– Мама, мама, смотри, шарики, шарики раздают! Возьмём один, а? И вату, сахарную вату, мам!

Нарядная городская ярмарка гудела шарманками, кричала зазывалами, взрывалась музыкой и детскими голосами.

– Сеньоры и сеньориты, джентльмены и леди, бароны и баронессы, господа взрослые и господа детишки! Цирк Золотой Луны приглашает вас в мир волшебства и чистейшей магии! Единственное представление, всем на удивление! – кричал великан-ходулист в полосатых штанах и высокой шляпе, ловко приплясывая на журавлиных ногах.

Через толпу продирался толстый низенький человек. Самый обыкновенный дядька, потный и кислый. Но почему за ним тянулась живая гирлянда? Дядька ворчал и злобно сверкал глазами, отпугивая назойливых детей. Те робели и отступали на шажочек, но никакая сила на свете не могла оторвать их от чемодана. Ярко-розовый, истрёпанный, обитый по углам кислотно-жёлтыми треугольниками, выедающий глаза, как варёное яйцо. И в нём кто-то пел! Конечно, если вы взрослый и занятой, то вы ни за что бы не расслышали этот скрипучий, ворчливый голосок, завывающий без слов, будто в чемодан заперли ветер с дымовой трубой, чтобы ему не так скучно было. Но если вам отважные пять лет… тогда у вас просто нет выбора: шпионить за злым дядькой или вернуться к маме. Тут даже угроза получить по попе кажется небольшой ценой!

А толстяк вдруг встал и, швырнув чемодан оземь, рявкнул:

– Кыш, вы, отродье!

Ребятня так и бросилась врассыпную. Лишь маленький разбойник Арчи притаился за будкой с сахарной ватой и огромными глазами смотрел, как противный мужик, не заботясь ни капли о розовом шёлке, пинает чемодан и орёт на него неразборчивую абракадабру. А потом он отлепил один из уголков, и мальчишка поклялся бы ржавой старинной монетой, закопанной под плакучей ивой на заднем дворе, что оттуда высунулась крохотная зелёная ручка и выхватила кусочек сахара из рук дядьки.

– Арчибальд Броуди! – гаркнула над ухом мама, и это самое ухо вспыхнуло огнём. – Сколько раз тебе говорить, собака такая, не убегай, я чуть с ума не сошла! Какого чёрта ты творишь, тут кругом пьяные клоуны, лошади и слоны!

– Слоны?! – подпрыгнул Арчи, а мать уже тащила его, нелюбезно расталкивая любезных сограждан.

– Шевели штанишками, надо занять лучшие места, не то будешь сидеть в проходе или вообще на балконе!

Парнишка тревожно закрутил головой, но розовое пятно уже растворилось в разноцветном безумии вокруг шапито. Эх, мама, что ты наделала? А мать, как всех и всегда, обругала старого неопрятного билетёра в задрипанном малиновом камзоле, и разверстая пасть полосатого чудовища поглотила их.

Юный Броуди разрывался между ожиданием заветных слонов и мыслями о розовом поющем пятне. Что это было?! У кого бы спросить? Мать отвесит затрещину, отец презрительно усмехнётся… Плохо то, что никого рядом с Арчи не было, все разбежались, трусливые курицы! Надо было слинять от мамы, пролезть под полотном шапито, где-то же должна быть лазейка…

Хулиган Арчи грыз ногти и елозил на жёстком сиденье. Он даже не подозревал, что за кулисами, где пудрятся пьяные клоуны и маленькие китайские акробатки натягивают полосатые трико, сверкают в пыльной полутьме три пары жёлто-золотых глаз. Одна пара пристально следит, как набивается публикой зал. Вторая пара то гаснет, то вспыхивает за стойкой с костюмами. А третья… а где же она? Вот ведь проныра! Ах, вот же он, обладатель шершавой кожи и прозрачных крылышек, длинным когтем портит защёлки реквизита для фокусов! Секунда – и никем не замеченный в сосредоточенной суете наш взломщик исчезает под изумрудной попоной слона. Слон ёжится, перетаптывается, но заговорщика не выдает. Его нервирует только нарастающий гул толпы, а толпу нервирует ожидание начала шоу…

«Та-та-та-да!» – оркестр взорвался, как забродившая бочка пива, и вылил на публику буйную музыкальную пену.

– Дамы и господа, леди и джентльмены, почтенная публика! – отчаянно пыжился конферансье, но «почтенная публика» продолжала шуршать закусками, ржать и болтать так, что всё сливалось в одно большое: «Тралалалала, ахахахаха, быр-быр, бабадаадааамм!»

Что тут можно было сделать? Этот город видел всё. Антрепренёр отчаянно вглядывался в тысячу пар глаз одного скучающего существа. И всё больше понимал, что ему нечего здесь ловить. Парад полуголых танцовщиц? Пфффф, даже свежие сплетни соседки увлекательнее! Танцующие пудельки, лошадь, умеющая считать? Верните мне мои деньги, я лучше в ближайшую пивнуху их отнесу! Клоуны, выставляющие посмешищем случайного бедолагу из зала? Ну-ка, ну-ка, да этот недотёпа бывший помощник мэра? А вот это уже интересней! Пожалуй, это мы бы глянули на бис!

Вслед за полусмешными клоунами конферансье шёл на манеж как на плаху. Растянул рот в фальшивой улыбке, сообразил, что это не то, поменял маску на «Мистер Таинственность» и вознёс, как молитву:

– Дамы и господа, маленькие леди и юные джентльмены! Приготовьтесь к настоящему чуду!

Дамы и господа прохладно вперились в прощелыгу. Дети хихикали, стулья сиденья скрипели под уставшими задами. Публике по-прежнему слышалось ниочёмное «блаблабла, тратата!»

– Встречайте бурными аплодисментами! Маэстро Дормиро Иеронимус Бласт!

Конферансье поспешно ретировался и на арену чинно прошагал… тот самый злобный толстяк! Теперь его пузо туго обтягивал бархатный, красный пиджак с золотыми пуговицами, на шею он навертел шёлковый изумрудный шарф. Подкрасил рожу и надел расфуфыренную шляпу, так сразу и не узнать – но вот же, волочет говорящий розовый чемодан!

– Это он!!! – заорал Арчи в третьем ряду, не нарочно тыкая в спину впереди сидящего джентльмена.

– Арчи! – больно дёрнула его мать за плечо. – По шее давно не получал?!

Мальчишка зажал себе рот рукой и уставился на арену во все глаза. Маэстро поставил чемодан на тумбу, сделал многозначительное лицо, воздел руки. Чемодан зашатался, дёрнулся и поднялся в воздух. Публика не спешила одобрять, мол, здоровей видали.

Дядька недовольно зыркнул по рядам и, выделывая пассы, толкал розовый ящичек то вперёд, то назад, не прикасаясь. А сам всё на публику косился. Вялые хлопки, скучающие лица… У великого маэстро явно всё шло не по плану! Он напыжился, как помидор и, закатив глаза, зычным голосом понёс несусветную тарабарщину:

– Амене карамбола инномачи, игнорабичи бадаракабас!

Чемодан грохнулся на песок. Дядька открыл глаза и, тяжело дыша, склонился над проклятым реквизитом. «Ну, давай же, давай!» – шёпотом заклинал он. Чёртов ящик не отвечал долгую секунду… две… И вдруг подлетел, распахнулся, и рычащий зелёный вихрь вцепился артисту в лицо! Дядька заорал не своим голосом и заметался по арене, брыкаясь и визжа. Во все стороны летели брызги крови, клочки шейного платка, пуговицы… Публика вопила, женщины визжали, хохотали дети, кто-то швырнул на арену пакет попкорна! Аппетитные комочки моментально пропитались красным. Под смех и улюлюканье довольной толпы зеленая чучундра повалила горе-фокусника на песок и одним размашистым, точным движением оторвала ему голову. Кровь хлынула фонтаном прямо в чемодан. Похоже, он был безнадёжно испорчен…

Но шоу, безусловно, спасено! За кулисами дрессировщик слонов попытался рвануть на помощь, но антрепренёр решительно остановил смельчака, жадно всматриваясь в окоченевшие зрительные ряды. В воздухе звенел тяжёлый кровавый запах настоящего успеха!

А тем временем маэстро Дормиро Иеронимус Бласт или то, что от него осталось, в последний раз шаркнул ногами по песку и затих. То ли неизвестная науке обезьянка, то ли карлик слез с его безголовой туши, деловито отряхнулся, стащил с мёртвой головы цилиндр и, куртуазно отставив ножку в расписном сапожке, раскинул ручки, будто готовый принимать аплодисменты.

Повисла леденящая тишина. Можно было расслышать, как волоски шевелятся на руках тысячи зрителей. Лепрекон водил умилительно-зловещей мордашкой по рядам, и казалось, сейчас он скажет: «Вы, мадам, да, вот вы – выходите к нам, я распилю вас на части!»

– Какого… какого дьявола… Помогите, помогите ему кто-нибудь! – отчётливо шипел за кулисами укротитель львов. Зелёный карлик повелительно махнул в его сторону когтистой лапкой, и тот заткнулся.

Безобразник благодарно кивнул и ощерился в зубастой улыбке. Он раскланялся публике, сердечно прижимая к затянутой в расписную жилетку груди свободную зелёную ручку.

– Ап! – проорал он и жестом записного франта водрузил на рогатую голову намокшую шляпу. Кровавые струйки расползлись по его уродливой мордахе.

Толпа наконец вздохнула и взорвалась в чистом экстазе:

– Браво! Браво!!! – бушевали зрители, отбивая ладони в котлетки.

Громче всех орал маленький Арчи:

–Я знал! Я видел, я видел! Я знал!

Но его голосок потонул в восторженном рёве толпы…

За кулисами антрепренёр, чертыхаясь, ломился сквозь кучку обалдевших артистов, а конферансье лихо седлал белую красавицу-лошадь. Та встала на дыбы и попятилась. По форгангу, сминая всё в кашу, тараном пронёсся слон. Трубный рёв поглотил хохот и визг золотоглазых его укротителей.

– По правде сказать, это я понаделала! – она махнула лохматой головой, улыбаясь во весь рот. Август проследил за её взглядом. Дорожка из мокрых следов тянулась от открытой двери к босым ногам девушки. Август открыл рот и забыл его закрыть. Он стоял как истукан и глядел на худенькую оборванку. В дрожащем свете свечи она казалась призраком или сном.

