Мне было тринадцать, когда Тишина пришла на Марс, укрыла нас, точно удушливая пыль. Теперь мы нечасто вспоминаем о тех временах, а почти все, кто их застал, уже умерли. Теперь я стара – мне нравится говорить «экстравагантно стара» – и скоро к ним присоединюсь. Быть может, оттого я все чаще в долгие ночные часы обращаюсь мыслями к тем годам: к ужасу и одиночеству, заразившим всех нас, и к тем постыдным вещам, которые мы делали, потому что боялись.

И оттого же, наверное, я вспоминаю также о давних друзьях и давних врагах, и о том, как порой они оказывались одними и теми же людьми. И, наверное, поэтому старый добрый Ватсон наконец-то пришел навестить меня, сверкающий в свете лампы, полный собственных волшебных историй.

Я всю жизнь хотела писать рассказы о приключениях, но всегда была больше пригодна к чтению, чем к сочинительству. Я никогда не верила, что моего воображения на это хватит. И лишь сейчас, под самый конец, я поняла, что мне и не нужно было ничего воображать.

Меня зовут Анабель Крисп. Это история о том, что со мной случилось, что я предприняла и какие у этого были последствия.

Был ранний вечер, и мы закрывали закусочную «Матушка Земля». Обычно мой отец держал ее открытой допоздна. Мы жили с Тишиной уже почти год, и в то время казалось, что все больше и больше людей желает с наступлением темноты очутиться в теплом и светлом месте. Моя семья с радостью предоставляла им такое место. Мы специализировались на хорошей южной еде – бобах с рисом, листовой капусте, свинине барбекю и тому подобном, – а на стенах у нас висели фотографии знаменитых городов и достопримечательностей Земли. Да, Тишина набросила на эти снимки флер грусти, но он лишь усиливал их притягательность.

Тем вечером мы закрывались раньше обычного. Клуб «Движущиеся картинки» показывал на городской площади фильм, который должен был перетянуть у нас большую часть посетителей. Меня это не обижало; я и сама надеялась успеть на площадь, чтобы его посмотреть. Они снова крутили «Затерянный мир», и я, хоть и видела его уже дважды, жаждала пойти снова. Артур Конан Дойл был моим любимым писателем. В предвкушении я снова перечитывала «Архив Шерлока Холмса», корешок которого растрескался от моей любви.

Последним клиентом вечера был Джо Райли. В Нью-Галвестоне его многие презирали, и он завел привычку приходить к нам в часы, когда вероятность того, что его потревожат, была меньше всего. Я бы с радостью вообще не пускала его на порог, но папа не желал об этом слышать. Поэтому я обслуживала Джо в холодном молчании. Он быстро и жадно проглотил еду и спросил:

– Вы сегодня рано закрываетесь, Анабель?

– Вы же знаете, что да.

– Что ж. Тогда, пожалуй, не буду вам мешать. – Он оставил деньги и ушел. Какое облегчение; обычно он задерживался надолго.

Я отнесла тарелки на кухню, где занимались уборкой папа и Ватсон, наш Автомат. Папа что-то бормотал себе под нос и умолк, когда я вошла. Он снова разговаривал с мамой. Я знала, что это его утешает, но все равно мне было больно это слышать. Он старался говорить с ней, лишь когда меня не было рядом, но, видимо, не всегда мог удержаться.

Ватсон был кухонным Автоматом – двуногим человекоподобным механизмом, утилитарным и безликим. Я назвала его так в честь героя рассказов о Шерлоке Холмсе, но на самом деле он был не более чем посудомойной программой, на которую мои родители наложили дешевый личностный шаблон – «Английского дворецкого», – чтобы позабавить себя и клиентов. Напарник частного детектива из него был такой же, как из меня – величайшая сыщица в мире. Это была ложь, в которую я предпочитала верить.

Я провела в кухне не больше минуты и поэтому очень удивилась, когда, вернувшись в зал закусочной, увидела у стойки мужчину. Он сидел, сгорбившись и сцепив руки, и изучал сплетение собственных пальцев так, словно ожидал найти в нем разгадку какой-то тайны. Волосы у него были длинные и спутанные, светлые, припорошенные светло-розовыми оттенками марсианской пустыни. Он был одет в кожаную куртку с подогревом – такие часто носят члены кочевых культов для защиты от смертоносного холода ночей за пределами города. Символ, выжженный на правом рукаве, выдавал в нем одного из Мотыльков, названных так в честь странного марсианского мотылька-падальщика, который селится в трупах. Он поднял взгляд, и меня поразил вид его лица, сурово и безжалостно прекрасного – так бывает прекрасна пустыня. Глаза мужчины были бледно-зелеными и едва заметно светились; я приняла бы его за шахтера, если бы не символ на куртке. Сперва мне показалось, что лет ему не меньше, чем моему отцу – где-то за сорок, – но потом он заговорил, и я услышала в его голосе юность.

– А я уж было подумал, что сдохну здесь прежде, чем кто-нибудь решит меня обслужить.

Его грубость потрясла меня. Я его не знала, что для Нью-Галвестона было необычным, но не исключительным, особенно если он принадлежал к одному из пустынных культов. Однако нас с папой в общине уважали и, как правило, вели себя с нами соответственно.

– Простите, но мы закрыты.

– На знаке написано «Открыто».

– Я как раз собиралась его отключить.

– Но ты этого еще не сделала, а значит, пока что вы открыты. Мне черный кофе.

Не зная, что еще делать, я отвернулась к плите и поставила кипятиться воду. Мне не нравилось, что этот чужак вот так ввалился сюда и отдавал приказы. А еще больше мне не нравилось то, что я им подчинялась.

В следующие несколько минут заняться мне было нечем, поэтому я облокотилась на стойку, а мужчина просто сидел и смотрел на меня. Книгу я оставила под стойкой, не желая давать ему повод для продолжения разговора. Мне было слышно, как папа возится в кухне, отмывает тарелки и расставляет их по местам. И разговаривает с мамой. Это было личное: тихое проявление горя, непримечательное и безобидное; но теперь, когда этот человек его услышал, мне стало неловко.

– Кто там? – спросил мужчина.

– Мой отец. Это его закусочная.

– А с кем он говорит?

– С нашим Автоматом, – ответила я. Теперь эта ложь давалась мне легко. – Он посудомойщик.

– Посудомойщик, вот как? А где же твоя мама?

– На Земле. – Я почувствовала, как к лицу прилила кровь.

– А ты, значит, помогаешь отцу тут управляться? Он посылает свою маленькую дочурку иметь дело со всеми теми беспутными человеческими отбросами, которые заходят в эти двери, а сам прячется в подсобке и занимается бабской работой с Автоматами?

– Наши клиенты – не отбросы. Обычно они гораздо вежливее вас.

– Что ж, мне жаль, если я тебя обидел.

– Если бы вам и правда было жаль, вы бы встали и вышли вон в ту дверь. Как я уже сказала, мы закрыты. Сегодня на площади показывают кино, и я бы хотела его посмотреть.

– Девочка, я пришел из пустыни. Я устал и нуждаюсь в крыше над головой и приятной компании. Но больше всего я нуждаюсь в горячем кофе. А здесь я могу получить все это сразу. У меня нет ни малейшего желания уходить.

Чайник у меня за спиной засвистел, и я залила молотый кофе водой.

– А у меня нет ни малейшего желания быть приятной, – сказала я.

– Да, ты уже дала мне это понять. И что же тебе так хочется посмотреть?

– Там будут показывать «Затерянный мир». – От одних этих слов у меня перед глазами возникли прекрасные динозавры, и я ощутила непрошеный детский восторг.

Мужчина рассмеялся и покачал головой.

Я пожалела, что сказала ему; теперь меня жгла не только злость, но и стыд. Наливая кофе в его чашку, я позволила соскользнуть туда и щедрой порции гущи.

– А разве ты не видела его уже сто раз? – спросил мужчина. – И не увидишь еще столько же? Новых фильмов нам теперь из дома не пришлют. Мы остались с тем, что есть.

Я не стала ему отвечать. Я и сама уже об этом думала. Но все равно держалась за мысль о том, что, быть может, мы сумеем как-нибудь создать новые фильмы. Когда-нибудь. Я держалась за мысль о том, что перебой в нормальной жизни, из-за которого мы страдали так много месяцев, скоро исправят. Для этого были нужны только усердный труд, здравомыслие и, самое главное, терпение. Мир работал согласно давно заведенному порядку, и тот должен был возвратиться, едва только люди начнут вести себя как обычно.

Но мне не хотелось ему об этом говорить. Свою чашку кофе он получил и, с моей точки зрения, на этом я свой долг перед ним выполнила.

– Десять центов, – сказала я.

Он обхватил чашку грязными руками и закрыл глаза, вдыхая аромат кофе.

– Это ничего не значит, – проговорил он.

Мое терпение лопнуло.

– Это значит, что вы должны нам десять центов! Вы не можете просто вломиться сюда, когда мы уже закрываемся, а потом не оплатить свой заказ!

Он осторожно отставил чашку и переспросил:

– Вломиться? Девочка, успокойся. Я заплачу тебе, когда буду готов заплатить. А если тебе кажется, что чертовы деньги теперь хоть чего-то стоят, значит, ты больший ребенок, чем я думал. Прежние вещи утратили свой смысл. Разве ты не понимаешь?

Я услышала, как позади меня открылась дверь кухни и папа спросил:

– Бель, это ты кричишь? Что тут происходит?

Папа выглядел усталым. В те дни он постоянно так выглядел. Ростом он не вышел и даже в добром здравии был худощав, но за месяцы, минувшие с начала Тишины, сделался похож на скелет. Волос на макушке у него не осталось, а те, что уцелели, почти все были седыми. Одежда, сейчас промокшая из-за мытья посуды, болталась на нем. Лицо стало изможденным. Он превращался в старика у меня на глазах. Трудно было смотреть на него, не ощущая обескураживающей смеси печали и страха.

– Я сказала этому человеку заплатить за кофе, а он не платит.

Папа положил руку мне на плечо.

– Анабель, это всего лишь кофе, – прошептал он мне на ухо. А пыльному падальщику по ту сторону стойки сказал: – Моя дочь упряма. Это помогает мне оставаться честным.

Я рассвирепела; он не имел права за меня извиняться. Только не когда я была права. Папа улыбнулся клиенту. Тому, кто его не знал, эта улыбка могла показаться искренней.

– У вас горит знак «Открыто», – сказал мужчина, как будто папа бросил ему какой-то вызов.

– Разумеется. Мы закрываемся, но с радостью дождемся, пока вы закончите.

– Можете пойти и выключить его.

– Да я не против того, чтобы еще какое-то время не закрываться. Признаться честно, вы оказываете мне услугу. У меня все равно еще есть тут работа. И я не буду возражать против компании. – Папа взял метлу и обошел стойку, собираясь подмести пол.

– Я сказал, выключи знак.

Папа замер, обернулся к мужчине. Еще одна волна злости пронеслась у меня в крови. Я всегда была вспыльчива и порой попадала из-за этого в неприятности, но некоторые люди напрашивались сами. Некоторые люди заслуживали удара по лицу.

Я хотела, чтобы папа поставил этого человека на место. Хотела, чтобы он взял этого незваного гостя за грязный воротник, протащил его, брыкающегося и вопящего, через весь зал и вышвырнул на улицу. Хотела, чтобы он поставил фингалы под этими красивыми глазами. Но это было не в духе моего отца. Он всегда был тихим человеком. Он любил покой и хорошие манеры. Когда-то я гадала, что побудило такого чувствительного мужчину, как мой папа, стать одним из первых постоянных колонистов на Марсе десять лет назад. Так поступали храбрецы. Мой отец храбрецом не был.

Храброй была моя мать.

– Хорошо, – сказал он. Бросил взгляд на меня и вновь перевел его на мужчину. – Только спокойно. Сейчас выключу.

– Я спокоен, старик. И останусь таким, если ты будешь делать, что я тебе говорю.

Папа направился к висевшему в витрине знаку, а я между тем прикидывала свои шансы против чужака. У меня был кипяток, но мне пришлось бы сделать два-три широких шага, чтобы до него добраться, и еще один, чтобы развернуться и выплеснуть его на мужчину. Это оставляло ему слишком много времени. Ножи мы унесли на кухню, чтобы вымыть; фритюрница была выключена, масло остывало. Ватсон по-прежнему оставался на кухне и драил посуду, бесполезный, как цветок в горшке. Поэтому я гневно пялилась на чужака и надеялась, что у него хватит воображения, чтобы понять, каких чудовищных несчастий я ему желаю.

Пустота в его ответном взгляде намекала, что воображения ему не хватало.

Папа выдернул из розетки провод неонового знака. Тот заморгал и погас. Папа щелкнул выключателем, и половина внутренних ламп тоже погасла; гореть остался только свет на кухне и несколько аварийных ламп в зале. Возвращаясь к стойке, папа молчал, пока не встал рядом со мной.

– Ну вот, – сказал он. – Мы закрыты. Анабель, иди в кухню.

– Стой, где стоишь, Анабель, – велел мне мужчина.

– Делай как я говорю. Сейчас же.

Чужак ударил ладонью по стойке.

– Ты что, меня не слышал? Ты меня…

Папа тоже повысил голос, но прежде, чем я успела понять, что он говорит, чужак выхватил револьвер из укрытой под курткой кобуры, с ловкостью и искусностью, которых я не ожидала от такого грубияна, подбросил его в воздух, ухватил за ствол и ударил моего отца рукоятью в висок с такой силой, что папа повалился на стойку, словно мешок овса. Он соскользнул на пол; я попыталась его поднять, но он был слишком тяжелым. Чужак снова держал револьвер за рукоять – я даже не успела заметить, как он его перехватил, – и направлял дуло мне в лицо.

– А теперь, черт бы тебя побрал, стой, где стоишь!

Я была в ужасе. Я застыла на месте. У меня на глазах кровь моего отца тихо вытекала на пол, грязный от наших следов и занесенного с улицы песка. Папа был неподвижным, как луна в открытом небе.

– Помоги мне его перетащить, – сказал чужак. Он взобрался на стойку и спрыгнул на нашу сторону. Ухватил моего отца под мышками и посмотрел на меня. – Я сказал, помоги мне, девочка!

Я послушалась. Мне хотелось бы сказать вам, что я воспротивилась ему, схватила первое, что подвернулось мне под руку, и набросилась на него, не думая о собственной безопасности. Но я боялась. То, как быстро все это произошло, подавило во мне всякое желание сопротивляться. Теперь я осталась с ним наедине – и боялась. Поэтому я взялась за лодыжки своего отца и подчинилась, когда чужак велел мне помочь затащить его в кухню.

Мы называли эту подсобку кухней, хотя готовили в основном на плите, стоявшей в главном зале, где клиенты могли за нами наблюдать. Подсобка была узкой и использовалась главным образом для мытья посуды и хранения продуктов. Рядом с раковиной был втиснут большой, высотой по пояс, ле́дник. По другую сторону от нее располагалась задняя дверь, запертая на тяжелый засов. Нам нравилось делать вид, что Нью-Галвестон слишком мал для преступников, против которых могут потребоваться такие меры, но папа утверждал, что плохие люди найдутся где угодно. И, хотя я всегда ему верила, мне было жаль видеть такое яркое подтверждение его слов.

У раковины стоял Ватсон. Он выглядел так угрожающе: огромный металлический торс был сильным и крепким, точно большая неуязвимая бочка. Его руки были сделаны из стали и могли раздавить человеческий череп в хватке своих подбитых резиной клешней, словно грейпфрут. В то мгновение из-за своих светящихся глаз Ватсон казался смертельно опасным, точно сошел со страниц бульварного романа. Я всей душой надеялась, что он застанет этого человека врасплох – что он застанет меня врасплох.

– Ой-ой, – сказал Ватсон.

Чужак на него даже не взглянул. Мы уложили папу на пол. Отпустив его лодыжки, я сразу же вжалась в стену рядом со шкафчиком, набитым банками с соленьями, мукой, сахаром и овсяной крупой. Каждая из них была оружием, которое я боялась использовать. Я чувствовала, как воздух входит в мои легкие и выходит из них. Я чувствовала биение крови у себя в голове, такое тяжелое, что я едва не теряла сознание.

Чужак стоял над моим отцом, осматривая его, будто ветеринар – павшую лошадь. Он взглянул на меня:

– Чтобы ты знала: он не умер.

Я кивнула, но сомневалась, что могу ему верить. Мне уже случалось видеть мертвых людей: в первый раз – когда двое мальчишек баловались с трактором и один свалился под тащившуюся за ним дисковую борону, а потом еще нескольких, когда на нас, словно кара небесная, обрушилась инфлюэнца. Все они выглядели такими же неподвижными, лишенными всякой надежды на будущее, как и мой отец в тот миг.

– Вот что будет дальше. – Увидев, что я на него не смотрю, чужак резко хлопнул в ладоши. – Ты слышишь меня, девочка? Слушай внимательно. Сейчас я открою эту дверь и подам сигнал. Сюда войдет пара моих друзей. Они тут осмотрятся в поисках того, что может нам пригодиться, а потом заберут это. После чего мы все уйдем. Хорошо? – Он сделал шаг вперед и еще раз спросил: – Ты слышишь меня?

– Я прекрасно тебя слышу! Ты вор! Вот кто ты такой – проклятый вор!

Ему хватило совести разозлиться.

– Тебе стоило бы радоваться, что я просто вор. Тебе стоило бы надеяться, что я только им и останусь. Наверное, ты не понимаешь, но эта ситуация может стать куда хуже. Так что ты лучше тихонечко стой там, как послушная маленькая девочка, и позволь всему произойти так, как нужно.

Чужак отодвинул засов задней двери и распахнул ее, впустив в кухню порыв холодного вечернего ветра. Потом высунулся наружу и издал низкую трель, похожую на стрекотание марсианских сверчков, которые вечно пробирались в наши теплицы. Через несколько секунд он отступил в сторону, и в кухню вошли еще двое.

Мужчина и женщина, оба в теплой одежде; суровые и вольные ветры равнин стерли с их лиц всякие признаки возраста. Мужчина был высоким и лысым, с такими же отражающими свет зелеными глазами, как у чужака. Не обратив никакого внимания ни на лежащего на полу папу, ни на меня, он подошел к стоявшим позади нас полкам и начал сметать консервы в мешок. Женщина была коренастой, с коротко стриженными черными волосами; ее лицо покрывали рубцы от угрей. Она взглянула на меня, а потом на папу.

– Мертв? – спросила она.

– Ну что ты, Салли. За кого ты меня принимаешь?

– Лучше не спрашивай.

Она присоединилась ко второму мужчине в разграблении наших запасов. Пока они набивали мешки едой, чужак подошел к столу, который папа использовал как письменный, и перевернул стоявшие на нем маленькие коробочки, разбросав чеки, ручки, канцелярские скрепки и твердые круглые цилиндры, которые мы вставляли в Ватсона – для записи посланий, проигрывания музыки, копирования программ. Цилиндры чужак собрал и распихал по карманам своей куртки. Именно этой утрате суждено было причинить нам боль, даже большую, чем причинила утрата пищи.

Вся эта операция заняла меньше пяти минут. Когда чужаки уходили в ночь, тихо и быстро, унося с собой всю нашу еду и воду, что смогли найти, мужчина, с которого все началось, остановился у ледника, открыл дверцу и достал из его туманных внутренностей кусок отборной замороженной канзасской говядины.

По пути на выход он подошел к Ватсону и потрепал его по щеке.

– Шел бы ты к нам, здоровяк. Там, на воле, у таких, как ты, совсем другая жизнь.

Потом он снова посмотрел на меня. Коснулся пальцем лба, словно приподнимал козырек воображаемой кепки, и сказал:

– Меня зовут Сайлас Мундт. Не думаю, что мы еще увидимся.

– Молись, чтобы так и было, – ответила я.

– Наслаждайся фильмом, Анабель. Ты, должно быть, на него еще успеешь, если поторопишься.

Сказав это, он закрыл за собой дверь. Я задвинула засов, оградив нас от внешнего мира, и бросилась к папе, который и правда был жив и часто дышал. Я стерла кровь с его головы подолом платья. И лишь после этого позволила слезам пролиться, и они хлынули с такой силой, что я испугалась.

Прошло очень много времени, прежде чем я снова разрешила себе заплакать.

Все это случилось очень давно, в тысяча девятьсот тридцать первом году, почти через год после начала Тишины. Тогда мы еще измеряли время земными годами. А значит, мне было четырнадцать. По марсианскому счету – семь. Но в то время никто не пользовался марсианским счетом. Это началось позже.

Ярче всего из моего детства в первый год Тишины мне помнится тягостное присутствие блюдца. Его можно было увидеть из окна моей спальни в нашем маленьком модуле, и порой я смотрела на него вечерами, когда небо открывалось звездам, выманивая на улицу толпы глазеющих на Землю. Блюдце стояло в ложбине у самой границы города. Его купол возвышался над низкими металлическими крышами модулей, словно приземистый серебристый холм, отражая свет заходящего солнца. Иногда мистер Райли, пилот, заходил внутрь и включал двигатели – «чтобы поддерживать их в рабочем состоянии», говорил он. Когда он это делал, лампы по всей окружности блюдца загорались ярким синим светом. Он отражался от стен наших модулей, и Нью-Галвестон становился похож на рассыпанную в пустыне пригоршню синих алмазов.

Но мистер Райли включал двигатели нечасто. На это расходуется топливо, объяснял он, а топливо надо беречь на случай, если мы когда-нибудь осмелимся вернуться домой. Но настоящая причина, которую я знала даже тогда, заключалась в том, что при виде освещенного блюдца люди немного сходили с ума. Они начинали слишком много думать о том, чтобы залезть внутрь и отправиться домой. А в те дни ничто не разжигало ссоры так, как разговоры о возвращении домой.

Но серьезных ссор по возможности нужно было избегать. В каталажке шерифа Бейкерсфилда насчитывалось всего несколько камер, а для долгосрочного заключения мест не было вообще. К тому же мы и так не знали, сможем ли выращивать достаточно урожая, чтобы всех накормить; нам не хотелось сталкиваться с вопросом, должны ли мы отдавать часть еды заключенным.

Поэтому большую часть времени блюдце оставалось тихим и темным. Оно приобрело скорбную ауру памятника. А порой больше походило на надгробие.

Я ощущала его присутствие, пока бежала к городской площади, хоть и не могла видеть само блюдце. Оно было точно воплощенная издевка.

Фильм уже начался. Экран, похожий на стоящий на боку серебряный бассейн, тускло светился в темноте. Перед ним стояли шеренги деревянных стульев; сидевшие на них люди напоминали маленькие темные грибы. Мощные обогревательные лампы, окружавшие город и не дававшие нам замерзнуть ночью на улице, придвинули ближе, создав широкий очаг полуденного тепла; это было излишеством, но губернатор время от времени его дозволял. Кино унимало тревоги.

На экране я увидела земные джунгли – которые не видела ни разу в жизни, которые никогда не увижу. Я поймала двух первых мужчин, попавшихся мне на пути, и велела им идти за мной, и вооружиться, и привести доктора, и привести шерифа, и перекрыть выходы из города, и кто знает, что еще. И, хотя им, наверное, странно было получать приказы от девчонки-подростка, они разглядели испуг на моем лице и подчинились.

Через несколько минут мы уже перенесли папу в наш модуль, где над ним склонился доктор Лэнд, в кончиках длинных белых усов которого виднелись крошки от ужина. У нас был стандартный модуль, рассчитанный на семью из трех человек: две спальни, в каждой из которых едва хватало места для кровати, комода и воздуха; одна гостиная с маленьким обеденным столиком, стульями и закрепленной на стене откидной письменной полкой; кухня и самый минимум пространства для личных вещей, которые мы привезли с Земли. Все это было набито, точно порох, в нашу маленькую алюминиевую пулю. Когда по ее крыше стучал дождь, казалось, будто нас обстреливает немецкая пехота – по крайней мере, так мне говорил папа.

Когда я протолкнулась к его кровати мимо столпившихся в гостиной кудахчущих соседей, папа уже пришел в себя; его рвало в ведро, которое доктор Лэнд держал у его головы. Вонь рвоты наполнила собой наше маленькое жилище. Эта вонь поразила меня: она внезапно сделала случившееся реальным, необратимым. Должно быть, я ожидала, что, войдя в комнату, увижу, как папа стоит гордо и уверенно, точно зная, что делать и как восстановить порядок. Вместо этого он слег. Я не понимала, почему его тошнит от удара по голове, и из-за этого мне казалось, что в нем открылась какая-то странная слабость. Он словно растворялся у меня на глазах.

Папа поманил меня к себе, едва слышно назвав по имени. Я молча подошла и позволила ему коснуться моего лица.

– Ты в порядке? Они не сделали тебе больно?

– Нет, папа, но они…

– Тс-с-с. – Убедившись, что со мной все в порядке, он, похоже, не желал слышать о подробностях ограбления. – Дай мне полежать, Анабель. Вернись в закусочную и запри ее. Пусть тебя кто-нибудь проводит.

Доктор Лэнд положил руку мне на плечо.

– О, мне кажется, в сопровождении нет необходимости. От этой новости весь город стоит на ушах. Те парни давно уже ушли.

– Там были не только парни, – уточнила я. – С ними и женщина была.

Доктор бросил на меня недоверчивый взгляд.

– Ну, в любом случае, я думаю, что ты прекрасно справишься и сама. Иди и сделай то, что папа велит.

Папа отвернулся к стене. И, не глядя на меня, проговорил:

– Пожалуйста, Анабель. Сделай, как я прошу.

По пути на улицу я заглянула в свою комнату, где в темноте меня дожидался Ватсон, тяжелый и незыблемый; оранжевые огоньки его глаз горели во мраке, будто свечи.

– Мне проводить вас, мисс Крисп? – спросил он. Я вспомнила героя, в честь которого назвала его, и почувствовала себя дурочкой. Джон Ватсон, литературный персонаж, был отставным солдатом, умелым бойцом с острым умом. Мысль о том, что кухонный Автомат сможет меня защитить, была абсурдна, и он это уже доказал.

– Нет, – сказала я. – Ты бесполезен.

Ватсон развернулся и ушел обратно в мою комнату. Когда он отвернул от меня голову, я перестала видеть свет его глаз. Мне почудилось в этом предзнаменование.

Закусочная стояла всего в паре кварталов от нашего модуля. Взглянув вдоль дороги, выходившей на главную площадь, я увидела, что фильм остановили, а экран свернули и убрали. Люди поднимали расставленные рядами стулья и уносили их обратно в классные комнаты и церкви. Какая-то женщина, увидев, что я прохожу мимо, что-то мне крикнула, но я не стала останавливаться и выяснять, что именно.

В закусочной собралось несколько мужчин; там было так же ярко и людно, как в обеденный час в будний день. Толкнув входную дверь, я очутилась в эпицентре дискуссии о том, что следует предпринять.

Уолли Бейкерсфилд, грузный, средних лет шериф Нью-Галвестона, как раз капитулировал.

– Погоня в такой поздний час может быть опасна, – заявил он. Услышав это, я едва не рухнула на колени. Мне ведь казалось, что решение здесь может быть только одно и все поддержат его единогласно. То, что именно шериф Бейкерсфилд предлагал склонить голову перед этими подонками, высвечивало в наших сердцах слабость, в существование которой всего час назад я бы не поверила. Мне вспомнился папа, которого рвало в ведерко. – Лучше дождаться утра, – продолжил шериф. – Тогда на нашей стороне будет дневной свет.

– К тому времени они уже будут за многие мили отсюда! – завопила я. Несколько мужчин, не заметивших, как я вошла, обернулись ко мне; выражения их лиц были так же разнообразны и туманны, как их перепуганные сердца. – Они скроются в пустыне! Вы все это понимаете!

Высокий светловолосый мальчишка – один из сыновей фермера Данна, мускулистый олух по имени Фенрис, – положил мне на плечо руку и предложил вернуться к отцу, который наверняка нуждается в помощи дочки. Он улыбнулся мне так, как улыбаются расшалившимся детям или добродушным собакам на пике воодушевления.

Я хотела уйти. Я была маленькой девочкой, окруженной лесом высоких мужчин с громкими мнениями; свои я обычно высказывать тоже не стеснялась, но в компании сверстников. А это были взрослые, привыкшие, что их принимают всерьез, привыкшие подходить к трудностям с мудростью и тщанием, а самое главное – привыкшие, чтобы при этом у них над ухом не зудели маленькие девочки.

Но мне казалось неправильным оставлять закусочную на эту толпу рассерженных мужчин. Их собралось уже девять или десять, они бродили из стороны в сторону, будто муравьи рядом с разрушенным муравейником, и громко разглагольствовали о том, что сделали бы, окажись они тут вовремя, и о том, что теперь, когда все закончилось, нужно вести себя благоразумно.

Один из них вышел из кухни и сказал, что ее обчистили полностью; не осталось ничего. Они обсудили будущее моего отца и пришли к невеселым выводам.

– Слишком рискованно было держать столько еды в одном месте, – сказал кто-то. – Он напрашивался на неприятности.

– Боюсь, что, если бы бандиты не успели раньше, очень скоро это сделал бы кто-то из нас.

– Да перестань, Джейкоб…

– Ты знаешь, что я прав. Все будет только хуже. Попомни мои слова. Стоит только кладовым опустеть – увидишь, что начнется.

– Мы – богобоязненные люди, – заявил кто-то еще. – А не дикари. Господь поможет нам это пережить.

– Господь на эту каменюку и носа не казал. Она не просто так красная. Красная и холодная.

– Смотри, чтобы отец Спайви тебя не услышал! А то он нас в проповедях утопит. – За этим последовал непринужденный смех.

Я не могла больше терпеть. Эти мужчины трепали языками так, будто вышли покурить после ужина.

– А как насчет воров, которые вломились сюда, напали на моего отца и ограбили нас? Почему вы тут болтовню разводите, будто философы какие-то, вместо того, чтобы отобрать у них то, чего мы лишились? Их было всего трое! – Я повернулась к шерифу. – Одного зовут Сайлас, и он из Мотыльков! С ними была женщина, толстая, с короткими черными волосами! И еще у двоих глаза зеленым светились.

Шериф отвел взгляд. Вид у него был встревоженный, и я подумала, что знаю почему.

– Дигтаун, – сказал кто-то.

– Соберите мужчин, которые не боятся темноты, и притащите их обратно!

– Придержи свой неучтивый язык, юная леди!

Это сказал Джеремайя Шенк, самый омерзительный человек на Марсе. Он был высоким и чрезмерно худым и – я была в этом уверена – находился в фаворе у Дьявола, под чьим одобрительным взглядом лицо мистера Шенка искажала неизменно насупленная гримаса. Он был городским сапожником, и не слишком-то хорошим. Я до сих пор искренне верю, что он специально делал каждый ботинок чуть меньше, чем нужно, чтобы привести общий дух колонии в соответствие с его собственным.

– Ты что, хочешь, чтобы в темноте нас застали врасплох, как ягнят? Хочешь, чтобы они набили свои кладовые нашим мясом? Ты – ребенок и смотришь на мир по-детски. Возвращайся к своему папочке, как тебе велели.

Слышать, как он мне приказывает, было особенно унизительно; все знали, что собственные дети мистера Шенка сбежали в Дигтаун, как только умерла его жена. С моей точки зрения, он не имел никакого права мной помыкать.

Я снова почувствовала на своем плече руку. Фенрис склонился к моему уху и сказал:

– Пойдем, Анабель. Ты тут ничем не поможешь.

– Но я должна запереть двери, – слабо запротестовала я и ощутила, как в глубине глаз нарастает жар слез. Эта закусочная принадлежала моему отцу, моей маме и мне тоже. И за сегодняшний вечер сюда дважды вторглись отвратительные наглые болваны, расхаживавшие по ней так, словно были ее хозяевами. Сама мысль о том, чтобы оставить их здесь, будто толпу буйных мальчишек в комнате, полной хрупких вещей, была невыносима. Я словно расставалась с чем-то драгоценным.

– Я провожу тебя до дома, – предложил Фенрис.

– Твоя помощь была мне нужна несколько часов назад. А теперь я обойдусь.

Он выглядел пристыженным, но я слишком злилась, чтобы разбирать, настоящий это стыд или показной. Мне всегда казалось, что Фенрис был в каком-то смысле актером, что он знал, каких поступков от него ждут, и вел себя соответственно, но шло это не от чистого сердца. При виде его лучащегося добротой лица мне хотелось отвесить ему пощечину, потому что я считала его лжецом.

Но я этого не сделала. Я отпихнула его, сгорая от стыда, и, поверженная, оставила закусочную. Лившийся из окон яркий свет омывал красный песок под моими ногами, а шум бессмысленной болтовни этих мужчин преследовал меня, точно навязчивая вонь.

Соединявшие дома нашей колонии дорожки были хорошо утоптаны как человеческими ногами, так и громоздкими ножищами наших Автоматов. Я могла бы пройти по утрамбованному песку к двери собственного жилища даже во сне – и, если верить маме, однажды именно так и сделала, – но у меня не было никакого желания возвращаться в пахнущий рвотой модуль, где нянчил раненое самолюбие мой отец. Я свернула с дороги направо, в сгущавшуюся тьму пустынной ночи.

Большинство колонистов после прилета с трудом привыкали к низким температурам Марса. Солнце здесь меньше, дни короче и холоднее. Когда я прибыла сюда, мне было всего пять, и меня ошеломляло все новое и чудесное, но я все равно помню, каким это было неприятным потрясением. Никому не хочется встретить ночь без защиты муниципальных обогревательных ламп, и, подойдя к границе Нью-Галвестона, я пожалела, что не захватила куртку. Я обхватила себя руками, когда сильный порыв ветра врезался в меня, обдав лицо песком, который набился в уголки глаз и насыпался за шиворот. Но я все равно устремляла взгляд поверх широкой черной равнины к далекому возвышению, где когда-то виднелись тусклые огни Дигтауна – города, в котором добывали прозванный Странностью минерал, наделявший наши Автоматы видимостью жизни. Но теперь в Дигтауне почти всегда было темно.

А за ним лежал огромный про́клятый кратер Пибоди, где жили Мотыльки, где до сих пор бродили старые боевые Автоматы, где, говорят, обитали призраки.

Я высматривала хоть какой-то знак присутствия грабителей – свет фонаря, движение тени. Но, разумеется, не видела ничего, кроме длинных песчаных волн, уходивших в ночь подобно извилистым мистическим тропам, в конце которых скрывались тайны и загадки, фантастические города, а может быть, долгая смерть мира.

В небе надо мной мерцал звездный занавес. Где-то там, наверху, была мама. О чем она думала – и думала ли она хоть о чем-то, – оставалось всего лишь очередной тайной.

Когда я вернулась домой, папа спал. Дверь в его комнату была приоткрыта, и в просочившемся туда клинышке света я увидела его спину, потому что он лежал лицом к стене. Он так и не снял майку и на двуспальной кровати казался маленьким, как мальчишка. Его рабочая рубашка свисала со стула. Ведро со рвотой стояло на полу неподалеку от кровати, чтобы до него можно было легко дотянуться, и от него исходила жуткая вонь.

Я прокралась в свою комнату и переоделась в ночную сорочку. Когда я улеглась в постель, Ватсон снова повернул ко мне оранжевые огоньки своих глаз. Я слышала, как похрустывают его суставы: сколько бы мы ни чистили и ни полировали свои Автоматы, избавиться от песка полностью не получалось. Им нужно было полноценное обслуживание и новые детали. Детали, которые никогда не привезут.

«Ну и ладно, – подумала я. – Кто-нибудь что-нибудь придумает. Автоматы не умрут. Они не могут умереть».

– С вами все в порядке, мисс Крисп?

– Да, Ватсон.

– Мистеру Криспу нездоровится. Он все еще не оправился после нападения.

– Да, я знаю. И никто ничего не делает. – Я снова ощутила подступающее отчаяние.

– Наверняка скоро все устроится. Виновники раскаются. Справедливость восторжествует. Мы, в конце концов, живем в цивилизованном мире.

– Конечно, Ватсон. А теперь давай спать.

– Спокойной ночи, мисс Крисп. Спите хорошо.

Ватсон всегда желал мне спокойной ночи вот так. Меня забавляло, что он формулировал это как приказ, словно сон был работой, с которой можно справиться либо хорошо, либо плохо. Мне было интересно, понимает ли он вообще, что такое сны, гадает ли, на что они похожи. В хорошие ночи, когда меня коконом окутывали защита родителей и оптимизм, рожденный из веры в справедливость мира, я позволяла себе допустить, что ему вовсе не нужно об этом гадать, что Ватсон и все остальные Автоматы видят сны точно так же, как мы. Мне представлялось, что эти сны должны быть прекрасны, суровы и чисты, как отшлифованные песком кости. Ряды чисел, упорядоченность геометрических теорем. Каталог ответов на невозможные вопросы, сверкающих, как сталь под солнцем.

Но в ту ночь я знала, что на самом деле представляет собой его разум: запрограммированные алгоритмы; иллюзию личности. Он был так же холоден и темен, как космос, который мы пересекли, чтобы попасть сюда.

Ватсон отвернулся от меня, и я снова услышала хруст. Свет его глаз осветил угол моей крошечной комнатушки и погас, когда Ватсон притушил их, чтобы не мешать мне спать.

Мама улетела на Землю за месяц до наступления Тишины.

Я помню тот вечер, когда она приняла это решение. Марс тогда был другим: ярким и оживленным, все еще балансирующим на гребне экспансионистского воодушевления. Нью-Галвестон стал здесь первой официальной колонией, но существовали и другие, более старые поселения: Дигтаун, россыпь мазанок и палаток, окружавших огромную яму, прозванную Глоткой, основное место добычи Странности; Броулис-Кроссинг, неофициальный поселок нелегальных мигрантов и землепроходцев, который был как минимум на десять лет старше нашего города; и паутина мелких городков и деревень, полных добровольцев, пионеров, отшельников и негодяев – плавника цивилизации, который накапливался здесь долгие годы, со времен знаменитого перелета Чонси Пибоди в 1864 году.

Однако Нью-Галвестон был жемчужиной. Мы представляли собой первую организованную попытку закрепиться на Марсе. Это мы пожинали плоды прямого товарообмена с Землей, это наш город фигурировал во всех туристических буклетах и вдохновлял мечты трудяг, тосковавших по тем возможностям, что когда-то заманивали на американский Запад целые семьи. Толпы рабочих прибывали, чтобы укладывать шпалы железной дороги, которая, как мы надеялись, должна была однажды стать гордостью Марса. Богатые искатели приключений прилетали, чтобы поблуждать в пустыне, а знаменитости проводили здесь отпуска, жадно впитывая экзотическую атмосферу этого дикого нового места.

Последний вечер моей нормальной жизни застал меня с моими родителями на окраине города, по пути на бейсбольный матч. Местным бейсболистам противостояла прилетевшая с Земли команда, в которую впервые в истории вошли игроки Кубинской и Негритянской лиг, и до папы дошли слухи, будто их питчер бросал мяч быстрее и сильнее, чем любой белый, когда-либо выходивший на горку. Он в это не поверил, и все мы шли на игру с любопытством и скепсисом. Папа жаждал увидеть, как наши «Марсианские поселенцы» пробьют дыру в раздутой репутации этого выскочки, а вот я втайне надеялась стать свидетельницей ошеломительной череды аутов.

Вереница людей неспешно тянулась к бейсбольному полю; в ветре все еще ощущалось дневное тепло – последние крохи уюта перед тем, как на нас снизойдет вечерний холод. В светлом небе смешивались самые разные оттенки красного, а ночь все еще таилась за горизонтом. Люди несли корзины для пикника; рядом шагали или ехали на гусеницах Автоматы, в том числе и Ватсон, который переквалифицировался во вьючного мула и нес наши сэндвичи и лимонад.

Именно Ватсон и заставил нас остановиться, когда повернул свою испещренную ржавчиной голову к догонявшему нас почтовому Автомату.

– Кажется, это к нам, – сказал он.

Почтовый Автомат несся быстро, с легкостью лавируя между рытвинами на дороге. Он со скрежетом остановился на почтительном расстоянии от нас. Люди вокруг него расступились; кое-кто не сводил с нас взглядов. В городе было принято самостоятельно забирать письма с почтамта; если к вам приезжал Автомат, обычно это значило, что возникла какая-то неотложная ситуация.

– Для вас экстренное сообщение, миссис Крисп, – сообщил он своим жизнерадостным металлическим голосом.

Хотя в моей жизни еще не было серьезных бед, у меня скрутило живот. Бодрый тон Автомата прозвучал как погребальный колокол, породив во мне внезапную и странную гадливость. Его голос ужаснул меня. Казалось, создавшие его инженеры были слишком опьянены шумихой вокруг Марса и даже представить себе не могли, что хоть кто-нибудь на свете еще хоть когда-нибудь получит плохие вести.

– Давай сюда, – сказала мама и забрала цилиндр, который почтовый Автомат вытолкнул из одного из своих гнезд. Выполнив задачу, он развернулся на гусеницах и покатил домой. Мои родители обменялись взглядами. Мама отключила Ватсона командным паролем – «голубой люпин» [2] – и достала личностный цилиндр из гнезда на его голове. На его место она вставила цилиндр с записью.

Ватсон немного погудел, а потом заговорил с нами голосом тети Эмили:

– Элис, с мамой плохо. У нее опять рецидив. Доктор Спан говорит, что ей осталось не больше полугода, и это в лучшем случае. Она теряет память. Бывают дни, когда она меня даже не узнает. Называет меня твоим именем. Думаю, ты должна прилететь, если хочешь успеть ее повидать. Прости, я понимаю, что это непросто. Но мне кажется, что это твой последний шанс.

Разумеется, это была абсурдная просьба. Перелет до Земли занял бы два месяца, и, конечно же, мама ничего не могла поделать, кроме как послать свои соболезнования и пережить потерю здесь, в окружении любящей семьи.

Но мама никогда не отличалась пассивностью.

Папа обнял ее и крепко прижал к себе. Ее лицо омрачилось, но в тот момент я и подумать не могла, что она вот-вот испортит мне жизнь.

Мы не пошли на бейсбол. Мы не стали свидетелями тому, как Ранец Пейдж [3] всухую обыграл «Поселенцев», установив марсианский рекорд по аутам, не побитый до сих пор. Так странно, что из всех возможных вещей именно эта до сих пор вызывает у меня досаду. Что столько лет спустя я лежу на своей раскладушке, глядя на трепещущий брезент палатки, и чувствую, будто меня лишили возможности увидеть что-то чудесное.

Вставив цилиндр Ватсона на место, мы вернулись в свой модуль в тревожном молчании. Хотя вслух родители этого не говорили, я поняла, что мама все-таки улетит.

Но я не ожидала, что она не возьмет меня с собой.

Когда мама сказала мне об этом, ее слова были для меня словно пощечина. Я стояла в дверях родительской спальни, глядя, как она собирает вещи в долгое путешествие: книги, красивые платья, туалетные принадлежности. Корабль улетал на Землю на следующий день, сразу после того, как прилетит другой, точно так же набитый пассажирами и грузом. По этому маршруту поочередно летали три блюдца. То, что прибывало завтра, должно было вернуться на Землю только через четыре месяца.

Тогда мы еще не знали, что прилетевшее на следующий день блюдце – «Эвридика» – никогда уже не покинет Марс. А то, что унесло мою мать – «Орфей», – никогда сюда не вернется. Это был ее последний вечер на Марсе. Ее последний вечер со мной.

– Я хочу полететь с тобой, – сказала я.

Она ответила, не глядя на меня:

– Ты же знаешь, что не можешь.

– Ты просто не хочешь меня брать.

Я помню, как стояла там, маленькая, и злая, и обиженная. Я вижу себя так, словно смотрю со стороны. Мне не жалко эту девочку, грубо подхваченную течением взрослых устремлений, таких таинственных и таких глухих к ее желаниям. Я могла бы ее пожалеть, будь она кем-то другим. Я могла бы обнять ее и прошептать ей на ухо утешительную ложь из тех, которыми взрослые кормят детей. Но поскольку она – это я, мне стыдно, что она так холодно обходится с моей матерью.

Тогда мама посмотрела на меня, наконец позволив мне увидеть свою скорбь.

– Как ты можешь говорить такие ужасные вещи?

– Я маленькая. Я не займу много места.

Мама села на кровать, которую делила с папой, и протянула ко мне руки. В ее глазах блестели слезы. Я подошла к ней, ощутив вспышку надежды, и она усадила меня на колени, как будто я была вдвое младше своего возраста. Я уложила голову ей на плечо, чувствуя тепло ее кожи, вдыхая чистый запах ее продутых ветром волос. Помню, как подумала, не изменит ли Земля мамин запах, и испугалась этого. Но страх ушел, когда она меня обняла. Я верила, что мама будет принимать все трудные решения, что она примет на себя уготованную мне миром часть боли, как должны делать все родители. Она убережет меня от отчаяния.

Но:

– Ты должна остаться, Анабель, – сказала она. – Не потому, что для тебя не найдется места на блюдце, и не потому, что я не хочу брать тебя с собой. Ты должна остаться, потому что ты растущая девочка и ходишь в школу, потому что у тебя здесь друзья и отец, который в тебе нуждается. Ты должна помогать ему в закусочной и продолжать учиться. Через несколько лет ты станешь взрослой женщиной. Это тяжелый труд, и ты должна быть к нему готова. Я скоро вернусь.

– Не скоро, – упрямо возразила я, наконец-то позволив себе разреветься. – Тебя не будет очень долго.

– У тебя останется цилиндр, который я для вас записала. Когда будешь сильно по мне скучать, просто поставь его вместо Ватсона. Я оставила для вас с папой много маленьких посланий. Будет так, словно я рядом с вами.

– Нет, не будет. Это не то же самое.

Я почувствовала, как мама прижалась лицом к моей макушке, почувствовала ее теплое дыхание у себя в волосах.

– Я знаю, – проговорила она наконец. – Я знаю.

Я уткнулась лицом ей в плечо, промочила ее блузку своими глупыми, бесполезными слезами.

– Почему ты не можешь просто взять и остаться! Ее, может, и в живых-то уже не будет, когда ты прилетишь!

Мама пригладила мне волосы и поцеловала меня в лоб.

– Потому что она – моя мама, – ответила она. – Я хочу с ней попрощаться. Я боюсь, что это мой последний шанс, и буду до конца своих дней мучиться, если его упущу. Я люблю ее точно так же, как ты любишь меня.

Разумеется, я ее поняла. Но это и уничтожило меня, поскольку любовь, которую я испытывала в тот момент, была такой же устрашающей и жадной, как самая оголодавшая собака. Она не оставляла места ни для кого другого, даже для моего собственного отца. А если в моем сердце не было места для него, значит, в мамином сердце не было места для меня. Я наконец-то осознала, почему она так легко смогла оставить меня.

– Однажды, – сказала мама, – тебе тоже захочется со мной попрощаться.

На следующее утро после ограбления шериф Бейкерсфилд собрал нескольких мужчин, и они на лошадях выехали на дорогу, ведущую к Дигтауну. Я забралась на крышу закусочной и следила за ними, пока они не скрылись из виду. Мне отчаянно хотелось, когда они вернутся, увидеть, как за их лошадьми бредет хотя бы один из тех подонков и от его связанных рук к луке седла шерифа тянется веревка. Несмотря на опасливые разговоры, услышанные прошлым вечером, я все еще не сомневалась, что правосудие покарает всех, кто этого заслуживает.

Тем же днем мужчины вернулись домой ни с чем. Это не укладывалось у меня в голове. На обратном пути они проезжали мимо закусочной, под моими свисающими с крыши ногами.

– Вы их не нашли? – крикнула я.

Фенрис повернулся ко мне, хотя ему не хватило смелости поднять свой пристыженный взгляд выше уровня моих туфель.

– Мы только к окраине подъехали. В сам город не заходили.

– Что? Почему?

Но больше он ничего не сказал и вслед за остальными направился к конюшням.

Мне хотелось завопить им вслед, назвать их трусами, спросить, почему они так легко сдались, почему у них не хватило смелости даже войти в Дигтаун, не говоря уже о том, чтобы поехать дальше; однако я знала, что они отрастили себе мозоли, защищающие их от моих замечаний. Поэтому я просто гневно посмотрела им вслед и мысленно записала их в ничтожества.

На другой стороне улицы стоял в дверях своей мастерской Джеремайя Шенк, чистенький и нарядный в своей накрахмаленной белой рубашке и застегнутом на все пуговицы черном жилете. Мне пришло в голову, что я ни разу не видела его испачкавшимся, и это стало для меня еще одной причиной его ненавидеть. Он смотрел на проходящих мимо лошадей, а когда они скрылись из виду, уставился на меня.

– Вам придется привыкнуть к разочарованию, юная мисс Крисп, – крикнул он.

– Тогда я должна поблагодарить вас за великолепный наглядный урок, – ответила я.

Он отвернулся и ушел в мастерскую.

Я решила еще ненадолго задержаться на крыше. Внизу, вопреки советам доктора, возился папа. Он хотел привести «Матушку Землю» в порядок и открыть ее двери как можно скорее. Мужчины, собравшиеся в закусочной прошлым вечером, чтобы искать оправдания собственной нерешительности, устроили в ней больший бардак, чем грабители, которые хотя бы действовали быстро и методично. Мне хотелось помочь папе, но я чувствовала, что на него снова нашла тень, из-за которой он делался отрешенным и ожесточенным, и у меня не было желания находиться с ней рядом. Я боялась, что нападение лишило папу способности ей сопротивляться.

Обычно, когда я не работала в закусочной, я ходила в школу, но мисс Хэддершем сказала, что в этот день уроков не будет. Пусть люди и расхаживали по улицам, разбрасываясь храбрыми словами и выпячивая крепкие груди, страх быстро овладел Нью-Галвестоном.

Так уж влиял на нас Дигтаун с тех пор, как началась Тишина. Он сделался про́клятым городом.

На протяжении многих лет в Дигтауне не было ничего особенного; он просто был местом, где выполнялась настоящая задача нашей колонии. Странность – этот чудодейственный минерал – добывалась в марсианских горах и отправлялась на Землю, где ее перерабатывали в субстанцию, которую мы помещали внутрь Автоматов, наделяя их характерами – иллюзией разума. Начавшись с нескольких десятков палаток, окружавших Глотку, Дигтаун постепенно вырос в маленький самостоятельный городок. Там были свои лавки, своя больница, своя церковь. Там была мастерская мистера Уикхэма, торговавшего запчастями для машин. Это было очень удобно для шахтеров; они удовлетворяли все свои насущные потребности на месте и приходили в Нью-Галвестон, лишь когда им этого хотелось.

С началом Тишины эта обособленность стала служить и нашим интересам тоже. Раньше «Горнопромышленная компания Теллера» каждые три месяца привозила своим работникам смену и возвращала их на Землю, не позволяя слишком долго подвергаться воздействию Странности и давая возможность прийти в себя дома. Никому из них не разрешалось отрабатывать больше одной вахты в год. Шахтеры, навещавшие наш город в те дни, ничем не отличались от любых других рабочих, и их с радостью обслуживали.

Тишина изменила это, как изменила все остальное. Теперь Странность запустила свои пальцы глубоко им в головы. К ужасу всех жителей Нью-Галвестона, работа в шахтах продолжалась, хотя отправлять камни было некуда, а перерабатывать их здесь было невозможно. Минерал менял всех, кто с ним работал. Самым очевидным признаком этого были светящиеся зеленым глаза, но Странность влияла и на поведение шахтеров. Они делались безразличными, рассеянными… и непредсказуемо агрессивными. Они все еще порой посещали Нью-Галвестон и, когда это случалось, отравляли атмосферу вокруг себя. Это вызывало у горожан тревогу и беспокойство. Жители Дигтауна казались предвестниками какой-то темной неизбежности, призраками будущего, вернувшимися в прошлое, чтобы нас предостеречь.

Мы думали, что Странность нам не угрожает, потому что укрыта в скалах. Но если она меняла шахтеров, не изменит ли она и нас? Визиты в Дигтаун порождали мысли, с которыми никому не хотелось иметь дела.

Похоже, проще было позволить грабителям укрыться там и забыть о них.

А ведь были еще и пустынные культы вроде Мотыльков. Мы почти ничего о них не знали. Они обитали в огромном кратере Пибоди, а значит – неприятно близко к Нью-Галвестону. Кратер изобиловал Странностью, ее залежи выходили там на поверхность в стольких местах, что порой его чаша окрашивалась в бледно-зеленый цвет, словно порастая колышущимися травами. Эти культисты – никто не знал точно, сколько их там, – строили жизнь, подчиняясь своим таинственным верованиям или же галлюцинациям.

Бояться их нас учили как дома, так и в школе. Они приобрели чудовищную мистическую ауру. Нам говорили, что они религиозные фанатики, или распутники, или каннибалы. Нам говорили, что Странность постоянно навевает им сны, из-за которых у них гниют мозги. С тех пор как Земля умолкла и над нами нависла чудовищная перспектива долгой летней засухи, угроза, которую представляли эти культы, сделалась темой горячих и сеющих распри споров, отодвинув на второй план даже проблему Джо Райли и его простаивающего блюдца.

Наша жизнь на Марсе была так хрупка. Мы заряжали батареи от солнечных и ветряных электростанций, и они питали тепловые лампы, согревавшие нас по ночам; целеустремленный диверсант мог впустить в город смертельный холод. Выращивая овощи, мы полагались на теплицы, без которых они не пережили бы ночных температур. Всего одна волна неурожаев стала бы для нас серьезным, возможно даже смертельным ударом. Сами теплицы были крепкими, построенными так, чтобы выдерживать марсианские песчаные бури и перепады температур, однако ходили слухи о колоссальных бурях, способных заволочь небо на несколько дней и ободрать почву до голого камня. Если бы такая на нас обрушилась, теплицы бы не устояли. И те из нас, что уцелели, умерли бы от голода.

Поэтому мы боялись культов. Боялись того, как они могут воспользоваться нашей уязвимостью. Боялись того, что они могут с нами сделать, того, что они могут от нас захотеть.

Отряд разошелся. Я оглядела город со своего наблюдательного пункта. Лавки и дома сгрудились посреди огромной красной пустыни, точно жуки с серебристыми спинами. За ними виднелись увядающие зеленые акры пастбищ, на которых выпасали скот, накрытые куполами поля, где сажали и собирали кукурузу, пшеницу, сою и табак, водонапорная башня и мельницы. Далеко на севере расположилась посадочная площадка, на которой блестело под дневным солнцем блюдце. А еще дальше проглядывал край кратера Пибоди с его песчаным дном, по которому были разбросаны огромные скалы. Я гадала, не в скалах ли они живут. Прячутся в пещерах и норах, как крысы. Мне представилось, как они ползают по своим подземным тоннелям, и от этого Марс гниет изнутри.

Я не могла понять, как мы сумеем выжить, если не ответим на это нападение.

В вышине ползло одинокое облачко. Оно догоняло огромные стада туч, которые затягивали небо в сезон дождей; до встречи с новыми нам оставалось еще много месяцев. Увидеть даже одно облако в это время года было чем-то из ряда вон выходящим, и я не могла не счесть его появление знаком от какой-то высшей силы, управляющей этим миром. Дружеским подмигиванием Бога или Дьявола.

Спустившись по лестнице в подсобку закусочной, я услышала, как папа разговаривает с кем-то в зале. Я осторожно – потому что не хотела, чтобы меня назвали шпионкой, – заглянула туда. Папа стоял у открытой входной двери. Он разговаривал с шерифом Бейкерсфилдом. Шериф не был постоянным клиентом «Матушки Земли», но заглядывал сюда достаточно часто, чтобы я начала хорошо к нему относиться. Мне нравились его объемный живот, его седые усы, его дружелюбный характер. Он напоминал мне доброго дедушку, хотя ему вряд ли было больше пятидесяти. Но после ограбления мое мнение о шерифе переменилось. Я решила, что он слишком стар. Я решила, что представителем закона должен быть кто-нибудь помоложе, более склонный действовать. Например, его помощница Мэй Акерман, которая в тот день его не сопровождала.

Зато его сопровождал Джек. Джеком звали громадный полицейский Автомат, созданный, чтобы устрашать. Из его рук выдвигались оружейные стволы, а вместо ног у него были массивные гусеницы. Он мне не нравился. Он ни разу не делал при мне ничего, чтобы заслужить такое отношение, но все равно мне не нравился. И я немедленно задалась вопросом, почему шериф привел Джека сюда, но не взял его с собой в Дигтаун, где он мог бы оказаться полезен.

– Так она там была?

– Я ее не видел. Но думаю, что она сейчас скрывается там, да.

– Тогда пойди и найди ее. Приведи сюда и заставь рассказать, где логово Мотыльков. А потом арестуй их всех.

– Мы не можем этого сделать, Сэм, и ты это понимаешь, – сказал шериф.

– Это брехня, Уолли.

– Нет, не брехня. Никто не хочет идти со мной в Дигтаун. Да, у меня есть Мэй и Джек, но этого мало. К тому же, если я притащу туда Джека, кто-нибудь может счесть это объявлением войны.

– Так объяви им войну.

Меня захлестнула гордость за папу. Жизнь еще не покинула его.

– Если мы схватимся с Дигтауном, погибнут люди. Люди, которые нужны нам, чтобы пахать землю и добывать воду. Мы не можем позволить себе никого потерять, Сэм. Только не сейчас, когда вот-вот начнется засуха, а с Земли больше ничего не привозят. – Он помолчал. – К тому же не факт, что мы хорошо себя покажем в противостоянии с шахтерами. Мы не можем позволить себе увлекаться местью.

Папа взглянул шерифу в глаза.

– Ты их боишься, – сказал он.

– Я был бы дураком, если бы не боялся. Это не отменяет всего того, что я тебе сказал. Я знаю, что ты это понимаешь. Позволь мне оставить здесь Джека на несколько вечеров, просто чтобы он был рядом.

– Джека? Нет уж, спасибо. Полицейский Автомат плохо впишется в интерьер.

– Тогда Мэй.

– Не нужно.

– А я думаю, что нужно. Они могут вернуться. И я не хочу тебя обидеть, но, возможно, будет лучше, если их встретит здесь кто-то, кто к этому готов. Мэй – отличный стрелок.

– Мы справимся. Спасибо за предложение.

– Сэм, я не уверен, что вы справитесь. Я ведь имею в виду не только чужаков. Ребята в моем отряде высказывали кое-какие тревожные мысли.

Я чувствовала, что папа злится, хоть он и пытался это скрыть. Он пожал шерифу руку и поблагодарил его.

– Меня не выгонят из моей закусочной, – сказал он. – Ни культисты, ни добрые люди.

Шериф Бейкерсфилд нехотя кивнул.

– Моя работа – поддерживать порядок, Сэм. Следить за тем, чтобы эта тележка с яблоками не перевернулась. Надеюсь, ты это понимаешь.

Сказав это, он пожелал папе хорошего дня и ушел вместе с Джеком.

Мне хотелось, чтобы папа согласился на любую помощь, какую ему предлагали. Это особенность некоторых мужчин – они не могут принять помощь, не почувствовав себя униженными. Как будто лучше умереть в одиночестве, чем выжить, оставшись в долгу у другого человека.

Итак, мы остались одни, и, лишь когда папа оглядел зал закусочной, я увидела его лицо, увидела, как им овладело отчаяние. Я была права: тень вернулась, уселась ему на плечо расправившим крылья стервятником.

Папа заметил, что я стою в дверях кухни.

– О каких это тревожных мыслях говорил шериф? – спросила я.

Папа покачал головой.

– Кто знает. – Он помолчал. – Пойдем домой, Бель.

– Но… мы же еще не все сделали.

– Завтра. Я устал. Давай-ка попробуем ненадолго обо всем этом забыть. Вернемся сюда утром, а откроемся вечером.

