Первое сообщение, которое мир получил о хозяевах жизни и о роке, который они должны были обрушить на него, содержалось в новостной рассылке, распространённой крупными пресс-синдикатами из Нью-Йорка в последнюю неделю мая. В той первой краткой статье говорилось лишь о том, что в течение последних суток пляжи вокруг мегаполиса были закрыты для купающихся из-за густого слоя прозрачно-серого желеобразного вещества, которое оставили на них отступающие приливы. Эта прозрачная слизь, в которой обнаруживались некоторые признаки рудиментарной жизни и слабого движения, была так же нанесена приливами на волноломы и сваи доков вокруг города, а также очутилась в десятке или более мест на побережье Нью-Джерси и Новой Англии. В сообщении говорилось, что эти блестящие отложения, по всей вероятности, являются результатом какой-то морской миграции огромной массы мельчайших желеобразных организмов.

То первое сообщение, истинное зловещее значение которого мы теперь хорошо понимаем, в то время рассматривалось как всего лишь одно из десятков других сообщений о не слишком интересных происшествиях. Явление, безусловно, было необычным, но едва ли настолько, чтобы заслуживать особого внимания. Об этом свидетельствовало то, что нью-йоркские газеты в тот же вечер уделили этому вопросу совсем немного места, причём большинство из них посвятили ему лишь несколько незаметных строк; хотя одна из них зашла так далеко, что опубликовала фотографию любопытных зевак, собравшихся поглазеть на покрывший дамбу Бэттери блестящий слой вещества, который время от времени медленно шевелился и слегка подрагивал. Однако, за исключением этих случайных прохожих и возмущённых купальщиков, которые оказались отрезанными от своих любимых пляжей, нельзя сказать, что какая-либо часть населения, даже в таких приморских городах, как Нью-Йорк, уделяла какое-либо внимание появлению блестящей серой массы в тот день и вечер. Только на следующее утро, 26-го, в газетах были опубликованы свежие сообщения об этом явлении, когда мир, или, по крайней мере, научный мир, начал осознавать его необычную природу.

Эти сообщения превратили феномен из простого необычного инцидента в нечто вроде незначительной сенсации. Ибо из опубликованных сообщений стало ясно, что отложения блестящей серой слизи были оставлены приливами не только вдоль Атлантического побережья, но и вдоль побережья Тихого океана, и не только вдоль американских берегов, но и на берегах Европы, Азии и Африки, фактически на всех берегах всех морей земли. На окаймлённых джунглями пляжах Филиппин, на холодных серых норвежских берегах, на отлогих песках чилийского побережья и на скалистых утёсах Англии отступающие приливы оставили один и тот же толстый слой желеобразной живой слизи. Как показали утренние сообщения, это явление, какова бы ни была его причина, имело всемирные масштабы, и из-за этого мирового размаха ему было уделено значительно больше места в большинстве утренних газет. Оно казалось достаточно экстраординарным, чтобы привлечь к себе большое внимание. И ещё более экстраординарным его сделала позднее, в тот же день, полемика Барра и МакМастерса по этому поводу, та острая полемика учёных о причинах этого явления, которая пробудила даже у заурядной общественности несколько больший интерес к нему.

Полемика разгорелась с неожиданной быстротой после заявления, сделанного доктором Алмериком Барром рано утром 26-го числа. Именно к доктору Барру, чья репутация среди современных биологов уступала только репутации блестящего доктора Герберта Мансона из Старфордского фонда, обратились озадаченные газетчики, когда в Нью-Йорке впервые появились блестящие отложения. Они принесли ему образцы этого вещества, спрашивая его мнение о нём, и его любопытство было настолько возбуждено, что он предпринял его анализ. По-видимому, это был достаточно интересный анализ, поскольку только на следующий день он опубликовал в ожидающих публикации журналах краткое изложение этого факта. Однако, когда это краткое изложение было опубликовано в дневных выпусках газет, оно оказалось поразительным.

Блестящие отложения, по словам доктора Барра, были ничем иным, как протоплазмой, этим серым желеобразным веществом, которое является первичной жизненной субстанцией, основой всей жизни на Земле. Он объяснил, что сама протоплазма, состоящая из чрезвычайно сложной смеси органических соединений, никогда не поддавалась ни полному ни даже частичному анализу, и эти прозрачные отложения также не могли быть проанализированы, но его исследование без сомнения доказало, что это живая протоплазма, а не мельчайшие организмы, как предполагалось ранее. Появление этих отложений на всех берегах Земли, добавил он, означает, что во всех морях Земли появилось огромное количество протоплазмы, и это можно объяснить только одним способом. Протоплазма, первичная жизненная субстанция, появилась в морях Земли эоны лет назад, её сложные соединения были созданы какой-то силой из элементов морского ила и морской воды. И если эти протоплазменные массы спонтанно образовались из морской стихии эоны лет назад, дав в конечном счёте начало всей земной жизни, то можно только предположить, что подобные огромные протоплазменные массы теперь внезапно снова образовались в земных морях таким же образом, как и в далёком прошлом.

Это первое сообщение доктора Барра, хотя и достаточно озадачившее читающую газеты публику, мало интересующуюся историями об органических и неорганических соединениях, стало сенсацией в научном и особенно в биологическом мире. Было признано, что нью-йоркские биологи правильно классифицировали прозрачные желеобразные отложения как протоплазму, поскольку к тому времени учёные из лабораторий Лондона, Стокгольма и Сиднея независимо друг от друга подтвердили тот факт, что это блестящее серое вещество действительно является основной жизненной субстанцией на Земле. Однако что не было признано и быстро стало центром самой ожесточённой научной полемики, какую только можно припомнить — это его утверждение о том, что огромные массы протоплазмы, которые, по-видимому, появились повсюду в морях, образовались спонтанно из неорганических элементов моря, как и в далёком прошлом. Это утверждение в течение нескольких часов после публикации его заявления стало настоящим центром бури противоречивых научных мнений.

Мнение огромного числа биологов было кратко подытожено в тот же день профессором Теодором МакМастером, главным биологом одного из крупнейших Массачусетских университетов.

— Хотя доктор Барр, несомненно, прав, предполагая, что огромное количество протоплазмы каким-то образом появилось во всех морях Земли, — заявил он, — его теория о том, что эти массы внезапно образовались из неорганических элементов моря, при всём уважении к нему, является безумной. Это правда, что в юности Земли такие огромные массы протоплазмы действительно образовывались подобным образом из элементов морского ила, но мы знаем, что сам по себе процесс их формирования и превращения из неорганической живой материи в органическую требовал эонов лет, настолько медленным он был. Таким образом, гипотеза о том, что этот же грандиозный процесс произошёл во всемирном масштабе в течение одного дня или около того, явно абсурдна. Моя собственная теория заключается в том, что с древних времён на дне моря существовали огромные массы протоплазмы, и что какие-то подземные или подводные катаклизмы выбросили их наверх, чтобы приливы разнесли их по всем берегам Земли.

Следует признать, что эта новая теория нашла гораздо большую поддержку в биологических кругах, чем более радикальная теория доктора Барра, но последний подверг её резкой критике. Он отметил, что присутствие протоплазмы в огромных количествах на морском дне не было обнаружено ни одной из великих океанографических экспедиций прошлого, и глупая гипотеза о подводных катаклизмах вряд ли может быть подтверждена, ведь не было ни малейшего сейсмографического свидетельства того, что такие катаклизмы произошли в океане в последние недели. Доктора Барра поддержали в его критике многие коллеги-биологи, и на следующий день, 27-го, обмен мнениями стал настолько резким, что в него вмешалось одно из крупнейших научных обществ — Всемирная Научная Ассоциация. Она предложила решить вопрос о причинах этого явления к удовлетворению как общественности, так и научных кругов, назначив для его изучения специальный исследовательский комитет, который возглавил бы доктор Герберт Мансон из Фонда Старфорда, самый известный биолог того времени.

Это предложение было приемлемо для всех, поскольку компетентность и научная беспристрастность хладнокровного, серьёзного доктора Мансона не вызывали сомнений. Однако, к своему разочарованию, Всемирная Научная Ассоциация обнаружила, что блестящий биолог отсутствовал в Фонде Старфорда в течение нескольких месяцев. Сообщалось, что он основал лабораторию на острове Конуса, маленьком островке из камня и песка у северного побережья штата Мэн, и занимался там исследованиями с небольшой группой учёных, в которую входил доктор Альберт Лабро, известный биохимик; Харлан Кингсфорд, эксперт по электродинамике Американской Электрической Компании; доктор Герман Краунер, известный немецкий биофизик, чьи исследования биологических эффектов радиоактивных колебаний были предметом многочисленных дискуссий; и доктор Ричард Маллет, подающий надежды молодой цитолог, который также работал в Фонде Старфорда.

