Начальник милиции 2

Глава 1

Это второй том! Первый том по ссылке тут: https://author.today/work/353762

— Кто вас послал? — я сел на какой-то ящик и разглядывал пленников.

Выглядели они жалко со своими пожеванными псом конечностями. Тот, что в штормовке — худосочный и желчный, зыркает, будто прожечь глазами меня хочет. Второй габаритов совсем не маленьких. Морда кирпичом, но тупая, что валенок с заплатками.

Если бы не их обозленный и забитый вид и не синева наколок на запястьях и пальцах, то можно было запросто их принять за обычных мужиков-работяг. Молчат. Сопят. Только прокушенные руки к себе прижимают.

— Ладно… — хмыкнул я. — Тогда, может, пёс вас разговорит?

Я кивнул на Мухтара. Тот не сводил с поверженных взгляда полного охотничьего азарта, вся его стойка кричала: «только дай отмашку, хозяин, уж я-то с ними поиграю в кошки-мышки».

— Не по закону, мусор, задержанных псиной травить, — пробурчал тот, что в штормовке.

Ему досталось больше всего — прокушены правая рука и левая лодыжка. Штанина и рукав пропитались кровью.

— По закону, значит, хотите? Ладно… А вы знаете, что поправка новая вышла в кодекс уголовно-процессуальный?

— Нам на твои поправки насрать, — пробурчал здоровяк. — Вези уже в КПЗ, ни х*ра мы тебе не скажем, ментяра!..

— Так поправочка эта как раз для таких как вы… — с серьезным и невозмутимым видом проговорил я. — У меня даже с собой выписка имеется, вот…

Я достал из кармана листочек Пистона с картой, но при тусклом свете бандитам не видно, что это. Писульку вполне можно было принять за некий документ.

С важным видом я уперся взглядом в бумажку и стал зачитывать вслух несуществующий текст, не забывая бегать глазами по воображаемым строкам. Мол, Указом Президиума Верховного совета РСФСР от первого июня 1978-го года внесены поправки в УПК РСФСР в части, касающейся статьи 191−2 Уголовного кодекса «Посягательство на жизнь работника милиции». А именно, с июня сего года приказано установить наказание за деяние при отягчающих обстоятельствах, когда преступление совершено группой лиц — в виде смертной казни. В исключительных случаях, когда доставление задержанных лиц в орган милиции представляет угрозу для жизни сотрудника либо он не имеет возможности доставлять задержанных, сотруднику милиции разрешается применять крайнюю меру наказания — расстрел на месте.

— Мне с вами возиться не с руки, — спокойно проговорил я. — Буду вас расстреливать, закон на моей стороне.

— Ха! Брешешь, мент! — воскликнул щуплый. — Берега попутал? Без суда и следствия? Не верю!

— А я этой бумажке верю, — я бережно свернул листочек и убрал в карман. А потом повернулся к Пистону и скомандовал. — Задержанный, встать к стене!

Алкаш на трясущихся и подгибающихся ногах, хромая, сделал два шага и встал у стеллажа рядом с каким-то тряпьем и порыжевшим ватным матрацем. Зажмурился, что аж уши в стороны повернулись.

— В соответствии с указом Верховного совета РСФСР, вы, гражданин Пистонов, будете расстреляны.

Гаврик сглотнул, но глаз не открыл. Я невозмутимо навел пистолет на его трясущуюся тушку и нажал на спуск.

Бах! — выстрел в гараже прогремел слишком оглушительно, даже у меня от звукового удара по перепонкам чуть ноги не подкосились. А Пистон так вообще упал замертво. Как и договаривались. Ему и притворяться особо не пришлось, настолько он был напуган, что рад был грохнуться даже и о бетонный пол. Все же не до конца был уверен, что я мимо него, возле уха пулю пущу в матрац, а не ему в лоб. Чувствовал свой косяк передо мной, а в силу юридической и элементарной социальной неграмотности, кажется, даже поверил в Указ Президиума.

Пистон лежал дохлой тушкой и не шевелился, даже дышать перестал на всякий случай, чтобы я не передумал и взаправду его не пришил, для достоверности. Молодец, Зарыбинский Оскар я бы ему вручил, жаль, нет такой награды.

После представления с расстрелом мужики стали гораздо сговорчивее, причитали и молили о пощаде. Разве что ноги не ползли целовать.

Сломались урки… Да какие они урки? Я же разглядел наколки уже потом — не настоящие они воровские, а так, для понтов в СИЗО набитые, сявки это, а не бандиты. Труханули они знатно — ну и выложили все как на духу.

— Не стреляй, начальник, — заикались оба в голос. — Все скажем, только не стреляй. Под протокол расскажем. Мы в гараже выпивали давеча. Пришел к нам хмырь один в квелых очочках, челка набок, как у Гитлера, зализана, только что усов таких паршивеньких нет. Но взгляд точно как у фашиста — твердый, колкий такой и с лисьей хитрецой, будто тебя насквозь видит. Есть, говорит, мужики, работка для вас непыльная, плачу тыщу. И машет этот прилизанный такой пачкой денег, а мы в жизни таких барышей в руках не держали. Сделать-то нужно плевое дельце — отмудохать одного паренька в гараже. Придет он тогда-то и тогда-то. А мы ему — да запросто, не мокруха же! Да, говорит, без убийств. Так, ребра пересчитать да нос свернуть. Но он, говорит, ментяра.

— Я вижу, вы не испугались? — подковырнул я их.

Они на минуту замолкли.

— А…. мы ему заявили, что это еще и лучше даже, ментов мы не шибко жалуем, — выговорил первый. — Прости, начальник. Но ты сам сказал правду говорить. Вот и согласились мы сдуру. А кто он такой и где его искать, не ведаем. Вот хоть расстреливай, больше ничего сказать не можем.

— Гараж чей? — хмуро спросил я.

— Так это Игнатича. Дедок, наш сосед по гаражу. Он пальцы отморозил по пьяни, и теперь сюда не ходок. Дома выпивает. Да он не знает ничего! Мы у него ключи сперли втихаря и копию в Доме Быта заказали. Все рассчитано было, что один ты придешь, а оно вон как получилось. Не злись, начальник, мы тебя мочить не собирались. Так, зубы пересчитать да бока помять.

— Деньги где? — хмуро спросил я.

— Вот… — вытащил из кармана щуплый тонкую пачку соток.

— Денежные средства, нажитые преступным путем, подлежат изъятию, — грозно проговорил я, пересчитывая купюры (ни у кого, естественно, не возникло возражений). — Тут стольника не хватает. Куда дели?

— Прости, командир, на нужды… — проблеял щуплый. — Нам бы в больничку… А? Кровью изойдем… Зверь у тебя, а не собака.

На Мухтара они старались не смотреть, зато он всё ещё не сводил с них взгляда.

Я прикинул, что с ними дальше делать… Вызывать опергруппу и оформлять, как покушение на сотрудника? Оно, конечно, можно, только вот терпилой я никогда не был и быть им не собираюсь. Это же мне что? Заяву придется катать прокурорскому, мол, напали… Тьфу.

И потом… Если Интеллигент в этом замешан, то и Антошенька в курсах. А я не хочу, чтобы он знал, что на хвост я ему уже сел. Пусть думает, что ничего не знаю. Стало быть, дельце с несостоявшимся моим избиением лучше затихарить пока. Ну и финт с расстрелом, так-то, тоже не вполне законный. Я, конечно, отбрехаюсь, мол, привиделось товарищам со страху, но ко мне вопросы могут возникнуть, а я на испытательном, мать его в пассатижи, сроке. Патроны проверят, пистолет тоже. Патрончики запасные я у птички-кадровички взял, она меня не сдаст, а вот копоть и нагар в пистолете надо срочно почистить. Да и легко пробить, получал я оружие в этот вечер или нет. Баночкин расскажет, что действительно получал, да и запись в журнале выдачи табельного имеется с моей подписью. А это уже так себе, хреново.

В общем, будем пока на темной стороне Луны играть. Но это не значит, что я сейчас должен на все четыре стороны их отпустить. На пятнадцать суток их оформлю. По хулиганке… Напишу в рапорте, что матюгались ночью на улице, граждан посылали. За такое легко административный срок отхватить. Еще и с судьей поговорю. Чтобы все пятнадцать, а не семь там или десять припаяла. Посидят, подумают, и я пока подумаю.

Я снова глянул на них. Крови было немало, а покусанных за решётку не засунешь — не возьмут в КПЗ. В травмпункт их тащить? Ну их на хрен. Привезу в дежурку, попрошу помочь оформить административный материал дежурного участкового. Фельдшера из медвытрезвителя позову, перевяжет их, с дежуркой договорюсь, чтобы раненных в клетку приняли. Думаю, срастется. Надо только наряд вызвать, а пока они пускай в гараже посидят.

Я выволок на улицу «бездыханное тело» Пистона и закрыл гараж изъятым ключом.

— А со мной что будешь делать, начальник? — пролепетал тот, будто смирившись судьбой.

Он поднялся и продолжал усиленно хромать, изображая жертву репрессий.

— Живи пока… Если Интеллигент к тебе наведается, дашь знать. Обманешь — грохну… Ну или Мухтарке скормлю.

— Уж лучше пуля, — Пистона передернуло.

— Незаконные активы сдай.

— Чего?

— Бабки гони! Которые тебе Интеллигент за предательство заплатил.

— А-а… эти? Да-да, конечно, конечно. Сейчас, сейчас, — стал он вдруг разговаривать двойными словами.

— И портсигар покажи.

— На… — безропотно протянул Пистон золотистый предмет и деньги.

— Врешь ведь, что безделица бутафорная! — уколол я гаврика взглядом. — Где взял, говори! В глаза смотри!

Тот опустил взгляд.

— Интеллигент дал… Тоже в награду…

— Вот как? Пятьсот рябчиков и золоченый портсигар?

— Ну да…

— Шибко он хотел меня сюда заманить… Портсигар я тоже изымаю. Как вещественное доказательство преступного сговора.

Не знаю, зачем я его забрал, но чуйка подсказывала, что он мне может пригодиться. Не в плане материального обогащения, он явно ворованный, причем импортный, и барыжить ворованным барахлом я не собирался, использовать по назначению — тоже. В этой эпохе я не курю, и лучше не начинать. Но глаз зацепился за вещицу, что-то в ней было не так. Но что? Вот я и забрал его, чтобы разобраться попозже, не сей момент. Сегодня был очень насыщенный вечер. Который уже перерос в ночь.

Однако, знатную ловушку устроил на меня Интеллигент. Теперь все больше убеждаюсь, что дело не в обычных карманных кражах, за которые он печется и которые прикрывал Трубецкой. А в чём тогда? Хрен разберет, я потянул за ниточку клубок порока, но пока не распутал. Тут явно что-то большее, чем щипачество в провинциальном городке. Вот выдумал я версию с подготовкой карманников к грядущей Олимпиаде… а что если угадал? Или тут что-то еще, не менее глобальное? Нужно быть поосторожнее.

Пистон ухромал в ночь, а мы с Мухтаром подошли к кустам за гаражами. Я тихо свистнул. Кусты зашуршали и раздвинулись. Оттуда вылез Серый.

— Сан Саныч! Я слышал крики и выстрелы! Но не вылез, как ты и велел!

Глаза у него были огромные от удивления и восторга, аж в темноте видно.

— Молодец, — потрепал я его по голове. На этот раз парнишка не пытался увильнуть от руки.

— Ты поймал его?

— Он слишком умён, чтобы подставляться. Но тем интереснее будет охота. Спасибо, что был проводником Мухтара и ждал команды.

— Ага! Ты как крикнул: «ко мне!», Мухтар ка-ак дернул, и я сразу его отпустил. Он как ракета полетел…

— Мухтар у нас молодец, завтра ему купим нормальной говядины, а не обрезь. Пошли, провожу тебя домой.

— Да не надо меня провожать. Я что, маленький?

— А я все равно провожу. Хочешь, бери поводок Мухтара.

— Давай…

* * *

Ночка выдалась почти бессонная. Проводив Серого, я вернулся к гаражу, вызвал наряд и провозился с этими горе-бандитами еще не один час. Но в КПЗ их все-таки засунул. Пока — до утра, а там их собирались к судье дежурному везти для получения законных пятнадцати суток.

С материалом на них тоже не все так просто оказалось, там надо было, чтобы граждане подтвердили их матерно-хулиганские действия и разнузданное поведение на людях, так еще и понятые нужны были. Но участковый оказался свой мужик. На этот случай у него, как оказалось, всегда были «карманные понятые». Он мало того, что знал их данные, он пошёл дальше и умел за них расписываться. Я смотрел и диву давался.

Совершенно спокойно он сделал за них все бумагомартельные дела и заверил, что понятые эти — люди проверенные, ночью их подними и спроси, подтвердят, что подписывали протокол. Вот как дела делаются. Я задумался. С одной стороны — фальсификация, с другой стороны, без таких вот незаменимых понятых иногда невозможно прижать к ногтю отморозков. А в свидетели пошли двое дружинников, что околачивались в отделе, они тоже кого-то только что доставили.

Это оказались старые знакомые — те самые, что вещи мои на пляже искали в момент моего попадания и потом доставили меня в ГОВД к Кулебякину, когда я еще не знал, что он мой начальник, и хотел через ментовку с новой личностью своей определиться. Удивлению дружинников не было предела, когда они увидели, как я распоряжался участковым и рулил действом по водворению двух задержанных в КПЗ.

Вызванная мной из трезвяка фельдшер их перевязала, благо кости у жуликов оказались целыми, Мухтарка кусал со знанием дела, запросто мог травмы поболее оставить, но чуял, что не надо. Или, быть может, обучен так был — не знаю…

В общем, после всей этой административно-протокольной возни время уже стукнуло четыре утра. В общагу пришлось долбиться. Оно и понятно — избушка запиралась на клюшку в одиннадцать ночи. Разбудил я недовольную Василину Егоровну.

Та грозилась милицию вызвать спросонья, но, увидев меня, перепачканного кровью, заохала и схватилась за сердце.

— Морозов⁈ Кошки-матрёшки! Что с тобой?

— Ерунда, — улыбнулся я. — Бандитская пуля.

— Скорую вызвать?

— Не переживайте, это не моя кровь…

— Ну, Морозов!.. — выдохнула коменда. — Совсем мужиком стал…Ты ли это?

— Я, я, Василина Егоровна, а кто же еще? Не инопланетяне же!

— А вот не скажи! У меня подруга дочке книжку достала детскую. Так там про космических пиратов написано, — начала вещать коменда.

В СССР было принято пересказывать друг другу книжки, хороших изданий на всех их не хватало.

— Так вот, — продолжала Василина Егоровна. — Она рассказывала, что космические пираты могут принимать облик любого человека.

— Дайте угадаю… А зовут их Крыс и Весельчак У? — прищурился я.

— А ты откуда знаешь? Кошки-матрёшки! Книжка в тираж даже еще массовый не вышла, ей по блату прислали пробники.

— Я же и есть пират… — многозначительно кивнул я. — Космический.

— Ой! Да иди ты! — отмахнулась женщина. — Умойся хоть, а то страшный, как мой бывший с похмелья.

— Вы и замужем успели побывать?

— Скажешь тоже, замужем… одно название. Ни свадьбы, ни колец, ни жизни… Прям верно заметил — «побывать».

* * *

Будильник разбудил меня ближе к обеду. Я его завел на попозже. Дребезжал, как никогда громко. Видно, паразит, за утро сил набрался.

Несмотря на то, что продрых я долго, чувствовал себя немного разбитым. Рёбра ломило. Опять утреннюю тренировку пропущу. Да и не утро уже вовсе. Ничего, наверстаю позже. Вся жизнь впереди…

Вчерашняя ночь показала, что лейтенант Морозов в физическом плане — уже совсем далеко не рохля.

Снова я подумал, что надо гири прикупить, все некогда забежать в спорттовары. Или, может, вообще в секцию какую пойти? А что? Сейчас, кстати, всякие каратэ в почете. Их пока в СССР не запретили еще, все впереди, и секции цветут буйным цветом. Но этот вид единоборств меня не особо впечатляет. Стойка, будто на шпагат хочешь встать, и удары из-под ребер, а морда в это время, получается, открыта всегда. Ерунда какая-то. Уж лучше на бокс или на борьбу пойти.

Приняв контрастный душ, я словил желанный бодряк. Наспех позавтракал, а точнее, уже пообедал холодной жареной колбасой, которой заботливо оставил мне целых полсковороды Нурик. Запил все кефиром (чаёвничать некогда) и помчался в отдел.

Мухтар встретил меня с видом довольным, но совсем не голодным. Не прыгал на сетку и не подталкивал к калитке пустую миску.

Отлично! Кто-то его догадался-таки покормить. Я, конечно, сказал дежурному, чтобы он все организовал с утра по кормежке, но в этот раз был не Баночкин, и на него надежды не было. Еще сказал, чтобы тот передал Кулебякину, что меня с утра не будет по причине того, что ночью работал.

Но судя по тому, что начальник свесился из окошка, едва увидев меня возле вольера, и, главное, курит и пристально смотрит, то получается, что дежурный и про это забыл. Но Мухтара кто-то покормил. Рожа довольная и сытая. Или крови вчера напился? Вампир… Ха.

— Морозов! — наконец, окликнул меня из окна начальник. — Ты где ходишь? Это ты только сейчас на работу соизволил явиться?

— Работал ночью, Петр Петрович, зайду, доложу.

— Ладно, — отмахнулся тот. — Предупреждай в следующий раз.

И убрался из окошка, ловко пульнув окурок в бурьян у забора.

Я подошел к своему строению, увидел, что дверь не заперта. Рука почему-то сама нащупала то место на поясе, где должна была висеть кобура. Никогда не было такой привычки, а сейчас вот здрасьте.

Но пистолета, естественно, не было, я его сдал еще ночью. Он у меня был не на постоянном ношении, хотя в свете последних событий, думаю, надо бы разрешение выбить на постоянку. Но там тоже заморочек много, сейф нужен. А я в общаге живу. Да и на испытательном — нет, нет, не дадут.

Постоял, подумал, кто там ко мне вломился, потом понял, что, наверное, свои — среди бела дня враги в ментовку не придут.

Дернул дверь и вошел…

Глава 2

— Привет, Сан Саныч! — воскликнул Серый. — Долго спишь! А я Мухтара покормил, вольер почистил.

Я и забыл, что дал Серому ключ от кабинета, на тот случай, если вдруг я не приду вовремя (как сегодня) — чтобы он занимался собакой.

— Молодец! — похвалил я. — Как там сестра? Не спалила тебя, что поздно вечером отсутствовал?

— Э-э! Еще как спалила, — вздохнул паренек. — Понимаешь, какой закон подлости — как дома сижу, так в комнату ко мне в жизни не зайдет, как отлучился — ей понадобилось вдруг фломастеры взять на ночь глядя. Как чувствовала…

Он скорчил гримасу досады.

— Сильно ругалась? — уточнил я. — Ты нас не выдал?

— Не выдал, конечно, сказал, что с пацанами на стройку в войнушку играть бегал. Днем там рабочие — не сунешься. Разозлилась! Даже тапком меня хотела отходить по заднице, но я не дался, не маленький уже, тапок выхватил — и в форточку его.

Я присвистнул.

— Суровая у тебя сеструха, и тапок жалко.

— Да он дырявый был, второй целый дома лежит. В общем, сейчас мы с ней не разговариваем. То есть, взаимно.

Обиделся Андрей на заботу.

— Хреново, надо бы помириться.

— Да заколебала она.

— За тебя беспокоится…

— Ага, так беспокоится, что за тапок хватается. Думает, что я балбес и на все мне пофиг.

— А ты не балбес? — прищурился я.

— Балбес, конечно, — честно выдал Серый, — но не на всё пофиг. Хотя есть вещи, которые меня абсолютно не интересуют. Вот другие пацаны, к примеру, на речке, на рыбалке пропадают, или черешню хорькуют с дач, гудрон на стройке жуют, в ножички играют, по помойкам «клад» ищут, а мне как-то совсем не интересно это. Детский сад, блин… Ну я понимаю, если еще дымовуху смастерить или бомбочку из карбида. Но тоже уже надоело…

Он вздохнул. Ну прямо Онегин местного разлива, всё уже в этой жизни видал.

— Вот как? И что же тебе интересно? — спросил я, а про себя подумал, что вообще-то быстро взрослеет Серый. Главное, чтобы не в то русло не ушел…

— Как что? Вот в ментовке, то есть в милиции у вас тут, мне шибко интересно! И с Мухтаром возиться тоже. Я тут подумал, Сан Саныч, — парень опустил глаза, будто стыдился того, что будет говорить дальше. — Я это… ну… согласен стать ментом… Ну, то есть не совсем ментом, а кинологом.

