Корочки у него действительно были гэбэшные. Я посмотрел на администраторшу и та потупила свиные глазки. Ага, понятно, откуда ветер дует. Сама, значит, лебезила, люкс на двоих предложила и сама же и настучала. Впрочем, наверное, это ее обязанность стучать на постояльцев, которые вызывают подозрение. Может, она еще лет тридцать назад подписала согласие на добровольное сотрудничество с органами, вот и отрабатывает. Ладно, мы еще посмотрим, как она будет вертеться!

— А в чем дело? — спрашиваю я.

— Пройдемте в первый отдел, там и поговорим, — предложил мужик.

— Ну пройдемте, — пожал я плечами.

И он повел меня по коридору первого этажа, в то крыло, где располагались служебные помещения. Открыл ключом дверь кабинета, где и красовалась скромная табличка «ПЕРВЫЙ ОТДЕЛ», предложил мне стул напротив письменного стола, уселся сам. Вынул из выдвижного ящика стола пачку «Стюардессы», предложил закурить. Я отказался. На память пришла шутка из моего советского детства: «У тебя 'Опал», а у меня «Стюардесса». Я невольно усмехнулся.

— Что вы нашли смешного, гражданин Данилов? — тут же прицепился ко мне товарищ из органов.

— Да так, вспомнилось…

— Не могли бы вы мне показать удостоверение, что предъявляли сегодня утром товарищу Пыльниковой?

Ага, ее фамилия Пыльникова, этой старой грымзы.

— Пожалуйста! — сказал я и вынул свою краснокожую книжицу.

Он взял ее, хмыкнул, повертел в руках, раскрыл. Ироническая ухмылка постепенно сползла с его лица. Аккуратно закрыв спецудостоверение, он поднялся и вручил его мне.

— Извините, Александр Сергеевич, ошибочка вышла, — сказал гэбэшник, вытягиваясь по швам.

Принимая у него заветные корочки, я не торопился. Мне хотелось, чтобы этот боров прочувствовал всю глубину своей ошибочки. Небось, окромя того, чтобы шпионить за интуристами, да горничных щупать, отродясь ничем полезным не занимался. А тут, видать, почуял, что можно медальку заработать и путевочку в Минеральные Воды заодно. Ну еще бы! Изловил мошенника, который прикрывается фальшивым удостоверением, завизированным самим Андроповым! И не вышло.

— Так из-за чего сыр-бор-то, любезный? — осведомился я.

— Поступил сигнал, я обязан реагировать.

— Вы, небось, таких удостоверений и в глаза не видали?

— Не приходилось, товарищ Данилов!

— Ничего, бывает, — кивнул я.

— Какие будут приказания?

— Пыльникову гоните из сексотов, — сказал я. — Нахрена вам такой осведомитель, который не отличает настоящие документы от фальшивых?

— Это приказ?

— Совет, — ответил я.

— Вас понял, товарищ Данилов.

— Ну тогда я пойду баиньки.

Поднявшись, я кивнул ему и покинул первый отдел. Ну что ж, мое спецудостоверение прошло проверку хотя бы на уровне низовой структуры КГБ. Поэтому я был доволен встречей с этим гостиничным держимордой. Проходя мимо стойки дежурного администратора, я не смог отказать себе в еще одном маленьком удовольствии. Подошел, облокотился, посмотрел на гражданку Пыльникову с искренним сожалением. От этого взгляда она побледнела и губы ее затряслись.

— Давно вы здесь работаете, гражданка Пыльникова? — спросил я.

— Со дня открытия гостиницы, — пролепетала она.

— И не научились разбираться ни в людях, ни в документах.

— Виновата, товарищ Данилов… — почти шепотом проговорила она. — Прошу вас, у меня семья…

— Я вам не начальник, так что не надо нюни разводить. Лучше распорядитесь, чтобы в номер принесли кофе и пирожные.

— Я постараюсь, я достану…

Не слушая больше ее бормотания, я потопал на второй этаж. Когда вошел в номер, то увидел Тигру. Она сидела в кресле, не сняв даже пальто. Ждала меня, волновалась. Услышала скрип двери, вскочила. Бросилась обнимать и целовать. Я не стал препятствовать. Надо же девушке снять напряжение. Наконец, она сама опомнилась. Отступила, юркнула в прихожую, сняла пальтишко. Потом кинулась в ванную, смывать расквашенную слезами косметику. В этот момент в дверь постучали. Я разрешил войти.

— Кофе и пирожные, как вы заказывали! — прощебетала администраторша, входя с подносом.

На нем стоял кофейник, две чашки, сахарница, молочник и тарелка с «картошкой». Видать, все, что она сумела достать ночью.

— Приятного аппетита! — пожелала Пыльникова и выметнулась из номера.

Из ванной вышла Разуваева — умытая и переодетая. Увидев пирожные и кофейник, всплеснула руками.

— Откуда такая прелесть?

— Здесь превосходный сервис, — ответил я. — Даже жаль утром уезжать.

— Ничего, у нас впереди еще столько интересного, — проговорила Антонина Павловна, усаживаясь за стол, разливая по чашкам кофе. — Тебе с молоком и сахаром?

— Я сам себе положу, спасибо!

— Ну как хочешь, — пробормотала она, беря «картошку».

Вымыв лицо и руки, я присоединился к ней.

— Мы хотели поговорить о наших ребятах, — напомнила Тигра.

— Да, была такая мысль, — согласился я, хотя мне хотелось на боковую. — Так получилось, что в восьмом «Г» собрались пацаны обладающие необыкновенными способностями. Ты видела кольцо-браслет. Его изготовил Антон Макаров. И это не единственное такое изделие. В Литейске я тебе покажу другие. Признаться, я и сам далеко не все видел. Другие пацаны тоже кое-что умеют. Не буду зря трепать языком, лучше попрошу их в свободную минутку самим тебе показать. Сейчас не так важны эти подробности, куда важнее, что нам с этими сверхчеловеками делать?

— Сверхчеловеки — это фашисты! — назидательно произнесла математичка.

— Ладно, — сказал я. — Не будем их так называть, хотя не мешало бы придумать какой-нибудь термин, чтобы он нам с тобой был понятен, а посторонним — нет.

— Можно воспользоваться терминологией Кастанеды, — предложила она. — Если они рыцари, значит, воины, а воин — это в учении Дона Хуана — нагуаль… Вернее — это не совсем так, но мы ведь и не собираемся использовать это понятие в его прямом значении…

— Нагуали, значит… — пробормотал я. — Ну что ж, звучит красиво. Принимается… Ну так вот, что нам с нагуалями нашими делать? Вот что меня мучает! Мы с тобой, конечно, много чего придумали и Орден и сказку и театр для прикрытия и разные там вылазки с походами, но пока это все поиски в темноте.

— Подожди!.. — остановила меня Антонина Павловна. — Давай рассуждать последовательно и логично. Ребята еще растут, а следовательно — нуждаются в образовании и воспитании. Наша задача дать им это, по мере наших возможностей, конечно.

— Ты права, конечно, — не стал спорить я, — но мы с тобой не Макаренки и не Песталоцци… Да и не в этом дело. Все теории и вся практика воспитания направлены на то, чтобы помочь детишкам максимально вписаться в существующее общество и никто не готовит их к переменам. А перемены будут, да такие, что мало не покажется.

— Ну, конечно, будут! — обрадовалась Разуваева. — Наступит коммунизм! И чтобы он наступил, каждый должен быть максимально честным и ответственным. Вот этому надо учить! К этому готовить!

— Да уж… коммунизм, — проговорил я, понимая, что спорить бесполезно.

Мистикой она увлекается, Кастанедой, а в ближайшее наступление коммунизма все равно верит. Вот оно воспитание. С детского сада, со школы. По себе сужу. Как ни клеймили дедушку Ленина в Перестройку, да и потом — тоже, ничего не могу с собой поделать, в глубине души отношусь к нему также, как в те далекие времена, когда крепили мне на рубашку рубиновый октябрятский значок с портретом кудрявого мальчика. И, думаю, это останется со мною до конца жизни.

Вот, что должно давать воспитание — идеал, к которому следует стремиться. Если его нет, то все остальное только дрессировка, муштра. И здесь не за какие игры и сказки не спрячешься. И не стоит себя обманывать. И как ни крути, источником этого идеала должен стать я сам. Ведь из книг его не возьмешь. Книги они могут и без меня прочитать. Следовательно, я должен дать им то, чего не найдешь в книгах, и в фильмах — тоже. И никто за меня этого не придумает и не сделает.

И тут мне почему-то вспомнились мои приключения в пансионате «Загородный». Не сами приключения, а именно место. Пансионат… За городом. Я, математичка и весь наш Орден. На все лето!.. Никаких поблажек. Ранний подъем. Зарядка. Купание. Завтрак. Вечером, песни у костра. И чтобы лунная дорожка на реке или озере. С этим понятно. А вот что днем? Занятия… Какие?.. Ну спорт — это само собой. А все оставшееся время нужно заниматься чем-то познавательным и созидательным. Вот самое сложное, что следует придумать. И главное — цель этого процесса.

Слово «процесс» вызвало в памяти игру, в которую мои «экспериментальные» пацаны играют с Илгой. А что если эту игру превратить в реальность? Без инопланетян, бандитов и контрразведчиков, конечно. Я же хотел со временем превратить Орден в корпорацию. Ну так чего тянуть? Надо начинать уже сейчас. Нет, корпорацией это дело нельзя называть. Не поймут. А вот чем-то вроде детско-юношеского научно-производственного объединения. Даже шире! Научно-творческо-производственного. А что! Звучит вполне по-советски.

Я чувствовал, что набрел на действительно стоящую идею. Надо дать возможность моим нагуалям проявить себя в реальном деле. В зависимости от способностей и склонностей. Вот только для этого пансионат не годится. Нужна постоянная база. Чтобы было где поставить станки, компьютеры, чтобы были — учебный класс, библиотека, бассейн, спортзал, кинозал, столовая, жилой корпус и так далее. И надо все это делать с нуля. Строить специально. Благо есть свой архитектор.

Увлекшись открывающимися перспективами, я и не заметил, что моя собеседница клюет носом. Пришлось отправить ее в спальню. Может, Тигра и была разочарована, но виду не подала. Я тоже завалился спать. Встали рано. Повели ребятню на завтрак, потом сдали номера и погрузились в автобус. Впереди было еще пять дней пути. Сейчас же наш путь лежал в Суздаль — древнерусский город, который когда-то, в паре с Владимиром, был столицей Руси. Да вот только, в отличие от областного центра, сейчас это тихий провинциальный городок, который привлекает туристов и киношников.

Об этом нам рассказала наша экскурсоводша. Она появилась перед самым отъездом, счастливо сияя глазами. Похоже, Клим Климович Климов мастер не только на халяву жрать и бухать, но и девок портить. Ну да ладно! Как я и хотел, математичка будет меньше нервничать в дороге. Следовательно, моральный климат в коллективе станет здоровее. Тем более, что теперь никаких ночевок в гостинице больше не предусмотрено. Спать придется в автобусе, на ходу. Ну не считая поезда на обратном пути.

Два города разделяет всего-то километров тридцать. Так что даже толком подремать не успеешь. Пришлось опять высаживаться и двигаться по монастырям и соборам. А дальше — обед и снова в путь. По плану у нас сегодня еще посещение Переславль-Залесского. По крайней мере, так сказала Завьялова, но водила, Егор Петрович, воспротивился, сказав, что до этого города 132 километра и до темноты все равно не успеем. Правильнее будет ехать до Иваново, оттуда до Костромы, Ярославля, Ростова Великого, далее — Переславль, Загорск и, наконец, Москва. Они с экскурсоводом слегка поспорили, но я, как старший группы, согласился с шофером.

На чем и порешили. Так что оттоптав ноги по дорожкам, ведущим к суздальским достопримечательностям и отобедав в ресторане туристического центра, вся группа с удовольствием погрузилась в «Икарус». По дороге Ираида Пахомовна опять разливалась соловьем, рассказывая об окрестных городках — Коврове, где делают мотоциклы, Гавриловом Посаде, где во время войны размещался коневодческий рассадник Наркомзема СССР, городе Юрьеве-Польском, существующем с XII века. Трещала без умолку.

Когда она выдохлась и дала аудитории переварить полученные исторические, географические и экономические сведения, я изложил Антонине Павловне, которая сидела рядом со мною, свой скороспелый замысел. Она слушала, удивленно тараща глаза, словно я ей рассказывал о высадке у нас, в Литейске, космических пришельцев. Впрочем, ее можно понять. Будь я какой-нибудь крупный партийный или хозяйственный деятель, удивляться было бы нечему, но я-то всего лишь физрук в средней школе!

— Думаешь, тебе пойдут навстречу? — спросила она.

— Думаю — пойдут!

— Хорошо бы, — вздохнула математичка. — Потому, что идея отличная!.. Детско-юношеский лагерь, дом пионеров, спортивная база и все — в одном месте!.. Вот только…

— Что — только? — переспросил я. — Ты высказывай свои сомнения, не стесняйся! Мне как раз нужна не похвалы, а возражения, чтобы отточить идею.

— Если горисполком выделит на это средства, ведь он же передаст это здание на баланс гороно, а тот подомнет под себя все и превратит в нечто уныло-образовательное. Фактически загубит всю идею на корню.

— Правильно мыслишь, подруга! — подхватил я. — Значит, надо обойтись без горисполкома.

— Да, но… у нас же не капитализм, а ты не дачку собираешься строить… Это же каких деньжищ будет стоить!

— О деньгах не беспокойся! — отмахнулся я. — Да и вообще, об организационных моментах… Это моя забота.

— Ну хорошо, — пробурчала Тигра обиженно. — Над чем же мне тогда думать?..

— Над вещами гораздо более важными.

— Например?

— Например, чем мы, с нашими нагуалями, в этом дворце творчества, спорта и прочего будем заниматься?.. Вот в чем от тебя требуется помощь! Годятся любые идеи, даже — самые дикие!

— Хорошо, я постараюсь, что-нибудь придумать, — пообещала Разуваева. — Хотя и у ребят неплохо бы спросить.

— Вот видишь, какая у тебя светлая голова! — искренне похвалил ее я. — Обязательно спросим. Устроим мозговой штурм.

— А это что такое?

— Это когда для решения сложной проблемы собираются специалисты и начинают выдвигать самые безумные идеи. И каждую обсуждают на полном серьезе. В итоге частенько находится решение проблемы.

— Хороший метод.

— Да.

И мы оба углубились в собственные мысли. За широкими окнами туристического автобуса проплывали колхозные поля, телеграфные столбы, деревеньки, леса. Громыхали под колесами мосты, поднимались шлагбаумы на железнодорожных переездах, проносились навстречу и на обгон легковушки и грузовики. День начал клониться к вечеру. Надежда, что мы успеем в Иваново до наступления темноты таяла, как дневной свет за окнами. Я уже начал подозревать, что-то ли маршрут спланирован без учета реальной дорожной обстановки, то ли наша экскурсоводша затягивает экскурсии в своем искреннем желании поделиться всеми своими знаниями об истории края. А скорее всего — и то и другое сразу.

Сумеем ли мы за оставшиеся дни объехать весь маршрут или придется срочно возвращаться, чтобы успеть к началу занятий. Правда, мне, кровь из носу, надо побывать в Москве. Вопрос жизни и смерти. Ну это ладно, с этим решим. Впереди показалось дрожащее зарево электрических огней. Похоже, мы приближались к городу невест. О чем нам не преминула сообщить Завьялова. Мои нагуали тут же захихикали, а девчонки принялись обзывать их дураками. Антонина Павловна строго потребовала прекратить перепалку.

«Икарус» въехал в центр города. Понятно, что в Краеведческий музей, как было запланировано, мы уже не попали, но Ираида Пахомовна предложила проехаться по главным улицам, чтобы мы могли узнать об истории города. Никто и не возражал. Все равно еще целую ночь ехать и кроме озаренных луною лугов и рощ, лишь изредка прерываемых огоньками редких деревень, ничего до рассвета не увидим. А тут все-таки город, светятся окна домов, витрины магазинов, уличные фонари, ползут светящиеся червяки трамваев и светляки автомобилей.

Шофер возражать не стал и припарковал автобус возле кафе «Березка» на улице Смирнова. Это была типичная «стекляшка», злачное заведение с прозрачными стенами. Внутренние интерьеры отличались простотой, а меню — скромностью. Ну так сейчас и не до разносолов. Заправиться до следующей большой остановки и ладно. Я попросил кассиршу посчитать за всех скопом, чтобы сразу и расплатиться. И хотя персонал кафе слегка был шокирован нашествием школяров, но быстро сообразил, что, считай, второй план сделали по выручке они сегодня сделали.

После ужина, мы снова погрузились в «Икарус», покружили по городу, выходя у памятников и слушая рассказы экскурсоводши о тех людях и событиях, в честь которых и были установлены эти монументы. Когда памятники закончились, автобус покинул Иваново. Утром мы должны были прибыть в Кострому. Наверное, можно было и раньше, но ночью там все равно нечего делать. Снова потянулись ночные поля и перелески. Луна бежала в небе, не отставая, только время от времени ныряя в облака. Иллюзия этого движения убаюкивала, и вскоре весь автобус уже похрапывал. Я не стал исключением.

И снова увидел странный сон. Мне снилось, что я сижу на берегу озера. Ночь. Светит луна, а в озерной воде плещутся мои подопечные. На берегу я не один, рядом со мною врач Голубев, пациентов которого мы с Пайчадзе и Сойкиным выручили в Чечне. На нем все тот же балахон. В очках отражается луна из-за чего врач кажется совсем слепым. Вдруг мимо нас проходит голая девушка, в которой я узнаю медсестру и по совместительству официантку из пансионата «Загородный». Она медленно походит к воде. Останавливается. Ее длинные светлые волосы и кожа отливают зеленью.

— Так вот для чего вы собрали здесь моих детей? — говоря я Голубеву, стараясь не смотреть на нее. — Если вы готовите своим пациентам смену, то я против…

— Какую еще смену? — удивляется тот.

— Вот и я спрашиваю: какую?

— Взгляните на них, — указывает врач на плещущихся школяров. — По-моему, они весьма довольны.

Я обвожу взглядом веселящихся пацанов, которые совершенно не обращают внимания ни на нас с Голубевым, ни даже на голую девушку.

— Мало ли что… — бурчу я. — Я и без вас вижу, что довольны, но чем именно?

— Тем, что они строят новый мир. Они ведь уже говорили вам об этом?

— Ничего они мне не говорили… Да и какой может быть новый мир, когда вокруг все по старому?

— Ну вот и сделайте так, чтобы стало все по новому.

— Как сделать? Как⁈

— Вы ведь уже придумали — как. Даже с коллегой поделились.

— Ага, помню… Построить на берегу такого вот озера большой дом, вроде вашей усадьбы, только — без прокаженных.

— Дались вам эти прокаженные.

— Нет. Это я так, к слову…

— Главное не допустите бандитов… Ведь не всегда под рукой могут оказаться три бравых вояки, способных справиться с пятерыми матерыми моджахедами…

— Вы на что намекаете?

— На то, что вокруг вашего экспериментального класса слишком много нечистой возни.

— Вам откуда это известно?

— Так я уже проходил это… Сначала мой пансионат был чисто ведомственным учреждением. Потом, когда Союз развалился, пришлось искать спонсоров… Ведь болезнь не спрашивает, на какие шиши приходится приобретать лекарства и продовольствие… Я порыскал, порыскал и нашел спонсоров… А они оказались бандитами… И выяснилось, что это — не спонсорская помощь, а долг… Пришлось отдать главный корпус бывшей усадьбы под загородный клуб, куда лжеспонсоры и сами приезжали с девками и сдавали комнаты в аренду всем желающим отдохнуть на природе… Деваться мне было некуда, пришлось пустить… А когда война началась, моджахеды устроили в пансионате базу, которую сожгли наши же, русские, вертушки… Уцелел только флигель. Вот в него и вперлись те пятеро…

— Надо же не знал…

— Поэтому я и говорю, если задумали построить свой пансионат для одаренных детей, будьте осторожны, когда имеете дело с бандитами…

— Я тоже в некотором смысле бандит…

— Как так?.. Такой бравый старлей был и вдруг — бандит?

— А куда мне было деваться?.. Уволился из армии. В газетах и по телеку одни проклятия в наш, защитников Отечества, адрес… На груди медальки брякают, а одном кармане смеркается, а в другом заря занимается… Вот и пришлось заняться первичным накоплением капитала… Тут уж в рамках закона не удержаться…

— Да уж, вся страна превратилась в пристанище прокаженных… Гнойные язвы капитализма…

Стеша оборачивается, поблескивая в лунном свете рыбьей чешуей, манит меня рукой. Я, сразу забыв о собеседнике, поднимаюсь с травы.

— Куда же вы? — окликает меня собеседник. — Я еще не все сказал!

Но я только отмахиваюсь от него. Стеша, больше не оборачиваясь, входит в озеро. Тяжелый рыбий хвост, волокущийся за ней, оставляет в серебряной от росы траве темный след. С трудом сохраняя равновесие, я бреду за ней, стараясь идти точно по этому следу.

— Стеша, детка… куда же ты? Постой! Не бросай меня здесь!

Русалка не реагирует на мои слова. Она все дальше входит в воду, но не останавливается. Словно загипнотизированный, я иду следом. Через несколько мгновений на поверхности озера видна только голова девушки. Ее зеленые волосы плывут за нею, будто это и не волосы вовсе, а какое-то водяное существо. Погрузившись по пояс, ложусь на воду и плыву, несмотря на то, что на мне дубленка. Она быстро намокает, но я не сдаюсь, продолжая плыть. Вернее — барахтаться.

— Русалочка… Нимфа… — отчаянно бормочу я. — Погоди, не уплывай!.. Останься со мною, мне холодно…

Трудно дыша и тяжко шлепая по воде руками, нагоняю Стешу, протягиваю руку, чтобы схватить за волосы. Но в пальцах оказывается только пучок стеблей водяной лилии. От неожиданности и испуга, иду ко дну, но не тону, потому что вдруг оказываюсь в лодке. Тихий плеск. Скрип уключин. Яоткрываю глаза и вижу перед собой тушу врача Голубева, чернильным пятном расплывшуюся на фоне то ли рассвета, то ли заката. В руках у него весла. Откидываясь все корпусом назад, он налегает на них и лодка рывками движется по безмятежной озерной глади.

— Очнулись, утопленник?

— Это вы меня вытащили? — спрашиваю я. — А Стешу?

— Что — Стешу? — удивляется тот.

— Ее вы вытащили? Она ведь тоже была там, в воде…

— Это вам почудилось, Саша… Кроме вас, никого из утопленников в озере не наблюдалось.

— Значит, я утонул… Ну что ж, тем лучше. Теперь вы имеете полное моральное право мне все рассказать. Я буду нем как… как утопленник…

— Ладно-ладно, расскажу… Собственно, я это собирался сделать на берегу… Только вот примите для профилактики. Рекомендую как врач.

Я протягивает руку и Голубев сует ему мне бутылку джина. Откуда только взял? Я немедленно делаю изрядный глоток… И просыпаюсь. Никакого джина. И Голубева — тоже. Рядом посапывает Тигра, положив мне голову на плечо. Сквозь задернутую занавеску просачивается рассвет. Автобус подпрыгивает на неровностях — все-таки качество дорог в СССР оставляет желать лучшего. Позади нас с математичкой сидят Тоха Макаров и Володька Борисов — мой братишка. Им не спится. Болтают. Правда — шепотом. Я специально не прислушиваюсь, но отчетливо разбираю каждое слово.

— Вот ты его братан, ты хоть понимаешь, чего он с нами вошкается? — спрашивает Макаров.

— Ну как же!.. — бормочет Володька. — Он же — педагог, учитель…

— Ну так и чо? — хмыкает Тоха. — Татьяна Алексеевна — тоже учитель… Да и тетка не шибко вредная… Разница-то в чем?..

— Ну ты сравнил… Волобуева — просто учительница. Она книжки любит и хочет, чтобы мы их тоже любили, вот и старается… А Саша, он — учитель от Бога, как говорит наша сеструха… Ему надо, чтобы из нас люди вышли…

— Он твой родич, вот ты за него и заступаешься…

— А чо тогда спрашиваешь, если не веришь?

— Ладно… Забей… Я чо спрашиваю?.. Сейчас-то он с нами вась-вась, а когда мы… Ну ты знаешь, что мы сделаем… Думаешь, твой Саша, на нашу сторону встанет?.. Или как все, кинется меры принимать?..

— Спроси чего полегче, — бурчит братишка. — Только вот ты ему «сторожа» своего отдал, и «пукалку» — через «Чапая»… А ведь ты никому из взрослых не доверил бы их, даже — Васькиному папаше, а тот мужик свойский…

— А ты хотел, чтобы его эти гады ухайдокали?

— Скажешь тоже… Я за брательника глотку перегрызу…

— То же мне, грызун нашелся… — бормочет Макаров. — Я тока знать хочу — он с нами до конца или соскочит в последний момент?..

В этот момент Разуваева зачмокала губами и что-то проговорила, не открывая глаз. Разговор позади нас оборвался. Я покосился в щелочку между подголовниками наших, с Тигрой, кресел и увидел, что оба пацана спят, прислонив друг к другу головенки в вязанных шапчонках. Притворяются или я опять задремал и весь их разговор мне приснился? Хорошо бы… Не, приятно, конечно, что Володька за меня горой, но вот что это они такое задумали, из-за чего я буду должен стать на их сторону, или — в последний момент соскочить?

Побег?.. Куда же они побегут?.. И на кого бросят родителей?.. Тоха — свою радикулитную бабку… Митька Ильин — разбитую параличом мать… Серега Зимин — мамашу, которая ради него сумела взять себя в руки… Да и другие… Нет, не смогут они своих бросить… Тогда, что они задумали? Бунт?.. Против кого? Учителей?.. Смешно… Что им учителя сделали?.. Особенно — теперь… Против — проекта?.. Да они же в Илге души не чают… И вряд ли хотят, чтобы у нее были неприятности. Нет-нет, здесь что-то более серьезное…

Что-то такое, что заставит меня сделать выбор, из-за которого все может пойти прахом. Хотя пацаны могут и просто так трепаться, чтобы меня потроллить слегка, с них станется. Однако надо держать ухо востро. Уже не раз я сталкивался с тем, что думал о них одно, а оказывалось что-то совсем другое. Я для них из кожи вон лезу, придумываю всякое, что позволит им раскрыть свои таланты, а у них уже есть свой Орден, только он полностью закрыт от посторонних. Включая меня.

И никакими словами мне не достучаться, чтобы они пустили в свой внутренний круг, только — делами. Причем, идти по пути подкупа, как это я делаю сейчас, устраивая им развлечения — кино, чаепития с тортиками, теперь вот турпоездка — по сути бесполезно. Привыкнут и будут воспринимать, как должное. Если уже не привыкли. Так что пора поломать эту практику и переходить к делу. Пусть сами заработают себе на развлечения. Больше ценить будут.

Насколько я знаю, в СССР не принято было приобщать школьников к заработку, все норовили эксплуатировать задарма, вот и вырастили сразу несколько поколений не готовых отвечать за свое благополучие. Потом пришлось учиться на ходу и часто эти уроки обходились слишком дорого. Некоторым они стоили жизни. Хорошо помню, в каких базарных баб превращались милые, образованные, интеллигентные советские женщины, вынужденные обстоятельствами мотаться челноками в Китай и Турцию.

А их мужики нередко продолжали ходить в свои уже бесполезные НИИ, или стишки писать, которые никто не печатал, или просто бухать за счет своих жен, из последних сил вкалывающих, чтобы прокормить и одеть семью. Не хочу, чтобы мои пацаны становились такими вот никчемными мужиками. Так что — сказка сказкой, романтика романтикой, а умение обеспечить себя и будущую семью — это обязательный пункт воспитательной программы. Пусть даже я сам стану их работодателем.

Солнце поднялось над горизонтом, когда «Икарус» въехал в Кострому. По плану поездки перед осмотром достопримечательностей группа должна была позавтракать в одной из столовых. Для этого у нас, с Антониной Павловной, имелись специальные талоны на всю ораву. Столовка только открылась и не могла похвастать обилием посетителей. Советские люди редко посещали перед работой злачные заведения. В лучшем случае по быстрому перехватывали дома или брали с собой тормозок.

Водила позавтракал с нами, а потом вернулся в салон автобуса и завалился спать. А мы отправились осматривать городские достопримечательности. Благо, что в Костроме, как и во многих других старинных городах, они были в основном сосредоточены в центре и на одном, левом, берегу Волги. Хотя теперь город занимал оба берега. Наш экскурсовод, похоже, прекрасно выспалась, потому что, когда все остальные отчаянно зевали, она принялась бодро излагать нам предысторию нынешней Костромы:

— Изначально Костромская область была заселена финно-угорским племенем меря. От него нам достались отголоски в названиях рек и населенных пунктов края. Даже само название реки и города «Кострома» — скорее всего содержит в себе элементы мерянского языка, потому что частица «-ма» — часто встречается в названиях рек. Скорее всего славяне стали заселять эти земли примерно в одиннадцатом— двенадцатом веках. Город был воздвигнут на левом берегу Волги, точнее — на берегу ныне не существующей реки Сула. Кстати, само название этой реки подтверждает южные корни местных жителей. Ведь другая, более крупная и известная, река Сула является левым притоком Днепра. Такой перенос южных названий в северные земли был весьма характерен для переселенцев того времени. Датой основания Костромы и поныне считается тысяча сто пятьдесят второй год. Эту дату предложил историк восемнадцатого века Василий Никитович Татищев, который связал это событие с деятельностью Юрия Долгорукого на северо-востоке Руси. Однако Татищев использовал источники, которые до нас не дошли и доказать правдивость этой версии или опровергнуть ее сейчас, к сожалению, невозможно. Хотя в целом, это событие вписывается в общую картину деятельности прогрессивного для своей эпохи князя Юрия Долгорукого в указанный период, и подтверждается данными раскопок, проведенных советскими археологами. Данные эти свидетельствуют, что первые поселения на левом берегу могут быть датированы именно двенадцатым веком…

Не знаю, как в XII, а в ХХ веке исторический центр Костромы выглядел не плохо. Особенно впечатлил Богоявленский собор, который в Смутное время пытались уничтожить сторонники Лжедмитрия II и памятник Ивану Сусанину, что завел польских интуристов, в смысле — интервентов в тогдашние непроходимые леса. Симпатичным оказалось здание Кукольного театра. Посетили мы и музей, посвященный истории города и края, само здание которого было выполнено в древнерусском стиле, хотя и построено в 1913 году.

В общем, как уже не в первый раз в нынешнем путешествии, перегруженные впечатлениями и историческими сведениями, мы с облегчением отправились на обед — тоже по талонам, выданным в молодежном туристическом бюро «Спутник», а после вернулись к нашему «Икарусу». Егор Петрович за время наших блужданий успел не только поспать, но и пообедать. Так что, как только вся наша ватага поднялась в салон, он немедля завел двигатель и покатил к следующей цели поездки.

До Ярославля нужно было проехать всего восемьдесят три километра. По дневному времени автобус шел ходко, так что у нас был шанс успеть не только посмотреть тамошние историко-архитектурные красоты еще при дневном свете, но может быть даже попасть в какой-нибудь музей. Экипаж чувствовал себя бодро. Как и в поезде, девчонки затеялись петь. Ираида Пахомовна и Антонина Павловна подхватили, заодно и организовав на это дело некоторых мальчишек.

Не избежал музицирования и я. Вадик Красильников захватил в дорогу гитару и подбил меня ему аккомпанировать. Артачиться я не стал. Не самому же горло драть. Так что вскоре в общий хор влилась музыка и красивый голос будущего актера. Если парень хотел покрасоваться перед девчонками, ему это явно удалось. Они даже не подпевали, чтобы не заглушать певца своими голосочками. В общем туристический «Икарус» на время превратился в концертный зал на колесах.

Ярославль встретил нас сияющими на солнце маковками церквей. Вообще, я уже заметил, что не смотря на борьбу с «религиозным туманом», в СССР гордятся «культовыми сооружениями», а также — иконами и другими атрибутами православия. Особенно в городах «Золотого Кольца», потому что иностранные туристы посещают их из-за храмов и монастырей, а не из-за памятников революционерам и героям Гражданской войны. Советских туристов к таким монументам вели в обязательном порядке.

Впрочем наш экскурсовод явно тяготела к старине, поэтому решила сосредоточить наше внимание именно на дореволюционных достопримечательностях. Прежде всего нас повезли на Стрелку. Под нею, как выяснилось, подразумевается мыс, возле которого речка Которосль сливается с Волгой. Именно отсюда и ведет свое начало Ярославль. В IX веке здесь обитали финно-угорские племена, поклонявшиеся медведю. Согласно самой распространенной версии, в 1010 году их поселение захватил Ярослав Мудрый.

Чтобы окончательно утвердить свою власть над язычниками, князю пришлось убить ни в чем не повинного мишку. Со времен правления Ярослава Мудрого на Стрелке возвышался местный кремль. Однако до наших дней это крепость не сохранилась. Один из главных туристических объектов Ярославля мы увидели в самом сердце города. Это древнейшее из сохранившихся в нем сооружений — Спасо-Преображенский собор — построенное еще в начале XVI века. В нем сохранились фрески времен Ивана Грозного. Кроме того, в окрестностях оказалось еще шесть храмов, но уже XVII века.

Побывали мы и набережной Волги, которая вытянулась почти на три километра вдоль правого берега великой русской реки. Приятно был после многих часов заточения в салоне автобуса прогуляться по ней. Тем более, что вдоль набережной, словно нарочно для туристов, выстроены и Митрополичьи палаты и Арсенальная башня и Дом Болконского и Ярославский художественный музей, до революции бывший губернаторским домом, да и многие другие достопримечательности.

Кроме Волжской, есть в Ярославле и Которосльная набережная, которая проходит по левому берегу одноименной реки. Гуляя по ней, мы смогли обозреть и Успенский кафедральный собор и церковь Николы Рубленого, скульптуру и церковь Спаса-на-Городу и Спасо-Преображенский монастырь, основанный в XII веке. По словам Ираиды Пахомовны он долгое время являлся духовным, культурным и экономическим центром Ярославля. Славен монастырский ансамбль своей звонницей, водяными воротами, домом ризничего, монашескими кельями, башнями и кучей других памятников архитектуры XVI-XIX веков.

На закуску мы осмотрели — снаружи — Ярославский театр драмы имени Волкова, известный как старейший драматический театр в Советском Союзе. Его история началась еще в 1750 году. Первые спектакли ставились в кожевенном амбаре купцом Федором Волковым. В здание на площади, названную в его честь, актерская труппа въехала в 1911 году. Свое нынешнее название, площадь получила в 1938, а в прошлом — 1980 году — рядом был разбит сквер. Здесь и завершилось наше знакомство с историческим Ярославлем.

Осталось только поужинать и в путь. Что мы и сделали, здесь же, на площади Волкова, в ресторане «Москва». Когда мы снова погрузились в «Икарус», на улице уже воцарились сумерки. Впереди была еще одна ночь в дороге. Завтра нам предстояло охватить Ростов Великий, Переславль-Залесский и Загорск — бывший и будущий Сергиев Посад. А послезавтра нас ждала Москва и поезд в Литейск. Ребята, да и взрослые настолько вымотались, что на вторую ночь спали в автобусе как убитые.

Утром мы въехали в Ростов Великий. Этот древний город, известный аж с IX века славится прежде всего своим кремлем, построенным в XVII столетии в подражание Московскому. Из храмов популярен у туристов Успенский собор, который был воздвигнут в конце Х века, но современный облик обрел в XVI. Его отдельно стоящая звонница прославилась тем, что на ней снимали сцены погони для фильма «Иван Васильевич меняет профессию». Само сооружение воздвигли в 1682–1687 годах.

У колоколов звонниц есть даже имена собственные. Самый басистый называется «Сысой». Он весит около двух тысяч пудов, и отлит был Фролом Терентьевым в 1689 году. Другие колокола получили имена: «Иолиелей», «Лебедь», «Баран» и «Голодарь». Известен своими церквями и Спасо-Яковлевский мужской монастырь, основанный еще в XIV веке. С 1930 года в зданиях монастыря разместили воинские и продуктовые склады, а действующей остается только Яковлевская церковь.

Монастырь, кстати, стоит на берегу, крупнейшего в Ярославской области, озера Неро — главной природной достопримечательности Ростова Великого. Чтобы выйти на его берег, нам понадобилось всего несколько минут неспешной от ходьбы от Ростовского кремля. Экскурсовод Завьялова, которая и сообщила нам все эти сведения, поведала местную легенду, которая гласит, что будто бы Петр I хотел свой первый флот построить именно на Неро, но отказался от этой затеи из-за небольшой глубины водоема.

Позавтракали мы в Ростове, а обедать будем в Переславле-Залесском. Куда и отправились. Даже издалека этот город показался словно поднявшимся из озерных вод сказочным древнерусским городком Китежем. Озеро, кстати, действительно есть и называется оно Плещеевым. Сейчас, глядя на этот тихий, застроенный монастырями, отдельно стоящими храмами и старыми купеческими домами-магазинами город, трудно поверить, что когда-то он был крупнейшей, после Киева и Смоленска, крепостью Древней Руси.

Веками Переславль заслонял Владимир и Суздаль от нашествий с Запада, а Москву — с Востока. Помимо стен, естественными препятствиями для вражеских полчищ служили Плещеево озеро и река Трубеж. В Переславле-Залесском отметились Юрий Долгорукий, Александр Невский, неподалеку от него родился царевич Федор, сын Ивана Грозного и последний русский царь из династии Рюриковичей. Вплоть до Дмитрия Донского все московские князья носили титул Переяславские.

Из этого города поставлялась речная рыба к столу Великих князей Московских, а впоследствии и царей всея Руси. Именно здесь построил юный самодержец из династии Романовых, по имени Петр Алексеевич, свою первую «потешную» флотилию, которая стала прообразом могучего русского флота, вот уже триста с лишним лет не дающим покоя нашим врагам. Мне настолько понравился этот тихий городок, от которого когда-то зависели судьбы огромной страны, что я пожалел о том, что не могу здесь остаться.

Как ни жаль было с ним расставаться, а надо было двигаться дальше. После обеда мы снова погрузились в «Икарус» и поехали к предпоследнему пункту нашего путешествия, к городу в Московской области, который при советской власти переименовали из Сергиева Посада в Загорск. По словам нашей экскурсоводши, свое нынешнее название городок получил не от того, что находится за каким-то горами, а в честь революционера Владимира Загорского, погибшего в 1919 году.

Памятник ему мы и увидели, когда въехали в город, и автобус остановился на проспекте Красной Армии. Дальше двинулись пешком, торопясь посетить главную достопримечательность Загорска, монастырь Троице-Сергиева Лавра. Ираида Пахомовна завалила нас историческими сведениями, благодаря которым лично я узнал, что здесь был крещен Иван Грозный, что именно в этом монастыре находится самый большой действующий колокол, который весит семьдесят две тонны, что в Лавре побывал знаменитый Александр Дюма.

— «Трудно представить себе что-либо более ослепительное, чем этот огромный монастырь, величиной с целый город, в такое время дня, когда косые лучи солнца отражаются в позолоченных шпилях и маковках…» — в таких словах, в тысяча восемьсот пятьдесят восьмом году, выразил великий автор «Трех мушкетеров» свое восхищение этой жемчужиной русской церковной архитектуры, — тараторила Завьялова, ведя нас к воротам в монастырских стенах.

И как будто по заказу красноватые лучи заходящего солнца и впрямь отразились в золотых куполах и это оказалось действительно восхитительным зрелищем. Экскурсоводша рассказывала об истории Сергиева Посада, но, само собой, ни словом не упомянула о том, что на его территории существует два закрытых секретных объекта — Загорск-6 и Загорск-7. В одном разрабатывается бактериологическое оружие, а в другом расположен физико-технический институт Министерства обороны СССР.

Солнце закатилось и мы погрузились в «Икарус», чтобы отправиться в Москву. Завтра я оставлю группу, потому что мне нужно решить проблему с моим бывшим будущим тестем. Если пока еще не старый дурак не одумается, все мои достижения и планы могут пойти прахом. Я в своей нынешней вариации могу в любой момент просто исчезнуть. И никто не заметит перемены. Потому что Сашок Данилов будет тихо преподавать в школе №22 города Литейска. Может быть даже лучше меня, но уж точно без моих грандиозных до безумия планов.

Родичи останутся в своей хибаре. Гражданка Шульц-Эглите без всяких препятствий будет тихонько работать на благо проекта «УВ». А вот что будет с пацанами, никому не ведомо. Так что не могу я исчезнуть. Права не имею. «Икарус» катил по довольно оживленной трассе. По обеим сторонам проплывали огни деревень и небольших городов. Не освещенные ничем, кроме ущербной луны поля и перелески были скорее исключением. Чувствовалась близость столичного мегаполиса.

Наши с Тигрой подопечные не спали. Они предвкушали встречу с Москвой. Наверняка большинство из них никогда не видели столицу воочию. Егор Петрович не слишком торопился, но все равно, в черте города мы оказались немного за полночь. Он поставил машину на автостоянку и теперь можно было поспать хоть и полулежа в кресле, но все-таки без раскачивания и тряски. Постепенно разговоры в салоне затихали, сменяясь посапыванием и храпом.

Мне тоже было рано покидать автобус и я провел ночь во все том же кресле. А утром помог математичке и экскурсоводу сводить группу на завтрак, а еще договорился с начальством оказавшегося по близости спортивного комплекса, чтобы разрешили всем нам принять душ и поплавать в бассейне. Не пришлось даже прибегать к спецудостоверению. Бумажка с портретом Ильича решила проблему. Когда чистая и счастливая ватага вернулась на борт «Икаруса», я попросил водителя построить маршрут так, чтобы высадить меня на площади Дзержинского.

— Увидимся на вокзале! — сказал я Антонине Павловне, выходя возле метро из салона.

Наша тургруппа продолжила объезд достопримечательностей, на этот раз — столичных, а я не торопясь двинулся по известному мне адресу. На часах не было и одиннадцати утра, но был шанс, что я не застану Сергея Константиновича Арабова дома. Должен же он когда-нибудь ходить на службу! И все-таки я не спешил. Мне нельзя было сработать вхолостую. От Арабовых я должен уйти в полной уверенности, что достиг цели. Следовательно, действовать надо наверняка.

Войдя в знакомый подъезд, я поднялся на четвертый этаж. Дверь двенадцатой квартиры. Арабовым звонить два раза. Еще чуть помедлив, я нажал столько, сколько требовалось. Открыли мне буквально через минуту. Это был не сам майор Арабов, ни даже — его малолетняя дочурка. Это была Тереза Яновна — моя бывшая будущая теща. Такой я ее никогда не видел. На моей памяти это была пухлая, неопрятная, с дряблой от обилия косметики кожей почти старуха. А сейчас передо мною стояла элегантная моложавая дама в длинном лиловом бархатном платье и ниткой жемчуга теряющегося в глубоком декольте.

— Вы к кому, молодой человек? — поинтересовалась она.

— К Сергею Константиновичу, — ответил я.

— Его нет дома.

— Могу ли я его подождать? Дело в том, что я из Литейска.

Уверенности в том, что Тереза Яновна в курсе дел мужа, у меня не было, но тем не менее пароль сработал.

— Заходите, — сказала она. — Сейчас я приготовлю кофе.

Не надо — хотелось сказать мне. Знаю я, как она готовит кофе, но я промолчал. Бывшая будущая теща посторонилась, пропуская меня в прихожую. Пространства для маневра она оставила мне мало и чтобы протиснуться, я невольно задел плечом ее полную, но в эту эпоху еще довольно крепкую грудь. Мадам Арабова судорожно вздохнула и я невольно вспомнил один неловкий момент. Однажды на даче я столкнулся с тещей, выходящей из душа. В тот момент на ней был только халат, поверх голого тела, и полы его оказались распахнуты.

Помнится, это нисколько не смутило Терезу Яновну. Она даже подмигнула мне. Жена говорила мне, что мама изменяла Сергею Константиновичу, но я не собирался становиться объектом ее притязаний. Меня и без того тошнило от всего этого семейства. А сейчас мне тем более нужно было сосредоточиться на деле. Хозяйка трех комнат в коммуналке проводила меня в гостиную и ушла на кухню, готовить свой традиционно невкусный кофе. Ума ни приложу, как она умудрялась его испортить?

Через десять минут она вернулась с подносиком, на котором, кроме кофейника, двух чашек и сахарницы, ничего не было. Видать, хорошо знакомая мне скупость бывшей будущей тещи не была благоприобретенным качеством, а с нею же уродилась. Терпеть не могу лицемерия, но пришлось сделать вид, что напиток мне нравится. В квартире стояла мертвая тишина. Наверное, все соседи на работе, а восьмилетнюю Лизу забрала на каникулы бабушка. Так что, как ни крути, а мы мадам Арабовой здесь одни.

Она это тоже хорошо понимала, потому что не стала терять времени даром. Откинулась на спинку дивана и медленно положила нога на ногу. Обнажив, обтянутое шелком гладкое колено. Подол лилового платья сполз до бедра и со своего места я мог видеть то, что служит пищей для мужского воображения. Ноги у Терезы Яновны были хороши. Ни варикоз, ни целлюлит еще не испортили их. Мне сразу вспомнился недавний сон. Только там так сидела моя бывшая будущая жена. Сны начинают сбываться. Хорошо, что я не увидел продолжения.

— Вы первый раз в Москве? — по-светски осведомилась она.

— Нет, я уже был здесь, — ответил я. — В январе. В том числе и в вашей квартире.

— Ах да, — кивнула бывшая будущая теща. — Лиза говорила мне, что приходили какие-то дядя и тетя… От мужа ничего не добьешься…

— Лиза — это маленькая девочка, которая открыла нам в прошлый раз дверь?

— Совершенно верно, — с гордостью произнесла мадам Арабова, словно речь шла о невесть каком сокровище. — Наша, с Сергеем Константиновичем дочь. Правда, милый ребенок.

Я сдержанно кивнул. В этом вся суть семейства Арабовых — показуха и нежелание видеть вещи такими, какими они есть на самом деле.

— А сейчас она где?

— У бабушки в Рыбинске, — ответила Тереза Яновна и добавила: — Никого нет дома… Кстати, как вас зовут?

— Александр!

— Тереза, — опустив отчество, представилась она. — Вы, наверное, устали с дороги?.. Хотите принять душ… Сергей Константинович придет не раньше трех… Вы можете даже прилечь, отдохнуть.

Голос ее охрип. Видно, что вот-вот и она выскочит из платья. Обстановка стремительно накалялась. Самое смешное, что я не совершил бы ничего аморального. Ведь при любом раскладе эта сорокалетняя самка, похоже, не пропускающая ни одного мужика, попадающего в ее паутину, не станет моей тещей даже в теории. Нет, ничего проще задрать ей сейчас подол и без всякой прелюдии оприходовать. А когда придет ее супруг, мне будет проще с ним разговаривать, потому что по законам человеческой стаи он окажется в положении униженного.

— Ну чего ты ухмыляешься⁈ — теряя всяческое терпение, спросила она. — Я уже мокрая вся… Когда ты еще задарма отымеешь такую как я?..

И вскочив, она одним, видать, отработанным движением плеч сбросила с себя платье, представ в одном нижнем белье, которое включало и пояс для чулок. И вдруг в коридоре послышались тяжелые мужские шаги.

Так же ловко, как бывшей будущей теще удалось снять платье, надеть его у нее не получилось. Когда вошел Арабов, она все еще пыталась его натянуть. Увидев эту суету, Сергей Константинович только поморщился и указал ей пальцем на дверь спальной. Я наблюдал за этой семейной драмой, нарочито медленно потягивая кофе. Хотя лучше бы его совсем не пить. Стараясь не смотреть на меня, хозяин трех комнат в коммуналке, уселся напротив и выплеснул в чашку жены остаток кофе, выцедил. Хотя ему явно требовался напиток покрепче.

— Вы из Литейска, от Серушкина? — спросил он.

— Да, я из Литейска, — ответил я. — Серушкин просил меня к вам зайти, Сергей Константинович, это верно, но я не по этой причине здесь.

Вот теперь Арабов на меня посмотрел. И не просто — посмотрел. Уставился в полнейшем недоумении.

— Чем же тогда обязан? — спросил он.

Достав из кармана свое спецудостоверение, я раскрыл его и показал бывшему будущему тестю. Прочитав написанное в нем, он выпучил глаза еще больше. Губы его затряслись.

— Я арестован? — спросил он.

— Нет, — ответил я. — Цель моего визита иная.

Лицо его, побледневшее было, стало наливаться краснотой.

— Слушаю вас…

— Считайте это последним предупреждением. Если не бросите свое нынешнее занятие, за вами действительно придут… Участие в подпольных коммерческих операциях, связь с иностранными спецслужбами… Я не судья, но думаю, вышка с конфискацией вам гарантирована… Вы представляете, что будет с вашей семьей?.. Лишение столичной прописки и высылка на сто первый километр. Дочка продолжит обучение в провинциальной школе, после которой ее в лучшем случае примут в ПТУ. И вряд ли она сможет выйти удачно замуж.

О том, что она вряд ли удачно выйдет замуж даже если останется в Москве, я скромно умолчал. Мой собеседник тоже помалкивал. Уж не знаю, стало ли для него открытием, что его жена шлюха, но вот появление в его жилище «курьера» с мутными, но весьма крутыми корочками уж точно оказалось полнейшей неожиданностью. Моя осведомленность в его делах служила лучшим доказательством справедливости сказанного. Наверняка, он и сам об этом не раз думал, но одно дело мысли, в которых самому себе боишься признаться, другое — когда тебе об этом говорит посторонний.

— Что молчите, Сергей Константинович? — спросил я. — Или мои слова кажутся вам неубедительными?

— Нет, но… — замялся он. — Вот сразу так бросить все я не могу… Вы же знаете, завязаны другие люди…

— А вы напишите!

— Что — написать?

— Вот об этом и напишите — кто, кому, куда, сколько?

— Вы же сказали, что пришли меня предостеречь…

— А никто и не собирается использовать эту бумагу против вас. Наоборот, она может послужить для вас спасательным кругом. Вы меня понимаете?

— П-понимаю, — пробормотал он, открывая портфель, с которым пришел и вынимая из него листки бумаги, а из кармана кителя — авторучку. — Терезка! — рявкнул он. — Выпить принеси и закуси!

И он принялся писать. Минут через пять в гостиной снова появилась моя бывшая будущая теща. Теперь у нее на подносе были рюмочки, графинчик, надо полагать — с коньячком, а также — бутерброды с красной и черной икрой, нарезанный лимон и шоколад. Я наполнил рюмки, накатил, подцепил бутербродик. Арабов тоже опрокинул рюмаху, закусив ломтиком лимона. При этом он не отрывался от своей писанины. Исписал один листок с двух сторон. Взялся за другой. Исписав оба, он спросил:

— Подпись ставить?

