Академия наук Российской империи сотрясалась от событий. Рутинное место, если даже не болото, — тут привыкли жить размеренной жизнью и не спеша, словно Бог отрядил им более ста лет бытия, что-то там изучать.

В России правители так не смогли направить науку в практическое русло, и учёные занимались исследованиями не ради того, чтобы через десять или двадцать лет их открытие как-то помогло государству. Они работали во имя идеи. Наверное, и такие учёные нужны, но когда есть и те, кто помогает державе, приютившей, давшей возможности и приличную оплату труда, даже когда и труда этого кот наплакал. Стране нужны паровые машины, селекция сельскохозяйственных культур, как и скота. Вообще, необходим научный подход к землепользованию, хотя бы на государственных землях. Но подобного нет.

Как там у Владимира Маяковского? Вы любите розы? А я на них срал! Стране нужны паровозы, нам нужен металл. Я не совсем согласен с поэтом из будущего, но главный посыл этого отрывка стихотворения, думаю, что разделю.

И вот это болото, названное Академией наук, в один момент превращается в гейзер, кипящий, выкидывающий столпы воды и пара. Что делать в таких условиях, мало кто понимает? Было немало учёных, которые просто хотели переждать подобную стихию, сказавшись больными. Но уже месяц, второй, третий, а гейзер не исчезает, являя вновь привычное болото. Напротив, наметились тенденции к извержению вулкана.

Первоначально Яков Дмитриевич Захаров выдал такие революционные исследования массы молекул и вывел число, названное его же именем [в РИ число Авогадро], что химики всех стран встрепенулись и опешили, быстро разделяясь на два лагеря: «за» и «против». А после и Михаил Михайлович Сперанский выдал сразу два трактата. Этот чиновник, являющийся ещё и пиитом, решил перевернуть представления о физике и математике, а также вообще о способностях человека. Как может одна персона быть развита в стольких сферах?

Вышел трактат Сперанского «О допущении, когда корни уравнений выражаются через радикалы и определение ассоциативной бинарной операции» [Основы работ гениального математика начала XIX века, погибшего в 20 лет, Эвариста Галуа]. Ученая мировая общественность ещё не отошла от открытий в области химии и появления не только числа Захарова, но и доказательства существования способности атомов образовывать определённое количество химических связей, названной валентностью.

А тут новый взрыв: Сперанский издаёт трактат и выводит закон сохранения энергии, который звучит, как: «Совершённая над телом работа переходит в её внутреннюю энергию, то есть теплоту». Многие учёные до этой публикации были рядом с описанным Сперанским законом физики, делали эксперименты, ошибались в формулировках. А тут, никому в научном мире неизвестный некий русский чиновник выдаёт аргументированное обоснование и доказательства закона сохранения энергии.

«Кто такой этот Сперанский»? — спрашивали в Лондоне. «У кого он украл эти труды? Наверняка, у кого-то из бежавших в Россию французов», — говорили в Париже. Похожее недоумение царило и в Берлине. Учёные всегда недоброжелательно относятся к тем, кто выскакивает из-за их могучих спин. Но и в России Сперанский не получил должного его открытиям признания. Казалось, что это наш, русский, может, и второй Ломоносов, гордиться нужно, но нет. И тут играли иные факторы, а не патриотизм. Если человек получал признание за рубежом, то и на родине он становился признанным. Вся русская наука смотрит на Европу. Да чего уж там, немалая часть русских академиков до сих пор не русские.

Для российской Академии наук такое пристальное внимание к себе было совершенно не нужным. Император пока не так чтобы особенно вникал в дела науки. Да, уже ходили слухи, что нынешний Президент Академии будет отправлен в отставку, но Кирилла Григорьевича Разумовского, бывшего на этом посту более пятидесяти лет, подобное не страшило. Чего бояться помещику, у которого более ста двадцати тысяч крепостных душ? Да и сахарный диабет всё больше беспокоит.

Кроме Президента, должность которого стала больше церемониальной, есть Директор. Но Екатерина Дашкова также уехала в двухгодичный отпуск. Почти что безвластие.

— Что будем делать, Ваше Сиятельство? — спросил Разумовского на французском языке человек, которого более остальных прочили в приемники Кирилла Григорьевича на посту Президента Академии наук.

— Мы, любезный Павел Петрович? Не вы, а мы? — с ехидцей в голосе спросил Разумовский, смакуя имя-отчество исполняющего обязанности директора Академии наук Павла Петровича Бакунина.

Кирилл Григорьевич прибыл в Петербург из Глухова только потому, что опасался серьёзной опалы императора. Он уже лет двадцать, если не больше, не занимался делами Академии наук, да и до того все вопросы решал Григорий Теплов, учитель, воспитатель, а злые языки говорили, что ещё более близкий человек для Кирилла Разумовского, чем того позволяют российские законы.

— Я разумение имею, Ваше Сиятельство, и вы не можете меня упрекнуть, что часто тревожил вас, как и княгиня Екатерина Романовна Дашкова. Всё решалось без отвлечения Вашего Сиятельства, — неумело скрывая раздражение, говорил Бакунин.

Для Павла Петровича, человека деятельного и требовательного, было горько смотреть на то, что творится в Академии Наук. Княгиня Дашкова являлась более романтизированной персоной, пусть и часто по-мужски грубой. Порядок и дисциплину для учёных Дашкова всё же силой не вводила, а Разумовский и вовсе самоудалился.

Иван Петрович Кулибин надолго выпал из реальности. А я всего лишь предоставил ему рисунок и чертёж парохода. Такого себе пароходика, который мог увидеть герой Марка Твена Том Сойер во время путешествия по реке Миссисипи. Спасибо моей зрительной памяти, а также советскому кинематографу. Меня можно было бы посчитать странным человеком, но я любил фильм «Волга-волга», ну, и как же забыть молодую Гузееву на борту парохода «Ласточка» в киноленте «Жестокий романс». В школе учился хорошо и, как выглядит паровая машина в разных её модификациях, знаю. И с принципом работы паровоза знаком. Какой это класс, седьмой или восьмой?

Прасковья, моя новая служанка, уже успела принести крепкий, как я люблю, чай. Ватрушки остыли, а Иван Петрович всё что-то бормотал и уже делал пометки на вытребованной им бумаге. Хоть картину пиши: гений в преддверии изобретения.

— Иван Петрович, используйте это, — сказал я, протягивая самопишущее перо Кулибину, когда на бумаге образовалась уже третья клякса.

— Да-да, благодарю, — не отрывая глаз с чертежей, сказал увлекающийся гений, выдернув при этом перо у меня из рук.

— Прасковья, передай Никифору, чтобы на кухне приготовили обед на двух персон, — сказал я, обращаясь к служанке. — Да мяса побольше, а то уже послезавтра пост начинается.

Прасковья быстро, насколько позволяли её немалые стати, упорхнула исполнять распоряжение. Вот никак не поворачивается у меня язык назвать её Парашей, как это делает Никифор. И Параской именовать не подходит, дама в летах уже и выглядит основательно.

Прасковья попала ко мне в дом из-за того, что с ней начал общаться Никифор. Женщина младше моего лакея лет на пятнадцать. Но разве ж это важно? Как же приятно иногда сделать маленькое, почти ничего не стоящее дело, но которое играет ключевую роль в судьбах людей! Сейчас Никифор словно помолодел и выполняет мои поручения с лихостью и даже озорством, как мне нравится, когда служба в радость. Да и Прасковья исполнительная и мотивированная на работу. Так что только эти двое заменяют мне пять-шесть слуг. Вот только нужно будет и мне организовывать приём, а для этого прислугу надо подобрать дополнительно.

— Я не знал, что такие махины могут быть, — неожиданно для меня, сказал Кулибин.

Я аж вздрогнул, чуть не разлил чай. А это, между прочим, не такой уж доступный напиток, как в том времени, из которого я прибыл. Здесь чай исключительно крупнолистовой и в брикетах. Стоимость измеряется не копейками, а рублями.

— Иван Петрович, паровой двигатель может иметь разные размеры и даже формы. И тот, что применяется на медеплавильных заводах, нам не подходит. Только принцип работы у всех одинаков, за счёт пара, — сказал я, отставляя чай.

— Принцип… Диковинное слово. Но, да не утруждайте себя разъяснением простого. С паровыми махинами я знаком. И даже когда измысливал свой Перпетум мобиле [вечный двигатель], сладил небольшой такой двигатель, — говорил Кулибин, одновременно что-то записывая на лист бумаги.

То, что Кулибин загорелся идеей «вечного двигателя», знали многие. Были те, кто смеялся с мужика, возомнившего себя творцом, иные с интересом ждали результата. Иван Петрович не был прожектёром в том понимании, когда работа осуществляется больше языком, чем руками. Даже самые фантастические проекты Кулибин умудрялся доводить до ума.

Собирая информацию из всех доступных источников, я узнал и о том, что над академиком из мужиков многие в Академии наук взъелись именно из-за того самого Перпетум мобиле. Кулибина задевали уже потому, что он осмелился думать о таком, как создать вечный двигатель. А вдруг получится? И куда это нужно будет сходить в эротическое путешествие всем академикам? Жаль, что в иной реальности Иван Петрович не создал этого двигателя уже потому, что это невозможно, ну, или не было возможным вплоть до моего попадания в конец XVIII века. А вот создать и довести до ума то, что в будущем станет обыденностью, он сможет. Мы сможем!

Для моей идеи парохода опыт Кулибина в создании парового двигателя очень пригодится. Вот она, та самая практическая наука, которая нужна России. Вот поражаюсь, как можно было не использовать гений Кулибина⁈ Почему в России в иной реальности не нашлось толкового дальновидного предпринимателя, чтобы заинтересовать Ивана Петровича работой в практической плоскости? Зачем нужно было годами держать Кулибина при фейерверках для увеселения? Впрочем, и этот опыт пригодится.

— Давайте, Михаил Михайлович, подумаем, кто нам нужен для того, кабы наладить работу, — несколько ошарашил меня Кулибин своим предложением.

Наверное, все гении с лёгкой придурью, порой и не с лёгкой. Вот только что Иван Петрович был одним занят, ещё вчера и знаться со мной не хотел, а нынче, не спросив у меня, преспокойно использует местоимение «мы». Но перечить подобному я не буду. Такой сумасшедший профессор во всех книгах и кинофильмах будущего, как правило, очень помогает главному герою. Буду считать, что я и есть тот самый герой, который нашёл своего сумасшедшего профессора.

— Иван Петрович, я думаю, что нам нужны оружейники. Те, кто отливают стволы для ружей или мортир, — включался я в работу.

— Да, вы, верно, правы, у таких мастеров есть опыт, который поможет в создании паровой махины и малых размеров. Мы же сперва сладим малый пароход, лодку? Я помогу с людьми. Есть, знаете ли, знакомства на тульских заводах. Впрочем, на Сестрорецком заводе я начинал исполнять заказ на перелёты моста через Неву. Сошёлся там с некоторыми мастерами, что и нынче работают. Не забывайте, Михаил Михайлович, что в Академии наук я всё ещё числюсь головным мастером по точным станкам. Есть и там молодые мастера, коих, если жалование положить, то переманить смогу. Нет у меня, знаете ли, больше желания в Академии наук служить, — закончил свой монолог Кулибин.

Нет, я предполагал, что у Ивана Петровича должны быть связи и люди, с которыми он работал и имел нормальные отношения. Однако, всё равно были приятной неожиданностью кадровые возможности, появляющиеся с моим сотрудничеством с Кулибиным. Я не преминул рассказать про то, что у меня также есть некоторые люди, чтобы создать большую команду вполне опытных мастеров.

— И сии усилия направлены будут толь лишь на один пароход? — спросил Кулибин после того, как мы примерно посчитали состав рабочей группы.

— Иван Петрович, если мы с вами договорились, то есть ещё немало того, что я хотел бы производить, кроме как не одного, а серии пароходов. Начнём, пожалуй, с карет, — сказал я, открывая большую увесистую папку, где сложены различные проекты, реализацией которых планировал заняться.

Но прежде всего я настоял на том, чтобы Кулибин подписал со мной контракт, где я его не нанимаю, как работника, а называю товарищем. Главная цель такого договора была в том, чтобы сохранить все секреты. Это обидело академика-мужика, мы чуть не расстались. Но в таких случаях я всё же придерживаюсь немецкой педантичности и системы обкладывания себя документами, а не как в русской традиции, поверив на слово. Мне нужно думать о патентах и за рубежом, в частности, в Англии [конец XVIII века — это время становления современной патентной системы].

Но слишком увлёкся Иван Петрович предложенными мной проектами, чтобы долго обижаться или же делать какие-то выпады, вплоть до разрыва отношений. И проектирование новой кареты было одним из тех дел, за которые он готов браться уже сегодня.

Кулибин ранее создал самобегающую карету на потеху императорского двора. Казалось бы, шутейная забава, но на самом деле это было весьма продвинутым изобретением. И дело здесь не в механизме, как таковом, а в колёсах и осях. Кулибин использовал подшипники. С моей рессорой, с его подшипниками, да с каучуком, который я заказал у английских купцов, можно создать такую карету, что не побрезгует и сам император для своего выезда заиметь. Мягкость хода, амортизация от булыжников и ям, уменьшение шума, увеличение комфорта — за это будут платить.

Ещё раз повторюсь, что Кулибин весьма странный человек. Его заинтересовало создание совершенно новой кареты, но он сразу поник и чуть ли не зазевал, когда речь пошла о коммерции. Становилось понятным, что для Ивана Петровича было важным что-то изобрести, создать доселе неведанное, а вот от остального ему становилось скучно. Может, поэтому он и умер в безвестности, не оставив своим родным ни рубля. Но в этой реальности я намерен такую несправедливость свести к нулю. Пусть он создаёт экземпляр, я налажу работу, чтобы изделия стали массовыми и хорошо продавались. В конце концов, тут поле непаханое для рекламы, а она, как станет известно сильно позже, двигатель торговли.

— Иван Петрович, я не собираюсь привлекать вас к коммерции. Если мы с вами работаем, то ваше дело реализовывать наши совместные проекты. Вы, если позволите, главный инженер, ну, или розмысл. А производить в числе и продавать будут иные люди, — сказал я.

После я показал самовар и его различные модификации. При доступном чае, самовар неизменно станет востребованным товаром, и мы сможем заполнить рынок быстро и без конкуренции. Русско-Американская компания уже в следующем году, согласно плану, должна заняться торговыми операциями в Китае. Кроме того, под протекцией Военторга есть планы по выращиванию чая в Грузии. Я ещё помню из своего детства, что грузинский чай был не лучшего качества, даже не понимаю, почему именно. Но то, что в Советском Союзе, да и на ранних этапах СНГ, в Грузии выращивали чай — факт. Пусть будет «чай для бедных».

— Работать нужно сразу со всем. Вашей задачей, Иван Петрович, будет следить за исполнением и указывать на неточности. Только паровую махину самим сладить нужно, такое новое дело сложно отдать кому из мастеровых. В том нам помощниками только что оружейные мастера. Они знают, как отлить ствол, а трубки в двигателе — это те самые стволы, — сказал я под согласное кивание головы возбуждённого Кулибина.

Он уже «бил копытом», хотел быстрее начать делать. Глаза горели, руки потряхивало, они требовали работы.

— Доски и всего железа на судно, мой водоход, уже закуплено, и готовы были стапеля для сборки корабля. Так что быстро изменю проект, дам новые размеры, а сам засяду сегодня же за возведение парового двигателя. Есть у меня в мастерской уже некоторые нужные материалы, — говорил гений-изобретатель, находясь в нетерпении, как спортсмены-бегуны, ждущие выстрела пистолета, чтобы сорваться с места.

— Это не всё, Иван Петрович, — усмехнулся я.

Забавно было видеть такие метаморфозы в человеке. Пришёл угрюмый скептик-старик, а уходить собирается ребёнок-романтик от инженерии.

— Прошу вас найти время и отправиться к господину Якову Дмитриевичу Захарову. Он уже завершает строительство воздушного шара, помогите ему. Думаю, что не хватает этому человеку, который ещё пригодится в наших делах, доброго розмысла, — сказал я.

— Изнова утехами заниматься? Мало у нас дел образовалось? — недовольно говорил Кулибин, несколько растеряв свой энтузиазм.

Пришлось рассказать, чем могут стать качественные воздушные шары для России. Как минимум, это отличное наблюдение за ходом сражения и корректировка артиллерийского огня. Что такое во время большого боя заметить, как противник только изготовляется к манёвру? Может так статься, что подобное способно решить исход всего сражения. И тут не стоит говорить о том, что воздушные шары могут стать бомбардировщиками, но скинуть на головы наступающих наполеоновских колонн флешетты также могут, пусть и не массово. Но что ещё важно, так то, как при помощи воздушных шаров можно ускорить процессы, составляющие систему управления войском. Разработать условные сигналы, да назначить при командующем отделение связистов, которое будут неусыпно следить в подзорную трубу. Это не так чтобы сложно. Дело времени и желания. Так что воздушные шары не столько развлекаловка, хотя и на этом можно зарабатывать деньги, окупая часть расходов на строительство русской воздушной разведки.

— Ещё, когда поедете к Захарову, или, что весьма вероятно, я его вызову сюда, вместе с ним создадите перегонный куб, вернее два аппарата для разных нужд, — сказал я и достал последние чертежи, которые собирался продемонстрировать Кулибину.

Перегонный куб первой моей модификации был не чем иным, как усовершенствованным самогонным аппаратом. Такие, похожие, уже есть в моём имении, иначе наращивать выпуск алкоголя было бы невозможно. Но я хотел иметь не те кустарные монстры, которые уже давали продукт, а, если в этой реальности можно так выражаться, профессиональный аппарат. В иной исторической реальности такой агрегат назывался ширантским аламбиком. Не патриотично, конечно, так как это изобретение французское и оно уже совершено. Вот только я видел и знал принцип аламбика уже усовершенствованного, который появился бы только в середине следующего века.

Разница с самогонным аппаратом в аламбике невелика, если сравнивать принципы действия. Но вот в остальном, что я собираюсь сделать с аппаратом, то сладить практически завод, относительно того, что у меня в имении ремесленная мастерская. Особенности кроются в выкладке стационарной печи из огнеупорного кирпича и с облицовкой, ёмкости для нагревания вина или другой составляющей для разных напитков. Планирую перегонный куб сделать не менее чем на триста литров или округлённо к тому, в местных единицах. А ёмкость с охлаждающей водой так и вовсе нужно тогда делать литров на пятьсот. Как потом всё это перевести в Надеждово? Ну, да по частям, авось и сладится.

— У меня такое чувство, Михаил Михайлович, что я попадаю к вам в крепостные, — невесело улыбнулся Кулибин, видимо, осознав масштабы работы и то, что на ближайшие годы Иван Петрович оказывается чуть ли не в крепости.

— Мы все крепостные и чем-то да ограничены в воле своей, если малым, то волей Господа Бога и власть держащих над нами, — философски заметил я.

Скажи я такое в обществе какого князя или потомственного дворянина в десятом-двадцатом поколении, так и на дуэль бы вызвали. Как же все крепостные? Дворяне свободные. Но Кулибин, гений из мужиков, спокойнее относился к разного рода сословному словоблудию и, напротив, недолюбливал церемонность и великосветские ужимки.

Пришлось ехать в Москву. Первопрестольная оказывалась наиболее компромиссным местом для встречи всех наших управляющих. Из Петербурга в Москву была наезженная дорога, из Белгорода и Луганска не так чтобы трудно добираться. По крайней мере, до Нижнего Новгорода ехать более сложно, нежели до Москвы. Кроме того, именно сюда приедут люди, которых вызывал Кулибин.

Уже установилась своего рода система, когда вся команда собирается в преддверии посевной для решения остаточных перед полевым сезоном вопросов. Тут и взаимовыручка, когда Надеждово может помочь Белокуракино или державинским имениям, и обмен опытом, создание системы, при которой можно планировать развитие всех земель, исключая конкуренцию.

Если высаживать подсолнечник, то это лучше делать в Белокуракино, там же и выжимать масло. Надеждово становится центром по производству свекольного сахара. Лён — это уже под Москвой следует сажать. И так далее по всем позициям и с цифрами.

Однако, сегодняшнее собрание — это нечто большее. Мы планируем создавать серьёзное производство, и сейчас приехали почти все люди, которые будут в этом участвовать. Также в Москве находятся и с большим трудом купленные мной выпускники демидовской школы мастеровых Выйского завода.

Я отправлял в Нижний Тагил одного из бывших студентов. Использовал, так сказать, служебное положение. Впрочем, не перестаю это делать и сейчас, и одна из задач, которая стоит передо мной, это найм выпускников Московского университета.

Так вот, Михаил Шабловский, закончивший университет не без моей помощи, так как я, пользуясь всё ещё действующим Указом императора, привлёк к делам Уложенной комиссии молодого шляхтича. Он был в столь бедственном положении, что с трудом находил средства на покупку одежды, не то что на иные.

В бывшей Речи Посполитой было много обедневшей шляхты, больше, чем в какой иной державе. Но не все они были безграмотными, несмотря на то, что порой мало отличались от крестьян. И не всегда эти люди стремились возрождать Польшу от моря до моря, а частью стремились войти в российское общество. А как это сделать, если нет серьёзных связей или денег? Учиться, так как образование в Московском университете позволяло по окончанию получить чин.

Шабловский, не будь идиотом, понял, что я — его билет в будущую не самую бедную жизнь, потому более охотно, чем иные, выполняет дополнительные поручения, да и с основными старается. Не талант он, не гений, а старательный исполнитель, и уже за это постараюсь привить ему и гибкость в решении поручений и заданий, и чувство законотворчества, которое появляется у опытных чиновников.

И привёз-таки мне Михаил Шабловский тех, кого я просил, а главное — мастерового Черепанова. Ефим Алексеевич Черепанов нынче ещё далеко не «Алексеевич», а крепостной при заводе, пусть и мастеровой. И вот не знаю ещё, повезло мне или нет, но пока Черепанов ничем существенным, кроме как отличной учёбой и успешным началом трудовой деятельности, не отметился. Не было его стажировки за рубежом, как и наработанного опыта. Как бы это не оказалось решающими для формирования создателя русского паровоза. Однако, того, выученного не мастерового, а уже инженера-изобретателя, было бы сложно перекупить, или даже невозможно. А этот обошёлся всего в четыреста рублей. Много для одного крестьянина-бабыля, но не сильно завышено для выученного мастера. Если ещё знать, что Ефим будет создавать паровозы, и не только их, то, скорее всего, я выиграл. А что до учёбы, так и сам парня подучу, да и Кулибин также не откажет, уже не откажет, когда увидел, что проекты могут заработать.

Самым же странным гостем, вернее гостьей, была Груша, получившая от меня фамилию Найдёнова. Та самая беременная, но уже родившая девчонка, что из подростков. Мотивация при гибком уме — вот главная составляющая успеха. Груша читала, изучала написанную мной брошюру по ведению коммерции, когда была возможность, засыпала меня вопросами. Работает она и с учителями, в математике определённые успехи имеет, а в коммерции без этой науки, ну, никак. Нет, она не готовый специалист и станет таковой ещё не скоро. С ней ещё нужно заниматься, но я уже собираюсь давать молодой маме некоторые расчёты по предприятиям, как и участвовать на третьих ролях в их управлении. Девчонка бойкая, есть шансы пробиться через домострой и заскорузлое понимание роли женщины в современном мире. Но для этого она должна быть на голову выше всех в знаниях и обладать несравненной коммуникацией. Многое для успеха — это дело наживное, вот пусть и наживает, пока с её дочкой возятся проплаченные мной мамки. Посмотрим, может, не без моей помощи рождается легенда для эмансипированных женщин будущего. Ну, а мне нужны грамотные управляющие, лично преданные.

Но прежде всего я встретился с Камариным Карпом Милентьевичем, тайно, так как у него было сверхсекретное задание. Как мне кажется, не слишком сложное в исполнении, если сорить деньгами, но такое, что может повлиять на многое, даже на международную обстановку. Англичанка гадит? Ну, так некий Сперанский попробует нагадить в ответ.

— Карп, ты нашёл, с кем передать письма? — спросил я, когда позвал казака прогуляться по вечерней Москве.

Ох, не та это романтика, гулять по Первопрестольной в потёмках. Но лучше перебдеть, как говорится. Не думаю, что за мной следят, даже почти уверен, что слежки никакой нет, но сколько агентов в будущем засыпаются на сущих мелочах! Вот и я не хотел, чтобы наш с Карпом разговор был кем-то услышан.

— Да, вашбродь, несложно было найти английских купчин, кабы передать письма, — отвечал Камарин.

— Лик свой и того, кто передавал письма, изменил, как я учил? — задал я следующий вопрос.

Не умеют здесь докладывать кратко и содержательно, чтобы у принимающего доклад не возникало множество вопросов. Однако, работаем с тем, что имеем. И не сказать, что плохо работаем.

Два письма требовалось передать нужным людям, причём, чтобы эти люди не поняли, от кого именно те письма. Одно письмо так и вовсе должно было быть от англичанина. У Карпа с английским плохо, потому сработал один из подростков, уже не такой уж и недоросль. Архип, восемнадцатилетний парень, который проходил обучение среди подростков, но и до появления в моей школе парень был грамотным и сносно, конечно же, с ошибками, но изъяснялся по-английски. Он был из банды, промышлявшей в порту. Жизнь заставит, и не так извернёшься, потому Архип немного знал голландский и английский языки. Ну, а при правильных учителях за полтора года смог неплохо поднатореть в изучении разных наречий, с упором как раз на английский. Вот он под видом некоего англичанина, молодого аристократа, опоздавшего на недавно ушедший корабль, и передал письмо из Ревеля в Лондон.

То письмо, которое было отправлено при помощи Архипа, адресовалось Ричарду Паркеру, пока ещё простому матросу, или уже не простому, но вскоре должному стать лидером крупного восстания английских моряков.

Я не успевал серьёзным образом повлиять на ход того восстания и сильно рисковал. Если Паркера, как и в иной реальности, путём обмана смогут арестовать, и он выложит содержимое письма, то англичане будут рыть. Ниточки приведут в Ревель, но дальше, как я рассчитываю, они оборвутся. Обвинять Россию будет не в чем, да и любой чиновник Российской империи сможет хоть поклясться на кресте, хоть дать честное слово в своей непричастности к восстанию Ричарда Паркера. В этом времени ещё принято порой верить в честное слово.

Конечно, мог быть риск того, что письмо не будет доставлено. Взял какой-то купчинка англиканского вероисповедания русские деньги, да и присвоил серебрушки. Но для такого случая предусмотрена оплата за доставленный ответ. Сто рублей за доставку письма, а триста за ответ от Паркера. Ну, и разработать операцию, целью которой будет исключить вероятность попадания к английским службам при передаче ответа, если англичане заинтересуются такими вот письмами. Да, пора бы уже англичанке чуточку подгадить, не всё же им гадить во всём мире.

Второе письмо было менее опасным и вполне себе мирным, почти что. Вот только стоило оно значительно дороже, чем послание Паркеру, и доставлено должно было быть куда дальше, в САСШ.

Если мне не продают корабли в России, пока не продают, то я могу ведь их купить у молодого и пока никому неинтересного государства, расположенного на другом континенте. В Бостоне, как и в Нью-Йорке, у американцев есть верфи. Это я знаю из послезнания, впрочем, и в этом времени подобная информация волне себе доступна.

Предложение американцам должно быть вполне выгодным, для них даже слишком. Ну, а что выгодно, то исполнимо. Такой уж народ это, американский. И подобная этика уже господствует в Северной Америке, может только в чуть меньшей степени на юге.

Я обязуюсь зафрахтовать два английских корабля, которые доставят в Бостон канаты и парусину, а также скобы, гвозди, якоря. Всё это будет предназначаться для строительства трёх фрегатов Русско-Американской Кампании. Последнее, чтобы не раздражать североамериканцев, им не следует знать. С тем подходом, что уже существует в САСШ, они постоят корабли. Да, это будет недёшево. Однако, ненамного дороже, чем запросили бы англичане или датчане. И в таком решении вопроса есть неоспоримый плюс — корабли строятся далеко, меньше вопросов будут задавать европейцы. А ещё я думаю, что можно набрать матросами кого-нибудь из американцев. Правда, русские офицеры — это должно стать непреложным правилом в РАК.

— Карп Милентьевич, сколько подготовленных людей мы сможем в случае чего выставить? — спросил я, предполагая некоторые силовые операции уже в скором времени.

— Три десятка можем, то смотря для чего, вашбродь, — задумчиво отвечал Камарин.

— Отправляй вестовых, кабы через месяц были в Петербурге. А после я приму у всех экзаменацию и сам проведу учения. Скоро в Военторге будем создавать свои отряды охраны. Там людей будет много. Ты будешь главным инструктором, ну, этот тот, кто наставничает. Из этих людей будем начинать отбор отрядов в Америку, — сказал я, наблюдая округлившиеся в недоумении глаза казака.

— Широко мыслите, вашбродь, — с некоторым скепсисом сказал Камарин.

— Глаза боятся, руки делают. Мы рождены, чтоб сказку сделать былью, — усмехнулся я, засыпая казака поговорками и большевистскими лозунгами.

Да, ещё не хватало, чтобы во мне большевик взрастал. Слишком рановато для таких идеологий. Да и я всегда был несколько удалён от влияния большевиков, признавая при этом, что они на первых порах старались изменить то, что не смогли реформировать имперские власти. Да и Великую войну выиграли…

Собрание или, я бы сказал, съезд был рассчитан на два дня, с последующей массовой попойкой. Я не то чтобы искал, с кем-либо напиться, сейчас слишком много работы, чтобы думать об отдыхе. Но не зря же в будущем большое значение уделялось всякого рода тимбилдингам и корпоративам. Ничто так не объединяет русских людей, как совместно распитая бутылка горячительного. Я в восприятии людей своей команды не должен ассоциироваться лишь с работой. Кроме того, предать человека, с которым сидел за одним столом и разговаривал по-свойски, морально намного сложнее, чем всего лишь работодателя. Но я могу ошибаться, ибо человеку свойственны ошибки.

— Николай Игнатьевич, рад тебя видеть, — приветствовал я Тарасова.

Бывший управляющий Белокуракино, а нынче глава компании «Агроном», стал важным человеком. Обзавёлся свитой, какой и у меня нет. Все помощники, да заместители снуют вокруг. Хотя, почему у меня нет? А бывшие студенты мои — кто? Единственное, что я их использую больше для государственных дел.

— И тебе не хворать, Авсей, — приветствовал я и своего управляющего из Надеждово.

Этот тоже приехал с делегацией, с тремя старостами деревень. Старается парень, я это вижу, но не вытягивает такое большое имение, как Надеждово. Надеюсь, что это временно. Однако, в этом году на мои земли отправится Тарасов. Шутка ли, что парень, которому нет и двадцати годков, управляет более чем шестью сотнями душ и немереным количеством земли? Ждать, пока он станет профессионалом, некогда. Но и менять Авсея на кого-то другого, по сути, не за что. Ему бы посевную да уборочную хотя бы раз провести под руководством опытного товарища, так и выйдет толк.

— Сразу спрашиваю, как обстоят дела с сахаром, — спросил я, отпивая напитка, похожего на капучино.

Все встречи проходили в моём ресторане и гостинице, которую я назвал «Европа». Готовится ещё к открытию летом «Азия». Одновременно я тестирую персонал и снимаю пробы с тех блюд, которые предлагает мой московский ресторан.

Ещё весной мне докладывали, что первый свекловичный сахар был произведён кустарным способом, используя чуть ли ни нож с ведром и котлом, но он был. После я описал своё представление, как может производиться сахар. Принцип понятен почти каждому человеку из будущего, но вот, как лучше соорудить механизмы, котлы для выпаривания, сколько именно добавлять извести для отбеливания сахара, как и много иных вопросов — всё это следует познавать эмпирическим путём проб и ошибок. И уже пробуют и уже ошибаются.

— Дробилку сделали, котёл для выпаривания поставили, — докладывал Авсей.

Мой управляющий всё говорил и говорил, но не сказал главного.

— Сколько произвели сахара? — спросил я, перебивая Авсея.

— Так сорок три пуда было, когда я поехал в Москву, — ответил управляющий.

Чуть меньше семисот килограмм! Так это же просто огромная цифра! Точно уже можно считать, что сахар мы производим. Пусть такое количество сахара и удалось изготовить почти за десять месяцев, но ведь уже есть!

— Что, Николай Игнатьевич? — усмехнулся я, наблюдая некоторое недоумение у Тарасова. — Поедешь в Надеждово, так не только ты учить будешь и наставничать, но и у Авсея научишься сахар выделывать.

— Знаю, что у Осипа в Белокуракино оставалось немало белой свёклы. Если сахар уже выделывается, то пущай Авсей выкупит у Осипа свёклу, — сделал дельное предложение Тарасов.

Осип задерживался. Он отправил письмо, в котором предупреждал, что может и не появиться на встрече. Сильно прихворала его жена, и есть серьёзная опасность того, что управляющий Белокуракино останется вдовцом.

А я так и не придумал, как производить пенициллин. Знаю, что из плесени выводят лекарство. Были у меня некоторые эксперименты. Как-то заболел Лев Цветков, один из моих главных исполнителей в законотворческой деятельности, так, кроме всего прочего, ему давали настойку из плесени, что собирали с хлеба. Три лекаря обхаживали Цветкова, но ни один из них не увидел серьёзного эффекта и какого-то ощутимого результата после применения плесени. Хорошо, что лекари не знали, что именно выпивал Лев каждый день. Так что идею лечить человечество пенициллином я пока послал подальше. Как я понял, для подобного нужно более серьёзное развитие химии, как и медицины.

— Рентабельность семян льна в пять раз выше, чем пшеницы. И англичане его более охоче покупают, — сообщал о своём успехе Тарасов.

Я никогда не думал, что лён может быть столь прибыльной культурой и не особо понимал, почему англичане так много покупают семян этого растения. Ну, не из-за того ли, что в этом продукте содержится феноменально много полезных веществ? Омега-три не открыта же, как и разные аминокислоты. Однако, если покупают, то нужно продавать.

— А стебли будем использовать для изготовления ткани для крестьян. Так рентабельность льна ещё больше увеличивается, — продолжал хвастать Тарасов.

— От тебе, Николай, слово приелось «рентабельность», — усмехнулся я.

А ведь приятно, когда видно, что люди получают прибыль и удовольствие от работы, благодаря тому, что я поспособствовал. И слова в этот мир новые принёс.

Ученик не хотел отдавать пальму первенства учителю. И на каждый описанный успех Тарасова, Авсей выдавал свои достижения. Николай Игнатьевич говорит о том, что в поместьях Державина добился, что на каждые две крестьянские семьи есть одна корова и, как минимум, три козы. Авсей парирует и утверждает, что все новые крестьянские дома в Надеждово с большими печами и даже с застеклёнными окнами, благо кирпичные заводы в Луганске почти простаивали и продавали кирпич для печей задёшево.

Дальше была очередь Тарасова, и он рассказал про производство водки, на что Авсей усмехается и наносит удар стабильным и разнообразным производством алкоголя, в том числе и абсента, первая партия которого уже отправилась на Туманный Альбион.

Но всё же чуточку, однако, Авсей проигрывал в этом затяжном матче. Тарасов смог сильно наладить производство картофеля и больше того, он смог уговорить крестьян его есть. В каждой деревушке Николай Игнатьевич поставил зерносушилки и выкопал бурты для хранения овощей.

— Масло! В Надеждово выделали подсолнечное масло! — вдруг вспомнил Авсей.

— Мы жмём масло из рапса, — спокойно отвечал Тарасов, выигрывая бой по очкам.

Всё это было хорошо, как и то, что кукуруза уродила, и в запасе на голодные годы остаётся кукурузная мука. Да, она плохо выпекается, только может в кашу и пойдёт. Но не до жиру, быть бы сытым.

На следующий день был большой разговор с промышленниками. Первым отчитался Никлас Берг. Тот самый датчанин, что выполнял мои заказы ещё в Охтинской слободе в Петербурге. Я перекупил его контракт, тем более, что Екатерининская верфь загружена строительством только одного корабля, торгового судна без вооружения для РАК, а больше у них нет заказов, и содержать большое количество работников нерентабельно. Потому избавиться от некоторых мастеров были даже рады.

В упор не понимаю, почему Россия не занимается торговым флотом. Почему сама не старается торговать с Англией? Да, островитяне уже дали добро на то, чтобы Российская империя открыла своё торговое представительство в Лондоне. Но не потому ли они согласились, что понимали — Россия просто не способна масштабно торговать на Лондонской бирже. А ведь всем известно, что англичане, закупая русскую пеньку и зерно, используют эти товары не только для собственных нужд, но и удачно их перепродают.

Зерном так и вовсе контрабандно приторговывают с враждебной Францией, делая это через северо-западные французские и голландские порты. Так что деньги не пахнут, и зарабатывать серебро — миссия и цель Великобритании. Стоит вспомнить Семилетнюю войну при Елизавете Петровне, когда Россия и Англия через систему союзов становились врагами, так и в тех условиях торговля не прекращалась, напротив, наращивалась.

Ещё одними пока гостями стали двое мастеровых из Сестрорецка и два оружейника из Тулы. Они не уволились со своих заводов, но благо были вольными и смогли прибыть по просьбе Кулибина.

Споров лишних не было. Оплату труда я положил достойную, как и обещал хорошие бытовые условия. Да и работать только десять часов в день с выходным — это на данный момент щадящие требования. Заказов на оружейных заводах сейчас не сильно много. Всё-таки для России важно, чтобы работала оборонка.

А я тратился на съезд и найм всех специалистов за мой счет, при том ещё без внятного видения, что из всего получится. Есть план, но он приблизителен и более стратегический. Может показаться, что сорю деньгами. Там повышенная оплата, тут покупка людей втридорога. Но любая продукция, что мы будем производить, будет инновационной и с большой прибавочной стоимостью. Отобью деньги сторицей.

Вот сколько денег могут дать за пароход? Уверен, что даже прижимистые англичане заплатят за такое судно серебром по весу. Пусть и купят сперва только один-два корабля, чтобы понять их устройство и скопировать, но заплатят же, обязательно. Вот только я не хотел бы на первых порах продавать пароходы кому-нибудь.

Почему я о пароходах заговорил? Так стал пайщиком той самой небольшой верфи в Нижнем Новгороде, где начал строиться водоход Кулибина. После временного закрытия предприятия его хозяин, некий Василий Петрович Семушкин, вполне известный в Нижнем Новгороде купец, решил продать такой неработающий актив. Вот только покупателя не было. Тогда мы и договорились. Я вошёл дольщиком всего с капиталом в две тысячи рублей и заполучил тридцать долей от верфи. Можно было и больше денег вложить, но они конечны, что сильно печалит.

— Бери, Никлас, в управление верфь в Нижнем Новгороде, — сказал я после того, как многие высказались о своём желании работать со мной.

Приказчик Семушкина покинул верфь, как только там начались проблемы. Так что появилась возможность назначить своего человека. Ну, а что такое кораблестроительное предприятие, Берг знает. И пусть он крайне плохо говорит на русском языке, но учится ведь. И пусть был всего лишь мастеровым, хоть и старшим… Что-то много допущений, как бы не запорол Никлас работу. Но так можно думать о каждом.

— Далее…

Я привстал со стула и прошёлся, выдерживая паузу. Порой, именно такие вот паузы, взятые перед озвучиванием решения, могут кардинально поменять мнение. В этот раз подобного не произошло, слишком всё стройно выглядело.

— Есть одно выгодное дело, на котором мы можем заработать, — начал я обрисовывать интереснейший коммерческий проект.

Как известно, не так чтобы далеко от моих владений, а ещё ближе к Белокуракино, расположился большой Луганский железоделательный завод. Путь он уже торжественно открыт, однако, на самом деле там ещё много доработок. С приходом к власти Павла Петровича об этом проекте постарались забыть. Новый император вообще старался забыть многое из того, чем была увлечена Екатерина Алексеевна в последние годы своего правления. Особую пикантность подобному делу придавало то, что Луганский завод считался, пожалуй, единственным стоящим делом Платона Александровича Зубова, последнего фаворита императрицы.

Сейчас грандиозный заводской комплекс лишён финансирования. И я обратил внимание на этот завод, к своему стыду, только во время подготовки финансовой реформы. Сто пятьдесят тысяч рублей за два года Российская империя экономила только на том, чтобы заморозить дальнейшее развитие Луганского железоделательного завода. К своему оправданию скажу, что я посчитал крайне нерентабельным привоз руды и чугуна на Слобожанщину аж с Урала. Поэтому не стал возражать заморозке дальнейшего строительства.

