© Астахов П., Устинова Т., 2024

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2024

Все права защищены. Книга или любая ее часть не может быть скопирована, воспроизведена в электронной или механической форме, в виде фотокопии, записи в память ЭВМ, репродукции или каким-либо иным способом, а также использована в любой информационной системе без получения разрешения от издателя. Копирование, воспроизведение и иное использование книги или ее части без согласия издателя является незаконным и влечет за собой уголовную, административную и гражданскую ответственность.

На учет в женскую консультацию я встала по месту жительства.

Сашка, конечно, вопила как резаная, что это неправильно и вообще опасно – пользоваться бесплатной медициной. Вообще с того самого момента, как моя взрослая дочь узнала о моей беременности, она только и делала, что вопила. И, как можно догадаться, не от радости.

Я Александру, конечно, понимала. Девятнадцать лет дочь была единственным ребенком в семье, и тот факт, что она давно выросла, живет отдельно и фактически имеет собственную семью, ничего в этом раскладе не менял. Сашка отчаянно ревновала меня к будущему малышу и не могла в этом признаться. И скрыть это не могла тоже.

– Ты хочешь оставить ребенка? – это был первый вопрос, который я услышала от своей дочери, когда, собрав всю родню на кухне, сделала шокирующее заявление.

Моя сестра Натка и ее муж Костя ошарашенно молчали, не в силах переварить услышанное. Друг Саши Фома Горохов, разумеется, молчал тоже. Мой неофициальный зять понимал, что его мнение учитываться не будет. Дети – десятилетний Сенька и трехлетняя Настя – в расчет вообще не принимались и увлеченно занимались своими делами в комнате.

– У меня уже нет другого выхода, кроме как его оставить, – призналась я. – У меня срок большой. Двадцать одна неделя.

– Сколько? – ужаснулась Натка. – И ты так долго молчала? Лена, у тебя что, совсем мозгов нет?

– Мне нужно было время на то, чтобы принять решение, – сказала я.

Не говорить же моим дорогим родственникам, что именно такой реакции на мое сообщение я и ждала, оттого и тянула с признанием.

– Получается, приняла. – Натка тяжело вздохнула.

– Да, приняла. И его последствия буду расхлебывать самостоятельно, впрочем, как и всегда. Я оставила ребенка, потому что хочу его родить. Аборт, к счастью, делать поздно, так что от ваших уговоров по этому поводу я избавлена. Негодование можете высказать, конечно. Вот только оно ничего не меняет.

– Нет, ты точно ненормальная! – Натка пришла в себя и кинулась в атаку.

Характер у моей младшей сестры боевой, так что легко она не сдастся.

– Лена, а с чего ты вообще взяла, что, к примеру, я стала бы уговаривать тебя на аборт? – продолжила она.

Я озадаченно посмотрела на Натку.

– А разве нет?

На глазах у сестры появились слезы.

– Лена, когда мы с Костей приняли решение удочерить Настю, ты всячески меня поддержала и очень сильно мне помогла. Да, ты высказывала сомнения в моей готовности к такому ответственному шагу, но когда убедилась, что это не минутная блажь, то больше ни слова не сказала. Так почему же ты думаешь, что я могу быть против того, чтобы ты родила ребенка? Кстати, от кого он? От Миронова?

Я не верила собственным ушам.

– От Миронова, – согласилась я. – Погоди, Наташа, так ты что, не против?

– А почему я должна быть против? – язвительно спросила сестра. – Если ты приняла такое решение, значит, убеждена в его правильности. А мне остается только тебе помочь, как ты всегда помогала мне. И с Сенькой, и с Настей. Я что, зверь какой-то? Или чужой тебе человек? Ты вообще как посмела во мне сомневаться!

– Да я не сомневалась, – пробормотала я. Наткины слезы и возмущение стали для меня новостью. – И что, нравоучений не будет?

– Будут! – припечатала сестра. Слезы ее уже высохли, глаза горели. – Ты хоть понимаешь, что в твои годы так затягивать с постановкой на учет – это преступление против собственного здоровья? Лена, нельзя же быть такой безответственной. О себе не беспокоишься, так хотя бы о малыше подумай. Тебе сорок лет. В такие годы во время беременности может случиться что угодно, включая хромосомную аномалию плода. И такие нарушения необходимо выявлять как можно раньше.

Да уж, умеет моя сестра поддержать. Ничего не скажешь.

– Я завтра же пойду в женскую консультацию и встану на учет, – сказала я жалобно. – Я не могла это сделать до того, как признаюсь во всем вам и Плевакину.

– А Плевакин-то тут при чем? – вылупила глаза Натка. – Это так звучит, словно он отец ребенка.

Я представила степенного Анатолия Эммануиловича и впервые за вечер рассмеялась.

– Нет, я бы не могла так поступить с Тамарой Тимофеевной. Я никогда не видела от нее ничего, кроме добра. И с Плевакиным меня всегда связывали только рабочие отношения.

Натка с подозрением посмотрела на меня.

– У тебя из-за беременности стало совсем плохо с чувством юмора, – вынесла свой вердикт она. – Разумеется, в романе с начальством я тебя не подозреваю. Только вот почему он должен был узнать о твоем интересном положении раньше, чем мы – члены твоей семьи, я все равно не понимаю.

Лицо сестры пылало праведным гневом. Я понимала, что и она, и Сашка вправе сердиться на меня за скрытность.

– Наташа, мне в декрет через два месяца, – примирительно сказала я. – Разумеется, я должна была предупредить руководство о том, что вскоре оно не сможет на меня рассчитывать. Теперь, когда все знают, и дома, и на работе, я могу встать на учет и пройти необходимые обследования. Впрочем, их результат я и так знаю. Я же, по настоянию Виталия, сделала полный медицинский чекап весной. Я совершенно здорова.

– Мам, а Виталий Александрович знает? – нарушила молчание Сашка.

Я вздрогнула.

– А и правда, – спохватилась Натка. – А что говорит по всему этому поводу будущий отец? Счастлив? Помнится, он очень этого хотел.

Я молчала. Пауза опасно затягивалась.

– Лена, погоди, – вступил в разговор Костя. – Ты что, хочешь сказать, что Миронов до сих пор не в курсе? Ты вообще собираешься ему говорить, что носишь его ребенка? Или твоя проклятая гордость не позволяет тебе поделиться информацией, которая так-то его напрямую касается?

– Я собиралась ему сказать, – выдавила я.

– Да? Когда?

– Я вчера позвонила ему, чтобы договориться о встрече.

– Уже лучше, – Таганцев легонько вздохнул, видимо, признавая, что я не безнадежна. – И когда вы встречаетесь?

– Он сказал, что не может со мной встретиться, – бесцветным голосом сообщила я. – Я случайно поймала его уже в самолете. Он отправился путешествовать.

– Ну, значит, встретится с тобой, когда вернется, – заключил Костя. – Куда именно он отправился?

– В Антарктиду, – сказала я и заплакала. – Он уехал на четыре месяца. Сказал, что никак не может прийти в себя после нашего расставания, а потому решил кардинально сменить обстановку.

В кухне снова воцарилось молчание.

– Вы оба друг друга стоите, – наконец припечатала Натка. – Идиотизм заразен. Какая Антарктида?

– Самое труднодоступное место на Земле, – сквозь слезы объяснила я. – Ежегодно белый континент посещает свыше сорока тысяч туристов, но из-за удаленности от Большой земли и очень сложной организации туров это самые дорогие путешествия в мире. Понятно же, что ничего попроще Виталий выбрать не мог. В этом он весь. А что касается идиотизма, то отправиться в Антарктиду – ничем не глупее, чем уехать одной в африканскую страну, где только что произошел государственный переворот, и попасть там в тюрьму.

Я, конечно, била по больному, ведь давала себе слово не напоминать сестре о глупости, которую она совершила год назад, но сейчас не смогла удержаться[1]. Натка, разумеется, тут же надулась и замолчала. Как говорится, нечем крыть.

– Антарктида так Антарктида, – сказала Сашка, – но почему так долго?

– Корабль стартует из Ушуайи. Это город на самом краю света, расположен в Аргентине на архипелаге Огненная Земля, – пояснила я. Все-таки не зря весь вчерашний вечер и половину ночи, узнав про поездку Виталия, я собирала всю эту информацию в интернете. – Сначала нужно добраться до Турции, там совершить пересадку и долететь до Бразилии. Там Виталий намерен провести три недели, изучить страну. Потом он переберется в Аргентину и там тоже проведет три недели. Если уж ехать на другой конец света, то имеет смысл все хорошенечко осмотреть. В начале ноября, когда установится погода и начнется круизный сезон, он сядет на корабль, который две недели будет идти к берегам Антарктиды.

– Ага. То еще удовольствие две недели наблюдать бескрайние морские просторы. Да еще в ноябре, – хмыкнул Костя. – Хотя это же Южное полушарие, там как раз весна начнется. Романтика, блин. Вот уж никогда не думал, что Виталия потянет на такой экстремальный отдых. Крепко же ты его достала!

– Нет в таком круизе ничего экстремального, – сообщила я. – Отличный отдых на комфортабельном экспедиционном судне, ничем не отличающемся от стандартного тихоокеанского или атлантического круизного лайнера. Там и доктор на борту есть, и соответствующая медицинская страховка, включающая эвакуацию вертолетом, если случится что-то серьезное, оформлена.

– Вот. Нашел, – Фома, до этого сидевший уткнувшись в свой смартфон, тоже решил принять участие в разговоре. – Нашел. Программа включает морские прогулки на лодках-зодиаках среди гигантских айсбергов, вертолетные экскурсии над ледяным побережьем континента, наблюдение за китами, пингвинами и морскими леопардами, посещение научных станций и баз китобойного промысла, исследование Южных Шетландских островов, пролива Дрейка и небольших архипелагов. И еще в полярных водах искупаться можно. И кемпинг там специально организованный есть, чтобы можно было заночевать не на корабле, а на побережье Антарктиды. Так-то круто. Я бы тоже в такое путешествие отправился, вот только оно мне не по карману. Цена начинается от трех миллионов.

– Виталий Александрович у нас, как известно, на себе не экономит, – съязвила Натка.

– И на тебе тоже, – тут же вмешалась я. – Из африканской тюрьмы я тебя за его деньги спасала, между прочим.

– А чего ты так за него вступаешься, – прищурилась Натка. – Кажется, совсем недавно ты уверяла, что вычеркнула его из своей жизни навсегда.

– Вычеркнула, – подтвердила я. – Он совершил в отношении меня подлость, и прощать его я не собираюсь. Вот только не сказать ему про ребенка – это тоже подлость, а я опускаться на его уровень не хочу. Я все ему скажу, когда он вернется. Вот только будет это не скоро. Он планирует, достигнув берегов Атлантиды, сойти с корабля и остаться там на месяц. Пожить на полярной станции. И тронется в обратный путь только в середине декабря. Новый год собирается отметить в Аргентине, а в Москве появиться к концу января. Когда мне, собственно говоря, уже рожать.

– Пожить на полярной станции? Месяц? Да, ты точно его достала, мам, – задумчиво произнесла Сашка.

– Так позвони ему и расскажи обо всем по телефону, – предложил Костя.

– Не буду, – покачала головой я. – Он спланировал это путешествие со всей тщательностью, вложил в него немалые деньги. А если, узнав про ребенка, он сорвется с места, все отменит, вернется в Москву… Я буду чувствовать себя виноватой, что опять нарушила его планы. Это нечестно. Раз он принял такое решение, значит, действительно нуждается в смене обстановки и отдыхе. Я не вправе ему мешать.

– Это безответственно, – заявила Натка. – В конце концов, это он настаивал, чтобы ты родила ему сына. А он оставил тебя, беременную, и отправился отдыхать.

– Он же не знал, – устало сказала я. – Мы расстались четыре месяца назад. Мысль, что я беременна, ему даже в голову не может прийти.

– Разумеется. Потому что нормальные бабы не молчат так долго, – язвительно проговорила Натка. – Вы уже давным-давно могли помириться и вместе ждать малыша. Не было бы тогда никакой Антарктиды.

– Я не собираюсь с ним мириться, – я твердо стояла на своем. – Беременность ничего в моем решении не меняет. Я справлюсь сама. А ему расскажу, когда он вернется. Китобой несчастный. И я вам всем запрещаю ему звонить и что-то говорить. Слышите? Поклянитесь, что никто из вас этого не сделает.

Пусть и с неохотой, но мои родные пообещали мне хранить эту тайну от Миронова. Уговорить меня обратиться в платную клинику они тоже не смогли. У меня просто не было на это денег. У Натки с Таганцевым своя семья с двумя детьми, а также кредит на квартиру. Сашка с Фомой – студенты, пусть и работающие. Обременять их своими проблемами я считала неправильным.

Так и получилось, что на учет я встала в женской консультации, расположенной за два квартала от моего дома. Отнеслись там ко мне вежливо, но без всякого пиетета. И все, что думают по поводу моего решения рожать в сорок лет, высказали без утайки.

– Если бы мы с вами жили во времена СССР, то на вашей карточке сейчас бы написали «старородящая», – сказала мне пожилая докторша, лет семидесяти, не меньше. – В современной российской медицине такой термин, конечно, не используется. Сейчас возраст, при котором женщина рожает ребенка, уже не имеет такого значения, как раньше, а безопасность родов определяется в первую очередь общим состоянием здоровья женщины. Но беременность у возрастной женщины может протекать тяжелее, чем у молодой. Это надо учитывать.

– Но это же не первые мои роды, – слабо возразила я.

– С перерывом в девятнадцать лет? Считайте, что первые, – припечатала врач. – Чем старше женщина, тем больше у нее груз соматических заболеваний. Все имеет значение. Насколько у вас здоровое сердце, сосуды, другие органы.

– Я совершенно здорова. Перед тем, как планировать беременность, мы получили необходимую оценку специалиста. Вот справки, – я положила на стол пухлую папку.

При виде логотипа крайне недешевой клиники, в которой, по настоянию Виталия, я проходила обследование, лицо врача изменилось.

– А что же вы к нам на учет встаете? Наблюдались бы там, откуда пришли.

– Я не могу себе этого позволить, – коротко пояснила я.

Она кинула на меня косой взгляд.

– Надо же. Весной могли позволить, а сейчас уже нет? Ладно, это ваше дело. Но анализы вы хотя бы в состоянии оплатить? Вам нужны дорогостоящие, чтобы исключить возможные хромосомные аномалии. По статистике Всемирной организации здравоохранения, а также согласно данным популяционных исследований, проводимых в разных странах, частота встречаемости врожденных пороков развития составляет в среднем от трех до шести процентов. Примерно в трети случаев это приводит к летальности плода, а также служит основной причиной детской смертности, занимая долю в двадцать пять процентов, и инвалидности в пятидесяти процентах случаев.

У меня противно закружилась голова. Надо же, а я думала, что токсикоз уже бесследно прошел.

– Врожденные пороки развития – самая частая патология в структуре причин мертворождений, младенческой смертности, а также детской заболеваемости, – не обращая никакого внимания на эффект, производимый ее словами, продолжала врач. – Хорошо известно, что возраст женщины сопряжен с риском развития определенных заболеваний у их детей. И синдром Дауна – не единственная неприятность, которая может грозить вашему малышу. Высок риск возникновения и некоторых аномалий нехромосомной этиологии, в частности дефектов брюшной стенки, врожденных пороков сердца у детей. Да и риски для матери никто не отменял: гестационный диабет, например. Или высокое давление, проблемы с почками и риск преждевременных родов.

– У меня нормальный сахар, – попробовала снова возразить я.

– Весной был нормальный. А сейчас вы не знаете, – отрубила доктор. – Гестационный диабет – весьма распространенное осложнение беременности, кстати, развивающееся чаще всего после двадцатой недели, то есть как раз на вашем сроке. У женщины значительно повышается уровень глюкозы в крови, развивается гипергликемия, хотя в анамнезе у нее нет сахарного диабета.

– Но почему?

– Причины этого патологического процесса достоверно неизвестны. Скорее всего, плацента вырабатывает гормоны, необходимые для развития плода, но они же блокируют выработку инсулина в организме матери. Так что обследоваться необходимо серьезно.

– Я же не возражаю, – вяло сказала я, чувствуя усиливающуюся дурноту.

– О вреде курения и алкоголя, я думаю, вас предупреждать не надо? – суровый взгляд доктора буравил мое лицо.

– Не надо, – согласилась я. – Никогда не курила и пью очень мало. Точнее, сейчас совсем не пью.

– Для алкоголя нет понятия «мало», – назидательно продолжала пожилая женщина. – Сегодня бокал за ужином, завтра уже два, так и не заметишь, как скатишься по кривой дорожке. А уж для плода любые дозы алкоголя – смертельный яд. Плюс добавим сюда нервную работу, стресс, нарушение режима питания и сна. Все это ведет к таким же пагубным последствиям для ребенка. У вас как? Работа нервная?

Пришлось согласиться, что да. Нервная.

– Вот. И я о том же, – с удовлетворением отметила врач. – Ладно, давайте я вам давление померяю.

Давление у меня оказалось повышенным, сто сорок на девяносто пять. Это было удивительно, потому что вообще-то я – гипотоник, постоянно чувствующий слабость из-за крайне низкого давления и имеющий склонность к обморокам. Не зря же я весь первый триместр беременности проходила с нашатырем в кармане.

– Срочно на анализы, – всполошилась врач. – У вас, милочка моя, подозрение на преэклампсию.

– На что?

– Преэклампсия – это осложнение беременности, которое характеризуется повышением давления выше 140/90 мм рт. ст. после двадцатой недели беременности. Сопровождается появлением белка в моче и другими симптомами, указывающими на ухудшение работы почек и сердечно-сосудистой системы.

– Но я хорошо себя чувствую.

– Эта патология долгое время не имеет выраженных симптомов и зачастую выявляется во время планового обследования у гинеколога. Но опасна она тем, что иногда на фоне тяжелых форм может начаться эклампсия – серия судорог, которая сопровождается потерей сознания и развитием комы, кровоизлиянием в мозг, отеком легких, преждевременной отслойкой плаценты или другими критическими нарушениями. Это может привести к смерти или инвалидизации матери или ребенка во время беременности, в родах или в ранний послеродовой период. Чтобы избежать грозных последствий, важно регулярно проходить диагностические осмотры и сдавать анализы.

– Я же не отказываюсь сдавать анализы, – взмолилась я.

Больше всего на свете мне сейчас хотелось разрыдаться. По всему получалось, что я сама – главный враг моего нерожденного, но уже любимого и желанного ребенка. Потому что я старая, неуравновешенная, тревожная, не очень здоровая, не соблюдающая режим дня и питания, абсолютно неспортивная женщина с неблагодарной и тяжелой работой. Таким женщинам нельзя рожать детей, а я, решившая оставить свою позднюю беременность – безответственная и глубоко порочная баба.

Видя мое искреннее отчаяние, врач смягчилась. В течение последующих десяти минут мне были назначены всевозможные анализы и скрининги. Общий и биохимический анализы крови, мочи, амниоцентез, то есть забор околоплодных вод с дальнейшим проведением их гормонального, биохимического исследования для определения хромосомного состава клеток плода и иммунологического анализа, неинвазивный перинатальный тест, а также хорионическая биопсия и, разумеется, УЗИ.

Помимо всего этого на отдельном листке бумаги мне были прописаны различные витамины, БАДы и прочие препараты для беременных, которые должны были поддержать мой немолодой организм и спасти моего будущего ребенка от ужасной участи. Вернувшись домой, я села на кухне и расплакалась.

В таком состоянии меня и обнаружила Сашка, заехавшая ко мне, чтобы узнать результаты похода в семейную консультацию. И тут же начала вопить, что я должна перестать экономить на здоровье и обратиться в хорошую платную клинику. Чтобы успокоить дочь, я обещала подумать, прекрасно осознавая, что думать, собственно говоря, не о чем. Деньги следовало экономить. Их и так было немного, а впереди значительные траты на ребенка, которые мне придется тянуть самой. Виталия нет, и вернется он не скоро.

Дав обещание, которое я не собиралась исполнять, я выпроводила Сашку, заперла дверь, разделась, легла в постель и снова заплакала. Этого нельзя было допускать. Мое гнетущее настроение плохо сказывалось на ребенке, но я ничего не могла с собой поделать.

Таганцев задерживался с работы, и приготовившая ужин Натка в ожидании мужа от нечего делать включила телевизор. Шла трансляция контрольных прокатов сборной России по фигурному катанию. Этот вид спорта Наталья Кузнецова любила. Раньше всегда старалась приурочить все дела так, чтобы во время Олимпиады поболеть за российских спортсменов, да и чемпионаты мира и Европы старалась не пропускать.

Теперь, когда международные соревнования для наших спортсменов оказались закрыты, можно было лишь наблюдать, как они оттачивают мастерство, соревнуясь между собой. Из-за отсутствия международных стартов весь календарь в этом году сдвинули на две недели, но, несмотря на задержку, большинство фигуристов пребывало пока в процессе набора формы. Так сказал комментатор, Натка в этом особо не разбиралась.

Сегодня был день произвольной программы. И все тот же комментатор назвал его «праздником четверных». Семь юниорок из тринадцати пошли на ультрасложные прыжки, и этот результат был близок к тому, который показывали взрослые фигуристки на чемпионате России.

Помимо состязания самих спортсменов разворачивающееся шоу было еще и соревнованием тренеров. Главная битва, разумеется, разворачивалась между двумя основными претендентами на лидерство – Ксенией Церцвадзе и Валерием Глущенко, воспитанники которых показывали совсем недетский уровень противостояния.

Так, фигурист Артем Федоров, выигравший все старты в прошлом сезоне и входящий в группу «Ангелы Глущенко», оказался снова на коне и бесстрашно замахнулся на сольные тулуп и сальхов, а также на каскад «тройной сальхов – четверной тулуп», и все это на музыку «Лебединого озера» и без малейших затруднений.

Еще один «Ангел» – Владимир Сальновский, изрядно выросший за лето и оказавшийся чуть ли не на голову выше соперников, доказал, что скачок роста не стал для него проблемой, и спокойно выполнил каскад «четверной сальхов – двойной тулуп – четверной сальхов», каскад «тройной аксель – тройной тулуп» и сольный тройной аксель. Вот только в самом начале проката упал с четверного лутца.

Не менее впечатляющие результаты показывали и ученики Церцвадзе, твердо намеренные вырвать первенство в этом сезоне, который, к радости зрителей, обещал непредсказуемые развязки и множество ярких эмоций.

Наблюдая за красочным действом, Натка пропустила момент возвращения мужа. Она просто не слышала, как хлопнула входная дверь, извещая, что Таганцев вернулся домой.

– Папочка пришел, – зато на звуки из прихожей отреагировала Настенька, пулей вылетела из детской, чтобы повиснуть у отца на шее. – Ты мне что-нибудь принес?

– А как же. На, держи.

Натка вышла в коридор, с улыбкой наблюдая, как Костя достает из кармана упаковку «Медвежонка Барни». За все время, что Настя жила в их семье, он ни разу не вернулся домой пусть без маленького, но подарка. Таганцев спустил с рук дочь, повернулся к жене, привычно поцеловал в щеку.

– Как вы тут без меня?

– Нормально, как всегда, – пожала плечами Натка. – Но с тобой, разумеется, лучше. Раздевайся, проходи, сейчас ужинать будем.

Она вернулась в кухню, начала накрывать на стол, раздумывая, выключить ли телевизор. Соревнования по фигурному катанию в нем сменились выпуском новостей. Новости Натка не любила, считая скучными и мрачными, но Костя их всегда смотрел, объясняя жене, что нужно быть в курсе происходящего. Поэтому телевизор она оставила включенным, просто убавила звук.

– Что на работе? – спросил Костя, проходя в кухню и садясь за стол.

За годы совместной жизни такие разговоры о прошедшем за день стали их маленьким ритуалом. Как бы он ни устал за день, возвращаясь с работы, Таганцев всегда интересовался у Натки, как идут дела в ТСЖ, которым она с недавнего времени руководила. Вниманию мужа и его поддержке Натка была рада. Постигая азы трудной науки управления жилищно-коммунальным хозяйством, она нуждалась в помощи и совете.

За рассказом о том, как прошел день, они успели съесть ужин и краем уха послушать новости. Натка принялась убирать посуду и накрывать стол теперь к обязательному ежевечернему чаю. Поевшие дети убежали к себе, чай они не пили, так что это время Натка и Костя проводили вдвоем.

В новостях перешли к последнему на сегодня сюжету.

– Спортивный арбитражный суд дисквалифицировал российскую фигуристку Аэлиту Забрееву на четыре года, признав ее виновной в нарушении антидопинговых правил на Олимпиаде в Пекине 2022 года, сославшись на то, что фигуристка не смогла доказать, что нарушила правила неумышленно. В заявлении пресс-службы CAS отмечается, что срок дисквалификации отсчитывается с 25 декабря 2021 года, а все результаты фигуристки с этого времени аннулируются. Спортсменка также должна вернуть все официальные призовые, которые были выплачены ей по итогам соревнований, – сообщил голос из телевизора.

– Жалко девчонку, – прокомментировал Костя, принимая из рук Натки протянутую ему чашку. – Это как же можно такое допускать. Она, можно сказать, детства не знала, тренировалась, впахивала, как вол, а ее какие-то хмыри, бюрократы спортивные, наград лишают.

– Я так и не поняла, за что именно ее наказали, – вздохнула Натка. – Я читала о препарате, который у нее нашли в пробе. По сути, это мочегонное. Я и сама иногда такое принимаю, если с отеками встаю. Никакой это не допинг, скорее наоборот.

– Международный олимпийский комитет (МОК) заявил, что полностью приветствует решение CAS. Таким образом, 17-летняя российская фигуристка, поставившая ряд мировых рекордов, потеряет сразу несколько олимпийских титулов, – продолжал диктор новостей. – Помимо этого, подопечная Ксении Церцвадзе лишится «золота» чемпионата России-2022 и «золота» чемпионата Европы-2022. После дисквалификации Забреевой сборная России потеряет лидерство в медальном зачете на Олимпиаде 2022 года. На счету российских фигуристов в Пекине были две золотые, три серебряные и одна бронзовая награда. После перераспределения наград командного турнира «золото» достанется сборной США (65 баллов), а «серебро» – команде Японии (63 балла). Российская команда с 54 баллами займет третью строчку.

– Ясно же, что это политическое решение! – выпалила Натка. Костя отпил чай и улыбнулся горячности жены. – В момент выступления на Олимпийских играх у нее все допинг-тесты были абсолютно чистыми, значит, она победила честно и легально. То, что происходит, несправедливо. Вот не надо им никакие медали и призовые деньги отдавать. Не надо, и все. Девочка имеет полное право оставить их себе.

– В наше время странно было бы рассчитывать на объективность и беспристрастность спортивного арбитража, – заметил Таганцев.

На экране появилась заслуженный тренер по фигурному катанию Наталья Саврасова – красивая, дородная дама, безусловный эксперт во всем, что касалось этого вида спорта. Натка ее очень уважала. Интересно, и что она скажет?

– Совершенно очевидно, что спортсменка не виновата, – заявила Саврасова, глядя прямо в камеру. – Но я считаю необходимым разобраться, как вообще могло случиться, что допинг-пробы Забреевой оказались грязными? И это вопрос к тем людям, которые продолжают управлять российским спортом и фигурным катанием, в частности. Кто дал им право перечеркнуть судьбу Аэлиты Забреевой? Девочка на протяжении многих лет была гордостью страны. И я считаю, что вина ее тренерской группы в данном контексте ничуть не менее значима, чем вина самой фигуристки, получившей четырехлетний срок дисквалификации.

Теперь камера показывала Ксению Церцвадзе, тренера Аэлиты, красивую женщину, надменно смотрящую прямо на зрителя. Натка даже поежилась, как будто та обращалась именно к ней.

– CAS вынес решение, беспрецедентное по жестокости, – сказала она. – Аэлита – уникальный спортсмен, она не заслужила такого наказания, став жертвой бюрократической машины. Мы надеялись на объективное решение, на справедливость, ведь речь идет о высшем спортивном арбитраже, а в итоге стали свидетелями преднамеренно спланированной атаки ради того, чтобы олимпийская командная медаль ушла американской сборной.

На этом сюжет, а вместе с ним и выпуск новостей закончился. Костя щелкнул пультом, выключая телевизор.

– Кость, а как ты вообще думаешь, тренеры виноваты или нет? – задумчиво спросила Натка. – Конечно, допинг – это плохо, с этим никто не спорит, но разрешенные препараты же существуют специально для того, чтобы поддерживать организм во время подготовки к соревнованиям. Особенно детский, растущий. Все так делают.

– Все так делают, но только мы попались, – Таганцев махнул рукой. – Вообще, я согласен с Саврасовой. Нужно разбираться, что именно дают детям и зачем. Да, найденный в крови Забреевой анаболик считается легальным. Кроме того, у нее в пробе нашли триметазидин, L-карнитин и гипоксен. Это тройная комбинация веществ, два из которых разрешены, а одно нет. Они направлены на повышение выносливости, снижение утомляемости и повышение эффективности использования организмом кислорода. L-карнитин – вообще крайне популярная добавка для спортсменов. У меня друзья, которые в качалку ходят, регулярно его потребляют. Он вообще никак не влияет на результат. Вот только случайное попадание таких препаратов в кровь исключено. Девочка вряд ли принимала их самостоятельно. И ее тренер, и врач должны были знать об этом, так что их вина в случившемся, несомненно, есть.

– Говорят, что ей за два года почти шестьдесят видов различных препаратов и биодобавок назначили, – задумчиво согласилась Натка. – Вообще-то это удар по организму. Что же они совсем девочку не жалели?

– Это же не допинг. Это витамины, какие-то пластыри, биологически активные добавки, которые и лекарствами не считаются. Даже леденцы какие-то. Церцвадзе на предварительных слушаниях говорила о том, что не следит за своими спортсменами вне катка и не в курсе, какие препараты назначает им врач, однако она же знала, что доктора Уфинского уже до этого обвиняли в нарушении антидопинговых правил, однако не противилась его работе с Забреевой. Мол, лечением Уфинский не занимается, только организует дополнительное медицинское наблюдение, дает консультации и сопровождает команду на соревнованиях для оказания первой помощи в качестве спортивного врача. Вот и доконсультировались.

– Да, сломали девчонке жизнь, – согласилась Натка. – А все-таки это очень красивый вид спорта. Девочки крепкие и выносливые, но при этом еще пластичные и женственные. И при деле все время с ранних лет. И к дисциплине приучены. Кость, может, нам Настюшу в фигурное катание отдать? Как ты думаешь?

На этих ее словах в кухню вбежала Настенька, за которой вприпрыжку мчался кот Венька, явно рассчитывающий на какое-нибудь лакомство. Костя подхватил дочь на руки, поцеловал в теплую макушку.

– Так себе идея, если честно, – сказал он. – Наташа, давай будем рассуждать логически. Шансов на то, что именно наша девочка станет олимпийской чемпионкой, крайне немного. Пробуются тысячи, наверх пробиваются единицы.

– А если она – как раз такая единица? – упрямо спросила Натка.

– Даже если и так. Ты готова обречь нашу ласточку на ежедневный тяжелый труд? Такой тяжелый, что, наверное, даже с шахтерским не сравнится. Регулярные многочасовые тренировки, падения, травмы, жесткий тренерский контроль. Это они с виду такие красивые и нарядные, а на тренировках орут на детей так, что мало не покажется. И унижают, а может, даже и бьют. И ради чего это все? Отказ от нормального детства. Ради того, чтобы через десять лет нечеловеческих усилий тебе дали неизвестную таблетку, которая в одночасье разрушит всю твою жизнь?

– Можно подумать, что вся жизнь фигуристов – это какой-то сплошной ужас, – пробормотала Натка.

– А ты считаешь, что это сплошной праздник? Так нет, должен тебя разочаровать.

– Так что же, и спортом не заниматься?

– Почему? Заниматься, но если тебя интересует мое мнение, то я – за командные виды. Хотя бы то же синхронное плавание. Там человек никогда не остается один на один с тренером. Не зависит от него и какой-то таблетки. Там рядом с ним команда. Это и к будущей жизни гораздо лучше готовит. Нет ничего хуже, чем единоличное стремление к победе. Тем более, как показывает практика, отобрать ее совсем нетрудно. Победу эту. Раз, и нет у тебя награды, ради которой ты столько лет во всем себе отказывал. Олимпийскую медаль отобрать, а вместе с ней еще пару-тройку, за компанию, так сказать, – это тебе не лишение водительских прав. Нет, я против, чтобы мы отдавали Настю фактически в какое-то рабство.

Просто так сдаваться Наталья Кузнецова не любила.

– Это мы еще посмотрим, – сказала она, заканчивая разговор. – Костя, ты уложи Настеньку спать, а я пойду Лене позвоню. Она сегодня в консультацию ходила. Надо узнать, что там к чему. Кстати, ты Миронову позвонил?

– Нет, Лена же запретила.

– Мало ли чего она запретила, – Натка всплеснула руками и с укоризной посмотрела на мужа. – Если ее слушать, так толку никогда не будет. Кость, ты-то понимаешь, что она не может проходить одна всю беременность.

– Она не одна. У нее есть мы.

– Да. Мы у нее есть, но женщине в таком состоянии нужен рядом близкий человек. Не сестра, не друг, не старшая дочь, а возлюбленный.

– Наташа, Лена не сказала, что готова помириться с Виталием, – осторожно напомнил Таганцев. Не понимал он особо в этих женских штуках, вот только судью Елену Кузнецову знал хорошо. – Ей четыре месяца понадобилось, чтобы просто принять решение рассказать нам о своей беременности. Не уверен, что она готова впустить его в свою жизнь обратно. В качестве возлюбленного.

– Но он – отец ее ребенка, и в этом качестве обязан заботиться о ней! – запальчиво сказала Натка. – С этим-то ты спорить не будешь? Костя, ей сорок лет, у нее тяжелая работа и вконец расшатанная нервная система. С ее предыдущих родов почти двадцать лет прошло, так что предстоящие можно смело считать первыми. Ты хотя бы приблизительно представляешь весь перечень осложнений, с которым она может столкнуться?

– Наташа, прекрати драматизировать, – рассердился Таганцев. – Лена – здоровая и совсем не старая женщина. Она прошла полное медицинское обследование, так что у нее нет никаких проблем со здоровьем. Она отходила первую половину беременности без всякого ущерба, да еще и так, что никто ни о чем не догадался. Так что прекрати ты каркать, бога ради. Если твоей сестре понадобятся деньги, значит, мы с тобой извернемся и их добудем. А Миронову против ее воли я звонить не стану и тебе запрещаю. Вот тебе и весь мой сказ. Поняла?

Натка молчала, отрешенным взглядом смотря куда-то в окно, где стремительно катился к концу сентябрь. Листья на деревьях уже совсем пожелтели. Еще чуть-чуть, и начнется октябрьская хмарь с дождями, плавно перетекающими в заморозки. Тоска-а-а-а.

– Натка, ты что, уже звонила Виталию? – догадался Таганцев. – Зачем? Лена будет сердиться.

– Посердится, да перестанет. Потом мне еще спасибо скажет, – сообщила Натка. – Я убеждена, что это правильно. Миронов – такой эгоист, что ни за что не прервет свое путешествие за три миллиона рублей. Поэтому Лена его не увидит и нервы себе трепать не будет. Зато если он переведет деньги, мы сможем устроить ее в платную клинику. Нам всем так будет спокойнее.

– И что? Даст он деньги?

– Я не дозвонилась, – с досадой призналась Натка. – Телефон абонента выключен или находится вне зоны действия Сети.

– Ничего удивительного, если он улетел на другой конец света, – заметил Таганцев. – Во-первых, в таких длительных путешествиях все покупают местные симки, так гораздо выгоднее.

– Ага, заплатив за путешествие в Антарктиду три миллиона рублей, только и остается, что экономить на сотовой связи, – саркастически заметила Натка.

Таганцева было не так легко сбить с толку.

– А во-вторых, – невозмутимо продолжил он, – отключить телефон – лучший способ сделать так, чтобы тебя не доставали. Виталий уехал, потому что ему нужно прийти в себя. Он сам не свой после ссоры с Леной. Чувствует себя виноватым, уверен, что потерял ее навсегда. Он уехал сменить обстановку и проветриться. Вот и вытащил симку, чтобы его не настигло прошлое, от которого он бежит.

– Но он же вернется? – в голосе Натки прорезалась тревога.

– Разумеется, вернется, – Костя встал, подошел к жене, обнял ее за плечи и поцеловал в макушку. – Не думаешь же ты, что Миронов решил бросить свой налаженный бизнес и переквалифицироваться в китобои. Отдохнет, поставит голову на место и вернется. Никуда не денется.

– Но четыре месяца – это же очень долго. За это время может произойти что угодно.

– Все будет хорошо, – твердо сказал Костя. – Не переживай, пожалуйста. Иди звони Лене. Ты же хотела, а я Настеньку уложу.

– Да, сейчас позвоню. Но все-таки, Костя, ты, пожалуйста, подумай о том, чтобы отдать Настю в секцию фигурного катания. Это очень красивый вид спорта. А она у нас такая талантливая, что совершенно точно со всем справится. А пока ты думаешь, я посмотрю, кто из тренеров сейчас набирает учеников. Новый учебный год-то только начался.

Таганцев только рукой махнул. Зная жену, он предпочел не спорить. Наталья Кузнецова становилась чрезвычайно упрямой, как только в ее голове поселялась какая-то очередная идея фикс. Оставалось только надеяться, что, как всегда бывало в подобных случаях, она благополучно развеется сама собой. Надо только подождать, пока Натка переключится на что-нибудь другое.

Поплакав над своей горькой судьбой с полчаса, я сходила в ванную, умылась прохладной водой и села перед телевизором, бездумно щелкнув кнопкой на пульте. По-хорошему, нужно было бы лечь спать, чтобы отключиться от обуревавших меня печальных мыслей, но я знала, что не засну.

По телевизору шло шоу Антона Халатова «Все говорят». Я никогда его не смотрела, более того, смеялась над людьми, которые могут тратить время на обсасывание чужой жизни, сплетен и скандалов. В моей работе этого хватало и без телевизора, но сейчас мне требовалось переключиться на что-то максимально далекое от собственной жизни, так что глупое ток-шоу подходило как нельзя лучше.

Я только надеялась, что сегодняшняя программа будет максимально далека от медицины, со всеми ее скринингами, амниоцентезом, прилежанием плода и диабетом беременных. Обсуждения проблем здравоохранения я сейчас не перенесу. К счастью, на экране появилось знакомое всем россиянам лицо тренера по фигурному катанию Ксении Церцвадзе.

Я устроилась поудобнее. О допинговом скандале, связанном с именем ученицы Церцвадзе Аэлиты Забреевой, не знал только ленивый. Значит, сейчас интриган Халатов устроит пляски на костях несчастной девочки, которую уже два года прессуют из-за найденного в ее моче запрещенного препарата. Лучше и не придумать, чтобы переключиться со снедавших меня проблем.

Я вытянула ноги, которые стали изрядно уставать за день. С тревогой осмотрела их на предмет отеков. Вдруг у меня уже начались обещанные участковым гинекологом проблемы с сердцем и почками? Ноги были своими, привычными, довольно длинными и красивыми, для сорока лет особенно. Я подсунула под спину подушку, погладила свой уже весьма заметный живот и уставилась на экран, где Ксения Церцвадзе горячо возмущалась решением Международной комиссии по фигурному катанию, дисквалифицировавшей ее воспитанницу.

Аэлита сидела в соседнем кресле в той же студии и горько плакала. Девочку мне было искренне жалко. Ее прокат на Олимпиаде в Пекине я помнила, как и свое восхищение им два года назад. Забреева действительно честно завоевала свое олимпийское золото, такое трудное и такое желанное для любого спортсмена.

– Это наша общая награда, – говорила Церцвадзе. – Мы шли к ней через годы безустанных трудов, травм, бессонных ночей, бесконечных диет и тренировок два раза в день, практически без выходных. В жизни этой девочки не было ничего, кроме льда. Ее привели в фигурное катание, когда ей только исполнилось три с половиной года, а в пять она уже исполняла все базовые прыжки. Перед вами человек огромного таланта и невероятной трудоспособности. Западные чиновники от спорта своим решением просто сломали ей жизнь. И мне бы хотелось знать, кто понесет за это ответственность.

– Тысячи людей по всей стране разделяют боль Аэлиты, – камера переключилась на мужественное и взволнованное лицо Антона Халатова. Я знала, что это волнение напускное, наигранное, но тем не менее признавала, что держится ведущий отлично. – Последние два года наша звездочка находилась в крайне непростом положении. Практически в любой момент ее могли отстранить от соревнований, но, несмотря на повышенное давление, фигуристка нашла в себе силы выйти на лед и показать достойный результат. Тем интереснее вопрос, поставленный ее тренером Ксенией Григорьевной. Кто понесет ответственность за случившееся с Забреевой?

Он сделал драматическую паузу.

– Мы задали этот вопрос непревзойденному эксперту в сфере фигурного катания, непререкаемому авторитету Наталье Саврасовой и выслушали ее мнение. Внимание на экран.

Теперь в телевизоре показывали также знакомое всем зрителям лицо Саврасовой. Пухлые щеки ее тряслись, губы, сжатые в тонкую полоску, выдавали крайнюю степень возмущения и гнева.

– В истории с дисквалификацией Аэлиты Забреевой многие забывают о главных жертвах ситуации – остальных фигуристах сборной России, которые лишились золотых медалей Олимпиады в Пекине. Еще пять наших фигуристов честно сражались в командном турнире, отдав все силы, чтобы набрать максимум очков, но в итоге остались без заслуженных наград. После пересмотра результатов наша команда получила «бронзу», однако вряд ли их это утешит. И в данной, не побоюсь этого слова, трагедии виновата не Международная комиссия по фигурному катанию, и, уж конечно, не Аэлита Забреева, а тренерский состав российской сборной и лично Церцвадзе.

Камера переместилась на белое, застывшее лицо Ксении. Скандал явно разгорался. В любой другой момент я бы ни за что не захотела на него смотреть, но сейчас фиксация на чужих неприятностях была для меня способом забыть о собственных. Я снова погладила живот.

– Вы считаете, что Ксения Григорьевна не могла не знать, какие лекарства получает ее воспитанница? – спросил корреспондент программы у Саврасовой.

– Ставка на Забрееву была главной ошибкой тренерского состава, – отчеканила женщина-легенда. – Россия выходила на командные соревнования на Олимпиаде в Пекине явным фаворитом. В командном зачете разрешены замены в двух любых видах, комбинируй, как хочешь. Разумеется, за места в командном зачете развернулась борьба, и наша федерация совсем отказалась от замен. В каждом виде выступали только лидеры, хотя, к примеру, остальные наши звездочки – и Наташенька Другова, и Катенька Щербицкая – не раз давали понять, что их расстроило их неучастие в этом виде соревнований. Так что самое дурное, что есть в этой истории вне всякой связи с допингом, – это то, что выбор пал на Забрееву в тот момент, когда результат ее декабрьской пробы, взятой на чемпионате России, оставался неизвестен. Это был колоссальный риск, и очень странно, что подобная ситуация никого не обеспокоила. Тренерский состав, федерация пренебрегли осторожностью, которая в подобной ситуации была бы крайне уместна. И вот именно эта чудовищная глупость и стоила России олимпийского «золота».

Это мнение мне неожиданно показалось интересным. А ведь и правда, если было хотя бы малейшее сомнение в результате пробы, проблемы можно было бы избежать, просто заменив спортсменку на другую. Слава богу, в фигурном катании российским девочкам нет равных, что доказали все последующие прокаты на тех чемпионатах мира и Европы, где российские спортсмены еще принимали участие. Получается, действительно имеет место ошибка тренера?

– Но и это еще не все, – продолжала Саврасова. – Сторона защиты могла бы побороться за Аэлиту и снизить срок дисквалификации, так как в подобной ситуации должны объяснять нарушение взрослые, а не ребенок. Но этого не случилось. Более того, защитники привели на слушании такие абсурдные доводы, что никто в них не поверил. Простите, какой десерт, приготовленный дедушкой? Где доказательства, подтверждающие эту теорию? В результате полного провала юридической службы наша спортсменка получила максимально возможное наказание. Жесткое до жестокости.

Что ж, с этим я как юрист тоже была полностью согласна. То, что в ходе двухлетних разборок твердили адвокаты Забреевой, не могло вызвать ничего, кроме смеха. Это был жалкий лепет, а не грамотно выстроенная линия защиты. Как судья, я бы тоже в нее не поверила. Действительно, подставили девочку своим непрофессионализмом.

– Ксения Церцвадзе не могла не знать, кто защищал Аэлиту в суде, – продолжала «избиение младенцев» Саврасова. – Это первое, чем тренер должна интересоваться. К ситуации причастна не только Забреева, но и сама Церцвадзе. Как же она может этого не знать? Если бы у меня, не дай бог, произошла такая ситуация, я бы сказала, что виновата. Мол, перепутала, дала не тот препарат, но сняла бы ответственность за это с ребенка. Она причастна к случившемуся, и это она испортила спортсменке жизнь. И уж если прямо и коротко отвечать на ваш вопрос, то да, я считаю, что Церцвадзе знала, какие препараты дают Забреевой.

На этом снятый заранее для программы комментарий закончился. Ксения вскочила со своего кресла.

– Саврасова ответит за подобные обвинения! – закричала она, но ей отключили микрофон.

– Ксения Григорьевна, дадим высказаться нашим гостям в студии.

Микрофон пошел по рядам. Мне было совершенно очевидно, что будет дальше. Скандал станет набирать силу, потому что все подобные шоу, как и пламя, нуждаются в постоянных дровах, чтобы поддерживать огонь. В данном случае огонь зрительского интереса и рейтингов.

– Требование конфиденциальности – показатель нашей вины. Нужна была полная открытость по делу. А теперь необходима пресс-конференция, на которой бы выступили все врачи, тренеры, чинуши, дедушка этот, знаменитый своим стаканом. Пусть все говорят, а мы послушаем. Нужно отвечать за свои слова и дела, а не сваливать все на плачущего ребенка. Они не ее защищают, а себя. Разогнать надо всю эту лавочку. Зачем мне такой спорт? – горячился один из зрителей.

– Мало того, что девочку кормили коктейлем из шестидесяти препаратов, один из которых запрещенный, так еще и заставляли врать. Она никого не сдаст, так как ее запугали. Но нельзя считать людей за идиотов. Тренер Церцвадзе должна хотя бы извиниться перед другими фигуристами, которые не стали олимпийскими чемпионами по ее вине, – поддерживал его другой.

– Так и будут продолжать калечить детей, – соглашался третий.

– Забрееву побеждали многие другие наши девочки-спортсменки, и они соревновались честно, без допинга. Так что хватит уже превозносить допингистку, без препаратов она в последнем сезоне не могла выкатать произвольную программу, выносливости нет без помощи химии, – заявила зрительница с первого ряда.

Камера тут же крупным планом показала лицо Аэлиты: ни кровиночки не было в нем, губы тряслись. Мне снова стало ее жалко. Бедная девочка, каково ей такое слышать. Спортсмены, конечно, народ закаленный, без характера в их деле никуда, но все-таки выдержать такой прессинг и не сломаться может далеко не каждый.

– Церцвадзе как тренер – молодец. Все чемпионы ее. Но как человек, вы, Ксения, простите, не очень, – взяла микрофон еще одна дама. – Вы себя отлично пиарите для того, чтобы к вам рекой текли деньги родителей. Для вас это не спорт, а бизнес. А сейчас вы просто спихнули вину на Аэлиту, а сами, выходит, как бы и не при делах. Некрасиво это.

Церцвадзе сделала знак, чтобы ей включили микрофон. Видимо, достаточно насладившись унижением гостей своей студии, Халатов разрешил это сделать.

– Я не оставлю так это дело! – громко и отчетливо сказала Ксения в объектив камеры. – Саврасова ответит за публичный поклеп в суде.

Она подошла к растерянной Забреевой и взяла ее за руку.

– Вставай, Аэлита, мы уходим.

Операторы показали, как спортсменка и ее тренер покидают студию под возмущенный гомон зрителей, потом на экране крупным планом появилось лицо Халатова.

