Дачные расследования

Артур Гедеон

Тайна Царского утеса

Час назад ему позвонили — такой визит отложить было нельзя. Очень скоро он оказался на краю города: переехал на своем старом «Форде» по бетонному мосту речку Полушку, а за той уже открывался знакомый дачный поселок Яблоневый. Раскинулся он на садовых просторах давно забытого купца-винодела. Многие дерева вырубили, но кое-что осталось. Фруктовые сады горожан на участках только начинали цвести, особенно упоительно смотрелись яблоневые и вишневые деревья. Белый и розовый цвет всюду. Садись под таким деревом за круглый деревянный стол, вдыхай аромат земного рая, разливай по чашкам из старого начищенного самовара горячий чай, тяни в удовольствие под варенье из своего сада. Да с мягким и румяным деревенским хлебом. А то еще и крепкой домашней наливочки отведай, которой угостит тебя заботливый хозяин, из высоких крепких стопок.

Все случилось именно так, когда Крымов остановил старенький «Форд» у забора, за которым стоял хорошо знакомый выбеленный каменный домишко в два этажа с яркими наличниками. Открыл калитку, вошел и зашагал по знакомой дорожке. И сад был цветущий — уголок рая, полный дурманящих запахов, и круглый деревянный стол, и два плетеных кресла, только старого самовара нет. Стоял на столе электрочайник, а вот фаянсовые чашки сверкали в проникавших из-за деревьев лучах солнца, и вазочка с хлебом из местной пекарни была, и наливка в граненом высоком графине, и высокие стопарики дожидались хозяина и гостя.

В одном из кресел сидел крепкий старичок, он-то и позвонил детективу Андрею Крымову и срочно вызвал его к себе. Старичок читал газету, рядом на столе высилась стопка журналов и книг.

— Здравствуйте еще раз, Антон Антонович, — подходя, сказал Крымов. — Дело, как я понимаю, срочное?

— Очень срочное, Андрей Петрович, — отложив газету, шустро поднялся его куратор по секретным делам, борец с мировым злом и нечистью Долгополов. — Очень!

Он был в добротной теплой безрукавке поверх свитера. И правильно, старичок — тепло нужно сохранять. Хотя сколько этому старичку лет, Крымов не знал даже приблизительно. По шуткам самого Антона Антоновича, странника по временам, он жил очень давно и видел на своем веку многие эпохи. А вот как к этому было относиться — дело другое.

— Садитесь, я и наливочку приготовил. Сливовую на этот раз.

— Супер, — кивнул Крымов и сел напротив старичка. — Только я ведь за рулем. Забыли?

— Хо! — вскинул голову Долгополов. — Когда вас это останавливало?

— Да, законопослушным пенсионером вас не назовешь.

— Никак не назовешь, — на этот раз отрицательно мотнул головой Антон Антонович. — И потом, я не пенсионер, а самый что ни на есть трудяга-работяга, это во-первых. А во-вторых, — он взглянул на Андрея, — я самого высокого мнения о ваших способностях — интеллектуальных и физических. Сдюжите пару-тройку рюмок. Я только вас и ждал.

Долгополов налил им по стопарику самодельной наливки, стар и млад чокнулись. Хозяин дома сказал:

— За встречу.

И они выпили.

— Как вам эта настойка? — спросил бодрый старичок. — На сушеном черносливе?

— Обалдеть, — честно признался Крымов. — Сердце тает.

— То-то.

— Так что такого срочного, Антон Антонович? — беря из вазочки румяный ломоть хлеба, спросил гость.

— Дело, как сейчас говорят, на миллион долларов. Да нет, вру, — драматично вздохнул он, — на состояние куда больше.

— Тогда рассказывайте, — хрустя румяной коркой хлеба и принимаясь за чай, кивнул на бумаги Крымов. — Вижу — подготовились.

— Точно, — согласился Долгополов. — Еще как. Все началось с этой публикации в местном журнале «Звезда Поволжья». Знаете такой?

— Конечно, — кивнул детектив.

— Хорошо. — Долгополов развернул глянцевый журнал на закладке. — Сценарий для фильма ужасов. А еще лучше — историко-мистического сериала. Вам, несомненно, понравится. Читаю. «Призрак старого барона Людвига фон Шварца возвращается». Преамбула: «21 марта этого года на территории бывшей усадьбы баронов фон Шварцев, находящейся на территории Заволжского района, пропали три искателя приключений. Так можно назвать „черных археологов“, охотников за сокровищами. Это далеко не первый случай пропажи людей в этих краях. Местные жители стараются не бродить по территории усадьбы, особенно ночью, говорят о появлении призрака старого барона как на развалинах, так и поблизости от них. Быль это или небыль — судить вам».

Антон Антонович вопросительно взглянул на собеседника:

— Как вам затравочка, господин детектив?

— Недурно, — оценил Крымов. — Прошу вас, дальше.

— Читаю дальше. «Фон Шварцы появились в Жигулевской губернии в середине XVIII века. Сюда, на Волгу, приехал старый барон Карл фон Шварц, состоявший на русской службе еще с Петровских времен. Тут, в малообжитых районах Поволжья, в Девьих горах, у Царского утеса, он и купил захудалое поместье. Земля эта, где поселился барон, издревле окружена „черной“ славой, а в Царском утесе, по слухам, был так называемый „адов проход“, якобы ведущий в подземное царство. Барона отговаривали, но он выторговал именно эту землю. Царским утесом гора называлась с незапамятных времен, когда тут правил жестокий языческий булгарский царь Буртах, проливший немало крови. Карл фон Шварц сторонился людей и слыл темной и загадочной личностью. Не женат, детей с ним тоже не было. Только пара верных слуг. Зато говорили, что он привез целую библиотеку, единственное свое сокровище, и все ее книги были посвящены только одному персонажу — владыке тьмы. Но было ли так на самом деле? Или о бароне-отшельнике только распускали слухи? Все чаще он запирался в своем доме и оставался один. А потом барон умер — просто исчез, случилось это в самом начале второй половины восемнадцатого века. Тут же, как из-под земли, появился его молодой сын — наследник, Людвиг фон Шварц, якобы приехавший из-за границы. Говорили, что он очень похож на своего отца. И тут же богатства сами потекли в руки молодого барона! Но откуда? Говорили, что он владел тайнами черной магии и алхимии, научился превращать простые металлы в золото». — Прервав чтение, Долгополов взглянул на Крымова: — Вы слышали об этих аристократах?

— Разумеется, — откликнулся Андрей. — О них болтали многое.

— Очень хорошо, — кивнул Антон Антонович. — «У подножия гигантского Царева утеса Людвиг возвел целый дворец, вид которого сохранился на старинной линогравюре в нашем музее. Жениться молодой барон и не думал, зато обзавелся, как о нем судачили недоброжелатели и завистники, целым гаремом наложниц. Он скупил много земель в округе и устраивал для близких друзей лукулловы пиры, а для самых избранных, как опять же судачили злые языки, настоящие римские оргии. Попасть к нему считалось высшей привилегией. Были смельчаки, что старались выведать секреты барона, но все, кто так или иначе посягал на тайну фон Шварцев и проникал на территорию их поместья, пропадали без вести».

— Круто, — кивнул сыщик. — Лазили мы по этим развалинам в юности.

— Серьезно? Не страшно было — мальчишкам?

— Мальчишкам ничего не страшно. Переправлялись через Волгу — и в горы. А там уже как не проведать руины баронской усадьбы? Дело чести.

— Смельчаки, — заметил Долгополов и продолжал: — «Барон Людвиг, который к тому времени уже молодым не был, по свидетельству очевидцев, научился обращать мертвую плоть в живую. А золото и драгоценные камни вдруг хлынули к нему бурной рекой. Неужели причиной была все та же алхимия? Нет! Пошел слух, что золото и самоцветы ему доставляли по ночам из недр горы, через „адов проход“, его новые слуги — странные черные существа с горящими глазами. Кто они были, эти работники барона? Демоны? Бесы? Неизвестно. Но молва о том шла. Однако пик силы и славы заносчивого барона Людвига фон Шварца был еще впереди. Однажды он собрал вокруг себя приближенных и стал читать свод заклинаний, обращенных к миру зла. Все вокруг трепетали, но ждали чуда. И оно, увы, случилось. В тот день, на спор, Людвиг фон Шварц вызвал к себе во дворец самого Князя Тьмы. И тот, воплотившийся в пространстве, сказал ему: „Я здесь, ты доволен? Но помни, наступит час, когда сам приду за тобой. И будет это здесь, в твоем дворце“. Все поняли, что рано или поздно Людвиг фон Шварц, зарвавшийся в своей гордыне аристократ, должен расплатиться с прародителем зла своей неугомонной душой. Все друзья по пирам и распутству в те же дни быстро покинули его, разбежались даже слуги и наложницы. А Людвиг фон Шварц поспешно оставил поместье и, набив сундуки золотом и самоцветами, немедленно уехал за границу, где и путешествовал долгие двадцать пять лет под разными именами. Вернулся домой, в заброшенную усадьбу-дворец, уже стариком. Говорили, что не было вокруг него к тому времени никого, кроме нескольких бродяг, давно потерявших божий страх, и стаи гончих псов. Но почему он вернулся? Его словно заставили это сделать. А еще говорили, что день за днем старый барон ждал того, кому был должен.

И, возможно, дождался…

Когда барон почил, никто не явился на его похороны. Хоронили барона древний слуга, поп-расстрига, отлученный от церкви за святотатство, и два изуродованных клещами палача-каторжника. Покупать имение за Волгой никто не хотел, и оно стало быстро хиреть. А когда там появились волки, его и совсем стали объезжать стороной. Зато в тех краях время от времени видели по ночам старика в кафтане. Он внезапно появлялся и исчезал. Злые глаза, длинные седые волосы, ходил, опираясь на трость, и шептал так неистово, будто проклинал весь мир. Все поняли, что это призрак старого барона сторожит свои владения и обходит Царев утес с его неистощимым златом. Только отчаянные смельчаки, бредившие золотом, проникали туда, но возвращались далеко не все, и с пустыми руками. Излюбленным местом призрака стала вершина Царева утеса, где он стоял на штормовом ветру и вел тайный спор с небесами.

После Октябрьской революции большевики-атеисты устроили в обветшалой усадьбе фон Шварцев Заволжский райком партии, клуб Революции и конюшню, разместили духовой сводный оркестр и столовую для каменотесов. Но однажды во время очередного партийного собрания крыша обвалилась и похоронила многих собравшихся. А после грозы и молнии, ударившей в усадьбу, и сами развалины сгорели. Это было во время весенней бури, и выжившие очевидцы видели на утесе человека в старинном платье, смотревшего с вершины. Больше к этому месту не подходил никто. Даже комиссия НКВД, арестовавшая около десятка несчастных перепуганных сельчан, которых обвинили во вредительстве, не задержалась тут более суток.

Но призраку барона Людвига фон Шварца все было нипочем. Его видели почти каждую весну во время легендарных бурь на Волге стоящим на вершине Царского утеса и глядящим на разбушевавшуюся стихию. Он словно ждал попутного ветра, чтобы броситься за ним и улететь отсюда навсегда».

— Статья — класс, — согласился Крымов. — Журналист постарался на славу.

— Журналистка, — поправил его Долгополов. — Подпись: «К. И. Лопухина».

— Но ведь это не все? — Андрей хитро прищурил один глаз. — Не стали бы вы меня вытаскивать из-за беллетристики?

— Вы правы, это не все, — усмехнулся старик. — Сегодня утром в областном художественном музее города Царева обнаружили пропажу — украли старинное полотно восемнадцатого века. Наум Евграфович Щукин. Художник-самоучка, но очень интересный. А был он придворным, так сказать, художником его сиятельства барона Людвига фон Шварца.

— Художественная ценность картины — какова она?

— Невысокая, если честно. Художник, повторюсь, был самоучкой, звезд с неба не хватал, но в провинции слыл мастеровитым живописцем. Полотно имеет историко-краеведческую ценность, это несомненно.

— Тогда остается узнать, что было на этой картине и как связана ее пропажа со статьей в журнале «Звезда Поволжья», — заметил Крымов. — И с активностью призраков в Девьих горах, вокруг старых развалин баронской усадьбы.

— Именно! — поднял палец Долгополов. — С первым легче. Вот! — Он достал из стопки художественный альбом. — Издание местного министерства культуры — каталог картин музея с иллюстрациями. — Старичок открыл альбом на закладке и подтолкнул его гостю. — Смотрите и наслаждайтесь. Вот эта картина, называется — «Ночной Гость». Мы неплохо знаем, как выглядел барон Людвиг фон Шварц. Ведь он покинул Россию богачом, многое мог себе позволить. За ним в Европе остался след — несколько портретов. Как он ни старался, чужие имена не скрыли его личность — за ним будто следили. Да-да, журналистка права, его не оставляли без внимания, не давали прикинуться другим человеком. Так что не сомневайтесь, на портрете художника-любителя Наума Щукина именно он — колдун и маг, барон Людвиг фон Шварц.

Крымов подтянул альбом к себе. На репродукции картины у камина в кресле-троне сидел мощный старик в бордовом кафтане. Похожий на льва, с пышной седой шевелюрой, он оглянулся в ту самую секунду, когда за его спиной на пороге кабинета возник гость — один силуэт. Кроваво-золотистым светом от огня в камине неровно горела половина лица встревоженного старика. Жались в страхе друг к другу и смотрели в ту же сторону подскочившие три гончих пса. Но интереснее всего были глаза барона: он ждал этого неотвратимого визита, как рокового часа неминуемой казни.

— Ого, да не так плох этот ваш живописец, как его? — Крымов прицелился взглядом на подпись под картиной. — Щукин, Наум Евграфович. Очень даже хорош — насколько мне, дилетанту, судить.

— А я не сказал, что он плох, Андрей Петрович, — с легким укором парировал Долгополов. — Говорил, что он — художник-самоучка и его полотно не представляет большой ценности для мирового искусства. Но он самобытен, это несомненно, а самое главное — интересен в своих фантазиях. Его картины — «своеобразный лабиринт, карта иносказаний». Так написал о Щукине местный искусствовед Павел Иванович Кравцов.

Крымов нахмурился и кивнул на страницу открытого альбома:

— Но дата полотна? 1769 год? Барону должно быть лет сорок. А на портрете — старик лет семидесяти пяти.

— Интересно, правда? — Долгополов многозначительно усмехнулся: — А вы молодцом — заметили несостыковочку.

— Ошибка в написании?

— Никакой ошибки! Щукин написал эту картину именно в 1769 году, обитая у богатого царевского купца приживалой и рисуя его детей и домочадцев. Наум Щукин написал своего хозяина по памяти, когда тот после той самой черной мессы сбежал из России и инкогнито отправился по миру. Именно в свои полные сорок лет.

— Не понимаю…

Антон Антонович хитро прищурил один глаз:

— Наум Евграфович Щукин, обладавший даром пророчества, чем и подкупил в свое время Людвига фон Шварца, увидел своего хозяина и работодателя в далеком будущем, когда тому было суждено вернуться в свое поместье.

— Что вы хотите от меня, Антон Антонович?

— Эту задачку вам и придется разгадать. Треугольник: Карл фон Шварц, Людвиг фон Шварц, призрак барона и похититель картины в центре. Она украдена не из любви к искусству! — Долгополов покачал указательным пальцем. — Но кто-то рисковал из-за нее свободой. Так кто и зачем? Могу только предположить: этот человек знает о картине «Ночной Гость» и двух колдунах — Карле фон Шварце и его предполагаемом сыне Людвиге — намного больше, чем мы с вами. Наведайтесь в журнал «Звезда Поволжья», поболтайте с этой журналисткой — Лопухиной. Что ее подтолкнуло к расследованию столь инфернальной темы? Потяните за ниточку именно с этой стороны, а вдруг клубок и раскрутится? Да что мне вас учить, вы — опытный детектив и сами знаете, как поступить.

В полдень Крымов вошел в редакцию «Звезды Поволжья». Журнал расположился на втором этаже старого особнячка с окнами на Волгу. Мимо этого дома по проспекту, отделявшему жилые кварталы от бесконечной набережной, детектив проезжал сотни раз, но заходить сюда прежде не доводилось. А журнал ему попадался, и были в нем статьи дельные — особенно по истории города и края.

Перешагнув порог, он улыбнулся. Работу периодических изданий Андрей Крымов знал хорошо — вечная суета, гул, смех в курилках, беготня и болтовня, журналюги строчат за компами. Только в газетах жизнь беспокойнее раз в десять, ведь журналы выходят реже. В газетах пишут новости, в журналах — нетленку. Стараются, по крайней мере.

На вопрос, как ему найти К. И. Лопухину, группа из трех молодых журналистов, куривших в старых креслах вокруг чахлой пальмы, стала переглядываться и загадочно улыбаться. Очкарик сказал:

— Ну вот, еще один «охотник за привидениями».

— Она сидит в конце коридора, за поворотом, кабинет 21, недалеко от туалета, — сдерживая улыбку, ответила девушка.

«Над чудаками всегда потешаются, — думал Крымов, шагая по длинному коридору. — Синдром толпы, синдром изгоя».

Вскоре он постучался в дверь кабинета номер 21.

— Войдите, — послышался женский голос.

Крымов открыл дверь и вошел. Это был оскорбительно крошечный узкий кабинет, похожий на монастырскую келью. За компьютером сидела огненно-рыжая девушка в синей водолазке и круглых очках. Ее огромная вьющаяся копна волос была похожа на взбитую пену. Рядом с ней лежали телефон и диктофон. Девушка вопросительно посмотрела на Крымова — ее испытующий взгляд торопил. Лицо журналистки густо было усыпано рыжими веснушками.

Андрей приветливо улыбнулся:

— Добрый день, это вы — Кассандра Ивановна Лопухина?

— Она самая. Долго искали мой кабинет?

— Мне подсказали.

— Хмыкая и зубоскаля, наверное?

— Не без этого.

— Как они вас назвали? Ведь ко мне приходят только чудаки. И сама я чудачка.

Крымов вздохнул:

— Охотником за привидениями.

— Ну разумеется. Кем же еще? Ничего нового эти тупицы не придумали. А кто вы на самом деле?

— Андрей Петрович Крымов, частный детектив.

— Тоже нормально. Зачем же я вам понадобилась, Андрей Петрович, частный детектив?

— Просто Андрей.

— Хорошо, — кивнула она. — Какой у вас ко мне вопрос?

— Меня очень заинтересовала ваша статья о призраке барона фон Шварца. Так, что, прочитав ее, я даже сон потерял.

Кассандра усмехнулась.

— Рада, что вам понравилось. А там есть отчего потерять сон.

— Кстати, простите за вопрос, а почему такая талантливая журналистка сидит на камчатке, да еще рядом…

— С туалетом? — уточнила девушка.

— Ну да, — кивнул Крымов.

— Мне предлагали в общую, но я бы там и двух строчек из себя не выдавила. В той-то компании! Чаю сделать, Андрей? Он только что вскипел. У меня и печенюшки есть.

— Будьте так любезны.

— Буду, и с удовольствием, — улыбнулась девушка и живо встала. И водолазка, и джинсы — все было под цвет ее синих глаз. — Вам зеленый или черный? — у обшарпанной тумбы с чайником, которая служила тут кухонькой, спросила она.

— Черный, — ответил он.

— А я буду зеленый.

Когда они приступили к чаепитию, Кассандра стала рассказывать о своих приключениях в Девьих горах, которые она облазила вдоль и поперек, о Жигулевской кругосветке, о том, как однажды едва не потерялась в пещерах. Ее движения были уверенными и четкими, речь правильной и точной, язык — острым. Слушая ее, Крымов понимал: деятельной Кассандре Лопухиной каждый день приходилось сражаться за свою независимость, за точку зрения, за неизменную самость. Это закалило ее характер, сделало девушку сильной личностью. Ну как же густо у нее были рассыпаны по лицу веснушки! По носу и щекам. Где-то они превращались в сплошные рыжие пятнышки.

— Эти пещеры — настоящий лабиринт, — горячо сообщила она. — Идешь и не понимаешь, когда пора остановиться и топать назад.

— Я знаю, — кивнул детектив, — сам юнцом с товарищами лазил по этим коридорам. А в какой горе вы заблудились?

— В легендарном Царском утесе — он как раз на бывшей территории баронов Шварцев. Мне было интересно, как кошке в новом доме. Зашла слишком далеко и уже не понимала, куда идти, ведь коридоров целая сеть, — энергично рассказывала Кассандра. — Ребята как сквозь землю провалились. А я думала: дура! дура! Как могла остаться одна? Ниточку за собой не оставить? Ведь столько людей пропало в этих проклятых коридорах. Навсегда, как я знала, сгинули! Вот когда поняла, что такое «прошиб холодный пот». Остановилась, вросла в камень. Стою, а сердце выпрыгивает. И вот тогда, в темноте, мой фонарик и наткнулся на того старичка.

— На старичка? — Крымов не ожидал такого поворота.

— Да! — живо кивнула рыжеволосая девушка. — Он стоял у самой стены в коридоре. У расселины в скале, представляете? Как будто вышел из нее. Только она слишком узкая была. Он сказал мне: «Не бойся, дева, и не кричи. Соберись с духом. Поняла?» Я от страха едва сознания не лишилась. Только и сказала: «Ага». — «Идем со мной — я тебя выведу», — сказал старичок. И повел за собой. Иду и думаю: выведет или заведет так, что мне точно конец? — Кассандра замолчала. — Но там, в пещере, было и кое-что еще. Перед самым появлением старичка.

— Что же?

— Еще одна тень. Черного лицом человека, у которого едва заметно блеснули красным светом глаза. Он медленно шел ко мне. Крался. Это я потом осознала, хотя и до сих пор не верю себе. Решила, что это галлюцинация, моя фантазия играет со мной.

— Кассандра, но вы же упоминали в статье «черных людей с красными глазами», которые выносили барону золото через «адов проход». Разве нет?

— Упоминала. Но это все небылицы, я так думаю. Сказки Девьих гор. Если бы такое было на самом деле, я бы просто умерла от ужаса. Увидев ту тень, я еще подумала, что это кто-то из ребят. Позвала: «Жека, ты?» Тут мой фонарь и наткнулся на старичка. Он вывел меня. А когда впереди блеснул дневной свет, старичок сказал: «Прощай, золотая дева!» Это он про мои волосы. Но как разглядел в темноте? «Не ходи сюда больше, меня может не оказаться рядом. А злобарь-то и встанет за твоей спиной». — «Злобарь?» — переспросила я и оглянулась. А старичок, мой спаситель, шагнул к еще одной расселине, вошел в нее и пропал, как не было. А расселина та — сантиметров двадцать, не более того. Только кошка и проскочит. А ребята уже кричали мне. Издергались, конечно. — Кассандра взяла из пакета и развернула новую конфету. — Потом мы вина купили в местном магазине и оторвались. Дали слово больше никогда в эти пещеры не соваться. Но рассказу про старичка и того, второго, не поверили. — Девушка отрицательно покачала головой. — Увы. Даже мой парень — Жека. Мы и общаться после этого перестали. Тяжко, когда тебя за дуру держат. Вот такая история. — Девушка вздохнула. — Вы мне, конечно, тоже не верите, да?

Андрей вдруг стал очень серьезен.

— А почему я не должен вам верить? Я много чего повидал на белом свете, Кассандра. Ваш рассказ тянет на еще одну интересную статью.

Девушка вздохнула, сунула конфету в рот, сделала глоток чая.

— Я написала статью. И ее напечатали. — Она встретила его взгляд и кивнула. — Письма пошли в редакцию, ага. От свидетелей того же явления. Я про старичка — оказывается, его видели разные люди. Их называют «глядачи». В редакцию человек десять наведалось, и все странные-престранные. Как и я, наверное. Вот после этой статьи мне и навесили в нашей редакции прозвище «чокнутая». Так и не отмылась. Живу чокнутой. Уже привыкла.

— Вы — рыжая красавица, — констатировал детектив. — А рыжих люди боятся и сторонятся тысячелетиями. Женщин особенно — ведьмы!

— Знаю, — кивнула Кассандра. — Двадцать два года на свете живу. Наслушалась с детского сада. Но глаза-то у меня синие, а у ведьм — зеленые. Так что не тяну.

— Ладно. — Андрей хлопнул по коленям. — Готовы к сенсации?

— О чем вы? — насторожилась девушка.

— У меня есть информация, которая, возможно, очень вас заинтересует как журналистку. И исследователя, — добавил он. — Получил утром. В сущности, поэтому я здесь. Сегодня ночью из нашего художественного музея украли одно полотно.

— Да ладно, так бывает? — вскинула брови девушка. — Чтобы у нас? Мы же не Лувр. Даже не Третьяковка. Хотя и в Третьяковке никто ничего не ворует.

— А вот у нас — сперли. Но какое полотно! — Андрей поднял палец: — На нем изображен небезызвестный вам барон Людвиг фон Шварц, портрет кисти придворного художника-приживалы Наума Евграфовича Щукина.

— «Ночной Гость»?! — вытаращила и без того большие синие глаза девушка. — Да?!

Ее лицо вспыхнуло, загорелось.

— Именно так. Вы знаете этот портрет?

— Еще бы! Часами около него стояла. Но кому он мог понадобиться?

— Понятия не имею, но мой работодатель попросил меня разузнать об этом.

— Так вы на меня и вышли? — наконец поняла она. — Забрались в Интернет, набрали «барон Людвиг фон Шварц», и вам открылась моя недавняя статья, верно?

— Да вы просто Пинкертон, милая Кассандра.

— Теперь все понятно. Вы никому не говорили об этой пропаже?

— Да нет, сразу к вам. Решил, кто еще мне расскажет о таком историческом персонаже, как не эрудит «Ка И Лопухина»?

— И правильно сделали. Кто ваш работодатель — секрет, конечно?

— Разумеется. Профессиональная этика.

— Понимаю. Тогда едем?

— Куда?

— В музей, конечно. С вами или без вас, Андрей. Но прямо сейчас.

— Со мной, — кивнул он. — Только со мной.

Она выключила компьютер, набросила плащ, и они поспешили выйти из кабинета.

— Вы за рулем? — спросила девушка, когда они спускались по лестнице.

— Да. А почему вы часами стояли у портрета? Это же не Леонардо, и вы не искусствовед, чтобы следить за ударами мазка. Что хотели увидеть?

Девушка неожиданно остановилась, да так, что Андрей чуть не налетел на спутницу.

— А сами не догадываетесь?

— Подскажите.

— Хотела угадать, кто же этот «ночной гость», который пришел к старому барону, — усмехнулась Кассандра.

— Но вы же это поняли, разве нет?

— Да, но не сразу. Откровение для юной девушки. Князь Тьмы пришел за долгом — душой барона Людвига.

— Так в чем дело?

— Я пыталась прожить жизнь барона до этой последней черты.

— Опасное занятие, — резюмировал Крымов. — Если долго всматриваться в бездну, бездна начнет всматриваться в тебя. Помните?

В сумраке прихожей глаза девушки азартно блеснули:

— Разумеется.

— Хорошо.

Андрей толкнул дверь и пропустил Кассандру вперед. Они вышли на яркую весеннюю улицу.

— Вон моя машина, — кивнул на старенький «Форд» детектив.

По дороге к музею, накручивая баранку, он сказал:

— Вы же знаете, что полотно «Ночной Гость» было написано в 1769 году?

— Да как-то не задумывалась, — пожала плечами Кассандра. — А что?

— А то, что это ваше профессиональное упущение, — глядя вперед, с усмешкой кивнул Крымов. — Тогда слушайте…

По дороге рассказал ей о находке Долгополова. Художник Щукин написал барона стариком, потому что сумел заглянуть в будущее.

— Круто, — кивнула она. — Я просто не сопоставила эти факты.

— Тянет на новую статью?

— Еще как! И на новую «чокнутую» или просто «дуру» тоже.

Они остановились у музея.

— Пошли допрашивать сотрудников, — сказал детектив. — Не отвертятся.

За час они обошли весь музей. Крымов встретил двух знакомых, одним из которых оказался старый друг и помощник Константин Яшин.

— Ну что, Костя, зацепки есть?

— А вы как тут, товарищ капитан? И что за рыжеволосая красотка с вами? — Старлей покачал головой. — Прямо огненная.

— Краевед, специалист по призракам и прочей нечисти.

— Ясно. И на что такие интересные женщины тратят свою жизнь?

— На тайны, Костя, на тайны. Колись насчет улик, все равно узнаю. Облегчи задачу бывшему шефу.

— Вор забрался в музей, спрятался, потом отключил сигнализацию и ночью с полотном был таков.

— Профи?

— Несомненно.

— То-то и оно, — вздохнул Крымов.

— Что?

— Картина этого Щукина большой художественной ценности не представляла, только краеведческую, знал об этом?

— Пока нет.

— Ну вот, говорю. Продать ее невозможно, а работал профессионал. Вот в чем все дело.

К ним подошла Кассандра.

— Здрасьте, — скромно поздоровалась она с Яшиным.

Крымов представил молодых людей друг другу.

— Я вот что узнала: картину унесли с рамой, а могли вырезать, свернуть и спрятать в тубус, даже классиков так воруют, полотна которых стоят миллионы долларов.

— А вывод?

— Похитителю понадобилось все полотно — с холстом и рамой.

— Какая у вас спутница, — кивнул на рыжеволосую девушку Яшин. — Не только красивая, но и умная!

Польщенная Кассандра залилась краской.

— Вы меня смутили, Константин. Но спасибо.

— Вот что, Костя, — сказал Крымов. — Нужно узнать имена всех, кто когда-либо интересовался полотнами этого Щукина. А также их знакомыми и знакомыми знакомых.

— Уже работаем в этом направлении, не дураки, — усмехнулся Яшин. — Только из-за одной этой картины весь город наизнанку выворачивать никто не будет. Не «Джоконда». Если украли чисто, то, по ходу, будет висяк. А вам зачем все это, Андрей Петрович?

— Во имя искусства, Костя.

— Ясно, — кивнул старший лейтенант. Ему пришла эсэмэска — он взглянул на экран. — Ну вот, появились первые подозреваемые. Искусствовед Кравцов сказал по телефону моему сыскарю, что полгода назад к нему обращался один человек, решивший остаться инкогнито, и очень интересовался «Ночным Гостем».

— Ты не против, если я скатаюсь к этому Кравцову первым?

— Да нет, только сильно не центрите, а то начальство наезжать будет. Ухода в частный сектор вам так и не простили.

— Под ногами путаться не буду — обещаю. Адресок подкинешь?

У машины Крымов набрал номер.

— Алло, Павел Иванович Кравцов? — спросил он. — Здравствуйте. Капитан Андрей Петрович Крымов, следователь. Очень нужно с вами поговорить о пропаже картины «Ночной Гость». Знаю, что вам уже звонили. Но я специалист именно по этой теме, да, по искусству, — он подмигнул Кассандре, — поэтому дело отдали мне. Крайне необходимо для скорейшего обнаружения полотна. Да. Спасибо. Какой адрес?

Кассандра спросила:

— Врете вы легко и красиво. Один из ваших профессиональных навыков?

— Разумеется, — улыбнулся Крымов. — Но только ради дела. Ни слова лжи в личных интересах. Едем?

— Конечно, куда я без вас?

В машине Кассандра сказала:

— А я тоже кое-что узнала, кстати.

— Выкладывай. О, я перешел на «ты». Не страшно?

— Совсем не страшно, — улыбнулась Кассандра. — Даже приятно. Более доверительно. Замдиректора музея, Инесса Львовна Семипалова, приятельница моей матери, пообещала, что поможет связаться с одним художником-отшельником. Я про него слышала и даже собиралась навестить. Он живет в поселке Смирное, в Девьих горах. Старый живописец Холмогоров — фанат Щукина. Правда, он никого не принимает. Пишет и пишет свои картины. Очень странные, кстати.

— В смысле, странные?

— Он бы хорошо вписался в мою компанию. Ну, тех, кто приходит в редакцию с разными рассказами. Только журналистов он ненавидит больше всего на свете.

— Понимаю.

Скоро они вознеслись на лифте на седьмой этаж старого блочного дома в ближайшем микрорайоне. Дверь открыл благородной наружности пожилой дядечка.

Крымов и журналистка поздоровались.

— Мой стажер — Кассандра, — представил девушку гость.

— Опасное имя, — покачал головой искусствовед.

— Да, каждый день живу в страхе, — вздохнула рыжеволосая гостья.

— Проходите.

Они уселись в гостиной. Разговор сразу зашел о человеке, который полгода назад интересовался полотном Щукина «Ночной Гость».

— Знаете, кого мне напомнил этот самый инкогнито? — спросил искусствовед.

— Кого?

Кравцов усмехнулся:

— Худой, высокий, с копной седеющих волос, лет пятидесяти пяти, — он прищурил один глаз, — с орлиным носом.

— Барона Людвига фон Шварца? — опередила «коллегу» Кассандра.

Искусствовед кивнул:

— Именно, девушка, именно. Барона Людвига фон Шварца, прислужника дьявола. — Он даже головой покачал: — Копия — одно лицо!

— Потомок? — спросил Крымов.

— Я бы не удивился, — кивнул Кравцов.

Андрей взглянул на спутницу.

— Как интересно, а? Товарищ ассистентка?

— Да супер как интересно, — кивнула она.

— До чего же вы договорились, Павел Иванович? С возможным потомком?

— Он через меня пытался закинуть удочку, нельзя ли купить эту картину у музея. Разумеется, сделать этого было нельзя, и он пропал. А теперь вдруг это похищение.

— Да, занятно. А вы много знаете о жизни художника Щукина?

— Достаточно для общего портрета. Но меня барон Шварц с его закидонами мало интересовал, это для тех, кто свято верит в эзотерику. Я больше по Репину, Маковскому, Сурикову. Но есть человек, который знает о Щукине очень много. Почти все. Холмогоров Семен Александрович. Старый живописец и чудак. Он живет в Девьих горах — там у него дом, в поселке Смирное, что-то вроде дачи.

Андрей Крымов и Кассандра быстро переглянулись.

— Городскую квартиру он отдал сыну и уехал жить за Волгу. Сын привозит ему продукты, холсты и краски. Холмогоров рисует то, чего в обычной жизни вы не разглядите.

— И что именно? — спросил Крымов.

— Гостей из тонкого мира, — улыбнулся Кравцов. — Вот, по лицу девушки вижу, что она меня поняла.

— Еще как поняла, — живо кивнула Кассандра. — Я слышала о нем. А еще слышала, что он — отшельник и не разговаривает по душам с незнакомцами. Это так?

— Абсолютно верно.

— И как нам быть? — спросил Крымов.

— Найдите к нему подход, — пожал плечами хозяин дома.

— Вопрос на посошок. Тот самый инкогнито, конечно, не оставил вам никаких координат, даже намека на то, где он обитает?

— Никаких, — покачал головой Кравцов. — Но у меня сложилось впечатление, что он живет за границей. Легкий акцент, определенный лоск в одежде: джемпер, модный пиджак, даже вальяжно мятый, манера поведения. Буквально все.

— Иностранец? Хм, — отреагировал Крымов. — Ладно, будем искать.

Кравцов пожелал им доброго пути, они хозяину — здоровья, и гости попрощались. На улице Андрей позвонил Долгополову.

— Антон Антонович, вы говорили, что существуют портреты Людвига фон Шварца под другим именем. Заграничные. Они есть у вас?

— Конечно, портрет некоего графа де Равсана, например. Это когда Шварц жил в Париже.

— Сколько ему там лет?

— Шестьдесят, может быть.

— Отлично. Можете мне выслать репродукцию?

— Сейчас получите.

Уже через минуту Крымов звонил Яшину.

— Слушай, Костя, зацепка есть. Пересылаю тебе портрет одного француза, не удивляйся, что он похож на старика Шварца с картины «Ночной Гость». Впрочем, это он и есть. Да, представь себе! История запутанная — даже не спрашивай. Тут без пузыря не объяснишь. Брось этот снимок вашим криминалистам, пусть они омолодят француза лет на десять и оденут его в современный костюм: пиджак, водолазка. Сделайте все как можно быстрее и разошлите это фото по всем гостиницам города, даже самым малым. Да, так надо. Ты угадал. Возможно, к Кравцову полгода назад приходил потомок барона Шварца. Делай. А мы с дамой пока отобедаем.

Они неторопливо ели в кафе, но напряжение чувствовалось. Правда, у Кассандры оно было куда сильнее, она как на иголках сидела.

— Что тебя беспокоит? — отпивая чай, спросил Крымов.

— Нам завтра в обед надо быть в Девьих горах, у Царского утеса.

— Я сам хочу попасть туда, в смысле, в поселок Смирное, к Хованскому. Но завтра обещают к вечеру страшный ливень с бурей. Деревья будет ломать. Такие дни иногда выпадают на позднюю весну. Сколько уже предупреждений было? — рассуждал он. — Лучше отложить.

Кассандра покачала головой:

— Откладывать нельзя.

— Почему?

— Я знаю, Андрей, когда призрак фон Шварца вновь окажется на Царском утесе. Когда он может там оказаться.

— Как это?

— А так это. Вы уже знаете, его неоднократно видели на вершине Царского утеса в дни весенних бурь на Волге. Именно такая и обрушится завтра на всю область. И он, очень может быть, окажется там. Я обязательно поплыву — с вами или без вас.

— Даже так?

— Даже так, Андрей. В прошлом году я пропустила эту бурю — заболела, в этом уж точно не пропущу.

— Ладно, поедем вместе, — кивнул Крымов. — Ты смелая девочка.

— Профессиональный интерес превыше всего.

Крымову позвонили. Он взглянул на дисплей.

— Яшин, — сообщил он девушке. — Алло, Костя? Да, слушаю. Как дела с фоткой и гостиницами? — Брови Крымова взлетели. — Серьезно?! Вот так сразу? Консьерж узнал портрет? Конечно, мы составим тебе компанию! Уже едем!

Минут через пятнадцать старый «Форд» Крымова остановился у скромной гостиницы «Дубрава» на окраине старого города, у моста через широкую речку Царевну, впадавшую в Волгу, в неприметном районе с широкими затонами, элеватором и старым механическим заводом. Одновременно с ними подкатила машина с Яшиным и одним из его оперативников.

— Ты теперь девушку будешь на все задания брать? — спросил Яшин.

— Она берет у меня уроки криминалистики, расширяет сферу деятельности. От журналистики до криминалистики — два шага. Да, Кассандра?

— Ага, — просто ответила та. — В обратном направлении столько же.

Они целеустремленным отрядом вошли в гостиницу.

— Он уехал сегодня утром, — торопливо сказал консьерж. — С чемоданом. Да съехал ли? У него еще два дня оплачено.

— Он появился ночью? — спросил Крымов.

— Так точно. Часа в три ночи вернулся с огромной папкой, метр на метр, а то и побольше, — консьерж руками очертил размер, — но сегодня уезжал без нее.

— И я догадываюсь, почему, — кивнул Крымов. — Ключи, — потребовал он.

— Без ордера? — с опаской спросил консьерж.

— Он не вернется, — бросил Крымов своему товарищу. — Предупреждать не стал — зачем? А все, что нужно, он забрал.

— Понимаю, — кивнул Яшин.

Им дали ключи от номера «8» на втором этаже, куда они немедленно поднялись.

— Я лицо официальное, мне и открывать, — сказал Яшин. — Девушка входит последней, когда мы все проверим.

Мужчины друг за другом осторожно перешагнули порог одноместного номера. Ванная и туалет были пусты, шкафы тоже. Одежду забрали. Банные принадлежности тоже. То, что надеялся увидеть Крымов, лежало в центре комнаты — аккуратно разломанная старинная рама. Холста, конечно же, не было. Преступник скрылся с полотном Щукина.

Крымов стал аккуратно рассматривать разбитую раму и очень скоро обнаружил то, что искал. В одной из широких перекладин рамы, на которую барон не поскупился, было выточено хитрое полукруглое удлиненное отверстие. Оно представляло собой своеобразный пенал-тайник. Несомненно, для хранения скрученного в трубочку документа.

— Вот в этом отверстии и хранилось двести пятьдесят лет то, что понадобилось потомку барона Шварца, — констатировал Андрей Крымов. — Я так и думал, дело в раме. Холст был только предлогом. Хотя, — он взглянул на Кассандру, — и холст мог хранить какие-то тайны. Что скажете, милая девушка?

— Очень даже мог, — кивнула та. — Например, формулу превращения свинца в золото на обратной стороне. В духе барона.

— Эх, если бы, — вздохнул Крымов.

— Я бы тоже не отказался, — кивнул Яшин, поглядев на Кассандру — рыжеволосая острячка ему понравилась. — Я пойду по следам похитителя. Куда вы сейчас?

— За Волгу — к Девьим горам. Поиск картины — не мое основное дело, если честно. Я вижу продолжение своего дела именно там.

— Ну а так, на всякий случай, если понадобится помощь?

— Мне нужна подсказка старого мудреца — это Семен Александрович Холмогоров. Как о нем говорят: старый живописец и чудак. У него в поселке Смирное дача и круговая оборона. Кассандра в качестве наживки.

— Берегите ее, — улыбнулся девушке Яшин. — И удачи.

В машине Крымов спросил:

— У тебя есть знакомые художники?

— А зачем нам?

— Художники мне не нужны, а вот два этюдника понадобятся.

— Гениально, — искренне отреагировала Кассандра. — Прикинемся живописцами?

— Ага. Учитель и его студентка. Пойдет?

— Да просто класс. Стажеркой-криминалисткой я была только что, теперь стану художницей. Мне нравится ваша профессия, товарищ капитан.

— Мне самому нравится. Так есть?

— Найдем.

Этим же вечером Кассандра раздобыла два этюдника у своих друзей — студентов педагогического института. Арендовала на трое суток за бутылку коньяка.

— Сама рисовала? — бросив этюдники в багажник, спросил Крымов.

— Да, в изостудии. Еще девчонкой. Как раз с этими ребятами.

— Дальше не пошло?

Кассандра усмехнулась:

— Пошло, но не так, как от меня ожидали.

— В смысле?

— Я все видела по-своему. Ну, деревья синими, землю оранжевой, воду золотой.

— Эксцентрично.

— Ага. Чем больше ругали, тем оранжевее становилась земля. Меня и выгнали.

— Ясно. И тогда была белой вороной?

— В самую точку, детектив.

Они поужинали в одной харчевенке, выпили пива, и Крымов отвез девушку домой.

— Утром заеду, будь готова, — строго предупредил он.

— Не подведу, — ответила его спутница.

Утром они наняли частный катер и понеслись по свинцовым волнам вверх по Волге, в сторону Девьих гор. К одному из сидений были приставлены два видавших виды этюдника, щедро измазанных краской. Когда в девять часов они подъехали к переправе, где с десяток таких вот перевозчиков ожидали клиентов, один из капитанов, жизнерадостный крепыш, махнул им рукой:

— Сюда, сюда, господа художники! Перевезу со скидкой!

С этюдниками и сумками через плечо, с папкой, где был художественный картон, — еще один предмет антуража, — они направились к нему. У мосточка стоял ладный крытый катерок.

— Живописцы-пейзажисты? — спросил крепыш.

— А вы в теме, как я погляжу, — заметила Кассандра.

— А то! Кого я только не возил на ту сторону! Вам куда?

— Нам к Девьим горам, — сказал Крымов.

— Ого, далековато! Даже с ветерком, — покачал головой капитан и посмотрел на небо. — Да и погодка с каждым часом все смурнее. — Он поморщился: — Дороговато выйдет поездочка.

— Как выйдет, так и выйдет, — ответил Крымов. — Шторм будет после обеда.

— Ладно, смельчаки, поплыли, — согласился капитан.

Теперь, прыгая по крутым свинцовым волнам и хлопая днищем, катер нес их вперед, против течения. В сумках у искателей приключений лежало по биноклю.

— Значит, горы рисовать едете? — перекрикивая шум волн, громко спросил капитан. — В шторм и бурю? С риском для жизни?

Крымов взглянул на спутницу — ответ был за ней.

— Да, будем ловить настроение! — ответила за обоих Кассандра.

— Главное, чтобы не молнию! — хохотнул капитан.

Мотор ревел, катер то и дело заливало брызгами. Хорошо, капитана и пассажиров защищала застекленная кабина с высокой крышей. Но этюдникам на открытой корме сильно доставалось.

В преддверии обещанного шторма катера поспешно разлетались по Волге, ища пристанища. Даже большие теплоходы, кажется, торопливо и нервно ползли в обе стороны по неспокойной свинцовой реке, в белую пену расшибая грозные волны.

В одиннадцать они прибыли на место, расплатились и попрощались с капитаном. Тот бросил им: «Возвращайтесь живыми!» — повернул катер и полетел назад так неистово, будто его преследовали.

Они поднимались по установленной зигзагами, с небольшими площадками, деревянной лестнице.

— А когда появляется призрак? — спросил Крымов. — Ну, если появляется, конечно. Во сколько он там грозит небесам?

— В полночь, конечно, — просто ответила его спутница. — Как и все уважающие себя призраки.

Взгляды Крымова и Кассандры так и тянулись вправо. На одной из дощатых площадок девушка остановилась, вытащила из сумки бинокль, приложила к глазам и направила на Царский утес. Исполинской каменной волной он нависал над Волгой. Утес сильно выделялся — гигантскими сколами, серо-желтыми скальными проемами он был обращен к великой реке. Весь покрытый лесами, он был гол каменистой верхушкой. Наблюдательная вышка, откуда видно полмира.

— Что видишь? — спросил Крымов.

— Пока ничего. Но тревога уже есть. Сердцем чую.

Даже не верилось, что в эту полночь им предстоит на свой страх и риск наведаться туда.

— Где же мы будем тусоваться до полуночи? — риторически спросил он. — Под деревом стоять — опасно, капитан прав. Молния попадет — в угольки превратимся.

— Решим по дороге. Там же гротов полно, пещер всяких. Забыли? Укроемся.

— Круто, — покачал головой детектив. — Забыл.