– Ты… – попробовал было подать голос парень, но воздух не шёл ему в горло, и он закашлялся. Девушка пожала плечами и склонилась над сундуком, полным колотого льда. Её длинные пальцы заскребли по кованной крышке:

– Ну, чего уставился? Помоги, что ли! – весело прикрикнула она, и Август наконец очнулся:

– Ты кто такая и какого… хм… что ты…

Не хотелось выражаться, как простолюдин, но ведь и настоящим дворянином он не был! Какой же тон подобрать? Заговоришь, как господин – обсмеёт, тоже мне, мусье, в подштанниках за три цента! А бранную и хлёсткую речь он пока ещё не освоил – всего пару месяцев дурные районы осваивает.

– В общем, отвечай, девица, что ты делаешь в моём доме, и кто дал тебе разрешение оставлять дверь открытой в такую позднюю осень!

По ногам и правда ощутимо дуло, но сдвинуться с места и закрыть дверь он не решался. Слишком уж всё это нелепо и неловко. Да он попросту идиот! Стоит тут, в халат кутается, физиономию гордую корчить пытается, а сам ни-че-го-шеньки не понимает! Девица не прекращала попыток забраться пальцами в ящик, ногти её скреблись, как у крысы под кроватью, брррр! Августа передёрнуло. «Господь Вседержитель, а что делать-то? Орать “помогите”? Против девицы?! Неуклюжая я кочерыжка, вот кто!»

– Да-да, я и говорю – осень, слава северным ветрам, ещё чуточку, и… а, не о том я! – замахала руками девица. – Так ты помогать мне будешь или нет? Смотри уже, сколько воды я потеряла, убить меня хочешь?! – взвизгнула она и уставилась на Августа огромными тёмными глазами.

– Да-да, сейчас, кхм, леди… Не знаю, к сожалению, имени вашего!

Девица фыркнула и закатила глаза:

– Уф, да нет у меня имени! И не будет, если ты мне сию же минуту не соизволишь помочь!

Она ехидно сузила глаз и изобразила корявенький книксен. Август прыснул на огонёк свечи, тот недовольно зашипел, но выдержал. Парнишка суетливо приблизился к девушке, она зашипела, точно как свеча и отшатнулась.

– Обалдел, с огнём ко мне лезть? – заорала она и ударила Августа в плечо, да так, что его прошило ледяной болью. Будто куском льда приложили.

– Да, кстати, а лёд тебе зачем? – рассеянно потирая плечо, спросил он. «Сильная какая!» – думал он, глядя, как девушка обходит сундук по кругу на длинных поджарых ногах. «И какая красивая!» Парень невольно залюбовался ею. Ладная, гибкая, по-кошачьи грациозная. Бледная, голубоватая в лунном свете из высокого окна кожа, огромные глаза, маленький, чётко очерченный рот кривится, губы кусает. «Фея!» – ахнул про себя Август и сделал к ней маленький робкий шажочек. Но тут же подпрыгнул, стопу обожгло холодной водой. «В лужу наступил, чёрт!»

– Ой, вы простите, миледи, я вам помогу!

Он нажал потайной рычажок, и ящик распахнулся. Девица вскрикнула, будто тот был полон несметных сокровищ.

– Но это же всего лишь…

– ЛЁД!! – выкрикнула девица и зарылась в него руками и лицом. Оторопевший Август замер, наблюдая, как фея запихивает в рот двумя руками льдины, крошит их зубами, облизывает пальцы, стонет и урчит от удовольствия, как бешеная кошка.

– А вы… – робко прошептал он, совершенно не уверенный, что собирается сказать.

– Угум? – буркнула девица с набитым ртом и повернула к нему кукольное лицо. – Ща, секунду!

Она заглотила ещё горсть мелкого льда и удовлетворённо осела на пол.

– Ну вот, теперь говори, чё ты там хотел?

– Я… да я, впрочем, так сказать, и ничего, – залепетал Август. А девица уже ползала на четвереньках вокруг него, возя ладонями по лужицам, и Август мог бы на Библии поклясться, что вода попросту впитывалась в её кожу!

Наконец девушка поднялась и встала перед Августом, отряхивая жутко рваное и пугающе неприличное короткое платье.

– Слушай, я тут пока, как у вас говорят, подзависну? – она панибратски ударила его кулаком в ключицу, и широкая улыбка феи-разбойницы озарила её лицо.

– А, да-да, разумеется! – проблеял Август. «Что я наделал?! Она меня ограбит и убьёт! Ма-ма…»

– Шикардос! – пропела девица. – Я только до первого снега, ага! – И ловко уселась нога на ногу прямо на ледяной сундук.

– Но, миледи, если вы не против, то я нуждаюсь в вашем ответе на один вопрос – почему вы выбрали именно моё скромное жилище?

– Ой, да тут всё просто! Ты представляешь, нигде льда нет!

– А… аааа! – многозначительно протянул Август, ни черта не понимая.

– Ну а мне ж до снега протянуть как-то надо! Уже вон как подтаяла, видал, лужищи? Непруха, да?

Август только кивнул в ответ. Чурбан-чурбаном! А она такая необыкновенная! Грубая, простая, но это самая настоящая из всех девушек! Ни в какое сравнение с безжизненными манекенами – куклами с шёлковыми мозгами в фарфоровых головах из его прошлой жизни!

– Да, полагаю, в округе сложно встретить человека, занятого научной деятельностью, кому бы ещё мог понадобиться лёд в доме!

– Да держат они его в погребах, я ж чую, съестной запах так и прёт из-под земли, да как до него просочиться? Думала, помру и зима меня не заберёт, как вдруг!.. – она вскочила с горящими глазами и, воинственно откинув тёмную прядь с лица, прихлопнула тонкой рукой свечу. – Шшшш, то-то же!

Август хотел был испугаться, но передумал. В свете полной луны свеча была не нужна. Он и без огня на неё засмотрелся… как она смеётся, как она глядит на него, ах!

– В общем, подвалило мне снежочка, что ты на виду еду держишь, добрый ты, не прячешь, как другие!

– А как тебя зовут? – выпалил Август и смутился.

– Меня? – она задумалась, наморщив идеальный белый лоб. – Не зовут меня, вот всё жду, когда уже снег пойдёт.

– А лед почему ела? – не унимался проклятущий Августов рот, будто зажил самостийно.

Она расхохоталась так, что стёкла зазвенели!

– Ты дурак, что ли, совсем? – утирая слёзы, спросила он. – А что мне ещё есть-то, не капусту же с сосисочками!

– А почему нет… – пробормотал Август, смущаясь. Ноги у него уже совсем заледенели, но он забыл про открытую дверь. Он и себя самого забыл, всё на неё смотрел… Она вдруг вся напряглась, вытянулась и строго приложила к губам палец:

– Тихо!

Он послушно замолчал. «Не отпущу её, кто бы она ни была, женюсь, баронессой сделаю!» – уже крутились радостные детско-восторженные мечты.

А она подпрыгнула, крутанулась на босых пятках и подбежала к окну. То, будто только того и ждало – распахнулось под порывом ветра. Сквозняк прошёл волной сквозь всё тело Августа, он обхватил себя за плечи. Зубы стучали, но он всё равно сказал:

– Ты выйдешь за меня?

– Что? – она обернулась, рассеянная и мечтательная. На волосах её оседали первые роскошные снежинки. – Снег! Снежочек мой, мать святая Туча! – пролепетала она нежно, как ребёнку. Про Августа она, похоже, уже забыла. Высунулась в окно, руки тянула, ловила белый холодный пух.

– Пожалуйста, прошу тебя! —выкрикнул Август и протянул к ней руки. А она… она уже вскочила на окно, застыв на мгновение. Он успел только сделать два шага, как она раскинула руки, подняла голову, глубоко вдохнула, захохотала неприрученной птицей и…

– Нееееет!!! – заорал он, пытаясь ухватить её. Но она уже шагнула в густую кружевную мглу. Один прыжок – он у окна, едва сам не выпал, ухватился за подоконник, дикими глазами глядел, как она, фея, она, божество – растворяется лёгким призраком в воздухе, рассыпается сотней, тысячей снежинок…

– Снегения, тебя зовут Снегения! – прошептал он, и горячая слеза задрожала на его длинных ресницах. Большая, пушистая снежинка закружилась, упала на его приоткрытые губы и растаяла единственным её холодным поцелуем.

– Снегения! – закричал он, отчаянно и горько. Лёгкий порыв ветра, играя, закружился белым вихрем. Август отчётливо разобрал тихий, прохладный шёпот: «Снег не любит, не плачет и не ищет самого себя! Прощай…»

Солнце зашло, и на тайный сад опустился туман. Вороника проснулась от голода. Развернулась во весь рост, тревожно всмотрелась и вслушалась в сырую ароматную темноту. Где же Она?! Каждый вечер Вороника точно знает, что Мать придёт, но каждый раз опасается, что этого не случится. Вдруг кто-то выполол или затоптал её? Или забыл полить… и Мать зачахла, не в силах подняться и покормить Воронику? Но что это… Не она ли?! А нет, всего лишь ворон сел на ветку над головой Вороники. «Убирайся, проклятая птица, ты мешаешь мне! Я жду Матушку, разве не понимаешь?!» А ворону и дела нет, знай, мышей высматривает. Фу, вот уж эти твари так твари! Пока Вороника не узнала что смертельно ядовита, она боялась дьявольских пискучих комков, как огня! Подкопают корни и сожрут стебли, бррр! Сколько вокруг страшных вещей! Однажды тут неподалёку какие-то мерзкие людишки развели костёр, его жар доставал до бедной Вороники, всю ночь слушала она стоны и предсмертный плач травы под огнём. А огонь хохотал и набивал себе пузо всё новыми и новыми мёртвыми деревьями… Вороника позавидовала и ворону, и мыши – те могут просто взять да убежать, а ей, растению, вшитому корнями в землю, как сбежать? Ох, ох, Матушка упаси! Вороника погрузилась в свои кошмары и пропустила легкие шаги… Она идёт!

Листочки затрепетали, гибкие веточки Вороники нетерпеливо потянулись к любимой Матери. Высокая худая женщина склонилась над своей любимицей. Изумрудный бархат её платья укрыл недовольную траву вокруг Вороники. Трава заворчала, но кому до неё дело есть? Вороника вытянула навстречу Женщине лисьи мордочки бутонов. Женщина погладила их, ласково взяла в ладони едва зародившийся, крохотный, зелёный и твёрдый плод.

– Завязь, – с придыханием прошептала она. Глаза её горели лихорадочным огнём.

– Ты моя умница, ты моя красавица! – шептала она, поглаживая безымянным пальцем тёмные, жёсткие и шершавые листочки. Вороника млела и льнула к Матери, как крошка-лисёнок.