Именно от ещё одного молодого учёного Фонда, доктора Эрнеста Ралтона, Ассоциация получила информацию о местонахождении доктора Мансона, и более того, Ралтон предложил слетать на своём самолёте на север к острову и изложить просьбу Ассоциации знаменитому биологу. Это предложение было немедленно принято, поскольку никто не сомневался, что страсть доктора Мансона к экспериментам заставит его занять руководящее место в новом исследовательском комитете. Поэтому ближе к вечеру 27-го офис Всемирной Научной Ассоциации объявил, что Ралтон улетел на своём самолёте на остров и что, после того, как он вернётся с доктором Мансоном, будет окончательно сформирован исследовательский комитет Ассоциации, который приступит к научным изысканиям.

Это заявление, хотя и заставило вступивших в полемику биологов с нетерпением ждать возвращения доктора Мансона, оказалось неинтересным для газет и публики, чьё первое любопытство к этому феномену начало ослабевать. Газеты, публикуя сообщение Ассоциации, в шутку предположили, что весь спор о происхождении слизи на пляжах мира не стоил и выеденного яйца. И публика, хохоча и улыбаясь, соглашалась с этим. Всё это лишь демонстрировало безумие учёных — так проявил себя здравый смысл в тот вечер. Здравый смысл, конечно же, не должен был подозревать, что за странное безумие скрывается за появлением этой блестящей слизи. Здравому смыслу и не снилось, пока он не проснулся под грохот рушащегося мира, какое ужасное безумие постигло человечество вместе с этой сверкающей слизью, здравый смысл и не подозревал о титанической волне ужасной смерти, которая в этот самый момент медленно поднималась, чтобы захлестнуть весь мир.

В ту же ночь незадолго до полуночи, менее чем через двенадцать часов после сообщения Ассоциации, мир охватил ужас. Если бы это происходило постепенно, место за местом и событие за событием, то сейчас можно было бы дать какой-то упорядоченный отчёт об этом. Но, обрушившись почти на весь ошеломлённый мир в один и тот же момент, сам масштаб катастрофы делает тщетными любые попытки полностью описать ужас, охвативший мир, проснувшийся на пороге гибели. Достаточно, правда, дать некоторое представление о произошедшем хотя бы в таком городе, как Нью-Йорк, ибо там, из всех мест на Земле, ужас был наиболее сильным.

Рассказов о том, как эта штука попала в Нью-Йорк, неисчислимое множество, и именно из одного из них, рассказа Эдварда Уорли, мы смогли подчерпнуть, пожалуй, самое яркое представление об этой штуке. Рассказ Уорли, которому он дал несколько банальное название «Мои впечатления от живого ужаса», не только даёт нам описание первого пришествия ужаса в Нью-Йорк, но и фактически обобщает действие этого явления по всему миру. Ибо так же, как в ту ночь было в Нью-Йорке, так же было в тысячах приморских городов в один и тот же час, и то, что Уорли увидел на улицах своего города, в ту же ночь увидели миллионы охваченных ужасом людей. В Нью-Йорке масштабы произошедшего были больше, но ужас был тот же, на что и указывает Уорли.

Эдвард Уорли предстаёт в своём собственном повествовании как довольно заурядный человек средних лет, большую часть своих дней проводящий за сложением и вычитанием цифр в брокерской конторе на Брод-стрит. По его словам, чтобы избежать поездок в переполненном метро, Уорли снял мебелированную комнату в одном из тесных жилых домов, разбросанных тут и там к востоку от финансового района, на нижней оконечности Манхэттена. Именно этот факт в сочетании с другими обстоятельствами привёл к тому, что Уорли оказался в самом центре первого пришествия ужаса. Ибо за полчаса до полуночи в ту роковую ночь 27-го он решил, что короткая прогулка по тёплому весеннему воздуху была бы весьма кстати, и направился на юг, к маленькому общественному парку Бэттери.

Это было за час до полуночи, когда южная оконечность великого островного нагромождения строений, которым является Нью-Йорк, дарит вам сверхъестественную тишину и уединение. Так, по крайней мере, казалось Уорли, когда он тёплой весенней ночью шёл на юг по тихим улицам, от одного освещённого фонарями угла к другому, между высокими зданиями, которые вырисовывались в темноте по обе стороны от него. Эти здания, являвшиеся центром небывалой активности в дневные часы, были так безмолвны под белыми весенними звёздами, словно это были ещё не успевшие разрушиться руины какого-то могучего, заброшенного города. На севере, в районе Мидтаун, отблески света на фоне неба говорили о том, что на тамошних многолюдных улицах всё ещё кипит жизнь, но Уорли, шагая дальше, не встретил никого, кроме случайного полицейского, который пристально разглядывал его, стоя под фонарями на углу. Затем, через несколько мгновений, до его ноздрей донеслись дуновения свежего солёного воздуха, и он, проходя между последними огромными зданиями, миновал нависающие над улицей рельсы надземки и оказался в тихом маленьком парке.

Как рассказывает Уорли, он прошёл половину пути по тёмному парку, направляясь к южной ограде набережной, прежде чем почувствовал, что перед ним находится что-то необычное. Сверкающие воды, уходящие в темноту, скользящие по ним тут и там огоньки небольших судов, другие далёкие мигающие огни Бруклина и городов Джерси, разбросанные слева и справа — вот и всё, что привлекло его внимание в те первые мгновения. Затем, приблизившись на несколько ярдов к южному ограждению, он резко остановился. Внезапно он увидел перед собой огромную блестящую мокрую массу, которая лежала на краю волнолома и, казалось, медленно двигалась.

— Это было так, — говорит он, — словно кто-то высыпал на край парка огромную массу блестящего желатина, мокрого и поблёскивающего в свете нескольких фонарей, разбросанных по окрестностям. По всему краю парка, вдоль его набережной, простиралась некая блестящая масса, свисая со стены в плещущиеся морские воды, и, поскольку казалось, что она медленно движется, я подумал, что в этот момент она стекает в море. Затем, стоя там и глядя на это плавное движение блестящей массы, я увидел нечто, заставившее меня в изумлении протереть глаза. Я увидел, что блестящие массы вовсе не стекали в море, а поднимались из него!

На мгновение Уорли застыл в полном изумлении, глядя на это вещество. Серая, блестящая масса медленно и плавно перетекала через край стены из плещущегося внизу моря, неуклонно растекаясь по территории парка и соединяясь с огромной, блестящей массой вещества, уже лежавшего по всей набережной парка! Это было беспрецедентно, это было невероятно, и мгновение, показавшееся Уорли бесконечным, он разглядывал блестящие, слипающиеся желеобразные массы, которые текли, изгибались и колыхались в нескольких футах перед ним. И вдруг из скользящей массы выдвинулся огромный, толстый отросток блестящего желе — огромная рука — и устремился прямо к нему!

Именно это окончательно разрушило оцепенение, охватившее Уорли, и, когда огромная рука потянулась к нему, он отшатнулся от неё, издав бессознательный пронзительный крик. По его словам, в этот момент крайнего ужаса, по какой-то странной прихоти разума, в его мозгу промелькнуло воспоминание о слабо шевелящейся прозрачной слизи, которую в последние дни находили на пляже и волнорезах, но эта мимолётная мысль мгновенно растворилась в абсолютном ужасе, охватившем его в тот момент. Ещё одна огромная изогнутая рука протянулась рядом с первой, плавно и быстро удлиняясь по направлению к нему, в то время как скользящие, желеобразные массы, из которых они исходили, текли к нему по траве и тротуару — огромные блестящие, аморфные громады высотой в целый ярд, которые с каждым мгновением становились всё больше и больше, массы, которые поднимались из воды над оградой парка, добавляясь к уже находящимся на суше. Уорли, однако, успел окинуть всё это всего лишь одним ошеломлённым взглядом, потому что, когда вторая рука метнулась к нему, он снова, вскрикнув, отшатнулся назад, а затем побежал к северному концу парка.

Из-под нависающих надземных путей, навстречу ему выскочили две фигуры в синих мундирах, у одного из них в руке поблёскивал пистолет, и при виде полицейских, которых привлекли его крики, Уорли от пережитого ужаса утратил возможность связно изъясняться.