— Нет, не нужно, — ответил я, отбирая у него листки и вставая. — Надеюсь, вы сделаете правильные выводы.

— Зачем вы это делаете? — спросил он.

— Что именно?

— Спасаете меня.

— Мне жаль вашу дочь. Милая девчушка… Кстати, если у вас есть, что передать Антипычу, так несите.

Совершенно сбитый с толку, он вышел из гостиной и вскоре вернулся с битком набитой сумкой. Я взял ее и направился к выходу. Не успел отворить дверь, ведущую на лестничную площадку, как позади раздался крик: «Терезка, сучка, а ну-ка подь сюды!». Я помедлил, но потом подумал, что вряд ли это их первая семейная разборка, так что до смертоубийства не дойдет. С чувством выполненного долга, я покинул коммунальный очаг, в который демобилизованного старлея Володю Данилова занесет нелегкая десять с лишним лет спустя.

Любопытно, когда он впервые объявился в семействе полковника Арабова, в нем царила вполне благопристойная атмосфера. О том что тесть давно и прочно рогат Владимир Юрьевич узнал из случайного разговора с супругой. А потом был тот случай на даче, когда к тому времени уже изрядно располневшая теща вырулила на него практически голой и только подмигнула, нисколько не смутившись. То есть, вся внешняя благопристойность была обыкновенной ширмой, за которой скрывалось лицемерие и взаимная ненависть. Так вот — неужели все это результат моей нынешней встречи с ними?

Хорошо бы. Конечно, они и до зятя друг друга ненавидели, но по крайней мере, благодаря участию тестя в махинациях, сумели кое-что накопить. А после нынешнего моего появления вынуждены будут экономить, потихоньку проживая сбережения. Так они и дотянут до того «счастливого» дня, когда их дочурка выскочила замуж за бизнесмена, которого они дружно станут доить почти десять лет. Покуда упомянутый бизнесмен не поймет, что пора разводиться.

Выходит, сегодня я устроил судьбу не только семейки Арабовых, но и свою собственную, спровоцировав цепочку событий, которые привели к роковому выстрелу, изменившему жизни двух Даниловых разом. Ну что ж, значит и все мои предыдущие поступки уже в теле физрука были правильными, иначе нынешняя беседа с бывшими будущими родственниками могла не состояться. Ну а теперь, обеспечив будущее обоих своих ипостасей, я был волен поступать так, как сочту нужным.

На плече у меня висела сумка с последней партией западных лейблов и я бы мог ее выкинуть, но следовало помнить, что бывшему будущему тестю и так придется нелегко, когда он начнет выходить из игры, зачем же ему нарочно усложнять это. Наоборот — следует помочь. Я решил заскочить в какой-нибудь ресторан, не торопясь пообедать — все равно до поезда еще несколько часов — а заодно почитать то, что Арабов накарябал. Его, так сказать, признательные показания. Я должен знать, каким образом эти кожаные нашлепки попадают в Союз?

Я отправился в ресторан «Узбекистан» на Неглинной. В него стояла очередь, но спецудостоверение и здесь сработало безупречно. Швейцар взял под козырек и пропустил меня внутрь. Опытный метрдотель и без корочек сообразил, что я гость непростой — что значит профессиональный нюх — провел меня к зарезервированному столику и вручил меню. Я заказал салат «Пахтакор», шурпу, шашлык по-узбекски, тандырные лепешки и чайник зеленого чаю. В ожидании заказанного, вынул из кармана, сложенные пополам листочки. Развернул.

«Лейблы мы получаем через американского культурного атташе Ричарда Донована, — писал Арабов. — Однако тот очень осторожен и все мои попытки выйти с ним на прямой контакт потерпели неудачу. Его имя я узнал случайно. Проговорился Гошик, по кличке „Торгаш“, фамилия его мне неизвестна. „Торгаш“ известный в определенных кругах фарцовщик и, скорее всего, валютчик. Он крайне заинтересован в том, чтобы лейблы шли через него, потому что имеет с этой операции немалый процент. Если бы мне удалось устранить его, как посредника, я бы зарабатывал раза в два больше, но Гошик неуязвим. У него есть мохнатая лапа и среди ментов и среди чиновников „Внешторга“. Кроме того, он не жаден и сумел прикормить целую банду уголовников, которые за него и в огонь и в воду…»

Принесли салат, шурпу, лепешки, пришлось отвлечься. Некоторое время я все это с увлечением поглощал, не отвлекаясь на чтение. Потом подали шашлык, поедание которого тоже мало совместимо с чтением. И только перейдя к чаю я смог снова взяться за откровения бывшего будущего тестюшки.

«Мне с огромным трудом удалось сохранить свое присутствие в этой цепочке поставок, — признавался он, — думаю, только мои погоны удерживают „Торгаша“ от более решительных мер, так что мое самоустранение его лишь обрадует. Однако следует понимать, что Донована интересуют не столько деньги, сколько наши государственные и военные секреты и он использует всю эту аферу с лейблами лишь как прикрытие своих истинных целей. Я никогда не передавал ему — вернее Гошику, как главному посреднику, — ничего, кроме денег, но подозреваю, что именно „Торгаш“ через своих людей в органах и торгпредствах сплавляет американцу интересующие его сведения. Так что в любом случае надо трясти Гошика…»

Ну что ж, потребуется — потрясем. Пока что бумаге нельзя давать ходу, даже если я не назову, скажем в общении с полковником Михайловым или с Третьяковским, фамилии своего бывшего будущего тестя, его все равно может зацепить. В конце концов, и американец и его подельник фарцовщик все равно проколются на чем-нибудь. Я допил чаю, рассчитался с официантом и отправился на вокзал. Спешить мне было некуда и я потопал пешком, любуясь весенней Москвой, в которую тоже пришло раннее тепло.

У Казанского я увидел наш «Икарус». Из него как раз высаживалась ребятня, вытаскивая свой нехитрый багаж. За ними наблюдали Антонина Павловна и Ираида Пахомовна. Последняя с нами прощалась. Они с Егором Петровичем вернутся во Владимир своим ходом. Увидев меня, обе молодые женщины обрадовались. Видать, беспокоились. Я забрал из салона сумку, пожал шоферу руку, поцеловал экскурсовода, поблагодарив ее за содержательный рассказ о городах «Золотого Кольца».

И повел, вместе с математичкой, ребятню в зал ожидания. Здесь как всегда было шумно и многолюдно. Правда, чтобы попасть в него не требовалось проходить досмотр, как это будет сорок лет спустя. Все входы и выходы совершенно свободны. Конечно, от этого вокзал не становился чище и спокойнее, бомжи, алкаши, воришки так и шастали, но с ними вполне справлялись линейные отделы милиции, а терроризм для большинства советских граждан был пока лишь принадлежностью растленного Запада.

Объявили посадку на наш поезд. Построив группу, мы с Разуваевой повели ее к вагону. Перед посадкой, на всякий случай устроили перекличку. Слава богу, все оказались на месте. В вагоне уже никто не устраивал споров из-за верхних мест. Теперь даже девчонки из других классов стали считать моих пацанов своими. Да и парни уже не смотрели на спутниц, как на досадную помеху. Все-таки общее путешествие сплачивает. Глядишь, в Литейске начнутся совместные прогулки, походы в кино и в кафе «Мороженое». Ну и правильно! Что такое рыцарь без любви?

Кстати, о любви. Тигра заметно повеселела, когда мы распрощались с Заьяловой. Хотя та, после встречи с однокашником Сашка, вроде, не сильно строила мне глазки. Женщины — существа сложно и противоречиво устроенные. Сейчас, устраиваясь на нижней полке, Антонина Павловна выглядела совершенно счастливой. Ну и я с удовольствием вытянулся во весь рост — впервые за несколько дней. По вагону пробежала проводница, требуя, чтобы провожающие вышли из вагона и через пять минут состав тронулся.

Как только уютно застучали колеса на рельсовых стыках, меня сморил сон. Сказывался почти пятидневный недосып. Да и остальные, видимо, тоже уснули. Тем более, что уже сгустился вечер и за окнами поплыли огни подмосковных городов и сел. И мне приснилась драка. Обыкновенная драка в ресторане. Разница только в том, что почти никого из участвующих в ней я, кажется, прежде не видел. Какие-то молодчики ввалились в обеденный зал и начали цепляться к посетителям.

И будто бы я подловил одного из них, кажется главаря, одним старым нехитрым приемом. Сделал вид, что с озабоченным видом протянул руку к узлу его галстука — а хулиганы были одеты прилично. «Что это такое у вас?» — спросил я его, а когда юнец машинально опустил голову, чтобы взглянуть на свой галстук, крепко ухватил его за нос. Сдавленно вскрикнув, хулиган попытался вырваться, но нос его оказался надежно зажат между большим и указательным пальцами моей правой руки.

«Веди себя прилично, щенок блохастый, сукин сын, хамло…» — приговаривая, я выворачивал и выкручивал нос молодчика. Позиция у меня была чрезвычайно удобна. Между мной и хулиганом находился ресторанный столик, который мешал юнцу ударить меня ногой, а кулаки его не достигали цели, потому, что руки у меня длиннее. Несколько мгновений молодчик пробовал вырваться, он даже опрокинул столик, но я извернулся так, чтобы теперь между нами очутилось массивное кресло.

На выручку своему вожаку бросилась вся ватага в модных плащах из болоньи. Мне пришлось отпустить наглеца, чтобы отбиваться от остальных. Однако ко мне уже присоединились официант, швейцар и подоспевшая Таисия, которая тут же ударила одного из молодчиков по голове бутылкой в оплетке из тонких ивовых прутьев. Хулиган свалился как подкошенный. Официант успел сбить с ног одного из нападающих, но другой толкнул его в плечо. И когда официант начал падать, юнец перехватил его за ногу и с силой дернул ее на себя.

Нога оторвалась. Официант повалился на пол. Молодчик с глумливым хохотом, отшвырнул его конечность. Оторванная нога с деревянным стуком отлетела к стене. Покалеченный, чертыхаясь, начал шарить у себя за пазухой. Достал свисток и с силой дунул в него. Не раздалось ни звука, но «нога», которая оказалась искусно сделанным протезом, вдруг выпрямилась и подпрыгивая, устремилась к владельцу. Зрелище самостоятельно передвигающегося протеза буквально парализовала дерущихся…

Меня — тоже. Потому что даже проснувшись, почувствовал некоторое оцепенение. И не сразу понял, что рука, которую я положил под голову, затекла. Пришлось сесть и помассировать ее, чтобы вернуть подвижность. Проводница уже переключила вечернее освещение на ночное. Я сходил в туалет, потом прошелся по вагону, посмотреть, как мои подопечные. Большинство из них дрыхло без задних ног. Я взял у проводницы два стакана чаю. И угадал. Потому что когда я вернулся в наш с математичкой, брательником и начинающим актером отсек, Разуваева уже тоже проснулась.

Стакану чая она обрадовалась и достала пирожки, которые купила еще в Москве. Два наших с ней соседа тоже почуяли еду, попросыпались и слезли с верхних полок. Я послал их еще за чаем. У пацанов с собой тоже нашлись съестные припасы. Оказалось, что по предложению Антонины Павловны вся группа закупилась в кулинарии, неподалеку от Бородинской панорамы. В соседних отсеках тоже зашуршали свертками. Видать, нашлось чем перекусить у всех. Ладно, пусть заморят червячка. Ну а утром я их поведу в вагон-ресторан.

— Ну и как вам поездка? — спросил я у своих соседей.

— Здорово! — откликнулся Володька. — Особенно — павильон «Космос» на ВДНХ… Я раньше только на картинках и в кино видал настоящие космические аппараты…

— А вся эта старина — храмы, монастыри, иконы — тебе не понравились? — спросила Разуваева.

— Красиво, конечно, — нехотя проговорил Борисов. — Только все это — прошлое… А будущее за освоением космоса…

— А я читал, что на многих древних фресках, мозаиках и даже иконах сохранились изображения контактов с пришельцами, которые случались в далеком прошлом, — сказал Вадик. — Просто в те далекие времена люди не могли понять, что такое инопланетяне, вот и думали, что это — боги!

— Может быть, — кивнул мой брательник. — Я видел в «Технике — молодежи» фотографии — рисунки в пустыне Наска, первобытные фрески в Сахаре, в пещере Тассили, японские статуэтки Догу… Странно, почему пришельцы посещали нашу планету в прошлом, их видели тысячи людей, а сейчас — только какие-то непонятные 'летающие тарелки

Всласть наговорившись, разошлись спать. Я уснул не сразу. Выспался, видать. Мысленно я уже возвращался в Литейск. Снова начнутся занятия, тренировки. Надо как-то налаживать отношения с Виленой. Да и с преступным синдикатом придется разбираться. Ведь кто-то же напал на Графа, заминировав перед этим автомобиль бывшего трудовика? Если это не КГБ и не местные бандиты, то — кто? А если — местные, то ведь не сами по себе они действуют, значит, ими кто-то руководит. Кто?

Поезд стучал колесами и сон подкрался незаметно. А проснувшись, я отправился в вагон-ресторан и договорился о завтраке, обеде и ужине для всей группы. Поезд формировался в Москве, но при этом директором ресторана оказалась молодая приветливая женщина, видимо, еще не утратившая наивных институтских представлений о том, что клиент всегда прав, что советского человека нужно не просто вкусно кормить, но и быть с ним вежливым и обходительным. Как бы там ни было, но директорша с искренней улыбкой сообщила, что она и ее сотрудники будут рады юным туристам.

И не обманула. Когда выспавшаяся и умытая ватага ввалилась в это злачное заведение на колесах, столы были уже накрыты и улыбчивые, как их начальница, официантки рассадили едоков, открыли бутылки с газировкой и вообще внимательно отнеслись к просьбам юных клиентов. Приятно было видеть такое отношение, продиктованное не страхом перед вышестоящим начальством и не ожиданием чаевых, а лишь желанием честно выполнять свою работу. Вот если бы все так относились к делу, которому служили, глядишь Советский Союз не развалился бы.

После завтрака вернулись в свой вагон. Разговоры, песни. Если другие пассажиры, которых в вагоне было меньшинство, и намеревались продремать весь день, то вряд ли им это удалось. Впрочем, гама мои ребятки — а под «моими» я понимаю всех, без исключения участников группы — не допускали. И вообще не было бессмысленной беготни и рёгота, как это обычно бывает, когда ребятня собирается в больших количествах. Не, мои предпочли провести последний каникулярный день более интеллигентно.

Вагон-ресторан исправно накормил нас и обедом и ужином. С Тигрой мы ни о чем важном не беседовали, в основном трепались вместе со своими воспитанниками, которые набивались в наш отсек, делясь впечатлениями от поездки. После ужина улеглись спать. Завтра надо было рано вставать и сразу, после поезда, отправляться в школу. Я сам, перед тем, как лечь, прошелся по вагону, чтобы убедиться, что никто не колобродит. Ранним утром поезд подошел к Литейску. Даже у меня возникло чувство, что я вернулся домой. Что уж говорить об остальных?

Перед началом уроков я заскочил домой. Помылся и переоделся. «Волгу» заводить не стал. Так только осмотрел — все ли в порядке? Отправился на работу пешком. В учительской меня и Антонину Павловну окружили коллеги, стали расспрашивать о туристической поездке. Ну а потом прозвенел звонок и все разговоры закончились. Уроки прошли нормально. Детишки за каникулы малость разленились, конечно, но ничего, втянутся. По доброте душевной я их не стало особо гонять, наоборот, разрешил поиграть в волейбол.

На большой перемене позвонил товарищу инструктору райкома ВЛКСМ. Вилена не только взяла трубку, но искренне обрадовалась мне. По крайней мере — мне так показалось.

— Ну как прошла поездка? — спросила она.

— Великолепно! — не покривив душой, ответил я. — Жаль, что тебя с нами не было.

— И мне жаль, — вздохнула она.

— А как твоя поездка в обком партии?

И тут она замялась.

— Конечно, это была очень важная поездка, но…

— Что — но?

— Это не телефонный разговор.

— Хорошо, — сказал я. — Давай встретимся.

— Если можно — завтра.

— Ну завтра, так завтра. К часикам к пяти я заеду к тебе на работу.

— Я буду ждать!

— Вот и договорились.

Положив трубку, я отправился в столовку. Подсел за столик к Карлу. Тот радостно сообщил мне, что ремонт клуба практически закончен.

— Осталась разная мелочь, светильники надо установить. Ну и оборудование как-то приобрести.

— Приобретем, — сказал я. — Составь список.

— Хорошо.

— Кстати, у меня для Эммы Францевны будет еще один заказ.

— Ого! Интересно — какой?

— А вот пригласишь в гости, расскажу о своей задумке.

— Ты можешь прийти даже без всякого приглашения, — сказал Рунге. — Только захвати Вилену.

— Что, понравилась?

— Только как твоя невеста.

— Тогда, если не возражаешь, завтра, часиков в шесть.

— Не возражаю. Мы с Гретхен будем ждать.

— Слушай, все хотел спросить… Почему ты называешь супругу «Гретхен», если она — Эмма?

— А-а, это со студенческих времен повелось, — усмехнулся Карл. — Эмма играла в инсценировке «Фауста» Маргариту, по-немецки ласково это будет Гретхен… Вот я так ее с тех пор и прозвал.

— Понятно, — кивнул я. — По-моему, ей оно очень идет.

— Спасибо!

— Тогда — до завтра!

И мы с ним расстались. Прозвенел звонок. Последний на сегодня урок я провел у родного восьмого «Г». Все двадцать семь человек пришли. Ни один не притворился больным или не выспавшимся, после поезда. Молодцы.

— Ну что бойцы? — обратился я к ним. — Как самочувствие?

— Бодрое! — ответили они.

— Тогда готовьтесь. В воскресенье у нас вылазка к Чертовой башне. Если, конечно, погода не подкачает. А теперь давайте заниматься.

Не знаю, насколько правильный педагогический прием я применил, но предчувствие новых приключений воодушевило пацанов на исполнение рутинных обязанностей по учебе. После звонка ко мне подошел Кривцов.

— Сан Сеич, — сказал он. — Я хочу испытать Медный Ключ.

— Любопытно, а как?

— Да вот там же, в Чертовой Башне. Если там есть что-то ценное, он либо укажет, либо нет.

— А если — ценное есть, а Ключ все-таки не укажет?

— Значит — это не настоящий Ключ.

— Логично, а… нельзя его проверить ну на каких-нибудь колечках или сережках?

— Я проверял, — отмахнулся Толик. — Не срабатывает, но думаю, это потому, что я ведь точно знал, что они есть и где лежат.

— Возможно, — сказал я. — Тогда проверим в воскресенье. Я думаю, что теплофорный снаряд, ценнее даже золотых сережек. И уж если Ключ укажет на его местонахождение — это станет самой надежной проверкой.

— Вот и я об этом подумал, — проговорил Кривцов.

— Ну тогда до завтра! — сказал я. — Маме привет!

— Не буду я его передавать, — насупился пацан.

— Это еще почему?

— Мама сердится, а потом плачет…

— Надеюсь, ты не считаешь, что я в чем-то виноват перед ней?

— Нет, — угрюмо покачал головой Толик и добавил: — Хотя было бы клево, если бы вы стали моим папкой, пацаны бы усохли от зависти, но не срослось.

— А Володьке кто-нибудь завидует? — спросил я.

— Ну дык! — хмыкнул Кривцов. — У него такой брательник!

— Да вы все для меня, как братья, — пробормотал я.

Пацан поднял голову и посмотрел мне в глаза, словно спрашивая, не для красного ли словца я все это говорю? На такой взгляд надо было отвечать таким же — честным и открытым, без единой капли лукавства. Ну так я и в самом деле верил в то, что сказал. Они все были для меня младшими братьями. Толик кивнул, словно убедился в том, что я не вру и хотел было уже ускакать, но я его еще задержал немного. Был один вопрос, который не то, чтобы не давал мне покоя, но иногда всплывал в памяти.

— Осенью, во время похода, Макаров назвал тебя Тимохой… Почему? Ты же — Толик?..

— А-а! — рассмеялся он. — Я же — Тимофеевич, то есть — Тимохин сын… Отсюда кликуха такая…

— Понятно! Ну беги!

Он убежал, а я потопал следом. На сегодня дел у меня не было, надо было лишь заскочить в магазин и купить себе жратвы. Я вышел из школы и не успел сделать нескольких шагов, как рядом притормозила машина. Знакомый «Мерс». Из него вышел «автомобильный бог».

— Александр Сергеевич, — произнес он. — Вы очень торопитесь?

— Да не очень…

— Есть разговор.

— На тему?

— На тему наших общих дел.

— Это понятно, — кивнул я. — А конкретнее?

— У нас серьезные проблемы, — сказал Коленкин. — Говоря «нас», я имею в виду и вас — тоже.

— Ну что ж, почему бы не поговорить, — сказал я, открывая пассажирскую дверцу.

— Поедем в кабак, к хозяюшке, — проворчал Митрофаныч. — Там самое надежное место.

Он вдавил в пол педаль акселератора и иномарка, визжа не советскими покрышками, рванула вдоль улицы. Куда он спешит? На тот свет?

— Что стряслось-то?

— А ты точно не знаешь? — спросил «автомобильный бог», снова переходя к прежней манере общения.

— Знал бы — принял меры.

— Охотно верю, — пробурчал Коленкин. — Ну ничего, у тебя будет еще такая возможность.

Через пять минут мы вошли в обеденный зал кабака для городской элиты, заставленный столиками под уютными торшерами. Нас встретила Лиза — мать Толика. Она была приветлива, но холодна. Мне невольно вспомнился сегодняшний разговор с Кривцовым. Хозяюшка повела нас с Митрофанычем к столику возле окна, по которому стекала тонкая колеблющаяся пленка дождевой воды — погода все-таки испортилась. Кроме нас, других посетителей не было.

Вернее — я так поначалу подумал. Потому, что большинство торшеров, которые стояли возле каждого столика, для создания уюта, были погашены. И я не сразу заметил, что за нашим столиком сидит еще один посетитель. Не сразу — потому, что тот отогнул штору, словно спрятавшись за ней. А заслышав наши шаги — выглянул. У меня отлегло от сердца. Это был ни кто иной, как мой Покровитель, он же лжеписатель Третьяковский, он же куратор проекта «УВ», под оперативным псевдонимом Граф. Неужели его выписали из больницы? Выглядел он бледно, но уже сам факт его присутствия говорил о том, что врачи все-таки успели его подлатать.

— Здорово! — развязно, в стиле своего алкоголика-брата, которого вынужден был играть на публике, произнес он. — Я уж думал, мне одному придется…

И он показал на едва початую бутылку коньяку.

— Что ты здесь делаешь, Миня? — спросил «автомобильный бог», удивленный куда сильнее, чем я. — Ты же в больничке должен валяться?.. Я слыхал, что тебя хулиганы ножичком пырнули!

— Может, конечно, и хулиганы… — не стал спорить лжеклассик, даже не глядя в мою сторону. — Только в былые времена никакой хулиган не стал бы связываться с… — Он осекся и вдруг исподтишка подмигнул мне. — С ножичком… Весело, с матерком запустить в прохожего камнем — это еще куда ни шло, но хватать, тащить… В смысле, втыкать в гордость литейской литературы финарь…

А ведь он не пьян — догадался я. Просто еще не совсем оклемался, но все-таки пришел. Значит, встреча эта чрезвычайно важна. И сейчас эти его «пьяные» рассуждения о хулиганах — лишь сигнал мне: будь осторожен, сегодня здесь должно произойти нечто важное!

— Ну все-равно, Миня, шел бы ты… за соседний столик, — брезгливо пробурчал Коленкин. — Мне с физруком потолковать надо… Пересядь и пузырь свой прихвати… Да и можешь еще у хозяюшки закуси какой-нибудь попросить, я все оплачу.

— А вот приближается мой… самый строгий критик, — перебив его, возвестил Третьяковский. — Виноват — товарищ Стропилин, Иннокентий Васильевич!

К нашему столику приближался Кеша в блестящем от дождевой воды плаще.

— Добрый вечер! — сказал он улыбаясь и стряхивая капли с фетровой шляпы. — Прошу прощения, я немного вымок и мне надо срочно согреться чем-нибудь крепким. Во избежание простуды.

— Вечно от тебя болотом воняет, — тихо, но отчетливо произнес Граф. — Совсем как у нас в Крапивином Долу…

Стропилин сделал вид, что на слова пьяницы-литератора ему плевать, и он прежним веселым голосом поинтересовался:

— А что вы пьете?

— Кто — мы? — теряя терпение, произнес Митрофаныч. — Писака как всегда глушит коньяк, а мы с Даниловым пока еще ни капли не приняли. И не собираемся, потому что у нас важный разговор и нам посторонних не треба!

Лжеклассик снова мне подмигнул и пробормотал:

— Сущий срам… Чума на оба ваших дома…

— Слушай, Кеша, добром прошу, — почти простонал Коленкин, — забирай этого бумагомараку и лечитесь от простуды за другим столом. Все оплачу!

Предложение было щедрым, но Стропилин посмотрел на меня, словно ожидая моего решения. Третьяковский — тоже, но сейчас я смотрел только на дурака и неудачника, школьного приятеля Санька Данилова, и не узнавал его. Куда только подевалось вечное идиотское выражение напыщенного болвана, которое не сходило с его лица. Для прихлебателя и кретина, который постоянно вляпывается в авантюры с неизменно позорным исходом уж больно спокойное у него сейчас лицо. Словно он не из убогой какой-нибудь комнатенки выполз, а прямиком с военного аэродрома.

Черт знает, почему мне втемяшился в голову этот аэродром, но я словно наяву представил ночь, поле аэродрома, очертания огромного четырехмоторного самолета. Под фюзеляжем его возятся солдаты, поднимают что-то тяжелое. У короткого откидного трапа группа офицеров в длиннополых плащах и фуражках с высокой тульей. Они слушают летчика в кожаном шлеме и зашнурованном комбинезоне. Смеются. И вот подъезжает автомобиль. Из него выходит человек в штатском — в таком вот плаще, а еще в шляпе. И военные, включая летчика, вытягиваются во фрунт и козыряют ему. А лицо у штатского… Кешино.

— Отдайте мою русалочку… — вдруг жалобно пролепетал Третьяковский и уткнулся физиономией в столешницу.

Эта нелепая фраза вдруг вырвала меня из оцепенения.

— Пойдем, Митрофаныч за другой столик, — сказал я.

Однако тот лишь упрямо покачал головой. А Стропилин тем временем уже уселся за стол, выдергивал из кольцевого зажима одну за другой бумажные салфетки, вытирал ими свое изменившееся лицо, комкал использованные и бросал прямо на пол. Я обратил внимание, что костяшки пальцев правой его руки сбиты. Кеша дрался⁈

— С кем это ты махался? — спросил я.

— С малолетками… — как будто бы во сне пробурчал Граф.

— Да пока ни с кем, — пристально на него посмотрев, откликнулся Кеша: — но ничего не обещаю…

Он вдруг схватил пустую рюмку лжеписателя, вытер ее салфеткой, налил коньяку, медленно выцедил и поднялся.

— Пойду-ка я в сортир, умоюсь, — сказал он. — За городом я был, а там — грязь…

И отвалил.

— Нет, ты понял? — недоуменно глядя ему вслед, пробурчал «автомобильный бог». — Наглый стал, а давно ли на халяву выпить норовил… И этот еще привязался…

Он ткнул пальцем в захрапевшего Третьяковского.

— Так какого черта мы торчим за этим столиком? — спросил я. — Весь кабак свободен!

— Нельзя за другой сесть, понимаешь!

— Это еще — почему?

— Я ведь тебя сюда почему притащил? — перейдя на шепот, заговорил Митрофаныч. — Сказано мне было — прийти сюда к пяти вечера, сесть за столик, к которому проводит Лизка и ждать!

— Кем сказано?

— Да хрен его знает! — выдохнул Коленкин. — Письмецо я получил, без обратного адреса. Мне его секретарша, вместе с утренней корреспонденцией, вручила… Я ее как раз хотел поутрянке рачком поставить, для бодрости, а когда письмецо вскрыл, всякое желание, веришь, пропало… Там все грешки мои перечислены и не только — мои… И сказано, что отныне все перечисления будут идти на один лицевой счет и чтобы ни копейки Данилову, тебе то есть, и его, твоим, значит, соплякам… И это только предварительное, типа, условие дальнейшего сотрудничества, а основные будут обсуждены вот за этим столиком…

— Интересно, кто это такой борзый?

— Вот и я подумал, — кивнул «автомобильный бог». — И тебя решил взять… А тут — эти… Что если тот тип из-за них к нам не подойдет?

— Ну не подойдет, тебе-то какое горе?

— Он обещался список наших прегрешений в ментовку снести.

— Письмо при тебе? — спросил я. — Покажи!

— Да не могу я тебе его показать!

— С чего вдруг?..

— Да понимаешь, я через пять минут, как только прочитал его, спохватился, а на столе…

И он вдруг осекся.

— Опять он!

— Кто? — спросил я, не оборачиваясь.

— Пусть русалку отдаст! — пробормотал во сне лжеклассик.

Похоже, он не притворялся, а действительно спал.

— Да Стропилин этот твой! — злобно пробормотал Коленкин. — Гони ты его, Санек! Чего он сует нос не в свои дела⁈

Я все-таки оглянулся. К нашему столику опять приближался Кеша. И в самом деле послать его, что ли, куда подальше? Он, конечно, набивался ко мне в ассистенты, но мало ли кто о чем мечтает? Правда, меня смущало два обстоятельства — уж очень уверенное сегодня у него выражение лица, а вот Митрофаныч его явно боится. Лицо — что! За него бывшего комсомольского деятеля всегда пощупать можно, а вот непонятный страх «автомобильного бога» иное дело. Выходит, директор СТО знает о Стропилине что-то такое, чего не знаю я.

— Он все еще здесь? — презрительно осведомился Кеша, указывая пальцем на Третьяковского?

— Слушай, чего ты к нему привязался? — не выдержал я. — И вообще — надоел! Вали отсюда, пока цел!

Стропилин обратил на мои слова ноль внимания.

— А письмецо превратилось в горстку пепла, не правда ли, гражданин Коленкин? — спросил он, обращаясь к ошеломленному директору городской СТО.

Тот судорожно дернул головой, соглашаясь и бормоча:

— Так неужто это ты… вы…

— Да, это мое письмо, специальным образом обработанное, — кивнул Кеша. — Так что мы еще посмотрим, кто отсюда уберется?

Это он уже в мой огород метнул камешек.

— Ты не понял, братан, — откликнулся я. — Мне насрать на твои игры, но ты сунулся на мою делянку и твои дешевые понты здесь не канают.

— Это ты им можешь голову дурить, чувак! — огрызнулся Стропилин. — Я-то знаю, кто ты на самом деле?

Рука моя сработала рефлекторно. Еще мгновение и это дешевый понтярщик снес бы в элитном кабаке пару столов, но в запястье мое кто-то вцепился железной хваткой. Я бы и вцепившегося стряхнул сейчас, как пушинку, но увидел вымученную улыбку лжеписателя, который сделал вид, что ухватился за мою конечность, чтобы подняться. Митрофаныч наблюдал за этой сценкой в полном обалдении, а наглый Иннокентий — с насмешкой. Я помог Третьяковскому подняться.

— Проводи меня до дому, дружище, — попросил он заплетающимся языком и взглядом показал — не спорь.

— Ладно, пойдем! — пробурчал я.

— Саня-Саня-Саня! — принялся канючить «автомобильный бог». — Куда ты! Погоди!

— Ни на что не соглашайся и ничего не подписывай, — напутствовал я его. — Это дешевый фраер — не более.

Директор СТО сник, а — Стропилин лишь хмыкнул. Я подхватил Графа под руку, довел до его до гардероба. Мы оделись и вышли из кабака.

— Вон те «Жигули»! — сказал мой спутник, указывая на скромную машинку, приткнувшуюся неподалеку от «Мерседеса». — Только за руль сядешь ты. Я и сюда-то еле доехал.

И он кинул мне ключи. Усадив его на пассажирское место, я занял водительское. Вывел «копейку» со двора.

— Я же вижу, что тебе хреново, — сказал я. — Зачем ты удрал из больницы?

— Хотел тебе показать истинное лице Стропилина.

— Да, лицо у него сегодня занимательное, — проговорил я. — А повадки по-прежнему — шакальи.

— Ты верно описал его сущность, — проговорил лжеклассик. — Он и есть шакал.

— Ты что — давно его знаешь?

— Прилично. Ты думаешь, он твой ровесник? Как бы не так. Он лет на десять старше. Боле того — он даже не твой друг детства Стропилин, Иннокентий Васильевич. Тот живет по-прежнему в Тюмени и ведать не ведает о своем литейском двойнике.

— Вот это уж действительно — охренеть! Кто же он на самом деле?..

— Не торопи, я все тебе расскажу и даже — очень художественно, в лицах и картинах… Я же все-таки — писатель, хоть и не настоящий… Кстати, а куда это ты меня везешь?

— Как — куда? К тебе домой, в Крапивин Дол!

— Нет, там я загнусь с гарантией… Вези меня лучше в «Загородный», к Стеше… По пути я буду рассказывать… Было это лет пять назад… Я тогда ни о каком КГБ и не помышлял… А был, ну скажем, свободным философом… Кстати, в СССР занятие не поощряемое… Жил я тогда в Москве. И вот однажды весенним утром я почувствовал, что предстоящий день чреват неприятностями, которые повлекут кардинальную перемену в моей судьбе…

…Неприятности ожидали меня в конце липовой аллеи, сдержанно шумевшей намокшими кронами. Морщились свежие лужи на дорожке. Арбузный уголок солнца высунулся из-за туч. На лаковом капоте черного лимузина, преградившего мне путь, не было ни капли, да и широкие заграничные шины были сухи и чисты, словно их только что поменяли. На всех четырех колесах сразу.

— Третьяковский, Евграф Евграфович?

Плоское равнодушное лицо. Оттопыренные уши. Глаза как две стеклянные, неровно пришитые пуговицы. В углу толстогубого рта изжеванная беломора. Что ему «Мальборо» или, там, «Кэмела» забугорного не достается из конфиската? А может он патриот? Второй, почти невидимый за затененным лобовым стеклом, остался за рулем. Отважные ребята. Бойцы. Впрочем, ерунда. Я застенчиво переступил в своих стариковских ботиках с калошами с ноги на ногу и, как бы невзначай, переложил трость в левую руку.

— С кем имею честь?

— Капитан Жихарев. Комитет государственной безопасности.

— Ага, — озадаченно проговорил я. — Ну и чем могу…

— Вам придется проехать с нами.

— Простите, не могли бы вы показать документик?

Едва уловимый жест, и в воздухе мелькнули красными крылышками «корочки».

— Благодарю, — сделал я церемонный поклон, — а теперь я хотел бы увидеть постановление о…

— В постанолении нет необходимости… Ведь это ненадолго, просто поговорить, ну может — задать некоторые вопросы.

— Ну что ж, — сказал рассудительно я, — если только поговорить, то можно и без ордера…

В стекляшках капитана Жихарева что-то блеснуло. Было видно, что он колеблется, и это внутреннее колебание неожиданно передалось его ледащему, с виду, телу. Неловко откачнувшись, он поспешно ухватился за никелированную ручку задней дверцы, будто боялся упасть.

— П-прошу!

Отказаться от такого приглашения, разумеется, было невозможно, поэтому я медленно, словно бы сохраняя стариковское достоинство, полез в кожаное нутро салона. Жихарев сел рядом с водителем, сердито хлопнув дверцей, и велел трогать. Переваливаясь, как гигантская утка, автомобиль пополз вдоль мощеной мокрым скользким гравием аллеи, чудом не задевая широкими бортами стволы деревьев. Я без всякого интереса смотрел по сторонам, лишь изредка поглядывая на крепкий стриженый затылок Жихарева

Даже если капитан врал, и меня все-таки арестовали, боятся мне, было совершенно нечего. Сейчас не тридцать седьмой год и даже не сорок девятый. Вот тогда меня арестовывали по-настоящему, без церемоний. Хлесткий удар по зубам. Завернутые назад, до хруста в суставах, руки. Мат в четыре этажа — эхом сквозь лестничные пролеты. А потом, изматывающий конвейер допросов, методический мордобой и, наконец, расстрел, который в последний момент почему-то отменили… Аллея кончилась и, диковинный в наших краях, автомобиль набрал скорость. За стеклами потянулись унылые, крытые толем, стрехи рабочего поселка. Скоро переезд, а после него, почти сразу, начнется черная стрела проспекта, и так до самой площади, где и стоит этот их модерновый особняк.

Не доехав до заветной площади каких-нибудь триста метров, лакированный мастодонт, почти не снижая скорости, резко свернул в переулок, где доживали свой век бывшие доходные дома. Когда-то в одном из них я снимал квартиру в три комнаты с ванной и прислугой, и всего за полста рублей в месяц. Теперь в этой квартире ютилось три семьи. Лепнина под потолком обвалилась, у амурчиков, поддерживающих перила балкона, озорные детишки — потомки победившего пролетариата — отбили не только крылышки, но и фиговые листочки, просторная ванная комната вся заставлена каким-то лоханями и завешана вечно не просыхающим бельем. А вот прежде…

Я ладонью, словно сигаретный дым, разогнал сгущающийся призрак минувшего. Мало ли, что тогда было — было, да бельем поросло. Меня начал беспокоить маршрут, которым меня везли два молчаливых стража. Почему сразу не к себе в столь памятные мне купеческие апартаменты, или теперь у них принято беседовать на конспиративных квартирах? А, может быть, они хотят меня завербовать, сделать штатным стукачом дачного поселка? Господи, это даже не смешно. Если бы мне лишь намекнули об этом, я бы разочаровался в наших доблестных органах окончательно. В любом случае, разъяснить эту сову требовалось немедленно.

— Товарищ капитан, — сказал я самым проникновенным голосом, на который способен, — вы случайно киднэпингом не промышляете?

Жихарев нервно обернулся.

— Чем?

— Похищением людей, — охотно объяснил я, — точнее, правда, будет — детей. По-английски…

Жихарев молча выслушал эту мою тираду, не отводя тревожного пуговичного взгляда.

— Нет, — ответил после некоторой паузы, почти испуганно. — Имейте терпение, Евграф Евграфович!

По имени отчеству, а не «гражданин Третьяковский» — хороший признак. Хотя, когда имеешь дело с органами, никакие признаки не следует считать надежными. Взвизгнув шинами, как будто мчался бог весть с какой скоростью, лимузин остановился. Жихарев проворно выбрался со своего места, отворил дверцу «пассажиру». Выставив вперед трость, чтобы капитан госбезопасности не попытался помочь «румяному старичку», я вышел наружу. Неторопливо осмотрелся. И в самом деле — доходный дом. Ступеньки, некогда ведущие вверх, к роскошной двери парадного, а теперь — на полметра ниже мостовой. На двери — утратившей былую роскошь под многими слоями казенной оливковой краски — скромная стеклянная табличка: ГОСПРОМСНАБ, или что-то в этом роде. Не конспиративная квартира, а целое фиктивное учреждение. Что же — масштаб. Впечатляет.

Жихарев уже спешил отворить дверь перед пока не арестованным, и все еще — не гражданином. Новые времена. Вежливость и предупредительность. За дверью — узкий вестибюль, вытертые мраморные ступени лестницы на второй этаж, а на втором этаже — казенный коридор, с выкрашенными все той же оливковой краской панелями. Сухой пыльный воздух. Два ряда обитых дерматином дверей. Некоторые распахнуты, простреливают коридор пулементыми очередями пишущих машинок. Капитан предупредительно двинулся вперед, указывая дорогу. Наконец, решительно открыл одну из дверей. Ничем от прочих не отличающуюся.

— Разрешите, товарищ майор?

Видимо, разрешение последовало. Шаг назад и в сторону, приглашающий жест, выдающий генетическую связь с предками — лакеями или половыми. Я, постукивая палочкой — въевшаяся в кровь привычка изображать старика — прошел в кабинет товарища майора. Ничего не неожиданного — шкафы, сейф, полированный, но ободранный стол, мягкие стулья. Сам майор — выправка, широкие плечи, ручища, проницательный, впрочем, умный взгляд. Седая щеточка усов. Залысины. Цивильный костюм, который изо всех сил старается не выглядеть кителем без погон. Майор поднялся из узкого для него кресла, протянул ладонь, заскорузлую, рабоче-крестьянскую.

— Зорин, Константин Павлович.

— Третьяковский, Евграф Евграфович.

— Прошу вас, садитесь, Евграф Евграфович, — откликнулся майор и уже другим тоном пробурчал подчиненному: — Ты пока свободен, капитан.

Жихарев хрустнул каблуками, испарился, не слышно притворив дверь. Я опустился на предложенный стул, сложил руки горкой на рукояти трости, вопросительно воззрился на майора.

— Может быть чайку? — осведомился тот.

— Не откажусь, — отозвался я и не удержался, ввернул: — Чайку мне в вашем учреждении еще не предлагали.

— Да, да, — рассеянно покивал майор. Поднял трубку одного из трех телефонов. — Раечка, принесите нам чаю. Спасибо.

— Пока суть да дело, Константин Павлович, я хотел бы знать, почему меня задержали?

Морщины на широком лбу майора прижались друг к дружке, словно детишки в грозу.

— Не задержали, а пригласили, Евграф Евграфович.

— Могли бы пригласить повесткой. Я гражданин законопослушный.

— По ряду причин — не могли, — сообщил майор. — Через некоторое время, вы узнаете — почему.

Я поерзал, поудобнее устраиваясь на стуле — мне стало интересно. Вновь бесшумно распахнулась дверь — вошла девушка, видимо, та самая Раечка. Я привычно охватил ее взглядом с головы до ног и привычно разочаровался — не похожа на мою покойную жену. Раечка выставила на стол две чашки на блюдцах, розетку с конфетами, благосклонно выслушала благодарность начальства, и ретировалась.

— Угощайтесь!

Кивнув, я подвинул чашку к себе, бесцельно поболтал ложечкой. Запах был хороший, значит, и чай не из продмага.

— Ну так я слушаю вас, Константин Павлович.

Майор госбезопасности с великокняжеским именем, выложил перед собой пухлую папку — поверх чашки я полюбопытствовал: не мое ли, гражданина Третьяковского, дело? — но не разобрал то, что бы написано на клапане. Ладно, все что мне надо знать, с точки зрения товарища майора, до моего сведения доведут, а то, что не надо — я все равно не узнаю. Зорин делиться со мною чем-то ни было, не спешил. Открыв папку, он мучительно долго листал ее и, наконец, сказал:

— Я предлагаю вам, Евграф Евграфович, сотрудничать с нами.

Мне показалось, что я ослышался. Мне, опытному зэку с двумя отсидками предлагают стать стукачом? Да не рехнулись ли в этом ведомстве часом?

— Вот именно мне⁈ — произнес я вслух. — С моей биографией?

— А что не так с вашей биографией? — спросил Зорин. — Возьмем, например, список ваших профессий… — Он снова полистал папку, которая, оказалась все-таки моим делом. — Актер второго состава в Художественном театре, инженер на строительстве Днепрогэса, редактор газеты «Кузница и пашня», преподаватель физики и истории в школе, препаратор палеонтологической экспедиции, приемщик утильсырья, натурщик во ВХУТЕМАСе… Хорошая советская биография!

— А то, что я, так сказать, подвергался?

— Ну и что? — спросил майор. — Мой отец, например, тоже был арестован в тридцать седьмом и получил пятнашку, это не помешало ему впоследствии выйти в отставку в звании генерал-майора КГБ.

— Тогда вы тем более, должны понимать, что предлагать бывшему зэку стучать — это мягко говоря неосмотрительно…

Зорин покачал головой.

— Боюсь, вы неверно меня поняли, Евграф Евграфович, — сказал он. — Рядовой сексот или, выражаясь вашей терминологией «стукач» Третьяковский нам не нужен. Тем более, что в моем ведомстве таковых не держат.

— Пилюлю пытаешься подсластить, начальник, — с усмешкой произнес я.

— Нет, — ответил он. — Я лишь прошу отнестись к моему предложению серьезно.

— Я постараюсь, но мне нужна дополнительная информация.

— Разумеется. Мы потому к вам и обратились, что вы умеете осмысливать информацию разной сложности и делать из нее удивительные выводы…

— Благодарю, но если можно — ближе к делу.

— Вы знаете о существовании такого города, как Литейск?

— Конечно, — не стал отрицать я. — С некоторого времени там живет мой родной брат-близнец Миний Евграфович. Он считает, что лучше быть литературным классиком в провинции, чем третьеразрядным литератором здесь, в Москве.

— Разумный подход, — сказал майор, от которого не укрылось раздражение в моем голосе. — И нам он более чем на руку.

— Если вы копаете под моего братца, которого я, да, недолюбливаю, то вам я ничем помочь не могу. Родная кровь не водица, какие бы внутри семьи ни возникали разногласия.

— Нет-нет, к вашему брату мое предложение отношения не имеет. Говоря о том, что факт его проживания в Литейске нам на руку, я имел в виду совсем иное.

— Что же?

— Если нам с вами удастся договориться, может понадобиться ваше присутствие в городе, где живет ваш брат.

— Туманно, но допустим.

— Впрочем, не это главное, важнее то, что происходит в самом Литейске.

— А что там происходит?

— Чтобы ответить на этот вопрос, мне нужно время, а вам допуск к совершенно секретной информации.

— Старый трюк, гражданин майор, — отмахнулся я. — Чтобы получить допуск, я должен дать согласие на сотрудничество. Не дождетесь. Так что, если у органов к бывшему зэку вопросов не имеется, разрешите откланяться.

— А ведь у вас в трости, Евграф Евграфович, обоюдоострый клинок, тридцать пять сантиметров длиной, вынимается поворотом рукоятки по часовой стрелке, — сказал Зорин. — Это опасное холодное оружие и пользуетесь вы им виртуозно. В качестве доказательства могу привести результаты судмедэкспертизы, по делу об убийстве гражданина Дылдина, сорока лет, бывшего рецидивиста, насильника и педофила. Бывшим сделали его вы. А я пустил следствие по ложному следу. Удивлены?

— Не очень, — пробурчал я.

— И я не удивлен, — продолжал он. — Ведь у вас большой опыт. Осиротев в шестнадцать лет, вы отправились вольноопределяющимся на фронт Первой Мировой, участвовали в Брусиловском прорыве, дослужились до чина поручика, награждены солдатским Георгиевским крестом, побывали в австрийском плену, бежали. Приняли Октябрьскую революцию, воевали в Гражданскую, были взводным в Первой конной, сам легендарный командарм Буденый вручил вам именной маузер. В тридцать седьмом вас арестовали, приговор Особой тройки — десять лет без права переписки. Расстрел отменили специальным указом товарища Сталина. Выпустили как незаконно репрессированного. Участвовали в Великой Отечественной, были командиром артиллерийской батареи, дошли до Берлина, награждены медалями, в том числе и «За отвагу». В сорок девятом снова арест, на это раз вы получили двадцать пять лет, но попали под Бериевскую амнистию.

— Органам все известно, — с кривой усмешкой проговорил я.

— Да, — без тени улыбки откликнулся майор. — И вот вам еще кое-какие факты. По документам вам семьдесят пять лет, но морщины на вашем лице — это отлично наложенный грим. Согбенная спина, шаркающая походка, стариковские боты — актерская игра. Ваш брат, у которого за плечами нет опыта работы в театре, хотя он и получил соответствующее образование, при всей своей беспутной жизни, выглядит моложе лет на тридцать. Думаю, вы понимаете, что являетесь генетической аномалией?

— Допустим, но пока не вижу причин изменить свое решение.

— Вероятно, окружающие вас люди — в основном друзья и сослуживцы, потому что родных у вас не осталось еще с шестнадцатого — замечали, что вы с братом выглядите необычайно молодо для своих лет, — не моргнув глазом, продолжал майор. — Однако ваш брат стал рано предаваться излишествам и если бы не ваше фамильное уникальное здоровье, давно сгубил бы себя. К тому же, вы жили в разных городах, так что ваши знакомые не имели возможности сопоставить как вы оба выглядите, а касательно вас, видимо, относили вашу моложавость на счет увлечения физкультурой. Да вы и впрямь не расставались с гантелями, боксерскими перчатками и велосипедом, и, наверно, стали одним из первых русских, кто освоил экзотическую китайскую борьбу ушу. Женщины, до которых вы поначалу были чрезвычайно падки, и с которыми расставались легко и быстро, само собой никогда не жаловались на ваше здоровье и мужскую силу. Первой, кто возможно заметил, что медленно, но верно стареет рядом с вами была ваша жена Лидия?

— Ее не касайтесь! — отрезал я.

— И намерений таких не было, — отмахнулся Зорин, — я лишь хотел продемонстрировать вам уровень своей осведомленности. Поверьте, чтобы выяснить все это, потребовалось немало времени и труда.

— Вы думаете, я оценю ваши усилия и жертвы?

— Не думаю. Я надеюсь не на ваши чувства, а на ваш разум.

— Напрасно. Мой разум советует мне держаться от вашей конторы подальше.

— И он же окажется моим союзником, — самоуверенно произнес майор.

— В таком случае — обратись к нему, а не к эмоциям.

— Попробую, но должен сказать вам, что в этом случае мне придется довериться вашей скромности. Проговоритесь и, боюсь, мы оба окажемся на нарах.

— Только вы — в красной зоне, а я — на общаке.

— В лучшем случае… Впрочем, не будем о грустном…

Третьяковский прервал рассказ, потому что мы подъехали к пансионату. Я помог ему выбраться из автомобильного салона и пройти в вестибюль. Граф попросил его оставить на скамеечке у гардеробной и привести медсестру и официантку Стешу. Сегодня в «Загородном» было не менее многолюдно, чем в прошлый раз, но зато куда более чинно и благородно. Никаких пустых бутылок и пьяных плясок. Я довольно быстро нашел девушку, которую во сне видел русалкою.

— Я привез писателя, — сказал я ей.

Стеша всплеснула руками и не задавая вопросов бросилась в вестибюль. Я помог ей отвести лжеклассика в процедурную. Там девушка его ловко раздела до пояса, сняла повязку, осмотрела зашитую рану, осуждающе покачала головой, но ничего не сказала. Перевязала и сделала укол. Потом я помог ей отвести Графа в свободный номер. Там Стеша уложила его в постель. Я хотел было ретироваться, но Третьяковский глазами показал — нет. И многозначительно посмотрел на девушку, та безропотно вышла.

— Хочу рассказать до конца, — сказал Граф. — Майор действительно удостоил меня сомнительной чести приобщения к государственной тайне…

— Город Литейск находится в аномальной зоне, — сказал он мне. — Научного объяснения этому нет, но интересы государственной безопасности требуют учитывать любые явления, способные повлиять на судьбу страны в лучшую или в худшую сторону. В частности, среди таких явлений есть люди с необыкновенными способностями, не поддающимися, зачастую, рациональным объяснениям. Впрочем, объяснения пусть ищут ученые, наше дело использовать то, что можно на пользу отечества и нейтрализовать то, что нельзя… Ведь ваш род Третьяковских происходит из Литейска, не так ли?

