Случайная жертва

Yair Lapid

THE SECOND WOMAN

Ha-Isha Ha-Shniia

Published by arrangement with The Institute for the Translation of Hebrew Literature

Правовую поддержку издательства обеспечивает юридическая фирма «Корпус Права»

Когда достаточно долго находишься в одном доме с женщиной, тебе в голову начинают лезть мысли. Без этого – никак. Вот ты стоишь в выкрашенной белой краской прихожей, вежливо придерживаешь дверь, чтобы она могла пройти со своими пакетами на кухню, и через солнечные очки провожаешь ее глазами. Она не удостаивает тебя ответным взглядом, но в ее походке, в том, как движется ее спина и то, что пониже, что-то такое проскальзывает. Через десять минут ты стоишь возле серо-зеленых стальных ворот и видишь ее, мелькнувшую у окна спальни. Потом на какое-то время наступает затишье, но ты знаешь, что она там, лежит на огромной кровати, и начинаешь подсчитывать. Ее муж сидит уже пять месяцев – рекордный срок для содержания под стражей до суда. Два требования об экстрадиции: одно из Голландии, другое из Германии. Пять адвокатов уже успели за его счет накопить себе на старость. Судья Мирский встречается с ним раз в 28 дней и перед строем камер и микрофонов сухим стуком старого молотка продлевает ему арест. Она – его вторая жена, вышла за него замуж шесть лет назад. Она из тех женщин, глаза от которых можно оторвать, только поместив их в тюрьму «Римоним» и заставив разглядывать идиотские надписи на стенах, сделанные предыдущими сидельцами.

Меня нередко посещает мысль, что именно для этого меня и наняли, причем за такую сумму, что мне самому вряд ли хватило бы наглости ее назвать. Не для того, чтобы каждое утро проверять днище ее серебристого «Лендкрузера», а для того, чтобы она знала: с нее не спускают глаз. Не то чтобы она создавала проблемы. Ей отлично известны границы дозволенного. Если ей нужно куда-то съездить, она предупреждает заранее, едет медленно, чтобы мы не теряли ее из виду, и безропотно сидит в машине, пока мы осматриваем кафе. Потом один встает у нее за спиной, другой – возле входа, а я сижу за соседним столиком и делаю вид, что читаю газету, пока она пьет кофе с одной из трех постоянных подруг.

Разок-другой они обсуждали меня. Я умею распознавать такие вещи. Взгляды исподтишка, внезапно оборвавшиеся смешки… Мне удается сидеть неподвижно, хотя жутко натирает кобура, оставляя на пояснице следы от швов. Потом она подает мне знак, всегда кивком головы – тыкать пальцем ниже ее достоинства, – мы встаем и возвращаемся в Тель-Барух. Я позволяю ей вести машину. Это решение я принял в первый же день, несмотря на возражения остальных. Мадам должна чувствовать, что распоряжается своей жизнью, иначе проблем не оберешься. Проживает она в четырехэтажной вилле, на участке площадью 360 квадратных метров, и я знаю здесь каждый сантиметр.

Она тормозит. Удостоверившись, что все в порядке, я подаю ей знак: заезжай. Она плавно заводит свой «Лендкрузер» на стоянку, после чего наступает мой любимый момент. Она выходит, улыбается мне отстраненной улыбкой и нагибается забрать с заднего сиденья пакеты с покупками – всегда есть пакеты с покупками, – а я все это время на нее пялюсь.

Ей 31 год. Все 169 сантиметров ее тела совершенны, как дизайн японского сада. Грудь, правда, чуть великовата, но вполне удовлетворяет запросам примерно трех миллиардов особей из тех, что населяют земной шар. Попа – идеальна, а я большой ценитель поп: круглая, упругая, не слишком маленькая. Чуть ниже – изумительные стройные ноги. Она заканчивает собирать пакеты и все с той же отстраненной улыбкой поворачивается ко мне. Волосы у нее длинные, до плеч, каштанового цвета, глаза темные, чуть раскосые. Я распахиваю ей дверь, ведущую из гаража в дом, она проплывает совсем близко от меня, и пахнет от нее жженым сахаром. «Спасибо, Джош», – тихо произносит она, всегда называя меня по имени, чтобы подчеркнуть, как уважительно она относится к рабочему классу.

Потом она поднимается в спальню, а я выхожу на улицу. Тут-то в голову и приходят разные ненужные мысли, из-за которых от пояса к груди поднимается волна жара. История их романа скакала по страницам газет, как кенгуру, выпивший таблетку виагры. Первая жена, которую он знал с детства, встреча в ночном клубе, вспышки камер папарацци во время их вечерних свиданий, замешательство на ее лице, его сжатые челюсти. Потом быстрый развод и новые фотографии, теперь уже постановочные: они вдвоем в джакузи одного из эйлатских отелей, в идиотской атмосфере гламура, якобы окружающей всех счастливых молодоженов.

Потом она исчезла с первых полос, уступив место ему: казино, бандитские разборки, соучастники, согласившиеся на сделку со следствием и дающие показания против него, голландский прокурор, с действующим на нервы акцентом заявляющий, что подсудимый – один из крупнейших в Европе торговцев кокаином. Теперь она в этом огромном доме одна. Два его сына от первого брака навещают ее каждую пятницу. Сразу видно, что делают они это из-под палки. Сидят как истуканы в гостиной со своими толстенными золотыми цепями на шеях и раздают мне указания. «Принеси нам виски, – говорит один из них, – тот, синий». Я приношу им из подвала «Джонни Уокер блю лейбл» по 400 долларов за бутылку. По тому, как они пьют, мне очевидно, что, будь бутылка наполнена медицинским спиртом, они вылакали бы и его и не почувствовали бы никакой разницы. «Ну, как твои дела? – снова и снова спрашивают они у нее. – Может, тебе что-нибудь нужно?» Как будто есть что-то, что они способны ей предложить. Потом они прощаются, а она встает, берет бокал белого вина и уходит к себе наверх. Я смотрю, как она поднимается по лестнице. Ее щиколотку обхватывает тонкий серебряный браслет. По-моему, они вышли из моды еще в середине восьмидесятых, но у таких женщин, как она, – своя мода.

Дверь бесшумно закрывается, но мое воображение проскальзывает за ней. Вежливая улыбка – обман, на который не купится и младенец. У каждой женщины есть желания, тем более у такой женщины. Может быть, в первые недели она и пыталась с ними бороться, но они все еще есть. После того как его арестовали, она прошла все пять стадий горя: отрицание, гнев, торг, депрессия, принятие. В первый раз это произошло почти неосознанно, в полусне. Тело переворачивается на спину, рука тянется туда сама, но глаз она не открывает, и ей даже кажется, что мягкие глубокие стоны, которые она слышит, не имеют к ней никакого отношения. Потом состоялся разговор с подругой. Женщины обсуждают эти темы. Из той троицы, которую я знаю, я поставил бы на Рели – коротышку ростом едва метр шестьдесят, с маленькой бриллиантовой сережкой, поблескивающей на животе под коротким топиком. «Я не могу одна», – сконфуженно говорит она, надеясь, что ей не придется пускаться в объяснения. Но Рели в объяснениях не нуждается. В этом смысле ее шарики крутятся со скоростью «Ламборгини». «Так дрочи, дурочка, – отвечает она. – Что, думаешь, ты первая?»

В Рели я вроде бы успел разобраться. Однажды она без тени смущения рассматривала меня целых три минуты, пока не решила, что я не стою ее усилий. В следующий раз я видел, как она убирает в пакет большой белый фаллоимитатор. Может, во мне говорит романтик, но что-то мне не верится, что она им пользуется.

Я выхожу на лужайку перед домом и совершаю рутинный обход. Приподнимаю крышки мусорных баков, поддеваю ногой шланги, открываю коробку с предохранителями телефонной компании «Безека», чтобы удостовериться, что подслушивающее устройство, которое впаяли туда умники из окружного управления полиции Ха-Шарона, исправно. Из окон на меня льется мягкий свет, который, проходя сквозь ее сиреневые шторы, становится фиолетовым. Я продолжаю мучить себя, пытаясь представить себе, как именно она это делает. Лежа на животе, с волосами, разметавшимися по подушке? Или в более изящной позе, на спине, одна рука между ног, а вторая, засунутая под футболку, оставляет на белой груди красные следы ногтей? Интересно, у нее мелькала мысль, что я могу войти и застать ее за этим занятием? Уверен, что да. Будь она даже кем-то вроде Жанны д’Арк или матери Терезы, от этого никуда не денешься. Здесь повсюду ощущалось мое постоянное присутствие, слышался звук моих шагов, чувствовался запах кофе и моего одеколона, а спускаясь вниз, она неизменно обнаруживала меня за чтением газеты.

– Доброе утро, Софи.

– Доброе утро, Джош.

Иногда и обращение по имени звучит до крайности официально, но это не мешает ей знать, что я здесь, рядом. Это один из древнейших инстинктов. Она лежит на спине, решаю я, обязательно на спине, и, сама того не сознавая, ждет, когда я приду на ее запах.

Остается, конечно, то незначительное обстоятельство, что, если я ошибаюсь, мое тело расчленят на дюжину неравных частей и разбросают по разным уголкам страны, но с каждым днем этот риск кажется мне все более оправданным. Однажды ночью она спускается вниз и застает меня за просмотром фильма «Троя» по DVD. Не говоря ни слова, она садится и двадцать минут вместе со мной любуется Брэдом Питтом, а потом возвращается к себе. Я выключаю проигрыватель и продолжаю сидеть, уставившись в голубой экран. Простите мне этот приступ лирики, но во все века мужчины шли на войну за то, что находится у женщины между ног, и умирали с широкой улыбкой на устах – это заложено у нас в ДНК. Я стою под ее окном, стараясь хоть что-то расслышать. Это исключено. Окна двойные, бронированные, в тяжелых стальных рамах.

В определенный момент у меня наступает просветление, и на три недели я исчезаю. Руковожу процессами дистанционно, принимаю скучные отчеты от нанятых мной телохранителей. По ночам лежу в постели – левая рука на моем рычаге переключения передач – и предаюсь мечтам о ней. Однажды я замечаю в оконном стекле свое отражение. Почему мужчины выглядят за этим занятием так нелепо? А женщины так прекрасно? Заканчивается все тем, что мне позвонил его адвокат. «Мы платим тебе не за это», – сказал он голосом человека, забывшего принять таблетку от изжоги. Я возвращаюсь, услужливый, как побитый пес. Она как раз идет с прогулки, а я держу ей дверь. «Спасибо, Джош», – говорит она, проходя мимо. Спустя пять месяцев наблюдения я не выдержу. И сделаю первый шаг.

Шестью месяцами ранее я сидел в своем офисе, замаскированном под неприбранную двухкомнатную квартиру по адресу Тель-Авив, Мапу, 17, и занимался одним из важных следственных мероприятий, благодаря которым мне удалось стать местной версией Шерлока Холмса, – ел бейгл с хумусом. Было два часа дня, и снаружи вместо погоды было 38 градусов жары, а влажность такая, что даже местные коты мечтали утопиться в тазике с холодной водой. В жизни каждого мужчины наступает момент, когда он понимает, что пришло время для решительных изменений: надо взять себя в руки, найти себе русскую подружку, которая не понимает ни слова на иврите, сменить работу и вымыть как минимум треть из той горы посуды, которая скопилась в раковине. Для меня этот момент пока не наступил. Но тут, естественно, зазвонил телефон. Все самые важные истории в моей жизни начинались именно так: телефон звонит, я снимаю трубку и слышу на другом конце провода испуганный, дрожащий голос попавшего в беду человека. Моя реакция молниеносна. Я уже на улице, вооруженный ста двумя килограммами стальных мышц и острым, как бритва, умом, и спасаю несчастного из лап плохих парней.

Вот только телефон стоял на письменном столе, и до него было метра полтора. Поэтому я решил не отвечать.

Здесь я должен вернуться чуть назад, к «ста двум килограммам стальных мышц». Дело в том, что это не совсем точное описание. Честно говоря, это вообще не описание, это – фантазия. Я в последнее время немного располнел. Если быть до конца откровенным, разжирел как никогда в жизни. Давным-давно я поклялся себе, что в тот день, когда мой вес перешагнет трехзначную отметку, я отправлюсь в спортзал и не сойду с беговой дорожки, пока ноги не отвалятся. Только вот незадача: если весишь сто два килограмма, ноги у тебя начинают отваливаться очень быстро, поэтому я вернулся домой, плюхнулся в кресло «америкэн комфорт», в щелях которого скопилось такое количество засохшей ореховой скорлупы и шелухи от семечек, что можно садиться писать диссертацию на тему изучения окаменелостей, и попробовал утопить свое горе в хумусе. Если память мне не изменяет, я предавался этому занятию пару часов – в ожидании вечера, когда можно будет уже всерьез заняться ничегонеделаньем.

Но телефон продолжал трезвонить, и мне пришлось приподнять задницу и протянуть к нему руку, так что трубку я снял в совершенно гнусном настроении.

– «Ширман и Егошуа» слушает.

Никаких «Ширмана и Егошуа» в природе не существует. Вернее, это один человек. То есть я. Все десять с лишним лет, прошедшие с тех пор, как меня выкинули из полиции, я работаю один. Но однажды мне довелось целых три недели следить за специалистом по маркетингу, который забыл рассказать жене о своем пристрастии к гей-клубам. Попутно я наслушался достаточно, чтобы понять: не стоит начинать телефонную беседу со слов: «Здравствуйте, говорит Джош Ширман, я вешу сто два килограмма, похудеть не способен, и у меня нет напарника». Поэтому я поехал в типографию на улице Шокен, и там мне напечатали красивые бланки для писем с шапкой «Ширман и Егошуа. Охрана и частные расследования». Иногда, глядя на эту надпись, я сам начинаю в нее верить.

– Говорит адвокат Бени Гендель.

– Кто?

– Адвокат Гендель. Мы уже встречались, когда вы работали в полиции. Я защищал Хаима Остфельда.

– Вы тот лысый?

Иногда я сам восхищаюсь своим остроумием. Хаим Остфельд был бухгалтером, вором из «белых воротничков», который крал у выживших в холокосте деньги, поступавшие им в качестве компенсации из Германии. Я не большой поклонник «белых воротничков», поэтому добавил в его однообразную гамму немного красного, расквасив Остфельду нос. Адвокат Гендель так орал в суде про «полицейское насилие», что я всерьез опасался за его голосовые связки. Он даже подал на меня жалобу, но шансов у него было мало. В этой стране осталось не так много табу, но кража денег у переживших холокост все еще относится к их числу. Меня оправдали еще до начала заседания. Гендель воспринял поражение с достоинством и любезно пожал мне руку. В ответ я заметил, что три волосины, зачесанные в разные стороны, совсем не помогают его лысине стать похожей на шевелюру.

По всей видимости, годы, прошедшие с тех пор, улучшили его чувство юмора, потому что он рассмеялся и сказал:

– Да, тот самый. Мне, наверное, следует вас поблагодарить. После тех ваших слов я пошел домой и обрил голову.

– Рад это слышать.

– Говорят, смотреть на меня стало значительно приятней.

Еще немного, и мы бы могли сыграть свадьбу.

– Чем я могу вам помочь?

– Какую часть вашей деловой активности занимает охранная деятельность?

Я оглянулся. Вся моя деловая активность стояла на столе и ждала, когда я ее доем.

– Примерно тридцать пять процентов. – Я назвал цифру от балды, просто потому, что, на мой взгляд, она звучала достаточно солидно. Открывая агентство, я вообще не планировал заниматься охраной. Моей профессий были и остаются расследования, но тогда как раз началась интифада, и рынок сильно сократился. То ли мужья перестали изменять женам, то ли жены решили тратить деньги более разумно. В моей работе случаются периоды затишья, но этот длился как-то слишком долго, поэтому я решил расширить сферу деятельности и, поддавшись минутному порыву, записался на курсы телохранителей в Хоф-Пальмахим. Десять дней мы только тем и занимались, что на ходу выпрыгивали из машин, отрабатывали приемы типа «выбей у противника нож и нанеси ему удар в горло» и учились быстро эвакуировать клиента из замкнутого пространства. Как ни удивительно, я даже получал от происходящего удовольствие. Охрана – дело несложное. Всего-то и нужно, что уметь стрелять, драться и быть обходительным. Двумя навыками из трех я владел и так.

– Вы не могли бы отложить другие дела и посвятить себя одной работе? – спросил он.

– Даже не обсуждается. Я сам расставляю приоритеты.

– Предположим, – после короткой паузы сказал он, – что наша работа станет для вас приоритетом.

– Надолго?

– Пока неизвестно.

– А о ком речь?

– Я пока не могу этого сказать.

– Хорошего дня, спасибо, что позвонили.

Ни он, ни я не повесил трубку. Прошла целая минута.

– Кляйнман, – выдавил он наконец.

– Какой Кляйнман?

– Довик.

– Тот самый Кляйнман?

– Да.

– Ненавижу повторяться, – признался я.

– Вы о чем?

– Хорошего дня, спасибо, что позвонили.

И тут он назвал сумму.

– Повторите, – попросил я после того, как снова обрел дар речи.

– Это несложная работа, – сказал он. – Вот увидите.

– Когда я смогу осмотреть место?

– Завтра утром.

– В котором часу?

– Можете в семь заехать за мной в офис?

Я только что хвостом не вилял. На следующий день я забрал его из офисного комплекса, известного как Азриэли-центр, и мы поехали в Тель-Барух. Минувшие годы пошли ему на пользу. Он похудел, с пальца исчезло обручальное кольцо, а костюм от Армани сидел на нем как влитой. Кроме того, лысина ему действительно шла. Для разговоров было слишком рано, поэтому мы ограничились взаимным хмыканьем и обсуждением маршрута.

– Вы давно ведете его дело? – спросил я спустя несколько минут.

– Четыре года.

– Только вы?

– Есть еще одна контора. Но они в основном занимаются уголовными правонарушениями. А я – экономическими.

Через десять минут мы приехали в Тель-Барух. Возле дома стояли два охранника. Видно было, что не профи, хотя один был на голову выше меня и весил как минимум центнер, а второй и вовсе казался великаном. Я остановился напротив ворот, на противоположной стороне тротуара. Гендель полез из машины, но я знаком велел ему не торопиться. Через пару минут Али-Баба и разбойник соблаговолили к нам подойти. Великан наклонился к окну:

– Я могу вам помочь?

Его русский акцент выпирал, как Уральские горы, но в голосе не слышалось враждебности.

– Думаю, нет, – ответил я, – но давайте попробуем.

Я вышел из машины, и водительская дверь жалобно взвизгнула. В последнее время я езжу на «Вольво» 1989 года выпуска. Эта машина прекрасно подходит для погони – при условии, что ты преследуешь цементовоз.

– Я бы мог провести у вас за спиной роту десантников, – сказал я великану. Недоумение, с которым тот уставился на меня, навело меня на мысль, что вряд ли его можно было принять за преемника Альберта Эйнштейна.

– Если к дому подъезжает машина, – объяснил я, – только один из вас подходит, чтобы выяснить, кто это. Второй остается сзади, для прикрытия и для того, чтобы никто не проник в дом у вас за спиной.

Парочка синхронно обернулась и с беспокойством оглядела ворота, оставшиеся без присмотра. Генделя, наконец пробравшегося через кучи фантиков от конфет, которыми было завалено заднее сиденье, происходящее явно забавляло. Охранников же это забавляло значительно меньше.

– Ты кто? – спросил тот, что поменьше. Он тоже говорил с русским акцентом, но не таким выраженным.

– Джош Ширман, новый начальник охраны.

– Никто нам ничего не сказал.

– А вам и не должны ничего говорить. Вы здесь простые исполнители.

– Если твоего имени нет в списках, ты сюда не войдешь.

– Хочешь, поспорим?

Генделю это надоело. Он, к моему удивлению, что-то быстро произнес по-русски, и тот парень, что был пониже ростом, вытащил из нагрудного кармана какой-то листок и сверился с ним, после чего с явной неохотой уступил мне дорогу. Гендель пробормотал: «Вы считаете своим долгом злить каждого, кто попадается вам на пути?» Я не успел сказать, чтобы он не мешал мне заниматься любимым делом, потому что у ворот появилась она, и мои речевые навыки ушли в бессрочный отпуск. Она посмотрела на нас, нажала на кнопку справа, и ворота с мягким электрическим жужжанием открылись.

– Она слишком близко, – сказал я Генделю.

– Кто?

– Кнопка.

Я подошел к женщине, улыбнулся ей и закрыл перед ней ворота, сам оставшись снаружи. Потом просунул руку через решетку ограды и нажал на кнопку. Ворота послушно распахнулись. Великан чертыхнулся сквозь зубы. Пусть идет в жопу. Они должны были подумать об этом в первый же день. Она оглядела меня с любопытством, протянула руку и представилась: «Софи Кляйнман».

Мне хватило секунды, чтобы заметить всё. Запах карамели, легкое колыхание груди под свободной футболкой и даже этот отстраненный взгляд, который предостерегал меня неизвестно от чего. Десять минут спустя мы уже прощались. Я так и не уловил, в какой момент она подала Генделю знак, что я ее устраиваю, но очевидно, что она это сделала. Мы поехали в кафе «Идельсон» на углу Иеремияху и Бен-Йехуды и сели в застекленной нише – позорном углу для курящих. Он заказал салат и омлет, а я закурил особенно вонючую сигару «Виллигер». Официант скривился, я в ответ состроил ему рожу, и он удалился – видимо, пошел рыдать на плече у повара. Гендель выложил на стол бумаги, и мы приступили к делу.

– Мне понадобится нанять шесть человек, – сообщил я ему. – Не топтунов за двадцать четыре шекеля в час, а ребят с опытом работы в личной охране.

– Без проблем, – сказал он.

– Кому я выставляю счета?

– Мне.

– Оплата четырнадцатого числа каждого месяца. Без задержек.

– О’кей.

– У вас есть список?

– Какой список?

– Кого я должен остерегаться.

– Вы что, газет не читаете?

– А кроме тех, о ком пишут в газетах?

– Почему вы спрашиваете?

Потому что это было написано у него на лице. И на лысине тоже.

Гендель вздохнул и отложил в сторону вилку:

– Кляйнман хочет знать, не ходит ли к ней кто-нибудь.

– А что, если да?

– Ничего. Вы сообщаете мне его имя, даете фотографию с камер наблюдения и обо всем забываете.

– А потом мне покажут по телевизору его труп?

– Не знаю.

– Вы все прекрасно знаете.

– Он сидит под арестом. Дома осталась красавица жена, и он психует. Вы бы в его положении не волновались?

Мы немного помолчали, пытаясь переварить мысль о том, что можем стать соучастниками убийства.

– Еще один вопрос, – наконец сказал я.

– Давайте.

– Почему я?

Он ждал этого.

– У вас отличные рекомендации.

Я уставился на него и не отводил взгляда до тех пор, пока он не понял, что я не отстану и ему придется сообщить мне, кто именно меня рекомендовал. За два года до того мне удалось раскрыть серию убийств одиннадцатилетних девочек, после чего я на несколько месяцев стал почти знаменитым и в результате приобрел кучу старых друзей, о существовании которых уже успел забыть. Расследовать то дело было сплошным удовольствием, и в некоторые ночи я просыпался от собственного крика всего по два раза.

– Они подозревают всех, – сказал Гендель. – После того как его посадили за решетку, организация ослабела. Они боятся, что тот, кого они наймут охранять Софи, сдаст ее другой стороне. А про вас говорят, что вас нельзя купить.

Я заявил, что это подлый поклеп, но он не стал меня слушать. Короче, я взялся за эту работу.

Только по дороге домой я вспомнил, что передо мной на столе стояла целая тарелка мини-круассанов с джемом, но я к ним так и не притронулся.

С того дня прошло шесть месяцев. Я лежу на спине и слушаю, как дождь стучит в окно. У меня в голове играет Me and Mrs Jones Билли Пола, но из соображений гуманности я не подпеваю. Ее голова лежит на моей груди, пальцем она выводит круги на моем бедре. В этой позе я могу без помех рассмотреть детали. Сказать, что ее тело ни в чем не обмануло ожиданий, внушенных свободной футболкой, – значит ничего не сказать. Маленькие темно-коричневые соски, поразительно белые груди и идеальная попа, формой напоминающая перевернутое сердечко. Я почти уверен, что у нее есть и другие части тела, но сосредоточиться на них я не в состоянии.

– Ты похудел, – сказала она.

– Ты только сейчас заметила?

– Сколько ты сбросил?

– Девять килограммов.

– И сколько ты теперь весишь?

Это был глубоко интимный вопрос, но я не стал пользоваться правом на неразглашение личной информации.

– Девяносто три.

– Что случилось?

– Был занят. Когда много работы, я всегда худею.

Разумеется, я соврал. На следующий день после нашего знакомства я пошел в спортзал и колотил там боксерскую грушу, пока та не начала молить о пощаде. Потом я набил холодильник сладким перцем. Я люблю сладкий перец. Он похож на меня: кроме внешней оболочки, в нем нет почти ничего, за исключением тех редких случаев, когда внутри обнаруживается еще один перчик поменьше. Тогда я чувствую себя детоубийцей.

– Ты меня любишь?

– Нет.

Она засмеялась. Вообще-то это походило не столько на смех, сколько на нежное воркование. Потом она перевернулась и нырнула вниз, по-прежнему продолжая мне улыбаться. За секунду до того, как начать, она спросила: «Ты смотришь?» Я кивнул. Противоположная стена спальни представляла собой огромное зеркало, и в нем отражалось все, что здесь происходило. Когда она в первый раз захотела попробовать, каков я на вкус, она заметила, что я смотрю в зеркало на ее ягодицы, особенно привлекательные в такой позе. Почему-то это ее заводило.

– Ты уверен, что не любишь меня?

– Абсолютно.

Я ее не любил. Мне нравилось, что она есть в моей жизни, что кто-то обращает внимание на то, что я похудел, и украдкой, пока никто не видит, прижимается ко мне на кухне. Мы соблазняли друг друга, как поступают все, кому важно знать, что они еще живы. Она – сидя в своей тюрьме, я – в своей.

Это началось две недели назад. Я мыл на кухне тарелку, после того как попотчевал себя двумя ломтиками диетического хлеба с трехпроцентной брынзой. Люстру я не зажигал – из гостиной падало достаточно света. Она спустилась из спальни, подошла к холодильнику и налила себе стакан яблочного сока. Я уже привык к ее ночным прогулкам и приветливо ей кивнул.

– Утром домработница вымоет, – сказала она.

Я пробормотал что-то, полагая, что сейчас она уйдет, но она села за стол и, попивая сок, уставилась на меня.

– Ты тут куда-то пропадал, – заметила Софи.

Я не ответил, хотя у меня закралось подозрение, что ей прекрасно известно, почему я прятался у себя в квартире.

– Что-то не спится, – пожаловалась она.

– Почему бы тебе не позвонить Рели?

– Терпеть не могу, когда меня подслушивают.

Жучок я обнаружил в распределительном шкафу в первый же день и оставил его на месте. Это удобнее, чем объясняться с ротой полицейских. Все серьезные беседы мы вели только по мобильному.

– Давно ты не спишь?

– Третью ночь.

– Плохие сны снятся? Или, наоборот, слишком хорошие?

– Не скажу.

– Почему?

– Ты еще маленький.

Вот оно. Проскочило между нами, пока еще робко, давая каждому из нас возможность обратить все в шутку или отговориться каким-нибудь отвлеченным замечанием. Я все еще мог уйти на обход, не обидев ее. Но я не двинулся с места.

– Трудно?

– Что?

– Быть одной.

– У тебя есть кто-нибудь?

– Нет.

– Вот ты мне и скажи: трудно это?

– Есть разные хитрости.

– Какие?

– Начертить схему?

Ее рот чуть приоткрылся в удивлении. Я обратил внимание, что она накрасила губы алым блеском. Ну конечно, именно так и поступает всякая женщина, когда в полтретьего ночи идет налить себе стакан сока.

– Ты всегда говоришь все что взбредет в голову?

– Да.

– И как тебе удается избежать последствий?

– А мне и не удается. Вечно вляпываюсь в неприятности.

– Всегда?

– Всю жизнь.

Треть своей взрослой жизни я провел в закрытых помещениях, читая протоколы допросов. Первое, чему учит это занятие, – слышать за сказанным вслух недосказанное. Наверное, еще можно было попытаться спасти меня: мы оба помнили, как однажды ночью в Румынии Кляйнман подкараулил возле казино партнера, который его обманывал, и проделал у него в голове отверстие величиной с вентиляционную шахту. Я отвел от нее взгляд. Это как на похоронах – когда знаешь, что, стоит посмотреть кому-то в глаза, чего доброго, рассмеешься. Она спокойно пила свой сок, предоставив решать мне. Через десять минут я уже прижимал ее к холодильнику и стоя входил в нее, одной рукой обхватив ее за бедра, а второй с силой сжав грудь.

В истекшие две недели мы по меньшей мере трижды давали друг другу клятву покончить с этим, в последний раз – ровно пять часов назад. Сейчас она пыталась дотянуться до прикроватной тумбочки. Я хотел ее обнять, но она оттолкнула мою руку, достала из ящика детское масло «Джонсон и Джонсон», села у меня между ног и с довольным видом принялась медленно меня массировать. Я сдерживался как мог и напрягал мышцы живота в ожидании, когда она заберется на меня сверху, но тут до нас донеслись звуки, никакого отношения к происходящему не имевшие. Мы не сразу расслышали их, а когда расслышали, замерли. «Да?» – громко произнесла она, и я не мог не восхититься тем, как она владеет своим голосом – в нем идеально сочетались скука и досада женщины, которой мешают досмотреть очередную серию «Отчаявшихся домохозяек».

– Извините, – сказали за дверью. – Джош, кто-то уже минут десять крутится возле ворот.

Это был Гай. Двадцативосьмилетний парень, отслуживший в элитной пехотной бригаде «Голани». Обычная биография: после армии – Индия, затем Нью-Йорк, в настоящее время – студент третьего курса юридического факультета колледжа Рамат-Гана. Я знал Гая с пеленок. Его отец, старый полицейский служака по прозвищу Чик, когда-то принимал меня на работу в окружное управление в Яффе. Мы с Чиком не виделись несколько лет, но перед тем, как нанять Гая, я заглянул к нему попить чайку и обо всем рассказал. Вообще-то я полагал, что он посоветует мне дать сыночку от ворот поворот. Он сделал большой глоток и задумался. Есть такие люди, которые умеют молчать, не вынуждая тебя заполнять паузу в разговоре. «Он в курсе, что ты пошел ко мне?» – наконец спросил он. «Нет», – ответил я. Тогда он бросил на меня лукавый взгляд и сказал: «Ну и ладно. Я тоже не проболтаюсь».

Я быстро оделся и вышел. По крайней мере, у Гая хватило мозгов не дожидаться меня у двери в спальню.

Я нашел его внизу. Он сидел на кухне, в темноте, и смотрел на улицу через прибор ночного видения, способный различать цели на расстоянии до 250 метров. Эта штука стоила 1880 шекелей, включая футляр и удивленно поднятые брови Генделя, обнаружившего бинокль в списке расходов.

– Двое, – тихо сказал Гай. – Стоят там уже минут двадцать.

В венах у меня бушевал адреналин.

– Иди во двор, – сказал я, – возьми их на мушку и жди, пока я не подойду. Как только я окажусь рядом с ними, выскакивай из ворот с пистолетом в руке.

Он без всяких споров бросил: «О’кей». Я выскользнул через заднюю дверь, обежал вокруг дома, перемахнул через забор и, прячась за машинами, приблизился к ним почти вплотную. Они не успели даже повернуться ко мне, когда первый получил коленом по печени и начал хватать ртом воздух, а второй схлопотал левый в челюсть и осел на землю. Через несколько секунд появился Гай с фонариком и осветил их лица. Совсем молодые, перекошенные от страха и боли.

– Я их знаю, – сказал Гай. – Просто местные мальчишки.

Я перевернул того, которому достался удар по печени, и в круге света от фонаря обнаружил под ним раздавленный косяк. Поднял его и зажал между пальцами.

– Вы оба арестованы, – сказал я. – Звоните родителям, пусть приходят в участок с адвокатом.

Они изменились в лице. Все вышло так легко, что мне даже стало их жалко.

– Да ладно вам, – промямлил один из них. – Это же всего лишь косячок.

– А это всегда начинается с косячка, – назидательно произнес я, – а заканчивается тяжелыми наркотиками.

Они продолжали на меня пялиться, но мой адреналин уже выдохся.

– Все, – сказал я, – валите отсюда.

Они поднялись и исчезли с приличной, учитывая полученные тумаки, скоростью. Похоже, я старею, подумал я. Мы с Гаем прислонились к стоящей позади машине и отдышались. Я предложил ему косяк, и после краткого размышления он затянулся. Мы оба молчали, мучительно соображая, что нам делать с тайной, отныне ставшей для нас общей. Ему явно хотелось что-то мне сказать, но он не решался. Над входной дверью зажегся свет. На пороге стояла она, одетая в длинную рубашку.

– Тысячу раз говорил тебе, – подходя к ней, сказал я, – если ты слышишь подозрительные звуки, то не бежишь проверять, что происходит, а остаешься в своей комнате и запираешь дверь на ключ. Неужели трудно запомнить?

Это прозвучало жестче, чем я планировал, и она ничего не ответила. Окинула меня долгим взглядом, развернулась и ушла в дом.

Мы оба поняли, что между нами все кончено.

Через четырнадцать часов я проснулся у себя в квартире, чувствуя приближение чего-то вроде панической атаки. Я знал, что вчера что-то упустил, но не мог понять, что именно. Набрал ее номер. Трубку снял Игорь. Сказал, что все в порядке. Она встала рано, в хорошем настроении, съездила выпить с подругой кофе на площадь Государства, но уже вернулась и теперь готовит обед.

– Хочешь с ней поговорить?

– Нет, – ответил я, добавил: – Может быть, позже, – и пошел бриться.

Где-то я читал, что наше настроение с утра зависит от состояния печени. Есть люди, у которых печень включается в работу сразу после пробуждения, и они порхают по дому, все из себя счастливые и энергичные, пока не явится кто-нибудь вроде меня, чтобы их убить.

Я сварил черный кофе без сахара, сел в кресло и пролистал газету. Пока что никаких заметок о том, что Кляйнман покушался на мою жизнь из-за того, что я сплю с его женой, там не было, поэтому я перешел к новостям спорта. Примерно через час я перебрался за письменный стол – дедушкино наследство, – чтобы прослушать накопившиеся на автоответчике сообщения. Там был обычный мусор, включая вопли одной истеричной дамочки, что я сломал ей жизнь. Как будто это я заставил ее ехать с любовником в приморский отель близ Эвен-Йехуды, да еще и счет подписывать собственным именем. Под ее крик (то, что у нее прекрасно развиты легкие, было ясно уже по снимкам, сделанным во время слежки) я выписал счет компании по информационным технологиям из Герцлии, в которой с большим опозданием обнаружили, что их бухгалтер все расходы на жену и детей оплачивал деньгами фирмы. После многих лет работы в моей области начинаешь верить в то, что люди – эгоисты и лжецы, готовые на все, если им кажется, что это сойдет им с рук. Это наша профессиональная особенность. Конечно, в действительности все обстоит иначе. Ученые давно доказали, что на свете есть человек, который совсем не такой. Он живет в Новой Зеландии, и его зовут Джо.

Но вот и последнее сообщение. «Господин Ширман, – произнес женский голос. – Меня зовут Эла Норман, и я буду рада, если вы сможете мне перезвонить». Я оттягивал момент возращения в дом Софи, поэтому позвонил. Она говорила так нерешительно и тихо, что сперва показалась мне страшно напуганной. Я назначил ей встречу в офисе через два часа и, только положив трубку, сообразил: это не страх, а замешательство. Ей не хотелось рассказывать мне то, что она собиралась рассказать.

На улице я обнаружил, что зима внезапно уступила место хамсину. Пока я преодолевал дистанцию в тридцать метров, отделяющую меня от «Вольво», я почувствовал, будто плавлюсь, а к тому времени, как добрался до Тель-Баруха, моя рубашка так пропиталась потом, что превратилась в солонку, к которой зачем-то приделали рукава. Я спросил у Игоря, наблюдалась ли какая-нибудь активность. Игорь – блондин с коротко стриженными волосами, уверяющий, что служил в российском спецназе (это что-то вроде нашей военной разведки при Генштабе). Приходили два вчерашних пацана, отрапортовал он, искали свой косяк, но увидели Игоря и дали деру. Я еще немного поболтал с ним, оттягивая неизбежное, но деваться было некуда, и я вошел в дом. Софи сидела в гостиной и выглядела абсолютно спокойной, только нетерпеливо покачивала ногой, отчего цепочка на щиколотке исполняла какой-то танец. Я устроился в белом кресле и посмотрел на нее.

– Хочешь, я это скажу?

– Что именно?

Я не ответил, и после короткой паузы она кивнула. Набрав полную грудь кондиционированного воздуха, я произнес речь. Наверное, не слишком блистательную, но вот ее основные тезисы: мы взрослые люди, что было, то было, но мы оба знали, что эти отношения ведут в никуда, и вот теперь мы до этого никуда добрались. Когда я договорил, никто не вскочил и не разразился овациями, но, по крайней мере, она подняла на меня взгляд. К моему удивлению, по щеке у нее скатилась слезинка.

– В другой жизни, – сказала она.

– Ты о чем?

– В другой жизни у нас могло бы получиться.

– Да, – согласился я, не придумав ничего лучше.

– Ты боишься его?

– Нет.

– Тогда почему?

Она имела право узнать правду, и, прежде чем ответить, я задумался.

– Потому что я прокололся.

– Прокололся?

– Меня наняли охранять тебя. В широком смысле слова. Чтобы тебе не всадили пулю в лоб. И чтобы никто не лазил по ночам к тебе в постель.

– А ты залез.

– Да.

– Мне тоже этого хотелось.

– Я был обязан не допустить этого.

– Потому что я – его жена?

Поскольку ответ на этот вопрос – да, я предпочел заткнуться. Добавить к сказанному мне было нечего, и я поспешил уйти, пока точка ноющей боли в виске не разрослась до размеров футбольного мяча. Софи проводила меня до двери и на пороге поцеловала в щеку.

– Дружба? – спросила она.

Я улыбнулся ей, как провинившийся кокер-спаниель, и вышел. Только этого мне не хватало – подружиться с женой наркобарона на семнадцать лет меня моложе, с которой у нас была тайная связь.

Все еще на взводе, я не очень обращал внимание на знаки дорожного движения, поэтому у меня осталось немного свободного времени до встречи со стеснительной клиенткой. Я быстро принял душ и перенес экспозицию хумуса из гостиной на кухню. Когда раздался звонок в дверь, я выглядел хладнокровным детективом, готовым в любой момент спасти человечество от зеленых человечков с антеннами на голове.

– Господин Ширман?

– Джош.

– Я Эла Норман. Мы разговаривали по телефону.

Она произнесла это еще на лестничной площадке, словно старалась отсрочить момент, когда будет необходимо войти. Я это уже проходил. Людям почему-то кажется, что, стоит им переступить мой порог, путь назад будет отрезан. Я посторонился, пропуская ее в квартиру, и быстро ее оглядел. Примерно три тысячи лет назад, когда мы с Кравицем только поступили в полицию, у нас был наставник – пожилой йеке[1] по фамилии Штайн. Он на десять секунд заводил нас в допросную, а потом заставлял подробно, на многих страницах, описывать подозреваемого, которого мы только что видели: рост, вес, цвет глаз, волосы, особые приметы. Потом сравнивал наши записи с настоящими данными и смеялся над нами, как злая ведьма из сказки про Гензеля и Гретель. У Кравица это получалось лучше, чем у меня, но у Кравица, с тех пор как нам исполнилось по двенадцать, все получалось лучше, чем у меня. Может быть, поэтому он – заместитель начальника Центрального управления израильской полиции, а я карабкаюсь на деревья, чтобы сделать удачный снимок волосатых яиц мужей, изменяющих своим женам.

– Метр шестьдесят восемь, пятьдесят шесть килограммов, – сказал я – просто так, чтобы тряхнуть стариной.

Она удивленно обернулась и с секундной задержкой возразила:

– Метр семьдесят.

Неправда, конечно. Если о своем весе лгут восемьдесят процентов женщин, то о росте – все сто. Всегда добавляют сантиметр-другой. Я сел за свой стол, она – напротив меня. Иссиня-черные, гладкие, почти как у японки, волосы, подчеркивающие светлую кожу. Высокие скулы. Серые, с капелькой лилового в глубине, глаза. Рот немного широковат. Восхитительное тело. Длинная шея, маленький крепкий бюст. Я поставил бы ей не меньше восьми с плюсом.

– Это ваш офис или квартира?

– И то и другое.

– Это удобно?

– Ну… – протянул я, демонстрируя мастерство светской беседы.

Она задумалась, явно выстраивая в уме вступительную речь. Клиенты всегда приходят с заготовленной заранее вступительной речью, которая чаще всего разваливается в ту минуту, когда они садятся в кресло передо мной. Чтобы пойти к незнакомому человеку, прихватив с собой чековую книжку, и просить его заняться твоими самыми интимными делами, надо иметь очень веские основания.

– Я – близнец, – заявила она.

Я взял со стола желтый блокнот, написал слово «близнец» и обвел его в кружок. Никакого смысла в этом не было, зато давало понять, что я стою тех денег, которых мне еще не заплатили.

– Мужчина или женщина? – задал я вопрос.

– Кто?

– Ваш близнец.

– Я точно не знаю.

Если бы я умел недоуменно приподнимать бровь, то сделал бы это.

– Женщина, – после короткой паузы сказала она. – Я думаю, что это женщина.

Может быть, если прищурить один глаз, у меня это все-таки получится?

– Вы полагаете, что у вас есть сестра-близнец, но точно этого не знаете?

– Да.

– Откуда вам о ней известно?

– Я ее чувствую.