– Скоро, совсем скоро, моя малышка!

Мать приблизилась и невесомо коснулась завязи прохладными губами.

– Мы с тобой победим, вот увидишь! – ворковала она, что-то выискивая у себя за спиной. Вороника не могла разглядеть, да ей было всё равно. Она жадно ждала еды. Женщина вынула острую заколку из причёски, и роскошный водопад цвета заката хлынул ей на плечи.

– Ап-па-па! – ласково пропела Мать и проколола себе палец. Ни единой жилки не дрогнуло на безупречном лице. «Кровь!» – возликовала Вороника. Она всего лишь раз попробовала Матушкиного «алого вина», как та сама его назвала. Это было упоительно вкусно и невероятно давно – по человечьим меркам прошло, наверное, недели три, когда первые ростки Вороники пробили землю. Вороника так и не научилась разбирать, как народ её Матушки ведёт отсчёт. Для неё существовали лишь пустые сонные и жаркие дни и тревожные, полные чарующих и обольстительных видений ночи. Она жила мыслями Матушки, её надеждами. И ожиданием её ласки, её угощений.

– Пей, моя сладенькая! – приговаривала женщина, окропляя тяжёлыми темными каплями зёрнышко завязи Вороники. Если б Вороника могла стонать, она без стыда заливалась бы стонами удовольствия, так невероятно вкусна была кровь Матушки. Она готова была впиться в палец Матушки и с благоговением и восторгом выпить её всю всю до капельки! Болезненное детство Матушки горчило, как сок мёртвых насекомых. Её отрочество отдавало мёдом и полынью. Её побег из развалюшки на краю деревни обжигал, и на миг Вороника ощутила себя острым перцем. Хижина дряхлой ведьмы, таинство нерушимой связи с подземным миром, ведьмина смерть, её наследство для юной ещё Матушки – всё это вливалось в Воронику горячительным, пряным потоком. Будь у неё голова, она бы кружилась от случайной встречи глазами с Тем мужчиной… Будь у неё самой глаза, она бы рыдала над его телом, пронзённым стрелой нанавистного короля. А сам король, который решил, что подстрелил оленя, спешащий через колючие кусты прямиком к его будущей королеве, отдавал подгорелым, лежалым беконом. А каким кисло-сладким, густо присыпанным солью и копчёной паприкой был её первое: «Отрубить ему голову!» Могущественная, великолепная Матушка! Какая же ты вкусная! Твои мертворождённые принцы и принцессы, ммм, они хрустят, как французские булочки с ароматными травами! И это твоё желание, Матушка, отравить своего мужа, своего короля, солёное и густое, как кабан, начинённый креветками в карамели! «Ах, матушка, когда я вырасту, то… Погоди, куда ты, куда, ещё немного, пожалуйста!»

– Ты только посмотри на себя! – всплеснула руками женщина.

Подорожник едва успел жалобно пискнуть, когда она сорвала его лист и приложила к ранке на пальце. Вороника шикнула на него и умоляюще потянулась к Матушке. Но вдруг ощутила, что не может и листочка приподнять. Голова её плода отяжелела донельзя и властно клонила весь стебель к земле. «Какого чёрта!..» – возопила Вороника, но Матушка утешительно обхватила её изящными пальцами. Вороника вдохнула сытный дух крови и впитала их дрожь, как горячая булочка крупинки цветного сахара.

– Настал наш час, моя девочка! – сказала Королева в полный голос и… одним точным, уверенным движением сорвала плод. Вороника в ужасе хотела, было, завопить… но осеклась. Больно не было! Значит, и вопить незачем. «Что… что мы теперь сделаем, Матушка?» – растерянно оглядываясь с непривычной высоты её рук, пролепетала Вороника.

– Я отберу у него королевство! Знаешь, что задумал старый выродок? Избавиться от меня! Уже и дрянь какую-то заморскую присмотрел, думает, она родит ему живых детей! Как бы не так! Ты моя ненаглядная, кровью моей напоенная, зельями полуночного колдовства умываемая, ты готова отдать мне свою юность и красоту свою! Никуда он не денется, старый козёл!

«Что… как?.. Нет, не может быть!» – опешила Вороника. А Матушка, её любимая, единственная Матушка, уже приоткрыла свои прохладные губы и поднесла бедняжку ко рту… «Матушка…» – ошалело прошептала Вороника, завороженно глядя, как раскрываются жемчужные ворота зубов и тёмный, влажный Ад распахивается перед ней в нетерпении.

«Неееееет!!!» – закричала Вороника и захлебнулась безмолвным криком, когда тело её с влажным всхлипом разделилось пополам…

– Что ж, Матушка… – начала было Вороника и изумлённо замолчала, прислушиваясь к птичьим трелям своего голоса. Откуда он идёт? Она открыла и закрыла пухлые, упругие ягодки губ. А под ними ещё столько всего, Матушка!

Вороника оглядела своё новое тело. Похлопала руками – надо же, руками! Какое дивное, оказывается, чувство, иметь конечности! И боже мой, ноги! Она приподняла тяжёлую юбку бледно-зелёного платья. Оно на глазах наливалось изумрудной густотой. Сила Матушки продолжала вливаться, впитываться в Воронику.

– Ноги, Матушка! Я могу уйти из леса! – всплеснула руками Вороника, и захохотала, и закружилась неумело, неуверенно, но счастливая до самой тёмной и тугой сердцевинки, которую, кажется, сердцем называют. Оно дрогнуло, дёрнулось в груди, когда Вороника бросила ещё один прощальный взгляд на мёртвую, усохшую до безобразия, как молнией битая коряга, Матушку. Вороника смахнула горячую дождинку со щеки и пробормотала:

– Ты уж не ругайся, Матушка, я думала, ты меня любишь, как я тебя, а ты меня сожрать хотела! Прощай!

Свободная, на своих двух туго сплетённых послушных стеблях Вороника зашагала прочь из леса…

Этот денёк в середине июля выдался прекрасно жарким, в отличие от непомерно мрачной погоды прошлых дней. И он вдруг решил прогуляться. Вышел даже раньше времени, не утерпев – так уж сильно скучал по солнышку! Оно было ему всерьёз противопоказано, по особым причинам, но… он решил рискнуть – терять всё едино нечего!

«Сейчас ведь вообще вся природа будто взбесилась, – тихо бредя в тени прекрасных каштанов, размышлял он. – Все сезоны наперекосяк… не то, что раньше…» Ах, выражение «раньше» наводило страшную тоску на него, и он всячески избегал его. Но в этот раз как-то само повернулось – ни обойти, ни объехать! Он вздохнул, подняв голову к небу, постоял, глядя пристально в одну золотистую точку сквозь густую листву, лишь одному ему видимую махонькую точку. Может, её ещё кто-нибудь углядел бы. Но никому она не нужна, кроме одного лишь замкнутого, тихого прохожего. «Может, это глаз моего ангела? После всего, почему бы и ангелам правдой не быть? Следит за мной всё ещё… зачем только? Что со мной теперь-то может стрястись?..»

Он застыл с поднятой головой, как лишнее дерево на аллее. Неприметный, небольшого росточка худощавый человек неопределённого возраста. И можно было обнаружить некоторые странности в его облике, если присмотреться. Довольно молодой, что-то между двадцатью пятью и… сорока? Так сразу и не сказать. Сутулится, глаза тёмные, запавшие, щёки впалые. Небрит дня три. Весь вид несколько чахоточный, болезненный. Кутается в дурацкий пиджачок – немного не по размеру и какой-то пыльный. Аккуратная некогда стрижка отросла неровно и некрасиво, приличный человек осудил бы за подобную небрежность. Но, скорее всего, у мужчины просто не было денег на парикмахера. Весь его вид какой-то бомжеватый и потёртый. К тому же, плотно замотан в длинный, клетчатый старый шарф – это в приличный июльский вечерок среди влажного марева? Человек то и дело поправлял его неуклюжими жестами, прятал руки в карманы и снова поправлял шарф, будто боясь что спадёт. Он не потел и не дрожал, и странно, очень странно было – к чему этот шарф? Что за нужда в нём в такую жару? Но удивиться некому – все спешат мимо или рассеянно бросают взгляд и уплывают по аллее.

И вообще, никто не стал бы смотреть на него, серую фигурку на пёстрой шахматной доске жизни. И не желающего, чтобы на него смотрели. Скорее даже, меньше всего желающего обратить не себя чьё бы то ни было внимание. Если и натыкался на кого-то неуклюже, то шарахался, как безумная лошадь от собак.

А она подошла сама. Подошла к нему, представляете? Ну что, что могло привлечь её, такую молодую, такую… восхитительно красивую. Ослепительную просто!

– Молодой человек… простите…

Он не понял, что она обращается к нему. А когда понял – остекленел. Как же это, женщина… и говорит с ним?! Он запаниковал. Этого не просто не может быть, это абсолютно неестественно!

– Молодой человек… я вам не помешаю? Можно мне… кхм, вы удивитесь, конечно, но… можно мне рядом с вами постоять? Там такая золотая точка проглядывает, с другого места не видно!

– А… да-да, конечно! Что вы! – он поспешно отпрянул, не понимая и не веря ещё, что она именно о том и говорит. Она скромно улыбнулась и встала рядом, подняв голову к небу. Он застыл, неприлично разглядывая её. Как она прекрасна! В длинной серой юбке, твидовом жакете и тёплых перчатках. Огромные, густо подведённые глаза, алый рот. Так прекрасна, что хотелось зажмуриться и прислониться к ней. «Сердце остановилось, – подумал он, и горько усмехнулся, – да давно уже». А она смотрела завороженно и не дыша на эту точку в небе. И была такой родной, такой… милой, такой своей! Если бы он мог объективно смотреть, так ничего особенного » худощава, большеглаза, росту среднего. Но он млел и таял, и если бы мог думать в тот момент, то точно благодарил бы богов за дарованный миг стоять с ней, чудесной, рядом. Он забыл обо всём, он грелся… даже шарф упал, а он не заметил, тёплый от её присутствия.

– Милая… – прошептал он непроизвольно.

– А? – вздрогнула она и посмотрела на него.

– Вы извините, я… – тут она пожала плечами, и он ощутил пугающую дрожь – он смутил её?

– Я пойду, не буду вам мешать, вы извините, я не хотела, чтоб вы подумали обо мне…

– Нет-нет, что вы! – промямлил он, теряясь.