Это было непохоже на папу, и его слова порадовали меня. Я уже и не помнила, когда мы в последний раз проводили время вне закусочной, просто отдыхая. Наедине друг с другом.

– Хорошо, – улыбнулась я. – Сейчас запру двери.

Вечер застал нас развалившимися в креслах позади нашего модуля, где на нас не могли пялиться проходящие мимо соседи и где нам открывался свободный, ничем не перекрытый вид на западную равнину, еще залитую светом дня. Мы сидели в компанейском молчании и смотрели, как на небе проступают луны, похожие на смутные меловые пятна.

– Это напоминает мне о родине, – проговорил папа. – О том, как мы сидели с твоей мамой, попивали чай со льдом и глядели на загорающиеся звезды.

Я слушала его с закрытыми глазами. Мне нравилось, когда на него находило такое задумчивое настроение и он рассказывал истории о маме и о жизни на Земле. Хотя они и касались большой боли, меня они утешали, и я думаю, что его тоже. Их не отягощали страдания или сожаления; это были просто хорошие воспоминания, которые папа доставал из кармана, будто часы, и полировал их, ухаживал за ними в гаснущем свете солнца.

– Помню, как-то раз поздним летним вечером небо было почти такого же цвета: глубокого, сумеречно-синего. И повсюду летали светлячки, захлестывали поля, будто звездный прилив. Ты помнишь светлячков?

Я помотала головой. Мне хотелось бы их помнить. Они представлялись мне чем-то родом из волшебной сказки.

– Поднялась луна, и нам стал виден Марс, маленькая красная точка. Мы как раз начали поговаривать о том, чтобы переселиться сюда. Собственно, это была идея твоей мамы. Я не хочу сказать, что ей пришлось тащить меня силком. Просто… это у нее была страсть к приключениям. Она никогда не ощущала себя на своем месте. – В папином голосе проступили меланхоличные нотки. – Она всегда казалась себе лишней, где бы ни очутилась. Мне хочется думать, что со мной она так себя не чувствовала, но кто знает.

– Мне кажется, что с нами она так себя не чувствовала, папа.

Он посмотрел на меня с той тоскливой улыбкой, которой люди улыбаются, когда не верят твоим словам, но все равно благодарны тебе за них.

Я знала, что история их прилета сюда этим не ограничивается. Я знала, что они были бедными, что папа владел прогорающим рестораном и задолжал банку кучу денег. Кажется, его жизнь всегда представляла собой череду ударов под дых, и переселение на Марс дало ему шанс положить им конец. Начать все заново. Но фонарем и компасом ему служило отважное мамино сердце.

– Что ты сейчас читаешь? – спросил папа.

– Шерлока Холмса. «Союз рыжих».

– Это про организацию рыжеволосых злодеев?

– Нет, хотя я бы такое почитала. Это про ограбление банка.

– Но ты ведь уже знаешь, чем там дело кончится, верно? Сколько раз ты уже перечитывала эту книжку?

Я поерзала в кресле. Он говорил почти как Сайлас Мундт, и мне не нравилось думать, что их мысли в чем-то сходятся.

– Дело не в том, чем все кончится. Мне просто нравятся эти рассказы. Когда я их читаю, я чувствую себя… не знаю. Защищенной, что ли.

– Защищенной, да?

У меня вспыхнули щеки. Я сказала то, чего говорить не стоило.

– Точнее, мне от них уютно. Эти рассказы – как одеяло. Мне тепло, когда я их читаю.

Но было уже слишком поздно; я снова увидела на его лице тень.

– Прости, что я не смог тебя защитить, милая.

– Я не это хотела сказать.

Он ничего не ответил. Небо на западе стало темнее. В небесах сверкали звезды. Там была и Земля, самая яркая из них. Папа смотрел на нее. Я чувствовала, как он отдаляется от меня.

– Я давно тебе не читала, – сказала я. – Могу почитать что-нибудь из рассказов про Шерлока Холмса. Может, тебя они тоже порадуют.

– Было бы неплохо, – отстраненно ответил он.

– Сейчас принесу книжку, – сказала я, хотя на улице уже становилось слишком темно, чтобы читать.

Я успела сделать несколько шагов к модулю, прежде чем он сказал:

– Захвати заодно Ватсона и цилиндр, ладно?

У меня закололо сердце. Он имел в виду мамин цилиндр, те записи, что она оставила. Когда на папу находила тень, он постоянно их переслушивал. В такие моменты в мире для него не существовало ничего, кроме ее голоса и самых дорогих воспоминаний. Он словно возвращался на Землю, бросив меня одну.

Может быть, поэтому сама я никогда не слушала этот цилиндр. Он не помогал мне почувствовать, что мама рядом; он заставлял меня чувствовать, что рядом со мной никого нет.

И все же. Папа в нем нуждался.

Я вошла в теплый модуль, открыла кухонный шкафчик и достала коробку со всякой всячиной, где хранился цилиндр. Его там не было. Должно быть, папа унес его в закусочную; иногда он так делал.

Я потратила на поиски еще несколько секунд, стараясь не обращать внимания на нарастающую в животе панику. Я помнила, как во время ограбления Сайлас забрал наши цилиндры, распихал их по своим грязным карманам, будто серебряные слитки. Наверное, он забрал их ради программ для Автоматов, думая, что у нас может найтись что-нибудь, что ему пригодится, – в зависимости от того, какой цилиндр вы вставляли в свой Автомат, он мог стать лозоходцем, помощником по дому, почтовым служащим или мойщиком посуды в закусочной. Или даже сосудом для призрака вашей матери.

Я выронила коробку, и ее содержимое разлетелось по всей кухне. Потом я вышла наружу. Я держалась руками за живот; мне казалось, что меня вот-вот вырвет. Папа все еще сидел в своем кресле, глядя на Землю, горевшую в ночном небе, точно уголек. Луны пробудились к яркой жизни; они были уже не меловыми пятнами, а пламенными, кипящими глазами.

– Они украли маму, – сказала я.

Папа моргнул, уставился на меня.

– Что?

– Они украли маму.

Он помолчал, потом кивнул.

– О, – сказал он. – Что ж, понятно.

Его взгляд снова обратился к небу. Я искала хоть какой-то знак того, что ему не все равно. Я искала на его лице хоть что-то, способное оттащить меня от края распахнувшейся передо мной ужасной пропасти. И ничего не находила.

На следующее утро папа решил, что приведет закусочную в порядок сам, и отправил меня в школу. Признаюсь, это стало для меня облегчением. Мне было проще трудиться под железной рукой мисс Хэддершем, которая вбивала знания в наши упрямые черепа со всей нежностью Джона Генри, заколачивающего стальные костыли. Полагаю, что мисс Хэддершем считала учеников своего рода недугом, душевной болезнью, ставшей ей карой за былые грехи. Она была низенькой, мягкой и круглой. Ее тело было создано для того, чтобы к нему прижимались внуки, но вот сердце ее было измышлено для иного призвания: погонщицы скота или тюремной комендантши. Боже сохрани то дитя, которое неверно поставило апостроф в своем сочинении или не сумело оценить величие Александра Поупа. Она расхаживала перед классной доской широкими хищными шагами и патрулировала проходы между нашими партами, точно кочевник, высматривающий пролом в Великой Китайской стене.

Выносить все это мне помогало присутствие подруг, Бренды Льюис и Дотти Олсен. Впрочем, «подруг» – это сильно сказано; мы проводили время вместе скорее из-за отсутствия выбора, чем по собственному желанию. Не будучи ни популярными, ни отверженными, мы с трудом заводили друзей, каждая – по собственным причинам. Мой характер некоторым казался колючим и невыносимым; Бренда была чернокожей (а мы, несмотря на стремление основателей колонии к равноправию, судя по всему, так и не смогли оставить свои предрассудки на Земле); а Дотти – такой застенчивой, что многие считали ее дурочкой. Обстоятельства сделали нас союзницами. Мы ели вместе, а если на уроке наш класс разбивали на группы, мы естественным образом оказывались в одной. Когда нас отпустили на обед, я нашла их в нашем обычном месте – в тени складского сарая в нескольких сотнях футов от школы.

Девочки встретили меня непривычным молчанием, и я немедленно насторожилась. Я уселась рядом с ними и достала принесенную из дома еду. Папа, видимо из жалости ко мне, упаковал мне в качестве лакомства сладкую булочку. Я достала сначала ее, проигнорировав тощий сэндвич, оторвала кусок и запихнула его в рот.

– Ты где ее взяла? – спросила Дотти.

– В сумке, – ответила я, помахав сумкой для завтраков и выпучив глаза.

Дотти смущенно потупила взгляд, и я немедленно устыдилась.

– Не надо так, – сказала Бренда. А потом повернулась к Дотти: – Она взяла ее в закусочной. Где еще?

– Я не специально, – извинилась я. И посмотрела на Дотти: – Хочешь кусочек?

Дотти кивнула, и я угостила ее. Естественно, мне пришлось оторвать кусочек и для Бренды, и неожиданно от моего сокровища осталась только половина. Меня это раздосадовало – их-то, в конце концов, никто не грабил. Но я старалась этого не показывать.

– Я думала, у вас из закусочной все забрали – сказала Дотти.

– А вот и нет. У нас еще куча всего осталась. – Я, конечно, преувеличивала. Никакой кучи у нас больше не было. Но и подчистую нас не обнесли. Однако я не хотела рисковать своей нежданной славой, рассказывая все как есть.

– А правда, что с ними была женщина? – спросила Дотти.

– Правда.

– Я знаю, кто это, – заявила Бренда.

Я уставилась на нее.

– Нет, не знаешь. Откуда тебе знать?

– Она возчица, как мой папа. Перевозит товары из одних поселков в другие. Ее зовут Салли Милквуд. Только она в другие места ездит.

– В Броулис-Кроссинг, что ли?

– И не туда. Дальше.

– Дальше ничего нет.

– Мои родители говорят, что есть. Мои родители говорят, там живут индейцы.

Последнее слово она произнесла осторожным шепотом. Мне эта идея показалась бредовой и в чем-то захватывающей. Понимая, что Бренда вот-вот перехватит у меня главную роль, я перевела разговор на Сайласа Мундта и культистов.

– Один из них был из пустынного культа, – сказала я. – Может, даже из культа каннибалов.

Это сработало. Они уставились на меня голодными взглядами.

– Откуда ты знаешь? – спросила Дотти. – Кто-то из них пытался тебя сожрать?

– Мне кажется, они поели прежде, чем к нам прийти. Но у Сайласа была кровь на губах. Наверное, он слегка кем-нибудь перекусил. Может быть, младенцем.

– Фу! – Они были в восторге.

– У него на куртке был выжжен мотылек, – я склонилась поближе к ним. – Один из тех, что селятся в мертвецах.

Дотти передернуло:

– Какая гадость.

Бренду это, похоже, не впечатлило:

– И ничего не гадость. Это мотылек-могильщик. Они выращивают в трупах растения. Превращают людей в маленькие сады.

Я наморщила лоб. Мне о таком не рассказывали. В этом была болезненная красота.

– Откуда ты знаешь?

Бренда пожала плечами:

– Я слушаю, о чем говорят родители, когда думают, что я сплю. Папа много знает о насекомых. Эти культисты им поклоняются, или что-то вроде того.

– С чего это людям поклоняться мотылькам?

– Потому что культ Мотыльков выращивает призраков, а призраки притягивают мотыльков.

Снова какая-то чушь. Мне казалось, что она пытается меня затмить.

– Ты все выдумываешь.

– А вот и нет! Сказала же, мои родители о таком разговаривают. А я их внимательно слушаю.

Хоть ее слова и не были укором, я восприняла их именно так. Мои щеки вспыхнули. Мне хотелось сказать Бренде, что я бы тоже слушала, если бы у меня были родители, которые друг с другом разговаривают, но я не стала этого делать. Моя мама улетела, а папа общался только с ее призраком.

Не успела я открыть рот, как Дотти выстрелила из своего главного калибра:

– А мои родители вообще не верят, что вас ограбили. Они говорят, что вы врете.

– …что?

– Мама сказала, что вы это все выдумали, чтобы спрятать свою еду.

Я была так поражена, что не могла даже разозлиться. Только смотрела на нее и на Бренду, которая избегала моего взгляда. Если так говорят мои подруги, сколько еще людей считают так же? Сколько людей думают, что мы прячем еду для себя? Сколько людей уверены, что это мы – лжецы и воры? Не это ли имел в виду шериф, когда говорил о тревожных мыслях?

Я резко вскочила, готовая драться, и напугала их обеих. Пристыженная – их страхом, их подозрениями, – я развернулась и убежала. Я бросила оставшиеся в классе учебники и портфель, бросила обед и недоеденную булочку. В голове у меня что-то пылало, что-то незнакомое, и оно гнало меня на улицу, прочь от школы и прочь от главной площади, прочь от закусочной и даже от нашего модуля, прочь от папы. Прочь от всего.

В Нью-Галвестоне было лишь одно место, куда можно было направиться, если тебе хотелось сбежать прочь от всего. Когда даже глубокая пустыня казалась недостаточно далекой и годилась только другая планета.

Блюдце Джо Райли, «Эвридика», стояло на посадочной площадке в полумиле от границы города. В безветренные дни розовые песок и пыль как будто укрывали его чепцом, придавая блюдцу вид пережитка минувших времен – чего-то заросшего паутиной и позабытого. Про́клятого дома, населенного призраками целой планеты.

Но безветренные дни здесь были редки, и обычно блюдце обдувало дочиста. Его корпус пестрел подпалинами от многочисленных входов в атмосферу и крошечными вмятинами и оспинами от случайных мелких камешков, встречающихся в темных глубинах космоса. Несмотря на эти шрамы, корабль выглядел крепким и исправным. Готовым взмыть в небо, бывшее для него естественной средой обитания, и увезти нас всех домой.

В маленькой деревянной хижине, построенной где-то в сотне ярдов от площадки, жил Джо Райли. Иногда я гадала, каково ему приходится. В отличие от большинства из нас, он прилетел сюда не в качестве поселенца. Он вообще никогда не хотел переселиться на Марс. Джо был всего лишь пилотом, выполнявшим обычный рейс. Он прилетел сюда чуть больше года назад по обычному расписанию, ожидая провести здесь привычные четыре месяца перед обратным рейсом. После чего с Земли должно было прибыть следующее блюдце, а он бы отправился домой, нагрузив свой корабль пассажирами, письмами, урожаем с марсианских полей и необработанной Странностью – культурными дарами землян, осваивающихся в новом мире.

А потом настала Тишина.

Джо Райли оказался не единственным марсианином поневоле. Были еще губернатор и его семья, планировавшие жить здесь всего лишь на протяжении его шестилетнего срока, половина которого уже истекла; гости и туристы с родины, в том числе голливудская звездочка, якобы оправлявшаяся от переутомления; бейсбольная команда «Гаванские вакерос», состоявшая из игроков Кубинской и Негритянской лиг; не говоря уже о десятках людей, навещавших родных, старателях, геологах и ботаниках.

Все они теперь стали постоянными жителями Марса.

Я остановилась на краю посадочной площадки, так что носки моих пыльных туфель были всего в дюйме-другом от незаконного проникновения, и взглянула на подбрюшье блюдца.

Снизу оно напоминало мне одну из тех странных грибных ферм, которые вдова Кесслер, по слухам, держала у себя в подвале. Плоское и округлое сверху, снизу блюдце было мешаниной труб, огромных черных конусов, извергавших пламя и дым, прожекторов, и люков, и стальных пластин. Оно походило на прекрасную головоломку, и меня потрясало и выводило из себя то, что умы, создавшие и направившие сюда такую восхитительную машину, не могут разрешить элементарную загадку Тишины.

«Что случилось с Землей? Куда все подевались?»

– Ты что тут делаешь?

Вопрос застал меня врасплох, и я отскочила на шаг назад, как будто меня застали на месте преступления.

Джо Райли стоял в дверях своей хижины. Грязный и небритый, в нестираных штанах и майке; подтяжки болтались по бокам, точно выдранные из гнезд провода. Комната позади него скрывалась в тени; у меня создалось впечатление, что все утро Джо провел в постели, прячась от мира, в то время как все прочие занимались тяжким трудом, пытаясь в нем жить. Зрелище было отвратительное и только подкрепило мое невысокое мнение о нем.

И все же Джо Райли был такой важной и скандально известной фигурой, что его окружала мифическая аура, и я оробела.

– Смотрю на «Эвридику», – ответила я.

– Зачем? Она такая же, как всегда.

– Наверное, я просто хотела поближе увидеть, как выглядит растраченная жизнь.

В лице Джо что-то переменилось. Его, казалось, всегда поражала направленная на него ненависть, и на краткий миг я немного ему посочувствовала. Он уперся локтем в дверной косяк и навалился на него, уткнувшись взглядом в землю между ботинками. Потом снова посмотрел на меня и сказал:

– Какая же ты все-таки злобная девчонка. С тобой вообще хоть кто-нибудь дружит?

Его слова ранили. И были справедливы: настоящих друзей у меня не было. Бренда и Дотти отчетливо дали мне это понять. У меня не было друзей, к которым можно обратиться в такие минуты, когда все вокруг тебя словно ломаются каким-то необъяснимым образом. Когда все, чего тебе хочется, – спалить этот мир.

– Со мной дружит Ватсон, – сказала я и тут же об этом пожалела.

Джо слабо и зло улыбнулся.

– Твой единственный друг – Автомат, – проговорил он.

– Зато у меня друзей на одного больше, чем у вас.

Джо отвел глаза. Я поняла, что победила его, но лучше мне от этого не стало. Он бросил:

– Тебе стоило бы попробовать быть с людьми добрее. Это может изменить твою жизнь.

Джо повернулся и собрался было уйти обратно в хижину, когда я сказала:

– Я хочу побывать внутри блюдца.

Я поверить не могла, что эти слова слетели с моих губ. Я и сама до того мгновения не знала, что хочу этого. Джо снова повернулся ко мне. По его лицу было видно, что и он в это не верит. Помолчав, он спросил:

– Зачем?

– Не знаю. Просто хочу.

Джо вышел под солнце, и ветер принялся ерошить его слежавшиеся за время сна волосы и трепать одежду. Он огляделся так, будто меня могла подослать какая-нибудь секретная штурмовая команда. Но мы были здесь одни; у меня за спиной лежал жалкий, иссеченный ветром городок, у него – бескрайняя и бесплодная пустыня.

– А ты разве не должна быть в школе?

Я пожала плечами.

Джо медленно приблизился и остановился в нескольких футах от меня. Засунул руки в карманы и сразу же их вытащил. Я видела, что он нервничает. А еще с такого расстояния было заметно, что он пьян. В то время еще действовал сухой закон, и вид человека, столь бесстыже пребывающего в объятиях алкоголя, насторожил меня. Я задалась вопросом, не угодила ли в беду. Глаза Джо были налиты кровью, а лицо выглядело старым и изнуренным, хотя я знала, что пилоту нет еще и сорока.

– Зачем тебе нужно в блюдце, Анабель?

Я была готова к враждебности или презрению, как минимум – к резкому отказу, но Джо говорил тихо. Почти меланхолично. Ему и впрямь было интересно, и – хоть в тот момент я и не могла этого понять – спрашивал он с добротой.

– Просто хочу посмотреть. – Я тоже не повышала голоса. Похоже, боевой пыл оставил нас обоих.

– Это плохая идея.

Я тут же ощутила, как внутри меня, словно старая змея под камнем, снова заворочался гнев. Но я удержала себя в руках. Мне не хотелось быть злобной девчонкой, с которой никто не желает дружить.

– Я устала ото всех слышать, что мои идеи плохие.

В ответ на это он даже улыбнулся.

– Ну да. Я, кажется, знаю, каково это. – Джо поднял взгляд на днище своего корабля. Я попыталась прочитать что-то по его лицу, понять, о чем он на самом деле думает. Но там не нашлось для меня никакого тайного послания. Лицо Джо было просто лицом и надежно скрывало любые его мысли.

– Я думаю, что это плохая идея, потому что мне не кажется, что из этого может выйти что-то хорошее. Мне кажется, что ты пришла сюда, чтобы сделать себе больно, Анабель, – люди так иногда поступают, когда им грустно. Если ты войдешь туда, ты начнешь представлять себе, что будет, когда заработают двигатели, как завибрируют стены и пол и как это будет отдаваться у тебя в животе. А поскольку на самом деле этого не случится, ты выйдешь из блюдца злее и печальнее, чем заходила.

– Вы не знаете, как это на меня повлияет, – сказала я, уже ощущая эту фантомную вибрацию. – Вы ничего обо мне не знаете.

– Знаю. Совершенно точно знаю. Здесь нет ни одного человека, который не мечтал бы о том же самом.

– Кроме вас.

Джо отвернулся от меня и направился к своей обшарпанной маленькой хижине.

– Возвращайся в школу, – сказал он. – А то я пожалуюсь, что ты прогуливаешь.

– А я пожалуюсь, что вы пьянствуете!

Он пренебрежительно махнул рукой и скрылся внутри, тихо затворив за собой дверь.

Несколько секунд я стояла, покинутая, необъяснимо обиженная тем, что он от меня отмахнулся, а еще больше – тем, что он сказал. У меня не было причин заботиться о том, что думает этот человек, но он озвучил мой потаенный страх, и это выбило меня из колеи.

Я уселась на песок, прислонившись к одной из стоек «Эвридики». Солнце вскарабкалось в зенит, и Марс прогрелся почти до максимально возможной здесь температуры. Я оставалась в тени блюдца, пытаясь решить, куда мне податься. Мысль о том, чтобы понуро вернуться под злобный взгляд мисс Хэддершем – и к тому же снова оказаться в компании моих подружек-предательниц, – была слишком абсурдной, чтобы уделять ей внимание. Дом тоже не годился: папой опять завладели мрачные раздумья, и для меня там места не было. А от города мне нужно было держаться подальше, потому что я прогуливала школу. Взрослые очень навязчивы, так что я и десяти ярдов бы не прошла, прежде чем кто-нибудь пожелал бы сунуть нос в мои дела. Поэтому я повернулась к Нью-Галвестону спиной и обратила взгляд к пустыне, где, казалось, собирала свои громадные незримые полки наша погибель. Голод. Засуха. Культисты с их зловещими планами. Странность – воплощенное безумие, прорастающее сквозь камни этой планеты.

Ветер покусывал мою одежду и волосы, а вдали большими мягкими завитками кружился песок. Я обнаружила, что мечтаю об одной из тех апокалиптически прекрасных песчаных бурь, которые видела на рисунках ранних поселенцев. О чем-то, что обдерет с нас все лишнее, оставив только самую суть.

Не знаю, сколько я просидела там, зачарованная скользящими над песком ветерками. В какой-то момент я перестала думать о чем-то конкретном или в какую-то определенную сторону; вместо этого я погрузилась в нечто вроде транса, мой разум отбросил мысли, отдавшись дрейфующим облачкам настроений и ощущений, и я попеременно становилась сосудом для тоски, печали, решимости и даже спокойного смирения. Мне редко случалось позволять себе такое отрешение от насущных дел, и позже я гадала, не так ли ощущается детство на Земле, когда ты сидишь под летним солнышком, и ветер шевелит траву, а не песок, и заботит тебя, лишь что будет играть по радио сегодня вечером или что приготовит на ужин мама.

– Ну ладно, вставай.

Надо мной стоял Джо Райли, все еще в душевном раздрае, но с приглаженными волосами и надетыми как положено подтяжками. Я заметила, что солнце в небе сместилось и время ушло далеко за полдень.

– Я ничего плохого не делала, – сказала я, угрюмо поднимаясь. Ноги у меня затекли, и мне пришлось помассировать их, чтобы они ожили.

– Ты правда хочешь заглянуть внутрь корабля?

Я не была уверена, что он меня не разыгрывает. Мне хотелось выдать какой-нибудь остроумный ответ, чтобы он понял, что я слишком искушена и ему меня не обдурить, но голова моя была пустой, а желание – слишком большим.

– Да, – вот и все, что я ответила, и в этом слове не было ни намека на искушенность. Лишь распахнутая настежь надежда.

– Ну хорошо, – сказал он. – Только по-быстрому.

В гладкой металлической поверхности над моей головой открылся люк, и его крышка под жуткий скрежет начала медленно клониться к земле.

– А это нормально, что он так шумит?

Джо недовольно следил за тем, как опускается рампа, и ответил, только когда она остановилась:

– Нет. Ему нужно обслуживание. Блюдце должно было встать на ремонт по возвращении на Землю.

– А вы не можете починить его здесь?

– Кое-что могу. Но я всего лишь пилот. Этой штуковине нужны специалисты.

– А как насчет мистера Уикхэма? Он чинит Автоматы. Он наверняка сумеет помочь.

Мистер Уикхэм жил в Дигтауне, но был одним из немногих, кто регулярно навещал Нью-Галвестон.

– Я сказал «специалисты». Гарри собственную задницу от дырки в земле не отличит. А теперь давай забирайся внутрь.

Рампа была широкой и ровной, чтобы по ней можно было катать тележки. С одной ее стороны тянулись перила для пассажиров. Внутри блюдца горел свет; поскольку глупо было бы жечь лампы, пока оно не используется, я предположила, что они включались при открытии люка. С земли мне был виден потолок: стык двух металлических пластин с неприкрытыми заклепками, бежавшими вдоль сварочного шва.

Мне было пять, когда родители привезли меня сюда, так что я, естественно, уже бывала внутри блюдца – может этого, а может другого такого же. Мы провели в межпланетном пространстве несколько бесконечно тянувшихся недель, но мои воспоминания о внутренностях корабля были импрессионистскими. Я помнила, что там было очень удобно – так я себе представляла дома богачей. Я помнила большую комнату, полную игр и игрушек, где проводила время с другими детьми. Мы все были слишком маленькими, чтобы не скучать.

Джо поднялся по рампе, и я последовала за ним. Мы прошли по короткому невзрачному коридору из металлических пластин. Джо миновал открытую дверь с левой стороны, а я остановилась, чтобы в нее заглянуть. Как и коридор, в котором мы находились, тот, что обнаружился за дверью, был сплошь из голой стали. Он круто поднимался к еще одной открытой двери. Я увидела внутри мерцающие лампочки и стену с гнездами для цилиндров, таких же, как те, что приводили в движение наши Автоматы. В уголке исцарапанного иллюминатора виднелось марсианское небо.

– Пойдем, Анабель.

– Это там вы управляете кораблем?

– Пойдем.

Коридор повернул вправо, и мы оказались в пассажирском отсеке судна. Здесь стены были скрыты под деревянными панелями, пол – под коврами, а помещения во время полета освещались электрическими лампами. Мы миновали целую череду комнат, настоящий маленький лабиринт, но я обнаружила, что чаще всего инстинктивно понимаю, какие помещения прилегают друг к другу. Мы прошли через маленький театр, где столы и кресла окружали узкую сцену; библиотеку, где часто проводила время мама; и игровую комнату, теперь показавшуюся мне куда меньше. Пол был чист и прибран, игрушки, настольные игры и рисовальные принадлежности лежали на своих местах. Во время полета здесь никогда не было такого порядка. Я заглянула в угол и испытала приступ восторга, обнаружив свои инициалы, нацарапанные на шедшей вдоль пола лепнине вместе с инициалами всех прочих детей, сжигавших часы скуки в этой комнате. Значит, я все-таки прилетела именно на этом корабле. Это совпадение показалось мне восхитительно гармоничным.

Еще один длинный коридор, огибавший весь корабль, вывел меня к смотровому залу – просторной комнате с удобными креслами и столиками, а также раздаточным окном, примыкавшим к кухоньке, в которой порой готовили и мои родители. В интерьере зала доминировало огромное окно. Улетая, мы смотрели, как Земля становится все меньше и меньше, – я помню это отчетливо, потому что мама устроила целый спектакль, требуя, чтобы я присоединилась к ней и сидела у нее на коленях, – а потом, в долгие месяцы перелета, созерцали ошеломительную бездну глубокого космоса, неподвижную, словно картина. А в конце путешествия мы увидели, как в этом же окне появился Марс, свирепый красный глаз, который должен был стать нам домом. Мы наблюдали за его приближением с надеждой и страхом, но главным образом – с усталым облегчением.

Сейчас, разумеется, за окном были только песок и скалы. Мили и мили песка и скал. На горизонте виднелась темная иззубренная полоса, отмечавшая границу огромного кратера Пибоди. Там выходили на поверхность богатые залежи Странности, и ветер истачивал ее и разносил по пескам. Там, по слухам, блуждали призраки. Мне стало интересно, нельзя ли их отсюда разглядеть.

Говорили, что разбросанные в сердце кратера каменные глыбы, останки древнего метеорита, пронизаны пещерами; считалось, что именно там живут культисты. Я представляла себе, как они зарываются под землю, в свои темные норы, и утаскивают с собой мою маму, как Персефону в ад.

Но Персефону было кому спасать.

– Говорил же я тебе, – сказал Джо.

– Почему вы не отвезете нас домой?

– Ты сама знаешь причины. Давай не будем лишний раз по ним проходиться. Господи Иисусе, я и так вынужден каждый месяц это повторять в городской ратуше. Я устал.

Он был прав. Я знала причины. Все их знали. На корабль все не влезут. Никому не известно, что ждет нас на Земле. Топлива хватит лишь на один перелет; если Земля лежит в руинах, это будет означать смертный приговор для всех находящихся на борту. Корабль может пригодиться и для других целей: его можно будет разобрать на детали и использовать их для починки ломающихся Автоматов; топливо и масло им тоже пригодятся, а сомнений в том, что Автоматы необходимы для нашего выживания, не было ни у кого.

Так боятся выстрелить единственной оставшейся в револьвере пулей и промахнуться.

Но с этой точкой зрения соглашалось меньшинство. Она была ничтожна перед лицом скорби, которую все мы ощущали по отношению к нашей родине и к оставшимся там людям – даже те из нас, кто не собирался возвращаться. Для меня было чудом, что Джо Райли пережил тот первый год после начала Тишины. Я убеждена, что если бы хоть кто-нибудь еще имел самое приблизительное представление о том, как управлять блюдцем, или хотя бы считал, что может этому научиться, то Райли словил бы случайную пулю или сгорел бы вместе со своей лачугой во внезапном пожаре. Или, в самом крайнем случае, чах бы до скончания дней в одной из камер каталажки шерифа как предатель своего народа.

Но никто кроме него не умел обращаться с кораблем. Абсурдная ситуация. Даже будучи ребенком, я поражалась отсутствию страховки. А если бы пилот заболел или с ним что-нибудь случилось? Кто управлял бы кораблем тогда? Полагаю, расчет тогда был на то, что мы доложим о ситуации по радио и со следующим блюдцем прибудет сменный пилот.

Так я впервые осознала, насколько хрупка наша цивилизация. И задалась вопросом, не стала ли и причиной Тишины какая-нибудь катастрофическая оплошка, какое-нибудь бедствие, порожденное самой обычной, банальной некомпетентностью.

Нас ослепил оптимизм. Мы были представителями первой волны космической экспансии. Что покорится нам после Марса? Луны Юпитера? Сатурн? Или мы последуем примеру немцев и полетим мимо всего этого на корабле поколений к ярким звездным полям? Все это казалось не просто возможным, а неизбежным. Никто не думал, что все закончится вот так. Никто не предполагал, что Бог окажется к нам безразличен.

Я знала все причины не возвращаться на Землю, которые называл Джо Райли. Я знала все причины, которые называл губернатор.

Но мне была известна и подлинная причина.

Страх.

Тем вечером закусочная «Матушка Земля» снова открыла свои двери. Но клиентов почти не было. С одной стороны, это стало облегчением; мне не хотелось отвечать на их расспросы, а брошенное Дотти обвинение заставило меня гадать, сколько еще жителей Нью-Галвестона скрывают те же самые подозрения. Но, с другой стороны, мне было больно видеть, как мало людей пришло нас поддержать. Я всегда была неколебимо уверена в том, что сильное чувство причастности к коллективу служило фундаментом нашей жизни на Марсе. В особенности после начала Тишины. Мы ведь вполне могли оказаться последними выжившими людьми. Хоть в то время я и не смогла бы выразить это словами, я ощущала, что люди отходят от идеи общности и закрываются в своих личных мирках.

Меня преследовали слова мистера Шенка:

«Вам придется привыкнуть к разочарованию, юная мисс Крисп».

Пустая «Матушка Земля» казалась мне знаком моральной победы мистера Шенка. Как будто весь город встал на его сторону, а не на мою.

Но кое-кто из постоянных клиентов к нам все же заглянул, и не только они. Пришла вдова Кесслер и заняла столик в углу. Она жила в Дигтауне; путь оттуда был для пожилой женщины непростым, особенно после наступления темноты, но у вдовы была лошадь и куртка с обогревом, поэтому она справлялась. Агата Кесслер была женой Захарии Кесслера, партнера в «Горнопромышленной компании Теллера». Они входили в число первых официальных граждан Нью-Галвестона, хоть и жили в Дигтауне, контролируя его развитие и добычу Странности. Захария погиб при обрушении шахты несколько лет назад, и Агата осталась комендантом шахты, хотя должность ее была, по сути, церемониальной. Теперь ее называли вдовой, очевидно по ее собственному желанию. Тело Захарии так и не нашли, и ходили слухи, что она держит его у себя в подвале, рядом с грибной фермой, и каждую ночь спускается туда, чтобы с ним разговаривать. Ее глаза точно так же светились зеленым, как и у всех жителей Дигтауна, но, что бы там ни мололи злые языки, мы видели ее так часто, что это казалось нам просто интересной особенностью, а не чем-то зловещим.

Вдова любила сидеть за этим столиком с горячим чаем и лимонными дольками и смотреть, как наступает марсианский вечер и высокое розовое небо приобретает цвет кровоподтека. Она следила, как зажигались огни в окружавших нас модулях, и однажды призналась мне, что наслаждается неоновым мерцанием нашей вывески, моргавшей розовым и синим в гаснущем свете. Сияние Нью-Галвестона в огромной пустыне было очень слабым, и ночь, распускавшаяся над нами, была темнее всего, что кто-либо видел на Земле. Если что-то и поможет нашей закусочной, думала я, так это лелеемое нами ощущение общего человеческого тепла. Никто не был лучшим подтверждением тоски по нему, чем вдова Кесслер, которая редко вступала в беседы, но при этом, похоже, все равно в нас нуждалась.

Еще одним постоянным клиентом был Артур Льюис, отец Бренды. Этого высокого и угловатого чернокожего мужчину любили за его непринужденную манеру общения и потому, что он работал возчиком, перевозил товары между Нью-Галвестоном, Дигтауном и Броулис-Кроссингом. Видимо, так он и накапливал самую разную информацию и сплетни, часть которых разносил по городу, а часть пересказывал только своей жене, когда думал, что Бренда крепко спит.

Мистеру Льюису, как и многим беднякам, прилетевшим на Марс, не выделили собственного модуля, поэтому он с семьей поселился в стремительно растущем массиве маленьких, построенных вручную домов, возникшем с южной стороны города, где почва была непригодна для земледелия и выпаса скота. Те из нас, кто продолжал жить в серебристых модулях, называли этот район Корнями, и это имя было одобрено правительством как знак того, что Нью-Галвестон все сильнее укрепляется на планете. Это было что-то вроде нашего собственного миниатюрного Дигтауна.

Тем вечером мистер Льюис заговорил со мной, когда я поставила перед ним тарелку:

– Ты как, Анабель?

– Нормально, – ответила я. И подумала, не рассказала ли ему Бренда, как я сбежала из школы, и не пожалуется ли он папе.

– Бывает очень страшно, когда в тебя целятся из револьвера.

– Я не боялась, – сказала я.

– Правда?

– Это весь остальной город боится. – Я вспомнила, что Бренда назвала мне имя женщины, сопровождавшей Сайласа. Салли Милквуд. Мне хотелось бросить это имя на стол перед мистером Льюисом и посмотреть, как он отреагирует. Но я придержала язык.

Он поворошил вилкой капусту и сказал:

– Что ж, может быть, ты и права. Но, возможно, боится он не того, о чем ты думаешь.

– Как скажете, мистер Льюис, – ответила я и оставила его наедине с едой. У меня не было настроения слушать демагогию взрослого мира. Никто не умеет придумывать оправдания собственной несостоятельности быстрее взрослых. Я поклялась себе никогда не попадаться в эту ловушку.

А еще к нам заглянули шахтеры из Дигтауна. Тем вечером их было трое. Они заняли столик у окна, их голоса были грубыми и громкими. Шахтеры стали в закусочной редкими гостями с тех пор, как прекратились рейсы на Землю. Так скоро после ограбления, которое слухи связывали с Дигтауном, их присутствие казалось зловещим.

Других клиентов было хорошо если полдюжины. Дела шли вяло. Папа тихо трудился за стойкой вместе с Ватсоном, неловко поддерживал беседу, если ее заводили клиенты, но по большей части молчал. От него словно бы исходил запах обреченности; может быть, поэтому в тот вечер люди к нам и не заглядывали. Они избегали «Матушку Землю», как избегают смертельно больных.

Пока папа обжаривал лук на гридле, я рассказала ему о том, что прогуляла половину уроков; мне хотелось, чтобы он услышал об этом от меня, а не от мистера Льюиса или какого-нибудь другого сплетника.

– Мне не понравилось, о чем болтали Бренда и Дотти. Бренда говорит, что женщину, которая к нам вломилась, зовут Салли Милквуд. Говорит, она возчица, как отец Бренды, но ездит дальше, чем он. Я думала, дальше ничего и нет. Это правда?

Он ничего не ответил.

– Если мы знаем, как ее зовут, почему шериф не поедет и не арестует ее?

– Все не так просто, милая.

– Нет, просто. Он – шериф, она – преступница. Ничего проще и быть не может!

Папа продолжил молча переворачивать лук на гридле.

– Это еще не все. Дотти говорит, ее родители считают, что мы врем. Якобы нас и не ограбили вовсе, а мы просто так сказали, чтобы спрятать еду. Почему они так говорят?

Он опять ничего не ответил.

– Поэтому я и сбежала.

– Откуда сбежала?

– Из школы. Из-за этого я сбежала из школы.

– Что ты сделала? – он уставился на меня в очевидном замешательстве.

– Ты что, меня не слушаешь?

Папа отложил лопатку. Вокруг него колыхался дымок от жарящегося лука.

– Расскажи мне еще раз.

– Забудь. – Я вышла из-за стойки. Я ждала, что он велит мне вернуться, но не дождалась. Вместо этого я снова услышала, как лопатка скребет по металлу, а потом громкий треск, когда папа бросил что-то во фритюрницу.

Я спорила сама с собой о том, стоит ли рассказывать ему о моем настоящем проступке. Если бы он спросил меня, куда я сбежала, я бы, наверное, призналась. Я не могла объяснить, почему мне захотелось побывать на корабле Джо Райли или что я вынесла из этого опыта. Я провела в наблюдательном зале все оставшееся время уроков, просто глядя на то, как ветер гоняет песок по пустыне. Это был тот же самый скучный кусок земли, на который я смотрела с пяти лет, с тем же самым громадным кратером, но из этого окна он выглядел иначе. Я смогла увидеть его таким, каким, должно быть, видели его мои родители, таким, каким я не могла его увидеть, когда мы сюда прилетели, потому что была слишком мала: местом, полным величия, местом, полным тайн. Мама говорила мне, что раньше Марс становился местом действия экстравагантных литературных фантазий, что люди с разгоряченным воображением выдумывали существовавшие здесь инопланетные культуры и погибшие цивилизации. Я знала, что хочу прочитать эти книги, и, возможно, именно тогда впервые задумалась о том, чтобы написать свою. Глядя в это окно, я почти видела тот Марс. Я до сих пор хотела увидеть тот Марс вместо уродливого и злобного, на котором была вынуждена жить.

– Девочка!

Один из шахтеров поднял чашку. Он сидел с парой своих приятелей, и глаза их сверкали той пугающей зеленью, которая появляется под воздействием Странности. Красная пыль навечно въелась в морщины их лиц и складки их одежды. Сколько бы они ни отряхивались перед тем, как войти в закусочную, после них все равно оставалась грязь. Некоторые сиденья навсегда поменяли цвет из-за того, что на них сидели шахтеры.

Я подошла к нему с кофейником и наполнила чашку.

– Когда он закончится?

Я взглянула на кофейник, который был полон на три четверти.

– Осталось еще много, – ответила я.

– Нет, девочка. Я имею в виду совсем. Как скоро мы не сможем пить кофе?

Его вопрос показался мне нелепым.

– Мы растим кофе в теплице. Он не кончится.

Шахтер выпил половину чашки одним глотком, отставил ее и жестом велел мне долить еще.

– Но он не такой, как земной кофе. Его не растят на земной почве под жарким солнцем маленькие коричневые человечки. Сдается мне, скоро он будет стоить очень дорого. Но не сомневаюсь, что у тебя с твоим папашей он не закончится. Готов поспорить, те «грабители» забрали с собой солидный запас, да? Умные, наверное. – Его взгляд – всего на мгновение – перескочил с меня на дверь нашей подсобки. А потом снова вернулся ко мне. – Давай, девочка, доливай.

Я подчинилась, охваченная внезапным страхом.

«Он с ними заодно, – подумала я. – Они вернулись, чтобы ограбить нас снова, и насмехаются над нами».

Мне хотелось выплеснуть кофе шахтеру в лицо и разбить кофейник ему об голову. Когда я наполняла его чашку, мои руки дрожали и я пролила несколько капель на стол.

Шахтер провел по ним пальцем и засунул его в рот. Взглянул на меня и улыбнулся.

– Осторожнее, девочка. Не трать его попусту.

– Хотите еще чего-нибудь? – Я ненавидела себя за этот вопрос. Мне казалось, будто, задавая его, я предлагаю шахтеру закусочную, собственного отца, себя саму. Как будто он ввалился сюда и плюнул на пол, а я предложила ему плюнуть еще и на стойку.

Но шахтер со мной закончил. Он повернулся к своим приятелям.

– Нет. Можешь идти.

– У нас есть винтовка, – сказала я. Адреналин у меня крови зашкаливал, все тело тряслось. В щеках и позади глаз нарастал жар.

Это привлекло его внимание. Он снова посмотрел на меня и спросил:

– И зачем же ты мне об этом рассказываешь?

– Чтобы вы знали, – ответила я. Услышала дрожь в своем голосе и придушила ее.

– Ну ладно, – сказал он. – Теперь я знаю. А сейчас уходи и оставь меня в покое, пока я не велел твоему папочке надрать твой маленький зад.

Один из его друзей наконец-то подал голос:

– Чарли, перестань. Полегче.

– Не указывай мне.

– Надеюсь, ты к нам еще зайдешь, – сказала я. Моим голосом словно говорил кто-то другой. Я была над ним не властна. – Подонок. Надеюсь, ты к нам еще зайдешь, чтобы я могла всадить пулю меж твоих уродских зубов.

Он рванулся ко мне и попытался схватить – зубы оскалены, лицо искажено яростью. Я развернулась и бросилась прочь. Не помню, кричала ли я. Наверное, да. Но точно помню, как закусочная взорвалась воплями, помню шум борьбы. Я обернулась у стойки, за которой стоял в грязном фартуке мой отец, разинув рот и сжимая в руке лопатку, словно странное подношение какому-то богу, и увидела, как трое мужчин повалили Чарли на пол. С двумя из них он сидел за столиком; третьим оказался Артур Льюис.

Другие несколько посетителей «Матушки Земли» остались сидеть где сидели в потрясенном молчании. Только вдова Кесслер как ни в чем не бывало продолжала есть, и звон ее вилки был безумным контрапунктом обычной жизни к шуму схватки.

Наконец шахтеру позволили подняться на ноги; приятели подхватили его под руки и повели к двери. Артур отошел в сторону, его грудь тяжело вздымалась.

– Вам надо задать этой девчонке хорошенькую взбучку! – крикнул шахтер.

– Заткни пасть, – ответил ему Артур.

– Подожди-ка, шеф, – заговорил другой шахтер. – Девчонка нахамила Чарли.

– Верно! Оскорбила меня прямо в лицо. Застрелить меня грозилась, черт подери! Она психованная.

– Уведите его отсюда, ребята, – велел Артур.

Тогда-то я это и сказала. Они могли просто уйти, и тогда всего остального не случилось бы. История завершилась бы этой неприятной кодой. Но Сайлас не расплатился. Он только отобрал. А теперь и эти люди хотели что-то у нас отобрать. Я не могла этого допустить. Снова.

– Он еще должен нам деньги за свой ужин! Вы все должны!

Я почувствовала на плече папину руку.

– Анабель, – сказал он. В его голосе слышался гнев.

Я в отчаянии обернулась к нему.

– Но…

– Замолчи.

Он обошел меня, направившись к шахтерам, и встал между нами.

Приятели отпустили Чарли, и он устроил спектакль, поправляя куртку и приводя в порядок свою попранную честь. Пыль окутала его, как облако удушливого газа.

– Хочешь получить свои деньги – приходи в Дигтаун, – заявил он, глядя на папу. – Я покажу тебе, что такое настоящая взбучка. Может быть, ты принесешь этот урок домой.

– Хочешь поговорить об уроках? – спросил папа. Лишь теперь я заметила чугунную сковороду, которую он держал в опущенной правой руке, прижимая к боку, словно стыдился того, что она у него есть, и только теперь набрался смелости в этом признаться. – Вот тебе урок.

Он неловко замахнулся сковородой, и Чарли вскинул руку, чтобы отразить удар. Сковорода переломила его лучевую кость, точно большую палку. Это изменило траекторию удара, и папа потерял равновесие; сковорода выскользнула из его пальцев и полетела через зал. Она приземлилась с жутким грохотом у ног клиентки, которая в последний момент с перепуганным визгом отдернула носки туфель с ее пути.

На мгновение вся Вселенная словно застыла: Чарли с раззявленным ртом уставился на руку, изогнутую под едва заметным, но жутким новым углом; папа балансировал на одной ноге, вытянув вторую назад и раскинув руки, чтобы не упасть, и мышцы его лица складывались в гримасу гнева или страха; все прочие расположились вокруг нас в позах комического безразличия или преувеличенного испуга, словно нарисованные зрители боксерского матча.

А потом это мгновение обрушилось в хаос.

Чарли завопил. Это был долгий, безумный звук: чистейшая несдержанная боль. Он отшатнулся, и один из приятелей ухватил его за плечо. Второй бросился на папу, который теперь упирался в пол кончиками пальцев, пытаясь удержаться на ногах. Он скалил зубы, и я не узнавала того, кем он стал в этот момент. Папа завершил свое падение, ударившись лицом об пол.

Я не думала. Я ударила бегущего к папе шахтера кофейником в лицо, разбив стекло об его нос и окатив его горячим потоком исходящего паром кофе. Он не издал ни звука. Просто упал на колени, прижав дрожащую скрюченную руку к дымящемуся лицу. Другой рукой он потянулся ко мне и вцепился в юбку.

Но папа уже успел подобрать сковородку и с силой и уверенностью бейсболиста обрушил ее на голову шахтера; тот повалился на пол и отпустил меня. Я смотрела на него, ожидая, когда он снова зашевелится. Он не шевелился.

Я услышала раздающиеся вокруг меня голоса, как будто они вторглись в мой сон. Те несколько клиентов, что у нас остались, не вставали с мест, слишком упрямые или слишком напуганные, чтобы двигаться. Артур попытался скрутить третьего шахтера, но тот оттолкнул его и уронил, потом схватил Чарли, все еще баюкающего сломанную руку, и выволок его за дверь, в ночь. Кто-то всхлипнул. Я не знаю кто.

Мой отец так и стоял над распростертым шахтером. И смотрел на него, сжимая в руке сковороду, готовую продолжить свою ужасную работу.

– Папа? – сказала я.

Он на меня не смотрел. А когда заговорил, то обратился к Ватсону, все еще стоявшему у гридля, от которого исходила вонь горящих перцев и лука.

– Уведи ее отсюда, – приказал он.

Ватсон вывел меня из закусочной. Я была слишком поражена, чтобы противиться: переступая через шахтера, я едва не поскользнулась на растекавшейся под ним крови. По пути к двери моя туфля оставила на линолеуме цепочку кровавых следов.

Я шла за Ватсоном посередине дороги, ветер трепал мне волосы, ночь вырастала над нами высокими сугробами, полными звезд. Фобос истекал светом. В окне мастерской Джеремайи Шенка горела лампа. Мне подумалось, что его, возможно, порадует известие о новом бедствии.

Мы прошли мимо мастерской и направились по узкой дорожке к своему модулю. У самой двери я остановилась.

– Мы должны вернуться.

– Мисс Крисп, указание вашего отца было весьма недвусмысленным.

– А если он в беде?

– Я так не думаю. С ним мистер Льюис. Те молодые люди сбежали, а шериф наверняка уже оповещен. Опасность миновала.

Я неуверенно стояла у входа в модуль. Ватсон поднял руку и нажал на панель. Тяжелая дверь распахнулась, и автоматически включившаяся лампа пролила свое белое сияние на ржавую землю. Маме не нравился этот резкий свет; она всегда сразу же выключала его, предпочитая мягкое свечение внутренних ламп. Но с тех пор, как мама улетела, мы к ней привыкли. Теперь она казалась нам не холоднее любого фонаря. Мир внутри модуля был маленьким, и тесным, и таким, каким мы его сделали. Там была моя кровать, моя книжная полка. Неожиданно на меня навалилась такая усталость, что от одной только мысли о возвращении в закусочную на глаза навернулись слезы.

– Проходите внутрь, мисс Крисп. Вы, должно быть, замерзли.

Но что-то во мне взбунтовалось, не желая возвращаться домой без папы. Мне и так приходилось нелегко после того, как улетела мама. Вероятность, что этой ночью мне придется спать в одиночестве, ужасала меня. Мне казалось, что переступить порог – значит смириться с той ржавчиной, которая разъедает мою жизнь.

– Нет, – сказала я. – Я туда не пойду.

Ватсон, благородное создание, протестовать не стал, хотя я уверена, что все его искрящие предохранители пришли в замешательство. Он только сказал:

– Куда же мы тогда пойдем, мисс Крисп?

– Не знаю. – Я закрыла дверь и отвернулась от нее. Мы снова прошли по дорожке и повернули влево, прочь от закусочной и от самого города.

Я осознала, что возвращаюсь к посадочной площадке. Оставить Нью-Галвестон позади было словно сбросить тяжелую шубу. В ночном небе высился неосвещенный купол «Эвридики» – тьма на фоне бездны. Рядом источала теплый свет хижина мистера Райли; вместе они были последним оплотом перед пустыней, ее огромными и тихими равнинами, которые вихрились и шептали.

Ватсон не отставал от меня. Он никогда прежде не был на посадочной площадке, и мне стало интересно, почему он меня о ней не расспрашивает. Вместо этого он просто ковылял рядом, запрокинув голову и уставившись на корабль глазами, озаренными светом ламп.

Я постучалась в дверь хижины, и вскоре мистер Райли ее открыл. Я с радостью отметила, что он успел привести себя в порядок: его рубашка была чиста и заправлена в штаны, он прошелся по волосам расческой, а лицо его выглядело свежеумытым. Увидев меня, он покачал головой, но, похоже, не удивился.

– Я знал, что совершаю ошибку, – сказал он.

– Можно я сегодня переночую в блюдце?

Он уставился на меня с неподдающимся истолкованию выражением лица. Это выражение было не из тех, которые я привыкла видеть на лицах взрослых: не жалость, снисхождение или нетерпение. Он словно решал печальную и трудную задачу. Вместо ответа он сказал:

– Я как раз собирался пойти перекусить.

– У вас не получится. Закусочная закрыта.

– До сих пор?

– По другой причине. Там была драка. Мой папа ввязался в драку.

– Что? – Он перевел взгляд с меня на Ватсона, возможно, лишь теперь задавшись вопросом, почему меня сопровождает кухонный Автомат. – Что стряслось? Ты в порядке?

Я ощутила, как слезы давят мне на глаза. И вступила с ними в яростную схватку, стиснув зубы во внезапном приступе чудовищной злости. Я пыталась ответить ему, но вместо этого только стояла, безгласная, стиснув кулаки и тяжело дыша. Мистер Райли протянул руку к моему плечу, но я отшатнулась от него.

Немного подумав, он коснулся какого-то устройства на двери и опустил погрузочную рампу корабля. Внутри блюдца включился свет и прорезал синюю ночь ярким лучом.

– Заходи внутрь, – сказал мистер Райли. – Ничего там не трогай.

Мы с Ватсоном взошли по рампе. Когда мы одолели половину подъема, мистер Райли сказал:

– Ляжешь спать в одной из кают. Больше никуда не заходи. Поняла?

Я кивнула.

– Я закрою за тобой люк. Захочешь выйти – просто нажми большую оранжевую кнопку сверху. Ее не проглядишь.

– Хорошо.

– А твой папа знает, что ты здесь, Анабель?

Я помотала головой.

– Я сейчас схожу туда, хорошо? Я должен ему сказать. У меня в этом городе и так куча проблем. Не хватало еще, чтобы кто-нибудь решил, что я тебя похитил.

Я только кивнула. Я не знала, как на это ответить. В тот момент мне было трудно думать о чужих проблемах.

– Если та кнопка тебе понадобится – она под маленькой клеткой. Ее просто нужно поднять.

– Я не дурочка.

Он слабо улыбнулся мне.

– Да. Я знаю.

Когда мы вошли в блюдце, рампа заскрипела, застучала и поднялась. Через несколько секунд мы уже были заперты в корабле. Это было приятное ощущение: заперты, в безопасности, в недосягаемости. Даже если бы весь Марс обратился против меня, в «Эвридике» я была бы защищена, укрыта от вреда, и под рукой у меня были бы средства для триумфального возвращения домой.

– Ты помнишь, как летал на таком, Ватсон?

– Мой личностный цилиндр перевозили в ящике. Меня активировали уже после сборки в Нью-Галвестоне. Я никогда прежде не был в блюдце.

– И как оно тебе?

Он медленно зашагал по коридору, и я последовала за ним в обшитый деревянными панелями пассажирский отсек.

– Выглядит чистым и функциональным, – сказал Ватсон. Я увидела в этом высшую похвалу – комплимент одной машины другой. И задумалась, способен ли он на зависть.

Мы прошли мимо открытой двери – с утра она была закрыта, – которая, судя по всему, вела в машинный зал. Он был просторным и грязным, воздух в нем пах маслом и химическим топливом. Большая часть механизмов оказалась разобрана: незнакомые мне детали были разбросаны по всему полу, незакрепленные провода свободно болтались, инструменты валялись в лужах масла и смазки, словно их бросили там посреди работы вместо того, чтобы почистить и убрать на место. Я ничего не знала о машинных залах летающих блюдец, но мы с папой мыли свои кухонные приборы и рабочие места, когда заканчивали готовить, и я не могла поверить, что с машинным залом положено обращаться как-то иначе. Для меня это стало очередным доказательством безалаберности Джо.

«Он прямо как папа, – подумала я. – Он сдался».

Мы задержались в театре, где от маленькой сцены в центре зала веером расходились столики. Я представила себе поющую на этой сцене женщину и ее голос, стелющийся по залу подобно дыму, представила лица глядящих на нее людей. Мне стало интересно, сидела ли мама в похожем театре по пути домой, слушала ли она земные песни, представляя себе места, которые посетит, когда прилетит туда, и вещи, которые не видела раньше, но увидит теперь.

– Тебе здесь нравится, Ватсон? Может быть, ты хотел бы повидать другие места? Землю, например?

– Мне было бы интересно взглянуть на Землю, – ответил Ватсон, и этого оказалось достаточно, чтобы оправдать клубившуюся у меня внутри боль, ту, что не имела никакого отношения к папе и шахтерам.

– Иди за мной, – сказала я. И повела его обратно тем же путем, так что в конце концов мы оказались возле уходящего вверх бокового коридора, на другой стороне которого я заметила кабину пилота. На этот раз дальняя дверь была закрыта. Мы остановились у входа в коридор, глядя на эту закрытую дверь, словно она была порталом в иной, более опасный мир.

– Вот откуда управляют кораблем, – сказала я.

– Мы должны держаться оттуда подальше.

– Я хочу заглянуть внутрь.

– Мистер Райли сказал ничего не трогать. И не заходить никуда, кроме каюты.

– Ох, только не начинай говорить как они, Ватсон. Я же не собираюсь никуда на нем улетать.

– В любом случае я с вами пойти не смогу. Я туда не помещусь. – Я готова была поклясться, что расслышала нотку досады в голосе Ватсона. Коридор и вправду был для него слишком узок; Ватсона проектировали для промышленных работ. А эта часть корабля предназначалась для людей или грациозных космических Автоматов, таких же стройных и хрупких на вид, как цветы из фольги.

Я самодовольно улыбнулась и помахала ему пальцами.

– Значит, останешься тут, – сказала я и направилась к двери. Я шла быстро, чтобы доказать Ватсону, что меня не переубедить, и вместе с тем – чтобы обогнать собственные сомнения. Его успокаивающее гудение удалялось, и к двери я подошла в тишине. Мне нравилось, что мистер Райли доверяет мне и пускает на корабль, и я не хотела провоцировать его гнев. Но я должна была увидеть кабину. Должна была увидеть единственное на Марсе место, где скрывался способ вернуться домой; где, нажав в нужном порядке кнопки и переключив тумблеры, я могла бы отправиться к маме.

Я толкнула дверь, ожидая, что та будет заперта. Она легко распахнулась.

Кабина оказалась маленькой. В ней было два мягких удобных кресла. Одно располагалось у покрытого щербинами и царапинами обзорного иллюминатора, в котором я увидела окраину Нью-Галвестона, неярко светящуюся в ночи. Другое было повернуто вправо, к обескураживающей панели управления, похожей на стену пещеры, за долгие века покрывшуюся каким-то мерцающим налетом. Казалось невероятным, что один человек может обладать всеми знаниями, необходимыми, чтобы работать с таким устрашающим количеством приборов. Глядя на них, я ощутила острый укол отчаяния. Может быть, мистер Райли не хотел возвращаться домой на корабле, потому что не знал, как. Или потому, что не мог сделать это в одиночку. Это была глупая мысль – он ведь уже прилетел на нем сюда, – но в тот момент она казалась мне вполне правдоподобной.

Я села в кресло пилота, принявшее меня с поразительной мягкостью, и запрокинула голову так, чтобы видеть ночное небо и следующие по своему маршруту луны. Фобос все еще пылал в вышине, а Деймос бледно висел с краю. Если бы не свечение города, создавалось бы впечатление, что я в космосе, тихо скольжу сквозь его чистую пустоту.

Я ненадолго задремала.

Потом что-то на периферии взгляда разбудило меня. Я выпрямилась в кресле. Одинокий огонек вспыхнул где-то в пустыне, совсем недалеко от блюдца. В стороне кратера. И немедленно погас. Я прижалась к иллюминатору так близко, как только смогла, пытаясь разобрать очертания или движение.

Должно быть, я издала какой-то негромкий звук, потому что из коридора донесся голос Ватсона:

– С вами все в порядке, мисс Крисп? Я думал, вы заснули.

– Так и было, – сказала я. И продолжила смотреть в иллюминатор. Внутри у меня что-то трепыхалось и прыгало. Я слышала, как в голове пульсирует кровь.

Огонек снова зажегся, и теперь, когда я этого ждала, я узнала в нем фонарь, хотя трудно было понять, где именно он находится. Недалеко. Он горел две или три секунды, а потом снова погас.

– Там кто-то есть, Ватсон.

– Должно быть, это мистер Райли.

– Нет. Он подает сигналы из пустыни.