Я не стал отрицать.

— Потому ваш брат и вернулся туда, — продолжал Зорин. — И я хочу, чтобы вы тоже туда вернулись.

— С какой стати?

— Дело в том, что в Академии Наук СССР нашел умник, который хочет поставить эксперимент на литейских детях, обладающих уникальными возможностями. Сейчас проект, так называемого «управляемого взросления» находится в стадии подготовки. Выращивают соответствующие научные кадры. Курирует «УВ» другое управление, нас, «аномальщиков», решили обойти стороной… Как видите, Евграф Евграфович, я с вами предельно откровенен…

— Вижу… — откликнулся я. — Ставить опыты на детях — это не просто свинство, это — фашизм. Я сам видел в немецких концлагерях результаты таких опытов.

— Вы слегка перегибаете палку, — поморщился майор, — но в целом я с вами согласен. Научному любопытству должен быть предел. Вот только тот самый умник из АН сумел заручиться поддержкой на самом верху. Наша контора обеспечивает охрану и нестандартные источники финансирования.

— Какие?

— Вот видите, вы уже задаете вопросы!

— Да какого черта! — разозлился я. — Что вы себе позволяете! Оставьте детей в покое!

— Это не в моих силах, — развел руками Зорин. — Однако нам нужен умный, совестливый человек, который, по сути, сам порождение этой аномальной зоны, чтобы вести наблюдение за проектом и собирать факты, которые позволят его закрыть, если дело зайдет слишком далеко…

Открылась дверь и вошла «русалочка». Третьяковский вынужден был прервать свой рассказ. Девушка принесла ужин и кофе.

— Спасибо, милая! — сказал ей Граф. — Когда мы закончим, приходи.

Стеша покорно кивнула, но тут же обратилась ко мне:

— Только вы недолго разговаривайте, пожалуйста! Ему вредно сильно напрягаться.

— Я скоро уйду! — пообещал я.

Покачивая умопомрачительными бедрами, медсестра вышла.

— Моя последняя слабость, — пробормотал лжеписатель. — После смерти Лидии, моей первой жены, я долго был уверен, что никогда больше не полюблю женщину, но потом…

— Потом ты женился на актрисе Неголой, — проявил я осведомленность.

— Не — я, а мой брат. Зорин провел рокировку. Миния отправил в Москву на лечение от цирроза, которое ему, увы, не помогло, а меня — сюда. Так что я унаследовал от него не только имя, дом, литературную славу, но и жену. Впрочем, актриса быстро распознала подмену и пришлось ей почти все рассказать. И я никогда не пожалел об этом. Товарищем она оказалась более надежным, нежели женой… Мы разошлись, но остались друзьями…

— А она уверяла, что познакомилась с тобой, когда ты поступал в театральный. Соврала?

— Все правильно! — усмехнулся лжеписатель. — Мой братец тоже возжелал стать актером, только это произошло намного позже после того, как я учился в школе-студии МХАТ. В театральном они с Таськой и познакомились. Правда, актером Минька так и не стал, подался в литераторы. Впрочем, мы отошли от темы… Я понимал, что майора судьба детей не слишком волнует, но также понял и то, что если я откажусь, то покоя мне не будет до конца дней… Я говорю о совести, а не о госбезопасности… В общем, я согласился. Мне пришлось вникнуть во все детали этого дьявольского проекта, а также — вжиться в привычки и манеры своего ныне покойного братца, которого, признаюсь, никогда не любил. Это оказалось труднее, чем разыгрывать старичка божьего одуванчика. И все-таки я справился…

Покуда он рассказывал, я налил ему кофе и пододвинул тарелку с бутербродами. Себя я тоже не забыл. Не забыл и о том, с чего начался наш разговор, поэтому спросил:

— А кто же такой Стропилин на самом деле?

— Капитан Жихарев, — с набитым ртом промычал Граф и проглотив кусок хлеба с колбасой, добавил: — Его майор приставил за мною присматривать… Правда, сделал он это очень хитро… Сообщил, что я не согласился на его, Зорина, предложение и теперь работа будет идти с моим братом-близнецом… А я, якобы, умер. И верно, на кладбище в столице, где погребен мой беспутный братец, значится мое имя. Так что быть мне теперь Минием до скончания века… Да не беда. В конце концов, какая разница под каким именем жить? Главное — дело. И в этом Лжестропилин мне очень мешает. До такой степени, что я натравил на него этого дурака капитана Киреева. Не помогло. Они сговорились. Потом я попытался воздействовать на него через ныне покойного Сумарокова, тоже — мимо. Не так просто справиться с матерым госбезопасником, не прибегая к физическому устранению. Я даже сумел нацелить на него гражданку Шульц, она его прекрасно обработала, сначала превратив в лжепророка, а потом и вовсе упекла в психушку…

— Собственно, в психушку упек его я.

— Вот как? — удивился Третьяковский. — Не знал… Однако, сам видишь — Лжестропилин вывернулся. И теперь, гнида гэбэшная, ведет какую-то свою игру… Я потому и решил показать тебе его истинное лицо, чтобы ты помог мне его нейтрализовать.

— Также, как майора Курбатова?

— Курбатов враг, предатель и иностранный агент. Не хватало, чтобы в нашу литейскую кашу влезло ЦРУ или Ми-шесть.

— А мог он завербовать Жихарева?

— Черт побери! — обрадовался лжеклассик. — А ведь это мысль! Если его привязать к судьбе Курбатова, то…

— Пришлют другого, — закончил я его мысль.

— Возможно, но другой может оказаться менее вредным для нашего дела… Пока он во все вникнет, пока разберется, мы с тобой сможем наладить дело так, что и начальство будет довольно и детишек мы выведем из-под удара… Если бы ты, Саша, только знал, как я обрадовался твоему появлению в Литейске… Конечно, я к тебе первое время присматривался. Меня настораживало то, что ты сблизился с Шульц, но когда я понял, что ты мой естественный союзник…

— Погоди! — перебил я его. — А кто же подложил мину под машину Курбатова, а потом тебя ранил?

— А ты не догадываешься?

— Лжестропилин, — пробормотал я. — Что же ты сразу не сказал?

— В тот момент ты к этой новости готов не был. Поэтому и понадобилась нынешняя встреча.

— Хорошо, я понял, — сказал я. — Тебя-то он почему не узнал?

— Я был в маске, к тому же там было темно.

— Ну с этим ладно, — сказал я. — А вот зачем он взорвал машину Курбатова?

— Если твое предположение верно, то Жихарев таким образом рассчитывал обратить на себя внимание заокеанских хозяев трудовика…

— И не исключено, что ему это удалось. То-то он так обнаглел, что даже вышел из роли.

— Кстати, ведь он не просто так сказал сегодня, что ты не тот, за кого себя выдаешь, — напомнил Граф. — И у него есть основания так утверждать.

— Какие?

— Ведь при вашей первой встрече ты его «узнал» не так ли?

Я промолчал, понимая, куда клонит Третьяковский. Как Санек Данилов мог узнать человека, который выдает себя за его одноклассника, если это вовсе не он? Выходит, я совершил прокол в самом начале, сам об этом не подозревая? По крайней мере, понятно откуда брались все эти грязные намеки на то, что я засланный казачок. Один капитан, по фамилии Жихарев, пытался натравить на меня другого капитана, по фамилии Киреев. И оба обломались. Два капитана, мля.

— Впрочем, мне совершенно неважно, кто ты на самом деле, — продолжал Граф. — Для меня важнее то, что ты мой самый надежный союзник. Помнишь, что я сказал тебе во время нашей первой встречи?

— Что я пришелец, то ли из космоса, то ли из будущего?

— И не только — это. А еще про то, что советская власть недолго продержится… Не скрою, я ее никогда не любил… Знаешь, как мы осиротели с братом? В шестнадцатом году мужичье сожгло нашу усадьбу, вместе с родителями. Нас с Минькой забрала тетя. Я не выдержал жизни в чужом доме и сбежал на фронт вольноопределяющимся. А вскоре нашу бездетную тетку ограбили, изнасиловали и убили, когда она возвращалась в пасхальную ночь со всенощной. Формально мы стали наследниками ее имения, но в семнадцатом грянула революция. Решением комбеда теткину усадьбу отдали на разграбление. Минька стал беспризорником, а я, за год войны дослужившись до поручика и став георгиевским кавалером, сам сорвал с себя погоны и вошел в совет солдатских депутатов.

— Зачем ты это сделал? — спросил его я. — Мог ведь пойти в белую армию!

— Осторожно, Саша! — без улыбки произнес он. — Так ты себя и выдаешь!

— Как?

— Ты мыслишь не как советский человек. Хорошо, что это замечаю только я, потому что и сам не советский человек.

— И все же — ты перешел на сторону Совдепии. Воевал в Гражданскую, хорошо воевал, честно, раз уж сам Буденый тебя маузером наградил… Кстати, где он?

— Изъяли еще при первом аресте, как вещдок, — усмехнулся Третьяковский. — Имя маршала на гравировке, по мнению, следствия, означало подготовку к покушению на него… Ты верно подметил, при всей ненависти к советской власти, я перешел на ее сторону и честно ей служил. Да не я один. Многие умные дворяне поняли, что борьба с большевиками бессмысленная трата сил, а эмиграция — тупик. Вот только я в своих размышлениях пошел дальше других. Я не верил в скорый крах, как ты выразился — Совдепии, я понял, что ей предстоит пройти несколько стадий своей эволюции — первая стадия Большой Крови, включающая революционные бои и гражданскую войну, вторая — Большого Террора, то есть устранения всех, кто мешает новой власти стать монолитной, третья — Большой Неразберихи, когда монолит пойдет трещинами, четвертая — Большого Распада, за которым последует крах. Сейчас мы находимся на границе третьей и четвертой стадий. Трудно было дожить до этого времени, но я дожил. Наверное, потому что никогда не прятался от опасности, а наоборот — шел ей навстречу. Большой Распад будет чуть менее кровавой версией первой стадии. Россия начнет возвращаться на свой, определенный ей Богом, исторический путь, но возвращение это не будет легким. Наоборот, оно будет настолько сложным и опасным, что может привести нашу Родину к гибели. Понимание этого позволило мне сохранить ощущение цели и направление движения при всех лихих поворотах судьбы. Я долго готовился. Да ты и сам видел документы, деньги и драгоценности в сейфе в бункере. Осталось сделать одно — четко сформулировать конечную цель и двигаться к ней неукоснительно. Ты готов мне помогать в этом?

— Нет! — ответил я.

— Почему? — без всякого удивления спросил он.

— Если твоя цель, как ты ее сформулировал во время нашей прошлой встречи — подняться к вершинам богатства и власти, тут я тебе не помощник. Можешь думать обо мне все, что угодно, но точно знаю, что в нашем нестабильном мире богатство и власть — это прах, который легко развеивается по ветру.

— В тот раз я и не мог сказать тебе ничего другого, мы оба не были готовы к такому разговору. Сейчас — другое дело.

— А тебе не вредно так много разговаривать? — заботливо осведомился я. — Сейчас придет русалочка Стеша и меня выгонит.

— Почему — русалочка?

— Ты во сне ее так называл, там, в кабаке… А еще она мне однажды приснилась и именно — русалкою.

— Поразительно, — пробормотал Граф. — Мы уже видим похожие сны. Это хороший знак…

— Или — направленное воздействие.

— Ты — о Кирюше?

— Да.

— Кирюша — это сила, только — хаотичная, неуправляемая. Никто не знает, что творится в его маленькой головке и не узнает никогда. Я доволен тем, что направил усилия Шульц на изучение этого бедного маленького демона. А следовательно — пустил весь проект по тупиковому пути.

— Ты?

— Ну а кто же еще? Я быстро понял, что литейские дети — это сила, и что в этом заключается и беда их и надежда. Руководство проекта требует от научной группы немедленного результата, а Кирюша — эти результаты дает, в отличие от ребят из твоего класса. Просто потому, что он действует импульсивно, в зависимости от самочувствия и настроения, и импульсы эти настолько мощны, что их можно зарегистрировать даже примитивным энцефалографом, на основании показаний которого Шульц и делает свои расчеты и выводы.

— А мои пацаны, значит, не дают?

— Да, потому что они действуют осмысленно и научились скрывать от взрослых свои истинные возможности, а тем более — намерения.

Эти его слова меня неприятно кольнули. Я сразу вспомнил невольно подслушанный в автобусе разговор. Однако я не спешил делиться с Третьяковским своими знаниями и подозрениями, предпочитая больше слушать, нежели говорить. И все-таки не удержался и спросил:

— А ты знаешь их намерения?

— Нет. А ты?

— Не знаю.

— Я же говорю — наверняка это скрывают. И это беспокоит меня куда больше всех жалких поползновений капитана Жихарева. И даже больше хаотичных мозговых испражнений Кирюши, как то так. Именно потому, что они действуют осмысленно и у них, наверняка есть какой-то свой план. Проблема только в том, что они хотя и сверхдети — все-таки дети, с соответствующим жизненным опытом и кругозором.

— Нагуали, — холодно сказал я.

— Что-соо? — не понял Граф, переспросив.

— Это термин такой родом из латино-американского мистика Карлоса Кастанеды, приблизительно означает воинов света или тьмы, в зависимости от контекста.

— Что ж, превосходный термин, — согласился Третьяковский. — Так и будем их называть… Так вот. Нагуали наши гораздо более темные лошадки, нежели Кирюша, но с ними можно работать. Потому, что за ними стоит подлинная сила, которой, возможно, еще не знал свет.

— Илга считает, что способности их с возрастом будут убывать, а по достижению зрелости они вообще могут стать обыкновенными людьми.

— Ну, во-первых, я бы не стал целиком и полностью доверять Шульц. Как никак, она любимая ученица и доверенное лицо академика Переведенского, автора «УВ». А во-вторых, даже если она и права, это только означает, что времени у нас очень мало.

— Времени на — что? — решил уточнить я.

— На — все! На обретение силы, которую мы можем направить на спасение страны.

— Ты имеешь в виду — СССР?

— Нет, конечно, Россию… Для меня, потомственного дворянина, Советский Союз — химера. Злокачественное образование на теле России, которое, к счастью, отвалится само собою.

— С этим можно поспорить.

— Можно, — не стал отрицать он, — но нет времени на споры. Думаешь, меня интересует политический строй? Да нисколько! На своем веку я повидал всякое — монархию, военный коммунизм, диктатуру, хрущевскую оттепель и теперь вот — брежневский зрелый социализм. У каждого способа правления есть свои сильные и слабые стороны. Западная демократия, которой грезят наши диссиденты, вгонит русский народ в нищету и разбой. Так что меня не интересует власть, в том числе и личная.

— Чего же ты хочешь? — спросил я. — Каким образом собираешься спасать Россию?

— Я хочу дать ей силу. Опыт истории показывает, что только она может сохранить нашу Родину. Всякий раз, когда Россия ослабевала, на нее набрасывались, словно волки на лося, как западные, так и восточные соседи, и начинали рвать в клочья. Сейчас у СССР есть ядерное оружие и средства его доставки — это сила, но общее умонастроение народа, поддерживаемое как официальной пропагандой, так и интеллигенцией — стремление к миру и всеобщему разоружению. Почему-то никто не думает о том, что западные демократии, для того, чтобы обессилить Россию, сделают вид, что согласны разоружиться, а сами, наоборот, будут только наращивать свою экономическую, технологическую и военную мощь.

— Так и будет, — брякнул я.

Он внимательно посмотрел на меня и кивнул.

— Вот и я об этом. И, боюсь, что в эпоху Большого Распада именно на это и пойдут новые власти страны, кем бы они себя ни называли. Разочарование в Западе будет мучительным и ликвидировать последствия своей доверчивости россиянам придется тяжело и долго. Поэтому я хочу создать здесь, в провинциальном Литейске, ядро невиданной мощи. Именно оно позволит нашей Родине совершить прорыв в новое качество.

— К иному технологическому укладу, — подсказал я.

— Да, но не только! — подхватил Граф. — Одной технологии мало, если останется культурная и политическая зависимость. А ведь мы, сами того не подозревая, именно в этом очень зависимы от так называемых развитых стран. Не только мода и культура, но и сам образ нашего мышления, начиная с Петровских времен, ориентированы на Европу, а затем и на Америку. Изменить это очень непросто, а рабски следовать — губительно. На нашу церковь я не надеюсь. Она еще в дореволюционные времена показала свою слабость, да простит меня Господь. Не говоря уже о том, что несколько поколений воспитаны в атеистическом духе. Боги современного россиянина — культура и наука. Следовательно, нужно явить ему новые образцы и того и другого. Особенно — это касается культуры. Новая русская культура не должна конфликтовать со старой, она должна дополнять ее, сделав более привлекательной, по сравнению с той, что демонстрирует сейчас Запад.

— И все это ты хочешь взвалить на моих пацанов?

— Почему — взвалить? Помочь прорасти естественному дару каждого из них на благо Отечества!

— Если вы, Евграф Евграфович, закончили, — заговорил я, нарочно перейдя на «вы», — я хотел бы высказать свою точку зрения.

— Да, разумеется.

— Красиво говорили… Я даже заслушался… И знаете, в том, что касается оценки судьбы страны, я в основном согласен. Нюансы не в счет… А с чем я категорически не согласен, так это с тем, чтобы видеть в моих пацанах этаких спасителей России, человечества, да хоть — всей Галактики! У них должна быть своя жизнь, работа, увлечения, жены, дети…

— Да кто же с этим спорит⁈

— Это я так, уточняю, на всякий случай, — продолжал я. — Не позволю превращать этих мальчишек в орудия. Они имеют права на выбор, чем им заниматься, когда и где… В то же время, совсем пустить их судьбы на самотек нельзя. Вы правы, времена наступят лихие и произойдет это уже в конце текущего десятилетия… Как видите, я тоже с вами откровенен… Коротко говоря, я с вами ровно до тех пор, пока мои пацаны сохраняют за собой все права человеческой личности. Если вы хотите добиться своей цели с их помощью, то только при совершенно сознательном или как вы сказали — осмысленном — их участии. Вот мои условия.

— Согласен! — ответил он.

— Отлично! А пока отдыхайте и выздоравливайте. Нам нужно будет еще о многом поговорить, принять важные решения и приступить к их реализации. Времени действительно очень мало. А что касается Стропилина-Жихарева, предоставьте его мне. Я разберусь!

— Только будьте предельно осторожны.

— Буду! Кстати, спасибо за спецудостоверение!

— Уже приходилось использовать?

— Приходилось!

— Хорошая ксива, надежная, — проговорил Граф. — У меня было два экземпляра, нужно было только вписать данные и вклеить фотографию обладателя. Один я заполнил на себя, ну а второй — на тебя. Так что нас таких двое в Союзе.

— Благодарю… Я пошел.

— Возьми мою машину. Оставишь у себя во дворе. Стеша ее потом заберет. Кстати, она же будет нашей связной. Позывной «Русалочка».

— Не боишься, что я отобью ее у тебя?

— Нет.

— Ну ладно, я пошутил. Пока!

И я вышел из номера, тут же наткнувшись на Русалочку.

— Ну что же вы так долго! — накинулась она на меня. — Ему же нельзя сейчас так много разговаривать!

— Ничего, он еще всех нас переживет.

Покинув главный корпус пансионата, я сел за руль «Жигуленка» и поехал в город. Встреча в кабаке с Коленкиным, препирательство с Лжестропилиным, а главное — поездка с Третьяковским в «Загородный» и разговор с ним заняли не только весь вечер, но и всю ночь. Когда я буду спать, совершенно непонятно. Светало. С окружающих шоссе заболоченных низменностей поднялся туман. Его расплывчатые языки переползали через дорожное полотно. Пришлось сбросить скорость и удвоить внимание.

Может, потому я и заметил фигуры людей, стоящих у одного их телеграфных столбов, вереница которых тянулись вдоль шоссе. Я притормозил, хотя они и не «голосовали». Худой, длинный, одетый во все черное взрослый и двое подростков. Туман сгустился и лицо «черного» словно скрылось в облаке. Да я и не стал его разглядывать, потому что все мое внимание было приковано к подросткам. Это был мальчишка в резиновых сапогах, болониевой куртке и лыжной шапке, такие мы в детстве называли «пидорками», и девочка, тоже — в резиновых сапожках, сером коротком пальтишке и вязанной шапочке с помпончиком. Можно было подумать, что это папаша с двумя детьми дожидается попутки, если бы… Я опрометью выскочил из машины.

— Володька, что ты здесь делаешь⁈ — крикнул я, потому мальчишка оказался моим брательником. — Кто это с тобой? Немедленно иди в машину!

Борисов не тронулся с места.

— Эй, мужик! — обратился я к неизвестному. — Какого хрена ты притащил сюда детей⁈

Мужик промолчал. Глухой он что ли⁈ Я протянул руку, чтобы встряхнуть его за плечо, но пальцы мои прошли сквозь туман, а черная фигура расплылась, будто клуб дыма. Видимо, мне померещилась в утреннем полумраке и никакого мужика не было.

— Володька, бери подружку и марш в машину!

— Ничего страшного, Таня, — как ни в чем не бывало произнес брательник. — Это мой двоюродный брат.

— Не знала, что у тебя есть брат, — в том же спокойно-равнодушном тоне откликнулась соплячка.

— И я не знал, — последовал ответ. — Он недавно объявился.

Они разговаривали так, как будто меня здесь не было. Я почувствовал острое, не педагогическое желание надрать обоим уши.

— Так, детишки, или вы сейчас садитесь в машину добровольно или я вас затолкаю в багажник!

— Мы туда не поместимся, Саша, — снизошел до меня Борисов. — Там лежит канистра, запаска и прочие автомобильные принадлежности.

— Откуда ты это знаешь?

— Посмотри сам.

— Если это не так — надеру уши!

Володька пожал плечами. Я обогнул «Жигули», открыл багажник и в свете зарождающегося утра увидел, что братишка прав. Впрочем, нетрудно догадаться, что обычно валяется в автомобильном багажнике. Володька меня просто дурачит. Когда я поднял голову и захлопнул крышку, никого рядом с машиной уже не было. Сердце у меня ёкнуло, но рванув дверцу на себя, я увидел, что оба ночных гуляки сидят на заднем сиденье.

— Ну и что вы здесь делали? — спросил я, трогаясь с места. — Мало подходящее место для прогулок, а тем более — время. Через пару часов в школу.

— Мы разговаривали, — ответил братишка.

— Нашли место. Вы что, дома не могли пообщаться?

— С тонким человеком можно разговаривать только здесь и только, когда туман, — ответила Таня.

— С каким еще тонким человеком? — спросил я, чувствуя, как холодеет внутри.

Образ расплывающейся туманным клубком фигуры все еще стоял у меня перед глазами.

— Он учитель…

— Из какой школы?

— Не из школы, он учит видеть и понимать.

— Что видеть и что понимать?

— Всё.

Эта странная девочка с каждой минутой раздражала меня все сильнее. Как она разговаривает, соплячка!

— Если можно, остановите здесь, пожалуйста! — попросила Таня.

Я оглянулся. Вокруг по-прежнему была заболоченная пустошь, накрытая туманной пеленой — ни каких признаков жилья, ни даже поворота на второстепенную дорогу, которая бы вела к нему.

— Почему — здесь? — спросил я. — Скажи, где ты живешь? Я подброшу прямо к дому.

— Останови, Саша! — попросил Володька.

— Черт с вами!

Притормозив, я дождался, когда Таня выберется из салона. Оказавшись снаружи, девочка, не разбирая дороги, сошла с обочины и растворилась в тумане. Я не спешил ехать дальше — вдруг одумается — но время шло, а странная Таня не появлялась. Я вдавил педаль газа.

— Куда она пошла? — спросил я у брательника. — И вообще, откуда она?

— Из предыдущей группы, — ответил он.

— Из какой — предыдущей?

— Ну-у… наша пацанская, а до нас была девчачья…

— Была… — пробормотал я. — А куда подевалась?

— Они в этом… в интернате живут.

— Ага, и Таня эта, значит, в свой интернат возвращается сейчас?

— Она уже там.

— Понятно… А я уже было черте что подумал…

Вот, значит, как… Выходит, существует еще группа нагуалей-девочек… И почему мне никто об этом не сказал?.. Ну ладно, гражданка Шульц-Эглите, она в общем и не обязана раскрывать мне все детали проекта, но ведь и Граф промолчал, с которым мы сейчас вроде как партнеры. Или он не знает об этой группе? И почему девчата живут в интернате? Они что, все сироты?.. Или их взяли и изолировали? Сделали то, чего я как раз опасался… Правда, не очень-то изолировали, если тринадцатилетняя девочка запросто разгуливает по ночам.

— И все же я не понял, как ты-то оказался за городом? — спросил я. — И кто этот ваш тонкий человек… А, Володька, чего молчишь?..

Я посмотрел в зеркало заднего вида. Брательник спал, развалившись на заднем сиденье. Ладно, отложим расспросы на потом. Сквозь туман показались огни города. Литейск потихоньку просыпался, чтобы погрузиться в повседневные дела. Катили по улицам грузовики, развозившие по магазинам свежий хлеб и молоко. Сыпали искрами с токоснимателей первые трамваи, еще почти пустые. Разрывали утреннюю тишину сирены скорой помощи — кто-то почувствовал себя плохо на рассвете.

Повернув во двор кооперативного дома, где жили Константиновы, Борисовы и Воротниковы, я притормозил, чтобы выпустить выезжающую «Волгу», обернулся, чтобы разбудить Володьку, но увидел, что на заднем сиденье никого нет. Удрал, стервец! Ну ладно, надеюсь, сеструха ему всыплет по первое число, чтобы не шлялся по ночам. Надо возвращаться домой, хотя бы кофейку выпить. День-то будет длинный. Сначала, занятия в школе, потом — свидание с Виленой, а еще я обещал заглянуть к Рунге, поделиться с Эммой Францевной своими грандиозными замыслами. А вот секцию сегодня придется отменить.

Я довел «Жигуль» лжеписателя до своего двора, сигналить не стал, сам открыл ворота, завел автомобиль за ограду и припарковал рядом со своей «Волгой». Запер дверцы, вошел в подъезд, открыл дверь квартиры. Глаза у меня уже слипались. Я понял, что одним кофе не отделаюсь, придется все-таки пару часов поспать. Скинув ботинки, я расстегнул куртку и замер… Неужели на фоне недосыпа у меня начались галлюцинации?.. Нет, это не глюки… В квартире явно кто-то есть. И этот кто-то не спешит себя обнаруживать!

Я как следует прислушался. Незваного гостя выдавало дыхание. Забравшийся в квартиру явно испугался моего возвращения, это хорошо ощущалась. Так что вряд ли это был наемный убийца. Киллер не стал бы ныкаться. Два выстрела, один из которых контрольный, в голову, и вся недолга. Скорее всего — воришка, которого я застукал на месте преступления. Только как он попал в квартиру? Влез в окно? Дверь взломана не была, я ее нормально открыл ключом. Я не стал ломать голову, мне надоели эти кошки-мышки, а просто сказал:

— Да выходи уже. Я все равно слышу, как ты стараешься не дышать, — сообщил я.

Из маленького коридорчика, который ведет из прихожей на кухню, выдвинулась фигурка метр с кепкой, ее больше. Воришка оказался пацаном лет тринадцати, по сути еще ребенок. Лыжная шапчонка, курточка, джинсы, кроссовки вполне себе фирменные. Неужто наворовал на такие шмотки? Что же тогда так примитивно попался? Я всмотрелся в его физиономию. Пацан, как пацан. Носом шмыгает, а глазенки голубые, честные. Удрать не пытается, но и на жалость давить не спешит, слезу не пускает. Видать, готов ко всему.

— Привет! — сказал я ему. — Ты зачем забрался в мою квартиру?

Глянул исподлобья, пробурчал:

— Это моя квартира.

— Вот как! — удивился я. — И прописка имеется?

— Мой папа был тут прописан…

— Стоп! Так ты — Перфильев?

— Да.

— А зовут как?

— Севой.

— Всеволод Всеволодович, значит.

— А вы знаете моего папу?

— Шапочно. Покупал обувь у него в отделе.

Перфильев-младший насупился еще сильнее.

— Они всё врут… — проговорил он. — Мой папа не вор… Он хороший, честный.

Видя, что незваный гость вот-вот распустит нюни, я быстро сказал:

— Конечно — не вор. Я знаю, дело вел капитан Киреев из отдела по борьбе с хищениями социалистической собственности, а его самого арестовали.

— Значит, скоро все выяснится⁈ — выпалил Сева. — Папу скоро отпустят⁈

— Это не так просто, парень, — сказал я ему, — пока разберутся. Я не юрист, но мне кажется, что твой отец должен подать на апелляцию…

— Он подавал. Отклонили.

— Ладно, разберемся… — вздохнул я. — Давай знаешь что пока сделаем?.. Приготовим завтрак и кофе…

Он поглядел на меня недоверчиво.

— А вы милицию не вызовете?

— А зачем нам милиция?

— Ну я же забрался к вам…

— Это же твоя квартира, — сказал я. — Кстати, у тебя ведь ключи есть?

Перфильев-младший кивнул, вынул из кармана связку и протянул ее мне.

— Оставь себе… Давай, скидывай куртку, кроссы, и иди мой руки.

Пока он плескался в ванной, я на скорую руку состряпал яичницу с колбасой и сварил кофе. Потом мы сели за стол. Взгляд у незваного гостя был голодный, поэтому я ему положил на тарелку больше, чем себе.

— Где ты сейчас живешь? — спросил я.

— В Затонье, — ответил он.

— С матерью?

— С бабушкой… Мама давно умерла…

— Учишься там же?

— Да.

— А раньше где учился?

— Здесь, в двадцать второй…

— В седьмом?

— В седьмом…

— А восьмой пошел уже в Затонье?

— Ага… Когда у папы начались неприятности, бабушка забрала документы и перевела меня в Затоньевскую школу.

— А сюда приехал зачем?

Он дернул плечом, пробормотал еле слышно:

— Да так, надоело…

— С пацанами тамошними небось не ладишь?

Перфильев-младший кивнул, опустив глаза.

— Лупят?..

— Не-а… Дразнят… Говорят, твой папахен вор и хапуга…

Он шмыгнул носом и вытер его кулаком. Кожа на костяшках пальцев у него была сбита и от частого использования поросла коростой. Значит, пацан не сносил обиду. Дрался. Вообще-то среди советских мальчишек осужденный отец или брат только добавляют авторитету их малолетнему родственнику, но у Всеволода Всеволодовича другой случай. Его отец ведь не слесарь, а работник торговли! А все газеты, кино и телек, не говоря уже матерях и бабушках, внушают детям, что все продавцы, а тем более — заведующие, жулики. Вот и получается — отец в тюряге, а сыну никакого почета у дружков. Не говоря уже о том, что и взрослые, наверняка, его попрекают этим. Не исключая учителей.

— Кстати, я не представился, — сказал я. — Александр Сергеевич Данилов, учитель физкультуры в школе номер двадцать два.

— А я знаю, — откликнулся мой сотрапезник. — Вы каратист!

— Скорее — самбист, — поспешил я откреститься от своей славы. — Хочешь учиться в старой школе?

Перфильев-младший посмотрел на меня, как на фокусника, достающего из шляпы кролика.

— А разве — можно?

— Почему — нет.

— Я хотел, но бабушка ворчит, что мотаться туда сюда на автобусе, никаких денег не хватит, а у нее пенсия маленькая…

— Ты и не будешь мотаться, разве только для того, чтобы бабушку навестить.

— А жить где?

— Здесь. Это же и твоя квартира — тоже.

— Ну-у… я же вас стеснять буду… — все еще не веря своему счастью, проговорил он.

— Брось. Я холостяк. Мы поладим. А если еще будешь посуду мыть и убираться — то вообще супер.

— Я буду! — поспешил он меня заверить. — Я не белоручка… Мы когда с папой жили, я все по дому делал…

— Ну тогда — тем более.

— А можно я прямо сейчас пойду в школу?

— Вот сейчас и пойдем. Хочешь, будешь учиться в восьмом «Г»?.. Это… Ну в общем — мой класс…

— Ага! Там же Володька Борисов, Антоха Макаров, Толик Кривцов и другие пацаны!

— Точно! — подхватил я. — А знаешь, ведь Володька мой двоюродный брат…

— Знаю, — кивнул этот всезнайка. — Он мне говорил…

— Так ты, значит, видишься с одноклассниками?

— Ну-у… не часто, — проговорил он. — Хотел на каникулах, но они все уехали…

— Да, мы ездили в турпоездку.

Я поднялся. Севка — тоже. И тут же принялся убирать грязную посуду и мыть. Молоток! Я сходил в душ, потом переоделся. Мой новый ученик был уже готов. У него даже оказался с собой портфель. Похоже, он собирался в школу, а вместо этого сбежал в Литейск. Видать, допекли парня. Я тоже взял свою старую сумку, в которой носил тренировочный костюм. И мы потопали. Едва мы вошли в школьный вестибюль, как из раздевалки вынеслась толпа моих рыцарей. Окружили Перфильева, принялись хлопать по плечам, загалдели:

— Позырьте, пацаны! Севка явился не запылился!

— Севыч, ты надолго к нам?

— Давай, после уроков, мяч погоняем!

— Так, братва! — вмешался я. — Перфильев будет снова учиться у нас в школе. Более того — в нашем восьмом «Г».

Вот тут-то они обрадовались по-настоящему. Заорали, как резанные, и поволокли вновь обретенного дружка за собой. А я отправился прямиком к директору. И застал его еще в пальто. Похоже, он только что вошел в свой кабинет. Увидев меня, встревожился. Ну да, в общем зачем физруку с утра пораньше вваливаться к начальству? Только если какая-то беда стряслась. Ни о чем меня не спросив — видимо, для того, чтобы оттянуть неизбежное — Разуваев принялся выдергивать руку из рукава, но та застряла.

— Пал Палыч, — сказал я ему, помогая сдернуть треклятый рукав. — вы Перфильева Севу помните?

— Перфильева? — переспросил он. — Да… Он перевелся в другую школу в связи с переменой место жительства.

— Его бабка в Затонье увезла, в связи с посадкой отца в тюрьму.

— Да-да, печальная история, — покачал головой директор и тут же всполошился: — А что с ним случилось, с Севой?

— Ничего! С этого дня он снова учится в нашей школе, в восьмом «Г»!

— Это чье решение?

— Его. А я — утвердил.

— Ну допустим. А законного опекуна вы спросили?

— Бабку-то? Вот завтра съездим с Севкой за вещичками и документами, я ее и уговорю. Если вы мне дадите отгул…

— Ну для такого дела, конечно, — кивнул он. — Если от родственников возражений не последует, я не возражаю. Тем более, что Сева учился недурственно. Учителя им были довольны.

— Вот и отлично! Спасибо, Пал Палыч!

И я вернулся в учительскую, взял журнал и отправился на урок. На перемене я изловил брательника.

— Ну что, выспался? — спросил я.

— А то!

— Когда успел-то?

— Рано лег, вот и выспался, — сообщил он и глаза у него при этом были честные-пречестные.

— Ну ладно. Целуй сеструху… А Тане привет передай.

Про Таню я нарочно ввернул. Хотелось посмотреть, как он теперь выкручиваться станет.

— Я ее не скоро увижу, — не моргнув глазом ответил Володька.

— Ну как увидишь, так и передай.

Он кивнул, помялся еще немного и спросил:

— А ты, правда, Севку к себе взял?

— Конечно. А ты что, ревнуешь?

— Да не! Клёво же! А можно я иногда тоже буду у тебя ночевать?

— Можно.

— Суперски! — откликнулся брательник и ускакал.

А я поплелся в тренерскую. На следующий урок у меня выпало «окно». Поэтому я с чистой совестью растянулся на столе, намереваясь прихватить еще и двадцать минут большой перемены. И сразу же провалился в сон. Если бы после этой безумной ночи мне ничего не приснилось или приснилось, но — обычная белиберда, я бы удивился. Однако не тут-то было. Привиделось мне, что сижу я в кабине грузовика. И при этом вижу, все, что происходит снаружи. Словно съемка ведется с двух точек.

Оказывается, грузовик, в котором я еду — это автофургонс надписью «Загородный» на брезентовом борту, и он катит, разбрызгивая лужи, по пустынному городу. В кабине трое — я, Граф и Таисия. Актриса за рулем. Я верчу по сторонам головой, время от времени замирая и рассеянно глядя в никуда. На нижней губе у меня почему-то приклеена не зажженная сигарета. Странно, я же не курящий, вроде! Глянув в зеркало заднего вида, понял, в чем дело. В кабине сидел не Сашок Данилов, а Вовчик, только лет сорока.

Не успел я этому удивиться, как Третьяковский принялся матерится, не стесняясь присутствия дамы. Меня удивила изысканность его идиоматических выражений. Даже я не понимал значения некоторых… скажем, словосочетаний. Впрочем, такие слова может знать только человек с егобиографией. Русский аристократ, вольноопределяющийся в окопах Первой Мировой, лихой буденовский рубака, выпускник школы-студии МХАТ, лагерный сиделец, комбат Великой Отечественной, опять сиделец. Короче, было ему где учиться.

Фургон тем временем все мчится по пустынному городу. Льет непрерывный дождь. Отчаянные футболисты на раскисшем стадионе спортобщества «Литейщик» безучастно пинают мяч. Вдруг раздается тяжкий, вынимающий душу механический рев сирены ПВО. Этот звук пронимает даже футболистов. Они останавливаются и начинают вертеть одинаково стриженными мокрыми головами. Забытый мяч катится по грязи и, вопреки законам природы, не только не останавливается, но ускоряет свой бег, сворачивает в тоннель под трибунами и вскоре показывается за пределами стадиона.

Мяч выкатывается на дорогу, заметив его Таисиярефлекторно притормаживает, а потом снова наддает. Кожаный шар, жутковато напоминающий отрубленную голову, скачками несется перед машиной, словно волшебный путеводный клубок из сказки, а потом скрывается из виду. Грузовик нагоняет группу людей, бредущих сквозь дождь. Актриса останавливает машину и пешеходы с радостью лезут в кузов под защиту брезента. Чем дальше продвигается фургон, тем чаще приходится подбирать вымокших, измотанных ходьбой против мокрого ветра, людей и вскоре кузов уже был переполнен.

Нам с Графом тоже пришлось перебраться в кузов, уступив место в кабине двум женщинам. Одна была с младенцем, а вторая совсем старая, с клюкой. Свернув на каком-то перекрестке, фургон едет, уже не останавливаясь, пока не натыкается на большое скопление машин, мотоциклов и даже велосипедов. За этим скоплением, у самых ворот непонятного сооружения, напоминающего Старый Завод, насколько хватает глаз, стоит огромная толпа горожан. Прибывшие на пансионатском фургоне, вылезают из кузова и присоединяются к толпе.

Мои спутники — тоже. Я их сразу теряю из виду. Взгляд мой выхватывает из толпы только забрызганные дорожной грязью, бледные и злые незнакомые лица, плачущих икричащих людей. У некоторых обморочно закачены глаза, но они остаются на ногах и даже продолжают плакать и кричать. Я понимаю, что загадка этого сборища заключена в здании и пытаюсь пробиться к воротам, но вскоре безнадежно увязаю в толпе. Слитный гул множества голосов висит в воздухе. До слуха меня долетают лишь отдельные фразы…

— Товарищ Данилов, проснитесь, пожалуйста!

Открыв глаза, я увидел перед собой лицо Раечки — директорской секретарши.

— Что случилось?

— Вас к телефону! Из райкома комсомола звонят.

— Спасибо, Рая! Сейчас подойду.

Зевая, я посмотрел на часы. Даже большая перемена пока не началась. Мог бы еще двадцать минут спокойно спать. Слез со стола и потащился в директорскую приемную. Взял трубку, лежащую на столе.

— Данилов у аппарата!

— Саша, здравствуй! — произнес в трубке голос Вилены.

— Привет! — отозвался я. — Сегодня все в силе?

— К сожалению на пять вечера назначено бюро райкома.

— Ну и надолго эта бодяга?

— Это не бодяга, а ответственное мероприятие.

— Ну-у… мероприятие?

— Не знаю. Как отработаем повестку, так сразу и освобожусь.

— Ладно. Я с шести у Рунге, так что подъезжай.

— Хорошо!

И она положила трубку. Прозвенел звонок на большую перемену. Я поплелся в столовую, куда сейчас хлынут толпы оголодавших школяров. К счастью, для педсостава выделены отдельные столы. Заметив среди восьмиклашек Севку, я подозвал его и сказал:

— Вот тебе десятка, зайди после уроков в магазин, купи чего-нибудь съестного. А лучше всего — в кулинарию, там можно готовых котлет взять или чего еще. Я вернусь поздно. А завтра с утра мы съездим в Затонье, возьмем твои вещи и документы. Известим бабушку, что ты будешь теперь жить на старой квартире. Соскучится, пусть в гости приезжает.

— Ага, хорошо, Сан Сеич!

Он схватил червонец и вернулся к дружкам. Я взял в буфете чашечку кофе и пару бутербродов. Зашел Карл, тоже взял себе кофе и бутера, подсел ко мне. Я подтвердил, что приду в шесть вечера, как и обещал. Потом у меня был еще один урок. По окончанию оного, я решил заскочить к Ксюше на работу и спросить у нее, ночевал ли Володька дома? Машина моя по-прежнему стояла во дворе и потому я отправился в КБО пешком. Я вошел в двухэтажное здание комбината бытового обслуживания и спросил у приемщицы химчистки, где мне отыскать Ксению Борисову?

Девушка сказала, что в ателье на втором этаже. Там я и нашел сеструху, которая работала закройщицей. Увидев меня, она обрадовалась. Отпросилась у заведующей и мы пошли к дому, где помимо моих родичей жили Константиновы и Воротниковы. По дороге заскочили в «Гастроном». Как ни протестовала Ксюха, я все-таки накупил для них с Володькой разного продуктового дефицита. И уже нагруженные авоськами, мы продолжили путь. Я все думал, как мне спросить про Володьку, чтобы сестра не начала волноваться, но она меня опередила:

— Володька был сегодня в школе?

— Да, — ответил я. — А почему ты спросила?

— Ну так он же дома не ночевал!

— А где же он ночевал?

— У дружка своего, Васьки Константинова.

— А-а… Понятно, — кивнул я. — Все в порядке. Он бодр и весел.

— Хорошо, а то что-то меня тревожит…

— Что именно?..

— Так вроде и причин особых нет, но знаешь… Я тебе только как брату это говорю… Вот приходят к Володьке дружки, иногда дурачатся, спорят о чем-то, ну мальчишки как мальчишки. А иногда вдруг тихо становится… Заглянешь, а они сидят кружком, смотрят перед собой, глаза пустые какие-то… И знаешь, кажется что при этом они разговаривают, но молча…

Даже мне стало не по себе от этих сеструхиных слов, но я поспешил ее заверить:

— Да брось ты! Это они прикалываются так, пугают…

— Ты так думаешь?

— Конечно, у меня этих приколистов целый класс. Я уже привык к их фокусам.

— Ладно…

Я помог ей донести покупки до квартиры и даже занес внутрь. Несмотря на то, что в квартире было пока маловато мебели, все же чувствовался чисто семейный уют. И я решил, что завтра же позвоню мебельному мастеру и уточню, готов ли мой заказ?

— Ну все, я побежал! — сказал я Ксюхе.

— Спасибо тебе, Саша!

— Не за что!

Она поцеловала меня в щеку и я отправился к Рунге, благо и время уже подоспело.

Еще будучи в «Гастрономе», я купил бутылку пятизвездочного армянского коньяку, зная, что Карл не равнодушен к этому напитку, а для Гретхен — коробку дорогих конфет. Дверь мне открыл хозяин. Едва переступив порог, я уловил вкусные ароматы, доносящиеся из кухни. Ну кто бы сомневался! Эмма Францевна не может не угостить гостей своими кулинарными шедеврами. Карл пожал мне руку и недоуменно уставился на дверной проем, видимо, ожидая, что войдет и Вилена, но я вынужден был его разочаровать.

— У нее бюро райкома, — сказал я. — Видимо, придет позже.

— Ну хорошо… Тогда, если не возражаешь, пойдем посмотрим каким стал наш клуб.

— Конечно!

— Дорогая! — крикнул Рунге. — Мы с Сашей пойдем посмотрим клуб.

Вытирая руки фартуком, из кухни вышла хозяйка.

— Здравствуйте, Саша! — сказала она. — А где же Вилена?

— Добрый вечер, Эмма! — откликнулся я, вручая ей конфеты и бутылку. — Она придет позже.

— Тогда поскорее возвращайтесь, — проговорила Гретхен. — Будем ужинать.

Мы с Карлом вышли из квартиры. Спустились на первый этаж. Оказавшись на улице, обогнули дом и спустились по ступенькам к двери подвала. Рунге отпер ее и зажег свет. Обычный подвал стало не узнать. Стены сверкали свежей краской. Причем, выкрашены они были в разные цвета, а потолок разрисован под небо. Ближе к выходу это потолочное небо словно затянуло перистыми облаками, чуть подсвеченными розовым, в середине — оно было безоблачно синим, а у дальней торцевой стены становилось фиолетовым, с серебристыми пятнышками звезд.

— Утро, день и вечер, — прокомментировал эту роспись Карл. — Облака и звезды нарисованы люминесцентными красками. Тихон обещал сделать прибор, который бы регулировал освещение автоматически в соответствии с особой программой. Так что — звезды и рассветные облака будут светиться.

— Супер! — оценил я.

Кроме покраски, в подвале были и другие изменения. Пол покрыт линолеумом, водопроводные и отопительные трубы искусно задекорированы деревянными решетками и панелями. В дальнем конце подвала сооружена полноценная эстрада, не хватало только занавеса, кулис и прожекторов для подсветки. В общем, я увидел воплощение проекта Эммы Францевны. Понятно, что еще потребуется раскошелиться на оборудование, ткани для кулис и занавеса, мебель и разное другое.

Меня эти расходы не смущали. Пусть литейские толстосумы раскошеливаются. Осталось только навести среди них порядок. Жихарев-Стропилин вознамерился подгрести весь теневой бизнес под себя. Придется ему эти загребущие руки укоротить. Кстати, я еще не закинул привезенные из Москвы лейблы Антипычу. А заодно придется серьезно с ним потолковать. Объяснить доходчиво, что пришла пора переориентировать подпольный пошивочный цех на производство продукции так сказать — отечественных брендов. Да и сам цех лучше вывести из подполья. Ему же самому будет лучше.

— Слушай, Карл, — обратился я к другу, когда мы вышли из подвала, которому вскоре суждено стать детско-юношеским клубом «Романтика». — А какие интернаты есть в окрестностях Литейска?

— Ты имеешь в виду — школы-интернаты? — уточнил он.

— Да, наверное…

— В окрестностях — не знаю, — подумав, ответил он. — В городе есть детский дом имени Ушинского на одноименной улице. На улице Марата Козея — школа-интернат для детей, живущих деревнях, где нет своих школ. Вот, пожалуй, и все… А зачем тебе это?..

— Да так…

Мы поднялись в квартиру. На кухне нас уже ждал накрытый стол. Осталось только вымыть руки и занять почетное место гостя. Хозяин взялся разливать коньяк, а хозяйка — раскладывать по тарелкам приготовленное ею овощное рагу с мясом. А ведь на столе был еще и пирог. Некоторое время все были заняты поеданием этой вкуснятины. Потом пришло время кофе, в которое тоже можно было добавить по капельке коньячку. Гретхен предложила мужчинам перебраться в гостиную, дабы расположиться с большим комфортом.

— Только и вы к нам присоединяйтесь, Эмма, — сказал я ей. — Тем более, что мне нужно с вами поговорить.

— Обязательно присоединюсь! — пообещала она.

Рунге взял поднос с кофейником, чашками и сластями, я прихватил початую бутылку и рюмки. Мы расположились в гостиной на диванчике, а посуду поставили на изящный столик, который в помещичьи времена называли курительным. В кофе капать пятизвездочный напиток не стали, а хлопнули по-рюмашке. Поговорили о съемках будущего фильма, о предстоящем кинофестивале. Затронули и школьные дела. Карла удивляло насколько присмирела в последнее время завучиха. А потом он сказал:

— Сегодня я увидел на уроке Севу Перфильева, поговорил с ним, он сказал, что это ты привел его в школу.

— Утром обнаружил его у себя в квартире, — откликнулся я. — Сначала подумал — воришка, а оказалось — хозяин.

— Так Перфильевы раньше жили в твоей квартире?

— Да. И я решил, что пусть пацанчик в ней пока поживет. Чего ему в Затонье делать?

— Верно, — согласился Рунге. — Хороший парнишка. Ему нравится немецкий язык, он у меня на уроках регулярно читал наизусть стихи Гёте и Гейне, а также фрагменты из пьес Шиллера и рассказов Гофмана. Да и Трошин всегда был им доволен. Мальчишка интересуется историей. Так что поступок твой, дружище, заслуживает всяческого одобрения.

— Его отца посадил капитан из ОБХСС по фамилии Киреев, который и меня таскал на допросы, — сказал я. — А потом еще пытался втянуть в преступное сообщество Зимина.

— Надо же! — удивился Карл. — Ты раньше об этом не рассказывал.

— Раньше было нельзя. А сейчас Киреев сам сидит в СИЗО, за ним много разных делишек числится.

— Я и представить не мог, что сотрудники милиции могут заниматься чем-то незаконным.

— Чего только не бывает.

Мы помолчали, потом я спросил о том, что меня волновало сильнее, чем оборотни в погонах.

— Слушай, Карл, ты ведь давно работаешь в школе?

— С самого института, а что?

— Не знаешь, был ли такой класс, аналогичный моему, то есть, экспериментальный, но скомплектованный из одних девочек?

— Кажется — был, — ответил он. — Лет пять назад… Только не у нас, а в девятнадцатой школе.

— А какой именно класс?

— Да вроде тоже восьмой «Г».

— То есть, девочкам в нем было лет по тринадцать— четырнадцать?

— Ну да, как обычным восьмиклашкам.

— А кто у них был классным руководителем, случайно не знаешь?

— Случайно — знаю, — откликнулся Рунге. — Моя однокашница Роза Винтер.

— И она все еще там работает?

— Собственно сейчас она завуч девятнадцатой школы.

— Спасибо!.. Хочу, знаешь ли, обменяться опытом.

— Ну что ж, идея хорошая, — одобрил друг. — Роза Марковна педагог опытный. Да и женщина милая…

— Та-ак, стоит оставить мужчин одних, как они сразу же начинают говорить о милых женщинах, — сказала Гретхен, появляясь в гостиной.

— А ты не оставляй нас, — парировал супруг.

— В самом деле, Эмма! — подхватил я. — Мы уже соскучились. К тому же мне не терпится поделиться с вами своим очередным замыслом.

— Вы хотите открыть еще один клуб?

— Нет, кое что более грандиозное.

— Новый Дворец Пионеров?