– Я пойду, помешала вам, наверное, спасибо! – она быстро развернулась и, ссутулившись, зашагала прочь. Он стоял и в отчаянии смотрел ей в худую, сгорбленную спину. Неужели?.. Нет, она не должна уходить! Тёплая, милая, нет!

– Погодите! – закричал он, бросаясь ей вслед. Шарф был забыт, не глядя затолканный в глубокий карман пальто. – Ради бога, девушка!

– Да? – она обернулась с такой надеждой и тоской в глазах, что он чуть не схватил её в объятья.

– Я… это… – промямлил он, ища свой шарф на шее и не находя. – Я хотел вас спросить, вы… – тут он опустил голову, чувствуя, что не знает что сказать, и в ужасе от своей беспомощности. – Вы правда видели ту точку? – ему было очень неуютно без своего шарфа, и он тёр горло, глазами собаки заглядывая ей в глаза. Непроизвольно прикрыл шею руками, и ему стало легче. А она, если бы могла, если бы не была так зачарована им, точно заметила бы, конечно, его странные и пугающие шрамы на шее. Но она смотрела в его печальные глаза Пьеро и, нежно улыбаясь, говорила:

– Да, я видела её… я просто подумала, что такой человек, как вы… вы ведь смотрели в небо, я решила – вы видите её, но… не знала, как сказать! – она мило пожала худыми плечами. – Вы видели, да?

– Да. Дело в том, что… боже, что я хочу сказать? – пробормотал он. – Да, я видел, и то, что вы сами сказали…

– Да, я понимаю, – она взяла его за тонкие пальцы и нежно пожала их. – А вы не спешите, нет? – спросила она.

– Нет-нет, что вы! – поспешно ответил он и, грустно пожав плечами, добавил: – Мне сейчас некуда спешить.

– Да и мне тоже! – грустно покачала она головой. – А может, это и хорошо? Мы ведь можем погулять теперь с вами вместе? – и тут же спохватилась: – Ой, а ничего, что я сама вам предлагаю прогулку?

– Ой, извините, я сам должен был это сказать, ведь думал! – спохватился он.

– Да ничего, что вы! – хрипло рассмеялась она. – Идём?

– Идём! – просиял он.

И нежный воздух вокруг них наполнился искрящимися капельками, ещё не любви, но взаимной увлечённости…

Электричка помахала Артёму хвостом и унеслась в свой призрачный драконий мир за дальними далями. Парнишка даже не оглянулся на протяжный вой. Он спрыгнул с перрона и улыбнулся косому от времени указателю «Романовка», как родному. Романовка… в этом слове звенят натянутые солнечные струны, и кузнечики орут, как сумасшедшие, и тёплое козье молоко разливается по кружкам, и хлеба подсоленного ломоть, и яблоки кислые, зелёные, самые вкусные на свете! Бабочки разлетаются веселыми брызгами, стоит только занырнуть в ароматную дымку полевых цветов! А ещё – россыпь звёзд, неведомых, волшебных, усыпавших тёмное бесконечное полотно, будто дикая небесная земляника. И дед лежит рядом, на горячем шифере крыши, чертит грубой-ласковой рукой линии: созвездие Орла, Гончих Псов, Большая медведица… «Мама твоя тоже любила маленькая вот тут лежать», – вздыхал дед, и Артём зажмуривался, чтобы не заплакать. Всё это – когда-то давно, а сейчас мальчишка шагал через высокую траву, напевая легкомысленную чушь, подхваченную, как ветрянка, через радио. Жмурился, стараясь не тонуть в горьких мыслях.

Мама… Дедова дочь. Утонула она. Самым идиотским способом. Захлебнулась чаем, и никого рядом не было постучать промеж лопаток, вытряхнуть воду из дыхательных путей. Как же странно и зло природа пошутила, разместив в теле настолько враждующие между собой части! Восьмилетнего тогда Тёму это открытие поразило до самых тайных и ледяных закоулочков души. Он передумал становиться доктором. Даже набор свой игрушечный выкинул – тот только против плюшевых болезней был хорош, а с реальностью не справился даже настоящий врач. Навряд ли человеку подвластна эта коварная сила, и всё, что врачи могут на самом деле – беспомощно ковыряться в ужасе перед этой мрачной бездной, называемой Смерть!

Со своим сиротством Тёма ещё сильнее прикипел к деду – он и раньше был родным и добрым великаном, но теперь… теперь дед – это всё, что осталось от мамы. С отцом у Артёма никогда не ладилось, холодный он и закрытый человек, да попросту сухарь чёрствый. Мальчик его боялся и не любил, отец к нему как будто вообще ничего особого не испытывал. Мама служила им отважным единственным связным. Тёма понимал, что маму отец любит… любил, вернее. И наверное, ему было бы проще без живой, лопочущей помехи между ними. Из родительского мира, разрезанного на половины – холодную со стороны папы и горячую по мамину сторону, мальчишка всегда охотно сбегал к деду. Уж тут его никто не мучил своим сухим, колючим «угу» на неуклюжие попытки сблизиться. Особенно с тех пор, как дед решил уехать из города в деревню, Тёму вообще за уши было не вытащить, он даже добрый кусок сентября мог проотлынивать от школы под мощным, упоительно надёжным крылом деда.

Скрипнула косая калитка, и сердце парня скрипнуло в ответ. Сдаёт старик… Едва заметными трещинками пошло его добротное хозяйство. И почему он не женился после бабушки? Тёма едва помнил её. Остался только смутный хлебный запах русых волос и козье-молочный грубый аромат передника. Кажется, рука у бабы Тоси была лёгкая и ласковая, если Тёме это не приснилось. Как она гладила его по голове и что-то приговарила об озёрной воде. Волоски шевельнулись на затылке, будто было в её напутствиях что-то страшное. Наверное, запрещала ему в одиночку купаться бегать. Эх, баб Тося, сейчас бы твоему старичку – нашему старичку, пригодился бы женский пригляд! Чего он тут один доживает и в город ни в какую не хочет, отпирается – здесь помру, и точка! Упрямый он, дед! Силища!

– Дед, ты дома? – радостно крикнул Артём в приоткрытую дверь и с наслаждением вдохнул тёплый, родной дух дедова дома. Прозвенела сонная муха да где-то мекнула коза.

– Дед? – крикнул парень погромче. Дед не отвечал, видать, на огороде или в хлеву дела творит.

Косые лучи делили сенцы на полоски. В воздухе кружилась золочёная пыль. Артём сбросил тесные новые кроссовки и с удовольствием прошёлся босыми ногами по тёплым скрипучим доскам.

Вот это – его настоящий дом! Большой, добротный, истинный! Любимые деревенские хоромы! Тёма потянулся и почти упёрся в потолок. Он опустил руки и покатал горчинку во рту. Со временем дом как будто сьёжился. Тёма, конечно, понимал, что это не дом сдал, а он сам попросту вырос. Пацанёнком ему тут было просторно, как в замке! Дом был как целый мир, окружённый морем: зелёным и беспокойным – летом, белым и штормовым – зимой. Сенцы были предгорьем, полным таинственных существ, что шуршат, вздыхают и настороженно следят за тобой из каждого тёмного угла. Зал – роскошной тронной залой короля, деда Миши, а сам Тёма – славным рыцарем, которому дозволено запрыгивать на королевские колени без приглашения. И орать, и носиться сломя голову через слабо освещённую, мрачную прихожку в кухню, а оттуда пробираться с фонариком в хлев, к рогатым страшилищам. Козы были безобидные, небодучие, чуточку шкодливые. Но Тёме, конечно, представлялось, что хлев – логово нечистой силы, полное опасных расщелин и пещер… Он, ловкий и незамеченный, подкрадывался к огнедышащим коварным тварям, держа наготове свой верный меч Зарубай, в голове его зрел хитрый и отчаянный план! Победа была у него в кармане, он даже успел сочинить речь, с которой выложит перед изумлённой толпой других рыцарей-недотёп головы поверженных врагов, держа их за рога! И все бы ахали и восхищались, когда бы дед не помешал! Вошёл с ведром комбикорма и как гаркнет: «Да ты не таись, они не бодаются!» Пришлось драконов не рубить мечом, а приручать хлебушком. Добрую часть горбушки, конечно, Тёма слопал сам, а остатки собрали тёплыми, бархатными губами Минька да Ветка. Эх, были времена! А какая была еда! Дед потрясающе готовил, даже бабушку отгонял от печи, мол, сам! И наверняка это полотенце на столе скрывает горку чего-то офигенного!

– Ух ты, пироги! – подпрыгнул Тёма и ухватил со стола пышный кус. С наслаждением втянул сытный дух и, откусив большой кусок, застонал от удовольствия. – Вау, и квасок!

Никто в мире не умел делать такой восхитительный, в меру кислый, в самую тютельку сладкий, ювелирно точно настоянный квас!

– Дед, ты просто космос! – восхищённо протянул Тема, наливая себе полную кружку. Набитый от души живот неумолимо потянул на продавленный, старенький диван. Но Тёме не терпелось повидаться с озером. Вода-то нынче, небось, самое парное молоко! Ну хоть лицо ополоснуть, вдохнуть густой озёрный дух!

Да, Тёму тяготило, как едва уловимо мрачнел дед над каждым ведром озёрной воды, которой наполнял железный бачок в бане. Но то не Тёмина беда, что поделать, у каждого своя печаль… Озеро не виновато, что бабуля поскользнулась в бане и расшибла голову. Той самой водой отмывали дед с мамой пол и полок… Ай, да чего это всё на мрачняк тянет? Воздух-то какой! «Мёд-пиво пил», – подумал Тема, то ли к месту, то ли нет, и, тряхнув головой, помчался к озеру. Сам про себя он называл его «Рыцарским», но на самом деле никакого имени у озера не было. Так, озеро и озеро! Вот оно, родненькое, улыбается ему, и такой плывёт солнечный, свежий, неповторимый аромат! Цветущие кувшинки кивают головами, лягушки деловито собираются на воде, солнце медленно клонится в сумерки, ещё не вечер, но уже не день! Самое кайфовое времечко на поплавать!

Тёма на ходу сорвал с себя одёжку, побросал на траву и в чём мать родила бултыхнулся в зелёный травяной настой, целебный и густой. Блаженство невероятное! Поплескавшись от души, мальчишка растянулся на спине и закрыл глаза. Вода заполнила уши, укутала тишиной и безмятежностью… Артём едва не задремал, как вдруг сквозь толстое тёплое одеяло воды он ощутил, что рядом кто-то плавает. Огромная рыбина?! Нет, здесь нет таких рыб! Парень всполошился, перевернулся на живот и во все глаза уставился на бабку. Или тётку, как её поймёшь, когда она вся под водой, только мокрая голова торчит. Плывёт себе степенно, длинные тёмные с серебром волосы колышутся как водоросли.