Мне хотелось сказать что-то еще – но что? Что на нас готовятся напасть культисты? Что мы должны уходить с корабля? Что мы должны позвать шерифа, который в эту самую секунду, возможно, стоял в зале «Матушки Земли», решая судьбу моего отца? Но прежде, чем я смогла хоть что-то выговорить, из-под блюдца, почти из-под того самого места, где я стояла, показался Джо Райли и напугал меня так сильно, что я вскрикнула и отскочила. Он меня не услышал. Он отошел от блюдца на несколько футов и остановился; в левой руке у него висел фонарь, закрытый и темный. Джо поднял его и открыл заслонку, направив луч света прочь от города, к кратеру. Через несколько секунд он снова его закрыл и поставил у ног.

– Мисс Крисп?

– Заткнись, Ватсон.

Наконец я заметила в пустыне движение. Показались двое людей. Они стянули с лиц обогревающие маски, и я их разглядела. И зажала рот рукой. Моя кожа покрылась мурашками от страха.

Это был Сайлас со своей спутницей – той, которую, если верить Бренде, звали Салли Милквуд. Он с непринужденной самоуверенностью подошел к Джо Райли и пожал ему руку. Салли остановилась в нескольких шагах позади, скрестив руки на груди; ее взгляд прошелся по высившемуся над ними блюдцу и – я готова была в этом поклясться – по моему лицу, побледневшему и холодному, как могильная плита.

Слишком перепуганная, чтобы сбежать, я спряталась в глубине корабля. Улеглась на одну из детских коек в каюте холодных пастельных тонов, где на стене был нарисован яркий пейзаж с идеализированной марсианской фермой, за которой уходили в небо грандиозные шпили Нью-Галвестона. Это был город мечты, город серебряных башен и летающих машин, совсем не похожий на тот маленький, неказистый городишко, который я знала. Ватсона я оставила у двери.

– Никого не впускай, – приказала я.

– Я защищу вас, мисс Крисп.

Я поверила ему.

Рампа опустилась в бледно-розовый утренний свет. Сначала я отправила вниз Ватсона. Он осмотрел площадку и заверил меня, что она пуста. Я медленно спустилась, не сводя глаз с хижины Джо Райли. Занавески в ней были задернуты, дверь заперта. Ее окружал почти абсолютный покой; даже ветер не шумел. Единственные звуки доносились со стороны Нью-Галвестона, собиравшегося с силами для рабочего дня: лязг старых Автоматов, приступающих к делу, ржание лошадей, тихий шум человеческой деятельности. Но хижина и пустынный простор за ней могли с тем же успехом быть нарисованными – такими они казались безжизненными.

Мне хотелось только одного – вернуться домой к папе. Мир кренился, все соскальзывало с места. Я должна была вернуться домой и защитить то, что у меня осталось, пока еще могла его узнать.

Мы успели пройти всего несколько ярдов по направлению к городу – топот Ватсона перемалывал ровную тишину, точно камнедробилка, – когда у меня за спиной раздался крик Джо Райли.

– Анабель! Постой!

– Быстрее, Ватсон.

– Подожди минутку! Мне нужно с тобой поговорить!

Я остановилась, сама того не желая, и обернулась. Джо выскочил из хижины и несся к нам в своем обычном расхристанном виде – волосы встрепаны, грязная одежда измята. Его рубашка была расстегнута – постыдное пренебрежение приличиями. Из-за этого я возненавидела его еще сильнее, если это вообще было возможно. В нем не было ничего хорошего или заслуживающего уважения. Теперь я боялась его, теперь я ожидала, что из-за двери за его спиной вот-вот покажется Сайлас Мундт или Салли Милквуд, и от этого во мне разгорелась убийственная злоба.

Я завопила на него: бессловесная, беспомощная пуля ненависти. Это был бессильный звук. Однажды, поклялась я себе, я научусь придавать своей ненависти силу.

Но Джо, похоже, был потрясен. Он остановился, приподнял руки с открытыми ладонями: жест мира.

– Эй, девочка, что за черт в тебя вселился?

– Не подходи!

– Ладно, ладно. – Он все еще был достаточно далеко, чтобы нам приходилось повышать голос для разговора, и меня это вполне устраивало. Джо вытянул руку, словно успокаивал перепуганную лошадь:

– Мне нужно тебе кое-что рассказать, прежде чем ты вернешься в город.

– Мне не о чем с тобой говорить. Я видела, с кем ты встречался прошлой ночью. Я все видела. Я скажу шерифу, с кем ты связался. Лучше подумай, что ты скажешь ему.

Это его заткнуло. Он уронил руку и уставился на меня так, словно я только что всадила пулю ему в живот. Словно он не мог поверить в то, какое бедствие его постигло. Я напряглась, готовясь к тому, что он может сделать. Рядом со мной гудел Ватсон, истолковывая происходящее тем непознаваемым способом, каким это делали Автоматы. Он не был рассчитан на какие бы то ни было конфронтации, поэтому я не знала, как он отреагирует, если мистер Райли прибегнет к насилию. Но его весомое присутствие все равно придавало мне уверенности.

– Анабель, – сказал наконец Джо Райли. – Послушай меня. Не делай этого.

– Ты отправишься в тюрьму, Джо Райли, – пообещала я ему, ощущая в себе опасную, пьянящую власть. – А сразу после этого, подозреваю, в ад.

Он упал на колени. Я помню это очень ярко – даже ярче, чем ограбление, с которого все началось. Я чувствовала, как в моем сердце поднимается холодная, кровавая радость. В глубине души я ожидала, что он рухнет ничком. Вместо этого Джо сел, уронив руки по бокам, и воззрился на меня в потрясенном молчании. Его лицо было открытым, раненым, беззащитным и выражало готовность услышать приговор мира.

Я намеревалась сделать так, чтобы Джо его услышал.

Я направилась обратно к «Матушке Земле». Я пыталась оставаться незамеченной, зная, что уроки уже начались, и не желая выслушивать выговор за прогул. Но все равно я чувствовала, что притягиваю взгляды. Болтавшая у дороги парочка даже прервала свой разговор и проводила меня глазами; их лица были пусты и невыразительны. Я торопливо прошла мимо. Мистер Шенк стоял на пороге своей мастерской. Он тоже пялился на меня, засунув руки в карманы; взгляд его был до странного официальным, как будто он пришел наблюдать за казнью. Я уставилась на него в ответ, чувствуя, как нарастает тревога.

Потом я увидела закусочную и все поняла.

Дверь была открыта, но знак не горел, и свет внутри тоже. Полная утренних теней, закусочная выглядела неправильно. Я вошла внутрь. Стулья были перевернуты, в углу под открытым ящиком виднелась гора вилок. Сметенные со столов склянки с приправами лежали, разбитые, на полу. Во время драки закусочная пострадала не так сильно. Я увидела пятно засохшей крови там, где лежал шахтер, и у меня скрутило живот. Ее было много. Слишком много.

Ватсон вошел следом за мной и немедленно направился в подсобку, где обычно начинались его утренние труды. Он прошел мимо всех следов хаоса, включая перевернутые и опустошенные сахарницы, кухонные полки, на которых не осталось ни хлеба, ни других продуктов, и дорожку просыпавшейся из порванного пакета муки. Мимо холодных фритюрницы и гридля. Он толкнул дверь в подсобку.

Я стояла молча и ждала, когда во мне сгустятся эмоции. Я знала, что должна чувствовать, и пыталась призвать эти чувства. Но у меня не получалось. Я была точно пустыня, встречавшая Автоматов-лозоходцев сухим молчанием.

Ватсон вышел из подсобки.

– Ничего не осталось, – сообщил он.

Я только кивнула.

Ни еды, ни воды, ни сухих припасов, ни скопившегося бесполезного хлама, который собирается по углам любого человеческого предприятия.

Ни даже моего отца.

Ничего.

Из «Матушки Земли» мы вышли как будто в новый мир. Глаза, следившие за моим приближением, теперь стыдливо опускались. Даже мистер Шенк скрылся в своей мастерской, неожиданно отвлекшись на приставшую к жилету ниточку. Я бросилась домой, не обращая внимания на пытавшегося поспеть за мной Ватсона. Я должна была рассказать все папе, если он об этом еще не знал. Неважно, кто это сделал: снова культисты – с помощью этого предателя Джо Райли – или жаждущие мести шахтеры; он наверняка поймет, что мы должны предпринять какие-то меры, с помощью шерифа или без нее. А если папа уже знал о новом ограблении, он, должно быть, гадал, куда я подевалась, в безопасности ли я.

Дверь в наш модуль была заперта. По обе стороны от нее в горшках висели маленькие, накрытые колпаками папоротники, создавая впечатление безмятежного домашнего уюта. Я открыла дверь и немедленно поняла, что папы дома нет.

В модуле царило ощущение пустоты. Не пахло кофе или яичницей, из папиной комнаты не доносилось шума, означавшего, что он просыпается и вот-вот выйдет мне навстречу.

Впрочем, я знала, что так и будет. Откуда-то я это знала.

Ватсон наконец-то нагнал меня; под его ногами хрустел песок.

– Мисс Крисп, – сказал он. – А вот и я.

– Его здесь нет.

На меня нашло странное желание спрятаться у себя в комнате и лечь спать. Я не понимала, что происходит, и не знала, как с этим быть. Я села за кухонный столик и уткнулась взглядом в стену. Мой детский рисунок, на котором по усеянному звездами космосу летело блюдце, показался неожиданно жестоким в своей невинности.

– Мне сварить кофе, мисс Крисп?

– Нет.

Одно это слово воскресило в памяти случившееся прошлым вечером в закусочной. Я услышала глухой звук, с которым сковорода ударилась о голову шахтера. Я вспомнила ржавое пятно на полу. В голове у меня заворочались мрачные мысли, и я сказала:

– Я должна пойти к шерифу.

– Мне вас проводить?

Пусть он и был всего лишь Автоматом, мне не хотелось, чтобы Ватсон стал свидетелем тому, что я наверняка увижу в участке.

– Нет. Возвращайся в закусочную и берись за уборку. Я скоро к тебе присоединюсь.

Он ушел выполнять мой приказ, и я воспользовалась недолгим одиночеством, чтобы уронить голову на руки. Мне хотелось расплакаться, но я не могла. Этому облегчению мешал комок страха и тревоги. В конце концов я поднялась и вышла из модуля, зная, что не смогу от них избавиться, пока не дойду до участка шерифа и не встречусь лицом к лицу с тем, что меня там ожидает.

Хотя по большей части Нью-Галвестон состоял из металлических модулей и глинобитных домишек Корней, муниципальные здания в центре города были капитальными постройками из кирпича и дерева. Логика была такой: если правительство капитально, то и город тоже. Здесь стояли городская ратуша, суд, Первый марсианский банк, дом губернатора и участок шерифа. Это последнее здание было скромным, одноэтажным, приземистым и крепким, словно построенным, чтобы выдержать осаду. Под ним находились камеры. Их было десять, и в то время казалось, что это оскорбительно много. Как будто кто-то нам не доверял.

Я никогда раньше не была в участке шерифа и не думала, что мне придется там оказаться. Он предназначался для других людей. Плохих людей. Не таких, как мы. Теперь он пугал меня; мне казалось, будто, переступив его порог, я формально закреплю ту беду, что обрушилась на мою семью.

Я толкнула дверь и очутилась в тесной приемной. Стены здесь были из необработанного дерева, и одну из них украшала фотография нескольких палаток на красном песке. За письменным столом сидел худощавый молодой человек. Увидев, как я вошла, он откинулся на спинку кресла и оглядел меня с головы до ног, словно прикидывал, насколько трудно будет меня скрутить, если понадобится. Я решила, что, если до этого дойдет, ему придется попотеть.

Прежде чем он успел заговорить, я сказала:

– Мне нужно поговорить с шерифом.

– Ты случайно не Анабель Крисп?

– Случайно она.

– Что ж, значит, шерифу тоже нужно с тобой поговорить. Проходи вон в ту дверь.

За дверью оказалось просторное помещение, заставленное картотечными шкафами и маленькими письменными столами. На всех доступных поверхностях высились стопки бумаг и папок, между которыми кое-где расчистили рабочие места. В дальней стене были двери двух кабинетов, но основная работа в участке, похоже, проходила здесь. На полу я увидела темные следы от гусениц Джека. Мне стало интересно, где он сейчас.

Шериф Бейкерсфилд поднялся со стула, стоявшего за одним из столов, и улыбнулся мне из-под своих больших усов, словно я была соседкой, заскочившей с ним поболтать. Он указал мне на пустой стул.

– Привет, Бель. Присаживайся.

Я села. Одна из дверей у него за спиной открылась, и вошла помощница шерифа Мэй Акерман. Она удостоила меня коротким взглядом, прежде чем сесть за стол у меня за спиной. Я казалась себе маленькой. Я казалась себе центром опасного внимания.

– «Матушку Землю» снова ограбили, – сказала я. – На этот раз они забрали все.

Шериф кивнул и уставился на свой стол. Переложил на нем несколько бумажек.

– Да, я в курсе. Мы с этим что-нибудь сделаем.

– Я хочу пойти с вами.

Услышав это, он застыл.

– Куда пойти?

– В Дигтаун или в кратер – зависит от того, куда вы соберетесь в первую очередь.

Он провел рукой по лицу и посмотрел поверх моего плеча на свою помощницу. Я не стала оборачиваться, но внезапно ощутила, как она сверлит взглядом мой затылок.

– Подожди минутку, мы до этого дойдем. Сначала мне нужно расспросить тебя о вчерашнем вечере.

Меня затошнило. Я не хотела об этом говорить. Я хотела, чтобы преимущество оставалось за мной, потому что так мне было комфортнее.

– Я хочу, чтобы ты рассказала мне, что случилось.

– С чего мне начать? В закусочной много чего происходит. Ну, скажем, первым делом Ватсон заходит туда и включает фритюрницу, чтобы масло разогрелось к открытию.

– Не умничай, Анабель. Ты знаешь, о чем я говорю.

Помощница шерифа Акерман подала голос:

– Ватсон – ваш кухонный Автомат, верно? Где он сейчас?

Я развернулась на стуле. Она сидела позади меня и что-то записывала в блокнот. Я заметила у нее под левым глазом маленький похожий на звезду шрам; он придавал ей зловещий вид.

– Он прибирается в закусочной, – ответила я. – Той, которую обобрали дочиста прошлой ночью. Помните?

В ответ она только посмотрела на меня. Шериф Бейкерсфилд снова заговорил, и я опять переключила внимание на него:

– Давай не будем говорить обо всем сразу, хорошо? Во-первых. Что произошло прошлым вечером? Между твоим папой и шахтерами.

Мой живот прошило осколком страха.

– Где он?

– Внизу. С ним все в порядке.

– В камере? Он ничего плохого не сделал!

– Вот это мы и пытаемся доказать, понимаешь? Мне нужна твоя помощь. Поэтому, пожалуйста, ответь на мои вопросы.

– Они на него напали!

– Все трое? Просто… взяли и напали на него?

– Вот именно. – Мне нужно было вытащить его из этой камеры. Мне нужно было, чтобы он вернулся домой. Я решила давать такие ответы, которые помогут этому случиться.

– Почему?

– Наверное, они были заодно с теми культистами, которые нас ограбили. И с Джо Райли.

Это, похоже, застало шерифа врасплох.

– А Джо Райли-то к этому какое отношение имеет?

– Он помогает культистам. Мотылькам. Я сама это видела.

Шериф снова обменялся взглядами со своей помощницей. Я обернулась и посмотрела, как она делает записи в блокноте.

– Я могу все вам об этом рассказать, – сказала я.

– А я с интересом выслушаю, – ответил Бейкерсфилд. – Но пока что мы говорим о твоем папе.

– Я знаю и объясняю вам, что случилось! Они напали на него, потому что хотели ограбить закусочную, как и те, что приходили до них! Как этот Сайлас Мундт, о котором я вам рассказывала, и эта Салли Милквуд, которую в этом городе, похоже, уже все знают! Они все заодно!

Шериф откинулся на спинку стула, и дерево заскрипело под его весом. Он немного поразглядывал свои переплетенные пальцы, а потом посмотрел мне за спину.

– Мэй, приведи, пожалуйста, старину Джека.

Помощница шерифа встала и вышла на улицу. Несколько жутких минут я провела наедине с шерифом, гадая, что старина Джек сделает со мной, чтобы добыть ответы, которые хочет услышать шериф Бейкерсфилд. По спине у меня скатилась капля пота. Мне не раз случалось обжечься или порезаться на кухне, но настоящей боли я еще не испытывала. Я поборола подступившие слезы. И решила держаться столько, сколько смогу.

Мэй Акерман вернулась в участок, а следом за ней вкатился Джек. Он был выше и изящнее Ватсона и заметно чище, потому что ему не приходилось проводить время среди брызг кухонного жира. Он выглядел как устремленная вверх пуля, давно утратившая блеск, но все еще готовая исполнить свое смертоносное предназначение. Мэй вновь уселась на стул позади меня, а Джек подъехал к шерифу, точно верный пес.

Шериф открыл ящик стола, достал из него цилиндр и вставил в корпус Джека.

– Я хочу, чтобы ты это послушала, Анабель.

– Уолли… – начала Мэй.

Бейкерсфилд поднял руку:

– Все будет хорошо.

Я знала, что не хочу слушать. Но ничего не могла поделать.

– Приступай, Джек.

Я не сразу осознала, что шериф Бейкерсфилд на меня смотрит. Я утерла туман с глаз тыльной стороной ладони и хмуро уставилась в пол. В эту секунду я ненавидела шерифа. Я чувствовала себя так, словно он напал на меня исподтишка.

– Послушай, – сказал он. – Этот парень, Чарли Джексон, уже давно был для меня занозой в заднице, еще до того, как у них у всех там крыша поехала, так что если он совершил хоть какое-то противоправное действие, я растопчу его с песней в сердце. Понимаешь? Он мне не друг. Мэй, я ведь правду говорю?

– Правду.

– Видишь? Свидетели подтверждают. Но, Анабель, твой папа только что признался в убийстве.

Я не могла осмыслить чудовищность происходящего. Даже когда папа сказал мне, что мама не вернется, что с Земли, скорее всего, вообще никто никогда сюда больше не прилетит, мне было не так плохо. По крайней мере, тогда оставалось место для сомнений. Но сейчас уродливая правда сидела передо мной, словно гигантская жаба, и пригвождала меня к месту немигающим взглядом.

– Чарли болтал об ограблении закусочной, – сказала я. – Я ему нагрубила, и он попытался меня схватить. Устроил скандал. Тогда и пришел папа.

– Чарли тебя ударил?

– Он выбил у меня из руки кофейник.

– А тебя он ударил, Анабель?

Этот вопрос разъярил меня. Неужели шериф не слышал, что я ему говорила?

– Он не успел. Ему помешали другие люди. Почему бы вам с ними не поговорить? Среди них был мистер Льюис.

– Не беспокойся, мы с ними поговорили. Уж поверь мне, у мистера Льюиса не нашлось для Чарли добрых слов.

У меня закружилась голова, и я сжалась на стуле, обняв себя за локти и опустив голову. Послышался шум ветра. Шериф назвал меня по имени, и его голос долетел до меня через огромные просторы. Это было невыносимо. Все вокруг твердили ему, какой гнилой человек этот Чарли, и все равно внизу, в камере, сидел мой отец, и выпускать его никто не спешил. Закусочную разгромили, но никто не говорил о Джо Райли или культистах. Мне нужна была мама. Мама должна была пережить это вместе с нами.

– Я хочу с ним увидеться, – сказала я наконец.

Шериф обменялся взглядами с Мэй.

– Что ж, думаю, вреда от этого не будет, – ответил он.

Мэй поднялась со стула.

– Я отведу ее вниз.

– А он знает, что случилось с закусочной? – спросила я.

– Я еще не успел ему рассказать, – ответил шериф.

– Видимо, вы решили предоставить эту честь мне. Ведь больше никого в этом городе нельзя упрекнуть в храбрости. Могу я хотя бы сказать ему, что в этот раз вы отправили за грабителями людей?

Шериф Бейкерсфилд посмотрел мне в глаза. Что бы он ни собирался сказать, я знала, что говорить это ему не хочется.

– Закусочную ограбили не культисты, Анабель. Это были местные жители. Самые обычные люди.

И вновь мне показалось, что у меня из-под ног выбили опору. Я словно улетала прочь.

– Что? Кто?

– Всех и не назовешь, – ответил он. – Чуть ли не весь город.

Камеры были чистыми и хорошо освещенными. За недолгое время существования Нью-Галвестона использовались они редко. Когда стало ясно, что Тишина реальна и пришла надолго, мы пережили несколько месяцев волнений; по мере того как людьми завладевали страх и злость, драк становилось все больше. Старые обиды расцветали пышным цветом, зерна новых падали в землю. Кое-кого паника превратила в одержимых. Но в последние месяцы эта всеобщая ярость утихла, сменившись обреченной меланхолией. Теперь в камерах по большей части оказывались жертвы бесконечной борьбы шерифа с самогонщиками, у которых прибавилось клиентов после того, как Земля внезапно умолкла.

Помощница шерифа Акерман спустилась вместе со мной по лестнице и остановилась. Мне хотелось сберечь свой гнев, но я ощутила прилив благодарности за эту маленькую возможность поговорить наедине.

Папа был единственным заключенным. Его посадили в первую камеру слева. Та оказалась просторнее, чем я ожидала; в ней была койка, в углу стояло ведро. Сперва я не поняла, зачем оно могло ему понадобиться, папе ведь нечего было в нем носить; когда же я сообразила, на меня накатил безумный и несоразмерный стыд.

Папа лежал на койке, повернувшись спиной к запертой решетчатой двери. Он что-то бормотал едва слышным шепотом. Последняя хрупкая надежда, с которой я сюда спускалась, развеялась, как только я это услышала.

– Папа?

Его плечи напряглись, и он замолчал. Потом обернулся так, что мне стал виден его профиль.

– Анабель?

Я прижалась лицом к прутьям.

– Я как раз говорил с твоей мамой.

– Я знаю. – Я попыталась сказать что-то еще, но у меня перехватило горло. Я боялась, что если заговорю, то разревусь, как маленький ребенок. Мне не хотелось, чтобы помощница шерифа это видела. И тем более не хотелось взваливать на папу еще и бремя моего утешения.

Он перекатился на спину и сел.

– Ты в порядке, милая?

Я кивнула. Моя нижняя губа ощутимо дрожала.

– Что ты здесь делаешь?

– Я… – Закончить я не смогла. Что-то пылало в моем сердце, какая-то злокачественная смесь злости, и любви, и безнадежности, которая угрожала разъесть мне кожу и заполнить этот подземный ад своим губительным светом.

– Бейкерсфилд тебя не донимает? – Он подошел к прутьям и выглянул в проход, туда, где стояла Мэй Акерман. – Оставьте ее в покое. Слышите меня? Она тут ни при чем.

Я коснулась его руки.

– Все в порядке. Они просто задают мне вопросы.

– Расскажи им правду, поняла? Нам нечего скрывать.

– Но…

– Не спорь со мной. И не ввязывайся в неприятности. Все будет хорошо. Я хочу, чтобы ты позаботилась о закусочной, пока все не уладится.

Я покачала головой.

– Они ее разгромили. Разгромили закусочную. Мы все потеряли.

– Что ты говоришь? Кто это сделал?

– Все, – ответила я. – Наши соседи. Наши друзья.

Я видела, как на него нисходит осознание, видела, как оно меняет его лицо. Папа отошел от решетки и тяжело уселся на койку. Вид у него был ошарашенный. Последняя оставшаяся у него крупица стойкости начала умирать. Это случилось прямо у меня на глазах.

– Папа, – сказала я.

Судя по его лицу, он был где-то очень далеко от меня. Очень далеко от этой камеры. В каком-то одиноком месте.

– Знаешь, – проговорил он, – я ведь понимаю, что это не она. Я знаю, что ее здесь нет. Просто мне очень хочется услышать ее голос.

– Папа? Что мне делать?

У него не нашлось для меня ответа. Я не была даже уверена, сознает ли папа, что я все еще здесь.

Я ощутила присутствие помощницы шерифа Акерман у себя за спиной, а потом ее руку на своем плече. У меня не хватало силы воли даже на то, чтобы ее стряхнуть. Я просто ждала, когда папа мне что-нибудь скажет, объяснит, куда мне идти и что делать, объяснит, как мне жить в этих ужасных новых обстоятельствах. Мэй Акерман повернула меня к лестнице и увела оттуда. Я не сопротивлялась.

Следующие несколько дней я провела в модуле. Уборкой в закусочной занимался Ватсон. Я не видела в этом смысла – у нас не осталось продуктов, но даже если бы они и остались, я не стала бы обслуживать этих людей. То, что они сделали, не умещалось у меня в голове. Как мы сумели прожить среди них так долго, не зная, что они нас ненавидят? Как они могли приходить к нам каждый день и смотреть мне в глаза, смеяться глупым шуткам моего отца, улыбаться, когда я приносила им еду, и при этом знать, что при первой же возможности они обдерут даже мясо с наших костей?

А теперь шериф Бейкерсфилд и его помощница Акерман просто грустили, как кастрированные псы, слишком робкие, чтобы свершить хоть какое-то подобие правосудия.

И посреди всего этого оказалась я, ребенок, окруженный взрослыми, запутавшимися в сетях безумия, которое я не могла постичь. Лишь Ватсон создавал какое-то ощущение стабильности, беззаветно посвятив себя исполнению своих задач, какими бы бессмысленными они ни были.

На третий день моей изоляции он вернулся после трудов в закусочной и провозгласил, что она готова к открытию.

– Это что, шутка? – спросила я. Я сидела на стуле у маленького выпуклого оконца и смотрела на небо. Хотя было еще светло, Фобос виднелся в нем, точно бледный призрак. Когда-то он казался мне дружелюбным; я звала его своей маленькой лунной картошечкой, неизменно смеша родителей. Теперь его неровные очертания казались зловещими, его присутствие – угрозой и предостережением.

«Фобос» – значит «страх». Я узнала это в школе.

Пока Ватсон заверял меня, что он не шутит, я наблюдала за тем, как по улице ходят соседи. Пусть в таком свете они были скорее тенями, чем людьми, я узнавала большинство из них по очертаниям, по манере поведения. Осторожная шаркающая походка вдовы Кесслер; прямая спина и широкий шаг Джеремайи Шенка, казавшегося лордом среди крестьян; большое круглое пузо отца Спайви, которое словно тянуло его вперед, как собака – хозяина. Ни один из этих людей не пришел к моей двери за три дня, минувшие с тех пор, как нашу закусочную ограбили, а моего отца посадили в тюрьму. Хоть я и прогнала бы их без разговоров, их безразличие все равно меня ранило.

– Мы никогда больше не откроем нашу закусочную, – сказала я. – Пусть все они подохнут от голода, мне наплевать.

– Они не умрут от голода, – возразил Ватсон. – Урожая из теплиц будет достаточно для нужд населения.

– Ты, я смотрю, хочешь, чтобы мне стало еще хуже, Ватсон.

– Нет, мисс Кр…

– Заткнись.

Он заткнулся. Мне хотелось почувствовать себя виноватой, но я не смогла. Мне самой было слишком плохо, чтобы я могла уделить какое-то сочувствие Автомату. Правда была в том, что я не хотела говорить с посудомойщиком. Я хотела поговорить с мамой. Я нуждалась в ней, но не могла даже включить цилиндр, который она мне оставила. Прежде он не казался мне достойной заменой, однако теперь мамин голос и ее консервированные советы были нужны мне больше, чем окружавший меня воздух. Но вместо них у меня был только этот дурацкий кухонный агрегат, который только и говорил о том, что мы должны кормить тех, кто нас ограбил, как будто ничего не случилось. Автоматы неразумны. Особенно Ватсон, подумала я. Мне представилось, как он переступает через мой окровавленный труп, торопясь подать горячую яичницу Сайласу Мундту, и Джо Райли, и тем гротескным зеленоглазым шахтерам, что выползли из марсианской почвы, точно дьяволы из сна.

Этот ничтожный город полон ничтожных людей. Трусы и воры, все до единого.

Я не могла больше этого выносить. Я принялась собирать вещи. А когда закончила, сказала:

– Ватсон. Иди за мной.

Солнечный свет отражался от металлического борта «Эвридики», и она казалась упавшей звездой, застрявшей в боку Нью-Галвестона. Длинная тень корабля падала на хижину Джо Райли. Я подходила к ней с опаской. Хоть я и знала, что он трус, я помнила папино предупреждение: трусы скорее причинят тебе боль. У Джо было время потрястись из-за моих угроз, и я не могла предсказать, как он поведет себя, когда снова меня увидит.

Я постучалась в дверь. Был ранний день; уж конечно, к этому времени Джо должен был проспаться.

Он не ответил. Я постучалась снова, выкрикивая его имя, и прождала у двери несколько минут. Наконец мне стало ясно, что либо его нет дома, либо он не собирается мне открывать. Такую очевидную вероятность я не учла. Я развернулась, чтобы уйти, пристыженная и разъяренная. Меня остановил грохот рампы, опускающейся от днища блюдца.

Я гадала, кто по ней сойдет. Один Джо в корабле или вместе с культистами? Может быть, с ним Салли Милквуд? Все, что мне было известно о культистах, я вычитала из книг или услышала от детей в школе. Я представила себе, как они выливаются из блюдца злобным потоком, сверкая ножами, готовые срезать мясо с моих костей и зажарить его на своих каннибальских кострах.

Но Джо был один, он осторожно спустился по рампе и остановился возле нее с лицом, на котором я ничего не смогла прочесть. Оно было бледным и обвисшим. Я поняла, что не могу прочесть его выражение, потому что читать там нечего: главным качеством Джо была его пассивность, и теперь он стоял, ожидая нового порыва ветра, который повлечет его дальше.

«Что ж, вот и я», – подумала я.

– Они идут за тобой, – сказала я. Конечно же, это была ложь. Им было наплевать.

Джо воспринял эту новость всем телом. Он отшатнулся, споткнулся о край рампы и плюхнулся на задницу.

Вдохновленная отсутствием сопротивления, я подошла к нему. За мной следовал Ватсон.

– Наверное, они тебя повесят.

– Что ж, – сказал Джо. Он смотрел в сторону пустыни. – По крайней мере, ты будешь довольна.

– Если я поднимусь на «Эвридику», я найду там цилиндр моей мамы?

Он уставился на меня в очевидном замешательстве. Это было первое настоящее выражение, которое я увидела на его лице в тот день.

– Что?

– Ты слышал мой вопрос.

– Слышать-то слышал, но не понял.

– Мотыльки украли цилиндр с моей мамой. Он на твоем корабле? – Я ощутила, как внутри меня поднимается мощная волна печали, и с трудом удержала себя в руках.

– Я знаю, что ты ненавидишь меня, Анабель. Но ты обвиняешь меня в очень подлых вещах.

– Тогда что ты делаешь? Как ты связан с этими людьми?

Он избегал моего взгляда.

– Это не имеет значения.

У меня не было желания с ним спорить. Джо все равно не сказал бы мне правды, а я боялась разрыдаться, услышав очередную ложь. Я не хотела дарить ему это удовлетворение.

– Значит, он у них?

Джо вздохнул и покачал головой. Он смотрел на землю между своими вытянутыми ногами.

– Что у них? – сказал он.

– Цилиндр, – напомнила я, с трудом сохраняя терпение.

– Ну, если они его забрали, значит, наверное, он у них.

– Ты отведешь меня к ним.

Это его проняло. Джо выпрямился и наконец-то посмотрел мне в глаза.

– Вот уж хрен.

– Ты отведешь меня к ним или будешь болтаться на виселице. Ты, может, и трус, но не дурак, я знаю. Это легкий выбор.

Джо бросил взгляд на город. Может быть, он думал, когда за ним придут люди шерифа. Может, гадал, станут ли они тратить время на суд. Разумеется, я понятия не имела, какие дела он на самом деле ведет с культистами; однако в угрозу виселицы Джо поверил легко, а значит, дела эти были гнилыми. И я надеялась, что это заставит его пойти туда, куда я его погоню.

– Я не знаю, где они, – сказал он. – Точно не знаю, по крайней мере. – Но по его тону я поняла, что он готов сдаться. Это было самое обычное нытье, которого я наслушалась на школьном дворе.

– Не страшно, ведь, готова поспорить, мне известно, кто это знает.

– И кто же?

– Салли Милквуд.

Он умоляюще посмотрел на меня.

– Не надо, Анабель. Перестань.

– Собирай вещи.

– Девочка, Салли не из тех людей, с кем стоит связываться. Выкинь это из головы.

– У Ватсона на спине есть грузовой отсек. Можешь им воспользоваться.

– Мы берем с собой Автомат?

Вот и все. Он сдался.

– В кратере полно песка, – сказал Джо, отчаянно пытаясь выставить перед нами любые преграды, какие только приходили ему в голову. – Ему не пройти там без гусениц.

– Я знаю. Они наверняка найдутся в мастерской мистера Уикхэма в Дигтауне.

– Ради всего святого!

Я замолчала и уставилась на него. Лицо Джо покраснело; он выглядел так, словно вот-вот упадет в обморок.

– Ты сама не знаешь, о чем говоришь, Анабель! Кратер полон Странности! Туда нельзя идти только потому, что тебе вожжа под хвост попала. Это дело жизни и смерти! Это серьезно!

– Они кое-что у меня украли, – тихо и спокойно проговорила я. – Украли то, что нужно мне и моему отцу. Я сидела и ничего не делала, пока все вокруг пожимали плечами, позволяя этому случиться и выдумывая причины, по которым это нужно было позволить. А потом, когда мы оступились, они набросились на нас и отобрали у нас еще больше. Уж не сомневайся, это очень серьезно. Возмездие грядет, и принесу его я.

Джо вздохнул и описал два или три тесных круга. К тому времени, как он снова заговорил, он тоже сумел успокоиться.

– Странность сбивает людей с пути, Анабель. Ты не слышала тех историй, что слышал я.

– Я слышала всякие истории. Все это сказки. Все это оправдания, которыми вы пользуетесь, чтобы ничего не делать. Я не верю в сказки, Джо Райли.

– Люди возвращаются оттуда другими. Богом клянусь, это правда.

– Ватсон, пойди и скажи шерифу Бейкерсфилду, что мистер Райли здесь и ожидает правосудия. Скажи, что он размахивает пистолетом.

– Хорошо, мисс Крисп.

– Господи Иисусе. Подожди минутку. – Джо с силой потер глаза ладонями. – Ладно, я отведу тебя. Я отведу тебя.

Я посмотрела на солнце. Был поздний день. В небе виднелась меловая тень Фобоса.

– До темноты еще несколько часов, – сказала я. – Этого хватит, чтобы подготовиться. Я хочу выйти до заката.

Мы пустились в дорогу, когда начало вечереть. Не самое благоприятное время для начала путешествия, но до Дигтауна было недалеко – час пути, не больше. Джо Райли тащил рюкзак с нашими обогревательными палатками. Все прочие мелочи, которые могли нам пригодиться – еду и воду, походную плиту и котелок, топливо для костра, – мы выгребли из кладовых корабля и сложили в маленький грузовой отсек в корпусе Ватсона.

Никому из нас не хотелось дожидаться дня. Джо – потому что он боялся виселицы, мне – потому что я не смогла бы вынести больше ни минуты рядом с этими людьми.

Я ожидала, что, когда мы сделаем первые шаги прочь от города, на меня накатит ощущение грандиозности. Это же было манящее приключение вроде тех, о которых я читала в журналах. Я хотела испытать это чувство торжественности, захватывающих перспектив. Но ничего подобного не ощутила. Был только долгий и скучный пеший путь – три мили до Дигтауна, а потом одному богу ведомо сколько еще, пока мы не найдем ту темную нору, что служила укрытием Сайласу и его приспешникам.

Нью-Галвестон постепенно удалялся от нас. Вопреки себе я часто оглядывалась, пока он не превратился в мягкое свечение у самого горизонта, точно от лампы, которую кто-то оставил гореть в пустой комнате. Сумеречное небо было из самых прекрасных, которые мне случалось видеть: солнечный свет стал розово-сиреневым росчерком на горизонте, а марсианские луны сияли. Без модулей и муниципальных обогревательных ламп, служивших защитой от ветра, ничто не могло уберечь нас от его пронизывающего до костей холода. Он налетал с темных равнин, точно какой-то древний дух, примитивный и голодный.

Теперь, когда путешествие перестало быть планом, родившимся из моего гнева, и воплотилось в реальность, меня коснулся первый порыв сомнения. Я спрашивала себя, не совершила ли я опасную ошибку. Возможно, я все-таки была глупым ребенком и запустила процесс, который меня убьет.

Джо Райли, должно быть, прочитал что-то из этого на моем лице. Он рассмеялся:

– Уже устала, малышка?

– Нет.

– Ты начинаешь отставать.

– Я держусь рядом с Ватсоном, – сказала я. Отчасти это было правдой. Неспешные ноги Ватсона замедляли его продвижение. Но правдой было и то, что я устала. Этот день подточил меня.

Земля между Нью-Галвестоном и Дигтауном была плотной и утоптанной, так что на ней Ватсон показывал себя неплохо. Но все должно было измениться, когда мы достигнем кратера Пибоди, где нам придется иметь дело с камнями и песком. Я боялась, что он не сможет за нами успевать, даже на гусеницах. Ветер будет нести песок прямо на нас, и из-за него у Ватсона заклинит шестеренки. На мелкий ремонт Автоматов я была способна, но не знала достаточно, чтобы помочь ему справиться с чем-то серьезным. Я надеялась, что Джо знает.

– Ты как, Ватсон?

– Я в превосходном состоянии, мисс Крисп.

Джо спросил:

– А почему он так разговаривает?

– Как?

– Как англичашка.

– У него такой цилиндр.

– Да, Анабель, я понимаю, что у него такой цилиндр. Я спрашиваю, почему он запрограммирован разговаривать как британец.

– Потому что он – Ватсон, – объяснила я, как будто глупому ребенку. – Ты разве не знаешь, кто такой Ватсон?

– Стал бы я спрашивать, если бы знал?

Я не хотела ему рассказывать, но не смогла придумать хорошего повода этого не делать, за исключением чистого упрямства.

– Так зовут помощника Шерлока Холмса.

Джо ненадолго задумался.

– Кажется, я о нем слышал. Это ведь герой детективов, да?

Я позволила тишине послужить моим ответом. У меня не было желания устраивать этому человеку урок литературы.

– А ты, получается, Шерлок Холмс?

Я вспыхнула.

– Нет.

Он рассмеялся, но развивать эту тему не стал. Только сказал:

– Необычное имя для посудомойщика.

– В Ватсоне нет ничего необычного.

– Вот уж точно, нет. Прямо как в том, что ты видишь вокруг себя, девочка. Здесь все не так, как в историях, которые ты читаешь в своих книжках. Здесь все грязно, и скучно, и реально. Надеюсь, мы не успеем умереть до того, как ты это усвоишь.

Дигтаун располагался на маленьком плато рядом с крутым спуском в кратер Пибоди. Со стороны Нью-Галвестона горстка лачуг, из которых состоял город, напоминала корону всклокоченных волос на голове погребенного великана. С расстояния казалось, что шахтеры сообща гасят на ночь огни, но вблизи я увидела, что на самом деле кое-где лампы все-таки горели, кое-где были дома, еще хранившие тепло и свет.

И все же репутацию проклятого города Дигтаун заслужил. Я была рада, что Джо Райли составлял мне компанию в этом больном месте, хотя скорее позволила бы вырвать мне язык с корнем, чем призналась бы в этом.

Порой, когда ветра не было или он дул с юга, до Нью-Галвестона доносился шум работающих машин, создавая впечатление, что Дигтаун – город неутомимых трудяг. Поэтому, поднимаясь к нему по пологому склону, я ожидала, что меня встретит атмосфера кипучей деятельности, человеческая суета и скрип механизмов. Но когда мы вошли в Дигтаун, он казался мертвым. Те немногие люди, что попались мне на глаза, сидели на крыльцах или медленно бродили по паутине грунтовых дорог, вихлявших через весь город. Не подавали голоса мощные машины. Не выкрикивали команд бригадиры. В воздухе висела мучнистая зеленая пыль, словно огромная дыра в земле выдыхала в атмосферу крошево Странности. Я достала из кармана носовой платок и завязала им нижнюю часть лица. Выглядела я, должно быть, как бандитка, но мне хотелось, чтобы у меня в легких оказалось как можно меньше этой пыли. Джо Райли проследил за моими действиями без комментариев. Сам он их не повторил.

Разумеется, мы привлекали внимание: девочка, не желающий летать пилот и кухонный Автомат. Хоть это и не побудило никого заговорить с нами, мы, как магнит, притягивали к себе все взгляды. Я чувствовала их кожей. Здесь все должны были знать, что случилось в «Матушке Земле». И кто я такая, они тоже должны были знать.

Я поняла, что не вижу ни единой женщины. Я знала, что здесь живет вдова Кесслер, но неужели она здесь одна? Неужели это город мужчин и для мужчин? Я чувствовала себя непривычно уязвимой. Массивный корпус Ватсона, обычно внушавший уверенность, казалось, только привлекал к нам лишнее внимание. Если бы он не был таким шумным…

Мистер Уикхэм вел свои дела в большом сарае неподалеку от шахты. На двери простой белой краской было написано слово «Запчасти», со временем облезшее и приобретшее призрачный вид. Из трубы не шел дым, окна были темными. Я заколебалась, но Джо Райли подошел к двери и постучал в нее кулаком.

Из мастерской донесся приглушенный голос. Джо воспринял это как приглашение и вошел внутрь. Я последовала за ним, а Ватсон остался ждать у двери.

Внутри было темно, если не считать нескольких тонких ниточек лунного света, который просачивался между плохо пригнанными друг к другу досками. Мастерская была завалена металлическими деталями: маленькими и большими бурами, колесами, тележками, сломанными цилиндрами, запчастями к Автоматам самых разных возрастов. Большую часть дальней стены занимал холодный очаг. В мастерской пахло машинами: маслом и смазкой, металлом и пеплом. Она напоминала остановившееся сердце.

Через несколько секунд я сумела различить среди металлолома мистера Уикхэма. Он сидел за столом у очага. Его огромное тело, во внешнем мире бывшее таким внушительным, как будто естественным образом сливалось с огромными механизмами, стоявшими и висевшими вокруг него.

– Что ж, это должно быть интересно, – сказал мистер Уикхэм.

Он не стал подниматься со стула и не предложил нам сесть. Сидя в тени, со своими обвисшими усами и зелеными глазами, он казался каким-то сказочным существом. У него были громадные руки, словно его создали для того, чтобы раскидывать взрослых мужчин, будто веточки.

– Нам нужны гусеницы для пустыни, Гарри, – сказал Джо Райли.

Мистер Уикхэм бросил взгляд на пилота, но лишь на мгновение; его внимание оставалось сосредоточенным на мне.

– Вы избрали не лучшее место для прогулок, юная леди.

Он всегда был со мной вежлив, когда заглядывал в Нью-Галвестон, и эта фраза напугала меня больше, чем прием, оказанный нам снаружи.

– Я не сделала ничего плохого.

– Это не всегда имеет значение.

Джо сказал:

– Мы уйдем отсюда, как только получим гусеницы.

Мистер Уикхэм посмотрел нам за спины, на открытую дверь. Со своего места он мог разглядеть ждущего снаружи Ватсона. Оценив Автомат, он снова посмотрел на меня. С Джо он так и не заговорил, и даже не подал виду, что заметил его присутствие.

– Что ты задумала, Бель?

Я была рада, что он задал этот вопрос, потому что тот напомнил мне о моей цели. Я решила не рассказывать ему о Салли Милквуд. Я не знала, знаком ли он с ней, а если знаком – не предупредит ли ее.

– Я собираюсь пойти в кратер и отыскать ублюдков, которые украли мою маму. Тех, с кем у всех остальных кишка тонка связываться.

Он пропустил это обвинение мимо ушей.

– Я думал, твоя мама на Земле.

– Я говорю о цилиндре с ее голосом.

– О, понятно.

– Гарри, мы просто… – встрял Джо.

– Заткни свой проклятый рот, Райли. Там, где мне тебя слышно, ты разговаривать не будешь. Усвоил?

Джо засунул руки в карманы и отвернулся. Кивнул и уставился в пол. Здесь, как и везде, он был побитым псом.

Мистер Уикхэм уперся ладонями в колени и оттолкнулся от стула. Я слышала, как у него захрустели суставы. Когда мне показалось, что ноги его не удержат, он ухватился за стену и восстановил равновесие. Я никогда раньше не видела, чтобы у него возникали такие трудности, и подумала, не болен ли он. С тех пор, как мистер Уикхэм в последний раз приезжал в Нью-Галвестон, прошло немало времени. Он прошел мимо нас и направился к выходу, где осмотрел корпус Ватсона, его ноги, предназначенные для коротких, легких переходов, его ступни с резиновыми подошвами, созданные для того, чтобы не скользить на мокром полу.

– Ты берешь с собой посудомойщика.

– Нашу закусочную обчистили. Если я его оставлю, они и его на запчасти разберут.

Мне подумалось, не предложит ли он присмотреть за Ватсоном, пока меня не будет. Он не предложил.

– Бель, на том цилиндре не запрограммирована личность твоей мамы. Это лишь послание, которое она для тебя оставила, вот и все. Он не такой, как тот, что стоит у Ватсона.

Мне хотелось разозлиться на него, но в голосе мистера Уикхэма не слышалось снисходительности. Было похоже, что он пытается понять мои мотивы, пытается собрать мою логику, как головоломку. Поэтому вместо того, чтобы рявкнуть на него, я сказала:

– Я знаю. Я не дурочка.

– Ты кто угодно, только не дурочка. Но мир не таков, как тебе кажется, и я боюсь того, что с тобой случится, когда ты это поймешь. И ты могла бы подыскать себе лучшего спутника для этого путешествия.

– Ватсон – мой лучший друг.

– Я говорю не об Автомате, и, думаю, ты это понимаешь.

– Мистер Райли знает дорогу.

Мистер Уикхэм спокойно посмотрел на меня.

– Я очень сильно в этом сомневаюсь, Анабель. Я сомневаюсь, что этот человек хоть что-нибудь знает о том, что расположено дальше чем в сотне футов от дверей его дома. Я думаю, ты должна осознать, что, отправившись туда – хоть с ним и кухонным Автоматом, хоть сама по себе, – ты попадешь в место, из которого можешь не вернуться.

Я слушала молча. Он говорил, что я, скорее всего, умру. Я не привыкла, чтобы взрослые разговаривали со мной так откровенно. Разве ему не положено щадить мои чувства, потому что я еще ребенок? Разве ему не положено пытаться меня остановить? Это одновременно захватывало и пугало.

– Мистер Уикхэм? А где все жители Дигтауна?

Он постучал Ватсона по плечу и жестом велел ему обойти лавку. Ватсон двинулся в указанном направлении так спокойно, словно пришел сюда всего лишь ради изрядно запоздавшей чистки.

– В шахте. Они там теперь, считай, живут. Наверное, и я скоро к ним присоединюсь. – Он пошел следом за Ватсоном вдоль торца мастерской. – Это займет у меня какое-то время. Ничего тут пока не трогай.

– Нам все равно еще нужно кое-куда зайти, – сказал Джо. – Мы дадим тебе ночь и вернемся утром.

Мистер Уикхэм не остановился, как будто ничего не услышал.

– Мне интересно, какой у тебя план, – сказал Джо. Я вышла за ним на дорогу, под плотный звездный занавес. Джо, похоже, знал, куда идет. Его вопрос был естественным, но вызвал у меня приступ тревоги. На самом деле я не очень хорошо знала, что собираюсь делать.

– Я заставлю ее отвести меня туда точно так же, как заставила тебя привести меня сюда.

– Если ты пригрозишь Салли полицией, результат может оказаться не тем, на который ты рассчитываешь.

Я спустила ему это замечание. Скоро увидим.

– А что будет, когда ты туда доберешься? Пригрозишь Мотылькам шерифом Бейкерсфилдом?

Я бросила на него косой взгляд.

– Ты, похоже, думаешь, что я иду туда с ними разговаривать.

– А что, черт возьми, еще ты собираешься там делать?

Я не хотела произносить это вслух, потому что боялась, что Джо надо мной посмеется. Боялась, что этот смех покончит с моей решимостью. Но правда заключалась в том, что у меня не было желания торговаться или умолять. Я собиралась обрушиться на их лагерь подобно ангелу ада и спалить их так, чтобы только подошвы остались. Я понятия не имела, как я это сделаю, но была намерена обратить это место в дымящиеся руины.

И все же я понимала, что мы – всего лишь парочка городских жителей, направляющихся в лагерь сумасшедших и воров. Я не ответила.

Джо не стал на меня давить. Он лишь покачал головой и продолжил идти.

Если дороги в Дигтауне и прокладывались по какому-то принципу, постичь его я не могла. Казалось, будто город проектировал ребенок. Пар, поднимавшийся из шахты, замерзал в марсианской ночи и опускался обратно на город ледяным туманом, укрывал дороги легким снежком, которому предстояло растаять при первом прикосновении солнца. Он хрустел под нашими шагами, губя любые попытки не привлекать внимания. Время от времени я замечала в окнах движение, когда занавеска отдергивалась и наружу выглядывало призрачное лицо с зелеными дисками отражающих слабый свет глаз. В домах свет горел редко; большинство тех, кто все еще обитал на поверхности, жили в темноте, словно готовясь присоединиться к своим собратьям под землей.

Странность уже текла по венам этих людей, меняя их. Делая их иными.

Мою кожу покалывало от страха. Я представляла себе, как друзья убитого шахтера скрываются в тенях у дороги, следят за мной из переулков или из-за занавесок, вытаскивают из ножен длинные кинжалы. Позади нас открылась дверь; я обернулась и увидела очертания мужчины, который стоял на фоне звездного неба и смотрел нам вслед. Джо торопливо потянул меня за собой; сам он оглядываться не стал.

Мы быстро достигли окраины Дигтауна и остановились у маленького дома на самой границе, стоявшего чуть поодаль от предшествовавших ему покосившихся деревянных построек. Хотя он мог похвастаться деревянным фасадом и даже крыльцом, остальная часть его была выкопана в склоне холма. Он казался гибридом тех домов, что его окружали, и тех, которые можно было увидеть в Корнях: дешевых, построенных из глины, сливающихся с Марсом так, как наши нью-галвестонские модули были попросту не способны.

Единственное окошко заливал теплый свет очага. Джо постучался, и резкий звук отдался эхом вдоль дороги.

Дверь распахнулась. Проем заполнила Салли Милквуд, положив одну руку на створку, а другой сжимая винтовку, ствол которой висел в футе над полом. В губах у нее была сигарета, и Салли лениво достала ее, оглядывая нас с головы до ног. Вблизи она оказалась намного крупнее: ростом почти шесть футов, толстая, как бочка, коротко и небрежно остриженные волосы окружают лицо, подобно короне злого солнца. Нахмуренный лоб темной бороздой пропахала единственная морщина. Я думала, что буду готова встретить Салли лицом к лицу, но неожиданно почувствовала, что теряю контроль над собой, будто у меня под ногами провалилась земля.

За спиной у нее, по обе стороны от горящего очага, сидели девушка и мальчик-подросток. Они были так похожи друг на друга – светло-каштановые волосы, круглые веснушчатые лица, – что я сразу угадала в них брата и сестру. Они показались мне знакомыми.

Салли не отошла в сторону и не отставила винтовку.

– Джо, – сказала она.

– Привет, Салли. Прости, что без приглашения.

Она ожидающе глядела на него.

– Это вот Бель Крисп.

– Мы встречались.

– Ну да. Конечно.

– Если пришел за новой партией, то ты слишком рано. Я же тебе говорила, что ты слишком на него налегаешь. Если у тебя все кончилось, ты сам виноват.

– Я здесь не поэтому.

Салли посмотрела на меня, пригвоздив взглядом к месту.

– Да, похоже на то.

Сидевший у огня мальчик неспешно подошел к нам. У него было широкое, похожее на луну лицо. Когда он приблизился, я его узнала.

– Посмотри, нет ли у нее с собой сладких булочек, – сказал он. Это был Билли Шенк, а значит, девушка была его уродливой сестренкой Лорой. Раньше я встречала их в школе, но однажды они перестали туда ходить, и поползли слухи, что они подались в самогонщики. Это были дети Джеремайи Шенка. Должно быть, у них Джо и покупал свою проклятую выпивку.

– Ни хрена у меня для тебя нет, – сказала я Билли.

– А что, когда-то было?

Салли поставила винтовку возле двери и вошла в дом, не закрыв перед нами дверь. Она села на табурет возле очага и растоптала сапогом окурок. Ее дом напоминал крысиное гнездо. Пол был не подметен и забросан мусором, типичным для людей, которым плевать на собственную жизнь: обглоданными куриными костями, песком и грязью, скомканным бельем и клочками бумаги. Маленький проем в дальней стене вел в соседнюю комнату, где я разглядела очертания их самогонного аппарата.

Немного поколебавшись, Джо спросил, можем ли мы войти. Салли не стала утруждать себя ответом, поэтому он подошел, уселся на полу рядом с ней и протянул руки к огню.

– Заходи, Бель. Присядь.

Я вошла внутрь и закрыла за собой дверь. Но не смогла заставить себя усесться рядом с ними у очага и осталась стоять у входа, замерзшая и неуверенная.

Салли посмотрела на меня, и на гладкую кожу ее щеки лег отблеск огня. Свет отразился в ее глазу; я вспомнила о темных силах, которые приписывались культистам, и содрогнулась.

– Присядь, – повторил Джо, и я подчинилась. Полом в доме служила утоптанная земля, поверх которой был брошен коврик; после долгого пути он показался мне на удивление удобным. Ноги у меня затекли и болели. Я впервые проводила ночь вдали от своего теплого модуля. Вглядываясь в огонь, я думала о том, что скоро у нас не будет даже таких примитивных удобств.

На меня смотрела сидевшая с другой стороны от Салли Лора – тощее, как шпала, создание из костей, хрящей и желчи. Она не говорила ни слова и вообще никак на меня не реагировала, только пялилась, как скотина на проезжающий трактор. Я чувствовала себя так, будто зашла в ловушку и меня окружили враги, и сожалела главным образом о том, что со мной покончит сборище глупцов.

Салли подняла с пола оловянную тарелку и вгрызлась в куриную ногу. Жир покрыл ее пальцы и губы; она ела беззастенчиво, словно ее не мог коснуться ничей взгляд. Я смотрела на нее, завороженная. Она была грабительницей и, судя по всему, самогонщицей, а возможно и убийцей, – но при этом от нее исходило такое ощущение силы и уверенности в себе, какого я не привыкла встречать у женщин. Мама была сильной, а вдова Кесслер вызывала уважение везде, где появлялась, но это было нечто совершенно иное. Таившаяся в этой женщине опасность гипнотизировала меня. Я жаждала увидеть, как она вырвется наружу.

– Раз уж вы здесь, можете рассказать мне, зачем пришли.

– Ты отведешь нас в кратер, к Сайласу Мундту, – сказала я. Звук собственного голоса поразил меня. В этом убогом месте он казался тихим и жалким.

Но он все же заставил ее снова напрячься. Салли прищурилась на Джо в свете озарявшего их лица пламени, а потом посмотрела на меня. Я как можно более гневно взглянула на нее в ответ, но была уверена, что она чует мой страх. Какое-то время Салли жевала, размышляя.

– Что ты задумал, Джо Райли? Зачем ты тащишь с собой дочку Криспов?

– Почему ты разговариваешь с ним? Говори со мной. Я тут главная. Мы собираемся вернуть мою маму.

Я ожидала, что Салли меня заткнет, но она уставилась на меня так, словно я заговорила по-французски.

– Что, черт возьми, ты несешь? – А потом она спросила у Джо: – Сайлас что, людей похищать начал?

– Она имеет в виду цилиндр, – объяснил Джо. – Цилиндр с записью голоса ее матери. Сайлас со своими людьми забрал его, когда, э-э… когда они грабили закусочную.

Салли отреагировала на это не сразу. Она откинулась на своем табурете и придвинула ноги ближе к огню. Какое-то время она смотрела на языки пламени, а когда заговорила, я не сразу поняла, что обращается Салли ко мне.

– У этого мира свои правила; правила, о которых ты ничего не знаешь. Это не твоя вина, потому что тебе неоткуда было о них узнать. Мне жаль, что вашу закусочную ограбили, и мне жаль, что твой отец не сумел совладать со своей уязвленной гордостью. Но ты не можешь прийти сюда и ожидать, что люди…

– Мой отец ни в чем не виноват!

Салли сплюнула в огонь. И посмотрела мне прямо в глаза.

– Конечно виноват. Сайлас вломился к нему и заставил его почувствовать себя ничтожным, и поэтому он испугался. И вот куда это его привело. Он прикончил какого-то горлопана, хотя ему всего-то и нужно было, что вытолкать его за дверь. Полюбуйся на него теперь.

– Тот человек это заслужил!

– Девочка, этот дурак не заслужил ничего страшнее хорошей трепки. Твой отец не сумел справиться со своим страхом, и это чистая правда. А тебе лучше обуздать свой, пока тебя не вздернули рядом с ним.

Я не могла больше вынести ни единого слова. Злость вскипела во мне, и я закричала на Салли, на Джо и на тех двух полудурков, что сидели рядом с ними, словно отвесившие челюсти кретины. Это был бессловесный вопль, вопль ненависти, невыразимой и неостановимой. Я пнула подвернувшуюся мне под ногу кружку и бросилась наружу, стискивая руками локти. Ни разу в жизни я не чувствовала себя бо́льшим ребенком, но я боялась, что если останусь там, то вопьюсь в Салли зубами.

Я ожидала услышать смех, но никакие звуки меня не преследовали. Наверное, это было своего рода милосердие. Но и назад меня никто не позвал. Я не останавливалась и шла быстро, зная, что рискую угодить здесь в неприятности, но желая как минимум уйти подальше от этого логова преступников. Ветер был холодным, а ночь – такой темной, что казалась живым существом.

Слезы угрожали пролиться, но не проливались. Шагая по узкой дороге, я представляла себе, как папа спит на койке в своей камере и согревает его только то дурацкое тонкое одеяло, а компанию ему составляет лишь тишина пустого здания. Я представляла свою мать, в миллионах миль от меня, на Земле.

Спит ли она сейчас? Может, ей так же холодно?

«Да, – подумала я. – Она спит в пустыне, в плену у воров. Она спит в том цилиндре, и ты сможешь услышать ее и поговорить с ней, как папа, когда спасешь ее».

Эта мысль была словно упрек: как я могла так легко потерять контроль над собой? Как я могла сбежать, словно та самая испорченная девчонка, за которую все меня держат? Я должна была вернуться, вопреки стыду, который ощутила бы, снова войдя в эту дверь. Мне представилось хихиканье отпрысков Шенка, понимающее снисхождение Джо и Салли, и по коже у меня побежали мурашки. Я не знала, как мне вернуть свой невеликий авторитет, если он у меня вообще имелся, но должна была попытаться. Я должна была выдержать этот позор и должна была каким-то образом заставить Салли указать нам путь.

Оглядевшись, я поняла, что не знаю, куда зашла. Это было глупо – потеряться в таком маленьком городишке, но здешние улицы не подчинялись никакой чертовой логике. Я вернулась назад по дороге, на которой наверняка была, но ничего знакомого не увидела. Каждая дорога либо разделялась на маленькие дорожки-притоки, либо сама впадала в другую, побольше, и в конце концов я вообще перестала понимать, куда иду. Дом Салли казался мне пройдохой, который скрывался из виду, стоило мне вывернуть из-за угла, и сразу же возникал у меня за спиной.