Я отложил ручку и блокнот в сторону. К каждому, кто работает по нашей специальности, потоком идут психи. Посади пять частных детективов за бутылкой водки, и рано или поздно услышишь рассказ про парня, убежденного, что спецслужбы вмонтировали ему в зуб радиопередатчик, или про мужика, которого похитили инопланетяне, или про даму, уверенную, что у нее на антресолях поселился дух ее покойного мужа и разговаривает с ней по-немецки. Кстати, последняя история произошла лично со мной. Женщина лет шестидесяти плакала не переставая и приговаривала: «Но откуда он знает немецкий? Он никогда не знал немецкого. Мы же из Ирака».

– Вы думаете, что я сумасшедшая?

– Честно? Да.

Проблема заключалась в том, что она не выглядела сумасшедшей. Зато производила впечатление человека, у которого кошки на душе скребут.

– Правда ведь, это случается с каждым ребенком? – спросила она. – Когда ему кажется, что он неродной, что его перепутали в роддоме? У меня всегда было ощущение, что у меня есть сестра-близнец, но от меня это скрывают. Вот только это было не просто ощущение. Всякие обрывки фраз… Прерванные разговоры, когда я входила в комнату… Я несколько раз слышала, как мама, рассердившись на меня за что-то, в сердцах бросала отцу по-испански: “Podemos tomar la otra”.

Я не произнес ни слова.

Не дожидаясь моей просьбы, она перевела:

– «Надо было брать другую».

– Вы испанка?

– Наполовину. Отец из Мадрида. Но мама тоже говорит на ладино[2].

– Она могла иметь в виду что угодно.

– Я тоже так думала.

– Но однажды к вам подошел на улице незнакомый человек и сказал: «Привет, Шошана, как дела?» И теперь вы знаете, что у вас есть сестра-близнец.

Она рассердилась, но голос не повысила:

– Он не называл меня по имени. Только спросил, помню ли я, что мы вместе учились в школе.

Я снова подвинул к себе блокнот – в основном, чтобы использовать в качестве защиты, если она вдруг на меня бросится.

– Как-то на улице Бен-Йехуда ко мне подошел человек, – сказал я. – Он утверждал, что служил со мной в артиллерии, а зовут меня Габай. Я объяснил ему, что он обознался, и мы разошлись. Но если бы я верил в то, что у меня есть брат-близнец, я бы, конечно, решил, что он перепутал меня с ним.

Она приняла это с достоинством, но сдаваться не собиралась.

– Это случилось четыре года назад, – продолжила она. Я несколько дней сходила с ума, но потом решила махнуть на это рукой. У меня тогда… – Она запнулась, подбирая подходящее выражение: – У меня был трудный период.

Выяснять, что она имела в виду, не входило в мои намерения. Не сейчас. Вместо этого я спросил:

– Что еще?

Она долго смотрела на меня, пытаясь понять, не смеюсь ли я над ней. Я хранил на лице бесстрастное выражение – абсолютно нейтральное, хоть сдавай в ООН напрокат.

– Десять месяцев назад, – начала она, – скончался мой отец. Я разбирала его бумаги и нашла вот это.

Она достала из сумочки черно-белый снимок. На фотографии, сделанной в больнице, я увидел высокого полноватого мужчину; он был в белой рубашке с короткими рукавами и узким галстуком, какие когда-то носили официанты кафе «Пинк». На вид ему было лет тридцать с небольшим, но лысина уже стала неотъемлемым элементом его облика, и он пытался компенсировать это за счет тоненьких усиков, типичных для жителей испаноязычных стран. Но мой интерес привлек не он, а они. Лежащие у него на руках, по одному на каждой, соприкасаясь головками, два младенца.

Я перевернул фотографию. На обратной стороне стояла только дата: «12.05.71».

– Понятно, – сказал я. – Можно мне пока оставить ее у себя?

– Пожалуйста.

– Вы что-нибудь предпринимали?

– Нет.

– Опять трудный период?

– Нет, – ответила она. – Хотя, вообще-то, да. После его смерти она… – Она снова запнулась, набрала в грудь побольше воздуха и продолжила: – Мы с ней не очень-то ладим. Поэтому я сунула фотографию в сумку и не стала ничего выяснять.

– С ней – это с вашей матерью?

– Да.

– И что же произошло сейчас?

Она заколебалась, словно мучительно вспоминая, каким тоном планировала сообщить мне это, чтобы не выглядеть буйно помешанной, но так и не вспомнила и просто сказала:

– Она в беде.

– Кто?

– Моя сестра-близнец.

– Откуда вы знаете?

– Я же говорила.

– Вы это чувствуете?

– Да.

Без извинений и мудреных объяснений. Да, и все. Сам не знаю почему, но это лаконичное «да» не позволило мне указать ей на дверь.

– Я очень много об этом читала, – добавила она.

– О чем?

– Об однояйцевых близнецах.

– И?

– Есть огромное количество научно зафиксированных случаев. Они чувствуют друг друга.

– И в какие же неприятности она угодила?

– Этого я не знаю. Это ведь просто предчувствие.

– А вы попробуйте.

– Она напугана. Кто-то ей угрожает. Не знаю. Что-то в этом роде.

– И давно это началось?

– Несколько месяцев назад. Это ощущение накатывает, а потом исчезает. Но в последнее время оно усилилось.

– И вы хотите, чтобы я нашел ее и помог ей?

– Да.

Я услышал странные звуки и тут же понял, что они исходят у меня из горла.

– Сто восемьдесят шекелей в час плюс расходы.

Она напряглась, но тут же, чтобы я не успел передумать, сказала:

– Хорошо.

Возможно, из нас двоих сумасшедший как раз я.

После ее ухода я еще раз проверил автоответчик – только чтобы убедиться, что все еще пользуюсь популярностью. Всего одно сообщение: «Позвони». Ни здрасте, ни до свидания. Да и не надо. Голос Кравица знаком мне с детства. Я позвонил ему, прорвавшись через двух секретарш. Он снял трубку, и на заднем фоне я услышал голоса. Похоже, у них шло важное совещание. Наверняка они прямо в эту минуту решали, вторгаться им в Иран или погодить.

– Срочно приезжай, – без всяких вступлений бросил он.

– Неохота, – ответил я. Исключительно ради того, чтобы меня поуговаривали.

– У меня нет времени на препирательства, – сказал он. – Ты мне нужен.

Он говорил деловым тоном, лишенным интонации, как будто не хотел, чтобы окружающие поняли, с кем он разговаривает. Я молчал, вынуждая его выдать хоть крохи информации. Фоновый шум вдруг притих – видимо, он прикрыл трубку рукой. Когда до меня дошел смысл его шепота, кровь у меня мгновенно превратилась в кисель.

– Придурок, – прошипел он. – За каким чертом тебе понадобилось ее трахать?

Я не вскочил сразу только потому, что надеялся сохранить остатки самоуважения. Сидя за кухонным столом, умял три нарезанных соломкой сладких перца и упаковку однопроцентного творога со вкусом чеснока, укропа и штукатурки. После трапезы я чувствовал себя раза в два голоднее, чем до нее, но, по крайней мере, догадался – или мне казалось, что догадался, – что произошло. Пока я ехал в новый участок в Яффе, начал накрапывать противный дождик, после которого на стеклах оставались грязные потеки от вчерашнего хамсина. В память о прошлом я поставил свой «Вольво» на стоянке для служебных машин и толкнул стеклянные двери. Дежурный за приемной стойкой поднял голову и поздоровался со мной, пара человек из встреченных в коридоре мне кивнули, остальные сумели сохранить невозмутимость. В приемной Кравица сидела незнакомая мне новая секретарша.

– Да? – воззрилась она на меня. Выражение ее лица без слов говорило: «Катись отсюда, да поскорей».

– Кравиц у себя?

– Вам придется подождать.

– А если мне некогда?

Вообще-то я против издевательств над слабыми, но без практики тоже нельзя, вот и приходится довольствоваться тем, что под руку подвернется. Я прошествовал мимо и вошел в кабинет. Она бросилась за мной и даже схватила за рукав. Кравиц сидел за столом. Рядом с ним стояла высокая тетка в черной юбке и белой блузке – знакомом мне мундире всех барракуд из прокуратуры.

– Все в порядке, – сказал он, и секретарша удалилась, недовольно ворча что-то себе под нос и амнистировав мой рукав.

– Неужели ты не можешь без фокусов? – спросил он, но я ему не ответил, потому что пристально разглядывал Барракуду. Я делал это достаточно демонстративно, и в конце концов она неуверенно произнесла:

– Что?

– Ничего, – отозвался я, но Кравиц мгновенно понял, что я имею в виду: оставь чтение морали при себе, я слишком много о тебе знаю.

Этот коротышка всегда производил на женщин неотразимое впечатление. Он относительно счастливо женат, что никогда не мешало ему выводить свой космический аппарат на другие орбиты. Эта тема – единственное табу для наших взаимных шуток. Когда-то у него был роман с моей сестрой, который закончился тем, что ее убил Гольдштейн, продажный полицейский из управления. Это старая и долгая история, но если в двух словах, то Кравиц хотел посадить его в тюрьму, а я его опередил и прописал Гольдштейну вечный срок под мраморной плитой. После этого Кравиц несколько лет вел себя тихо, но потом у него снова засвербело в штанах. Существует два типа женатых мужчин: первые не могут не ходить на сторону, а вторые – вылитый Джо, тот, что из Новой Зеландии.

К чести Кравица, кстати, следует отметить, что не такой уж он коротышка. Если поставить его по стойке смирно, а в обувь положить специальные стельки (как он утверждает, ортопедические), то он легко дотянет до метра семидесяти.

– Мика, – сказал он. – Может быть, продолжим чуть позже?

Даже моего коэффициента интеллекта оказалось достаточно, чтобы понять, что он ее выгоняет, но Барракуда посмотрела на него с обожанием и закивала с таким энтузиазмом, что я забеспокоился за сохранность ее шейных позвонков. Она ушла, а он откинулся назад и уставился на меня. В ответ я вылупился на него.

За последние тридцать пять лет его пропорции не сильно изменились. Все еще плоский живот, чуть длинноватые по сравнению с размерами туловища руки, умное, чуть вытянутое лицо с зелеными глазами под длинными ресницами. Как-то раз нужно было, чтобы он, загримированный под женщину, отправился в Рамат-Ган, в район Алмазной биржи, где орудовал серийный насильник. Мы привезли из Камерного театра костюмера и гримера, которые занялись им в специально отведенной комнате. Когда он вышел в зал для инструктажа, то ждал обычных дурацких шуточек. Вместо этого его встретило смущенное молчание. «В чем дело?» – спросил он, и Чик, преодолев минутное замешательство, ответил: «Мать твою, Кравиц. Ты прямо цыпочка».

Теперь Кравиц сказал:

– И что мне с тобой делать?

В душе поднялась волна облегчения. Я знаю этот тон. Он не собирался меня прессовать, напротив, искал способ в тысячный раз вытащить меня из беды, в которую я угодил по собственной воле. Потому что мужская дружба – это довольно простая вещь. Вы только что переехали, и в районе ты никого не знаешь. Твои родители еще распаковывают мебель в гостиной, а ты идешь на улицу – надо же исследовать, новую территорию. Шагаешь себе по парку, а там – драка. Что-то в твоем детском мозгу говорит тебе, что такую возможность упускать нельзя, и ты подходишь ближе. Несколько мальчишек навалились на одного пацана ростом меньше их всех. Он пытался отбиваться. Он еще не плакал, но, судя по тому, как пылали его щеки, до этого было недолго. Ты подбежал, отвесил пару-тройку оплеух и вытащил его из свалки. Через десять минут мы с Кравицем уже гоняли мяч и стали друзьями на всю жизнь.

– Гай рассказал? – спросил я.

Он помялся, разрываясь между дружбой и службой. Этой краткой паузы мне хватило, и я сам себя стукнул под столом ногой. Как я раньше не сообразил? Теперь я вспомнил все: и скрытую усмешку в глазах Чика, когда я приходил к нему за разрешением взять в помощники его сына, и настойчивость, с какой Гай просил меня принять его на работу, и его спокойствие в тот вечер, когда он застукал меня в спальне Софи. По позвоночнику пополз холодок – я догадался кое о чем еще.

– Он снимал нас?

– Да.

Я еще раз стукнул себя, но уже по-настоящему больно. Когда мы устанавливали в доме систему сигнализации, мы, конечно, все обыскали на предмет подозрительных электронных устройств. К сожалению, я не подумал, что уже после этого кто-то из своих может натыкать новых жучков. Теперь присутствие Барракуды в кабинете Кравица получило объяснение. Нельзя установить видеонаблюдение без ордера, подписанного судьей. Число зрителей моего маленького порнотеатра росло с каждой минутой.

– Где записи?

– У меня.

Он ткнул большим пальцем за спину, где стоял большой черный сейф.

– Следствие возглавляешь ты?

– Меня хотели отстранить, но я не поддался.

– Прокуратура согласилась?

– Да.

– У них могут возникнуть проблемы в суде.

– Мика в порядке. Она все понимает.

– Мы ни словом не упомянули Кляйнмана. Софи о нем не говорит.

– Могу себе представить.

– Тогда зачем тебе эти записи?

Я слышал, как униженно и плаксиво звучит мой голос, но не владел им.

– Это улики.

– Какие еще улики? Между судебным процессом и тем, чем мы с ней занимались, нет никакой связи.

– Когда мы начали вести запись, этого никто не знал. Мы думали, она в курсе его дел.

– Теперь ты знаешь, что нет.

– Мы же получили ордер. Я не могу просто взять и выкинуть их.

Он был прав. С Кляйнманом беда заключалась в том, что все, связанное с ним, приводило в зал суда целые стада писак и фоторепортеров. Если судья поинтересуется, куда подевались видеозаписи, на которых я трахаюсь с его женой, то, надо полагать, главный свидетель обвинения, как две капли воды похожий на меня, к тому моменту уже получит полную серию косметических процедур бензопилой.

Мне понадобилось не меньше минуты, чтобы выдавить из себя вопрос, задавать который мне совсем не хотелось:

– Ты видел эти записи?

В его глазах мелькнуло нечто вроде сочувствия:

– Да.

– Один?

– Ты же знаешь правила.

– Только следственная группа или весь отдел?

– Только следственная группа.

В следственную группу входит, как правило, от трех до шести человек. В случае с Кляйнманом, скорее всего, предпочли расширенный состав. Для участников группы это звездный час: встречи со специалистами из Интерпола и зарубежными прокурорами в идеально пошитых костюмах. У меня перед глазами бежали картинки. Вот Софи стоит на четвереньках, я сзади, накрутил на руку ее шелковистые волосы, чтобы она закинула голову назад; вот она сидит на мне, и моя голова тонет меж ее грудей, нам жарко, мы смеемся, я выскальзываю из-под нее и говорю, что больше не могу. В этом одна из проблем секса. Когда вы наедине, ты убеждаешь себя, что выглядишь как Пол Ньюман в молодости. Но стоит появиться парочке объективных зрителей, и ты уже – сорокавосьмилетний мужчина с избыточным весом и слишком большими ступнями.

– Как долго ты сможешь держать их у себя? – спросил я.

– Не знаю. Несколько дней.

– Кто придет на мои похороны?

– Мы тебя вытащим.

– Ни хрена ты не вытащишь. Нет такого способа.

Он откинулся на спинку кресла и сплел тонкие пальцы. На одном поблескивало обручальное кольцо из белого золота, весом 24 карата и стоимостью 140 лир. Я знаю это потому, что сам покупал кольцо к его свадьбе.

– Что ты намерен делать? – спросил он.

– Не знаю. Что-нибудь.

– Что?

– Что-нибудь.

Выдав это глубокомысленное замечание, я встал и ушел не прощаясь.

Я сидел в машине. Прошло двадцать пять минут. Я сидел не двигаясь, вцепившись руками в руль. Пытался приказать себе думать, но мозг не работал. В голове ни одной идеи, но это не страшно. Если немного подождать, они появятся. Зазвонил мобильный. Игорь.

– Срочно приезжай! – взволнованно, что совсем для него не характерно, сказал он. – Джош, ты меня слушаешь? Ты должен немедленно сюда приехать.

Свободной рукой я взялся за ключ зажигания, завел двигатель и рванул с места, потому что слышал не только голос Игоря, но и другие звуки: вой сирен, топот ног и крики. Нетрудно было догадаться, что там произошло.

– Не умирай, – сказал я, обращаясь к лобовому стеклу. – Прошу тебя, не умирай. Делай что хочешь, только не умирай.

Она не умерла. Я обнаружил ее сидящей на тротуаре с одеялом на плечах. Юбка из тонкой ткани разорвана, по красивой ноге тянется кровавая рана. В двадцати метрах, на боку, как подстреленный слон, лежит «Лендкрузер», весь в дыму и копоти. Двор напоминал поле битвы. Повсюду осколки стекла, одна оконная рама вырвана из проема и готовится рухнуть вниз. В сторонке Игорь о чем-то разговаривал с полицейским в штатском. Он заметил меня, но я подал ему знак, и на его белокожее славянское лицо вернулось бесстрастное выражение. Возле Софи стояли две женщины-полицейские и уговаривали ее поехать в больницу. Я подошел ближе.

– Вы здесь что-то потеряли? – обернулась ко мне одна из женщин.

В ее вопросе звучала не только полицейская агрессия, типичная для подобных обстоятельств. Я услышал в нем еще и ноты чертовой женской солидарности перед лицом разрушительного мужского мира. Не обратив на нее внимания, я сел рядом с Софи. Женщина двинулась ко мне, на ходу доставая наручники, но Софи махнула ей: дескать, все в порядке.

– Как ты?

К моему изумлению она засмеялась:

– Это самый идиотский из всех твоих вопросов.

– У меня есть и похуже.

– Давай.

– Как тебе удалось остаться в живых?

Ее смех утих. Она задрожала всем телом и обхватила себя руками:

– Случайно.

Я ждал.

– Позвонила Рели, – продолжила она. – Сказала, что уже полчаса торчит в торговом центре в Рамат-Авиве и никак не может решить, какой из двух плащей выбрать. Тебя не было. Я подумала, что рискну, побуду непослушной девочкой и съезжу к ней. Вывела машину, но тут вспомнила, что забыла взять хамсу[3], которую купила ей к празднику. Я вернулась в дом, забрала из гостиной подарок и пошла обратно. Только открыла дверь, как машина взорвалась.

– К какому празднику? – спросил я.

– Что?

– Сейчас нет никаких праздников.

– Она у меня с Песаха. Я каждый раз забываю ей отдать. Она приглашала меня на Седер[4]. Тогда как раз арестовали Довика, и все обходили меня за километр, а она меня пригласила. Мы и знакомы толком не были. Просто ходили вместе на велоаэробику.

– Что это такое?

– Что?

– Велоаэробика.

– У тебя действительно идиотские вопросы.

Может, и идиотские, но они работают. Она немного успокоилась.

– Сможешь дойти до дома?

– Они велели мне сидеть здесь.

– Через минуту здесь будут журналисты. Ты ничего не сделала, они не имеют права тебе приказывать. Просто вставай и иди. Через пару минут я тебя догоню.

Она поднялась и направилась к дому. Обе женщины-полицейские устремились за ней. К ним присоединился эксперт-криминалист.

– Мадам, – обратилась к ней одна из женщин. – Вам туда нельзя. Это место преступления.

Софи замерла, чуть помолчала и решительно сказала:

– Все, что вас интересует, произошло снаружи. Это мой дом, и я иду к себе. Если вы хотите меня остановить, вам придется применить силу.

Женщина смерила ее угрожающим взглядом, но Софи просто повернулась к ней спиной и зашагала к дому. Она знала, что я на нее смотрю, и, поднимаясь по лестнице, начала покачивать бедрами. Этим искусством владеют только исполнительницы кубинских танцев и бросившие меня женщины.

Я пошел к Игорю. В этот момент прибыли два первых фоторепортера на мотоциклах. Они начали съемку прямо с седла, даже не сняв шлемов. Полицейские радостно бросились к ним – наконец-то есть на кого наорать.

– Ты в порядке? – спросил я Игоря.

Он выглядел слегка бледным, но кивнул. Я плачу ему сорок шекелей в час, а по субботам шестьдесят, плюс сто пятьдесят процентов за каждый час переработки. В хороший месяц он приносил домой почти десять тысяч, следовательно, у него не было причин жаловаться на то, что иногда рядом с ним взрываются джипы.

– Когда ты в последний раз проверял ее машину?

– Вчера вечером, после того как она завела ее в гараж.

– А перед выездом не проверяли?

– Она нас не предупредила, – оправдываясь, объяснил он. – Просто вышла и сказала, что уезжает.

Рядом с ним стоял незнакомый мне следователь. На вид лет тридцати пяти, худощавый, с длинными волосами цвета ржавчины и светлой кожей, покрытой веснушками. С его правого плеча свисала сумка с ноутбуком, но в руке он держал маленький оранжевый блокнот.

– Вы Ширман? – спросил он, и в его речи я уловил южноамериканский акцент.

– Да.

– Меня зовут Клаудио.

– Вы случайно не снимались в «Мятежном духе»?

Он проигнорировал мою шутку и поинтересовался:

– Как вы думаете, что здесь произошло?

– Это я у вас хотел спросить.

Клаудио явно склонялся к сотрудничеству. Завтра газеты раструбят эту историю, так почему бы не проявить дружелюбие?

– Официального заключения пока нет, – сказал он. – Но я тут немного осмотрелся, и мне кажется, я узнаю эту технику.

Не дождавшись от меня выражений бурного восторга, он продолжил:

– Думаю, это граната. Ее примотали резинкой к выхлопной трубе. Машину заводят, труба нагревается, резинка плавится, и граната взрывается.

Фоторепортеры уже отщелкали дом и перевернутую машину и теперь двигались к нам. Я как бы ненамеренно сделал шаг в сторону, чтобы оказаться за спиной следователя. На этой неделе меня уже увековечили в видеозаписи, так что моя тяга к публичности успела упасть до минимальной отметки.

– Профессионалы работали? – спросил я Клаудио.

– Не обязательно, – ответил он. – Зайдите в интернет – и вы найдете тысячу сайтов, на которых подробно объясняют, как это делается.

– Можно выяснить, откуда граната?

Он оглянулся на машину и пожал плечами:

– От нее мало что осталось. Разве что в лаборатории что-нибудь обнаружат.

Криминалисты, по-видимому, придерживались того же мнения, потому что они шли от развороченной машины, на ходу снимая белые халаты.

– Что-то тут не так, – как будто про себя сказал Клаудио. – Машина в гараже, ночью дежурят два охранника. Ему по-любому понадобилось несколько минут, чтобы установить взрывное устройство.

Он произнес это без нажима, как бы в пространство, и я невольно испытал к нему симпатию.

– Прошлой ночью, – сказал я, – два местных пацана курили тут травку. – Мы к ним выходили.

Он потянулся было к блокноту, но передумал. Просто стоял и смотрел на меня. Как у большинства рыжих, глаза у него были ярко-голубые, с точками зрачков.

– Нас не было здесь минут десять, – добавил я, понимая, что мои слова звучат попыткой оправдания. – Может, чуть меньше. Наверное, он караулил снаружи, ждал удобного момента.

Клаудио просунул два пальца под ремень ноутбука – видно, натер плечо.

– Сколько у вас охранников? – спросил он.

Я пошел к своей машине и вернулся со списком. Пусть ковыряется с ними, а мне даст возможность заняться своими делами.

Спустя десять минут прибыли сменные охранники, в том числе Гай. Мимо меня он прошел быстрым шагом, опустив взгляд в пол. Я отправил Игоря домой и начал инструктаж, напирая на необходимость повысить бдительность, но прервал себя на полуслове. Сожженный «Лендкрузер», лежащий прямо перед ними, выглядел убедительней любых указаний. Потом я пошел в дом. Она сидела в гостиной посередине дивана. В старых джинсах и белой футболке, без лифчика, с влажными волосами. Если бы женщины знали, что ста мужчинам из ста они нравятся именно такими, они бы повесили всех кутюрье на их галстуках.

– Мне тридцать один год.

– Я знаю.

– Так не должно быть.

– Что именно?

– Моя жизнь. В тридцать один год моя жизнь не должна быть такой.

– Это был твой выбор.

– Спасибо, – саркастически отозвалась она. – А то я сама не догадалась.

– Ты знаешь, что это сделал он?

– Кто?

– Довик.

– С чего ты взял?

Только тут я вспомнил, что она ничего не знает.

– Нас снимали.

– В смысле?

Я не ответил. Она вжалась в спинку дивана, подобрала под себя ноги и обхватила их руками. Разгадка тайн – моя профессия, и я понял: ей отчаянно хочется, чтобы я ее обнял, но я был не в силах шевельнуться.

– Кто?

– Полиция.

– Они видели, как мы… – Ей на миг отказал голос. – Наверху?

– Да.

Ее явно терзал какой-то вопрос, который она не решалась задать. Помучившись немного, она все же не выдержала:

– Как я выглядела?

К счастью, она была не в моем вкусе, иначе сейчас влюбился бы.

– Не знаю. Кассета у них.

– Где?

– В сейфе с уликами. За семью печатями.

– Тогда, может, он не знает?

Такая возможность существовала. Как и возможность того, что все мы живем в стеклянном шаре, который стоит на каминной полке в доме сказочного великана, а последнее цунами случилось из-за того, что его дети без спроса играли с этим шаром.

– Довик такого бы не сделал, – заявила она.

– Мужчины делали такое и из-за меньшего.

– Только не Довик. Ты его не знаешь. Все думают о нем всякие ужасы, но он самый деликатный на свете человек.

«Деликатный» – самое подходящее слово для характеристики международного торговца наркотиками.

– Ты знаешь о нем далеко не все.

– Не важничай.

– Хорошо.

– Что мне теперь делать?

Сбеги со мной, вот что она хотела сказать на самом деле, хватай меня, и давай сбежим, туда, за горизонт, или за море, или куда там еще сбегают. Впрочем, у меня есть двухкомнатная квартира в ипотеке, прогорающий бизнес и «Вольво» 1989 года выпуска, который заводится через раз. Как можно все это оставить? Я встал, размышляя, обнять ее или нет, и решил, что не стоит.

– Я поговорю с ним, – сказал я.

– С кем?

– С Довиком.

– Неудачная идея.

– Знаю, но других у меня нет.

– Будь осторожен.

Невероятная девушка. Полчаса назад ее чуть не распылили на атомы над Тель-Барухом, и вот она призывает меня к осторожности.

– Я добавлю тебе еще двух охранников, – сказал я. – Скоро сюда придет человек и уберет все камеры.

Она улыбнулась и кивнула мне. У меня было чувство, что позвоночник мне скрутили в тугой узел.

На тропинке возле дома я столкнулся с Гаем. На этот раз он поднял на меня глаза.

– Проваливай, – сказал я ему. – И последнюю зарплату ты не получишь.

Сев в машину, я раздумывал, куда поехать. Мне нужно было срочно попасть как минимум в пять мест, но я направился в спортзал, встал на дорожку и за полчаса, обливаясь потом, пробежал пять километров. Потом спустился вниз, где в углу висела кожаная груша.

Я бил ее. Довольно долго. И довольно сильно.

Когда я вышел из душа, в тренажерном зале было пусто. В сумке зазвонил мобильный.

– Да?

– Это Эла.

– Что вы хотите?

– Вы что-нибудь нашли?

– А вы собираетесь донимать меня вопросами каждые два часа?

– Вы сказали, что берете сто восемьдесят шекелей в час.

Я рассмеялся и никак не мог остановиться.

– Алло! – сказала она. – Алло!

Но я продолжал смеяться. Живот – я видел в зеркало – у меня трясся, как у борца сумо – я видел таких на канале «Евроспорт». Она повторяла свое: «Алло, алло!» – пока я, все еще давясь от смеха, доставал из своей сумки трусы и надевал их.

– Что вас развеселило?

– Я не беру с вас сто восемьдесят шекелей за каждый час с момента нашей встречи. Только за время работы над вашим делом.

– Вы уже начали над ним работать?

– Еще нет.

– Почему?

Я перестал смеяться.

– Я был занят. Если вам это не нравится, наймите кого-нибудь другого.

– Я не хочу другого.

– Почему?

– В каком смысле?

Мама называла это мое состояние «черным котом». Когда я вдруг без всякого предупреждения становился жестким и грубым. «На Джоша напал черный кот, – говорила она. – Надо подождать, пока он уберется». Спустя годы я узнал, что есть дешевое чилийское вино, которое так и называется – гато негро, по-испански «черный кот». Я не большой любитель вина, но прикупил пару бутылочек.

– У меня нет на вас времени, – сказал я, – но даже если и было бы, это бы ничего не изменило. Вам одиноко, и вы малость тронутая. Вот и выдумали себе сестру, чтобы позлить мать. Я буду работать над вашим делом в свободное время и, если что-нибудь выясню, сам вам позвоню.

Я понимал, что мой голос достиг громкости реактивного самолета, но мне было плевать. На другом конце провода послышался долгий вздох, сменившийся короткими выдохами.

– Что это вы делаете? – спросил я.

– Дыхательное упражнение.

– Зачем?

– Чтобы вам не отвечать.

Она действительно была не в себе, но черный кот уже нашел себе дерево, забрался на него и сверху взирал на нас.

– Как зовут вашу мать? – спросил я.

– Бетти.

– Дайте мне ее адрес.

– Вы собираетесь с ней встретиться? – В ее голосе прорезался испуг.

– У вас с этим проблемы?

– Она догадается, что это я вас послала.

– Решайте. Если не хотите, я не поеду.

На этот раз дыхательные упражнения не помогли. У нее как будто что-то застряло в горле, но она продиктовала мне адрес в квартале Бавли. Матери и дочери. В мире есть много видов нормальных отношений, но отношения мам и дочек в их число не входят. Я заканчивал одеваться, когда снова зазвонил телефон.

Кравиц.

– Ты уволил Гая, – без предисловий набросился он на меня. – Я сообщаю тебе секретные данные из полицейского расследования, а ты увольняешь моего агента?

Его преданность своим сотрудникам растрогала меня чуть ли не до слез.

– Пошел ты в жопу, – сочувственно сказал я, – вместе со своим расследованием.

С телефоном в руке я вышел из спортзала и обнаружил его на тротуаре, до крайности довольного собой. В эту игру мы играем уже много лет. Угадай, куда пойдет второй, когда у него погано на душе.

– Заскочим в «Молли Блюм»? – предложил он.

На улицу Ха-Яркон мы поехали на его машине. Ей уже два года, но пахнет в ней, как в новенькой. Стоял «глубокий синий вечер», или как там в песне поется. Кравиц припарковался возле американского посольства. За всю дорогу мы не перекинулись и пятью словами.

«Молли Блюм» – это старый ирландский паб, оформленный в зеленых тонах, – такие есть в любом приморском городе. В зале пока было почти пусто, хотя постоянные посетители потихоньку подтягивались. Я попросил черный кофе без сахара, а Кравиц, внимательно изучив карту вин, особенно раздел односолодовых виски, заказал «Балвени» и, когда его принесли, осторожно пригубил. Я молча смотрел на него. Это тоже часть игры. Он знал, что, пока мы не перейдем к делу, мои нервы будут как натянутые струны, и весь вопрос только в том, кто сломается первым.

Правильный ответ – я.

– Ты не говорил мне, что Гай твой агент. Я сам догадался.

Он поднял стакан, с видом знатока принюхался к напитку, и сразу стало ясно, что ему совершенно все равно, чем он пахнет.

– Но я это подтвердил, – ответил он.

– Ничего ты не подтверждал.

– Что ты собираешься делать?

– В каком смысле?

– Кляйнман знает, что ты трахал его жену.

– Конечно, знает. У вас ничего не происходит без того, чтобы об этом не стало известно всему миру.

Он воспринял мою шпильку относительно сдержанно:

– Предположим, ему все известно. Но вопрос остается открытым.

– Какой вопрос?

– Почему он хотел убить ее, а не тебя?

Я ждал этого вопроса. Я готовился к нему, пока весь в поту бежал пять километров в пустом тренажерном зале, понимая, что в любую секунду туда может ворваться человек с пистолетом в руке и проделать дырку прямо в моих мыслях.

– Если он уберет меня, – сказал я, – всем будет ясно, что это он. А у него и без того проблем хватает.

Брови Кравица взлетели кверху. Версия так себе, и мы оба это понимали. Специальность Кляйнмана – не наживать себе неприятности, а выпутываться из них целым и невредимым.

– Если убьют ее, – все-таки продолжил я, – он всегда может свалить убийство на одного из своих недругов. В суде будет смотреться отлично. Несчастный вдовец.

– Авихаиль, – бросил Кравиц, рассматривая содержимое своего стакана.

Семья Авихаиль – главные соперники Кляйнмана. Ребята из Нетании, которые начинали с раскурочивания краденых машин в районе автомастерских. Ты угоняешь «Мерседес» в Тель-Авиве, едешь к ним, и через два часа у тебя полторы сотни запчастей со стертыми серийными номерами. Когда началась интифада, этот бизнес ушел на Территории, и они избавились от необходимости пачкать руки в машинном масле, переключившись на азартные игры и наркотики.

Кляйнману не понравилось, что кто-то лезет в его владения, и главе семейства Авихаиль пришлось расстаться со многими частями своего тела, когда в его автомобиле сработало взрывное устройство. Задним числом Кляйнман убедился, что совершил ошибку, потому что место отца занял его гораздо более способный младший сын, Нохи.

– Что у них там в данный момент? – спросил я Кравица.

– Нечто вроде перемирия. Все хотят знать, насколько основательно дело против Кляйнмана.

– И насколько?

– Скорее основательно.

– Скорее, – повторил я. – Прекрасное слово. Все равно что сказать: «Я тебя скорее люблю». Или: «Скорее это я должен тебе».

– Что ты намерен делать?

– Встретиться с Кляйнманом.

С Кравицем никогда не знаешь, то ли он действительно удивлен, то ли притворяется.

– На что ты надеешься?

– Официально я все еще на него работаю.

Он взболтал в стакане виски, заставив льдинку бороться с возникшим по центру водоворотом.

– Тебе нечего ему предложить и нечем угрожать, – сказал он. – Ты просто хочешь посмотреть ему в глаза, перед тем как он даст приказ убрать тебя.

– А еще я хочу перед казнью гамбургер с чипсами.

– Знаешь, – серьезно произнес он, – я человек привычки. Встаю в одно и то же время, принимаю душ, одеваюсь, иду на работу, а каждый день в четыре дремлю тридцать пять минут.

– Какая связь?

– Ты – одна из моих привычек, – без тени улыбки сказал он.

– Устрой мне встречу с Кляйнманом.

– Что я получу взамен?

– Может быть, тебе не придется искать себе другую привычку.

Кравиц подбросил меня к моей «Вольво». Одновременно с двигателем заработало радио – видно, я забыл его выключить. Бонни Тайлер пела про разбитое сердце. Песня мне нравилась, поэтому в Бавли я приехал в хорошем настроении, что, согласитесь, удивительно для человека, чья ожидаемая продолжительность жизни сравнима с продолжительностью жизни комара. Бетти Норман, мать Элы, жила в одном из многоэтажных домов, которые выглядели очень внушительно, пока в пласты штукатурки не въелся морской воздух. Когда дверь с табличкой «Семья Норман» распахнулась, я все еще пребывал в благостном настроении, поэтому с порога вместо приветствия заявил:

– Норман – это же герой какого-то мультика…

Она на минуту опешила, дав мне время ее рассмотреть. Шатенка, волосы уложены в пышную прическу, напоминающую праздничный торт, грубоватый рот, на смягчение очертаний которого ушло немало помады. В молодости она наверняка была так же хороша, как Софи Лорен, что, впрочем, справедливо и по отношению к самой Софи Лорен. Хорошо одета. Плиссированная черная юбка по щиколотку, белая блузка, жемчужные серьги и такое же колье. Шутка насчет мультяшных героев растворилась в воздухе, но это не помешало мне оставаться в твердом убеждении, что во мне умер великий комик. Видимо, она вообще не понимала шуток.

– Я могу вам чем-то помочь? – спросила она.

Интеллигентный, слегка прокуренный голос с чуть заметным неясным акцентом и с большой долей нетерпения. Эта женщина и на сантиметр не изменит курс своей яхты, чтобы спасти утопающего.

– У вас родились близнецы, и одного вы в первую же неделю после родов отдали на усыновление, – выдал я. – Не хотите об этом поговорить?

Ее глаза на мгновение сузились, но она тут же взяла себя в руки:

– Вас Эла послала? Опять она со своими глупостями.

И, не дожидаясь ответа, захлопнула дверь у меня перед носом. Пять минут спустя она снова ее открыла и с немалым удивлением воззрилась на меня.

– Никто не надевает бусы и серьги, если не собирается куда-то идти, – дружелюбно объяснил я. – Так что там с двойняшками? Может, вы помните, кому отдали вторую девочку?

Она снова закрыла дверь, но тут же ее распахнула:

– Если вы сейчас же не уберетесь, я вызову полицию!

– И что вы им скажете? Что я без разрешения стою на лестничной площадке?

– Почтеннейший, – угрожающе произнесла она, – мне надо идти.

– Конечно, идите, – милостиво разрешил я. – А я пока обойду соседей и поинтересуюсь, известно ли им что-нибудь о сестре-близнеце Элы, которую отдали в приемную семью.

– Это шантаж.

– Кого? Соседей?

– Нет никакой сестры-близнеца. У девочки просто ум за разум зашел.

Я достал фотографию мужчины с двумя младенцами на руках. Она потянулась к ней пальцами с красными ногтями, но я быстро отдернул руку со своим трофеем.

– Это чужой ребенок, – сказала она. – Стефан увидел его в роддоме и взял подержать.

Ее голос звучал неубедительно даже для нее самой. Я прижимал фотографию к своей груди, и госпожа Норман так и ела ее глазами.

– Чего ей надо? – произнесла она изрядно потухшим голосом. – Что этой девчонке от меня надо?

Я не смог удержаться от вопроса:

– Какой именно?

Она вновь захлопнула дверь. На этот раз мне пришлось ждать десять минут, пока она не появилась снова. Глаза сухие, квадратный подбородок выставлен вперед. Она прошествовала мимо меня и вызвала лифт. Я следовал за ней по пятам.

– Это из-за денег? – спросил я, когда мы оказались в западне из нержавейки. – Или вы боялись, что вам не хватит сил вырастить двоих?

Мой вопрос остался без ответа – она лишь зыркнула на меня полным ненависти взглядом. На первом этаже я с преувеличенной вежливостью открыл перед ней входную дверь. На пороге она остановилась и злобно прошипела:

– Скажите этой девчонке, что она нарывается на крупные неприятности.

Я улыбнулся ей своей лучшей улыбкой. Больше зубов показывает только крокодил.

– А что вы ей сделаете? Отшлепаете по попе и лишите сладкого?

Я проводил ее до машины – красного «Форда-Фокуса» выпуска 2005 года, который внимательно осмотрел, не забыв записать номер. К своему «Вольво» я вернулся крайне довольный собой. Развлечения ради я преследовал ее до улицы Каплан, глядя, как ветер треплет ее пышную прическу. Она могла бы устроить в ней гнездо для волнистых попугайчиков – было бы с кем поговорить. Через пять минут выяснилось, что и за мной следят. Некто на серебристом «Хёндэ-Тусоне». Я продолжал ехать за ней, поглядывая в зеркало заднего вида. Если все это продолжится в том же духе, вскоре мы образуем колонну из двух сотен автомобилей, и телевизионные репортеры будут снимать нас из вертолетов, как в фильме «Конвой». Как сейчас помню, журналист с развевающимися волосами кричит Крису Кристофферсону: «Мистер Резиновый Утенок, какова цель вашей автоколонны?» Кристофферсон смотрит на него из мчащегося грузовика и, держа руки на руле, отвечает: «Цель колонны – продолжать движение».

Круче не бывает.

Я хотел оторваться от «Тусона», но мой «Вольво» не способен оторваться и от лошади с телегой, даже при попутном ветре. Поэтому я свернул на улицу Хельсинки и остановился. Через секунду туда же влетел «Тусон», чуть не вмазавшись мне в бампер. Внутри сидели двое. Я вылез из машины и подошел к ним. Узнал я их сразу. Великан и Громадина-весом-в-центнер, которые охраняли дом Софи в мой первый приезд. Собственно, чего-то в этом роде я и ожидал. Рано или поздно пехотинцы Кляйнмана должны были меня найти. Они уставились на меня, соображая, что предпринять. Через минуту Громадина опустил стекло. Сзади раздался сердитый визг тормозов, и нас обогнул какой-то автомобиль.

– Вы нарочно делали все, чтобы я вас засек? – поинтересовался я. – Или просто ничего не смыслите в слежке?

Громадина едва не вывихнул мозг в попытке найти удачный ответ, но в конце концов, продираясь сквозь свой русский акцент, выдал:

– Ты эту дорогу не купил.

У меня забурчало в животе. Что это было, я не знал, но чувствовал, что внутри меня клокочет какая-то гремучая смесь: нечто похожее наблюдается, если в лабораторную пробирку с щелочью ливануть кислоты.

– Я еду домой, – сообщил я. – Улица Мапу, семнадцать.

– А нам какое дело?

Я оставил эту реплику без внимания:

– Вам стоит выехать пораньше, не то я займу единственное свободное место на парковке.

Они не ответили. Я сел в машину. Ехал я даже медленнее, чем обычно, и все время видел их у себя в зеркале. Я размышлял, беседуют ли они друг с другом по дороге. Может быть, именно в эту минуту Громадина говорил Великану:

– Как ты думаешь, он обрадуется, когда узнает, что мы купили ему компакт-диск с двумя сезонами «Клана Сопрано»?

А Великан отвечал:

– Какая разница? Главное – внимание. А диск всегда можно обменять.

Впрочем, я не исключал, что они как раз проверяют, не запылился ли у них патрон, который должен отправить меня на встречу с покойным дедушкой.

