меня сейчас…
— Да, мам! Я сейчас, только ботинки сниму! — раздался в комнате звонкий Алькин голос, от которого Антонина Сергеевна смертельно побледнела и покачнулась, едва не упав, тетя Оля взвизгнула. А Николай с Ксюшей вцепились друг в друга.
День выдался на редкость неудачным, сперва Алька застряла в пробке и опоздала на интервью, за что получила по шапке сперва от респондента, потом от начальства. Потому что вредный респондент на нее нажаловался. Потом выяснилось, что интересный материал, который был обещан Альке, главред передал Вике Морозовой. А потом у Альки разрядился мобильник, а потом она потеряла кошелек перед самым обедом. Потом он, конечно, нашелся, на самом дне сумки, но пообедать она уже не успела. И так до самого вечера. А когда Алька, выйдя с работы, уселась в машину и повернула ключ зажигания, выяснилось, что бензин на нуле. И как так вышло, она понятия не имела.
Справиться с этой бедой у Альки сил уже не хватило, к тому же Коля ждал ее на ужин, а потому она махнула рукой на машину и вызвала такси. Звонить пришлось с проходной. Мобильник остался в кабинете на подзарядке, а редакция уже закрыта.
Пока такси пробиралось по пробкам, Алька вспоминала, что еще осталось обсудить с организатором свадеб. Обсудить с флористом букеты на столах, решить насчет воздушных шариков, Коля их не хотел, а Альке очень нравилось, а еще выбрать музыку. Что-нибудь лирическое, например, вальс из фильма «Мой ласковый и нежный зверь». Алька закрыла глаза и стала мысленно напевать знакомую мелодию. Вот она входит в зал в своем роскошном платье, подходит к Николаю, он смотрит на нее восхищенно и нежно, им подносят кольца, Ксюша берет кольцо и надевает Николаю на палец, кольцо не надевается. Алька волнуется, Коля тоже. Алька не понимает, почему кольцо жениху надевает Ксюша, а Коля сердится и говорит: «Давай уже! Ну давай, давай!»
— Слушай, давай, говорю, деньги давай, приехали! — как-то странно, с дурацким акцентом звучит голос Николая, и Алька от всей этой несуразицы морщится, сердится и наконец понимает, что просто-напросто задремала в машине и теперь водитель пытается ее разбудить.
— Слушай, приехали уже. Давайте платить, — который раз нетерпеливо повторяет водитель, обернувшись к ней с водительского сиденья.
— Ой, извините, задремала, — торопливо выпрямляясь на сиденье, пробормотала Алька. — Сколько с меня? Постойте, а куда вы меня привезли?
Алька, мельком взглянув в окно, так и замерла с зажатой в руке сумкой.
— Куда просил, туда и привез. Улица Школьная, дом двенадцать, — ткнул пальцем в экран навигатора водитель.
Алька еще раз выглянула в окно. Там за серыми мутными струями дождя вместо чистенького тротуара и родной серой громады сталинского дома виднелись заросли сирени, а за ними просматривалось что-то приземистое вроде барака, слева от машины за зеленой, заросшей сорняками обочиной тянулся длинный, уходящий в бесконечность забор. Впереди угадывались вышки высоковольтных линий.
— Ты куда меня завез? Какая это Школьная улица? Сейчас же везите меня в город! — От страха в Алькином голосе некстати прорезались противные визгливые нотки, а еще она вдруг заметила, что водитель, привезший ее в это страшное место, имеет внешность пугающую, по глаза зарос черной щетиной, с акцентом, выдающим в нем жителя среднеазиатских республик, двумя золотыми зубами, огромными волосатыми ручищами, да еще и кричит. — Если вы меня сейчас же не отвезете на улицу Школьная, я полицию позову, — теряя голову, продолжала гнуть свое Алька, решив биться до последнего.
— Слушай. Кончай издеваться. Вот улица Школьная, плати и выходи. У меня работа закончилась, мне домой надо, — все больше сердился таксист, сверкая глазищами.
— Какая еще Школьная, это же пустырь какой-то! Вези меня назад сейчас же, а то я в таксопарк пожалуюсь, — чуть не плача, настаивала Алька.
— Слушай, я тебе по-русски говорю. Вот, смотри. Написано: Петербург, Пушкинский район, поселок Шушары, улица Школьная. Плати и вылезай!
— Шушары? Какие еще Шушары? Ты что, с ума сошел? Мне в Приморский район надо! Понимаешь? На Черную речку. Там улица Школьная! — перестав боятся, рассердилась Алька, поняв наконец, что имеет дело не с бандитом, а с идиотом. — Вези сейчас, на Школьную. Это ж надо, а еще в такси работает! Вези на Школьную, а то я сейчас в твою фирму пожалуюсь, что ты города не знаешь. Мне диспетчер сказал, что поездка будет стоить триста восемьдесят рублей. Вот я их и заплачу, когда на Школьную приедем. — Теперь Алькин голос звучал уверенно и требовательно.
— Никуда я не поеду, пока не заплатишь! У меня бензин свой, не казенный. Сказала «Школьная» — вот она, Школьная! Плати, а то вообще никуда не поедем! — рассердился, в свою очередь, водитель, не желавший бесплатно кататься по городу.
— И не собираюсь, а если ты не желаешь меня назад везти, ну и ладно, я сейчас же другую машину вызову, а на тебя жалобу напишу! — берясь за ручку двери, пригрозила Алька.
— Ты куда собралась, плати давай! — схватился за Алькину сумку водитель.
Он сидел спереди, Алька на заднем сиденье, а потому в действиях водитель был сильно ограничен и ничего толком сделать Альке не мог. А потому девушка беспрепятственно распахнула дверцу машины и вылезла под дождь, продолжая выдергивать из рук проклятого гастарбайтера свою сумку. Дождь лил Альке за шиворот, она все больше злилась, таксист мертво держал ее сумку, тогда она изловчилась, уперлась ногами в тротуар и рванула сумку как следует, таксист дернул сумку на себя, Алька не удержалась на ногах и, выпустив сумку, полетела назад на тротуар.
— Ах ты… — выругался таксист, отпуская сумку и вытягивая шею, чтобы взглянуть, что там случилось с жадной скандалисткой.
Скандалистка лежала на тротуаре не двигаясь, закрыв глаза, и, кажется, не дышала, под головой у нее темнела лужа.
Все, на что хватило ума у незадачливого таксиста, — это дотянуться до задней двери, захлопнуть ее и дать по газам. Он мчался прочь от места происшествия, даже не задумываясь, куда несется. Просто соображая, смогут ли его припутать к этой истории, когда труп пассажирки обнаружат. Тут он вспомнил о сумке и выкинул ее вон из машины прямо в придорожную канаву, а затем, проехав еще километров десять, немного успокоился, спохватился, что заехал в какую-то глушь, и решил развернуться. Даже не глядя особо по сторонам. На улице по-прежнему лил дождь, дорога была пустая, и он уже почти закончил разворот, когда из-за ближайшего поворота, громыхая прицепом и слепя фарами, вылетел здоровенный лесовоз. Деваться таксисту было некуда, оказалось, что он, не заметив, что делает, совершил свой разворот на нешироком бетонном мосту, справа и слева было ограждение, позади лесовоз.
Удар был оглушительный, машину смяло, кинуло на ограждение и выдавило с моста. Что было дальше, таксист так и не узнал, потому что потерял сознание. Машина упала в воду и пошла ко дну. Река по весне была полноводной, вода темной и мутной и быстро поглотила старенький «Форд», будто его и не было. А водитель лесовоза, поняв, что наделал, так же как еще недавно поступил погибший таксист, с перепугу только прибавил скорости, стремясь поскорее покинуть страшное место. С ужасом гадая, смогут ли его привлечь к ответственности и кто был виноват в аварии, он или водитель легковушки.
Алька лежала на земле, а сверху на нее сыпались холодные, острые капли.
Почему она лежит под дождем? На земле, точнее, на асфальте? И голова раскалывается. Алька осторожно села, придерживая руками голову. Споткнулась, или толкнули, или поскользнулась, соображала она, пытаясь оглядеться. Поворачивать голову было страшно, она очень кружилась, Алька попыталась скосить глаза вправо и влево, но и это едва заметное движение отозвалось болью.
— Ой, ой, ой, — всхлипнула Алька. — Бедненькая я, несчастненькая. Где же я, что со мною? Помогите кто-нибудь, — пропищала она тихонечко.
Но никто не отозвался, было темно, холодно, и дождь тонкими ледяными струями стекал за воротник, полз по спине. Посидев еще немного, Алька собралась с силами и все же огляделась. Позади за кустами светились окна какого-то строения, впереди была темнота, справа темнота, а вот слева виднелись какие-то многоэтажки, часть из них была еще, кажется, не достроена. Алька обняла руками гудящую голову и мужественно решила встать, а затем попробовать добраться до освещенной фонарями улицы. Она зажмурилась, крепко сжала зубы и стала подниматься на ноги. Пошатывало, голова кружилась, в ушах шумело. Оттого она, наверное, и не услышала шума мотора.
Максим вырулил со двора на пустынную улицу, на которой пестрые, раскрашенные в яркие цвета многоэтажки перемежались со строительными кранами и похожими на обгрызенные початки кукурузы недостроенными домами. И как только его сестру занесло в такой район? Это же не город, это уже заокраинная глушь. Не каждая птица долетит. И Максим ни за что бы в такую даль после работы не поехал, если бы не новорожденный племянник. Температура под сорок, зять в командировке, сестра от беспокойства с ума сходит. Пришлось тащиться. Если ты врач, вся семья автоматически становится твоими пациентами. Причем самыми капризными, требовательными и навязчивыми. И неважно, что ты невролог, лечить тебе придется все, от запора до артрита.
Максим устало зевнул и потянулся к смартфону, чтобы с помощью навигатора выбраться из этого богом забытого района. И, тут же отдернув руку, крепко схватился за руль, вильнул в сторону от обочины и дал по тормозам.
— Да чтоб тебя, пьяная скотина! — сердито выругался Максим, оборачиваясь назад, чтобы взглянуть на упавшего на тротуар алкаша.
Хорошо еще, он успел заметить, как темная тень, вынырнув откуда-то из мутной пелены дождя, едва не бросилась ему под колеса. Но лежащий на земле человек на алкаша похож не был, скорее на подростка. Худенький, невысокий, в аккуратных ботиночках.
Максим мгновенно вспотел. Неужели он сбил подростка? Нет, вроде успел вывернуть, и удара не было слышно. Он торопливо выскочил из машины под дождь и кинулся к распростертому на тротуаре телу.
На тротуаре, подогнув ноги и крепко держась за голову, лежала худенькая девушка с бледным до синевы лицом.
— Что с вами? Вам плохо? Ударились? Дайте голову осмотрю. Не бойтесь, я врач, — приподнимая девушку за плечи и пытаясь ощупать ее затылок, бормотал Максим, стараясь на ощупь определить серьезность травмы. — У вас большая шишка. Ударились затылком? Давно вы тут лежите? Вы меня слышите?
Девушка, хоть и дышала и даже постанывала, но до сих пор ничего не сказала и даже глаз не открыла, а только болезненно морщилась.
— Слышу, — жалобно проговорила бедняжка, открывая большущие серые глазища. — Я вашу машину не заметила. У меня голова очень кружится, и в ушах шумит.
— У вас сотрясение. Вам нужно в больницу, — твердо проговорил Максим.
— Я не могу. У меня сил нет, — глядя на него по-детски беззащитным взглядом, пожаловалась Алька.
— Ничего, я вам помогу. Давайте осторожненько, не торопясь, сейчас встанем на ноги, а потом я вас отвезу в больницу. Как же вы так упали неудачно? Вы что, живете здесь неподалеку?
— Нет. Я вообще не знаю, где я, — пожаловалась Алька, губки ее задрожали, а из глаз, смешиваясь с дождевыми каплями, потекли слезы.
— Ну что вы, — тут же разволновался Максим. — Не плачьте, сейчас приедем в клинику. Я вас обследую, у нас очень хорошая клиника. Все будет хорошо. Вас как зовут?
— Аля, — после короткого раздумья сообщила Алька, страшно обрадовавшись, что помнит свое имя.
— Аля, очень приятно, а меня зовут Максим Евгеньевич. Можно просто Максим. Ну вот и машина, я помогу вам сесть. Вы замерзли, наверное? На вас нитки сухой нет, — хлопотал он вокруг девушки. — Сейчас я печку включу. А в клинике вас переоденут, ваши вещи мы высушим и почистим.
Девушка слабо улыбнулась, ее светлые серые глаза лучились благодарностью, тоненькие, побелевшие от холода пальчики слегка подрагивали, слезы уже высохли, а мокрые светлые волосы в беспорядке рассыпались по плечам. Она выглядела хрупкой. Беззащитной. И было в ней что-то от эльфа.
У Максима отчего-то защемило сердце.
— Ну вот, надеюсь, вам удобно? — зашел в палату к Але доктор Решетников.
— Спасибо, Максим Евгеньевич, — улыбнулась ему разрумянившаяся, обсохшая, повеселевшая Алька.
— Просто Максим. — Сейчас на нем был белый рабочий халат, и выглядел он строже и солиднее, чем на темной, залитой проливным дождем обочине. И Альке эта его солидность и строгость очень нравились, потому что вселяли покой и уверенность.
Когда час назад Максим ввел ее в ярко освещенный вестибюль дорогой, известной на весь город частной клиники, к ним навстречу тут же поспешила дежурный администратор. Оказалось, Максим работал в клинике заведующим отделением. Альку уложили на каталку. Отвезли на рентген, сделали УЗИ, термограмму, МРТ, взяли анализ крови, переодели, умыли, закутали в теплое одеяло и отвезли в уютную отдельную палату. И все это время Максим был рядом. Успокаивал, распоряжался, опекал, заботился. Алька была счастлива. В душе она даже радовалась, что оказалась на той самой обочине, в этих злосчастных Шушарах, что пропустила ужин с Колей…
Ой, ой. На счастливое Алькино лицо набежала тень забот.
— Что случилось? Голова закружилась? Тошнит? — тут же забеспокоился Максим и, приподняв Альке веки, стал пристально вглядываться в ее зрачки, пришлось срочно выкручиваться.
— Свет очень яркий, глазам больно, — соврала она, сделав жалобное выражение лица.
— Ну разумеется, — спохватился доктор, торопливо выключая верхнее освещение и оставляя гореть лишь слабый ночник возле кровати. — Так лучше? Вы вспомнили, как оказались в Шушарах?
— Да, — заправляя за ушко светлый завиток, печально улыбнулась Алька. — Когда я вечером вышла с работы, то выяснилось, что у меня в машине закончился бензин, со мной такое часто случается. Тогда я вызвала такси, попросила отвезти меня на Школьную и сама не заметила, как задремала. А когда водитель меня разбудил, увидела, что он завез меня в какую-то глухомань. Я стала требовать, чтобы он отвез меня на Школьную, он утверждал, что это Школьная, и хотел, чтобы я заплатила, мы с ним поругались, я выскочила из машины, а он ухватился за мою сумку. Мы стали ее дергать, я не удержалась на ногах и упала, — с самым нечастным и беззащитным видом поведала Алька историю своих злоключений. — А когда очнулась, не могла понять, что случилось, почему я лежу на земле, и голова страшно раскалывалась. А еще дождь, и холодно было очень, — зябко повела она худенькими плечиками.
— Когда вы упали, таксист, должно быть, испугался и уехал, хотя прихватить вашу сумку все же не забыл, — сердито проговорил Максим. — Надо будет разыскать этого мерзавца и сдать в полицию.
— Не надо, ну его, — пугливо попросила Алька, не любившая выяснять отношения, не умевшая скандалить и ругаться. Сегодняшнее происшествие было временным помутнением рассудка.
— Тогда хотя бы морду набить и вернуть вашу сумку, — твердо решил Максим.
— Да бог с ней. Она уже старая была. Максим, а сколько стоит пребывание в вашей клинике? — поспешила увести разговор в сторону от опасной темы Алька. — Я не знаю, по карману ли мне такое удовольствие.
— Это не должно вас беспокоить. Считайте себя моей гостьей, — галантно предложил Максим, подсчитывая в уме, во что ему выльется это рыцарство, учитывая все скидки и понимая, что сумма его почему-то совершенно не волнует. — Вы пробудете здесь столько, сколько необходимо, — беззаботно улыбнулся он девушке, любуясь ее нежными чертами. — Аля, а с кем вы живете? Может, надо домой позвонить? — спохватился он спустя некоторое время, прерывая уютное молчание.
— Я одна живу, — соврала зачем-то Алька. — К тому же у меня вместе с сумкой мобильник пропал, а наизусть без быстрого набора я даже мамин номер вспомнить не могу. И голова сразу болеть начинает, — на всякий случай приложила ладонь ко лбу Алька.
— Ну что вы, не надо напрягаться, успокойтесь, вам вредно волноваться, — засуетился Максим. — Позвонить родным вы сможете в любое удобное время, а сейчас вам надо отдыхать, — поднялся он с края кровати.
— Побудьте со мной еще немного, если вы не устали, мне с вами так спокойно и хорошо, — с детским наивным простодушием попросила Алька, кладя свою узенькую ладошку на его сильную мужскую ладонь.
Максим просидел на краешке кровати, держа в своей ладони маленькую теплую ладошку, пока девушка не уснула, и с сожалением покинул палату. А стоит ли уже ехать домой или же заночевать в кабинете?
Утром еще до начала приема Максим навестил свою «гостью» и лично измерил ей температуру и давление. Обедал он также в ее палате. Телефонные номера родных Альке вспомнить так и не удалось, но в целом ее состояние заметно улучшилось, особенно после обеда. Читать и смотреть телевизор Альке не разрешалось, так что доктор Решетников как мог развлекал любимую пациентку и даже допоздна задержался после работы, чтобы поболтать с ней. Наутро Альку ожидал сюрприз — большущий пушистый букет на тумбочке у кровати.
О родных она уже не вспоминала, точнее, вспоминала, даже порывалась несколько раз позвонить маме, но тут же себя останавливала, потому что мама сейчас же позвонит Коле, тот немедленно примчится в клинику и все испортит. Что именно может испортить Коля, Алька не уточняла даже мысленно, просто его появление здесь и сейчас было бы неуместно. Она представила себе Колю с озабоченно нахмуренным лицом, такого положительного, занудного и обстоятельного беседующего с доктором Решетниковым, и возблагодарила небеса за отсутствие телефона. Нет, Коле здесь не место, и с Максимом ему беседовать совершенно незачем. Вот Алька выпишется из клиники завтра, а может, послезавтра, а если повезет, то и послепослезавтра, и тогда все им объяснит.
И вообще, скоро у нее свадьба. Они с Колей поженятся и проживут вместе всю жизнь, будут сидеть каждый вечер у телевизора. По субботам обедать у его мамы, которая Альку, кстати говоря, терпеть не может, вместе ездить в отпуск, ходить в театр, ругаться, кто вынесет мусор. Он будет вечно ее воспитывать и занудно учить практичному подходу к жизни, чувствуя, как портится настроение, рассуждала Алька. Так вот, имеет она право напоследок закрутить яркий, безобидный, короткий роман? Самый последний в ее жизни. От огорчения Алька даже всхлипнула.
— Аля! Алечка! Доченька! — упала в объятия блудной дочери Антонина Сергеевна. — Кровиночка моя, нашлась! Где же ты была, я уж все глаза выплакала? — отрываясь от дочери и глядя на нее умиленными, счастливыми глазами, расспрашивала радостная мать. — Выглядишь здоровой, чистенькая… Ты где была? — чувствуя, как счастье обретения сменяется праведным гневом, строго, почти зло спросила Антонина Сергеевна. — Ты почему нам не звонила, а? Ты где болталась? А ты знаешь, что у нас тут поминки? Что мы тебя в церкви отпели? А что Николай свадьбу отменил, знаешь? Господи, как я мечтала замуж тебя выдать за хорошего человека! А теперь что? — все больше распаляясь, причитала Антонина Сергеевна. — Ты же все профукала! Пока ты где-то болталась, Ксюшка, подружка лучшая, жениха твоего, можно сказать, из-под венца увела! — обличительно ткнув пальцем в потупившихся и залившихся стыдливым румянцем Николая и Ксению, продолжала Антонина Сергеевна. — Все, не будет свадьбы, останешься ты, Алька, в старых девах, как пить дать останешься!
— Не останусь, — тихонько возразила Алька, с трудом сдерживая счастливую улыбку. — Максим, иди сюда. Вот, мама, познакомься, это Максим Евгеньевич Решетников, мой жених. Мы с ним с утра уже и заявление в загс подали. Прости, Коля.
Автор
Юля и Костя дружили с детского сада, вместе окончили школу. Вместе поступили на юридический факультет Санкт-Петербургского университета. Вместе стали дипломированными специалистами. И тут их пути чуть не разошлись: Юлю пригласили в аспирантуру, а Костя мечтал поработать, что называется, «на земле», в обычном районном отделении полиции, чтобы быть в гуще обыденных, невидимых и, быть может, самых сложных преступлений. Наступил момент, когда — так или иначе — им нужно пойти в разные стороны. Они оба предполагали, что будет грустно. Но ни он, ни она не решались проникнуть в суть этой грусти. Дело в том, что они на самом деле просто дружили. По-человечески сразу, с первого детского взгляда понравились друг другу, подошли, привязались. Возможно, у каждого из них и не было никого более близкого по взглядам и духу. Но о влюбленности, об ином притяжении не было ни мысли, ни догадки.
В институте то он, то она впадали в романы, бегали на свидания, потом обменивались впечатлениями. Романы кончались, их отношения были вечными. Именно потому, что держались на духовном родстве и не были уязвимы для взрывов страстей и инстинктов. Или… потому, что они сознательно, не сговариваясь, изгнали призрак любви, чтобы сохранить что-то более важное и высокое?