– Какие еще страсти по допингу разразятся в нашей студии? Существует мнение, что к истории с допингом Забреевой приложил руку Валерий Глущенко. Все говорят, что он хотел протащить в сборную свою воспитанницу, поскольку мечтал подложить свинью Ксении, которая, как мы знаем, недавно увела у него одну из лучших фигуристок – Наташу Другову. Было ли все это спланировано заранее? Или это просто версия? Вы узнаете совсем скоро. С вами был Антон Халатов.

Передача закончилась, и я выключила телевизор. Ощущение у меня было гадкое, как будто дождевых червей наелась. Какой все-таки серпентарий – этот большой спорт. Мало того, что с допингом опозорились и медалей лишились, так еще и наезжают друг на друга, старые счеты сводят на глазах у миллионов зрителей. И это в ситуации, когда надо не ссориться и бросаться бездоказательными обвинениями, а поддерживать друг друга, объединяться.

И внешних недругов хоть отбавляй, так зачем же еще превращать во врагов друзей? Я представила злое лицо Церцвадзе и мысленно поправилась. Пусть не друзей. Коллег. У меня зазвонил телефон, и я посмотрела на экран, втайне надеясь, что это Виталий добрался до своей Аргентины и перезванивает, чтобы узнать, что я хотела. Но нет, это была моя сестра Натка.

– Привет, – сказала я, надеясь, что мой голос не выдает разочарования.

– Привет, ты была в консультации?

– Да, конечно.

Меньше всего на свете мне сейчас хотелось обсуждать свой поход к врачу. Улегшаяся было во время просмотра ток-шоу паника готовилась снова расцвести пышным цветом.

– И что? Все хорошо?

В голосе Натки было слышно все испытываемое ею сейчас нетерпение. Похоже, сестре очень хотелось рассказать мне что-то важное, просто совсем уж не поинтересоваться моими делами было некрасиво, вот она и спрашивала про женскую консультацию. Но из чистой вежливости, а не искреннего интереса.

На мгновение мне снова стало очень жалко себя. И как так получилось, что я должна со всем справляться одна, а окружающим нет до меня никакого дела? Но я быстро отогнала готовые снова покатиться по щекам слезы.

– Все хорошо. А у вас что нового?

– Слушай, мне тут пришла в голову шикарная мысль, – тут же затараторила Натка. Я невольно улыбнулась. Все-таки свою сестру я знаю очень хорошо. – Я думаю отправить Настеньку в секцию фигурного катания.

Я невольно закатила глаза. После всего того, что я только что выслушала по телевизору, это была явно не самая лучшая идея.

– Натка, избавь меня от своих фантазий, – сказала я строго. Другим тоном сестру не проймешь. – Ты знаешь, какой это труд? Ежедневные тренировки все семь дней в неделю. Начало в шесть утра, между прочим. А еще сборы, соревнования, бесконечные поездки. Ты хотя бы примерно представляешь, сколько нужно денег, чтобы одевать свою девочку для участия в соревнованиях? Ты же видела, какие у них костюмы шикарные.

– Точно, как же я об этом не подумала. Шикарные костюмы! – Моя сестрица только что не визжала от восторга. – У российских фигуристок всегда самые лучшие костюмы, и вообще наши девочки самые красивые. Кстати, возможно, именно поэтому нас и не хотят больше приглашать на всякие международные соревнования, чтобы их серенькие невзрачные шмотки не выглядели так убого на фоне наших нарядов.

Я вздохнула. В геополитических вопросах Натка явно не сильна. Рассуждать о нарядах ей, конечно, гораздо привычнее. Моя сестра всегда любила все блестящее и яркое, как сорока, честное слово.

– Нам надо будет первым делом сшить для Настеньки минимум три наряда. Один для тренировок, второй – для выступлений, а третий – для прогулок. Лена, ты только представь, как это будет красиво: Настюшка в лучах прожекторов катится по голубому, кристально прозрачному льду. На ней идеально облегающее платье в блестках и переливающейся россыпи камней и бусинок. Она легко скользит по льду, выписывает все эти «дорожки», «восьмерки» и «фляки», и все это на глазах стотысячного стадиона, который стоя рукоплещет моей дочери.

– Наташа, ты иногда выдаешь такие глупости, – я попыталась спустить свою сестру с небес на землю. – Какой стотысячный стадион? Самый большой существующий в мире Ледовый дворец – это «СКА Арена» в Питере. Но его вместимость – двадцать одна с половиной тысяча человек во время хоккейных матчей, а значит, и состязаний по фигурному катанию, и двадцать три тысячи во время концертов. Это максимум, Наташ.

– Все-то ты знаешь, – уязвленно сказала Натка. – Ну и что? Помечтать-то я могу? Или ты против нарядов для Настюши?

– Я не против, – успокоила я сестру. – Вот только для начала надо посчитать, сколько денег на это все уйдет. А еще сил, времени и нервов.

– Ты же готова рожать второго ребенка, несмотря на то, что на это тоже требуется много денег, сил, времени и нервов, – заключила Натка, которая умудряется всегда бить по больному. – Тебя их отсутствие не останавливает. Вот и меня не остановит. Я хочу, чтобы Настенькина жизнь была похожа на сказку. Ей и так довелось натерпеться до того, как она попала в нашу семью. Так что устроить ей эту сказку – моя цель. Задача настоящей матери. А я – ее мать. И это звучит гордо.

В своем запале Натка даже не заметила, что сильно меня обидела. Хорошо зная свою сестру, я решила, что зависать на этой истории не стану. Понимаю же, что она сказала злые слова в сердцах, на самом деле так не думая. Но и обсуждать звездные мечтания о красивой жизни я больше была не в состоянии. Если хотят тратить деньги и калечить ребенка, так это их дело, тем более что Таганцев – человек разумный, он вряд ли пойдет у Натки на поводу и согласится испортить Настюшке жизнь.

Другими словами, пусть развлекаются, только без меня. У меня свои проблемы, которые надо как-то решать, и уже понятно, что и на Миронова рассчитывать не приходится, и семья сестры мне не помощник. Ладно, справимся сами, не впервой. На этой мысли я сухо попрощалась с Наткой, положила трубку и отправилась спать. Утро вечера мудренее.

На следующий день перед работой я снова отправилась в женскую консультацию, чтобы сдать анализы. Очередь перед кабинетом забора крови меня ужаснула. Перед самой дверью стояли четыре человека, на стульчиках в ожидании своей очереди сидело еще восемь будущих мамочек, и в коридор выходила змейка человек из десяти, в конце которой я и пристроилась, уныло оценивая свои перспективы опоздать на работу.

На десять утра у меня было назначено первое заседание, причем на близкую тему, связанную с некачественным медицинским обследованием, проведенным беременной женщине. Еще готовясь к заседанию и читая подготовленные моим помощником Димой документы, я чувствовала неприятный холодок и посасывание под ложечкой. Понятно, что все, связанное с беременностью, вызывало у меня повышенную чувствительность, однако теперь, после всех страшилок, которыми меня запугали в женской консультации, я особенно тяготилась предстоящим заседанием.

Я снова тоскливо посмотрела на очередь. Уйти, что ли? Отложить на другой день? Хотя что от этого изменится? К счастью, за своими размышлениями я успела заметить, что очередь двигается довольно быстро. Каждая женщина, заходя в процедурный кабинет, проводила в нем не больше двух минут, кроме того, похоже, что внутри работали две лаборантки, так что, произведя нехитрые математические расчеты, я немного приободрилась.

Действительно, весь процесс занял у меня двадцать пять минут, так что на работу я вполне успевала. Приехав к зданию суда, я припарковала машину и бросила взгляд на часы, чтобы понять, успею ли выпить кофе. Из-за предстоящего забора крови я не позавтракала, и сейчас у меня немного кружилась голова. До беременности я не была столь чувствительна к недостатку поступающих в организм питательных веществ, но сейчас мы расходовали их вдвоем.

Мне вдруг впервые с того момента, как я узнала, что жду ребенка, стало интересно, кто именно так уютно устроился у меня внутри. До этого я думала о нем просто как о малыше, а теперь же кто там: девочка или мальчик? А кого я, собственно говоря, хочу? Миронов, разумеется, мечтал о сыне, но теперь я могла опираться исключительно на свои желания и предпочтения. Дочь у меня уже есть, так, значит, пусть будет мальчик? Но его так трудно растить без отца, да и опыта в воспитании сыновей у меня никакого, а дочка выросла замечательная, так, может, пусть будет девочка?

Так и не придя ни к какому выводу, я дошла до своего кабинета, снимая пальто, попросила Диму сварить кофе.

– Елена Сергеевна, это так здорово, что вы тоже ребенка ждете! – радостно выпалил Дима, колдуя над кофеваркой. – У меня Женька обрадовалась. Сказала, что я, сдавая экзамен на судью, вас не подведу, раз вы все равно в декрет уйдете.

Я изумленно повернулась к помощнику. Как говорится в замечательном советском фильме «Служебный роман», «информация у нас поставлена хорошо». На работе о моей беременности знал только Плевакин, но я была далека от мысли, что Анатолий Эммануилович может быть так несдержан. Внезапно меня осенило, у кого такой длинный язык. Машка! Драгоценная моя подруженция, по совместительству первая сплетница Таганского районного суда. Ну, погоди же, я тебе покажу.

Дав понять Диме, что обсуждать эту тему не намерена, я выпила свой кофе с захваченным из дома бутербродом и, отказавшись от купленных помощником пирожных из-за страха перед диабетом беременных, нацепила судейскую мантию и отправилась в зал заседаний.

Истцами в деле выступала семейная пара, у которой родился малыш с генетической патологией. Ответчиком – женская консультация, в которой наблюдалась будущая мама. В исковом заявлении отмечалось, что вследствие ненадлежащего оказания медицинской помощи будущим родителям не была предоставлена достоверная и полная информация о состоянии здоровья их ребенка. Они были введены в заблуждение относительно уровня благоприятности текущей беременности и нормального развития плода, из-за чего не имели возможности своевременно принять решение о ее сохранении или прерывании.

Материалы дела гласили, что в установленный срок, то есть в двенадцать недель беременности, пациентке проводился биохимический скрининг уровней сывороточных маркеров: измерялись уровни связанного с беременностью плазменного протеина А (РАРР-А) и свободной бета-субъединицы хорионического гонадотропина, а также толщина воротникового пространства эмбриона с помощью УЗИ. По результатам биохимического исследования были подсчитаны базовый и индивидуальный риски возникновения генетической патологии, причем лечащий врач не обнаружил каких-либо отклонений в его результатах. Кроме того, провели УЗИ-исследование плода, в ходе которого врач также не выявил никаких аномалий развития. И тем не менее ребенок оказался «особенным».

Я вздохнула. Все эти скрининги мне предстояло пройти на гораздо более позднем сроке, что добавляло риски. Впервые я, пожалуй, была согласна с врачом в женской консультации и своей семьей, считающими меня безответственной. И что на меня действительно нашло, особенно с учетом того, что ответственность у меня повышенная, практически болезненная? Я мотнула головой, отгоняя тревожные мысли и заставляя себя вернуться в «здесь и сейчас».

В отзыве на исковое заявление сообщалось, что женская консультация не видит в случившемся своей вины. Специально созванная врачебная комиссия пришла к выводу, что предъявленные претензии в части качества оказания медпомощи являются субъективным мнением родителей, которые к тому же не имеют специальных познаний в области медицины. По результатам анализа качества медпомощи, оказанной беременной врачом женской консультации, дефектов ее оказания комиссия не установила.

Судебно-медицинская экспертиза, которая проводилась в рамках подготовки к сегодняшнему судебному заседанию, напротив, пришла к выводу, что в ходе оказания медицинских услуг были допущены ошибки, в том числе дефекты снимков проведенного УЗИ-скрининга в первом триместре беременности не позволили достоверно определить толщину воротникового пространства и длины костей носа; при проведении УЗИ во втором триместре беременности не была измерена длина носовой кости, при отклонении показателей биохимического скрининга от нормы врачи не указали на необходимость исключения патологий развития.

Меня слегка затошнило, снова закружилась голова. И почему, получив это дело, я не попросила начальника расписать его другому судье? Хотя понятно почему. В тот момент я еще скрывала свою неожиданную беременность, а мой отказ рассматривать это дело обязательно вызвал бы ненужные вопросы. Вот теперь, Лена, расхлебывай. Получай удовольствие.

Я снова заставила себя сфокусироваться не на собственных переживаниях, а на материалах дела. Опираясь на выводы экспертов, суд указал, что были выявлены дефекты оказания медицинской помощи, повлиявшие на результат диагностики врожденных пороков развития ребенка.

Кроме того, женская консультация в ходе судебного заседания не доказала отсутствие своей вины в причинении морального вреда истцам в связи с рождением ребенка с генетическими аномалиями, при том что в ходе ведения беременности ответчик не сообщил истцам о наличии у их малыша признаков указанного заболевания, как того требовало правовое регулирование спорных отношений.

Из-за несоблюдения существующего медицинского стандарта ведения беременности аномалия развития плода не была выявлена до появления ребенка на свет, в результате чего истцы не имели возможности принять решение о необходимости дополнительного исследования, а по его итогам о возможном прерывании беременности по медицинским показаниям.

В этот момент я почувствовала странное ощущение. Как будто внутри моего живота проплыла маленькая рыбка, шевеля хвостиком из стороны в сторону. Ощущение было не болезненным, но внезапным. На мгновение я испугалась, но тут же поняла, что впервые почувствовала, как шевелится мой ребенок. Ну да, примерно на двадцатой неделе беременности это обычно и происходит.

Конечно, при второй беременности опытные матери чувствуют первое шевеление плода раньше, на шестнадцатой-восемнадцатой неделе, но с рождения Александры прошло уже девятнадцать лет, неудивительно, что я все позабыла. Для меня теперь все внове, словно впервые.

Я замерла, с дурацкой улыбкой прислушиваясь к собственным ощущениям. Мой взгляд упал на изумленное лицо адвоката истцов Марины Раковой, моей давней приятельницы, с которой мне всегда нравилось работать. Пришлось снова возвращать себя с небес на землю.

– Статья 22 Федерального закона от 21 ноября 2011 года № 323-ФЗ «Об основах охраны здоровья граждан в Российской Федерации» предусматривает, что каждый имеет право получить в доступной для него форме имеющуюся в медицинской организации информацию о состоянии своего здоровья, в том числе сведения о результатах медицинского обследования, наличии заболевания, об установленном диагнозе и о прогнозе развития заболевания, методах оказания медицинской помощи, связанном с ними риске, возможных видах медицинского вмешательства, его последствиях и результатах оказания медицинской помощи, – продолжала я зачитывать резолютивную часть судебного решения по рассмотренному делу. – Наступившие для истцов последствия являются угнетающими как с моральной точки зрения, так и с позиции дальнейшего режима существования этой семьи, в которой родился тяжело больной и требующий постоянного ухода ребенок.

Итогом судебного заседания стало решение судьи Кузнецовой о том, что женская консультация обязана выплатить истцам один миллион рублей за некачественно проведенные скрининги первого и второго триместра беременности. Уже огласив приговор, я вдруг осознала, что это именно та женская консультация, в которой я сама встала на учет.

Интересно, как быстро они поймут, что вынесшая приговор судья Кузнецова Е. С. и их старородящая безалаберная пациентка Кузнецова Е. С. – это один и тот же человек? И какими неприятностями мне это грозит? Нет, все-таки надо выбрать другую клинику, где наблюдаться, провести предродовую диагностику, а потом рожать. Я не могу доверить жизнь и здоровье своего малыша врачам, которых только что обвинила в недобросовестности.

Я опять почувствовала страх. Накатившая волна паники заставила похолодеть руки и ноги. Шея стала липкой, по спине потекла отвратительная струйка пота, потянуло низ живота. Только этого всего не хватало. За оставшуюся до родов вторую половину беременности я этак невротиком стану. Никакие БАДы и витамины не помогут. Нужна платная клиника!

Вот только где взять на это денег? В задумчивости я вышла из зала заседаний, в своем кабинете сняла мантию, а потом, приняв решение, снова отправилась в кабинет к своему любимому шефу. Если одолжить у Плевакина денег, то он точно не откажет. Анатолий Эммануилович всегда был мне как второй отец, именно он научил меня всему, что я знаю и умею. Я одолжу необходимую сумму, а потом соберу ее и верну. Да, именно так и надо поступить.

У председателя Таганского районного суда шло совещание, поэтому секретарша предложила мне немного обождать. Возвращаться в свой кабинет не хотелось, в приемной было тепло, но свежо из-за приоткрытого окна, поэтому я предпочла остаться. Через пять минут весьма комфортного ожидания дверь из коридора открылась, и в приемной появилась жена Плевакина Тамара Тимофеевна.

– Здравствуй, Леночка, – обрадовалась она. – Сто лет тебя не видела. Как ты живешь?

Я с некоторой опаской посмотрела на нее. Знает или нет? Мне бы не хотелось обсуждать свою беременность при секретарше Аллочке, такой же известной сплетнице, как и моя подруга Машка.

– По-разному, Тамара Тимофеевна, – честно призналась я. – А у вас как дела?

– Все хорошо, насколько это возможно в моем возрасте, – засмеялась Плевакина. – Вот, заехала на Толей, чтобы сводить его на обед. Никак не могу заставить его нормально питаться. Приходится все брать в свои руки. Вот что, Лена, если ты не торопишься, то давай выйдем в коридор, есть разговор.

Значит, все-таки знает. Впрочем, было бы странно, если бы не имеющий секретов от своей жены Плевакин не передал ей содержание нашего разговора. Я могла быть уверена, что от Тамары Тимофеевны информация никуда не уйдет, от их семьи я ни разу не видела ничего, кроме добра.

Получив заверения от Аллочки, что она сообщит шефу о нас сразу, как только он освободится, мы вышли в коридор и устроились у подоконника.

– Леночка, где ты планируешь вести свою беременность? – благожелательно спросила Плевакина. – Ты извини, что я вмешиваюсь не в свое дело, но ты совсем одна, а это слишком важный вопрос, чтобы пускать его на самотек.

Я невольно расплакалась. Из-за гормонального шторма, в который так часто попадают беременные женщины, у меня все время глаза были немного на мокром месте. И тут я просто не смогла сдержаться, столкнувшись с такой искренней заботой. Я ведь и правда совершенно одна.

– Я не знаю, Тамара Тимофеевна, – призналась я сквозь слезы. – В женской консультации по месту жительства меня так напугали возможными осложнениями… Кроме того, я только что вынесла судебное решение, которое из-за врачебной ошибки привело к трагедии, и по стечению обстоятельств это произошло именно в той консультации, где я встала на учет. Из-за моего возраста стоило бы наблюдаться в хорошей частной клинике, но у меня просто нет таких денег. Я пришла к Анатолию Эммануиловичу с просьбой дать мне взаймы. Правда, я не знаю, о какой сумме может идти речь. Но на здоровье ребенка нельзя экономить, а потом я обязательно все отдам.

Плевакина всплеснула руками.

– Лена, о чем ты говоришь? Мы же тебе не чужие люди. Разумеется, мы дадим тебе всю необходимую сумму. И знаешь что, у меня есть на примете очень хорошая клиника. Она как раз специализируется на материнстве и детстве и расположена недалеко от нашего дома. Ты сможешь каждый раз после обследований отдыхать у нас. Хотя и там очень трепетно относятся к будущим мамочкам.

– Тамара Тимофеевна, откуда у вас связи в перинатальном центре? – удивилась я.

– Я же психолог, поэтому их директор иногда привлекает меня к консультированию будущих мамочек, – пояснила моя собеседница. – Он очень хороший человек и опытный специалист. Его зовут Илья Семенович Козловский. Я ему позвоню и обязательно обо всем договорюсь, дам твой телефон, и они позвонят и запишут тебя на прием.

– А как называется клиника?

– «Райский плод».

Название показалось мне странным и претенциозным, но, в конце концов, я совсем ничего не понимаю в маркетинге. Если Тамара Тимофеевна считает тамошний персонал опытным, а клинику хорошей, значит, так оно и есть.

– И, разумеется, я все оплачу, – добавила моя спасительница. – Не думай о деньгах. Отдашь, когда сможешь. Ты же понимаешь, что мы с Толей не стеснены в средствах, так что можем себе позволить помочь хорошему человеку.

– Спасибо, Тамара Тимофеевна, – искренне поблагодарила я. – Мне сейчас действительно нужна помощь, но только в долг. Я обязательно все верну.

– Девочки, я освободился, – в коридор вышел мой шеф. – Мне сказали, что вы обе меня ждете. Лена, у тебя что-то срочное?

– А мы с Леночкой уже все решили, – ответила Тамара Тимофеевна. – Так что пошли обедать. Лена, может, и ты с нами?

После разговора с Плевакиной у меня словно свалилась гора с плеч. Решение мучившей меня проблемы оказалось простым и легким, а в том, что я смогу рассчитаться с долгами, я не сомневалась.

– Нет, спасибо за приглашение, – отказалась я. – Вы идите, а я перекушу на скорую руку и вернусь к работе.

– Хорошо, – не стала спорить Тамара Тимофеевна. – Я сегодня же свяжусь с Козловским. Лена, жди звонка.

С легким сердцем я вернулась к работе.

Если Наталья Кузнецова что-то решала, то дальше перла напролом как танк. Сейчас же главной ее целью стало сделать из Настеньки звезду фигурного катания. Начала Натка с малого: показала дочери несколько роликов в интернете и спросила, хочет ли та кататься, как эти девочки. Разумеется, Настя ответила согласием.

– Костя, ты представляешь, она хочет кататься, – взахлеб рассказывала Натка вечером вернувшемуся с работы Таганцеву.

– А если ей показать видео с чемпионата бальных танцев, она захочет танцевать? – уточнил Костя.

Сегодня он устал, и спорить с супругой совершенно не хотелось.

– При чем тут бальные танцы? – тут же взвилась Натка. – Мы же говорим о том, что ребенок должен заниматься спортом.

– Хорошо, – покладисто согласился муж. – Тогда почему не синхронное плавание? Покажи ей несколько записей, и ей наверняка понравится. Кроме того, секция синхронного плавания есть в том же бассейне, в который ходит Сенька, так что ко всему прочему это еще и удобно.

– Костя! – в голосе Натки послышались первые намеки приближающегося скандала. – Я решила, что Настя будет заниматься фигурным катанием. Так что сейчас основная наша задача – выбрать ей секцию, в которую она будет ходить. Это очень ответственное дело, от которого зависит вся будущая судьба и спортивная карьера.

– Ответственное, – согласился Таганцев. – На мой взгляд, для начала нужно соблюсти несколько самых важных условий. Во-первых, секция должна быть расположена неподалеку от нашего дома или, в крайнем случае, от места твоей работы. Мою в расчет не берем, потому что для меня переработки – нормальное дело. В любой момент могут дернуть, и я ребенка не смогу забрать. Кому это надо? Во-вторых, очень важен тренер. Чтобы с детьми хорошо ладил, тираном не был, жестокости не проявлял. В-третьих, школа фигурного катания должна принимать всех детей, вне зависимости от возраста и уровня подготовки. Насте скоро четыре, это мало, насколько я понимаю. Ну и в-последних, цена тоже имеет значение. Очень дорогую секцию мы сейчас не потянем.

Натка всплеснула руками.

– Костя, если так рассуждать, то можно допустить не просто серьезную, а роковую ошибку. Ты еще скажи, что нам надо отдать ребенка в секцию, которая работает в соседнем торговом комплексе. Сейчас таких, с позволения сказать, «школ фигурного катания» развелось столько, что сразу и не пересчитать. Но они даже лицензий на образовательную деятельность не имеют. А что? Тоже лед. Но ты же понимаешь, что если обучаться в местах, не предусмотренных именно для спортивных занятий, то Настю могут научить неправильной технике, с которой потом невозможно будет выполнить нормы спортивных разрядов, причем даже юношеских.

– А ты мечтаешь вырастить из нашего ребенка мастера спорта? – скептически поинтересовался Костя. – Если да, то я с тобой согласен. Если неправильно начать обучение и допустить грубые ошибки на тренировочном этапе, то даже кандидатом в мастера уже не станешь. Но ты уверена, что нам это надо? Давай для начала все-таки определимся. Мы хотим отдать Настю в профессиональное катание или в любительское?

– Конечно, в профессиональное! – воскликнула Натка.

– В таком случае нам потребуется звездная школа и звездный тренер, который способен сделать из ребенка олимпийского чемпиона.

– Естественно.

– Наташа, но в таком случае ты должна быть готова к очень высоким требованиям, которые будут предъявляться к твоей дочери, иногда к оскорблениям и жестокому обращению. Тебе придется с этим смириться, потому что иначе ни один тренер не сможет вырастить сильного конкурентного спортсмена с волевым характером. А вот если нам достаточно любительского катания, то мы вполне можем довольствоваться недорогим клубом недалеко от дома и выбрать тренера, который позволит Насте раскрыть свой потенциал и сделает упор на физическое развитие, а не на доведение до автоматизма технических элементов.

Натка подбоченилась.

– Я что-то не поняла. Ты против, что ли?

Таганцев вздохнул. Ему очень хотелось есть, а еще, по возможности, выпить бокал пива. Однако он знал, что, пока Натка не настоит на своем, разговор не закончится и ужин не начнется. Но не сдаваться же без боя, если речь идет о будущем дочери.

– Я не против. Я согласен с тем, что фигурное катание – это очень зрелищный и интересный вид спорта. Практически искусство, пусть и спортивное. Конечно, он отличается повышенной травмоопасностью, но какой спорт без этого? Кроме того, я читал, что у маленьких детей смещен центр тяжести, так что при падении на лед у них травм практически не бывает. А так тренировки позволяют закалить ребенка и его характер, улучшить здоровье, иммунитет укрепив, и воспитать прекрасные личные качества. Конечно, я за развитие координации движений, гибкости, ловкости и умения управлять своим телом. Конечно, я за уверенность в себе, грациозность и развитие музыкального слуха, а вкупе с ним еще и целеустремленности, воли и ответственности. Но олимпийский вид спорта – это материальные затраты и полное отречение от обычной жизни, в которой все будет подчинено графику тренировок. Ты к этому готова?

– Да, – с вызовом ответила Натка. – Я готова. Я хочу, чтобы Настя пошла именно в профессиональный спорт и стала звездой. Поэтому для начала мы попробуем пройти отбор в школу Натальи Саврасовой.

– А она разве еще не на пенсии? – удивился Таганцев.

– Сама она не тренирует, конечно. Но школа фигурного катания «Звездная» работает под ее патронажем, и после первичного отбора детей она оценивает сама. В этом деле насмотренность нужна, а у нее глаз-алмаз, как говорится. Я посмотрела в интернете, послезавтра можно прийти попробоваться, так что я возьму выходной и съезжу туда с Настей.

Костя залез в интернет, чтобы посмотреть имеющуюся там информацию.

– От дома очень далеко, – сказал он. – Возить будет неудобно. Может, что-то еще посмотришь?

– Саврасова – самый лучший тренер, – заупрямилась Натка. – Кроме того, Церцвадзе сейчас скомпрометирована на всю страну допинговым скандалом с Забреевой. Да что там на всю страну, на весь мир. Не хочется отдавать ребенка в такую обстановку. Так что Саврасова. Я так решила.

– Решила, так решила, – Костя понял, что сдается. Что ж, он хотя бы попробовал воззвать к голосу разума. Не его вина, что не получилось. – Наташа, давай ужинать, а?

Через два дня Натка привезла дочку на отбор в секцию под руководством Натальи Саврасовой. Как и в популярном телевизионном шоу, сама гранд-дама сидела на постаменте для жюри и как будто даже не смотрела на лед, где тренеры попроще и помоложе проводили отбор будущих воспитанниц и разговаривали с родителями.

– Моей дочери еще нет четырех лет, – робко сказала Натка женщине, на груди которой висел бейдж, сообщающий, что она тренер и зовут ее Ирина Королева. – Мы не рано начинаем?

Королева усмехнулась.

– Для профессионального спорта, чтобы вырастить из ребенка олимпийского чемпиона, его как раз и нужно отдавать в фигурное катание с трех лет, – ответила она. – Главное – не возраст, а начальные физические данные ребенка. Вот скажите, у вашей девочки нет проблем со здоровьем?

– Нет, – покачала головой Натка. – Мы год назад ее удочерили и после этого прошли полное медицинское обследование. У нее нет никаких ограничений, в том числе и для занятий спортом.

– Детдомовская? – в голосе тренера просквозила какая-то странная нота. Натка не поняла, осуждение это было или восхищение их родительским подвигом. – А в предыдущие годы жизни травмы какие-нибудь были?

– Насколько я знаю, нет.

– А насколько не знаете?

Натка немного растерялась.

– Вы будете смотреть на ребенка или на меня? – спросила она нервно.

Тренер оценивающе посмотрела на стоящую рядом Настю.

– Ну-ка, девочка. Повторяй за мной. Встань, ноги слегка согни в коленях. Плавно притяни локоть за голову, одновременно наклоняясь в сторону. Постой так, пока я не скажу изменить положение. Так, хорошо. Теперь то же самое повтори в другую сторону. Дыши ровнее. Так, теперь посмотрим выворотность. Так, девочка, присядь, пожалуйста. Так, выворотность недостаточная.

– Простите, а как вы это определяете? – не выдержала Натка.

Королева снисходительно посмотрела на нее.

– Это же очень просто. Если при глубоком приседании оба колена свободно уходят в стороны по линии надплечий, а тазобедренная часть и бедра образуют прямую линию с коленями, то выворотность хорошая, а если, как в вашем случае, при приседании колени широко не раскрываются, а уходят вперед, то недостаточная.

Признаться, Натка ничего из сказанного не поняла.

– А это важно? – спросила она.

– Конечно. Это одна из тех базовых характеристик, которые сложно нарабатываются тренировками. Выворотность позволяет достичь большей амплитуды движений и необходима практически везде – от скольжения по льду до прыжков. С завернутыми бедрами мало что сделаешь. Осанка у вашей девочки хорошая, спина не проваленная, но неправильно растянутая, потому что гнется преимущественно в районе поясницы. Осознанной четкости движений нет, и косолапие немного присутствует. Вообще я вам скажу, что у вашей дочери кривые и слишком крупные ноги. Профессиональный спорт не для нее. Следующий.

Не веря собственным ушам, Натка отошла в сторону. Ей никак не верилось, что на этом отбор закончен. Разве можно так быстро, фактически не глядя, ставить на будущем ребенка крест? Особенно если тебе сказали, что этот ребенок в прошлом детдомовский, то есть и так испытавший лишения.

Немного подумав, она решительным шагом направилась к Саврасовой, таща за собой за руку немного упирающуюся Настю.

– Простите, Наталья Андреевна, – сказала она, – я бы хотела, чтобы вы лично посмотрели мою дочь.

Саврасова перевела на нее прямой, немигающий взгляд, от которого Натке стало немного не по себе. Она была похожа на старую мудрую сову. Очень уставшую, немного взъерошенную, не склонную ни к сочувствию, ни тем более к жалости.

– Я уже увидела все, что мне нужно было увидеть, – сказала она скрипучим, словно надтреснутым голосом. – У вашего ребенка нет ни необходимой гибкости, ни прыгучести. Вот именно вашей конкретной девочке такой вид спорта, как фигурное катание, совершенно не подходит. При желании можно даже медведя научить кататься на коньках, вот только турниры он выигрывать не будет. А это прямой путь к психологической травме, во избежание которой вам необходимо выбрать для дочери другой вид спорта.

– Но мы с мужем хотим, чтобы Настя занималась фигурным катанием, причем именно в вашей школе, – голос Натки задрожал.

– Дорогая моя, я понимаю, что вы любите свою дочь и она кажется вам умницей-разумницей и талантом чистой воды. Однако поверьте мне на слово, ваша девочка – не гений, не находка и не алмаз, из которого при мастерском подходе можно огранить сверкающий бриллиант. Не получится из нее бриллианта, вы уж меня извините. Те времена, когда я из любого облезлого цыпленка пыталась сделать жар-птицу, давно прошли. Сейчас я уже слишком стара для этого. Если хотите совет, то отдайте ее лучше на художественную гимнастику к Марине Бабаевой. Там делают звезд, причем всех и сразу.

От обиды у Натки даже слезы на глазах выступили. Больно дернув Настю за руку, она потащила дочь в сторону гардероба, где они оставили верхнюю одежду.

– Мама, а про какого цыпленка говорила эта громкая тетя? – поинтересовалась Настюша, причем тоже довольно громко.

Окружающие рассмеялись.

– Тетя пошутила, – мрачно сообщила Натка. – Ты ее не слушай, милая. Ты обязательно будешь звездой. Я тебе обещаю.

Вечером она с обидой и возмущением передавала состоявшийся разговор Косте.

– Наташа, – мягко сказал муж. – Про Саврасову всегда писали, что она человек прямой, жесткий, но честный. Разве можно обижаться на прямоту и честность? Ведь все перечисленные ею и этим вторым тренером недостатки ты и сама видишь невооруженным глазом.

– Я вижу только, что тренер не разглядела Настин талант. А почему? Да потому то они берут только своих. Блатных. Потому и мнение об остальных такое предвзятое. Ничего-ничего! Я им докажу, что Настя способная. Завтра же отведу ее на пробу в «Академию ангелов Глущенко».

– И зачем? – мягко спросил Костя. – Наташа, если все куплено и только для своих, а тренеры предвзяты, то и там ничего не добьешься. А если у Насти действительно нет задатков для фигурного катания, то тем более. Если тренер говорит, что наша дочь не подходит по физическим параметрам для выбранного вида спорта, так, может, он прав? Профессиональные тренеры, конечно, бывают жестоки и несправедливы, но у них есть только одна мотивация заниматься с ребенком. Это желание довести его до спорта высоких достижений. Хотя бы вырастить из него мастера. Это же главный показатель их работы. Это жестоко звучит, но дети для тренеров – просто материал, из которого они лепят свои отличные результаты. И если тренер не видит потенциала в нашем ребенке, он не будет с ним заниматься, просто потому, что ему это неинтересно.

– Но это же ужасно! – воскликнула Натка.

– Это не хорошо и не плохо. Это так и есть. Либо мы, как родители, это принимаем и растим спортсмена, либо не принимаем и уходим домой. Давай отдадим Настю на каток недалеко от дома. Кататься научат, пластику разовьют. Мы же даже не знаем, понравится ей кататься или нет. Если она будет гореть этим видом спорта, так пусть и ходит на платные занятия два раза в неделю. Если она окажется талантливой, а тренер просто не разглядела это с первого раза, то ее обязательно заметят и отправят на пробы к профессионалам, но уже с сопровождением, которое повысит ее шансы. Но ведь велика вероятность, что это быстро надоест ей или тебе, – добавил Таганцев дипломатично. – Тогда мы выйдем из этой истории малой кровью.

– Я все равно сначала покажу ребенка Глущенко, – упрямо заявила Натка, и Таганцев в очередной раз сдался, не желая ссориться с женой.

Просмотр в «Академии ангелов» состоялся спустя два дня. Детей отсматривали в порядке, установленном по жеребьевке. Настенька оказалась двенадцатой в очереди. Стоять без дела и смотреть, как приседают, подпрыгивают и пританцовывают другие, ей быстро наскучило.

Она отошла чуть в сторону, где стояли и другие дети. Один из мальчиков, явно заинтересовавшись мохнатым медведем, который Настена держала в руках, потянул его из ее рук. Настя прижала любимую игрушку к себе, но мальчик проявил настойчивость, и она сдалась. С видимой неохотой, но отступила, выпуская медведя из рук.

Тренер, не Глущенко, а тоже попроще, проводящий первичный отбор, как заметила Натка, с интересом следила за разворачивающейся на ее глазах маленькой сценкой. Вскоре подошла их очередь, и Настю с мамой пригласили подойти поближе.

– У вашей девочки, к сожалению, отсутствуют лидерские качества, – сказала тренер безапелляционно. – Для профессионального спорта очень важно наличие стремления к победе. В фигурном катании потребность быть лучшим, первым, несомненным лидером должна быть в крови. А ваш ребенок в игре со сверстниками совершенно не старается быть главным. Смотрите, как она легко выбрала пассивную роль.

– Но это просто игра, – Натка против воли опять растерялась. – Моя девочка выросла в детдоме, она привыкла делиться. Что в этом плохого?

– А победами она тоже будет готова делиться? – осведомилась тренер. – Лидер никогда не отдает свое. Вы это на всякий случай запомните. Вашу девочку нужно отдавать в командные виды спорта. Например, в синхронное плавание. А фигурное катание не для нее. Психологически не тот типаж.

Да что они все сговорились с этим синхронным плаванием, что ли? Натка почувствовала, что закипает. Чтобы не взорваться и не наговорить лишнего, она забрала Настю и двинулась к выходу. Чужой мальчик с явной неохотой расстался с их медведем, и Настя прижимала его к себе, радуясь, что ей не пришлось отдавать свою игрушку навсегда. И правда, размазня какая-то, а не ребенок.

И все-таки сдаваться так быстро было явно не в характере Натальи Кузнецовой. Третий звонок она сделала в школу фигурного катания «Хрустальный конек», которым руководила Ксения Церцвадзе – главный конкурент «Академии ангелов». Таганцев был категорически против, чтобы они пробовались в эту школу. Ксения славилась своей стальной хваткой и жесткой манерой общения со своими подопечными. В результате ее давления большинство учеников становились призерами международных соревнований и Олимпиад, к ним приходила слава и действительно большие деньги.

Но в «Академии ангелов» гораздо мягче относились к провалам и неудачам, в то время как Ксения была готова идти на жесткие меры, лишь бы воспитать конкурентного, сильного, выдающегося спортсмена. Фигуристы, к слову, ее любили, потому что считали человеком справедливым, да и признавали, что за возможность блистать на мировой арене нужно платить.

К сожалению, набор в «Хрустальный конек» в этом году уже закончился. Натка расстроилась, потому что опоздали они с Настенькой всего на неделю. Единственной школой высокого уровня, приглашающей на просмотры, в которой они еще не были, оказалась открытая всего несколько лет назад «Секция Анастасии Щеткиной». Ее воспитанники уже успели взять «бронзу» на одном из европейских турниров и составляли достойную конкуренцию звездным школам Саврасовой, Церцвадзе и Глущенко на российских чемпионатах.

Туда Натка привела Настю в ближайшее воскресенье. Детей отбирала сама Анастасия, и Натку это не успокоило, а, наоборот, насторожило. У нее что, персонала не хватает? Тренер оказалась достаточно молодой и очень доброжелательной. Попросила Настеньку выполнить те же упражнения, что и все остальные, после чего вынесла свой вердикт.

– Я вашу девочку возьму, хотя она у вас, конечно, деревянная.

– Так я ее для того и отдаю в спорт, чтобы вы ее сделали не деревянной, а гибкой и пластичной, – заявила Натка, не верящая в удачу.

– Хорошо, – согласилась Щеткина. – Тренировки для девочек в нашей школе имеют свои особенности. Большой упор мы делаем на хореографию и развитие музыкального слуха. Еще я хочу вас предупредить, чтобы вы готовились много работать с дочерью в плане ее эмоционального состояния. Мальчиков в профессиональном фигурном катании не так много, поэтому среди девочек борьба за первенство оказывается гораздо более жестокой. Я, конечно, не тиран, но прикрикивать и жестко спрашивать, разумеется, буду. Мои слова, насмешки конкуренток, интриги и физические нагрузки сильно влияют на психоэмоциональное состояние, так что поддержка родителей очень важна.

– Разумеется, мы будем делать все, что необходимо, – заверила Щеткину Натка. – Но вы уверены, что с ее физическими данными у нее все получится?

Тренер пожала плечами.

– Хороший тренер берется работать с разными детьми. Вестибулярный аппарат, выворотность, выносливость и другие физические данные можно развить. Просто для этого разным детям требуется разное время. В вашем случае придется брать дополнительные занятия. А это деньги. Много денег. Профессиональный спорт – это дорого. Вы сможете себе это позволить? Если да, то я готова работать с вашей девочкой.

– Много – это сколько? – спросила Натка.

– Спортшколе вы платите одиннадцать тысяч рублей в месяц. В год получается сто тридцать две тысячи. А количество подкаток, то есть дополнительных индивидуальных тренировок, зависит от ваших родительских амбиций. Одна подкатка стоит две тысячи рублей. Если считать на пять раз в неделю, получается в год четыреста восемьдесят тысяч. Общая физическая подготовка, растяжка, хореография два раза в неделю – еще девяносто шесть тысяч в год. Два раза в год постановка программ – сорок тысяч, раз в год новые коньки. Хорошие обойдутся в тридцать тысяч рублей. Два платья в год, одно стоит тоже тридцать тысяч. Спортивная форма тысяч десять. Подбор музыки и оплата работы звукорежиссера обойдется в три тысячи. Ну и сборы и поездки на турниры, в которых вам, как родителю, придется сопровождать ребенка. Самые дешевые сборы сто тысяч. Так что считайте сами.

У Натальи Кузнецовой было не очень хорошо с математикой, но даже троечник мог бы легко посчитать, что ее затея сделать из Насти чемпионку обойдется семье никак не меньше чем в миллион рублей в год. Натка содрогнулась. И это без учета дороги до катка и обратно, а также возможного лечения в случае травм.

– А как же Федерация фигурного катания? – слабым голосом спросила она. – Разве она не финансирует часть затрат?

– Конечно, федерация помогает, – согласилась Щеткина. – Но только топовым спортсменам, вошедшим в состав сборной. Их всего шесть.

– Но вы гарантируете, что если мы пойдем на все это, то Настя сможет взойти на пьедестал почета?

Щеткина звонко рассмеялась.

– Милая мамочка, – сказала она ласково, – вы ведь понимаете, что ежегодно несколько тысяч детей приходят заниматься фигурным катанием, но лишь единицы становятся чемпионами. Это тот вид спорта, в котором всегда была высокая конкуренция, а сейчас она просто бешеная. Каждый год на каток приходит все больше детей. Каждому родителю хочется, чтобы именно его сын или дочь стали первыми, но это вопрос таланта, трудолюбия, выносливости и везения. Так что гарантировать я вам ничего не могу.

– Мы подумаем, – выдавила из себя Натка, чувствуя, как земля уходит у нее из-под ног.

Вернувшись домой, она позвонила сестре.

– Что-то случилось? – испугалась судья Кузнецова, слыша, как Натка рыдает в трубку. – Что-то с Настей?

– Да! – истерически выкрикнула Натка. – Ее взяли в школу фигурного катания, но это стоит бешеных денег. Миллион в год, Лена. Но проблема даже не в этом. Мы можем как-то извернуться и найти эти деньги, но даже за них они не гарантируют, что Настя станет звездой. А тогда зачем это все? Зачем такие жертвы?

– Жертвы не нужны ни в каком случае, – рассудительно заметила Лена. – Натка, кончай рыдать. Главное, что все живы и здоровы.

– Но я так мечтала, что моя девочка будет кататься.

– Раз мечтала, значит, будет. Пусть и без спорта высоких достижений. И давай попробуем еще раз. Я постараюсь что-нибудь придумать.

– Обещаешь? – с надеждой спросила Натка.

– Обещаю, – успокоила ее Лена.

Как и обещала Тамара Тимофеевна, мне пере-звонили из клиники «Райский плод» практически на следующий день. Благожелательный женский голос поинтересовался, когда мне удобно записаться на прием, и я застыла в замешательстве, потому что на все ближайшие дни назначены судебные заседания, перенести которые я не могла. Да и некуда их переносить.

Буквально на днях мне попалась на глаза статистика, согласно которой количество вакантных должностей федеральных судей на данный момент составляло более четырех тысяч. Такие данные привел в интервью председатель Совета судей России. При этом бо́льшая часть приходилась именно на суды общей юрисдикции – более трех с половиной тысяч вакансий. И из-за нехватки людей, желающих работать моими коллегами, весь объем работы, к слову, постоянно возрастающий, фактически распределяется на действующих судей, что негативно влияет на нагрузку.

Эту статистику я знала не понаслышке, испытывала, что называется, на своей шкуре. Предстоящий мне декрет ставил моего начальника Плевакина в крайне сложное положение: у него освобождалась еще одна вакансия, которую предстояло либо кем-то занять, либо еще больше увеличить количество работы у моих коллег. В такой ситуации филонить до ухода в декретный отпуск было с моей стороны совсем уж некрасиво, так что переносить заседания, просить дни за свой счет или, не дай бог, уходить на больничный я точно не могла.

– А в субботу вы работаете? – спросила я позвонившую мне девушку, особо не рассчитывая на положительный ответ.

– Разумеется, – неожиданно ответила она. – В десять утра вам удобно?

– Да, конечно, – я обрадовалась, потому что наличие возможности ходить в клинику по субботам показалось мне добрым знаком. – По какому адресу мне надо быть?

Мне продиктовали адрес, и тот показался вторым добрым знаком. Клиника «Райский плод» располагалась буквально в трех кварталах от моего дома. Неспешным шагом дойти туда я могла за пятнадцать минут. Отлично, вот еще и субботняя прогулка, весьма полезная в моем положении. А то у меня вечно не хватает на это времени.

– Я сейчас пришлю вам сообщение с датой, временем, адресом и фамилией лечащего врача, – сказал голос в трубке.

– А разве меня примет не доктор Козловский?

Я вспомнила, что именно эту фамилию главврача мне называла Тамара Тимофеевна.

– Нет, Илья Семенович уехал в командировку. Но вы не волнуйтесь, он распорядился, чтобы вами занимался Эппельбаум. Марат Казимирович – наш заместитель главного врача, он прекрасный специалист и наверняка сможет вам помочь.

Мне невольно стало смешно. Сочетание имени, отчества и фамилии доктора, к которому мне надлежало явиться в ближайший выходной, составляло из себя этакую гремучую смесь. Имя татарское, отчество польское, фамилия то ли немецкая, то ли еврейская. Ладно, люди, в чьих жилах течет смешанная кровь, как правило, талантливее из-за причудливого переплетения генов. Будем считать, что и в этом мне повезло.

В субботу в назначенное время я сидела перед нужным мне кабинетом и немного волновалась. Вдруг меня и здесь начнут пугать тем, что я – старородящая, что моему ребенку грозит опасность появиться на свет инвалидом, а мне – умереть в родах?

Марат Казимирович оказался приятным, весьма располагающим к себе человеком лет сорока. Внешность его была столь же эклектична, как и имя. Он был невысок ростом, белокур и бледен. На овальном лице располагались светло-серые глаза с монголоидным разрезом и большой крючковатый нос, являющий разительный контраст с остальными чертами лица, тонкими и правильными. Вот уж мать-природа пошалила.

– Здравствуйте, Елена Сергеевна, – благожелательно начал он, пригласив меня в кабинет и указав на удобное кресло, стоящее у стола. – Очень рад, что вы приняли решение стать пациенткой нашей клиники. Илья Семенович поручил вас моим заботам. Вы с ним знакомы?

– Нет. Я никогда не видела доктора Козловского и даже не слышала ни о нем, ни о вашей клинике, – призналась я. – Мне порекомендовала ее моя хорошая знакомая. Тамара Тимофеевна Плевакина.

Лицо Эппельбаума просияло.

– О, я знаком с Тамарой Тимофеевной. Мы были представлены друг другу на юбилее Бориса Михайловича Кулемкина.

Кулемкин работал председателем Москворецкого районного суда, но лично мы с ним не знакомы. Почему-то о том, что я тоже судья, я в этот момент умолчала. Мне показалось, что это не совсем прилично – щеголять служебным положением. Еще не хватало, чтобы Эппельбаум решил, что я рассчитываю, что мне из-за моего статуса сделают скидку.

– Итак, вернемся к нашим делам, – продолжил Марат Казимирович. – Елена Сергеевна, вы довольно поздно встаете на учет по беременности. Что так?

– Признаться, известие о моей беременности стало для меня в некотором смысле неожиданностью, – призналась я. – И мне понадобилось время, чтобы смириться с неизбежным. Так сложились обстоятельства, что я рассталась с отцом будущего ребенка, и могу рассчитывать только на собственные силы. Платная клиника не совсем мне по карману. Вот только в государственной женской консультации меня так напугали, что я все-таки решилась обратиться за помощью к Тамаре Тимофеевне.