Сейчас управляющий заводом Карл Гаскойн находится на распутье и не знает, как выкрутиться из сложной ситуации. Он уже пригласил немало специалистов из Англии, а также с Липецкого и Сестрорецкого заводов. Построены водные колёса, расширено русло реки Луганки. Завод может работать, но госзаказа Гаскойн так и не получил.

Между тем, мне стало известно, что император Павел потребовал в своей манере по принципу «нужно уже вчера» строительство завода по производству кос и другого сельскохозяйственного инвентаря. Когда государь вник в проблемы государственных земель, обнаружилось, что косить крестьянам нечем. Косы в большом дефиците, и зачастую при заготовке сена на зиму, как и при сборе злаковых, используют серпы.

Налицо тот самый пример бесхозяйственности и отсутствия чёткой коммуникации в экономике, в частности, в промышленности. Один завод, Луганский, стонет от недостатка заказов, довольствуясь только тремя тысячами пудов снарядов для Севастополя, проплаченными ещё год назад. А другой завод только собираются строить. При этом в Луганске есть мощности, чтобы решить проблему с сельскохозяйственным инвентарём в тех объёмах, о которых предполагает император.

Я написал Карлу Гаскойну письмо, в котором интересовался, сможет ли он взять заказ на тридцать тысяч кос, также намекал, что был бы рад и в дальнейшем сотрудничать, и у меня могут быть более или менее существенные по объёмам заказы. Луганский железоделательный завод строился в том числе, как оружейное предприятие, и на нём уже отливали первые образцы пушек, в том числе и корабельных. Вот только император так увлёкся реформированием армии и её сокращением, что не собирается увеличивать объёмы оружия. А у меня строится торговый корабль без артиллерийского оснащения.

Наш заказ на косы Гаскойн примет, правда, без особого энтузиазма, лишь бы завод хоть что-то заработал и не потерял сильнейших, выписанных из Англии мастеров. Что-то мне подсказывает, наверное, элементарное логическое мышление, что при необходимости нам удастся переманить к себе каких-либо специалистов. Вот только нужно начать своё производство с теми кадрами, кто уже есть в наличии.

— Вот только, други мои, нынче я оплатить сей заказ в полной мере не смогу. Помогайте! А продать в Петербург те косы мы сможем вдвое больше. И тридцать тысяч кос — это лишь начало. Также я уже заказал и оплатил пятьдесят плугов, — сказал я, и увидел некий скепсис на лице Тарасова, который также присутствовал на собрании промышленников, но старался не отсвечивать.

Я знал, что у этого прохиндея должно скопиться не менее сорока тысяч рублей, и вложиться тысячей-другой в покупку кос он вполне может. Да я и сам бы оплатил, но ещё из прошлой жизни перенёс привычку всегда иметь «финансовую подушку безопасности». Вот на непредвиденный случай и держу у себя тридцать пять тысяч рублей в резерве.

— Нынче обговорим условия договоров, — сказал я и достал из папки уже написанные бумаги, где оставалось только вписать имена и расписаться.

В целом, уже все, кто прибыл в Москву, в той или иной степени были ознакомлены с целям и задачами, которые будут поставлены перед новой компанией, имя которой стоит ещё придумать. Пока работодателем выступаю я. В соответствии с тем, что я прописал всего-то на одном листе, мною взяты обязательства по ежеквартальной выплате работнику оговорённой в договоре сумме в серебряных рублях. Наверное, это, прежде всего, и привлекло, учитывая большой размер той самой суммы.

Лишь дождавшись, когда все подпишут договор, мы с Кулибиным вкратце описали планы. И первостепенно у нас на повестке строительство в Охтинской слободе мастерской по изготовлению или переделке карет. Второе, что ложится на присутствующего здесь же Каспара Милле, так это доведение до ума шариковых ручек. Я уже объявил, так сказать, тендер, посредством слухов, на изобретение чернильной пасты. Яков Захаров так увлёкся составлением доказательств подкинутых мной теорий в химии, что ему недосуг. Но есть и другие умельцы, если они будут мотивированы, то могут создать пасту из чернил.

Каспар уже обучил себе помощников, и пора переходить на новый уровень. Ювелир занял свою нишу в отрасли, специализируясь на изготовлении чернильниц из драгоценных металлов и камней, золотых перьев особых конструкций. Скоро будут запущены в продажу и непроливайки.

Но главные мои ожидания на нынешний год — это пароход. Когда он получится, точно пойму, что не зря я тут прогрессорствую.

Май на юге Англии выдавал крайне противоречивую погоду. С одной стороны, палило солнце, но уже завтра небо заволакивали тучи, и начинался обильный дождь. Всё это сопровождалось типичными для Лондона туманами. Обычно в мае сильные ливни, краткосрочные, и стихия быстро уходит, оставляя лужи и испарину. Не сейчас. Нынче дождь льёт, словно из ведра, и может длиться больше суток. А после — снова жарко.

Но в этих местах жара была не только природной, жарко было и от тех событий, что происходили уже две недели. Английский флот бунтовал. Уже начались переговоры в Портсмуте с командой линейного корабля «Королева Шарлотта» и рядом других фрегатов английской эскадры. Восстание в Норе стало продолжением более раннего в Спитхеде. И здесь до соглашений ещё было очень далеко.

Англия уже могла именовать себя «владычицей морей», и, казалось, что английский флот — это главная опора в политике Великобритании. Потому для всего руководства флотом, как и для правительства, стала шоком начавшаяся череда восстаний на кораблях. При этом король впал в очередное безумство, и его изолировали от принятия решений.

Причины, которые подвигли матросов и даже часть офицеров проявлять крайнюю степень недовольства, первоначально состояли лишь из требований по улучшению бытовых условий. Довольствие моряков не менялось в английском флоте уже более ста лет. И до относительно недавнего времени подобное не сильно угнетало моряков и небогатых офицеров. Однако, английский фунт за последние годы резко стал терять в цене. И теперь жалование моряка оказывалось столь мизерным, что во флот уже никто добровольно идти не хотел. При несравненно более тяжёлых условиях жизни и службы, флотские офицеры получали меньшее жалование, чем их коллеги в сухопутной армии. Это не говоря о том, что на торговых кораблях платили в пять раз больше, да и с провизией там было куда как организованнее. Потому лучшие кадры, если только это были обеспеченные землёй офицеры, стремились уйти в торговый флот.

Чего стоил только баталерский сбор, когда с каждого фунта мяса баталер вполне законно отрезал свой кусок. Раньше артели имели возможность закупать продукты самостоятельно и питаться по десять-пятнадцать человек. Сейчас на это просто нет денег. И все недостачи в обеспечении флота постепенно, но неуклонно, влияли на умы матросов и части офицеров. Патриотизм никто не отменял, но, как показывает история, Родину любят чуть больше, когда патриот сытый и может обеспечить свою семью.

А еще, несомненно, на решительность бунтовщиков повлияла Французская революция. Наверняка, некоторые матросы и даже офицеры вдохновлялись демократическими преобразованиями, которые происходили у извечного врага британской короны. С берегов Туманного Альбиона не так сильно заметен алый от крови цвет реки Сены, что протекает в Париже. А лозунги и внешнеполитические успехи республиканцев вызывают симпатию у пропитанных вольтерианством англичан. И вот это, стремление сделать, как во Франции, был самый спорный вопрос. Бунтовщики собирались выдвигать политические требования и даже малой частью готовы отбыть во Францию, однако, впитанная с молоком матери ненависть к французской нации останавливала большинство восставших.

Ричард Паркер, матрос, но бывший некогда морским офицером, был из тех, кто всей душой поддерживал Французскую революцию. Именно этот фактор и сыграл главную роль в том, что его, грамотного офицера, вполне способного стать капитаном с зачатками флотоводца, лишили офицерского чина и принудили продолжать службу матросом.

Однако, личные качества мужчины позволяли ему находить своё место даже там, на дне флотской иерархии. Паркер быстро стал своим для львиной доли личного состава на линкоре «Сандвич». Большая часть команды на девяностопушечном линейном корабле были преступниками, либо разжалованными за нарушения бывшими офицерами, причём, не обязательно флотскими. Кадровый голод в Роял Неви приводил к тому, что на немалой части судебных процессов приговором была служба на флоте.

Вероятно, из-за того, что на кораблях становилось всё меньше профессиональных, мотивированных, дисциплинированных моряков, и стали возможными бунты. Однако, и такие матросы, как и уоррент-офицеры, были недовольны ужасными условиями службы. В любом случае, не было массового недовольства в среде бунтовщиков, когда были обстреляны несколько кораблей, что не согласились бунтовать, или, когда эскадра перекрыла вход в Темзу для торговых кораблей.

— Команда корабля «Сандвич» выдвигает своим представителем матроса Ричарда Паркера, — громогласно заявил мастер-уоррент-офицер линкора «Сандвич» Джон Уилсон.

Паркер прямо поперхнулся водой, которую пил во время начавшегося собрания. На самом деле он не хотел выдвигать свою кандидатуру в Совет восставших, становясь при этом главным бунтовщиком. «Сандвич» был флагманом эскадры, и представитель этого корабля сразу становился выше иных в зарождавшейся иерархии бунтовщиков.

— Почему я? — удивлённо и даже испуганно спросил Паркер.

— Ты опытный офицер, можешь вести эскадру и управлять ею в бою, а ещё нет на «Сандвиче» человека, от капитана до матроса, который бы сказал, что Паркер плохой товарищ, — объяснил Уилсон.

На самом деле Паркер не боялся ответственности, напротив, он жаждал всем показать, что разжалован несправедливо и свои качества хорошего офицера ни коим образом не растерял. Растерянность и страхи матроса были вызваны письмом, доставленным за пару дней до начала восстания.

Неизвестный человек принёс письмо и был настойчив, чтобы оно было прочитано в присутствии. Паркер в это время занимался закупками продуктов для своей артели, периодически наведываясь в припортовые таверны. Человек с письмом упорно требовал ещё и написать ответ.

Паркер сопротивлялся. Разве стоит отвечать на глупости⁈ Вот только человек заплатил четыре фунта серебром за то, чтобы Паркер собственноручно написал несколько строк. Деньги были серьёзные, а продуктов закуплено мало. Потому Паркер без особого сомнения написал в письме «спасибо» и сделал это в несколько шутливой форме, мол, если ты предсказатель, то благодарю, но я тебе не верю. Что тогда остановило Паркера от того, чтобы не зачитать письмо в присутствии товарищей, Ричард не может объяснить и сейчас. Возможно, то, что в письме были слишком провокационные строки о том, что Паркер остаётся в душе республиканцем и продолжает сочувствовать Франции.

А потом грянул гром, началось восстание. Для Паркера подобное было двойным ударом по психике. Предсказания начинали сбываться. Бывший офицер хотел отсидеться в сторонке, прежде всего из-за письма, но его внутренний огонь и собственное понимание чести не позволили это сделать. Потому очень быстро он стал одним из лидеров восставших на корабле «Сандвич». Хотел он на этом и закончить свою революционную деятельность, больше не выпячиваться, отдавая пальму первенства иным лидерам восстания, но, как видно, не суждено. Теперь письмо заслужило ещё больше доверия или даже слепую веру в написанное.

— Гражданин Паркер, скажи что-нибудь людям! — сказал Уилсон, показывая, что он ярый республиканец.

Уже за то, что Джон Уилсон назвал Паркера «гражданином», нарушался не один закон Великобритании.

— Друзья мои, мы должны поставить цель. Правительство нам не простит даже справедливого бунта. И на требования не пойдёт. Все офицеры будут арестованы, более трёхсот человек будут повешены. Этого ли мы хотим? — Паркер сделал паузу, давая присутствующим возможность выразить своё негодование. — Вы все знаете меня, как человека, который приветствовал Французскую революцию. Но я не переставал оставаться преданным Англии моряком, а в душе офицером флота. Нельзя было терпеть той ужасной службы, что была у нас, но говорю вам, что так, как в Спитхеде, не будет. Правительство обозлилось на нас [в Спитхеде было восстание нескольких кораблей, и требования восставших были частью выполнены, при этом никого не осудили, что стало одной из причин подобных выступлений и в других местах].

— Предлагай, Паркер, веди нас! — выкрикивали собравшиеся на совещании лидеры восставших.

Паркер осмотрел людей, среди которых было большинство матросов, шесть уоррент-офицеров, среди которых в основном мичманы, два лейтенанта и один командер. Здесь и сейчас он, уверившись в правдивости написанного в послании, собирался действовать строго по инструкции, изложенной в письме.

— Первое, каждый представитель восставшего корабля должен создать группу бодигардов из наиболее сильных и умелых в бою матросов. Нельзя допустить захват ни одного из наших товарищей. Второе, необходимо отправить на берег всех офицеров, недовольных восстанием. Однако, делать это нужно с умом. И если на каком-то корабле нет опытных мичманов, и корабль вообще не сможет сдвинуться с места, то следует оставить офицеров и принудить их командовать… — начинал отдавать распоряжения Паркер.

В пространном письме были расписаны шаги, которые стоит предпринять сразу после того, как Паркера изберут руководителем восстания. Упор делался на то, что не следует ждать от властей каких-либо существенных подвижек. А словам адмирала Адама Дункана вообще нельзя верить. Мало того, нужно как можно быстрее очернить имя этого флотоводца и выставить именно Дункана главным вором, который обкрадывал флот.

Предостерегал неизвестный доброжелатель и от того, чтобы Паркер не настаивал на предательстве английской эскадры и переходе её на сторону французов. Если недавно набранные в команды кораблей осуждённые и могли бы в большинстве поддержать переход к французам, то профессиональные матросы, отслужившие много лет, в своей основной массе готовы ко многому, но только не к этому. Сложно поступать на службу к тем, с кем ещё недавно сражался, даже если они носители светлых и справедливых идей.

— У меня есть предложение от Соединенных Штатов Америки, — сказал Ричард Паркер, ввергая в шок присутствующих.

САСШ в Англии до сих пор воспринимались, как некие бунтовщики, но такие свои глуповатые кузены. Уже стирается ненависть, вызванная войной североамериканских колоний за независимость. Для многих те края видятся, как более справедливая Англия. Но главное, что САСШ не стали активно поддерживать Французскую революцию.

— Посему мы должны отправиться в Бостон, стать там на довольствие, которое обещано в пятикратном размере. Американцы обещают политическую поддержку и не дать нас в обиду. Мы можем пообещать английскому правительству за дополнительную плату прибыть по первому зову нашей родины. Если Великобритании будет угрожать опасность, то наша эскадра придёт и будет отчаянно биться, — закончил свою речь Паркер.

— Френсис Дрейк, — усмехнулся Уилсон [имеются ввиду действия пирата Френсиса Дрейка в XVI веке, когда он во время англо-испанской войны всем своим пиратским флотом пришёл на помощь Англии, за что был произведён в лорды].

— Если будет угодно, гражданин Уилсон, то да, как поступил Дрейк. Но мы не станем пиратами, нам обещано довольствие, — сказал Паркер.

Восставшие были настроены решительно и готовы идти на многое. Уже были обстреляны корабли, которые не присоединились к восстанию. Но главной сложностью для бунтовщиков являлось то, что не было чёткого плана, что делать дальше. Стоять в устье Темзы и закрывать проход всем торговым кораблям — это путь в никуда, если только не начать заниматься пиратством прямо здесь у Лондона. Правительство не шло на серьёзные уступки, считая, что бунтовщикам некуда деваться, как только прекратить бунт. Само собой, напрашивалось решение идти во Францию. Но даже ярые республиканцы в рядах бунтовщиков всё равно недолюбливали французов. А вот САСШ — некий компромиссный вариант, хоть какая-то конкретика и решение судьбы восстания. Ну, а уровень образования, как и понимание политической ситуации, был среди восставших невысоким, и предложение Паркера было принято, как рабочее.

На самом же деле американцы абсолютно ничего не знали. Для них было бы шоком, что сейчас на четырёх линейных и четырнадцати кораблях поменьше решают отбыть к берегам Америки. С одной стороны, это такой приз для американцев, и обязательно прозвучат голоса в Конгрессе в пользу принятия эскадры под крыло североамериканских штатов. С иной же, англичане не могут не ответить. И пусть они пока сильно заняты французскими делами, но дело престижа — наказать американцев за такой демарш.

В любом случае, проблемы для англичан становятся чуть более глубокими, чем это было в иной реальности. Тогда Паркера обманом увлекли на берег и арестовали с наиболее близкими для него соратниками. После завезли провизию на корабли, удвоив её, и в рядах восставших начался глубокий кризис, связанный с усталостью, подачками от правительства и отсутствием перспектив.

Теперь же, может, временно или навсегда, но Роял Неви лишилась многих кораблей, а особенно ощутима утрата восьмидесятишести и девяностапушечных линкоров.

Через два дня часть офицеров и матросов с восставших кораблей были отправлены на берег, как неблагонадёжные. Лидеры восставших стали даже на своих кораблях ходить в сопровождении охраны. С двух фрегатов, на которых оказалось больше тех, кто собирался соглашаться с предложениями правительства, забрали всё имущество и продовольствие. А также эти корабли лишились порохового запаса, ядер, картечи и самых новых пушек. Восставшие готовились к переходу в САСШ.

Когда же правительство совершило попытку захвата Ричарда Паркера, обманом проникнув на «Сандвич», и были убиты пять его охранников, восстание получило новое дыхание.

Как только стало известно, что восставшая эскадра отправляется в САСШ, был арестован министр САСШ в Великобритании Руфус Кинг. Американец уже как полгода только и делал, что налаживал дружеские отношения между бывшими колониями и Англией. И у него получалось. Арест был жёстким, с избиениями, и даже один сотрудник посольства от побоев скончался. Кинг отрицал, что его страна имеет к восстанию какое-либо отношение. Однако, в английском парламенте нужны были те, на кого срочно можно спихнуть ответственность за случившееся. Да и американцев подозревали в поддержке Франции и чуть ли не готовности участвовать в войнах на стороне республики.

Однако, расследование было начато, и те, кто стал заниматься им, не подверглись общей истерии и не спешили обвинять американцев.

Я ехал во дворец в Царском Селе, но решил сперва прокатиться по городу, и моросящий дождь тому не был помехой. Нравится мне этот Петербург, масштабно отстраивающийся, живой, как символ растущей России, он представлял ту новую эпоху, которая, по моему мнению, лишь сейчас, ну, или в некоторой степени при Екатерине Великой и приобрела величие.

Время Петра — великое, но сложно было тогда увидеть, к чему же все преобразования приведут. После были дворцовые перевороты, переезды двора в Москву, и Петербург сохранился лишь благодаря административному таланту фельдмаршала Миниха.

А теперь расчищена площадка под Казанский собор, который в будущем вызывал оторопь фундаментальностью, сейчас решается вопрос о том, чтобы начать искать подрядчиков и… архитектора. Точно! Я же был неоднократно в Казанском соборе, слушал лекции по материалам, из которых он построен, как шло строительство. Нехорошо, конечно, обкрадывать Воронихина, но почему бы мне не прослыть ещё и архитектором? Нет, я не стану строить это здание, я пришлю чертежи тому самому Андрею Никифоровичу Воронихину. Пусть уже быстрее строят, чем это произошло в иной реальности, когда строительство закончилось при Александре. Петербург без Казанского собора, впрочем, и без Исаакиевского, менее грандиозно воспринимается. Вот с ними, он да! Способен большинству иностранцев раскрыть рот для проявления удивления и восхищения.

А вот брату уже великого химика Якова Захарова, Андриану Дмитриевичу, пошлю эскизы и чертежи Исаакиевского собора. Почему бы русскому архитектору не стать родителем новых стилей или ответвлений от классического: эклектики и неоклассики?

Если я уделяю внимание промышленности, уже со следующего года, когда получу первые серьёзные возможности, свой завод, стану ускорять процессы в оружейном деле, прославляю русскую науку, так отчего же не подумать и о культуре? А вот будут деньги, а они должны быть, так профинансирую строительство Исаакиевского собора, ну, и другие какие здания и сооружения. Ещё важным является то, что в России будут применены новейшие строительные технологии, о которых я знаю со слов тех же гидов. Единственное, что у меня под сомнением, применение гальванопластики, так как уровень исследования электричества не позволяет даже помышлять о таком методе при создании металлических копий предметов. Но стоит только опробовать ток и можно… Наверное…

Вот так я катался, совершая «обзорную экскурсию» по столице Российской империи, приводя мысли и чувства в норму. Было важно несколько выдохнуть.

Много работы было проделано. Пришлось также кое в чём срочно помочь Тимковскому Илье Фёдоровичу, нынче секретарю Правительствующего Сената, по сути, моему ставленнику. Там не то чтобы была запорота работа, нет, он умница, лишь опыта несколько не хватает, или даже не его, а приобретаемой с годами наглости и стойкости.

Молодого секретаря, на хрупкие плечи которого свалили много работы генерал-прокурора, пытаются продавливать. Между тем, работа сената налажена системно, прошения рассматриваются до десяти дней с обязательным ответом. Это позволяет истцам приехать с иском и просто несколько дней подождать. Как по мне, сенат нынче — самый эффективный государственный институт, не испорченный даже реформой Павла. И как менять в таком случае генерал-прокурора? Вот и я о том же, что хорошая работа — это скрепа, чтобы не пасть под гнётом интриг.

Доклад государю был готов. А в нём графики, сравнения по принципу «до и после», таблицы. Если даже и не было бы результата, то такая подача информации не оставляла шанса, кроме как признавать проект успешным и рекомендовать к внедрению по всей Российской империи. Бумаги уже были посланы императору организованной им же фельдъегерской службой.

Если Петербург радовал своими мостовыми, то дорога в Царское село была явно нецарской. Павел Петрович не любил Екатерининский дворец. Как следствие, денег на поддержание, как дворца, так и дороги к нему, почти не отпускалось. Желание императора предать забвению всё наследие «бабского несправедливого» периода правления было с явным перегибом, и обществом принималось негативно. Тем более, когда огромные средства, при всё ещё имеющейся дыре в бюджете, выделялись на строительство новой императорской резиденции Михайловского замка.

Нет, как я уже говорил, никакого противления строительству я не выказываю, напротив, пусть отстраивается Петербург и не только. Но нужен же хоть какой-то рационализм. Ну, зачем строить новые очень дорогостоящие дворцы, если уже есть очень даже качественные императорские резиденции? Вот оно вольнодумство! Вы, господа, предлагайте финансовую реформу, чтобы по волшебному дуновению всё было хорошо, а я с десяток миллионов или больше потрачу на ненужное.

Весь Петербург судачил, почему именно государь отправился в Царское Село. Злые, впрочем, как и все остальные, языки пришли к выводу, что всему виной не самая завидная прелестница двора Анна Петровна Лопухина. Не красавица, но ставшая фавориткой императора, потеснив с этого поста Нелидову, она приобретала всё большую власть, которой не пользовалась, лишь «стреляя невинными глазками», но пользовались властью любовницы Павла Петровича другие. Начинался бурный роман императора с этой девицей, вот и упросила фаворитка пожить в роскошном дворце. Ну, а следом поехала вся императорская семья. Сюда же поспешили и многие вельможи.

Соседство фаворитки и императорской семьи государя никоем образом не смущало. Император Павел повсюду брал с собой официального наследника Александра Павловича, наставничая сыну и оправдывая перед ним те или иные решения. Мария Фёдоровна, супруга, также отправилась вслед за мужем и всем своим видом пыталась демонстрировать, что её вовсе не интересуют любовные увлечения супруга.

Что значит, если у вас назначена аудиенция у императора? Ничего! Есть вероятность, что она так и не состоится. А можно приехать с самого утра и день бесцельно шататься по Екатерининскому парку, ожидая, пока тебя позовут. Парк красивый, ничего не скажешь, и озеро приятное, лодочки плавают, памятники русским победам по берегу расставлены, вековые дубы создают тень, а кусты неплохо маскируют парочки, которые стремятся уединиться. Вот только не созерцать красоты я сюда приехал.

— Вот вы где, Михаил Михайлович, — обратился ко мне Аракчеев, когда я гулял по берегу озера.

Генерал-майора, ожидающего следующего внеочередного назначения, я увидел, ещё когда он ходил по Царскосельскому парку. Аракчеев слишком прямой человек, и его эмоции, как и намерения, читаются вполне легко. Он кого-то искал. О том, что я был объектом поисков Алексея Андреевича, стало известно, когда я «нечаянно» попался ему на глаза. Я же сам располагался на берегу озера у грота, наблюдал, как лодка под парусом ходко бороздила водную гладь. В этот момент я представлял, что уже скоро этот парус может заменить маленький пароходик.

— Алексей Андреевич, — я искренне расплылся в улыбке. — Как же рад вас видеть. Я искал встречи с вами, но вы всё в трудах и заботах, верой и правдой служите государю и отечеству. Понимаю, почему мы с вами давно не виделись, служба.

— Меж тем, Михаил Михайлович, я помню, что между нами установились вполне приятельские отношения, потому и нынче спешу вам поведать некоторые свои соображения, — отвечал Аракчеев, жестом приглашая меня направиться в сторону большого пруда.

Там можно скрыться из вида и хорошо, что это направление не пользуется особой популярностью у влюблённых парочек. Отчего-то дам ведут в дубраву за фонтаном.

— Да, Михаил Михайлович, нам не нужны досужие разговоры и свидетели, — сказал Аракчеев и вперёд меня направился в сторону елей, пораскинувшихся на берегу озера.

Мы шли, беседуя на светский манер об изменчивости погоды, не затрагивая никаких иных тем. Лишь когда удалились от грота метров на сто, Аракчеев решил начать разговор.

— Михаил Михайлович, я ценю исполнительность в себе и в других людях, притом крайне не люблю интриг. Мы с вами быстро взлетели в чинах, и сегодня вы ещё больше получите милости от государя. Однако, за честной службой не рассмотреть, как тучи сгущаются… — Алексей Андреевич замялся, но продолжил говорить.

Информация для меня была важной. А ещё более важной она была для Куракиных. Появление Аннушки Лопухиной рядом с императором подвигло государя сделать то, что он так осуждал в поступках своей матери. Павел Петрович стал возвышать отца возлюбленной, Петра Васильевича Лопухина. Вот он уже назначил его сенатором и теперь занимался поиском ещё более высокой должности для родителя фаворитки.

— Подумайте, Михаил Михайлович, какую службу предложит папеньке Лопухиной наш государь! — сказал Аракчеев, и я задумался.

После отставки бывшей фаворитки Нелидовой и уменьшения роли партии Марии Фёдоровны, Лопухина могла бы стать вполне влиятельной фигурой. Юная фаворитка или по складу характера была тихой и уютной, или же её научили быть такой. В любом случае ключик с сердцу Павла был подобран. Аннушка отказывается от больших и дорогих подарков, имений, тем самым зарабатывая ещё больше очков влияния. Вот и получается, что Павел Петрович из кожи вон лезет, но старается угодить такой правильной Аннушке.

И какую же службу может предложить государь Петру Васильевичу Лопухину? Самое напрашивающееся — это чин генерал-прокурора Правительствующего Сената. По сути, это третье лицо во всей империи после императора и канцлера. И занимает этот пост кто? Правильно, Алексей Борисович Куракин, мой благодетель. Уйдёт с поста генерал-прокурора Алексей, так и брат Александр потеряет львиную долю поддержки.

— А ещё, Михаил Михайлович, ваш благодетель Александр Борисович Куракин уже не в особой милости у государя, — добавил к общей картине тёмных красок Аракчеев.

Я видел, что Алексей Андреевич говорит нехотя. Сам этот разговор ему неприятен. И нужно бы понять, для чего Аракчееву всё это, к чему он затеял эту беседу.

— Алексей Андреевич, зачем это вам? Не в вашей ли позиции является держаться подальше от интриг? — напрямую спросил я.

— Знаете ли, безмерно мною уважаемый господин Сперанский, нельзя быть при дворе, при этом не участвовать в интригах. Вот когда я был петербуржским комендантом, там всё понятно и предельно ясно. Нужно выполнять предписанное и сохранять порядок. Я жду нового назначения, притом появляются новые люди, которые делают всё, чтобы убедить государя в своей преданности и дружбе. И смена действующих лиц в придворном спектакле моему росту помеха, — Аракчеев усмехнулся. — Как видите, я с вами более чем откровенен.

Я сказал, что ценю откровенность Аракчеева, и словил себя на мысли, что слегка недооценивал склонность к интригам у этого человека. С другой стороны, есть такая замечательная поговорка: «с волками жить — по волчьи выть». А выгода у Аракчеева есть, и она существенная. Если начнёт уходить первая павловская элита в лице тех же Куракиных, то не за горами время, когда могут попросить и Аракчеева. Это сейчас ему комфортно, а придёт условный Лопухин или ещё кто-то иной, то Аракчеева обязательно подвинут.

И хочется верить, что Алексей Андреевич сейчас со мной разговаривал, как с другом. Хочется, но не верится. Нет у меня друзей. При этом даже самому сильному человеку нужен тыл, место его рекреации, когда есть дом, и есть в этом доме, кто его ждёт. И это явно не Аракчеев.

— Я учту, Алексей Андреевич. И буду с вами также откровенен. Пока Александр Борисович Куракин остаётся вице-канцлером, не так всё плохо для семьи моих покровителей. Здоровье Безбородко не самое лучшее. И канцлер перестаёт быть активным. Ростопчин? Да, он первый, кого государь назначит, но тогда Куракин просто останется вице-канцлером. Ну, не Кутайсова же назначать, право слово. А более рядом с его величество не так и много людей. Кроме того, Лопухин завалит службу генерал-прокурора. Мне ли не знать, что именно происходит в Сенате, — сказал я, отрывая часть карт.

Тимковского Илью Фёдоровича я из подчинения генерал-прокурора заберу, об этом была договорённость, и, когда запахнет жареным, Куракин подпишет всё нужное. Официально Илью Фёдоровича так и не поставили обер-секретарём. Потому стать моим заместителем в Уложенной комиссии не будет шагом назад для перспективного служащего Тимковского.

Моё же ведомство, пусть и является одним из депортаментов сената, но напрямую подчинено государю, так что моментально вслед Алексею Борисовичу Куракину скинуть меня не получится, если только прямо сейчас, на сегодняшней аудиенции, я не подвергнусь обструкции государя. Есть ещё несколько способов, чтобы сбить ритм работы сената и подставить следующего после Алексея Куракина генерал-прокурора. И я это сделаю. Так больше будет цениться работа тех, кто смог вытянуть Правительствующий сенат из болота. И так уничижительно слабой станет выглядеть работа очередного генерал-прокурора.

После мы с Аракчеевым ещё немного поговорили о том, что следующим канцлером, если Безбородко всё же уйдет с поста по состоянию здоровья, станет Фёдор Васильевич Ростопчин. Император очень высоко оценил работу Ростопчина при заключении договоров с Мальтийским орденом и с Ираном. А ещё Фёдор Васильевич всячески подчёркивает, насколько он разделяет любое мнение императора. Делает это хитро, умело и психологически выверено.

— А что вы там говорили о наградах? — спросил я, стремясь изменить тему разговора.

Говорить будь то с кем ни было о работе чиновников, которые нынче в фаворе, это не лучший вариант, чтобы оставаться подальше от интриг. Нет, я бы поинтриговал. И не думаю, что обязательно оказался бы проигравшим. Но для того, чтобы участвовать в интригах, нужны две вещи: ещё более возвыситься и находиться рядом с центрами принятия решений.

— И я скажу вам, Алексей Андреевич, как другу, не выгораживайте своих родственников перед государем. Ежели узнает, то опала не минует стороной и вас, — решил и я сразу же отплатить долг Аракчееву за то, что он, пусть и преследуя собственные интересы, но раскрыл важные обстоятельства дел при дворе.

Аракчеев был удивлён и несколько потупил взор. Видимо, история, которая случилась в иной реальности, уже случилась, но государь о ней не знал [нет, не случилась. Солдаты роты племянника Аракчеева ещё не украли галуны с позолотой. Первая отставка в 1798 году, скорее, была следствием тех политических игр, которые затеяли Ростопчин, Кутайсов и другие].

— Господин действительный статский советник Михаил Михайлович Сперанский, — незаметно, словно диверсант, к нам подошёл, видимо, распорядитель при дворе или какой-то слишком уж важный лакей.

В какой-то момент мне даже подумалось, что вот у такого товарища стоит поучиться всем тем бойцам, что продолжают тренироваться на базах в Петербурге и Нижнем Новгороде. Было где-то даже интересно, что я срисовал подходящего слугу, а вот Аракчеев этого не сделал, не заметил.

— Удачи, Михаил Михайлович. Ваш доклад государь ставил в пример и Безбородко, и Ростопчину, — в спину мне сказал Аракчеев.

И вот нельзя было это сказать раньше? Не нажил ли я недоброжелателей? Мало кому из тех, кто на вершине власти, понравится, что им суют в лицо документ, подготовленный более мелким чиновником. Но то, что Павлу пришёлся по нраву мой доклад, а ещё эти намёки на награждения, грело душу. Не должно быть отставки. Павел Петрович, конечно, импульсивный человек, но слова свои помнит. Раз хвалил меня при иных людях, то не должен сильно ругать впоследствии.

Поднявшись по белой парадной лестнице Екатерининского дворца, минуя малиновый и зелёный залы, меня проводили в портретную залу. У окна стоял император. Не лучшее положение Павла Петровича. Не в духе он.

— Ваше Императорское Величество, — я поклонился и оставался с чуть согнутой спиной до того момента, пока Павел не обратил на меня внимание.

Это произошло не сразу. Император ещё несколько минут молчал и тяжело дышал. Но вот изваяние дёрнулось, сменило позу и соблаговолило начать разговор.

— Скажите, господин действительный статский советник, много ли сложностей возникло, когда вы наладили суды в Нижегородской губернии? — Павел повернул только голову и говорил со мной несколько отрешённо.

— Сложностей хватало, Ваше Императорское Величество. И работы там ещё предстоит немало, между тем, есть успехи, и судьи уже не выставляют платы за то, какие решения они принимают. До того, как и в иных губерниях, вердикт судьи оценивался по оговорённым ценам. Если будет позволено, Ваше Императорское Величество, то я бы хотел отметить безграничную помощь в делах со стороны Нижегородского генерал-губернатора его сиятельства Вяземского Андрея Ивановича, — отвечал я, решив упомянуть и своего будущего тестя.

— Да-да, я читал. Всем бы чиновникам составлять такие доклады, словно научный трактат. Вяземский мне отдельно докладывал, не стоит за него просить. Впрочем, по делу, господин Сперанский. Меня беспокоит, что вы внедряете в суды наблюдателей. С одной стороны, это стоит денег, с иной… Не находите ли, что это можно расценить, как республиканство? — спросил император, наконец-таки разворачиваясь ко мне всем телом.

— Ваше Императорское Величество, подобного нет ни во Франции, ни в североамериканских штатах. А наблюдателями я привлекал и дворян, и священнослужителей. Ещё они всегда менялись, дабы не запятнать свою честь сговором с судьями, — отвечал я.

— Допущу подобное. Но помните, что ничего республиканского я не потерплю. И, да, я доволен вашей службой, несмотря на многие жалобы, — император заострил своё внимание на картине вроде бы голландского живописца прошлого века. — Чин более не дам, и так растёте быстро, пусть и по заслугам. Но у вас нет никакой награды. Оттого присваиваю вам орден святого Владимира второй степени. И можете просить меня!

Я взял небольшую паузу. Пусть манера проведения аудиенций Павла Петровича уже вполне известна, и он периодически в конце общения даёт возможность обращаться с просьбой. Вот только, как показывает статистика, далеко не все прошения удовлетворяются.

— Позвольте, Ваше Императорское Величество, господину Крузенштерну совершить кругосветное плавание, возвеличивая ваше великое правление и наше Отечество. И чтобы корабли той эскадры везли людей и припасы для Русско-Американской компании. А РАК частью оплатит эту экспедицию, — сказал я и стал ждать реакции.

— Знаете… — Павел задумался. — После принятия гимна Российской империи вы не получили награды. Поместье это, скорее, за то, как сработали в сенате… Не считайте меня неблагодарным… М-м-м… Денег нет в казне, и о сим вам известно. Работайте и далее на благо, а я оплачу тот корабль, что уже готов для американской компании, и распоряжусь о команде. Жалование сами положите матросам и офицерам. Что касается экспедиции, то проекты её уже есть. Матушка не соизволила дать им ход. Коли частью будет оплачен сей вызов для русского флота, то стоит о том говорить позднее. И будьте осторожны, Михаил Михайлович!

После такого, как для императора, так длинного монолога Павел отвернулся к окну и сделал вид, что более общаться не желает. Как это увидели или почувствовали лакеи, я не понял, но двери открылись, приглашая меня удалиться. Вот такая нынче аудиенция. Можно готовиться месяц, ждать ещё столько же, потом приехать и день бродить вдоль стриженных кустов и скамеек, а потом только десять минут и пообщаться.

Но итог, по сути, положительный. Есть орден, который, между прочим, ещё нужно мне оплатить. Я пока в фаворе, но в каком-то странном и с завуалированным предупреждением об опасности. Но корабль… Есть у РАК теперь большое торговое судно, если император обещал оплатить, то можно ставить и пушки, прикрываясь волей государя. На такой корабль более тридцати орудий не поставить, но и это сила в тех краях, где кораблю работать. Насчёт кругосветного плавания, то ответа от государя не было, но и в этом отношении всё может быть. Сказал же Павел, что готов обсуждать.

*………….*…………*

Из бурлящего Петербурга я, стараясь унять волнение, ехал в имение Званка, принадлежавшее жене Гаврилы Романовича Державина. Усадьба располагалась под Великим Новгородом, так что дорога от Петербурга не была слишком долгой и утомительной. В этот раз я не спешил, загоняя коней. Не за чем. Может быть, я подсознательно не хотел удаляться от Петербурга, зная о том, что там сейчас идут криминальные войны, ну, или война с криминалом.

По пути до меня дошло одно сообщение, что пока всё складывается почти что удачно. Но это самое «почти» и смущало. Не обошлось без стрельбы. Всё-таки среди бандитов встречаются люди, может, и с погаными, но сильными характерами, не захотели они умирать за просто так. Есть потери и среди моих людей. Но в целом, мы взяли вверх.

Бандиты не смогли быстро сориентироваться, когда лишились вожаков. Роль главаря в криминале часто деспотичная, и, потеряв лидера, нередко банды распадаются или относительно организованно уходят к другому вожаку. Были случаи и междоусобной войны за главенство. Так что в первый день, когда брали основные хазы, всё получалось без лишних проволочек.

А потом бандиты организовались, и остатки криминального мира Петербурга стали наносить ответные удары. Две попытки спалить рестораны отбили, вот тут уже была и стрельба, и потери.

Ох, и подставил же я петербургского генерал-губернатора Петра Палена. Его величество будет крайне раздражён и недоволен службой своего любимца. Ну, да Бог с ним, с этой лживой паленовской душонкой.

Одним из главных вопросов, который особенно меня беспокоил, был: прознали ли бандиты, откуда дует ветер. Пока складывалось впечатление, что могут быть лишь догадки. Так что связать меня и стрельбу в столице сложно. Да и выглядит всё так, что мои люди защищаются, но не нападают, поэтому я отринул всё в сторону и ехал к Державину в предвкушении интересного и полезного общения.

О встрече в этой усадьбе договорились загодя посредством почтовых сообщений. Кроме самого Гаврилы Романовича, в Званке должны быть ещё два человека. Но это те люди, о которых я знал, может ещё кто-то гостит у Державина.

Я вот решительно не понимаю, почему при дворе всякие Ростопчины и брадобреи Кутайсовы правят бал. При этом скрепы, на которых держатся связки по типу союза Петра Васильевича Лопухин с Иваном Павловичем Кутайсовым, крайне хрупкие. Да они друг друга ненавидят и сошлись только на фоне стремления к власти. А вот Державин искренне дружит с Алексеем Ивановичем Васильевым, моим уже бывшим начальником, продолжающим оставаться государственным казначеем.

Мало того, Куракины имеют хорошие отношения и с Державиным и, уже через меня, с Васильевым. Тут ещё и вполне лояльный Аракчеев, Фёдор Фёдорович Буксгевден и другие. Но почему они не могут скооперироваться и противостоять Палену или Кутайсову? Это же реальная сила. Добавим сюда дружбу Державина с Суворовым, так вообще связки мощнейшие. Вот бы только выкинуть из таких раскладов полностью Зубовых. Я до сих пор не могу относиться к ним нейтрально. А Безбородко сам себя выкидывает, со всё более ухудшающимся здоровьем.