– Фу ты, чёрт, – пробормотал Тема, отплёвываясь.

– Нету здесь таких, – спокойно, не глядя на него, будто сама себе сказала женщина. – Лягухи одни да я!

А голос вроде не старушечий. Глубокий и такой… величавый, что ли? Такими Тёма представлял себе голоса настоящий королев из сказок.

– Эмммм, здрасти! – промычал парнишка, как дурак пялясь на царственную голову.

– Ну здрасти! – в тон ему ехидно ответила старуха. Тёма сморгнул. То вроде как молодая, лет, может, сорок, а то – древняя бабуся. Вода, что ли, бликует? Надо бы на берег выбираться!

– Хорошо, что приехал, малой! – кивнула женщина. Тёма решил, что лучше обозначать её «женщина», оно же в любом возрасте годится, так?

– Давай-ка к берегу, потолковать мне с тобой надо!

– Э, ну это… ладно… – неуверенно проскрипел Артём и поплыл в указанном направлении. Уже у берега он сообразил, что трусы-то в траве остались! Смущённый пацан залился краской. Хорошо, что солнце уже клонилось на покой, а прибрежная кромка заросла стеной камыша – может, как-то проскользнуть удастся? А женщина, будто прочитав его мыслишки, холодно отвернулась. Артём чуток помялся, но она глянула на него так, что он махом выскочил из воды и, прикрываясь, как последний лошпед, нашарил в траве труселя, запутался, чуть не упал, чертыхаясь, кое-как влез в липнущие к мокрому телу джинсы.

– Да бросай ты чертыхаться-то, говорят тебе – нет тут таких, одна я! – зло одёрнула его бабуся. Она по-прежнему стояла по грудь в воде. К своему ужасу, Тёма сообразил, что она тоже совершенно голая! «Ох, только бы… она… не…»

– Да не выйду я, не бойся! – рассмеялась женщина. Тёма чуть не сгорел в прохладных сумерках, едва не рассыпался горячим прахом от стыда.

– Да я… не… ну, не это… вы не подумайте! – залепетал он, пряча глаза.

– Эй, голову подыми! – прикрикнула женщина. – Да слушай! Времени у меня на тебя нету, и у деда твоего маловато оного осталось!

Тёму от этих слов бросило из жара в холод. Он поднял голову и растерянно заморгал.

– Ты ведь этого старого олуха внук, того, чьи козы по бережку пасутся, так?

– Д-да, – выдавил Тёма. Водяная сырость вдруг стала ужасно неприятна, за шиворот пробирался страх. «Бежать надо, вот что!» – подумал он, но не шелохнулся. А женщина продолжала:

– Как тя звать, рыбий хвостик?

– Тё…Тёма, Артём!

– Ну вот и славно! – оживилась вдруг бабка. – Тёма-тетёма, молодец ты, Тёма, имя назвал, теперь не ослушаешься!

Она выпростала руку из воды и повелительно протянула её в сторону пацана. Тот дёрнулся было, но понял, что сама бабка осталась стоять, где стояла, выпрыгивать из воды и хватать его за горло она не собирается!

– Пойди, Тёма, к своему деду да принеси мне его сапоги!

– А это… – проскрипел Тёма, сам не понимая, что собирается сказать. – А вам зачем? – пискнул он и осёкся. Как его рот сам по себе это выдал?

– Не твоё дело, щучье отродье! – повысила голос бабка. – Делай что сказано! Да смотри, ночью сюда не являйся, не вашего роду это время, и деду ничего не говори! Хоть одно слово, и я до тебя доберусь, поплатишься за дедуленьку, как сестра твоя!

Артём остолбенел. Всё, что он знал про свою старшую сестру – что она в возрасте трёх лет опрокинула на себя кастрюлю кипящей воды, летом, когда отключали центральное отопление. Мама как раз собиралась ребёнка помыть в этой самой воде. Спасти Марианну не удалось. Тёма видел её только на фотографиях, самая яркая из которых была прибита к могильной плите…

– А вы… откуда… знаете… – чуть слышно прошептал он, пугая самого себя до онемения.

– А ты у дедушки своего любимого спроси! Так и скажи, мол, что же ты, дед, баб-то обижаешь? Да нет, шучу я! – вдруг переменила гневный тон старуха на простой и почти ласковый. Улыбка сморщила её породистое лицо, она заговорщицки подмигнула: – Ничего ему не говори, ага? А завтра с утреца тащи мне сапоги! Тут вот ждать тебя буду, разбойник ты эдакий!

И она тепло рассмеялась. Но почему-то от смеха этого Тёму продрало морозом вдоль позвоночника. А он-то думал уже, что и правда бояться нечего.

– Ну а теперь беги давай, дед тебя заждался, небось!

– Ага! – выдохнул Тёма и, кивнув как китайский болван, развернулся и понёсся прочь, прочь! Показалось ли ему, что когда он обернулся на бегу, бабка нырнула, а над водой мелькнул здоровенный рыбий хвост?..

Дед курил на крыльце, козы крутились рядышком – ловили кольца дыма, шутливо бодались друг с другом.

– Ну чего ты так долго-то, я уж чуть искать тебя не пошёл! – ухмыльнулся дед в роскошные усы. Мокрый и вздрюченный Тёма ловил ртом воздух и бестолково махал руками, пытаясь что-то сказать и сам себе мешая. Взгляд зацепился за босые ноги деда.

– Дед, а чё ты без сапог-то? – выпалил Тёма, как дурак.

– Ну здрасти и тебе, Артемий! – важно кивнул дед и, не удержавшись, рассмеялся густым, душевным смехом. Тёма вдохнул пряный, едкий аромат табака и рассмеялся в ответ. Дед встал и протянул руки, Артём с радостью прижался к нему, тёплому, пахнущему потом, табаком, козьим молоком, душистыми травами и пылью. Тёма снова был маленьким. Он был дома!

В прохладной летней полутьме беспокойной и живой ночи Тёма всё таращил глаза и никак не мог уснуть. То комар прицепится. То сова в саду заорёт. Мальчишкой Тёма ужасно боялся сов и всё никак не мог понять – чего они ищут у деда в саду? Чего им тут всем надо?

– Мыши, – коротко объяснял дед и глядел так, что ясно было – не приставай с ерундой, деду некогда!

– Мыши, – повторил шёпотом Тема и повернулся на бок. Одеяло давило, под ним было жарко, а сбросишь – холодно. Поискать покрывалко какое? Деда тревожить жалко… но блин, так всю ночь промаешься! Парень наконец решился. Осторожно, стараясь не шуметь, выпростался из постели и двинулся к комоду у окна. Здесь он мог передвигаться не то что с закрытыми глазами, а даже и без сознания, с лабораторной точностью вдел бы нитку в иголку! Тема уже потянулся открыть старенький, обшарпанный комод, как за окном мелькнула чья-то тень. В окно на Тёму глядело белое как смерть лицо! Артемий замер. Медленно, медленно, как под водой, он поднял глаза. Фух! Пусто. Только что это за пятно? Парень бесшумно приблизился и всмотрелся. На стекле чётко проступали следы грязи. Расплывчатые линии, будто ребёнок нарисовал… сапог. Тёма сьёжился и сунул палец в рот, чтоб не заорать. А он уж обольстился, что бабка ему приснилась, когда он задремал на воде, разморился на солнце! Ну а если и была бабка – так какая-то дачница сумасшедшая. В любом случае ерунда, нечего тут и париться! Но блин, а это тогда что?! Он укусил себя за палец в надежде проснуться от боли. Но ничего не изменилось. Вот комод. Вот босые ноги на тёмном полу. Вот занавески приоткрытые. А вот и знак, послание для него, Тёмы: не забудь, мол, я жду, обещал, уговор у нас!

– Дед, – позвал Тёма дрожащим, еле слышным голосочком. Дед в ответ только всхрапнул.

– Деда! – позвал Тёма снова и едва удержался, чтобы не влезть под одеяло, под родной, самый надёжный в мире бок! Хотелось плакать, ноги дрожали от ужаса и беспомощности. «Не реви, Лучок, чё как махонький?» – говорил ему дед, когда ребятёнком Артёмка расшибал коленки или козы отбирали кусок хлеба с вареньем. Внучок-Лучок получал новый кусок хлебушка, ещё щедрее и богаче смазанный вареньем из лесных ягод, дед гладил его по голове шершавой большой рукой, и солнце светило снова, и мир опять был прекрасным и заботливым местом!

– А?! – вскинулся вдруг дед. Поглядел на замершего в нелепой позе на одной ноге внука, сел на кровати.

– Ты чего не спишь, Лучок?

– Да я это… ну… на двор ходил! – соврал Тёма и боязливо покосился на окно. Никакого грязного сапога там уже не было. Вот те раз! Приснилось! Какое счастье, господи! Тёма облегчённо выдохнул и шмыгнул под одеяло. Оно уже не казалось таким душным. Наоборот, как же хорошо в нём спрятаться, как в нору!

– А, ну спи тогда! – пробормотал дед и улёгся к внуку спиной. Тёма уставился в потолок. Тени от занавесок играли в причудливые игры, сплетались в таинственные узоры.

– Дед, а ты в русалок веришь? —не удержался Тёма, блаженно улыбаясь во весь рот. Спать совсем расхотелось.

– А чё в них верить, верь не верь – всё одно, – туманно проворчал дед.

– Ааа, – в тон ему ответил Тёма. – Ну ладно!

– А ты чё спросил-то вдруг?

– Да так, сёдне вон, на озере, бабка одна купалась рядом, дак похожа прям, прикинь!

– Да неее, в нашем озере отродясь нечисти не водится, рыба одна! – буднично протянул дед. Тёма вопросительно хмыкнул, мол, откуда знаешь?

– Кабы были, я б уж знал! – уверенно ответил дед, и Лучок согласно кивнул в темноте. Это уж точно! Дед тут вообще всё знает, каждую завалящую сову в саду, каждую мышь в подполе! Ну а раз так, то поспать ничего не мешает. И парень уплыл в сладкую дрёму.

– Ну что? Принёс?

Она тревожно уставилась на него. Он сделал вид, что не расслышал, и с деланной рассеянностью принялся стягивать серебристый комбез.

– Ты представляешь, милая, сегодня такой звездопад…

– Я тебе не милая! – прошипела она, сузив глаза. Он попытался протиснуться мимо неё, но девушка жёстко схватила его за локоть.