— Кинолог — это совсем мент. Прям настоящий-пренастоящий.

— Ладно, чего уж теперь… — шмыгнул носом Серый. — Школу придется заканчивать.

— Ха! Погоди… А ты что? Не хотел и школу заканчивать? — насторожился я.

— Да, думал… Годик еще перекантоваться в восьмом классе и в ПТУ пойти. В школе книжки неинтересные задают читать.

— Нет уж. Придется тебе десять классов заканчивать, — авторитетно заявил я, хотя доподлинно не знал, где учат на кинологов и после какого класса.

Но все же эта должность, по крайне мере, сейчас, в семидесятые, не офицерская. Тям у Серого есть, это видно и сейчас, и по прошлой-будущей жизни. Его уровень вообще-то и повыше будет, чем простой кинолог. Выучиться ему надо…

Сам того не замечая, вдруг мысленно я и себе планку задал. До этого момента как-то особо не задумывался — пересижу собачником оставшихся два года и свинчу на вольные хлеба. А теперь? А что, если и эти два года использовать с пользой? Можно как-то по службе продвинуться… Чего время терять?

Я напряг мозги и попытался ковырнуть память Сашка, уж он-то должен разбираться в ментовских передвижках по вертикали, как-никак закончил высшее ведомственное. Но в памяти всплыли (от Сашка, или, может, я и сам это знал) лишь такие перспективы.

В милиции все зависит от должности. Если ты следователь или инспектор розыска, то выше старшего инспектора тебе не подняться. Можно вообще всю жизнь просидеть на должности старшего инспектора. Чтобы пробиться наверх — это нужно стать начальником подразделения. Например, того же следствия или уголовного розыска. Но у нас в Зарыбинске горотдел небольшой, и начальников подразделений совсем нет. Есть только Кулебякин — начальник всего-всего разношерстного отдела. Получается, что если мне приспичит двигаться дальше, то это уже в область нужно. Ну нет, не согласен… Оставить Мухтара? Но, как ни крути, в Зарыбинске мне роста нет, разве что, если только Кулебякин на пенсию уйдет. Опять же, там много претендентов на его кресло — Антошенька, например. Кто поставит начальником простого кинолога? От таких мыслей я пришел к выводу, что карьеру мента в этой жизни мне делать пока совсем не хочется, да и возможности нет. Но червячок засел. Семечко проросло. Комарик укусил…

Все эти мысли пронеслись буквально за несколько секунд, и я продолжил разговор:

— Сестра-то что, больше про Мухтара не спрашивала?

— Не-а, говорю, же — разругались вдрызг. Ни про что и не спрашивала.

— Надо, значит, чтобы она знала, что тебе не все равно, что некоторые важные в жизни вещи ты ценишь, — задумчиво пробормотал я. — Ты же сам бы хотел, чтобы она в тебе разглядела, — я поводил рукой, как будто в живот к нему залез, — вот это вот. Нужно дать ей понять это…

Андрей только фыркнул.

— Как? Ты опять придешь и замолвишь за меня словечко? — Серый вопросительно чесал нос. — Вот только сеструха почему-то начинает дергаться, когда тебя видит. Будто суеверная и черного кота увидала. Ты же ей ничего плохого не делал, Сан Саныч.

— Нет, конечно, женщинам я делаю только хорошее, — я постарался ухмыльнуться, как самый обычный человек, который ничего такого ни про кого не знает.

— Вот и я не пойму, чего она так?

— Переубедим ее… Я про тебя, имею в виду… — я задумался и принялся искать взглядом непонятно что. — Но тут надо что-то поавторитетнее моих слов… О!.. Придумал! Мы тебе благодарность от начальника ГОВД выпишем. Или грамоту. Похвальный лист? Диплом? Как там это называется? Грамота, скорее всего…

— Грамоту? — сверкнул глазенками парень. — Ух ты! У меня пока нет ни одной грамоты. Класс! Ну, то есть, ей понравится. У нее лично много грамот.

Он поскреб макушку, чуть поразмышлял и, немного сникнув, спросил:

— А за что грамоту? За просто так? Это же не по-настоящему… Неинтересно.

— Как это не по-настоящему? — стал загибать я пальцы на руке. — Ты осуществляешь кормление служебно-розыскной собаки — раз, помогаешь с ведением документации — два! Чего смотришь? Да, да, помогаешь с бумажками! Табличку с рационом ты же составлял? Во-от… В отсутствие инспектора-кинолога выполняешь его обязанности на базе, так сказать, как сегодня, например, это — три. Ну и помогаешь в дрессировке и натаскивании Мухтара, вернее, будешь помогать, как договорились — след мы так еще и не проложили, но авансом зачтем — и это четыре. При таком раскладе ты не только грамоту заслужил. Тебе медаль положена.

Тут я, конечно, немного загнул. Это на меня частые беседы с начальством так плохо влияют. Но это сработало.

— Ого… — восторженно пробормотал Серый. — Лучше грамоту, я ее на стену повешу. Вот сеструха гордиться мной будет. А долго ждать эту грамоту?

— Недолго, сиди здесь. Я скоро, все разузнаю и вернусь… Читай пока книжку по дрессировке.

Я направился в кадры. Поднялся на второй этаж, дверь кабинета открыта. Мария Антиповна, изящно выгнув цаплей спинку, стучала по клавишам пишущей машинки. Как настоящий кадровик, она не поворачивала головы, когда кто-то входил. Просящему положено было первому прокашляться, поздороваться, пошмыгать носом, дабы привлечь к себе внимание инспектора. Но меня она сразу узнала по походке, хоть я и был без галифе, и шляпу на панаму не носил.

Не переставая стучать по клавишам (это высший пилотаж навыков машинистки), она повернула голову и проговорила:

— Здравствуйте, Александр Александрович.

— Привет, Маша, а что так официально? Вот подойду и ущипну за…

Хотел сказать — за попу, но осекся. Я вдруг понял, почему Мария Антиповна не вскочила ко мне с объятиями — в кабинете мы были не одни. За столом для бумаг и пришлых сотрудников-посетителей копошился эксперт-криминалист.

— Ущипну за… — пришлось продолжать начатую фразу… За вон тот росток. Вернее, отщипну.

Я ткнул в стоящий на окне в глиняном горшке глянцевитый вялый фикус-пикус неизвестной породы.

— Уж больно цветок красивый, — качал я головой, будто любуясь на отвратительное порождение флоры, — Все хочу росточек попросить, а то у меня в кабинете без декора грустновато интерьер смотрится. Это же… спатифиллум?

— Бегония, — ответила Мария, а Валентин удивленно приподнял бровь, оторвавшись от бумажек и глянув на полудохлое комнатное растение с нездоровой рыжиной на листьях.

Его бы пристрелить (не эксперта, а цветок), чтобы не мучился, а не росток отщипывать.

— М-да? А я думал, спатифиллум. Тогда потом отщипну… Как-нибудь в другой раз.

Честно говоря, для меня каждый незнакомый цветок — это спатифиллум. Слово красивое, и из названий цветов только его знаю (само растение в глаза не видел, наверное), и как-то запомнилось раз и прилипло. Нет, я, конечно, знал самые распространенные в СССР комнатные цветы, их обожали выращивать советские хозяйки. Это герань, хлорофитум и прочие кактусы. А все остальное для меня — спатифиллум.

— Что вы хотели, Александр? — кадровичка старалась не улыбаться, даже лоб морщила, но глаза ее светились, уголки губ все одно предательски прогнулись чуть вверх.

Что хотели… Не «что», а «кого»… Сказал бы я ей, да Валек рядом. Копошится в бумажках, что личинка в навозе. Интересно, скоро он уйдет? Судя по сосредоточенному взгляду и тщательности, с которой он трет сейчас краем вязаной жилетки стекла очков — совсем не скоро. Ну да ладно… В следующий раз, значит….

— Грамоту хочу, — сказал я правду.

— М-м… Ну это на день милиции или на юбилей Главка. Или можете внеочередным образом отличиться. Поймать маньяка. Сексуального…

— А маньячки бывают? Сексуальные? — серьезно произнес я.

— Сексуальные бывают, а вот насчет того, маньячка или нет, это уже органам решать.

Валя и ухом не повел на наши игры в иносказания.

— Нет. Не мне награда. Я и без грамоты обойдусь, она нужна моему другу.

— Мухтару? Хи-хи…

— Мухтару я куплю мяса лучше. Юному помощнику милиции. Школьнику. Да ты, то есть вы, его видели. Он частенько у меня в кабинете находится. Ну-у… когда дверь у меня открыта, — уточнил я, поняв, что сотрудник кадров обычно не бывает в кабинете у кинолога. — Из вашего окна видно. Да?

— Конечно, конечно, это рыженький такой?

— Темненький, просто на солнце блестел. Он многое делает для становления кинологической службы в ГОВД, — я стал снова перечислять, но уже не загибая пальцев.

Мария Антиповна, слушая меня, наклонилась к выдвижному ящику стола, вытащила оттуда лощеный бланк грамоты. Все как положено — с флагом, гербом и Лениным. Протянула мне и сказала:

— Заполни красиво, напиши, за что и кому, подпиши у Петра Петровича, потом придешь, я тебе шлепну. В смысле, печать шлепну.

Она снова захихикала, уже не слишком скрываясь.

— Так просто?

— А что, должно быть сложно?

— Ну, Мария Антиповна, — изобразил я эмоции, глотая смешок. — Я тут, значит, распинаюсь, настраиваюсь, а оказывается, все просто… И в главк не надо запрос делать.

— Грамоты у меня с соревнований по Динамо остались, — улыбнулась женщина. — Считайте, вам повезло.

— А если бы не повезло?

— Пришлось бы в «Союзпечати» бланки покупать.

— Ну, тоже ничего сложного и критичного.

Наша игра для одного зрителя подошла к концу. А зритель этот ни ухом, ни глазом, ни другим местом не повел. Вот паразит, а мы так старались…

— Валентин, — я подошел к столу с криминалистом. — А вы что, в кадры перевелись?

— Я характеристику свою в личном деле не могу найти. Чтобы заменить.

— На фига? Э… э-э… Зачем?

— Мама мне новую сделала. Представляете? В старой забыли указать общественную деятельность по линии юных защитников природы, мою победу в Артеке на математической спартакиаде, и еще не было прописано о…

— Погоди, — прервал я его. — Валёк! Характеристика, блин, что? Школьная?

— Ну да…

И тут уж я не стал сдерживаться и поправляться:

— На фига⁈..

— Александр, — встал и снял очки эксперт. — Вы недооцениваете роль характеризующих материалов. Объективная оценка о человеке как члене коллектива, работнике, общественном деятеле в обязательном порядке должна быть задокументирована и приложена.

— А, ну если задокументирована, то да… — закивал я. — Без школьной характеристики в милиции не место. Кстати, Валентин, ты тут сильно не засиживайся, у меня к тебе дело есть. Зайду скоро к тебе в вотчину лабораторную. Ты можешь определить, из золота или нет выполнено изделие?

— Там должна быть проба выбита, — отозвался эксперт.

Простой какой, это б я и так увидел. Чтобы глаза разуть, корочка эксперта не нужна.

— Нету пробы, и это не кольцо вовсе.

— Хорошо, приносите… — он снова зашелестел бумажками.

Я подхватил грамоту и пошел на выход. Уже в дверном проеме обернулся и подмигнул Маше, а потом показательно завел глаза к потолку.

Вышел, прошел пару кабинетов. Встал в закуток коридора возле замшелого огнетушителя. Чуть подождал. Ага… Зацокали каблучки — все ближе и ближе.

Шаги перед закутком замедлились, и ко мне впорхнула кадровичка. Повисла на шее и впилась поцелуем в мои губы. Я обнял, погладил ее по интересным и упругим местам, но почувствовал вдруг, как неизбежно кривятся под ремнем брюки, шумно выдохнул и чуть отстранился. Мы отлипли друг от друга.

— Пойдем к тебе, — прощебетала она.

— Сегодня у меня посетитель, — покачал я головой.

— Кто? Опять журналистка? — Мария Антиповна еще больше отстранилась.

Уперла кулачки в бока, а локти чуть отвела вперед, будто на меня острием направила.

— Нет, обладатель этой вот грамоты, — помахал я бланком.

— Ясно, — сверкнула она зубками, а затем спешно чмокнула меня в губы и выскочила из закутка, потому что по коридору кто-то шел. Я вжался в стенку и притворился старой штукатуркой.

Шаги приблизились. Это был эксперт Загоруйко.

— Мария Антиповна, — проговорил он и преградил ей путь, а я вжался еще сильнее.

Представил, как превращаюсь в красный огнетушитель. Интересная штука жизнь. Вот прячусь здесь, как зайка серенький, а на душе приятно. Странная скотина человек — много ли для счастья надо?

Кадровичка расправила плечи, мужественно прикрывая меня от Загоруйко. Но тому было не до огнетушителей в закутке.

— Я там вам характеристику новую оставил на столе, — проговорил он удивительно монотонным голосом, будто робот Вертер. — Старую так и не нашел. Вы ее вшейте, пожалуйста, в личное дело. Хорошо?

— Конечно, Валентин Евграфович, всенепременно.

В конце фразы еще напрашивалось «сударь», но Мария ничего не сказала, а «сударь» потопал дальше.

Я вышел из закутка и посмотрел в спину вязаной жилетки с незамысловатым узором явно рукодельного пошиба.

— Задолбал со своими характеристиками, — скривила губки Мария. — Чтоб его голуби на улице в звании повысили.

— Скрупулезный, сразу видно. Странно, что не нашел документ, — хмыкнул я.

— И не найдет… Я старую характеристику специально выбросила, чтобы не заменял больше каждые три месяца. Он ведь все равно принес. И ищет еще, главное, ее, ищет…

— Не знал, что в личном деле нужна школьная характеристика.

— Да не нужна, конечно! Армейская требуется или после учебного заведения или с последнего места работы. А этот… — кадровичка поджала губы, будто сдерживала изящный женский мат (не слышал таких раньше, и похоже, сейчас не услышу). — Привязался, как банный лист к заднице… Мама сказала то, мама сказала сё…

Последние слова Мария произнесла деланно монотонно, изображая тональность Валька.

— А кто у него мама?

— Да не помню я… Шишка какая-то, вроде. В личном деле написано. Уже бы нашел себе бабу и давно съехал от мамы.

В коридоре снова раздались шаги.

— Ладно, я побежала, — упорхнула кадровичка, помахав мне одними пальчиками.

— Саня! Вот ты где! — из-за кривого поворота коридора показалась морда Баночкина. — К тебе родители приехали.

Я вытаращился на него.

— Сюда?

Глава 3

— Во дворе ждут, — махнул рукой дежурный на раскрытое окошко.

Мне вдруг захотелось посмотреть на них. Незаметно. Украдкой… Но сдержался. Как бы это выглядело перед коллегами? Как должен поступить обычный нормальный сын? Обрадоваться? Не думаю… Кому понравится, что родаки нежданно-негаданно на работу завалились? Только, наверное, Валентину, который во всём маму слушается. Я — не он, а значит, играем в легкое раздражение.

— Слушай, Миха, — поморщился я. — Скажи, что я на выезде. Пусть в общаге подождут. Будь другом, а?

— Я уже сказал, что ты у начальника. Тоже своей опекой достают, да? — сочувственно покивал он.

— На то они и родители, — хмыкнул я и с беспечным видом стал спускаться на первый этаж по продавленным ступенькам. Сейчас я даже не заметил, что они скрипят и ходуном ходят под ногами, все мысли уже там, на улице. Где меня ждут совершенно чужие люди, которых я должен называть мамой и папой? Язык не повернется, наверное. Посмотрим…

Я распахнул дверь на скрипучей пружине и оказался во дворике. Зажмурился от яркого солнца, слепило так, будто специально не хотело показывать моих новых-старых родителей. Быстренько проморгался, и взгляд зацепился за семейную пару. То, что они вместе — это было видно сразу. От них веет чем-то совместным, многими годами, прожитыми вместе. Именно так я и представлял себе биологических родителей своего нового себя — аккуратного мальчика в гладенькой рубашечке.

Они стояли возле курилки. Мужчина широк в плечах, статен, с лицом умным, немного начальственным. Выправка, что лом проглотил, сразу видно — военный. Женщина спокойная, тоже немолодая, но со следами былой красоты. Черты утонченные, интеллигентные. Меня они не видели, говорили о чем-то своем.

Я чуть помедлил, присматривался, но нигде не ёкнуло, не щелкнуло. Хоть убей — не помню их. Сашок не помогает. Чего он молчит? Ладно… Пойду знакомиться. Что там нужно говорить? Мам, пап, салют? Фиг знает, как отпрыск к ним обращался. Взрослый он для них или что? Обойдемся пока одним словом для начала. Я подошел и сказал:

— Привет!

Пара обернулась.

— Здравствуйте, — недоуменно ответила женщина.

— Добрый день, — пожал плечами мужчина.

Сзади послышались шаги и женский возглас:

— Сынок! Мы тут!

Я обернулся, и легкий разряд все же пробежал по телу, память чуть всколыхнулась, вычерчивая знакомые образы. Тех, кто стоял у меня за спиной, я узнал. Не знаю как, смутно, расплывчато, но узнал. Даже имена их в памяти прорезались.

Передо мной стоял неказистого роста мужчина возраста не старого, но отмеченный сеткой морщин, и виски будто пеплом белым подернуты. Он никаким боком не походил на стереотипный образ военного — красивого, загорелого. Скорее, напоминал служащего среднего полета, с немного сутулой осанкой от кучи бумаг и документов.

Женщина выше его ростом. Не слишком худая для своих лет, но в ней видна материнская сила, и сразу можно заметить, какое доброе и лучистое у нее лицо.

Конечно, родителей не выбирают, даже в моем случае, но, если честно, то я бы выбрал первых, если судить по «обложке», подумал я и тут же получил этакий легкий душевный укол, будто совесть моя огрызнулась, мол, эй, они тебя, дурака, растили, а ты… Ладно, Сашок, угомонись немного. Я их, как родителей, не помню… Спасибо хоть за вот эти тёплые флюиды.

— Привет, мам, пап! — не хотел так говорить, но само вырвалось, будто на автомате. Наверное, Сашок снова подсказал.

— Привет, — как-то суховато поздоровался отец, протянул мне узкую, как акулий плавник, но твёрдую, как доска, ладонь.

Рукопожатие у него сильное, он даже неосознанно попытался повернуть кисть, чтоб она легла поверх, а мою развернуть вниз. Признак доминирования. Но я не дал повернуть руку, а показательно напряг, на твердость ответил твердостью.

Мать скромно подождала своей очереди и уже после бросилась обниматься. Отторжения от ее мягких обнимашек я не почувствовал, уже хорошо. От нее пахло фиалкой и чем-то домашним.

— Я не пойму? — щурился отец, его выбритое до синевы лицо скептически сморщилось, — ты вырос, что ли? В плечах раздался. Мать, посмотри… Наш сын мужиком становится. Да неужели?

И прищурился так недоверчиво.

— Что ты такое говоришь, отец? — покачала головой женщина. — Он всегда был мужчиной.

Взгляд у неё был тёплый, но дергающийся, вечно ищущий. Устала бреши залатывать да мосты наводить.

— Ну да… — снова хмыкнул отец Сашка. — Помню, как он сдавал физо на вступительных. Четыре года прошло, присяга, казарма, малька получил, а потом летеху, думали, отмучились… Мужик ведь! Ан нет!.. Из органов выперли, теперь вон собакам хвосты крутит.

— Тише, тише, Саша, — охнула мать, обращаясь к мужу (мы с ним тезки) и зачем-то прикрывая себе рот рукой, будто это она ругала меня, а не отец.

Проявила неуверенность, а папаша у меня тот еще батя. Как это принято потом будет называть — абьюзер, во всяком случае, на первый незамыленный взгляд.

— Из органов твоего сына не выперли, — спокойно, как бы между прочим, проговорил я. — Только из следствия. Не его это — бумажки процессуальные клепать. А кинолог — должность не такая простая, как тебе кажется, и в чем-то еще даже более нужная. Следователей много, а кинолог один.

Зря, конечно, я говорил о себе в третьем лице… хотя оно и правильно, сам-то я работу в следствии не застал.

— Тоже мне, важное занятие… — пробурчал батя. — Зоотехник и то важнее. Хотя тоже со скотиной возится.

— Я, конечно, понимаю, что ты хотел, чтобы твой сын звездочки на погоны хватал бесперебойно, как яблочки в урожайный год, но тебе не кажется, что это похоже на какие-то нереализованные желания твоей собственной жизни?