И вот такая сила проигрывает в придворных интригах Кутайсову, Ростопчину, Палену. Почему? Может Державин и компания руководствуются честностью и порядочностью? Это только в сказках добро лихо бьёт любое коварство, в реальности же чаще наоборот.

— Это что ещё такое? — удивился я, когда увидел на въезде в Званку караулы из солдат.

Это были уже убелённые сединами воины, службу знавшие хорошо, красиво стояли, как вкопанные. Но вот зачем такие люди ещё служат? От них же могли получиться дети с правильным, патриотическим воспитанием, опора для власти. А мужчины продолжают служить. Нет, у некоторых, наверняка, есть семьи, но это редкое явление, в том числе из-за недостатка женщин, ну, и времени для нормального строительства семейных отношений.

— Кто такие? — подошёл к моей карете целый… полковник.

— Сударь, я крайне удивлён. Встретить здесь боевого офицера в столь высоком чине… — говорил я, выходя из кареты. — Позвольте отрекомендоваться. Действительный статский советник Сперанский Михаил Михайлович.

— Томилин Василий Иванович, нынче… — казалось, бравый офицер поник. — Полковник в отставке.

— Бравая у вас отставка, господин полковник, — я нарочито обратился по званию, хотелось поддержать офицера. — Справно служите, да солдаты выученные, это бросается в глаза.

— Да уж, — усмехнулся Томилин. — Проезжайте! Меня предупредили о вашем приезде.

И даже не хочется спрашивать, почему и зачем вот эта игра в войну. Если полковник в отставке, то откуда тут ещё и солдаты?

— Ну, друг мой, Михаил Михайлович, рад вашему приезду. Меня Григорий Иванович Базилевич уже многократно про вас спрашивал. Он пришёл в безудержный восторг от ваших трактатов, — на крыльце недавно отремонтированной и во многом преобразившейся усадьбы Державина меня встречал сам государственный казначей Алексей Иванович Васильев.

Григорий Иванович Базилевич — это уже весьма известный медик, отучившийся и в России, и в Европе. Считается новатором и перспективным учёным. Именно эту личность я выбрал для того, чтобы начать хоть что-то менять в медицине.

— Ваше высокопревосходительство, для меня честь быть принятым вами, — сказал я, чуть обозначив поклон.

Следом на крыльцо вышел и сам хозяин, или почти хозяин, так как поместье официально было за женой, Гаврила Романович Державин.

— Ваше превосходительство, — обозначил я поклон Державину.

— Полноте, Михаил Михайлович. Уж по чину не обращайтесь, не на службе, — сказал Гаврила Романович, приглашая в дом.

Что-то с тем же смыслом сказал и Васильев.

По чину не буду, но и панибратски по имени-отчеству нельзя. И мне на это указали. У нас уже был переход на более свободное общение, как с Державиным, так и с Васильевым, значит в доме есть кто-то, перед кем эти люди должны сохранять лицо.

— Вы не будете против, если к нашей компании присоединится Александр Васильевич Суворов и офицеры, что с ним убывают… — Васильев замялся. — Должен сообщить, что они убывают в опалу, ну, или с императорских глаз долой. Я пойму, если вы уедете, сие для службы более полезным будет. Фельдмаршал проездом, отказать ему я не мог.

— Ваше Сиятельство, я не стану высокопарно говорить про честь, уважение к подвигам генерал-фельдмаршала, просто останусь, — сказал я, не желая создавать повод для ссоры с Васильевым.

На самом деле, его слова прозвучали очень даже обидно и затрагивали дворянскую честь. Если бы я уехал, то более сам же Васильев мне бы руки не подал. Как бы не было нужным уйти от общения с опальным полководцем, ни в одном обществе мне такого бегства не простят.

— А я и не сомневался в вас, Михаил Михайлович, — усмехнулся Васильев.

Мы вошли в гостиную, которую с некоторой натяжкой можно было назвать «залой», всё-таки она достаточно просторная. Но вот балов здесь давать не получится, ну, или небольшой бал, человек на тридцать. Тут всё пестрело армейскими мундирами. Человек десять точно были военными не ниже чина полковника и четверо гражданских, включая меня.

— Господа, позвольте представить вам действительного статского советника, моего друга, Михаила Михайловича Сперанского, — сказал Державин, и ко мне стали подходить люди, чтобы поздороваться, а кого я не знал, чтобы представиться.

— Ваше превосходительство, кто же не знает великого русского полководца Суворова? — улыбнулся я, когда подошёл и сам фельдмаршал, хотя по этикету меня должны были подвести к нему.

Передо мной предстал несколько иной человек, как его рисовали в будущем. Да, он почти седой, но крепкий и не низкий, среднего роста, лицо немного иное, чем на портретах, как мне показалось, более мужественное. Не слишком сухой, не было впалых щёк. Он не выглядел, как добрый дедушка, правда, и далёк уже от бравого гвардейца. И, кстати, волосы были стрижены.

— Отрадно сие слышать. Я также наслышан о ваших добродетелях, да и вирши ваши весьма искусно составлены, — усмехнулся Суворов.

— Благодарю Вас, Ваше Сиятельство, — отвечал я.

— Я тут объедаю Алексея Ивановича уже третий день и ежечасно слышу вашу фамилию, — продолжал диалог фельдмаршал. — Трактаты ваши о ранах и о предупреждении Антонова огня весьма увлекают. Более того, я бы ознакомил своих полковых лекарей… будь они у меня под рукой.

Последнее предложение Суворов сказал с какой-то необычайной тоской и обречённостью.

Биографию великого полководца я знал неплохо. Да и любой увлекающийся историей человек из будущего знал о том, что у императора Павла и полководца Суворова были крайне сложные отношения. И не было бы Итальянского похода, так и закончил бы свою славную карьеру Суворов. Вот только австрийцы запросили командовать объединёнными войсками именно Александра Васильевича Суворова. Настаивали на этом. Я не выпускал из вида этот факт, но посчитал, что опала Суворова в современных реалиях маловероятна, особенно после того, как он разгромил персов. Отставка покорителя Ирана неизменно должна всколыхнуть общество, тем более армейскую его составляющую. А Павел не любит шума.

Я ошибся. И теперь сравнивал, что именно изменилось благодаря мне. В иной реальности Суворова отправили в отставку без права ношения мундира. Сделал Павел это за то, что фельдмаршал отказывался подчиняться или частью саботировал военную реформу, столь выпестованную императором. В голове даже всплыл стих Суворова. Он говорил: «Пудра не порох, букля не пушка, коса не тесак, и я не немец, а природный русак». Мало того, если история пойдёт тем же путём, то на Суворова последует донос о государственной измене, и он будет сослан в Карелию.

В этой реальности Александр Васильевич носит фельдмаршальский мундир, что для венного важнее любых усадеб и крепостных душ. Впрочем, и земли с душами Суворову даровали, а ещё он получил в награду Мальтийский крест. Вот только всё это выглядит исключительно как откуп, причём вынужденный. Наверняка перед тем, как наградить фельдмаршала, его преизрядно унизили. Но Павел не решился на официальную отставку самого именитого русского полководца.

Как и в иной реальности, вслед за Суворовым в фактическую опалу последовали его штабные офицеры, посчитав своим долгом не оставлять любимого полководца в одиночестве. Ну, или потому, что они оказались просто не нужны новой, выстраиваемой самим императором армии.

Теперь в белорусских местечках Березе и Кобрине, в поместьях Суворова, концентрация генералов немногим меньше, чем в столице. А солдаты, что были на посту, это, видимо, наиболее близкие к Суворову ветераны, которые также последовали за полководцем. Вряд ли кто-то будет искать убывшую роту пожилых солдат. Думаю, что ставленники Павла Петровича были готовы с Суворовым хоть полк отослать, лишь бы фельдмаршал не баламутил воду.

Что-то мне подсказывало, что реши Суворов состряпать заговор, и он бы удался, тем более, если его поддержали бы такие люди, как Державин или Васильев. Действия Павла Петровича всё больше возмущали непоротое поколение дворян. А то, что тот же брадобрей Кутайсов оказывается более влиятельной фигурой, чем иные мудрые государственные мужи, вызывало раздражение.

По сути, нынешняя власть в фаворитизме не слишком отличалась от предыдущей, кроме только того, что со своими фаворитами император не делит постель. Так и Екатерина Алексеевна в последние годы не проводила ночи в объятьях Платона Зубова, относясь к нему, скорее, как к сыну.

А между тем, мы продолжали общаться с Суворовым, делая это уже несколько неприлично долго.

— Ваше высокопревосходительство. Если вы столь заинтересованы в тех направлениях исследований, что я предоставил господину Базилевичу Григорию Ивановичу, сочту за великую честь, если вы примите моё предложение поговорить втроём, — сказал я и искренне поклонился. — Я собираюсь предложить господину медику такой разговор уже скоро.

— Вспомнил, — вдруг встрепенулся Суворов. — Не вы ли, господин Сперанский, придумали создать Военторг?

— Да, ваше высокопревосходительство, — с некоторой гордостью и даже самолюбованием ответил я. — Сие начинание было придумано мной, но без протекции и участия князей Куракиных подобное осуществить не удалось бы.

Наверное, я выглядел излишне самовлюблённым. Изменению моей манеры поведения способствовало то, что все присутствующие генералы и полковники, что отбыли с Суворовым в опалу и до того не обращали на меня особого внимания, как только пошёл разговор о Военторге, сразу же навострили уши. Догадываются, шельмы, сколь немало богатств смог урвать Военторг. Чины чинами, служба службой, но деньги никто не отменял. И если двумя минутами раньше все считали, что великий полководец снизошёл в общении до незначительного клерка, то сейчас клерк оказался весьма состоятельным.

— Признайтесь, любезный! — с хитроватым прищуром говорил Суворов. — Мильён рублей заработали?

В зале установилась щемящая тишина. Казалось, что никто не дышит. Как же! Сейчас они могут услышать фантастическую сумму, которую урвал хитропопый чиновник всего из третьего эшелона власти.

— Ваше превосходительство, сие — коммерческая тайна, — разочаровал я своим ответом присутствующим. — Я лишь уповаю на то, что Военторг оказался полезным для русской армии.

— Сего не отнять, порой, весьма великая польза была. А бывало, что и вредили интендантам, да и офицеры чаще к вину прикладывались. Господин Ложкарь, что является вашим управляющим, весьма ушлый малый, но меня слушал, даром офицер в отставке, — лицо Суворова преобразилось, на нём появилась притворная слишком выразительная улыбка. — Мы все нынче в отставке, господа. Можете за это и выпить. А я, пожалуй, не стану пить вина, дождусь, когда господин Сперанский обстоятельно расскажет о том, как он предлагает спасать тысячи русских солдат.

На том первое моё общение с великим полководцем закончилось. Суворов пошёл развлекать остальных. Он казался весёлым, включил образ простачка. Но за этой личиной чувствовалась с трудом выносимая боль. А как могло быть иначе? Александр Васильевич являлся честолюбивым человеком. И было с чего. Рымник, Фокшаны, Кинбургская коса, взятие Измаила, победа над восставшей Польшей, а вот недавно Дербент и битва при Урмии. Это только то, что первое в голову пришло, послужной список побед Суворова куда больше. Для любого служащего, может, даже в большей степени для военного, крайне болезненно, когда твои заслуги не ценятся должным образом. Вот он, победитель персов, рассчитывает на триумф в родной стране, прибывает в столицу… А от него просто откупаются, не преминув унизить.

— Господин Сперанский, мы можем пройти в кабинет его высокопревосходительства Алексея Ивановича? Признаться, я в нетерпении услышать от вас ответы на множество вопросов. Вы уж простите за настойчивость, но я не располагаю временем и в самое ближайшее время должен отбыть в Петербург, — через полчаса после моего общения с Суворовым спросил Григорий Иванович Базилевич.

Этот медик был выбран мной не только потому, что он числился в друзьях Алексея Ивановича Васильева, который заприметил Базилевича, когда будущий государственный казначей был главой медицинской коллегии, но и по ряду иных причин. Отнюдь не главным, но интересным критерием при выборе медика было то, что он также, как и я, попович, то есть сын православного священника. Как и я, он сначала учился на духовного служителя, но ушёл в стезю хирургии, а я на гражданскую службу. Потом у Базилевича был Страсбургский университет и степень доктора медицины, Геттингенский университет, путешествие по Германии и Франции в поисках медицинской практики. И вот он — первый профессор медицины русского происхождения в России.

Сказав слуге, чтобы тот сообщил Суворову о моём с Базилевичем разговоре, мы направились в кабинет Державина.

— Вот вы писали в трактате о вирусах, — начал разговор Базилевич. — И я вам не верю. Нет-нет, господин Сперанский, я привык доказывать суждения даже самому себе и самостоятельно находить ответы. В ваших предположениях весьма много оправданий к тем явлениям, которые имеют место быть, но не познаны наукой. Оттого да, я не верю, но готов выслушать вас и доказать несостоятельность предположений. Буду рад, если у меня сего не выйдет.

Кто из людей, рождённых в конце двадцатого века, не знает, что такое «пастеризация»? Уж пастеризованное пиво от нефильтрованного отличат все. Чуть меньшее количество людей из будущего хоть что-то расскажет про великого микробиолога Луи Пастера и о том, как влияют бактерии на продукты и раны. Я из тех, кто хоть что-то, но расскажет.

— Бактерии виной тому, что портятся продукты, что раны начинают гноиться и вызывают Антонов огонь. Я принёс вам иной трактат, где написано, как можно добыть вещество, что уменьшит вероятность заражений и спасёт тысячи жизней. Именно вы введёте слова «стерилизация», «антисептик»… — говорил я, доставая из папки небольшую стопку листов.

Я предлагал Базилевичу создать и испытать каменноугольную смолу, которая в иной реальности была названа «фенолом». Добыть её даже в современных условиях весьма несложно. Это продукт, который возникает при конденсации коксового газа. Так или иначе, но я собираюсь ускорить промышленную добычу кокса рядом с Луганским железоделательным заводом. Уже сейчас подобные процессы в том регионе налаживаются. Так что свой «пенициллин» я всё-таки создам, пусть и чужими руками.

— Есть и другое лекарство, которое очень поможет при любых болезнях живота… — решил я продолжать разговор, но дверь кабинета открылась, и на пороге показался Александр Васильевич Суворов.

— Ну же, господа! Как же без меня? Иль всё же вы решили не посвящать старика в свои тайны? — показательно в шутливой манере возмущался полководец.

Пришлось заверить, что всё не так, что с господином Базилевичем мы ведём лишь предварительную беседу. Но после того, как я добился от Александра Васильевича обещания не распространяться об услышанном, пересказал ему о карболовой кислоте и её предполагаемых свойствах обеззараживания.

— И коли применить сие, так и не будет гноиться рана? — скептически спрашивал Суворов.

— Если применять все меры, как то: мыть руки, чистить раны, промывать их, кипятить хирургический инструмент, стирать и кипятить бинты, и делать остальное, что я изложил на бумаге, так никакого Антонового огня быть не должно. И тяжёлые ранения — не всегда смерть. А ежели создать службу санитаров, кои будут идти сразу за полками и забирать раненных, на месте оказывая первую помощь, то, по моим расчётам, более половины раненных выживут и при тяжёлых ранениях, — сказал я и получил в ответ тишину.

— Сие много работы, — задумчиво отвечал Суворов.

В современных войсках раненных в лазареты отводят их сослуживцы. Я читал описание Бородинского сражения, так некоторые участники эпохальной битвы говорили о том, что ближе к вечеру дня, когда встретились французская и русская армии, солдаты, численно до дивизии, находились у лазаретов. Это сослуживцы принесли своих раненных товарищей и уставшие сидели на земле. Сколько солдат, получается, покинуло передовую? Много.

Но организация санитарной службы — это очень много труда и ресурсов. Санитаров нужно выучить, создать под них целую структуру, систематизировать взаимодействие с войсками. А вот то, что поможет армии при не особенно больших затратах — это активированный уголь.

— Так вот, господа, уголь тот тако же делается из кокса, как и карболовая кислота. Можно его делать и из древесного угля. Здесь нужны опыты. Знаю только о том, что дроблёный уголь нужно нагревать без доступа воздуха. На то вам, Григорий Иванович, и рассказываю всё это, чтобы вы открыли те лекарства, — заканчивал я свой небольшой доклад о пользе активированного угля [главный герой забыл или не знал, что материал при активации угля нужно пропитывать ещё и раствором, например, хлоридом цинка].

После этого я ещё немного рассказал о пользе активированного угля и в красках, с примерами и приблизительными цифрами, расписал перспективы применение лекарства в войсках. Тот самый активированный уголь в значительной степени снизит санитарные потери, как на переходе, так и на стоянках. И дело не только в непосредственных потерях от болезней. Часто солдаты выполняли свои обязанности, мучаясь кровавыми поносами и болями в животе. Уголь не так чтобы резко упразднит все эти явления, делая армию работоспособной и могущей выполнять более сложные боевые задачи, но в значительной мере уменьшит негативные последствия от некачественной воды и еды. Ну, а тотальный контроль за водой позволит ещё более нивелировать последствия от сложных переходов и долгих стоянок.

— М-да, любезный господин Сперанский, сие такие начинания, что и полжизни положить нужно, — задумчиво и с грустинкой говорил Александр Васильевич. — Кончился Суворов, всё. Тут я вам не помощник. Не позволит государь возвернуться в войска, а годы своё возьмут. Я, други мои, в имении гнить стану, пуще ранешнего начну стареть.

Что-то фельдмаршал разоткровенничался. Хотя, мы с Базилевичем не те люди, перед которыми обязательно нужно держать фасон. Это в компании своих генералов Александр Васильевич лихой и несломленный. И нужно хоть где-то, но найти отдушину, чтобы высказать, как погано на душе.

Это только в романах или в лихих рассказах выдумщиков герои, самоотверженно трудясь или воюя, неизменно добивались результатов и возвеличивались. А после, в рамках счастливой развязки в конце книги или рассказа, герой становится всеми почитаемым человеком. Его все любят: и народ, и правители, и нет никаких условностей, любовь эта абсолютная. В реальной жизни всё не так. Человек трудится, с честью, на пределе своих сил делает работу. А после его, такого трудягу, слишком отличающегося от большинства, сливают, топчут, уничтожают. Особое рвение стервятникам в их гнилом деле придаёт тот факт, что иные видят заслуги героя, ценят и недоумевают, почему власть имущие оттесняют такого человека, приближая никчёмных. Нужно избавляться от трудяг, дабы не блекнуть на их фоне.

Суворов своими победами рвал всю информационную повестку императора и его самых ближайших соратников. Зачем реформировать армию, если она победоносна и громит на раз персов, до того побеждала турок, поляков? Русская армия раньше чувствовала некий порыв творчества, когда императрица не лезла в такую вотчину мужчин, как война, указывая лишь цели и задачи, но не то, как их решать. Полководцы стали творцами, мастерами, смелыми в своих решениях.

И вот их загоняют в рамки. А главным выразителем прошлого подхода, символом победоносной екатерининской армии был, может, и по неволе, Суворов. И тут что бы он не говорил, что бы не делал, всё равно должен быть выплюнут из системы, ибо император слишком увлечён армией.

И, честно сказать, у Павла военная реформа не столь бездумная. Да, что касается кос, муштры, буклей, то, на моё разумение — пережиток. Но павловские мундиры были чуть теплее, вводились валенки для постовых, тулупы и полушубки, тёплые шапки. Вот только мне не особо понятна история с отменой только что введённой шинели. Это же реально перспективная верхняя одежда для военных. Мало того, Павел приказал кормить солдат мясом, фиксируя это в довольствии. И раньше солонина была в рационе, но нынче мясо обязательно к каждодневному употреблению. Армия становилась меньше, а довольствие больше.

— Я могу показаться глупцом, ибо лезу не в свою епархию, но если позволите, Ваше Сиятельство, выскажу, как я вижу армию грядущего, — сказал я, когда разговор от лекарств стал уходить в сторону состояния армии, всё-таки Суворов не может не высказать своё мнение, за то и страдает.

— Любопытно, — сказал Суворов, и мне показалось, что это искренне. — И вы не стесняйте себя, поверьте, я слышал многое. Люди так и норовят мне рассказать свои соображения.

Ну, я и окунулся, как в омут с головой. Кто его знает, может пригодится Отечеству то, что я сейчас выложу опальному фельдмаршалу.

Как по мне, так ограничения в службе рекрутов в двадцать пять лет — большой шаг на пути призывного комплектования армии. В чём главная слабость современных армий и сильная сторона тех же республиканцев и будущей военной системы Наполеона? Русская, австрийская, как и иные армии, конечны, а республиканская, по призыву, быстро восполнима. И Бонапарт в иной реальности это продемонстрировал.

Если разбить профессиональную армию, укомплектованную рекрутами, то противнику набрать новую будет просто неоткуда. Чтобы мало-мальски обучить рекрута воевать, нужно три, если не больше, года, а ещё нужны те, кто будет молодняк воспитывать. При не всегда системной подготовке, стрельбах раз в полгода по дюжине зарядов, опытным воин становится через годы службы. Уверен, что именно такими соображениями руководствовался Кутузов в иной реальности, когда сохранял армию, но отдавал Наполеону Москву. А вот в щепки разбитый в России Бонапарт уже через год собрал новую огромную армию, после ещё одну.

Для экономики ограничения службы в армии также выгодны, что наверняка понимал и Павел. Вот вернётся такой геройский служивый, на секундочку, вольный человек, да успеет жениться, завести пару детишек, снова-таки вольных. Выходное пособие позволит создать более-менее стабильный быт. И, кстати, далеко не факт, что бывший солдат станет возделывать землю. Он уже оторван от сельского хозяйства, но руки должны расти у него из нужного места, так как в армии приобретаются некоторые навыки ремесла. Так что, гляди, да и родится мелкий буржуа.

А взять, да уменьшить срок службы, скажем, до пятнадцати лет. Кроме того, не обязательно же оставаться в вопросе комплектования армии только на одной опоре — рекрутах. Почему бы не ввести военные поселения? Нет, не те, которые в иной реальности курировал Аракчеев, а своего рода посошную рать на новой основе и системе.

Объясню свою мысль. Если интенсивно учить воина, то хватит трёх лет, чтобы он освоил азы воинского ремесла. После организовывать военные учётные округа и полтора месяца зимой и месяц летом проводить побатальонное учение. Скажем, живут такие воины на земле, занимаются ремеслом или сельским хозяйством в условно Белокуракино и Надеждово, ну, и в паре других поместий. Отсеялись крестьяне, да и собрались на военной базе под Белгородом или Луганском. Там интенсивно постреляли, вспомнили, как правильно ходить строем, да и иные воинские премудрости себе напомнили. И так на протяжении двадцати или даже двадцати пяти лет, естественно, при показаниях медицины. Можно предусмотреть ряд исключений. Если такой воин становится важным специалистом или уходит, например, на административную работу, то можно его по протекции помещика освобождать от воинской службы. Среди плюсов ещё следует указать такую важную составляющую, как патриотизм. В армии всегда научат любить родину. И в государстве появляется большая прослойка лояльного населения.

Я не удержался и свои мысли о комплектовании армии поведал великому теоретику и практику, будущему генералиссимусу Александру Васильевичу Суворову.

— Удивительно, мой друг, но вы, человек далёкий от воинской службы, не так чтобы глупо размышляете, — выслушав меня со снисходительной улыбкой говорил Суворов. — Ну, уж простите, слегка опущу вас с небес на землю.

Не скажу, что мне полностью доказали несостоятельность моей идеи, но минусов Суворов накидал преизрядно. Первое — это уровень подготовки войск. Не могу не согласиться с тем, что за полгода бездействия мышцы атрофируются, выносливость снизится, и такой бывший воин окажется более слабо подготовленным, чем рекрут второго года службы. Я парировал тем, что когда-то приобретённые навыки быстро возвращаются, и что достаточно будет двух-трёх месяцев, чтобы вернуть форму солдату.

Второе, на что сильно давил фельдмаршал в своей критике, это весьма сложная экономическая составляющая. С одной стороны, подотчётные бывшие солдаты участвуют в экономике и производстве вместо того, чтобы быть лишь потребителями. Однако, здесь есть жирное НО — это то, что для создания возможности учёта и дальнейших сборов военнообязанных необходима немалая инфраструктура. Это казармы, которые большую часть времени пустуют и ветшают, склады, которые нужно охранять и иметь на них работников, стрельбища, различные снаряды, которые можно назвать спортивными и многое другое. А кто будет обиходить коней, следить за оружием и делать всё то, что входит в обязанности солдата-рекрута?

На мой взгляд, вторая проблема решается тем, что в каждом учётном округе должна дислоцироваться рота солдат постоянной службы. Они же инструктора, работники склада и ответственные за всё остальное. Как раз получается, что в военное время рота разрастается до батальона. После батальон разрастается до полка и так далее.

И отсюда вытекает третья проблема — организационная составляющая. Для того, чтобы создать систему территориально-милиционного комплектования войск, когда в частях только двадцать процентов личного состава, но увеличивающегося до 100% в военное время, нужны люди, которые смогут вести качественный учёт, картотеки, осуществлять взаимодействие военного командования с администрациями. Это сложно и влечёт неисполнительность. Мобилизация может быть элементарно сорвана неорганизованностью. И в это время военное командование будет в своих планах учитывать мобилизованных, а их нет, сорван призыв.

— Признаться, мой друг, нам было бы о чём поговорить, не будь я отстранён от войск, — сказал Суворов. — Но если позволите, дам совет. Не распространяйте эти идеи и не пробуйте их донести до государя. Сгорите в огне, исходящим от российского престола.

— Я последую вашему многомудрому совету, ваше высокопревосходительство, — несколько слукавил я.

Павлу да, такие идеи нельзя подкладывать, это как сыграть в игру за персонажа, которым играет игроман. Даже, если в игре прорвёшь оборону орков или каких инопланетных захватчиков изничтожишь, всё равно действия не будут оценены, напротив, ещё больше разозлят и озлобят игромана.

Так и тут, что бы кто не предлагал преобразования в армии, главном объекте внимания государя, будь он даже гениальными, всё равно инициатор окажется в немилости у императора. А вот Александр Павлович… Впрочем, поживём — увидим.

— У меня, господин Сперанский, есть ещё один вопрос. Мой друг Гаврила Романович посоветовал обратиться к именно к вам. Мне не по душе быть помещиком. Вы же наладили дела в имениях Державина за долю от дохода. Не согласитесь ли на подобных условиях работать и на моих землях? — озвучил Суворов то, что я и сам ему хотел предложить.

— С превеликим удовольствием, Ваше Сиятельство, по осени направлю к вам в белорусские поместья людей, они всё посмотрят и составят план развития. Условия те же, что и с господином Державиным, — сказал я, прикидывая объёмы работы.

Хотел Тарасова отрывать от управления поместьями, но, видимо, не судьба. У Суворова, насколько я знаю, уже более десяти тысяч душ и большие территории. Там работы и работы. Но это перспектива заиметь в год до десяти тысяч рублей дохода.

— Что ж, господа, был рад с вами иметь разговор. Познавательно. Даю слово, что не стану разглашать сути беседы. А лекарства создайте, внесите свой вклад в спасение русских душ! — сказал Суворов, прощаясь.

Мы с молчавшим большую часть разговора Базилевичем встали, прощаясь с Суворовым.

— Да, Михаил Михайлович, говорить с самим фельдмаршалом о комплектовании войск, сильно… — усмехнулся Григорий Иванович Базилевич, когда Суворов нас покинул.

— Но с вами же, Григорий Иванович, я говорю о медицине, и ничего, как сдаётся, не совсем глупо, — вернул я улыбку именитому медику.

— Сие не отнять… Выпьем? Закрепим, так сказать, по русской традиции плодотворное знакомство, — лукаво предложил Базилевич.

Искуситель… Выпить с хорошим человеком? Почему бы и нет.

А на утро, когда я фиксировал у себя похмельный синдром, за мной приехали. По приказу обер-полицмейстера Петербурга Лисаневича Василия Ивановича с разрешительной резолюцией петербургского генерал-губернатора Петра Алексеевича Палена меня срочно вызывали в столицу. Почему и зачем, не говорилось, ареста не произошло, но и не поехать я не мог. Понятно, что вышли на меня в связи с событиями на улицах Петербурга.

Провал? Или что-то иное?

Назвать арестом то обращение, которое сложилось с первых минут поездки в Петербург из усадьбы Державина, было никак нельзя. Офицер-гвардеец, поручик, вёл себя даже не осмотрительно, а… чуть ли не по «лизоблюдски». Порой общение с моим сопровождающим было столь приторным, что хотелось сделать вид, будто меня укачало в карете, и наблевать на до блеска начищенные сапоги поручика Измайловского полка. Уверен, что он бы ещё за это и извинился.

— Не желаете ли чаю? Если что, Ваше Превосходительство, так мы мигом вскипятим, — подъезжая во время движения к моей карете, предлагал поручик Киргинцев Антон Денисович. — А что желаете на обед? Не оскорбит ли вас печёная курица? Иного тут в деревнях и не достать.

Я сперва старался реагировать на такие вот эскапады, после стал приглядываться, может поручик — мастер сарказма и подобным образом издевается, но нет, он всерьёз вёл себя со мной так, как, наверное, стоит прислуживать… ну, не знаю, фельдмаршалу или самому императору. А после я просто устал реагировать и принимал лизоблюдство, как должное. Как, наверное, воспринимает повидавший разного в своей карьере врач-психиатр. Ну, не вступать же в диалог с душевнобольным?

Между тем, такое поведение моего сопровождения должно было иметь причину. И я передумал за два дня пути столько разных сюжетов, что лучше бы просто старался наслаждаться поездкой и не напрягал мозг. Предполагал я, что поручик просто слишком превратно понял приказ «не спугнуть Сперанского и вести себя благочинно», или же от меня чего-то очень сильно хотят.

Пришёл к тому мнению, что через завуалированный шантаж и обещания рая прямо тут, на грешной земле, меня станут склонять к предательству Куракиных и подталкивать к разрыву не только с ними, но и с теми людьми, которые стоят рядом с князьями, моими покровителями. Какой в данном случае окажется «пряник», примерно предполагал. Тут важно, что именно будет использоваться в качестве «кнута».

Мой благодетель сильно стал портить и мне репутацию. Удивительно, но меня теперь могут больше поминать по забавным случаям, выдуманным людьми, чем из-за других обстоятельств.

Я имел разговор с Державиным, и он приоткрыл некоторые аспекты нынешней ситуации. Да, Сенат работает, как отлаженный механизм. Но… Над Алексеем Борисовичем смеются, про него уже сочиняют каламбуры и анекдоты. В этом народном творчестве превалирует мысль, что генерал-прокурор Куракин дурак, а Сперанский, то есть я, во всём заменяю князя. В одном из анекдотов я заменил его даже в постели с женой [в РИ Алексея Куракина со временем также стали высмеивать, как позёра и человека малограмотного, неуместно кичившегося своим образованием].

Не знал я, что всё так запущено, хотя и видел, что отношение к Алексею Борисовичу, мягко сказать, не всегда серьёзное. Да он и сам виноват, когда просто за неделю два-три раза появлялся на службе. И в это же время генерал-прокурор требовал от сенаторов исполнительности, каждодневного присутствия на заседаниях и работы в департаментах, кроме субботы и воскресенья. Даже отпрашиваться нужно, чтобы отбыть в свои поместья. Такого до Куракина никогда не было.

Конечно, подобного руководителя, который сам не работает, а других заставляет, любить не станут. И я говорил об этом с Александром Борисовичем, чтобы повлиял на брата. Видимо, не получилось. Всё, теперь крайне сложно перестать быть объектом для насмешек. А вот у императора такой подход должен вызывать удовлетворение.

Сам Гаврила Романович Державин считал, что именно благодаря мне Александр Борисович Куракин и держится до сих пор на посту генерал-прокурора. Прозвучал намёк и на то, что было бы неплохо, чтобы третьим человеком в государстве, а генерал-прокурор Сената в чине формально таким и является, был более деятельный служащий. Так понимаю, что и сам Гаврила Романович был бы не против стать таковым, но, увы, не мне же решать. А вот валить Куракиных я не могу, по многим причинам. Хорошо, что открытого предложения не прозвучало, иначе пришлось бы ссориться с Державиным.

Вот же этот Куракин! Чемодан без ручки! И нести сложно, и выкинуть нельзя.

— Поручик, так куда вы меня провожаете? — спросил я, когда мы уже прошли формальный досмотр на посту при въезде в Петербург.

— Я ещё с утра отправил своего человека. Ответ должен прийти скоро, великодушно прошу прощения за такую оплошность моего подчинённого, — отвечал мне Киргинцев.

Пришлось ещё более часа прождать у въездного поста, когда прискакал отправленный ранее в Петербург гвардеец.

— Ваше Превосходительство, вас ожидают в ресторации «Крым», — ошарашил меня новостью поручик.

В моём ресторане… В том заведении, где происходила, так сказать, «воровская сходка»… Нет, нужно унять всякого рода волнение и настроиться на разговор, который обязательно состоится, если меня уже ждут. А вот с кем придётся разговаривать, до конца не понятно. Ранее думал, что я достаточно важная птица, чтобы сам петербургский генерал-губернатор имел со мной разговор. Но будет ли Пётр Пален выбирать ресторан «Крым» для таких вот разговоров о моём участии в криминальных войнах? Не особо верится. Но всё ли я понимаю про будущего главного цареубийцу?

— Буду рад в иной раз услужить вам! — прощался со мной Киргинцев, оставляя у крыльца «Крыма».

Очень странный товарищ этот поручик.

— Следуйте за мной! — на контрасте с Киргинцевым, грубо потребовал некий человек в штатском, между прочим, не представившись.

Но я пошёл, испытывая странные ощущения. Это как входишь в свой дом, а там сплошь чужие люди, и становится крайне неуютно, раздражительно, что они сидят на твоём диване или вовсе возлегают на нём, то пьют из твоей любимой кружки. Вот так и я заходит в свой ресторан, когда там не было ни одного человека из обслуживающего персонала, а сплошь чужие люди.

— Ожидайте, сударь! — строго сказал так и не представившийся человек и покинул меня.

В своём же ресторане я располагался в отдельной комнате, которая предназначалась для ведения переговоров и для использования тем или теми, кто не хочет быть узнанным или потревоженным гостями заведения. Раньше это место мне казалось уютным, сейчас же всё более ненавистным. Нарастало ощущение, что я в тюремной камере.

Прошёл час, другой. Дважды я пытался выйти из комнаты и, если в первую мою попытку остановили вежливо, попросили ещё чуть подождать, то во второй раз уже была грубость. Стоило больших усилий сдержаться и не показать всю никчёмность боевой подготовки моих стражников. Останавливал вопрос: после того, как я набью морду охране, что дальше?

— Ну, же, остолопы, вы что не выпускаете господина Сперанского? Сгною! — услышал я голос за дверью.

Говорили нарочито громко, чтобы я обязательно услышал и разобрал всё сказанное. Начиналась игра.

— Любезный Михаил Михайлович, вы уж не обессудьте. Исполняют все поручения из рук вон плохо. Что ни прикажешь, не поймут и, словно нарочно, исполнят худо. Никоем образом не стремился ограничить вашу свободу. Но был занят, государь нынче смотр устроил, не мог сие увлекательное и нужное государственное дело пропустить, — вошедший человек словно оправдывался передо мной, но в этот раз, в отличие от поручика, у говорящего сочился сок из притворства и лжи. — У нас есть она оплошность, кою я намерен исправить. Представлюсь: Пётр Алексеевич Пален.

Петер Людвиг граф фон дер Пален был среднего роста, среднего телосложения, но вот не среднего ума и хитрости. Не понимаю, почему император не видит этого даже не двуликого Януса, а многоликого Анус… Для меня очевидно, что человек скользкий. Вероятно, на моё мнение о Палене повлиял тот факт, что я знал о его роли в убийстве Павла, и то, как он лгал и государю, и, вероятнее всего, наследнику Александру Павловичу. И никакие оправдания тут не помогут изменить моё отношение. Вряд ли иначе я смогу воспринимать генерал-губернатора.

— Моё имя вам известно, чем обязан, ваше высокопревосходительство? — спросил я, неохотно вставая со стула в приветствии.

— Ну, что же вы, Михаил Михайлович, пока так и ничем не обязаны, но всё может, я бы сказал, должно измениться, и тогда я окажусь обязанным вам, — сказал Пётр Алексеевич, подарив мне притворную улыбку, от которой меня даже подташнивать стало.

И что получается? Это мне сейчас намекают…

— Даже представить себе не могу, что же может подвигнуть столь яркого государственного мужа, коим вы, несомненно, являетесь, оказаться должным мне, лишь исполнителю поручений подобных вам слуг его величества, — сказал я, стараясь изобразить умеренное недоумение.

У меня-то как раз уже появились мысли, что здесь и сейчас происходит. Меня вербуют, ни больше ни меньше. Сейчас, после того, как пройдёт период пустопорожних слов, должны и пряники посыпаться, после мне покажут кнут или же ударят им. Вот и всё, деваться некуда: служба у Палена — мёд, без Палена — дёготь.

— Вы явно приуменьшаете свои способности. Поверьте, Михаил Михайлович, я имел любопытство спросить о вас. И знаете что? — говорил Пален, вольготно, даже слишком фривольно для светского человека, располагаясь на стуле.

— Я в предвкушении. Поведайте же, ваше высокопревосходительство! — продолжал игру и я.

Во взгляде Палена проскользнул некий интерес, но он быстро унял эмоцию, возвращаясь к ранее выстроенному образу. Уверен, что я несколько сбил внимание Петра Алексеевича. Не шаблонно я разговариваю, учитывая большую разницу и в чинах, и в возрасте, да и в сложившемся положении. Но опытный хитрый жук Пален почти не показал своего возмущения.

— Извольте! — расплылся в улыбке Пётр Алексеевич.

Генерал-губернатор хлопнул в ладоши, небрежно протянул руку чуть себе за спину, и через несколько секунд ему подали исписанные листы бумаги.

— Тут ваша история. Может так статься, что я чего-то не учёл, мои люди спешили, знаете ли. Однако, вот тут… — Пален указал пальцем в начало текста, разобрать который я при всём желании не мог. — Вы заменили князя Куракина, того, который Алексей Борисович, можно сказать, во всём. Даже… Ха-ха. Разные слухи нынче в обществе ходят.

Мой собеседник вновь притворно засмеялся. Намёк на анекдот, где я заменяю генерал-прокурора в постели с женой, был очевидный. И, вероятно, таким образом меня хотят сбить с толку. Или вызвать неприязнь к Куракину. Да, наверняка, второе. Мало кому захочется быть рядом с тем, над кем смеются. Но тут же не детский коллектив, да и я не эмоциональный пацан, так что…

— Под чутким руководством есть желание работать и служить. Алексей Борисович умеет работу наладить. Насколько мне известно, в Сенате всё исправно работает. Любое обращение рассматривается сроком до десяти дней, — ответил я.

На лице Палена промелькнуло разочарование. Не знаю, почему именно: или потому, что я сбил его игру, или же, что защищаю Куракина.

Вообще, история с высмеиванием Алексея Борисовича пахнет дурно. Вот только сейчас я почти уверился, что такие слухи умело распространяются в обществе. Вынуждают Куракина нервничать и тем самым конфузиться, ну, и создаётся такой образ дурочка, которому, естественно, не место в должности генерал-прокурора. Дирижёру этого спектакля стоит аплодировать или готовить заряд для штуцера. Кто? Пален! Вот сейчас, глядя на эту ухмыляющуюся физиономию, у меня нет никаких сомнений, что это он. Ох, и змей!

— Вы беспокоитесь за свои паи в кумпаниях? Военторге? — будто озарённый догадкой, спросил Пален.

Вот же человек… Меряет по себе или же не до конца понимает моё положение.

На самом деле, мне предавать Куракиных нельзя никак по многим причинам. Дело тут не в деньгах, хотя и этот фактор имеет существенное влияние уже на принятое мной решение. Главным является то, что с Паленым я обречён на поражение и забвение, как и он сам уже обречён.

Ну, допустим, я стану плечом к плечом с петербургским генерал-губернатором. Какие плюсы? Быстрое продвижение по службе? Спорный момент, так как стать просто секретарём и исполнителем воли Палена — это деградация меня, как чиновника, да и как человека. И пусть я при этом стану даже тайным советником.