– Хорошо, пусть так, не милая! – покладисто кивнул он. – Но нет, я ещё не нашёл!

– Что ты не нашёл? – взвилась она. – Опять? Какого чёрта, Альберт!

– Милая, ты же знаешь…

– Что я знаю, что ты не Альберт? – она уже почти орала: – Ну уж нет, у нас договорённость, ты мне – камень, я тебе – твоё настоящее имя! Будешь Альбертом, даже нет – Берти, Бертиком! Хочешь «Марселя»? Тащи камень, чучело!

Последние слова она выплюнула ему в лицо, он физически ощутил, как они стекают горячей кашицей по лицу. Он наконец решился поднять на неё глаза. Она с отвращением отпихнула его локоть от себя. Развернулась и напоказ улеглась обратно в капсулу сна.

– Погоди, Марси, – начал было он, но она уже активировала аппарат. «Морфей-2V547J» пропел сладким, якобы умиротворяющим голосочком:

– Доктор Вольф, Марселина просила передать вам: «Сладких снов, мой дорогой!»

Он с отвращением покосился на проклятый аппарат, в котором уже спала его возлюбленная. Старый долбаный идиот! Имбецил с двумя академическими образованиями и научной степенью по астрогенетике! Просила она, как же… суррогаты, запрограммированные тобой же, вот и вся любовь! Будь Морфей хотя бы чуточку живым, одушевлённым хоть на кроху, он бы врезал тебе, доктор Марсель-Адам Вольф! За то, что обманываешь женщину, в которой души не чаешь. Узнай она, что «просила тебе передать», то… а собственно, что бы она сделала? Да ты и этого не знаешь. Смеешь думать, что любишь её, а сам даже предсказать её естественных реакций не в состоянии! Ну и какой ты после этого, к чертям марсианским, астрогенетик?

– Дрыхнешь?!

Он вздрогнул и открыл глаза. Марси стояла перед ним, уперев руки в бока. Голова укутана полотенцем. Ритуалы, милые земные ритуалы… нет здесь никакой нужды в гигиенических процедурах, и ванной нет, и даже этой прелестной головы. Он должен помнить об этом, обязан. Чтобы не сойти с ума, не потерять истинное положение вещей и ещё суметь когда-нибудь всё исправить.

– Да вот, знаешь, засмотрелся на тебя и не заметил, как…

– Марсом об косяк! – зло рассмеялась она и стащила с головы полотенце. Идеально уложенные, блестящие золотые волосы рассыпались по плечам. «Что и требовалось доказать!» – кажется, так говорили на Земле. Там, где женщины после ванной не были так кукольно-прекрасны. Настоящие женщины, милые, взлохмаченные, с капельками влаги на розовой коже, такие желанные и домашние… «Ты не настоящая, Марси! Злись, сколько хочешь, тебе не вывести меня из себя!»

– Ты хочешь, чтобы я…

– Да, хочу! – она, как всегда, перебила его. – Напяливай свой дурацкий комбинезон и без камня даже не смей рожу свою мне тут показывать!

– Ах, Марси… – пробормотал он, покорно вставая. Её точёный носик куклы Барби вздёрнулся, она развернулась и уставилась в зеркало. «Что ты там ишещь, Марселина?» – думал он, делая вид, что облачается в защитный, совершенно мультяшный комбинезон. Где бы он взял образ другого комбеза, он же не космонавт и никогда не видел, в чём на самом деле выходят на поверхность чужих планет! «Марселина, не смотри так на своё лицо, тебе не грозит ни единой морщинки, я тебя отлично упаковал там, на Земле! Ещё найти бы способ вернуться и забрать обратно своё тело. И твоё тело! Ты даже не подозреваешь, да? Что мы лежим там с тобой рядом, разделённые только тоненькими оболочками капсул «сохранки». Я тебе даже озвучивать их научное название не стану, ты ведь модель, а не учёная!»

Он нащупал в нагрудном кармане камешек, опасливо покосился на девушку, но та была полностью поглощена созерцанием своего безупречного лица. Он поспешно вышел. Сел у порога их милого, двухэтажного домика, в тени яблони. Проговорил про себя привычную мантру: «Это не дом, это не яблоня, это моя проекция, не забывай, не забывай, ты хозяин своих проекций!»

Капитан Даррен Дэниэл Доджсон-Хейз всегда был настоящим профи. Его репутацией можно было освещать путь к месту убийства вместо фонаря. Если б она светилась. Может, был бы толк от неё, а то в последние три месяца какой-то неведомый подонок попросту задницу этой репутацией вытирает!

– Что ж, Синклер! Вопрос всего один, – наконец заговорил Даррен, зябко ёжась в ночной холодище. Сырой туман так и полз за шиворот.

Его напарник заметно напрягся. Видно было, что доктора вся эта загадочная тряхомудия напрягает почище самого капитана. Хейз и сам не рад был рот открывать. Тошнота подкатывала удушливым комком. Он нервно сглотнул и торопливо заговорил снова:

– Да бросьте, Джеймс, мы с вами уже грёбаный сезон бьёмся на этом кровавом поле, неужто у вас до сих пор нет хоть какой-то самой скромной медицинской догадки? Вы хотя бы взгляните на тело, доктор!

– О нет! – простонал Синклер. – Да бросьте вы сами, мистер Хейз, я вам и не глядя скажу: молодой мужчина, предположительно 25-30 лет, отсутствие видимых повреждений и признаков насильственной смерти и далее по списку… Чёрт, эти их грёбаные лица, я ковырял их и так и эдак – они же совершенно натуральные, будто жертвы родились с ними! Дьявол их задери!

– Я почти уверен, тут не без него, – пробормотал Даррен и наконец заставил себя наклониться и посмотреть. Всё ровно так же, как и у пяти предыдущих убитых. Обычное человеческое тело, нетронутая шея, никаких следов иглы или клея. Просто кожа, безупречно переходящая в лицо тряпичной куклы. Глаза-пуговицы, вышитая грубыми нитками улыбочка. И яркое пятно, кровавый отпечаток, будто кто-то поцеловал зловещего кадавра прокушенными губами. Надо ли объяснять, почему над серией они работали унылым дуэтом, без команды? Бывалые вояки убегали в кусты поблевать, а то и увольнялись через две-три встречи с «улыбашками».

Даррен разогнулся:

– Доктор, а что вы скажете…

– Минуточку! – махнул ему Синклер. – Природа зовёт!

Доктор исчез в темноте за кустами. Где-то совсем рядом заухала сова. Капитан от неожиданности отступил, и под ногой что-то хрустнуло. Он наклонился и подобрал… тряпичную куклу! Точно такая же, вышитая зловеще-глупая улыбочка и глаза-пуговицы! Капитан едва сдержался, чтобы не отшвырнуть страшную вещь подальше.

– Отдай, это моё! – сказал суровый детский голосок. Даррен повернулся. Маленькая девочка лет пяти или шести на вид, грязная, но слишком хорошо одетая для бродяжки, в одной красной туфельке не по сезону, подскочила к Хейзу и прежде, чем тот успел что-то сказать, выхватила куклу и помчалась в темноту. Хейза прошибло насквозь: парную туфельку сжимал в руке их первый «улыбчивый» труп!

– Стой, девочка, стой, я не причиню тебе вреда, я из полиции! – заорал Хейз и ломанулся вслед за ребёнком. Выскочив из парка, девочка обернулась и, зыркнув на капитана, распахнула дверь какого-то дома. Даррен, не глядя, что это за место, влетел за ней и замер. Тесная и душная спальня. Одинокая тусклая свеча робко бросает блики на лицо женщины. Высохший полутруп, измождённая, серая кожа со следами изъеденной болезнью красоты.

– Элайза?! – ахнул Хейз и, не в силах стоять, осел на пол. Его бывшая любовница приподнялась на локтях и, не замечая Даррена, затянулась самокруткой. Сладкий и мерзкий запашок. Опиум. Женщина закашлялась, тяжело и страшно, изо рта её хлынула кровь.

– Мама? – робко пролепетал голосок ребёнка. Та самая девочка, что привела его сюда, только меньше ростом… Хейзу хотелось вскочить и помочь, но тело больше не слушалось его. Он мог только смотреть.

События побежали перед его глазами, словно в нетерпеливой детской игре. Какой-то слащавый молодчик уводит ревущую девочку. Капитан безошибочно узнаёт этот бархатный жилет с блестящими пуговицами – первая жертва. «Шлюха мертва, забирай котёночка!»

Расфуфыренный толстопуз хватает и лапает дитя: «Какая-то она тощая, я не дам тебе полной цены!» Жертва номер два.

«Иди-ка сюда, сладенькая… Дядя Том не сделает тебе ничего плохого, смотри, у меня есть конфеты!» Шоколадные батончики – полные карманы «улыбашки» номер три.

«Эй, поторопись-ка там, время!» – коренастый блондин нервно поглядывает на карманные часы, что разбитые валялись рядом с бездыханным телом номер четыре.

«Ну, не плачь, малышка, я принёс тебе куколку!» – тварь снимает шляпу, под которой багрово расплывается родимое пятно. Отвратительное обрамление «улыбашки» номер пять. Девочка робко поднимает заплаканные глаза и осторожно берёт куклу. Волосы у ребёнка золотые, словно спелая рожь… волосы Элайзы. Даррена трясёт, внутри у него что-то с треском рвётся, он рыдает в голос.

– Не мучай себя так, самое страшное вот-вот закончится! – ласково шепчет голос прямо в ухо капитана. Даже не глядя на неё, Дарри знает, кто это. Женщина, родная и знакомая до боли и кошмара, всем и каждому живому существу на Земле, садится рядом с ним и ласково кладёт руку ему на плечо.

– Смотри! – хитро и тепло улыбается она. Даррен смотрит туда, куда и она.

Отвратительный паук уже расстёгивает штаны, бормочет что-то слюнявое. Даррен стонет и кусает пальцы от бессилия. Девочка завороженно глядит на куклу. Во тьме за спиной ребёнка проступает та самая Женщина, что сидит сейчас рядом с Дарреном, и ласково-железными пальцами поглаживает его по плечу, говоря: «Сиди».

Там, в аду, женщина целует девочку в макушку. Та вытягивается, как стрела, дрожь проходит через всё её тельце. Она зажмуривается на миг. Открывает потемневшие синие глаза. В них горит хищный, мстительный огонёк.

– Давай сначала поиграем с моей куклой! – говорит она ангельским голосочком. Урод смеётся, берёт куклу в руки.