Я не сводил с него спокойного и твердого взгляда.

— Чего? — нахмурился батя. — Я до капитана дослужился.

— Какие мои года, батя? Мы сейчас звездочками будем меряться? Лучше бы поддержал сына на новом месте. Новый коллектив, новый город и все такое…

В поддержке родителей я не нуждался, но посылать отца подальше тоже негоже. Наверное, он желает своему сыну добра и счастья. Где-то в глубине души желает, на свой лад, и видит в нем нереализованную проекцию самого себя. И злится, что сын — это не он, и… никогда не станет майором, как и он. Но теперь это другой сын, пусть привыкает.

— Мальчики, — пролепетала мать и как парламентёр взяла нас под руки. — Не ругайтесь. Не в звездах счастье.

— Ну да, — улыбнулся я. — А в их размерах и количестве.

— Ну покажи хоть свой кабинет, — пробурчал отец.

— Кабинета нет, есть временное место дислокации. В кабинете пока ремонт, — пожал плечами я (ну а что я еще скажу, все равно кабинет выбью, а нет, так Трубецкого выселю). — Пошли, покажу.

Привел их в свою «сарайку». Там у меня Андрей корпел над книжками. Классикой его не заманишь, а вот по служебному собаководству томики очень ему заходили.

— Здрасьте! — кивнул он вошедшим. — Сан Саныч, это твои родители? А они на тебя похожи…

Я снова оглядел мельком родичей, но сходства не увидел. Даже промелькнула безумная мысль — уж не приемный ли я, детдомовский?

— Это он на нас похож, — вставил пять копеек батя, хотел сесть на старенький стул с выбивающейся из-под протертой обивки ватой, но поморщился, сделав вид, что побрезговал сесть.

Ага… Никак не уймется родитель. Всё показательные выступления продолжает. Но у меня нет задачи тебе понравиться, может, у прошлого предшественника она и была, а сейчас придется тебе привыкать, что сын давно не птенец, и фразу типа — вот появятся свои дети, тогда и поймешь; что люди скажут; пока не доешь — из-за стола не выйдешь и прочие а-ля «поплачь, меньше пописаешь», на меня, естественно, не действуют. А вот мои колкости тебе могут навредить, потому я старался быть в первую встречу с родичами максимально компромиссным. Все же родители, хоть и не мои…

— Ой, а давайте чаю попьем, — предложила мать и стала вытаскивать из пухлой сумки на стол какие-то ватрушки, вареные яйца, зеленый лук, редиску, оладушки и что-то еще.

Как у любой нормальной хозяйки, её «попить чаю» — означало знатно перекусить. Вообще в СССР нет такого понятия, как переел. Есть понятие — нужно подождать, пока уляжется.

Она все продолжала и продолжала доставать из сумки съестное, очевидно, думала, что я тут голодаю, все нормальные матери так думают.

— А у тебя чайника нет? — смахнула она прядь со лба и озадаченно огляделась.

— Не обжился еще, сейчас возьму у коллег, принесу.

— Ой, а мы тебе сальца домашнего посола привезли, на жаре испортится, холодильника тоже нет?

— Как видишь, но в ближайших планах в пункте номер один у меня стоит. А пока я там с комедантом общежития договорился, если что, у нее в холодильнике схороним.

Не раскрывать же мне им сразу прямо всё.

— Ну ничего, мы с отцом тебе копим на холодильник.

— А вот это лишнее, лучше себе телевизор новый купите. Цветной.

— Да у нас пока и «Рубин» нормально работает, холодильник тебе нужнее.

Теперь говорила только мать. Похоже, с цветным телевизором я угадал, оно и понятно, родичи — люди простые, по достатку среднестатистические, а в 78-м далеко не у каждой сейчас семьи цветной телек имеется, хотя цветное вещание в стране появилось уже лет как десять назад, а то и больше.

Серый, видя, что у меня нарисовались дела семейные, благоразумно попросил поводок, выказав желание выгулять Мухтара.

— Жарко, своди его на речку, — сказал я.

Когда он ушел, отец хмыкнул:

— Почему твой подчинённый выглядит как школьник? Взрослых тебе не доверили?

— У кинолога нет подчиненных, даже пёс — напарник и коллега. Можно сказать, равный. Знаешь такое слово? Равный. Или вас в армии только командовать учат?

Тот сделал вид, что скрытую претензию вовсе не заметил.

— Я говорю, мать, ерунда это. А не работа. Вот спрашивают у меня мужики и соседи, как там твой сын службу тянет. А я им что отвечу? Собаку выгуливает.

— А для тебя так важно, что подумают другие? Ты уже слишком взрослый, чтобы заморачиваться этим.

— Не паясничай, — выдохнул батя, — мы в тебя с матерью все вложили, чтобы ты человеком вырос.

— А я у вас урка, не работаю, бичую и ваши деньги пропиваю?

— Еще бы ты уркой вырос… — угрожающе протянул он, но снаряд снова не попал в цель.

— Ну вот и договорились. Ты не лезешь с наставлениями, а что соседям и мужикам говорить, я тебя научу. Вот… Можешь им газетку подарить.

Я протянул ему экземпляр «Красного Зарыбинска», тот прессу скептически взял, развернул и замер. Когда увидел на развороте крупным планом фотоизображение меня и Мухтара.

Даже крякнул.

— Мать, дай очки.

Прочитал. Посопел, вытер рукавом взмокший лоб.

— Ну-у… Не ожидал, если честно.

— Значит, с соседями вопрос решен?

Отец, видимо, не решил, нахмуриться ему, фыркнуть или всё же порадоваться, поэтому в лице не изменился.

— Ничего я им показывать не буду, так расскажу, — пожевал губу, добавил: — Затреплют газету, я ее в семейный архив положу.

И убрал номер в карман сумки, бережно ее свернув, будто это был ценнейший древний свиток, дающий силу, уверенность в себе и прочую родительскую магию.

В это время в дверь постучали.

— Войдите, — крикнул я.

Это была кадровичка. Сегодня она выглядела особенно прекрасно. Форма ее красила, особенно перешитая и четко подогнанная по соблазнительной фигуре. Сверкала звёздочками на погонах и обворожительной улыбкой. Солнышко, что протиснулось за ней в приоткрытую дверь, сияло бронзой в ее волосах. Загорелая и подтянутая женщина смотрелась жемчужинкой ГОВД, сильно отличаясь от среднестатистической советской женщины. Батя раскрыл рот.

— Ой, извините, — хихикнула Мария. — Александр Александрович, я слышала, к вам родители приехали.

— Ну? — уставился я на нее вопросительно.

— Я вам тут чайник принесла, чаевничать наверняка будете. Вот… — она прошла к столу и поставила чайник.

Вернее, не прошла, а продефилировала. Перекаты ее ягодиц проплыли рядом с батиным лицом. Тот так и сидел, раскрыв рот. Ах ты, хитрая птичка.

— Спасибо, позже занесу, — кивнул я, а про себя подумал, неужели она на знакомство с моими родителями замахнулась?

Но Маша оказалась на высоте, марку держала и ничего такого не делала, чтобы навязаться.

— Александр Александрович, я потом сама у вас его заберу. Все, все, ухожу, — подпорхнула кадровичка к двери уже быстрее, чем к столу.

И скрылась прекрасной бабочкой за дверью.

— Хм-м… — чесал батя макушку. — Это… это кто был?

— Коллега. Инспектор кадров.

— Целый старший лейтенант тебе чайники носит?

— Да ерунда, — отмахнулся я. — Милиционеров ведь много, а кинолог один.

На этом посещения не закончились. Снова стук, и снова я крикнул, чтобы входили.

— Саныч, — дверь распахнулась, но солнце перегородил Баночкин. — Там это самое… Кражу заявили. Там, вроде, ерунда, но ты сам говорил, тебя везде звать нужно, даже на малозначительные. Чтобы это самое… Показатели поднять ты собирался.

— Не сегодня, Миха, видишь, у меня родители, да и Мухтар занят — купается.

— Понял, — кивнул старлей и попятился на выход. — Здрасьте.

Кивнул он моим родителям.

— В сводку-то меня не забудь вписать, — распорядился я уже ему вдогонку. — И следаку напомни, чтобы в протокол включил мое участие.

— Сделаем, — старлей ушел.

Немая сцена… Мать тихо охала, у бати на лице читалась напряженная внутренняя работа. Казалось, я даже чувствую запах жженых мозгов. Не знаю, как на самом деле они должны пахнуть, но на подсознании чувствовал. Но оказалось, что и это еще был не финал.

Баночкин вдруг через пару секунд вернулся и спросил:

— Там это самое… Забыл совсем, Саныч, к тебе узбек пришел. Пускать?

— Какой еще узбек? — вскинул я бровь.

— Да не знаю, нервный какой-то. Говорит, что у него друг тут кинологом работает, а я его, видите ли, не пускаю.

— А что он еще тебе сказал?

— Да ругался на своем, таджикском. А по-русски сказал: «Чтоб у тебя батур отсох».

— А! Это Нурик. Пропусти.

— С машиной?

— С какой еще машиной?

— Ну он на грузовике приехал. Груз, говорит, тебе привез.

— Быстро управился шельмец. Конечно, с машиной. Пойду встречу его, — я повернулся к изумленным родителям. — Сидите здесь, скоро буду. Дела не ждут.

Вышел за ворота, там козырно облокотившись о крыло ГАЗика стоял Нурлан.

— О, Мороз! Принимай товар!

— Так быстро? — приятно удивился я.

— Ну а чо тянуть-на? Казах сказал, казах сделал! Как и договаривались… Сотка с тебя за холодос, и мне на курево и на бензин сколько не жалко.

Я прищурился. Своего Нурик не упустит, тут надо ухо востро держать.

— Бензин-то у тебя тыренный.

— Ну так, а время же я потратил, — не теряясь, ответил тот.

— Да не ной, брат, вот тебе полтинник сверху, купи домой что-нибудь пожрать. Сдачу себе оставь.

— О, Мороз, прямо от души, брат! Зарплату получил?

— Премия, — улыбнулся я

Это очень вовремя я изъял у горе-бандитов наличность, которую им заплатил Интеллигент за нападение на меня.

Мы с Нурланом открыли деревянные, тяжелые ворота. Такие старые, что казалось, они защищали ГОВД еще во времена нашествия Мамая. В голове снова отложилась хозяйственная мыслишка, что я бы на месте Кулебякина суетился перед городскими или областными властями и выбивал новое здание.

Поднапрягшись, вытащили мы с Нурланом холодильник из кузова.

— Ты не смотри, что он списанный, — заверил Нурик. — Работает — ого-го. Еще нас переживет.

— Знаю, — кивнул я, вспомнив, что в мое время частенько встречалась неумирающая «Бирюса» возраста среднего милицейского пенсионера.

Затащили холодильник в мою конуру.

— О, тетя Лена, дядя Саша, здрасьте! — улыбался Нурик.

Мы поставили прибор в угол, я включил его в заранее купленный удлинитель. Холодильник заурчал. Работает, ну и отлично. Нурик давно говорил мне, что знает места, где можно по дешевке бэушный, но сносный холодильник купить. Все предлагал скинуться, чтобы нам в комнату поставить, но я сказал, что в комнате у нас места и так мало, а Василина Егоровна нам полку у себя выделила. Пока обойдемся. А вот на работу, сказал тогда я, было б хорошо, мол, там и псу он тоже требуется. Но все денег на покупку не было. А как разбогател, вернувшись домой из тех гаражей под утро, не стал ждать и сразу разбудил Нурика, сунул ему деньгу и велел везти холодильник, что он сегодня и сделал. Я не ожидал, что так быстро, но оно и лучше.

У меня своё показательное шоу получилось, хоть и экспромтом.

— Ну вот, — я глянул на родичей. — А вы волновались… Будет теперь где сало хранить.

— Ой сынок, — всплеснула руками мать. — Какой ты молодец. На вот, — она протянула мне две смятые двадцатьпятки. — Потратился небось. Возьми на покушать.

— Не надо, мам, — назвал ее так и меня ничуть не покоробило, а даже наоборот, вроде как, понравилось, — отвел я мягко ее руку и добавил. — Лучше вот. Возьмите. Телевизор себе купите, наконец, нормальный.

Я вытащил из кармана и протянул ей пять сотен.

— Ой, да ты что? Не надо, не надо! Откуда у тебя такие деньги, сынок? — с тревогой переспросила она.

— Премию дали, улыбнулся я, — и, хмыкнув, добавил: — За хорошую работу. Советское государство ценит молодых специалистов и неустанно заботится о них.

Не стал я им рассказывать, что с зарплаты, да хоть даже и с премии, вот так о родителях не позаботишься. Ничего, будем надеяться, не последний барыш. Сан Саныч здесь копейки считать не будет.

Мать пыталась отнекаться от денег, охала и ахала, говорила, что это слишком много, ведь у них есть кое-какие сбережения. Мы в итоге «сторговались» с ней на трех сотнях, которые мне все же удалось впихнуть ей в карман сумки.

После мать засобиралась, сказала, что на автостанцию надо еще успеть, на автобус.

— Зачем автобус? Нурик вас увезет.

Выйдя за ними, я велел сотоварищу доставить своих родителей в Угледарск, сказав, что за суету ему накину тугриков. Тот с радостью согласился и мои не-родители ушли. Мать расцеловала меня напоследок, отец долго тряс руку, опустив глаза, а потом пробубнил:

— Ну ты это… Сын… Приезжай, — а потом тихо добавил. — Ты это… Ты молодец.

Последние слова дались ему с трудом, видно, вообще в первый раз говорил такое. Ну что, будем считать, что извинения приняты.

А мать тихо охнула и, прижав ладонь к груди, восторженно пробормотала:

— Моего сына называют Александр Александрович…

Глава 4

Утренняя планерка проходила необычно. Без криков и всяких ядрён-сивух. Дежурный монотонно зачитывал сводку, присутствующие зевали, Голенищев влюбленно поглядывал на Простакову, а все остальные сотрудники мужского пола косились на птичку-кадровичку. Сидела Мария Антиповна, конечно, эффектно закинув ногу на ногу, сверкая притягательной бронзой коленок. Кулебякин тоже иногда задерживал свой взгляд на формах инспектора кадров, но только не сегодня.

Шеф отрешенно бряцал ложечкой в кружке, размешивая рафинад. Отпил, поморщился, понял, что сахар сам забыл положить в чай, кинул три кубика и снова забряцал.

Сидел и смотрел в одну точку, периодически макая грустные усы в кружку.

Дежурный (сегодня был не Баночкин, этого сотрудника я ещё не особенно знал) зачитал фабулы о случаях карманных краж, которые случились в прошедшие сутки. Целых две аналогичных кражи за сутки! Для Зарыбинска — это уже считай ЧП.

Я насторожился и теперь вслушивался в каждое его слово. Получается, что Интеллигент никак не успокоится? На кражи эти я не выезжал вчера, никто меня не позвал. Оно и понятно, след негде брать, случилось все в городских автобусах.

— Товарищ майор, доклад закончил, — проговорил дежурный.

Тишина, только слышно прихлебывание чая.

— Товарищ майор, доклад суточной сводки закончен, — повторил дежурный ещё чуть поотчетливей и погромче.

Кулебякин будто очнулся.

— Садись. Есть у кого-то что-то, товарищи? — спросил начальник и, не дожидаясь ответа, неожиданно выдал. — Ну тогда все свободны.

Мы не двигались. Никогда еще планерки не заканчивались так быстро и бескровно. Никто не поверил своим ушам, подумали, что показалось. А где же наставления и нравоучения, где фразы — «все вы у меня вот где», «делайте, что вам говорят, здесь я начальник», «вы у меня народное хозяйство пойдете поднимать». Как без мощи этого фольклора дальше трудиться?

— Ну что расселись, как на базаре? — подбодрил подчиненных Кулебякин. — Идите уже, работайте!

И все пошли, и я пошел, но всё-таки в спину донеслось от шефа:

— А вас, Морозов, я попрошу остаться…

Сказал спокойно, но вот это его обращение ко мне на «вы» — сразу насторожило, и почему-то в голове заиграла мелодия из фильма «Семнадцать мгновений весны».

Я пропустил коллег, выходящих из кабинета, вернулся и, не дожидаясь указания присесть, сам расположился на стуле поближе к Кулебякину. Приготовился держать удар, так сказать. Что там на этот раз?

Но морда у шефа понурая, ему бы на кухню прямо сейчас — отбивные делать, ведь известно, что чем хуже настроение, тем нежнее получаются отбивные.

— Сан Саныч, — начал он невесело, но по имени и отчеству, будто ругать меня и не собирался. — В общем, я тут покумекал, пойдешь от нас на мясокомбинат. Там надо с общественностью кое-какую работу провести. В общем, людей на охрану общественного порядка агитировать.

Я аж заморозился на пару секунд. Что тут скажешь, если цензурного? Беда, отъехало начальство головой.

— Как это — агитировать? — всё-таки уточнил я. — Я не агитбригада и не актив комсомола.

— Тут такая петрушка, — поморщился шеф. — Там есть комсомольский оперативный отряд, но он не справляется… По мнению главка. Дескать, мало народу в нем, понимаешь? Не хотят люди вставать сплошной стеной плечом к плечу на борьбу с преступностью. А с меня спрашивают.

— Так давайте разнарядку им, через главк выбьем бумажку соответствующую и пришлем, мол, столько-то пехотинцев нужно для формирования ОКОД.

— Да есть у них эта разнарядка, — отмахнулся Кулебякин. — А толку-то. То один заболеет, то другой в отпуске, третий в декрет соберется, четвертый уволится, пятый на смене. Короче, нужно их взбодрить, так сказать, сподвигнуть. Сознательность поднять, так сказать, чтобы глаза горели, а вместо сердца, этот… мотор пламенный.

Тоже мне, нашли рупор идеологии — старину Сан Саныча.

— А сколько их там всего в отряде работает?

— С руководством человек тридцать.

— А без руководства?

— А без руководства, Морозов, никто не работает… Вот и сходи, разберись. Чую, там некоторые личности вообще номинально числятся. Чтобы от профсоюза проще было путевку в Крым выбить. Задача ясна?

— Нет.

— Ядрёна сивуха, Морозов! Чего непонятно?

— Самое главное непонятно, Петр Петрович. С каких таких пассатижей — это должен делать кинолог?

Тот фыркнул так — будто паровоз пары спускает.

— А кто еще? Кого мне озадачить? Ткни пальцем в того, кто справится? Ну? Чего молчишь? Только в меня не тыкай, я начальник. Ну? Никто… Нету у меня таких, сам видишь… Войско, млять…

— А с чего вы взяли, что я справлюсь? Я всего лишь простой кинолог.

— Ой, Морозов, не п*зди… Простой он, как дырка в деревянном сортире… Ага, как же? О том, как ты аттестацию прошел — знаю я, слухи у нас быстро разлетаются, как в женском колхозе. Есть в тебе жила, стержень какой-то, уж мне-то можешь не заливать и не отнекиваться. Хрен знает, как и почему тебя из следствия выперли, но, мне кажется, это был какой-то хитрый план, да? Меня хочешь подсидеть, ядрёна сивуха?

И взглядом сверкает, и фырчит. Ну чисто Змей Горыныч.

— Да вы что, Пётр Петрович, даже в мыслях не было, — честно хлопал я глазами, а потом улыбнулся и хитро добавил. — По крайней мере, до вчерашнего дня — точно.

— Да ладно… Я так… накатило. На душе скребет. Неприятностей у меня, как у Куклачева кошек.

— Что случилось? И почему сегодня такая короткая планерка была? Все заметили.

— Что случилось, что случилось? — скривился Петр Петрович, как переросший редис. — А то и случилось, Сан Саныч, что секир-башка мне скоро! По полугодию на коллегии издерут, как сидорову мартышку, за наши с вами показатели.

Майор вдруг разоткровенничался, будто увидел во мне поддержку.

— А что не так с показателями? — хмурился я. — Вроде, сейчас раскрываемость в норме, мы вот с Мухтаром регулярно на происшествия выезжаем, лепту вносим, раскрываем.

— Не дежурными сутками едиными, Морозов… Статистика горотдела из многих показателей строится. Еще кит у нас сдох…

— Какой кит? — недоуменно хмыкнул я.

— Известно какой, второй.

Так, тут уже целый дельфинарий наклёвывается, а я не в курсе

— А первый?

— А первый — шатко-валко держится покамест. Не понимаешь?

— Пока нет…

Надо же порадовать начальство своей непонятливостью. Видом, как завещали, лихим и придурковатым.

