Они встречались каждый вечер около восьми. Это происходило и в дождь, и во время снегопадов, и при лунном свете, и в безлунные вечера. Так было в этом году и в прошлом, так было уже много лет назад. Но долго так продолжаться не могло. В ближайшем будущем они решили не расставаться все 24 часа в сутки. В ближайшем будущем — в июне. И в этом году они с особым нетерпением ожидали наступления июня. Казалось, что он вообще никогда не наступит.

Иногда им думалось, что вся жизнь состоит из долгих ожиданий. Это и на самом деле было так, ибо, когда они встретились впервые, то ей было семь лет, а ему восемь. Уже тогда они были влюблены друг в друга. Иногда так бывает.

Им следовало бы уже давно пожениться, еще в прошлом июне или раньше. С того самого июня, когда они стали взрослыми. Однако, они ждали.

Почему?

Что чаще всего бывает главным препятствием в подобных случаях?

Естественно, деньги. Вначале у него вообще не было никакого заработка, а затем такой маленький, что его еле хватало на одного человека.

Затем умер его отец. Это случилось в сентябре, после того самого июня, который они провели в бесплодном ожидании. Его отец был машинистом на паровозе. Неправильно переведенная стрелка явилась причиной его гибели. Железная дорога выплатила пособие меньше, чем ожидал его сын, но, по словам адвоката, оно было еще очень большой суммой. Действительно, полученные 8 тысяч долларов были для него — и для них — большими деньгами. Теперь они могли пожениться в ближайшем июне. Большего они и не желали.

Свадьба должна быть в июне, потому что так хотела она. В мае или июле не получится настоящая свадьба. Он же всегда разделял ее желания.

Его звали Джонни Марр и выглядел он точно соответствующе своему имени. Выглядел точно так же, как и всякий другой Джонни. Люди, которые видели его тысячи раз, затруднились бы точно описать его внешность. Он был заурядным юношей, бесцветным и ни чем не выдающимся. Он был такой же, как тысячи других в его возрасте. Такие встречаются повсюду и потому не заметны.

Я бы сказал: «Шатен. Глаза карие. Миловидный, симпатичный юноша. Вот и все.»

Не очень-то вразумительное описание. Возможно, он изменится под ее влиянием, после женитьбы в июне.

Ее звали Дороти, и она была очаровательна. Ее тоже нельзя было точно описать, но совсем по другой причине. Не так-то легко описать свет. Можно сказать, откуда он светит, но нельзя определить, каков он. Бывают, наверное, такие красивые девушки, но, конечно, не столь очаровательные.

Циники могут, пожалуй, сказать, что хорошенькие девушки, вроде нее, есть повсюду. Но циники этого не могут понять. Ее походка, ее манера говорить, легкая улыбка, которую она дарила ему при встречах и расставании — все это мог видеть только Джонни Марр. Потому что он видел только ее, как и она видела только его.

Они встречались всегда в одном месте, внизу на площади перед аптекой. Там был небольшой уголок возле освещенной витрины, который они облюбовали — прямо возле выставленной в витрине парфюмерии и мыла. Эта ниша принадлежала им одним. Как часто он здесь стоял, незадолго до восьми, поглядывая на звезды и насвистывая мелодии. Он отбивал ногой такт этим мелодиям, не от нетерпения, наоборот, от радости предстоящей встречи с ней.

Таким образом, аптека Гритиса была постоянным местом их встреч. Это как-то само собой получилось, чисто случайно. Что бы они ни предпринимали, отправлялись в кино или на танцы — встречались они всегда там.

Однажды, в тот памятный вечер, последний вечер месяца мая, он направлялся туда чуть позже обычного. Вероятно, позже на одну-две минуты. Он торопился, так как не хотел заставлять ее ждать. Он всегда приходил раньше нее, как и должно быть. Но сегодня она могла придти раньше него, думал он, и поэтому торопился.

Стоял весенний вечер, небо было усеяно звездами и где-то наверху летел самолет. Одну или две минуты он слышал его гудение, потом опять все смолкло. Он даже не взглянул наверх, самолет его не интересовал. Мысленно он уже был на площади, рядом со своей девушкой в уголке возле аптеки.

Когда, наконец, он завернул за последний угол, ему бросилось в глаза странное зрелище. Площадь была полным-полна, так что и он не мог увидеть свою девушку. Люди теснились, образовав большую группу, и пристально глядели на что-то, находящееся в середине толпы. Было необычно тихо, никаких разговоров. Все стояли, как застывшие, как оцепеневшие от чего-то, что видели перед собой, будучи не в силах от этого оторваться.

С большим трудом Джонни продолжал свой путь. Он протиснулся туда, где она должна была стоять, к месту их встречи, к маленькому уголку возле витрины с мылом и парфюмерией. Там стояли люди, много людей. Однако, ее не было. Он спросил себя:

«Была ли она стиснута толпой? Стоит ли она где-нибудь в стороне?»

Он стал на цыпочки, высматривая ее, бросая взгляды над головами людей. Ее нигде не было.

Он медленно втиснулся в людскую толпу, помогая себе локтями и плечами, пока вдруг не очутился на краю небольшого круга, образованного толпой. Полицейский оттеснял любопытных, ему помогал мужчина в штатском.

Что-то лежало в середине круга. Куча одежды, похожей на тряпичную куклу. Тряпичная кукла размером с человека. Можно было разглядеть ножки и искривленное тело. Только голова была накрыта газетой, и эта бумага была мокрая, пропитанная какой-то жидкостью.

Кругом валялись осколки темно-зеленого стекла, а двумя шагами дальше лежало горлышко разбитой бутылки.

Люди безмолвно разглядывали куклу в середине. Некоторые выглядывали из ближайших окон. Некоторые смотрели вверх, вдоль крыш домов, иные же в том направлении, куда скрылся самолет.