– Целуй! – требует девочка и усмехается так, что мороз дерёт Даррену хребет. Выродок подносит тряпичное тельце к лицу. Рожа его вытягивается, он хрипит и воет. Пока не замолкает, оседая на пол пятой жертвой. Даррен утирает мокрый нос и глядит на Женщину с благодарностью и облегчением. Она улыбается ему в ответ мудро и тонко и кивает.

– А дальше ты знаешь! – говорит она и хлопает его по плечу, поднимаясь. Девочка вынимает куклу из мёртвых рук, картинка растворяется в эфире.

– Погодите, леди Смерть! – хрипит Даррен пересохшим горлом. – Эта девочка, она…

– Твоя дочь! Оу, точнее, уже моя! Я не хочу, чтобы она жила с этим, ну ты ж понимаешь, что ты за отец, Дарри!

Женщина отряхивает платье и протягивает руку. Девочка выходит к ней из темноты. Даррен бестолково озирается. Он снова на месте преступления. Смерть и дитя уже разворачиваются, чтобы уйти.

– Но скажите хотя бы, как её зовут? – в отчаянии кричит капитан.

– А, да, едва не забыла! —Женщина поворачивается и протягивает ему папку потёртой старой кожи. – Здесь всё, что тебе нужно – имена, подробности, детали! Отнеси это своим псам, начальство будет довольно! И не терзайся, Сьюзен простила тебя!

Даррен машинально берёт папку и повторяет, повторяет, как умалишённый на паперти:

– Сьюзен, Сью, моя девочка, господи, Сьюзен!

Женщина, похоже, потеряла к нему интерес. Она берёт ребёнка на руки и что-то тихо ей шепчет. Даррен глядит на них глазами умирающей собаки. Ему хочется кричать, корчиться, умолять: заберите меня с собой, заберите меня!

– Леди Смерть, ещё одну секунду, прошу! « кричит он, и Она оборачивается.

Вопрос, глупее не придумать, сам вырывается из пустомельного рта:

– Почему ты их целуешь, разве они этого достойны?

– Потому что я люблю вас всех, Дарри! Я Смерть, я милосердие и любовь!

Она посмотрела Даррену в глаза, и, лишаясь чувств, он ухватил последние её слова: «Увидимся, малыш!»

Туман укутал мокрой тряпкой, заливаясь в уши и рот, увлекая Даррена на дно, на самое тёмное и ледяное дно…

– Ну что, Машунь, берём? – Айван Стравински приобнял жену за плечи.

– Говори по-английски, а то они подумают, что мы русская мафия! – промурлыкала Мэри Стравински и улыбнулась риэлтору так, как учил её сериал «Отчаянные домохозяйки» – приветливо и широко.

Жил в стародавние времена один юноша, сирота Акайо. Не было у него денег и никаких вещей, даже дома не было. Работал он за миску риса да грязную циновку у своей тётки, злой госпожи Орудохеби. Больше всего старуху злили красота и юность. Что ни день, задавала она Акайо работу одна другой тяжелее. Всё терпел Акайо, сердце у него было мягкое, как шёлк. Не спорил с тётушкой, одни они остались на свете из всей семьи.

Гуляла Орудохеби по саду и видит: выросло деревце, юное и стройное, какой она сама уже лет сто не была! Да посреди её любимого сада камней! Камни были как её сердце, их любила она больше цветов! И вот велит старуха Акайо:

– Вырви эту дрянь из земли да сожги!

Онемел Акайо. Как тётушке возразить? И как деревце беззащитное выполоть? Молча кивнул он, и старуха удалилась. Тогда Акайо выкопал деревце и, завернув его в единственное драное кимоно, отнёс в лес. Посадил он деревце на солнечной поляне у ручья и больше не вернулся к тётушке. Поливал деревце родниковой водой, укутывал от злых ветров в кимоно, берёг от кротов его корни. Деревце вытянулось и зазеленело изумрудными листьями.

Однажды ночью его разбудил девичий голосок:

– Акайо, Акайо!

Очнулся юноша и видит девушку невиданной красоты в нежно-розовом кимоно. А волосы её усыпаны цветами магнолии и глаза зелёные как изумруд!

– Кто ты? – ахнул Акайо.

– Я Магнолия! Ты спас меня от злой госпожи, и я люблю тебя, Акайо!

– И я люблю тебя! – сказал очарованный юноша. – Будь моей женой, Магнолия!

Магнолия улыбнулась и взяла Акайо за руку. Влюбленные пришли за благословением к госпоже Орудохеби.

Злая старуха как увидела Акайо живого и здорового, сакэ ей не в то горло пошло. Глянула на невесту и от злости вся затряслась да упала бездыханная. Недолго горевал Акайо. Ведь стал он теперь господином! Вслед за поминками сыграл пышную свадьбу с Магнолией. И родилось у них семь сыновей и семь дочерей, все с родинкой на правой щеке в виде нежного цветка магнолии.

– Отдай, я вперёд тебя нашёл!

– Врёшь, я первее увидел!

– Зато я первый схватил! Кто первее схватил, тот и забирает!

– Неправда, кто нашёл – берёт себе!

Наследники дома Страпперов, позабыв всю фамильную честь, беспощадно дрались на газоне перед домом. Паркер колошматил Престона по светловолосой голове, Престон отвечал руками, ногами и зубами. Дым стоял коромыслом! Опасаясь матушкиной расправы, оба пыхтели, шипели и сопели, но не издавали ни единого вопля. В пылу борьбы близнецы позабыли даже предмет драки. Маленькая, землистого цвета продолговатая штучка отлетела прямо в розовый подол Лили Страппер. Девочка немедленно отложила кукол в сторону и сунула штучку в рот. Вкус ей совершенно не понравился – похоже на сухую деревяшку. Но что ещё делать с этой штукой? Малышка, озадаченно сопя, принялась рассматривать мокрую от её слюны трухлявую фалангу человеческого пальца.

– Лили…

Девочка подняла голову. Кто-то звал её шепотом? Но разве взрослые так делают? Они или сюсюкают или вопят, никогда не шепчут. Шепчет кот, шепчет ветер. А это кто? Лили сердито заозиралась.

– Ли-лииии…

Лёгкий ветерок погладил её по вьющимся тёмным кудряшкам. Ребёнок улыбнулся и засмеялся:

– Мама!

Мальчишки так и подскочили. Слова оправдания уже лопались на языке у каждого, как шипучие конфетки с сюрпризом. Но матери нигде не было видно. Только глупышка Лили продолжала повторять как заводная кукла:

– Мама, мама, мама!

– Лили, ты нас напугала, дурочка! – строго сказал ей Паркер, а Престон поддакнул:

– Да, Лили, мамы тут нет, ты что, не видишь?

– Нет, есть! – упрямо сжала губы сестра.

– Где, глупышка? – рассмеялся Паркер.

– Здесь! – уверенно ткнула в землю косточкой Лили.

– Эй, да у неё моя штукенция! – заорал Престон.

– Врёшь, это моя муровина!

Братья переглянулись. Чья бы находка ни была, а достанется она тому, кто сумеет выманить её из цепких ручек крохи Лили. Отбирать силой у трёхлетней девочки? На такое не способен даже их противный, подлый и злой дядя Герберт, который то пустой фантик без конфеты подсунет, то обзовёт тебя «малец» или «головастик», фу! После знакомства с ним близнецы больше, чем клоунов и отцовского ремня, боялись, что у них окажется такая же фамилия, как и у дяди! Вот это был бы ужас! Ведь он семья, а у всех в семье одна фамилия! Но, к великому облегчению, оказалось, что гадкий тип – мамин брат, а мама, как все женщины, взяла фамилию папы. И значит, дядя Герберт им не совсем семья. Вот бы ещё ему запретили приходить в их дом! Вот это было бы по-настоящему здорово! К сожалению, дурацкий дядя так совсем не считал, и следующий его визит с фальшивыми конфетами и болючими щипками за нос висел над бедными племянниками, как дохлая крыса на люстре. И почему родители не снимут эту крысу и не выбросят туда, где ей самое место – в выгребную яму?!

Но это потом, а прямо сейчас надо придумать, как обставить брата и завладеть драгоценной костью. Ведь она же настоящая, человеческая! В жизни ничего лучше не придумаешь! Потерять такое, значит, расписаться в собственной несостоятельности, как мужчина! И тогда придётся брать фамилию дяди! Паркер взвыл и, подскочив к Лили первым, загородил её от Престона. Стойко выдерживая удары и пинки, заговорил ласковым голосом, подражая маме, когда она хочет от тебя чего-то «и это не обсуждается»:

– Лили, дорогая.ю я буду очень рад, если ты отдашь мне… Ай, сволочь!

Это Престон вцепился ему в волосы и, оттаскивая брата в сторону, вопил:

– Лили, малышка, брось каку, это нехорошая… Ах ты, собачье рыло, какого чёрта ты плюёшься!

Братья сыпали самыми лучшими словами, какие удалось подслушать у слуг, и не замечали, как за их спинами хрупкая, бледная и прозрачная молодая женщина с тёмными вьющимися волосами грустно улыбается Лили. Солнечный свет и тёплый ветерок легко проходят сквозь белое скромное платье женщины, сквозь её протянутые к мальчишкам руки…

Она покачала головой и прошептала

– Лили, мой ангелок, положи это в кармашек!

Лили моментально послушалась.

– Вот так, хорошо, моя маленька! А теперь пойди найди свою… маму!

От этого слова лицо у призрака дрогнуло, искривилось. Паркер наконец оседлал брата и во все глаза уставился на женщину.

– Престон, Престон, дубина, ааааа!!! – заорал он радостно, а тот, плюясь и рыча, пытался вырваться из-под седока.

Женщина раздраженно махнула хулиганам:

– Шшшшш! Заткнитесь на секунду!

Лили уже уверенно шагала к дому, мурлыча какие-то детские заклинания и поглаживая косточку в кармане платья.

– Лили, любимая, найди маму и… боже, как бы мне сделать так, чтобы ты поняла меня?

Призрак летел по пятам девочки. А наглый Паркер уже шагал рядом с ней.

– Мадам Призрак, она глупая, вы скажите мне, что надо делать?

– Ааааа, это же привидение, ты обалдел, дурак? – страшным шёпотом «орал» на брата запыхавшийся Престон.

– И чё? – сделав бараньи глаза, уставился на него близнец.

– Как чё, ты кретин? Привидения злые!

– Я совсем не злая, брось, Престон! – отмахнулась женщина. Лили уже уверенно протопала по ступеням на веранду и тянулась к дверному молотку.