— Наша работа, Морозов, держится на двух китах — раскрытие преступлений и профилактика. Сечешь?

— Конечно…

— Если первого кита вы с Мухтаром в жопу толкаете, хоть как-то двигаться заставляете, то второй совсем никуда плыть не хочет, рыба треклятая.

— Кит — не рыба, а зверь.

— Да хоть страус, но жить он вечно должен, как товарищ Ким Ир Сен. А у нас провал на этом звере, — и шеф стал загибать пальцы. — Опорных пунктов по городу у нас нет, а они — один из важнейших элементов профилактики, считается. Общественные советы тоже в плане профилактики ни хрена не работают — руководители там числятся разные, но все для галочки. Еще и борьба с пьянством не на должном уровне — это три.

— А наше пьянство-то каким боком главк не устроило?

— Таким боком — нарушение профилактической работы они усмотрели, мол, сегодня пьёт, завтра бьёт, а после — убивает и крадёт. Врубаешься? Знаешь, что они в представлении написали? — начальник потряс какими-то бумагами, наглядно подкрепляя крик души. — Мол, у нас в ГОВД наряды медвытрезвителя неэффективно работают. Пьяных не доставляют. Представляешь?

— Так у нас нет таких нарядов, — ухмыльнулся я. — Трезвяк есть, а нарядов нет. Наполняем его своими силами. Участковые, в основном, людей таскают туда.

— Вот именно, что нет! — вдохновился мой поддержкой шеф. — А где мне их взять? По штатке — нас три калеки и дядька Черномор! И еще, главное, знаешь, что нам предъявляют? Что из двухсот доставленных в трезвяк за отчетный период только по пятерым направлена информация по месту работы для принятия дисциплинарных и воспитательных мер со стороны коллектива. О, как! Ядрён пистон! Это мы еще и стучать по организациям должны, мол, Вася Васечкин у нас засветился, отругайте его там и пожурите, из партии поганой метлой гоните, на товарищеском суде разберите, — притворным голосом какой-то старой штабной крысы заливал он. — Вот делать нам больше нечего, как бумаги лишние изводить, у нас работы — воз и три вагона.

Он тяжко вздохнул. Как будто вообще впервые слышал про все эти показатели — и вот, огорошили беднягу.

— К тому же нам еще тунеядство выявлять надо. За первый квартал только один случай выявлен, за этот показатель тоже душат. Еще эти карманные кражи нарисовались, как черти из табакерки повыскакивали. Вчера очередная темнуха приключилась. Даже две. А это уже серия, галстук мой в чай! Короче, Сан Саныч, все плохо… Чую, после коллегии по полугодию — не усидеть мне здесь. И так под меня копают, еще и с показателями не ахти.

— Так вы это, вы на больничный идите, — предложил я.

— Зачем? — удивился начальник.

— Как зачем? Полугодие без вас закроем, на ваше место назначат временно исполняющего обязанности. Тогда вам нечего будет предъявить. Скажете, дескать, старался, но с недугом слег и должным образом полугодие не закрыл. Только недуг лучше посерьезнее придумать. Чтоб главк проняло.

— Простатит, что ли?

Я с сомнением покачал головой. Про эту напасть ещё из каждого утюга не поют, но всё равно не подойдёт.

— Сердце… Чем не болячка? И полежать можно долго в больничке.

— А что? Это мысль… — задумался шеф, поглаживая усы, и вдруг схватился за грудь и стал сползать по креслу. — Ой, что-то закололо, ой, звони в скорую, Морозов!

Я и бровью не повёл, остался сидеть на месте.

— Не похоже, Петр Петрович, потренироваться вам надо, а лучше — с врачом знакомым договориться, кардиограмма все одно покажет.

— Ты прав, — сел в кресле Кулебякин. — Лучше договориться. Есть у меня на примете один служитель Гиппопотама.

— Гиппократа, — поправил я.

— Да все равно, главное, что врач он хороший, душевный, лечить, правда, не умеет ни хрена, но любит входить в положение, если как следует попросить и задобрить.

Кулебякин повернулся в кресле, не вставая, и достал из сейфа пачку денег. Бережно поцеловал ее.

— Заначечка моя любимая… Эх… от меня к Гиппопотаму пойдешь…

* * *

Вышел я от Кулебякина и направился к себе. Когда проходил мимо дежурки, увидел в «аквариуме» какого-то пацаненка лет двенадцати-тринадцати. Обычный такой пацаненок советской наружности, как из детского фильма «Макар-следопыт».

Баночкин его явно охранял. Поглядывал, даже когда отвечал на телефонные звонки. Я решил проверить, кто это такой.

Зашел в помещение дежурной части и спросил шуткой:

— Михаил, ты что, сына привел?

— Не нужны мне такие сыновья, которые по карманам мелочь тырят, — сердито ответил тот.

— Дяденька милиционер, — всхлипнул пацаненок. — Я ничего не своровал.

— Конечно, не своровал, — по-учительски строго кивнул Баночкин. — Потому что тебя за руку поймали бдительные граждане и в милицию сдали.

— А что он сделал? — спросил я.

— Да в автобусе к какой-то дамочке в сумочку пытался залезть. Деньги, наверное, хотел взять, не знаю… Вот, ждем инспектора по делам несовершеннолетних. Сдам ей его.

— И не деньги вовсе я хотел взять, — шмыгнул носом пацан. — А конфеты.

Я походил, поскреб подбородок и спросил:

— Слушай, Миха, а дамочка эта заяву написала?

— Нет конечно, он же ничего не успел стырить, да и мал еще, чтобы на такого писать.

— А ты чего его тогда держишь?

— Дык, это самое, Кулебякин профилактику трясет, всю плешь проел. Вот поставим подростка на учет в детскую комнату, чем не профилактика?

— А ты сообщение регистрировал?

— Нет еще…

— И не регистрируй, отдай его мне.

— Кого?

— Макара вот этого, Гавроша. Трудного подростка.

— Зачем?

— Потом расскажу.

— Так профилактика же…

— С меня пиво.

— М-м… — задумался Баночкин, мечтательно возводя глаза к потолку.

— Три бутылки.

— Конечно, забирай, щас инспектору передам по рации, чтобы не приходила.

Я переписал данные пацаненка, а потом кивнул ему:

— Пошли.

— Куда? Вы меня в тюрьму поведете сажать? — испуганно таращил он глаза, а оттопыренные уши залились краской.

— Не боись… Если скажешь правду — отпущу.

Мы пришли с ним ко мне в кабинет, а там уже хозяйничал Серый. На это я и рассчитывал.

— О, Ляпкин! — воскликнул Серый, увидев пацана. — А ты чего здесь?

— А ты чего? — насупился в ответ тот.

— Работаю, — небрежно хмыкнул Андрей.

— А я преступник… — повесил голову Ляпкин. — Так все твердят, хотя я, чесслово, ничего не сделал.

— И кто тебя надоумил в сумочки к гражданам лазить? — спросил я пацаненка.

— Никто… — тот смешно оттопырил губу, как пятилетний карапуз. — Говорю же, конфеты увидел, не удержался.

Ну да, конечно, всё с голодухи.

— Серый, — я повернулся к своему помощнику и подмигнул. — У нас есть свободные камеры?

— Третья как раз освободилась, — закивал Серый.

— Там же Иванов, вроде, сидел?

— Так на расстрел утром увели… — с серьезным лицом тихо проговорил Серый.

— Не надо меня в камеру! — встрепенулся пацаненок. — Не хочу в тюрьму!

— Этот тебе сказал по карманам шарить? — я тем временем показал Ляпкину фотографию Интеллигента.

— Он самый, — выдохнул тот. — Подошел на улице, мороженое купил, газировки. Потом сказал, что если хоть копеечку смогу незаметно вытянуть у людей в автобусе, то купит мне пистолет, который пистонами стреляет. Я давно такой хочу…

— А потом что было?

— Я сначала отказался, ответил, что милицию боюсь, а он сказал, что ничего мне не будет, даже если поймают. Скажешь, говорит, что за конфетками полез. Ой, — он снова испуганно глянул на меня, но я кивнул, и он продолжил: — Я и согласился. Ну мы сели в автобус, он купил мне билет. Я попытался утащить кошелек, а он стоял поодаль и смотрел. Меня вот поймали, а он…

— Что?

Начинающий воришка развёл руками.

— Исчез.

— И раньше ты его не видел и где искать не знаешь?

— Честное пионерское…

— Ладно, иди домой и больше не воруй. Если что, третью камеру мы пока придержим. Пусть пустая будет, на всякий случай, если ты вдруг меня ослушаешься.

— Никогда в жизни не буду воровать, дяденька милиционер, даже конфеты, — одним духом выпалил тот.

— Конфеты можно, — улыбнулся я. — Если они — у тебя дома.

Пацан ускакал, а я спросил у Серого:

— Хорошо его знаешь?

— Да не особо, в одной школе учимся, — пожал тот плечами, а потом важно добавил: — Всех малолеток не упомнишь.

— Я вечером зайду к вам с Алёной. Грамоту сам твою покажу ей и вручу. Дома, если что, будь.

— Конечно, буду, — засветился Серый. — Ради такого…

А я подумал, что в чём-то они с этим Ляпкиным очень похожи.

* * *

Я заскочил в кулинарию и купил торт — выбрал «Ленинградский». Уж если поздравлять Серого с получением грамоты, то как положено, со сладостями и чаепитием.

Еще это чаепитие нужно мне для наведения мостов с его сестрой. Уже совсем скоро пресловутая дата — тринадцатое июня. А я пока даже не придумал, как мне с Алёной провести этот день вместе, чтобы предотвратить ее гибель. А ведь уже давно пора контакт наладить. Вручение грамоты — хороший повод попасть на семейное чаепитие, тем более, в СССР торты все любят. Даже я полюбил, хотя в той жизни сладкое не жаловал.

А чтобы чаепитие было интереснее, заскочил еще в магазин «Вина-воды» и купил бутылочку крымского вина. Хотел взять грузинского, но такого добра не имелось. Не хватало для полного комплекта только букета цветов. Но пока он будет неуместен.

До дома Серовых добрался на такси, теперь я мог себе позволить такой транспорт.

Зашел в парадную, звонил долго. Дверь мне открыл Серый.

— Ты чего вышел? — свел я брови. — Договаривались же, чтобы сестра открыла.

— Да я из комнаты спецом не выходил, а она меня все равно докричалась. Видите ли, она занята! Бесит, блин!

— Ладно… проехали, может, и вправду занята.

— Ага, как же! К ней подруга заявлялась, сидят, языками треплют, — завёл тот глаза к потолку. — Нормальные девушки выкройками делятся, рецептики обсуждают, а эти — про комсомол, космос и прочие достижения.

— А что за подруга? — насторожился я, потому что голос, который доносился из кухни, мне показался знакомым.

Не так уж много народу здесь я знал пока что. Чей же голос?

— Да проходи. Сейчас сам увидишь.

Я разулся, глянув на себя в зеркало, поправил челку, хотя она и так была в порядке, и пошел на кухню.

Серый проскочил вперед и крикнул:

— Алёнка! У нас гости! Сан Саныч пришел!

Я вошел на кухню.

— Здравствуйте, Саша, — лучезарно улыбнулась мне подруга Алёны, — как там Мухтар поживает?

Глава 5

На меня смотрела журналистка.

— С Мухтаром все хорошо, — улыбнулся я девушкам, — здравствуйте, Ася, здравствуйте, Алёна Сергеевна.

— Пф-ф… — скосила смешливый взгляд на подругу Пичугина. — Алёна Сергеевна, ха-ах! Гляди-ка, прямо фифа…

В компании подруги и на кухне Пичугина выглядела гораздо раскрепощеннее, чем тогда в ГОВД.

— Здравствуйте, Александр Александрович, — подчеркнуто вежливо и с холодком проговорила хозяйка (видно, мое знакомство с ее подругой ее несколько поддело). — Что вы хотели?

— Принес записку для вашего мальчика. А точнее, грамоту.

Я поставил на стол торт и бутылку вина, торжественно извлек из портфеля (его я так и не успел отдать Кулебякину после аттестации и бессовестно им сегодня воспользовался) грамоту и, кивнув на угощение, добавил:

— А это — чтобы можно было отметить награду, как полагается.

— Ой! Грамота! — пискнула Ася. — Ой, как интересно? Андрюшке, что ли? А за что?

Алёна лишь недоуменно на меня уставилась и не стала спрашивать. Ведь подруга уже озвучила вопрос, но любопытство ее и саму разбирало, это было видно по тому, как она прикусила губу.

— За оказание содействия органам милиции, — начал я немного торжественно и, как полагается, с налетом пафоса эпохи, перечислять заслуги Серого. — За активную общественную позицию в деле борьбы преступностью, за помощь в работе по уходу и дрессировке служебно-розыскной собаки, за повышение престижа образа сотрудника милиции и милицейской профессии среди учащихся средней школы.

Нравится мне советский язык. На нем можно говорить ни о чём, но много, красиво и трепетно.

— Ого… — теперь удивилась уже Алёна, — Андрей действительно все это делал?

Она вся как-то оттаяла, потеплела, и в глазах блеснула радость за брата.

— На советских грамотах, Алёна Сергеевна, просто так не пишут. Делал, делает и будет делать!

Я повернулся, за моей спиной в тесном коридорчике стоял Серый. Я протянул ему грамоту и пожал руку.

— Держи! Поздравляю от лица руководства Зарыбинского ГОВД. Ну и, конечно, спасибо от меня лично и, опять же, от руководства. И от Мухтара.

— Спасибо, Сан Саныч, — расцвел Серый.

Не знаю, что говорить в случае награждения детей, поэтому громко произнёс пионерский призыв:

— Будь готов!

— Всегда готов! — откликнулся парень.

Он, хоть и знал, что я принесу грамоту, но все равно неподдельно обрадовался.

— Смотри, сеструха! — Серый не мог сдержать улыбку до ушей. — Теперь и у меня есть грамота! Не только у тебя!

Очевидно, один из козырей домашнего противостояния сестры с братом только что рухнул, и, Серый довольный, ускакал к себе в комнату, даже не заинтересовавшись тортом.

— Ну так что, Алёна Сергеевна, такое дело предлагаю слегка отметить. Все-таки первая награда, дело нешуточное.

— А вы откуда знакомы? — спросила пионервожатая, посмотрев сначала на меня, а потом на подругу.

— Про Александра Морозова, лейтенанта милиции, кинолога горотдела, — декламировала журналистка, — весь город знает. Я про него статью писала.

— Вот как? — удивилась Алёна.

Кажется, я нечаянно зажал её в клещи — и грамота тут для Андрея, и статья про меня. Ну, я же не знал, что наткнусь тут на журналистку! Мир тесен, а Зарыбинск еще теснее.

— Хочешь, дам почитать? — щурилась на нее смешливо та.

— Я алкоголь среди недели не пью, — это Алёна уже отвечала мне на предложение отметить, проигнорировав подругу. — Давайте лучше чаю с тортом.

— Ой, а я пью, иногда и среди недели, и в начале, и… — улыбалась Пичугина. — Аленка, что ты так на меня смотришь? Да вы не думайте, я не алкаш!.. Работа у меня такая — ходить на разные протокольные и непротокольные мероприятия. Сейчас без нормального банкета ни одно стоящее мероприятие не проводится.

— Ну, тогда, если Алена Сергеевна позволит, то мы с вами попробуем вино, Ася.

— С удовольствием, — мотнула она косичками и протянула мне уже приготовленный штопор.

Когда только успела?

Я открывал вино и чувствовал себя немного каким-то счастливым безусым студентиком, которому на голову вдруг свалились две первые красавицы курса, и он пока не знает, что с ними обеими делать, но, как говорили — счастья полные штаны.

Вот только я не студентик, и у меня другая цель — договориться провести время с Аленой в злополучный день тринадцатого июня.

Ася по-хозяйски достала два фужера и выставила их на стол:

— Жалко, что ты не пьешь, Аленка, — поджала она губы. — Тогда торт порежь, пока мы с Сашей за Андрюшку чокнемся.

— Доставай третий, — нахмурилась пионервожатая.

— Что?

— Бокал, говорю, ставь третий.

— Надумала? Ну и правильно, первая грамота — это ого-го! — сжала по-пролетарски кулачок журналистка. — Такое навсегда запомнится…

— Пичугина, — поморщилась Алёна. — Так и скажи, что тебе вина хочется попробовать…

— Ну и это тоже, в приятной компании вино еще приятнее. Саша такой молодец, я тебе еще не рассказывала? У него такой умный пёс.

— Это все его достоинства? — спросила Алёна, раскладывая по тарелкам торт.

Я потянулся к своей тарелке, а хозяйка покачала головой:

— А руки-то вы не мыли.

— Вот как раз хотел спросить разрешения посетить ванную, — парировал я и, встав из-за стола, добавил: — Я мигом.

Сходил вымыть руки, вернулся и разлил вино по бокалам. И на правах мужчины первым сказал тост.

— Давайте, девоньки, за Андрея. Чтобы увлекала его эта милицейская тема, и в будущем он тоже стал милиционером. И давайте уже на «ты». Вы же не против?

Девушки закивали, соглашаясь.

— Вот и славно…

— Ой, Саша, а ты кто Андрею будешь? — спросила Пичугина. — Сказал, прям как отец родной.

— Я ему кто? Хм… — действительно, что-то я увлёкся. Не Саша, а опять целый Сан Саныч говорил тут. — Известно кто. Наставник от органов милиции, — я понизил голос, будто раскрывал секретные сведения, — у нас за каждым подростком, который находится в зоне, так называемой, риска, закреплен сотрудник. Вот я и закреплен за Андреем. Инспектора по делам несовершеннолетних на всех не хватит.

— Вы, то есть ты, мне этого не говорил, — вскинула изящную бровь Алёна.

— Разве? — сделал я невинное лицо. — Ну, значит, забыл, извини…

— Это что получается? Андрей на учете стоит? В детской комнате милиции? — обеспокоенно спросила тогда девушка.

— Нигде он не стоит, и не будет стоять, вот для этого я и закреплен, чтобы не свернул куда попало.

— Спасибо… — тихо проговорила пионервожатая.

— Это наша работа, — чуть улыбнулся я и разлил по бокалам остатки вина.

Первый раз выпивал я в этом времени и в этом теле, и бутылки на троих вполне себе хватило. Настроение приподнятое, а девочки слегка разрумянились. Какие они разные, но, безусловно, обе умные и привлекательные. Каждая по-своему.

— Саша! — воскликнула раскрепостившаяся журналистка. — А ты почему мне до сих пор не позвонил? Визитку мою потерял?

Алёна заметно напряглась, ее чайная ложечка перестала ковырять тортик.

— Нет, на работе храню.

— Неужели у тебя в отделе ничего интересного не происходит? Мы же договорились, если что — сигнализируй, звони. Мне материал для статей нужен. И сам лишний раз в прессе мелькнешь.

— Да пока ничего такого не произошло, — отмахнулся я, естественно, умолчав о намечающейся серии карманных краж.

Общественность нервировать ни к чему, да и цензура не пропустит такие казусы в печать, не дай бог кому заметить серийность преступлений. Все у нас в стране хорошо и замечательно. И с преступностью лады.

— Жаль, — вздохнула журналистка.

— Но, как что-то интересное случится, я обязательно позвоню, — заверил я. — Нам с прессой друг другу помогать надо.

Я изо всех сил старался не сердить Алёну, но Ася будто специально мне в этом противодействовала.

— Вот все бы такие милиционеры были, как Саша, — игриво прочирикала она, — приятно с такими работать.

А потом повернулась к Алёне и, видимо, намереваясь еще меня похвалить, сказанула:

— Представляешь, он мне даже ручку поцеловал.

Поделилась запомнившимся впечатлением, а Алёна поджала губы, тянула улыбку, но у нее слабо получалось.

— Настоящий джентльмен, — наконец, выдавила она.

И тут я придумал, как позвать Алёну на так называемое свидание. Только это получится свидание втроем… Не совсем то, что хотелось бы, но зато надежнее. Если я Алёну позову, например, в кино, она может заартачиться. А если позвать их двоих, то тут с виду — совсем другой расклад. Дружеская встреча… Угу, так и сделаем…

— Девочки, — обвел я взглядом собеседниц. — А вы кино любите? Про любовь?

— А кто же его не любит? — замотала косичками Ася.

— Отлично! В кинотеатре опять «Табор уходит в небо» показывают.

— Светлана Тома в главной роли! — воздела глаза Ася. — Обожаю эту актрису… С удвольствием бы пересмотрела фильм. Там Брондуков такой забавный.

— Ну и отлично, идем?

— Ты что, приглашаешь нас в кино? Когда?