Я развернулась посреди замерзшей улицы; температура продолжала снижаться, и туманный снег сыпал все гуще. На мне была куртка, но более теплая одежда и обогревательные палатки остались у Джо. Страх вскарабкался по моему позвоночнику. Казалось абсурдным, что я могу замерзнуть насмерть посреди Дигтауна, стоя на улице в окружении домов с закрытыми ставнями, но неожиданно эта перспектива вытеснила из моей головы все прочие мысли.

Из-за снежной завесы показалась чья-то фигура. За ней – еще одна. Двое мужчин; глаза их сияли тем бледным оттенком зеленого, какой бывает у нижней стороны листьев. На них была грубая рабочая одежда с закатанными до локтей рукавами: никакой защиты от ночи. Холод должен был парализовать их, но им, судя по всему, было так же комфортно, как в середине дня.

Рука у одного из них висела на перевязи. У меня душа ушла в пятки.

Он сказал:

– Это та девчонка из закусочной.

– Говорил же я тебе.

Я отвернулась и пошла прочь от них.

– Эй, девочка. Постой-ка.

Я ускорила шаг. Холод был забыт: по моим венам струился жар страха. Мне некуда было идти. Позади меня хрустел под их ногами лед.

– Я сказал, стой!

Я пустилась бегом.

Хаотичная планировка Дигтауна играла мне на руку. Разумеется, они знали город лучше меня, но узких улочек в нем было так много, что я успевала свернуть за угол прежде, чем они могли меня догнать. Меня преследовал отражавшийся от стен странный клич: смесь рыдания и чего-то нутряного, чего-то отчаянного и сломанного, похожего на слова древнего языка, слетающие с неприспособленных к нему губ. Языка чудовищ. От него у меня мороз шел по коже, и я бежала все быстрее. Я так часто сворачивала на одни и те же улицы, что в следах невозможно было разобраться, – и это первое, что спасло меня той ночью.

Через несколько мгновений я прижалась к стене маленького деревянного домишки, пытаясь дышать как можно тише и слушая, как трещит ледяная корка под ногами разыскивающих меня мужчин. Я не могла понять, насколько они близко, но зловещие звуки, которые они издавали, долетали до меня как будто со всех сторон.

А потом – второе, что спасло меня той ночью, – из переулка показалась женщина, высокая и угловатая, и поманила меня к себе.

Вдова Кесслер.

Я не раздумывая бросилась к ней, и эхо моих шагов разнеслось по маленькому тесному кварталу. Я ничего не могла с этим поделать. Вдова, словно тисками, сдавила мне руку и поволокла меня за собой. Ветер нарастал, вокруг нас вихрился снег, и мне казалось, что мы бежим сквозь звездную метель. Я бросила взгляд на лицо вдовы, суровое и изможденное, похожее на старый растрескавшийся камень, едва видное в свете этого спящего призрачного города.

Почти все то время, что я ее знала, она была не более чем печальной фигурой, облаченной в черное в знак скорби по умершему супругу, до сих пор отзывающейся на обращение, которое определяло ее через его отсутствие. Порой это казалось мне жалким – то, как она отвергла право быть полноценным человеком и приняла свою новую жизнь в качестве тени мертвеца. Теперь – сама целеустремленность и резкое движение – она стала кем-то совершенно иным.

Она была первым встреченным мной за долгое время взрослым человеком, которым двигало что-то помимо душевной болезни; заблудшая в тумане собственного страха, я благодарно следовала за ней.

Хотя большинство домов опустело, кое-где в окнах еще виднелись маленькие пятнышки света; мы быстро миновали их. Я все еще слышала позади нас шаги, а потом крик одного из мужчин, но теперь они доносились издалека. Я чувствовала, как вокруг меня просыпаются люди; в одном окне отодвинулась занавеска и показалось лицо. Я старалась смотреть на землю и следовать за грязными сапогами вдовы. Страх стискивал мои кости. Я чувствовала его и в ней.

– Сюда, девочка.

Открылась дверь, и мы вошли в нее, из тьмы во тьму. Вдова закрыла дверь. Послышался короткий шорох, вспыхнула спичка, и мои ноздри наполнились запахом серы. Вдова Кесслер коснулась спичкой фонаря, и огонь расцвел, осветив маленькую уютную комнату, увешанную драпировками и обставленную смесью стандартной мебели, которой оборудовали модули, и личных вещей из полированного земного дерева, таких, какие могли себе позволить только богачи. Они напомнили мне о том, что вдова все еще была формальным комендантом шахты и когда-то считалась частью нарождавшейся марсианской аристократии.

Мне стало интересно, почему она живет здесь, в Дигтауне, отказавшись от удобств Нью-Галвестона, которые явно могла себе позволить. Мама однажды сказала, что после смерти мужа вдова Кесслер решила переселиться в собственную могилу и жить там, пока не будет готова уснуть в ней навечно.

В доме была всего одна комната, но в одном из углов висела занавеска, отгораживавшая небольшой закуток. Там стояли простая раскладушка и маленький открытый сундук, в котором виднелась сложенная скромная одежда. Хотя здесь было меньше места, чем в нью-галвестонских модулях, жилище вдовы казалось более просторным и не таким загроможденным. Оно больше напоминало дом.

Какое-то время вдова стояла, разглядывая меня с суровым недоумением, словно это не она меня сюда притащила, а я сама вломилась в ее дом без предупреждения и без приглашения.

– Что же мне с ней делать? – проговорила она. Эти слова явно были обращены к ней самой, а может к ее мертвому мужу, к которому вдова приковала себя, будто к чугунному шару; ответа от меня не ждали. Я вспомнила об одиноких папиных разговорах с мамой и подумала, не случается ли такое со всеми взрослыми, которые неожиданно лишились любимых. Это не казалось мне таким уж страшным: если единственный оставшийся у тебя собеседник – призрак, почему бы это и не принять.

Вдова отвернулась от меня и подошла к маленькой дровяной плите.

– Ты любишь чай?

Я кивнула, но она на меня не смотрела.

– Да, мэм, – ответила я, помолчав.

– Тогда я сделаю тебе чаю.

Неподалеку стоял маленький столик с двумя стульями. Мне в голову пришла мысль – возможно, жестокая, – что для вдовы два стула – это излишество. Я заняла один из них.

– Зачем ты пришла в Дигтаун? – спросила вдова.

– За гусеницами для Ватсона.

Она налила воду в чайник из большого глиняного кувшина и поставила ее на плиту, которая, как я заметила, уже светилась от жара. Нашей плите для того, чтобы так нагреться, требовалось минут пять – еще одно напоминание о том, что вдова отвергла не все положенные ей привилегии. Я вспомнила пытливые вопросы шахтера – как скоро у нас все закончится? – и подумала, не знала ли вдова с самого начала, что нечто подобное может случиться. Возможно, владеть такими предметами было в Дигтауне опасной роскошью.

– Ты понимаешь, что тебя здесь могут убить?

– Это потому, что в Дигтауне все сумасшедшие.

Вдова наконец-то посмотрела на меня.

– Вот как ты думаешь?

– Так все думают.

Она снова повернулась ко мне спиной и занялась чаем. Меня одолевали мысли о фонаре и свете, который просачивался сквозь занавески. Не придут ли сюда те мужчины?

– Мистер Уикхэм сказал, что большинство горожан ушли в шахту. Это правда?

– Правда, – ответила она. – Но ушли еще не все. Тебе все равно нужно быть осторожной.

Это переселение во тьму пугало меня. Даже здесь, наверху, царил холод; насколько же хуже было там, куда никогда не заглядывало солнце?

– Почему? – спросила я.

Вдова разлила кипящий чай по кружкам и принесла их на стол. Она села на второй стул, и на мгновение мы могли бы показаться кому-нибудь семьей.

– Их призывают сады, – ответила она наконец. – Рано или поздно туда спустится весь город. Тебе лучше будет вернуться домой и переждать. В конце концов тут не останется никого, кто таил бы на тебя злобу.

Целый город преждевременно переселялся в собственную могилу, прямо как сама вдова Кесслер.

– Какие сады? – Я вспомнила о грибной ферме, которую вдова якобы держала у себя в подвале. Мне пришло в голову, что одиночество и горе могли исказить ее мышление так, что со стороны это было заметно не сразу.

Когда она не ответила, я спросила:

– А вы тоже уйдете в шахту?

– Пока нет. У меня еще есть здесь дело. Всему свое время. – Вдова смотрела, как я пью чай. Он был восхитительно горячим и отдавал лимоном и имбирем. Я закрыла глаза, чувствуя, как наполняется его жаром грудь. На меня навалилась внезапная усталость; за последние пару дней от привычной жизни не осталось ничего, и теперь мне хотелось только одного – уснуть в этом безопасном и теплом месте.

Похоже, вдова Кесслер это почувствовала.

– Заночуй здесь, Бель. Не выходи наружу до утра. А когда выйдешь, сразу возвращайся домой.

– Я не могу вернуться домой. У меня тоже еще есть дело.

– Здесь?

– Да. И не только здесь. К Сайласу Мундту и его приспешникам.

Вдова восприняла эту информацию с неудовольствием, но хотя бы больше не пыталась со мной спорить. Она только погрустнела, словно поняла, что ожидающей всех нас судьбы не избежать, как бы она этого ни хотела, как бы она ни старалась. От этого мне тоже сделалось грустно и подумалось, что я похожа на нее, просто гораздо младше, и еще что я, возможно, трачу свои силы зря.

За окном послышался голос: шахтер со сломанной рукой – Чарли – все еще охотился за мной. Я похолодела; такая настойчивость означала, что он куда более безумен, чем я подозревала.

Вдова Кесслер поднялась из-за стола и зашла в отгороженный занавеской закуток. Она отодвинула раскладушку от стены – ножки глухо заскребли по утрамбованной земле. Под раскладушкой лежал маленький коврик. Вдова медленно опустилась на колени и скатала его. Под ковриком скрывался люк; с одной стороны его крышки виднелось маленькое углубление, за которое ее можно было поднять.

– Что вы делаете?

– Они могут прийти сюда, – сказала вдова. – Тебе нужно спрятаться.

Я замерла.

– Это вход в шахту? – Неужели она все-таки отдаст меня им?

– Это всего лишь мой подвал. Тебе ничего не грозит. Просто оставайся в главной комнате. Там есть еще две, поменьше; держись от них подальше.

Страх бурлил у меня внутри, угрожая захлестнуть окончательно.

– Я не понимаю! Почему они меня преследуют? Я ничего не сделала! Это они на нас напали! – У меня надломился голос. Я закрыла лицо руками, потому что не хотела, чтобы она видела, какой глупой и напуганной я себя чувствую. – Они ограбили нашу закусочную! Почему они это сделали? Почему нас все ненавидят?

Вдова снова села напротив меня.

– Потому что у вас есть то, чего у них нет, Анабель. Помнишь, как тем вечером один из них расспрашивал тебя о кофе?

Я отняла руки от лица.

– Все дело в кофе? Это же безумие!

– Не только в кофе. Дело в еде. В яйцах, хлебе, сигаретах и воде. В апельсиновом соке. В молоке, которое дают коровы, вскормленные на земной траве. В запасных цилиндрах для Автоматов. В масле. В бензине.

– Но у нас даже не все это есть! А то, что есть, мы покупаем! Оно не достается нам бесплатно! Это несправедливо!

– Это так. Но мы теперь марсиане, Анабель. Слово «справедливо» уже не для нас. Нью-Галвестон бросил жителей Дигтауна. Шахтеры вдыхают все больше и больше Странности, а обращаются с ними как с недолюдьми. Смотри, чтобы они не услышали, как ты рассуждаешь о справедливости. – Вдова вернулась к люку и распахнула его в беззвучном зевке. В яму просыпалась потревоженная земля. – Пора.

Я уставилась на дыру в полу. Она словно дышала холодным воздухом, задувала в комнату тишину. Спуститься туда казалось невозможным. Каждая клеточка моего тела отторгала это. Я даже подумала, не выйти ли мне на улицу и не попытаться ли снова найти дорогу к Джо Райли и Салли, но это тоже казалось невозможным.

Вдова Кесслер стояла рядом с ямой, одну половину ее лица освещало дикое пламя фонаря, а другая оставалась темной загадкой. Она была благородным и угрожающим созданием, полным сверхъестественного здравомыслия.

– Спускайся, – сказала она. Голос ее был жестким.

Я опасливо приблизилась к люку. Подойдя к краю, я увидела, что в стену вделана лестница. Дна было не разглядеть. Я перевела взгляд на лицо вдовы, но та уже смотрела мне за спину, на дверь. Я обернулась, прошитая стремительной иглой страха. Но дверь пока что оставалась закрытой. Фонарь отбрасывал на нее пляшущие тени.

Я спустилась по лестнице во тьму, и вдова закрыла люк над моей головой. Я услышала, как она возвращает на место коврик и раскладушку.

Я была погребена.

Не знаю, сколько я простояла там в холоде и мраке. Должно быть, совсем недолго, но казалось, будто я провалилась куда-то, где время течет иначе. Я вспоминала окно наблюдательного зала «Эвридики», ожидая хоть какого-то знака, что я все еще принадлежу миру, определяемому теплом и светом. Я думала о том, каково было пассажирам – моим собственным родителям – смотреть сквозь это окно в межмировую бездну, в которой время измерялось жизнями солнц.

Эта тьма ужасала меня. Марсианские ночи сверкали звездами, висящими в небе, словно бусы из света, а наши луны-близнецы горели, точно фосфор. С настоящей темнотой мы сталкивались лишь тогда, когда налетали песчаные бури, и даже тогда в ней расцветали огоньки наших ламп.

Эта тьма была абсолютной.

Я вытянула перед собой руку и шла вперед, пока не коснулась земляной стены. Я провела по ней ладонью, сметая песчинки. Стена была прохладной. Я хотела было обойти подвал, чтобы сориентироваться, но вспомнила предостережение вдовы насчет других комнат, и это меня остановило. Насколько велика эта комната? И насколько велики другие? Мне пришло в голову, что подвал может простираться далеко за пределы крошечного домишки вдовы, может уходить в недра Марса, подобно Глотке. Я ведь, в конце концов, была в Дигтауне.

Эта мысль парализовала меня, и я присела на корточки, дыша тяжело и быстро.

Сверху донесся голос вдовы Кесслер. Я подумала было, что она снова разговаривает сама с собой или с призраком мужа, но потом услышала тяжелые шаги и другие голоса. Я вскарабкалась до середины лестницы, чтобы различить, о чем они говорят.

– Спасибо, мэм. – Мужской голос.

– Осторожно, горячо.

– Горячо – это очень кстати.

Еще один мужской голос:

– Вы не видели девочку, миссис Кесслер?

– Какую девочку?

– Ту, что из городской закусочной. Она тут бегает.

– И?

– Мы подумали, что ее мог привлечь свет вашего окна.

– Сюда никто не приходит. Вы же знаете. – Затянувшееся молчание. – Может, все-таки выпьешь чайку, Чарли?

– Да, – сказал второй мужчина. – Пожалуй, выпью.

Пока я прислушивалась, что-то коснулось моего лица. Я содрогнулась всем телом от страха и отвращения и едва не свалилась с лестницы. А потом различила где-то позади шум. Что-то скребло по земле. Это был тихий звук, едва слышный звук, но в этом темном подвале он был подобен скрежету крысиных когтей по внутренней стенке моего черепа. Я стиснула перекладины лестницы еще сильнее, приготовившись взмыть сквозь крышку люка. К моему изумлению, зубы у меня скрежетали от ярости. Мне не нравилось быть напуганной, и мое тело отвечало гневом, словно у меня было неотъемлемое право не бояться, словно машинерия судьбы не должна была включать меня в свои расчеты. Напрягшиеся мышцы начинали болеть.

Я вспомнила свои приключенческие романы. Вспомнила жестоких принцесс Райдера Хаггарда и пожелала стать одной из них. Тогда я преобразилась бы во всепоглощающее пламя, в принцессу ада, и разрасталась бы, вбирая в свое пылающее нутро и подвал, и вдову, и весь Дигтаун, а потом продолжила бы расти, пока весь Марс не обратился бы безжизненным пеплом.

Нечто снова и снова касалось моего лица, проходясь по нему подобно крошечным пальцам. Что-то приземлилось мне на волосы, и я услышала вибрацию крыльев насекомого. Я вздрогнула от омерзения, но это хотя бы было что-то обычное, что-то, принадлежавшее знакомому мне миру. А потом до меня донесся звук – тихий, едва различимый. Мне почти удалось убедить себя, что это плод моего воображения, когда я услышала его снова. Он был похож на шаркающие шаги.

Кто-то прошептал:

– Агата?

Я заскулила. Это был мужской голос. Сиплый, замогильный. Эту историю писал не Хаггард; скорее уж Гофман или По.

– Кто здесь? – спросил он.

Я продолжала молчать.

– Это рай?

Этот вопрос напугал меня даже сильнее, чем ситуация. Задавший его человек не мог не быть сумасшедшим. А сумасшествие пугало меня больше всего на свете; Марс словно пробуждал его в людях, воспламенял какой-то одинокий островок в мозгу, так что их головы наполнялись едким дымом. Я почти ощущала его запах.

Я не ответила. Подвал затопила неземная тишина. Даже разговор наверху стих. Может, они тоже услышали голос? Может, они припали к полу над моей головой, прижались к нему ушами, вытаращив горящие, как зеленые лампы, глаза?

Молчание все длилось, и наконец я осторожно слезла с лестницы и тихо ступила на земляной пол. Прошла пару шагов, вытянув перед собой руки, чтобы ни на что – или ни на кого – не наткнуться.

– Здесь кто-нибудь есть? – прошептала я.

Ответа не было. Я коснулась пальцами стены и пошла дальше, перепуганная, но все же не желающая покорно ожидать того, что здесь скрывалось.

Стена неожиданно закончилась, и я ощутила едва заметное похолодание. Я стояла на пороге одной из комнат, заглядывать в которые мне запретила вдова Кесслер. Осторожно, с колотящимся сердцем, я шагнула в проем.

Я провела в абсолютной темноте достаточно времени, чтобы свет, которого я не заметила бы в любом другом окружении, бросался в глаза, точно сияние луны. Вдалеке от того места, где я стояла, – как будто за пределами подвала – виднелось слабое зеленое свечение; того же оттенка, что и глаза дигтаунцев. Оно озаряло что-то, похожее на большую кучу черных камней, наваленную между ним и мной.

Я направилась к нему. Осторожно попыталась встать на ближайший камень, большой, словно котелок; стоило подошве моей туфли коснуться его, и он опал, выпустив облако пыли.

Это был гриб. Я тут же вспомнила слухи о грибной ферме вдовы, и на меня нахлынула смесь удивления и облегчения. Мне всегда представлялось, что эта ферма состоит из множества поддонов, или хотя бы горшков; но эти грибы, похоже, росли сами по себе, широким ковром укрывая пол маленькой комнаты.

Они привели меня к зияющему тоннелю в дальнем конце комнаты, уходившему еще глубже в землю.

Я подошла ближе и заглянула в него. Чтобы разглядеть все в подробностях, света не хватало, но было ясно, что тоннель простирается довольно далеко, неуклонно при этом опускаясь. По моей коже пробежал холодок. Вот куда делся тот мужчина. Я представила себе, как тоннель уходит все дальше и дальше в скалы, в какой-то более глубокий, более холодный Марс, где живут безумцы.

Испугавшись, я развернулась и побежала по усеянному грибами полу в главную комнату подвала. Но споткнулась обо что-то твердое и растянулась среди грибов, подняв вонючее облако; из каждого лопнувшего гриба пролилось то самое пастельно-зеленое свечение. Я отдернула ногу от того, обо что запнулась, и обернулась, чтобы его разглядеть.

В слабом зеленом свете на меня таращился череп; рот его был распахнут, и из него густой удушливой волной выливались грибы. У меня в памяти всколыхнулись все слышанные сплетни. Передо мной разрушенным городом лежал изломанный скелет Захарии Кесслера.

Должно быть, я уснула. Помню, как чувствовала под собой огромную пустоту, тьму, казавшуюся разумной и голодной. Я словно лежала на оболочке огромного раскрытого глаза, всего лишь мушка – совершенно незаметная. Потом открылись мои собственные глаза, и я увидела вдову Кесслер, склонившуюся надо мной с нетерпеливо поджатыми губами. За спиной у нее был открытый люк, нимб бледного света. Когда вдова заговорила, у меня возникло ощущение, что она пыталась разбудить меня уже какое-то время.

– Тебе пора идти, – сказала она.

Я продрожала целую ночь, и теперь все тело у меня ныло. Руки и ноги распрямлялись с болью; пальцы казались онемевшими. Воспоминание о человеке во тьме стиснуло меня холодной рукой, и я резко села, бросая по углам быстрые взгляды. В подвале до сих пор было темно, но проникавшего снаружи света хватило, чтобы я разглядела набитые консервами полки и несколько стоявших друг на друге ящиков. И еще два узких проема в дальней стене – проходы в другие комнаты, куда свет не доставал. Мой сон, почти растаявший, ненадолго пробудился к пугающей жизни.

– Тут был кто-то еще, – сказала я.

– Здесь никого нет.

– Он тут был! Он вышел из тоннеля!

Вдова схватила меня за руки.

– Здесь никого не было. Здесь нет никакого тоннеля. Поняла? А теперь поднимайся наверх.

Я не нуждалась в дальнейших убеждениях. Подвал приобрел зловещую ауру, и мне хотелось убраться из него. Вдова направила меня к лестнице, и я вскарабкалась по ней так быстро, как только могла. Хоть вдова Кесслер и поднималась следом, кожу у меня покалывало от ожидания, что та тварь, с которой я столкнулась, вот-вот выскочит из дальней комнаты, затащит меня в свое усеянное костями логово и разорвет на части под сумасшедшее хихиканье вдовы.

Занавески в доме были раздвинуты, а окна открыты. Свет, проникавший внутрь верхом на прохладном утреннем ветерке, золотил края исходящей паром кружки с кофе, которую вдова поставила на стол, и заставлял древесину скромной мебели сверкать, как на приукрашенных иллюстрациях в рекламных каталогах. Дом казался еще более приветливым и теплым, чем вчера, и я была к этому не готова. Мне почти удалось поверить, что пережитое минувшей ночью все-таки было сном. В горле у меня встал комок. Мне не хотелось уходить, и я призналась в этом вдове.

– Пока что они тебя не тронут, – сказала она. – Утром они спокойнее. Но я не хочу, чтобы ты была здесь, когда они вернутся. – Вдова указала на стол. – Выпей кофе. Я завернула тебе немножко хлеба. Возьми его и возвращайся в Нью-Галвестон.

Я села за стол и глотнула кофе, еще горячего.

– Я уже сказала вам, куда пойду.

– Что ж, как пожелаешь. – Похоже, ей было неинтересно продолжать разговор. Мне хотелось расспросить ее о том, с чем я столкнулась внизу, о мужчине, который вышел из недр Марса и подумал, что оказался в раю. Но я чувствовала, что и так уже злоупотребила ее гостеприимством. И, признаться честно, не была уверена, что хочу услышать ответы. У меня было более важное дело, и я отвернулась от этого воспоминания. В мире и так слишком много ужасов, чтобы искать новых.

Я быстро допила кофе и ушла, зажав хлеб под мышкой. При свете солнца Дигтаун казался совершенно иным: сжавшимся, будничным. Дороги, прежде сплетавшиеся в запутанный лабиринт, теперь выглядели попросту беспорядочными и бессистемными, следующими не продуманному плану, а узору тропинок, протоптанных людьми, которые здесь жили и работали, переходя от одного места к другому, как им вздумается. Деревянные хижины, в темноте напоминавшие жилища ведьм, теперь просто проседали под гнетом бедности и, на мой взгляд, выглядели даже хуже глинобитных домов Корней. Как будто ужас и угроза прошедшей ночи были истинной силой, придававшей Дигтауну жизнь, и без них он опадал, как рухнувшая палатка.

Я решила отыскать Ватсона и продолжить то, что задумала. А вернувшись в Нью-Галвестон, сделать все возможное, чтобы Джо Райли и Салли Милквуд как можно скорее оказались на виселице.

Несмотря на то что город лишился мистического ореола, тропы между домами все равно сбивали меня с толку, и, пытаясь найти мастерскую мистера Уикхэма, я то и дело сворачивала не туда. И вздрагивала всякий раз, когда видела, что кто-то выглядывает в окно или открывает дверь.

Наверное, так я и вышла к краю Глотки.

Огромная дыра, находившаяся в самом центре Дигтауна, доминировала над городом, словно какое-то кошмарное темное солнце. Она располагалась в небольшой впадине, окаймленной высоким валом. Дома окружали ее и спускались по внешнему склону, так что увидеть дыру можно было, лишь поднявшись по деревянной лестнице на построенные вдоль всего вала мостки и посмотрев вниз, в ее жерло. По краям были сооружены шесть лифтов. Они служили разным задачам: одни, большие, крепились на огромных деревянных столбах и предназначались, судя по всему, для перевозки машин и руды; другие, поменьше и более шаткие, видимо, спускали шахтеров в недра земли и поднимали их оттуда. Еще несколько лестниц вели к дыре, к нескольким маленьким зданиям, построенным на ближнем к ней склоне. Должно быть, когда-то это место было центром кипевшей в Дигтауне работы. Но теперь оно походило на город-призрак. Я не видела никаких признаков жизни. Тьма Глотки, словно рожденная в сердце планеты, сопротивлялась утреннему солнцу.

Меня тянуло к ней, несмотря на то, что Глотка пробуждала во мне первобытный страх. Это был изначальный ужас, осознание того, что там, куда не достает свет костра, рыщет голодный хищник. Я взобралась на шедшие вокруг гребня мостки и медленно спустилась по одной из внутренних лестниц; ее старое дерево скрипело под моим весом. Из Глотки не доносилось ни звука, хотя большая часть дигтаунцев переселилась в ее глубины. Ни смех, ни плач, ни речь не покидали этой бездны. Лишь совершенная тишина, как будто эти люди добровольно спустились во владения смерти. Мне представилось, как некий бледный король сидит на кошмарном троне и затуманенные взгляды всех молчаливых мужчин и женщин обращены к нему в благоговейном оцепенении.

Достигнув края шахты, я осмелилась заглянуть в нее. Дурнота стиснула мне кишки, я отшатнулась, приземлилась на задницу и отползла прочь. Там, внизу, скрывалось что-то ужасное. Что-то большее, чем жители Дигтауна, что-то, превосходящее их. Что-то живое.

Я повернулась к Глотке спиной и снова поднялась на вершину вала. Чувствовала я себя точно так же, как в подвале: жертвой, ожидающей, когда у нее на шее сомкнутся клыки.

В конце концов я все же отыскала мастерскую мистера Уикхэма. Джо Райли стоял, прислонившись к жестяной стене у входной двери, которая оставалась для него закрытой. Он даже не попытался скрыть своего облегчения, когда меня увидел.

– Господи, Бель, куда ты, черт возьми, запропастилась?

Я остановилась в нескольких футах от него. Мне не хотелось этого признавать, но я тоже была рада его видеть. Он хотя бы был знакомым мне врагом.

– Я ночевала у вдовы Кесслер.

Его взгляд метнулся мне за спину, словно он ожидал увидеть вдову ковыляющей по дороге вслед за мной. Потом Джо снова недоумевающе посмотрел на меня.

– Почему ты убежала?

– Мне просто… мне нужно было оказаться подальше от нее.

– Я понимаю, что она тебе не нравится, но здесь тебе может угрожать опасность. Я думал, у тебя хватит ума об этом помнить.

– У меня все в порядке с памятью. – Я решила не рассказывать Джо о шахтерах, преследовавших меня прошлой ночью. Не хватало еще подтверждать его слова. – Я думала, что ты сбежишь.

Его лицо сделалось кислым.

– Чтобы ты натравила на меня шерифа? Ну уж нет, мне нравится жить.

– Она пойдет с нами? – спросила я, не желая называть ее по имени.

– Пойдет.

Это меня удивило.

– А я-то думала, ее придется убеждать.

– Она идет ради меня. Не ради тебя. Я рассказал ей, что ты обещала со мной сделать.

– Хорошо, – сказала я, хоть и ощутила странный стыд. Мне захотелось сменить тему. – Мистер Уикхэм тебя не впускает?

– Нет, – робко ответил Джо, и я открыла дверь и вошла внутрь. Он за мной не последовал.

Света в мастерской было больше, чем прошлым вечером, и я с легкостью отыскала мистера Уикхэма, хлопотавшего над новыми гусеницами Ватсона. Поразительно было видеть, как сильно изменился мой друг: ног и нижней части туловища у него больше не было, а взамен появилось треугольное основание, как у маленького танка. Мистер Уикхэм заставлял Ватсона проехать на дюйм вперед, а потом на дюйм назад, и каждый раз что-то регулировал на открытой в боковой части корпуса панели. Не отвлекаясь от работы, он сказал:

– Я почти закончил, Бель. Еще пару минуток.

Я подошла к одному из множества верстаков, сдвинула наваленный сверху хлам и уселась на освобожденное место. И невольно принялась болтать ногами, среди запаха масла и электричества ненадолго вновь ощутив себя маленькой девочкой и радуясь этому.

– Давно там Джо стоит? – спросила я.

Мистер Уикхэм пожал своими большими сутулыми плечами.

– Не знаю.

– Он поведет меня в пустыню не один.

– Вот как?

– С нами пойдет Салли Милквуд.

Мистер Уикхэм еще немного повозился с панелью, не говоря ни слова. Потом закрыл ее и ласково погладил Ватсона, словно тот был послушным и терпеливым псом. И вытер руки грязным носовым платком, который вытащил из-под гаечного ключа.

Я восприняла его молчание как приглашение продолжить свои откровения.

– Она была среди грабителей, вломившихся к нам в закусочную. Такая большая и злобная тетка.

– Обожди немножко, Бель.

– Видимо, она ночует у детей Шенка, когда приезжает в город. Они живут в грязи. И думать не хочу, чем они там все…

– Я сказал, обожди!

Я испуганно умолкла. Гарри Уикхэм ни разу в жизни не сказал мне грубого слова, но выглядел он как цирковой силач, и эта вспышка ярости была угрожающей.

Должно быть, мистер Уикхэм понял это по моему лицу. Он вздохнул и взял себя в руки.

– Я не желаю слышать о Салли таких слов. Я понимаю, что у нее есть свои недостатки, но она хорошая женщина. И не заслуживает таких оскорблений.

С тем же успехом он мог открыть рот и извергнуть кучу слизняков.

– Оскорблений? Я назвала ее грабительницей, и это правда!

Мистер Уикхэм встал. Он смотрел на меня так, словно это я брежу, а не он.

– Она грубовата. Я не знаю на этой каменюке никого, о ком можно сказать иначе. Но Салли – одна из немногих, кому я доверил бы свою жизнь. Твои шансы на выживание только что удвоились. Она не глупа, в отличие от Джо. Но если ты будешь ей так хамить, Бель, она не постесняется заехать тебе по губам. Ты должна это усвоить.

– Пусть только попробует.

Он покачал головой и продемонстрировал мне первую улыбку, которую я видела за долгое время.

– Знаешь, а ведь ты можешь оказаться достаточно страшна, чтобы она засомневалась.

Забрав поставленного на гусеницы и протертого Ватсона, мы без каких-либо неприятностей достигли окраины Дигтауна, где нас уже ждала Салли Милквуд. Она была полностью готова к путешествию: многослойная одежда, необходимая в открытой пустыне, очки-консервы для защиты глаз от песка – ни я, ни Джо такие захватить не догадались, – рюкзак и винтовка на плечах. Я не подала виду, что заметила ее, а она не подала виду, что заметила меня. Зато Салли бросила недовольный взгляд на Ватсона. Я занесла это в свой список обид. На суровую равнину, за которой лежал кратер Пибоди, мы вышли в середине утра, и никто из нас не был доволен.

Спуск в кратер облегчала череда крутых троп, начинавшихся неподалеку от границы Дигтауна. Их явно высекли в камне задолго до основания Нью-Галвестона, и, должно быть, именно по ним Мотыльки – и прочие культисты, обитавшие в кратере, – выходили на равнину.

В школе байки о тайнах, с которыми здесь можно столкнуться, были любимым времяпрепровождением. Мы обменивались нелепыми россказнями об этом месте. Часть из них мы слышали от взрослых, но обычно выдумывали все сами. Возможно, что и взрослые тоже их сочиняли. Мы делились историями об открывшемся после одной из частых пылевых бурь древнем городе инопланетян, незастекленные окна в котором зияли, будто глазницы черепов, а длинные улицы складывались в безвыходные лабиринты, откуда до сих пор доносились на крыльях ветра отчаянные крики заблудившихся там астронавтов; историями об освобожденных из марсианских ламп джиннах, зеленокожих и многоглазых, готовых за губительную плату исполнить любое твое желание; историями о старых человеческих поселениях, возникших во времена римлян, а то и раньше, и свидетельствовавших о древних неудачных попытках завоевать Красную планету, от которых в назидание грядущим поколениям остались только кости.

Хоть я и понимала, что все это фантазии, но воспоминания об этих историях вытесняли у меня из головы все мысли. Песок пустыни ярко сверкал пастельно-розовым и оранжевым, а небо было желтым, как сливочная тянучка. Я словно вошла в картину. Ничто в моей жизни не казалось реальным или безопасным.

Рядом со мной, гудя, катился Ватсон. Я воображала, что он получает удовольствие от нового способа передвижения. На мои периодические реплики он отвечал с обычным почтением. «Да, мисс Крисп». «О, безусловно, мисс Крисп». «Я убежден, что все будет в порядке, мисс Крисп». Меня быстро разозлила его неизменная пассивность. Такое уже бывало, но, кажется, впервые после маминого отлета я ощутила это настолько остро. Мне нужны были не реакции, а живая беседа.

От остальных ее ждать не приходилось.

Так начался наш долгий и однообразный путь.

За бессчетное множество лет проносившиеся над кратером пылевые бури засыпали его дно песком, распределившимся неравномерно. Порой мы натыкались на высокие барханы, обойти которые было невозможно. Нам приходилось взбираться на них, и тогда Ватсон обгонял нас всех; его новые гусеницы преодолевали барханы с такой легкостью, словно он катился по чистому полу нашей закусочной.

Джо брел по песку такой же неуверенной походкой, как и я: мы оба не привыкли ощущать, как почва проседает и осыпается под ногами. А вот Салли двигалась с уверенностью, рожденной из опыта. Раз пять она, забежав вперед, останавливалась, чтобы дождаться нас, прежде чем смирилась с необходимостью подстроиться под наш медленный шаг. Мне было интересно, сколько раз она пересекала эту пустыню, с Сайласом и его головорезами или без них, и что она видела в этих путешествиях. Я понимала, насколько ценно иметь проводника с таким опытом, но еще я понимала, что из-за этого опыта мы все находимся в полной власти Салли. Дурные предчувствия прошлой ночи только усилились.

При свете дня было видно, что Салли моложе, чем мне показалось вечером, – ей было лет тридцать пять. Но она избрала для себя тяжелую жизнь. Та уже прочертила морщины на лице Салли и окрасила серебром несколько прядей в ее волосах. А вот ее блеклый злой взгляд… я была уверена, что Салли с ним родилась. Неудивительно, что отпрыски Шенка к ней прибились. Подобное притягивает подобное. Но все же Салли явно была сильной и здоровой, и я обнаружила, что, вопреки собственному желанию, уважаю ее.

– Сколько нам идти? – спросила я.

Никто не ответил. Джо тяжело дышал, ковыляя рядом со мной. Салли шла на несколько ярдов впереди нас и делала вид, что не слышит меня.

– Я задала вопрос, – сказала я.

Мне ответил Ватсон:

– Не знаю, мисс Крисп.

– Я спрашивала не тебя.

Я ощутила укол вины из-за того, что рявкнула на своего друга, и легонько погладила его корпус. Ватсон, естественно, ничего не почувствовал, зато мне от этого полегчало.

Джо остановился перевести дыхание. Он утирал пот со лба. Я тоже остановилась, радуясь, что он сделал это первым.

– Салли? – сказал он.

Салли прошла еще футов десять, прежде чем остановиться. Потом повернулась и бесстрастно оглядела нас. Она, похоже, совсем не устала.

– Мы идем к скалам в центре кратера. Три дня. А с вашей скоростью, может, и больше.

– Почему ты решила пойти с нами? – Мне действительно было интересно, но еще я покупала себе время. Каждая секунда разговора давала мне возможность отдышаться. Мисс Хэддершем говорила, что температура на Марсе на несколько градусов ниже земной, но я все равно потела, как крестьянка. Я привыкла к работе иного рода.

– Потому что без меня вас, двоих идиотов, убили бы. Пустыню не перейти без опытного проводника. Вас в городе что, этому не учат?

Я пожала плечами.

– В Ватсона заложены знания о здешней местности. У него есть все основные протоколы выживания.

Салли только покачала головой и рассмеялась.

– Охренеть, – сказала она.

– Ты не убедишь меня, что пошла с нами из любви к ближнему или даже из чувства вины. Зачем тебе на самом деле это нужно? Хочешь выдать меня своим дружкам-культистам?

– Они мне не друзья.

– Меня не так просто обмануть.

– Я в этом сомневаюсь.

– Ты все пытаешься увильнуть от ответа.

Салли улыбнулась мне.

– А ты боевая девчонка.

– Я же тебе говорил, – сказал Джо.

Хотя Салли, возможно, считала свои слова комплиментом, мне они показались унизительными. «Вы только посмотрите, какая воинственная малышка. Ну не прелесть ли?» Я задумалась, насколько сложно будет от нее отвязаться.

– Я иду с вами ради Джо. И потому что твой дурацкий крестовый поход кажется мне интересным. Вот и все, что тебе нужно знать.

Но это было не все. Это ничего не объясняло.

– А как же дети Шенка? Разве они без тебя не пропадут?

– Черт, да Лора Шенк сама управляется с их самогонным аппаратом и заботится о своем братце. Я тут ни при чем. Это не я за ними присматриваю, а они за мной. По крайней мере, когда я в городе, а я стараюсь туда не особенно часто захаживать. Все, больше я объясняться перед ребенком не собираюсь. Вы готовы идти дальше?

Джо вздохнул.

– Полегче, Салли. Это же не гонка.

– Да уж конечно. Пошевеливайтесь.

Она развернулась и снова зашагала, так что у нас не оставалось иного выбора, кроме как следовать за ней. Мы скатывались с одной дюны и карабкались на другую, снова и снова, час за часом. На вершине каждого нового холма я ожидала увидеть в пейзаже хоть какую-то перемену, но ее не было – лишь новые волны песка, розового или ржавого, насколько хватало глаз, – а дальняя стена кратера оставалась не более чем смутной полоской на горизонте. Ватсон ехал позади нас, и я уже слышала, что ему в шестеренки набивается песок. Великолепие его чистых механизмов не протянуло и дня. Мне впервые пришло в голову, что наше путешествие может его убить, и этого почти хватило, чтобы я повернула назад. Есть ли смысл в том, чтобы возвращать мамин цилиндр, если у меня не будет Автомата, чтобы ее услышать?

Наконец Салли остановилась. Огляделась вокруг, а потом объявила, что мы разобьем лагерь в этом месте. Я не поняла, чем оно лучше всех прочих неотличимых от него мест, по которым мы тащились последние несколько часов, пока боль ежеминутно простреливала мне лодыжки и пульсировала в плечах. По тяжелому дыханию Джо я понимала, что ему приходится не легче. А теперь, похоже, даже Салли Милквуд, хоть в ее жилах и текла кровь дьявола, начала ощущать некоторое неудобство.

Фобос выглянул из-за волнистого горизонта, готовясь начать второй обход неба. В предвечернем свете он был белым, как кость. Небо выцвело до бледного румянца, подул слабый ветер – первое движение воздуха за весь день. До ночи оставалось не меньше часа, но наступала она быстро и жестоко; если мы все еще будем возиться с лагерем, когда температура отправится в свободное падение, нам это не понравится.

Джо со стоном скинул с плеч рюкзак и уронил его на песок. Дернул за несколько шнурков – и рюкзак раскрылся, как набор рабочих инструментов. Джо достал две сложенные обогревательные палатки и принялся их устанавливать. Они не пропускали внутрь холод и генерировали достаточно тепла, чтобы один человек мог переночевать внутри в безопасности и комфорте. Я видела такие в продаже, но до этого дня никогда в них не ночевала. Палатки выглядели тесными и неудобными. Я считала, что у меня нет клаустрофобии, но вскоре мне, похоже, предстояло проверить это на практике.

У Салли палатка была своя, и она установила ее очень быстро. Ватсону холод не грозил, но я, как смогла, укутала его брезентом, чтобы защитить от несомого ветром песка. Все это казалось очень прозаичным.

И все же меня одолевало чувство, будто я пересекла запретную черту, пришла в место, враждебное ко мне и моей цели. Даже странность жителей Дигтауна и вдовы с ее подвалом выглядела безобидно в сравнении с этим новым ощущением. По крайней мере, тех людей я когда-то знала. Они казались странными только потому, что я могла сравнить их с теми, кем они были раньше.

А вот это – это было нечто совершенно иное. Словно что-то скрывалось за скучной маской пейзажа. Что-то осторожное и любопытное.

Я перестала разглядывать пустыню, повернулась и увидела, что Салли пристально на меня смотрит.

– Чувствуешь?

Инстинкт велел мне отрицать все, что она могла во мне разглядеть, – я хотела оставаться для нее непроницаемой.

– Я не чувствую ничего, кроме усталости.

– А я-то думала, ты умнее остальных.

Комплимент смягчил меня, и я прокляла себя за это.

– Ладно, что-то я все-таки чувствую, – призналась я. – Что это?

Вместо ответа Салли жестом подозвала Джо, и они отошли от лагеря на несколько футов. Потом повернулись ко мне спиной, и Салли начала что-то говорить. Во мне проснулись дурные предчувствия. Джо Райли оказался здесь, потому что я угрожала ему смертью; может, они планируют меня бросить? Или убить? Неожиданно мне показалось, что это не просто вероятный, но самый логичный для них курс действий.

Я посмотрела на Ватсона, стоявшего рядом с моей маленькой палаткой. Я знала, что он мне ничем не поможет.

– Ватсон, мне кажется, я совершила ошибку.

Он повернул ко мне голову.

– Ошибку, мисс?

– Когда пошла сюда с ними.

– Понимаю. Но как еще вы смогли бы вернуть украденный цилиндр? Шериф, похоже, был не склонен вам помогать.

– Не знаю. Но эти двое меня беспокоят. С Джо я могу справиться, а вот Салли меня пугает.

Ватсон снова повернул голову и пригляделся к ним. Солнце уходило за горизонт, и вечер наступал быстро. В сумерках ярко-оранжевые глаза Ватсона сияли, словно фонари.

– Она довольно груба, – заметил он.

– Ты слышишь, о чем они говорят?

– Не слышу. Мне пойти и спросить, мисс Крисп?

– Нет. – Я растирала руки, пытаясь хоть немного их согреть. Мне не хотелось залезать в палатку, пока они совещаются. – Ты защитишь меня от них? – Я ненавидела себя за этот вопрос, ненавидела то чувство, которое он во мне вызывал, но мне было одиноко и холодно, а доверять я не могла никому, кроме Ватсона.

– Я кухонный Автомат модели 17643. Я не запрограммирован на конфликт.

Конечно же я это знала. Все, что не имело отношения к его простому предназначению, было вымыслом. Его тезка из рассказов был британским военным врачом. Он был сильным, бескорыстным и находчивым. В высшей степени преданным. Когда-то это меня успокаивало. Словно за мной приглядывал сильный дядюшка. Теперь это казалось мне попросту глупым. Весь характер Ватсона был не более чем украшением, вроде эмблемы на капоте автомобиля. Почему я постоянно об этом забывала?

– Просто разбуди меня, если они приблизятся к моей палатке, хорошо?

– Да, мисс Крисп.

– Спасибо. – Я помимо воли почувствовала себя лучше. И едва не поддалась желанию поцеловать его в щеку.

Температура стремительно снижалась. Небо начало покрываться инеем звезд, меж которых дрожали обе луны. Те двое все еще разговаривали – точнее, говорила Салли, а Джо стоял и слушал, – но я видела, как их дыхание обращается паром, и знала, что долго они не вытерпят. Моя решимость сломалась, и я повернулась к палатке. Но только я опустилась на колени, чтобы расстегнуть ее «молнию», как Ватсон обратился ко мне:

– Мисс Крисп? Вы можете объяснить, что это?

Он смотрел вдаль, туда, где песок начинал выгибаться новой цепочкой дюн. Я проследила за его взглядом.

Что-то, похожее на многоножку длиной с вереницу фургонов, змеилось по холмам, петляло, описывало огромные стремительные круги. Оно явно наслаждалось этим, резвилось, как жеребенок на лугу. Тело его было черным. Длинные, жуткого вида шипы сбегали по спине, а между ними, точно электрические разряды, мелькали дуги переливающихся красок. Оно двигалось в полной тишине, скользя по дюнам с такой же легкостью, с какой я ходила по деревянным полам. А потом оно словно вскарабкалось в воздух, где сделало еще одну петлю, прежде чем снова опуститься на осыпающийся песок. На Марсе не должно было больше обитать ничего подобного, ничего размером крупнее человеческой ладони, и все же оно предстало перед нами, отрицая силу притяжения, отрицая само вымирание.

Один из знаменитых призраков кратера Пибоди. Я напомнила себе, что вместе с песком здешний ветер носит и частички Странности.

Я немо следила за существом, охваченная внезапным и необъяснимым счастьем. Джо и Салли, прервав свой разговор, тоже смотрели на него.

Мы стояли, зачарованные.

– Оно придет сюда? – спросила я. И, словно разрушив чары, осознала, насколько замерзла. Мой голос дрожал, а сама я тряслась.

Они повернулись ко мне. Казалось, они забыли, что я вообще здесь.

– Нет, – ответила Салли.

Говорить больше было не о чем. Мне хотелось продолжить наблюдение, но холод становился невыносимым. Я встала на колени и заползла в свою теплую трубу; Джо и Салли укрылись в своих. Закрываясь внутри, я еще раз взглянула на Ватсона. Он стоял на прежнем месте. Его ярко светящиеся глаза продолжали созерцать мерцающие фигуры, которые выписывало в ночи удивительное существо. Не в первый и не в последний раз я гадала, какими тайными мыслями согреваются медные спирали у него в голове.

Проснувшись следующим утром, все предпочли вести себя так, словно ничего не случилось. Джо и Салли выползли из своих палаток и разобрали их. После этого Джо стал варить кофе на маленькой плите. Салли спустилась ниже по склону и постояла там, обозревая окрестности. Дюны были пусты; я не видела никаких следов там, где резвилось гигантское создание, и подозревала, что оно их и не оставило. Я ждала, что кто-нибудь что-нибудь скажет, но Джо и Салли молчали.

– Мы что, не будем об этом разговаривать? – спросила я.

Они вели себя так, словно не слышали меня. Как будто я путешествовала с парочкой овощей.

– Ты ведь видел ночью того червяка, верно, Ватсон?

Ватсон, всю ночь простоявший на страже у моей палатки и не нашедший причин меня будить, подтвердил, что мне это не приснилось:

– Я видел это существо, но мне не кажется, что это был червяк.

Я знала, что он прав. В школе нам объясняли, что видения, предстающие перед людьми в кратере, являются отражением того, что кроется у нас в головах, или же эхом существ, живших здесь в какие-то незапамятные времена. Но одно дело – читать о таком, и совсем другое – увидеть это воочию.

Я подошла к плите, дожидаясь, когда сварится кофе. Джо, истощив невеликий список дел, которыми мог себя занять, прежде чем мы продолжим путь, сидел, поджав ноги, рядом со мной и не отрывал взгляда от маленького огонька под котелком. На меня он не смотрел, и на Салли тоже. Он словно пребывал в каком-то совершенно ином месте. Мне хотелось вернуть его туда, где находилась я, замерзшая, запутавшаяся, неуверенная в себе.

– Ты когда-нибудь еще такое видел?

Он продолжил делать вид, что меня нет, и тогда я зачерпнула пригоршню песка и швырнула в него – на случай, если Джо нуждался в ощутимом подтверждении моего существования.

Он моргнул и стал вычищать песчинки из глаз большими пальцами.

– Черт бы тебя побрал, Анабель!

– По виски скучаешь?

В его лице проглянуло что-то темное.

– Это не смешно.

– Притворяться, что не слышишь меня, когда я с тобой говорю, тоже не смешно. Я задала тебе вопрос.

Прежде чем Джо успел мне ответить, к нам неспешно подошла Салли с заткнутыми за пояс большими пальцами и гаденькой улыбкой на лице.

– Девочка, ты вообще понимаешь, перед кем выкаблучиваешься? Тебе твой папочка что, разрешал вот так ему дома дерзить? Никто еще ни разу не надирал тебе задницу?

Уже второй раз меня обещали побить за то, что я не преклонялась, поджимая хвост, перед теми, кем они себя воображали. Я поняла, что это ключевой момент: Салли хотела обозначить, что главная тут она. Я не собиралась ей этого позволять.

– Кое-кто пытался, – сказала я.

Она запрокинула голову и расхохоталась – череда громогласных, гулких «ха» пушечными ядрами пролетела над многомильной ширью пустыни.

– И что, – спросила она, – ты выхватила у него ремень и сама преподала ему урок? Кто тебя пытался проучить, розовощекий херувимчик, только выползший из колыбельки?

Я почувствовала, как вспыхнуло мое лицо.

– Не подходи ко мне.

– Девочка, я тебе так могу вмазать, что ты на задницу плюхнешься. Ты корчишь из себя королевишну с первой нашей встречи. Что, вообразила себя особенной, потому что можешь помыкать пьянчугой? Попробуй справиться со мной, соплячка. Думаешь, ты сможешь напугать меня законом? Закон собирается вздернуть твоего папашу за убийство. Закон тебе ни фига не друг.

– Ты не знаешь, о чем говоришь, – сказала я.

Салли улыбнулась.

– Не знаю? Солнышко, я каких только дел не имела с законом. Я в точности знаю, о чем говорю. Твой папа убил человека. Что, по-твоему, еще с ним могут сделать?

– Перестань, Салли, – вклинился Джо.

– А ты заткнись, Джо. Тебе нечего было сказать, когда она на тебя накинулась, а сейчас обнаруживать в себе силу воли уже поздно. К тому же ты знаешь, что я права.

Я ожидала, что Джо ей возразит – молилась об этом, вновь опустившись до надежды, что мне на помощь придет кто-то взрослый, – но он молча повернулся обратно к плите, снял с огня котелок и налил кофе себе в кружку. От нее поднялся пар, сгустился облачком в холодном воздухе. Неожиданно я подумала, суждено ли моему отцу выпить еще хоть одну чашку кофе.

Меня парализовало страхом, невозможностью ситуации. Оба моих родителя нуждались в том, чтобы я их спасла. Оба ускользали от меня, оставляя меня одну в этом проклятом месте, окруженную преступниками и сумасшествием, источаемым самой землей.

Должно быть, я выглядела очень глупо, застыв на месте с безумствующими на лице страхами, потому что Салли рассмеялась.

– Первый шаг за пределы манежа труден, да, милая?

– Надеюсь, ты сдохнешь здесь, сука, – ответила я. И это значило, что я сдалась, прибегла к оскорблению, примитивнейшему из риторических приемов, – да еще и к такому, которое било в ее женскую гордость. Маме было бы за меня стыдно.

И все же я попала в цель.

– Я тебя предупреждала, – процедила Салли и шагнула ко мне, занося руку для удара наотмашь. Я приготовилась встретить его, но в этом не было нужды. Ватсон рванулся к нам – я и не знала, что он способен двигаться так быстро, – и встал между мной и Салли. Потом подался вперед, своей металлической громадой вынуждая Салли отступить.

– Прекратите, – сказал он.

Салли отошла на несколько шагов, и Ватсон последовал за ней. Футов через пять он остановился, позволив ей увеличить дистанцию. Салли смотрела на него с чем-то вроде мрачного принятия. Я же ощущала одновременно ужас и восторг; я и не представляла, что Ватсон на такое способен. Джо вскочил и замер рядом с плитой, все еще сжимая кружку в правой руке. Кажется, этот поворот событий поразил их сильнее, чем мерцающая многоножка прошлой ночью.

– Вы не тронете мисс Крисп и пальцем.

– Не смей со мной разговаривать, – ответила Салли куда тише, чем прежде.

Она злобно взглянула на Ватсона, потом на меня. Мгновение тянулось. Мне казалось, что я должна предоставить ей какое-то объяснение или даже извиниться за это неслыханное поведение; но объяснения не было. А извинений она не заслуживала.

Салли отвернулась от нас и закончила собирать свою палатку. Вскоре ее примеру последовал и Джо. Он вылил остаток кофе на песок и стал разбирать плиту. Я стояла рядом с Ватсоном, не понимая, как относиться ко всему происходящему. Мир сошел с рельсов и несся во мрак.

Вскоре мы были готовы уходить. Салли пошла впереди, не говоря ни слова. Мы потянулись за ней.

Марс – это владения призраков. Теперь, разумеется, я знаю это лучше, чем прежде, но во время того путешествия впервые начала осознавать это по-настоящему. То, как беспечно Салли отнеслась к многоножке, тревожило меня. Если бы они были напуганы не меньше моего, я бы это поняла, но они восприняли случившееся как нечто само собой разумеющееся, и это говорило мне, что пустыня населена призраками и дух вымершего животного заслуживает комментариев не больше, чем семья, приодевшаяся для воскресной службы.

Чем дольше тянулся день, тем чаще я их видела. Что-то мелькало на самом краю поля зрения. Я чуть поворачивала голову, надеясь застать их врасплох, но ничего не обнаруживала.

Даже Джо постепенно начал на них реагировать. Когда что-то привлекало его внимание, он резко оборачивался; по его нарастающему беспокойству я понимала, что везло ему не больше, чем мне. Ему оставалось только, прищурившись, глядеть куда-то вдаль, словно что-то пряталось от него за поворотом неба.

Мы предпочитаем считать призраков обитателями тьмы, но здесь они кишели в ржавом свете солнца. В стороне возникали фигуры, обычно одинокие, но иногда маленькими группами, слишком далекие, чтобы я могла разглядеть хоть какие-то черты. Время от времени я замечала вершины башен или длинные, громоздкие сооружения, превосходившие высотой любое здание, которое я видела в своей жизни; мной овладевало подобие благоговейного ужаса, а потом эти сооружения исчезали, точно унесенные порывом ветра. Однажды, взобравшись на вершину высокой дюны, мы увидели нечто вроде растянувшегося на милю каравана громадных многоногих тягловых зверей, тащивших многоэтажные повозки или несших на спине подобия маленьких деревянных домов, увешанных блестящими безделушками и длинными кистями; на крышах этих домов были затененные навесами платформы, а на них возлежали странные фигуры, и слуги обмахивали их огромными веерами. Я не могла разобрать деталей, но точно знала, что это не люди. Караван был виден так долго, что я уверилась, будто он настоящий, будто мы наткнулись на доказательство существования инопланетной цивилизации. Но я оглянулась, чтобы понять, видят ли его Салли и Джо, а когда повернулась обратно, его уже не было.

Лишь однажды призраки приблизились к нам. Целый час две фигуры двигались наравне с нами, на расстоянии всего в сотню ярдов. На них была тяжелая, неудобная форма и перекрещенные патронташи Марсианской бригады США тех времен, когда Соединенные Штаты дрались с Германией за контроль над кратером Пибоди. Я узнала их форму, потому что видела ее в учебнике истории. Тот конфликт уладили в 1896 году; эти солдаты должны были быть уже зрелыми мужчинами, но выглядели всего на несколько лет старше меня.

Как ни странно, я не боялась. Я оторвалась от группы и направилась к ним. Мне хотелось поговорить с ними; хотелось узнать, способны ли они разговаривать, узнать, понимают ли они, что они такое.

– Вернись, – велела мне Салли.

Я не остановилась. Солдаты не обращали на меня внимания.

Мне в локоть вцепилась рука, и, обернувшись, я увидела Джо Райли. Я попыталась высвободиться, но он держал меня крепко.

– Отпусти!

– Вернись, Анабель.

– Я сказала, отпусти!

– Вернись, пожалуйста.

За спиной у Джо развернулся на своих гусеницах Ватсон и начал сокращать расстояние между нами. Салли оставалась на месте, наблюдая за развитием событий.

– Ватсон уже рядом, – сообщила я. Я знала, что это его припугнет.

– И что? Он посудомойщик.

Мне не было нужды говорить, что Ватсон изменился – как и сама земля, на которой мы находились. Мы ступили на новую территорию, территорию дикого Марса, и здесь действовали новые правила.

Ватсон подъехал ближе. Он не обратился ко мне, как делал обычно, он двигался молча, и я с удивлением обнаружила, что меня это тоже пугает.

– Отпусти, – снова повторила я, и на этот раз, когда я попыталась вырваться, Джо меня отпустил.

Он повернулся к Ватсону и поднял руки:

– Отвали, открывашка консервная. Я ее отпустил.

– С вами все в порядке, мисс Крисп?

Его оранжевые глаза казались яркими даже при дневном свете, как будто внутри у Ватсона что-то горело. Меня это беспокоило, и мне не хотелось так себя чувствовать рядом с моим другом.

– Все нормально, Ватсон.

Он не обратил внимания на мои слова.

– Вы не тронете мисс Крисп и пальцем. – Его новая мантра.

Джо рассвирепел.

– Ты – чертов Автомат, – сказал он. – Ты просто инструмент. Еще раз так со мной заговоришь, и я твой цилиндр откачу к базовым функциям.

– Джо! – Голос Салли прозвучал словно щелчок хлыста.

Джо посмотрел на нее. Она покачала головой. Этого хватило. Он обратился ко мне:

– Когда она тебя зовет, это значит, что она пытается спасти твою дурную голову. Здесь нельзя отбиваться от группы. Ты что, из ума выжила?

Я оглянулась туда, где шли солдаты; конечно же, они уже исчезли. Ничего, кроме пустого песка, куда ни кинь взгляд.

– Я хотела понять, настоящие они или нет, – сказала я. – Неужели тебе не хочется узнать?

– Нет, – ответил Джо. – Вообще не хочется. Пойдем.

Он злобно зыркнул на Ватсона и повернулся к нам спиной. И пошел обратно, уверенный, что мы последуем за ним.

Мы последовали за ним.

– Ты в порядке, Ватсон? – спросила я, стараясь говорить потише.

Он ехал рядом со мной, и в его шестеренках хрустел и перемалывался песок.

– Кажется, я немного не в своей тарелке, – ответил Ватсон.

– Мне стоит беспокоиться?

Он посмотрел на меня, и его светящиеся глаза пролили свет на мое лицо.

– Вам – никогда, мисс Крисп.

Почему-то это меня не успокоило. Как только мы все собрались вместе, Салли продолжила путь, никак не прокомментировав случившееся.

В призраках меня беспокоило одно. В школе нам говорили, что они – воплощение наших мыслей и снов, что Странность как-то влияет на то, что мы видим. «Это миражи», – говорила мисс Хэддершем. Но если это было правдой, почему я видела вещи, которых никогда не воображала? И почему все мы видели одно и то же – существ, живших на Марсе много тысяч лет назад?

Кому снились эти сны?

Как и прошлым вечером, мы начали разбивать лагерь примерно за час до наступления темноты. Никто из нас почти ничего не говорил с тех пор, как я попыталась установить контакт с фантомами, за исключением Ватсона, который завел привычку бормотать что-то, напоминающее рифмованные двустишия. Меня пробрало холодом, когда я впервые это услышала. Когда я спросила его, что он говорит, Ватсон, похоже, удивился и заявил, что понятия не имеет, о чем это я. Автоматы не могли лгать, если это не было частью программы их цилиндра. Частью его программы это определенно не было.