Около полудня небо плотно заволокло серыми тучами. Село разрослось в центре обширной долины — куда ни глянь, повсюду поднимались лесистые вершины. Когда два художника-самозванца входили в село Смирное, легендарный утес оставался позади и справа.

Старая дача живописца-отшельника Холмогорова, деревянная, с большими окнами, оказалась в самом центре поселка. Уже на подходе Кассандра позвонила художнику — телефон с его позволения дала замдиректора художественного музея Инесса Львовна Семипалова. Кассандра попросила подругу матери представить ее художницей. Только не журналисткой, а то откажет! Даже сообщила, что вновь стала рисовать и хочет соединить историю с изобразительным искусством. Семипалова сказала: «Пришлось его уговаривать, Касси. Но старик согласился». — «Спасибочки!» — нежно пропела хваткая журналистка и весело взглянула на Крымова:

— Учусь лгать у профессионала.

— Для важного дела, а у нас важное дело, такие навыки нужны, как воздух, — ответил детектив. — Тем более уроки даю бесплатные.

С крыльца по ступенькам, помогая себе клюкой, спускался бородатый старик в заляпанном красками фартуке поверх длиннополого балахона. В квадратной, расшитой орнаментом и похожей на скуфью шапочке, он уверенно ковылял к забору, не слишком добро поглядывая на гостей.

— А вот о фартуках мы не подумали, — сказал Крымов. — И о шапочках тоже.

— Зачем вам халат, Андрей? Вы же не собираетесь открывать этюдник? Я бы очень удивилась.

Холмогоров неторопливо приближался к воротам. У высокого поджарого старика было худое лицо аскета и пронзительный взгляд.

— Кого-то он мне напоминает, — заметил Крымов. — Инока?

— Николая Рериха он вам напоминает, — ответила девушка, — когда тот обосновался в Гималаях. И шапочка у того была точно такая же. Вернее, у этого как у Рериха. Косплеет старец классика.

Холмогоров подошел к калитке.

— Ну здравствуйте, молодые люди, — подозрительно вымолвил он, оглядывая гостей. — Вас двое. Или я ошибаюсь?

Крымов и Кассандра переглянулись.

— Двое, — кивнул детектив. — Не ошибаетесь.

— А мне говорили только про одного человека. — Старик кивнул на молодую гостью: — Про нее. Вы — Кассандра?

— Я — Кассандра, начинающая художница. Андрей Петрович — мой наставник, — призналась та. — Не отпустил меня одну в горы, да еще перед грозой. А мы печенюшки к чаю привезли. Шоколадные. И бутылку «Кагора».

— Ладно, не гнать же мне вашего наставника. Тем более с печенюшками, — усмехнулся Холмогоров и отворил калитку. — Да еще с бутылкой «Кагора». Проходите. — Они вошли во двор. — Только из-за моего доброго отношения к Инессе Львовне — не люблю экспромтов. И гостей тоже.

И вновь двое переглянулись: строгим был старичок.

— А вы, Андрей Петрович, кто по специализации? — помогая себе клюкой, спросил Холмогоров.

— Он портретист, — ответила за «наставника» Кассандра.

— Благородное занятие, — одобрил старик.

— И очень увлечен тем же художником, что и вы, Семен Александрович, — добавила девушка.

— Я увлечен многими художниками, — через плечо заметил старик.

Они уже подходили к крыльцу дома.

— Щукиным, — подсказала Кассандра. — Загадочным Наумом Евграфовичем.

Холмогоров обернулся к гостям чересчур живо для старика.

— Серьезно? Почему? Малоизвестный провинциальный художник. Зачем он вам?

Крымов искренне пожал плечами:

— Моя ученица уже вам сказала — сверхзагадочная личность. Пытался разобраться в его картинах, в нем самом, и все время мозги в кучу. Может, не доходит до меня что-то?

— Бывает, — с усмешкой кивнул старик, поднимаясь на крыльцо. — Прошу в дом.

Стены этого дома на три комнаты, самая большая из которых представляла мастерскую, были плотно увешаны картинами. Тут открывались волжские пейзажи с просторами и горами. Техника что-то напоминала: первый план — четкий, насыщенный и яркий; второй — в легкой сизоватый дымке, третий — совсем бледный, прочие растворялись на горизонте.

— На картины Рериха похожи, — заметила Кассандра и тотчас увидела, как Холмогоров поднял брови. — Простите, если что-то не то сказала. Умалила вашу индивидуальность.

— Да нет, то самое. Я короткое время учился у Святослава Рериха, повезло, так что вы угадали, огненная девушка с редким именем. Пророческим. Чаю?

— Хотелось бы, — кивнула Кассандра. — К печенюшкам.

— Сделаем. Он у меня на травах.

— Котик, — кивнула она.

На диване растянулся огромный серый котище. Он спал. Правда, один глаз приоткрылся, когда вошли гости, но ничего интересного он в них не рассмотрел и вновь ушел в дрему.

— Агни, — представил его хозяин. — Мой старый друг.

Пока хозяин готовил чай, Крымов, усевшись в кресло, наблюдал за котом и размышлял, как ему построить диалог с этим необычным художником. Такого с ходу в оборот не возьмешь и лапши на уши не повесишь. Тут нужен особый подход. В это время Кассандра обходила дом и смотрела картины.

— Вот это да! — у одной из них, в широком коридоре, воскликнула она.

Подобно тому, как у Николая Рериха среди его ярких русских или гималайских пейзажей вдруг возникало полотно с необычным персонажем, возможно, мифологическим, будто шагнувшим в реальный мир из ирреального, так и на картине Холмогорова журналистка разглядела нечто ее взволновавшее.

— Это же он, тот старичок! Глядач!

За ее спиной почти одновременно оказались оба — и Крымов, и Холмогоров. Причем старик успел за молодым гостем. Девушка восторженно смотрела на полотно — на картине был изображен у расселины в скале древний старичок в серой робе с капюшоном, он хитро и мудро улыбался.

— Откуда вы знаете, кто это и как его зовут? — подозрительно и с интересом спросил Холмогоров.

Кассандра обернулась.

— Виделись однажды, года два назад, когда я в пещерах потерялась. Он меня из того горного лабиринта и спас, этот старичок. Или похожий на него. Только мне никто не верил, а вот вы точно поверите.

— Поверю, — кивнул Холмогоров. — Их немало на самом деле, — заметил он. — Как и вот этих. — Он сделал пять размеренных шагов вдоль стены, куда гостья пока еще не успела дойти, и указал пальцем на полотно: — Ну-ка, а как их зовут, знаете?

Кассандра мигом оказалась у другой картины.

— Знаю, — зачарованно кивнула она. — Их зовут злобари.

В пещере, во время дождя и молний снаружи, можно было различить три черные тени — у каждой тихо горели кровавым раскосые глаза.

— И как вы узнали?

— От глядача, конечно. Он их так назвал.

Остановив взгляд на лице Кассандры и ее огненных волосах, Холмогоров покачал головой:

— Да вы очень знающая девушка, как я погляжу.

— Благодарю — стараюсь.

— Я серьезно — не каждому удается заглянуть в ту щелку. Вам позволили. А вот эту картину вы пока еще не видели, как я понимаю. А то бы я услышал реплику, и еще какую. — Прихрамывая, он прошел по сумрачному коридору и оказался у другого полотна. — Я прав?

Кассандра и Крымов послушно устремились за ним. На полотне, в такую же разгулявшуюся над Волгой непогоду, среди черных туч и молний, бешеных пенных валов внизу, на высоком утесе стоял серой тенью человек в старинном наряде — кафтане с расклешенными фалдами, у пояса висела в ножнах шпага, а длинные седые волосы так и развевались по ветру. Старик словно бросал вызов стихии, самой природе.

— Круть, — восторженно прошептала Кассандра. — Барон Людвиг фон Шварц…

— Вы здесь из-за него, верно? — спросил Холмогоров. — Из-за призрака барона? А я для вас — ключик к этой тайне? Сознавайтесь, гости дорогие!

Последняя фраза прозвучала почти как ультиматум. Они молчали.

— Только это не призрак барона, — кивнув на картину, пояснил Холмогоров. — Это сам барон на Царском утесе взывает к силам зла и просит помощи. С призраками таких метаморфоз не происходит.

И впрямь барон был живой. Его одежду взбаламутил ветер, волосы спутали и трепали штормовые порывы. Да и глаза под седыми бровями смотрели очень живо на взбешенную бурей реку.

— Вот призрак барона, — указал Холмогоров на другую картину, спрятавшуюся в нише.

На этом полотне стоял тот же персонаж, только от него исходило бледное изумрудное свечение, будто его одежды и сам он оказались пропитаны фосфором. Глаза были мертвыми и белыми, как у залежавшегося в воде утопленника. У его сапог стоял такой же бледно-зеленый фонарь. Но этому существу было нужно иное — не кабала с горами злата, дворцами и наложницами, а свобода. Но какую свободу могла получить тень? И от кого?

— Вы же сами видели его, не так ли? — спросила Кассандра. — Вот таким зыбким — с фонарем у сапога? Иначе и быть не могло. Семен Александрович?

Холмогоров усмехнулся и с прищуром уставился на Крымова.

— Вы так подозрительно на меня смотрите, — заметил детектив.

— Она, возможно, и художник, но вы — навряд ли, — сказал старик. — Кто вы?

— Я ее учитель… портретист… я…

Крымов взглянул на Кассандру, умоляя о помощи, но девушка лишь поморщилась. Видимо, звучало неважно!

— Принесите ваш этюдник, — приказал старик.

— Зачем?

— Вы мой гость — выполняйте.

Крымов принес из прихожей этюдник:

— Извольте.

— Это вы извольте — раскройте его.

Детектив не сразу открыл загадочный ящик художника. Пришлось приложить смекалку. Холмогоров усмехнулся:

— Да им не пользовались уже полгода, а то и год. И половины красок нет, и палитру запустили. Мертвый этюдник. Не удивлюсь, если вы и бинокли с собой прихватили, чтобы получше рассмотреть вершину Царского утеса. Кто вы, спрашиваю еще раз? Будете врать — выгоню.

— Я детектив, — вздохнул гость. — Андрей Петрович Крымов. А наврали мы вам только из боязни, что прогоните. Про вас только и говорят: строгий, мол, страшный в гневе. Вот и все наши тайны.

— Он правду говорит, этот ваш липовый наставник? — спросил у девушки хозяин дома.

— Абсолютно. Можно, я тоже скажу правду? — жалобно попросила Кассандра.

— Говорите, — согласился хозяин дома.

— Я училась на художника, но работаю журналистом. Занимаюсь тайнами, в том числе Девьих гор, только мне никто не верит. Смеются надо мной, как и над вами смеялись. А самая интересная для меня тема — барон Людвиг фон Шварц и его домашний живописец — Наум Евграфович Щукин.

— Это уже куда ни шло, — вздохнул Холмогоров. — И что вам нужно от меня, лгуны-недотепы?

— Именно то, о чем мы сказали вначале, — пояснила Кассандра. — Истинная биография Щукина и его загадочные взаимоотношения с бароном фон Шварцем. История призрака, что появляется в весеннюю бурю над Волгой на Царском утесе.

— А еще история «Ночного Гостя», который был украден вчера ночью из музея, — добавил Крымов.

— «Ночного Гостя» украли?! — воскликнул старик.

— Да, — кивнула Кассандра. — Вам Семипалова не сказала?

— Побоялась! Знала, как я отношусь к этой картине. Говорил я им — хорошенько стерегите ее, она необыкновенная! — Его голос дрожал от негодования. — Так ввинтите в стену, чтобы трактором не оторвало! Дурни, раззявы!..

— В сущности, этот вопрос для нас наиболее важен, — пояснил Крымов. — Кто его украл и зачем? Но мы уже знаем почти наверняка, кто это был. Вам интересно?

— Интересно ли мне? Издеваетесь? Кто?

— Потомок барона Шварца.

— Как это? — пробормотал старик.

— Его опознали: вор — копия Шварца с одной европейской репродукции, только моложе лет на десять. Криминалисты постарались — долго объяснять. Если сможете помочь следствию, будем благодарны.

— Но картина «Ночной Гость» не представляла большой музейной ценности, как и другие картины Щукина. Зачем было так рисковать? У нас в музее и Репин есть, и Маковский, и Куинджи. Из сентиментальности? Не верю! — Его брови дрогнули и поползли к переносице. — Вы мне не все рассказали, детектив, верно? Что-то утаили?

Крымов поморщился:

— Не утаил — просто не успел сказать. Картину «Ночной Гость» украли из-за рамы. В ней было высверлено гнездо для документа, свернутого трубкой. Что это за документ, тоже хотелось бы узнать. Может быть, вы прольете свет на эти тайны?

— Сюжет начинает проясняться: призрак, портрет с тайником, потомок. — Холмогоров хитро прищурил один глаз: — Девушка…

— Да?

— А в том журнале, как его, бишь, «Звезда Поволжья», чья была статья про призрак барона? Не ваша ли?

Кассандра скромно опустила глаза:

— Моя. Не понравилась?

— Очень понравилась. Так вы, стало быть, немало знаете об этой истории?

— Кое-что, долго этой темой занималась, — вздохнула она. — Но хотелось бы узнать больше.

— Ну а вы, господин хитрец, — обратился он к детективу, — тоже изучили эту статью?

— Разумеется. Но сколько вопросов! Что за «адов проход» в утесе? Куда делся Карл фон Шварц? Мы уже знаем, что Щукин обладал даром предсказания и написал в «Ночном Госте» своего бывшего хозяина — Людвига фон Шварца, которого тогда и в России не было, стариком. Мы уже догадались, как звали Ночного Гостя на самом деле, — это был Князь Тьмы, — но в чем состоял долг Шварца перед ним? И что за документ мог быть спрятан в раме «Ночного Гостя»? История рвется на части, и я никак не могу сложить их в одну картину.

— Ясно. Ну так что будем делать, молодые люди?

— Вернемся к чаю? — миролюбиво подсказала Кассандра. — С печенюшками?

— Устами младенца, — кивнул Холмогоров. — Идемте на кухню — поможете накрыть стол.

Они пили чай с клубничным вареньем и печенюшками в гостиной. И уже пригубили кагора. За окнами резко потемнело.

— Вы рассказали историю правильно, и я помогу вам сшить те куски, которые рвутся. Барон Карл фон Шварц не умирал.

— Как? — вскинула брови Кассандра.

— Могли бы и сами догадаться, милая.

— Я предполагала, что все так, но поверить в это? Очень сложно, даже мне, чудачке.

— И я предполагал, — кивнул Крымов. — Но не верил. Продолжайте.

— Старый чернокнижник барон Карл фон Шварц, купив худое имение в месте, столетиями обжитом темными силами, через книги, которые привез с собой, и заклинания упросил Князя Тьмы явиться к нему. Прародитель зла всегда приходит, если кто-то очень ждет его. Когда дьявол выполнил просьбу старика и явился к нему, Шварц попросил у него помощи — молодости и богатства. Разумеется, пообещав расплатиться душой. Старая, как мир, история. И все это барон получил: вернул себе молодость, при этом сохранив жизненный опыт. Назвался Людвигом фон Шварцем, наследником. Построил дворец, набрал гарем, стал таскать из Царевой горы золото и драгоценные камни. Заставил служить себе демонов.

— Тех черных, с кровавыми глазами? — спросила журналистка. — Злобарей?

— Их самых. Ударился в распутство и разгул, многих соблазнил своим образом жизни. Короче, зажил на широкую ногу. Пока не обнаглел совсем и не вызвал к себе Князя Тьмы. А дальше вы всё знаете сами — Кассандра живописно описала эту сцену в своей статье. — Старик кивнул девушке. — Читал с наслаждением. Угроза прийти второй раз за душой барона в этот же дом напугала Шварца до смерти, и он с богатством, какое только мог унести, сбежал за границу. Он переезжал, менял имена. Но везде его находили слуги Князя Тьмы и напоминали о грядущем возвращении. В том же возрасте, из какого он прыгнул в юность, Шварц вернулся сюда, в свое заброшенное имение и стал в окружении нескольких прóклятых уродов дожидаться конца. Увы, чем страшнее беснуешься, тем печальнее конец. Однажды к нему пришли. Именно эти мгновения, заглянув на три десятка лет вперед, изобразил на своем полотне «Ночной Гость» художник-провидец Наум Евграфович Щукин.

— Но откуда все это известно вам? — набрался смелости и спросил Крымов. — В таких подробностях, так скрупулезно?

Холмогоров усмехнулся:

— Известно — и все. Ваше право — верить мне или нет.

— Я вам верю, — искренне призналась Кассандра.

Крымов кивнул:

— Да будет так. Вопрос, кто и зачем похитил картину «Ночной Гость». Мы узнали, что это был потомок барона и ему понадобился свиток из рамы. Но встает другой: а что это был за свиток? Для чего он предназначался?

— А вот на эти вопросы, молодые люди, я вам ответить не смогу, — покачал головой Семен Александрович. — Не знаю. Про тайну рамы вы мне рассказали только что.

За окнами полыхнула молния. Все трое напряженно замолчали. Секунд через пять над Девьими горами покатился гром.

— Еще далеко, — констатировал Крымов. — Но шторм будет.

— И еще какой, — кивнул Холмогоров.

— Класс, — с горящими глазами прошептала рыжая журналистка.

— Уверена? — скептически спросил Крымов.

— Ага, — кивнула она. — Целый год ждала этого.

— Возможно, эту полночь с ее чудесами ждем не только мы, — поймав взгляд Кассандры, кивнул Андрей. — Но и еще один человек, у которого далекоидущие планы.

— Так вы приехали, чтобы увидеть призрак барона? — спросил хозяин дома. — Я правильно вас понял, Андрей Петрович?

— Правильно.

Старый художник был мрачен.

— Вы точно пойдете туда?

— Я бы не пошел, — покачал головой детектив. — Гром, молния, проливной дождь, да еще призрак впридачу! Но эта рыжая бестия, моя очаровательная спутница, пойдет точно, — кивнул он на девушку, — а я — рыцарь и ее одну не отпущу.

— Я пойду с вами, — сказал старик.

— Не надо, — покачала головой Кассандра. — Это не ваша забота. И потом, возраст…

— Что значит возраст? — почти возмутился художник. — Я еще крепок — и с молодцом на руках поборюсь. Вот с этим, например, — кивнул он на Крымова.

— Но ходите-то с палкой, — сочувственно заметила девушка.

— Милая Кассандра, я живу тут два десятка лет, неужели все это время сидел на месте? Ходил — и в горку, и с нее. Сотни раз. — Он выдержал многозначительную паузу. — И потом, это самое главное, я знаю, где появляется призрак в весеннюю бурю над Волгой.

Крымов и Кассандра устремили взоры на старика.

— Вы все-таки видели его, — заключила Кассандра.

Холмогоров кивнул:

— И не единожды — три раза за эти годы. Издалека, конечно. Кто станет в своем уме к нему подходить? Последствия непредсказуемы. Пройдет сквозь вас — и будете умирать в муках. Всякий раз он стоял в одном и том же месте. Я рассматривал его в бинокль. В кафтане, при шпаге, седой, простоволосый. Зыбкий. Как будто вот-вот, и растворится в эфире. То ли бросал вызов буре, то ли ждал чего-то, как парусник попутного ветра. Так что пойдем вместе, молодые люди.

Крымов с сомнением покачал головой.

— Но до утеса километров десять — это часа два пешком.

— Я же не предлагаю топать до него, — усмехнулся старик. — Сейчас возьмем дождевики, кое-какие припасы и поедем.

Вскоре под далекие всполохи молний, раскаты грома Холмогоров отпирал замок гаража. Крымов помог открыть двери. На них самым серьезным образом смотрела фарами старая-престарая «Нива» песочного цвета.

— Ух ты! — воскликнул детектив. — Ну-ка, ну-ка? — Он обходил машину. — Не модель ли это «21–21»? Чудо отечественного автопрома? Первое и единственное за всю историю?

— Она самая. 1977 года выпуска. Первая из своей серии, прабабушка.

— И она-таки на ходу?

— Она-таки на лету, — поправил его старый художник. — Я же сельский житель, да еще горец, а значит, боец. Мне и конь нужен особенный. Эта «Нива» перескочит через любое препятствие.

Несведущая в силу юности Кассандра поморщилась:

— Что, считалась хорошей машиной? Полвека назад? Типа, как патефон?

— Не обижайтесь на нее, Семен Александрович, — поспешил оправдаться Крымов. — Она — дитя. Это суперкроссовер, девочка. «Хаммер» отдыхает. Почти межпланетный корабль.

Журналистка пожала плечами:

— Ладно, мужчины, поверю вам на слово.

На этот раз молния блеснула куда ближе, над первыми вершинами гор, а потом покатился и раскатистый гром.

Холмогоров взглянул на темное небо:

— Сейчас заправлю бак — и в путь. А вы пока загружайте походные вещи. Дождевики в коридоре. Как я понимаю, бинокли вы не забыли?

— Конечно, нет! — откликнулся Крымов.

Быстро подступивший дождь уже вовсю хлестал по округе, дробью проходил по капоту «Нивы», бойко летевшей по сельской дороге в сторону Царского утеса и Волги. Еще даже не стемнело — поздняя весна, будто разъяв небеса во всю ширь, увеличила день. Быстро преодолев расстояние, машина повернула налево и ловко запрыгала по ухабам в сторону леса, рябого от дождя за стеклом. Совсем зыбким казался утес за ним. Смешанный лес приближался, разрастаясь в обе стороны. Сразу за ним раскинулись руины баронского поместья и начиналось подножие Царского утеса.

— Что вы будете делать, если увидите призрака? — спросил Холмогоров. — А, господин детектив? Вознесетесь к нему, заговорите с гостем из другого мира?

— Пока еще не знаю, — ответил Крымов. — Вначале надо увидеть его. Но буря намечается та еще, все может быть…

Детектив не соврал — он понятия не имел, что будет делать, когда увидит призрака барона. Ему обещал позвонить Долгополов — в тот самый час икс — и сказать, как быть. Но Профессор пока не звонил, и Крымова это настораживало.

«Нива» выехала к лесу, еще раз повернула налево и помчалась мимо него, а когда обогнула зеленый, умытый дождем массив, сразу оказалась у развалин баронской усадьбы. Тут когда-то поднимался дворец Людвига фон Шварца, здесь он устраивал свои пиры и оргии, сюда таскали ему демоны с горящими глазами сокровища из недр Царской горы и сюда он вызвал из преисподней Князя Тьмы. Отсюда много лет спустя он отправился в свое последнее путешествие, когда за ним пришли.

— Однажды мы едва не провалились сквозь сгнившие полы, — признался детектив. — Когда тут бегали пацанами.

— Мы тоже тут все облазили с друзьями, думали, вдруг найдем золотую монетку? — вздохнула на заднем сиденье Кассандра.

Дождь назойливо барабанил по капоту и лобовому стеклу машины. Стекали струйки воды, только дворники мучительно и нервно боролись с потоками на лобовом стекле. Еще один всполох молнии осветил сумрачное небо, и гром покатился уже совсем рядом.

— Нам стоит укрыться, и я знаю, где — сказал Холмогоров.

— Под каменной аркой? — спросил детектив.

— Точно.

Они проехали метров сто пятьдесят и встали под высокой каменной аркой, одиноко возвышавшейся над руинами.

— Ждать будем в машине? — спросил старый художник. — Или хотите сразу в пещеры?

Решили ждать в машине — в пещеры еще успеют.

— В термосе кофе, в пакете черный хлеб, колбаса, бутерброды с сыром, — сказал Холмогоров. — Да, и булочки с маком, очень вкусные, кстати. Подождем, а с темнотой выдвинемся к горе. Вы же оба были там, как я понимаю?

— Да, я все гроты облазила, даже в пещеры сунулась, чуть не заблудилась, — призналась Кассандра.

— Это там вы с глядачом столкнулись?

— Ага, и не только с ним.

— Налейте мне кофе, Кассандра, будьте любезны, — попросил Холмогоров. — Там есть несколько пятачков, с которых видна вершина. Есть относительно безопасные, но на другие, что повыше и тропки до которых поуже, лучше не подниматься.

— А вы на скольких были, Семен Александрович? — спросила Кассандра.

— Я был на всех, но днем и в хорошую погоду.

Кофе был выпит, колбаса съедена, бутерброды с сыром, черный хлеб и булки тоже. Быстро темнело. За стеклами «Нивы» хлестко гулял ливень. Пора было надевать дождевики и выходить в открытый шторм…

Они шли по лесной тропе, хорошо знакомой не только Холмогорову, но и Кассандре, и даже Крымову, который вспоминал эту местность, где бывал в юности много раз. Исполинская гора, названная Царским утесом, с обширным густым лесным загривком, каменистыми тропами, гротами и пещерами, с лысой вершиной, нависающая над Волгой крутым накатом, влекла многих туристов и путешественников. По преданиям, в недрах ее бурлили разумные силы природы, как добрые, так и злые, гнездились демонические духи, она была обжита всеми древними народами, которые тысячелетиями проходили по этим землям и сменяли друг друга. Эта гора была когда-то языческим алтарем для разных племен…

Подъем был пока что пологий, но чем выше они взбирались по каменистой тропе, мимо сосен и зарослей, тем он становился круче. Деревья отчасти защищали их от дождя, долгополые плащи с капюшонами тоже, но земля раскисала на камнях, и можно было здорово растянуться. С одного пятачка пик горы открывался неплохо, но хотелось пройти вверх еще немного. С другого вершина открывалась еще лучше, но вновь хотелось рискнуть и подняться еще. На втором по счету «этаже», кивнув на вершину, Холмогоров сказал:

— Отсюда я видел призрака. Но только в военно-полевой бинокль.

Они дошли до третьего «этажа».

— Темнеет, — заметил Крымов. — А со мной пожилой человек и дама, — риторически добавил он. — Предлагаю посовещаться. Будем идти дальше?

— Если подняться еще метров на сто, оттуда будет хорошо видна вершина, — твердо заявил Холмогоров.

— Я — за, — не раздумывая, сказала Кассандра.

Крымов усмехнулся:

— Ладно, пошли. Два безумца и один дурак.

— Как самокритично, — вздохнула девушка.

Теперь каждый метр давался им с трудом.

— Сколько еще до вашего пятачка, Семен Александрович? А то ведь рухнем — свернем шеи на фиг.

— А вы за мной идите, шаг в шаг, и не свернете.

В небе полыхали молнии, дождь мешал движению, а наступающий сумрак наводил тоску. Если бы не фонари, можно было садиться на камни и, кутаясь в дождевик, дожидаться утра.

Наконец они вышли на небольшое плато, откуда, если взглянуть вверх, была хорошо видна с северной стороны вершина Царского утеса. И они сами не успели заметить, как резко стемнело. Теперь весенние молнии блистали устрашающе и ярко, и гром тяжелыми раскатами катился над самыми их головами. Волги они не видели — она осталась по ту сторону горы. Далеко внизу, слева, за коврами лесов, открывалась долина с поселком Смирное, весело светясь огоньками. В скале справа зияла черная пещера, она так и манила к себе.

— Именно тут я и была, — сказала Кассандра. — Чуть не пропала…

— Да? — оглянулся Крымов. — И все равно сегодня пошла?

— Ну так теперь вы со мной, — ответила девушка. — И разве я упустила бы эту возможность?

— Я уже говорил: рисковая девочка. А с этого плато можно подняться еще? — спросил Крымов.

— Нет, — ответил Холмогоров. — Впереди есть тропинка, и она ведет наверх. Я прицеливался. Но она так узка, что по ней только кошка проскочит. На вершину Царского утеса ведут другие дороги — для людей здесь тупик.

Кажется, их голоса разбудили тьму вокруг и особенно густую темноту пещеры. Через шум дождя они услышали как будто шепот, сдавленное многоголосье, почти шипение.

— Смотрите! — негромко выпалила Кассандра. — Вон они!

Мужчины обернулись на пещеру. Там едва заметно сверкали красным светом две пары глаз.

— Это они? — спросил Крымов. — Те самые?

— Они, — кивнул Холмогоров. — Злобари…

— Значит, я не ошиблась тогда, — прошептала Кассандра. — Они уже подобрались ко мне — один из них. Вовремя спасли…

И тотчас у скалы, недалеко от края пещеры, во всполохе молнии все трое увидели старичка в плаще и с посохом. Но откуда он взялся? Рядом зияла расселина — сантиметров двадцать, не более того. Трещина на древней шкуре каменного исполина. Тайная дверь для небывалых существ…

— Иди сюда, золотоволосая дева, — назидательно сказал старичок. — И вы, путники, тоже. Этих не бойтесь! — повысил голос он, поднял посох, грозно потряс им — и две пары кровавых узких глаз исчезли во тьме. — Вон его бойтесь! — Он указал тем же посохом на каменистую дорогу. — Он обошел владения и идет сюда! Сегодня этой тропой. Ну же, скорее!

Смельчаки-путешественники оглянулись — по тропе, где только что шли они, поднимался человек с фонарем в руке. Фонарь светил умеренным изумрудно-бледным светом, но и сам человек светился, искрился зеленью, словно его одежда была щедро пропитана фосфором.

Холмогоров, Крымов и Кассандра бросились под прикрытие темноты. Старичок с посохом отступил, освобождая им место. Все вчетвером оказались в черной нише. В этот самый момент на плато вышел он — светящийся мутным зеленым светом, в старинном кафтане, в ботфортах, при шпаге, в шляпе с плюмажем.

— Зачем ему фонарь?

— Он слеп, как крот, — тихонько ответил старичок-глядач. — В этом мире вашем он почти слеп. Но чутье у него, как у волка.

Дойдя до середины плато, призрак остановился и посмотрел в черноту пещеры. Мутным зеленым светом блестели его мертвые выцветшие глаза, на испещренном морщинами неживом лице маской застыла ненависть. Несколько мгновений они смотрели друг на друга. Потом призрак, насторожившись, положил руку на эфес шпаги, поднял фонарь и сделал шаг в сторону пещеры. Трое и старичок отступили назад. Молния ослепительно прожгла ночь над самым Царским утесом, ударила вниз — факелом вспыхнула одна из вековых сосен, наверно самая высокая. Такая боль от яркого света пронзила призрака, исказилась маска неживого лица, что он еле удержался на ногах, едва не рассыпался в зеленую пыль.

А когда трое полуослепших путников пришли в себя, то увидели, что призрак уже прошел через плато и ступил на ту самую дорожку, по которой только кошка пробежит. Крымов первым вышел из пещеры и поспешил за призраком, за ним — Кассандра и Холмогоров. Они увидели поднимавшегося по неясной каменистой ленточке светящегося изумрудным сиянием призрака.

— Что вы удумали, а? — тихо и строго спросили за их спинами.

Они обернулись. Вопрос задал старичок. Он был вполне обыкновенным, телесным на первый взгляд. С мудрыми и лукавыми глазами. Такими рисуют художники-фантазеры добрых домовых.

— А ты, золотоволосая дева? Я предупреждал тебя: не возвращайся. Но тебе все мало, да?

— А вы глядач? — тихо спросила она. — Добрый дух этой горы?

Старичок только усмехнулся вместо ответа, снисходительно качнул головой.

— Нам не нужно золото, что под горой, — сказал Крымов. — Мы не жадные. Нам нужны ответы.

— Только ответы, — кивнул Холмогоров.

— Мало знаешь — крепко спишь, — ответил старичок. — Уходите, пока не поздно. Ваши ответы сейчас наверху — загляните и уходите отсюда. Больше помогать не буду — на себя пеняйте, — ответил он и скрылся в темноте пещеры.

Все трое обернулись и, вооружившись биноклями, посмотрели наверх. Там, на вершине утеса, стоял призрак барона фон Шварца и лучился бледным зеленым светом. Барон смотрел за гору, в сторону реки. Треуголку он держал в руке, длинные седые волосы плескались по ветру, фонарь он поставил у своих ног. Шторм был силен, за горой Волга сейчас, несомненно, бурлила, как кипяток в чане на большом огне, и черными пенными валами бросалась на берега. В небе полыхали молнии, били вниз, но старый призрак держался вопреки всему. Молнии не целились в него — для них, бесплотный, он был недосягаем.

— Ребята, смотрите, кто-то лезет в гору, — заметила остроглазая Кассандра. — Только по другой тропе. Вон, слева, с рюкзаком!

По крутой тропинке, помогая себе руками, по склону взбирался мужчина в спортивном костюме и вязаной шапочке. При всполохе очередной молнии он оказался виден как на ладони.

— Я знаю, кто это, — уверенно сказал Крымов.

— Похититель картины? — спросил Холмогоров.

— Он самый. Потомок. Но что ему надо?

На небольшой площадке тот, кого они назвали потомком, остановился и достал из кармана листы бумаги. Он прочитывал один и отбрасывал его — тот уносился в порыве ветра.

— Это ведь они, Андрей, те самые листы из рамы? — не отводя бинокля от глаз, спросила Кассандра.

— Разумеется, — ответил детектив. — Но что ему надо?

Второй лист, третий, четвертый… Вдруг там, на вершине утеса, старый барон ожил — до него как будто достучались! — обернулся и посмотрел вниз. На того, кто крался к нему сзади. Тот, прочитав и отбросив последний лист, поднял голову и посмотрел на своего предка.

В этот момент и зазвонил телефон в кармане детектива Крымова. Он схватил трубку. Это был Долгополов! Долгожданный Профессор!

— Что там у вас? — почти прокричал в трубку шеф.

— Буря и шторм! — ответил Крымов. — Так что я должен сделать?

— Вы не должны дать потомку подойти к призраку!

— Долго думали, Антон Антонович!

— У меня не было ответов сразу! Вы можете это сделать?

— Не могу.

— Почему?

— Поздно, Антон Антонович, между нами — пропасть. Буквально!

— А если выстрелить?

— В кого? В призрака?

— Хватит тупить! В потомка!

— С какой стати я буду стрелять в человека?

— С такой! Они не должны встретиться! Не должны соприкоснуться! — Это прозвучало как ультиматум. — Понимаете — не должны!

— Он идет вверх, — сказал Холмогоров.

Крымов устремил бинокль в ту же сторону — да, человек, только что прочитавший заклинания, поднимался.

— Крымов! — неистово завопила трубка. — Андрей Петрович!

— Что?!

— Мы только сейчас поняли, что будет. Они не должны соприкоснуться!

— Поздно, Антон Антонович, вам и вашим гномам раньше надо было думать.

— Кто это? — спросила Кассандра, оторвавшись от бинокля.

— Мой работодатель, — мрачно ответил Крымов.

— Да кто он?

— Волшебник.

А потомок и призрак барона уже стояли на вершине и смотрели друг на друга. Над ними полыхали молнии, гремел гром.

— Что сейчас будет? — спросила Кассандра.

— Я знаю, что сейчас будет. Хоть я и не ручной гном своего шефа, но уже знаю.

Потомок направился к барону — они должны были сшибиться лбами, но этого не случилось. Остался только один человек — тот, кто читал заклинания и взбирался в гору. Барон исчез. Они стали единым целым. Вот чего боялся Антон Антонович! И вот почему просил — требовал! — стрелять.

Потом человек на горе посмотрел в их сторону — и Крымов мог бы поклясться, что он увидел их, преследователей. Человек повернулся к обрыву над Волгой, разбежался и — бросился вниз. Все, что они увидели, — как вспыхнул черным пятном над горой купол небольшого горного парашюта. Человек исчез.

— Мамочки, — горячо прошептала Кассандра.

На вершине горы таял в эфире брошенный изумрудный фонарь, едва лучась фосфорическим светом.

— Чертовщина, — пробормотал Холмогоров. — Даже я, навидавшись всякого, такого не ожидал. А вы, Андрей Петрович?

— Да как вам сказать, — пробормотал детектив. — Всякий день и всякая ночь открывают нам этот мир заново. И привыкнуть к этому невозможно.

— Что там?! Что?! — вопила трубка голосом гневного Антона Антоновича Долгополова.

— Когда приеду — расскажу, — ответил Крымов и дал отбой. — Ну что, следопыты, идем назад?

Ночевали у Холмогорова. Приехали, поужинали, допили кагор, добавили настойки и свалились кто куда. Кассандре достался диван в гостиной, который ей пришлось делить с котом Агни. Крымову — раскладушка. Он долго ворочался, никак не мог заснуть. Мучительно скрипело его ложе. Что же он упустил? Как отпустил этого потомка? И что теперь ждать от нового существа? Но Долгополов тоже хорош — пальни-ка в незнакомого человека, и все путем!

— Что за на фиг? — пробурчал Крымов и поднялся с жалобно скрипнувшей раскладушки. — А может, и стоило?..

Он отправился курить на крыльцо. Из гостиной, мимо которой проходил Андрей, доносились жалобные стоны. Детектив тихонько вошел. Кассандра спала неспокойно — ей снился дурной сон. Одеяло сползло, она сбила его ногами и сжалась в комочек. Что ей снилось? Кот устроился на широкой спинке дивана в позе сфинкса и как будто охранял девушку. Агни посмотрел на вошедшего, задержал на нем подозрительный взгляд и медленно закрыл глаза. Крымов аккуратно сел с краю, отвел взбитые медные волосы с лица спавшей девушки, положил горячую ладонь на лоб Кассандры, прошептал: «Все хорошо, милая, все хорошо», — и она быстро успокоилась. Крымов подтянул одеяло Кассандры, подоткнул его со всех сторон и, уже уходя, услышал, как она тревожно вздохнула во сне.

Сидя в плетеном кресле на крыльце, он выкурил с перерывами три сигареты. Село Смирное, потрясенное ночной бурей и умытое ливнем, спало. Весенний шторм над Волгой прошел, от него остался только мелкий моросящий дождь. Только когда над Девьими горами забрезжил свет нового дня, чувствуя дикую усталость, Андрей отправился вздремнуть. Когда рассветет, они договорились вернуться на место, но на другой участок, по которому поднимался потомок.

Утром все едва очухались. Холмогоров гремел на кухне посудой.

— Как спалось? — за столом спросил у девушки Крымов.

Хозяин уже наливал всем чай.

— Снилось что-то ужасное — злобари. Они крались ко мне, я убегала, а у края пещеры меня подстерегал призрак с фонарем. — Она покачала головой. — Ужас! Какой-то жуткий водоворот. А потом меня словно загородили от всего. Взяли в кокон. И сразу стало спокойно. Думаю, котяра помог: когда я проснулась, он лежал у меня на груди и урчал. Я и проснулась-то от его мотора.

Крымов улыбнулся:

— Наверное, он, Агни.

Котяра и сейчас разлегся на диване во всю длину своей мохнатой туши и с интересом посматривал на гостей.

Позавтракав, они сели в машину, и «Нива» полетела в том же направлении, но свернула на другом участке. Справа осталась сгоревшая сосна, в которую ночью попала молния. До полудня они искали, и все было тщетно, пока Кассандра не крикнула:

— Нашла! Нашла!

В руке она держала намокший лист бумаги — ксерокопию части рукописи. Заклинания на непонятном языке.

— Значит, где-то есть и оригинал? — спросил Крымов.

— Где-то есть, — согласился Холмогоров. — А этот текст интересно будет прочитать. Как видно, им пользовался и Людвиг фон Шварц; и потомку он пригодился.

После обеда Семен Александрович отвез молодых людей на пристань. Они тепло попрощались со стариком. Обещали заглянуть к нему в гости.

— Сделаю в своей жизни исключение, — сказал он. — Для вас двери моего дома отныне открыты.

На «Метеоре» вернулись в город. На стоянке их дожидался старенький «Форд» Крымова. Через полчаса детектив довез рыжеволосую спутницу до ее дома. Она потянулась к нему, чмокнула в щеку:

— Спасибо, Андрей.

— Не за что.

— Есть за что. Отличное вышло приключение. — Кассандра улыбнулась ему: — Созвонимся, да?

— Без всякого сомнения, — кивнул он.

В этот день он решил никуда больше не ехать — в душ, немного коньяка для расслабухи — и отсыпаться, а вот завтра утром…

…Утром все было так, как он и предполагал.

— Надо было пальнуть, надо было! — воззвал к нему за столом в саду Антон Антонович Долгополов. — Без всяких сомнений!

Еще и чай не был разлит, только пар шел из носика, чашки сияли девственной фаянсовой чистотой. Только и было выпито по рюмке сливовой наливки, даже без закуски.

— Во-первых, огромное расстояние, тут нужна была снайперская винтовка. Мы наблюдали через бинокли. Из пистолета никак не вышло бы. Во-вторых, со мной были гражданские, и я не имел никого права ввязывать их в эту чертову авантюру.

— А вам вообще не стоило связываться с гражданскими в таком деле. Одному надо было действовать. Одному! — по слогам произнес Профессор.

— Без этих гражданских я бы и призрака не увидел. А вам, Антон Антонович, стоило на часок раньше позвонить и рассказать о своих грандиозных планах. Почему так долго думали? Дожидались чего-то в своей небесной канцелярии?

— Должны были понять, кто таков это потомок, что ему нужно от призрака барона, а призраку барона от него.

— И до чего додумались вы и ваши умники гномы?

— Какие еще гномы? — нахмурился Долгополов.

— Ну те, с кем вы работаете? Ваша таинственная армия спасателей мира?

— Не смейтесь: вы — один из них, между прочим.

— Так до чего додумались?

— Выпьем еще по рюмке, — предложил Долгополов.

Они выпили. На этот раз закусили яблоками.

— Зная, что рано или поздно ему придется отдавать долг, Людвиг фон Шварц нашел заклинание, по которому он мог бы получить еще один шанс. Вернуться в этот мир на новый срок, обманув дьявола. Это заклинание он и должен был передать во времени. Но как? Фон Шварц замуровал заклинания в картинную раму, и думаю, не в одну. Но нас интересует именно эта. Он подарил ее своему придворному художнику Щукину, взяв с него клятву, что тот напишет его портрет и вставит в подаренную раму. Так и случилось. Только портрет вышел странный — «Ночной Гость».

— Думаете, такой тайник не один?

— Уверен в этом. Что стоило барону размножить рукопись и спрятать ее в разных полотнах? Когда он странствовал по Европе, нашлась дорогая куртизанка, которая родила ему сына. Это ее потомок, Карл Шульц, представьте, экзальтированный поэт-постмодернист, половину стихов посвятивший темным силам, задался целью воспользоваться рукописью прапрапрадеда. Узнал о тайнике и устремился в Россию. Вначале думал купить картину, но потом просто выкрал ее. Как раз перед весенней бурей над Волгой…

— И что теперь они представляют, соединившись друг с другом? Предок и потомок? Две души в одном теле?

— Понятия не имею! — мгновенно завелся Долгополов. — Говорил же: надо было пальнуть!

— Надо было предупреждать, — в ответ обрезал его Крымов. — Или посоветовать прихватить снайперскую винтовку.

Оба замолчали.

— А девочка, вы говорите, способная? Эта Кассандра?

— Более чем. Умница. Медиум прямо.

— Неплохо, неплохо… Выпьем, Андрей Петрович?

— Выпьем, Антон Антонович.

Они выпили еще по рюмке наливки.

— Ну как, греет? — спросил хозяин дома.

— Греет, — с усмешкой ответил Крымов.

— Что смешного?

— Ничего. Это усмешка скорби. Однажды этот тип откроется миру, не так ли?

— Можете в этом даже не сомневаться. Теперь это демон из демонов. Накопит силы и вернется. Но в каком обличье? В какой роли? — Антон Антонович пожал плечами. — Но будет день, будет и пища. Подождем. Я умею ждать. Чем займетесь в ближайшие дни, господин детектив?

Крымов взглянул поверх деревьев весеннего сада. Яркое после недавней бури солнце шло к зениту, наполняя всю округу пронзительным светом.

— Переведу дух, — предположил Крымов. — А что, есть предложения, господин Профессор?

— Представьте, есть. Но переведите дух, пары-тройки дней вам хватит, я же не злой тролль, чтобы бросать вас из огня да в полымя! Я — добрый посланник небес, — он поднял указательный палец, — строгий, но справедливый.

Галина Романова

Рецепт на счастье

Глава 1

Этот огромный дом, фотографию которого она рассматривала уже час, достался ей в наследство от тетки Евдокии Михайловны. И это казалось очень странным.

Они никогда не ладили. Сказать больше — друг друга недолюбливали. Кира все детство дразнила ее Дуськой. Евдокия Михайловна в ответ грозно скалила зубы и предрекала безрадостное будущее.

— Быть тебе, Кирюша, одинокой курицей, — с удовольствием констатировала тетка, замечая, как мальчишки-ровесники предпочитают Кире других девочек. — Никто в твою сторону не взглянет. Неприметная ты…

Сама Евдокия никогда не была замужем. Но поклонников имела целый взвод — со слов матери Киры. Детей у Евдокии своих не было, зато она страшно любила воспитывать чужих. А поскольку из чужих ей доставалась на целое лето одна Кира, так как ее родители работали много и бестолково, то отрывалась тетка на ней на полную катушку.

Учила делать всю работу по дому и в огороде. Следила за ее внешним видом строже любого прапорщика. Лет с десяти каждое лето приглашала репетитора по английскому и французскому. А когда Кира попыталась взбунтоваться и пожаловалась матери, та только махнула рукой и с усталым вздохом поинтересовалась:

— Считаешь, тебе это не пригодится в жизни?

— Что это, мама? Отсутствие летних каникул? Я и так пашу у нее по дому и в огороде, как раб на галерах. А тут еще и языки учить!

Мать опять махала рукой и уверяла, что все это Кире непременно пригодится в будущем. И она еще скажет Дуське «спасибо».

Благодарности тетка при жизни так и не дождалась. Как только Кира стала достаточно взрослой, она перестала ездить в дачный поселок, где Евдокия Михайловна когда-то построила себе большой дом, на каникулы. Но с матерью тетку регулярно навещала на праздники и нечасто в выходные.

Когда Кира поступила в институт, тетка неожиданно заболела, слегла и по телефону отвечала ей слабым, бесцветным голосом. Этот факт Киру страшно взволновал и обескуражил. Она была уверена, что Евдокия Михайловна из бетона и железа. Кира засовестилась и засобиралась к ней летом на недельку-другую. Но Евдокия Михайловна поломала все ее планы, померев за два месяца до этого.