Деньги? Вообще не об этом. Те проекты, которые я имею с Куракиными и не только с ними, уже дают немалый доход, при том они с большим потенциалом на будущее.

Минусы? Так после заговора, который, мне уже это отчётливо видно, обязательно сложится, я уйду в небытие вместе с Паленым. Уже молчу, что стану нерукопожатным с достойными людьми даже после самого согласия предать Куракиных. В обществе быстро узнают, что к чему. И тут сложно будет вновь взлететь наверх, будь я хоть великий учёный или несравненный поэт. А как отнесётся к моему предательству Вяземский и Катя? Точно не лучшим образом. Нет. Было бы рационально, так и предал бы Куракиных, но…

— Вы позволите, я выскажу своё мнение несколько аллегорично? — спросил я и, дождавшись кивка и вульгарного взмаха рукой, якобы «валяй!», продолжил.

Я пересказал историю, которую в будущем часто приводили в пример правильности устройства рабочих взаимоотношений в организации. Некогда, в далёком будущем, Генри Форд отправил всех своих начальников отделов в принудительный отпуск. Они вернулись, и часть начальников была повышена, иные уволены. Всё дело в том, что глава компании оценил, как работают отделы без руководителей, если хорошо, то работа налажена правильно.

— Из сего следует, вы считаете, что Алексей Борисович Куракин — достойный подданный его императорского величества и на своём месте? — удивился такому подходу Пален.

— Безусловно! — решительно ответил я.

— Что ж… — сказал Пален и резко из добродушного и невоспитанного хама стал жёстким, но, как кажется, хамом быть не перестал. — Я весьма разочарован и, признаться, ждал от вас иного. Можно было ещё поговорить, но ваша позиция мне предельно понятна.

Вновь раздались хлопки в ладоши и… В комнату ввели всего избитого, обессиленного, казалось, сломленного Яноша Крыжановского. Усилием воли я постарался не показать своих эмоций. Всё-таки служба под прикрытием из моей прошлой жизни давала некоторые возможности и навыки играть и не поддаваться эмоциям.

— Я опишу то положение, в коем вы оказались. Вот этот разбойник — ваш друг. Уже подобное вызовет порицание в обществе. Более того, по вашему приказу в Петербурге начались беспорядки. Сам государь, проезжая, слышал звуки выстрелов. Ваши люди вырезали татей, это да, но всё можно представить в ином свете. И поверьте, что зачинщиком станете вы, а ваши янычары, их способность к убийству, так это ни что иное, как подготовка к заговору. И общение с Суворовым тут очень уместно ложится, — сказал Пален и взял паузу, просто неприлично рассматривая меня, выискивая любые признаки реакции.

— Янош, с тобой всё в порядке? Как ранение? — спросил я, не обращая внимания на Палена, словно он пустое место.

— Жив ещё, не знаю, за что и били, — сказал Барон, намекая, что ничего не сказал.

— Прекратить разговоры! — потребовал генерал-губернатор. — Уведите его!

Я проводил взглядом Яноша, при этом тяжело дыша. Понадобились неимоверные усилия, чтобы не наделать глупостей. При этом в комнату вошёл один мужчина в штатском, но физически развитый и с видимой армейской выправкой. Боится меня Пален, телохранителя позвал.

— Озвучьте ваши требования, ваше высокопревосходительство! — сказал я.

— Мне нужны вы в помощники. Станете секретарём. При этом никаких чинов не сменится, а я сделаю многое для того, чтобы вы стали тайным советником. Своих людей уберёте от Сената и более помогать Куракиным не будете. Далее… — Пален замялся, но после паузы решился продолжить. — Я знаю, как ваши люди выбивали всех разбойников Петербурга. Видел их в деле. Моих людей, которые не представились, они уложили и глазом не моргнули, одного убили, что также может быть использовано против вас. Мне нужны такие исполнители. И тогда всё забудется, что доложить императору, я найду.

Ох, ты ж! Ничего себе! А батенька задумал, наверное, совершить государственный переворот и убийство Павла руками людей, которых Я подготовил. Это подставит меня, и можно всё свалить на дурочка Сперанского? Лихо! Нет! Не будет такого. Нужно думать, что он может, допустим…

— Я жду ответа! — потребовал Пален, не дав времени на обдумывание.

Тогда отвечу по чести.

— Душа Богу, сердце — женщине, долг — Отечеству, честь — никому! — громко сказал я, даже прокричал.

Авось, найдётся тот, кто расскажет, как Сперанский ответил козлу Палену.

— Что ж… Подумайте! Некоторое время моё предложение будет в силе. А вас ничто не будет отвлекать от правильных мыслей, — сказал генерал-губернатор, посмотрел на меня даже не с отвращением, а с брезгливостью, и вышел за дверь.

— Пройдёмте! — потребовал тот мужик, что стоял рядом с Паленым и буравил меня взглядом.

И я пошёл, а потом поехал, а чуть позже только крики чаек и доносились до моего слуха. В Петропавловской крепости нужно сменить коменданта. Грязь кругом, сплошная антисанитария. И с кормёжкой туго, даже за деньги не хотят кормить нормально.

Интересно, а что мне будет предъявлять Пален? Измену или разбой?

Мог ли я поступить иначе? Согласиться с предложением этого деятеля? Нет, всё-таки не мог. Так, сидя здесь, у меня сохраняются шансы не очернить честное имя, как и иметь будущее. А с Паленым — нет, однозначно ничего путного не выйдет.

— Сижу за решёткой в темнице сырой. Вскормленный в неволе орёл молодой… — строки стихотворения непроизвольно вырывались наружу [А. С. Пушкин «Узник». Полное стихотворение см. в приложении].

*……….*……….*

*…………*…………*

Король Великобритании Георг III вышел из очередного приступа безумия. И по выходу из оного впервые был готов вернуться в то самое состояние, когда небо розовое, а придворные — это милые пони с рожками, иногда черти, но не часто. Его страну лихорадило.

Король Англии — это до сих пор еще весомая фигура в политике государства. Он может потребовать распустить парламент. И ослушаться воли короля никто не мог. И первым порывом, после того, как король Георг вновь получил возможность здраво мыслить, было издать указ о роспуске всех этих тори и виги, которые заседают в парламенте, но при этом довели страну, как казалось, до края.

Однако, почитав прессу, Георг не стал предпринимать скоропалительных решений. Английские газеты после пакта 1794 года, стали, как казалось обывателю, иногда даже самому королю, писать все, что вздумается [пакт 1794 года был направлен на наделение прессы в Англии большей свободой]. Критика, вновь критика, сплошная критика. На всех страницах английских изданий ругали правительство. И Георг понимал, что были на то причины.

Между тем, пока монарх ничего не предпринимает, странно, но обвинения только лишь в сторону премьер-министра, правительства, ну и партии тори, что они все это допускают. Потому Георг решил «потребовать срочно», «принять меры» и все в таком духе, без конкретных действий.

После того, как мятежник Паркер увел мощнейшую английскую эскадру прикрытия Британских островов в Соединенные Штаты Америки, почти во всем английском флоте начались брожения. Флотское командование запросило дополнительное финансирование и почти незамедлительно его получило. Однако, до моряков деньги доходили далеко не сразу, если вообще дошли. Большая часть дополнительно выделенных фунтов осела в карманах офицеров.

Морские офицеры также недополучали своего жалования, поэтому, чтобы заручиться поддержкой командного состава на наиболее важных, мощнейших кораблях, никто не препятствовал выплатам офицерам и уорент-офицерам. За оставшиеся средства удалось лишь накормить моряков, но не выплатить им по всем долгам. И даже эти меры немного охладили горячие сердца матросов и уорент-офицеров — главных носителей мятежного духа во флоте.

Кроме того, учитывая факт убыли линейных кораблей — главной силы Роял Нэви, англичане загрузили свои верфи строительством новых линкоров. Для этого, даже по завышенным ценам, покупалась в России древесина, и не пенька, а уже готовые канаты, как и парусина. Русская казна неплохо пополнилась от таких выгодных заказов, правда опустошались резервные флотские стратегические склады. Но лучше так, и постепенно заполнять убыль, чем ждать, когда разворуют, или спишут ту же парусину за потерю качества, или что жуки пожрали.

Вдвойне оскорбительно для короля Англии было то, что линейный корабль, названный его именем, или именем его отца и деда, «Король Георг» также сбежал в Соединенные Штаты Америки. Не выдвигая требований, ночью, мятежники захватили управление линкором. Лояльных власти офицеров загрузили на лодку, а сами бунтовщики отправились в Новый Свет. Это произошло через полтора месяца после того, как американцы, эти… ненавистные выскочки, приняли английские мятежные корабли под командованием Ричарда Паркера.

Ранее линейный корабль «Король Георг» бунтовал в Спитхеде, что у Портсмута, однако, не найдя решения для продолжения мятежа, пошел на уступки адмиралтейства и правительства. Ричард Паркер своим примером показал решение для тех, кто готов к бунту, но не видит, куда мятеж может занести, кроме как сдаться французам или уйти в пираты. И то и другое — зло, все-таки даже матросам внушили ненависть к Франции, ну а пиратствовать нынче сложно, мало баз, где можно было бы чиниться, или организовывать снабжение, вот стапушечный линкор «Король Георг» и сбежал в САСШ.

Король сокрушался в своем дворце, заедая стресс сладким, а в это время в парламенте шли очередные дебаты.

— Сэр Питт, вы знаете, что я, несмотря на разницу в нашей партийной принадлежности, часто выступал в вашу защиту, именно поэтому более, чем, кто иной из собравшихся имею право спросить, что вы собираетесь сделать, чтобы вывести благословенную Англию из кризиса? — кричал со своей трибуны Генри Аддингтон.

— Сэр Аддингтон, а не вы ли контролировали каждый мой шаг во время реформирования финансовой системы? — стараясь оставаться внешне спокойным, отвечал премьер-министр Великобритании Уильям Питт-младший.

Заседание парламента Великобритании в последнее время проводятся столь часто, как никогда раньше. Событий становится большое и они все, мало того, что срочные, так и крайне губительные для страны. Одна за одной вскрываются социальные, экономические, даже религиозные проблемы. Кажущаяся островом прогресса и развития, Англия теперь ощущает кризис во многих сферах жизни, пусть еще и не вскрылись все гнойники.

— Сэр Аддингтон, я в который раз стою напротив вас, но вы так и не произнесли самого важного, — сэр Питт выпрямился и направил указательный палец на своего оппонента. — Вы желаете занять мое кресло? Договаривайте! Вокруг только критика, но что еще вы бы сделали на МОЕМ месте? Может займете его и выведете страну из кризиса? Или подскажите тогда правильные решения. Критикуя — предлагай!

Аддингтон замялся. Еще не так давно он упрашивал Уильяма Питта-младшего остаться на посту премьер-министра. Это он, Аддингтон, выступил посредником между королем и Уильямом Питтом, когда их ссора начала комментироваться в газетах, а монарх отказал в аудиенции премьер-министру. В какой-то момент и король Георг, и Аддингтон, оба упрашивали Питта младшего оставаться премьер-министром.

Более того, кроме карьеристов, за которыми почти никто не стоит, из действительно весомых в английской политике людей, никто не желал занимать пост премьер-министра. Уже потому число желающих стремилось к нулю, что никто не видел, как без последствий для своей политической карьере выйти из кризиса. Нужны очень непопулярные меры.

— Вы не считаете, сэр Питт, что с поста премьер-министра следует уходить, когда вы сами же исправите все те ошибки, которые сделали? — выдал новый спич Аддингтон.

Оба собеседника стояли друг напротив друга, в то время как представители их партий восседали за своими лидерами. Виги — за Уильямом Питтом, тори — за Генри Аддингтоном. Тори не могли похвастаться большим количеством своих представителей на посту премьер-министра за последний век. Лишь только сэр Норт предшествовал Уильяму Питту, оттого у многих представителей этой партий прямо язык чесался выкрикнуть о необходимости смены премьер-министра. Более зрелые политики сдерживали себя без труда, а те, которые пришли в парламент недавно все-таки больше опасались, что их предадут остракизму старшие товарищи и покровители.

Так что премьер-министр Питт нашел правильные слова и линию защиты. Никто его не бедет побуждать уйти с поста в такое время. Если только не станут сильно требовать подобного поступка газеты. Но и Аддингтон и Питт-младший знали цену, которую газетчики платят за то, что их за статьи нельзя судить, или судить только судом присяжных. Газеты пишут то, что нужно правительству, пусть при этом и развлекаются, ругая министров. Главное, это соблюдение генеральной линии пропаганды.

— Мы требуем программы выхода из кризиса! — заявил Аддингтон и за его спиной одобрительно зашумели парламентарии.

Что было необычного, так то, что и ряд депутатов от партии вигов также выказали свое одобрение словам главы конкурирующей политической группировки. Зал заседания английского парламента, душное место, с преобладанием парчи и шелка зеленого цвета, наполнился шумом.

Став самым молодым премьер-министром в истории Великобритании, в двадцать четыре года, Питт младший, на сегодняшний день, был опытным политиком и смог собрать вокруг себя команду далеко не глупых людей. Да, случились серьезные недочеты: при нем была проиграна война с североамериканскими колониями, была допущена революция во Франции и последующее поражение французских роялистов. Однако, роль Уильяма Питта-младшего заключалась в том, что он, словно волонтер одной из противопожарных команд Лондона, тушил все экономические и социальные последствия от международных провалов.

И только сейчас Уильям Питт не может нивелировать последствия провалов внешней политики в экономике, а собирается сделать иначе — решить внутренние проблемы удачными внешнеполитическими событиями.

— Сэр Аддингтон, — после того, как парламентарии стали вести себя тише, обратился премьер-министр к своему оппоненту. — Я предлагаю сделать перерыв ровно на то время, чтобы вы ознакомились с некоторыми выкладками из составленной мной программы выхода Англии из кризиса. Обращаясь ко всем присутствующим, прошу понять, что программа выхода из кризиса имеет несколько деликатный и секретный характер. Я предоставлю свои решения вам, сэр Аддингтон. А вы уже решите, оглашать их присутствующим или нет.

Недовольные парламентеры вставали со своих мест, чтобы размять ноги, выпить вина, обсудить положение дел. В это время два политических оппонента, Питт и Аддингтон, удалились в одну из комнат, где довольно часто общались и вырабатывали линии поведения.

— Друг мой, а вы еще не пробовали зеленый русский напиток? — спросил Аддингтон у своего политического противника.

Между собой у двух виднейших современных политиков Англии, никогда не было ссор и даже ожесточенных споров. Все, что происходит в парламенте и на других политических площадках, остается там же, даже оскорбления. Так гласило джентельменское соглашение между мужчинами.

— Нет, мой друг, не решаюсь это пить. Говорят, что он действует словно опиум. Меня, знаете ли, более пьянит осознание, что может быть выход из кризиса, — ответил Уильям Питт и подал исписанные листы бумаги Аддингтону.

Премьер-министр предлагал, как могли бы сказать, иезуитский способ решения проблемы. Главное, из чего и следуют многие антикризисные шаги — это начать масштабную войну в Европе, благо противник есть, и его не нужно выдумывать.

— И как вы уговорите русских, без которых такая война невозможна? Австрийцы сейчас готовы идти на любые уступки французским республиканцам, лишь бы те не продолжали наступление на Вену. Пруссия? Ну не Дания же со Швецией, — резонно спросил Аддингтон.

— Я понимаю, что русские войны не хотят, в то же время Австрия к войне не готова, между тем, если мы не займем свой флот реальными боевыми действиями, то рискуем остаться уже скоро без того фактора, который исключает войну на британских островах. Мы лишимся Роял Нэви и начнем терять колонии одну за одной. Даже голландский флот, пребывающий ныне не в столь грозном состоянии, сможет оказать нам конкуренцию. Я проанализировал причины и намерения всех бунтовщиков. Никто из них всерьез не говорил о предательстве Англии и смене флага на французский триколор. Так пускай занимаются делом, воюют! — сказал премьер-министр.

Уильям Питт недоговаривал. Не все можно и нужно рассказывать Аддингтону, несмотря на джентельменское соглашение. Премьер-министр уже предпринял всевозможные меры, чтобы как можно меньше информации по делам в Ирландии достигала до ушей, и парламентеров, и даже короля. Те доклады, которые ложатся Питту на стол, однозначно уже не говорят, а кричат, что в Ирландии назревает масштабное событие. И решить миром ирландский вопрос не получится, если только не лишить мятежных жителей острова поддержки.

Французы все же воспользовались тем, что охрана Британских островов резко уменьшилась, как в количестве, так и в качестве. Быстро произвести перегруппировку военно-морских сил Великобритании не представляется возможным. Попытка использовать ряд торговых кораблей для патрулирования побережья приводит к еще большим социальным проблемам и даже создает риск новой английской революции, если начнут волноваться торговцы и промышленники. Поэтому французам удается прошмыгнуть к ирландским берегам и выгрузить там оружие и боеприпасы.

Французская революция в Ирландии видится, как несомненное благо. Все же звучит красиво: свобода, равенство, братство! Здесь еще и религиозная проблема. Уильям Питт уже пытался провести закон о некотором послаблении гнета ирландских католиков, но король наложил свое вето и был непреклонен. Да и сам премьер-министр, истинный протестант, не любил папистов, вот только проблемы, которые могут доставить, доведенные до отчаяния религиозные фанатики, он не любил еще больше. Нет, не разрешили Питту ввести лояльных Лондону ирландцев-католиков в парламент. Сейчас приходится пожинать плоды.

Кроме того, население в Ирландии за последние десятилетия сильно увеличилось благодаря тому, что на острове стали массово выращивать картофель. Теперь проблема заключается в малоземелье, и в том, что немалая часть земли принадлежит английским аристократам, которые занимаются овцеводством. Простому ирландцу приходится платить арендатору, который взял землю в аренду у арендатора-арендатора. Система предполагала такое количество посредников, что стоимость аренды клочка земли все более возрастала и скоро даже высокие урожаи картофеля переставали спасать.

Так что причины для нового витка национально-освободительной войны в Ирландии имеются во множестве. Но все можно предупредить, если на острове не будет достаточного для сопротивления английским властям оружия. Плюс несколько уступить и, например, поумерить агрессивность английских лордов на острове, и не будет мощного восстания. А отдельные очаги Питт без терзаний зальет кровью [как это было в РИ].

Вот для того, чтобы французы не отправляли оружие в Ирландию, а считали каждый ствол и каждый килограмм свинца, и нужна такая война, чтобы республиканцы и думать забыли поднимать ирландцев на бунт. Что у них самих не хватало оружия для создания все новых армий.

— Вы, мой друг, здесь пишете, что необходимо перебросить Средиземноморскую эскадру даже не к Гибралтару, а к северным португальским портам. Португалия наш союзник, но вы же не собираетесь отдавать русским Мальту? Да и вовсе мы оставляем господство в Средиземном море за Францией, — возмущался Аддингтон.

— Собираюсь, мой друг, я отдам Мальту русским. Это гамбит — пожертвовать фигурой ради победы. Вы посмотрите карту, сэр Аддингтон, и представьте, что османы закрывают свои проливы, а мы закрываем Гибралтар. Италия русской не будет никогда. Нынче там французы, а будут, скорее всего австрийцы, если нам удастся развернуть войну. И что остается? Мальта — не та база, чтобы действовать вдали от митрополии. Так что мы впоследствии выбьем русских оттуда, либо, когда сменится царь, выкупим политическими уступками в ином, — Питт улыбнулся.

Премьер-министр знал по докладу посла в России Чарльза Уитворта, что против императора Павла существует, если не заговор, то недовольных дворян, все более ностальгирующих по временам Екатерины Великой, немало. Уитворт, а премьер-министр Питт надеялся, что посол не преувеличивает, утверждает, что ускорить процессы по решению проблемы с русским царем можно. Если император России все же откажется от активного участия в антифранцузской коалиции, то вопрос русского престолонаследия нужно решать кардинальным способом. Однако, премьер-министр все же хотел избежать подобных методов решения политических проблем, пусть и чужими руками и без доказательств участия Англии.

— Ну и как заставить русских вступить в войну? Они, по крайней мере будут так торговаться, что мы разоримся, выполняя условия, — Генри Аддингтон продолжал выражать скепсис.

— Нужно делать упор по всем направлениям. Павел честолюбив? Рыцарь? Так пусть пишут наши газеты, а прусские и австрийские подхватывают, что русский монарх — единственный рыцарь и тот, кто способен решать проблемы всей Европы. Мы станет просить благородного русского рыцаря защитить монархии от республиканцев. Это первое, что, несомненно сработает, если будут иные причины к войне.

Так, Русская Черноморская эскадра уже прошла турецкие проливы. Теперь они станут на Мальте. Французы, считающие всю Италию своей, не станут просто смотреть на это безучастно, — сказал Питт-младший и вновь его собеседник выразил крайнее неверие в то, что такая операция может случится.

Французы не глупцы, чтобы вызывать на себя гнев России. Они так же попробуют действовать против русских позже, рассчитывая на то, что все-таки Мальта будет их. Выдержит ли Ушаков сражения с французским флотом за остров? В этом премьер-министр сильно сомневался. Французов бить — это не турок по Черному морю гонять. Но такое сражение должно состоятся позже, если только английского влияния не хватит на то, чтобы республиканцы решились на глупость.

Что же касается того, чтобы французы все-таки решили ударить по Мальте, так у Питта есть кому послать тайное поручение. Дело в то, что еще в первые годы французской революции, когда нынешний премьер-министр уже занимал свою должность, он симпатизировал революционерам и даже сам проводил либеральную политику в Англии. Тогда казалось, что Франция в революционном огне сожжет свои силы, станет второсортным государством, раздираемым междоусобицами. Тем самым Англия добьется своей многовековой победы. Да, английский флот стоял в Тулоне, да, англичане воевали против французов при помощи иных французов. Однако, и сейчас в Директории немало тех, кто повязан тайнами с Англией, как и тех, кто является роялистом по убеждению и уже сильно устал от революционного угара, желая вернуть королевскую власть. Так что есть к кому обратиться, чтобы случилось нападение на русских.

— А еще я отдам русским Швецию, — сказал Уильям Питт-младший, а его собеседник-экзаменатор выпучил глаза. — Нет, мой друг, не всю, конечно. Но Густав Адольф творит у себя в королевстве то, что и мне нравится. Павел восхищается своим прадедом Петром? Пусть воюет в своей Северной войне, но только после того, как будет решен вопрос с французами. Ну а победим Францию и все проблемы решаться.

— Значит вы, мой друг, думаете отдать русским Мальту, при этом указать Павлу, что французы отдавать ее не хотят, тем самым можно спровоцировать русских. Ну и пусть наш посол в России работает на то, чтобы русский император был более сговорчивым, — Аддингтон задумался. — Тогда и Пруссия разорвет договор с республиканцами. Они же постараются быть там, за кем сила. Мы станем готовить сухопутную армию, но с надеждой, что ее не нужно будет использовать.

«Нужно, в Ирландии», — подумал премьер-министр.

— Все правильно, мой друг, — отвечал уже вслух Уильям Питт-младший. — Теперь вам необходимо найти те слова для депутатов, чтобы не разглашать всего замысла. А еще наша независимая пресса по моему требованию завтра начнет развивать тему вражеской Франции и славного рыцаря Павла. Но нужны еще деньги и русским проплатить, да и свой флот поддержать. А еще строиться нужно.

— Американцы? — спросил лидер оппозиционной партии тори. — Что с ними будем делать? Воевать мы не готовы. Как бы такая война не вышла боком и мы не лишились своей Канады.

— Отпустим их посла, ну а хотят мира, пусть тогда направляют всех наших мятежников на французские колонии в Америке, Луизиану. И я от них потребую, чтобы все линкоры были нам отданы, пусть и без команд. Они пойдут на это, — сказал премьер-министр и откинулся на спинку стула.

Сложно ему пришлось в последние месяцы. Много работала его команда, чтобы даже не стабилизировать, а чуть снизить падение фунта. Кстати, несколько в этом процессе стабилизации стоимости английской валюты помогла Россия, которая купила некоторое количество английских фунтов. Уильям Питт так же приказал купить русских ассигнаций, увидев признаки стабилизации русской финансовой системы. В Ирландии получилось разгромить две ячейки бунтовщиков и конфисковать некоторое количество оружия. Премьер-министр работает на износ своей команды, а тут получается нужно еще и заниматься словоблудием в парламенте.

Но, ничего, начнется европейская война, можно будет несколько выдохнуть.

Приятно все же, когда приезжаешь на свой приусадебный участок почти в полторы тысячи квадратных километров и видишь, что еще чуть больше года назад, полезных площадей было возделано только треть, а нынче уже больше половины. Хотя, что я называю полезной площадью? Только ли пахотные земли полезны? Конечно, нет. И река дает многое, как и энергию для производств. А лес? Те же грибы.

Да, именно что грибы. Как оказалось, вполне продаваемой продукцией может быть то, что распространено почти что повсеместно, но никто не додумался, что этим можно торговать. Речь идет о грибном порошке, сделать который очень даже просто. Грибы собираются, высушиваются, после перемалываются в грубую муку. А после создается смесь из различного рода добавок. Наверное именно они играли большую роль в том, что «белгородская приправа» зарабатывала свою популярность среди потребителей.

Мы выращиваем жгучий и сладкий перец, закупаем душистый перец. Все это в сухом виде перемалывается, добавляется в грибной порошок, сдабривается солью… Все, продукт готов. Можно добавлять и разные иные специи. Для такого продукта нужно еще немного рекламы, но для этого следует объявление в газете оставить, а так же использовать ресурс — рестораны. Там и баннер можно повесить, да и половых настропалить так, чтобы они театрально расхваливали именно тот продукт, который нужно продать. Вот и получится, что за дешево можно получить дорого; из простого, народного продукта предоставить обществу изысканную приправу к блюдам.

А еще научились производить сухой бульон. Не в кубиках, и даже не совсем в порошке, но и это же прекрасно!

Колбасное производство, дает не слишком много продукта, уже потому, что поголовье свиней и крупнорогатого скота нужно увеличивать, но и мясо переработка в поместье есть, могущая перерасти в полноценный завод. Так вот кости, разного рода обрезки, все идет в бульон. Вываривается долго, с добавлением лука, той же грибной приправы. А после высушивается… Нет сублимирование не освоили, так что нужно сказать не «высушиваем», а превращаем продукт в желе. Хотя, желе после затвердевает. Получается темная пластина, насыщенная вкусами и преизрядно соленая.

Технология, которая ничем новаторским от того, что еще в начале XVII века делали в Англии, не отличается. Между тем создание сухих бульонов в России не получило должного применения, кстати, в отличие от республиканской французской армии.

А ведь подобный продукт — это просто отличная вещь, не только для армии, но и для покорения Америки. Так что не все является полезным, что привнесено из будущего, как и далеко не все никчемно, что было создано задолго до моего появления в этом времени. А в Надеждово и в Белокуракино, как, кстати, и в других поместьях, где работает Тарасов, будет создаваться продукт, который не стыдно в Европе заваривать, пока твои товарищи складывают трофейное оружие в кучу.

— Как? Будут такое есть солдаты? — спросил я Захара.

— Будут так, что щеки потрескаются, — усмехнулся Ложкарь. — Перевозить просто, сытно. А солдатская каша или казацкий кулеш часто несчимные. С таким… А как назвать-то?

— Бульонный концентрат. Понимаю, что для солдат это сложное название, да они сами найдут, как обозвать. Вот тебе и будет, что еще продавать Суворову, да своих бойцов подкармливать, — сказал я, лишь позже поняв, что ляпнул.

Захар Иванович знал, что Суворов в опале. Управляющий Военторгом вообще держит руку на пульсе и старается отслеживать изменения в российской политике, особенно в том, что касается военной реформы и репрессий по отношению противников изменений в армии.

Однако, вопросов не последовало, почему именно Суворову продавать, который, как видится на сегодняшний день, уже отправлен доживать свой век в опале.

Мы нашли общий язык с Захаром Ивановичем Ложкарем сразу. Ну или почти сразу, с того момента, пока я не открыл бутыль с молочным ликером по типу Бейлиса, и нам стало с чем коротать дорогу. Ну а легкий алкоголь развязал языки. Потому, скоро на очередных почтовых станциях можно было увидеть меня и Ложкаря с азартом обсуждающих какие-то моменты, связанные с работой Военторга, и не только. Наверное, Катенька, так же выходящая из кареты на станциях, несколько нервничала, что я украдкой не подсматриваю за ней и томно не вздыхаю, а занят, можно сказать, планированием и обсуждением перспективных проектов с весьма увлекающимся, без негативного оттенка этого слова, человеком.

В Москве я распрощался с Андреем Ивановичем Вяземским. Впрочем, не только я, но и Катя со своей опекуншей Екатериной Андреевной Оболенской. Все-таки они отправились со мной в поездку. Мало того, к нашей компании присоединился еще один человек — Круголев Василий Федорович. Этот деятель, как я понял чуть позже, был направлен не столько для того, чтобы быть при дамах, а посмотреть на мое имение, произвести, так сказать оценку имущества. Вот никак не дойдет до тестя, что не только с земли можно жить, но и с тех проектов, в которых я являюсь пайщиком.

Круголев мне не очень понравился. Нет, он не обладал какими-то скверными чертами характера, да и вообще казался скромным человеком, несколько нелюдимым, но могущем поддержать разговор и даже пошутить. Но вот цель этого человека такая… скользкая, мне не приятна, потому и сам Василий Федорович стал для меня несимпатичным. А кому будет приятно, что его оценивают не по заслугами или личным качествам, а потому, сколько земли и как она обрабатывается?

А между тем, до конца я так и не узнал, что будет в приданном. Имели место некоторые туманные намеки, что за Екатериной Андреевной Колывановой есть хорошее поместье, какая-то недвижимость, или даже денежный капитал. Но у меня не хватало наглости напрямую спросить. И вот даже не понимаю, почему. Может это эмоции и чувства к Кате несколько сбивают нужный настрой.

Я лишь надеялся, что приданное не будет меньше, чем в иной реальности, когда Катя вышла замуж за Карамзина и своим приданным обеспечила супруга, ставшего распоряжаться и поместьями и деньгами и домом в Первопрестольной.

Основное общение в пути до Москвы было с тестем, после лишь изредка с Оболенской и только изредка, когда мы оставались на ночь, позволяли мне видеть Катю и перекинуться с ней парой слов. Стало понятно, почему Вяземский не побоялся отправлять свою дочь ко мне в гости. Княгиня — это истинный цербер и хитрая змея в одной ипостаси. Даже не позволяла проехаться с Катей в одной карете, пусть и в присутствии княгини.

Казалось, что опытная Оболенская ограничивает мое общение с Катей нарочно и не только, а, может, и не столько, потому, чтобы соблюсти какие-то приличия. Можно сказать, что мне «нагуливали аппетит». Такое вот воспитание меня, как будущего покладистого мужа несколько веселило. Аппетит был и так ого-го! Настолько, что я на третьей станции от Петербурга чуть не накинулся на симпатичную дочь станционного смотрителя.

Поэтому, когда под Москвой к нам присоединился… Не так, скорее, мы присоединились к огромной веренице повозок и фургонов, и появился Захар Ложкарь, наконец, нашелся и для меня собеседник в пути. Мы говорили много, в основном обсуждали возможности и эволюцию Военторга.

Захар Иванович разделял мои устремления. Он не только ради денег живет и работает, но и любит Россию. Да, не все меркантильные, есть люди, которые испытывают сильные чувства к русским березкам. И Ложкарь не стал бы даже прикасаться к очень спорному проекту, если бы не возможность попасть на войну и помочь стране, будь в каком качестве.

Впрочем, незачем его перехваливать. Вот сработает в Италии, если все же состоится поход Суворова, тогда и посмотрим. Как мне кажется, там Военторгу будет сравнимо сложно с тем, как до того на Кавказе. Но я уже настаивал, чтобы Ложкарь изловчился, но нашел возможности присматриваться к закупкам в Австрии. Если придется, то будем гнать скот из России, но это такое логистическое плечо, что лучше, все-таки закупаться в Богемии или Моравии.

— Я планирую создавать пайки — составные обеды для солдат, с расчета, чтобы один плутонг мог поесть один раз. И такие концентраты будут там, обязательно. Это же просто щепотку кинуть в кашу, так уже сытнее, — сказал я, пока еще слабо представляя, как будут выглядеть мои ИПР.

Можно гороховый суп высушивать в брикет, сухари сушить, в том числе и сладкие, маленькие кувшинчики сделать и наложить туда, например варенье, или икру, которая нынче не признак достатка, а обычная еда. Сушеное мясо, вяленная рыба. Подумаю еще.

— Я продам такое. В войсках редко бывает сытно, да и многие офицеры, если была возможность, покупали приварок своим солдатам, — сказал Ложкарь и налил нам еще по одной рюмке надеждовской водки.

— Более не будем. Я сегодня дам своих шашлыком кормить стану, — сказал я, опрокидывая, как слезу чистый напиток.

Мы в Надеждово уже второй день и я, до того надеясь, что вот уже — настало время пообщаться с Катей, вижусь только с Ложкарем, да со своим управляющим Авсеем. И то, он уезжал вслед Тарасову, в Белокуракино за какими там то ли семенами, то ли формами для отливки свечей. А может и за тем и другим и третьим. Сбежал паразит и мне пришлось самому привлекать старост, чтобы помогли расселиться приехавшим военторговцам.

А еще Кругалев, оценщик, все вынюхивает и что-то записывает. Оставить его без внимание было нельзя, но тут пригодились военторговцы, которые, после инструктажа, неизменно сопровождают человека Вяземского.

Ранее была договоренность, что оставшиеся служащие Военторга будут переведены в Надеждово и Белокуракино. Там уже с весны строились дома, больше похожие на казармы, а так же тренировочные площадки, возведением которых руководил Богдан Стойкович. Туда же направлялась большая часть тренированных в Петербурге, а после в Нижнем Новгороде, инструкторов.

Это переселение было огромным ударом по моему карману, однако, появлялись и некоторые возможности. Да, мне, как и управляющему Белокуракино Осипу, предстоит кормить всю эту ораву. Но и орава может отработать свою «барщину» на моих производствах. Все-таки это люди на зарплате, могу использовать их и несколько не по назначению. Плюс пойму степень лояльности людей и их понимание службы в Военторге.

В том, чтобы перевести Военторг под Белгород и Луганск были и другие мотивы, кроме того, чтобы тренировать из военторговцев бойцов с опорой на оборону и диверсионные действия. Некоторые из наших служащих имели семьи, ну или могли их завести. А у меня много земли, сильно больше, чем людей, обрабатывающих ее. Кроме того, я уже узнавал, что можно прикупить некоторые деревеньки южнее. На границе с землями войска Донского есть земли, пусть и подучетные, но не обжитые, ближайшая казацкая станица Микятинская находится от окраины моих земель в пятидесяти верстах.

Так что остается просто узнать, кому заплатить за пустые земли, ну и поговорить с кем из казацкого начальства, чтобы претензий не возникло. Начну я строиться, да обрабатывать землю, уже урожаи собирать, а тут Казачий Круг постановит, что, оказывается, не законно я это делаю, ибо земелька та, по реке Северский Донец, исконно казацкая. Да и заберут уже обработанную землю. Я выдумываю и такого быть не может? Ну, да, никогда не было и вот опять.

С другой стороны, я хочу расширяться именно туда, чтобы иметь еще больше кооперации с донскими казаками. Это же, как жить на границе с иностранным государством, при этом без таможни. Тут и торговля, и защита моих земель, или же наем охраны в тот же Военторг. А еще есть у меня мысли спросить казаков о сиротах, или вдовьих бабах, которые готовы были бы выйти замуж.

Верстать в крепостные не нужно, положить только приемлемую арендную плату за землю, или же оклад на работе на многочисленных моих предприятиях. Инструмент есть, скоро ряд плугов освободится, так как земля разрабатывается, но я предполагаю оставлять ряд площадей под луга, так как крупнорогатый скот — одно из важных направлений развития.

Нужно будет еще и проанализировать демографическую ситуацию, посчитать сколько немужних девушек и парней-бабылей. Да и устроить «ярмарку невест». И подобное в этом времени вполне нормально. Вон, друг мой Аракчеев, который, впрочем еще тот дружок, что не поинтересовался моей судьбой, когда я был в Петропавловской крепости, хотя мог по своей службе. Так вот, Алексей Андреевич так и развлекался в иной реальности, когда собирал крепостную молодежь, да пальцем указывал на жениха, а после, руководствуясь только ему понятной логикой, показывал невесту. Брак — это же не только о любви, это еще и о быте, для некоторых, о выживаемости.

— Ну? Чего задумался? — спросил Ложкарь.

— Да, так, мыслю, кабы более казаков, скорее казачат взять на обучение, — сказал я, раздеваясь.

— А и то дело. У нас же с Персидской войны много еще лошадей не пристроенных. Частью сюда гонят, а частью в Саратовское имение князя Александра Борисовича Куракина отвели. Твою долю так же пригонят. Это, почитай тут будет табун до пяти сотен голов. Я думал коней тех продать австриякам. А что? До границы не так и далеко, да еще и по степи идти. Австрийцы отвоевали свое, много потеряли, так что за лошадей цену дадут добрую даже на перекупе, — размышлял Ложкарь, так же раздеваться.

Два голых мужика о деньгах разговаривают… А голые не потому, что… Тьфу… Вот оно, влияние будущего. В этом времени о радуге даже в шутливой форме заикаться нельзя. Так что, да — два голых мужика на берегу реки стоят и разговаривают. А очень уж захотелось перестать быть жеманным аристократом, а просто искупнуться в прохладной, да хоть проверить, работают ли еще навыки мои. В той жизни в бассейн хотя бы раз в неделю, но ходил обязательно, а сейчас ни разу и не плавал.

Навыков нет, а вот понимание, как действовать сохранилось. Так что нужно бы потренироваться. Эх, сейчас бы вот так на бережку голышом постоять, да с Катей… Как давно уже женщины не было? Ужас!

— Хе-хе-хе, — раздался девичий смех из кустов в шагах пятидесяти и стайка девушек выпорхнула из оттуда, некоторые, так и в мокрых рубахах…

Просвечиваются девичьи телеса… Доживу ли до свадьбы, или придется шалить?

— Вот же шельмы! — усмехнулся Ложкарь, провожая девушек взглядом.

— Женим и тебя! — усмехнулся я. — Кстати, тут есть не так, чтобы и далеко небольшая усадьба некоего майора Шардинского Матвея Егоровича. У него дочка… М-м-м! Красотка, молоденькая. Шестнадцать уже должно быть. Так я уже отписался им. Если майор в поместье обитает, а где еще ему быть, когда время сбора урожая близится, то приедут. Через четыре дня хочу прием устроить. Вернее сказать, что и не хочу, но так надо.

— А ты, знаешь, Михаил, коли не спужается девка, что кисти на руке нет, так и женюсь. Вот ей Богу, как дело себе нашел, что покоя не дает, да все хочется устраивать, да работать, так и жить захотелось, сына оставить после себя. Что ж я бобылем-то? Только я, даже не дворянин, — отвечал Ложкарь.

— Справим тебе дворянство. Если что, усыновлю! — засмеялся я и сиганул вновь в воду.

Только вынырнул, как на берегу показался Лешка. Тот самый смышлёный парень, который никогда от меня не отходит, как я приезжаю в Надеждово. Знаю, что он уже отучился в надеждовской школе, причем, как рассказывал мне учитель математики, нанятый год назад, Алексей показывал недюжинные способности к наукам. А еще получалось, что он коммуникабелен, да и отцу, старосте одной из деревень, помогает с управлением разросшегося хозяйства. Может забрать парнишку себе? Подучу, будет мне помощником.

— Барин, ваше превосходительство! — кричал Алексей. — Тамака дамы вышли, да топчут огороды, все выспрашивают, что да как. Об вас спрашивали.

Если и заберу его, то отучать от «тамака» придется долго.

Быстро «впрыгнул» в штаны, натянув сапоги, влез в просторную рубаху. За это время Алексей уже подвел красавца-коня черной масти, и я поскакал на встречу ветру, ну или своей судьбе, раз эта судьба проснулась и решила, наконец, на второй день, выйти на свежий воздух.

Две дамы в белоснежных платьях, с такими же белыми зонтиками от солнца, даже в перчатках, резко контрастировали со мной — небрежно расхлябанным в мокрой рубахе.

— Я прошу простить меня, дамы, за столь фривольный вид. Проводил занятия по обогащению себя здоровьем — плавал, — оправдывался я.