Прежде центром внимания нашей группы была Салли; наши взгляды обращались к ней, когда наступало время принимать какое-то решение, и ее слова имели вес судейского вердикта. Мне это не нравилось, но я не могла притворяться, что дело обстоит иначе. Она усмирила мою бунтарскую натуру так, как никому прежде не удавалось. Думаю, это случилось потому, что я считала ее способной на что угодно. Ее угрозы – невысказанные, передаваемые исключительно взглядами – не были пустыми.

Но Ватсон положил этому конец. Его угрожающее наступление на Салли утром, предупреждение, сделанное Джо днем, и странное поведение после этого изменили расстановку сил. Теперь он был главным источником наших опасений.

«Не он, – подумала я. – Оно». Мне было стыдно так думать, словно я его предавала. Но Ватсон был вещью. Любые черты характера, которые он проявлял, были функцией цилиндра, стоявшего у него в голове. Я не должна была об этом забывать.

Ватсон был Автоматом. И все. И с этим Автоматом что-то было не так.

Джо развел костер и вывалил на сковородку содержимое консервной банки. Через пару минут я почуяла запах фасоли с ветчиной. Ветер разносил его по пустыне. У меня забурчало в животе. Мы не ели с самого завтрака. Салли слишком яростно нас гнала.

– Садись к костру, Анабель, – сказал Джо. – Поешь.

Я с радостью подошла к ним; Ватсон поехал за мной.

– Автомат пусть останется где стоял, – велела Салли.

В кои-то веки я с благодарностью приняла ее указание.

– Подожди у палатки, Ватсон.

– Как пожелаете, – ответил он.

Вскоре мы уже сидели вокруг костра и уминали еду, пока отсветы огня плясали на наших лицах. На плечах у нас были одеяла. Я смотрела, как дым поднимается в темнеющее небо и словно бы уносится к звездам, растворяясь в темном приливе космоса. Очертания некоторых созвездий были мне знакомы, но названий я вспомнить не смогла. И пожалела, что не уделяла урокам достаточного внимания.

Джо ткнул в мою сторону миской и заговорил с набитым бобами ртом:

– Что с твоим Автоматом?

– Ничего, – ответила я.

– Брехня.

– Наверное, вы ему просто не нравитесь.

– Он одержим призраком, – сказала Салли.

Джо перевел взгляд с меня на нее. В его глазах отражалось пламя костра, делая их большими и испуганными. Мне хотелось бы позлорадствовать, но вместо этого я тоже испугалась.

– Брехня, – повторил он.

– Это не брехня. Здесь полно призраков. Мы видели их весь день. Бывает, что они застревают в Автоматах. Я такое видела не раз. И вы тоже увидите, когда мы доберемся до места.

Я посмотрела на Ватсона, стоявшего на страже у моей маленькой палатки. Его глаза источали оранжевый свет, но в остальном его корпус был окутан темнотой. Он казался существом из волшебной сказки – чем-то вышедшим из мрачного леса по зову луны. Внутри у меня похолодело.

Словно ответив на призыв, в темноте вокруг нас возникли призраки: фантомы кружили на ветру вместе с дюнным песком, поднимались ввысь легкими спиралями, сгущались в подобия фигур, а потом развеивались, точно разнесенные ветром семена. Они казались игривыми, когда танцевали у самой границы света от костра и дразнили нас неоформившимися силуэтами и намеками на звуки.

– Вы их видите? – спросил Джо. Он шептал.

Я кивнула.

– Естественно я их вижу, – ответила Салли.

– Мне не нравится, что они обращают на нас внимание. Раньше они этого не делали.

Салли пожала плечами, доедая то, что оставалось у нее в миске.

– А это плохо? – спросила я.

– Поэтому я вас так и гоню, – сказала она. – Они станут только смелее.

– Но ведь они даже не настоящие! – Нелогичность происходящего выводила меня из себя. Нелепо бояться плодов воображения.

И все же я чувствовала, как во мне ворочается подлинный страх. Салли единственная из нас бывала здесь, и не раз, и ее опасения были очевидны. Она пыталась их скрыть, но я все равно видела, как они свиваются кольцами в глубине ее глаз и под мышцами ее лица.

– Опасны не они, – сказала Салли. – Опасно то, что придет следом. Когда где-то собирается слишком много призраков – это словно маяк для тех, кто здесь обитает.

– Например? – спросила я.

Она мрачно покосилась на Ватсона.

– Для таких, как он. Автоматов со взбесившимися цилиндрами.

– Ватсон не бешеный, – вяло заспорила я, не желая думать о том, о чем Салли говорила на самом деле.

– Пока нет, – уступила она. – Но есть такие, что провели здесь куда больше времени. Боевые Автоматы, брошенные после стычек с Германией. У них в головах сидят призраки, и любое взаимодействие с этими фантомами способно их призвать. Они как будто слышат друг друга. Так что лучше их не будоражить.

Боевые Автоматы. Я ухитрилась о них забыть, отвлеклась на духов и странное поведение Ватсона. И теперь ощутила, как нарождается новый ужас, гораздо более острый. Боевые Автоматы плодами воображения не были.

– И что нам делать? – Я пыталась задать этот вопрос рассудительным тоном, но, видимо, уже не была на это способна; я слышала в своем голосе страх, я ощущала, как он карабкается вверх по моей глотке.

Джо пихнул меня ногой. Он улыбался.

– Бесстрашная Анабель Крисп готова намочить штанишки при виде теней на ветру.

Я взглянула на него так, словно он влепил мне пощечину, и на мгновение страх затмился злостью.

– Я просто тебя дразню, девочка, – сказал он. – Не надо меня бить. И я это серьезно, кстати. Моей гордости и так досталось за последние дни.

Я несколько раз глубоко вздохнула, чтобы прийти в себя. Салли зажгла сигарету, не обращая на нас внимания, найдя свой персональный покой.

– Я видел, ты пару минут назад смотрела на звезды, – сказал Джо. – Ты знаешь названия созвездий?

Я снова подняла к ним взгляд. Чем дольше я на них смотрела, тем больше успокаивалась. Было легко позволить своему разуму воспарить к ним, подняться с дымом костерка и отправиться в свободное плавание по бездне; прочь от этой холодной планеты, от призраков пустыни, от одичавших Автоматов, от соседей, которые улыбались, глядя тебе в лицо, а потом, когда ты падал, разграбляли твою жизнь. Прочь от всего этого сумасшедшего дома.

– Нет, – ответила я.

– Была слишком занята тем, что прогуливала школу и лазала по космическим кораблям? – Джо все еще улыбался мне; он пытался со мной подружиться. От этого меня охватила грусть, которую я не могла выразить словами. Когда я не ответила, он продолжил: – Чтобы стать пилотом, мне пришлось научиться ориентироваться по звездам. На случай, если системы откажут и мне придется вести корабль на глаз. Но их названия очень скучные. Порой это просто цепочки цифр длиной с твою руку. Мне всегда больше нравились названия созвездий.

– А сам-то ты их знаешь?

Джо замялся.

– Не очень много. В основном я заучивал цепочки цифр.

Салли указала на группу звезд в нескольких дюймах над далеким краем кратера:

– Вон там Большой ковш. Видишь, как он на кастрюлю похож?

– Большой ковш все знают. – Я пыталась говорить спокойно. – Только его все и знают.

Она фыркнула.

– А знаешь ли ты, что это только часть созвездия, которое называется Большой Медведицей?

– Ursa Major, – добавил Джо.

– Что значит «Большая Медведица», так? Дамы разговаривают, Джо. Прикуси ненадолго язык.

Я улыбнулась, сама того не желая.

– Вон там Кассиопея. А вот это Орион, его можно узнать по трем звездам, составляющим его пояс. Как думаешь, Джо, какие звездочки мы бы увидели, если бы я стянула с него портки?

Джо отвернулся, и я не смогла разглядеть выражение его лица.

Салли снова обратилась ко мне:

– Ты ведь знаешь о Чонси Пибоди, верно?

– Он был первым человеком на Марсе, – ответила я, резко заскучав. Если она решила поиграть в мисс Хэддершем, я пойду спать. К тому же стало уже так холодно, что всем нам, возможно, стоило воспользоваться этой идеей.

– Конечно. Это тоже все знают. А знаешь ли ты, где он приземлился?

– Дай-ка подумаю, может быть, в кратере Пибоди? – съязвила я. – Может ведь такое быть?

– В точку. Врезался прямо в скалу, полную Странности. Но готова поспорить, ты не знаешь, что с ним стало.

– Знаю, – брюзгливо возразила я. – Он заблудился и умер от жажды, а его корабль отыскал какой-то его дурацкий друг. Это история для малышей, она всем известна. Здесь холодно, и я пошла спать.

Джо, похоже, счел это неплохой мыслью. Он что-то согласно буркнул, и дыхание сгустилось облачком перед его лицом.

Но Салли еще не закончила.

– Ты думаешь, он приземлился посреди Странности и просто умер от того, что вовремя не попил воды? Вот уж действительно история для малышей, нахалка мелкая. Хочешь знать, что случилось на самом деле?

Я смотрела на нее поверх гаснущего костра. Салли улыбнулась мне, показав тусклые и кривые зубы, но выглядела она при этом сердитой. Словно внутри у нее что-то кипело, причиняя неотступную боль.

– Откуда тебе это знать?

Она отклонилась назад и улыбнулась по-настоящему, довольно. Этого вопроса она ждала.

– Я у него спросила, вот откуда.

Это стало для меня последней каплей. Пибоди прилетел на Марс в 1864 году; даже если его и не сгубила жажда, к нашему времени он наверняка уже умер от старости. Я встала и пошла к палатке. Я устала от того, что взрослые считали меня дурочкой только потому, что я была еще ребенком. Я решила, что больше не стану с ними из-за этого спорить, особенно с этой парочкой болванов; я буду просто разворачиваться и уходить. К тому же было холодно, а я устала. Самое время ложиться спать.

– Давай, давай, уходи, – сказала Салли. – Ты и впрямь мелкая нахалка. Ничего, скоро сама увидишь.

– Салли… – начал Джо.

– Подлей-ка горючки в этот костерок, Джо.

– Уже холодно, Салли.

– У нас есть еще время. Я пить хочу, а ты?

Между ней и Джо что-то происходило – этого нельзя было не заметить. Я была еще ребенком, но уже кое-что знала о нервном электричестве между мужчинами и женщинами. Пускай отношения моих родителей всегда казались мне спокойными, я повидала достаточно сердечных драм, случавшихся с другими жителями города, чтобы распознать это напряжение.

Сама я никогда не чувствовала ничего подобного в отношении хоть кого-нибудь из нью-галвестонских мальчиков, и девочек тоже. Я не тосковала и не мечтала об этом, в основном потому, что задумывалась о таких вещах, лишь когда вынуждена была слушать в школе, как Дотти или Бренда вздыхают по какому-нибудь из глупых городских парней. Я вообще не осознавала отсутствия этого ощущения.

Может, поэтому меня так и интересовала связь Джо и Салли. К тому же она казалась мне ни на что не похожей.

Джо вздохнул и пошел за канистрой с топливом. Заодно он прихватил фляжку с виски. Когда костер снова вспыхнул к жизни, я увидела, как отступил во тьму за границей его света фантом: мерцающая, текучая белизна, которая мелькнула и пропала. За спиной у Салли сделал то же самое еще один. Они колыхались на краю светового круга – десятки фантомов, то удалявшихся, то возвращавшихся, подобно любопытным диким псам.

Где-то в середине ночи меня разбудил Ватсон. Он шептал, чтобы не потревожить остальных.

– Мисс Крисп, мисс Крисп, вы меня слышите?

Я заморгала и выглянула в маленькое пластиковое окошечко, открывавшее мне вид наружу. Была глубокая ночь. В вышине раскинулось хрустальное поле звезд; между ними холодным пламенем горел Деймос. В палатке было тепло; одеяло, в которое я завернулась, напоминало заботливые объятия.

– Что такое, Ватсон?

– Я боюсь.

Мне захотелось вернуться к прерванному сну. Не потому, что я устала, а потому, что я не хотела слышать, что он скажет дальше. Автоматы не могли бояться. Они даже не понимали, что это значит.

– Почему? – тихо спросила я.

– Когда я вошел в режим энергосбережения, то очутился в каком-то ином месте. И одновременно с этим я оставался здесь. Это был грибной сад, и он простирался на множество миль. Он был полон парящих зеленых звезд. Как я мог быть в двух местах сразу?

Я перевернулась на другой бок; в глазах у меня стояли слезы. Нельзя сказать, что я испугалась, и грустно мне тоже не было. Но я о чем-то скорбела. Я не знала о чем.

– Тебе просто приснился плохой сон, Ватсон, – прошептала я дрожащим голосом. – Всего лишь плохой сон.

На следующий день нас нашли боевые Автоматы. С тех пор как мы собрали палатки и пустились в путь, нас не тревожили ни духи, ни ссоры, и я даже позволила себе понадеяться, что это продлится до самого заката. Джо шел рядом с Салли; они тихо и дружелюбно болтали. Однако я заметила, что Салли сняла винтовку с плеча и небрежно несет ее в левой руке.

– Ты что, по фантомам стрелять собралась? – спросила я, но она меня проигнорировала.

Ватсон упрямо ехал рядом со мной, и его присутствие заставляло остальных держаться на расстоянии. Он не упоминал о нашем ночном диалоге, и я о нем тоже не заговаривала. Я пыталась убедить себя, что он мне приснился.

Вдруг в корпусе Ватсона ниже плеча возникла рваная дыра, а мимо моего уха словно пролетели с жужжанием несколько крупных жуков. Долю секунды спустя я услышала тяжелое туктуктуктуктук, эхом прокатившееся по дюнам. Я застыла на месте, бестолково оглядываясь. Какая-то часть моего мозга уже поняла, что происходит, но тело не могло за ней угнаться. Кто-то что-то прокричал, а потом в меня сзади врезался Джо. Он выбил из меня все дыхание, и я уткнулась лицом в песок.

– Черт бы тебя побрал, девчонка, я же сказал: ложись!

Я услышала еще одну серию «туков» – разумеется, это был пулемет, я знала это, знала с самого начала.

– Слезь с меня!

Джо меня не слушал. Я выплюнула песок и попыталась оглядеться. Он давил мне на спину рукой, и дышать было тяжело.

Сзади донесся голос Салли:

– Она ранена?

Джо горячо дохнул мне в ухо:

– Ты ранена?

– Нет! – завопила я. – Кто по нам стреляет? Что это, черт возьми, за пулемет такой?

– Один из боевых Автоматов, о которых я говорила прошлой ночью, – ответила Салли. – У них «Гатлинги». Я должна была заметить этого ублюдка. Наверное, он подошел со стороны солнца.

Боевые Автоматы, реликты войны с Германией за власть над Марсом в конце девятнадцатого века, были массивными механизмами, созданными для того, чтобы пересекать пустыню и уничтожать людей максимально эффективно и безжалостно. Согласно мирному договору с Германией, заключенному тридцать лет назад, их полагалось декомиссовать и разобрать, а их цилиндры – расплавить, но стремление воплотить это решение в жизнь вскоре увяло. А правительство США, кажется, против этого и не возражало, пока Автоматы не покидали кратер и отстреливали только культистов.

– Их ведь должны были уничтожить! – блеснула знаниями я.

– Ты сама ему об этом скажешь или мне передать? – огрызнулся Джо.

Воздух прорезала новая очередь.

Ватсон не двигался с места. Он смотрел туда, откуда доносились выстрелы. Эхо не сбивало его с толку так, как нас. Меня, по крайней мере.

Я боялась за своего друга. Эти пули могли разорвать его корпус, как бумагу. В дыру, оставшуюся от одного-единственного попадания, пролезла бы моя рука. Я пыталась выползти из-под Джо, но он с легкостью меня удерживал.

– Ватсон! Уходи отсюда! Прячься!

– Мне ничего не угрожает, мисс Крисп.

– Нет, угрожает!

Я видела, как Салли ползет к нам по песку. Она отталкивалась локтями и коленями; зубы ее были оскалены в животной ярости.

– Заткнитесь все! – прошипела она. – Он за гребнем и не увидит нас, если мы не станем высовываться.

– Он видит Ватсона!

– Заткнись, кому говорю! – Она остановилась рядом с нами, замерла и прислушалась. Пока что новых выстрелов не было.

– Он не хочет причинять вред Автомату, – прошептала Салли. – Ему нужны мы. Так что пусть он пока сосредоточится на Ватсоне. А вы ползите за мной вон через ту дюну. Нам нужно пошевеливаться. Он скоро придет сюда.

Я взглянула туда, куда она указывала. Меньше чем в десяти футах от нас высился песчаный холм. Он был невысоким, но с этого ракурса и в этих обстоятельствах казался отвесной скалой.

– Девочка, – сказала Салли. Я посмотрела на нее. Она, должно быть, увидела страх на моем лице. – Я двинусь первой, а ты следуй за мной. Джо будет замыкающим. Не вставай и не беги, поняла? Только ползи. С тобой ничего не случится. Главное – не останавливайся.

Я кивнула. Джо скатился с меня, и я вдруг снова смогла дышать полной грудью. Желание вскочить и броситься на дюну со всех ног было невыносимым. Чтобы задавить его, потребовалась вся моя сила воли.

Со стороны стрелка до нас донесся голос:

– Анабель? – Он был скорбным, полным слез. – АнабеееееееЕЕЛЬ? – Слово растянулось в вопль.

Оно заставило меня застыть. Я посмотрела на Салли и Джо: их лица побледнели. Почему он зовет меня?

– Это не Автомат, это человек, – неверяще прошептал Джо. – Может, один из чертовых культистов Сайласа? Какого хрена он по нам стреляет?

– Эй! – крикнула Салли. – Прекрати стрелять, болван треклятый! Это Салли! Со мной тут Джо! Чтоб тебе провалиться!

Ответом ей стал мучительный вопль и новая пулеметная очередь. Нас осыпало песком с вершины дюны.

– За тобой может охотиться кто-нибудь, кто стал бы по нам стрелять? – спросил Джо.

– Не знаю, – ответила я; паника разгоняла мою кровь. На самом деле я знала. Шахтеры. Чарли и его приятель. Должно быть, все это время они нас выслеживали. Я не могла этого понять. Если они пришли сюда, их вело нечто большее, чем злость, нечто большее, чем гнев. Их вело безумие.

И откуда они взяли этот пулемет?

– План остается прежним, – сказала Салли. И поползла вперед, припадая телом к песку. Я хотела подождать и посмотреть, останется ли она в живых, прежде чем попытаться самой, но, когда Салли одолела половину пути, Джо начал меня подталкивать. Я медленно двинулась вперед; кровь громко стучала у меня в ушах, дыхание вырывалось быстрыми всхлипами. Собственное тело казалось мне огромным, таким же незаметным, как обожравшаяся муха на фарфоровом блюде. Я ожидала, что пули вот-вот вопьются в меня, пробьют дыры во мне и в песке. Я представила, как моя кровь заливает эти дыры, а вместе с ней утекает жизнь, и Марс проглатывает ее, будто падальщик.

Салли достигла вершины. Я услышала новые выстрелы, но они были беспорядочными. Настал мой черед.

Это казалось бессмысленным. Если мы преодолеем этот маленький холм, за ним окажутся только новые, бесконечная вереница. Одержимому культисту всего-то и нужно, что идти по нашим бросающимся в глаза следам от дюны к дюне, пока либо он не найдет удобную позицию для стрельбы, либо усталость не покончит с нами.

Должно быть, я остановилась. Джо прошипел:

– Ползи!

Позади меня заворчали роторы; Ватсон встал между мной и нашим преследователем. Он был массивным металлическим утесом, блестевшим под лучами низко висевшего солнца. Воодушевившись, я поползла быстрее, наконец достигла низкой вершины дюны и скатилась по другому ее склону.

– Анабель!

– Хочешь ее заполучить, говнюк безмозглый? – проорала Салли. – Тогда иди сюда!

Ватсон следовал за мной. Я ждала, что новая очередь разнесет его в клочья, но ничего не случилось.

Салли ждала меня. На Ватсона она не обратила никакого внимания, потому что высматривала Джо. Мгновение спустя он тоже перебрался через вершину. Выстрелов не было.

– Ты его видел? – спросила Салли.

– Мне не очень-то хотелось поднимать голову.

– Ватсон? – спросила я. – А ты?

– Мельком, мисс Крисп.

– Тогда почему, черт возьми, ты молчишь? – выплюнула Салли.

– Не кричи на него. Он никогда ничего сам не скажет, его надо спрашивать. У тебя что, никогда Автомата не было?

– Не было и не будет.

– Дамы, – оборвал нас Джо. – Может быть, в другой раз?

Я повернулась к Ватсону, игнорируя их обоих.

– Что ты видел?

– Я полагаю, это был боевой Автомат, как и говорила миссис Милквуд, – ответил он.

– Ничего не понимаю, – призналась Салли.

– Почему он преследует меня? – спросила я. Страх и отчаяние грозили меня захлестнуть. Желание броситься бежать ощущалось физически. Мне вновь пришлось приказать собственному телу не двигаться с места.

– Как я и говорила прошлой ночью, порой они становятся одержимыми. Дело не в самом Автомате, а в его цилиндре. В них селятся призраки. Иногда они озлобляются. Почему – не знаю, и мне наплевать.

– Анабееееееееееель! Господи, как больно! Ты, дрянь!

Джо схватил Салли за руку.

– Слышишь? Это человеческий голос.

Салли выглядела недовольной.

– Тут что-то не так. Я сейчас подойду туда, – сказала она, махнув рукой вдоль подножья дюны. – Когда я подам сигнал, пусть твой Автомат высунет голову из-за вершины. Привлечет его внимание. Мне нужно на него взглянуть.

Не дожидаясь ответа, она устремилась в указанном направлении, уверенная, что я сделаю, как мне сказано. Меня совершенно не радовало, что Ватсону придется притягивать к себе новые выстрелы этой твари, но я не знала, что еще мы можем сделать. Разве только продолжать спасаться бегством. Я обменялась взглядами с Джо; он казался таким же озадаченным и перепуганным, как я.

Выбрав позицию, Салли заползла на середину склона и жестом просигналила мне.

– Иди, Ватсон, – сказала я. – Смотри, чтобы тебя не ранили.

– Со мной все будет в порядке, мисс Крисп. – Его гусеницы завращались, и он взъехал по склону дюны; его исцарапанный металлический корпус тускло блестел в утреннем свете. Мной завладело ощущение, будто я смотрю на себя со стороны, осознание, что я оказалась в ситуации из числа тех, которые встречала на страницах журналов или на киноэкране. Это было совсем не так весело, как я надеялась.

Голова Ватсона показалась над гребнем дюны – и ничего не случилось. Вскоре он встал на вершине во весь рост, словно сияющий памятник нашему присутствию на Марсе. В десятке ярдов от него лежала, припав к песку, Салли и переводила взгляд с Ватсона на меня, ожидая, когда что-нибудь случится.

Я спросила:

– Ты его видишь?

– Да. Он стоит неподвижно. Он смотрит на меня.

– Дерьмо, – сказал Джо. – Так что, Автомат это или нет?

Ватсон не ответил.

Салли преодолела последние несколько футов до вершины дюны и навела винтовку на Автомат, надеясь, что Ватсон отвлек его на себя. А потом застыла, глядя в прицел.

– Какого хрена, – проговорила она.

Я не смогла устоять. Я должна была увидеть это сама. Я взобралась по склону, отпихнув ногой руку Джо, когда он попытался меня удержать. Нервы мои были натянуты как струны; я осторожно выглянула из-за гребня, готовая нырнуть обратно при малейшем намеке на движение.

Огромный Автомат – самый большой, какой я только видела, – стоял на дюне вдалеке от нас, и в правой руке у него висел человек. Это был Чарли; одной рукой он бессмысленно цеплялся за клешню Автомата, стиснувшую его голову, другая – сломанная – выскользнула из перевязи и неловко свисала вдоль его бока. Он плавно перебирал ногами, как будто плыл. Там, где его сжимал Автомат, мерцал зеленый свет, наделяя его чем-то вроде неисправного нимба. Чарли снова закричал. Из его распахнутого рта посыпались искры.

– Дрянь!

Пока я пыталась все это осмыслить, огромный Автомат поднял левую руку – пулемет Гатлинга.

Раздался выстрел, но прозвучал он справа от меня. Чарли вздрогнул, как будто его ударили. Его конечности странно задергались – независимо друг от друга, словно получали конфликтующие сигналы, – а потом он обмяк в хватке боевого Автомата. Автомат сделал четверть оборота влево, и его рука-пулемет опустилась на несколько градусов. Казалось, он сбит с толку.

– Пойдем, – сказала Салли, съезжая по склону.

Лишний раз подгонять меня было не нужно. Я велела Ватсону следовать за мной и тоже съехала вниз, где нас ждал Джо.

– Ты в него попала? – спросил он.

– Попала. Не знаю, правда, чем это поможет. Давайте пошевеливаться.

Салли шла быстро, и нам пришлось потрудиться, чтобы за ней угнаться. Ватсон скрежетал рядом со мной, стойко выдерживая скорость. Поднявшись на следующую дюну, мы все оглянулись, напрягшись в ожидании новых выстрелов. Но увидели только сплошное волнующееся море песка, а далеко за ним – очертания стены кратера. За ней, уже скрывшиеся из вида, лежали Нью-Галвестон и Дигтаун; теперь они казались мне снами, нелепыми детскими видениями. А здесь была новая реальность.

– Что это было? – спросил наконец Джо.

– Боевой Автомат, – ответила Салли.

– Как они могут до сих пор работать? – продолжил допытываться он. – Пусть даже их не отправили в металлолом – кто их ремонтирует?

– Не знаю, – сказала она. – Но он выглядел вполне себе исправным.

– А что с тем человеком?

– Пойдем.

Джо был обескуражен.

– Салли? Скажи мне!

Салли не ответила. Когда он повернулся ко мне за разъяснением, я пожала плечами.

– Это был один из шахтеров, которые устроили драку в закусочной. Салли его застрелила.

– Я сказала: пойдем, – напомнила Салли. – Эта штуковина все еще где-то там, и она нас ищет.

Она повела нас дальше. Я продолжала оглядываться, но не видела ничего, кроме пустыни.

Салли гнала нас без жалости. Мы одолевали дюну за дюной, воздух с натугой вырывался из наших легких, пот жалил нам глаза. Ватсон едва мог за нами угнаться; хоть он и ехал на новых гусеницах, в его шестеренки набилось слишком много песка и пыли. Он начинал отставать.

Я тоже шла все медленнее, в свою очередь становясь обузой для других. В конце концов Салли в гневе обрушилась на меня:

– Да что с тобой, девчонка? Я-то думала, ты крепкая. Что, не выдерживаешь такой скорости?

– Он за нами не успевает! Мы несемся слишком быстро!

– А знаешь, кто еще несется слишком быстро? – Ей не нужно было уточнять. – Если твой маленький посудомойщик не справляется, значит, ему придется искать дорогу самому.

Чуть поодаль упирался руками в колени Джо, для которого остановка стала возможностью перевести дыхание.

Мы приближались к центру кратера; из-за окружавшего нас скального периметра горизонт со всех сторон был темным. На пути начинали попадаться торчащие из песка скалы, останки одного из миллионов метеоритов, рухнувших на Марс за его долгую мрачную жизнь. Салли посмотрела на ближайшую – клиновидную, похожую на гигантский дверной стопор, – и махнула в ее сторону рукой.

– Давай дойдем хотя бы дотуда, – сказала она. – Это позволит нам оглядеться, а ты почистишь своей железяке гусеницы. Вдруг это поможет.

Через полчаса мы добрались до скалы; ее тень одарила нас милосердной прохладой. Я чувствовала, как у меня на лице высыхает пот. Ватсон медленно остановился; песок в его гусеницах захрустел, как толченое стекло. Я скривилась, хоть и знала, что он не чувствует боли.

– Я заберусь наверх и осмотрюсь, – сказала Салли. – Ты оставайся здесь, в тени. Джо, пойдешь со мной.

Это запустило сигнал тревоги у меня в голове, но я была не в том положении, чтобы возражать. Они должны были залезть наверх, а я должна была почистить Ватсона. Я смотрела, как они карабкаются: Салли поднималась невероятно сильными рывками, словно сама была Автоматом, а Джо копошился и оскальзывался позади нее.

Ватсон открыл люк на своем корпусе, и я достала оттуда щетки и смазку. Зияющая дыра от пули – искореженный металл, запах масла – вблизи ужасала, и у меня задрожала нижняя губа. Опустившись на колени, я принялась за работу – сначала извлекла самые крупные камни, а потом обрызгала гусеницы растворителем, который должен был помочь мне избавиться от песка и пыли.

– Ты как, Ватсон?

– Я по большей части функционален, хотя пуля нарушила подвижность моей левой руки. Эта чистка улучшит мою способность к передвижению. Надеюсь, это всех удовлетворит.

– Ага, конечно. Я не слишком беспокоюсь о том, чтобы их удовлетворить. Это они должны бояться, что не удовлетворят меня. Вся власть тут в моих руках.

Ватсон не ответил. Конечно же он не ответил: я ведь к нему не обратилась. И все же я не могла не посчитать его молчание знаком осуждения.

– Я могла бы сдать их обоих шерифу. Они оба помогают культистам, а она еще и живет у Шенков, которые гонят самогон. Один мой визит – и наш город излечится сразу от двух болезней. Верно, Ватсон?

– Не сомневаюсь в вашей правоте.

Я заметила, что грязь на гусеницах начинает пениться и шипеть. Еще минута – и я смогу приняться за настоящую работу.

– Тебе когда-нибудь хотелось уметь разговаривать, как мы?

– Я не понимаю, о чем вы. У вас какие-то проблемы с восприятием моей речи? Возможно, отошла трубка.

– Нет, я о том… как звучат наши голоса. Какие слова мы используем. Ты говоришь с британским акцентом. Это мы его для тебя выбрали. Это была шутка. Тебя это не беспокоит?

Ватсон повернул голову, словно уставился куда-то вдаль.

– Я – шутка?

– Нет. А вот твой голос – да. По крайней мере, был шуткой. Ну, то есть в этом ничего плохого нет, просто… у тебя ведь не было выбора.

– Возможно, мне нужен новый голос.

– А какой бы тебе хотелось?

– У меня нет предпочтений, мисс Крисп. Я ведь Автомат.

Мне не хотелось смотреть на него. Поэтому я взяла пинцет и тряпки и занялась его гусеницами. Растворитель сделал свою работу – грязь отходила легко. Вскоре мне в голову пришла идея. Я обрызгала растворителем грудь Ватсона – осторожно, чтобы не попасть в дыру на его плече.

Нельзя сказать, что дома мы пренебрегали чисткой Ватсона, но и образцовыми хозяевами не были, особенно с тех пор, как наступила Тишина. На его корпусе скопился слой жира; поднятый ветром песок прилипал к нему, и Ватсон словно порос розовым пушком. Весь этот ковер грязи вспенился у меня на глазах. Подождав, я провела по нему тряпкой и поразилась яркости скрывавшейся под ним желтой краски.

– Ночью ты видел сон, Ватсон, – сказала я, продолжая чистить его.

– Это невозможно, мисс Крисп.

– Я знаю, но ты его видел. Тебе снился грибной сад и парящие зеленые звезды. Я видела грибной сад всего несколько дней назад. В подвале у вдовы Кесслер.

– А звезды там были?

– Нет.

Я снова обрызгала его, снова убрала грязь. Я тратила растворитель, предназначавшийся для более тяжелой работы, но останавливаться не хотела.

– Однажды папа рассказывал мне о земных светлячках. Он сказал, что они похожи на парящие звезды.

– Мне кажется, я хотел бы увидеть светлячков, мисс Крисп. Быть может, однажды мы все сумеем вернуться на Землю.

«Мой кухонный Автомат мечтает посмотреть на светлячков».

Чистку я закончила быстро. Через пятнадцать минут металлический корпус Ватсона уже сверкал в меркнущем свете дня. Я замотала рану на его плече чистой тряпкой – она должна была хотя бы отчасти помешать песку и пыли проникать внутрь. Потом, как могла, смазала гусеницы. Теперь Ватсон казался кем-то другим, кем-то, кем был бы все это время, если бы не стал жертвой нашего с папой безразличия. Мы навязали ему его роль, и Ватсон был вынужден играть ее всю свою жизнь. Чувство вины накатило на меня волной, хотя где-то в глубине души я все еще подозревала, что с тем же успехом могла бы чувствовать себя виноватой перед невымытой стойкой или засорившейся кофеваркой.

– Ты красавец, Ватсон.

– Благодарю вас, мисс Крисп.

Я убрала чистящие средства обратно в его корпус, на этот раз осторожно закрепив их пластиковыми ремешками, сложила грязные тряпки и привязала их к сетке, где они и должны были висеть все это время. Аккуратно. Опрятно. Обращаясь с ним как с тем, кто мне дорог.

– Анабель!

Голос Салли, донесшийся сверху.

– Поднимись к нам. Автомат оставь где стоит.

Салли и Джо ждали меня на вершине. Они распластались на камне, повернувшись так, чтобы видеть предстоящий нам путь. Когда я взобралась на скалу, Джо поманил меня и жестом велел мне пригнуться. Я легла на живот и подползла к ним.

За клином каменных обломков было больше: широкая россыпь массивных осколков складывалась в волну вздыбленной земли, шрамом рассекавшую в остальном абсолютную пустоту Странности, как дюны, так и пустынную почву. Хоть я и знала, что это останки огромного метеорита, мне казалось, что здесь разбилось нечто большее. Например, луна.

– Я думала, вы смотрите, насколько близко к нам тот боевой Автомат, – удивилась я.

Салли указала вперед.

– Взгляни.

Их стало больше. Я насчитала шестерых, включая того, с которым мы уже сталкивались. Он опередил нас, обошел кругом, а мы об этом и не подозревали. Салли гнала нас так, что этого не должно было случиться.

К троим из них прилагались шахтеры. С такого расстояния лиц их было не разглядеть, но я видела, что двое беспорядочно шевелятся; их руки и ноги дергались, словно подчиняясь каким-то безумным импульсам. С этого ракурса было заметно, что Автоматы не просто держали их, а безжалостно к ним подключились; что-то в их металлических руках пробило черепа шахтеров и проникло к ним в мозг. Третий шахтер – Чарли – болтался в руке Автомата, обмякший словно тряпичная кукла. Автомат встряхнул его тело, будто пытаясь пробудить к жизни. Чарли тяжело качнулся. Я видела в его груди рану, оставленную выстрелом Салли.

– Как он сумел нас обогнать? – спросила я. – Автоматы так быстро не ездят.

– Эти – другой породы, – ответила Салли. – Они не похожи на привычные нам модели. Они быстрые. Они созданы для охоты в пустыне.

Уже не один. Шесть. Шесть боевых Автоматов, и все выслеживают нас.

Один из шахтеров закричал: в этом звуке невозможно было разобрать ни единого слова. Это была всего лишь неудачная попытка заговорить; воля чего-то чуждого – чего-то холодного и механического, – проталкиваемая сквозь горло, привыкшее к более теплой речи.

– И теперь они охотятся на нас, – сказала я.

– Пока что да, – отозвалась Салли. И посмотрела на меня: – Меня беспокоит Ватсон.

Кажется, она впервые назвала его по имени. У меня в голове вспыхнул сигнал тревоги.

– Почему?

– Ты серьезно спрашиваешь?

– С ним все в порядке.

– С ними со всеми что-то не в порядке. Он изменится, девочка. Он уже меняется.

Джо коснулся моей руки. Я отдернула ее.

– Бель, – сказал он. – Мы не можем взять его с собой.

– Мы его не бросим, – сказала я.

Салли раздраженно зашипела.

– Ему ничего не угрожает. Автоматы не причиняют друг другу вреда. В твоего попали случайно. Ты же сама видела, в него больше не стреляли. Эти чудовища проедут мимо него и даже не повернутся.

– Ты не знаешь этого точно.

– Я не говорю, что мы должны его бросить, – продолжила она. – Нам нужно, чтобы он отвлек их внимание, дал нам время проскользнуть незамеченными.

– Мы не бросим Ватсона, – сказала я. – Смирись. Он нужен мне, чтобы слушать мамин цилиндр. Без него все это будет зря.

Салли перекатилась на бок, схватила меня за рубашку и подтащила к себе.

– Если они нас догонят, мы умрем. Ты должна это понять. – Ее горячее, вонючее дыхание обдало мое лицо.

Я подавила желание отдернуться. И вместо этого придвинулась еще ближе.

– Ты здесь потому, что я решила сюда пойти, – проговорила я. – Ничего не изменилось. Если ты боишься идти дальше – разворачивайся и беги домой. Помогай культистам и самогонщикам, пока можешь. Обещаю, это продлится недолго.

Салли умела распознавать угрозы. Ее глаза потускнели. Как будто душа укрылась в пещере, предоставив телу выполнять грязную работу. Я зашла слишком далеко и знала это. Выпотрошит она меня прямо здесь, на высокой скале, точно принесенную солнцу жертву? Или просто удушит голыми руками?

Ватсон казался таким далеким.

– Салли, – сказал Джо. – Салли.

Она опомнилась, возвратилась в свое тело, и я поняла, что доживу по крайней мере до этой ночи.

– Будь по-твоему, – прошептала Салли.

Мы спустились со скалы, и она впервые увидела Ватсона в его новом, облагороженном состоянии. Салли остановилась, оглядела его, а потом обошла, оставив свое мнение при себе.

Мы вошли в каменный лабиринт.

Салли увела нас в сторону от сборища Автоматов; вопли людей и рычание гусениц остались позади. Она об этом не упоминала, но я подозревала, что Автоматы вынуждают нас отклониться от привычного ей пути. Я не стала бы из-за этого беспокоиться, если бы не близился вечер. Какая-то из лун висела узким белым полумесяцем в золотом небе. Я поймала себя на том, что не свожу с нее глаз, пытаясь понять, Фобос это или Деймос, страх или ужас.

Позади нас шумели и щелкали гусеницы Ватсона; звук рикошетил от камней, обгонял нас и возвращался умножившимся эхом. Я всякий раз вздрагивала от испуга и знала, что остальным приходится не легче.

Вскоре к эху присоединились и другие звуки: тяжелый скрип вращающихся колес – более глубокий и зловещий, чем шум гусениц Ватсона, – и слышные время от времени утробные металлические слоги переговаривавшихся на кодовом языке Автоматов. Страшнее всего были пронзительные рыдания людей, приносимые ветром, точно обрывки окровавленных кружев, – невнятная просьба о помощи, или имя любовницы, или просто вой страдания. Боевые Автоматы догоняли нас.

Солнце слабело. Ночь темнела, росла, становясь убийственно холодной. Воздух сделался хрупким, наше дыхание замерзало. Мы дрожали на ходу, обнимали себя за плечи, пытаясь сберечь внутреннее тепло. Зубы у меня стучали, как брошенные кости.

Джо брел рядом со мной, тяжело и хрипло дыша. Волосы падали мне на лицо, позвякивая от покрывшего их льда. Я подняла голову, чтобы заговорить с Джо, и поняла, что это вовсе не он, а призрак, высокий изможденный человек с черными провалами вместо глаз. Он повернулся ко мне и улыбнулся; его рот был бездной, которая растягивалась, пока не слилась с глазами, пока все его лицо не сделалось лишенной света дырой, проходом в непознаваемый мир. Я чувствовала в этой дыре что-то живое, что-то затаившееся и с любопытством наблюдающее за мной. Мое сердце заморозил холод иного рода, и я закричала бы, если бы у меня хватило на это дыхания.

– Что ты такое? – спросил призрак. А потом дыра в его лице расширилась настолько, что он словно проглотил сам себя, и передо мной осталось только ночное небо.

– Бель? – голос Джо.

– Иду. – Догнав его, я сказала: – Он заговорил со мной.

Если у Джо и было по этому поводу какое-то мнение, он его не озвучил. Может быть, у него просто не хватало больше сил на разговоры. У меня и самой они кончались. Салли – живое вместилище силы воли, такое же неостановимое, как любая машина, – каким-то образом ухитрялась опережать нас.

Я начала замедляться. У меня ничего не осталось, никаких ресурсов. Я слишком замерзла, мой мозг работал слишком медленно. Шум боевых Автоматов заглушал все остальное: шорох наших шагов по песку, звук нашего дыхания, даже стук крови у меня в ушах.

Это была смерть. Она все-таки пришла.

Ватсон остановился рядом со мной.

– Забирайтесь на меня, мисс Крисп.

Так я и сделала, поставив ноги на обтекатели над гусеницами.

– Ты мой друг, Ватсон.

– Да.

Я пыталась ухватиться за него, но пальцы едва шевелились. Мое дыхание инеем оседало на его корпусе.

– Ничего не получится.

Он обнял меня неловкой рукой и медленно двинулся вперед. Я чуть не свалилась, однако Ватсон держал крепко. Сгиб его локтя защемил мне кожу, но я ничего не чувствовала. Я положила голову ему на плечо и стала глядеть на звезды. Они были словно река мерцающего серебра над высокими каменными стенами, и ее течение влекло нас в странные новые земли.

На одной из далеких скал, как будто выбравшись из реки света, стоял сошедший со страниц Жюля Верна водолаз и махал мне. Я подняла руку и помахала в ответ.

– Смотри, Ватсон. Это капитан Немо.

– Нет, мисс Крисп. Это астронавт.

Я моргнула, подняла голову. Ватсон оказался прав. Это был старый космический скафандр; такие обслуживали первые блюдца во время перелетов, такими были полны немецкие космические станции, которыми, точно ядрами, стреляли в пустоту незадолго до Великой войны. У него даже была толстая пуповина, уходившая назад, к какому-то скрытому от нас аппарату. Я ни разу не видела таких скафандров своими глазами; я знала их только по картинкам в учебниках истории.

Это были большие, неповоротливые устройства – по сути, простейшие Автоматы. Они предназначались для выполнения элементарных ремонтных работ в космосе, с человеком внутри или без него, облегчая судам с одним пилотом перемещения между Землей и Луной.

Я посчитала его не более реальным, чем та светящаяся многоножка, что ползала в разреженном воздухе так, словно плавала в призраке моря, но Салли вдруг встала как вкопанная и вскинула винтовку к плечу.

Джо, пошатываясь, остановился в нескольких шагах позади нее. Бросил тревожный взгляд на нас с Ватсоном, а потом на утесы вокруг.

– Это один из них? – спросила я, имея в виду боевые Автоматы.

– Нет, – ответила Салли. – А теперь помолчи немного.

Я поборола желание заорать на нее.

– Призрака не застрелишь, – напомнила я.

– Этого можно.

Когда она не выстрелила, я поняла, что она и не собиралась этого делать; она смотрела на него через прицел. Салли опустила винтовку и повернулась к нам.

– Все в порядке, – сказала она. – Идем.

Я посмотрела на Джо, чтобы увидеть, понял ли он хоть что-нибудь. Он заметил мой взгляд и пожал плечами.

– Не смотри на меня, девочка. Я ни хрена не знаю.

Салли привела нас к трещине в каменном осколке, таком огромном, что вблизи он казался горным склоном. Внутри трещины был спуск в пещеру, и я видела, как внизу от стены отражается свет. Стены были такими тесными, что нам пришлось развернуться боком, чтобы между ними протиснуться. Салли прошла первой. Джо последовал было за ней, но остановился, когда понял, что я не двигаюсь с места.

– Ватсон туда не пролезет, – сказала я.

Джо открыл рот, чтобы ответить, а потом снова его закрыл.

– Я никуда не пойду.

– Бель, мы на месте. Мы ради этого сюда и пришли.

– Я его не брошу.

Я видела, как в глазах Джо нарастает раздражение.

– С ним все будет в порядке.

– Откуда ты знаешь?

Он оглянулся в поисках поддержки, но Салли не остановилась. Мы остались втроем.

– Ну, точно я не знаю. Но Салли сказала, что они не причинят ему вреда, а я уверен, что она знает, о чем говорит. И вообще, я не вижу, какие еще варианты у тебя есть. Ты хочешь развернуться и пойти домой теперь, когда наконец-то достигла цели?

– Нет, – ответила я. Я не могла так поступить, и Джо это знал.

– Тогда пойдем. Пойдем, пока эти штуковины сюда не добрались. Тебе придется поверить Салли.

– А ты ей веришь?

– Верю. Она мой единственный друг. И может стать другом тебе, если ты ей позволишь.

– Мой друг – Ватсон.

– Ватсон – машина. Пожалуйста! Она еще ни разу не повела нас по неправильной дороге.

– Она водит тебя, как мула, Джо Райли, а ты ей позволяешь. Не уверена, что тут имеет значение, правильная дорога или нет.

– А может быть, мне это нужно, Бель. Может быть, это не твоего ума дело.

– Как знаешь, только я не такая. Я сама принимаю решения.

Он вздохнул.

– Я знаю. Вот и прими наконец решение. Спустись туда, где есть тепло и свет, или иди обратно, навстречу этим боевым Автоматам, и попробуй вернуться домой с пустыми руками и по холоду. Что до меня – я пойду с Салли.

С этими словами Джо развернулся и спустился в пещеру. Перед тем как он скрылся за поворотом, на него упал свет фонаря. Мгновение его тень плясала на стене, а потом я осталась одна.

Ватсон ждал снаружи. В скалах, точно кричащие духи, завывали ветра. Мне хотелось выйти к нему, но холод был слишком силен. Я скорчилась в трещине, пытаясь понять, как мне быть.

Я не видела выхода.

– Ватсон! – Мне пришлось перекрикивать ветер. – Я не знаю, что делать!

– Идите с ними, мисс Крисп. Я подожду здесь. Мне холод не страшен.

– Я тебя не брошу!

– Вы не переживете эту ночь, мисс Крисп. Боюсь, я вынужден настаивать.

Я чувствовала, как у меня на глазах замерзают слезы. Это было несправедливо. Все это было несправедливо.

– Никуда не уходи! Я вернусь, как только смогу!

– Я останусь здесь. Спите хорошо, мисс Крисп.

Я повернулась и оставила его. Он был всего лишь машиной. Но это казалось предательством.

Спустившись, я повернула за угол и остановилась, наткнувшись на Джо. Он все-таки не бросил меня; он ждал там, где я не могла его увидеть. Должно быть, Джо заметил отчаяние на моем лице, потому что положил руку мне на плечо и ненадолго стиснул меня в неловком объятии. Он отпустил меня прежде, чем я успела среагировать. Этот теплый человечный жест преодолел мои бастионы злости и укутал меня, как одеяло. Он напомнил мне о папе, и я едва не разрыдалась.

– Пойдем, девочка. Посмотрим, во что мы ввязались.

Проход был утоптанным и относительно ровным. Очень скоро он вывел нас в полость побольше, источник тепла и света. На вбитых в камень крючьях висели фонари, а в центре тихо гудела обогревательная лампа – намного меньше, чем городские модели, установленные в Нью-Галвестоне, но все равно действенная. Эта пещера, похоже, была центром сети; от нее в трех направлениях отходили тоннели. Здесь отдыхали пятеро людей: трое мужчин, женщина – и Салли. Они сидели вокруг обогревательной лампы и ужинали. Глаза культистов сияли зеленым в свете фонарей. Запах готовящихся бобов достиг моего желудка, и тот принялся жаловаться.

Один из мужчин лениво поднялся и пошел нам навстречу. Он был высоким, худым и юным, почти мальчиком. В руке он сжимал винтовку, смотревшую дулом в землю. Он нас не поприветствовал и вообще с нами не заговорил.

Джо остановился, и я вместе с ним.

– Перси, – сказал он.

– Джо. Тебе сюда нельзя.

– Я знаю, но это важно. Иначе меня бы здесь не было. – Он взглянул юноше за спину, на Салли, которая с кажущимся безразличием наблюдала за происходящим.

– Ты на нее не смотри. Ты на меня смотри. – Перси указал на меня. – Кто это с тобой?

– А Салли вам ничего не сказала?

– Я у тебя спрашиваю.

– Ну ладно. – Я слышала в голосе Джо страх. Он не ожидал такой встречи от своего знакомого. – Это Анабель Крисп.

– Это имя должно мне о чем-то говорить?

– Нет. Я просто отвечаю на твой вопрос, вот и все. Послушай, можно мне поговорить с Сайласом?

– Что она здесь делает?

Я не могла больше это терпеть.

– Я пришла сюда, потому что Сайлас Мундт кое-что у меня украл. Я хочу это вернуть.

– Кое-что украл? Тебе придется говорить точнее.

– Мою мать, – сказала я. Я знала, что она близко, и это слово было точно талисман у меня на языке. Оно придавало мне сил. – Он отнял у меня мою мать.

Перси это, похоже, удивило. Он повернулся к Салли.

– Что она несет?

– Цилиндр, – объяснила Салли. Она говорила небрежно, словно пыталась уверить его, что ничего страшного не случилось. – Сайлас забрал цилиндр с записью голоса ее мамочки.

Перси снова повернулся ко мне с недоверчивой улыбкой на лице.

– Скажи мне, что это неправда. Скажи мне, что ты проделала весь этот путь ради чего-то другого.

– Я сотру эту улыбочку с твоей рожи, снисходительный ты сукин сын. Отведи меня к Сайласу.

Веселье покинуло его лицо. Я увидела, как он крепче стиснул винтовку.

– Эта парочка, может, и считает твое поведение милым, девонька, но здесь за такое недолго и схлопотать. Попомни мои слова.

Джо шагнул вперед, загораживая меня.

– Уймись, Перси.

– Кончай выпендриваться, Перс! – крикнула Салли. – Мы все знаем, что ты тут самый большой, злой и сильный! Пока не заставишь меня оторвать задницу от земли – тогда, возможно, история будет уже другая.

Перси выглядел примерно так же устрашающе, как те бледные от страха земляне, что посещали нас, пока не началась Тишина, и я понимала, что Салли просто разговаривает с ним так же, как со всеми, кого встречает на своем пути. Но это, похоже, выбило из него боевой дух; он перестал стискивать винтовку и расслабился. Потом развернулся и вновь присоединился к своим приятелям.

– Сайлас у босса, – сказал он. – Садитесь, что ли, поешьте.

Джо направился к ним. Если он и продолжал нервничать, я этого не замечала – хотя вполне возможно, что он проводил всю свою жизнь в состоянии легкого испуга, и угроза, с которой он столкнулся сейчас, была не страшнее привычных. Он подошел к обогревательной лампе и уселся перед ней так, словно хорошо знал всех этих людей. Может, так оно и было.

Пока он накладывал себе бобов из котелка, я разглядывала остальных, пытаясь понять, нет ли среди них еще одного участника ограбления. Наверняка я этого сказать не могла. Они были одеты тепло, для работы на улице, – в такие же куртки, какая была той ночью на Сайласе Мундте, с такими же мотыльками, выжженными на рукавах. Хотя лица их оказались довольно чистыми, одежда имела грязно-розовый оттенок марсианской пыли, въевшейся в ткань. Должно быть, ее не стирали уже много лет. Нечистоплотность этих людей меня не удивила.

Джо кивнул на пустое место рядом с собой:

– Присаживайся.

– И не подумаю.

– Ну, как хочешь.

Живот у меня сводило от голода, а кожа шла мурашками от холода, но я скорее провалилась бы сквозь землю, чем приняла гостеприимство этих людей. Я нашла себе место под фонарем и села, глядя в один из темных коридоров, уходивших вглубь скалы.

Остальные переговаривались между собой; мое отделение их нисколько не тронуло. Меня это необъяснимо задело, хотя одиночество мое было добровольным. Я ненавидела их за то, кем они были и что сделали с моим отцом и со мной, и все же хотела, чтобы они приняли меня в свой круг, накормили ужином и заверили, что в той темноте, в которую я устремляла взгляд, нет никаких кошмаров. Никаких тайн. Только любовь, тепло и твердая, понятная земля.

Что-то зашевелилось в пустой глотке тоннеля – какая-то тварь, поднимавшаяся из холодного сердца этой пещеры. Она обернулась Сайласом Мундтом, который остановился на границе света и посмотрел на меня; его зеленые глаза отражали свет, будто кошачьи. Я уставилась на него в ответ. Он взглянул на других, еще не заметивших его. И улыбнулся мне; в тот момент уязвимости я была этому рада. Кажется, я не стала улыбаться в ответ. Но и не отвергла его улыбку, и, возможно, Сайлас понял, насколько это было важно.

Он подошел к остальным, и они поприветствовали его и освободили для него место у лампы.

Сайлас его не занял. Вместо этого он наполнил бобами две жестяные кружки, взял пару ложек и сел рядом со мной под фонарем.

Я была замерзшей, и голодной, и вымотанной, и с благодарностью приняла его подношение. Мы поужинали вместе.

Сайлас поставил опустевшую кружку на землю рядом с моей.

– Итак, – заговорил он наконец. – Ты пришла меня убить?

Произнесенные вслух, эти слова звучали нелепо. Я вспомнила, как еще недавно намеревалась уничтожить это место и всех, кто его населяет. А теперь, оказавшись здесь, приняла гостеприимство этого человека. Я слишком устала, чтобы думать о чем-то другом.

– Ты знаешь, зачем я пришла.

– Нет, не знаю. Я знаю, что не убил твоего отца, и не могу понять, какой еще у тебя может быть повод. Ты злишься, что я забрал мясо?

– Ты украл цилиндр моей матери. Я хочу его вернуть.

– О. – Он ковырялся в зубах ногтем и, похоже, о чем-то размышлял. – Насколько я помню, ты говорила, что твоя мама на Земле. Что на этом цилиндре – запись? Слепок личности?

– Запись. – Мне не нравилось, что он говорит так бесстрастно. Это лишало происходящее значительности. – Это все, что у нас от нее осталось. По крайней мере до тех пор, пока она не вернется.

– Послушай себя. Никто уже не вернется, маленькая девочка. – Сайлас подобрал с земли камень, повертел его в руках. – Впрочем, думаю, ты это понимаешь. Наверное, поэтому ты сюда за ним и пришла.

– Ты мне его отдашь?

Вместо ответа он указал на людей, сидевших вокруг обогревательной лампы:

– У меня строгие правила насчет того, кого сюда можно пускать. Я славлюсь тем, что очень жестко требую их соблюдения. Салли вход разрешен, Джо – нет. И даже Салли может приходить только по особым случаям. Ты понимаешь, что подвергла их опасности, притащив сюда?

– Я никого не тащила. Джо Райли сам влип в эту историю, связавшись с тобой. А если ты думаешь, что кто-нибудь может куда-нибудь затащить Салли, ты не слишком хорошо ее знаешь.

– Не-а. Я знаю ее лучше твоего. На словах она суровая, а в душе – мягкая. Ты ей, должно быть, нравишься. А вот Джо… Джо всю свою жизнь занимается тем, что ему не по уму. Поразительно, что мы столько времени думали, будто наша возможность убраться из этой здоровенной красной могилы зависит от такого человека.

– Что ж, хоть в чем-то наши мысли сходятся, – сказала я. – Ты собираешься их наказать?

– Нет. Это все уже в прошлом. – Он смотрел на камень, снова и снова переворачивая его в руке. В свете фонаря поблескивали маленькие зеленые вкрапления – Странность. Должно быть, все здешние пещеры были ею пронизаны. Культисты не вдыхали ее измельченную пыль, как те, кто работал в шахте, но в этом кратере она была повсюду.

– Ладно, – сказал Сайлас. – Я верну тебе цилиндр завтра.

– Нет. Он нужен мне сейчас.

– Это бессмысленно. Ты все равно не сможешь отсюда уйти до утра. Снаружи слишком холодно, а те боевые Автоматы, что вас преследовали, все еще здесь.

– Что они вообще такое?

Сайлас на мгновение задумался, а потом перебросил мне камень. Я поймала его.

– Ты знаешь, что это?

Я понимала, что он имеет в виду зеленые прожилки.

– Это Странность.

– И почему же, по-твоему, ее так называют?

С учетом всего, что я повидала за последние несколько дней, его вопрос показался мне абсурдным.

– Потому что она притягивает призраков. Потому что из-за нее у людей меняется цвет глаз, а сами они сходят с ума. Становятся злыми.

Какое-то время он просто смотрел на меня. Я заметила, что Салли и Джо время от времени бросают в нашу сторону взгляды. Подозреваю, то, что я мило беседую с Сайласом Мундтом, поражало их не меньше, чем меня саму.

– Нет, – сказал он наконец. – Ничего такого она не делает. Ну, кроме цвета глаз. Тут не поспоришь.

– Я сама все это видела, – ощетинилась я. – В Дигтауне из-за нее все с ума сошли. Они переселяются под землю!

– Тебе кажется, что ты это видела. На самом деле ты видела, как с нами пытается общаться Марс. – Сайлас потянулся к камню, провел по его полоскам перепачканным в пыли пальцем. – Странность – это мысли Марса, – сказал он. – Это сны Марса. Вот эта маленькая прожилка может быть желанием любви, а может – воспоминанием о барже, сплавлявшейся по реке десять миллионов лет назад. Она может оказаться мечтой о Земле.

Мне хотелось разозлиться из-за того, что он несет такую чушь, но я не злилась. Не могла. Я была уставшей и напуганной, и это сделало меня уязвимой для его причудливых теорий. Я слушала.

– Мы называем ее Странностью, потому что она – нечто новое. Нечто такое, чего мы не понимаем. Но она не нова. Она стара. Это сознание Марса, и мы добываем его, дышим им, заправляем им наши машины, как маслом. А оно пытается выразить себя посредством этих вещей. Помести его в боевой Автомат – и оно будет видеть нас через призму восприятия боевого Автомата. Помести его в злого или отчаявшегося человека – результат будет тем же.

«Или в целый город, полный брошенных людей, – подумала я, – потерявших волю к жизни».

– Марс меняет нас. Мы меняем Марс. То, что получится в итоге, будет чужим и для нас, и для него.

Я положила камень на землю, глядя, как его цвета переливаются в свете фонаря.

– Моя подруга говорит, что знает, чем вы занимаетесь. Она говорит, что вы выращиваете призраков. Говорит, будто поэтому вы и зовете себя Мотыльками.

Услышав это, он улыбнулся.

– «Призраков». Она не так далека от правды. У нас внизу действительно есть сад. Скоро ты сможешь его увидеть.

– Когда ты вернешь мне цилиндр моей матери?

– Именно.

– Я думала, мне придется с тобой за него драться.

– Для меня драки в прошлом, девочка. С ними покончено. – Сайлас привалился к стене пещеры, закрыл глаза и глубоко вздохнул. Он выглядел одновременно усталым и спокойным – так порой выглядят люди, завершившие долгий и тяжелый труд. – К тому же, это будет правильно, а я знаю, что для тебя это чертовски важно. Кстати говоря, – он наклонился, чтобы засунуть руку в карман штанов. Достал десятицентовик, перепачканный пылью и маслом, и вложил его мне в руку. – За кофе.

Я уставилась на монету, лежавшую у меня на ладони. Она казалась почти священной – символом моего протеста против несправедливости. Я ощущала сильнейшее удовлетворение, во много раз превосходившее ее ценность. Я сжала монету в кулаке.

– Ты же вроде говорил, что это ничего не значит?

– Для тебя – значит, так ведь? – Сайлас встал и протянул мне руку. – Давай-ка немножко погреемся и пообщаемся.

Я взяла его за руку. Он легко поставил меня на ноги – с той же силой, которую однажды обратил против моего отца. Мы присоединились к тем, кто сидел в круге тепла.

Для нас освободили место возле обогревательной лампы. Салли и Джо наблюдали за мной, явно гадая, как прошел разговор. Мысли мои в тот момент были слишком смутными, чтобы уделять этой парочке особое внимание. Я пыталась переварить то, что рассказал мне Сайлас, пыталась понять, что он имел в виду, говоря о саде призраков.

Салли сказала:

– Вас осталось мало. Куда все подевались?