Мама Киры сильно горевала по двоюродной сестре и почему-то называла ее горемыкой.

— Чего это она горемыка, мам? Жила всю жизнь для себя. Никаких проблем не знала. Денег было много, а тебе никогда рублем не помогла.

— Достаточно того, что она тобой занималась. Это было очень важно, Кирюша.

— Что важно, мам? То, что она меня муштровала все каникулы?

— Она тебя воспитывала. У меня на это времени не было. Мы все время с твоим отцом работали.

— Доработались! — фыркала Кира в ответ. — Что он к другой сбежал!

— Так получилось. Это жизнь, Кирюша…

Через какое-то время огласили завещание, условия которого были просто невыносимыми.

Тетка завещала ей свой огромный дом в дачном поселке, но без права продажи в течение десяти лет. Кире достались все ее банковские счета, но без права снятия с них наличности и закрытия также в течение десяти лет.

— Вы можете распоряжаться только процентами, — уточнил нотариус, с которым готовила напоследок каверзу Евдокия Михайловна. — Поверьте, там достойная сумма. На ежемесячное содержание хватит за глаза. Кстати, налог на землю и строения погашен на десять лет вперед. Так что вам беспокоиться не о чем.

Кира все еще боялась радоваться, даже узнав сумму ежемесячного содержания. Чудился ей гадкий подвох в этом щедром подарке судьбы. Хоть убей, тетка что-то приготовила для нее. Какой-то кролик вот-вот должен быть вытянут нотариусом за уши из шляпы.

И она не ошиблась.

— Правда, есть одно «но», — загадочно мерцая глазами за стеклами дорогих очков, произнес тот.

— И какое же? — вытянула шею мать.

Кажется, ее нисколько не смутило, что родная сестра ей не оставила ни копейки.

— Вы не имеете права в течение первых двух лет уволить наемного работника, принятого Евдокией Михайловной.

— А что за работник? Чем он занимается?

— Все работы по дому и саду на нем. Он также выполняет роль повара, водителя. — Нотариус перелистывал бумаги, не поднимая головы.

— У меня нет машины, — буркнула Кира.

— Теперь есть. Она оформлена на вас по генеральной доверенности. Но продать ее вы не сможете…

— Дайте угадаю! — со злостью перебила его Кира. — В течение десяти лет?

— Нет. Два года.

— А кто будет платить этому работнику Балде? — спохватилась она.

— Не вы, — последовал лаконичный ответ.

— Понятно. — Она покусала губы с досады, не понимая спокойствия матери. — Это все?

— Почти. Есть еще одно, на мой взгляд, самое важное условие. — Нотариус привстал со своего кожаного кресла, прокашлялся. — В течение этих десяти лет вы должны реализоваться как писатель.

— Как кто?! — Она даже осипла. — Какой, к черту, писатель?! Я преподаю иностранные языки уже два года. Как окончила универ, так сразу и приступила…

— И это делает вас несчастной. — перебил ее нотариус с легкой иронией. — Евдокия Михайловна ругала себя за то, что заставляла вас заниматься языками. Тем самым погубила в вас дар сочинительства. Она до конца своих дней перечитывала ваши заметки. Даже пыталась их опубликовать, но объем был слишком невелик, ни одно издательство не взялось. Она винила себя в том, что повлияла на ваш выбор профессии. И решила все исправить. Вы должны будете…

Далее шел еще один перечень непременных условий для того, чтобы через десять лет она вступила в настоящие права и могла все продать либо пустить по ветру.

— Это может быть лишь одна книга, но ее должны издать, ее должны читать, она должна нравиться. Работать теперь у вас нет необходимости. Содержание по условиям завещания превышает вашу нынешнюю заработную плату в несколько раз. Вы можете спокойно себе жить в доме и писать.

Киру колбасило так, что трясся воротник ее полосатой рубашки.

— Проживание в ее доме, я так думаю, тоже обязательное условие?

— Совершенно верно, — скупо улыбался нотариус.

— А мама? Ей можно со мной?

— На этот счет не было никаких распоряжений от Евдокии Михайловны. А теперь давайте подпишем необходимые соглашения…

Мать категорически отказалась жить с ней в дачном поселке.

— Ты знаешь меня, детка, я городская жительница, — замахала она на дочь руками, стоило им выйти на улицу. — Меня нисколько не пленит трель соловья и прочее. Я лучше босиком по асфальту побегу, чем по траве.

— Ты знала? — подозрительно глянула на мать Кира.

И по тому, как быстро вильнул ее взгляд в сторону, поняла — имел место сговор двух сестер.

— Предательница, — прошипела она в спину матери, двинувшейся к стоянке, где та оставила свою старенькую машину.

— Мы обе хотели и хотим тебе добра.

— Конечно! — громко захлопала в ладоши Кира. — Раньше мое заключение ограничивалось летними каникулами. Теперь десятью годами. Десять лет строгого режима!

— Не драматизируй, дорогая. Дуся была права, когда обложила тебя немыслимыми условиями. Иначе ничего не вышло бы. Ты через неделю заскучала бы и удрала оттуда. И даже не включила бы компьютер, чего уж говорить о писательском труде. Ты бы не приступила.

— А я… А я могу всех вас обмануть! Десять лет жить себе припеваючи, пользоваться средствами и ничего не делать. А через десять лет…

— А через десять лет ты так привыкнешь к безбедному существованию, что ни за что не захочешь с этим расстаться.

— А если захочу?

— Не захочешь, — помотала головой мать, сворачивая на нужную развязку, ведущую к их многоэтажке. — Мы хорошо знали и знаем тебя, малыш. Сейчас злишься, а потом будешь счастлива, поверь. Ты любишь тот дом. Всегда любила писать. Но у тебя никогда не было возможности. Теперь она появилась. Представь себе такую картину…

И мать принялась пересказывать все ее давние девичьи мечтания. О светлой комнате в доме за городом, о позднем подъеме, чашке ароматного кофе с горячими булочками, прогулке по свежему воздуху, любимой работе в тишине комнат.

Кира покосилась на нее. Даже жутковато стало от того, с какой точностью мать воспроизводила то, что в Кирином представлении называлось счастьем.

— И когда же мне отбывать в ссылку? — проворчала она, выходя из машины возле их подъезда.

— Сейчас. Вещи я уже собрала. И Виталик за тобой приехал. Во-он он, через три машины, на черном «Вольво».

Виталиком оказался молодой мужик лет тридцати пяти. Страшно худой, огненно-рыжий, лохматый, очень высокий и совсем неразговорчивый. Он был в ядовито-зеленом спортивном костюме, резиновых сланцах. На конопатом носу плотно сидели солнцезащитные очки.

Осмотрев своего работника, Кира почувствовала неожиданное облегчение.

Слава богу, что он не мачо! Тетка лишила бы ее тогда покоя окончательно, подселив надменного красавца с непомерными амбициями. Кира не смогла бы ему тогда никаких указаний давать. Робела бы и млела, рассматривая черные очи и загорелые широкие плечи. Еще и кивала бы в ответ на всякую чепуху.

Знает, проходила!

И тетка отлично знала об этом. Была свидетелем ее зарождающегося романа с однокурсником. Прикатила как-то к ним в гости и наблюдала из окошка, как Кира к нему выбегает и повисает на шее. А потом язвила пару дней, пока Кира ее буквально из квартиры не выпроводила, прошипев напоследок в спину, что вовсе не ее дело вмешиваться в отношения племянницы, каким бы мезальянсом той это ни казалось.

Конечно, тетка, как всегда, оказалась права. И черноглазый красавчик Олег бросил ее еще до зимней сессии. Предпочел другую девушку — намного красивее, смешливее и удачливее.

Проплакав неделю за закрытой дверью своей спальни, Кира пришла тогда к неутешительному выводу, что тетку-зловредину все же надо иногда слушать. И Кире следовало рубить сук по себе. Она всего лишь пару месяцев считала себя красавицей, поверив сладким речам Олега, а как потом было больно! Почти год болела душа.

Хорошо, что Виталик оказался несимпатичным. И немногословным. Очень хорошо. Может, у них и выйдет не мешать друг другу.

Глава 2

С оглашения завещания прошло три недели. Сладкий жаркий май сменился неожиданно прохладным июнем. По утрам в первых числах даже морозило, и идеально подстриженная трава в теткином саду покрывалась белым инеем. А некоторые цветы, поторопившиеся распуститься, роняли побитые холодом лепестки.

— Вишни не будет, — сообщил Виталик.

Они взялись завтракать вместе. Она попросила. И не потому, что он готовил, — очень тошно было сидеть на огромной кухне одной. Одиночество рождало рой недобрых мыслей в адрес покойной тетки. Да и в свой собственный тоже.

Она ни на что не годилась! Первый лист книги оставался белоснежным. Нет, в самом верху она напечатала свои имя и фамилию — Кира Воробьева. Ниже кавычки, три точки, кавычки закрыла. Еще ниже написала — «глава», поставила цифру «один». И все! На этом творческий процесс приостановился.

Она не знала, о чем писать, — вот! Ее детские заметки, когда-то приводившие тетку в дикий восторг, никуда не годились. Они даже ни под один жанр не подпадали. Она их называла теперь «записками одуревшей от жары и летних занятий с репетиторами девочки». Той девочки давно нет. Есть взрослая девушка, чей возраст предательски крался к тридцатке. Девушка никого не любила и почти ничего не знала о чувствах. Нет, предательство в ее жизни случилось — с Олегом. Но то было не очень серьезно. Юношески восторженно и только.

А вот настоящего, сильного, великого чувства она не испытывала никогда. О чем писать? О том, чего не знала? Нет. Так нельзя.

О природе и погоде? Там все тоже повторяется. Цикл за циклом: весна, лето, осень, зима. И вода в озере всегда одинаковая — мутная, тяжелая, неподвижная. О сплетнях, подслушанных в магазине пару дней назад? Так кому интересно читать о покушении на кражу со взломом? Кражи-то не случилось, сработала сигнализация. И воришек соседка заметила. Пара ребят в балаклавах.

— И ведь не узнать их в этих масках! — испуганно таращила глаза та самая женщина, чей разговор Кира подслушала, лениво слоняясь между стеллажами с товарами. — Знать бы, кто это!

— В чем были одеты? — зачем-то встряла в разговор Кира, хватая с полки самую большую пачку чипсов.

— В одежде, в чем же еще! — возмутилась женщина. — Не голые же бежали, когда сигнализация завизжала, и я следом!

— Так в чем были неголые? — настырничала Кира, прямо там вскрывая упаковку и принимаясь закидывать чипсы в рот. — Можете точно вспомнить? Это же важно. По одежде можно узнать, если только они не были в одинаковых черных комбинезонах.

— В шортах они были. Один в джинсовых длинных, — подумав, проговорила женщина. — Второй… А вот второй в коротких, красных, ноги гладкие. Стройные, как у девушки.

— Может, это девушка и была? — предположила Кира, чем повергла рассказчицу в глубокий ступор.

— Девушка? — ахнула та, прикладывая обе ладошки к груди. — А вот вы сказали, и я поняла, что да — вторая девушка. Ноги не мужские. И еще футболки у них были одинаковые с надписями. Как же это я забыла! Вы молодец, Кира. Надо бежать к Степанычу, а то он успокоился: кражи не случилось, и ладно. А если снова куда-нибудь полезут?

То, что женщина знала, как ее зовут, Киру не удивило. Многие помнили племянницу Евдокии Михайловны еще по летним каникулам. И знали, кто унаследовал ее дом.

Со Степанычем Кира была лично знакома. Тот любил заходить к тетке в гости, якобы на чай. Среднего роста, кривоногий, с совершенно плоским животом, который не менял своей формы даже после щедрого теткиного угощения. А угощать Степаныча она любила. И тот любил угощаться, а еще засиживаться допоздна. У одной ли Евдокии Михайловны засиживался участковый, Кире было неведомо. И неинтересно. Ни тогда, ни теперь…

Расплатившись за съеденную наполовину пачку чипсов, она ушла домой. Поднялась на второй этаж в свой кабинет, устроенный теткой так, как она много лет мечтала. И снова просидела полдня, уставившись в чистый лист…

— Прости, что ты сказал? — встряхнулась она за завтраком от нехороших, темных мыслей.

— Вишни не будет в этом году, — повторил Виталик. — Сегодня особенно жестко шарахнуло морозом. Хорошо, я предусмотрительно окурил сад.

— Что сделал? — вытаращилась Кира.

— В четыре утра встал и окурил сад специальным средством, помогающим при весенних заморозках, — пояснил он, не меняя интонации и выражения лица.

— Уже лето, — поправила она его со злостью.

— И летом бывают заморозки. Они особенно страшны. И все плодовые, где уже появилась завязь…

— О боже! — взвыла Кира, швырнула чайную ложечку на стол, вскочила и направилась к выходу с кухни, бормоча на ходу: — Я этого не вынесу ни два, ни пять, ни десять лет! Я с ума тут сойду! Какая книга?! О чем?! О побитых морозом завязях? Хороша история!

— Мужика убили, — прилетело ей в спину.

Тон при этом не поменялся. Виталик как про побитые морозом завязи плодово-ягодных культур сказал, так и про убитого мужика сообщил.

— Что?! — споткнулась Кира на пороге и медленно повернулась. — Какого мужика?

— Того, которого пытались ограбить. Не вышло, его и убили.

Виталик сидел за столом и без остановки таскал из вазочки вишневый конфитюр — тетка наготовила лет на пять вперед. Он всем на свете яствам предпочитал его. Без хлеба или булочек, ел ложками. Граммов по триста за утро уничтожал. И чая литр.

— Как так? Не понимаю!

Кира вернулась за стол. Села на свое место и тут же вырвала у него из рук ложку, швырнув в граненый стакан Виталика. Он из него любил чай пить — из стакана в подстаканнике.

— Рассказывай! — потребовала она, проигнорировав его обиженный взгляд.

— А что рассказывать? Я утром пошел за хлебом в пекарню. Ты же любишь булки с маком на завтрак…

Да, она любила. С детства! Витые маленькие булочки размером с ее кулачок. С маково-масляной начинкой и сахарной посыпкой. И таких больше нигде не выпекали. Только в этом дачном поселке, в пекарне Саврасовых. Основали свое дело они очень давно и исправно снабжали капризных жителей дачного поселка первоклассной выпечкой. А кто-то из жителей, вернувшись из Франции, утверждал, что таких круассанов, как у Саврасовых, даже в Париже не пробовал.

— Булок сегодня на завтрак я не обнаружила, — уколола его взглядом Кира.

— Пекарня была закрыта. Очередь выстроилась. На двери замок, и печи холодные. От них всегда поутру тепло на улицу идет.

— Что дальше? При чем тут убитый мужик и пекарня Саврасовых?

— Так Саврасова и убили. Которого из них — не знаю. Но пекарня пока стоит закрытой. Все пошли за хлебом в супермаркет. Твое печенье оттуда. Не понравилось?

Она к нему, к слову, не притронулась. Да и вообще ничего не ела за завтраком. Не было аппетита.

— В каком смысле — которого? — уточнила она у Виталика, который снова принялся жрать теткин вишневый конфитюр.

— В семье Саврасовых четверо мужчин. Отец — основатель пекарни. Двое сыновей и зять. Все они работают на него. Про зятя, правда, точно не скажу. Он часто уезжает. Но живут все в одном доме, он огромный.

— С сигнализацией, — рассеянно отметила она.

— Возможно, — меланхолично пожал плечами Виталик.

— Где убили Саврасова? — Поймав его недоуменный взгляд, она уточнила: — Все равно, какого! Где?

— Наверное, в доме. У ворот машины стояли, полиции и медиков. Только не спрашивай меня, как убили, во сколько, чем? Я не знаю. Хочешь, поговори со Степанычем, он там бегал, суетился. Теперь наверняка по дворам пойдет, с опросом. Как два года назад, когда конкурента Саврасова нашли утопленным в озере.

— Да ладно! — вытаращилась на него Кира.

В голове, с сонно перекатывающимися мыслями о собственной никчемности, на мгновение сделалось пусто и гулко, но тут же мозг принялся генерировать странные идеи, которые принято называть версиями. За минуту их сложилось три, нет, целых четыре.

По лестнице бежала так, как в детстве не бегала — через две ступеньки. Схватила с полки трикотажное платье лимонного цвета, длиною до щиколоток. Кожаные черные сандалии на все случаи жизни стояли у порога дома. Все туфли на каблуках и платформе были забыты и погребены в коробках на широких антресолях за лестницей. Через пять минут она бойко шагала в сторону дома участкового. Его служебная машина стояла у забора, Кира рассмотрела из окон второго этажа. Значит, он дома.

Егор Степанович Смешнов прожил в дачном поселке всю свою сознательную жизнь. Кире так виделось. Она его помнила со времен своих первых летних каникул. И именно таким — худым, кривоногим, с темной густой шевелюрой без намека на седину, круглым лицом, без выдающихся носа и рта и с прищуренными голубыми глазами.

Он не поменялся за эти годы ничуть. Его словно заморозили. Ни грамма лишнего веса, ни единой морщины на лице, ни одного седого волоса. Ну разве что несколько неглубоких морщинок в углах глаз. И то лишь потому, что он постоянно щурился, полагала Кира.

— Егор Степанович, а чего это вы дома? Не на месте преступления? — влетая в его калитку, засыпала участкового вопросами Кира.

Тот в задумчивости стоял прямо на узкой дорожке, ведущей к крыльцу, с большой модной чашкой в левой руке и что-то неторопливо пил из нее. Егор Степанович был в форме, но без фуражки. Что пил?

Кофе он не любил категорически. Кира помнила. Значит, чай. Или, прости господи, молоко. По ее понятиям молоко люди должны переставать пить еще в младенчестве. Что за напиток? Какая в нем польза? У нее лично одно ворчание в животе.

— И вам здравствуйте, Кира Сергеевна. — спокойно отреагировал на ее появление участковый.

— Здрассте, — опомнилась она и подступила к Степанычу почти вплотную. — Так чего вы не на месте убийства?

— Там без меня есть кому похлопотать. Я свои функции выполнил. — Он широким жестом указал на скамейки и дощатый стол под яблоней. — Присаживайтесь, Кира Сергеевна, раз в гости заглянули. Чай будем пить.

Она послушно присела на деревянную скамью, отполированную задом Степаныча до зеркального блеска. Локти положила на стол, поджидая хозяина. Тот вернулся через несколько минут с двумя чайными чашками в одной руке, судя по виду, совершенно новыми, электрическим чайником в другой и пакетом с какой-то магазинной выпечкой под мышкой. Все поставил и положил на стол. Влил из чайника кипятка. Из кармана форменной рубашки достал два чайных пакетика. Швырнул их в чашки. Подтолкнул к ней пакет с овсяным печеньем.

— Ты любила в детстве. Угощайся. — Он присел напротив на вторую скамью. Глянул с усмешкой. — Так что хотела-то, Кира Сергеевна?

— Что случилось в доме Саврасовых, Степаныч? — Ее рука полезла в пакет, схватила два печенья. — Кого убили? Хозяина?

— Хозяина.

— А как, как убили? — Кира втолкнула в рот почти половину печенья, оказавшегося именно того самого вкуса — из детства. — Выстрела никто не слышал, значит, ножом? Задушили?

— Его тело было обнаружено на первом этаже возле лестницы. Прямо аккурат у первой ступеньки. У него сломана шея.

— Ух ты!

Второе печенье исчезло. Кира потянулась за третьим. Вкусно было невозможно! Даже вкуснее ароматных маковых плюшек, которые Виталик ей таскал на завтрак из пекарни Саврасовых.

— Считаете, несчастный случай? Он свалился с лестницы? Пьяный был?

— Он не пил.

— Так, а…

Кира хлебнула из чашки пакетированного чая и сочла, что он тоже невозможно вкусный. Гораздо вкуснее того, что готовил Виталик, колдуя над чайником минут по десять.

— А во сколько наступила смерть Саврасова?

— Предположительно часа в два ночи.

— Чего он на лестнице забыл?

— Хороший вопрос, — похвалил ее участковый и неожиданно, глянув на нее с непонятной тоской, проговорил: — Как же ты на Евдокию похожа! Просто одно лицо в молодости.

— Да погодите вы с Евдокией! — одернула его Кира, глянув с обидой.

Вот уж на кого она не хотела быть похожа, так это на тетку. Комплимент тоже!

— Что он мог делать на лестнице в два часа ночи? Его спальня где располагалась? Санузел там был рядом? Если на втором, он мог воспользоваться туалетом там же. Дома-то все типовые. Один застройщик был в свое время. У нас такая же планировка. А если на первом этаже спал, то какого черта его понесло на лестницу?

Участковый вдруг крепко задумался. И снова сказал:

— Хороший вопрос.

— И что там с его конкурентом, которого выловили из озера два года назад? Что за история? Мог кто-то из его родни отомстить? И еще…

— Помолчи, пожалуйста, Кира, — попросил ее участковый незнакомым мягким голосом. — Я думать буду.

Глава 3

Неизвестно, до чего додумался участковый, но вот приехавшая оперативная группа сочла, что смерть хозяина пекарни наступила в результате неудачного падения с лестницы.

— Несчастный случай, повлекший смерть хозяина дома. Все! Огород городить нечего. И народ понапрасну не тревожь, майор, — это главный из опергруппы так говорил Степанычу. — Самое начало дачного сезона. Пусть люди отдыхают. Свалился мужик с лестницы, выпив лишнего…

— Он не пил, — перебил Егор Степанович. И добавил: — Никогда.

— Никогда не пил, а тут напился. С расстройства.

— С какого?

— Старший сын решил из дела выйти. Свою долю монетизировать потребовал. Может, поскандалили накануне вечером. Не до мордобоя, конечно, но крепко разругаться могли?

— Так, может, сын…

— Не может, майор, — перебил его старший опергруппы жестким голосом. — Сын спал с женой в своей спальне на втором этаже. И был пьянее пьяного. Он, между нами, «кыш» сказать не мог. Где ему с постели встать и отца с лестницы скинуть!

Весь этот разговор Кира подслушала, притаившись на заднем сиденье служебного автомобиля участкового. Напросилась с ним покататься по поселку и с людьми поговорить.

— Тут ведь пару дней назад к ним пытались влезть, пока их дома не было. Кто в пекарне был, кто в городе, — напомнил Степаныч.

— Влезли? Украли что-нибудь? — равнодушно поинтересовался опер.

— Нет. Сигнализация сработала.

— Вот видишь, майор. Ничего не украли. Даже не проникли в дом. Так чего огород городить?

Еще минута, и он точно бы зевнул. Степаныч вернулся в машину. Сел за руль, побарабанил по нему пальцами.

— Может, оно и так, Кира Сергеевна, — проговорил он задумчиво, не глядя на нее. — А может, и не так… И как, скажи, на милость, жить в поселке, зная, что мог, но не сделал?

Она помалкивала, прекрасно понимая, что участковый сейчас не с ней говорит, а с самим собой.

— Вдруг убили? И этот убийца будет ходить вместе с нами в магазин, улыбаться, а я — все время смотреть… Н-да, дилемма… Что думаешь?

Он повернулся к ней, строго глянул. Прямо как в детстве, когда тетка призывала его на помощь в вопросах воспитания племянницы.

— Вы нашли тех двоих, что пытались вломиться к ним в дом?

— Чего их искать-то? — фыркнул участковый. — Они физиономии закрыли, а задницы, как страусы, выставили наружу. Дураки! Близнецы это — Агаповы. Неблагополучные. Уже не раз пытались что-нибудь сотворить. Правда, само провидение отводит от них грех. Был я у них, Кира Сергеевна. Говорил. Отказываются, конечно, но глаза прячут.

— Поехали, — неожиданно скомандовала Кира, заерзав на сиденье. — Я с ними хочу поговорить. Поехали, Степаныч!

Неожиданно он послушался. Завел машину и повез ее к Агаповым. Дорог на ее памяти тут прежде никогда не было. Чаще — накатанная грунтовка, реже — засыпка щебнем. Сейчас же дорожному полотну можно было позавидовать. В их с мамой дворе, к примеру, асфальт клали еще в прошлом десятилетии.

— Какие дороги, Степаныч! — не удержалась, воскликнула Кира. — Катись, не хочу!

— Я и не хочу, — отозвался он ворчливо. — А качусь. Зачем, спрашивается? Я с ними уже говорил. Они идут в отказ. Не были, говорят. Докажи, майор…

… — Никто ничего доказывать не станет, — рассматривая близнецов десять минут спустя, произнесла Кира тихо и загадочно. — Вас закроют за убийство Саврасова, и все. А кражу, которая не состоялась, просто забудут. Убийство в приоритете.

Степаныч попробовал дернуть ее за подол лимонного платья, но толку-то!

— Какое убийство? Че за базар, тетенька? — надменно кривя губы, отозвалась молоденькая девушка.

Она была красива, как грех! Складно сложенная, с густой копной темных кудрей, карими глазами и пухлым алым ртом. Загорелые стройные ноги открыты взгляду — на ней были все те же короткие красные шорты.

— В этих шортах к Саврасовым хотела влезть? Видели тебя. Уже и показания дали под протокол, — врала, как сивая кобыла, Кира, не обращая внимания на Степаныча, который то шумно дышал ей в затылок, то выдыхал со странным тихим свистом. — Вот оперативная группа из города порадуется. Им даже искать никого не надо. Вот она, пара подозреваемых в убийстве — готова.

— Хорош тут нас на понт брать, Воробьева, — неожиданно оборвал ее паренек Агапов. — Мы ничего не взяли, сигнализация сработала. И никого не убивали. Всю ночь в городе были у друзей. Алиби у нас.

— А взять что хотели? — словно не слыша его, снова пристала Кира. — Всю жизнь жили в одном поселке, никогда к пекарям не совались со своими преступными замыслами. А тут вдруг бац — и полезли. Что надо было? Денег?

Две головы одновременно кивнули.

— А Саврасовы, что же, деньги в доме держали? Просто так — не в сейфе? Прямо в мешках с мукой?

— Да не успел он их в сейф убрать, — нехотя проговорил паренек. — И сумка больно большая. Какой сейф-то нужен! Саврасов-старший сумку с деньгами прямо у порога в прихожей швырнул, дом закрыл и в пекарню отправился. Мы и полезли. Кто же знал про сигнализацию?

— Да… А вас не предупредили? На деньги навели, а что в доме сигнализация есть, не сказали?

— Да, не сказали! — выпалили глупые правонарушители в один голос.

— Кто не сказал? — не давая им опомниться, давила Кира. — Кто тот умник, что вас так безалаберно подставил?

Они молчали, взявшись за руки.

— Вы понимаете, что убийство пекаря было спланировано заранее? — не унималась она, уже не обращая внимания на участкового. — Или до вас не доходит? Тот человек, который его убил, все спланировал! И кражу эту придумал не просто так, он же знал про сигнализацию? Знал! А вас отправил за сумкой с деньгами… Кстати, а что за деньги? Откуда они? Из пекарни? Почему так много? Он что же, выручку несколько дней не забирал?

— Да нет, — поморщилась красивая девушка. — Он эти деньги снял со счета, чтобы со старшим сыном расплатиться. Тот долю свою захотел.

— Старший сын захотел долю, а вы захотели ее забрать. Дураки! — неожиданно выпалила Кира с сочувствием. — Развели вас, как детей. И человек погиб из-за этих дурацких денег. И вас теперь посадят.

Она повернулась, мотнув подолом лимонного цвета и сделав вид, что собирается уйти. Была уверена, что они ее остановят.

— Нас не за что сажать! — бросила ей в спину Агапова. — Мы ничего не сделали.

— Мы не успели! — добавил ее брат. — Нас спугнули. Мы убежали.

— А минувшей ночью вернулись, чтобы забрать сумку, когда все спят, но хозяин вас застукал. И вам пришлось столкнуть его с лестницы…

— Але, гараж! — повысил голос парень и пощелкал пальцами перед лицом. — Я сказал, у нас алиби. Нас не было в поселке с вечера до утра. Час назад вернулись. Не слышала, Воробьева?

Она слышала. Но понимала, что ребята врут. Или не говорят всей правды.

— Алиби — штука такая, что его можно и купить, — произнесла она с самой загадочной улыбкой, на которую только была способна. — Тем более если есть, чем платить. Ведь никакой сумки с деньгами в доме обнаружено не было.

За ее спиной со стороны соседнего дома захрустел гравий под ногами Степаныча — участковый успел туда заглянуть. И он, не дождавшись ее вопроса, подтвердил неприятным голосом:

— Денег в доме не было. Семья молчит. Значит, что, Кира Сергеевна, у нас получается? Либо эти двое врут, либо преступник в доме. А по этой причине вам придется проехать со мной в опорный пункт. И дать показания под протокол. — Степаныч указал ребятам на свою машину. — Пока это был разговор о несостоявшейся краже, просто разговор. Сейчас все поменялось. Быстро туда! И без фокусов! Догонять вас по поселку не стану. Пока еще я с вами говорю, стараюсь понять и помочь. Но если на вас выйдут городские…

Все так же, взявшись за руки, близнецы прошли к служебному автомобилю участкового, послушно и тихо уселись на заднее сиденье. Кира заняла пассажирское место рядом со Степанычем, но всю дорогу не спускала с них глаз. Ей уже виделся допрос в кабинете участкового, в котором она принимает непосредственное участие. И как она умными и коварными вопросами выводит их на откровенный разговор. И…

И раскрывает преступление, от которого отмахнулись городские оперативники. О ней заговорят! И тетка, возможно, с небес глянет на нее пусть и со снисходительным, но все же интересом.

Но Степаныч вдруг повел себя совершенно гадко! Он притормозил машину возле забора покойной Евдокии Михайловны и велел ей отправляться домой.

— С какой стати, Степаныч?! — мгновенно взвилась она, не делая попытки выбраться из машины на улицу, хотя участковый не поленился, вышел и дверь ей распахнул. — Это же я тебя надоумила и…

— Кира Сергеевна! — повысил голос Степаныч. — Выходите.

— Спасибо! — гневно выпалила она ему в лицо. — И что мне прикажете теперь делать? Я почти раскрыла преступление, а теперь вы меня задвигаете? Что мне делать?!

— Пойди и запиши все, что с тобой произошло этим утром, Кира Сергеевна. И да…

Он дождался, когда она выберется на улицу, захлопнул дверцу, задрал голову к безоблачному небу и с явной угрозой проговорил:

— И не дай бог тебе сунуться к Саврасовым, Кира Сергеевна! Посажу в камеру вместе с Агаповыми…

Он уехал, увозя близнецов, полных тайн и нерассказанных историй. А Кира, с силой пнув калитку, вошла на свой участок.

Виталик в майке-алкоголичке, такой старой и растянутой, будто снятой с пугала, поливал брусчатые дорожки из тонкого шланга. На рыжей башке красовалась дырявая соломенная шляпа. Ну точно чучело! Он чему-то беззаботно улыбался и тихонько напевал.

Кира прошла мимо него, не проронив ни слова.

— Я на столе в кухне оставил сырники. Приготовил после твоего ухода. Ты же не позавтракала, — прозвучало ей в спину. — А вместо вишневого конфитюра, который ты терпеть не можешь, сметана и сгущенка. И в кофейнике шоколадное молоко. Обычное ты тоже не терпишь.

— Спасибо, — буркнула она едва слышно и пошла к себе.

В комнате, оборудованной покойной теткой под кабинет, было тихо и пока еще прохладно. Балконная дверь открыта, штору вздувает пузырем от сквозняка. Окно напротив тоже настежь. Ноутбук включен, мозоля глаза чистым белым листом. Походив из угла в угол, Кира уселась за стол, занесла руки над клавиатурой и неожиданно напечатала название: «В поселке умер пекарь».

Первая строка была такой же. А потом, не особенно задумываясь, она вдруг описала все свое сегодняшнее утро. Начиная с заморозка, выбелившего траву на участке, заканчивая отстранением от ведения дела. Кира именно так и написала: «Меня отстранили по непонятным причинам». Последовало описание ее эмоционального состояния, состоящее в основном из восклицаний: «как так!», «по какому праву?!», «он не должен был так поступать со мной!»

Нет, они не шли гуськом. Было довольно много текста с объяснением причин ее обиды. И вышло на удивление складно.

Следом Кира перешла к рассуждениям на тему: кто мог убить пекаря. И снова увлеклась. На целых два листа! Опомнилась, когда за ее спиной негромко кашлянул Виталик.

— Работаешь? — поинтересовался он и поставил справа от нее тарелку с сырниками, залитыми сгущенкой. — Это хорошо.

— Я не голодна, — покосилась она на еду, моментально сворачивая страницу. — Любопытничаешь?

— Немного, — не стал спорить он.

— И чего налюбопытничал?

Кира покосилась на своего помощника, без приглашения усевшегося в одно из плетеных кресел у распахнутой балконной двери. Виталик успел переодеться в джинсовые шорты, не достающие до острых коленей сантиметров на десять, и белоснежную футболку. Дырявую соломенную шляпу где-то оставил и даже волосы ухитрился причесать. Хотя Кира всегда думала, что это невозможно в принципе, настолько густой и спутанной всегда была его шевелюра.

— Хороший слог, — неожиданно похвалил Виталик. — Рассказ от первого лица всегда сложен.

— Считаешь? — удивленно вскинула брови Кира.

— Уверен! Но ты справилась. Даже в том месте, где возмущаешься, вышло отменно.

Кира перевела взгляд на экран, вернула страницу в прежний режим и с удивлением поняла, что, не задумываясь, написала шесть листов.

— Как давно ты здесь, Виталик? — подозрительно прищурилась она в сторону своего помощника.

— Со второго абзаца, — широко улыбнулся он, сделавшись даже симпатичным. — И мне нравится ход ваших мыслей, Агата, которая Кристи.

— Да? Ты тоже считаешь, что пекаря убил кто-то из семьи и это не несчастный случай?

— Считаю. Только мое мнение расходится с мнением полицейских, которые десять минут назад увезли из дома старшего сына Саврасова.

— Они арестовали старшего сына?! Но почему?! — ахнула Кира.

В ее рассказе подозревался совершенно другой человек.

— У него не было мотива!

— Они считают иначе. Сын просил денег, отец отказал. И тогда, чтобы завладеть бизнесом после смерти хозяина, сын решил убить отца и вступить в права наследования.

— Бред, Виталик! Погоди…

Она отвернулась и быстро записала то, что он ей рассказал, отступив на пару абзацев. Чтобы не забыть. Не напутать потом.

— Во-первых, пекарь мог оставить завещание не в его пользу! — загнула она указательный палец правой руки. Виталик кивнул. — Во-вторых, он мог вовсе не оставить завещания, потому что помирать не собирался. И тогда нажитое пекарем стало бы делиться на всех! А их там…

— И, как ты справедливо отметила на страницах своего зарождающегося произведения, пекарь снял в банке деньги для сына несколько дней назад. Собирался отдать их ему на развитие своего бизнеса. — Виталик скрестил пальцы на костлявых коленках.

— Собирался, но не отдал. Не успел. И деньги исчезли. Их украли, — перебила его Кира. — Но не парочка малолетних идиотов, которых послал злоумышленник с целью подставить и отвести от себя подозрение. А…

Она запнулась. Уставила на Виталика широко распахнутые глаза и спросила:

— А кто украл деньги, Виталик? Куда подевалась сумка? Никто ничего не видел! Все спали!

— Все, кроме меня. Я не спал.

Долговязый помощник резко поднялся, подошел к столу, пододвинул к ее локтю тарелку с сырниками и взглядом потребовал съесть все. Кира послушно схватила вилку, откусила и нашла сырники восхитительными. Даже ее тетка не могла так готовить, как навязанный Евдокией Михайловной помощник Виталик.

— Ты не спал! — крикнула она ему в спину с набитым ртом. — И что-то видел?

— Видел, — притормозил он в дверях, касаясь рыжей шевелюрой притолоки.

— Что?

— Я видел сумку.

— С деньгами?

— Возможно.

— Ну-у, так неинтересно, — разочарованно протянула Кира, откладывая сырник и закидывая руки за голову. — Какая-то сумка, предположительно с деньгами. И что с того?

— А то, что я видел человека, который нес эту сумку. Мне стало любопытно. Я пошел за ним. И даже увидел место, куда тот ее спрятал.

Глава 4

Покойная Евдокия Михайловна, по которой он вздыхал всю жизнь, но так и не осмелился сделать ей предложение, опасаясь получить отказ, просила его присматривать за Кирой, когда она переедет в дачный поселок.

— А если она не переедет? — сомневался Егор Степанович, поглаживая ладошку своей любимой, тающей на глазах женщины.

— Переедет, — слабым голосом, но твердо отвечала Евдокия. — Я сделаю ей предложение, от которого она не сможет отказаться.

— А если сможет?

— Сможет, но не станет, — загадочная улыбка, которая всегда сводила его с ума, кривила губы и тут же исчезала. — Ты только присматривай за ней, Степаныч. Обещаешь?..

Он обещал присматривать.

Но не превращать свою жизнь в хаос!

А именно этим занялась Кира Сергеевна Воробьева, поселившись в доме своей тетки. Она принялась совать нос во все дела, которые ее совершенно не касались! Сначала внесла смуту, навязав версию, за которую его мгновенно в райцентре высмеяли. Потом потащилась с ним к близнецам Агаповым. Теперь вот уселась напротив него за его дощатым столом под яблоней и снова сводит с ума.

— Степаныч, ты не понимаешь, что все дело в деньгах?

— Понимаю. Их не нашли. Считают, что старший сын присвоил и убил отца…

— Зачем убивать отца, если эти деньги и предназначались ему? Ну это же откровенная тупость, Степаныч! — кипятилась Кира Сергеевна, мешая ему ужинать.

Он ее полдня не видел и уже начал успокаиваться, решив, что Кира угомонилась и с пустой болтовней больше к нему не полезет.

Ага! Как же!

— Степаныч, ты теперь понимаешь, кто его убил?! Старший сын совершенно ни при чем! — таращила глаза племянница его любимой женщины.

— Ты можешь с полной ответственностью утверждать, что эти двое не в сговоре?

Эта мысль только что пришла ему в голову и казалась вполне себе удачной. Его мучительница внезапно умолкла и задумалась на целых десять минут, он засекал. И пока она хмурила брови и кусала губы, Егор Степанович смог доесть свой ужин, состоявший, как обычно, из отварной картошки и вареного минтая с луком.

Если честно, не очень он любил эту еду. И с удовольствием картошечку поджарил бы. И вместо вареного минтая предпочел бы кусок копченой горбуши, но…

Но он обещал Евдокии, что после ее ухода будет правильно питаться. Не станет употреблять в пищу ничего жареного и копченого.

— Это сокращает жизнь, мой дорогой, — гладила она его по впалым щекам слабой рукой.

Конечно, Степаныч мог бы возразить. Привести в пример ее правильное питание, которое не помогло уберечь ее от страданий. Но он молчал. Обещал и это тоже.

— Но он же напился, Степаныч, — попыталась Кира возразить, промолчав целых десять минут. — И не мог ни с кем вступить в сговор. Его утром еле растолкали!

— Никто не мешал ему вступить в преступный сговор с убийцей и потом напиться. Так сказать, с горя! — Он положил в рот очищенный от косточек кусочек вареной рыбы. Пожевал. — И еще для того, чтобы отвести от себя подозрение.

— А мотив? Зачем? Зачем ему убивать отца и красть свои же собственные деньги? Они ведь и так предназначались ему!

— А вот этого мы наверняка знать не можем. Знаешь, что поведали мне близнецы Агаповы?

— Что? — Ее шея вытянулась над столом.

Он не спешил отвечать. Не торопясь доел картошку, рыбу, отодвинул пустую тарелку, запил все яблочным компотом. Несладким! И только тогда проговорил:

— У них неожиданно появилась информация о том, что Саврасов-старший решил деньги поделить между всеми детьми.

— На троих? Или между сыновьями?

Степаныч растерялся. Вот тут ответить он затруднялся. Всем было известно, что пекарь дочь свою не жаловал, а зятя и подавно за человека не считал. Они все время путешествовали на его деньги, как он полагал. Были нахлебниками — безответственными, наглыми. В дачном поселке появлялись редко. Только когда деньги заканчивались.

— Вот! Еще кандидаты! — обрадовалась Кира, выслушав рассуждения участкового.

— Твой Виталик их не видел ночью с сумкой, — прищурился Егор Степанович.

Ему страсть как хотелось поработать зубочисткой во рту. Обычное дело после ужина. Но при Кире он не мог. Стеснялся. Теперь сидел и мучился.

— Степаныч, ну надо же что-то делать! Твои коллеги из райцентра увезли старшего сына Саврасова, а он, может быть, вовсе ни при чем. Надо же…

— Надо, — согласился он, решив: если не станет спорить, Кира уберется с его двора, и он останется один за столом под яблоней. — Надо что-то делать. Подумать придется. Крепко подумать. Но не гнать лошадей!

Он медленно поднялся, демонстрируя ребра под тонким трикотажным лонгсливом в обтяжку, и выразительно посмотрел в сторону кованой калитки. Кира со вздохом встала, кивнула и пошла к выходу с его участка. Но перед уходом предупредила:

— Я что-нибудь придумаю, Степаныч, будь уверен. Я выманю преступника. Вот увидишь!

— Хорошо. — Он не стал спорить и с облегчением запер за ней калитку на засов.

Егор Степанович успел лишь собрать посуду со стола и уложить ее в раковину в летней кухне, как от калитки раздался требовательный звонок.

— Степаныч, открой! Срочное дело! — голосила Кира на всю улицу.

— Что случилось?

Калитку он открыл, но внутрь ее не впустил, зажимая в кулаке пластиковый бочонок с зубочистками.

— Я придумала! Придумала, как выманить преступника и заставить его показать свое истинное лицо.

— И как же? — поинтересовался он безо всякого интереса.

Кира и раньше была большой выдумщицей. Чего только не сочиняла, чтобы отлынивать от занятий с репетиторами на летних каникулах! Если бы они с ее теткой записывали, вышел бы неплохой сборник с советами для шельмецов.

— Ну, слушай…

Через три часа начало темнеть. За это время Егор Степанович, Кира и Виталик успели все подготовить.

Участковый выбрал подходящее место для засады: их не было видно с дороги и тропинки, ведущей в тупик, но в случае удачи они могли легко отрезать преступнику путь к бегству.

Кира открыла видеокамеру на своем телефоне, настроив режим ночной съемки так, чтобы огонька камеры не было видно.

Виталик подготовил все для пожара.

Нет, пожара не должно было случиться. Должна была случиться видимость пожара. Он окопал участок земли метр на метр, поставил старое худое оцинкованное ведро. Наложил в него дров и тряпок, чтобы дымило побольше.

— Если мы собираемся выкурить убийцу, дыма должно быть много. Провокация — дело великое, — приговаривал он, поливая тряпки розжигом для мангала. — Сработает сто процентов. Кира, ты умница…

С этим Егор Степанович, конечно, мог поспорить. Сам он считал эту затею провальной авантюрой, а себя — старым дураком, который повелся на чужой энтузиазм с сомнительным эффектом. Он не смог не участвовать, потому что должен был контролировать неуемную энергию своей подопечной. Он же обещал Евдокии Михайловне!

— Все готово? Который час? — спросил он, когда Виталик, закончив все приготовления, затих в кустах.

Часы были у него на запястье, но в такой темноте он ни черта не видел.

— Половина двенадцатого. Свет у них в доме уже не горит, — прошипела со своего места Кира. — Оно и понятно, сотрудники пекарни рано ложатся и рано встают.

— Поджигай! — скомандовал Егор Степанович и замер.

Если их затея не сработает, то сумка с деньгами, которую они обнаружили по наводке Виталика, так и останется лежать в том месте, куда ее спрятал злоумышленник. Хорошо, к слову, спрятал. Надежно. Случайно найти не смог бы никто. И натолкнуться тоже. Виталик, спасающий в ту ночь вишневый сад, диву давался, наблюдая за манипуляциями преступника.

— Что, если этот человек просто украл сумку с деньгами, а Саврасова не трогал? — усомнился участковый себе под нос.

— Не мелите вздор, Егор Степанович! — услышав, сердито прошипела Кира в ответ. — Минимум это кража. К тому же в то время, когда деньги вынесли из дома, пекарь был уже мертв и валялся у подножия лестницы со сломанной шеей. Пройти мимо него и не обратить внимания? Не сделать попытки помочь? Это не преступление, по-вашему?

— Тихо вы! — шепотом прикрикнул на них Виталик. — Не слышите, кто-то бежит?

Они умолкли. Егор Степанович прислушался, но ничего, кроме звуков засыпающего поселка, не услышал: где-то тихо играла спокойная, красивая музыка, дважды тявкнул пес и затих, кто-то смеялся, но тоже недолго. Ничего Егор Степанович не услышал, что напоминало бы ему бег. А костер, между тем, разгорался. И дымило страсть как. Не вызвал бы кто-нибудь бдительный пожарных! Вот будет потеха! И… выговор.

Через минуту он тоже услышал, как кто-то бежит по тропинке, задевая кусты на бегу.

— Твою мать! Какой урод?! — выпалила стройная женщина в тесном спортивном костюме — темном, как ночь. — Пацаны… Места им мало!

Она схватила то, что принесла с собой, и накинула прямо на ведро. Дымить перестало.

— Вот так-то, — удовлетворенно пробормотала она и полезла в то место, куда спрятала сумку.

На то, чтобы извлечь ее из-под горы зловонного мусора, ушло минуты три, не больше. Поставив ее на землю возле костровища, она стащила с сумки черный полиэтиленовый пакет, скомкала его и швырнула в кусты. Попала прямо Кире по голове. Егор Степанович против воли улыбнулся: выскочке досталось.

Завизжала молния на сумке. Женщина заглянула внутрь, убедилась, что деньги целы. Застегнула сумку. Выпрямилась в полный рост, закинула ручки сумки на плечо и сделала шаг к тропинке, чтобы уйти. И вот тут участковый понял, что ему пора выбираться из засады.