— Мда, месье Мишель, — отвечала на французском языке княгиня Оболенская. — Вы желали смутить дам своим видом, или это не нарочно? При таком кавалере только неприличная женщина не станет смущаться.

И тут до меня дошло, что рубаха прилипла к телу и… А вот и не стыдно. Смотрите, какой мужчина должен быть. Мое тело было поджарым, мышцы бугрились, причем это не накаченные железом и пищевыми добавками, а рабочее мясо. Но, сделать вид, что я смутился, нужно, такие правила.

— Ну, же милочка, — смеясь обратилась княгиня к своей воспитаннице. — Не нужно так смущаться. Или смущайся, но виду особо не показывай. Сие апломб Михаила Михайловича, но не твой. Хотя, да, есть чего смутиться. Олимпийский бог. Кто? Зевс? Нет, не подойдет. Или… Пан? Свирели не хватает только.

— А еще у этого божка были копыта и рога, — проявил я знание античной мифологии.

— Ну, рога… ха-ха… рога… — рассмеялась княгиня. — Это к Катеньке… Опосля свадьбы. Ха-ха-ха.

Тут раскраснелся и я. Не думал, что эта идиома про рога и супружескую измену и в этом времени существует.

А вообще трансформация поведения княгини поражает. Еще в дороге она была если не чопорной, то какой-то официальной, этически выверенной. Но все начало меняться после того, как мы расстались в Москве с Андреем Ивановичем Вяземским, ну и по мере того, как княгиня все больше со мной общалась. И сейчас я вижу не лишенную юмора привлекательную старушку, ну или не такую уж и старую, а пожилую, как сказали бы в будущем, «прикольную».

— Будет вам, — Оболенская махнула рукой. — Чем развлекать дам будете, Михаил Михайлович? Или, как и все мужчины закроетесь занятостью?

— Сегодня у нас пикник, — сказал я, чуть не назвав привычное наименование мероприятия — шашлыки.

— Клевать малозначительное? — вновь веселилась Екатерина Андреевна Оболенская. — Не переживайте, эту французскую забаву есть на траве мы знаем, но, признаться, это то, может, и единственное, что из традиций старой Франции мне не нравилось. А слова интересные «пик ник». А у вас, Михаил Михайлович, есть стихи про птиц?

«Снегири герои — посмотри, словно капля крови на груди…» — подумал я и улыбнулся своим мыслям.

Что было бы, начти я декламировать подобные тексты. Да и на небе тучи… И вот в чем парадокс — я даже скучаю вот по этому, ранее ненавистному творчеству. Цепляет оно, как не сопротивляйся.

— Так уже даже издался вирш про орла. Узник… Читали? — невнятно говорил я, несколько растерявшись. — Есть у меня иной вирш, но он может несколько испортить настроение, в нем про разочарование в людях и опустошение.

— В крепости написали? Оттуда подобные настроения? — спросила Катя.

— Да, — соврал я.

— Ну же, Михаил Михайлович, просим! — сказала княгиня.

— Степь, синея, расстилалась близ Азовских берегов… но измена девы страстной нож для сердца вековой, — прочитал я стихотворение Михаила Лермонтова и, как и предупреждал, настроение княгини сменилось [М. Ю. Лермонтов Два сокола. Полное стихотворение см. в приложении].

— Михаил Михайлович, вы обжигались в любви? — задала вопрос Катя, после, видимо, подумала, что спросила сильно личное и попросила извинения.

— Нет. Горел чувствами, горю и ныне в своей любви, но, даст Бог, не обожгусь, — ответил я, и наши взгляды встретились.

Нет, ну точно она не равнодушна ко мне и может быть у нас получится не только взаимовыгодный союз, но и что-то большее. Вот взрослый мальчик, а все равно верю в сказку.

— Шашлыки будут готовы только вечером, а нынче я предлагаю вам прокатиться и посмотреть поместье. Все за день не осмотреть, но мы же не завтра уезжаем? — заполнил неловкую паузу.

Настало время хвалиться своими производствами. Некоторые предприятия показать не могу. К примеру, механическая, она же оружейная, мастерская находится в пятнадцати верстах к северу от усадьбы. Сахарный завод в двенадцати верстах на запад. Коровники и свинарники тоже не близко, уже потому, чтобы меньше ароматов от жизнедеятельности свиней и коров проникало в окно чудесными предзакатными вечерами. Но кое-что было рядом.

— И что вы хотите нам показать? — спросила княгиня.

— Свечной заводик. Один из двух, — ответил я.

Количество ульев превысило восемь сотен. Это у мня в поместье, а в Белокуракино уже больше тысячи. И это не исключает, что бортничество полностью ушло. У населения принимается, в том числе и в виде оброка, или скупается воск. А так, пчел летает уйма, уже несколько и опасно. Стараемся, чтобы пасека располагалась по окраинам моего поместья. Однако, чувствую, что скоро проблемы со множеством летающих собирателей меда станет в полный рост.

— В день производим всего три сотни свечей разных размеров, — словно заправский экскурсовод рассказывал я.

Заказы на свечи расписаны на полгода вперед. Есть и те купцы, которые сами приезжают, видимо считая, что так могут скинуть цену на этот товар, как и заполучить его в первую очередь. А, между тем, гостиный двор, поставленный Авсеем у дороги, зарабатывает на таких вот дельцах.

Дело в том, что мы благодаря достаточно большому количеству воска способны продавать свечи целыми партиями. При этом варьируется и качество свечей. Есть те, которые с большим количеством свиного жира, есть фигурные, и даже пробуем делать ароматические, но они стоят очень дорого, потому, как французская вода, которую иногда называют немецкой, стоит много серебра.

Я уже передал все то, что знаю о парафине, химику Якову Захарову. Вспомнил, что это либо процесс перегонки древесной смолы, либо смесь каких-то углеводородов, которые имеются в нефти. Еще есть в нефти какие-то воскообразные вещества. Вот все это, как и свои дилетантские предложения, я собрал воедино и отдал Захарову, если он, или кто иной, умудрится создать парафин и доработать его, мы можем обогатиться и решить, если не все, то многие финансовые вопросы.

А что дадут большие деньги? Да я хоть тысяч сто эфиопов наберу, постою им в Сибири Эфиопград, вооружу, найму лучших европейских и русских инструкторов и пошлю на Париж. А что? Пусть парижане привыкают к чернокожим французам. А то приеду в столицу Франции и не узнаю, буду чувствовать себя неуютно. Я же был в будущем в столице Франции, помню свои впечатления, без арабов и разных чернокожих эта страна уже будет непривычной.

— Как будущим родственникам вы подарите мне пять сотен вот таких свечей в виде цветка, — незнаком я с биологической тещей, мамой Катеньки, но Оболенская ведет себя как-то уж слишком по-родственному.

— Безусловно, княгиня, — сказал я, взяв в руки розовую свечку и поджег ее от большой горящей свечи. — А как вам это?

Аромат розы, коим была пропитана свеча, смог перебить вонь от копоти.

Я получил новую порцию «хочу, хочу».

Далее я повел дам в теплицы. Стекло в этом времени не такой уж и дефицит, но сравнительно с покинутым мной будущим, построить стеклянные теплицы было дорого, даже очень. Но эти сооружения почти себя окупили. Только продажи клубней георгин отбили треть стоимости теплиц. Хороший был ход со стихотворением, а после и эксклюзивной продажей клубней.

А еще в одной из теплиц идет селекция, попытка скрестить латиноамериканские гладиолусы с европейскими. Занимается этим делом молодой ученый Казимир Липский, закончивший Виленский университет, но после последнего раздела Речи Посполитой не нашел себя. Страны такой уже нет, а люди, в том числе и носители национальной идеи, есть. Некоторая шляхта уехала заграницу, но немало тех, которые просто оказались не у дел, особенно, если язык, как помело.

Это сработал Тарасов, который ездил Кобринско-Березовское поместье Суворова для исследования возможностей повысить прибыль тех имений. Вот он и прислал ко мне Липского. Идиот! Казимир, работая не без успеха в Березе и пытаясь даже заниматься селекцией, начал кричать про палача польского народа — Суворова. Хорошо, что Николай Игнатьевич Тарасов увидел в парне не только бунтаря, но и специалиста, который был нам нужен.

Мне политические взгляды Липского не нравятся абсолютно, а вот его работа — очень даже. И как поступить? А пусть работает. Во-первых, это на территории бывшей Речи Посполитой еще можно как-то кричать о «ще не згинула» и рыдать под звуки полонеза Агинского. А тут, на Слобожанщине чего тосковать? Тут нет сочувствующих полякам, а работы — завались. Тем более, что я немного раскрыл то, что сам знал. Про половые разделения растений и принципы прививания. Еще бы женить его на бойкой бабе, чтобы вообще не было время тосковать о Польше, так и пусть остается. А пока… Пусть попробует поагитировать крестьян за польскую идею, быстро морду набьют.

Если получится, то я вообще хотел бы создать целый научно-исследовательский институт селекции. Семена в этом времени настолько разные, но чаще никудышные, что систематизации просто необходима. Урожайность в сам десять-двенадцать для этого времени вполне себе неплохо, даже хорошо. Но… У меня превосходные земли, чернозем, погодные условия приемлемые, большая часть пахотных площадей обрабатывается плугами и удобряется органикой. Урожай должен быть сам двадцать, или больше, даже без азотных удобрений. Но нет, пока такие урожаи только во влажных фантазиях. Вот и нужно работать над селекцией семенного фонда.

— Красиво, — констатировала Катя, когда увидела множество разных цветов в теплице.

— Все это дарю вам, Екатерина Андреевна. А еще луну с неба, — не удержался я от пассажа.

— Хорошие подарки. Заодно подарите солнце, небо, про звезды не забудьте. Их тоже можно дарить, — съязвила княгиня Оболенская. — И много и платить не нужно.

Я промолчал, язык у княгини без кости, так что далеко не всегда и я смогу выйти не проигравшим из поединка колкостей с Оболенской. А быть хоть в чем-то побежденным перед карими глазками Кати, не хотелось.

Следующим пунктом нашей экскурсии стала маслобойня и сыроварня, находящиеся рядом друг с другом. Мне удалось заполучить одного голландца-сыродела, который решил убежать подальше от возможной войны. После успехов французов в Италии многие ждут, что республиканцы не остановятся на этом, а ударят и по Голландии, по германским государствам.

Пока еще до конца не понятно, насколько Хенк ван Барт профессиональный сыродел, хорошие сорта сыра должны быть выдержаны год и больше. Есть подозрение, что он самозванец, но я понаблюдал за тем, как Хенк работает и руководит небольшим коллективом, уже научившись материться на могучем, ну а остальное объясняя жестами. Каких-то претензий не было, но все равно, хороший специалист безработным быть не может, а этого товарища заприметили в ресторане, где он пытался убежать не расплатившись за обед.

В компанию к ван Барту в качестве «трофея» от Военторга прибыли два аджарца, которые утверждают, что умеют делать сыр сулугуни. Думаю, что и этот продукт может быть востребованным. Однако, в нынешнее время, русское общество еще не слишком доверяет сырам, они мало распространены. Это и возможности сразу устойчиво появится на рынке с таким товаров, но и угрозы, что просто не станут покупать.

Вновь нужна реклама, продвижение товара. Кстати, присмотреться бы к кому, да назначить, что-то вроде пиар-директором. Нужно рекламировать уже в скором времени и Русскую Америку и Военторг, чтобы не только на войнах зарабатывать, но и открывать магазины и заниматься торговлей, в том числе и оружием. Ну и все остальное продвигать. Номенклатура товаров растет, пока сбыт налажен, но при больших объемах риски растут.

Масло пока бьем, не мудрствуя лукаво, после подсаливаем и опускаем в воду для сохранности. Такое сливочное масло реализуется по округе, вот хочу и с казаками договориться, чтобы им продавать, да в Воронеж, край — это везти в Киев. До Москвы сливочное масло доедет, но время реализовать уже не останется, да и с такими дорогами, всяко риск есть задержаться в пути.

Однако, рецепт знаменитого Вологодского масла с ореховым привкусом, я в целом знал. Да и сохранность этого продукта будет повыше, чем у простого сливочного масла. Это достигается процессом, которые с некоторыми условностями можно назвать пастеризацией. Вот из-за нагревания масла и появляется ореховый привкус. Это почти топленое масло.

В иной реальности в следующем веке Российская империя только на одном сыре чеддере зарабатывала до сорока тысяч рублей в год. Продажа Вологодского масла приносила прибыли в разы больше. Так что молочная продукция — это рискованный бизнес, однако, может быть очень прибыльным. И в этом направлении мы только начинаем работать.

Я уже говорил с Захаром Ложкарем на счет того, что одним из важнейших направлений деятельности Военторга должна быть доставка коров сыроделов из Романьи, что чуть южнее Северной Италии. Уж не знаю, будет ли продаваться в России пармезан, который изготавливают в тех краях, но кроме твердых сортов, там есть мастера и по другим видам сыров.

— Думаю, что мы уже не успеем съездить и посмотреть, как выжимают подсолнечное масло, потому как можно уже ехать на пикник, — сказал я.

На следующий день свожу дам в том числе и на маленькую фабрику по производству макарон, отобедаем там.

Да, я решил пойти и таким путем, создать макаронно-лапшевую промышленность. При этом, рассчитываю сильно увеличить число работников итальянцами. Пока же то, что есть — это не фабрика, а лишь небольшой цех, в котором делается лапша и после сушится в специальной печи. Объемы небольшие. Получается не так, чтобы плохо, но сейчас я уже вижу перспективу, госзаказы. Для армии макароны с тушенкой — классика, уступающая только гречке и бигусу… Хотя, нет, бигус — это сильно позднее изобретение, которое не факт, что должно появиться раньше.

Красивая резная беседка, из которой открываются чудесные виды на Северский Донец и заводи на противоположном берегу. Механическая мастерская сделала не только большой мангал, но и коптильню. И уже оттуда идут умопомрачительные ароматы шашлыка и копченного мяса.

Дамы, которых все больше увлекал разговором Захар, пригласили и Липского, как вроде бы шляхтича. Все было хорошо и приятно, кроме двух вещей, нет, трех.

Первое — это комары. Здесь их не так, чтобы сильно много, севернее этих тварей поболе будет, но неприятно. Вторая причина — это то, что не оказалось музыки. Вечер прямо-таки сам пел песни, музыка напрашивалась. Но Эта проблема частично решилась. Я призвал даму сердца своего слуги Никифора, по совместительству и мою служанку Просковью, и вот она спела. Голосище! А как душевно прозвучали романсы! Катенька даже прослезилась.

И вот третья проблема связана как раз с Катей или с моими «тараканами» в голове. Я испытал ревность. Даже в прошлой жизни столь ярко подобное чувство меня не посещало, а здесь — на тебе. Катя почти на меня не смотрела, крайне мало общалась, однако, с Захаром, которого я также пригласил на посиделки, щебетала открыто и непринужденно. Это я уже потом понял, что со мной ей было стеснительно говорить, а так как девушка она общительная и коммуникабельная, то нашла, с кем наговориться.

Мясо было божественным. Не скажу, что таких шашлыков в жизни не ел, но они где-то в первой десятке. Понимая, что дам одним мясом кормить — моветон, а были также волованы с разными начинками, как и всевозможные сладости и пирожные.

Кульминацией вечера был небольшой салют. На противоположном берегу Северского Донца с самого начала вечера кормили комаров пятеро бойцов. Они и запустили десять ракет разорвавшихся разноцветными огнями. Кулибин подобные шутихи некогда делал для императрицы Екатерины Алексеевны. Гениальный изобретатель хотел о подобном опыте уже забыть, но я не дал. И сейчас, как в Нижнем Новгороде, на нашем заводе, так и в мастерской Надеждово производятся ракеты. И это далеко не всегда шутихи. Англичане и французы, даже индусы уже применяли подобное оружие, и Россия не будет новатором, но это смотря как тактически выгодно ракеты применить.

Впереди предстояло еще одно испытание, когда я в своей усадьбе дам прием, а потом мы все отправимся в Нижний Новгород, где уже должны начаться приготовления к свадьбе. Уверен, что о празднестве узнают многие, может, и сам император.

— Ваше превосходительство, к вам прибыл мастеровой из мастерской. Сказывал, что по вашему запросу пули к штуцерам привез особливые, да какого-то револьверу, — сообщил мне Никифор.

— Языки бы укоротить этим говорунам! — раздраженно сказал я, наблюдая, как закрывается дверь в мой дом, где сейчас проживают две Екатерины Андреевны.

— Я ревную, — сказала Катя, изгибаясь в кровати, словно кошка.

— К кому? Кто может сравниться с тобой? — искренне, может чуточку игриво, возмутился я.

— Нет, в самом деле, я начинаю ревновать тебя к работе, — настаивала жена.

Катя лихо подпрыгнула на нашем семейном ложе и удивительным образом из положения лежа, оказалась сидя. При этом она выгнула спину, чтобы выглядеть еще более выгодно. Тут прикрылась, тут показала. И где только женщин такому учат? А еще эти снайперские выстрелы глазами.

— Я задержусь, — сказал я и под озорной смех жены, стал раздеваться.

Дело в том, что только что, не менее двадцати минут, я самостоятельно одевался, чем веселил супругу, а теперь раздеваться. Пусть смеется, этот смех я знаю — сам так смеюсь. Потому что — счастлив.

Чем занимаются молодожены в первую брачную ночь? Как я читал в будущем, то по статистике треть молодых считает подаренные деньги, вторая треть смакуют первую семейную ссору, еще немалая часть просто ложиться спать, так как на свадьбе гулять могут все, а для молодых — это утомительная работа.

И вот мы с Катей оказались тем исключением, когда сразу, как только оказались наедине, занялись любовью. Нелепой, полной стеснения и страхов, но любовью. И не только Катюша растерялась, с ней то все понятно. Но я? Как же мог я быть таким неловким и… Просто, наверное, впервые я занимался не сексом, а любовью. Так что в некотором смысле мы вдвоем теряли невинность. Пусть для меня это было только психологическим моментом.

Так что наутро мы были смущены и пребывали в недоумении, прятали глаза, и несколько сторонились друг друга. Я так поступал, потому что чувствовал свою вину в том, что явно не оправдал ожиданий девушки, которая, по любому ранее думала о том, как это самое будет в первый раз. Ну а почему Катя отворачивала глаза, тоже понятно, у девушки сейчас идет ломка сознания, она берегла себя, была пропитана ментальными триггерами про честь и все такое. А тут, рушится старый мир, а новый так себе, ожидалось лучшего.

Может все и не так, по-другому, но с моей мужской стороны выглядело именно, как я описал.

В чем главная проблема ранних браков? Прежде всего в том, что молодые люди, считай подростки, не могут разобраться в себе, не то, что в отношениях с другими людьми. Они примеряют на себя роль взрослых людей, но не могут даже поговорить друг с другом. Я думаю, что примерно такая ситуация и у наследника российского престола Александра Павловича. Он просто не может найти точки соприкосновения с супругой, между прочим красавицей и умницей. Слишком в раннем возрасте они поженились.

Но я же мужчина с опытом, считай уже двух жизней. Так от чего же не мог в первый день найти нужные слова? Но, что главное, как бы ни было нелепо, или не довлели обиды, нужно всегда ложиться вместе спать в одну кровать.

И вот на второй день, точнее ночь, у нас уже было все совсем иначе. Мы переступили через стыд, я смог быть нежным и уверенным, потому получилось достичь таких эмоций, которые напрочь отключают мозг и включают… Нечто, что нельзя объяснить ни гормонами, ни инстинктами, что выше человеческого понимания бытия.

А после мы поговорили, без всяких «вы», или «сударь», не на французском языке, а русском могучем, который, хвала Богу, Катя знала хорошо, может почти так же, как и французский. Я узнал о девичьих страхах и о том, что я могу быть не тем, кого она нарисовала себе в воображении. Она боялась и того, что я с ней ради приданного, что… Да много чего, а что-то придумывала и на ходу, чтобы поддерживать разговор и чтобы я не разнимал с ней объятий.

И вот мы прорвали эту плотину и уже которую ночь тонем в бурном потоке страстей. Я разбудил в Кате женщину. Но… только ночью. Нельзя мне без работы, без того, чтобы лично присутствовать на наших предприятиях в Нижнем Новгороде, встречаться с людьми, которые пока еще не разъехались после свадьбы. Стояла важнейшая задача– организационно разделить предприятия и сделать новый большой шаг на пути к прогрессу.

Дело в том, что я первоначально совершил ошибку, ну нет идеальных людей, пусть я и обладаю несколько большим опытом и послезнанием. Сперва я планировал создать один завод, но, чтобы на нем занимались всеми направлениями. Пусть бы это были цехи, но при одном управлении. Подобный подход не оправдал себя, так как распылялись силы и не было четкого руководства. Одного специалиста, если он толковый, могут тягать по всем производствам. В итоге толку нет нигде, и все надеются на то, что придет какой-то гений и все, словно по дуновению волшебной палочки, заработает, а готовые изделия посыплются как из рога изобилия. Вот только этих «волшебных палочек» у нас не много: я, да еще Кулибин. Остальные так, полуфабрикаты.

— Ты считаешь меня падшей женщиной? — потупив взгляд, спросила Катя после того, как у нас состоялся очередной марафон плотских утех.

Я сам в порыве страсти толкал свою жену к тому, чтобы она не лежала в кровати симпатичным бревнышком, а стремилась получить собственную порцию удовольствия, при этом желая подобного и мне. Для меня, как искушенного человека из будущего, а также успевшего похулиганить и в этом мире, подобное кажется правильным, гармоничным. Но кто занимается сексуальным воспитанием девушек из высшего общества? Это такие дамы, как Аннетта, лишь только осознав себя женщиной, интуитивно знают, что и как делать. А в моей Катюше при достаточно строгом воспитании княгини Оболенской, и опеки со стороны отца еще предстояло раскрывать женщину. И, судя по тому, что я чувствую себя словно после интенсивной тренировки, мне… у нас все получается.

— Зайчик мой, у нас еще вся жизнь впереди, чтобы ты гордилась своим мужем, а я считал себя достойным такой прекрасной женщины. «Я должен много работать и быть первым во всех своих начинаниях», — говорил я, стараясь не показывать раздражения от того, что вновь приходится самостоятельно облачаться во все эти одежды.

— Но и я должна соответствовать. «Расскажи мне обо всех своих проектах!» — сказала Катя и заточила свое прекрасное юное тело в красный шелковый халат.

Двоякое чувство: с одой стороны, я никак не устал наслаждаться красотой идеального молодого женского тела — над таким многим фитоняшкам из будущего трудиться и трудиться; с другой стороны, теперь, когда моя супруга оделась, я могу прибегнуть к услугам Никифора и одеться намного быстрее.

— Я знаю, чем тебя занять, — усмехнулся я, направляясь к своему сейфу.

Железный ящик с замком является в последнее время главным элементом моего багажа, пусть и весит сей агрегат пудов десять. Именно в нем я храню многие свои записи, проекты, которые еще предстоит реализовывать, стихи, которые только вспомнил, но еще не озвучивал, статьи, которые еще не напечатаны, научные открытия, которые еще не совершены.

— Вот, займи себя этим, — достал я увесистую папку с названием «Граф Монте-Кристо».

Подумав, достал еще одну пачку с названием «Ромео и Джульетта».

— Вот, прочитай. Книгу еще предстоит дописывать, думаю, не меньше года, а вот перевод «Ромео и Джульетты» наполовину готов, — сказал я, протягивая бумаги жене.

Катя вырвала у меня обе папки и первым делом впилась глазами в рукопись про невинно осужденного мстителя Эдмона Дантеса, ставшего графом Монте-Кристо.

— Миша, ну, еже ли у тебя дурной французский, так отчего же пишешь на нем? Вот здесь оборот неверный, — деланно возмущалась моя супруга.

— Так это же превосходно, — от пришедшей мысли я даже хлопнул в ладоши. — Стань моим редактором. А когда будем издавать книгу, я тебя возьму в соавторы.

Сказать, что идея Кате понравилась, — ничего не сказать. Она ею заболела. Про энергичную, разбирающуюся в литературе, хозяйку одного из самых знаменитых салонов Петербурга, Екатерину Андреевну Карамзину, я знал из исторической литературы, прочитанной в будущем. Теперь Карамзиной не будет, но будет Сперанская. Однако, при изменении фамилии, уверен, энергия из женщины не растворится, а посему Катю нужно загрузить интересной работой. Для нее желание быть причастной к написанию качественного литературного произведения, очень надеюсь, расположено на твердом втором месте. На первом же должен быть я.

Разумеется, действия в книге происходят не в посленаполеоновское время, как в оригинале. Эдмона Дантеса не обвиняют в том, что он привез письмо от опального бывшего императора Франции. Главного героя необоснованно обвиняют в шпионской деятельности для прусского короля Фридриха Великого. Действия же происходят во время Семилетней войны. Что касается соперника Дантеса за сердце красавицы Мерседес, ее кузена Фернана, то он зарабатывает свои несметные богатства в той же самой Индии, ограбив и сдав англичанам одного из богатейших индийских князей. А в остальном сюжет очень похож.

Это произведение Александра Дюма я прочитал четыре раза, поэтому помнил его чуть ли ни дословно. Учитывая то, что человек, в тело которого я попал и без моего вмешательства был талантливым литератором, да помножить это на то, что в своей прежней жизни я прочитал, если не всю, то почти все классическую литературу, то, уверен, что у меня получится шикарный роман. Между прочим, Дюма благодаря «Графу Монте-Кристо» разбогател настолько, что купил себе сразу два больших дома. Я не стеснен в средствах, но курочка по зернышку клюет. И, если я смогу заработать сто-двести тысяч на своем творчестве, пусть и украденном у писателей будущего, то ничего плохого в этом не вижу.

— Там написана лишь десятая часть от всего романа. Лучше всего писалось в заточении. Ты поймешь, какую часть я написал в Петропавловской крепости, — сказал я, поцеловал жену в щеку и поспешил на выход.

Настроение было уже такое, что хотелось махнуть рукой, послать всех к черту, приказать, чтобы принесли вина и фруктов и утонуть в семейном ложе на пару дней, не выходя из комнаты. Правда, придется выставлять за дверь ночные горшки, что несколько губит романтику.

Сегодня у меня должна была состояться важная встреча с Карлом Гаскойном, который так и не уехал из Нижнего Новгорода, а все добивался от меня, а когда понял, что это бесполезно, от Кулибина, чтобы ему предоставили чертежи парохода, вернее паровой машины, установленной на ней. Не знаю, что сказал Иван Петрович Кулибин, но Гаскойн, после общения с ним вновь вернулся к идее упрашивать меня. Однако, есть очень важная мысль, перерождающаяся в проект, который я намереваюсь предложить Карлу Карловичу Гаскойну.

Встречались мы в ресторане, под названием «Пароход». Естественно, это мое заведение, а Барон, он же Янош Крыжановский, сейчас инспектирует заведение. Открытие назначено только через две недели. Но разве для меня мой же ресторан может быть закрыт?

— Господин Сперанский, — расплылся в улыбке Карл Гаскойн, когда вошел в ресторан и увидел меня.

— Господин Гаскойн! — воскликнул я и жестом пригласил русского англичанина присесть. — Если позволите, то оставим на после досужие разговоры про погоду и на похожие темы, а перейдем к сути. Скажите, кто вы больше: англичанин, или русский? Уж извините меня за прямоту, но сей вопрос весьма важен.

— Я отвечу уклончиво, — не стушевался Карл Карлович и не растерял показного расположения. — Я русский и англичанин настолько, насколько были русскими Лефорт, или адмирал Крейг, Патрик Гордон, Ласси, Миних.

— Удивительные примеры вы приводите. Да, это славные люди, отдавшие много сил для процветания России. Но я могу быть даже грубым, но увы… Вы, если поймете, что то, что делаете несколько навредит Англии, остановитесь? Или же продолжите выполнять свои обязательства? — наседал я на Гаскойна.

Из послезнания я знал лишь о том, что Луганский литейный завод основал какой-то иностранец. И все. Тут же я вижу, что передо мной деятельный человек, который не просто уже почти достроил завод, но создал выгодные для производства русла рек, озера, привез новейшее оборудование. И, что несколько подкупает, когда начались сложные дни, Карл Карлович не рванул обратно в Англию, к примеру, обокрав завод. А ведь он чуть ли не в опале русских властей из-за связей с Платоном Зубовым. Но, нет, держится и изворачивается, чтобы обеспечить людям хоть какой заработок.

— Я умею хранить тайны, если вы на это намекаете, — с нотками обиды отвечал Гаскойн.

Общались мы с ним на английском языке, попрактиковаться в котором я был только рад.

— Не только это, господин Гаскойн, не только, — задумчиво сказал я.

Нужно было решаться и объяснить свою задумку. Вот только от того, что я предлагаю попахивало в самом мягком случае авантюризмом. А по факту, так и некоторым криминалом, пусть в этом времени подобное не прописано в законах. Ах, да, я сам же и прописал. Но Уголовное приложение император так и не принял, относительно всей империи. Теперь оно все еще апробируется в Нижегородской губернии. Так что успеем наворотить дел, если что.

— Подпишите вот это, — я подвинул в сторону Гаскойна бумагу-расписку о неразглашении коммерческих тайн. — А после вы мне дадите еще слово чести, что не нарушите того, о чем прописано в бумаге.

Понятно, что все можно нарушить, забыть и о расписке, и о сказанном слове. Но это хоть что-то. А в остальном я уже не просто задумался о собственной службе безопасности, я, по факту ее уже создал. Вот только, Богдан Стойкович не тянет такую работу, Карп Мелентьевич, так же более нужен на другом поприще. Так что ищу человека для подобной роли.

— Я надеюсь, что подобное унизительное недоверие будет компенсировано важностью показанного мне. Иначе, мы расстанемся неприятелями, — сурово говорил Гаскойн.

Да, за такие слова можно и на дуэль вызвать, но пусть понимает, что за просто так рассказать кому бы то ни было, нельзя, будут последствия. Я тогда и сам вызову его на дуэль, даже если для этого придется приехать в Лондон.

— Я предлагаю вам со мной стать владельцами Луганского железоделательного завода и не только его. Да, моя доля будет больше, я владелец, но и вы станете пайщиком. Ежели есть достаточно денег, то ваша доля возрастет, — сказал я и увидел интерес в глазах Гаскойна. — Вы видите, что государь-император словно не замечает ваш завод. Не могу обсуждать поступки своего монарха, лишь констатирую факты. Так отчего же не выкупить у государства права на завод?

— Я весь во внимании, — сказал Карл Карлович и придвинулся ближе к столу, на котором пока был только самовар с чаем, ну и булки к нему.

— Вы знаете, что государь предлагал возглавить берг-коллегию Александру Борисовичу Куракину, в ведении коей и находится Луганский завод? — спросил я Гаскойна [в РИ Куракин отказался от поста в виду занятости].

О таких подробностях директор завода не знал. А зря, уже подобный факт, как я только недавно понял, дает большие возможности. Дело в том, что пусть Александр Борисович и не согласился стать еще и Президентом берг-коллегии, но князь смог туда втиснуть своего протеже и человека, лично обязанного старшему из братьев Куракиных. Речь идет о сыне знаменитого токаря Петра Великого и изобретателя тех лет становления Российской империи, Андрее Нартове. Андрей Андреевич Нартов сейчас не продолжатель дела отца, а жаль, мне бы такой, как Нартов-отец, пригодился бы. Вместе с тем, кроме науки, литературы, Нартов-сын решил, что нужно занять еще одно хлебное место, ну а тут Александр Куракин сделал ему предложение.

Так что я, провентилировав почву на предмет приватизации заводов, понял, что можно провернуть ну очень выгодное дельце. Первое, назначить оценочную комиссию и направить ее на Луганский завод. Оценка будет заниженной, мол часть денег разворовывали и до завода они не дошли. Это в духе времени, когда всю грязь накидывают на фаворитов Екатерины. Так что Платон разворовал.

Второй шаг — это показать, что без существенных вложений, завод работать не может. Да, поступил на Луганский завод заказ на пушки, картечь и ядра, но недостаточный, чтобы просто существовать. Да и заказывал все это, в обход Петербурга губернатор де Рибас. Может отсюда и обвинение его в присвоении пятисот тысяч рублей. Тут следует добавить, что в рамках финансовой реформы Луганский завод не может быть полноценно профинансирован государством. Это уже я постарался, когда составлял реформу, ну и договориться с государственным казначеем Васильевым, чтобы в данном отношении ничего не изменилось, так же можно.

Третий шаг — предложение в берг-коллегию, от которого она, в лице своего Президента, не может отказаться. Завод оставляет за собой обязательства выполнять военные заказы лишь с небольшой наценкой на изделия, вместе с тем, все остальные мощности загружаются без согласования с государством. Прибыль не волнует берг-коллегию, кроме как уплаты налогов.

То есть, мы показываем государству, что предприятие не рентабельно и требует больших затрат, с другой стороны, мы даем небольшие, но деньги, при этом не отказываемся ни от государственных заказов на пушки, ядра и картечь, ни от того, что будем платить налоги.

— Это очень смело, — сказал, задумавшись Гаскойн. — А приобрести завод без занижения его стоимости?

Еще бы! Это смело, свежо, но главное — почти ничего противозаконного. Только лишь в обществе могут несколько осудить, но только что, несколько.

— Карл Карлович, а у вас есть миллион? — спросил я, получив в ответ лишь усмешку и взмахи руками в отрицании, я продолжил. — И у меня нет миллиона. Все, что смогу вложить в завод — пятьсот тысяч. Ну… еще взятки… Так что располагаю не более, чем шестисот тысячами. Но мы можем взять вексель на пятьсот тысяч. Это я беру на себя.

Вот так я прогуливаю часть приданного. Хотя деньги, что были подарены гостями на свадьбе, или получены после того, как некоторые подарки были проданы, это уже мои деньги. Пусть домострой и в прошлом, но деньгами в семье все равно распоряжается чаще мужчина. Да и не пропиваю же я серебро и ассигнации, а вкладываю в очень прибыльное дело. Тем более, что я уже столько купил и собираюсь купить земли, что и заскорузлое помещичье общество не осудит в покупке завода.

— Так что нужно еще распустить слухи о том, что с завода начинают бежать люди, потому как оплата им не производится, — продолжал я объяснять суть махинации. — В берг-коллегии испугаются того, что большой завод и вовсе останется без людей, или растащат то, что уже куплено для производства.

— И тогда я, как руководитель, уроню свою значимость, — сказал Гаскойн.

Он еще много приводил доводов, но как вести переговоры и некоторые азы психологии деловых отношений я знаю, потому понял, что по сути Карл Гаскойн уже согласился. Нужно только развеять некоторые страхи заводчика и тогда можно действовать.

На самом деле, все уже готово к тому, чтобы провернуть аферу. Мало того, даже рыбий скелет будущей аналитической записки по состоянию дел на Луганском железоделательном заводе набросал. Осталось проработать некоторые моменты с самим Гаскойном, так как я мало знал о заводе, по крайней мере, не настолько, чтобы описывать нюансы и предоставлять статистику.

— Каковы цели? Что предлагаете изготовлять? — спросил Гаскойн.

— Подписывайте обязательства, Карл Карлович! — напомнил я о расписке. — И поговорим об этом подробно.

Еще немного посомневавшись, любопытство и авантюризм внутри у Гаскойна все же возобладали, и он подписал обязательства. Я вообще считаю, что в России внутри иностранцев, которые приезжают для работы, более чем авантюрного духа. Человек, лишенный пусть и малой доли психических отклонений, не приедет в Россию. Нет, дело не самом русском государстве, а в целом в поступке. Взять и сорваться с привычного места, поехать в страну, которая изрядно отличается по климату, менталитету, вере, наконец, — это сумасшествие. Хотя тут речь должна идти не только относительно России, но и Америки, или Индии, Австралии.

Я лишь частью рассказал о том, что именно собирался предлагать изготовлять на Луганском заводе, но и это уже важная информация.

Первое, это, несомненно, паровые двигатели, которые станем устанавливать на пароходы. В Российской империи до того, как подсуетились мы с Кулибиным, был изготовлен только один паровой двигатель, причем, здесь же, в Луганске. Все остальное — привозное. А паровые машины Уатта используются на Урале вполне широко. И сколько стоит купить и доставить туда английские паровые механизмы? Очень дорого.

Так что еще и внутренний рынок заполним своими машинами. Если будем продавать на двадцать процентов дешевле, чем англичане, то уже сможем помочь русской промышленности, да и заработать большие деньги. Если же получится еще и соединить конкой, а после и железной дорогой Дон и Волгу, то и доставка на Урал сильно облегчиться. Может кто из Сибири решиться заказать машину.

Второе, это рельсы, пока для конки. Я обрисовал перспективу соединить Дон и Волгу. Канал строить я не решусь, ну если и когда настолько осмелею, что затею этот проект, то он не будет быстрым. А рельсы проложить — не так сложно. После пустить конку, что уже улучшит грузоперевозки. В перспективе — паровоз, конструкции которых уже разработали, но я жду Ричарда Тревитика, чтобы проработать и с ним все особенности. Между Царицыным и станицей Калач-на-Дону всего восемьдесят километров. Так что построить тут железную дорогу и оседлать ее — выгоднейший проект.

Но для этого нужны хорошие отношения с донскими казаками. Общался я с Матвеем Ивановичем Платовым, когда тот прибыл ко мне на прием в Надеждово… Я сказал общался? Нет, не вышло. Пить, да, получилось, даже лихо. А вот пообщаться по делам, нет. В одно утро, а пили мы два дня, будущего славного атамана просто не стало… Нет, жив, уехал просто, не попрощавшись. Однако, думаю, мы уже друзья, «братья по стакану». Платов не мог перепить меня, пусть я и жульничал, поедая большое количество сливочного масла, а порой и просто выливая водку, абсент, настойки, виски, и что мы там еще пили, под стол. Так что нужно будет самому съездить к казакам, да пообщаться со старшими…

Третье, что я предлагал производить на Луганском заводе — это сельскохозяйственный инструмент. Кроме того, мне нужны пушки, пусть и немного, для РАК, в перспективе новое нарезное оружие, когда его производство в достаточной степени апробируется.

Кроме того, я уже дал распоряжение Тарасову, даже не дожидаясь разговора с Гаскойном, чтобы Николай Игнатьевич выкупил два поместья из тех денег, которые должны были мне передать, как долю с Белокуракино, а так же суворовских и державинских поместий. Переговоры с помещиками Шевичами, князем Кудашевым шли тяжело, однако, не прерывались. Мне же нужна была земля, причем не обязательно с крестьянами. Но вот продавать, как землю без крестьян, так и крестьян без земли было запрещено павловскими законами. Так что имеется немало нюансов.

И я даже раздумывал, чтобы обменять две деревни в подмосковном имении, бывших частью приданного, на вдвое большее количество земли у Луганского завода, где было вдвое меньше крестьян. Пришлось включать свои связи и несколько нажать на князя, как и на помещика Хлопова. Они уже умудрились заложить свои имения, но а я официально не уволен из государственного казначейства. Вот и с этой стороны есть давление на собственников земли с богатым содержанием угля. Сейчас, насколько я знаю, покупка почти согласована.

Вопрос с топливом в Крыму и во всей Новороссии стоит более чем остро, настолько, что несколько лет назад, флотское командование даже присылало матросов к Луганску, или рядом с ним, чтобы на чужой земле просто крали уголь. При этом продажа его не налажена, нет ни одной шахты, а тут степь под боком и растущая промышленность новых русских территорий. Бесхозяйственность. Но мы это поправим и начнем добывать уголь.

Коксование Гаскойном было осуществлено еще пять лет назад. Вот только он все никак не решался строить домну на коксе. Нынче будет строить и даже быстро, об этом договорились, а я еще обещал прислать две своих артели кирпичных дел мастеров, в обмен на кирпич с двух кирпичных заводов, что построены так построены Карлом Гаскойном.

Кроме того, и о рельсах Карл Карлович знает не понаслышке. На Луганском заводе стоит железная дорога, по которой осуществляется перевозка руды в вагончиках. Протяженность этой дороги составляет, по словам заводчика, более пятнадцати верст. Так что перспективы закачаешься. Тут же была собрана и первая паровая машина в России по проекту Уатта.

В целом, не будь глупостей Павла Петровича по поводу того, что все, что делалось до него — не достойно внимания и ущербно, Луганский железоделательный завод уже стал бы передовым русским производством.