— Выходит из воды в парке! — только и смог хрипло сказать он, указывая на южную его оконечность. — Серое желеобразное вещество — протоплазма, как писали в газетах — выходит наружу…

Двое полисменов с сомнением посмотрели на него, затем, вглядываясь в темноту дальней части парка, начали медленно продвигаться в том направлении, держа оружие наготове. С бешено колотящимся сердцем Уорли наблюдал, как они исчезают в темноте. На мгновение воцарилась тишина, в которой грохотом показался шум поезда, идущего где-то далеко на севере. Затем он услышал внезапный резкий возглас, донёсшийся из темноты, и в следующее мгновение тьму разорвали вспышки пламени и оглушительный грохот выстрелов. Затем, на фоне мерцающих отблесками огней вод вдали, он увидел огромные руки, взметнувшиеся вверх, как тёмные, могучие щупальца, и когда они снова опустились, выстрелы прекратились и раздались резкие крики, внезапно оборвавшиеся, а затем снова наступила тишина. Уорли, дрожа, всё ещё вглядывался в маленький парк, и через мгновение заметил там что-то медленно приближающееся к нему. Наконец оно оказалось в лучах ближайших огней, и он увидел, что это были огромные, блестящие, серые массы, плавно перетекающие по парку в его сторону, так же плавно, как они поднимались из окружающих вод, и что в прозрачной, желеобразной массе, скользящей к нему, как мухи в янтаре, находятся тёмные, скрюченные тела двух мужчин!

При виде этого зрелища Уорли вновь охватил ужас. Он смутно сознавал, что нетвёрдой походкой бежит на север от парка по тёмным, безмолвным улицам, что откуда-то сзади доносятся другие крики, на этот раз женские, и что откуда-то издалека, с востока, внезапно раздаются слабые, полные муки вопли. Он услышал, вроде как с большого расстояния, внезапную какофонию из криков и визга, которая прокатилась по окраинам огромного города, подобно распространяющемуся пламени, услышал, как внезапно зазвенели колокола, добавляя к этому гомону ещё больше шума. К тому времени он, спотыкаясь, направился на восток, в район своего собственного жилья, движимый бессознательной привычкой, но когда он шёл по одной из этих узких улочек на восток, внезапный шум, поднявшийся в нескольких кварталах впереди, заставил его остановиться. Затем, когда первый клубящийся туман ужаса рассеялся в его мозгу, он посмотрел вперёд, вдоль узкой улицы.

На всей её протяжённости сначала ему были видны только округлые пятна света на перекрёстках, но потом он увидел, как в эти освещённые области устремляется толпа полуодетых людей, которые, дико размахивая руками и издавая хриплые крики животного страха, высыпали на улицу из соседних зданий. Далеко внизу по улице, почти у самой набережной в восточном направлении, Уорли видел, как растущая толпа устремляется к нему, а затем он увидел и то, что было позади них и от чего они так быстро бежали. Потому что с восточного конца узкой улицы к нему плавно катилась вслед за этими убегающими фигурами огромная, блестящая серая волна, высотой по пояс, скользящая масса блестящего желеобразного вещества, которая растянулась по всей ширине улицы и без усилий устремлялась за беглецами, образуя огромные извивающиеся руки, тянущиеся вперёд, чтобы, поймав убегающих от неё людей, втянуть их в свои сверкающие массы, плавно текущие вперёд!

В этот момент в мозгу Уорли снова промелькнуло воспоминание о просмотренных недавно газетных статьях.

— Протоплазма! — вновь неосознанно воскликнул он. — Её много, и она растекается по всему городу!

Ибо всё увеличивающимся потоком серые, блестящие массы протоплазмы катились вперёд, поднимаясь из вод, и стремясь на восток; они хлынули по узким улочкам, а обезумевшая от страха толпа разбегалась перед ними; они быстро и плавно втекали в здания, из недр которых доносились ужасные вопли; они выбрасывали огромные руки-щупальца, состоящие из их собственной желеобразной субстанции, ловили и тянули назад плачущие фигурки тех, кто разбегался перед ними. Могучее, бездумное, безмозглое, лишённое нервов чудовище, огромная волна живой протоплазмы, которая сметала всё на своём пути, текла по улицам и затекала в здания, чтобы смыть всё живое! С юга и с запада доносились вопли и плач, когда очередные огромные толпы людей хлынули по улицам, когда на обречённый великий город из окружающих его вод хлынул могучий прилив смерти!

Уорли отскочил назад, когда по улице позади него с рёвом промчалась длинная полицейская машина, а бегущая впереди толпа с шумом разбежалась в обе стороны. Она резко затормозила всего в нескольких ярдах от надвигающейся блестящей волны, и Уорли увидел, как из неё вываливаются фигуры в синих мундирах, с изумлением и ужасом взирающие на огромную сверкающую волну протоплазмы, катящуюся к ним, затем приходят в себя и быстро выстраиваются поперёк улицы перед ней. Потом раздалась резкая барабанная дробь выстрелов, полиция принялась поливать наступающую волну разрывными стальными пулями. В то же время раздались глухие взрывы гранат, брошенных в блестящую массу, и на мгновение Уорли уставился на полицейских с внезапно вспыхнувшей надеждой.

Но поток протоплазмы неудержимо катился вперёд, не обращая внимания ни на что. Пули, пробивавшие желеобразную массу, оставляли дыры, которые мгновенно затягивались сами по себе. Гранаты, взрывавшиеся в этих массах, разбрызгивали её, она разлеталась во все стороны, но в следующее мгновение блестящие ошмётки плавно текли вперёд сами по себе; снова соединяясь в один сплошной поток, неудержимо нёсшийся вперёд. Прежде чем люди, выстроившиеся поперёк улицы, смогли осознать тот факт, что существо перед ними невозможно убить или даже ранить обычными средствами, волна нахлынула на них; мириады рук-щупалец протянулись к ним, а затем оно схватило их и перекатилось через них, всё так же плавно скользя дальше, и их тёмные тела стали видны в его прозрачной серой массе.

Впоследствии Уорли никак не мог ясно вспомнить, что произошло с ним в следующие мгновения. Он знал, что при виде этого зрелища им овладело безумное чувство крайнего ужаса и отчаяния, что вместе с другими убегающими людьми он, спотыкаясь, бежал по узким улочкам на север, и это был единственный шанс вырваться из смертельной ловушки, в которую превратился остров, но его впечатления от тех безумных мгновеньях всегда были туманными и тусклыми. Нанося удары по сторонам, топча, расталкивая, он и окружавшие его охваченные паникой люди прокладывали себе путь по запруженным улицам, сквозь тьму ужасной ночи, в то время как за их спинами, с юга, востока и запада, текла по их следу могучая волна, спокойная, плавная, без усилий взбираясь от оконечности острова вверх по его узким улочкам, постепенно вбирая в себя измученных беглецов, которые бежали перед ней, продвигалась на север и вглубь города, и её обширные, блестящие массы постоянно увеличивались за счёт потоков протоплазмы, изливающихся на сушу из окружающих вод.

Тогда Уорли казалось, что он пробивается вперёд сквозь душившие его кошмары какого-то ужасающего сна. Хриплые крики тысяч бегущих, появляющихся из городских зданий, чтобы двигаться на север; неистовый звон колоколов и пронзительные свистки полицейских; взрывы гранат и треск винтовок защитников города, тщетно пытавшихся остановить эти скользящие по улицам неуязвимые массы; мучительные вопли тех, кто попал под эту великую волну смерти, тех, кто был пойман ею в ловушку в зданиях или на заканчивающихся тупиком улицах; слабый, далёкий рёв паники, доносившийся из других городов на западе и востоке, слился в его сознании в один могучий, непрекращающийся рёв абсолютного ужаса.

Уорли не мог предположить, сколько часов он пробивался на север сквозь охваченные ужасом миллионные толпы людей, хлынувших ночью на улицы города, прежде чем наконец достиг северных высот острова. Там, остановившись в дверном проёме, в то время как ревущая толпа проносилась мимо него к мостам через реку Гарлем, бывшими единственными воротами спасения с острова смерти, он вглядывался в темноту на юге. Огромный город, раскинувшаяся вдалеке масса мерцающих огней, простирался перед ним, его улицы то тут, то там оживлялись движущимися огнями, толпами, устремлявшимися на север, спасаясь от волны протоплазмы, от них исходил глухой, далёкий рёв страха. Однако дальше к югу, в центре города и его нижних частях, огни не двигались, и оттуда не доносилось никаких криков, потому что там, вздымаясь вокруг острова и пересекая его подобно огромной волне полной тишины и смерти, катились могучие массы протоплазмы, сметая всё перед собой, по мере того как они всё поднимались и поднимались из глубин океана, скользя вперёд единой гигантской блестящей волной. Когда Уорли повернулся и снова двинулся на север, сражаясь с обезумевшими толпами, заполонившими улицы, он задумался, есть ли на всей Земле место, где можно укрыться от этих огромных, безмозглых масс, которые так внезапно появились из моря.