Джонни Марр, наконец, пришел в себя. Сделав пару неверных шагов, он вошел в круг и приблизился к тряпичной кукле.

Полицейский положил руку на его плечо, желая заставить его отойти.

Джонни стряхнул его руку и прошептал:

— Газету. Снимите газету. Хотя бы только немного. Я… я хочу посмотреть кто это.

Полицейский помедлил, затем кончиками пальцев взял промокшую газету, немного приподнял ее и положил обратно. Потом вопросительно посмотрел на Джонни.

— Ну, узнали вы ее?

Джонни сразу не смог ответить. Он почувствовал, как задрожали его колени.

— Нет, — тихо ответил он, — я ее не знаю.

Он сказал правду.

Разве эта куча тряпья была девушкой, на которой он собирался жениться? Нет, это совсем не она. Девушка, на которой он собирался жениться, выглядела совсем по-другому.

Его шляпа упала. Кто-то поднял ее и протянул ему. Он, видимо, не знал, что с ней делать, потом кто-то надел ее ему на голову.

Он повернулся и пошел, так и не узнав ее. Толпа на площади расступилась, пропустила его и снова сомкнулась.

Он вернулся к месту их свиданий, к уголку возле мыла и парфюмерии, и прислонился к стене аптеки, совсем разбитый и ослабевший.

Окружающее не интересовало его. Ни то, что осталось лежать на площади в кругу людей, ни то, что было наверху, в небесах.

Прозвучала сирена, послышался шум подъезжающей машины. Открылась дверца, в машину что-то положили. Нечто совсем уже ненужное. Нечто, никем более не любимое. Нечто, подлежащее уничтожению. Задняя дверца закрылась. Луч прожектора скользнул над толпой. Снова прозвучала сирена, затем наступила тишина.

Он продолжал стоять, не зная, куда идти. Во всем мире для него не было места, кроме этого уголка возле аптеки.

Сначала шок был не так велик. Юноша был словно оглушен. Он продолжал стоять, прислонившись к стене и время от времени пошатываясь. Потом пришла боль, острая, стойкая боль. Такая боль, которая никогда уже не кончится.

Вдруг, внезапно обратив взор вверх, он вспомнил глухое гудение наверху в небе, словно зловещий символ смерти.

Сжав кулаки, он поднял их вверх и угрожающе потрясал ими, все снова и снова, в ужасной клятве неумолимой мести.

Хотя смысл этой клятвы не был ясен.

Башенные часы на площади пробили двенадцать. Люди на площади понемногу расходились, площадь опустела. Только он еще стоял там. На том месте, где толпились люди, валялись оборванные газеты, влажные, маслянистые, темные.

Она могла сегодня запоздать на пару минут, однако она придет. Известно, каковы девушки: они могут себе позволить опоздать на пару минут. В любой момент она может выйти из-за угла. Сегодня улицы были недостаточно хорошо освещены. Возможны заторы. Восемь часов, а уже так темно. Но все равно, светло или темно, она может в любой момент.

Пробили часы на башне. Четыре удара — что-то много. Джонни взглянул на ручные часы. Они тоже неправильно идут. Сорвав их с руки, он сильно ударил их о каблук своего ботинка и переставил стрелки на без двух минут восемь.

Затем он приложил часы к уху и прислушался. Полная тишина — они не тикали. Ну, теперь его девушка вот-вот должна прийти. Теперь наверняка. Больше ничего не может случиться. Никакого несчастного случая, который произошел с этой бедняжкой. Он позаботится об этом. Еще нет восьми часов, а поскольку нет восьми, она еще в пути. Она жива. Она будет жить вечно.

Теперь всегда будет восемь часов на его часах, в его сердце и в его мыслях.

Кто-то спросил его:

— Ну, юноша, где ты живешь? Пойдем, я провожу тебя. Тебе не следует здесь больше стоять.

Джонни испугался. Наступал день, и утреннее солнце заливало площадь.

— Я, я, пожалуй, еще слишком рано, — пробормотал он. — Только сегодня вечером. Странно, как я… как я все перепутал.

Незнакомец взял его под руку и повел.

— Последний день мая, 31… — продолжал бормотать Джонни.

— Да, да, — успокаивал его незнакомец, — это было вчера.

— Один раз в году, — бормотал Джонни. — Один раз в году снова будет он, последний день мая, для кого-нибудь другого.

Его спутник ничего не мог понять.

Каждый из них имеет свою девушку. Всякий мужчина когда-нибудь имеет девушку. Пусть они сами остаются живы, но их девушки должны умирать. После смерти люди ничего не чувствуют, поэтому они сами должны жить. Чтобы они испытали, каково это…

— Что с тобой случилось, парень? — спросил незнакомец. — Почему ты все время оглядываешься? Ты что-нибудь там потерял?

Джонни немного помолчал, потом ответил:

— Каждый имеет свою девушку…

Лицо его искривилось.

— Только я… Почему же я не имею больше девушки?

С тех пор возле аптеки стояла неподвижная фигура. Фигура со страдающим, смущенным, неподвижным взглядом. Каждый день являлась она к восьми часам и стояла в ожидании. Ожидала весь теплый июнь, ожидала в июле и августе, ожидала сентябрьскими ночами, ожидала в холодном и ветреном октябре, вплоть до ледяного ноября.

Ожидала кого-то, кто не мог придти.

Ожидала, пока не гасили свет в витрине, пока хозяин не закрывал своей лавки и не уходил. До тех пор, пока часы на башне не пробивали полночь.

Никто не знал, откуда он приходил и куда уходил. Там, где он проживал, больше его не видели. На своей работе он тоже больше не показывался.

Однако, его регулярно видели возле аптеки в ожидании встречи с Вечностью.

Однажды его увидел там полицейский, новый в этом районе. Старый ушел в отставку или был переведен в другое место. Новый был усердным, как это часто бывает с новичками людьми.