Да, перед угрозой полного расставания такой вопрос встал перед каждым в отдельности. Они пойдут в разные стороны, начнется тяжелая работа. Возможно, появятся семьи. И все это будет уже не общим. И однажды… «Как страшно однажды будет понять, что мы сами разбили свою, возможно, общую судьбу, — почти в панике подумала Юля. — Мы так старались уберечь нашу дружбу от любых потрясений, что смогли защитить ее от самих себя. От того главного, в чем боялись самим себе признаться. Берегли высокую преданность от обычной любви». Но это уже невозможно — сказать Косте такие слова. Она ведь даже не знает главного: нравится ли она ему внешне, находит ли он ее привлекательной и сексуальной, приятна ли она ему физически? Взрослые, казалось бы, современные люди, и так все оказалось запущено. А он ей нравится? С собой нечего лукавить: у Юли не очень большой опыт, но такого обаятельного, физически привлекательного парня, как Костя, она никогда не встречала.
Но он уже бродит по отделениям полиции Питера, предлагая себя в качестве последнего с краю помощника районного следователя. Она сидит сутками перед грудами трудов и в интернете, собирая материал для своей диссертации. Даже не перезванивались почти месяц, чего за все время их дружбы никогда не случалось.
Однажды утром Юля, шатаясь после бессонной ночи и от количества усвоенной информации, смотрела в окно. Она даже не заметила, как теплая, в прямом смысле золотая, яркая осень превратилась в этот плотный, почти беспросветный туман из мелких снежинок и безутешных капель дождя. И таким унылым, тяжелым, безнадежным показался ей длинный день без единственно нужного звонка. Именно в этот момент Костя и позвонил! И пока они, торопясь, рассказывали друг другу подробности своих отдельных, уже не общих событий, Юля думала только об одном. Какое удивительное совпадение! Он позвонил в ее тоску, как будто пришел на крик о помощи. Но тот, кто знает законы науки криминалистики, а главное, исключения из них, — тот в курсе: совпадения настолько редки, что стремятся к нулю. Следует искать их причину и связь. И суть окажется вовсе не совпадением. Неужели и Костя пытается преодолеть расхождение их разных судеб? Она на самом деле больше теоретик. Он видит себя только практиком. Между ними встало призвание: что может быть важнее для того, кто хочет стать профессионалом… Не вздохи же под луной.
И тут… Юля сначала не поверила собственным ушам.
— Юля, я не просто так поговорить звоню. У меня сумасшедшее предложение. Только не говори сразу «нет». Это такая возможность, такая перспектива — сразу войти в дело, такая школа. Это так интересно и невероятно, наконец. Ты там и для диссертации найдешь кучу живого материла. Не из книг, не из чужих работ.
— Где «там»? — осторожно уточнила Юля. Она очень редко наблюдала такое возбуждение друга.
— Это нормальный город, областной центр. Знаю, как ты обожаешь Питер, как не любишь провинцию, но это же не на всю жизнь. В общем, есть один хороший следователь, папин друг, он оттуда приехал. И он сказал, что следователь по особо тяжким преступлениям прокуратуры хочет взять в группу двух стажеров. Двух, понимаешь? Там проблема с кадрами, а она вообще типа мечтает воспитать своих учеников. Это обалденный следователь, о ней писали в газетах, а люди «на земле» рассказывают такое…
— Подожди. Ты хочешь сказать, что следователь по особо тяжким — женщина?
— Так и есть. Сергеева Ирина Антоновна. Погугли сама. Заодно можешь посмотреть и город: не дыра точно, есть приличные такие достопримечательности. Парк, к примеру.
— Костя, я немного в шоке. У меня вроде все уже решено…
— Конечно, ты в шоке, — радостно поддержал Костя. — Я тоже. И мне казалось, что решено. Но бывает такой шанс, упустишь — козлом будешь, понимаешь?
— Да. Или козой. Я могу подумать?
— Да сколько влезет, Юлька. Думай прямо до трех дня. Сергеевой сейчас звонят насчет нас, а я пока узнаю, когда туда поезда ходят. Или самолеты, не в курсе. Потом поеду в магазин: куплю приличный костюм, рубашки там с галстуками. Группа по особо тяжким преступлениям — это не хухры-мухры. У руководителя могут быть тараканы: только не в джинсах. Если она даст добро, можем ехать завтра. Если ты решишь, конечно. Юля, забыл сказать: мне тебя здорово не хватает. Но не в этом дело, конечно. Я позвоню.
Не в этом дело… Юлю обдало жаром, потом затрясло в ознобе. Ее жизнь до сих пор была плавной и предсказуемой, она привыкла считать себя неспособной на безумства. А зачем бы ей понадобилась такая способность до сих пор? Спокойная, интеллигентная семья, ровный и очень сознательный путь к профессии, ясные задачи. К окончанию университета родители отремонтировали и обставили эту однокомнатную квартиру, которая осталась в наследство от бабушки. Юля умела планировать каждый свой день и видеть перспективу следующих лет. Да. Все это отлично получалось, пока в ее жизни была эта прекрасная привычка — все делить с таким преданным другом, о котором мало кто может мечтать. Их отношения были уникальными: ни в школе, ни в университете никто даже не сплетничал о них как о парочке, которая только притворяется, что просто дружит. То ли они действительно открыли особый вид чистейшего духовного контакта, который стер разницу между мужчиной и женщиной. То ли они редкие трусы и отчаянные лицемеры. А раз существует такой жизненно важный вопрос, на него необходимо ответить, — к такому выводу пришла Юля. Невозможно быть ученым только в пределах диссертации. Иногда требуется рассмотреть собственную жизнь, свои и чужие чувства, как бы они ни скрывались до поры. И да, живой материал для диссертации важнее всех зачитанных до дыр трудов. А областной город — это не самое страшное. Тем более там есть достопримечательность в виде парка.
Она прочитала, что нашла, о следователе прокуратуры Ирине Сергеевой. В основном это были публикации о громких расследованиях. Несколько ее интервью о резонансных завершенных делах. Фотографий и подробностей личной жизни не было. Все вместе создавало впечатление сильного, достаточно закрытого человека. Юля представила себе крупную, властную женщину в чем-то вроде плащ-палатки, которая командует вооруженными мужчинами на месте преступления, пронзительно все осматривает суровым взглядом… Страшновато, конечно, но безумно интересно. А по тем делам и тем преступникам, о которых шла речь в интервью, можно писать совсем другую диссертацию — с глубоким психологическим анализом, с выводами, которых она, возможно, еще не находила в других работах.
Юля сначала позвонила своему руководителю диссертации, потом родителям. Мама и папа держались стойко и мужественно, как люди, чей ребенок собрался в космос без подготовки. Но им хватило сил на мудрые универсальные фразы: «Тебе решать. Мы всегда на твоей стороне. Только будь постоянно на связи и, ради бога, помни, что у тебя слабая носоглотка. Нужно тепло одеваться и хорошо, регулярно есть. И чуть что — мы приедем и заберем».
Когда Костя позвонил, ровно в три часа, Юля беспомощно произнесла:
— Я начала укладывать чемодан и совершенно не представляю, что мне брать из одежды. Ничего такого нет, что требуется для полевых условий…
— Юлька! — восторженно прокричал Костя. — Кинь туда какой-нибудь свитер и халат. Куртку на себя. А все остальное мы купим на месте: женские тряпки сейчас на каждом шагу — от Кремля до края Ойкумены. Я взял билеты на поезд в шесть утра. Пилить часов семь с остановками, но я скачал кучу боевиков. Отдохнем и войдем, так сказать, в тему. Чуть не забыл: Сергеева нас ждет, только встретить не может, будет на деле, пришлет машину с водителем. Обещала забронировать два одноместных номера в гостинице. Представляешь, какая удача?! У них там и гостиница есть, — захлебнулся от восторга Костя, как будто речь шла об африканской пустыне.
Монотонная дорога в поезде оказалась на самом деле удачной идеей. Даже унылый пейзаж за окном, который в очень малой степени менялся, казался не депрессивной обыденностью, а кадрами черно-белого кино. Может, Феллини, может, Бергман, но струи слез на стекле, черные деревья, будто из ночных снов, дома с окнами, за которыми жили тени чужих людей, — все было пропитано особой атмосферой загадочной неизвестности и спрятанной далеко тайны. Юля смотрела в карие глаза Кости, и ее сердце замирало, взлетало и падало, как в детстве на качелях. Разгадка тайны, возможно, будет неожиданной и прекрасной… При всей нашей юридической трезвости.
Они впервые оказались надолго в таком тесном замкнутом пространстве, они ехали к общей цели. И они, наконец, поняли, что выросли из детской дружбы, что давно стали мужчиной и женщиной, каждый из них отлично знает, что это значит. Просто прятались за удобной и, казалось, вечной ширмой инфантильности. Привычные с детского сада прикосновения, объятия, легкие поцелуи, которые выражали одну лишь преданность, вдруг наполнились смыслом горячо забившейся крови. Но такие они люди: лишних слов никто из них не произнес. И никаких откровений даже для самих себя. Только одна непреложная очевидность: вместе им не грозит скука, даже если бы оказались в заточении на много лет.
Настроение у них было настолько приподнятое, что даже провинциальный серый вокзал показался первым эпизодом в приключении.
— Константин Малахов? — раздался густой бас рядом с ними. — Я за вами. Водитель Сергеевой, Виктор. Приветствую. Добро пожаловать. Едем в гостиницу. Ирина Антоновна вам позвонит.
Виктор оказался крупным мужчиной с широким улыбчивым лицом. Он Юле сразу понравился, она даже не обиделась, что он вроде увидел только Костю. Наверное, видел его фото.
— Я Юля Самсонова, — протянула она ему руку. — Мы вместе.
Виктор крепко пожал ее ладонь:
— Я в курсе. Так и понял. Сказал для краткости. Номера у вас два.
Их гостиница, видимо, была похожа на все провинциальные гостиницы России, но ни Юля, ни Костя в гостиницах вообще не жили. Будем считать, что это шаг второй в приключение. Номера рядом, там кровати, тумбочки, санузел. Ноутбуки с собой. Главное, чтобы интернет работал и мобильная связь ловила — и эффект контакта со всем светом обеспечен.
Все работало. Они едва успели умыться — каждый у себя, — как Косте позвонила Сергеева. Спросила, как устроились, успели ли поесть. Костя ответил, что только собираются узнавать, где что.
— В это время нигде и ничего хорошего вы не найдете. Уже вылезла вся местная пьянь. В любом случае исключен другой вариант, кроме моего. Вы ужинаете у меня. У меня все готово. Дома только мы с дочкой, муж в командировке. Я к тому, что даже количество еды ради вас не меняла. Прошу без церемоний. Пиши адрес. Это близко, дойдете пешком.
— Есть, командир! — весело отрапортовал Костя. — Я тут из Москвы привез бутылку приличного шампанского. Можно захватить к ужину, Ирина Антоновна? За встречу и за то, что выбрали нас.
— Нужно. Именно за встречу, второе — уже взятка, как сам понимаешь. И сразу решим: я для сотрудников группы Ирина. Без отчества. Его часто просто некогда произносить. Значит, жду.
Юля и Костя шли по совсем уже темной улице, под пеленой дождя и снега, и синхронно волновались перед встречей со своим первым начальником.
— Вообще обалденно деловая баба! — возбужденно говорил Костя. — Сразу к сути без бреда. И каждая фраза — как команда «стоять» или «бежать».
— Я поняла это по ее интервью. Они все без фото. Но так и увидела властную, крепкую женщину в чем-то вроде плащ-палатки или в спецкомбинезоне, в котором ездят на убийство.
— Да, видимо, такая, — согласился Костя. — Интересно, какое у нее меню для стажеров. Наверное, месиво, которое мой дедушка называл «полевой кашей». Он был военный. Хорошо пойдет под мое французское шампанское.
Они рассмеялись. Волнение прошло: всегда полезно заранее просчитать суть своего начальства.
Дом был тоже серый, как и все вокруг. Пятиэтажка с маленькими окнами. Второй этаж, на площадке у нужной квартиры Костя повел носом:
— Запах ужина налицо. Очень даже вкусный.
Дверь открыли на звонок, Юля и Костя вошли в маленький коридор и на мгновение застыли в изумлении. У Юли мелькнула мысль, что они не туда попали. Их приветствовала, называя по именам, им улыбалась миниатюрная блондинка с прелестным лицом и серыми внимательными, чуть печальными глазами. Она по очереди пожала руки Юле и Косте. И он, по своей неисправимой естественности, выпалил:
— Елки… Какая вы. Даже слов не подберу.
— Так мы не по этой части, Костик, — проговорила Ирина мелодичным голосом, который вовсе не звучал как те команды по телефону. — Наше дело — не слова подбирать… а трупы. Не к столу и не к ночи будь они помянуты. Просто наша группа именно для этого. Проходите сразу в кухню, я там уже накрываю на стол. Если надо помыть руки, то ванная тут.
Юля в полном смятении пошла в ванную по коридору. Из него дверь вела в относительно просторную комнату. Там на полу, застеленном толстым ковролином, сидела девочка лет четырех, белокурая и кудрявая, как ангел. Она держала на руках золотистого толстого котенка, и они вдвоем смотрели по телевизору передачу о животных. Временами девочка смеялась, то и дело объясняла котику, что именно там происходит.
«Действительно елки, — подумала Юля. — Даже моталки. Какая-то розовая идиллия с принцессой вместо сурового следователя. Это может быть серьезно? И о трупах эта Сергеева говорит между прочим, как о пчелах в саду. Все похоже на мистификацию».
Мысль о том, что их начальница оказалась женщиной намного более красивой, чем Юле того хотелось бы, пришлось срочно погасить по требованию благоразумия. Какое это вообще имеет значение? Что касается серьезности дела, то подозрение в силе. В этой провинциальной застывшей тишине вряд ли вообще бывают серьезные преступления. А должность следователя по особо тяжким преступлениям предусмотрена протоколом. Вот и сократили штат, вот и понадобились стажеры на побегушках. Мало ли для чего. Кто-то кошелек в магазине сопрет, школьники подерутся. Всплыла папина фраза: «Чуть что, мы за тобой приедем». Не исключено, что это выход, когда о достойном материале не будет и речи. Юля вернулась в кухню уже совершенно спокойной. В любом случае в чужом городе мирный, гостеприимный дом, приветливая хозяйка, вкусный по запахам ужин, идиллия с ребенком и котенком — это неожиданно и очень мило.
А ужин оказался действительно потрясающе вкусным. Юля даже спросила и запомнила рецепт для мамы. Куриное филе, тушенное с тыквой в кокосовом молоке. Там еще оливки, два сыра разных сортов. Костя так увлекся, что Юля заметила, как хозяйка переложила все нетронутым из своей тарелки в его, сама положила себе на блюдце яблоко и грейпфрут.
Разговор за ужином был легким, сознательно не деловым. Обсуждали столичные новости, спектакли в московских и питерских театрах, новые фильмы, сериалы и новинки детективов. Ирина оказалась образованным и продвинутым собеседником, умела дать точную и интересную оценку.
В гостиницу ребята шли разморенные, предвкушающие крепкий сон. Ирина сказала, что приходит на службу в девять, они могут прийти к десяти, когда она немного освободится, чтобы заняться их оформлением и введением в курс.
Звонок по телефону Юли раздался в шесть утра.
— Разбудила? — это был голос Сергеевой. — Извини. Костя уже одевается. Скажи, что у тебя есть из теплых вещей?
— Свитер, джинсы, куртка, в которой я была. Костя сказал, что тряпки можно купить везде до края Ойкумены.
— Можно, но некогда. Я захвачу тебе теплые легинсы под джинсы, натянешь в машине. И куртку посерьезнее. Думаю, тебе подойдет мой размер. Там, куда мы едем, очень холодно и ветрено, будем не один час. Это убийство. Через пятнадцать минут заберу вас из гостиницы. Буду на машине с Виктором.
Юля, конечно, практически профессиональный юрист, но вопросы убийств она изучала по документам, текстам, на самый худой конец — по снимкам. Она же теоретик, а документ есть документ, и даже фото имеет только информационную ценность, это все прямо не относится к смерти. К реальной смерти, которая настигла кого-то в холодном и ветреном месте. Она не трусиха, но до встречи с Сергеевой необходимо справиться с таким ярко выраженным ознобом, что кажется, будто зубы громко стучат.
Костя тоже был бледным и взволнованным. Они молча вышли и сели в машину на заднее сиденье. Ирина им просто кивнула, Виктор с сочувствием произнес:
— С почином вас, малята. У нас так: надо мчаться по свистку в любое время.
— А что за убийство, Ирина? Есть подробности? — постарался очень деловым тоном уточнить Костя.
— Свидетель наткнулся во время пробежки в лесу. Девушка, подробности увидите сами. Эксперт скоро будет там. Я так понимаю, что убили после изнасилования. Девушка раздетая.
Юля в панике вжала себя в сиденье. Девушка, ее раздели и изнасиловали в темном холодном лесу. Потом убивали. Это же… Мама дорогая, что за ужас. «Соберись», — велела она себе. Если эта Сергеева способна расследовать подобное преступление, это же для диссертации бомба. Но как достойно справиться самой… Ирина передала ей мешок с одеждой, это было очень кстати: такой обыденный, почти домашний ритуал. Костя отвернулся, Юля сняла джинсы, натянула действительно очень теплые легинсы, потом вместо своей куртки надела теплейший балахон на толстом искусственном меху. Вот и броня для первого боя.
Лес застыл мрачно и враждебно. Место преступления между деревьями было оцеплено полосатой лентой. Вокруг стояла полиция. Сергеева со стажерами прошли к телу, над которым склонился эксперт. На девушке с длинными каштановыми волосами был только короткий топик, на одной ноге ботинок, на другой только носок. Неподалеку валялись куртка, джинсы, второй ботинок, разорванная белая кофта с пятнами крови.
— Здравствуйте, Валерий Петрович, — поздоровалась Ирина с экспертом. — Что-то уже можете сказать? Причина смерти, время, было ли изнасилование?
— Девушка мертва часов восемь. Судя по обуви и куртке, это была вечерняя пробежка. Причина? Вы же видите, какой ужас. Сначала сильный удар чем-то тяжелым, возможно, булыжником, по голове, череп пробит. Потом перерезали горло. Это в качестве контрольного выстрела. Преступник не был уверен, что девушка мертва. Изнасилование — точно скажу уже после обследования в лаборатории, но похоже — да. Руки девушки в гематомах, под ногтями может быть чья-то ДНК: она отчаянно сопротивлялась. На внутренней стороне бедер повреждения.
— Работаем. Костя, Юля, — скомандовала Сергеева. — Я не вижу среди вещей трусиков. Может, она и не носила нижнего белья, но есть вероятность, что их унес насильник. В этом случае имеет смысл искать по базам серийного маньяка. Они часто коллекционируют такие трофеи. Проверьте, есть ли тут мобильная связь. Ищите по смартфонам инфу о пропавших с вечера девушках, похожие фотки.
Полицейских следователь отправила прочесывать лес вокруг места преступления в поисках орудия убийства.
— Валерий Петрович, преступник мог быть в перчатках?
— Допускаю это. И в этом случае мы получим очередной висяк. Особенно если он, к примеру, использовал и презерватив.
— Если он все это использовал, — задумчиво проговорила Сергеева, — то это очень напоминает почерк профессионала. Серийного маньяка. Ребята, вернемся — покажу вам, как выйти на все наши базы данных. Ищем похожие преступления любого срока давности. Проверяем насильников, которые вышли после отсидки. Надеюсь и на ваши креативные идеи. Тело можно увозить, Валерий Петрович.
В машине Ирина молчала до здания прокуратуры. Потом повернулась к Косте:
— Имя, фамилию, адрес девушки доложите мне через час. Затем к концу дня список родственников, соседей, потенциальных свидетелей, возможных подозреваемых. Вдруг у нее с кем-то был конфликт, кто-то преследовал, кому-то отказала. Все мотивы, включая ревность, месть и даже корысть, замаскированную под преступление сексуального маньяка. Вдруг какое-то наследство, квартира, дача.
Юля и Костя пришли в небольшой кабинет с двумя компьютерами, оглушенные невероятностью поставленных перед ними задач.
— Костя, ты представляешь, с чего начать?
— Конечно, нет. — Костя стоял посреди комнаты, сосредоточенно сдвинув брови. — Но, я думаю, делаем так. Ты запомнила, в каком порядке она все перечисляла?
— Да.
— Я тоже. В таком порядке и действуем. Сейчас получу у нее код доступа к базам, сделай глубокий вдох — и поехали.
Да благословят небеса изобретателей интернета. Сейчас уже ни один следователь не поймет, как искать преступников по отпечаткам ботинок и волоскам под ковриком, пропавших людей по заявлениям в полицию или бумажкам на столбах…
Через пятнадцать минут Костя доложил Сергеевой:
— Есть сообщение матери о том, что вчера вечером не вернулась домой дочь, нашел на фейсбуке. В альбоме на странице много снимков дочери. Программа распознавания лиц подтвердила идентичность фото живой девушки с лицом погибшей. Это Марина Киселева, двадцать два года, вот адрес. Работала секретарем в мэрии.
— Молодец. Поедешь за матерью, чтобы привезти для опознания?
— С Юлей, если можно. Я сам даже не знаю, как сказать. Она там пишет, что в полицию пока не обращалась. Думает, что Марина могла быть у своего парня. Но телефон не отвечает. Просит дочь, если она читает пост, позвонить.
— Разумеется.
Это день был длиннее всей предыдущей жизни. Так показалось Юле. Душераздирающий разговор с матерью погибшей — Валентиной Киселевой, которая отбивалась от вестников беды с яростью волчицы, верящей только себе. В надвигающемся горе все остальные враги. Потом жуткая процедура опознания. Мать узнала Марину, окаменела от ужаса, увидев, что с ней сделали. Сначала пришлось к ней вызывать в прокуратуру «скорую». После успокоительных и сердечных уколов она пошла на долгий и откровенный разговор. Был у Марины парень, который ее ревновал. Был тот, которого Марина бросила, и он мог мстить. Было и наследство — большая квартира бабушки, которую та оставила одной внучке, несмотря на наличие других родственников.
Виктор повез Валентину Киселеву домой. С мужем она развелась давно. Дочь единственная. Костя и Юля нашли в сетях фото бывшего и действующего парней, по базам — контакты всех родственников, сослуживцев, соседей. После допросов могут появиться и подозреваемые. Дальше — проверка алиби.
Юля прикрепила к доске фотографию Марины Киселевой, бывшего парня — Юрия Ткача, нынешнего — Вячеслава Орехова, у которого, как сначала думала мать, девушка могла остаться на ночь. С него стоит и начать.