– И правильно сделали! – с воодушевлением воскликнул Эппельбаум. – Мы обязательно вам поможем. Поверьте, все ваши страхи совершенно объяснимы, но наверняка беспочвенны. Мы сейчас проведем все необходимые исследования, на ваш счет в нашей клинике уже внесена необходимая для этого сумма, а потом будем решать, что делать дальше. Возможно, мы сможем сделать вам эксклюзивное предложение – наблюдаться в одном специализированном отделении нашей клиники, которая организует роды на особых условиях, то есть бесплатно.

Бесплатно? Внутри меня зазвучал сигнал тревоги. За свою довольно долгую жизнь я точно знала, что бесплатный сыр бывает только в мышеловке.

– Как такое может быть? – спросила я Эппельбаума. – У вас же частный центр, довольно дорогой, насколько я знаю.

– Да. Но при этом у нас есть специальные социальные программы для женщин вашей категории.

– А какая у меня категория? – поинтересовалась я.

– Вы незамужняя мать-одиночка, находящаяся в не очень хорошем материальном положении. Думаю, мы сумеем вам помочь. Хотя пока об этом еще рано говорить. Для начала нужно сдать все анализы и сделать скрининги. Для всего остального еще наступит время. А пока рад нашему знакомству. На стойке у администратора вы можете получить список всех необходимых исследований и записаться на них в удобное для вас время.

– Это очень важно, – согласилась я. – У меня много работы, от которой я не могу отказаться. И постоянно отпрашиваться на обследования мне неудобно.

Я имела в виду свой график судебных заседаний, но Эппельбаум понял мои слова так, что из-за крайней нужды я вынуждена подрабатывать в нескольких местах. Уточнять, что я все-таки не бедствую, я не стала. Пусть думает, что хочет.

Попрощавшись, я вышла из кабинета и вернулась к стойке администратора. Идя по клинике, я невольно осматривала ее, оценивая атмосферу, которая царила в этом лечебном учреждении. Вокруг было красиво, уютно и очень чисто. Вдоль стен располагались белые диваны, обитые мягкой кожей. На стеклянных столиках стояли вазы с яблоками, которыми, видимо, мог угощаться любой желающий. На стенах висели картины, в которых также обыгрывалась яблочная тема. В основном красочные натюрморты, а также пейзажи с видами яблоневого сада, как цветущего, так и плодоносящего.

Я подошла поближе, протянула руку и взяла одно яблоко. Оно было глянцевое, блестящее, красивое.

– Ешьте, это для вас. Витамины, – сказала проходящая мимо девушка в костюме медсестры.

Я надкусила яблоко, оказавшееся сладким и сочным. Сок брызнул во все стороны, потек по подбородку. Присев на диванчик, я доела этот райский плод, выбросила огрызок в урну и пошла записываться на все положенные обследования. Администратор подтвердила, что все назначенные мне процедуры уже оплачены.

Сначала я решила, что это добрая Тамара Тимофеевна внесла на мой депозит в клинике обещанную ею сумму, которую мне предстояло вернуть. Но пока я шла домой, в голову вдруг пришла еще одна мысль, которую следовало как-то проверить. Вполне могло статься, что моя дочь или сестра нарушили запрет надоедать Миронову в отпуске и сообщили ему о моем интересном положении.

Разумеется, прерывать из-за меня свою антарктическую экспедицию мой бывший возлюбленный не стал, а вот перевести деньги в клинику мог. Это было вполне в его духе. Ладно, рано или поздно выяснится, кому я обязана уже оплаченным обследованием и внезапным обещанием в дальнейшем наблюдать меня бесплатно. Ни в какие социальные программы для незамужних и одиноких я не верила.

Выходя из клиники, на крыльце я столкнулась с молодой симпатичной девушкой. На вид не старше шестнадцати лет. По крайней мере, выглядела она гораздо моложе моей Саньки. Под распахнутым пальто был виден аккуратный животик. Такой же, как у меня.

– Ой, – воскликнула девушка испуганно, – простите, пожалуйста! Надеюсь, я вас не стукнула?

– Нет, все в порядке, – успокоила ее я. – Я сама виновата. Задумалась о своем.

– Да. Я сама такая рассеянная стала, просто ужас, – охотно согласилась девушка. – А вы тоже в этой клинике наблюдаетесь?

– Да. Вот пришла вставать на учет. А вы здесь давно?

– Да, третий месяц. Доктор Эппельбаум ведет меня с десяти недель беременности, а сейчас уже двадцать.

Да, срок у нее был точно такой же, как у меня.

– Да, мой врач тоже он, – улыбнулась я. – И как? Вы с ним находите общий язык?

– Конечно! – воскликнула девушка горячо. – Марат Казимирович – прекрасный специалист. И психолог тоже замечательный. Он так мне помог. Я, когда сюда попала, прямо жить не хотела. Не знала, что мне делать. Олег меня бросил, я одна, в чужом городе, беременная. Меня, кстати, Настя зовут. Анастасия Лебедкина.

– А меня Елена Сергеевна. Вы не москвичка, Настя? – спросила я больше из вежливости, чем из искреннего интереса.

У меня и своих проблем было выше крыши, зачем мне еще чужие?

– Из Нижнего Новгорода. Вообще-то сейчас я, конечно, в Москве живу, потому что в институте учусь. В Московском государственном университете пищевых производств. На третьем курсе.

На третьем? Значит, она старше Саньки. Надо же, а выглядит цыпленок цыпленком. Как девятиклассница. За разговором Настя сошла с крыльца вслед за мной и теперь шагала со мной рядом.

– А Олег – это твой парень?

– Да. Олег Юрьев. Мы вместе учимся. На одном курсе. Он раньше с Валькой Земляникиной встречался. У нее папа – генерал в Генштабе. А потом Валька его бросила, и мы с ним начали дружить. Мы в одном общежитии живем, ведь он тоже не москвич. Из Ульяновска приехал. В общем, я залетела. А Олежка испугался ответственности и перестал со мной общаться. Сказал, что помирился с Валькой и любит только ее, а наши отношения были ошибкой.

Ну да. Типичная история. Провинциальный мальчик предпочел наивной Насте не просто москвичку с квартирой, а еще и генеральскую дочь, папа которой мог обеспечить его безбедное будущее. И в Ульяновск возвращаться точно не придется. Так что отвечать за несчастную Настю с ее будущим ребенком ему не с руки.

– Он тебе хотя бы помогает? – возмущенно спросила я.

– Ну, он, когда про беременность узнал, дал денег на аборт. Сказал, это единственное, что он может для меня сделать. А если я решу оставить ребенка, то он помогать не станет. Ну и еще предупредил, чтобы я не болтала. Боится, что Валька узнает и снова его бросит.

– А ты что? – мне действительно стало интересно.

Неужели эта девочка так сильно любит мерзавца Юрьева, что согласна не только избавиться от малыша и искалечить себя, но и скрыть всю эту мерзкую историю от его богатенькой пассии?

– А что я? – вздохнула Настя. – Я сама виновата. Нужно было думать, когда в постель ложилась. Предохраняться хотя бы. Если он меня не любит, так ведь насильно мил не будешь. Да и Валька ни при чем. Я же знала, что у них роман был. Воспользовалась их ссорой, чтобы с Олегом закрутить. А на чужом несчастье счастья не построишь. В этом я на своем примере убедилась.

– Но ты, судя по всему, – я кивнула на ее живот, – решила все-таки аборт не делать?

– Я уже почти решилась, – вздохнула Настя. – Пришла в женскую консультацию, взяла направление. Вы поймите, мне ребенка оставлять никак нельзя. У меня в Нижнем Новгороде мама с младшей сестрой. Та школу заканчивает, ей поступать в следующем году. Куда я им на шею с ребенком? Да и доучиться нужно. А с другой стороны, аборт – это же грех. Это же почти как живого человека убить. В общем, я уже пришла на операцию, сидела в коридоре, плакала. И там врач мне хороший попался, дал визитку доктора Эппельбаума, велел ему позвонить. Я сразу и позвонила. А потом с аборта ушла, поехала сюда, в «Райский плод», и здесь все чудесным образом и устроилось.

Признаться, я совсем ничего не понимала. Это что получается? Социальная программа для одиноких матерей, попавших в трудную жизненную ситуацию, действительно существует? Эппельбаум меня не обманул? Но в чем ее смысл? Анастасия Лебедкина – молодая, здоровая девушка, не нуждающаяся ни в каких дорогостоящих скринингах. Ее беременность явно протекает без осложнений, так что наблюдать ее она могла бы и в простой консультации. Вся необходимая помощь ей понадобится уже после родов, когда она останется с малышом совсем одна. Но клиника-то тут при чем?

Этот вопрос я и задала Насте.

– Ну как же! – всплеснула руками та. – Отделение доктора Эппельбаума специализируется на суррогатном материнстве. Моему будущему малышу уже подобрали приемную семью. Теперь все мои проблемы решены. Я и ребеночка своего не убила, и выношу его здоровым, и рожу без осложнений под присмотром опытного врача, а потом передам его хорошим родителям, добрым, а главное – богатым. Он вырастет и ни в чем нуждаться не будет.

– Приемным родителям?

– Ну да. Мне про них уже рассказали. С будущими усыновителями знакомить категорически запрещено. Тайна усыновления, сами понимаете. А вот рассказать про них – это пожалуйста. У семьи, для которой я вынашиваю своего сыночка, – большой дом в ближнем Подмосковье. С садом, представляете? Ему у этих людей будет очень хорошо. Они давно мечтают о ребенке, а самим родить не получается. Будут моего малыша любить и баловать. А я рожу и дальше учиться буду. Встречу хорошего человека, заведу семью. И дети у меня еще родятся. А после аборта могло бы и не быть.

– Но ведь суррогатное материнство – это немного другое, – осторожно сказала я. – Ты ждешь ребенка от этого своего Олега, а не от будущего приемного родителя.

– У них генетическая болезнь какая-то, – пояснила Настя беззаботно. – Передается детям. Им нельзя иметь своего ребенка. Из-за этого они и решились на усыновление.

– Да, для этого используется искусственное оплодотворение, – согласилась я. – Используется биологический материал, хранящийся в банке спермы. Но дело в том, что на территории Российской Федерации законодательно запрещено донору ооцитов быть суррогатной матерью в рамках одной лечебной программы. То есть генетическая мать не может одновременно быть суррогатной.

– Таких тонкостей я не знаю, – девчушка махнула рукой. – Но это всем выгодно. И им, потому что они могут быть уверены, что мой ребенок совершенно здоров, а мы с Олегом – нормальные. Не забулдыги какие-то. И мне. Потому что я не останусь одна с малышом на руках. Да и будущему ребенку, потому что он получит нормальную жизнь. В этом и заключается миссия клиники «Райский плод». Ладно, Елена Сергеевна. Еще увидимся. Рада была познакомиться.

– И я была рада познакомиться, – машинально ответила я и пошла дальше, по дороге домой обдумывая все услышанное.

С одной стороны, все, что говорила моя новая знакомая, – это правильно и логично. В непростой ситуации, в которую попала Анастасия Лебедкина, аборт был самым доступным выходом и, наверное, самым страшным. Клиника «Райский плод» отговорила ее от опрометчивого шага, который мог бы привести к бесплодию, не говоря уже о взятом на душу грехе. При этом у самой Насти не ломалась жизнь. Она и ее будущий ребенок не обрекались на нищету и трудности. Малыш получал любящую семью, а некие неизвестные люди – ребенка, которого, по медицинским показаниям, не могли завести сами.

С другой стороны, во всем этом было что-то неправильное. Не говоря уже о том, что явно незаконное. В своей судебной практике дела, связанные с суррогатным материнством, я никогда не рассматривала, а потому решила поднять законодательство и изучить ситуацию получше.

В публичном пространстве продолжал раскручиваться скандал между двумя школами фигурного катания и соответственно двумя тренерами – Натальей Саврасовой и Ксенией Церцвадзе. После заявления Саврасовой о том, что тренер виновата в приеме олимпийской чемпионкой Аэлитой Забреевой запрещенных препаратов, сделанного во время шоу «Все говорят», знаменитости продолжили обмениваться колкостями и обвинениями.

Во всех интервью Саврасова, к которой журналисты, разумеется, обратились за разъяснением ее слов, повторяла как мантру, что «таблетку спортсменке могла дать только тренер».

«Она не виновата, она просто не знала, что именно принимает, – объясняла свою точку зрения Саврасова. – Препарат не взялся ниоткуда. Ей его никто не подсунул. Ни один спортсмен из рук доктора не возьмет никакую таблетку. Без тренера у нас ничего не делается».

В ответ Церцвадзе обвинила Саврасову в клевете и потребовала от нее публичных извинений, намекнув, что почтенный возраст заставляет легенду советского и российского спорта терять границы дозволенного. «Берега попутала», – эмоционально сообщила своим подписчикам в социальных сетях Ксения и тут же получила новую мощную волну критики.

«За что должна извиняться Наталья Андреевна? – вопрошала в своем телеграм-канале известная спортивная журналистка Елена Ваулина. – Она озвучила вообще-то основополагающие в спорте вещи. Штаб Забреевой должен был взять вину за случившееся со спортсменкой на себя».

Чиновники от спорта, включая Международную комиссию по фигурному катанию, заявили, что не обладают информацией, подтверждающей вину тренерского состава, поскольку в противном случае весь штаб Забреевой давно понес бы наказание. Генеральный директор комиссии сообщил, что не располагает никакими доказательствами вины Церцвадзе, и, по его личному мнению, вина за попадание в организм спортсменки запрещенного препарата лежит на ком-то из ее окружения, возможно на враче или физиотерапевте.

Скандальные журналисты и блогеры начали провоцировать Церцвадзе не просто требовать с Саврасовой публичных извинений, а обратиться в суд с иском о защите чести, достоинства и деловой репутации. «Я готова извиниться, – заявила в ответ Саврасова. – Я даже рада буду это сделать, но только после того, как мне расскажут, что на самом деле случилось с Аэлитой. И не просто расскажут, а подтвердят неопровержимыми доказательствами. Пока же все выглядит так, словно кто-то сделал осознанный выбор принести в жертву именно спортсменку, а не выявить, кто в действительности помогал ей принимать допинг. Простите, но вся эта история имеет неприятный душок».

Слова Саврасовой и острая реакция Церцвадзе, разумеется, вызвали сильный общественный резонанс. И дня не проходило, чтобы эта тема не поднималась на одном из ТВ-каналов или не обсуждалась в интернете. Не смогла остаться в стороне и блогер Александра Кузнецова.

Сашка только-только начала отходить после истории с неуплатой налогов, которая попортила ей немало крови[2]. Все штрафы благодаря Виталию Миронову были уплачены, все претензии сняты, все уроки усвоены. Зарегистрировавшись как самозанятая, Саша теперь своевременно вносила в специальную программу все поступающие рекламные доходы, платила налоги и вела учет.

Она даже закончила курсы, посвященные маркировке рекламы в интернете, и теперь бдительно следила за проставлением нужных токенов и сдаче отчетности. Разумеется, это требовало значительных временных затрат, но безопасность и спокойствие всегда дороже.

С началом нового учебного года, а вместе с ним лекций и семинаров на втором курсе, времени ни на что не хватало, но Саша не роптала, понимая, что это цена ее взрослой и самостоятельной жизни. Смущало ее то, что она так и не поблагодарила Миронова за помощь. Сначала было не до того, а потом он уехал в Антарктиду без связи.

Каждый день Саша начинала с того, что набирала номер бизнесмена, во-первых, для того, чтобы сказать ему спасибо, а во-вторых, чтобы сообщить о беременности матери. Зная Миронова, она была уверена, что тому важна и интересна эта информация, но телефон абонента упрямо оказывался вне зоны действия Сети.

В конце концов Сашка не выдержала и отправила ему СМС-сообщение с известием о том, что ему предстоит стать отцом, но и оно оставалось недоставленным, а следовательно, и непрочитанным.

Из-за ее настойчивости они в первый раз в жизни поругались с Фомой. Горохов считал, что, раз Елена Кузнецова потребовала от своих близких не тревожить Миронова понапрасну и не выходить с ним на связь, Саша должна учитывать ее желание. Однако Александра с этим категорически не соглашалась, доказывая Фоме, что Миронов вправе знать правду.

– Вот ты представь, что мы расстались, а потом я узнала, что жду ребенка, – кипятилась Сашка. – Ты бы мне простил, если бы я скрыла от тебя этот факт?

– Почему это мы должны расстаться? – ошалело спросил Фома. – Ты собираешься меня бросить? Вернуться к матери? Решила, что должна быть рядом и помогать?

– Да ничего я не решила и не собираюсь тебя бросать. Размечтался, – фыркнула Сашка. – Я чисто гипотетически рассуждаю.

– А я даже гипотетически не хочу это обсуждать. И просто забеременеть ты не можешь, потому что мы с тобой обсудили этот момент и приняли совместное решение подождать с детьми до окончания института. Мы же взрослые люди и понимаем всю ответственность, которая неминуемо упадет на нас после рождения ребенка.

– Моя мать – тоже взрослый человек, и тем не менее забеременела без мужа в сорок лет. У нее и со мной так было, вот только она теперь не двадцати-летняя безголовая студентка, не имеющая представлений о контрацепции, а целый федеральный судья.

– Ты спрашивала у нее, как так получилось? Быть может, они с Мироновым хотели ребенка, просто поссорились до того, как о беременности стало известно.

– Я не спрашивала. Ты что, маму мою не знаешь? Из нее слова клещами не вытянешь. Такую секретность развела вокруг своей личной жизни. Как будто это только ее касается. А я, между прочим, тут тоже очень даже при чем.

Сашка ни за что не призналась бы, но на мать она слегка сердилась. И не только из-за секретности. Тяжело это – девятнадцать лет жить единственным ребенком, а потом в одночасье узнать, что у твоей мамы появится малыш, которого она будет любить и беречь больше, чем тебя, просто в силу разницы в возрасте.

– Саша, это решение твоей мамы. Ты должна уважать границы ее частной жизни, тем более что у тебя теперь есть своя, – заявил Фома назидательно. – Ты просто ревнуешь, а это глупо. И названиваешь Миронову, чтобы доказать свою нужность и полезность. И срываешься на мне, хотя я уж точно ни в чем не виноват.

В общем, они круто поссорились, перед тем как Сашка убежала на очередную запись шоу «Все говорят», посвященную допинговому скандалу в фигурном катании. Александру Кузнецову пригласили туда в качестве молодого блогера, имеющего постоянную аудиторию подписчиков. И вот теперь она сидела в студии, вертя головой во все стороны.

Шоу «Все говорят» она считала пустым и скандально желтым и никогда его не смотрела, но побывать в студии хотела. Новый опыт, о котором можно будет рассказать подписчикам. Спор на площадке тем временем разгорался жаркий.

– Все отлично понимают, что девочки такого уровня стоят на жестком допинговом контроле. На каждых соревнованиях их мучают по несколько часов, забирая на анализ и кровь, и мочу. Это знают все. И сами спортсмены, и тем более их взрослые и умудренные жизнью тренеры прекрасно понимают, какое пристальное внимание к ним приковано, тем более сейчас, исходя из сложной геополитической обстановки, в которой мы оказались. У Международной комиссии по фигурному катанию нет ни одного доказательства против Церцвадзе по делу Забреевой. Мне ясно как божий день, что девочку и ее тренера просто подставили, – кипятилась приглашенная в студию трехкратная олимпийская чемпионка, а ныне выдающийся российский политик Арина Ручьева.

– Никакой тренер ничего Забреевой не давал. Соответствующие компетентные органы уже давно всех проверили, – заверял представитель Федерации фигурного катания Борис Нельман.

– Как же можно кидаться голословными обвинениями, не имея на руках никаких доказательств? Все девочки, занимающиеся у Ксении Церцвадзе, всегда показывали, что результаты их проб чистые. Где логика? Зачем тренер перед Олимпиадой станет давать спортсмену, претендующему на медаль, какие-то таблетки? Это же чушь! – горячился бывший хореограф штаба Церцвадзе Рудаков.

Не остался в стороне и приглашенный в студию в качестве эксперта Валерий Глущенко.

– Я со свечкой не стоял и комментировать слова уважаемой мною Натальи Андреевны Саврасовой не собираюсь. Но доказательств, что Церцвадзе давала эту таблетку, нет. Да, она несет ответственность, но обвинять только ее мы не можем. У нас есть законы, предусматривающие ответственность за допинг у несовершеннолетних, начиная от штрафов и заканчивая уголовным делом. За Аэлиту отвечают ее родители, тренер и врач. Но нужны четкие доказательства. Поэтому я считаю правильным, что Ксения потребовала извинений. Без доказательств – это клевета. И да, конечно, плохо, что пострадала только девочка. Но это вопросы уже к суду и к людям, которые знали о допинге и сейчас молчат.

– По моему опыту, тренер вообще никогда не дает никакие таблетки. Это делает только врач, который знает состав любого препарата. Должен знать. Вот ему и надо переадресовать все вопросы, – высказывала свое мнение олимпийская чемпионка по конькобежному спорту, ныне тоже политик Светлана Гурова. – Тренер некомпетентен в вопросах медицины. Сейчас, насколько мне известно, членам сборной дают препараты в специальном месте и после соответствующей проверки. Не верю, что Церцвадзе умышленно дала Аэлите запрещенный препарат.

Кажется, скандал сходил на нет. Все приглашенные в студию Антона Халатова эксперты выступали в защиту Церцвадзе. По мнению Сашки, для Натальи Саврасовой дело начинало пахнуть керосином. Придется извиняться, ой, придется. Но тут ведущий дал слово видному спортивному комментатору Александру Тришину.

– Наталья Андреевна на самом деле задала или, как сейчас говорят, подвесила очень важный вопрос. И сделала это безотносительно Церцвадзе и Забреевой, а в более широком смысле этого слова. Спортсмен не имеет права принимать любые препараты, будь то таблетки, снадобья или микстуры, никак иначе, кроме как из рук своего тренера. Человека, кровно заинтересованного в результате спортсмена и в его безопасности. И врач не должен назначать никаких лекарств, предварительно не согласовав свои рекомендации с тренером и не получив его согласия. Как мне кажется, нервная реакция Ксении на слова Натальи Андреевны вызвана именно тем, что она, как профессионал, и сама понимает, что виновата. Если бы речь шла о любом другом спортсмене, она и сама могла бы сказать то же самое. С точки зрения спорта высоких достижений – это должно стать правилом, не требующим споров.

То ли из-за духоты в студии, то ли из-за висящих в воздухе негативных эмоций, то ли из-за ссоры с Фомой у Сашки заболела голова. К счастью, в съемках шоу объявили пятнадцатиминутный перерыв, и она с облегчением выскочила из студии, нашла в коридоре широкий подоконник, уселась на него и рванула створку окна, чтобы впустить свежий воздух.

За ней из студии вышел еще один человек, и Саша с изумлением узнала Аэлиту Забрееву. Вблизи знаменитая чемпионка выглядела гораздо более юной и хрупкой, чем на экране телевизора. Девчонка девчонкой, а уже как многого достигла и через какие испытания прошла.

– Привет, – сказала Забреева, подходя ближе, и Сашка изумилась второй раз. Неужели она хочет с ней поговорить? – А я тебя узнала, ты Александра Кузнецова, и у тебя блог о красоте. Я иногда смотрю, мне очень нравится.

– Ты? Мой блог? – не поверила своим ушам Сашка. – Не может быть.

– Почему же? – засмеялась Забреева. – Я такой же человек, как и все. Мне блоги взрослых женщин не очень интересны, они на другую целевую аудиторию рассчитаны. По возрасту в первую очередь. А ты говоришь понятным для меня языком. И обзоры делаешь качественные. Про косметику, про одежду. Мне особо некогда за этим всем следить, а тут я готовые рецепты получаю, тем более что твой стиль мне нравится.

– Здорово, – искренне ответила Сашка. – Тогда давай дружить? Я тоже очень тобой восхищаюсь. И талантом твоим, и мужеством, и стойкостью. Я бы так не смогла.

– Ты про то, что меня как под микроскопом рассматривают, всю мою жизнь обмусоливают и обсуждают чуть ли не из каждого тостера и утюга? – Забреева грустно усмехнулась. – Я тоже бы сказала, что не смогу, если бы меня заранее кто-то спросил. А так получается, что это моя жизнь, моя колея, и мне из нее теперь не выскочить и не выбраться. Так что приходится работать с тем, что имеем. Меня в спорте всегда так учили – подниматься после любого падения и повторять элемент через боль. Вот я и повторяю.

– Это несправедливо. Нечестно то, что с тобой произошло, – горячо проговорила Сашка. – Я ничего в этом не понимаю, но слушаю всех этих людей и не могу смириться с происходящим. Ты в пятнадцать лет привезла на главные в мире соревнования самую сложную программу, которой не было ни у кого другого. Ты на Олимпиаде несколько рекордов установила, а на тебя обрушилась настоящая травля. Так нельзя. Ни с кем нельзя. Не только с тобой.

– Нельзя, – согласилась Аэлита грустно. – Но что ж поделать, если оно уже случилось.

– Но почему тебя не защитили наши спортивные чиновники? Почему в суде на твоей стороне выступали французские юристы? Почему Ксения не дала личных показаний? Это все так странно.

– Саша, – девушка положила ладонь на плечо Александры, – давай не будем это больше обсуждать.

– Хорошо, но что ты намерена делать дальше?

Забреева пожала плечами.

– Мне запретили тренироваться в течение четырех лет, заниматься любым делом, связанным с фигурным катанием как с видом спорта, а также участвовать в любых шоу, которые финансируются государством. Мне даже на одном катке с тренерами, которые готовят профессиональных спортсменов, появляться нельзя. И зарплаты меня лишили, и стипендий олимпийской чемпионки, так что моя спортивная карьера закончилась.

– Но из четырех лет два года уже прошли, – горячо сказала Саша. – И оставшиеся два быстро пролетят.

– Ну что ты, – усмехнулась девушка. – Два года самостоятельно поддерживать форму без тренеров, сохранять прыгучесть, выполнять сложные элементы, чтобы потом вернуться и побеждать, – невозможно. Это просто из разряда фантастики. Так что буду пробовать себя в чем-нибудь другом. Я бы хотела быть актрисой или телеведущей. Учиться пойду. А еще меня Тамара Канавка в свое шоу пригласила. Оно частное, поэтому кататься там мне не запрещено. Есть-то что-то надо, а я больше ничего пока не умею, только скользить по льду.

– А у меня сестра моей мамы мечтает дочку на фигурное катание отдать. Только пока не получается.

– А сколько ей лет?

– Скоро четыре.

– Фигурное катание – прекрасный вид спорта. Самый лучший. Так что я желаю твоей сестричке, чтобы у нее все получилось. Пойдем? Перерыв заканчивается.

– Спасибо, – искренне поблагодарила Саша и вдруг спохватилась: – А можно с тобой сфотографироваться? В блог выложу фотку и всем подписчикам расскажу, какая ты замечательная.

– Конечно, – легко согласилась Забреева. – И еще давай телефонами обменяемся, если ты не против.

Разумеется, Саша была только за. Вернувшись с записи программы домой, она хотела поделиться с Фомой своей нечеловеческой удачей, но того не было дома. Немного подумав, Саша набрала номер матери.

– Мам, ты ни за что не угадаешь, с кем я сегодня познакомилась! С Аэлитой Забреевой. Мам, я в нее просто влюбилась. Она такая классная. Мы с ней поболтали, сфотографировались и даже телефонами обменялись. У меня теперь есть знакомая олимпийская чемпионка, с ума сойти.

– Вот и хорошо, – сказала мама. Голос ее звучал как-то странно, как будто она не очень-то вслушивалась в то, что говорит дочь, явно думала о чем-то другом. – Слушай, Сашка, если ты такая шустрая, что сумела подружиться с Забреевой, так, может, поможешь своей непутевой тетке показать Настюшу Ксении Церцвадзе. У них официальный набор в школу закончился, а Натка мне уже всю плешь проела, так хочет показать девочку знаменитому тренеру. Я обещала что-нибудь придумать, но у меня никаких выходов туда нет.

– Но им же вроде уже два тренера сказали, что у Насти природных данных нет. Мне, признаться, как-то неудобно.

– А третий тренер готов Настю взять, только Натке хочется, чтобы из ее дочки Церцвадзе звезду делала. Они же не просят ничего особенного. Пусть посмотрит и вынесет свой вердикт. Нет, так нет.

Признаться, после всего того, что Саша услышала в студии, она не считала правильным отдавать Настю именно в школу фигурного катания. От этого жестокого мира, в котором травили талантливых девочек и ели поедом друг друга, словно пауки в банке, стоило держаться подальше, но, зная Натку, можно было не сомневаться, что та все равно не остановится.

Кроме того, просьба о помощи – хороший повод продолжить общение с Аэлитой. Именно поэтому назавтра Александра Кузнецова набрала оставленный ей номер. Забреева сразу ее узнала и охотно согласилась помочь. А еще через два дня Саша отправилась сопровождать тетку и двоюродную сестру на просмотр к Ксении Церцвадзе в школу фигурного катания «Хрустальный конек».

Все мои анализы и скрининги оказались хорошими. Ни мне, ни моему малышу ничего не угрожало. Когда Эппельбаум рассказал мне об этом, у меня просто камень с плеч свалился. Как же хорошо, что Тамара Тимофеевна нашла мне эту клинику, а то в женской консультации меня так сильно запугали, что я чуть в невротичку не превратилась.

На обследования ушло много времени, так что срок моей беременности приближался к двадцати четырем неделям. Еще месяц, и можно уходить в декрет. Как оставить работу, я не очень представляла. Теперь, когда я успокоилась по поводу здоровья ребенка, все мои мысли были заняты именно этим, и не сказать, что они были очень приятными.

В очередной мой визит Эппельбаум заметил мою задумчивость.

– Вас что-то тревожит, Елена Сергеевна? – спросил он, проникновенно глядя в глаза.

У него вообще была такая особенность – смотреть так, что ты поневоле начинала думать, что являешься для сидящего напротив мужчины единственным человеком во Вселенной. Не в плане личных взаимоотношений, упаси бог. А именно как пациентка и как человек, о чьей судьбе он искренне и глубоко переживает.

– Про работу думаю, – честно призналась я. – Я никогда не сидела без дела. Вот сколько себя помню, все время работала. Даже в институте приходилось подрабатывать. Я тогда ждала свою старшую дочь. Одна, без мужа, да еще сестра на руках, так что приходилось нелегко. Так уж, видно, у меня на роду написано – быть матерью-одиночкой.

– И вас это тревожит?

– Да. В двадцать лет на такие вещи смотришь проще, чем в сорок, – делилась я. – Сейчас, когда я достигла определенного уровня жизни, не хочется откатываться назад, а это произойдет, когда родится ребенок.

– И что же, его отец не собирается вам помогать?

– Он не выходит на связь, так что я не могу его об этом спросить, – честно ответила я. – Он уехал еще до того, как узнал о моей беременности. Так что все решения мне приходится принимать самой, и перспектива остаться без работы меня пугает.

– Елена Сергеевна, мне кажется, я могу вам помочь, – сказал врач после небольшой паузы. – Видите ли, отделение, которым я руковожу в нашей клинике, не совсем обычное. Руководство полностью мне доверяет, потому что деятельность нашего отделения обеспечивает «Райскому плоду» основной оборот, и ни во что не вмешивается. Работа у нас поставлена с филигранной четкостью, поэтому ведение беременности и роды у меня являются мечтой десятков женщин. Мы используем современные методы обезболивания. У нас трудятся лучшие перинатологи, отвечающие за малыша с момента его появления на свет. И акушерки у нас самые опытные. И все это, заметьте, совершенно бесплатно.

– Как это? – не поняла я. – Вы, конечно, говорили, что участвуете в социальной программе поддержки одиноких матерей, но мне казалось, что полностью бесплатные роды – это преувеличение. В частной-то клинике.

– Нет-нет, никакого преувеличения, – бодро продолжал Эппельбаум. – Видите ли, дорогая Елена Сергеевна, я считаю, что у меня и моего отделения есть важная цель. Миссия, если хотите. И она крайне гуманная – мы даем жизнь детям, которые в противном случае не родились бы на свет, а также надежду людям, которые лишены такого счастья.

– Вы о том, что отговариваете попавших в беду девушек от аборта и подыскиваете их детям приемную семью? – спросила я.

– А вы уже об этом знаете? – Эппельбаум явно удивился, но не встревожился.

– Да, познакомилась с одной из ваших пациенток, которая мне рассказала, что участвует в такой программе.

– Могу я полюбопытствовать с кем?

– С Анастасией Лебедкиной.

– Настенька – прекрасная девушка. И очень разумная. Легко согласилась не калечить себя, родить здорового ребеночка и осчастливить бездетную семью, у которой из-за генетического заболевания нет шанса родить собственного здорового ребенка даже от суррогатной матери. Мы даем ей и еще десяткам таких же несчастных шанс ощутить себя творцом, а не тварью.

– Тварью?

– Женщина, соглашающаяся на аборт, по сути убивающая свое нерожденное дитя, – просто тварь. Уж простите меня, но я крайне негативно отношусь к таким дамочкам. А вот стать новой Евой нашего времени, выполнить важную, да что там, самую главную функцию женщины – стать матерью, но не в узком, эгоистичном понимании этого слова, а в более широком, я бы даже сказал общечеловеческом, это дорогого стоит. Видите ли, Елена Сергеевна, я еженедельно практически вытаскиваю женщин с гинекологического кресла в абортариях. Сам хожу по женским консультациям, уговариваю, просвещаю, объясняю. Я спасаю детей от умерщвления, даю им право на жизнь, причем на жизнь достойную, в любящих и, что немаловажно, обеспеченных семьях, а их биологическим матерям дарю шанс на еще одну попытку прожить жизнь правильно, без оглядки на совершенную ими ошибку в виде нежелательной беременности.

Вообще-то в словах Эппельбаума что-то было. Я без восторга относилась к теме суррогатного материнства, но при этом понимала, что в чем-то Эппельбаум прав. Без усыновления эти дети не имели шанса на жизнь. Более того, даже в случае рождения они были обречены либо на приют, либо на трудное детство, а тут они оказывались желанными и попадали в семьи, где им давали все необходимое. Так осуждать подобный подход или все-таки им восхищаться?

– Примитивно считать, что первые люди, созданные по образу и подобию Божьему, познали друг друга, только поддавшись искушению, – продолжал мой собеседник. – Вовсе не так! Яблоко познания было дано им, чтобы продолжать род, населять Землю. А если бы они не познали и не вкусили его, то на этом история человечества и закончилась бы. Я не разделяю мнение религиозных мракобесов, обвиняющих Еву в грехопадении. Мол, Великая Первая Женщина Ева вступила в сговор и поддалась на искушение главного врага рода человеческого. Если хотите знать, этот змей-искуситель был тупой и примитивный, как все хладнокровные гады. Мы, медики, знаем, что от этих скользких тварей можно только яд взять, в сугубо медицинских целях, разумеется. Так что эта змея подколодная ставила перед собой одну цель, но прародительница Ева оказалась мудрее и преследовала цель совсем другую – исполнить главное свое божественное предназначение, дать жизнь новым и новым людям! Остается только сожалеть, что Господь не совсем разобрался в ситуации и принял не самое мудрое решение выгнать Адама и Еву с ее будущим ребенком из рая. Я решил исправить его ошибку.

Я не поверила собственным ушам.

– Простите, что?

– Я говорю, что если бы не «райский плод» в виде яблока, который привел Еву к грехопадению, то не было бы и другого райского плода – ребенка в ее утробе, то есть ее старшего сына Каина, а вслед за ним Авеля, Сифа и остальных их с Адамом детей. И наш «Райский плод» увековечивает подвиг прародительницы Евы и прославляет ее. Именно поэтому мы боремся за каждую новую жизнь и видим в этом нашу миссию.

Признаться, звучало, мягко говоря, богохульно. Марат Казимирович Эппельбаум всерьез считал, что исправляет ошибки Бога. Интересно, это лечится? Или он просто играет роль, вешая лапшу на уши доверчивых мамочек? Подкармливает их яблочками и витаминами, искушая отдать своего ребенка на усыновление.

Вот только совсем непонятно, при чем здесь я. Не откладывая в долгий ящик, я задала этот вопрос Эппельбауму.

– А при том, дорогая Елена Сергеевна, что я от лица нашей клиники предлагаю вам стать перинатальным донором.

– Простите, что? – снова не поняла я.

– Леночка Сергеевна, признайтесь, что вы находитесь в трудной жизненной ситуации. В сорок лет, без мужа вы ждете ребенка, который перевернет вашу налаженную жизнь с ног на голову. Вы потеряете работу, уровень жизни, приобретете кучу проблем. Да и отношения со старшей дочерью могут испортиться. Вот скажите, она рада вашей беременности?

Я представила Сашкино лицо, слегка ошарашенное с тех пор, как она узнала, что у нее появится брат или сестра, и покачала головой.

– Нет, ей нелегко привыкнуть к этой мысли. Она девятнадцать лет была единственным ребенком, поэтому, разумеется, ей непросто.

– Вот видите, – Марат Казимирович явно обрадовался. – Если бы вы могли отмотать время назад, вы бы вряд ли решились на эту беременность. Она была неосознанной, и вы долго не могли принять решения, что с ней делать. На учет не вставали до двадцати недель. То, что вы не решились на аборт, характеризует вас исключительно положительно. Я искренне симпатизирую вам, а потому и предлагаю войти в нашу программу. Все дальнейшее наблюдение в нашей клинике, если вы согласитесь, будет полностью бесплатным. Рожать вы будете под присмотром самой квалифицированной бригады акушеров и неонатологов, и это тоже вам не будет стоить ни копейки. А потом, когда все будет позади, а формальности улажены, вы сможете еще и получить на счет весьма приятную сумму. Для восстановления здоровья после родов.

Я во все глаза смотрела на доктора, не понимая, почему с подобным предложением он обратился именно ко мне. После нашего знакомства с Настей Лебедкиной я подняла-таки российское законодательство, поэтому теперь была полностью в теме. Суррогатное материнство в России предусматривало вынашивание и рождение ребенка по договору, заключаемому с другим лицом или лицами, которые становятся родителями после его рождения.

В Российской Федерации использование суррогатного материнства регламентируется Семейным кодексом, Федеральным законодательством и рядом подзаконных актов. В ряде случаев использование суррогатного материнства может быть совмещено с использованием донорской спермы или донорских яйцеклеток, в этом случае у рожденного ребенка будет оформлен только один родитель. При этом женщина, являющаяся донором яйцеклеток, не может становиться суррогатной матерью, то есть вынашивать своего же ребенка.

Я же носила именно моего малыша, которого ждала от любимого, пусть и в прошлом, мужчины, и никакого договора ни с кем не заключала, о чем тут же и сообщила доктору Эппельбауму.

– Иногда о суррогатном материнстве говорят в случае искусственного оплодотворения женщины спермой мужчины с последующей передачей родившегося ребенка этому мужчине и его жене, – сказала я. – Это как раз и есть случай, когда суррогатная мать является и генетической матерью ребенка. Однако в Российской Федерации с 1 января 2012 года подобная практика запрещена. Более того, 14 декабря 2022 года Совет Федерации одобрил закон о запрете на услуги суррогатных матерей из России. Фактически суррогатное материнство приравнено к торговле детьми. Я уже молчу о том, что для того, чтобы вообще заключать подобный договор с кем-либо, я должна иметь двоих детей, а у меня только одна дочь. Да и максимально разрешенный возраст для суррогатной мамы законодательно закреплен на уровне тридцати четырех лет.

Эппельбаум снисходительно улыбнулся.

– Что вы, это все нюансы, которые легко обходятся, было бы желание. Но браво, дорогая Елена Сергеевна. Нужно признать, что вы неплохо подкованы. Признайтесь, специально изучали этот вопрос?

– Да, специально, – честно ответила я. – В том числе и судебную практику. До этого не приходилось сталкиваться.

– Ваш интерес к этой теме лишний раз подчеркивает, что ребенок, которого вы ждете, вам не нужен. – Марат Казимирович потер руки. – Иначе вы бы изучали мамские форумы, а не судебную практику в сфере суррогатного материнства. Ну так что, вы согласны?

– Я так и не поняла, на что именно я должна согласиться, – решила я уточнить осторожно.

Конечно, в тот момент мне нужно было рассмеяться Эппельбауму в лицо, заявить, что я никогда и никому не отдам своего ребенка, и гордо покинуть кабинет, но затеваться с поиском новой клиники мне смертельно не хотелось. Кроме того, весь мой судейский опыт гласил, что с клиникой «Райский плод» что-то нечисто. Пожалуй, надо хотя бы попытаться разобраться, что именно.

– Елена Сергеевна, – теперь врач смотрел на меня с заметной укоризной. – До этого вы соображали гораздо быстрее. Я не предлагаю вам стать суррогатной матерью. Поздно во всех смыслах этого слова. Во-первых, вы уже беременны и являетесь малышу генетической матерью, а во-вторых, возрастной ценз имеется. Я предлагаю вам родить своего ребенка в моем отделении и отдать его приемным родителям.

– Что значит «отдать»? – все еще не понимала я.

Эппельбаум закатил глаза.

– Отдать в приемную семью на усыновление. Во время, оставшееся до ваших родов, мы подберем вам семейную пару, желающую получить здорового малыша от приличной, непьющей, благополучной женщины, безмужней и имеющей других детей. Согласитесь, что под это определение вы подходите как нельзя лучше. Сразу после родов вы напишете отказ от малыша, а эта пара оформит усыновление в соответствии с действующим законодательством.

Я вспомнила все круги ада, через которые пришлось пройти Натке и Таганцеву, чтобы удочерить Настю. На это ушло несколько месяцев, не говоря уже о школе приемного родительства, которую им пришлось окончить, и кипах справок, которые нужно было собрать[3].

– Что вы, эта деятельность в нашей клинике полностью отлажена, так что все происходит молниеносно, – «успокоил» меня Эппельбаум. – В одной крепкой связке работают врачи нашей клиники, юристы, служба опеки и суды.

– Суды? И какой же судья идет на такое?

– Поименно вам их знать не надо, но поверьте, настоящие энтузиасты своего дела, согласные с нашей миссией, находятся. Кстати, а какие претензии в этом вопросе могут быть к судье, который принимает решение об усыновлении? Ему приносят готовые документы на ребенка и приемных родителей, а в этом досье комар носа не подточит, я вас уверяю, так что судья выносит свой вердикт на полностью законных основаниях.

Мысли в моей голове крутились с такой скоростью, что мне казалось, что в кабинете Эппельбаума отчетливо запахло серой. В эту клинику я попала благодаря Плевакиной, которая сказала, что хорошо знакома с ее главным врачом. Да и Эппельбаум в нашу первую встречу говорил о том, что знает Тамару Тимофеевну. Это что же получается? Плевакин участвует в схеме фактической торговли детьми?!

От сделанного открытия я чуть не упала в обморок. Пожалуй, пора закругляться и выбираться на воздух, чтобы в спокойной обстановке хорошенько все обдумать.

– Так что, вы согласны? – спросил Эппельбаум, не подозревая о моих внутренних мучениях. – Если в первом приближении да, то я дам задание переходить к конкретике, чтобы в следующий раз мы могли обсудить выдвигаемые вами условия, в том числе и пожелания по поводу будущей приемной семьи для вашего ребенка.

– Мне нужно время, – просипела я, потому что у меня внезапно пропал голос.

На самом деле мне нужно срочно рассказать обо всем Таганцеву и посоветоваться, что делать дальше.

– Я понимаю, дражайшая Елена Сергеевна, – согласился Марат Казимирович. Сейчас он уже вовсе не казался мне благообразным и приятным. Я вдруг впервые заметила, какая у него, по сути, отталкивающая внешность. – Тогда я дам время на размышления и жду вас через три дня. Если вы согласитесь с моим предложением, то перейдем к его практическому воплощению, если нет, то вам рассчитают полную стоимость последующего наблюдения и родов в нашей клинике. Депозит, который был внесен на ваш счет, уже исчерпан.

Оглушенная свалившимися на меня новостями, я вышла из кабинета Эппельбаума и отправилась к стойке администратора, чтобы записаться на следующий прием.

– Скажите, а доктор Эппельбаум находится в подчинении у Козловского? – невзначай спросила я у милой девушки, протягивающей мне тарелку с яблоками, фирменным знаком клиники. К горлу подкатила тошнота. – Или он сам принимает все решения?

– Яблочкин? – довольно небрежно переспросила девушка и тут же спохватилась. – Простите, мы между собой его Яблочкиным называем. Из-за фамилии, конечно. Илья Семенович его ценит и в работу отделения не вмешивается. У нас же от этого отделения основная часть прибыли идет. Марат Казимирович – коммерсант от Бога.

– А я думала, врач.

– И врач тоже. Хотя хороших врачей у нас много. А вот так клиентов находить он один умеет. И еще знаете… – Девушка понизила голос и перешла на заговорщический шепот: – У него наверху очень сильные покровители.

Я невольно вспомнила слова Эппельбаума про Бога и его ошибки.

– Наверху – это где?

– В Министерстве здравоохранения, – все так же шепотом пояснила администратор. – И, говорят, еще даже в администрации.

Вооруженная этой тревожной информацией, я вышла на крыльцо и полной грудью вдохнула осенний воздух.

– Здравствуйте, Елена, – услышала я звонкий девичий голос, оглянулась и увидела Настю Лебедкину.

– Здравствуйте, Настя, – улыбнулась я.

Я вспомнила, что девушка наблюдалась у Эппельбаума и рассказывала мне о приемной семье, которую нашли для ее будущего малыша. Наверное, стоит порасспросить ее обо всем более подробно.

– Настя, если вы свободны, то приглашаю вас к себе домой, – проговорила я бодро. – Я живу недалеко, в трех кварталах, и у меня дома есть вкусные пирожные.

– Я свободна и с удовольствием принимаю ваше предложение, – обрадовалась девушка. – Ужасно не хочется сидеть одной в четырех стенах. Я же из общежития съехала и в институте академку оформила, чтобы о моей беременности никто не прознал.

– А живете где?

– В съемной квартире. Мне клиника ее снимает, в рамках договора.

Да, нам точно нужно поговорить.

– Тогда пошли пить чай и есть пирожные, – сказала я и подхватила Настю под руку.

Майор Таганцев приехал к Елене Кузнецовой практически сразу после ее звонка. Знал, что Лена не будет тревожить по пустякам. Натке о том, что Лена просила приехать, он не сказал, хотя та молчать не просила. Сначала надо самому разобраться, что случилось, а уже потом «свистать всех наверх». Если бы Лена считала, что от Натки в этой ситуации может быть толк, позвала бы сестру сама, но судья Кузнецова позвонила именно ему, и это доверие Таганцев ценил.

– Что-то случилось? – спросил он, когда Лена открыла ему дверь.

Выглядела она нормально, быть может, бледна была больше обычного. Костя украдкой окинул взглядом ее фигуру с уже заметно выдающимся животиком. Нет, с беременностью тоже все хорошо. Или нет?

– Я впервые в жизни не знаю, случилось или нет, – призналась Лена и посторонилась, впуская его в квартиру. – Все-таки не зря говорят, что беременность влияет на мозги. Кость, мне нужен твой совет. Мне кажется, что в клинике, в которой я наблюдаюсь, происходит что-то нехорошее.

– В каком смысле? – не понял Таганцев.

– Торговля детьми.

– Что-о-о-о?

– Кость, мне предложили выносить моего ребенка, а потом продать его в приемную семью.

Таганцев смотрел на Лену, как будто у нее прямо на его глазах выросла вторая голова. Казалось, еще чуть-чуть, и он приложит ладонь к ее лбу, чтобы убедиться в том, что она не бредит.

– Кость, я в полном разуме. Не смотри на меня так, словно собираешься вызвать мне психиатрическую бригаду. Мне сегодня прочитали целую лекцию о предназначении прародительницы Евы, которая дает жизнь детям и тем самым делает счастливыми семьи, лишенные возможности испытать радость материнства. И знаешь, что самое страшное? То, что эти рассуждения показались мне не лишенными здравого смысла. Я только потом поняла, что, по сути, это торговля детьми, и за ней стоит хорошо организованная группа людей, в которую, кажется, входят Плевакины.

Таганцев посмотрел на старшую сестру своей жены и по совместительству на свою давнюю подругу с еще бо́льшим недоверием.