— Нет. Не знаю, как это назвать… В общем, мне нужно что-то вроде пансионата с бассейном, мастерскими, гаражом, спортплощадкой и жилыми помещениями, рассчитанными человек на сорок.

Супруги Рунге уставились на меня как на сумасшедшего.

— Вы это серьезно, Саша? — спросила Гретхен.

— Вполне.

— Ну спроектировать я могу, конечно… — проговорила она, — но вот постройка требует, во-первых, серьезных капиталовложений, во-вторых, потребуется немалый земельный участок, а в-третьих, разрешение на постройку такого комплекса. Ведь это же не садовый домик на участке в шесть соток.

— А если я все это найду и организую?

— Я не первый год в архитектурном надзоре кисну, но что-то о таком не слыхала. Дача первого секретаря райкома и та скромнее.

— Я решу эту проблему.

— Хорошо, Саша! — кивнула супруга Карла. — Как найдете земельный участок, я должна буду его посмотреть, чтобы понять, как вписать проект в ландшафт.

— Договорились!

В этот момент раздался звонок в дверь.

— Это, наверное, Вилена, — сказала Эмма и пошла открывать.

Через некоторое время в прихожей и впрямь послышался голос инструктора райкома ВЛКСМ. Как воспитанные люди, мы с Карлом поднялись навстречу новой гостье, которую привела в гостиную хозяйка. Вилена поцеловала меня и позволила хозяину поцеловать ей ручку. Гретхен принесла порцию того восхитительного ужина, которым только что нас накормила. Мы накатили еще коньячку, поболтали о разных делах и я отправился провожать свою «невесту». Когда мы вышли на улицу, благодушие мое испарилось.

Я снова вспомнил странную историю «девчачьей» группы. Если Таня, которая сначала села вместе с Володькой в мою машину, а затем вышла в чистом поле и растворилась в тумане и впрямь из «экспериментального» класса Розы Марковны, то как ей может быть тринадцать лет? Да она сейчас уже могла бы замуж выйти! Может, мне брательник голову морочит? Или эта Таня не имеет никакого отношения к классу из девятнадцатой школы? Покоя мне не будет, покуда не выясню это.

— Что-то ты мрачный, — проговорила Вилена. — У Рунге улыбался, шутил, а сейчас вдруг насупился… Тебе со мною скучно или случилось что-то?

— Вот ты, как инструктор учебных заведений, в курсе того, что творится в этих самых учебных заведениях? — не удержался я от язвительного вопроса.

— А что в них творится?

— Ну вот в девятнадцатой школе, например, пять лет назад существовал экспериментальный класс, набранный из одних девочек. Ты знаешь об этом?

— Пять лет назад я сама только-только закончила школу, — пожала плечами моя спутница.

— А зачем они вообще нужны, эти экспериментальные классы?

— Ну как — зачем?.. Проверяются новые методики преподавания, прежде, чем Министерство образования СССР даст рекомендации образовательным учреждениям по их применению в повседневной педагогической практике.

— Понятно, но вот хотелось бы знать, какая именно методика проверялась в данном случае?

— Это в общем несложно сделать. Если тебе нужны эти сведения, я тебе их найду.

— Буду весьма признателен, — пробормотал я и на душе у меня потеплело. — Прости, ты хотела рассказать о том, что у тебя произошло, когда ты ездила на встречу с первым секретарем обкома?

— Да, пустяки! — отмахнулась она. — Это я поначалу расстроилась, а потом решила, что не стоит из-за такой ерунды огород городить.

Голос ее звучал почти беззаботно, но я сразу почуял неладное.

— Нет уж, раз начался разговор, надо его закончить.

— Если его закончить, ты устроишь скандал, и что потом?

— Он к тебе приставал?

— Нет, но…

— Что — но?

— Проявлял интерес, как к женщине…

— Ты знаешь, где он живет?

— Что ты задумал?

— Так знаешь или нет?..

— Знаю. Я была у него в гостях. Там и состоялся этот неприятный разговор.

— Тогда поехали!

— Куда?

— В гости к товарищу Обломкину.

— Ты с ума сошел! Это же первый секретарь областного комитета КПСС!

— Это старый похотливый козел!

— Он за городом живет. На берегу Проныры. В охраняемом поселке.

— Напугала.

— Перестань! Зачем тебе это нужно⁈

— Ты замуж за меня хочешь?

— Хочу…

— И ты собираешься жить с мужчиной, который не защитил честь своей невесты?

— Это все несерьезно…

— Слушай, Вилена, — сказал я ей. — Я ведь и без тебя узнаю адрес этого Обломкина и нанесу ему визит. Вот только не ручаюсь, что мое посещение ему очень понравится. Хочешь, чтобы этот член КПСС остался цел, поехали со мною. Он лишь попросит у тебя прощения, пообещает впредь вести себя, как подобает строителю коммунизма, и я отпущу его с миром. Без членовредительства.

— Тебя арестуют и мне придется писать письма и слать передачи в тюрьму.

— Пусть только попробуют арестовать, — пробормотал я, поднимая руку.

Мимо как раз проезжало такси.

— Ты собираешься на такси туда ехать?

— Нет, но надо же добраться до своей машины.

— Ладно, я поеду с тобой, чтобы ты глупостей не наделал.

— Вот это правильное решение!

Таксист подбросил нас к моему дому. Я усадил Вилену в свою «Волгу», а сам заскочил в квартиру, взял сарбакан на всякий случай. Все-таки — не пистолет. Действует практически бесшумно и почти не оставляет следов применения. Вернулся к машине, сел за руль. Вилена назвала адрес. Оказалось, что первый секретарь обкома отдыхает не так далеко от Литейска. Ну что ж, тем лучше. Успеем обернуться к ночи. Я гнал, игнорируя рекомендации по скоростному режиму. Мне не терпелось увидеть любвеобильного товарища Обломкина.

Через час мы подъехали к воротам номенклатурного дачного поселка. Здесь по сигналу клаксона на территорию не пускают. Подошел солдат с погонами внутренних войск. Потребовал предъявить пропуск. Пропуска у меня не было, только спецкорочки. Рассмотрев их в свете ручного фонаря, солдат пробурчал, что вызовет начальника караула. Через пару минут явился офицер. Тот тоже внимательно изучил удостоверение. По лицу его было видно, что он пребывает в растерянности.

— Извините, товарищ Данилов, — проговорил он, — первый секретарь вас ожидает?

— А вы не могли бы передать Пармену Федоровичу, что его хочет видеть инструктор литейского райкома ВЛКСМ Вилена Игоревна Воротникова?

— Передам! — пообещал караульный начальник и ушел в караулку.

Через пару минут он высунулся из нее, крикнул солдату:

— Черемушкин, пропустить!

Солдат отошел к воротам, нажал на кнопку, завыли электромоторы, раздвигая массивные створки. И мы покатили по ярко освещенным улицам номенклатурного поселка. Дача первого секретаря стояла на речном обрыве. Дабы Пармен Федорович могли любоваться течением вод и заречными далями с террасы, попивая кофий. Я припарковал «Волгу» рядом с «Чайкой», мы вышли и направились к низкому крылечку, ступеньки которого ведут к двустворчатой стеклянной двери.

Нас встречали. Женщина лет сорока, в сером платье, плотно обтягивающем ее выдающиеся телеса. Увидев нас, она поджала губы, облила ненавидящим взглядом Вилену. Сразу стало ясно, кто претендует на мужское внимание товарища Обломкина. Ну ничего, дамочка, не волнуйтесь, никуда он от вас не денется. Наоборот, станет искать в ваших удушливых объятиях утешение. Ничего другого ему все равно не обломится. Мазнув по мне кокетливым взглядом, горничная повела нас наверх. Надо полагать — в личные апартаменты первого секретаря.

Вилена вошла первая. А я чуть задержался на пороге гостиной. И увидел, как навстречу моей невесте, распахнув ручища, движется дородный — поперек себя шире — мужик, лет шестидесяти. На нем простеганный атласный халат, лысина отражает блеск хрустальной люстры, ножищи бесшумно ступают по медвежьей шкуре. Зубные мосты сверкают фарфоровыми клыками, три подбородка трясутся в такт шагам. Пармен Федорович меня не замечал и потому излучал радушие гостеприимного хозяина.

— Виленочка, какой неожиданно приятный сюрприз, — сиплым басом сообщил он и осекся, потому что на сцену выступил я. — А это кто с вами?

— Это мой жених, Пармен Федорович, — ответила она. — Мастер спорта по карате.

Трехслойный подбородок затрясся сам по себе.

— Оч-чень рад, — соврал его обладатель. — Чем обязан?

— Слушай ты, жиртрест, — вспомнил я обидное словечко из советского детства. — Если ты еще раз посмеешь сделать моей невесте грязное предложение, я из тебя этот жир выдавлю по капле, как — раба.

— В-вы к-кто т-такой? — заикаясь осведомился первый секретарь и добавил уже увереннее: — Я сейчас вызову охрану!

— Пока она прибежит, ты успеешь попросить прощения у моей девушки, а потом вылетишь из своего кресла за аморалку. Вся эта дачка, «Чайка» у крылечка, спецраспределитель и прочие блага останутся в прошлом. В лучшем случае, тебя бросят на укрепление заполярного совхоза. Так что подумай, прежде чем нажимать на кнопку.

— Вилена Игоревна! — взвизгнул Обломкин. — Вы кого ко мне привели⁈

— А ты у своего начальника караула спроси, почему он пропустил меня на территорию? — предложил я.

Товарищ Обломкин схватил трубку.

— Охрана?.. Кто у аппарата?.. Собуров!.. Мать твою за ногу, Собуров! Погоны жмут! Ты кого пустил на территорию?.. Да, кроме Воротниковой!.. Что?.. Самим Андроповым⁈ Нет, ничего… Отбой…

Аккуратно вернув трубку на рычаги, первый секретарь повернулся ко мне.

— Простите, товарищ Данилов, — смущенно пробормотал он. — Ваш визит оказался столь неожиданным… Я не знал, что Вилена Игоревна имеет к вам отношение… Поверьте, я только хотел выразить восхищение ее внешними данными… Ничего дурного и в мыслях не было… Чем я могу загладить свою вину?

А-а, была не была…

— Мне нужен земельный участок, гектара на три, желательно — на берегу реки, — сказал я.

— Позвольте узнать — для каких целей?

— Для строительства спецобъекта.

— Понимаю. В каком районе области желательно получить такой участок?

— В — Литейском.

— Я решу этот вопрос, товарищ Данилов.

— Решайте прямо сейчас.

— Да, но ведь уже поздно…

— Вы при Хозяине где служили, гражданин Обломкин? — осведомился я.

То ли при упоминании Сталина, то ли — от слова «гражданин», но тройной подбородок Пармена Федоровича заколыхался, словно первый секретарь вращал на шее три обруча.

— Я был комсоргом пехотного батальона, — пролепетал он.

— Тогда должны знать, что для коммуниста нет слова «поздно»!.. Как говорил Владимир Ильич: «Сегодня еще рано, а завтра может быть поздно…». Берите трубку и звоните!.. Кого вы там хотели набрать? Степанова?..

— Минуточку! — Обломкин снова схватил трубку и гаркнул: — Степанова мне… Что⁈. Я покажу тебе — время позднее!.. Даже если он сейчас своей Люське заправил, вынь мне его да положь!.. Это ты, Степанов?.. Дрыхнешь, демократичный ты наш… А у нас, как ты знаешь, демократический централизм, так что в любой момент должен быть готов, как тот пионер… Слушай сюда… Завтра к тебе зайдет товарищ Данилов, Александр Сергеевич… Знаешь такого⁈. А почему — не доложил⁈ Каратист, говоришь, вот он тебе яйца-то и прищемит, если будешь по ночам дрыхнуть… Напомнить, как при Хозяине было?.. Ну ладно, не трясись… У нас от каждого по возможностями, каждому по мудям… Выделишь ему участочек в пару га, и чтобы с коммуникациями… Да, спецобъект будут строить… Короче, Данилов все тебе объяснит… Лично доложишь об исполнении… Все! Отбой!

Трубка снова упокоилась на рычагах аппарата.

— Зайдите завтра к председателю литейского горисполкома, он все утрясет, — сказал первый секретарь. — Не желаете ли чайку?

— Нет. Мы поедем, — сказал я.

— Счастливого пути!

Подхватив, ошеломленную столь стремительным развитием событий, Вилену под локоток, я вывел ее из личных апартаментов товарища Обломкина. Спустившись на первый этаж, мы вышли из стеклянных дверей на крыльцо. Небо было усыпано звездами, весенний ветер нес запахи пробуждающейся земли. Скоро полопаются почки и проклюнутся первые клейкие листочки. В лесах, наверное, уже вовсю подснежники цветут. Устроить что ли на выходных пикник? Собрать друзей и родню. А что, это мысль!

— Я и представить не могла, что этот безумный налет на дачу первого секретаря так закончится, — проговорила моя невеста.

— Думала, скрутят женишка и поволокут на цугундер?

— Что за документ ты показал офицеру?

Я вынул из внутреннего кармана ксиву и протянул ее Вилене. Она долго ее разглядывала в свете лампочки, которую я зажег на потолке салона, потом вернула мне.

— Неужели — настоящее? — спросила моя спутница.

— Разумеется, — хмыкнул я. — Я что, похож, на мошенника?

— Мне не приходилось встречаться с мошенниками, так что я не знаю, как они выглядят.

— Спасибо за честный ответ.

— Не обижайся. Мне просто трудно понять тебя… Ты, не задумываясь, бросился снимать со льда мальчишку… Оплатил туристическую поездку большой группе школьников… Приобрел кооперативную квартиру для своих родственников… Сегодня вот заставил извинятся самого Обломкина, а потом потребовал с него земельный участок на два гектара… Решительный, жесткий, нахальный, сильный, богатый… Теперь вот это спецудостоверение, с которым ты можешь прийти куда угодно и к кому угодно, и любое твое пожелание будет исполнено… Я не знаю, кто ты, Саша⁈

— Я — парень, который тебя любит, — ответил я.

— И я тебя люблю.

— Нет.

— Что — нет?

— Не любишь, если держишь, как монаха, в черном теле.

— В каком смысле?

— Невинность свою бережешь.

— Девушка до свадьбы должна блюсти себя.

— А юноша — удовлетворяться вручную?

— Фу, о какой гадости ты говоришь!

— Это жизнь, невестушка.

— Ты мне не сделал официального предложения.

— Это верно, — не стал отрицать я.

— Вот как сделаешь, тогда и поговорим об удовлетворении.

— Молодчина! — похвалил я ее. — Так держать!

Мы помолчали. Впереди показались огни Литейска.

— А зачем тебе два гектара, да еще на берегу реки? — спросила Вилена.

— Хочу построить дом.

— Для нас⁈

— Не — только! Это должно быть место где, хотя бы во время каникул, мои пацаны могли бы реализовать свои таланты, заниматься спортом, общаться и вообще — развиваться.

— Никогда не слыхала, чтобы такое строили в частном порядке.

— Если такой «пансионат» построит государство, оно станет распоряжаться им по собственному усмотрению, а я этого допустить не могу.

— Что же ты имеешь против государства?

— Да почти ничего, вот только его интересуют граждане вообще, а меня — вполне конкретные, поэтому я стараюсь ради них.

— Странный ты человек… Вроде и не от мира сего, а в тоже время — слишком уж практичный для идеалиста.

— Не страшно за такого замуж идти?

— Еще как страшно, но другого такого я уже не найду, — без тени иронии проговорила моя невеста. — Знаешь, я когда девчонкой была мечтала стать подругой русского революционера или — героя Гражданской войны… Не дряхлого старика ветерана, а — молодого, в куртке из чертовой кожи и с наганом… Смешно, правда?

— Не очень, — пробурчал я, пожимая плечами.

— Когда занялась комсомольской работой, все еще продолжала надеяться, а вдруг среди нынешних молодых людей отыщется такой? Однако наши ребята, что в райкоме, что в низовых организациях — либо циники, либо скрывают за правильными лозунгами полнейшее равнодушие к нашей работе… И тут я встречаю тебя… Ты тоже циник, но не равнодушный… Тебя не интересует карьера, да и в быту ты живешь скромнее, чем мог бы, а в своих школярах души не чаешь… Понимаешь, Саша, меня к тебе и влечет и отталкивает одновременно. Потому что есть в тебе какая-то тайна, которую мне моим умишкой не постичь…

— Брось прибедняться!.. Все ты сможешь понять… Ну, по крайней мере, то же, что и я… Другой вопрос, что и я далеко не все пока понимаю…

— А что — именно?

— Кажется, мы уже говорили с тобой об этом… — проговорил я. — Я смогу тебя во многое посвятить, когда ты станешь самым близким мне человеком.

— Надеюсь, это не способ затащить меня в постель?

— Я с такими вещами не шучу и уж тем более, не использую для примитивного сексуального шантажа.

— Прости, я не хотела.

— Забудь!

Моя «Волга» уже катила по улицам Литейска. Я подвез Вилену к ее подъезду, посмотрел на светящиеся окна квартиры моих родных и вернулся к себе. Севка еще не спал. Заварил свежего чаю, соорудил бутерброды. В квартире, которую я, признаться, подзапустил царила идеальная чистота. Молодец пацан! Мы с ним пошвыркали чайку. Я вручил своему внезапному соседу постельное белье, сообщив, где он может взять подушку и одеяло. Разбудил я пацана в шесть утра. Сам отправился на пробежку, а он за это время приготовил завтрак. После него, погрузились в «Волгу» и поехали в Затонье.

Низкое солнце плыло в розовом мареве утра. На полях тарахтели трактора, распахивая землицу под посев. В сторону города мчались грузовики, доставляя продукты в столовые и магазины. Полупустые рейсовые автобусы везли тех жителей района, которым требовалось с утра пораньше оказаться в райцентре. В Затонье мы оказались спустя полчаса, после того, как выкатили со двора. Подъехали к двухэтажному бараку, где Перфильев-младший и жил со своей бабушкой.

Двери в подъезд были распахнуты настежь. Деревянные ступеньки отчаянно скрипели под ногами. Звонка на двери не было и Севка отворил ее своим ключом. В крохотной прихожке, на самодельной деревянной вешалке, висел ворох пальто и курток. Из кухни доносилось булькание и запах вареной картошки. Слышались шаркающие шаги. Перфильев-младший скинул кроссовки, добавил к вороху на вешалке фирменную курточку и нырнул в кухню. Я тоже не спеша разулся и разделся. В это время из кухни показалась бабуся.

— Ты что ли учитель? — спросила она, щурясь в полумраке.

— Здравствуйте! — сказал я.

— И тебе не хворать! — откликнулась хозяйка. — На кухню проходи… Буду картоплей потчевать.

Проголодаться я не успел, но надо было налаживать контакт, поэтому повиновался. Кухня была просторней моей, но чувствовалась затхлость — старая мебель, произведенная еще в пятидесятых, отставшие от стен обои, тусклое стекло окна. Пузатый холодильник, чугунная мойка с краном, из которого, судя лишь по одной «головке», текла только холодная вода. Керогаз. На нем сейчас шкворчала сковородка с маслом, куда бабуся лихо сгребла с деревянной разделочной доски мелко нарубленный лук.

Я сел на свободную табуретку, а Севка устроился напротив. Хозяйка плюхнула на стол миску с отварной картошкой, а сверху полила растительным маслом с обжаренным луком. Рядом стояла корзинка с ломтями серого хлеба. Видимо, предполагалось, что каждый едок будет сам себе подкладывать в тарелку. Во всяком случае, я взял вилку с костяной рукоятью, наколол картофелину и переправил ее в свою тарелку. Перфильев-младший проделал тоже самое. Бабуся одобрительно кивала, глядя как мы лопаем. Сама она лишь поклевывала.

— Ну-с, с чем пожаловал? — поинтересовалась она, когда я умял третью картофелину и запил ее сладким чаем из большой — красной с потускневшей позолотой — чашки.

— Да вот хочу, чтобы Сева опять в городе учился, — ответил я.

— Доброе дело, — кивнула седым кукишем на затылке хозяйка. — А жить он там где будет?

— А там где и жил.

— Как так? — удивилась она. — Люди говорят, там шаромыжник какой-то живет…

— Этот шаромыжник перед вами.

— Ты, что ли?.. А Севка сказал — учитель!

— Я и есть учитель физкультуры и внук ваш будет учиться в моем классе.

— Женат ли?

— Нет пока. Невеста есть.

— И берешь чужого пацана к себе жить?.. Что девка-то твоя скажет?

— Она у меня с понятием.

— Ты смотри у меня, — грозно произнесла бабуся. — Если посередь учебного года пацаненка со школы срываешь, то пусть хоть доучится до лета.

— Не — до лета, а до конца учебы, — сказал я. — Понадобится, я на другую квартиру съеду, а Севку с места не дам больше сдернуть.

— Не пойму что-то, какая тебе-то корысть с этого?

— Да никакой. Неправильно это, когда мальчишку лишают возможности учиться в родной ему школе.

— Это верно, касатик, — вздохнула она. — Дочка померла, зятя мово ни за что, ни про что заарестовали… Сама я сколько еще протяну…

— Насчет отца будем разбираться, — сказал я. — Найдем адвоката, пусть готовит кассационную жалобу.

— Ежели поможешь вытащить Всеволода из кутузки, век буду за тебя Бога молить!

— Пока твердо не могу обещать, но поглядим…

— Ну ладно… Пойду внучонка вещички соберу.

Она поднялась и ушла с кухни, промакивая подолом передника увлажнившиеся глаза. Перфильев-младший мне подмигнул, спросив:

— Ну и как тебе моя бабуля? — и спохватился: — Ой! Я хотел сказать — вам…

— Да ладно! — отмахнулся я. — Вне школы можно и на «ты»… Нормальная у тебя бабушка, суровая, въедливая. Такая и должна быть.

— Севка! — послышалось из глубины квартиры. — Помоги вещички-то собрать, лодырь!

Пацан сорвался с табуретки, оставив меня допивать чай в одиночестве. Через десять минут он вернулся и сообщил, что готов. Я поднялся и вышел в прихожую, где лежал большой узел и стоял чемодан — видать, это были все пожитки моего подопечного. Бабуля перекрестила нас.

— Вы навещайте нас! — сказал я ей. — Адрес знаете.

— А и навещу, — согласилась она. — Вот поеду в город, в поликлинику ветеранов, и навещу.

— Будем ждать!

Она поцеловала внука, я подхватил узел. Мы вышли из квартиры, спустились во двор, засунули вещички в багажник.

— Показывай, где у вас тут школа, — сказал я Перфильеву-младшему.

— Да вон, вдоль улицы прямо.

И я поехал вдоль улицы прямо. Через пять минут уже тормознул возле длинного одноэтажного дома, сложенного из белого кирпича. Судя по ребячьей толкотне во дворе — это и была затоньевская средняя школа. Я посмотрел на Севку, но тот нахохлился, видать, никакого желания прощаться с здешними учителями и однокашниками он не испытывал. Ладно, сам управлюсь. Я вышел из машины, открыл калитку в низеньком заборчике и протопал по дорожке к входной двери. Спросил у уборщицы, где здесь канцелярия, она махнула тряпкой вдоль единственного коридора. Я дошел до его конца и увидел справа дверь с надписью «БУХГАЛТЕРИЯ», слева — «УЧИТЕЛЬСКАЯ», а прямо — «ДИРЕКТОР».

Рассудив, что в бухгалтерии мне делать нечего, в учительской — тоже, следовательно надо ломиться к директору. Открыв дверь, я увидел скромное помещение. В нем стояли три письменных стола и за каждым из них сидело по женщине — от двадцати пяти до пятидесяти. Все трое уставились на меня как на луч света в темном царстве. Улыбки поневоле приподняли уголки губ разной степени накрашенности. Женщины молчали, похоже, ожидая, что я им скажу.

— Здравствуйте! — сказал я, не обращаясь ни к кому из них. — Я учитель физкультуры из двадцать второй школы в Литейске, приехал по поручению нашего директора Пал Палыча Разуваева, забрать документы Севы Перфильева из восьмого класса.

— А что с ним случилось? — спросила дама средних лет. — Вчера его не было на занятиях, думали он простудился.

— Нет, с ним все в порядке. Просто он опять будет учиться в нашей школе.

— Простите, коллега! — опомнилась самая пожилая. — Не могли бы вы предъявить документы?

— Да, пожалуйста!

И я полез в карман за документами. Не за спецудостоверением, разумеется, а за паспортом. Пожилая, видать, она и была директором, открыла его, изучила, потом взяла трубку телефона и набрала номер. Самая молодая, наверное, секретарша и делопроизводитель в одном лице, предложила мне стул. Я ей благодарно кивнул и уселся. Директорша все еще крутила диск, потом слушала в трубке длинный гудок, не сводя строгого взгляда поверх очков с моего серпастого и молоткастого.

— Алло! — наконец, проговорила она. — Это двадцать вторая?.. Говорит Саломатина из затоньевской школы… Нет-нет! Я только уточнить хочу, работает ли у вас Александр Сергеевич Данилов… Та-ак… И кем, позвольте узнать… Учителем физкультуры… Хорошо, Рая, благодарю вас. До свидания!

Она положила трубку и снова уставилась на меня. Причем — с таким видом, словно оправдались ее самые худшие подозрения.

— Ну что ж, Александр Сергеевич, — проговорила директорша, — все верно… Людочка, — обратилась она к молодой, — подготовьте документы восьмиклассника Перфильева… Жаль расставаться с мальчиком, прилежный ученик, правда, поведение оставляет желать лучшего…

Я усмехнулся:

— Дерется?

— Ах, вы это уже знаете?

— Знаю… А вы знаете — почему?

— Ну-у мальчики в таком возрасте…

— Дразнят его здесь у вас. Из-за отца, которого, вполне возможно, осудили несправедливо!

Все трое уставились на меня, как будто я произнес бог весть какую ересь.

— У нас, товарищ Данилов, не могут осудить несправедливо, — назидательно произнесла дама среднего возраста, видать, завуч.

Ответить я не успел. Потому, что дверь распахнулась и в директорскую стремительно ворвалась миниатюрная эффектная брюнетка.

— Ну все, девочки, — сказала она. — Все увидела, со всеми поговорила, пойду я на автобус. Может быть, успею еще на девять тридцать.

— А вот этот молодой человек, наверное, сможет вас подвезти, Роза Марковна, — сказала директриса. — Верно, Александр Сергеевич?

— Конечно, — кивнул я.

Неужели, я вижу гражданку Винтер? Очень удачное совпадение.

— Буду рада! — сказала она и кокетливо стрельнула в мою сторону глазами.

Я поднялся, протянул ей руку.

— Данилов!

— Винтер! — откликнулась она.

Ну что ж, моя догадка оказалась верной.

— Если хотите, вы можете подождать меня в моей «Волге», — сказал я. — Там сидит мой ученик. Вдвоем вам будет веселее.

— Хорошо! — улыбнулась она. — До свидания, девочки!

Заведующая учебной частью школы №19 города Литейска помахала присутствующим «девочкам» ручкой и вышла. Я дождался, покуда секретарша оформит документы Севы Перфильева-младшего. Директорша расписалась, где требовалось, поставила печать и вручила мне личное дело моего нового ученика. Я тоже сделал «девочкам» ручкой и отбыл. Винтер ждала меня возле машины, курила, пуская сигаретный дым по ветру. Увидев меня, заулыбалась, отворила пассажирскую дверцу, неторопливо уселась, продемонстрировав свои весьма аппетитные коленки.

Сев за руль, я осторожно развернулся — все-таки рядом школа — и направился к выезду из поселка. Винтер сидела рядом, время от времени поглядывая на меня, но делала вид, что интересуется моим юным спутником. Задавала ему разные наводящие, вполне себе учительские вопросы — про любимые предметы, чем увлекается помимо учебы, кем собирается стать и так далее. Перфильев-младший отвечал охотно. Видать, эта разбитная завучиха ему нравилась.

Увы, пришлось разлучить их. Когда мы приехали в Литейск, я высадил Севу возле нашей с ним школы, вручив ему его же документы и велел отнести их Раечке, а потом — топать на уроки. Пацаненок нехотя выбрался из салона. Понятно, думал, наверное, что сегодня у него будет законный прогул, но не вышло. Винтер сердечно с ним попрощалась и выжидательно посмотрела на меня. Уж не знаю, на что она рассчитывала, но явно не на то, что услышала от меня.

— Роза Марковна! — обратился я к ней. — Мне нужно с вами поговорить. Вы не очень торопитесь?

Все еще не понимая моих истинных намерений, она многообещающе улыбнулась и проговорила:

— На сегодня я совершенно свободна!

— Тогда я приглашаю вас на завтрак в ресторан «Космос».

— С удовольствием! — откликнулась Винтер. — Никогда еще не приходилось завтракать в ресторане. Если не считать ресторана на теплоходе «Степан Разин», когда ездила в турпоездку прошлым летом.

— А я вот с детства мечтал проплыть по всей Волге, — поддержал я разговор, трогаясь с места.

— Так в чем же дело? — удивилась собеседница. — Навигация открылась. С Речного вокзала регулярно отправляются рейсы до самой Астрахани.

— Будут свободные денечки, обязательно.

Мы подъехали к «Космосу». Я помог Леди Винтер, как ее наверняка за глаза называют учащиеся, выйти из автомобиля, а в гардеробной — снять коротенькое пальто. Пока она прихорашивалась у зеркала, подошел метрдотель. Я ему сказал, что нам требуется отдельный кабинет. И он нас проводил в один из таких закутков. Роза Марковна завтракала скромно — омлет «Луна», блинчики с вареньем «Круговая орбита», шоколадный коктейль «Восход». Я и вовсе ограничился кофе с пирожным. У меня и так уже третий завтрак на сегодня. Эдак не долго и форму потерять.

— А ведь я слышала о вас, Александр Сергеевич, — заметила Винтер, постреливая карими глазками. — Вы своего рода знаменитость в городе.

— Значит, вы знаете, что руковожу экспериментальным классом? — спросил я в лоб и добавил: — Как и вы, когда-то…

Игривая улыбка сразу сползла с ее лица.

— Об этом мне не хотелось бы вспоминать, — проговорила завуч девятнадцатой школы.

— Почему?

— Это длинный и не слишком приятный для меня разговор.

— Вы же сами сказали, что совершенно свободны сегодня. Мы можем сидеть здесь хоть до самого вечера. Закажем обед, потом — ужин…

— Зачем вам это нужно?

— Затем, что я руковожу аналогичным классом, только состоящим из одних мальчиков.

— Вас же сняли недавно с классного руководства…

— А это неважно. Они мои пацаны и я никому не позволю ломать им жизнь. Вот потому я и должен знать, что случилось с вашими девочками?

— А почему с ними должно было что-то случиться?

— На днях я возвращался из пансионата «Загородный». Дело было на рассвете. Солнце еще не поднялось, но уже стало светло, только все вокруг затянуло туманом… Вдруг вижу, стоят у телеграфного столба трое. Мальчишка, девчонка — обоим лет по тринадцати, а с ними тип какой-то, худющий и длиннющий. Пацан оказался моим двоюродным братом и по совместительству — учеником восьмого «Г» Володькой Борисовым, девочка назвалась Таней, а вот тип… Он в буквальном смысле растворился, словно и не было его… Я детишек затолкал в машину и покатил к городу. Спрашиваю ребятню, что они делали в такую рань за городом? Говорят, вступали в контакт с некими тонким человеком. Кто он такой? — интересуюсь. Учитель — говорят. Не школьный, а который учит ВСЕМУ — с большой буквы… Потом Таня попросила остановить машину, дескать, приехала уже. Я тормознул, а она шмыг из салона и скрылась в тумане. А вокруг ничего нет — поля да болота. У брата любопытствую, где эта Таня обитает? А он говорит — в интернате… Я узнавал, нет за городом никаких интернатов… Что скажете?

Вместо ответа сотрапезница полезла в сумочку и вынула фотографию. Протянула мне. На ней был запечатлена группа девочек во главе с женщиной. Женщину я сразу узнал. Это была чуть более молодая Роза Марковна Винтер. А вот девочек видел впервые… Или…

— Посмотрите внимательно, — сказала завуч школы №19. — Никого не узнаете?

— Кроме вас, — проговорил я, — во втором ряду третья слева, если не ошибаюсь, та самая Таня.

— Все верно, — кивнула моя сотрапезница. — Татьяна Петровна Савватеева, тысяча девятьсот шестьдесят третьего года рождения.

— Следовательно, сейчас ей должно быть восемнадцать лет.

— Должно быть, — вздохнула Роза Марковна, — но не обязательно…

— Как же это может быть?

— Не знаю… С этим классом все было очень странно

— Расскажите…

— Расскажу, только закажите бутылочку чего-нибудь бодрящего, — сказала Винтер. — Понимаю, что пить с утра, в начале рабочей недели это аморально, но совсем на трезвую голову об этом не расскажешь…

Отогнув занавеску, я поманил пальцем официанта и попросил его принести коньяку, шоколаду и фруктов.

— А вы щедрый, — усмехнулась завуч из девятнадцатой, когда я разлил коньячок по рюмкам. — Щедрый, молодой, спортивный, добрый, талантливый педагог… Признаться, я не верила этим слухам, уж слишком они похожи на сказку… А теперь вижу — все правда…

— Так что с случилось с твоим классом, Роза?.. — ненавязчиво перейдя на «ты», спросил я.

— В общем так… В семьдесят шестом наш директор предложил мне классное руководство, — начала она. — Сказал, что класс собран из одних девочек, все они с нелегкой биографией, с проблемами по учебе и в поведении. Дескать, нужно провести эксперимент, можно ли исправить все это, если класс будет однополым, а руководить им будет женщина. К тому же, с девочками будет работать психолог, проводить тестирование и заниматься по специальной методике…

— А психолог этот тоже оказался женщиной? — уточнил я, подумав об Илге.

— Нет. Как раз наоборот — мужчина, — возразила Винтер. — Крупный специалист из Москвы…

— Случайно — не доцент Цыпкин?

— Да, Руслан Федорович, а вы его знаете?

— Обращайся ко мне на «ты», — сказал я и добавил: — Да, я с ним знаком…

— Ну и вот… — продолжала она. — Сначала не происходило ничего необычного… Более того, девочки оказались вовсе не столь неуправляемыми, какими представлялись поначалу. Более того, они действительно быстро подтянулись и по учебе и поведению. Я было обрадовалась, отнеся столь стремительный прогресс на счет своих педагогических талантов… Дура, наивная… Вскоре я стала замечать некоторые странности… Во-первых, то, что девочки мои гораздо более организованы, нежели того требует школьная дисциплина. Причем, те из них, которые по всем правилам нашей науки должны быть неформальными лидерами, с легкостью переуступают свое лидерство тем девчатам, которые тихони тихонями… Только все это оказалось цветочками… Я не могу всего рассказать, потому что с некоторых пор с меня взяли подписку о неразглашении, скажу только, что у девочек открылись такие таланты, что впору в чудеса поверить… Я это замечала, потому что проводила с ними все свободное время. Не то что бы девчонки от меня скрывали свои дарования, но и поделиться не спешили… Так мы с ними прожили вместе почти год… А потом этот доцент Цыпкин сказал мне, что государственные интересы требуют изолировать моих учениц в специальном пансионате Академии Наук СССР. Я возмутилась, пошла к нашему директору, тот только руками развел, я — в гороно, там ссылаются на приказ Министерства образования… От отчаяния я даже хотела родительскую общественность привлечь, но меня пригласили в компетентные органы и провели беседу. Объяснили, что со мною будет за организацию несогласованного выступления… Потом я окольным путем узнала, что с родителями тоже поработали, кому-то подняли оклад, кого-то повысили в должности, с кого-то сняли партийное взыскание, а то и прекратили уголовное дело, ну или просто объяснили, что их девочки нуждаются в специальном лечении… Меня тоже подкупили, отправили на пенсию нашу старую завуч, а меня поставили на ее должность… Да вот только все это оказалось бесполезным…

— Почему?

Она сама подлила себе коньячку, накатила и ответила:

— Потому что однажды девочки исчезли. Все до единой. Тридцать душ.

— Как это — исчезли⁈ — опешил я.

— Ушли. И ничего с собой не взяли. Сказали родителям, что переночуют у подруг. Мамы с папами поначалу ничего заподозрили, потому что их девочки и раньше оставались друг у друга на ночь, а утром кинулись искать. А тех и след простыл… Властям с трудом удалось предотвратить скандал. Доцент Цыпкин укатил в столицу, а меня еще полгода таскали на допросы в милицию. Да только, что я могла рассказать, будучи связанной подпиской?.. Потом от меня отвязались. Даже на должности оставили. А семьи пропавших девочек под благовидными предлогами растолкали из Литейска в разные города страны.

— Странно, что я до сих пор не слышал об этом.

— Ребятам в школе объяснили, что их однокашниц перевели в специальный интернат… Наверное, потому тебе братишка и сказал об этом… А взрослым, за распространение панических слухов, полагается уголовное наказание… Вот потому и царит в городе заговор молчания.

— Погоди, но я же видел Таню Савватееву собственными глазами!.. Шапочка, курточка, косички… Вот как на фото!

— Может быть, — пожала уже изрядно подвыпившая Винтер плечами. — Только я больше не хочу ничего знать об этой истории… Вот поплакалась тебе в жилетку и будя…

— Ладно, спасибо и на этом.

— Слушай, Саша, поехали ко мне, а? — вдруг предложила она. — Я одинока, а ты… Такой парень…

— Поехали! — не стал спорить я.

Подозвал официанта, уплатил по счету, оставив чаевые и попросил завернуть не съеденные фрукты. Забрав у него сверток, подхватил совершенно раскисшую собутыльницу под локоток и потащил ее в гардеробную. Там помог облачиться в пальто и повел к машине. Не только стоять, но и сидеть завуч девятнадцатой школы толком не могла. Кое-как добившись от Розы Марковны, чтобы она назвала свой домашний адрес, я уложил ее на заднее сиденье и повез домой.

Жила она неподалеку от дома, где обитали Рунге. У подъезда, в котором и находилась квартира Леди Винтер сидели вездесущие и всезнающие бабуси. Поэтому я не стал вытаскивать при них пьяную соседку. Нетрудно представить, какими эпитетами они наградят одинокую интеллигентную женщину, которую в невменяемом состоянии средь беда дня привез на черной «Волге» молодой парень. И я решил подождать, покуда она хоть немного проспится.

Мне надо было время, чтобы посидеть спокойно и поразмышлять. Сказать, что рассказ Розы Марковны меня обеспокоил, ничего не сказать. Видел ли я Таню Савватееву на самом деле или снова подвергся внушению, не так уж и важно. Куда важнее, что все, кто имеет отношение к проекту «УВ», ни словом не обмолвились о «девчачьей» группе. И если бы не Володька… А ведь, пожалуй, так и было! По собственной ли инициативе или по решению всей команды, но таким вот хитрым способом пацаны предупредили меня о том, как могут развернуться события! Надеясь, что я докопаюсь до истины сам… А я уже докопался?

Пока еще нет. Хотелось бы заслушать и других заинтересованных лиц. Например, Третьяковского. Уж он-то должен знать. Да и с гражданкой Шульц-Эглите не мешает поговорить. Ведь она связана с доцентом Цыпкиным. Я не верю, что девчата исчезли сами. Вот так взяли и ушли! И растворились в тумане! Скорее всего, их исчезновение дело рук госбезопасности. Не даром же родителей девчонок распихали по разным городам! Видать, не столько для того, чтобы они не предали огласке сам факт исчезновения своих детей, сколько, чтобы не разболтали, как именно они «исчезли».

Как бы то ни было, с этим вопросом надо разобраться раньше, чем станет поздно. И тянуть не стоит. Я перегнулся через спинку сиденья, потрепал по плечу спящую завучиху из школы №19. Она вздрогнула, открыла глаза, села. Посмотрела на меня недоуменно. Принялась лихорадочно поправлять растрепанную одежду. Затем открыла сумочку, покопалась в ней, вытащила кошелек, вынула трояк и протянула мне. Похоже, Леди Винтер приняла меня за таксиста.

— Роза Марковна, — сказал я, — вы забыли?.. Я не таксист, а ваш коллега, учитель физкультуры из двадцать второй школы.

— Ох, простите, Александр Сергеевич, — пролепетала она. — Кажется, я хватила лишку… Башка трещит… Мы куда-то едем?

— Приехали уже. Мы во дворе вашего дома.

— Спасибо, что подвезли… Я пойду. До свидания!

— До свидания!

Роза Марковна отворила дверцу и выбралась из салона. В зеркало заднего вида я наблюдал, как она, гордо распрямившись, шагает к своему подъезду. Бабки уже заметили ее и вытянули цыплячьи свои шеи. Вот-вот накинутся и заклюют. Леди Винтер, однако, благополучно миновала этот коридор позора и скрылась в темном зеве подъезда. Можно было ехать. Я завел движок и помчался по направлению к пансионату «Загородный». Мне не терпелось получить ответы на мучающие меня вопросы.

Погода начала портиться. Казалось бы, только что на небе не было ни облачка и вот все оно, от горизонта до горизонта, затянуто серой хмарью. Первые капли ударили в лобовое стекло и поползли, оставляя извилистые прозрачные дорожки. Это было красиво, но мешало воспринимать дорогу. Пришлось включить «дворники». Тем более, что за первыми каплями последовали другие, орошая не только лобовое, но и все остальные стекла автомобиля. Я чувствовал себя словно в аквариуме.

Как ни не терпелось мне повидать лжеклассика, я все-таки сбросил скорость. Асфальт стал мокрым. Легко было потерять управление и загреметь в кювет или, что хуже, выскочить на встречку. Что уж точно не входило в мои планы. Дождь сгустил сумрак, хотя до настоящей темноты оставалось еще часов восемь, и я едва не проскочил перекресток с указателем «ПАНСИОНАТ „ЗАГОРОДНЫЙ“ — 2 КМ». Повернув в указанном направлении, я сразу почувствовал что машина пошла ровнее.

Ну да, видно, что в отличие от государственного шоссе, дорога к ведомственному пансионату, гладкая как стекло. Даже ливень над ним присмирел, превратившись в редкий моросящий дождик. Видимость улучшилась и стали различимы тусклая гладь озера на горизонте, темный островок леса на берегу и щедро освещенная группа зданий. Я еще сбросил скорость, хотя был соблазн наоборот — прибавить. И, как выяснилось, правильно сделал. Потому что навстречу мне, едва ли не наперерез выскочила вдруг длинная сутулая фигура в дождевике.

Я притормозил. И незнакомец ленивой, несколько развинченной походкой приблизился к машине. Опустив стекло, я высунулся из окошка, уставился на него.

— Привез? — спросил мужик в дождевике.

— Смотря — чего? — откликнулся я

— Что так долго? — словно не слыша меня пробурчал незнакомец.

— Как смог, так и приехал…

Мужик в дождевике кивнул и вдруг незаметным, скользящим движением что-то выхватил из кармана. Я рефлекторно переключился на заднюю и откатился метров на сто, словно это могло меня спасти от выстрела. Однако предмет в руке человека в дождевике оказался всего лишь фонариком.

— Э-э, а ты кто⁈ — выкрикнул он, уперев мне в лицо луч фонарика.

— Я — Данилов! А ты кто такой, чтобы спрашивать?

— А-а, ну так бы сразу… — протянул тот, снова подходя к машине. — А где этот фраер-водила?

Мне стало забавно. Уж больно характерный лексикон. И я решил ему подыграть.

— Влип твой водила! — произнес я. — Легавые его замели… Нарушил он что-то.

Мужик в дождевике презрительно сплюнул.

— Бегемоты позорные… — процедил он сквозь зубы и тут же оживился. — А ты, значит, угнал тачку?

Стало еще прикольнее и я поддакнул:

— Ну вроде того…

— Фартовый, — хмыкнул мой нежданный собеседник. — Где чалился?

Ну вот, начался вечер воспоминаний.

— Не чалился я, до этого не дошло, — якобы неохотно ответил я.

— Чистым спрыгнул, значит, — несколько разочарованно проговорил он. — А я вот трояк оттрубил…

— Не пофартило…

— Зато теперь живу как у мамани в кладке, — не слишком понятно похвастался бывший сиделец. — Тепло и сыро. И деньгу приличную отстегивают…

— Это за что же?

Многозначительно хмыкнув, мой собеседник пробормотал:

— Много будешь знать, долго будут жрать… Ха-ха-ха… — и отсмеявшись, добавил: — Малость погоди…

И вот тут он меня удивил по крупному. Вынул из кармана миниатюрную рацию, ту самую американскую «уоки-токи», и принялся что-то в нее бормотать. Он даже отошел в сторонку, видимо, для того, чтобы я не слышал. Можно было махнуть рукой и рвануть вперед, но вдруг у этого уголовника ствол в кармане? Вон он как экипирован — и фонарик и рация! Шмальнет и привет! Меня остановило не малодушие, а разумная осторожность. Нельзя сейчас зазря рисковать.

Чтобы продемонстрировать свои мирные намерения, я даже вышел из-за руля. Да и в случае чего, обезоружить этого хмыря так будет сподручнее. Однако обезоружен оказался я сам. Мужик в дождевике закончив разговаривать, спрятал «уоки-токи», вынул из кармана пачку сигарет и зажигалку и попытался закурить. В мою сторону он уже не смотрел. Я хотел было вернуться за руль, как услышал — шлепанье, как почудилось, босых ног. Из дождящей мглы показался мальчик. Не босой, конечно, в резиновых сапогах и тоже в дождевике.

— Здравствуйте! — кинулся он ко мне. — Это вы⁈ Вот здорово!

— Поехали что ли, — приближаясь, пробурчал уголовник. — А то мне остохренело уже здесь торчать…

— Так это — не тот! — откликнулся пацанчик и я понял, что это мой ученик, Тимофей Фирсов.

— Как — не тот⁈ — опешил мужик. — А чё он мне тогда фуфло гонит!

— Да ты особо меня и не спрашивал, — откликнулся я.

— Это товарищ Данилов, наш учитель, — строго сказал Тимка. — А вы — ждите!

Уголовник сразу скис, а пацан, не спрашивая разрешения, полез в салон.

— Слышь, Данилов! — окликнул меня мужик. — Тебя как кличут-то?

— Александром.

— А погоняло?

После некоторой заминки, я ответил:

— Физрук.

— Ха! — выдохнул тот. — А я — Динамо! А как мамка назвала не скажу, не обессудь.

— Ладно, — отмахнулся я. — Перебьюсь.

— Покедова… — осклабился бывший сиделец. — Может, пересекутся еще наши стежки-дорожки.

— Имей в виду, за мною может быть погоня, — сказал я ему.

Сплюнув под ноги, Динамо процедил:

— Легавые сюда не сунутся.

Видать, совсем хреново у него с чувством юмора. Я сел за руль и мы с Фирсовым поехали дальше.

— Что-то я не понял всей этой пантомимы, — сказал я.

— Вы о чем, Сан Сеич? — спросил школяр.

— Ну во-первых, почему ты не в школе?

— Так уроки уже кончились?

Я взглянул на часы и убедился, что он прав.

— Ладно, тогда что ты делаешь здесь?

— Помогаю товарищу Третьяковскому.

— В чем именно?

— Ну-у в разном… Так сразу и не расскажешь…

— Хорошо. Спрошу у самого… — кивнул я. — А что это за тип на дороге? И чего он там дожидается?

— Динамо-то?.. — переспросил Тимка. — Машину ждет.

— Какую?

— Не знаю. Миний Евграфович велели из города прислать.

— А ты здесь причем?

— А я должен опознать груз.

— Ты же говоришь, что не знаешь — какая машина?

— Какая машина — не знаю, а груз — могу только я опознать… Ой, Сан Сеич, тормозите!

Он крикнул это так, словно впереди была пропасть. Я машинально втопил педаль тормоза. «Волга» пошла юзом и встала.

— Что там⁈ — выкрикнул я, всматриваясь в дождящую мглу впереди.

Ничего — та же дорога и дрожащие огни пансионата впереди.

— Точка, — сказал Фирсов, открывая дверцу.

— Какая еще — точка?

— Опознания груза, — откликнулся пацан и выскочил наружу.

Вздохнув, я вылез следом. Дорога, как дорога. Ни столба, ни будки. Только раскисшая пахота по обе стороны от дорожного полотна. Как он определяет, что здесь — точка? И что за груз такой специфический.

— Ты уверен, что хочешь здесь остаться? — спросил я.

— Да! — ответил Тимка. — Да вы не беспокойтесь, Сан Сеич! Сейчас машина придет, заберет меня и Динамо… Вы поезжайте!.. У меня, если что, считалка есть… Ну вы помните…

Я вспомнил, как два бандюгана слиняли, после того, как восьмиклашка ПРАВИЛЬНЫМ голосом проговорил обычную детскую считалочку. Как он там про них сказал? Пустые, как куклы из пластмассы… Да уж, ученички у меня. Мне стало зябко и я с удовольствием снова залез в салон своего авто — сухой и теплый. Посигналил Тимке и продолжил путь, хотя все во мне протестовало против самой мысли, что можно оставить на поливаемой моросящим дождем дороге тринадцатилетнего паренька.

Через несколько минут я уже въезжал на территорию пансионата «Загородного». Машин напротив парадного входа почти не было. Если не считать старого «ГАЗика». Так что мне было где припарковать свою «Волгу». Я вылез из салона, запер дверцы и направился в вестибюль. Здесь, кроме гардеробщика, меня никто не встретил. Судя по пустующим вешалкам, у старичка работы не было, поэтому я с удовольствием отдал ему свою куртку, а гардеробщик ее с почтением принял, неторопливо повесил на крючок и вручил номерок.

Машинально пригладив у зеркала волосы, я направился в полуподвал, где располагался номер Третьяковского. Подойдя к нужной двери, постучал. Никто не ответил. Ну что ж, придется отыскать Русалочку. Уж она-то должна знать, где обретается в настоящий момент лжеписатель? Где искать в этом здании медсестру-официантку Стешу я помнил. Туда и потопал, но не успел сделать и десятка шагов, как услышал позади шорох. Обернулся. Его светлость Граф собственной персоной.

— Привет! — сказал он. — Молодец, что приехал.

— Наше вам с кисточкой! — откликнулся я. — Ты мне скажи, друг ситный, почему это у тебя пацан под дождем мокнет?

— Тимка-то? — без всякого удивления спросил Третьяковский. — Ну во-первых, он отлично одет для такой погоды, а во-вторых, скоро будет здесь. Мне уже радировал Динамо — пришла машина. А в-третьих… без него, Тимки, никак нельзя обойтись.

— Ладно, разберемся, — пробурчал я. — А с каких пор ты с уголовной шушерой связался?

— Ты про Динамо?.. Да какой он уголовник!.. Так, получил трояк по хулиганке, а отделался химией…

— Надо же, а по фене ботает, как опытный урка.

— Поза!.. Кстати, о химии… Не поможешь мне?

— Да мне бы поговорить с тобой…

— Вот заодно и поговорим.

— Куда идти? В лабораторию?

— Туда.