В последние пять лет я использую в качестве оружия «Глок-17». Я люблю «глок» за то, что он позволяет вести стрельбу в любой ситуации: в воде; после того, как вываляешь его в грязи; через стекло; со стволом, по которому протопало стадо слонов… Единственный случай, когда он тебе не поможет, это если ты уйдешь на тренировку в спортзал, а его оставишь в ящике письменного стола у себя в офисе.

Я приехал на улицу Мапу, зарулил на стоянку и задумался: а не рвануть ли мне к своему подвалу? Нет, не выйдет. Они остановили свой «Тусон» посреди улицы, перегородив ее. Внутренний голос нашептывал мне, что лучше всего пробежать дворами в сторону улицы Бен-Йехуда, причем на полной скорости. Внутренний голос – это такой гномик в тирольской шляпе, который сидит в своей хижине в лесной чаще, покуривает трубочку и подсмеивается надо мной. В итоге я направился к ним. Они уже вышли из машины. Оружия при них я не заметил, но Громадина сжимал в руке бейсбольную биту. Я никогда не понимал правил этой игры: то ли надо бить по мячу, то ли бежать к следующей базе? Черт его разберет.

– Вы собираетесь меня избить?

– Господин Кляйнман сказал, что ты не должен был путаться с его женой, – сказал Громадина тоном искреннего сочувствия. – Он говорит, что никогда тебе этого не забудет.

– Передайте ему, чтобы шел лесом.

И тут он меня удивил:

– Господин Кляйнман просил передать, что ему известно твое мнение, будто это он взорвал машину Софи. Но это не так. Он в жизни не причинит ей вреда.

– А ему не все равно, какое у меня мнение?

– Этого я не знаю. Я только повторяю то, что он сказал по телефону.

– Он еще что-нибудь говорил?

– Просил оставить как можно меньше следов.

Они не знают, с кем связались, подумал я. Перенес массу тела на правую ногу, напряг пресс и левой ногой заехал прямо в лицо Громадине. Он принял удар крепко, но отступил на два шага. Это мой конек, твердил я себе, это единственное, в чем я по-настоящему хорош. Я продолжал размышлять об этом, когда бейсбольная бита влетела мне под коленку. У них ушло ровно девяносто секунд, чтобы разобрать меня по запчастям. Потом наступила тьма.

И был вечер, и было утро, день первый. Или второй? Не уверен. Первое, что я увидел – это размытое лицо Элы. Она сидела у моей постели и строчила что-то в большой тетради, напоминающей сборник судоку. Пытаясь сфокусировать зрение, я моргнул и понял, что работает у меня только один глаз. Я поднял руку к лицу: второй глаз был закрыт повязкой. Ладно, сказал я себе, все хорошо. Ганнибал, адмирал Нельсон, Моше Даян… Повязка на глазу – это красиво. Может, ко Дню независимости куплю себе одну в цветах национального флага. Я еще раз потрогал повязку: глаз под ней двигался. Ну, хоть не выбили. На сей раз Эла заметила, что я зашевелился.

– Вы очнулись?

– Что вы здесь делаете?

– Я вас нашла.

– Когда?

– Вчера вечером.

– А сейчас у нас?..

– Утро. Вы спали восемь часов.

Одной фантазией меньше. Какая-то часть меня надеялась, что сейчас 2040 год. Это решило бы много моих проблем.

– А что вы делали рядом с моим домом?

– Мне мама звонила. Орала как ненормальная.

– Вы знали, что так и будет.

– Она меня пугала.

– А что она может вам сделать?

– Ничего. Мне ничего от нее не нужно. Я все время повторяю себе это, но толку мало. Когда она со мной разговаривает, я ощущаю себя ничтожеством.

Вот за что я люблю женщин. Я тут лежу, избитый и окривевший, а обсуждаем мы ее проблемы.

– Как вы себя чувствуете?

– Готов бежать на дискотеку.

– Куда-куда?

– Сейчас мода на дискотеки семидесятых. Песенки «Би-Джиз». Пойдем потанцуем?

Я порол чушь, но это меня успокаивало. Осторожно опершись на руки, я принял сидячее положение и произвел краткий осмотр системы. Все было лучше, чем могло быть: переломов вроде бы нет, хотя ребра с правой стороны болели адски. По-видимому, треснули в нескольких местах. Ноги, кажется, в порядке, если не считать того, что у одного колена выросло собственное колено. О пробежках в ближайшее время придется забыть. Я выглянул в окно и понял, что я в больнице «Ихилов». Нового корпуса я не увидел, из чего следовало, что именно в нем я и нахожусь. Вот и хорошо. Значит, не застряну в лифте, когда буду спускаться.

Эла встала и вышла из палаты. Я не стал ее задерживать, тем более что сборник судоку остался на стуле. Через минуту она вернулась вместе с медсестрой, которая ворвалась в палату, как бронетанковая бригада, поднятая по тревоге.

– Добрый вечер, господин Ширман! – провозгласила она с невероятным воодушевлением (наверняка оно прописано в трудовых договорах медицинских сестер всего мира).

– Что с моим глазом?

– Ваш глаз в полном порядке. Просто вокруг него большая гематома, и мы наложили вам повязку.

– Когда ее можно снять?

– Когда врач разрешит.

– А когда он появится?

– Через час будет обход.

– Полиция уже была?

– Прошу прощения?

Она прекрасно поняла, о чем я.

– По закону, – сказал я, – если к вам попадает пациент со следами насильственных травм, вы обязаны сообщить в полицию.

– Мы сообщили. Они сказали, что кто-нибудь подъедет.

Она достала из кармана бумажку и прочитала имя, но я уже знал, кого она назовет.

– Кравиц. Они сказали, что прибудет офицер по фамилии Кравиц.

– Когда вы им сообщили?

– Сразу, как только вы к нам поступили.

Что-то случилось, подумал я, иначе он давно бы уже был здесь. Эта мысль не давала мне покоя.

– Ладно, поеду-ка я домой.

– Нет, – решительно возразила она. – Вы должны лежать. В мою смену никто не уходит домой в таком состоянии, как ваше.

Мой приступ независимости закончился, не успев начаться. Я упал обратно на подушку и натянул на себя одеяло. Эла почему-то выглядела разочарованной.

– Послушайте, – пробормотал я, не поднимая головы. – То, что вы меня нашли, еще не значит, что теперь вы за меня отвечаете. Идите домой. Завтра я вам позвоню.

Она обдумала мои слова и, сев на стул, взяла в руки свой сборник судоку. Вдруг меня осенило. Она полагает, что к случившемуся со мной имеет отношение ее мать. Мне стало смешно, но я не успел поделиться с ней своим весельем, потому что уснул.

Когда я проснулся в следующий раз, то точно знал, что Кравиц вот-вот появится. Его еще не было, но его приходу всегда предшествовало возникновение в атмосфере небольшого сгустка чистой энергии. Я постарался принять сидячее положение. Эла смотрела, как я со стоном приподнимаюсь с подушки, но помощи не предложила. Наверное, начиталась книжек о крутых детективах.

Вошел Кравиц.

– Джош, – сказал он таким спокойным тоном, что я сразу понял: я не ошибся в своих предположениях. Что-то случилось. Спустя мгновение он обнаружил Элу.

– А вы кто? – обратился он к ней.

– Его приятельница.

Я ждал, что он выгонит ее из палаты, но этого не произошло. Он приблизился ко мне и осторожно тронул мою руку, лежащую поверх одеяла.

– Софи убита, – сказал он.

Мы молча переглянулись, и я спросил:

– Как?

Он повернулся к Эле и наконец попросил ее выйти – так вежливо, что она чуть ли не бегом выскочила из палаты. После этого он посвятил меня в подробности:

– Кто бы это ни был, у него большой запас ручных гранат. На этот раз он поджидал ее снаружи, спрятался за мусорными баками. Она вышла во двор, он встал, бросил через забор гранату и скрылся. По-видимому, она успела повернуться, надеясь отбежать. Взрывом ее разбросало в радиусе пятнадцати метров.

– Его кто-нибудь видел?

– Три свидетеля. Все дали совершенно разные описания. Единственное, что нам удалось установить, это что ему лет тридцать и он среднего роста.

Список подозреваемых сузился до двух миллионов человек. Убийца, как пить дать, сидит сейчас дома и дрожит от страха.

– Что с моими людьми?

– Их вчера уволили. Адвокат по фамилии Гендель.

– Ее оставили там одну?

– Нет. Кляйнман прислал своих охранников.

– Двоих русских? Один – здоровенный, а второй еще здоровее?

– Ты их знаешь?

– Это из-за них на мне повязка.

– Хочешь подать заявление?

– Очень смешно.

– Ничуть не смешно, – внезапно разозлился он. – Если ты не заявишь на них, мне через два часа придется их отпустить. А так я смогу продолжить следствие.

Но я его не слушал.

– Они сказали мне одну странную вещь, – вспомнил я. – Якобы Кляйнман велел передать мне, что никогда не причинил бы ей вреда.

– Ты ему веришь?

– Если он собирался ее взорвать, зачем ему было говорить такое?

– Кто знает, о чем думает преступник?

– Я.

Он замолчал. Это была истинная правда. Гордиться особо нечем, но это единственное, в чем я превосхожу Кравица. Я понимаю их образ мыслей. Кляйнман сказал своим людям, что с ней ничего не случится. Он не стал бы сразу после этого взрывать ее на пороге собственного дома. Или стал бы? Голова у меня раскалывалась, в ушах раздавалось непрерывное жужжание, и я решил отложить эти размышления до лучших времен. Судя по всему, Кравиц пришел к тому же выводу, потому что спросил:

– Кто эта девушка?

– Клиентка.

– Симпатичная.

– Да.

– Муж?

– Нет. Она ищет свою сестру-близнеца.

– А что с ней случилось?

– Мы не знаем.

– Хочешь, я посмотрю в базе?

– И сколько мне это будет стоить?

Он попытался сделать вид, что обиделся, но ему это плохо удалось. Через пять минут мы ударили по рукам. Я согласился написать заявление на двух русских.

– У тебя есть три часа, – сказал я. – Потом я забираю заявление.

– А ты что будешь делать эти три часа?

– Спать.

Он понял мой не слишком тонкий намек и удалился. Вернулась Эла, но мне хватило решимости попросить ее оставить меня одного. Я закрыл глаза и постарался дышать ровно и размеренно, но сон не шел. Я думал о Софи. О ее ногах, обхватывающих мой торс, об упругой груди, о том, как перед оргазмом учащалось ее дыхание. Может быть, это были не самые подходящие мысли о женщине, которую только что разорвало на тысячу частей, но таким образом я по-своему с ней прощался.

Чем мой способ хуже других?

В два часа дня я вышел из больницы. У меня болели такие части тела, о существовании которых я даже не подозревал, поэтому шагал я очень медленно и первым делом поймал такси. Водитель оглядел меня и заявил, что главная проблема нашей страны – это шайки вооруженных ножами юнцов, которые околачиваются в ночных клубах. Завершив свой пятнадцатиминутный доклад о молодежной преступности, он сообразил, что так и не узнал, что со мной случилось.

– Я работаю в зоопарке, – сказал я. – Разнимал двух жирафов. Обычно они ведут себя очень спокойно, но во время гона слетают с катушек.

После этого объяснения в салоне настала тишина, длившаяся, пока мы не добрались до улицы Мапу. Я пошел домой и кое-как принял душ. Потом сел в «Вольво» и поехал в полицию – забирать свое заявление.

Кравиц ждал меня у входа. На этот раз мы обошлись без нежных дружеских прикосновений. От гнева подбородок у него подрагивал. Мы молча прошествовали по коридору следственного отдела. Я попал сюда только во второй раз, поэтому с любопытством озирался. В те дни, когда я еще носил синий полицейский мундир, следственный отдел сидел в старом здании на улице Дизенгоф. Окна допросных выходили на соседнее здание, и мы вечно боялись, что какой-нибудь ловкий адвокат снимет там комнату и будет нас подслушивать. Теперь же некто, выложив 40 миллионов шекелей, построил на улице Саламе чудище из бетона и стекла, и блюющие наркоманы могут наблюдать в нем свое отражение.

В кабинете Кравица уже сидели: Барракуда из прокуратуры, на сей раз в темно-синей юбке, старый следователь-марокканец Асулин, которого я знал давным-давно, и еще один, помоложе, похожий на чокнутого айтишника в пестрой футболке. Кравиц никому не дал и рта раскрыть.

– Где кассеты? – с порога рявкнул он на меня.

– Какие кассеты? – спросил я.

Ровно через секунду я понял, о чем он. Кравиц направился было к своему креслу, и Барракуда уже сделала шаг в сторону, пропуская его, но он передумал и остался стоять лицом к лицу со мной.

– Я рассказываю тебе о кассетах, – пролаял он, – а сутки спустя они исчезают из хранилища!

Я оторопел и, в свою очередь, разозлился.

– Ты доставал кассеты из сейфа?

Доступ к хранилищу есть у половины отдела. Я легко представил себе, как они устраивают премьерный показ со мной в главной мужской роли. И, хуже того, с Софи – в главной женской.

Барракуда решила, что пора вмешаться:

– По закону улики нельзя хранить в чьем-то сейфе. Суд должен иметь к ним свободный доступ. – И, поскольку я молчал, ядовито добавила: – Я, конечно, понимаю, почему для вас было так важно, чтобы кассеты исчезли.

В ответ я пробормотал нечто нечленораздельное, из чего при желании можно было выловить такие выражения, как «идиотка несчастная» и «отсосала у Кравица». Курс моих акций среди присутствующих явно скакнул вниз.

– Джош, ты что? – сказал Асулин.

Из чего я заключил, что он не до конца присоединился к силам противника. Айтишник засмеялся, а Кравиц чуть не подпрыгнул от злости.

– Ты вернешь их сюда в течение часа, – взвизгнул он, – или я тебя арестую.

– За что конкретно? – поинтересовался я. – Я их не крал.

– Конечно, крал! Ты единственный, кто о них знал.

– Не считая твоей следственной бригады.

– Значит, ты утверждаешь, что не крал кассеты?

– Именно так.

– Я тебе не верю.

Что-то между нами сломалось. Что-то личное, что касалось только нас двоих. Барракуда продолжала трындеть что-то угрожающее, но я ее не слушал.

– Ты мне не веришь? – спросил я Кравица.

– Нет.

– Я тебе когда-нибудь врал?

– Все когда-нибудь случается в первый раз.

На минуту наступила тишина. Даже молодой айтишник понял, что разговор вышел далеко за рамки проблемы с пропавшими кассетами. Мне хотелось ответить ему какой-нибудь убийственно едкой фразой, но весь мой словарный запас сконцентрировался в одной черной точке, нацеленной Кравицу прямо в грудь.

– Иди на хрен, – сказал я, – вместе со своей полицией.

Я развернулся и вышел из кабинета. Прохромав через коридор, я на пять минут задержался в сверкающем холле, чтобы забрать заявление на нападение русских. Дежурная за стойкой убеждала меня не делать этого, но я молча расписался на бланке, подвинул его к ней и покинул здание. Никто не пытался меня остановить.

Направился я не к машине, а к ресторану «Маргарет Таяр» и занял столик на нависающей над морем веранде. В 1988 году я был одним из 784 «умников», голосовавших на выборах в кнессет за мужа его владелицы – Виктора Таяра. Остальные пять миллионов избирателей, по-видимому, не усмотрели прямой связи между будущим демократии и умением готовить кебаб из тунца с тхиной.

Маргарет, как всегда, сидела у входа в ресторан с пластиковой миской соленой бамии на коленях. Она скользнула по мне взглядом, и вскоре у меня на столике появился холодный лимонад с мятой и каплей арака. Я провел на веранде почти два часа, уставившись на море. За мной охотились громилы Кляйнмана, против меня ополчилась полиция, я искал пропавшую сестру-близнеца, мою любовницу только что взорвали, и я потерял лучшего друга. Идеальное время, чтобы гонять балду.

Когда закатное солнце коснулось поверхности моря, я достал мобильник. Два голосовых сообщения. Первое – от адвоката Генделя. Он приглашал меня к себе в офис, чтобы я получил расчет: «Я сегодня допоздна. Приезжайте, когда вам будет удобно». Второе – от Элы. Она интересовалась, как у меня дела.

Я заплатил за лимонад и поехал к Азриэли-центру. Секретарша Генделя, на лице которой застыло выражение, говорившее «мне не так много платят, чтобы торчать здесь в такой час», без возражений пропустила меня к нему. На вешалке болтался пиджак от Армани, похожий на уснувшего часового, но сам Гендель был бодр и благоухал хорошим парфюмом. Я выглядел бы не хуже, если бы зарабатывал 300 долларов в час.

– Это ужасно! – На протяжении первой минуты нашей встречи он повторил это три раза, имея в виду случившееся с Софи. Я с ним не спорил. Затем он наконец поинтересовался, что у меня с лицом.

– Кляйнман, – выдал я укороченную версию. – Напустил на меня своих псов.

– Вам следовало довольствоваться ролью ее охранника, – невозмутимо прокомментировал Гендель.

Я снова вспомнил Джо из Новой Зеландии. Кажется, только он не знает обо мне и Софи. Надо бы черкнуть ему открытку.

– Мне нужно поговорить с Кляйнманом, – сказал я. – Передайте ему, что я хочу с ним увидеться.

К моему удивлению, он рассмеялся. Не дежурным смешком, а весело и раскатисто, во все тридцать два зуба, прошедших дорогое отбеливание. Отсмеявшись, он взял со стола и протянул мне чек. На мое имя. На всю сумму, причитающуюся мне до конца месяца. Плюс двадцатипроцентный бонус. Я перевел взгляд с чека на Генделя.

– Это должно было вас убедить, – объяснил он.

– В чем?

– Встретиться с Кляйнманом. Я был у него сегодня. Он хочет, чтобы вы пришли. Я говорил ему, что ничего не выйдет. Нельзя сначала подсылать к человеку своих головорезов, а потом приглашать его на дружескую беседу.

– Так вы знали, что он подсылал ко мне своих людей?

– Он мне рассказал.

– Как мило.

– Что именно?

– Конфиденциальные сведения, полученные адвокатом от клиента. Иначе вам грозило бы обвинение в утаивании от полиции важной информации.

Он больше не смеялся:

– Что-то я не заметил, чтобы вы вернули чек.

Я как можно медленнее убрал чек в бумажник. Даже не думай вздрогнуть, мысленно приказал я своей руке. Один намек на дрожь, и я заменю тебя пластиковым протезом.

– Как мне попасть в тюрьму? – спросил я.

– Он сказал, это ваша проблема.

– Я не состою в вашей группе юридической поддержки?

– Нет.

– Почему?

– А вдруг встреча обернется неудачей?

Логично. Если назавтра меня найдут поделенным на неравные части и выяснится, что пропуск мне выписал Гендель, ему придется ответить на массу неприятных вопросов.

– А если это он ее убил? – задал я вопрос.

– Он говорит, что нет.

– Это только слова. Но мы оба знаем, что это наиболее вероятно. Что вы станете делать, если он признается, что прикончил хорошую девушку, которая никому не причинила зла?

– Брошу адвокатуру.

– Ага. Хрена лысого. Вы слишком любите деньги.

Эту фразу я произнес на ходу, направляясь к двери.

– Что ему передать? – спросил Гендель сочувственным тоном, из чего я вывел, что он все еще испытывает ко мне некоторую симпатию.

Я и не подумал утруждать себя ответом.

Спускаясь на лифте с 32 этажа на подземную стоянку, я размышлял над решением вновь возникшей проблемы. Выход напрашивался сам собой, и я позвонил Чику.

– Прости, что не рассказал тебе о сыне, – выдавил он. – Он работает под прикрытием с того дня, как демобилизовался из армии.

Я ответил, что не в обиде, но мне нужна услуга от его старых друзей из службы исполнения наказаний. Он слушал меня терпеливо, не перебивая.

– Чик, – добавил я. – Если ты расскажешь о нашем разговоре сыну, ему придется поставить в известность Кравица.

– Я думал, ты сам ему расскажешь.

– Не в этот раз.

– Он все равно узнает, что ты был у Кляйнмана, – заметил Чик.

– Постфактум.

Он заколебался. Чик не любит ни во что вмешиваться, но сейчас ему было трудно удержаться.

– Что между вами произошло?

– Кассеты, которые снял Гай, исчезли из хранилища.

– И он думает, что это ты их украл?

– Да.

В трубке воцарилось молчание.

– Тогда он идиот, – наконец прервал его Чик. – Ты ни за что не подставил бы друга.

Я даже не пытался объяснить себе, почему от этих слов у меня сжалось горло. Похоже, Чик понял, что со мной, потому что быстро проговорил, что перезвонит, и положил трубку. На стоянке я, как обычно, потратил десять минут на поиски своей машины. По-моему, тот, кто проектировал этот лабиринт, сидел на экстази. Свой «Вольво» я нашел на третьем уровне 12-й голубой зоны и почувствовал себя так, словно выиграл в рулетку. Прежде чем я тронулся с места, меня посетило философское озарение: когда тебя несправедливо обвиняют, тебе хреново.

Расследование – любое расследование – состоит из кратких приступов активности, в перерыве между которыми ты должен сидеть, сунув ладони под мышки, и ждать. По этой причине частные детективы всегда ведут больше одного дела за раз, чтобы не сойти с ума от ожидания. Сидя в машине, я решил заняться делом Элы и спустя пятнадцать минут уже давил на дверной звонок Кейдара Неэмана. Он открыл мне, одетый в свой обычный наряд: обрезанные по колено армейские брюки, вьетнамки и застиранная футболка.

– Что-то волос у тебя совсем не осталось, – сказал я вместо приветствия – не для того, чтобы его поддразнить, а ради создания позитивного настроя. Кейдар начал лысеть лет в двадцать, но, к его чести, отчаянно сражался с этой напастью. Нет такого средства, которое он бы не испробовал на себе, включая кремы на основе пассифлоры и авокадо. Не то что бы это ему помогло, но пахло от него интригующе.

– Ваше величество! – с воодушевлением воскликнул он. – Чем обязан?

Три года назад я поймал его на мошенничестве в одной из компьютерных фирм Герцлии, настоял на его увольнении и тут же нанял сам. Мои познания в компьютерах весьма ограниченны: я знаю, что в интернете есть фотографии обнаженных девушек по имени Вероника, до которых надо уметь добраться. Кейдар живет в совсем другом мире, где температура не поднимается выше 17 градусов по Цельсию, а на 19-дюймовых мониторах бегут строки из зеленых букв, смысл которых понятен только ему. Однажды я попросил его объяснить мне, что они означают. «И пытаться не буду, – с театральной серьезностью сказал он. – Это доступно только гениям».

Следом за ним я зашел в квартиру.

– Хочешь диетической колы? – спросил он.

Я взглянул на него с подозрением: шутит, что ли? Кейдар примерно моего роста, но такой тощий, что его можно по факсу пересылать. Он положил себе на живот белую ладонь:

– У меня пузо появилось.

Я поймал себя на том, что мне очень хочется ему двинуть. В моей табели о рангах худые люди, жалующиеся на лишний вес, находятся где-то посередине между канализационными крысами и любителями караоке.

– Ладно. – Он поспешил усесться в свое кресло. – Что надо?

– Что ты знаешь об усыновлении?

– Немного, – ответил он. – Хотя в детстве думал, что я приемный.

– Почему?

– Ты видел моего отца? – печально спросил он. – Второго такого дурака свет не видывал.

– А чем он занимается?

– Профессор Тель-Авивского университета, – без тени иронии ответил Кейдар. – Преподает математику.

– Я разыскиваю сестер-близнецов, которые родились в мае 1971 года. Одна из них исчезла.

– А номер удостоверения личности первой есть?

– Есть.

– Он мне понадобится. Ты есть хочешь?

Только после этого вопроса я понял, что действительно проголодался.

– Иди на кухню. Найди там что-нибудь. Мне нужно несколько минут.

Не дожидаясь ответа, он прилип к монитору. Я пошел на кухню и открыл холодильник. Он был забит диетическими продуктами, по большей части изготовленными из чего-то вроде пенопласта. Они навели меня на мысли о Софи. О том, что мне было ради кого худеть. Я достал трехпроцентную брынзу, разложил на трех кусочках диетического хлеба, а сверху украсил ломтиками помидора. На вкус получилось так же отвратительно, как на вид. Дожевав, я пошел в туалет и обнаружил на полу электронные весы. Встал на них и увидел цифры – 95,5 кг. Минус те полкило, которые я только что съел. Господи, надеюсь, у меня не анорексия.

Я вернулся в гостиную, или в серверную, или как там Кейдар ее называл, и начал смотреть, как он занимается своей черной магией. Спустя десять минут он процедил: «О’кей», нажал на клавишу, и я услышал, как заурчал стоящий рядом принтер. Кейдар с важным видом повернулся ко мне.

– А правда, когда ты сидишь, сразу видно, что ты поправился, – с порога заявил я.

Он стоически пропустил это замечание мимо ушей, взял два распечатанных листа и уставился в них.

– Во-первых, – сказал он, – они существуют.

– Кто?

– Твои близняшки.

– Как ты узнал?

– Они родились в Тель-Авиве, – немного обиженным тоном начал читать он, – в больнице «Ассута», у Бетти и Стефана Норман и были зарегистрированы в отделе министерства внутренних дел в присутствии представителя министерства социального обеспечения.

– Почему?

– Что почему?

– Почему при регистрации присутствовал представитель министерства социального обеспечения?

– По-видимому, – после паузы предположил он, – решение о передаче на усыновление было принято еще до родов, иначе это ничем не объяснить.

– Как их назвали?

– Эла и Наоми.

– А что с ней стало потом?

– С которой из двух?

– С Наоми.

– Она исчезла.

– Это я и так знаю. Что с номером ее свидетельства о рождении?

– Его заменяют сразу после усыновления. Как раз для того, чтобы никто не занимался тем, чем мы занимаемся сейчас.

В его голосе слышалось осуждение, которое я предпочел проигнорировать.

– Где хранится дело об усыновлении?

– В министерстве социального обеспечения.

– Ты можешь влезть к ним в компьютер?

– Да. Но толку от этого чуть. Они начали оцифровывать дела по усыновлению всего двенадцать лет назад.

– А что было до того?

– Картонные папки и охранник у входа.

– Туда никак нельзя пробраться?

– Можно попробовать ночной взлом. Я с тобой.

Только этого мне не хватало! Быть схваченным при попытке проникновения в правительственное учреждение, да еще в компании с парнем, который выглядит как свихнувшийся гитарист из группы The Beach Boys. Впрочем, у меня забрезжила одна идейка.

– Сколько человек родилось в Израиле в мае семьдесят первого года? – спросил я.

Он снова повернулся к компьютеру. На этот раз поиск занял всего несколько секунд:

– Шесть тысяч пятьсот семьдесят девять.

– Сколько из них родились двенадцатого числа?

– Двести восемь.

– Среди них есть Наоми?

– Уже проверил. Нет. Они наверняка сменили ей имя.

– Почему ты так думаешь?

– Но это же логично. Она попала к приемным родителям на второй день после рождения. Вот они и назвали ее по-своему.

– Убери из списка мальчиков. Сколько остается?

Его руки запорхали по клавишам:

– Сто восемь.

– Теперь убери всех мусульман, всех христиан и всех умерших. И тех, чьим родителям было меньше тридцати лет.

– А этих-то почему?

– До тридцати они постарались бы родить своего ребенка.

Двадцать минут спустя я уже был на улице. В моем заднем кармане лежал список из одиннадцати имен. Если родители Наоми – или как там ее теперь зовут – заодно с именем не поменяли ей и дату рождения, она в этом списке.

Когда я садился в машину, меня окружала вечерняя синева, предшествующая настоящей темноте. Не успел я завести двигатель, как позвонил Чик. Его голос едва пробивался сквозь гомон толпы и звуки музыки. Я поинтересовался, откуда он звонит.

– Из «Лузы», – ответил он. – Я тут подрабатываю охранником.

«Луза» – это бильярдный клуб в конце улицы Иехуда Галеви. Кстати сказать, очень приличный. Тридцать столиков, большой экран, официантки в красных футболках. Охранник сидит снаружи, на табуретке. Идите работать в полицию, молодые люди! Не упускайте свой шанс! Арабы будут устраивать на вас покушения; по субботам на вас будут нападать ультраортодоксы; домохозяйки с безумными глазами будут кидаться на вас, потому что вы мешаете им задушить мужа; вашим семьям будут угрожать бандиты, зато к 65 годам вы выслужите такую смехотворную пенсию, что придется по ночам подрабатывать охранником за 24 шекеля в час и молиться, чтобы вас не порезал какой-нибудь сопляк, которого вы не пустили внутрь.

– Завтра утром, – сказал он.

– Кто меня проведет?

– Ты записан как родственник, которому разрешено свидание.

Я же трахал его жену, подумал я. В каком-то смысле это и правда делает нас родственниками…

– Еще вопрос.

– Что?

– Где сейчас можно найти Нохи Авихаиля?

Он ответил мгновенно:

– Знаешь кафе «Джо» на улице Хашмонаим?

– Да.

– Он почти каждый вечер там. Выпивает пару чашечек эспрессо, а потом едет к себе на Сончино.

– А что у него на Сончино?

– Два этажа над автомастерской. На верхнем – казино. На нижнем – стриптиз.

– Чик?

– Что?

– Спасибо.

– Не за что.

Мы отключились одновременно, чтобы не разрыдаться друг другу в трубку. От дома Кейдара с его двориком, засаженным анютиными глазками, до клуба Авихаиля на улице Сончино и дальше, до «Лузы», охраняемой грузной фигурой Чика, – меньше пяти километров. Этот город похож на любой другой в мире. Все то же самое, только плотнее.

Я оставил Эле короткое сообщение: «Перезвоните мне» – и поехал на улицу Хашмонаим. Загнал машину на открытую стоянку на углу Ха-Арбаа и дальше пошел пешком. Авихаиля я узнал сразу – его окружали телохранители. Я насчитал четверых непосредственно рядом с ним; пятый стоял возле шестисотого «Мерседеса», припаркованного прямо на тротуаре, перед витриной магазина велосипедов. Выглядел Авихаиль хрупким – другого слова и не подобрать. Невысокий, темноглазый, темноволосый, кожа светлая, с голубыми прожилками вен. Одет в простую белую футболку. Он сидел и пил свой кофе.

Я направился к нему, но путь мне преградил один из телохранителей:

– Вы куда?

– Мне надо с ним поговорить.

– Он пьет кофе. Может человек спокойно выпить кофе?

– Скажите ему, что я охранял жену Кляйнмана.

Он посмотрел на меня с интересом, отошел к Авихаилю, поговорил с ним и вернулся.

– Он говорит, чтобы ты валил отсюда, пока тебе не наподдали.

У меня вдруг снова заныли ребра. Как и все остальные части тела. Я осмотрелся и увидел на подъездной дорожке кирпич. Взял его, сделал три шага вперед и швырнул кирпич в окно «Мерседеса», после чего сел на тротуар рядом с машиной. Они не станут бить меня здесь – слишком много свидетелей. Окно разлетелось вдребезги, и наступила полная тишина. Все взгляды были обращены на меня. Телохранитель, с которым я разговаривал, двинулся ко мне, но Авихаиль жестом остановил его и прошептал что-то сидящему рядом с ним пожилому мужчине. Из-за соседнего столика встали и быстро – от греха подальше – удалились две женщины. Пожилой подошел ко мне.

– Вам жить надоело? – с вежливым любопытством поинтересовался он.

– Он передал Авихаилю, что я был телохранителем Софи Кляйнман?

– Который ее трахал?

Кажется, стоит прокрутить эту кассету на фасаде Азриэли-центра в День независимости.

– Кляйнман думает, что ее убил Авихаиль.

– А вы что думаете?

Признаюсь, он произвел на меня впечатление. Он разговаривал со мной так, будто мы находились на заседании совета директоров компании, в которой он был генеральным директором. Я еще раз оглядел его. Лет пятидесяти, крепкий, в дорогой голубой рубашке. Тоже темноволосый и светлокожий. Может, они родственники?

– Я пока не знаю, что думать, – ответил я. – Кляйнман убил отца Авихаиля. Вдруг он решил, что пора рассчитаться?

– Но зачем убивать ее? Почему не его?

– Кляйнман уже пять месяцев сидит в одиночке. Его не достать.

– Когда-нибудь он оттуда выйдет.

– Не в ближайшее время.

– Вам лучше знать. Говорят, вы дружите с офицером, который ведет следствие.

То есть он с самого начала знал, кто я такой. Почему-то это меня не удивило. Он постоял возле меня еще немного. Заняться мне все равно было нечем, поэтому я ему не мешал. Наконец он сдвинулся с места и поманил меня за собой. Мы подошли к столику Авихаиля ровно в тот момент, когда с другого конца зала к нему подбежала старшая официантка, а может, хозяйка заведения – невысокая крашеная блондинка, вся увешанная золотыми украшениями.

– Господин Авихаиль, – взволнованно произнесла она. – Мне очень жаль, но я вынуждена просить вас уйти. Такие скандалы вредят моему бизнесу.

Он медленно оторвал взгляд от чашки. Молчание между ними сгущалось, и блондинка начала переминаться на месте, как будто дожидалась своей очереди в туалет в самолете.

– Нет, – наконец сказал он.

– Как это – нет?

– Мне здесь нравится, – объяснил он. – Я не уйду. И завтра приду снова. Вы видите в этом проблему?

Как выяснилось, никакой проблемы она в этом не видела.

– Принесите моему другу двойной эспрессо, – добавил он. – И еще один мне.

Он снова умолк. Я понял, что у него такая манера речи – пара рубленых фраз и пауза.

– Я пью слишком много эспрессо, – сообщил он мне. – Это ведет к гипертонии.

– Тихий убийца, – сказал я, чтобы сказать что-нибудь.

– Что?

– Так врачи называют высокое давление: тихий убийца.

– Я не знал.

– Если верить газетам, это последнее, что угрожает вашей жизни.

Это его позабавило.

– Мой дядя, – он кивнул на пожилого мужчину в голубой рубашке, – еще вчера говорил, что надо бы с вами связаться. Но вы были в больнице.

– Подцепил ангину.

Улыбка на его лице растаяла. Наверное, в детстве ему читали «Алису в Стране чудес». А потом он охотился с рогаткой за Чеширским Котом.

– Мы ее не убивали.

– Почему?

– В каком смысле?

– Он убил вашего отца. Она – хорошая мишень. Или его сыновья.

– Я такими вещами не занимаюсь. Но если бы занимался, разобрался бы с ним.

– Он в тюрьме.

– Куда мне торопиться?

– Нохи, – раздался у меня за спиной голос его дяди. – Мы проверили. Он ничего не записывает.

– Да пусть записывает сколько хочет, – отозвался Авихаиль. – Мы просто беседуем.

– Завтра я с ним встречаюсь, – сказал я.

– С кем?

– С Кляйнманом.

Что-то в нем неуловимо изменилось. Он сидел все в той же небрежной позе, с тем же бесстрастным выражением лица, но от него повеяло чем-то таким темным и зловещим, от чего я предпочел бы держаться подальше. Дядя немного придвинулся к нам, но тут принесли кофе. Авихаиль поблагодарил официантку, которая, судя по ее виду, мысленно уже собирала чемодан, чтобы сбежать в Индию, и переключил внимание на содержимое своей чашки.

– Передайте этому говнюку, – сказал он, – что я не трогаю членов семей. Не то что он. Если он выйдет из тюрьмы, он – покойник, но его жену мне жаль. Она казалась приятной женщиной.

– Где вы ее видели?

Почему-то мой вопрос его рассмешил:

– Не твое дело. И не забудь оставить чек за разбитое стекло.

Я оставил чек, на который можно было заменить три таких стекла.

Слегка удивляясь тому, что все еще жив, я сел в свою машину и проверил голосовую почту. Три сообщения, и все от Элы. Она позвонила раз, потом еще раз, потом снова, каждый раз спрашивая, почему я ей не перезваниваю. Этой женщине не повредило бы принять с полведра успокоительного. Я набрал ее номер.

– Что вы сейчас делаете?

– Жду вашего звонка.

– Вы хоть иногда работаете?

– Да.

– Кем?

– Вы звоните, чтобы это узнать?

– Нет.

– Тогда зачем?

Мне вдруг захотелось на море. Не купаться, не сидеть на пляже, не обращая внимания на то, что в задницу набился песок, а просто смотреть на море.

– Вы знаете ресторан «Ситара»? – спросил я.

– Это в комплексе «Си-энд-Сан»?

– Да.

– Знаю.

– Как скоро вы сможете туда добраться?

– Через час.

– Я буду вас там ждать.

– А вы сможете подождать меня у входа?

– Почему?

– Не люблю заходить в ресторан одна.

– Почему?

– Потому что у меня будет такой вид, словно мне не с кем пойти в ресторан.

Я подумал, не написать ли в штаб движения феминисток. Я заявлю им о своей полной поддержке при условии, что они признают: все женщины мира невменяемы.

– Хорошо, договорились, – сказал я и повесил трубку.

Оставалось еще немного времени, и мне очень захотелось посмотреть на море. Я взял курс на север. Проезжая мимо мэрии, я снова заметил за собой хвост. Похоже, это превращается в популярный вид спорта. Как спортивная гимнастика, только без смешных лосин и маечек. На сей раз меня преследовал синий «Рено-Меган». Скорее всего, я не обратил бы на него внимания, если бы то и дело не поглядывал в зеркало заднего вида, предполагая обнаружить за собой ребят Кляйнмана, или Авихаиля, или Кравица, или мать Элы с вязальными спицами, атомной бомбой и помадой наперевес. В машине находился только водитель, значит, прямо сейчас стрелять по мне не начнут. Я пересек мост Ха-Яркон и зарулил на просторную автобусную стоянку, примыкающую к кладбищу. В этот час она почти пустовала и показалась мне идеальным местом для выяснения личности моего нового приятеля.

Я располагал несколькими секундами форы, поэтому выбрался из машины, отступил на три шага и спрятался за одним из автобусов. Тут же появился и «Рено». «Вольво» стоял посреди парковки с включенным двигателем. «Рено» сбросил скорость до минимума, объехал его и затормозил чуть дальше. Какое-то время ничего не происходило, но затем любопытство водителя взяло верх. Он вышел и осторожно двинулся к «Вольво», давая мне возможность его рассмотреть. Лет тридцати с небольшим, рост – метр семьдесят с небольшим, вес – семьдесят килограммов с небольшим. Почти идеальный пример среднестатистического гражданина. Я подождал, пока он не сделает то, что на его месте сделал бы каждый: не подойдет к машине и не наклонится посмотреть, что там в салоне, – после чего выскочил из своего укрытия и влепил ему хук справа по печени.

Странная штука эти удары по печени. В первый момент боли не чувствуешь, но чуть погодя из тебя выходит весь воздух и ты задыхаешься. Он удивленно повернулся, открыл рот, собираясь что-то сказать, но тут же свалился на землю. Я подхватил его, пока он не ударился головой об асфальт, и усадил на островке безопасности.

Вблизи он производил не такое стандартное впечатление. Круглой формы лицо выглядело изможденным: ввалившиеся глаза, выпирающие скулы. Относительно его веса я сделал поправку. Когда-то он весил явно больше восьмидесяти килограммов, но теперь одежда болталась на нем, как на палке. Короткая стрижка наводила на мысль о том, что он уснул в кресле у парикмахера, отчего на голове образовался некоторый хаос. Очень светлая кожа обгорела на солнце. Я быстро провел рукой у него по спине и убедился, что оружия нет. В его легкие снова проник воздух, и он посмотрел на меня глазами, полными боли.

– Зачем ты меня ударил? – обиженно, как ребенок, спросил он.

– А зачем ты за мной следил?

– Я Рон Альтер. – Он представился так, будто был знаменитостью.

– Это настоящее имя или псевдоним?

Моя шутка упала на асфальт и разлетелась на мелкие кусочки.

– Семья Альтер. Ты что, не помнишь? Шира и Анат?

О чем-то это мне говорило, но экран памяти оставался пустым, и картинка не загружалась.

– Они погибли, – сказал он, – во время покушения на Кляйнмана.

Теперь я наконец вспомнил. До того как Кляйнмана посадили, его трижды или четырежды пытались убить. В предпоследний раз это случилось, когда он сидел в кафе на улице Кинг Джордж и кто-то выстрелил в витрину из гранатомета. Шире Альтер было двадцать девять лет, ее дочери Анат – два года. Телохранитель прыгнул на Кляйнмана, прикрывая его своим телом, и сломал ему руку. По слухам, парень получил в подарок новенькую машину. Надо бы проверить, не серебристый ли «Тусон».

– Ты муж?

– Да.

Я сел рядом с ним на край тротуара. Мне хотелось сказать ему хоть что-то, но слов не находилось. В конце концов я просто спросил:

– Зачем ты за мной следил?

– Я следил не за тобой, а за Авихаилем. Я видел, что ты с ним разговаривал, и решил выяснить, кто ты такой.

– Давно ты за ним следишь?

– Шесть недель.

– Ты собираешься его убить?

– Нет, – удивленно произнес он. – Сначала я должен выяснить, кто убил моих жену и дочь.

– Ты спрашивал у него?

– Они никого к нему не подпускают.

– Ты говорил им, кто ты?

– Говорил. У них есть один такой, пожилой, они вроде немного похожи; так он сказал мне, что они мне сочувствуют, но не имеют к этому делу никакого отношения.

– У Кляйнмана хватает врагов, – сказал я, только чтобы не молчать.

– Авихаиль – самый опасный.

– Откуда ты знаешь?

– Я провел небольшое расследование. Начал через две недели после их гибели. Со многими разговаривал. С полицией, с журналистами. Даже в тюрьме у него был.

– У Кляйнмана?

– Он сам хотел со мной встретиться. Сказал, что сожалеет. Я и с женой его встречался.

– С Софи?

– Да. Она вчера погибла. Жалко ее. Она показалась мне приятной женщиной.

Я чуть было не сообщил ему, что он уже второй, от кого я за последний час слышу это, но прикусил язык. Тем временем он пришел в себя и поднял на меня глаза.

– Ты полицейский?

– Бывший. Я частный детектив.