– С чего ты это взяла? – осторожно спросил он, зная, что Елена Кузнецова никогда не швыряется необоснованными подозрениями. – Этого же просто не может быть. На свете нет более осторожного и при этом порядочного человека, чем твой шеф.

– Мне врач сам сказал, что над этим проектом работают юристы, психологи и судьи. И он знаком с Плевакиной. Это же она устроила меня в эту клинику.

– Как называется? – деловито уточнил Таганцев.

– «Райский плод». В трех кварталах отсюда.

– Кто директор?

– Главный врач Козловский Илья Семенович. Но суррогатным материнством и всем прочим там занимается только одно отделение во главе с доктором Эппельбаумом Маратом Казимировичем. Коллектив зовет его Яблочкиным и не очень жалует, хотя первоначально он умеет произвести весьма благоприятное впечатление.

Таганцев немного подумал.

– Я всегда считал, что суррогатное материнство – это когда женщине подсаживают чужого эмбриона. Ты судебную практику поднимала?

Зная Лену, он даже не сомневался, что да.

– Конечно. Дел не так уж и много. В ноябре прошлого года Никулинский суд Москвы вынес обвинительные приговоры фигурантам дела о торговле детьми. Тогда малыши, рожденные в одной из частных клиник, отправлялись родителям в другие страны, в основном в Китай.

Таганцев внимательно слушал историю, которая началась с того, что в один из подмосковных поселков срочно вызвали «скорую помощь», потому что месячный младенец перестал дышать. Звонившая женщина представилась его няней. На место экстренно прибыли две бригады врачей, однако реанимационные мероприятия к благоприятному результату не привели.

В квартире медики обнаружили еще двух малышей, которым было не больше двух месяцев, и девочку, которая родилась буквально несколько дней назад. Няня не смогла объяснить, чьи это дети, а потому работники «скорой» вызвали полицию.

Дети оказались совершенно здоровы, и на время поисков их биологических родителей малышей отправили в детский дом. По данному факту возбудили уголовное дело по статьям «Причинение смерти по неосторожности» и «Торговля людьми», но обвинение никому не предъявили, и оно сошло на тормозах. Однако спустя полгода история повторилась.

Медсестра, пришедшая по вызову в одну из московских квартир, обнаружила внутри пять малышей: от одного до трех месяцев от роду. За ними присматривала няня-китаянка. Полиция обнаружила, что малыши содержались в неподходящих условиях: у них даже детских кроваток не было.

В документах родителями малышей значились некие китайские граждане, поскольку выносившие их матери отказались от детей в роддоме, как того требовал договор по суррогатному материнству. Все они появились на свет в одной и той же частной клинике, передать заграничным родителям их еще не успели.

Представитель клиники утверждал, что вся процедура провелась с полным соблюдением законности. Предметом соглашения между сторонами значилась пересадка биологического материала суррогатной матери, ведение беременности и рождение ребенка. С момента появления малыша на свет договоры считались выполненными.

И вновь было возбуждено уголовное дело по статье «Торговля людьми», в рамках которого задержали четырех врачей и юриста клиники. Чуть позднее к задержанным присоединился и ее руководитель, обвиняемый в приготовлении к торговле людьми организованной группой. Оба уголовных дела объединили в одно.

– В конце июля прошлого года Следственный комитет предъявил фигурантам дела обвинение в окончательной редакции, доказав одиннадцать эпизодов «продажи» детей, – рассказывала Лена. – Согласно приговору суда, под видом лечения бесплодия обвиняемые незаконно использовали вспомогательные репродуктивные технологии и за вознаграждение передавали детей покупателям. Обвиняемые подбирали покупателей среди одиноких мужчин, после чего за деньги забирали ооциты у нуждающихся в деньгах женщин и использовали их для оплодотворения суррогатных матерей. Врачи также обеспечивали рождение детей и оформление всех необходимых документов. Обвиняемые юристы получили от пяти до шести лет лишения свободы, врачи-репродуктологи по пятнадцать и семнадцать лет лишения свободы, а директор клиники – девятнадцать лет.

– Мутная история, – вздохнул Таганцев. – Да, выглядело это все не сильно красиво, и юристы сопровождали сделки и договоры, вели переговоры, а врачи делали пересадку эмбрионов и наблюдали беременных, но это все вполне себе легальная деятельность. Суррогатное материнство четко регламентировано действующим законодательством. Да и вообще. Под суд попала одна фирма, а всего в нашей стране экстракорпоральными технологиями занимается порядка ста частных клиник. И извини, но я так и не понял, при чем тут ты.

– В «Райском плоде» не пересаживают яйцеклетки и не связываются с суррогатными матерями, – вздохнула Лена. – Я думаю, в первую очередь потому, что боятся попасть под уголовную статью. То судебное разбирательство, о котором я тебе только что рассказала, и достаточно суровые приговоры, вынесенные в его рамках, явно отпугнули Эппельбаума и компанию. Поэтому они идут другим путем. Находят одиноких женщин, попавших в непростую жизненную ситуацию, предлагают им бесплатно наблюдаться в современных условиях, у хороших врачей, рожать в самой лучшей клинике, а потом отказаться от ребенка, чтобы его усыновила заранее найденная приемная семья. За немалые деньги, разумеется.

– Для того, чтобы это стало возможным, нужна целая система, – подумав, сказал Таганцев. – Положим, женщина рожает в клинике и пишет отказ от ребенка. Его должны забрать органы опеки, а потом дать согласие на усыновление конкретной семьей. Ты же помнишь, как нам с Наткой детский дом палки в колеса ставил. А уже потом суд должен вынести решение по усыновлению.

– Так я ж тебе и говорю, что там действует организованная преступная группа. И за правильное решение суда в ней, похоже, отвечает Плевакин.

– Да с чего ты это взяла? У вас что, в суде постоянно выносятся решения об усыновлении? Ты лично много таких рассмотрела?

– Я – одно. Но Плевакин ни за что бы не расписал мне дело, в котором что-то нечисто. А о том, что в производстве у других судей, я могу и не знать. При нашей нагрузке со своими бы делами разобраться. Не до чужих. Сам знаешь.

– Лена, пока это все голословные обвинения.

– Да, – согласилась судья Кузнецова, – и именно поэтому я хочу разобраться изнутри, как работает вся эта схема. Я приняла решение согласиться на предложение Эппельбаума.

Костя снова странно посмотрел на Лену.

– На какое предложение? Отдать своего ребенка приемным родителям? Ты с ума сошла?

– Я не собираюсь никому отдавать своего ребенка, – твердо сказала Лена. – Я собираюсь сделать вид, что согласна, чтобы понять, как работает вся эта цепочка, и вывести ее организаторов на чистую воду. Побыть подсадной уткой.

– Ты ненормальная? – осведомился Таганцев мрачно. – Ты что, не понимаешь, что, как только ты подпишешь какие-то бумаги, ты добровольно наденешь на себя ярмо, из которого потом будет не выбраться. Эти договоры наверняка составляют высококлассные юристы, которые пропишут такие санкции в случае, если ты передумаешь, что мало не покажется. И вообще, Лена, я тебя не узнаю. Ты обычно такая осторожная, так почему же готова рисковать ребенком?

– Костя, я должна узнать, при чем тут Плевакины, – твердо стояла на своем Лена. – Я не знаю, как жить в мире, в котором Анатолий Эммануилович и Тамара Тимофеевна участвуют в торговле детьми. А это именно торговля, какими бы высокими целями Эппельбаум ни прикрывался. Костя, ты можешь поговорить со своими знакомыми из МУРа, чтобы они взяли на контроль это дело и данную клинику?

– Лена, даже не думай, что я позволю тебе в это влезть.

– Костя, ты что, не понимаешь? Это же очень важно. Это они говорят, что на отказ от родительских прав соглашаются матери, которых отговорили от аборта. Но есть же и другая схема, которую они наверняка используют. Почему бы за деньги специально не родить ребенка для бездетной пары?

– В Якутске пару лет назад женщина передала своего малыша бездетной подруге всего за триста тысяч рублей, а через пару лет обратилась к ней с предложением купить второго ребенка. Уж какой у них там конфликт возник, я не знаю, но эта самая подруга обратилась в полицию, торговку приговорили к четырем годам колонии, а приемную мать даже наказывать не стали, потому что установили, что ребенку созданы все необходимые условия. Лена, ты же понимаешь, что в таких случаях малышам в приемных семьях, как правило, лучше. Их же не на органы покупают, а чтобы растить, любить и баловать.

– Бездетные семьи, как правило, идут на это от безысходности, – согласилась Лена. – В детдомах, как правило, дети не всегда здоровые, да и наследственность у них не очень. Вам повезло, что у Настеньки все хорошо, но это редкость. Вот люди, которые не готовы брать на себя ответственность за больного малыша, и обращаются напрямую к таким дельцам от медицины, как доктор Эппельбаум, а те находят рожениц, готовых отказаться от ребенка. Но это же все равно аморально. Зарабатывать на чужой беде.

– Я так и не понял, почему этот доктор обратился с подобным предложением к тебе? Федеральному судье!

– Он не знает, что я работаю судьей, – вздохнула Лена. – У меня в клинике не спросили, они там просто помешаны на конфиденциальности. А я не сказала. Считала некрасивым кичиться. А по всем остальным показателям я вполне гожусь. Немолодая, но здоровая, одинокая, не очень обеспеченная. Просто настоящая находка. Кость, так ты мне поможешь?

– Даже и не проси. В такую авантюру я ввязываться не буду и тебе не дам. Ищи другой вариант.

Лена какое-то время подумала, потом лицо у нее просияло.

– А ты знаешь, вариант действительно есть, – поделилась она. – Анастасия Лебедкина!

Выслушав ее план, Таганцев на пару минут задумался.

– Может сработать, – сказал он наконец. – Я поговорю с ребятами из Главного управления УВД Москвы. В моем подразделении эта тема без надобности, но коллег может заинтересовать. Эх, Лена, ты бы знала, как я скучаю по оперативной работе! Глядишь, организую с твоей помощью операцию, мне это зачтется как погашение провинности с квартирой, которую мне Виталий подсуропил. А как ты думаешь, эта Лебедкина согласится нам помочь?

– Я не знаю, – честно призналась Лена. – Для Насти «Райский плод» – шанс сохранить свою жизнь относительно нормальной. Они отговорили ее от аборта, но возможности воспитывать ребенка самой у нее нет. Так что для нее приемная семья – выход, в отличие от меня. Но если негласно ее сопровождать, то можно и раскрыть всю эту подпольную империю, и девушке не навредить. Срок у нас с ней одинаковый, так что это очень удобно. Я могу все время находиться рядом с Настей. Мы с ней сдружились.

Назавтра Таганцев выполнил свое обещание, поговорив с коллегами из МВД, которые, как он и ожидал, заинтересовались Лениной историей.

– Это какой-то новый уровень, – поведал ему бывший однокурсник Костя Зыков, работающий теперь в подразделении, отвечающем за черный рынок материнства. Оказывается, есть и такой. – Обычно младенец на черном рынке стоит около двухсот тысяч рублей. Это фактически настоящий сетевой супермаркет, в котором женщины еще до рождения ребенка могут выставить его на продажу, а желающие его приобрести – подобрать подходящего им кроху.

Зыков открыл сайт и показал Таганцеву объявления, гласящие «Возьмите будущую крошку. Мальчик. Хороший. Есть УЗИ», «Срочно ищу приемных родителей будущему младенцу».

– И что? Есть желающие? – удивился Таганцев. – Это же все равно, что кота в мешке покупать.

– Ну, предложение превышает спрос, конечно. Любой желающий иметь ребенка может дать объявление. Мол, мы семейная пара. Дети не получаются. Буквально через полчаса появятся предложения. Как правило, детей продают на 24–25-й неделе беременности, но случается, что и за пару недель до родов ищут семью для своего малыша. Ну и звонки от посредников тоже поступают. Кстати, вполне возможно, что среди них есть и представители этого вашего «Яблочкина». Вот только уверен, что цена вопроса у него гораздо выше.

– Почему? – не понял Таганцев. – Зачем платить больше?

– Люди, которые мечтают о ребенке, но не могут стать родителями, готовы заплатить гораздо бо́льшие деньги, лишь бы быть уверенными, что малыш с хорошей наследственностью, действительно здоровый, папаша у него не алкоголик. Кроме того, вся эта деятельность ведется в обход органов опеки и официальной базы сирот, а такой геморрой далеко не всем нужен. А в схеме, которую родственница твоя обнаружила, похоже, действует целая команда, обеспечивающая юридическую чистоту вопроса. Поэтому, думаю, трудно будет поймать этих гавриков. Очень трудно. Мы даже половины случаев доказать не можем. Вот вроде факт преступления налицо, но все держится в таком секрете, что не подкопаешься. А если у них органы опеки свои, да еще и судьи, то все. Пиши пропало.

– Так что, будем пробовать или нет? – вздохнул Таганцев.

– Конечно, будем! – воскликнул Зыков. – А вдруг получится в этот раз доказательную базу собрать. Мы обычно со стороны заказчиков заходили. Размещали фейковые объявления, пытались на горячем поймать, а тут есть шанс крупную сеть раскрыть. Так что будем, Костя. Договаривайся со своей Леной на встречу, обсудим детали.

Натка вела Настеньку на первую в ее жизни тренировку по фигурному катанию в школе Ксении Церцвадзе «Хрустальный конек». То, что девочку приняли к известному тренеру, стало возможным благодаря Наткиной племяннице Саньке, которая познакомилась с известной фигуристкой Аэлитой Забреевой на шоу Антона Халатова, куда Александру Кузнецову пригласили в качестве известного блогера. Халатов использовал любые возможности, чтобы повысить свою узнаваемость. Но аудитория Александры Кузнецовой была слишком молодой и активной, чтобы смотреть тупые шоу, рассчитанные в основном на пенсионеров и возрастных домохозяек, так что вовлечение блогеров было удачным ходом, позволяющим обсуждать темы, поднимаемые на шоу, вызывая к нему дополнительный интерес.

После того доверительного разговора с Аэлитой на шоу, Сашка прониклась к девушке огромной симпатией и теперь топила в ее защиту, находя среди своих подписчиков все новых и новых сторонников Забреевой. Натка, кстати, с интересом полюбопытствовала, рассчитывал ли на это Халатов, приглашая Саньку на «Все говорят»? Или его первоначальный замысел заключался в том, что Сашка, а следом за ней и ее аудитория, вольется в стройный хор осуждающих Забрееву и ее тренера за историю с допингом?

– Ты ему наверняка план поломала, когда начала защищать, а не нападать, – высказала свое мнение Натка.

Сашка в ответ только рассмеялась.

– Наташа, у этого мира свои законы. Его главным топливом является скандал, а со знаком плюс или минус – не имеет ни малейшего значения. Для привлечения внимания важна регулярная упоминаемость, вот и все. Я могла встать на сторону Церцвадзе, а могла на сторону Саврасовой. Халатову это без разницы.

Натка это не очень понимала. Ей вполне хватало того, что результатом похода на шоу стало знакомство с Аэлитой, которая по Сашкиной просьбе договорилась со своим тренером, и та посмотрела Настеньку, несмотря на завершенный уже в этом году отбор.

Ведя дочь к Церцвадзе после трех неудачных попыток, Натка морально готовилась к отказу. Если бы это произошло, она бы отвела Настю на ближайший к дому каток, чтобы не тратить бешеные деньги без надежды на результат. Однако, к Наткиному изумлению, Церцвадзе не забраковала ее Настеньку с первого взгляда, и хотя не пообещала сделать из нее суперзвезду, но и в бесперспективные не записала.

– Вашей девочке в любом случае полезно будет встать на коньки и позаниматься фигурным катанием на постоянной основе, – сказала Ксения затаившей дыхание Натке. – Там посмотрим, какие у нее данные.

– Но меня напугали, что это очень дорого, – робко пролепетала Натка.

Церцвадзе засмеялась.

– На первом этапе не очень. Занятия у нас бесплатные, мы получаем государственную дотацию на это. В крупных соревнованиях, требующих поездок за пределы Москвы и Московской области, а следовательно, и расходов, в три-четыре года никто не участвует. Если выяснится, что у вашей девочки есть перспектива, то дополнительные прокаты придется брать, но вы это вполне потянете. Если нет, то и вопрос не встанет. А уж если дела пойдут хорошо, то вы и сами будете готовы изыскать дополнительные ресурсы, чтобы дать девочке возможность проявить себя. Так что предлагаю начать, а там видно будет.

Так и вышло, что вот уже месяц вся жизнь семьи Таганцевых-Кузнецовых была подчинена новому графику. Вставали в пять утра, чтобы без пятнадцати шесть выехать из дома. В четверть седьмого нужно быть уже на катке, что, к счастью, оказалось возможным благодаря малой загруженности улиц в утренние часы. В половине седьмого начиналась тренировка, которая длилась до восьми утра. Затем предстояло переодеть вспотевшую дочку, отвезти ее в детский сад и самим отправиться на работу.

Эти «смены» Натка и Таганцев делили по очереди. Три дня в неделю, по понедельникам, средам и пятницам, за утреннюю тренировку отвечал Костя, по вторникам и четвергам – Натка. Зато вечерние тренировки, которые проходили три раза в неделю, всегда были на маме. Привезти малышку на «Хрустальный конек» нужно было к семнадцати часам, Таганцев просто не успевал освободиться к этому часу.

Тренировка начиналась в семнадцать тридцать и продолжалась до девятнадцати часов. Дорога домой по вечерним пробкам занимала гораздо больше времени, так что уставшая и взмыленная Натка появлялась на пороге квартиры часам к восьми вечера. Продукты она покупала, пока Настенька занималась, благо хороший супермаркет располагался напротив катка, но все равно еще требовалось покормить семью ужином, вымыть посуду, пообщаться со старшим сыном, чтобы узнать, как у него дела, уложить детей спать, приготовить еду на завтра и рухнуть в постель в районе одиннадцати часов вечера, не забыв завести будильник снова на пять утра.

Будни в прямом смысле слова стали тяжелыми, но Натка не роптала, поскольку сама этого хотела. Да и ребенку нравилось, она это видела. Началось обучение со знакомства с тренером и залом. Первым наставником Настеньки была одна из бывших спортсменок Церцвадзе, а ныне ее коллега-тренер Мария Васильева. К счастью, она очень любила малышей и легко находила с ними общий язык.

Обязательным занятием была хореография. На нее отводилось сорок пять минут ежедневно, и уже через месяц Натка увидела первые результаты. У до этого по-детски неуклюжей Настены появилось чувство ритма, заметно скорректировалась осанка, а движения наполнились выразительностью.

Хореографом в группе Насти была Ольга Кукушкина, до бесконечности влюбленная в свое дело женщина лет за сорок. При первом знакомстве она строго велела всем родителям посмотреть советский документальный фильм «Загадка формулы: спорт плюс искусство». В фильме утверждалось, что загадка эта «останется вечной, потому что никогда не прекратится творческий поиск, дарующий новые открытия».

– Фигурное катание – больше чем спорт, – утверждала Кукушкина. – В нем есть грань, затрагивающая человеческие души, и именно она рождает настоящее искусство и дарит ни с чем не сравнимые эмоции. Моя задача как хореографа сделать все, чтобы фигуристы были выразительными. Фигурное катание не зря называют балетом на льду, иначе это просто механический набор движений. А потому долгие часы тренировок не только на льду или в спортзале, но и в танцевальном классе нельзя рассматривать как потраченные впустую. Без изучения самых разнообразных видов хореографии нельзя добиться осознанности в движениях и универсальности на льду.

– Без занятий хореографией можно стать фигуристом, но никогда не подняться на пьедестал почета, – взахлеб рассказывала Натка Сашке, которая, разумеется, следила за успехами Настеньки. – Танцевальная подготовка делает выступления фигуристов такими яркими. У спортсменов, которые уделяют значительное время занятиям танцами, гораздо больше шансов на победу. На одной только технике далеко не уедешь. «Золотой» фигурист должен обладать артистизмом, эстетикой движений, правильной подачей образа и музыкальностью.

Утренняя тренировка включала именно классические танцы. В начале вечерней хореографы включали модерн-джаз. Помимо собственно развития танцы оказывались хорошим разогревом перед тем, как выйти на лед, поскольку подготовленные мышцы позволяли обходиться без микротравм. Кроме хореографии малыши занимались также общей физической подготовкой, являющейся основой для достижения высокого уровня мастерства в любом разделе фигурного катания.

Без нее маленькие спортсмены не могли бы справиться со значительным объемом тренировок. Ведь современная техника исполнения элементов фигурного катания предъявляет повышенные требования к силе, быстроте, гибкости, ловкости спортсмена, позволяет ему находиться на пике спортивной формы. Занятия по ОФП проходили три раза в неделю по сорок пять минут в утренние часы. Еще два раза в неделю это время отводилось собственно на лед. На него детей выводили и во время вечерних тренировок.

Малышей учили стоять на коньках и выполнять простейшие элементы. Присутствие при этом родителей, в отличие от хореографии и общей физической подготовки, было обязательным требованием. Натку сразу предупредили, что оставлять ребенка на катке одного нежелательно. За малышами трех-четырех лет необходимо присматривать не только из-за высокой вероятности травмы, тренер просто физически не в состоянии надеть и зашнуровать коньки всем детям.

Занятия проходили в группе, а потому Натка не только присматривала за дочкой, но и наблюдала за другими детьми и их родителями, что давало богатую пищу для размышлений. Конкуренция в этом виде спорта была дикая, и, к сожалению, основная ее часть приходилась не на детей с их способностями, а на матерей с их амбициями. Натка не раз и не два оберегала Настю от толчков и щипков со стороны некоторых мамаш, которые видели в ее дочери не маленькую девочку, а конкурентку, которую надо обскакать, опередить, обойти на повороте.

Разговорившись с мамой одной из фигуристок постарше, Натка с ужасом узнала о том, что дочке той однажды засыпали коньки солью. Она, конечно, знала о жестоких нравах, царящих, к примеру, в балете, где могли в пуанты насыпать толченое стекло, но того, что подобное случается в олимпийском виде спорта, принять никак не могла.

Первые коньки для Настеньки Натка и Таганцев купили на сайте объявлений. Конечно, они были готовы потратиться и приобрести новые, вот только размера, необходимого их еще маленькой девочке, в магазинах не нашлось. Аэлита Забреева подсказала поискать с рук.

Коньки оказались, разумеется, не профессиональные, а любительские, хотя и обошлись в пять тысяч рублей. Натка немного растерялась, но взявшая над ними своеобразное шефство Аэлита строго велела из-за пустяков не расстраиваться.

– Нога все равно вырастет быстро, а на короткий срок вам хватит. Настенька еще и кататься не умеет, зачем ей профессиональные коньки за шестьдесят тысяч? Сейчас, к примеру, есть мода на золотые лезвия, но на самом деле коньки нужно выбирать как кроссовки, по принципу «какие удобно». Детям до определенного возраста вообще все равно, лишь бы лезвия были к ботинкам прикручены.

От озвученной суммы Таганцев содрогнулся, Натка это видела. Зато в секции им выдали бесплатную спортивную форму: футболки для общей физической подготовки и термобрюки с кофточкой для занятий на льду. Одинаковую для всех девочек. На первой же неделе оставленную в шкафу Настину кофточку кто-то изрезал лезвием.

Разговоры в коридоре, где коротали время родители, в основном крутились вокруг денег.

– Вы уверены, что потянете? – надменно спросила холеная, очень дорого одетая мама, которая привела в группу девочку – ровесницу Настеньки, оглядев скромный Наткин костюм и купленные на маркетплейсе ботинки. – Нет, вы поймите меня правильно. Я допускаю, что вы привели в секцию действительно талантливого ребенка, – звучало это так, словно на самом деле дама даже не сомневалась, что Настенька полный бездарь, – возможно, у нее все будет получаться и на первом этапе вы даже сможете себе это позволить. Но чем дальше, тем дороже. Вам понадобится реально очень большой бюджет. И рано или поздно вы придете к тому, что, вложив много времени и средств, сил ребенка и своих, больше не тянете финансово. Будет и обидно, и грустно. Так не лучше ли заранее адекватно оценить свои силы и не начинать?!

– Спасибо за рекомендацию, но я о ней не просила, – сцепив зубы, ответила Натка.

Больше всего на свете ей хотелось вцепиться ногтями в это красивое надменное лицо сидящей напротив «хозяйки жизни».

– Вы работаете? – спросила ее еще одна мамочка.

– Да.

– Обычно у фигуристов один из родителей не работает, чтобы иметь возможность всю свою жизнь посвящать спортивной карьере ребенка. Ну или нужна постоянная няня. Под тренировки должна подстраиваться вся жизнь семьи. Большой спорт – это как инвестиция. Чем больше денег и времени вы вложите в ребенка, тем бо́льшими результатами он вам в будущем отплатит.

Настя видела, что все эти мамаши готовы на все, лишь бы убрать потенциальную конкурентку из группы. Она понимала, что мешать Насте будут и на тренировках, и уж тем более на соревнованиях. Про способы испортить жизнь лидера говорили вокруг много. И насыпать в перчатки разъедающий руки порошок, и положить иголки в ботинки или надрезать шнурки перед выходом на лед.

Натку это беспокоило, но обсудить свои тревоги ни с кем не могла. Таганцев, если бы услышал, что его драгоценной Настеньке что-то угрожает, просто забрал бы ее из секции и Наткины возражения даже не слушал бы. В те дни, когда на утренние тренировки Настю возил он, остальные мамаши притихали и вели себя тише воды ниже травы. Боялись полицейского, вполне способного испортить им жизнь. А вот с Наткой не церемонились.

Она попросила Сашку устроить ей встречу с Аэлитой Забреевой, чтобы посоветоваться по итогу с несостоявшейся, но все-таки олимпийской чемпионкой. Та посоветовала «есть слона по частям».

– Наталья, сейчас основная задача для Насти – научиться стоять на льду. Ну, не совсем стоять, конечно, а, скажем так, комфортно себя на нем чувствовать. Настя сейчас катается с «пингвинами»?

– Да, – кивнула Натка, уже знавшая, что «пингвины» – это своеобразные приспособления, позволяющие малышам не падать на льду.

– Ну вот. Пока ребенок не знает буквы, ему рано писать диктант. И в спорте так же. Вы не бегите впереди паровоза, идите от одного этапа к другому.

– Может, нам уже пора индивидуальные занятия брать? Чтобы не оказаться за бортом. Эти ушлые мамочки нас быстро обскачут. С их-то возможностями.

– Наталья, не надо, – продолжала взывать к голосу разума Забреева. – Индивидуальные занятия начинают приносить пользу, только когда человек способен сделать уже хотя бы что-то. И главное – вы следите за Настиным желанием заниматься. Как только ей разонравится и она перестанет ходить на каток с нетерпением, вы должны отступить. И не надо бояться ошибок. Первые шаги всегда очень сложные. Но если их не делать, ты никогда и не поймешь, твое это направление или нет.

В общем, все это было очень сложно и увлекательно одновременно. Насте заниматься нравилось, Таганцев скрипел зубами, но возил дочь на каток трижды в неделю, все остальное падало на Наткины плечи, но она была готова терпеть хотя бы из врожденного упрямства.

Ей бы очень хотелось получать поддержку старшей сестры, которая в любой ситуации обычно знала, как лучше поступить, но сейчас Елена Кузнецова занята своей поздней беременностью. Кроме того, Натка замечала, что у сестры появились какие-то свои дела с Таганцевым, в которые ее не посвятили. Однако чтобы разобраться, из-за чего эти двое то и дело созваниваются или шушукаются, уединившись в комнате, пока Натка разогревает ужин на кухне, у нее не было ни времени, ни душевных сил. Все съедалось ежедневными Настенькими тренировками и их жестким графиком.

Зато к концу первого месяца занятий Настенька уже могла выполнять скольжение на льду, пусть и держась за «пингвина». Это была основа фигурного катания, которую тренер постепенно усложняла, уча кататься на наружных и внутренних ребрах лезвия. Пока только скользя вперед, а не спиной.

Еще девочку научили тормозить. Для этого ноги должны оставаться мягкими, согнутыми, с переносом опоры на одну ногу. У Насти ведущей ногой оказалась правая. Теперь девочка умела помимо простой остановки после торможения боком тормозить зубчиками лезвия, и даже научилась делать это плавно, избегая падения. Тренер сказала, что в следующем месяце начинающие фигуристки перейдут еще к двум новым упражнениям: скольжению под музыку и классической ласточке.

По совету Аэлиты купила Натка дочке специальную шапочку с мягкими подкладками в области затылка и не пренебрегала налокотниками и наколенниками. Травм дочки она страшилась, хотя и понимала, что совсем без них обойтись вряд ли удастся. В общем, первый опыт обучения в школе фигурного катания стоило признать успешным, и хотя до славных побед на чемпионатах было еще далековато, Наталья Кузнецова не собиралась сдаваться и даже заказала дочке красивое платье, расшитое блестками, – чтобы выступить в первой показательной программе, которую тренер и хореограф обещали подготовить к Новому году.

Мой помощник Дима успешно сдал квалификационный экзамен на право работать федеральным судьей. Как и положено любому соискателю, он ответил на три устных вопроса из разных областей права, решил две задачи из судебной практики и выполнил письменное задание на подготовку процессуального документа, причем потратил лишь два часа двадцать минут из трех положенных часов, отведенных на подготовку, чем очень гордился.

Я же просто радовалась за него. Дима был хорошим юристом: вдумчивым и ответственным, и уже давно заслуживал отдельной работы на приличной должности. К тому же мне оставалось всего четыре недели до декрета, а назначение судьей все равно не обещало быть мгновенным, так что остаться без помощника мне не грозило.

Квалификационной коллегии предстояло еще рассмотреть Димино заявление и вынести заключение о даче рекомендации о занятии должности судьи, после чего внести Димину кандидатуру Президенту, чтобы тот представил ее на утверждение Совета Федерации.

Конечно, это была лишь формальность, но она требовала времени.

– Думаю, к твоим родам управимся, – сказал мне Плевакин после одного из совещаний, на котором все коллеги тепло поздравили Диму с успешным завершением экзаменационного испытания. – Как раз на твое место он и выйдет. А что, работа привычная, дела знакомые. Кабинет тоже. Подхватит упавшее знамя, так сказать.

Я изменилась в лице. Мысль о том, что я буду вынуждена оставить свою тяжелую, неблагодарную, но любимую работу, много лет являвшуюся смыслом моего существования, меня тяготила. Более того, я не понимала, как смогу жить без этой работы, точнее без зарплаты. Да еще с ребенком.

– Что? Тяжело тебе, Леночка? – участливо спросил Плевакин. – Или страшно?

– И тяжело, и страшно, – призналась я нехотя.

– Ну ничего. Разрешится как-нибудь, – заметил он. – Или мы обязательно что-нибудь придумаем.

Я тут же насторожилась. В словах своего шефа я услышала намек на то, что могу легко решить все свои проблемы, если рожу ребенка и откажусь от него, отдав в приемную семью. Ну да. И затрат лишних не потребуется, и с работы можно не уходить, да еще и денег дадут.

Мысль о том, что Плевакин участвует в схеме торговли младенцами, казалась мне невыносимой. Я разрывалась между желанием вывести «Яблочкина» и компанию на чистую воду и страхом, что Анатолий Эммануилович может пострадать. Все-таки в моей жизни он сделал много хорошего.

– Что тут можно придумать? – промямлила я.

Мой шеф покачал головой.

– Много чего. Лена, рождение ребенка – не конец жизни, а только ее начало. И ты же не одна. Вокруг тебя есть люди, готовые тебе помочь. Ты, конечно, страшная гордячка, а потому предлагать тебе помощь напрямую как-то даже страшно, но ты пойми, что она пойдет тебе же на благо. Родишь малыша, и все наладится. Вот увидишь.

Что ж, высказаться откровеннее было вряд ли возможно. Непрошеные слезы потекли у меня по щекам. Все-таки разочаровываться в своем учителе очень больно. Я вскочила со стула и рванула к двери.

– Лена, я понимаю, что это трудно принять. Но ты все-таки постарайся! – крикнул мне вслед Плевакин. – Ради своего же блага.

Я выскочила в коридор и столкнулась с Никитой Говоровым, прокурором, моим давним противником в суде и вдобавок ко всему бывшим любовником, до сих пор обиженным на меня за то, что я его бросила.

– О, Кузнецова, привет, – приветствовал он меня и оценивающе осмотрел мою фигуру, на данный момент уже весьма далекую от идеала. – Ну что, готовишься отказаться от жизни ради пеленок и бессонных ночей? Намерена повторить подвиг матери-одиночки? Не удивляйся, как гласит один старый фильм, информация у нас поставлена хорошо. Я уже в курсе, что твой миллионер тебя бросил. Так что прокидалась ты, Лена, старыми друзьями. Ой, как прокидалась.

От выражения его самодовольного лица меня аж передернуло.

– Я не прокидалась, а сделала надлежащие выводы, – с брезгливостью в голосе парировала я. – И, судя по твоему поведению, совершенно правильные. Говоров, уйди, а. Я совершенно не хочу тебя видеть.

– Я не могу уйти, поскольку пришел сюда по работе. Нет, ну не могла же ты подумать, что это я тебя караулю по старой памяти. Мне от тебя, Кузнецова, ничего не надо. Ты никогда красавицей не была. Так, сильно на любителя или на безрыбье, а сейчас, глубоко беременная, и вовсе отвратительна. Ни кожи, ни рожи, живот на нос лезет. Не женщина – инкубатор для вынашивания.

Я помертвела. Откуда он знает? Или прокурорские тоже в доле у оборотистого Эппельбаума? А что, в клинике же говорили, что у заведующего отделением есть могущественные покровители. Почему бы и не в районной прокуратуре?

– Дай мне пройти, – сказала я, отпихнув Говорова руками в грудь.

Он, не ожидая толчка, покачнулся, но все-таки устоял на ногах. Я обошла его и пошла прочь, ускоряя шаги, настолько противно мне было просто дышать с Никитой одним воздухом.

– Ты совсем психованная стала! – крикнул он мне вслед. – Беременность и в этом случае тебя вовсе не улучшила. А что будет дальше, когда ты от безденежья взвоешь?

В свой кабинет я вернулась растревоженной. Что же это получается? Никита тоже в схеме? А почему бы и нет? Но если это так, то привлек его именно Плевакин. Не зря же сейчас я столкнулась с Говоровым именно у его кабинета.

Размышляя об этом, я приняла решение. Несмотря на категорический запрет Таганцева, который привлек к расследованию специалистов из Главного управления МВД по Москве, я решила сделать вид, что согласна на предложение Эппельбаума. Мне требовалось понять, как именно работает эта схема, а я не могла этого сделать, не пройдя весь путь сама.

Для начала нужно было как следует просчитать риски. Что может случиться с будущим моего ребенка, если я подпишу договор с клиникой? Я снова погрузилась в судебную практику. В основном она касалась дел, связанных с суррогатным материнством.

Верховный суд Российской Федерации еще в мае 2017 года разъяснил правила рассмотрения споров о том, чей же в итоге рожденный ребенок. Как быть, если суррогатная мать не хочет отдавать ребенка биологическим родителям? Она выносила плод по заказу, получила деньги, родила. Генетически ребенок не ее. Но материнские чувства никуда не денешь, вот и обращаются такие несчастные в суд, чтобы защитить свое право на малыша.

Постановление пленума Верховного суда «О применении судами законодательства при рассмотрении дел, связанных с установлением происхождения детей», усложнило биологическим родителям задачу вернуть ребенка в случае спора. Биологические родители больше не могли ссылаться на то, что у ребенка их гены. Только на основе этого факта забрать малыша не получится, нужны другие аргументы.

Так, я не суррогатная мать. Прикрыться генами приемным родителям не получится. Но и мне, получается, тоже. Читаем дальше. Отказ суррогатной матери отдать ребенка генетическим родителям не ставит в деле точку. Судам рекомендовано изучать договор с суррогатной матерью. Что гласит контракт? По какой причине суррогатная мать отказывается его выполнять? И в чем заключаются интересы ребенка?

Так, понятно, что перед тем, как подписать договор с клиникой, я прочитаю его вдоль и поперек и изучу каждую запятую. Но вот пункт про интересы ребенка… К какому выводу пришла бы судья Кузнецова, если бы в качестве ответчика в суде выступала возрастная мать-одиночка, лишенная постоянного дохода и собственного жилья, а в качестве истцов приемная семья со стабильным доходом сильно выше среднего, скорее всего, с наличием загородного дома и других возможностей полноценно развить ребенка и обеспечить ему безбедное будущее?

«Обеспечение единства практики применения судами законодательства при рассмотрении дел, связанных с установлением происхождения детей, является актуальной и важной мерой, направленной на защиту законных прав и интересов как родителей, так и детей, – прочитала я дальше. – В документ включены рекомендации, которыми должен руководствоваться суд при разрешении дел, связанных с установлением материнства».

Я снова задумалась. Считать клинику «Райский плод» родильным домом или не считать? Могут меня лишить моего малыша, если я его биологическая мать, которая заключила договор об отказе от ребенка, но после родов отказалась оформить собственно отказ?

Точнее, в российском законодательстве отказ от ребенка и родительских прав на него вообще не предусмотрен. Это я, как судья, знала отлично. На практике можно лишь составить заявление о своем согласии на усыновление ребенка конкретным лицом. Скорее всего, именно такая форма и практикуется в клинике.

Но оформление заявления само по себе не означает, что родитель утрачивает правовую связь со своим малышом автоматически. Это происходит только в результате установленных законом процедур, то есть судом по усыновлению. Если я не напишу заявление, то суд не сможет его рассмотреть. А значит, и разрешить любому другому лицу усыновить моего сына или дочку.

По общему правилу, для усыновления ребенка нотариально заверенное согласие родителей обязательно. Более того, родитель имеет полное право его отозвать до заседания суда. А значит, получается, что с этой стороны мне ничего не угрожает. Правового механизма заставить меня отказаться от ребенка не существует.

Убедившись в этом, я слегка выдохнула. Хорошо, идем дальше. Какие еще риски могут быть при реализации моего плана стать подсадной уткой? В договоре наверняка будут включены финансовые штрафные санкции. Например, в случае его нарушения я должна буду возместить средства, потраченные на медицинское сопровождение моей беременности. Что ж, это справедливое требование, я и не рассчитывала наблюдаться в частной клинике бесплатно. Так что задача найти необходимые для этого деньги останется в силе, вот и все.

А если будет прописан пункт, что я возвращаю деньги в двойном объеме? А если в тройном? Нет, вероятность при моем расследовании потерять деньги, пусть даже и очень большие, пугала меня неизмеримо меньше, чем утрата ребенка. Отобрать малыша у меня не могли ни при каких обстоятельствах. Окончательно сформулировав у себя в голове этот постулат и повторив его для храбрости несколько раз, я поехала в клинику, где не появлялась уже две недели.

– Ну, что же вы, – с укоризной покачал головой Эппельбаум при моем появлении. – Елена Сергеевна, в вашем положении две недели не показываться врачу категорически неправильно. Куда вы пропали?

– Думала над вашим предложением, – честно призналась я.

На его лице отразилась заинтересованность.

– Да? И к какому выводу пришли?

– Мне нужно еще немного времени и гораздо больше информации, – я смотрела Эппельбауму прямо в глаза и мило улыбалась.

– Какой информации, Елена Сергеевна?

– Какие у меня гарантии, что малышу найдут хорошую семью? Поймите, я не собиралась избавляться от ребенка. Мое решение рожать осознанное, хотя я прекрасно понимаю, что мне будет непросто вырастить его и создать достойную жизнь в моем положении матери-одиночки. Я готова отдать моего малыша, но только ради него самого и его будущего. Поэтому семья, в которой он окажется, имеет большое значение. Я должна быть уверена не только в том, что его там не обидят, но и в том, что ему смогут обеспечить достойный уровень жизни. Няню, жизнь в экологически чистом месте, качественное питание, отдых, образование, всестороннее развитие. То есть все то, что я ему дать никогда не смогу.

– Понимаю вас, – важно сказал Эппельбаум, откинувшись на спинку кресла. – И уверяю, что это ваше пожелание легко исполнить. Видите ли, у нас собрана большая база родителей, которые мечтают о здоровом малыше с хорошими генетическими данными и при этом не хотят действовать обычным путем, предлагаемым государством. Разумеется, они готовы платить за эту услугу, которая, в силу определенных причин, весьма недешева. Так что в нашем списке все клиенты весьма и весьма обеспечены. Но мы можем подобрать вам тех, кто проходит по самому высокому разряду.

– И я смогу выбрать? – Я постаралась, чтобы на моем лице была написана наивность.

– Нет, конечно, нет. Наша база сугубо конфиденциальна. Вы не сможете узнать, кто именно стал матерью и отцом вашему ребенку. Но получить общее представление об их возможностях – такое право мы вам предоставим.

– И что будет дальше? Предположим, я соглашусь с тем, что выбранные вами родители мне подходят. Наши дальнейшие действия?

– Мы составим трехсторонний договор, в котором будут прописаны их обязанности: оплатить медицинские расходы по сопровождению вашей дальнейшей беременности и родам, передать вам после рождения ребенка и подписания отказа от него определенную сумму.

– Какую? – требовательно уточнила я.

– Не буду вас обманывать. В сравнении со всем остальным, чисто символическую. Обычно речь идет о двухстах, максимум трехстах тысячах рублей.

Ну да, эта сумма была вполне сопоставима с той, которую платили биологическим матерям на существующем в интернете черном рынке, про который Таганцеву рассказывал его коллега. Оно и понятно. Основная часть денег шла клинике. Во-первых, за медицинские манипуляции, обеспечивающие здоровье будущего малыша. А во-вторых, за оказание не совсем законной услуги.

– И увеличить ее никак нельзя? – спросила я.

Эппельбаум покачал головой и слегка улыбнулся.

– Вряд ли, дорогая Елена Сергеевна. – Вы же не продаете своего ребенка. Вы просто даете ему билет в более счастливую и богатую жизнь, при этом попутно решая все свои в противном случае неминуемые проблемы. За такое еще и самой доплатить не грех, а вы при этом не только ничего не тратите, но и получаете приятный бонус в виде фиксированной суммы.

– Но она платится только после официального усыновления?

– Нет-нет. Сразу после родов и оформления отказа от ребенка. На этом ваша часть обязательств считается выполненной.

– А если процедура усыновления пойдет не так гладко, как хотелось бы? Например, суд откажет или еще что-нибудь?

Эппельбаум снова улыбнулся.

– Суд не откажет, – заверил он мягко. – Поверьте, наши юристы не зря едят свой хлеб и получают очень достойную зарплату. Они готовят все документы так тщательно, что у суда нет ни малейших оснований отказать в праве новой семьи на ребенка. Да и у судьи, который будет рассматривать дело, не появится такого желания. Я вас уверяю. Но в любом случае это уже наши риски, как организующей стороны, но никак не ваши.

– А в каком суде будет рассматриваться дело? – спросила я. – По моему месту жительства?

По лицу моего собеседника скользнула легкая тень. Понятно, что мой вопрос его напряг, поскольку явно выходил за рамки объяснимого интереса беременной женщины, планирующей отказ от ребенка.

– А какая вам разница? – спросил он.

– Никакой. Но в суде будут озвучены мои паспортные данные, и мне бы не хотелось, чтобы это произошло в непосредственной близости к моему дому. Соседи могут узнать. Мне и так придется куда-то переехать на время окончания беременности. Иначе неминуемо возникнут вопросы.

Эппельбаум расслабился, видимо, мое объяснение вполне его удовлетворило.

– Конечно, этот пункт в нашем договоре будет прописан отдельно. Приемная семья либо снимет вам квартиру в том районе Москвы, который вы укажете как максимально далекий от вашего нынешнего места проживания, либо оплатит ваше пребывание в загородном доме отдыха, с которым сотрудничает наша клиника. Сосны, свежий воздух, четырехразовое питание, прогулки. И все это за счет будущих родителей вашего ребенка. Тут работают те же правила, что и для суррогатных матерей. А что касается вашего вопроса, то мы предпочитаем работать с одним проверенным судом и временно регистрируем ребенка по адресу в пределах его юрисдикции.

Что ж, умно. Я прекрасно знала, что иски по усыновлению рассматриваются судом по месту проживания ребенка. Так что обеспечить его юридическое нахождение на территории «прикормленного» суда – вполне логичное решение. Вот только получается, что из всех районных судов Москвы именно этот рассматривает дела об усыновлении гораздо чаще остальных. И установить это странное искажение статистики полиции не составит труда.

– А каким образом мне передадут деньги?

– Любым удобным для вас, – охотно объяснил Эппельбаум. – Их могут перевести вам на карточку или передать наличкой. Как захотите.

– А если я вдруг после рождения ребенка передумаю его отдавать? – жалобно спросила я. – Ну знаете, вспыхнут материнские чувства и я пойму, что не готова расстаться с малышом. Или за это время выиграю крупную сумму в лотерею, или получу наследство? Какие могут быть последствия, если я вдруг решу разорвать подписанный договор?

– Я бы не советовал вам этого делать, – Эппельбаум все так же улыбался, но в голосе его уже звучали зловещие нотки. – Последствия могут быть такими негативными, что я бы настоятельно рекомендовал вам их избегать.

– Я не собираюсь портить жизнь своему ребенку, но должна понимать, о чем идет речь. Согласитесь, что это разумно.

– Да я уже обратил внимание, что вы, Елена Сергеевна, вообще очень разумная женщина. Впрочем, иначе и быть не могло. Вряд ли в противном случае Тамара Тимофеевна принимала бы участие в вашей судьбе.

Я снова похолодела. Так, значит, Плевакина, милейшая женщина и доктор психологических наук, полностью в курсе этой схемы по торговле детьми? Интересно, пытаясь вывести ее и мужа на чистую воду, я поступаю как предатель? Или я разведчик, который сражается за справедливость? В конце концов, закон есть закон, и он превыше личных интересов и человеческих симпатий.

– Тамара Тимофеевна – прекрасный человек, но я не очень близка с ней, – проговорила я сухо. – По крайней мере, обсуждать с ней свой договор с вами я не готова.

– Это очень правильно и весьма похвально. Такие дела не терпят лишней огласки. Все очень-очень тонко, потому что мы заботимся о детском счастье и благополучии. Вы согласны?

– Да. И именно поэтому хочу знать, чем рискую в случае нарушении договора я.

– Последствия будут крайне болезненными, – поднял руки вверх Эппельбаум. – И в финансовом плане, и в правовом. Вы будете очень долго их разгребать, и наши юристы все равно оставят вас и без ребенка, и, простите, без штанов.

Он блефовал, потому что оставить меня без ребенка точно невозможно. Ну, если только не убить, чтобы некому было отстаивать свои права на малыша в суде. А что, нельзя сбрасывать со счетов и такую возможность. В схеме, обеспечивающей благосостояние целой своре врачей, юристов, судей и работников опеки, вполне может найтись место и киллеру.

Холодок пробежал у меня вдоль позвоночника. Может быть, Костя совершенно прав и мне не нужно в это все ввязываться?

– Спасибо за информацию, – сказала я и встала, давая понять, что разговор окончен. – Мне нужно еще раз все обдумать, после чего я дам ответ.

– Не затягивайте, Елена Сергеевна, – Эппельбаум тоже встал. Все-таки манеры у него были безупречные. – Учтите, что долго оставаться без медицинского наблюдения нельзя. А значит, нужно определяться с источником его финансирования.

В этих словах я снова хорошо расслышала скрытую угрозу.

Блогер Александра Кузнецова теперь практически все свободное время проводила с Аэлитой Забреевой. Конечно, этого свободного времени было не так уж и много. Учеба на втором курсе требовала полного погружения в изучаемые предметы, потому что завалить предстоящую зимнюю сессию и вылететь с бюджета Сашка не хотела. В нынешнем финансовом положении их семьи она никак не могла позволить себе подобной роскоши.

Блог тоже требовал времени, как и увеличившаяся нагрузка по экономической и налоговой его составляющей. Впрочем, это Сашка рассматривала как практические занятия по экономике и даже выбрала финансовый учет и контроль в ведении блогов самозанятыми темой своей курсовой работы. Совместила две свои ипостаси, так сказать.