— Завтра. Но сеанс дневной. Вечером там другой фильм. Неинтересный.

— Я не могу, — нахмурилась Алёна. — Мне на работу.

— А я могу! — хлопнула в ладоши Ася. — Шеф отправил меня завтра на мясокомбинат, материал для статьи собирать, а у меня сосед там работает. Я уже почти статью накатала с его слов. Так что могу смыться с работы.

— Алёна, — проговорил я потвёрже, с некоторым напором. — Какая у старшей пионервожатой может быть летом работа в школе? Ребятишки на каникулах…

— А план заседаний дружины составить, а тематические подборки сделать по воспитательной работе? Торжественный прием в пионеры еще на носу, фестиваль Озеленителей. Один пионерский костер зажечь чего стоит. Это все надо распланировать, назначить ответственных, участников. Прорепетировать, прогнать, проконтролировать. Горнисты у меня чудят, учить их надо. Хорошо, хоть барабанщики толковые. И это все надо успеть сделать летом.

Что ни говори, а должность Алёна занимала крайне нужную. Это потом будет казаться, что пионерские организации — это пустой звук и бутафория, особенно тем, кто не был пионером. Нет, сейчас я вижу, как горят глаза старшей пионервожатой. Как светится ее лицо при упоминании о работе. Она для своих подопечных и товарищ, и пример, и факел, который зажигает детские сердца жизнелюбием, оптимизмом, целеустремленностью. Пионервожатые были ненамного старше своих подопечных, а задач у них было немало — организовать, сплотить, требовать дисциплины, бороться за успеваемость, прививать любовь к труду. Как раз потому, что они не такие взрослые, как учителя, всё это порой и удавалось. Сдача макулатуры, металлолома, посадка деревьев, помощь одиноким пенсионерам, различные творческие работы. Школьники соревновались — «кто больше», их брала гордость за свой класс — «а мы ещё больше…». И всё это на юношеском задоре, с энтузиазмом, без ожидания наград. Тут невольно залюбуешься.

— Алёнка, — сквасила губки Пичугина. — Да пошли сходим… Лето длинное, успеешь еще в своих бумажках зарыться.

— Там не только бумажки, нужно знамя новое подлатать. Древко заменить, барабаны новые закупить и…

— Ой, да хватит тебе уже, — поморщилась подружка. — Говори уже… Пойдешь или нет?

— Ну-у… Могу время выделить. Если потом поможешь мне табличку графика начертить по сдаче металлолома. Ты же знаешь, я с графиками не дружу.

Мне же хотелось запрыгать по комнате молодым студентом. Уговорил!

* * *

Из гостей в общагу я вернулся часиков в десять вечера. Хорошо посидели, пообщались.

Поздоровался с комендой на вахте, прошел узким коридором в свое крыло. Комната номер тринадцать, толкнул дверь. Заперто. Странно, что, Нурика еще нет?

Вставил ключ в скважину — не крутится, зараза, в нужную сторону. Изнутри заперто. Обычно, если кто-то из нас в комнате есть, мы с Нурланом дверь не запираем.

Постучал. За дверью послышалось шебуршание. Ага, там, там воин степей, притаился… а зачем? От кого прячется? Я почесал затылок. И тут до меня дошло… Нурик, похоже, не один. С дамой… Что ж, дело молодое, но тут что важно — предупреждать надо.

Дверь распахнулась, и в коридор, натягивая майку, вывалился Нурлан. Он спешно прикрыл за собой дверь, и мы стояли в коридоре.

— Братуха, по-братски, Мороз! А? — посмотрел на меня жалобным спаниелем Нурлан.

— Ты просишь, чтобы я не заходил?

— Ну там-на… Во-о! — он изобразил на себе жестом огромные женские буфера. — Ух, по-братски, а?

— Женщина очень красивая, и ты просишь вам не мешать?

— Ну-у… Ага!

— У вас час.

— Брат! — обрадовавшись, Нурик обнял меня, и к нему вернулась нормальная речь. — Ты знаешь, какая она! Настоящая женщина.

— Ой да ладно… Сколько у тебя баб?

— Не-е… — замотал он головой. — Это другое… Все женщины неповторимы, все бабы одинаковы.

Он благодарно похлопал меня по плечу и скрылся в комнате. Изнутри послышался звук запираемой щеколды.

Я побрел по коридору. Из кухни доносился запах жареного минтая. Не хотелось им провонять, и я пошел на улицу.

На вахте Василины Егоровны не оказалось. Наверное, вышла покурить на крылечко. Открыл входную дверь, вышел — никого. Странно… Коменда никогда не покидает свой пост, будто живет на нем. За все это время, что я здесь, я лишь пару раз видел других вахтеров. По крайней мере, узнал, что они существуют.

И тут я услышал интересные звуки. Такие как в кино для взрослых. Доносились они из… Общажные пассатижи! Из окна нашей комнаты номер тринадцать! Нурик, остолоп, окошко не закрыл. Все бы ничего, но общага мужская, и посторонним, особенно женщинам, вход воспрещен. Уж очень бдительно за этим следила Василина Егоровна. Будто это ее как-то лично цепляло и не давало спокойно жить.

И вот сейчас комендант стояла под нашим окошком и прислушивалась, будто не сразу поверила в такую наглость, что вызывающе доносилась из приоткрытого окна. Заглянуть у нее туда не получалось, все-таки первый этаж был относительно высоко расположен.

Даже в сумерках я видел, как со спины краснеет ее шея. Кранты Нурику. Надо выручать товарища, спасать из сполохов праведного гнева.

Дверь я распахнул совершенно бесшумно. И тут же препоручил ее выходящему мужичку, чтобы не хлопать. Его я не помнил, а он назвал меня по имени.

— Саня, а ты коменду не видал?

— На улице, — охотно ответил я, в надежде, что мужичок хоть немного отвлечет и задержит Суровую.

Проскочив небольшой холл, свернул налево, миновал коридор и забарабанил пальцами по двери. Именно пальцами, а не кулаком, чтобы дробь была, а не стук, который может услышать коменда с той стороны.

Дверь не открывали. Оно и понятно, я же дал час на утехи. Еще и стучу по-бабски, ноготочками. Вот Нурик и думает, что кто-то чужой ломится. Притихли сразу, дама не охает, кровать не скрипит, Нурик не сопит — будто тараканы попрятались, когда свет включили. Да только поздно уже прятаться, у Василины есть дубликат ключа от комнаты. Выкурит мигом всех тараканов в два счета. Сейчас о личном пространстве и не слыхивали. Особенно в общаге. Все общее, коллективное, и комендант запросто могла ввалиться в комнату нашего рабочего общежития, открыть дверь своим ключом для наведения порядка.

Я приложился к скважине для ключа, сделав руки рупором, и громко прошептал:

— Нурлан! Атас! — но получилось хрипло, непонятно, будто на спящего алкаша наступили.

Я бы тоже на месте Нурлана — не разобрал, кто там в скважину хрипит. Хотелось крикнуть с чувством и погромче, но нельзя. Так же как нельзя кричать в аэропорту: «Алла, я в бар!».

Но и времени на план Б уже не было.

Глава 6

И вот уже слышно, как хлопнула входная дверь. Ее никто не придержал — бухнула знатно. Скорее всего, Василина Егоровна мчится на всех парах. Я даже представил себе ясно этот локомотив женской ярости.

Чего уж теперь таиться. Счет на секунды. Я постучал кулаком и крикнул в скважину:

— Шухер! Вася идет! Через окно выводи!

А сам поспешил на выход, задержать коменду. Напоролся на нее в начале коридора. Чуть не врезался, спешил для виду.

— Морозов! — выдохнула она. — Ты в комнате своей был?

— Нет, еще не дошел, — я старательно хлопал глазами, якобы озадаченный до глубины души. — А что случилось?

— Отойди, проверить кое-что надо.

Василина пыталась протиснуться, но в этом месте коридорчик сужался, его частично перегораживала тумба. Кто-то выставил на выброс, как подарок соседям — кто-нибудь да заберет.

Я посторонился. Но на самом деле отклонился в ту же сторону, что и коменда. Она метнулась в другую сторону, я туда же.

Будто случайно, всякий раз Василина натыкалась на меня, а я на ее выдающийся бюст.

— Морозов, отойди, кошки-матрёшки!

— Простите! Ой! Смотрите! Там кто-то пришел! — тыкал я рукой за ее спину.

— Где?

— Да вот, на входе дверь хлопнула.

Василина Егоровна обернулась:

— Нет там никого! Отойди! Там у тебя в комнате безобразие! Человек незарегистрированный!

И поперла танком. Тут мне пришлось ретироваться, иначе бы это выглядело уже не как случайность, а как самый натуральный саботаж против общажных властей. Переворот в общежитии я устраивать не собирался и пропустил Суровую.

Гонимая праведным гневом, она на удивление бодренько доскакала до комнаты номер тринадцать, чуть выдохнула, поправила сбившуюся набок грудь (уж не я ли ее сбил?) и отстучала костяшками по двери начальственную дробь.

— Ахметов! А ну, открывай! Выселю, кошки-матрёшки!

Дверь была недвижима, как скала. Конечно, если Суровой поднапрячься, то она эту филенку плечом на раз-два выдавит. Но дверь — имущество социалистическое и именно ей вверенное, и потому комендант сдерживала свой порыв, лишь усилила дробь, от которой теперь уже, казалось, сотрясались стены.

Я же поспешил на улицу. Этаж у нас хоть и первый, но спуститься шустро, по-солдатски — не так-то просто, все же высоковато окошко находится. Нужно помочь Нуриковой даме быстро и бесшумно покинуть место куража.

Миновал входную дверь, крыльцо, свернул, пробежал, вот и окошко. Перед глазами картина маслом. Нурик на простыне спускает крупную такую женщину. Не полную, но высокую и широкую. Она не смогла ловко спрыгнуть изящной кошечкой, и пришлось использовать подручные средства. Находилась ко мне любопытным ракурсом, но даже со спины было видно, что девушка она перезрелая, интересного возраста, когда дети уже взрослые, а внуки не народились.

Тетя корячилась, как могла. Пыхтела и старательно царапала каблуками бетон стены, чтобы не сорваться на газон раньше времени.

— Щас помогу! — выкрикнул я и пристроился к ней с того самого ракурса, подхватив за широкую талию. — Ставьте ноги! Земля, земля!

Так кричали мореплаватели всех веков — и я сегодня.

Женщина достигла тверди и, не оборачиваясь, поспешила убраться. Свернуть за кусты.

Хоть бы спасибо сказала, так нет, даже не повернулась ко мне лицом. Будто я подставка для ее зада. Что за фигня?

Но раздумывать некогда, и я метнулся за ней, ведь сейчас коменда будет осматривать место происшествия., в окошко высовываться и местность комендовским взглядом подозрительным сканировать. Не хотелось быть главной уликой в деле побега немолодой дамы. Вкус, конечно, у Нурика в плане женщин был очень своеобразный, но это уже его дело.

Я смылся с обзора, и мы с незнакомкой оказались за углом общаги. Она явно не ориентировалась на месте. Такое ощущение, что спешила, куда глаза глядят. Странно. И тут ее походка мне вдруг показалась знакомой. Любопытство раздирало, но как ни пытался — я видел лишь ее спину.

— Там нет автобусной остановки! — выкрикнул я ей вслед. — Вам в другую сторону надо.

Женщина замерла, но всё ещё оставалась ко мне спиной. Чего же она лицо-то прячет? Вот ещё, на месте перетаптывается, как будто не может решиться, бежать или ждать. Почему это? Деньги стырила? Нет, у Нурика их и никогда не бывает, а свои я храню в надежном месте на работе…

Я стал подходить, и дама, поняв, что побег от комендантши удался, а вот от меня — не очень, остановилась совсем, закрыла лицо руками и пробормотала:

— Господи, как стыдно-то…

И тут я узнал ее голос. Не может быть…

— Аглая Степановна?

— Саша… — повернулась ко мне следачка. — Я не знала, что это ваша комната. Я… я пришла к Нурлану… Простите.

— Ничего страшного, — отмахнулся я, а на лице волей-неволей расплылась улыбка. — Вы женщина свободная, имеете право на личную жизнь.

— Да какое это право? — сокрушалась та. — В окна в мужскую общагу лазать? Никогда бы не поверила, что на такое пойду. Нет, вы не подумайте, я вошла через дверь, даже отметиться на вахте хотела, но Нурлан отговорил, сказал, что гости только до вечера, а потом… их выгоняют.

Я решил остановить эту исповедь, даже выставил вперёд ладонь.

— Можете не оправдываться, это не мое дело…

— Ну как же? Мы ведь коллеги… Вы и на сына моего похожи, а тут такое… такое… Как теперь людям в глаза смотреть?

И взгляд страдающий, как у привидения, которое никак упокоиться не может.

— Легко. Из людей видел вас только я. И я сохраню вашу маленькую тайну.

— Правда? Ох, спасибо! — женщина приободрилась. — Вы не подумайте, я не такая… Я в первый раз…ну… За много лет. Мы с Нурланом познакомились возле ГОВД. Он подъехал на большой машине, сказал, что другу холодильник привез. И сразу пригласил меня в кино. Я, естественно, не согласилась. Какая приличная женщина с незнакомым мужчиной в кино вдруг ни с того, ни с сего пойдет? А Мария Антиповна меня переубедила. Ты что, говорит, с баобаба рухнула? — кажется, ей даже цитировать кадровичку было неловко. — К тебе мужчина внимание проявляет. А ты к нему кормой. Я ей ответила, что он слишком молод для меня и вообще, у него глаза узкие, когда улыбается. А она сказал, что ничего не узкие, и вообще он на Нигматулина похож. Я пригляделась, и вправду вылитый Талгат. Вот я и пошла с Нурланом в кино. Встретились, он сказал, что билеты дома забыл, нужно за ними сходить в общежитие. А дальше как во сне… И в кино мы не пошли, жаль, билеты сгорели.

О том, что не было никаких билетов, я не стал говорить. А коллегу поддержал:

— Аглая, вы женщина взрослая и можете сами выбирать, с кем общаться и чем с ними заниматься. Не пойму ваших расстройств.

— Бежала, как жулик из камеры… Ужас.

— Считайте это приключением. Наша обычная жизнь и так не богата на приключения, их не нужно избегать, их следует создавать, запоминать и гордиться.

— Какой вы, Саша, все-таки… Умный… Совсем как мой сын.

Следователь заметно повеселела, мы попрощались, я снова заверил ее, что ни одна живая душа (тем более, на работе) не узнает об этом случае. Что Нурлан тоже не растреплет, я его проинструктирую. Да и незачем ему трепаться, для него такие выкрутасы не впервой — но этого я вслух не сказал.

Я побрёл в общагу. На вахте в стареньком, но крепком кресле крутилась коменда. Ёрзала, пыхтела. Злилась. Почему она так рьяно гоняет женский пол в общаге? Будто мужики — ее собственность. Я понимаю, порядок есть порядок, но притяжение полов невозможно отменить никакими нормами, даже социалистическими.

— Морозов, — устало проговорила коменда. — Ты бабу не видел?

— Видел… Много даже.

— Да нет! Которая к Нурлану ходит. В окно лазает.

— Вы хотите об этом поговорить? — голос сделал, как у мозгоправов в фильмах — всезнающий, глубокий, но при этом ненавязчивый.

— А что мне говорить? Застукаю и выселю к ядрене-фене, и подселю к тебе нормального мужика.

— Не надо мне мужика. Меня Нурик вполне устраивает, — звучало это двусмысленно, но мы не в Европе, а в неиспорченном СССР, и никто не заметил подвоха.

— Тогда бери над ним шефство, контролируй. И если что — сразу сигнализируй! — хлопнула ладонью по столу Суровая.

— Слушай, Василина Егоровна, — спросил я тихо, спокойно, — а ты чего такая злая?

— Что? — женщина хлопала глазами и не могла взять в толк, почему я называю ее на «ты», и вообще как я посмел такое спросить.

— Ты что, Морозов? Ты что несешь? Ты…

— Тебе просто одиноко, согласись? Полное общежитие мужчин, а ты одна…

Суровая вдруг задумалась, пригорюнилась, смахнула слезу:

— Бабники вы все… Что с вас взять?

— Мужика тебе надо, Вася… — участливо проговорил я. — Нормального.

— Да где ж его найти, нормального? Если каждой женщине по потребности, мужиков не хватит. Вот был бы ты постарше годков на десять. Эх…

— У тебя целое мужское общежитие, ты присмотрись. Неужели никто не оказывал знаков внимания? — я немного прищурился.

Комендантша помолчала, соображая.

— Нет, вроде…

— Так не гавкай на них, а возьми и улыбнись. Не ругай и не грози каждый раз выселением. Мужики же — как собаки, им ласка нужна.

— Думаешь?

— Уверен.

— Вот смотрю на тебя, Саша, и думаю… какой ты взрослый вдруг стал. Вчера еще не знал, в какую сторону дверь открывается, а сегодня — будто другой человек, жизни учишь, вещи такие правильные говоришь. — она вздохнула, но уже совсем иначе. — А я тебе точно не по нраву? Жениться тебе пора.

— Я завтра уже иду с девушкой в кино. Даже с двумя, — улыбнулся я.

— Да насчет свадьбы — шучу, — отмахнулась коменда. — Спасибо тебе. Хоть кто-то меня успокаивает и не боится.

— Спокойной ночи, Василина Егоровна.

— Спокойной ночи, Саша, а соседу своему передай, что еще раз — и хоботок ему вырву.

— Василина Егоровна, ты опять? Что за угрозы? Где твоя улыбка?

— А, ну да, ну да… — заулыбалась она. — С улыбкой буду вырывать.

* * *

Наступил день икс. Тринадцатое июня. С днем рождения, Сан Саныч! Но теперь у меня другая дата дня варенья, а про эту буду вспоминать иначе — как не дал погибнуть в пожаре Алёне. Если получится… Да, конечно, получится! Неизвестность настораживала и бодрила.

Встал я раньше обычного. Сгонял на пробежку. Помучил турник, брусья. Подтягивался я уже целых пятнадцать раз. Неплохо, если учесть, что провел примерно десяток тренировок. У моей тушки потенциал определенно есть.

Вернулся в общагу, сходил в душ. Попеременно переключал холодную и горячую воду. Словил бодряк, побрился и пошел готовить завтрак. В этот раз решил сам сделать, так как Нурик еще спал.

На работе был рано. Мухтар удивился, но, естественно, обрадовался. Я его покормил, на скорую руку вычесал, похлопал по холке и сказал:

— Сегодня меня не теряй, дела важные. Но Серый скоро придет, погуляет с тобой. Кузнечиков не жри, под забор не копай, сотрудников не пугай, а то Кулебякин ругается. Нет, его не надо грызть, он наш начальник. Да и мужик, вроде, ничего, просто устал и нервничает. И да… чуть не забыл… Если получится — кусни лучше Трубецкого. Это тот, которого ты обоссал тогда, помнишь? Ну, с барашками на голове. Ну все, покедова…

Я зашел в здание, выловил Баночкина, благо ночью была его смена.

— Привет, Миха, что невеселый? — зашел я в дежурку.

— Да поспать не дали, — зевал он. — Всю ночь какие-то дебилы звонили, а телефон, сам понимаешь, не отключишь. Просили наряд прислать. Видите ли, инопланетяне их облучают. Вроде, не осень еще, а уже обострение.

— Это не обострение, это передозировка веселительными напитками.

— Я им тоже сказал, вы что, пьяные? Знаешь, что они ответили? Что это так совпало…. А ты чего хотел-то? Рации нет для тебя, не пришли еще новые.

Я махнул рукой — мол, разговор совсем о другом пойдёт.

— Скажи Кулебякину, что я с утра был, все дела собачьи переделал, и на планерке меня не будет. Мне на мясокомбинат нужно, по агитационно-общественной теме. Шеф в курсе. Просто договорился встретиться с ними с самого раннего утра, пока смена у них не началась. Буду там с населением работать.

Ответом мне было молчание. Потом Баночкин подхватил отвисшую челюсть и проговорил:

— Вот поражаюсь тебе, Саня, как это так ты через меня отпрашиваешься? Даже нет, не отпрашиваешься, а вот что — уведомляешь начальника о своих планах. Другого бы он давно публично матом выпорол, а тебе — все с рук.

Я покачал головой.

— Зависть — плохое чувство, Миха.

— Да я же по-белому завидую. Ладно… Передам Петру Петровичу. Так тебя что, вообще сегодня не будет?

— Скорее всего.

— А Мухтар?

— Помощник придет, заниматься будет…

Я вернулся в общагу. Нурлан уже проснулся. Жевал жареную картошку и никак не мог понять, откуда она взялась в сковородке. И куда же тогда делся я.