– На кого ты работаешь?

– В данный момент на себя. Я был телохранителем Софи.

– Не очень-то успешным.

Он явно не имел в виду ничего обидного, и я пропустил его слова мимо ушей.

– Можно мне ознакомиться с материалами твоего расследования?

– Конечно! – воскликнул он. – Все у меня дома, на компьютере.

– Адрес?

Он продиктовал мне адрес. Мы договорились встретиться завтра утром. Он встал и протянул руку, помогая подняться мне. На одно странное мгновение мы оказались очень близко друг к другу.

– Я найду его, – сказал он, глядя мне в лицо. – Кто бы это ни был, я найду его.

– И что тогда сделаешь?

– Не знаю.

Но он знал. И я знал.

Несмотря на непредвиденную задержку, на встречу с Элой я приехал на пять минут раньше и, как обещал, ждал ее в вестибюле. «Си-энд-Сан» – это комплекс из неона и мрамора, построенный в Тель-Авиве прямо на пляже «Северный Утес» и дающий защитникам окружающей среды повод бегать вокруг с криками и рвать на себе остатки одежды из переработанного утиля. Внутри круглые сутки нес вахту охранник в форме, был устроен бассейн с изнывающими от скуки рыбками, располагались две художественные галереи и два ресторана, и стадами бродили накачанные силиконом красотки, которым их шикарный номер оплачивал добрый пожилой дядюшка, восхищенный их взглядами на мировую политику. Некоторые из них, ясное дело, подрабатывали и на стороне, чем объяснялось мое детальное знакомство со здешней географией. В свое время я снял тут больше фильмов, чем Клинт Иствуд в Голливуде.

Она явилась минута в минуту. Пока она шла ко мне, я успел хорошенько ее рассмотреть. На этот раз она надела облегающие джинсы с широким кожаным поясом и черную майку, открывающую плечи и подчеркивающую крепкую грудь. Она производила впечатление женщины, тщательно продумывающей свой наряд, но не желающей, чтобы другие догадались, как старательно она подбирала каждую деталь одежды. Ничего особенного, но в этой майке она была уверена. Только когда Эла подошла совсем близко, я заметил, как она напряжена. Она старалась держаться свободно, но ее выдавали глаза.

– Ну, и как вам? – беззаботно спросила она, останавливаясь рядом со мной возле бассейна с рыбками.

Мы облокотились о каменный бордюр и уставились на водоросли. В воде мелькнуло что-то серебристое и, ударив хвостом, исчезло.

– Что именно? – не понял я.

– Вы же меня рассматривали.

Я ничего не ответил, выпрямился и пошел в ресторан. Охранник за стойкой повернулся к нам и увидел ее. Я с интересом наблюдал за его реакцией, как в замедленной съемке. Сначала он явно собрался ей улыбнуться, но тут же напустил на лицо выражение равнодушия. Я перевел взгляд на нее: может, она подала ему знак? Но момент был упущен, и я ничего не заметил.

– Вы уже бывали здесь?

– Я здесь жила.

– Долго?

– Шесть месяцев. Два года назад.

– Одна?

– Да.

– Вы здесь жили или работали?

Через три шага я сообразил, что больше не слышу стука ее каблуков по мраморному полу. Я остановился и обернулся. Она стояла, сжав челюсти. Наконец она с трудом пробормотала:

– Работала.

Не придумав ничего умного в ответ на эту реплику, я снова повернулся и продолжил путь. Следующие несколько минут мы провели, полностью погруженные каждый в свои мысли. Метрдотель предложил нам столик на веранде, и я получил свое море, набегающее на берег белоснежными пенными волнами. Она села напротив и заказала у шустрой официантки бокал белого вина.

– Я должна вам все объяснить.

– Вы ничего не должны мне объяснять.

– Вы когда-нибудь платили за это? – спросила она.

Я уже начал догадываться, каким образом она сейчас будет оправдываться. Она заранее подготовила свой монолог и ждала удобного момента, чтобы вывалить его на меня.

– Не ваше дело, – ответил я.

Мы оба поняли, что я только что сказал да. Конечно, бывало, что я за это платил. И больше одного раза. Ты стараешься не поддаваться. Беспокойно бродишь по дому, твердишь себе, что не так уж тебе это нужно. А потом уступаешь одиночеству, или либидо, или сознанию того, насколько это просто. И набираешь номер телефона. Дружелюбный голос сообщает, что она будет у тебя через двадцать минут, хотя она всегда появляется через сорок. Наконец раздается стук в дверь. Очень тихий – они точно знают, что ты услышишь, даже если тебя шепотом окликнут со стоянки возле дома. Ты открываешь дверь. Она всегда выглядит не такой, как в твоем воображении, но это неважно, и ты разговариваешь с ней ужасно вежливо, чтобы она почувствовала: ты не такой, как все остальные засранцы.

Но я точно такой же. И сейчас я смотрел на нее по-новому. Представлял себе, как она тогда выглядела. Как раздевалась, аккуратно складывая одежду на стул рядом с кроватью, как в одних трусах садилась на кровать, как белела ее обнаженная грудь, как она доставала из сумочки мобильный и докладывала кому-то: «Да. Все в порядке. Нет, точно, все нормально». Как улыбалась бы мне, показывая, что я прошел аттестацию и не отношусь к числу психопатов-садистов, хотя вполне мог им оказаться. Я гнал от себя эти картины, но последняя застряла в моем сознании: я лежу на спине, не очень понимая, что должен дальше делать, а она откладывает телефон, кладет руку мне на бедро и с интересом смотрит, как я пробуждаюсь навстречу ей.

– Закончил? – Ее голос звучал сухо и резко.

– Что?

– Фантазировать обо мне.

– А чего ты хотела? – честно признался я. – Чтобы я вообще никак не реагировал?

– Поэтому я и спросила, приходилось ли тебе за это платить.

– Какое это имеет значение?

Ее страх исчез – или она от него отмахнулась. Она подалась вперед, грубо вторгаясь на мою территорию.

– Спрашивай, – предложила она. – Спрашивай, что хочешь, и покончим с этим.

Мне следовало бы сказать: «Забудь», но я, пренебрегая мелькнувшим на ее лице разочарованием, задал вопрос, который на моем месте задал бы каждый из трех миллиардов мужчин:

– Как это началось?

– Мне нужны были деньги.

– Всем нужны деньги.

– Ты хочешь услышать всю историю? С психологической подоплекой? Мой отец умер, моя мать – чудовище. Я была зла на весь мир. Потом устала злиться. И положила мозги на полку.

Мне следовало бы взять ее за руку. Сказать, что я все понимаю. Но я этого не сделал.

– Первый раз, – требовательно сказал я. – Когда ты в первый раз зашла в комнату с мужчиной, которого никогда раньше не видела, и разделась. Почему ты от него не сбежала?

– Я не обязана тебе отвечать.

– Ты сама завела этот разговор.

– Я хотела, чтобы ты знал, вот и все. Теперь ты знаешь, а я больше не хочу об этом говорить.

Между нами повисла настоящая вражда – такая осязаемая, что даже воздух вокруг вдруг сделался вязким. Она причислила меня к стану врагов – мужчин, или матерей, или еще кого-нибудь.

– Ты продолжаешь этим заниматься?

– Нет.

– Почему?

– Когда-то было проведено исследование, – ответила она. – Более девяноста процентов женщин, занимающихся проституцией, подвергались в детстве сексуальному насилию. Что ты думаешь о мужчинах, которые это делают?

– Что им надо яйца оторвать.

– Но тебя не волнует, что ты пользуешься результатами этого насилия?

– Зачем ты это делаешь?

– Что?

– Пытаешься внушить мне, что я должен отвечать за всех.

– Знаешь, сколько раз меня спрашивали, что такая девушка, как я, делает в этой профессии? В конце концов я задала себе тот же вопрос.

– И прекратила этим заниматься?

– Это как наркотик. Ты отключаешься, ни о чем не думаешь, а потом получаешь деньги. Знаешь, почему девочки-эскортницы в конце концов остаются без гроша? Потому что для них это все понарошку. Это не взаправду, а раз так, почему бы не профукать все деньги на глупости?

– А когда у тебя закончатся деньги, ты опять разозлишься?

– Нет.

– Сейчас ты злишься.

В ее взгляде снова что-то изменилось. Он стал циничным и равнодушным.

– Джош, спасибо, что решил мою проблему. Ты мне больше не нравишься.

– По крайней мере, теперь я точно знаю, зачем тебе так срочно понадобилось разыскать сестру.

– При чем тут моя сестра?

– Ты успела разругаться со всеми, с кем только можно, и тебе не с кем и словом перемолвиться.

– Я же сказала, ты мне больше не нравишься.

Только тут ее осенило:

– Ты ее нашел?

– Нет.

– Тогда зачем ты это сказал?

– Я не нашел ее, но знаю, что она существует.

Она уставилась на меня. У нее по щекам потекли слезы. Она их не утирала.

– Прости, – сказала она, встала и направилась в дамскую комнату.

Я перевел взгляд на море, но его вид перестал действовать на меня успокаивающе. Над нами с шумом пролетели два военных вертолета, держа курс на юг, в сторону Газы. Она вернулась. Лицо чистое, умытое, черные волосы забраны в хвостик. Она села и даже попыталась улыбнуться, но попытка вышла жалкой.

– Она родилась на десять минут позже тебя, – сказал я. – Родители назвали ее Наоми, но приемная семья, скорее всего, сменила ей имя.

– Ты уверен?

– Да. У меня есть запись из соответствующего отдела министерства внутренних дел.

– Где она сейчас?

– Я сократил список до одиннадцати женщин, родившихся в один день с тобой. Полагаю, она – одна из них.

– Что ты собираешься делать?

– Обзвоню всех.

– Что ты им скажешь?

– «Добрый день, мадам! С вами говорят из больничной кассы “Клалит”. Мы просим вас ответить на несколько вопросов. Это не займет много времени. Назовите, пожалуйста, ваш рост и вес. Спасибо. Когда вы в последний раз проходили маммографию? В какой стране родились ваши родители?»

– Это сработает?

– Это сократит список, по крайней мере наполовину.

– А потом?

– Ножками, ножками. Я навещу их одну за другой, пока не найду ее.

– А как ты ее узнаешь?

– Она похожа на тебя как две капли воды.

Она на мгновение повернулась к морю, а потом снова посмотрела на меня:

– Кто такая Софи?

– Что?

– Полицейский, который приходил к тебе в больницу, сказал, что Софи убита.

– Это жена одного человека. Я ее охранял, но ее убили.

– Кто?

– Не знаю.

– Но ты его найдешь?

– Теперь моя очередь?

– Для чего?

– Заявить, что я не хочу об этом говорить.

Это немного разрядило атмосферу между нами. До того, чтобы стать лучшими друзьями, оставалось еще далеко, но враждебности стало поменьше.

– Ты ее любил?

– Нет.

– Но между вами что-то было?

– Да.

– Значит, ты найдешь того, кто это сделал.

Это был не вопрос, а утверждение, поэтому я не счел нужным утруждать себя ответом. У меня зазвонил телефон. Незнакомый голос поинтересовался, я ли на проводе. Неделю назад я был уверен в этом значительно больше, чем сейчас, но все же ответил: «Да».

– Говорит заместитель начальника тюрьмы «Римоним» Шабтай. – Он говорил официальным тоном и очень медленно, словно предполагал, что его будут записывать. – Мне сообщили, что вы хотите посетить завтра вашего родственника?

– Да, конечно, – ответил я. Еще бы, меня душили воспоминания, ведь мы росли в одном дворе.

– Хорошо, – сухо добавил он, – в восемь тридцать утра. У вас будет пятнадцать минут.

Иными словами, мне ясно дали понять, что увлекаться не стоит.

Я поблагодарил его и положил трубку. Она смотрела на меня, по-прежнему ожидая ответа.

– Мне надо идти.

– Когда ты начнешь ее искать?

– Когда появится свободное время.

– Ты меня наказываешь?

– За что?

– Не знаю.

Я подозвал официанта и попросил счет. Он странно посмотрел на меня:

– Вы же ничего не заказывали.

Я опустил глаза к столу: на нем стояли только два стакана воды.

– Иди, – устало произнесла она. – А я еще немного посижу.

Я хотел проститься с ней какой-нибудь эффектной фразой, но на ум ничего не шло.

– Она все еще в опасности? – спросил я перед тем, как попрощаться.

– Кто?

– Твоя сестра.

– Больше, чем обычно, – ответила она. – Ты даже себе не представляешь.

Я ушел и оставил ее всматривающейся во что-то, чего мне не разглядеть.

Домой я добрался к одиннадцати вечера с твердым намерением немедленно лечь спать, потому что завтра утром рано вставать. Эта установка подействовала на меня как смесь амфетамина и зеленого схуга[5]. Я включил компьютер и минут двадцать играл в «Конец света».

Правила несложные. На тебя несутся чудища-мутанты, ты в них стреляешь из помпового ружья, и они взрываются. Я читал статью какого-то психолога, который утверждал, что подобные игры удовлетворяют нашу тягу к реальному физическому насилию. Добраться бы до этого психолога, я бы ему башку оторвал.

Без четверти двенадцать зазвонил телефон. Кравиц. Я догадался, что это он, еще до того, как снял трубку.

– Я тебя разбудил? – спросил он.

– Да, – ответил я. – В последнее время у меня такой режим: в половине девятого выпиваю стакан горячего молока с печеньем, а в девять ложусь баиньки.

Ни один из нас не засмеялся.

– Сына Кляйнмана пытались убить.

– Когда?

– Два часа назад. Он вышел от друзей, и его чуть не сбили машиной.

– Он видел кто?

– Он его не запомнил. Был слишком занят – торопился отскочить в сторону.

– Какая машина?

– Маленький белый пикап. Это все, что у нас есть.

– Подозреваемые?

– Ищем Авихаиля.

– Вряд ли это он. Ближе к вечеру он сидел в кафе «Джо» на улице Хашмонаим, а потом поехал на Сончино.

– Откуда ты знаешь?

– Я был с ним.

– Зачем?

– Хотел узнать его мнение, почему мне не везет с женщинами.

Он молчал. В понимании Кравица то, что он мне позвонил, было извинением. В моем понимании – нет.

– Который из сыновей? – спросил я.

– В смысле?

– У Кляйнмана два сына. Это был старший или младший?

– Младший, кажется. Ты все еще хочешь встретиться с Кляйнманом?

Значит, Чик не выдал им моего плана посетить тюрьму. Почему-то от этой мысли на душе стало тепло и немного грустно.

– У меня встреча рано утром, – сказал я. – Я иду спать.

– Ну иди, – ответил он, но не отключился, явно ожидая, что под конец я отпущу шуточку или хотя бы просто попрощаюсь. Я молча положил трубку.

В семь утра, после двух чашек черного кофе, свежевыбритый и благоухающий, как родной брат Ральфа Лорена, я уже вырулил на старую трассу Хайфа – Тель-Авив и покатил на юг. Машин на дороге было на удивление мало. Я напевал себе под нос и слушал по радио новости. В Сдероте два человека погибли от кустарной палестинской ракеты.

Минут через двадцать показались охранные вышки. Вскоре я уже загонял машину на стоянку. Тюрьма «Римоним» соседствует с двумя другими – «Ха-Шарон» и «Адарим», но заметно от них отличается. Она совсем новая, отделанная тесаным иерусалимским камнем. Стеклянные двери с медной окантовкой придают зданию солидный вид, делая его похожим на городскую библиотеку. За день до того, как вступила в силу сделка по обмену пленными с «Хезболлой», Управление тюрем перевело сюда Мустафу Дирани и имама Убейда, чтобы репортеры мировых СМИ засняли их выходящими из этих сверкающих дверей. Правда, потом они жаловались, что основную часть заключения провели в ужасающих условиях, но каждому известно, что одна картинка стоит тысячи самых красноречивых рассказов.

Уже с порога мне на плечи, как новая шелковая рубашка, легла прохлада кондиционера. Я направился к широкой деревянной стойке, но меня перехватил высоченный мужчина, до того стоявший в стороне.

– Я заместитель начальника Шабтай, – тихо сказал он.

Мы обменялись рукопожатием. Глядя ему в глаза, я был вынужден слегка запрокинуть голову, и у меня заныла шея. Я не привык смотреть на людей под таким углом. Мой рост – метр восемьдесят один, то есть статистически никак не ниже среднего, но он возвышался надо мной как минимум сантиметров на двадцать пять. Движением, характерным для очень высоких людей, он чуть наклонил голову вперед, что вызвало в памяти образ страуса, тем более что, несмотря на едва наметившийся животик, он был худощавым.

– Вы Ширман? – тихо спросил он.

Про себя я отметил, что он ждал меня, хотя я приехал на четверть часа раньше.

– Пойдемте, – сказал он. – У нас мало времени.

Пока мы шагали по пропахшим хлоркой длинным коридорам, он поинтересовался, что у меня с глазом. Дотронувшись до лица, я обнаружил, что опухоль все еще не спала.

– С лестницы упал, – сообщил я тоном человека, пострадавшего от домашнего насилия, и он в ответ печально кивнул.

Мы подошли к тяжелым металлическим дверям, на которых висела табличка «Крыло 11». Я знал, что это место изоляции Особо Важных Персон, где содержатся проворовавшиеся политики, знаменитые убийцы и главы крупных криминальных группировок. Сами догадайтесь, кто из них котируется ниже всех. За маленьким окошком сидел охранник, окинувший нас строгим взглядом. Шабтай наклонился к окошку, и дверь распахнулась.

– Где мы с ним увидимся? – спросил я.

– В прогулочном дворике.

Мы ступили в короткий коридор. Здесь располагалось всего шесть камер, номера от 11 до 16. Я попытался представить себе, как это происходит. Тебя запихивают внутрь, и дверь за тобой захлопывается. Ты оглядываешься. Камера 3,1 на 2,6 метра, унитаз и душ из нержавеющей стали, двухярусная кровать из литого бетона, напротив – телевизор. Телефона нет. Верхняя койка пустует. На стенах ни одной фотографии. Ты один. Ты проводишь здесь 23 с половиной часа в сутки. Здесь даже мышей нет, а единственная птица, которую ты видишь, это кусок вареной курицы по пятницам.

В конце коридора располагался выход в прогулочный дворик. Двориком это место назвал некто с очень богатым воображением. Такая же бетонная камера, только побольше, с крышей из бронированного стекла, укрепленного металлическими прутьями. Шабтай выпустил меня наружу, а сам остался в коридоре. Я быстро окинул площадку здоровым глазом и обнаружил четыре камеры наблюдения. Кляйнман неподвижно стоял в слепой зоне. Я двинулся к нему.

Ростом он был ниже, чем я думал, крепкого сложения, с короткими руками и массивными плечами. На большинстве газетных фотографий я видел его с аккуратной прической, но сейчас волосы у него были пострижены так коротко, что просвечивала кожа. Лицо, бледное от недостатка солнечных лучей, осунулось, но в карих глазах читался вызов. Я встал напротив него, и некоторое время мы изучали друг друга взглядами.

– Ты немного похож на меня, – неожиданно хмыкнув, сказал он. И, видя мое недоумение, добавил: – Если бы она нашла себе молодого накачанного блондина, было бы гораздо обиднее.

Он оттолкнулся от стены и зашагал по дворику. Я молча следовал за ним.

– В тюрьме начинаешь думать о разных вещах, – заговорил он. – Хотя я пытаюсь этого не делать. Много читаю, иногда смотрю кино. Но вдруг ловлю себя на том, что уже два часа сижу и составляю фоторобот гада, который спал с моей женой. Ты слыхал, что есть специальные программы для составления фоторобота? Теперь в полиции нет художников. Все делают при помощи компьютерной графики.

Разумеется, я не мог заранее знать, какой оборот примет наша беседа, но что именно такой – даже не предполагал.

– Извини, что пришлось тебя побить, – на ходу бросил он. – У меня не было выхода.

– У тебя не было выхода, – как идиот, повторил я за ним.

– Мой бизнес разваливается, – объяснил он. – Когда я на воле, мне почти ничего и делать-то не надо. В девяноста процентах случаев одно мое имя действует устрашающе. Сейчас мне намного труднее сохранять свою репутацию.

– Тебе это не мешает?

– Что?

– Что я с ней спал.

– Вначале, – чуть подумав, ответил он, – это сводило меня с ума. Потом я прикинул, как поступил бы сам, если бы моя жена пять месяцев сидела в тюрьме. Недели через две точно пошел бы налево.

– Ты прямо феминист, – сухо заметил я.

– Но-но, поосторожней, – вскинулся он.

– Можешь называть это психическим отклонением, но я не люблю, когда меня бьют.

– Я ведь мог тебя убить. Мои люди настаивали на этом.

– Меня не так легко убить.

– Кого угодно легко убить, – не согласился он. – «Рожденным суждено умереть»[6]. – И в ответ на мой изумленный взгляд пояснил: – Это из Талмуда. Я теперь часто его читаю.

Я не стал рассказывать ему, что кто-то пытался убить и его сына. Он сам все узнает. Мы сделали полный круг по двору, когда он снова заговорил:

– Почему ты ушел из полиции?

Удивительно, но складывалось впечатление, что это ему действительно интересно.

– Я не ушел. Меня ушли.

– Почему?

– Ударил на допросе подозреваемого.

– Кто это был?

– Торговец наркотиками.

– Ты живешь один?

– Это собеседование перед наймом на работу?

– За эту неделю ты первый, с кем я могу поговорить. Просто ответь мне.

– Да.

– Что – да?

– Я живу один.

– Почему?

– Понятия не имею. Несколько раз мне казалось, что все серьезно, но потом я сбегал. Или они пугались.

– Она была моей второй женой, – сказал он. – Ты это знал?

– Да.

– В первый раз я женился потому, что так было надо. На девчонке из своего района. Мне было двадцать четыре, ей – двадцать три. Ты убеждаешь себя, что это любовь, но это всего лишь сделка. Мы были женаты девятнадцать лет.

– Немалый срок.

– Одно мгновение. Просто оно тянулось девятнадцать лет. А потом я встретил Софи. – Он умолк на полуслове. Мужчины редко говорят о любви. Нам просто нечего сказать на эту тему. Наконец он спросил: – Ты любил ее?

– Нет.

– Тогда почему?..

Мне бы послать его на три известные буквы, но я не смог. Он заслуживал другого.

– Ей было одиноко. Мне было одиноко. Нас тянуло друг к другу.

Он обдумал мои слова и решил, что я говорю правду.

– Я хочу, чтобы ты его нашел.

– Кого?

Он повернулся ко мне. Его взгляд медленно сфокусировался на мне, и я в первый раз ощутил исходящую от этого невысокого, человека силу – ту силу, которая заставляла его приспешников убивать ради него.

– Я не убивал Софи, – сказал он. – Просто не смог бы.

– Я шесть лет проработал в отделе убийств, – возразил я. – В девяноста процентах дел убийцей оказывается близкий человек.

Но он уже думал о чем-то другом.

– Сейчас все уверены, что ее убил я, – произнес он. – Единственный, кто знает, что это не так, это настоящий убийца.

– У тебя есть идеи?

– Все говорят, что это Авихаиль, – сказал он. – Но мне это кажется странным. Не его стиль.

– Я встречался с ним. Он говорит, что не делал этого.

– Ты ему веришь?

– Еще не решил.

– Может, кто-то из его людей? Такое иногда случается. Кому-то захотелось выслужиться перед боссом. Так сказать, в превентивном порядке.

– А если я его найду?

Он снова уставился на меня:

– Это тебя уже не касается.

– Я назову тебе имя, а утром увижу его на первых полосах газет.

– Я заплачу, – сказал он. – Плата за охрану будет по-прежнему поступать на твой счет.

Настала моя очередь задуматься.

– Допустим, я его найду, – наконец сказал я. – Но, возможно, не захочу называть его имя.

– Ты будешь делать, что тебе сказано.

Фантастический человек. Стоит во дворе самой строго охраняемой в стране тюрьмы, одетый в коричневую арестантскую робу, и пытается мне угрожать.

– Хорошего дня, – сказал я, направляясь к выходу.

Он двинулся за мной.

– Есть такой анекдот, – чуть ли не мечтательно произнес он. – «Что желают человеку на его стодвадцатилетие[7]? – Хорошего тебе дня».

Я дважды постучал в дверь, и он схватил меня за рукав.

Дверь распахнулась. За ней с мрачным видом стоял высокий тюремщик. Я повернулся к Кляйнману, который смотрел на меня выжидающе. Это напомнило мне сцену из какого-то фильма. Эпизод без слов, только музыка фоном. Я кивнул. Сделка заключена.

По дороге в Тель-Авив я начал обзванивать женщин из своего «списка одиннадцати». В преступном мире всегда так: начинаешь со сделки с крупнейшим в Европе торговцем наркотиками, и не успеешь оглянуться, как докатился до разговоров по мобильному за рулем. Двух первых кандидаток я вычеркнул сразу. Первая оказалась йеменкой, вторая – бывшей баскетболисткой из клуба «Элицур» ростом 1 метр 94 сантиметра. Она охотно поделилась со «служащим больничной кассы» своими проблемами с коленями, неизбежными для девушки ее роста, не говоря уже о проблеме найти себе парня.

– Какого вы роста? – спросила она к концу разговора.

– Метр шестьдесят два, – ответил я. – Моя мать работала карлицей в цирке в Румынии.

Номера три, четыре и пять не снимали трубку. Номер шесть жила в Метуле и более или менее подходила под нужный мне профиль, как и номер семь из Кфар-Савы. Номера девять и десять отсеялись по причинам этнического характера, а номер одиннадцать заплакала, едва я спросил ее насчет маммографии. Шесть недель назад у нее диагностировали рак. На мгновение мне поверилось, что это и есть та беда, которую на расстоянии почувствовала Эла, но женщина оказалась марокканкой из мошава Бней-Аиш.

Я вернулся к началу списка и дозвонился по оставшимся номерам. В результате он сократился до трех имен: жительниц Метулы, Кфар-Савы и поселения Омер. Что ж, придется поработать ногами.

Когда я подъехал к дому Альтера, часы показывали десять утра, но у меня было чувство, что, с тех пор как я встал, прошло не меньше двух дней. Альтер жил в Новой Герцлии, в относительно новом доме, из которого открывался вид на лужайку с качелями и детской песочницей. В ней под надзором мамаш возились два пацана. Почему после того, как его жена и дочь погибли, он не переехал отсюда, с недоумением подумал я и минутой позже получил ответ. На его двери висела керамическая табличка: «Здесь живет любящая семья: Рон, Шира и Анат Альтер». Он еще не был готов с ними проститься.

Дома он выглядел совсем иначе. Люди на своей территории всегда выглядят иначе. Он был босиком, в джинсах и белой футболке. Он казался радостным и полным энтузиазма, как тренер школьной баскетбольной команды.

– Хорошо, что пришел! – Он произнес это трижды в первые шестьдесят секунд нашей встречи, из чего я вывел, что гости бывают у него нечасто. Большинство людей стараются не приближаться к смерти, чтобы одежда не пропиталась ее запахом.

Пока он варил нам кофе, я спросил, за счет чего он живет.

– Сам не знаю, – не поворачиваясь, ответил он. – Ты просто встаешь утром и пытаешься пережить этот день. Во время траурной шивы кто-то сказал мне, что во всем этом есть и хорошая сторона: ты перестаешь воспринимать жизнь как нечто само собой разумеющееся.

Слегка смутившись, я пояснил, что имел в виду его работу.

– А, – отозвался он. – Пойдем, покажу.

Он провел меня в маленький кабинет, переделанный из веранды. Там стояла чертежная доска с приколотым к ней карандашным наброском.

– Я изучал промышленный дизайн в Академии искусств «Бецалель», – сказал он. – Сейчас занимаюсь разработкой товарных упаковок. Сотрудничаю с разными компаниями, даже такими крупными, как «Штраус» и «Осема». Сделал две упаковки для лекарств «Тевы».

Он вытащил из ящика две коробки и спросил, что я о них думаю. Я ответил, что они похожи на коробки с лекарствами. Почему-то это его рассмешило. Я почувствовал, что наша беседа сворачивает куда-то не туда, и сказал:

– Сегодня я виделся с Кляйнманом.

Он аккуратно вернул коробки в ящик и повернулся ко мне. Вся веселость моментально сползла с него.

– Его освободили? – спросил он.

Я ответил, что посетил его в тюрьме, где он пробудет до конца тысячелетия, так что беспокоиться не о чем. Он сжал в воздухе пальцы, словно душил невидимого врага. Это производило жутковатое впечатление. Опомнившись, он взял свой кофе и пошел в гостиную.

Через минуту я последовал за ним. Я на миг представил себе существование человека, самые близкие люди которого погибли таким ужасным образом, и чуть не задохнулся.

Он сидел на диване в гостиной с ноутбуком на коленях. Вспышка, которую я только что наблюдал, угасла или, по крайней мере, перешла в режим тления.

– Никто не понимает, – лекторским тоном сказал он, – что с нами делает война, внутри которой мы живем.

Я устроился напротив него на голубом диване из «Икеи» и приготовился слушать.

– Логика подсказывает, – продолжил он, – что в странах, находящихся в состоянии войны, должно фиксироваться гораздо меньше насильственных преступлений.

– Потому, что в условиях внешнего насилия незачем тащить его еще и домой?

– Но в действительности все обстоит с точностью до наоборот. В воюющей стране всегда наблюдается резкий всплеск внутреннего насилия. Ты знал это?

Я этого не знал.

– Больше убийств, больше изнасилований, больше ограблений. Рост иногда достигает сотен процентов. Все дерьмо, спрятанное в людях, выходит наружу. Тем более, что шансов уйти от наказания гораздо больше.

Он развернул ко мне ноутбук. На экран была выведена статья из газеты «Едиот Ахронот» от 5 июля прошлого года, когда теракт в кафе в Нетании унес жизни шести человек. Под текстом располагалась фотография: женщина со слипшимися от крови волосами и распахнутым в немом крике ртом; рядом патрульная машина и осколки стекла.

– Помнишь этот случай? – спросил он.

Я сказал, что помню, но только потому, что понимал, как это важно для него. В том-то и беда с терактами: в конце концов они сливаются один с другим. Он нажал еще две клавиши, и появилась новая газетная страница, датированная 6 июля. Лица в траурной рамке. День похорон. Очевидно, жертвы теракта.

– Взгляни на них, – сказал он. – Тебе ничего не кажется странным?

Я внимательно осмотрел фотографии, но не заметил ничего особенного:

– У двоих одинаковые фамилии, но такое уже бывало при терактах. Родственники вместе пошли в кафе и погибли.

– Это братья, – пояснил он. – Петр и Марко Ульяновы. Оба работали у Авихаиля, занимались рэкетом. А это… – Его палец скользнул к следующей фотографии. – Это Яаков Ависрор, троюродный брат Авихаиля. Один из старейшин семейного бизнеса, начинал еще у них в автомастерской, до того как они закрутили другие дела. Следующий – Орен Паз, управляющий казино на улице Сончино. Женщина – Рая Придан – никак с ними не связана, она отвела дочку в садик и зашла выпить кофе. А этот толстяк – Мики Бухбут. Работал в казино на Сончино подставным.

В каждом казино в Израиле есть свой подставной. Его единственная функция заключается в том, чтобы быть арестованным. Когда прибывает полиция, он объявляет себя хозяином заведения, проводит немного времени за решеткой, а потом получает выходное пособие.

– Ясно, – сказал я. – Все они погибли в теракте. Что это доказывает?

– Сейчас, – ответил он. – Подожди минутку.

Он встал, подошел к окну и выглянул наружу. Судя по доносившимся с улицы голосам, дети все еще резвились на качелях. На стене напротив меня висела фотография: смеющаяся красивая женщина, девочка, полностью сосредоточенная на изучении своего большого пальца, и сам Альтер, ставящий супруге «рожки». На фото он весил как минимум килограммов на десять больше, чем сейчас, и никакой загнанности в его взгляде и близко не было.

– Ответственность за теракт взял на себя «Палестинский исламский джихад», – сказал он. – Как всегда, они разослали сообщение всем военным репортерам. В палестинских газетах об этом писали целую неделю. Но вот беда: «Исламский джихад» понятия не имел о происшедшем. Они испугались, что на их территории появилась новая террористическая организация, которую они не контролируют.

С большим опозданием я начал понимать, к чему он клонит:

– У тебя нет доказательств.

Он развернулся так резко, что едва не потерял равновесие. Вернулся к ноутбуку и, даже не присаживаясь, пробежался по клавишам. На следующей картинке я увидел ту же женщину, что улыбалась мне со стены. На самом деле там было сразу две фотографии. Маленький снимок в верхнем углу страницы, похоже, был взят из выпускного альбома – аккуратная прическа, официальная улыбка. На нем она на несколько лет моложе. На большой фотографии – тело, прикрытое полиэтиленом. Рядом – два человека из ЗАКА[8].

– Ты помнишь, что говорили по телевизору в первые два часа?

– Нет.

– Все были уверены, что это теракт. Он выглядел, как классическая операция «Бригад мучеников аль-Аксы». Ракета, пущенная человеком арабской наружности с заднего седла мотоцикла, который тут же умчался. Так сказали мне полицейские. Что это был теракт. Только позже кто-то вспомнил, что видел там Кляйнмана.

– И?

– А если бы его не заметили? На кого бы ты подумал? Это было в апреле. В том же месяце произошло еще два теракта.

Мы помолчали. Когда он снова заговорил, его голос звучал мягко и убедительно, как у торгового агента, который обещает, что, если ты купишь полное собрание книг по Каббале, твоя жизнь полностью изменится.

– Подумай, ведь это логично, – сказал он. – Ты устраиваешь бандитские разборки в стране, которая и так каждый день живет в состоянии террористической угрозы, и знаешь, что случайных жертв не избежать. Если тебя поймают, полиция сорвется с цепи, а газеты поднимут вой. Для тебя лучше всего – вести войну так, чтобы о ней никто не догадался. И вдруг ты понимаешь, что решение – у тебя под носом. Ты берешь свою маленькую войну и прячешь ее в войну побольше.

– Были еще подобные случаи?

– По крайней мере, два. В августе сработало взрывное устройство, убив двух человек Кляйнмана, собиравших дань в районе старого автовокзала в Тель-Авиве, а в октябре в перестрелке у пограничного ограждения погибли четыре боевика Авихаиля.

– Что они там делали?

– Приехали забрать наркоту, которую с той стороны подогнали бедуины.

– А откуда ты знаешь, что это люди Авихаиля?

– Я был на похоронах.

– Что ты там забыл?

– Я уже подозревал, что происходит что-то в этом роде, вот и пошел. Я стоял прямо за Авихаилем. Он плакал.

– А почему полиция об этом не узнала?

– Кто сказал, что не узнала?

Пока он говорил, у меня в голове кое-что начало проясняться. Постоянное присутствие в кабинете Кравица Барракуды из прокуратуры, усиление следственной группы, постоянная истерика полицейских по поводу возможной утечки информации. Если об этой истории станет известно, все они могут искать себе другую работу.

– Ты говорил об этом с полицией?

– Два месяца назад. Я пришел в полицию со всеми материалами. Они так старались изображать безразличие, что стало понятно: они и без меня обо всем догадались. Их начальник провел со мной беседу. Дескать, он прекрасно понимает мое состояние, но не советует мне носиться с такими безумными теориями.

– Как он выглядел?

– Кто, начальник? Небольшого роста, приблизительно твоих лет, очень вежливый и педантичный.

Даже я не смог бы лучше описать Кравица.

– Кто еще видел твои материалы?

– Никто.

– А пресса?

– А какие у меня доказательства?

– Ты что, смеешься? Представь себе заголовок: «Человек, потерявший жену и дочь, утверждает, что теракты были инсценированы».

– Еще не время.

– Почему?

– Потому что не время. Я хочу собрать больше доказательств.

– Каким образом? Будешь и дальше следить за ними на своем «Рено»?

– Я не делаю ничего противозаконного.

– Ты можешь записать все, что сейчас мне рассказал?

Он на мгновение растерялся:

– В каком смысле?

– Две страницы текста, фотографии и твоя подпись. Если Авихаилю однажды надоест, что ты сидишь у него на хвосте, я опубликую их после твоей смерти.

– И сможешь выдвинуть претензии к полиции, – добавил он.

– Какие претензии?

– Ты был телохранителем Софи Кляйнман, и она погибла. Если бы они не скрывали тех сведений, которыми я сейчас с тобой поделился, ты вел бы себя гораздо осторожнее.

Никогда не следует недооценивать умственные способности дизайнера, разрабатывающего упаковку лекарства от менструальных болей.

– Ладно, – заключил я. – Будем считать, что ты – моя страховка, а я твоя. Что плохого?

– Ничего, – улыбнулся он. – Совсем ничего.

По дороге домой я заглянул в спортзал и встал на беговую дорожку. Знаю, есть люди, которые используют время тренировок для размышлений о смысле жизни, но лично я в состоянии только тяжело отдуваться. Пять километров я пробежал за 34 минуты; в определенных кругах такой показатель называют «стоим на месте и почесываемся». Потом я перешел к упражнениям с гантелями. По два подхода: грудь, плечи, бицепс. Это дало мне ощущение, что я к чему-то готовлюсь, хотя я понятия не имел, к чему именно. Весь в поту, я сел в машину, кинул полотенце на сиденье и поехал домой, принять душ. Уже поворачивая на улицу Мапу, я обнаружил там серебристый «Тусон».

Я ехал очень медленно и сразу увидел эту парочку. Они стояли возле моего дома, опираясь на ограду. Нога на педали газа умоляла меня дать ей команду: «Жми!» – но тут я заметил на стоянке свободное парковочное место как раз напротив дома. В Тель-Авиве, если в три часа дня ты видишь на парковке в центре города свободное место, то к угрозе быть избитым до полусмерти относишься как к несущественной. Я припарковался, открыл багажник и достал оттуда стальной ломик. Он прекрасно лег мне в руку. Гладкий, округлый, примерно в метр длиной. Почему бы мне его не выгулять? С ломиком в руке я направился к своим старым знакомым – Громадине и Великану. При виде меня они быстро спрыгнули с ограды и заулыбались. Зубов у них больше, чем в фильме «Челюсти».

– Не надо железо, – обратился ко мне Громадина. – В этот раз мы не хотеть проблем.

– Не хотим, – поправил его я. – На иврите говорят: «мы не хотим».

– Я – оле хадаш[9].

– Вот и шел бы на курсы учить иврит. Вместо того чтобы людей дубасить. Они называются ульпан.

– Я знаю ульпан, я там был. Но они мало учат. Надо читать книги. Если не читать, урок забывать.

– Забывается. Урок забывается. Возвратный глагол.

– Это хорошо. Хорошо, что ты меня поправлять. Я так учусь.

На какое-то мгновение мне показалось, что они просто отвлекают внимание, чтобы на меня наброситься, но Громадина одарил меня приветливой улыбкой. Он был искренне рад, что наши отношения приняли новое направление.

– Зачем вы пришли?

– Господин Кляйнман сказал навестить тебя. Спросить, что тебе надо, и дать любую помощь. Ты говоришь, что делать, а мы помогать.

– А если я скажу, чтобы вы убирались?

– Это немного нехорошо.

– А кто сказал, что я хороший?

Великан вдруг вспомнил, что у него есть собственные мозги:

– Это неправда. Ты не похож на плохого человека. Мне очень жаль, что мы тебя побили. Я не люблю бить людей просто так.

Я стоял, вылупившись на них и мучительно соображая, кто из нас сумасшедший.

– Ладно, – наконец сказал я. – Заедете за мной через два часа, и мы отправимся навестить вашего приятеля.

– Какой приятеля?

– Какого. Какого приятеля.

– Хорошо. Очень хорошо. Какого приятеля?

– Сами увидите.

Я отошел на два шага, но тут же вернулся:

– Имена у вас есть?

Оба захохотали. Они смеялись здоровым заливистым смехом людей, чья совесть чиста.

– Я – Сергей.

– И я – Сергей.

Как я сам не догадался?

Моя квартира выглядела как после обыска. Все вверх дном: тарелки на полу, стул перевернут, повсюду разбросаны книги и газеты. Я почти рванулся обратно, чтобы потребовать объяснений, но тут вспомнил, что, уходя утром, оставил свое жилье именно в таком состоянии.

Я принял душ, съел два болгарских перца с творожным сыром и тремя ломтиками диетического хлеба, а затем совершил нечто совершенно для себя неожиданное, а именно лег и на полтора часа провалился в глубокий сон без сновидений. В четверть шестого, когда я вышел из дому, Сергей Первый и Сергей Второй уже ждали меня в «Тусоне» с включенным двигателем. Я влез на заднее сиденье и, чувствуя себя главой правительства, велел им ехать на улицу Хашмонаим. Сергей Первый забил адрес в навигатор, и все время поездки нас сопровождал женский голос, дававший ему указания по-русски. Я не понимал ни слова, но звучало это так, словно она обещала ему подарить незабываемую ночь, если только он не пропустит поворот на улицу Бен-Йехуда.

На месте я приказал им оставить машину на парковке на улице Ха-Арбаа, и мы втроем направились к кафе «Джо». Сообразив, куда мы идем, они обменялись несколькими быстрыми фразами на русском, но спорить со мной не стали. Компания Авихаиля расположилась на своих обычных местах: Нохи за столиком над чашкой эспрессо, вокруг три телохранителя, тут же, опершись на колонну, дядя, на тротуаре – «Мерседес» с новым стеклом вместо разбитого мной. Завидев нас, они напряглись. Один из телохранителей достал пистолет. Он ни в кого не целился и держал его стволом вниз.

– Покажите им руки, – тихо сказал я.

Они повиновались.

– Надеюсь, ты знаешь, что делаешь, – шепнул мне Сергей Первый.

– Неплохо, – похвалил я его. – Ни одной ошибки.