Он обошел площадь кругом и заметил стоявшего там Джонни. Когда он вернулся, Джонни все еще стоял. Полицейский сделал третий обход. На этот раз он остановился в раздумье, затем подошел к Джонни:

— Что это такое? — спросил он. — Почему ты здесь стоишь? Стоишь уже добрых три часа. Ты ведь не украшение этой площади.

Он ткнул Джонни своей дубинкой.

— Убирайся отсюда!

— Я жду свою девушку, — сказал он.

— Твоя девушка умерла, — нетерпеливо возразил полицейский. — Мне рассказывали об этом. Ее похоронили, и ты это знаешь так же хорошо, как и я. Или я должен показать тебе надгробную плиту с надписью?

Джонни внезапно поднял руки и в отчаянии схватился за голову.

— Она не придет, — продолжал полицейский. — Пойми это, наконец! Уходи, и чтобы я тебя здесь больше не видел!

Джонни слегка пошатнулся, словно кто-то вывел его из состояния транса. Коп ткнул его дубинкой и он медленно поплелся, едва передвигая ноги. Коп смотрел ему вслед, пока он не скрылся из вида.

И с этого вечера он больше не появлялся у аптеки. Никто его больше не видел.

Многие люди удивлялись. Они хотели узнать, куда он ушел, и что с ним произошло. Потом это желание у них прошло, и они забыли о нем.

Может быть, полицейскому следовало бы оставить его в покое и не препятствовать там стоять. Потому что до этого времени он никому не причинял вреда.

Сообщение в «Дейли Ньюс» от 1 июня в рубрике извещений о смертях:

Все окна занавешены, на входной двери висел венок. Шел небольшой дождь. Выкрашенный в белый цвет дачный домик казался холодным и нежилым.

Большая машина, тоже с занавешенными окнами, свернула на мокрую от дождя подъездную дорогу и остановилась у входа в дом. Вышел шофер и открыл дверцу машины. Из нее вышел мужчина с серьезным выражением лица и помог выйти другому, на лице которого была глубокая скорбь. Он взял с благодарностью протянутую руку и с некоторым трудом поднялся по ступенькам. Входная дверь была широко открыта, возле нее стоял слуга, с потупленным взором ожидающий хозяина.

В доме царила та мрачная, душная атмосфера, которая сопутствует обычно смерти. Мужчины прошли в библиотеку, слуга закрыл за ними дверь.

Один усадил другого в кресло. Тот устало поднял голову, его взгляд был пустой.

— Она выглядела, как живая, не правда ли?

— Она выглядела прекрасно, Грей.

Друг неловко посмотрел в сторону.

— Не хочешь ли ты подняться и отдохнуть?

— Нет, мне и так хорошо… Я… я уже в норме.

Он вымученно улыбнулся.

— Это может с каждым произойти. Слезами и рыданиями делу не поможешь. Она бы этого тоже не желала.

— Выпей бокал коньяка, — заботливо предложил друг, — на улице очень сыро.

— Нет, спасибо.

— Или, еще лучше, кофе. Ты со вчерашнего дня ничего не ел.

— Спасибо, не хочу. Не теперь. Для этого еще будет подходящее время. Я смогу еще всю свою долгую жизнь есть и пить.

— Могу ли я здесь переночевать? Морган может устроить меня в гостиной.

Гаррисон отговорил его.

— Это не нужно, Эд. Мне гораздо лучше. Тебе предстоит длинный обратный путь, а утром ты должен опять быть на службе. Поезжай прямо домой и ложись спать. Ты заслужил это. Я очень благодарен тебе за это.

Тот протянул ему руку.

— Я позвоню тебе утром.

— Я тоже скоро пойду спать, — заметил Гаррисон. — Вот посмотрю еще пару этих присланных соболезнований. Это будет для меня каким-то занятием.

Друг попрощался с ним:

— Спокойно ночи, Грей.

— Спокойной ночи, Эд.

Дверь за ним закрылась. Гаррисон слышал, как он вышел из дома, затем подождал, пока Морган не постучал в дверь, как он обычно делал это перед сном.

Он сказал ему, как и своему другу Эду:

— Вы мне сегодня больше не нужны. Я еще только посмотрю почту. Нет, спасибо, мне ничего не нужно. Спокойной ночи.

Теперь он был один, как и желал этого. В скорби всегда лучше одиночество. Некоторое время он думал о ней. О ее смехе, о звуках ее голоса, когда она приходила домой и спрашивала Моргана: «Мистер Гаррисон уже здесь?»

Очень скорбно. Всегда будет скорбно, ибо он всегда будет думать о ней.

Он попытался обратить свое внимание на письма с соболезнованиями.

Как однообразно все звучит. Но будет ли звучать это иначе, если ему самому встать на их место?

Он продолжал читать. Читая четвертое письмо, он был ошарашен.

Он ужаснулся, он не верил своим глазам. На некоторое время он оцепенел. Он застыл, держа в руках записку.

Затем встал, положил ее дрожащей рукой на стол и снова застыл в неподвижности.

Потом решительно пошел к двери и вышел из кабинета. Сняв телефонную трубку, он набрал номер и стал ждать.

Когда он, наконец, заговорил, его голос звучал возбужденно и нервно.

— Это полицейский участок? С вами говорит Грэхем Гаррисон, Пенроуз Драйв, 16. Не сможете ли вы кого-нибудь прислать? Да, сейчас, если это возможно. Я полагаю, это касается убийства… Все остальное я сообщу тому человеку, которого вы пришлете… Нет, я не люблю по телефону… Хорошо, я буду ждать.