Глава 5

Следствие было недолгим. Старшего сына пекаря Саврасова освободили из-под стражи. А его жену задержали. Она даже не стала ни от чего отказываться, настолько была сердита.

— Это старый пень участковый! Я так и знала: жди от него какой-то пакости! — верещала она на первом допросе, устроенном приехавшими из райцентра оперативниками прямо в опорном пункте дачного поселка. — Все по дому ходил, вынюхивал, расспрашивал. К близнецам этим глупым потащился. Только они знать не знали, кто их нанял. Я голос меняла, звонила с таксофона прямо от магазина.

— А зачем вы их на грабеж послали, если знали, что в доме сигнализация?

— Да не знала я, что они ее в тот день включили! Они на день ее никогда не включали! — возмущалась она. — Бегают туда-сюда, зачем? А в тот день свекор, оказывается, решил подстраховаться. За деньги переживал. И включил-то всего на час, когда они к вечерней выпечке готовились на пекарне. Но Агаповы попались!

— Вы не успокоились и решили пойти другим путем? Решили убить свекра, а мужа подставить? Одним ударом двух зайцев? — допрашивал ее оперативник, приехавший из города в час ночи. — И свободная, и богатая? Так?

— Да не собиралась я его убивать, — вяло отреагировала она на догадку. — Я с сумкой из комнаты вышла, когда муж, сильно опьянев, отключился. Он же в комнате пил уже после ужина. Все отцом восхищался, который ему столько денег на бизнес отвалил. А мне этот пекарский бизнес зачем, скажите?! В муке всю жизнь!.. Он вырубился, я сумку в руки и из спальни — шнырь! А свекор стоит на верхней ступеньке, как привидение. И мне: чего это ты, зачем это ты? Обокрасть сына, говорит, решила? В сумку вцепился. Ну я его и толкнула изо всех сил. Он упал. Неудачно…

— А нам вы наврали, что ваш муж ночью выходил из спальни, чтобы уж наверняка?

— Да. Оговорила я его. Но учтите! Я не собиралась никого убивать! Это был несчастный случай… — Она сморщила красивое лицо в жуткой гримасе. — Ах, если бы не ваш участковый! Старая сволочь…

Через два месяца, проходя мимо дома Киры Воробьевой, Егор Степанович приостановился. У высокого вишневого дерева стояла стремянка, на третьей перекладине стоял Виталик и собирал в бидон, подвешенный на шею, ягоды.

— Приветствую, Виталий, — чуть приподнял с головы форменную фуражку Егор Степанович. — Смотрю, вы с урожаем?

— Да. Вишни в этом году много, — удовлетворенно улыбнулся помощник Киры.

— Ну, урожай только у тебя. Как бы ты той морозной ночью не стал окуривать сад, то и…

Егор Степанович внезапно умолк. Если бы Виталик той ночью не позаботился о вишневом саде, то и настоящего преступника они бы не задержали. И скрылась бы жена старшего сына пекаря с деньгами. А тому бы пришлось отсидеть срок за преступление, которого он не совершал.

— Да, Егор Степанович, согласен, сад я спас, — меланхолично отозвался Виталик. — Теперь бы еще и урожай спасти. Кира категорически отказывается варить конфитюр.

— А чем она занимается? Не вижу ее в последнее время.

Участковый мысленно поплевал через левое плечо и поднял взгляд к балкону. Штора летала парусом. Там у Киры был кабинет. Евдокия Михайловна устроила его племяннице, уверовав в ее талант.

— Кира работает, — ответил Виталик. — Я уже прочитал две главы, которые она закончила. Знаете, мне понравилось! Особенно то место, где скомканный зловонный пакет с сумки прилетел вам в голову! Вышло комично.

Егор Степанович хотел было возмутиться и опротестовать такое бессовестное отступление от правды, но…

Но промолчал.

У Евдокии Михайловны все получилось — это главное.

Кира начала писать. Пишет, судя по всему, неплохо. С присутствием Виталика смирилась. Уже не просто терпит его, а посматривает в его сторону с интересом. И очень хорошо, что Кира не знает, зачем ее тетка поселила Виталика в этом доме и навязала ей в помощники.

— Лучшей пары не придумать, Степаныч, — изрекла она незадолго до того, как начала составлять план счастья для Киры. — Они одного поля ягоды. Два соловья с одной ветки. Лучше для себя ни она, ни он не найдут. Так и станут ходить мимо друг друга кругами. Без моей помощи им никогда не быть вместе…

Хорошо, что эти двое не догадываются, с каких небес в их сердца летят стрелы. Очень хорошо.

— Ты не переживай, Виталий, — проговорил участковый, часто моргая. — Урожай мы сбережем. Евдокия Михайловна оставила мне рецепт своего замечательного вишневого конфитюра. И еще какого-то немыслимо вкусного мармелада. У нее ведь на все случаи жизни имелись рецепты. А ты не знал?..

Татьяна Устинова

Объект поклонения

Дернул меня черт пристать — отвези да отвези на дачу!.. А середина дня. А времени нет. А я пристала!..

В общем, ноутбук я забыла в машине. Ну металась туда-сюда в панике и — забыла!.. Без ноутбука «работать головой» нет никакой возможности. Помните, старый черт у Толстого учил крестьян «работать головой», а те все никак не могли взять в толк, чего он от них хочет-то, потому что умели работать только руками?!. Раз головой не выходит, значит, руками, ведь как-то же нужно работать, без дела сидеть не годится, так утверждала моя бабушка. Ну я и принялась грести листья, мыть крыльцо и чистить дорожки.

Ноутбук-то обратно в город уехал!..

Я драила плитку, продвигаясь от крыльца к кустам жасмина, думала о романе, забытом ноутбуке, потерянном времени и решительно не думала о… джинсах.

Когда спине стало совсем невыносимо, я кое-как дошаркала до крана, шланг перестал плеваться холодной упругой водой, бухнулся на отдраенную плитку, я воззрилась на нее с гордостью, перевела взгляд, и тут вдруг обнаружилось…

Если б вы только знали, что тут обнаружилось!..

Джинсов на мне не было.

То есть они никуда, по большому счету, не делись, конечно, но то, что раньше было джинсами, да еще любимыми, да еще светлыми, да еще такими довольно кокетливыми, ну, по крайней мере, на мой взгляд, оказалось безобразной твердой мокрой тряпкой, как следует зацементированной летевшей с плитки грязью.

Растопыренной пятерней я попробовала стряхнуть хотя бы часть культурного слоя — куда там! Я потопала ногами в тщетной надежде, может, отвалится хоть часть. Я взялась за штанины и стала глупо трясти ими в разные стороны, как клоун в цирке, но что было трясти?!

Ничего, ничего не помогало!

Сестра сказала: «Что ты переживаешь, все отстирается, это просто земля, ты же не купалась в цистерне с мазутом!» Но я ей не поверила. Мне хотелось… гарантий, что джинсы будут спасены.

Я ковыряла пальцем, пытаясь раскопать под слоем грязи их истинную сущность. Поплевав на палец, я пыталась расчистить хотя бы островок. Я проклинала все на свете и себя в первую очередь — зачем я их надела, да еще на дачу!.. Я раз пятьдесят спросила у сестры: точно джинсы отстираются? Будто она не сестра, а стиральная машина с универсальной программой!..

Вернувшись в город, я первым делом кинулась спасать джинсы. Я остервенело почистила их щеткой, налила в контейнер специальное волшебное средство, а потом каждые пять минут проверяла, как они там крутятся в машинном барабане!

Джинсы после всех спасательных операций выглядели идеально. Написала бы — как новые, но нет, они выглядели гораздо лучше новых! И отстирались, и отгладились, и, кажется, стали еще кокетливее.

Все было бы прекрасно, если бы на следующий день они не порвались. Так, что никакому восстановлению больше не подлежали, и я, мужественно сопя, скатала их в ком и выбросила на помойку — чтобы больше никогда не видеть.

Они, эти самые джинсы, просто не вынесли моей любви, понимаете?.. Они готовы были служить, и украшать меня, и доставлять удовольствие, но решительно не желали превращаться в объект… поклонения.

Это оказалось выше их сил. Они не захотели такой ответственности.

Как только джинсы — или новая работа, или новый (старый) ребенок, или любимый мужчина (женщина, собачка) — становятся объектом поклонения и идефиксом, они решительно не желают оставаться рядом.

Джинсы рвутся, ребенок предпочитает вашей истерической любви компанию друзей или подруг, любимый удаляется в пампасы, с работы выгоняют.

Потому что так нельзя. Это… перебор.

Мы не оставляем выбора — ни себе, ни людям, ни джинсам, ни работам. Я так тебя люблю, так хочу и, можно сказать, жажду, что сию минуту скончаюсь, если не заполучу в вечное и бесконечное владение.

А они-то так не хотят. Они хотят и вполне могут быть… нашей частью жизни, а не ее основной составляющей, ибо у нас своя жизнь, а у них своя! Собственная. Даже у джинсов, которые вот взяли и порвались!..

Давайте любить и хотеть… в меру.

Если любимый занят своими делами, ребенок ушел к другу, джинсы испачкались, а мама уже час болтает по телефону с тетей Раей и не обращает на вас никакого внимания, скажите себе: «Тихо-тихо-тихо!» — и отправляйтесь в кино.

Освободите их немножко от своей любви. Заодно попкорна погрызете!..

Татьяна Гармаш-Роффе

Властитель женских душ

Герметичный детектив

Если бы случайному прохожему выпала честь попасть за высокие ворота усадьбы Жана-Франсуа де Ларю, он непременно решил бы, что потерялся в веках. Сначала ему пришлось бы пройти через розарий, поражающий буйством всех оттенков красного, от почти черного, цвета свернувшейся крови, до алого. Кусты разнились по высоте, и создавалось впечатление, что их одуряющая волна набегала на узкую, вымощенную плитами дорожку. Слева и справа розарий огибали мощенные булыжником дороги, предназначенные для машин.

Миновав розарий, случайный прохожий вышел бы на просторную площадку (если не сказать площадь) перед старинным особняком. Две лестницы из розового мрамора обрамляли чашу фонтана и вели к портику с тремя колоннами, тоже из розового мрамора.

Особняк был старинным, это точно. К какой эпохе его отнести, наш прохожий затруднился бы сказать, только если бы не оказался знатоком архитектурных стилей. Да и какая разница! Дух прошлых веков царил во всем. Даже в правом крыле, где находился гараж машин на пять как минимум. Пусть раньше в нем размещались кареты, не так уж важно; зато чего стоит один только этот парень в униформе с золотыми пуговицами, современный такой конюх, отмывающий до блеска современную «лошадку», нагло-красный «Порше»-кабриолет!

А уж если бы нашему прохожему довелось попасть в дом, то он точно потерялся бы во времени: узорчатый старинный паркет, роскошные бронзовые статуи-светильники, драгоценные вазы по углам, гобелены и картины на стенах…

К счастью для нашего прохожего, его впечатлительность понести никакого ущерба не рисковала, поскольку во владения Жана-Франсуа де Ларю он попасть никак не мог. Еще десятью годами раньше их рьяно охранял сторож, а ныне его заменила электроника.

Так что забудем про прохожего.

Мелани ненавидела запах роз. И сами розы ненавидела. И дом ненавидела. И мрамор, и все эти вазы, светильники, с которых так трудно стирать пыль, во всех их выпуклостях и впуклостях. И хозяина она ненавидела. И хозяйку.

Хозяин был жмотом. Две недели назад Мелани попросила его о прибавке к жалованью: две с половиной тысячи евро в месяц, разве это деньги?[1]

Но он, гад, ответил: «Вы забыли посчитать, Мелани, что вы живете в моем доме, за что денег не платите, и питаетесь в нем же. Жилье и еда — это основные статьи расходов любого человека. Так что две с половиной тысячи вам остаются на кружевное белье. Неужели вы действительно находите, что этого мало?»

Как же Мелани его ненавидела!!! Всей своей пролетарской душой. Ведь у него-то не две с половиной, а двести с половиной в месяц (Мелани почему-то так считала, хотя хозяин никогда не обсуждал свои доходы ни с кем), — ну чего бы ему не отстегнуть своей горничной хоть пять тысяч, спрашивается?!

Что же до хозяйки, то тут дела обстояли еще хуже. Красивая пустоголовая куколка, она даже не замечала Мелани. Хозяин, тот хоть и жмот, а все же иногда расспрашивал горничную о родителях, о брате… А эта мимо проходила, словно Мелани была вазой. Или картиной на стенке, которая уже сто лет как примелькалась и на нее больше не смотрят…

Красивые женщины не бывают умными, считала Мелани. А умные, увы, не бывают красивыми… как она сама, Мелани.

Садовник, Этьен, страстно любил розы. Эти дивные творения природы и человеческой изобретательности являлись воплощением красоты и женственности. Они были столь же прелестны, сколь капризны; им требовались внимание и уход — иначе они хирели, болели и умирали. Но розы намного превосходили женщин в одном замечательном качестве: они умели быть благодарными за внимание и уход. Вот почему всю жизнь Этьен предпочитал иметь дело всерьез с цветами, а не с женщинами. Они не изящны, не утонченны — они грубые и практичные существа, причем страшно занудные… Как его жена, с которой он развелся восемь лет тому назад.

Если бы весь этот так называемый «прекрасный пол» был действительно прекрасен, как его цветы! Или вот как хозяйка, Марион, — нежная, грациозная, всегда веселая, приветливая…

Хозяин, Жан-Франсуа, Этьену ровесник: пятьдесят шесть. Возраст, когда мужской силы еще много, но при этом опыт делает мужчину особенно разборчивым и взыскательным… И он, Этьен, понимал удивление патрона этой дивной розой, Марион. Ее аромат не сравнить ни с одним цветком из его розария: как бы ни были прелестны его розы, Марион еще прелестнее.

Он завидовал хозяину. Конечно, он понимал, что никогда бы не смог дать подобному цветку надлежащего ухода — не по карману ему… Хоть телом Этьен куда стройнее патрона, сильнее, мускулистее. Он сумел бы ублажить Марион, которая на двадцать три года моложе! И заботился бы о ней… Бабла у него, конечно, не так много, как у хозяина, но, боже милостивый, хватило бы, чтобы купить ей лучшие тряпки! Он в цене, садовник Этьен. Жан-Франсуа платит ему хорошие деньги, а если что, то Этьен к другому уйдет: его уже не раз пытались переманить! С большей зарплатой!

До сих пор он оставался верен хозяину: холостяку не так уж много нужно. Тем более что хозяин обещал отписать всем своим работникам по проценту от имущества в завещании. А имущество у него такое, что и один жалкий процент — это целое состояние! Между прочим, жест весьма щедрый: помножить на пять верных слуг — так уже пять процентов выходит! Остальное красоточке достанется, Марион. Да и племяннику, наверное, секретарю. Конечно, хозяину после смерти все равно будет, кому чего достанется, но другие богачи таких жестов не делают, Этьен это точно знал. Так что патрон у него хоть и не расточительный, но щедрый.

С другой стороны, Этьен ведь ровесник хозяину, и в этом смысле надеяться на то, что он дождется завещания… Впрочем, здоровье Жана-Франсуа оставляло желать лучшего — не то что у Этьена! Садовник проводил свои дни на свежем воздухе, занятый физической работой (чувствуете разницу?!), — тогда как хозяин все больше в кабинете своем сидел, запершись: романы ваял. Расходились они огромными тиражами, откуда у него и такие бешеные доходы. Этьен попробовал почитать один — еле отплевался: все какие-то сентиментальные сопли, рассчитанные на дамочек! Разве уважающий себя мужчина станет писать розовую воду? Тьфу!

Но нет, Жан-Франсуа писал их без зазрения совести. Говорил, посмеиваясь: «Женщинам нужна мечта, и я им ее дарю!» Своей-то жене, Марион, он не мечты дарил, а весьма осязаемую роскошь…

Интересно, любит ли она это вялое существо с вялыми мышцами, нагло врущее в своих книжках дурам-читательницам? Или вышла замуж за его денежки? С виду вроде как любит. Так то с виду… Женщины большие мастерицы любовь изображать. Жена Этьена тоже изображала, пока они женихались…

Кристиан, «вуатюрье»[2], машинный конюх и возчик, был нечувствителен к аромату, доносившемуся от розария. Он воспринимал лишь запахи бензина, резины, масла. Он только по ним, казалось, мог обнаружить неполадку в одной из вверенных ему машин.

Хозяин неимоверно ценил его дар и всегда с ним разговаривал о машинах, спрашивал совета, если что-то вдруг барахлило. И руль доверял только Кристиану. Как-то случилось ему приболеть, так писатель два дня никуда не выезжал и от любой замены своему шоферу отказывался!

А Марион… Что с нее взять, баба и есть баба: никакого понятия! Вот давеча сказала: «Педаль плохо нажимается». А под педалью — обертка от мороженого! Ну что с бабы взять? Одно только — полюбоваться на нее недолго, пока она на тачке выезжает…

Впрочем, Кристиан больше любовался «тачкой», чем женщиной.

Хотя такая женщина, как Марион… Она была, разумеется, ничем не лучше других баб, но только немыслимо красива. Урождаются же такие на свет, откуда только и берутся… Казалось, не от людей родилась, а прямо из мастерской бога спустилась на землю!

Она мешала Кристиану. Она отвлекала его от машин. Она ставила под сомнение его страсть к авто. Она опрокидывала его представления о правильном мироустройстве!

Он ненавидел ее за это. И безумно желал. Ему мерещилось, что если он однажды овладеет этой красоткой, то удовлетворит свою неправильную страсть и тогда сможет с чистой душой, без примеси предательства, вернуться к автомобилям…

Но овладеть Марион он никак не мог. Она принадлежала хозяину.

И он хозяина за это ненавидел.

Еще в доме наличествовали двое мужчин: секретарь и повар. Повар, Жак, был совершенно безразличен к чарам прелестной Марион: ему отбивная из телятины казалась верхом совершенства, изобретенный им соус куда как превосходил по аромату хоть розарий, хоть женщину!

Секретарь же, молодой человек по имени Фредерик, был влюблен в Марион. Однако меру знал: хозяин, Жан-Франсуа, приходился ему дядей, который подобрал юношу, когда скончался его отец (брат писателя), дал ему хорошо оплачиваемое место секретаря, кров и стол. И в завещании обещал облагодетельствовать.

Фредерик был ему бесконечно благодарен за это. Но все равно любил Марион, отчего страдал. Хотя все домашние над ним, романтичным, немножко подсмеивались, так как чувств своих противоречивых он, как ни старался, скрывать не умел…

И, для завершения картины, в дом была вхожа еще одна женщина, Элоди. Она, в отличие от Мелани, являвшейся горничной — то есть имевшей доступ в личные апартаменты хозяина и его молодой жены, — приходила для так называемой «грязной уборки». То есть она мыла посуду на кухне (крупногабаритные кастрюли и сковороды, которые не влезали в посудомоечную машину), чистила плиту и духовку. На ней же лежала ответственность за уборку в служебных помещениях, как то: кухня, кладовки, прачечная, крыльцо, лестницы. Оно понятно: Мелани одной не справиться с этим огромным домом. Она и так проводит весь рабочий день в заботах о нем.

Элоди не испытывала вообще никаких чувств к хозяевам. Ей было глубоко наплевать на писателя (книжек, любых, она сроду не читала), равно как и на его неприлично молодую красавицу-жену. Элоди деловито выполняла свои обязанности и торопилась уйти домой, где ее ждали муж и внуки, подкинутые детьми. Что сын, что дочь, они особой щепетильностью в этом вопросе не отличались, и Элоди постоянно оказывалась с внучатыми младенцами на руках.

Иными словами, у нее было столь много личной жизни, что чужая ее не интересовала. Разве только обещание хозяина завещать всей своей челяди по одному проценту с имущества… Это грозило вылиться в немалые деньги. Которые всегда нужны, не так ли? Впрочем, пока это он еще помрет… Может статься, что Элоди раньше его покинет этот мир!

Вот бы затрахала его молодая жена! Раз — и инфаркт в постели! А что, такое часто случается…

Этот день начинался так же, как другие.

Жан-Франсуа, как обычно, заперся в своем кабинете в девять утра, после легкого завтрака и душа. Теперь он будет ваять свой шедевр до часу дня, это знали все. Расписание давно устоялось и повторялось без отклонений из года в год. Даже с появлением в доме Марион, уже десять месяцев тому, привычки хозяина не изменились.

К часу дня Элоди должна была закончить свою работу и отбыть восвояси: писатель не любил, когда в доме мельтешило много людей.

А Мелани должна к этому времени завершить уборку внизу, поскольку все эти драгоценные вещи доверяли только ей! Элоди не имела права даже пыль смахнуть с ламп — она не заслужила доверия в столь тонких материях! Но Мелани надлежало управиться на первом этаже к моменту выхода хозяина из кабинета (располагавшегося тоже внизу), после чего перейти к уборке наверху, с глаз долой. Хозяин, видите ли, не выносит, когда перед его глазами мотается горничная!

К садовнику Этьену, равно как и к Кристиану, «каретнику», эти условия не имели отношения. У них был свой распорядок, связанный с работой во дворе — никак не с расписанием хозяина.

Зато повара Жака это расписание касалось напрямую: в тринадцать ноль-ноль он должен подать обед. Или «ланч», как иногда называл хозяин обед этим английским словом.

Фредерика, секретаря, оно тоже касалось. «Великий писатель» имел обыкновение надиктовывать свои тексты — писать их он гнушался, — и Фредерик должен был править то, что печатала компьютерная программа распознавания голоса. А программа эта — полная дура! Отчего Фредерик тратил уйму времени, приводя текст хозяина в читабельный вид… Но к моменту выхода хозяина из кабинета ему следовало оторваться от работы и составить компанию Жану-Франсуа за ланчем.

Что же до Марион, то она с утра пораньше уже порхала по бутикам и салонам красоты. Но тоже считала своим долгом присоединиться к супругу на ланч. Так что вот-вот должна была появиться. Обитатели дома, как обычно, проводят глазами ее и предадутся мыслям — каждый своим…

В час дня Фредерик вышел из своего кабинетика на втором этаже, потягиваясь и потирая глаза, уставшие от считывания текста на экране компьютера. Спустился вниз. Жан-Франсуа еще не появлялся, и Фредерик, пройдя через столовую, мимо накрытого к обеду стола, отправился на кухню, во владения Жака, где попросил у повара чашку кофе. Получив ее, он уселся на табурет, попивая маленькими глотками горький напиток (подслащенный кофе он не терпел, считая его полным извращением самой идеи кофе).

Минут через десять прилетела Марион. Красивая, оживленная, румяная. Светло-каштановые волосы подобраны и небрежно заколоты, выбившиеся пряди струятся по гибкой шее — картинка!

— Жан-Франсуа еще не выходил?

— Пока нет.

— Странно, он всегда пунктуален… Жак, сделайте мне тоже кофейку, пожалуйста!

Повар запустил машину и через минуту протянул чашечку хозяйке.

— Сегодня прекрасная погода! — сообщила она.

Присутствующие согласились, что отличная. Повисла пауза.

— Как там поживает наш роман? — повернулась Марион к Фредерику. В ее глазах промелькнуло легкое выражение иронии, на мгновение.

— Неплохо, — смутился секретарь.

Он всегда смущался, когда Марион обращалась к нему. Это давно заметили все, даже хозяин. И все над ним беззлобно посмеивались… даже хозяин.

— Скоро дойдете до финала? Вчера из издательства звонили, им не терпится получить в руки очередной шедевр! — улыбнулась она.

В дверях кухни возникла Мелани. Марион отлично чувствовала, что горничная ненавидит ее, но ей это было, по правде сказать, без разницы.

— Скоро, — кивнул Фредерик.

— Хороший роман получается? Муж не дает мне читать, пока не закончит!

— Хороший, — ответил Фредерик. — Как всегда.

«Как всегда». Марион отлично знала, что пишет ее супруг. Это было чтиво, низкопробное по духу, но профессиональное по качеству. И она прекрасно понимала, как к нему относится секретарь… Но произнести такое вслух он никогда не отважится. Равно как и она сама. Дело даже не в том, что не «отважится»… Просто подобные замечания вслух перед прислугой были бы дурным тоном.

— Я очень уважаю моего мужа, — заявила она с неожиданным пафосом. — Он добился успеха и богатства сам, своим трудом! Не крал, не обманывал людей, как другие, как все эти бизнесмены-мошенники!

— Согласен с вами, — отозвался секретарь, опустив глаза.

«Не обманывал»? Это как посмотреть… Фредерик лучше всех знал, что Жан-Франсуа продавал читательницам розовые грезы, фальшивые от начала до конца! Он ежедневно набивал текст писателя и видел, как тот правил свой текст, и без того сентиментальный, намеренно добавляя туда лубочные сценки то с домашними животными, то с детьми, а то вдруг брался платьица всякие описывать или, к примеру, проблемы со свекровью вставлять в текст, — знал, чем подкупить читательниц! Да, они сами расхватывали его книги, но ведь и в банк-пирамиду люди несли деньги сами! Только создателя финансовой пирамиды ждет уголовная ответственность за обман вкладчиков, тогда как писателя, коммерчески-расчетливо дурящего голову читательницам, почему-то носят на руках… Такая вот странность. Впрочем, критики не устают его ругать. Особую их ярость вызывает тот факт, что Ж.-Ф. де Ларю выпускает по два романа в год. Ни один уважающий себя писатель не ставит свои романы на поток! — кипятятся критики. Это профанация писательского труда! — кричат они. Де Ларю превратил творчество в коммерцию!

Кричат. И что с того? Ничего ровным счетом. Издатель с Жана-Франсуа сдувает пылинки: читательницы раскупают весь тираж каждого нового романа в считаные дни, и типографский станок не успевает допечатывать новые тысячи и десятки тысяч экземпляров.

— Что-то хозяин припозднился сегодня… — заметила Мелани.

— Шедевры требуют времени, — усмехнулся Фредерик.

— Еще бы! — согласилась Марион.

— Ага, романы писать — это вам не машины мыть! — вдруг возник на кухне «каретник» Кристиан. — А мне тоже кофейку сделай, Жак!

— Шедевры денежки приносят, — флегматично заметил Этьен, в свою очередь присоединившийся к компании: для прислуги тоже близилось время обеда. На кухне.

— Из которых он платит вам всем зарплату, — заметила Марион.

— Так разве ж я против? Очень даже хорошо, что зарабатывает и нам платит… Есть уже хочется. Фредерик, когда хозяин выйдет?

По правилам, обед сначала подавался в столовую и лишь потом прислуге.

Все дружно посмотрели на часы: 13:17.

— Мне как-то неспокойно… — произнес Фредерик. — Хозяин никогда так не задерживался… Я ему позвоню, — полувопросительно адресовался он к Марион.

Та повела обнаженными плечами (лето!).

— Ну… Не знаю, может, не стоит ему мешать?

— Я все же позвоню.

И Фредерик набрал на своем мобильном номер Жана-Франсуа.

Все смотрели на секретаря, все прислушивались к тому, что происходит в его трубке.

А в ней раздался железный голос автоответчика. В общем-то, ничего удивительного: когда хозяин работал, он отрезал себя от всего мира. Домашнего телефона в его кабинете не было, а мобильный он попросту выключал.

Двадцать пять минут второго. Беспокойство нарастало.

— Пойду постучу ему в дверь, — поднялась Марион.

Остальные проводили ее глазами. Право «постучать» в дверь имелось только у нее: в доме было заведено железное правило — писателя не тревожить!

Впрочем, вслед за ней поднялся Фредерик. И, чуть помедлив, за ним потянулась прислуга, выдерживая почтительное расстояние.

Кухня располагалась в левом крыле дома. Дальше за ней находились служебные помещения: большая кладовка, не менее большая прачечная, потом площадка с выходом в сад и лесенкой в подвал, а еще дальше — комнаты прислуги. В доме постоянно жили только Мелани и Кристиан, тогда как остальные были приходящими. Фредерик обитал на втором этаже, где находилась и хозяйская спальня. Там же располагался и кабинетик секретаря, и еще много разных комнат, по большей части никому не нужных. Жан-Франсуа купил этот дом на свои первые миллионы, когда ему еще и тридцати лет не стукнуло, осуществив давнюю мечту. Он был выходцем из дворянской семьи, но родители его жили весьма скромно: состояние промотал еще их дед. И для Жана-Франсуа приобретение дворянской усадьбы являлось символом восстановления статуса всей семьи…

Кабинет писателя находился в противоположном крыле дома, в правом. Марион стремительно пересекла столовую, затем гостиную, затем «кофейную» (так называл ее Жан-Франсуа, потому что любил именно в ней распивать кофе и крепкие напитки с гостями), затем библиотеку. Кабинет являлся последним жилым помещением с этой стороны: сразу за его стенкой находился огромный гараж, бывшая конюшня, где царствовал Кристиан. Дойдя до двери, она прислушалась. Правда, это было совершенно бессмысленно: все знали, что помещение отделано звуконепроницаемым материалом. Жан-Франсуа наговаривал текст романа в голос, и компьютерная программа печатала его сама. Случалось, — Марион как-то слышала в один из тех исключительных моментов, когда муж пускал ее к себе, — он с программой ругался. «Дура! — кричал муж на программу. — Я сказал: запятая!»

И программа послушно печатала: «Дура, я сказал».

Они тогда еще вместе с Жаном-Франсуа весело хохотали.

Оглянувшись — Фредерик стоял на пороге библиотеки, за ним, в некотором отдалении, просматривались остальные, — Марион несколько раз ударила изо всех сил кулаком в дверь, которая была также звуконепроницаемой.

Но никакого эффекта, Жан-Франсуа не откликнулся.

Марион барабанила в дверь, пока не отбила себе кулаки. Затем повернулась и посмотрела на Фредерика. Тот, в свою очередь, глянул на часы.

— Полвторого, — произнес он. — Так дядя еще никогда не запаздывал с выходом…

— Но он ведь финал дописывает, — неуверенно проговорила Марион. — Вы сами так сказали… Может, ему требуется лишнее время, чтобы поставить последнюю точку? Тем более что из издательства вчера звонили… По срокам роман должен быть закончен завтра. Договор-то подписан, аванс мужу заплатили, так что они беспокоятся…

— Он бы меня предупредил! — Фредерик подумал. — Ладно, ждем еще десять минут. Если дядя…

Он не договорил и уселся на диван. Марион села в кресло. Прислуга не посмела переступить порог библиотеки и сгрудилась в «кофейной».

…Десять минут показались всем вечностью. Все не сводили глаз с часов — кто с наручных, кто с настенных.

Наконец условленные минуты истекли. И ничего не произошло.

Фредерик снова набрал номер мобильного дяди. С тем же успехом.

Марион подошла к двери, размахнулась, но передумала.

— Найдите что-нибудь тяжелое, — попросила она слуг.

Первым среагировал садовник Этьен. Он выскочил из дома и через несколько минут вернулся с мотыгой.

— Она дерево испортит… — засомневалась Марион. — Это ведь настоящий мореный дуб…

— А вдруг хозяину помощь нужна? — возразил Этьен. — Вдруг у него со здоровьем что?

Марион отступила, и Этьен размахнулся, изо всех сил долбанув по драгоценному мореному дубу тупым концом орудия. Какой бы звуконепроницаемой ни была дверь, не услышать этот звук Жан-Франсуа не мог.

Тем не менее никакой реакции не последовало.

— Будем ломать! — заявил Фредерик.

Он был не только секретарем писателя, но в некоторой степени распорядителем дома.

Этьен и Кристиан переглянулись, кивнули друг другу и бросились из дома во двор. Через пять минут они вернулись, каждый притащил из своих владений инструменты. И лом, и молотки, и стамески разных размеров, и даже домкрат.

— Разойдись! — деловито проговорил Этьен, и они с Кристианом принялись выбивать замок.

Через несколько минут замок пал. Дверь поддалась натиску двух мужчин.

Взгляду присутствующих открылся большой письменный стол, изрядно заваленный бумагами. В центре его царил огромный экран компьютера, за которым нельзя было разглядеть хозяина.

— Жан-Франсуа… — слабым голосом проговорила Марион. — Мон шер, ты здесь?

Ответа не поступило. Переглянувшись, народ бросился, давясь в проеме двери, в кабинет, к столу…

И сразу же подался назад. Мелани закричала. Мужчины сдавленно воскликнули.

— Что… Что там? — испуганно спросила Марион — она единственная осталась на пороге.

— Там… там…

— Марион, вам нужно отсюда уйти! — нервно проговорил Фредерик. — И все, все уходите отсюда! Быстро, быстро, на выход! Это место преступления!

— Преступ… преступления? — Марион, протиснувшись через бегущих к выходу людей, двинулась к столу.

— Марион, не надо! — закричал Фредерик.

Но поздно. Она уже все увидела. И нож в груди мужа, и потеки крови, и его застывшее лицо…

— Жан-Франсуа, — жалобно проговорила она, — не надо, не умирай! Пожалуйста, не надо, любимый!..

Она кинулась к бездыханному телу. Фредерик схватил ее за руку, желая увести подальше от мертвеца… Но не успел он сделать и нескольких шагов, как девушка упала. К счастью, его хватка смягчила приземление.

— Марион, Марион! — кричал испуганно Фредерик, склонившись к ней.

— Обморок, — констатировала Мелани. — А ну-ка, мужики, взяли ее!

Повар с садовником подхватили девушку и направились прочь из кабинета.

— На диванчик несите! — семенила за ними Мелани. — Подальше отсюда, в гостиную…

— Нет, лучше в спальню! — вмешался Фредерик. — На кровать ее положите!

— Правильно, — согласилась Мелани. — Я пойду нюхательную соль поищу!

— Идите, — закивал секретарь. — Я пока вызову полицию. Этьен, — крикнул он вдогонку садовнику, — как только отнесете Марион, откройте ворота! Кристиан, вы обойдите дом, посмотрите, нет ли где следов взлома. А я осмотрю окна изнутри!

Кристиан кивнул и направился к выходу, а Фредерик вытащил свой телефон из кармана.

* * *

Реми разбудил ранний звонок. Не открывая глаз, он нащупал мобильный и быстро нажал на кнопку, чтобы трель не успела разбудить жену Ксению.

— Да? — тихо произнес он, выскальзывая из постели.

— Привет, камарад!

«Товарищем» его называл только один в мире человек: Ив Ренье, комиссар парижской полиции.

Реми прикрыл за собой дверь кухни.

— Что там у тебя? — буркнул он, косясь на часы: восемь утра.

— Фигня у меня, причем полная… Закрытый со всех сторон кабинет, а в нем — труп. Никто не входил, дверь взломали домашние, окна целы. При этом у мужика нож в сердце. Мы весь вчерашний день провели на месте, а догадки ни одной. Ты любишь такие истории, я знаю. И твоя жена обожает. Так что дуйте-ка к нам в Версаль, ребята!

— А кто меня нанимает? — поинтересовался Реми, поскольку являлся частным детективом и работал за гонорары.

— За это не волнуйся. Речь идет о Жане-Франсуа де Ларю, писателе, знаешь?

Разумеется, Реми знал. Не читал, но имя было на слуху. В основном потому, что его ругали в прессе на чем свет стоит. Что не мешало каждому его новому роману расходиться бешеным тиражом.

— Издатель жаждет его последний шедевр, хоть и неоконченный, и готов платить большие бабки, лишь бы поскорее дело раскрыли и позволили изъять из компьютера рукопись…

— А ты тут при чем? Ты же за Версаль не отвечаешь?

— Да слишком громкое дело… Нас привлекли, — кратко ответствовал Ив Ренье.

Реми дотронулся до плеча Ксюши. Будить ее было жалко: она всегда спала так сладко, как спят дети и звереныши. Но и не разбудить ее он не мог: жена ему не простит, если он уедет без нее. «Камарад» был прав: Ксения обожала всякие таинственные истории!

Ему понадобилось всего несколько слов: «Запертая комната, в ней труп. Поедешь со мной?» — как Ксюша вскочила с постели, словно сна и не бывало.

Она собралась в рекордные 50 минут: 10 — на душ, 5 — на кофе, остальное на одевание и особенно на укладывание волос, густых и необыкновенно длинных. Даже для того, чтобы просто собрать их в хвост на затылке, требовалось немало времени…

Путь их лежал в окрестности Версаля, где находился дом знаменитого Жана-Франсуа де Ларю.

Добравшись до пункта назначения, Реми посигналил у высоких ворот, и створки разъехались. Погромыхав по булыжному покрытию дороги, он притормозил перед мраморной лестницей, ведущей к портику. К ним подошел «камарад», Ив Ренье, и пригласил проследовать в дом. Ксюша, воскликнув: «Сейчас, минуточку!» — кинулась к огромному цветнику, состоявшему исключительно из роз, и принялась разглядывать это чудо, жадно вдыхая аромат.

— Ксюша! — строго позвал ее муж.

— Иду, иду…

Какой-то человек, возившийся в куще розовых кустов, вдруг распрямился, срезал один цветок, ловко обтесал ножом колючки и протянул его Ксении. Благодарно улыбнувшись, она воткнула розу в волосы и направилась вслед за мужем и комиссаром в дом.

— Вот, — указал Ив Ренье на дубовую дверь кабинета в правом крыле дома, который, хоть Ксения пробежалась по его анфиладам бегом, успел поразить ее стариной и богатством.

В области ручки и замка зияла дыра. По словам комиссара, домашние их выбили, чтобы попасть в кабинет, где находился писатель, не подававший признаков жизни… И не зря беспокоились, так как писатель был убит.

Эксперты сняли отпечатки, сделали снимки, собрали пылинки-волоски-сопли-слюни еще вчера. Так что сегодня можно смело брать предметы в руки, разглядывать, переставлять.

Ив пояснил, указывая костлявым пальцем (он вообще был необыкновенно худ) по мере повествования, что месье де Ларю обнаружили вот здесь, на рабочем месте, за компьютером… В груди торчал нож, вот фотография. Писатель был уже мертв. Обитатели дома находились до этого момента снаружи: все друг друга видели, у всех алиби. А дверь была заперта на ключ, он так и торчал с обратной стороны выломанного замка.

— Ключ? Он закрывает только изнутри?

— Нет, снаружи тоже. Но дубликата ни у кого нет. Писатель вполне осознавал коммерческую ценность своих опусов и никому не позволял входить в его кабинет. Даже стены велел отделать звуконепроницаемым материалом, так как начитывал свои шедевры в голос.

— Пользовался программой распознавания речи?

— Типа того. Секретарю — Фредерик его зовут — хозяин отсылал файлы для приведения их в читабельный вид через домашнюю компьютерную сеть. Только жена его, Марион, несколько раз за время их совместной жизни удостоилась чести побывать в кабинете.

— А время совместной жизни?..

— Около года.

— У нее точно не было дубликата ключа?

— Даже если допустить, что наличествовал, то, во-первых, им не открыть снаружи, если другой вставлен в замок изнутри, а во-вторых, у нее полное алиби: с момента, как она вернулась в дом, к обеду, она все время находилась на глазах у остальных.

— Но должен же кто-то убирать тут?

— Мелани, горничная. Исключительно в присутствии хозяина и далеко не каждый день. Ему проще было терпеть пыль, чем присутствие посторонних в кабинете.

— Окна? — Реми подошел к тяжелому вишневому занавесу из бархата, отвел.

— Целы. И заперты были. Изнутри, на щеколды.

Ксюша тихо воскликнула. Реми посмотрел на нее вопросительно.

— Потрясающе!.. — проговорила она чуть громче, немного смутившись. — Не в смысле, конечно, что писателя убили, а…

Понятно. Женушка радуется головоломной загадке.

— Отпечатки на ноже? — повернулся Реми к комиссару.

— Не поверишь, камарад! Его собственные!

— Как бы самоубийство?

— КАК БЫ. Ты же знаешь, что воткнуть себе нож в сердце — это не метод. К нему прибегают крайне редко, и чаще всего неудачно.

— Знаю, — кивнул Реми. — А как насчет потайного хода?

— Подумали, естественно. Вчера все мои парни упрели, простукивая полы и стены… Ничего не нашли.

— Ив, но если мы отметаем самоубийство, — а мы с тобой его отметаем, так? — то убийца должен был сюда как-то проникнуть!

— Или это все-таки самоубийство…

— Причины были?

— По свидетельству всех — нет. Молодая красавица жена, успех, деньги, новый роман на подходе, издатель сгорает от нетерпения… Нет причин! Хотя, если не найдем убийцу, придется считать, что это суицид.

— Насчет «красавицы жены» хорошо порыли? Не изменяла? Она намного моложе мужа, как я понял… Вдруг его разобрала тоска от ее неверности?

— Всех допросили. Никаких оснований подозревать ее в неверности нет.

— Какая у них разница в возрасте, если точно?

— Двадцать три года. Но ее муж очень богат… был. Иным женщинам секс заменяют денежки. Возможность купить на них тряпки и брюлики.

— Случается, — кивнул Реми.

— И не так уж редко, — заметила Ксюша.

— А мотивы для убийства?

— У всех поголовно. Начиная от прислуги и заканчивая женой: всем перепадает от его смерти по завещанию!

— Оно уже нашлось?

— Сегодня утром получили копию. Больше всех достается жене, затем секретарю: он приходится племянником покойному. Челяди по одному проценту с капитала, но капитал там зашкаливает за тридцать миллионов евро!

— Это у нас столько можно книгами заработать? — изумился Реми.

— Книгами он заработал примерно треть, вложил деньги в две компании, приносящие отличную прибыль.

— Слугам, выходит, по триста тысяч евро! Немалые деньги.

— То-то и оно. Для какого-нибудь садовника или горничной это огромное состояние! Так что мотивов тут — завались!

— Дети есть?

— Нет. Ни в этом браке, ни в предыдущем.

— Стало быть, оспаривать завещание некому[3]… А что в компьютере, смотрели?

— Выдержали вчера небольшую драчку с издательством, которое норовило изъять текст романа… Права, мол, ему принадлежат, и никто не должен прочитать шедевр раньше, чем его опубликуют. Собираются руки нагреть на смерти Ларю, понятное дело! Адвокатов своих сюда нагнали с утра — те чуть грудью не ложились на компьютер! Короче, его только что забрали наши спецы, будут изучать.

— Если что интересное найдут…

— Я тебе сообщу.

— Между прочим, коль скоро он начитывал текст вслух, а программа печатала, то он мог что-то произнести, когда увидел своего убийцу! И программа должна была эти слова запечатлеть!

— Я тебе сообщу, — повторил комиссар, кивнув. — А мысль хорошая.

Реми все это время внимательно изучал обстановку кабинета, трогал шкафы, шторы, даже под письменный стол заглянул.

— Ищешь, где убийца мог спрятаться? — усмехнулся Ив Ренье.

— Да… А потом, под шумок, во время общей паники, выскользнуть отсюда.

— Сам видишь, что негде. Шкафы только книжные, место под письменным столом, между двумя тумбами, просматривается прямо от входа… Только за шторой мог, но слишком много народу тут было, не выскользнул бы незамеченным! Когда все разошлись кто куда, здесь остался Фредерик, секретарь. И первым делом проверил окна. Их два, как видишь, разделенных тонким простенком, — но шторы общие. Фредерик бы наткнулся на убийцу… И потом, как бы он сюда попал, вот в чем вопрос?! Если все домочадцы находились за дверью, то это мог быть только посторонний. А тут заборы, видеонаблюдение. Мы уже посмотрели записи: никто не перелезал через забор!

— А камеры покрывают весь периметр?

— По правде сказать, нет. В обзоре есть «слепые места». Но надо же было не только через забор перебраться, а и в дом пройти, и, главное, в кабинет!

— А ночью?

— Настырный ты, камарад! Я ж говорю: второго ключа ни у кого нет. Ну ладно, допустим, кто-то сумел сделать копию. Да только по ночам дом надежно запирается и ставится на сигнализацию!

Ксюша посмотрела на мужа: неужто тупик?

— Хорошо, понял. Дай мне время, Ив, поискать тут.

— Потайной ход? — с легкой насмешкой спросил комиссар.

— К примеру, — кивнул Реми.

У Реми был друг в России, Алексей Кисанов. Да не просто друг, но и коллега, частный детектив. Да не просто коллега, но и почти родственник, поскольку женат он был на старшей сестре Ксении.

Так вот, Алексей — друг, коллега и почти родственник — не так давно попал в очень любопытную переделку: в подмосковном особняке (у русских это называется «дача») пропал московский комиссар полиции. Из дачи он не выходил, откуда Алексей сделал единственно возможный вывод: в доме есть потайной ход. Который никак не находился, несмотря на усилия многих полицейских… Но Алексей свято верил в логику, а она говорила: раз комиссар пропал, но при этом не вышел из дома, — значит, существует иной способ его покинуть!

И он его все-таки нашел![4]

Реми тоже свято верил в логику. И раз никто не мог войти в кабинет, чтобы убить писателя, — стало быть, в нем должен существовать потайной ход! Пусть вчера полицейские все обследовали, пусть ничего не нашли; но чудес-то не бывает! Должен же был убийца как-то попасть сюда!!!

А в самоубийство Реми не верил, как и Ив. Ткнуть себе нож в сердце — сложно, больно, ненадежно. Только последние придурки выбирают подобный способ. Да и то, по словам «камарада», оснований для суицида у писателя не имелось!

Так что остается потайной ход.

Комиссар покинул их с Ксюшей с выражением скептической иронии на лице.

Ну и пусть его! Реми дал жене инструкции: проверить любую выпуклость на предмет рычага, — и они приступили к тщательному осмотру комнаты.

Провозились они полтора часа.

Ничего не нашли.

Реми вернулся к окнам, снова изучил их: нет, снаружи их не открыть. А на момент преступления окна были закрыты: это подтверждали и Фредерик, и Кристиан.

И дверь была заперта: это подтверждали все!

Реми встал посреди кабинета, осмотрелся: что они могли пропустить? О чем не подумали?

И вдруг бросился к камину.