Фома также целыми днями пропадал то в институте, то на своем производстве одежды. Кроме того, в семье Гороховых заболела бабушка, и вечерами Фома частенько уезжал в квартиру родителей, чтобы помочь. Сашка оставалась одна, но не возмущалась. Во-первых, она понимала, что бабушка – это святое, а во-вторых, с удовольствием звонила Аэлите, и они вместе выбирались в какой-нибудь клуб, на концерт или просто в кафе.

Маме не нравилась эта дружба, и Сашка искренне не понимала почему. Мама лишь твердила, что это знакомство не к добру, не вдаваясь в детали и подробности. Сашка списывала подобную сверхчувствительность на беременность и предпочитала не спорить, а общаться с Забреевой втихаря.

На одной из таких «вылазок» Аэлита познакомила Сашку со своей подругой, тоже фигуристкой. Девушку звали Соня Майкина, и даже до недавних пор не сильно увлекавшейся фигурным катанием Сашке ее имя и лицо были хорошо знакомы. Майкина сначала тренировалась у Ксении Церцвадзе, потом на Олимпиаде заняла второе место, уступив высшую ступень пьедестала почета другой ученице Ксении Илоне Бабитовой, из-за этого обиделась на тренера и перешла в группу «Ангелы Глущенко».

У нового тренера прорыва не вышло, и спустя год Соня объявила об окончании своей спортивной карьеры, после чего исчезла с радаров и с экранов телевизоров. Последнее, что читала о ней Сашка, касалось романа Майкиной с ее коллегой по льду, фигуристом-одиночником Михаилом Гребенюком. Пара начала встречаться на Олимпиаде в Пекине, а спустя два года неожиданно рассталась. Познакомиться с Соней Сашке было любопытно.

Та оказалась миниатюрной девушкой с роскошными рыжими волосами и бледным, немного усталым личиком, на котором сияли невероятные огромные глаза. К Сашке она отнеслась с благожелательным интересом.

– А чем ты сейчас занимаешься? – полюбопытствовала Александра. – Я давно про тебя ничего не слышала.

– Работаю на телевидении, реализую коммерческие проекты, – пожала плечами Майкина. – Официально я спортивную карьеру не завершала, даже стою в резерве сборной, но, признаться, большой спорт мне надоел да и разочаровал. И многочисленные травмы сказываются. Так что предпочитаю зарабатывать деньги. Квартиру в Москве купила и от родителей съехала.

– Да, я тоже недавно разъехалась с мамой, – кивнула Сашка. – Но мы с моим молодым человеком снимаем квартиру. Его зовут Фома.

– Смешное имя, – улыбнулась Соня. – Как будто из детской сказки.

– Имя, заимствованное из греческого, восходит к арамейскому слову «Близнец». Был такой апостол Фома, который проповедовал евангелие в Индии и Персии.

– И что, твой тоже проповедует?

– Нет, он учится и занимается бизнесом. Фома – совладелец фирмы по производству одежды. А стартовали они в пандемию. Начали печатать разные рисунки на медицинских майках, чтобы повышать людям настроение. Потом расширились до печати на футболках и толстовках, а затем начали и свои коллекции создавать, в том числе с вышивкой разных героев из мультиков и фильмов. В общем, работают очень неплохо.

– То есть обеспечивает тебя? – улыбнулась Соня.

– Да я и сама справляюсь, – обиделась Сашка. – Я неплохо зарабатываю на своем блоге, так что доходы у нас с Фомой сопоставимые. Надеюсь, что расти будем параллельно. Хотелось бы, конечно, тоже квартиру купить, а не снимать, но пока об этом приходится только мечтать.

– А он красивый? – полюбопытствовала Соня.

– Очень, – горячо заверила Сашка, полезла в телефон, нашла фотографию Фомы.

На ней они были сняты вдвоем, когда прошлой зимой отмечали Новый год на загородной турбазе. Фома смотрел прямо в объектив, а счастливая смеющаяся Сашка висела у него на шее, припадая щекой к плечу. Эту фотографию она очень любила.

– Ничего такой, – согласилась Соня, бросив мимолетный взгляд, а Аэлита задержала телефон в руках, разглядывая изображение с какой-то тщательной внимательностью. – А я сейчас пока в свободном полете. Никому не принадлежу.

– Вы с Михаилом были красивой парой, – осторожно сказала Сашка, не зная, болезненна для ее новой знакомой тема расставания с Гребенюком или нет. – Жалко, что так получилось.

– Жалко, – согласилась Майкина. – Только предательство прощать нельзя. А он меня предал. Оставил в трудной ситуации. Хорошо, что нашлись добрые люди, которые подсказали выход. Так что через полгода все у меня в жизни будет тип-топ.

Почему через полгода? Мысль мелькнула в Сашкиной голове и исчезла. Она совсем ничего не знала о жизни Сони, поэтому и не могла понимать, чем вызваны те или иные слова спортсменки.

– Когда уезжаешь? – задала вопрос Аэлита. – Ты уже твердо решила?

– Да, – кивнула Соня. – Твердо. А уезжаю примерно через месяц, может, полтора. Сначала нужно съемки завершить, чтобы запас программ оставить. На телеканале я уже предупредила, что меня какое-то время не будет. Они отнеслись с пониманием, но программы в запас велели снять, так что пашу практически без перерыва. Ладно, девочки, я побежала.

Сашка и Аэлита остались вдвоем.

– Соня что, уезжает за границу? – спросила Сашка. – Будет выступать за какую-то другую страну?

– Нет, что ты, – Аэлита замахала руками. – У нее совсем другая история. Я тебе расскажу, но только если ты пообещаешь, что ты никому… Это не моя тайна. И в первую очередь не используешь в своем блоге.

Лицо у нее было хитрое, так что у Сашки вдруг мелькнула мысль о том, что, несмотря на свои слова, Аэлита хочет совсем обратного. Но она никогда не нарушала данного слова, даже в ущерб популярности своего детища.

– Я обещаю, что никому не расскажу, – твердо заверила она.

– Соня рассталась с Мишкой, потому что она залетела, а он сказал, что ему пока не нужен ребенок, и отправил ее на аборт, – сообщила Аэлита, понизив голос до заговорщического шепота.

– И что же? Она прервала беременность? – Сашка почему-то расстроилась, хотя до сегодняшнего дня Майкину знать не знала.

– Нет, она же из верующей семьи. Считает, что детоубийство – это грех. Но и ребенок ей сейчас тоже ни к чему. У нее карьера прет, доходы до пятидесяти миллионов в год, представляешь? Да и шанс вернуться в большой спорт она хочет оставить. А с ребенком какая Олимпиада?

На последнем слове голос Забреевой дрогнул. Тема олимпийского «золота», которого ее так грубо лишили, явно оставалась для нее болезненной.

– Ирина Роднина после родов третью Олимпиаду выиграла, – вспомнила Сашка.

– Так это когда было. Не с такой конкуренцией, как сейчас. В наше время если тренеры или федерация о ребенке узнают – все, пиши пропало.

– И что же тогда делать? – не поняла Саша.

Аэлита еще больше понизила голос. Теперь Александре Кузнецовой пришлось напрячься, чтобы расслышать.

– Ей клинику посоветовали, в которой помогают таким, как Соня. Они тайно ведут беременность, организуют роды в лучших условиях, а потом подбирают малышу приемную семью, причем не абы какую, а очень приличную, с большими деньгами. И все довольны. И аборт делать не надо, убивая ребенка и калеча здоровье, и ребенка миру предъявлять необязательно, и в детдом его сдавать не придется. Всю беременность тебя наблюдают прекрасные врачи, роды принимают в идеальных условиях, все это полностью бесплатно, за счет приемных родителей. И они не в накладе. В случае с Сонькой получают ребенка от серебряного призера олимпийских игр. С учетом Мишки – от серебряного и золотого медалистов. Есть за что платить.

Звучало это так, как будто речь шла о разведении породистых собак, а не о рождении детей.

– Так это что же получается, Соня выносит ребенка, а потом отдаст его в чужие руки? Свою кровиночку? Да как это возможно. Да и родить тайно тоже трудно. Живот же не спрячешь.

– Не боись, у них все продумано. Когда живот уже заметен так, что его не спрячешь, клиника отправляет беременных в загородный пансионат какой-то. Он где-то в ближнем Подмосковье, но там такие секретность и безопасность, что резиденты разведки отдыхают. Там женщины никуда с территории не выходят, весь персонал дает подписки о неразглашении, так что правде наружу не просочиться. А что касается материнских чувств, так если всю беременность ходить с мыслью, что этот ребенок не твой, а ты для него не более чем инкубатор, так и привыкнешь. Соня молодая, здоровая, будут у нее еще дети. Причем не от безответственного негодяя, который ее на аборт отправил, а от приличного человека, готового к появлению семьи. Скажешь, неправильно?

Саша не знала, что сказать. В словах Аэлиты было много логики, но при этом крылось и что-то невыразимо порочное. Прямо торговля детьми какая-то.

– И как этот пансионат называется? – спросила она.

Глаза Забреевой снова хитро блеснули. Видимо, она посчитала, что ее новая подруга-блогер заглотила наживку и теперь обязательно выведет Соню Майкину на чистую воду, сорвав покровы с ее постыдной тайны.

– Пансионат не знаю, – пожала плечами она. – Сонька об этом не говорила. Да она еще и не уехала никуда. Ты же слышала, что ей еще надо все дела доделать и, пока живота не видно, программы на ТВ впрок отснять. А клиника, в которой она наблюдается, называется «Райский плод».

Саша вздрогнула. Именно в этой клинике наблюдалась ее мама. Интересно, а судья Кузнецова знает о том, что ее лечащие врачи фактически торгуют детьми? Надо будет выяснить этот вопрос, но максимально аккуратно, чтобы не расстроить маму. Та стала слишком чувствительной. Кстати, судя по словам Аэлиты, клиника довольно дорогая. И откуда у мамы деньги, чтобы там наблюдаться, если Виталий Миронов так и не появился на горизонте после своего отъезда в Антарктиду?

О том, что Миронов все еще находится вне зоны доступа Сети, Сашка знала не понаслышке, потому что раз в два-три дня повторяла попытки до него дозвониться, не теряя надежды сообщить о том, что бизнесмен скоро станет отцом. Телефон абонента по-прежнему неизменно оказывался выключенным, а отправленные ему многочисленные сообщения непрочитанными.

Внезапная догадка, пронзившая Сашкин мозг как ослепительная вспышка, была такой страшной, что Александра даже задохнулась. А вдруг мама тоже приняла решение отдать своего малыша в приемную семью и теперь проходит все дорогостоящее наблюдение за счет будущих счастливых родителей?

Она даже головой замотала, отгоняя наваждение. Нет, ее мама так никогда не поступит. Ее малыш желанный, потому что мама ждет его от любимого мужчины, с которым у нее сейчас просто временное непонимание. И на работе все знают, что мама ждет ребенка, готовясь к декрету. И живот у нее хорошо заметен, так что ничего уже не скроешь. Нет, глупость какая-то в голову лезет, про которую даже думать не надо.

– Вот ты где. Так и знал, что тут тебя найду, – вынырнув из неожиданных мыслей, Сашка обнаружила у их с Аэлитой столика Фому Горохова.

В проявлении дедуктивных способностей последнего не было ничего удивительного. Они с Забреевой сидели в любимом кафе Александры Кузнецовой, с которым у той к тому же был договор о деловом сотрудничестве. Каждый раз, появляясь в этом заведении, Сашка выкладывала в соцсети небольшой рилс, за что ей здесь полагалась весьма приятная скидка.

– Ой, ты уже освободился, да? Как Анна Матвеевна? – спросила Сашка, вскакивая и целуя Фому в щеку. – Кстати, познакомься, пожалуйста. Это Аэлита Забреева. Олимпийская чемпионка и спасительница нашей Натки. Это она договорилась, чтобы Настеньку взяли в школу фигурного катания Ксении Церцвадзе. Мы с ней очень сдружились.

Анной Матвеевной звали бабушку Фомы.

– Я освободился. У бабушки все в порядке, насколько это возможно в ее возрасте и с ее диагнозами. Здравствуй, Аэлита. Очень приятно познакомиться. Изрядно о тебе наслышан. Ничего, что на «ты»?

– Да брось ты, – махнула рукой спортсменка. – Зачем все эти церемонии. Мы же все-таки молодые люди, а не твоя бабушка. Кстати, рада, что ей лучше.

– Спасибо.

– Фома, ты что-нибудь закажешь? Просто мы уже поели. Давно тут сидим, – сказала Сашка.

– Если вы закончили, то я бы предпочел пойти домой. Аэлита, пойдем с нами. Продолжим вечер в домашней обстановке. У нас вино есть очень хорошее. Ты вино пьешь или у тебя режим?

– Нет у меня сейчас никакого режима, – грустно вздохнула девушка. – Моя спортивная карьера в прошлом, так что я могу позволять себе любые безобразия.

– Тогда пошли, – решительно сказал Фома.

Признаться, Саше не понравилось, что он приглашает гостей, не спрашивая ее мнения. Она сама с удовольствием осталась бы вечером вдвоем с ним. В последнее время они и так слишком мало времени проводили вместе. С другой стороны, Аэлита ей нравилась, так что хорошо, что Фома узнает ее новую подругу поближе.

Не успели они войти в квартиру, которую снимали, как позвонила мама.

– У тебя все хорошо, Санька? – спросила она.

– Да, а у тебя?

– И у меня все замечательно. Еще две недели, и долгожданный декрет. Точнее, сначала неотгулянный отпуск в две недели, а уже потом декрет, но сути это не меняет.

– Ты уйдешь с работы на две недели раньше положенного? – Сашка удивилась так сильно, как если бы узнала, что мама решила удалиться в монастырь. – Я думала, что ты и в декрете будешь на работу ходить. Ты же без нее не можешь, без своей работы.

– Сашка, ну откуда взялось это заблуждение? – Мама засмеялась, но как-то нервно, натужно. – Мне уже тяжело вести заседания, да и вся наша бумажная волокита тоже изрядно меня выматывает. Отпуск у меня большой, накопила я его в достаточной степени. Так что вполне могу себе позволить видеть дорогого начальника на две недели меньше. Остальные дни возьму уже после больничного по родам, чтобы восстановиться.

В этом тоже крылось что-то новенькое. Мама не хотела видеть Плевакина – своего начальника, учителя и наставника, с которым у нее всегда были дружеские отношения. Все-таки, что ни говори, а беременность влияет на характер.

– Но после больничного по беременности и родам тебе будет положен отпуск по уходу за ребенком. Или ты не хочешь его оформлять, а собираешься сразу после обычного отпуска выйти на работу?

Тревога, возникшая еще в кафе, вдруг снова ужом просочилась к сердцу, заставляя похолодеть за грудиной.

– Саша, зачем сейчас обсуждать то, что будет через несколько месяцев? – произнесла мама. – Давай лучше обсудим более насущные вопросы. Ты не будешь против, если я через две недели на какое-то время уеду? Ты справишься одна?

– Куда уедешь? – не поняла Саша. – К Виталию? Он перезвонил?

– Нет, не перезвонил, и в Антарктиду я не собираюсь, – мама снова невесело рассмеялась. – Я хочу пожить какое-то время на природе, в загородном пансионате. У моей клиники есть такое отделение, в котором беременные могут находиться под круглосуточным наблюдением, но при этом жить в сосновом бору, дышать свежим воздухом и получать сбалансированное четырехразовое питание.

У Саши возникло ощущение, что ей под ребра всадили острый нож и теперь поворачивают его в ране. Ей даже дышать стало больно, и слезы навернулись на глаза. Нет, не надо делать опрометчивых выводов. Надо все хорошенько выяснить.

– Я справлюсь, – сказала она, – тем более что я не одна, а с Фомой. Но, мама, а ты уверена, что финансово потянешь этот пансионат? Все-таки после рождения малыша предстоят большие расходы. Точнее, даже до рождения. Нужно будет купить кроватку, коляску, всякую малышовую одежду.

– Сашка, это в твоем детстве в магазинах ничего не было, так что все приходилось запасать заранее. А сейчас все можно купить в одном интернет-магазине, ткнув пальцем в три кнопки. Я не хочу ничего приобретать заранее, чтобы не сглазить. Так что с этим успеется. А пока я хочу позволить себе отдохнуть. У меня никогда не было такой возможности, вот я и хочу наверстать упущенное.

Так, значит, это все-таки правда. Мама решила избавиться от своего ребенка, отдать его в приемную семью, чтобы без помех выйти на работу, не прерывать свою карьеру и не терять в деньгах. С одной стороны, Сашка не могла ее судить. В свое время мама немало намыкалась, имея на руках ее, свою дочь.

Студентка без мужа, оставшаяся без помощи родителей, да еще и с младшей сестрой на руках. Мама выстояла, не сломалась: и Сашку вырастила, и карьеру построила, и Натке всю жизнь помогает. Можно ли упрекать ее в том, что она не хочет во второй раз входить в ту же реку безденежья и ограничений, неизбежно сопровождающих появление в семье маленького ребенка?

С другой стороны, как она объяснит на работе, чем кончилась ее беременность? Соврет, что ребенок умер? Но судья Кузнецова никогда не врет. Нет, только не ее мама.

– Поступай, как считаешь правильным, мамочка, – сказала Сашка, глотая слезы. – Я приму любое твое решение.

И повесила трубку.

Вот уже два месяца весь уклад жизни семьи Таганцевых-Кузнецовых подчинялся Настиным тренировкам и жесткому режиму дня. С одной стороны, Натка была довольна, что благодаря вмешательству Саньки, они занимаются у грамотного и надежного тренера. Несмотря на то, что сама она мало что понимала в фигурном катании, Натка видела, что ее девочку обучают в первую очередь правильной технике.

Маленькая Настя уже уверенно скользила по льду, но дальше скольжения тренер не шла.

– А прыгать они когда будут? – спросила Натка после одного из занятий.

– Что, не терпится? – усмехнулась Мария Васильева. – Надо подождать, мамочка. В первый год любой грамотный тренер будет с детьми только скользить, потому что скольжение – это основа будущих прыжков. Если бы я сразу начала давать таким малышам прыгать, вам бы стоило бежать от меня сломя голову. Вот так вот. В целом, конечно, все всегда можно подправить, но лучше сразу учить выполнять элементы правильно, чем потом переучивать. Так что быстрых результатов не ждите.

Легко сказать! Для Натки самым главным мотивом выдерживать ту нечеловеческую гонку, в которой они сейчас все существовали, являлась как раз возможность своими глазами увидеть результат: взмывающую надо льдом Настеньку, ловко приземляющуюся на один конек после четверного прыжка под аплодисменты зрителей на трибунах. То, что девочка уже уверенно держала равновесие и легко скользила от одного края катка к другому, для нее было недостаточным достижением. Совсем недостаточным.

Для Кости ценность тренировок была, разумеется, совсем в другом. Его, к примеру, устраивало, что Васильева научила своих подопечных правильно падать. К настоящему моменту Настя научилась группироваться, чтобы не получать ушибов, а самое главное – не испытывала перед падением ни малейшего страха. Да и пользу занятий на прохладном катке никто не отменял. Несмотря на достаточно промозглую и сырую в этом году осень, Настя еще ни разу не засопливела и не пропустила ни одного дня как в детском саду, так и на тренировке.

Таганцев вычитал где-то, а потом рассказал Натке, что у юных фигуристов в организме происходят крайне важные процессы. Тренировки благотворно отражаются на развитии опорно-двигательного аппарата. Кроме того, правильно подобранные нагрузки и продуманные комплексы упражнений приводят к тому, что минимизируются проблемы с сердцем и дыхательной системой, ребенок развивается физически и психологически, приучаясь к распорядку дня и взаимодействию в коллективе.

Правда, Костя считал, что добиться всех этих полезных результатов можно и поближе к дому, занимаясь два раза в неделю, а не шесть. И по этому поводу дома у них то и дело разворачивались жаркие баталии. Натка, конечно, уставала от такого графика жизни сильнее всех. За два месяца Настениных занятий она похудела минимум на пять килограммов и вечером засыпала, едва дойдя до кровати.

Дочка как раз справлялась со всей неизбежной муштрой мужественно. Скорее всего, сказывалась детдомовская закалка. Терпения ей оказалось не занимать, жаловаться и ныть она была не приучена, да и требования тренера, даже жесткие, сносила без слез и огорчения. Настя видела, что дочка устает. Девочка тоже похудела и осунулась. Точнее, вернулась в то состояние, в котором была, когда ее забирали из детского дома. От набранной после этого пухлости остались одни воспоминания.

– Ты мать или ехидна? – Таганцев, уложив Настю спать, бегал по кухне и воздевал руки к небу, стараясь кричать шепотом. От этого получалось не страшно, а смешно. – Ты почему не жалеешь бедную девочку, которая терпит все эти издевательства? Без единой жалобы, между прочим.

– Так если она без единой жалобы, то ты почему ноешь? – огрызнулась Натка.

Сегодня у нее был довольно тяжелый день на работе, и к вечеру она уже просто не чувствовала головы от каменной усталости.

– Да потому что мне нужна нормальная семейная жизнь, в которой, возвращаясь домой, я вижу довольных и счастливых детей, горячий ужин, состоящий из чего-то большего, чем макароны с сосисками, и неизможденная жена, которая рада меня видеть, со мной говорить и спать со мной тоже рада, между прочим. Ты хотя бы помнишь, когда мы последний раз занимались любовью?

Настя напрягла память. Кажется, в воскресенье, потому что это единственный день, когда у Насти нет тренировок, и к вечеру Натка не чувствует себя так, словно ее переехал трамвай. Ну да. В воскресенье. Две недели назад.

– Три, – припечатал Костя, когда она неуверенно озвучила вслух результаты своих размышлений. – В ближайший выходной будет ровно месяц. Ты считаешь это нормальным?

– Костя, я не виновата, что устаю.

– А кто виноват? – осведомился Таганцев. – Это же ты втемяшила себе в голову, что хочешь видеть дочь олимпийской чемпионкой. Ни мне, ни Насте, ни тем более Сеньке все эти жертвы не нужны. Ты с сыном по душам когда в последний раз разговаривала? Ты хоть знаешь, что у него в первой четверти три тройки?

Для Натки известие о том, что Сенька скатился до троек в четверти, стало открытием, разумеется неприятным. Сын всегда учился хорошо, причем давалось ему это легко, без усилий и надрыва. Интересно, что изменилось? Надо будет поговорить и с сыном, и с Сизовыми. Они в прошлом педагоги, легко разберутся, что происходит с мальчиком. Да и Сенька относится к ним не как к посторонним, а как к близким людям, заменившим ему бабушку с дедушкой.

Она глянула на часы и прошла в Сенькину комнату. Несмотря на поздний час, сын еще не спал. Лежал на кровати и играл в какую-то игрушку на телефоне. Наташка получила еще один болезненный укол в сердце. Раньше ее ребенок никогда не тратил время на такую глупую ерунду.

В ногах у сына лежал кот Венька, который неожиданно зашипел, когда Натка подошла поближе и присела на край постели. Нет, в этом доме положительно все пошло кувырком.

– Сень, а что случилось? – аккуратно спросила Натка, когда сын оторвался от экрана и посмотрел на нее. – Мне Костя сказал, что у тебя тройки в четверти.

– А если бы тебе Костя не сказал, так ты бы у меня даже не спросила? – В голосе сына Натка расслышала какие-то горькие нотки, прежде ему не свойственные.

Ее сын – веселый оптимистичный мальчик, с которым у нее всегда были чудесные отношения. К своей бесшабашной матери он раньше относился с легкой иронией.

– Сеня, у тебя никогда не было проблем в школе, да еще таких, чтобы мне нужно было о них спрашивать и из-за них волноваться.

– А ты вообще в последнее время обо мне не сильно волнуешься, – все так же горько проговорил Сенька. Голос его вдруг задрожал. Натка даже испугалась. – Ты меня как будто не замечаешь. Утром ты либо увозишь Настю на тренировку, пока я еще сплю, либо, наоборот, отправляешь ее с Костей, а сама ложишься досыпать, так что я завтракаю и ухожу в школу, не успев тебя повидать. А вечером ты поздно приезжаешь, потом на автомате занимаешься домашними делами, а ко мне даже не заглядываешь. Мам, ты даже не знаешь, что я перестал ходить в бассейн.

Час от часу не легче.

– Ты перестал ходить в бассейн? Но почему? Тебе же нравилось, и тренер тебя хвалил.

– А зачем мне туда ходить? Олимпийским чемпионом я не стану. И мировых рекордов мне не видать. А тебя ведь только это интересует.

Натка даже растерялась от такого несправедливого обвинения. Хотя почему несправедливого? Она же постоянно тарахтит о том, как мечтает видеть Настеньку на пьедестале почета. А про сына она такого ни разу не говорила, потому что видит его успешную жизнь не в спорте, а в выборе хорошей профессии, которая сможет его прокормить. Но Сенька же этого не знает. В десять лет дети видят только внешнюю сторону вопроса, а в ней все выглядит так, словно до успехов дочери ей есть дело, а до сына нет.

Бедный малыш. Да он же просто ревнует. Только что сделанное открытие поразило Натку до глубины души. Когда они усыновляли Настеньку, то делали все, что от них зависело, чтобы сын принял девочку и не ревновал, что в семье появился еще один ребенок. И вот теперь, спустя год с лишним, детская ревность все-таки прорвалась, причем в этом не виноват никто, кроме Натки, которая все свои силы и свободное время бросила на фигурное катание.

– Сыночек, если тебе надоело ходить в бассейн и ты больше не хочешь заниматься плаванием, то я, разумеется, не против, – сказала она и погладила Сеньку по голове. Он дернулся, но позволил ее руке остаться на непослушных вихрах. Господи, да сына подстричь давно пора, а она и это упустила из виду, забегавшись. – Но если тебе нравится плавать, то не имеет никакого значения, станешь ты олимпийским чемпионом или не станешь.

– Тебе одной олимпийской чемпионки в семье достаточно?

Что ж, Наталья Сергеевна. Получай, что заслужила. И понимай, как ты будешь теперь все это расхлебывать.

– Я вас буду любить вне зависимости от того, станете вы чемпионами или нет, – улыбнулась Натка, наклонилась и поцеловала Сеньку во вкусно пахнущую макушку. Такую родную и теплую. – И тебя, и Настю. Вы вовсе не должны удовлетворять никакие мои амбиции. Только свои. И вольны делать все, что захотите. Это понятно?

– Понятно, – кивнул Сенька и хлюпнул носом. – Мам, я так по тебе соскучился.

– И я по тебе соскучилась, – призналась Натка. – Знаешь что, давай мы в субботу сходим все вместе в кино. Давно мы там не были.

– Но у Насти же в субботу тренировка.

– А мы ее пропустим. Один раз можно. Или не один. А то так можно и всю жизнь пропустить.

– Правда? – в голосе Сеньки слышалась надежда.

– Конечно. Но ты мне все-таки в субботу расскажи, откуда тройки и как ты собираешься с ними справляться. Мне это важно. Или, если хочешь, расскажи сейчас.

– Нет, мам. Уже поздно. А ты устала, я же вижу. И мне спать пора, чтобы завтра в школе на уроках носом не клевать, так что я в субботу расскажу. Там нет ничего страшного. Того, что нельзя было бы исправить. Еще же три четверти впереди, так что на годовые оценки не повлияет.

Все-таки у Натальи Кузнецовой очень хороший и разумный мальчик. Она снова нагнулась и поцеловала сына на ночь, чего не делала уже очень давно. С того времени, как отдала Настю в секцию фигурного катания.

– Спи, сыночек, – сказала она и вышла из комнаты, тихонько притворив за собой дверь.

Она думала, что Костя уже ушел в спальню, но он ждал ее на кухне, в напряженной позе стоя у открытого окна. Видимо, тайком курил, думая, что она не заметит.

– Ну что? Спустила на сына собак за плохую учебу? – саркастически поинтересовался Таганцев. – Правда, я воплей не слышал. Даже странно.

– Я не собираюсь орать на своего сына, – устало вздохнула Натка. – Слушай, Кость, я, кажется, перегнула палку. Совсем забросила Сеньку, да и тебя тоже. А у него скоро переходный возраст. Ему должно быть особенно обидно из-за того, что все внимание младшей сестре.

Таганцев недоверчиво смотрел на жену.

– Что такое? Я слышу голос разума? Наташа, неужели ты начала понимать, что наша жизнь в последние два месяца летит в тартарары?

– Летит, – согласилась Натка. – Просто у нас разные цели. Меня все тренеры, с которыми я разговаривала, предупреждали, что формирование из ребенка результативного спортсмена возможно только через полное отречение от себя и своей жизни. Я была готова к самоотречению, но не должна требовать того же ни от тебя, ни от Сеньки. Особенно от Сеньки. Вы оба имеете право на реализацию своей мечты о прекрасной и комфортной жизни. Так что мне надо выбирать между моей мечтой стать матерью олимпийской чемпионки и нормальным будущим моей семьи.

– Выбирать?

– Хотя нет. Какой может быть выбор. Моя семья для меня важнее всего на свете. Так что решено: мы тренируемся до пятницы, а потом забираем Настю из «Хрустального конька». Если она захочет и дальше кататься, то отдадим ее на каток у дома. Там занятия два раза в неделю, можно все успеть. А не захочет – найдем ей другое занятие по интересам. Вот только платье сшитое жалко. Оно такое красивое.

– Ничего. Найдем, когда и куда Настя сможет его надеть, – Таганцев обнял жену и прижал ее к себе. – Ты молодец, Натка. Я горжусь, что ты все правильно поняла.

Приведя следующим утром Настю на лед, Натка сквозь пелену слез наблюдала за тем, как девочка выполняет обязательную разминку. Ей было так тяжело, что она достала телефон и впервые за долгое время нарушила самой себе данное обещание не тревожить сестру по пустякам.

Лена уже оставила работу, отгуляла отпуск и теперь оформляла необходимые для декрета документы. К тридцатой неделе беременности фигура у нее значительно потяжелела. Чувствовала себя сестра не очень хорошо, поздняя беременность давалась ей нелегко, несмотря на то, что наблюдалась она в какой-то дорогой и очень престижной клинике. Более того, сразу после сдачи больничного по беременности Лена собиралась уехать в пансионат при этой клинике, расположенный в Подмосковье. Причем надолго, чуть ли не до родов.

Натке это не нравилось, вот только в повседневной круговерти, связанной со спортивными успехами дочки, ей было некогда получше разобраться, что это за пансионат и где Лена взяла на него деньги. Она как-то подняла эту тему с Таганцевым, но тот велел не приставать к сестре и уверил, что держит, как он выразился, руку на пульсе. Что это значит, Натка не поняла, но выяснять ей было некогда. Держит, и слава богу.

Но сейчас она просто не могла не посоветоваться с Леной, которой всю жизнь доверяла самые важные свои секреты. Судья Кузнецова вытащила младшую сестру не из одной серьезной передряги. Вдруг Лена скажет, что не надо забирать Настю из спорта? Тогда придется придумывать другой план, в котором останется место мечтам и красивым ледовым костюмам.

– Натка, ты все очень правильно решила, – услышала она ответ на свой сбивчивый рассказ. – Твоя идея с чемпионством изначально была какой-то безумной, как, впрочем, очень многие твои начинания. Ты знаешь, моя Сашка очень сдружилась с Аэлитой Забреевой, и я тебе на ее примере поясню, что ничего хорошего в спорте высоких достижений нет и быть не может. Карьера ломается в один момент, и под руинами остается все, к чему человек шел десять, а то и пятнадцать лет своей жизни. Через ограничения, через лишения, через боль.

Лена рассказывала, а Натка слушала про сына одной ее коллеги, который восемь лет прозанимался в секции шахмат, а потом в одночасье сам взял и бросил. Никакие увещевания и уговоры не помогали. Для судьи, про которую рассказывала Лена, это стало серьезным ударом.

Мальчик добивался успехов, не раз побеждал на вполне престижных чемпионатах областного и федерального уровня, принял участие в первенстве России, в тринадцать лет защитил норматив кандидата в мастера спорта, а в пятнадцать взял и бросил шахматы. Его мать никак не могла смириться с мыслью, что это все. Конец. Не подростковая сиюминутная блажь, а осознанное решение.

Не помогало осознание того, что все эти годы мальчик занимался делом, тренирующим логику, внимание, мышление, терпение и математические способности. Было нестерпимо больно оттого, что он не станет гроссмейстером, не сядет за одну доску с именитыми чемпионами. Что все усилия, потраченные на достижение существующего уровня, окажутся напрасными.

– Наташа, это западня, в которую попадают многие родители, – увещевала Лена. Ее голос журчал в трубке, успокаивая и расслабляя. – Зависимость от детского успеха. Комплекс Пигмалиона. Мы все хотим, чтобы наш ребенок был лучше, талантливее и успешнее соседского. И тем самым заталкиваем детей в капкан собственных амбиций. Да-да. Если бы ты думала о Насте, то отдала бы ее на каток, а не в самую крутую в стране школу фигурного катания. Для удовольствия и пользы здоровью нужна физкультура, а не спорт высоких достижений. Ты же не Настины амбиции реализуешь. Она еще слишком мала, чтобы понимать, чем ей на самом деле нравится заниматься. Ты хочешь, чтобы она добилась того, что не получилось у тебя.

– Я никогда не хотела заниматься фигурным катанием, – слабо заспорила Натка.

– Да, но ты хотела заниматься художественной гимнастикой, а потом сломала ногу и не смогла ходить на тренировки. Ну представь, что сейчас Настя втянулась бы в занятия, но успехами бы не блистала. Тебя же сразу предупредили, что особых данных у нее нет. Представь, как бы она расстраивалась, что не дотягивает до уровня твоих мечтаний. И что бы ты могла получить в ее подростковом возрасте? Да еще с учетом ее детдомовского прошлого. Бунт с выпивкой и мальчиками? Наркотики?

– Сеньку я никогда никуда не отдавала против его воли, – согласилась Натка. – Он всегда занимался тем, что ему было интересно. Захотел модельную школу? Я согласилась. Надоело? Бросил. Сейчас вот с бассейном история. Но я точно знаю, что он делает только то, что доставляет ему удовольствие.

– Вот видишь. Профессиональный спорт – это боль, слезы, травмы, ранняя пенсия и туманное будущее в силу невозможности получения полноценного образования. И это при том, что чемпионами становятся единицы. А на остальных тренеры смотрят как на неудачников и не хотят тратить на них свое время. Ты такого хочешь для своей принцессы?

– Профессиональное занятие спортом – это всегда жертва.

– Ага. Вы принесете ее всей семьей. И ты, и Костя, и Сенька. А вот окупится ли она – большой вопрос. Ты готова взять на себя ответственность, если что-то пойдет не так?

– Да уже пошло, – вздохнула Натка. – Так что Настю я из школы фигурного катания забираю. Это решенный вопрос.

– Вот и правильно, – согласилась Лена. – Слушай, а можно в ответ я попрошу тебя поговорить с Сашкой? С ней в последнее время что-то происходит, но она закрылась от меня и не идет на разговор. Видишь, я в качестве матери тоже далека от идеала. Может, она с тобой согласится поговорить по душам? Вы с ней всегда находили общий язык.

– Поговорю, – пообещала Натка и пошла зашнуровывать Насте коньки. От того, что она делает это чуть ли не в последний раз, ей все-таки было невыносимо грустно.

Вот уже неделю я проводила время в пансионате с красивым названием «Яблочный спас». Юридически он был зарегистрирован как отдельное юридическое лицо, но фактически являлся одним из подразделений клиники «Райский плод», потому что находились здесь только пациенты клиники.

Первый этаж отвели восстанавливающимся после инфарктов и инсультов. Оказывается, клиника оказывала и подобные услуги. Заглянув туда в первый же день, я обнаружила полноценный сестринский пост, оснащенный по последнему слову техники, а также через дверь увидела реанимационную палату, к счастью сейчас пустую.

– Вы что здесь делаете? – услышала я и обернулась.

Медсестра, дежурившая на посту и куда-то отлучившаяся по служебной надобности, смотрела на меня вежливо и благожелательно, но твердо. По моему животу было совершенно понятно, что я здесь чужая.

– Да вот, хожу и знакомлюсь с территорией, – улыбнулась я. – Интересно, как тут все устроено.

– Извините, но здесь можно находиться только пациентам кардиологического и неврологического направлений, – заявила медсестра. – Мы обеспечиваем нашим гостям полный покой, так что посторонних сюда не пускаем.

– Да, я сейчас уйду к себе на второй этаж, – согласилась я послушно. – Я просто нервничаю оттого, что уехала из дома. В моем положении немного страшно, вдруг что-то случится, а Москва далеко.

Медсестра расплылась в улыбке.

– Да что ни случись, тут оборудование и врачи не хуже, чем в ЦКБ. Здесь вы, мамочка, в полной безопасности. У нас лицензии есть на все виды медицинской деятельности, и врачи все сплошь высшей категории. И даже кандидаты и доктора наук имеются.

– На вашем отделении или на перинатальном?

– Да на всех, – медсестра снова улыбнулась. – Везде работают очень хорошие врачи. Так что ни вам, ни вашему малышу совершенно ничего не угрожает.

– А доктор Эппельбаум часто приезжает?

По лицу медсестры прошла тень, как будто облачко закрыло летнее небо.

– А, так вы из этих.

– Каких «этих»? – прикинулась я.

– Пациенток Эппельбаума.

– А здесь и другие есть?

– Конечно. Здесь на вынашивании женщины лежат, у которых с прошлыми беременностями проблемы были. Ими занимаются Волкова и Березин. Да и Илья Семенович приезжает, тоже ряд пациенток ведет. И Яблочкин ваш тоже регулярно наведывается. Так что не волнуйтесь. Он вас не бросит. Вы же для него курица, несущая золотые яйца.

И, спохватившись, что недозволительно разоткровенничалась, медсестра попросила меня покинуть отделение, к которому я не имела никакого отношения. В задумчивости я вернулась на свой второй этаж. Итак, царство Эппельбаума – лишь часть работы клиники. Впрочем, это и неудивительно. На одном приемном материнстве много не заработаешь, но, к счастью для дельцов от медицины, в мире существуют и другие болезни, лечить которые состоятельные люди предпочитают с комфортом.

На третьем этаже пансионата располагались палаты пациентов, восстанавливающихся после различных травм. Ни детского отделения, ни отделения неврозов в пансионате не наблюдалось. Видимо, для того чтобы шумные дети и нервные пациенты не нарушали покой всех остальных.

Палаты представляли собой двухкомнатные номера, в каждом из которых имелись гостиная, спальня и удобная ванная комната. И отделка, и мебель, и техника были современными и дорогими, рассчитанными на достаточно высокий уровень. Один день пребывания здесь, включая питание и медицинское наблюдение, стоил по прайсу тридцать четыре тысячи рублей.

Прайс с ценами я раздобыла на стойке рецепции у входа и, изучив, впала в легкое уныние. Дело в том, что, подписывая в кабинете Эппельбаума договор на взаимодействие с клиникой, я в том числе обязалась в случае расторжения договора компенсировать свое пребывание в пансионате, в котором мне предстояло прожить не менее восьми недель.

Так как выполнять договор и подписывать добровольный отказ от своего ребенка в пользу указанных мне клиникой лиц я не собиралась, то фактически добровольно вгоняла себя во вполне ощутимую финансовую кабалу. Восемь недель, сорок восемь дней, один миллион девятьсот четыре тысячи рублей. Где я их возьму, я просто понятия не имела.

Правда, я искренне надеялась, что успею собрать всю необходимую таганцевским коллегам информацию быстрее. Максимум за неделю, а потом с чистой совестью уеду домой спокойно готовиться к родам, гуляя по московским улицам вместо заснеженного соснового бора. Недельное пребывание здесь тоже пробивало весьма существенную брешь в моем тощем бюджете, но двести тридцать восемь тысяч – не почти два миллиона, так что как-нибудь справлюсь.

Самое интересное, что место, в котором я очутилась, стоило этих денег до последней копейки. Здесь был чудесный воздух, напоенный свежестью соснового бора, мягкий и очень белый снег, лежащий на колючих лапах деревьев, расчищенные дорожки, усеянные красивыми коваными фонарями, очень вкусная еда в ресторане, которую по желанию приносили в номер.

Через два дня после того, как я обустроилась в пансионате, сюда приехал Эппельбаум, и я спросила, можно ли сделать так, чтобы Настенька Лебедкина тоже пожила в таких же условиях. Мы с девушкой держали постоянную связь, потому что того требовали интересы дела, да и вообще Анастасия оказалась чудесным человеком, открытым и добрым. Я ей симпатизировала.

– Анастасии мы снимаем квартиру, – ответил Эппельбаум на мою просьбу. – Приемная семья, которая ждет рождения ее ребенка, не обладает финансовыми возможностями оплатить ее пребывание здесь. Снять жилье на порядок дешевле, даже в Москве. Вы же это понимаете? Это вам так повезло, что в вашем малыше заинтересованы очень богатые люди. У ребенка Анастасии будет семья попроще.

– А тогда можно, чтобы Настя приехала и просто какое-то время пожила у меня? Диван в гостиной раскладывается, и она сможет с удобством на нем разместиться, а меня она совсем не стеснит. Видите ли, Марат Казимирович, девушка чувствует себя очень одиноко. Она одна в чужой квартире, с друзьями и родней из-за своего положения встречаться не может. Она уже частенько кукситься, я боюсь, как бы это не вылилось в депрессию. А тут я смогу ее поддержать, да и мне веселее будет. Хотя бы дней на десять. Пожалуйста.

– Ладно. На десять дней разрешаю, – согласился Эппельбаум. – Только потом не жалуйтесь.

На следующий же день Костя Таганцев привез в «Яблочный спас» Анастасию, и она поселилась в моем номере. Я еще приглашала Сашку воспользоваться случаем и меня проведать. Но почему-то дочь наотрез отказывалась ко мне приезжать и даже слушать не хотела ничего, что касалось «Яблочного спаса» в частности и «Райского плода» вообще.

Сашка вообще в последнее время вела себя странно, и я списывала это на то, что она никак не может до конца принять мою беременность. Меня это тревожило, а волноваться не хотелось, поэтому я, вопреки своему обычному правилу, отложила решение этой проблемы на потом. Авось само рассосется.

Единственное, что я сделала, – это попросила Натку вывести Сашку на разговор. Порой моей безбашенной сестрице она рассказывает больше, чем мне. У Натки более легкий характер, и иногда это бывает только на пользу. Натка обещала, конечно, но пока так и не выбрала момент поговорить с моей дочерью. Ладно, время терпит. Я только надеялась, что дочь не вляпается в новые неприятности с налоговой. Из старых она вылезла совсем недавно и наотрез отказалась сообщить мне, где взяла необходимые для этого деньги. Видимо, помогли родители Фомы. Спасибо им.

Два дня мы с Анастасией Лебедкиной провели гуляя по парку, плавая в бассейне, который располагался в подвале, смотрели любимые фильмы на большом телевизоре и читали книги. Привезя Настю, Костя заверил меня, что работа над разоблачением преступной сети по торговле детьми идет по плану, только очень медленно.

– Зацепиться практически не за что, – посетовал Таганцев. – Все, что делает Эппельбаум с компанией, оформлено так, что не подкопаешься. Ребята нашли несколько матерей, которые отказались от своих детей в пользу конкретных лиц, дав свое согласие на усыновление. Говорить согласились только две. Обе проходили через слушания в Москворецком суде.

– Не в нашем? Не в Таганском? – не буду скрывать, эта информация вызвала у меня чувство облегчения, потому что участие Плевакиных в схеме до сих пор сидело во мне занозой, вызывая тупую боль в груди.

Несколько раз я порывалась поговорить с Анатолием Эммануиловичем, поднимала телефонную трубку, чтобы ему позвонить, а однажды, пока еще работала, даже пришла к нему в приемную, но так и не осмелилась зайти в кабинет для этого тяжелого разговора. Просто не хотела терять остатки иллюзий.

– Нет, не в Таганском. Но это ни о чем не говорит. Два случая – это даже не статистика. Кроме того, на приемные семьи мы выйти не можем. Они надежно защищены законом. Тайна усыновления, ты же сама понимаешь. Негласно проверили «Райский плод». Обычная клиника. Дорогая, качественная. Все лицензии и разрешения на месте. Все проверки по нулям. Ни к чему не прицепиться. Но ребята работают.

– Но я бы хотела дней через десять уехать отсюда, – предупредила я с легкой тревогой. – Ты же понимаешь, что я не могу загнать себя в долговую яму, из которой потом не выберусь. Ребенком же я расплачиваться не буду. Так что ты говори, что я еще должна постараться узнать за это время.

– А я вообще был против, чтобы ты сюда ехала, – мрачно бросил Таганцев. – Это дорого и, как по мне, так очень опасно.

– Дорого, – согласилась я.

– Лена, уж если ты с открытыми глазами пошла на этот шаг, то потерпи еще немного. Я не прошу, чтобы ты находилась здесь до самых родов, но надо постараться найти хоть что-то, что позволит взять Эппельбаума за его «фаберже». Говори с людьми. С пациентками, с персоналом. Может быть, тебе повезет застать его встречу с юристами. Может, кто-то из судей приедет. Ты узнаешь его в лицо, и мы поймем, кто из них главный фигурант.

– Ага. Я узнаю этого судью, а он узнает меня, – кивнула я. – И на этом все наше расследование закончится. Ладно, Кость, я сделаю все, что смогу.

Таганцев уехал, а назавтра в соседний номер заселилась новая пациентка клиники, которую я, разумеется, сразу узнала. Это была знаменитая фигуристка Соня Майкина. Судя по размеру живота, срок беременности у нее был гораздо меньше, чем у меня и у Насти. До декрета Соне было еще очень далеко, но тем не менее она заселилась в «Яблочный спас» и за несколько дней ни разу не выехала за пределы территории. Из этого я сделала вывод, что девушка прячется.

– Ну да, – подтвердила она мои подозрения, когда на прогулке мы с Настей подошли к ней познакомиться. – Мне не надо, чтобы о моей беременности все узнали. Я собираюсь оставить в тайне тот факт, что родила, и меня заверили, что здесь нет вездесущих папарацци и журналистов.

– Нет, – согласилась я. – Мы все были бы от этого не в восторге.

– Я бы и с вами разговаривать не стала, но Эппельбаум предупредил меня, что вы здесь с той же целью, что и я. Так что трепаться вам явно не с руки. Вы можете выдать мою тайну, но я могу выдать вашу.

– И много нас здесь таких? – как можно безразличнее спросила я. – Просто нам Эппельбаум никаких паролей, по которым можно опознать своих, не выдавал.

– Так вы, наверное, не спрашивали. А я спросила. Конфиденциальность – это главное, за что я выбрала именно эту клинику. Я бы вообще за границу уехала, и приемные родители были готовы за это заплатить, но только такой опции в услугах больницы нет. Не дорабатывают они.

– Сейчас сотрудничество с зарубежными клиниками крайне ограничено, да и стоит, наверное, как крыло «Боинга», – предположила я.

Майкина махнула рукой.

– Будущая семья моего ребенка – люди не бедные.

– А ты знаешь, кто они? – полюбопытствовала Анастасия. – А то мне так и не сказали, кому я ребенка отдам.

– И мне, разумеется, не сказали. Намекнули только, что это кое-кто из первой десятки российского «Форбса». Девочки, вы хоть понимаете, сколько стоит получить малыша от призера олимпийских игр? У моего ребенка и генетика хорошая, и показатели здоровья отличные. Так что дешевить не стоит.

– А моя дочь тоже дружит с призером олимпийских игр, – сказала я, скорее для поддержания разговора, чем из желания показать Майкиной, что тоже не лыком шита.

– Это с кем же? – прищурилась Соня. – Если это Мишка Гребенюк, то лучше пусть держится от него подальше. Это мой бывший, который сбежит от ответственности, как только запахнет жареным.

– Нет, у нее есть молодой человек. Они даже живут вместе. А дружит она с Аэлитой Забреевой.

– Ничего себе, – расхохоталась Соня. – Так ты – мама Сашки Кузнецовой?

– Да, а ты что, ее знаешь?

– Да, видела как-то раз, Аэлита познакомила. Кстати, мой совет остается неизменен. Знаешь, как говорится? От перемены мест слагаемых сумма не меняется. Твоей дочери и от Аэлиты стоит держаться подальше.

– Почему? – не поняла я.

– Да потому что наша Алечка нацелилась на Фому. Парня твоей дочери так же зовут?