Он положил трубку и вернулся в библиотеку, опять к столу, на котором лежала записка. Он прочитал ее еще раз. Подписи не было. Там говорилось просто:

Прислали Камерона. Это дело как раз поручили ему. Камерону не поручали трудных дел. Его послали потому, что в такое позднее время никого другого не было. Или, может быть, потому, что по поводу подобного телефонного звонка следовало послать именно такого человека, как он. Его имя было Майк-Лайн. Камерон был худой и его лицо имело угрюмое выражение. У него были выдающиеся скулы и впалые щеки. Походка его была неуверенная, его поступки были необдуманными и опрометчивыми. Он брался за каждое дело с неуверенностью новичка. Это происходило и в простых делах, которые для него казались бы явно рутинными.

Свою рубашку он уже давно не менял.

— Мистер Гаррисон? — спросил он и представился.

Гаррисон произвел на него впечатление подавленного горем человека.

— Я сожалею, что побеспокоил вас, — сказал Гаррисон. — Мне кажется, что я немного поторопился.

Камерон вопросительно посмотрел на него.

— Когда я поразмыслил, то дело вдруг представилось мне совсем в ином свете. Я хотел уже снова позвонить и попросить вас больше об этом деле не заботиться, что вы напрасно приехали сюда…

— Но, может быть, вы все же расскажете мне, что вас угнетает, мистер Гаррисон?

— Это несерьезно. У меня был своего рода шок. Как нарочно сегодня. Когда я это прочитал, то в первый момент мне в голову пришло ужасное подозрение…

Камерон ждал, но Гаррисон не закончил фразу.

— Именно сегодня я похоронил свою жену, — вот единственное, что он добавил.

Камерон с сочувствием кивнул.

— Я видел венок на двери. Но, тем не менее, скажите, что вы прочли?

— Вот. Это находилось среди писем с соболезнованиями.

Тот взял протянутую ему бумагу и внимательно рассмотрел ее. Потом поднял голову и испытующе взглянул на Гаррисона.

— Этому, естественно не следует придавать значения, — быстро сказал Камерон. — Очень пошло, даже цинично сформулировано. Может быть, кем-то, кто сам скорбел о своей потере. Но, впрочем…

Камерон вдруг уселся поудобнее, словно не собирался скоро уходить.

— Может быть, вы закончите эту фразу, которую недавно начали? Что же вызвало то ужасное подозрение, которое возникло у вас в первый момент, когда вы это прочитали?

Гаррисон неохотно ответил:

— Ну, моя жена, само собой разумеется, умерла от болезни самым обычным образом. Но когда я прочитал это, то сразу же подумал, что, возможно… возможно, пожалуй, понять все по-другому. Необоснованная мысль, навязчивая идея, подумаете вы? Мысль, что кто-то мог приложить к этому руки. Но, вероятно, эта идея, вспыхнувшая в моей голове, была совершенно нелепой.

Он закончил фразу с извиняющейся улыбкой.

Камерон не ответил улыбкой. «Все же идея, — сразу подумал он, — а нелепая она или нет, в этом мы должны еще разобраться».

Он снова взял бумажку в руки и стал балансировать ею в пальцах, словно хотел ее взвесить.

— Я полагаю, что вы совершенно правильно поступили, позвонив нам, — заметил он.

Телефон зазвонил в дьявольски неподходящий момент. Его жена тоже была в комнате.

Флоренс стояла перед ним совсем одетая. Она уже направлялась вниз, чтобы сделать последние приготовления. Только неполадка с ее ручными часами вынудила ее снова вернуться в комнату. Очевидно, замок браслета был слишком зажат. Требовалось некоторое время, чтобы его как-то исправить.

Они имели параллельный телефон в своей общей спальне. Он был поставлен вскоре после того, как он захромал, и он тогда еще подумал, как стало удобно звонить.

Поскольку ее часы были неисправны, она решила заняться ими и не взяла трубку.

— Хью, — сказала она и кивнула на телефон. — Надо надеяться, что никто не откажется в последний момент.

Он занимался своим галстуком.

— Пусть там, внизу, снимут трубку, — сказал он.

Звонок смолк, но вскоре в дверь постучала девушка-прислуга.

— К телефону мистера Стрикленда.

Занятие с часами было типичным для Флоренс. Она села за свой туалетный столик, взяла в руки шпильку для волос и с видом специалиста принялась поправлять замок браслета.

Он подошел к телефону.

— Хэлло? — сказал он, ничего не подозревая.

— Хэлло, — насмешливо отозвалось сопрано.

Шок был подобен холодному душу.

Хорошо еще, что Флоренс не смотрела на него и целиком погрузилась в занятие со своими часами. Он торопливо повернулся к ней спиной.

— Хэлло, Грейнджер, — сказал он.

— Грейнджер? — повысило тон сопрано. — С каких это пор? Ну, хорошо, как тебе будет угодно. Ты говоришь своим стилем, как я понимаю. Посмотрим, кто останется в дураках…

Если он положит трубку, будет еще хуже. Флоренс обращается с ним со свойственной ей бесцеремонностью.

— В данный момент у меня очень мало времени, — холодно продолжал он. — Вы должны учитывать это.

— Ближе к делу, мой друг. В этом месяце ты остался моим должником, насколько я помню. 15-е число уже миновало. Я подожду, пока возможно, но, как тебе известно, у меня большие расходы и…

— Я недавно уже говорил им, — нетерпеливо прервал он ее, — что вы должны взять дело в свои руки. Это лучшее, что вы сможешь сделать…

— То, что ты сейчас говоришь, меня совсем не интересует. Так просто нельзя выпутываться из затруднений.

Он вздохнул.

— Послушайте, позвоните мне утром на работу…

— Это тебе вполне подходит. Я уже делала подобные попытки, но там у тебя слишком дрянной аппарат и ты жалуешься на слышимость. К тому же, ты достаточно ловкий и предусмотрительный. Позднее я позвоню тебе домой и тогда мы договоримся, где встретиться. Я уже давно пришла к этой идее…

Флоренс тем временем исправила свой замок и выходила из комнаты. В дверях она повернулась и сделала нетерпеливый жест.

— Боже мой, я вижу, ты еще не совсем одет, как всегда это бывает. Я жду тебя внизу, ты будешь мне нужен. Гости могут придти в любую минуту.