Если бы пробиравшийся на север в последние часы той страшной ночи Уорли только знал, что не только в Нью-Йорке, но и на всех побережьях и во всех приморских городах Земли человечество в тот момент спасалось бегством от протоплазменных потоков смерти. Из всех морей Земли в один и тот же час, почти в один и тот же миг, поднялись одни и те же могучие блестящие волны, устремляясь вверх и захлёстывая огромные города, крошечные деревушки и пустынные, бесплодные пляжи — гигантские сверкающие массы протоплазмы, скользящие в один и тот же час по улицам Лондона, и в Иокогаме, и в Копенгагене, и в Майами, в тысячах городов, где толпы обезумевших от страха людей убегали от них.

Гибель! Это было слово, которое уже разнеслось по городам и деревням у моря и достигло тех, кто находился в глубине материка, слово, которое разнеслось по изумлённому и охваченному ужасом миру в те страшные часы. Могучие волны протоплазмы, каково бы ни было их немыслимое происхождение, были неудержимы. Пули, бомбы и ножи были для них безвредны. Осколочно-фугасные снаряды рассеивали их только для того, чтобы в следующий момент они снова соединились, а спешно вызванные к месту катастрофы артиллерийские батареи выпускали снаряд за снарядом, пока не были сметены этими спокойно надвигающимися потоками. Их бомбили с самолётов, но эффекта был не больше, чем от снарядов. Газ не оказывал никакого воздействия на эти живые потоки. Могучие сверкающие массы, поднимающиеся из моря, катились вперёд, стремясь охватить всю Землю.

Гибель! Человеку грозила гибель, его правлению и существованию, это становилось всё яснее с каждым наполненным ужасом сообщением, приходящим по гудящим проводам или невидимым радиоволнам. Англия превратилась в смертельную ловушку, могучие волны протоплазмы накатывали со всех её берегов. Индия и Малайя превратились в ад суеверного страха и ужаса, поскольку их многолюдное население спасалось бегством от надвигающихся волн смерти. Африканское и австралийское побережья были захлёстнуты надвигающимися блестящими массами. Панамский перешеек был покрыт протоплазмой, разделившей два американских континента. Огромные корабли в море и портах были утянуты на дно вздымающимися из воды громадами. Гибель! В эти страшные предрассветные часы, медленно надвигающиеся волны устремлялись вглубь материка от каждого берега, чтобы покрыть весь мир, и поглощали своими блестящими массами, как медуза может поглощать инфузории, тысячи и сотни тысяч беглецов, втягивая их в свои безмозглые живые волны и безжалостно катясь вперёд. На рассвете все человеческие институты рухнули перед надвигающейся на них гибелью, миллионы людей в мире бежали от протоплазменных потоков смерти, охваченные слепым ужасом. Нечто пожирало человечество!

Поздним вечером 27-го числа, менее чем за полчаса до того, как на мир обрушился ужас, молодой Эрнест Ралтон на своём самолёте полетел на северо-восток, к маленькому пустынному острову, где жили доктор Мансон и его коллеги. Ралтон предложил совершить полёт не столько для того, чтобы повидать Мансона, перед которым он испытывал некоторый трепет, сколько для того, чтобы навестить молодого доктора Ричарда Маллета, своего близкого друга, которого он не видел с тех пор, как несколько месяцев назад на остров отбыла группа Мансона. Просьба Ассоциации дала ему веский повод для путешествия, и поэтому, пролетев над устремлёнными в небо башнями Манхэттена, Ралтон сделал круг, а затем скрылся в серой дымке на севере.

Час шёл за часом, серое побережье Новой Англии, словно огромная карта, скользило под ним, и солнце всё ниже опускалось к горизонту на западе, пока он мчался вперёд. Не замечая ничего, кроме ровного гула мотора и дуновения ветра, Ралтон, машинально сверяя свой курс и ориентируясь по природным особенностям проплывавшего под ним побережья, полетел на север над скоплением глубоко врезавшихся в сушу бухт и многочисленных островов, образующих побережье Блейна, отклоняясь над серыми водами на восток и пристально вглядываясь вдаль в поисках острова Конуса. Солнце к тому времени уже опустилось за горизонт, но из рассказа Маллета он знал, что остров должен быть хорошо различим благодаря огромному приземистому конусу скалы, возвышающемуся над ровным песком.

Однако на мир опускались сумерки, и Ралтон уже начал слегка беспокоиться, прежде чем наконец разглядел его — огромный, тёмный, приземистый конус с широкой вершиной, сплющенной, словно чьей-то гигантской рукой, который, казалось, поднимался прямо из серых вод в нескольких милях от побережья. С чувством некоторого облегчения он направил свой самолёт к этому месту, и, когда оно оказалось под ним, уже в сгустившихся сумерках, он внимательно осмотрел его. Сам остров, как он смог разглядеть, был округлым, около дюжины миль в поперечнике — бесплодная, ровная полоса песка, из центра которой поднимался большой приземистый каменный конус, любопытное образование, часто встречающееся на таких островах и образованное скалами, отшлифованными сдуваемым ветром песком. По оценкам Ралтона, крутые, практически вертикальные склоны скального конуса не могли превышать нескольких сотен футов в высоту, но диаметр его широкой плоской вершины была в несколько раз больше. И теперь, приближаясь к вершине, он увидел, что на ней находятся лаборатории людей, которых он искал — длинные низкие здания из белого бетона, расположенные неровным кольцом на самом верху.

Однако круглое пространство, окружённое зданиями, за исключением какого-то огромного объекта в центре, который он мог различить лишь смутно, было ничем не загромождённым и плоским, и, как показалось Ралтону, достаточно просторным, чтобы попробовать посадить туда его маленький самолётик. Осторожно прокрутившись над этим местом, он начал медленное снижение по спирали. Даже в сумерках он заметил, что внизу не было видно человеческих фигур, хотя из одного из зданий исходила белая полоска света. Поэтому он продолжал спускаться по спирали, пока, наконец, не оказался на открытой площадке в центре вершины, несколько секунд прокатился по гладкой поверхности скалы, а затем остановился прямо перед одним из зданий, окружавших вершину. Ещё мгновение, и Ралтон выбрался наружу и остановился, вглядываясь в окружающий его сумрак.

Было очевидно, что его появление ещё не было замечено, поскольку он заглушил мотор самолёта высоко в небе. Из зданий, окружавших его, ещё никто не выходил. Он растерянно огляделся по сторонам, затем направился через пустую площадь к одному из строений на противоположной стороне, тому самому из двери и окон которого лился белый свет, замеченный им сверху. Однако на полпути он замедлил шаг и остановился перед огромным предметом в центре площади, который он лишь смутно разглядел сверху, но который теперь, вырисовываясь в нескольких футах перед ним, был настолько необычным, что на мгновение привлёк к себе всё его внимание.

Это был огромный шар, гигантская сфера из полированного металла добрых пятидесяти футов в диаметре, покоящаяся на массивном металлическом пьедестале, утопленном в скале. Из вершины огромного шара вертикально вверх поднимался тонкий, похожий на иглу металлический стержень, сужающийся к концу, а от основания пьедестала тянулась сеть коммуникаций, уходящая к двум или трём длинным низким зданиям. Из этих зданий доносилось безостановочное жужжание каких-то механизмов, а от самого шара исходил тихий, непрерывный гул, едва слышный, хотя и казавшийся Ралтону проявлением потрясающей мощи. В том месте, где мириады покрытых чёрным проводов соединялись с основанием шара, рядом с ним на металлической треноге возвышался похожий на коробку поблёскивающий чёрный предмет, на лицевой стороне которого расположились около дюжины стеклянных циферблатов, стрелки которых дрожали от проходящей через них энергии; ряд переключателей и автоматических прерывателей; а так же единственная пузатая чёрная ручка, которая, по-видимому, двигалась вверх и вниз по вертикальной прорези в распределительном щите.