За решеткой лежала пластиковая имитация тлеющих углей. Реми не удивился: он не раз сталкивался с тем, что люди предпочитают бесхлопотную электрическую имитацию (они нынче столь совершенны, что не сразу разберешь, настоящие ли угли тлеют и переливаются жаром в камине или подделка!). В данный момент она не была включена, отчего горка темного пластика казалась похожей на большую коровью какашку. Реми ее вытащил, положил на пол и ступил на освободившееся место, вглядываясь в дымовой ход… Но просвета в трубе не увидел.

Взяв фонарик из своей рабочей сумки, он вернулся обратно, посветил…

Труба была перекрыта листом стали. Целым и невредимым.

— Что? — встревоженно спросила Ксения, наблюдавшая за действиями мужа.

— Ни-че-го. Камином не пользовались. Труба перекрыта. Через нее никто не мог сюда попасть.

— А если человек все же вылез через трубу, а потом поставил заслонку на место?

— Ты не представляешь, как это сложно…

— Сложно — невозможно? Или сложно, но возможно?

Реми посмотрел на жену.

— Пошли на крышу.

…Не тут-то было! Треугольная пирамида, крытая, как и вся крыша, графитового цвета черепицей, требовала альпинистского снаряжения. Таких пирамид имелось три над особняком: побольше по центру, и две поменьше по бокам. Одна из боковых пирамид как раз возвышалась над кабинетом, и в ее черно-сером боку имелась каминная труба, — как, впрочем, и в двух других. Но подступиться к ним мог только профессиональный трубочист.

Из этого следовало, что убийца, если только он не являлся альпинистом или профессиональным трубочистом, тоже не сумел бы пробраться на крышу. А с учетом того факта, что каминная труба перекрыта куском стали…

Реми прикинул картину: вот убийца забрался на крышу при помощи специального снаряжения, и это среди бела дня. Причем крыша имеет неприятное свойство грохотать… И это тоже среди бела дня, когда во дворе мельтешат садовник и вуатюрье.

Далее этот предполагаемый убивец не просто лезет в трубу, но сначала вытаскивает из нее кусок стали. Тут уж не только грохот, слышный с улицы, — тут уже шум, который обязательно должен был долететь до слуха писателя!

А если бы он это сумел проделать ночью, то грохот поднял бы на ноги весь дом!

Развиваем картину дальше. Если бы убивец-труболаз приземлился в камин, то он бы непременно въехал ногами в пластиковую «какашку» и повредил ее… Тогда как на ней нет ни следа!

И последнее. Поза писателя, получившего удар ножом в сердце, не выдавала никакой тревоги. Он не повернулся в сторону камина, да и ни в какую иную сторону! Фотографии, которые представил детективу комиссар, недвусмысленно об этом свидетельствовали. Жан-Франсуа де Ларю спокойно сидел за своим письменным столом и, даже мертвый, будто смотрел, прикрыв немного глаза, в экран компьютера, где жил и обрастал новыми словами его последний роман, приближаясь к финалу…

Реми поделился своими соображениями с Ксюшей.

— Не понимаю… Тогда самоубийство, что ли? — спросила Ксения.

— Выходит, что да… — развел руками Реми.

— Но как же тогда он решился сам себя ножом в сердце? Дикий какой способ… Надо ведь сильно себя ножом ударить, чтобы он через ребра прошел! У любого нормального человека рука бы дрогнула! И потом, причин у него не было…

— Или мы их пока не знаем?

Реми позвал комиссара и с примесью досады отчитался о своих открытиях… Точнее, о неоткрытиях.

Тот выслушал сыщика с легким выражением торжества (ему было бы неприятно, если бы детектив, хоть и хороший приятель, обнаружил что-то такое, чего не сумели найти его парни!) и предложил Реми пообщаться с обитателями дома.

— А ты что так сияешь, Ив? — вредным голосом спросила Ксюша. — Радуешься, что мы ничего не нашли, что ли?

Ксения иногда бывала прямолинейна — это ее русское воспитание (как полагал Реми), не всегда вписывающееся во французский этикет, Реми уже не раз сталкивался с ним. Но ему частенько это бывало выгодно: Ксюша таким образом ухитрялась иной раз расставить все точки над i.

— Так… Чего… — немного растерялся комиссар. — Мне было бы и впрямь обидно, если бы оказалось, что мои ребята плохо сработали!

— А зачем нас позвал тогда? — продолжала вредничать Ксюша. — Если твои ребята такие молодцы, так зачем…

— Ксю, остынь, — произнес Реми.

— С какой стати? — возмутилась Ксюша. — Звать нас на помощь и радоваться, что не помогли, — ну разве не свинство?!

Ив Ренье осклабился в улыбке.

— Противоречивость человеческой натуры, милая Гзенья! Если вы ничего не найдете, то я буду радоваться, что мы сами не дураки! Если найдете — буду радоваться, что помогли нам!

Ксюша одарила его мрачным взглядом в ответ.

— Где я могу провести опрос домашних? — деловито сменил тему Реми.

— В гостиной. Нейтральная территория. С кого предпочитаешь начать: с прислуги или с жены? Они тут все, ждут.

— С прислуги, — ответил Реми и, прихватив Ксюшу за руку, направился в означенное помещение.

Реми доверял той работе, которую провели комиссар и его люди. А она сводилась к двум противоречивым утверждениям:

1. Мотивы есть у всех (в виде завещания).

2. Но и алиби есть у всех.

Кто-то иной убил знаменитость, не из домашних? В этом варианте раздолье для мотивов: и конкурент, и завистник, и по двум компаниям писателя можно что-то накопать, без сомнения! Да только и эта линия упиралась в один, но мощный тупик: КАК ВОШЕЛ ПОСТОРОННИЙ ЧЕЛОВЕК В КАБИНЕТ?! И КУДА ПОТОМ ДЕЛСЯ?

Что можно нарыть в беседах с персоналом особенного — такого, что упустил комиссар, — Реми не представлял. Однако он прекрасно знал, как любой опытный сыщик, что иной раз важное содержание открывается только на третье-пятое прослушивание уже известных фактов. Вот почему он согласился на собеседование с обитателями дома, хотя и успел прочитать все протоколы допросов.

Первой была Элоди, «грязная» уборщица.

— Они там все притащились на кухню… Я хотела выпить чашку кофе перед уходом, но Жака, повара, задергали! Им почему-то всем захотелось кофе! Обед-то задерживался — работники обедают после того, как подадут хозяину, а он никак не выходил из кабинета. Вот они и столпились на кухне. Ну, я посмотрела-посмотрела и пошла домой. В конце концов, мне тут недалеко, и кофе у меня дома тоже водится!

— До того, как поднялась паника?

— Да.

— Кто-нибудь может подтвердить, что вы в самом деле ушли?

— Кристиан, наш вуатюрье, видел. А если бы и не видел, так что? Неужто вы думаете, что я хитрым образом вскрыла дверь кабинета, пробралась к хозяину и зарезала его? А потом снова закрыла дверь и отправилась домой? Не, ну у вас как с головой-то? У меня ни возможности такой не было, ни интереса!

Она очень грамотно рассуждала, Элоди. Вскрыть кабинет можно было только вторым ключом, тогда как, по дружному утверждению всех людей, вхожих в дом, такового не водилось в природе. Да и мотива у Элоди не просматривалось (помимо общего для всех слуг в виде наследства): к хозяину она никаких чувств не питала, ни положительных, ни отрицательных. В этот дом Элоди приходила работать, после чего спешила в свой дом: к мужу, детям, внукам…

— Мог ли хозяин подозревать свою жену в неверности? Мы пока не исключаем возможность самоубийства… Мало ли, на почве любовных страданий.

— Неверности? Достаточно только посмотреть на них обоих — на жидкое тело Жана-Франсуа и стройное, молодое Марион, — как мысли о неверности сами прыгают в голову, честно скажу! Однако я ничего такого не видела, грех на душу брать не буду. Девушка старательно вела себя как положено любящей жене.

— Но вы не верите в ее искренность?

— А я вам чего, психолог, чтобы разбираться? С виду была нежная, заботливая. А что там у нее на уме, то мне неведомо.

— Но вы ведь сказали, что стоило только посмотреть…

— Так это на мой вкус! Рыхлый мужик, не молодой — и не старый, конечно, — но возьмите нашего садовника, Этьена: они ровесники с хозяином, так Этьен хоть куда, мускулистый, подтянутый, стройный! А Жан-Франсуа — тюфяк, мягкий и противный. По крайней мере, если бы я была на месте молодой женщины, то вряд ли бы его любила.

— То есть, по-вашему, Марион мужа не любила?

— Да откуда мне знать?! Я о себе говорю. Может, Марион ум его нравился или слава его… Иные барышни в таких уродов влюбляются лишь только потому, что они кажутся им умными или гениальными… Это не моя стихия. Мне от мужика нужно крепкое тело, в постели и в хозяйстве. А умная я сама, мне вполне хватает! — она захохотала.

…Мелани рассказала уже известное. Заодно подтвердив, что Элоди ушла до того, как остальные забеспокоились о хозяине. Подтвердила она и то, что иного ключа от кабинета ни у кого не имелось: сама Мелани убирала в святая святых только в присутствии хозяина.

— Когда вскрывали кабинет, вы все были вместе?

— Все!

— Точно помните?

— Куда уж точнее!

Реми спросил насчет отношений супругов и ответ получил примерно такой же, как от Элоди: разница в возрасте большая, но молодая жена вела себя в рамках приличий, хоть все мужчины в доме шеи сворачивали, на нее глядючи.

Где да с кем она бывала в городе, то никому не ведомо, но хозяин не беспокоился, доверял жене. К тому же Марион выезжала обычно по утрам, а вторую половину дня всегда проводила с мужем, будь то дома или на приемах… И ночи тоже с мужем, в общей спальне.

— Вы уверены насчет ночей? У вас сон крепкий?

— Не жалуюсь. Но по ночам двери запирает хозяин на четыре ключа, два из которых есть только у него. И сигнализацию включает. Так что не выбраться отсюда ночью никому.

Реми счел, что Мелани изо всех сил объективна: она почти сумела скрыть зависть к красавице хозяйке. Видимо, и впрямь Марион не давала поводов себя оговорить…

Кристиан. Те же показания. Начиная с момента, когда возникло первое беспокойство, и вплоть до вскрытия двери кабинета все обитатели дома находились на глазах друг у друга. Кроме Элоди.

Да, Кристиан подтверждал ее уход.

К тому же вчера полиция опросила домашних Элоди: вся семья дружно свидетельствовала, что она явилась домой спустя полчаса после ухода из особняка. Полчаса, которые и занимал пеший путь до ее дома в деревне.

Ладно, допустим, что домашние сговорились и лгут. А на самом деле Элоди, допустим, вышла за ограду писательского дома, а затем вернулась… И что?! В кабинет-то она попасть никак не могла, вот в чем фокус!

На вопрос об отношении вуатюрье к Марион тот ответил коротко: «Роскошная телка. Но меня больше интересуют машины».

Если бы эта «роскошная телка» имела с ним отношения, он ни за что бы так о ней не отозвался. Ясно: молодая женщина дразнила его воображение… Тем больше, что была ему недоступна.

Садовник Этьен тоже подтвердил алиби домашних: все находились ПЕРЕД дверью кабинета на момент ее вскрытия. Кроме Элоди, что уже известно. Его отношение к хозяйке: «прелестный цветок».

Нет, Этьен не предполагал, что у хозяйки были шашни с кем-то из мужчин в доме. Секретарь Фредерик явно сох по красавице, но Марион вела себя с ним исключительно по-дружески. Случалось им беседовать наедине, этим двум молодым людям, — и как раз в саду. Отчего садовник иной раз разговоры краем уха слышал: невинные разговоры, о кино там или о книжке…

Повар Жак — тот и вовсе ничего не знал не ведал за пределами своего кулинарного царства. Он мог рассказать, как часто наведывалась Марион к нему на кухню и он радовался ее приходам, потому как хозяйка держалась запросто. А кто там на нее смотрел, да на кого она смотрела — это не попадало в сферу его интересов. Он больше смотрел, как оценивают его блюда!

Фредерик. Еще одно подтверждение тому, что все обитатели дома, кроме Элоди, были перед дверью и никто не мог находиться в этот момент в кабинете.

Элоди? Да бог с вами, эта матрона, мать, супруга и бабушка своим внукам — ну разве можно ее представить в роли хитрой преступницы, проникающей за запертые двери!

Марион? Чудесное существо…

Влюблен? Кто вам это сказал?! Да, я очарован ею… но она жена моего дяди! Я не мог позволить себе чувства, абсолютно неуместные в данной ситуации!

— А в другой ситуации? — поинтересовался Реми.

— Влюбился бы, конечно… — простодушно признался Фредерик. — Но не в доме моего дяди!

— С вашей точки зрения, у нее есть любовник?

— Да вы что! — возмущенно проговорил Фредерик. — Марион — это сама чистота… Верность… Нежность…

— На зависть, а? — поддел его детектив.

— На зависть, — серьезно согласился Фредерик. — Но она дядина жена… была. Я никогда бы не позволил своим чувствам дойти до той точки, в которой… — он запнулся. — В общем, я восхищался ею издали.

— А вот садовник ваш свидетельствует, что вы иногда с ней общались в саду, вдвоем.

— Мы? А, да, иногда бывало… Но мы о литературе говорили… или о фильмах… Этьен подслушивал наши разговоры?!

— Не подслушивал, а слышал… Так он говорит, — кивнул Реми.

— Тогда он должен вам подтвердить, что мы просто… Ничего такого, ничего личного…

Он смутился.

И, наконец, Марион.

Ксюша, сидевшая поодаль, но так, чтобы слышать беседы мужа с обитателями дома, вспомнила стихи: «А сама-то величава, выступает, будто пава. А как речь-то говорит, словно реченька журчит. Молвить можно справедливо: это диво, так уж диво…»

Реми, конечно, сказок Пушкина не знал, но тоже отметил, хоть и словами попроще, что молодая женщина необыкновенно — причем нестандартно — красива. В свои тридцать три она выглядела очень юной, и дело не просто в свежести черт, а в том непосредственном и немного наивном выражении, которое сохранилось на ее лице. Казалось, жизнь ее так баловала, что она до сих пор смотрела на нее радостным и удивленным взглядом шестнадцатилетки… Но с этой непосредственностью сочеталось необыкновенное достоинство, сквозившее даже в ее походке. Так ходят женщины, знающие себе цену… Цену своей красоте… Коммерческую цену.

Так что выражением некоторой наивности Реми сразу же пренебрег.

Он задал ей уйму вопросов, потихоньку подбираясь к главному: могла ли Марион изменять мужу. И если да, то сумел ли Жан-Франсуа об этом прознать. В конце концов, если писатель решился на самоубийство, то причина могла быть только одна: неверность горячо любимой и слишком молодой для него жены…

Марион отвечала с величавостью, которой могла бы позавидовать любая королева. Жана-Франсуа она любила, он гениален, и разница в возрасте не имела значения… Наследство и того меньше: ей прекрасно жилось с мужем, который ее баловал, потакая всем ее капризам… И никакого смысла желать смерти человеку, который любил ее, которого любила она, у нее не имелось…

— Более того, — вдруг добавила Марион, чуть улыбнувшись, — я немного тщеславна, каюсь… Как все женщины. И мне куда интереснее быть женой известного писателя, чем его вдовой… Больше к нам никто не придет домой брать интервью!..

Ввиду такого неожиданного признания Реми обернулся на Ксюшу. Та потерла три пальца между собой — русский жест, непонятный, к счастью, французам и означавший деньги.

— Но вы стали наследницей довольно большого состояния, — проговорил Реми.

— Стала… — откликнулась красавица. — Но у меня и так было все! Знаете, пойти купить самой себе кольцо с бриллиантом — это совсем не в кайф! Куда приятнее, когда муж покупает тебе его в подарок! Понимаете, о чем я?..

Реми понимал. При этом затылком чувствовал, что Ксюша не согласна. Но снова посмотреть на жену не рискнул: Марион ведь видела и Ксению, и как Реми на нее оборачивается…

— Так ты его любила? — вдруг спросила Ксюша.

Марион вскинула свои светло-карие с прозеленью глаза — во Франции такие называют «ореховыми» — на Ксению.

— Конечно! — ответила вдова.

— Почему же ты не плачешь? Если бы убили моего мужа, я бы…

— При чем тут вы?!

Ксюша не ответила, чуть улыбнувшись.

Марион, кажется, собралась возмутиться, но передумала.

— Слезами, мадам, Жана-Франсуа не вернуть… — произнесла она печально.

— К тому же они портят цвет лица… А?

Марион покачала головой с выражением осуждения бестактности Ксении.

— У вас ко мне еще есть вопросы? — перевела красавица взгляд на Реми.

— Пока нет.

И пава выплыла из гостиной.

Реми с Ксюшей вышли во двор.

— Ты ей не веришь? — удостоверившись в том, что никого поблизости нет, спросил жену детектив.

— Нет.

— Интуиция? Или что-то посущественней?

— Я не знаю, как тебе объяснить… Давай так: если бы ты умер…

— Мне такое начало не нравится.

— Я не смогу иначе объяснить!

— Ну ладно, продолжай.

— Если бы ты умер и кто-то спросил меня: ты его любила? — я бы разревелась. А если бы все же что-то смогла произнести, то закричала бы: «Да! Я его любила!» Но не «конечно». Это безликое слово. В нем нет чувств!

— Откуда ты это знаешь, Ксю? А если вы просто разные люди? Люди ведь разные, ты согласна?

— Разные… Но не до такой степени. Знаешь, в чем ошибка тех, кто верит лжи?

— В чем?

— В том, что они слишком много места отводят предполагаемой разности, слишком уважают ее. Они не ставят себя на место этого человека, не сравнивают его реакции со своими, и напрасно! Разность есть, безусловно, но она совсем не так велика, как многие думают! Пусть не слезы, ладно, — я могла бы понять глухое молчание, могла бы понять сдержанное рыдание, могла бы понять даже бредовый ответ! Но такой разумный, как «конечно», — нет! Это ложь. Она его не любила.

— Ксю…

— Верь мне, Реми.

— Я не могу следовать твоим доводам… я их не понимаю.

— Просто поверь. Я не ошибаюсь.

Реми подумал несколько секунд.

— Хорошо, — произнес он. — Но Марион не могла убить своего мужа! Она вместе со всеми была за дверью!

— А мы вопрос о самоубийстве совсем сняли?

— Не совсем…

— Но других версий у нас нет?

— Нет.

— Я могу только одно сказать: Марион мужа не любила. Теперь, если верить его романам…

— Ты их читала? — подивился Реми.

— Да, — кивнула Ксюша. — Несколько, из любопытства. Судя по ним, Ларю был человеком сентиментальным, очень чувствительным… Откуда и его бешеная популярность среди женщин-читательниц. Критики не любили его именно за эту сентиментальность, но они ошибались в одном: он не был расчетливым манипулятором, как писали иные. Скорее просто не особо проницательным… Он и в самом деле верил в те красивые грезы, которые ложились в основу его сюжетов! Поэтому и в любовь своей Марион поверил, — иначе как бы он на ней женился? Но позже он должен был почувствовать, что красавица вышла замуж за него по расчету!

— Ты мне даешь мотив для самоубийства?

— Кажется, да… Хоть сама в него не верю.

Реми помедлил с ответом.

— Не пойдет, Ксю. Чувствовал он расчет Марион или нет, но для самоубийства нужен был конкретный толчок! Например, он получил на руки доказательства неверности жены. С фотографиями или видеозаписями. Тогда да, это шок. Но по свидетельствам трех человек, которые видели писателя утром, до того, как он заперся в кабинете, — повара, секретаря и Марион, — он пребывал в обычном настроении. Даже приподнятом, поскольку собирался закончить роман не сегодня завтра!

— А что, если он получил в тот же день сообщение по электронной почте? После того как заперся в кабинете?

— Мы это скоро узнаем, камарад, — послышался голос комиссара позади них.

Они обернулись. Ив направлялся к своей машине.

— Как только будут результаты, поставлю вас в известность! Но вряд ли раньше завтрашнего дня!

— Почему? — удивилась Ксюша. — Просмотреть содержимое компьютера можно за пару часов!

— Запротоколировать это содержимое, сделать распечатки, поставить подписи… Это требует времени, ма шер Гзенья!

— Бюрократы!

— Совершенно верно! — хохотнул комиссар и забрался в машину с надписью «Police».

Посреди ночи Реми вдруг рывком сел на кровати. Ксюша пошевелилась, перевернулась на другой бок… И вдруг тоже села.

— Что, что такое?

Слабый свет, попадавший в щель между занавесками, делил лицо Реми на две половины, черную и белую, словно на нем была маска. Да еще этот застывший взгляд, устремленный в стену напротив…

— Реми, — Ксюше стало не по себе, — что случилось?!

— Я понял… Ксю, я догадался! Они просто все сговорились! Вот почему у них у всех алиби! Они все сговорились, как в «Восточном экспрессе»! А на самом деле они выбили замок, вломились к писателю и убили его!

Ксюша опустилась на подушку и прикрыла глаза.

— Завтра, а? Давай завтра? Я спать хочу… — пробормотала она.

И тут же вскочила.

— Они ВЛОМИЛИСЬ? Реми, вспомни фотографию трупа! Он сидел за компом, спокойный такой… Ты представляешь, что отразилось бы на его лице, если бы к нему вдруг вломились ВСЕ?!

Ксюша вскоре уснула, а Реми ворочался-ворочался, пока не встал и не ушел на кухню… Где просидел почти до рассвета, пытаясь выстроить хоть какое-то подобие логики. Ксения права: если бы к писателю вломились все, то на лице мертвеца непременно бы отразилось недоумение, а то и испуг. Или даже — если допустить сговор — только один из них: Жан-Франсуа изумился бы, насторожился, и это запечатлелось бы на его лице! Не говоря о том, что он бы попытался оказать сопротивление! Тогда как экспертиза уже произнесла свой вердикт: никаких следов сопротивления!

…Все упиралось в ключ, будь он неладен! Существовал бы второй, так хоть можно было бы строить догадки… Но все в один голос заверяли, что второго ключа не существует. Выходит, писатель так-таки сам себя зарезал?!

Однако статистика — вещь упрямая, как известно. И говорила она о том, что способы самоубийства с помощью ножа сводятся чаще всего к перерезыванию вен… Реже к тычку в горло. Но самому себе в сердце?!

— Радуйся, камарад!

Комиссар разбудил Реми, только заснувшего на рассвете, звонком.

— Чему? — с трудом разлепил губы детектив, покосившись на будильник: девять утра. Выходит, спал он всего три с небольшим часа… Голову будто набили старой лежалой ватой. Ксюши рядом нет — кажется, она на кухне, учитывая доносящийся оттуда звон посуды.

— А вот тому: нашли мы в электронной почте гения компромат на его жену!

— Какой?

— Фотографии с мужчиной… Приезжай к нам, я тебе покажу.

Ив отключился.

— Ксю! — жалобно позвал Реми. — Ксю, сделай мне кофе, а?

Через час с небольшим они уже сидели в комиссариате, рассматривая увеличенные снимки, на которых Марион обнималась с молодым и весьма привлекательным мужчиной.

Снимков было четыре, а текст письма, который им сопутствовал, гласил: «Вот чем занимается ваша жена в городе, пока вы творите ваши романы!»

Город — это Версаль. Фотографии сделаны на улице, на фоне кафе. Качество довольно низкое — снимали, скорее всего, не фотоаппаратом, а мобильным телефоном.

— У меня есть мысль, — сообщил Ив. — Писатель нанял частного детектива, сомневаясь в верности молодой женушки. И тот прислал ему компрометирующие фотографии. Поехали, навестим вдову!

— На дуру она не похожа, — заметила Ксюша.

— При чем тут? — приостановился Ив Ренье.

— При том, что обниматься с любовником на виду у всех было бы слишком глупо и неосторожно! Если уж она и завела романчик на стороне, то не стала бы демонстрировать это всем прохожим! Версаль — город маленький, многие знают, что вилла Жана-Франсуа де Ларю находится в окрестностях и что у него молодая жена…

— Откуда отправлено письмо? — спросил Реми.

— Из интернет-кафе. Я уже откомандировал туда людей: вдруг хозяин вспомнит, кто у него сидел пять дней назад вечером.

— Письмо датировано…

— Ну да, за три дня до его смерти!

— Что-то тут не вяжется, Ив, — произнес Реми. — Частный детектив проследил бы за ними и сумел бы заснять куда более интимные сцены, если они имели место быть, конечно.

— А если это не частный детектив, то адрес электронной почты Ларю не раздается направо и налево, как ты можешь представить! — возразил комиссар. — Допустим, сфотографировал их случайный прохожий, который знает, кто такая Марион. Но где бы он адресок писателя отыскал?

Тоже верно, подумал Реми… Но все равно, что-то тут не вязалось!

— Если Ларю получил этот компромат на жену пять дней назад, то почему он руки на себя наложил лишь позавчера? — высказалась Ксюша. — Самоубийство — это акт импульсивный. Увидел — и впал в отчаяние… И тут же покончил собой!

Комиссар и Реми переглянулись. Ксения была в какой-то степени права… Но в жизни все обычно сложнее. Не всегда решения бывают импульсивными. Случается, что люди их вынашивают, и подольше, чем три дня!

— Ну, поехали к вдове! — согласился Реми. — Посмотрим, что она скажет.

— Это мой одноклассник, — улыбнулась Марион. — Я родом из Дижона, а тут вдруг такой подарок: встретить товарища по лицею на улицах Версаля! Естественно, я обрадовалась. Мы обнялись и расцеловались.

— Имя? Фамилия? — строго поинтересовался комиссар.

— Пожалуйста: Николя Андрэ. Он живет и работает в Версале уже несколько лет, сейчас я вам его визитку принесу, он мне дал…

Комиссар покрутил в руках атласный кусочек картона и сунул его в карман. Он, конечно, наведается к этому Николя, но сдается ему, что Марион сказала правду.

— А кто мог вас сфотографировать? Вы никому не позировали?

— Нет, конечно! Случайная встреча… Вернее, не совсем: я его на «Фейсбуке» увидела, написала ему, предложила встретиться. Вот он и пришел. Мы посидели около часа в кафе — вспомнили детство…

— И потом… Потом вы расстались? Ничего… ничего такого не было?

— Не было, — осияла их понимающей улыбкой Марион.

— Так кто же мог вас сфотографировать? Кто мог знать о вашей встрече?

— Не представляю… — пожала она точеными плечиками.

— Этот фотограф, кем бы он ни был, отправил снимки вашему мужу. Как он мог найти электронный адрес писателя?

— Господин комиссар, я не занималась делами своего супруга. Спросите лучше Фредерика.

Комиссар последовал ее совету. Фредерик о встрече Марион с одноклассником, по его словам, вовсе не знал. «Кто я такой, чтобы меня посвящали в личную жизнь?» — воскликнул он с некоторой горечью.

Что же до адреса писателя, то на каких-то литературных сайтах или форумах его можно, наверное, откопать, предположил секретарь…

— Что скажешь, камарад? — спросил комиссар Реми, когда они вышли из особняка.

— Либо эти снимки сделал и отправил писателю какой-то кретин… Либо тут все куда хитрее. Ведь хочешь не хочешь, а фотографии выглядят компрометирующе и могли послужить мотивом для самоубийства писателя. Ксения вон говорит, что он был человеком чувствительным, сентиментальным…

— Не проще ли ему было спросить свою жену об этих снимках? Она бы рассказала ему про одноклассника!

— Некоторые люди устроены так, что почтут ниже своего достоинства задавать вопросы… Будут молча страдать, вместо того чтобы проверить, спросить.

— Проще руки на себя наложить?

— Ты разве никогда с подобным не сталкивался?

— Сталкивался, конечно, но то были люди с низким интеллектом, ограниченные.

— Ив, я не психолог, но, на мой взгляд, это какие-то сложные и глубоко запрятанные в подсознании механизмы. Раз человек так легко верит в измену, значит, сидит где-то у него в подкорке готовность к ней…

— То есть у него заниженная самооценка, — заявила Ксения. — Она формируется в раннем детстве, и даже очень умным людям не всегда удается вытащить из подсознания эту занозу!

Комиссар качнул головой, будто удивляясь странностям человеческой природы.

— Так что, остановимся на самоубийстве? — спросил он.

— Я бы ответил «да», если бы не столь дикий способ…

— А если это своеобразная месть жене? Чтобы помучилась в угрызениях совести?

— Исключить подобный расклад нельзя.

— Камарад, начальство скоро сожрет меня с потрохами. Требуют быстрого раскрытия! Известная личность и все такое! Ты мне прямо скажи: самоубийство прокатит?

Реми задумался.

Ксюша его тихонько тронула за руку. Он знал, что она имеет в виду.

— Нет. Точнее, я не исключаю… Но давай еще немного поищем, Ив?

— Мерд![5] — выругался комиссар.

— А убийцу оставить на свободе не «мерд»?

Комиссар посмотрел на детектива.

— У тебя хоть какая-нибудь зацепка есть?

— Нет… — признался Реми. — Вернее, есть одна догадка… Но ее нужно проверять и проверять!

— Скажи все-таки.

— Ну ладно… Вот какая у меня мыслишка завелась: это коллективный сговор. Только все упирается в запертую комнату… И потом, лицо писателя выглядит совершенно спокойным, — вряд ли бы он сохранил спокойствие, если бы к нему вломился весь коллективчик его домашних!

— Погоди… В этом что-то есть, камарад! Неплохая идея, совсем неплохая! Между прочим, писатель мог сам открыть им дверь, а взломанный замок они изобразили потом, после убийства!

— Но ведь он никого не пускал к себе в священные часы работы!

— Мало ли что они ему наплели… Допустим, достучались до него или секретарь дозвонился ему по телефону. По мнению нашего патологоанатома, смерть наступила в пределах часа до приезда полиции! А мы там появились через двадцать минут после вызова! Смотри-ка, как могло быть: Ларю уже заканчивал свою работу и потому включил телефон. Секретарь ему дозвонился и что-то наплел…

— Когда у писателя день рождения? — спросил Реми.

— Зачем тебе? — удивился комиссар.

— Вдруг они все заявились под предлогом поздравления…

— Дело говоришь! Не помню дату, погоди.

Комиссар позвонил кому-то из своих подчиненных.

— Нет, уже был, в апреле, а сейчас июнь… Да мало ли какой предлог они могли придумать! Им важно было в кабинет попасть!

— Просить дружно прибавки к жалованью, к примеру, — заметила Ксюша.

— Вот-вот, — обрадовался Ив Ренье, — чем не повод? Писатель их пустил без всякого страха. А один из них, улучив момент, ударил его ножом в сердце! Ларю даже удивиться не успел! А потом, поскольку они не могли запереть комнату изнутри, выходя из нее, то они устроили нам это представление с выбитым замком! — Комиссар невероятно оживился, даже разрумянился. — Ты гений, Реми, я знал, что не подведешь!

— А что у тебя по отпечаткам? — вместо ответа спросил Реми.

— Есть секретаря, жены и домработницы, как ее, Мелани. Еще один, но явно старый, полустертый, — Кристиана. Он сказал, что как-то ящик в письменном столе хозяина чинил. Похоже на правду: отпечатки именно на этом ящике.

— Остальные, выходит, ни к чему не прикасались… — заметил Реми. — Не в перчатках же они заявились!

— Ну да. Зачем им в перчатках? Они просто вошли, составили массовку… А Мелани, Марион и Фредерик имели право входа в кабинет! Могли и притронуться к чему-нибудь, для них отпечатки не имели значения, их там и так полно! Кто-то из них и убил писателя!

— Но на ноже отпечатки самого Ларю… Из чего следует, что убийца был в перчатках. А потом приложил руку писателя к рукояти! И ты думаешь, что писатель не забеспокоился бы, увидев кого-то из челяди — пусть не всех — в перчатках?

— Ну… мало ли, надел в последний момент! Или просто стер свои перед тем, как вложить нож в ладонь Жана-Франсуа!

— А фотографии? — поинтересовалась Ксюша. — Кто из них мог следить за Марион и сделать снимки? Ведь все они заняты своими делами в то время, когда Ларю работает!

— Если это действительно сговор, — Реми сделал ударение на слове «действительно», — то они могли по общему согласию откомандировать одного из людей на слежку… Даже нет, погоди! Если считать, что в сговоре все, — то тогда и Марион! В таком случае она могла специально договориться с этим одноклассником, чтобы потом полиция нашла в компьютере Ларю снимки и заключила, что это самоубийство!

— А почему ты так это произнес: «действительно», а, Реми? Это ведь твоя идея! Ты что, в нее теперь не веришь? — вдруг спросил комиссар.

— Нет, почему же… В нее весьма неплохо укладывается сцена, которую мы общими усилиями нарисовали… Стройно получается! Только как это доказывать?

Наступила тишина. Эйфория закончилась. Всё так замечательно они придумали… Но доказать? С этим было куда хуже. Прямо из рук вон плохо.

— Никак, — нахмурился Ив. — Только если сумеем расколоть кого-то на признание!

— Для этого нужны хоть какие-то факты, — заметил Реми. — Чтобы припирать народ к стенке. А у нас их нет.

Они снова умолкли. Даже Ксения с ее богатым воображением не нашла никакой мало-мальски стоящей идеи: как расколоть их всех, если тут имел место коллективный сговор?!

— Ив… — наконец нарушил тишину Реми, — что-то мне претит в этой идее… Сам не знаю что.

— Как это? Сам ее выдвинул, а теперь тебе что-то претит?

— Ксения права: лицо писателя изобразило бы определенные эмоции, если б к нему вторглись! Тогда как его лицо почти безмятежно!

— Так я же тебе сказал: они нашли благовидный предлог! И Ксения предложила логичную догадку: они явились, чтобы попросить прибавки к жалованью! Такой домашний профсоюз! Чем тебе эта гипотеза не нравится?!

— Не знаю, Ив. Мне видится, — насколько я успел понять обычаи этого дома, — что в таком случае писатель сам вышел бы к ним из кабинета… А не пустил бы их к себе, в свое «святилище»…

— И что ты предлагаешь? — нахмурился комиссар.

— Дай мне еще дня три…

— Шутишь?! ОДИН, не больше!

— Хорошо, — вздохнул Реми. — Пока расскажи, что у тебя есть по бизнесу писателя…

— Ничего. Какого черта мне им интересоваться, пока я не могу установить, каким образом кто-то проник в его кабинет? Групповое вторжение ты подвергаешь сомнению… А мотивов у нас и так завались!

— Ну а если у него, к примеру, есть компания, которая разрабатывает метод прохождения через стены?

— Это ты пошутил?

— Пошутил, — согласился Реми.

— Дьё мерси, я уж было подумал, что у тебя мозги съехали. Ничего интересного: у него есть небольшая фабрика, которая изготавливает театрально-карнавальную бутафорию: костюмы, маски и прочую фигню, — и еще заводик по производству одноразовой посуды для пикников и всяких праздников. Оба предприятия вполне успешные — прибыль приносят не бешеную, но весьма неплохую и, главное, стабильную.

— Бутафорию? В том числе и бутафорские ножи, возможно?

— Не знаю. А что тебе с того? Ларю был зарезан настоящим ножом, не бутафорским!

— М-да… Ладно, камарад, ты обещал мне еще один день…

— Только один!

— Да понял я, понял… Ты пока посади своих людей за компы: пусть постараются найти электронный адрес писателя в открытом доступе!

— Заметано, — кивнул комиссар.

Первым делом Реми навестил обе фабрики Ларю. Особое внимание он уделил бутафорской продукции. Зарезали писателя, конечно, ножом настоящим, но Реми все равно полюбопытствовал. Вернувшись домой, он разложил перед собой диктофон с записями свидетельских показаний, снимки, сделанные полицией, чертеж дома.

ОДИН ДЕНЬ. Что за него можно успеть в столь загадочном деле?

Ксюша повозилась на кухне и пришла к нему в кабинет с двумя чашками кофе, нарезкой сыра и хлеба. Во Франции кофе пьют сам по себе, без ничего, но Ксюша завела свои традиции в доме.

— Ремиша, если ты не веришь в коллективное убийство, то не проще ли согласиться с тем, что это суицид? — произнесла она, расставив чашки на его письменном столе.

— А ты согласна?

— Нет.

— Ну и чего ты мне голову морочишь…

— Чтобы ты не мучился.

— Ксю!!!

— Ладно, я что, я просто смотрю на тебя, ты аж серый сделался…

— У меня есть еще один день!

Вместо ответа Ксюша подошла, поцеловала мужа в висок. Она восхищалась им: его страстью докопаться до истины, в которой сочетались и любовь к разгадыванию головоломок, и желание найти и наказать преступника.

— Стой! — внезапно проговорил Реми. — Ну-ка, поцелуй меня еще раз… Чуть больше за спину зайди… да, вот так, и наклонись, поцелуй…

Ксюша выполнила все распоряжения мужа и удивленно уставилась на него, ожидая объяснений.

— Ты сказала, что если бы все ворвались в кабинет писателя, то на его лице отразилось бы изумление, страх… помнишь?

— Да…

— А если не все? Если только один? Наклонился к писателю, чтобы поцеловать… или что-то прошептать в ухо, а сам… Возьми-ка ложечку! Обними меня сзади, как ты только что это сделала, наклонись к моей щеке…

Ксения выполнила распоряжения.

— Ты меня целуешь… Или что-то приятное шепчешь в ухо. Я расслабился, растаял… Теперь представь, что ложечка — это нож! Ну-ка, размахнись и ткни мне ложечкой в грудь, вот сюда! — Реми указал пальцем.

Ксюша проделала требуемое.

— Замечательно! — обрадовался Реми. — В этом случае писатель не успел бы ничего заподозрить, и на его лице не отразился бы страх: он умер раньше, чем испугался!

— И… И что из этого следует? — осторожно спросила Ксения.

— Что убил его кто-то из близких — из тех, кому он доверял: жена или секретарь! Хотя жена вряд ли: для такого удара нужна сила, чтобы пробить ребра и до сердца добраться… Так что я бы приписал убийство мужчине. Может, его «конюх», мало ли…

— Кристиан не стал бы обнимать хозяина!

— Мы не настолько хорошо осведомлены об их отношениях. Вдруг они вместе провернули какое-то левое дельце… Или они голубые, к примеру!

— А как же Марион…

— Для видимости. Чем не версия?

— Может, и версия, конечно… Но кто бы это ни был — как этот человек мог попасть в кабинет?!

— Он нашел предлог, и писатель ему сам открыл.

— А как он тогда вышел, заперев его изнутри?

— Потому что это все-таки сговор. Они сговорились все, но откомандировали одного. А потом сломали замок и хором дали стройные показания!

— Ремиша, но ведь это гениально! Это объясняет всё!!! Только как это доказать?

— Не знаю, — нахмурился Реми. — Не знаю, не знаю! Иди, оставь меня одного, мне нужно сосредоточиться…

Ксюша не стала спорить. Подхватив опустошенные чашки и блюдца, она ушла, а Реми разложил перед собой фотографии трупа, сделанные полицией, и включил диктофон, заново прослушивая показания домочадцев…

Спустя три часа он вышел из кабинета. Ксюша плескалась в ванной. Он приоткрыл дверь — в лицо ему пахнул душистый пар — и сообщил, что ему нужно срочно вернуться на виллу.

— А я?! — закричала Ксения.

— А ты ванну принимаешь. Не дергайся, я скоро вернусь!

— Реми, у тебя есть идея???

Но муж не ответил. Он уже выходил из квартиры.

На ходу детектив позвонил комиссару.

— В тексте романа ничего не нашли постороннего?

— Нет.

— Ив, коль скоро писатель надиктовывал свой текст в голос, то его последние реплики должны были там напечататься! Кто бы к нему ни вошел — все сразу или только один человек, — программа записала реакцию Ларю! Даже если они нашли удачный предлог, даже если он сам открыл дверь, то все равно это было событие, из ряда вон выходящее! Он обязательно что-то сказал… Выразил удивление, гнев, не знаю… Но убийца затем стер последние строчки!

— Для этого он должен был разбираться в программе…

— Это не так уж сложно, Ив. Даже садовник бы сообразил, если он пользуется не только секатором, но хотя бы иногда мышкой… Кто-нибудь у вас может восстановить предыдущую версию романа, со стертыми словами?

— Камарад, писатель мог выключить программу диктовки, когда к нему вошли…

— А мог и не выключить, Ив. Задай задачку своим спецам, пусть попробуют восстановить файл!

— Хм… Ладно, займусь сейчас этим вопросом.

— Отлично. Скажи, фотографии Марион с этим парнем, они висели на экране?

— Нет. Мы их нашли в почте. На экране висел роман.

— То есть писатель работал… А не страдал над снимками! В самоубийство все меньше верится, не так ли?

— Да мы с тобой не очень-то верили с самого начала.

— С парнем этим уже кто-то встретился из твоих?

— Да, и он подтверждает полностью слова Марион.

— Рейд в интернет-кафе?..

— …Ничего не дал, — подхватил комиссар. — Камеры наблюдения там нет, а хозяин вообще не смотрит на своих посетителей, — он из тех чокнутых гиков[6], которые живут в виртуале…

— То есть вся эта история с компроматом пустой ход… — задумчиво произнес Реми.

…Элоди уже ушла. Реми не стал требовать ее возвращения: все пока говорило о том, что она покинула дом до обнаружения трупа, в силу чего описать сцену не могла.

Марион тоже отсутствовала.

— У нее какие-то дела в городе, — произнес Фредерик. — Она сказала, что вернется к пяти…

Время уже перевалило за четыре, и Реми счел, что можно начинать и без нее. Он собирался в любом случае с каждым переговорить отдельно, так что можно начать с присутствующих. А там и Марион подтянется.

Первой он пригласил Мелани и попросил описать как можно точнее, что она увидела, войдя в кабинет. Если имел место сговор, то весьма немалый шанс, что показания домочадцев будут различаться. Ведь они не видели сцену своими глазами, они ее придумали! И наверняка в общих чертах, не продумав разные детали. Так что стоит лишь поглубже копнуть, задать вопросы, к которым они не готовы, — и ответы пойдут вразнобой!

— Ну, хозяин сидел за своим экраном…

— Поза?

— Нормальная такая, будто работает… Кажется, рот чуть-чуть был приоткрыт… Я не помню точно.

— Опишите нож.

— Да разве я его разглядывала? Нож в груди, кровь! Вы что думаете, господин сыщик, что в такой момент нормальный человек рассматривает детали?!

— Рукоять какого цвета была?

— Черного… кажется.

— А кровь?

— Это в каком смысле?

— В прямом: какого цвета?

— Красная, какая же еще? Вы странные вопросы задаете…

— Красная — какая? Алая? Или темная?

Мелани помолчала, вспоминая.

— Яркая такая… У него ведь халат вишневого цвета, и кровь на нем светлым пятном — светло-красным — выделялась…

— А какой формы было пятно?

Мелани поразилась.

— Формы?

— Ну, большое или маленькое, потеки вниз, или круглое, или овальное, или неровное…

— Не знаю даже… Большое… и неровное…

— А нарисовать сможете?

Мелани удивилась пуще прежнего, но все же взяла в руки карандаш, предложенный ей детективом, лист бумаги и принялась сосредоточенно что-то набрасывать.

— Кажется, вот тут было больше, круглее, а вот тут вроде потек…

Реми поблагодарил Мелани и отпустил ее.

Следующим стал Фредерик, за ним Жак, повар, потом садовник Этьен, Кристиан… Вскоре подтянулась и Марион.

Всем им Реми задавал те же самые вопросы, что и Мелани, и всех просил набросать рисунок пятна крови.

Спустя два с лишним часа Реми собрал стопку рисунков, записи показаний и покинул особняк, оставив его обитателей в изрядном недоумении.

Вернувшись домой, он первым делом еще раз, более тщательно, сравнил наброски. Но они лишь подтвердили то, что он уже понял во время беседы с обитателями дома Ларю: как и устные описания, рисунки, против всех его ожиданий, оказались довольно схожими. Выходит, домашние эту сцену действительно видели, причем одновременно, то есть когда взломали дверь… Теория сговора никуда не годилась.

Зато… Очень интересно, ооочень! Если сравнить наброски с фотографиями полиции… Насколько Реми их помнит…

Он достал из ящика снимки убитого писателя, которые дал ему «камарад», разложил перед собой…

Расхождение было ошеломляющим.

Реми подумал немного, заново пересмотрел карандашные наброски. В описании цвета рукояти ножа разногласий не возникло: все указывали, что цвет черный. И на фотографиях, сделанных полицией, рукоять тоже была черной. Зато цвет крови и форма пятна его занимали особо. Все обитатели дома упоминали ярко-красную кровь, но форму пятна крови они нарисовали немного по-разному.

Он сканировал рисунки, затем забурился в Интернет и отыскал программу, позволявшую сравнивать изображения методом наложения. Закачал к себе в компьютер и задал сравнение сканированных набросков…

Результат получился впечатляющим, Реми остался доволен.

— Ксю, — позвал он, — у нас в доме найдется лоскуток ткани вишневого цвета?

— Посмотрю, — отозвалась жена.

Вскоре она пришла к нему с небольшим кусочком шерстяной ткани искомого цвета — из тех, что изготовители одежды прикрепляют к вещи вместе с запасной пуговицей. Конечно, эксперимент будет страдать неточностью, поскольку на писателе был халат бархатный… Но все же.

Реми проколол себе острием ножа палец и выдавил из него, сколько сумел, крови на ткань.

Результат он рассматривал с таким интересом, словно видел кровь впервые в жизни…

Уже поздней ночью, после бесконечных сопоставлений показаний, Реми счел, что нашел ответ на вопросы, кто и как убил писателя. Но утром он никому не рассказал о своих находках, даже Ксении, — берег догадку, чтобы снова и снова ее обдумать. И, главное, найти, как припереть убийцу к стенке! Для чего ему требовалось задать еще вопрос-другой обитателям дома писателя и взять кого-то себе в сообщники.

Комиссар — кто бы сомневался! — позвонил ему в девять. Реми пообещал, что сегодня в течение дня даст ответ. Как ни старался Ив выпытать, что там нарыл детектив, Реми был непреклонен.

— Скажи лучше, как там дела с восстановлением стертых строчек?