Костя составил список похожих преступлений — раскрытых и нет, — перелопатив огромное количество материалов. Вывел в отдельный файл всех сидящих и освобожденных серийных маньяков, которые хоть каким-то образом привязаны к городу и области.
Поздно вечером вернулся Виктор.
— Ирина Антоновна, извините, задержался. Пришлось на квартире еще раз Валентине «скорую» вызывать. Едем уже домой? И ребят по дороге в гостиницу забросим.
— Сейчас, в смысле скоро. Я кое-что еще просмотрю. Витя, а у тебя нет бутербродов или хотя бы кусочка хлеба? Мы вообще сегодня не ели.
— Как же нет? Обижаете. Конечно, сделал сейчас с докторской колбаской и сыром. На всех троих.
Пока они ели, не отрываясь от работы, Виктор подошел к доске с фотографиями.
— Красивая девушка. Вроде даже видел ее.
— Наверняка видел, — сказала Ирина. — Она же в мэрии работала. Ты там часто бываешь.
— Тогда, конечно, там.
— Витя, а тебе не кажется, что она похожа на жертву из аналогичного дела два года назад? Я как раз сейчас его подняла. Тогда мы так никого и не нашли. Но способ убийства практически такой же. Ту девушку звали Инна Васильева. Шестнадцать лет.
— Блин, точно! Я почему то дело хорошо запомнил! Это летом было, в воскресенье. Я с сыном рыбу ловил. И тут вы звоните, вызываете: на труп надо ехать. Получаю ориентировку на местность, а это в двух километрах от нас. Я тогда раньше вас прибыл, еще сына запер в машине, чтобы он ничего не видел. А вы с ментами приехали.
— Да, — устало произнесла Ирина. — Длинные каштановые волосы, карие глаза. Школьница. Костя, завтра выделяем из всех жертв и пропавших девушек этот тип внешности. И обращаем внимание на сходство деталей. Поехали, а то замертво тут упадем.
Ирина велела в гостиницу ехать другим путем. Остановились у небольшого подвального заведения с вывеской «На районе». Оттуда доносилась надрывная песня — шансон.
— Я на минутку, только на кухню, — сказала она.
Вышла с пакетом, в котором стояли судки с готовой теплой едой.
— Это я вам, — сказала она Юле и Косте в машине. — Заведение диковатое, а повар отличный. Для прокуратуры всегда находятся почти домашние блюда. Я там для вас и кипятильник выпросила, две кружки, заварку. Потом купим электрочайник. Гостиницу и все, что связано с проживанием, будет оплачивать бухгалтерия. Давай, Витя, в гостиницу, потом домой. Кира, наверное, уже пятый сон досматривает.
— А кто с ребенком? — спросила Юля.
— Приходящая няня. Нюша. Считается, что она ночует дома. Но она живет от нас в двух шагах, захочет, пойдет к себе досыпать.
Юля и Костя зашли сразу в ее номер. Юля вскипятила чай, Костя разложил по пластиковым тарелочкам куски теплой пиццы, котлеты с картофельным пюре, салат из капусты. К чаю были эклеры. Смели они все в считаные минуты.
— А мне казалось, что я больше никогда не смогу есть, — задумчиво проговорила Юля. — Это не бесчувствие, случайно?
— Нет. Это просто работа, — серьезно ответил Костя. — С такими или очень похожими вещами мы будем сталкиваться каждый день. Потому и следователь по особо тяжким преступлениям. Особый следователь.
Юля внимательно посмотрела на него: ей показалось или на самом деле в двух последних словах прозвучала незнакомая интонация? Восхищение, что ли.
После ночного ужина она открыла дверь в закуток, где была душевая кабина и раковина с зеркалом, проверила, есть ли горячая вода.
— Какое счастье, вода очень даже горячая. Я туда и срочно спать.
— Конечно. Я ухожу, — Костя подошел к ней и, нежно глядя на ее отражение в зеркале, обнял за плечи. — Ничего, что я тебя в такое втянул?
— Это ужасно, — строго ответила Юля и сразу улыбнулась. — Это я к тому, чтобы ты начинал себя казнить. Обожаю комплекс вины у людей с высоким самомнением.
— Ладно, учту.
Костя посмотрел на Юлю долгим, ласкающим взглядом и вдруг замер:
— Какая-то чертовщина. Ты сама-то поняла, что у тебя тоже длинные каштановые волосы и карие глаза?
— Ты только сегодня заметил, до этого, с детского сада, не знал?
— Я сегодня узнал, что две похожие девушки стали жертвами, возможно, одного маньяка. Прости, ради бога. На самом деле очень устал. Спокойной ночи.
Утром на работу в прокуратуру пришли два других человека, не робкие перепуганные стажеры, которые убийства видели только в кино, а профессиональные юристы. Они были уверены в том, что идут к цели правильным путем. Костя напомнил Юле, что говорил их преподаватель по криминалистической экспертизе:
— Надо просто работать. Если работать как следует, нельзя не раскрыть преступление. Нет прямых улик — это тоже улика. Она выводит на психологический тип продвинутого и осторожного преступника, а таких не очень много.
Пришли результаты осмотра тела и вскрытия. Насильник и убийца знал, как не оставить следов. Перчатки, презерватив, одежда из прочной синтетики, по которой пальцы отчаянно сопротивляющейся девушки скользили, ни за что не цепляясь. На голове и лице убийцы, вероятно, был шлем, поскольку нет нигде ни волоска, ни следов слюны.
Допросили парня Марины Вячеслава Орехова, типичного мажора из семьи местных чиновников. Он сказал, что Марина на самом деле часто уходила из дома на вечернюю пробежку, а потом забегала к нему. Если родителей не было дома, могла остаться на ночь. Впрочем, и при них пару раз оставалась. В ту ночь она не пришла. Алиби парня подтвердила его мать. Рассказала, что они вдвоем делали вечером. Что смотрели по телевизору, когда легли спать. Когда мать Орехова ушла, Ирина резко сказала:
— На всякий случай имейте в виду: мать, отец, жена, любовница — это не алиби. Они часто врут, если не как правило.
Юрий Ткач, брошенный Мариной парень, был мрачным и настолько неприятным типом, что Юле даже захотелось, чтобы его задержали. Тем более что алиби у него не было. Он жил один.
Ирина сосредоточенно изучала материалы по пропавшим девушкам, чьи фото напоминали Марину Киселеву. Одна из них, Людмила Иванова, двадцати лет, ушла из дома две недели назад. Жила с теткой, которая обратилась в полицию лишь несколько дней назад. Говорит, что Люда пошла на станцию, собиралась поехать в Москву на два дня. Но не звонила и не вернулась. От их дома ближний путь на станцию по лесной тропинке. Ирина собрала поисковую группу, кинологов с собаками и велела прочесать лес по максимально большому радиусу вокруг тропинки, ведущей к вокзалу. На второй день поисков было обнаружено тело девушки, которую тетя опознала как Люду Иванову. Тело было присыпано землей и завалено ворохом листьев в чаще из деревьев и сплошных кустов. Тот же способ убиийства, изнасилование. Каштановые длинные волосы, карие глаза…
Этот этап расследования был как взрыв бомбы. Сергееву атаковали все местные газеты и телевидение. Примчалась съемочная группа из Москвы.
В тот вечер, когда по телевизору должны были показать интервью с Сергеевой, Юля и Костя пришли к нему в номер, там был довольно приличный телик. Костя захватил бутылку красного вина, взял еды у повара «На районе». Уселись рядом на диване. Волновались, как перед экзаменом. Ирина отвечала на вопросы четко, не выдавая ни деталей, ни рабочих версий, но как-то очень верно обозначив суть.
— Да, я вижу связь как минимум трех убийств разного времени. Мы пока не вышли на подозреваемого, хотя в работе огромное количество данных и досье. Но преступник пока на свободе, и он очень опасен. Я предупреждаю всех девушек и их родителей. Будьте осторожны. Отложите развлечения, поездки. Потерпите. Я иду за ним. Я его найду.
— Ничего себе, — потрясенно выдохнул Костя. — Я вообще ничего подобного не слышал никогда. Да и не видел. Она же настоящая, невероятная красавица.
Юля от неожиданности даже прижала ладони к губам, едва сдержав возглас ужаса. Потом спросила тихо:
— Костя, что это было? Ты влюбился?
— Какая же ты дурочка! — рассердился он. — Я говорю тебе все, что думаю, потому что привык к тому, что ты все понимаешь. Я восхищаюсь Сергеевой как личностью, как профессионалом, как красивой женщиной, наконец. Но это абстракция. Высшая материя. Мое тепло, нежность, привязанность чуть ли не с рождения — это только ты. Потому мы тут вместе.
Ирина попросила их утром прийти как можно раньше. Костя и Юля явились к восьми часам. А Сергеева уже была на своем месте.
— Спасибо, что пришли раньше. Я тут с половины седьмого, даже не стала Виктора будить, добежала пешком. Ребята, работаем на пределе. Костя, вот адреса освобожденных после срока за сексуальные преступления с особо тяжкими обстоятельствами. Я выделила из твоего файла тех, кто сейчас в городе и в ближайшей деревне. Их всего трое. Когда приедет Виктор, объедете их. С каждого места звони. Чуть что, малейшее подозрение, — выпишу ордер на обыск и пришлю оперативников для задержания. Юля, прочесывай новую информацию. Заявления о пропаже в полицию. Все, что можно, в соцсетях — элементарно набирай в поиске слова: «пропала дочь», «пропала сестра» и тому подобное. И отбирай только свежие даты и буквально в последние минуты, когда еще никто не примет заявление. Что-то может произойти.
— А нельзя объяснить? — почти потребовал Костя.
— По уму нет, — произнесла Сергеева. — Ощущение. Такое ощущение, будто сумасшедшая сволочь вступит с нами в игру. Так бывает, когда преступник переходит черту безнаказанности. Начинает чувствовать себя всесильным.
Виктор приехал в десять часов и торжественно разложил на столе свежие газеты — две местные, три московские, каждая во многих экземплярах.
— Ирина Антоновна, я бы в рамочку повесил, — сказал он на полном серьёзе. — Везде ваши фото, в наших газетах вообще на первых страницах. Голливуд отдыхает. Честное слово.
Ирина подошла, посмотрела, нахмурилась.
— Все-таки придурки. Я всем газетным журналистам сказала, что никаких фото. Они из передачи взяли. Так засветить следователя! В разгар расследования! Надо бы позвонить, сказать, но уже какой смысл… Витя, рамочки не нужно. Ты везешь Константина к потенциальным подозреваемым. У тебя больше опыта, следи за ними в оба. Вдруг там оружие или просто сопротивление, даешь короткий вызов мне и пытаешься обезвредить.
— Есть, — сказал Виктор. — По дороге расскажу тебе, Костик, как я одного фраера задержал, запихнул в багажник, и он там сидел, пока группа не подъехала.
Они уехали, а Юля работала за компьютером, не прерываясь ни на минуту, до трех часов дня. Потом сделала пару звонков и вошла в кабинет Сергеевой.
— Ирина, вот что нашла. Пост появился на фейсбуке час назад. Страница Дарьи Александровой. Она написала с работы: «Люди, у меня, кажется, большая проблема. Моя дочь Катя ушла в школу к девяти утра. Школа на Короленко, 5. Я ездила по делам, и мне только сейчас дозвонились из школы: Катя не пришла на уроки! На звонки не отвечает. Бегу домой, проверяю везде. Если кто-то ее видел, вот мой телефон». Я позвонила Дарье. Дома она дочь не нашла. Девочке тринадцать лет, у нее с собой мобильник, он не отвечает.
— Иди к компу, сейчас к тебе придет наш программист Вася, он отследит местонахождение телефона. Не забывай отслеживать комментарии к этому посту. Там появятся свидетели: родители одноклассников, соседи, прохожие. Да, есть фото девочки?
— Извините, забыла. Вот, — Юля открыла на своем телефоне снимок из альбома матери.
— Шатенка. Темноглазая. Боюсь, это оно.
Телефон Кати нашли неподалеку от школы. Его, похоже, выбросили из машины.
Костя и Виктор вернулись в прокуратуру поздно вечером.
— Одного не было дома, он уже неделю в больнице с открытой язвой, — доложил Костя Сергеевой. — У двух других железные алиби на момент последнего преступления. Я проверял.
— Хорошо. Помогай Юле. Возможно, то преступление уже не последнее.
Они успели узнать, что Катя неподалеку от своего дома села в синюю машину. Номеров свидетель не рассмотрел, на камерах наблюдения у школы такую машину не обнаружили. Поздно вечером позвонил руководитель группы поиска, которую Сергеева направила по маршруту дом — школа — лес… Тело девочки нашли на окраине леса.
На месте они были в половине двенадцатого ночи. Вид этой юной смерти — страшное дежавю. А рядом с телом лежала газета, придавленная камнем. На странице — интервью с Сергеевой и ее портретом.
Два дня их всех спасала почти круглосуточная работа. На третий вечер, когда Виктор уже заехал, чтобы развозить их по домам, Ирина сказала:
— У нас завтра пауза. Передышка, праздник. Короткий день. У моей Кирочки первый юбилей — пять лет. Все являются в обязательном порядке. Других гостей не будет. Папа наш все еще обменивается опытом в Париже. Юля, мы с тобой начинаем чистить перышки. Мужики обеспечивают шампанское, в том числе детское. Все остальное я сегодня ночью сделаю сама.
У себя в номере Юля упала в одежде на кровать и сказала Косте:
— Даже если она придумала этот день рождения, это какое-то счастье. Я самой себе уже кажусь недорезанным трупом под грудой листьев. А эта газета, этот кошмар… Не знаю, идет ли Сергеева за убийцей, но он точно идет за нами.
— Тяжело, — согласился Костя. — Отоспись. И действительно, купи себе какое-то платье, перышки и все дела, как она и сказала. Первые деньги нам заплатили. Завтра купим подарок. Не знаю, что такой мелочи дарят. Ты не помнишь?
— Я всегда хотела только куклу. Точно до двенадцати лет. Потом тоже, но родители уже перестали мне в этом идти навстречу.
Юля купила себе недорогое, но вполне элегантное облегающее платье модного старо-розового цвета. Достала наконец косметику, привезенную из Питера, долго и старательно создавала эффект естественной яркости лица. Когда нанесет последний штрих, поговорит по скайпу с родителями. До сих пор она скрывала от них усталость и изможденность. Сил хватало только на бодрые интонации голоса: «У меня все в порядке. Тут все замечательные. Работа дивно интересная, потом расскажу». Теперь мама и папа, наверное, уже прочитали в газетах, насколько работа интересная.
Костя с Виктором поехали за напитками, а Юля с большой коробкой отправилась к Сергеевым пешком. Шла медленно, отдыхая и выдыхая, заглядывая иногда в пластиковое окошко коробки. Там сидела кукла-блондинка в оборках и кружевах, а рядом стоял ее домик со съемной крышей. А в нем чего только нет. Даже чашки на столе и кошка в углу. Сама бы все бросила и играла. У куклы и запасные платья есть. Вот кто живет как белый человек.
Все были в сборе, когда Юля вошла в квартиру. Кукла с особняком, извлеченные из коробки, произвели сильное впечатление на именинницу Киру, которая сама была похожа на большую куклу. Ирина благосклонно улыбнулась и поблагодарила. А Костя и Виктор восхищались в основном преображением Юли.
— Вот свезло нам с Костиком так свезло, — сказал Виктор, помогая Юле снять куртку. — Такие красотки в отделе. И это у нас называется работа.
За столом с ними сидели и Кира, и кукла со своей чашечкой и котом. Они с Юлей даже капнули в кукольную чашечку детского шампанского. Пышный тост за здоровье виновницы торжества произнес Виктор, который помнил и ее первый день рождения. Пожелали здоровья Юля и Костя. Ирина всех поблагодарила и добавила:
— Тебе, Витя, особое спасибо. За память, за любовь и преданность. Ты помнишь первый день рождения Кирочки, а я помню, что твоему Игорьку на следующий день исполнилось четыре года. Я в роддоме тогда была, оттуда вас поздравила, а вы меня. Получается, что завтра ему девять. И хочешь не хочешь, а мы к вам идем. Скажи Насте: пусть не вздумает готовить. Мы все принесем сами. Скажешь только по секрету, чего Игорь хочет больше всего.
— Вот за это спасибо, — растрогался Виктор. — Я стеснялся вас позвать: столько у нас сейчас работы. Тогда ждем. У Игоря нет только личного самолета. И не надо, Ирина, пока. А Настя уже сейчас жарит-парит-печет. Ты уж ее не обижай, не приходи со своим харчем.
— Ладно, — сказал Ирина. — Игорьку купим планшет. Я уже присмотрела. Говорю, чтобы ты его не схватил. Ноутбук, помню, ты ему покупал.
— Купил три года назад, он мне уже говорит, что есть более современные модели. Я отвечаю, что моему уже больше шести лет, но он по-прежнему современный. Версии и обновления меняю — и все прекрасно. А планшета нет на самом деле. Не знаю, зачем он особенно нужен, но Игоряха будет в восторге.
Юля и Костя вернулись в гостиницу немного возбужденные, слегка опьяневшие. Он привел ее в номер. Выпили еще по чашке кофе. Он подействовал наоборот.
— Как хорошо, что передышка затягивается. — Юля почти засыпала. — Это она здорово придумала с детскими днями рождения. Как контраст и протест против смерти. Иначе не выдержали бы.
— Ты такая красивая сегодня.
Игорь целовал Юлю нежно, не страстно. Просто коснулся губами ее щеки, носа, уха. «Так ласкают любимых детей», — подумала она. Он ушел, а Юля провалилась в сон розового цвета с кружевами и оборками.
На следующий день Юля и Костя пришли в гости первыми. Они уже разделись, когда в дверь позвонила Ирина: у нее была какая-то срочная встреча в прокуратуре.
У Виктора была двухкомнатная квартира. В одной накрыли большой праздничный стол. Жена Настя носила из кухни подносы с трудоемкими блюдами настоящей, традиционной кухни. Холодец, винегрет, кулебяки, большие пироги с разной начинкой. Виктор расставлял бутылки. Тут же был широкий диван, который явно служил и супружеским ложем. Другая комната была и детской, и кабинетом для всех. На двух письменных столах стояли ноутбуки.
Игорь оказался довольно крупным, очень серьезным мальчиком. От поздравлений и прикосновений уже нетерпеливо уклонялся, подарок понравился очень, он даже покраснел.
— Познакомься с Костей, он тебе после ужина все покажет. Установит, что ты захочешь, — сказала Ирина.
Ужин прошел оживленно, весело, блюда исчезали. Хозяйка Настя, молчаливая и не очень общительная женщина, сдержанно принимала комплименты. Только Юля в самом начале ужина пожаловалась:
— Что же делать, не знаю. Все так вкусно, глаза еще не наелись, а сама уже переела.
— Отдохни, — ответила ей Настя. — Я вам и с собой положу.
После еды все расположились на диване, в креслах. Виктор нашел концерт по телевизору. Настя поставила на журнальный столик чашки с кофе и высокие стаканы с домашним компотом.
— Ну, пошли, что ли, — нетерпеливо потянул Костю за рукав Игорь.
— Минуточку, — сказала Ирина. — Костик, тут громкая музыка, выйди со мной в прихожую: не пойму, что у меня с мобильником, звонки домой не проходят.
Они вышли, а Юля, извинившись, сказала, что ей нужно руки помыть. Дело в том, что мобильник у Ирины работал. Они сидели за столом рядом, в кармане Ирины раздался тихий звонок. Ирина достала телефон и написала сообщение: «Я перезвоню, как смогу». У Юли стопроцентное зрение на грани дальнозоркости. Да и слух у нее отличный. Мама вообще хотела, чтобы она скрипачкой стала.
Ирина и Костя стояли за вешалкой, она ему что-то положила в ладонь. И прошептала:
— Уточни сразу, какой ноутбук его. Это «гадкий утенок». Через пять минут вытащишь.
Они вернулись в комнату первыми. Затем вошла Юля. Виктор подсел к ней, предложил налить коньяк в кофе. Затем стал рассказывать историю того самого задержания, когда он преступника запихнул в багажник. Расслабился, выпил лишнего: человек целый день за рулем. Костя встал и подмигнул Игорю: пошли.
Когда они вышли на улицу, там была сплошная темень, местами рассеиваемая слабыми фонарями. Виктор рвался сначала их отвезти, потом проводить пешком. Но жена не пустила: он был совершенно пьяным. Настя сунула в руку Косте большой пакет с едой. Ирина со стажерами в молчании дошли до ее дома, только тогда она произнесла:
— Идем ко мне. Мой комп в нашей защищенной системе. Кабинет со звукоизоляцией, дверь с кодовым входом. Никому не помешаем, даже если Нюша останется ночевать.
В сонной квартире они прошли в кабинет, который был точной копией ее рабочего.
— Располагайтесь, — сказала она. — Я загляну к Кирочке. Она иногда просыпается, когда я прихожу. Тогда надо попить дать и пару слов пошептать на ушко. Быстро засыпает.
Когда Ирина вышла, Юля требовательно посмотрела Косте в глаза:
— Что такое «гадкий утенок»?
— Откуда ты… Подслушала, что ли? Так я бы и сам сказал, просто пока не смог.
— Какая разница? Да. Я подслушиваю, подсматриваю. Чему нас вроде бы тут и учат. Так что это?
— Шпионская программа. На этой флешке, это типа вируса, который взламывает все пароли и входы, скачивает полностью содержимое нужного компа. В данном случае на этот. Который в нашей системе.
— Я так и подумала. Но зачем вам содержимое компа Виктора?!
— Значит, надо, — ответил Костя. — Сейчас все увидим. Если зря, он не узнает.
Вернулась Ирина, и они, изредка обмениваясь короткими фразами или просто взглядами, проработали до утра. Значит, надо… Да не то слово. Они сидели в теплом кабинете, в глубокой тишине, а Юле казалось, что они в окопе посреди минного поля, вокруг свистят пули и подползают враги в шлемах-масках с пистолетами. Еще одно потрясение, которое затмило все, что она испытывала до сих пор.