— К вам прибудет Иван Петрович Кулибин с частью своей команды. Это люди увлеченные, они уже усовершенствовали некоторые английские станки, они же и строили пароход, пусть над чертежами мы вместе сидели. Дайте им немного воли, прислушайтесь. Знайте, это русские могут быть Уаттами еще больше, чем сам английский создатель паровых машин, — сказал я.

— Не прокатись я на пароходе, оспорил бы ваше мнение, но, согласен… Со всем согласен, хотелось бы посмотреть, что из этого выйдет, — сказал Гаскойн и я достал свои записи.

Теперь все то же самое, что было сказано на словах, но сейчас на бумаге с цифрами. Прежде всего, что я, даже еще до приватизации завода, задумал сделать, так паровую машину для нарезки стволов с их унификацией. А пока агрегат будет собираться, надеюсь это будет быстро, тем более с командой Кулибина, нужно для начала создать сухопутный вариант карронады. И тут я… мы, в наилучшем положении, чем кто-либо в мире.

Дело в том, что Карл Гаскойн имеет собственную, совершенную конструкцию подобного орудия, еще более облегченную, пусть и чугунную. Мы же с Кулибиным придумали свой «танк» — фургон, который за две минуты превращается в стационарную огневую точку с пушкой-картечницей. Ну а собирается фургон после выполнения боевой задачи еще быстрее — за минуту: поднимается конструкция, ставятся специальные подпорки, вставляются колеса, палец, и все — убегать, чтобы чуть дальше вновь остановиться и ударить по противнику.

Вот честно, когда я увидел вот такое чудо, а первый экземпляр «боевой повозки» уже готов, да еще и с более тяжелым орудием, то не понял предков. Ведь подобное — отличное оружие. Да, для таких тачанок нужна своя тактика применения, как минимум, чтобы парадигма рассыпного строя уложилась в умах командиров. А пока кроме как ходить линиями или колонами, нельзя, оружие не позволит существовать иной тактике. Вот вооружить егерей пулями специальными для штуцеров, тогда многое измениться. Но это дело не сегодняшнего дня. И все равно, ведь можно использовать такие вот мобильные пушки, которые стреляют картечью. На марше, в засадах, при фланговых ударах, или при защите флангов наступающих колон пехоты.

Карл Карлович удалился, а я так и остался сидеть в ресторане. Сегодня у меня полноценный рабочий день и встречи предполагаются на протяжении восьми часов, не меньше. Хотя уже сейчас несколько устал, да и в голове то и дело, но всплывает образ Кати, да так действует на меня, что приходится ногу на ногу закидывать.

Однако, обязательно сегодня нужно было встретиться с Яковом Дмитриевичем Захаровым. Иначе он уже завтра собирается уезжать из Нижнего Новгорода. Эта встреча и состоялась второй.

— Я не успел вам сказать, Михаил Михайлович, — сразу же после приветствия говорил Захаров. — Но воздушный шар, что был в небе — сие подарок вам. Я оставлю еще своего человека, чтобы он рассказал, как пользовать сие изделие.

— Благодарю, Яков Дмитриевич, — отвечал я. — Но, заметьте, как изменились вы и как изменилась ваша жизнь. Уже у вас есть свои люди в услужении, или слуги, карета выделки моей Московской мануфактуры.

Лицо Захарова несколько сбавило радость. Да, я намеренно напоминал Якову, кому тот должен быть благодарен за то, что он академик, создает свои воздушные шары, купил новый дом на Лиговском канале в Петербурге. Мало того, что Захаров получил от Павла Петровича существенную премию, так и собственную лабораторию с возможностью найма до десяти сотрудников, работу коих будет оплачивать государство. Так что полная чаша у Захарова, как и уже мировое признание. Это здорово, он может гордиться и почивать на лаврах, но мне нужно большее…

— Я вам должен что-то, так назовите сумму! — резко выкрикнул химик, с задетым самолюбием.

— Я не ищу ссоры, Яков Дмитриевич, я ищу соратника, коим вы, как я думал ранее, являетесь. А что нынче? Почиваете на лаврах, создали лишь воздушный шар. Где ваши дальнейшие исследования? Где таблица периодических элементов? Я же начертил ее, — продолжал я наседать на химика.

Пободавшись со мной взглядами, Захаров несколько поник и стал говорить уже совсем иным тоном:

— Не сходится. Мне сложно определить валентность для ряда элементов, кроме того, остается очень много свободных клеток… И да, вы правы, мое время занимают выступления в Академии наук и переписка с европейскими учеными. А что бы вы хотели от меня? Я непременно выплачу свой долг.

— Не о долгах речь. Деньги для меня не сама цель, а средство, — сказал я так же уже мягким тоном. — Мне не на кого опереться, чтобы провести ряд опытов, очень нужных и тайных. Они сперва не принесут славы, так как нужно сохранить все до поры без огласки. Но это очень важно. Вот сколько у вас учеников?

— Два, — отвечал Захаров.

— В Академии наук рекомендуется иметь трех, а для того, чтобы реализовать все мои задумки, нужны десятки. К вам же просятся на стажировку? Отчего не берете? Боитесь показаться не сведущим в тех открытиях, что уже сделаны? — я говорил, и было очевидно, что «Шапка Мономаха» постепенно слазит с Якова Дмитриевича.

Химик заразился вирусом тщеславия, купается в лучах славы, между тем, сделав открытие, он более на работает в этом направлении. В этой реальности нет числа Авогадро, а есть число Захарова. Ну а что дальше? Открытие массы веществ сулит невообразимое пространство для исследований, но Яков создает воздушные шары — единственное направление, где он на практике применяет те открытия, что сделал благодаря мне.

— Но куда вы предлагаете двигаться? — тихо, понурив голову спросил Захаров.

Да, ему не нравится, что и как я говорю. Но и мне не подходит манера поведения Захарова. Столько направлений еще нужно освоить, причем быстро, а он летает в облаках, и в переносном смысле выражения, и в реальности.

Безусловно, воздушные шары нужны. И мы уже давно обсуждали их производство. Я вижу в этих изделиях большие возможности для современности. К примеру, для военных нужд воздушные шары могут иметь большое значение, как для разведки, или управления войсками, так и для корректировки артиллерийского огня. И было бы двадцать химиков в России, так и ладно, пусть занимается воздухоплавательной темой, но химия в нашем богоспасаемом отечестве начнет серьезно развиваться только в следующем веке.

— Вот, смотрите, — сказал я и подложил исписанные листы бумаги Захарову.

Первое направление, к которому я подталкивал Захарова, было исследование нефти. Мне нужен парафин, который так и не выделил химик, несмотря на подсказки. Так же необходимо промышленное изготовление керосина. Изготовить керосиновую лампу в современных условиях не так сложно, но, чтобы они продавались, нужен керосин в немалых количествах и быть в доступе.

Второе направление — бездымный порох и создание пироксилина. Вот тут я, как человек чуточку, но имевший отношение к военному делу, знал чуть больше, чем про перегонку нефти.

Начать я предлагал с нитроцеллюлозы. Природный хлопок в нынешних международных торговых отношениях, тем более, когда Иран — союзное России государство, доступен. Мало того, на одном из текстильных предприятий, купленном еще год назад и пока почти не рабочим, будет осваиваться производство хлопчатой нити. Так что с этим ресурсом проблем нет. Серные и Азотные кислоты уже открыты и есть способы более-менее массового промышленного производства таких соединений, пусть с этим и сложнее, чем с хлопком.

Ну а что еще? Да все, вроде бы как. Остальное — это технология. Нужно тщательно, очень тщательно, промыть хлопок, после в пятнадцати частях 50 на 50 обеих кислот его вымочить. Вынуть из раствора, промыть холодной водой, высушить.

— И все это нужно делать аккуратно, вдали от важных объектов, так как любая неточность — взрыв. И хранить в тайне. Мало того, уж простите, но мне придется приставить своего человека, или двух, которые будут следить за соблюдением секретности. Это не от недоверия, подобное нужно для всех и такие меры станут нормой, — говорил я, когда Захаров листал бумаги.

Нужно изобрести бездымный порох, тем более, если не мы, так это сделают европейцы. Но нельзя объявлять об открытии, даже в собственном отечестве. Позже, когда уже будет отработана технология, когда будут производственные мощности, можно не рассказать, как производится бездымный порох, но лишь объявить о его наличии. Но лучше, чтобы подобное стало известно врагу уже на поле боя, ошеломив противника.

Мы уже создаем оружие, которое будет давать преимущество. Отобраны пятьдесят штуцеров, однотипных с одним калибром и к ним вытачиваются пули для быстрого заряжания, которые при выстреле расширяются и тем самым хорошо ложатся в каналы нарезки, еще и обтюрация улучшается. В ином мире такие пули были названы именем изобретателя Минье, уж не помню, как у него имя [Клод Минье]. Мы их испытали, постреляли, но пока почти не притрагиваемся, накапливаем. И это не промышленное производство, а штучные изделия.

Есть и револьверы, или пародия к ним. Тот десяток барабанных револьверов — это крайне сложное в использовании оружие, когда и ствол при частой стрельбе нагревает, дыма много дает, да и заряжается крайне сложно. Чтобы загрузить в камору в барабане порох, вставить пулю, приходится тратить двадцать минут. А еще и часто чистить приходится. Кроме того, револьверы получились мало отличимыми от того, что уже создавали и русские и европейские оружейники еще сто лет назад. Но я посчитал, что как единичное оружие, пока не будет отработана технология изготовления унитарного патрона, для моей личной гвардии, подойдет. Да и технологии обкатаем, чтобы, когда появится патрон создать под него уже нормальный револьвер и не плестись в хвосте европейской или даже американской военной промышленности.

Поговорили и об унитарном патроне. Тут важно, чтобы Захаров, ну или те люди, что будут рядом с ним, подобрали нужный состав Бертолетовой соли, определили, насколько она лучше для изготовления капсюля, чем гремучая ртуть.

— Теперь вы поняли, почему нужна таинственность? — спросил я после того, как объяснил направления исследований.

— От чего же не понять. Но тут иное дело — много для меня одного заданий, — выразил сомнение Захаров.

— А кто еще? Подскажите! — несколько с раздражением сказал я.

Благодаря тем записям, что достаются Якову, его имя будет прославлено в веках. Он станет величайшим русским химиком, а все туда же, уговаривать приходится. Ведь в готовых уже решениях есть огромный плюс, преимущество. Захарову не нужно месяцами, или годами, высчитывать нужные пропорции, или придумывать своим изобретениям практическое применение, чтобы получить финансирование. Все у него будет, или уже есть. Осталось воспроизвести и придумать, как лучше создавать профильную промышленность, какие емкости, печи использовать. То, на что у иных уходят годы, Захаров получает в готовом виде.

— Отчего вы не желаете обратиться к господину Василию Михайловичу Севергину? — спросил Захаров.

А и вправду, почему? Может потому, что Севергин уже состоявшийся академик, который работает, при чем успешно, в минералогии, в которой мне и подсказать-то и нечего, кроме как некоторые месторождения драгоценных металлов, но это и самому нужно. Или потому, что Василий Михайлович увлечен своими трудами и не станет даже слушать о каком-либо новаторстве, или новых открытиях. Севергин сложный и целеустремленный человек, который, между прочим, выступил главным оппонентом Захарову.

Но есть у меня кое-что и для Севергина, если только получится его расположить к себе. Даломитовая мука, как удобрение, ну и как… Предтеча динамиту. Нужно и в этом направлении работать.

Я не хочу разрушать мир, ускорять технологии убийства себе подобных. Но как же иначе поступать? Россия отстала от Европы и проиграла Крымскую войну, когда могла бы при равном вооружении громить англичан с французами. Но что такое героизм, когда противник открывает огонь за четыреста пятьдесят метров до тебя, а ты бежишь под огнем, чтобы пробежать чуть ли не триста метров, дабы выстрелить, причем не прицельно? Это не героизм, это самоубийство.

И пусть та же Крымская война позволила Александру II провести ряд реформ, Россия сильно тогда откатилась в своем политическом развитии и, вероятно, это стало той точкой, после которой Российская империя все больше становилась зависимой от Европы, прежде всего европейского капитала. Ну а это обусловило участие в войнах, как и усугубило социальное положение внутри страны.

Не хочу! Если могу сделать так, чтобы подобного не было, то сделаю это. Тем более, что я себя не забываю, живу почти в роскоши, с роскошной женщиной, обзавожусь друзьями, пусть и большинство их не из дворянства…

— Да пусти ты меня, невежда! — услышал я звонкий голос, скорее всего принадлежавший молодому человеку.

Я не спешил посмотреть, кто это там такой кричит и рвется ко мне, но на всякий случай, я взвел свой револьвер.

— Как считаете, Яков Дмитриевич, мы договорились? — спросил я у Захарова, понимая, что наш разговор либо прервется, либо закончится, так как шум и выкрики набирали угрожающую тональность.

— Пух-тух, — удары прозвучали, словно в озвучке индийских фильмов из будущего, громко и звонко.

Я резко поднялся, так как навстречу решительной походкой, шел молодой человек. На вид ему было лет до восемнадцати, и он обладал внушительными габаритами. А в дверях корчился от боли один из сопровождающих моих охранников.

Выкидываю ногу вперед и бью незнакомца в живот, после делаю шаг навстречу, ударяю правым хуком тому в челюсть и пока парень пытается прийти в себя после ударов, беру в захват его руку, придавливая драчуна мордой в пол. Давно я уже не дрался, кроме как на тренировочных поединках. Хоть размялся немного.

— Больно! — вскричал звонкий мальчишеский голос.

— Кто такой? — с металлом в голосе спрашивал я, не отпуская руку, кости которой уже начинали хрустеть.

— Портупей-поручик Преображенского полка Федор Толстой, — простонал парень.

Я залился в смехе. Вот только недавно вспоминал эту личность, которой в будущем, когда читал историческую литературу, даже несколько восхищался. Герой любого романа, хулиган, которых еще поискать, при этом с атрофированным чувством справедливости. Такой образ выстроился у меня в голове относительно Толстого-Американца.

— Что же вы, портупей-поручик, напали на моего охранника? После того, как он был вами бит, мне придется его уволить. И отчего вы не по мундиру одеты? — говорил я, ослабляя захват.

— Сбежал из полка, — спокойно говорил Толстой о своем проступке, за который и вылететь из гвардии не долга.

— Ваше превосходительство… — понурив голову подошел Иван Проскуров, тот самый охранник, который был бит Федором Толстым. — Прикажите, так выброшу етого… Будь он и дворянин, а там, хоть на плаху голову за такое.

— Как, господин Толстой, приказать? — спросил я, продолжая улыбаться и веселиться.

— А пусть попробует! Еще не родился тот, кто… — парень осекся и посмотрел на меня, того, кто только что с легкостью помял этого бойца.

— Заменись, Иван, с тобой после поговорим. Как вообще мог тебя уделать юнец? Тренировки пропускаешь? Иди, с глаз моих, — сказал я Проскурову.

— Господа, если вы не против, то я пойду. Желаю и далее столь курьезных развлечений, — сказал Захаров и стал выходить.

— Постойте, сударь, не ходите туда! — сказал Толстой и после того, как мы оба с Яковом вопросительно на него посмотрели, тот продолжил. — Там, у входа в ресторацию, стоят трое, один, так и сущий зверь. Те господа что-то о дуэли говорили. А еще у того зверя на левой руке ожоги, как бывают у тех, кто часто стреляет с пистолей. Не бретер ли? Нынче подобное у дворян, что забыли о чести, бывает, нанимают стрелков.

Я озадачился. Вот не думаю, что возле ресторана прячутся и выжидают пока выйдет Захаров. Кому он особо нужен, если только… А не по мою ли душу прибыли товарищи? Не хочется быть тщеславным, но я куда как более интересная и противоречивая фигура, чтобы кто-то решился нанять бретера для вызова меня на дуэль.

— Иван, стой! — выкрикнул я Проскурову, который побитой собакой плелся на выход из ресторана. — Вызови еще людей и проводите господина Захарова через кухню. Уровень Б.

Охранник встрепенулся, его рука дернулась к пистолю, но Иван не стал доставать оружие, а поспешил наверх, где располагались еще трое моих охранников. После послали на базу подготовки вестового. Уровень Б означал возможное нападение. Подобные меры предосторожности я не считаю проявлением трусости с моей стороны, но всегда нужно перестраховываться и быть готовым к том, что, например, угроза существует и что там не трое человек, а куда больше.

— Я выслушаю вас, господин Толстой, уже потому, что такое рвение поговорить со мной должно иметь очень весомую причину. Иначе, подобное ваше поведение можно счесть за оскорбление и вероятен вызов на дуэль, — сказал я, приглашая присесть Федора.

— Я к вашим услугам, сударь. Не бывать такому, чтобы Толстые от пули бегали! — выкрикнул парень.

— Да сядьте вы, наконец. Или пришли сюда драться? Так уже подрались, — сказал я более жестким тоном.

— Да, уж, господин Сперанский, не думал, что вы столь ловок. У меня в роте даже старожилы, званием выше не смеют задирать. А тут, — Толстой погладил себя по щеке. — Я скажу прямо. Вы можете мне помочь! Я не могу пропустить кругосветную экспедицию. Знаю о ней многое, как и то, что благодаря вашим старанием она состоится. Поспособствуйте! Я пробовал записаться на корабль «Нева» господина Крузенштерна, там кузен мой должен уйти в поход. Но он, Федька-то, тезка, стало быть мой, моря боится пуще черта [в РИ Толстой-Американец так и пробрался на корабль «Неву», представившись именем своего кузена-тезки и отплыл с Крузенштерном].

Это выверты истории такие? Или есть некоторые закономерности и люди, что не могут не быть участниками определенных событий? В иной реальности, Толстой, получивший позже прозвище «Американец», обманом, вместо своего двоюродного брата попал в состав экспедиции Крузенштерна. Сейчас это мероприятие состоится сильно раньше, и вот он — вновь просится.

Чем закончилось то путешествие Федора Ивановича Толстого? Иван Федорович Крузенштерн высадил хулигана на Камчатке, отказав в дальнейшем плавании. До того Федор хитростью заставил сбрить бороду корабельного священника, выдрессировал обезьяну, чтобы та разливала чернила на важные бумаги Крузенштерна, перессорился с большей частью команды. И как такого брать в плавание?

С другой стороны, а как лишать Россию такого хулигана, когда личность Толстого-Американца была самой популярной в первой половине XIX века, да и позже о нем слагали байки. Этот человек вдохновлял писателей и поэтов на творчество.

— Голодны? — спросил я у Федора.

— Пожалуй, — немного подумав, ответил Толстой.

«И в чем же он может пригодиться?» — думал я, провожая взглядом парня, которого половые провожали к отдельной зале, чтобы накормить.

— Взяли, ваше превосходительство, — борясь с отдышкой, сообщил мне Иван. — Тех разбойников, что прятались у ресторации, выжидали когось, тати.

— Я же сказал тебе смениться! — выкрикнул я, но после взял себя в руки. — Кто они?

— Пока не признаются. Прикажете применить допрос? — старался выслужиться Проскуров.

— Так… — я задумался. — Отправь вестовых к господам Крузенштерну и Рязанову и сообщи им, чтобы приходили сегодня на ужин ко мне домой. Парня этого, что рожу твою украсил, то же ко мне в дом приведешь. А я пойду посмотрю, кто там такой выискался.

Небольшое подвальное помещение должно быть в каждом ресторане. Где еще пытать своих недругов? Где отрезать пальцы и жечь их огнем, или применять иные пытки? Шучу я. Подвал не для того, а чтобы хранить там продукты. Но, уж если придется, как сейчас, то лучшего места для разговора не найти.

— Николай Михайлович, но что же вы творите? — изумленно говорил я.

Передо мной было три человека, изрядно избитых, но не критично. Одним из этих людей был давний знакомый, несколько пропавший из моего поля зрения — Николай Михайлович Карамзин, не состоявшийся жених моей Кати. Тот самый, с кем я провел пока свою единственную дуэль и чье имя я оболгал. Да, именно так, потому что Николай оказался весьма порядочным человеком и сам никак не мог решиться, чтобы опорочить «честное» имя девушки Аннеты. Но такова была моя борьба за собственное счастье. Я устранил конкурента и сейчас счастлив в браке.

— По какому праву, сударь, вы ведете себя, как разбойник? Сие недостойно дворянина, впрочем, я еще раз убедился, что поповский сын никогда не поймет, что такое дворянская честь, — разразился пафосной речью Карамзин.

Он один оказался без кляпа во рту, но, было видно, что в этой компашке именно он вожак.

— А вы и действительно считаете, что нанять бретера, который должен совершить убийство дворянина — это и есть проявление дворянской чести? — спросил я.

И… попал в точку. Логически поразмыслив, я сопоставил факты и поверил тому, что подслушал Федор Толстой. Ну а увидев Карамзина, все стало понятно.

— С чего вы взяли? — стушевался Николай Михайлович.

— Ваши разговоры слышал, — сказал я со вздохом.

Что мне с этим делать? Ума не приложу. Подленько меня хотели провести и в том, что такого не произошло, я должен быть благодарен Толстому. А… Плевать, пусть едет в Америку. Или, едут, да — оба.

— Или я рассказываю всему обществу о том, что вы продолжаете свои бесчестные деяния, или… Вы, Николай Михайлович, завтра отправляетесь в Ревель и ждете там отправления кругосветной экспедиции. Будете описывать все путешествие, в красках, писать книгу. Вы уже написали книгу «Записки русского путешественника», пусть будет продолжение сего труда. Я даю вам шанс, господин Карамзин, в ином случае, кроме того, что узнает общество, нам придется вновь стреляться, или сражаться на шпагах, к этому я так же готов. И больше стрелять мимо я не буду! — сказал я и повернулся, чтобы дать распоряжение отпустить уловимого мстителя.

— А как же мое издание Аониды? — спросил Карамзин [Аонида — антология русской поэзии на 1798 год, в которой в АИ, по известным причинам, не было стихов главного героя].

— А зачем сие издание, коли меня там нет? — спросил я.

Наступила пауза, я не спешил уходить, в воздухе витала недосказанность. Такое бывает, когда намекаешь человеку на то, что он должен что-то сказать, а этот гад сидит и не думает делать предложение.

— Хорошо, я издам и ваши стихи. Мои редакторы и без того требуют этого. Но тогда что? Вы настаиваете, чтобы я ехал в кругосветное плавание? — задумчивым тоном говорил Карамзин.

В его словах слышалось сомнение в нужности отправляться в большой вояж по морям. Но не я тому виной. Видимо, сам Николай Михайлович задумался над тем, чтобы убыть их России и совершить своеобразный подвиг.

— Это будет правильным решением. Не забыли, что после нашей дуэли, от вас многие отвернулись. Своим же вояжем вы можете вернуть себе славу литератора и заработать денег. Заодно выветрите глупые мысли. Нам нынче нечего делить. Но, клянусь честью, если вы еще раз станете на моем пути, я не задумываясь убью вас, — сказал я и пошел к выходу.

— Я согласен! — выкрикнул Карамзин.

Вот и решился вопрос с этим недругом, может и временно, но на пару лет, а то и больше, я не услышу о Карамзине. Какие еще выгоды? Так то, что в России сейчас негде публиковаться. Издавать стихи в Ведомостях считается плохим тоном. И тут уже зарождается та интеллигенция, которая критикует государственные СМИ. Пусть это и делается очень тихо.

Так что издание Карамзина и еще каких-то там его партнеров — это признание для любого поэта. Там будут стихи Ломоносова, Сумарокова, Державина, но моих из-за обид Николая Михайловича не предполагалось. Хотя подобный подход, когда выйдет издание без стихов Сперанского, мог сильно подмочить и так влажную репутацию Карамзина, так как он выглядел бы мелочным и мстительным. Теперь я буду и там публиковаться.

А так, из кругосветного путешествия Крузенштерна и Лисянского, как и деятельности РАК можно после сделать такой пиар на основе записей Карамзина, чтобы мероприятие еще больше прославило русский флот.

— Господин, а что делать с другими? — догнал меня Иван Проскуров.

— Спроси, что да как, да предложи работу. Пусть бретер потренируется со мной в стрельбе, заодно может какие приемы в дуэли покажет. Но сперва отбейте ему что-нибудь. Но второго не трогать, только расспросить после того, как он увидит избитого бретера, — сказал я и пошел на выход.

Домой. У меня там жена красавица и до ужина я могу еще с ней… Ох, что могу!

Федор Федорович Ушаков уже вовсю работал, причем в непривычном для себя амплуа. Русский адмирал с большим профессионализмом мог бить врага, но вот заниматься политикой, как и лишь обозначать присутствие России в регионе — это не то, чего хотел бы Ушаков. Он более остального хотел сражаться.

Нет, никогда Федор Федорович не был кровожадным, если можно избежать боя, то он чаще всего так бы и поступил. Или же когда противник повержен, то русский православный адмирал не станет его добивать, напротив, проявит шокирующую для врага христианскую добродетель. Вот только Ушаков прекрасно, словно физически, ощущал в воздухе запах крови и сожженной человеческой плоти. Все говорило о том, что войны не миновать, тогда зачем излишние политесы, если нужно укрепляться и готовится к неминуемому. А он тут, вино попивает.

Уже была проведена инспекция фортов на Мальте, после которой в срочном порядке был отправлен в Севастополь самый быстроходный корабль русской флотилии. Дело в том, что оборона острова просто никудышняя. Если не привезти хотя бы четыре десятка береговых пушек, то и думать нечего, чтобы при обороне брать в расчет форты. Мальтийская артиллерия не выдерживала критики.

Ушаков не высказывался на политические темы, или озвучивал свои умозаключения только в присутствии очень близких офицеров, которые никогда не станут писать доносы. У флота свое понимание чести, предательства, тут замкнутая каста, которая, вероятно, формируется под воздействием долгого нахождения людей в тесном пространстве кораблей. Так что Федор Федорович даже и не предполагал, что кто-то на него донесет, но и ругать власть не стремился. Его, только что назначенного адмиралом, вообще все должно устраивать.

Между тем, пусть Ушаков и был рад Средиземному морю, или Ионическому, как его части, но понимал, что Мальта — очень спорный актив. Да, это центр Средиземноморья, в этом отношении дорогого стоит контроль торговых путей, если бы было чем торговать. Но мальтийцы стали ленивыми людьми, забывшими о беспримерных подвигах своих предков рыцарей-госпитальеров. Не были мальтийцы бедняками, по крайней мере среди элиты Ушаков не увидел признаков того, что богатые мальтийцы сильно беднее богатых русских или неаполитанцев. А с России уже идет финансирование острова, сам Федор Федорович привез серебра на два миллиона рублей серебром. Да за такие деньги!..

— О чем задумались, адмирал? — спросил Гораций Нельсон у Федора Ушакова.

— Ровным счетом, ни о чем, — ответил Федор Федорович и улыбнулся.

Сложно было разговаривать на английском языке, все-таки Ушаков, как и вся русская элита, более предпочитал французский. Но как на богатом языке Вольтера разговаривать с этим чванливым дураком, с Нельсоном? Тем более, что Гораций французский знал на уровне, не достойном даже денщика Ушакова.

Как же сейчас Федор Федорович хотел в море, как его бесили все эти неаполитанские посиделки. Разговоры ни о чем с крайне необразованными людьми; или морские просторы. Для Ушакова выбор очевиден.

Нельзя говорить, что неаполитанский двор — это сплошь необразованность и невежество, но большинство во дворце таковые. Сам король Фердинанд еще может поговорить на разные темы, поддержать разговор, пусть и личность крайне скользкая, такой себе приспособленец под обстоятельства, быстро меняющий мнение по необходимости. Но вот его жена…

Много выпустила из себя Мария Терезия детишек. Она хотела показать, что можно быть и великой императрицей и одновременно достойной женой, и матерью. Выглядело так, на публике, а по факту… Нельзя существовать по принципу «и жрец и гнец и на дуде игрец». Так что дочери австрийской императрицы Марии Терезии, что Мария Антуанетта, что Мария Каролина не получили системного образования, даже гордились тем, что не читают книг. И пусть Ушаков сам не был великим ценителем наук, кроме только флотской, но в такой компании чувствовал себя человеком с системным образованием.

Ситуацию могла изменить семейная чета Гамильтонов, которые чуть ли не управляли королевской фамилией, но и тут все было сложно и несколько пошло. Гамильтон показался Ушакову авантюристом, пусть уже и в годах, а от того обленившимся. Ну а его жена… Роман Нельсона с Эммой Гамильтон разгорался с неистовством, страстью, всепоглощающим пожаром.

И вот этот факт еще больше отталкивал Ушакова от вероятных приятельских отношений со своим английским коллегой. Федор Федорович не был женат, но, как всякий православный человек, чтил институт брака и осуждал хождения по кроватям. А тут, такая страсть, слезы и крики, забываясь обо всем, даже о службе, Нельсон потерялся в океане страстей. Эмма Гамильтон отвечала ему взаимностью. От того, как считал Ушаков, может сильно пострадать и служба.

— Господин вице-адмирал, вы намереваетесь отбывать к британским берегам? — после череды пустых фраз спросил Ушаков у Нельсона.

Горацио молчал, думал. Двурукий, но уже плохо видящий на один глаз, флотоводец, сын крестьянина-арендатора, не хотел признаваться в слабости английского флота [Нельсон не потерял руку, потому как в АИ не случилось сражения при Тенерифе]. Нельсон всерьез думал нарушить приказ и превратиться в своего рода капера, который нападал бы на французские корабли по всему Средиземному морю. Ходят слухи, что Директория собирается послать армию в Египет, но вот противостоять этой высадке просто некому. Горацио Нельсон всерьез не рассматривал флот Ушакова, как силу, считая, что дикие русские могут бить еще более диких турок, но не европейцев.

И что было противно Ушакову, Нельсон не особо сдерживался в словах и донес все свои посылы про русских, как никудышних вояк и до Федора Федоровича и до королевской неаполитанской фамилии. Чего еще ждать от человека, который, лишь чуть научившись читать по слогам, поступил на флот даже приписав себе год. Он слышал мат и ругань, но не имел учителя, который объяснил бы ему, что хорошо, а что плохо.

Повезло… Дядя Нельсона принимал у племянника экзамен и на мичмана и после на лейтенанта, где не спрашивал ни про иностранные языки, ни что-либо иное, кроме уставов и системы службы на флоте, как и об управлении кораблями. Вот это Горацио заучивал наизусть, всегда организовывая службу по регламенту.

— Я не могу ответить вам, адмирал. Мы, пока иного не решили наши монархи, нейтральны, но не друзья, — сказал Нельсон и стал одним своим рабочим глазом выискивать хоть кого, чтобы сбежать от русского.

Будь у английского вице-адмирала пусть и вдвое больше кораблей, чем сейчас, то Горацио Нельсон даже не стал бы и слушать Ушакова, мог и просто уйти от разговора, проявляя грубость и невежество. Но вот засада, у Нельсона всего четыре линейных корабля и пять фрегатов. Все, более ничего, даже брандеров нет. У русских втрое больше по количеству кораблей, а по мощности залпа может и в четверо, так как флагман Нельсона, линкор «Агамемнон» имел всего 64 орудия.

Это не линейный корабль «Сэндвич», имевший сто пушек, но сбежавший после бунта ненавистного Нельсону Ричарда Паркера. Именно этот враг британской короны виноват в том, что большая часть английских кораблей ушла из Средиземного моря. Самюэль Худ, недавно назначенный адмиралом синей эскадры, уже вывел большую часть кораблей из Средиземного моря. Нельсон считал это ошибкой, но его уже проучили, что нельзя перечить командованию, когда отстранили на пять лет. Больше подобного Горацио допускать не хотел, пусть сейчас денег и хватит, чтобы не голодать, как это пришлось делать в последний раз, во время отставки.

— Союзнички, — пробурчал Ушаков, когда Нельсон увидел, что освободился Уильям Гамильтон и английский вице-адмирал направился к мужу своей любовницы.

В лучших традициях галантного века, Гамильтон знал, кто его жена, в бывшем куртизанка, натурщика и просто… увлеклась английским офицером. И английский посол в Неаполитанском королевстве, коим и являлся Гамильтон, не стал мешать такой связи своей жены. Может быть и потому, что боялся за свою необычайно богатую коллекцию художественных ценностей. Кто еще поможет перевезти картины и скульптуры, как и самого Уильяма, когда придут французы? А то, что в Неаполь рано или поздно, но, скорее всего, рано, придут республиканцы, Гамильтон был уверен.

— Вы? Как вы смеете? — вдруг вскричал Гамильтон буквально после минуты общения с Нельсона.

Ушаков наострил уши. Нет, ему постольку-поскольку важны все эти любовные страсти. А вот то, что может быть сказано Нельсоном во время эмоционального всплеска, очень даже важно. Федор Федорович видел, что английский флотоводец, и без того всегда бывший эмоциональным, и, при отсутствии должного образования и принятия правил поведения в обществе, сейчас переходил все границы, повышая голос.

— Я слуга короля, как и вы, — почти что кричал Нельсон.

— Так сражайтесь за короля до конца! — парировал Гамильтон.

Прием во дворце Фердинанда не был многолюдным, да и помещение казалось не столь просторным, как могло быть при иных королевских дворах, потому все присутствующие приостановили свои разговоры и внимательно наблюдали за картиной ссоры мужа профурсетки Эммы и ее любовника. Так воспринимал неаполитанский двор ссору. И всем все было видно из любого уголка зала.

На самом же деле мужчины спорили совершенно о ином. Нельсону предписывалось уже как месяц назад покинуть Средиземное море. По Версальскому договору 1783 года скала Гибралтар, как и некоторые ближайшие территории, отошли к Великобритании, которая, впрочем, не спешила объявлять эти земли своей колонией, но уже обустраивая собственную военно-морскую базу. Вот туда и нужно было отправляться Нельсону, чтобы взять под охрану Гибралтар и, как предписывалось, не позволять французскому, да и испанскому, флотам выходить в Атлантику.

Англия временно уходила их Средиземного моря, оставляя русских один на один с французским флотом, или даже одних на двух, если испанцы решат заявить о себе. Тут еще и профранцузская Венеция, Генуя… Так что русским придется только убегать от флотов иных стран. Это, пусть и временно, но сдержит французов, не могущих выйти из Средиземного моря и быстро нарастить свою группировку у проливов.

Ушаков именно сейчас понял всю подлость задумки англичан. Русские нынче — единственные из серьезных европейских игроков, кто может составить реальную угрозу Французской Республике. Однако, император Павел Петрович вовсе не хочет воевать, о чем опрометчиво заявлял публично. У государя Российской империи более всего есть желание перекрашивать корабли, да принимать новые регламенте на флоте. Пусть новый Морской Устав и понравился Ушакову. Ну а так, оставшись без англичан в Средиземном море, русские потерпят поражение, как об этом и мечтали в Лондоне.

И что тогда? А все просто, императору Павлу придется искать союзников, чтобы покарать французов за поражения в Средиземном море. Тут либо Соединенные провинции, но скорее, Англия, которая даже после мятежей на флоте, все равно имеет сильно больше кораблей, чем все русские эскадры вместе взятые. И все, русские в войне и их варварские полчища идут вразумлять французов.

— Я ухожу, но забираю Эмму. Пишите в Лондон, пусть высылают свои рекомендации! Если что, я пришлю за вами корабль, или даже сам прибуду, но Эмма отправится со мной, я не могу подвергать ее опасности, — настаивал Горацио Нельсон.

— Но французы не нападают на Неаполитанское королевство, почему угроза. По крайней мере, не так скоро. А как же мои коллекции? — чуть дрогнувшим голосом спросил Гамильтон.

— Не сейчас. Нынче только Эмму заберу. У меня приказ убыть, у вас приказ остаться, — сказал-отрезал Нельсон.

— Господин вице-адмирал, — встрял в разговор еще один человек, Джон Френсис Актон. — Вы обязаны были согласовать со мной уход вашей эскадры.

— Обязан? — возмутился Нельсон. — У меня нет инструкций быть обязанным вам.

Джон Актон был весьма влиятельным человеком при дворе Фердинанда Неаполитанского, к слову, он так же, как и Нельсон, был англичанином, пусть и позиционирующим себя, как неаполитанец. Влияние этого человека-авантюриста, было велико, несмотря на то, что Актон командовал лишь в двух моментах: когда, как адмирал флота Неаполя, управлял кораблями, а еще, когда согревал постель королеве неаполитанского государства. И там, в постели, Марии Каролины, имевшей огромное влияние на мужа, Актон надиктовывал решения, которые он полагал правильными и для себя и для Неаполя. Этот человек считал себя важным вельможей, однако, для Нельсона Актон оставался никчёмным почти что предателем, ну и бездарным флотоводцем.

К слову, неаполитанские элиты не любили ни Актона, ни королеву, да и англичан не привечали. Может потому и нет согласия в королевстве, что люди больше ждут испанцев, с которыми имеются глубокие корни, даже приверженцы республиканцев в наличие. Эти территории не так, чтобы давно стали независимыми, или зависимыми Австрии, с видимостью суверенитета. А до того, земли были испанскими.

А между тем, крики и высказывания обоюдных претензий продолжались. Нельсону и Гамильтону почти что удавалось обходить тему Эммы, но все вокруг для себя уже определи предмет разногласий мужчин. Король с королевой в это время решили за лучшее вовсе уйти на лоджию, чтобы подышать свежим воздухом.

— Паруса! Паруса! — закричал кто-то в саду дворца.

— Французы, больше некому. Жалкие республиканцы, они выследили меня! — закричал Нельсон и решительно, наплевав на вопросы, которые английскому вице-адмиралу задавали многие из присутствующих, направился к Ушакову.

— Вы обязаны, наконец, сделать выбор и выступить на стороне правды, — пафосно заявил Горацио Нельсон Федору Федоровичу Ушакову.

— У меня нет инструкций быть обязанным вам, — ответил Ушаков, повторив фразу самого же Нельсона.

Павел Петрович наставлял старшего сына. В последнее время подобное было столь регулярно и так назойливо, порой слишком жестко, что Александр Павлович возненавидел эти уроки. Ненавидел, но ни разу не показал этого отцу, лишь иногда не получалось внутренне задавить раздражение и гнев, и тогда наследник Российского престола использовал уже годами апробированную заготовку. Александр прикусывал до боли язык, но продолжал улыбаться, пусть и закрытым ртом.

С самого детства Александру приходилось быть угодливым и отцу и властной бабушке-императрице, он лавировал между интересами и обидами двух близких родственников и учился быть природным дипломатом. Он так научился отказываться, что в просящего не оставалось и тени обиды. Он настолько чувствовал, на интуитивном уровне, чего от него ждут, что не разочаровывал ожидающего. Но всему бывает предел. Для Александра предел, это когда он прикусывал язык и все равно излучал улыбку, пусть и с грустными глазами.

— Александр, я жду не твоего пустопорожнего воркования, а прямого ответа: что ты думаешь о том, что Мальта стала нашими владениями! — сурово требовал Павел от своего сына.

Как же сложно сдавать экзамен, а не чем иным такие разговоры с отцом не назвать, когда с тебя требуют прямого ответа. Но Александра учили, что для правителя прямой ответ — это заведомо ошибка. Нужно говорить так, подбирать слова таким образом, чтобы оставлять для себя пути отхода. «Господа, вы не так поняли мою фразу», «Нет, нет, я имел ввиду несколько иное», «Что вы, это сказано в общем, в частности сие имеет иное значение», — вот примеры, как можно выходить из щекотливых ситуаций и сохранять большее количество довольных почитателей гения государя.

Но отец-император, он не такой, не Фредерик Лагарп, учитель Александра, отличающийся свободными нравами и очень демократичным подходом к обучению. Не привык наследник, чтобы его пороли. Нет, до физического насилия не доходило и в разговорах с государем, но Александр называл «поркой» требовательный тон отца и выволочку за то, что наследник вновь уходит от ответа.

— Я жду! И заметь сын, не только я один, там, — Павел указал рукой на массивную дубовую дверь. — Уже в нетерпении Уитворт, английский посол, а также Кобенцль [посол Габсбургов в России]. Австриец уже уведомил меня, что собирается убыть из Российской империи, но, как видишь, остался для аудиенции. И я намерен принять одновременно и англичанина Уитворта и Людвига фон Кобенцля. Пусть, смотря в глаза друг другу будут слушать, что я им скажу, а то закручивают интриги.

Александр было дело выдохнул, его отец часто переходил с темы на тему и была вероятность, что наследнику не придется прямо высказываться про Мальту. Но он ошибся.

— Не думаешь ли ты, Александр, что я забыл о своем вопросе? — сказал император, чуть отвернулся и, неестественно скосил голову к правому плечу.