Четверка культистов обменялась быстрыми взглядами, а потом воззрилась на Сайласа, предоставляя ему разбираться с этим вопросом. Он положил себе еще немного бобов, прежде чем ответить:

– Кто-то ушел. Кого-то забрали боевые Автоматы. Ну, знаете, те самые, которых вы сюда привели.

– Те самые, которые за нами гнались, ты хочешь сказать, – рассвирепел Джо.

Ему ответил Перси:

– Такой большой компании у нас наверху еще не собиралось! Мы знаем, как от них прятаться. Вот поэтому мы и не хотим, чтобы чужаки вроде вас здесь шатались!

– Мы не…

Сайлас поднял руку. Остальные умолкли.

– Все в порядке, Перси. Это уже неважно. – Он повернулся к Салли и продолжил: – Работа почти закончена. Многие из моих людей разошлись по пустыне в поисках приюта. Думаю, скоро ты увидишь кого-нибудь из них в Дигтауне.

Салли это, похоже, удивило.

– Работа закончена?

Сайлас кивнул.

– Почти.

– Я и не знала, что вы были так близки.

– Откуда тебе это знать? Как ты любишь повторять, Салли: ты не одна из нас.

Я смотрела на их лица.

– Какая работа?

– Вся. Корабль. Наш маленький сад призраков, – ответил Сайлас.

Салли фыркнула.

Сайлас пожал плечами:

– А мне нравится. Я бы называл его так с самого начала, если бы мне это пришло в голову.

– У тебя душа поэта, Сайлас. Тонкая и сентиментальная. Жалко только, читать ты так и не научился.

– Ну хватит, не обижай меня, Салли.

– Какой корабль? – спросила я. И посмотрела на Джо, который уткнулся взглядом в землю между своими ногами.

– Увидишь, – с улыбкой пообещал Сайлас.

Снова «увидишь». Сайлас был ярмарочным зазывалой, и какой бы симпатией я к нему ни проникалась, эта склонность к позерству меня раздражала.

Далекий грохот, похожий на раскат грома, докатился до нас через проход, по которому мы сюда попали. Все взгляды обратились в ту сторону.

– Сколько это уже продолжается? – спросила Салли.

Сайлас пожал плечами.

– Несколько дней. Это что-то новенькое, как и их эксперименты с марионетками. Марс пытается нас понять.

Джо пришел в ярость:

– Те, кого они поймали. Ты зовешь их марионетками? Это ведь люди.

– Это уже не люди, Джо. Как бы ты предпочел, чтобы я их называл?

Ответа у Джо не нашлось. Он уставился на светящиеся спирали обогревательной лампы.

– Они придут сюда уже скоро. Нам их не остановить. Хотел бы я, чтобы у нас было побольше времени, но ничего не поделаешь.

– Судя по звукам, они пробьются сюда уже этой ночью.

– Может быть. Раз их тут собралось шесть – может быть. – Сайлас помолчал. – Но, верите или нет, ваш сегодняшний визит – удача для нас. Мы как раз собирались пойти к вам.

– Вот как?

– Нам нужно топливо с «Эвридики».

Над нами снова прокатился грохот. Сверху посыпались маленькие струйки песка и пыли.

– Кажется, лучше будет, если вы все переждете эту ночь в корабле, – сказал Сайлас. – Возможно, нам придется уходить отсюда в спешке.

Я не знала, о чем он говорит – какую работу они здесь заканчивали, в каком корабле мы должны были пережидать ночь (разве на Марсе не осталась только «Эвридика»?), – но одна моя тревога перевесила все остальные.

– Ватсон остался снаружи. Мы должны привести его сюда!

– Они с ним ничего не сделают. Они не причиняют вреда своим.

– Ватсон – не один из них.

Сайлас покачал головой, но продолжать не стал.

– Давайте спускаться. Я представлю вас Пибоди, и вы сможете устроиться в корабле. Утром мы отсюда уйдем. – Он посмотрел на меня и протянул мне оливковую ветвь: – Ты получишь свой цилиндр, а по пути мы даже подберем твоего Ватсона.

Он встал, отряхивая пыль со штанов. Мы с Салли и Джо тоже поднялись и последовали за ним в один из темных тоннелей. Остальные продолжили сидеть в молчаливом единстве на своем маленьком островке тепла под шум тяжелых орудий, время от времени доносившийся снаружи.

Сайлас вел нас по тому же тоннелю, из которого вышел. Спуск был крутым. За Сайласом шли мы с Джо, а Салли замыкала цепочку. Электрических ламп здесь не было, а оставшийся позади тусклый свет очень скоро скрылся за поворотом. Путь нам указывал луч фонарика Сайласа; он поворачивал его то влево, то вправо, чтобы мы видели, где находятся стены, где сужается проход или снижается потолок. Температура стремительно падала. Мне пришло в голову, что этих стен никогда не касалось солнце, ни разу за все долгие марсианские годы. Быть может, до того, как здесь поселились Мотыльки, их вообще ничто не касалось.

Я оглянулась, потому что мне померещилось, будто нас кто-то преследует. Но сзади была только тьма. Мне представилось в ней что-то огромное, с безжалостной металлической пластиной вместо лица и холодным алгоритмом вместо сердца. Я думала о бедном Ватсоне, который нес вахту у трещины на лютом морозе, пока вокруг, точно стервятники, кружили боевые Автоматы. Я молилась, чтобы Сайлас оказался прав и они его не тронули.

Мы спускались довольно долго, но наконец увидели отсвет на далекой стене. Мы вышли в огромный зал, открытый небесам; над нами виднелись серебристые брызги звезд. Фонарик не способен был осветить все, однако пол пещеры, простиравшийся на многие сотни футов, укутывал светящийся зеленый туман. Из него вырастали ряды прозрачных кристаллических структур разной высоты, мерцавших, как кинопроекция, исходивших паром, как органы, извлеченные из забитой свиньи. Они были одновременно органическими и минеральными, одновременно осязаемыми и призрачными. Между ними, точно фермер, ухаживающий за безумным урожаем, лавировала сгорбленная фигура астронавта, который махал нам с обрыва. Его скафандр заржавел, прогнил и кое-где прорвался. Из-под помятой металлической пластины на груди периодически сыпались искры, а на одной руке, там, где ткань полностью расплавилась, светилась сеть обогревательных спиралей.

Сбоку от этого сада стоял космический корабль. Он был намного меньше «Эвридики» – большая сфера с иллюминатором спереди и короткой рампой, спускавшейся от нижней части к земле. Корабль был стар, помят и исцарапан; он выглядел так, словно был выкопан из-под земли, а не спустился из чистых коридоров космоса. Я знала его по урокам в классе мисс Хэддершем: «Фонарщик», судно, на котором почти семьдесят лет назад прилетел сюда Чонси Пибоди, первый человек на Марсе.

Астронавт выпрямился и, судя по всему, наблюдал за нашим приближением. Свет был слишком тускл, чтобы различить его черты за щитком, но я заметила там движение: нечто вроде трепетания темных крыльев, как будто это был не человек, а дух, целиком состоявший из перьев. Внутри, с одной стороны щитка, росли грибы. У меня по коже пробежал холодок.

Сайлас вел нас между странными структурами. От некоторых исходили рыдание, смех, намеки на далекие голоса. И звуки другого рода: протяжный, почти неслышный скрежет; шум такой частоты, что он вибрировал у меня в черепе, подобный дрожи континентов, размышлениям земли и камня.

В основании каждой из этих странных, призрачных структур был цилиндр, привязанный к вбитому в землю металлическому стержню. Я опустилась на колени и пригляделась. Все цилиндры были расколоты с одной стороны; резервуары, в которых хранились гранулы Странности, обнажились, стали уязвимыми для влияния стелившегося по земле тумана. Сломанные и открытые, эти цилиндры служили своего рода семенами для выраставших из них фантомов.

Сад призраков, выращенный из резервуаров со Странностью, скрытых внутри цилиндров.

Мама была здесь.

Салли коснулась моего плеча.

– Вставай, Анабель.

Я не могла. Мышцы мне не подчинялись. У меня кружилась голова, меня тошнило.

– Мама? – Сначала это был шепот, потом крик: – Мама?

Она должна была быть среди этих призраков.

– Уймите ребенка, – велел незнакомый голос: пожилой, с благородным акцентом, подобные которому редко можно было услышать в Нью-Галвестоне.

Салли встала на колени рядом со мной.

– Прекрати вопить. Мы еще ничего не знаем. Давай сначала во всем разберемся, а потом уже будем тут шороху наводить.

Слишком ошеломленная, чтобы спорить, я позволила ей себя поднять.

– Благодарю вас, миссис Милквуд. Я перед вами в долгу. – Голос принадлежал астронавту, наклонившемуся, чтобы продолжить свою работу. Он снимал цилиндры со стержней и осторожно вставлял их в круглые разъемы на металлическом подносе, так что они напоминали ряды пробирок.

Теперь я видела, что не так с его головой. За щитком скафандра был череп, уткнувшийся лбом в растрескавшееся стекло, абсолютно неподвижный. Несколько взрослых черных мотыльков ползали по нему, бились крыльями о щиток. Потом я заметила, что еще пара таких же время от времени выползает из прорехи в скафандре, а еще несколько цепляются за него снаружи. Он был полон ими.

Я словно смотрела на детский хеллоуинский рисунок. Когда астронавт говорил, череп не двигал челюстью. Голос, доносившийся из внешнего динамика, казался не вполне человеческим, словно за ним никогда не было ни тепла, ни дыхания.

Джо неуверенно улыбался, но в глазах его проглядывал страх. Судя по его виду, ему хотелось сбежать.

– Что, черт возьми, это такое?

– Следи за языком, – резко приказал ему Сайлас. – Мистер Пибоди не терпит ругательств.

– Особенно в присутствии дамы, – добавила тварь. Потом посмотрела на меня и исправилась: – Двух дам. Как поживаете, мисс? Меня зовут Чонси Пибоди. Прошу простить меня за то, что не подаю вам руки. Время не предоставляет мне роскоши формальностей, как, я уверен, вы и сами понимаете.

– Ничего страшного, – еле слышно выдавила я. – Меня зовут Анабель Крисп.

– А вас, сэр?

– …Джо Райли.

Тварь повернулась к Сайласу.

– Пилот. Мне не нужен пилот. Зачем ты привел сюда этих людей?

– Я их не приводил. Они сами пришли. Девочка хочет забрать домой один из этих цилиндров. Я подумал, что раз уж она проделала такой путь, то почему бы и нет.

Тварь снова посмотрела на меня. Когда она повернулась, череп покачнулся, издав пыльный стук. Я заметила, что к скафандру прикреплен фал, спадающий на землю и уходящий в туман, к «Фонарщику». Он служил пуповиной, которая снабжала скафандр кислородом и связывала его с корабельной системой. Скафандр был примитивным Автоматом с трупом, запертым внутри.

Трупом Чонси Пибоди, первого человека на Марсе. Это говорящее чудовище когда-то было человеком со сложным прошлым; наши учебники его прославляли, но мама отзывалась о нем неприязненно.

Чонси Пибоди – живой – был профессором астрономии в Университете Северной Каролины, где с честью проработал десять лет, пока Джефферсон Дэвис не призвал его в ряды армии Конфедеративных Штатов Америки в начале Гражданской войны. Пибоди отказался. Учебники истории говорят, что он объяснил это своей верой в равенство всех людей перед Богом и, как следствие, своим неприятием института рабства. Если верить маме, это неправда. В реальности ему не было дела до положения рабов в Америке. Его заботили только собственные исследования Марса, который, по его представлениям, был не просто пригоден для жизни людей, но и достижим в ходе относительно короткого перелета. Надеясь избежать воинской повинности, он написал президенту письмо, в котором подчеркнул важность своих изысканий и даже намекнул на то, что Красная планета может стать новым домом для Конфедерации.

Джефферсон Дэвис был возмущен мыслью о том, чтобы уступить Союзу хоть какие-то территории – не говоря уже обо всей Земле, – и неблагожелательно отнесся к аргументам профессора. Пибоди сняли с должности, и – хотя об этом учебники тоже молчат – он был вынужден поспешно бежать под покровом ночи, чтобы поутру его не повесили как предателя. Пибоди решил, что его шансы пересечь Виргинию невелики, и подался на запад, где, как он считал, более нейтральное население доставит ему меньше неприятностей. В конце концов это привело его в техасский город Галвестон, откуда он впоследствии и улетел на «Фонарщике». Он приземлился на Марсе, отправил домой единственное сообщение, и после этого о нем больше никто ничего не слышал.

По крайней мере, так я думала.

– Не тебе их раздавать, и не ей их забирать, – заявил Пибоди. – Они мои.

– Черта с два, – сказала я. – Вы их все украли. И можете оставить себе, мне наплевать. Я пришла только за своей матерью.

Сайлас положил руку мне на плечо. Я стряхнула ее.

– Мистер Пибоди, – сказал он. – Мы все равно не сможем их все с собой забрать. Вы это знаете.

В астронавте произошла какая-то перемена. Я не видела ее, но ощущала; она была сродни внезапному падению температуры или электризации воздуха перед песчаной бурей. Она была подобна излучению темной звезды – ужасная, злая энергия, жестокий разум. Мотыльки в шлеме возбужденно запорхали, распластывая по стеклу хрупкие крылья, лихорадочно влетая и вылетая изо рта и глазниц черепа, из трещины в нем.

Остальные тоже это почувствовали. Даже Сайлас побледнел.

– Идемте, – сказал он и быстро направился к «Фонарщику», даже не оглянувшись, чтобы увидеть, следуем ли мы за ним.

Мы следовали за ним.

– Что происходит? – спросила я.

– В нем поселился Марс – то, что вы называете Странностью. «Фонарщик» разбился, врезавшись в одну из ее жил. Она пропитала собой весь корабль, все его цепи. То, что происходит с цилиндрами, которые делают на Земле, случилось и здесь. Он ожил. «Фонарщик» – живой. А поскольку скафандр к нему подключен, он пользуется им, чтобы передвигаться и общаться с нами. Как говорит Салли, иногда он считает себя Пибоди, а иногда понимает, что это не так. И в таких случаях нужно быть осторожнее.

– В каком смысле «он ожил»? – спросила я. – Цилиндры ведь не живые!

– Живые. Это я и пытаюсь тебе втолковать. Они живые. Как, по-твоему, они наделяют Автоматы такими убедительными характерами? В основе всего этого лежит жизнь. Все они – маленькие осколки одной и той же сущности. Просто в цилиндрах Странности слишком мало, чтобы она была на что-то способна. В этом саду мистер Пибоди подкармливает их. Как растения. Подвергает их дополнительному воздействию Странности, позволяет им расти. – Сайлас говорил с пылом, который мне не нравился. – Он – существо нового рода, и он помогает возникнуть новому виду. Настоящим марсианам.

Эта идея заставила меня пошатнуться. Вот почему Ватсон начинал видеть сны. Он оказался в кратере, и насыщенный Странностью песок начал проникать в его тело. Вскармливать то, что в нем уже было. В кого он превращался?

– И что нам в таком случае делать? – спросил Джо. – Здесь у нас огромный сумасшедший Автомат, а снаружи – обезумевшие боевые Автоматы. – Я слышала в его голосе едва сдерживаемую панику.

Сайлас лучезарно улыбнулся ему. Вопреки всему, эта улыбка меня успокоила. От него исходила уверенность.

– Он не сумасшедший. Помните, как я говорил вам, что Марс видит нас через призму сосуда, в котором оказывается? В этом случае он воспринимает нас через Пибоди и его корабль. Он исследователь. Он лидер. Он хочет вернуться на Землю. Он хочет узнать, что там есть. – Махнув рукой в сторону сада призраков, Сайлас добавил: – И он хочет захватить с собой столько Марса, сколько сумеет.

«Возвращение на Землю покончит с Тишиной», – подумала я. Это откровение ошеломило меня.

– Единственное, в чем он теперь нуждается, – топливо с «Эвридики», Джо. Он отвезет тебя обратно, чтобы заполучить его.

– И Салли с Анабель тоже, – сказал Джо.

– Разумеется. И меня, чтобы все было сделано как надо. А до тех пор давайте не будем его гневить, хорошо? – Сайлас взглянул на меня. – Ты сможешь забрать то, за чем пришла. Его планы это никак не изменит, и все остальное тоже. Впрочем, и тебе это, скорее всего, никак не поможет. Этот цилиндр уже не тот, каким был прежде.

Я знала это, но не хотела слышать. От одной мысли о том, что могло сделать с мамой воздействие Странности, мне становилось дурно. И все же мне было трудно злиться на Сайласа. Я проникалась к нему симпатией вопреки ярости, которую лелеяла с самого ограбления. Он, в конце концов, собирался отдать мне то, чего я хотела. И был единственным на Марсе человеком, делавшим хоть что-то для возвращения домой.

– Я понимаю, почему ты помогаешь ему с починкой корабля, – сказала я. – Но этот сад? Почему ты помогаешь с ним?

Сайлас улыбнулся, его взгляд затуманился.

– Потому что он прекрасен. А мы – нет.

Корпус «Фонарщика» был выкрашен кремово-белой краской, а узоры на заклепках подтверждали, что этот корабль построен в девятнадцатом веке. Трепещущий брезент – когда-то часть яркой палатки – был превращен в навес над входным люком. Мне представился Пибоди, который сидит под ним в кресле, наблюдая, как порабощенные им живые трудятся в его диковинном саду.

Внутри, вправо и влево от люка, тянулся коридор. Одна его сторона упиралась в груду искореженных металлических балок и пластин; другая, хоть и деформированная, поворачивала в темные глубины корабля.

Коридор резко уходил вниз. За те долгие годы, что корабль простоял в этом месте, внутрь просочился или налетел с ветром песок. В нем была протоптана узкая тропа, но я не раз поскользнулась, спускаясь следом за Сайласом. Вскоре нас окружила абсолютная темнота. Сайлас зажег фонарик и отыскал на стене выключатель. Ряд желтых потолочных ламп, заморгав, пробудился к жизни. Одна вспыхнула и перегорела. Остальные гудели и плевались искрами, но продолжали работать.

Коридор огибал центральную часть корабля, в которой, как я подозревала, располагались двигатели. В маленьких кладовых, встречавшихся нам по пути, хранились кислородные установки и консервные банки, по большей части взорвавшиеся. Коридор выровнялся и закончился проходом в кабину – помещение размером с половину нашего нью-галвестонского модуля. Когда-то ее заполнил песок, и, хотя люди Сайласа выгребли большую его часть, по углам и под приборными панелями все еще сохранились небольшие горки. На дальней стене висела перекошенная откидная койка; одна опора у нее переломилась, одеяла окаменели из-за песка. То, что я сперва приняла за непрозрачную стену, странно поблескивавшую в тусклом свете, оказалось пузырем из закаленного стекла, способного выдержать столкновения с мелкими метеоритами и случайным космическим мусором. Оно достойно исполнило свой долг, пережив падение корабля на Марс. Сквозь него нам был виден сад и Чонси Пибоди, тщательно собиравший свои цилиндры.

Внутренние стены были сделаны из дерева, теперь высохшего и растрескавшегося. По окружности кабины тянулись медные перила. На карнизе над иллюминатором когда-то висели занавески, задернув которые можно было насладиться иллюзией того, что находишься дома. Они давно уже сгнили, и их черные лохмотья болтались по обе стороны от иллюминатора. У стены покоился сломанный книжный шкаф, его содержимое – работы по астронавигации, геологии, сельскому хозяйству, биографии и дневники знаменитых первопроходцев, а также множество популярных романов – в основном было погребено под песком. Осколки фарфора, должно быть, остались от чайного или обеденного сервиза. На одной из стен висела звездная карта, а рядом с ней – портрет красивой дамы. По всей кабине валялись бумаги и карты, в основном разорванные и истоптанные тяжелыми ногами астронавта. Пока Джо и Салли осматривались, я наклонилась и подобрала один листок. Похоже, это была часть грузового манифеста: столько-то фунтов соленой свинины, столько-то банок консервированных помидоров, столько-то галлонов воды.

Усталость грозила одолеть меня. За день произошло слишком многое: я не могла со всем этим совладать. Мама была где-то рядом: обещанная, но пока что не отданная мне. Ватсон остался снаружи: предположительно в безопасности, но окруженный врагами и одинокий. Вход в пещеру охраняли боевые Автоматы, стремившиеся проникнуть внутрь; некоторые из них чудовищным образом срастили себя с человеческими телами. Труп Пибоди обходил свой зловещий сад. Сам Марс оказался живым.

А еще был Сайлас: человек, которого я шла убивать, добровольно стал моим союзником.

Мне нужен был сон.

Но перед этим пришлось потрудиться, приготовиться к отбытию. Мы постарались сделать кабину пригодной для короткого перелета до Дигтауна, в первую очередь сосредоточившись на том, чтобы вернуть систему теплоснабжения в рабочее состояние. Пибоди (не настоящий Пибоди, напомнила я себе: это был оживший «Фонарщик»; подобно тем боевым Автоматам снаружи, он использовал труп Пибоди как своего рода марионетку), судя по всему, посвящал значительную часть своих трудов самосохранению; он снял с корабля все пробитые или сломанные детали и приспособил их для поддержания целостности кабины, в которой, как утверждал Сайлас, обитало его истинное сознание. Я с опасливым интересом поглядывала на панель с цилиндрами, похожую на ту, что я видела на «Эвридике», и управлявшую энергосистемой корабля. Там жило сознание Пибоди: разум как чудо или же как болезнь.

В какой-то момент Сайлас оставил нас одних и вернулся минут через двадцать. С собой у него была маленькая холщовая сумка, которую он раскрыл передо мной.

– Я не знал, который из них тебе нужен, – сказал он. – Поэтому принес их все.

В сумке лежало четыре цилиндра; я узнала в них те, которые Сайлас забрал из нашей закусочной. С громко бьющимся сердцем я осторожно достала тот, на котором была мамина запись. Как и все остальные, он был расколот. Тусклый металл, измазанный маслом, перепачканный песком. Уродливый, неизящный, совершенно обыденный. Непохожий на Грааль или сокровище Опара.

Но это был ее цилиндр, и он вернулся ко мне.

После всего, что случилось, мне оказалось достаточно попросить, чтобы получить его.

– Где ты их нашел?

– Они были посажены в саду. Я вытащил их, пока Пибоди загружал в трюм другие. Он об этом не знает. И узнавать ему не обязательно.

Это был тихий и значимый момент. Джо и Салли смотрели на меня, и Джо казался довольным. Сайлас присел рядом со мной, сильный и уверенный. Он спокойно, без колебаний и жалоб, исполнил мою просьбу, вручил мне то, в чем я нуждалась, укрепил фундамент жизни, которая казалась мне рухнувшей. Я крепко сжала цилиндр, представляя себе, какое лицо будет у папы, когда я его ему верну. Я помнила, что причиной всех моих бед тоже был Сайлас – я не настолько утратила способность мыслить здраво, – но с тех пор случилось так много плохого, что эта победа казалась мне абсолютной.

– Спасибо, – сказала я.

– Не за что, малышка. – Он дружески пихнул меня в плечо. – Ну ладно. Вернемся к делу.

Пока мы работали, Пибоди время от времени входил в кабину и каждый раз приносил с собой накрытый поднос с цилиндрами. Он молча миновал нас и убирал их в шкаф с несколькими полками. Этот шкаф был слишком мал, чтобы вместить весь его сад. Я поинтересовалась, что будет с остальными цилиндрами.

– Из-за этих боевых Автоматов нам придется улететь чуть раньше, чем мы планировали, – ответил Сайлас. – Мы собирались вставить те цилиндры, которые не сможем взять, в Автоматы наподобие твоего Ватсона. А раз у нас не выйдет это сделать, мы просто оставим их здесь. Мы соединяем их проводами в надежде, что растущие сущности смогут общаться друг с другом. А может быть, сольются воедино. Кто знает? В любом случае, мы им просто помогаем. Они сделают то, что захотят сделать. Это ведь они – настоящие марсиане. Не мы.

– А почему не мы? – спросила я. В Нью-Галвестоне все так старались поскорее начать считать себя марсианами – особенно после наступления Тишины, – что иной взгляд казался почти ересью.

– Потому что мы – болезнь. Мы не должны были сюда прилетать.

Джо фыркнул.

– Что, ты думаешь, это неправда? Куда бы мы ни пришли, мы только губим. Мы забираем, забираем и забираем, и не оставляем после себя ничего. Только посмотри на эти боевые Автоматы снаружи; вот какими нас знает Марс. Убийцами. Разрушителями.

Я вспомнила, как назвал нас тот боевой Автомат. «Дрянь».

– Здесь есть и хорошее, – сказала Салли.

– Например?

– Племена.

Это застало меня врасплох.

– В смысле индейские племена?

– Да. За Броулис-Кроссингом, который ты, должно быть, считала самым дальним человеческим аванпостом, живут народы чероки и лакота.

– Что?

– Не слышала о них, верно? Хоть Нью-Галвестон и стал первой официальной колонией, люди летали с Земли на Марс и обратно больше шестидесяти лет. Ты правда думаешь, что вы – это все, что здесь есть?

То же самое говорила в школе Бренда. Я и на секунду не могла предположить, что она права. Неужели здесь действительно так много людей?

– Сколько их?

Салли пожала плечами.

– Понятия не имею.

– Я тебе не верю. Я их ни разу не видела.

– А ты думаешь, они сюда прилетели, чтобы с белыми ручкаться? Ты их не видела, потому что они так хотят. – Салли внимательно следила за тем, как я пытаюсь уместить эту новость у себя в голове, и поэтому я точно знаю, что продолжила она с огромным удовольствием: – И это только те, о ком мне известно.

– Что ж, – проговорил Сайлас, желая перехватить инициативу, – пусть живут здесь, если хотят. Они долго не протянут. Никто из оставшихся не протянет, слава богу. Мы должны вернуться домой, и мы должны там остаться. Пибоди нам с этим поможет.

После этого разговор затих. Свет ламп приглушили. Пока мы устраивались в тесной кабине – Джо и Салли лежали на своих палатках, вместо того чтобы забираться внутрь; Сайлас откинулся в кресле пилота, закинув ногу на ногу, с дымящейся в руке сигарой, – я ощущала, как внутри меня слабеет какое-то сопротивление. Сопротивление чему – я тогда сказать не могла, хотя теперь понимаю, что всему. Моим спутникам, обстоятельствам, в которых я оказалась, распаду порядка вокруг меня. Я позволила этому тепло освещенному пузырьку безопасности убаюкать меня. Вместе с этим ощущением пришла нарастающая грусть, поскольку то, что я игнорировала или жестоко подавляла, увидело возможность со мной поквитаться.

Я стискивала в руке мамин цилиндр, не в силах поверить, что наконец-то его заполучила, без споров и драк. Остальной Нью-Галвестон мог продолжать мариноваться в своей трусости, в своей мелочности и жадности. Тишина сломила его жителей, и в тот момент я поняла, что они останутся такими навсегда. Но в нашем доме Тишины не будет. Как не будет ее в разбитом сердце моего отца.

Я спасла мамин голос и верну его домой.

И, быть может, принесу вместе с ним спасение от самой Тишины.

Когда боевые Автоматы прорвались в пещеру, было еще темно. Я успела задремать, и мне снился сон: ярящееся море, бессчетные тонны воды, перекатывающиеся, точно мышцы, – зрелище, которого я не видела ни разу в жизни. Волны разбивались об утес, сотрясая землю, грохоча, как охватившая весь мир гроза. Кто-то закричал. Я открыла глаза, и грохот оказался реальным.

Другие, должно быть, тоже спали. Мы все садились, привыкая к неяркому свету, и пытались понять, что это такое мы слышим.

С нами был Пибоди. Он стоял среди нас, молчаливый и неподвижный. На его накренившемся, пробитом черепе сидел один-единственный черный мотылек, и взмахи его крыльев были подобны медленному биению пульса.

Сайлас соскочил с кресла и бросился в коридор.

– Они пробились! Они пробились!

Моей первой мыслью было:

– Там Ватсон.

Я посмотрела на остальных, ожидая, что они немедленно бросятся на помощь. Джо и Салли глядели на меня в ответ, и лица у них были пустые. Они не двигались. Если Пибоди как-то и отреагировал, узнать об этом я не могла.

До нас донесся еще один крик: призрак, несомый темным течением. Я вскочила и вопреки всем инстинктам собственного тела бросилась к двери кабины. Рядом с ней стояла винтовка Салли; я схватила ее и побежала по коридору. Я чувствовала холодную пульсацию ветра, поджидавшего меня в конце.

– Не ходи туда! – крикнула Салли, но я ее не послушала. Я считала, что они снова проявляют трусость перед лицом настоящей угрозы. Если бы они действительно беспокоились, они бы пошли за мной.

Подбежав к люку, я увидела, как Сайлас закрывает его и поворачивает штурвал затвора.

И ощутила, как загудел «Фонарщик», когда Пибоди включил двигатели.

– Нет! – Я подняла винтовку, навела ее на Сайласа. – Открой!

Он посмотрел на меня так, словно я выжила из ума.

– Боевые Автоматы вошли в пещеру! Ты что, не слышишь, что творится? Мы убираемся отсюда!

– Ватсон! Если они сюда пробились, значит, и он вошел с ними. Он будет меня искать!

Сайлас шагнул ко мне, его лицо исказилось яростью.

– Брось чертову винтовку! Идиотка! Мы улетаем!

Снаружи оставались другие культисты. Люди, с которыми он жил и работал бог знает сколько времени. Люди, не покинувшие его, когда прочие сбежали, люди, которые так же, как и он, верили в возможность вернуться домой на «Фонарщике» и разобраться с величайшей тайной, со страшнейшей опасностью, с какой когда-либо сталкивалась марсианская колония. И он был готов бросить их всех, не попытавшись спасти хотя бы одного.

Сайлас сделал еще шаг, и я выстрелила. Я целилась выше его головы и по какой-то счастливой случайности на самом деле промахнулась. Пуля ударилась в металлическую стену за его спиной, отрикошетила и пролетела мимо моего уха. Потрясенное лицо Сайласа было почти комичным.

– Открывай! – завопила я.

Сайлас повернул штурвал и снова открыл люк. Как только он это сделал, я ударила по кнопке, опускавшей рампу. Ветер завывал; ледяная крошка обожгла мне лицо. Из люка на землю упал клин света. Зеленый туман Странности льнул к рядам несобранных цилиндров, их причудливые кристаллические призраки дрожали в ночи.

Часть Мотыльков была в саду, их оттеснили сюда наступающие боевые Автоматы. Они заняли оборонительную позицию у входа в тоннель и ждали, когда покажется враг. Пара культистов оглянулась на корабль, их напряженные и изможденные лица озарились надеждой. Остальные продолжали ждать, вскинув винтовки и пистолеты, готовые отдать жизнь ради спасения «Фонарщика». Это был поразительный, обреченный акт мужества, и я не могла не подумать о том, насколько иначе все могло бы сложиться, если бы жители Нью-Галвестона обладали хотя бы четвертью этой отваги.

Из зияющей пасти тоннеля лились вопли, словно кричал сам Марс. Я спустилась по рампе, оглядываясь в поисках Ватсона; винтовка бесполезно болталась у меня в руке. Но ни один Автомат до сада пока что не добрался.

Крики заглушил ритмичный грохот оружейного огня, спокойный и неторопливый.

Туктуктуктуктук.

Туктуктук.

Один из Мотыльков начал стрелять вглубь тоннеля.

А потом Ватсон, этот старый добрый кухонный Автомат, это глупое ведерко дребезжащих деталей, надоедливый, и беспомощный, и ободряющий, и надежный, быстро выкатился из него, комично выставив вперед свои бесполезные руки посудомойщика, поворачивая голову то в одну, то в другую сторону, пока от его корпуса рикошетили винтовочные пули.

– Ватсон! Сюда!

Он услышал меня и сменил курс. Мотыльки пропустили его, сосредоточив огонь на том, что спускалось по тоннелю следом за ним.

«Фонарщик» вибрировал энергией. Его большой двигатель рокотал и стучал – старый конь, жаждущий размять кости. Все импульсы моего тела гнали меня обратно внутрь. Корабль вот-вот должен был взлететь.

На полпути Ватсон остановился. Он что-то мне говорил, но я не слышала его за шумом «Фонарщика», за воем ветра, за выстрелами и криками.

Я спрыгнула с рампы и побежала к нему. Моя одежда не годилась для такой температуры. Из-за ветра меня уже колотила дрожь, а пальцы онемели. Я и забыла, как плохо может быть без обогревательной палатки или хотя бы теплой одежды, защищающей от ветра. Холод был убийцей. Пригнувшись, я преодолела небольшое открытое пространство, разделявшее нас с Ватсоном. И успела бросить короткий взгляд на вход в тоннель.

Его перекрывал боевой Автомат. Один из тех, которые использовали людей – марионеток, как называл их Сайлас. Человек в его руке подергивался, как отвратительная живая кукла. Кончики пальцев у него почернели, нос и щеки – тоже. Обморожение во всей своей темной красе. Вместо другой руки у машины был пулемет Гатлинга, и он вращался в красном жаре, выплевывая пули, косой проходившиеся по саду.

– Ватсон, – сказала я, подбежав к нему. Я остановилась так, чтобы он закрывал меня от боевого Автомата. – Ватсон, что такое? Пойдем!

– У меня сломалась гусеница, – ответил он. Я опустила взгляд и увидела, что это правда: его правая гусеница свалилась и бесполезно лежала в грязи.

– О нет, Ватсон. Разве ты не можешь без нее двигаться?

Он попытался, медленно подался вперед.

– Боюсь, что нет, мисс Крисп.

– Попробуй! – Я обежала Ватсона и всем весом навалилась на его корпус. Это было словно толкать до отказа нагруженный фургон, но он медленно поехал вперед.

Я взглянула на «Фонарщика». К моему ужасу, рампа была поднята. Сайлас стоял у люка; он взглянул мне прямо в глаза, прежде чем захлопнуть его.

– НЕТ!

«Фонарщик» оторвался от земли.

Я словно увидела, как поднимает голову Смерть. Вокруг меня кружился водоворот крови и ужаса, ледяной ветер замораживал мои мысли, призраки в саду угасали, когда шальные пули разбивали их цилиндры, а я наблюдала за тем, как эта маленькая сфера тепла и надежды начинает свой путь в звездное небо, такая же далекая и безмятежная, как картинка в одной из моих книжек.

Неожиданно я вспомнила, что мамин цилиндр все еще лежит у меня в кармане. Если я не выживу, папа никогда больше не услышит ее голоса.

– Я защищу вас, мисс Крисп.

Ватсон толкал меня, пока не оказался между мной и боевыми Автоматами. Он развернулся к ним лицом. Это было все, что он мог сделать. Это было единственное, что он мог сделать. Я прижалась к нему лбом.

Уцелевшие Мотыльки бились насмерть. Хотя кое-кто из них укрылся за стоявшими на земле ящиками или в стенных нишах, большинству спрятаться было негде. Они стояли шеренгой на открытом пространстве, точно солдаты Гражданской войны, которых я видела на картинках в учебнике. Они дали залп по боевым Автоматам и опустили винтовки, чтобы перезарядить их.

«Гатлинги» Автоматов заработали; пули вылетали из стволов с грохотом, подобным ударам молота, что были почти физически ощутимы. Люди распадались на части, словно игрушки. Конечности летели во все стороны, кровь била фонтанами и арками, затуманивая воздух. Мотыльки кричали. Некоторые из них отстреливались; их пули со звоном отскакивали от панцирей Автоматов или с глухими влажными ударами вонзались в висящие тела марионеток. Я не отрывала взгляда от Перси: заносчивый мальчишка, который пытался преградить путь Джо, пока Салли его не осадила, стоял на одном колене и, уперев приклад винтовки в плечо, тщетно стрелял в наступающую на нас погибель.

У меня за спиной раздался голос:

– Анабель! Запрыгивай!

Это был Джо Райли, стоявший в открытом люке; его куртка хлопала на ветру. Погрузочная рампа снова опустилась, но, поскольку «Фонарщик» все еще висел в воздухе, остановилась в футе от земли.

– Скорее, Ватсон! – Я снова начала его толкать.

Джо покраснел от злости.

– Проклятье, забудь уже о нем и иди сюда!

Ватсон снова попытался сдвинуться с места и преодолел еще дюймов шесть, прежде чем вздрогнуть и остановиться. Шальная пуля угодила ему в голову под левым глазом. Взметнулся маленький гейзер из металла и искр.

– Думаю, мисс Крисп, – сказал Ватсон, – я предпочту остаться.

Боевые Автоматы выпустили еще одну адскую очередь, и звук и вонь человеческой смерти ошеломили меня. Я рухнула на землю, ужас затмил все остальное; я свернулась калачиком и обхватила голову руками. Кажется, я кричала. Маленькая точка спокойствия у меня в голове, осажденная крепость здравомыслия, говорила мне, что я должна встать и бежать. Что меня неизбежно убьют, если я задержусь здесь еще хоть на секунду.

– Анабель! Сейчас или никогда!

«Хорошо, – подумала я. – Хорошо. Есть другой способ его спасти».

Я подползла к Ватсону и сказала:

– Голубой люпин.

Глаза Ватсона потухли, его цилиндр попытался выскочить из корпуса. И застрял; попавшая в голову пуля искривила металл. Я попыталась ухватиться за него и вытащить.

– Нет, нет, нет, нет, нет, нет.

Цилиндр не поддавался.

Я повернулась как раз вовремя, чтобы увидеть, как пули разорвали голову и плечи Перси на яркие ленты из крови и костей, как металлический ураган ободрал плоть с его лица, на мгновение обнажив зубы, прежде чем они разлетелись осколками и пылью.

На меня навалился давящий ужас. Эти люди отдавали свои жизни ради бегства Пибоди и «Фонарщика», и, задерживая это бегство, я рисковала превратить их самопожертвование в бессмысленную кровавую трату.

Ватсон стоял, неподвижный как камень. Я попыталась затолкнуть цилиндр обратно, чтобы разбудить его. Чтобы он мог спрятаться, вернуться домой в одиночку.

Цилиндр отказывался вставать на место. Его безнадежно заклинило.

– Ватсон, – всхлипнула я, поворачиваясь к кораблю и пускаясь бегом. – Ватсон, прости! Прости!

Я потянулась к Джо. Он схватил меня за руку, едва не выдернув ее из сустава, и затащил на рампу. Я почувствовала прилив облегчения, ощутив его силу, его не терпевшую сопротивления хватку. Я все еще была ребенком, и он продемонстрировал это, когда взял меня на руки и отнес в безопасное место.

– Скорей, скорей, скорей, скорей!

Пули ударяли в броню «Фонарщика» и влетали в открытый люк, пока гидравлические механизмы трудились, убирая рампу. Вокруг нас звенело и стучало; я увидела, как вспыхнула пола куртки Джо. Корабль резко завалился набок, и мы покатились по истерзанному коридору. Я врезалась в стену, и та выбила воздух у меня из легких. Мир качался и кружился, и я не сомневалась, что пули пробили какую-то важную трубу или бак, а может, разбили плату, в которой обитало сознание Пибоди.

Но «Фонарщик» быстро выровнялся, и инерция стремительного взлета вдавила меня в пол.

Рампа поднялась не полностью; один из подъемных механизмов повредили, и она застряла, оставив щель шириной в несколько дюймов, за которой, словно банши, ревела ночь и были видны вспышки выстрелов, стремительно уносившиеся вдаль.

Там, внизу, остался Ватсон.

Джо поднялся на ноги и разглядывал большую дыру в своей куртке. Поразительно, но пуля его не зацепила. Даже несмотря на скорбь по Ватсону, я почувствовала невероятное облегчение.

– Я чуть не погиб, – сказал Джо. – Меня чуть не убили из-за твоего говенного Автомата.

Я пораженно уставилась на него. Джо казался спокойным, но это было неправильное спокойствие: его лицо сделалось совершенно неподвижным. Как будто он носил маску, а во время перестрелки она съехала и теперь висела, как мертвая кожа.

Я снова испугалась, сама не понимая почему.

– Я должна была это сделать, – сказала я ему. Я искала в себе злость и не находила ее. Я нуждалась в ней, а она пропала. – Я должна была попытаться его спасти.

– Нет, – ответил он. – Ты не должна была этого делать. Ты рискнула нашими жизнями, всеми до единой, ради чего-то ненастоящего. Впрочем, это же типично для Анабель Крисп, разве нет? Ты всегда так делаешь.

Джо привалился к переборке, глядя в никуда. Казалось, он о чем-то задумался. Быть может, он тоже что-то искал в себе. Наконец он сказал:

– Отойди от люка. Я не хочу спускаться за твоим трупом, если ты вывалишься.

И ушел в кабину.

Я прижалась к стене, глядя в щель сломанного люка, во тьму, в которой оставила своего единственного на свете друга. В которой оставила поле бойни.

Я обхватила себя руками, прижимая к груди мамин цилиндр. Закрыла глаза и представила, что уложила голову к ней на колени, а ее пальцы гладят меня по волосам. «Ты ни в чем не виновата, – сказала она. – Все будет хорошо». Впервые с тех пор, как Сайлас вторгся в закусочную, я расплакалась.

«Фонарщик» гремел, как полная гвоздей жестянка. Стены дрожали, а пол грозил выскользнуть из-под ног. В кабине все еще лежали горы песка. Но здесь хотя бы было тепло. Джо обустроил наш лагерь в углу, так далеко от пилотского кресла, в котором разместился Пибоди, как только смог. Он ушел в себя; рядом с ним лежала сложенная палатка и стояла собранная, но незажженная плита. В руке он сжимал бутылку виски, и пока что оно поглощало все его внимание.

Салли сидела на ящике неподалеку. Когда я вошла, она посмотрела на меня; ее лицо было бесстрастным и непроницаемым. Глаза отражали свет потолочных ламп, придавая ей неземной вид.

Сайлас расположился в противоположной стороне кабины. Я не знала, чего от него ждать, – наверняка такой же ярости, как от Джо. Но он взглянул на меня спокойно, без эмоций.

– Рад, что ты уцелела, – сказал он.

Тварь, считавшая себя Пибоди, судя по всему, нас не замечала. Скафандр неподвижно сгорбился в кресле пилота. У меня возникло ощущение, что он припаркован там, будто пустой автомобиль, в то время как управлявшая им сила блуждает по цепям «Фонарщика».

И все же голос Пибоди раздавался из потрескивающих динамиков скафандра. Его обычно обходительная манера испарилась; ее сменило мрачное немногословие, сдерживаемая энергия, в которой ощущалась… не то чтобы угроза, но чуждость, оказывавшая такое же воздействие. Он говорил тихо, обращаясь, похоже, не к кому-то из нас, а к самому себе; это был бормочущий монолог, полный уравнений и слов, которых я никогда прежде не слышала.

– Что с ним? – спросила я.

Салли пожала плечами.

– Иногда на него такое находит. Та его часть, которая остается Чонси, куда-то девается, и ее сменяет часть, которая является чем-то другим. Что бы это ни было, разговаривать с людьми оно не любит. Когда он таким делается, его лучше не трогать.

Сайлас добавил:

– То, что ты видишь перед собой, достойно называться богом больше, чем все, что ты когда-либо повстречаешь. Ты ведь не стала бы тыкать бога в плечо, когда он думает, верно?

– Это не бог, – ответила я. Все мое расположение к Сайласу сгорело в тот миг, когда он захлопнул передо мной люк в пещере. Я знала, каков он на самом деле. И уже не забуду этого.

– В этом кресле сидит Марс собственной персоной.

Я вспомнила, чему меня учили. Марс был богом войны.

Я подумала обо всех тех цилиндрах, подвергнутых воздействию Странности, о том, как Сайлас говорил, что в них пускает корни сознание Марса. Если он был прав, что оно сотворило с «Фонарщиком», пропитывавшимся Странностью больше шестидесяти лет? Это создание, которое иногда считало себя Чонси, давно погибшим первопроходцем, а иногда вспоминало, что является чем-то другим. Оно наверняка было сумасшедшим. Абсолютно, апокалиптически сумасшедшим.

– Оно не знает, что оно такое, да?

– Откуда оно может знать? – сказала Салли. – И, если уж на то пошло, откуда хоть кто-нибудь может об этом знать? Чем бы оно ни было, это что-то новое. – Она достала сигарету и чиркнула спичкой о подошву. – В любом случае беспокоиться из-за этого смысла нет. Когда оно принимает себя за Чонси, оно пользуется скафандром. Тогда разговаривать с ним безопасно. – Салли глубоко затянулась и уставилась в пустоту.

Она знала всех этих людей.

– Мне жаль, Салли, – сказала я. Глаза у меня все еще жгло от слез. Я не боялась, что она это заметит. Я хотела, чтобы она заметила.

– А-а, они этого хотели. – Она попыталась улыбнуться, но улыбка быстро умерла. – Просто все случилось чуть быстрее, чем они планировали. – Она кивнула на мою куртку. – Зато ты вернула свою маму, верно?

Я кивнула, похлопав по карману, в котором покоился цилиндр. Это снова напомнило мне о Ватсоне, и на глаза у меня навернулись слезы.

– С ним все будет в порядке, – утешила меня Салли, поняв, о чем я думаю. – Они не причиняют вреда своим.

– Он не один из них, – ответила я.

Джо фыркнул.

– Ох, да хватит уже, – сказал он. – Хватит этой херни.

Бутылка, к которой он прикладывался, уже наполовину опустела. Он пил виски, как воду. Я никогда не пробовала алкоголь, но достаточно часто видела, как это делают другие, чтобы знать, что он обычно начинает действовать по пути в желудок. Глядя на Джо, заметить это было невозможно.

– Чего хватит? – спросила я.

– Хватит притворяться, что твой дурацкий кухонный агрегат – живой. Хватит притворяться, что запись, которая лежит у тебя в кармане, – это твоя мать.

– Полегче, – тихо сказала Салли.

Сайлас молча наблюдал за нами.

Джо зло покосился на нее, но на время оторвался от бутылки. Он сжимал ее в руках, сидя со скрещенными ногами под полным рычагов и кнопок пультом, словно маленький мальчик. И смотрел на меня. В глубине его глаз что-то искрило и шипело, заставляя меня нервничать.

– На что ты пялишься, – сказал он.

– Не знаю. – Мне не хотелось с ним ссориться. Перед моим внутренним взором до сих пор проигрывалась бойня, вонь крови все еще гнездилась у меня в носу. Все это было слишком невыносимым. Слишком большим. От одной мысли о новом конфликте мне хотелось упасть. «Пожалуйста, перестань, – подумала я. – Пожалуйста, пожалуйста, перестань».

– Не знаешь? А в Нью-Галвестоне у тебя на любой чих было мнение. Что с тобой стряслось?

– Джо, – сказала Салли. В ее голосе слышалось предупреждение.

– Нет, Салли. Нет. Тебя там не было. Ты не слышала, как она меня называла, чем она мне грозила. Она собиралась добиться, чтобы меня повесили, понимаешь? Повесили! И она не шутила! – Он сделал еще несколько яростных глотков. – Она такая надменная, эта соплячка. Такая принцесса. А на самом деле она сраное чудовище.

– Пожалуйста, перестань, – взмолилась я. Шепотом – иначе не получилось.

– Достаточно, – сказал Сайлас.

– А ты заткнись. У тебя нет права голоса. Ты хотел ее там оставить.

– Да, хотел. Но только потому, что служу идее, которая больше меня самого. Я должен доставить Пибоди на Землю. А потом доставить на Землю всех нас. Сделать то, что должен был сделать ты, Джо, но не сделал, потому что у тебя кишка тонка. Потому что ты служишь только собственной трусливой шкуре. – Он перевел взгляд на меня, продолжая обращаться к Джо. – Возможно, она никогда меня за это не простит, но я тебе гарантирую – она меня понимает.

Джо снова отхлебнул виски и продолжил перечислять свои невзгоды, как будто Сайлас ничего и не говорил:

– И вот теперь за мной гоняются боевые Автоматы, я застрял в какой-то чертовой древней жестянке, возвращаюсь в город, полный людей, которые меня ненавидят, и меня чуть не застрелили… – Было очевидно, что он мог бы продолжить, но его захлестнули чувства. Джо отставил бутылку, натянул полу куртки и снова осмотрел простреленную в ней дыру. Пуля, должно быть, разминулась с ним всего на сантиметр. Джо просунул в дыру палец; у него тряслись руки.

Салли зажгла новую сигарету, не сводя с него взгляда.

– Джо, – сказала она тихо. – Ложись спать.

– Мне могли всадить пулю в живот, – снова заговорил он. – Ты когда-нибудь видела, как это бывает?

– Так уж получилось, что да. Пуля прошла близко, но ты цел. В отличие от многих других. Ты должен об этом забыть.

Джо сделал очередной глоток. На этот раз поменьше; похоже, ярость оставила его. Он понуро посмотрел на меня, и я с удивлением заметила, что глаза его покрыты слезной изморозью.

– Я всего этого не хотел, – сказал Джо. После чего лег и повернулся к нам спиной, натянув одеяло до шеи. В правой руке он сжимал бутылку, плечи его дрожали. Он подавил всхлип: трудный звук, которого он стыдился и который хотел скрыть.

Салли присела рядом с ним. Джо положил голову ей на колени, и она стала гладить его по волосам, будто утешающая ребенка мать. Мне хотелось отвернуться, но я была не в силах это сделать. И продолжала смотреть с тяжестью на сердце. Внутри у меня все болело.

Салли продолжала гладить его, даже когда стало ясно, что Джо уснул; дым ее сигареты закручивался у него над головой. Не глядя на меня, она сказала:

– Отнесись к нему с пониманием. Тишина людей как только не поломала. Все, что в нас было плохого, стало только хуже.

Стоило мне услышать из ее уст это слово – «Тишина», – и я вспомнила, что у Салли была жизнь и до нее. Эта вроде бы очевидная мысль стала для меня откровением. Я всегда воспринимала Салли как порождение Марса, такую же часть его ландшафта и экологии, как бури, которые налетали на нас каждую пару лет, или странные насекомые, вылуплявшиеся в сезон дождей и умиравшие, когда планета высыхала. То, что у Салли до прилета сюда была жизнь на Земле, почему-то казалось невозможным.

– Сколько лет тебе было, когда ты сюда прилетела? – спросила я. Хоть речь и шла о ее жизни, этот вопрос заставил меня почувствовать себя уязвимой. Но мне казалось, что правила изменились; барьеры не то чтобы рухнули, но временно сделались проницаемыми.

Салли прищурилась на меня сквозь дым. И, прежде чем решила ответить, еще раз затянулась сигаретой.

– Что-то около двадцати. Я прилетела, когда Нью-Галвестон был не более чем блестящей идеей. Планы на него строились огромные.

– А чем ты занималась на Земле?

– Какая тебе разница?

Я смущенно опустила взгляд.

– Не знаю. Я решила попробовать быть вежливой.

Салли издала фыркающий смешок и продемонстрировала мне все свои гнилые зубы.

– Кажется, спасения бегством идут тебе на пользу, девочка. – Она затушила докуренную сигарету и достала следующую. – Я работала на семейной ферме. Мы были бедными. В школе я не училась. Нашла себе милого старикана, вышла за него и собиралась уже работать на его ферме, заниматься той же самой ерундой, которой занималась с детства, когда возникла идея полететь на Марс. Впервые за всю мою жизнь кому-то из внешнего мира понадобились люди вроде меня. Суровые люди, готовые к суровой работе. Впервые я подумала, что смогу стать частью чего-то важного.

Я была слишком занята попытками осмыслить тот факт, что Салли Милквуд была замужем, чтобы заметить грусть в ее голосе.

– А где твой муж? – спросила я.

– Умер. Красная чахотка.

Она сказала это буднично, словно речь шла о симпатичном ей псе. Было легко представить жизнь, которая за этим последовала, отчаянную борьбу за выживание в мире, не созданном для бедных вдов.

– Мне жаль, – сказала я.

– С тем же успехом можно жалеть заходящее солнце. Так уж устроена жизнь.

Подтверждением ее словам были два десятка мертвецов, которых мы оставили позади. И моя мать, а с ней, возможно, и все население Земли. А еще – тот злосчастный мертвый шахтер, истекавший кровью у ног моего отца.

– У меня были фургон и хороший мул. Я взялась перевозить товары, потому что научилась этому еще дома. Я торговала со всеми подряд и продавала что угодно, включая самогонку Шенков. Так и познакомилась с Джо. У Джо есть слабость – возможно, их у него слишком много, – но он мой друг. Поэтому я и пошла с вами. Я защищаю своего друга.

– Милая история, – сказал Сайлас. Я уже почти забыла, что он тоже сидит в кабине. – Ты поэтому нам помогала? Потому что хотела с нами подружиться?

– Я помогала вам, потому что вы мне платили, – спокойно ответила Салли. – Вот и все, ничего больше. Так что можешь катиться к черту.

Странно, как быстро может испортить настроение всего лишь один неправильный слог, неправильная интонация. Голос Сайласа погубил атмосферу. Он не солгал: я понимала, почему он был готов меня бросить. Им двигала одна-единственная цель, и мне это было знакомо. Но он выматывал меня так, как ни один человек до него. Что бы он ни делал – грабил нас, возвращал мне мать, бросал меня на верную смерть, – это вызывало во мне острейшую реакцию. Я ненавидела его и уважала. И не знала, как примирить эти две правды.

Я достала из кармана мамин цилиндр и положила на колени, не отводя от него глаз. Я чувствовала на себе взгляд Сайласа, но мне было на него наплевать. Точно так же, как мне было наплевать в тот момент на цену, которую пришлось заплатить – и еще придется заплатить – за этот цилиндр. У меня вспыхнули щеки и защипало глаза, но я прогнала слезы. Меня ограбили Мотыльки. Меня ограбил Нью-Галвестон. И даже Джо Райли. Если бы у него хватило смелости отвезти нас домой, быть может, мы все были бы сейчас в безопасности. Быть может, с Землей ничего не случилось, и мы дрались и умирали здесь без всякой на то причины. Я решила, что пора выставить всем этим людям счет. И я прослежу за тем, чтобы они его оплатили.

Перед глазами у меня встало тело юного Перси, истерзанное пулями. Одна из них пропахала борозду над его левым глазом, обнажив мозг. Этот дом тайн, этот сад мечты стал всего лишь сочащейся грудой измельченного кровавого мяса. Уродливой и омерзительной, в отличие от чистого металлического устройства, хранившего последние слова, которые моя мама обратила к своей семье.

– Что ж, ему все-таки довелось пострелять из своей винтовки, – пробормотала я и попыталась рассмеяться. Но получилось у меня что-то другое.

Салли то ли не поняла, о чем я говорю, то ли не хотела понимать. Она снова поглаживала волосы Джо, заблудившись в собственных мыслях. Быть может, она гладила волосы мужа; быть может, она видела его лицо.

Что ж. Пусть сама разбирается со своими мертвецами. А я тем временем попытаюсь воскресить своих.

Когда настало утро, мы все еще были в воздухе. Меня поражало, что мы движемся так медленно; я не могла понять, почему корабль не может лететь на той же скорости, с которой перемещается между планетами. Предоставив остальным мариноваться в собственных горестях, я направилась по коридору туда, где вибрировала и стонала не до конца поднявшаяся рампа. В щель, причиняя боль глазам, светило солнце. Поднятый ветром песок обтекал корпус корабля и шумел, как тихий крупитчатый дождь. В стене вокруг люка, там, где ее пробили пули, зияли черные кратеры.

Я улеглась на живот и подползла ближе к краю. Ветер трепал мне волосы и грохотал в ушах. Ноздри наполнились чистым, металлическим запахом Марса. Я с удивлением поняла, что он мне приятен. Глаза быстро привыкли к свету, и я увидела, как подо мной проносится тот же самый неровный ландшафт, по которому мы брели последние несколько дней, на расстоянии обретший великолепие, – прекрасный ковер кирпичного, золотого и розового цветов. Разбросанные по нему камни, осколки древнего метеорита, с высоты казались изящными инопланетными письменами или чертами непознаваемого лица. Удушающая пыль обернулась чарующей кисеей, похожей на эфемерные юбки призраков, днем и ночью бродивших по этим местам.

Самих призраков отсюда было не разглядеть, и мне подумалось, что они могут появляться лишь тогда, когда рядом есть глаза, способные их увидеть. Как могут воспоминания существовать без разума, который вызывал бы их? Стыдился их, тосковал из-за них?

Если Сайлас и Мотыльки были правы – если сам Марс был спящим сознанием, потревоженным нами, пытающимся постичь нас через Автоматы и даже наши собственные тела, – тогда эти фантомы представляли собой всего лишь обрывки его памяти, и путешествие по этому миру было сродни прогулке по заросшим паутиной коридорам древнего мозга.

И теперь мы пробуждали этот мозг.

Проблема была в том, что он мог понимать нас, общаться с нами только через наши собственные фильтры. Орудия войны. Людей покинутых и напуганных. Гнев, страх, одиночество.

Более того, боевые Автоматы нападали на шахтеров и осаждали пещеру Пибоди, а значит, одни воплощения марсианского разума противостояли другим. Неужели он себя не узнавал? Неужели мы сделали Марс чужим даже для себя самого?

«Мы – болезнь, – говорил Сайлас. – Разрушители».

Может, именно это и случилось с Землей? Все те цилиндры, изготовленные из Странности, которую мы туда поставляли, целая индустрия, занятая добычей окаменевших воспоминаний планеты, их погрузкой и пересылкой домой в качестве необычного источника энергии для наших пустячных нужд, для наших правительств, и наших машин, и наших войн. Неужели этот разум пробудился там так же, как здесь? Неужели мы свели его с ума?

Это была опустошительная мысль, и она врезалась в меня, как ядро для сноса зданий. Мне представилось, как все Автоматы Земли, в их ужасающем множестве, обрушивают волю этого темного разума на мягких и ничего не подозревающих людей. Мне представился разрушенный мир, по которому бродят призраки, сведенные с ума временем и непониманием.

Какой теперь смысл возвращаться? Что за ад мы там обнаружим?

Несмотря на все эти вопросы, мое личное путешествие казалось завершенным. Я стала героиней своих любимых книг: я пустилась в путь, когда остальные были слишком напуганы; я погрузилась в бездну ужаса, потеряв при этом дорогого мне друга, и спасла ту, что нуждалась в спасении. И теперь возвращалась домой: летящая, торжествующая.

Сначала я увижусь с папой и снова сделаю его тем, кем он был раньше. Потом мы отремонтируем закусочную, а после этого – вернем себе прежнюю жизнь. Мы отстроим все заново. Мы восстановим порядок.

Я понимала, что других ожидают трудности, но не могла заставить себя о них беспокоиться. Облегчение было слишком сильным.

Я победила.

Под конец дня «Фонарщик» уже приближался к Дигтауну. Мы все собрались в кабине. Я сидела на груде ящиков, глядя на Пибоди, который снова управлял скафандром. В исцарапанный иллюминатор за его спиной мне была видна медленно проплывающая мимо марсианская пустыня. Небо понемногу приобретало вечерний янтарный оттенок, солнце было маленьким диском на горизонте. Показался Дигтаун, темная мешанина силуэтов на вершине плато. Погашенные натриевые фонари, окружавшие Глотку, походили на пальцы огромной руки, тянущейся к небесам.

Джо и Салли сидели поодаль от меня. Джо все еще хандрил, и Салли забросила попытки вытащить его из этого состояния. Они передавали друг другу бутылку и о чем-то переговаривались, но слишком тихо, чтобы я могла услышать. Я старалась об этом не думать. У меня было все, что мне нужно. Их мысли и поступки уже не должны были меня касаться.

Сайлас склонился над пультом управления, глядя в иллюминатор. Он решил, что мы приземлимся на некотором расстоянии от Дигтауна и попытаемся не привлечь к себе внимания. Последнее, что ему было нужно, – это толпа обезумевших от надежды горожан, дерущихся за место на борту.