— Не вышло, — хмуро ответил комиссар. — Мои эксперты сказали, что это невозможно.

— Досадно…

Реми немного подумал. Вместо того чтобы брать в союзники кого-то из домочадцев, куда проще призвать на эту роль комиссара!

— Ив, подыграй мне. Когда я начну излагать свою версию, скажи, что строчки вы сумели восстановить! Это сфера профессионалов, вряд ли убийца разбирается в таких тонкостях…

— Фиг тебе. Гони, что там у тебя на уме!

Нечего делать, Реми согласился. Ему было бы приятно блеснуть мыслью, догадкой, до которой никто не додумался, кроме него! Ну вот как Эркюль Пуаро, к примеру, эффектно так, в самом финале! Но герой Агаты Кристи существовал в безвоздушном пространстве, где есть только жертвы и подозреваемые. Полиция если и появлялась на страницах «бабушки детектива», то в виде персонажей, страдающих крайней степенью дебилизма. Уж не говоря о том, что во времена Кристи полиция не имела таких инструментов, какими располагает в наши дни, — начиная от разнообразных компьютерных программ и кончая, к примеру, анализом ДНК. В силу чего ее сыщик не имел нужды дружить с полицией. Они, герои Агаты, полагались только на «серые клеточки», без доказательной научной базы, — и преступники сами кололись под грузом чисто логических умопостроений…

По большому счету, даже во времена Агаты Кристи это было некоторой натяжкой, а уж в наши-то, продвинутые, когда любой подозреваемый вместо чистосердечных признаний затребует адвоката, так и вовсе не прокатит.

— Я хочу нормально, без спешки, принять душ и съесть завтрак, — ответил Реми. — Плюс дорога… Назначь им всем встречу на полдень, Ив! А я тебе перед ней все расскажу. Мне пяти минут хватит.

— А мне их хватит?

— Камарад, с каких это пор ты стал сомневаться в своих умственных способностях?

— Сволочь ты, Реми…

— Так мы с тобой без четверти двенадцать встречаемся у ворот, я правильно понял? — хохотнул Реми.

— Сволочь и есть!.. Без четверти, да.

Ксюша сгорала от любопытства, но Реми и ей ничего не стал объяснять. Ему казалось, что если он все будет рассказывать, направо и налево, то что-то непременно ускользнет в последний момент. Будто его слова могут услышать преступники… И предпринять меры для своей защиты. Как ни нелепо это звучит, но Реми ощущал ситуацию именно так.

И потому, встретив у ворот особняка комиссара, он крайне скупо обрисовал свои догадки. Не стал бы и ему рассказывать, но в его красиво-логичной теории не хватало доказательств. Рассчитывать на то, что убийцы покаются, едва заслышав его версию, не приходилось. Отчего ему требовался небольшой блеф со стороны комиссара.

— Камарад… — Ив даже запнулся от избытка чувств. — Ты… В общем, ты ткнул своим порезанным пальцем точно туда, куда надо! — Комиссар кивнул на пластырь, украшавший указательный палец детектива после экспериментов с кровью на лоскутке вишневой ткани.

— Ты меня поддержишь? По всем пунктам, которые я тебе изложил?

— Спрашиваешь!

— Стало быть, договорились.

Они вошли в особняк втроем: Ксения, Реми и комиссар; двое полицейских остались сторожить центральный вход, и еще двое отправились к выходу на террасу и к бассейну: хоть из сада и не выбраться, но лучше перебрать, чем недобрать, считал комиссар, и эта установка относилась как к пиву, так и к делам профессиональным.

Домашние собрались в столовой, рассевшись в беспорядке. Только одно место пустовало во главе большого стола — место Жана-Франсуа де Ларю. Никто не посмел занять его.

— Итак… — Реми обвел собравшихся суровым взглядом, — у вас у всех есть мотив: все вы выгадываете от смерти патрона.

Это было чистой правдой, и потому лица отразили беспокойство.

— Я решил (слово «поначалу» Реми намеренно опустил), что здесь имел место коллективный сговор.

Лица еще больше обеспокоились.

— Как вы помните, я попросил вас описать, что вы увидели, войдя в кабинет после взлома двери… И здесь ваши показания оказались достаточно дружными. Все вы упомянули черную рукоять и довольно большое пятно крови неровной формы, алого цвета…

— Что видели, то и описали! — враждебно произнесла Мелани.

— Как сказать, мадам, как на дело посмотреть! — Реми нарочно накалял обстановку, играя на нервах у домочадцев. — Могло быть иначе: вы это пятно выдумали, потому что на самом деле Жан-Франсуа был жив, когда вы вломились к нему в кабинет… Вы убили его, а потом наплели всю эту историю, заранее сговорившись о деталях: черная ручка, алое пятно!

Раздалось несколько протестующих реплик. Присутствующие переглядывались с возмущенным недоумением, а комиссар, Ксения и Реми следили за их лицами и взглядами.

— У вас как с головой-то? — зло выплюнул Кристиан. — Вы, наверное, детективы сочиняете, а не расследуете!

— Да что ж вы, в самом деле, напраслину на честных людей возводите! — прогремел голос садовника.

— Вот именно! — поддакнула ему Мелани.

— А у меня вообще алиби есть, я ушла отсюда до того, как все пошли к кабинету! — выкрикнула Элоди.

— Мадам, если это сговор, то и алиби ваше липовое!

— Да как вы смеете, по какому праву вы… вы… такое говорите?!

Все зашумели, перебрасываясь репликами между собой, обмениваясь многозначительными взглядами, в которых читалось весьма нелестное мнение о Реми.

— Успокойтесь! — Детектив поднял руку. — Я ведь сказал: могло быть иначе. Могло, но не случилось. Если бы это было коллективное убийство — не важно, чьей именно рукой, — то вы бы описали именно то пятно крови, которое увидели своими глазами после убийства. Свежая кровь действительно алая, как вы сказали, но…

Он сделал паузу. Все ждали продолжения с таким нетерпением, что, казалось, дышать перестали.

— На фотографиях трупа, сделанных полицией, пятно совсем небольшое. И, конечно, не алое — что нормально: кровь имеет свойство сворачиваться и темнеть… Но от удара ножом в сердце наружу просачивается совсем небольшое количество крови — нож затыкает рану. И потому большое и алое пятно никак не могло появиться на халате вашего хозяина!

— Вы же сказали, что не подозреваете нас в сговоре! — гневно произнес Кристиан. — Так почему вы ловите нас на противоречиях?!

— Не ловлю. Противоречий тут нет. Я чуть позже объясню… а пока продолжу. Я сделал небольшой эксперимент: взял кусочек ткани вишневого цвета — такого, как халат вашего хозяина. И выпустил на него немного крови, моей собственной. И что же? Даже свежайшая кровь на вишневом фоне не выглядит алой!

Присутствующие молчали, не понимая, к чему клонит детектив.

— То есть на самом деле пятно было не алым и совсем маленьким. Из чего я сделал вывод, что вы сказали правду.

— Почему? — вскинула на детектива глаза Марион. — Вы нас все время убеждаете, что мы описали не то, что было на самом деле, и вдруг заявляете, что именно поэтому поверили нам? Я не улавливаю…

Она обвела беспомощным взглядом остальных, словно спрашивая, поняли ли они слова детектива, и особенно задержалась на лице Фредерика. Тот едва заметно пожал плечами.

— Очень просто, дорогая Марион! Если бы вы все сговорились, то есть вломились к писателю и убили его, — у вас не было бы ни причины, ни смысла выдумать что-то другое — то, чего вы на самом деле не видели! Ну зачем вам нужно было бы сочинять это «алое и большое» пятно, если его не имелось?

— Да, зачем? — философски проговорил повар. — Никакого смысла, это точно!

— А потому, что оно было! Вы его действительно видели!

— Я ничего не понимаю! — воскликнула Мелани. — А вы? — она посмотрела на коллег-домочадцев.

— Немного терпения, Мелани, еще чуть-чуть… Описали вы это пятно более-менее схоже… Однако если бы имел место сговор, как я сначала предположил, то вряд кому-то из вас пришло в голову договариваться коллективно о таких деталях, как форма этого пятна, чтобы затем суметь воспроизвести ее!

— И что? — хмуро поинтересовался Кристиан. — К чему вы это клоните?

— Да, — поддержала его Элоди. — Что вы нам головы морочите?!

— Напротив, уважаемые, я как раз занимаюсь доказательствами того, что сговора не было и что вы не убивали месье Ларю коллективно! Я попросил каждого из вас нарисовать по памяти форму пятна, помните? А затем я сравнил ваши рисунки… Смотрите, что у меня получилось!

С этими словами Реми открыл свой ноутбук, подключил к нему проектор, развернул тугую белую трубку, оказавшуюся экраном, который он повесил поверх одной из картин.

Пара щелчков мышкой, и на экране появились наброски пятна, сделанные присутствующими по просьбе детектива. «Рисунок под номером один Кристиана… Вот на него накладывается рисунок номер два, это работа Мелани… Вот третий…» — комментировал детектив.

Присутствующие завороженно следили за тем, как программа накладывала их один на другой, подрисовывая к изображению все новые черточки… И вскоре перед зрителями возник итоговый рисунок.

— Ну что, теперь все ясно?

— Лично мне — ничего! — пожала плечами Мелани.

— Это потому, что на нем много лишних штрихов, — согласился Реми, — он слишком «лохматым» получился. Я специально для вас его очистил и сделал цветным для большей наглядности…

Реми снова щелкнул мышкой, и на экране появилось алое пятно.

— Ну, что скажете?

— Похоже, — заявил Кристиан.

— Погодите-ка… Это же… — Элоди прыснула от смеха и посмотрела на остальных. — Вы видите? Это же «зизи»![7]

Раздалось несколько смешков, даже Марион сдержанно улыбнулась, а Фредерик немного смутился.

— Или, официально говоря, получается контур мужского полового органа, — кивнул Реми. — Хохма такая. Вы, пребывая в панике, не осознали этого. Поверить в то, что вы все сговорились воссоздать фаллический символ, я не могу, как вы понимаете, — уж больно неуместно! Стало быть, вы это все видели своими глазами: и нож, и это не совсем пристойное пятно крови. Теперь это очевидно, не так ли?

— Очевидно, — солидно проговорил Этьен. — Но что это все означает?!

— Что вас разыграли.

Немой вопрос. Взгляды горели жаждой получить объяснение.

И Реми его дал наконец.

— Вы увидели бутафорский нож и бутафорскую кровь! У вашего хозяина имеется фабрика, производящая бутафорию для театров и праздников. В том числе и для Хеллоуина… И среди изделий его фабрики наличествует нож, точнее, рукоять ножа с прикрепленной к ней имитацией потеков крови. Штуковина эта называется без затей: «Удар в сердце». Вот она, — Реми вытащил гаджет из портфеля и приложил к своей груди.

Послышалось несколько восклицаний: имитация была великолепна, и детектив вполне сошел бы за труп, если б не смотрел на них с веселой искрой в глазах.

— Более того, хозяин ваш был большим шутником. Как вы убедились, кровавое пятно, при более внимательном рассмотрении, представляет собой контур фаллоса!

Мелани издала звук, похожий на хрюканье.

Марион вдруг широко улыбнулась:

— Жан-Франсуа и впрямь был шутником… Меня это не удивляет.

— Я навел справки, — кивнул Реми, — на светские приемы он иногда приходил то с жутковатой татуировкой, то с неимоверными прыщами, то с синяками и кровоподтеками на лице… А потом на глазах у изумленной публики снимал с себя этот маскарад. Не исключаю, что подобные выходки служили ему не только развлечением, но и рекламой — ему самому и его фабрике бутафории… Разыграл он и вас. В тот момент, когда вы все вломились в его кабинет, он просто-напросто изображал смерть! Возможно, теперь вас это не удивляет… Но в тот момент вы поверили, а?

— Конечно, в тот момент никто из нас… Никому не могло прийти подобное в голову! — воскликнула Марион.

— Даже вам? — с нажимом спросил детектив.

— Почему мне? Откуда я должна была знать?! — изумленно подняла брови красавица.

Реми проигнорировал ее реплику и продолжил:

— Итак, писатель устроил небольшой спектакль. В тот момент, когда вы всей толпой ворвались в его кабинет и увидели хозяина с ножом в груди, он был жив.

— Но зачем?! — в полном недоумении воскликнул Кристиан.

В столовой поднялся шум, возгласы.

— Жан-Франсуа был жив?! — громко воскликнула Марион, и на глазах ее появились слезы. — Но это… это так жестоко с его стороны! Зачем ему понадобился подобный розыгрыш? Я сознание потеряла, когда увидела его с этим ножом… с этой кровью…

— Ради этого он и затеял представление, думаю. Он вас очень любил, не так ли?

— Да, — прошептала она.

— Но на днях он получил по почте ваши фотографии с одноклассником. Хоть и не было на них никакого, так сказать, интима, но парень красивый, молодой, и обнимались вы с ним горячо… Жан-Франсуа сильно комплексовал из-за большой разницы с вами в возрасте. Человеком он был, похоже, сентиментальным и чувствительным, и мысли о вашей возможной неверности… точнее, вашей нелюбви к нему, его больно ранили. Вот он и решил устроить проверку! Хотел увидеть вашу реакцию на его мнимую смерть… Да и мнение остальных, думаю, ему было небезразлично. Ему хотелось верить, что домашние его действительно любят. Что никто не скажет над его мнимым трупом: «Ну, наконец-то хозяин сдох и мы сможем получить свое наследство!» Возможно, услышь он подобное, то изменил бы завещание…

— Я что-то вконец запутался, — заявил Кристиан. — Жан-Франсуа что, живой? Вы его не в морг увезли?

— В морг, увы… Он-то наверняка планировал выскочить ко всем вам минут через десять-пятнадцать и заявить, что пошутил!

— Кажется, я понял вашу мысль… — задумчиво произнес Этьен. — Он собирался нас просто разыграть, устроить нам проверку! Только кто-то его… — Садовник запнулся.

— Совершенно справедливо, — кивнул Реми одобрительно. — Именно так и обстояло дело: кто-то убил его потом! Так что тайна «запертой комнаты» объясняется очень просто: никто в нее проникнуть не мог — и не проникал. Писатель устроил небольшой спектакль; вы, встревоженные, взломали дверь, что входило в его замысел. Но вот когда дверь уже была взломана… Вот именно тогда кто-то из вас его убил. На этот раз не в шутку — в самом деле. И сделал это тот, кто был посвящен в розыгрыш!

— Безумие какое… — прошептала Марион. Слезы катились из ее глаз, нос покраснел, но все равно она оставалась очень красивой.

Зависла пауза. Лица окаменели, но потихоньку домочадцы стали оборачиваться друг на друга: все принялись вспоминать, соображать.

— Я помчалась за нашатырным спиртом! — торопливо уточнила Мелани.

— Мы несли Марион в спальню, — ответили садовник с поваром.

— Потому что я потеряла сознание… — добавила Марион.

— А я… я пошел проверять ограду и дом с внешней стороны… Фредерик, а ведь у кабинета оставался ты один! Выходит… Парень, выходит-то, что только ты мог убить хозяина!

— Я? Дядю? Да ты с ума сошел!

— Больше некому, — жестко заявил Кристиан.

— Не смей! Ты не имеешь права… Лакей, тебе не понять, что я дядю любил!

— Не стоит напрягаться, Фредерик, — заметил Реми. — Не трудитесь. Фотографии Марион с одноклассником сделали вы, вы же их отправили дяде на электронную почту, чтобы спровоцировать его ревность!

Домочадцы взирали на Фредерика и Марион с недоумением: они ничего до сих пор не знали о фотографиях, в эту историю их никто не посвятил, и теперь они пытались понять, что к чему.

— Он что, он… — Этьен подбирал слова. — Фредерик застукал хозяйку с любовником, что ли?

— Мадам нашла себе молоденького гарсона[8]… а секретарь ее заложил! — радуясь своей догадке, хохотнула Элоди.

Марион сидела неподвижно, ни на кого не глядя.

— Не совсем так, — вступил комиссар, — но фотографировал Марион с молодым красивым человеком именно Фредерик. У нас есть свидетели, которые его видели за этим занятием и опознали его по предъявленной нами фотографии!

Комиссар блефовал: это был один из тех пунктов, в которых Реми попросил его поддержки. И блеф сработал!

— И что с того?! — воскликнул Фредерик. — Я просто заботился о дяде! Он имел право знать, как проводит время жена без него! Он сам меня попросил за ней проследить!

Марион по-прежнему не шелохнулась, несмотря на то что все обернулись на нее, ожидая возмущенной — или смущенной — реакции.

Такой ход со стороны секретаря был некоторой неожиданностью для Реми, но он быстро нашелся:

— Допустим. Я вам не верю, но допустим, что он сам вас попросил. Однако именно вы навели его на мысль устроить данный розыгрыш с целью проверить чувства Марион! Потому что вы уже спланировали его убийство, причем до последней детали: дядя изобразит сцену, которую вы же ему присоветовали, после чего все домочадцы впадут в панику… Расчет ваш оправдался, так оно и случилось. Вы раздали слугам разные поручения и остались один на один с дядей. Вы вошли к нему. Жан-Франсуа был доволен произведенным эффектом. Он вас даже поблагодарил за идею, — вдохновенно импровизировал Реми, — что, к слову, напечаталось в его файле, так как режим диктовки был еще включен…

— Чушь, чушь! Какие у вас доказательства?

— Вы предусмотрительно стерли последние строчки в тексте романа, да, — проговорил комиссар. — Но мои ребята сумели их восстановить! И мы прочитали ваш разговор с дядей!

Фредерик искал слова, чтобы опровергнуть слова комиссара, но явно не находил. Очередной блеф удался на славу.

— И тут вы встали позади кресла Ларю, — продолжил Реми, — бормоча о своей любви к дяде и удачно завершившемся эксперименте… И ударили его настоящим, уже не бутафорским ножом в сердце! А бутафорскую нашлепку с его халата вы сняли, естественно.

— Неправда… Вы лжете!!!

— Куда вы дели эту нашлепку, Фредерик? Выйти за пределы поместья в тот момент вы не могли… Вы ее спрятали в доме или в саду… — произнес комиссар. — Где именно?

— Нигде! Я не убивал дядю, это какая-то дикость!

— Ладно, — добродушно усмехнулся комиссар, — не трудитесь. Мы ее уже нашли, — проговорил он и вытащил из своего кармана знакомую бутафорию: черную рукоять ножа, к которой была прикреплена превосходная имитация кровавого пятна, напоминавшего фаллос. Гаджет был упакован в полицейский пакетик с наклейкой, как положено.

— Вы не могли ее найти! Я ее спрятал в… — он запнулся. — Вы не могли найти! Это провокация!

— Зато с вашей стороны практически признание!

— Ничего подобного! Я хотел сказать, что вы не могли найти, потому что я не прятал, я не убивал дядю!

— Прятали. Сначала к себе в карман. Затем в своей комнате…

Комиссар в очередной раз блефовал, как они условились с Реми, — логика подсказывала им именно такие ходы. Они просто поставили себя на место секретаря: в тот момент он действительно не мог выйти ни во двор, ни тем более за пределы усадьбы — стало быть, прятал улику в доме и уж как пить дать в своей комнате.

Секретарь выглядел, прямо скажем, плоховато. Лицо его словно разложилось на фрагменты, как в кубистской картине, и он, как ни силился, никак не мог собрать его воедино.

— Но мы вашу комнату не обыскали в день смерти Ларю — оснований вас подозревать не имелось на тот момент… И вы, опасаясь, что обыск может состояться на другой день, перепрятали этот бутафорский нож с пластиковой кровью в саду!

— Неправда! — закричал секретарь.

Но всем присутствующим стало ясно, что это правда.

Комиссар хотел ответить, но тут вступила Марион.

— Боже мой, Фредерик, как ты мог! — гневно посмотрела на него вдова.

Секретарь не ответил, вжавшись в кресло.

— Как он мог? — подхватил Реми. — Действительно, вопрос не пустой! Фредерик должен был быть уверен наперед, что останется наедине с дядей. И для этого ему требовалась помощь сообщника. Или сообщницы…

Детектив снова обвел лица присутствующих строгим взглядом. Лица дрогнули. Нет, вовсе не обязательно потому, что были виноваты! Но подозрения — страшный груз. И опасный. Напридумывают чего-нибудь сыщики — век не отмажешься! Это понимали все, потому и содрогнулись.

Реми еще разочек, для пущего эффекта, обвел всех суровым взглядом. Затем остановил его на Марион.

— Эту роль взяли на себя вы, не так ли? Ваш обморок послужил гарантией отвлечения от кабинета еще троих человек: двое мужчин несли вас в спальню, а Мелани озаботилась нашатырем. А поскольку Элоди действительно ушла домой…

— Слава те господи! — прошептала та.

— …То оставался еще Кристиан, которого Фредерик отправил осматривать дом снаружи. Но без вашей помощи, Марион, секретарь-племянник никогда бы не справился с подобной задачей! Вы обморок изобразили…

— Я?! — задохнулась Марион. — Изобразила?

— Конечно! Фредерик бы ни за что не взялся за это дело, не будучи уверенным в вашей поддержке! Не знаю, любовь там у вас или вам просто захотелось денежек и свободы (вы ведь оба наследуете весьма существенные суммы!), но вы сговорились. И одноклассник этот был частью плана — поводом убедить писателя пойти на розыгрыш! Вы нарочно пригласили его на свидание, а Фредерик сделал фотографии, которые затем…

— Ты, ублюдок! — закричала неожиданно Марион. — Ты говорил, что никто, никто никогда не догадается!

Она смотрела на Фредерика с такой ненавистью, что усомниться в ее чувствах к секретарю не приходилось. А Реми-то думал, что «голубки влюбленные» пошли на преступление не только ради денег, но и ради нежных чувств… Выходит, нет. Каждый играл за себя, и сговор был чисто деловым.

— Дура! Они же блефуют! Кретинка, ты что, не понимаешь?! Ты все испортила!!!

— М-да… — посмотрела Мелани на красавицу. — Я всегда чувствовала, что эта красотулька — порченое яблочко!

— А тебе больше всех надо, — с презрением отозвалась Элоди. — Мужика тебе не хватает, Мелани, — меньше б совала нос в чужие дела!

— Ох уж эти бабы! — вздохнул Кристиан, отворачиваясь от двух служанок и переводя глаза на Марион. — А ты… Знаешь, я даже рад. Мозги встали на место. Ты так красива, куколка, что мысли у меня грешные появлялись, признаюсь… Да только трахнуть тебя — это все равно как манекен целлулоидный!

— Мудак! — отозвалась нежная роза Марион.

Поднялась перепалка.

Комиссар встал.

— Господа, — провозгласил он, — вы получили ответы на свои вопросы. Дальнейшее обсуждение — это уже ваше частное дело. Мы свой долг выполнили: нашли убийц и в данный момент мы намерены их арестовать…

Марион бросилась к двери. Фредерик проводил ее презрительным взглядом и протянул руки комиссару, который быстренько окольцевал их наручниками.

В дверях красавица наткнулась на двух полицейских с бесстрастными лицами, преградивших ей путь.

— …Ну что, камарад, ты был полностью прав! — произнес Ив Ренье, когда они с Реми и Ксюшей вышли из особняка.

Некоторое время они смотрели, как Марион и Фредерика усаживают в полицейские машины.

— Сейчас допросим этих двоих и дело быстренько закроем! — довольно произнес комиссар.

— Они опомнятся и будут отпираться, Ив. А доказательств у нас, по большому счету, нет, — один блеф.

— Э, вот тут уж ты можешь полностью довериться мне: так начнут поливать друг друга, что доказательств будет у нас выше крыши! Хорошо, что они не оказались влюбленной парочкой… Я этого не ожидал… Признайся, ты тоже?

— Не ожидал, — честно ответил Реми. — Это могло бы хоть как-то облагородить их преступление… Но секретарь так искусно прикидывался влюбленным-смущенным, что я ему поверил!

— Про красотку не забывай: они ведь с племянничком сговорились, вместе спектакль разыгрывали! Он такой влюбленный, а она такая невинная… Эх, и как же это писатель лоханулся! Ладно мы с тобой купились, но он-то как? Он ведь вроде как знаток женских душ!

— «Властитель», — сообщила Ксюша. — Так пишут на его обложках.

— Чего? — не понял комиссар.

— «Властитель женских душ», — невесело усмехнулась Ксения. — Которого отдельно взятая женская душа с легкостью обвела вокруг пальца.

— Сапожник без сапог, одним словом… — подытожил Ив Гренье. — А по мне, так лучше, что никакого романчика у Марион с Фредериком нет! Быстрее их вытрясем: им ни к чему покрывать друг друга.

— Выходит, «тайны запертой комнаты» тут и не было… — огорченно произнесла Ксюша.

— Не было, мон кёр[9], — ответил Реми.

— Как это не было?! — не согласился комиссар. — Была она, тайна! Но чудес не существует, и преступник должен был каким-то образом убить жертву! А «запертая комната» — это лишь трюк иллюзиониста, милая Гзенья… Благодарите вашего супруга, он отлично размотал этот трюк!

— Это Ксю надо благодарить, — заявил Реми. — Она сразу поняла, что Марион комедию ломает. Без ее подсказок я бы, наверное, не дошел до конца…

— Ну, голубки мои, значит, вы оба хороши! — усмехнулся Ив.

— А все-таки жалко… Когда узнаешь разгадку, то тайна пропадает! — вздохнула Ксюша.

— Тогда пишите, девушка, мистические детективы. Со всякими потусторонними силами! И с тайнами!

— Я не люблю мистику!

— А раз любите логику, то надо вам признать, милая, что разгадка рано или поздно находится… И всегда логичная… и прозаичная. Не вижу, с чего бы вам расстраиваться. Гордитесь мужем: он у вас отличный сыщик! Да вы ведь и сами приложили к этому делу свою ручку, я правильно понял? К тому же гонорар вам упадет весьма приличный от издателя. Уж он распишет эту историю журналистам, можете не сомневаться! Пресса захлебнется от восторга, а тираж последнего романа Ларю утроится!

— Ага, и в статьях будет сказано, что дело раскрыла полиция! — хмыкнула Ксюша.

— Ничего не поделаешь, дорогая Гзенья, таковы правила игры… А вы вот возьмите и напишите роман по этому делу! О том, как умный сыщик распутал сложное и запутанное преступление… С помощью своей женушки, конечно. — Комиссар едва слышно хмыкнул. — «Тайна запертой комнаты», звучит, а? Таких историй в классике мирового детектива совсем мало, я уверен, что издательство у вас его с руками отхватит!

— Так неинтересно описывать то, что уже раскрыто, — пожала она плечами. — Мне интересно самой сочинять!

— Вам виднее, вы же писательница… А пока пошли пивка дернем холодненького? Обмоем разгадку тайны запертой комнаты!

— И помянем наивного властителя женских душ… — грустно кивнула Ксения.

Евгения Михайлова

Бедная богатая Ева

Ева — молодая женщина плотного, пропорционального сложения с миловидным круглым лицом, карими ясными глазами и всегда готовым к улыбке ртом. У нее здоровый и довольный вид… И это, пожалуй, все, что могли сказать люди о человеке по имени Ева. В меру приятном, активном, доброжелательном. Правильном, обыкновенном. Обыкновенная — вот ключевое слово общего позитивного впечатления от всего облика Евы.

Обыкновенная — вот тайная печаль, мука понимания, обреченность бесконечных попыток преодоления и временами глубоко спрятанное настоящее горе самой Евы.

Она нормально училась, нормально работает бухгалтером в нормальной фирме. Живет в нормальной квартире с нормальными родителями. Ее за все двадцать девять лет ни разу не назвали ни уродиной, ни тупицей. Такое унизительное утешение, которое лишь подчеркивает то обстоятельство, что Еву никто и никогда не называл красивой, умной и талантливой. Любой одобрительный взгляд или слово говорят только о стабильной и качественной серости.

Но у Евы имеются амбиции, которых еще никто не заметил. У нее есть не просто потребность, а жгучая необходимость выделяться на общем фоне, достаточно убогом, к слову. Многие увидели бы ее потенциал, если бы знали, как жестко, но справедливо она способна оценить любого, как безошибочно отмечает чужие пороки и слабости. Она скрывает это от друзей и знакомых по трем причинам. Первая — в ее здоровом организме нет желчности, зависти и не возникает удовольствия при виде чужих недостатков. Разве что чуть поднимается настроение. Вторая — статус обыкновенной и достаточно приятной в общении участницы любой компании, вечеринки, празднования не позволяет выходить за рамки. Ева кажется всем бесхитростной, искренней и доверчивой, то есть достаточно примитивной, но на самом деле ей хватает ума удержаться от язвительного замечания, насмешливой улыбки, саркастического комментария. А возникало такое желание постоянно. Но это может вызвать шок и раздражение, закрыть многие двери: она же не дочь безразмерного денежного мешка, от которой стерпят все. Ева просто бухгалтер. На групповом снимке коллектива — двадцать первая с краю. Ей нелегко далось звание пусть скромной, но многим известной тусовщицы. Таким результатом не рискуют. И третья — на внутреннем безмене Евы стабильность собственной, всеми принятой и одобренной обыкновенности весит гораздо больше, чем минутное удовольствие от крошечной победы и чужого унижения. Такая ерунда дорого стоит. Она как минимум вызывает ответную злобную реакцию. Ева столько раз наблюдала, как обычные приятельские отношения, проверенные временем, превращаются в многолетнюю свару с публичными оскорблениями и отвратительным базаром.

Да, Ева никому особенно не завидовала, собственная обыкновенность ее огорчала, временами причиняла настоящую боль, но не вызвала ни затяжной депрессии, ни даже потери сна и хорошего аппетита. Но если бы ее спросил какой-то голос свыше, чего бы она хотела в первую очередь, если бы удалось вырваться из очерченного круга заданной обыденности, она бы ответила не задумываясь: денег. Много денег. Ибо только они и способны скрасить не только заурядность, но даже любое уродство, бездарность и тупость. А уж просто обычного человека могут легко превратить в кумира ослепленной толпы. Такие математические законы вывела из своих наблюдений и скрытых желаний скромный бухгалтер одной из миллионов незаметных фирм.

Да, Ева не страдала, она сумела обеспечить себе достаточно комфортное существование в заданных условиях. У нее неплохая зарплата, она разбирается в моде и умеет выглядеть достойно и стильно без сумасшедших затрат. У нее здоровая кожа, нормальная фигура — ей не требуются ни пластика, ни дорогие косметические процедуры, ни спортивные залы с орудиями пыток. Достаточно по утрам делать гимнастику, которую нашла в Интернете. У Евы очень много знакомых, и даже хорошо, что никто из них не становится близким другом или подругой. Именно прочные дружеские связи и разлетаются с громким треском и скандалами. Зато Еву часто зовут на вечеринки избранных, если кто-то заметный и значимый отпал, если постоянные спутник или спутница стали врагами. И Еву нисколько не смущает, даже радует роль замены. Так ее существование становится разнообразнее и значительнее: на Еву рассчитывают и знают, что на нее можно положиться.

В ту пятницу ей позвонил эпизодический знакомый Митяй, профессиональный тусовщик, классический обалдуй, убежденный бездельник и сын богатого бизнесмена. Он предложил сходить с ним на закрытую вечеринку по случаю дня рождения Анжелины, племянницы депутата, которой исполнилось двадцать лет. Вечеринка из разряда «там будут все наши».

— На самом деле Анжелина по паспорту Алла, ей тридцать один и она депутату не племянница, мягко говоря, — хихикнул Митяй. — Но тем интереснее будет сегодняшнее сборище.

Ева скромно промолчала, но сказанное ей доставило удовольствие. Она отпросилась домой пораньше. От маминого ужина отказалась. Съела баночку йогурта, выпила стакан холодной воды. Дальше три маски по очереди, ванна, душ. Мокрые волосы почти не расчесывала, чтобы легли как можно небрежнее. Надела темно-бордовое платье с открытой до поясницы спиной. Оно, конечно, китайское, но точная копия известного бренда.

Анжелина жила в небольшом элитном коттеджном поселке, в доме, подаренном якобы дядей якобы племяннице. Ева, как всегда, единственная из приглашенных без машины. Митяю это было прекрасно известно, но он сразу предупредил, что в этом смысле — пас. Он сам напрашивается к кому-то в попутчики, так как недавно опять разбил в хлам очередной новый «мерс». Папаша орал на всю вселенную, что Митяй до смерти теперь будет ходить пешком или ездить на инвалидной коляске. Но Митяю повезло: на нем ни царапины, а три человека из встречной машины попали в больницу. Папаша оплатил их лечение, закрыл уголовное дело сына по таксе и купил наследнику следующий «мерс», предупредив, что будет каждый день его обыскивать: если найдет там «косяк» или пакетик с дозой, сразу убьет сына и повезет на новой тачке его хоронить.

Митяй картинно и скорбно нес тяготы репрессий и с удовольствием находил себе извозчиков, рассказывая им свою банально-печальную повесть и горько жалуясь на собственную участь: у жестокого отца такой нежный сын, которого физически тошнит от помойки под названием «такси», за которую надо еще и деньги платить.

Ева сначала ехала на метро, затем автобусом до электрички. На платформе определила по карте, где примерно находится вилла Анжелины, и пошла пешком, предварительно сняв туфли на высоком каблуке. Она совершала такое путешествие привычно и не опасаясь быть замеченной и узнанной. Никто из приглашенных на вечеринку «там будут все наши» не может ее увидеть: она умело пробирается по лесным тропинкам. И только метров за двести Ева вышла к проезжей части, надела туфли, проголосовала и остановила такси.

От ворот дома ей навстречу двинулся Митяй. Ева с приветливой улыбкой смотрела, как виртуозно дергается его длинное и худое тело, каждая часть отдельно и в своем ритме: ноги, руки, шея, зад. Даже походка у Митяя — креативный диссонанс, приговор порядку и обыденности, протест против оков.

— Как я рад тебя видеть, моя путешественница. — Он легко прикоснулся своей впалой щекой к ее уху. — Скажи по секрету: сколько сантиметров ты проехала на такси? Ладно, не обижайся. Я просто шучу любя. Ты как раз вовремя, основные клоуны уже на арене. Там начали выставлять напитки. Классное у тебя платье. Надеюсь, ты его не сама сшила.

Митяй был прав: публика не просто в сборе, но даже успела немного разогреться. Напитки на столах по периметру большого зала стояли в изобилии, на любой вкус. Там же огромные вазы с фруктами. В центре комнаты в живописном беспорядке помещались маленькие столики со стульями.

— Я нам выбрал самый удобный для обзора стол, — сказал Митяй. — И к нему удобнее всего приносить блюда. Сегодня будет горячее, мороженое и клубника. Скажи, что будешь пить, я сразу притащу.

— Я мало пью, ты же знаешь. Мне только бокал шампанского.

Они шли к облюбованному столику, их радостно приветствовали люди, в том числе и те, которых Ева видела в первый раз. Вот что значит прийти с профессиональным тусовщиком. Они подошли в тот момент, когда на стул у их стола уселся какой-то паренек и махал рукой девушке, которая пробиралась к нему.

— Брысь-брысь, детвора, — ласково произнес Митяй, стряхивая паренька со стула. — Это личный столик для особ, приближенных к хозяйке. Видишь, на салфетках буква «А»? Надо знать такие вещи.

Парень нахмурился, покраснел, но покорно попятился к девушке.

— А где ты увидел букву «А»? — спросила Ева, рассмотрев одну салфетку.

— Такое мое личное, внутреннее видение, — довольно ответил Митяй. — Главное, что они отлетели как ужаленные.

Ева с интересом осмотрелась. В огромной, богато отделанной комнате множество дорогих и стильных вещей. Они, как и сам интерьер помещения, демократично уживались с вульгарным кичем.

— А вот и виновница торжества, — произнес Митяй, кивнув в сторону высокой брюнетки в черном платье из сплошных бретелек и разрезов, которая слишком громко и неестественно хохотала, жеманно прикрывая рот костлявой рукой, у стола, заваленного коробками с бантами и блестящими упаковками.

— Черт, — хлопнул себя по лбу Митяй, — всегда забываю, что на день рождения принято приносить подарки. Даже в том случае, если он липовый, как все, что связано с Анжелиной. Ты ничего не прихватила?

— Надо было сказать, — пожала плечами Ева. — Что-то придумала бы. Но это же не проблема?

— Проблема только у Анжелины — в том, чтобы разобрать эту барахолку. Если ты еще не поняла по обстановке и ее наряду, она человек, который не в состоянии отличить хорошее от плохого.

— Интересная у нее прическа, — миролюбиво улыбнулась Ева. — Слева длинные, гладкие волосы почти закрывают половину лица. Справа пострижены совсем коротко, выше мочки уха. Даже, кажется, подбриты снизу. Это суперстильно.

— Супер-супер, — согласился Митяй. — Сплошное очарование. Особенно после того, как ее пластический хирург дал интервью всем СМИ, заявив, что она сама виновата в том, что после операции у нее одна скула пошла не туда, а глаз чуть не вытек. Говорит, она не соблюдала правил дезинфекции и вообще пила. А если она подаст на него в суд, он все докажет и поведает подробности предыдущих операций. Пластоправа в той же прессе горячо поддержали верные друзья Анжелины, наперегонки заявляя, что не она, а хирург их лучший друг.

— Елки, какой ужас, — попыталась сочувственно произнести Ева. — Надеюсь, все заживет. Но если нет… то я видела два неплохих сериала, в которых героини одноглазые. Они отлично смотрелись с черной повязкой вместо глаза. Так круто и даже женственно! У обеих по сюжету прекрасная личная жизнь. Секс, дети, чудесные семьи.

— Ты это серьезно сказала? — изумленно уставился на Еву Митяй. — Я к тому, что ты это так невинно и наивно сказала, как будто на самом деле так считаешь. Как будто не издеваешься ни разу. Или?..

Ева посмотрела на него серьезно и внимательно, как на всех и всегда, и вдруг вместо ответа подмигнула правым глазом. Без улыбки.

— Блин, — выдохнул Митяй. — Так ты не дурочка из переулочка? Честно скажу, я именно такой тебя и считал. Милой и приятной дурочкой, которая впишется в любой переулочек. А ты… Так ты интересная штучка.

Ева не стала ничего опровергать или подтверждать. Обоим и без того стало понятно, что каждый приобрел сейчас единомышленника и, возможно, товарища по развлечениям. Тогда они еще не думали ни о чем более серьезном. Но перешли с шампанского на более крепкие напитки. Затем на террасе выкурили один «косячок». Вернулись к мороженому и фруктам. Совсем повеселевший Митяй предложил:

— А давай выберем сладкого клиента для наблюдения и поиграем. Кто точнее определит его следующий поступок или слова.

— Как будем выбирать? — деловито спросила Ева. — Тут вообще глаза разбегаются.

— Засекаем время и пятнадцать минут рассматриваем всю ораву. Затем каждый называет свою кандидатуру. Если совпадем, это будет чудо из чудес. Как говорится, браки совершаются на небесах и бог шельму метит.

— Давай, — кивнула Ева. Она даже отодвинула бокал, сосредоточилась и пристально уставилась на пеструю толпу гостей, как ястреб, выбирающий добычу.

Митяй действовал иначе: он живописно откинулся на спинку стула, раздвинул и вытянул длинные ноги, практически обняв ими стол. В одной руке бокал с коньяком, в другой — соленые орешки, которые он грыз прямо из ладони. Небольшие светло-карие глаза смотрят расслабленно и нежно, как у особо извращенного садиста.

Через пятнадцать минут он произнес:

— Готова? Говори первая, а то ты, оказывается, хитренькая, можешь просто пристроиться ко мне.

— Да, — уверенно произнесла Ева. — Василиса.

— Да ни фига же себе! Не могу поверить! У меня тоже Василиса, вот те крест. Так совпасть невозможно с родной мамой. Точнее, именно с ней и невозможно. Это и называется «конгениальность».

Выбор партнеров оказался необычен в том смысле, что Василиса была далеко не самой заметной участницей сбора. Даже не типичной. Она называла себя поэтессой и появлялась в самых разных местах, на коллективных мероприятиях — светских, политических, персональных, открытых, закрытых с допуском любой сложности, — исключительно для пиара своего творчества, о котором присутствующие чаще всего узнавали лишь от нее. Ева вообще запомнила ее только потому, что ее кошку звали Василисой. А сейчас почему-то ей бросилось в глаза выражение лица кошачьей тезки. Оно резко отличалось от остальных. Был такой период веселья, когда трезвых выражений вообще не осталось. Глаза возбужденно, азартно или призывно горели. В иных случаях уже туманно и полубезумно поплыли. Лица мокрые, красные, с растекшейся косметикой у женщин. И только Василиса сидела в одиночестве за своим столиком. Лицо не просто сухое, а подсушенное, как пергамент. В глубоко посаженных темных глазах — настороженное презрение, усталая надменность и что-то вроде отчаянного ожидания. Ева проследила за ее взглядом, который по очереди скользил по разным людям и неизменно возвращался к субтильному парню в очках и… с рюкзаком за спиной! Очкарик с этим рюкзаком и садился рядом с Василисой за стол, что-то перехватывал, выпивал и опять отправлялся слоняться по залу. Он явно приставал к людям в любой степени опьянения, в чем-то убеждал или просил, доставал из рюкзака маленькие книжки в тонкой обложке и держал в вытянутой руке, пока их не брали.

«Это ее агент! — сообразила Ева. — Он носит в рюкзаке произведения Василисы, а потом тащит любого, кто механически возьмет книжку, к столику автора. Василиса милостиво нарисует автограф якобы преданному поклоннику, который так ничего и не понял. Боже мой, какая прелесть, — восхитилась Ева. — Это на самом деле сладкий клиент не только для наблюдения, но и для любого розыгрыша».

— Нужен толчок, — вдруг произнес Митяй, цепко глядя на Василису. — Пойду прогуляюсь, случайно наступлю на этого прыща в очках… Дальше смотри внимательно.

Ева посмотрела на него почти с восторгом. Получается, они одновременно подумали о розыгрыше, без которого Василиса может так просидеть сколько угодно, пока не мумифицируется.

Митяй заскользил по залу, обмениваясь приветствиями и комплиментами со всеми подряд. Наконец почти упал в объятия паренька с рюкзаком. Застыл, как ударенный молнией. Повернулся и выразительно взглянул на Василису. Что-то потрясенно воскликнул, подняв руки к небесам. Это он понял, что встретил представителя великой поэтессы. Так отчаянно жестикулирует, восклицая явно восторженные слова, что сомнений нет: Митяй мечтал о подобной встрече много лет и не может поверить своему счастью. Агент дрожащими от нетерпения руками перевесил рюкзак со спины на грудь, достал три книжки, впарил их Митяю, помахал работодательнице и вцепился в локоть преданного фаната. Сцена у столика Василисы была шедевром актерского мастерства Митяя. Он что-то говорил долго и пылко, потом склонился к руке Василисы, которой она начертала автографы, и поцеловал ее. Лицо поэтессы больше не было сухим и пергаментным. Оно стало красным, потным и возбужденным, как и полагается на вечеринке. Василиса упивалась моментом славы.

«Забавная тетка, — с удовольствием разглядывала ее Ева. — Волосы на макушке собраны в затейливый пучок, две букли висят вдоль продолговатого лица с тяжелым подбородком. Под одеянием типа накидки, пончо или покрывала резких сочетаний — красного, зеленого и черного — обтягивающая черная майка, стянутая декоративными ремнями». Ева вспомнила одну инспекторшу налоговой, которую все ненавидели в их бухгалтерии. Кроме отвратительной привычки выискивать какие-то мелочи и орать, что это преступление против государства, у нее такая же страсть к примитивной и жалкой экзотике в украшении своей кондовой личности. Как говорит главный бухгалтер, вытирая пот с лица после ее ухода: «Достала. Да еще из кожи лезет, чтобы быть похожей на „городскую“».

Митяй вернулся, сияя от удовольствия. Положил на стол перед Евой три книжки — «Командиры страсти», «Рядовые любви» и «Обломки мечтаний».

— Трилогия, блин, — сказал он. — Давай быстро. Что она сделает сейчас? Я просто вбил в ее башку, что Ахматова с Ахмадулиной, вместе взятые, рядом с ней — абсолютный ноль.

— Я вижу такие варианты, — задумчиво сказала Ева. — Пошлет агента за водкой. Потащит его туда, где танцуют, будет толкать людей и наступать им на ноги. Потом…

— Так, совпадаем, — одобрительно кивнул Митяй. — Потом достанет пудреницу, узнает, где тут туалет, и прихватит туда с собой агента… как рядового любви. Дальше… Лишь бы не было детей.

Прогноз сбылся практически до мелочей. Митяй был впечатлен. Во время разъезда машин он даже нашел несчастного человека, который согласился сначала отвезти домой Еву, а потом его, Митяя. Они с Евой жили в разных концах Москвы.

Перед тем как она вышла из машины, он произнес почти без кривляний:

— То, что мы открыли сегодня, не должно остаться без результата. Это было похоже на дело, а оно должно приносить доход. Я подумаю и позвоню.

Так началось дело, которое стало жизнью Евы. Жизнью, победой, богатством и несчастьем.

Звонка Митяя Ева ждала с нетерпением и страхом. Это было похоже на приближение перемены, рывка из решеток клетки обыденности. Того, о чем она так напряженно, с болью и сознанием невозможности думала наедине с собой. В неотвратимых провальных паузах между придуманным, искусственным, даже игрушечным «светским» существованием в плотном ряду людей, никто из которых не заметит ее исчезновения и никогда о ней не вспомнит ни через день, ни через год. Разве что так: а помните, была такая обыкновенная Ева, на которую все постоянно натыкались…

То, что торжественно изложил Митяй, приехав к ней на новом «мерсе», Еву совершенно потрясло. Он предложил ей вести свой видеоканал на «Ютубе». Светская хроника в очень личном, оригинальном исполнении, над которым они поработают вместе. Главным станут результаты тонкой и в то же время беспощадной наблюдательности, изящной иронии, за которой не сразу заметят попадающего точно в цель издевательства. И убойные видеокадры, снятые профессиональной камерой разведчиков в самых закрытых местах для избранных и проверенных.