Придется отвечать, такой вид Павла Петровича не говорит, а кричит, что сейчас нельзя отмалчиваться. Мало того, Александр своим молчанием довел ситуацию до того, что теперь не оставалось шанса для правдивого ответа, ну или прямой лжи, вопреки собственному мнению.

— Нужно всеми силами цепляться за Мальту и оставаться последними рыцарями Европы, отец. Разве иное мнение может быть правильным? Иное — это поругание чести, не выполненные обещания перед славными в своей истории госпитальерами. Сложно сие осуществить, это да, но мы — величественны и России благоволит Господь Бог, потому и способны защитить нуждающихся в опеке, — бессовестно лгал Александр, вдохновляясь тем, что постепенно, но голова Павла выправлялась, а подбородок вздымался.

Значит все правильно сделал наследник, и время гнева откладывается. Правильно, это да, но Александр внутренне поморщился. При всей своей изворотливости он не любил такую явную ложь, когда приходится говорить о том, что ну никак не правда.

Наследник, на самом деле, считал, что история с Мальтийским орденом — это утопия, нереальность, которая может располагаться на страницах красивого рыцарского романа, но не укладывается в реал-политик. Нет, он понимал, что Мальта — это ворота между восточной и западной частями Средиземного моря. И обладать такой вот крепостью почти в центре Средиземноморья — очень привлекательно. Но что стоит за потугами закрепиться на острове?

Это означало рассориться с Францией. Да и пусть, хотя внутренне Александр несколько симпатизировал республиканцам за их кодексы, либеральные реформы, ненавидя их только за казни монарших особ. Лагарп, тот самый учитель, вообще считал себя республиканцем, но продолжал оставаться учителем наследника и, может быть, единственным другом Александра.

«Не прощу», — промелькнула мысль Александра, направленная на отца, который выслал из России, да еще и с позором, Лагарпа.

Но мало того, протекторат над мальтийскими рыцарями — это еще и сложные отношения с Англией, Австрией, с другими странами. По всей Европе раскинулись земли, с которых кормились бывшие госпитальеры. Теперь, когда Россия взяла не просто покровительство, а Павел, пусть и на словах, но называет Мальту «русской губернией», придется либо просто забыть про мальтийские активы в других странах, подарив их, либо бороться за них, что почти без шансов. Те же британцы будут признавать мальтийские активы за Мальтой, но не за Россией, и то до момента, пока Российская империя станет ненужной, когда все каштаны из огня русский солдат для Лондона вытащит, опаляя свои мозолистые православные руки.

А как снабжать Мальту? Кормить ее? Обогащать элиты мальтийской аристократии, без чего они быстро объявят себя вассалами, пусть тех же англичан? Так что он, Александр, не взял бы на себя ответственность за Орден.

— Хорошо, я так же думаю, сын. Теперь я прошу вас присутствовать на встрече с послами. Вы обязаны прочувствовать величие нашей с вами державы. Россию будут упрашивать войти в войну. Я не хочу. Идти в угоду обстоятельствам выше моего разума, но что делать. Вот какие последствия могут быть, если мы после уговоров англичан и австрийцев откажемся помогать им в войне? — и все-таки экзамен продолжился.

А еще, Павел перешел на «вы». Это означало, что император уже перестраивается к общению с иностранными послами. В обществе император не позволял себе близкое общение с наследником престола. Если только Павел не входил в состояние гнева, что, к сожалению для многих, случалось достаточно часто.

— Торговля замедлится… — задумчиво говорил Александр. — Нет, папа́, Англия нынче, после бунтов во флоте, нуждается в пеньке, нашем лесе, они даже готовые канаты берут. Так что торговать все равно продолжат, но охлаждение будет всенепременно. А вот Габсбурги не смогут более оттягивать неминуемое и заключат договор с Директорией. Франция усилится.

— Все так, на вас, мой сын, благотворно воздействуют наши разговоры. Я, с вашего позволения проясню еще обстоятельства. Первое, без весомого противовеса, французы быстро захватят весь Апеннинский полуостров. Там и осталось только Неаполитанское королевство. Без англичан, а они уйдут, сия держава быстро падет в руки республиканцев. Венеция… Некий Бонапарти уже выстраивает новую республику и там. Второе, так то, что просто некому противостоять республике на Рейне. Германские княжества слабее слабого, а Вена не готова к новой войне в полный рост. Голландия? Это даже не смешно, как и англичане, способные только на десанты в портовые города и удержание оных, — Павел Петрович выдохнул, и подошел к окну, всматриваясь в никуда.

Все… Молчание. Теперь нужно подождать от нескольких минут до получаса, чтобы такой вот отход императора из действительности закончился, и он вновь начал говорить.

— Знайте, Александр, я жду того дня, когда во Франции появится монарх, чтобы заключить с ним соглашение. Без предсказуемой Франции не будет мира в Европе. Я хотел бы иметь французов в приятелях. России не нужны войны, нам торговать и сеять важнее, без потрясений, путь и не более двух десятков лет. Ранее я встречал записки в газете, нашего с вами соплеменника, господина Сперанского, весьма любопытного, но, как меня ранее убеждали, излишне вольнодумца и бунтаря. Так вот, он утверждал, заметьте более года назад, что во Франции появится свой правитель и скорее всего он будет из военных. Сейчас я в это более всего верю. Только что все французы оплакивали смерть генерала Гоша, но при этом рукоплескали генералу Бонапарти, — император задумался, а после резко выкрикнул. — Пригласите, послов и канцлера!

Всего-то две минуты забытья императора, и такая долгая речь после. Это говорило о том, что Павел настроен на работу и сегодня хорошо выспался, без кошмаров, которые, по слухам, становились непременным условием императорского сна.

В кабинет Павла Петровича в Зимнем дворце, куда государь переехал буквально несколько дней назад, вошли три человека. И каждый сильно отличался от другого. Англичанин Уитворт — надменный, с неприятной для Павла лживой улыбчивостью хозяина положения. Людвиг фон Кобенцль, посол империи Габсбургов, напротив, стоял чуть понурив голову, словно силился безуспешно скрыть свой униженный статус просителя. Третьим был Александр Андреевич Безбородко. Сегодня канцлер выглядел вполне нормальным человеком, без блуждающего болезненного взгляда, словно отошли все хвори.

Павел Петрович стоял с пафосным, надменным видом, с высоко поднятым подбородком и в пол-оборота к послам, на которых бросил лишь пренебрежительный взгляд. От такого приема Уитворт проскрипел зубами, но внешне ничего не говорило о том, что кто-то недоволен. Лишь Безбородко несколько поморщился. Ему не нравился некоторый перебор с тщеславием у императора, впрочем, кто он такой, чтобы подвергать критике государя.

После предписанных этикетом и протоколом приветствий, слово взял Павел Петрович.

— Господа, я, благодаря вашей работе с канцлером Александром Андреевичем, знаком с вопросом, который привел вас ко мне. Вы ждете окончательного решения? Уверен, что, это так. Я жду решительного ответа, в чем моя и моего Отечества выгода от того, что Россия будет воевать, — сказал император, не меняя свой надменный вид.

Во время, пока император говорил, английский посол Уитвот более смотрел не на императора, а на наследника российского престола. Александр Павлович стоял в стороне, его вид, в отличие от отцовского был скорее извиняющийся. Мол, «господа, не берите близко к сердцу такое унижение, будьте снисходительны».

— Ваше величество, очевидно, что зараза республики ворвется в Центральную Европу. Что, если она распространится и на вашу страну? — сказал Уитворт.

— Пустое, — отмахнулся Павел. — Русский народ любит своего императора, а я люблю свой народ. И подобную скрепу не разрушить.

Посол Австрии Людвиг фон Кобенцль так же решил привести довод, который считал весьма убедительным:

— Ваше величество, весьма вероятно, что мой император лишиться ряда германских княжеств, где французы распространят свою якобинскую заразу. Насколько сильна станет Франция, когда разграбит правящие элиты и мобилизует все силы? Очевидным является то, что нынче не только Священная Римская империя, но Англия и Россия под угрозой.

— Большей угрозы, чем стоит перед вашей страной, России во век не видать. Бонопарти мог идти на Вену. Как вы допустили подобное? А еще Италия потеряна. Я знаю все ваши желания, вам довели желания мои и России. Я подумаю, — ответил послу Павел Петрович.

Уитворт попытался что-то сказать, но русский император жестом руки запретил ему это делать.

— Я все сказал, ждите у дверей решения Императора Российской Империи! — решительно сказал Павел и демонстративно отвернулся к окну.

Послы переглянулись между собой, недоуменно пожали плечами и стали пятиться спиной к двери, развернувшись к русскому монарху задом лишь после пяти шагов спиной вперед.

— Ваше величество! — пытаясь сдержаться, обратился Александр. — Но все будут считать, что русский монарх…

Все-таки наследник не позволил себе сказать то, что так и стремилось вырваться из него. «Самодур», «сумасшедший», или что-то в этом роде хотел выкрикнуть Александр. Просвещенный монарх не станет вести себя столь надменно с послами других великих держав. Это не просто не приличествует, это плохой тон.

— А не все ли равно, как будут думать англичане или австрийцы, учитывая то, что русский солдат пойдет спасать Европу? — ответил своему сыну Павел Петрович.

— Вы пошлете русскую армию воевать? — несколько растеряно спросил Александр.

Наследник был уверен, что отец откажет просвещенной Европе в помощи, упрется в своем нежелании воевать.

— А у меня есть выбор? — с огорчением ответил император. — Впрочем, сын, я не задерживаю вас более. Идите, и сделайте уже, наконец себе и России наследника!

Александру понадобилось еще с десяток секунд, чтобы понять, что его выпроваживают, после он поклонился и направился прочь. Не к жене, с которой вновь не ладятся отношения. Он побудет в одиночестве и почитает книгу, чтобы отвлечься.

— Послам у выхода ничего не говорить! — в спину удаляющемуся сыну бросил государь.

Свидетелем разговора между венценосными отцом и сыном оказался канцлер Безбородко, который уже как два месяца плотно работал с послами иностранных государств. Главная задача, которая стояла перед Александром Андреевичем Безбородко, заключалась в том, чтобы выгоднее продать участие Российской империи в европейских делах. При этом вся деятельность канцлера была направлена на поиск компромиссов с Англией. Уж очень любил он эту страну, ну и не только в любви дело.

По мнению Безбородко нужно спасать «Северный альянс», который трещит по швам. Швеция считается чуть ли не врагом, Англия так же и не друг и не враг, а так… Та система, что выстраивалась еще со времен начала правления Екатерины Алексеевны, рушится. А противопоставить ей нечего. Потому, если не склеить все союзные отношения России, то политика станет слишком непредсказуемой. И так французы вносят слишком много нестабильности.

— Ну, Александр Андреевич, удалось договориться с англичанином и австрийцем? — спросил император, когда он остался один на один с канцлером.

— Почти во всем, ваше величество, — отвечал Безбородко.

— Подробности, канцлер! — потребовал Павел.

Александр Андреевич рассказал. Главной проблемой во всех договоренностях было то, что по излюбленной теме государя четкого решения принято не было. Англичане лишь закрепляли право русского императора быть Великим Магистром Мальтийского Ордена, но, по факту, это все. Имели ли британцы право разрешать или не дозволять Павлу быть тем, кем он себя уже считает? В ином же, в вопросе о принадлежности острова Мальта, как и закрепление за Россией владение Ионическими островами, Уитворт ушел от прямого ответа. Да, Великобритания соглашается с тем, что русские имеют право пользоваться Мальтой, как базой для своего флота. Но… как необходимая мера. А это значит, что мера эта временная.

Но не достиг бы Безбородко вершин у власти, если бы не умел предоставить информацию таким образом, чтобы черное было не таким черным, а белое не имело ни единого темного пятнышка.

— А хватит нам два миллиона фунтов на войну? — спросил Павел задумчиво.

Александру Андреевичу не было что ответить. Тут нужны отдельные подсчеты, которые должны проводиться военными. В целом же сумма, которую англичане выплачивали русским за участие в военных действиях, казалась немалой. Тем более, что австрийцы дают гарантии, что смогут обеспечивать и провиантом, и фуражом, даже порохом русский экспедиционный корпус.

— Управление на ком, общее командование? Я не хочу, чтобы… — Павел задумался.

Канцлер понял ход мыслей своего императора, потому, чтобы подтвердить свою нужность, он начал говорить те слова, которые ожидал монарх.

— Идет преобразование в войсках. Это ваше детище и ряд генералов устроили саботаж, не желая подчиняться. И вот вас, ваше величество, просят вступить в войну. Так от чего же не опереться на тех генералов, которые были против реформы? — сказал Безбородко и хитро улыбнулся.

— Если эти смутьяны потерпят поражение в Европе, то распишутся в своем ошибочном мнении, им ничего не останется, чтобы поддержать любые мои преобразования в армии. Если они победят, то эта победа будет русского оружия и вновь я выигрываю, прославляя себя, как монарха-победителя, — сказал император, улыбнувшись с такой же, как и у Безбородко, хитрецой.

— Все более чем удачно срастается, ваше величество. Вероятные союзники хотят главнокомандующим Суворова Александра Васильевича. Вот и главный смутьян. Старик отправится в Италию, может там и помрет, нет, так вернется героем, или же проиграет и тогда большинство даже из тех генералов, что подали вместе с ним в отставку, вернуться в армию, оставив старика, — сказал Безбородко, внутренне ликуя, что нашел правильные аргументы и убедил императора.

Павел Петрович уже согласился с тем, чтобы русскую армию возглавил Суворов. Александр Васильевич — это фигура, которая ассоциируется с русскими победами последних десятилетий. Вся просвещенная Россия гордилась тем, как Суворов взял Измаил, переживала за него, когда русская армия громила мятежных поляков. Ну а покорение Ирана? Так что опала генерал-фельдмаршала многих отвернула от власти. А Безбородко хотел стабильности, без внутренних потрясений в России.

Вопрос только, как это согласовывалось с тем, что Александр Андреевич был ярым англофилом? Тут можно было бы вспомнить другого деятеля — канцлера Бестужева, бывшего явным, даже открытым пособником англичан, при этом долгое время его не могли упрекнуть в том, что действует против России, напротив, иностранцы жаловались на Бестужева. Вот и Безбородко оказался из того же теста, только может с чуточку иным количеством соли и дрожжей.

— Суворов, этот строптивец, он захочет сам участвовать в разработке плана войны, а Вена видит войну по-своему, — продолжал размышлять император. — Впрочем, это в меньшей степени меня волнует. Пусть Франц потерпит фельдмаршала [Франц II — император Священной Римской империи].

— Государь, явите свою волю, ибо Кобенцль собирается убыть в Кампоформино для следующего раута переговоров с французами, с Бонапартом. Ему и получилось прибыть без огласки в Петербург только потому, что Директория вызвала Наполеона Бонапарта в Париж для отчета и решения… Мальтийского вопроса, — Безбородко филигранно играл на чувствах императора.

Хотя… Наполеона, действительно вызвали в Париж, но вопрос Мальты по актуальности не был в числе первых. Сейчас Директория крайне озадачена дальнейшим развитием событий в Европе. Уход мятежной английской эскадры с одними из мощнейших британских кораблей, как и рост неповиновения английскому господству в Ирландии, сильно озадачили республиканцев. Уже почти что был готов поход Наполеона в Египет, но нужно ли отвлекать силы на подобное, когда можно замахнуться на совсем иное — нанести сокрушающий удар по ненавистной Англии.

Мало того, сами республиканцы еще решают, нужен ли им мир с Австрией. Если будет попытка французов высадится в Англии, австрийцам все равно придется воевать, и война эта уже точно будет за само право существования. Все же австрийцы воевали не без финансовой поддержки Лондона. Да и крах Англии — это полный хаос во всем обжитом или колонизированном мире, когда австрийцы не смогут воспользоваться возможностями, а вот французы, испанцы — да. В таких условиях биться в полсилы не получится и австрийцам придется либо воевать на истощение, либо покорятся Франции.

— Кого отправить звать Суворова? Может вы и отправитесь? — озадачился Павел Петрович.

Оказалось, что в окружении императора нет человека, который мог бы уговорить Александра Васильевича, этакого строптивца, вернуться на службу. Кого отправлять? Кутайсова? Смешно. Суворов того и гляди высечет брадобрея. Да и Кутайсов в некоторой опале из-за мадам Шевалье, которая, оказывается, «обслуживала» не одного, или двух, трех, десяток мужчин. Эта женщина устроила целый вертеп за время гастролей в Петербурге. Подобное Павел не любил, как ни странно, но он выступал за традиционные ценности, ну или за романтические, рыцарские чувства к чистым созданиям, таким, как Аннушка Лопухина.

— Сперанского, ваше величество, и пошлю. Это самая подходящая кандидатура, — сказал канцлер, а Павел на него удивленно посмотрел.

— Объяснитесь! — потребовал монарх.

— Всенепременно, ваше величество. Дело в том, что Сперанский — весьма расторопный человек, Суворов им восхищался, они имели общение и сам Михаил Михайлович Сперанский был обвинен в пособничестве заговору, в котором подозревали фельдмаршала. Суворов об этом знать будет, потому довериться и выслушает, даже захочет помочь. Для того, чтобы все остатки опалы сошли на «нет», Сперанский выполнит все, что угодно. Кроме того, нынче Михаил Михайлович, будучи действительным статским советником, не имеет назначения. Почему ему не исполнить вашу волю, — приводил доводы Безбородко.

— А еще Аннушка вдохновилась записками самого Сперанского про венчание… Сперанского, — сказал Павел Петрович и искренне рассмеялся получившемуся каламбуру.

Безбородко же преследовал свои цели. Канцлер вернулся к активной политике после продолжающегося недомогания, которое с большим трудом и многими кровопусканиями снял лейб-медикус Роджерсон, пока оставшийся в России, но уже не пользовавшийся доверием императорской семьи. И, когда Александр Андреевич полноценно вернулся к своим обязанностям, он увидел, что рядом с Павлом Петровичем слишком усилились два человека: Кутайсов и Пален. На фоне того, что братья Куракины стали терять свои позиции, и сам Безбородко оказывался в рискованном положении.

Чего именно хотел Петр Алексеевич Пален, генерал-губернатор Петербурга, когда санкционировал арест Сперанского, Безбородко не понял. Однако, канцлер посчитал, что этот поповский сын, поэт, законотворец и коммерциант представляет собой интересную фигуру, которую можно разыграть. Михаилом Михайловичем Сперанским интересуются англичане, Пален ведет свою игру, а еще бывший семинарист является человеком Куракиных. Юсуповы так же просили императора за молодого мужчину. А они редко когда обращаются с просьбами к монарху. Мало того, так Сперанский сделал столь много для России, что, будь он сыном какого князя, уже давно влился бы в элиту.

— Действуйте! И стребуйте с этого Сперанского цветы георгины! Аннушка просила, — сказал Павел Петрович и стал у окна, показывая, что более не собирается разговаривать.

Уснула моя красавица. Слава Богу! Утомила Катя. Я уже стал сомневаться в правильности своего решения, что дал жене возможность редактировать «Графа Монте-Кристо». Катерина так загорелась этой работой, что принуждает меня писать книгу каждый день, чтобы ей было что редактировать. При этом она переписывает роман на сразу на французский язык, а я стал писать на русском. И не объяснить хозяйке моего сердца, что не романом единым…

Мы ехали в Кобрин, к Суворову. Катя, когда узнала, что я задумал, и что мне поручил император, с истерикой просилась побыть со мной еще хоть сколько-нибудь перед тем, как я отправлюсь… Ох уж эти слезы, причитания! И никакие уговоры, что путешествия в конце осени-начале зимы не приносят удовольствия, не воздействовали на Катю. Так что мы совершали вояж вместе, тестируя «зимнюю» карету.

Сносное изделие получилось. Здесь есть небольшая печь, я бы сказал миниатюрная, а также три трубы внутри корпуса с водой. Печь топится тонкими дровами, лишь немногим большими, чем лучина. А еще имеется небольшая выемка, в которую можно поставить железную кружку и вскипятить воду для чая, или чтобы залить в каучуковую грелку. Опять же, подобное было придумано под заказ Кулибиным. Так, походя, он решил большую проблему.

Кулибин — гений, он интуитивно чувствует вещь, словно сканирует все, что ему дают. Он главный прогрессор эпохи, чьи таланты не были направлены в нужную колею. Мало еще кто понимает важность Промышленного переворота, но уже слишком многие пресмыкаются перед европейскими товарами. А вот он, Кулибин, он даже из никудышних английских станков способен сделать вдвое продуктивные механизмы.

Так что холод нас не беспокоил, а четверка мощных шайров без проблем тянула потяжелевшую карету, которая на любой почтовой станции превратится при необходимости в сани, полозья для этого прикреплены по бокам, словно запасное колесо.

Буквально полчаса назад мы отправили секретаря отдыхать во вторую карету, а сами решили было дело пошалить, но оба оказались уставшими, так что идея покемарить оказалась сильнее сексуального влечения.

Секретарем, не моим и не Кати, а семейным, на чем настаивает супруга, выступил один служащий — Никита Тимофеевич Кругликов. Этот молодой человек отличался важным качествами: он умел очень быстро писать, слушать и запоминать целыми предложениями, чтобы не переспрашивать лишний раз. Никитка даже умудрился приспособиться, на мою беду, писать внутри двигающейся кареты. Так что дорога, можно сказать, творческая.

Приятно смотреть на любимую женщину, когда она спит. Смотреть и вспоминать о том, какая сумасшедшая неделя была у нас с Катей в Петербурге. Нет, неправильно, Катерина как раз не сильно напрягалась, она только лишь составила мне компанию в посещении Юсуповых, а в остальное время отдыхала в доме. А вот я бегал, словно белка в колесе.

Вызов в столицу под подписью самого императора был громом среди ясного неба. Тесть, Андрей Иванович Вяземский, узнавший про письмо одним из первых, не поленился рассказать всем и каждому, что зять-то его никакой-то опальный сумасброд, а самый что ни на есть государев чиновник. На радостях князь изрядно пригубил абсента, так сильно полюбившемуся ему. И с каждыми тридцатью граммами зеленого напитка тесть повышал меня в статусе от рядового верноподданного до ближайшего друга императора.

Ехать в Петербург без супруги было бы не совсем правильно, да и не хотелось расставаться. Поэтому, в один день закруглив все свои дела в Нижнем Новгороде, в очередной раз отказав предателю Тимковскому во встрече, мы отправились в Санкт-Петербург.

Казалось, что это не действительный статский советник с женой отправился в столицу, а огромный купеческий караван. Восемнадцать карет, тридцать два фургона — и все полностью загружены, где вещами супруги, а где и товаром, в основном для кругосветной экспедиции и для колонистов. Немало места занимали вещи Екатерины Андреевны Оболенской. Почти теща также решила отправиться в Петербург, а здесь такая оказия приключилась. Женщина явно обрадовалась, что ей будет не скучно ехать, и можно поиграть на нервах молодоженов, повеселится.

Большое количество карет не означало, что во всех из них ехали люди. Большинство таких инновационных изделий везли на продажу в Москву и Петербург. Все-таки приходится переносить все производство в Нижний Новгород для лучшей управляемости. И теперь каретная мануфактура с видом на Волгу, а в Москве торговое представительство.

Презентация карет состоялась во время нашей свадьбы и после нее. Нет, мы не собирали людей специально для того, чтобы провести пафосное мероприятие и презентовать столь великолепные кареты. Мы просто перемещали гостей свадьбы внутри наших изделий. В сравнении с тем, в каких гремящих «гробах» ездят многие дворяне, наши кареты на рессорах, подшипниках с утеплением и мягкой оббивкой в купе с каучуковой обмоткой колес — это вершина комфорта. Да, кусается цена, она безжалостно грызет плоть экономного человека. Но многие ли в России умеют считать свои деньги? Чужие — да, здесь все великие математики, а вот свои… Условный князь может быть в долгах, его поместья заложены в банке, а он наденет-таки сюртук за десять тысяч рублей или купит в дом безвкусную картину еще за большую сумму. А выезд — это лицо каждого состоятельного человека.

Сложность была в том, что искоренить из русской аристократии иллюзию, что все заграничное — это лучшее, весьма нетривиальная задача. Сколько ни объясняй, что использование ручной выделки подшипников намного улучшает возможности экипажа и облегчает тягу для коней. Что рессоры, использованные в изделии уникальны, не говоря уже об использовании каучука. Все равно коли сие не ангельское, то несколько недостаточное. Здесь пришлось соврать и сказать, что партия карет уже была успешно продана в Лондоне. Да, ложь, но кто ее будет проверять?

Добрались до Петербурга за семь дней, можно сказать, летели на крыльях. В какой-то момент большая часть нашего поезда отстала. В Москве к нам присоединился раздобревший купец Пылаев и я доверил в его руки все те товары, которые везли из Нижнего Новгорода в столицу. Пусть частью расторговывается. После чистки Петербурга от бандитов Пылаев даже не пытается меня обмануть, либо же делает это столь грамотно, что я не вижу.

За три почтовых станции до Петербурга меня настигла убедительная просьба самого канцлера явиться пред светлые его очи. Удивился. Александр Андреевич Безбородко, на мой взгляд, несколько выбился из событий придворного гадюшника. Но, чтобы не происходило, какие бы Кутайсовы не шептали в ухо императору всякие глупости, Безбородко оставался глыбой, истинном вторым человеком в империи.

С момента получения письма от канцлера на каждой из трех станций к Петербургу к нам относились как-то по-особенному. Коней мы не меняли. Проверенные более выносливые шайры справлялись со своей задачей. Хватало трех-четырех часов отдыха и обильного корма, чтобы, эти гиганты среди лошадей, и далее нас везли. Но смотрители станций перед Петербургом так и норовили нам угодить и запрячь свежих, действительно, хороших коней и угостить неплохим обедом. Словом, были услужливы до приторности.

Доставив супругу домой, я спешно переоделся и немедля выехал в Полюстрово, в особняк канцлера, что расположился на правом берегу Невы. Шикарное место урвал себе малоросский шляхтич Безбородько. Целебные воды Полюстрово славятся и за пределами Петербурга.

В доме Александр Андреевича мне пришлось несколько обождать встречи с канцлером, благо его услуги были расторопными, и я позволил себе попить чаю с невероятно сладкими булками. Чуть позже стало очевидным, что канцлеру делали кровопускания.

Я несколько удивился, когда увидел в доме Безбородко Джона Сэнюэля Родженсона. Отчего-то я был уверен, что лейб-медик императрицы Екатерины Алексеевны убыл на родину в Англию. Нет, пытается лечить канцлера Российской империи. Знаю я, как он его вылечит — меньше, чем через два года Безбородко должен умереть. А еще раньше его разобьет паралич, вызванный инсультом.

— Ви можьете зайти, — сказал Джон Родженсон и спешно ушел прочь.

А я хотел бы с ним поговорить. Забегая вперед, скажу, что разговор все же состоялся.

Канцлер встречал меня в халате и выглядел уставшим стариком. Годами он еще не седобородый старец, а вот выглядит по-старчески неважно. А ведь слухи о том, что Безбородко выздоровел и вновь в строю, достигли даже Нижнего Новгорода. Видимо, Александр Андреевич держится при дворе на морально-волевых качествах и всячески скрывает то, что часто болеет.

— Я ждал вас не раньше, чем завтра, Михаил Михайлович, — выслушав мои приветствия, говорил канцлер. — Я знаю, что вы относитесь к службе весьма обстоятельно, но все же молодая жена…

Думаю, что как только на подъезде к столице нас распознали почтовые смотрители, сразу же поскакала весть канцлеру. Все же он так же остается начальником почты.

— Ваша светлость, я могу показаться своей супруге не лучшим мужем. Промедли я еще день и в это время все мои мысли были бы направлены на поиск причины, по которой меня вызвал столь занятой и важный человек, коим вы являетесь, супруга могла счесть сие обидным, — отвечал я с умеренной долей лести.

— Ох, нравы! Нынче иная жена более мужа своего управляется с делами. Рассчитываю, что у вас все же не так, и службу, как и важные решения оставляете за собой. Располагайтесь, господин Сперанский, — Безбородко указал на кресло рядом с собой. — Может, кофе? Как говорят, мой повар варит неплохой кофе. Я, признаться, не такой ценитель этого напитка, пусть и пью его часто.

— Ваша светлость, вам же только что кровь пускали, скорее всего, повышенное давление было. Так куда же пить кофе? Для вас — это яд, — сказал я.

— Вы еще и медикус? Не много ли талантов для одного безрожного поповича? — Безбородко пристально на меня посмотрел.

Это был взгляд человека-рентгена, жесткий, пронизывающий. Только что Безбородко был внешне дружелюбный мужчина, улыбчивый. И вот новая маска — и передо мной хищник. Наверное, без умений и навыков менять личины, и выжить при дворе, и выйти победителем из интриг, невозможно. А Безбородко приходилось лавировать в сложных условиях екатерининской эпохи, с многочисленными фаворитами. Но взгляд я выдержал, пусть и не сразу, но я решил за правильное покориться и отвел глаза, отдавая победу канцлеру. Безбородко усмехнулся.

— Есть в вас сила. Впрочем, будь иначе, то даже тем, кем вы уже являетесь, стать не получилось. Но вы не ответили мне на оскорбление. Я назвал вас поповичем, — вновь пристальный взгляд, но менее жесткий с какой-то глубокой хитринкой.

— Я осознаю, ваша светлость, кому стоит отвечать на оскорбления, а кто делает это сознательно, дабы проверить мою выдержку, — сказал тогда я.

— Не совсем, Михаил Михайлович, я лишь показываю вам, кем в обществе вас будут считать. Всегда и для всех вы останетесь поповичем. Кто ниже вас, те станут называть подобным образом из зависти, кто выше — обзовут дабы потешить собственное тщеславие. Так что, попович, — сказал канцлер и несколько притворно улыбнулся.

Не совсем понятно, для чего он пытается меня оскорбить. Пусть я в этом мире уже по большей части освоился, но так быстро нарративы, заложенные в сознании, не ломаются. В будущем не важно, или почти не важно происхождение. Прежде всего решает становление человека, то, докуда он добрался, не без блата, но частые случаи, когда люди собственными силами добиваются многого.

Сословная система иная. Здесь шляхтич в штопанных панталонах плюнет в лицо купцу-миллионщику, пусть таких торговцев на всю Россию и меньше десятка человек. Так что малообразованный, но потомственный дворянчик не преминет упрекнуть меня происхождением. Тот Сперанский, что должен был существовать, не займи его тело и сознание человек из будущего, то есть я, всю жизнь терпел унижения. Я так не смогу. Буду стреляться, хоть и морды бить.

— Могу ли я, ваша светлость, попросить вас все же преподать мне урок и сказать, к чему вы ведете наш разговор? — спросил я и мне было действительно интересно, что способно изменить факт моего происхождения, ведь, если правильно я понял, к этому подводил Безбородко.

В голове роились мысли, что канцлер предложит мне стать Пьером Безуховым. Лев Николаевич Толстой писал о якобы бастарде Безухова, в котором видят Безбородко. Но таковых у канцлера нет. Дочь внебрачная, есть, но нет сына. А что, если он предложит мне стать таковым и объявит, что я его бастард? А в Полюстрово красиво… Может моим станет?

— Я знаю, как вам обойти происхождение, скорее сделать его менее важным обстоятельством, — Безбородко улыбнулся и посмотрел на меня. — Заинтригованы?

— Весьма, ваша светлость, — я также улыбнулся и позволил себе фамильярность. — В предыдущие славные времена отринуть происхождение было бы чуть легче. Однако, боюсь я не столь прекрасен ликом и угодлив, как Платон Александрович Зубов или мужественен, как Григорий Григорьевич Орлов. Да и на престоле мужчина. Так что… без шансов.

— Ха-ха-ха, — искренне рассмеялся Александр Андреевич. — А вы безрассудно отважны, Михаил Михайлович, подобное заявлять мне.

— Времена иные, ваша светлость, — сказал я, разводя руки и улыбаясь.

— Вы правы во многом, и что времена иные, и что ранее можно было из пастухов взлететь до Президента Академии Наук. Не умоляю заслуг Кирилла Григорьевича Разумовского, возглавлявшего русскую науку, но ему происхождение не помешало стать одним из значимых людей империи, — сказал канцлер.

— Так какой же путь вы мне предлагаете? — спросил я напрямую.

— Служба в армии. Быстрая, героическая служба, — вид Безбородко вновь стал серьезным.

— А разве такое бывает? Быстрая, героическая? — я тогда сильно растерялся и говорил не сразу, делая паузы между словами. — Мне казалось, что быстрая и героическая — это про смерть в первом бою.

Я не понимаю, как вообще возможно мне поступить на службу в армии. Тем более, что мой чин действительного статского советника соответствовал генерал-майору? Кто доверит мне, к примеру, дивизию?

— Не стоит, Михаил Михайлович, думать, что я выжил из ума. Вы только обратите внимание на то, что служившие в армии чиновники зачастую пользуются большим уважением. Армия — сие единственное место, где талант дозволяет возвыситься и получить уважение общества. Офицера, будь он и бывший, не посмеют обвинить в подлом происхождении. Он кровь проливает за Отечество, — сказал Безбородко, и я тогда сильно задумался.

Уже по своей службе я встречался и с тем, что офицерство — это некая каста и своего рода определитель, мужчина ты или так себе. Безусловно, есть много примеров, когда дворяне не служат в армии. Но, во-первых, это потомственные дворяне и у них не стоит вопрос о происхождении. Во-вторых, подобные люди зачастую являются заядлыми дуэлянтами, вновь и вновь доказывающие, что они мужчины. Есть и в-третьих, это когда не выпячиваются и не стараются попасть в первые ряды власть имущих, потому и незаметны. Живут себе в поместьях, да контролируют рост репы. Но последних мало. Многие дворяне в этом времени служат.

— Я помогу вам, Михаил Михайлович, разобраться с моим же предложением. Так, уже скоро предстоит, несомненно, славный поход русского войска в Италию. Об этом я попрошу вас не распространяться. Не думаю, что сие тайна, но все же. Пойдите вольноопределяющимся в войска, я могу сие устроить и это позволит вам снискать уважение в обществе. Законотворец, пиит, коммерциант, а вместе с тем, когда Отечеству нужно, не жалея живота своего, вы на войне. Ну, а Владимира, или на худой конец «клюкву» я для вас поспособствую раздобыть [имеется в виду орден Святого Владимира и Святой Анны (клюквы) вероятно, в это время эта награда еще так не называлась, так как только что вновь введена], — сказал Безбородко, еще больше вгоняя меня в недоумение.

Такие решения, как идти в армию с кондачка не принимаются. Я нисколько не боюсь войны, напротив, был бы не прочь углубить кооперацию с военными и не допустить, к примеру, наполеоновского нашествия или Аустерлица.

А как же Катенька? Я не собираюсь возле ее юбок постоянно крутиться, но мы только что поженились. Фактор Катерины рассматривать не буду, иначе вообще нет смысла размышлять о службе в армии и следует отказываться сразу. Не должна любовь застелить глаза. Бизнес? Так все в нем идет своим чередом. Столько проектов и начинаний уже запущено, что подкидывать новое прогрессорство в ближайшие два года не продуктивно. Важно же не только изобрести, а внедрить, для чего нужно время.

Но возникает еще один важный вопрос, зачем это канцлеру? В доброго дядю я не верю, тем более, если этого дядю зовут Александр Андреевич Безбородко.

— Ваша светлость. Признаюсь, я сконфужен. Ваши слова мудры. И я понимаю, что человеку с боевым орденом всегда больше доверия. Особенно, когда его величество столь много придает значения армии. Я осмелюсь задать вам вопрос, зачем это ВАМ? — последнее слово я выделил логическим ударением.

— Я видел ваши записи. Они всегда обстоятельны и продуманы. Вы относитесь к работе со всем рвением, но заканчиваете начатое, или же отступаете, как с финансовой реформой, когда от вас уже ничего не зависит. Вам предлагали взятку, вы не взяли. Обо всем я не знаю, только Богу дано знать все, но вы честный человек. А еще… — начал свою длинную речь канцлер.

Я удивился откровенностью Безбородко. Был почти уверен, что проблемы придворных интриг он не коснется, будет замалчивать их, не скажет, что я пешка. Но, нет, мне было прямо сказано, что я своего рода раздражитель для Палена и в некотором смысле громоотвод для канцлера. Генерал-губернатор Петербурга будет всячески стараться меня свалить, а я по задумке Безбородко буду той фигурой, которую гроссмейстер Александр Андреевич будет двигать и не позволять падать. При этом Пален может не видеть других аспектов, все более ополчаясь на меня.

Со слов Безбородко у меня много шансов для того, чтобы не быть съеденным никем из придворных интриганов и служба в армии упрочит положение. В принципе, и до встречи с канцлером я и сам так считал. И то, что Безбородко ставил мне в заслугу, якобы «открывая глаза», что можно подобное использовать, было мной осуществлено сознательно. Опять же: поэт, создатель гимна Российской империи, ученый, видный предприниматель и много кто еще. Если еще и служба в армии попадет в послужной список… ох, не завалить бы все дела или вовсе погибнуть где-нибудь на Сент-Готарском перевале.

— Я услышал вас, ваша светлость, — сказал я, оттягивая ответ.

— В таком случае, отправляйтесь к Александру Васильевичу Суворову и не далее, чем после Крещения жду вас в Петербурге. Вам предстоит уговорить старика, а еще вы подготовите обстоятельный доклад о том, что делал Суворов, что говорил и все в том духе, — Безбородко вновь улыбнулся. — На сим важный разговор закончен. Не соизволите ли отобедать со мной?

— Прошу простить меня… — начал было я возмущаться.

— Не ершитесь! Используйте свои шансы! — жестко сказал Безбородко, но быстро смягчился и уже спокойным тоном добавил. — Я не собираюсь изничтожать Суворова, я использую его в политике. Не понятно?

— Хотите ворчливостью Александра Васильевича пользоваться и давить на австрийцев? — спросил я.

Все это подленько и шпионить ну никак не хотелось. Но это как посмотреть на мои действия. В сущности, как я тогда догадался, Безбородко, прекрасно понимая характер русского прославленного фельдмаршала, хотел использовать особенности психологии Суворова.

К примеру, австрийцы начинают нервничать на то, что Александр Васильевич посылает их нахрен и действует, руководствуясь лишь собственным видением проблемы. Из Вены кричат, мол, урезоньте своего старика. А в Петербурге могут сказать, что это сделать можно, но было бы неплохо написать дополнительный договор против турок… Хотя, нет, они вроде бы как союзниками должны стать. Но, такой лис, как Безбородко, обязательно найдет, что стребовать с Австрии.

— Я не стану писать доносы, — подумав, отвечал я. — Какая же тогда выгода будет с того, что отправлюсь в войска, если стану нерукопожатным в офицерской среде.

— Вот и отлично. Вы уже согласились отправиться в Италию. Ну а что касается доносов, то они не нужны. Как служащий коллегии Иностранных дел, вы станете писать только о том, что будет важным в сношениях с итальянскими городами, австрийцами и всем подобном. Мне не столь нужно знать, что может сказать фельдмаршал даже в отношении государя, если только он не задумает заговор, но все остальное — важно, — сказал Безбородко и позвонил к колокольчик, чтобы распорядится насчет обеда.

Иди туда, не знаю, куда, делай то, не знаю что. Но такая формулировка мне вполне подходит. Доклад о политических действиях Суворова — это не донос на фельдмаршала, который обязательно назовет императора козлом. Это нормальная и нужная работа, а я согласую с Александром Васильевичем что и как писать. А вообще создается впечатление, что вновь была проверка, наверное, на честь и достоинство.

— Ваша светлость, вы позволите поговорить с вашим медикусом, господином Роджерсоном? — спросил я, когда Безбородко ударился в пространные рассуждения про роль Российской империи в мировой политике.

— Да, конечно, но только скажите мне, Михаил Михайлович, вы никого не знаете, кто мог бы передавать письма через английских купцов в Ревеле адресованные мятежникам, тому же Ричарду Паркеру, — как бы между делом, спросил канцлер.

— М-м… Нет, ваша светлость, не могу знать, — ответил я, сумев сохранить самообладание.

Знает? Не должен. Нет… Да точно не должен. На Карпа не выходили, парня, который сыграл английского франта в той операции, никто не нашел. Он сейчас и вовсе отправлен в путешествие в Константинополь-Стамбул, чтобы зарисовать все турецкие укрепления, что скрыты от русских глаз, которые пристально смотрят на вероятный театр боевых действий, когда проплывают Босфор.