Я чувствовала себя выключенной из этих обсуждений, и это меня устраивало. Их дела больше не имели ко мне никакого отношения. Даже мысль о том, что этот корабль улетит на Землю, не пробуждала во мне сильных чувств. Это отсутствие энтузиазма беспокоило меня: почему мне было все равно? Это ведь был шанс отыскать ответы на все тревожившие нас вопросы. Мой шанс снова поговорить с мамой.

«То, что ты видишь перед собой, достойно называться богом больше, чем все, что ты когда-либо повстречаешь».

Я не могла прогнать из головы эту мысль. Поначалу я отмахнулась от нее, как от очередного карнавального пустословия Сайласа, но чем больше времени я проводила рядом с Пибоди, тем серьезнее казалось мне это заявление.

Во время полета Пибоди редко с нами заговаривал. А когда делал это, либо осведомлялся, удобно ли нам, либо сокрушался о близорукости населения Земли, не сумевшего оценить его гений.

– Они поймут, когда я вернусь и привезу с собой все великолепие Марса, – обещал он.

«И как же они тебя примут? – мысленно спрашивала я. – Что они скажут чудовищному видению, которое спустится по этой рампе?»

Особенно часто я думала об этом, когда личность Пибоди отходила на второй план и управление брал на себя другой разум. Он иссушал что-то у меня в сердце. Он был темным, холодным, голодным. Мне казалось, что я чувствую, как его любопытные пальцы скользят по моему мозгу. Когда это происходило, скафандр неподвижно сидел в кресле пилота, а мотыльки влетали и вылетали из прорех в его прогнившей ткани и ползали по мертвому черепу. В такие моменты казалось вполне возможным, что это все-таки бог, физическое воплощение Тишины, наконец-то явившееся, чтобы занять свой трон.

Я задремала, и от беспокойного сна меня пробудил спор.

– Нет, – говорила Салли. – Это глупо. Нет.

Сайлас смотрел на меня, опершись спиной на пульт с рычагами и кнопками рядом со своим хозяином. Пибоди был неподвижен, его склонившийся набок череп ухмылялся.

– Это не обсуждается, Салли.

– Что не обсуждается? – спросила я.

– Ты останешься со мной, пока они ходят за топливом, – ответил Сайлас.

У меня в животе все перевернулось.

– Нет, не останусь. Я возвращаюсь домой. Я получила то, за чем шла. Теперь вы можете заниматься своими делами.

– Я не могу допустить, чтобы ты растрезвонила о «Фонарщике». Из-за тебя весь город может обрушиться на нас прежде, чем мы будем готовы к отлету.

– Она этого не сделает, Сайлас, – сказала Салли.

– Это ты так говоришь.

– Верно, это я так говорю. С каких пор этого для тебя недостаточно?

Я ожидала, что Джо ее поддержит. Но он сидел, сгорбившись, на своей подстилке в полубессознательном состоянии. Видимо, допился до беспамятства.

– Послушай, – обратился ко мне Сайлас, пытаясь говорить убедительно. – Ты просто посидишь тут со мной, пока они не вернутся с топливом и кем-нибудь, кто сможет починить рампу. А потом я улечу, ты вернешься домой, и все получат то, чего хотят. Я не понимаю, в чем тут проблема.

– Проблема в том, что ты берешь меня в заложники, – сказала я. – Ты уже так делал, когда пришел в нашу закусочную. Я не позволю тебе это повторить.

– Ах не позволишь? – переспросил он, вставая.

Салли резко толкнула его в грудь. Сайлас потерял равновесие и повалился назад, на пульт управления, не сумел за него ухватиться и съехал на пол. Он упал на локоть, вскрикнул и начал его баюкать.

– Не смей, – сказала Салли. – Черт бы тебя побрал. Не смей.

Пибоди встал. Все застыли, глядя на него. Даже Салли казалась напуганной, хоть и не перестала нависать над Сайласом. Череп перекатился и уткнулся в щиток, крылья потревоженных мотыльков еле слышно шуршали. Ощущение присутствия, которое мы испытывали непрерывно, поднялось, как приливная волна, затопило наши мысли, наполнило нас страхом и благоговением.

Лежавший на полу Сайлас слабо засмеялся.

– Берегись, Салли, – сказал он.

Я схватила Салли за руку и оттащила от него. Она не сопротивлялась.

– Все в порядке, – сказала я. – Я останусь.

– Нет, не останешься. – Салли не смотрела на Пибоди: всей тяжестью своего внимания она давила на Сайласа. – Она пойдет со мной. Если ты не доверяешь мне после всего, что мы вместе сделали, тогда тебе лучше предпринять что-нибудь прямо сейчас.

Эти слова вывели Джо из апатии.

– Подожди-ка, Салли…

– Молчи.

Сайлас поднялся на ноги, размял ушибленный локоть. На лице у него была та же злая улыбочка, которую он показал мне давным-давно, когда оставил меня в закусочной наедине с неподвижным отцом.

– Компромисс, – предложил он. – Она уйдет с тобой, хорошо. Но свой драгоценный цилиндр она оставит здесь. Со мной.

– Нет! – крикнула я.

– Только для того, чтобы она не трепалась о «Фонарщике». Когда вы вернетесь с топливом и человеком, который починит рампу, она получит свой цилиндр, и мы все расстанемся друзьями. Условия таковы.

Я посмотрела на Салли, отчаянно желая, чтобы она воспротивилась, но она только взглянула на меня с каменным лицом.

– Договорились, – сказала она.

– Я не дам тебе снова его забрать! Не дам!

– Да он мне не нужен, девчонка! – рявкнул Сайлас. – Я хочу навсегда оставить его, тебя и всю эту планету в прошлом. Чего я не хочу, так это отбиваться от толпы горожан, требующих, чтобы мы подвезли до дома. Таким образом я смогу этого избежать.

– Тогда я останусь здесь.

Салли покачала головой.

– Не останешься. Нам нужна будет твоя помощь. Ты пойдешь с нами.

Я повернулась к ним всем спиной. Меня переполняли страх и ненависть, эмоции, от которых я очень устала. Мне просто хотелось уснуть у себя дома, под звук маминого голоса, и чтобы папа был в соседней комнате. Мне хотелось, чтобы вернулся Ватсон. Мне хотелось, чтобы связь с Землей восстановилась.

И возможность того, что все это воплотится в реальность, позволила мне смириться с компромиссом. Я готова была сделать все что угодно, лишь бы это произошло.

Но все же я сомневалась. Мне вспомнилась пещера, полная людей, которые верили в неоспоримую правильность этого предприятия, – все они теперь были убиты и холодны. Я боялась, что лечу по воздуху не в старом космическом корабле, а в чреве какого-то ужасного чудовища и указываю ему дорогу к собственному дому.

– Хорошо, – сказала я.

Мы приземлились примерно в пятидесяти ярдах от Дигтауна; дюзы подняли в воздух корону пыли, которая окатила нас, точно легкий дождик, неуместный в это время года. Поврежденная рампа опустилась с трудом, наполнив кабину скрежетом металла. Я выглянула в иллюминатор, опасаясь увидеть колонну людей, идущих нас встречать. С тех пор, как началась Тишина, в марсианском небе никто не летал, и я не могла представить, что работающий космический корабль не привлечет к себе толпы людей. Но Салли заверила Сайласа, что этого не случится, и оказалась права.

Земля оставалась пустой, а те немногие хижины, что были мне видны, – тихими и спокойными. Я должна была испытать облегчение; моя надежда на возвращение домой с цилиндром основывалась на успехе плана Сайласа. И я его испытала – отчасти. Но это было зловещее предзнаменование. Я боялась сходить с корабля.

Близилась ночь. С починкой рампы и перевозкой топлива нужно было повременить до утра, когда потеплеет. Сайлас хотел, чтобы мы переночевали на «Фонарщике», но никто из нас и слышать об этом не желал. Ведь в иллюминатор уже был виден дом.

Не в силах нас заставить, Сайлас сдался. Он забрал у меня цилиндр. Возвращать его обратно в руки Сайласа было больно. Глаза у меня затуманились, сердце словно вспороли крюком.

– Сначала приведите Гарри Уикхэма, – велел он нам. – Пока он чинит рампу, доставьте топливо с «Эвридики». Не тратьте время впустую.

– Мы вернемся утром, – пообещала ему Салли.

Мы собрали вещи – без Ватсона нам пришлось оставить тяжелое походное снаряжение в корабле – и спустились на землю.

Нас ждал Дигтаун – еще один пустой череп.

Дигтаун лишился еще не всех жителей. Некоторые из них до сих пор бродили по улицам, глухие к окружающему миру. Они не проявляли интереса ни к «Фонарщику», ни к кому-то из нас. Кое-кто, ссутулившись, сидел в дверных проемах или прислонившись к стенам; мне вспомнились рассказы о земных нищих. Еще год назад такое зрелище было бы немыслимым. Изредка кто-нибудь из них поднимал голову, словно заслышав шум в соседней комнате, когда мы проходили мимо. Но эти проблески любопытства были недолговечными.

Салли отделилась от нас первой.

– Пойду посмотрю, как там Лора и Билли.

Дети Шенка. Я ухитрилась забыть, что она у них жила. Ее забота о них теперь казалась мне почти оскорбительной, учитывая, что мы недавно пережили.

– Эти двое – крепкие орешки, – сказал Джо.

– От того, что происходит с городом, это их не защитит. Вам стоило бы пойти со мной.

– Вот уж нет, – воспротивился он. – Сегодня ночью я буду спать в своей постели. Вы и вдвоем договоритесь с Гарри поутру. Меня он все равно слушать не станет.

Салли посмотрела на меня.

– Нет, – сказала я. Мне не хотелось ночевать под одной крышей с Шенками, но и возвращаться в Нью-Галвестон у меня никакого желания не было. Спать дома без папы и так было трудно; я и представить себе не могла, каково мне придется теперь, когда не стало еще и Ватсона. – Еще светло. Я поговорю с мистером Уикхэмом. А потом заночую у вдовы Кесслер. В прошлый раз она меня приютила.

Я не боялась, что за мной снова кто-нибудь погонится. Теперь, когда труп Чарли болтался в мертвой хватке боевого Автомата из кратера, причин для этого не было.

Салли явно была недовольна, но возражать не стала. Она знала, что, оставив у себя цилиндр, Сайлас посадил меня на короткий поводок.

– Ну ладно. Если уговоришь Уикхэма помочь, дай мне знать утром. Тогда мы вместе присоединимся к Джо на «Эвридике».

План был готов. Салли покинула нас; Джо смотрел ей вслед, и на лице у него блестели бисерины пота.

– Что ж, мы остались одни, – сказала я. Он не отозвался. Мы продолжили неловкую совместную прогулку по Дигтауну.

Наш путь пролегал мимо центра города и Глотки. Возле нее людей было больше – около дюжины человек, разбившихся на отдельные группы. Некоторые стояли на мостках, окружавших дыру, большинство собралось на самом ее краю. Их внимание было сосредоточено на бездне, их тела изящно клонились к ней, как подземные цветы к холодному, мертвому солнцу.

Я узнала дорогу, которая вела к дому вдовы Кесслер; мне вспомнились ее слова – «их призывают сады». Я вспомнила человека в подвале, буйно растущие грибы и укрытый среди них череп. События в кратере Пибоди вытеснили все это из моей памяти, но теперь оно просачивалось обратно – ночной кошмар, пробуждающийся к жизни.

К тому времени, как мы дошли до мастерской, лучи солнца падали почти горизонтально, вспарывая холмы и грубо построенные дома золотыми плоскостями. Одно из окон заливал свет, подсказывая, что мистер Уикхэм до сих пор не ушел в Глотку. Белая краска слова «Запчасти» сияла в вечернем свете, словно электрическая вывеска.

Джо остановился в нескольких ярдах от двери.

– Иди одна, – сказал он. – Я ему не нравлюсь.

Я подошла к двери и постучалась.

– Мистер Уикхэм? – Я немного подождала и снова позвала его: – Мистер Уикхэм, это Бель Крисп.

Ответа не было. Небо на горизонте приобретало цвет кровоподтека. Я гадала, сколько времени прошло с тех пор, как мы расстались с Салли; наверняка не так много, как мне казалось.

– Открой дверь, Бель, – сказал Джо.

Я оглянулась на него.

– Я не могу…

– Бога ради, это же мастерская. Она для этого существует. Открывай дверь.

– Легко быть храбрецом, когда стоишь так далеко.

– Да чего ты боишься?

Отвечать на это не было необходимости.

Я открыла дверь.

– Мистер Уикхэм? Нам нужна ваша помощь. Можно мне войти?

Источником видного снаружи света был фонарь, подвешенный к потолочной балке и освещавший мастерскую, почти не изменившуюся с тех пор, как я видела ее в последний раз. Повсюду, куда ни кинь взгляд, лежали на верстаках или стояли в углах детали Автоматов, с ряда вбитых в стену крюков свисали инструменты, а полки, точно книгами, были уставлены ведрами и банками с болтами, гвоздями и бог знает чем еще. Воздух все еще пах маслом и дымом. Я ощутила укол потери, заметив аккуратно поставленные на одну из полок ноги Ватсона.

Сам мистер Уикхэм сидел за столом в задней части мастерской, где оборудовал для себя жилое пространство: кухня, койка, картина на стене. Он сидел в профиль к входной двери, склонившись так, словно перед ним стояла тарелка с ужином, но стол был пуст. Хотя мистер Уикхэм остался таким же огромным, каким был всегда, он почему-то казался уменьшившимся – как будто пытался укрыться сам в себе.

Я замерла в дверях, не зная, что делать. Джо о чем-то спросил меня, но я его не расслышала.

– Мистер Уикхэм?

Он поднял голову, моргнул и посмотрел на меня. В свете фонаря его глаза были зеленее и ярче, чем прежде, – они источали то самое зеленое сияние, которое вырывалось из раздавленных грибов в подвале вдовы, которое оживляло гниющие кости Чонси Пибоди, которое озаряло металлические сердца боевых Автоматов. Сияние, которое, как утверждал Сайлас, было самим Марсом, глядевшим на нас в ответ.

– Бель, – сказал мистер Уикхэм. – Тебе здесь не место.

– Я… Я пришла… Мне нужна ваша помощь.

Он уткнулся лбом в ладонь и, похоже, о чем-то серьезно задумался.

– Ты ушла вместе с другими, – сказал он. – Ты нашла то, что искала?

– Да. Поэтому я и здесь.

– Готова снова поставить свой кухонный Автомат на ноги?

– Ватсон… Ватсон с нами не вернулся.

– О. – Все, что он говорил, звучало медленно, как будто мистеру Уикхэму было трудно думать. – Мне очень жаль, Бель.

Я шагнула в его мастерскую, обнадеженная тем, что он, судя по всему, до сих пор относился ко мне благожелательно.

– Ничего страшного. Он все еще там. У него просто застрял цилиндр. Он не погиб.

– Цилиндр. Точно. Ты ведь искала цилиндр с голосом твоей мамы, верно? – Чем больше мистер Уикхэм говорил, тем больше походил на самого себя. Он провел рукой по лицу. – Сколько времени? Умираю от голода. Ты хочешь есть?

Пока он не спросил, я не хотела, но после этого уже не могла думать ни о чем, кроме еды. Неожиданно я увидела, как сижу за столом, глядя на дружелюбное лицо напротив, наслаждаюсь хорошим ужином и не беспокоюсь об одичавших Автоматах, или колеблющихся призраках, или враждебности своих спутников. А еще я представила, как за едой прислушиваюсь к милому голосу своей мамы, говорящей со мной через один из резервных Автоматов мистера Уикхэма – завтра, это станет реальностью завтра, – и у меня так защемило сердце, что я едва могла это вынести.

Не дождавшись от меня ни слова, мистер Уикхэм поднялся из-за стола и направился к своей маленькой плите на нетвердых, отвыкших от ходьбы ногах. Он двигался заторможенно и неуверенно, будто пытаясь вспомнить, как пользоваться своим телом. Кастрюля выпала из его руки и загрохотала по полу.

Позади меня скрипнула половица, и, обернувшись, мы увидели в дверях Джо Райли. Одной ногой он стоял на полу мастерской, а другой – на земле и выглядывал из-за косяка так, словно в любой момент готов был за ним укрыться.

– У вас тут все в порядке?

Появление Джо сподвигло мистера Уикхэма на более яркое проявление эмоций, чем все, что я успела ему сказать.

– Я велел тебе держаться отсюда подальше.

– Я помню, Гарри, и прошу прощения, но это важно.

Мистер Уикхэм швырнул подобранную кастрюлю в стену.

– Что тебе от меня нужно?! Здесь ничего не осталось! У меня ничего не осталось!

Мы с Джо смотрели на него в изумленном молчании. Прерывисто дыша, мистер Уикхэм снова закрыл лицо руками, потянул кожу вниз так, словно она была резиновой маской. Я сделала шаг назад.

– Гарри, – сказал Джо. – Мы вернулись на корабле. Это «Фонарщик».

Я впервые увидела, как мистер Уикхэм посмотрел на него прямо.

– Я не понимаю.

– Ты все понимаешь. Самый первый корабль. Мы нашли его. Он здесь, Гарри. Он все еще летает. Он нуждается в твоей помощи.

Мистер Уикхэм направился к Джо, внезапно забыв о моем существовании.

– Ты врешь.

Джо отшатнулся на улицу, не закрывая дверь.

– Нет. Он существует. Это наш шанс, Гарри. Наш шанс вернуться домой.

Эти слова были ошибкой. Приблизившись, мистер Уикхэм схватил Джо за рубашку и втащил в мастерскую. Толкнул его на верстак; Джо замахал руками, пытаясь сохранить равновесие, и на пол с грохотом посыпались инструменты и внешний панцирь разобранного Автомата-рудоноса.

– Нашим шансом был ты, – проговорил мистер Уикхэм.

Джо поспешно убрался с его пути. Мистер Уикхэм продолжал наступать на него. Я тоже отскочила, укрывшись от них за кухонным столом. Я не знала, что мне сказать, чтобы его успокоить. В мастерской воняло болью и злобой; больше всего на свете мне хотелось, чтобы Салли осталась с нами.

– Нашим шансом был ты, но ты оказался слабаком!

– Прекратите, мистер Уикхэм! – завопила я.

Он не подал виду, что услышал меня.

– Ты знаешь, что люди шерифа поднимались на борт «Эвридики», пока тебя не было?

Джо прекратил пятиться, лицо его обмякло. Казалось, будто ноги внезапно перестали его держать. Он уперся рукой в стену, чтобы не упасть, больше не пытаясь увернуться от побоев, которые – он знал – были неизбежны.

– Что?

– Вот именно. Они искали Анабель. А когда не смогли ее найти, стали искать тебя. И заглянули на твой корабль. Угадай, что они там увидели?

У меня свело живот. Они увидели, что корабль выпотрошен, его важнейшие механизмы сняты и куда-то исчезли. Они поняли, что корабль больше никогда не взлетит, не будет на это способен, даже если Джо изменит свое мнение. То, чем я ему угрожала, воплотилось в реальность просто потому, что мы ушли из города.

– Понятно, – тихо проговорил Джо. – Понятно.

– Тебя ждет виселица. – Мистер Уикхэм улыбнулся; светящиеся глаза придавали его лицу зловещий вид. – Я сам помогал ее строить. – Он подошел к Джо, который оставил всякие попытки сопротивляться. Коснулся своей огромной рукой его щеки, обхватил ее до странного нежным движением. – Мир умирает. Но осознание того, что мне доведется увидеть, как тебя вздернут, почти помогает мне с этим смириться.

У меня задрожала губа. Если бы я не вынудила его пойти со мной…

– Но мистер Уикхэм, – сказала я, – «Фонарщик» и правда здесь.

Мистер Уикхэм продолжал удерживать Джо на месте самим своим присутствием, но я снова привлекла его внимание.

– Вот куда делись все детали с «Эвридики». У него сломана рампа. В нем несколько пулевых отверстий. Ему нужен ремонт. Ему нужны вы.

Он задумался, не двигаясь с места.

– А кто будет им управлять?

– Он сам будет собой управлять. Он… живой.

Мистер Уикхэм посмотрел на Джо; в глазах его стояли слезы.

– Слишком поздно, – горько сказал он. – Вдова грядет.

– Что? – Джо замотал головой. – Нет, Гарри. Еще не слишком поздно. Пожалуйста, сходи туда. Ты увидишь. Там есть человек, который все тебе расскажет. Его зовут Сайлас. Ты можешь даже переночевать на борту. Ты увидишь. Ты увидишь.

Мистер Уикхэм посмотрел в открытую дверь так, словно заглядывал в чей-то сон.

– Где он?

– С другой стороны Глотки, недалеко от границы города, – объяснила я. – На северном склоне.

Он шагнул к двери, потом остановился и ткнул пальцем в Джо.

– Я сказал бы тебе никуда не уходить. Я сказал бы тебе не пытаться сбежать. Но правда в том, что бежать тебе некуда. Оставайся или прячься в пустыне. Наказание найдет тебя, что бы ты ни делал.

Он вышел в меркнущий свет и направился к «Фонарщику».

Джо молчал. Говорить было не о чем.

– Тебе нельзя возвращаться на твой корабль, – сказала я. – Иди к Салли. Или можешь даже пойти со мной.

Я была потрясена откровением мистера Уикхэма о виселице. Меня тошнило. Он ушел около десяти минут назад. Я хотела дать Джо время опомниться, но ему, похоже, становилось только хуже. В фонаре нужно было подкрутить фитиль; в мастерской становилось темно, и лежащие повсюду крупные металлические детали приобретали угрожающий, зловещий вид.

– Нет, с тобой я не пойду, – спокойно ответил Джо. – Нам больше не по пути. Ты добилась того, чего хотела. Ты добилась всего, чего хотела.

Я опустила голову. Мне хотелось сказать ему, что это не я решила продать внутренности «Эвридики» безумному пустынному культу, поклоняющемуся Автомату; это не я позволила целой колонии страдать от затянувшейся бредовой надежды на то, что он может передумать. Все это Джо сделал сам; за это его и собирались повесить. И все это было правдой, но правдой было и то, что если бы я не сделала свой ход, они могли бы об этом не узнать – по крайней мере, еще какое-то время.

– Завтра я пойду в тюрьму, чтобы увидеться с папой. Заодно поговорю там с шерифом. Я могу его переубедить.

– Они разграбили вашу закусочную, обобрали вас до нитки. Твой отец повиснет в петле либо передо мной, либо сразу после. Ты что, обо всем этом забыла? Им плевать на твои слова. Жалко только, что мне на них не плевать.

– Хорошо, – ответила я, снова разозлившись. – Тогда возвращайся в свою лачугу и напейся там. Я знаю, что ты только этого и хочешь. – И, поскольку ничего стоящего больше сказать не могла, я направилась к двери.

– Вот что мне в тебе нравится. Ты рубишь сплеча. И знаешь что – ты права. Какая же ты потрясающая, проницательная личность. Какая особенная. Как ты не похожа на всех нас.

Каждое его слово ранило меня. Лезвием проворачивалось у меня в груди.

Я распахнула дверь. Мне нужно было выбраться оттуда.

– Эй, Бель. Каково это – быть главной героиней?

Я ушла прочь.

На Дигтаун опустились сумерки. Я переходила с одной дороги на другую, пытаясь вспомнить, где уже бывала, какой поворот приведет меня к дому вдовы. У меня не получалось. В прошлый раз я слишком боялась, что меня поймают, и не пыталась запоминать ориентиры. Даже сейчас, хотя Чарли был мертв, я старалась ступать потише, заглядывала за углы домов, чтобы случайно не наткнуться на кого-нибудь, кто желал мне зла. Те, кого я все же встречала на улицах, направлялись к центру города – к Глотке. В сумраке их глаза были точно маленькие зеленые лампы, а одежда их не подходила для ночи. Это пугало меня куда больше глаз; они шли сквозь сгущающуюся тьму в рубашках или рабочей форме, свободной и легкой. Ночь еще не сделалась смертоносной, но все же была опасно к этому близка. Если они не ощущают холода, как я могу быть уверена, что они способны испытывать хоть какие-то человеческие чувства?

Я не собиралась приближаться к Глотке, но поиски завели меня в переулок, выходивший на дальнюю ее сторону. Я взглянула на нее вопреки собственному желанию.

В воздухе, словно туман, висела зеленая пыль. В прошлый раз ее еще не было. Она придавала болезненный зеленый цвет замерзшему пару, вихрилась и волновалась под качающимися над ямой фонарями. Она казалась чем-то демоническим – бесконечным ядовитым выдохом из центра планеты. Четверо людей забрались на большую платформу, предназначенную для перевозки тяжелых механизмов, и спустились вниз. Ночь наполнилась шумом массивных разматывающихся цепей. Я смотрела на огромные звенья, охваченная мыслью о том, что вижу перед собой обнажившийся внутренний механизм Марса, наблюдаю, как он спускает нас в ад.

Ведомая извращенным любопытством, я поднялась по ближайшей лестнице на деревянные мостки, окружавшие Глотку. Отсюда я могла заглянуть прямо в нее.

Как и в прошлый раз, посмотрев в эту пропасть, я испытала головокружение, которое было чем-то большим, чем простая физическая дезориентация; равновесие нарушилось где-то внутри меня, в какой-то важной моей части, в душе или в сердце. Я ощущала притяжение бездны, очарование гибели. Я представляла себе, как уймутся всякая боль и всякий страх. Слезы жгли мне глаза.

Странность.

Марс внезапно представился мне огромным домом с привидениями; его бесконечные тоннели кишели призраками, сам камень, из которого он состоял, был сведен с ума зловещей волей. Мы оборудовали здесь свои крошечные базы, поставили свой глупый флаг и стали пересылать кусочки этого злого камня на Землю, чтобы он питал местные Автоматы – деловитые кухонные Автоматы, такие, как Ватсон, готовившие пищу; большие рабочие Автоматы, строившие города; изящные услужливые Автоматы, подававшие чай в наших домах, чтобы мы могли почувствовать себя маленькими королями и королевами. Подкармливавшие наше одержимое стремление лезть туда, где нас не ждут, и подчинять целый мир своим интересам. Мы отправили этот призрачный минерал на Землю, и на планету пала Тишина.

Меня затошнило от этого видения. Я отвернулась от Глотки, оперлась на деревянные перила и стояла так, тяжело дыша, пока ко мне не вернулось равновесие.

Я чувствовала, как пыль облепляет мне горло. Мы все дышали ею. Не так часто и не в таких объемах, как шахтеры, но все же мы ею дышали. Сколько времени осталось до тех пор, когда у всех нас засветятся зеленым глаза? Когда все мы спустимся в этот ужасный колодец?

Я сошла по лестнице и вернулась на узкие улочки Дигтауна, оставив Глотку позади. Температура стремительно снижалась. На мне была куртка, а вот палатка осталась на «Фонарщике». Но возвращаться туда я не хотела. Хватит с меня безумия. Мне хотелось только выспаться, а потом отправиться домой.

Дом вдовы Кесслер я отыскала только через пятнадцать минут. Пальцы у меня онемели, дышать было больно. Дверь, в которую я постучала, показалась мне далекой, словно я прикасалась к ней через слой изоляционного материала.

Когда дверь открылась, меня поприветствовало новое безумие.

– Заходи, девочка.

Вдова Кесслер отвернулась от двери, оставив ее открытой. Я торопливо зашла внутрь и закрыла ее за собой, чтобы в маленький домик вдовы не вторгался холодный воздух. Пузатая дровяная плита в кухонном уголке излучала тепло и служила единственным источником света. Я немедленно направилась к ней, даже не подумав спросить разрешения, и стала отогревать руки. Манеры остались в иной эпохе.

– Кажется, в наших отношениях прослеживается закономерность, – заметила она. – Ты приходишь сюда ночью в поисках прибежища, а я завариваю для тебя чай. – Именно этим она и занялась, подойдя к плите.

– Сегодня за мной хотя бы никто не гонится, – сказала я. И села за маленький стол. Мой взгляд притянула раскладушка в отделенной занавеской части дома. Ее передвинули, открыв ведущий в подвал люк. – А если вы разрешите мне остаться, я предпочла бы в этот раз не ночевать внизу.

Вдова Кесслер усмехнулась. Она наконец-то повернулась ко мне. Свет от плиты раскрашивал левую сторону ее лица оранжевым и черным. Укрытый тенью правый глаз горел, как зеленый уголек. Я сжалась, обхватив локти.

– В чем дело, Анабель? Ты что, боишься меня?

– Нет, – неуверенно ответила я.

– Не нужно. – Она подошла к стоявшему напротив меня стулу. За спиной у нее прыгали и плясали тени. – Всего этого бояться не нужно.

Я не знала, о каком «этом» она говорит, и в любом случае ей не верила. С моей точки зрения, причин бояться было множество. Даже больше, чем нам казалось.

– Ты нашла то, что искала?

– Нашла. – Я не знала, что еще тут можно было сказать.

– Тебе этого достаточно?

Ее вопрос застал меня врасплох.

– Не знаю. Я его еще не слушала. Но на самом деле он нужен не мне. Я вернула его ради папы.

– Как скажешь.

– Это правда. Как только он услышит ее голос, как только он сможет с ней поговорить, ему станет лучше. Он сделается таким, как раньше.

– Раньше чего? Убийства? Ограбления? Или Тишины?

Я не знала. В его падении было так много этапов. Когда он или хоть кто-нибудь из нас в последний раз чувствовал себя нормально? Когда мы в последний раз вспоминали, что это вообще значит? Заданный вдовой вопрос высветил все сомнения, которые я носила в себе, всю вину, которую я накопила, весь до сих пор неутоленный гнев.

Особенно гнев. Оставалось еще так много тех, кто не понес заслуженную кару.

Приготовив чай, вдова поставила на стол две кружки и села напротив меня. Чай был теплым и вкусным и напомнил мне о доме. Я вдруг ощутила бескрайнюю симпатию к вдове, несмотря на то что она пугала меня. Мне хотелось ее защитить. Как ей было не сделаться страшной, живя в этом ужасном месте, где тьма захлестывала ее, словно приливная волна?

– Тишина скоро закончится, – негромко сказала я. Я раскрывала доверенную мне тайну, но подозревала, что вдова не бросится сломя голову в Нью-Галвестон. Я хотела, чтобы она знала. Хотела снова зажечь свечу в ее мечтах.

Она озадаченно посмотрела на меня.

– Мы прилетели на «Фонарщике». На первом корабле. Это секрет. Но он отправляется на Землю.

Вдова приняла эту весть молча. Вместо того чтобы вспыхнуть возбуждением или недоверием, которых я ожидала, ее лицо омрачилось, а глаза уставились мимо меня.

– Быть может, вам скоро удастся вернуться, – продолжила я.

– Куда вернуться? – Она словно была где-то далеко от меня.

– На Землю, – сказала я. Это слово – два таких простых слога – казалось чужим, слетая с моих губ. Оно звучало как название воображаемого королевства, настолько же далекого от реальности, как Атлантида.

– Земля – это сон.

– Нет, это неправда, – ответила я, чувствуя, как пробуждается внутри странный ужас; мне в голову пришла иррациональная мысль, что, если я не возражу ей, ее слова станут правдой. Я, конечно же, помнила Землю, но лишь отдельными образами. Папа, ведущий нас по узкой тропе через густой аппалачский лес. Дом бабушки, темный и теплый, пахнущий мускатным орехом. Кресло-качалка у печи. Сосны под снегом. Все это существовало. Оно не было сном. – Не говорите так, миссис Кесслер. Вы же там родились. Вы прожили там большую часть жизни. Вы познакомились там с мужем. Неужели вы не хотите увидеть ее вновь?

– Захария, – проговорила вдова, ненадолго потерявшись в воспоминаниях. Она потянулась через стол и взяла меня за запястье. Прижала большой палец к моей ладони. Она пыталась создать ощущение близости, но у нее не получалось; она говорила с другой стороны невидимой мне пропасти. – Ты вырастешь в этом новом месте, и в том, что было странным для нас, для тебя не будет никакой тайны.

– Куда ведет тоннель в вашем подвале, миссис Кесслер? Кто там живет?

– Здесь нечего бояться, Анабель.

Я высвободила руку. Мной овладела внезапная усталость. Меня тревожила реакция вдовы, тревожила ее уклончивость, а перспектива возвращения домой угнетала. Несмотря на все случившееся, финал этой истории казался таким далеким. Мысль о том, чтобы присоединиться к вдове, ко всем жителям Дигтауна и раньше времени переселиться в собственную могилу, неожиданно показалась мне утешительной альтернативой.

– Можно я у вас переночую?

– Конечно, Анабель. Ложись на мою раскладушку.

– А как же вы? Где вы будете спать?

– На этот раз я уйду в подвал. – Она помолчала. – Тебя может разбудить шум. Не спускайся.

Это было последнее, что я хотела услышать. Но снаружи было слишком холодно, чтобы идти куда-то еще. Я застряла в ее доме и должна была пережить все, что могло здесь со мной случиться.

Я оставила чай недопитым и направилась прямиком к постели вдовы. После нескольких ночей в обогревательной палатке и в грохочущем холоде древнего космического корабля ее простая холщовая раскладушка казалась возмутительной роскошью. Мое тело висело над пустотой, как облачко, ему не приходилось иметь дело с твердой землей. Вдова закрыла заслонку плиты, и свет превратился в оранжевый контур, в узкие лучи, падающие на стены и потолок. Все остальное заполнила теплая темнота, и ко мне вновь вернулись разрозненные воспоминания о бабушкином доме. Я закрыла глаза, глубоко вдохнула; у меня почти получилось ощутить запах мускатного ореха. Комната погрузилась в абсолютную тишину. Я почувствовала, как подо мной разверзается темная бездна сна.

Последним, что я увидела, прежде чем в нее упасть, был луч оранжевого света, отражавшийся в глазу вдовы, которая в блаженном экстазе смотрела в темноту над собой.

Меня разбудил какой-то звук. Я не всплывала к бодрствованию – меня выбросило в полную боеготовность. Я торопливо оглядела комнату в поисках угрозы. От огня в плите остались только угольки, наполнявшие комнату красной, ярящейся тьмой. Вдовы Кесслер нигде не было. Люк в подвал был закрыт. Все неправильное в этом доме обитало внизу, и я уставилась на него, ожидая, что он вот-вот распахнется. И поняла, что из подвала доносится шарканье – на этот раз там был не один человек, а несколько, и они медленно перемещались, словно бесцельно двигаясь по кругу. Сквозь половицы поднимался шепот, заволакивая домик вдовы подобно дыму.

Я села, тяжело дыша. Готовая бежать.

И услышала голос вдовы; все остальные, кем бы они ни были, затихли.

Она продолжила говорить, но слов я не различала.

Несмотря на испуг, я должна была понять, что происходит. Казалось, будто вся моя жизнь состоит из вопросов без ответа, и теперь мне наконец-то представилась возможность разобраться с одним из них. Я встала с раскладушки и подкралась к люку. Половицы застонали, но не так сильно, чтобы меня смогли услышать. Я потянула за ручку, и крышка, скрипнув, поднялась.

В подвале подо мной никого не было. Я видела это в свете фонаря, сочившемся из соседней комнаты – той, где я нашла череп и грибное поле. Той, где я видела уходящий в длинный тоннель силуэт.

Голос вдовы стал отчетливей.

– Конец уже близок. Все будет хорошо.

Должно быть, она рассказывала им о «Фонарщике». На меня нахлынули одновременно опасение и облегчение: первое – потому что тайна, которую я обещала хранить, выплывала наружу, а второе – потому что происходившее в подвале было ободряюще прозаичным.

Я поставила ногу на первую перекладину лестницы, уже не так опасаясь наделать шума.

– Вам больше не нужно быть одинокими. Вам больше не нужно страдать.

Спустя мгновение я уже стояла в подвале, среди рядов солений, консервов и громоздящихся друг на друга ящиков. Свет фонаря вытекал из маленького проема, который вел в соседнюю комнату. Со своего места я не могла туда заглянуть, но видела, как грибы, покрывающие пол комнаты, взбираются вверх по стенам проема, точно любопытные щупальца какого-то огромного чудовища. В конце концов, подумала я, оно захватит весь подвал и выползет наверх сквозь половицы.

– Мы пришли сюда, потому что нас призвали. Мы пришли сюда, потому что ей нужен голос. Этим голосом станем мы.

Я заколебалась. Вдова говорила не о «Фонарщике».

– Ешьте, – сказала она. – Ешьте и спускайтесь за мной к садам.

В груди у меня похолодело. Я подкралась к проходу, стараясь не шуметь. Пол здесь был из утрамбованной земли, так что это оказалось несложно. Я прижалась к стене и заглянула в комнату.

Фонарь стоял у входа в тоннель, со спины освещая вдову Кесслер, которая выглядела как черная тень, вырезанная в свете. Перед ней расположились восемь жителей Дигтауна – шахтеры, которые провели здесь слишком много времени, шахтеры, которые слишком долго дышали Странностью. Они сидели ко мне спиной, но по движениям их рук и влажному чавканью становилось ясно, что они едят заполонившие комнату грибы. Из шляпок, которые они раздирали зубами, вырывались сияющие зеленые облачка. Свет полумесяцем отражался от бледной кости лежавшего у ног шахтеров черепа Захарии Кесслера.

Я закусила губу, чтобы не издать ни звука. Вдова Кесслер была всего лишь темным силуэтом, но я могла поклясться, что она смотрит на меня.

– Пора, – сказала вдова. – Она ждет нас.

Она повернулась и скрылась в тоннеле. Дигтаунцы медленно поднялись на ноги и, даже не оглянувшись, последовали за ней.

Я поднялась в дом, закрыла люк и легла на раскладушку. Мне некуда было больше идти. В доме было тепло, но меня трясло; я натянула на голову одеяло: детская защита от чудовищ.

В конце концов, уж не знаю как, у меня получилось уснуть.

Утром, когда я проснулась, вдовы Кесслер все еще не было. Огонь в плите угас, но тепло еще не покинуло дом. На столе меня ждали маленькая буханка хлеба, кружка и все, что нужно для приготовления кофе. Я встала с раскладушки, завернувшись в одеяло.

Люк был открыт. Я опустилась рядом с ним на колени и тихо позвала:

– Миссис Кесслер?

Ответа не было. Поколебавшись, я взяла со стола свечку и зажгла ее спичкой. Потом сбросила одеяло и спустилась по лестнице. Пламя свечи почти не разгоняло густую тьму. Хотя в комнату наверху просачивался свет солнца, здесь, внизу, все еще царила полночь.

– Миссис Кесслер? Вы здесь?

Я прошла мимо консервов и воды, мимо ящиков с припасами, и вошла в ту комнату, где стала свидетельницей ее странной проповеди. Ковер из грибов был местами растоптан, но оставался достаточно густым, чтобы укрывать большую часть пола. Я медленно пересекла комнату, старательно обогнув кости Захарии Кесслера. Подошла ко входу в тоннель и заглянула в него.

Тоннель круто уходил вниз; грибы точно так же устилали его пол и росли даже на стенах. Я с опаской продолжила путь. Каждый раз, когда я наступала на гриб, вокруг моих ног взметывались тускло светящиеся люминесцентные споры. Я знала, что вдыхаю их и ничего не могу с этим поделать, но после похода в кратер Пибоди беспокоиться о таком было глупо.

Тоннель начал поворачивать вправо, спуск стал еще круче. Прошлой ночью – а скорее всего, еще раньше – в грибах протоптали тропу, и я старалась идти по ней, решив, что земля там ровнее всего. Рукой я скользила по стене, чтобы не потерять равновесие.

Постепенно мне начало казаться, что я парю. Возникло сильнейшее ощущение, что я переступила границу сна.

Легкий ветерок, от которого задрожало пламя свечи, принес чьи-то шепотки. Я остановилась.

– Миссис Кесслер? – едва слышно позвала я.

Тоннель продолжал изгибаться вправо, и впереди мне была видна стена. С колотящимся сердцем я решила пройти еще несколько футов, а потом повернуть обратно. Мне нужно было вернуться к Салли, чтобы продолжить работу. Но у меня кружилась голова, меня терзало любопытство и подгоняли темные чары. Я должна была увидеть.

Еще один поворот – и тоннель закончился обрывом. Встав на его краю, я поняла, что смотрю в Глотку. Она была огромным колодцем тьмы. В десятке футов от себя я заметила металлическую шахту одного из лифтов – маленького, для перевозки людей, – протянувшуюся от диска солнечного света наверху в мерцающую бездну внизу.

Бездну, в которой сверкали сотни зеленых точек, покрывавших стены или паривших в воздухе, как снежинки.

Не паривших; они порхали, описывая случайные кривые. Это были мотыльки. Сотни и сотни мотыльков, чьи лапки светились, покрытые Странностью.

Я пригляделась к тем зеленым точкам, что виднелись на уходящих вниз стенах шахты; мое тело сотрясла дрожь ужаса.

Это были открытые, глядящие в никуда глаза шахтеров. Их тела удерживала на стенах грибная поросль, мотыльки влетали и вылетали из их ртов, совершая свой мрачный труд. Они все должны были быть мертвы – мотыльки ведь селились в трупах, – но глаза шахтеров светились, а шепотки, которые я слышала, слетали с их губ подобно зыбким призракам.

«Она ждет нас», – говорила вдова.

То исходившее из глубин ощущение жуткой разумности, что настигло меня на окружавших Глотку мостках. Это был не какой-то монстр из бульварных книжек, запертый в центре планеты, а сама планета, бледноглазый, пристальный взгляд Марса, ощущавшийся здесь, потому что именно в этом месте мы докопались до Странности.

«Этим голосом станем мы».

– Уходи.

Я взвизгнула. Лихорадочно огляделась и наконец увидела вдову Кесслер, точно так же распятую на стене, как и все остальные. Грибы покрыли обе ее руки и уже прорастали на лице.

– Теперь это твой мир.

Я выронила свечу, и та, вращаясь, исчезла в Глотке. Я бросилась в тоннель без нее, и путь мне освещали только облачка Странности, которую высвобождали мои топочущие ноги.

Выйдя на улицу, я с досадой обнаружила, что уже почти полдень. Я спала слишком долго и слишком крепко. Салли знала, где я ночую; почему она не пришла за мной?

К этому времени я уже достаточно хорошо ориентировалась на улицах Дигтауна, чтобы быстро отыскать дом Шенков. Хотя я шла по городу-призраку, кожу у меня покалывало так, будто за мной следили или крались. Я заглядывала за каждый угол, прежде чем свернуть, осматривала каждую дорогу, прежде чем ступить на нее. И никого не видела. Я представила их всех внизу, с грибами, растущими изо ртов и открытых глаз, с мотыльками, порхающими вокруг подобно беспокойным домохозяйкам.

На воздухе мысли у меня прояснились настолько, что я задумалась, не было ли увиденное мной сном или галлюцинацией. Чем дальше я отходила, тем менее реальным все это казалось. Я решила не рассказывать о случившемся остальным; по крайней мере сразу. Перед нами стояли более серьезные проблемы.

Наконец я подошла к двери маленького убогого обиталища Шенков. И постучалась в нее, не решившись крикнуть.

Вскоре скрипнула задвижка. Я открыла дверь и увидела, как Салли уходит вглубь комнаты, повернувшись ко мне спиной. Я проскользнула внутрь и закрыла за собой дверь, почувствовав себя немного лучше.

Дом выглядел точно так же, как и в прошлый раз, только теперь Салли была здесь одна. Она подошла к своей кровати и рухнула на нее. Неподалеку стояли две опустевшие бутыли из-под самогона. Весь дом провонял им. Я попыталась скрыть отвращение.

– Джо еще не вернулся? – спросила я.

Салли прикрыла глаза рукой.

– Боже, моя голова.

– Так вернулся он или нет? – Это был глупый вопрос – ответ ведь был очевиден, – но я злилась на Салли за то, что она довела себя до такого состояния. И хотела наказать ее за это.

– А ты его тут видишь? Нет, не вернулся.

– Что с тобой?

– Это называется похмельем. Оно случается, когда напиваешься. Хочешь – попробуй, узнай, каково это.

Как она посмела. Цилиндр моей мамы остался у Сайласа в качестве залога. Я никогда бы не поверила, что Салли Милквуд поставит его под угрозу, пока Джо Райли ведет себя ответственно.

– Вставай. Нас ждет работа.

– Ради Пибоди? Ради Сайласа? Пусть оба катятся в ад. Может, я сама их туда и отправлю.

– Нет, ради меня! Ради моих родителей! Вставай!

Это ее проняло. Салли кое-как села, зажмурившись от натуги. Когда она наконец-то посмотрела на меня, я не смогла истолковать выражение ее лица. Нечто среднее между злостью и жалостью.

– Твои родители, – сказала она. – Тебе их не спасти, Бель.

У меня был готов ответ – заряженная в ствол пуля, – но я вдруг осознала, почему она здесь одна. Лоры и Билли – детей Шенка – не было. Я пробежалась взглядом по двум другим постелям, стоявшим у дальней стены, – незаправленным и измятым. В углу была свалена грязная одежда. Возле одной кровати лежала зачитанная книга, рядом с другой были разбросаны игральные карты. Но самих Шенков не было.

– Да, они ушли, – сказала Салли. – Я их уже не застала. Наверное, они спустились в шахту, как и все прочие болваны этого города.

– Они… они могли вернуться к своему отцу.

Салли рассмеялась; это был неприятный звук.

– Он и овощ-то вырастить не сможет. Они к нему не вернулись.

– Но, может быть…

– Не вернулись. Я точно знаю. И хватит об этом.

Я чуть не послушалась ее. Я хотела. Но мне было нужно с ней поделиться.

– Я думаю, это вдова Кесслер, – сказала я. – Я думаю, это она их всех туда уводит.

Салли посмотрела на меня, а потом уткнулась взглядом в пол.

– В этом городе печаль заразна, – проговорила она. – Если ей позволить, она тебя убьет.

У меня были и другие плохие новости.

– Мистер Уикхэм сказал, что для Джо построили виселицу.

Ее глаза вспыхнули. Возможно, Джо был последним человеком в этом мире, чья судьба ее еще заботила. Если что-то и могло заставить ее подняться и взяться за дело, так это осознание того, что он все еще в ней нуждается. Салли спустила ноги с кровати и кое-как встала.

– Почему, черт возьми, ты мне сразу об этом не сказала? Почему ты его отпустила?

Я вспомнила последние обращенные ко мне слова Джо: их жестокость. Они похоронили любые шансы на то, что мы когда-нибудь примиримся. Он покончил со мной. Мне было стыдно признаваться, что в то мгновение я не хотела его останавливать. Мне было все равно, что он сделает.

– Прости, – сказала я, в самом деле сожалея.

Салли подошла к шкафу и вытащила оттуда винтовку. После чего направилась к двери; лицо у нее было каменное. Казалось, что, если на нем дрогнет хоть мускул, оно разлетится на осколки.

– Пойдем, – сказала она. – Хватит с меня этого дерьма. Если хоть кто-нибудь попробует причинить вред тем, кто под моей защитой, – я разнесу их в кровавые клочья. Пусть знают.

Издалека Нью-Галвестон выглядел так же, как и всегда. Модули городского центра складывались в чинные квадратные кварталы, связанные дорогами, на которых было удобно ориентироваться, – резкий контраст с Дигтауном. Корни – район, где дома строились из марсианского камня и марсианского дерева, – простирались на юг и юго-запад. С расстояния мне были видны беспорядочно движущиеся люди, занятые обычной жизнью. Болезнь, поразившая Дигтаун, – чем бы она ни была – пока еще не коснулась Нью-Галвестона.

Но здесь была своя болезнь. Мне очень быстро об этом напомнили.

После «Фонарщика» «Эвридика» выглядела как никогда огромной и величественной. Этот корабль предназначался для того, чтобы перевозить целые города – не только людей, но и все, что им может понадобиться для постройки домов, выращивания урожая, разведения животных. Корни самой жизни.

Неподалеку, там, где раньше стояла хижина Джо Райли, торчала виселица. Они пустили древесину, из которой было построено жилище Джо, на орудие его казни. Высокая, мрачная, строгая, в свете дня виселица казалась скелетом одного из тех странных призраков, что населяли кратер, – вестника смерти, зверя-убийцы.

Оставшиеся куски дерева были аккуратно сложены в десятке футов от нее, в тени блюдца. Среди них виднелись маленький столик, сломанный стул, полки, из которых, точно внутренности, вываливались книги.

Я встала перед виселицей, не в силах оторвать от нее взгляда. Вот оно, воплощение моего желания: инструмент возмездия. Вот куда взойдут виновные, чтобы встретить кару, которую сами навлекли на свои головы. Вот он, перекресток между деянием и его последствиями: приговор, который я вынесла Сайласу Мундту, наказание, которым я грозила Джо.

Она парализовала меня. Я чувствовала одновременно омерзение и восторг, возбуждение и подавленность – головокружительное ощущение. По прошествии лет я понимаю, что это было своего рода благоговение – такое, какое испытываешь при виде непостижимого лица ангела. Такое, какое я испытала, заглянув в Глотку, усеянную сотнями открытых глаз.

Я огляделась в поисках Джо. Неподалеку обнаружилась повозка, в которую был запряжен мул, стоявший со свойственной его роду угрюмостью. Рампа «Эвридики» была опущена.

– Он в корабле, – сказала я, но Салли это не убедило.

– Иди медленно, – велела она. – Держись у меня за спиной.

Едва мы вошли в тень блюдца, как из «Эвридики» послышался голос.

– Привет, девочки. – Говорила женщина. – Винтовку на землю.

Это была помощница шерифа Мэй Акерман. Она лежала на животе на полу корабля и целилась в нас из собственной винтовки. Точнее, целилась в Салли.

– Не уверена, что мне хочется это делать, – ответила Салли. Она еще не подняла винтовку; думаю, она знала, что не сумеет сделать это достаточно быстро, а у Акерман было хорошее укрытие.

– Не заставляй меня вынуждать тебя. Я знаю, кто ты такая. Ты – Салли Милквуд, самогонщица. Мы знали, что у тебя нора где-то в Дигтауне. Поверь мне, я не лишусь сна, пристрелив тебя на месте.

Я встала перед Салли.

– А меня вы тоже пристрелите?

– Отойди, Анабель.

– Где Джо?

– В камере, где ему самое место. Отойди.

Я не собиралась ей подчиняться, но Салли оттолкнула меня, и в следующее мгновение у меня уже был полный рот песка.

– Я не стану прятаться за детьми, – сказала она. И бросила винтовку. – Ну давай, помощница шерифа. Спускайся, увидим, на что ты способна.

Мэй Акерман встала; ствол ее винтовки был неподвижен, точно стрелка компаса. Она медленно спустилась по рампе.

– Анабель, мне нужно, чтобы ты отошла в сторону.

Сердце у меня в груди мчалось галопом. То, что я знала об Акерман, заставляло меня симпатизировать ей, но она готова была все разрушить. Я не могла позволить ей забрать Салли. И мне нужен был Джо. Я поднялась на ноги, все еще готовая спорить.

– А если я этого не сделаю?

Она не колебалась.

– Тогда я выстрелю Салли в живот. Может быть, она выживет, может, и нет, но это выведет ее из строя. А потом я отвезу вас обеих в тюрьму. – Она позволила мне обдумать это. – Но если ты отойдешь, я просто надену на нее наручники.

Я взглянула на Салли, которая не высказала никакого мнения по этому поводу. Ее внимание было приковано к Акерман.

Я в отчаянии отошла назад. Я не могла этому помешать. Мы проиграли.

– Хорошая девочка. – Она повернулась к Салли: – Ляг на землю.

Салли сказала:

– Бель, брось пистолет.

У меня не было никакого пистолета, и я уже собиралась ей это сказать. Но Акерман перевела взгляд на меня, прищурилась, и тут на нее набросилась Салли. Ей хватило доли секунды. Акерман тут же распознала уловку и выстрелила, но Салли уже неслась, словно грузовой поезд. Она врезалась в Акерман, и на странную затянувшуюся секунду обе они зависли в воздухе вместе с винтовкой, вылетевшей из рук помощницы шерифа.

Они рухнули на землю, и воздух вырвался из легких Акерман в крике боли. Кажется, я услышала, как сломалось ребро. Салли была крупной женщиной и пользовалась своим телом как оружием. Помощница шерифа яростно боролась, выгибалась, пытаясь освободиться, втыкала большие пальцы в шею Салли, но та трижды ударила ее в висок сжатым кулаком, и Акерман обмякла.

Все это заняло несколько секунд. По-моему, я даже вдохнуть не успела.

Салли слезла с помощницы шерифа, осмотрела себя в поисках раны.

– Она в тебя попала? – сумела выдавить я.

– Кажется, нет. Я бы уже почувствовала. – Голос у Салли был хриплый, и я уже видела, как на ее шее проступают синяки. Она оттолкнула упавшую винтовку ногой подальше от Акерман и сняла у нее с пояса револьвер. Засунула его за пояс своих штанов так, что он прижался к животу. – Проверь повозку. Он успел загрузить туда хоть немного топлива, прежде чем его скрутили?

Я подошла к повозке. Мул тоскливо наблюдал за мной. На дне стояли четыре тяжелых канистры. Я сказала об этом Салли.

– Я принесу то, что осталось. У нас не будет времени заворачивать сюда на обратном пути.

– На обратном пути откуда?

– Мы вызволим Джо. Будь я проклята, если позволю им его вздернуть.

Я застыла, пораженная ее дерзостью. Но в конце концов сказала:

– И моего папу тоже.

Она кивнула, глядя в сторону Дигтауна и «Фонарщика».

– Раз уж мы там все равно будем, почему бы и нет. – Она вручила мне револьвер. – Держи ее под прицелом. Если очнется – зови меня. Выстрелить сможешь?

– Мне приходилось стрелять по мишеням.

– Это хорошо. Но я спрашиваю, сможешь ли ты выстрелить в нее?

Я сглотнула.

– Не знаю.

Похоже, это ее удовлетворило.

– Ничего страшного. Если придется – стреляй в воздух. Я прибегу.

– Поторопись, – обеспокоенно попросила я.

– Обязательно.

Я сидела на краю повозки и смотрела, как Салли поднимается по рампе; револьвер был черным и тяжелым, неуместным в моей руке. Голову переполняли вонь и кровь бойни в кратере. Во мне кипело ощущение ужасающей власти.

Мы связали помощницу шерифа по рукам и ногам и уложили в повозку между канистрами с топливом – так, чтобы ее не было видно с дороги. Но мы все равно привлекали внимание: я и крупная Салли Милквуд, которых тянул к участку шерифа надрывающий жилы мул. Мы, должно быть, вызвали множество обсуждений.

Большинство тех, кто нас узнавал, просто останавливались и пялились. Одна женщина выкрикнула мое имя, другая – постоянная клиентка закусочной – бросилась ко мне, раскинув руки, будто намеревалась сгрести в объятия; мы проехали мимо, и я не стала смотреть ей в глаза. Я видела, как она застыла в недоумении позади нас. Слишком легко было представить ее частью толпы, разбивающей окна и выволакивающей полный мешок банок из нашей кладовки. Я знала, что это, возможно, несправедливо, но подобные вещи меня уже не тревожили. Будь моя воля, я бы весь город отправила на виселицу.

Мы проезжали мимо «Матушки Земли», и нашим глазам предстал ее темный труп; вопреки всем своим попыткам отвернуться, я не могла оторвать от нее взгляда. К моему ужасу, дверь была распахнута, и люди выносили из нее вещи. Все, что не украли у нас раньше, было беспорядочно свалено на солнце: сломанные стулья и столы, бутыли масла для жарки, грязные вентиляторы из нашего воздуховода – вынесенные и разложенные, как потроха. У меня перехватило дыхание. Я чувствовала, как кровь приливает к лицу и пульсирует позади моих глаз.

И в этот момент Фенрис Данн – тот самый добронамеренный бестолковый фермерский сынок, который порывался проводить меня домой после ограбления, – вышел из закусочной, вытирая о штаны перепачканные руки. Он заметил меня в повозке и застыл на месте.

– Анабель! – воскликнул он, но мы уже проехали мимо. Я отвернулась от всего этого, решительно глядя вперед, из последних сил стараясь оставаться спокойной. Я слышала, как он позвал меня еще раз, но этим все и кончилось.

Салли не сказала ни слова. Она вела себя так, будто ничего не заметила и не услышала, и я была ей за это благодарна.

Когда мы приближались к участку шерифа, она сказала:

– Давай-ка поговорим о том, что мы будем делать.

Я кивнула; от нарастающего страха у меня кружилась голова. Мы уже переступили границу новой жизни, пленив Мэй Акерман, однако то, что ждало нас впереди, должно было навсегда превратить нас во врагов закона.

– Внутри мне понадобится твоя помощь. Я предпочла бы оставить тебя снаружи, в безопасности, но ситуация этого не позволит.

– Хорошо.

Салли взглянула на меня.

– Ты готова?

Я кивнула. Те неистовство и пламя, что все это время помогали мне справляться с обстоятельствами, покинули меня. После бойни в кратере я потеряла веру в свою способность побороть всех, кто встанет у меня на пути.

Салли, должно быть, поняла это по моему лицу.

– У них там твой папа, ты не забыла?

– Конечно не забыла.

– Вот и хорошо. Главное – вспомни об этом, когда накатят сомнения.

– Там может оказаться еще и Джек, – озвучила я свое главное опасение.

– Это еще кто?

– Их полицейский Автомат.

Салли помолчала. А потом сказала:

– Значит, с ним мне придется импровизировать.

Меня это не обнадежило.

Пока Салли правила мулом, я накрыла повозку брезентом. Акерман все еще лежала без сознания, но мы заткнули ей рот кляпом на случай, если она очнется, когда мы будем внутри. Упомянутые Салли сомнения уже начинали проклевываться. А что, если помощница шерифа не очнется? Или окажется, что Салли ударила ее слишком сильно и она останется слабоумной до конца своих дней? Я слышала про одного возчика, которого лягнула в голову лошадь, и с тех пор он стал точно маленький ребенок.

Салли остановила повозку возле участка шерифа, и я вернулась в настоящий момент. День перевалил за середину; нельзя сказать, что по улице бродили толпы, но и пустой она не была. За окном стоявшего через дорогу банка виднелись несколько лиц, заинтересованных происходящим.

– Мы ведь не собираемся никому причинять вред, правда?

– Никто не пострадает, если только сам этого не захочет. – Салли еще раз взглянула на Акерман. Удовлетворившись, она подхватила свою винтовку и револьвер помощницы шерифа и кивком велела мне следовать за ней. Я слезла с повозки; мое сердце стучало, как барабан войны.

Мы вошли в здание. Я знала, что у шерифа два помощника – Акерман и тот молодой человек, имени которого я так и не узнала; к тому же в участке будет сам Бейкерсфилд и, возможно, Джек. У меня тряслись руки. Это просто не могло сработать.

Второй помощник был на месте. Он сидел, откинувшись на спинку стула и заворотив ноги на стол, с приключенческим романом в правой руке и широкой улыбкой на лице. На обложке книги была нарисована обнаженная женщина, чей срам прикрывали ее собственные ниспадающие волосы и языки пламени. Я узнала этот роман, потому что и сама его читала: «Она» Г. Райдера Хаггарда. Это вызвало у меня невероятный прилив смущения.

Помощник шерифа принял более профессиональное положение как раз вовремя, чтобы увидеть, как в футе от его груди поднимается ствол винтовки Салли.

– Спокойно, мальчик, – сказала она.

Он потянулся за висевшим на поясе револьвером. Салли шагнула вперед и с силой пихнула его винтовкой под ребра. Он взвизгнул и замер.

– Я сказала: спокойно. Спокойно и тихо. Кто в участке?