Дверь за ней закрылась, но и теперь он не чувствовал себя в безопасности. Она могла снять трубку внизу и подслушать. Поэтому он торопился закончить разговор:

— Слушай, ты, стерва! — яростно воскликнул он. — Мы оба пропадем! Я тебе достаточно долго помогал!

— Ах, значит, она ушла из комнаты, не так ли? Ты должен мне 15 сотен еще с прошлого раза. Когда ты со мной расплатишься?

— Оставь меня, наконец, в покое!

— Либо ты принесешь мне деньги, либо я приду к тебе сама. Я расскажу твоей жене, ее гостям и всему свету про нас обоих. Даю тебе срок до девяти часов.

— Я убью тебя! — вышел он из себя. — Если только ты посмеешь появиться где-нибудь поблизости, я собственноручно убью тебя!

Ее презрительный смех звучал в трубке, пока он не положил ее.

Была еще ночь, но уже близился рассвет. Проснувшись, она лежала совсем тихо и в отчаянии молилась, чтобы этот день подольше не наступал. Уставившись в темный потолок, думала она о боге войны Марсе, который так быстро разрушил ее счастье.

И пока она молилась, она крепко сжимала его руку. Самую дорогую руку во всем мире.

Некрасивая рука. Неуклюжая, жилистая, мозолистая и с прокуренными пальцами. Но, Бог мой, какая рука!

Она повернулась на бок и поцеловала ее еще и еще.

Зазвенел будильник, но она быстро остановила его. Затем встала с постели, взяла свое платье и нижнее белье и закрылась в крошечной ванной, намереваясь потихоньку одеться, чтобы не разбудить его. Там она начала плакать. Она проливала свои слезы беззвучно, зная, что наступили последние часы перед разлукой.

Потом она подошла к кровати и нежно разбудила его.

— Любимый, — сказала она. — Пора в путь. Война ожидает тебя.

Он открыл глаза и спросонья зевнул.

— Верно, — размышлял он вслух, — сегодня сбор и выступление.

Он вскочил с постели.

— Твой бритвенный прибор наготове на раковине. Лезвие я сменила. И на комоде лежит чистое полотенце.

Это было последний раз, когда она могла позаботиться о нем.

Он принял душ, побрился и оделся. Они сели за стол завтракать.

— Тебе страшно? — спросил он.

— Нет, — сказала она и робко улыбнулась. — А тебе?

Он пожал плечами. Он был правдивее, чем она.

— Прямого страха нет. Я взволнован, как перед экзаменами. Или как в первый день моей женитьбы. Перед ней, а не после.

— Может быть, включить радио? — неуверенно спросила она.

Он с сомнением посмотрел на нее.

— Что могут передавать так рано утром? Мы включим его попозже.

И затем:

— Давай лучше посидим. Только с тобой вместе.

Она вздохнула. Именно этого она и желала. Через некоторое время он положил салфетку на стол.

— Я полагаю, что должен теперь…

— Еще только чашку кофе, — поспешно предложила она. — Только одну чашку.

— А ты?

— Я выпью вместе с тобой.

Она налила ему полную чашку.

Снова она стала молиться. Молилась о чашке кофе так, чтобы он не заметил:

«Ну, еще немного… Продли еще немного. Пусть чашка не опустеет… Пусть свершится чудо!»

Мужество снова покинуло ее.

С завтраком будет покончено. Навсегда. Нет, нет, он снова будет, — она стала быстро думать о чем-то другом и вдруг закрыла лицо руками.

— Нет, не плачь, — попросил он, целуя ее. — Ты должна обещать мне не плакать.

Она подала ему плащ и протянула ему небольшой приготовленный накануне пакет, который он должен был взять с собой.

— Я хочу проводить тебя до железной дороги, — сказала она.

Она решилась обратиться к нему с этой просьбой только теперь, когда он уже уходил, из боязни, что он не разрешит ей.

— Я должен сначала явиться на сборный пункт. Нас собирают там, а затем мы все вместе едем на станцию.

— Хорошо, тогда я провожу тебя до сборного пункта.

— Но товарищи могут подумать…

— Я не стыжусь показать людям, что я люблю тебя.

Это подействовало.

— Ну, хорошо, но только до угла, не до входа.

Они сели в автобус. При посадке она уцепилась за него. Она чувствовала себя, как на дороге к эшафоту. Потом они дошли до угла.

— Это на той стороне, — сказал он.

Там стоял большой коричневый многоквартирный дом. Сборный пункт был на первом этаже, на остальных размещались жилые квартиры. Из одного окна женщина вытряхивала пыльную тряпку. Они безмолвно стояли друг против друга, не зная, что еще сказать.

— Теперь я должен идти…

Они поцеловались, и затем еще раз. Снова и снова. Наконец он сделал шаг назад.

— Теперь иди домой. Больше не стой здесь.

— Да. Нет.

Она подняла руку и помахала ему, сказав при этом напоследок:

— Смотри, Бэкки, я больше не плачу. Разве я тебе это не обещала? Посмотри, я и в самом деле не притворяюсь.

Затем, на смену мужеству, к ней пришел страх. Уголки ее рта начали подергиваться. Она быстро повернулась и ушла.

На углу находилась аптека, дверь которой, к счастью, была открыта. Она нашла там убежище.

Она плакала, как не плакала еще никогда в жизни. Заранее оплакивала все грядущие годы, заранее оплакивала всю эту войну. Долго она стояла у входа в ожидании, когда он с товарищами промарширует. Она полагала, что, рано или поздно, они должны здесь пройти.

Аптека имела двойные стеклянные двери. Она стояла так, чтобы он не смог ее увидеть. Это было хорошее убежище. Она могла просматривать всю улицу, не будучи сама замечена.

Они шли по двое в шеренге. Он был третьим от конца. Он развлекался непринужденной беседой с рядом шагающим человеком.