Их путеводителем по обильному и сложному содержимому компьютера добродушного дядечки-водителя, отличного семьянина, стала география его поиска за большой отрезок времени. Они путешествовали по разным сайтам, страницам соцсетей, чужим альбомам и даже по взломанным мейлам. Там было практически все о четырех последних жертвах убийства: их фото в разных местах и ситуациях, их переписка, даже выписки из разных баз о составе семьи, медицинские карты. Скромный, недалекий водитель явно тоже пользовался защищенной системой прокуратуры и скачал все не без помощи своей шпионской программы.
— То, что мы сейчас получили, — это лишь по последним преступлениям, — сказала Ирина. — И за те годы, в течение которых он работал в прокуратуре. А до этого он был водителем следователя районного отделения МВД. Я изучила тот его период. Похожие преступления, раскрытые и нет. И вы не поверите, но у меня есть прямой свидетель. Это Анатолий Нестеров, который сейчас отбывает срок за изнасилование и убийство девочки в особо жестокой форме. Ему дали двадцать три года. А преступление — один в один как последние. И тип жертвы тот же. Я была у него, изучила дело и его показания до запятой. Так вот он шесть лет тому назад, собирая в лесу грибы, наткнулся на окровавленную жертву, рядом с которой еще находился убийца. Более того, убийца снял с лица шлем-маску. Свидетеля, видимо, не заметил, тот за деревом спрятался. Нестеров побоялся задерживать вооруженного убийцу, конечно, но когда тот скрылся, позвонил в полицию. Группу привез наш Виктор. Я уже знаю, кто с ним был в сговоре. Конечно, эти люди не знали, кто на самом деле убийца. Но им нужна была раскрываемость, и полагаю, что Виктор это рвение простимулировал. Дело против свидетеля слепили по отработанной схеме: следы крови на его ботинках, подброшенное орудие убийства, мобильный телефон жертвы в его рюкзаке. Признания выбили, вытащили под пытками. Нестеров говорит, Виктор принимал в них активное участие. Суд прошел как по маслу. Но после него Виктор и перешел к нам. Рекомендации мне показались отличными, характеристики чудо, сам душа-человек. И не он первый понял, что для серийного маньяка нет более защищенного места, чем служба в правоохранительных органах. Юля, если тебя заинтересует именно эта тема для диссертации, могу дать обильный и яркий материал по уже разоблаченным следователям, оперативникам, инспекторам детских комнат полиции. У всех одна, но пламенная страсть. Всех покрывали соратники, часто исключительно для того, чтобы постоять за честь мундира.
Юля и Костя уже почти не дышали.
— Все, — сказала Ирина. — У вас час на сон. Потом выдвигается группа захвата, ордер на обыск и арест у них. Допускаю, что он будет сопротивляться. Вы подождете нас в прокуратуре. На месте будет слишком тяжело. Это приказ без обсуждения.
Юля и Костя вышли на улицу, на мгновение застыли под сереющим небом.
— Даже не знаю, что сказать, Юлька, — бессильно произнес Костя. — Я тоже не догадывался, что она так роет, поверь. Это понятно: мы могли бы выдать ему, он же с нас глаз не сводил, да и видел все, что есть в системе: кого ищем, куда едем… Ой, я забыл Ирине кое-что сказать, я вспомнил… Подожди здесь, а лучше иди потихоньку к гостинице, я догоню.
Юля стояла, ждала, как ей показалось, долго. Ей было холодно, она медленно пошла по направлению к гостинице. Костя все ее не догонял. Неужели он уговаривает Ирину, чтобы та взяла его на задержание без Юли? Это возможно. Юля решительно повернулась. Пошла к дому Сергеевой, поднялась по лестнице к квартире, дверь которой была не заперта. Она вошла и остановилась на пороге…
Ирина стояла в прихожей, она уже переоделась в голубой махровый халат. Она казалась такой маленькой, нежной и юной в руках Кости, под его губами, которые ласкали и целовали женщину против ее воли, но и без ее сопротивления. Железный, особый следователь только прошептала:
— Успокойся. Уйди. Мы не можем, мы ничего не можем. Я все понимала. Но мы с тобой все забудем. Это приказ.
— Я люблю тебя, — говорил Игорь. — Я даже не знал, что так можно обожать, боготворить и хотеть женщину. Ты одна такая на свете. Но я справлюсь. Только не увольняй меня, умоляю…
Они не заметили Юлю. Они бы и армию солдат в тот момент не заметили. Она вышла на улицу ватными ногами. А потом побежала в гостиницу, как будто за ней гналась стая волков. Закрыла дверь на ключ изнутри, повалилась на пол, кусала свои руки, чтобы болью заглушить вопль. Вот где горе, вот где отчаяние и безысходность. И это не смыть даже всей кровью земли, не завалить никаким количеством невинных жертв. Юля ни с чьими горестями не может сейчас сравнить свою беду, и ей совсем не стыдно за это. Она же не особый следователь.
Она услышала, как Костя тихонько поскребся в ее дверь. Ей даже не пришлось замереть, чтобы он не уловил ни одного шороха, движения. Она ведь и не была живой.
В восемь утра они были на рабочем месте. Вскоре вошла Ирина, а затем провели в допросную Виктора в наручниках. Ребята уже знали, что он сопротивлялся, ранил из пистолета одного оперативника, пытался бежать. Его жена Настя показала в гараже скрытый вход в тайное хранилище. Она давно его выследила. Там он хранил и трофеи серийного маньяка: предметы нижнего женского белья, детские браслеты и талисманы.
— Господи! — вырвалось у Кости. — Это зачем? Такой хитрый, прожженный преступник.
— Тупой и беспощадный вирус маньячества разъедает любые, самые осторожные и рациональные мозги. Для них это главное счастье, охота, искусство, жизнь. А этот столько лет чувствовал себя под надежной крышей, в том числе моей.
Когда Виктора уводили, его жена сказала ему:
— Вот и настал мой праздник. Надеюсь, тебя там убьют.
— Не надейся, — прорычал он. — Вернусь, обещаю.
Сергеева со стажерами вошли в допросную. Виктор сидел на стуле, широко расставив ноги. Какая невероятная метаморфоза. Такое знакомое лицо, добродушное, с постоянной улыбкой, с шутками, отскакивающими от зубов, превратилось в рожу, харю наглого, утвердившегося в своем высокомерии по отношению к обычным людям властителя чужих жизней. Он как будто напоил уверенность в собственном бессмертии кровью невинных жертв.
Ирина нажала кнопку записи:
— Двадцать пятое ноября, восемь часов тридцать три минуты утра. Доставлен Бирюков Виктор Александрович, задержанный по подозрению в совершении серии убийств с особой жестокостью. Присутствуют следователь по особо тяжким преступлениям Сергеева Ирина Антоновна, стажеры Константин Малахов и Юлия Самойлова. Запись отключаю. Подозреваемый отправляется в изолятор временного содержания.
Она подошла к Виктору очень близко и произнесла:
— Виктор, я могла бы предложить тебе сделку. Твое признание по всем эпизодам вменяемых тебе на данный момент преступлений, а также полный рассказ о том, чего мы еще не нашли. С фамилиями вольных или невольных соучастников. И обвинение просило бы тебе не пожизненное заключение, а, к примеру, лет двадцать пять. Но я не предложу тебе сделку. И буду настаивать на пожизненном. Все, чего ты не расскажешь сам, мы найдем без тебя, не сомневайся. И такой ублюдок, как ты, не должен больше приближаться к людям.
Виктор какое-то время презрительно смотрел на Ирину. А затем не сказал, а буквально выплюнул с ненавистью и ядом:
— Ты что о себе возомнила, мелкая ты сучка? Ты думаешь, у тебя связи — зашибись какие? Все твои связи — перепихнуться с кем-то на рабочем столе. Ты скоро узнаешь, что такое мои связи…
Договорить не получилось. Костя пролетел расстояние до стула Виктора в секунду. Свалил его на пол и занес кулак над лицом. Ирина бросилась его оттаскивать, потом позвала охрану.
— Уведите задержанного. Виктор, отвечу все же приятной любезностью на твои слова. Тот компромат, который ты держал на этот случай на одного генерала, двух полковников и майора — видео, фотки, скрытая камера, то да се, — все в моем компе со вчерашнего вечера. Они узнают об этом до того, как ты им маляву из тюрьмы пошлешь. Кинутся спасать тебя, как ты думаешь?
Следующие дни были бурными. Шквал звонков, опять газеты, операторы с камерами. Ирину рвали на части, их всех постоянно ждали и хватали на улице. И Сергеева наконец согласилась дать интервью, чтобы расставить точки над «¡». Очень четко обозначила круг доказанных и предполагаемых преступлений.
— Моя позиция, которая, уверена, станет общей позицией обвинения, — нет ни одного смягчающего обстоятельства. Мы имеем дело с жесточайшим, сознательным, лицемерным, коварным и изобретательным маньяком-убийцей. У нас еще море материалов, которые только предстоит проверить. И есть один, пока главный, свидетель, который видел подозреваемого буквально в момент убийства, даже без маски. С этим связана тема причастности ряда коллег, начальства. Людей, на которых маньяк собрал серьезный компромат для шантажа на всякий случай. На такой случай. Все теперь у нас, все проверяется. Очень надеюсь на то, что МВД проведет параллельное собственное расследование в отношении своих сотрудников. Следствие не может быть быстрым. Но я сегодня хочу поблагодарить от души своих главных помощников — юристов из Питера Константина Малахова и Юлию Самойлову. До сегодняшнего дня они были стажерами в моей группе. Но уже готов приказ о том, чтобы ввести их в штат следователей прокуратуры. Благодаря Юле Самойловой я в сумбуре наших первых поисков поняла, за кем именно следует идти. Но это наша тайна.
Юля и Костя смотрели эту передачу в отделе.
— О чем она говорит? Какая моя помощь? — с недоумением спросила Юля.
— Понятия не имею, — пожал плечами Костя.
Они дождались Ирину. Юля сразу у нее спросила, о чем шла речь.
— Я пару раз заметила, как он смотрел на тебя, — объяснила Ирина. — Ты же и есть его тип жертвы. Может, в далеком детстве одного паскудного, мстительного и жестокого сопляка обидела девочка с длинными каштановыми волосами и карими глазами. Но хватит на сегодня об этом. Завтра сходим в ресторан. Отметим ваше повышение и нашу победу. Сегодня нет сил ни на что. Отсыпайтесь. Можно прийти на работу в десять.
По дороге в гостиницу Костя забежал в закуток «На районе» за вином и бутербродами. Но в номере Юлии ни один из них не притронулся к еде.
— Ты скажешь мне, что не так? — спросил Костя. — Я же вижу. И это не связано с потрясением от ареста, разоблачения. Тут что-то другое.
— Другое, — подтвердила Юля. — Я не стану следователем в этой прокуратуре, скорее всего. Наверное, позвоню сегодня маме и папе, чтобы ждали. Только узнаю, летают ли отсюда в Питер самолеты. Не потащусь больше поездом. И дело не в том, что я теоретик, что я напугана и действительно потрясена. Просто я все видела и слышала тогда, Костик. Я вернулась за тобой в тот вечер. Вы стояли в прихожей и меня не заметили.
Таким бледным Юля Костю никогда не видела. Как будто мгновенно отхлынувшая кровь унесла все краски с лица. Но заговорил он почти спокойно:
— Неожиданно. Но даже хорошо, что ты все сама увидела и поняла. Я бы не сумел ни рассказать, ни объяснить. Это слишком больно, горячо, невероятно, безысходно. И, наверное, прекрасно в каком-то запредельном туманном смысле. Я ни от чего не отрекаюсь. Но ты мне по-прежнему нужна. Ты же понимаешь, что между мной и Ириной никогда ничего не будет.
— Я этого, разумеется, не понимаю. Более того, я точно знаю, что нет более лживых слов, чем «никогда» и «всегда». Это самая утонченная ложь — самим себе. Но дело не в этом. Дело в том, что для меня все состоялось. И я этого уже не смогла принять. Мне больно с тобой расставаться. Но быть рядом в миллионы раз больнее. Инстинкт самосохранения. Ты уж прости мне такой эгоизм.
— Подожди до утра. Не звони родителям. Вдруг… Даже не знаю. Вдруг меня не оттолкнут сегодня все, кто мне дорог.
Эта смешная человеческая вера в утро, которое якобы способно осветлить самую черную беду, унять самую острую боль. Но вдруг…
Он не мог есть уже третий день и очень умело прикидывался сытым. Получалось неплохо. Верный дружище Чарли активно помогал, проглатывая на лету сырники и котлеты, которые не лезли в горло. Если родители его поймают и поймут, что он уже несколько дней почти ничего не ест, будет худо. Начнется такая паника! Потом допросы. Отвечать он не станет, и тогда его потащат к детскому психологу.
Он уже представлял эту картину: мать, с бледным лицом и кое-как причесанная, сидит на краешке стула перед дверью в кабинет Элеоноры Эдуардовны. Держит его за руку, говорит что-то неприятным дребезжащим голосом.
Отец нервно шагает по коридору. Без конца смотрит на часы. Его эта ситуация бесит, выводит из равновесия. Он давно бы уже свалил из этого центра психологической поддержки. Отправился в свой офис, где все понятно и привычно. Где можно орать на подчиненных без боязни предстать перед детским психологом Элеонорой Эдуардовной. Которая, задавая милые неопасные вопросы, опасно вгрызается в твой мозг и роется там с целью все до слова подвергнуть анализу.
Это все уже было в его жизни.
После того как отец собрался уйти из семьи, с ним случился нервный приступ. И его пришлось наблюдать у детского психолога. А отцу пришлось остаться там, где он прожил целых десять лет, то есть дома. А матери пришлось смириться с тем, что где-то на стороне у отца есть другая женщина. И он ее, возможно, любит больше своей семьи. Больше своего сына. Пусть будет эта женщина. Где-то там. Он же возвращается к ним. Каждый вечер возвращается.
Все смирились. Все научились с этим как-то жить: с обидами, ревностью, нелюбовью. И со временем, а прошло уже почти два года, жизнь стала возвращаться в нормальное русло. Мать начала улыбаться. Отец все чаще в выходные оставался дома. Вечерами все реже задерживался. Ему купили собаку по настоятельной рекомендации Элеоноры Эдуардовны.
— Мальчику нужен друг, — сказала она в тот день, два года назад.
— У него полно друзей! — воскликнула мать, она не терпела животных в доме. — Он очень контактный мальчик. И в школе, и во дворе, и в секции. Нет необходимости заводить ему еще одного друга.
— Вы меня не поняли, — с мягкой улыбкой и стальным взглядом перебила мать Элеонора Эдуардовна. — Мальчику нужен один-единственный, самый верный друг. Который не предаст…
Слова о предательстве отрезвили его родичей. Они устыдились и купили ему Чарли — милого вислоухого кокер-спаниеля. Они так привязались друг к другу, что дела родителей вовсе перестали его волновать. Ну вообще! Пусть творят что хотят.
— Знаешь, еще неизвестно, какими мы будем взрослыми, — резонно заметила Светланка Липатова — самая красивая девчонка их класса. — Моя мать, к примеру, каждый год меняет мужей. Такое ощущение складывается, что они с подругами обмениваются ими по договоренности. Дурдом! Бабка говорит, что так раньше не было. Раньше это было стыдно. А сейчас с двенадцати лет с мальчиками целуются. И даже спят!
Она пыталась сделать страшные глаза, но выходило смешно и неубедительно.
— Так что твои родичи еще нормальные, — утешала его Светланка. — Они хотя бы договорились не превращать твою жизнь в кошмар. А моей мамаше пофиг! Ей все пофиг, понимаешь?
Он не понимал, но кивал, соглашаясь. С ней нельзя было спорить. Липатова была самой красивой девочкой в их классе. Лучше всех одевалась. Мать привозила ее в школу на дорогой машине и выглядела при этом как кинозвезда. Это тоже добавляло авторитета Светланке в глазах одноклассников.
Ее уважали. А некоторые даже побаивались, поскольку Липатова давно и успешно занималась восточными единоборствами. И даже показала ему несколько несложных приемов.
— Всегда может в жизни пригодиться, — уверяла Светланка. — Ты очень умный, Егор. Очень! Но сила ума не всегда побеждает…
— Егор! — истошно заорала откуда-то из глубин их огромной квартиры мать. — Ты доел? Мы через пять минут выходим. Иначе опоздаем!
Он поманил Чарли, подставил ему тарелку с кашей. Тот мгновенно вылизал тарелку досуха. Стряпню матери Чарли обожал. Егор поставил тарелку в раковину, вымыл руки.
— Я уже готов! — крикнул он в ответ. — Обуваюсь.
Он обул кроссовки, хотя физкультуры у них сегодня не было. Но для того, что он на сегодня запланировал, модные стильные туфли не подойдут. Только спортивная обувь. Он бы с радостью и вместо школьного костюма надел спортивку, но тогда мать прицепится. Еще и класске вздумает позвонить, чтобы узнать: на уроках он или нет. А на уроках его сегодня не будет точно. Поэтому вызывать подозрения нельзя.
— Давай, Чарли, не скучай тут без меня. — Присев на корточки, он потрепал собаку за уши. И шепнул: — Я скоро за тобой приду. Очень скоро.
Мать выпорхнула в прихожую невозможно нарядной.
— У тебя мероприятие? — покосился на нее Егор, усаживаясь в машину.
— С чего ты взял?
Она игриво рассмеялась и поправила локоны новой прически.
«Смеется, как дура, — неприязненно подумал Егор и погнал вдогонку первой мысли вторую: — Как влюбленная старая дура!»
О том, что у матери появился любовник, Егор узнал одним из первых. Может, он и оставался бы единственным носителем информации, если бы не Светланка, увязавшаяся однажды с ним на опасную прогулку.
— Я с тобой, — заявила она и вцепилась в рукав его тонкой рубашки.
Было это…
Было это перед самыми летними каникулами, точно. Именно тогда он заподозрил мать в интрижке и решил за ней проследить. Проследил, удостоверился. Пошел вторично за ней, решив снять все на видео, а тут Липатова увязалась. Ну и тоже все видела. Как мать встретилась с молодым мужиком в сквере. Как целовалась с ним при встрече. Как потом они пошли прогуляться, зашли в кафе и просидели там почти час.
Снимать репортаж он передумал. Если есть свидетели, интриги уже никакой. Потому что нет тайны.
Было это перед самыми летними каникулами. Сейчас конец сентября. Прошло целых три с лишним месяца, а роман матери, кажется, не теряет своей актуальности. Она продолжает активно изменять отцу и не очень прячется, что главное.
Интересно, что на этот счет сказала бы Элеонора Эдуардовна?
— Взрослые люди просто сумели договориться…
— Они приняли такое решение ради тебя, и это надо уважать, Егор…
— Они решили сохранить семью ради тебя, Егор, ты не вправе их осуждать…
Такую приблизительно хрень и выдала бы Элеонора Эдуардовна, задай он ей напрямую жесткий вопрос: как так?
У нее на все вопросы находились ответы. На все! Она с важным умным видом рассказывала ему и его родителям, как надо правильно, как необходимо разумно и что не подлежит обсуждению.
А Егору все это время хотелось рассмеяться ей в лицо и предложить разобраться в своих собственных проблемах.
Они же у нее были. И еще какие! Пока его родители сидели в коридоре и нервничали, он сидел в кабинете Элеоноры Эдуардовны и старательно изображал равнодушие, когда она выходила в смежную комнату ответить на срочный звонок.
Чему она могла учить его предков, если в своей жизни запуталась?! У нее же там был полный абзац! Ее кто-то обижал, бросал, презирал. Она кого-то умоляла дать ей время.
О! Он мог бы многое рассказать своим наивным родителям, решившим, что именно эта женщина призвана помочь спасти их семью.
То, что все зависело только от них, а не от Элеоноры Эдуардовны, как будто не приходило в их взрослые головы!
Егор, которому на тот момент было всего десять лет, смотрел на них и силился понять: когда, в какой день и час его родители свихнулись? Почему они слушают чужую тетку?
— Это модно сейчас, Егор, — просто ответила на его вопрос Светланка Липатова. — Если ты не идешь к психологу, значит, ты лузер. У тебя либо нет денег на психолога, либо не хватает мозгов, чтобы к нему отправиться. Во втором случае психолог уже не поможет. Нужен доктор посолиднее.
Удивительно, но Светланкины ответы на многие вопросы его устраивали гораздо больше. Они казались мудрее и правдивее. Не то что фальшь Элеоноры Эдуардовны.
В том, что она фальшивит, он убедился совсем недавно. И был поражен настолько, что готов был броситься на нее с кулаками. Хорошо, что не мог этого сделать, а то была бы беда.
Причин, которые его остановили, было две.
Первая — он подглядывал за ней. И бросься он на нее с кулаками, это вызвало бы вопросы.
Вторая — он прогуливал два последних русских. И бросься он на нее с кулаками, это вызвало бы вопросы посерьезнее.
— Кулаками тут не поможешь, Егор. — Светланка принялась рассматривать облака, когда он ей открыл свою тайну. — Тут как раз твой ум и пригодится. Подумай, что можно сделать. И это… Я с тобой!
Сегодня он ее с собой не брал. Сегодня по алгебре должна была быть контрольная. У Светланки были проблемы с училкой. Прогуляй Липатова контрольную, училка поднимет шум. И тогда всем бросится в глаза и его отсутствие.
Нельзя. Все должно было пройти незаметно — его исчезновение из школы, слежка за детским психологом. И еще кое за кем. А уж потом он шум поднимет!
Будьте уверены, Элеонора Эдуардовна!
Она была настолько безупречно красивой, что временами ее красота вызывала в нем ненависть. Нельзя быть такой безупречной! Нельзя быть настолько неуязвимой! А именно такой она ему и казалась.
Она жила очень правильно, с ее слов. Каждое ее действие было тщательно продуманным. Необдуманность, спонтанность поступков — это не про нее.
— Поэтому я и не попадаю в скверные истории, милый, — шептала она, нависая над ним и целуя его лицо. — Все всегда надо тщательно обдумывать. Все! Всегда!
— А варианты? — возражал он слабеющим с каждой минутой голосом.
— Варианты в том числе. И их тоже надо просчитывать. И только это убережет тебя от ошибок. Только это…
Вот когда она так говорила, он верил ей. И все казалось правильным и совершенным, как ее красота.