— Идеи мои, как и супероборудование студии, для которой отец разрешил использовать гостевой домик в нашем загородном поместье. Он даже согласился стать нашим первым инвестором. Потом, надеюсь, у нас от желающих отбоя не будет. Веду переговоры с профессиональными постановщиками, чтобы обеспечить привлекательную картинку, для которой нам непременно предложат рекламу известные бренды. Требуется и режиссер, который научит тебя непринужденно вести себя в кадре, забывать о публике, как будто ты общаешься только со мной. И конечно, отчетливый, хотя и ненавязчивый оттенок эротики. Если согласна, увольняйся из бухгалтерии завтра. Если нет — бреди и дальше по пыльной дороге забвения в плащ-палатке собственной невидимости.

— Кто же от такого отказывается? — неуверенно произнесла Ева. — Я только не поняла: почему вести канал должна я одна? Почему не вместе? Так было бы гораздо проще психологически, да и диалоги интереснее монологов.

— Разумные слова, что говорит о том, что ты понимаешь, о чем речь. Это уже много. Если так пойдет и дальше, ты скоро сама не захочешь прерывать свой монолог, а публика не согласится выпускать тебя из кадра даже на минуту, кроме времени видеокомпромата. А у меня есть очень веские и личные причины не светиться в эфире. Это сразу бы поставило под удар все дело. Во-первых, в кадре я теряю свое обаяние, которое бьет наповал только в жизни. Во-вторых, то, о чем мы хотим рассказывать, что показывать, неизбежно вызовет ответную реакцию — месть и агрессию. И я могу потерять не только обаяние, но и все остальное: репутацию, всякую симпатию наших и, главное, деньги, а с ними — доверие папы. Ты же бухгалтер, в состоянии предположить, какую травлю можно устроить успешному бизнесу отца, поискав счета, недвижимость, сунув нос в происхождение доходов. К слову, все считают меня дармоедом, а я с детства работаю папиным кошельком. То есть пашет записанный на меня бизнес. Короче, ты поняла, в чем риск.

— То есть меня травить можно?

— Тебя не за что схватить, моя дорогая. Потому-то ты одна и подходишь для осуществления плана. Ты чиста, как совесть бухгалтерии для трудящихся, как дитя рабочего и колхозницы, как отражение народных масс, которые больше хлеба и зрелищ обожают собственную ненависть к богатым и знаменитым. У нас будут миллионы подписчиков, можешь не сомневаться. И когда ты это увидишь, ты забудешь в принципе, что такое сомнения.

Примерно через полгода Ева потеряла ощущение времени как стабильного, неторопливого, вялотекущуего и лишенного особого смысла потока. Понятие времени, каким оно существует в обывательском представлении, вообще исчезло. Оно утонуло в буре событий, эмоций и все более внушительных денежных сумм. Число подписчиков, они же благодарные отправители донатов, в первые же месяцы дошло до десятков миллионов. Сейчас их уже не одна сотня. Вот когда Еве пригодились ее познания бухгалтера, ее способность скрывать, проводить и выгодно размещать большие средства. То, что она раньше делала только для других. Она работала круглосуточно и давно жила в гостевом домике отца Митяя, где разместилась их студия. Она забыла, что такое выходные и ночи для сна. Мысли о вечеринках даже не возникали. Митяй, который по документам оказался Дмитрием Петровичем Серовым, иногда буквально силой вытаскивал ее в свет. Ее узнавали все. О, как ее научились узнавать «наши» и «ваши». Прямо скулы им сводило в подобострастных улыбках, комплименты застревали в зубах, которыми они бы с удовольствием вцепились ей в горло. Все меньше оставалось представителей условной элиты, которых Ева еще не коснулась своим улыбчивым ртом, не осыпала особыми комплиментами с таким подвохом, что ее характеристики не требовались. Публика и так содрогалась в конвульсиях восторга и писала возбужденные комментарии типа: «Вот ведь кусок дерьма, а я думала…», «Так и вмазал бы по его (ее) поганой роже».

Инвесторы стояли к ним в очереди: по большей части мотивом было страстное желание обезвредить для себя этот сладкий источник пьянящего и поражающего все живое яда. Спонсоров и членов их семей парочка, конечно, не трогала. Разве что «по ошибке», для профилактики, чтобы не жадничали и не требовали процент от дохода больше, чем им положено.

В Интернете строили версии и ломали копья, пытаясь откопать информацию об источниках компромата, авторах видеосюжетов — выразительных, острых, убийственных и безжалостных. Скрыть участие Митяя, конечно, было нереально, да и не нужно. Его приглашали в разные студии для интервью, хватали за фалды на всех тусовках. И он, конечно, доверительно, с чистым, правдивым взором во всем признавался:

— Да, сознаюсь, что это я подал Еве идею, обнаружив в ней редкий дар наблюдательности и внутреннего видения. Даже мой подозрительный отец понял, что такой самородок не должен оставаться в тени, и разрешил устроить студию в нашем гостевом домике. Папа и был первым инвестором проекта. Спасибо, папуля (воздушный поцелуй в сторону камеры). Но Ева поставила меня в строгие рамки. И первое условие — это тайна ее творчества: мне совершенно неизвестны источники информации. Я смотрю выпуски уже в эфире и сам все вижу в первый раз. Эффект внезапности канала «Просто Ева» и есть его особенность, причина успеха, этим нельзя рисковать. А у меня дел хватает: оборудование, команда профессионалов, безопасность хранения информации, исключение рисков для ведущей.

Митяй рассказывал это на голубом глазу, когда они уже забыли, как ютиться в гостевом домике папы. Через полтора года на имя Евы были оформлены три особняка, огромный гараж для коллекции автомобильных брендов, на которых был помешан Митяй. И, конечно, счета Евы. Их число постоянно увеличивалось, и все это надо было умело и вовремя убирать из публичного и доступного пространства.

Да, они пахали как кони, но удовлетворенность результатом делала их старания желанными, вдохновенными и радостными. И такая важная вещь: Ева, которая спала от силы по два часа в сутки, выглядела все лучше. На экране она казалась очень ухоженной и в то же время естественной. Не красавица, но восторженные зрители восхищались ее кожей, волосами, глазами, улыбкой, фигурой. Эффект достигался стараниями группы мастеров по уходу за лицом, телом и волосами, а также усилиями специалистов редактирования изображений и видео, но это обычная практика, и она добавляла Еве уверенности и непринужденности.

Во всех домах были огромные гардеробные с роскошными, стильными и сознательно скромными, но еще более дорогими нарядами. А выпуск «Просто Евы» все чаще начинался с того, как она встает с постели в кружевной пижаме или очень короткой прозрачной ночной рубашке, со спутанными во сне волосами, без косметики. Зевает, трет заспанные глаза, идет в ванную… Ее голый силуэт за прозрачной шторкой душа… Она возвращается с чашкой кофе, жует рогалик. На ней только большое банное полотенце, которое едва прикрывает соски полной красивой груди. Ева включает телевизор и начинает комментировать то, что слышит, отпускает милые, почти добродушные шутки по поводу внешности ведущих… и вдруг начинает совершенно естественно хохотать. Ее шутки по поводу деталей внешности, дикции, голосов и текста ведущих становятся все более жесткими, беспощадными и на самом деле смешными… Аудитория разогрета, в комментариях масса уточнений, подробностей личной жизни, в том числе и таких, какие для широкой публики вообще страшная тайна. Выпуски писались утром, днем, вечером и ночью. Материала всегда было с большим запасом.

В то же время милый всем сердцам Митяй продолжал слоняться по вечеринкам формата «будут только наши», по гостиным и залам, тайным местам разврата для избранных, принимая во всем активное участие. А его крошечная профессиональная камера работала, работала, работала…

Дело было настолько крепко поставлено, что в этом не ошибешься ни в одном кадре: в любой фривольности, в постоянных экспромтах. К примеру, могли быть показаны телефонный разговор в эфире, бытовое происшествие со скандалом, устроенным Евой коммунальным работникам, приступы ее плохого настроения, депрессии, жалобы на судьбу, которая лишила ее минут уединения, интимности, и даже бурные рыдания. И все это воспринималось не как самодеятельность. Профессионализм был настолько очевидным, что другие блогеры высказывали самые экзотические предположения на тему: кто стоит за «Просто Евой»? Известные режиссеры, сценаристы или вообще разведка?

Митяй и Ева слушали эти домыслы и катались от смеха. Они и сами не могли до конца поверить в то, что их конгениальное желание развлечься и срубить на этом побольше денег превратилось в настоящее дело, адекватно вознагражденное, и открыло для них самих собственные таланты, которые могли бы проспать летаргическим сном в их обыкновенных организмах до самой смерти.

А счастливая встреча… Чем она обернулась для них? Это было тайной для всех. Знакомые, конечно, считали, что они любовники. Но все было гораздо сложнее. Ева и Митяй не спали друг с другом, хотя, несомненно, были физически приятны друг другу, их ничего не разделяло и не отталкивало во время тесного контакта, иначе бы и не возникло столь плодотворного сотрудничества. Но именно оно стало почти священным родством. Два совершенно беспринципных и аморальных человека были не в состоянии изменить обретенному делу жизни даже друг с другом.

Но небо над ними становилось все менее безоблачным. Угрозы и проклятия с разных сторон звучали все отчетливее и ближе. Митяй и Ева верили в свой двойной инстинкт самосохранения. У них был консультант — юрист, который находил изобретательные способы ухода от нарушений закона. И возник такой результат: пара нарушителей спокойствия познала эйфорию риска. Пройти по самому краю опасности и не пошатнуться. Именно это давало зашкаливающие показатели успеха во всех выражениях.

Все чаще Ева читала о чьих-то планах подать на нее в суд за клевету, вторжение в личную жизнь, распространение ложных сведений. Но до дела никогда не доходило по очень веским причинам. Формально вину Евы доказать сложно: она никогда не называла имен и фамилий в своих эфирах, в видеосюжетах лица и некоторые части тела всегда были заботливо прикрыты, размыты или замазаны. Просто люди были настолько известны, так старались светиться, постоянно протискивая себя в любую щель для пиара, что угадать их личность не составляло труда. Имена, фамилии и прочие подробности раскрывались только в комментариях, но кто станет привлекать сотни тысяч разных людей. И за что? Они просто узнали. Докажите, что ошиблись. А люди, скомпрометированные «Просто Евой», не в такой степени идиоты, чтобы выставить себя окончательными шутами на процессе, который замутили бы сами. Это было бы фееричное зрелище, развлечение для многих и радостная основа для стеба миллионов в Интернете. А в качестве доказательств обеим сторонам в суде пришлось бы крутить те же видео, которые стали поводом для исков.

Адвокаты олигарха Серова, отца Митяя, и других видных инвесторов вошли бы в историю своими речами, собрав сопутствующий компромат для доказательства одного факта: личность с размытым лицом, с замазанными частями тела, имени которой в эфире не было, — это и есть истец, Иван Иванович Пупкин, сын таких-то родителей, состояние которых такое-то и у него такое-то происхождение. Экспертиза с упоительными подробностями, то да се.

Да, у пары была мощная защита. Но однажды Митяй вошел в спальню Евы, глянул на телевизор, который она просто так, для себя, не могла уже смотреть, это был материал только для работы, и немного растерянно произнес:

— Какая-то ерунда происходит. Видеоблогершу Елену Волкову арестовали за неуплату налогов. Это как, по-твоему?

— Какая-то подстава, — пожала плечами Ева. — Но мы же не знаем, как она себя оформила, на чем прокололась. У нас тут все чисто, мой канал — бескорыстное хобби, площадка для общения. С того, что получаем за рекламу, налоги платим. Остальное не найдут. То, что вкладывают инвесторы, идет типа на оборудование, их доля дохода — с рекламы.

Митяй настолько доверял чутью Евы, что мгновенно успокоился и вскоре забыл об этом разговоре.

И тут подвернулся фантастически заманчивый случай.

Митяю позвонила Анжелина и позвала на малочисленную, полностью закрытую тусовку:

— Будут только самые-самые. Одинаковое количество мужчин и женщин, в том числе пары. Одного мужика не хватает. Почему я подумала о тебе… Потому что, как показал опыт, без тебя все не так. И конечно, тебе понятно, что надо прийти одному. От твоей Евы люди разбегутся, как блохи от дуста. Других баб с тобой еще никто не видел. Так что лучше не пробовать в этот раз. Мы не книжки там читать собираемся.

— Сбор у тебя? — равнодушно уточнил Митяй.

— Нет. С этим прикол. Казенное помещение одной политической партии. Столы, стулья, диваны. Плакаты. Общая комната для заседаний.

— Черт, как мило! — восхитился Митяй. — Сбрось адрес и время. Еве, конечно, как всегда, скажу, что отправляюсь в тренажерный зал и бассейн. Давно уже опасаюсь стать следующей жертвой в ее сюжетах для растерзания и поедания людей. Одной тебе и по большому секрету скажу, что я только выпустил джинна из бутылки. Управлять им или загнать обратно нет никаких возможностей. Она так и говорит мне: «Не лезь в мое дело, за мной сотни миллионов людей».

— Ничего себе, вот тварь! Я так и думала. Не бойся, никому не скажу.

Разумеется, этот крик души Митяя через полчаса цитировали и передавали другим «все наши», а на следующий день дал один популярный канал под рубрикой «слухи». Митяй и Ева были в восторге.

Митяй уехал вечером, собирался вернуться не раньше утра. Но открыл дверь в комнату Евы среди ночи. Она, разумеется, не спала.

— Не вынес больше, — сообщил он. — Тот редкий случай, когда стошнило даже меня. О разврате, сексе и прочих романтических занятиях нет и речи. Тупая и грязная возня опарышей в выгребной яме. Но это тоже было бы забавно при нужном освещении, если бы не настоящее преступление, явно привычное для этой компании. Работу я, конечно, сделал. Но есть опасения. Хотя подобные видео сейчас дают даже официальные СМИ.

Они в полном молчании просмотрели снятый материал. Его было больше, чем обычно. Ничего особенного: полураздетые и полностью раздетые люди под алкоголем и возбудителями уродливо и по-скотски лезли друг на друга, обменивались партнерами и партнершами, устраивали свальный грех. Ева даже зевала, глядя на это:

— Тупо и нудно. Надо сократить до минимума.

— Сейчас будет веселее, — произнес Митяй.

В кадре с дивана поднялся квадратный тип в майке и без трусов, хлебнул из горла бутылки, потом подозвал к себе примерно такого же типа, но в трусах. Что-то невнятно ему сказал, Ева разобрала только три слова: «Надоел этот коровник». Потом кадр: второй мужик, уже одетый, открывает входную дверь снаружи. Он толкает перед собой двух перепуганных девочек лет двенадцати-тринадцати. То, что происходило дальше…

— Да, — серьезно произнесла Ева. — Преступление. Но не наше. Наоборот: мы показываем, потому что против. А сделать так, чтобы в кадре было все понятно, но никакой порнографии, можно. А кто этот бык-командир? От картинки воняет.

— Так соль именно в нем, — объяснил Митяй. — Это и есть депутат и лжедядя нашей милой и безмозглой Анжелины. Она все с удовольствием наблюдала. А тот, который на посылках, — его официальный помощник.

— Так это же прекрасно, — спокойно сказала Ева. — Смонтировать красиво самую мерзость с этими партийными плакатами на стене (лозунги у них офигенные) — и все конспирологи сразу решат, что утечку и съемку заказали политические противники. Хорошая работа, милый. С виду эти люди одинаково корявые, но у каждого масса индивидуальных физических недостатков: никого ни с кем не перепутаешь. Это к тому, что в суд они не пойдут.

— Будет скандал, — задумчиво заметил Митяй.

— А разве есть на свете что-то лучше скандала для успеха нашего дела? — заключила Ева. — Не смывать же такое добро. Оно точно принесет нам миллионы новых жертвователей.

Скандал и успех — это очень скромные слова для того, что последовало за эфиром. Видео с записью канала «Просто Ева» распространялось по сетям и другим каналам Интернета в геометрической прогрессии. Все блогеры спешили делиться своим мнением, добавляли собственную пикантную информацию о «герое» и других участниках сборища. Он сам, конечно, раздавал направо и налево интервью, гневно говоря о подставе, монтаже, фейке, происках нейросети. И все это — чтобы навредить делу партии. Партийные соратники высказывались осторожнее: да, возможно, монтаж, фейк и нейросеть, но надо разбираться. Ежу было понятно, что следует заболтать то время, в течение которого можно будет все погасить. Что всплывет при настоящей следственной проверке, им всем страшно было даже вообразить. Партийцы подозревали в утечке не только противников, но и своих. Есть же в чистых рядах и продажные элементы.

И только один блогер, который публично отреагировал позже других, высказал свое наблюдение:

— Я рассмотрел внимательно все групповые планы. Мне помогал специалист. Мы всех опознали… И обнаружили такую вещь: планов довольно много, разный состав с разных ракурсов… Но нигде нет активного тусовщика Митяя, он же Дмитрий Серов, он же партнер Евы, чья роль в проекте не афишируется. Я уточнил у организаторов мероприятия: Серов точно был приглашен. Не вижу его мотива, кроме раскрутки проекта, но допускаю, что канал «Просто Ева» выполняет платные заказы. Говорю это исключительно справедливости ради. Всей душой желаю засвеченной компании ответить по полной программе, хотя и понимаю, что такого никогда не будет. Но огласка сама по себе — обвинение и общественный приговор. Так что я на стороне информаторов. Да, и это точно не фейк и не подстава. Эксперт подтвердил. Мы имеем чистую документалку.

Это мнение вызвало новый шквал воя на болотах. Но призывы разобраться в суде прекратились как по команде. Ева и Митяй успокоились: им удалось в очередной раз пройти над пропастью. Правда, раскрыт Митяй как автор видеоматериала, но они сумеют справиться с такой проблемой. Раскрутят его личность как стойкого борца со злом, а для сюжетов найдут кого-то другого: сейчас множество безработных гениев.

Совершенно неожиданным стало заявление олигарха Серова, сделанное в студии известного журналиста. Серов, отец Митяя, никогда никому не давал интервью и не пиарился в СМИ с собственными портретами. Как он сам сказал, исключение сделал для того, чтобы внести ясность в острую ситуацию и изложить личное и в то же время объективное заключение по поводу скандального видео и роли своего сына в проекте «Просто Ева».

— Мне могут не поверить, но я, инвестор проекта, был не в курсе, кто источник информации канала. И даже не пытался узнать. Любому адекватному человеку понятно, что такое тайна даже неофициального расследования криминала и какому риску подвергается человек, команда, публично клеймящие пороки общества. И если совсем уж честно: Митя не казался мне ни настолько талантливым, ни настолько отважным. Жизнь — это лабиринт черно-белых дорог, столкновения людей по разные стороны правды. Мы все в какой-то степени зрители канала судеб, и мы все устали от лжи, просроченной в степени продукта массового отравления. Я поддержу сына в любом столкновении с теми, кому не нужна правда в принципе. И я потрясен и возмущен тем, что узнал. Выражаю глубокое отвращение и презрение к таким деятелям, извините за выражение. И спасибо, Ева и мой сын, за чистую работу по разоблачению.

Это стало ударом под дых для многих. Не так важно, что в речи Серова трудно было не узнать стиль и лексику очень известного адвоката. Точнее, и это важно, потому что говорит об очень серьезной защите и, похоже, нападении. На следующий день Митяй уже оказался едва ли не главным героем Интернета.

Это был, несомненно, момент публичного признания проекта «Просто Ева». Да, количество новых подписчиков зашкаливало.

Тут-то и задымилось, разгорелось и вспыхнуло счастье Евы, которая перестала быть обыкновенной и получила все, что хотела.

Через несколько дней в ворота ее дома позвонили, потом начали стучать.

— Откройте немедленно! — прозвучала команда в рупор. — Ева Ковалева, у нас ордер на обыск, имеем право взломать дверь.

Еву и Митяя вывели из дома, доставили в ОВД. Там ей предъявили обвинение в неуплате налогов. Его допросили как свидетеля и отпустили под подписку о невыезде.

На следующий день отпустили и Еву под домашний арест до суда. На суде объявили решение: арестовать ее счета, куда поступали донаты канала «Просто Ева», в доход государства. Содержания передач никто не касался. Счетов оказалось шестьдесят два. Не каждый способен с ходу сосчитать количество нулей в общей сумме. Это немного снизило пафос заявлений о бескорыстном служении правде. С другой стороны — правда на самом деле дорого стоит.

Появилось забавное видео. После суда представитель одного иронического канала подловил Митяя и в лоб спросил, знал ли он о таком количестве денег. И Митяй на этот раз не сыграл удивление. Он на самом деле был не в курсе.

— Черт, я понятия не имел, сколько у нее денег. Ева переводила мне раз в неделю сумму по договоренности — расходы и оплата работы. Мне хватало.

Вечером они сидели втроем в доме Серова. Он впервые принимал сына с его то ли хозяйкой, то ли партнершей, то ли больше. Пили шампанское.

— Без потерь не бывает бизнеса, — сказал Серов-папа коллективу «Просто Евы». — Но вы доказали, что умеете ставить крепкое дело, вас поймали на ошибках, но это же будет вашим опытом. Ева, это было все?

— Конечно, нет, — ответила Ева. — Все они не найдут, даже если разберут по кирпичику наши дома. Все в деле, работает, и там рыть никто не станет. Да и полученная сумма, полагаю, всех успокоила.

— Отлично, — произнес Серов. — Даже не ожидал.

— Так я же просто бухгалтер, — улыбнулась Ева. — Канал пока закрою, возникнем опять на другом уровне и как-то иначе, но уже со знаком качества.

Они устроили себе первый отпуск, который провели в доме отца. Отсыпались, отъедались, лениво думали, не рвануть ли на какой-нибудь экзотический остров для перезагрузки. Митяй решил съездить в туристическое агентство, которое принадлежало его приятелю по тусовкам, посмотреть, что у них есть.

Его долго не было. Ева набрала номер, он не отвечал. Прошло еще немало времени, и вдруг ей позвонил Серов:

— Ева, у нас несчастье. В Митю стреляли. Несколько попаданий в спину и шею, пока не ясно, насколько пострадал позвоночник, не задет ли мозг. Состояние очень тяжелое. За тобой сейчас приедет мой охранник, привезет в больницу. Мне отсюда нужно уехать — собрать консилиум лучших специалистов.

Ева даже не заметила, как оказалась в белом чистом коридоре. Мысли путались и с треском рвались. А если он умрет… А если навсегда останется калекой… И какие же они идиоты: упивались дешевым срачем в Интернете, пока крутые и отмороженные люди, уверенные в своей безнаказанности, спокойно готовили оружие, рассчитывали время и возможности. Они сделали свой ответный ход. Это, конечно, наемный киллер, которого никогда не найдут и даже искать не станут. Подставят какого-нибудь дворника. А заказчик выступит с речью о необходимости усилить борьбу с криминалом.

Ждать пришлось очень долго. Охранник принес Еве чашку горячего кофе. После первых глотков ей удалось перевести дыхание и осмотреться. Кроме нее в коридоре сидела еще одна женщина. Бледная до синевы, большие серые глаза смотрят на противоположную стену и кажутся застывшими. Женщина так дрожала, что под ней вроде шатался стул. Время от времени она зажимала ладонями рот, чтобы заглушить стон или плач.

Ева подошла к ней:

— Извините, я могу вам чем-то помочь? У меня с собой валидол, успокоительные таблетки, охранник может принести вам кофе… Он тут ничего, я выпила, мне стало легче. Или позвать кого-то из персонала?

— Спасибо, таблеток не надо. — Женщина с трудом поднялась и прислонилась спиной к стене. — Здравствуйте, Ева. Я вас, конечно, узнала. Да, помогите мне, пожалуйста, вам не откажут. Прошу пустить меня к Мите… Я Марина. Не знаю, он уже вам сказал или нет, но точно собирался. Только вам хотел рассказать. «Ева, — говорил, — мне самый близкий человек. Что-то типа родни».

— Ничего не понимаю, — растерянно произнесла Ева. — Давайте сядем, и вы попробуете мне внятно объяснить. Не торопитесь, мне сказали, ждать еще долго. Очень сложная операция.

Но она уже все поняла. Ева стала знатоком людей, их мотивов, страданий, желаний и таких похожих со стороны сюжетов счастья и горя.

Рассказ Марины был для Евы проще пареной репы, а по вкусу сладко-горьким, как смесь меда и яда.

История была почти забавной, и началась она больше полугода назад. Митяй с приятелями пришли в бассейн, а Марина там работает медсестрой. Они, как обычно, дурачились и пили. Митяй ненавидит спорт и терпеть не может холодную воду в большом количестве. В остальном ему бассейн нравился. Хорошее место для приколов и стеба. Они немного увлеклись, и Митяй поскользнулся на мраморном полу, упал и завопил, что все сломано. Позвали Марину. Она их успокоила: переломов точно нет, подвернулась лодыжка, небольшое растяжение, но она поможет. Друзья, которым перестало быть весело, быстро исчезли — как бы не позвали полицию по поводу выпивки. Марина довела Митяя до своего кабинета. Наложила повязку, сделала обезболивающий укол. Напоила горячим чаем. Проводила до машины. И он попросил ее сесть с ним и назвать свой адрес.

За минуту до встречи Митяй и Марина еще не знали о существовании друг друга. А к ней домой ехали уже два человека, которые были уверены, что всю жизнь просто шли навстречу друг другу.

— Я так его полюбила, — произнесла Марина. — Я готова умереть за него. Он говорил, что тоже… Но мы прятались, конечно, я же совсем другая, обыкновенная, практически нищая, а он… с таким отцом. Ему, наверное, и стыдно со мной было показаться. Но меня все устраивало. Такое мое счастье. И вдруг это страшное горе. Если Митя не сможет ходить, я его больше никогда не увижу. Ева, я должна быть рядом. Можете сказать заведующему, что наняли сиделку?

— Да, это хорошая мысль, — ровно произнесла Ева. — Только перестань так трястись, Марина, а то тебя положат в другую палату. Я все решу. И еще: если Дмитрий сказал, что тоже любит, — это так и есть. Я его знаю лучше всех на самом деле. Он обожает разыгрывать людей и врать, но в этом не обманет. У него даже слова такого нет в лексиконе — любить. Как мне казалось. И ты больше не нищая, — постаралась улыбнуться Ева. — Нашла богатого. Шутка, конечно. Но у вас есть свой дом, деньги. До сих пор все было в деле, но теперь я займусь оформлением. Мы сознательно не афишировали, что именно он — мозговой центр проекта. Теперь все открылось и пришла расплата. Жизнь не честный суд, если такие вообще бывают. В жизни все без смягчающих обстоятельств. За ложь награждают, за правду могут убить. Но появилась ты со своей любовью. Это как главный козырь в рукаве режиссера, спрятанный до финала: атака добра.

— Да господи… — заплакала Марина. — Какая мне разница насчет богатства? Я его в любом случае прокормлю и буду ухаживать. Спать и есть не буду, а на своего Митька заработаю. Медсестры везде и всегда нужны.

— Вот и хорошо. Я вспомнила, что мне надо срочно съездить по одному делу, перед этим со всеми договорюсь о тебе. Сиди тут. Только прими от меня один совет на будущее: оставайся всегда обыкновенной, не верь Митяю, когда он станет тебя убеждать в том, что ты не такая. У него случаются заблуждения. Он сам не понял, что всю жизнь искал именно такую: нормальную, обыкновенную и преданную. Искал как спасение от всего остального, от мира, который перестал быть для него надежным.

— Даже не могу придумать слова, чтобы тебя отблагодарить, — проговорила Марина. — Но я запомнила все, что ты сказала. Особенно про козырь в рукаве и атаку добра. Когда руки перестанут трястись, запишу.

Ева сообщила по телефону отцу Митяя, что нашла круглосуточную проверенную сиделку с хорошими рекомендациями, просит позвонить заведующему отделением, чтобы ее оставили у Мити в палате. Сама Ева срочно едет в суд. Ей сообщили, что она не расписалась на какой-то бумажке.

Она приехала в свой дом, вошла в кабинет, спальню, студию. Все это кладбище, это погребальное барахло, в которое превратилось ее дело жизни, надо возродить. Надо тащить этот, теперь уже окровавленный, воз. Больше у нее ничего нет. Но она заплатила за свой источник сокровищ так дорого, что у нее, кажется, не осталось причин для жизни. Ей страшно сказать самой себе, что в больничном коридоре у нее разорвалось сердце, вытекла кровь из всех вен. Она не обошлась без любви, она ее просто убивала каждую минуту ради чего-то более осязаемого и яркого. А теперь смотрит туда, где стоял, сидел, лежал Митяй, видит его беззащитное тело с нежной кожей, в которую впились пули, и знает, что он выживет. Иначе быть не может: Митяй ведь рожден для прикола и веселья. Он — свет. Очень многие будут за него бороться, а Марина потащит к жизни и счастью зубами. И только Ева никогда не вернется туда, где была просто живой. Обыкновенной.

Людмила Мартова

Игра в куклы

Снежана поставила пирог в печь и с некоторой гордостью оглядела изрядно припыленную мукой кухню. Обычно за все, что связано с кулинарией, в их семье отвечала мама. Ирина Григорьевна прекрасно готовила, и Снежане даже в голову не приходило, что она может состязаться с той в ее непревзойденном мастерстве.

Впрочем, и времени для готовки у нее вечно не было. Сначала, когда они с мамой остались вдвоем после смерти папы, Снежана кинулась разворачивать бизнес, чтобы заработать денег, без которых их маленькая осиротевшая семья просто не могла бы существовать. Потом работала с утра до вечера, днем руководя созданным ателье, а ночами плетя кружева.

Когда же она оказалась замужней дамой и мамой двух очаровательных малышей, ей и вовсе стало не до готовки. Мама же с радостью обеспечивала внезапно увеличившуюся семью вкуснейшими завтраками, обедами и ужинами. Вот только сейчас мамы не было. Уже третий месяц она гостила у их дальней родственницы, швейцарской миллионерши Татьяны Елисеевой-Лейзен.

Уехала она в начале апреля максимум на месяц. Однако за окном стоял уже конец июня, а Ирина Григорьевна все откладывала и переносила возвращение, недавно сообщив, что не приедет даже ко дню рождения внучки, своей обожаемой Танюшки, или, как она ее звала, Таточки.

Очередная задержка Снежану напугала. Мама бы ни за что не пропустила Танюшкино трехлетие, если бы у нее не было на это серьезных оснований. Снежана боялась, что причины кроются во внезапно пошатнувшемся здоровье. Возраст у мамы подходящий, чтобы начать волноваться, тем более тетушка, воспользовавшись маминым приездом, собиралась провести ей полный медицинский чек-ап в швейцарской клинике. А вдруг во время обследования выявили что-то серьезное, теперь мама нуждается в лечении и из-за этого не возвращается домой?

Муж тревог не разделял, считая, что она, по обыкновению, надумывает.

— Снежинка, ну мало ли из-за чего твоя мама продлила свой визит? — увещевал он. — Ей хорошо с Татьяной Алексеевной, они очень дружны, у нее впервые за долгое время нет никаких проблем, требующих ее присутствия дома. Танюшка уже самостоятельная, Ванюшка подрос, так что ты вполне справляешься сама. А твоя мама, в конце концов, заслужила отдых. Не будь эгоисткой, дай ей пожить для себя.

С точки зрения Снежаны, мама никак не могла хотеть «пожить для себя», потому что совершенно этого не умела. Не в силах справиться со снедающей ее тревогой, Снежана прижала тетушку, пытаясь выведать правду. Все-таки не зря она уже почти четыре года была женой следователя, — тетушка не выдержала напора и «раскололась на допросе». Вот только открывшаяся истина оказалась такой ошеломляющей, что Снежана никак не могла ее осознать.

Ее семидесятипятилетняя мама влюбилась! Практически сразу по приезду ей начал оказывать знаки внимания сосед Татьяны Алексеевны, владелец той самой частной клиники, в которой обследовали Ирину Григорьевну. К счастью, мама была совершенно здорова. Настолько, что вызвала чувства у семидесятивосьмилетнего вдовца, и эти чувства не остались безответными.

— И что тебя так взволновало? — спросил следователь Зимин, когда обескураженная Снежана поделилась с ним своим открытием. — Твоя мама вдовствует уже много лет. Она полная сил, красивая женщина. Что плохого, если она получит причитающийся ей кусочек счастья? Или ты думаешь, что после определенного возраста люди не могут влюбляться и испытывать сильные чувства? Уверяю тебя, это не так. Кому-то и наша с тобой любовь кажется странной, мы тоже не юнцы, а любим, живем, растим детей. Чем же твоя мать хуже?

— Нет, она ничем не хуже, — растерянно согласилась Снежана, — и, разумеется, я желаю ей счастья. Но все это так неожиданно. А вдруг она вообще выйдет замуж и останется там навсегда? Как мы тут будем жить?

— Самостоятельно. Мы будем жить самостоятельно, без надежды на то, что Ирина Григорьевна подхватит наших детей, накроет на стол и вымоет пол. Снежинка, пора взрослеть.

Снежана после этого разговора долго чувствовала себя эгоисткой, понимая, что муж, как всегда, прав. Она взрослая женщина, ей тридцать восемь лет, у нее есть муж, двое детей, работа и все необходимое для того, чтобы полностью отвечать за свою жизнь, не надеясь на мамину помощь. А любить дочь и внуков вполне можно на расстоянии, не жертвуя ради них собой и своими интересами.

На лето они переехали в свой дачный дом. Место, где он располагался, в народе называлось «обкомовские дачи». Добраться отсюда до города можно всего за пятнадцать-двадцать минут, и Зимин мог жить вместе с семьей, каждый день уезжая на работу утром и возвращаясь вечером, привозя с собой продукты по составленному Снежаной списку.

Разумеется, его дежурства никто не отменял, и в такие ночи Снежана оставалась на даче одна с детьми, но это ее не пугало. Поселок тихий, расположенный в стороне от дороги, надежно скрытый в еловом лесу. Здесь все друг друга знали, посторонних не наблюдалось, поэтому место было полностью безопасным.

Снежана дачу любила. Ее купил папа у какого-то партийного работника, когда государственные дачи перешли в частную собственность. Дом был старым, но крепким, построенным основательно. Переделывать и перестраивать его отец не стал: считал это место самодостаточным и не терпящим никакого новодела. Снежана была этому рада, потому что участок со старыми елями, соснами и березами, разбитым яблоневым садом, а также сам дом казались очень гармоничными. Оттого здесь и отдыхала душа.

В доме после покупки провели водяное отопление, работавшее от газового котла, так что жить здесь стало можно круглый год. Печь, разумеется, тоже имелась, и именно в ней Снежана сейчас и затеялась печь пироги, потому что ожидались гости. В честь Танюшкиного дня рождения.

Снежана выглянула в окно. Под кустом сирени, совсем недавно отцветшей, стояла широкая кровать под марлевым балдахином, от комаров. Сейчас он был отдернут, потому что комары налетали только к вечеру, когда садилось солнце, и Снежане были видны сладко спящие дети — трехлетняя Танюшка и девятимесячный Ванечка.

Привычно зашлось сердце от затопившей его нежности. Снежана не мыслила жизни без своих крошек и могла смотреть на них часами. Она тряхнула головой, прогоняя наваждение. Некогда рассиживаться, до того, как малыши проснутся, нужно успеть отмыть кухню от муки, сделать три салата и замариновать шашлык, который Зимин вечером пожарит для гостей на мангале.

Взгляд переместился на соседский дом, видимый через забор и дорогу, и Снежана легонько вздохнула. Когда-то Машковские дружили с соседом. Роман Юрьевич — отставной военный, вдовец и неплохой мужик — приглядывал за их домом в отсутствие хозяев, а также всегда приходил на помощь, если Машковским требовались мужские руки. Мог и дров наколоть, и замок поменять, и забарахливший газовый котел починить.

Однако сосед был причастен к криминальной истории, в которую оказались втянуты Машковские, да попутно еще и ограбил их под шумок. После этого Ирина Григорьевна, что называется, отказала ему от дома. Первое после ссоры лето прошло в довольно натянутой обстановке, потому что трудно жить рядом и делать вид, что друг друга не знаешь.

К тому же известие о некрасивом поступке Романа Юрьевича и его семьи разлетелось по дачному поселку, так что здороваться с соседом перестали практически все в округе. Позора и изоляции он не вынес. Сначала запил, потом перенес инфаркт, а потом продал дом и уехал из поселка. По соседству жили теперь совсем другие люди.

В отличие от Романа Юрьевича, нелюдимыми затворниками они не были. У Клавдии Петровны и Сергея Ильича Званцевых оказалась большая и дружная семья, все члены которой охотно собирались у родителей за большим столом под раскидистой яблоней.

Старший сын Алексей, ровесник Снежаны, приезжал с женой Мариной и двумя детьми — шебутным и непослушным десятилетним Славкой и восьмилетней капризулей Олечкой. Средняя дочь Катя привозила к родителям четырехлетних близнецов — Петю и Павлика. Ее муж Олег работал водителем-дальнобойщиком, почти постоянно бывал в рейсах, и за прошлое лето Снежана видела его всего один раз.

Младший сын Званцевых — Артем — только в прошлом году женился. Их с Алиной малышу Юрику как раз сегодня должен был исполниться месяц. Два студента, веселые и смешливые, к жизни относились легко и беззаботно, появившееся на свет «обременение», из-за которого им и пришлось срочно сочетаться браком, нисколько не мешало радоваться жизни. Также на субботние семейные посиделки часто наведывалась племянница Клавдии Петровны с редким и красивым именем Казимира.

Высокая, с отличной спортивной фигурой и черными как смоль волосами, спускающимися по узкой изящной спине ниже лопаток, была она, несмотря на свои двадцать восемь лет, одинока и свободна. Вела себя крайне независимо, суждения позволяла резкие, с родней разговаривала свысока и вообще вызывала у Снежаны огромный интерес, как все, что Машковская не понимала.

Зимин, пару раз пообщавшись с Казимирой, вынес вердикт, что она — редкая стерва. Снежана таких безапелляционных суждений не выносила, поскольку для этого у нее не было оснований. Ничего плохого ей девушка не сделала. Только смотрела сквозь Снежану, словно та была неодушевленным предметом, да еще проявляла чисто женский интерес к Зимину, стараясь при любом удобном случае задеть то рукой, то высокой грудью, то бедром.

Снежану это веселило, потому что в верности мужа она была уверена. Для сухаря Зимина, помешанного исключительно на работе, не существовало никаких других женщин, кроме Снежаны Машковской. И детей своих он любил безмерно.

Она снова бросила взгляд в окно. У кровати, на которой спали Танюшка и Ванюшка, улеглась Ласка, собака, когда-то принадлежавшая проштрафившемуся соседу. Званцевы, купив у Романа Юрьевича дом, согласились присмотреть за собакой, которую он никак не мог взять с собой на новое место жительства. Так Ласка осталась в дачном поселке, периодически по старой памяти прибегая на участок Машковских. Снежана ее не гнала. Ласка была очень послушной, доброй и совершенно безопасной для детей псиной, тоскующей по старому хозяину.

Снежана вернулась к столу, ликвидировала последствия борьбы за пышность и эластичность теста, замариновала мясо и начала споро резать овощи. До визита гостей оставалось три часа, а дети все это время спать не станут.

Без десяти шесть все было готово, даже стол накрыт не без помощи Танюшки, которая важно выполнила доверенную ей функцию — отнести вилки, салфетки и корзинку с хлебом. Ванечка сосредоточенно играл в разложенном на улице манеже. Периодически Снежана, снуя между кухней и столом, бросала на него взгляд — убедиться, что все в порядке.

Она была тревожащейся матерью и знала за собой этот недостаток, но ничего не могла с ним поделать. Слишком много вокруг зла, которое иногда рядится в личину привязанности и личной предрасположенности. Это она знала, как никто другой.

Так, еще надо намыть к столу свежей клубники. Они с Зиминым специально не снимали ее с грядок уже три дня, только Танюшку угощали, чтобы накопить царское угощение к празднику. Лето в этом году выдалось урожайным на клубнику, и поспела она раньше обычного, так что работающие гости полакомятся в свое удовольствие.

С миской в руках Снежана прошла в дальнюю часть участка, где разбиты грядки — немного, ведь страстными огородниками Машковские не были. Две под клубнику, одна под лук, одна под зелень к столу, вот и все. Никаких тебе теплиц и парников.

— А я сказала «нет», — услышала Снежана негромкий, но довольно напористый голос и узнала Казимиру. Та всегда говорила именно так, словно стремясь заранее лишить собеседника любых аргументов, даже если речь шла всего лишь о погоде. — Ты не смеешь мне указывать, что делать. Я и без тебя знаю, что обещала. Но не сегодня. Не сейчас. И не смей здесь появляться. Ты понял?

Видимо, девушка укрощала своего слишком надоедливого поклонника. Уже хорошо, что он у нее есть, может, перестанет об Мишку тереться. Снежана вздохнула. Чужая личная жизнь ее ни капельки не интересовала, но следующие слова Казимиры заставили навострить уши.

— Это вообще чистый криминал. Я на него не пойду. Даже не уговаривай. Все. Разговор окончен.

Послышалось фырканье, словно Казимира была лошадью на водопое, раздался треск сучьев, и все стихло. Ну надо же, какие страсти! И во что такое нехорошее пытаются втянуть соседскую племянницу? Хоть и неприятная она особа, а не хотелось, чтобы попала в беду.

С миской клубники в руках Снежана вернулась к дому и как раз вовремя: подъехали первые гости. Это была давняя ее приятельница и коллега Зимина по Следственному комитету Лилия Лаврова, готовящаяся к выходу в отставку в связи с выслугой лет и немало по этому поводу переживающая. Без работы она своей жизни не мыслила.

Муж Лили, бывший оперативник Сергей Лавров, работу в полиции уже оставил, трудился в службе безопасности серьезной лесной конторы. Никакой трагедии в отставке жены он не видел, искренне надеясь, что хоть видеть ее будет чаще. Да и место применения недюжинных Лилиных способностей имелось — фирма по организации праздников ее свекрови Валерии Сергеевны, которую та в силу преклонных лет уже была готова с радостью переложить на плечи предприимчивой невестки.

— Привет, Снежинка. — Гостья спешила к ней от машины, широко раскинув руки. — Как же я рада тебя видеть. А именинница где?

— В саду. Мультики на планшете смотрит. Я тоже рада тебя видеть. Привет, Сереж.

Последнее относилось к Лилиному мужу, который вынырнул из багажника и тащил в руках огромный торт.

— Помочь тебе?

— Нет, я все успела. Осталось только шашлык пожарить, но с этим Мишка разберется, когда приедет.

На лице Лили отразилась легкая тревога.

— А он не звонил, что ли?

— Нет. — У Снежаны сердце оборвалось.

К повседневной опасности, которой подвергалась жизнь ее мужа-следователя она так и не привыкла. Вдруг что-то случилось, а она и не знает? Хотя нет, Лиля бы не выглядела такой безмятежной.

— Его на вызов дернули. Убийство. На час точно задержится, если не больше. Сама понимаешь.

— Понимаю, — уныло признала Снежана.

Иногда работу своего мужа она просто ненавидела. Например, сегодня. Как же так, у Танюшки день рождения, у них гости! А он задерживается.

— Ну, ничего страшного, — провозгласил Лавров. — Шашлыки и я пожарить могу. Давай, показывай, где тут у вас мангал, где дрова. Или ты уголь предпочитаешь?

— Есть и уголь, и дрова. — Снежана махнула рукой в сторону сарая. — Сережа, ты тогда сам тут разберись, ладно? Мишка всегда говорит: шашлык женских рук не признает, и я не вникала, где тут у него что. У меня салаты и пироги.

— Пироги — это хорошо. Это мы любим. — Сергей поставил торт на стол и деловито потрусил в сторону сарая. — Привет, Танюшка! С днем рождения тебя! — прокричал он оттуда.

— Пасибо, — ответила вежливая девочка.

Впрочем, она тут же очутилась в объятиях тети Лили, подарок приняла благосклонно и с искренним интересом. Это оказалась большая, очень красивая кукла-пупс, похожая на настоящего младенца, издали и не отличишь. Снежана знала, что такие стоят целое состояние.

— Лилька, это же ужас как дорого, — посетовала она. — Во-первых, мне неловко принимать такие дорогие подарки, а во-вторых, Танюшка еще слишком мала, чтобы оценить натуралистичность куклы по достоинству. Сломает что-нибудь, того и гляди.

— Сломает так сломает. Ребенок должен познавать мир. Ты посмотри, как она радуется. Никаких денег не жалко.

Танюшка действительно с упоением разглядывала новую игрушку, напоминавшую младшего брата, каким он был еще совсем недавно.

— Мамочка, у меня теперь свой ребенок есть, — радостно сообщила она. — Только мой, а не твой. Можно я его в Ванину коляску спать уложу?

— Уложи, — разрешила Снежана, пряча улыбку. Все-таки в каждой девочке с самого рождения кроется маленькая женщина. И материнский инстинкт — он врожденный. Никуда не спрячешь. — Только катать ее не надо. В саду колеса запачкаешь землей и траву помнешь.

— А на улице?

— А на улицу одной нельзя, ты разве забыла?

— Так пойдем со мной.

— Не могу, у нас же гости.

Танюшка вздохнула, но расстраиваться не стала. У дочки вообще был чудесный характер, легкий и не капризный. Внимание Снежаны, впрочем, отвлекли следующие гости. Приехала ее заместительница и правая рука Лида, вот уже десятый месяц тащившая ателье на своих плечах, пока Снежана находилась в отпуске по уходу за ребенком.

Это с Танюшкой она продолжала работать, а родив Ванечку, решила, что, пожалуй, хватит. И ей тяжело, и маму напрягать не хотелось, да и Зимина оставлять совсем без внимания неправильно. А откуда силы на мужа у работающей с утра до вечера женщины с двумя малышами на руках?