– Подожди, Лили! – отчаянно крикнул ей вслед призрак и в замешательстве повис над крыльцом. Девочке открыла служанка, и бледная женщина моментально исчезла.

– Ну вооооот, ты всё испортил! —разочарованно протянул Паркер и больно ткнул кулаком брата в плечо.

– Ничего я не испортил, и вообще… – заорал было Престон, но привидение снова соткалось прямо перед ними.

– Пойдёмте-ка в заросли шиповника! – деловито кивнула она и поплыла в указанную сторону. Мальчишки неуверенно переглянулись и сопя потопали за женщиной.

– Паркер, ты беги за сестрой и пригляди, чтобы у неё не отобрали мою кость!

– Так это ваша! —восхищённо ахнул мальчишка, но женщина прикрикнула на него:

– Живо!

И тот унёсся вслед за Лили. Женщина доверительно наклонилась к второму близнецу:

– А ты, мой мальчик, слушай! Ты ведь умнее, чем этот задиристый дурачок, верно?

– Д-да, – настороженно, но польщённо кивнул Престон.

– Ну значит, я не ошиблась и ты справишься с одним безумно важны дельцем!

– Д-да, мадам! – снова кивнул мальчик, и довольный призрак погладил его по голове невесомой, неощутимой рукой. Будто кошка рядом пробежала или дверь кто-то открыл в ночи. Мальчишка поёжился. А в голове уже рисовал самые потрясающие картинки своей славы – как он объявится осенью в классе и будет с усмешкой слушать всех этих неудачников. Сибли, конечно, начнёт похваляться поездкой на поезде с отцом через всю страну, Майер, этот заносчивый коротышка, достанет новенький кортик, подарок деда-военного, а Уильямс надуется как индюк и скажет… да неважно, что там ему купили – пони или козла рогатого, вот он, Престон Страппер, видел настоящее при-ви-де-ние! И не просто видел, а разговаривал! И даже выполнил его, то есть её поручение! Что, съели, жалкие сопляки?!

– Престон! Ты меня понял? – помахала у него перед лицом женщина.

– А… да, да, я всё понял! – очнулся от сладких грёз Престон.

– Повтори, что ты должен сделать?

И, как обычно, сам не понимая, когда он успел это ухватить (сказывалась школьная тренировка), младший близнец Страппер скороговоркой перечислил:

– Забрать у Лили косточку, раскрошить её в порошок, высыпать в питьё или еду матушки, хорошенько размешать да смотреть в оба – чтобы никто ничего не заподозрил, а потом проследить, чтобы матушка угощение приняла и выпила либо съела до самой последней крошечки! А главное, держать рот на замке, запомнить крепко-накрепко: если кто узнает и помешает, то я приду и утащу тебя под землю к червякам, и будешь ты со мной гнить во веки веков!

Престон вдруг осознал, что несёт, и вытаращил на женщину изумлённые глаза.

– Да, всё верно, малыш! – ласково рассмеялась женщина, и улыбка поползла по её лицу, как рана, всё шире и шире, обнажая коренные зубы, и скуловые кости, и костяной подбородок. Сползли роскошные тёмные волосы, клочками облетела кожа лба, и наконец голый череп глядел на Стриппера-младшего пустыми глазницами, зловеще и ласково хихикая. Мальчишка попятился, задыхаясь, и рухнул в колючие кусты шиповника. Роскошный, тяжёлый аромат цветущих роз накрыл его, как пропитанный ядом платок. Теряя сознание, сквозь мутную пелену Престон успел углядеть, как рассыпается прахом хрупкий скелет, едва прикрытый лохмотьями солнечного света. В воздухе зависла костяная рука, она махала мальчишке, и на указательном пальце его не хватало фаланги. Наконец свет померк, и Престон провалился в обморок.

Социальные сети эта новость буквально разнесла на клочки: Дэйв «Крэшер» Стивенсон выпустил новый альбом! Знаменитый симфоник-блэк-метал монстр молчал целых три года! Даже самые преданные фанаты почти перестали ждать, когда ровно в полночь твиттер Крэшера торжественно провозгласил: лимитированная партия пластинок доступна к заказу!

– Джонни, я тебе говолила, нам нельзя тащить это зелкало домой, мама нас убьет!

– Не расскажешь – не убьет!

– Ну а куда ты его тут сплячешь, она же увидит…

– Да не ной, Пенни, ты ещё не знаешь, какие финты эта штукенция выдаёт!

– А я, может, не хочу знать! А… а какие?

– Вот, смотри! Надо сесть перед этим зеркалом в темноте, а потом…

– Не, Джонни, я…

– Знаю я, ты темноты боишься! Но смотри, если сесть и шторки закрыть, то попадёшь в такое место! Там можно всё! Не спать посреди ночи, беситься, есть одни только конфеты и мороженое, пузыри из слюней надувать, на стуле качаться. И никто не ругается! Вообще всё, Пенни! Не дрожи, я тоже сперва испугался, но они только на морду страшные, а сами даже по жопе не шлёпнут – всё делают, что скажешь! В тот раз там был мальчишка, так я отколошматил его училку, залез на потолок и в форточку сбежал на огненное озеро! Можешь в это поверить, Пен? Целое озеро огня! Просто вау, и в нём можно купаться и не сгорать!

– Я все лавно боюсь…

– Да ну, глупая, это такой шикардос! Ну вот меня выгнали, а я всё равно пошёл опять. И знаешь что, на этот раз там девчонка! Прям как ты, только уроооодина, вся волосатая! В общем, Пенни, я сейчас закрою шторы, и ты сама увидишь!

– Джонни, я боюсь… Джонни?.. Джонни!

Акио не зря носил это имя, ведь был он красоты невиданной. Волосы – белые, как свет луны в летнюю ночь, а глаза – синие, как небеса. Мать, как родила его, так и ахнула: «Акио!» – что означает «красавчик».

Люди ахали и головы сворачивали, где бы ни увидали Акио. Родители его, Изамо и Амэтерэзу, люди состоятельные, опасались, что вырастет сын заносчивым гордецом, превыше всего красоту и юность ценящим. Тогда отказались они от всех богатств и поселились в скромном минка у леса. Насадили огород и стали жить тем, что вырастят.

Мальчик работал с утра до вечера, носил воду из ручья, полол и поливал огород, топил очаг, грел для матери воду и не жаловался. Нрава он оказался ласкового и спокойного. Родители глядели на него да радовались, что сделали правильный выбор.

Однажды мотыжил Акио свой большой огород, рыхлил грядки батата, и вдруг раздался пронзительный крик, из земли выступила кровь. Испугался мальчик, что поранил земляного зверька! Но то был не зверь – вынул из земли Акио корень имбиря! Во все глаза глядел он, как воет и корчится миниатюрный человечек песочного цвета, а течёт из него настоящая кровь! Акио побежал в дом, выкрикивая на ходу:

– Матушка, матушка, беда!

Амэтерэзу подхватила бадью воды, осторожно обмыла несчастный корешок, мать перемотала беднягу поясом своего лучшего шёлкового кимоно. Не пожалела дорогую вещь, а Акио объяснила:

– Шёлк быстро заживит его рану, не даст пойти плесенью!

Акио соорудил имбирю мягкую постельку у очага, уложил его и сел рядом, приговаривая:

– Прости меня, не хотел я зла тебе, прости, дружочек имбирь!

Выхаживали человечка три дня и ночи, поили его травяными отварами, кормили мягкой кашей из жирной земли. Затянулась его рана, повеселел имбирь. А на утро четвёртого дня тот пропал, как не бывало. Погрустила семья, привыкли они к человечку как к родному! Пожелали ему всего хорошего да отпустили из своих сердец. Стали жить, как и жили.

Прошли годы, Акио вырос, юношей стал. Красивый, грациозный, словно молодой бог! Даже птицы забывали свистеть, когда шёл он с полной бадьёй воды по лесной тропинке. Но где красота – там и беда, так люди говорят. Однажды приметила его кицунэ. Следила за парнем из-за деревьев, в траве поджидала да тонким языком узкий нос облизывала – моя добыча, не убежишь! В ясный полдень вышла перед Акио, встала на тропинке, хвосты спрятала, волосы распустила, поёт сладким голосом:

– Акио… Акио…

Юноша забыл, куда шёл. Такой неземной, такой прекрасной она ему показалась! Оставил он свои бадьи и побрёл на голос коварной лисы, дороги не разбирая, ничего перед собой не видя – только её одну! Привела кицунэ его к себе в дом, расстелила шёлковые покрывала да бархатные подушки, благовония зажгла, сакэ налила, сямисэн достала и пела, пока зачарованный Акио не уснул. Ночью проснулся он, повернулся – а любимой рядом нет! Прислушался и слышит – вжих-вжих! Будто кто железо точит. Тревожно стало Акио на душе – неужто злодей забрался в дом? Тихо прокрался он в кухню. И что же? Там возле очага его возлюбленная точит большой нож! А прекрасное лицо её в отблесках огня, как у лисы! Повернулась она к юноше:

– Ах, Акио, любимый мой, что ты бродишь в ночи? – и смеётся крикливым лисьим хохотом: – Что же разбудило тебя? Может, ты тоже голоден, как и я?

Остолбенел Акио. Глазам своим поверить не может. Вот была его возлюбленная ласковая прекрасная девушка, а вот уже – лисья морда на него скалится! Кимоно распахнулось, и три пушистых хвоста метутся по полу. Вот коварная тварь уже нож подняла и шагнула к бедному, бледному как смерть юноше. Он уже с жизнью прощаться начал, не мог даже подумать руку на девушку поднять, хоть бы она и нечистая! Как вдруг что-то схватило Акио за ногу и поползло вверх! Глядит Акио – а это его старый дружок-имбирь! Закричал человечек пронзительным голоском, аж уши заложило! И бросился на кицунэ! Та визжит, крутит тремя хвостами! Акио зажмурился, а когда всё стихло, открыл глаза и видит – исчез дом, осталась лисья нора. Вышел оттуда имбирь, в ручках клочок рыжей шерсти держит. Поклонился он Акио:

– Я не отблагодарил тебя, добрый человек, что не бросил ты меня на верную смерть. Оставался я у тебя в долгу. А теперь и я тебя не бросил! Будь здоров, Акио!

Сказал да под землю ушёл. А Акио головой встряхнул, подобрал шерстяной клочок в доказательство, что с ним всё это взаправду было, да побежал домой всем людям рассказать, что нашёл волшебное средство от напасти кицунэ. Ненавидят проклятые оборотни имбирь и боятся его! Вот как!