И мы с ним пошли в лабораторию, там где был пойман с помощью волчка резидент иностранной разведки, который потом едва не застрелился. Войдя, я повертел головой, надеясь отыскать место, куда вошла пуля. Не отыскал. Граф выдал мне белый халат и резиновые перчатки. Пришлось битый час держать какую-то колбу, из которой поднимался вонючий пар, покуда лжелитератор что-то доливал в нее, помешивая стеклянной палочкой. Почему-то в процессе этого нельзя было поставить колбу на стол. Потом он отобрал у меня ее и безжалостно вылил содержимое в мойку, открыл кран и смыл холодной водой под большим напором.

— Не вышло? — спросил я.

— А-а! — отмахнулся Третьяковский и принялся сдирать перчатки. — Пошли выпьем!

Последовав его примеру, я снял перчатки и халат. Мы вышли в коридор. Граф запер лабораторию. Мы выбрались из подвала, вернулись в вестибюль, но в полуподвал спускаться не стали. Наоборот, поднялись на второй этаж. Здесь оказалась столовая. В ней, как и во всем остальном пансионате было пусто, но едва мы уселись за стол, как откуда ни возьмись, появилась Стеша в обмундировании официантки, прикатила тележку, заставленную тарелками с разнообразной снедью.

Среди глубоких тарелок с борщом, вазочек с салатиками и блюдец с закусками, красовалась и бутылочка коньяку, который я сегодня уже пил. Правда, все алкогольные пары уже выветрились у меня из головы. Русалочка пожелала нам приятного аппетита и удалилась. Третьяковский наполнил рюмки. Мы чокнулись и накатили. Потом дружно погрузили ложки в ароматное варево. Несколько минут ничем другим, кроме вдумчивого поедания борща, заниматься было немыслимо. А за первым блюдом последовало и второе — гуляш с отварным рисом. Ну и закуски с салатиками тоже пошли влет.

— А теперь пойдем ко мне и бутылочку прихватим, — сказал Граф. — Сейчас наши бойцы подъедут, Стеша их покормит. А наши разговоры им слушать незачем.

Я взял бутылку и рюмки, а он прихватил тарелку с бутербродами с маслом и красной икрой, а также — блюдце с ломтиками лимона. И мы вернулись в его номер. Лжеписатель зажег настольную лампу, а верхний свет включать не стал. Мне предложил кресло, а сам растянулся на диване. В общем, создалась самая непринужденная обстановка. В номере было тепло, хотя окошко под самым потолком оказалось приоткрыто и из него потягивало прохладной апрельской сыростью.

— Ты, я вижу, хотел о чем-то спросить? — проговорил Третьяковский, с удовольствием опрокидывая в себя еще рюмочку и закусывая лимоном.

— Да много о чем, — пробормотал я, — но прежде всего — об экспериментальном классе из девятнадцатой школы, а вернее — исчезновении девочек, из которых он состоял.

— Законный вопрос, — кивнул он. — Только ты напрасно рассчитываешь на то, что я дам тебе на него исчерпывающий ответ. Это произошло еще до моего появления в Литейске. Я в те дни был в Москве, вникал в детали проекта «УВ». А там чего только не намешано — педагогика, психология, высшая математика, даже — химия. Впоследствии мне удалось установить, что восьмой «Г» из школы номер девятнадцать был своего рода первой попыткой применить разработки академика Переведенского на практике. Нулевой вариант.

— Вот именно — нулевой, — пробурчал я. — Девчата-то пропали!

— Пропали!

— Ну и где они⁈

— Этого никто не знает.

— Точно — никто? И даже твоя контора?

— На девяносто девять процентов.

— Все-таки один процент за то, что девчат держат в каком-нибудь специнституте есть.

— Один есть, но это ничтожно малая вероятность… Кстати, откуда ты узнал об этой группе?

Я пересказал ему подробности своей внезапной встречи с брательником, девочкой Таней и тонким человеком, который то ли на самом деле был, то ли привиделся мне. Граф, который только что вальяжно рассуждал о нулевом варианте, побледнел и медленно перешел из положения лежа, в положение сидя. Он даже попытался встать, но плюхнулся обратно. Похоже, ноги его не держали. Видя, в какое состояние ввергли его мои слова, я быстренько наполнил наши рюмки. Мне тоже захотелось выпить.

— Ты их видел собственными глазами? — почти простонал лжелитератор, проигнорировав полную рюмку.

— Да вот как тебя, — сказал я, за небрежностью тона стараясь скрыть нарастающую тревогу, — только вот насчет этого тонкого мужика не уверен.

— Да тонкий человек — это ерунда! — отмахнулся Граф. — Это информационный фантом, своего рода воплощение мечты наших детишек об идеальном наставнике… Типа голограммы. Они сами ее сформировали из подручного материала. Видимо — из тумана.

— Ни хрена себе ерунда, — покачал я головой. — Я чуть не обделался, когда моя рука прошла через него… Что же, по-твоему, не ерунда⁈

— Девочка! — ответил он. — Она же не из тумана была?

— Да, не… Обычная тринадцатилетняя ссыкуха… Ее бывшая училка показала мне фотку того самого класса. И я узнал на ней эту девчушку… Училка сказала, что это Татьяна Петровна Савватеева, шестьдесят третьего года рождения.

— Ты рассказал об этой встрече Винтер?

— Да, а что?

— Она же, наверняка, сексот!

— Ну да и хрен с ней. Мне надо было выяснить, существовала ли, как выразился, братишка, «девчачья» группа. Ты же мне ничего о ней не рассказал.

— Ладно… — проговорил он, — хотя впредь постарайся без моего ведома такой розыск не проводить. Мы и так играем с огнем…

— Постараюсь…

— Понимаешь, если девочка тебе не привиделась, то это настолько серьезное событие, что я даже сейчас осмыслить сходу его не готов… Тане Савватеевой должно быть на данный момент около восемнадцати лет, а ты утверждаешь, что выглядит она на пять лет моложе…

— Ну да…

— Где она живет — неизвестно. Одна ли она такая и есть ли другие — тоже. Похоже, об этом знают наши подопечные, но они явно не спешат делиться с нами подробностями. Что из этого следует?..

— Что из этого следует? — эхом повторил я.

— Как минимум — две вещи… Во-первых, эти девочки, если допустить, что такими, как Таня, остались все ее одноклассницы, научились не взрослеть, во-вторых, у них есть какое-то убежище, которое они, как минимум, иногда могут покидать и куда нет доступа никому из взрослых.

— Да нет, дорогой друг, — возразил я, — из этого следует не две, а три вещи!

— Какая же третья?

— Если они это все проделали и спрятались от мира взрослых в своем Интернате, то то же самое могут проделать и наши пацаны, понимаешь!

— Гаммельнский Крысолов!

— Что еще за крысолов?

— Легенда есть такая, немецкая… Город Гаммельн одолели крысы. И вот пришел человек, который сказал, что избавит от них горожан, если они хорошо ему заплатят. Члены городского совета поначалу согласились с условиями Крысолова, но когда тот вывел грызунов, решили, что цену он заломил непомерную. В отместку Крысолов, играя на дудочке, увел из города всех детей. И больше их никто не видел.

— Зловещая история, — пробурчал я. — И кто же, в нашем случае, такой Крысолов?

— Эволюция.

— Что⁈

— Эволюция, — повторил Третьяковский. — Считается, что жизнь на планете развивается от простого к сложному и высшей ее формой стал человеческий разум. Да вот только, однажды начавшись, эволюция уже не умеет останавливаться. Она продолжается и сейчас, хотя в повседневной жизни мы этого не замечаем. А если это так, то логично предположить, что наш разум вовсе не является ее конечным этапом. Рано или поздно должен появиться сверхразум.

— Хочешь сказать, что наши пацаны — это какие-то мутанты?

— Почему бы и нет! И пацаны и девчонки… Проблема только в том, что сверхразум нуждается в просто разуме не более, чем мы нуждаемся в животных. Если не еще хуже. Не более — чем в муравьях!

— Что же в этом плохого? Сверхлюди создадут сверхтехнологии и помогут нам решить наши проблемы.

— А нас сильно заботят проблемы муравьев?

— Что ты хочешь этим сказать?

— Когда тебя беспокоило, к примеру, то, что во время лесных пожаров сгорают десятки муравейников?

Не успел я ничего ответить, как в дверь постучали.

— Войдите! — крикнул Третьяковский.

Скрипнув, приоткрылась створка.

— Простите, — послышался голосок Русалочки. — Там машина пришла!

— Спасибо, Стеша! Сейчас подойдем, — откликнулся Граф и обратился ко мне: — Хочешь взглянуть на груз?

— Конечно!

— Пошли!

Мы вышли из номера и через вестибюль — на улицу. Там стоял грузовик. Возле него топтались трое — знакомые мне Тимка и Динамо и, видимо, водила. Кузов автомобиля был обтянут брезентовым тентом и на нем красовалась надпись «ЗАГОРОДНЫЙ». Я даже не удивился, начиная привыкать к тому, что вижу вещие сны. Главное, чтобы они не оказались вещими буквально. Третьяковский кивнул все трем прибывшим, отозвал восьмиклассника в сторонку. И они принялись что-то вполголоса обсуждать.

— Ну вот, Физрук, я же говорил, что наши дорожки еще сойдутся! — проговорил Динамо.

— Чего привезли то? — спросил я.

— А хрен его знает! Коробки какие-то… — откликнулся тот и повернувшись к шоферу, спросил: — А, водила! Чего привез-то?

— Почем я знаю, — пробурчал тот. — Мое дело телячье… Получил по накладным на складе, доставил.

— Ну что, мужики, — окликнул нас Граф. — Давайте разгружать. Берите по коробке и тащите за мною.

Шофер, как самый хитрый вскарабкался в кузов и принялся подавать нам коробки. Первую взял сам лжеписатель. Вторую — я. Третью — бывший зэк. Третьяковский пошел вперед. И сразу стало понятно, что направляется он в подвал, там где расположена лаборатория. Коробка, которую взял я, оказалось довольно тяжелой и внутри что-то металлически побрякивало в такт шагам. Вслед за Графом, я обогнул крыльцо и вошел в подвал. Там он действительно открыл дверь лаборатории и поставил свою коробку на длинный, обитый жестью стол.

Рядом водрузили, каждый свою ношу и мы с Динамо. Вернулись за следующей партией. В итоге, пришлось сделать еще пяток рейсов. Наконец, кузов автофургона освободился. Лжелитератор сунул зэку какие-то деньги и отправил его наверх, в столовку. Шофер снова завел грузовик, видимо, для того, чтобы перегнать его в пансионатский гараж. На улице остались мы втроем. Третьяковский подмигнул нам с Фирсовым и мы снова спустились в подвал. Пропустив нас в лабораторию, лжеписатель запер дверь на засов.

— Ну что, посмотрим, что нам доставили? — проговорил он.

Тимка радостно кивнул, словно сейчас на дворе Новый год и нам предстояло разбирать подарки. А я внимательно рассмотрел одну из коробок. Ничего особенного, коробка как коробка. Надписи «НЕ КАНТОВАТЬ», «ВЕРХ», «СТЕКЛО», указание веса брутто и нетто, нарисованный раскрытый зонтик, с капельками над ним. В общем, обычная упаковка, по которой невозможно понять, что находится внутри. Осталось дождаться вскрытия, но Граф не спешил. Он бродил вдоль стола, легонько похлопывая ладонью по коробкам. Что значит актер! Умеет держать паузу и создать интригу.

Наконец, он достал из кармана перочинный ножик и разрезал клейкую бумажную ленту, которая скрепляла клапаны в верхней части коробки. Не знаю, как у Тимки, но мое любопытство стало уже трудно переносимым. Я шагнул к вскрытой коробке, из которой Третьяковский вынимал пенопластовые прокладки, предохраняющие хрупкий груз при транспортировке. Затем он засунул ладони внутрь и извлек металлический ящик с тумблерами и шкалами.

Прибор какой-то. Я почувствовал себя обманутым. А собственно чего я ожидал? На фоне всего происходящего, разумеется, чего-нибудь фантастического. А этот ящик напоминал дозиметр ДП-12. Тем более, что от корпуса отходил кабель с серебристым цилиндриком зонда. Сходство усилилось, когда Граф щелкнул тумблером, взял зонд и провел им вдоль моей спины снизу вверх. Раздался тихий свист, постепенно нарастающий по мере того, как рука лжеписателя поднималась все выше. У меня даже мурашки пробежали от копчика к загривку.

— Что измеряет эта хреновина? — спросил я.

— Всего лишь частоту электрических колебаний спинного и головного мозга, — ответил Третьяковский. — А теперь проверим наше юное дарование… Не возражаешь, Тимка?

— Нет, — ответил тот и с готовностью подставил свою спину.

«Детектор ЭКСГМ», как значилось у прибора на крышке, взвыл так, что я почти оглох, а ведь Граф провел зондом пока лишь в районе копчика несовершеннолетнего Фирсова. Чертыхнувшись, Третьяковский повернул верньер и звук стал немного тише, но даже так было понятно, что оба мозга восьмиклассника излучают сильнее моих. Удовлетворенно кивнув, лжеклассик отключил прибор и сложил его в коробку. И вскрыл следующую. Уже с меньшим любопытством, но я все-таки заглянул в нее.

Там не было металлического ящика. Вместо него в ворохе стружки лежали шесть черных шаров, напоминавшие те, что используются в боулинге. Граф вынул один из них и протянул мне. Я взял его. Не только цветом, но и по весу он напоминал шар для боулинга, только вместо трех отверстий для пальцев на нем было два вдавленных отпечатка ладони — взрослого и ребенка. Приложив свою лапу к взрослому отпечатку я почувствовал на коже ладони легкое покалывание.

Лжеписатель кивнул пацаненку, тот шагнул ко мне и приложил свою ладошку ко второму отпечатку. Покалывание в ладони усилилось и руку ощутимо тряхнуло током, но я не отдернул ее. Потому что в голове моей словно прояснилось — мир стал более ярким, к привычным цветам добавились новые, для которых в человеческом языке нет даже названия, каждый звук стал отчетливее и я услышал то, что обычно людское ухо не воспринимает, например, как проламывается сквозь асфальт дорожного полотна крохотный росток.

Тимка улыбнулся и отвел от шара ладонь. Мое зрение и слух мгновенно вернулись к норме, хотя впору было считать ее инвалидностью, настолько привычное мировосприятие убого по сравнению с тем, что я только что пережил. Граф отнял у меня шар и снова положил его в коробку. Следующую он открывать не стал. Хотя мне очень хотелось посмотреть, какие еще штуковины привез сегодня пансионатский шофер. Лжеписатель и школяр обменялись торжествующими улыбками. Сразу видно, они знают, что в других коробках, но не спешат с мною поделиться.

— Вот что мои маленькие друзья, — обратился я к ним обоим. — Как хотите, а мне надоела эта игра в да и нет не говорить, черное и белое не носить. Давайте уж колитесь, пока я не поднял на ноги общественность.

— Да я собственно уже и начал, — откликнулся Третьяковский. — Сейчас мы коллегу Фирсова отправим на обед, точнее — уже на ужин, а мы с тобой продолжим. А потом, ты отвезешь его домой.

— Не возражаю, — пробормотал я.

Мы вышли из лаборатории, которую лжеклассик тщательно запер. Вернулись в вестибюль. Там нас встретила Русалочка, которая тут же увела пацана в столовую. А мы с Графом опять спустились в его номер. На столе по-прежнему стояла початая бутылка коньяку, но ассортимент закусок был обновлен и добавился полный кофейник и две чашки. Похоже, Стеша даром времени не теряла. К спиртному я притрагиваться не стал — хватит с меня — а вот свежесваренному кофе обрадовался. Третьяковский выпил коньяку за нас двоих, налил кофе себе и заговорил:

— Понимаю, гложет тебя любопытство, тем более, что я сам его разжег в тебе… Приборчики, конечно, выше всяких похвал. Три года парни из «Микрокристалла» пыхтели над ними. Пока разработали схемы, пока протестировали их, пока собрали прототипы, пока прогнали оные через весь цикл испытаний и вот — первая партия у меня!

— Первая партия чего? — спросил я.

— Четыре детектора электрических колебаний спинного и головного мозга, — принялся перечислять Граф, — шесть эмо-индукторов — ну тех черных шаров, шестнадцать счетчиков ПСЧ индивидуального пользования, восемь ДМРД…

— Да не тараторь ты! Скажи толком, что это за ПСЧ да ДМРД?

— Первое — это индивидуальные счетчики Переменно-Скользящей Частоты.

— И что это за хрень?

— Система распознавания «свой — чужой», — ответил лжеклассик. — Понятно?

— Пока — не очень, — признался я. — А этот… ДМРД?..

— Всему свое время…

— Ладно… А для чего это все нужно?

— Ну если посмотреть с точки зрения практической пользы для государства, то это вполне материальное воплощение исследований, проводимых в рамках проекта «УВ»… Да вот только я намерен использовать эти штуковины не для увеличения мощности СССР, который все равно обречен, а для… своих целей.

— Ты хотел сказать — наших, — поправил я его.

— Да, прости, привык, что я один, — пробормотал он. — Однако, я забежал вперед… Вернемся к эволюции. Есть такой писатель, Герман Гессе, так вот в одной из своих книг он написал: «Я — это бросок природы, бросок в неизвестность, может быть, в новое, может быть, в никуда. И сделать этот бросок из бездны действенным, почувствовать в себе его волю и полностью претворить ее в собственную — только в этом мое призвание. Только в этом!». То же самое могли бы сказать наши пацаны, если бы они умели так красиво выражаться. Потому, что они действительно эволюционный бросок природы в новое качество не только мышления, но и чувствования и тем более — действия. Я не сомневаюсь, что скоро они нас обставят по всем статьям. Хотя, скорее всего, уже обставили. Что дальше? Дальше они либо превратятся в рабов государства или какой-либо другой организованной силы, либо разбегутся, кто куда и будут жить тайком, скрывая свои способности ото всех, либо надут способ скрыться о нас…

— Где — скрыться?

— Понятия не имею… В параллельном мире.

— В Интернате, — проговорил я.

— Вот-вот… Понимаешь теперь, почему меня так встревожила эта история с Таней?

— Понимаю. Мои ребята однажды возьмут и всем коллективом переедут в этот самый Интернат, куда доступа взрослым нет.

— Потому, что там они будут совершенно свободными, смогут заниматься тем, чем им нравится и при этом — не взрослея.

— Этого вот я никак не пойму, — сказал я. — Что за детский сад, штаны на лямках?.. Ну не вечно же они будут жить, придется и потомство оставить.

— Здесь ты смотришь в корень… Есть в науке такое понятие — неотения, она же — акселерация. Способность организма к размножению на не половозрелой стадии. Самый известный пример — аксолотль, личинка саламандры, но есть и другие. Например, детеныш шимпанзе гораздо больше похож на человека, чем взрослая особь. Существует гипотеза, что когда-то от таких акселератов человекообразных обезьян и произошли люди… Если это случилось в истории нашего вида один раз, почему бы этому не повториться? Сечешь, к чему я клоню?

— Сейчас в Интернате одни девочки, а потом туда придут и мальчики…

— Точно и тогда под боком у человечества возникнет новая раса существ, обладающих сверхспособностями, и преследующих неизвестные нам цели!

— Погоди! — поморщился я. — Опять ты заладил — раса, человечество, цели… Сначала втянули детишек черте во что, а теперь сами не знаете, что с ними делать!

— Во-первых, я не втягивал, — возразил Евграф Евграфович. — Я был мирным философом-теоретиком, скрывающим свои мысли не только от людей, но даже и от бумаги, а меня взяли и бросили в эту кутерьму. Пришлось стать практиком, как-то структурировать хаос, который царил в проекте до моего в нем появления. А во-вторых, я как раз знаю, что делать.

— Ну наконец-то! — усмехнулся я. — И — что же?

— Я создал контрпроект, назвав его «Процессом» — в честь игры, которую придумала Шульц для своих подопечных. Если представить «Процесс» в виде, вложенных друг в друга окружностей, то в самом центре обнаружится маленький кружок — это наши нагуали обоего пола, кружок побольше — работающие с ними ученые, назовем их — эксперты-наблюдатели, и — технари или рационализаторы, которые превращают открытия экспертов в конкретные устройства. Дальше идут круги обслуживающего персонала, в их числе — кайманы, то есть охранники, и контрразведчики-лозоходцы.

— А где же в этих кружках мы с тобой?

— В центре самого малого круга.

— Ну допустим… Малый круг у тебя есть, средний, как я понял, тоже. А как быть с большим?.. Где мы наберем все этих кайманов и лозоходцев? И опять же. Я еще понимаю, зачем нужны охранники, но нахрена нам какие-то контрразведчики?

— Лозоходцы нам нужны, чтобы вычислять тех, кто попробует внедриться в наш проект извне. И не важно — откуда. Из нашей собственной госбезопасности или иностранных агентов. На первых порах нам самим придется выполнять эти функции, что мы собственно и делаем. Ты вот помог разоблачить «королеву постельных клопов», а потом и — трудовика. Теперь на очереди — Лжестропилин. В кайманы я намерен привлечь местную мафию. Ты с некоторыми из ее членов уже знаком. Да и сегодня удостоился сомнительной чести пообщаться с одним…

— Ты о Динамо, что ли? Нашел мафиози…

— Этот «химик» не так прост, как кажется, но он один из самых преданных мне людей. Ведь благодаря мне Динамо дешево отделался, а мог получить пятерик общего режима.

— Как-то стрёмно связываться с уголовной шушерой. Они просекут — откуда бабки и возьмут нас за кадык.

— Не волнуйся, я хорошо знаю эту породу. И умею играть на их слабостях. Да и нужны они нам будут до поры до времени, пока мы не построим крепость.

— Что еще за крепость? — удивился я. — Ты что, бастионы собрался возводить?

— Вроде того, но не из кирпича или бетона, конечно, — сказал Третьяковский. — Ты спрашивал, что такое ДМРД?..

— Было дело…

— Так вот — эта аббревиатура расшифровывается как Деморализатор Малого Радиуса Действия.

— Звучит зловеще… Ну а если по простому?

— Если по простому, то — оружие, подавляющее волю человека на относительно небольшом расстоянии.

— А ты не прикалываешься?

— Нет. Спасибо Кирюше. Благодаря его энцефалограммам удалось подобрать такое сочетание частот, которое и позволило создать прототип ДМРД.

— Значит есть польза и с этого несчастного пацаненка…

— Как видишь — есть!

— Ну и какое отношение это самое ДМРД имеет к задуманной тобою «крепости»?

— Самое прямое… Ты читал «Гиперболоид инженера Гарина»?

— В детстве, — ответил я, насторожившись, потому что сам недавно сравнивал теплофорный снаряд, который мы с пацанами собираемся искать в Чертовой башне, с этим самым гиперболоидом. — И кино видел, — добавил я, чтобы скрыть замешательство.

— Так вот, мы построим большой деморализатор, с большим радиусом действия. И тогда, без нашего ведома, к «крепости» никто подойти не сумеет.

— Что ж, задумано отлично, только два вопроса.

— Задавай!

— Где ты собираешься устанавливать этот ДБРД?

— Пока думаю. Варианты — этот пансионат или Старый Завод. У обоих есть свои достоинства и недостатки. Вдаваться в подробности рано.

— Тогда, второй вопрос. А ты уверен, что этот твой деморализатор работает?

— Вот сам и проверишь.

— Как это?

— Как мой соратник по «Процессу», фактически — лозоходец номер один, можно сказать — глава нашей контрразведки, ты обязан иметь при себе оружие, которое во-первых, гарантировано защитит тебя от любых посягательств, а во-вторых, не подведет, в случае применения, под уголовную статью. Кроме того, я тебя снабжу счетчиком ПСЧ, чтобы ты мог распознать своих.

— Валяй! — согласился я. — Только давай их как-то удобоваримо назовем… Ну вот этот счетчик… ПСЧ… ПСЧ… Путь будет — «песчанка»… А деморализатор… О, придумал! «Домра»!

— А почему — домра? Это, кажется, такой музыкальный инструмент…

— Вот на ней и сыграем, при случае…

— Только ты учти, этот инструмент убить не убьет, а вот до самоубийства довести может. Так что применять можно только в крайнем случае.

— Хороший хук тоже может довести до самоубийства башкой о бордюр, так что его тоже не стоит раздавать без серьезных причин.

— Я знаю, ты — боец и умеешь соотносить силу удара…

— Ну что, папаша, идем в закрома? А то ведь Тимку пора домой везти!

И вот мы снова в подвале. Я уже и со счета сбился — который раз за сегодня? Мотаемся челноками туда сюда. Впрочем, это я так, чтобы унять сумятицу мыслей в голове, вызванную сегодняшним разговором с Третьяковским. Еще бы! Многое из того, что я только намечал, он уже начал воплощать в жизнь. А ведь папаша Базиля Константинова лукавил, говоря что не понимает, как работают изобретения Тохи Макарова! Нет, он может и впрямь не понимает, но ведь чьи-то разработки он и его парни из «Микрокристалла» использовали создавая эти диковинные гаджеты?

Ладно. Мне же легче! Одна гора с плеч. Не об этом надо думать, а о том, как согласовать мои планы и цели с контрпроектом Графа? В целом они совпадают. Если эта его «крепость» действительно сможет защитить моих пацанов от любых посягательств, то я с Третьяковским. Да и идея стать главой контрразведки будущей «крепости» мне нравится. По крайней мере, можно сосредоточиться на нескольких делах, а не на всех сразу. Я что, уже согласился с затеей этого лжеклассика?..

Граф вскрыл еще одну коробку. Извлек из нее нечто напоминающее хлыст. Во всяком случае из рифленой пластиковой рукоятки торчал полуметровый гибкий черный прут. Я протянул было к нему руку, но Третьяковский отвел ее.

— Осторожнее! — сказал он. — Постарайся не прикасаться к кончику щупа, он не изолирован.

Присмотревшись, я увидел, что кончик действительно поблескивает, как металлическая игла.

— Это и есть наша «домра»⁈

— Нет. Это по твоей терминологии «песчанка». Заряжается по принципу термопары, то есть от разницы температуры между теплом на поверхности кожного покрова того, кто держит ПСЧ в руке, и окружающего воздуха. Срабатывает при непосредственной близости человека с определенной длинной излучаемых им биоволн. По сути, тот же принцип, что и у детектора ЭКСГМ, но без акустической индикации.

— Как же тогда этот хлыст позволяет распознавать кто свой, а кто чужой?

— Я не совсем верно выразился. «Песчанка» позволяет отличить нагуаля от человека.

— А разве мы их всех наперечет не знаем?

— Вот смотри… — и он поводил щупом едва ли не перед самым моим носом — блестящий кончик «песчанки» налился красным свечением, словно раскалился. — Не знаю, как ты к этому отнесешься, но ты определенно человек, — сказал Граф, положив хлыст на стол. — А теперь проверь меня.

Я взял «песчанку», рукоять которой все еще сохраняла тепло руки Третьяковского, и направил ее в его сторону. Щуп блеснул неярким изумрудным светом.

— Хочешь сказать, что ты нагуаль? — спросил я, опуская хлыст.

— Не настолько продвинутый, как тот же Тимка, например, но в принципе — да. Я же местный уроженец.

— Выходит, в этом городишке могут оказаться и другие…

— Могут, — согласился Граф, — но это не означает, что у каждого, на кого ПСЧ среагирует зеленой индикацией, есть сверхспособности. Определить их наличие можно лишь с помощью детектора ЭКСГМ.

— Тогда какая мне от этого хлыста польза?

— Он позволит тебе понять, кто перед тобой хотя бы на биологическом уровне.

— Ладно, я понял… Покажи теперь «домру».

— Сначала спрячь свою «песчанку» в футляр, — сказал лжеклассик, протягивая мне узкий, но длинный пенал.

Открыв его, я уложил ПСЧ на внутреннюю, обшитую бархатом поверхность, закрыл и услышал тихий щелчок. А когда снова поднял глаза, то увидел, что Третьяковский держит в руках довольно странную конструкцию, металлическая трубка квадратного сечения с рукоятью и с чем-то вроде магазина, как у пистолета, а на конце трубки круглая хреновина типа спутниковой минитарелки. Видать, это и был деморализатор малого радиуса действия. Эх, я думал, что конструкция будет все-таки посолиднее, вроде ТТ!

— Вот смотри… — проговорил старый нагуаль. — Вот здесь возле рукояти регулятор мощности — зеленая точка означает минимальное воздействие, когда любой агрессор просто теряет интерес к тебе, бросает оружие, если вооружен, и уходит. Красная точка — воздействие максимальное. Вгоняет в тяжелую депрессию, чреватую самоубийством. Промежуточная белая точка — воздействие средней силы, подвергшийся ему надолго теряет вкус к жизни, становится безразличен ко всему, что раньше радовало и доставляло удовольствие, но постепенно это проходит.

— М-да, — проговорил я. — Если все это так, то «домра» в чем-то хуже пистолета… А если представить такую хрень, но воздействующую на людей, занимающих большую территорию, то это будет пострашнее нейтронной бомбы.

— Ты совершенно прав, — откликнулся Граф. — Поэтому мне не хочется делиться этими технологиями с властью.

— Ты же сам говорил, что они имеют значение с точки зрения пользы для государства!

— Имеют, но я не говорил, что оно ее извлечет.

— Ну а как же ребята из «Микрокристалла»? Они же все это делали официально? Получали финансирование…

— Есть такая штука — двойная бухгалтерия. По документам — одно, а на деле — другое. Тихон Константинов на нашей стороне, у него же сын нагуаль. А остальных мы с ним использовали втемную.

— Ладно. Тебе виднее… А у этого орудия что-нибудь типа кобуры есть, уж больно оно хрупкое с виду.

— Да уж, как дубинкой, этой нашей «домрой» пользоваться не рекомендуется. Погнешь волновод и останется только выбросить… А вот кобуры нет, попроси кого-нибудь тебе выкроить и сшить. Пока вот возьми коробочку.

Я взял у него коробку, поменьше тех в которых хранилось все это мудреное оборудование, но достаточно вместительное, чтобы вместить мою «домру». А кобуру надо заказать сеструхе, она умеет выкройки делать. Ну а сшить из хорошей кожи я, накрайняк, и сам сумею. Не белоручка, как говорит Севка. Кстати, как он там без меня? Ехать пора. Да и Тимку Фирсова к дому надо подбросить. Даже странно, после всего сегодня увиденного, услышанного и даже прочувствованного прийти завтра в школу и вести самые обыкновенные уроки. Однако придется. К тому же мне надо все осмыслить.

— Ты говорил, что не доверял свои мысли бумаге, — сказал я Графу. — Неужто все это держишь в голове?

Он усмехнулся.

— Врать не стану — не все.

— А нельзя ли и мне… м-м… ознакомиться? Сам понимаешь, никто, кроме меня, не прочтет.

— От чего же нельзя… Можно.

Лжеклассик подошел к несгораемому шкафу, отпер его и достал не слишком толстую папку. Протянул мне.

— Здесь мои теоретические выкладки и некоторые наблюдения за нашими нагуалями. Надеюсь, тебе будет полезно.

Взяв у него папку, я сунул ее под мышку, подхватил коробку с «домрой» и футляр с «песчанкой» и сказал:

— Ну я поехал!

— Давай! На днях заеду в город.

Нагруженный новыми приобретениями, я вышел на улицу. И увидел возле «Волги» топчущегося Тимку. Хорошо, что хоть дождь кончился. Я открыл пассажирскую дверь, чтобы пацан мог забраться в салон, а потом положил папку, коробку и футляр на заднее сиденье. Уселся за руль, завел движок и мы поехали. Не успели мы проехать и полкилометра, как впереди мигнули фары. Водила встречного автомобиля несколько раз мигнул дальним светом. Предупредил, что впереди засел гаишник. Я благодарно погудел в ответ, в тот краткий миг, когда мы поравнялись. Еще через полкилометра я увидел выступившего на середину дорожного полотна милиционера в каске и плаще. Постовой поднял руку в перчатке с белыми крагами. Рядом стоял мотоцикл. Пришлось притормозить.

— Сейчас начнется… — пробормотал Фирсов и съежился.

Опустив боковое стекло, я ждал когда представитель закона неторопливо приблизится и представится.

— Инспектор госавтоинспекции Силантьев!

— В чем дело, командир? — спросил я.

— Вы из пансионата едете?

— Да!

— Грузовик не встречали?

— Какой именно?

— ГАЗ пятьдесят один, крытый фургон, госномер: шестьдесят семьдесят пять ЛЕЯ. На брезенте надпись «Загородный».

— Нет, не видел.

Я думал на этом вопрос исчерпан, но гаишника мой ответ не устроил.

— Предъявите документы! — потребовал он.

Вынув из бардачка права и талон, я протянул их Силантьеву.

— Я что-нибудь нарушил, товарищ инспектор?

— Вводите сотрудника ГАИ в заблуждение, — пробурчал он. — Вы должны были видеть машину! Не прикидывайтесь!

— Почему я ее должен был видеть?

— Потому, что она проехала в том же направлении, откуда едете и вы.

— Так если вы это знаете, сгоняйте и посмотрите.

— Прошу мне не указывать, гражданин! Дырку в талоне захотели⁈

— Не посмеете… — хмыкнул я. — Это произвол!

— Это мы еще посмотрим, — пробурчал Силантьев.

— Что-то случилось, командир? — участливо спросил я, видя, что мент не в себе.

— Да вот остановился по нужде, — заговорил он. — А мимо проходил какой-то подонок. Я и глазом не успел моргнуть, он ножичком вжик по шинам и тикать. Причем — все три колеса пропорол, сволочь. А у меня только одна запаска и батарея в рации, как назло, села…

— Ну так бы и сказал, что в беду угодил! А то сразу — талон…

— Слушай, друг! — заискивающе заговорил он, возвращая мне документы, в том числе и не тронутый талон предупреждений. — Подскочи к посту на седьмом километре, передай, что инспектору Силантьеву требуется помощь.

— Так может подбросить тебя?

— Не могу бросить служебную технику.

— Ладно, передам.

Он выпрямился и откозырял.

— Счастливого пути, товарищи!

— Уф, я думал, что уже считалочку придется применить, — выдохнул Тимка, когда мы оставили несчастного гаишника позади.

— Я что-то не врубился, — сказал я. — Зачем ему фургон-то понадобился?..

— А я почем знаю, — пожал пацан плечами, но в голосе скользнула неискренность.

— Врешь, братишка, знаешь, — сказал я. — А ну, колись!.. Ты ведь не просто так торчал под дождем?.. Да еще на пару с Динамо…

— Ну-у, не просто, конечно, — нехотя произнес Фирсов. — Миний Евграфович послал, чтобы мы встретили грузовик…

— И если бы возникли проблемы с милицией, ты бы помог ее решить, да?

Тимка кивнул.

— Выходит, что-то не так с грузом?

— Мы его не украли! — запальчиво произнес пацан, спалив всю контору. — И детектор и счетчик и эмо-индуктор и деморализатор придумали мы, а они просто стырили наши идеи!

— Кто стырил-то?

Он понурился и с трудом выдавил из себя:

— Взрослые…

— А ты бы как хотел?

— Почему — только я?.. Мы все хотим…

— Хотелось бы знать — чего?

Фирсов промолчал, только съежился еще сильнее.

— Понятно. Ты не уполномочен это со мною обсуждать.

Пацанчик промолчал. И я не стал его больше мучить. Уверен, что и Граф, несмотря на все свои грандиозные замыслы и воистину титанические усилия, и даже на то, что у него есть свой соглядатай среди учащихся из восьмого «Г», тоже не смог проникнуть в их главную тайну. Не пускают пацаны нас в свой внутренний круг. И я пока даже не могу представить, что нужно сделать, какие подвиги совершить, чтобы пустили. И если они и впрямь задумали уйти в свой таинственный Интернат, то проблему эту надо решить, как можно скорее.

Мы заехали на пост ГАИ, сообщили о бедственном положении, в которое угодил инспектор Силантьев, и помчались в город. Завезя малолетнего соучастника похищения ценных приборов домой, я отправился к себе. Севка встречал меня готовым ужином и идеальной чистотой квартиры. Я даже испытал некоторые угрызения совести, но потом решил откупиться от нее, поставив своему юному соседу кассету со «Звездными войнами». У меня тоже было чем занять остаток вечера.

Уединившись в спальне, я распаковал краденные — я в этом уже не сомневался — приборы. Возникло искушение испытать «песчанку» на Перфильеве-младшем — нагуаль он или нет? Однако я его поборол. Делать это исподтишка — подло, а если в открытую, придется объяснить, что я делаю и зачем. Понятно, что «домру» я не собирался испытывать тем более, просто осмотрел. В коробке, в которой лежал ДМРД, оказалась пара запасных аккумуляторов, помимо того, который словно обойма был вставлен в «магазин». Я проверил, насколько он легко вынимается и вставляется. Этим и ограничился.

Куда интереснее было посмотреть, что там Третьяковский сочинил. Я открыл папку и обнаружил в ней стопку листочков тонкой папиросной бумаги формата А4. Текст был напечатан только на одной стороне каждого листа, с полуторным интервалом. Всего страниц было 40. Я узнал это, заглянув в конец и посмотрев на номер. Ну в общем, осилю, если не слишком скучно. Конечно, меня больше интересуют не рассуждения, а факты, ибо последних всегда не хватает. Помолясь, я принялся читать.

Заумь, конечно, оказалась, но втянулся. Сначала Граф рассуждал о путях эволюции человека. Это я от него уже слышал, пусть и в более кратком пересказе. Потом он привел любопытную статистику, которая была собрана каким-то канувшим в Лету энтузиастом-краеведом. Так вот этот краевед установил, что в период с 1780 по 1957 в городе Литейске и ближайших окрестностях родилось триста двадцать четыре вундеркинда, из них сто одиннадцать получили высшее образование, семьдесят шесть занимали различные государственные посты, тридцать четыре отличились на воинской службе, восемнадцать стали изобретателями, двенадцать — литераторами, шестеро — художниками, трое — композиторами. О достижениях оставшихся шестидесяти четыре собирателю этой статистики ничего не удалось узнать.

Автор машинописи, которую я читал, решил, что эти данные свидетельствуют об аномальном количестве особо одаренных детей, родившихся в этих краях. Еще он приводил фрагмент некого научного исследования, в котором говорилось, что город стоит на стыке европейской и азиатской материковых платформ, чем объясняется высокое содержание в здешних недрах железной, медной, никелевой и других руд. Из-за того, что эти платформы потихоньку расходятся, в прошлом было зарегистрировано три землетрясения магнитудой не выше трех баллов. И скорее всего, они будут повторяться впредь.

Как землетрясения связаны с вундеркиндами, они же нагуали, я не понял, но меня заинтересовала, нарисованная от руки карта подземных карстовых пустот, которые тянутся в направлении север-северо-запад от Старого Завода до заброшенного рудника в Каменном Логу. Я решил, что обязательно изучу эту карту подробнее. И еще подумал о том, что может нет никаких параллельных миров и сбежавшие девчата прячутся где-нибудь в этих пещерах? А кто-нибудь из оставшейся родни снабжает их продовольствием и прочим. Правда, эта версия не объясняла того, что восемнадцатилетняя девушка выглядит, как тринадцатилетняя ссыкуха, но и совсем от нее отмахиваться не стоит.

Еще из интересного в этом меморандуме оказался список моих учеников с указанием возраста и с некими загадочными пометками напротив каждого имени, которые состояли из букв ГЛ и цифр:

Абрикосов, Александр Игоревич — 14 лет, ГЛ-99

Борисов, Владимир Иванович — 14 лет, ГЛ-87

Веретенников, Юрий Григорьевич — 13 лет, ГЛ-66

Григорьев, Андрей Васильевич — 14 лет, ГЛ-95

Доронин, Виктор Викторович — 14 лет, ГЛ-45

Журкин, Вениамин Сергеевич — 14 лет, ГЛ-68

Зимин, Сергей Севастьянович — 14 лет, ГЛ-55

Ильин, Дмитрий Ильич — 13 лет, ГЛ-85

Капитонов, Евгений Львович — 14 лет, ГЛ-77

Константинов, Василий Тихонович — 14 лет, ГЛ-100

Кривцов, Анатолий Тимофеевич — 13 лет, ГЛ-90

Макаров, Антон Павлович — 14 лет, ГЛ-110

Митрохин, Матвей Викторович — 14 лет, ГЛ-75

Могильников, Александр Степанович — 13 лет, ГЛ-108

Морозов, Григорий Александрович — 14 лет, ГЛ-74

Отрыжкин, Тарас Петрович — 13 лет, ГЛ-65

Сидоров, Арсений Кириллович — 14 лет, ГЛ-44

Тетерников, Петр Валентинович — 13 лет, ГЛ-53

Трушкин, Олег Глебович — 14 лет, ГЛ-91

Ульянов, Дмитрий Ульянович — 13 лет, ГЛ-59

Уткин, Константин Валерьевич — 14 лет, ГЛ-72

Фазиев, Фархад Ибрагимович — 14 лет, ГЛ-63

Фирсов, Тимофей Егорович — 13 лет, ГЛ-112

Холодов, Семен Ефимович — 14 лет, ГЛ-57

Шаров, Савелий Алексеевич — 13 лет, ГЛ-62

Щукин, Игорь Владимирович — 14 лет, ГЛ-64

Якушин, Алексей Данилович — 13 лет, ГЛ-71.

Было еще в этом списке три прочерка, которые заканчивались вопросительными знаками. Видать, в нем кого-то не достает?

Поневоле вспомнилось, что в «девчачьей» группе тридцать человек. Выходит, трех не хватает? Или — уже только двух, ведь Севу я собственноручно включил в состав восьмого «Г». Да вот только это не означает автоматического попадания в группу нагуалей. Так что будем считать, что пока не хватает троих. Может, в этом и заключается малая толика надежды? Пока их не стало ровно тридцать, пацаны никуда не уйдут. Я принялся лихорадочно перелистывать «Меморандум Третьяковского», как мысленно назвал врученную мне Графом машинопись.

Вдруг там найдутся ответы на мои вопросы? Однако я отложился распечатку, прислушался. «Пиу-пиу» из большой комнаты уже не доносилось. Я выглянул из спальни. Темно. Похоже, Перфильев-младший уже досмотрел фильм и лег спать. Теперь я могу протестировать его «песчанкой», не греша против совести. Что плохого в том, чтобы пощупать ребенку лоб, пока он спит? Шмыгнув в спальню, я достал счетчик ПСЧ, сжал в пальцах его рубчатую рукоять и на цыпочках вернулся к спящему пацану.

Поднес «песчанку» к розовой щеке. Щуп немедленно налился светом, не красным и не зеленым, скорее — синим! Чтобы это значило? Я решил снова обратиться к «Меморандуму», видел я там какую-то табличку. Полистав документ и впрямь нашел страницу, где была нарисована, видимо, фломастерами, круговая диаграмма, расчерченная радиальными сегментами, каждый из которых был выкрашен в свой цвет. Большая часть диаграммы — шестьдесят процентов — оказалась закрашена желтым, еще двадцать — оранжевым, десять — красным, восемь — изумрудно-зеленым, и лишь два — синим.

Под диаграммой оказалась таблица. В ней тоже имелись цветные полоски, а напротив каждой буквенно-цифровые обозначения. Желтая была обозначена буквами ГВ, а цифры шли от 1 до 20, оранжевая — ГГ — 21–29, красная — ГГ+ — 30–43, изумрудно-зеленая — ГЛ — 44–150, синяя ГС — 151-ꝏ… Лежащая на боку восьмерка обозначала бесконечность. Осталось только понять, что эти буковки и циферки вообще значат? По крайней мере, мне стало понятно, что по этой диаграмме я отношусь к красному подтипу ГГ плюс, который занимает десять процентов места, а вот пацанчик, который мирно дрыхнет сейчас на диване, относится к подтипу ГС, занимающему всего два процента. Два процента чего?

Конечно, подсознательно я понимал, что речь идет о разделении человечества на несколько подвидов, но мне все же хотелось конкретики. К моему глубокому удовлетворению она в «Меморандуме Третьяковского» нашлась. И вот тут я завис. Мне надо было спать лечь, но я не мог оторваться от чтения. Диаграмма и таблица расшифровывались так. ГВ — это от латинского — гомо вульгарис, то есть, человек обыкновенный. По Третьяковскому он составляет шестьдесят процентов от общего числа людей, не только нынешних, но и когда-либо живших.

Двадцать процентов населения планеты составляет гомо гениус — человек гениальный. Десять — гениальные плюс. Восемь — гомо луденс — человек играющий. И всего лишь два процента — гомо супер. Фактически — сверхчеловеки. Если верить автору, в этой квартире живут сейчас представители разных подвидов — гений плюс и… сверхчеловек? Да нет, чушь какая-то… Ну ладно, не стоит делать скоропалительных выводов. Посмотрим, что думает по этому поводу Граф. Тем более, что из сорока страниц машинописи, почти половину он посвятил именно этой теме.

'Люди-мутанты были всегда. Они появились на заре существования нашей расы, поэтому указанное на диаграмме процентное соотношение, пусть и приблизительное, но в целом верно отражает картину распределения интеллектуальных возможностей между подвидами. Больше половины людей — обыкновенные сапиенсы. Они могут быть умными и глупыми, но выше двадцати единиц по коэффициенту умственного развития не поднимаются. Сапиенсы гениальные имеют шанс достичь двадцати девяти единиц, гениальные плюс — сорока трех.

Выше этого коэффициента начинается путь к бесконечности. Луденсы — люди играющие — могут достаточно свободно распоряжаться ресурсами своей психики, подчиняя себе волю менее развитых существ. Они способны создавать необыкновенные механизмы и произведения искусства, делать открытия, по сравнению с которыми теория относительности Эйнштейна и таблица химических элементов Менделеева — детская забава, владеют собственным телом лучше, чем цирковые акробаты и мастера восточных единоборств. И, наконец, гомо супер. Здесь я умолкаю, потому что истинных возможностей этого подвида я не знаю, а зря фантазировать не хочу…'

Ничего не скажешь, утешил! Лестно, конечно, принадлежать всего лишь к десяти процентам от общего числа людей, но, блин, неужели в большой комнате моей квартиры сейчас и впрямь спит сверхчеловек! Да нет, чушь какая-то. Скорее всего «песчанка» бликанула по ошибке не в том спектре, или мне почудился не тот цвет. Так что пока рано делать выводы. Надо рассказать о своем попытке протестировать пацана Третьяковскому. Вот он, теоретик, пусть и разбирается. И сложив листки в папку, я завалился спать.

Утром все по заведенному. Никаких тебе тайн мироздания. Разбудил сверхчеловека, погнал в душ, потом вместе отправились на пробежку. После — завтрак и в школу. Погрузившись сходу в повседневные дела, я испытал облегчение. Нет, все-таки нормальному человеку, пусть даже гению плюс, нельзя долго думать о расах, коэффициентах и диаграммах. Так и свихнуться можно. Дождавшись большой перемены, я запрыгнул в свой автомобиль и поехал в горисполком. Мне не пришлось дожидаться приема у товарища Степанова. Он принял меня немедленно.

— Ждем-ждем, Александр Сергеевич! — воскликнул он, встречая меня на пороге своего кабинета с распростертыми объятиями. — Волнуемся даже! Я уж было хотел звонить вашему директору, чтобы осведомиться о вашем здоровье. Да и сам товарищ Обломкин изволили побеспокоиться.

Кабинет председателя городского исполнительного комитета отличался скромностью. В нем даже отсутствовал мягкий уголок. Как он только управляется тут со своей секретаршей? Так что товарищ Степанов усадил меня в кресло для посетителей, велел секретарше принести нам чаю, придвинул для себя стул и заискивающе глядя мне в глаза, заговорил:

— Александр Сергеевич, вчера я провел совещание, где мы обсудили вопрос предоставления в распоряжение вашей организации земельного участка на берегу реки, с учетом наличия коммуникаций. И вы знаете, мы нашли такой участок. Признаться, он уже давно висит на балансе города… На застройку его чем-нибудь полезным у горисполкома не хватает средств, а проверяющие чуть ли не каждые полгода отмечают в своих отчетах этот долгострой, который висит у нас на шее тяжким ярмом…

— Максим Петрович, — перебил его я, — моя организация с удовольствием снимет с вас это ярмо, но с одним условием!

— С каким, позвольте поинтересоваться?

— Ни за какой из организаций этот участок числится не должен. Сами понимаете — объект сугубо секретного назначения.

— Понимаю, — кивнул Степанов. — Только как бы это устроить, чтобы меня не обвинили в разбазаривании народного добра…

— Вы уж постарайтесь, Максим Петрович!

— Хорошо, Александр Сергеевич, постараюсь, ибо я обязан всячески содействовать вам, согласно решению директивных органов. Да и Пармену Федоровичу должен доложить об исполнении. Этого требует партийная дисциплина.

— В таком случае у меня к вам еще две просьбы, Максим Петрович.

— Я весь внимание!

— Одна небольшая. Позвоните Разуваеву и скажите, что откомандировали меня сегодня по делу, имеющему важное значение для города.

— Немедленно наберу… А вторая?

— Более серьезная. Для строительства спецобъекта мне необходим профессиональный архитектор.

— Можно обратиться к главному архитектору города…

— Нет-нет, я уже нашел такого. Это Эмма Францевна Рунге из архитектурного надзора.

— Считайте, что она в вашем распоряжении.

— Отлично! В таком случае, выдайте мне всю документацию и сообщите в архитектурный надзор, что я сейчас заеду за товарищем Рунге. Мы должны посмотреть объект.

— Все документы подготовлены. Сейчас Алевтина Парамоновна все организует.

Легка на помине, секретарша вошла в кабинет с подносом, уставленным стаканами в подстаканниках и вазочками с сахаром, печеньем и конфетами. Водрузила его на стол. Предгорисполкома отдал ей распоряжения, она кивнула и удалилась, цокая каблучками. Проводив ее откровенно похотливым взглядом, Степанов грустно вздохнул и заговорил на сугубо личную тему. Его интересовали успехи сына в каратэ. Я не стал скрывать от него, что успехи эти весьма средние.

— Печально, — расстроился глава Литейска. — Нет, я, конечно, не надеялся, что он станет звездой спорта, но все же…

— Знаете, Максим Петрович, — проговорил я. — Городу необходим центр спортивных единоборств. Разумеется, руководство «Литейщика» предоставляет все необходимое, но я просто разрываюсь между работой в школе и ведением трех секций. Нельзя ли как-нибудь централизовать работу не только мою, но и других тренеров? Бокс, самбо, классическая борьба, каратэ и все в одном здании, а!

— Средств у города на строительство еще одного, тем более — узкоспециализированного — спортивного центра нет… — посетовал глава Литейска. — Может быть в третьем квартале следующего года…

— А почему нет средств, Максим Петрович? — удивился я. — В городе и вокруг полно предприятий, которые приносят стране огромный доход, а вы бедны⁈

— Да что же мне их оброком облагать?