Их отношения казались правильными, потому что они были тайными и не причиняли никому вреда.
Их стремление избавиться от неугодных людей в клинике казалось единственно верным, потому что это избавление не несло в себе физического насилия. Интриги не преступны!
Их планы на будущее казались радужными и вполне выполнимыми, ведь они все подготовят. Всех подготовят без изъяна. Пострадавшие исключаются.
Сколько лет было их отношениям? Два, три года? Он уже со счета сбился. И точно не помнит, когда стал ее любовником, перестав быть просто исполнителем.
Да, он был исполнителем ее воли. Добровольно! Она не принуждала никогда, ни к чему. Он просто принял ее условия. Она предложила шутки ради. Он принял. И за эти годы неплохо обогатился. Съехал от матери в отдельную квартиру, долг за которую погасил в прошлом месяце. Поменял машину. Перестал посещать распродажи, одеваясь в модных бутиках.
— Разве этого мало? — воскликнула она недавно, когда он из-за чего-то закапризничал. — Феликс! Ты… Ты просто неблагодарный мальчик!
Вообще-то его звали Федором, Федей. Это она звала его Феликсом, считая его имя неподходящим ему. Он не спорил. Ему нравилось.
Ему вообще многое нравилось. И он — да, да — был ей очень благодарен. Они стали неплохой командой. Они проворачивали такие дела!..
И при этом совершенно не нарушали законы. Почти не нарушали.
— Если нас возьмут за наши прекрасные задницы, Феликс, то ничего, кроме административки, предъявить не смогут. Ничего! Мы ни у кого ничего не отобрали. Все, что нам отдают, отдают добровольно.
Тут поспорить тоже не представлялось никакой возможности. Деньги, которые они зарабатывали, клиенты им тащили сами.
Кому-то нужно было сохранение тайны. И они за это платили.
Кому-то нужна была услуга по выдворению второй половины из дома. И за это тоже платили.
Кто-то жаждал мести или просто хотел кого-то довести до дурдома. И тут платился щедрый гонорар.
Она была сильным психологом. Очень! У нее виртуозно выходило загонять людей в угол, а потом помогать им оттуда выбираться — за их же деньги.
По каждому клиенту составлялся план, тщательно продуманный, проверенный, отрепетированный. Каждый план стоил своих денег. Не было какого-то прайса. Был просто уровень, ниже которого они не могли опускаться. И все.
Все шло замечательно. До поры до времени. А потом — бац! И начались сбои.
— Это ты косячишь, Феликс! Твой промах! — грозила она ему пальцем и наказывала рублем. — Так нельзя! Это опасно!
Он понимал. Старался. Но снова допускал промахи.
— Я устал, — сообщил он ей вчера. — Я хочу выйти.
— Хочешь, но не можешь. — Она провела острым ногтем по его груди, добралась им до артерии на шее, больно надавила. — Ты выйдешь, Феликс, когда я скажу.
— Но я не могу больше! Не могу им всем врать! Я уже из доктора превращаюсь в какого-то брачного афериста!
— Ты никому не давал обещания жениться. Разве нет?
Это было правдой. Это никогда не входило в их планы.
— Но она влюбилась! Она потеряла от меня голову. И собралась об этом сказать своему мужу.
— Вот дура! — выпалила она и вскочила с кровати. — Какая же дура! Теперь я понимаю ее мужа, который…
— Который спал с тобой? — закончил Федор за нее.
— Допустим, спал со мной, и что?
Она вылезла из постели, потянулась, удовлетворенная улыбка не сходила с ее лица.
— А то! — Федор откинул одеяло. Свесил ноги на пол. — Ты моими руками хочешь отомстить ему! Не можешь простить, что он не ушел из семьи?
Она промолчала, медленно прохаживаясь по просторной спальне с самым настоящим, встроенным в угол, камином, эркером и балконом. Квартира его матери была чуть больше этой спальни. А та квартира, которую он себе позволил теперь, была даже меньше в размерах.
— Мы все за всё платим, Феликс, — проговорила она, останавливаясь у окна и обнимая себя — голую — за плечи. — За ошибки, за подлость, за счастье. Он заплатит за подлость. Я заплатила в свое время за счастье, которое он мне дарил. Я поверила ему. А он…
— А он просто решил остаться в семье, чтобы его ребенок не сошел с ума. В чем преступление?
Ее кожа матово светилась в свете сумерек. Застывшая фигура с заброшенными на плечи руками напомнила ему лишенное коры погибшее дерево. Федору вдруг сделалось страшно. Путь, который они выбрали, вел в никуда. Путь, который она выбрала для него.
— Эля, я ухожу. — Он потянулся за джинсами, которые валялись рядом с кроватью. — Прости, но дальше без меня.
— Ты меня бросаешь? — тихим несчастным голосом произнесла она.
Он думал минуту, не больше. И ответил утвердительно.
— Да. Так больше продолжаться не может. Я устал от той грязи, в которой ты купаешь людей моими руками.
— Это не так! Это неправда. Я помогаю им оттуда выбираться, милый. О чем ты?
Она повернулась, раскинула руки и пошла на него: голая, с растрепанными распущенными волосами. Даже в темноте он ощутил, каким безумством горят ее глаза. Как у ведьмы из старой детской сказки, которую он всегда боялся.
— Сначала ты им туда помогаешь попасть, — возразил он, ловко увернувшись от ее рук. — А потом помогаешь выбраться. Не бесплатно.
— С каких это пор тебя это перестало устраивать, Феликс? — Элеонора села на краешек кровати, приняв самую соблазнительную позу из всех, с которыми он был знаком. — Ты получаешь за это…
— Я понял, Эля! Но я ухожу. Я не могу больше. Устал. Всему есть предел. Предел моей душевной черствости иссяк. Все.
— И? Что ты намерен делать? — Ее голос стал слабым, почти детским. — Доделай хотя бы последнее дело. И…
— Нет. Я не могу так с ней. Она влюбилась, кажется, по-настоящему. Я не могу уничтожать ее. Она ни при чем! Ты пыталась наказать ее мужа, наставив ему рога не без моей помощи. А наказанной будет она. Кто за это тебе заплатит?! Где материальная выгода? Дурак я! Понял поздно, чего ты на самом деле добиваешься.
Она молчала недолго. Заговорила прежним мягким, вкрадчивым голосом, как обычно говорила с клиентами.
— Не стану спорить. Это было моим личным делом. Моей личной местью. Но ты за это получишь деньги, малыш. Я лично тебе заплачу. Прошу только: доведи все до конца.
— До какого конца, Эля?! Какого конца ты ждешь?!
— Я хочу, чтобы она его бросила.
Он отчетливо услышал, как скрипнули ее зубы. И опешил. Да она сама безумна!
— Серьезно? — Он сел рядом с ней на кровати, тронул за голое плечо. — Она должна его бросить и уйти к кому? Ко мне? Ты с ума сошла, Эля! Я же не могу быть с ней. Я ее не люблю. Когда я скажу ей об этом, это разобьет ей сердце.
— Плевать, — певуче отозвалась она. — Главное, это разобьет сердце ему! Кажется… Кажется, он снова увлекся ею — своей женой. Ему нравится, как она стала выглядеть, как смеяться. Он даже перестал в офисе торчать допоздна. И выходные старается проводить дома. Когда он узнает, что все прекрасные перемены в ней не ради него, а…
— А мальчик? Ты о нем подумала? Что будет с ним? — Федор отшатнулся, резкими движениями натягивая через голову тонкий джемпер. — Такой второй травмы он не переживет.
— Мальчик? — Она запрокинула голову и рассмеялась. — Напрасно ты о нем тревожишься, Феликс. С ним все будет нормально. Я наблюдала его, не кто-нибудь. И могу с уверенностью сказать: он очень сильный. Он выдержит и этот удар судьбы.
— Удар? Судьбы? Ты о чем вообще? Что еще ты задумала?
Подозрения страшными картинками промчались перед глазами. Что-то такое уже было в ее практике. Когда-то давно, до него. О чем-то шептались медсестры в ординаторской, когда он только-только устроился в их клинику. Какая-то девушка покончила с собой, не пережив предательства родителей или любимого. Или не пережила чего-то еще.
Что-то было…
Федор оделся и пошел в прихожую.
Все! В этой квартире он в последний раз. Никогда и ни за что он больше не соприкоснется с ее методами зарабатывать на доверчивых клиентах.
— Уходишь?
Она стояла перед ним в халате нежнейшего шелка, наброшенном на голое тело. Цвет халата был тем же, что цвет осенней листвы за окном. Казалось, она стоит в облаке из опавших листьев, ласкающем ее безупречную кожу. Но почему-то не казалась ему красивой, как прежде.
Опасной. Она стала для него опасной.
— Смотри не пожалей, Феликс. — Странная улыбка чуть тронула ее губы. — Меня нельзя бросать.
— Ты мне угрожаешь?! — вытаращился он. — И меня собралась шантажировать? Эля… Не хочу тебя разочаровывать, но у тебя ничего не выйдет. Все твои задания я фиксировал на диктофон.
— Сволочь… — прошипела она, совсем не выражая никаких чувств. Просто прошипела, как потревоженная змея.
— Может быть. Честно? — Он с кривой ухмылкой приложил руку к груди, на которой уже застегнул ветровку. — Не собирался ничего такого. Не хотел применять твоих методов. Я о шантаже.
— Я поняла, — медленно покивала Эля.
— Просто многое из твоих указаний не откладывалось в памяти. Слишком закручено. Слишком витиевато. Приходилось записывать, чтобы потом дома прослушать еще раз.
— Переспросил бы, — прищурилась она, пододвигаясь ближе.
— Ага! Чтобы выглядеть в твоих глазах тупым и бестолковым? Нет. Я уж лучше так: на диктофон. Видишь, пригодилось.
Он, кривляясь, отсалютовал ей и вышел за дверь. Никогда не верил ни во что такое, а тут перекрестился. Вышел из ее подъезда на улицу и трижды глубоко вдохнул.
Воздух был теплым и влажным, каким всегда бывает в конце сентября. Сладковатый запах прелой листвы смешался с полынной горечью хризантем, растущих в клумбе у подъезда. Все это накрыло дымкой затухающего костра и показалось таким удушающе нежным, что он счастливо рассмеялся.
Он свободен! Он больше никогда не станет «помогать» людям, сначала затащив их в беду. Это не его методы.
Он свободен!
— Юрий Иванович, вы будете присутствовать на совещании, назначенном на пятнадцать ноль-ноль?
Он смотрел на свою секретаршу и не видел ее. Слышал, да. Потому что ему нравилось, как она разговаривала. Как по учебнику. Он потому ее и нанял. Она очень правильно и четко разговаривала. Не мямлила. Смущаясь, не комкала окончания. Она была молодцом. Даже когда его душу рвало на части и он пил, орал, матерился и швырял в подчиненных чем ни попадя, она говорила четко и правильно.
Он слышал ее, но не видел. Он никого уже три года не видел. Правильнее, старался не замечать. Все окружающие его люди превратились в серую человеческую массу. Зачем ему их рассматривать? Что они для него? Любимый человек перестал существовать, страшно уйдя из жизни. А эти — другие — ему зачем?
— Я не буду присутствовать на совещании, Валентина, — ответил он после паузы. — Мой зам проведет его. Подготовьте все необходимые бумаги.
— Хорошо.
Она пошла к двери, но вдруг остановилась, повернулась и уставилась на него, как на незнакомца.
Что за новости! Ему пришлось напрягать зрение, сосредотачиваться, чтобы понять: у нее к нему остались какие-то еще вопросы. И эти вопросы вряд ли касаются дел его фирмы. Эти дела всегда оставляли Валентину бесстрастной. Сейчас на ней буквально не было лица.
Он едва не рассмеялся. Лиц не было уже три года ни на ком, с кем он общался. Серые пятна с дырками для глаз и рта.
Нет, Валентину он иногда удостаивал рассматриванием. Понимал, что она утонченная и привлекательная. Что ее фигуре и грации могла бы позавидовать любая балерина. Но это случалось лишь иногда.
И теперь.
Ее высокие скулы были бледны, будто она вымазала их мелом. А неяркая помада на губах в контрасте с бледным лицом казалась неоновой. И еще ему показалось, что ее тонкие изящные пальцы, вцепившиеся в папку с документами, подрагивают.
— Валя, что?
Он поморщился, стараясь выглядеть раздраженным, хотя это было неправдой. Он был заинтересован.
— Юрий Иванович, я могу вам задать вопрос? — четким, но очень тихим голосом спросила она. — Личного характера.
— Задавай, — позволил он, хотя никому не позволял говорить о личном в офисе.
Уже три года не позволял.
— Куда вы собираетесь поехать сегодня в пятнадцать ноль-ноль?
— На встречу. — Он поискал глазами портрет любимого лица на стеллаже, уставился на него, уточнил: — На личную встречу.
— Я это поняла. — Валентина сделала еще один робкий шажок в его сторону. — А зачем вам при личной встрече пистолет, Юрий Иванович?
Он мысленно ахнул. Вдохнул глубоко, выдохнул. Спросил, недобро сощурив глаза:
— Подслушивала?
— Нет. Это вышло случайно. — Она упрямо мотнула головой. Шевельнула пересохшими от волнения губами. — Я входила с документами, когда вы разговаривали и доставали пистолет. И мне пришлось выйти. Вы меня не заметили.
И он ей поверил. Она никогда не врала, эта милая Валечка, изъясняющаяся очень правильным русским языком.
— Хорошо. Я понял. Можешь быть свободна. — Он кивком указал ей на дверь.
— Нет, не могу! — Она пыталась повысить голос, но вдруг всхлипнула. — Вам не надо туда ходить, Юрий Иванович.
— Это что такое, Валентина?! — Вот у него повысить голос вышло. Он поднялся с кресла. — Какое право ты…
— Юрий Иванович, это ведь она звонила, она?!
Девушка прижала папку с документами к груди. Глаза ее наполнились слезами.
Да что, в самом деле, такое! Он пошел на нее тяжело, угрожающе пригнув голову, как гризли. Подошел, глянул неприязненно.
— В чем дело? — спросил, внимательно рассматривая ее бледное лицо. — Ты что это себе позволяешь?
— Я знаю, что вам звонила Элеонора Эдуардовна, — срывающимся на шепот голосом проговорила Валентина, глядя в пол. — Я соединяла вас.
— И?
— Она была психологом вашей дочери. Я это помню. И… И не смогла помочь ей.
— Она ни при чем! — взорвался он, разрубив воздух между ними крепко сжатым кулаком. — Это кто-то еще! Какой-то мерзавец, который довел мою бедную девочку! И…
— Это неправда. Это не может быть правдой. У вашей дочери не было молодого человека. У нее была депрессия, а молодого человека не было, — быстро-быстро, непривычно проглатывая окончания, залепетала Валентина. — Элеонора Эдуардовна просто не смогла ей помочь. Она оказалась не тем доктором, который был нужен вашей дочери, Юрий Иванович!
Ее энтузиазм увял на последних словах, наткнувшись на такую боль и ненависть в его глазах, что у нее перехватило дыхание.
— Вон, — прохрипел он и выкинул руку в направлении двери. — Вон пошла!
— Юрий Иванович, — пискнула она маленькой мышкой. Две крупные слезы скользнули по меловым щекам.
— Ты здесь больше не работаешь, — скрипнул он зубами и вырвал у нее из рук папку с документами. И тут же заорал так, что ему самому уши заложило: — Пошла вон!
Она попятилась, трясущейся рукой нашарила ручку двери, распахнула ее, задела каблуком за порог и почти вывалилась из кабинета.
Первым его порывом было помочь ей. Остановился.
Плевать! Ему сейчас на все должно было плевать. Он наконец-то узнал имя человека, который виновен в гибели его единственной дочери, который довел ее до критической точки. До того, что она шагнула из окна.
Элеонора долго молчала. И наконец призналась во вчерашнем телефонном разговоре. И он намерен эту сволочь наказать. И сделает это уже сегодня. В пятнадцать ноль-ноль, как изволила выразиться Валентина.
Остаток времени до этой критической отметки он провел в работе. Это помогло отвлечься и не скрипеть зубами от ненависти. Помогло не думать, как он посмотрит в глаза этому скоту. Как он станет смотреть ему в глаза, наставив пистолет ему в рожу.
Он старался об этом не думать, работая. Старался не думать, выходя из кабинета. Привычно глянул на место секретаря и удивился, увидев на месте Валентины девчонку из отдела по управлению кадрами. Тут же вспомнил, что уволил Валю. Вздохнул. И тут же прогнал сожаление. Плевать! Он сам сюда больше тоже не вернется. Все распоряжения он оставил у нотариуса. Пока станет отбывать срок, его бизнесом будет заниматься его младший брат. Для того это станет полной неожиданностью, а что делать! Больше Юрий никому довериться не мог.
Он медленно катил машину вдоль набережной. Искал место для стоянки. До сквера, где должна была состояться встреча, он пройдет пешком. Хороший сквер, малолюдный. Много густого кустарника. Листья еще до конца не облетели, отсвечивают золотом под солнцем.
Там и закончится жизнь мерзавца Феликса. Или как там его зовут на самом деле — Федор?
Удивительно, но он почти не нервничал. Спрятал пистолет под ремнем со спины. Запер машину. Одернул кожаную куртку и пошел к скверу. Дойти оставалось метров пять, когда она позвонила.
— Юрий, ты уже там? — голос Элеоноры был полон печали.
— Почти.
— Даже не знаю, хорошо это или плохо. — Она вздохнула.
— Это хорошо, Эля. Очень хорошо. Много лучше, чем орать каждую ночь в подушку, считая свою дочь неотмщенной.
Он остановился у низкой бетонной изгороди. Глянул вперед. Тротуарная дорожка была почти пуста. Только подросток какой-то играл с собакой. Юрий посмотрел на часы. До назначенного времени оставалось десять минут.
— Как я его узнаю?
— Он высокий, стройный. Черноволосый. Красивый. Чем-то похож на тебя. Ты же знаешь, избранники дочерей всегда похожи на их отцов. Ты узнаешь его из тысячи, поверь.
Элеонора отключилась. Юрий убрал телефон в карман и медленно пошел по дорожке.
Красивый…
Себя Юрий красивым никогда не считал. Таким его считали лишь две женщины. Его дочь. И Элеонора. Дочь — понятно. А что нашла в нем красавица Элеонора, он так и не понял.
Она влюбилась в него, с ее слов, с первой минуты, как увидела. А увидела она его в больничном коридоре. Он сидел там с дочерью, ожидая очереди к детскому психологу. Классная руководительница посоветовала, сочтя, что его дочь плохо сходится со сверстниками.
— Кризис подросткового возраста. Трудно вам одному с ней, — играла глазами класска, вызвав в очередной раз его в школу. — Вы постоянно на работе. Ей одиноко. Психолог не повредит, поверьте. Так будет лучше.
Поначалу — да, все как-то стало налаживаться. Дочь перестала вечно хмуриться и молчать. Даже стала брать уроки вокала. Он стал больше времени проводить с ней. Работа — дом, дом — работа.
Элеонору он бросил. А когда она начала нервничать и настаивать на встречах и даже пару раз устроила ему истерики, прямо сказал, что с ее стороны неэтично заводить отношения с пациентами.
— Ты не пациент! — выпалила она со злостью. — Ты отец!
— Именно.
— Я надеялась, что между нами может что-то получиться, и мы…
— Никогда и ничего! Чего ты вообще выдумала? — оборвал он ее на полуслове. — Да, и спасибо тебе за дочь.
А через месяц дочери не стало. И только потом он узнал от Элеоноры, что проблемы не были решены. Что вся душевная благодать была дочкой разыграна только для него. Чтобы отвести подозрения. Чтобы он ослабил контроль.
Было проведено тщательное расследование. Но оно ничего не дало. Последний звонок был сделан дочкой своему психологу — Элеоноре Эдуардовне. Он продлился всего две минуты. И, со слов Эли, ничего не предвещало беды. Дочь была бодра и весела. Рассказывала о каком-то молодом человеке, с которым у нее начались отношения. Все было замечательно, со слов Эли.
А потом его девочка встала на подоконник и шагнула вниз.
Все дело было в этом самом молодом человеке. Это поняли все. Но никаких следов его существования не было обнаружено. Никем! И вот теперь, спустя несколько лет, Эля звонит и утверждает, что нашла его. Нашла подтверждение их роману. Он очень взрослый, поэтому тщательно скрывал отношения с несовершеннолетней девочкой.
— Он растлитель и убийца, Юра! Ему даже в тюрьме места нет, — в запальчивости обронила она во вчерашнем разговоре. И тут же опомнилась. — Прости… Я не это хотела сказать…
Но он услышал. И с ней согласился. Мысленно. И сейчас он совершит правосудие, которое избавит его от душевных мук. От угрызений совести, что его дочь так и осталась неотмщенной.
Он медленно шел по тротуарной дорожке, внимательно посматривая по сторонам. Прошел мимо мальчишки. Тот сидел на корточках перед своим ушастым псом и что-то нашептывал ему. Мило.
Слева скамейка. На ней никого. Впереди фонарный столб и возле него…
Это он! Точно он! Высокий, черноволосый, красивый. Его дочь не могла не увлечься таким красавчиком. С таким взглядом!
Парень смотрел дерзко, открыто. Он явно радовался жизни. Ждал кого-то. Он просто не подозревал, что его на эту встречу заманили.
— Федор? — спросил Юрий, останавливаясь метрах в трех от красавчика. — Это вы?
— Я Федор. А в чем, собственно, дело?
Кажется, он был озадачен. Он ждал кого-то другого. Эля молодец. Все мастерски устроила.
— Вы помните мою дочь?
Его пальцы онемели, он принялся их разминать. Не хватало еще промахнуться, а то и вовсе на курок не нажать.
— Вашу дочь? А кто ваша дочь?
— Ее звали Мария. Мария Устинова. Помните? — Его рот наполнился горечью, в глазах потемнело. — Вы принялись совращать ее и довели до самоубийства!
— Вы сумасшедший?! — ахнул Федор, отступая. — Я в жизни никогда никого не совращал. И я не знаю никакой Марии Устиновой. Спросите у нее сами!