Боковые стороны этой прорези, как заметил Ралтон, были тщательно отградуированы, а ручка-рычажок находилась почти в самом низу. В верхней части прорези маленькими белыми буквами было написано «Ультрагерцевые колебания». Примерно на дюйм ниже такими же буквами было написано «Герцевые колебания». Под ними, в свою очередь, «Световые колебания», «Колебания теплового излучения», «Радиоактивные (гамма) колебания», затем «Колебания космических лучей», там и находилась чёрная ручка переключателя, и самым нижним из них был просто «Ноль». Ралтон в изумлении уставился на эту штуку. Он знал, что перед ним был записан весь диапазон эфирных колебаний в определённом порядке, от высших до низших, но по какой причине? Что могли делать биологи с этим огромным механизмом в форме шара?

Крик, раздавшийся сзади, заставил его обернуться, крик, в котором слышалась неистовая ярость донёсся из светящейся белым светом двери лабораторного корпуса, находившегося за его спиной. В дверном проёме стоял обладавший массивной фигурой седовласый мужчина, уставившийся на Ралтона, его глаза горели, а лицо исказилось, из освещённой белым светом комнаты за его спиной выдвигались другие фигуры.

Ралтон быстрым шагом направился к ним.

— Доктор Мансон! — воскликнул он, направляясь к этой массивной фигуре, но затем остановился.

Потому что Мансон и остальные с нечленораздельными криками ярости бросились к нему! Он инстинктивно отпрянул назад, услышав, как лидер группы закричал:

— Уберите его подальше от конденсатора!

Затем, прежде чем его ошеломлённое сознание успело осознать, что происходит, люди набросились на него и повалили на землю. Ралтон, всё ещё ничего не понимая, но начав инстинктивно сопротивляться, яростно набросился на них и почувствовал, как один или двое отступили перед его ударами, после чего попытался подняться на ноги. Затем он услышал ещё один властный окрик Мансона; что-то твёрдое обрушилось ему на голову, ослепительный свет пронзил его мозг, и больше он ничего не помнил.

Сознание, когда оно, наконец, вернулось к нему, сообщило прежде всего о двух вещах: что у него сильно болит голова и что он лежит на какой-то твёрдой поверхности в тёмном и тихом месте. Он слегка пошевелился и открыл глаза. Он лежал в углу пустой комнаты с бетонными стенами, сквозь два зарешеченных окна в стенах которой проникал тусклый звёздный свет. Затем, когда он попытался сесть, он заметил тёмную фигуру, смотревшую наружу через одно из этих окон, фигуру, которая повернулась на звук его движения, быстро пересекла комнату, приблизилась к нему, присела рядом и поддержала его. Даже в полумраке комнаты, несмотря на затуманенные чувства, Ралтон узнал того, кто стоял перед ним и ахнул от удивления.

— Маллет! — прошептал он. — Боже милостивый, Маллет, что произошло?

Голос старого друга был высоким и странным.

— Спокойно, Ралтон, — сказал он ему. — Ты попал в самое сердце ада, а Мансон и остальные — настоящие изверги.

— Но что они делают — Мансон и остальные? Ошеломлённо спросил Ралтон. — Я прилетел сюда на своём самолёте, кажется, несколько часов назад, чтобы передать сообщение Мансону…

И он вкратце рассказал Маллету о феномене скоплений протоплазмы, который привёл его на север к острову.

Маллет молча и задумчиво слушал.

— Эта протоплазменная слизь, — сказал он наконец, — вы знали о ней, весь мир знал о ней, но кто знал, что за ней кроется, что из этого должно было получиться, что из этого уже получилось?

Лицо Ралтона выразило недоумение, а его собеседник внезапно поднял его на ноги и подвёл к одному из маленьких, забранных металлической решёткой, окошек в углу комнаты.

— Вон там, внизу, Ралтон, — сказал он, указывая вниз, в звёздную ночь. — Там оно лезло на поверхность все последние часы, пока ты лежал здесь без сознания. Это то, что происходит сейчас по всему миру.

Ралтон непонимающе уставился вниз. Здание, частью которого была эта комната, располагалось на самом краю большой конусовидной вершины, и из этого окна он мог видеть ровные пески маленького острова, бледные в тусклом звёздном свете, и окаймлённую пеной линию берега. Однако потом, в отдалении от берега, он различил нечто, похожее на мощную блестящую серую волну, наползающую на ровный песок, густую, блестящую, желеобразную массу, катящуюся к центральному скальному конусу. Он повернулся к Маллету, и на его лице отразилось ещё большее недоумение.

— Это огромная серая волна, Маллет! — воскликнул он. — Этого не может быть.

— Протоплазма? — спросил его товарищ. — Протоплазма, подобная той, что встречается на пляжах мира? Но это, Ралтон, огромная волна живой протоплазмы, выходящая из всех земных морей в виде огромной волны смерти по всей Земле! И Мансон и те, кто снаружи — это те, кто обрушил её на мир!

Ралтон почувствовал, как его и без того ошеломлённый мозг впал в ступор при этих словах собеседника, но прежде чем его ошеломлённое изумление смогло найти хоть какое-то выражение, Маллет схватил его за плечо и снова присел рядом с ним в углу комнаты, продолжая говорить.

— Ты знаешь, Ралтон, как доктор Мансон и ещё четверо, включая меня, прибыли сюда, на остров Конуса, немногим более полудюжины месяцев назад. Конечно, для биолога, который взял нас с собой, мы, должно быть, выглядели странной разношёрстной группой учёных. Лабро, биохимик; Кингсфорд, специалист по электричеству; Краунер, биофизик; и я, цитолог, специалист по клеткам; мы были довольно странным квинтетом, но, объединив знания, мы могли решить любую научную проблему. И именно с этой целью доктор Мансон собрал нас вместе. Он хотел решить проблему, которая действительно всегда была величайшей из всех научных проблем. И этой проблемой было происхождение самой жизни.

Как впервые возникла жизнь на Земле? Это вопрос, на который биология, наука о жизни, ничего не может ответить. Мы знаем, что когда-то Земля была раскалённой печью, на которой не могла существовать никакая жизнь, и что каким-то образом после её остывания в её первобытных морях возникла первая жизнь, протоплазма, основное жизненное вещество, из которого построены все живые существа на Земле, из которого они вышли на путь эволюции. Протоплазма каким-то образом возникла из элементов морского ила, её сложные соединения были сформированы какой-то странной энергией из этих элементов. Ни один биолог так и не смог сказать, какая именно сила запустила процесс, что привёл к образованию тех первых огромных масс протоплазмы в морях Земли. Но Мансон верил, что сможет обнаружить эту силу и подтвердить своё открытие. Когда он изложил нам свой план, мы ухватились за этот шанс. Он выбрал этот остров, остров Конуса, в качестве места для наших исследований, как из-за уединения, которого мы желали, так и по другой причине, которую он раскрыл позже; так что, собрав всё необходимое оборудование и припасы, мы отправились сюда.

Мы плыли на буксире, зафрахтованном в Бостоне, и привезли с собой рабочих и материалы для возведения лабораторных корпусов. По указанию доктора Мансона они были построены здесь, на вершине большого конуса, хотя склоны скал настолько круты, что только с помощью металлических лестниц, вделанных в скалу, мы могли подниматься и спускаться на пески внизу. Однако большую часть нашего времени мы планировали проводить здесь, и поэтому здания были возведены здесь же, а все наши огромные ящики с оборудованием и припасами перенесены наверх. Затем, после ухода буксира, мы привели в порядок наше оборудование и приступили к работе по плану, который изложил нам доктор Мансон.

Доктор Мансон был убеждён, что превращение неорганических элементов морского ила в органические, живые соединения протоплазмы было совершено под действием определённых эфирных колебаний. Ты, конечно, знаешь, что такие колебания оказывают огромное влияние на химические сочетания элементов. Например, колебания теплового излучения расщепляют многие соединения на их первоначальные элементы или создают новые. Источники света воздействуют на другие таким же образом и, как показал профессор Бейли из Ливерпуля в своих знаменитых экспериментах, в большей или меньшей степени ответственны за превращение живой материи из неорганической в органическую в растениях. Электромагнитные, то есть герцевые колебания или радиоволны, могут влиять на саму атомную структуру некоторых металлов. Радиоактивные или гамма-колебания обладают огромной способностью разрушать подавляющее большинство химических соединений. Все эти диапазоны колебаний мы протестировали, но ни в одном из них мы не обнаружили колебаний, сила которых могла бы вызвать образование органических соединений протоплазмы из неорганических элементов морского ила. Только когда мы испробовали последние из известных эфирных колебаний, самые недавно открытые из всех — колебания космических лучей — нам это, наконец, удалось.