— Проснулся, герой, — хмыкнул я, входя в комнату.

— Слушай, Мороз, — округлил он глаза. — А Вася сильно на меня злая вчера была? Я же ей не открывал, пока Аглайку спускал с окна. А потом залетела, как буря, и под кровать заглянула, и в шкаф.

Да уж, конспирация вчера была мощно завалена.

— Сильно, но жить будешь, сказала, только батур тебе оторвет. Но ты и без него проживешь, да? Это же не смертельно. В Италии раньше вообще все певцы такие были. О! — я резко повернулся к нему. — Может, тебе вокалом потом заняться? Не думал? Сейчас в моде жгучие чернявые певцы.

— Как это не смертельно? На фига мне такая жизнь? — Нурик даже ноги сжал, будто закрывал сокровенное. — Что делать-то теперь, Мороз? По-любому, коменда мне не поверила, что никого я не водил.

Ну ещё бы. Я подождал пару секунд — не из вредности, а в воспитательных целях.

— Что делать, что делать? Поговорил я с ней.

— С кем? — не верил своим ушам сосед. — С Васей? Говорил? Да ну-на⁈

— Да ну-да!

— Как это — поговорил? Она же сразу орет! Не орала, что ли? Выселю! На работу сообщу! Будешь сортир драить! Вот это всё?

— Нет, мы с ней нормально поговорили, она женщина одинокая, ей внимания не хватает, а вы ее за цербера принимаете, души в ней и загадки не видите.

Видимо, мои слова прозвучали так, будто я без всякого предупреждения заговорил на другом языке.

— Так, а делать-то что-на? — чесал репу Нурик. — Загадку отгадывать? Или в душу лезть?

— Вот скажи, герой-любовник, чего хочет одинокая женщина? — прищурился я на товарища, как экзаменатор на зеленого студента.

— Ха! Известно чего, того самого! — Нурик изобразил недвусмысленные движения тазом.

— Дурак, ты Ахметов, садись, два. Внимание ей нужно. Вни-ма-ни-е! Понял?

— Ага… Конечно… Не понял… Ты, Мороз, прямо скажи, мол, Нурлан Баянович, иди туда, принеси то, сделай это. И Вася не в претензиях ко мне станет. А то я эти ваши русские фразы не все понимаю.

— Да перестань прикидываться. Все ты понимаешь, Нурик.

— Ну не скажи! Далеко не всё. Вот, например, как можно жир с солью есть, а салат из свеклы и капусты варить?

— Это сало и борщ, сам же их хряпаешь, что за ушами пищит.

— Ну привык уже, да… Вкусно…

— Вот и к коменданту привыкнешь. А чтобы она добрее стала, удели ей свое внимание. Сделай ей приятное…

— Сортир вне графика драить? Ну не-е… перед мужиками западло.

— Почему сортир сразу? Сделай приятное как мужчина.

— А? Того её? — Нурик опять задвигал тазом.

— Как настоящий мужчина, — поправил его я.

Ну, конечно, намёки ушли в молоко.

— Ты чо, Мороз? Я столько не смогу, она ж не Натаха, — Нурик кивнул на плакат-страницу из журнала «Советский экран», который висел у него над кроватью и на нем была запечатлена секс-символ СССР — актриса Наталья Варлей.

— Дурак ты, Нурлан Баянович, я тебе про внимание, — этот однообразный разговор начал мне надоедать, и я решил-таки перечислить что-то конкретное, как заказывали. — Цветочки ей подари, комплимент сделай. Поговори о погоде, о птичках, глядишь, она и растает.

— Цветочки? А чо, можно… Гвоздики пойдут?

— Она же не памятник.

— Пф!.. А другие дорого-на.

В СССР пока гвоздики принято дарить женщинам, это потом они станут атрибутом протокольных и похоронных мероприятий, а на самом деле цветы-то вполне себе ничего… Только с кровью защитников отечества ассоциируются.

— Ладно, купи их. И шоколадку возьми. Гвозидики и шоколадку. Запомнил?

— Ага… Это самое… Только я по нулям-на, — Нурик похлопал себя по трусам, будто там были карманы. — Займешь денег до получки? По-братски, а?..

Глава 7

— Сколько?

— Чирик сможешь занять? — ответил Нурик, сделав просящие и чувственные, будто полные слез лишений глаза, ну совсем как у Митхуна Чакроборти.

— Держи, — я выдал ему двадцать пять рублей одной купюрой. — Мельче нету.

На самом деле, мельче у меня были, но ведь как-то странно предлагать большую сумму, когда просят взаймы гораздо меньше. Поэтому я немного слукавил, чтобы осчастливить соседа.

Я знал Нурика, он хоть и раздолбай, но к долгам относился щепетильно. Любил повторять с пафосом одну фразу — Ахметовы всегда платят долги. Так и хотелось ему ответить, что «Зима близко», но не поймет.

И занял я ему денег больше по одной простой причине — мне не хотелось, чтобы он опростоволосился перед комендантом и пришел к ней мириться с каким-нибудь огрызком вместо приличного букета. Все же Василина — далеко не последний человек в нашей коммунальной общажной жизни. Если налаживать отношения, так сразу основательно.

— О спасибо, Мороз! — он ловко выкинул вперед руку.

Цоп, и купюра уже в кармане Нурика.

— Пожалуйста, — цокнул я. — Помни мою доброту. Кстати, о доброте… Ключи на базу…

— Какие ключи? — сощурился Нурлан.

— Харэ жмуриться, я тогда твои хитрые глаза вообще не вижу. Ключи от ГАЗика гони.

— Зачем? — попятился Нурик.

— Нада-а… — шагнул я к нему. — Мы с тобой вчера еще договаривались, что ты мне машину дашь до обеда. Забыл?

— А у тебя права есть-на?

— Есть.

— Покажи, — упорствовал тот.

— Смотри, — я вытащил ксиву и сверкнул красной корочкой. — Здесь все категории у меня открыты. Даже автобус могу водить. Не веришь?

Нурик опустил голову и протянул ключи:

— Только не поцарапай, брат.

— Танк невозможно поцарпапать. Его можно только взорвать.

Сосед сделал огромные глаза.

— Какой взорвать⁈ Ты что? Михалыч с меня шкуру спустит!

— Не боись, ничего твоему ГАЗику не будет.

Но Нурик расслабиться никак не мог. Снова сощурился, поиграл купюрой в пальцах.

— А ты куда на нем? Может, я за руль сяду? У меня выходной-на.

— Вот и отдыхай-на, справлюсь, — похлопал я товарища по плечу и вышел.

Автомобиль мне нужен был для одной простой цели: незаметно следить за квартирой Серовых. Не буду же я под окнами пешком маячить. Это уж очень заметно и подозрительно. А один только вечер — это мало, я чувствовал, что не должен спускать с них глаз, и, кажется, ничто не могло меня сбить с этой мысли. Конечно, лучше бы для этой цели легковое авто достать, но милицейский транспорт — слишком заметный своей желтизной и надписями, а знакомых с гражданскими легковушками у меня не было, оставался Нурик.

Вот и пришлось мне ехать во двор Серовых на грузовике. Благо, когда-то давно я практиковался на подобном, и руки вспомнили. Но, прежде чем тронуться, несколько раз заглох.

Подъехал, встал чуть поодаль, под деревьями, чтобы тень кабину накрыла, и морду на просвет не видно было. Стал ждать. Алёна должна быть дома, по моим «оперативным» сведениям, на работу она сегодня не собиралась, взяла выходной или отгул, не знаю, как там правильно в школе это называется. Если ей сегодня грозит опасность, то, получается, подстерегать она ее может только дома. В обед мы пойдем в кино, а потом надо будет постараться ее утянуть в кафе или ресторан. С Асей напару. А вот сейчас пока будем наблюдать за квартирой.

Я смотрел и смотрел то на дверь подъезда, то на окно. Шторки в квартире Серовых задернуты, похоже, спят еще хозяева. Хотя Серый обещался рано прийти на работу ко мне. Я его предупредил, что он один хозяйничать будет, и книжку там на столе оставил.

Конечно, можно было завалиться к ним домой под надуманным предлогом, но пока что лучше понаблюдаю со стороны — чтобы не спугнуть, ведь и так на кино еле согласилась. Так мне спокойнее. Так я всегда начеку.

Из подъезда вышла девчонка с бантиками, на спине массивный ранец. Не было разделений на девчачьи и пацанячьи у школьных портфелей.

Затем вышел старичок с лохматой, как Пугачева, болонкой. В подъезд зашел какой-то мужик в спецовке и с железным ящиком для инструментов (сантехник, вроде). Потом — тишина.

Прошел час, в Багдаде все спокойно. Как вдруг у окна Серовых я заметил фигуру. Не человечка, а именно фигуру. Потому как в невзрачном сером костюмчике широкого пролетарского кроя, в кепке и со свернутой газетой в руке. Фигура пыталась заглянуть в окно, будто примеривалась сделать что-то скверное.

Что тебе здесь надо сегодня?

Сейчас проверим. Я осторожно открыл дверцу, но та натужно и громко заскрипела на весь двор. А во дворе царила утренняя тишина, лишь птички чирикают, да вдалеке слышен гул машин.

Гремучие пассатижи! Громкий скрежет двери ГАЗика, усиленный и отрезонированный самой полой жестяной дверью, разлетелся по двору победным звуком. Мол, встречайте, Сан Саныч идет! Все сюда смотрите!

Скрип, казалось, ударил незнакомца прямо в спину. Он как-то весь содрогнулся и разом съежился, и, мельком оглянувшись на источник звука, тут же задал деру. При этом рукой с газетой как-то тяжело отмахивал на ходу, будто не газета это вовсе, а сверток, и внутри что-то тяжелое.

— Стоять! — крикнул я и бросился за ним.

До беглеца шагов сорок-пятьдесят, если поднажму, то через минуту догоню, прикинул я. Ведь бегать я умел, научился уже. Но мужик в кепке свернул за дом, а когда я выскочил на то же место за углом, там уже никого не было.

Я остановился и задумался. Куда он мог деться: выскочил на улицу, вариант второй — забежал за другой дом, вариант третий — вернулся в этот же двор, оббежав его, а после затаился в подъезде.

С какого начнем? Пока один проверяешь, второй вариант может оказаться верным — и растять в воздухе, как дым… Я бы на месте беглеца попытался затеряться на улице. Вроде бы, этих тёмных личностей я хорошо понимал. Поэтому решил прочесать окрестности. Скакнул на тротуарчик.

Вперед, назад, огляделся — никого… Черт! Куда он делся? И какого фига он от меня побежал? Узнал, что я милиционер? Не думаю… я одет по гражданке, машина обычная, да и он на меня сильно не смотрел, сразу порскнул прочь. Увидел, как я к нему дернулся, и смылся, гад. Кто же ты такой, дядя в сером мятом костюме и в кепке? И что было завернуто у тебя в газету?

Я обошел дом, огляделся. Редкие прохожие спешат на работу. Вгляделся в каждый силуэт — нет того хмыря. Значит, он не покидал двор, а оббежал дом и нырнул в какой-нибудь подъезд. Я вернулся к ГАЗику. Времени прошло — буквально считанные секунды. Я демонстративно вскарабкался в кабину и сел, уже не скрываясь. Если хмырь где-то в подъезде — всяко наблюдает за мной через окошко лестничной площадки. Самым простым было бы сейчас обшарить каждый подъезд, но тут большое «но». Только представить — я зайду не в ту парадную, и, пока добегу до пятого этажа, хмырь сразу смоется. Обидно будет, если он окажется в соседнем подъезде. Сидит, смотрит и ждет, когда можно выскочить.

Так… Что же делать? Пока я в машине, он во двор не сунется, это факт. Но и я за подмогой не могу сбегать, нельзя отлучаться. Серый уже явно ушел в ГОВД, попросить, что ли, Алёну вызвать наряд? Но как объяснить своим, дежурным в «аквариуме», что я караулю поджигателя? А в том, что должен был произойти поджог, я уже не сомневался. Не просто так этот тип от меня смылся и в окна заглядывал. И самое главное, как я объясню Алёне, почему я всё это видел? Мол, гулял-гулял, забрел и — хоба! Звоните в милицию! Нет, не пойдет. Да и не привык я помощи у женщин просить. Я вообще не привык просить, тут надо самому покумекать.

Пошарил в бардачке ГАЗика, наткнулся на моток толстой алюминиевой проволоки. Грешным делом стал на полном серьезе раздумывать, как смастерить ловушку на хмыря. Захотелось вдруг «Рэмбо» пересмотреть, интересно, первая часть уже вышла? Вряд ли. Повертел в руках проволоку, поморщился и забросил моток обратно.

Пошарил в бардачке дальше. Перебирал в руках старые массивные болты (и на фига они нужны здесь? Хотя в ГАЗике — все нужно), какие-то обрезки резиновых трубочек, выцветшие бумажки, похожие на какие-то сомнительные накладные, нашел старое полотенце, испачканное в машинном масле, и прочий мусор. Захлопнул бардачок.

Солнышко окончательно вылезло из утренней дымки и припекало по-летнему. Теперь кабина уже не совсем в теньке, а наполовину на солнце. В ее нижнюю часть проникали жгучие лучи. Жарко… Я распахнул дверь.

И тут в голову пришла гениальная идея. Я снова открыл бардачок и достал оттуда полотенце. Оно было цвета прелой листвы, воняло мазутом и бензином. Я накинул полотенце на лобовое стекло изнутри, будто прикрылся от солнца. Знаю, что гад за мной наблюдает, но он понимает, что из-за полотенца наблюдаю и я за ним, и никуда он, сволочь такая, не дернется. Вот только полотенчико я накинул не просто так и не от солнышка совсем, а чтобы обзор скрыть. Я достал моток проволоки, отломал нужный отрезок и слепил из него подобие плечиков для одежды. Готово!

Потом скинул с себя футболку и повесил ее на плечики. Прикрепил их на спинку сиденья. Чучело, вернее, макет человека готов. Подтянул чуть полотенце вверх, чтобы обнажить нижнюю часть лобовухи, а сам при этом пригнулся к полу. Так ещё лучше. Теперь, если смотреть с улицы, кажется, что в кабине кто-то сидит. Футболка виднеется. Вот только морды не видно, тряпица закрывает обзор.

Я ужом скользнул из кабины, пролез под ГАЗик, прополз на брюхе по траве, вылез с другой стороны. Юркнул за гаражи и выскочил со двора.

На мне — трико и майка. Выглядел я либо, как алкаш, либо как спортсмен. В СССР мужчины любили майки-алкоголички. Не знаю почему, но я тоже сегодня ее нацепил, когда собирался за руль Нуриковой машины. Как чувствовал, что пригодится, чтобы притвориться спортсменом.

Спортсмен так спортсмен. Я побежал. Теперь я не кидался ни за кем в погоню — бежал размеренно, выверяя каждый шаг, пружинисто, как кенгуру, и одновременно твердо, как лось. Вообще вошел в образ бегуна и скорости набрал. Прохожие не обратили на меня никакого внимания, обычное дело, парень бегает. И это гуд! Тем более, я внешне уже вполне стал походить на человека, регулярно занимающегося физическими упражнениями, чуть раздался в плечах. Сам в шоке, как быстро пошёл прогресс, видимо, просто надо было дать некий толчок-пинок телу. Как будто оно только этого и ждало.

Бежал я не только для маскировки, но действительно торопился. Неизвестно, сколько моя бутафория будет сдерживать хмыря. И вообще, советские люди очень любопытны, прохожие могут запросто заглянуть в кабину ГАЗика и стырить футболку. От таких мыслей ноги сами понесли меня быстрее. Может, и вправду на городских соревнованиях побегать или в забегах выходного дня поучаствовать — даже промелькнула в голове дурная мысль.

Вот и ГОВД. Как бы проскочить незаметно? Все-таки они знают, что я не спортсмен, и майка вызовет ненужные вопросы.

Во дворик можно было попасть двумя способами — через само здание (насквозь пройти через главный вход) и через ворота с калиткой. Я выбрал калитку, но проскочить незаметно всё же не получилось. Вбежав во дворик, я тут же наткнулся на Аглаю Степановну. Чуть не зашиб ее, ну, или она меня.

— Саша? — вытаращилась она на меня, увидев в майке и трико.

Даже рот рукой прикрыла, будто это могло скрыть ее эмоции. Не дожидаясь ее вопросов, я сразу сказанул, что первое пришло в голову.

— Доброе утро! Я тут след тренировочный прокладываю Мухтару. На скорости прокладываю. Хочу проверить, сможет ли он по нему пройти. Вот если, например, искомый человек не шел, а бежал, ломился, как ужаленный, сможет ли собака след взять. Успеет ли запах остаться? Экспериментирую, так сказать, это мне Загоруйко мысль подкинул, он у нас вечно эксперименты ставит.

— Да, да — закивала следователь. — Валентин у нас такой. Дотошный и скрупулезный. А почему же ты в майке, Саша?

И не сводит с меня поражённого взгляда.

— Так жарко бегать, в майке и обдувает, и скорость выше.

Мы поулыбались друг другу. Я ей подмигнул и сказал, что вчерашний разговор в силе, никто ничего не узнает. Она, чуть зардевшись, благодарно кивнула и пошла дальше. А я влетел в свой кабинет. Он оказался открытым. Серый, наверное, отпер — но его внутри не оказалось, зато тут как тут была кадровичка.

— Привет, — уже скользила она по мне игривым взглядом. — Ты так ко мне торопился, что разделся на ходу… Хи-хи…

— Извини, радость моя, не сейчас, — выдохнул я, утирая лоб. — Где Серый? Где Мухтар?

— На речку пошли.

— Блин…

— Что случилось, и почему ты в таком интересном виде? — женщина подпорхнула ко мне и обняла.

Мои руки не удержались и тоже будто сами собой запрыгнули на её прелести и выпуклости. Горячий поцелуй, как короткая автоматная очередь, и я с неохотой отлепил ее от себя и посмотрел в глаза.

— Маша, дело жизни и смерти. Я убежал. Все. Пока…

— Куда?

— На речку.

— Давай в обед сходим туда. Я с тобой хочу!

— Я же говорю, дело важное, — бросил я через плечо, уже выскакивая из кабинета. — Потом расскажу!

Нет, конечно, ничего я рассказывать не собирался, просто потом наплету, что там за дела такие у меня были.

Мельком глянул на окно Кулебякина — оно раскрыто, но курящего силуэта не видно, я остался незамеченным. Повезло, ведь официально я должен выступать сейчас на мясокомбинате с агитационными речами.

Выскочил из ГОВД, кто-то, конечно, меня заметил, но по фиг. Рванул за город, в сторону речки. Благо протекала она совсем недалеко. Да и до нее не пришлось бежать, на полпути я наткнулся на Серого и Мухтара, даже разогнаться как следует не успел.

— Сан Саныч! — обрадовался парень. — А ты чего это бегаешь? Ты говорил, что не придешь сегодня.

— Планы изменились, — я остановился перевести дух. — Мне Мухтар нужен. Дело срочное…

— На след Интеллигента напал? Ух ты! А можно мне с тобой?

— Нет.

— Ну пожалуйста, пожалуйста!

— Это не Интеллигент, и это опасно.

— А я сеструхе скажу, какой ты крутой мужик и мент хороший.

Ишь, рекомендациями меня купить решил!

— Она и так знает.

— А я не скажу, что к тебе кадровичка постоянно ходит, — хитро прищурился малец и поглядывал на меня с таким выражением, будто знает мою самую страшную тайну. Тайна-то была, но не страшная.

— А я не дам тебе подзатыльника.

— Вот и договорились.

— Догоняй, я тороплюсь, встречаемся у тебя во дворе, — выкрикнул я и, перехватив поводок, умчался с Мухтаром в горизонт.

На это и был мой расчет — я тороплюсь, Серый отстанет, и я успею всю опасную часть поисковых работ выполнить без него. Но Серый, как назло, не отставал. Хоть и бежал поодаль, но не терял меня из виду. Выносливый…

Я забежал во двор. И остановился. Следом подкатился запыхавшийся Серый.

— Мы, мы… Мы зачем сюда?.. — еле выкашлянул он.

— Кто-то ошивался у ваших окон, — ответил я. — Сейчас Мухтар его найдет.

— Зачем?

— Много вопросов задаешь, не мешай.

Я повел Мухтара к тому месту, где стоял под окном незнакомец. Пригнул шею собаки мягким движением к земле и скомандовал:

— Нюхай, нюхай…

Мухтар засопел, зафыркал, пропуская через нос воздух. Поводил головой по траве, где-то принюхался, а где-то просто мельком провел носом. Вроде, нашел след, можно командовать дальше.