— Не могу. Она покончила с собой из-за вас. Вы довели ее до самоубийства.
— Вы идиот?! — ахнул Федор, прикрывая рот ладонью и сгибаясь так, словно у него внезапно заболел живот. — Я никогда, никого…
Юрий сосчитал до трех. Изумление парня было искренним. Но Эля предупреждала, что тот великий артист. Никто и не ждал от него чистосердечного признания. Именно здесь, в сквере. Каяться эта сволочь станет там, наверху.
Он медленно начал заводить руку себе за спину, чтобы выхватить пистолет. Но не успел. Ткнувшись мордой ему в ноги, пес с громким лаем бросился на него. Он хватал его за штанины, трепал. Пытался укусить за нос кожаного ботинка.
— Отойди! Фу! Отойди! — закричал на него Юрий, растерявшись.
Мысль, что он попросту может расстрелять пса, даже не пришла ему в голову. Он попытался пнуть его, но лишь разозлил сильнее. Оскалившийся пес начал подпрыгивать, пытаясь схватить его за руку. Юрий задрал руки вверх и сразу почувствовал, что пистолет выскользнул из-под ремня.
Этого еще не хватало! Он резко обернулся, чтобы поднять его с земли, и замер.
Пистолетное дуло смотрело ему прямо в лоб.
Мальчишка! Это он вытащил пистолет. И целился теперь в него. И выражение лица у него было такое…
«Он выстрелит, — понял Юрий. — Если дернусь, он выстрелит!»
— Руки вверх! За голову! — скомандовал он ломким подростковым голоском. И коротко глянул на Федора. — И вы тоже! Встать рядом!
Они послушно встали плечом к плечу с заведенными за голову руками. Маленький засранец оглядел их внимательно и снова скомандовал:
— Медленным шагом идете к скамейке. Усаживаетесь рядом. Руки не опускать!
Они послушались. Сели. Юрий почувствовал, что Федора трясет. А он на удивление был спокоен. Даже стало покойно как-то на душе. Ему не пришлось выпачкать свои руки кровью этого мерзавца.
— Пацан, давай поговорим, — произнес он и подмигнул мальчишке. — Вышло недоразумение. Ты сейчас отдашь мне пушку. И мы разбегаемся. Идет?
— Нет. Не идет. Мы все закончим здесь и сейчас! — проговорил тот и вдруг громко крикнул: — Липатова, ты здесь?
Рыжие кусты напротив скамейки зашатались, густая поросль разверзлась. И к скамейке вышла очень юная, очень красивая девочка. С камерой в руках, которую она нацелила на Федора и Юрия.
— Сейчас в присутствии свидетелей будет произведена запись признательных показаний гражданина Устинова и гражданина Сомова. На каждый вопрос вы должны будете отвечать честно и откровенно. За каждую ложь Егор будет отстреливать вам по пальцу. Егор, как?
Они стремительно переглянулись.
— Нормально. — Он хихикнул, совсем как маленький мальчишка. — По пальцу так по пальцу! Итак. Вопрос первый: сознаетесь ли вы в том, что на эту встречу вас заставила прийти детский психолог Элеонора Эдуардовна?
Недолго думая они оба кивнули. Потом раздалось нестройное «да».
— Вопрос второй: сознаетесь ли вы в том, что когда-то были с ней любовниками, а жениться отказались?
На этот раз они думали чуть дольше.
— Я не обещал ей жениться, — недоуменно вытаращился Юрий. Пистолетное дуло поднялось выше его груди. Он заторопился. — Но я спал с ней. А потом бросил.
— Как вы с ней познакомились? Вы лечили у нее свою дочь?
— Да. — Он стиснул зубы.
Желание встать и надавать по морде наглому засранцу росло с каждой минутой.
— Вы бросили ее, и она убила вашу дочь, — вставила девочка с горечью. — Она отомстила вам. Она всем всегда мстит.
У Юрия онемело место, где прежде колотилось сердце. О чем они вообще?!
Мальчишка сместил пистолет на Федора.
— Вы спали с моей матерью зачем? Она велела?
— Да, — ответил тот очень быстро, быстрее, чем мальчишка успел договорить.
— Почему? Она же не нужна вам. — Это снова вставила девочка, которая снимала все на видео.
— Эля велела. В ее голове возник план, когда твой отец отказался уйти к ней. План, как его сломать морально.
— Что за план? — наморщил лоб мальчик.
— Он остался в семье, а семьи потом не стало.
Федор опустил голову. Страшнее, чем смотреть на пистолет, ему было смотреть на мальчика. У того глаза плавали в слезах. И столько недетской боли в них было.
— Я не собирался, — выдавил Федор через силу. — Твоя мама — замечательный человек. Но я не люблю ее. И я отказался этим заниматься. Сказал, что я выхожу из игры. И с отношениями с Элей покончено.
— Поэтому вы здесь, — дрогнувшим голосом выдавил мальчишка. — Она все ловко придумала — наш умный детский психолог. Одним выстрелом она лишала жизни сразу всех! Вас бы убили. Моя мама умерла бы от горя. Отец был бы раздавлен и спился бы со временем. Меня — в детдом. Этот дядя сел бы в тюрьму. Одним выстрелом она убила всех. Вы… Вы все — взрослые! Почему вы такие слепые?! Почему вы такие глупые?!
Пистолет улетел в кусты после этих слов. Мальчишка съежился, оседая на тротуарную дорожку. И как заревет! Красивая девочка, закончив запись и спрятав камеру в маленький рюкзачок, уселась рядом с ним и принялась его уговаривать. Она уже была мудрой — эта малышка, выбирая и нашептывая какие-то нужные умные слова. Мальчишка даже заулыбался через минуту.
Она вытерла ему лицо своим носовым платком. Встала и помогла ему подняться. Он подозвал своего пса и, повернувшись, медленно побрел прочь. Худенькая шейка, узкие плечи, штанины болтаются на тощих ногах. У Устинова даже сердце замерло от неожиданной жалости к нему.
— Мы уходим! — Девочка по фамилии Липатова сунула руки в карманы тесных джинсиков. Качнулась на каблуках коротких ботиночек. — Но у нас есть запись. Учтите, Егора и пистолета на ней не видно. Зато ваше признание есть. И теперь вы не соскочите и вместе с нами пойдете в суд. Адвокат моей мамы с вами сегодня свяжется.
— В суд?! — выдохнул Федор. — Да за что в суд?! Нет такой статьи, по которой нас можно осудить! Запись эта — полная ерунда. Нас нельзя по ней судить.
— Вас — нет, — улыбнулся красивый ребенок улыбкой взрослой женщины. — Ее — да. И если ее не посадят, то лицензию отберут сто пудов! Эта гадина не должна вползать в души. Никогда больше ни к кому!
Она повернулась, чтобы уйти, но вдруг передумала. Повернулась с хмурым личиком.
— Вы хотя бы спасибо сказали мне и Егорке. За то, что сберегли вас, дураков!
Они ушли. И стало так тихо, что было слышно, как с мягким шелестом осыпаются побитые осенью листья. Со стоянки послышался визг тормозов. И через минуту на дорожке ярким парусом заметался плащ Валентины. Она бежала его спасать. Дуреха!
— Спасибо, — вдруг проговорил Федор. — Спасибо, что не убили меня.
— Ребятам спасибо скажи. — Он вздохнул, зажмуриваясь. — Ты знал ее — мою дочь?
— Нет. Все это было до того, как я пришел работать в клинику. Я не был с ней знаком. Но сплетни слышал.
— Тогда извини, — проговорил он вяло.
Проглотил острый комок, застрявший в горле, запрокинул голову. Небо было пронзительно ясным. Бездонно голубым. Верхушки деревьев заливало солнечным светом. Покой и умиротворение. Вот что он сейчас чувствовал. Умиротворение и покой.
И еще легкое беспокойство. Ощущение какой-то недоделанности, недосказанности.
— Как будешь разруливать с его матерью? — толкнул он Федора локтем.
— Скажу правду. Лжи довольно. Она славная женщина. И не заслуживает того, что она с ней сделала. И я… — Федор болезненно сморщился. Слез со скамейки, кивнул в сторону Валентины. — Кажется, это к вам. Да, и про пистолет не забудьте. Он в кустах.
Он медленно пошел в ту же сторону, куда ушли подростки. Валентина наконец добежала. Остановилась в метре от скамейки. Плащ повис вокруг ее тела безвольными складками.
— Я в порядке, — коротко глянул он на нее, она кивнула. Он добавил: — И все в порядке.
Она снова кивнула, глубоко задышав. Он встал, нырнул в кусты, нашел в сухой траве пистолет, сунул его во внутренний карман куртки от греха подальше. Подхватил Валю под руку и повел к стоянке.
Там было три машины. Его, Валентины и Федора. Тот все еще топтался у своей, не уехал.
— Завтра не опаздывай на работу, — подтолкнул он девушку к ее машине. — Совещание на десять собери.
— Хорошо. — Она без лишних вопросов уселась за руль. Опустила стекло. — Юрий Иванович, сегодня совещание не состоялось.
— Почему?
— Без вас никак. Не смогли. — Она поискала слова, не нашлось особенных, сказала просто: — И я не смогу. Без вас. Никак. Никогда.
Валя уехала, не добавив больше ничего. А ему вдруг захотелось, чтобы было много слов. Гораздо больше, чем те, что она выпалила. Чтобы она говорила и говорила с ним, не останавливаясь. Обо всем. Даже о всякой ерунде. И он будет отвечать ей. И много говорить о себе, о ней, о них.
Покой, и умиротворение, и надежда — вот что ожило в его умершей душе под дулом пистолета.
Чудеса-а-а!
— Простите, — окликнул его Федор.
Юрий обернулся.
— Как считаете, эта девочка… Она не лукавила? Про адвоката? Они всерьез решили дать этому всему ход? — Он смешно повел руками вокруг себя, будто лапал невидимую воздушную подушку.
— А почему нет? — Юрий залез в машину, махнул ему рукой, крикнул: — До встречи!
— До встречи? — Брови Федора сошлись у переносицы. — А мы с вами… Мы что, еще встретимся?
— Непременно. — Он снял машину с ручного тормоза, продвинул ее сантиметров на сорок.
— Но зачем? — театрально воздел руки к небу Федор. — Разве мы все не выяснили? Зачем нам еще с вами встречаться? И где, простите?
— Прощаю, — усмехнулся Юрий, махнув ему на прощание. — А встретимся в суде!..
Федор Тютчев. Осенний вечер
Конец сентября, а как жарко! Или нет, скорее тепло. Не изнуряющая жара, а нежное тепло, безветрие, горьковатый запах сухой травы и далекого дыма — дачники жгут картофельную ботву и всякий мусор, готовясь к зиме; а еще пахнет рекой, палыми листьями и грибами. До того приятно, что хочется сидеть на скамейке вечно, а то и прилечь и зажмуриться, а солнце будет гладить, гладить по лицу, шептать что-то…
Солнце гладит нежно и шепчет, голос негромкий, монотонный, слегка занудный и, главное, без передышки: бу-бу-бу! Неужели солнце? Монах открыл глаза. Оказалось, он не один. Рядом с ним на скамейке женщина — уселась рядом, а он и не заметил, задремал. Она рассказывает что-то, всплескивает сухими ручками с красными ногтями, качает укоризненно головой, удивляется и как будто жалуется. Маленькая, похожая на куклу: синее платье в белый цветочек, у ворота старорежимная брошка с блестящими камешками, белая соломенная шляпка с фиалками, остроносые туфли с пряжками. Из-под шляпки — седые локоны. Веки синие, губы розовые, накрашены слегка неровно. Увидев, что Монах открыл глаза, она сказала виновато:
— Вы спите, спите! Извините, не хотела вас будить, это я про себя, мысли вслух. Когда выговоришься, сразу легче, все расставлено по полочкам, все сразу ясно. Привычка такая. Да и не с кем поговорить, уже десять лет одна — как умер Саша. Это мой муж. Приходит время, и вы становитесь единственным своим собеседником, молодой человек. — Она помолчала. — А погода — просто загляденье! — переключилась женщина. — Не припомню такой осени. Летняя жара! Правда, уже желтые листья… — Она вздохнула. — Просто невероятно! Как в одной старой песне… «скоро осень, за окнами август». Только сейчас сентябрь, а не август. Может, зимы и вовсе не будет, полгода осень и полгода лето, а между ними короткая весна. Субтропики наступят. Заметили, лет пятьдесят назад абрикосы и арбузы у нас не вызревали, а теперь на любом огороде и в любом саду? Хотя вы еще молоды, вас тогда еще и на свете не было. Вы, должно быть, священник из нашего храма? Смотрю, много молодых. Часто сижу здесь, вижу. Отсюда Спас виден. Не хотела тревожить вас, отдыхайте.
Монах не стал спорить и рассказывать, что он не служитель культа, а просто из себя крупный, а борода — потому что путешественник. Вся жизнь в странствиях, бриться негде, вот и привык с бородой. Так привык, что вряд ли уже помнит, каково оно без бороды, да и не узнает себя безбородого, поди. Хотя, похоже, странствия в его жизни закончились. Около года назад Монах попал под машину, в итоге сломанная нога и костыль. Ну не совсем костыль, а трость скорее. Или даже не трость, а палка — трость звучит как-то игриво, тоже мне, денди лондонский. Красивая, солидная палка, с серебряной головой собаки, подарок друга-журналиста, Леши Добродеева из «Вечерней лошади», он же Лео Глюк. А кто такой Монах, возможно, спросит читатель. Монахов Олег Христофорович, доктор физико-математических наук, философ и психолог, просим любить и жаловать. Похож на батюшку, старушки часто путают и крестятся. Как было упомянуто выше, путешественник. Хобби такое. Глоубтроттер. Шагальщик по шарику. Было, было… да сплыло. Эх!
Некоторое время они сидели молча. Было жарко и очень тихо. Старый парк был пуст; сверкала на солнце река, попискивала в ветках какая-то пичуга, и едва слышно доносился городской гомон. Их было двое на весь парк. Монах — громадный, внушительный, в любимой голубой джинсовой рубашке, широченных белых штанах и в китайских тапочках с вышитыми на носках желтыми драконами; с бородой, с длинными буйными патлами, стянутыми аптечной резинкой. И старушка в синем платье в белый горошек. Монах присмотрелся: кружевной воротничок, брошка с блестящими камешками у ворота, на шляпке фиалки, седые локоны — не старушка, а дама. Дама в известном возрасте. Навскидку, лет семьдесят-восемьдесят. И пряжки на туфлях, и сумочка с золотой застежкой. Э-э-э… ридикюль называется. Надо же, всплыло из глубин памяти!
— Все забывать стала, — сказала дама. — Доктор Василий Петрович выписал таблетки для памяти, но я забываю принять.
— Как вас зовут? — спросил Монах.
— Клара Филипповна.
— Очень приятно. Меня зовут Олег Монахов. Жалуемся на память, Клара Филипповна? У меня тоже случаются провалы, не беда. Как и у всякого мыслящего человека с кругозором. Попьете таблеток, а еще лучше травки, есть такие, вот, например…
— Василий Петрович, наш доктор, сказал, травки уже не помогут. Болезнь такая, когда человек все забывает.
— Склероз?
Она покачала головой:
— Нет, не склероз. Еще другая есть, когда забываешь буквально все, перестаешь узнавать людей и… — Она запнулась.
— Альцгеймер?
Она вскрикнула и замахала руками:
— Нет, слава богу! Что-то другое, но тоже серьезное. Но лично мне кажется, я все помню. — Она пожала плечами. — Но вот сны беспокоят… даже не знаю. Никогда ничего не снилось, а тут вдруг как посыпалось. Например, две недели назад просыпаюсь ночью, а рядом со мной лежит неизвестный человек. Саша умер десять лет назад, я живу одна, никого больше нет, а тут вдруг какой-то человек!
Она смотрела на Монаха выгоревшими голубыми глазами, словно спрашивала: «Ты мне веришь?»
— Неизвестный человек? Мужчина или женщина? — заинтересовался Монах.
Дама отвела взгляд, задумалась. Сказала после паузы:
— Знаете, я как-то даже не подумала… Понятия не имею, темно было. Волосы торчат, лицо белое, не шевелится… Со двора свет фонаря падает, но очень слабый, я гардины на ночь задергиваю. Я как закричу и вон из спальни! Звоню Василию Петровичу — он наверху живет, — разбудила, он ничего понять не может, а я кричу: доктор, пожалуйста, спуститесь, у меня воры в доме! Потом уже подумала: если вор, то почему же он улегся в кровать? Чувствую, сердце выскакивает, жду, что он выбежит из спальни и бросится. Забилась в гостиной за диван, прислушиваюсь, дышать боюсь. Тут звонок! Доктор! Прибежал через пять минут, в халате и тапочках, в руках саквояжик — он всегда с ним ходит, — где, спрашивает, воры? В спальне, говорю. Сидите тут, говорит, я сам. Я ему вслед: осторожнее, может, он вооружен! Возвращается, говорит, померещилось вам, Клара Филипповна, никого там нет. Дурной сон. Как нет? Как же нет, если я видела… как вот вас! Пошли мы вместе еще раз. Люстра горит, я еще и торшер включила — иллюминация! Доктор под кровать заглянул — никого! Заглянул за гардину — тоже никого. Говорит, завтра я вам таблеточки принесу, а пока валокординчику или липовый чаек с медом и спать до утра без всяких сновидений. Много телевизор смотрите, говорит, битвы экстрасенсов, детективы. Смотрите ведь? Детективы, говорю, смотрю, да, люблю, а экстрасенсам ни на грош не верю. Я материалистка. А вы музыку слушайте и гуляйте побольше, сказал и ушел. А я опять пошла в спальню, всю до уголочка проверила, думаю, что ж я, совсем головой тронулась? Вот тут же он лежал…
— Он? — уточнил Монах.
Клара Филипповна задумалась.
— Пожалуй, он, — сказала после паузы. — Или все-таки она. Пока вы не спросили, я даже не подумала. Я редко хожу в церковь, ну там на Пасху свечку за Сашу поставить — соседка говорит, надо, — а теперь задумалась: может быть, согрешила невольно, обидела кого-нибудь… и это вроде кары. Всякие мысли… Как вы думаете? Сходила в Спас, свечку поставила за упокой, может, это мой Саша приходил. Хотя не похож, у Саши волос не было, он облысел после пятидесяти, я еще смеялась, что он как шар в кегельбане… мы однажды ходили. Да и не верю я в эти вещи…
— Это был сон, Клара Филипповна, — внушительно пророкотал Монах. — Прав ваш доктор. Больше ничего интересного не снилось?
— Бог миловал, — дама улыбнулась. — А вот в окно заглядывали…
— В окно? Кто?
— Я его не рассмотрела, дело ночью было. Увидела только, как зубы скалил и головой качал.
— А на каком этаже вы живете?
— На втором, в том-то и дело. Может, тот самый, который в кровати лежал?
Она смотрела на него бесхитростно своими бледно-голубыми глазами, а Монах впервые в жизни затруднился с ответом и подумал: ну вот, все стало на свои места. Детективы, сны и глюки. И в пришельцев, должно быть, верит. Плюс одиночество. А главное — возраст, господа. Возраст. Слабость, давление, бессмысленность существования, опять же сериалы, непонятная жизнь вокруг, очень среднего качества продукты… как-то так.
— В кровати никого не было, Клара Филипповна. Возможно, сон. Да и за окном… — Он пропустил бороду через пятерню и спросил: — У вас есть подруги?
— Подруги? — Она, кажется, удивилась. — Есть. Леночка Яхно, историю у нас в школе читала. Я учительница химии, тридцать лет в школе проработала. Мы иногда ходим в кафе, вспоминаем коллег, учеников, кто кем стал. Тот депутат, тот бизнесмен, а тот уехал. А некоторых уже нет. Хорошие ребята были. Знаете, время так быстро летит… — Она вздохнула. — Мы с Леночкой пьем кофе и гуляем в парке. Не часто, правда. У Леночки муж болеет, она боится оставлять его одного. Я понимаю, возраст… Вот вы, наверное, думаете, совсем спятила старуха! Да я и сама себе не верю… Но ведь я его видела совершенно отчетливо!
— А хобби у вас есть, Клара Филипповна?
— Хобби?
— Ну там вышивать бисером, клеить журавликов, рисовать? За птичками наблюдать. У нас в городе есть всякие кружки, даже компьютерные, для… — Монах хотел сказать «для пожилых», но постеснялся. — Для разного возраста. Не думали?
Она покачала головой и сказала:
— Я к рукоделию не способна. Бабушка когда-то называла меня лентяйкой, говорила, трудно в жизни будет. Я много читаю, у нас большая библиотека. Перечитываю классику. Правда, зрение уже не то. У меня есть кошка Эмма, старенькая уже, вредная стала…
— Кошка — это хорошо. Хотите кофе? — вдруг спросил Монах. — Или пива? Тут рядом есть киоск.
— Пива? — изумилась Клара Филипповна. — А вам можно?
— В смысле? — не понял Монах.
— Ну… вы же служитель культа…
— А! Можно. Клара Филипповна, я не служитель культа, я математик, ваш коллега.
— Так вы не священник? — удивилась старая дама.
— Нет, это только имидж, причем ненамеренный. — Он поднялся, опираясь на палку. — Так как насчет кофе или пива, согласны?
— Даже не знаю, Олег… Кофе мне нельзя, давление.
— Значит, пивко. Пошли. — Он протянул ей руку. Она, поколебавшись, протянула свою…
— А что у вас с ногой? — спросила Клара Филипповна, когда они уселись за столик в углу и Монах заказал по пол-литра светлого.
— Авария. Дешево отделался, как убеждает мой друг Леша Добродеев…
— Журналист? — ахнула Клара Филипповна. — Из «Вечерней лошади»?
— Он самый. Читаете?
— Конечно! Про убийства, про пещеры с монахами, про путешествия. Мы с Леночкой очень его любим.
Монах кивнул, с трудом удержавшись от саркастического замечания насчет того, что все дамы в известном возрасте обожают Лешу Добродеева, верят его беспардонному вранью и даже пишут ему письма. Как философ и психолог он понимал, что человеку, а особенно дамам, нужен кумир, светоч и предмет для обожания, и Леша идеально подходит на эту роль.