– Ну да, Фома Горохов. Они уже несколько лет вместе.

– Ага. Только ты же сама знаешь, что это никакая не гарантия. Иначе не сдавала бы сейчас ребеночка в чужие руки. А Аэлита всегда добивается того, чего хочет, пусть и не совсем законными путями. Олимпийская чемпионка, чего ты хочешь. Пусть через допинг, но к медали. Так и тут будет. Раз ей Фома приглянулся, так все. Уведет она его, как быка на веревочке.

Я не была так уж уверена в том, что Фому можно куда-то увести. Я знала, что он с огромным теплом и вниманием относится к Сашке. Явно не обычное детское увлечение, а серьезное спокойное чувство, проверенное годами. Вот уже скоро год, как ребята жили отдельно, и их любовная лодка и не думала разбиваться о быт.

Сашка и Фома были хорошей парой, да и Гороховым-старшим моя Александра нравилась. Вон, с деньгами на налоги ей помогли. И вообще принимают ее как родную. Тем не менее слова Сони посеяли во мне какую-то смутную тревогу. Нет, в то, что Фома может повестись на приставания Забреевой, я не верила ни капли. Но в том, что сама Аэлита способна предпринять атаку на чужого молодого человека, даже не сомневалась. Девочка действительно боец, привыкший добиваться поставленных целей и не стесняющийся использовать грязные методы. В то, что Аэлита не знала о том, что принимает допинг, я, в отличие от моей доброй и сохранившей детскую наивность дочери, не особо верила.

Так, и что мне делать? Предупреждать Сашку или не надо? А если она мне не поверит? С учетом возникшего между нами непонятного охлаждения, скорее всего, не поверит. Закричит, что я клевещу на ее подругу и на верного и ни в чем не повинного Фому. А если то, что сказала Соня, вообще неправда? Я вижу ее в первый раз в жизни, так почему должна безоговорочно принимать то, что она выдает за истину?

Промучившись до вечера, я так и не пришла ни к какому мнению, и уже собиралась все-таки позвонить Сашке хотя бы для того, чтобы просто услышать ее звонкий голосок и немного успокоиться, но не успела. Телефон зазвонил, и на экране высветилось имя моей подруги Машки. После моего выхода в декрет мы с ней ни разу не виделись, да и созванивались нечасто.

Это я теперь была птицей свободной, а Машка тащила на себе все расписанные на нее дела, а также мои, которые Плевакин передал ей после моего выхода в декрет. Муж, двое детей и хозяйство, в котором Машка была непревзойденным мастером, не оставляли особого времени для досужих бесед. Вот и сейчас подруга звонила, потому что ей не терпелось получить мой профессиональный совет.

– Слушай, Кузнецова, мне надо с тобой поговорить. Я прямо не знаю, что мне и делать. Мало мне было всего того воза, который я тяну, пока ты там по пансионатам прохлаждаешься, так Плевакин еще расписал мне иск Церцвадзе.

– Что-о-о-о? – не поверила своим ушам я. – Ксения Церцвадзе обратилась в суд?

– Да. Ответчик, догадайся, кто?

– Понятия не имею, – честно призналась я.

За всеми интригами мира большого спорта и фигурного катания, в частности, я совсем не следила, в отличие от моих сестры и дочери. Мне это неинтересно, да и некогда. Беременность и наше с Костей расследование не оставляли свободного места в голове, чтобы принимать всю эту мыльную оперу близко к сердцу.

– Ответчик – Наталья Саврасова. – Голос Машки звучал уныло. Никакого особого торжества от того, что она будет судить спор между двумя мировыми легендами фигурного катания, она не испытывала. – Ты же понимаешь, что пристальное внимание прессы к каждому моему слову обеспечено.

– И что, ты от этого нервничаешь?

– Дико, – призналась Машка. – Я буду от заседания к заседанию жить словно под микроскопом. Еще бы, такой скандал. Церцвадзе сцепилась с Саврасовой, да еще до суда дошло.

– Как по мне, так это просто бабские склоки, – устало отмахнулась я, думая о Сашке.

– Не скажи. Я просмотрела материалы дела. Там вполне можно говорить о клевете. И если грамотно квалифицировать слова Саврасовой, которые она не однажды бросила сгоряча, а повторила несколько раз на разных телешоу и в разных газетах как клевету с использованием средств массовой информации или совершенную в публичном выступлении. А это уже не просто гражданский иск, поданный о возмещении морального вреда за опороченную честь и деловую репутацию, а вообще возможная уголовная статья, грозящая сроком до двух лет и штрафом до миллиона рублей. Ты представляешь, как я приговариваю Саврасову к тюремному сроку? Пусть даже условному?

– Не знаю, Машка. Как по мне, так ты вполне можешь обойтись всего одним заседанием. И тогда тебе не придется до следующего жить в кольце прессы.

– Это как?

– А ты вспомни поговорку «Худой мир лучше доброй ссоры» и предложи истцу и ответчику пойти на мировую. Это как раз та самая ситуация. Понятно, что обе тренерши действуют на эмоциях. Но ты – судья, а значит, можешь эти самые эмоции отринуть и руководствоваться логикой.

– Но в таком случае я не пожну лавры справедливой и мудрой судьи! – возмущенно сказала подруга. – Это же такой случай, который, может, бывает раз в жизни. С одной стороны Саврасова, с другой – Церцвадзе, а посередине я в отглаженной мантии, строгая, но справедливая, выношу вердикт, которому, затаив внимание, внимают миллионы.

– Какие миллионы? – засмеялась я. – Маш, ты что, собираешься на стадионе решение выносить? Напомни мне, сколько вмещает самый большой стадион? Да это и неважно… Не думаешь же ты, что заседание суда будут онлайн транслировать? Так ты уж определись, что тебе важнее: спокойная жизнь без вынюхивающих все вокруг журналистов или всемирная слава.

– Да ну тебя, Кузнецова, – расстроенно произнесла Машка. – Вечно ты все испортишь. Если у тебя сейчас амбиции не простираются дальше твоего живота, из-за которого ты больше ничего не видишь, так и ладно. Другим обедню не порть.

– Дорогая моя подруга, вот потому что ты моя подруга, я тебе еще испорчю обедню. Ты чего размечталась про приговор и уголовное дело?! Разве дознание было? Кто-то дело уголовное возбуждал? Заявление о возбуждении подавал?

– Ну, нет, конечно… Лен, чего ты взъелась?! Я же просто предположила, что там и на состав можно натянуть, – пыталась защищаться Машка.

– Нет, дорогуша. Ты – судья! И предположений таких допускать не смеешь. Тебе подали исковое?

– Ну, да. Я же говорю тебе, – продолжала отбиваться от меня Маша.

– Так вот и слушай дело в пределах заявленного иска. Не дай бог тебе даже «помечтать» об уголовке. Ты не забывай, что перед тобой две реальных звезды. Мировой величины. И твоя основная задача какая? – натянула я тетиву своего лука.

– Э-э-э, ну вынести справедливое, правомерное, объективное решение, – неуверенно промямлила подруга.

– Твоя задача, милая моя Мария, – помирить этих двух заслуженных именитых спортсменок и закончить дело триумфом настоящей справедливости! – поставила я жирный восклицательный знак.

– Ух! Ну ты, Кузнецова, даешь жару! – восхитилась моя коллега.

А я тут же вспомнила наше с Таганцевым негласное расследование, в ходе которого я оказалась в «Яблочном спасе», и улыбнулась. Мои интересы простирались гораздо дальше моего беременного живота. И впервые с момента нашего расставания с Мироновым и известия о беременности мне интересно жить и дышать полной грудью.

Вот уже месяц с Фомой творилось что-то неладное. Если бы Сашку попросили сформулировать, что именно, то она, пожалуй, и не смогла бы, потому что все это было, скорее, на уровне ощущений, чем конкретных фактов. И тем не менее она отчетливо понимала: что-то не так.

По вечерам он все чаще и все дольше задерживался на работе. Нет, конечно, Сашка понимала, что он не может уделять рабочим процессам слишком много дневного времени. На носу уже Новый год, а вместе с ним и сессия, которую хотелось сдать без приключений. И если для Сашки под приключениями понималось лишь потенциальное отчисление с бюджета, то для Фомы они означали еще и неизбежную службу в армии.

Именно поэтому он исправно проводил в институте на парах первую половину дня, затем задерживался в библиотеке, готовясь к семинарам, и только после этого ехал на работу: заниматься делами их с друзьями пошивочно-вышивального цеха. Протестовать против этого Сашка не могла. Цех приносил доход, становящийся месяц за месяцем все больше. Глупо предъявлять претензии, когда твой молодой человек на глазах разворачивается в успешного и независимого предпринимателя.

Сашка, как будущий экономист, как-то попробовала разложить по полкам их «семейный» бюджет и приуныла. Получалось, что никакой семьи в полном понимании этого слова у них с Гороховым нет. А то, что есть, называется унылым словосочетанием «совместное проживание». Квартиру они снимали на паях, каждый платил свою половину. Продукты покупала Сашка на свои деньги, которые у нее, слава богу, имелись. Зато, если они выбирались в рестораны, то там расплачивался Фома. Выходило примерно одинаково: она подсчитала.

Одежду и всякие бытовые мелочи каждый оплачивал сам. Содержание машины тоже. Как таковые деньги Фома ей никогда не давал. И Сашка не знала, хорошо это или плохо. С одной стороны, ей на все хватало, да и становиться содержанкой независимый и успешный блогер Александра Кузнецова вовсе не собиралась. С другой стороны, если бы она снимала на паях квартиру с какой-нибудь подружкой, то со стороны их быт, наверное, выглядел бы так же.

Не было у них такого, чтобы сесть и спланировать общесемейные траты типа совместного отпуска или покупки, скажем, телевизора. Нет, телевизор им совсем не требовался, но дело ведь не в нем, а в том, что два близких человека обычно обсуждают, что именно им нужно купить, и откладывают на это деньги, и планируют, как именно отправятся за покупками, предвкушая проведенный вместе день.

Они с Фомой давно ничего не предвкушали, да и дней вместе практически не проводили. Если он освобождался на работе относительно рано, то еще заезжал к родителям: проведать больную бабушку. Анна Матвеевна, к счастью, шла на поправку, восстанавливаясь после перенесенного инсульта, сидеть с ней было уже не надо, но не упрекать же любимого мужчину в том, что он нежно относится к своей родне и заботится о бабушке.

В выходные Фома теперь тоже всегда уезжал. Либо в институт, либо на производство, либо к родителям. Сашка пару раз просила взять ее с собой – с Гороховыми-старшими у нее были прекрасные отношения, – но он каждый раз отговаривался и уезжал один. Еще Фома практически перестал дарить ей цветы, которые раньше регулярно покупал без всякого повода. А еще секс у них теперь стал редким и скучно-предсказуемым, как будто они оба были не молодыми девятнадцатилетними людьми, а давно живущими вместе пожилыми супругами, выполняющими обязательный, но не очень радующий ритуал.

Конечно, новизна отношений стерлась, да и острота того, что совсем недавно было запретным, возможным только урывками, тоже прошла. Сашка понимала, что, скорее всего, это неизбежность, случающаяся со всеми парами, вот только утраченной легкости и едва осязаемого, но постоянного флера счастья ей было жаль. Иногда практически до слез.

И самое ужасное, что это не с кем обсудить. Мама сидит в своем пансионате, в котором как сыр в масле катались матери-кукушки, собирающиеся избавиться от своих детей. Разговаривать с мамой Сашка могла через силу, не более чем по паре минут в день, отговариваясь делами. В один из таких разговоров мама вскользь упомянула, что познакомилась с фигуристкой Соней Майкиной.

Когда мама заговорила про Майкину, в ее голосе появилась какая-то странная интонация. Сашка ее заметила, но акцентировать на этом внимание не стала. Она знала, что Соня уехала в пансионат именно для того, чтобы тайно родить нежеланного ребенка, и тот факт, что они познакомились с мамой, служил лишним подтверждением того, что и мама собирается сделать то же самое.

Интересно, как она объяснит свое возвращение домой без ребенка? Не может же она признаться, что отдала его на усыновление. Скажет, что малыш умер в родах? Но это же не просто ложь, это же кощунство. Как после этого можно смотреть в глаза родным, друзьям, коллегам, слушать слова утешения и соболезнований? Когда Сашка просто думала об этом, ее пробирала дрожь отвращения.

С Наткой она тоже поговорить не могла. Во-первых, тетка до недавнего времени крайне легкомысленно относилась ко всему, что было связано с мужчинами, искренне полагая, что они как трамвай. Ушел один – придет следующий. Остепенилась она только с появлением в ее жизни Таганцева, но, помня бурную Наткину молодость, Сашка сомневалась, что теткин опыт ей поможет.

Подруги? В последнее время у всех сложилась своя жизнь, полная студенческих или рабочих забот. Да и обсуждать Горохова с общими одноклассницами, как считала Саша, неправильно. Оставалась только Аэлита Забреева, но несмотря на то, что Сашка искренне симпатизировала незадавшейся олимпийской чемпионке, они еще не стали настолько близки.

По крайней мере, Аэлита с Сашкой никакими своими сердечными делами не делилась. Сашка даже не знала, есть у новой подруги молодой человек или нет. Да и виделись они за последний месяц от силы раз или два. Забреева ссылалась на занятость, так что выбрать время для встречи было затруднительно.

Вот и сегодня, несмотря на субботний день, Сашка опять осталась одна. Пар в институте нет, доклад для предстоящего семинара она закончила накануне вечером, пока допоздна ждала Фому, а тот уехал по каким-то делам и на вопрос, когда вернется, раздраженно ответил, что пока не знает, поскольку должен еще проведать бабушку. В тоне его голоса появилось что-то новое, да и раньше он никогда не раздражался на ее вопросы. Ее настроение из-за этого испортилось.

Сидеть весь день в одиночестве не хотелось. Куда податься, Сашка не знала. Точнее, знала, конечно. Сегодня в одном модном молодежном ресторане должна состояться презентация новых дегустационных сетов, и блогера Кузнецову приглашали на открытие, чтобы она сделала свой блистательный репортаж. Вообще-то Сашка совсем не против, вот только пойти туда она планировала с Фомой, который оказался занят.

Сашка вдруг рассердилась на себя, что не сказала Горохову про приглашение заранее. Он любил светские тусовки, особенно связанные с едой, так что ради такого случая, возможно, и отложил бы все свои дела. Но раз не предупредила, так что ж теперь. Пробездельничав дома половину дня, закончив все домашние дела и даже приготовив на ужин любимую Фомой пасту с креветками, в районе пяти часов вечера Сашка неожиданно для себя решила, что на вечеринку в ресторан пойдет.

Пустые стены наводили на нее тоску. Перспектива провести вечер перед телевизором не радовала. Нет, она сейчас соберется. Наведет красоту и поедет в ресторан, где прекрасно проведет время, а заодно и денег заработает. А Фома, вернувшись домой, застанет ее не надутой и скучной, а сытой и довольной. В конце концов, пусть в следующий раз подумает, прежде, чем оставлять ее одну.

К семи вечера Александра подходила к дверям ресторана. Собственное отражение в стеклянных дверях ей понравилось. Она одета модно, но не вызывающе. Наряд элегантно облегал точеную Сашкину фигурку, заставляя встречных мужчин автоматически провожать ее глазами.

– Оу, Саша, вы все-таки решили прийти! – радостно поприветствовала ее администратор Марина. – Это так здорово. Раздевайтесь, я провожу вас за столик, за которым вы сможете записать видео для своего выхода в эфир. Он чуть в стороне, так что шум вас не потревожит. Я сейчас распоряжусь, чтобы вам приготовили сет. В нем десять блюд и три коктейля. Я надеюсь, вы не на машине.

– Нет, на такси, – улыбнулась Сашка. – Я решила, что сегодня мне просто необходимо выпить, да и репортаж иначе выйдет неполным.

Она прошла за указанный столик, который располагался на втором этаже, на небольшом балкончике, практически невидимом снизу. Ей же с него, наоборот, был отлично виден вход в ресторан, расположенный рядом с ним гардероб и прибывающие на вечеринку гости, среди которых оказалось немало известных в молодежной тусовке лиц. Сашка в уме делала пометки, о ком можно упомянуть в репортаже, а кто не любит публичности. Чужую приватность она уважала. Это было составляющей частью ее профессии. К скандальным блогерам Александра Кузнецова себя не относила.

Ей принесли первый коктейль, к нему комплимент от шефа – шарики из апельсиновой глазури, внутри которых плескался апельсиновый же сироп. Она положила шарик в рот, надкусила – сок брызнул сладкой прохладой. Сашка зажмурилась. Вкусно. Она достала телефон, настроила видео и начала записывать основу будущего сюжета, рассказывая о первых впечатлениях. Однако ее работу прервал телефонный звонок Лидии Андреевны, мамы Фомы.

Сердце Саши тревожно застучало. Что-то случилось? Почему Горохова ее ищет?

– Да, Лидия Андреевна, – выпалила она, забыв про видео и приняв звонок. – Что произошло?

Ее потенциальная свекровь в трубке заходилась плачем.

– Саша, мне срочно нужен Фома, а он не берет трубку. Он с тобой? Ты можешь позвать его к телефону?

– Лидия Андреевна, но он же у вас, – опешила Саша. – Он сказал, что после работы поедет к вам.

– Нет, его у нас нет, и он звонил два часа назад, сказал, что не сможет приехать, потому что у вас сегодня дегустация нового меню в каком-то модном ресторане.

Саша ничего не понимала. Фома не мог знать про дегустацию, потому что она ему про нее не говорила. И все-таки он сказал матери, что они идут в ресторан? Был уверен, что Сашка туда отправится без него и решил устроить ей сюрприз? То есть он сейчас появится здесь? И с ним все в порядке? Но тогда почему Лидия Андреевна плачет?

– Мы не вместе сейчас, – коротко повторила она, не вдаваясь в объяснения. – Но вы так и не сказали, что случилось.

– У мамы гипертонический криз. Я боюсь, что это второй инсульт. Я вызвала «скорую», но надо ехать в больницу. Мне нужно, чтобы кто-то был рядом со мной, я там одна с ума сойду. Муж в командировке.

Да, Саша вспомнила, Фома говорил, что его отец на несколько дней уезжает в Санкт-Петербург по делам. Какое несчастье, что Анне Матвеевне опять плохо. Но почему Фома не отвечает на мамины звонки? И где он сейчас?

– Лидия Андреевна, вы не волнуйтесь. Я сейчас найду Фому, и мы вместе приедем к вам, – быстрой скороговоркой проговорила она. – Вы только скиньте мне сообщение, в какую больницу вас везут. Хорошо?

– Да. Все. Мне некогда, «скорая» приехала. Найди Фому и приезжайте. И спасибо тебе, девочка.

Сашка отключила вызов и тут же набрала другой. Да, Фома не брал трубку, хотя телефон у него включен. Сашкина голова снова начала наполняться тревожными мыслями. Может, и с ним тоже что-то случилось? В этот момент она увидела, как открылась входная дверь. И на пороге ресторана появился Горохов собственной персоной. На глазах у Сашки он достал телефон, посмотрел на экран, на котором наверняка отражался ее звонок, досадливо поморщился, скинул вызов и сунул телефон в карман.

Так и есть, он решил устроить ей сюрприз, который она своим звонком чуть не испортила! Впрочем, Анне Матвеевна плохо, какие тут могут быть сюрпризы. Сашка вскочила со стула, чтобы замахать руками, привлекая внимание Горохова, но тут же замерла, потому что вслед за ним в ресторан впорхнула Аэлита Забреева, очаровательно румяная с мороза.

К ним тут же подскочила администратор Марина, восторженно рассматривая Аэлиту, с которой Фома галантно снял шубку, а потом наклонился и поцеловал девушку в волосы. Сашка не верила собственным глазам. Фома? Фома пришел в ресторан с ее подругой? Он целует ее? Они держатся как пара? И он сказал Сашке, что проводит сегодня вечер с родителями, а тем, что идет в ресторан с ней, Сашей? Он соврал всем, потому что на самом деле у него роман с Аэлитой Забреевой?

Обрушившаяся на Сашку истина оказалась такой внезапной и страшной, что у нее даже дыхание перехватило. На негнущихся ногах она спустилась с балкона, с прямой спиной подошла к гардеробу и посмотрела прямо в растерянное лицо Фомы. Тот явно не ожидал ее здесь увидеть. Торжествующее лицо Аэлиты она старалась не замечать.

– Саша? Ты что тут делаешь? – запинаясь, спросил Горохов.

– А ты?

Его растерянность проходила, уступая место гневу.

– Ты что, следила за мной? Саша, ты опустилась до слежки?

– Я пришла сюда по работе, – сообщила она, отчаянно стараясь не заплакать. Нет, она не позволит этим двоим насладиться ее унижением. – Но сейчас ухожу.

– Да не надо, лучше мы уйдем, – Фома начал обратно надевать на Забрееву шубу. – Раз ты тут по работе, мы не будем срывать тебе выгодный заказ. Нет же ничего важнее твоего блога.

– Ты не понял, – проскрипела Саша неузнаваемым голосом. Словно напильник по стеклу проскрипел. – Мы уходим оба, потому что у твоей бабушки случился второй инсульт и «скорая» везет ее в больницу. Твоя мама будет ждать нас там.

– Бабушке плохо? Инсульт? – Фома снова растерялся. – А ты откуда об этом знаешь? Или ты сейчас это придумала, чтобы испортить нам с Алей вечер?

То есть эта тварь уже Аля.

– Я, кажется, никогда не шутила такими вещами, – сообщила новая Александра Кузнецова. Та, старая, что была раньше, только что рассыпалась внутри Сашки на тысячу маленьких кусочков. – Лидия Андреевна позвонила мне, потому что ты не берешь трубку.

Он снова вытащил телефон и уставился на экран.

– Да, мама звонила, – пролепетал он. – Я не заметил ее звонка, думал, это ты.

– Вежливые люди отвечают, когда им звонят. Это может быть важно. – Телефон звякнул, принося сообщение с адресом больницы. – Поехали.

– Аля, я позвоню, – спешно пробормотал Горохов Забреевой и сунул ей в руки ее шубу. – Ты извини, но у меня бабушка заболела. Мне срочно нужно уехать.

– А как же я? – капризно спросила фигуристка. – Ты же собирался потом у меня остаться. На всю ночь.

На этих словах она выразительно посмотрела на Сашку. Горохов тоже. Взгляд у него стал затравленный.

– Поехали, – повторила Саша. – Все остальное вполне может подождать. Единственное, что сейчас имеет значение, – это здоровье Анны Матвеевны.

– Да-да, машина рядом, – засуетился Фома. – Аля, я обязательно позвоню.

Путь до больницы они проделали в полном молчании, которое Горохов нарушил, когда они оставили машину на парковке и быстро пошли по заснеженной дорожке к крыльцу.

– Саша, давай не говорить маме, что мы поссорились, – предложил он сдавленным голосом. – Она очень из-за бабушки переживает. Ей сейчас не нужны лишние отрицательные эмоции.

– Ты бы мог мне этого и не говорить, – с холодным достоинством сообщила Саша. – Я, в отличие от тебя, нормы приличия соблюдаю.

– А я, значит, нет? В чем же?

– В том, что ты позволяешь себе прийти на официальную вечеринку с другой девушкой, зная, что там будут наши с тобой общие знакомые.

– Какие, например? Администраторша? Так она обслуживающий персонал, а не знакомая. Ей положено держать язык за зубами.

Саша аж зубами заскрипела.

– Фома, Аэлита плохо на тебя влияет. До знакомства с ней ты не был таким снобом. Во-первых, Марина – такой же человек, как и все остальные. Я работаю с этим рестораном, она прекрасно меня знает и осведомлена, что мы – пара. А держать язык за зубами в такой ситуации – это что-то уровня фантастики. Но дело даже не в этом. На дегустации могут быть любые наши друзья и знакомые. Даже если бы мы с тобой не встретились в ресторане, вероятность того, что мне бы кто-то доложил, что ты сидишь в нем с другой, очень велика.

– И что? – с вызовом в голосе спросил Фома, упрямо вздернув подбородок. – Лично я очень рад, что ты все узнала.

– Я узнала, – кивнула Саша. – Но скажи, ты правда считаешь, что я должна была узнать об этом именно так? Или по телефону от торжествующих сплетников? Не честнее самому мне про все рассказать?

– Я хотел, – понурился Фома. И Сашка похолодела. Значит, это не случайность. Все действительно серьезно. – Саша, я правда хотел тебе все рассказать. Аэлита… Она особенная… Я никогда не встречал таких девушек. Она сильная и очень ранимая, холодная и горячая одновременно. Как лед. Она через такое прошла и все равно осталась доверчивой и открытой. Она мне напоминает олененка. Такая же трогательная, грациозная и беззащитная.

Ну, все. Достаточно нежных слов в адрес этой подколодной змеи, втершейся в доверие и готовой увести парня у подруги. Ну да. Олимпийская чемпионка, потерявшая награды из-за того, что ее уличили в употреблении допинга. Стоит ли удивляться, что такая ни перед чем не остановится.

– Мы пришли, – сказала Сашка с облегчением, потому что за дверью, ведущей в отделение на втором этаже, они увидели Лидию Андреевну. – Потом договорим.

– Слава богу, вы здесь! – Горохова при виде детей вскочила со скамейки, на которой сидела, и бросилась к сыну. – Инсульт, слава богу, не подтвердился. Ей сделали компьютерную томографию, так что самое плохое можно исключить. Просто гипертонический криз. Сейчас давление уже сбили, но бабушку оставят под наблюдением врачей.

– Мы можем ее увидеть? – спросил Фома.

– Нет, ей сделали укол, поставили капельницу, и она заснула. Завтра утром мы сможем ее проведать. Сыночек, ты отвезешь меня домой? Это не очень большой крюк.

– Конечно, мам. Я вообще у тебя до утра останусь, – Фома искоса посмотрел на Сашу. Она молчала.

– Зачем, сынок? Вы просто отвезите меня домой. Со мной ничего не случится.

– Нет, я останусь. Ты так переволновалась. Не надо тебе одной.

– Спасибо. Тогда давай сначала завезем Сашу, если она не возражает тебя отпустить.

– Поезжайте, – кивнула Саша. – Я на такси доберусь.

Не дожидаясь ответа, она повернулась и пошла к выходу из отделения, оставляя за спиной Фому с его мамой, а вместе с ними и всю свою прошлую жизнь, к которой, это она осознавала совершенно отчетливо, возврата уже не будет. Ни по дороге к парковке, ни в такси она не плакала. Лишь придя домой, раздевшись догола и забравшись в душ под обжигающе горячую воду, такую горячую, что еле-еле можно было терпеть, она дала волю слезам.

Жизнь Натальи Кузнецовой наконец-то вернулась в привычную колею. Настенька теперь занималась фигурным катанием на крытом катке недалеко от дома, причем занятия у нее проходили три раза в неделю и только по вечерам, после детского сада. Без утренней нервотрепки и спешки. По утрам Натка спокойно готовила завтрак всей семье, провожала сына в школу, а мужа на работу, закидывала Настю в детский сад и приезжала в свой ТСЖ свежая и бодрая, а не измочаленная дочкиной утренней тренировкой.

Тренер, с которым занимались четырех– и пятилетки, отмечал отличную Настину подготовку. Занятия в «Хрустальном коньке», разумеется, не прошли даром, так что на льду ее дочка держалась увереннее всех, хорошо скользила, плавно останавливалась, вообще не падала и даже делала ласточку и пистолетик.

– База отличная, – радовалась тренер, совсем молодая девочка, не имеющая за спиной олимпийских прокатов, но искренне любящая как детей, так и фигурное катание. – Я всегда знала, что у Церцвадзе отличная школа. Всего два месяца занятий, и такие результаты.

Слыша подобное, Натка нет-нет да и печалилась из-за того, что забрала дочь из профессиональной секции. Однако спокойствие в семье, да и собственный комфорт ей все-таки важнее. Она наконец-то даже выкроила время, чтобы встретиться с племянницей за чашкой кофе и поговорить с ней, как обещала сестре.

Сашка выглядела как в воду опущенная. Глаза у нее были воспаленные, красные, сразу видно, что плакала.

– Что случилось? – спросила Натка проницательно. – Только не говори, что это ты из-за Анны Матвеевны переживаешь. Она тебе все-таки чужой человек, пусть и бабушка Фомы.

– Фома мне теперь тоже чужой человек, – глухо ответила Сашка.

Натка вытаращила глаза.

– Чего? Вы что, расстались?

– Да. Расстались.

– Саша, с чего это вдруг? Вы же со школы вместе. И никогда не ссорились.

– Мы и сейчас не ссорились. Мы просто больше не вместе.

Натка внимательно посмотрела на несчастное лицо племянницы. Нет, действительно непохоже, чтобы это была простая ссора.

– Саша, он что, тебе изменил? – осторожно спросила она.

– Он мне не изменил, Наташа. Он просто полюбил другую. Так бывает. Вы все меня предупреждали, что обычно первая любовь не на всю жизнь. И что редкий мужчина удовлетворяется одной женщиной. Так и случилось. Никакой трагедии. Делаем выводы и идем дальше.

– И где ты сейчас живешь? Если вы расстались?

Сашка пожала плечами.

– Там же, где и жила. Фома съехал с нашей съемной квартиры. Перебрался к своей новой девушке, которая не намерена выпускать его из своих цепких ручек. Оставил жилье в моем полном распоряжении.

– Но тебе же наверняка дорого снимать его одной. Саша, почему бы тебе не вернуться к маме? Давай мы с Таганцевым поможем тебе переехать, пока она в своем санатории. Я уверена, она будет только рада. Тем более, что помощь с ребенком ей пригодится.

– В этом-то все и дело, – все так же глухо сказала Сашка. В голосе у нее плескалось отчаяние. – Все дело в ребенке, Наташа. Я не могу вернуться к маме. Так что буду жить там, где живу. Как-нибудь осилю платеж.

– Ты ждешь, чтобы Фоме было куда вернуться?

– Нет. Он не вернется. Точнее, теоретически он может захотеть это сделать, но я его не пущу.

– Саша, может, не надо так сгоряча рубить, – предположила Натка. – Каждый человек имеет право на ошибку. Может, у него не сложится с этой девицей, и он поймет, как много потерял. Твоя мать, вон, тоже сгоряча рассталась с Мироновым, а теперь жалеет. Я точно знаю.

– Виталий мою мать не предавал. Он поступил необдуманно, но в силу имеющихся у него представлений о жизни, и при этом искренне хотел сделать ей хорошо. С Фомой все по-другому. Он влюбился. Причем сильно. Я же вижу. У него от Аэлиты крышу снесло. Он, когда мы в кафе встретились, даже не пытался отговариваться, юлить и что-то придумывать. Он даже облегчение испытал от того, что я теперь все знаю. И съехал назавтра. Нет, обратно я его не пущу.

– Погоди, так что, у Фомы теперь роман с Аэлитой Забреевой? Но вы ведь подруги. Хотя что это я. Когда это чему-то мешало? Чаще всего именно так и бывает. Банальнейшая история.

– Да. И от этой банальности тошнее всего, – призналась Сашка.

– Только я все равно не понимаю, почему ты тогда не хочешь вернуться к маме. Или ты так и не смирилась с ее решением оставить ребенка? Не хочешь возиться с малышней и слушать детский плач по ночам?

Натка, хоть и невольно, но отметила Сашкин эгоизм. Чего удивляться, если девочка всю жизнь росла единственным ребенком? Хотя Лена всегда помогала младшей сестре с Сенькой, так что к наличию «конкурентов» Саша относилась с пониманием. Да и с Настенькой здорово помогала, особенно в первые трудные месяцы, когда они с Таганцевым забрали дочку из детдома и еще притирались друг к другу.

– Наташа, не говори глупости, – Сашка досадливо сморщила нос. – Дело не во мне. Это мама не хочет возиться с малышом и слушать детский плач по ночам. Так что она приняла решение не оставлять ребенка.

– Как это? – искренне не поняла Натка.

– Этот пансионат, в котором она живет, специализируется на мамашах, которые вынашивают и рожают здорового ребенка, а потом отдают его на усыновление в приемную семью.

Натка озадаченно посмотрела на племянницу. И придет же такая чушь в голову.

– С чего ты это взяла?

– Наташа, в этот пансионат с другой целью не ездят. Ты посмотри, сколько там проживание стоит. Тридцать с лишним тысяч рублей в день. Откуда у мамы, по-твоему, могут быть такие деньги?

– Сколько? – не поверила своим ушам Натка.

– Вот то-то и оно. Я их сайт внимательно изучила. Там, конечно, про суррогатное материнство и отказ от ребенка ни слова, только про обслуживание на эксклюзивных условиях. Но я-то уже взрослая, умею читать между строк. Разобралась, что к чему. Так что маман вернется оттуда без ребенка. И слышать, как она мне врет в глаза, что с ним что-то случилось, я не хочу.

– Саша, ты понимаешь, что этого просто не может быть! – закричала Натка. – То, что ты рассказываешь, может касаться кого угодно, только не Лены! Если бы она категорически не хотела ребенка, то просто пошла бы на аборт. Тоже мне проблема. Да я это делала несколько раз…

Она поняла, что в запальчивости сболтнула лишнее, и прикусила язык.

– Наташа, в том-то и дело, что мама – не ты. Она бы не стала убивать живое существо. А вот отдать его в хорошие руки, почему бы и нет?

– Ты так говоришь, как будто речь идет о щенке или котенке.

– Наташа, мама все решила. Я не просто так думаю, я это точно знаю, потому что после того, как у меня зародились первые подозрения, я заехала домой и нашла ее договор с клиникой, в которой она наблюдается. Он трехсторонний. Некая семья, выступающая инкогнито, обязуется оплачивать мамино наблюдение в «Райском плоде», пребывание в «Яблочном спасе» с момента выхода в декрет и до родов, а также платные роды и недельное восстановление после них, включая лечение после любого осложнения. Клиника обязуется предоставлять всем сторонам объективную информацию о состоянии плода, а потом новорожденного, а мама – подписать согласие на усыновление ребенка после его рождения в пользу этой семьи, фамилию которой она узнает только перед процедурой подписания, а в противном случае оплатить всю стоимость оказанных ей услуг, а также штраф за отказ от написания согласия в размере одного миллиона рублей.

– Я тебе не верю, – прошептала Натка.

– Там суммарный долг составит около трех миллионов, даже чуть больше. Как ты думаешь, откуда моя мать может собрать такие деньги, если не планирует действительно отказаться от малыша?

Натка чувствовала себя так, словно ее ударили по голове тяжелым пыльным мешком. Нет, Сашка что-то путает. Ее старшая сестра, правильная до кончиков ногтей федеральная судья Елена Кузнецова, просто не в состоянии совершить такой чудовищный поступок. Она так помогала им с Таганцевым в процессе удочерения Настеньки! Слова ведь не сказала, что это чужой ребенок с не очень хорошей генетикой. И сама полюбила Настеньку как родную. И она после этого сможет отдать своего малыша в чужие руки? Практически продать? Да не может такого быть. Но договор! Сашка говорит, что видела его.

– Поехали, – решительно заявила Натка, отставляя чашку с недопитым кофе и вставая из-за столика в кафе.

– Куда? – не поняла Сашка.

– На квартиру твоей матери. Я должна увидеть этот договор своими глазами.

Всю дорогу до дома сестры Натка молчала. Опять привычный мир рушился и летел в тартарары. Только у них с Костей все наладилось, так Сашка рассталась с Фомой, да еще и Лена явно сошла с ума. Теперь понятно, почему она так категорично запрещала им всем вызванивать Миронова. Не хотела, чтобы тот узнал про ее планы отказаться от ребенка. Когда он вернется из своей Антарктиды, все уже будет кончено. Неужели сестра так сильно ненавидит Виталия, что готова избавиться от его плоти и крови? Продать в чужие руки, лишь бы не видеть Миронова и не иметь с ним никаких дел, неизбежно возникающих при наличии общих детей?!

Да, в договоре все было написано четко и не предусматривало двойных толкований. Натка чувствовала, как у нее в прямом смысле слова голова идет кругом. Впопыхах попрощавшись с племянницей, она выскочила на улицу и набрала номер Таганцева.

– Костя, мне нужно с тобой поговорить.

– Что на этот раз? – спросил Таганцев. В голосе его звучала легкая тревога. Он хорошо знал свою жену. Все связанные с ней сюрпризы, как правило, приводили к неприятностям. – Ты решила записать Настю в отряд космонавтов? Или тоже отправиться на Южный полюс?

– Мне не до шуток! – рявкнула Натка. – Я сейчас приеду к твоей работе. Выйди и жди меня в кафе напротив.

Видимо, Таганцев по тону жены понял, что на этот раз случилось что-то серьезное. Когда она приехала в кафе, он уже сидел за столиком. Натка быстро и четко изложила ему обстоятельства дела. Пока она говорила, лицо Кости менялось с оживленного на серьезное и в конце ее рассказа стало совсем мрачным.

– Значит, она все-таки сделала это.

– Ты что, знал, что Лена собирается отказаться от ребенка? – поразилась Натка. – Знал и ничего мне не сказал?

– Разумеется, твоя сестра не собирается ни от кого отказываться, – Таганцев был все так же мрачен. – Мне кажется, что ты достаточно ее знаешь, чтобы понять, что это невозможно.

У Натки немного отлегло от сердца. Что бы ни произошло, самого страшного можно не бояться.

– А что она собиралась сделать? – уточнила она.

– Стать подсадной уткой, чтобы вывести на чистую воду группу, торгующую детьми, – ответил Костя со злостью. – Она заключила этот треклятый договор, хотя я категорически запретил ей это делать. Вы с твоей сестрой удивительно похожи в своем ослином упрямстве.

– Я-то тут при чем? – возмутилась Натка.

– А при том, что ты тоже все время влипаешь в какие-то идиотские истории, из которых тебя потом приходится спасать. Ради справедливости надо признать, что в этот раз в неприятности вляпалась не ты. Спасать придется не тебя.

– А Лену надо спасать? – снова испугалась Натка. – У нее могут отнять ребенка из-за того, что она подписала этот договор?

– Ребенка – нет. Перед тем, как пойти на эту авантюру, Лена внимательно изучила закон. Она все-таки профессионал, хотя сейчас и находящийся под влиянием гормонов. Никакая сила не может ее заставить подписать отказ от ребенка, а пока она это не сделает, отобрать его у нее никто не имеет права.

– А как же подписанный договор?

– Ни один суд в мире не признает его достаточным основанием для лишения родительских прав. Так что единственное, что угрожает твоей сестре, – это лишиться весьма ощутимой суммы денег.

Натка вспомнила, что ей говорила Сашка, и содрогнулась.

– Там в договоре фигурирует сумма в три миллиона рублей, – пролепетала она. – Ты же понимаешь, что этой сумасшедшей негде ее взять.

– Ну, насколько я знаю, она собирается в ближайшее время съехать из пансионата и вернуться в город. Именно для того, чтобы не оказаться должной слишком много. Но и остальной суммы за медицинское наблюдение и сопровождение родов будет вполне достаточно, чтобы впасть в финансовую кабалу. Как же я не уследил-то. Я понятия не имел, что она подпишет эту бумагу. Думал, она просто решила две недели отдохнуть в хороших условиях, а заодно все выведать. А она сделала по-своему.

– А что меняет наличие договора? Сумма от этого меньше не становится.

– Да, но появляется почва для шантажа. Представляешь, если всплывет, что судья Таганского суда подписала бумагу, что откажется от ребенка взамен медицинского обслуживания и некоей суммы денег? Слухи пойдут, шепот за спиной. От карьеры ничего не останется. Если вы с Сашкой, самые близкие Лене люди, поверили, что она может так поступить, так чего же ждать от врагов и недоброжелателей. Эх, Лена, Лена.

– И что теперь делать?

– А я знаю? Ладно, ты не расстраивайся, Натка. Мы обязательно что-нибудь придумаем. Расследование по выявленным фактам торговли детьми ведут мои знакомые ребята, так что они Лену наверняка прикроют. В конце концов, она для дела старается. Но, конечно, было бы лучше, если бы она не лезла. Нам для сбора информации и второй девушки достаточно.

– Какой второй девушки? – ревниво спросила Натка, и Таганцев рассказал ей про Анастасию Лебедкину.

– Как же жалко этих молоденьких дурочек, – еще больше расстроилась Наталья. – Ведь одним росчерком жизнь себе ломают. Ведь и Лена, и я сама были в такой же ситуации. Совсем молодыми забеременели, родили ребенка без мужа. Конечно, трудно было, но не безнадежно. И Сашка уже выросла, и Сенька. И оба замечательные. Кстати, о Сашке. Ты представляешь, она же с Фомой рассталась.

И Натка поведала мужу вторую новость из жизни их семьи.

– Час от часу не легче. – Таганцев почесал в затылке. – Хорошая пара была, но Сашка права. Такое случается сплошь и рядом. Первая любовь. Первые отношения. Сейчас больно, а через пару лет смешно вспомнить будет.

– Да, наверное. Но пока Сашка плачет.

– Тогда тем более Лене пора закругляться со своим пансионатом и ехать домой. Поддерживать и успокаивать дочь. Та, видно, совсем не в себе. Поверила, что ее мать может ребенка в чужие руки отдать. Ладно. С работы я уже все равно отпросился. Понимал, что у тебя что-то серьезное. Так что давай-ка я съезжу в этот «Яблочный спас», заберу Лену домой и по дороге все ей расскажу.

– А давай и я с тобой? – загорелась Натка. – Хоть посмотрю на это сказочное место, где меняют райские условия на детей. И лучше уж я расскажу Лене о Сашкиной драме, чем ты. Вы, мужчины, такие нечуткие.

– Куда уж нам, – буркнул Костя со вздохом, но потом не выдержал, засмеялся и чмокнул жену в кончик носа. – Ладно, поехали. Только надо попросить Сеньку в порядке исключения забрать сестру из сада.

В пансионат они приехали в начале шестого. На улице уже стемнело, но ровные, расчищенные дорожки подсвечивались желтыми уличными фонарями, напоминающими головки сыра. Падал легкий снег, пушистые снежинки кружились в воздухе, оседали на носу, щеках, ресницах.

Лена, предупрежденная по телефону об их приезде, ждала их на улице, и они втроем медленно побрели по аллее спящего сейчас под снегом сада, разумеется яблоневого. Из-за Сашки сестра, конечно, расстроилась.

– Бедная Санька, – сказала она, когда Натка ввела ее в курс дела. – Первое предательство – это очень больно. И запоминается навсегда. Сколько бы потом ни оставалось на коже рубцов от ожогов, а первый кажется самым больным. И ничего с ним не сделать. Да, ребята, вы правы. Мне нужно ехать в город. Нельзя оставлять Сашу в таком состоянии одну. Она – сильная и разумная девочка, но самому сильному и разумному человеку все равно нужна поддержка. Костя, я быстро соберусь. Ты заберешь меня в город? Не хочу ждать до утра.

– Заберу, разумеется. А ты можешь просто так взять и уехать? Надо же, наверное, кого-то предупредить.

– Разумеется. Я не собираюсь множить свои долги сверх меры. Они у меня и без того внушительные, – Лена грустно усмехнулась. – Я же все равно через пару дней собиралась съезжать. Так что предупрежу старшую медсестру. Напишу собственноручное заявление о том, что прекращаю свой гостевой визит и дальше буду наблюдаться амбулаторно, скажу Насте, что ей завтра придется уехать, и все.

Через сорок минут все трое уже сидели в машине и катили обратно в Москву.

– Ты точно остановила бронь своей палаты? – спросил Таганцев строго.

– Конечно, Костя. Я же не сумасшедшая – платить лишние деньги.

– Лена, я еще с тобой отдельно серьезно поговорю. Как ты вообще могла без согласования со мной подписать договор?

– Ты бы мне запретил.

– Еще бы!

– Ну вот. Костя, я точно знаю, что мне совершенно ничего не угрожает. Только финансовые потери. Но к ним я готова.

– Ты готова. А твой бюджет? Или ты снова возьмешь в долг у Плевакиных?

Лена помрачнела.

– Нет, у Плевакиных я больше одалживаться не буду. Я вообще не знаю, как с ними разговаривать и как смотреть в глаза.

– Ребята пока не установили никакой связи между группой Эппельбаума и Плевакиными, – поделился Костя. – Во всех случаях, которые удалось отработать, фигурирует председатель Москворецкого суда Кулемкин. Так что погоди ставить на своем Анатолии Эммануиловиче крест.

– Тьфу-тьфу, – поплевала через левое плечо Лена. Во время беременности она стала очень суеверной. – Ладно, Костя. Я готова еще немного потерпеть, пока все разъяснится. Тем более осталось недолго. А пока надо поговорить с Сашкой. В отличие от всего остального, это дело не терпит отлагательств.

Домой я попала только в половине девятого вечера. В квартире было темно и тихо, и я вдруг впервые остро почувствовала свое одиночество. Если бы Санька жила со мной, то сейчас во всех комнатах горел бы свет. Моя дочь терпеть не может темноту, она всегда включала люстры по всей квартире. Я ругалась, считая, что это никому не нужное транжирство, ходила за ней по пятам из комнаты в комнату, нажимая на выключатели.

Сейчас я бы только порадовалась, если везде горел бы свет. Еще по дороге я набрала номер дочери, но телефон оказался выключен. Меня это встревожило. Сашка не любила оставаться без связи. А вдруг моя девочка не справится и надумает совершить что-нибудь непоправимое?

Как я вообще могла допустить, чтобы дочь отдалилась от меня настолько, чтобы не рассказать о крушении своей первой любви? А как я допустила, чтобы Сашка заподозрила меня в предательстве по отношению к собственному ребенку? Почему расследование, в которое я ввязалась с головой, вытеснило у меня из сознания тревогу за благополучие собственной дочери?

Как же я себя сейчас за это ругала. Тревога за дочь вползла в грудь и живот, вызывая холодок под ложечкой. Костя заметил мое состояние. Пообещал, поймав мой взгляд в зеркале заднего вида:

– Я сейчас довезу вас с Наткой до твоего дома и съезжу за Санькой. По дороге все ей объясню, не беспокойся.

Все-таки Таганцев был мне самым верным и надежным другом.

– Спасибо, Кость, – поблагодарила я со слезами на глазах.

Они у меня то и дело оказывались на мокром месте, чего раньше за судьей Еленой Кузнецовой не замечалось. Что ж, изменение гормонального фона у беременных приводит и не к таким «коленцам». Нужно терпеть. Тем более что осталось совсем недолго. Шесть недель.

Я прошла на кухню, включила свет, щелкнула кнопкой чайника. Натка не осталась у меня, уехала к детям. Найдет Костя Сашку или нет? Я загадала, что, если он привезет мою девочку домой, все у нас будет хорошо. Когда заскрежетал ключ в замке, я подпрыгнула от нетерпения и радости. Если бы Костя был один, он бы позвонил в дверь, ключи были только у Сашки. Я со всех ног бросилась в коридор.

Хлопнула входная дверь, на меня налетел вихрь волос, рук, ног, слез. Сашка. Родная моя девочка.

– Мама, мамочка. Прости меня.

Дочь повисла у меня на шее. Я гладила ее по голове, плечам, спине, прижимала к себе, чувствуя, как сотрясается от рыданий ее хрупкое тельце. Как же она успела похудеть, бедная.

– За что же мне тебя прощать, доченька?

– Я поверила, что ты хочешь избавиться от малыша. Мама, это же совсем не про тебя история. Я должна была с тобой поговорить, а не придумывать неизвестно что.

– Саша, ну, если уж так рассуждать, то это я должна была с тобой поговорить, – ответила я и повела ее на кухню. – Я думала, что ты вообще ничего не узнаешь, но это не оправдание. Жаль, что ты познакомилась с Соней Майкиной. Если бы не она, то тебе бы и в голову такое не пришло.

Сашка горько вздохнула.

– Да было бы вообще лучше, если бы вся наша семья держалась подальше от всего, что связано с фигурным катанием.

– Ну вот, – провозгласил появившийся в дверях кухни Таганцев, – сейчас вы договоритесь до того, что это Натка во всем виновата. Если бы не ее одержимость по поводу того, чтобы Настя стала олимпийской чемпионкой, в нашей семье о фигурном катании и фигуристках никто бы ничего не слышал.