Она положила руку на стекло двери, словно хотела выбежать и задержать его, но он уже прошел мимо.

— До свидания, Бэкки, — прошептала она. — До свидания, мой любимый!

Холл отеля Карлтон был излюбленным местом встреч молодых людей. В городе это стало традицией. Здесь все договаривались встречаться, независимо от дальнейших намерений.

Девушки были в приподнятом настроении, молодые мужчины были холеные и разодетые. Они вели себя различно, в соответствии с темпераментом. Одни, скептики, беспокойно расхаживали взад вперед, нетерпеливо поглядывая на ручные часы и сверяли их со стенными часами, висевшими в холле. Другие, оптимисты, терпеливо стояли в одном углу и ожидали, полные уверенности, ни разу не взглянув на часы, кроме тех случаев, когда хотели убедиться, что явились вовремя.

Молодой человек, небрежно прислонившейся к мраморной колонне и перелистывавший вечернюю газету, принадлежал, без сомнения, к оптимистам. Это был симпатичный юноша. Один из тех, отцы которых охотно устраивают их на работу на своих предприятиях. Один из тех, за которых матери, не задумываясь, выдают замуж своих дочерей.

Ему было около двадцати лет. Он был хорошо одет и имел спортивный вид. Не слишком интеллигентный, но, во всяком случае, это не бросалось в глаза.

За чтением он пропустил момент, когда его девушка вошла во вращающуюся дверь.

Непосредственно за ней вошел мужчина. Он шел так близко к ней, что его можно было принять за ее спутника. Бросив на нее быстрый взгляд, он проследовал дальше к газетному киоску. Там он перелистал внимательно какой-то журнал, но не решился купить его. Видимо, он был крайне разборчивым покупателем.

Она подошла к юноше, который ожидал ее. Увидев ее, он двинулся к ней, и они встретились посредине холла.

Все молодые девушки, явившиеся сюда на свидание, казались возле нее серенькими. В длинные черные волосы на непокрытой голове был воткнут цветок. У нее были светло-карие глаза, в которых иногда вспыхивали голубоватые искорки. Она была еще очень молода. Самое большее ей можно было дать лет восемнадцать, а то даже и меньше.

Их встреча была очень бурной, в предвкушении предстоящего вечера, который собирались они провести.

— Хэлло!

— Хэлло!

— Я опоздала?

Она не стала ждать ответа.

— У тебя есть билеты?

— Да. Они зарезервированы в кассе.

— Так чего мы ждем? — весело сказала она. — Пойдем!

Они взялись за руки и покинули отель.

Из-за газетного киоска выглянул мужчина. Он так и не решился что-нибудь купить, и тоже покинул отель.

Молодые люди сели в такси и машина отъехала от отеля. Мужчина взял другое, тотчас подъехавшее, и последовал за ними.

Они вышли перед театром, их такси отъехало. Следующее за ними такси осталось стоять. И еще многие, многие другие, стоявшие рядом. Многочисленные посетители театра, конечно, приезжали на такси.

Молодой человек направился к кассе за билетами. Девушка стояла неподалеку от входа в зрительный зал.

Мужчина без труда взял в кассе билеты на стоячее место.

После театра они отправились в китайский ресторан. Там была хорошая кухня с лучшими китайскими и американскими блюдами. К тому же, там можно было потанцевать.

Им предоставили маленькую нишу возле стены и они сели друг против друга. С их места нельзя было видеть, кто входит или выходит из ресторана.

Мужчина тоже вошел туда. Он направился к бару и заказал себе мартини. Он не оглядывался.

Юноша с девушкой встали и пошли танцевать.

Им поставили закуски и они вернулись за свой столик. Они ели рис, фу-уинг и многие другие блюда, названия которых не разу не слышали.

Затем они снова пошли танцевать. Они возбужденно беседовали друг с другом и, видимо, получали большое удовольствие.

Возле их ниши был свободный столик на четыре персоны.

Мужчина у бара выпил еще один мартини, затем встал и сделал знак рукой официанту.

— Я хотел бы поужинать. Не могли бы вы посадить меня вот туда? В нишу, которая как раз свободна?

— Она предназначена для четырех персон, сэр. Я могу предложить вам место возле танцплощадки…

— Я хочу туда, — нетерпеливо перебил его мужчина. — Я уплачу за четверых, — и он незаметно что-то сунул официанту в руку.

— О'кей, сэр, — неохотно согласился он.

Мужчина занял место в нише. Он повернулся спиной к находившейся по соседству парочке и сделал свой заказ.

— …это место мне особенно понравилось…

— …это все же было приспособлено для сцены…

Мужчине принесли еду.

— …конечно, мне нравится больше с тобой, чем с Чарли Никарсоном. Я танцевала с тобой не меньше, чем с ним.

— Да? А на приеме у Бетти, две недели назад, ты чаще танцевала с ним, чем со мной…

— Конечно, потому что ты не умеешь танцевать румбу… Сидел, как цветок в горшке. Кроме того…

Мужчина в нише возле них рассчитался. Через некоторое время он последовал за ними к выходу.

Они стояли, ожидая такси. Он остановился немного в стороне, и стал завязывать шнурок на ботинке.

Подошло такси и они уехали.

Мужчина сел в другое такси и последовал за ними.

Первая машина остановилась перед большим особняком на окраине города. Две фигуры вышли и исчезли в темноте.

Он остановил такси двумя домами дальше, но не вышел.

Ему пришлось долго ждать, минут десять или пятнадцать. Из окон не падал свет, ничего не происходило. Только их такси еще ожидало у тротуара.

Наконец, из темноты показалась одна фигура. Дверца машины захлопнулась и машина двинулась в путь.

Второе такси также последовало за ней.

Они проехали часть пути на север, затем повернули на восток. Наконец, такси остановилось возле многоквартирного дома. Юноша расплатился, вышел и исчез в темноте.