Ты знаешь, Ралтон, что колебания космических лучей являются самыми короткими по длине волны из всех эфирных колебаний, располагаясь на шкале чуть ниже радиоактивных волн. Впервые всесторонне изученные доктором Милликеном всего несколько лет назад, космические лучи, как было обнаружено, пронизывают всё пространство, выбрасываясь из раскалённых добела печей звёзд точно так же, как излучаются тепловые и световые колебания. И мы обнаружили, что именно колебания космических лучей в прошлые века создавали органические соединения живой протоплазмы из неорганических элементов морского ила. Чтобы доказать это, мы, а точнее Кингсфорд и Краунер, разработали механизм, который концентрировал любые эфирные колебания. Это был небольшой шар-конденсатор, который, будучи настроен на правильную длину волны, притягивал и концентрировал все колебания этой длины волны на большом пространстве вокруг себя. Например, если мы установим его на длину волны колебаний Герца, он притянет и сконденсирует их в концентрированный луч; то же самое с радиоактивными колебаниями; то же самое с колебаниями космических лучей. И именно это мы использовали для получения концентрированного потока колебаний космических лучей, направляя его на ёмкость с морским илом и морской водой, набранных на пляже острова. В далёком прошлом, рассуждали мы, космические лучи естественной интенсивности в течение долгих веков формировал протоплазму из морских элементов. Теперь, используя космические колебания, в миллионы раз усиленные конденсатором, этот процесс должен занять лишь пропорциональное усилению время, всего несколько дней вместо веков.

Нам это удалось, Ралтон! Почти сразу же морской ил в контейнере начал изменяться под воздействием интенсивных колебаний, выделяя тонкую прозрачную слизь, которая постепенно начала проявлять признаки жизни. Но чтобы из морского ила образовалась эта слизь, потребовался день или два, а ещё через день или два это была уже не слизь, а живая протоплазма, образовавшаяся в контейнере. И когда она развилась под воздействием концентрированных колебаний до определённой стадии жизни, она начала вытекать из контейнера, слепо двигаясь во все стороны от него в поисках пищи, безмозглое создание из протоплазмы, которое мы создали из неорганической материи! Концентрируя колебания космических лучей, мы за считанные дни сделали то, на что в прошлом требовались целые эпохи!

Мы экспериментировали с этой массой протоплазмы в течение нескольких дней. Мы обнаружили, что точно так же, как колебания космических лучей могут создавать сложные соединения из элементов моря, радиоактивные колебания могут разрушать их, снова расщепляя на эти элементы. Когда мы направили сконцентрированные с помощью нашего конденсатора радиоактивные колебания на массу протоплазмы, она почти мгновенно рассыпалась и превратилась в серый порошок, содержащий её первоначальные элементы. Действительно, радиоактивные колебания, будучи сконцентрированными, смогли мгновенно разрушить протоплазму, в то время как вибрациям космических лучей требовались дни, чтобы создать её, и мы считали, что эта большая мощность обусловлена большей длиной волны радиоактивных колебаний. Мы также поняли, что это объясняло тот факт, что на протяжении веков космические лучи не накапливали больших масс протоплазмы, поскольку радиоактивные колебания противодействовали им в достаточной степени, чтобы предотвратить образование таких масс.

Мы добились успеха, и я очень хотел вернуться в большой мир с вестью о нём, но доктор Мансон отказался! Долгий, напряжённый многолетний труд, сверхчеловеческое рвение, с которым он стремился к успеху, смертельное напряжение, с которым мы трудились ради этого — всё это, я думаю, расшатало его психику, превратило его в маньяка, а вместе с ним и остальных троих.

— Мы пятеро — хозяева жизни! — сказал он нам. — Мы сделали то, что, как считалось, могли делать только боги — создали живое из неживого! Мы можем, построив более мощный конденсатор, сконцентрировать колебания космических лучей из обширной части космоса на Земле и вызвать образование гигантских масс протоплазмы во всех морях Земли, масс протоплазмы, которые неизбежно, достигнув определённого уровня развития, распространятся по Земле в виде гигантских потоков протоплазмы, движущихся вслепую в поисках пищи, и навсегда уничтожат всех до последнего, тех из кого состоит человечество. Тогда мы сможем мгновенно уничтожить все эти потоки протоплазмы, переключив конденсатор на радиоактивные колебания, и сможем населить мир теми формами жизни, которые мы считаем наилучшими, сможем населить его существами, над которыми мы будем безраздельно властвовать. Мы станем хозяевами жизни, творцами, богами!

Это было безумие, безумие тем более ужасное, что мы действительно могли это сделать, и я в ужасе отказался. Однако оставшиеся трое, движимые странным безумием, проникнувшись манией, переполнявшей Мансона, подобно ему стали считать себя богами, хозяевами жизни и согласились с его безумным планом. Прежде чем я успел выразить протест, прежде чем я смог попытаться сбежать с острова, они схватили меня и заперли в этой пустой кладовой, забрав окна металлическими решётками и заверив меня, что меня будут беречь только до тех пор, пока я не понадоблюсь им для дальнейших экспериментов. Они окончательно потеряли разум, Мансон и остальные, но я понимал причины этого безумия, потому что я тоже испытывал ужасную гордость, что и они, при мысли о том, что мы действительно создали живое из неживого, и именно эта ужасная гордость подтолкнула их к осуществлению коварного плана стать хозяевами жизни во всём мире.

Затем они, не мешкая, приступили к работе, соорудив огромный конденсатор, во много раз превышающий наш маленький, но похожий по конструкции, огромный шар-конденсатор, который стоит в центре поляны, и на строительство которого у них ушли недели. Через одно из своих окон я наблюдал, как он растёт, пока ночи и дни напролёт четверо безумцев с горящими глазами трудились над ним, движимые безумной целью Мансона. Наконец, несколько дней назад строительство было завершено, и они сразу же ввели его в эксплуатацию. Я мог видеть, что большая ручка-переключатель на его распределительной панели регулировала длину волны эфирных колебаний, которые он притягивал и конденсировал. Находясь на нулевом уровне, он не притягивал никаких колебаний, не работал. Приближённый к длине волны колебаний космических лучей, он улавливал эти колебания в огромной области пространства, чтобы сконцентрировать их внутри себя и, усилив, распространить колебания по всей Земле, насыщая ими все её моря.

Я знал, что уже в морях колебания космических лучей, усиленные в миллионы раз, начнут свою работу, образуя немыслимые количества протоплазмы из неорганических элементов морского ила. Я знал, что ещё несколько дней, и, когда лучи доведут их до определённой стадии, эти гигантские волны смерти обрушатся на Землю. Отчаявшись, я метался по своей тюрьме, в то время как снаружи четверо с ликованием наблюдали за работой конденсатора. Стремясь вырваться из своей тюрьмы, зная, что если мне удастся разбить или отключить огромный конденсатор, я ещё смогу предотвратить распространение потоков протоплазмы, я отчаянно трудился над решёткой в одном из окон. Решётки были наспех вделаны в бетонную стену с помощью цемента, и теперь, используя оставшиеся в моём распоряжении куски металла, я скоблил и царапал этот цемент, пытаясь расшатать один из прутьев. Но мне мало что удалось сделать, дни шли один за другим, пока я не понял, что сегодня увижу, как потоки протоплазмы хлынут на сушу, знал, что к этому времени они достигнут такой стадии развития, которая позволит им сделать это.

Четверо оставшихся снаружи — Мансон и его помощники — тоже знали, потому что я видел, как они ликовали, и поэтому несколько часов назад я в полном отчаянии бросил свою работу над решёткой и погрузился в сон, от которого меня разбудил шум на площади. Тогда я понял, что ты, не подозревая о происходящем здесь, попал на этот адский остров, и что четверо безумцев, заметив тебя у конденсатора и решив, что ты хочешь сорвать их планы, с безумной яростью избили тебя до потери сознания, а потом затолкали сюда, ко мне. И теперь, в эти часы, пока ты лежал без сознания, я мог видеть, как работа Мансона и его помощников наконец подходит к завершению, мог разглядеть при свете звёзд, как видел и ты, первые потоки протоплазмы, выплёскивающиеся из моря на песок острова. Конечно, они не могут достичь вершины большого скального конуса, поскольку Мансон построил наши лаборатории на его вершине, рассчитывая что любая работа, которую мы пожелаем, могла беспрепятственно проводиться на песках внизу. Но они лезут не только на этот остров, они, пока мы здесь разговариваем, лезут на берега всех морей Земли, и в больших городах и по всем прочим побережьям. Они будут всё лезть и лезть, новые гигантские потоки протоплазмы, непрерывно формируемые этим огромным конденсатором и обрушивающиеся на сушу, пока Мансон и его помощники не сметут человечество, все человеческие расы с лица Земли, а затем сами потоки протоплазмы будут уничтожены ими, и останется лишь безжизненный мир, над которым будут властвовать хозяева жизни!