Тут им принесли пиво. Монах с удовольствием приник к кружке. Клара Филипповна неуверенно отпила и обтерла губы носовым платочком.
Монах допил, выдохнул с удовольствием и спросил:
— Как, Клара Филипповна?
— Мой Саша любил пиво. Покупал себе светлое, а мне бархатное, темное. У нас дача была у реки, соседи заглядывали на огонек, кто с чем, и разговаривали под пиво. Давно это было. И дачи уже давно нет…
— Может, вам темное принести?
— Ну что вы! — Клара Филипповна замахала руками. — Это тоже хорошее. Я понемножку, а то захмелею. Спасибо, Олег, я сама никогда бы не заказала, да и вообще не пошла бы сюда. Позвоню Леночке, расскажу, что пила пиво в парке с молодым человеком! — Она рассмеялась, и Монах подумал, что она уже слегка на рауше — много ли ей нужно! — То-то она удивится!
— А я, пожалуй, добавлю, — решил Монах, помахав официантке.
— А где вы работаете, Олег? В школе?
— Когда-то работал в институте, а сейчас у нас с другом небольшая фабрика травяных настоек и чаев. «Зеленый лист», не слышали?
— Так вы бизнесмен? — воскликнула Клара Филипповна. — Ой, как интересно! Про фабрику не слышала, к сожалению. А где можно купить ваш чай?
— Бизнесмен — громко сказано. У нас магазинчик при фабрике, там всего много. Еще полки в некоторых супермаркетах. Я с удовольствием презентую вам наши лучшие образцы, — пообещал Монах. — Чай с шиповником и мятой, мой любимый.
— Правда? Спасибо! С удовольствием приму. Угощу Леночку.
Они болтали о всякой ерунде — Монах рассказывал байки о жизни и необыкновенных приключениях журналиста Леши Добродеева и обещал познакомить их. Не забыл и про свои путешествия, которые, к сожалению, прекратились, потому что на него наехал какой-то козел с купленными правами…
Они понравились друг другу. Клара Филипповна раскраснелась, заговорила оживленно и громко, охотно смеялась; она допила пиво и вовсе захмелела.
Монах, чувствуя себя ответственным, повел даму домой через парк, придерживая под локоть и чувствуя ее невесомость. Приноравливал свой шаг к ее мелким шажкам. Вокруг было тихо, пусто, умиротворенно, как в храме…
Она проживала в старом доме с кариатидами, на втором этаже. Монах подумал, что муж Саша, видимо, занимал важный пост, простым смертным такие дома не по зубам. У подъезда стоял белый «Лексус», капот был поднят, из-под него торчал чей-то зад, обтянутый джинсами. Они подошли. Мужчина, вынырнув из-под капота, смотрел, как они подходят. Был это солидный господин лет пятидесяти, и имелась на нем какая-то особая печать, выдававшая медицинского работника. То ли серьезность, то ли пытливый взгляд, то ли аккуратные ногти и ухоженные руки — все это бросилось в глаза Монаху. Он не ошибся, это оказался сосед Клары Филипповны, доктор Василий Петрович.
Она представила их друг другу. Доктор окинул внимательным взглядом внушительную фигуру Монаха, перевел взгляд на Клару Филипповну. Она радостно улыбалась, шляпка сползла набок, локоны слегка развились, и на щечках рдел румянец.
— Вон мои окна. — Клара Филипповна задрала голову и показала рукой. — Заходите, Олег, я вас чаем угощу. Правда, у меня обыкновенный. Зато есть ванильные сухарики. Квартира шестнадцать.
— В другой раз, Клара Филипповна, сейчас вам нужно отдохнуть. А через пару дней забегу, принесу чай.
Они наблюдали, как Клара Филипповна набирает код. Монах придержал тяжелую дверь, и она, помахав ручкой, исчезла в темном подъезде.
Мужчины посмотрели друг на друга. Доктор сказал:
— Клара Филипповна — моя старинная знакомая и пациентка, мы все здесь как одна семья. Квартир немного, живем тут давно, все на виду…
Он не закончил фразу, но Монах понял, что он хотел сказать: «А вы кто? Что вам нужно? Мы тут чужаков не любим».
— Василий Петрович, я позволил себе проводить Клару Филипповну домой по ее просьбе. Поверьте, я хоть и чужак, но не злодей. — Монах, улыбаясь, смотрел на бдительного доктора. Включил обаяние — такой большой, надежный, с бородой, в китайских тапочках.
— Вы, случайно, не риелтор? А то у нас тут все время шляются желающие хапнуть квартирку в центре. Золотые горы сулят.
— Нет, я не риелтор. Дом у вас действительно красивый. Клара Филипповна отзывается о вас очень хорошо: «Всегда, говорит, Василий Петрович поможет, померит давление, выпишет лекарство». Как я понял, она живет одна? Не считая кошки Эммы…
— Кошка Эмма скончалась полгода назад, — сказал доктор после паузы. — От старости. Так что нет никакой кошки. Она вам, должно быть, и про человека в спальне рассказала, и про того, что заглядывал в окно, и всякие другие истории…
Они посмотрели на окна Клары Филипповны.
— Вы хотите сказать… — начал Монах.
— Клара Филипповна — милейшая женщина. Но есть проблемы. Ее мать не узнавала людей, не могла найти дорогу домой и последние десять лет своей жизни провела в лечебнице. Мне покойный Александр Ильич рассказывал, ее муж. Чудес не бывает, уважаемый. Галлюцинации, пугающие звуки, ночные страхи — это вам не пустяки. Пока я здесь, делаю что могу. Но мы с женой через пару недель уезжаем, меня пригласили на работу в Хорватию, предложили должность директора клиники. И мне не все равно, что с ней тогда будет. Сейчас пытаюсь найти опытную медсестру для присмотра. Самое паршивое, что эта штука быстро прогрессирует.
— Что с ней?
Доктор пожал плечами.
— Не хочу говорить, не уверен. Надо бы понаблюдать, сделать тесты. Я предлагал, но она ни в какую. Все, говорит, в порядке, это просто сон. Неделю назад забыла выключить газ, чайник распаялся. Хорошо, соседка зашла проведать. А то было — рукав халата загорелся…
Они помолчали. Монах стал прощаться. Он шел к арке, а доктор смотрел ему вслед — Монах чувствовал у себя между лопаток его взгляд.
— …Я познакомился в парке с женщиной, — сообщил Монах своему другу Добродееву, забежавшему вечером на огонек и принесшему пива.
— С женщиной? В парке?
— С женщиной, в парке. Она твоя горячая поклонница, между прочим. Очень, говорит, замечательный журналист. Я обещал вас познакомить.
— Красивая?
— Для ее возраста ничего.
— Для ее возраста? А сколько ей?
— Не то семьдесят, не то восемьдесят.
— Сколько?! Восемьдесят? — Добродеев поперхнулся пивом.
— Лео, что за манера повторять! Да, она немолода, но вполне в форме. Только видит ночные кошмары и забывает выключить газ.
— С головой проблемы? Я тоже забываю выключить газ.
Монах пожал плечами:
— Похоже на то. Рассказала, что у нее есть кошка Эмма, а доктор говорит, что она умерла полгода назад.
— Какой доктор?
— Я проводил ее домой… на всякий случай. Мы выпили пива, и она слегка… — Монах пощелкал пальцами, — поплыла. Во дворе встретили доктора, который заподозрил меня в том, что я хочу отжать у нее квартиру. Она живет в доме с атлантами, на площади.
— Знаю! Исторический центр, дому почти сто пятьдесят лет. Помню, как-то…
— Лео, если ты о привидениях в подвале, то не надо, я в них не верю.
— Ну и зря! Давно предлагаю отвести тебя в Антониевы пещеры пообщаться с привидением. Ты же волхв, неужели не интересно? В волхвов ты веришь, а в привидения нет. Где логика?
— Волхв — из плоти и крови, это философ и психолог, постигший человеческую природу, а привидений не бывает. Ты меня уже достал своими привидениями! Клара Филипповна тоже видит в кровати и за окном посторонних мужчин…
— В смысле?
— В самом прямом. Просыпается она как-то ночью, а рядом на подушке голова, причем с волосами, а покойный супруг был лысый.
— При чем здесь покойный супруг?
— Как оказалось, ни при чем. Говорю же, он был лысый.
— А что дальше? — спросил озадаченный Добродеев.
— Она позвонила доктору — он у них в доме за «Скорую помощь», — тот прибежал, а голова пропала. А потом кто-то заглядывал в окно и скалился.
— На каком этаже она живет?
— На втором.
— Как это на втором? Твоя подруга что, ку-ку? С диагнозом? И кошки нет?
С минуту они смотрели друг на друга. Монах сказал:
— Знаешь, Лео, у нее никого нет. Одна только подружка Леночка, тоже учительница в прошлом…
— Она учительница?
— Да, химии. В школе работала. Наверное, это страшно, Лео. Одиночество, возраст… А теперь еще и голова подводит. Доктор сказал, ищет приличную женщину для пригляда…
— А я тебе давно говорю: надо жениться, заводить детей, хватит валяться на диване! А то когда-нибудь увидишь мужика в кровати.
Монах фыркнул. Некоторое время они молча пили пиво.
— А нельзя ее в лечебницу? — наконец спросил Леша.
Монах пожал плечами:
— С какого перепугу? Ну видит мужика в постели или за окном, и что? Или кошку… У каждого свои бзики, Лео. Безобидная старая дама, любит смотреть детективы, никого не трогает. Твои статьи читает, что тоже сказывается… — Монах постучал себя пальцем по лбу. — За что ее?
— А вдруг сиганет с балкона? Захочет птичку достать? Или, ты думаешь, доктор присмотрит?
Монах снова пожал плечами и ответил не сразу:
— Доктор через пару недель уезжает за границу. Думаю, навсегда. Обещал найти сиделку.
— А кому достанется ее квартира? — спросил вдруг Добродеев.
— Если она сиганет за птичкой? Государству, должно быть. А может, есть наследники.
— Надо узнать кто.
— Лео, о чем ты? Хочется поиграть в детектива?
— А то ты не знаешь, как изводят стариков, чтобы захапать квартиру? — закричал Добродеев. — Не читал? Не смотрел по ящику?
— Твои репортажи? Лео, не смеши меня, ты же их сам и выдумываешь. Мне ее жалко, я обещал принести чай из шиповника и мяты. Там соседи знаешь какие бдительные? А доктор прямо цербер, никто ее в обиду не даст. Можем навестить вдвоем, она будет рада. Не против?
— Можно, — сказал Добродеев. — Заодно спросим про наследников. Чует мое сердце, что-то здесь нечисто.
— А с привидением монаха чисто?
— Монах из пещер беден как церковная мышь, а здесь квартира в элитном районе.
Возразить было нечего, и Монах кивнул, соглашаясь…
…Спустя пару дней Монах с красивой фирменной торбой в цветочек с надписью «Зеленый лист» отправился в гости к Кларе Филипповне. Он подошел к подъезду, у которого стояли две пожилые женщины с хозяйственными сумками — одна низенькая и толстая, в коралловых бусах и с кудряшками, другая — высокая и тощая, в белых джинсах и тунике до колен, стриженная под мальчика, — и поздоровался. Обе вразнобой ответили и уставились настороженно.
— Я к Кларе Филипповне! — Монах улыбнулся, огладил бороду и включил обаяние. — Принес заказ. — Он потряс сумкой.
— К Кларе? Какой заказ? — спросила тощая в белых джинсах.
— Травяные и фруктовые чаи от «Зеленого листа», благотворно влияют на нервную систему. Очень рекомендую. Спишь как младенец.
Женщины переглянулись.
— Она что, вам тоже рассказала? — спросила низенькая в бусах.
— Рассказала? — переспросил Монах нарочито удивленно, мысленно поздравляя себя с прекрасным началом допроса.
Они снова переглянулись.
— Ну как же… — сказала низенькая. — Про привидения!
— Она видела мужчину у себя в кровати, — поддержала тощая. — И еще один стучал в окно! — Она многозначительно кивнула на окна Клары Филипповны. — А у нее, между прочим, второй этаж.
— Говорит, каждую ночь кто-то ходит по квартире, — добавила низенькая. — И музыка страшная!
— Страшная? — спросил Монах. — Это какая же?
— Как на похоронах! Траурный марш.
— А еще говорит, видела машину под окнами — бандюки грабили магазин! Взламывали дверь как раз. Она хотела позвонить в полицию, потом смотрит, а там никого. Привиделось ей. Беда прямо. — Низенькая покачала головой.
— Доктор Василий Петрович говорит, надо бы проверить в больнице, анализы всякие, но Клара ни в какую. Она хорошая женщина, мой сын у нее учился. Старость не радость, как говорят. Голова уже не та, и здоровье барахлит. Особенно в последнее время…
— Слава богу, Василий Петрович как раз над ней живет, все слышит, всегда прибежит, если что. Не поверите, дом старый, а слышимость, как будто все рядом. Слава богу, люди у нас спокойные, никаких скандалов и драк.
— А еще, — вмешалась тощая, — недавно чуть дом не спалила! Не дай бог! И ключи два раза теряла за последний месяц.
— Мы делаем что можем, стараемся помочь, купить продукты, но она отказывается, говорит, спасибо, могу сама, не нужно. Мы тут спокон веков живем, все как одна семья. Зина из пятой считает, что надо поговорить с ней, пусть проверится и пройдет курс лечения. Можно в частной клинике, где врачи получше, деньги у нее есть. Василий Петрович подскажет, пока не уехал.
— А куда он уезжает? — разумеется, тут же спросил Монах.
— За границу, Светочке нужно море и солнце. Она почти не выходит, позвоночник больной после аварии…
Они сердечно распрощались, и Монах шагнул в прохладу подъезда.
Он позвонил в квартиру номер шестнадцать и приятно улыбнулся, глядя в глазок, уверенный, что его оттуда разглядывают, но за дверью было тихо. Монах приложил ухо и ничего не услышал. Он позвонил еще раз — с тем же результатом. Постояв на лестничной площадке, Монах решительно поднялся на третий этаж и позвонил в квартиру доктора Василия Петровича. Он услышал легкий шелест за дверью и громко сказал:
— Извините, ради бога, я вашей соседке снизу, Кларе Филипповне, принес заказ, а ее нет. Можно оставить у вас? Это травяные чаи, помогают восстановить память и сон.
Он замер в ожидании. За дверью тоже молчали. Ему казалось, он слышит чье-то дыхание.
— Пожалуйста! — повторил Монах. — Я обещал доставить, а завтра уезжаю на несколько дней, неудобно получится.
Он снял темные очки и заулыбался так широко, что заныли скулы. Запустил сумасшедший шарм, как любит говорить Леша Добродеев. Он так и рекомендует его новым знакомым, типа с юмором: волхв с сумасшедшим шармом.
Загремели звонки; дверь приоткрылась на длину цепочки, и он увидел тонкую женщину со светлыми волосами, в белом свитере и слаксах.
— Спасибо! Вы меня очень выручили. Вот, возьмите! — Он протянул в проем торбу. — И еще одно: пить нужно по строгой схеме. Я думал рассказать лично, но, к сожалению, мы не встретились. Нуда ладно, Василий Петрович разберется.
— Вы знаете мужа? — настороженно спросила женщина.
— Знаю! Познакомились пару дней назад. Кларе Филипповне это должно помочь, чтобы больше никаких посторонних мужчин в спальне. — Он добродушно рассмеялся.
Женщина кивнула и сняла цепочку. Она стояла перед ним, опираясь на костыль. Жена доктора окинула его взглядом, задержалась на палке с собачьей головой. Монах пожал плечами и улыбнулся, словно говоря: «мы с тобой одной крови». Он все еще протягивал ей торбу. Она наконец взяла и заглянула внутрь. Подняла на него взгляд и сказала:
— Проходите! Запишете свою схему.
Он пошел вслед за ней. Она шла неровно, опираясь на костыль; привела его в гостиную, пригласила сесть, махнув рукой на кожаный диван с десятком разнокалиберных ковровых подушек. Монах сел, вытащил из кармана шариковую ручку и попросил листок бумаги. Она вышла из комнаты, и он осмотрелся. Красивая светлая мебель, рыжее пианино, на полу неяркий тканный вручную непальский коврик. Монах видел такие во время своих путешествий. Пара картин: копия рериховских синих гор и цветущий сад. Светло, солнечно, сквознячок шевелит легкую сетчатую гардину. И женщина приятная.
Она вернулась с листком бумаги, протянула его Монаху и опустилась в кресло, поставив рядом костыль. Монах подумал, что его палка должна вызывать доверие, они как члены одного клуба. Он принялся писать, хмуря брови и сочиняя на ходу, бормоча про себя что-то вроде: «так, это два раза, утром и днем, можно добавить мед, должно быть горячим, это на ночь…»
— Вот так, — наконец сказал он, откладывая листок с инструкциями. — Весьма обязан за помощь. Между прочим, у нас есть травяные сборы с Алтая, снимают мускульные напряжения и даже боль.
— У вас? — с нажимом спросила женщина, внимательно его рассматривая.
— У нас. Я представляю предприятие «Зеленый лист», мы производим чаи, сборы, бальзамы. В интернете есть подробная информация. Я оставлю вам рекламную листовку. Кстати, меня зовут Олег Монахов, генеральный директор и совладелец.
— Светлана, — сказала женщина. — Очень приятно.
Они смотрели друг на дружку, и Монах понимал, что нужно прощаться, но медлил. Она интересовала его все больше. Тонкая, со светлыми волосами и каким-то неуверенным выражением лица, как у человека, который испытывает боль или тревогу. Монах смотрел ей в глаза, оглаживал бороду — держал паузу.
— А вы давно знаете Клару Филипповну? — спросил она, и Монах почувствовал облегчение.
— Мы недавно познакомились в парке, разговорились, а потом пошли пить пиво.
— Пиво? — изумилась женщина. — Клара Филипповна пила с вами пиво?
— Пила. Причем с удовольствием. После всех страхов ей нужно было расслабиться.
— Она вам все рассказала?
Монах кивнул и улыбнулся снисходительно, давая понять, как относится к историям Клары Филипповны.
— Мы очень за нее беспокоимся, муж все время ее навещает, успокаивает. Приносит лекарство. Бежит по первому зову, даже ночью. Я ему давно говорю: ей нельзя одной дома, нужно в больницу. Она чуть пожар не учинила и ничего не помнит. Эти все ее россказни… — Она махнула рукой.
— Это, наконец, опасно, — поддакнул Монах.
— А я о чем! — воскликнула женщина. — Ну ничего, Вася уже договорился в Синевке, там лечебница, где их держат. Вопрос всего двух-трех дней.
— А вы ее хорошо знаете?
— Совсем не знаю! — вырвалось у нее. — В смысле, очень мало. Я все время дома… — Она кивнула на костыль.
— Это результат аварии?
— Да. С тех пор… вот. Мы скоро уедем отсюда. Вася уверен, что у моря мне станет легче. Море, солнце, покой, наконец…
— Море — это хорошо. А еще наши чаи. — он улыбнулся, давая понять, что шутит. — Я когда-то практиковал как экстрасенс, было дело…
— Вы? — недоверчиво воскликнула женщина. — Я им не верю!
— И совершенно напрасно. Целители исцеляют не только руками, но и словом. У меня хорошая аура, я могу по биению пульса, например, предсказать развитие недуга. Даже линии ладони могут сказать многое. Легче всего оттолкнуть то, что не знаешь, шарлатанство, мол, дуреж народа. Аристотель, например, верил в магию руки и хиромантию, в античном мире она играла важную роль. Сейчас вспомню, что он говорил, минуточку… — Монах закрыл глаза и вцепился пальцами в бороду. Прошла минута, другая… Вдруг он открыл глаза, уставился на женщину и медленно и размеренно, словно читал и переводил одновременно невидимый текст, произнес: — Внутренняя часть кисти руки называется ладонью, она рассечена мелкими и крупными линиями. У долгожителя одна или две линии пересекают ладонь поперек, у недолгожителя ладонь пересекают две короткие линии. — Он засмеялся добродушно и сказал обычным тоном: — Ну еще всякие нюансы. А хотите эксперимент?
— Какой? — она удивилась.
— Дайте руку! Правую!
Женщина вспыхнула, помедлила и протянула ему руку. Монах взял ее в свои большие теплые ладони и, нахмурившись, стал всматриваться. Она затаила дыхание.
— У вас хорошая линия жизни, но были потрясения, какое-то время назад… лет десять примерно?
Она кивнула и облизала губы.
— Вы до сих пор не пришли в себя, боитесь чего-то, вам снятся сны, которых вы не помните, остается только чувство тревоги и страха…
Она смотрела на него завороженно.
— Вас раздражают чужие люди, к вам перестали ходить… вы стесняетесь своего состояния? Напрасно, люди, как правило, сочувствуют, их неприязнь часто лишь в нашем воображении. Почему вы их боитесь? Вы же их боитесь, правда?
Монах с многозначительным видом нес всякую ерунду, прекрасно зная, как воздействовать на «точки» восприятия, долбя одно и то же каждый раз другими словами, внушая и заставляя верить, что ему открыто нечто сокровенное в сознании реципиента, о чем тот сам не подозревает. Ему хотелось познакомиться с ней поближе и вызвать доверие. Зачем? Он затруднился бы с ответом — возможно, из-за желания понравиться и произвести впечатление. Леша Добродеев действует именно из таких побуждений. Он видел ее реакцию, то, как она слушала, подавшись к нему… не слушала, а внимала, приоткрыв рот, боясь упустить хоть слово… Соскучилась по людям, понял он, живет как в тюрьме, и ей хочется немного перца и маленького чуда. Недолго думая он брякнул без всякой задней мысли, скользя в русле уже сказанного, стремясь разговорить ее:
— Особенно вам докучает Клара Филипповна, правда? Вас нервируют ее звонки по ночам, попытки нанести визит, назойливые вопросы… Когда она была у вас в последний раз?
Женщина пожала плечами и снова облизала губы.
— Мы никого не принимаем, муж так всем и сказал. Вы не подумайте, мы живем здесь больше двадцати лет, они хорошие люди, все время передают мне что-то, то шоколадку, то фрукты, но мне в последнее время хуже, я пью очень много сильных препаратов, почти все время сплю. Вася не хочет, чтобы меня беспокоили…
— Понимаю. Клара Филипповна благодарна вашему мужу и старается помочь. Я мало ее знаю, но она, может быть… — Он запнулся, с улыбкой глядя на женщину.