Мы подошли к столику Нохи. Он не поднял головы, только начал наклонять из стороны в сторону фарфоровую чашечку, глядя, как плещется в ней черная жидкость. Я снова обратил внимание на то, что его кожа светлее, чем у всех вокруг. Голубые вены у него на запястьях напоминали карту лондонского метро. Телохранители рассыпались веером: двое встали по сторонам, один – за спиной у босса. Они проделали это бесшумно и молча. Кто-то неплохо их выдрессировал. Почему-то это меня приободрило. Хорошо обученные люди делают гораздо меньше глупостей. Оба Сергея тоже слегка переместились – едва заметно, чтобы увеличить себе обзор. Если бы кто-нибудь снимал нас сверху, принял бы за команду по синхронному плаванию. Я взглянул наверх. Нет, никаких операторов в поле зрения. Но что-то мне говорило, что люди Кравица где-то здесь, неподалеку.

– Ты вернулся, – сказал Нохи Авихаиль, все еще изучая остатки кофе у себя в чашке. – Соскучился? – Он наконец поднял голову и улыбнулся.

– Нет.

– Я вижу, на этот раз ты привел друзей.

– Они просто ходят за мной. Я их толком не знаю.

– Забавно, – сказал Авихаиль. – Потому что я как раз знаю.

Никто не засмеялся.

– Ты не будешь возражать, если я на минутку присяду? – спросил я. – Что-то мне жарко.

– Ты – да. Они – нет.

Я посмотрел на Сергеев.

– Погуляйте немного. На одной из соседних улочек должен стоять голубой «Рено-Меган» с мужчиной за рулем. Один из вас пусть останется с ним, а второй вернется за мной.

– Он твой друг?

– Не трогайте его. Просто будьте рядом.

Сергей Первый вроде собрался что-то сказать, но передумал. Может, он хотел спросить, все ли со мной будет в порядке? Или во мне говорит романтик? Подошла официантка, выглядевшая так, будто вытянула проигрышный лотерейный билет. Я заказал эспрессо. Большинство диетологов утверждают, что кофе способствует похудению, но в данный момент меня больше волновала вероятность потери веса в результате появления двух-трех дырок в животе. Минуты ползли цепочкой муравьев. Наконец мне принесли эспрессо. Никто не произносил ни звука. Телохранители по-прежнему держались настороже, но, по крайней мере, пистолет вернулся в кобуру. Нохи сидел с такой физиономией, словно смотрел кино на экране, невидимом остальным. Когда мне принесли кофе, он протянул руку и пальцем коснулся моей чашки.

– Недостаточно горячая, – пробормотал он. – Тысячу раз просил их подогревать чашки.

– Я знаю про войну, – сказал я.

Он поднял на меня глаза, но даже бровью не повел.

– В последние два года вы с Кляйнманом устраивали фальшивые теракты и убирали бойцов друг друга. С его арестом это прекратилось, но теперь кто-то убил его жену, и он думает, что это ты.

– И что?

– А то, что война может возобновиться в любую минуту. В моих силах этого не допустить.

Он подал дяде знак, и тот с почти извиняющимся выражением лица приблизился ко мне. Я развел руки в стороны. Он со знанием дела охлопал меня ладонями в поисках записывающего устройства. Нащупав «глок», он скривился, но оставил его на месте. Еще немного, и он начнет мне нравиться.

– Я же говорил тебе, я ее не трогал, – сказал Авихаиль. – Кляйнман сам ее казнил.

– Зачем ему это?

– Ходят слухи, что она ему изменяла.

Мы в первый раз взглянули друг другу в глаза. Теперь я точно знал то, в чем еще минуту назад сомневался.

– Кляйнман ее не убивал.

– Откуда ты знаешь?

– Он сам мне сказал. Я был у него сегодня утром.

– И ты ему веришь?

В его голосе звучала неприкрытая издевка. Будь я обидчив, наверняка обиделся бы.

– Я и тебе поверил.

– Если это не он и не я, то кто?

– Если вы уничтожите друг друга, кто выиграет?

Он посмотрел на дядю, а тот – на меня.

– Немало народу, – произнес дядя.

– Как я и говорил, в моих силах этого не допустить.

– Каким образом?

– Я найду ее убийцу.

– Почему ты думаешь, что тебе это удастся?

– Потому что это моя профессия. Кроме того, со мной полиция будет сотрудничать, а с вами – нет.

– А если ты его найдешь?

– Я должен буду сообщить в полицию.

– А что я буду с этого иметь?

– До полиции дорога не близкая. По пути я могу остановиться и выпить чашечку эспрессо.

Между Нохи и дядей завязался диалог. Он шел без слов, но продолжался довольно долго. Я тем временем разглядывал кафе. Длинная стойка из светлого дерева; над ней – полки, уставленные бутылками спиртного среднего качества. На краю – кофемашина из блестящего хрома, в которой отражалась – малюсенькая голова и расплывшееся тело, как в кривом зеркале комнаты смеха, – хозяйка заведения, с тревогой наблюдавшая за нашей компанией.

– Ладно, – сказал дядя. – Чего ты хочешь?

– Кто сказал, что я чего-то хочу?

– Каждый чего-то хочет.

– Это из песни?

– Строишь из себя умника? – спросил Авихаиль. – Я не люблю умников.

– Понял, – ответил я. – Проехали.

– В последний раз спрашиваю: чего ты хочешь?

– Мне нужны кассеты.

Он уставился на меня так сосредоточенно, что один из телохранителей шагнул в нашу сторону, но дядя знаком приказал ему вернуться на место. По лицу Авихаиля паутиной медленно расползалась улыбка. Чудесная улыбка. Как у двенадцатилетнего пацана, получившего в подарок ярко-красный велосипед, о котором он мечтал целый год. Его зубы – готовая реклама стоматологической клиники. Белые и ровные, как у студентки американского колледжа, которая чистит их по пять раз в день.

– Как ты узнал?

– На свете не так много людей, способных организовать кражу из полицейского управления. В нашем случае это или ты, или Кляйнман.

– А почему не он?

– Я думал об этом. Последнее, чего хочет Кляйнман, это чтобы кассеты попали в руки к его подручным. Это задевает его честь, а он сейчас и так ослаблен. Если бы это зависело от него, записи просто исчезли бы. Пленки лежали бы на своем месте, но порванные или затертые. А кроме него, ты единственный, кому интересно, что на этих записях.

– А почему это должно меня интересовать?

– Если бы Кляйнман должен был освободиться, его жена узнала бы об этом первой.

– Он должен освободиться? – спросил он таким тоном, словно только того и ждал.

– Нет.

Он задумался. Я тоже.

– А с чего мне их тебе отдавать? – наконец прервал он молчание.

– Тебе они ни к чему. Только для забавы. Ты думал придержать их на случай, если Кляйнман не узнает, что я спал с его женой. Но он уже знает.

– Мне нужно двадцать четыре часа форы, – с неожиданной решительностью сказал он.

– Для чего?

– С момента, когда ты назовешь мне имя убийцы, до того, как ты пойдешь в полицию.

– Двенадцать часов, – возразил я, но исключительно в попытке сохранить лицо.

– Или сутки, или ничего.

– И торг неуместен?

– Нет.

Он откинулся назад и кивнул дяде. Дядя кивнул в ответ и направился к «Мерседесу». Именно в эту секунду появился и Сергей Первый. Он остановился на тротуаре и тоже кивнул, но уже мне. Может быть, сегодня Международный день кивка? Может быть, прямо в эту минуту представители всех стран в ООН встают и под звуки израильской песни «Мы принесли вам мир» кивают друг другу?

Минуту спустя дядя вернулся и положил на стол пластиковый пакет, на котором все еще красовалась круглая полицейская пломба. Я не смог удержаться и заглянул внутрь. Там лежали два десятка компактных видеокассет и видеокамера Sony.

– Камера в подарок, – сказал дядя.

Я поблагодарил его и потянулся за пакетом, но тут Авихаиль подался вперед и опустил мне на руку свою ладонь. Это было совсем легкое касание, но все мои красные кровяные тельца мгновенно вытянулись по стойке смирно.

– Если попытаешься меня обмануть, – ласково произнес он, – я тебе не завидую.

– Здесь все записи? – спросил я, вставая.

– Да.

– Откуда мне знать, что это так?

– Ниоткуда, – сказал дядя. – Но это все записи. Мы даже копий не сделали.

– Почему?

– А зачем?

Пожалуй, он был прав. Я решил присоединиться к празднику кивков, но, боюсь, в моем случае кивок больше напоминал почтительный поклон.

Шагая по улице, мы с Сергеем Первым молчали. Мимо нас шли люди, занятые своими делами, но мы их не замечали. От осознания того, что мы были на волосок от смерти, судорогой сводило затылок и сжимало диафрагму. Кожа у меня была холодная и липкая, как у старухи, злоупотребившей тональным кремом. Хорошо бы принять душ, а лучше два. Пакет болтался у меня в руке, иногда задевая за ногу. Сергей косился на него, но вопросов не задавал. Учитывая, что зарплату ему платил Кляйнман, я допускал, что и правда ему нравлюсь.

Синий «Рено-Меган» стоял на улице Ха-Арбаа напротив бразильского мясного ресторана «Папагайо». В машине, упрямо сжав губы, сидел Альтер, не удостаивая прислонившегося к дверце Сергея Второго даже взглядом. Я вопросительно приподнял брови. Сергей Второй протянул мне полуавтоматический FN калибра девять миллиметров.

– У него был пистолет, – отрапортовал он. – Я был вынуждать его забрать.

– Вынужден, – поправил я. – Вынужден, а не вынуждать забрать.

Не дождавшись ответа на свою реплику, я обошел машину и сел на пассажирское сиденье. Альтер продолжал упорно смотреть вперед, никак не реагируя на мое появление.

– Ты хотел его убить? – минуты через две спросил я.

Он повернулся ко мне. Он выглядел полупомешанным: зрачки расширены, глаза блестят от сдерживаемых слез.

– Это все из-за тебя! – сказал он. – После того как ты ушел из моего дома, я стал думать: а что сделал бы ты, если бы у тебя убили жену и дочь.

Я ничего не ответил. Он снова уставился в лобовое стекло. Я понял, что он опять спустился в свой личный ад, оборудованный такими орудиями пыток, какие и не снились авторам самых страшных ужастиков.

– Тебе до него не добраться, – сказал я, не без любопытства слушая звук собственного голоса.

– Какая разница? – пожал он плечами. – Я все равно не могу это сделать.

– Рано или поздно сможешь, – ответил я. – Ты будешь снова и снова прокручивать это у себя в голове, пока в один прекрасный день это не покажется таким же простым, как поход в магазин за продуктами.

– И что тогда?

– Тогда его телохранители прикончат тебя за пять минут до того, как ты успеешь к нему подойти.

Он промолчал. Пожалуй, и мне на сегодня хватит многомудрых поучений, подумал я. Достав из пистолета обойму, я сунул ее себе в карман и вернул оружие Альтеру. Он окинул его удивленным взглядом, открыл бардачок и бросил туда. Потом, словно вспомнив о чем-то, достал из бардачка большой конверт.

– Ты просил обо всем написать, – сказал он.

Я, не откладывая, принялся за чтение. Он проделал прекрасную работу. Документальные свидетельства, перекрестная проверка информации, показания пострадавших. В тексте упоминались Кравиц и Барракуда. Он рассказывал о том, как полиция упорно отказывалась прислушиваться к его доводам. Это был готовый материал – хоть сейчас отсылай в субботнее приложение, – способный за пять минут, как только первый выпуск газеты появится в киосках, уничтожить карьеры двух десятков человек.

Я убрал конверт в пакет со своими сокровищами, не прощаясь, вылез из «Рено» и сообщил обоим Сергеям, что в ближайшие пару дней они мне не понадобятся. Мы обменялись номерами телефонов.

– Если не позвонишь, – сказал Сергей Второй, – я буду скучать.

Я обещал позвонить и прочел на их лицах недоверие. Наверняка они подумали: «Он всем своим девушкам так говорит».

Пока я ехал домой, погода начала портиться. С моря с жалобными стонами налетел юго-западный ветер – точь-в-точь старик, заснувший с отвисшей челюстью на веранде, – заставлявший водоворотами кружиться палую листву. В садике возле дома я увидел Элу. Она стояла у ограды и смотрела на Гирша – пожилого соседа, который жил этажом выше меня. Он расхаживал посреди анютиных глазок с садовыми ножницами в руках: седые волосы зачесаны назад, на животе – подтяжки с желтыми смайликами. Всего шесть месяцев назад их было двое. На протяжении тридцати лет они каждый день ровно в пять вечера садились у себя в маленькой гостиной пить чай с печеньем. Примерно раз в неделю я присоединялся к ним и как последний идиот допытывался, кто из них кому «прочищает трубы». В ответ они вежливо улыбались и рассказывали о новой выставке, которую недавно посетили, или фильме, который только что посмотрели в «Синематеке».

– Шалом, Джош.

– Привет!

– Тебя ждет юная леди.

– Я заметил.

Мне показалось, или он глядел на меня с осуждением?

– Не хотите зайти выпить чаю?

Только тут я сообразил, что, с тех пор как скончался его друг, я ни разу его не навестил.

– Конечно, – сказал я. – С удовольствием!

Эла удивилась, но послушно последовала за нами на второй этаж. Квартира выглядела в точности как прежде, если не считать пыльной пустоты, оставленной вещами, которые отсюда недавно убрали вопреки их воле, не обращая внимания на их мольбы и крики. Гирш повел Элу на кухню.

– Нет, барышня, – донесся до меня его радостно возбужденный голос, – салфетки надо складывать двумя одинаковыми треугольниками. Теперь достаньте, пожалуйста, из ящика шесть ложечек и шесть вилок. Вот эти, маленькие, с серебряными лавровыми листочками. Так… Теперь попробуем вас проверить: если салфетки лиловые, какого цвета должна быть скатерть?

Я не слышал, что она ответила, но скатерть они принесли бирюзовую, а тарелки – украшенные по краям голубыми рисунками из английской сельской жизни. Эла с подчеркнутой торжественностью постелила скатерть. На губах у нее замерли отзвуки смеха, прекрасно заменившие помаду.

Через пять минут мы сели пить чай. Передо мной поставили тарелку с куском шоколадного торта; пока никто не увидел, он подмигнул мне и показал язык. Гирш успел задать Эле тысячу вопросов и быстро выяснил, что знаком с ее матерью. Когда-то они вместе ходили в клуб бриджа на площади Рабина, который давным-давно закрылся.

– Милая барышня! – вдруг возгласил он. – Вы, наверное, захотите влепить мне пощечину, но должен сказать, что ваша мать – совершенно несносная женщина.

Эла засмеялась и уверила его, что не имеет ни малейшего намерения заниматься рукоприкладством.

– Она никогда никого не бьет, – произнес я из глубин засосавшей меня черной дыры. – Она предпочитает другие способы коммуникации.

Они оба уставились на меня, но я чувствовал, что все ниже проваливаюсь в пучину мрака.

– Можешь ему рассказать, – зло добавил я, – он еще и не такое слышал.

Гирш, проворно перехватил инициативу и тут же спросил, как мы познакомились.

– Я наняла его, чтобы он помог мне разыскать сестру. – Она говорила очень быстро, плотно утрамбовывая слова, чтобы не дать мне вставить ни звука. – Я не верила, что она существует, думала, что схожу с ума, но Джош ее найдет, он уже доказал, что она – не моя выдумка.

– Он ее хоть из-под земли достанет, дорогуша, – сказал Гирш, беря ее за руку. – Джош любого достанет. В этом ему нет равных.

Ну все, решил я, с меня довольно. Встал, поблагодарил за чай и, не дожидаясь Элы, пошел к двери. Она догнала меня на лестнице.

– Какая муха тебя укусила? – Она сдерживалась, чтобы не закричать.

– Не люблю, когда клиенты караулят меня у дверей. Это я выслеживаю людей, а не они меня.

– Я нигде не могла тебя найти! – все же выкрикнула она. – Весь день искала. Зачем тебе телефон, если ты никогда не берешь трубку?

– Я же говорил: будет что рассказать – позвоню.

– Ты чуть не выложил ему все!

– Что – все?

– Чем я занималась.

– Ему все равно.

Мы стояли и молчали. Она нащупала рукой трещинку в деревянных лестничных перилах и неосознанно водила по ней туда-сюда пальцем, пока у нее из-под ногтя не показалась капелька крови, за ней еще одна, и еще. Она этого не замечала, хотя кровь уже растекалась по ладони.

– Где ты был? – спросила она.

– Работал.

– По делу моей сестры?

– Нет.

– Ты больше над ним не работаешь?

– Работаю в свободное время.

– Это из-за того, что я тебе рассказала?

– При чем здесь это?

– Ты на меня злишься.

– Я на всех злюсь. Просто в данный момент подвернулась именно ты.

На мой взгляд, шутка получилась удачной, но публика в лице Элы осталась к ней равнодушна.

– Ты сказал, у тебя есть одиннадцать имен.

– Я сократил список до трех.

– Всего за один день?

– В восемь я еду в Метулу, проверю одно из них.

Она закрыла глаза. Лицо бледное, с правильными чертами и очень красивое.

– Я еду с тобой, – наконец сказала она.

– Нет, не едешь.

– Почему?

– Потому что это работа, а не игрушки. Я не беру с собой на работу клиентов.

– У тебя слишком много правил.

– Это не твое дело.

Она сделала шаг вперед, и я поспешно уступил ей дорогу. Гордо выпрямив спину, она прошествовала мимо меня и, не оглядываясь, прошла к выходу.

Следующие пятьдесят минут я занимался трудотерапией. В одних трусах сидел на кухне, жевал диетические хлебцы и лепил на кассеты новые наклейки: «Отпуск в Греции 91», «Дело о разводе 98» и так далее. Покончив с этим, я освободил одну полку над телевизором и поставил кассеты на самое видное место. Затем напихал в желтый пакет других кассет, которые валялись у меня по всему дому, залез на стул, разобрал натяжной потолок над кондиционером и сунул пакет туда. Время близилось к вечеру, и я быстренько принял душ, надел чистую рубашку и ровно в восемь вышел из дома. И нисколько не удивился, обнаружив ее возле подъезда.

– Тебе со мной нельзя, – сказал я, но без прежней убедительности в голосе.

– Именно поэтому ты сказал, что поедешь в восемь?

Вместо ответа я направился к своей машине.

Она зашла с другой стороны и бросила холщовую сумку на заднее сиденье, где уже лежали: цифровая фотокамера, старая телескопическая тренога, две папки с документами, две пустые бутылки из-под минеральной воды, пара оберток от энергетических батончиков и упаковка заплесневевших хлебцев – стандартный набор частного детектива, которому надо избавиться от семи килограммов веса. Я молча ждал, пока она сядет в машину. Она изящно скрестила ноги, откинулась назад, покосилась на меня и только потом позволила себе улыбнуться. Семья Ширман выезжает на прогулку. Мама с папой на переднем сиденье. Смотрите, дети: вон коровка.

В полном молчании мы выехали из Тель-Авива, прокладывая себе путь в негустом потоке машин. «Вольво» выдал свой обычный набор ахов и охов, но, кажется, на этот раз решил вести себя хорошо. Я без проблем выбрался на трассу номер 6 и поддал газу. Чем дальше от города, тем быстрее менялся вечер: темнота, изредка оживляемая неоновыми огнями, окутывала нас, и в ней рядом со мной чуть белело женское лицо.

– Мы поздно приедем, – негромко сказала она.

Я объяснил, что вся суть как раз в том, чтобы нагрянуть неожиданно.

Снова она заговорила, когда мы выбрались на ведущее в Афулу шоссе, известное как «линейка».

– Я уже второй день об этом думаю, – тихо, будто разговаривая сама с собой, сказала она.

Я не стал спрашивать, о чем. Держа обе руки на руле, я следил за дорогой.

– Не знаю, что со мной, – продолжила она. – В памяти все смешалось: отели, клиенты… То мгновение, когда стоишь перед чужой дверью и собираешься нажать кнопку звонка. Делаешь глубокий вдох, приглаживаешь волосы – как будто смотришься в зеркало. Того, что происходит потом, просто не существует. Люди, которые пережили клиническую смерть и вернулись, описывают, как они взмыли над собственным телом. Они видели себя на больничной койке, видели мечущихся врачей, но не слышали ни единого звука. Вот и со мной то же самое. В моей жизни – целых шесть месяцев немого кино. Я уверена, что другие говорили со мной, а я им отвечала, но не могу вспомнить ни слова.

– Как это началось? – спросил я, чтобы напомнить о своем присутствии.

На этот раз она не рассердилась:

– У меня была подруга, мы вместе учились в университете. Она так оплачивала учебу. Как-то раз мы выкурили по косячку, и она мне все рассказала. Сказала, что занимается этим три-четыре раза в неделю, через какое-то агентство, а один клиент даже свозил ее в Прагу на уик-энд. Она вообще была смешная. Рассказывала, как она лежит и думает о чем-нибудь своем, пока эти на ней скачут. Передразнивала звуки, которые они издают. А я все расспрашивала ее, и в конце концов мне стало казаться, что это абсолютно нормально. Понимаешь?

Я молчал. Да она и не ждала ответа:

– В первый раз мы сделали это вместе. Было два часа ночи, мы обе были малость под кайфом, и тут ей позвонили. И вдруг она говорит: «Хочешь поехать со мной?» Она не то чтобы пыталась втянуть меня во все это, нет, скорее со мной заигрывала. Я не лесбиянка, но с девочками такое иногда случается. У тебя есть подруга, вы давно знакомы, и тебе интересно рассмотреть ее тело или узнать, как она стонет: так же, как ты, или по-другому. Я поехала с ней. Там был мужчина. Это меня удивило. Он выглядел, как обычный мужчина. Не знаю, чего я ожидала. Может, увидеть семнадцатилетнего пацана или похотливого старца? А он оказался обычным мужчиной лет сорока пяти, который немного смущался и очень старался быть с нами милым. Она посмотрела на меня – типа это такая шутка, понятная только нам… Когда она разделась, я сделала то же самое.

У меня защипало в глазах. Странное ощущение – как будто веки жгло изнутри, хотя там не могло быть никакого источника жара. Мы подъехали к Рош-Пине, свернули на окружную, миновали полицейский участок и два ресторанчика, куда во времена резервистской службы в Ливане мы, помнится, заскакивали с ребятами поесть шакшуки. Она откинулась на подголовник и закрыла глаза. По ее лицу скользил свет дорожных фонарей.

Еще пятнадцать минут – и мы уже в Метуле. Мы пробирались между домиками под красными крышами, в окружении фиолетовых бугенвиллей, нависавших по обе стороны дороги. Я дважды сбился с пути, но в конце концов мы нашли нужный дом. На калитке была прибита табличка из желтого металла с рисунком, явно сделанным детской рукой: семья стоит, держась за руки, и только один ребенок сам по себе, как будто не желает иметь с остальными ничего общего.

Я вылез из машины и подошел к калитке. У меня за спиной хлопнула дверца, но звука шагов я не услышал. Я повернулся. Она стояла, прислонившись к корпусу «Вольво», бессильно свесив руки, и вглядывалась в темноту, в которой чуть светилась выложенная белой галькой дорожка к дому.

– Это она? – даже не прошептала, а едва выдохнула она.

– Хочешь, я один пойду?

– Дай мне минуту.

Я дал ей минуту. Минута затянулась, но в конце концов она оторвалась от «Вольво» и двинулась ко мне. Мы зашли во двор, и я позвонил в дверь. Нам открыла высокая женщина с волосами, крашенными в цвет каштанового меда, золотисто-карими глазами и смуглой кожей, на которую моментально ложится и с которой долго не сходит загар. На ней было белое платье из тонкой индийской ткани и спортивные туфли на босу ногу. В руке она держала высокий бокал с белым вином. Единственным украшением ей служил черный шнурок с маленькой ракушкой, спускавшейся к груди. Ни папаши, ни трех детей с картинки поблизости не просматривалось.

– Прошу прощения за поздний час, – сказал я. – Я ищу Нааму Кристаль.

– Это я.

– Вы родились двенадцатого мая семьдесят первого года?

Она беззаботно улыбнулась. Похоже, жители Метулы привыкли к тому, что им на ночь глядя стучат в дверь и задают странные вопросы.

– Да. Откуда вы знаете?

Я достал портмоне и показал ей ламинированное удостоверение, которое обходится мне в 57 шекелей в год и доказывает, что я частный детектив, номер лицензии GK77765A.

Я понятия не имею, что означает этот номер. Может, меня однажды усыпили и вытатуировали его мне на заднице, как штрих-код. Тем временем в золотистых глазах промелькнуло нечто похожее на усталость.

– А вы кто? – спросила она, глядя мне за спину.

– Это мой клиент, – ответил я.

Мои слова не произвели на нее никакого впечатления.

– Милая, – с горечью проговорила она. – Я знаю, что вы меня не послушаете, но, клянусь вам, он не стоит вашего внимания. А теперь возвращайтесь к нему и скажите, что были у меня в половине одиннадцатого и никого постороннего не застали. Спокойной ночи.

Прежде чем она успела закрыть дверь, я сунул в проем ногу.

– Госпожа Кристаль, – сказал я. – Мне не известно, что за проблемы у вас с мужем, и я с ним не знаком. Мы приехали сюда из Тель-Авива задать вам один вопрос.

– Да? – Она распахнула дверь. – Какой вопрос?

– У вас есть фотографии, сделанные в день вашего рождения?

Сорок минут спустя мы сидели на веранде ресторана маленького и дорогого отеля «Дома у Нили», расположенного в самой высокой точке Рош-Пины. Меня привела сюда Эла, без всяких комментариев продиктовав адрес.

Я не интересовался, откуда ей известно об этом месте и с кем она сюда приезжала. Долина раскинулась под нами покрывалом черного шелка, чуть южнее поблескивало сквозь туман озеро Кинерет. Она пила красное вино, а мне тихий официант в кожаных брюках принес двойной эспрессо. Кухня уже закрывается, сообщил он, и я попросил его принести нам пару ломтиков хлеба.

– Ты в порядке?

– Да. Она была милым младенцем.

Златоглазка действительно была милым младенцем. Камера запечатлела ее на руках у родителей в коридоре больницы «Ха-Эмек»; на снимке ее четырехлетняя сестра смотрит на нее взглядом, полным нехороших замыслов.

– Я поняла, что это не она, в ту секунду, когда открылась дверь, – сказала Эла. – Она выглядит слишком довольной.

Я не ответил, потому что прибыла моя хлебная корзинка. Садист в кожаных штанах притащил мне полбуханки теплого домашнего хлеба. Согласно двум из трех книг о диетах, которые я выучил наизусть, хлеб есть можно. В каждом ломтике 70 килокалорий, в диетическом – 38. Я свернул два кусочка в мягкую теплую трубочку и сунул в рот. Это немного приглушило чувство голода, но именно что немного.

– Мы можем остаться здесь на ночь? – спросила она.

– Вместе?

– Я не собираюсь тебя насиловать.

– Когда тебе надо вернуться в Тель-Авив?

– В полдень я встречаюсь с матерью в кафе «Штерн».

– Оно еще существует?

– Да.

– Ты ее боишься?

– Да.

У меня зазвонил мобильный. Поскольку уже перевалило за полночь, я решил ответить, краем глаза следя за Элой, которая встала, подошла к официанту, и они вместе направились к стойке регистрации.

– Ширман?

– Слушаю.

– Это Авнер.

– Кто?

– Авнер Авихаиль, дядя Нохи. Твой телефон на прослушке?

– Нет.

– Откуда ты знаешь?

– А кому я нужен?

Он не подхватил мой шутливый тон:

– Нохи пытались убить.

– Кто?

– Старший сын Кляйнмана. Мы нашли его. Он прятался за мусорными баками.

– С оружием?

– Пистолет и две гранаты.

Я насторожился. Тот, кто убил Софи, прятался с гранатой за мусорными баками. Убийцы любят возвращаться к удачным схемам.

– Где он сейчас?

– У меня дома.

– Что?

– Мы заперли его в подвале. Нохи хочет, чтобы ты приехал и забрал его.

– Зачем?

– Он думает, что Кляйнман ничего не знал. Пацан действовал по собственной инициативе.

– Вы уверены?

– Так думает Нохи.

Значит, сам он считает иначе.

– А почему ты хочешь, чтобы я его забрал?

– Ты же сказал, что можешь остановить эту войну. Вот и посмотрим.

– И что мне с ним делать?

– Это твои проблемы.

В этом была своя кривая логика. Они не хотели сдавать его полиции, но и убивать не хотели. Проще было сбагрить его кому-нибудь третьему.

– Когда мне приехать?

– А ты где?

– На севере. Буду в Тель-Авиве утром.

– Значит, поспит на полу. Надеюсь, не простудится.

Он продиктовал мне адрес и повесил трубку. Вернулась Эла. В руке она держала нечто, напоминающее веточку оливкового дерева, на конце которой болтался ключ. Я пошел за ней. Середину номера со стенами из светлого бруса занимала двуспальная кровать, напротив – большой телевизор, над ним – видеоплеер и репродукция Модильяни, принадлежащая кисти мастера, и рядом не стоявшего с Модильяни. В конце комнаты – душ, туалет и еще одна дверь. Я открыл ее. За ней располагался маленький дворик с джакузи под пластиковым навесом. Пока я раздумывал, как им пользоваться, она проскользнула мимо меня, и вскоре до меня донесся шум льющейся воды.

Я взял в душе два больших полотенца и последовал за ней. Она успела раздеться, оставшись в трусах и лифчике темно-бордового цвета. Увидев меня, она расстегнула лифчик, запустила большие пальцы под резинку трусов и стянула их, а потом ступила в бурлящую воду, устроилась в уголке и откинула голову назад. Я тоже быстро разделся, залез в джакузи и сел в противоположном углу. Она никак не отреагировала на мое присутствие и даже не открыла глаза. Я воспользовался этим, чтобы получше ее разглядеть. Мужчины вообще любят подглядывать.

Обнаженной она выглядела сногсшибательно. Груди – два белоснежных холма идеальной формы, живот гладкий, без шрамов и татуировок, никакого пирсинга. Коленка, выступающая над водой поблизости от моего бедра, образовывала блестящий круглый островок. Я рыскал взглядом, пытаясь сквозь пузырьки воздуха пробиться к темному пятну у нее между ног. Меня охватило возбуждение, и, чтобы отвлечься, я поднял глаза. Над пластиковым навесом раскинулось практическое пособие к уроку астрономии, мерцая всеми огнями Млечного Пути. Я замер, стараясь ни о чем не думать. Вряд ли у меня возникнет желание рассказывать эту историю в компании приятелей: «Она сидела передо мной голая, с раздвинутыми ногами, но я предпочел смотреть на звезды».

Когда я опустил голову, то выяснилось, что она разглядывает меня в упор.

– Ты крупный парень.

– Это называется толстый.

– Ничего подобного. У тебя широкие плечи. Так что ты не толстый, а именно крупный.

– Тебя учили так говорить?

– Как – так?

– Так, чтобы мужчина рядом с тобой чувствовал себя лучше.

Она резко встала, яростно обдав брызгами все вокруг, схватила полотенце и исчезла в комнате. Я остался сидеть, где сидел, наедине со своим внутренним черным котом. Он терся об меня, и мне хотелось схватить его за шкирку и утопить.

Через десять минут я вернулся в комнату и нашарил в темноте свою сумку, в которой лежало все, без чего нельзя выходить на работу: свежая футболка, пара чистых трусов, бутылка минеральной воды и пистолет с запасной обоймой. Я надел трусы и по пути к кровати споткнулся о ее влажное полотенце. Забравшись под одеяло, я почувствовал рядом с собой ее обнаженное тело.

– Ты знаешь, что ты ненормальный, – сказала она из темноты.

Я не ответил. Она чуть подалась ко мне и положила руку мне на бедро. У меня в мозгу бесконечной чередой проплывали образы пожилых мужчин с пигментными пятнами на коже, с дряхлыми обвислыми животами. Таких постоянно видишь в душевой бассейна – члены у них болтаются, как белые сосиски, под редкими лобковыми волосами. Я отодвинулся и повернулся к ней спиной. Через двадцать минут ее дыхание стало ровным. А я еще долго не мог уснуть.

Когда я проснулся, в номере ее не было. На стойке регистрации она оставила мне записку: «Уехала. Держи меня в курсе». Похоже на приглашение к перемирию. Я вышел на веранду. Пейзаж, раскинувшийся передо мной, представлял собой различные вариации на тему зелени. Выпив две чашки двойного эспрессо, я перестал чувствовать себя результатом неудачного генетического эксперимента по выведению новой породы навозного жука. Я направился заплатить по счету, и тут выяснилось, что она его уже оплатила. Уже не в первый раз я задался вопросом, откуда у нее столько денег. Это был не просто интерес. Это будило во мне подозрения.

Через два с половиной часа я стоял возле дома дяди Авнера, изо всех сил стараясь не горбиться.

Он жил на вилле в фешенебельном квартале Неот-Афека, в трех минутах ходьбы от дома Кляйнмана. В сущности, все хотят одного и того же: иметь дом под черепичной крышей, две машины во дворе и жену в голубом платье, которая развешивает выстиранное белье и сама себе улыбается. Женщине, которая как раз этим и занималась, на вид было лет пятьдесят пять; ее тяжелые бедра – свидетельство не одних родов – контрастировали с тонкой талией, словно позаимствованной у кого-то помоложе. Свои густые темные волосы она повязала яркой шелковой косынкой; запястье левой руки украшали два золотых индийских браслета в виде змей, кусающих друг друга за хвост. Я толкнул калитку, и она обернулась ко мне с вопросительным взглядом.

– Авнер дома?

Она улыбнулась, кивком указала мне на дверь и вернулась к своим пододеяльникам и наволочкам. Не успел я позвонить, как дверь распахнулась. На пороге стоял Авнер: в шортах, в одной руке – сигарета, в другой – стакан черного кофе.

– Заходи, – пригласил он. – Я как раз кофе сварил.

Через гостиную он провел меня в белоснежную модерновую кухню и налил мне кофе из стоящей на плите турки. Я сделал глоток, ощутил сладкий привкус и отставил стакан.

– Он в подвале?

– Да.

– Как он?

– Рука сломана, а так в порядке.

– Кто-то еще в доме есть?

– Нет.

– Детей нет?

– Старшая дочь в Иерусалиме, учится, сын в Австралии. Поехал путешествовать после армии.

Мы стояли друг напротив друга, облокотившись о большой деревянный куб в центре кухни, на котором выстроились несколько кастрюль, подставка для ножей с торчащими наружу черными рукоятками и корзинка с ярко-красными помидорами.

Он отпил еще кофе. Тот факт, что у него в подвале валяется человек со сломанной рукой, не слишком его заботил.

– Почему ты работаешь на Нохи, а не он на тебя? – спросил я.

Он поднес стакан к губам и спокойно сделал еще глоток.

– У меня красивый дом, – после небольшой паузы сказал он. – Я купил детям хорошие квартиры в Рамат-Авиве. Я люблю Нохи, но если кто-то бросит гранату, то не в меня.

– Идею с фальшивыми терактами придумал он?

– Нет, Кляйнман. Мы узнали обо всем только после случая в кафе в Нетании.

– Откуда?

– От арабов. Мы с ними работаем, перегоняем машины на Территории. Они позвонили и сказали, что не имеют к этому отношения.

– Арабов много. Может, это другие.

– Ты когда-нибудь бывал в Палестинской автономии? Там же полная неразбериха. Утром он ворует машины, днем работает в полиции, а вечером болтает с двоюродным братом, одним из лидеров ХАМАСа. Ему бы арестовать братца, но мама запрещает.

– Я тут познакомился с парнем, – сказал я, разглядывая рукоятки ножей. – Его жена и дочь погибли, когда вы пытались убить ракетой Кляйнмана. Девочке было два года.

Он выпрямился. Кажется, я только что приобрел нового врага.

– Ладно, – сказал он. – Пошли, заберешь его.

Мы снова миновали гостиную и спустились по лестнице в подвал, поделенный надвое. Справа располагалась просторная игровая комната с телевизором, из которого плющом свисали провода приставки PlayStation, слева – небольшая кухонька с холодильником и кофемашиной, напротив – железная дверь в бомбоубежище, запертая на два замка. Он снял с крюка в стене связку ключей и отомкнул замки, нисколько не опасаясь, что узник вырвется на волю и набросится на него.

Когда дверь открылась, я понял, почему он был так спокоен. Сын Кляйнмана сидел с неестественно вывернутой рукой на полу, прислонившись спиной к стене, и тихо плакал. Похоже, он занимался этим уже не первый час. Рубашка на груди промокла от слез и соплей. Рыхловатого телосложения, ниже среднего роста, с черными волосами, налаченными так, что о них можно было бы разбивать яйца. Судя по одежде, никто не догадался бы, что он собрался на мокрое дело: белые брюки, светлые мокасины, темно-красная рубашка с косым воротом, как у поваров на прогулочных лайнерах. Рам, с опозданием вспомнил я. Софи как-то говорила, что его зовут Рам.

В течение одного странного мгновения ничего не происходило. Мы просто стояли и смотрели на парня. Потом дядя Авнер беззлобно пнул его босой ногой:

– Вставай, щенок. За тобой пришли.

Пацан поднял на нас зареванные глаза:

– Тебя папа прислал?

Я не счел нужным утруждать себя ответом, наклонился и помог ему подняться. Он с трудом встал и привалился ко мне, шумно вздыхая от облегчения. Я бы обошелся и без его объятий. Во время Ливанской войны я побывал на достаточном количестве похорон, чтобы знать, что люди значительно тяжелее, когда плачут.

– Выведи его через заднюю дверь, – сказал дядя Авнер. – Не хочу, чтобы жена его видела.

Это оказалось намного легче сказать, чем сделать, но через десять минут мы уже сидели в моей машине и катили на юг. Наверное, дорожная тряска обострила его боль, потому что он застонал и следом выругался. Я велел ему заткнуться. На улочке за площадью Государства я притормозил и заглушил мотор.

– Почему мы остановились? – испуганно спросил он. – Мне надо в больницу.

Я молча в упор смотрел на него. Когда-то, в те времена, когда мы с Кравицем были еще молодыми следователями, мы полтора часа без перерыва орали на арестованного в допросной, засыпая его вопросами и не получив ни одного ответа. В конце концов Чику надоело сидеть за односторонним стеклом. Он вошел в допросную, попросил нас удалиться, сел напротив арестованного и десять минут молча ел его глазами, после чего встал, влепил ему пощечину и снова сел. Через десять минут он повторил то же самое. В результате, когда он задал первый вопрос, арестованный был так счастлив, что подписал добровольное признание, хотя никто от него этого не требовал.

– Что ты там делал? – спросил я.

– Где?

– Во дворе у Нохи.

– Он пытался убить Ора.

– Кто это?

– Ор. Мой младший брат.

Ор и Рам. Видимо, Кляйнман не в состоянии запоминать более длинные имена.

– Откуда ты знал, куда идти?

– Он сам мне сказал.

– Кто?

– Парень, который хотел убить Ора. Он приехал на встречу на той же машине, которая чуть не сбила Ора. Прокатный «Ситроен-Берлинго».

Маленький белый пикап, вспомнил я слова Кравица.

– Зачем он к тебе приехал?

– Он сказал, что ему не заплатили. Авихаиль нанял его убить Ора, а когда он пришел за деньгами, сказал, что пусть сначала доведет дело до конца.

– Он просил у тебя что-нибудь?

– Я ему дал две тысячи шекелей. Все, что смог получить в банкомате.

– Как он выглядел?

– Кто?

– Убийца.

Он задумался, обхватив сломанную руку, будто пытался загнать боль назад под кожу.

– Худой такой, – сказал он. – Короткие волосы. Ашкеназ.

– Сколько лет?

– Не знаю. Тридцать с чем-то.

– Во что был одет?

– Джинсы, белая футболка. Ничего особенного.

– Как он назвался?

– Нати.

Нати. Как Анати. Если Альтер надеялся замаскироваться, то оставил за собой такой огненный шлейф, что им можно осветить целый стадион. С другой стороны, он вряд ли опасался, что его опознают. Никто, кроме меня, не знал о его существовании. Я завел мотор и взял курс на больницу «Ихилов». У входа стоял охранник. Я проехал мимо и остановился перед приемным покоем. Сын Кляйнмана никак не мог решить, то ли поблагодарить меня, то ли послать куда подальше, и в результате не сделал ни того ни другого.

– Потом отправляйся в дом отца, – сказал я, – и в ближайшие дни не высовывай наружу носа.

Он выбрался из машины, удалился на несколько шагов и только тогда набрался смелости, чтобы обернуться и крикнуть: «Не командуй тут, козел!»

Проходившая мимо медсестра в белом халате удивленно покосилась на него, но сочла его достаточно безобидным и продолжила свой путь.

– Позвони ему в тюрьму. Он скажет тебе то же самое, – ответил я.

Выдав этот перл мудрости, я отчалил, бросив его в одиночестве.

Из больницы я направился в Герцлию к Альтеру. На детской площадке опять возилась ребятня. На дорожке, ведущей к дому, меня чуть не сбили с ног две веселые пятнадцатилетние девчонки на роликах.

Чувствуя себя на их фоне ископаемой окаменелостью, я поднялся на этаж к Альтеру, и – без особого удивления – обнаружил, что его нет дома. Я оставил ему записку с просьбой позвонить мне.

Раз уж я в разъездах, решил я, почему бы не исключить из списка вероятных сестер еще одно имя? На перекрестке я свернул налево и поехал в Кфар-Саву. Не меньше двадцати минут проплутав по переулкам, я наконец остановился возле трех многоэтажек, выходящих на маленькую мощеную площадь, в центре которой красовалась жутко уродливая современная скульптура из желтых железяк. Я не стал звонить в домофон, немного подождал у стеклянной двери подъезда и вошел вместе с посыльным из супермаркета. На седьмом этаже я постучал в дверь. Она открылась. На пороге стояла Эла.

Только после того, как она второй раз спросила: «Чем я могу вам помочь?» – я достаточно очухался, чтобы заметить некоторые различия. Она была на пару сантиметров ниже Элы; волосы, подстриженные таким же каре, были чуть светлее. Кроме того, в ней ощущалась какая-то униженная покорность. Не считая этого, она была точной копией Элы.