Но тогда что? Наверняка, англичане столь рьяно роют землю, что озадачили и самого русского канцлера. Они знают, что послание было из русского Ревеля, скорее всего Уитворт рвал и метал, но предъявить ничего русскому канцлеру не мог, так как кроме показаний английского купца, ничего у них быть не может. Но зачем тогда меня спрашивать? Или на подобный вопрос отвечали многие из русского общества и я просто один из них, но не более?

Не показывая некоторого волнения, я направился к Роджерсону. Не сказать, что лейб-медик принял меня с распростертыми объятьями, или радостно кинулся исполнять все то, что я ему посоветовал. Но, за-ради того, чтобы не показаться невежливым послушал.

Что такое артериальное давление, гипертония, я знал. Моя бабушка из прошлой жизни весьма внимательно относилась к своему здоровью и тонометр в ее руках был может и чаще, чем стакан с водой. А воду она пила регулярно и по часам.

Если Безбородко станет моим покровителем, то пусть проживет чуть больше. А для этого…

— Выпишите растения боярышника из Европы, причем быстро. Настойки из цветков боярышника при частом пульсе из жилы помогают быстро улучшить состояние больного. При кризисах… когда продолжительное время Александр Андреевич будет чувствовать себя неважно, давать ромашку. Полностью убрать кофе и крепкий чай, давать цикорий вместо сих напитков. Каждый день есть черноплодную рябину. Жирное, острое убрать. Вареное мясо и много овощей, — резюмировал я тогда свою лекцию.

Роджерсон уже знал о том, что его коллеги используют в медрицинских целях американское растение, которое в России прозвано боярышником, при этом почти не распространено, кроме как в оранжереях. И вот это знание позволило медику отнестись к моим словам хоть с малой долей внимания, но точно не без оного. А еще я быстро начертил на листе бумаги самый, какой только знал, примитивный тонометр. Я указал Роджерсону на то, что такой прибор могут изготовить в мастерской инструментов при Академии наук, а, если что, то каучук для груши можно испросить в моей мастерской по производству карет. Не знаю точно, смогут ли, но попробовать же можно.

Думал еще рассказать про метод пальпации и направить лейб-медика на путь новаторства в медицине, но… Боюсь, как бы все сказанное мной не было забыто уже через минуту после окончания разговора. Людям, особенно состоявшимся в профессии, сложно за истину принимать слова о новшествах даже коллег, не то, что… Сперанского. Впрочем, не начнет Самюэль Роджерсон работать в области кровяного давления, найду того, кому это станет интересно.

На само же деле, инсульт в этом времени — это очень, ну очень частая причина смертей. Нет действенных методик борьбы с этим недугом. Да что говорить, если и в будущем в каждом доме с пожилыми людьми, порой и у молодых, есть тонометры и они, как правило не пылятся.

После у меня были встречи с Николаем Борисовичем Юсуповым, который все-таки вложился в дело кругосветного путешествия. Не ради самого мероприятия, а чтобы его имя прозвучало в прессе. Ну и я расстарался, написал статью не без пафоса звучащую.

Была встреча и с Паленым. Петр Алексеевич все выпытывал у меня, о чем шел разговор с Безбородко. Тут получилось прикрыться тем, что канцлер решил наделить меня полномочиями и просил уговорить Суворова прибыть в Петербург, чтобы склониться и покориться воле императора. Пален был несколько нервозным и дерганным, видимо, что-то у него подгорает в связи с действиями канцлера Безбородко.

Кроме того, «помахал платочком» и смахнул скупую мужскую слезу, провожая «Юнону» в Америку, а заодно и всю кругосветную экспедицию. Очень надеюсь, что они пройдут Европу до того, как все узнают о подготовке Российской империи к началу боевых действий в Северной Италии, что французы не отправят свои корабли в догонку.

В итоге к берегам Америки отправлялись сто пять колонистов, большое количество инструментов и оружия, включая десять пушек. Благодаря Юсупову удалось дать Николаю Рязанову денег, чтобы он, если получится, то нанял еще один корабль в Соединенных Штатах и закупил скотину и, может даже отобрал еще с пару десятков специалистов, лучше всего моряков. В Калифорнию плыли в том числе и корабелы, чтобы на месте быстро начать строительство пакетботов, способных ходить вдоль берегов и по реке Сакраменто, ну а кому ходить в такие разведывательные рейды, не озаботились. Нет опытных моряков у нас, чуть-на-чуть собрали команду на Юнону.

Так же я дал последние наставление и заклинал Богом, чтобы Рязанов не ссорился с Крузенштерном и будь с кем, чтобы присмотрел за Толстым. Поговорили о том, что и как нужно сделать, чтобы калифорнийский губернатор позволил устроить русский форт и начать разработку земли серебро и золото на взятку выделено. Тут был очень важный момент, когда может просто не получиться с разрешением от испанцев. Кстати, одним из обещаний могло было стать, что по достижении совершеннолетия Кончита Мария станет женой кого-нибудь из русских вельмож. Женю к чертовой бабушке Толстого. А провинциальный дворянчик, пусть и губернатор Богом забытого дикого края должен согласится породниться с аристократом.

Далее последовали встречи с архитектором Андрианом Дмитриевичем Захаровым, чтобы уговорить его отправится в Надеждово и построить там наш с Катей дворец. Выделила же княгиня Оболенская целевые средства на это дело, нужно освоить.

Брату уже знаменитого химика не дали развернуться. Он предоставил эскиз и подробные чертежи со сметой строительства Исаакиевского собора. Все красиво, грандиозно, но, что вполне обосновано, государству будет сложно одновременно строить и Казанский и Исаакиевский соборы. Бюджет выдержал бы, можно было придумать и какой сбор, благотворительный вечер, поговорить с митрополитом Гавриилом, чтобы он призвал паству собрать деньги. Однако, не так, чтобы и много в Петербурге грамотных строителей, не откуда взять умельцев работать с мрамором, или других специалистов. Тем более, что еще строится и Михайловский замок. Так что «Исаакий» появится чуть позже, но точно раньше, чем в иной истории.

Ну и Катя… Я изматывался до опустошения, но изыскивал силы и на то, чтобы пару часов в сутки надиктовывать текст «Графа Монте-Кристо» и на то, чтобы молодая супруга не надумала каких глупостей, что она перестала интересовать меня, как женщина. И три часа сна, не больше.

Вот потому я и думал, что в дороге высплюсь, хотя бы в карете. Тщетно…

— Прости, я уснула. А где Никитка? Мы что писать книгу больше не будем? — Катюша выспалась и жаждала активной деятельности.

— Давай чуточку отдохнем! Я устал, — впервые за недели после нашей свадьбы я расписался в бессилье.

В конце концов, моя жена должна быть опорой, а не фактором напряжения. Да и заниматься творчеством, а писать книгу, пусть даже и знаешь досконально сюжет, все равно — творчество, невозможно по принуждению.

— Прости… Я… Наверное… — глаза Кати увлажнились.

— Да все хорошо, мне только чуточку поспать, а после поговорить с тобой не о книге, а нас. И все — мир вновь полон красок и счастья, — сказал я, приобнимая жену.

А в окошке, на развилке я увидел надпись «Лепель» с указанием направления. Мы в Белой Руси, до Минска верст шестьдесят, а так еще сто пятьдесят верст, ну или чуть больше и уже поместья Суворова. Не пошел бы обильный снег, чтобы не останавливаться лишнее время на почтовой станции и не менять колеса на полозья. Хотя… Рядом такая красотка, можно же и денек проваляться с ней в постели, если только там не будет клопов и блох.

— Нет, любезный Михаил Михайлович, и еще повторюсь — нет! Удумали присылать вас! Так и норовят схитрить, — упирался Александр Васильевич.

Уже второй день я то и делаю, что уговариваю фельдмаршала сделать еще один шаг на пути его же величия. Пойти, увидеть Северную Италию и не умереть, а победить. Не поддается полководец, говорит, что пристрастился к сельскому хозяйству и не хочет покидать своих крестьян. Ага, так и поверил.

В поместьях прославленного русского фельдмаршала работают люди Николая Игнатьевича Тарасова. Хорошо работают, успешно. А успех кроится не только в профессионализме и апробированном новаторстве, а и в том, что им никто не мешает. Так что Суворов, как ненавидел жизнь помещика, так и продолжает это делать. И о том мне прекрасно известно.

— Вы испробуйте курузу. Занимательная она. Вот и траву жуешь, да сладка, зараза, вкусна куруза, — продолжал в своей манере балагура общаться Суворов.

— Сие кукуруза, ваше высокопревосходительство. Смею заметить, что она вырастет и без вашего личного внимания. Я прикажу и вам доставят самую сладкую во всем мире кукурузу. Не в ней же дело, ваше сиятельство, — сказал я, несколько теряя терпение.

Какой возраст самый капризный? Дети? Безусловно, они могут быть таковыми, но сравниться в этом показателе со стариками ребятишкам сложно. У людей преклонного возраста, пусть на вид и таких живчиков, как нынешний Суворов, имеется крайне много психологических проблем.

Когда начинаешь подводить итоги своей жизни, то часто видишь утраченные возможности. Вот тут мог бы поступить иначе, а в этом моменте старался, считал себя победителем, достойным славы, но не получил должной благодарности. Особенно должно быть тяжело великим людям, которые всю жизнь отдали службе Отечеству, в том числе из-за этого не имели нормальной семьи, мало принимали участия в воспитании детей. Все положили на алтарь русских побед и…

И такой финал. Ведь обвинение в измене Александра Васильевича Суворова прозвучало. У Павла Петровича был донос о том, что фельдмаршал в своих имениях распространяет воззвания о пагубности военной реформы, а для нынешнего императора подобное — это уже измена.

И только недавний разгром персидских войск Суворовым сдержал гнев императора и он, как было в иной реальности, не отослал Александра Васильевича в Карелию в весьма дряные условия ссылки. Нынче фельдмаршалу разрешено носить мундир несмотря на то, что обвинения в измене никто не снимал и имя Суворова не было обелено. Вот только меня законопатили в Петропавловскую крепость лишь потому, что я имел удовольствие общаться с Суворовым.

Как стало известно позже, Александру Васильевичу непрозрачно намекнули, что я пострадал из-за него. И продолжи он хоть какую деятельность против военной реформы, так и другие люди, уже более близкие, пострадают. Грамотно ломали Суворова. За себя он бы никогда не забеспокоился, а вот за людей этот великий человек часто чувствовал личную ответственность. Ему нравилось быть покровителем.

А еще как же грамотно было отправить именно меня уговаривать Суворова вернуться. Тут игра на чувствах фельдмаршала, его ощущения вины перед тем, что пострадал я, невинный человек. И пусть в моем аресте были и другие подводные камни, Суворову о них я не скажу. Как бы не звучало цинично, но и мне выгодно, чтобы Александр Васильевич испытывал чувство вины из-за моего ареста.

— Меня выкинули, как ненужную вещь. Еще недавно я входил в Исфахан и персы склоняли свои головы от моего вида и тех богатырей, которые меня сопровождали и все… Катись, мол, Суворов, курузу грызть. Не потребен ты нам более, — наконец прозвучали обиды.

Я счел некоторым прогрессом в общении, когда Александр Васильевич с упоением стал рассказывать множественные свои обиды. Он посчитал меня столь близким человеком, чтобы все это высказать? Уже хорошо, как и то, что фельдмаршал выговаривается. Он уже принял решение, теперь нужно лишь найти дополнительные доводы, чтобы у Суворова не оставалось сомнений в правильности выбора. Зная тщеславность полководца, я нашел правильные слова.

— Я скажу крамолу, ваше высокопревосходительство, но… — я замялся, так как наружу рвались опасные слова, но все же продолжил только чуть смягчив формулировки. — Правители — они заложники обстоятельств, а еще они зависят от таких людей, как вы, ваше сиятельство. Ваши победы делали Екатерину Алексеевну поистине великой правительницей. Вы же можете сделать и Павла Петровича великим. Он уже тот, при ком покорен Иран и Кавказ. Так позвольте же выбить на самой высокой скале в Альпийских горах ваше имя!

Все. Вот за то, что я посмел сказать, что Павел Петрович не сам велик, как государь, а Суворов его таковым может сделать, могу вновь оказаться в Петропавловской крепости. Но с Суворовым нельзя юлить, он умен и оскорблен, унижен, что его более всего гложет — он считает, что предан забвению.

— Вот так уйдет великий Суворов? Поедая кукурузу. Кстати, с вашими болями в желудке ее есть нельзя. Она может и засорить кишечник. Я собирался в своем имении создать школу для сирых детей, кабы в ней учить воинскому ремеслу, с семи годов. Они будут суворовцами, так назвать хотел будущих воинов, коих после отправлю учиться дальше. С мальства вы, ваше высокопревосходительство, станете для них примером. Будьте же достойны себя, того Суворова, что не проиграл ни одного сражения, брал Измаил, перед кем склонялся персидский шах и мятежник Костюшко! — я встал из-за стола, за которым мы сидели и уже второй час обедали. — Ваше высокопревосходительство, разрешите уйти!

Был ли я, действительно, раздражен? Не настолько, чтобы демонстративно вскакивать и так манерно отворачивать глаза, словно задели мою честь, а я, преисполненный уважения к человеку, реагирую лишь своим резким уходом.

Суворов молчал, пауза затягивалась. Такой мой выпад должен был сподвигнуть фельдмаршала одернуть меня, сказать: «Сядьте… хорошо, вы правы». Так должно было быть, но… Я все-таки направился к выходу.

— Генерал-майор, я не дозволял вам уходить. Сядьте! — строго сказал фельдмаршал.

И от куда взялось в этом старике столько властности? После такой команды… приказа, не подготовленный человек не то, что сядет, он и перевыполнит приказ, ляжет.

— Так точно, ваше высокопревосходительство, — я продолжил свою игру, внутренне ликуя, что не прогадал с выбором психологического приема.

И тут из Суворова будто вынули стержень, он вознес правую руку к лицу и прикрыл ладонью глаза, как это могут делать сильно уставшие люди. От чего он устал? От поедания кукурузы? Нет, от ничегонеделания. Я считаю, что самое большое испытание для энергичного человека — пассивно отдыхать. А, нет, есть еще одно, может не менее сложное — заниматься не своим делом.

— Ты считаешь, что выкинуть меня из армии — это то, что нужно прощать? Не могу я своих солдат одевать в букли, или мерить длину косы. Не пруссак я. Я со своим полком давил войска Фридриха Прусского еще при Гросс-Егерсдорфе, — усталым голосом говорил Суворов. — А еще за мной пошли люди, я не могу покориться и показать им, что все, что говорил — все это пустое.

Я сидел и слушал. Наконец, Александр Васильевич говорит то, что на сердце, а не прикрывается шутками да прибаутками. Я знал, что в иной реальности историки считали, что за Суворовым, когда его все же привезли в Петербург перед началом Итальянского похода, самолично ухаживал император Павел, чуть ли не горшки менял. И тогда Александр Васильевич далеко не сразу решил согласиться возглавить войска. Скорее всего, данный факт имел не малое значение при формировании негативного отношения Павла Петровича к Суворову перед самой смертью генералиссимуса. Такие вынужденные меры, на грани унижения, Павел не прощал после того, как стал императором.

— Те офицеры, что пошли за вами, они поймут. Ваше сиятельство, дозвольте с ними переговорить! — сказал я после того, как участливо выслушал обиды Суворова.

— А куда тебя представить? Ишь ты, собрался богатырь супостата бить! И полка дать не могу, не обессудь. Я понимаю, зачем тебе служба. Более того, справим Владимира, коли вина пить не будешь, да хоть какую пользу принесешь, — еще не успела скупая слеза сползти по щеке великого полководца, как на лице уже улыбка.

— Есть мысли, ваше высокопревосходительство. И в обузу вам не стану и пользу принесть смогу, — улыбчиво отвечал я.

Я видел себя лишь командиром мобильного отряда, составленного из моих бойцов, части военторговцев, а также усиленный ротой егерей, обязательно чтобы с лошадьми, и двумя сотнями казаков. И в этом отряде будет не менее дюжины фургонов с карронадами. А еще некоторое количество ракет. Все за мой счет, смею уточнить. Мало того, я прокормить смогу тех, за кого приму ответственность.

— Как бы ни было, я не смогу дозволить вам командовать. Если только рядом не будет какого офицера. Может имеются пожелания? — спросил Суворов.

Пожелания были. Михаил Иванович Контаков, ставший уже прапорщиком лейб-гвардии Семеновского полка. Мой товарищ и помощник в щекотливых делах плохо воспринимал новые веяния в армии, которые коснулись и гвардии. Все такой же лихой, Контаков тяготился службой несмотря на то, что благодаря в том числе и мне, он смог получить следующий чин.

— По-новому, он штабс-капитан гвардеец? — спросил Суворов. — Перейдет ли в строевые части? Да и чином маловат будет. Тут бы премьер-майора… Или майора, если по-новому.

Это получилось бы, что Контаков, если бы ушел из гвардии майором, то стал бы подполковником? Нет, не дорос. А вот из штабс-капитана гвардии перейти в майоры — это весьма внушительно, если учитывать, что Михаил Иванович и так тяготится службой в Семеновском полку после того, как туда влились гатчинцы.

— Прошу простить меня, ваше высокопревосходительство, но не вижу проблем. Мой чин по табели о рангах — генерал-майор, ну а кто и в каком чине будет рядом… Адъютант же мне положен? Окроме прочего и у егерей будет командир, у казаков. Если дозволите, то привлеку казаков сам. И кабы егерей уже скоро заполучить, нужно провести слаживание и отработать тактики, — сказал я.

— Экий ты… Впрочем, я дам тебе плутонг из своих егерей, что нынче тут обретают, но коих возверну на службу. Они унтеры, что тебе поискать и не найдешь нигде. Вот и присмотрят, коли что, да мне доложат. Иных егерей даст Багратион отпишусь ему об том, — сказал Суворов, задумался и после некоторой паузы продолжил. — За все это… Военторг сбросит цены на провизию, а вот на вино и иные хмельные напои вдвое завысит, кабы офицеры меньше пили.

Да, не бывает так вот просто, все и всегда ищут свою выгоду, пусть она и не совсем личная, как в случае с фельдмаршалом. Завысить Военторгу цены на алкоголь? Это в Италии, где вино ручьями льется? И кто купит? А что значит занизить цены на продовольствие? Это с таким-то логистическим плечом? Да оно, продовольствие это, должно вдвое подняться в цене, если только не хорошенько освоиться и не покупать все на месте. Вот только я не думаю, что после французов останется хоть что-то. Нужно готовиться к скифской тактике выжженной земли. Но я согласился.

Очень спорный момент меня беспокоил — использовать ли те пули, что уже выточены в Нижнем Новгороде и в моей мастерской в Надеждово. Это те, что в иной реальности придумал Клод Минье для быстрого заряжание нарезного оружия, с улучшенной обтюрацией и, как следствие более дальние и меткие. Их уже не мало, как и около сотни штуцеров, подогнанных под почти единый стандарт.

Но… А если те же французы увидят такое новшество? В иной реальности ускорение перезарядки нарезного оружия перевернуло законы войны, тактику, даже повлияло на стратегию стран. Не будь подобного, так англичане с французами не решились бы на Крымскую войну.

Сможем ли мы выстоять? Изобрести и даже выточить уже порядка пяти тысяч пуль — это капля в море с тем, что может сделать даже нынешняя французская промышленность. Я не говорю уже о производственных мощностях Великобритании.

То, что в России будут осваивать, в Англии уже будут выпускать тысячами. Такие реалии. Британская промышленность набирает обороты, Россия же живет старым производственным укладом. Екатерина, пусть она и Великая, но отвергала любые механизмы в промышленности. Павел в этом вопросе не далеко ушел от матери.

Так показывать или скрыть свои новинки? Наиболее значимые из них? Не знаю. До сих пор я не пришел к нужному ответу. Ведь Суворов и так победит в Италии, должен победить. Вот в Швейцарии ему нечего делать.

— Могу я просить вас, ваше высокопревосходительство? — задал я вопрос.

— Это смотря о чем. Если спросишь об Аркадии… Выгоню! Так и знай! — раздраженно сказал Суворов.

— С чего мне говорить об Аркадии Александровиче? — спросил я, давя в себе веселье.

— Александрович ли он? — выкрикнул Суворов и встав из-за стола, начал ходить взад-вперед, заведя руки за спину.

Все знают, что фельдмаршал любит своего сына, пусть и на публике постоянно говорит о том, что это не его кровь. Жена Александра Васильевича была уличена мужем в измене, и Суворов отказывался признавать в Аркадии своего сына. Вот только сперва императрица приняла участие в судьбе мальчика, даже назначила его в свиту второго внука, Константина Павловича, а после, когда в семействе Платовых, не без моей помощи, случилась беда, Суворову то и дело навязывают Аркадия.

Вот и сейчас тринадцатилетний Аркадий Андреевич приехал к отцу в Кобринский Ключ в сопровождении своего воспитателя Карла Осиповича Оде-де-Сиона. И вот старик кричит во все горло, что не признает сына, а сам украдкой любуется им, посылает Прошку следить за Аркадием и рассказывать все в подробностях: что ел, как играл, занимался ли науками, или же какие успехи у парня в фехтовании.

И все о такой блажи фельдмаршала знают, но делают вид, что не признают в Аркадии сына великого полководца. Не признают, а то и дело подарочки дарят, подсказывают чего путного во время его обучения верховой езде, или ружейному бою. Такая вот игра получается.

Любит Суворов своего сына, видно же, гордится им. И есть чему. Парень не столь силен в науках, хотя сообразительный, и я даже хотел бы с ним позаниматься. Но что касается упорства, стремления постичь воинскую науку, он до изнеможения занимается и даже в таком возрасте требует все большие нагрузки. И когда Прошка, близкий слуга Суворова, рассказывает об Аркадии, Александр Васильевич сияет от счастья.

— Коли желаете поговорить об Аркадии… — с улыбкой сказал я, понимая, что пока тема сына не сойдет на нет, о серьезных вещах с Суворовым разговаривать не придется.

— Не желаю! — выкрикнул фельдмаршал, а когда образовалась пауза, нетерпеливым голосом продолжил. — Ну же, что с ним? Что предлагаете? Говорите, чтобы более не поднимать в моем присутствии этой темы!

— Отправьте его со мной в мое имение Надеждово. Я и по наукам подтяну отрока, да и увидит, как обучаются пластуны. Там же мы готовится будем усиленно к войне. Я хотел бы честно заслужить орден, а не просить вас о нем. Вот с нами и потренируется. Такой подготовки Аркадий не увидит нигде. Станет офицером, пригодится, — сказал я, не найдя слова, чтобы дать определение тем бойцам, которых мы готовим.

Четверо моих сопровождающих произвели если не фурор тут, в поместье Суворова, то удивление вызвали точно. Во-первых, они просто избили всех, кто отважился против них выйти на кулаках. Во-вторых, они стреляли не метко, а очень метко, как из штуцеров, так из пистолей. Своих, так как оружие известное, пристрелянное. Правда револьверы мы не светили. На холодном оружие мои бойцы не в сухую, но проигрывали, если только не на ножах. Но проигрыши эти были тем офицерам, которые жизнь положили за выучку орудовать шпагой. Не думаю, что в бою такие умения часто пригодятся.

Так что мои люди были признаны казаками-умельцами. От чего-то даже генералы, что маялись в Кобрине с Суворовым, не использовали слово «пластун», хотя знали его.

— А и отправлю, — задумчиво сказал Суворов. — Сколько положить ему содержание?

— У него все будет. Ну а я просто не стану менять цены в Военторге, — сказал я и посчитал, что можно перейти к серьезной теме. — Я хотел просить вас, ваше сиятельство, выставить условие перед императором и союзниками, австрийцами.

Глаза Александра Васильевича расширились, а после он громко рассмеялся.

— Мне условия выставлять? Еще и австрийскому цесарю? Ха-ха. Ну ты, Миша… — Суворов смеялся, а я только ждал, когда первая реакция выдохнется.

И я дождался, а после довольно долго объяснял, что да почему.

Когда я ломал голову, через кого попробовать продвинуть идею, что Швейцария — это дело исключительно Австрии, а нам нужно полностью освободить Северную Италию и на этом закончить, то думал сперва решить подобную задачу через Александра Андреевича Безбородко. После посчитал нужным попробовать уговорить самого Павла Петровича, аудиенцию у которого мне обещал канцлер, когда я справлюсь с заданием уговорить Суворова прибыть в Петербург и не ершиться с государем.

Были еще мысли написать в прессе о роли русской армии в спасении Европы, где непрозрачно намекнуть на то, что России нужна только одна задача, а не размазывание всех сил по всем направлениям. И я решил, что нужно действовать во всех возможных направлениях. И Безбородко согласился со мной, что не обязательно вести, если будь такое случится, русскую армию через горы и гробить там солдат. Скажу и Павлу, в Ведомостях напишу. Редакция и так меня считает уже своим журналистом. И, кстати, я могу пообещать статьи из самой Италии, так что они напечатают все, что угодно. Тем более, что никакой критики, или вольнодумства я себе не позволю.

Но главным двигателем на пути решения проблемы концентрации усилий России на одном направлении должен стать Суворов. Зная, как его обихаживали в иной реальности, он может если не ставить условия, то просить о многом.

Почему только Италия? А тут, в уже измененной мной реальности ситуация складывается несколько сложнее, чем в той истории, что я учил в будущем. Между тем и в том варианте Суворов не победил, а его величие заключалось в том, что он сокрушительно не проиграл.

Дело в том, коалиция создается раньше, чем в иной реальности. Что тому виной? Может мятежи на британском флоте, или более раннее занятие Россией Мальты, да и Павел Петрович в моем варианте истории пришел к власти на год раньше. Но стоит ли гадать почему? Думаю, что важнее отвечать на вопрос: что с этим делать?

Так вот Наполеон все еще в Европе, как и его войска, которые в иной реальности отправились в Египет и там, несмотря на победы, Бонапарт имел большие санитарные потери. Так что в Европе на тысяч тридцать пять больше солдат, чем хотелось бы.

Еще один фактор смущает — это австрийцы. Учитывая то, что в другой истории у них было на один год больше время для подготовки к новой войне с республиканцами, то следует думать, что сейчас армия Габсбургов слабее. С Англией похожая ситуация, но, если Россия сконцентрируется на Италии и не станет участвовать в авантюре с десантом в Голландии, англичане смогут на Рейне в кооперации с австрийцами что-то из себя представлять.

Нам не нужен героический Альпийский поход в Швейцарию. Только гений Суворова помог не сильно проиграть в тех сражениях, но не победить. Римский-Корсаков не справился и был разгромлен. А в это время Генуя все еще оставалась в руках французов. Есть желание идти во Францию? Так, пожалуйте по маршруту: Генуя-Ницца-Марсель. Прям мечта туриста, не иначе. Там и Тулон и много чего вкусного.

Потому только Италия. И договориться необходимо тут, на бережку, пока не закрутились события. Уверен, что в Вене и не предполагают, что русские смогут бить французов и успешно освобождать Италию. Потому они посмеются с глупых русских, которые возомнили о себе, что смогут в одиночку выбить республиканцев из Италии, да не будут ерепениться. Я знаю настроения в Европе, они доходят и до России. Там считают, что республиканцы выигрывали сражения случайно, просто та же Австрия еще всерьез за дело не бралась

Посмеются союзники и дадут Суворову карт-бланш, взяв кучу обещаний с России, обязательно слово… пацана… рыцаря с Павла, что Россия уйдет из Италии. А у нас вариантов не будет, чтобы бить французов, можно по итогам и смотреть в какую сторону послов засылать. Может и в Париж, если союзники берега попутают. И, признаюсь, я очень бы хотел, чтобы Наполеон куда-нибудь свинтил. Верю в гений Суворова, но корсиканец… Он тоже гениален. Правда, кое-что про тактику Наполеона я знаю, может и получится что-то.

В комнату зашел Прошка и принес капучино с Пожарскими котлетами. Суворову они так нравились, по его же словам, что я даже задумывался о том, чтобы назвать их «Суворовскими».

— И отчего вы, Михаил Михайлович, посчитали Швейцарию уже французской? Насколько я знаю, там еще или нет, или же мало республиканских войск, — сказал Александр Васильевич, перейдя на «вы» даже в присутствии слуги.

Точного развития событий в швейцарских кантонах я не знал. Мало того, никто не знал из-за недостатка информации. Однако, уже все говорили, что Швейцария «просвещенным монархическим миром» потеряна. Точно было известно, что республиканцы, причем именно что сами швейцарцы, берут власть в кантонах. Уже создана Леманская республика на территории большого кантона Во [в РИ 24 января 1798 года], в других местах Конфедерации так же сплошь республиканские воззвания и политические силы. А Франция потихонечку, но вводит свои войска, или политически способствует приходу нужных людей.

Так что, да, Швейцария потеряна. Не вся, возможно кто-то и останется в зоне влияния Австрии, но для этого императору Францу нужно подсуетиться.

А как могло быть иначе, если австрийцы проиграли и ждали унизительного мира, а в Италии почти что установилось господство французов? Кто защитит швейцарские разобщенные кантоны? Так что бюргеры с Альпийских гор и заальпийских лугов посчитали за лучшее самим стать республиканцами, чтобы не ждать, когда их станут таковыми делать насильственно. Не те уже швейцарцы, что некогда дали отпор Священной Римской империи, не те.

— Да… ты прав, Миша. Все ждут, чтобы мы ударили и вернули земли Австрии. И, как я понял, цесарцы ничего нам не обещают. Продовольствие? Посмотрим… — Суворов задумался.

— Нельзя позволять союзникам затыкать дыры русскими штыками! Нельзя нам указывать, как воевать! — я вошел в кураж и почти кричал, чувствуя, что нужно дожать Суворова, придать ситуации пафоса, воззвать к тщеславию полководца.

— Чего кричишь, Миша? — демонстративно зажав уши руками, улыбаясь сказал Суворов.

— Прошу простить меня, ваше высокопревосходительство, — сказал я, успокоившись.

— Ты думаешь, что меня станут слушать? — спросил Суворов.

— Пока окончательного вашего согласия нет, будут. Вы, ваше сиятельство, еще добьетесь славы, станете «вашей светлостью», Светлейшим князем…

— Изыди! Искуситель, — засмеялся фельдмаршал.

Но смех этот был несколько наигранным. Не лишен Суворов тщеславия, любит он, может и чуточку больше, чем большинство людей, когда хвалят, восхищаются. Стать Светлейшим князем, как Потемкин, или Меньшиков — это та цель, которая, в купе с прочим, теперь не даст оставаться спокойным Александру Васильевичу.

— Ваше высокопревосходительство, вы не заметили, что мы уже сколько время говорим словно вы приняли решение возглавить поход против республиканцев? — спросил я.

— А и то правда. Вона и с твоим отрядом порешали, — улыбнулся Суворов. — Но нынче же переговори с теми офицерами, что последовали за мной. Они должны прийти и просить меня. Далее, отправь вестового к лекарю, с коим мы с тобой разговаривали у Державина. Как его… Григорий Иванович Базилевич. Мне нужны те лекарства, о которых говорили. Пусть сколько есть, готовит. Отсылай письмо Ложкарю. Я хотел бы видеть в походе хоть кого из Военторга. Вы же, Михаил Михайлович, станете договариваться с итальянцами, и будете посредником между австрийскими интендантами и Военторгом. А еще…

Александр Васильевич Суворов все накидывал и накидывал задач. Он включился в работу и только сейчас я увидел великого полководца, а не старика, балагура, или еще кого. Становилось теперь понятным, как может с виду немолодой человек управлять огромной машиной — армией.

— Это что? Нам Рождество нужно встречать в пути? Или на следующий день после оного выдвигаться? — размышлял Суворов, а я, достав блокнот, сортировал дела, связанные с будущим походом, по степени их важности и срочности.

Зимний дворец давно уже не жил столь яркой жизнью, как сегодня. Павел Петрович был весел, громко смеялся, он даже разрешил устроить большой бал. Мало того, Мария Федоровна, после разговора со своим супругом, оставалась столь довольной, что не стала противиться двум вальсам на балу. Правда их никто не танцевал, так как приглашенное на бал общество, не было готово к подобному снятию запрета на «вульгарный» танец. Дамы одевали пышные платья еще по «екатерининской» моде, а в них кружиться в вальсе — толь смешить людей. Да и не упражнялись в таких танцах. Потому послушали музыку, восхитились ее красотой, да и только.

Одним из вальсов, к моему удивлению, был тот, создание которого приписывают мне [Дога Евгений вальс «Мой ласковый и нежный зверь»]. Как на меня смотрела Катенька во время объявления музыкального произведения, а после и звучания вальса! Сколько в этом взгляде было гордости и обожания. Только ради такого момента можно было украсть у гениального советского композитора Дога его еще не написанное произведение… Нет, написанное, но не им.

Смотрели на меня и иные дамы. Я был в центре внимания, видимо поэтому Катя почти ни разу не отпустила мою руку, а иногда сжимала ее так, что приходилось опасался, как бы не проступила кровь на запястье моей руки. Ревность, она такая… сладкая, когда ревнуют тебя, но лишь в подобных условиях.

Все дело было в том, что обществу стало известно, что некий Сперанский собрался воевать за интересы и честь Российской империи. Он, то есть я, законотворец, поэт, изобретатель, ученый, а еще стремительно богатеющий малый и вот — воевать. Ну а я написал еще и в газету пафосные строчки, которые послал в редакцию, как только Суворов ответил «да» на вопрос о своем назначении.

Прав был Безбородко, когда говорил о важности моего поступка. Александр Андреевич, между прочим, на балу первым ко мне подошел. Не я к нему искал подход, а канцлер нашел меня и поздоровался. Такие моменты при дворе, как взрыв многотонной бомбы.

Тут же я мило пообщался с Александром Куракиным, обвешанном сверкающими бриллиантами. Состоялся разговор и с Васильевым, который не чинясь подал мне руку. Аракчеев, Державин. Ха! Пален подходил, спрашивал, как мое здоровье после пребывания в Петропавловской крепости, мол, многие заболевают в казематах. Скотина! Ничего, сочтемся! Ну и все знали, что я чуть ли не в друзьях у Суворова.

А после средь собравшихся начались пересуды, где даже те, кого я видел раз в жизни, или вовсе не встречал, оказывались знатоками меня и моих дел. Тут всплыл и воздушный шар и пароход, о котором многие слышали, но не придавали большого значения, как это в России бывает с техническими новшествами. Тут же больше ценятся пикантные подробности. Так что и в этом направлении люди начали фантазировать. Главный вопрос — это почему Вяземский, к слову так же приехавший на бал, отдал свою дочь за меня. Главное — это большое приданное Екатерины Андреевны, супруги моей. Невежды. У меня у самого уже больше финансовых возможностей, чем пять таких преданных.

Ну а происхождение… Прав, и еще раз прав, Безбородко. Служба в армии поповича обществом воспринимается, как подвиг.

Что касается Суворова, то он почудил немного, не без этого. Не был бы он самим собой. При встрече с императором заявил:

— Вот, ваше величество, вчера в имении своем пел басом, а нынче думаю: а петь ли мне с Марсом [Суворов имел в виду древнеримского бога войны].

Мало того, появившись при дворе, Александр Васильевич начал чудачить. Вначале он поинтересовался у одного генерала, не скользко или ему на паркете воевать. После поклонился встреченному истопнику. Все сопровождающие были шокированы, а Суворов лишь пожал плечами, да сказал, что сегодня все может быть, а вдруг истопник графом станет [реальные исторические анекдоты].

Это не прибавляло популярности Суворову в глазах Павла, император мог затаить обиду. Правда, и фельдмаршал выказал должное, был почтителен с императором, воздавал восхищение Анне Лопухиной.

— Ваше величество! — эмоционально воскликнул Суворов, когда в очередной раз общался с императором в оранжереи Зимнего дворца. — Мы в раю? Я был уверен, что все русские правители попадают в рай. Благодарю, ваше величество, что взяли меня с собой.

Павел Петрович тогда не понял, что имел в виду старик. А когда Александр Васильевич сказал, что увидел ангела, который может существовать только в райских кущах, указывая на прогуливавшуюся в другом конце оранжереи Анну Лопухину, все, император был готов записать Суворова в свои ближние.

Так что поговорить с императором об условиях будущей военной компании Суворову удалось, как, по его словам, и взять в свою зону ответственности только Италию. Меня смущает только одна формулировка, на которой настаивали австрийцы. По их требованию, действия Суворова должны согласовываться с тем, как действует Михаэль Фридрих фон Мелас, командующий австрийскими войсками.

Оно-то и правильно. Без согласования с союзниками воевать нельзя. Однако, под эту формулировку могут подвести многие запросы из Вены, создающие Суворову проблемы. К примеру, получит пилюлей фон Мелас в Швейцарии, и ничего запрещающего указать Суворову идти туда и выручать союзника не будет. Никакой бумажки нет, или даже честного слова, что подобное не произойдет. Однако, думаю, что от безрассудных приказов из Вены русская армия, если и не будет полностью защищена, то возникнет немало проволочек и необходимых согласований, может, и на высшем уровне, чтобы изменить русскому корпусу ранее заявленную задачу.

— А почему мы не танцуем? -спросила Катя, глядя, как другие пары выписывают на паркете мазурку.

Вот, чего не хочу, так это танцевать всякие мазурки. Но, что делать? Приходится. И пусть танцор из меня так себе, но основные движения заучить пришлось. Учитель танцев брал за свои уроки в три раза больше денег, чем самый дорогой учитель фехтования. Куда это годится! Но, будет сожалеть о деньгах, чай не бедствуем.

— Я так рада за вас, — нежный тоненький голосок чуть мазнул по моему уху, и я обратил внимание, что рядом, словно мышка, подкралась Аннушка Лопухина.

— Ваша светлость, — я поклонился, а Катенька изобразила изящный книксен.

— Ну же. Я хотела бы по возможности иметь вас в друзьях. Когда читала записки о вашей свадьбе, умилялась. Буду выходить замуж, всенепременно обращусь к вам за помощью, — проворковала невысокого роста со светло-русыми волосами и необычайно милым личиком Анна Петровна Лопухина.

— Сочту за честь, ваша светлость, — сказал я, а Катя лучше сориентировалась в ситуации.

— Анна Петровна, быть в числе ваших друзей великая честь. Вы можете располагать нами как заблагорассудится, — сказала Катя и мимо придворных шептунов не прошло мимо, что жена Сперанского обращается к фаворитке по имени-отчеству.

Несколько даже жаль, что приходится уже послезавтра отправляться в Надеждово. После такого бала, где мы с Катей чуть ли ни в центре внимания, можно было бы очень много чего выгадать. Теперь, может, и временно, но для нас открыты, если не все, то почти все дома Петербурга. А подобные вещи следовало монетизировать. Вместе с тем, выступление русского корпуса намечено на конец апреля. К этому времени необходимо еще не раз отработать тактики, провести боевое слаживание, понять, какую пользу я и мой отряд сможем привнести в общее дело. Важно связаться с Аннетой, может быть она смогла бы уже в ближайшее время порадовать информацией.

Ни одного темного пятнышка не должно быть на том ордене, который я буду зарабатывать. Никто не скажет, что Сперанскому выдали незаслуженную награду. Поэтому работы много.

А еще к этому времени нужно закончить «Графа Монте-Кристо», подготовить еще один трактат по математике, и еще один по физике. Необходимо напомнить о себе и как о поэте. Обязательно посетить Луганский завод, благо буду недалеко от него. Так что дел просто огромное количество. Но главное — это уметь при всей загруженности любить жену и быть любимым.

Степь синея расстилалась

Близ Азовских берегов;

Запад гас, и ночь спускалась;

Вихрь скользил между холмов.

И, тряхнувшись, в поле диком

Серый сокол тихо сел;

И к нему с ответным криком

Брат стрелою прилетел.

'Братец, братец, что ты видел?

Расскажи мне поскорей'.

— Ах! Я свет возненавидел

И безжалостных людей.

«Что ж ты видел там худого?»

— Кучу каменных сердец:

Деве смех тоска мило́го,

Для детей тиран отец.

Девы мукой слез правдивых

Веселятся, как игрой;

И у ног самолюбивых

Гибнут юноши толпой!..

Братец, братец! Ты что ж видел?

Расскажи мне поскорей!

'Свет и я возненавидел

И изменчивых людей.

Ношею обманов скрытых

Юность там удручена;

Вспоминаний ядовитых

Старость мрачная полна.

Гордость, верь ты мне, прекрасной

Забывается порой;

Но измена девы страстной

Нож для сердца вековой!..'