— И руководители этих предприятий и рабочие с инженерами живут не на Луне, а в Литейске, так что директора должны вкладывать средства в развитие городского хозяйства… Вы посмотрите, где у вас живут люди?.. В — бараках! Это же позор! Советские люди должны жить не хуже, да нет — лучше чем на загнивающем Западе!.. Там сейчас как раз в моде деурбанизация. Горожане бегут из каменных джунглей, предпочитая жить в уютных домиках на природе. А у нас разве мало места?.. Можно снести бараки. Да и убогие пятиэтажки — тоже. Оставьте город учреждениям, культурным, образовательным и спортивным центрам, а рабочие пусть живут за его чертой, дышут после работы чистым воздухом, возделывают небольшие садики-огородики, удят рыбу. Конечно, это потребует капиталовложений, строительства дорожной сети, подвода коммуникаций, но люди будут счастливы и производительность труда вырастет в несколько раз! А представьте, как эту вашу инициативу оценят наверху! Вы прославитесь на весь Союз. О таком грандиозном прорыве в коммунистическое завтра напишут все газеты, расскажут по Центральному радио и телевидению. Почин подхватят председатели исполкомов многих провинциальных городов во всех республиках. Свои Литейски появятся на Украине, в Белоруссии и Молдавии, Узбекистане и Таджикистане, в республиках Закавказья и Прибалтики. Вы, Максим Петрович, войдете в историю, как человек, приблизивший советский народ к коммунизму!

Степанов смотрел на меня, как взирали васюкинцы на Остапа Бендера, рассказывающего им о первом в истории мироздания междупланетном шахматном турнире. И когда мое красноречие иссякло, он осторожно осведомился:

— Вы излагаете собственную точку зрения или это… мнение компетентных органов?

— А разве я не являюсь их представителем?

— Конечно-конечно… — спохватился он. — Мы соберем совещание, обсудим с главным архитектором, директорами заводов… Наверное, и вы могли бы выступить на нем с вашей инициативой…

— А зачем, Максим Петрович? Пусть это будет ваша идея, а мы ее просто обсудили с вами… Кстати, насчет главного архитектора… На вашем месте, я бы гнал его с насиженного места… До чего он довел город!.. Пусть идет прорабом на стройку. А вот на его место я бы поставил товарища Рунге, о которой уже упоминал сегодня.

— Да-да…

— И не тяните с этим. Прежде, чем обсудить ваши инициативу, необходим конкретный материал, с макетами, эскизами, предварительными выкладками. Кто вам все это подготовит? Прежний главный архитектор вряд ли справится с такой работой. А вот товарищ Рунге все это сделает в лучшем виде!

— Вы совершенно правы, товарищ Данилов!

— Вот и отлично! Тогда я поехал вносить свою малую лепту в будущее процветание Литейска, ну а вы продолжайте вносить свой огромный вклад.

Я поднялся, пожал ошеломленному моим напором хозяину кабинета руку, поблагодарил за гостеприимство и вышел в приемную. Там Алевтина Парамоновна вручила мне здоровенную папку с документацией. Захотелось сказать и ей что-нибудь воодушевляющее.

— Алечка, — сказал я, понизив голос до шепота. — Немолодые женатые мужчины не любят, когда молодые красивые женщины заставляют их во время любовных утех надевать резиновое изделие номер два. Это негативно сказывается на твердости их мужских намерений и следовательно, доставляет им меньше удовольствия от общения с поколением юных строительниц коммунизма. Подумайте об этом на досуге, Алечка! Глядишь и щедрость вашего непосредственного руководства превысит нынешние границы.

Секретарь товарища Степанова, которую юной можно было назвать с некоторой натяжкой, смотрела на меня со смесью презрения и уважения одновременно. Из чего можно было сделать вывод, что я попал в самую точку. Послав ей воздушный поцелуй, я покинул средоточие городской исполнительной власти и спустился с крыльца. Через пять минут уже подъезжал к зданию архитектурного надзора. Гретхен как раз вышла на встречу. Судя по ее лицу, жена Карла была одновременно встревожена и взволнована.

— Так это вы, Саша? — спросила она, едва поздоровавшись.

— В каком смысле?

— Позвонили из горисполкома, сказали, что мне дается срочное задание. И что за мною сейчас заедет товарищ Данилов.

— А, ну в этом смысле — я. Садитесь, поедем смотреть площадку под строительство.

— Неужто выделили участок? — удивилась она. — Так быстро!

— Ну так! Сам первый секретарь обкома, товарищ Обломкин распорядился.

— Чудеса какие-то.

— Вы теперь будете проектировать объект на вполне официальных основаниях, — произнося это, я отворил перед ней пассажирскую дверцу, но не успела Рунге усесться, как из здания архитектурного надзора выскочила взмыленная девица и закричала:

— Эмма Францевна, вас срочно к главному!

— Извините, Саша! — смутилась супруга Карла. — Надеюсь, это не надолго.

— Ничего, я подожду.

Рунге убежала, а я от нечего делать принялся разглядывать здание учреждения, в котором она работала. По всему видно, это был старый особняк. Узорчатые металлические колонны поддерживают на входом широкий балкон, огражденный чугунными перилами, осыпающийся резной карниз, тусклые стекла высоких стрельчатых окон. Да, если в таком состоянии находится местное архитектурное ведомство, чего же ждать от других городских строений? Эмма Францевна вернулась через полчаса. Еще более взволнованная и растерянная.

— Еще раз извините, Саша! — пробормотала она, садясь рядом со мною.

— Что случилось? — спросил я, заводя движок.

— Странный сегодня день какой-то, — откликнулась Рунге спустя минут пять, после того, как я задал ей вопрос. — А ведь ничего не предвещало… С утра наш главный даже успел устроить мне разнос, а сейчас…

— А что произошло сейчас?

— Сначала сказали, что я должна поехать на объект с неким Даниловым, а это оказались вы, Саша… А потом… Главный вызвал меня к себе, красный, как вареный рак, пробурчал, что его внезапно вызвали в горисполком для отчета и велели начать передачу дел мне… Не знаю, может быть пока исполняющим обязанности, но меня назначают на его место.

— Ну так и радуйтесь! Станете главным архитектором города, развернетесь!

— Да уж, при нынешнем председателе исполкома развернешься…

— А вот увидите! Чувствую, что он задумал что-то грандиозное!

Слова эти я произнес с иронией, но Гретхен уставилась на меня с благоговейным ужасом.

— Я догадалась, — сказала она. — Это же ваша работа, да⁈

— Я всего лишь упомянул в разговоре с Максимом Петровичем ваше имя, а он, как мудрый государственный муж, тут же сделал правильные выводы.

— И все равно — это ваша заслуга, Саша, — упрямо проговорила Эмма Францевна. — Я не знаю, как вас благодарить.

— Знаете, — ответил я. — Хорошим проектом.

— Да, мне не терпится взглянуть на участок.

— Скоро увидим. А вы пока можете взглянуть на документацию. Вон там, на заднем сиденье, папка.

Она перегнулась через спинку переднего пассажирского сиденья, взяла тяжеленную папку. Развязала тесемки. Открыла.

— О, знакомый объект… Долгострой, начатый еще при прежнем председателе горисполкома… В общем в целом я представляю, но лучше посмотреть своими глазами. Главное, что успели проложить водопровод и построить канализационный коллектор с очистными сооружениями, без прямого сброса в реку, как это у нас порой любят делать…

Мы выехали за город и помчались по шоссе, по направлению к развилке, ведущей к пансионату «Загородный», только дальше, к тому месту, где Проныра одним из своих рукавов впадала в озеро. Этот рукав, без всяких изысков именуемый просто Протокой, представлял собою крохотную речушку, зимой затянутую льдом, летом скрывающуюся в зарослях лопуха и репейника, а весной и осенью сверкающую среди пожухлой травы. Протока была не широкая, но чистая. Бодро скатывалась по каменистому ложу к Русалочьему озеру, что лежало в пяти километрах от Литейска.

— Вам повезло в главном, Саша, — снова пустилась в рассуждения супруга Карла. — Выделенный вам участок с одной стороны охватывает часть берега Проныры, с другой — выходит на берег Русалочьего озера. С третьей его огибает Протока, а с четвертой он примыкает к Приозерному лесу. Правда, выходит участок не к ближнему южному берегу озера, где удобные песчаные пляжи и заводи, настоящему раю для рыболовов и отдыхающих, а к дальнему обрывистому, северному. Там черные омуты и гроты под вывороченными корнями громадных сосен.

— Вы это так красиво описываете, Гретхен, — сказал я, — что мне уже захотелось там побывать.

— Ну сейчас весной там не очень красиво, а вот летом… Подростком я частенько бывала на северном берегу… О, если бы моя строгая мама знала, где я шастаю целыми днями, она приняла бы самые строгие педагогические меры, на какие только была способна. Тем более, что северный берег пользуется у горожан дурной славой. Говорят, что во времена царя Алексея Михайловича в тех местах раскольники поставили скит, а потом сожгли сами себя. Было ли это на самом деле, я не знаю, но лет пятнадцать назад собственными глазами видела обгоревшие бревна большого сруба. Еще я слыхала, что в омутах шалят русалки, дескать заманивают одиноких купальщиков печальными песнями и могут защекотать до смерти. Эх, с каким удовольствием бы я с ними повстречалась, но русалки, по слухам, показываются только в полнолуние, ночью, а по ночам меня мама из дому не выпустила бы.

Мы с ней посмеялись. Я свернул с главной дороги к Русалочьему озеру. Не знаю, как насчет коммуникаций, а вот дорогу нормальную не помешало бы проложить. После недавних дождей ее совсем размыло и я начал опасаться, что «Волга» сядет по самое брюхо и придется рыскать по окрестностям в поисках трактора. Обошлось. Оказалось, что неподалеку от самого участка строители умудрились все-таки положить бетонные плиты. Так что почувствовав под колесами твердое покрытие, «ГАЗ-24» полетел стрелой.

Через полчаса, после того, как свернули с шоссе, мы с Эммой оказались возле деревянного забора, с колючей проволокой, натянутой поверх горбылей. Впрочем, толку от этой ограды не было никакого, потому что створки ворот перекосились и между ними была такая щель, что и слон протиснулся бы. А уж мы с архитектором Рунге — тем более. Оказавшись на территории, мы увидели бетонные плиты, сложенные громадными стопками и котлован, затянутый грязью. Дальше, за забором, виднелись верхушки сосен.

— И что здесь собирались построить? — спросил я.

— Дом престарелых для ветеранов.

— И на ветеранов не хватило средств?

— Дело не в средствах, — отмахнулась Гретхен. — На этом участке сошлись интересы партийного и хозяйственного руководства. Райком партии хотел чтобы город построил эту богадельню за свой счет, но передал ее в его, районного комитета КПСС, распоряжение. Горисполком уперся. Так они и бодались несколько лет, а стройка застыла.

— И теперь, когда участок снимут с баланса горисполкома, райкому он тоже не достанется.

— Правда, я не понимаю, на баланс какой именно организации они повесят и этот участок и саму стройку, — проговорила Рунге.

— Степанов обещал что-нибудь придумать.

— Ну и ладно… Давайте займемся делом.

И она стала обходить несостоявшуюся стройку и делать пометки в блокноте. Я слонялся без дела. Хотел было пройти к озеру, но на мне были туфли, а строительные бульдозеры разворотили почву так, что образовалась грязь непролазная. Так что пришлось глазеть издалека. Места и в самом деле красивые. От того места, где я стоял, рукой было подать и до дельты Протоки, впадавшей в Проныру, и до Русалочьего озера, что поблескивало неподалеку, и до Приозерного леса. Летом здесь и впрямь будет роскошное место отдыха.

— Если использовать готовый фундамент, что значительно удешевит строительство, — заговорила Эмма Францевна, подходя ко мне, — то здание может быть, примерно, таким…

Я взял у нее раскрытый блокнот и увидел набросок двухэтажного сооружения, второй этаж был шире первого, а по краю крыши тянулась балюстрада. Выглядело с виду скромно и вместе с тем — эффектно. Особенно мне нравились лестницы, которые по замыслу архитектора должны были спускаться с четырех сторон — к реке, к озеру, к лесу и к дороге. Окна тоже смотрели во все стороны. Никаких глухих стен. Здание было открыто воздуху и солнечному свету. Что ж, на мой непрофессиональный взгляд отличный эскиз.

— Четыре фасада, четыре центральных входа, — принялась комментировать свой замысел супруга Карла. — спальные комнаты будут расположены на втором этаже, опоясывая его. В центре — актовый зал. На первом этаже — вестибюль, столовая, служебные помещения. На крыше — солярий и зимний сад. Бассейн и стадион построим отдельно.

— Мне нравится, — сказал я.

— Тогда берем за основу, раз заказчик доволен.

— Ну что, возвращаемся?

— Конечно, мне еще дела принимать у главного.

Мы вернулись к машине, быстренько проскочили участок бетонки и медленно поползли по распутице. Я уже решил, что не теряя времени даром, пригоню технику, пришлю рабочих, пусть возьмут плиты на участке и продлят забетонированный отрезок до самого шоссе. Я поделился этой идеей с новоиспеченным главным архитектором Литейска. Она ее в целом одобрила, но сказала, что плиты лучше привезти из города, а те, что сложены на участке, пригодятся для строительства. Я не стал спорить. Эмме виднее.

Выбравшись на шоссе, мы покатили быстрее. Вскоре я доставил товарища Рунге к месту работы, хотя рабочий день был уже на исходе. У меня сегодня тоже было чем заняться, но только в восемь вечера. Пока что я лишь заскочил в «Гастроном», набрал еды, в расчете на четверых и заехал к сестрице с братом. Увидев меня на пороге с авоськами и пакетами, Ксюха не сказала ни слова, молча отобрала покупки. Судя по гомону, брательник был дома и явно — с дружками. Мне захотелось посмотреть, чем они занимаются.

— В компанию берете? — спросил я, появляясь на пороге «детской».

— Заходи! — милостиво разрешил Володька.

Я угадал. Он действительно был не один. Рядом с братишкой сидел еще один, имеющий ко мне непосредственное отношение пацан, наверное, теперь тоже типа брата. Ну в самом деле, не соседом же его считать! Севка и Володька уставились на меня с одинаково терпеливыми и снисходительными улыбками, вежливо ожидая, когда я, наконец, уберусь. Так взрослые смотрят на малыша, который отвлекает их, чтобы похвастаться своей новой погремушкой. Вот же сопляки! Это мы еще посмотрим, кто здесь малыш⁈

— Чем занимаетесь? — спросил я, сделав вид, что не понимаю намеков.

— Тебе в самом деле интересно или ты спрашиваешь ради приличия? — уточнил брательник.

Это он зря спросил. Я только этого и ждал. И сразу завелся.

— Еще бы мне не интересно, — сказал я, почти вкрадчиво. — Сколько я с вами уже вожусь?.. Сентябрь, октябрь, ноябрь, декабрь, январь, февраль, март и теперь вот — апрель… Мне кажется, что за эти почти восемь месяцев я заслужил доверие… Ан нет… Вы все шушукаетесь по углам, уходите от серьезного разговора… Ведь кто я для вас? Взрослый! Один из тех, кто приказывает и требует, утирает сопли, но не понимает! Верно⁈ Что молчите? Вам невдомек, что ваше молчание — это лишние нервы учителю, родителям, всем взрослым, которым небезразлична ваша судьба. Думаете, история с девчачьей группой забыта? Да нет, родители, близкие, друзья Тани Савватеевой и других девочек до сих пор оплакивают их. Вы хотите такой же участи своим родным⁈ И — мне⁈ Вы подумали, что будет со мною, если вы уйдете в этот свой Интернат? Да и зачем вам куда-то уходить⁈ Чего вам здесь не хватает⁈

Мне казалось, что я ору во весь голос, но на самом деле я все это выпалил шепотом, потому что не хотел напугать сестру. Пацаны выслушали мой шепот души молча. Потом Сева кивнул Володьке и тот встал, чтобы закрыть дверь комнаты. Это было сделано так деловито, что я понял — предстоит разговор. Неужели мне удалось докричаться до них? Шепотом! Хорошо бы. Надоело блуждать впотьмах. Брательник еще взял стул, что привезли из старого дома, приставил его к двери и сел. Видать, для того, чтобы Ксюха все-таки случайно не зашла.

— Мы не можем сейчас уйти, — без предисловий заговорил Перфильев-младший. — Нас только двадцать восемь, а нужно чтобы было ровно тридцать.

— Почему именно тридцать?

— Не знаю. И никто, наверное, не знает, но с меньшим числом переход не получится.

— Что за переход? Куда?

— Между собой мы называем это Интернатом, но это не место и не время, а скорее — состояние. Самый близкий аналог — стадии размножения у насекомых — яйцо, личинка, куколка, имаго, то есть — взрослая стадия. Сейчас мы — личинки.

— Но вы же люди, а не насекомые!

— Это только иллюстрация. Разумеется, у человека иной ароморфоз.

— А вы мне мозги не пудрите?

— Ты же сам хотел получить ответ, — пробурчал Володька, болтающий ногами на стуле.

— Ну хорошо, — сказал я почти спокойно, — а если вас не будет тридцати душ — этот ваш ароморфоз не начнется?

— Нет, — отрезал Севка.

— И что тогда?

— А что происходит с личинкой если она не окукливается?

— Ну не знаю, наверное, ее склевывает птичка.

— Ты думаешь, это смешно? — спросил Володька.

— Не смешно, — сказал я. — Не пойму только, вам обязательно надо это все делать? Нельзя ли как-нибудь обойтись без этих ваших куколок с имаго?

— А тебе обязательно надо ходить пи-пи? — ехидно осведомился брательник. — Нельзя ли как-нибудь обойтись?

— Не мы это придумали, — печально произнес Перфильев-младший. — Да и никто не придумал. Человека не спрашивают, рождаться ему или нет и чаще всего не спрашивают, хочется ли ему умереть. Он рождается и умирает. Так и мы. От нашего желания или нежелания здесь ничего не зависит. Это происходит с нами, потому что таков ход событий, предопределенный эволюцией.

— Стоп-стоп-стоп! Что-то у вас не сходится, братва! Я видел Таню собственными глазами — девочка как девочка, не повзрослела, правда, за пять лет, но в остальном ничего особенного. Ели она сейчас куколка или уже даже имаго, то почему она выглядит, как обыкновенная восьмиклассница?

— Потому, что ей так нравится! — выпалил Володька.

— Последняя стадия ароморфоза, — более научно объяснил Севка. — Полное овладение своей молекулярной структурой.

— То есть, она может выглядеть кем угодно?

— Поздравляю, додумался! — проворчал брательник. — Возьми с полки пирожок.

— Да, с вами не соскучишься, братишки.

— У вас есть еще вопросы, Александр Сергеевич?

— А почему вас не тридцать, а меньше? — спросил я. — Куда подевались еще двое? Или их не было изначально?

— Мишка Парфенов и Симка Трегубов, — сказал Володька. — Они сидят по малолетке.

— За что?

— Сперли микроскоп из кабинета биологии, а Людмила Прокофьевна их застукала. Мы ее просили не поднимать шума, но она пожаловалась Эвелине Ардалионовне, а та ментовку вызвала… Ну то, да сё, комиссия по делам несовершеннолетних… Впаяли по два года за кражу школьного имущества.

— Так значит вас все-таки тридцать! Что же вам мешает совершить этот переход на следующую стадию?

— Мы должны собраться вместе, — снова заговори Перфильев-младший.

— Все-таки — собраться? Когда и где?

— Сейчас мы этого не знаем.

— А когда будете знать?

— Когда придет время.

— Ну так может еще дождетесь своих дружков из колонии.

— А ты еще спрашивал, почему мы вам, взрослым, не доверяем, — проговорил брательник. — Да потому что вам плевать на нас!

— Ты не справедлив к Александру Сергеевичу, — впервые за все время этого странного разговора возразил дружку Севка.

— Да я и не про него, — попытался вяло оправдаться Володька.

— Ладно, братва! — сказал я. — Я не кисейная барышня… Будут вам дружки ваши.

— Нет, правда⁈ — сорвался со стула брательник, недоверчиво глядя мне в глаза.

— Правда, — ответил я. — При одном условии.

— Ну вот… — скис Володька.

— Мы слушаем вас, — спокойно произнес Перфильев-младший.

— Чтобы с вами ни происходило, куда бы вы ни собрались — держать меня в курсе!

— Обещаем вам это, — последовал ответ.

— Вот и столковались!

И в этот момент в дверь постучала Ксения.

— Мужички, идите ужинать! — послышался приглушенный филенкой ее голос.

— И правда, парни! — сказал я. — Пойдем-те жрать!

Брательник разобрал свою баррикаду и мы отправились мыть руки и садится за стол. Покуда сестрица потчевала нас котлетами с картофельным пюре и поила компотом, я по большей части молчал, прислушиваясь к собственным ощущениям. После этого разговора мне стало одновременно легче и труднее. В глубине души я все еще надеялся, что это игра, вроде тех, что устраивает Илга для этих же пацанов, только придуманная ими самостоятельно, но все же я понимал, что по возможности надо быть готовым ко всему.

После ужина поехал в школу, чтобы вести занятия в секции. Севка сказал, что сам доберется до дому. С моей стороны возражений не последовало. Когда я вошел в спортзал и увидел, что Вадик Красильников уже построил моих самбистов, мне самому стало удивительно, насколько я способен радоваться таким пустякам? Пусть среди построившихся больше половины было тех пацанов, которые помечены в списке Третьяковского индексом ГЛ, здесь они вели себя как обыкновенные подростки.

Не знаю, чтобы я отдал, если бы вся эта история по окукливающихся сверхчеловеков оказалась ребячьей выдумкой, начитавшихся фантастики! Мало ли чего у них бродит в головах? Я что ли в их возрасте не воображал себя Робинзоном Крузо или Штирлицем? Разница только в том, что эти юные головорезы более организованы и последовательны. Уж чего-чего, а этого у них не отнять. Как бы то ни было, их нельзя обманывать. Раз уж обещал вытащить Парфенова и Трегубова из колонии для несовершеннолетних, обязан вытащить.

А то они, еще чего доброго, штурмом ее возьмут. С них станется… Ну или с помощью внушения. Приедет в колонию тот же Доронин, якобы для того, чтобы дружков повидать, и устроит для охраны спектакль с размножающимися делением комнатами. Да так что менты уже сами не смогут врубиться, которые помещения существуют на самом деле, а какие «возникли» у них на глазах. Или Тоха Макаров увидит в очередном своем сне какую-нибудь такую хреновину от которой у доблестных педагогов в погонах глаза на лоб вылезут. Хорошо, если — в переносном смысле. Нет, моим чересчур талантливым ученикам надо помогать, иначе они пробьются сами.

Вернувшись после секции домой, я застал своего сверхчеловека за мытьем посуды, оставшейся еще с завтрака. Делал это Севка так спокойно и естественно, словно и не он каких-то два часа назад говорил о вещах, в голове не укладывающихся. Невольно закрадывалась мысль, что пацаны меня разыграли. Уж очень рьяно требовал я от них правды. Вот и получил. Ну уж нет, я не позволю водить меня за нос. Не хватает еще двоих, говорите? Ну что ж, будут вам еще двое. И посмотрим.

Меня осенила одна идея.

— Хочешь почитать кое-что интересное? — спросил я.

— Хочу!

— Сейчас принесу, — сказал я. — Только не на кухню, а в комнату.

— Хорошо. А я пока свежего чаю заварю.

— Давай!

Покуда Перфильев-младший возился с чайниками и заваркой, я зашел в спальню, взял папку, валяющуюся на подоконнике. Вынул из нее «Меморандум Третьяковского» и отнес его в большую комнату. Положил на стол. Пусть почитает этот гомо супер. Любопытно, что он скажет. Мне надоели эти недомолвки. Оборванные на полуслове разговоры. Сейчас нужна ясность. Иначе зачем вся эта возня с загородной резиденцией нашего Ордена не Ордена. Для кого, черт побери, я стараюсь, если однажды все эти личинки станут куколками, а затем — бабочками и упорхнут, только их и видели.

Севка принес чайник и чашки, затем — конфеты и баранки. Увидел распечатку, застыл. Мне почудилось в глазах его удивление. Неужто он уже видел эту машинопись? Тем не менее, налив и мне и себе чаю, пацан уселся на диван. Открыл «Меморандум» и принялся читать. Причем, похоже, не пропускал, в отличие от меня, ни строчки. При этом читал быстро, страницы так и мелькали. Немного задержался на листочке с цветной диаграммой и таблицей. Закончив чтение, аккуратно сложил листки, уровнял ладонями и сложил в папку.

— Ну что скажешь? — спросил я его.

— Тот, кто написал это, многое о нас знает.

— Но не все?

— Всего не знает никто.

— Это понятно… Ты можешь мне вот что рассказать, Сева… Как это вы узнали, ну что не такие как все?.. Ощущения, может, какие-то необычные?

— Я не могу рассказать за других. Только — о себе.

— Ну о себе хотя бы…

— Знаете, есть такие кубики детские, но не с буквами, а с частями одной большой картинки, причем — на каждой грани части разной картинки. Соответственно, можно сложить и так и эдак. Так вот я еще читать не умел, но уже видел эти кубики. Только их много-много, не сосчитать. И картинки такие ну неземные, что ли… Иногда — это пейзажи, живые, как в кино, только лучше — со звуками и даже с запахами. А иногда — формулы, формулы, формулы… Чем старше я становился, тем легче мне было отыскивать нужные кубики, чтобы правильно сложить их. А теперь мне достаточно лишь пожелать и они сами собой складываются… В общем, я могу получить ответы на очень многие вопросы, беда только в том, что другим я далеко не все могу объяснить… Вот вы вчера спросили про то, куда такие как мы уходят, я объяснил, как мог, а истина-то гораздо сложнее.

— Спасибо и на этом.

— Я это еще почему говорю? — продолжал Перфильев-младший. — У других парней примерно такая же история… Ну то что вы видите — это же лишь верхушка айсберга, то немногое, что мы можем показать или сделать… Так что если есть соблазн использовать нас в каких-то своих, простите, взрослых целях, то хочу сразу сказать, ничего хорошего не получится.

Вот тебе, Граф, и спасение России руками мутантов.

— Да никто и не собирается вас использовать, — сказал я. — Во всяком случае, не я. Мне лишь хочется вас защитить, сберечь во время перемен, которые неизбежно настанут, но если всё в руках или что там у нее, у эволюции, то куда мне…

— Вы можете очень многое. Без вас нам не совершить переход на следующий этап.

— А можно у тебя еще спросить?

— Да, конечно.

— Ты ведь появился здесь не только потому, что с новыми одноклассниками не ужился?

— Не только, — кивнул Севка. — Я должен быть рядом с остальными.

— Потому что ты — синий?

— Синий?

Я сходил в спальню и принес «песчанку».

— Знаешь, что это такое?

— Счетчик переменно-скользящей частоты, — сказал Перфильев-младший.

— Тебя когда-нибудь им тестировали?

— Нет, я даже не знал, что ПСЧ уже создан.

— Приятно слышать, что ты чего-то не знаешь, — пробормотал я, поднося жало «песчанки» к руке пацана.

Металлическое жало полыхнуло ярко-синим, переходящем в белый. Ого, куда ярче, чем при первом тестировании.

— Теперь ты понимаешь, что я имел в виду?

— Да, — сказал Севка. — Синий сегмент диаграммы процентного соотношения между различными подвидами расы гомо сапиенс сапиенс.

— Выходит, ты пришел не просто для того, чтобы быть рядом с прежними друзьями. Ты пришел за ними. Да?

Перфильев-младший смотрел на меня без всякого выражения на лице. И этот его безразличный взгляд был красноречивее любого ответа. И все же он ответил.

— Если вы встретите в лесу заблудившихся детей, неужели вы не возьмете их за руку и не выведите в безопасное место?

— То есть, ты взрослый, а они — малыши?

— Не они.

— А кто же?

И опять этот взгляд, содержащий куда более полный ответ, нежели любые слова. Я понял его так, что малыши в данном случае те, кто полагают себя взрослыми.

— Люди, составляющие шестьдесят процентов на диаграмме, либо довольны тем, что у них уже есть, либо прилагают усилия, чтобы получить то, чего им не хватает, — принялся объяснять маленький сверхчеловек. — Старый Мир их вполне устраивает. Они верят только в то, что можно съесть, выпить или потрогать. Людей, которых всего двадцать процентов, наоборот не устраивает доступное, они стремятся создать образ Нового Мира, которого раньше не существовало — и мир этот сквозит в написанных ими книгах, картинах, музыке, в научных открытиях и необыкновенных изобретениях. Десять процентов на диаграмме — это люди, которым мало даже этого. Они открывают пути, которые прежде и представить было нельзя, пути, ведущие в Новый Мир. Из оставшихся — восемь процентов людей способны этими путями пройти, а два — те, кто их проводит по ним. Таким образом Новый Мир начинает заселяться. Процесс этот будет долгим, покуда все человечество не обретет его.

— Звучит, как религиозная проповедь, — проговорил я.

— Нет, это не религия, — возразил пацан. — То, о чем я говорю, вполне реально.

— И что, это Новый Мир можно увидеть? — спросил я. — Не в книжках о нем прочитать, не в кино посмотреть, а вот как раз — пощупать и понюхать?

Я думал, что собеседник начнет как-то выкручиваться, ссылаться на то, что морально я не готов к Новому Миру, что должен достичь нирваны или чего-нибудь подобного, но Севка просто сказал:

— Можно, хотя и не надолго.

— И ты можешь мне устроить экскурсию туда?

— Для вас — могу!

— А-а, ну да, небольшое внушение и я смогу увидеть все, что угодно.

— Нет. Зачем же! Все по-настоящему.

— Ну и когда отправляемся?

— Сегодня на рассвете.

— Спасибо, дружище! Шутку я оценил?

Перфильев-младший посмотрел на меня с изумлением.

— Я не шучу, — сказал он. — Только нужно одеться потеплее.

— Ладно. Тогда тем более пора на боковую.

Пусть паренек позабавится. Прокатимся с утра, а потом — в школу. Я завалился спать, сразу забыв о приглашении взглянуть на Новый Мир, и потому был очень удивлен, когда Севка меня разбудил ни свет, ни заря. Я зажег ночник и глянул на часы «Слава», которые носил до сих пор, — четыре утра. Можно было часика три, с чистой совестью, еще прихватить, если бы не эта дурацкая затея. Зевая, я сполз с кровати, поплелся в удобства. Оказалось, что Перфильев-младший уже развил бурную деятельность.

В прихожей я наткнулся на собранный рюкзак, а из кухни доносились ароматы готового завтрака. Схомячив яичницу с колбасой, взбодрив себе парой чашек кофе, я отправился в большую комнату, чтобы поискать что-нибудь из одежды, что соответствовала бы критерию «одеться потеплее». Решил, что надену под старые джинсы треники, а сверху — свитер. Увидев меня в этом прикиде, Севка хмыкнул и выдал мне пару сапог-болотников и непромокаемый охотничий плащ.

— Мы что, в болото полезем? — спросил я.

— Не исключено, — откликнулся пацан.

— Ну как скажешь… Что еще захватить?

— Возьмите волчок.

— Хорошо, — кивнул я. — А оружие нам понадобится?

— Нет.

Однако, помимо коробки с волчком, я все же захватил и коробку с «домрой». Взяв сапоги и плащ, спустился во двор, сложил пожитки в багажник. Туда же мой проводник в Новый Мир сунул и рюкзак. Усевшись за руль, я вывел «Волгу» со двора.

— Куда едем? — спросил я.

— Сначала до Затонья, а там я покажу.

Новый Мир возле Затонья? Ну-ну… Мы выехали на проезжую часть и помчались по спящему городу, сначала — до Круговой, а потом по ней до съезда на шоссе. Покинув город, я прибавил ходу. Хотелось поскорее добраться до места, который этот странный пацаненок считает Новым Миром. Пусть потешится. Ему, сироте, можно. Все же, как ни старался я серьезно относиться ко всем этим тайнам и загадкам, в глубине души все же считал это тщательно продуманной, но детской игрой.

Объяснить можно многое. В том числе и появление и внезапное исчезновение таинственной Тани. Ну подговорили девчонку, чтобы она сказала несколько загадочных фраз, а затем вышла из машины и спряталась в тумане. Я уехал, а ее подобрал другой автомобиль. Само по себе то, что я узнал ссыкуху на фотографии, которую мне показала завуч девятнадцатой школы, тоже ни о чем не говорит. Взяли тринадцатилетнюю девчушку и загримировали под Таню Савватееву.

Ведь чтобы выбить из колеи Курбатова, я сам задумал и реализовал куда более хитрый сценарий. Вопрос только, кто в свою очередь решил разыграть меня? Вряд ли сами пацаны. Тут чувствуется более опытная рука. А кто из моих знакомых обладает соответствующей квалификацией и опытом? Правильно — Евграф Евграфович Третьяковский и его подруга Таисия Неголая. А если это их работа, то с какой целью она проделана? Ну например для того, чтобы направить мои мысли и действия в ложном направлении.

Я отказался помогать Графу в деле спасения будущей России, вот он и решил использовать меня втемную, заставляя верить во всякую фантастическую чепуху. Хотя… Когда бы он успел все организовать, ведь свое твердое «нет» я сказал ему непосредственно перед встречей с двумя детишками и так называемым «тонким человеком»? Неужели Граф предвидел мою реакцию и все заранее подготовил? А что, от человека, который написал «Меморандум», можно ожидать все, что угодно.

Фары выхватили из темноты указатель «Тенюково — 3 км», значит, скоро Затонье. И в самом деле, через несколько километров мы доехали до поворота на этот поселок.

— Сейчас, метров через триста будет поворот к бывшему руднику, — сказал Перфильев-младший. — Дорога не очень, но по ней больше двух километров ехать не придется. Вы только остановитесь, когда я скажу.

— Не беспокойся! — проворчал я, съезжая на еле заметный в темноте проселок.

К счастью, дорога оказалась не совсем грунтовой. Видать, насыпали щебень из пустой породы, поэтому в лучах фар поблескивали сколы на камешках, а под колесами отчетливо похрустывало. Разумеется, даже по такой насыпи двигаться надо максимально осторожно. И когда лучи ближнего света, которые скользили по отвалам и метелкам сухой травы, вдруг уперлись в пустоту, я вдарил по тормозам на пару мгновений раньше, чем мой проводник велел мне остановиться.

— Что дальше? — спросил я, заглушив движок.

— Пойдем пешком, — сказал Севка. — Надевайте сапоги и плащ, дальше будет сыро.

Конечно, я мог бы сказать: «Баста, карапузики, кончились танцы!.. Нашли лоха!», но вместо этого, я вышел из салона, открыл багажник и вытащил из него вещички. Натянув плащ и сапоги, которые оказались мне в пору, я открыл коробку с «домрой», вынул ее и осторожно сунул во внутренний карман. Потом достал «сторожа». Тащить его вместе с коробкой было бы не слишком удобно. Мой проводник понял это, потому что развязал горловину своего рюкзака, взял у меня волчок и положил его поверх других вещичек.

В бардачке у меня лежал фонарик. Второй обнаружился у Перфильева-младшего. Включив их, мы двинулись дальше. Очень скоро я понял, почему фары уперлись в пустоту. Всего-то в двухстах шагах от того места, где я остановил «Волгу», оказался обрыв. Правда, стена его была не сплошь отвесной. Отсыпанная щебнем дорога переходила в тропу, довольно круто спускающуюся в невидимое пока нечто, на дне которого что-то тускло поблескивало. Впрочем глазеть по сторонам было нельзя, следовало сосредоточиться на том, что под ногами.

Мы с проводником были на половине пути вниз, когда в медленно сереющей предутренней мгле вдруг прорезались алые щели. И ночь сразу сдернули, как черный платок с абажура. Я увидел гигантскую котловину, подернутую прядями утреннего тумана. Алые щели оказались промежутками между серыми плоскими облаками. Так что лишенный подробностей куб ночи неожиданно расслоился на несколько ярусов. Вряд ли это был Новый Мир, обещанный пацаном, который в этот волшебный миг находился рядом со мною, но увиденное вполне подходило на роль его преддверия.

Когда мы достигли дна котловины, туман уже отполз в глубь выстилающих его болот. Оказалось, что здесь растут не только сухие и жесткие в эту пору болотные травы, но и мелкий лесок. Ольха, осина, чахлая береза росли вперемешку с рогозом и камышом. С ветки на ветку перепархивали серенькие пичуги, скорее всего — обыкновенные воробьи. В траве под ногами изредка подозрительно шуршало. В болотниках, с голенищами по самое некуда, змей можно было не опасаться, но куда ступаешь все равно смотреть не мешало бы.

А вообще, кроме птах, иной живности я не замечал. Даже — лягушек. Наверное, не пробудились еще от зимней спячки и не пришло еще время откладывать икру. Не говоря уже о крупных птицах, таких как цапли, аисты, журавли, которые осенью улетели в южные края, и пока не вернулись. Да, давненько я изучал природоведение. Под подошвами сапог то и дело похлюпывало, но тропинка пока никуда не делась. Она то терялась среди луж, то взбиралась на осыпающийся отвал все той же щебенки.

Довольно скоро мне стало понятно, что котловина скорее всего имеет искусственное происхождение, что подтверждали ржавые остовы проходческого оборудования и обломки выбеленной дождями и солнцем крепи. В таких местах следует быть еще осторожнее, чтобы ненароком не провалиться в залитую водой и затянутую, по-весеннему зелененькой ряской древнюю штольню. Без проводника я наверняка сюда не сунулся бы, но Севка шел впереди и шаги его были уверенны, так что нужно лишь ступать след в след.

— Так куда мы все-таки идем? — спросил я, когда мне надоело молчать.

Проводник остановился и показал выключенным фонариком вдаль. И в этот момент солнечный свет прошил котловину насквозь. Защитных очков у меня не было, пришлось зажмуриться, но даже сквозь кожу век я увидел раскаленный до вишневого цвета диск, восходящий над горизонтом в той точке, где в стене заброшенного рудного карьера оказалась расщелина. Проморгавшись, я обнаружил, что Перфильев-младший сидит на груде щебня и ковыряет прутиком мелкую как тальк породу под ногами.

— Устал? — спросил я его.

Пацан помотал головой.

— Нет, — сказал он. — Просто подождем немного.

— Ты попить ничего не захватил?

— Кофе в термосе.

— Доставай.

Севка отстегнул клапан, развязал горловину, осторожно вынул волчок, отставил его в сторону и, наконец, вытащил большой термос. Вот уж не думал, что утренний кофе может доставить такое наслаждение, когда вокруг что-то шуршит в сухой болотной траве, лучи восходящего солнца прогревают промозглый воздух, а сердце замирает от ожидания то ли чуда, то ли приключения, а может — и того и другого сразу. Словно, сидя на груде щебня, пили кофе из жестяного стаканчика не учитель и ученик, а два приятеля-подростка.

Солнце взошло выше расщелины, сквозь которую его лучи проникали в котловину карьера. Перфильев-младший убрал термос в рюкзак. Я хотел было положить туда же и «сторожа», но пацан покачал головой. Пришлось взять волчок в руки. Мы снова двинулись по тропе. Стало гораздо теплее. Я расстегнул плащ, но совсем снимать его не стал. Да и руки были заняты. Приблизившись к расщелине, увидел, что она достаточно широка, чтобы можно было сквозь нее протиснуться.

— Поставьте волчок здесь, — сказал Севка.

— Он будет сторожить вход? — спросил я. — От кого?

Пацан не ответил, только плечами пожал. Я не стал спорить. Он проводник — ему виднее. Поэтому я опустил «сторожа» на относительно ровное место и он встал на стерженьке опоры, словно и впрямь был часовым на посту. Перфильев-младший удовлетворенно кивнул и полез по осыпи, которая, видать, состояла из камней, выпавших из стены карьера во время какого-то давнего катаклизма. Я пожалел, что не курю больше, хотя тень привычного соблазна порою шевелилась в душе. Вот и сейчас — тоже.

Курева все равно нет и махнув рукой, я полез следом за своим учеником. Пришлось попотеть. Севка легкий, когда он ставил ногу, ни один камешек не шелохнулся, а вот под моими ножищами они начинали шевелиться и ползти вниз. Хорошо, что я шел вторым и за мною никого не было. Из-за необходимости двигаться осторожно, я не смотрел вперед — только под ноги. Когда проводник мой вдруг замирал, я — тоже. Он начинал двигаться и я за ним. В какой-то момент Перфильев-младший не двигался довольно долго и я поднял голову, чтобы посмотреть, что с ним?

Все было в порядке. Его силуэт четко рисовался на фоне накаляющего утренним светом неба. Пацаненок стоял неподвижно, вглядываясь в даль, которая мне сейчас видна не была, затем наклонился и… пропал. Сорвался⁈ Уже не обращая внимания на груду «дышащих», как говорят альпинисты, камней под ногами, я что есть сил рванулся вверх и вперед. И вскоре оказался в верхней части осыпи, которая — я с облегчением выдохнул — не обрывалась резко, а длинным шершавым языком сползала к берегу обширного водоема.

Севка никуда не делся, он просто лихо перепрыгивая с валуна на валун, спускался к воде. Видать, у него был в этом деле не малый опыт. У меня получилось не так ловко, как у него, но и я вскоре присоединился к нему. Примерно, через пятнадцать минут, — всего-то! — после того как начали проход сквозь расщелину, мы оказались на берегу то ли широкой реки, то ли озера. Стена тумана, сквозь которую желтым пятном просвечивало солнце, не позволяла разглядеть подробности.

— Что дальше? — спросил я.

Проводник молча показал направо. Я повернул голову и увидел лодку, лежащую на камнях у самой кромки и мелкая рябь на воде чуть слышно шлепала по доскам кормы.

— Поплывем, значит, — пробормотал я. — А в школу не опоздаем?

— Не-а, — откликнулся Перфильев-младший.

Я машинально глянул на циферблат «Славы». Что за чертовщина? Еще и пяти не было. Мы подошли к лодке, в ней лежала пара весел. Суденышко ничем не было закреплено на берегу. Поэтому столкнуть его на воду труда не составило. Пацан первым запрыгнул в лодку и принялся вставлять весла в уключины. Он с трудом ворочал тяжелые деревяшки и я отнял их у него. Вставил в уключины и оттолкнул лодку на свободную воду. И только потом, перенеся ногу через борт, взабрался сам.

Пока я возился, суденышко отошло от берега, погрузившись в мокрую вату тумана. Берега пропали вовсе. Кренясь на правый борт, лодка бесшумно скользила по клубящемуся тоннелю с молочно-белыми стенами и синим потолком рассветного неба. Уютно поскрипывали уключины. Мне даже захотелось подремать под этот скрип и шелест ласкающейся к бортам воды. Мой юный проводник, ставший кормчим нашего нехитрого суденышка, сидя спиной к носу лодки, уверенно греб вперед.

Наверное я все-таки задремал, потому что когда я, вздрогнув, открыл глаза, то увидел, что туман рассеялся, лодка плывет по совершенно свободной воде. Севка уже не греб, ладони его расслабленно лежали на рукоятках весел, лопасти которых, погруженные в воду, отчетливо просматривались в прозрачной глубине. Пацаненок обернулся и посмотрел по направлению движения. Я тоже глянул туда. То ли по инерции, то ли благодаря течению, но суденышко скользило к близкому берегу — совершенно плоскому с виду.

Когда нос врезался в прибрежный песок, я перебрался через борт, вытянул лодку как можно дальше на сушу. Перфильев-младший, вскочив на носовую доску, спрыгнул на берег. Сапоги его с чавканьем ушли в песок, смешанный с илом. Да, берег оказался топким. Оглядевшись, я увидел, что местность вокруг довольно странная, будто мы переместились на поверхность другой планеты или — очутились в начале времен. Если — не в конце. Неужели так выглядит берег Нового Мира?

Кое-где, правда, торчали стебли обычной жухлой болотной травы, но большая часть берегла заросла багровой травкой с пупырчатыми листочками на коротких жестких стебельках. Такая могла бы расти где-нибудь на Марсе. Разглядывая растительность у себя под ногами, я не сразу заметил сооружение, словно выросшее из-под земли. На первый взгляд оно напоминало руины заброшенного здания, но при ближайшем рассмотрении оказалось монолитом вытянутой куполообразной формы.

Подойдя к нему, я увидел сеть трещин, которые напоминали папиллярный узор человеческих пальцев. Поодаль торчало еще несколько таких сооружений, как будто великан пытался выбраться из-под земли, высунул кончики пальцев, да так и окаменел. Я ждал, что проводник сам объяснит мне, куда мы все-таки приплыли? Севка рассеянно бродил между «пальцев», словно искал что-то или пытался вспомнить. И я решил ему не мешать. Захочет, сам все расскажет.

А вообще, следовало признать, здесь было хорошо. Тишина, солнышко пригревает. На небе ни облачка, даже птиц не видно. И в самом деле, идеальное место для того, чтобы начать новую жизнь. Если, конечно, не задумываться о практической стороне дела — что есть, где спать, как согреваться от ночного холода? Да вот только почему-то не хотелось думать о житейских проблемах. Ясно, что берег, поросший «марсианской» травой предназначен не для обживания, а для осмысления пройденного пути.

Вдруг я почувствовал движение позади себя. Я отчетливо видел, что мой проводник и ученик бродит в нескольких десятках метров впереди, значит тот, кто сзади не может быть им. Не оборачиваясь, я медленно засунул руку за пазуху и нащупал пистолетную рукоять деморализатора малого радиуса действия. Убедившись, что смогу выхватить «домру» в любой момент, не спеша начал сдвигаться к «пальцу», чтобы иметь укрытие на случай нападения. Уходя с линии атаки, я стремительно обернулся.

Шляпа с обвислыми полями, прорезиненный плащ, из-под которого видны сапоги-болотники. С виду охотник или рыбак. Правда — ни ружья, ни удочки. Да и с лицом что-то не так, уж слишком плотная тень от полей шляпы, ничего толком не разглядеть. Только белки глаз поблескивают. Я вынул руку из-за пазухи. Угрозы от незнакомца не исходило. К тому же он был настолько тощим, что если него шпалер в кармане не завалялся, я его уделаю на раз. Пусть только дернется. Однако для начала следует наладить контакт.

— Привет! — сказал я. — Рыбачишь?

— Здесь нет рыбы, — ответил он, тихим голосом то ли больного, то ли крайне уставшего человека.

— Вот и я смотрю… Ни рыбы, ни мяса…

На мою неуклюжую шутку не последовало никакой реакции. Подошел пацаненок, встал рядом со мною. Молча глядя на чужака. Как ни странно, но его присутствие придало мне бодрости.

— Ты кто? — спросил я у тощего.

— Я так называемый «тонкий человек», информационный фантом, отвечающий на вопросы.

— Нихренасе…

— У вас слишком мало времени, чтобы тратить его на невразумительные восклицания, — сказал фантом. — Если есть вопросы, задавайте их.

— Где мы?

— Это старый карьер, как и тот, который вы преодолели пешком. Заброшенная и затопленная водой выработка.

Я покосился на Перфильева-младшего, но тот и ухом не повел.

— Кое-кто обещал мне показать Новый Мир, — не удержался я от ехидного замечания.

— Это и есть образ Нового Мира, который существует внутри Старого, но в скрытом пока виде, — ответил «тонкий человек». — Ничего другого вы не увидите.

— Это правда, что пацаны… — начал было я, но счел нужным уточнить. — Мои ученики из восьмого класса только лишь личинки каких-то сверхчеловеков?

— Деление на человека и сверхчеловека эта ваша, чисто человеческая условность. Люди находятся только на самой ранней стадии своего развития. Вам не хватит слов, чтобы дать определение каждой из них. Все изменения пока еще происходят на первой ступени. А переход на вторую произойдет не раньше, чем наступит новая геологическая эпоха. Ваш мир должен будет полностью исчезнуть, чтобы уступить место Новому.

— Что произойдет? Ядерная война? Экологическая катастрофа?

— Нет. Постепенная деградация. Вырождение культуры. Вымирание человечества.

— И это никак нельзя будет остановить?

— Нет. Да и незачем. Это ведь не впервые происходит. И каждый раз новая разновидность пережидает гибель предыдущей, как гусеницы в коконе пережидают летнюю грозу в шелковых коконах.

— То есть тринадцатилетние— четырнадцатилетние мальчишки переживут исчезновение человечества, чтобы населить опустевшую Землю?

— И девочки — тоже.

— А шестьдесят человек не мало ли?

— Шестьдесят — это только в этой местности. А таких зародышей новой цивилизации будет много. И не только — из этой эпохи.

— И им придется начинать с начала? С каменного топора?

— Нет. Никогда следующая стадия не начинается с того, с того же, что и предыдущие. У новых людей новые знания и новые технологии. Они будут развиваться, покуда не достигнут пика и совершенные ошибки не потянут новую цивилизацию вниз, к деградации и гибели. И тогда снова личинки пройдут стадию окукливания, чтобы через миллионы лет распуститься прекрасными бабочками будущего.

— Миллионы лет⁈

— Конечно. Вселенная существует вечно, жизнь и разум проходят через разные стадии своего существования, в том числе и — через вымирание, но никогда не исчезают насовсем.

— Фантастика какая-то…

— Не более, чем перенос сознания из тела человека двадцать первого века в тело человека века двадцатого.

Тут мне возразить было нечего. И я лишь хмыкнул.

— Ты получил ответы на свои вопросы, — произнес «тонкий человек».

Он не спрашивал, он констатировал. И я понял, что утро вопросов и ответов завершилось. Пора было возвращаться в Старый Мир и идти на работу. А кое-кому — в школу. Пусть поднакопит знания, покуда не окуклился. Я отвлекся, чтобы посмотреть на ученика, а когда снова поднял голову, то собеседника и след простыл. Я кинулся к месту, где тот стоял, но не обнаружил на топкой почве никаких следов. Похоже, все-таки опять померещилось. Ну да ладно.

— Поплыли назад.

Мы вернулись к лодке. Обратный путь, по моим внутренним ощущениям, занял куда меньше времени. Когда туман растаял, оказалось, что затопленная часть карьера не так уж и велика. Нам хватило и десяти минут, чтобы добраться до осыпи. Перебравшись через нее и оказавшись по ту сторону расщелины, мы еще быстрее преодолели котловину и поднялись наверх. И здесь нас ждал сюрприз. На обратном пути я забрал «сторожа», который мог оказаться не бесполезным, если бы за нами шли преследователи.

Однако преследователи ждали нас возле моей «Волги». Увидев их, я не очень удивился. Несколько обломов в кожаных куртках стояли полукругом, меланхолично пережевывая дефицитную рижскую жвачку. Один из них, только что выплюнув лишившийся сладости комочек, вынул из упаковки с нарисованным апельсином и содрав фольгу, засунул в пасть свежую желтоватую пластинку. Самое интересное, что это были люди Терентия Жорыча, только командовал ими сейчас отнюдь не тренер по классической борьбе.

— Ну что, друг моего туманного детства, поговорим? — спросил Лжестропилин, появляясь из-за моей машины. — Если ты думаешь отмахнуться ксивою, то не трать время зря. Это госорганы обязаны оказывать тебе всяческое воздействие, а мы люди простые, можно сказать — частные лица.

— С каких пор, капитан госбезопасности Жихарев стал частным лицом?