– Я из службы безопасности супермаркета, – сказал я. – К нам обратились два представителя этнических меньшинств. Они предъявили ваши чеки. Мы хотим убедиться, что вы действительно их выписывали.

Моя маленькая хитрость – выражение «представители меньшинств» – сработала. Так уж заведено у нас, бойцов элитных подразделений прилавков и кассовых аппаратов: мы убежденные сторонники политкорректности.

– Я не выписывала никаких чеков, – сказала она.

– Мне надо проверить ваши анкетные данные.

Она не возражала. Ее звали Рики Меир. Замужем за Йоэлем Меиром, детей нет, работает на полставки в турагентстве, муж владеет сервисом по продаже подержанных машин. Я все записал на бланке, похожем на официальный, и попросил ее расписаться в двух местах. Она протянула ко мне руку, но тут же ее отдернула и с глухим стоном схватилась за бок. Мне не составило труда догадаться, в чем дело. Так бывает, когда человек, у которого сломана пара ребер, делает слишком резкое движение. Я пригляделся и заметил у нее на предплечье два желтоватых синяка.

– Это я упала, – объяснила она.

Я вежливо ответил, что мне очень жаль это слышать.

– Вы заблокируете оплату по чекам? – с надеждой в голосе спросила она.

Я пообещал, что непременно это сделаю. Если нельзя доверять любимому супермаркету, кому тогда вообще можно доверять?

Простившись с ней, я позвонил Эле.

– Странно, – сказал я, когда она взяла трубку. – У вас совершенно одинаковые стрижки. То, что она как две капли воды похожа на тебя, мне понятно, но почему две женщины, которые с рождения никогда не встречались, носят одинаковую прическу, это для меня загадка…

Она заплакала. Я послушал ее рыдания и положил трубку.

Когда я приехал домой, она уже поджидала меня, сидя на ограде. На сей раз она оделась в темно-зеленые брюки карго и коричневую футболку, подчеркивающую форму груди. На шее висела тонкая серебряная цепочка с маленьким солдатским жетоном из белого золота. Я не стал спрашивать, не подарок ли это от клиента – в конце концов, военнослужащие тоже живые люди. При моем приближении она спрыгнула с ограды, преградила мне путь и требовательно спросила:

– Как она?

Я прошествовал мимо нее к двери:

– Я уже говорил тебе: не люблю, когда меня подкарауливают возле дома.

Не успел я открыть дверь, как получил удар по щиколотке. Довольно ощутимый, острым носком туфли прямо по косточке. Я повернулся к ней, скорее удивленный, чем рассерженный.

– Сукин сын, – процедила она севшим от напряжения голосом. – Ты знаешь, как я волнуюсь. Что за игры ты затеваешь?

Я молча прошел в квартиру и сел в старое кресло посреди гостиной. Она проскользнула за мной и встала напротив меня.

– Объясни мне про стрижки, – попросил я.

– Что?

– Я уже сказал тебе по телефону. У вас одинаковые стрижки.

– И что?

– Ты говорила, что никогда с ней не встречалась. Я еду в Кфар-Саву. Она открывает мне дверь. И я вижу тебя. Логично, вы же однояйцевые близнецы. Но откуда у вас одинаковые стрижки?

Она покрутила головой, озираясь, потом наклонилась, давая мне возможность рассмотреть ее обтянутую тканью брюк задницу, убрала с дивана три книги и обертку от соленой соломки и села. Я попытался вспомнить, когда в последний раз ел соленую соломку, но даже вкус ее выветрился у меня из памяти.

– Это обычное дело, – сказала она. – Я много про это читала. Еще в детстве. Самый известный случай был в Огайо, в семидесятые. Два близнеца, которых разлучили с рождения, выросли в разных семьях. Обоих звали Джеймс. Оба стали помощниками шерифа в своих городках. У обоих была склонность к механике, рисованию и плотницкому делу. Оба женились на женщинах по имени Линда, оба назвали старшего сына Джеймс Аллан. Оба развелись и снова женились на женщинах по имени Бетти. У обоих были собаки по кличке Той.

– Той? Как по-английски «игрушка»? – уточнил я.

– Наверное.

– Ты хочешь сказать, что она, не подозревая о твоем существовании, пошла в парикмахерскую и попросила сделать ей каре?

– Откуда ты знаешь, что это называется каре?

– Я величайший детектив на свете.

А еще я частенько краду из мусорных корзин квитанции об оплате с банковских карт, принадлежащих женщинам, которые изменяют своим мужьям.

– Откуда деньги? – спросил я.

– Какие деньги?

– Ты заплатила за номер в Рош-Пине. Ты оплачиваешь мои услуги. И не похоже, чтобы ты где-то работала.

– Ты ведь не это хотел спросить.

– С чего ты взяла?

– Спроси, что хотел спросить.

Она не шевелилась, но все в ней клокотало от гнева, а глаза метали в меня громы и молнии.

– Ты все еще занимаешься этим?

– Не твое дело.

– И то верно.

– А у тебя деньги откуда? Тебе платят за то, что ты прячешься по дворам и фотографируешь, как трахаются парочки? Это что, лучше?

– Иными словами, ты не бросила это занятие?

– Идиот! Я уже говорила тебе, что меня хватило на шесть месяцев. Надеюсь, ты хоть знаешь, что такое баннеры?

– Реклама в интернете?

– Именно. Я продаю баннеры для интернет-сайтов.

– То есть работаешь с рекламными компаниями?

– Да.

– Лучше бы ты занималась проституцией.

Это было, конечно, рискованное замечание, но оно произвело нужный эффект. Она засмеялась. Смех помог ей расслабиться и успокоиться. Она медленно, тем же жестом, что в машине по дороге на север, откинула назад голову и уставилась в потолок.

– Хочешь, съездим к ней?

– Пока не надо.

Мое предложение ее как будто испугало, а я не собирался на нее давить.

– Какая она?

– Такая же, как ты, но не совсем.

– В каком смысле?

– У нее сломаны ребра и на руке синяки.

– Какие синяки?

– Обыкновенные. Какие остаются, если кто-то тебя бьет.

Она не шелохнулась, только чаще задышала:

– Я знала. Только не спрашивай меня откуда. Пожалуйста.

– Откуда?

– Ты действительно идиот.

– Мне выставить счет?

Она наконец опустила голову:

– Какой счет?

– Я нашел ее. Работа закончена.

– Я хочу знать, кто ее бьет.

– С вероятностью девяносто девять процентов – муж.

– Как ей помочь?

– Уговорить подать заявление в полицию. Только в последний момент она откажется.

– Почему?

– Ты правда хочешь ей помочь?

– Да.

Я встал, достал из сумки под столом цифровой «Никон» и направил на нее.

– Не улыбайся, – сказал я. – люди никогда не улыбаются, когда фотографируются на удостоверение личности.

– Ты предлагаешь мне выдать себя за нее? – наконец догадалась она.

– Именно.

– Но зачем?

– Ты пойдешь в полицию и скажешь, что хочешь еще раз поговорить со следователем, к которому уже обращалась.

– И?

– Ты сразу поймешь, что там на самом деле происходит.

– Зачем тебе это?

– Я хочу знать, первый это случай или нет.

Я быстро отщелкал три кадра, сунул камеру в сумку и встал.

– Мне понадобится пара часов, – сказал я. – Жди моего звонка.

Она не двинулась с места:

– Я не хочу идти домой. Я там с ума сойду.

Мне хотелось сказать ей, что она и так ненормальная, но я сдержался.

– Можно, я останусь здесь? – спросила она, всем видом напоминая мне грустного кокер-спаниеля.

– Ладно. Только приберись в квартире.

– Это еще зачем?

– Так делают все женщины, когда остаются в моей квартире одни.

– Прибираются?

– Да.

– Значит, ты считаешь, что мое тяжелое душевное состояние – это повод заполучить бесплатную уборщицу?

– Именно.

– Ты знаешь, что ты сексист?

– Понятия не имею, что это такое. Слишком мудреное слово.

Она нагнулась, подобрала с пола обертку от соленой соломки и с тоской ее осмотрела.

– Ладно, – произнесла она. – Иди уже.

Радуясь, что остался в живых, я вышел. Оставив «Вольво» отдыхать на стоянке возле дома, сел в красный микроавтобус и поехал на старый автовокзал. По дороге я позвонил Кейдару. Он снял трубку, и я услышал ворчание его компьютеров, видимо обиженных моим вторжением в их существование.

– Мне надо, чтобы ты проник со мной в одну квартиру, – сказал я.

Он закудахтал от счастья. Кейдар всегда мечтал попробовать себя в роли крутого парня. Однажды я сказал ему, что все компьютерные игры, в которых орудуют парни с автоматами в волосатых руках и девушки с пышной грудью, едва прикрытой топиком, пишут очкарики, не забывшие, что их били одноклассники. Он на минуту задумался, а потом спросил, не хочу ли я заняться бизнесом в области высоких технологий.

Когда его восторги поутихли, я назначил ему встречу у меня дома через час и отключился. Рядом со мной в микроавтобусе сидела очень толстая женщина в лилово-черном балахоне, глядевшая на меня с осуждением. Напрасно я посылал ей лучи обаяния – они на нее не подействовали. Через пять минут я покинул микроавтобус и двинулся по главной улице, на которой, тесно прижавшись друг к другу, стояли ларьки с поддельными фирменными шмотками, пиратскими порнокассетами и фальшивыми драгоценностями. Всем этим добром торговали низкорослые кавказцы, судя по виду родившиеся в год аварии в Чернобыле. Я миновал их и нырнул в узенькую улочку, ведущую в Маленькую Африку.

Строго говоря, здесь присутствовала не только Африка, но и Маленький Таиланд, и Маленькая Манила, и Маленький Бухарест. Весь третий мир сошелся в нескольких переулках южного Тель-Авива. Повсюду плескались на ветру цветастые одеяния, вывешенные на просушку, валялись пустые жестянки из-под пива, а на балконах стояли толстозадые тетки, с улыбкой взирающие на уличную суету. Через пять минут я уже стучал в белую стальную дверь на улице Ха-Шарон. Мне открыл мужчина в алом африканском балахоне без рукавов. Все остальное у него было белым – белые волосы, белые зубы, а кожа белая настолько, что просвечивали голубые вены. По его виду никто не сказал бы, что он счастлив меня видеть.

– Я просил тебя не приходить.

– Я заплачу.

– Деньги тут ни при чем.

Когда-то, много лет назад, его звали Мики Коэн и он учился со мной в одном классе. В каждом большом городе есть люди, в шестнадцать лет сделавшие для себя вывод, что родились не в том месте. Одни считают, что им следовало быть американцами или бразильцами, другие заплетают дреды и каждый день слушают регги. Мики родился африканцем. Он мечтал об этом, сколько я его помнил. О бескрайних просторах, о мчащихся зебрах и о многом другом, чем, наверное, богата Африка. В армии он продержался четыре месяца, а потом обратился к армейскому психологу и поведал ему, что на самом деле он негр из Кении, который по ошибке оказался заперт в теле самого белокожего из всех белокожих мальчишек.

От армии его освободили с направлением на психиатрическое лечение, а он вместо этого уехал в Найроби и вернулся оттуда через десять лет с улыбчивой женой шириной с самосвал и основал фирму по компьютерной графике. Через пять лет его жена умерла от осложненной пневмонии. Я никогда не спрашивал, что стало причиной болезни, подразумевая СПИД, а он никогда об этом не рассказывал, но сам выглядел вполне здоровым. После ее смерти он вел тихий образ жизни и растил их общего сына, пока в южном Тель-Авиве не активизировалась миграционная служба, которая ловила его друзей из Заира и Мозамбика, сажала их в грузовики и отправляла домой. Мики это бесило. Он перепрофилировал свою компанию и превратил ее в фабрику по производству поддельных документов.

Я поймал его за руку, когда меня наняли, чтобы вернуть домой двадцатилетнюю девчонку из Рамат-ха-Шарона, которая вообразила себя леди Чаттерлей и переехала к садовнику из Конго и пяти его друзьям. Я не стал вступать с ними в конфликт и пошел самым простым путем – пожаловался на них в миграционную службу. Два дня спустя садовник снова высадился на старом автовокзале с новым именем и с разрешением на работу, выглядевшим еще лучше, чем настоящее. Чтобы выйти на Мики, мне хватило двух недель. В память о старом, пусть и не слишком добром знакомстве я не заставил его прикрыть лавочку, но Мики, как истинный романтик, не простил мне того, что бывшая леди Чаттерлей отправилась учиться на юриста в колледже Рамат-Ганы, а садовник до сих пор выращивает овощи для своей ручной зебры в Африке.

– Уходи, – сказал он, перекрывая вход.

– Мики, или ты меня впустишь, или я сообщу твой адрес Кравицу.

– Кравиц – поганый фараон. Ты тоже – поганый фараон. Вы всегда ими были. Еще до того, как стать погаными фараонами, вы уже были погаными фараонами.

Африка не обогатила его словарный запас.

– Если тебе станет легче, – добавил я, – мне нужна твоя помощь, чтобы вставить пистон полиции.

– С чего это ты вдруг собрался вставлять пистон полиции? – не удержался он.

Я рассказал ему правду, больше похожую на вымысел, и оказался у него в офисе. Он располагался в старом промышленном здании с высокими потолками и узкими окнами. В центре стояли две копировальные машины, цифровой принтер размером с письменный стол, компьютер Macintosh с большим экраном и кульман. Он взял мой фотоаппарат, подсоединил его к компьютеру и вывел на экран фотографию Элы.

– Красивая женщина, – оценил он.

В ответ я пробурчал нечто нечленораздельное, и он впервые посмотрел на меня взглядом, лишенным враждебности. Через двадцать минут я держал в руках удостоверение личности на имя Рики Меир. При желании Эла сможет с его помощью получить паспорт, водительские права, свидетельство о рождении, открыть банковский счет и пенсионную программу, выйти замуж, купить машину, взять ипотечную ссуду и написать завещание в присутствии нотариуса. Говорят, в компьютерную эру человеку негде укрыться. Но никто не упоминает о том, с какой легкостью можно просто родиться заново.

Домой я вернулся в таком же красном микроавтобусе, но уже без черно-лиловой тетки по соседству, а это, конечно, было не то. Возле ограды меня ждали Эла и Кейдар. Она выглядела точь-в-точь как на фотографии, которая лежала у меня в кармане, но без напряжения во взгляде. Кейдар, в свою очередь, производил впечатление полного дебила. Он вырядился в армейские брюки, заправленные в высокие ботинки, и черную футболку, подчеркивающую отсутствие мускулатуры, а залысины прикрыл голубой банданой.

– Я сразу ее узнал, – едва завидев меня, отрапортовал он. – Так и сказал: «Ты та самая девушка, которая ищет сестру».

Я проигнорировал его реплику и знаком велел Эле идти в дом.

– Он милый, – сказала она, как только я закрыл дверь.

– Он идиот.

– Он постучался. Я не знала, можно ли его впускать, и вышла к нему на улицу.

– Не важно. Держи.

Я отдал ей удостоверение личности, изготовленное Мики Коэном.

– Это ее настоящий адрес, – задумчиво произнесла она.

– Да.

– То есть я могу туда пойти?

– Ты окна не помыла.

– Что?

– В следующий раз, когда будешь здесь убирать, не забудь вымыть окна. Это подвальный этаж. Много пыли летит.

– Следующего раза не будет.

– Не надо пока к ней ходить. Лучше посмотрим, кого она боится.

– А если они не поверят, что я – это она?

– Поверят.

– Откуда ты знаешь?

– Я ее видел.

Она ушла, и тут же в дверь просунулась мордочка Кейдара, задорная, как песни Bee Gees.

– Двинули? – спросил он.

Я велел ему немного подождать и совершил обход квартиры. Посуда сияла, полы вымыты, и даже белье на кровати перестелено. Я взял стул, забрался на него и снова разобрал потолок рядом с кондиционером. Воздушные фильтры оставили у меня на руках черные следы. Я заглянул внутрь. Пакет с кассетами исчез. Меня это немного расстроило, но я утешался мыслью о том, что Кравиц и Барракуда сидят сейчас у него в кабинете и смотрят запись 1991 года, на которой я плаваю на каяке в Миконосе, старательно втягивая живот, потому что знаю: меня снимают.

По дороге в Герцлию Кейдар трижды спросил, что, собственно говоря, мы собираемся делать. На третий раз его вопрос пробил защитный экран, которым я себя окружил, и до меня наконец дошло, во что именно я его впутываю. Вместо того чтобы продолжить путь к дому Альтера, я свернул в квартал Герцлия-Питуах и по набережной доехал до медицинского центра. Попросил его подождать в машине, зашел внутрь и наплел трем медсестрам три разные байки. Вернувшись, вручил Кейдару пару медицинских перчаток, присыпанных тальком, и велел их надеть.

Затем я пересказал ему избранные эпизоды этой истории. Кляйнман, Авихаиль, погибшая дочка Альтера. Я пропустил Кравица и двух Сергеев, от которых мне досталось, но и этого хватило, чтобы оставшуюся часть пути мы проделали в молчании. Только перед самой дверью квартиры Альтера Кейдар снова открыл рот:

– Думаешь, это он убил Софи?

– Нет.

– Почему?

– Я видел, как он с пистолетом в руках крутился рядом с Авихаилем. Он хотел убить его, но не смог. Есть люди, которые на это просто не способны.

Дверной замок Альтера был дешевой копией модели «Рав-Бариах». Я достал мастер-ключ, обернул его фольгой, вставил в замочную скважину и аккуратно подвигал взад-вперед. Через 120 секунд на фольге отпечатались все изгибы и впадины запирающего устройства, и дверь открылась. Мы вошли в квартиру. Она выглядела в точности как в прошлый раз, только теперь в помещении витала еле ощутимая атмосфера запустения.

– Что мы ищем? – спросил Кейдар.

– Когда я был здесь, видел, что все материалы у него в ноутбуке. Надо его найти.

Мы не торопясь обследовали всю квартиру. В какой-то момент Кейдар издал с балкона тихий победный клич. Я поспешил туда. Он сидел за стационарным компьютером.

– Это не то, – сказал я, но его пальцы уже порхали над клавишами.

– Взгляни, – сказал он и указал на маленькую голубую коробочку, прикрепленную сзади. – Это сетевой компьютер. То есть все компьютеры в доме объединены в сеть.

На экране зажглась надпись: «Введите пароль», но Кейдар не обратил на нее внимания. Он выключил компьютер и снова его включил, держа палец на кнопке F2, пока не открылся синий экран с желтыми строками какой-то клинописи, понятной ему одному.

Через три минуты он уже рылся в файлах Альтера.

Я оставил его на балконе, а сам пошел в гостиную, взял со стола фотоальбом и положил себе на колени. С балкона до меня доносился шум пробуждающегося к жизни принтера и шорох распечатываемых листов. Я раскрыл альбом. Он был набит маленькими фрагментами семейного счастья, от которого ничего не осталось. Рядом с некоторыми из снимков были приклеены бумажки с короткими примечаниями, сделанными женской рукой.

«Отдых на севере. Анати первый раз плавает в озере Кинерет». Через несколько страниц: «Первый день в яслях. Анати уже влюблена в воспитательницу Мирру». У меня возникло чувство, что Альтер оставил этот альбом на виду специально для меня, но, возможно, это его настольная книга. Через пятнадцать минут Кейдар принес мне стопку листов.

– Он показывал тебе это? – спросил он. – Фальшивые теракты?

– Да.

– А что такое АТБ?

– Армейская тренировочная база, а что?

Он быстро пролистал бумаги:

– Взгляни.

Он протянул мне армейскую накладную для оружейных складов новой АТБ пехотной бригады «Голани» и отряда парашютистов, расположенных неподалеку от кибуца Лахав.

– Это подделка?

– Да. – Кейдар против обыкновения был мрачен. – Он классный график.

В накладной значилось: шесть осколочных и шесть фугасных гранат и два керамических бронежилета. Подпись чуть размыта, но все печати на месте. Дата – месяц назад.

– Он проходил там резервистскую службу?

– Погоди, – сказал Кейдар. – Я распечатал его дневник.

Он протянул мне еще несколько листов. Электронный ежедневник. Я поискал дату, на которую была выписана накладная. В ту неделю в его расписании было записано всего одно слово: «армия».

– Ты все еще думаешь, что это не он убил Софи?

– Думаю.

– Почему? Он же хочет, чтобы они поубивали друг друга. Мстит за жену и дочь.

– Он слишком интеллигентен. А Софи никому не причинила зла.

– Может, с гранатой ему легче? Не надо смотреть на жертву с близкого расстояния.

– Может.

Мы еще раз осмотрели квартиру. На полу в спальне валялась разбросанная одежда, как будто хозяин в спешке паковал чемодан, не имея ни времени, ни желания наводить порядок. На выходе из квартиры мы нос к носу столкнулись с соседом, который с удивлением воззрился на Кейдара, не успевшего снять белые хирургические перчатки.

– Добрый день! – любезно поздоровался я. – Не знаю, говорил ли вам господин Альтер, но передайте ему, что волноваться не о чем. Змея, по-видимому, уползла сама. В это время года они всегда так делают. Если увидите его, передайте, что возле холодильника мы нашли немного гадючьего помета, но все убрали.

Мужчина стремительно исчез в своей квартире, даже не удосужившись нас поблагодарить. Мы вернулись к «Вольво», и я заметил, что Кейдар смотрит на меня как-то странно.

– В чем дело? – спросил я.

– Гадючий помет, серьезно?

– Ты знаешь, как стирают записи с цифровых кассет?

– Видео или аудио?

– Видео.

– Надо просто сделать на них новую запись.

– И восстановить предыдущую будет невозможно?

– Только в лаборатории, – объяснил он ласковым голосом, каким говорят с ребенком, страдающим психическим расстройством, сразу после того, как он спалил бабушкин дом вместе с бабушкой.

– Это меня и беспокоит.

– Тогда пройдись по ним электромагнитом.

– А где его раздобыть?

– Они вас засняли?

– Кого?

– Тебя и Софи.

Я иногда забываю одну малосущественную деталь: коэффициент интеллекта у Кейдара где-то в районе пятисот баллов.

– Я достану тебе электромагнит, – сказал он, поняв, что не дождется ответа. – Вечером будет у тебя.

Я молчал. После проникновения в квартиру Альтера меня почему-то била нервная дрожь. Я высадил Кейдара возле его дома и поехал в спортзал. Дежурный тренер дружески кивнул мне и продолжил разработку плечевой мускулатуры. Я устроил себе тройную тренировку. Полчаса бег, полчаса гантели, полчаса правой-левой по боксерской груше. Синяки, которые оставили на мне два Сергея, почти прошли, и я снова чувствовал, что способен в шести раундах победить Мухаммеда Али, при условии, конечно, что он не излечится от болезни Паркинсона.

Тем временем тренер успел сходить в душевую и вернуться, встал перед зеркалом и принялся сосредоточенно себя разглядывать. Я скосил на него глаза. Живот у него был поделен на маленькие симметричные кубики, а тело выглядело абсолютно гладким – похоже, он регулярно делал лазерную эпиляцию. На меня накатили детские воспоминания. Мне 12, класс идет на пляж Шератон, и я плетусь со всеми вместе. Все болтают, смеются, и только я молчу, в ужасе от той минуты, когда придется снять футболку и явить миру свои сиськи самого толстого в классе мальчишки.

Направляясь в раздевалку, я все еще ощущал себя тем самым мальчишкой и тихо порадовался, обнаружив, что там никого нет. Встал на электронные весы, с опаской опустил взгляд, и тут надо мной запели ангелы, посыпался дождь из розовых цветочков и запорхали обнаженные девственницы-блондинки. 93 килограмма и 700 граммов.

Я принял душ, напомнив себе, что с потом, который только что смыл с тела, потерял еще граммов пятьдесят – железная логика. Но тут из района живота до меня донесся другой голос – голос альтернативного мозга всех толстяков. Он настаивал, что, раз уж я похудел, то имею право слегка перекусить. Скажем, полукилограммовым антрекотом с двойной порцией картошки фри. Из спортзала я уходил таким голодным, что набрался наглости и сказал тренеру:

– Хорошо, что ты немного сбросил мышечную массу. А то был какой-то раздутый.

Он в ответ буркнул: «Спасибо». Мы оба знали, что остаток дня он проведет на снарядах, пытаясь вернуть утраченную мускулатуру.

Домой я добрался под вечер, когда небо уже начало затягивать серой пеленой. Слава богу, у изгороди никто меня не поджидал, зато под дверью я нашел голубой целлофановый пакет. В нем лежала какая-то железяка с проводочками. Записка, нацарапанная корявым почерком Кейдара, гласила:

«Что значит – что это такое? Это электромагнит. Надо на минуту приставить его к кассете. Все остальное он сделает сам».

В квартире я собрал все кассеты и положил их на стол. Потом сел в кресло и погрузился в раздумья. Не знаю, о чем я думал. Хотя, нет, конечно, знаю. Через какое-то время я встал, вставил кассету в видеомагнитофон и подключил к телевизору.

Я увидел нас. Себя и мертвую девушку. Это не порнофильм, свет в спальне был не профессиональным, но его было достаточно, чтобы не упустить ни одной детали. …На третьей кассете я не выдержал. Все отошло на задний план – и то, что она умерла, и то, что полстраны ищет эти кассеты, и даже то, насколько жалким и одиноким я выгляжу со стороны.

Минут пять я просидел не двигаясь. Видео продолжало крутиться. Наконец я встал, вытащил кассету и выключил магнитофон. Пошел в душ, вернулся в гостиную в баскетбольных серых трусах и белой футболке, сел за письменный стол и одну за другой размагнитил все кассеты. Взял одну на пробу и включил. На экране – только черный дождь, как после взрыва нефтяной скважины. Кейдар, как всегда, оказался прав. Я позвонил в службу доставки «Кенгуру» и вызвал курьера. В ожидании его я успел съесть четыре ломтика хлеба из цельной муки с постной пастромой и выпить целую бутылку диетического грейпфрутового сока. Курьер в оранжевом комбинезоне и с мотоциклетным шлемом в руке напоминал школьника. Я вручил ему пакет с размагниченными кассетами и адресом управления полиции, попросив передать пакет лично Кравицу.

И никакой записки.

В одиннадцать вечера я снова вышел на улицу, не преследуя особой цели, но, по крайней мере, оставив дома свою бессонницу: пусть теперь воет и бьется о стены. Я поехал в Тель-Авивский порт. Еще несколько лет назад здесь стояли только рыбацкие лотки да несколько павильонов, в которых торговали плиткой и сантехникой, но потом двух ребят родом из Салоник, которые управляли всем этим хозяйством и вели расчеты, складывая цифры на бумажке в столбик, выдавили, а на их место привели умную блондинку-архитектора. За полгода она превратила порт в одно из самых модных мест в городе. Серый бетонный пирс, покрытый ракушками, закрыли настилом из темного дерева, на котором, как грибы после дождя, выросли уютные бары и ресторанчики, где официанты зарабатывали больше многих своих посетителей. В «Бич-баре» я сел поближе к морю и попросил официантку с косичками в стиле Пеппи Длинныйчулок принести мне рюмку холодной водки. Она убежала выполнять заказ, а у меня зазвонил телефон.

– Я видела ее, – сказала Эла. – Я стояла на другой стороне улицы, а она прошла мимо меня.

Я молчал.

– Ты где? – спросила она.

Я объяснил.

– Еду, – сказала она и повесила трубку.

«Столичная» прибыла относительно быстро, и я сделал первый осторожный глоток. Водка – это единственное послабление, которое я даю своей диете. В ней больше сахара, чем в предвыборных агитационных роликах, но ее намерения значительно честнее. Снова зазвонил мобильный. Кравиц. Чуть поколебавшись, я все-таки ответил. Он не собирался тратить время на предварительные ласки.

– Ты послал мне кассеты! – рявкнул он хриплым то ли от гнева, то ли от усталости голосом.

– И?

– Мы подадим на тебя в суд!

– За то, что я послал тебе груду пустых кассет?

– Мы оба знаем, что на них было записано!

– У тебя был ордер?

– Какой еще ордер?

– Чтобы вломиться ко мне в квартиру и украсть кассеты с отпуском в Греции.

– У тебя нет доказательств.

Вот теперь он меня разозлил.

– Знаешь, в чем твоя проблема? – сказал я достаточно громко, чтобы из-за соседнего столика на меня обернулись девушка с кольцом в носу и парень. – Твоя проблема в том, что ты считаешь себя самым умным. Я частный детектив. Если тебе невдомек, что половину своего рабочего времени я трачу на установку скрытых камер, то ты просто идиот.

– Ты это только сейчас выдумал.

Он был прав, но все же не совсем уверен в своей правоте. Пока что у нас ничья.

– Ты где?

– В порту, в «Бич-баре».

– Что ты там делаешь?

– На романтику потянуло.

Кравиц бросил трубку. Значит, скоро заявится. Почему бы не позвонить еще паре-тройке человек, подумал я. Или не пригласить массовика-затейника. Или не привязать к Пеппиным косичкам воздушные шарики.

Кравиц появился быстро, из чего я заключил, что он говорил со мной из машины. Я немного успокоился. По-настоящему гнусные разговоры он пока еще предпочитал вести без свидетелей. Джинсы и голубая рубашка от Ральфа Лорена сидели на нем как полицейский мундир. Он сел за мой столик, поймал взгляд официантки, ткнул на мой стакан и поднял два пальца. Она согласно кивнула. Если бы мне вернули все время, потраченное в ресторанах в попытках привлечь к себе внимание официантов, мне сегодня было бы двадцать восемь лет.

– Ну ладно, – сказал он. – Твоя версия?

– Вы уже сообразили насчет фальшивых терактов?

– Да.

Вот так. Без увиливаний.

– Каким образом?

– Перед тем как его взять, мы поставили на прослушку его телефон.

– Почему вы не предали эту информацию огласке?

– Зачем? Чтобы напугать общественность и получить от газетчиков по башке за бездействие?

Я сосредоточился на своей «Столичной».

– Ты больше не служишь в полиции, Джош, – сказал он. – Но ты знаешь наши аргументы против публичности.

– Шабак[10] известили?

– Да.

– Что они говорят?

– Что если мы это опубликуем, то Палестинская национальная администрация будет каждый теракт сваливать на израильских уголовников. Мы окажемся перед ними бессильны. Сам посуди, что мы сможем предпринять? Блокировать Территории, потому что Кляйнман с Авихаилем не поделили торговлю наркотиками в Нетании?

– А если это всплывет?

– Будем опровергать. С их войнушкой покончено. Будем настаивать, что это чьи-то безумные фантазии.

– Кто из ваших в курсе?

– Три человека в моем подразделении и генеральный инспектор. Мика поставила в известность юридического советника правительства и генерального прокурора. Что они рассказали министру, я могу только догадываться. Полагаю, нечто вроде: «Мы ведем крайне деликатное расследование, имеющее политическую окраску. Вы уверены, что хотите знать все подробности?»

– Почему бы ему не захотеть?

– Принимать решения не так легко, – задумчиво ответил он. – Одни министры любят это делать, а другие – нет. Но если ты три-четыре раза уклонишься от принятия решения, то на пятый тебя и спрашивать не будут.

– Вот почему ты не стал генеральным инспектором.

– В смысле?

– Я еще лет пять назад был уверен, что ты им станешь. В этом были уверены все, с первого дня учебы в полицейской школе в Шфараме. Но ты думаешь как политик. А они предпочитают полицейских, которые думают как полицейские.

– У тебя есть еще глубокие мысли или только эта?

– А что с Роном Альтером?

– А что с ним?

Я увидел Элу. Обходя столики, она пробиралась к нам со стороны преуспевающей сети модных бутиков «Комильфо», которая открыла кафе на последнем свободном пятачке в порту. Она переоделась в джинсы и белую мужскую рубашку, но маленький посеребренный жетончик так и не сняла. Кравиц перехватил мой взгляд:

– Это не та девушка, что была у тебя в больнице?

– Она самая.

– Ты с ней встречаешься?

Я хотел все ему рассказать – не так просто отделаться от привычки, сложившейся за тридцать пять лет, – но удержался.

– Это моя клиентка, – объяснил я. – Разыскивает сестру.

Вряд ли мне удалось его обмануть. Он, конечно, понял, что я чего-то недоговариваю, но понял и другое: его пароль доступа отменен. Мы погрузились в молчание.

Наконец она подошла к нашему столику. Увидела Кравица и попыталась изобразить улыбку, но это у нее плохо получилось – она слишком нервничала.

– Я вам не помешала? – спросила она.

Кравиц открыл было рот, собираясь ей что-то ответить, но я его опередил:

– Дай нам минутку.

Она кивнула, предприняла еще одну отчаянную попытку улыбнуться, также закончившуюся провалом, постояла в нерешительности пару секунд и направилась к барной стойке, облокотилась о нее и заговорила с барменом с вытатуированным на плече тигром. Он внимательно ее выслушал и повернулся к своим бутылкам.

– Альтер был у вас, – сказал я Кравицу. – Он принес вам историю с фальшивыми терактами, но вы ее проигнорировали.

– Ничего мы не игнорировали. Мы и без него все уже знали.

– Тебе известно, что он исчез? Дома его нет.

– И где он сейчас?

– Все его материалы у меня. Все, с чем он приходил к вам, включая подписанное заявление о том, что он передал результаты своего расследования полиции. Которая не сделала ничего.

– Ты намерен это опубликовать?

Я достал из сумки сложенный лист бумаги и протянул его Кравицу. Армейская накладная Альтера: гранаты, взрывчатка, размытая подпись. На чтение у Кравица ушло меньше десяти секунд. Он вернул накладную и посмотрел мне в глаза. Обычно никто так не делает. Даже если человек думает, что смотрит тебе в глаза, на самом деле он смотрит на брови или на переносицу.

– Чего ты хочешь?

– Чтобы он остался в живых.

– Альтер?

– Альтер. Он не должен погибнуть. Ни при попытке задержания. Ни от руки приспешников Кляйнмана или Авихаиля. Ни от внезапно проявившейся аллергии на наручники.

– Мы такими вещами не занимаемся.

– Прекрасно. Одной проблемой меньше.

Он неожиданно мягко улыбнулся:

– Джош на белом коне. Всегда готов заступиться за обиженных и угнетенных.

Я не обратил на его слова внимания. Начать с того, что у меня нет белого коня. А если бы и был, я бы продал его на колбасу. Говорят, в венгерскую салями добавляют немного конины. Интересно, подумал я, неужели теперь до самой смерти все мои ассоциации будут связаны с едой. Кравиц встал и положил на стол купюру:

– Кляйнман хочет с тобой побеседовать.

– А ты при нем мальчик на побегушках?

– Мы хотим заключить сделку. Он признает себя виновным по некоторым пунктам, а мы обратимся к голландцам с просьбой разрешить ему отбывать наказание здесь.

– В обмен на молчание о фальшивых терактах?

– Переговоры были в разгаре, но сегодня он их прервал. Сказал, что ничего не будет решать, пока не переговорит с тобой.

– Когда?

– Завтра в семь утра.

– А что Барракуда?

– Мика? Ты ее так называешь? Слетела с катушек. Орала весь день.

– Передай ей, что ее имя тоже упоминается в бумагах Альтера. Это ее успокоит.

– Ты понимаешь, во что ввязываешься?

– Нет.

Он направился к выходу, но вдруг резко изменил курс и подошел к Эле, дотронулся до ее плеча и что-то ей сказал. Она улыбнулась и кивнула. Потом взяла со стойки свой стакан и присоединилась ко мне.

– Что он тебе сказал?

– Он сказал: «Береги моего друга», – все еще улыбаясь, ответила она.

– Ну ладно.

– Он милый.

– Вовсе нет.

На самом деле Кравицу плевать на мою безопасность. Он просто хотел выяснить, есть ли между нами нечто большее, чем отношения детектив – клиент. Следовательно, этот вопрос волновал уже трех человек. Она поставила стакан перед собой и наклонилась ко мне, собираясь что-то добавить, но мой поднятый палец заставил ее замолчать.

– Минутку, – сказал я, встал и пошел к бетонному ограждению. Внизу без ритма и лада билось о берег бурное черное море. Море – это для меня что-то новенькое. Я не замечал его тридцать лет, а всю последнюю неделю меня тянет к нему, как магнитом. Возможно, через пять-шесть лет регулярного посещения психоаналитика выяснится, что мне охота поплавать.

Я дважды прогнал в голове разговор с Кравицем. Что-то тут не так. Кравиц должен был кричать, угрожать, объяснять, что нельзя из-за каких-то кассет рушить старую дружбу. Распределение ролей между нами оставалось постоянным, как дефицит госбюджета. Я вечно впутывался во всякие неприятности и задевал интересы тех, кого лучше не трогать. А он через пару дней являлся с речами, полными здравого смысла, и говорил, что я идиот. Возвращаясь к столу, я уже знал, что меня используют, но пока не понимал, как именно.

– Без пальца, – сказала она, когда я сел за столик.

– Что-что?

– Если хочешь, чтобы я замолчала, скажи мне: «Замолчи». Палец поднимать не надо.

– А что плохого в пальце?

– Это выглядит оскорбительно.

– В Афганистане это расценивается как знак почета и уважения. Все равно как если бы тебя назначили главой моджахедов.

– Он ее бьет.

Пора бы мне уже привыкнуть к ее манере неожиданно менять тему.

– Как все прошло в полиции?

– Они меня знают. В смысле, ее. Меня проводили к женщине-следователю, и она с порога завела: «Я же предупреждала вас, что это повторится. Если бы вы не забирали назад свои заявления, все это давным-давно было бы позади».

– Сколько было заявлений?

– Четыре. С одним она дошла до суда, но в последний момент отказалась давать показания.

– Его задерживали?

– Ни разу.

– А что с медицинской картой?

– Материалы дела мне не показали. Но она сказала: «Вы хотите опять очутиться в больнице?»

– Как она выглядела?

– Кто?

– Следователь. Обеспокоенной? Раздраженной? Злой?

– Она сказала: «Убьет он вас, а нагоняй получу я».

– Что ты собираешься делать?

– Ты думаешь, это у нас в генах?

– Что именно?

– То, чем я занималась. То, что она позволяет себя избивать. Может, это у нас в крови? Стремление себя наказывать? Как в трагедиях Шекспира.

– Шекспира? Это разве не тот пес из кино?

– Ты нарочно мне не отвечаешь.

– Сначала у тебя во всем была виновата мать. Теперь твои гены.

Она обиженно откинулась назад, и у нее на шее задергалась мышца. Если я не ошибаюсь, она называется трапециевидная.

– Как она тебе показалась?

– Ты был прав насчет стрижки.

– Это не ответ.

– Знаешь… – Она устремила взгляд куда-то километра на два над моей головой. – Когда переешь, возникает такое чувство, как будто тебя раздуло. Ты подходишь к зеркалу, смотришься в него и удивляешься, что нисколько не изменилась.

– Ты специально приводишь пример из жизни толстяков, чтобы мне было легче понять?

– Ты не толстый.

– Мы сейчас не об этом.

– Хорошо. Но ты не толстый.

Я решил отложить обсуждение этого вопроса хотя бы килограммов на пять.

– Я сидела в машине, – продолжила она. – Как в кино, вжавшись в сиденье. Она шла по другой стороне улицы. Вдруг она остановилась и оглянулась, как будто почувствовала мое присутствие. Я вжалась в кресло еще глубже. Говорю же тебе…

Она замолчала. Я выждал минуты три:

– Что говоришь?

– Она меня почувствовала.

– Мы должны закрыть счет.

– Какой счет? – испуганно спросила она.

– Ты наняла меня найти твою сестру. Я ее нашел.

– Ты отказываешься этим заниматься?

– Чем именно?

– Ее проблемами с мужем.

– Я не могу ими заниматься, если она не подаст заявление.

– Ты уже не полицейский.

– Кто-то его крышует, – сказал я.

– Кого?

– Ее мужа. У полиции свои способы решать подобного рода проблемы. Они уже давно не полагаются на суды. Каждый раз, когда дело доходит до судебного разбирательства, муж немножко плачется перед судьей, а его адвокат приносит справку, что обвиняемый любит вязать и обожает котиков. Он получает недельный запрет на приближение к жене, а когда слетает с катушек и перерезает ей глотку, все обвиняют полицию.

– И что же они делают?

– В каждом участке есть парочка крепких ребят, которые могут устроить мужу небольшую прогулку на свежем воздухе.

– Ты крепкий парень.

– Ты это к чему?

– Тебе приходилось это делать?

– Я давно не служу в полиции.

– Что значит «кто-то его крышует»?

– Он торгует подержанными машинами. В этом бизнесе крутится много уголовников. Если она подавала заявление, а ордера на арест в деле нет, значит, кто-то его прикрывает.

– Кто?

– Не знаю.

– Но ты можешь выяснить?

– Да, – сказал я. – Могу.

Когда утром я ехал в тюрьму «Римоним», даже мое дежавю испытывало дежавю. По земле стелился жаркий ветер, приползший с запада и притащивший с собой горсти песка, собранного в дельте Нила. У машин на шоссе был удивленно-раздраженный вид, впрочем, возможно, не более удивленно-раздраженный, чем обычно. Я припарковал «Вольво» у входа и направился к стеклянным дверям, которые подозрительно быстро открылись передо мной. На сей раз встречающая делегация выступила совсем в другом составе: Кравиц с Барракудой и два незнакомых полицейских. В стороне стоял Клаудио – рыжеволосый худощавый следователь, говоривший с южноамериканским акцентом, и долговязый надзиратель, смотревший на меня с чем-то вроде сожаления.

Командование взяла на себя Барракуда:

– Мы хотим, чтобы вся беседа записывалась.

– Нет, – ответил я.

– Прекрасно, – голосом, который наверняка отлично работает в суде, сообщила она. – Тогда встречи не будет.

Я ей улыбнулся. На мой взгляд, у меня замечательная улыбка. В ней бездна обаяния, и она способна согреть окружающих искренним теплом.

– Не будьте идиоткой, – сказал я ей. – Мне эта встреча нужна гораздо меньше, чем вам.