Когда шёпот Маллета смолк, Ралтон какое-то время сидел, не шевелясь и не говоря ни слова. Потом поднялся и почувствовал, что покачивается на ногах, оглядел маленькую комнату, а затем встретился с напряжённым взглядом своего друга. Ни один звук, кроме тонкого, едва слышного жужжания огромного шара на площади, не нарушал тишины на вершине огромного конуса, и пока они оба стояли там, Ралтону показалось, что эта тишина громоподобными раскатами отдаётся у него в ушах.

— Протоплазма, — услышал он свой голос. — Весь мир.

И затем, по мере того, как в его голове проносились порождённые рассказом картины, реальность всего произошедшего резко и бесповоротно открылась ему.

— Маллет! — воскликнул он полушёпотом. — Если бы я знал всё это, когда стоял у пульта управления конденсатором!

Глаза Маллета внезапно загорелись азартом.

— Но может ещё есть шанс! — пробормотал он. — Даже сейчас… если бы мы вдвоём могли выбраться отсюда.

Он стремительно повернулся к окнам, Ралтон оказался рядом с ним. Глядя вниз сквозь узкое, зарешеченное отверстие одного из них, они могли видеть огромные массы серой, блестящей протоплазмы, вздымающейся вверх по крутым, гладким скалам огромного скального конуса, накатывающей волна за волной и отступающей обратно после тщетной попытки перелиться через край плато и достичь вершины конуса, как она делала это на других частях острова в своих слепых, бездумных поисках пищи.

Маллет быстро махнул рукой в сторону этих рвущихся вверх масс.

— Она не может подняться по крутым стенкам конуса, — сказал он. — Мансон знал об этом, когда выпускал её в мир. Но отключение конденсатора сейчас не уничтожит ни эту протоплазму, ни её скопления по всему миру.

— Но как… — начал Ралтон, но его прервал Маллет.

— Наш единственный шанс — переключить управление конденсатором, — быстро сказал он ему, — перевести его с диапазона колебаний космических лучей на диапазон колебаний радиоактивного излучения. Тогда вместо того, чтобы притягивать и концентрировать колебания космических лучей на всей Земле, он создавал бы радиоактивные колебания и мгновенно разрушал протоплазму.

Они повернулись к другому окну, тому, что выходило на площадь, и, глядя сквозь него на открытое пространство, увидели, что там нет движения, до них доносились слабые голоса Мансона и других учёных и эпизодический стук инструментов, раздававшийся из освещённого белым светом лабораторного корпуса справа, бывшего вне поля их зрения. В центре площади, легко доступный и ничем не защищённый, располагался громадный конденсатор, его огромный шар тускло поблёскивал, а стеклянные циферблаты на чёрной распределительной коробке слабо отражали звёздный свет. Пока они наблюдали за площадью, один из сотрудников лаборатории, смуглый и сосредоточенный, в котором Ралтон узнал Кингсфорда, специалиста по электротехнике, подошёл к коробке, осмотрел циферблаты, а затем, как будто удовлетворившись этим, двинулся обратно к зданию лаборатории, из которого он пришёл и откуда через мгновение снова донёсся его голос. Маллет быстро повернулся к своему другу.

— Они чем-то заняты, — взволнованно сказал он, — и если мы хотим сбежать, то сейчас самое время.

Он быстро достал из карманов несколько непонятных кусочков металла, которые он грубо заточил о бетонные стены комнаты, и с их помощью они вдвоём начали медленно ковырять и царапать цемент у основания одной из решёток, бывшей их единственным шансом выбраться на свободу. Ралтону казалось, что, хотя они усердно занимались этой мучительной работой, они почти не оставляли никаких следов на твёрдом цементе, в котором Маллет за последние дни сделал несколько неглубоких ямок, но они всё равно продолжали трудиться, сбивая руки в кровь. Большой конденсатор на поляне продолжал гудеть, и с приближением рассвета группы звёзд над головой медленно смещались на запад.

В последующее время, показавшееся притуплённым чувствам Ралтона бесконечным, они были поражены неподатливостью цемента, который они ковыряли, и только благодаря безостановочному труду они смогли оставить неглубокие царапины на этом грубом материале. Они ковыряли возле основания прута решётки, молча и безостановочно, они работали окровавленными руками, в то время как из лабораторного корпуса справа, находившегося вне пределов видимости, всё ещё доносился тихий гул голосов. На площади всё также стоял никем не охраняемый огромный конденсатор, и, хоть они и продолжали трудиться, им казалось, что они ни на шаг не приблизились к свободе, и вот уже серый оттенок света в тёмном небе над головой возвестил о приближении рассвета. В очередной раз выглянув из окна, Ралтон разглядел блестящие массы протоплазмы у основания огромного конуса, которые всё ещё лезли вверх, и увидел, что им удалось удержаться на полпути к вершине, и они тщетно вслепую пытаются подняться ещё выше.

Но не эти блестящие массы на пустынном острове занимали центральное место в мыслях Маллета и Ралтона, когда они трудились над решёткой, окровавленные, слепые от заливающего глаза пота, практически лишившиеся сил; это были другие гигантские массы, которые, как знали оба учёных, в это время захлёстывали побережья и острова, поглощая народы Земли по мере их продвижения вперёд. Ни один из них не говорил об этом; ни один из них вообще не произнёс ни слова, пока они изо всех сил трудились у упрямого прута, но эта мысль как бы витала между ними, подстёгивая их силы. И наконец, когда на востоке забрезжил рассвет, они соскребли цемент с одной стороны основания прута и распрямились, почти без сил.

— Это всё, что нам удалось сделать! — выдохнул Маллет. — Наш единственный шанс — это вытащить прут сейчас — если мы будем ждать дольше, то наступит полдень.

Они оба на мгновение замерли, затем схватились за прут, упёрлись в бетонную стену и вложили всю силу своих мышц в мощный рывок. Ралтону показалось, что он услышал, как его мышцы и мышцы его друга затрещали от напряжения, и закрыл глаза от боли, вызванной этим усилием. Он почувствовал, как прут слегка пошевелился в их руках. Но когда они отпустили и быстро осмотрели его, то обнаружили, что он всё также неподвижен. Они снова схватились за него, снова вложили всю свою силу в мощный рывок и на этот раз почувствовали, как он ощутимо поддался. Ни один из них не сказал ни слова, и Ралтон увидел, что его друг, как и он сам, тяжело дышит; они прервались на мгновение, а затем снова схватились за прут. Ещё одно невероятное усилие — он поддался и затем с резким, пронзительным скрежетом железа о цемент полностью вышел из стены.

Какое-то время они оба неподвижно стояли, прислонившись к стене, запыхавшиеся и измученные, и с бешено колотящимися сердцами прислушиваясь, не поднял ли Мансон и остальные тревогу, услышав последний пронзительный скрип прута. Они заметили, что слабые голоса из лаборатории, вроде как прекратились, но не было слышно никаких звуков тревоги, и никто не появился ни на площади, ни в пределах видимости из их тюремной комнаты. Затем, после минутной паузы, Маллет подтянулся и протиснулся в окно между вторым прутом и стеной, а через мгновение Ралтон последовал за ним. Присев на землю под окном, в сером свете рассвета, разгорающегося над вершиной скального конуса, Маллет указал на стоящий на площади огромный шар-конденсатор и его незащищённый пульт управления.

— Пульт! — хрипло прошептал Маллет. — Если мы сможем добраться до него…

Они крадучись шагнули вперёд, стараясь двигаться бесшумно. Ни с какой стороны не доносилось ни звука, кроме едва слышного гудения огромного конденсатора. Ещё шаг, ещё. Медленно и осторожно они выбрались из укрытия возле своей тюрьмы и длинного здания рядом с ней на большую круглую площадь. Кровь бешено застучала в жилах Ралтона, потому что теперь матово блестящий конденсатор находился всего в нескольких сотнях футов впереди, в центре площади. Стоит ли спешить туда и полагаться на случай, что он успеет вовремя добраться до управления конденсатором? Он отбросил эту идею, хотя они с Маллетом продолжали красться вперёд; ведь через несколько мгновений их скрытное, бесшумное продвижение привело бы их к цели. Ещё несколько мгновений…

— Боюсь, ваша стратегия, Маллет, несколько… инфантильна!