— Ищи, ищи!.. — приказал я.

И пес побежал.

Сначала так, как и двигался хмырь — за угол дома. Я на другом конце поводка еле поспевал за ним.

— Смотри, чтобы из подъезда никто не вышел! — кивнул я Серому. — Если что — кричи!

— Что кричать?

— Что хочешь, лишь бы я услышал.

Тем временем собака обвела меня вокруг дома и вернулась во двор. Мои догадки, что хмырь вернулся и заскочил в подъезд,– подтверждались.

Вот только пёс теперь уверенно трусил мимо подъездов. Один, второй, третий. Черт! Неужели я ошибся? Остался последний подъезд, и Мухтар потянул меня в сторону него. Там у двери лежало раздавленное вареное яйцо. Наверное, его к нему потянуло — голодный, что ли? Но нет, он его проигнорировал. Вообще-то служебных собак учат не подбирать ничего, видимо, зря я сомневался — Мухтара этому тоже учили.

Пёс затянул меня не в подъезд, а… в подвал. Дверь которого была рядом с дверью парадной. Запахло сырым бетоном, старой картошкой и пылью. Темно, как в могиле…

Я чуть притормозился, чтобы не врезаться во что-нибудь в темноте. Но Мухтар всё тянул меня вниз. Я пошарил по стене и нашел выключатель. Щелкнул. Тусклый желтый свет пролился на ступеньки бетона. И я пошел дальше. Поводок натянулся в струну, аж пальцы заломило.

— Гав! Гав! — Мухтар вдруг принял стойку.

Это означало одно: искомый объект совсем рядом.

Глава 8

Переплетения железных труб, бетонные закутки, в закутках — какие-то кладовки на замках, и всё это в расползающемся по углам полумраке. Лампочка освещала пространство лишь до нижней ступеньки, а дальше ее мерцание разбивалось о тяжелые сгустки черноты.

Темно и холодно. После жары я даже поежился, а Серого вообще чуть ли не трясло. Конечно, он не смог оставаться во дворе и увязался со мной — гнать его было некогда. Пусть за моей спиной торчит, там безопасно. Мухтар же навострил уши и вытянулся в струну. Весь обратился в слух. Уставился куда-то, не шелохнется, только загривок вздыбился.

— Считаю до трех! — крикнул я в черноту. — Не выйдешь! Пускаю собаку! Р-раз!.. Два-а!.. Три! Хана тебе… Фас!

Мухтар не глухой, но рявкнул я команду нарочно громко, чтобы психологически сломать оппонента еще перед тем, как до него доберется пёс. Но тайный враг не сломался — или наоборот, сильно испугался меня, пока не знаю. Притаился и не вышел. А Мухтар метнулся в темноту и исчез, словно призрак. Я ждал. Вдох — выдох. И через несколько секунд уже слышны были душераздирающие крики его добычи и рычание пса. Он явно рычал сквозь зубы, сквозь стиснутые челюсти.

— Убери! Убери собаку! А-а! А-а-а!!! — эхом пролетел пронзительный вопль.

Никого убирать я не торопился. Сам виноват, не хрен было шкериться, я же сперва предлагал сдаться. Велел Серому стоять на лестнице, а сам молча двинулся на крики в темноту.

Идти далеко не пришлось. Пёс пятился, упираясь всеми четырьмя лапами, тряс головой, дергал и тянул на свет брыкающееся тело за брючину.

Через несколько секунд Мухтар самостоятельно выволок к ступенькам, под свет лампочки, мужичка, и лишь тогда я скомандовал: «фу».

Пёс нехотя выпустил из пасти изодранную штанину. И отошел. Шерсть на загривке дыбом, из пасти капает голодная слюна, глаза в темноте отсвечивают, и кажется, что горят.

Молодец, Мухтар, зверюга…

— Встать! — приказал я барахтающемуся в пыли мужичку.

Тот отодвинулся прямо на жопе подальше от нас, греб ногами, как паучок. Уж очень сильно боялся Мухтара.

— Я буду жаловаться! — выдохнул он дрожащим голосом, и голос мне его показался знакомым.

— Встал и подошел ко мне! — повторил я приказ.

— Уберите собаку! Уберите!

— Не ссы, без команды он тебя есть не будет. Сюда иди, или ты хочешь, чтобы мой пёс снова тебя выволок?

Я не шел в темноту за мужиком, оставался на свету, мало ли, что там у него за пазухой припасено.

Покусанный, наконец, поднялся и, пошатываясь, заковылял ко мне. Подвальная лампочка высветила его худое лицо с разбитыми очками на носу. Теперь я его узнал. Те же впалые щеки, тот же заумный вид, но прикид — потрепанный и невзрачный.

— Ну, здравствуй, Интеллигент, — улыбнулся я. — А я тебя искал. Что же ты смылся тогда? Люди говорят, ты мне подляну готовил. Теперь эти люди в КПЗ чалятся, а ты вот все бегаешь. Но, похоже, добегался.

Не зубы Мухтара, нет — в этот раз что-то в моем голосе подействовало на злоумышленника.

— Зашибу! — заорал в этот момент Серый

Он тоже его узнал, схватил вдруг с пола обломок кирпича. Уже занес руку, чтобы швырнуть в своего старого знакомого, и я еле успел ее перехватить.

— Погоди, Андрюха! Этот гад нам пока живой нужен.

— Я буду жаловаться! — вдруг выкрикнул Интеллигент. — Вы не имеете права!

— Вот как ты заговорил… Терпилу из себя корчишь? Что ты делал в подвале? Говори, падла!

Гав! Гав! — поддержал мои слова Мухтар, и хмырь сразу заговорил. Сбивчиво, испуганно.

— По нужде зашел! К чему такие вопросы? За это разве сажают?

Я задумался, поскреб затылок, собрался с мыслями. Выпрямился и выдал, возвращая себе милицейский голос:

— Ты задержан по подозрению серии краж, в организации преступной группы и вовлечении в преступную деятельность несовершеннолетних.

Хотелось еще сказать, что ты, гад, имеешь право хранить молчание, но так в Америке говорят и в некоторых наших плохеньких фильмах и сериалах. А в СССР все просто и без лишних рассуждений, всего два слова: «гражданин, пройдемте».

Я обыскал задержанного, ничего на карманах, кроме носового платка, небольшой суммы денег и футляра для очков, не нашел. После связал ему за спиной руки его же собственными шнурками.

Потом вспомнил, что когда он шарился под окнами квартиры, в руках у него была газета, свернутая в трубочку. И трубочка была такая не хилая — широкая.

— А где газета? — спросил я.

— Какая газета? — сделал придурковатое лицо очкарик.

Я подвел к нему Мухтара, и Интеллигент неподдельно затрясся.

— Что вы собираетесь делать?

Я хотел, чтобы пёс обнюхал его руки и поискал сверток из газеты, который этот паршивец где-то тут скинул, но вслух сказал другое, кивнув на Мухтара:

— Сейчас тебя будут грызть, вот этими зубами, пока не скажешь, гнида, куда дел газету, которая у тебя в руках была.

— Нет, нет, нет, не надо! — затараторил Интеллигент. — Там! Там газета!..

Он кивнул направо, в темноту. Руки связаны, так что пришлось ему тянуть подбородок, показывая направление.

Я сходил в машину и взял из бардачка спички. Вернулся и углубился в недра подвала. Светил, чиркая и поджигая сразу по три спички.

В дальнем углу под трубами я и правда нашел газету. Больше там ничего не было, но она всё ещё сохраняла форму некоего цилиндра, будто в ней был завернут предмет, круглый в сечении.

Я осмотрелся, не жалея спичек. Рядом обнаружил разбитую бутылку. От нее несло одновременно бензином и едкими парами скипидара. В отколотом горлышке — тряпка. Не просто тряпка, это вставлен фитиль из какой-то промасленной ветоши.

Поняв это, я не стал близко светить, чтобы не зажечь горючую смесь на земле. Она уже почти вся впиталась, но всё равно, пусть улика, если что, останется целой. Может, потом изымем с понятыми, как положено.

Все ясно… Это коктейль Молотова. Этот хмырь намеревался зашвырнуть его в окно квартиры Серовых. Но зачем? Убить старшую пионервожатую? Для провинциального городка это слишком… Да и почему таким мудреным способом? Нет гарантии, что жертва погибнет в огне. В таком случае вывод напрашивается один: поджог был запланирован не ради убийства, а ради… Поджога? Что он дает?

Будем рассуждать логически… Ну сгорит квартира, сгорят вещи, мебель, бытовая техника (самое ценное — это телек и холодильник), что это дает? Пока не понял… Нужно тряхнуть Интеллигента и узнать его настоящее имя.

Я посадил задержанного в ГАЗик. Серый с Мухтаром пошли пешком. Доехал на грузовике до отдела, завел очкарика в дежурку и передал Баночкину:

— Пусть у тебя в КПЗ посидит до завтра.

— Запиши его в журнале доставленных, — протянул мне пухлую «амбарную» книгу дежурный. — Трезвый? По хулиганке задержал? Нужен номер протокола, участковый не оформлял еще? А чего в суд не везешь — белый день на дворе, успеешь арест по административке оформить. Это самое… Хе… а чего это он у тебя подранный и пожеванный весь? Ты на нем Мухтара тренировал? Ха! — развлекался тот, будто мой пленник его и не слышит вовсе.

— Короче, Миха, долго объяснять, — я посмотрел на часы, время поджимало.

Уже пора в душ, переодеваться и в кино. Конечно, теперь я предотвратил поджог квартиры Серовых, и в кино идти уже нет жизненной необходимости, но я пообещал девушке. Даже двум девушкам. Обещания надо выполнять, тем более, когда выполнять их самому приятно. А этот посидит пока, подумает. Потом все с него вытрясу. Я хоть и не следак и не орган дознания, опрашивать под бумажку прав не имею, но устно могу с пристрастием спросить, мне большего и не надо. А под протокол потом Аглаю попрошу оформить показания. Надо еще будет придумать, за что его прессануть и посадить. Вряд ли карманные кражи удастся доказать — я мельком прочитал материалы, там в объяснениях потерпевших говорилось о том, что лица злоумышленника они не видели. Конечно, его можно заставить признаться (Мухтар в помощь), но на суде он всегда может отказаться от своих показаний, поменять их на 180 градусов, уж мне ли не знать, я на этом собаку съел. Хм… Последняя фраза звучит не очень, не буду больше употреблять фразы про собак в непонятном контексте.

Особенно при Мухтаре.

Так… Размышлял я дальше, перебирая варианты — за что можно прижучить Интеллигента. Вовлечение Серого в преступную группу? Если я скажу, то Андрей даст показания, но… тоже трудно будет это до приговора довести — слово взрослого мужика против слова непутевого подростка. Из соучастников мог бы быть Трубецкой, который прикрывал делишки по ментовской лини, отказные строгал, да терпил обрабатывал, мол, ничего не выгорит, лучше откажитесь от заявления. Но, что-то мне подсказывало, что Трубецкой не признается.

А уж покушение на поджог квартиры — тем более недоказуемо. Ну, поймал я его в «подземелье», скажет, что поссать пошел в подвал. Про бутылку с горючкой будет все отрицать. Даже если как-то привязать бутылочку к нему, может, отпечатки на осколках поискать — скажет, что в подвале ее нашел и сослепу разбил.

Все это прокрутилось в голове само собой и быстро, будто на автомате. А неплохо — когда опыт бывалого сидельца перемешался с знаниями кадрового милиционера, окончившего Волгоградскую Высшую следственную школу.

А теперь надо решать, что делать с Интеллигентом. А что тут думать? Буду действовать по старой схеме. Попрошу участкового слепить на него липовый протокол по хулиганке, запихаю его на пятнадцать суток, а потом буду кубатурить и искать доказательства. А может, посидит недельку и поплывет. Сам все расскажет. Хотя нет, такой не расскажет. Чую, что только притворяется он этакой очкастой истеричкой слабовольной. Роль свою играет. Нет, когда Мухтарка его жевал, он, конечно, орал совсем неподдельно, это факт. Там любой заблажит, когда такая псина тебя за ногу вытаскивает.

Я стал записывать данные задержанного в журнал. Посмотрел на него и строго по-ментовски спросил:

— Фамилия, имя, отчество…

Тот молчал. Сопел, кряхтел, уткнувшись понурым взглядом в пол.

— Не хочешь говорить? — я постучал авторучкой по столу, решительно встал, схватил его за ворот и потащил на выход из аквариума. — Пошли, к Мухтару прогуляемся… При нем ты разговорчивее будешь.

— Не надо! — упирался тот ногами в протертый до дыр линолеум. — Я скажу! Куценко Дмитрий Алексеевич, — выдал вдруг он.

Отлично… Я записал. Что там еще положено спрашивать? Ну, конечно, полные анкетные данные.

— Дата и место рождения, адрес проживания? — смерил я его взглядом, оторвавшись от писанины в журнале.

Он назвал Зарыбинский адрес и дату рождения. Оказалось, ему чуть больше сорока. Если только это правда. Соврал или нет, потом разберемся.

— Ну все, Миха, — кивнул я на задержанного, — он твой, я погнал.

— Погоди! — встал с кресла дежурный и, снимая массивную связку ключей с вбитого в стену гвоздя, шагнул к двери. — Пойдем вместе его отведем. Я же один. Тут и камеру отпереть, и за ним еще смотреть.

— Пошли.

Мы вышли из дежурной части и тут же свернули в темный закуток, который уходил ступеньками вниз, в преисподнюю. КПЗ у нас находился в подвале под кабинетами.

Протопав по щербатым ступенькам на глубину примерно три метра, мы уперлись в массивную крашеную сотней слоев серой краски железную дверь. За много лет присохшая краска сама уже стала, как броня, отчего дверь казалась еще крепче, еще неприступней.

Михаил отпер замок, который блокировал засов. Все правильно — по-тюремному сделано, запирается дверь на усиленный засов, а не просто на язычок замка.

Петли скрежетнули, дверь распахнулась, и мы оказались в мрачном тускло освещенном помещении. Коридор, что каменный мешок, по левую руку камеры, по правую — бытовка для постового, комната для допросов, туалет.

Воняет парашей, потом и подземельем. Знакомые запахи. Даже мурашки по коже, неприятные воспоминания вдруг нахлынули. Но теперь мне не туда, и никто мне не скажет встать мордой в стену. Теперь я по другую сторону «баррикад».

В коридорчике терся одинокий постовой, его задачей было следить за арестованными и задержанными через смотровые окошки в дверях камер, не допускать беспорядков и суицида. Для административников (в народе — суточников) была отдельная единственная камера. Она вмещала человек восемь. Но при необходимости можно было и десяток туда набить. Для арестованных и задержанных по уголовным делам имелось три камеры, вместимость каждой — человека четыре, но, как правило, такой контингент рассаживали отдельно по камерам. Редко когда четверо набиралось в одной. Подельников разделяли, разделяли и тех, кто в первый раз, ограничивая их общение с матерыми рецидивистами.

— К административникам его? — спросил Миха.

Я поразмыслил. Нет, такое не годится. Там сидят еще те два гаврика, что на меня покушались в гараже. Негоже, чтобы они с заказчиком пересекались.

— Слушай, а давай его в отдельную камеру засунем. — предложил я дежурному, как бы и не слишком настаивая. — Есть же свободная, я смотрю.

— А давай, мне без разницы, — пожал плечами Баночкин.

Он отпер камеру, и я тоже туда заглянул, будто хотел проверить, надежная ли она. Нет ли там подкопа, как в замке Иф.

Зашел и наткнулся на еще больший полумрак, едва подсвечиваемый лампочкой из коридора. Современные ИВС по сравнению с советскими казематами — просто курорты.

В углу вонючий оцинкованный бачок с крышкой — «параша». Вместо окон горизонтальные узкие «бойницы» на стене под потолком, забранные чуть ли не наглухо чугунной решёткой в мелкую ячейку — такой подход к конструкции меня вполне удовлетворил, он напрочь исключал возможность побега. В такие оконца и голова-то толком не пролезет, не то что остальной зэк. Даже если выпилить решетку — разве что духоты меньше будет.

Я осмотрел дверь. Железная, из «паравозной» стали, крепкая и несгибаемая, как сейчас коммунистическая партия. Запирается и на засов, и на ключ, все по тюремному фэншую. Остальное стандартно — глазок с откидной крышкой, окошко-кормушка. Через нее даже гном не протиснется.

— Ну что, Морозов? — вопросительно уставился на меня дежурный. — Выходишь? Там это самое… Никого нет в дежурке. Надо поторопиться.

— Думаешь, что-то своруют у тебя?

— Нет, конечно, но начальник орать будет. Никого нет, ядрёна сивуха! Всё такое. А что я сделаю, если у меня помощника нет, а по приказу положен.

— Все, Миха, выхожу, — удовлетворившись осмотром камеры, кивнул я и шагнул в коридор. — А ты заходи. Располагайся.

Я втолкнул Интеллигента в камеру, он брезгливо поморщился и остался стоять посредине, не решаясь сесть на дощатый настил у стены (кровать, сиденье и стол для приема пищи в одном флаконе). Вся поверхность настила испещрена надписями, царапинами, рисунками, датами.

А я про себя отметил, что Интеллигент немного ошарашен обстановочкой. Странно… Неужели не отбывал? С его-то профессией? Первоходку корчит.

Миха замкнул камеру, а я нагнал жути постовому молодому сержантику.

— Следи в оба, это опасный рецидивист, — потом повернулся к Баночкину и спросил: — Ключи от камеры у кого? У тебя?

— Только у меня, — кивнул тот, а потом, скосив взгляд на постового, тихо добавил. — По сути, Грищенко здесь тоже узник. Я его запираю вместе со всеми… Чтобы казусов не было, это самое… Прихожу на шмон и кормежку. И смену наряда провожу.

— А еду где берете?

— Да тут в столовке соседней готовят. Кстати, неплохие харчи, я, бывает, сам не гнушаюсь перекусить государственным. Там нам с запасом привозят.

— Хорошо, что ключи только у тебя, казусы нам не нужны, ага, — удовлетворенно хмыкнул я, а про себя подумал. что КПЗ — самое надежное место в Зарыбинске, где можно спокойно «помариновать» Интеллигента. Ночку посидит и сразу сговорчивее станет.

Мы вышли из преисподней на белый свет. Я вдохнул поглубже. Побыл внизу несколько минут, а уже так по свободе соскучился. Из ментов в советские времена работать в КПЗ особо никто не горел желанием. Вроде, и бумаг мало, и в тепле, и ногами не надо протоколы натаптывать и за жуликами бегать, вот они, здесь, под присмотром. Но обстановочка еще та… Да и общение с тубиками и чесоточными никто не отменял. Смену отработал, считай, что маленький срок отбыл. Помнится когда сам попадал в ИВС, мой сосед по камере кому-то из постовых хвастался, мол, мы-то выйдем, а вы останетесь…

Все! Теперь домой, в душ и в кино! Надо торопиться, а то табор в небо без меня уйдет!..

Глава 9

— Привет! — помахала мне Ася из толпы. — Саша, мы здесь!

Я подошел к кинотеатру. Несмотря на будний день и рабочее время, народу собралось немало. Это был единственный кинотеатр на весь город. Как и положено советским кинотеатрам, он впечатлял своей монументальностью, величием колонн с лепниной и прочими ампирными штучками. Нет, конечно, ему далеко до московских и ленинградских собратьев. Всё, как потом принято будет говорить, на минималках. Но по сравнению, например, со зданием исполкома, трестов, комбинатов и прочих столовых (уже не говорю о ГОВД) кинотеатр «Родина» снаружи смотрелся очень респектабельно.

Я подошел к девушкам:

— Привет!

— Привет, — отозвалась Алёна сразу.

— А мы раньше пришли, — светилась Ася, будто это было великим достижением.

— Сорри, девочки, что заставил вас ждать, на работе неотложные дела были, но теперь я весь ваш.

Девочки повели глазками, немножко удивилсь слэнгу, но деликатно промолчали. «Сорри» и подобные словечки родом из буржуйского словаря англицкого в это время лишь в кругах фарцы-хипарей-мгимошников в ходу. А в Зарбинске о них и не слыхивали. Простой советский человек скорее сказал бы «пардон», позаимствовав красивое словечко из французского, такие повсеместно ходили по Союзу, ведь популярность французского кинематографа и экранизаций Дюма в СССР бешенная. Но я решил сказать, как сказал. Этакий намек, что в кино с ними идет не простой мент-летёха, а человек «в теме».