– Вы уже второй раз называете меня идиоткой! Не смейте больше так говорить!

– Хорошо.

– Что хорошо?

– Не буду больше называть вас идиоткой.

Клаудио издал какой-то придушенный хрип. Все на него обернулись, и он сделал вид, что закашлялся.

– Джош, – учительским голосом произнес Кравиц. – Мы знаем, что он был твоим клиентом, но закон есть закон. Ведется следствие, будет суд. Если он упомянет о своей причастности к убийствам, ваша беседа превратится в вещественное доказательство.

– Нет, не превратится, – возразил я. – По закону для содержания человека в одиночном заключении сроком более месяца необходимо судебное постановление.

– Да, и что?

– Что вы скажете судье? Что, ни у кого не спросив, нарушили правила изоляции, о которых сами же просили? Любой адвокат в две минуты даст вашей записи отвод.

Похоже, Клаудио страдал хронической астмой.

– Я могу заставить вас дать показания о содержании беседы, – сказала Барракуда.

– Конечно.

– Если вы солжете на свидетельском месте, это будет считаться воспрепятствованием правосудию.

– Я не собираюсь лгать на свидетельском месте! Наоборот, расскажу все, что знаю.

– Это будут секретные показания.

У меня возникло ощущение, что кашель Клаудио заразен.

– Секретность умерла в тот день, когда изобрели интернет. Мы живем в мире без тайн. Стоит мне рассказать о фальшивых терактах, ровно через семь минут любой ребенок прочтет об этом на пяти разных сайтах.

– Вам безразлична ваша страна?

Она задала этот вопрос очень серьезным тоном. Такие всегда разговаривают серьезным тоном. Наверняка Сталин говорил то же самое каждому товарищу за секунду до того, как пустить ему пулю в затылок.

– С каких пор вы – моя страна?

– Ну хватит! – рассердился Кравиц, но сердился он понарошку. Я не исключал, что их с Барракудой отношения находились на той стадии, когда он искал потайной лаз, чтобы сбежать из кроличьей норы ее спальни. Все романы Кравица протекали бурно, длились недолго и всегда заканчивались тем, что они с женой летели в Прагу, шли на Карлов мост, и там, держа ее за руку, он говорил ей, что она – его единственная любовь.

– Так мне идти или как? – спросил я.

Он сделал вид, что задумался, а затем кивнул. Барракуда скрипела зубами от злости. Долговязый надзиратель, больше не выглядевший таким уж угрюмым, сделал мне знак, и я последовал за ним. На этот раз мы направились не в особое крыло, а в официальную комнату для свиданий, расположенную у самого входа. Это было довольно просторное помещение с окнами из пуленепробиваемого стекла и длинными лампами дневного света в черных решетчатых намордниках. На стенах висели пробковые доски с прикрепленными к ним детскими рисунками – по всей видимости, творчество детей заключенных. Наверное, кто-то решил, что они добавят обстановке уюта, но он ошибся – с ними комната казалась еще более мрачной.

Кляйнман уже ждал меня. Он стоял у окна и смотрел на улицу.

– Видал? Лично я – никогда, – сказал он, когда я к нему приблизился. Окна комнаты свиданий выходили не во внутренний двор, и из них открывался вид на ведущую к тюрьме гравийную дорогу. Сейчас ветер носил по ней целые столбики пыли.

Я ничего не ответил и прошел к столу в центре комнаты. Он еще несколько секунд постоял у окна, а потом присоединился ко мне.

– Я проведу здесь немало лет, – сказал он.

– Насколько я понимаю, да.

– Что с нашим договором?

– С каким договором?

– Ты сказал, что найдешь его.

– Я его нашел.

– Кто он?

– Этого я сказать не могу.

– Почему?

– Потому что ты его убьешь.

– А он не должен умереть?

Законный вопрос, подумал я.

– В девяноста девяти случаях из ста я ответил бы: «Нет, не должен». Но его случай сложнее.

– Это не Авихаиль?

– Нет.

– Ты уверен?

– Что значит – уверен? По всем признакам это не Авихаиль.

– Ты с ним разговаривал?

– Да.

– И что он сказал?

– Он хочет, чтобы я организовал перемирие.

– Я ему не верю. – Он произнес это быстро, как будто давно обдумал подобную вероятность и пришел к определенному выводу.

– Какая разница, веришь ты ему или нет. Ты в тюрьме. Если начнется война, ты проиграешь.

– Он специально тянет время, чтобы лучше подготовиться.

– Вот и ты готовься.

– От меня начнут уходить люди. Перебегать к нему.

– Я сейчас заплачу.

Он снова уставился в окно:

– Все должно пребывать в равновесии. Так это работает в природе. Ты уничтожаешь каких-нибудь белок, а через двадцать лет вымирают все тигры, потому что ты разрушил пищевую цепочку. Равновесие полезно всем. У китайцев есть инь и ян. Тому же посвящена половина книги «Зоар»[11].

– Для меня все это звучит странно.

– Это и для меня звучит странно.

– Что передать Авихаилю?

– Передай, что я согласен на перемирие. Я пошлю к нему человека. Пусть обсудят раздел зон влияния.

Мы дали этим словам немножко повисеть в воздухе и пообсохнуть.

– Человек, который ее убил… – прервал он молчание.

– Да?

– Зачем он это сделал?

– Он хочет, чтобы война между вами продолжалась.

– Но зачем?

– Не будем об этом.

– Так ты передашь Авихаилю?

– Не бесплатно.

Это его успокоило. Мы вернулись на его территорию. Ты – мне, я – тебе.

– Сколько?

– В Кфар-Саве есть один парень, который бьет жену. Мне кажется, его кто-то крышует.

– Что за парень?

– Его зовут Йоэль Меир. Он на паях с двумя партнерами торгует подержанными автомобилями.

– Не знаю такого.

– Ты спрашивал сколько. Это моя цена.

– Йоэль Меир, – тихо повторил он, запоминая имя.

Я сознавал, что только что спустил в унитаз принцип, согласно которому ни в коем случае нельзя смешивать два разных дела в одну кучу. Кляйнман притворился, что размышляет, хотя мы оба понимали, что он только что заключил крайне выгодную сделку.

– Когда ты скажешь Авихаилю?

– Когда смогу убедиться, что «крыши» больше нет.

– О’кей.

– У меня есть еще одно условие.

– Никто не диктует мне условий.

– Называй это как хочешь, но они должны делать то, что я скажу.

– Кто – они?

– Твои люди, твои дети, вся твоя организация. Мне надо, чтобы следующие два дня они делали, что я им скажу, и не задавали лишних вопросов.

– Мои дети?

– Рам пытался убить Авихаиля.

– С ним все в порядке?

– Да. Только рука сломана.

– Какая?

– Левая.

Он закрыл глаза.

– Он ее уже ломал, – не разжимая век, сказал он. – Когда ему было девять лет. Я нес его на руках от парка Ха-Яркон до больницы «Ихилов». Он не плакал. Не хотел плакать в моем присутствии.

Я промолчал – ничего умного не приходило в голову. Он еще немного посмотрел видное ему одному кино из воспоминаний и обратился ко мне:

– Что с полицией?

– Ждут меня на выходе.

– Что ты им скажешь?

– Это мои проблемы. Когда ты поговоришь со своими людьми?

– Они с тобой свяжутся.

Больше обсуждать было нечего, и я поднялся. Он встал вместе со мной и протянул мне руку. Я пожал ее, и тут он меня удивил, приникнув ко мне в неуклюжем полуобъятии. Полицейский начал постукивать дубинкой по стеклу, но мы уже отлепились друг от друга.

– Не доверяй ему, – сказал он.

– Не волнуйся. Я и тебе не доверяю.

Он снова направился к окну и уставился на улицу.

Вся делегация ждала меня в отделанном мрамором помещении с огромными окнами возле входной двери.

– Что он сказал? – спросил Кравиц.

– Ничего, связанного с вашим расследованием.

– Вы провели там двадцать минут, – зло отчеканила Барракуда. – Не может быть, чтобы он ничего не сказал.

Со мной происходило что-то странное. Одна часть меня была переполнена адреналином, другая валялась на полу, выдохшаяся до изнеможения.

– Я на вас не работаю, – ответил я. – Я ни на кого из присутствующих здесь не работаю. Кажется, даже на самого себя.

И ушел, оставив их гадать, что я имел в виду.

Я вернулся домой. Время как будто замедлилось. Ожидание – это своего рода искусство. Ты совершаешь рутинные повседневные действия, но каждому из них уделяешь особое внимание. Вместо того чтобы просто сполоснуть чашки, тщательно их моешь, вытираешь, ставишь на полку над раковиной, отступаешь на шаг и оцениваешь, насколько ровно их расставил. Когда я чего-то жду, вполне могу расставить дюжину чашек так, что ручки у них будут смотреть каждая в свою сторону. В такие дни ты даже дышишь по-другому. Как при медитации, насыщаешь мозг кислородом, а потом медленно выдыхаешь, чтобы вместе с воздухом из головы ушли все мысли.

Так продолжалось целых четыре минуты.

– Босс разговаривать с нами, – сообщил мне Сергей Первый. – Сказал говорить с тобой.

– Как по-русски будет «босс»?

– «Босс».

– Что он сказал?

– Что ты говорить, что нам делать.

– Где его сыновья?

– Один у мамы, второй – на учебе.

– Привези их в дом в Тель-Барухе.

– Когда?

– К трем.

Я положил трубку, и тут же телефон снова зазвонил.

– Доброе утро! – услышал я подчеркнуто дружелюбный женский голос и сразу напрягся. – Могу я поговорить с господином Ширманом?

– Даже и не знаю.

– Прошу прощения?

– С кем я разговариваю?

– Это адвокат Шенхар из офиса Бени Генделя.

– А имя у адвоката есть?

Мой вопрос ей не понравился, но она все же ответила:

– Меня зовут Дафна.

– Хорошо, Дафи, чем я могу быть вам полезен?

– Я предпочитаю, чтобы меня называли Дафна. У меня для вас сообщение от господина Кляйнмана.

– Сообщайте.

– Я бы предпочла не делать этого по телефону.

У Дафи наверняка было много других предпочтений, и я даже испытал минутное искушение немного ее подразнить, но потом решил, что тоже предпочел бы делать это не по телефону.

– Буду у вас через двадцать минут, – сказал я.

Она помолчала, якобы прикидывая, удобно ли ей это, и наконец сообщила, что ждет меня.

Я посмотрел, который час. Пять минут второго. Ровно в двадцать три минуты второго я уже стоял перед ней. Вблизи она мне тоже не понравилась. Возможно, это возрастное. В последнее время я стал слишком категоричен. Стоит мне узнать, что человек работает на международный преступный синдикат, который занимается наркотиками и проституцией, у меня сразу возникает против него предубеждение. Так и карму себе испортить недолго.

Внешне адвокат Дафна Шенхар подозрительно напоминала Мику Барракуду. Выше среднего роста, серый костюм, белая мужская сорочка, маленький носик, маленькие ушки, маленькие острые-преострые зубки и каштановые волосы, стянутые в такой тугой хвост, что он наверняка мешал ей моргать. В коридоре я заметил Генделя, который как раз выходил из кабинета напротив. Он преувеличенно радостно хлопнул меня по плечу и быстро исчез вместе со своей изящной лысиной. Я насторожился. Если такой тип, как Гендель, избегает общения с тобой, у него, как правило, есть на то веские причины.

– Присаживайтесь, – снисходительно, словно делая мне одолжение, предложила Шенхар.

– У меня нет на это времени. Так что за сообщение?

– Тут все не так просто.

– Я и сам очень непрост.

– Вы должны понимать, – медленно, чтобы бабуин, стоящий перед ней, успел вникнуть в суть каждого слова, проговорила она, – что юридическое представительство такого человека, как Кляйнман, часто связано с передачей сообщений, не имеющих юридической силы. Поскольку под определение конфиденциальности подпадают только отношения клиента с его адвокатами, все связи клиента с внешним миром должны осуществляться через его юридических представителей.

– Чего-чего? – не удержался я. Интересно, она сама верит в чушь, которую несет?

– Господин Кляйнман, – с терпением, которое ей, видимо, представлялось ангельским, добавила она, – находится в одиночном заключении. Он может разговаривать с вами только через меня.

– Я встречался с ним сегодня утром.

– С кем?

– С Кляйнманом. Я задал ему вопрос, а вы должны передать мне ответ.

– Этого не может быть!

– Дафи, – с теплотой в голосе произнес я, – вы и понятия не имеете, что может быть, а чего быть не может.

– Меня зовут не Дафи.

– Послушай, идиотка. – Я употребил это слово только потому, что оно чудесным образом действовало на Барракуду. – Ты не его юридический представитель, а девочка на побегушках. Это разные вещи.

– Я не обязана это выслушивать!

– Но все-таки слушаешь, правда? Можно задать тебе вопрос?

– Нет.

– Предположим, завтра ты решишь, что больше не желаешь заниматься делами Кляйнмана. Что ты будешь делать?

– Откажусь от дела.

– Ты уверена? Как его полномочному юридическому представителю, тебе наверняка известны многие подробности его жизни, которые ему не хотелось бы предавать огласке. Господин Кляйнман – самый недоверчивый человек в мире. Поэтому он до сих пор жив. Если ты откажешься от дела, сколько, по-твоему, пройдет времени, прежде чем он придет к мысли, что это, пожалуй, не самая лучшая идея – дать свободно разгуливать человеку, который знает о нем так много? И раз уж мы затронули эту тему, то ты – как его полномочный юридический представитель – очевидно, в курсе того, что случилось с людьми, которых господин Кляйнман счел угрозой себе?

Воцарилось очень долгое молчание. Настолько долгое, что я засомневался: может, я по рассеянности уже вышел из комнаты. Наконец адвокат Шенхар подняла на меня глаза. В них метался ужас. Даже ее хвост выглядел теперь не таким тугим.

– Это так не работает, – пробормотала она.

– А откуда, ты думаешь, у Генделя деньги на «Мерседес»? Он получил их не за то, что умеет работать языком, а за то, что умеет молчать.

– У него нет «Мерседеса». Он только что купил джип «БМВ».

– Прости, ошибся. Давай сообщение.

– Какое сообщение?

– Которое просил передать мне Кляйнман.

– Он сказал, что у Йоэля Меира больше нет «крыши».

– О’кей.

– Он добавил, что Йоэль этого пока не знает, поэтому тебе стоит поторопиться.

– Что-нибудь еще?

– Он просил напомнить, что в сделке участвуют две стороны.

– Как полагаешь, что он имел в виду?

– Я не знаю.

– Возможно, речь идет о его юридическом представительстве?

– Нет.

Когда мы прощались, она напоминала двенадцатилетнюю девочку, которая хочет к маме. Я не испытывал особой гордости за себя, но она сама напросилась. Я взглянул на серый экран своего телефона: без четверти два. Чтобы запугать человека, много времени не требуется, был бы талант. Я спустился на 32 этажа, миновал вестибюль, отделанный фальшивым мрамором, и поехал в спортзал. Полчаса бил по груше, издали косясь на весы, но не решаясь на них встать. Бывают такие ситуации, когда ты уверен, что весы тебя подведут.

В 15:00 я подъехал к дому в Тель-Барухе. Я не был здесь с того дня, когда Софи пытались убить в первый раз. Вот тротуар, на котором мы вместе стояли. Что там за пять стадий горя по модели Кюблер-Росс? Отрицание, гнев, торг, депрессия, принятие? Наверное, мы не были достаточно близки, чтобы я мог пройти все пять, поэтому застрял на гневе. Я постучал в дверь. Мне открыл Сергей Второй. Вид у него был мрачный, и, зайдя в гостиную, я понял почему. В воздухе вырвавшимся из бутылки джинном висел сладковато-острый запах марихуаны. Оба братца развалились на белом диване. На стеклянном столике стоял бонг из красноватого стекла и вовсю дымил. Братья смеялись – даже не смеялись, а давились хриплым рваным хохотом.

У старшего, Рама, левая рука была по локоть в гипсе. Не переставая смеяться, он поднял на меня глаза. Младший был совсем на него не похож. Худой, длинный, с костлявыми плечами. Кажется, Сергей говорил мне, что он где-то учится, но я не помнил, где именно. Я сделал четыре быстрых шага, подошел к ним, схватил младшего за волосы и влепил ему три сильные пощечины, одну внутренней, а две – внешней стороной ладони. Он завалился на бок, из глаз у него брызнули слезы. Оба Сергея дернулись было ко мне, но, увидев у меня в руке пистолет, замерли на месте.

Я сам не заметил, как выхватил его, но холод рифленой рукоятки доставил мне удовольствие. Я потрогал пальцем курок. «Глок-19» – небольшой пистолет, наверное поэтому я и забыл, что уже полдня таскаю его с собой.

– Больше не стоит меня бить, – сказал я Сергею Первому.

Мой голос звучал хрипловато, как будто я только что проснулся, но в смысле моих слов сомневаться не приходилось. Сергей послушно кивнул.

– Ты чего? – проблеял старший брат, но я навел на него ствол, и он с испуганным лицом зарылся в диванные подушки.

– Она умерла, – сказал я ему, – в двадцати метрах отсюда. Только из-за того, что была замужем за твоим отцом.

Он ничего не ответил, из чего я вывел, что он не такой идиот, каким кажется. И не такой уж обдолбанный.

Я сел на второй диван, все еще сжимая в руке пистолет, но уже ни в кого не целясь.

– Откуда он узнал? – спросил я Сергея Первого.

Он уставился на меня непонимающим взглядом.

– Убийца не мог полдня прождать на улице, – объяснил я, с трудом подавляя жалобные интонации в голосе. – Он должен был точно знать, когда она выйдет.

Сергей подумал и что-то быстро сказал по-русски Сергею Второму. Тот развернулся и вышел из комнаты.

– Куда это он? – спросил младший. К моему удивлению, у него оказался бархатный баритон, как у диктора на радио.

– Проверит телефоны, – ответил я. – Когда я проводил тут первый осмотр, вся распределительная будка была в жучках. Я их не тронул, потому что думал, что их поставила полиция. Но вчера вечером я узнал от офицера, ведущего следствие, что после ареста вашего отца они убрали прослушку.

– Убийца прослушивал наши телефоны?

– Да.

– Так надо срочно убрать все жучки!

– Нет. Пусть думает, что мы ни о чем не догадались.

– Но почему?

Я не ответил. Несколько минут я просто сидел и молчал. Братья занервничали, но я не обратил на них внимания. Младший опасливо потянулся к бонгу, но я обжег его взглядом, и он быстро отдернул руку. Вернулся Сергей Второй. Он встал в проходе и кивнул мне.

– Они останутся здесь на ночь, – сказал я, вставая. – Если один из них попытается уйти, врежь ему хорошенько. Кляйнман разрешил.

Кляйнман ничего такого не разрешал, но откуда им знать?

– Завтра вечером, – сообщил я братьям, – вы пойдете на вечеринку.

– На какую вечеринку? – спросил младший.

– Понятия не имею. Сами сообразите. В любой большой ночной клуб в Тель-Авиве. Лучше всего где-нибудь на набережной Яркона.

– Вдвоем?

– Можете взять с собой кого хотите.

Уже на пороге меня осенила еще одна мысль:

– Продолжайте разговаривать по телефону. Иначе он может что-то заподозрить. Позвоните своим подружкам. Пригласите их на вечеринку. Позвоните матери, скажите, что собираетесь к ней заглянуть. Потом еще раз позвоните и извинитесь, что не сможете прийти. Пусть ему будет чем заняться.

Они одновременно кивнули, напомнив игрушечных собачек, каких таксисты ставят перед лобовым стеклом. Я вышел на улицу. Пожилая соседка испуганно шарахнулась от меня, и только тут я сообразил, что по-прежнему держу в руке пистолет.

Садясь в машину, я чувствовал себя таким крутым, что даже умудрился не обделаться. Позвонил Эле. Пока шли гудки, я пытался вспомнить, когда ее номер оказался у меня на кнопке быстрого набора.

– Ты где?

– Дома. Работаю.

– Над чем именно?

– В данный момент трахаюсь со всем кварталом.

– Я ничего такого не имел в виду.

– А что ты имел в виду?

– У меня нет сил с тобой ссориться. Можешь поехать со мной?

– Куда?

– В Кфар-Саву.

На какой-то миг она потеряла дар речи, а когда заговорила, ее голос звучал глухо, словно доносился со дна глубокой заброшенной шахты:

– Я не уверена, что готова.

– Буду ждать тебя у подъезда через двадцать минут.

– Ты знаешь, где я живу?

– Да.

– Откуда?

– Я все знаю.

На самом деле я понятия не имел, где она живет. К несчастью, ее имя не значилось в телефонном справочнике. Пришлось обратиться за помощью к Кейдару, который заодно взломал офисную сеть компании спутниковой навигации и объяснил мне, как удобнее всего добраться до квартала Маоз-Авив.

Она жила на улице Кадеш-Барнеа, в двухэтажном доме под красной черепичной крышей, какие возводили в 1950-х для новых репатриантов из Болгарии и Греции. В 1990-х их дети, разбогатевшие на торговле недвижимостью и рекламном бизнесе, сделали в них капитальный ремонт и облагородили весь квартал. Перед домом раскинулся небольшой парк, за ним располагалась школа. Эла сидела на перилах ограды, как старшеклассница, под большим объявлением: «Вход в центр йоги через спортзал». Надо будет как-нибудь попробовать, подумал я. Сяду по-турецки, одну ногу засуну поглубже в задницу и буду ждать скорую, которая заберет меня в отделение травматологии.

Она опять была в джинсах и в майке, на этот раз приглушенного серо-лилового цвета. Когда она садилась в машину, я в очередной раз изумился гибкости ее движений. Есть такой тип людей, тело которых, получая указания от мозга, выполняет их с удивительным изяществом.

– Ты занимаешься йогой?

– От тебя и правда ничего не скроешь.

Я ткнул в объявление у нее за спиной. Она улыбнулась, но какой-то механической улыбкой, явно мыслями витая совсем в другом месте.

– Мы к ней?

– Пока нет.

– А куда?

– В полицию.

По дороге я объяснил ей, что она должна сделать. Она не задавала вопросов, просто смотрела в окно. Мы опережали вечерние пробки примерно на полчаса, но шоссе Геа уже наполнялось машинами. Недалеко от въезда в Кфар-Саву нас накрыло сильным дождем, который прекратился так же внезапно, как начался. В полицейском участке Ха-Шарона мне первым делом бросились в глаза признаки пересменки: шагающие по коридорам сотрудники с сумками на плечах, выключенные кондиционеры, тщательно вычищенные пепельницы. Эла спросила у дежурного, на месте ли следователь Авиви. На наше счастье, она еще не ушла. Нас провели к ней в кабинет. Она сидела за столом, рядом – сумка. Это была крепкого сложения женщина лет сорока с небольшим, со взглядом человека, повидавшего всякое. О том, что она родом из Триполи, говорили аристократический ливийский нос и смуглая кожа. Ради такой женщины ни один мужчина не бросит семью, зато муж и дети будут ловить каждое ее слово. При виде Элы ее лицо приобрело обеспокоенное выражение.

– Снова вы? – проговорила она. – Я же вас предупреждала!

Я попросил Элу подождать в коридоре и сел напротив следователя.

– Моя фамилия Ширман, – начал я. – Я пятнадцать лет прослужил в полиции, а теперь работаю частным детективом. Она наняла меня, чтобы я разобрался с ее мужем.

– Полиция сама в состоянии с ним разобраться, – вскинулась она.

Я промолчал, и через минуту она вздохнула:

– Ладно. Но мне совершенно не улыбается назавтра возбуждать против вас дело о нанесении тяжких телесных повреждений.

– Этого не будет, – успокоил я ее.

– Откуда вы знаете?

– Не в его интересах привлекать к себе внимание полиции.

– Так чего вы хотите от меня?

– Копию дела.

– Зачем она вам?

– Хочу показать его подельникам.

– Зачем?

– Рики должна исчезнуть. А я не хочу, чтобы его дружки помогали ему ее искать.

– Вам известно, что у него есть «крыша»?

То есть она знала об этом с самого начала.

– У него больше нет «крыши». Я об этом позаботился.

– Если дело дойдет до суда и его адвокат пронюхает, что я дала вам дело, меня вышвырнут из полиции.

– Не будет никакого суда.

– А если будет?

– Вы на минутку вышли из кабинета, и я его украл.

– Не понимаю, зачем мне это?

Я снова промолчал. Она минуту подумала, потом встала, подошла к сейфу у себя за спиной, достала картонную папку и действительно покинула кабинет. Я огляделся. Рассматривать тут было особенно нечего – приметы жизни, которая когда-то была и моей. Настольная лампа под зеленым пластмассовым колпаком, какие дарят сотрудникам к праздникам; обитый тканью стул, который можно достать, только если у тебя хорошие отношения с хозяйственным отделом; тайваньский аудиоплеер и компьютер, облепленный по краям желтыми стикерами. В общем и целом – смутное ощущение принадлежности к некой общности.

Она вернулась за секунду до того, как меня затопили депрессивные мысли, села и положила передо мной стопку листов, распечатанных на цветном принтере. Сверху лежала фотография Элы, которая не была Элой, с синяком под левым глазом, кожа над веком рассечена, над ссадиной – запекшаяся кровь. Под ней – другая фотография: шея со следами пальцев, как будто кто-то хотел ее задушить; еще одна: блузка задрана до груди, на боку, во всю длину ребер, цепочка черных и фиолетовых отметин.

– Он бил ее рукояткой швабры, – сказала следователь Авиви, и я в первый раз услышал в ее голосе гнев. – Тогда я почти уговорила ее подать заявление, но тут он явился в участок, и ему показали, где находится мой кабинет. Как только она услышала из-за двери его голос, тут же пошла на попятный.

– Спасибо, – поблагодарил я.

– Я делаю это не для вас. Рано или поздно он ее убьет.

– И все-таки спасибо.

– Будьте осторожны. Он здоровый, как лось.

– А я нет?

Она почти улыбнулась. Я собрал со стола листы с фотографиями. В коридоре тронул Элу за голое плечо и пошел к машине. Завел двигатель и направил струю кондиционера прямо себе в горящее лицо. Эла села рядом. Она не сводила с меня глаз.

– Как ты узнала?

– Что?

– Что у нее проблемы.

– Я же тебе объясняла.

– Ты говорила, что у тебя было предчувствие. Но так не бывает.

– Бывает.

– Мозги мне не компостируй. У вас одинаковая стрижка. Муж ее лупит, и ты приходишь именно ко мне.

– Ну и что?

– Каждый, кто обращается ко мне, знает, что я тот самый детектив, которого выкинули из полиции, потому что он избил подозреваемого.

– Я нашла тебя в справочнике! – крикнула она.

– Я упомянут в конце списка, на букву «Ш». Никто не начинает поиски с буквы «Ш».

– Я начала с конца. Там был Тамир-Штайн, потом Шехтер, потом ты.

– Почему же ты не пошла к ним?

– Я ходила. Они мне отказали.

– А я почему не отказал?

– У нас одинаковая ДНК.

– У кого?

– У меня и у нее. У каждого человека своя ДНК. У нас – нет.

– У близнецов одинаковая ДНК?

– Да. С точки зрения природы, мы один человек. Природа нас не различает.

– У животных такое встречается?

– Что?

– Однояйцевые близнецы.

– Нет. Только у человека.

Я протянул Эле фотографии и увидел на ее лице потрясение и боль. Дойдя до снимка со следами от швабры, она рефлекторно сжалась и прикрыла рукой левый бок.

– Я не знала, – сказала она. – Я чувствовала, что ей плохо, но не знала, насколько. Ты мне веришь?

Я ей поверил. Вопреки собственному желанию. Через десять минут я остановил «Вольво» перед домом ее сестры, но двигатель не глушил. Фотографии по-прежнему лежали у нее на коленях, и подбитый глаз смотрел на нас из-под красно-коричневого отека.

– Если хочешь ей помочь, – сказал я, – нам придется вытащить ее отсюда.

Она кивнула, не поднимая головы. Из-под темных локонов проглядывала светлая и нежная шея.

– А если он за нами погонится? – она спросила это таким тоненьким голоском, будто вместе с болью сестра передала ей и свой страх.

– Ты должна выписать мне чек.

– Сейчас?

– Да.

– Почему сейчас?

– Я собираюсь с ним побеседовать. Если что-то пойдет не так, я хочу, чтобы чек лежал в банке.

– Ты мне не веришь?

– Это не вопрос веры, это профессиональный принцип.

– Что за принцип?

Мне не понадобилось раздумывать над ответом. В своей жизни я повторял это много раз. Почти всегда имея в виду вполне конкретные вещи.

– Клиенты уходят.

– Куда?

– Когда у них проблемы, ты для них – весь мир. Но когда все налаживается, они хотят одного: поскорее забыть о том, что это вообще с ними было. И уходят.

– Ты хочешь, чтобы я исчезла?

– Я хочу получить чек.

Я достал с заднего сиденья сумку. Она заглянула в счет и, не споря, выписала чек.

– Я сделал тебе десятипроцентную скидку, – сказал я.

Она вопросительно подняла бровь.

– Клиенты, которых я оскорбил больше одного раза, имеют право на скидку, – объяснил я.

Ей не удалось выдавить из себя улыбку, но, по крайней мере, она больше не напоминала телохранителя премьер-министра во время визита в арабскую деревню. Я забрал у нее фотографии, вылез из машины и открыл ей дверцу. Она вышла и встала напротив меня. На моем месте кто угодно тотчас поддался бы ее чарам, но я, подобно папе римскому или Махатме Ганди, достиг слишком высокой степени духовности, чтобы меня посетило желание стиснуть ее в объятиях и пообещать, что все будет в порядке.

Это был очень долгий путь. Сначала двадцать метров до подъезда, потом лифт, который, останавливаясь на каждом этаже, подвергал ее пытке. Наконец мы оказались перед дверью с табличкой «Рики и Йоэль Меир». Не позволяя ей сбежать, я протянул руку и нажал на кнопку звонка. За дверью раздался голос Элы:

– Минуточку.

Голос Элы перед дверью произнес:

– Я сейчас задохнусь.

Дверь распахнулась. Как в замедленной съемке, я наблюдал за последовательной сменой стадий: вежливая улыбка, удивление, шок и безуспешная попытка понять, что происходит. Рики дважды беззвучно открыла рот, но только на третий раз ей удалось выговорить:

– Вы кто?

Мы сидели в гостиной, похожей на любую другую гостиную. Честно говоря, у меня возникло впечатление, что хозяева приложили немало усилий, чтобы их гостиная выглядела именно так. Мебель из «Икеи». Обеденный стол из светлого дерева. На стене – фотография Картье-Брессона в рамке и под стеклом. Белый диван и два кресла, в одном из которых устроился я. На широком подоконнике выстроились в ряд декоративные свечи. Телевизор на белой тумбе. Несколько книг, прикрывающих провода. Единственный предмет обстановки, способный вызвать интерес, – бронзовая статуэтка, изображающая обнимающуюся парочку, – выглядел немного помятым.

Я раздумывал, не встать ли мне и не развести ли их по разным углам, но Эла не потрудилась представить меня сестре.

Они сидели на диване лицом к лицу. У них были совершенно одинаковые профили. Глядя на них, я невольно вспомнил трафареты, которые художники на Монмартре вырезают для туристов из черной бумаги. Коленками они касались друг друга и говорили вполголоса, полностью исключив меня из своего диалога. Вначале все было совсем не так. Вначале были слезы, особенно после того, как Эла сказала: «Я твоя сестра». Потом они пошли в спальню – я поплелся за ними, – встали перед большим зеркалом и принялись себя разглядывать. Вдруг Рики сказала:

– Ты ведь была здесь? Правда же, была? Два дня назад. Я шла по улице, и вдруг меня как будто что-то кольнуло. Это была ты?

Эла призналась, что сидела в машине в пяти метрах от нее. Меня так и подмывало спросить Рики: «Что значит – кольнуло?» Но я принял мудрое решение не вмешиваться.

Примерно через полчаса Эла осторожно взяла Рики за руку и задрала ей рукав. Открылись те самые черно-синие отметины, которые я видел два дня назад. Рики от нее отшатнулась.

– Я упала, – повторила она вечную мантру всех женщин, которых бьют мужья.

Я достал фотографии и веером разложил их на столе:

– Давай поговорим об этом, Рики.

Она наклонила голову и долго их рассматривала. Потом повернулась ко мне. Я никак не мог понять, что за слезы стоят у нее в глазах: те же, что раньше, или это новый комплект.

– Мы разговаривали со следователем Авиви, – добавил я. – Она уверена, что в конце концов он тебя убьет.

– Он меня не убьет.

– Просто будет лупить тебя еще тридцать лет.

– Ты тот парень из супермаркета, – вдруг вспомнила она.

– Да.

– На самом деле ты не из супермаркета.

– Откуда столько пренебрежения? Однажды люди поймут, сколь многим они обязаны скромным труженикам супермаркетов.

– Я должна засмеяться?

– Эла наняла меня, чтобы я нашел тебя.

– Как это связано с Йоэлем?

– Почему ты не ушла от него?

– Это тебя не касается.

Ну вот, свершилось. Я умудрился разозлить всех членов этой семьи.

– Сколько лет это продолжается? – спросила Эла.

– Он не специально. Он просто не владеет собой.

– Так не бывает, – заявила Эла.

– Ты его не знаешь. Он рыдал, когда увидел, что со мной сделал. Стоял на коленях посреди гостиной и плакал.

Еще одна подобная глупость, и я сам ей врежу, подумал я.

– Они всегда плачут, – сказал я. – Я знаю кучу таких историй. Они плачут, дарят цветы, ведут тебя в ресторан, они влюблены и очаровательны, как в первый день вашего романа. А через неделю что-то случается, и он опять делает из тебя отбивную.

– Есть люди, которые смогли исправиться, – тихо проговорила она.

– Почему ты ему не позвонила? – спросил я.

– Когда?

Я понимал, что у меня есть всего одна попытка, и поэтому взвешивал каждое слово:

– Девяносто девять женщин из ста, только что узнавших, что у них есть сестра-близнец, первым делом воскликнули бы: «Я должна позвонить мужу!» Они бросились бы к телефону и заверещали: «Йоэль, ты не поверишь, у меня есть сестра! Приходи скорей, сам увидишь! Мы с ней похожи, как две капли воды!» Ты этого не сделала, потому что понятия не имеешь, как он отреагирует. Может, будет мил и любезен, а может, схватит швабру и так тебя отделает, что мало не покажется. И ты даже не поймешь, за что.

Она снова заплакала, но совсем другим плачем:

– Он меня убьет! – Похоже, она уже забыла, что три минуты назад утверждала обратное.

– А если я сейчас дам тебе возможность встать и уйти?

– Куда?

– Неважно. Ты встаешь, собираешь вещи и покидаешь эту квартиру. И больше никогда его не увидишь.

– Будешь пока жить у меня, – сказала Эла. – А потом мы что-нибудь придумаем.

– Он меня найдет.

– Он даже искать тебя не будет.

– Откуда ты знаешь?

– Я об этом позабочусь.

Преимущество слабых людей заключается в том, что, решившись на что-то, они действуют без промедления. Я смотрел на них, стоящих посреди спальни над раскрытыми чемоданами, и начал наконец замечать различия. Эла сильнее и организованнее, слегка помыкает сестрой и даже заставляет ее улыбнуться, заведя спор о том, стоит ли брать босоножки на платформе или они навсегда вышли из моды. На мгновение они забыли о моем присутствии, и Эла начала стягивать футболку, чтобы проверить, действительно ли у них один размер. Я успел увидеть одну светлую грудь, но тут они очнулись и хором закричали: «Выйди сейчас же!» Двадцать минут спустя они уже садились в такси, которое я вызвал из Тель-Авива, чтобы никто из местных водителей не вспомнил, что подвозил двух красивых одинаковых девушек.

– Где он сейчас? – тихо спросил я у Рики.

Ее глаза наполнились страхом, но она ответила:

– Рядом с его конторой есть маленький ресторан, он всегда сидит там по вечерам.

Она дала мне адрес, и они уехали.

Я простоял там еще с минуту. Фотографии в моей руке стали влажными от пота. Потом вернулся к «Вольво» и покатил в сторону старой промзоны. Я миновал «Сталь Пеккера», «Сименс» и огромный комплекс фармацевтического концерна «Тева», который выглядел так, будто его каждое утро протирали долларовыми бумажками. За «Тевой» потянулись автомастерские и склады под асбестовыми крышами, один взгляд на которые способен вызвать у человека рак. Замелькали вывески: «Химикалии. Аврахами и сын», «Водопроводные краны Йоси. Обслуживаем клиентов с 1971 г.» Сам Йоси, без майки, сидел на скамеечке, видимо, с того самого 1971 года, и ел из одноразовой тарелки яичницу. Порыскав немного, я обнаружил две площадки, на которых почти впритирку стояли подержанные машины. Над одной из них красовалась вывеска «Меир и Шехтер». Я затормозил. Здесь было несколько старых «Фиатов», один «Пежо-404» в неплохом состоянии и обычный набор «Мазд» и «Субару» с ценниками на лобовых стеклах. Они производили довольно жалкое впечатление, что усилило мои подозрения. Йоэль Меир явно занимался кое-какими делишками на стороне.

Рестораном за площадкой оказалась забегаловка, в которой подавали шакшуку и четыре-пять видов сэндвичей. Перед забегаловкой выстроились в ряд несколько высоких табуретов, явно унаследованных от какого-то разорившегося бара. Сзади, на грязном забетонированном полу, под маркизой из серой ткани, стояли пять белых пластиковых столов и стульев, сошедших с того же конвейера. За тремя столами сидели посетители и не спеша закусывали. Я встал между ними и громко сказал:

– Йоэль Меир?

– Да? – раздался голос с ближайшего стола.

Я повернулся.

Следователю Авиви стоило бы объяснить мне, что она имела в виду, когда назвала Йоэля Меира «здоровым, как лось». Он весил не меньше 120 килограммов, и, даже когда он сидел, было ясно, что он сантиметров на десять выше меня, не говоря уже о том, что лет на десять моложе. В последнее время все вокруг меня моложе лет на десять. Черноволосый, коротко стриженный, с широким лицом, которое в определенных обстоятельствах вполне могло показаться симпатичным, он чем-то напоминал итальянца. Одет в черные полотняные штаны и серую футболку, туго обтягивающую внушительное пузо. Если бы он сбросил килограммов десять, превратился бы в просто здоровяка, с которым не стоит связываться. С другой стороны, если он наберет еще килограммов пять, его можно будет использовать в качестве строительной бабы для забивания свай. У него был мощный затылок, весь в наползающих одна на другую складках, и толстые, как мостовые опоры, руки, поросшие густыми волосами. Вместе с ним за столом сидели еще трое мужчин, на вид не такие амбалы, как он, но на символ солидарности с голодающей Африкой явно не тянувшие. Я подошел к ним и выложил на стол пачку фотографий. Сверху – та, с подбитым глазом. На минуту воцарилось молчание.

– Это же Рики! – наконец воскликнул один из мужчин. Остальные наклонили головы и, словно загипнотизированные, уставились на снимок.

Все так же стоя над ними, я разложил по поверхности стола другие фотографии – как будто сдавал карты. В мертвенном неоновом свете, падавшем из окон забегаловки, снимки производили еще более пугающее впечатление. Синяки, кровоподтеки, ссадины… И явное желание жертвы спрятать от фотографа самые заметные повреждения.

– Он ее бьет, – сообщил я всей компании. – Она весит пятьдесят шесть килограммов. Не верите, спросите у своих жен. А он ее бьет. Вспомните, бывало такое, что вы собирались семьями, а он приходил один? И говорил, что она не смогла выбраться. Она в это время лежала в больнице.

Они перевели взгляды с меня на него. Он медленно поднялся из-за стола.

– Йоэль… – низким голосом начал было один из его дружков, но тут же замолчал.

– Ты еще не знаешь, с кем связался, – сказал мне Йоэль.

– Довик Кляйнман просил передать, что с сегодняшнего утра он больше тебя не крышует, – сообщил я. – Так что связался я только с тобой.

Я видел его в первый раз в жизни, но отлично его знал. Такие есть в каждом районе. Противный ребенок, который вырос и стал очень плохим человеком. Гопник самого гнусного пошиба, от которого все шарахаются. На это я, в общем-то, и надеялся. На то, что на протяжении последних тридцати лет каждый, кто с ним сталкивался, бежал от него без оглядки. Вряд ли он так же натренирован, как я.

Но он был натренирован хорошо.

Первый его удар меня не достал потому, что нас разделял стол, но это не ввело меня в заблуждение. Он принял классическую стойку мастера боевых единоборств: вес вынесен вперед, ноги на ширине плеч. Одной рукой он отбросил стол, и фотографии разлетелись по полу.

– Я тебя сейчас убью, – сказал он. – Сейчас я тебя убью, труп спрячу, а потом вернусь домой и разорву эту мразь на куски.

Я быстро сделал обманный выпад вправо и хуком слева саданул ему в почку. Возможно, мне только показалось, что я двигался быстро, потому что он, хоть и принял удар, сумел выдать мне прямой в голову. Я по всем правилам успел подставить твердую часть черепа, а потому единственное, что я почувствовал, это как мне прямо в мозг въехал товарный поезд. Краем глаза я заметил, что один из его приятелей поднимает с пола фотографии. Тем временем Йоэль Меир сократил между нами дистанцию. Руки он чуть развел в стороны, выискивая, куда нанести очередной удар.

Оптимальная техника боя с такими противниками, как он, заключается в том, чтобы виться вокруг него, находить бреши, снова и снова жалить его, не давать передохнуть и ждать, когда он утомится. В теории это работает отлично. Проблема была в том, что мне уже стукнуло сорок восемь и у меня имелись два сломанных и плохо сросшихся ребра и целый набор вредных привычек.