— Она настырная! Так и лезет! Вася ей прямо сказал: нельзя, а она каждый день по полчаса звонит в дверь, кричит, что принесла печенье. Раньше приходила, сидела по три часа, несла что попало. Вася до сих пор вспоминает. Точно что-то с головой… и все эти видения, кошмары! Вася ее жалеет, и все соседи тоже, но боятся, что она что-нибудь с собой сделает или пожар устроит.
Наступила пауза. Монах все еще держал ее руку в своей. Оба вздрогнули, когда раздался звук открываемой двери. Женщина выдернула у Монаха руку и воскликнула:
— Вася пришел! Васенька, мы в гостиной!
Монах услышал стремительные шаги, и доктор Василий Петрович появился на пороге, уставившись на них. Монах привстал и поздоровался. Доктор сдержанно ответил. Женщина виновато сказала:
— Васенька, тут принесли чай для Клары, а ее нет дома. Его нужно пить по схеме, он все записал. — Она так смутилась, что даже не назвала Монаха по имени, словно демонстрируя дистанцию между ними.
— Клара Филипповна только что вернулась домой, — сказал доктор.
Монах понял, что пора прощаться, и поднялся…
…Следующие пару часов он просидел у гостеприимной Клары Филипповны, рассказывая о том, как нужно правильно заварить целебные чаи, когда пить, с чем смешивать, что добавлять. Старая дама угощала его ванильным печеньем по семейному рецепту, и они живо обсуждали международную обстановку и современную школу, а также последние детективные сериалы — тут говорила больше Клара Филипповна. Потом Монах зацепил соседей, сказал, что познакомился с женой доктора, Светланой, очень милой и симпатичной женщиной.
— Бедняжка почти не ходит, — сказала Клара Филипповна, покачав головой. — И никого не хочет видеть. Я несколько раз приходила, а она не открыла. Я, конечно, понимаю, молодая красивая женщина почти не встает… По-моему, ей делается все хуже и хуже, она в депрессии, а ведь какая была веселая…
Монах спросил, с чего она взяла, что хуже.
— Ну как же: раньше она все время ходила, тут слышимость страшная. Костылем стук-стук, а сейчас почти все время тихо. А какая была красотка! Такая прекрасная пара! Мира из девятой квартиры сказала, они скоро уезжают, Светочке нужно море и южное солнце. Мы все в ужасе, как мы без нашего Василия Петровича!
— Клара Филипповна, покажите, где лежал незнакомый мужик? — предложил Монах. — Признаюсь вам, я ведь немного экстрасенс… Ничего общего с телешарлатанами, я сам материалист, как и вы, просто иногда чувствую… что-то. Можно?
Старая дама с готовностью поднялась с дивана:
— Конечно! Пойдемте, Олег!
Они вошли в спальню с громадной кроватью темного дерева, таким же комодом и парой длинных скамеек, обитых атласом в тон покрывалу — темно-желтому в синие и красные розы.
— Муж из Китая шелк привез, — сказала Клара Филипповна, — а я сшила. Не сама, конечно. Вот на этой подушке его голова была, ближе к окну… тут две подушки, я сплю на одной, другая для равновесия.
— Как он выглядел? Большой, маленький?
— Ну как… Голова большая, темные волосы… Накрыт одеялом на полголовы. Я и присматриваться не стала! Как закричу — и вон из спальни! Позвонила доктору… Я же рассказывала.
Монах подошел к кровати со стороны окна, протянул руку над подушкой.
— Подушка та самая? — спросил он.
— Да. Я только выстирала ее в машинке. Ничего?
— Ничего.
Он закрыл глаза и застыл с протянутой рукой. Было тихо. Клара Филипповна, похоже, перестала дышать. Монах опустил руку и сказал:
— Ничего не чувствую, к сожалению.
— А что это значит?
— Клара Филипповна, а вам не могло показаться? Вы же его не рассмотрели и, уверен, не трогали.
— Упаси бог! Доктор тоже считает, что дурной сон. А я уже и не знаю… Неужели крыша едет?
Монах невольно улыбнулся: замечание про едущую крышу прозвучало неуместно, это был не ее словарь. Он отдернул штору, выглянул во двор. Увидел клумбу и машину доктора. Открыл окно, высунулся, пытаясь рассмотреть стену под окном. Стена как стена, на магазинном окне снизу — решетка, сбоку — низкая дверь. Ни строительных лесов, ни горы ящиков — ничего, на что можно было бы вскарабкаться.
— А другой как выглядел?
— Вы думаете, это был другой? Свет от фонаря падал сзади, лицо неясно, я только увидела зубы, понимаете? Белые зубы! Он улыбался! И качал головой… Знаете, Олег, меня беспокоит не столько он… Вернее, лучше бы он на самом деле был, понимаете? Хулиган, грабитель… пусть! Но мне страшно, что я… — Она замолчала.
Монах понял.
— Может, он собирался ограбить магазин, а ко мне заглянул случайно… — Она пожала плечами. — Я еще раньше видела, как из их двери что-то выносили, и машина стояла, черный фургон. Пошла за очками, чтобы рассмотреть получше, но они уже уехали. Хотела позвонить в полицию, потом подумала: а что я, собственно, видела?
— Из двери магазина? — уточнил Монах.
— А откуда еще? Не люблю этот магазин, жарят куры-гриль, вонь страшная! И продукты дрянь. Стыдно, конечно, но тогда я подумала: так им и надо.
— Вам никто не предлагал продать квартиру? — вдруг спросил Монах, вспомнив опытного Добродеева.
— Все время пихают писульки в почтовый ящик! Но я ничего продавать не собираюсь. А что? Хотите купить?
— Нет, у меня есть квартира. Ваша соседка жаловалась, что житья от них нет.
— Я отписала квартиру Святику, племяннику, он сейчас за границей. Профессор-химик. У нас почти вся семья химики. Хороший мальчик, часто звонит, расспрашивает, присылает деньги…
Они вернулись в гостиную, и Монах осторожно спросил, не хочет ли она показаться специалисту.
— Василий Петрович уже предлагал… Может, и надо. Но, поверьте, Олег, страшно! А тут еще и Эммочка пропала!
— Кошка? Давно? — озадаченно спросил Монах.
— Пару дней назад. Наверное, спрыгнула с балкона. Она уже раз прыгала. Я ходила, звала, да все без толку… — Она вздохнула.
…От новой чашки чая Монах отказался и стал прощаться. Она вышла его проводить, попросила:
— Не забывайте меня, Олег, а то… — Она не закончила фразы, но Монах понял: а то мало ли что, вдруг совсем крыша поедет! Ему показалось, что она сейчас расплачется.
…Добродеев, забежавший вечером на огонек, застал его лежащим на диване, причем в темноте. Позвал:
— Христофорыч, живой? Или спишь?
— Живой. Заходи, Лео. Я думаю. Можешь включить свет.
— Думаешь? О чем? Я пива принес! Пошли посидим.
…Они сидели в кухне; Монах был неразговорчив и мрачен, Добродеев, по своему обыкновению, болтлив и жизнерадостен.
— Жара просто дикая, никаких сил нет! Африка! Пляжи переполнены! Куда мы идем, Христофорыч? — радостно выкликал он. — Весь вечер ждал, что врежем по пивку! Уф! На пляж! С ночевкой!
Не сразу заметил Добродеев каменную задумчивость Монаха и спросил:
— Христофорыч, ты чего смурной? Случилось чего?
— Леша, что за лечебница в Синевке, ты не в курсе?
— Психушка для самых тяжелых, а что? Ты про свою старушку?
— Про Клару Филипповну. Сосед собирается сдать ее в Синевку, а она ни сном ни духом. Вот мне по-человечески интересно: почему сразу в Синевку? Есть частные клиники, она не бедная…
— Она что, буйная?
— Она нормальная, Леша.
— А мужик в спальне? И за окном?
— Ловкость рук, это проделать нетрудно.
— Кому нетрудно?
— Кому… А как по-твоему? Кви продест?
— Доктор? Накормил таблетками, подложил голову… уверен, у него есть ее ключ, соседи всегда так делают. А голову за окном спустил из своего окна, — пустился в рассуждения Добродеев. — Согласен, элементарно. Я тебе сразу сказал: хочет квартирку захапать! Район элитный, цены запредельные. Спихнет старушку, оформит опекунство, и финита. Помню, был случай пару лет назад…
— Она написала завещание на племянника, — перебил Монах. — С опекунством тоже пшик — он уезжает за границу, как я понимаю, насовсем. Я вчера познакомился с его женой — принес Кларе чай, а ее не было, и я поднялся к доктору, попросил передать. Приятная женщина, с костылем после аварии, из дома не выходит из-за сильных болей. Десять лет уже.
— Она что, так тебе все и выложила?
— Доктор тоже все сразу выложил про Клару, какая она неадекватная. Мне, чужому человеку… Вот на хрена, Лео? И супруга тоже — теми же словами. Потом пришел доктор, и меня выставили. Она выглядела очень виноватой.
— Почему?
— А как по-твоему?
— Я был бы только рад, что кто-то развлекает мою больную жену. В чем дело, Христофорыч? Куда ты клонишь? Я же чувствую!
— Леша, это не его жена.
— В смысле? — изумился Добродеев. — Не его? А чья?
— Неважно! Женщина, с которой я говорил вчера, не его жена. Точка.
— А где же его жена?
— Для журналиста-криминалиста, Лео, вопрос детский. Ее уже нет. А они через пару недель сваливают за границу. Клару, которая видела, как он грузил труп в машину, не сегодня-завтра запихнут в психушку — там ее россказни никто не станет слушать. Им нужно продержаться до отъезда.
— Ты можешь это доказать? — спросил после паузы Добродеев.
— Разве что косвенно. Но! Закон диалектики о количестве, переходящем в качество, никто не отменял. Косвенных улик до фига.
— Например?
— Например, на ее ладони нет мозолей от костыля, а она с ним десять лет. Между прочим, Клара сказала, что ей стало хуже, так как она перестала стучать по полу костылем, а значит, все больше лежит.
— Или не пользуется! — догадался Добродеев.
— Именно. Еще она сказала… вернее, у нее вырвалось, что она не знает Клару. Сказала: она приходила раньше, сидела по три часа, Вася до сих пор вспоминает. Понимаешь, Лео, Вася вспоминает! Не она, а Вася! Потому что она знает об этом с его слов. Тут же поправилась и сообщила, что никого не хочет видеть, а Клара настырная, каждый день стоит под дверью и кричит, что принесла печенье. Клара сказала, что они когда-то дружили, а теперь ее на порог не пускают. Почему?
Добродеев пожал плечами.
— На пианино нет ни одной семейной фотографии…
— Это ни о чем не говорит, — заметил Добродеев.
— Согласен, но как штришок годится. Кроме того, она выложила мне, незнакомому человеку, всякие подробности, как будто… — Монах запнулся. — Как будто оправдывалась, торопилась убедить, что она — это… она.
— Ты же волхв, тебе не захочешь, а выложишь. Еще!
— Фактор времени. Вся ерунда с Кларой началась примерно после того, как она видела мнимое ограбление магазина и погрузку краденого в багажник. Она женщина общительная, весь дом тут же узнал про грабителей. И вот после этого началась фантасмагория с мужчиной в ее спальне, мордой за окном, потерянными ключами, звуками похоронного марша по ночам. Она сказала: никогда ничего не снилось, а тут вдруг как посыпалось. И Эмма пропала.
— Эмма?
— Кошка. Доктор сказал, что Эмма умерла полгода назад, а Клара говорит, она исчезла пару дней как.
— И что?
Монах пожал плечами:
— Черт его знает. Очередной заскок или его слово против ее. Кстати, она сказала, что морда широко улыбалась и качала головой.
Добродеев задумался.
— Воздушный шарик? — предположил он. — Рот до ушей, белые зубы и покачивается.
— Вполне. Когда она позвонила ему, увидев мужчину в кровати, он пришел с саквояжем. Зачем?
— Чтобы унести голову! А как он ее туда подложил?
— Я уверен, у него есть ключ от ее квартиры, он знает, что она принимает снотворное… как-то так.
— А если бы она не позвонила? Она же могла проснуться только утром?
— Вполне. Просыпается утром, а рядом на подушке воздушный шарик с нарисованной мордой. Тоже радости мало. Получается, кто-то ночью шляется у нее в квартире. Но, я думаю, доктор мог ее разбудить.
— Как?
— Позвонил и сбросил звонок. Раз, другой… Как вариант. Лично я так бы и сделал. И таблетками стал кормить, добрый доктор Айболит. Сказал, для памяти, а на самом деле неизвестно, что за дрянь. И напугал — заявил, что это серьезно. Тем более таблетки приносит сам, по-соседски. Боится, что она в конце концов сообразит про грабителя.
— Она же не видела его лица.
— Мы узнаем знакомого человека по жестам, наклону головы, походке даже в темноте. Рано или поздно она, возможно, поймет, что грабитель — это доктор, и задастся вопросом: а что это он тайком вывозил? И принимая во внимание ее общительность… сам понимаешь.
— Как-то все это… — Добродеев пожал плечами. — Притянуто за уши, уж извини, Христофорыч.
— Как же, как же, нога сломана, валяется на диване, плюет в потолок, выдумывает всякую фигню от скуки, да? Притягивает за уши, да?
— Да ладно тебе! Но согласись, Христофорыч…
— У меня нюх, Лео! — перебил Монах. — Ты же знаешь. Сколько раз я ошибался?
— Ну… — протянул Добродеев.
— То-то. Кроме того, это легко проверить.
— Как?
— Поймаем его на живца. Ты позвонишь и скажешь, мол, знаешь, что он сделал с женой. Прямым текстом. И добавишь, что свалить за кордон фиг получится.
— Я?
— Ты. Он знает мой голос. Позвонишь и назначишь встречу. Потребуешь денег. Как тебе? А потом напишешь статью.
— Ну в принципе я не против, — сказал Добродеев, подумав. — А откуда у тебя его номер?
— Взял у Клары его карточку, лежала в прихожей.
— А сколько требовать?
— Ну… не знаю. Тысяч десять зелени. Сколько тебе нужно?
Добродеев хмыкнул и спросил:
— А если он не придет?
— Тогда задействуем тяжелую артиллерию: нашего друга майора Мельника. Поделимся своими догадками и попросим проверить мнимую жену, только и всего. С понятыми из соседей, уж они-то ее хорошо знают. Но я думаю, он придет. До отъезда недолго, ему нужно как-то продержаться. Провернем операцию… как мы ее назовем, Лео?
— Операция «Шантаж»! И сразу материал в «Лошадь»! — загорелся Добродеев. Идея Монаха нравилась ему все больше. — Когда?
— Надо подготовиться, Леша.
Они просидели почти до утра: пили пиво и обсуждали операцию. Кричали шепотом, чтобы не беспокоить соседей, доказывали, спорили, попеременно стуча себя костяшками пальцев по лбу, доказывая глупость и несостоятельность идей оппонента. Добродеев пылал, Монах был благоразумен и осторожен. Около шести утра они достигли консенсуса.
— Подбиваем бабки, Лео. — Монах прихлопнул по столу ладонью. — Ты — пьяница и бомж, который видел. Ошиваешься во дворе, пьешь, знаешь всех соседей. Ты должен быть убедителен, чтобы доктор поверил — тебя легко… э-э-э… дезавуировать.
— Главное, чтобы он пришел!
— Он придет. Но есть разница, к чему он подготовится — к встрече с сильным противником или с пьяным бомжом. Сумеешь сыграть пьяного бомжа?
— Обижаешь, Христофорыч, я в институте играл в драматическом кружке, — похвастал Добродеев. — Кроме того, я могу принять для достоверности, хотя бы пива. От меня должно нести перегаром.
— Лучше на трезвяк. Съешь чесноку, тоже здорово шибает.
— А если он все-таки не придет?
— Придумаем что-нибудь еще. Время терпит пока. Позовем Мельника. Он хоть и дуболом, но с головой.
— Когда звоним? — деловито спросил Добродеев.
— Прямо сейчас! Настройся.
Добродеев достал телефон. Монах кивнул и сказал:
— Леша, ничего лишнего. Никакой отсебятины. Всего несколько слов, как договорились. Он должен тебе поверить. А он далеко не дурак.
Добродеев кивнул и стал набирать номер доктора. Выражение лица у него стало вполне идиотское: он скосил глаза к кончику носа, раскрыл рот и высунул язык — входил в образ. Монах только головой покачал.
— Але! — вдруг завопил журналист, и Монах вздрогнул. — Але! Дохтор, ты? Ага, тебе. Ты че, салага, думал, свалишь за бугор, и с концами? А хрен тебе! Хрен! Я все видел, усек? Как ты ее грузил! Я все время тут, вечером десять косарей зеленых на бочку! Или, блин, по-хорошему, или… Че? Сам пошел! Ах ты падла!
Добродеев недоуменно посмотрел на Монаха:
— Бросил трубку! Что делать будем, Христофорыч?
— Нормально, Лео. Он придет. Ты был очень убедителен.
— Откуда ты знаешь? Он же меня послал!
— Я бы на его месте пришел. Он сейчас как на иголках, под ним земля горит. С одной стороны — Клара, с другой — новый персонаж. Самое главное он услышал и знает, где тебя искать. Значит, берешь бутылку и садишься на скамейку в кустах. Клара сказала, там вечно сидят бомжи.
— А если скамейка будет занята?
— Не будет. Я их уберу. Сверим часы, Лео. Если не сработает, задействуем майора.
Около десяти вечера, когда стемнело и в небе показалась первая звезда, Добродеев в каком-то неаппетитном тряпье, в мятой соломенной шляпе, с водочной бутылкой, полной минеральной воды, уселся на заветную скамейку и приготовился ловить на живца. Монах сидел на детской горке в соседнем дворе с биноклем. Толку от бинокля было мало, но подъезд доктора, над которым горела лампа, он видел отчетливо.
Прошел час. Потом еще один. Добродеев прохаживался вдоль скамейки, садился, иногда ложился и время от времени прикладывался к бутылке. Доктора не было. У Монаха от напряжения заслезились глаза, и фонарь над подъездом начал мигать. Приходилось жмуриться, моргать и вращать глазными яблоками. Он нутром чуял, что прав, и теперь заново перебирал слова, интонации, взгляды и жесты знакомых персонажей. А доктора все не было. Окна его квартиры оставались темными, похоже, там уже спали. Лопухнулись никак? Он уже собирался свистнуть Добродееву, что, мол, все, сматываем удочки, как вдруг услышал негромкий крик. Монах прислушался: все было тихо. Помедлив, он побежал к скамейке, на которой мытарился Добродеев. В слабом свете лампочки он увидел, что журналист распростерт на земле, на нем сидит амбал в черной шапочке и пытается задушить, а несчастный журналист уже недвижим и нем. Монах недолго думая бросился на амбала сзади, стянул его с Добродеева, придавил изрядным весом и закричал:
— Леша, живой?
Мужчина в черной шапочке дотянулся до горла Монаха и сдавил. Он обрушил пудовый кулак ему на голову. Противник издал хриплый звук и обмяк.
Добродеев, страшно кашляя, поднялся на четвереньки, цепляясь за скамейку. Помог подняться Монаху. Они стояли над поверженным врагом. Добродеев спросил:
— Это он? Он меня чуть не придушил! Напал сзади — и сразу по голове! И главное, крикнуть не могу!
— Он появился из арки, — сказал Монах. — Хитрая скотина!
— Ты уверен, что это он?
Монах нагнулся и сдернул шапочку с головы мужчины. Посветил фонариком:
— Он! Василий Петрович. Поздравляю, Леша! Ты принял на себя первый удар. А теперь позовем майора.
— Христофорыч, а он живой? — озабоченно спросил Добродеев, нагибаясь над распростертым телом доктора. — Ты его здорово приложил.
Монах тоже нагнулся, прикоснулся к шее доктора:
— Живой! Звони, Леша.
Поднятый с постели майор Мельник был недоволен и не хотел никуда бежать.
— Майор, у нас убийца в руках! — рявкнул наконец Монах. — Или ты идешь, или мы звоним в полицию!
Майор, чертыхаясь, сказал, что выезжает…
…Клара Филипповна принимала их как родных, поила чаем и угощала печеньем с корицей. Она расспрашивала их снова и снова, переживая события последних дней.
— Это просто ужас какой-то! Он же такой прекрасный человек! — восклицала она сумбурно. — Бедная Светочка! А эта новая… все уже знают, она медсестра, у них давно роман. Они ее отравили морфином, Мире из пятой знакомый следователь рассказал. И закопали в лесу! И собрались бежать! Весь дом прямо жужжит! Приходил следователь, нас всех допрашивали. Мира говорит, что догадывалась, представляете? А я ни сном ни духом! Мы его так любили… А Лиза из восьмой говорит, что он вел себя как-то подозрительно. Теперь я понимаю, почему они мне не открывали. И голова, и морда за окном… Господи! Таблетки приносил, а у меня от них голова кругом, и прямая дорога в психушку. Получается, я видела не грабителя, а Василия Петровича… Ни за что теперь не буду смотреть ночью из окна. Ни за что! — Она потрясла головой. — Я вам так благодарна! Если бы не вы, Олег… Страшно подумать! Кушайте, мальчики, кушайте! Леночка страшно хочет познакомиться с вами и с Лешей, мы решили пригласить вас выпить пива в парке. В том самом павильончике, пожалуйста! Завтра!
Она смотрела на них умоляюще. Они переглянулись, и Монах кивнул…
…А вечером Монаху позвонил майор Мельник и сообщил, что в гараже доктора была заперта рыжая кошка и, возможно, это кошка старой дамы.
— Так что, если хочешь забрать, она там, — сказал майор.
— Понял, — обрадовался Монах. — Утром заберу. Спасибо, майор!
А спустя несколько дней «Вечерняя лошадь» напечатала обширный очерк Лео Глюка под названием «Роковая встреча», основанный на реальных событиях. «Волею судьбы я оказался замешан в самую гущу леденящих кровь событий…» — так начал известный журналист свой рассказ.