Голос Мансона! Холодный и насмешливый, он, как меч, пронзил их мысли, и они оба обернулись, а затем отпрянули назад. Из открытой двери одного из зданий, находившегося позади них, вышел крупный, холодно улыбающийся учёный, в одной руке он сжимал тяжёлый автоматический пистолет, направленный на них. Из-за других зданий, справа и слева от площади, направив на них свои пистолеты, вышли трое остальных учёных — Лабро, Кингсфорд и Краунер. Всё ещё находясь в сотнях футов от конденсатора, Ралтон в тот момент окончательно понял, что им никогда не добраться до него, никогда не добраться потому, что пули со стальными оболочками, выпущенные из четырёх пистолетов, пронзят их тела. Шум, раздавшийся при высвобождении прута, разбудил всех четверых, они схватили пистолеты и теперь насмешливо смотрели на двоих человек, стоявших перед ними. Седовласый Мансон с издевательским взглядом, смуглое лицо Лабро, искажённое безумной яростью; злорадствующий Кингсфорд — его волевое, интеллигентное лицо, было словно искажено дьявольской рукой; холодно-безразличное лицо светловолосого Краунера, чьи глаза всё ещё безумно сверкали сквозь блестящие стёкла очков — все эти лица, казалось, медленно вращались вокруг Ралтона в этот, казавшийся вечным, момент.

До его слуха снова донёсся голос Мансона.

— Было забавно наблюдать за вашими неуклюжим продвижением, — поддразнил он их, — хотя, к сожалению, мы, конечно, не можем позволить вам зайти дальше.

Он внезапно повысил голос, жилы на его шее напряглись от ярости и всё веселье покинуло его.

— Вы глупцы! Вы пытаетесь сорвать величайший научный эксперимент, когда-либо проводившийся на Земле; вы пытаетесь спасти человечество, расу, столь же ничтожную, как и вы сами, от гибели, которую мы, хозяева жизни, уготовили им; вы пытаетесь сделать невозможными новые расы, которые мы, хозяева жизни, подарим Земле, когда потоки протоплазмы сметут всю остальную жизнь!

Затем, так же внезапно, как разгорелась, вспышка безумной ярости утихла, и насмешливый блеск вернулся в его глаза.

— Человечество уходит, — сказал он им, — а что касается вас двоих, я думаю, будет лучше, если вы уйдёте вместе с ним…

Ралтон увидел, как его пистолет слегка приподнялся, чтобы прицелиться в них, увидел в это бесконечно малое мгновение, как остальные трое направили на них оружие, как их руки сжали на рукоятки, а пальцы легли на спусковые крючки. В это мгновение ему показалось, что эти чёрные стволы каким-то образом превратились в огромные круглые тёмные дверные проёмы, через которые и он, и весь мир с грохотом летели навстречу своей гибели. Это был конец, как для него, так и для всего мира. Казалось, что всё происходящее внезапно отодвинулось на огромное расстояние, стало вдруг таким далёким за мгновение до того, как смерть заберёт их. Это было…

Внезапно раздался дикий вопль Мансона и дикие вопли остальной троицы, и Ралтон, вернувшись к реальности, увидел, что они, как безумцы бешено несутся к огромным серым блестящим массам желеобразного вещества, которое внезапно перелилось через край плато и быстро скользило им навстречу!

Массы протоплазмы снизу забрались на вершину горы!

Ралтон и Маллет покачивались на месте, ошеломлённые и оцепеневшие; они видели, как Мансон и остальные учёные как безумные бросились на движущиеся к ним массы; видели, как эти массы внезапно поднялись на дыбы от этой безумной, яростной атаки, а затем обрушились на противостоящих им людей, погребая их под своими блестящими складками; видели безумную борьбу четверых внезапно прервавшуюся от быстрого удушья, и видели, как эти массы плавно скользят вперёд, навстречу друг другу, как огромные блестящие руки формируются и тянутся к ним!

Это было то, что разрушило чары, сдерживавшие последних двоих людей, оставшихся на плоской вершине, и они побежали к огромному конденсатору, находившемуся всё ещё в нескольких ярдах от них, стремясь к пульту управления, огромные протоплазменные руки потянулись к еле стоящей на ногах паре учёных. Ралтон услышал крик Маллета, затем почувствовал, как одна из этих ужасных рук дёрнула его назад, но даже в этот момент не оглянулся, как безумный изо всех сил рванувшись к пульту управления. Он был в дюжине футов от него, в полудюжине, почти в пределах досягаемости… и тут ещё одна огромная блестящая рука молниеносно вырвалась из массы позади, схватила и сжала его своей холодной хваткой, и в это время до него и до Маллета докатились сверкающие потоки, породившие эти руки!

Ралтон почувствовал, как холодная, ужасающая хватка сжала его, оттягивая назад, как сверкающие массы позади стремительно надвинулись на него, и, когда они практически настигли его, он вложил последние силы в одно невероятное усилие, в последнем безумном порыве потянувшись к ручке управления, находившейся прямо перед ним. Под воздействием этого сверхчеловеческого усилия неумолимая хватка, державшая его, на мгновение ослабла, и в этот момент вытянутые вперёд пальцы Ралтона коснулись ручки управления и резко дёрнули её вверх, от белых букв, около которых она находилась, к тем, что были чуть выше, от колебаний космических лучей к радиоактивным колебаниям.

Ему показалось, что в следующее мгновение во всём мире воцарилась внезапная, потрясающая тишина, полное прекращение всякого движения и звуков, хватка, державшая его ослабла, а серые массы, скользившие вперёд, к нему и Маллету, замерли и задрожали. Затем, всё ещё покачиваясь, он почувствовал, как хватка вовсе исчезла, и ошеломлённо увидел, что полупрозрачная рука, обхватившая его, странно изменилась, внезапно съёжилась и рассыпалась серым порошком, осевшим на землю! И могучие массы позади него, огромные потоки протоплазмы на вершине и по бокам скального конуса, а также те, что он мог видеть на плоских песках острова далеко внизу — всё это тоже рассыпалось, распалось в тот же миг, и там, где они были, остался лишь толстый слой пыли — мелкий серый порошок! Серый порошок, под слоем которого позади них лежали тёмные, скрюченные тела Мансона и трёх других! Серый порошок, который, как он знал, покрывал всю землю там, где всего мгновение назад были массы протоплазмы, который лежал в городах и на суше — единственное оставшееся свидетельство нашествия гигантских масс, которые великий конденсатор с его концентрированными космическими лучами породил по всей Земле и которые его концентрированные радиоактивные лучи точно так же уничтожили! Серый порошок оставшийся от величайшей и ужаснейшей угрозы, когда-либо бросавшей вызов существованию человека и человеческой цивилизации!

Ралтон, пошатываясь, подошёл к Маллету и наполовину повёл, наполовину потащил своего друга, всё ещё ошеломлённого, к своему самолёту, так и стоявшему совершенно нетронутым на другой стороне площади. Он помог ему забраться в переднюю кабину, повернул тумблер и раскрутил пропеллер. Ещё мгновение, и маленький ревущий мотором самолёт промчался по площади, резко взмывая вверх, в сияющий свет зари, и уносясь на юг, прочь от гигантского конуса и острова, омываемого серыми водами.

На юг, на юг… Ралтон, положив руки на рычаги управления и слегка запрокинув голову, позволил самолёту самому прокладывать траекторию в верхних слоях воздуха и с рёвом лететь дальше. Пьяно покачиваясь, он понёсся на юг высоко над чистым серым морем, и свежий солёный воздух обдал холодом его лицо и лицо Маллета, сидевшего перед ним. Он продолжал мчаться на юг, а серый свет зари слева от него становился золотым по мере того, как восходящее солнце поднималось над горизонтом. На юг, на юг…

Мир впереди, который в конце концов был спасён от гибели не Маллетом и не им, а судьбой, не занимал мысли летевшего вперёд Ралтона. Как и объяснения причин этой напасти и этого спасения, которые только они могли дать ликующему человечеству. В этот момент ему хотелось только одного — бежать всё дальше и дальше от адского острова, таявшего в водах далеко позади них; хотелось только одного — уноситься всё дальше и дальше от тёмного гигантского конуса, на покрытой серым налётом вершине которого лежали искорёженные тела людей, которые планировали стать хозяевами жизни в этом мире и чьи планы обернулись их гибелью.