В общем, Снежана перевела всю основную работу на Лиду, оставив за собой только срочные заказы на плетение кружев. Этим она могла заниматься дома, когда дети спали. Конечно, периодически спускалась в ателье, расположенное на первом этаже дома, где они жили, но делала это не чаще пары раз в месяц: убедиться, что Лида действительно справляется.

— Привет, Лидусь! — прокричала Снежана и пошла навстречу коллеге и давней подруге, без которой она бы точно пропала.

Долгое время Лиде ужасно не везло с мужчинами, она страдала от одиночества, пока с год назад не встретила молодого человека по имени Петр, роман с которым развивался небывало быстрыми темпами. На данный момент влюбленные съехались и жили вместе, и, как могла судить Снежана по внешнему виду Лиды, этот шаг пошел ей на пользу. Глаза молодой женщины светились счастьем и спокойствием. Она так, чего доброго, тоже в декрет уйдет! Впрочем, теперь уже можно. Ванечка подрос, в случае необходимости можно и на работу выйти. Если бы еще мама вернулась…

— Привет, Снежок. С новорожденной тебя. — Лида крепко обняла ее и расцеловала в обе щеки. — Петя, тащи пакет с фруктами! Снежок, мы купили яблоки, груши и ананас. Решили, что лишним не будет. Танечка, иди ко мне, красавица! С днем рождения тебя! Держи подарок.

Эта была большая коробка с бусинками, ленточками, резиночками и прочим девчачьим счастьем, из чего можно собирать украшения. Танюшка подобное времяпрепровождение очень любила, гораздо больше, чем кукол. Привезенный Лилей пупс, уложенный спать в Ванечкиной коляске, тут же был забыт, и девочка с азартом начала разбирать сокровища.

— Танюша, дочка, иди на кровать, там застелено, а то рассыплешь все в траву, не найти твои бусинки будет, — предупредила Снежана.

Ванечка уже обосновался на коленях у Лиды, которая о чем-то с ним щебетала. Материнский инстинкт, куда ты его денешь?

— К столу, все к столу! — позвала Снежана. — Я сейчас принесу пироги.

По-хорошему нужно позвонить мужу. Тревожило, что, задерживаясь, он не считает нужным ее предупредить. Знает же про гостей. Или так занят, что не может выкроить даже минутку? В таком случае и ей не стоит его отвлекать, тем более что Лиля предупредила: Зимин на выезде.

Звонить или не стоит? Ответить себе на этот вопрос Снежана не успела, потому что муж все-таки позвонил сам.

— Снежинка, — сказал он, и голос у него был виноватый, — тут такое дело. — я опоздаю немного.

— Лиля сказала, что тебя отправили на выезд. Ничего серьезного?

— Для меня — ничего, — успокоил Зимин, который все понимал про ее тревожность. Она же о нем спрашивала. Больше ни о ком. — Но повозиться придется. Как освобожусь — сразу приеду. Ты не сердись, ладно?

— Можно подумать, я когда-нибудь сердилась. Сережа Лавров растапливает мангал, так что с шашлыком мы и без тебя разберемся. Работай спокойно, Мишка. А потом приезжай. Я буду тебя ждать.

Наконец расселись за столом. Началась привычная в таких случаях суета. Раскладывались салаты по тарелкам, разливалось вино по бокалам. Снежана раздавала гостям куски пирога с капустой, который получился на удивление удачным. И не скажешь, что первый раз пекла.

Танюшка с Ванечкой быстро поели и занялись своими делами. Дочь вернулась к бусинкам, сын в манеже увлеченно играл пирамидкой. Нанизывать кольца он мог часами. Освободившись от детей, Снежана присела к столу и наконец положила себе салата.

— Тяжело одной управляться? — спросила ее Лиля. — Зимин-то все время на работе, да еще и Ирина Григорьевна уехала.

— Ничего, — вздохнула Снежана. — Своя ноша не тянет.

От калитки послышался шум, и на участок ступили Званцевы всем своим большим семейством.

— А мы к вам на огонек, — зычным голосом провозгласил Сергей Ильич. — Знаю, именинницу отмечаете. Танечка, а ну-ка иди к деду Сереже! Он тебе подарок даст.

Танюшка послушно отложила в сторонку свои занятия и вприпрыжку подбежала к соседу.

— А что ты мне подаришь?

Охо-хо, надо бы все-таки вплотную заняться дочкиными манерами.

— А подарю я тебе мишку. Смотри, какой.

Мягкие игрушки Танюшка не любила, поэтому к врученному медведю осталась равнодушна и вернулась к коробке с бусинами.

— А у нас сегодня тоже праздник. Юрику месяц. — Клавдия Петровна кивнула в сторону коляски, которую держал Артем. — Мы уже отметили, а потом думаем: давай-ка к соседушкам придем. Объединим праздники. Вместе-то веселее.

— Конечно, проходите, — радушно согласилась Снежана. — Еды много.

— Да мы со своей, обижаешь. — Сергею Ильичу полком бы командовать. — Мать, давай, доставай из корзины все, что принесла. А я к мангалу. Помогу, как старший товарищ.

Теперь у мангала священнодействовали два Сергея — помоложе и постарше. Четырехлетние Петя и Павлик тут же стали играть во что-то с Танюшкой, десятилетний Славка уткнулся в планшет — возиться с мелюзгой он явно считал ниже своего достоинства. Восьмилетняя Олечка неприкаянно бродила по участку, всем своим видом выражая скуку и недовольство. Снежана мимоходом подумала, что из нее, пожалуй, вырастет вторая Казимира. Артем и Алина пристроили коляску со своим младенчиком рядом с крыльцом, подальше от гомона, поднятого гостями. Юрик спал, посапывая во сне. Ну да, в месяц дети почти все время спят, золотое время, никаких хлопот.

— Он проснется, и я его в доме покормлю? — спросила у Снежаны Алина.

— Да, конечно, выбирай любую комнату, в которой тебе будет удобно. Можешь его там и спать уложить.

— Нет, на улице тепло, — не согласилась девушка. — Зимой еще успеет в доме наспаться. А сейчас за городом так хорошо.

Взрослые расселись за столом. Снова застучали тарелки и приборы, зазвенели бокалы, громкие голоса застольной беседы раздавались далеко вокруг. К девяти часам Снежана вдруг поняла, что устала. Вечер в окружении семьи и четырех близких людей ей как раз «по размеру». Однако мужа до сих пор не было дома, зато на участке ходили, разговаривали и смеялись двенадцать взрослых гостей, пятеро детей плюс двое младенцев. Просто голова кругом.

Что ж, осталось потерпеть совсем недолго. Скоро детей можно уложить спать, так что со своими малышами она сможет уединиться в доме и отдохнуть от шума, да и Званцевы наверняка тоже отправят детей на боковую. Когда же все-таки вернется Зимин?

Муж появился в пятнадцать минут десятого, уставший — Снежана видела. Коротко поцеловал жену в щеку, подхватил на руки подбежавшую дочку, нашел взглядом сидевшего на руках у Лили Ванюшку, кивнул Сереге Лаврову, мельком заглянул в коляску у крыльца, в которой спал маленький Юрик, поздоровался с другими гостями.

— Добрый вечер честной компании.

— Здравствуй, Михаил, — загудел Сергей Ильич Званцев. — Поздненько работаешь, да еще когда дочка — именинница. Нехорошо.

— Служба, — коротко ответил Зимин, который никогда не оправдывался и крайне редко раздражался.

— Я сейчас тебя покормлю и ложись отдыхать, — шепнула Снежана мужу на ухо. — Лиля с Лидой понятливые, скоро домой засобираются. Да и соседи, думаю, разойдутся.

— Не уверен, — Зимин засмеялся, — на их лицах написана готовность хорошенечко погулять. Да и я с удовольствием посижу в саду. Все-таки Танюшкин день рождения нечасто бывает. Завтра выходной — успею выспаться.

— Папа, пойдем, я тебе покажу, какой браслетик сплела. — Танюшка дергала отца за уши, пытаясь направить в сторону кровати с рассыпанными на ней девчачьими сокровищами. — Ну папа, пойдем! Я тебе его подарю.

— Пойдем, егоза. Но браслетик лучше подарить маме. — Зимин расцеловал дочку.

— Миша, присмотри за ней, я Ванечку уложу, — попросила Снежана, глядя, как сынишка душераздирающе зевает, сидя на коленях у Лили, и пытается прислониться головой к ее плечу. Устал малыш от шума и обилия впечатлений. — Только поешь, пожалуйста!

— Хорошо. Не переживай, — улыбнулся Зимин.

Забрав сына у Лили, Снежана прошла в комнату, которая служила детской. На мгновение ей показалось, что в доме есть кто-то чужой. Скорее всего, показалось. Когда столько народу, ничего удивительного, что гости ходят туда-сюда.

Вообще-то, перед сном она всегда купала сына, но сегодня сил на это не осталось ни у Снежаны, ни у самого Ванечки. Переодев сынишку в пижамку, она уложила его в кроватку, присела рядом, погладила светлый лен волосиков. Ванечка вкусно пах. Запах был детский и очень родной. Снежана блаженно улыбнулась, закрыв глаза и напевая его любимую песенку.

Ванечка быстро заснул, можно было возвращаться на улицу, к остальным. Но Снежана медлила — ей было хорошо и спокойно в уютной тишине старого дома, которую не тревожили никакие посторонние звуки. Из-за закрытого окна в комнате было душновато, но открыть его Снежана не могла, чтобы шумное празднество не разбудило сына.

Ровный гул, состоящий из веселых голосов, взрывов смеха и детских криков, вдруг разрезал громкий вопль.

— Стой! Стоять! Куда?

Судя по голосу, кричал Сергей Ильич Званцев.

Завизжала женщина, кажется, Лида. Снежана вскочила со стула, и заметалась по комнате, не зная, что предпринять. То ли бежать на улицу выяснять, что случилось, то ли остаться оберегать спящего сына. Но там, на улице Танюшка. Конечно, Зимин никогда не позволит, чтобы с ней приключилась беда, но все же…

Обернувшись от порога на сладко спящего Ванечку, которому совершенно не мешали доносившиеся с улицы крики, она выскользнула за дверь, плотно закрыла ее за собой и огляделась в поисках невидимой угрозы. Старый дом безмятежно молчал, словно на свете вовсе не существовало зла. Ну и хорошо. В доме сыночку ничего не угрожает.

Снежана пробежала по коридору и выскочила на крыльцо, у которого валялась на боку детская коляска: не Ванечкина, а соседская, в которой Алина уложила Юрика. На мгновение Снежана испугалась, что месячный малыш мог упасть, бросилась поднимать коляску, но та была пуста. Значит, он с матерью.

Мимо промчался Артем, следом за ним его старший брат Алексей. Тяжело топая, они выскочили за калитку и бросились бежать по поселковой дороге, словно гнались за кем-то. Дочь Званцевых Катя прижимала к себе Петю и Павлика. Личики были перекошены, как будто они собирались вот-вот зареветь. Зимин держал на руках Танюшку.

Клавдия Петровна сидела на земле, прижав руки к полной груди. Над ней хлопотала невестка Марина. Растерянный Сергей Ильич стоял посредине двора, то и дело всплескивая руками.

— Полицию. Полицию надо вызывать, — монотонно повторял он. — Что же такое делается?

Славка и Олечка с испуганным любопытством на мордашках рассматривали застывших взрослых. Серега и Лиля стояли рядом с Зиминым. Лица у них были непроницаемые. Взволнованная Лида прятала лицо на груди своего молодого человека. Плечи ее подрагивали — плакала.

— Что случилось? — негромко спросила Снежана, подходя к мужу и друзьям.

— Малыша похитили. Юрочку, — ответила Лиля.

— Что-о-о-о?

— На участок проник неизвестный, схватил ребенка, лежащего в коляске, и был таков. Убежал, — пояснил Зимин.

Снежана чувствовала, что у нее земля уходит из-под ног. Киднеппинг? В их дачном поселке? Более того, на их участке? Но почему Юрик? Случайность или хотели украсть именно его? А что, если охотились за малышом, живущим в этом доме? За сыном следователя Зимина. За Ванечкой.

— Ваня! — сдавленно простонала Снежана. — Мне нужно вернуться в дом.

— Я посижу. — На плечо Снежаны легла крепкая мужская ладонь. Сергей Лавров. Друг. — Ты пока разберись со своими гостями. Их надо успокоить. А еще обеспечить безопасность остальных детей. Мы же не понимаем, что именно тут произошло.

— Да, хорошо, — слабым голосом согласилась Снежана. — Ты знаешь, где детская?

— Найду.

— Я провожу. — Лиля тоже, разумеется, готова была прийти на помощь. — Я знаю, где детская. И вот еще что: давай-ка заодно уложу Таню.

Пожалуй, это было вполне разумно. Зимин с рук на руки, как величайшую драгоценность передал дочь Лиле. Снежана поцеловала ее и проводила глазами, пока Лавровы с ее ребенком не скрылись за дверью в доме.

— А где Алина? — спросила она. — Наверное, в шоке. Бедная девочка.

— Не знаем, исчезла куда-то, — ответила Лида. — И вообще, я ее довольно давно не видела.

— Прикиньте, у Алинки есть любовник, ребенок на самом деле его, а не Артемкин, и вот она решила таким экстравагантным образом сбежать, — нервно предположила Казимира.

— Казя, ну что ты такое говоришь? — закричал Сергей Ильич. — Бессовестная ты, ни совести у тебя нет, ни сердца.

— Зато у вас с Клавдией Петровной всего в избытке, — сообщила Казимира. — Особенно доброты, которая иногда хуже воровства. Приняли эту девку в дом, носились с ней, будто она вам родная. Алиночка то, Алиночка се, — передразнила она. — А она возьми и сбеги с ребенком. Как вы еще объясните, что ее нет?

— Не знаю я, — пробормотал Званцев-старший. — Может, домой зачем пошла или тоже вслед за похитителями побежала. Мать же, какое сердце выдержит, когда дитя пропадает.

Марина помогла Клавдии Петровне подняться, отвела за стол, усадила, налила воды. Пожилая женщина тяжело дышала и горько плакала.

— Юрочка, как же так? Деточка. Маленький совсем. Месяц же только исполнился. Кто мог его похитить? Зачем?

— Сергей Ильич, Клавдия Петровна, если предположить, что ребенка похитили с целью шантажа, вы можете предположить, кто за этим стоит? — спросил Зимин.

Говорил он четко и строго, сразу видно, что следователь. Снежана смотрела на мужа с гордостью — она любила видеть его за работой.

— Да бог с тобой, Мишенька, — махнул рукой Званцев. — Мы ж два пенсионера. За городом живем, огородом занимаемся. Кому мы можем быть нужны и интересны? Это ты следователь. Тебя можно пытаться принудить дело закрыть или развалить, улики потерять. А мы-то кому нужны?

— Снежок, а если хотели Ваню украсть? На самом деле, чтобы на Мишку повлиять? — страшным шепотом спросила Лида. — Дом-то ваш. И коляска у вашего крыльца стояла. Тот, кто украл ребенка, знал, что в этом доме есть малыш. А то, что соседи в гости придут с грудничком, да еще его во дворе спать оставят, никто предугадать не мог.

— Миш, Лида дело говорит. Я тоже об этом подумала, — согласилась Снежана.

От мысли, что ее детям может что-то угрожать, противно и надсадно заболело сердце. Или это душа?

— Как можно перепутать девятимесячного ребенка с грудничком? — не понял Зимин.

— А если тот, кто крал, вообще в детях ничего не понимает? Да он мог и не знать, сколько твоему сыну. Велено украсть ребенка из коляски во дворе, он и украл, — махнула рукой Лида.

— Примем за одну из рабочих версий, — согласился Зимин. — Лиля вернется, подумает в эту сторону. Она все мои дела знает. А мы пока продолжим версии собирать. Марина, Алексея пока нет, так что вы ответьте. Может кто-то с вас вымогать деньги за племянника?

— Вряд ли, — помолчав, ответила Марина Званцева. — Денег у нас особых нет. Лешка на заводе работает, я учительница в школе. Не богачи, чтобы с нас деньги вымогать. Ради того выкупа, который мы можем себе позволить, киднеппингом заниматься не будешь. Да и согласитесь, при наличии двоих собственных детей как-то странно шантажировать племянником.

Определенная логика в этих словах была. Снежана непроизвольно поискала глазами Славика и Олечку. Мальчик стоял возле бабушки. Несмотря на всю свою хулиганистость, Клавдию Петровну он нежно любил. Видимо, испугался. Олечка же сидела на поставленной в укромном месте сада кровати и сосредоточенно перебирала оставленные Танюшкой сокровища — бусинки и резиночки. Интересно, ей вообще объясняли, что чужое трогать нехорошо?

Вернулись Алексей с Артемом, запыхавшиеся, с красными от напряжения лицами.

— Ну что? — вскинулась Клавдия Петровна. — Не догнали?

— Да куда там, — махнул головой Алексей. — Видимо, местные действовали. Какими-то дырами в заборах ушли.

— Мне надо срочно отвести близнецов домой и уложить спать, — громко, с ноткой истерики в голосе сказала Катя. — Поэтому я предпочитаю сразу ответить на пока еще не заданный вопрос. В моей жизни нет ничего, за что можно было бы мстить, похитив ребенка. И вымогать у нас с Олегом тоже нечего. Он, вон, из рейсов не вылезает, чтобы лишнюю копейку заработать. Какие уж тут свободные деньги? Все, я могу уйти?

— Идите, — махнул рукой Зимин.

Катя увела Петю и Павлика. Вернулась Лиля, тихонько шепнула Снежане, что Танюшка заснула, а Лавров остался на посту — приглядывать за детьми. Снежана коротко описала ей предположение, что похититель просто перепутал детей, а все дело в одном из уголовных дел Зимина.

— Лилька, ты можешь навскидку сказать, в каком из них на меня так сильно хотят надавить, чтобы это стоило кражи ребенка? — спросил тот.

— У тебя сейчас в производстве одно убийство, одно изнасилование, коррупционная схема по выделению лесных угодий под рубку, одно дело с несовершеннолетними и еще сегодняшнее убийство.

— Нет, сегодняшнее можно вычеркнуть, — подумав, сказал Зимин. — Нельзя планировать преступление и заранее знать, к какому следователю оно попадет. А для того, чтобы выяснить, что у меня маленькие дети, тоже нужно время. Поэтому рассматриваем из оставшегося.

— Согласна, — кивнула Лиля.

Снежана заметила, с каким жадным интересом их диалог слушает Казимира. Смутное воспоминание шевельнулось в голове. Что-то связанное с девушкой и криминалом. Но что?

— А где Алина? — спросил бледный Артем.

Лицо у него дрожало, кулаки сжались. Бедный парень. Такого испытания и крепкий мужик не выдержит, а тут пацан совсем.

— Сами в непонятках, — тут же откликнулась Казимира. — Темочка, может, она от тебя сбежала, а? Вместе с ребенком? И мы тут расследуем преступление, которого нет?

— Казя, ты совсем дура, да? — грубо спросил Артем. — Как она может от меня сбежать? Куда? Зачем?

— К любовнику, — продолжала гнуть свою линию Казимира. — Почему нет? Может, это его ребенок, а не твой.

— Какому любовнику? — заорал Артем. — Откуда ему взяться, если мы с ней целыми днями вместе! Вот уже два года.

— Я не знаю, какому. — Девушка независимо пожала плечами.

Плечи у нее дрожали, лицо было злое и испуганное одновременно. У Снежаны вновь возникло чувство, будто Казимира что-то скрывает.

— Я бы поставила на «лесное дело», — прервала их спор Лиля. — Похищение ребенка… На такое не каждый способен. А вот лесная мафия вполне. Ты можешь там что-нибудь сделать, чтобы переквалифицировать состав преступления?

— Могу, — подумав, сказал Зимин. — Но ты же понимаешь, что не буду.

— Я понимаю, а преступники могут и не понимать.

Снежана вспомнила, как два раза ее жизнь оказывалась в опасности, и оба раза Михаил делал все, чтобы ее спасти. Он бы сделал все, чтобы спасти и Танюшку с Ванюшкой, только это «все» лежало бы в плоскости абсолютной законности. Ни на какую сделку с преступниками следователь Зимин никогда бы не пошел. Даже ради детей. Жизнь бы потерял, а честь нет. К счастью, их детям сейчас ничего не угрожало. В отличие от маленького Юрочки. Господи, ужас-то какой!

— Михаил Евгеньевич, что же вы стоите? Нужно что-то делать! — закричала Клавдия Петровна.

Сергей Ильич обнял жену за плечи.

— Правда, Михаил. Если это из-за твоей работы, надо предпринимать что-то. Ты же знаешь, кто эти люди. Звони! Или коллег своих подключай, я не знаю.

Издав сдавленный стон, Казимира осела на землю в обмороке. А она-то почему так переживает?

Клавдия Петровна, забыв, что ей самой нехорошо, кинулась к племяннице. Марина побежала за водой. Алексей бросился поднимать девушку, Петр, спутник Лиды, ему помогал. Поднялась суматоха, в которой из семейства Званцевых не участвовал только Артем.

— Что здесь происходит? — На крыльце дома появилась Алина.

Щеку девушки украшал след от диванной подушки, видимо, она только что проснулась. Так она же пока ничего не знает! Ей сейчас предстоит узнать о пропаже сына.

Артем кинулся к молодой жене.

— Алька, где ты была?

— В доме, — чуть виновато сказала Алина. — А что, нельзя? Мне Снежана разрешила. Я и решила: если немножечко полежу в тишине, ничего страшного не случится. И сама не заметила, как заснула. Так что случилось-то? Вы почему все кричите? Юрика разбудите.

— Юрика похитили, — выдавил Артем и обнял жену. — Ты только не переживай, Алинка, Михаил Евгеньевич сейчас вычислит, кто это сделал.

— Как похитили? — удивленно, но вовсе не испуганно спросила Алина. — Когда?

— Минут двадцать назад. Прокрались во двор, вытащили из коляски и убежали. Мы бы и не заметили, если бы они впопыхах коляску не уронили. Услышали шум, вскочили, а их и след простыл. Мы с Лешкой пытались догнать, но не смогли.

Теперь на лице Алины отразилась тревога.

— Тема, ты что, шутишь так? — спросила она с подозрением. — Или заболел? Никто не мог похитить Юрика. Он спокойно спит, я только что проверяла.

Теперь пришла очередь Артема смотреть на жену с тревогой. Впрочем, и Снежане стало не по себе. Лиля тоже подошла, чтобы помочь в случае чего.

— Алина, вы только не волнуйтесь, но вашего сына действительно похитили, — сказала она мягко. — Вы когда проверяли, как он спит? Когда оставили его в коляске и ушли в дом?

— Вы чего, все с ума сошли? — спросила Алина. Снежана отметила, что девушка совсем не нервничает. — Я не оставляла Юрика в коляске. Забрала его и унесла в дом кормить. Мне хозяева разрешили воспользоваться одной из комнат, я выбрала самую дальнюю. Там тихо. Покормила Юрика, подержала его, чтобы срыгнул, а потом он уснул у меня на руках. Я его положила на диван, а сама прилегла рядом, чтобы он не упал. И уснула. Я только что видела своего сына! Он спит в доме. А я пить захотела, поэтому вышла.

Артем сорвался с места и скрылся в проеме двери, ведущей в дом. Клавдия Петровна, зарыдав, побежала за ним. Сергей Ильич крякнул от неожиданности и потопал следом.

— Да что здесь происходит-то? — возопила Лида. — Если малыш в доме, то кого украли из коляски?

Внезапная догадка пронзила Снежану. Она переглянулась с Лилей, которая, кажется, тоже все поняла.

— Украли куклу, — весело сказала она. — Танюшке Лиля с Сергеем подарили куклу, имитирующую младенцев. Она очень похожа на настоящего ребенка. В суете, если вынужден действовать быстро, не успеешь заметить подвох. Преступники не могли подумать, что в коляске кукла. Они схватили «ребенка» и убежали. Сейчас-то уже поняли, что ошиблись. Надо же, какое дело сорвалось!

— То есть теперь их ловить не будут? — спросила Казимира.

— Почему же? Обязательно будем, — жестко сказал Зимин. — Никому не надо, чтобы они попытались повторить попытку. Мы все с ума сойдем, если будем вынуждены оставлять своих детей под охраной. И вы, и я.

Званцевы вернулись из дома. На руках у Артема безмятежно спал Юрик.

— Счастье-то какое. Счастье, — повторяла Клавдия Петровна, вытирая слезы. — Как же так вышло? Бог уберег.

— Осталась Танюшка без куклы, — сказала Снежана. Голос у нее был задумчивый.

— Да и бог с ней. Она к ней особого интереса не проявила. В коляску положила, а потом на бусинки перешла. Промахнулась я с подарком, — весело сказала Лиля. — А оно и к лучшему оказалось.

— Ладно, Снежаночка, мы пойдем. — Клавдия Петровна подошла попрощаться. — Спасибо за вечер. И за участие. Я же вижу, как вы из-за Юрочки расстроились. Как из-за своего, прямо. Я этого век не забуду. Хорошие вы люди.

— Я узнаю, кто это сделал, Клавдия Петровна, — пообещал Зимин. — Сергей Ильич, вы, пока я разбираюсь, бдительность удвойте. Мало ли.

— Удвою, — серьезно пообещал Званцев.

Соседи ушли шумной компаний, бурно обсуждая случившееся. Уехали Лида с кавалером, засобирались домой Лавровы. Снежана отпустила с боевого поста Сергея, еще раз убедилась, что в детской надежно заперты окна. Встала у крыльца, перекрывая вход в дом. Посуду и последствия праздника завтра уберет. У Михаила выходной, он присмотрит за малышами, пока она будет занята уборкой.

— Дети притихли, — сказала Лиля задумчиво.

— Какие дети?

— Соседские. Славик и Оля, кажется. Такие шумные были, особенно мальчик. Бегал туда-сюда. Я от них, прямо, устала. А сейчас притихли, словно пришибленные. Испугались. Ладно, Снежана, я понимаю, как ты устала. Спасибо тебе, еще раз поздравляю с именинницей. Мы поедем.

Оставшись одни, Зимин и Снежана ушли в дом, заперли входную дверь, еще раз проверили мирно спящих детей и пошли в свою спальню.

— Может, я в детской лягу, — предложила Снежана. — Для надежности.

— Не придумывай, — ласково попросил Зимин. — В дом никому не попасть так, чтобы я не услышал. Да и не будут они сегодня предпринимать еще одну попытку. Понимают же, что все на ушах стоят. Да и вообще, не верю, что это было попыткой похитить Ванюшку. Коляска не его. Да и перепутать довольно трудно, хоть с Юрочкой, хоть с куклой. Тот, кто планирует похищение ребенка, не может проколоться на подобной мелочи.

— И что ты теперь будешь делать?

— С утра позвоню ребятам, попрошу пробить всех близких к основным фигурантам моих дел. Не так просто выяснить, что моя семья сейчас здесь, на даче. Это не каждому по силам. Ну и по семье Званцевых тоже информацию соберем. Не исключено, что похитить хотели именно их малыша. И эту версию мы со счетов сбрасывать не будем. А пока пошли спать, Снежинка. Ты устала, да и я тоже.

Спала Снежана плохо. Сон был рваный, беспокойный. Пару раз за ночь она вставала и бесшумно, чтобы не разбудить Зимина, прокрадывалась в детскую, убедиться, что у детей все в порядке. Танюшка с Ванечкой мирно спали. Сын во сне укутывался, натягивая на себя тоненькое одеяло, в то время как Танюшка, наоборот, разметалась, скинув его на пол. Так она спала с самого детства. Снежана улыбнулась, подняла одеяло, накинула на дочку. Душно в комнате, душно. И окно не откроешь, пока все не выяснится.

Она не выспалась, но утренней возни с детьми это не отменяло. Зимин спал, сладко посапывая. Будить его Снежана не стала. Подняла Танюшку и Ванечку, умыла, накормила кашей, напоила чаем. Быстро вымыв посуду, она задумалась, что делать дальше. Надо бы убрать последствия вчерашнего празднества, но нужно ходить со двора в дом и обратно, а с детьми что делать? В доме не запрешь — Зимина разбудят. Во дворе одних не оставишь даже на минуту. Ладно, прибрать все можно и потом, а пока стоит собрать свежую клубнику: вчерашнюю-то гости съели, а детям радость — ягоды прямо с грядки. Только миску с водой нужно взять.

У грядок она разостлала небольшое покрывало, посадила Ваню, чтобы был в поле видимости. Показала Танюшке, какие ягодки срывать. За сутки покраснело не так уж много, но детям хватит. Дочка с энтузиазмом включилась в процесс, а Снежана встала рядом, подставив лицо солнцу. Все-таки хорошо летом на даче!

— Я вчера не могла позвонить, — услышала она и навострила уши. Опять Казимира за забором с кем-то секретничает. — Тут такой дурдом был до поздней ночи. Паша, скажи, как ты мог? Ты понимаешь, что Зимин этого просто так не оставит? Ты хотел, как лучше, но в результате сделал еще хуже.

Голос Казимиры смолк, видимо, она слушала, что говорит собеседник. Точно, вот что вечером не давало Снежане покоя. Поневоле подслушанный разговор, в котором неизвестный просил девушку что-то сделать, а она отказывалась, утверждая, что не хочет ввязываться в чистый криминал. А после этого из их двора украли ребенка. Точнее, конечно, куклу, но это точно произошло по счастливой случайности.

— Я тебе не верю, — снова послышался голос Казимиры. — Потому что, кроме тебя, некому было это сделать. Ты — чудовище, понял? И не звони мне больше.

Что ж, у соседской племянницы еще не до конца атрофировалась совесть. Об услышанном нужно срочно рассказать Зимину. Убедившись, что Танюшка собрала все красные ягоды, Снежана с детьми поспешила к дому. Не судьба ее мужу выспаться даже в выходной. Впрочем, Михаил уже не спал, а пил кофе и разговаривал по телефону.

— Мы ягоды собирали, — негромко сказала Снежана.

Вдруг он волновался, куда они подевались.

— Я в окно видел, — кивнул Зимин и попрощался с неизвестным собеседником.

— Миша, я кое-что вспомнила. Я знаю, кто мог организовать вчерашнее неудавшееся похищение.

— И я знаю, — улыбнулся муж. — Но давай, как говорится, сверим наши данные.

— Это кто-то из знакомых Казимиры.

И она поведала мужу обо всем, что случайно услышала.

— В общем, с Казимирой надо поговорить, — закончила она свой рассказ.

— Надо, — согласился Зимин. — Тем более ребята по моей просьбе уже пробили фигурантов всех громких дел и выяснили, что находящийся на домашнем аресте начальник одного из отделов Департамента лесного комплекса, подозреваемый в выдаче разрешений на рубку в обход аукционов, на основании поддельных санитарных заключений Алексей Баянов имеет младшего брата Павла Баянова, который — фанфары! — встречается с гражданкой Званцевой Казимирой Филипповной, 1996 года рождения. Все сходится, так что пошли.

— Куда? — не поняла Снежана.

— К Званцевым, куда же еще? Надо все им рассказать, чтобы выпороли свою племянницу, ей-богу.

— Погоди. Как выпороли?

— Ну, я фигурально выражаюсь. А что с ней еще сделаешь? Расстреляешь солеными огурцами? Помимо кражи куклы им с Баяновым ничего не пришьешь, ради такого даже затеваться не хочется. А вот припугнуть так, чтобы мало не показалось, стоит. А то они, чего доброго, вторую попытку предпримут.

— Мне почему-то кажется, что ничего подобного Казимира делать не станет. Она и в первый-то раз отказалась, а теперь тем более. У нее был такой голос… Испуганный и злой одновременно.

— Ну-ну. — Зимин смотрел на жену с доброй насмешкой. — А мне казалось, что ты ее терпеть не можешь. И надо же, защищаешь!

— Кого? Казимиру? Да, она мне не нравится. Заносчивая и к тебе клеится. Но она достойна справедливости. Любой человек достоин. И не должен отвечать за то, в чем не виноват.

Снежана настояла, чтобы Зимин позавтракал до того, как они пойдут к соседям, и, оставив с ним детей, все-таки привела в порядок сад.

Званцевы были дома в полном составе. Спал в коляске маленький Юрик. Алина сидела рядом, не сводя с него глаз. И Артем тоже был тут же, полный решимости в случае необходимости защитить жену и сына.

Близнецы Петя и Павлик играли в построенной для них дедом песочнице. Катя и Клавдия Петровна пололи грядки. Сергей Ильич и Алексей чинили забор, — заделывали дыру. Марина варила клубничное варенье в медном тазу, установленном на летней кухне. Олечка ей помогала — чистила ягоды. Славка гонял мяч.

Казимира сидела в гамаке, натянутом между деревьями, и лениво раскачивалась, отталкиваясь от земли ногой. И-и-и раз, и-и-и два. При виде соседей она заметно вздрогнула, заметила Снежана. У нее вообще было обострено восприятие, как всегда, когда она оказывалась в гуще увлекательного расследования. К примеру, сейчас она видела, что их приход заставил напрячься не только Казимиру, но и Славика с Олечкой. Мальчик перестал пинать мяч, а девочка замерла за столом. Интересно, почему это? Ладно Казимира, у нее рыльце в пушку, но дети…

— Доброе утречко, соседи. — Сергей Ильич, отложив инструменты, поспешил им навстречу. — Михаил Евгеньевич, удалось что-нибудь выяснить насчет вчерашнего инцидента?

— Кое-что удалось, — степенно ответил Зимин. — Давайте сядем, поговорим.

— Проходите к столу, Клава, Катя, надо бы чаю спроворить.

— Сейчас я все сделаю, — откликнулась Марина и отложила большой половник, которым мешала в тазу варенье. — Олечка, помешай пока, как я тебя учила. Чтобы не пригорело. Можешь?

— Могу, — тоненьким голоском ответила девочка.

Все, кроме оставшейся в гамаке Казимиры, расселись за большим столом.

— Казимира Филипповна, а вы ничего не хотите нам рассказать? — обратился Зимин к девушке.

— Нет, — с вызовом ответила та. — А должна?

— Не должны, но можете. — Он усмехнулся. — Мне кажется, вы лучше всех знаете, что вчера произошло. По крайней мере, своему приятелю Павлу Баянову выговаривали за случившееся крайне сердито.

— А вы, значит, подслушивали? — В голосе Казимиры послышались слезы.

У калитки появились соседские мальчишки. Один из них — двенадцатилетний Гошка Литвинов — был известным хулиганом и задирой, вроде даже поставленным на учет. От него страдал весь поселок. Жил он с бабушкой, потому что непутевая мать-алкоголичка не собиралась заниматься его воспитанием, а бабка, разумеется, не справлялась.

Второй — десятилетний Вовик Белов уверенно шел по стопам своего старшего друга, под чьим влиянием находился. Интересная компания у Славика, ничего не скажешь. При виде Гошки и Вовика мальчик напрягся еще больше. У него даже лицо покраснело и шея тоже.

— Я не подслушивал, — любезно сообщил Казимире Зимин, и внимание Снежаны переключилось с соседских мальчишек обратно на девушку. — Если обсуждаете криминальные планы, то приучитесь хотя бы говорить тише. Итак, Казимира Филипповна, в чем состоял ваш с Баяновым преступный план? Что вы собирались делать, похитив моего ребенка?

— Казя? — воскликнула Клавдия Петровна. — Что он говорит?

— Казимира? — Алексей Званцев сжал кулаки.

— Э-э, что за хрень? — вскинулся Артем.

— Вы что, дураки? — закричала Казимира и, вскочив с гамака, подбежала к столу. — Вы зачем его слушаете, мента этого! Неужели вы могли хотя бы на минуту допустить, что я бы согласилась на похищение Юрки?

— Да вы и не собирались, — пожал плечами Зимин. — Полагаю, ваш соучастник просто перепутал. Интересно, что вы почувствовали, узнав — он украл вашего родного племянника?

— Да нет же. Никто ничего не путал. Мы не собирались никого похищать. Я, конечно, сначала подумала, что это Паша сам, не сказав мне, решил так поступить, когда первоначальный план сорвался. Но он клянется, что вчера здесь не был.

— А в чем состоял первоначальный план? — уточнил Зимин.

— Я должна была вас… заинтересовать, — потупившись, сообщила Казимира.

— Соблазнить, что ли?

— Ну… Да… Если бы мне это удалось, я могла бы угрожать тем, что все сообщу вашей жене, и заставить вас закрыть глаза на кое-какие материалы дела Пашиного брата.

— Шантажировать меня хотели? — Зимин был безжалостен.

— Да. Это был Пашин план. Он очень переживал за брата. Говорил, что развалить дело ничего не стоит, если следователь окажется понимающим. И когда он узнал, что этот самый следователь — наш сосед, то придумал, как все провернуть.

Так вот почему Казимира все время терлась около Зимина. Снежане вдруг стало смешно.

— Когда вы поняли, что время идет, а я по-прежнему равнодушен к вашим прелестям, то придумали новый план?

— Да нет же. Мы ничего не придумывали. Я сказала Паше, что больше не хочу в этом участвовать. Мы поссорились, и все. Поверьте, в этой истории с похищением ребенка мы ни при чем. Оба.

— Ладно, это еще предстоит проверить. Например, выяснить, есть ли у вашего друга Баянова алиби на время похищения. Казимира, вы ведь взрослый человек. Хоть понимаете, что вели себя отвратительно?

— Понимаю, — прошептала девушка. По ее лицу катились слезы.

От калитки раздался свист. Пацанячья банда привлекала внимание Славика, который делал вид, что не замечает ожидающих его мальчишек.

— Мам, пап, я ненадолго, — бросил Славик, когда свист повторился.

— Опять эти негодяи малолетние. Я ж тебе запрещала с ними дела иметь, — негодующе заметила Клавдия Петровна, но тут же снова отвлеклась на Казимиру. — Казя, девочка, как же так! Это же совершенно ужасно.

Почему-то дети у калитки интересовали Снежану гораздо больше, чем Казимира с ее трагедией. Она непроизвольно следила глазами за троицей мальчишек, которые что-то горячо обсуждали. Слов было не слышно, но у нее складывалось мнение, что Славка оправдывается.

В голове у Снежаны бешено крутились мысли. Как картинки в калейдоскопе.

Вот Лиля вручает Танюшке коробку с куклой. Дочка с интересом вынимает ее из коробки, какое-то время разглядывает, говорит матери, что у нее теперь есть свой собственный малыш, и укладывает его спать в коляску, стоящую под деревом. Это коляска Ванечки. Ну да, точно! Летняя сидячая коляска, потому что из люльки сын давно вырос.

В тот момент, когда украли куклу, приняв ее за настоящего младенца, она лежала в Юрочкиной коляске — в люльке, которая подходит для месячного ребенка. Но Танюшка ее в эту коляску не укладывала. Когда она играла подаренной куклой, коляски Юрочки вообще на участке не было. Званцевы пришли гораздо позже. Да и стояла Ванечкина коляска под деревом в саду, у стола, а Юрочкина — у самого крыльца.

К тому моменту дочка уже полностью утратила интерес к новой игрушке, переключилась на свои любимые бусинки. Тогда кто переложил куклу из одной коляски в другую? И зачем? И Ласка. В их огороде весь вечер крутилась Ласка. Она всегда лает при появлении посторонних. Если бы поблизости оказались похитители, то собака непременно подняла бы шум. Но она молчала. Получается, хорошо их знала?

Стоп! Что сказала Казимира, когда поднялся переполох? «Мы тут расследуем преступление, которого нет». Ну да, конечно же!

Снежана передала сына Зимину и решительным шагом двинулась к калитке. Тот машинально принял Ванечку, в легком замешательстве глядя ей вслед.

— Гоша, Вова, а ну-ка зайдите на минутку, — сказала она.

— Зачем это? — насупился недоверчивый Гошка.

— Варенье есть. Свежее. Вы же Славины друзья, так что за калиткой стоите?

Гошка по-прежнему смотрел волчонком, но Вовчик охотно шагнул на участок.

— Варенье? Клубничное? И баба Клава не прогонит? Это же не ваш дом. Вы не можете в гости приглашать.

— Баба Клава не прогонит, — сообщила Снежана громко.

Званцевы озадаченно смотрели на новых гостей. Что задумала Снежана, они явно не понимали. Но не прогонять же. Все-таки дети, пусть и не самые воспитанные. Олечка вдруг бросила поварешку, которой мешала варенье, и бросилась по ступенькам крыльца в дом.

— Здрасьте, — шмыгнув носом, сказал Вовчик, приблизившись к столу.

— Садитесь. — Марина Званцева поставила на стол две чашки чая. — Накладывайте варенье. Это мы вчера варили.

— Славик, что ты пообещал своим друзьям за куклу для Оли? — мягко спросила Снежана. Уши мальчика полыхали.

— Что? — не поняла Марина. — Какую куклу?

— Понимаете, Казимира оказалась права. Мы расследовали преступление, которого не было.

Накрывшее ее облегчение от того, что детям ничего не угрожает, было слишком велико. Зимин смотрел на жену внимательно, кажется, начиная догадываться о ходе ее мыслей.

— Танюшке подарили куклу, оценить всю прелесть которой она пока не в состоянии. Мала слишком. А вот восьмилетняя девочка уже может испытывать восторг от того, что перед ней практически настоящий малыш. Да еще такой, которого можно купать, расчесывать волосики и переодевать. Оля играла с куклой, пока Танюшка занималась своими бусинами. Это Оля переложила куклу в другую коляску, когда Алина унесла малыша в дом. А Славик, видя, как сестре хочется эту куклу, попросил своих дружбанов ее стащить. Славик, Гоша, Вова, так дело было?

— Мы не думали, что все так получится. — Славик заплакал, размазывая слезы по щекам. — Мы хотели, чтобы кукла просто пропала, и все.

— Я коляску уронил, когда куклу вытаскивал, — мрачно подтвердил Вовчик. — Мы испугались с Гошкой и убежали. А дядя Леша и Артем за нами помчались. Мы думали, они нас поймают и выпорют, поэтому нырнули в лаз в заборе у Варфоломеевых. Они о нем не знали, да и не пролезли бы. Лаз слишком узкий.

— Для взрослых, а для детей в самый раз. — Зимин вдруг рассмеялся. Громко. От души.

— Слава! — воскликнула Марина с отчаянием в голосе. — Ты хоть понимаешь, что натворил? Почему сразу не сказал, что это была кукла?

— Так я же не знал. Думал, раз все так кричат, значит, правда, Юрка пропал. Решил, парни разберутся, что это живой ребенок, и вернут его. Юрка же им был не нужен. Только кукла. Я за нее пятьсот рублей обещал. Накопил.

— Никогда больше в жизни денег не получишь, — пообещала Марина, а Алексей и Сергей Ильич, переглянувшись, стали синхронно доставать из штанов ремни.

Славка отчаянно завыл в ожидании неминуемой расправы.

— Да ладно вам. Это же не метод, — остановил Званцевых Зимин. — Хорошо, что разобрались. Думаю, вы со Славой и Олей позже поговорите. Объясните им, что так поступать нельзя.

— Да я больше никогда! — заголосил Славка. — Испугался, что бабушка умрет. Из-за меня. И за Юрку тоже. Вдруг бы парни его уронили или в лесу бросили. Я хотел сразу признаться, но испугался. Очень. А потом Юрка нашелся, все успокоились, и я решил, что, может, все и обойдется.

— А сегодня подельники пришли за своими деньгами, — мрачно сказал Алексей. — Ладно, сын, у нас с тобой будет очень серьезный разговор. И с твоей сестрой тоже. Пошли ее искать.

Они скрылись в доме, Марина, вздохнув, пошла за ними.

— Кать, за вареньем проследи, — попросила она, обернувшись с порога. — Снежана, Михаил Евгеньевич, вы извините, пожалуйста.

— Кукла-то где, архаровцы? — спросил Зимин у Гошки и Вовки. — Думаю, вы уже поняли, что вернуть ее придется бесплатно.

— Сейчас вернем, — понурившись, согласился Вовка. — Вы только это, родителям не говорите. Мне-то просто влетит, а Гошку точно на учет поставят.

— Не скажем. Но это в последний раз, — пообещал Зимин. — И я теперь за вами лично приглядывать буду. Поняли?

— Поняли, — обреченно сказали мальчишки.

Через десять минут переполох был закончен. Алексей и Марина вернулись во двор, за ними шли понурившийся Славик и заплаканная Олечка.

— Простите нас, пожалуйста, — хором сказали они. — Мы больше так не будем.

— И я больше так не буду, — буркнула Казимира. — Конечно, неприятно, что меня подозревали в похищении детей, но признаю — я вела себя не самым красивым образом.

Мир?

Последний вопрос предназначался Снежане.

— Мир, — согласилась она.

Нечего ей было делить с Казимирой. Уж она-то знала, что у той не было ни малейшего шанса.

Мальчишки принесли куклу, изрядно помятую и испачканную. Отряхнув, ее вручили Танюшке. Та, посмотрев на нее, а потом на Ванюшку, сидевшего на руках у отца, подошла и вручила ее Олечке.

— Играй ты, — сказала она. — Потом отдашь. Мне не жалко.

Олечка дрожащими руками взяла игрушку, прижала к себе. Личико ее выражало смесь неверия и раскаяния.

— Спасибо, — сказала она и порывисто обняла трехлетнюю девочку. — Вы простите меня, пожалуйста. Все. А куклу я верну. Поиграю и верну. Мне просто очень давно такую хотелось.

— Вот и ладушки, — сказал Зимин, вставая. — Все хорошо, что хорошо кончается. А мы пойдем. У меня сегодня единственный выходной. Хочу провести его с семьей и без забот. Бывайте, соседи.

В ответ вразнобой попрощались Званцевы, и Снежана с мужем и детьми вернулась в свой дом. Пройдя в детскую, она широко распахнула окна, впуская летний, вкусно пахнущий разнотравьем воздух и вдыхая его полной грудью.

— Как хорошо, когда не надо бояться, — сказала она мужу. — И знаешь что, пожалуй, завтра-послезавтра, когда поспеют новые ягоды, я сварю клубничное варенье.