– Костя, я ведь уже взрослая, а потому вовсе не собираюсь перекладывать на других людей ответственность за свои поступки, – твердо заявила Сашка и вытерла слезы. – Я пошла на шоу Халатова, потому что это было важно для моего блога, а вовсе не из-за Натки. Скандал с допингом Забреевой был слишком благодатной темой, чтобы я прошла мимо. За это и поплатилась. Да и вообще. Если бы Фома не встретил Аэлиту, был бы кто-нибудь другой. Мы же все это понимаем.

Я помолчала.

– Не знаю, права ты или нет, – наконец проговорила я. – Вы могли с Фомой прожить вместе всю жизнь, и он бы никогда не посмотрел ни на кого другого, и только Забреева задела какие-то особые струны в его душе. Но, с другой стороны, может, в Горохове просто созрела внутренняя потребность изменить, а олимпийская чемпионка, как яркая птичка, просто оказалась в нужный момент в нужном месте, чтобы привлечь его заинтересованный взгляд.

– Как бы то ни было, эта история – дело прошлое.

– Саша, но ты уверена, что не захочешь простить Фому, если он вернется? – осторожно спросила я. – Ведь это может быть только увлечение, которое нужно для того, чтобы он понял, как сильно тебя любит.

– А ты бы простила, мам? – спросила Сашка, прищурившись.

– Нет, не простила бы, – честно призналась я. – И не прощала. Ты же знаешь.

Я никогда не держала свою личную жизнь в секрете от дочери, не считая, что делаю что-то постыдное.

– Вот видишь. И вообще. Как понять, что тебя действительно любят? Как отличить увлечение от страсти? И сколько раз подобный метод проб и ошибок можно прощать? Один? Два? Десять?

Да, как ни крути, а Сашка была права.

– Возвращайся домой, – твердо сказала я. – Слышишь, Санька? Не надо тебе одной снимать квартиру. Это и дорого, и трудно. Нельзя каждый день возвращаться в те стены, в которых ты был счастлив, но знаешь, что больше не будешь. Я обещаю тебе, что не буду напрягать с ребенком. Занимай свою комнату и живи спокойно. Как-нибудь наладим нашу жизнь. Не впервой.

– Я перееду, мам, – кивнула дочь. – Я за несколько дней уже сама поняла, что не смогу там жить. Там мне все напоминает, как мы с Фомой проводили время. Да и вещи свои он не вывез. Так, только один рюкзак. Вот я все время и натыкаюсь на его чашки, флешки, носки. Можно, я сегодня тут ночевать останусь?

– Конечно, – улыбнулась я. – Это же твой дом. И знаешь, Саш, у меня тоже был опыт возвращения сюда из другой жизни, которая, как мне казалось, теперь навсегда. И мне тоже было трудно. Но я это пережила.

– И я переживу, – тряхнула головой Сашка. – А пока давайте чай пить.

Таганцев отказался от чая и уехал домой. Мы с Сашкой остались одни. От событий сегодняшнего дня и обилия связанных с ними эмоций я, пожалуй, устала, поэтому довольно рано легла спать. За стенкой в своей комнате тихо всхлипывала Сашка. Мне было жалко плачущую дочь, но по себе я знала, что какое-то время слезы будут возвращаться. А потом пройдут. Таков закон жизни.

За несколько дней жизнь вернулась в привычную колею. Костя с Наткой перевезли Сашкины вещи, Таганцев позвонил Фоме, чтобы тот сделал то же самое, после чего Александра отвезла ключи хозяйке. Эпопея со съемом квартиры уже позади. Теперь я снова по утрам готовила завтраки по системе здорового питания, следя за тем, чтобы перед занятиями в институте Сашка обязательно поела, потом дочь уезжала на учебу, а я ложилась обратно спать, потому что мой организм требовал отдыха. Видимо, сказывались накопленный за годы недосып и рабочая усталость.

Через пять дней мне позвонили из клиники с вопросом, когда я приду на плановый прием.

– Доктор Эппельбаум приехал к вам в пансионат и был очень удивлен, не обнаружив вас там, – прощебетал женский голос в трубке.

Это была медсестра Верочка, всегда улыбчивая и внимательная. Но сейчас в ее голосе звучала легкая прохлада.

– Но я же предупредила, что съехала из пансионата по семейным обстоятельствам, – удивилась я.

– Там не поняли, что вы уехали насовсем, – объяснила Верочка. – Решили, что вы через пару дней вернетесь. Так что номер по-прежнему за вами.

– Как за мной? – неприятно поразилась я. – Я четко объяснила дежурному врачу и медсестре на этаже, что возвращаться не намерена. Что же, мне теперь придется оплатить лишнюю неделю пребывания?

– Ну да, – снова удивилась Верочка. – Тем более, что в вашем номере продолжает жить пациентка Лебедкина. Вы же сами разрешили.

– Да, я разрешила, но она должна была уехать на следующий день после моего отъезда, – я совсем растерялась. – Мы так с ней договаривались.

– Нет, она сказала, что доживет те две недели, которые планировала у нас пробыть изначально. Но если вы не хотите дальше оплачивать ее пребывание, то мы остановим вашу бронь и попросим ее съехать.

В глубине души я последними словами кляла себя за то, что не проверила, уехала ли Настя в Москву. И вообще за прошедшую неделю ни разу ей не позвонила. С одной стороны, все мои мысли были заняты Сашкой и ее проблемами, поэтому неудивительно, что я совершенно выбросила из головы, по сути, чужого мне человека. С другой – эта забывчивость грозила мне увеличением долга перед клиникой еще на двести с лишним тысяч рублей. И это мне совсем не нравилось.

– Я останавливаю бронь, – сказала я сухо. – Сегодняшний день последний, который вы можете записать на мой счет. Но Лебедкина должна съехать. Я сейчас же ей позвоню и спрошу, почему она не соблюдает договоренности, но и вы со своей стороны проконтролируйте, пожалуйста.

– Хорошо. Но вы приедете на прием к Марату Казимировичу?

Больше всего на свете мне хотелось никогда больше не видеть доктора Эппельбаума. Однако времени на то, чтобы искать другого врача, у меня нет, да и не срывать же всю с таким трудом и такими жертвами выстроенную оперативную комбинацию. Я погладила свой большой живот и вздохнула.

– Конечно, сегодня же приеду.

Положив трубку, я позвонила Анастасии Лебедкиной.

– Ой, Елена Сергеевна, а куда вы пропали? – радостно защебетала она. – Я уже успела соскучиться. Тут так чудесно, что мне прямо жалко, что вам пришлось уехать.

– Настя, мы же договорились, что ты тоже вернешься в Москву, – с укором сказала я. – Ты разве не понимаешь, что каждый день пребывания в пансионате – это большие деньги?

– Ну и что? – искренне удивилась Лебедкина. – Это же не вы платите, а ваши приемники.

– Приемники?

– Ну да. Тут так приемных родителей называют. Они оплачивают ваше пребывание в пансионате, а я живу в вашем номере бесплатно, и моим приемникам это не стоит ни копейки. По-моему, никто не в накладе.

Кажется, меня только что поставили в патовую ситуацию. И не скажешь же, что мне придется вернуть приемной семье все до копейки. Настя Лебедкина, конечно, хорошая девушка, но нет никакой гарантии, что она меня не выдаст. Нет, так рисковать я не могу.

– Мои приемники платят за меня, а не за тебя, – ответила я строго. – Получается, что мы их обманываем, а это нечестно.

– Ладно, – легко согласилась девушка. – Сегодня уеду. Хотя жалко, конечно. Тут так хорошо.

Только я положила трубку, как телефон зазвонил снова. Я вздрогнула, потому что на экране высветилось имя Тамары Плевакиной. Почти три месяца мне удавалось уклоняться от общения с ней, но мое везение вряд ли могло длиться вечно. Смирившись с неизбежным, я взяла трубку.

– Да, Тамара Тимофеевна. Здравствуйте.

– Леночка, девочка моя, куда ты пропала? – с тревогой в голосе спросила она. – Что-то случилось? Я чем-то тебя обидела? Ты чувствуешь неловкость из-за того, что я позволила себе внести некоторую сумму на твой депозит в клинике? Но мы же договорились, что ты вернешь, когда сможешь. И вообще, это такая мелочь, ты же нам не чужой человек.

От подобного лицемерия меня передернуло.

– Тамара Тимофеевна, разумеется, я верну вам все деньги, – твердо сказала я. – Я не думаю, что вы из-за них волнуетесь, потому что наверняка знаете тот источник, в котором я могу их раздобыть.

Плевакина помолчала.

– Ты сейчас про своего Миронова? – спросила она наконец. – Лена, если ты с ним помиришься, я буду только рада. В конце концов, бескомпромиссность – это не самое хорошее свойство личности. Эта категоричность суждений и непоколебимость взглядов, отношений, принципов и оценок не может быть присуща взрослому и психологически зрелому человеку. Лена, я тебе никогда не говорила, но в основе бескомпромиссности лежит некоторая врожденная ригидность мышления, приводящая к отсутствию гибкости в поведении и реакциях, а также нежелание вести равноправные переговоры и находить взаимовыгодные решения. В работе у тебя эти качества не проявляются, то есть профессиональной деятельности не мешают, но в личной жизни…

Плевакина села на своего любимого конька, недаром она была профессором психологии. В любой другой ситуации я бы с удовольствием воспользовалась ее профессиональным чутьем и опытом, чтобы посоветоваться по поводу Сашки и Фомы, но сейчас я больше не могла ей доверять.

– Тамара Тимофеевна, мне нужно идти на прием к врачу, – перебила я, чтобы прервать тяготивший меня разговор. К счастью, даже врать не пришлось. – Давайте позже все это обсудим.

– Елена! – в голосе Плевакиной появился металл. Что ж, я всегда знала, что она дама с характером. Иначе бы Анатолий Эммануилович столько лет не находился бы под каблуком своей жены, благодаря мудрости которой и дорос до поста председателя районного суда. – Елена, что происходит? Я от тебя не отстану, пока ты мне не объяснишь.

– Тамара Тимофеевна, не сегодня, мне некогда, – не очень-то вежливо ответила я и положила трубку.

Эппельбаум на приеме выглядел встревоженным. Я сначала напряглась, думая, что он взволнован из-за ребенка, но быстро успокоилась, поняв, что его насторожил мой побег из пансионата.

– Елена Сергеевна, голубушка, что-то случилось? У вас изменились обстоятельства? – взгляд его острых глаз буравил меня из-за стекол очков. – Вы же понимаете, что не дай вам бог, чтобы это было так. Наш договор нерасторжим. Я имею в виду без крайне неприятных для вас последствий.

– Нет-нет, – торопливо сказала я, стараясь выглядеть в достаточной степени безмятежно. – У меня проблемы с дочерью. Мне пришлось вернуться домой, потому что я не могу оставить ее одну.

– Вы же вроде говорили, что ваша дочь живет отдельно?

Интересно, он что, намерен устроить мне допрос?

– Да. Но она рассталась со своим молодым человеком и была вынуждена вернуться ко мне. – И в этом случае мне не пришлось врать.

– Сочувствую, – Эппельбаум выдохнул и заметно расслабился. Впрочем, его глаза тут же снова блеснули. – Ваша дочь, случаем, не ждет ребенка?

– Мне кажется, нет, – растерялась я.

– Это я к тому, что в таких печальных обстоятельствах нежелательная беременность может стать лишним поводом для беспокойства и депрессии. Если так случится, вы же сумеете убедить свою дочь не делать роковой шаг и не гробить ни свое здоровье, ни жизнь будущего малыша? Мы всегда будем рады взять на себя заботу о вашей дочери и найдем ее ребенку прекрасных и любящих родителей. Так же, как и вашему.

Вот оно что. Мало ему моего малыша, так он еще и на Сашкиного нацелился. Да даже если моя дочь и беременна, я всегда ее поддержу и помогу воспитать ребенка. Где один, там и двое. Справимся. Ни о каком аборте не может быть и речи.

– Моя дочь не беременна, – процедила я сквозь зубы, – но спасибо вам за беспокойство.

– Пожалуйста. Обращайтесь в любой момент, – заверил меня Эппельбаум. – Но раз у вас так сложилась ситуация, то я не буду вас уговаривать вернуться в райские условия нашего пансионата. Будем наблюдать вашу беременность на дому. И положим в клинику только за несколько дней до предполагаемых родов, чтобы максимально вас к ним приготовить. Приемным родителям я объясню ситуацию, вы не беспокойтесь. Они поймут. С госпожой Лебедкиной тоже все разрешим благополучно. Она немного злоупотребила вашей добротой и моим попустительством, но об этом мы приемным родителям говорить не будем. Пусть считают, что вы уехали из пансионата к дочери только сегодня.

Эх, плакали еще двести тысяч. Я вздохнула, потому что прекрасно осознавала, что в этом никто, кроме меня, не виноват. Не надо заниматься пустой благотворительностью, да еще и пускать это дело на самотек.

– А что с моим малышом? – спросила я.

В конце концов, у моего визита к неприятному Эппельбауму была одна цель. Крайне важная для меня.

– О, все прекрасно. Карапуз развивается, как ему и положено. Беременность по-прежнему протекает спокойно и без осложнений. Еще полтора месяца, и вы сможете передать вашего здорового малыша в любящие и надежные руки.

– Хорошо, – пробормотала я и выскочила из кабинета.

Впрочем, до конца дня я была вынуждена еще раз услышать Марата Казимировича. Он позвонил мне в восемь часов вечера, когда мы только-только поужинали и Александра уединилась в своей комнате, чтобы провести ежевечерний стрим.

– Елена Сергеевна, – услышала я в трубке вкрадчивый и какой-то кошачий голос. – Простите, что беспокою вас в неурочный час, но у меня дело, не требующее отлагательств. Я поговорил с приемной семьей, которая заключила договор на вашего ребенка. Вообще-то я звонил им, чтобы поставить в известность, что аренда палаты в пансионате расторгнута. Эта информация их взволновала, потому что, разумеется, они бы предпочли, чтобы вы донашивали беременность на свежем воздухе и в хороших экологических условиях. Москва, как и любой мегаполис, так загазована. Я был вынужден объяснить им, что у вас семейные обстоятельства. То есть рассказать про ситуацию с вашей дочерью.

– По-моему, я вас на это не уполномочивала, – холодно прокомментировала я.

– Вы же понимаете, что, если бы не крайнее беспокойство приемной семьи, я бы ни за что не стал нарушать вашу конфиденциальность, – заверил меня Эппельбаум. – В общем, дело в том, что эти уважаемые люди вообще-то мечтают иметь двоих детей. Так что если вдруг выяснится, что ваша дочь беременна, они были бы счастливы получить второго ребенка с тем же генотипом. Вы понимаете, о чем я? Ваш малыш и ваш внук? Они очень близки друг другу по набору генов. Так что если получится, то мы предоставим приемной семье уникальную возможность. Их дети будут в прямом смысле слова кровными родственниками.

Я порадовалась тому, что сидящая в соседней комнате Сашка не слышит этого разговора.

– Моя дочь не беременна, – отчеканила я.

– Да-да. Но вы просто можете пока этого не знать. Собственно, как и она. Так что просто имейте в виду, что за эту уникальную возможность очень хорошо заплатят. Спокойной ночи, дорогая Елена Сергеевна.

– Спокойной ночи, – пробормотала я, чувствуя, что больше не в силах сдерживаться, и быстро отключилась.

По просьбе Елены Кузнецовой майор Таганцев негласно приглядывал за девицей Анастасией Лебедкиной, которая проходила в оперативной разработке клиники «Райский плод» в связи с делом о торговле людьми.

После того как девушка Настя покинула пансионат «Яблочный спас», в котором провела две недели, пользуясь то ли добротой, то ли все-таки глупостью вышеупомянутой Елены Кузнецовой, она вернулась в Москву, в однокомнатную квартиру, которую ей снимала будущая приемная семья ее ребенка.

Квартиру сняли официально, через риелторскую контору, поэтому данные нанимателей оперативники, а вслед за ними и майор Таганцев получили быстро. Пару, оплатившую жилье на год вперед, звали Игнат и Ольга Кормильцевы. Игнат был руководителем отдела в крупной IT-компании и зарабатывал весьма неплохо. Ольга имела собственную сеть магазинов одежды, так что тоже вносила весьма существенный вклад в семейный бюджет.

Пара проживала в загородном доме в ближнем Подмосковье, правда, не на Рублевском направлении, а чуть попроще, но уровнем жизни обладала весьма высоким. До недавнего времени Кормильцевы позволяли себе туристические поездки минимум раз в квартал, много времени и денег тратили на такие престижные виды досуга, как верховая езда, горные лыжи и катание на сноубордах. Оборудование покупали недешевое, на ресторанах не экономили.

Правда, все знакомые пары утверждали, что в последнее время муж и жена жили прижимистее, хотя, казалось бы, в их работе и доходах ничего кардинально не поменялось. От дорогостоящих поездок отказались, от любимых развлечений тоже, и даже в рестораны теперь выбирались гораздо реже.

Оперативникам, в отличие от всех остальных, было совершенно понятно, чем это вызвано. Получить приемного ребенка через клинику «Райский плод» оказалось удовольствием не из дешевых. Несмотря на весьма приличные доходы, олигархами в полном смысле слова Кормильцевы не являлись, так что квартира для Лебедкиной, ее содержание, а также расходы на медицинское сопровождение и услуги клиники – это для них достаточно весомая статья расходов.

В последнее время знакомые Кормильцевых были уверены, что Ольга ждет ребенка, и изменения в поведении и бытовых привычках супругов объясняли именно этим. Кроме того, коллеги по работе как один отмечали, как у их начальницы постепенно растет животик. За Ольгу все радовались: пара жила в законном браке уже пятнадцать лет, но детей еще не имели.

Причиной бездетности был передающийся по наследству недуг Игната Кормильцева, называемый азооспермией. Заболевание, при котором в семенной жидкости отсутствовали сперматозоиды, было связано с дефектом Y-хромосомы, а потому передавалось от здорового отца сыновьям. Так отец Игната вполне мог иметь детей, старший сын, рожденный в первом браке Кормильцева-старшего, тоже был счастливым отцом двух малышей, а вот Игнат оказался окончательно и бесповоротно бесплоден.

Его состояние делало совершенно бессмысленным суррогатное материнство, но и на искусственное оплодотворение жены спермой донора Игнат Кормильцев не соглашался. Не хотел воспитывать ребенка, которому Ольга была бы родной матерью, а он приемным отцом. Выход он видел только в том, чтобы усыновить ребенка, для которого оба родителя приемные.

Однако и на этом пути находились сложности и подводные камни. Официальный процесс усыновления сложен и долог, его практически невозможно сохранить в тайне от знакомых, шанс забрать только что рожденного малыша близок к нулю, потому что за такими отказниками выстраиваются длинные очереди, а брать ребенка постарше из дома малютки или даже детского дома Кормильцевы не хотели: страшились плохой наследственности.

Выход случайно подсказала коллега Игната, рассказавшая о клинике «Райский плод» и тамошнем заместителе главного врача, практически волшебнике Марате Эппельбауме. Кормильцевы навели справки и поняли, что им это подходит. Встретившись с Маратом Казимировичем, они нашли в его лице тонкого понимающего психолога, мгновенно расположившего Игната и Ольгу к себе. Подходящую мать, готовую отказаться от здорового, но нежеланного малыша, Эппельбаум тоже подобрал им довольно быстро.

Ею оказалась двадцатилетняя Анастасия Лебедкина – иногородняя студентка, живущая в общежитии, которую при возникновении нежданной беременности тут же бросил возлюбленный. Настя не могла ни вернуться домой, на шею к строгой матери, ни продолжать учебу в столице с ребенком на руках. Девушка уже решилась на аборт, но ее вовремя остановил доктор Эппельбаум, перехватывающий таких вот несчастных простушек в шаге от непоправимого.

Девушка оказалась совершенно здорова, носила такого же здорового малыша, была готова уйти в академический отпуск, чтобы выносить ребенка в тайне от окружающих. В быту она неприхотлива, так что Кормильцевым всего-то и понадобилось, что снять ей однокомнатную квартиру и давать ежемесячно пятьдесят тысяч рублей на еду. Отдельно оплачивались услуги клиники «Райский сад», разумеется, весьма недешевые.

После рождения ребенка Кормильцевы должны были перевести на счет Анастасии триста тысяч рублей. До конца аренды квартиры она могла оставаться в этом жилье, но ежемесячные платежи на этом прекращались. После родов девушка вполне могла найти себе какую-нибудь работу. Пятьсот тысяч рублей переводились на счет «Райского плода» в виде единовременного благотворительного платежа. Общая сумма, таким образом, была ощутимой, но вполне посильной для Игната и Ольги.

Для того чтобы выяснить все это, оперативникам потребовалось несколько месяцев. Задавать вопросы напрямую не могли, чтобы не спугнуть «покупателей», так что информацию собирали по крохам, в том числе и с любезной помощью Елены Кузнецовой, вызвавшейся добровольно помочь следствию.

Сейчас, когда до родов Анастасии оставалось около трех недель, вся схема была практически выстроена. В частности, стало понятно, что отказ от материнских прав на ребенка в пользу конкретных людей, в данном случае Игната и Ольги Кормильцевых, по законодательству Российской Федерации невозможен. Анастасия Лебедкина, как биологическая мать, могла после родов оформить ребенка на себя, а потом уже в судебном порядке отказаться от него в пользу конкретных лиц. Подобные случаи в юридической практике встречались, однако по такому пути Эппельбаум шел крайне редко.

Поэтому с большей долей вероятности усыновители и клиника воспользуются другим вариантом. После родов Анастасия через нотариуса оформит согласие на усыновление малыша в рамках статьи 129 Семейного кодекса РФ. А органы опеки рассмотрят это заявление и передадут заключение на него в суд. Вся процедура произойдет на территории Москворецкого района, что уже заранее установили, как и в какое именно управление социальной защиты передадут нотариально заверенное заявление Анастасии, а также какой именно суд рассмотрит собственно заявление Кормильцевых об усыновлении.

– Вот увидишь, ничего мы им не пришьем, – мрачно прогнозировал приятель Таганцева, начальник отдела УМВД, занимающийся этим делом Костя Зыков. – Все в рамках закона, мать их за ногу. Имеет право человек оплатить медицинские услуги за пребывание в клинике своей знакомой? Да легко. Нет ничего противозаконного в том, что Кормильцевы сняли Лебедкиной квартиру и платят «Райскому плоду» за сопровождение ее беременности. Пожалели бедную девочку, вот и платят. И то, что она потом даст согласие на усыновление ими своего ребенка, тоже уголовно не наказуемо. Люди ей помогли, она им доверяет и рада, что ее малыш попадет в хорошие руки.

– А триста тысяч на ее счет?

Зыков пожал плечами.

– Подарок.

– А полмиллиона пожертвований клинике?

– Добровольная спонсорская помощь. Не Эппельбауму же на карточку они эти деньги переводят.

– А действия опеки и суда?

– А что в них незаконного? Поступило заявление, они его рассматривают. Кормильцевы – не бомжи, люди обеспеченные, уважаемые. Все справки, свидетельствующие о том, что они здоровы и прошли школу приемного родительства, наверняка приложат к делу. Юристы у «Райского плода» работают так, что комар носу не подточит. Вот помяни ты мои слова, полгода возни закончатся смачным пшиком. Ничего мы не докажем, а девушка Анастасия Лебедкина еще впаяет нам иск о вмешательстве в ее частную жизнь или в лучшем случае накатает жалобу прокурору.

Честно говоря, глядя на Лебедкину, Таганцев все больше и больше в этом сомневался. Чем ближе подходил срок родов, тем более мрачной и грустной становилась Анастасия. Видимо, мысли о необратимости того, что она собирается сделать, посещали ее все чаще. Таганцев ее понимал. Он даже представить себе не мог, каково это: девять месяцев носить под сердцем свою кровиночку, чувствовать, как она ворочается в животе, пинается, выставляет крохотные ручки и ножки, представлять, как она дышит, пройти через муки родов, а потом своими руками навсегда отдать ее чужим людям.

Он бы не смог. Ни за что не смог. И знал, что его жена Натка тоже бы не смогла. Более того, он все больше и больше уважал ее за то, что в молодости Натка не побоялась остаться одна с ребенком, родила Сеньку, не убила его, не отдала в детдом, не нашла приемную семью.

Жена, с которой он поделился этим своим восхищением, восторгов его не поняла.

– Кость, так большинство людей делает, – сказала она. – Дети – это радость и счастье. И трудности, конечно, но куда же без них. В моем окружении нет ни одного человека, который бы сдал своего малыша в детдом. Настина биологическая мамаша – исключение, но мы оба ее видели и знаем, что таких негодяек немного. А что касается этой вашей Анастасии, так для нее это действительно не самый плохой выход. Я вот никого не сужу. Может, у нее и правда нет возможности одной ребенка поднимать. Мне вон Лена помогала, и то было очень тяжело. Не хотела бы я во второй раз через это пройти.

– А твоя сестра и второй раз готова, – задумчиво пробормотал Таганцев.

– Ты не сравнивай. Моя сестра сейчас – не та бедная студентка, ждущая Сашку от бросившего ее парня, уехавшего с родителями в другую страну и думать о ней забывшего. Она все-таки – федеральный судья с соответствующей зарплатой. Уж на пропитание для ребенка точно хватит. Да и мы у нее есть. И Сашка с ее блогом. Да и Виталий вернется из своей Антарктиды и наверняка будет помогать. Думаю, он даже обрадуется, что есть такая бесподобная возможность для общения. А там и до примирения недалеко, как знать.

Глаза у Натки вдруг блеснули, и Костя понял, что мысль ее приняла какое-то новое направление. В случае с его женой предсказать это направление было совершенно невозможно.

– Слушай, Кость, а вот если Миронов погибнет в этой своей Антарктиде, как ты думаешь, Ленка согласится пройти процедуру посмертного установления отцовства?

Таганцев даже подавился от этого внезапного предположения.

– Да почему он должен погибнуть? Типун тебе на язык. Что ты придумываешь?

– А почему нет? Я читала. Там последнее кораблекрушение было не так уж и давно, в 2010 году. Тогда разбился южнокорейский траулер «Инсунг».

– Ну да, – согласился Таганцев. – Я тоже слышал: это было в море Росса, недалеко от Мак-Мердо. Тогда пять человек погибло, а еще семнадцать пропало без вести. А два года назад круизный лайнер Viking Polaris попал в проливе Дрейка в Южном море в так называемую волну-изгой. Тоже четыре человека пострадали, но вроде никто не погиб.

– А что такое волна-изгой? – заинтересовалась Натка.

– Это такой англоязычный термин. На русском языке их еще называют волнами-убийцами. Это такие одиночные гигантские волны, которые поднимаются внезапно в высоту до тридцати метров. Никто не знает, почему они вдруг зарождаются в океане на фоне небольшого волнения. В отличие от всех других видов волн, которые достаточно изучены, эти обладают совершенно непредсказуемым поведением. Они очень опасны для судов, потому что корпус любого судна, встретившегося с такой волной, как правило, не может выдержать давление обрушившейся на него волны.

– Вот видишь, – с воодушевлением подхватила Натка, – так почему же пароход, на котором будет Миронов, не может попасть в такую волну?

– Пароходов больше не существует, – вздохнув, подчеркнул невежество жены Таганцев. – Это либо теплоход, либо атомоход.

– Неважно, – отмахнулась Натка, – ты же понял, что я хочу сказать. Вот ты только представь, случится такое цунами, паро… корабль Миронова разобьется и утонет, и тогда он не сможет помочь Лене растить ребенка, потому что просто не успеет о нем узнать.

В голосе Натки зазвучали близкие слезы. Разыгравшаяся фантазия уже рисовала ей картины, одна печальнее другой.

– Волны-изгои тем и отличаются от цунами, что их нельзя предсказать. – Таганцев снова попытался отвлечь ее мысли от невесть откуда взявшегося предположения о неминуемой смерти Виталия Миронова. – Цунами возникают в результате подводных землетрясений или оползней, а появление волн-убийц с катастрофическими геофизическими событиями никак не связано. Они вообще долгое время считались вымыслом, ну, как лох-несское чудовище, потому что не укладывались ни в одну существующую математическую модель возникновения и поведения морских волн, однако в 1995 году на нефтяной платформе «Дропнер» в Северном море была впервые зафиксирована такая одиночная волна высотой свыше двадцати шести метров. Ее назвали волной Дропнера, а потом были новые исследования, которые пролили свет и заставили по-новому посмотреть на таинственные причины гибели крупных танкеров.

– Костя, не заговаривай мне зубы, – ласково смотрела на него Натка. – Ты лучше скажи, если Миронов погибнет и Лена согласится провести посмертную генетическую экспертизу, то ее ребенок сможет стать официальным наследником? И тогда у Лены не будет никаких проблем с тем, чтобы вырастить его и дать ему все самое лучшее. Виталий – человек небедный.

– Наташа, он человек небедный и, к счастью, еще живой, и, надеюсь, таковым и останется. И в качестве живого небедного человека охотно и добровольно поможет Лене растить их общего ребенка. Умерь свою фантазию, я тебя очень прошу.

Натка надулась, как делала всегда, когда разговор сворачивал не туда, куда бы ей хотелось.

– В любом случае Лене проще, чем этой вашей Анастасии Лебедкиной, с которой вы оба так носитесь. Видела я эту девицу, когда заскакивала проведать Лену. Она у нее сидела на кухне и, кажется, плакала. Мне так ее совсем не жалко. Думать надо головой перед тем, как ввязываться в подобные авантюры. А теперь у нее просто нет обратной дороги, и вы с Леной вряд ли имеете право уговаривать ее нарушить договор и оставить ребенка себе.

– Мы этого и не делаем, – Таганцев пожал плечами. – Никто не наделял нас полномочиями решать чужую судьбу. Если Настя была готова прервать беременность из-за тяжелой жизненной ситуации, то за девять месяцев ее положение лучше не стало, даже наоборот. Выплатить компенсацию за средства, потраченные на ведение беременности, она все равно не сможет. И мы ей в этом не помощники, нам бы с Лениными долгами разобраться. А они, боюсь, неизбежны.

Натка помрачнела.

– Все-таки приятно осознавать, что в кои-то веки дурость в нашей семье сделала не я, а моя старшая сестра. Умница-разумница. Ладно, будем надеяться, что Миронов разберется с этими долгами. Хотя в восторг не придет, это точно.

Таганцев вздохнул.

– Наташа, ты уж определись, чего ты хочешь. Чтобы Миронов разбился у берегов Антарктиды и твоя сестрица отсудила для своего ребенка часть его состояния или чтобы он остался жив и погасил ее долги клинике?

– Если он погибнет, то его денег хватит на то, чтобы покрыть даже те долги, которых Лена пока не наделала.

– Натка, хватит городить глупости, – Таганцев наконец рассердился. – Что ты несчастья притягиваешь? Тебе Миронов не сделал ничего плохого.

– Ну да. Только втянул тебя в неприятности, из-за которых ты чуть не лишился погон, подставил Лену, испортил ей жизнь и заделал ребенка. А больше ничего.

– Меня никто никуда не втягивал. Я сам виноват в том, что произошло. И, по-моему, мы это с тобой уже обсуждали. Сашка как?

Теперь пришла пора вздыхать Натке.

– Как может чувствовать себя человек, испытавший крушение первой любви? Это тебе, конечно, не волны-изгои, но тоже давление достаточное, чтобы корпус корабля не выдержал. Вот только наша Санька сделана из такого сплава, что обязательно выдержит. Еще крепче станет. И найдет себе пару гораздо лучше, чем этот Фома. Подумаешь, бывший одноклассник. Ноль без палочки. Зарабатывал на вышивке с нарушением лицензионных прав. Надо на него настучать в Российское авторское общество, будет знать.

– Никуда мы стучать не будем! – твердо сказал Таганцев. – Натка, ты же приличная женщина. Должна понимать, что мстить – это удел слабых. А Сашка и без нашей помощи разберется. И жизнь у нее действительно будет счастливая, но не потому, что мы накажем Фому, а потому, что она молодец.

– А Лена не хочет познакомить ее с этой вашей протеже? Может, Сашка и ей бы мозги на место поставила. Кроме того, всегда полезно видеть, что есть кто-то, кому хуже, чем тебе.

– Ты про Лебедкину? Я думаю, что они уже знакомы. Сашка ведь домой вернулась, живет в своей комнате. А Анастасия к Лене день через день таскается. Прилепилась, как будто родную мать нашла. Я-то думал, что после истории с оплатой пансионата ей стыдно станет, да куда там. Она же считает, что все оплачивают приемные родители, а не Лена. Так что Сашка с ней регулярно видится, и мне это не нравится.

– Почему? – не поняла Натка.

– Да потому что Сашка испытывает к этой девушке какое-то болезненное любопытство. Ту ведь тоже бросил ее молодой человек. Да еще беременную. Ты правильно поняла, Сашке интересно, что чувствует человек, оказавшийся в ее ситуации, только в гораздо более бедственном положении. Вот она и присматривается к этой Насте, проводит с ней достаточно много времени. До этого она так же «утонула» в этой мерзавке Аэлите Забреевой. И это ничем хорошим для нее не кончилось. Как бы новая дружба бед не наделала.

– Ну, второго Фомы у Александры нет. Отбивать некого, – философски заметила Натка. – А посочувствовать чужой беде и поучиться на ней всегда полезно. Думаю, пусть дружат. От этого вряд ли приходится ждать каких-то неожиданностей.

Впервые за полтора месяца, которые я уже провела в отпуске, а потом в декрете, я ехала в родной Таганский суд. Из-за нежелания видеть Плевакина меня туда физически не несли ноги. За это время мой помощник Дима успел пройти квалификационную комиссию, и его документы ушли на подпись Президенту, от которого теперь зависело, станет Дима федеральным судьей или нет.

Кроме того, у него успел родиться ребенок. Его любимая Женька произвела на свет сына, и по этому поводу Дима устраивал на работе грандиозный сабантуй, на который я не пошла все по той же причине. Из-за Анатолия Эммануиловича. Отговорилась тем, что плохо себя чувствую, и теперь гадала, обиделся мой помощник или нет.

Я бы и сегодня ни за что не поехала на бывшую работу, если бы не судебное заседание по иску Ксении Церцвадзе к Наталье Саврасовой, которое вела Машка. Подруга нервничала ужасно. Я знала: заседание открытое, так что на нем наверняка будут десятки журналистов. Машке нужна поддержка, и она попросила меня посидеть в зале, а я не смогла отказать.

Основная интрига, державшая меня в напряжении несколько месяцев, должна разрешиться в течение ближайших трех-четырех недель. Именно в это время подходил срок родов, хоть моих, хоть Насти Лебедкиной. Намеченное после этого подписание всех бумаг должно дать толчок возбуждению уголовного дела, к которому были собраны все материалы.

А пока я ехала к зданию Таганского суда и прикидывала в голове варианты, как избежать встречи с его председателем. Разумеется, этим благим намерениям не суждено было сбыться.

– Лена, ты? Как я рад тебя видеть.

Припарковав машину, я успела пройти всего несколько шагов от парковки ко входу в здание, как меня окликнул спешащий от своего служебного автомобиля Анатолий Эммануилович. Я повернулась на его голос и чуть не застонала: рядом с ним шла Тамара Тимофеевна.

– Здравствуйте, – выдавила я из себя, желая только одного – провалиться на этом самом месте. – Тамара Тимофеевна, а вы какими судьбами?

– Думаю, теми же, что и ты. На судебный процесс двух звезд фигурного катания поглядеть, – усмехнулась женщина. – До начала еще минут сорок. У нас есть время попить кофейку. И поговорить.

– Я не могу, Тамара Тимофеевна, – ловко уклонилась от приглашения я. – Меня Маша ждет. Я обещала прийти пораньше, чтобы обсудить с ней несколько правовых аспектов. Давайте позже.

– Ну, давай позже. – Плевакина снова усмехнулась. – Жизнь длинная, так что мы все успеем. И поговорить, и договориться.

Признаюсь, мне стало интересно, что она имеет в виду, поскольку последние слова звучали крайне многозначительно. Знает о подписанном договоре с «Райским плодом»? Понимает, что я не могу согласиться отдать в чужие руки свое дитя, а потому явно веду двойную игру? Хочет предупредить? Или напугать? Ладно, с этим после разберемся.

Я зашла в здание и, не заходя к себе в кабинет, сразу отправилась к Машке. Подруга, уже одетая в судебную мантию, нервно ходила из угла в угол и, увидев меня, бросилась мне на шею.

– Пришла! Я уж боялась, что не сможешь. Ого, какой живот. Лена, я так боюсь!

Да, моя подруга никогда не славилась последовательностью. Можно подумать, боится она моего живота. Впрочем, придираться по мелочам я не стала. Понимала, что Машка переживает из-за процесса.

– Я же обещала, – улыбнулась я. – Меня могли остановить только внезапно начавшиеся роды.

– А тебе что, уже пора?

Теперь Машка действительно с испугом смотрела на мой живот.

– Нет, еще недели через три, – утешила я ее. – Маша, отвлекись от предстоящего процесса. Просто расслабься, поверь, что все будет хорошо, и переключись на что-нибудь другое.

– Я сейчас переключусь, – пообещала подруга с некоторой претензией в голосе. – Ты мне скажи, ты собираешься отмечать со мной Новый год?

Действительно, до самого главного в году праздника оставалось всего несколько дней. Машка приглашала меня отметить его с ее семьей и детьми, но я не могла оставить Сашку одну. Из-за болезненного расставания с Фомой она не хотела идти ни в какую компанию, поскольку друзья у них с Гороховым общие. Не оставишь же дочку одну. А в гости к Машке с ее шумными мальчишками она вряд ли захочет. Да еще и Настя Лебедкина. И ее я не могу бросить одну в съемной квартире, поэтому уже позвала отмечать Новый год с нами. Со мной и Сашкой.

– Нет, Маш, – со вздохом ответила я. – Мы дома останемся. Может быть, к нам Натка с Костей придут со своей малышней. А нет, так мы и сами посидим. Скоро тихие вечера и ночи станут для нас лишь воспоминанием. Вот и насладимся напоследок.

Хлопнула дверь, и в Машкин кабинет влетел мой помощник Дима. При виде меня вытянулся струной, но тут же расслабился. Лицо его просияло.

– Елена Сергеевна, как я рад вас видеть. Что же вы ко мне не зашли? Как? Готовитесь?

Он кивнул на мой выдающийся живот.

– Да. А вы как? Сынок дает спать по ночам?

– Да. Он спокойный. Просыпается как по расписанию каждые три часа. Женька его кормит, и мы снова засыпаем. Елена Сергеевна, он такой классный. Я даже не представлял, что дети могут дарить столько положительных эмоций.

Димино лицо светилось искренним восторгом. Мы с Машкой переглянулись и прыснули со смеху.

– Ладно, Дима. Растите большими и здоровыми. Я вас не поздравила, но обязательно это сделаю. Просто попозже. Что думаете о деле, которое сейчас будут слушать? – Мой помощник покосился на Машку. – И не говорите, что вы его не изу-чили. Я слишком хорошо вас знаю, чтобы в это поверить.

Дима рассмеялся.

– Изучил. Прекрасный кейс для начинающего судьи. Особенно если учесть, что судебные иски о защите чести и достоинства всегда привлекают повышенное внимание общественности и оцениваются гражданами не всегда однозначно. Вот точно, «то ли он украл, то ли у него украли, но в краже замешан». Кто бы ни был виноват, осуждают всегда обе стороны. Я, кстати, раньше думал, что иски о защите чести и достоинства больше касаются СМИ, но поднял судебную статистику, и оказалось, что журналисты в качестве ответчиков привлекаются в четыре раза реже, чем простые граждане и юридические лица. И пример Саврасовой это подтверждает. Так что я внимательно посмотрел заявления Саврасовой, которые она делала несколько раз. И в программе у Халатова, и потом еще в других интервью. Так вот, по моему мнению, ей не грозит ничего серьезного, так как она только высказала свое личное оценочное суждение в отношении сложившейся ситуации. Слова «таблетку может дать только тренер» надо рассматривать исключительно как предположение. Может дать, может не дать. Она не утверждает, а лишь предполагает.

Я с интересом наблюдала за тем, как вытягивается лицо Машки. А я говорила, дорогая моя подруга, что не надо доводить это дело до суда, а лучше заключить мировое соглашение. Иначе без репутационного ущерба ты из этого иска не вылезешь. Дима-то прав.

– То есть состава клеветы в ее словах нет? – уточнила я.

– Нет, – покачал головой Дима. – И деловая репутация истицы никак не нарушается. Нет никаких шансов на то, что она получит возмещение какого-то вреда. А уж то, что писали про реальный уголовный срок для Саврасовой, так это вообще из сферы фантастики.

– Но причины отказать Церцвадзе в иске нет, – вступила в разговор Машка. – В пояснениях Верховного суда, касающихся защиты чести, достоинства и деловой репутации, говорится, что это возможно только при несоблюдении всех трех условий: если информация не порочащая, если она не была распространена или если указанные в ней факты не соответствуют действительности. В данном случае все три условия соблюдены. И Церцвадзе может рассчитывать на победу в суде.

– Я и не говорю, что не соблюдены требуемые условия. – Дима был не против вступить в спор. Те времена, когда он боялся при мне или Машке даже рот открыть, давно прошли. Перед нами сидел уверенный в себе прекрасный юрист, без пяти минут федеральный судья. – Но Верховный суд РФ делает жесткое разграничение между тем, была ли информация распространена как утверждение или как просто мнение того, кто ее обнародовал. Если это просто убеждение, то за него нельзя наказать. Самое сложное в таких исках – найти грань между утверждением факта и субъективным мнением человека, на которое он имеет право.

Машка еще больше скисла. Видимо, представляла, как подобная словесная баталия разворачивается в прессе и все журналисты мусолят ее имя. Одни превозносят как справедливого судью, другие критикуют как человека, не разобравшегося в тонкой подоплеке происходящего. И подобные лавры мою подругу совсем не радовали.

– Я бы еще обратил внимание вот на какой аспект, – продолжал между тем неугомонный Дима. – Верховный суд разделил иски к публичным и непубличным людям и первые вывел в отдельную главу. Есть четкое разделение, что является личной жизнью и, соответственно, вмешательством в нее, а что нет. Верховный суд подчеркнул, что критиковать публичных людей допустимо в более широких пределах, чем частных лиц. Никто же не будет спорить, что Ксения Церцвадзе – максимально публичная фигура, находящаяся сейчас под особым прицелом в связи с допинговым скандалом Аэлиты Забреевой. А значит, и критиковать ее можно гораздо острее, чем обычного обывателя.

– Да ну вас, только настроение еще больше испортили, – вздохнула Машка. – Идите уже в зал заседаний, мне нужно собраться с мыслями.

Мы с Димой оставили ее одну и прошли в зал, где уже яблоку было негде упасть. Единственный пустой стул, на который можно было присесть, находился рядом с Тамарой Тимофеевной Плевакиной, которая при виде меня замахала руками и похлопала по этому свободному месту, приглашая его занять.

И что делать? В моем «беременном состоянии» простоять все заседание – не выход из создавшегося положения. Рассчитывать на то, что принесут дополнительные стулья, тоже не стоит. Суд не заинтересован в том, чтобы вся эта набившаяся в зал толпа людей проводила время с максимальным комфортом. Если я не хочу упасть в обморок от длительного стояния и духоты, то мне придется сесть рядом с Плевакиной.

Теперь я корила себя, что не догадалась пройти в зал заранее, чтобы занять место. Вот что значит отсутствие привычки. Обычно я нахожусь по другую сторону большого судейского стола, за которым место для меня всегда свободно. Что ж, я в декрете, и надо привыкать к тому, что довольно долгое время я буду не судьей Еленой Кузнецовой, а просто гражданкой без особых прав и обязанностей. Кроме материнских, конечно.

В зале появилась Машка, и судебный процесс начался.

– Гражданским процессуальным кодексом Российской Федерации в ходе судебного разбирательства сторонам предоставляется возможность окончить спор миром, – произнесла моя подруга. – Конституционный суд РФ в своем Определении от 24 февраля 2004 года указал, что Мировое соглашение представляет собой соглашение сторон о прекращении спора на основе добровольного урегулирования взаимных претензий и утверждения взаимных уступок, что является одним из процессуальных средств защиты субъективных прав. Мировое соглашение может быть заключено на любой стадии процесса. Мировое соглашение утверждается судом, в производстве которого находится дело. В Постановлении Пленума Верховного Суда РФ от 24.06.2008 N 11 «О подготовке гражданских дел к судебному разбирательству» разъясняется, что, если такие действия сторон не противоречат закону и не нарушают права и охраняемые законом интересы других лиц, цели гражданского судопроизводства достигаются наиболее экономичным способом. С учетом этого задача судьи состоит: в разъяснении сторонам преимуществ окончания дела миром; в разъяснении того, что по своей юридической силе определение об утверждении мирового соглашения не уступает решению суда и в случае необходимости также подлежит принудительному исполнению; в соблюдении процедуры утверждения мирового соглашения. В соответствии с частью 2 статьи 152 ГПК РФ в судебном заседании судья выясняет мнение сторон о возможности урегулировать спор и предлагает сторонам использовать примирительные процедуры. Стороны восприняли ее разъяснение и попытку привести их к миру с интересом.

Тогда слово взял представитель истца, то есть Ксении Церцвадзе.

– Ваша честь, – обратился он к Машке, – найти справедливость можно только в суде. Но некоторые дела гораздо проще разрешить мирно. И, как вы верно заметили, это наиболее экономичный способ погасить конфликт. Мировое соглашение позволяет сохранить нормальные отношения между сторонами. В нашем случае и истец, и ответчик – весьма уважаемые персоны в российском спорте. Они вращаются в одних и тех же кругах, встречаются на одних и тех же соревнованиях и, каждая по-своему, служат примером для нескольких поколений российских спортсменов, причем не только в сфере фигурного катания. Именно поэтому сторона истца предлагает пойти на мировое соглашение и заключить его в рамках этого судебного заседания.

– Что по этому поводу думает сторона ответчика? – спросила Машка.

Встал адвокат, представляющий интересы Натальи Саврасовой.

– Мы согласны пойти на мировое соглашение, – сказал он. – Моя клиентка по-прежнему не признает свою вину, и мы считаем, что сделанные ею заявления содержат лишь личные оценочные суждения, которые не могут трактоваться как посягательство на честь, достоинство и деловую репутацию, но тем не менее готовы закончить спор миром. В наши непростые времена, когда все представители российского спорта находятся под беспрецедентным давлением мировой общественности, внутренние споры не должны подрывать наше единство и сплоченность.

Вот с этим я была полностью согласна. Негоже это – ссориться внутри своей семьи, когда за порогом враги, готовые вцепиться тебе в глотку. Публичная грызня двух, без сомнения, великих тренеров не шла на пользу имиджу каждой из них и негативно сказывалась не только на их репутации, но и на всем нашем фигурном катании, да и российском спорте в целом. То, что Наталья и Ксения были готовы помириться, выглядело обнадеживающе.

Судебное заседание в результате оказалось коротким. Уже через двадцать минут после его начала судья огласила Определение об утверждении мирового соглашения и прекращении производства по делу в соответствии со статьей 39 ГПК РФ.

– Последствия прекращения производства по делу, предусмотренные статьей 221 ГПК РФ, сторонам разъяснены. Истец отказывается от исковых требований в полном объеме, в том числе о необходимости размещения опровержения информации, указанной в пункте 1 настоящего соглашения. Ответчик возмещает Истцу судебные расходы, связанные со сбором доказательств и обращением в суд. Стороны гарантируют, что настоящее Соглашение не нарушает права и законные интересы третьих лиц и не противоречит закону, – зачитывала определение Машка. – Настоящее Соглашение составлено в трех экземплярах, имеющих равную юридическую силу: по одному для каждого из лиц, участвующих в деле, и один для приобщения к материалам дела Таганского районного суда города Москва. Сторонам разъяснено, что повторное обращение в суд по спору между теми же сторонами, о том же предмете и по тем же основаниям не допускается. Определение об утверждении мирового соглашения подлежит немедленному исполнению. Определение может быть обжаловано во Второй кассационный суд общей юрисдикции в течение одного месяца со дня вынесения такого определения.