Мужчина доехал до угла, тоже расплатился и отпустил такси. Он перешел на другую сторону улицы и дошел до дома, в котором скрылся юноша. Затем стал смотреть на окна.

Одно окно засветилось. Оно было на четвертом этаже, с правой стороны дома.

Мужчина пересек улицу и вошел в подъезд. Он недолго постоял перед почтовыми ящиками с фамилиями жильцов. Особенное внимание он обратил на ящик квартиры, находящейся на четвертом этаже с правой стороны. Надпись гласила:

4. — МОРРИСЕЙ В. С.

Он открыл входную дверь и быстро удалился.

Камерон вздохнул.

— Каким образом можно выяснить, кто самая любимая женщина в жизни мужчины? Это — сокровенный вопрос.

Шеф сделал недовольное лицо.

— Это ваше дело. Меня интересует только конечный результат. Ясно?

Шеф кивнул.

— Вся предварительная работа проделана. Мы провели расследование о его прошлом. На этом листе записаны все женщины, которых он знал. — Камерон внимательно прочитал их фамилии.

— Пять женщин в жизни мужчины — это не так много, — заметил он.

— Возможно, одна или две фамилии записаны ошибочно. Мы, конечно, не могли глубоко вникнуть в его личную жизнь. Поэтому мы поручаем это дело вам и вашим помощникам. Подумайте, как с этим справиться и не потратить слишком много времени.

— Хорошо.

Камерон встал.

— Испытаю свои возможности. Надо только надеяться, что он сам дает себе отчет, кого, собственно, он больше всего любит.

Убогая комнатка в типичном отеле маленького городка.

Молодая девушка сидит за туалетным столиком, голова ее покрыта. Возле нее лежит разнообразная косметика. Пожилой мужчина, шатен с сильными стеклами в очках, в белом халате, обрабатывает ее лицо кремом и пудрой. Рядом на небольшой подставке висит парик.

К зеркалу перед ней прислонена выцветшая фотография, хранившаяся где-то годами. На ней снята молодая девушка, стоящая на террасе загородного дома и улыбающаяся, освещенная солнцем.

Возле туалетного столика — такая же фотография, но сильно увеличенная. На этот раз на ней только лицо девушки.

С краю фото заметки карандашом:

Мужчина работает с цветным пластилином, что-то приклеивает к щекам, снимает чуть с ее подбородка.

— Повернитесь немного налево, теперь в другую сторону… Посмотрите вниз… А теперь наверх… — Он удовлетворительно кивнул. Осталось заняться волосами.

Сняв осторожно тюрбан, он надел на нее парик. Затем еще раз сравнил свою работу с фотографией.

Модель встала. Гример взял головную косынку и повязал шею девушки. Снова сравнил ее с фото, на этот раз с маленьким оригиналом. Снял с вешалки пальто песочного цвета и надел на нее.

На фото одна пуговица не была застегнута.

— Расстегните эту пуговицу, — попросил он ее. Она никогда не застегивала ее. Об этом можно судить по фото.

Затем он подошел к двери и что-то сказал. В комнату вошла старая дряхлая дама в сопровождении мужчины.

— Готово? — спросил он.

— Да, — ответил гример. — Я сделал свою работу.

Старая дама вскрикнула, закрыв рот рукой.

— Дороти!

Она повернулась к мужчине, который сопровождал ее.

— Это моя Дороти…

Она стала всхлипывать.

— Что вы с ней сделали? Почему вы ее сюда привели?

Мужчина, стоящий возле нее, успокаивающе похлопал ее по плечу.

— Спасибо, этого достаточно. Это все, что мы могли желать. Я знаю, что это немного бессердечно, но у нас не было иного выхода. Если она даже вас смогла обмануть, то с ним это наверняка должно удастся, тем более при его…

Мужчина, который говорил это, был Камерон.

Старая дама направилась к выходу. Она плакала, всхлипывала и ежеминутно оглядывалась.

— Вы проделали замечательную работу, — поблагодарил Камерон гримера.

— В первый раз в жизни я работал на полицию. Надеюсь, что помогу вам и в будущем.

На это и надеялся Камерон. Либо она в совершенстве сыграет свою роль, либо ее постигнет участь Дороти и других женщин.

Гример ушел. Камерон остался наедине с моделью. Он протянул ей пистолет 32 калибра. Она вложила его в свою сумочку и укрепила его там специально изготовленным зажимом. Он находился там в боевой готовности и она могла стрелять, не вынимая его из сумочки.

— Вы готовы?

— Да, инспектор.

Они выключили свет и немного постояли в темноте. Он поднял жалюзи на окне. На противоположной стороне площади светилась неоновая вывеска:

С этих пор каждый вечер возле аптеки стояла девушка и ожидала свидания. Малозаметная девушка, ожидающая молодого человека, который не приходил. Она стояла у маленькой ниши, освещенная витриной. Прямо возле выставки парфюмерии и мыла. Стоит и ожидает.

Люди проходили мимо нее, как и тогда, задолго до этого.

Некоторые поглядывали на нее. Особенно молодые люди, идущие без девушек, обращали на нее внимание. Некоторые останавливались и заговаривали с ней.

Тогда она опускала взор и открывала сумочку. Там, где обычно было зеркальце, находился рисунок карандашом. Мастерски выполненный рисунок художника на основании описания внешности.

«У него добродушные глаза, помнится мне, орехового цвета, с открытым взглядом», — сообщила Рыжуха. Однажды она провела с ним вечер.

«У него маленький рот и плотно сжатые губы. Из-за этого огорченное выражение лица», — показал Билл Моррисей, который с ним однажды подрался.

«Нос у него маленький, немного вздернутый», — сообщила служанка о Джеке Мунсоне.

Девушка опускала глаза и снова поднимала, потом опускала. Было видно, что она владела искусством флирта.