— Ах даже так… — проговорил тот. — Раззвонил, значит, писателишка…

— Да нет, не раззвонил, пока об этом знаю только я, но показания о том, что ножом его ранил некто, живущий в Литейске под именем Иннокентия Васильевича Стропилина, и он же подложил взрывчатку под автомобиль, который был взорван на территории пансионата «Загородный», товарищ Третьяковский дать может в любой момент.

— Как говорил один мой знакомый покойник — я слишком много знал, — проговорил Жихарев и дал знак своим людям.

Они медленно стали приближаться. Один достал из-за пазухи нунчаки, другой демонстративно продел пальцы в отверстия кастета. Третий принялся перебрасывать из ладони в ладонь финку.

— Ни капли крови! — поморщился Лжестропилин. — Сбросьте их с обрыва. Вон там справа, сразу под откосом болото.

— Ты рехнулся, капитан! — крикнул я. — Пацана не тронь!

— Увы, не могу оставить в живых свидетеля.

Плащ мне мешал, но во внутренние карманы его я положил «домру» и сарбакан, которые я не хотел вытаскивать при этой шобле. Маленький сверхчеловек все понял и потому держался рядышком, при этом стараясь не мешать. Парни Терентия Жорыча, видать, понимали, с кем им придется иметь дело, и потому не сильно рвались в бой. Наконец, нашелся один смелый. Кажется — тот, который торчал тогда в вестибюле пансионата. Он вдруг метнулся, чтобы схватить за шиворот Перфильева-младшего, но встретил хлесткий удар каблуком сапога-болотника в рыло.

Каюсь, получилось не слишком изящно, но ведь это не бесконтактное каратэ напоказ. Челюсть у смельчака видать хрустнула, потому что он захлюпал расквашенным заодно носом, закрыл морду ладонями, завертелся. Второго, не менее смелого, я свалил ударом кулака в кадык. Они собрались нас с Севкой убивать и потому церемониться с ними было нечего. Я выхватил «черную флейту» и третий получил отравленную стрелу в глаз. Он еще не знал, что мертв и мог оказаться опасным, но пока его нейтрализовала дикая боль в глазном яблоке.

— Ну как же это ты, Сема! — сказал я четвертому, который завертел нунчаками. — Номерок давал, говорил, звони, если что… Не по понятиям это как-то…

— Заткнись, падаль, — вместо борца откликнулся капитан Жихарев. — Семен прошел спецподготовку. Он из тебя дурь вышибет.

Я посмотрел на приближающегося вышибателя дури. Нунчаки его вертелись, как пропеллер, но в глазах не было боевого задора. Похоже, он уже жалел, что связался с гэбэшником. Пока расстояние позволяло, я решил испытать на нем деморализатор. Если прибор окажется туфтовым, кину в рожу, чтобы отвлечь и прорвусь в «мертвую зону», где нунчаки уже бесполезны. Выхватив «домру», я повернул регулятор на средний уровень и направил «тарелочку» на бандита. Нажал на гашетку. Семен будто споткнулся. Уронил свою японскую приблуду. Недоуменно посмотрел на руки. Развернулся и поплелся прочь.

— Эй, ты! Придурок! — заволновался Лжестропилин. — Ты куда⁈ Охре…

Он осекся. Потому что я вывернул регулятор до упора. Ну достал меня это козел! Да еще пацану вздумал угрожать, сука! Капитан Жихарев зарыдал. Натурально! Повалился на землю, принялся кататься по ней и рвать на себе волосы. Выкрикивал что-то бессвязно. Другие бандиты, которые не подверглись воздействию деморализующего излучения, смотрели на него с тупым недоумением. Лжестропилин поднялся на дрожащих ногах и завывая от невыносимой муки, побрел к обрыву. Никто и не подумал его останавливать.

— Ну что, скоты, вы так же хотите? — спросил я, когда тот, кто их нанял скрылся за краем обрыва.— Я могу устроить… Давайте, ноги в руки и дуйте в поселок, в больничку. Особенно ты, который с глазом. Яд в тебе, пусть переливание крови устроят, иначе крандец…

— Братан, будь человеком, — заныл тот, кому влетело в глаз. — Подкинь до больнички!.. Неохота подыхать ради того сучары… Мы тебе все башли отдадим, которые он нам заплатил…

Я протянул «домру» пацаненку.

— Сядешь впереди, будешь держать их на мушке, — сказал я ему. — Рыпнутся, нажмешь вот сюда и как из автомата — вправо-влево поведешь…

— Понял! — откликнулся он.

— Лезьте на заднее сиденье, уроды! — скомандовал я бандитам.

Кряхтя и перхая, они полезли в салон. Как бы не блеванули, дебилы. Особенно этот, с перебитым кадыком.

— Смотрите мне, загадите салон, зубочисткой заставлю вычищать, — предупредил я.

Замычали, дескать, не беспокойся, командир. Перфильев-младший устроился на переднем пассажирском сиденье и взял «домру» на изготовку. Я сел за руль. Развернулся, двинул по насыпному проселку к выезду на Затонье. Через минуту мы обогнали Сему, который горестно качая головой, и видимо, бормоча что-то себе под нос, тоже брел к поселку. Этого можно было не подбирать. Сам доберется. Если только не бросится под машину. В всяком случае физически он не пострадал.

На часах было четверть восьмого, успеем еще заскочить домой с Севкой, чтобы переодеться и перекусить. Вскоре мы были у ворот больнички. Высадив трех болванов, я напутствовал их, чтобы впредь со мною не связывались. Когда мы с Перфильевым-младшим покинули Затонье, он несколько долгих минут рассматривал ДМРД в своих руках. Видать, бесшумная и незримая работа этого механизма произвела на него не меньшее впечатление, чем на борцов, ставших бандитами. Потом пацанчик перегнулся через спинку, чтобы положить туда «домру».

— Ого, какая куча денег! — воскликнул он.

Ага, все-таки не рискнули обмануть насчет башлей.

— Возьми себе, — сказал я.

— Да ну, куда мне столько, — смутился Севка. — Тут тыщи три, не меньше.

— Тебе, может, пока ни к чему, а вот бабушке пригодятся, — сказал я. — У нее пенсия рублей семьдесят, небось…

— Наверное…

— Вот и будет ей прибавка.

— Она не возьмет. Еще в милицию потащит…

— Тебя или деньги?

— Меня, — вздохнул паренек. — Вместе с деньгами.

— Ладно. Тогда так поступим. Ты возьмешь себе, сколько захочешь. А остальные положим на сберкнижку, на предъявителя. Пенсии бабушке без тебя хватит, а эти деньги будут лежать на книжке. На всякий случай.

— Хорошо, — кивнул пацаненок и спросил: — А это были настоящие бандиты?

— Самые что ни на есть…

— А этот, который ими командовал, он на самом деле из КГБ?

— Он оборотень.

— Настоящий?

— Да, только не сказочный.

— А он разбился насмерть, когда с обрыва упал?

— Не знаю.

— Так может он еще живой⁈

Я затормозил. А ведь пацан прав. И если я сейчас продолжу путь, то сильно упаду в его глазах. О каком доверии тогда речь?

— Да, я как-то не подумал, — пробормотал я, разворачиваясь.

Через десять минут мы снова были у обрыва. Покопавшись в багажнике, я захватил тросик и монтировку. Не для того, чтобы бить кого-нибудь по башке. С иной целью. Мы с Перфильевым-младшим спустились в котловину, осторожно пробрались вдоль отвесной стены. Сгодились болотники. Видать, грунт здесь просел под тяжесть отвальной породы и образовались небольшие болотца. Жихареву повезло. Он свалился в одно из них, и из последних сил цеплялся за ветки растущей прямо из стены чахлой ольхи.

Охолонул слегонца, когда ухнул с десятиметровой стены да в ледяную водицу. Желание самоубиться то ли прошло, то ли ослабло. Во всяком случае, когда я ему кинул монтировку, привязанную к тросику, он ухватился за нее с полной охотой. Севка кинулся помогать, хотя я бы и сам справился, и мы вытащили придурка на относительно твердую почву. Лжестропилин долго не мог прийти в себя. Лежал ничком, тяжело дыша и все еще цепляясь в спасительную монтировку.

— Вставай, капитан, — сказал я ему.

Повозившись в грязи, тот поднялся. Сначала на колени, потом на ноги. Я отнял у него железку, выдернул из петли, смотал тросик. Капитан КГБ стоял, уткнув подбородок в тяжело вздымающуюся грудь и опустив по швам руки. Ни дать, ни взять, чучело гороховое. Нет, такого грязнулю я в салон не пущу. Пусть пешедралом до поселка топает. Там глядишь кто-нибудь смилостивится. Пустит в баньку помыться. Такого грязного и такого пыльным мешком пришибленного.

— Пацана благодари, Жихарев, — сказал я. — Если бы не он, утоп бы ты тут с концами. Никто бы искать не стал… И мой тебе добрый совет, вали ты из города! Ничего тебе тут не обломится. Кроме того, что попадешь на крючок собственному начальству. Тем более, что я доложу по команде, что ты пытался меня убить. Меня и ребенка. Понял?

Гэбэшник вдруг снова рухнул на колени.

— Не губи! — завыл он. — Уволят же меня!.. У меня сестренка младшая инвалид, только на мои доходы и существует.

— Брешешь, собака! — хмыкнул я. — Будь у тебя сестра инвалид, ты бы три штукаря этим козлам не сунул за то, чтобы они меня и мальчишку завалили! Или надеялся город под себя подмять?.. Хрена с два! Добром прошу, пиши рапорт начальству и вали отсюда, пока цел!.. Мой это город, понял, гнида⁈ Еще раз встречу в Литейске, ты у меня не только с обрыва кинешься, ты под трамвай ляжешь!

— Я все понял, Саша! — забормотал он. — Ошибся я!.. Думал, после Киреева и Сумарокова смотрящим стать… Да в тебе ошибся… Ты-ты… Настоящий босс… Я таких и не встречал…

— Мне жопу лизать не надо, — презрительно отозвался я. — Больше ты меня не обведешь вокруг пальца. Я и раньше тебе цену знал, а теперь — тем более… Все! Топай наверх. В поселке попросись, чтобы помыться пустили. И больше мне не попадайся!

Взяв ошеломленного этим разговором Перфильева-младшего за плечо, я повел его к тропе. Сзади хлюпал мокрыми штанами капитан Жихарев. Надо думать, теперь — бывший. Наверху усадив пацаненка в машину, я погнал в город уже без всякой остановки. Севка растерянно молчал, видать, не испытывая ни малейшего удовольствия от того, что поверженный и спасенный враг предстал в таком жалком виде. Хороший парень. Чистый. Душевный. Да и все они такие. Куда же им уходить, если в нашем, старом, погрязшем в грязи человеческой, мире таких как они не хватает!

За что же нас так невзлюбила, мать ее, эволюция, если она отнимает лучших ради неведомого будущего Нового Мира? Они же нам и здесь пригодятся. Да может мы потому и топчемся на месте, что из каждого поколения эволюция отбирает тех, кто может вывести наше гребанное человечество на иную дорогу. Видать, это какой-то закон природы. Да только нахрен нам такой закон⁈ Почему мы должны с ним мириться? По закону природы мы летать не должны, а летаем! Потому что есть и другие законы.

Нельзя ли как-то использовать другой закон и в этом случае? Можно, только надо знать, какой именно? И понять бы еще к кому по такому случаю обратиться? К ученым, но вот они ученые, работают с пацанами, тестируют, игры играют, опыты ставят, а девчата ушли и про них все забыли. Списали, как отработанный материал. И пацанов моих спишут и начнут набирать следующую группу. Придется опять говорить с Третьяковским. Все остальные мне все равно не поверят.

Россию он спасать собирается… Дескать, будет сила и никто нас не победит. Против силы всегда можно применить подлость, предательство, продажность. И утекут секреты за границу, а там отыщут своих тридцать пацанов и девчонок и заставят их работать на себя. Перейти в новое состояние могут только три десятка человек, не меньше? Отлично! Уменьшим группу на двое, на трое да хоть — на пятерых! А остальных превратить в покорных исполнителей чужой воли.

Граф хочет создать «крепость», а в ней установить Деморализатор Большого Радиуса Действия. Вот только ДБРД может быть не только оружием обороны, но и нападения! Вот она сила в чистом виде! Танки с установками ДБРД, самолеты, а то и — спутники! Не нужна никакая нейтронная бомба. Территория противника будет деморализована подчистую. Солдаты не смогут стрелять. Ракетчики — запустить баллистические ракеты. Бомбардировщики в лучшем случае вернутся на аэродромы, а в худшем, пилоты направят их вниз, на собственные города, вместе со смертоносным грузом.

Какой там, нахрен, гиперболоид инженера Гарина. Да и теплофорный снаряд студента Никитина — детский лепет, по сравнению с этой силой. Ну а если она не достанется вероятному противнику, а окажется в распоряжении только наших властей, станет ли от этого лучше? Третьяковский рассчитывает на правительство обновленной России, да и то лишь потому, что не любит советскую власть. Однако он не знает, что нашей стране предстоит пройти через хаос девяностых, когда за бугор станут пачками уходить военные и научно-технические секреты. Кто даст гарантию, что не продадут и чертежи деморализатора?

Так может лучше, чтобы мои играющие суперы все-таки окуклились на миллион лет, покуда по земле не станут прыгать какие-нибудь новые динозавры? Может пусть уходят и забирают все свои секреты, к которым нынешнее человечество не готово от слова совсем? Вымрем не вымрем, а как-нибудь проживем и без деморализатора и даже счетчика ПСЧ. Ведь, если разобраться, «песчанка» оружие немногим лучше «домры». Фрицы черепа мерили линейками, чтобы отличить расово полноценных от унтерменшей, а здесь — хлыстиком помахал и уже знаешь, кто свой, а кто чужой?

А волчок? А кольцо-браслет? А черная флейта? Первое — идеальный охранник. Никто не пройдет мимо. Второе — может стать психологическим наркотиком. Это я к кольцу-браслету почти не прикасаюсь, а кто-то может основательно на него подсесть. Третье незаменимо для диверсантов и обыкновенных преступников. А ведь я еще слабо представляю возможности «шара для боулинга»! Черт его знает, что с его помощью можно натворить! Если даже такие, невинные с виду инструменты, как мясорубка и паяльник запросто превращаются в орудия пытки.

Я покосился на молчаливого своего спутника, который, как ни в чем не бывало, смотрел на летящее под колеса дорожное полотно. Вот оно оружие. С белобрысым вихром на затылке. Кладезь еще неизвестных возможностей и технологий. И таких у меня, как выяснилось, тридцать душ. Двоих надо еще вытащить с кичи и сделать это незамедлительно. Для чего? Для того, чтобы собирали манатки и валили в свой Новый Мир, покуда Старый не сделал из них чудовищ пострашнее Годзиллы?..

Что там Севка толковал про тех людей, которые находятся в «красной зоне»? Что смысл их существования в открывании новых, прежде неизвестных путей? Их, значит, и мой — тоже. Я ведь, по шкале Третьяковского, гениус плюс. И какой же такой путь могу я открыть? Путь, по которому можно будет увести этих суперов куда подальше, дабы уберечь от беды и ребятишек и девяносто процентов остального человечества. Пока еще ни о чем не подозревающего. И слава труду!

В половине девятого мы подъехали к нашему двору. Я заметил, что «Жигуль», который мне дал в аренду Граф, пропал. Видать, Русалочка перегнала владельцу. Ну и ладно! Мы с Перфильевым-младшим наскоро перекусили, переоделись и помчались в школу. До звонка оставалось еще десять минут и я решил заглянуть к директору. Разуваев заранее съежился. Видать, уже не ждал от меня ничего хорошего. Нет слов, Пал Палыч мужик хороший, но придется его и на этот раз встряхнуть.

— Товарищ директор, — нарочито официально обратился я к нему. — Что вы можете сообщить о следующих учениках, а именно — о Михаиле Парфенове и Серафиме, вероятно, Трегубове?

Он виновато потупился и пробормотал:

— Это ребята из седьмого «Г» класса, которые совершили противоправный поступок и были приговорены народным судом к двухгодичному заключению в колонии для несовершеннолетних.

— А какой именно противоправный поступок? — решил уточнить я. — Взяли школьный микроскоп без спросу!

— Не только. За неоднократно совершенные в школе кражи.

— Они что, мелочь по карманам тырили?

— Нет, но в кабинете химии пропали реактивы, были и другие аналогичные пропажи.

— Да они им нужны были для занятия наукой! А на то, чтобы купить, не хватало карманных денег!

— Вполне возможно, Александр Сергеевич, но я не пойму, к чему вы клоните?

— К тому, что в скором времени они опять будут учиться в нашей школе. И в моем классе!

— Товарищ Данилов, — вздохнул директор. — Я отношусь к вам с глубоким уважением… Пожалуй, мне не приходилось еще встречать педагога, который бы до такой степени болел за своих учеников, но должны же быть какие-то пределы!.. Понимаю ваше искреннее желание вернуть ребят к нормальной жизни, однако как вы отмените решение суда?

— Никак! Я просто привезу пацанов в город и отдам их родителям. Мамы с папами соберут своих чад в школу. Ваше дело будет оформить необходимые документы.

— В который раз поражаюсь вашей решительности, порой переходящей в самоуверенность.

— В таком случае, вы должны были уже привыкнуть.

— Стараюсь привыкнуть, — вздохнул Разуваев. — Что я могу сказать? Действуйте! А я в свою очередь буду хлопотать о том, чтобы комиссия по делам несовершеннолетних признала необходимость условно-досрочного освобождения.

— Вот и отлично!

Прозвенел звонок. Я вернулся в учительскую, взял журнал и отправился вести урок. Он как раз был у моего восьмого «Г». Пацаны построились в одну шеренгу. Как обычно, но сегодня мне показалось, что они это сделали нарочно, чтобы я мог их рассмотреть. Будто бы я их не видел. Высокие и мелкие, тощие и полноватые, темноволосые, рыжие и блондинистые, кареглазые и светлоокие, непоседливые и медлительные, быстро и туговато соображающие, обидчивые и непрошибаемые — разные. И все — мои. Ну вот что мне с ними делать?

— Наверное вы все уже знаете, — заговорил я, — ведь друг от друга у вас секретов нет… В общем, я постараюсь вернуть Трегубова и Парфенова… Погодите кричать «Ура». Как только я выполню это свое обещание, то соберу всех вас для важного разговора… А теперь начинаем урок.

Они не стали кричать. И вообще притихли. Нет, все учебные упражнения выполняли нормально, но былой оживленности не хватало. О причинах я старался не думать. Вместо этого позвонил Красавиной. Давненько я с ней не виделся. Да и не разговаривал — тоже. Интересно, что сказала бы Лилия Игнатьевна, если бы я ей все рассказал и она мне поверила бы? Наверное, подняла бы на ноги всю литейскую милицию. Да что там — милицию! Всю общественность. Совсем, как в одном из моих пророческих снов. И первым делом, задержала бы меня. И никакие спецудостоверения не помогли бы.

— Лиля, привет! — сказал я в трубку, едва старший лейтенант откликнулась.

— Здравствуй, Саша! — в ее голосе чувствовалась искренняя радость.

— Мне нужна твоя помощь!

— Как — женщины? — кокетливо осведомилась она.

— Увы, как инспектора по делам несовершеннолетних.

— Почему я этому не удивлена… И что именно от меня требуется? Учти, плечо мое ноет до сих пор, особенно — на плохую погоду.

— Прости…

— Ничего, — вздохнула Красавина. — В конце концов, часто ли мы, сотрудники детских комнат милиции, подставляем себя под пули?

— На этот раз — не придется.

— Уверен?

— Ну-у… я надеюсь.

— Спасибо за честный ответ.

— Два пацана из моего класса, еще в прошлом году угодили в колонию.

— Да, я знаю. Трегубов и Парфенов.

— Вот почему-то все знают, а мне никто ни слова.

— В прошлом году ты не был классным руководителем. Тебя даже в Литейске не было.

— Это понятно, но вот теперь я хочу вернуть их в школу.

— Кажется, они получили два года и срок еще не вышел.

— Если бы вышел и говорить было не о чем.

— Ух, какой-то ершистый…

— В общем, я хочу забрать их из колонии. И в этом мне нужна твоя помощь.

— Устроим побег? — деловито осведомилась она. — Подпилим решетку или взорвем ворота тюремного замка?

— Давай встретимся после работы и все обсудим, — предложил я.

— Хорошо! Подъезжай к отделению.

— Так и сделаю.

И по окончанию занятий я действительно подъехал ко второму отделению милиции, где служила Красавина. Тут же показалась и она. В милицейской форме, последнее меня более чем устраивало. Я отворил дверцу и девушка с погонами старшего лейтенанта уселась рядом со мною. Лицо ее стало чуть более худым, чем раньше. Видать, сказалось ранение. Тем не менее чуть выступающие скулы сделали Лилю еще красивее. Если бы она была первой девушкой, которую я встретил в Литейске, неизвестно обратил бы я внимание на Вилену.

— Ну, куда мы поедем?

— В колонию для несовершеннолетних.

— Романтическое начало, — невесело пошутила Красавина. — А я уже начала переживать, что не успела заскочить домой и переодеться в цивильное.

— Вытащим пацанов, а потом — в ресторан.

— Вот же дурачок. Я ведь не из-за ресторана.

— Понимаю. Просто сейчас ни о чем другом думать не могу.

— А что тут думать? У тебя есть постановление суда об условно-досрочном освобождении?

— Нет, — сказал я. — У меня есть вот это.

И я протянул ей свое спецудостоверение. Лилия Игнатьевна открыла корочки и внимательно их изучила. Соболиные ее брови поднялись.

— Серьезный документ, — проговорила она, возвращая документ. — Пожалуй, под такой руководство колонии может отпустить ребят, взяв с тебя подписку, что ты несешь персональную ответственность за них.

— Вот. А ты послужишь как бы дополнительной гарантией.

— Миленькую роль ты мне уготовил.

— Ничего, дело то святое. Тем более, что пацаны тащили не с целью наживы, а ради научного любопытства.

— Даже так?

— Да, представь. Целый класс вундеркиндов.

— Они же трудные подростки.

— Ты даже не представляешь — насколько?

Пока мы так перебрасывались фразами, машина покинула городские пределы. Колония, где томились Трегубов и Парфенов, находилась в двадцати километрах от города, в поселке Верхи. Я торопился и моя спутница понимала это. Разъедется руководство колонии по домам, тем более, что завтра суббота, и считай, пацанята застряли до понедельника. И мы едва не опоздали. Подъезжая к КПП, я увидел милицейский «ГАЗик», который уже начал движение. Пришлось перегородить проезжую часть.

Водила ментовоза сердито просигналил. Старший лейтенант кивнула мне и вышла из салона. Появление из таинственной черной «Волги» эффектной девушки в погонах, произвело впечатление. Из «ГАЗика» выбрался милицейский чин, откозырял Красавиной, сияя замаслившимися глазками. Она что-то ему сказала, указывая на мою машину. Я понял, что пришло время выйти на сцену мне. Не спеша, я выбрался из салона. Чин уставился на меня. Седые усы под сизым носом его зашевелись.

— Начальник воспитательно-трудовой колонии майор Корноухов! — представился он. — Прошу предъявить документы!

Я снова вытащил ксиву. Начальник изучил ее, откозырял и вернул.

— Чем могу быть полезен, товарищ Данилов?

— В интересах государственной безопасности должен взять у вас двух воспитанников, товарищ майор. Они будут находиться под наблюдением инспектора по делам несовершеннолетних товарища Красавиной либо до истечения назначенного судом срока наказания, либо до решении комиссии об условно-досрочном освобождении.

— Вас понял, товарищ Данилов… Если только под вашу ответственность.

— В крайнем случае, можете обратиться к полковнику Михайлову, начальнику Литейского УКГБ, он подтвердит мои полномочия.

— Я должен буду написать рапорт вышестоящему руководству.

— Это ваше право!

— Вы хотите забрать воспитанников немедленно?

— Совершенно верно.

— Ладно. Идемте в контору.

И он повел нас с Лилей в свой кабинет. Там мне пришлось написать расписку в получении под свою ответственность двух гавриков и поставить закорючку еще под какими-то бумажками. Наконец, дежурный воспитатель привел пацанов. Парфенов оказался рослым чернявым крепышом, выше, пожалуй, Доронина, а Трегубов — маленьким вертлявым, как Веретенников и рыжим, как Сидоров. На обоих была зэковская спецуха, головы стриженные. Когда вошли, доложили по форме — имя, фамилия, отчество, номер отряда и статьи, срок отсидки.

— Забирайте огольцов, товарищ Данилов, — сказал Корноухов. — Только личные дела побудут пока у нас.

— Благодарю, товарищ майор!

Тот поднялся из-за стола, проводил нас до КПП. Там часовой проверил выданные пацанам бумажки и, наконец, те оказались на свободе. Держа в руках авоськи с вещичками, они забрались на заднее сиденье «Волги». Красавина села рядом со мною. Я развернулся и рванул по направлению к Литейску. Пацаны молчали, видать, еще не врубились, какая перемена произошла в их судьбе. Лилия Игнатьевна поглядывала на них в зеркало заднего вида и улыбалась.

— Ну давайте знакомиться? — сказал я. — Меня зовут Александр Сергеевич. Я учитель физкультуры в двадцать второй школе, где с понедельника вы будете опять учиться. А это Лилия Игнатьевна, инспектор по делам несовершеннолетних.

— Да мы знакомы, — откликнулась та.

Я посмотрел в зеркало и увидел, как обе бритые головы склонились в знак согласия.

— Ну и отлично! — сказал я. — Субботу и воскресенье проведете дома. А в понедельник занятия в школе… Хотя мы, надеюсь, увидимся и в воскресенье. Наш восьмой «Г» собирается на одно интересное мероприятие. Ну думаю, друзья вам все расскажут!

— Разрешите вопрос, гражданин воспитатель? — подал голос Мишаня Парфенов.

— Не гражданин воспитатель, а товарищ учитель, — поправил я его. — И мы не в колонии. Спрашивать разрешения не обязательно. Говори так.

— Нас больше не заберут?

— Нет. И я добьюсь, чтобы с вас сняли судимость.

Опять глянув в зеркало заднего вида, я увидел как затряслись у Парфенова губы, а Трегубов радостно заулыбался.

— Ладно, парни, — сказал я. — Все уже позади. Скоро увидите своих.

— Спасибо, Александр Сергеевич, — нестройно ответили пацаны.

— Не за что! Жаль, что не знал раньше… Кстати, говорите кого куда доставить?

— Да мы в одном доме живем, — пробурчал Михаил.

— И в одном подъезде! — добавил более жизнерадостный Серафим. — Карагандинская восемнадцать, второй подъезд.

Это была улица на самой окраине нашего Приречья. Так что свернув с Круговой и проехав всего триста метров, я притормозил у привычного вида трехэтажки барачного типа. Смеркалось, но во дворе дома было полно народу. Черная «Волга» привлекала внимание сама по себе. А когда из машины показались два бритоголовых пацаненка, все от мала до велика уставились на них. Мы с Лилей тоже выгрузились. Надо же было объяснить родным, что их отпрыски не в бегах.

Красавина взяла на себя родичей вертлявого Трегубова, который жил на первом этаже, а я поднялся с молчаливым Парфеновым на третий. Звонка не было и я постучал в дверь. Открыли не сразу. Наконец, щелкнула щеколда. Приотворилась створка, обитая, как водится, разным тряпичным хламом для сохранения тепла. И я увидел невысокую женщину в домашнем халате и в косынке. На меня взглянула недоуменно, а увидев Мишаню, ахнула, закрывая губы натруженной ладонью.

— Я учитель физкультуры из двадцать второй школы. Михаила, как и его друга Серафима Трегубова, освободили под мою ответственность, — сказал я. — До окончания срока приговора они будут жить дома и ходить в школу. Вот справка из колонии, если участковый будет беспокоить.

И я протянул ей бумагу, которую выправил начальник воспитательного-трудового учреждения. Женщина взяла справку и губы у нее затряслись, как давеча, у Парфенова.

— Миша, — прошептала она. — Родной мой!

Легонько подтолкнув освобожденного к матери, я шагнул к лестнице. Не люблю слезливых сцен. Внизу увидел Лилю. У нее было такое лицо, словно и она вот-вот заплачет. Я схватил ее за руку и вытащил на свежий воздух, ибо в подъезде была настолько насыщенная запахами атмосфера, что поневоле заплачешь, но отнюдь не от наплыва чувств. Мы почти бегом добрались до моей машины, шуганув, окружившую ее, стайку малышни. Через минуту «Волга» выкатила со двора и помчалась к центру города.

— Уф, не знала, что возвращать их родным почти так же трудно, как и отнимать.

— Ну не ты же отнимаешь, — сказал я. — Суд.

— Для родных этих пацанов эти тонкости значения не имеют. Они видят милицейские погоны и этого им достаточно.

— Надо было оставить тебя в машине, и самому отвести обоих.

— Что я маленькая девочка, прятаться за широкую мужскую спину?

— Ладно, поехали в ресторан.

— Поехали, — согласилась она. — А то я голодная, как волчица.

Ближе всего оказался «Поплавок». Моя спутница не возражала и мы направились туда. Метрдотель проводил нас в отдельный кабинет, хотя мы его об этом не просили. А потом появился директор. Вот уж не ожидал! Дарий Нифонтович был сама любезность. Он сделал комплимент девушке в форме. Выразил радость по поводу того, что мы почтили присутствием его скромное заведение. Лично принял у нас заказ и предложил вдобавок слабосоленую семгу, а также фирменное пирожное «Алые паруса». Я кивнул — несите все.

— В первый раз вижу, чтобы так принимали в ресторане, — смущенно проговорила Красавина. — Обычно чувствуешь себя просителем, а не посетителем.

— Это потому что ты в погонах, вот он и испугался.

— А кто это?

— Директор. Товарищ Цикавый.

— Директор и такой услужливый?

— Видимо, рыло в пушку.

Принесли заказанное и не только. Мы с удовольствием умяли всё. Потом не торопясь попили кофе. Лиля засобиралась домой. Я окликнул официанта, что рассчитаться, но тот сообщил, что счет оплачен. Пришлось ему дать на чай. Вряд ли перепадет от директора, который решил, видать, оплатить ужин хозяину города из своих «скромных» средств. Ну что ж, не стоит мешать человеку проявлять верность. Мне, кстати, не мешало бы заняться бухгалтерией и подбить бабки. В том смысле, что провести аудит закромов своих подопечных, а то разбалуются.

Тот, кого я полагал другом детства — не своего, а Сашка — оказался гэбэшником-оборотнем, а следовательно мне теперь рассчитывать не на кого. И где бы отыскать человечка, с одной стороны надежного, а с другой — не болтливого? Может с Рудиком столковаться? Неплохой вроде парень. Ну да, деньги, конечно, любит, ну так кто их не любит? Да вот только любовь бывает разная. Мне нужен человек, который бы их любил, но не настолько, чтобы лезть в мой карман. Ладно. Подумаю на досуге.

Покинув ресторан, мы со старшим лейтенантом сели в машину и я отвез ее домой. А сам вернулся к себе. Севка тоже был дома. Хотел накормить меня ужином, но я был сыт. Только сказал ему, что привез из колонии Парфенова и Трегубова, что не мешало бы их завтра, после занятий навестить. Перфильев-младший пообещал, что возьмет с собою Володьку, Ваську и еще тех, кто захочет, и они все ватагой навестят Миху и Симку. Я не сомневался, что навестят, но сомневался, что родные только что вытащенных из тюряги подростков будут рады визитерам.

Хотя это их дела. Главное, собрать их в воскресенье и поговорить всерьез. Правда, придется делать это в присутствии Тигры, но, думаю, пацаны сами не захотят, чтобы она узнала лишнее. Уж чего-чего, а пудрить мозги они мастера. Чего я от них хочу сам, вот что важно понять? Воззвать к совести? Сказать, не уходите, ребятки, а то вашему старому учителю, а так же — мамам, папам, дедушкам, бабушкам, братишкам, сестренкам, дядям, тетям будет плохо. А может даже очень плохо. Ну скажу! И что это даст?

Если вся эта история с личинками и куколками не выдумка, то при всем желании пацаны ничего изменить не могут. У меня только одна надежда. На то, что ведь Таня Савватеева появлялась в этом пространстве и времени в своем прежнем облике. Так может и мои сорванцы смогут это делать? Правда, после исчезновения, в городе им лучше не появляться, чтобы не порождать лишние слухи и кривотолки. А вот их родные должны иметь возможность пусть изредка, но видится со своими играющими суперами.

Для этого должно быть соответствующее место. Достаточно удаленное от города, но при этом вполне достижимое, как пионерский лагерь. Место для свиданий с детьми. А ведь именно такое я и задумал построить! Можно пустить слух, что учащиеся из восьмого «Г» класса школы №22 заболели опасной, но не заразной болезнью, лечение которой требует удаленности от большого города. Хотя нет. Это может вызвать панику. Лучше пусть будет спецшкола для особо одаренных детей. Тихо и прилично.

Впрочем, это все детали, которые можно продумать и в более спокойной обстановке. Сейчас надо понять есть ли вообще причины для беспокойства или все это лишь хитрый розыгрыш, с участием Кирюши и других детишек, на которых я трачу львиною долю своего времени? Жаль мне своих выдумок, вроде киностудии, клуба, сказки, Ордена… По сравнению со всеми этими метаморфозами, Новыми Мирами, сверхчеловеками и миллионами лет они блекнут, как пламя костра на рассвете.

Хотя, почему — жаль? Есть ведь и другие детишки и в нашей школе и в других. Даже вон те, с которыми я занимаюсь в «Литейщике» по выходным, разве они не достойны того, чтобы не стать спекулянтами и хапугами, как их родители, а отыскать свой собственный жизненный путь?.. Создавать новые пути — способность таких, как я. Ну так это ведь и есть процесс воспитания?.. Каждый человек должен отыскать свой собственный путь, а помочь ему в этом может только учитель.

С этими успокоительными мыслями я лег спать. Утром нарочно не стал будить Севку — пусть выспится. Сам приготовил завтрак, совершил пробежку и отправился в спортобщество. Здесь меня ждал сюрприз. Обычно Владилен Панкратович Дольский по субботам и воскресеньям на рабочем месте отсутствовал, а сегодня не только явился, но и пригласил через Ниночку меня к себе в кабинет. Впрочем, ничего удивительного нет. Ведь тогда же, когда им с Егоровым, понадобилось потолковать со мною, они оба приперлись в «Литейщик» на выходных.

На этот раз, председатель был один. Хотя с его дружком я бы тоже кое-что перетер, но это терпит. Владилен Панкратович предложил мне чаю. Я не стал отказываться, понимая, что разговор предстоит серьезный. Дольский начал не сразу. Сначала он рассматривал меня, вероятно все еще пытаясь понять, как такой салага, каким я должен ему представляться, сумел подмять под себя всю их банду жуликов и хапуг? Привык к тому, что молодые бегают на побегушках, а успеха добиваются только облысев и потеряв половину зубов. Потом заговорил:

— Александр Сергеевич, меня тут вызвал к себе сам Максим Петрович и выложил свою новую идею. Он хочет создать в городе спортивный центр, посвященный исключительно единоборствам — боксу, самбо, каратэ, классике и тэ дэ. Под это дело он даже готов отдать здание ДЮСШ номер тринадцать. Учащихся и тренеров распихают по другим школам, в том числе и общеобразовательным. Здание на балансе города, так что никто ему не возразит.

— А что тут возражать? — пожал я плечами. — Отличная идея. По-моему, таких специализированных спортшкол в Союзе пока нет.

— Да, я тоже не слыхал, — кивнул Панкратыч. — С моей стороны возражений не последовало… Тем более, что директором этой спецшколы Степанов предложил твою кандидатуру.

— Ого! — не удержался я. — Не ожидал.

— А по-моему — логично. Ты молод, крепок, задора хоть отбавляй. Сам и каратэ и самбо владеешь. Опять же в городе большой авторитет. Очень большой. Гороно возражать не будет. Тем более, что педагогом ты быть не перестанешь.

— Предложение заманчивое, конечно, но… Короче, мне надо подумать…

— Думай, конечно. Никто не торопит… Хотя, сам понимаешь, возможностей у директора спортшколы куда больше, чем у рядового физрука.

Да, тут было о чем подумать. Конечно, к этому решению я сам подтолкнул предгорисполкома, но кто ж знал, что он воспримет идею специализированной спортивной школы всерьез? Дольский прав. Быть директором спортшколы не то же самое, что рядовым школьным физруком. Возможностей больше, а начальства сверху поменьше. Могу сам набрать штат тренеров и других педагогов, разработать расписание, да мало ли что! У меня станет больше свободного времени. Вернее, я смогу сам решать, как распоряжаться рабочим.

А как же пацаны? Ну а кто сказал, что я их брошу. На уроках больше видеться не будем. Ну во-первых, секцию я все равно буду вести, только перенесу в свою ДЮСШ, вернее — в спортцентр. Во-вторых, там же можно сделать городскую базу нашего Ордена. В-третьих, я же не с понедельника стану директором. Надо завершить учебный год. Так, что раньше лета я с двадцать второй школой все равно не расстанусь. А там еще неизвестно, что будет. Само собой, никому о своих планах говорить пока не стану, но думать буду.

Все-таки как меняется ход мыслей человека, получившего выгодное предложение! Занимаясь с пацанятами каратэ, я думал о том, что в своем центре я и тренировки построю по другому. И вообще, надо будет подумать, где взять еще тренеров? Поездить по Союзу, побывать на соревнованиях, на занятиях секций, присмотреться к молодняку… Я как-то забыл что мне самому по паспорту двадцать два года, а двадцать три исполнится только пятнадцатого мая. Не пропустить бы собственную Днюху…

По окончанию тренировки я позвонил мебельному мастеру. Алексеич пробурчал, что заказ готов, можно забирать. Я сказал, что вот прямо сейчас и заеду. Мастер проворчал, что будет ждать. Тогда я позвонил сестренке и сообщил ей радостную новость. Она всполошилась. У нее же ничего не убрано, да не готово. Я велел передать трубку брательнику, если тот, конечно, дома. Оказалось, что — дома. Услышав о том, что мебель можно забрать, он тут же сказал, что соберет Севку, Ваську, Тоху и — что было особенно радостно слышать — Мишку Парфенова и Симку Трегубова.

— Давай, труби сбор! — сказал я. — Возьму грузовик и подгоню к вашему дому.

— Будет сделано, магистр! — отрапортовал Володька и положил трубку.

Я набрал номер общаги, с которой началась моя литейская жизнь. Трубку взяла комендантша.

— Здравствуй, Груня! — сказал я. — Это Саша.

— Привет, Сашуня! — обрадовалась она. — Ты, конечно же, по делу.

— Угадала. Даже — по двум. Во-первых мне нужен Петюня. Точнее — его грузовик.

— Грузовик в порядке, насколько я могу судить, а вот его водила — нет.

— А что с ним стряслось?

— Ничего особенного. Ручонки у него трясутся после вчерашнего. Нельзя за руль.

— Это как раз не страшно, я сам шофер.

— А-а, ну тогда подъезжай… А второе какое?

— А вот о втором поговорим, когда подъеду.

— О, звучит многообещающе… Давай. Жду!

Насчет второго я не соврал. Меня озарило прямо во время разговора с Аграфеной Юльевной. Я покинул приемную, подмигнув секретарше товарища Дольского и спустился во двор административного здания «Литейщика». Сел за руль и через десять минут был уже возле рабочего общежития. На крылечке меня встретила сама комендантша, сверкая на солнце металлическими фиксами. Не стесняясь, обняла меня и повела к себе. Налила кофе. Выложила ключи от петюниного «МАЗа». В общем, обеспечила атмосферу для проведения деловых переговоров. Вот же чутье!

— Ну, я тебя слушаю!

— Да вот подумал я, что засиделась ты в комендантах, — пробормотал я, отхлебывая кофе.

— А что, у тебя есть для меня более интересная должность?

— Хочешь посмеяться над теми, кто шарахался от тебя, как черт от ладана, когда ты потеряла свою предыдущую работу?

— Да я уже посмеялась, когда дошли до меня слухи, что этого козла, Киреева, посадили.

— Так это я его и посадил.

— Нет, правда! Вот уж порадовал так порадовал. Чем мне тебя отблагодарить, Сашок?.. Я бы тебе дала, да ты не возьмешь, наверное…

— Возьму, но по другому…

— Ой, а как это — по другому⁈ Что-то новенькое освоил?

— Освоил. Только не в том смысле.

— Прости. Это я от радости. Слыхала, что на Виленке жениться задумал. Это правильно. Она девчонка что надо. Хороших кровей.

— Ну ничего в этом городишке не скроешь.

— Бабы языком чешут.

— Ладно, давай к делу… Ты же в бухгалтерии сечешь?

— А как же! Высшее экономическое.

— Нужен мне человек, которому я могу доверить управление денежными потоками.

— И что, широкие потоки?

— Весь теневой оборот города.

Комендантша уставилась на меня с ужасом, смешанным с обожанием.

— Да неужто ты и есть тот хозяин, о котором наши торговые кумушки шепчутся? — тихо проговорила она.

— Наверное, — сказал я. — Ну так возьмешься?

— Я так понимаю, моя задача будет заключаться не только в том, чтобы следить за тем, чтобы дебет с кредитом сходился?

— Верно! Мне нужно, чтобы меня не пытались обдурить. Они знают, какую задачу я перед ними поставил, так что пусть будут любезны.

— Ясно. Ну что ж, возьмусь за это дело с превеликим удовольствием. Уж очень хочется посмотреть на их рожи, когда они узрят мадам Плюшкину в непосредственной близости от своих карманов и сундуков.

— А ты не боишься?

— Кого? Все этих козлов и шлюх⁈ Я свое давно отбоялась.

— И тем не менее, я снабжу тебя одной штуковиной. Если кто дернется, она мигом урезонит. И никакого шума, никакого насилия.

— Ну если подсобишь, тогда — тем более!

— Договорились. Я сейчас возьму грузовик, привезу родне мебель, а потом за тобой заеду. А ты пока «Волгу» мою посторожишь.

— Ну так и ставь ее во внутреннем дворе.

— Тогда иди, открывай ворота!

Я вышел из комнаты коменданта, спустился на улицу и перегнал свой «ГАЗ-24» поближе к воротам во внутреннем дворе общежития. Они были уже открыты. Я вывел со двора «МАЗ» и завел туда «Волгу». Аграфена Юльевна сказала, что будет ждать меня. Я кивнул ей, снова запрыгнул в кабину грузовика и погнал к дому, где жила ныне моя родня. Там во дворе собралась целая ватага, а Ксения стояла на балконе и махала мне рукой. Я взял в кабину пацанов, которые потщедушнее, остальным велел забраться в кузов.

С такими пассажирами вести надо было поаккуратнее и я ехал медленно, тщательно соблюдая правила дорожного движения. Поэтому в Капустном переулке мы оказались спустя лишь полчаса. Мастер встретил нас у ворот, которые теперь были отворены. Я отдал Алексеичу оставшуюся сумму, сунув деньги в карман фартука, он велел грузить изделия рук своих в кузов. И мы стали таскать с пацанами столы, стулья, шкафы и прочее. Конечно, самое тяжелое я брал на себя да и Алексеич помог. Когда погрузка закончилась, я поблагодарил его. И мы поехали.

Уже во дворе дома, где жили Борисовы, Воротниковы и Константиновы, нам помогли разгрузить местные мужики. Я дал каждому по червонцу, чтобы они обмыли наше с брательником и сеструхой приобретение. В двухкомнатной квартире от новой мебели сразу стало тесно. Школяры помогли нам с Володькой ее расставить по местам. А потом Ксюха позвала всю компанию к столу. Оказывается, она успела напечь груду пирожков, которые очень хорошо пошли со сладким чаем.

За столом я поглядывал на Трегубова и Парфенова. Они ничем не выделялись среди своих сверстников, разве что излишне короткими прическами, которые в эти годы были у молодняка не в чести. Это во второй половине восьмидесятых советские города заполнят бритоголовые — фураги, гопники, футбольные фанаты, скины — но к тому времени эти пацанята, что уплетают сейчас пирожки, либо вырастут, либо и впрямь уйдут в свой Новый Мир. Увести бы туда и других да не в моей власти.

— Ну вы тут оставайтесь, — сказал я, вставая. — А мне надо грузовик вернуть… Не забывайте, что завтра у нас поход к Чертовой башне. Сбор здесь во дворе, в час тридцать!

— Все будем, как штык! — пообещал брательник и тут же попросил: — Только можно Севка у меня сегодня переночует?

— Можно, если Ксюша разрешит.

— Разрешит.

Сестренка пошла меня проводить до двери.

— Спасибо тебе, Саша! — сказал она, поцеловав меня в щеку. — Чтобы мы без тебя делали?

— Не надо без меня! — сказал я.

Спустившись во двор, снова сел за руль «МАЗа». Подъехав к общаге, сказал вахтеру, чтобы сообщил комендантше о моем возвращении. Тот хоть и поворчал, но выполнил поручение. Груня тут же прилетела. Она успела уже накраситься и навертеть прическу. Не говоря уже о том, что — приодеться. Интересно, неужто все-таки рассчитывает на романтический вечер? Бедняжка! Я опять произвел рокировку автомобилей. На этот раз выгнав на улицу «Волгу» и вернув во двор грузовик. Аграфена Юльевна с удовольствием примостилась рядом. И я повез ее к себе.

Вскоре мы вошли в мою квартиру, которая благодаря заботам Перфильева-младшего выглядела вполне прилично. Тем не менее, по лицу гостьи было заметно, что она немного разочарована. Ну да, по ее представлениям теневой хозяин города должен утопать в роскоши. Разувшись, Груня нашла на кухне фартук и принялась готовить для нас с ней вечернее чаепитие. Я не мешал. Пусть хозяйничает. Тем более, что она умудрилась запастись свежим киевским тортом. Видать, не все еще связи в торговле растеряла. Что ж, тем лучше.

— Скромно живешь, Саша! — не удержалась от критики гостья, погружая чайную ложечку в кусок торта.

— Мне некому пыль в глаза пускать, — сказал я. — И потом все эти нынешние мебеля, хрусталя, ковры выйдут из моды и превратятся в хлам. Не говоря уже о бытовой технике. А книги, которые сейчас достают из-под полы или покупают у спекулянтов в десять раз дороже номинала, и вовсе начнут выбрасывать на помойку.

— Ну тогда надо вкладываться в золото, камушки. Уж они-то никогда из цены не выйдут.

— Это верно.

— Так может с наших с тобой клиентов надо трясти не рубли, а эти самые камушки с рыжьем?

— Груня, мы с тобой не разбоем будем заниматься, а справедливым перераспределением капитала.

— Ну так и я об этом.

— В общем, ты у меня будешь бухгалтером, тебе и решать в чем должны заключаться наши оборотные средства, но повторяю — никакой экспроприации, грабежа, шантажа, а тем более — спекуляции. Клиенты должны чувствовать себя участниками если не совсем законного, то вполне справедливо действующего предприятия.

— Понимаю. Без штанов не оставлять. Брать лишь то, что они должны отдать на благо общего дела.

— Вот теперь ты понимаешь задачу правильно.

— Ты обещал дать мне какое-то средство для урезонивания тех, кто начнет ерепениться.

— Обещал. Только ты должна четко понимать, что применять его можно лишь в крайнем случае и не допускать, чтобы оно попало в чужие руки. А если угроза такого попадания неотвратима, уничтожить немедленно.

— Господи, да что же это такое? — ахнула гостья. — Пистолет, что ли? Да я сроду ствола в руках не держала.

И тут, глядя ей в глаза, я понял, что совершу большую ошибку, если доверю «домру» не только «мадам Плюшкиной», но и любому постороннему человеку. Тем более — женщине. Сорвется баба, начнет косить из нее народ направо и налево. И что, по Литейску прокатится волна самоубийств? А если она и детишек зацепит? Нет уж, обойдется. А для того, чтобы защитить своего главбуха, просто не стоит отпускать ее на акции, связанные с изыманием денег, одну. Не по-мужски это.

— Ладно, прости, я передумал, — сказал я. — Не стоит подвергать тебя лишнему риску. В конце концов, не так уж и часто нам случится выбивать долги. Большинство будет покладисто вносить свой вклад в общее дело, а если и придется нажать на кого-то, будем делать это вместе. Твое дело провести аудит, ну и заниматься текущей бухгалтерией.

— Ты босс, тебе виднее, — смиренно произнесла она. — С чего начнем?

— Ты можешь составить, скажем так, список всех, кто замешан в незаконном обороте денежных средств в городе? Ну разумеется — тех, кого знаешь.

— Да я всех их знаю.

— Вот и отлично. Бери прямо сейчас бумагу и ручку и пиши: ФИО, место работы, должность, годовой оборот, доход. Все, что знаешь.

— Здесь? У тебя?

— Конечно. Не в общаге же! Такая информация не должна покидать пределы этой квартиры.

— Хорошо, Саша! — вздохнула она. — Только лучше писать не на отдельных листочках, а в тетради. Так надежнее.

Я дал ей толстую общую тетрадь. И Аграфена Юльевна принялась за работу. Понимая, что это нещадная эксплуатация, я стал ломать голову, как расплатиться с нею. Нетрудно догадаться, какую именно плату она охотно бы приняла. Да вот только я не жиголо. И если уж всерьез нацелился на женитьбу на Вилене, то не стоит макать детородный орган во что ни поподя. Гордясь собою, я ушел на кухню. Поставил еще раз чайник на газ. Вытряхнул спитой, промыл заварник, сполоснул кипятком, насыпал порцию индийского.

И как это монахи обходятся не неделями и месяцами, а годами? Наверное непрерывно просят у бога прощения за грешные вожделения. Я неверующий и мне вроде незачем воздерживаться. Да вот только человеку, который не ищет морального авторитета на стороне, должен создать его внутри себя. Я понял, что в голову лезет уже всякая чушь, взял заварочный чайник и тот, что с кипятком, вернулся в большую комнату. Груня старательно покрывала тетрадные страницы информацией, которая, вероятно, стоит миллионы.

Налил чаю ей и себе и чтобы не мешать, взял недочитанный том Диккенса, который, признаться, давно не брал в руки. Тоже не самое плохое средство, чтобы отвлечься и не поглядывать исподтишка на аппетитные — да, излишне — но все же вполне завлекательные формы гостьи. К счастью, у английского классика мало строк, способных распалить воображение давненько воздерживающегося читателя. Все эти сэры и пэры возбуждаются на страницах его книг главным образом от золотых соверенов.

Сон сморил меня. Я незаметно перенесся в мир своих странных, отчасти пророческих сновидений, избавившись от необходимости старательно не думать о женских прелестях. Снилось мне, что я сижу в зале кинотеатра. Один на десятки пустых кресел. И смотрю на большом экране немой черно-белый фильм. Камера плавно движется над чуть всхолмленной степной равниной, то цепляясь за сухие метелки ковыля и скользя над стеблями донника. Справа мелькает в тучах диск солнца. А слева — у горизонта — проплывают крыши городка, шахтные копры и заросшие высохшей травой терриконы.