Судебное заседание было закрыто, и мы с Димой и Тамарой Тимофеевной направились в Машкин кабинет, чтобы поздравить ее с удачным и мудрым завершением дела. В коридоре толпились разочарованные журналисты, лишенные жареных фактов, скандальных обвинений и прочего энергетического мусора, на котором можно подогревать интерес публики.

– Как все хорошо закончилось! – оживленно сказала Плевакина. – Я читала, что в современных реалиях мировые соглашения не особенно популярны. Интересно, почему? Это же гораздо лучше, чем воевать в судах.

– Просто у нас люди не очень-то склонны доверять друг другу, – охотно пояснил Дима. Перед Тамарой Тимофеевной он теперь тоже не пасовал. – Кроме того, в законах недостаточно стимулов для примирения, а в оппоненте каждый видит врага, с которым, как с террористом, нельзя идти на переговоры. Лишь семь процентов дел заканчиваются мировыми соглашениями в судах. И это плохая новость. Но есть и хорошая. С каждым годом их популярность растет. В России активно внедряется институт медиаторов и судебных примирителей.

– О, это люди, чья задача как раз профессионально провести переговоры и подвести стороны к компромиссу? – Плевакина засмеялась. – Толя собирается после выхода на пенсию продолжить свою юридическую карьеру именно в статусе судебного примирителя. Туда же, насколько мне известно, как раз и утверждают судей в отставке.

– Узнаю Анатолия Эммануиловича, – пробормотала Машка. – И вечный бой, покой нам только снится. А что касается малого количества мировых соглашений, то, с моей точки зрения, это происходит оттого, что до суда, как правило, доходят только те споры, в которых изначально очень высока степень конфликта и накал страстей. Если люди могут договориться, то они до суда не доходят. Зачем тратить деньги на пошлины, время и нервы? Но в данном случае я тоже рада, что так получилось. Я подумала над твоими словами, Лена, и поняла всю твою беременную мудрость. Худой мир лучше доброй ссоры. А когда за процессом следят миллионы любопытных и не всегда добрых глаз, особенно.

– Раз мы так быстро освободились, то теперь ты не отвертишься от чаепития со мной, – повернулась ко мне Плевакина. – Пойдем в кафе неподалеку. Почему-то мне кажется, что нам есть о чем поговорить.

Не найдя достойной причины для отказа, я смирилась с неизбежным. Беседуя о каких-то пустяках, мы дошли до кафе, заняли место за столиком и заказали облепиховый чай. Без пирожных, ибо у меня кусок в горло не лез от волнения.

– Лена, что происходит? – Тамара Тимофеевна сразу взяла быка за рога, поскольку женщиной слыла прямой и открытой. Психолог, как-никак. – Почему ты уже несколько месяцев избегаешь и меня, и Толю? Я понимаю, что ты на что-то сердишься, и вполне имеешь право на эти чувства, только мне бы хотелось знать их причину. Все-таки мы не чужие люди друг другу.

Я вздохнула, набирая воздух для решительного объяснения.

– Тамара Тимофеевна, насколько близко вы знакомы с доктором Эппельбаумом?

Плевакина озадаченно посмотрела на меня.

– Эппельбаумом? Очень поверхностно. Мы встречались на юбилее Бори Кулемкина из Замоскворецкого суда. Собственно, Борис нас и познакомил. А что?

– Вы знаете, что он работает в клинике «Райский плод»? Вы именно поэтому туда меня направили?

– Разумеется, я знаю, что он там работает. Он это рассказал при нашем знакомстве. Но в «Райский плод» я тебя отправила, потому что знакома с Ильей Козловским, его совладельцем и директором. Он – брат моей приятельницы. Очень приятный человек, к которому обращаются за помощью все наши знакомые, ожидающие детей. У него прекрасная современная клиника с самым лучшим в Москве диагностическим оборудованием. Но почему ты спрашиваешь?

– Раз вы хорошо знаете Козловского, то в курсе, за какое именно направление отвечает Эппельбаум?

– Он руководит одним из отделений. Это все, что я знаю, потому что видела его только раз в жизни, и, конечно же, у меня не возникало повода обсудить его работу с Илюшей. Я и Козловского-то вижу раз в год на днях рождения своей приятельницы. Я, как ты понимаешь, уже вышла из того возраста, когда приходится слишком часто обсуждать деторождение.

– Тамара Тимофеевна, а Козловский знает, где и кем я работаю?

Плевакина задумалась.

– Пожалуй, я этого не говорила, – сказала она наконец. – Как-то к слову не пришлось. Я попросила у Ильи приглядеть за тобой и найти тебе хорошего гинеколога, потому что поздняя беременность в твоем возрасте требует качественного присмотра. Деньги на первые обследования я внесла на твой депозит и была готова внести еще, если потребуется, но ты больше не пришла, и я решила, что ты решила проблему с финансированием как-то иначе.

– Точнее, ее решили за меня, – мрачно бросила я.

Облегчение, накрывшее меня от того, что Плевакины ни при чем и не имеют никакого отношения к торговле детьми, было таким сильным, что я чуть не заплакала. Правда, к этому чувству примешивался такой же огромный стыд, что я вообще заподозрила добрейшую Тамару Тимофеевну в том, что она могла специально отправить меня к Эппельбауму, чтобы «освободить» от ребенка.

Поспешно и виновато я рассказывала своей собеседнице все, что носила в себе долгие месяцы. Она слушала меня не перебивая, открыв рот от изумления.

– Лена, честное слово, если бы не твоя беременность, то я бы смертельно обиделась на то, что ты могла заподозрить нас в таком черном деле, – сказала она, когда я закончила. – Ладно я, но Толя! Неужели ты могла хоть на секунду усомниться в его кристальной честности? Нет, я списываю это на гормональный сбой в твоем организме. На тебя столько неприятностей свалилось в последнее время, что и полностью уравновешенный человек не выдержит. А уж беременная женщина – тем более. Бедная девочка, как же тебе было тяжело носить это в себе.

Эта святая женщина меня же еще и жалела.

– Тяжело, – призналась я. – Особенно оттого, что мы затеяли операцию, которая неминуемо приведет к неприятностям для всех ее участников. И мне еще невыносимо думать, что я фактически предаю вас обоих.

– Ну-ну, – Плевакина ласково похлопала меня по руке. – Если бы Толя был к этому причастен, то он заслужил бы и предательство, и наказание. Ты со своей жаждой справедливости просто не могла поступить иначе. Но теперь я беспокоюсь, сможешь ли ты без последствий выпутаться из этой истории.

– Я – хороший юрист, Тамара Тимофеевна, – заверила я. – Так что ребенка моего они точно не получат. Я потеряю только деньги, но их бы пришлось заплатить за медицинское наблюдение в любом случае, а оно в «Райском плоде» действительно на высоте. Я без всяких проблем носила ребенка и уверена, что и роды тоже пройдут хорошо.

– Дай-то бог, – задумчиво проговорила Плевакина. – А насчет денег не беспокойся. Мое предложение одолжить тебе всю нужную сумму остается в силе. Отдашь тогда, когда сможешь. Ребенка или твою почку продавать необязательно.

И мы обе рассмеялись.

Саша чувствовала себя старушкой. Девятнадцатилетней старушкой, просыпающейся утром без всякой цели, а главное, без малейшей радости. Жизнь казалась пресной. Совершенно безвкусной, словно мел жуешь. Она ходила в институт и вела свой блог, скорее, по инерции, чем из искреннего желания. Даже деньги, продолжающие поступать через рекламные заказы, перестали ее радовать.

Да и зачем ей нужны эти деньги? Жила она теперь снова с мамой, квартиру снимать не надо, продукты в холодильнике, а на вечеринки и в рестораны ей больше ходить без надобности.

Правда, Натка, с которой племянница поделилась подобными мыслями, спустила на нее собак.

– Саша, а тебе никогда не говорили, что ты – эгоистка? – с нехорошим прищуром спросила она, выкладывая из сумки принесенные семье сестры продукты для новогоднего стола.

Таскать тяжести Лене уже нельзя, а Сашке в ее безразличном оцепенении не приходило это в голову.

– Я – эгоистка? – вяло удивилась Александра. – Это почему же это?

– Да потому что твоя мать находится на пороге очень непростого периода своей жизни. В финансовом плане непростого. Зарплату она получать не будет, только пособие на ребенка, а это, знаешь ли, не миллионы. Тебе квартиру снимать, может, и не надо, но ты забыла, что вы с мамой живете в съемной. Ты задумывалась над тем, где мать будет изыскивать на это средства? Это больше, чем все пособие. А вам же еще и есть надо. К примеру, я таскаю вам продукты, чтобы Лена не надрывалась, она переводит мне деньги на карточку, а тебе даже в голову не приходит, что часть этих затрат – твоя.

– Но мама всегда отказывалась брать у меня деньги, – Александра слегка встрепенулась. Скорее от удивления, чем от обиды.

– Так это когда было? Думаю, в нынешней ситуации она будет не против, если ты возьмешь на себя часть расходов. Раз вы вместе живете, то и бюджет у вас должен быть общий.

– Хорошо, я с ней поговорю, – сказала Сашка.

– И это еще без учета долга, который неминуемо повиснет на ней после рождения ребенка.

– Какого долга?

– За медицинское сопровождение. Ты же знаешь про расследование. Пока за все платят приемные родители, но потом всю сумму придется вернуть, да еще и с процентами. Все-таки приятно осознавать, что не я одна в этой семье бываю безголовой.

Раздался звонок в дверь. Сашка пошла открывать, и в квартиру тяжело ввалилась Настя Лебедкина. Натка недовольно поморщилась. Девица ей не нравилась, Сашка это знала. Скорее из духа противоречия, чем из желания позлить тетку, она радостно втянула новую подругу в квартиру.

– Проходи. Поможешь на кухне. Надо стол накрыть к Новому году.

Настя протяжно вздохнула. Видимо, стряпать ей не хотелось. Вот лентяйка.

– А Елена Сергеевна где?

– К Плевакиным пошла. Это ее начальник со своей женой, они давно дружат. Позвали за новогодней выпечкой. Тамара Тимофеевна в этом плане большая мастерица. Скоро придет. А мы как раз успеем салат нарезать и курицу в духовку поставить.

– Ладно, я пошла, – в прихожую вышла Натка, начала натягивать ботинки. – Мне тоже еще стол накрывать. И Настю забирать из секции.

– У них тридцать первого декабря занятие есть? – удивилась Сашка.

– Они к конкурсу готовятся.

– К какому конкурсу?

– Юных талантов. Его организует Фонд Тамары Канавки, и наша детская группа будет выступать. На Насте там все держится. Ты же понимаешь, что после занятий в «Хрустальном коньке» у Церцвадзе у нее очень хорошая база. Гораздо лучше, чем у остальных детей.

Сашка поморщилась. Все, так или иначе связанное с фигурным катанием, вызывало у нее с недавнего времени сильную зубную боль. Только в сердце. Натка заметила, что невольно разбередила душевные раны племянницы, и заторопилась:

– Ладно, девочки, вы тут хозяйничайте, я пошла.

Сашка закрыла за ней дверь и повернулась к Насте.

– Так что ты копаешься? Даже пальто не сняла. Пойдем, помогать мне будешь. Ты чего такая бледная?

– Да что-то плохо себя чувствую, – промямлила Лебедкина, села на пуфик в прихожей, начала снимать обувь, то и дело морщась. – И живот тянет.

– А ты, часом, не рожаешь? – испугалась Сашка.

– Нет, мне же еще три недели ходить. И у врача я позавчера была. Эппельбаум сказал, что все в порядке.

– Сволочь твой Эппельбаум.

– Почему? – удивилась Анастасия. – Он же и маму твою наблюдает. Очень даже хороший доктор. Знающий.

Сашка спохватилась и тут же выругала себя за длинный язык. Мама же специально предупреждала ее, что Настя не знает про расследование и проболтаться ей нельзя.

– Просто неприятный, – как можно беззаботнее бросила она. – Разделась? Пойдем?

Анастасия действительно выглядела не очень, поэтому на кухне Сашка усадила ее в угол у окна, выдала сваренные овощи для салата, чтобы почистила, а сама принялась за более сложную работу. И зря Натка обвиняет ее в эгоизме. Вовсе она не эгоистка и всегда готова прийти на помощь.

Мама еще с утра успела сделать селедку под шубой, поэтому сейчас Сашка быстро нарезала оливье, сделала себе вегетарианский салат, потому что не употребляла майонез, не делая исключения даже для Нового года, нафаршировала курицу яблоками, замоченными в коньяке, засунула ее в духовку и критически осмотрела результат своих трудов. Еще примерно на середине процесса она отправила Настю в свою комнату полежать. Толку от нее все равно немного. Сегодня Настя была даже молчалива сверх меры.

Закончив мыть посуду, Сашка посмотрела на часы. Без десяти семь. Скоро мама придет. Что-то она задерживается. А вдруг что-то случилось? Испытав внезапную тревогу, Сашка схватилась за телефон. Мама ответила сразу.

– Что? Нет, доченька, не волнуйся. У меня все в порядке. Мы просто давно не виделись с Анатолием Эммануиловичем, так что заболтались. Да и Тамара Тимофеевна никак не хотела меня отпускать без праздничного обеда. Но я скоро буду. Ты все приготовила? Какая же ты у меня молодец. Настя у нас? Плохо себя чувствует? Ладно, я приеду, и разберемся. Пусть полежит пока. Да, Сашка, у меня садится телефон. Я – балда, вчера совершенно забыла поставить его на зарядку. Не теряй меня, пожалуйста.

Саша закончила разговор и, успокоенная, отложила телефон в сторону. У мамы все в порядке. И что это она себе придумала? Никогда она не страдала пустыми тревогами, и вот – пожалуйста. Это все Фома виноват. Это из-за него у нее нервы никуда не годятся. Вспомнив про Горохова, Саша привычно расстроилась. И почему она никак не может его забыть?

Она открыла кран и начала с ожесточением мыть посуду, оставшуюся от приготовления новогоднего пиршества. Раздался какой-то странный звук, но из-за шума бьющей в металлическое дно раковины струи Саша не разобрала, какой именно. Звук повторился. Как будто где-то мяукал котенок. Она выключила воду и прислушалась.

В этот раз полувсхлип-полустон прозвучал отчетливее, и доносился он из ее комнаты. Саша опрометью бросилась туда. Анастасия Лебедкина сидела на полу у кровати, широко раскинув ноги, а под ней расплывалась большая лужа. Боже мой, да она же рожает.

– Настя! – Саша кинулась к новой подруге, лицо которой покрылось крупными каплями пота. – Давай, вставай. Нужно вызывать «скорую» и везти тебя в роддом.

– Нет, не в «скорую», – Настя тяжело дышала, протяжно, со всхлипами. – Мне нужно звонить в клинику. В «Райский плод». Они сами за мной приедут. У них есть такая услуга. Она входит в стоимость.

– Хорошо. Какой телефон?

– Я не помню телефон. Он у меня в памятке для беременных написан.

– Где она? Я достану? – Сашка кинулась к дверям, готовая бежать за оставленным в прихожей дешевеньким Настиным рюкзаком.

– Я не взяла с собой. Она дома. То есть в квартире, которую я снимаю. Я не помню, как позвонить. А-а-а-а-а-а.

Она громко закричала, схватившись за живот, по которому прошла тугая волна. Сашка сообразила, что это схватка.

– Я сейчас маме позвоню. Мама должна помнить. У нее отличная память на цифры.

Александра схватила телефон и дрожащими руками набрала мамин номер.

«Телефон абонента выключен или находится вне зоны доступа сети», – вежливо сообщил ей механический голос. Ну да. Мама же предупредила, что ее телефон вот-вот сядет. Так. Спокойно. Нужно взять себя в руки и думать логически. Мама у Плевакиных. Значит, нужно позвонить Тамаре Тимофеевне.

– А Лена уже ушла, – ответила та. Голос у нее был доброжелательный и внимательный. – Не волнуйся, Сашенька. У нее все в порядке.

– У меня не в порядке! – закричала Саша в ответ.

– Что случилось? – всполошилась Плевакина.

– Настя рожает! – ответила Сашка и бросила трубку, потому что в подобной ситуации Тамара Тимофеевна вряд ли могла ей помочь, а тратить бесценное время не хотелось.

Сидящая на полу Настя снова закричала. Лужа под ней теперь уже красного цвета. Кровотечение? Но это же может быть очень опасно.

– Настя, я вызываю «скорую», – решительно заявила Сашка.

– Но «скорая» увезет меня в обычный роддом, а я должна рожать в «Райском плоде». Иначе у меня потом могут быть проблемы. Если Елена Сергеевна уже выехала, то давай дождемся ее.

– У тебя кровь в околоплодных водах. Это может означать проблемы с плацентой. В этом случае тебе и твоему ребенку угрожает опасность. Я не хочу сидеть и смотреть, как ты на моих глазах истечешь кровью.

У нее зазвонил телефон. Плевакина. И одновременно раздался звонок в дверь. Мама. Наверное, забыла ключи. Саша стремглав бросилась к дверям, не глядя в глазок, распахнула дверь и отшатнулась. На пороге стоял Фома.

– Пустишь? – спросил он, смущенно глядя на взволнованную Сашку.

Вместо ответа та втащила его за руку в квартиру.

– Пошли, поможешь.

– Что помогу?

– Мне нужно отвезти Настю в больницу.

– Какую Настю? В какую больницу?

Сашка не тратила время на объяснения. Она уже скрылась в недрах квартиры и судорожно натягивала на себя спортивный костюм. Вернулась в прихожую, натянула ботинки и куртку, схватила ботиночки Насти, снова побежала в свою комнату, чтобы обуть подругу.

– Что ты стоишь? Помогай.

Горохов, отдать ему должное, в экстренных ситуациях соображал быстро. Появившись на пороге Настиной комнаты, в которой он даже какое-то время жил, Фома мгновенно оценил развернувшуюся перед его глазами картину, помог закончившей обувать Лебедкину Сашке поднять ее на ноги и бережно повел к выходу.

– Рюкзак ее возьми. Там документы, – коротко распоряжалась Сашка. – Вызывай лифт. Машина у тебя далеко?

– У подъезда. У нее кровь.

– За сиденья свои боишься? Ничего, отмоешь. Я тебе денег дам.

– Не говори чушь, – сквозь зубы бросил Фома.

Не без усилий они взгромоздили стонущую Настю на заднее сиденье машины. Сашка уселась рядом.

– Гони, – приказала она.

– Куда?

– Клиника «Райский плод». Я не знаю точный адрес, но тут недалеко. Три квартала. Вбей название в навигатор.

Фома так и сделал, и уже через десять минут они подъехали ко входу в «Райский плод». Сашка выскочила из машины, бросилась к дверям, отчаянно нажимая на домофон. К счастью, открыли им сразу. И через пару минут уложенная на каталку Настя стремительно удалялась от Сашки и Фомы по длинному белому коридору, на стенах которого висели картины, изображающие яблоки в разных видах. Сашка отметила, что яблок здесь очень много.

У нее зазвонил телефон. Мама.

– Саша, вы куда обе пропали? – встревоженно спросила она.

– Ты уже дома?

– Да. Я пришла, вас нет, я включила телефон, там твой непринятый звонок. Что-то случилось?

– У Насти отошли воды. Она начала рожать, мама. И еще у нее началось кровотечение. Мы с Фомой отвезли ее в «Райский плод».

– Вы с Фомой?

– Да. Он внезапно приехал, и именно в тот момент, когда я не знала, что делать. Телефона «Райского плода» Настя не помнила, до тебя я не дозвонилась, в общем, запаниковала, но тут подвернулся Фома.

Мама помолчала.

– Ясно, – сказала она наконец. – Приезжайте домой. Я пока позвоню в клинику и узнаю, что с Настей.

– Я сейчас приду.

Сашка отключила телефон и двинулась по дороге, ведущей к дому. Идти ей было недалеко. Три квартала. Даже беременная мама предпочитала проделывать этот путь пешком.

– Саша, садись, я тебя отвезу! – в спину крикнул Фома.

– Не надо. Я дойду. Спасибо за помощь.

– Не за что. Саш, я приехал, потому что мне надо с тобой поговорить.

– Бывает, – пожала плечами Александра. – Только вот мне не надо с тобой разговаривать. Пока. С наступающим Новым годом.

– Саша, не прогоняй меня. Я был готов, что ты меня не пустишь, но раз уж так получилось, что приехал я очень кстати, поговори со мной. Пожалуйста.

– Приехал ты кстати. С этим не поспоришь, – согласилась она. – Но разговаривать мне с тобой не о чем. Давай. Двигай к Забреевой. Или где ты там сейчас живешь?

– У родителей. Бабушка совсем плоха. Мама с ума сходит. Я не могу в такой ситуации их оставить.

– Молодец, – равнодушно похвалила Сашка. – Хороший сын и внук. Только ко мне это больше отношения не имеет. Твоих родителей с Новым годом. Анне Матвеевне здоровья.

Она отвернулась и быстро пошла прочь. Она знала, что Горохов смотрит ей вслед, и старалась ступать легко, не показывая тяжести лежащего у нее на душе груза. Все плохое нужно оставить в уходящем старом году. Плохое? Разве с Фомой Гороховым ее связывало только плохое? Сашка прислушалась к себе. Нет, между ними происходило и много хорошего. И за это хорошее она будет Фоме всегда благодарна. Но пришло время оставить его в прошлом. Отпустить. Жить дальше без него. Ведь только от нее зависит, какая будет эта новая жизнь. И она сделает все, чтобы та оказалась светлой и счастливой.

Подходя к дому, она подняла голову и увидела в окне мамин силуэт. Волнуется. Сашка подняла руку и помахала ей. Именно в этот момент у нее зазвонил телефон. Александра была уверена, что это Фома, который всегда умел настаивать на своем. Она хотела сбросить вызов, но на экране высветилось имя Натки.

– Да, Наташа, – ответила Сашка. – Ты представляешь, когда ты ушла, Настя стала рожать. Так что мне пришлось экстренно доставлять ее в больницу. До мамы я не дозвонилась, так что пришлось проявлять изобретательность и справляться самой. И я справилась. Так что никакая я не эгоистка.

– У меня шершавый язык! – возопила тетка в трубке.

– Что еще случилось? – Сашка была безмятежна, потому что ничего плохого за несколько часов до Нового года больше не ожидала. Экстренное происшествие с ней сегодня уже случилось. А снаряд, как известно, крайне редко попадает в одну и ту же воронку.

– Я сказала Косте, что если Миронов погибнет в этой своей Антарктиде, то ребенок твоей матери сможет стать его прямым наследником, – Натка всхлипнула в трубке. – Таганцев еще тогда так на меня рассердился.

– Циничненько, – согласилась Сашка, потянула на себя дверь подъезда и вдруг снова встревожилась. – И что? Ты же не хочешь сказать, что Виталий погиб?

– Нет, не хочу, – Натка снова всхлипнула. – Но это вполне возможно. Я прочитала в интернете, что китобойное судно потерпело крушение в Антарктике, столкнувшись с другим, китобойным траулером намного крупнее. Его пытались буксировать к берегу, но трос оборвался, и трюм быстро наполнился водой.

– И чего? – не поняла Сашка. – Какое отношение Виталий Александрович имеет к китобойному судну?

– Он же собирался какое-то время жить на китобойной базе, – сварливо заметила Натка плачущим голосом, – так почему бы ему не оказаться на траулере, который вышел в море? Саша, если он погибнет, я этого себе никогда не прощу. Потому что это я накаркала. Притянула беду.

– Наташа, ты бы не придумывала, – отмахнулась Сашка со вздохом. – Что это у тебя под самый Новый год фантазия разыгралась. Какие китобои? Какое крушение?

– Я не знаю, как сказать об этом твоей матери. Она может не выдержать. Она же в глубине души любит этого негодяя.

– Не надо ничего говорить маме, – Сашка начала сердиться. – Ничего не произошло. Ничего не случилось. И Миронов – не негодяй. Он мне помог с налогами, хотя мама с ним к тому времени уже поссорилась. Он – хороший человек и маму тоже любит.

За разговором Сашка зашла в подъезд, поднялась по лестнице и теперь уже подходила к собственной квартире, где на пороге открытой двери стояла мама.

– Что сегодня за день возврата к прошлому? – спросила та независимым голосом. Слишком независимым для того, чтобы Сашка поверила, что ей все равно. – Мало нам явления блудного Фомы, так нашелся еще и Ерема с Южного полюса? И это он дал тебе денег на налоги? Сколь многого я, оказывается, не знаю. И о чем мне, спрашивается, не надо говорить?

– Все хорошо, мам. – Александра подошла ближе и поцеловала маму в теплую щеку. – Блудный Фома отправлен домой и больше не появится. Ерема по-прежнему бороздит просторы трех мировых океанов и четырнадцати морей, воды которых омывают ледяной континент. А тебе не надо говорить о том, что твоя сестра вычитала про столкновение двух китобойных суден и почему-то решила, что это имеет к нам какое-то отношение. Ты узнала про Настю?

– Подожди ты со своей Настей! – заверещал голос Натки в трубке. – Ты должна уговорить свою мать подать на посмертное установление отцовства. Все это должно быть не напрасно.

– С наступающим, Натка, – Сашка отключила звонок. – Твоя сестра и моя тетка иногда бывает невыносима.

– Это да, – засмеялась мама. – С Настей все в порядке. Она в родильном зале. Нам позвонят, когда все закончится. Ты вовремя ее привезла, поэтому отслоение плаценты удалось остановить. Ни Насте, ни будущему малышу ничего не угрожает. Остается только загадать, когда он родится. В старом году или уже в новом.

Вот уже две недели Анастасия Лебедкина жила у меня. Она-таки родила здорового мальчика за час до полуночи, так что под бой курантов мы с Сашкой подняли бокал не только за наступивший Новый год, но и за появление на свет маленького человека.

– Вот вроде и радостное событие, а радоваться почему-то не хочется, – грустно заметила Сашка. – Что ждет этого малыша, если с самого начала он не нужен ни маме, ни папе? И растить его будут чужие люди.

– Саша, может, в его случае это и неплохо. Ребенок попадет в любящую семью. Его папа и мама, пусть не биологические, будут его любить и баловать. Судьба не дала им возможности иметь своих детей, но они готовы к ответственности. И к любви.

– Да, может, этому мальчику еще и повезло, что Настя не имеет возможности его оставить. Эти люди, она говорила, хорошо зарабатывают. Они обеспечат ему лучшие условия. Вот только знаешь что, мам…

– Что? – Я ласково посмотрела на дочь.

– Мы с тобой всегда небогато жили, но, если бы у меня спросили, готова ли я поменять эту нашу с тобой жизнь на другую, в которой я бы росла в богатом загородном доме, с любящими приемными родителями, с боннами и домашними учителями, я бы не согласилась. Нет ничего дороже родной матери. Так я считаю.

Я обняла Сашку, и мы славно провели остаток ночи, обнявшись под теплым пледом. Вот только Настя придерживалась другого мнения, и хотя я ее выбора не одобряла, но понимала его хорошо и принимала полностью. На второй день после родов нам с Сашкой разрешили ее проведать.

Настя лежала в отдельной палате, на тумбочке рядом стоял букет роз. Я удивилась, потому что в те времена, когда я рожала Сашку, проносить цветы в роддом строжайше запрещали. Что ж, и времена поменялись, да и в платной клинике на многое смотрят иначе.

– Откуда цветы? – спросила я.

– От будущих родителей Егора.

– Егора? Ты дала ему имя?

– Нет, это приемные родители решили, что его будут звать Егором. Я его даже не видела. Только после родов мельком и все. Он в отдельной палате, на искусственном вскармливании, и эта женщина, его будущая мать, приходит его кормить по часам.

На этих словах Настя отвернулась к стене, но я успела заметить, что она плачет.

– Когда ты должна подписать согласие на усыновление?

– Завтра.

– Настя, может быть, ты еще подумаешь? Ты не обязана этого делать.

Девушка рывком села в постели.

– Да? – спросила она зло. Слезы моментально высохли на ее бледном личике. – А как мне дальше жить? На какие деньги? Как учиться? Что сказать маме?

– Через все это можно пройти.

– Да? А долг приемным родителям за съемную квартиру и наблюдение в клинике я как верну? У меня таких денег никогда не было. Я их даже в руках не держала. А роды у меня, между прочим, оказались с осложнением. Мне сказали, что если бы Сашка промедлила, то могли бы и не остановить кровотечение. А может, оно и лучше бы было? Не пришлось бы всю оставшуюся жизнь мучиться.

Она снова отвернулась к стене и бурно зарыдала.

– Настя, – сказала я мягко. – Деньги – дело наживное. И с долгом можно что-нибудь придумать. Я уверена. По крайней мере, вернуть их цивилизованным путем можно только через суд, а это дело небыстрое. Пара месяцев у тебя есть. На работу устроишься. Удерживать долг будут частями.

– Нет, Елена Сергеевна. Я все решила. Мне все эти проблемы не нужны. Я институт закончу, образование получу, найду себе нормальную работу, а не такую, куда возьмут мать-одиночку без московской прописки. И человека встречу хорошего, не такого негодяя, как мой бывший парень. Вот тогда и рожу. Будут у меня еще дети, я себе здоровье абортом не испортила. А что касается Егора, так и его ждет лучшая жизнь, чем с матерью – нищей студенткой.

В чем-то она, несомненно, была права, но мы с Сашкой покинули палату с тяжелым чувством. Назавтра Анастасия Лебедкина подписала согласие на усыновление ее ребенка Игнатом и Ольгой Кормильцевыми. Документы ушли в отдел опеки, и за этим процессом внимательно наблюдали оперативники – друзья Таганцева.

Как и следовало ожидать, все оформили в кратчайшие сроки, и сразу после новогодних каникул дело ушло в Москворецкий суд. Настю к тому моменту выписали из родильного отделения. Мы с Сашкой забрали ее и привезли к себе домой. Девушка находилась в слишком подавленном состоянии, чтобы оставаться одной в съемной квартире, оплаченной еще на три месяца. Но Насте нужно было время, чтобы прийти в себя.

Она с благодарностью приняла наше предложение.

– Я вам еще пригожусь, когда вас из роддома выпишут, – с грустной улыбкой сказала она. – Вам тоже грустно будет после того, как вы отказную напишете. И я со своим опытом смогу вас утешить.

Эта девочка еще и меня собиралась утешать.

– Нет, Настя. Когда меня увезут в роддом, ты уйдешь к себе, – твердо сказала я, понимая, насколько тяжело Лебедкиной будет находиться в одной квартире с новорожденным, видеть, чего именно она лишилась, а еще и каждый день лицезреть человека, осмелившегося поступить иначе и нарушить условия договора. То есть меня.

Остаток моей беременности почти ничего не омрачало. Сашка, приняв твердое решение не разговаривать с Гороховым, как-то успокоилась. К ней потихоньку возвращалась ее природная жизнерадостность. Натка и Костя вовсю готовились к первому в жизни их дочери Настюши публичному выступлению на коньках. Коллектив, в котором она занималась, подал заявку на участие в конкурсе юных талантов, который проводил Фонд бывшей олимпийской чемпионки, знаменитой фигуристки Тамары Канавки.

Два дня назад коллектив занял третье место в этом конкурсе. И на сегодня был назначен гала-концерт с показательными выступлениями всех участников. Мы приняли решение пойти туда всей семьей. Даже Сашка, которая до сих пор болезненно морщилась при одном упоминании фигурного катания, захотела поддержать Настеньку.

В семь часов вечера на трибуне Дворца спорта, арендованного для гала-представления, с удобством разместились Натка, Костя, Сенька, я, Сашка, Тамара Тимофеевна и Анатолий Эммануилович Плевакины, моя подруга Машка и два ее сына, а также Наткины старые друзья и почти родственники Сизовы, не чающие души в Настене. Вот такая у нашей девочки была солидная группа поддержки.

С нами пошла и Настя Лебедкина, с любопытством озирающаяся по сторонам. Она уже тоже почти восстановилась от своей послеродовой депрессии, вызванной в том числе и отказом от собственного сына, и готовилась через пару дней вернуться в свою квартиру, найти работу и выйти из академического отпуска. Я не сомневалась, что у нее все будет хорошо.

Настин коллектив выступал ближе к концу шоу, поскольку входил в тройку победителей. Зрелище, разворачивающееся на льду, было хоть и любительским, но довольно эффектным. Фонд Канавки не пожалел на него денег, и я этому радовалась. Хорошо, что в стране поддерживают маленьких любителей спорта и устраивают для них зрелищные конкурсы.

На трибуне было довольно холодно, по крайней мере, меня немного знобило, а еще неприятно потягивало низ живота. По прошлому опыту я знала, что так выглядят ложные схватки – предвестники родов, и совершенно не волновалась. Несмотря на отличное настроение, к концу представления я чувствовала, что довольно сильно устала. Живот тянуло все сильнее, да и знобило меня все больше и больше. Не хватало только разболеться.

От громкой музыки и световых эффектов разболелась и противно кружилась голова. Да что это со мной такое? Наконец, когда я уже практически изнемогла от шума, света и ожидания, на лед выпустили коллектив, в котором занималась Настя. Сквозь нарастающее недомогание я осознавала, что наша девочка действительно держится на льду увереннее других малышей, как и говорила Натка. Все обучение последних месяцев явно пошло ей на пользу. И все-таки я радовалась, что сестра приняла решение забрать девочку из большого спорта.

Осталось потерпеть еще два номера, но вот кончились и они. Затем на лед выехала эффектная красавица Тамара Канавка, произнесла положенные речи, вручила награды, и шоу закончилось. Мы с облегчением вывалились в коридор нашей дружной толпой и не спеша пошли в сторону гардероба, чтобы избежать положенной в таких случаях толкотни. Я аккуратно поддерживала руками свой большой и ставший довольно напряженным живот.

– Подождите минуточку.

Мы повернулись на тонкий, но приятный и мелодичный голос, показавшийся смутно знакомым. К нам спешила сама Тамара Канавка в сопровождении еще каких-то людей. Среди них была и сияющая Аэлита Забреева. Я почувствовала, как мгновенно напряглась Сашка. Сердце мое забилось от жалости к дочери, увидевшей соперницу. Не надо было все-таки Александре сюда приходить.

Мы понадеялись на то, что Канавка с Церцвадзе не сильно любили друг друга, но совсем упустили из виду, что после скандала с допингом отлученная от большого спорта Аэлита подвизалась на телевидении. Неудивительно, что она сотрудничает с Фондом Канавки. Что ж, придется перетерпеть и это.

– Подождите минуточку, – повторила Канавка, видя, что мы остановились. – Кто из вас родители этой девочки?

Ее тонкая, наманикюренная, очень изящная рука с большим бриллиантом в кольце показывала на нашу Настю. Надо признать, что выглядела та прелестно – маленькая девочка с точеной фигуркой в красивом, расшитом блестками и пайетками платье, с забранными в низкий пучок волосами и аквагримом, тоже с блестками. Мне подумалось, что именно ради таких мгновений, связанных не с ежедневной пахотой, а с праздником и нарядными костюмами, Натка и хотела, чтобы ее дочь занималась фигурным катанием.

– Мы, – ответила на вопрос моя сестра. – Я и мой муж.

– Очень хорошо, – Канавка бросила на Натку и Костю оценивающий взгляд. – У меня есть к вам деловое предложение. Мне понравилось, как держится на льду ваша девочка, и я хотела бы пригласить ее в свое ледовое шоу. Мы планируем сделать постановку «Дюймовочки», и этот ребенок мне подходит.

По Наткиному лицу я видела, что она, как говорят, очумела от восторга.

– Наша Настя? В ледовое шоу? Ваше ледовое шоу? Тамары Канавки? Боже мой, да мы об этом даже мечтать не могли!

Многократная олимпийская чемпионка благосклонно смотрела на Наткину ажитацию. Подобная реакция ей нравилась.

– Ну да. Ваша девочка явно талантлива.

– Боже мой, а нам говорили, что у нее нет способностей, что она – «деревянная» и никогда не достигнет успеха.

– Ну, в профессиональном спорте, возможно. Но ледовое шоу – это другое, – экспертно сказала Канавка. – Так что, вы согласны?

– Конечно, согласны! – завопила Натка, даже не дожидаясь мнения Таганцева. – Главная роль в шоу Канавки! Да об этом можно только мечтать! Вы не сомневайтесь, Тамара, мы будем водить дочь на все репетиции и вообще прикладывать силы для того, чтобы никого не подвести.

Олимпийская чемпионка снисходительно посмотрела на мою сестру, а Аэлита Забреева громко рассмеялась.

– О главной роли речь, конечно, не идет, – ответила Канавка громко. – Я приглашаю вашу девочку на роль одного из эльфов в массовке.

– В массовке? – Натка явно растерялась.

– Разумеется. Вот, возьмите телефон. Позвоните по нему, если согласны.

Канавка со свитой двинулась прочь, а вот Забреева задержалась. Остановилась возле Сашки.

– Привет.

– Добрый вечер, – процедила моя дочь сквозь зубы.

– Как живешь?

Сашка пожала плечами.

– Нормально, – спокойно проговорила она.

Я невольно загордилась тем, какая у нее сила воли и выдержка. А ведь наверняка хочется вцепиться бессовестной подруге в лицо.

– Фому простила? Вы снова вместе живете?

– Не поняла, – Сашка была немного ошарашена этим неожиданным вопросом.

– Ты что, не в курсе, что мы больше не вместе? – Забреева коротко хохотнула. – Знаешь, это с самого начала был совершенно не мой вариант. Слишком беден и неприметен твой мальчик.

– И зачем ты тогда с ним развлекалась, если он для тебя недостаточно хорош?

– Да то-то и оно, что развлекалась. Было интересно увести его от тебя. А он и пошел, как бычок из стойла. Это оказалось так просто, что даже неинтересно. Так что после того, как он от тебя ушел, я его сразу и бросила. Неужели он к тебе так и не вернулся? Крепко же я его зацепила.

Забреева снова рассмеялась. Вот ведь негодяйка.

– Я не подбираю объедки на помойках, – с достоинством сообщила Сашка. – Фома сделал свой выбор. Он откровенно неудачный, но ко мне это отношения не имеет.

Забреева открыла рот, чтобы что-то сказать, но в этот момент сильная боль пронзила мой живот, ногам стало тепло и мокро, я опустила глаза и поняла, что у меня отошли воды.

– Я, кажется, рожаю, – сообщила я, стараясь не кричать, чтобы не пугать свою семью и друзей.

Разумеется, тут же поднялась суматоха. Таганцев побежал за моей курткой, Тамара Тимофеевна кинулась вызывать «скорую помощь» из клиники, Натка и Сашка обнимали меня за плечи, Сизовы восклицали, что все обязательно будет хорошо.

Через час я уже возлежала на родильном столе в клинике «Райский плод», а еще через три держала на руках своего второго ребенка. Мальчика. Сына. Девять из десяти баллов по шкале Апгар. Мой малыш был совершенно здоров. Какое счастье.

– Давайте, мы его унесем, – сказала акушерка, протягивая к моему сыну руки.

– Я хочу, чтобы он лежал со мной, – твердо заявила я.

– Не положено, – понизив голос, сообщила акушерка. – У пациентов доктора Эппельбаума всегда детей забирают. Вы же сами понимаете.

Ну да. Мой ребенок считался здесь «отказником». Таких с матерями не оставляют, чтобы не вызывать ненужного привыкания. Об этом я не подумала. Как и о том, что мне не дадут кормить малыша грудью, а еще могут вывезти его из клиники в любое другое место. Я же об этом даже не узнаю. Медлить дальше было нельзя.

– Позовите доктора Эппельбаума, – твердо сказала я.

– Но ночь на дворе. Доктор приедет утром.

– Пока я не поговорю с Маратом Казимировичем, ребенка я вам не отдам.

Акушерка странно посмотрела на меня.

– Хорошо, я сейчас позвоню, – наконец ответила она и куда-то ушла. Вернулась она через десять минут со странным выражением лица.

– Ну, что сказал Эппельбаум?

– Я не смогла с ним переговорить. Его жена сказала, что его вызвали на допрос в Следственный комитет.

Вот как. Что ж, наша с Таганцевым и его друзьями многомесячная работа наконец приносила свои плоды.

– Я не отдам ребенка.

– Но это не положено.

Я набрала номер Плевакиной. Конечно, она наверняка уже спала, но сейчас речь шла о спасении моего ребенка, так что не до церемоний. Тамара Тимофеевна поняла меня с полуслова и пообещала позвонить Козловскому. Директор клиники перезвонил через пять минут, и все это время я судорожно прижимала сына к груди, словно боялась, что его у меня отнимут силой.

– Да, Илья Семенович, – акушерка выслушала слова начальства и посмотрела на меня, поджав губы.

– Главврач распорядился поместить малыша в одну палату с вами.

Услышав эти слова, я наконец смогла расслабиться. Нас отвезли в палату, и мы оба уснули до утра. До появления доктора Эппельбаума я успела дважды покормить сына грудью и отправить его первые фотографии Сашке и Натке. Мы все сошлись во мнении, что он просто чудо.

В районе десяти утра в мою палату зашел Эппельбаум, невыспавшийся и хмурый.

– Что вы тут устроили, дорогая Елена Сергеевна! – накинулся он на меня. – Что это за представления со звонками Козловскому? Вы что, не знаете правил?

– Меня эти правила не касаются, – твердо парировала я. – Марат Казимирович, я не подпишу согласие на усыновление. Я не откажусь от моего ребенка.

– Это что еще за капризы! – заорал Эппельбаум. – У вас договор подписан, дражайшая. Вы хотя бы представляете себе размер неустойки, которую вам придется выплатить? Да мы вас без штанов оставим. И это я еще не говорю про другие, менее гуманные методы воздействия, которые могут применяться к нарушителям.

– Вы меня пугаете? – осведомилась я.

– Предупреждаю. Вы приняли решение отдать ребенка в приемную семью, и только на этом основании тут с вами нянькались столько времени. Люди потратили деньги, и любой суд признает их право на ребенка.

– Марат Казимирович, мы оба прекрасно знаем, что это не так. Видите ли, вы никогда не интересовались, кем я работаю.

– Вы работаете в суде, – нервно сообщил Эппельбаум. – Я это знаю, потому что мои специалисты выписывали вам больничный лист. И что? Надеетесь на свои связи? Вы там кто? Уборщица? Делопроизводитель?

– Я – федеральный судья, – сообщила я безмятежно. – И прекрасно знаю законодательство Российской Федерации. Так вот, не существует такого закона, который бы позволил суду изъять моего биологического сына в пользу приемной семьи без моего на то согласия.

Эппельбаум поперхнулся.

– Федеральный судья? Прекрасно. Думаю, ваше руководство будет радо узнать, из прессы, разумеется, как вы планировали отказаться от родного сына в обмен на деньги.

– Мое руководство знает, что подписание мной договора проходило в рамках операции, проводимой ГУВД города Москвы по факту торговли детьми в вашей клинике. Думаю, вы уже в курсе, поскольку вчера давали показания в Следственном комитете. А что касается оплаты медицинских услуг, то, разумеется, я ее произведу. В соответствии с договором.

Эппельбаум словно уменьшился в размерах. В глазах его мелькала неприкрытая злоба.

– Вы что же, считаете, что смогли прижать меня? – осведомился он. – Но это не так. И, как вы изволили выразиться, мы оба это знаем. Не хотите подписывать согласие на усыновление? Не надо. В положенный срок выписывайтесь домой, забирайте ребенка и платите по счетам. Я скажу, чтобы подготовили расчет. А во всех остальных случаях я тоже чист. У клиники есть все необходимые лицензии. Договоры составлены так, что комар носа не подточит. К органам опеки не может быть никаких претензий, потому что документы, необходимые для усыновления, собраны безукоризненно. Так что руки коротки. И у вас, и у ваших друзей в МВД. Против них у меня и свои друзья имеются.

И с этими словами Эппельбаум вышел из палаты. Больше до самой выписки я его не видела. Забирать меня из родильного отделения приехали Костя с Наткой и Сашка. Таганцев выглядел расстроенным.

– Что случилось, Костя? – спросила я его тихонько, пока мои дочь и сестра ворковали над ребенком.

– Проверка всех материалов в Следственном комитете завершена. К твоему Яблочкову и его друзьям никаких претензий нет. Уголовное дело возбуждено не будет.

– Как? – неприятно поразилась я.

– А вот так. Председатель Москворецкого районного суда Борис Кулемкин написал заявление об отставке. В связи с переменой места работы. Уволился по собственному желанию и начальник отдела опеки. Эппельбаум тоже ушел из «Райского плода» и уехал. То ли из Москвы, то ли вообще из страны. И это все, чего мы смогли достичь. Я вот только думаю, это результат пробелов в законодательстве или вмешательства высоких покровителей, которыми тебя пугал Эппельбаум?

– Не знаю, Костя, – честно призналась я.

На рецепции я попросила выдать мне счет, который я должна оплатить.

– За вами не числится никакой суммы, – приветливо сказала мне дежурная медсестра. – Все имеющиеся долги полностью оплачены.

– Как? Когда? – изумилась я.

Вчера. На счет вашего депозита поступила необходимая сумма. На данный момент вы и клиника «Райский плод» в расчете.

Я забрала сына и вышла на крыльцо, теряясь в догадках, откуда взялись немалые деньги на оплату моего долга. Наверное, Тамара Тимофеевна постаралась. Что ж, спасибо ей большое. Я обязательно все верну.

Так я и сказала своей семье.

– Ага. Все вернешь. Обязательно, – подтвердила Сашка с улыбкой.

Моя дочь вообще выглядела как-то странно. Они с Наткой все время шушукались и смеялись. Видимо, готовили мне какой-то сюрприз. Таганцев привез нас к дому, и я, немного волнуясь, переступила порог своей квартиры, в которой нам отныне предстояло жить втроем.

– Проходи в спальню, – сказала Сашка торжественным голосом.

Я знала, что по моей просьбе она купила кроватку для малыша и самые необходимые ему вещи. Теперь, когда роды и история с усыновлением уже позади, можно было это сделать, не опасаясь суеверий. Я перешагнула порог своей спальни и ахнула.

Здесь был полностью оборудован детский уголок. Кроватка с балдахином, пеленальный столик, целый шкаф с детским приданым и куча игрушек. Все это великолепие стоило целое состояние, а у окна стоял худой, немного изможденный и страшно волнующийся мужчина. Миронов.

– Виталий… – Мой голос дрогнул.

– Лена…

– Ты приехал из своей Антарктиды?

– Да. Вернулся в Аргентину, потом прилетел в Стамбул, там включил телефон и обнаружил десятки непринятых звонков. От тебя, от твоей сестры, от Саши. А еще ее сообщения, из которых я узнал, что ты ждешь ребенка. Лена, как ты могла мне не сказать? Я чуть с ума не сошел, когда понял, что уехал в самый ответственный момент.

Я обвела глазами полностью обустроенную комнату.

– Так это ты? И клинику оплатил тоже ты?

– Ну конечно. Я бы сразу это сделал, если бы обо всем знал. Лена, как ты могла так рисковать? Собой… Ребенком. Это самое меньшее, что я мог сделать. Когда я все узнал, то первая моя мысль была купить вам квартиру, но я не стал, не зная, как ты к этому отнесешься, поэтому ограничился допустимым минимумом. Лена, я больше никогда в жизни не сделаю ничего, предварительно не обсудив это с тобой. Только, пожалуйста, позволь мне быть рядом, чтобы видеть, как растет наш сын.

– Посмотрим, – сказала я, чувствуя, как отступает, растворяется в счастье поселившаяся за грудиной застарелая боль.

Раздался звонок в дверь. Сашка пошла открывать.

– Мама, это тебе, – услышала я, передала сверток с ребенком Миронову и вышла в коридор. Пусть познакомятся. Сашка закрывала дверь за курьером, который принес большую коробку. – Тебе посылка.

– От кого?

– Не знаю. Тут не написано.

Я открыла празднично украшенную коробку. Под крышкой сверху лежала красивая открытка, на которой аист нес улыбающегося розовощекого младенца. «Поздравляем с рождением сына» было написано на ней. Я широко улыбнулась. Ну, это-то точно от Плевакиных. Под открыткой шел слой шуршащей голубой бумаги. Я подняла ее и перестала улыбаться.

Под бумагой лежали красные, налитые яблоки. Я машинально пересчитала.

Их было тринадцать.

Конец