Он достаточно приблизился ко мне, и я ударил. Этот удар называется мае-гери. Ты подтягиваешь колено к груди и, помогая себе всем весом, выбрасываешь ногу вперед. Я попал ему в солнечное сплетение, и он на мгновение замер. Воспользовавшись этим, я сменил ногу и носком заехал ему прямо под коленку. Это нехороший удар. На соревнованиях по карате меня дисквалифицировали бы. Он издал хриплый звук и выбросил вперед кулак, который просвистел в воздухе, зато другой рукой ударил меня в низ живота. Я пошатнулся и начал падать, а он еще добавил ногой. Единственное, что мне удалось, это повернуться так, чтобы упасть не на ребра. Я лежал на земле, отлично понимая, что мы не на соревнованиях. Снизу я видел, как на меня, полностью перекрывая обзор, надвигается его туша. Я не стал уворачиваться, а вместо этого подкатился к нему, схватил за ноги и изо всех сил дернул. Он упал. Теперь мы оба валялись на земле. Он предпринял попытку подмять меня под себя, но я успел откатиться в сторону. В партере у меня ноль шансов. Мы оба очень медленно встали. Я засчитал себе несколько очков на воображаемом табло. Не думаю, что с тех пор как ему исполнилось восемь лет, кому-нибудь удавалось его повалить.

– Я тебя убью, – прохрипел он.

– Ты это уже говорил, а я пока жив.

Для человека, у которого все тело горит, как костер на празднике Лаг ба-Омер, это была довольно длинная фраза. У тебя в распоряжении одна минута, сказал я себе. Если не уложишь его за минуту, тебе конец. Он сделал еще шаг в мою сторону, и я снова ударил его под коленку. Он издал низкое рычание и приемом из карате попытался добраться до моей шеи, но, не имея прочной опоры на ногу, промахнулся. В такие минуты мозг работает очень странно. Вот и я вдруг вспомнил Софи. Я должен был ее охранять и не уберег. Йоэль отступил на шаг назад и, уверенный, что я не двинусь с места, уставился на свое поврежденное колено. Я обманул его ожидания и быстро к нему подскочил. Первый удар пришелся ему в челюсть, и он дернул головой. Второй рукой я вмазал ему в кадык. Ты можешь всю жизнь ходить в качалку, но кадык – это один из тех органов, которые нельзя натренировать. Если в него прилетает, тут же возникает ощущение, что из тебя насосом откачали весь воздух. Теперь мы стояли почти вплотную друг к другу, и я слышал его запах – дурманящий запах пота, боли и бешенства, знакомый мне по долгим часам на ринге, когда я еще верил, что однажды стану чемпионом мира в полутяжелом весе.

Он осел, задыхаясь, но я не собирался оставлять его в покое. Мне было мало одержать над ним победу, я хотел причинить ему максимальный ущерб. Он согнулся, и я еще раз зарядил ему по ноге, сзади, вложив в удар всю мощь массы своего тела – девяносто три с половиной килограмма при последнем взвешивании – и обрушив его на мягкие ткани с тыльной стороны колена. Раздался отвратительный хруст, который сказал мне, что Меир будет хромать до конца своих дней. Голос разума твердил мне, что этого достаточно. Но я не прислушался к голосу разума. Йоэль откатился в сторону, скрюченный, посиневший от недостатка кислорода, двумя руками обхватив поврежденное колено. А мне все было мало. Наверняка у чувства, владевшего мной, в психологии есть сложное название, но для меня это была чистая пьянящая ярость. Я подождал, пока он согнется под нужным углом, и двумя ногами прыгнул ему на другое колено. Я попал именно туда, куда рассчитывал, но, по-видимому, перестарался, потому что к треску, сопровождающему перелом, добавилась картинка: белая кость, проткнувшая черную ткань брюк и колом торчащая посреди кровавого пятна. Он заорал. Долгим и полным муки воплем. Воплем человека, который точно знает, что отныне перейти через дорогу он сможет только с помощью ходунков.

Лишь после этого я от него отошел. Он еще целую бесконечную минуту кричал, прежде чем крик сумел сложиться в слова.

– Хватайте его! – крикнул он своим приятелям, стоявшим у меня за спиной. – Чего ждете?

Я повернулся к ним. Сумку с «глоком» я отбросил в сторону в первую же минуту схватки, и теперь она валялась у дверей забегаловки. Рядом замер перепуганный официант, судя по всему забывший, что сжимает в руках огромную деревянную вилку для шакшуки.

Самый высокий из приятелей Йоэля все еще держал в руках подобранные с земли фотографии.

– Я знаю ее с семи лет, – сказал он. – С тех пор, как приехал в Израиль. Она чудная девочка.

Возразить мне было нечего, и я промолчал. Он подошел к Йоэлю, посмотрел на него сверху вниз и плюнул. Плевок попал на землю, но так близко к голове Йоэля, что я не поручился бы, что он промазал намеренно.

Подняв глаза, он уставился на что-то у меня за спиной. Я обернулся и увидел Сергея Первого и Сергея Второго. Они вели себя как посторонние наблюдатели, правда, у одного из наблюдателей, а именно Сергея Первого, с плеча свисал автомат фирмы «Хеклер и Кох». Сергей Второй дружески мне кивнул:

– Есть проблемы?

Я взял свою сумку, достал «глок», вернулся к Йоэлю, стал рядом с ним на колени и ткнул стволом пистолета ему между глаз.

– Твоя «крыша» не просто исчезла, – сказал я громко, чтобы все слышали. – Она перешла к ней. Если попробуешь ее искать, я вернусь, и дракой ты не отделаешься. Ты меня понял?

Он меня понял.

– Как вы меня нашли?

Вокруг стояла непроглядная темень. С неба лили потоки черного дождя, стекая к обочинам шоссе и щедро орошая кучи щебня, лежащие по краям. Ожесточение во мне понемногу утихало, превращаясь в легкую дрожь: так обычный звук переходит в инфразвук, который, как говорят, могут слышать только некоторые животные. Я посмотрел на маленькие часы под радиоприемником. «11:35», сообщили мне светящиеся цифры. Мы с Сергеем Первым ехали в моей машине, он за рулем. За нами следовал Сергей Второй на серебристом «Тусоне». Обычно я предпочитаю вести машину сам, но сейчас у меня одновременно болело слишком много частей тела.

– Мы нашли не тебя, – сказал он. – Мы нашли его. Кляйнман сказал, ты пойдешь к нему. Вот мы и приехали.

Его руки держали руль уверенно, и я впервые обратил внимание, что на пальце у него обручальное кольцо. Как много людей, с которыми ты встречаешься, ничего о них не зная. Которых видишь только с одной стороны. Они работают с тобой, или наполняют тебе бак бензином, или учат тебя, или обращаются к тебе за профессиональной услугой, или улыбаются тебе по утрам, когда ты заказываешь в кафе круассан и газету, но ты ничего о них не знаешь. Об их жизни, об их ссорах, об их сексуальных пристрастиях. Или о том, как каждый вечер, приходя домой, они до потери сознания избивают своих жен.

Я закрыл глаза. У меня под веками плясал, меняя краски, цветной калейдоскоп.

– Из-за чего ссора? – спросил Сергей, но я предпочел оставаться в отключенном состоянии, а он не настаивал. В следующий раз мы заговорили на въезде в Тель-Авив. Он спросил, куда ехать. Я дал ему адрес Элы, и через пятнадцать минут мы затормозили возле ее дома.

– Это примерно на полчаса, – сказал я. – Ждите меня в доме Кляйнмана.

Я поднялся на ее этаж и постучал в дверь. Внутри раздались звуки торопливых шагов, и женский голос спросил: «Кто там?» Через секунду дверь открылась. Они стояли на пороге. При виде меня обе сделали одно и то же: одну руку подняли ко рту, а второй коснулись моего плеча. Мы простояли так несколько секунд. Если бы не боязнь сломать еще одно ребро, я бы рассмеялся.

– Что случилось? – спросила Эла, а может, Рики.

Ни та, ни другая не удосужились пригласить меня войти, и я пригласил себя сам. Маленькая гостиная казалась просторной благодаря огромному, в полстены, зеркалу в раме под старину. Справа – два желтоватых дивана, поставленных под углом, перед ними – белая телевизионная тумба, на ней – стереосистема и несколько книг. Телевизора нет. Я знал, где он. Честно говоря, я мог бы написать целую книгу под названием «Почему одинокие люди рано или поздно переносят телевизор в спальню».

В другом конце комнаты я заметил двойную стеклянную дверь, ведущую на балкон, центр которого занимал низенький металлический столик в окружении трех деревянных стульев с сине-зеленой обивкой. Я вышел на балкон и сел на один из них. Они последовали за мной.

– Он тебя избил? – спросила Рики, садясь рядом.

Эла протянула руку через стол и стерла что-то у меня со щеки. Оказалось, запекшуюся кровь. По-видимому, я проехался лицом по бетону, когда он меня повалил.

– Ты сказал ему, где я? – с паникой в голосе спросила Рики. – Он знает, где я?

– Нет.

Я не хотел показывать, что обиделся, но я немножко обиделся.

– Что у вас произошло? – очень тихо спросила Эла.

– Он больше никого не ударит.

– Ты его убил?

Это снова Рики. Я больше их не путал.

– Я сломал ему оба колена, – сказал я, вдруг чувствуя невероятную усталость. – Он больше никогда не сможет ходить без посторонней помощи.

Они обе молчали. Эла продолжала не отрываясь глядеть на меня. Рики обеими руками зажала рот. Сквозь пальцы у нее вырвался неясный звук, и она быстро убежала в другую комнату. Я посмотрел на улицу. Обзор закрывали два эвкалиптовых дерева, качавшие большими темными ветвями.

– Она вернется к нему, – сказал я Эле. – Скажет, что теперь она ему нужна, и вернется.

– Я попробую с ней поговорить.

– Поговори.

– Я не думала.

– Что она окажется такой?

– Что тебе придется с ним драться.

– Вот такие мы. Это как сафари в Африке. Нам кажется жестоким, что лев съедает милую антилопу, но это не жестокость. Он просто подчиняется своей природе.

– Я лев или антилопа?

– Ты фотограф из «Нэшнл Джеографик».

– Странно, – улыбнулась она. – Она похожа на меня и в то же время совсем не похожа.

– В основном не похожа.

– Я позвонила матери.

– Что ты ей сказала?

– Пока ничего. Она должна сюда приехать.

Это послужило мне сигналом. Пока я вставал, получил тысячу телеграмм протеста от каждой клеточки тела, но мне удалось не растянуться на полу и не разреветься. Из гостиной вела дверь в спальню, и со своего места я видел широкую кровать, покрытую лоскутным одеялом. Рики лежала на животе, прикрыв голову руками, как солдат во время бомбежки. Эла подошла к ней, подняла и увела за собой. Я услышал шум воды, и тут же раздался звонок в дверь.

– Открой! – крикнула мне Эла.

За порогом стояла госпожа Норман. На этот раз она оделась в темно-коричневые брюки со светлыми лампасами по бокам и такой же пиджак. В остальном она выглядела точь-в-точь как при нашей прошлой встрече, включая шлем из лака для волос и слишком яркую губную помаду.

– Опять вы, – пробурчала она.

Я все еще размышлял, что ей ответить, когда в комнату вошли обе сестры. Она смотрела на них поверх моего плеча, и ее лицо покрывалось сетью глубоких трещин.

Я аккуратно обошел ее и покинул квартиру.

Квартал Маоз-Авив от квартала Тель-Барух отделяет меньше километра, и «Вольво» преодолел это расстояние в мгновение ока. Я припарковался возле дома Кляйнмана прямо за «Тусоном». Сергей Первый открыл дверь еще до того, как я успел подняться на крыльцо. Значит, кое-что из того, чему я пытался их обучить, они все-таки усвоили.

– Они тебя ждать, – сказал он.

– Они ждут, – поправил я его. – Не «ждать», а «ждут». Когда наконец ты выучишь этот чертов язык?

– Я учить сейчас. У тебя, – заметил он, продолжая держать дверь.

Я окинул его подозрительным взглядом, но его широкое лицо, как обычно, не выражало ничего, не давая возможности выяснить, не издевается ли он надо мной.

В доме меня ждали Сергей Первый, сыновья Кляйнмана и какой-то чернявый паренек, который старался особо не высовываться. На русского он не был похож, и я решил, что он из старой банды Кляйнмана. Когда я вошел, все повернулись ко мне, и старший сын, Рам, сказал:

– Тебя что, грузовик переехал?

На столе перед ними из ведерка со льдом торчала заиндевевшая бутылка кристалловской «Столичной», но хоть марихуана исчезла. Я сел напротив, на тот самый белый диван, на котором неделю назад сидела Софи, положив на мягкие широкие подушки ногу с браслетом на лодыжке.

– Вы нашли вечеринку?

Они переглянулись, и младший ответил:

– Завтра есть вечеринка в «Доме».

«Дом» – это большой ночной клуб на юге Тель-Авива, неподалеку от старого автовокзала. Громадное сооружение из стекла и серого мрамора в окружении цветных прожекторов.

– В котором часу?

– Начало в десять.

– После моего ухода позвоните по мобильному кому-нибудь из своих приятелей. Попросите перезвонить на домашний и пригласить вас. Договоритесь на одиннадцать часов вечера. Скажете, что у вас там свой человек, и он проведет вас через черный ход.

– А самим не идти?

– Ты хочешь пропустить вечеринку? Вы подойдете к черному ходу ровно в половине одиннадцатого.

– Почему в половине?

– Я хочу, чтобы, когда он приедет, вы уже были там.

– Зачем?

– Ни зачем. Будете стоять у дверей и ждать. Сергеи будут с вами.

– А если он что-нибудь устроит?

– Не устроит. Я тоже там буду.

Чернявый паренек встал и подошел ко мне. С близкого расстояния стало видно, что никакой он не паренек. Ему было лет пятьдесят, хотя двигался он очень легко.

– Зачем такие сложности? – сказал он. – Назови нам имя, и покончим с этим.

Я ничего ему не ответил. Несколько секунд мы в упор смотрели друг на друга.

– Если ты ошибаешься… – начал он и не договорил.

Да и зачем?

Я по частям, как телескопическая антенна с заржавевшими сочленениями, поднял себя с дивана, но сумел покинуть дом с относительным достоинством.

На ограде возле моего дома я увидел знакомую фигуру. Я заметил его еще из машины, несмотря на темноту и запыленное стекло. Узнавание – сложный процесс, включающий тысячи элементов, подключенных к навигатору мозга. Я не спеша припарковался, подошел к нему и запрыгнул на ограду. На мгновение мне почудилось, что нам снова двенадцать и мы притворяемся, что не слышим уже третий призыв его матери, требующей, чтобы он шел обедать, пока она не крикнет: «Ладно, бери с собой Джоша. Я позвоню его матери».

– Что на этот раз? – спросил Кравиц, показывая на мое лицо.

– Другое расследование, – ответил я.

– Та красивая девушка из порта? – после секундного раздумья догадался Кравиц.

Если бы не поздний час, я, пожалуй, восхитился бы его сообразительности.

– И как только они тебя находят? – удивленно покачал он головой.

– Кто они?

– Ну, эти. С проблемами.

– На двери есть табличка.

– Кому хоть врезал?

– Я с лестницы упал.

Мне пришло в голову, что подследственные и жены, которых бьют мужья, пользуются одними и теми же отговорками. Интересно, к какой категории отношусь я.

– Мы проверили армейскую накладную, которую ты мне показывал, – сказал он. – Она не единственная. Он еще дважды крал взрывчатку. Килограммов пятнадцать.

– Завтра все закончится, – сказал я.

Фигура рядом со мной вздрогнула:

– Что это значит?

– То, что я сказал. Завтра это закончится. С десяти вечера будь у телефона.

– Что будет завтра?

– Я передам его тебе.

– Ты делаешь ошибку.

Он спрыгнул с ограды, отошел на три шага, но вернулся:

– Ты делаешь ошибку. Я знаю, что ты привык все делать по-своему, но не на этот раз. Это слишком сложное дело.

– Для кого сложное?

– Джош, по городу бродит чувак с пятнадцатью килограммами взрывчатки и восемнадцатью гранатами.

– С шестнадцатью. Две он использовал.

– Он сумасшедший.

– Он не сумасшедший. Он потерял жену и дочь.

– Ты думаешь, только тебе не все равно?

– Я думаю, что существуют правила.

– Что существует?

– Пра-ви-ла, – по слогам повторил я. – Если я скажу тебе, где он, ты будешь действовать по правилам. Точно по инструкции. А я помню, что там написано. Ты окружишь его тремя кругами оцепления. Во внешнем будут пожарные, скорая помощь и группа переговорщиков. Во втором – снайперы, а во внутреннем – полицейский спецназ.

– И что?

– До того как начнется операция, – заговорил я, ясно видя перед собой картинку, – командир спецназа обратится к бойцам. Он скажет: «В первую очередь мне нужно, чтобы не пострадал никто из гражданских. Во вторую очередь мне нужно, чтобы не пострадал никто из вас. Ваши жизни мне до одного места, но подготовка каждого из вас стоит четверть миллиона долларов, а мне в этом году сократили бюджет». Смех в зале. Ты сидишь в уголке и молчишь в тряпочку.

– А что я должен сказать?

– Ничего. Он прав. Что еще ему делать? Приказать им рисковать жизнью ради какого-то помешанного со взрывчаткой?

– Но он не помешанный.

– Нет. Не помешанный.

Он снова отошел и снова вернулся. Запрыгнул на ограду и поболтал ногами.

– Ты мне не доверяешь?

– Нет.

– С каких пор?

– Ты специально болтаешь ногами?

– С какой стати?

– Чтобы я вспомнил, откуда мы родом. И сколько лет провели на этой ограде.

– Ты совсем рехнулся.

Мы оба знали, что я прав. Я даже допускал, что он сделал это неосознанно, но это не меняло дела. Я слез с забора.

– Завтра в десять, – сказал я. – И не пытайся приставить ко мне хвост. Я его сброшу.

– Я могу в девять тебя арестовать.

– И будешь объяснять журналистам, почему ты позволил ему устроить взрыв в центре города.

– Так вот что он задумал?

– Спокойной ночи.

– Джош! Ты это серьезно? Про взрыв?

Он сказал это моей спине.

У меня в квартире все еще витал легкий аромат лимона – спасибо Эле, которая вымыла здесь полы. Я включил в ванной горячую воду и долго стоял под душем в облаках пара. Вода у меня под ногами постепенно меняла цвет с черного на красновато-коричневый, пока наконец не стала чистой и прозрачной. После душа я надел серые баскетбольные трусы с логотипом Chicago Bulls и белую футболку. Зазвонил телефон. Я взглянул на часы – половина третьего ночи – и снял трубку, уверенный, что это она.

Но это оказался Альтер. Он плакал.

– Они убили мою дочь, – дрожащим голосом сказал он. – Она была совсем крошка. Я поднимал ее одной рукой. Шира пугалась и кричала: «Ты ее уронишь!» Но я никогда ее не ронял.

– Где ты? – спросил я.

– Однажды она ушиблась головкой, – продолжал он, будто не слышал меня, а может, и правда не слышал. – Она только-только начала ходить. Знаешь, как это с детьми? Они на самом деле начинают не ходить, а бегать. Такой смешной перевалочкой, как утята, вот только не умеют останавливаться. И она не смогла, Джош, не смогла. Она бежала и упала на детской площадке рядом с домом. Там лужайка обложена камнями, и она упала на камень и разбила голову. Мы помчались в больницу. Врач, которая ее зашивала, все время спрашивала меня: «С вами все в порядке?» Я не выдержал и сказал: «Почему вы меня спрашиваете? Это моя дочь поранилась, а не я!» – а она: «С девочкой все будет нормально, но я предпочитаю, чтобы с ребенком была мать, потому что отцы часто теряют сознание».

– А ты не потерял?

– Мы с ней познакомились в армии, – сказал он, и я не сразу сообразил, что он имеет в виду жену. – Она встречалась с моим приятелем. Я никогда не спрашивал, спала она с ним или нет. Я решил, что задам ей этот вопрос на десятую годовщину нашей свадьбы, но он меня мучил. Он плакал на ее похоронах. Это меня разозлило. Тогда я впервые хоть что-то почувствовал. До того я был в шоке. До того, как увидел его.

– Ты его убил?

– С какой стати? – изумился он. – Он не сделал ничего плохого. Я читал о тебе в интернете. Ты убивал людей, которые причинили тебе зло. После смерти твоей сестры тебя вызывали на допрос. Ее убийцу нашли с ножом в горле.

В этот момент меня впервые посетила мысль, что Кравиц мог поставить мой телефон на прослушивание. Поэтому я промолчал.

– Я просто хотел, чтобы ты знал.

– Что?

– Что я никогда ее не ронял, – ответил он, удивленный моей непонятливостью. – Я потому и позвонил.

– Альтер, где ты?

– Мне пора, Джош. Извини.

Я еще несколько минут простоял с телефонной трубкой в руке. Потом пошел к письменному столу и достал из нижнего ящика свое самое ценное сокровище – сигару «Коиба Сигло № 6» в желтом жестяном футляре. Кравиц подарил мне ее на сорок шестой день рождения, и с тех пор она ждала меня. Я вынул сигару из футляра, ножницами отрезал кончик и закурил. Я сидел и просто курил, вслушиваясь в случайные ночные звуки. Через полчаса пульс у меня успокоился, но сна не было ни в одном глазу. Возможно, из-за диеты. Когда я только перешел на здоровое питание, то не спал целыми ночами.

В четыре утра я позвонил Эле. Она сняла трубку после двух гудков.

– Я тебя не разбудил?

– Нет. Рики уснула час назад, а мама только что ушла.

– Как ты?

– В растерянности. А ты?

– Хочешь приехать?

– Да.

Без лишних сложностей. Просто «да».

Она приехала через двадцать пять минут. Я открыл ей и обнял ее прямо на пороге. Зарылся руками в ее волосы, о чем мечтал с той минуты, когда ее увидел. Обхватил ладонями и приподнял ее лицо. Она прильнула ко мне губами. Через минуту я скользнул рукой вниз, вдоль ее тела, тонкого и гибкого, ощутив прикосновнение невероятно нежной кожи. Рука пошла вверх, чтобы убедиться, что она без лифчика.

– Мы так и будем здесь стоять? – спросила она.

Наверное, урчание, которое я издал, подразумевало какой-то вполне разумный ответ, но он застрял где-то в нижней части моего живота. Мы пошли в спальню. По пути мы не обнимались, не целовались, не раздевали друг друга. В спальне она одним движением сбросила блузку, села на кровать, сняла сапоги, легла и стянула джинсы и трусы. Я продолжал стоять, уставившись на нее.

Она не пыталась прикрыться, просто лежала, раскинув по сторонам руки. На внешней стороне ее бедер уже появилось несколько белых растяжек, неизбежных признаков возраста, но такие мелочи беспокоят только женщин. У нее были крупные темные соски. Лобок выбрит, за исключением небольшого и аккуратного треугольника волос. Я разделся. Она увидела мозаику из следов ранений на моем теле и закусила губу, но не произнесла ни слова. Я протянул руку и перевернул ее на живот. Она не противилась. Мне открылась изумительной красоты попа: не слишком маленькая, упругая и бесстыдно выпуклая, образующая два идеальных полукружья. Я положил на них руки, встал на колени у края кровати и принялся ее покусывать. Она извивалась, но не вырывалась.

– Я хочу сделать с тобой то, чего у тебя никогда не было, – сказал я.

– Ты что, даже на одну ночь не можешь об этом забыть?

Я лег рядом с ней, прижавшись членом к ее бедру, обхватил ладонью ее грудь и сжимал, пока она не вскрикнула от боли. Я убрал руку, но она вернула ее назад.

– Не останавливайся, – прошептала она. – Сделай мне больно.

Я продолжал мять ей грудь, пока ее глаза не наполнились слезами, а потом грубо схватил ее за внутреннюю часть бедра. Ее рука, лежавшая у меня на спине, напряглась, и она впилась ногтями мне в кожу, одновременно вверх и вниз двигая бедрами. Я продолжал щипать и ласкать ее, пока мы оба не почувствовали, что больше не в силах сдерживаться. Я с силой вошел в нее. Она кончила первая, я – следом за ней.

Потом мы долго лежали рядом. Я притянул ее к себе. Она положила голову мне на грудь, и ее волосы рассыпались водопадом черного шелка, сквозь который блестели глаза и губы. Внутренний голос подзуживал меня задать ей вопрос: что она чувствует, когда делает это не за деньги, но мне впервые удалось отмахнуться от него и не ляпнуть глупость. Через меня прошли тысячи клиентов, которым изменяли их партнеры. Многие из них в конце концов к ним вернулись. Ты оцениваешь свое прошлое, сравниваешь его с настоящим и выбираешь, что тебе дороже. Она дотронулась до моего лица, словно почувствовав мое состояние, но ничего не сказала. Я позволил своим мыслям проследовать их извилистым путем до конца, повернулся к ней, отодвинул прядь волос с ее лица и поцеловал медленным глубоким поцелуем.

Ну и что, что когда-то она была проституткой? Я, между прочим, тоже не святой.

Я проснулся первым. Часы показывали четыре пополудни. Значит, мы проспали почти двенадцать часов, каждый спасаясь из своего личного ада. Я еще немного повалялся на спине, разглядывая ее. Ночью она немного запуталась в одеяле, и ее длинная нога покоилась на моей, а голая попа смотрела в потолок. Через пять минут она проснулась и обнаружила меня наготове с большим сюрпризом. Она засмеялась, изобразила сопротивление, но вскоре нас обоих полностью поглотило соревнование: кто издаст более долгий стон и более громкий крик. Полчаса спустя мы сидели на кухне. Перед ней стояла чашка кофе, передо мной – болгарский перец с творогом.

– Что это ты ешь?

– Два месяца назад я весил сто два кило.

– Мне это не мешает.

– Погоди, я сейчас за раввином сбегаю.

Она засмеялась, но резко оборвала смех:

– Я не хочу, чтобы это закончилось.

– О’кей, – сказал я.

– Я серьезно. Не хочу, чтобы завтра ты решил, что я для тебя обуза.

– Ты для меня обуза.

– Из-за того, чем я занималась раньше?

– Из-за того, что ты слишком много разговариваешь по утрам.

– Скажи, ты позвал меня вчера ради романтического завтрака?

– Романтический завтрак будет вечером.

Если она и обиделась, то виду не подала. Я встал, она – за мной. У нее на глазах я надел черную футболку и джинсы, достал из сумки пистолет, проверил заряд и сунул в поясную кобуру. Газовый баллончик из ящика стола перекочевал ко мне в боковой карман. Из шкафа я достал синюю бейсболку с надписью: «Заповедник “Таль”. Экскурсии на природе». Понятия не имею, откуда она у меня взялась, я никогда там не был, но бейсболка отлично подходила к моим планам.

– Что ты собираешься делать?

– Поеду домой. Там Рики.

– А потом?

– Не знаю. Может, поужинаю с мамой.

Тому, кто не знал всех деталей, наверняка показалось бы, что мы ведем обычную беседу.

– Ты говорила с ней?

– С мамой? До половины четвертого утра.

– Она объяснила тебе, почему отдала Рики?

Она задумалась, достоин ли я ее доверия, и решила, что достоин:

– Она вообще не хотела детей. Они с отцом собирались разводиться, потому что он много времени проводил в разъездах. Он первый начал импортировать в Израиль испанскую мебель. Помнишь, в магазинах появилась плетеная мебель с белыми подушками? Он ввозил ее, пока арабы не научились делать такую же и не стали продавать ее на каждом углу.

– Когда-то во дворе у моего соседа Гирша стояло такое кресло, пока не развалилось из-за дождей.

– У нее был любовник. С трудом представляю себе свою мать с любовником.

– Так вы дочери любовника?

– Нет, мы дочери своего отца, просто беременность была незапланированная. Когда она родила двойню, сказала ему, что двоих ей не выходить. Знаешь, что она вчера сказала мне? «Понимаю, это звучит ужасно, но есть женщины, которые не должны иметь детей».

– Именно такие слова мечтает услышать каждая дочь.

– Нет, это совсем другое. Мы впервые по-настоящему разговаривали. Как две взрослые женщины. Она сказала: «Теперь вы не захотите за мной ухаживать».

– А ты хочешь за ней ухаживать?

– Она моя мать.

Я вспомнил, что все еще стою, и направился к двери.

– Я вернусь поздно.

– Ты готовишься к войне?

– С чего ты взяла?

– Пистолет, газовый баллончик. У меня был такой когда-то. От насильников.

– Я впутался в одну историю.

– И сегодня выпутаешься?

– Надеюсь.

– Это опасно?

– Может быть.

– Глупо выйдет.

– Что?

– Если что-то с тобой случится именно сейчас.

– Когда будешь уходить, просто захлопни дверь.

– Когда мы поговорим в следующий раз?

– Завтра.

– О’кей.

Спокойно. Без лишних вопросов.

Я подошел к двери, но вернулся:

– Эла.

– Что?

– Я тоже не хочу, чтобы это заканчивалось.

Из дома мы вышли вместе. Я и ее улыбка. Она сопровождала меня почти пять минут, а потом я позвонил Нохи Авихаилю:

– Вы где?

– В казино.

Выслушав объяснения, как до него добраться, я поехал на улицу Сончино. Авнер поджидал меня возле автомастерской. Он махнул мне рукой, дескать, заезжай внутрь. Я остановился рядом с оранжевым гидравлическим подъемником и вышел из машины. Неожиданно для меня он пожал мне руку.

– Раз уж я здесь, – сказал я, – может, кто-нибудь проверит мне масло?

Он не понял шутки и знаком показал низенькому мужчине в синем заляпанном комбинезоне заняться моей машиной. По железным ступеням мы поднялись на второй этаж, в полупустой стриптиз-бар. Из колонок под потолком лилась песня Брайана Адамса. На сцене вокруг блестящего металлического шеста крутилась пухленькая девица в стрингах. Ее сиськи торчали под неестественным углом, что на фоне обвислого живота выглядело совсем странно. Мы пошли через зал. Авнер остановился рядом с официанткой, одетой в трусы и лифчик, и поинтересовался, все ли в порядке. «Да. Спасибо», – ответила она, и мы продолжили путь. Что он имел в виду, я выяснять не стал.

Задняя дверь клуба выходила на другую лестницу, которая вела в небольшое казино. Две рулетки, два стола для покера, три игральных автомата. Игра шла только за одним столом. Крупье был в костюме с галстуком-бабочкой, чтобы никто не усомнился: мы почти в Монте-Карло. Перед ним, как приклеенные, сидели два человека. Позади, у запасного выхода, расположилась небольшая барная стойка: несколько бутылок на полках и кофемашина. Бармена я не заметил, зато увидел Нохи со своим обычным кофе.

– Хочешь эспрессо? – спросил он, когда я приблизился.

Не то чтобы я испытывал потребность взбодриться, но на всякий случай согласился.

Он приподнял черную доску в стойке, зашел внутрь и молча приготовил мне кофе, дважды утрамбовав в металлической формочке коричневый порошок.

– Колумбийский, – объяснил он. – Специально его привожу.

У меня возникли некоторые мысли по поводу его импорта из Колумбии, но я оставил их при себе. Он поставил передо мной чашку кофе и ждал, пока я сделаю первый глоток.

– Хороший кофе, – сказал я. – Спасибо.

На его лице мелькнула тень разочарования, но в любом случае с любезностями мы покончили.

– Ты был у Кляйнмана?

– Да.

– Что он сказал?

– Он знает, что ты не убивал Софи и не покушался на его сына.

– Откуда он знает?

– Я ему сказал.

– И он тебе поверил?

– Он принимает предложение о прекращении огня. Он пошлет к тебе человека обсудить территориальные вопросы.

– А что насчет ее убийства?

– Я этим занимаюсь.

– Сегодня вечером в «Доме»?

Мое изумление доставило ему наслаждение. На самом деле удивляться было нечему. Они вечно шпионят друг за другом. Интересно, кто меня сдал? Сергей Первый или Сергей Второй? Впрочем, какая разница.

– Да.

– Мы туда подъедем.

– Зачем?

– Просто так. Поглядеть.

– Я не хочу, чтобы он погиб.

– У меня к нему претензий нет. Он никого из моих не убил.

– Зато ты убил его жену и дочь.

Настало молчание. Дядя Авнер сдвинулся в сторону, возможно примериваясь, как сподручнее всадить в меня нож.

– Ты о чем?

– Последнее покушение на Кляйнмана. Самодельная ракета. Погибли его жена и дочь.

Он в задумчивости плотнее обхватил пальцами чашку:

– Мы не хотели, чтобы так вышло.

– Представляю себе.

– Я не должен тебе ничего объяснять.

– Девочку звали Анат. Ей было два года.

– И?

– Ничего. Если уж убиваешь людей, ты должен знать, как их зовут.

– Вали отсюда.

Я не шелохнулся:

– Если хочешь его убить, сначала тебе придется убить меня.

– Я уже сказал тебе, я не собираюсь его убивать. Он ничего мне не сделал.

Наконец я поднялся уходить. Авнер поплелся за мной. Мы спустились по двум лестничным пролетам и оказались в автомастерской. Мужчина в синем комбинезоне колдовал над двигателем, и на лице его было написано страдание. Я шагнул к нему, но Авнер положил мне руку на плечо.

– Ты знаешь, что ты малость двинутый? – спросил он.

Я сбросил его руку и подошел к комбинезону.

– Погуляйте немного, – сказал он. – Тут работы минимум еще на час.

Напротив стоял ларек с фалафелем. Я попросил, чтобы мне наполнили пластиковую тарелку одними салатами. Спустя час начало смеркаться, и я вернулся в мастерскую.

– Я поменял вам масло и фильтр, – сказал мужчина в комбинезоне. – Он совсем забился.

Поскольку заплатить по счету от меня никто не требовал, я сел за руль и уехал.

Чтобы убить оставшееся время, я занялся обычными делами обычных людей. Заправил машину, съездил в магазин и купил бумагу для принтера, прогулялся по набережной. Вернувшись домой, ответил на два телефонных звонка. Два новых клиента. Мать, желающая установить в комнате шестнадцатилетнего сына камеру наблюдения. Женщина, которой кажется, что у ее мужа есть в Лондоне вторая семья. Я назначил две встречи, заранее зная, что ничего, кроме траты времени, из этого не выйдет. Посмотрел новости и, вопреки собственным ожиданиям, так и не увидел за спиной у диктора свое фото.

В четверть одиннадцатого я уже был возле «Дома» и стоял, напялив на голову бейсболку, у бокового входа, на пятачке размером три на пять метров, огороженном металлическими щитами. Оба Сергея прибыли еще до меня, убрали охранников и заняли их места. У парадного входа слева от меня уже выстроилась длинная очередь, которую пытались обойти некоторые особо нахальные посетители, убежденные в своем неотъемлемом праве везде пролезать первыми.

В половине одиннадцатого приехали братья Кляйнман. Сергей отодвинул заграждение, и они быстро проскользнули внутрь.

– Стойте здесь, – тихо сказал я. – Делайте вид, что ждете приятелей. Болтайте, смейтесь.

Они подошли ближе к дверям и принялись изображать беззаботных любителей повеселиться. «Оскар» за это представление им не светил, но я надеялся, что издалека они выглядят естественно. Ровно через десять минут я увидел его. Он надел длинный плащ, подозрительно топорщившийся в нескольких местах. Не уверен, что заметил бы эти странные выпуклости, если бы не был готов их заметить. Он встал в очередь, одной рукой придерживая полы плаща. Я достал мобильный и нажал кнопку «один» в меню быстрого набора.

– Ночной клуб «Дом», – сказал я Кравицу. – Немедленно.

Отключился, не дожидаясь ответа, вытащил пистолет из кобуры и снял с предохранителя. Альтер дошел до начала очереди, и я кивнул Сергею Первому и Сергею Второму. Они испарились, оставив меня с ним один на один. Я снял бейсболку и подошел к нему.

– Они знают, что это ты, – сказал я. – Не делай этого.

– Ты не понимаешь, – ответил он. – Это его дети. Если они погибнут в теракте, всем все станет ясно.

– Он ничего тебе не сделал, – сказал я. – Это Авихаиль. Он запустил ракету.

Он засмеялся безумным смехом. На нижней губе повисла капелька слюны.

– Я не хочу убивать Авихаиля, – сказал он. – Я хочу, чтобы он сидел в тюрьме, как Кляйнман. Я хочу, чтобы полиция расследовала убийство Ширы и Анати, и чтобы он за него сел. Если я здесь умру, им придется начать расследование.

– Ты не успеешь, – сказал я, но он меня не слушал.

– Я не хотел ее убивать, – глядя мне в глаза, сказал он. – Я хотел бросить гранату дальше, но следом за ней из дома вышел охранник. Она была твоей любовницей? Ты любил ее? Скажи мне, ты ее любил? Я любил Ширу. Я это тебе уже говорил?

– Альтер, медленно убери руки от плаща.

– Соседский раввин заходил на траурную шиву. Он сказал мне: «Иногда Бог забирает к себе лучших, чтобы они были к нему ближе». Тебе это представляется логичным?

В очереди постепенно нарастал ропот недовольства.

– Слушай, – произнес кто-то, – или впусти его, или отправь куда подальше.

Я вспотел. Подмышки, шея, лоб – все мокрое. Я чувствовал себя итальянским фонтаном, вода в котором переливается через бортик. Альтер все так же стягивал одной рукой полы плаща. Вторую руку он держал в кармане.

– Вынь руку из кармана, – сказал я.

Он улыбнулся. Его улыбка испугала меня значительно больше, чем я готов был признать.

– А если нет? – спросил он. – Что ты можешь мне сделать? Я уже мертвец. Посмотри на меня. Неужели ты не видишь, что я мертвец?

– Ты не мертвец, а мне уж точно умирать неохота.

– Так уходи, Джош. Я дам тебе двадцать секунд. Если будешь бежать достаточно быстро, с тобой ничего не случится.

– Я не могу уйти.

– Почему?

– Никто не должен умереть.

– Конечно, должен.

– А все эти люди позади тебя?

– А что с ними? Я что, обязан о них заботиться? Я не смог позаботиться даже о тех, за кого нес ответственность. Нати только-только пошла в ясли. Она ходила туда десять дней. Я упустил целых десять дней, которые мог провести с ней. Кто вернет мне эти десять дней?

– Никто.

– Вот видишь.

В его голосе звучала непоколебимая убежденность. Как будто он только что доказал мне, что для нас всех будет лучше, если мы сейчас взорвемся.

– Посмотри на меня, Альтер. Это глупо. Их здесь нет. Мы оба погибнем, а с ними ничего не случится. Потом тебя объявят сумасшедшим. Никакой войны между ними не будет. Они просто пошлют друг другу цветы.

– Не волнуйся, – успокоил он меня, – у меня на всех взрывчатки хватит. Все газеты будут писать об этом. Мать и ребенок погибли при покушении на жизнь Кляйнмана. Отец сошел с ума, потому что полиция так и не смогла найти виновных.

– Альтер, этого не произойдет.

– Почему?

– Потому что я успею выстрелить первым.

Я поднял пистолет и направил его на Альтера. Сзади раздался крик: «Берегись!» Началась суматоха. Сергей Первый и Сергей Второй затолкали братьев Кляйнман в здание клуба.

– Не делай этого! – заклинал я его. – Пойдем отсюда. Все твои материалы мы передадим полиции. Я пойду с тобой. Ко мне они прислушаются.

На его лице впервые мелькнуло нечто, напоминающее колебание:

– Ко мне они не прислушались.

– Альтер! – заорал я. – Вынь руку из кармана!

Он медленно вынул из кармана руку. В кулаке был зажат взрыватель.

– Зачем ты сюда пришел? – спросил он. – Почему не вызвал полицию, если знал, что я буду здесь?

– Потому что они тебя пристрелили бы.

– А ты не пристрелишь?

– Альтер, я хочу одного. Пойти с тобой куда-нибудь и посидеть за чашкой кофе.

– Как ты думаешь, меня похоронят рядом с ними?

– Тебя не похоронят, Альтер. Не сегодня.

Он посмотрел на меня с искренним сожалением:

– Ты уж точно не сумасшедший.

– Я знаю, что я не сумасшедший. И ты тоже.

– Ты это чувствуешь?

– Что?

– Что теперь все в порядке?

Его рука сжала взрыватель, и палец лег на кнопку. Я выстрелил. В упор. Прямо в центр лба. Еще одно мгновение он продолжал стоять, а потом начал заваливаться назад. Я обхватил его и упал вместе с ним, зажав его руку в своей, чтобы не выпал взрыватель. Потом я поднялся и сел рядом с его телом. Ребра у меня мучительно ныли. Я осторожно вытащил взрыватель из коченеющих пальцев Альтера и распахнул плащ. Под ним были привязанные к телу пустые красные жестянки из-под кока-колы. Я искал взрывчатку, но ее не было. Издалека до меня донеслись крики, топот ног и вой сирен патрульных машин. Кто-то все время звал меня, но я не отвечал. Просто сидел рядом с ним.

Об авторе

Яир Лапид – журналист, писатель, драматург, политик – родился в 1963 году в Тель-Авиве. Сын легендарного журналиста и политика Йосефа «Томи» Лапида и известной писательницы Шуламит Лапид.

Вырос в Лондоне и Тель-Авиве, журналистскую карьеру начал во время службы в армии. После демобилизации писал для ежедневной газеты «Маарив», публиковал стихи в литературных журналах. В 1988 году стал редактором еженедельника «Тель-Авив». Автор нескольких популярных пьес и киносценариев, а также одиннадцати книг. Лауреат премий Союза издателей Израиля «Платиновая книга» (дважды), «Золотая книга» (дважды). До начала в 2012 году политической карьеры был одним из самых популярных и влиятельных журналистов Израиля, вел свою колонку в газете «Едиот Ахронот» и итоговую аналитическую программу на Втором телеканале.

В 2012 году основал партию «Еш Атид» («Есть будущее»). В 2013 году вошел в список «100 самых влиятельных людей мира» по версии журнала Time. Занимал посты министра финансов, министра иностранных дел, премьер-министра Государства Израиль (июль – декабрь 2022 г.)

Живет в Тель-Авиве с женой и тремя детьми.