Потом камера взмывает и уже парит над рубероидными крышами. Огибает трубу электрической станции, выбрасывающую в синее небо жирную копоть. А следом — я даже подался вперед — что-то до боли знакомое! Незримый оператор нацелил на это странное сооружение объектив, чтобы я мог разглядеть его в деталях. Бетонный постамент, усиленный мощными, как мостовые опоры, ребрами. И из этого постамента торчит неожиданно тонкая труба квадратного сечения — волновод Деморализатора Большого Радиуса Действия.

Чаша его «спутниковой тарелки» вращается и мне кажется, что я вижу как ложатся на город незримые петли излучения, убивающего вкус к жизни, толкающего на самоубийство людей, которые прежде ни о чем таком и не помышляли. И опять камера поднимается над городом. И, как в одном из прошлых снов, я снова вижу сцены повального бегства горожан. Они бросают все — вещи, заглохшие автомобили и мотоциклы, поломанные велосипеды лишь бы поскорее уйти от невидимой и неслышимой смерти от тоски, безразличия и ненависти к себе самим…

— Саша, Саша! Проснись! — вдруг раздается в гулкой тишине зрительного зала громовой голос. — Я закончила! Мне, наверное, лучше уйти?

С трудом открываю глаза, но не могу разглядеть смутный овал лица, наклонившегося надо мной.

Свет погас и лицо растворилось в темноте. Когда я проснулся, в окно сочилось сияние утра. В квартире было тихо. Я еще повалялся несколько минут и только тогда поднялся. Груни не было. На столе лежала тетрадь, а рядом записка. Я сгреб ее и прочел: «Саша! Не стала тебя будить. Я все написала. Буду рада с тобой сотрудничать…». Прежде, чем уйти, Аграфена Юльевна убрала и вымыла посуду. Остаток торта убрала в холодильник. Ну что ж, спасибо ей и за это.

После очередной пробежки и завтрака, я поехал в «Литейщик». Было приятно видеть, что девчушки по мне соскучились. Окружили меня перед началом тренировки, наперебой рассказывая как они тренировались во время каникул. Началась разминка. А ведь и в самом деле не ленились девчата в те дни, когда не было занятий в секции! У моей работы есть одно, но существенное преимущество по сравнению с другими педагогическими специальностями, ее результаты обычно сразу видны. На физре не спишешь и подсказкой не воспользуешься.

Когда занятия окончились, я заехал в ближайший «Гастроном», в котором есть отдел кулинарии. Набрал готовых котлет и разной другой снеди, а также — напитков. Набив этим багажник, я подъехал к пункту сбора. Во дворе дома, где жили небезразличные мне люди было полно народу. Остальные жители дома смотрели на это сборище с тревогой. Видать, опасались, что такая орава пацанов не может не выбить хотя бы пару оконных стекол. Мое появление пацаны встретили радостными криками. Даже Антонина Павловна, которая тоже была здесь, помахала мне рукой.

— Ребята, слушайте мою команду! В две шеренги становись! — скомандовал я.

Мальчишки быстро выполнили приказания. Наверное, в этот момент соседи Борисовых, Константиновых и Воротниковых вздохнули с облегчением. Все-таки появился взрослый, которого эти огольцы слушаются. Оглядев строй, в котором теперь было ровно тридцать один человек, включая Вадика Красильникова, я продолжал:

— Начинаем движение в сторону Заречья. Добираемся самостоятельно, общественным транспортом. Следующее место сбора — остановка вблизи известного вам объекта. Всё, разошлись!

Строй рассыпался и пацаны двинулись к ближайшей автобусной остановке. Ко мне подошла Тигра.

— Какие они у нас молодцы, — сказала она. — И ты молодец, что вернул трех учеников в школу…

— Ну что, поехали? — спросил я ее.

— А меня возьмете? — послышался голос позади меня.

Оглянувшись, я увидел… Вилену. Как и Разуваева, она была одета и экипирована по-походному. Значит, знала заранее. Ну что ж, так даже лучше! Обе девушки смогут пообщаться друг с другом, пока я буду вести важный разговор с пацанами.

— Познакомьтесь, — сказал я. — Антонина Павловна — учитель математики. Вилена Игоревна — инструктор райкома комсомола.

— Да мы, в общем знакомы, — проговорила Тигра.

Воротникова кивнула. Ах да! Ведь Вилена Игоревна инспектировала нашу школу, а значит, по крайней мере, имела возможность видеть Антонину Павловну.

— Прошу в экипаж! — сказал я, чтобы покончить с формальностями.

Не сговариваясь, обе девушки сели на заднее сиденье. Видать, каждая стремилась этим подчеркнуть, что уважает соперницу и не хочет создавать почву для скандала. О том, что Тигра и моя невеста соперницы, было видно по тем приторно-ласковым взглядам, которыми они награждали друг дружку. По дороге в Заречье они говорили на общие женские темы — модные тенденции, прически, косметички. Причем, под последними следовало понимать не маленькую сумку с набором помад, теней, духов и пудрениц, а женщин, чья профессия в XXI веке звучит как визажист.

Щебет их был прерван нашим прибытием к месту нового сбора. Разумеется, мы приехали раньше, чем самые прыткие из учеников, добирающихся на медлительном общественном транспорте. Я оставил своих спутниц общаться в теплом и сухом салоне «Волги», а сам вышел, чтобы осмотреться. С момента моего предыдущего посещения этой части городской окраины прошло достаточно времени, чтобы от зимы не осталось и следа. Тепло и дожди сделали свое дело.

Из пожухлой прошлогодней листвы, торчали свежие зеленые травинки. А кое-где и — первоцветы. Между остановкой и Чертовой башней оставалось примерно полкилометра. Земля на этом пространстве была распахана под огороды, обнесенными хлипкими заборчиками. На майские праздники сюда хлынут владельцы этих участков, копать, высеивать морковку, лук и другие ранние культуры. А пока здесь было тихо. Как на старом кладбище, оградки которого просматривались сквозь деревья, росшие на высоком берегу Проныры. Правда, чтобы попасть к цели нашей сегодняшней вылазки, придется все эти земельные наделы обойти.

— Любуетесь, молодой человек? — послышался скрипучий старческий голос.

Я оглянулся и увидел старичка в черном долгополом пальто, побитой молью фетровой шляпе и ботах с калошами, известных в народе, как «прощай молодость». Откуда он здесь взялся. Ни со стороны окраинных домов Заречья, ни со стороны огородов никто не приближался. Это я могу сказать с полной уверенностью. Разве что — со стороны погоста? Я туда особенно не смотрел. Старикан переступил с ноги на ногу, и постучал по выщербленному асфальту лакированной, хотя и изрядно поцарапанной понизу тростью, и снова заговорил:

— Помнится, шла война… Городок наш был далек от линии фронта, но обязательную светомаскировку мы соблюдали… Было опасение, что фашисты бросят дальние бомбардировщики на Куйбышев, который тогда исполнял функции столицы СССР… И вот однажды ночью, когда темный от светомаскировки Литейск совершенно скрылся за завесой дождя, я пришел на это самое место… Надо сказать, уже тогда я был слишком стар, чтобы воевать. Тоска и видения мучили меня… Впрочем, этим я страдаю с малолетства… И я увидел город, накрытый черными тучами, из которых льет дождь. Льет также долго, как это было в дни Всемирного Потопа. И вот сырость принялась разрушать жилища. Из затопленных подвалов выступили полчища крыс, которые начали яростную, хотя и короткую войну с кошками, а затем и с людьми за все еще сухие помещения и неиспорченную плесенью пищу. Люди, в борьбе за свое собственное существование, безжалостно истребляли крыс. Да вот только в городе все меньше оставалось мест, защищенных от всепроникающей сырости, ибо в нем теперь царил лишь один полновластный хозяин — дождь… И он не являлся следствием капризов погоды, ибо кто-то воздвиг посреди города Башню, которая вызывала осадки. И она же выманивала измученных этими осадками горожан, сначала поодиночке, а затем — целыми семьями, которые покидали свои дома и наспех прихватив скарб, брели к подножию Башни, бесследно исчезая за ее стенами…

— Сан Сеич! Сан Сеич! — послышались ребячьи голоса.

Вздрогнув, я с удивлением огляделся. Никакого разговорчивого старика не было и в помине. Из подъехавшего «ЛИАЗа» выскакивали мои пацаны. Первая партия отважных исследователей Чертовой башни. Неужели я задремал стоя? Высыпался в последнее время я и впрямь редко, но вот чтобы заснуть на ногах, как боевая лошадь… Со мною такого еще не случалось. Прибывшие окружили меня. Из салона «Волги» выбрались девушки. Вместе с первой партией восьмиклашек приехал и Красильников. Ну и правильно! Без него я бы и не узнал он теплофорном снаряде Никитина.

— Как вы думаете, Александр Сергеевич, найдем мы сегодня что-нибудь? — спросил он.

— Ну есть у нас один секретный способ, — сказал я. — Хотя гарантировать ничего нельзя… Вот, от него все зависит, — я указал на Кривцова. — Ну что, Толик, захватил наш особый инструмент?

— Захватил! — откликнулся паренек и похлопал себя по карману.

Прибыл еще один автобус, из которого высыпала ватага школяров. Я снова приказал им построиться и провел перекличку. Все оказались на месте. Я сказал Вадику, как самому старшему из парней, чтобы он вел команду к Чертовой башне, а сам вернулся за руль. Нужно было перегнать машину как можно ближе к месту событий. Девушки пошли вместе с мальчишками. Я не возражал. Миновал огороды, поискал взглядом наиболее удобный съезд с дороги. Оказалось, что к башне можно подъехать довольно близко.

Заглушил движок, вышел из салона. Чертова башня торчала рядом с руинами большого здания. Вблизи она казалась гораздо выше. Между кирпичами, из которых она была сложена, торчали пучки прошлогодних сорняков. До самого верхнего яруса не видно было никакого отверстия. Да и там зияли какие-то узкие оконца. Бойницы, наверное… Как же в нее проникнуть? Приблизилась остальная команда. Тоже принялись рассматривать место приключений, задирая стриженные и не стриженные головы.

— В ней должна быть дверь! — напомнил Красильников. — В донесении жандармского агента сказано, что «Алхимик» зашел и захлопнул дверь.

— Так, — сказал я. — Команда будет такая. Разбиваем лагерь. Ищеим хворост для костра, только разжигаем осторожно, чтобы не подпалить эти развалины. Мне нужно три человека для разведки. Пойдут Кривцов, Красильников и…

— Я пойду! — вызвался Парфенов.

— Отлично! Берем фонарики, веревку… Надеюсь, захватил кто-нибудь?

— Захватили! — заорали пацаны.

— Ну складывайте сюда.

И передо мною мигом образовалось несколько разнокалиберных фонариков, три бухты веревок — от конопляной до капроновой. А также — молотки, какие-то скребки, лопатки, ножики. Я кивнул своим напарникам и они выбрали из этого инвентаря все, что сочли подходящим. А я прихватил еще и монтировку. И мы углубились в развалины. Оказалось, что вход в башню действительно существует, но его скрывают груды битого кирпича и всякого деревянного хлама. Только для того, чтобы подступиться к двери, пришлось повозиться, расчищая завалы.

Раскидав кирпичи и кое-как расчистив кучу щебенки, мы проделали тропку до самой двери. Если она открывается внутрь, то обойдемся «малой кровью», а если — наружу, то придется еще попотеть. Перехватив монтировку покрепче, я протиснулся к единственному входу в Чертову башню. Дверь оказалась утоплена в неглубокую арку, так что можно было, упершись спиной в ее выступ, поддеть дверную створку. Наружнего замка не было. Выходит, заперто на внутренний. Вставив заостренную часть монтировки в щель между стеной и створкой, напротив замочной скважины, я потянул этот примитивный рычаг на себя. Хрустнуло и дверная створка вдруг сдвинулась внутрь.

— Фонарик! — сказал я.

Вадик сунул мне в руки серебристую жестяную трубку с рефлектором. Включив фонарик, я заглянул внутрь. Луч скользнул по каменной кладке и ступенькам деревянной лестницы, уходящей наверх. Я приотворил дверь пошире. Потребовалось нажать плечом, потому что петли приржавели. Теперь я смог протиснуться внутрь башни полностью. Полной темноты не было. Свет проникал через верхние бойницы, и осмотрев все сооружение изнутри, я понял, что наверху делать нечего. Там ничего не спрячешь. Значит, если чертежи Никитина, а то и сам теплофорный снаряд спрятаны в Чертовой башне, то только здесь, внизу, где стены самые толстые.

— Ну что там, Александр Сергеевич? — спросил Вадик, показываясь в дверном проеме.

— Да вот сам посмотри! — откликнулся я. — Кирпичи, деревянная лестница, поперечные балки…

Балки действительно были, они крест накрест пересекали внутреннее пространство сооружения и именно к ним крепилась ветхая от времени лестница. Красильников шагнул внутрь. Принялся водить лучом второго фонарика, видать, взятого у других разведчиков. Я не мешал ему. Все-таки, ему принадлежит право первопроходца. Пусть смотрит и делает выводы самостоятельно. Видать, десятиклассник пришел к той же мысли, что и я. Он присел на корточки и принялся осматривать массивное основание фундамента.

— Все швы кладки выглядят одинаково, — задумчиво проговорил Вадик. — Не похоже, чтобы кто-то вынимал кирпичи, а потом вставлял обратно…

— Так может тот, кто сделал тайник, специально замазал швы раствором? — спросил я.

— А ведь верно, Александр Сергеевич! — сказал паренек. — Вот и здесь на полу крошки окаменевшего раствора… Хотя они могли остаться и с того времени, когда Чертову башню только строили.

— При условии, что после ее постройки никто сюда больше не входил, — уточнил я.

— Никитин точно заходил, — сказал Красильников. — Он же свои эксперименты здесь проводил!

— Сан Сеич! — послышалось снаружи. — А можно, и мы к вам?

— Потерпите, — откликнулся я. — Нельзя всем гуртом входить. Мало ли… Башня старая, рухнет еще. Кто нас тогда вытащит?

Подействовало. Пацаны больше канючить не стали.

— А если допустить, что последним, кто сюда заходил, был «Алхимик», то он и заляпал пол раствором, — продолжал свою мысль начинающий актер.

— Точно! — подхватил я. — Старую крошку он бы сам растоптал в пыль…

Я выпрямился и позвал:

— Кривцов, давай сюда! — и оглянувшись на десятиклассника, сказал: — Вадик, извини! Побудь пока снаружи.

Парень кивнул и вышел. Вместо него в башне объявился Толик. Глаза его горели от жажды приключения.

— Ну что, рыцарь! — сказал я ему. — Пришло время испытать твой Медный Ключ.

— Ух ты! — выдохнул пацан.

Он вынул из кармана медяшку, которую мне подарил Терентий Жорыч. Старинный ключ, покрытый патиной, тускло поблескивал в луче фонаря.

— И что дальше? — спросил Кривцов.

— Не знаю… Поводи им из стороны в сторону, что ли…

Держа Медный Ключ на ладони, Толик принялся водить им туда сюда. Никакой реакции. Да и глупо было бы поверить в народную молву, но сдаваться мне не хотелось.

— Слушай! — сказал я. — Это же ключ, понимаешь! Его надо держать так, как будто ты собираешься замок открывать.

— Ага, понял! — сказал пацан и ухватил медяшку за узорчатое колечко.

Ничего не изменилось.

— На корточки присядь! — посоветовал я.

Восьмиклассник опустился на корточки, протянул Медный Ключ к стене, как вдруг тот вырвался у него из пальцев и вонзился в щель между кирпичами.

— Ой! — воскликнул с испуга Кривцов. — Я не специально… Он просто… просто примагнитился!

— Примагнититься он не может, — пробурчал я, не веря своим глазам. — Это же — цветмет…

— Выходит — сработало⁈

— Выходит, что так…

— А дальше — что?

— Попробую его повернуть.

Опустившись на корточки, я осторожно взялся за колечко, будто и впрямь собирался открывать дверной замок. Раздался скрежет, словно Ключ был вставлен в скважину старого приржавевшего замка. Кирпичная кладка дрогнула. Посыпался пересохший раствор. Из основания стены выдвинулся куб — метр на метр. Я ухватился за его шершавые грани и потянул на себе. Звякнул выпавший Медный Ключ. Он выполнил свою задачу и вновь стал прихотливо отлитой медяшкой.

Толик подхватил артефакт, а я вынул кирпичный куб полностью и аккуратно положил его на пол. Потом взял фонарик, посветил в образовавшееся отверстие. Луч скользнул внутренней части фундаментной кладки и уперся в черную пустоту, откуда вдруг дохнуло сырым холодом. Похоже, это была не просто ниша в стене, это был лаз, ведущий в подземную полость. Час от часу не легче! Кривцов спрятал Ключ в карман, опустился на колени и заглянул в отверстие.

— Класс! — выдохнул он. — А можно я туда залезу?

— Я тебе залезу! — пробурчал я. — В эту дыру без специальной экипировки и навыков лучше соваться.

— Так надо позвать Миху! — возразил пацан. — Он же в спелеологическом кружке занимался.

— Да? Тогда иди и позови его. А сам останься снаружи!

— Ладно, — пробурчал Кривцов.

Он встал и покинул башню. Вместо него в нее проник невеселый Парфенов. Посмотрел на меня вопросительно.

— Видишь дыру? — спросил я. — Кривцов сказал, что ты спелеологией занимался.

— С пятого класса.

— Посмотри, можно ли туда пролезть?

Взяв у меня фонарик, он опустился на колени, посветил в лаз и даже сунулся в него по самые плечи, а потом и глубже. Минут десять я видел только его ноги в старых кедах, затем он, попятившись, вылез. Поднялся, вернул мне фонарь, отряхнул крошку и пыль с колен, сказал:

— Можно. Даже вы пролезете, но без спецснаряжения лучше не соваться.

— Ясно! Спасибо!

Я снова ухватился за кирпичный куб и поставил его на место. О греха подальше. Раз нельзя без специального спелеологического снаряжения и, как я понимаю, соответствующих навыков, поиски тайника студента Никитина лучше отложить до лучших времен. Кивнув ученику, я легонько выпихнул его из башни, выбрался сам и подтянул дверную створку до упора. Все, путь перекрыт. Пацаны, собравшиеся на груде битого кирпича и щебня, смотрели на меня с недоумением. Не догадываясь, что совершаю серьезную педагогическую ошибку, я сказал:

— Все парни! Дальнейший поиск откладывается. Мы к нему пока не готовы.

— Так значит, там ничего нет? — спросил Толик.

— Может и есть, но я не хочу, чтобы вы шеи посворачивали, а потом со мною сделали бы тоже самое ваши родители!

Недовольно бурча себе под нос, разведчики пошагали назад. Пока мы исследовали Чертову башню, остальные разбили временный лагерь. Трещали в костре дрова, искры поднимались к постепенно тускнеющему небу. Девушки организовали импровизированный стол, накрыв его закупленными мною продуктами, а также теми, что вытряхнули ребята из своих тормозков. Не знаю — кто, Антонина Павловна или Вилена Игоревна, догадался захватить покрывало да еще и скатерть, но яства были разложены не на траве.

Разумеется, едва появилась у костра наша разведгруппа, нас тут же забросали вопросами. Пришлось рассказать все, как есть. Конечно, по лагерю прокатился вздох разочарования. Уж не знаю на что они рассчитывали, но явно не на то, что мы вернемся с пустыми руками. Понятно, большинство присутствующих еще находятся в том возрасте, когда жаждешь приключений и веришь, что взрослые нарочно мешают, потому что лишены воображения и веры в удачу.

Надо было как-то отвлечь народ от мыслей о невиданных кладах, таящихся в подземельях под Чертовой башней. Хорошо, что Журкин захватил гитару. И после того, как бутерброды с котлетами и колбасой, а также — газировка, были сметены подчистую, всем захотелось духовной пищи. Я взял шестиструнный инструмент и начал наигрывать популярные в эту эпоху туристические песни. «Милая моя, солнышко лесное…», «Здесь вам не равнина…», «Изгиб гитары желтой…» и так далее. И вся компания охотно подпевала.

Когда мне надоело играть, гитару взяла Вилена. Она пела хотя и не столь популярные песни, но зато голос у нее оказался настолько красивым, что вся компания слушала, затаив дыхание. В общем вылазка наша, которая переросла в пикник, удалась на славу. Одно плохо, я понял, что поговорить с учениками, как я запланировал, сегодня не удастся. Не та обстановка да и атмосфера — тоже. Нужно собраться только нам одним, без посторонних, к которым, к сожалению относятся и математичка и моя невеста и даже славный парень Вадик Красильников.

Стемнело. Высыпали звезды. Пора было отправляться по домам. Я проследил, чтобы участники пикника собрали мусор и тщательно загасили костер. И когда все было сделано, я совершил еще одну ошибку. Уж слишком хороший получился вечер, чтобы быть настороже. Ребята собрались на остановке, дожидаясь автобуса. Я предложил желающим сесть в машину, но из пацанов вызвался только Вадик. Нет, я не уехал тут же, как только определился состав моих пассажиров — десятиклассник и девушки — а дождался, когда покажутся со стороны моста лучи фар городского автобуса. И только тогда стартовал.

Сначала я подвез Тигру, затем — Красильникова и только тогда направился к дому, где живет Вилена и мои родичи. Остановившись в темном дворе, я притянул к себе невесту и мы долго лобызались, как и положено парочке, которая собирается оформить свои отношения в ЗАГСе, и только потом предаться плотским утехам по полной программе. Видимо, почувствовав, что крепость ее невинности вот-вот может пасть, девушка мягко меня отстранила, поправила растрепавшуюся одежду и прическу.

— Я побегу домой, — сообщила она мне. — Завтра на работу.

— Конечно, беги, — вздохнул я. — Созвонимся.

Вилена отворила дверцу и выпорхнула. Я задумчиво посмотрел на окна квартиры Борисовых, раздумывая, не заскочить ли, но потом решил, что Ксюха только зря растревожится, если Володька все еще не добрался до дому. А если добрался — я вполне мог пропустить момент, когда брательник прошмыгнул мимо меня — тем более не стоит заходить. Пусть спокойно ложатся спать. В общем, я дал по газам и отправился к себе. Через несколько минут припарковал машину себя во дворе.

Здесь меня ждал сюрприз. Я сразу приметил знакомый «Жигуль», который мне одалживал лжеклассик, чтобы я мог добраться домой, но не успел удивиться по-настоящему, как дверца его распахнулась и из салона выбрался Евграф Евграфович Третьяковский. А за ним — Стеша. Неужто решили меня навестить? Впрочем, я был рад обоим. Русалочке просто потому, что на нее приятно смотреть, а Графу — потому что мне было о чем с ним поговорить.

— Какими судьбами? — спросил я, обменявшись с подпольным философом рукопожатиями, а медсестру-официантку целуя в щечку.

— Ну я же обещал, что скоро появлюсь в городе, — откликнулся лжеписатель. — Вот и решил заглянуть. Если не возражаешь, мы у тебя и заночуем. Неохота, на ночь глядя, катить в Крапивин Дол.

— Ночуйте, — сказал я. — Правда, у меня живет ученик, но его сейчас нет дома и скорее всего он и не придет, заночевав у моего брата.

— Тогда нет повода не выпить, — проговорил Третьяковский.

— Если только — в меру.

Гость развел руками, дескать, какие тут могут быть разговоры! Я пустил гостей в квартиру. Оставив из раздеваться и осваиваться, пошел в душ. Все-таки в башне на голову сыпался всякий мусор. Да и костер коптил. Вся одежда пропахла дымком. Когда я вышел из ванной, выяснилось, что подруга Графа уже накрыла на стол, да так изящно, что я почувствовал себя словно в ресторане. Сама Стеша скромно попила чай с куском торта «Киевский», оставшегося после Аграфены Юльевны, и ушла на кухню. Видать, понимала, что не следует мешать мужчинам вести их мужские разговоры.

— Наслышан о твоих успехах, товарищ лозоходец, — произнес Третьяковский, когда мы остались одни. — Жихарев-то в дурку угодил, знаешь?

— Нет, но почему-то не удивлен.

— «Домру» применил?

— Пришлось. Он приказал своим наймитам убрать меня, а главное — Севу Перфильева, который был со мною.

— Ну значит гэбэшник еще дешево отделался, — кивнул собеседник. — А при каких обстоятельствах это произошло? Где они вас прихватили?

— В паре километров от Затонья, возле старой выработки.

— Так вот, значит, где ты побывал…

— Где? — спросил я.

— Ну центром аномальной зоны, которую представляет наш городок, является вовсе не сам Литейск, а то место, названное тобой «старой выработкой».

— А разве это — не так? Я своими глазами видел там остатки шахтного оборудования.

— И так и не так одновременно…

— То есть?

— Понимаешь, причиной аномальности этой местности является то, что миллионы лет назад здесь произошло падение небесного тела. То ли огромного метеорита, то ли маленького астероида. Удар был сдвоенным, поэтому образовалось два кратера или, как говорят ученые, астроблемы. Собственно это небесное тело и является основным источником здешних полезных ископаемых. Так что котловины имеют естественное происхождение, а вот добыча этих самых ископаемых в них велась уже благодаря хозяйственной смекалке местных рудознатцев. Первым из коих и стал легендарный горный мастер Шлехтер.

— Теперь понятно, почему там такое странное место.

— Там ведь с вами еще что-то случилось, кроме нападения Лжестропилина и его наймитов?

— Ничего особенного, кроме того, что я пообщался в одном из кратеров с тонким человеком?

— Вот как? — не слишком удивился собеседник. — И что же он тебе сказал?

— Ты так спрашиваешь, словно я тебе рассказываю о стрелке с нашим сторожем.

— Ну а почему я должен удивляться? — хмыкнул он. — Ведь ты же не один был, а со своим учеником. Вряд ли бы ты удостоился беседы с информационным фантомом, не будь рядом никого, кто мог бы его сгенерировать.

— Хочешь сказать, что это был опосредованный разговор с Севкой?

— Конечно… Его, кстати, нет в моих списках… Ты его проверял «песчанкой»?

— Проверял.

— И какой цвет дает щуп?

— Синий.

Вот тут мне удалось сбить с Графа спесь всезнайства. Он едва не поперхнулся коньяком, рюмку которого за мгновение до этого опрокинул в себя.

— Что-о!!! — прохрипел лжеклассик. — Ты точно не ошибся⁈

— Нет, — ответил я. — Я тестировал четырнадцатилетнего Всеволода Перфильева дважды. И оба раза счетчик ПСЧ отреагировал индикацией синего цвета. По твоей шкале — ГС — гомо супер.

— Да ты хоть понимаешь, что говоришь?

— Понимаю. У меня в классе учится и даже живет со мною под одной крышей сверхчеловек, хотя с виду и не скажешь.

— Да нет, дружок, ни хрена ты не понимаешь! — отмахнулся Третьяковский. — У тебя в классе появился дикий гусь, который сманит домашних… Ну или, если угодно, тот самый Гамельнский Крысолов, о котором я тебе рассказывал.

Он налил себе в рюмку еще коньяку и выпил.

— Не надо держать меня за дурака, — продолжал я. — Он мне, сначала сам, а потом и через этого твоего фантома сказал, что все они личинки, которые вот-вот окуклятся чтобы через миллионы лет стать прекрасными бабочками будущего. И мы ничего с этим поделать не сможем. Как ничего не смогли поделать с ученицами восьмого «Г» класса девятнадцатой школы. Пришла пора и они просто исчезли.

— Удивительно, как ты об этом спокойно рассуждаешь. Это же твои ученики! Ты же за них — в огонь и в воду! И что теперь — отпустишь?

— Не просто отпущу, помогу уйти. Вернее — уже помог.

— Каким образом?

— Ну в начале учебного года в моем классе было двадцать семь пацанов. С появлением Севы, их стало двадцать восемь, а вчера я освободил из колонии для несовершеннолетних еще двоих. Теперь их ровно тридцать.

— Мне кажется, что кому-то из нас в ближайшее время предстоит присоединиться к капитану Жихареву в Сухом Долу, — проговорил Граф, слегка успокаиваясь. — Уж я-то точно с тобой свихнусь… Ведь у тебя в этом классе брат учится! Что ты скажешь сестре, когда он пропадет?

— Давишь на больную мозоль? — спросил я. — А ведь тебя вовсе не интересует судьба этих пацанов, как и судьба девчонок. Тебя страшит не то, что там с ними всякий разный ароморфоз случится. Нет. Ты боишься, что вместе с ними уйдет СИЛА, которая поможет стать России в будущем самым могучим государством на планете.

— А хотя бы и так! А ты, что, против?

— Не против, но не за счет сломанных судеб несовершеннолетних.

— Они лишаться дома, родных, друзей — это разве не сломанные судьбы?

— Не пытайся быть более святым, чем Папа Римский! — сказал я. — Выслушай и попытайся меня понять. Эти мальчишки, как и до них девчонки, родились такими, какими родились. Если отнять у них шанс стать самими собой, они постепенно растеряют свои суперспособности, и станут не только несчастными людьми, но и абсолютно бесполезными, как для Родины, так и для человечества в целом. Я тебе сразу сказал, что буду рядом с тобой до тех пор, пока ты действуешь не России ради, а ради них. И когда узнал, что мальчишки моего восьмого «Г» могут тоже однажды исчезнуть, как это произошло с девчонками из восьмого «Г» девятнадцатой школы, то первым моим побуждением стало держать и не пущать! А потом я понял кое-что другое.

— Интересно, что именно?

— Им не нужно препятствовать. Пусть пройдут свою путь до конца, как им положено природой, но нужно объяснить им, что близкие в них тоже нуждаются. Что нельзя их делать несчастными людьми даже ради самых высоких целей, типа возрождения цивилизации в далеком будущем.

— Ну объяснишь ты им это. Допустим, они тебя поняли. Что дальше?

— А дальше вот — что. Не только не повторять ошибку, совершенную по отношению к девчатам из девятнадцатой школы, но и исправить ее.

— И каким же образом?

— Я попрошу своих пацанов иногда возвращаться в нашу реальность для свидания с близкими и чтобы они приводили с собой девчонок. Для этой цели нужно построить здание, где такие встречи могли бы происходить, своего рода — гостиницу между мирами. Я уже раздобыл участок и заказал архитектору проект такой гостиницы.

— Звучит любопытно, — вынужден был признать Третьяковский. — Хотя представить такое явление в нашей соцдействительности трудновато. Ну допустим, получится… Какая от этой гостиницы практическая польза?.. Да, ты прав, меня больше интересует судьба России, в которой живут и будут жить еще миллионы таких мальчиков и девочек и которым тоже надо дать шанс вырасти в могучем, богатом и независимом государстве.

— Я рад, что мы понимаем друг друга. В придуманном мною здании предусмотрены мастерские и учебные классы, только теперь я понял, что наши нагуали не учиться в них будут, а учить! Делиться с учеными и инженерами знаниями и технологиями будущего.

— Вот теперь я понял тебя окончательно! — обрадованно выдохнул Граф. — Если наши ребята будут осознанно делиться научно-технической информацией из далекого будущего, то это куда лучше того, что происходит сейчас.

— А что происходит сейчас?

— Сейчас они делятся тем, что знают и умеют не очень охотно. Приходится буквально реконструировать детали по косвенным данным. Так что, пожалуй, это наилучшее решение.

— Кстати, когда мы с Фирсовым возвращались из пансионата, нас тормознул гаишник и спрашивал, не видели мы фургон с надписью «Загородный» на брезентовом тенте. Вы что, украли всю эту аппаратуру?

— В каком-то смысле — да. Ведь я не мог выступить заказчиком ни от лица Конторы, а тем более — своего собственного. Так что по документам проходит сторонняя организация. И, видать, какая-то сука стуканула.

— Скорее всего — это проделки душевнобольного Жихарева.

— Похоже — на то. Какое счастье, что ты его обезвредил.

— Кстати, чем дело кончилось? Приехали с обыском?

— Приехали, — кивнул Третьяковский. — Пришлось немного поиграть на «домре».

— И что, опергруппа теперь тоже в Сухом Долу?

— Надеюсь, до этого не дошло.

— Мне предложили должность директора спортивного центра единоборств, — сказал я.— Центра этого, как такового не существует, поэтому мне же его и создавать. Под прикрытием этого центра мы и организуем нашу гостиницу между мирами. Не придется больше заказывать изготовление продвинутых устройств будущего, а потом у себя же и воровать их.

— Это отличная новость! — обрадовался собеседник. — Ты ими сегодня просто напичкан!

— Да ладно тебе! — отмахнулся я. — Все это пока в теории, главное, не упустить нужный момент. Очень надеюсь на то, что ребята меня поймут. Они хоть и сверхчеловеки, но на обычном уровне сознания обыкновенные хорошие пацаны. Каждый со своими закидонами, но добрые и не глупые. Так что я верю — мы договоримся.

— И я верю. Главным образом — в тебя. Ведь недаром же ты гений плюс.

— Ты тоже не дурак, — откликнулся я. — Вон какой меморандум сочинил!

— Меморандум?

— Ну да, это я его так окрестил — меморандум Третьяковского.

— Ясно… Выходит, прочитал.

— Пролистал.

— Ну и на том спасибо! Давай — по рюмашечке за успех нашего безнадежного предприятия!

— Давай!

Я разлил коньяк по рюмкам и прикоснулся было к своему, как раздался телефонный звонок.

— Извини, — пробормотал я, дотягиваясь до телефонной трубки: — Алло!

— Саша, добрый вечер! — послышался в наушнике взволнованный голос сестры.

— Привет! Как там пацаны?

— А разве они не у тебя⁈

— Нет, — сказал я. — Ну так они, с Севкой, наверное, еще не добрались. Они когда из дому вышли?

— Ну как — когда⁈ Днем, когда вы все на экскурсию поехали… Саша, я боюсь, десятый час уже!..

— Не бойся. Ничего с ними не случится. Я их отыщу и всыплю по первое число.

— Позвони, Саша, когда найдешь! А то ведь я всю ночь уснуть не смогу.

— Вот глупости. Немедленно ложись! Завтра на работу. Все в порядке будет с нашим Володькой.

— Я только тебе верю.

— Всё. Спокойной ночи!

Положив трубку, я потянулся было к рюмке с коньяком, но рука моя повисла в воздухе.

— Что случилось? — встревожился Граф.

— Володька и Севка куда-то запропастились, — проговорил я.

— Может, болтаются где-то?

— Может…

Снова грянул звонок. Я схватил трубку.

— Саша, это Тоня, — услышал я голос Разуваевой. — Ребята пропали!

— Кто именно?

— Да боюсь, что — все! Родители телефон оборвали. Грозятся в милицию заявить.

— В милицию — это хорошо. Это правильно…

— Что ты городишь! Если с ними что-то случилось, нас с тобой посадят!

— Успокойся! Я уже выхожу. Буду искать. Так и передай родителям.

Трубка полетела на рычаг.

— Неужели — ушли? — совершенно трезвым голосом спросил Третьяковский.

— Погоди… — пробормотал я. — Дай подумать…

…Они шагают по ночной дороге, растерянно оглядываясь, не понимая — зачем покинули родные дома, родной город, не всегда радостную, но привычную жизнь, школу, своего классного руководителя, пусть и бывшего, друзей из других классов и соседних квартир, маму, папу, бабушку, дедушку, братьев и сестер. Идут, пригибаемые мокрым ветром, а рядом бесшумно вышагивают тонкие люди, информационные фантомы, которые непрерывно бубнят, что покинув ненавистный Старый Мир, они станут куколками из которых вылупятся прекрасные бабочки Нового Мира… Хотя нет, с чего я решил, что они растеряны и напуганы?.. А может, наоборот⁈ Они счастливы! Они мчатся наперегонки, споря, кто из них первый пересечет границу Миров, носятся кругами, пронзая своими юными горячими телами туманные силуэты бездушных призраков, которые все бубнят и бубнят о миллионах лет, новой расе и черт его знает еще о чем…

— Севка, — произнес я.

— Что — Севка? — спросил Граф.

— Севка обещал меня предупредить, когда это случится… — сказал я. — Нет, они никуда не ушли… Я знаю, где они!

И я кинулся вытаскивать из шкафа одежду. Все самое простое, что не жалко испачкать или порвать. Гость наблюдал за мною с недоумением, а затем спросил:

— Я могу чем-то помочь?

— Да, мне нужен человек — помоложе и покрепче.

— Динамо сгодится?

— Вполне.

— Тогда — поехали.

Он поднялся, пошел на кухню. Оттуда донесся его голос:

— Стеша, нам с Александром нужно на время отлучиться. Ты пока отдыхай.

— Да, — сказал я, появляясь там же. — Если будут звонки и станут спрашивать меня, говорите, что я отправился за ребятами. Я знаю, где их искать. Пусть не беспокоятся. Скоро их дети будут дома.

— Хорошо, я все сделаю, — откликнулась Русалочка.

Мы с Третьяковским вышли во двор.

— На какой машине поедем? — спросил он.

— Берем обе! Будем развозить огольцов по домам.

— Куда же их занесло?

— Да черт меня дернул показать им одно интересное место. Чертову башню знаешь?..

— Конечно! Это же часть моего бывшего родового поместья.

— А под ней — карст. Сегодня обнаружили. Вот они туда и полезли!

— Пронеси, Господи! — перекрестился потомственный аристократ. — Там может оказаться такой лабиринт…

— Слушай, ты езжай за своим «химиком», а я прямиком туда!

— Хорошо!

Я открыл ворота, выпустил графские «Жигули», а потом выкатил свою «Волгу». И сразу помчался в Заречье. Мне очень хотелось верить, что пацаны не все полезли в эту дыру, оставив кого-нибудь наверху для подстраховки. Поэтому прибыв на место, я первым делом осмотрелся и прислушался. Тишина. Только собаки в частных подворьях гавкают от скуки. Открыв багажник, выгреб оттуда все, что могло пригодиться, а из салона захватив автоаптечку. Подсвечивая себе путь фонариком, добрался до двери.

Так и есть. Плотно прикрытая мною дверь, оказалась отворена. Это кто же у нас такой здоровяк? Доронин, конечно! Заглянул внутрь. Кирпичный куб валялся в стороне, а в лаз свешивалась веревка, переброшенная через нижнюю балку. Ловкачи, нечего сказать! Гомо суперы! Опустившись на четвереньки, я заглянул в эту кроличью нору, которая, само собой, ведет в Страну Чудес. Плечи протискиваются, а остальное — тем более пролезет. Прав оказался Мишаня Парфенов…

Вот только почему он, спелеолог-кружковец допустил, чтобы его неподготовленные товарищи тоже полезли в эту дыру?.. Ведь ни один наверху не остался. Даже — для подстраховки. Да, предстоит нам разговор. Серьезный. Только без миллионов лет и геологических эпох. В гроб они меня вгонят со своими сверхчеловеческими выходками. Пороть — вот и вся педагогика. Головой вперед я соваться не стал. Наоборот — задом. Предварительно навесив на себя все, что захватил из машины.

Через несколько метров ноги мои повисли в пустоте. Спасибо пацанам, догадались навязать узлов на веревке. Так спускаться легче. А про подъем лучше пока не думать. Главное их найти. И чтобы все были целы. Фонарик мне пришлось выключить. Ради экономии заряда. И потому я не имел ни малейшего представления как долго мне еще спускаться. По ощущениям и легкому эху, которое отзывалось на мое дыхание, я сползал по веревке в обширную подземную полость.

Выходя из дому, я захватил схему карстовых пещер, собственноручно скопированную. Доберусь до дна, попробую сориентироваться. Да только где оно, это проклятое дно⁈ Едва я успел об этом подумать, как ноги мои наткнулись на что-то твердое. Уже дно или я уперся в выступ стены. Поддашься соблазну, выпустишь из вспотевших скользких пальцев веревку и покатишься кубарем. Вдруг там еще метров десять высоты? Костей не соберешь. Тем не менее, упершись ногами в твердую поверхность, я позволил себе освободить руку.

Нащупал фонарик на поясе. Включил. Повел лучом по каменному своду, стене, затем направил его вниз. Под ноги. Нет, не выступ. Дно. И на том спасибо! Выпустив веревку, я уселся на пыльный пол карстовой пещеры, снова погасил фонарик и так некоторое время сидел в кромешной тьме, отдыхая. Через несколько минут поднялся, зажег карманный светоч. И почти сразу же увидел темный зев туннеля. Прежде, чем тронутся с места, тщательно обшарил лучом все стены. А вдруг из этой пещеры есть еще ход?

Нет, тоннель оказался единственным. Ладно. Я вынул из внутреннего кармана куртки схему карстовых полостей, посмотрел, водя желтым кругом фонарного луча. И быстро понял, что она сейчас совершенно бесполезна. Привязки к местности все равно нет. Сунул обратно, шагнул к тоннелю. Рассеянный желтоватый луч заплясал по стенкам широкого штрека, уходящего куда-то в глубину земли. Отчетливо тянуло сквозняком, но не свежим, а затхлым, словно из не проветриваемого склепа.

Через несколько десятков шагов я понял, что идти неудобно. Дно оказалось не просто неровным, а неровным по определенному принципу, словно кто-то нарочно сделал его таким, чтобы сбивать ходоков с размеренного шага. Посветив под ноги, я увидел поперечные колдобины, отстоящие друг от друга с равным интервалом. А присмотревшись, сообразил, что это шпалы, настолько старые, что уже окаменевшие. По краям их обнаружился красноватый налет. Видимо, все, что осталось от проржавевших насквозь рельсов.

И вот на одной из этих ржавых полосок я увидел отпечаток подошвы. Примерно — тридцать девятого размера. Его явно оставила нога подростка. Куда бы они ни направились дальше, пацаны проходили здесь. Вот только по-прежнему ничего не слышно, кроме эха моих собственных шагов. Время от времени, я замирал, как вкопанный, затаив дыхание, прислушивался. Ну не могут три десятка сорванцов передвигаться совершенно бесшумно! Или они утопали так далеко вперед?

Может, надо было сразу вызвать горноспасателей, а не геройствовать зазря. Конечно, у меня уже был опыт поиска детишек в лабиринте подземных штреков, но тогда я искал троих. Только бы этот транспортный тоннель, по которому когда-то толкали вагонетки мокрые от пота и черные от пыли горняки, нигде бы не разветвлялся. Ничего, если придется мне оказаться на таком распутье, не стану корчить из себя витязя. Вернусь назад и вызову спасателей. И едва приняв такое решение, я услышал шаги.

Сразу же стало легче. Ну слава труду, одумались! Возвращаются! Радовался я недолго, потому сразу понял, что слышу шаги лишь одного человека и он нагоняет меня, а не движется навстречу. Оглянулся. И увидел луч фонаря, прыгающий по стенкам и потолку. Надо думать, это мой нынешний напарник. Погонялово — Динамо. Впрочем, звук и свет оказались куда быстрее человека. Прошло еще минут десять прежде чем я разглядел смутный силуэт человека, который приближался с той же стороны, откуда только что пришел и я.

— Ну вот, я же говорил, что сойдутся снова наши стежки-дорожки! — приветствовал меня «химик» своим любимым присловьем.

— Привет! — сказал я, почти шепотом. — Я тебе тоже рад, только не ори так. Обрушится потолок и поминай как звали.

— Ничего, здесь свод крепкий, — беззаботно откликнулся Динамо. — В твердой породе пробивали каторжане.

— А ты что, разбираешься?

— Еще бы! Трояк отрубил в руднике.

— Ну что ж, тогда пошли.

В крайнем случае, если тоннель раздвоится, мы сможем не терять время на обследование каждого ответвления в отдельности. Да и вообще вдвоем веселее. Не чувствуешь себя оторванным от всего человечества, заживо зарытым в землю… Вот только где же пацаны. Видать, бегут и бегут вдоль по бесконечному штреку. Убегают, что ли от кого-то? Да от когда здесь убегать? Даже черви не водятся, потому что жрать нечего. Только каменная пыль и влага. А тут еще «химик» принялся зудеть:

— Ну и куда они подевались, крокодилятки твои?.. Что им в мамкиной кладке не сиделось?

— Что это у тебя за базар такой странный? — раздраженно откликнулся я. — То бегемоты, то крокодилы…

— А это все Миний Евграфович! — принялся охотно объяснять Динамо. — Будешь, грит, при мне первым кайманом… Я раньше такой фени и не слыхал, и даже не врубился, это он меня так послал или — наоборот?.. А потом в библиотеке энциклопедию взял, на букву «КА», помусолил странички… Ба! Дык вот же он — кайман, как есть!.. Крокодил, оказывается, только маленький… Ну если его рядом с другими прикинуть… А так — прожорлив, гнида…

— Тихо! — шикнул я на него и замер, прислушиваясь.

В первое мгновение мне почудилось, что я ослышался. Шорох наших шагов, болтовня каймана этого и все это мгновенно подхватывается и перевирается эхом. Нет, это не слуховая галлюцинация. Впереди, во тьме, кто-то действительно разговаривает. Неужто нашлись огольцы⁈ Окликать их я не стал. Неизвестно еще услышат ли? Звук в подземных полостях распространяется черт знает как. Лишь бы оставались на месте и никуда не девались. Хватит в догонялки вперемешку с прятками играть.

Подсветив свою физию, я показал напарнику, чтобы тот помалкивал и следовал за мною. И мы побежали вперед, насколько позволял неровный пол транспортного штрека. Плохо, что стала садиться батарейка в фонарике. А вот у «химика» он еще хорошо светит. Ярко. Выключив свой, чтобы не тратить заряд, я сказал Динамо, чтобы светил мне под ноги и мы двинулись дальше. Еще несколько десятков шагов и я понял, что характер эха изменился. До этого оно металось мячиком от пинг-понга от стенки к стенке, от потолка к полу и вдруг вкатилось в штрек гулким пустым шаром. Тоннель оборвался и мы оказались в просторном подземном зале.

— Ой, это Сан Сеич! — послышался то ли испуганный, то ли радостный детский возглас и запрыгал эхом.

— Да, крокодилятки, это я, — воспользовался я определением своего спутника. — Вы тут прохлаждаетесь, а наверху ваши родные с ума сходят и пишут на нас с Антониной Павловной заяву в милицию.

— Да они тут как у мамаши в кладке! — хохотнул «химик». — Тепло и сыро!

— О, и дядя Динамо тоже здесь! — отозвался Тимка Фирсов.

— Мы-то здесь, а вы — все тут? — спросил я. — Абрикосов?

— Я! — отозвался Алька.

— Борисов?

— Здесь, — к моему огромному облегчению сказал Володька.

— Веретенников?

— Тута!

— Григорьев?

— Ага!

— Доронин?

— Я за него…

— Журкин?

— Всенепременно.

— Зимин?

— А чё сразу — Зимин?

— Ильин?

— Присутствует.

— Капитонов?

— Болен.

— Ну так я тебя вылечу, дружок… Константинов?

— В некотором смысле.

— Кривцов?

— Я — как все!

— Макаров?

— Как штык!

— Митрохин?

— В метро.

— Могильников?

— Как в могиле.

— Морозов?

— Знобит.

— Отрыжкин?

— До нее, до самой.

— Сидоров?

— Здоров!

— Тетерников?

— Токует.

— Трушкин?

— Не трушу.

— Ульянов?

— Мы пойдем другим путем.

— Это мы еще посмотрим — каким?.. Уткин?

— Кря!

— Бездна остроумия… Фазиев?

— Моя тута.

— Фирсов?

— Да куда я денусь!

— Холодов?

— Как — лед.

— Шаров?

— Качусь.

— Щукин?

— Сын.

— Якушин?

— Не кушал.

— Ну что ж, все, вроде, на месте. Чувство юмора хоть и подмоченное, но все еще теплится…

— А вы чего молчите, черепашки? — спросил вдруг напарник.

Меня мороз по коже продрал. Я обернулся и мельком увидел мелькнувшие в круге света большие глаза.

— Они удирают, Физрук! — крикнул Динамо.

Включив свой «отдохнувший» фонарик, я увидел сорвавшуюся с места стайку незнакомых мне подростков. Бросился наперерез, но наткнулся на стену, которой только что впереди не было. Метнулся назад — тоже самое. Завизжал в ужасе напарник. Его вопль, многократно усиленный эхом, оглушил. К тому же заорали пацаны, но не от ужаса. В их криках слышалось торжество и злорадство. Кроме того, они зажгли свои фонарики и лучи заметались во тьме, не столько освещая, сколько ослепляя.

— А ну прекратите! — гаркнул я и вопли стихли, а фонарики погасли. — Построились!

Эхо послушно подхватило и разнесло по пещере шорох шагов. Когда оно утихло, я безжалостно провел лучом своего фонаря по лицам построившихся, с удивлением обнаружив в конце строя каймана, который утратил присущую ему жизнерадостность. Все мои были на месте. Тогда я пошарил лучом по всем дальним стенкам и закоулкам подземной полости. Никого больше. Разыграли, значит! Ну-ну… Я тут из-за них руки себе веревкой обдираю, по грязным штрекам шарю, вместо того, чтобы спать, а они — шутки шутить!

— Фокусничаете, да? — заговорил я. — Я не знаю как там у вас, суперов, а у нас, у людей, принято с уважением относиться к тем, кто не жалея своих сил и времени, лезет в грязную вонючую дыру ради трех десятков оболтусов, которым закон не писан!.. Ну так у вас, видать, не хватает совести, это понять… Я уже не говорю о том, что может в это самое время вашим матерям вызывают скорую, а отцы, вместо того, чтобы выспаться перед началом рабочей недели, мечутся по городу, сходя с ума от горя… Если вы способны на такое, что другим и не снилось, это не означает, что можно вести себя, как последние сволочи… Короче, пацаны, устал я от вас. И вы меня сегодня всерьез разозлили… А теперь марш назад по тоннелю! Динамо идет первым. Я замыкающим. И завтра вы остаетесь после уроков в спортзале. Буду говорить с вами всерьез.

— Простите нас, Александр Сергеевич! — подал голос Перфильев-младший.

— Тебя прощаю, потому что твои родные сейчас не в городе. А остальные должны будут просить прощения у своих близких. И если кому-нибудь из вас всыпят по самое не балуйся, лично я испытаю чувство глубокого удовлетворения.

— А вы поможете нам ящик донести? — спросил Якушин.

— Какой еще ящик?

— Ну мы нашли его здесь, в пещере.

Несколько лучей вдруг выхватили из темноты продолговатый предмет, но меня поразил не он, а легкая фигурка метнувшаяся вдруг в темноту. Только розовые банты блеснули на косичках.

Конец тома! Читайте продолжение прямо сейчас по ссылке: https://author.today/work/377367

Книга предоставлена Цокольным этажом, где можно скачать и другие книги.

Сайт заблокирован в России, поэтому доступ к сайту через VPN. Можете воспользоваться Censor Tracker или Антизапретом.

У нас есть Telegram-бот, о котором подробнее можно узнать на сайте в Ответах.

Если вам понравилась книга, наградите автора лайком и донатом:

Физрук-8: назад в СССР