Его взгляд метался между Салли и мной, а потом остановился на мне, когда помощник шерифа осознал, кто я такая.

– Шериф Бейкерсфилд, – сказал он. – Джек.

Голос у него был слабый, и я пожалела его.

– Тебя повесят рядом с твоим папашей, – пообещал он мне, и моя симпатия испарилась.

Салли отдала мне винтовку и достала револьвер.

– Поднимайся, – приказала она, и помощник шерифа встал. И поморщился, когда она крепко прижала ствол револьвера к его виску. – Ты останешься жив, если будешь делать, что я тебе говорю. Но если ты закричишь, я в твоей башке тоннель пробурю. Сомневаешься?

– Нет.

Салли зашла ему за спину и быстро связала запястья веревкой. Долго узел не продержался бы, но пока что свою работу делал. Она обхватила шею помощника шерифа левой рукой и приставила револьвер к его виску.

– Пойдем, – сказала она.

Меня осенило.

– Какой у Джека командный пароль?

Командным паролем Ватсона был «голубой люпин» – эти слова заставляли его вытолкнуть цилиндр и отключиться.

Когда помощник шерифа не ответил, Салли вдохновила его, надавив на висок револьвером. Он вздохнул, сказал:

– «Гадюка». – И понурил голову. – Дерьмо.

Мы вошли в ту просторную комнату, в которой на меня обрушилось столько ужасных новостей, – казалось, это было век назад. Шериф Бейкерсфилд сидел за своим столом, ошарашенно глядя, как входим мы с Салли: она – приставив револьвер к голове его помощника, я – следом, с винтовкой в руках. Он вскочил, но других действий не предпринимал.

Как и ожидалось, Джек был с ним. Он повернулся к нам, заслонка в его руке уже поднималась, открывая оружейные стволы.

– Гадюка, – сказала я, и Джек остановился. Его глаза погасли, гнездо цилиндра открылось. Вот и все, что потребовалось, чтобы его нейтрализовать.

Бейкерсфилд смотрел на все это молча. А потом сказал:

– Анабель. Слава богу.

– Подними руки, – приказала ему Салли.

Он подчинился, но смотрел при этом на меня.

– Мы беспокоились о тебе, Анабель. Ты не ранена?

Его поведение сбивало меня с толку. Разве он не видит, что происходит прямо перед его носом?

– Нет, я не ранена, – раздраженно ответила я.

– Шериф, простите меня, они просто… – подал голос его помощник.

– Все в порядке, Бойд. – Шериф посмотрел ему за спину. – Миссис Милквуд, верно? Вы не будете возражать, если я попрошу вас сказать, где сейчас Мэй Акерман?

– Буду. Но скажу, что она жива. И пока я не получу то, за чем пришла, больше ты от меня ничего не добьешься.

– А нужен вам, полагаю, Джо Райли.

– И мой отец, – добавила я.

Шериф Бейкерсфилд кивнул и вздохнул.

– Так я и думал.

– Он внизу?

– Да. Не буду говорить тебе, что с ним все в порядке. Он мало ест, он ни с кем не разговаривает. По крайней мере, ни с кем из тех, кто живет на этой планете.

Салли толкнула Бойда на ближайший стул. Он приземлился на собственные руки и вскрикнул. Бейкерсфилду она велела:

– Отдай ей ключи от камер.

– Анабель, – сказал он. – Это так не делается.

– Не заставляй меня повторяться, шериф.

– Хорошо. Они вот в этом ящике. Не застрелите меня за то, что я делаю, как вы просили.

– А ты меня не вынуждай.

Он медленно выдвинул ящик и выложил на стол связку ключей. Я осторожно приблизилась и схватила ее. И заодно вытащила из гнезда цилиндр Джека. Мне не хотелось, чтобы он уехал обратно и активировал его, пока мы будем заниматься другими делами. Увидев это, Бейкерсфилд разочарованно закрыл глаза.

– Не делай этого, Анабель. Не становись такой, как они.

– Такой, как они? – переспросила я; ярость вновь затопила меня, как лава. – Вы хотите сказать, как мой отец, который пытался защитить меня и свой источник пропитания? Или вы имеете в виду людей, которые разграбили нашу закусочную и которым за это ничего не было? Или, быть может, вы говорите о тех, кто прямо сейчас выносит из нее все, что там осталось? Лицемер проклятый!

Бейкерсфилд покраснел.

– Постой-ка! Эти люди выносят оттуда вещи с дозволения города! У нас больше не будет никаких закусочных! Мы не будем больше зарабатывать, требуя с людей деньги за то, в чем все мы нуждаемся, чтобы выжить! Что до твоего папы – он убил человека. Разве ты этого не понимаешь? Мне жаль, что все так получилось, и жаль, что после этого люди так поступили с вашей закусочной. Обещаю тебе, они будут за это наказаны. Но мы должны поддерживать правосудие в нашем городе, иначе лишимся всего. Мы лишимся всего.

Он бросил мне в лицо мой собственный аргумент. «Мы должны поддерживать правосудие». Это выбило меня из равновесия.

– Заткнись, – сказала Салли. – А теперь все идем вниз. – Она подтолкнула Бойда. – Ты первый. Дальше шериф. Анабель, будешь замыкающей.

Мы начали спускаться по лестнице в указанном ею порядке.

– А что касается Джо Райли… – начал шериф.

– Я велела тебе заткнуться.

– Если хочешь, чтобы я перестал разговаривать, Милквуд, тебе придется меня застрелить. Ты готова на это? Анабель, а ты готова ей позволить? – Не дождавшись ответа, он продолжил: – После того как ты ушла, мы вспомнили, что ты упоминала Джо. И решили нанести ему визит. Его не было дома, но угадай, что мы обнаружили? «Эвридика» была выпотрошена. Она уже никуда не полетит. Райли лишил нас последнего шанса. Не только меня, не только тебя. Всех нас. Ты понимаешь, что это значит? Твой папа убил человека, но Джо совершил нечто худшее. Он убил надежду. Он за это поплатится. Он должен поплатиться.

Мне очень хотелось объяснить шерифу, почему я все это делаю. Хотелось рассказать ему о «Фонарщике», о конце Тишины. Быть может, он перестал бы сопротивляться. Быть может, он бы нам помог. Но я знала, какова будет цена. Сайлас ясно дал мне это понять.

Лестница закончилась.

За решеткой ближайшей камеры я увидела Джо Райли. Через две камеры от него стоял мой отец. Не в силах сдержаться, я с улыбкой подбежала к нему; в руке у меня звенели ключи, а на сердце впервые с момента ограбления было легко.

Он смотрел на меня с ужасом.

– Анабель… что ты натворила?

У меня за спиной Салли загнала Бейкерсфилда и Бойда в пустую камеру. Их обмен угрозами превратился в фоновый шум. Все мое внимание было сосредоточено на папе и на выражении его лица, разбивавшем мне сердце.

– Я нашла его, – сказала я. – Я вернула мамин цилиндр. Я сдержала обещание.

Я хотела, чтобы он гордился мной. Почему он не гордился мной?

– Но… у тебя винтовка.

– Я тебя спасаю, – сказала я.

– Нет. Анабель. Ты не можешь. Кто эта женщина?

– Папа. Они тебя повесят! – Я услышала в своем голосе слезы.

– Я знаю.

– Я им не позволю. Я тебя вытащу.

Он схватил меня за плечи сквозь прутья решетки.

– Бель. Ты сломаешь себе жизнь. Господи, это же шериф! Что ты, по-твоему, делаешь?

– К черту шерифа. Он даже задницу от стула не оторвал, когда был нам нужен!

– Теперь они и тебя тоже повесят.

Как он смеет, подумала я. Как он смеет быть слабым, когда я в нем нуждаюсь.

Салли отодвинула меня.

– Выходи, Крисп. Я не для того жизнью рисковала, чтобы ты мученика из себя корчил.

– Кто, черт возьми, ты такая? – спросил папа.

– Я – женщина, которая помогает воплотиться намерениям твоей дочери. А теперь поднимайся по гребаной лестнице.

Когда он не вышел сразу же, Салли вытащила его из камеры за воротник.

– Эй! – крикнула я.

– На нежности времени нет. А теперь все поднимайтесь наверх. Нам нужно отсюда убираться.

Папа послушался. Это меня немного тревожило: он так мало напоминал себя прежнего. Он казался маленьким и слабым, им помыкали те, кто сильнее. И одной из этих людей была я. И хотя он делал то, чего я хотела, то, что должен был делать, я ощутила укол стыда. Я попыталась от него избавиться, но не смогла. Кажется, он был симптомом более серьезной проблемы.

Джо несся впереди, перескакивая через ступеньки. Следом, значительно медленнее, шел папа.

– Ты совершила большую ошибку, – сказал из своей камеры Бейкерсфилд. – Раньше ты была просто помехой, с которой мы собирались рано или поздно разобраться. Теперь ты – моя цель номер один.

Салли обернулась.

– Тогда, возможно, моей большой ошибкой было то, что я не прикончила тебя на месте.

– Салли, – сказала я. – Нет. Пожалуйста, не надо.

Папа остановился на середине лестницы; его лицо искажал ужас.

– Я тебе не позволю, – сказал он, но все знали, что он не в силах этому помешать.

– Джо, затолкай его жалкую задницу в повозку, хорошо? – Салли посмотрела на меня, потом на Бейкерсфилда. – Сегодня твой счастливый день, шериф. Но ты приходи, когда сможешь. Я буду готова.

Выйдя на улицу, мы с папой забрались в повозку. Он печально наблюдал за тем, как Салли и Джо вытаскивают шатающуюся Акерман наружу и уводят в участок, чтобы запереть в камере.

– Боже мой, – проговорил он. – Боже мой.

Когда они вернулись, Джо взмахнул поводьями, и повозка пришла в движение.

Когда мы отъехали, дверь банка с грохотом распахнулась. Кто-то крикнул:

– Эй! Это же Джо Райли! Эй, стоять!

Джо снова взмахнул поводьями, и бедолаге мулу пришлось выложиться по полной. Мы набрали приличную скорость, но если бы кто-то вскочил на лошадь, он бы нас быстро догнал. Салли держала винтовку на сгибе локтя – очевидное предупреждение для всех, кто захочет рискнуть.

Мы смотрели назад. Мужчина, кричавший нам вслед, стоял посреди дороги, уткнув руки в боки. Если нам повезет, он просто уйдет обратно в банк. Но я знала, что это маловероятно. Он направится к шерифу, требуя объяснить, почему тот выпустил на свободу подлеца Джо Райли. А вместе с ним – еще и Сэма Криспа, человека, который, защищая дочь, случайно убил того, кто на нее напал; человека, который последние десять лет обслуживал их и готовил им традиционные южные блюда.

– Нам надо поторапливаться, Джо, – сказала Салли.

– Я знаю! У нас всего один чертов мул.

– Куда вы нас везете? – спросил папа. Как будто я была такой же невольной пассажиркой, как и он сам.

Поэтому я ответила прежде Салли. Он должен был понять, какую роль я во всем этом играю.

– Мы едем к «Фонарщику». Мы с тобой возвращаемся на Землю.

Салли и Джо переглянулись. Папа уставился на меня, разинув рот, словно я заговорила на незнакомом ему языке. Я и сама с трудом могла поверить, что это сказала. Но идея явилась мне, отчетливая, как ангел, в ореоле света. Здесь нам идти было некуда. Марс гнил у нас под ногами. Весь Нью-Галвестон обратился против нас, и я не могла понять почему. К тому же тот ужас, который пестовала вдова Кесслер в дигтаунском гнезде, кажется, готов был проклюнуться; я не знала, что это будет значить для нас, но не хотела оказаться поблизости, когда это случится.

Поэтому мы должны были вернуться домой. Вернуться и найти маму – настоящую, а не запись. Конечно, я понимала, что это рискованно, но мы ведь были не такими, как Джо Райли; мы готовы были рискнуть жизнью ради чего-то настоящего, ради возможности воссоединиться под зелеными деревьями там, где ночи теплы.

Папа ничего не сказал. Он выглядел так, словно потерялся в скорбных размышлениях.

– С нетерпением жду, когда Сайлас это услышит, – сообщила через плечо Салли.

– Мне просто нужно будет его убедить, вот и все, – сказала я скорее себе, чем ей.

Дальше мы ехали в тишине.

До Дигтауна мы добрались под вечер. Солнце падало на стену кратера, исчерчивая лежащую перед нами дорогу полосами света и тьмы. Мы проехали по заброшенным окраинам к центру шахтерского города.

Папа не обращал на нас внимания. Это ужасно меня ранило. Он сидел к нам спиной и смотрел на медленно проплывающий мимо далекий марсианский пейзаж. Думаю, он еще не верил в существование «Фонарщика» и в то, что оно для нас означало. Наверное, ему было слишком сложно принять все, что на него обрушилось. Он пытался не смотреть в глаза совершенному мной – тому, что я пожертвовала ради него собственным будущим.

Как будто я лишилась бы меньшего, если бы ничего не сделала.

Я проследила его взгляд до горизонта – до огромной голодной пасти кратера. Теперь я знала, что там бродят призраки, странные фигуры, непостижимые для человека, геологические воспоминания сущности, которую невозможно описать. Мне представилось, как среди них ездят боевые Автоматы, потерянные и гневные, и их цилиндры искрят от беспричинной и бессмысленной злобы. Алгоритмы ненависти.

И еще мне представилось, как среди разбросанных трупов и посаженных в землю призраков стоит Ватсон и его собственный цилиндр впитывает Странность, раздуваясь и тяжелея от снов.

Какая грандиозная система кошмаров окружала наш маленький городок. Мы были всего лишь трепещущей свечкой в мире мрака.

Мы проехали мимо Глотки; окружавшие ее фонари были мертвы и темны в прохладном воздухе. Зеленоватая муть хлестала из нее неслышным гейзером. Людей на мостках не было. Видимо, все они уже успели уйти вниз. Вдове Кесслер некого больше было забирать. Я боялась, что в выражении лица, с которым папа смотрел на открытую шахту, проглядывает желание. Так легко было представить его добровольным членом сумасшедшей паствы вдовы, отдающим себя ее странному саду. Даже когда мы миновали Глотку, он, обернувшись, следил, как удаляется зеленый плюмаж.

Я потянула его за рукав:

– Папа.

Он повернулся, и я указала ему, куда нужно смотреть.

«Фонарщик» ждал нас. На фоне огромной пустыни он казался маленькой круглой драгоценностью, отражающей свет вечернего неба в пене мучнистых розовых облаков. Поврежденный корпус выглядел гораздо лучше. Мистер Уикхэм уже закончил с починкой и ушел. Я ощутила потерю: он всегда был ко мне добр, и мне хотелось рассказать ему о том, что я видела в подвале вдовы Кесслер. Попытаться убедить его не спускаться туда, пусть я и знала, что у меня ничего не получится. Но я надеялась хотя бы попрощаться.

Из корабля вышел Сайлас и остановился на починенной рампе.

– А я уже начинал беспокоиться, – сказал он.

– Все прочее нам легко не давалось, – отозвалась Салли. – С чего бы теперь чему-то меняться.

Папа напрягся.

– Это человек, который нас ограбил.

– Успокойся, – попросила я.

– Ты ему помогаешь?

Я покраснела.

– Все немного сложнее.

Джо подвел повозку к кораблю и остановил ее. Мы все сошли на землю, кроме Салли, которая расположилась так, чтобы смотреть за дорогой. Она зажгла сигарету.

– Что бы вы ни собирались делать, делайте это быстрее, – сказала Салли. – Скоро здесь будут полицейские, а мы их изрядно разозлили.

Пока Джо вытаскивал из повозки канистры с топливом, папа подошел к «Фонарщику» с сияющими от изумления глазами.

– Поверить не могу, – сказал он. – Я думал, других кораблей нет.

Решив, что иного шанса у меня может не быть, я поднялась к Сайласу. Он ждал меня, прислонившись к борту корабля со сложенными на груди руками.

– Мне кое-что от тебя нужно, – сказала я. Мне пришлось отойти в сторону, потому что по рампе поднимался тащивший канистру Джо; он прошел мимо нас и скрылся внутри.

– Я помню, – ответил Сайлас. – Ты получишь цилиндр, когда я заправлю корабль и буду готов к отлету.

Я разозлилась – мы договаривались, что Сайлас отдаст его, когда я вернусь с топливом, а не когда он заправит корабль, – но не подала виду.

– Я хочу, чтобы ты забрал нас с собой, – сказала я тихо.

Он прищурился.

– Что-что?

– Если он останется здесь, его повесят.

– Мне жаль это слышать, но я не собираюсь брать пассажиров.

– Пожалуйста. – Необходимость о чем-то умолять этого человека чуть не убила меня.

Сайлас посмотрел на меня, потом перегнулся через перила и взглянул на папу, все еще восхищавшегося кораблем.

– Нет. Это судно рассчитано на одного человека. На двоих, и тем более на троих, в нем воздуха не хватит. Извини.

Я была сокрушена. Аргументов против этого у меня не было. Я знала, что «Фонарщик» создавался для одного пассажира, но, оказавшись внутри, убедила себя, что в нем есть место и для других. О кислороде я не подумала.

Снова показался Джо, возвращавшийся за очередной канистрой.

– Если поможете, дело пойдет быстрее, – сказал он, проталкиваясь мимо нас.

Я спустилась по рампе, замедленная отчаянием. Все закончится ничем. Катастрофическим финалом. Петлей для моего отца, а теперь, похоже, и для Салли с Джо. Может, и для меня тоже, если губернатор сочтет казнь ребенка допустимой. После того, как со мной обращались, я верила, что он на это способен.

А Сайлас Мундт – Сайлас Мундт! – добьется своего. С моей помощью.

Я остановилась у повозки, глядя на оставшиеся канистры с топливом. Салли смотрела на меня с козел, вокруг ее лица клубился сигаретный дым.

– Почему, Салли? Почему мы помогли ему только для того, чтобы нас казнили?

– А ты планируешь взойти на виселицу? – спросила она. – Я так нет. Мы уберемся отсюда. Я же тебе говорила, на Марсе есть и другие места. Места, о которых шериф ничего не знает. Я не боюсь.

– А Сайласу достанется победа?

Она пожала плечами.

– Да кому до него есть дело? Я вообще не думаю, что этот корабль доберется до Земли после того, как столько времени пролежал в песке. Пусть он задохнется в пустоте.

«Мне есть до него дело, – подумала я. – Мне».

Папа подошел ко мне. У него был растерянный вид.

– Отправляйся с ним, – сказал он.

– Я уже спросила, можем ли мы полететь. Он ответил, что воздуха на всех не хватит.

– Чушь. Я с ним поговорю.

Он ступил на рампу. Увидев его, Сайлас выпрямился; мне было видно, что он насторожился.

Папа остановился чуть ниже него.

– Помнишь меня? – спросил он.

– Помню. Прошу прощения за то, что был груб тем вечером.

– Ты был не просто груб. Ты разрушил наши жизни.

– Да перестаньте, мистер Крисп, не надо драмы.

– Все, что с нами случилось с тех пор, произошло из-за того, что сделал ты. Ты нам должен.

– Твоя дочь назначила цену, и я ее заплатил. Вот. Кажется, это ваше.

Он достал из куртки мамин цилиндр и вложил его в папину руку. Это вызвало у меня омерзение; я должна была вернуть его папе. Не Сайлас. Вот и еще одна вещь, которую он у меня украл. Я отвернулась от них; мое лицо горело. Я забралась в повозку, намереваясь помочь Джо с погрузкой топлива.

– Что это?

– Я так понимаю, запись голоса вашей старушки. Ваша дочурка многое пережила, чтобы ее вернуть. И рискнула жизнями многих людей к тому же. Привела смерть в мой дом.

Я прижалась лбом к канистре, стиснула веки, чтобы сдержать слезы. И почувствовала на затылке руку Салли, нежно поправляющую мне волосы. Это так меня поразило, что мне расхотелось плакать. Я замерла и позволила ей продолжать, опасаясь, что, если я пошевелюсь или что-нибудь скажу, она остановится.

– Не слушай, девочка, – сказала она.

– Все ради этого? – Папин голос был слаб. – Ты сломал ей жизнь.

– Нет, тупой ты ублюдок. Я слышал, что ты сделал с тем шахтером. А известно ли тебе, что его приятель пошел в кратер следом за ними и пытался ее убить? Это ты сломал ей жизнь.

«Дрянь».

Я вспомнила слово, которое выплюнул боевой Автомат, воспользовавшись для этого языком Чарли.

«Дрянь».

Автоматы были правы.

Послышался голос Джо:

– Эй, прошу прощения. Пропустите меня, раз уж я тут один работаю.

Я выглянула из повозки. Джо держал в руках канистру; Сайлас и папа мешали ему взойти на борт «Фонарщика».

Папа выглядел сломленным. Последние слова Сайласа все-таки добили его.

– Прошу прощения, – сказал он и отошел в сторону.

Джо резко выдохнул и уронил канистру на рампу. Шагнул вперед и прижал руку к спине. Сквозь пальцы засочилась кровь. И лишь тогда до нас долетел звук выстрела.

Салли поняла все первой.

– Они здесь! Пригнитесь! – Говоря это, она двигалась: запрыгнула в повозку, уронила меня на доски и упала сама; винтовка уже была у нее в руке.

Мне потребовалось еще мгновение. Лежа на спине, я смотрела на небо, медленно приобретающее вечерний цвет. В нем горела единственная звезда. Я гадала, не Земля ли это, не смотрит ли на меня оттуда мама.

Послышался голос:

– Бросайте оружие!

Шериф Бейкерсфилд. Закон настиг нас.

Джо упал с рампы. Он застонал: низкий, полный боли звук.

– Папа!

– Я здесь. Я в порядке. – Он уже был рядом с повозкой, укрытый от глаз Бейкерсфилда. – А ты?

– Да, – ответила я. До меня дошло, что мы с Салли лежим рядом с двумя оставшимися канистрами топлива. Одна пуля могла обратить нас всех в туман.

– Заткнитесь все! – рявкнула Салли. – Мне нужно прислушаться.

Она приподнялась на локтях, осторожно выглянула из-за борта повозки.

Я видела, как ее взгляд мечется из стороны в сторону.

– Ты их видишь?

– Я сказала тебе заткнуться.

Мы ждали. Мне было слышно только затрудненное дыхание Джо.

– Салли, черт бы тебя побрал! Скажи что-нибудь! – подал голос Сайлас. Он выглядывал из открытого люка «Фонарщика».

– Кажется, там все трое. Нас обошли сбоку.

– Но как? Цилиндр Джека у меня, – сказала я.

– А ты думаешь, у полиции нет запасных? И можешь быть уверена, командный пароль они тоже поменяли.

До нас донесся голос Джо:

– Как же… больно. – Между словами он судорожно вдохнул.

Грохнул еще один выстрел. Должно быть, стреляли в воздух, потому что я не слышала удара пули.

– Больше я повторять не буду! – крикнул Бейкерсфилд.

– Сукин сын! – гневно завопила в ответ Салли. – Ты выстрелил Джо в спину!

– Я больше не собираюсь полагаться с тобой на удачу, женщина! Ты показала мне, что бывает, когда относишься к тебе с уважением! Мы не обрушили на вас лавину огня только потому, что с вами девочка!

Он дал нам минуту, чтобы поразмыслить над этим. Я ощущала странный стыд, хоть остальные и были живы только из-за меня. Все равно со мной обращались, как с чем-то не вполне разумным.

Шериф продолжил:

– Ты слышал, Сэм? Выходи вместе с Анабель, и я гарантирую вам безопасность! Ты правда хочешь, чтобы она оказалась посреди того, что тут сейчас начнется?

– Он прав, – сказал папа.

Настала моя очередь обратиться к шерифу:

– Вы все еще собираетесь его повесить?

Он ответил не сразу. А когда все-таки заговорил, я услышала в его голосе неуверенность:

– Закон должен быть соблюден, Анабель. Я только надеюсь, что мы сумеем решить все цивилизованно, а не вот так.

Ну разумеется. Такие убийства Нью-Галвестону не нравились. Там предпочитали чистенькие – когда нажимаешь аккуратненький рычажок и слышишь недолгий хруст. Когда в процессе можно говорить о том, как тебе жаль.

– Тогда, боюсь, вам придется запачкать руки, шериф.

– Бель, – сказал папа, но я пропустила это мимо ушей.

– О господи, – проскулил Джо. Я слушала его прерывистое дыхание. Он старался держаться тихо, но каждый выдох сопровождался негромким стоном муки.

Рядом со мной громогласно ожила винтовка Салли. Я рискнула выглянуть из-за борта повозки, чтобы понять, во что она стреляет. В нескольких сотнях ярдов от нас, словно огромный черный жук, горбился Дигтаун, темный под темнеющим небом; если не считать его, вокруг была только бесплодная череда невысоких холмов да несколько разбросанных валунов.

– Я его вижу, – сказала Салли. – Просто не даю ему расслабиться. Они обрушатся на нас, как только поймут, что вы и впрямь не выйдете. Пора планировать отход. Джо, ты встать можешь?

– Не знаю.

– Сайлас, мне нужно, чтобы ты затащил его на корабль.

– Вот уж нет, – ответил Сайлас.

Бейкерсфилд снова заговорил:

– Я вижу, у вас здесь корабль. Не знаю, откуда он взялся и кому принадлежит, но, возможно, он переубедит губернатора. Возможно, вам не придется умирать, болтаясь на виселице или истекая кровью на песке.

Я посмотрела на Салли, чтобы понять, как она к этому относится. И была поражена, увидев в ее глазах слезы.

– Он уже приговорил Джо, – сказала она. – Хочешь ему поверить – дело твое. А я останусь здесь.

– Я затащу Джо в повозку, – сказала я.

Салли не стала меня переубеждать. Она только смотрела, как я встаю и перебираюсь через борт. Я делала ставку на то, что они не станут стрелять, что они поверят, будто я уступаю здравому смыслу.

Я спрыгнула туда, где лежал Джо, подставив спину их винтовкам. По коже у меня бегали мурашки, мышцы напряглись в ожидании пуль. Я заметила Сайласа в корабле, в нескольких футах от люка. Папа прятался за повозкой сбоку от меня. Увидев, что я выскочила из укрытия, он побелел.

– Бель! Господи Иисусе! Иди сюда!

Под Джо все еще растекалась кровь. Голова у него была повернута набок, и на мгновение его обессмыслившиеся от боли глаза сосредоточились на мне.

– Эй… Бель…

Я не могла оторвать взгляда от дырочки в спине Джо. Она казалась такой маленькой. Он дрожал от холода. Почему-то от того, что он мерз, было только хуже. Я перекатила его, и Джо вскрикнул. Спереди рана была больше. Его рубашка и штаны промокли от крови, она растеклась по песку. Я сняла куртку, прижала ее к ране, и Джо зашипел сквозь стиснутые зубы.

– Как он? – спросила Салли.

– …плохо, – тихо отозвалась я.

Из «Фонарщика» донеслась тяжелая поступь. Слишком тяжелая, чтобы принадлежать Сайласу. Я подняла взгляд и увидела в проеме люка Пибоди. Заходящее солнце скрылось за кораблем, и казалось, будто он вышел из абсолютной темноты. Щиток его шлема сиял. Мотыльки ползали по скафандру и создавали трепещущий черный нимб вокруг его головы.

Я услышала, как папа выдохнул:

– О. Боже мой.

По моему мозгу тарантулом прополз неожиданный приступ ненависти. Это был не ученый. Это было другое, темное сознание. Это был Марс.

Психическая энергия, исходившая от Пибоди, была сродни той, которую я ощутила в Глотке, но более определенной. Это было холодное, убийственное презрение. Голодная алчность. Джо содрогнулся, почувствовав ее, и я накрыла его собой, пытаясь защитить, как будто это было возможно.

Я услышала голос Мэй Акерман:

– Кто это? Господи, кто это?

Пибоди заговорил, обращаясь ко всем нам на своем странном, неведомом языке голосом чего-то мертвого и чужого, пытающегося выразить себя посредством механизма, созданного для более мягких звуков.

Джо схватил меня за руку. Он не сводил взгляда с чего-то невидимого у меня за спиной.

– Мне страшно, Бель, – сказал он. И умер.

Я уловила мгновение, когда это произошло – самое поразительное и самое банальное событие, какому я была свидетелем. Первые звезды близящейся ночи отражались в его открытых глазах. Глазах, которые скоро покроет иней.

Последним, что испытал в этой жизни Джо Райли, была омерзительная волна страха, исходившего от этой кошмарной твари подобно вони.

Позади меня раздались выстрелы. Три, четыре, шесть. А потом – громовая очередь, явно выпущенная Джеком. Пули ударялись о корпус «Фонарщика» и рикошетили от него. Грохочущее орудие Джека выбило на металле цепочку глубоких вмятин. Только излучаемый Пибоди страх мог свести их с ума настолько, что они начали стрелять по исправному космическому кораблю.

Салли, все еще лежавшая в повозке рядом с парой канистр, непрерывно и размеренно вела ответный огонь. Это было так же безнадежно, как если бы она в одиночку вышла против небольшой армии. Она отвлеклась на перезарядку и воспользовалась этой паузой, чтобы бросить к моим ногам позаимствованный у Мэй Акерман револьвер.

– Помоги мне! – крикнула она и продолжила стрелять.

Пибоди вернулся внутрь.

Перепуганный мул закричал и попытался сбежать. Папа, который скорчился, обхватив голову руками, возле медленно поворачивающегося колеса повозки, вот-вот должен был оказаться на виду. Он посмотрел на меня в беспомощном ужасе.

– Бель?

Всю жизнь он сносил побои. Всю прожитую им жизнь; и ему предстояло сносить их всю ту жизнь, что ему оставалась, если эти люди добьются своего.

Позади меня ожили двигатели «Фонарщика».

Я подобрала револьвер. Его тяжесть была ужасна, головокружительна. Я вспомнила кровавую вонь бойни, отвратительные картины того, что пули творят с человеческой плотью: освежеванную голову Перси, кровь, хлеставшую из дыры в животе Джо Райли. Эти воспоминания были для меня не предостережением, но обещанием, уверенностью, что в руках у меня божественная сила.

Стрельба прекратилась. Шериф Бейкерсфилд, одуревший от отчаяния, выскочил из-за камня, за которым укрывался, и протянул к кораблю умоляющую руку, словно мог поднять его с земли, как игрушку.

– Подождите! Нет!

Салли всадила пулю ему в грудь. Он повалился точно бревно. Она бросила винтовку и подхватила поводья мула. Потом резко обернулась ко мне, оскалив зубы, как дикая собака.

– Бегите!

«Фонарщик» начал поднимать рампу. Я ухватила папу за ворот рубашки и с решительным воплем вздернула его на ноги. Мы взбежали по рампе и запрыгнули в люк прежде, чем он закрылся.

Атмосфера внутри корабля стала иной: тяжелой и давящей. Повсюду в воздухе, точно болезнь, чувствовалось присутствие Пибоди. Я едва не споткнулась о фал скафандра, торопясь в кабину. Коридор перегораживали три пустые канистры из-под топлива. Я неловко перелезла через них; за мной, спотыкаясь, следовал папа.

– Она убила шерифа, – смятенно проговорил он. – Пути назад нет. Ни для кого из нас. Господи, Бель.

– Тише! – Я не хотела, чтобы им овладела паника. Я и сама была на грани.

Мы остановились у входа в кабину. Импровизированный лагерь, созданный для нас Джо, был почти не тронут, тяжелые рюкзаки, которые нам пришлось бросить, потому что с нами больше не было Ватсона, все еще стояли рядком возле книжного шкафа. Почти опустошенная Джо бутылка выглядывала из его скатанной палатки. Пибоди сидел в кресле пилота, глядя в иллюминатор, из которого открывался прекрасный панорамный вид на встающую над кратером ночь. Обе луны холодно сияли, позади них, точно серебряный мазок кисти, протянулась звездная полоса.

Сайлас стоял рядом с Пибоди; он тяжело дышал, лицо его покраснело, а лоб покрывал пот. Он целился в нас из револьвера. Его руки тряслись. Как сильно он отличался от того уверенного в себе человека, который вошел в закусочную меньше двух недель назад.

Как быстро рушится мир.

Пол завибрировал у нас под ногами, двигатели «Фонарщика» мощно зарокотали.

– Убирайтесь с моего корабля, – сказал Сайлас.

Я подняла револьвер помощницы шерифа. У меня рука не тряслась.

Только теперь папа его заметил.

– Анабель, нет. О нет.

– Сначала доставьте нас в безопасное место. Высадите нас рядом с Нью-Галвестоном. Это все, о чем я прошу.

Пибоди развернулся в кресле, чтобы взглянуть на эту сцену. Отвратительное ощущение присутствия, источаемое его темной стороной, отступило; мы имели дело с мертвым южанином – по крайней мере пока.

Сайлас замотал головой.

– В той повозке осталось две канистры топлива. Я не знаю даже, сможем ли мы без них долететь до Земли. Уж будь уверена, черт бы тебя побрал, никаким кружным путем я не полечу. Как только мы оторвемся от земли, мы направимся вверх. Так что повторяю: убирайтесь с моего корабля. – Он взвел курок револьвера. – Я не шучу, девочка. Ты это знаешь.

Я это знала. Он позволил всем, кто жил в пещере, погибнуть – только ради того, чтобы полететь домой. Я знала, что, если он убьет нас обоих, совесть его мучить не будет.

– Ну-ну, Сайлас, разве это необходимо? – заговорил Пибоди. – Неужели мы не можем сделать так, как они просят?

– Да, это необходимо. – Сайлас пытался сохранять спокойствие. Он боялся темной стороны Пибоди. – Это необходимо, мистер Пибоди, потому что мы не смогли забрать все топливо, в котором нуждались.

– Мне кажется, его у нас достаточно, – заметил Пибоди. – Давайте будем учтивы с дамой.

– Да, Сайлас, – сказала я, мило улыбнувшись. – Будь учтив с дамой.

– С каких это пор мы оказываем гостеприимство ворам, мистер Пибоди?

– Это ты нас ворами называешь?

Он улыбнулся.

– Она украла из сада один из ваших цилиндров, мистер Пибоди. Я видел, как она это сделала.

Атмосфера в кабине омрачилась. Пибоди поднялся с кресла, заставив Сайласа отойти на несколько шагов. Сайлас опустил револьвер, лицо его расслабилось – впервые с тех пор, как появился шериф.

Папа схватил меня за плечо и толкнул себе за спину. Он взглянул в лицо Пибоди.

– Я не знаю, о чем он говорит. Моя дочь – не воровка.

– Цилиндр у него, – сказал Сайлас. – В кармане куртки.

– Верните его мне, сэр. – Пибоди протянул руку в перчатке, часть пальцев на которой давно сгнила, обнажив скрытые под ней желтые кости.

Папа понял, чего требует Пибоди. Он прижал руку к карману, где лежал цилиндр.

– Нет, – выдохнул он. – Нет, это… нет.

– Он принадлежит мне.

– Неправда! Этот человек украл его у нас. Он – настоящий вор. – Пибоди не выказал никакого смягчения, и папин тон сделался умоляющим: – Пожалуйста. Это моя жена.

– Нет, – ответил Пибоди, и я услышала, как в его голос просачивается перемена. Я чувствовала, как она отравляет воздух. – Он не ваш. Здесь нет ничего вашего. – К тому времени как Пибоди закончил говорить, его темная сторона вернула себе власть. За щитком скафандра возбужденно запорхали мотыльки.

Стоя у папы за спиной, я запустила руку в карман его куртки. Коснулась его руки и забрала цилиндр. Он отдал его мне. Его плечи опустились. Я показала цилиндр Пибоди, переключив его внимание на себя.

– Я знаю, что это. Я знаю, что там, внутри, часть тебя и ты хочешь ее вернуть. Но там есть и наша часть. Я хочу включить ее всего один раз, чтобы мы могли ее услышать. А потом ты сможешь его забрать.

Пибоди ничего не ответил. Я этого и не ждала. Его темная сторона заполняла собой весь «Фонарщик»; она не пользовалась скафандром. Я не могла отделаться от воспоминания о том, как Сайлас сравнил Пибоди с богом. Здесь он и вправду им казался: вездесущим, сияющим, жутким. Скафандр стоял посреди кабины, как языческий идол, священный фетиш.

Я оглядела приборы на стенах в поисках панели с примитивными цилиндрами, изначально управлявшими «Фонарщиком». Найти ее было легко: шесть светящихся кругов и над каждым – простейшая крышка. Разумеется, они были созданы до того, как «Фонарщик» прилетел на Марс, до того, как здесь начали добывать Странность, до того, как ее стали перерабатывать на Земле, чтобы наделять Автоматы иллюзией личности. Поэтому я не знала, смогу ли вообще воспроизвести здесь мамину запись. Но если это был мой последний шанс услышать ее голос, я должна была им воспользоваться.

Я подняла одну из крышек и вытащила стоявший под ней цилиндр. Он был потрескавшимся и ржавым, как старая батарея.

– Не делай этого, – сказал Сайлас.

Я вставила в гнездо мамин цилиндр.

Несколько лет назад, поздним вечером, я подслушала разговор родителей, когда они думали, что я сплю. Ватсон, как всегда, нес стражу у изножья моей кровати. Услышав, что я проснулась, он повернул ко мне голову, и тусклые оранжевые огоньки его глаз залили меня зловещим светом. Мои родители были в соседней комнате. Маму только что разбудил сон, и она плакала. Для ребенка едва ли есть звук безысходнее плача кого-то из родителей, и я лежала в постели, перепуганная и ошеломленная.

– Тише, родная, это просто сон. – Папин голос был невнятным спросонок.

– Знаю. Все хорошо.

– Страшный, да?

Она шмыгнула и немного помолчала, прежде чем ответить:

– Нет. Это был приятный сон.

– Что тебе снилось?

– Мы вернулись домой. Мы гуляли в горах Голубого хребта. Помнишь ту прогулку?

– Помню. Это был замечательный день.

– Да. А еще с нами была Анабель, хотя она тогда еще не родилась.

– Это сделало бы его еще лучше.

– Я знаю, – ответила мама дрогнувшим голосом.

Я смотрела в потолок, ожидая продолжения. Снаружи дул сильный ветер; мне были слышны слабые щелчки, с которыми песчинки ударялись о стены модуля.

– Мы поднимались по тропе, и Анабель рассказывала, чем занималась в тот день в школе – я знаю, что это глупо, мы не отправились бы в пешую прогулку на целый день после школы…

– Тссс, ничего страшного. Это логика сна. Продолжай.

– И мы вышли к тому лугу. К тому большому черничнику в долине, окруженной горами. Помнишь ее?

– Конечно помню. Было жарко. Луг весь гудел от насекомых. Птицы. Он был полон жизни.

– А вокруг нас – зеленые горы. Казалось, будто мы в церкви.

– Похоже, это был очень хороший сон, Элис.

– А что если Анабель никогда этого не увидит?

Тишина. Мое сердце колотилось. Мама плакала из-за меня.

– Увидит. Когда-нибудь мы туда слетаем.

– А если не увидит? Если мы не сможем себе этого позволить, если с нами здесь что-то случится? Или с ней? Что, если она всю жизнь проживет на этой пустой, забытой Богом планете?

– Милая… это ведь ты предложила сюда переселиться…

– Я знаю!

На мгновение воцарилось молчание. Ватсон наблюдал за мной, и казалось, что оранжевый свет его глаз становится все ярче, все жарче.

– Во сне она была так счастлива. У нее был полный подол черники.

– Здравствуйте, любимые мои.

Это был ее голос, но звучал он неправильно: замедленно, низко, словно его растягивали, как ириску.

– Я буду очень сильно по вам скучать, и я…

Мамин голос исходил из Пибоди. Скафандр колыхался из-за неожиданной и яростной активности мотыльков, бившихся о щиток, вылетавших из прорех в ткани, ползавших по накренившемуся черепу внутри шлема. Свет ламп окрашивал его золотом.

Папа робко шагнул к нему. Его сотрясали чувства.

– …хотела бы взять вас с собой…

– Элис?

Голос сделался ниже:

– Кто ты?

Папа выглядел растерянным.

– Элис, это же я. Это Сэм.

Я вспомнила, что цилиндр был расколот, подвергнут воздействию Странности в пещере. Сайлас предупреждал меня: все, что на нем хранилось, изменится. Я взглянула на него: он все еще стоял в стороне и сжимал в опущенной руке револьвер. Он смотрел на нас с выражением, которое я не могла разгадать.

– …Я хочу понять…

Ее голос был полон смятения, одиночества. Он разбивал мне сердце. Я знала, что в нем есть и что-то еще, какая-то частица Марса, но все-таки это был голос моей мамы. Это она говорила со мной. Я нуждалась в этом. Я так к этому стремилась. Я столько потеряла.

– …Прости, что не могу взять тебя с собой, Анабель. Ты должна остаться…

Скафандр протянул ко мне руку.

– …но я вернусь очень скоро… Я вынуждена улететь…

Ее пальцы поманили меня. Я подошла ближе, и она меня обняла. Мои мышцы обмякли. Усталость овладела мной. Я прижалась к ней.

– …Я знаю, что тебе будет трудно, Сэм… Мы никогда не расставались… так надолго… – Она протянула руку к папе, и сообщение изменилось. Мы слышали уже не запись, а новые мысли. – Летите со мной.

Рев двигателей стал выше, и «Фонарщик» плавно поднялся в воздух. Я подняла взгляд к лицу моей матери. Она смотрела на меня. В глазнице у нее росли грибы.

Воздух наполнился хором звуков, странным аккомпанементом шуму двигателей: шепотом, рыданиями, треском камня, похожим на язык скал. Что-то пробудило сад аккуратно упакованных в ящики призраков – быть может, «Фонарщик», но скорее нарастающее присутствие темной сущности, той твари, что была Марсом, так явно ощущавшееся в воздухе, что я чувствовала его вкус у себя в горле. Это было похоже на явление бога.

Сайлас шагнул вперед, положил руку ей на плечо.

– Нет. Нет! Мы не можем их взять! У нас не хватит топлива! Не хватит воздуха!

Мама посмотрела на него. На эту помеху нашему воссоединению. На эту букашку, ползавшую по ее телу. На чужака.

– Дрянь, – сказала она. – Отойди от меня.

– Что? – Сайлас отчаянно вцепился в мамину руку, попытался развернуть ее к себе. – Нет. Ты обещал, что возьмешь меня. Это ведь даже не ты, это чертов цилиндр, который она вставила…

– Не смей меня трогать, – сказала она, повернувшись к нему. – Не смей на меня смотреть.

Она отвернулась от Сайласа и посмотрела на папу. Он шагнул в ее объятия.

Лицо Сайласа обессмыслилось. Его отверг бог. Его отторгла сама земля, на которой он стоял. Я видела, как что-то померкло в его зеленых глазах, какая-то жизненно важная энергия покинула его тело. Он отшатнулся от нас. Я видела в иллюминатор за его спиной, как мимо медленно – чуть быстрее идущего человека – проплывает марсианский пейзаж. Сайлас исполнил ее пожелание: он больше на нее не смотрел. Вместо этого он посмотрел на меня.

– Говорил же я тебе, – сказал он. – Мы – болезнь.

Он приставил револьвер к виску и выстрелил.

– …Я боюсь… – сказала она. – Я боюсь…

Я не знала, сколько в ней от моей мамы, а сколько – от Марса. Я подозревала, что в основном это был Марс. Смерть Сайласа вышибла меня из грез. Мы сидели на полу в объятиях друг друга. Папа был потерян для меня. Он с потрясенным обожанием смотрел на тварь, которая обнимала его, которая обнимала и меня тоже. Я знала, что на самом деле это не мама, но было приятно притвориться, что это она, хотя бы на несколько минут.

А еще я знала, что Сайлас не лгал. Воздуха в корабле хватило бы только на одного человека. И кто-то должен был полететь на Землю. Кто-то должен был нарушить Тишину.

Но я все еще могла притворяться. По крайней мере пока мы не подлетим к Дигтауну.

Вокруг нас растекалась кровь Сайласа. Я взяла папину руку, почувствовала, как он стиснул мою. В последний раз прижалась к маме. Заглянула ей в лицо: голый череп, мотыльки, влетающие и вылетающие через расколотый щиток, черный дрожащий нимб на фоне света. Я сказала им обоим, что люблю их и что мне жаль расставаться с ними.

Я спрыгнула с корабля в Дигтауне. «Фонарщик» летел достаточно низко и медленно, чтобы в этом не было никакого риска. Мамина личность – точнее, небольшой ее фрагмент – уже сменялась темной сущностью, которая ни о ком не заботилась. Папы – по крайней мере, того человека, которого я знала, – больше не было. То, что от него осталось, находилось в том единственном месте, где ему хотелось быть, – рядом с любимой женщиной, дарящей ему силу, которой у него самого никогда не было. Они даже не попытались меня остановить. Для меня там места не осталось.

Холод свирепствовал. Мне нужно было срочно отыскать укрытие, иначе он бы меня убил. Дом Шенков стоял неподалеку. Я не знала, что случилось с Салли, и подумала – без особой надежды, – что она могла туда вернуться.

Но сначала я хотела проследить за «Фонарщиком». Сперва я не понимала, почему он полетел к Дигтауну – я сомневалась, что цилиндр моей матери оказывал какое-то сильное влияние на управлявшее им сознание, – но когда мы прибыли туда, все встало на свои места. Он медленно направлялся к центру города. К Глотке.

Из этой глубочайшей бездны начал струиться звук. Он нарастал, сначала медленно, потом все быстрее. Крики, рыдания, долгие гулкие ноты, радостный рев пробужденного дьявола… Я не знаю, как его описать. Это был звук пустынного мира, тел, которые он захватил и сломил; голос, который он присвоил. Мелкие зеленые частички Странности гейзером вырывались из Глотки – маленькие льдинки, поднимавшиеся в ночное небо и падавшие с него мягким снегом.

Я позволила ему засыпать меня.

«Фонарщик» ненадолго завис над шахтой. Странность кружила над ним и вокруг него, соскальзывала с его бортов, оставляя за собой мерцающие дорожки. Отличалась ли сущность, обитавшая в Глотке, от той, что поселилась в корабле? Был ли это один и тот же разум, созерцающий сам себя? Или, как верил Сайлас, Марс разбился на осколки, сливавшиеся с первопроходцами, солдатами, военными Автоматами? И с утраченными матерями тоже?

Что за чудовище возвращалось на Землю, чтобы посеять своих призраков в чужую почву; у чьих ног сворачивался клубком мой отец?

«Фонарщик» источал свет подобно люстре, сбрасывал вниз тепло, порождая в облаке зеленой пыли воронки и вихри. Я отыскала взглядом иллюминатор, надеясь в последний раз увидеть папу. Но корабль висел слишком высоко, а иллюминатор был слишком темным. «Фонарщик» продолжал подниматься, и в конце концов его свет стал не более чем язычком свечного пламени, потом точкой, а потом исчез, поглощенный межлунной тьмой.

Вот и все, если не считать некоторых мелких деталей.

Салли дома не было. Дигтаун опустел, все его жители спустились в сады. Я все равно заночевала в старом жилище Шенков. Я знала, что никогда не смогу вернуться в Нью-Галвестон после того, что он сделал со мной и что с ним сделала я. Мы покончили друг с другом, и это меня устраивало. Я находила еду в брошенных дигтаунских домах; я знала, что эти запасы не вечны, но на то время, пока я решала, как быть дальше, их должно было хватить. А еще я нашла книги. Я скучала по своей маленькой домашней библиотеке, и, хотя сразу после всего, что случилось, читать мне было трудно, само их присутствие утешало. Одной из них – полному собранию «Опытов» Монтеня – суждено было стать для меня якорем в грядущие годы.

Я даже привыкла к голосам из Глотки, которые порой стихали, но никогда не умолкали.

Через две недели пришла Салли. Она хромала, потому что в ноге у нее была пулевая рана, о которой она позаботилась сама. Мы обе удивились встрече и поначалу относились друг к другу настороженно. Мы рассказали друг другу о том, что с нами случилось. Кое-какие личные детали я утаила, но суть передала.

Салли сказала, что, убив Бейкерсфилда, укрылась в кратере, но Мэй Акерман все-таки успела прострелить ей ногу, прежде чем она сбежала.

Мне было жаль шерифа Бейкерсфилда, и я в этом призналась.

Салли пожала плечами.

– Он убил Джо, – сказала она. – Выстрелил ему в спину. Я жалею только о том, что убила его быстро, а не заставила страдать так, как он заставил страдать Джо. Надеюсь, воро́ны клюют его мясо в аду.

– Ты по нему скучаешь? – спросила я. Вопрос был глупый, и я это понимала. Но я скучала по своей семье так, что это невозможно было выразить словами, и, должно быть, хотела услышать, как кто-то другой признается в подобном чувстве.

Она помолчала.

– Да. Скучаю.

– Под конец он меня возненавидел, – сказала я. Это было словно открытая рана.

– Нет, это не так. Просто Джо носил в себе слишком много страха. Ненавидел он только себя.

Я вспомнила, как они болтали, пока мы шли через кратер, как Салли дразнила его и помыкала им и как Джо сказал, что, возможно, он в этом нуждается.

– А ты… Ну. Ты любила его?

Это слово смутило ее.

– Черт. Он был моим другом. Вот и все. Ты тоже мой друг, Анабель Крисп.

Я покраснела.

– Каков твой план? – спросила Салли.

– Остаться здесь, наверное. Обшаривать дома, пока еда не кончится.

Салли задумалась.

– А этот шум тебя с ума не сводит?

Я пожала плечами.

– К нему привыкаешь.

– Черт побери, девочка. С таким же успехом можно в могилу переселиться.

Это поразило меня до глубины души. Я ощутила, как отчаяние, которое я гнала от себя, начинает щекотать мне живот.

– Но я не могу туда вернуться, – сказала я. – Не могу. Меня там все ненавидят. А я ненавижу их.

– Они городские. Они ничего не могут с собой поделать. Точно так же, как мы с тобой.

Что-то сильное шевельнулось во мне, когда она это сказала. Признала меня подобной себе.

– Послушай. Ты не можешь здесь оставаться. Никому в Нью-Галвестоне не хочется и близко подходить к этому месту, особенно с тех пор, как начался этот дьявольский шум, но рано или поздно Акерман и ее здоровенный Автомат придут меня искать. Удивительно, что они до сих пор этого не сделали. И если они найдут тебя… Ничего хорошего из этого не выйдет.

– Тогда что мне делать?

С минуту Салли смотрела на меня так, словно что-то искала.

– Подай-ка мне бутылочку самогонки, хорошо?

Я вздохнула и передала ей одну из больших стеклянных бутылей. Ушедшие дети Шенка оставили после себя еще полдюжины таких.

– Ты ведь знаешь, что я возчица, верно? Знаешь, что это значит?

– Ты перевозишь товары из одного места в другое. Продаешь их или обмениваешь. Папа моей подружки Бренды тоже возчик.

– Ага, Артур, знаю его. Неплохой парень. Но он работает официально. Ездит только в дозволенные места. Сюда, в Нью-Галвестон, в Броулис-Кроссинг. Ну, сюда, конечно, он больше не вернется. В любом случае я езжу дальше. В неофициальные места. – Она помолчала. – Работа тяжелая, а заниматься порой приходится разным. Сопровождать караваны во время переходов. Иногда – работать телохранителем. Дела есть всегда, и порой они бывают опасными. Было бы неплохо, если бы кто-нибудь меня прикрывал.

Я глядела в пол, не уверенная, правильно ли ее расслышала.

– Ты хочешь, чтобы я пошла с тобой?

– Ну, вроде как. Помощь мне пригодится. Мне нужен человек с характером. Что-что, а это у тебя точно есть. Ну как, согласна?

Я кивнула. Слезы снова навернулись мне на глаза. Я не стала их скрывать.

– Тогда давай собираться. Я не хочу оставаться в этом гадюшнике ни минутой дольше необходимого.

Это была трудная, опасная, скучная, захватывающая работа. Я пробыла напарницей Салли много лет, пока судьба наконец не настигла ее, как настигает каждого из нас. После этого я еще какое-то время работала одна, пока не устала. И вот что я вам скажу: Марс гораздо больше, чем всем нам казалось тогда; больше, чем кажется многим сегодня.

Я все-таки отправилась на поиски Ватсона. В одно из наших с Салли путешествий мы вернулись к той пещере. Мы нашли боевые Автоматы, неподвижные, заржавевшие и рассыпающиеся, и мы нашли кости. Множество костей. Мы даже нашли нескольких призраков, разросшихся до невероятных размеров и излагающих странную философию. Но Ватсона там не было. Это опечалило меня, но я понимала: это значит, что цилиндр все-таки встал на место и он сумел покинуть этот мавзолей. За одним важным исключением я знала Марс только тогда, когда он воплощался в сосудах, испорченных страхом и злостью. Мне было приятно фантазировать о том, как он может проявить себя, соприкоснувшись с такой чистой и нежной душой, как у Ватсона.

И, разумеется, мы с ним увиделись снова.

Сейчас, когда я это пишу, Тишина все еще продолжается. Мы не ближе к разгадке, чем были тогда. Как правило, об этом никто не думает. Земля – всего лишь одно из небесных светил, о котором мы иногда рассказываем истории.

А вот Марс… Марс не молчит. Теперь у всех зеленые глаза; мы все отчасти марсиане. Порой я думаю, что это хорошо. Но бывают ночи, когда я ощущаю старую враждебность; когда я уверена, что какая-то первобытная стихия набирает силу. Дигтаун обратился в руины, но порой до меня доходят истории о людях, которые туда отправляются – самоубийцах, фанатиках или просто любопытных, – и всех их призывают к себе подземные сады, поющие и по сей день. Я стараюсь держаться подальше от Глотки. Что бы оттуда ни вышло, оно придет независимо от того, буду ли я там, чтобы увидеть это лично.

Я до сих пор держусь наособицу. Живу в палатке в высокой пустыне. Я уже стара, и мне трудно передвигаться. Я заново собрала свою маленькую библиотеку. И до сих пор читаю Конан Дойла ради уюта, хотя мне уже трудно представить залитый дождем Лондон. В моем воображении небо там цвета жженого сахара, а ветер гоняет по улицам песок.

Мне особенно нечем заняться, кроме как вспоминать да писать историю о своем большом приключении. Я пересказываю ее Ватсону, пока пишу. Он вернулся только недавно, возник, как по волшебству, у изножья моей постели; все его детали чисты и отполированы, и он тоже рассказывает мне истории о жизни, которую вел, пока был один.

– Я спустился глубоко под землю, – говорит он, – и увидел поле парящих зеленых огней. Это были светлячки?

– Да, – отвечаю я.

– Они напоминали океан. Они были прекрасны.

Его голос силен и умиротворяющ. Он забыл свой британский акцент; теперь он разговаривает как я, как мой отец. Его рассказы убаюкивают меня, даря теплый, уютный сон. Они напоминают мне о том, что я чувствовала на «Фонарщике», о том последнем объятии с моими родителями.

Я до сих пор гадаю, что случилось с папой, когда он вернулся домой – если он вообще вернулся домой. Я гадаю, нашел ли он маму и отправились ли они на черничный луг, вспоминая обо мне. Я представляю, как они возвращаются за мной: спускаются с неба в том похожем на большой фонарь корабле, полном людей, которых я люблю, желающих снова принять меня в свой круг.

– Ты присмотришь за мной, пока я сплю?

– Разумеется.

Стенки палатки трепещут под легким ветерком. Снаружи – Марс, бескрайний, полный тайн. Внутри меня согревает оранжевое сияние его глаз.

– Спокойной ночи, Ватсон.

– Спокойной ночи, мисс Крисп. Спите хорошо.

Я начал работу над «Странностью» так много лет назад, что мне не хочется об этом думать. Написал первую сцену, забросил текст, вернулся к нему, написал следующие двадцать тысяч слов и снова забросил. Меня устрашала перспектива написания романа. Более того, я не знал, как писать конкретно этот роман. Ту невеликую репутацию, что у меня есть, я заработал как автор современных рассказов ужасов, повествующих, как правило, о мужчинах из рабочего класса. Разве было у меня право писать историю Анабель?

В том, что такое право у меня есть, меня убедили три человека. Самым верным голосом поддержки был и остается мой друг Дейл Бейли, переживший бессчетные часы тревог, тоски, нытья и гомерических монологов о неуверенности в себе. Эта книга существует во многом благодаря его неослабевающей поддержке. Второй стала Энн Вандермеер, которая давным-давно услышала, как я читаю ранний отрывок из этого романа, и несколько лет спустя написала мне, что надеется увидеть его завершенным. Это крохотное сообщение было для меня как проблеск маяка в штормящем море и изрядно подкрепило мою слабеющую веру. Наконец, третьей, и самой важной, была моя дочь, Миа. Когда я написал первые строки этого романа, она была подростком, ровесницей Анабель, а когда он выйдет из печати, ей будет уже двадцать два. Она – хребет Анабель. Хотя они не схожи темпераментами и характерами – Миа куда терпеливее и великодушнее Анабель, совсем не такая колючая и совершенно не воинственная, – непоколебимость и упорство Анабель полностью списаны с нее. Она и другие представители ее поколения взрослеют в странном, неспокойном мире, где все, что когда-то казалось нам незыблемым, поставлено под сомнение. Я верю в ее способность выстоять.

Спасибо тебе, папа, за то, что ты читал черновики первых глав и сподвигал меня продолжать работу. Мне хотелось бы, чтобы ты смог увидеть ее плоды.

Благодарности также заслуживают члены северокаролинского писательского семинара «Сикамор-Хилл», которые читали и критиковали первые главы «Странности», в первую очередь – Карен Джой Фаулер, которой принадлежит характеристика «„Марсианские хроники“ встречают „Железную хватку“», немало порадовавшая моего агента, Рене Цукерброт. («Такое я продать смогу!» – сказала Рене.)

Спасибо Морин Макхью, которая в начале работы рассказала мне о том, как завезла на Марс молочных коз в своем превосходном романе China Mountain Zhang, и заверила меня, что я слишком сильно беспокоюсь о реализме.

Огромная благодарность моему агенту Рене и ее коллеге Энн Хоровиц за их неустанный труд и неумолимое внимание к деталям. То, что предстает перед вами на этих страницах, без их помощи читать было бы невозможно.

Множество благодарностей также Джо Монти и команде издательства Saga Press. Когда я прислал им первый черновик романа, Джо ответил: «Что ж, Нейтан, похоже, тебе предстоит еще много работы», после чего принялся присылать мне многочисленные правки, которые в то время разбивали мне сердце, но в итоге спасли книгу. Я буду вам вечно благодарен.

Спасибо Дэви Лэнцетту и команде британского издательства Titan Books. Я рад быть частью семьи.

Спасибо Шону Дейли за его энтузиазм, помощь и поддержку.

И, наконец, я в огромном долгу перед писателями, чье влияние очевидно на этих страницах. «Странность» – это признание в любви Рэю Брэдбери, Айзеку Азимову и Фрэнку Герберту. Когда я был подростком, фэнтези и научная фантастика предоставляли мне жизненно важные дозы чуда и перспектив, в то время как мир, казалось, съеживался и давил на меня. Когда я возвратился к жанру во взрослые годы, точно так же мне помогли работы Люциуса Шепарда, Морин Ф. Макхью и Джеймса П. Блейлока, ставшие для меня проводниками в те земли, которые я считал утраченными навечно. А еще эта книга – признание в любви к вестернам, жанру, который сделался только глубже, когда обратился к исторической реальности, перестав играть с мифологией. Здесь, безусловно, присутствует влияние Чарльза Портиса, а кроме него – Ларри Макмертри, Молли Глосс и Полетт Джайлс.

И спасибо тебе, читатель, за то, что доверил мне свои деньги и свое время. Я никогда не буду принимать это как должное.