Легким движением руки она поправила галстук. Некто, находящийся среди толпы, зорко наблюдал за ней. Этот жест означал: нет, не он. Если бы она подтянула галстук это бы означало: да, это он. Тогда отовсюду могли появиться мужчины с пистолетами наготове.

Было уже поздно. Постепенно на площади зажглись огни. Люди расходились, площадь опустела.

На противоположной стороне улицы вспыхнул огонек, затем тотчас погас. Кто-то закурил сигарету. И словно по определенному сигналу девушка повернулась и исчезла в темноте. Так же и этот незнакомец исчез в темноте.

Каждый вечер бесчисленное количество людей бывало на площади. Торопящиеся, праздношатающиеся; деловые, веселые и печальные люди. Жители этого города.

Однажды вечером на землю упал скомканный лист бумаги. Кто-то незаметно обронил его. Он лежал у ее ног. Кончиком туфельки она подвинула его к себе. Бросив на него нерешительный взгляд, потом нагнулась и подняла его.

Загораживая бумажку сумочкой, она развернула ее. Стали видны от руки написанные строчки. Поспешно нацарапанные. Это было послание к умершей:

Некоторое время она стояла в нерешительности, прислонившись к витрине, но быстро овладела собой.

Она взялась за свой галстук и затянула его потуже, словно замерзла. Потом еще туже потянула за платок. Человек, который наблюдал за ней, точно знал, что означает этот жест.

Затем она медленно пошла, очень медленно, не оборачиваясь. Сначала ее путь лежал мимо большого числа людей. Но когда площадь осталась позади, людей становилось меньше. Все меньше становилось уличных фонарей. Наконец кончилась улица и началась проселочная дорога.

Она медленно шла дальше, ожидая преследования. Ожидая с дрожью, что чья-то рука ляжет ей на плечо. Но тщетно, кругом была мертвая тишина.

Тени вокруг нее непомерно выросли. Тьма все сгущалась.

Она продолжала свой путь, ни разу не оглянувшись.

Направо от нее начался луг. Она приостановилась, помедлила, затем направилась туда. Земля вдали была освещена лунным светом.

Трава становилась все выше. Она уже с трудом пробиралась через нее. Теперь она уже достигала ей до колен. Но она шла все дальше. Но и теперь она не оглядывалась, она была почти парализована от страха.

Почти на середине луга она остановилась. Впервые она посмотрела назад на дорогу, по которой шла.

Черная точка приближалась к ней издалека. Маленькая черная точка. Она появилась из тьмы и упорно продвигалась по освещенной лунной траве, по тому пути, который она прошла.

Она почувствовала внезапное желание убежать, но подавила это сильнейшим напряжением воли.

— Боже мой! — тихо простонала она.

Знал ли он, что она только модель, живая испуганная картинка его утраченной любви? Узнал ли он это и поэтому заманил сюда, на чистое поле, подальше от людей? Может быть, это была охота на самого охотника?

Не сделала ли она какой-либо ложный шаг, не применила ли ложную тактику? Но как бы то ни было, она уже не могла пойти назад, не могла свести на нет все труды предшествовавших недель и месяцев.

Черное НЕЧТО, приближающееся к ней, стало больше. Стали вырисовываться его очертания. Голова, плечи, руки. Луна осветила его лицо. Мужчина? Нет, смерть, принявшая человеческий облик.

Он уже был метрах в двух от нее, он подходил все ближе и ближе. Его лицо выражало радость и печаль одновременно. И что хуже всего: он выглядел как юноша, с лишенным волос лицом, невинный во всем своем облике.

Она заставила себя посмотреть ему в глаза.

— Дороти, — тихо проговорил он.

— Джонни, — прошептала она.

Его голос звучал весь подавленный болью.

— Моя девушка… моя девушка ожидала меня.

Она застыла, когда он заключил ее в свои объятия.

Его голос стал нежнее:

— Моя девушка, моя девушка, — повторял он снова и снова. — Она ожидала меня… Меня… Она ждала меня!

Он стоял неподвижно. Обнял ее и положил голову ей на плечо. Словно отдыхал, словно обрел спокойствие.

Затем начал ее целовать.

Трава кое-где чуть зашелестела. Что-то хрустнуло, вероятно, ветка кустарника. Затем снова наступила тишина. На всем поле, освещенном лунным светом, царила тишина.

Вдруг сработал инстинкт.

Он расслабил объятия, его рука скользнула вверх по ее талии.

Сделав резкое движение всем телом, он быстро повернулся. Сильный толчок сбил его с ног. Он не бросился на нее, стоял поникший и затравленный. Затравленный зверь.

Отовсюду выскочили мужчины, поднимающиеся из травы. Маленькие световые точки, как светлячки, вспыхнули над большим полем. Казалось, в безумной бессмысленности. По сигнальному выстрелу начался ураганный огонь.

Этот затравленный зверь затаился, окруженный, скрылся в высокой траве. Огонь прекратился.

Наступила тишина. Мужчины осторожно ползли через высокую траву. Они ползли на четвереньках к тому месту, где упал этот затравленный зверь.

Мучительный крик пронзил воздух:

— Дороти!

Мужчины подползали ближе.

— Дороти! — кричал он.

Они нашли его, лежащим в траве. Он смотрел на них беспомощным, осуждающим взглядом. Как смертельно раненый зверь смотрит на охотника.

Его умирающий взор обратился вверх на небо, словно он искал там сновидений. И разве любовь не что иное, как вечные поиски сновидений?

Он умирал с ее именем на устах.

— Дороти, — вздохнул он. — Торопись… Мы потеряли столько времени… его осталось у нас не так много…

Мужчины окружили его.

— Он умер, — тихо сказал один из них.

Камерон кивнул. Он поднял руку к шляпе, но не снял ее, а просто сдвинул на затылок. Словно отдал этим свою последнюю почесть.

— Теперь они вместе, полагаю я… на своем последнем вечном свидании.