Я подхватил их под руки и потянул ко входу. Поймал себя на мысли, что мне доставляет огромное удовольствие вот так просто идти с ними бок о бок, с красавицами в модных платьишках и на каблучках. Снова я почувствовал себя этаким студентом.

Стали подниматься по ступенькам на широкое крыльцо. Там примостилась на перевернутом ящичке бабуля, торговавшая доморощенной и не только доморощенной флорой. Цветочки торчали из двух ведер.

— Молодой, человек, купите девушке цветы, — тянула она мне невзрачный букетик, приценившись по внешности к моим финансовым возможностям. — Недорого, рубль двадцать всего.

— Дайте мне вон тот, — ткнул я пальцем в наиболее презентабельный и красивый букет.

Вряд ли такой в огороде вырастить можно, скорее всего, предприимчивая бабуля не только свое толкает, но и перепродажей занимается. Не знаю, как обстоят дела в Москве, в Ленинграде и в крупных промышленных центрах, а вот у нас в Зарыбинске цветочный магазин и ларьки стояли полупустыми. Иногда там продавали самую настоящую гниль. Единственным местом, где можно было приобрести нормальные цветы в Зарыбинске, являлся рынок. Но там и цены были уже совсем другие. Негосударственные.

Но все одно, люди покупали. Откуда брались цветы на рынке, никто не знал и знать не хотел. Думаю, хвост рос из южных республик. Официально все крупные теплицы и хозяйства по выращиванию цветов в СССР были государственными либо кооперативными, но при этом львиная часть продукции умудрялась уходить налево и совершенно не по госцене. Гражданам разрешалось выращивать цветы и на подсобном участке, но не в промышленных масштабах и торговать ими на рынке. А в солнечных республиках имелись нелегальные огромные частные «плантации», с которых сдавать государству за копейки производители, конечно, не горели желанием. И в обход законов и в подкрепление нетрудовых доходов были налажены поставки по всему Союзу. Контролирующие органы задабривались взятками, использовались рычаги кумовства, откаты. В общем, несмотря на то, что частного бизнеса в СССР не было, цветочный таки процветал.

— Этот семь рублей, — покачала головой бабушка, видимо, не признав в «студенте» состоятельного покупателя.

Оно и понятно, одет я просто и неброско. Брюки советского кроя из обычной ткани — шерсть с добавкой волокон социализма и ленинизма. Рубашка с коротким рукавом, по-советски широкая, в непритязательную полоску. Короче, обычный советский парень. Я задумался… Надо бы над гардеробчиком поработать, фарцы прикупить. Джинсиками обзавестись. Сейчас они особенно в моде. Но пока не до гардероба было, и я носил одежду своего предшественника. А учитывая, что основную часть времени проводил на работе (либо в в форме, либо в рабочей одежде), то немодный прикид меня не особенно парил, и только выбравшись, что называется, в свет, я понял, что хочется немного другого.

Впрочем, к сегодняшнему дню я тоже не готовился как к празднику. Ладно хоть, успел смыть пот, кровь и смрад.

— Давайте по семь, — кивнул я бабуле, а обе мои спутницы напряглись, я даже почувствовал, как сжались их пальчики под моими локтями.

В воздухе так и висел немой вопрос: кому же букет? Торговка потянулась к цветам, а я добавил, отсчитывая нужную сумму:

— Два штуки, пожалуйста…

Торговка заметно повеселела и девочки тоже.

— Два? Ой, хорошие цветочки, для таких красавиц в самый раз! Вам завернуть в газетку?

— Не надо, — отдал я ей деньги. — Пусть цветочки у вас поживут, после сеанса заберем. Так можно?

— Конечно, — кивнула бабуля и подмигнула девчонкам, улыбнувшись золотым зубом. — Какой у вас кавалер, какой мужчина! Берегите, девочки… Не пойму только, кто из вас его сестра, а кто девушка?

— Мы просто друзья, — снял я неудобный вопрос и потянул своих «друзей» внутрь кинотеатра.

Холл был полон людей, на стенах плакаты с известными актерами и актрисами. Вот какое-то объявление про прошедший съезд партии, фото Ленина, а под потолком огромный стяг: «Из всех искусств для нас важнейшим является кино… В. И. Ленин».

Мне кажется, эта фраза украшала любой советский кинотеатр. Но потом в девяностые, очернители Союза переиначат ее и выставят в другом свете, дескать, смотрите как ваш хваленый Вождь говорил, якобы, полностью эта фраза звучит вот так: «Пока народ безграмотен, из всех искусств для нас важнейшими являются кино и цирк». И многие поверят…

В кассе очереди не было, все-таки не премьера и сеанс дневной. Купив билеты, я потащил спутниц в буфет. По традиции там полагалось сжевать по пироженке с лимонадом, что мы и сделали.

После всех приготовлений, наконец, мы вошли в зал. Заняли простенькие деревянные сиденья в среднем ряду. Парочки старались занять места для поцелуев. Туда же утекали стайки местной шпаны, чтобы, если что, выкрикивать на весь зал замешкавшемуся киномеханику при смене бобин традиционное: «Сапожник!»

Медленно начинал гаснуть свет, зал замолкал, переставали стучать креслами, и начиналось действо… Аж мурашки по коже, как давно я не был в настоящем советском кинотеатре. Современные, с комфортными велюровыми креслами, системой звука и кондиционерами — совсем не то пальто. А тут будто в детство свое окунулся.

Начался показ киножурнала «Фитиль». Интересное название, но поговаривают, что пошло оно от морского термина, где «фитильнуть» означало что-то вроде прижучить. Его происхождение уходит в далёкое прошлое: когда адмирал замечал на корабле своего соединения непорядок, то на флагмане поднимался позывной корабля-нарушителя и производился выстрел из орудия по команде «Фитиль». Выстрел должен был привлечь внимание командиров всех кораблей. Уже оттуда идиома пошла в массы и выражение «вставить фитиля» подало идею для названия и заставки сатирического киножурнала, который высмеивал взяточничество, пьянство, разгильдяйство, расхищение государственного имущества и прочую бюрократию.

И вот наступил самый пиковый момент, когда после киножурнала занавес стал раздвигаться еще шире, освобождая место для широкоэкранного фильма, а в зале прокатился ропот в предвкушении показа.

Зазвучала грустная цыганская песня под гитару, а на экране появилась вереница кибиток. Дорога. Романтика и цыганская кровь. Хоть в СССР отношение к цыганам было неоднозначным — с одной стороны, типично цыганский бродячий образ жизни осуждался, но с другой — романтизировался. Положительный цыган — это, скорее, обыкновение, чем исключительность. От Яшки из «Неуловимых мстителей» до Кармы из «Карнавала». Хотя последний, вроде, еще не сняли. А уж эпопея «Цыган» про Будулая и вовсе станет одним из любимейших советских телехитов.

На самом интересном месте, однако, аппарат зажевал пленку. Последнее, что мы увидели — как Лойко Зобар кинжалом копает могилу давнему товарищу. Недовольные свисты и выкрики пронеслись по залу. Даже на время включили свет. Больше всех возмущался какой-то парень. Я его не видел, но выкрики «сапожник» он браво приправил матом.

Граждане возмутились, мол, сейчас милицию вызовем. Кто-то сделал хулигану замечание, но был отправлен им за сапожником.

Бабушка-контролер ничего не могла сделать. Лишь пригрозила милицией. В общем, обычная рядовая перепалка, вот только по закону я обязан вмешаться. И не только поэтому. Со мной две дамы, которые прекрасно знают, что я сотрудник. В другой бы ситуации я бы сам его послал, чтобы заткнулся, а тут надо действовать культурно. Вставать и выводить его из зала мне не хотелось, оформлять по хулиганке — тем более, я отдыхать пришел, поэтому я все-таки склонился к варианту попроще и немного пренебрег обязанностями сотрудника советской милиции. Встал, обернулся, выцепил его взглядом на последнем ряду и гаркнул:

— Если не заткешься, вылетишь!

Тот примолк, почесал репу, подумал, оценил обстановку, даже тоже встал, это я боковым зрением видел, посмотрел, с кем я, и, поняв, что без банды, а с двумя девушками, крикнул:

— Чо ты сказал⁈ Э⁈

Я снова повернулся и сделал ему знак головой, мол, пошли выйдем. Но он или не понял, или не захотел понимать, а в это мгновение снова погас свет, и сеанс продолжился.

— Не связывайся с этим придурком, — прошептала Алена, сидевшая по левую руку. — Это же Эдик.

Я не стал спрашивать, кто такой Эдик, лишь кивнул, погрузившись в фильм, но внимание Алёны мне определенно понравилось. Она даже не отодвигалась от меня после того, как прошептала предостережение. Я чувствовал ее тепло. Если бы не Ася, которая сидела по правую мою руку и шмыгала носом (сцена снова шла душещипательная), то я бы непременно приобнял Алёну. Известно, что в темноте девушки не такие вредные, как при свете.

В финале обе девчонки уже рыдали, не сдерживая слез.

— Я ведь его смотрела, а все равно реву, — проговорила Алёна.

Ася пошла дальше признаний в сентиментальности, она взяла мою руку и стиснула пальцы, ища поддержки и утешения.

Мне было жалко героев, но скорлупа моя все же толще, чем у девчонок. Носом я не шмыгал, а гадал, что же делать дальше с плаксами. Вот, блин, выбрал я фильм. На самом деле, конечно, я его не выбирал — мне нужно было занять время, а в эти часы шёл только этот фильм. Оно и неплохо, конечно. Фильм был с душой, и девчонки с душой. Не то, что потом взрастет — поколение ботоксных кукол. Но вряд ли я смотрел бы на цыганские страсти так спокойно, если б не знал, что Интеллигент уже чалится в КПЗ, и никто не подпалит больше квартиру Серовых.

Включился свет, зрители, преимущественно дамского пола, спешно прятали слезки и платочки, а мы пошли на выход.

Я уже и забыл про крикуна Эдика, но он вдруг нарисовался на крыльце с двумя дружками. Дружки — типичные гопники. Слово это появилось давно, говорят, сразу после революции, но так уж вышло, что в СССР оно еще не в ходу, как будет потом позже.

Сам же Эдик — совсем не богатырь, но прибарахлен по моде. Джинсы, импортные кроссы, пиджак модный из шкуры молодого вельвета. На голове хаер под американского актера или рок-звезду, на пальцах какие-то перстни из металла, похожего на золото. В общем, этакий дэнди провинциального пошиба, хотя и в Москве бы сошел за стилягу, наверное.

— Привет, Алёнка, — он ловко сплюнул под ноги сквозь зубы, показывая высший хулиганский пилотаж. — Чо, как житуха? Пойдем седня на танцы?

— Эдик, — поморщилась девушка. — Иди куда шёл…

— Да погоди ты… — он преградил нам дорогу. — У меня, может, чу-увства… или ты с этим хмырем? Хе!..

Он снова презрительно сплюнул сквозь зубы, но теперь уже мне под ноги.

Мои пальцы сами сжались в кулак. Я в секунду позабыл, что теперь я мент, рука стряхнула Алёну, вторая — Асю.

Алена почувствовала напряжение, снова вцепилась в меня и прошептала:

— Не связывайся.

А я в голове услышал голос подполковника Купера: «Морозов, ты на испытательном сроке! Я лично буду за тобой следить под лупой!»

Вот ведь незадача. Дать в рыло в общественном месте — это поступок, за который из органов точно попрут. Придется шпану ксивой разогнать. Тьфу…

Полез я в карман и обнаружил, что ксиву в общаге оставил. Нет у меня пока ментовской привычки везде с собой документ этот носить. Не выработалась еще. При смене прикида запросто мог ее дома оставить. Да и в кино она мне не нужна была, я же не на дежурстве.

Мысленно я даже обрадовался, что нет удостоверения при себе. Это значит, что без мордобития не обойтись… вот только уголок поукромнее нужно найти.

Я быстренько оценил обстановку: их трое, я один. Перевес не в мою пользу. Но мыслить надо не так. Их не трое, а главарь и два прихвостня. Если вырубить главаря, то шакалы «на север» не пойдут. Значит, нужно порешать с Эдиком. Быстро и жестко.

Я огляделся, народ струйками стекал с крыльца, делясь впечатлениями от истории о сильной и беспощадной любви. Нет… Тут явно неподходящее место для разборок. Нужно его вытянуть за здание, желательно — одного. Но он же не лох, не пойдет. А вот если разозлить и вывести из себя, то всё может срастись.

— Слышь, сявка, — зло хмыкнул я. — Пойдем один на один побазарим, по мастям раскидаем. Или ты за бандерлогами своими только плеваться горазд?

Эдик перестал лыбиться, вмиг стал мрачнее неба на картине «Девятый вал».

— Чо сказал?..

Игра в эти чокалки — обычное дело у шпаны, когда примериваешься к противнику. Поиграем…

— Чо слышал. За уголок пошли, или ссышь?

Он думал, что раз я культурно и простенько выгляжу, то не знаю гопячий язык? Хреночки… я еще и не на таких языках говаривал.

Девчонки что-то запищали, Ася даже выкрикнула, что я в милиции работаю. Но никто ей не поверил, ведь милиционеры на таком языке не разговаривают. Надо было скорее притушить кипишь, а то уже граждане начали оглядываться.

Я еще раз стряхнул девочек с локтей и направился за угол кинотеатра, не удостоив противника даже взглядом. Унижение, невиданное для хулигана. Теперь ему точно придется принять вызов. Если считает себя крутым перцем, то пойдет один. Но Эдик оказался просто перцем и потащил с собой своих бандерлогов.

Девчонки хотели увязаться за мной, но я их остановил, мол, все нормально, я просто поговорю, не лезьте. Они отчаянно хотели мне верить, что дело ограничится всего лишь разговором. И поверили, ведь выбора у них не было.

Я шел беспечно, только что не насвистывал мелодию. Но на самом деле же был собран и начеку. Лишь только мы скрылись от всех за углом, где не было ни одной живой души, я резко развернулся.

Вовремя. От шакала всегда нужно ожидать нападения со спины, не для честных боев он за мной пошел. Но кто сказал, что я сам собираюсь биться по-честному? Троицу надо проредить любым способом.

Эдик бросился на меня первый, думая застать врасплох. Подмять, сбить с ног, запинать ногами. В общем, победить сразу и безоговорочно и успокоить заоравшую было сигнализацию своего пацанского «я», мол, все видели, как один на один замесил урода, никто мне не помогал. А то, что неожиданно напал и со спины, так это можно не брать во внимание, главное же — одолел, победителей не судят. Но я ожидал такого подвоха, слишком хорошо знал людей подобного толка. И встретил его ударом ноги в пах.

Я не боксер и не каратист, но бить умею. И по яйцам тоже. В этот раз удар хороший вышел. Точный, резкий. Парень вскрикнул и, завывая, сполз мне под ноги. Уже лежа на земле и скрипя зубами, он призывно глянул на своих подручных, что на миг опешили и застыли в нескольких шагах болванчиками.

— Мочи его, мужики! — прохрипел Эдик сквозь зубы и боль.

Глава 10

Несмотря на приказ главного, гопники медлили и, прицениваясь ко мне, не спешили нападать.

— Уройте суку! — подстегнул их валяющийся на земле командир и тут же вскрикнул, потому что я пнул его в зад, чтобы под руку не верещал.

Лежачих я не бью, но это было сделано в воспитательных и стратегических целях.

Его подручные, смирившись, что главарь их валяется раненым тюленем, наконец, насмелились и враз двинулись на меня, забирая в стороны. Хотели взять меня в клещи. Один из них совсем раздухарился и, вспомнив, что у него есть оружие, вытащил из кармана брюк выкидуху. Сделал угрожающий жест, и клинок с сухим щелчком выпрыгнул из рукояти, зловеще сверкнув на солнце.

Двое на одного, еще и с ножичком. Совсем не по-пацански…

— Перо убрал! — приказал я, пятясь и поглядывая на землю под ногами.

— А то что? — ухмылялся гопник, приняв мое отступление за страх.

А это был не страх, я сканировал боковым зрением почву в поисках подходящего оружия. Нашел… Мое дело предупредить. Такие простые ребятки, неужели они думают, что я с голыми руками против ножа пойду?

Я резко пригнулся и подхватил с земли обломок кирпича. Без всяких прелюдий и предупреждений — замах! Бросок!

И тот, что с ножом, уже корчится на земле, схватившись за живот. Обломок угодил ему точно в район пупа. С шакалами — только так.

Второй гопник подскочил к собрату и подхватил нож. Но нападать не спешил, а принял отчаянную оборонительную стойку.

— Не подходи! Убью! — верещал он, чуя, что я не особо церемонюсь с противниками.

Эдик шипел и матюгался, тот, что с животом, скулил и подвывал.

— Я сказал, перо брось, — холодно повторил я, впившись взглядом в испуганные глаза гопника.

Так холодно, что тот поежился, попятился и отшвырнул нож. Боец из него был так себе, как из кизяка котлета.

Я поднял выкидуху, убрал клинок, так что в руках будто бы осталась только рукоять, сунул в карман. Подошел к Эдику лежащему на земле, обшарил его карманы. Тот даже не сопротивлялся, еще не отошел от удара по самому, что у него есть, ценному. Лишь бормотал проклятия и ругался на своего кореша, который остался целым и откровенно спасовал передо мной:

— Ссыкло! Подними нож!

Он не видел, что нож я уже благоразумно подобрал. Я бесцеремонно перевернул Эдика на живот, наступил ему на ногу, придавив к земле, чтоб не дергался, и продолжал его обыскивать. Мне нужно было хоть что-то найти, что подтвердило бы его личность. Паспорт, права, комсомольский билет. Хотя последнее — вряд ли вообще есть.

Врага надо знать, а теперь Эдик — враг.

Нашел я паспорт темно-красного цвета нового образца 74-го года. У многих граждан в семидесятые в ходу еще были паспорта старые, с невзрачной зеленой корочкой.

Отлично! Я и вправду обрадовался находке. Это даже лучше, чем права, в паспорте ведь еще и прописка имеется. Открыл книжицу с золотой надписью «СССР» на обложке сверху, с золотым гербом Союза в центре и надписью «ПАСПОРТ» внизу. Полистал…

— Не понял? — ткнул я локтем Эдика. — Ты у кого документ подрезал?

В паспорте значился вовсе не Эдик, и не Эдуард, а Петя Камынин двадцати семи лет от роду. Но, приглядевшись, я понял, что на фото изображен самый настоящий Эдик, который лежал сейчас у моих ног и зло зыркал искоса, как мог с земли. Вот только на фотке он без этих ужимок, без модного хаера, а с лицом простым и по-хулигански чуточку придурковатым.

— Так ты не Эдик, а Петя? — смекнул я. — Ха! Западло с именем родным ходить, и ты себе погремуху придумал.

— Не твое дело, босота… Паспорт отдай, — ряженный почему-то слишком нервничал за свой паспорт.

Неспроста это. Раз так, я пролистал его еще раз, и из книжицы выпало три стодолларовых купюры. Трепыхаясь на ветру, они серыми бабочками упали на землю, глазея на нас рожицами старины Франклина. Я присвистнул и подобрал буржуйские деньги.

— А вот это уже статья 88 УК, знаешь такую? Вижу, что знаешь, ее еще «бабочкой» называют.

— Сдашь ментам? — зло процедил Эдик. — Не докажешь… Скажу, что тут валялись денежки. Нас трое, а ты один. Твои показания против наших. Паспорт отдай…

Не-е-ет. Ни Эдику, ни тем более Петюне сегодня не свезёт.

— Завтра придешь за ним в милицию, спросишь лейтенанта Морозова. Он проведет с тобой профилактическую беседу о недопустимости нарушений общественного порядка и незаконных валютных операций.

— Какого еще Морозова? — удивленно выдохнул стиляга, но с некоторой долей облегчения, понял, что сдавать я его не собираюсь.

Я действительно не собирался его оформлять. Но не по доброте душевной, а потому что он прав, хрен тут что докажешь — мое слово против троих хмырей, а девчонок приплетать, как свидетелей, не хочу.

Вообще, чем меньше шума вокруг Серовых — тем лучше. Да и я на испытательном все же…

— Петя, — вздохнул я и покачал головой. — Вот ты пинжак вельветовый напялил, кроссовки импортные нацепил и стрижку Элвиса лаком начесал, и слов русских перестал понимать? Подумай хорошенько…

— Ты, что ли, мент? — вытаращился на меня Эдик-Петя, он уже встал и опирался о дерево. — Что же ты сразу не сказал?..

Я только тихонько ухмыльнулся. Ну что за непуганные идиоты.

— Так вот. Выкидуху я изымаю, валюту тоже. За паспортом завтра жду. Все, покедова. Сидите здесь еще минут десять, не высовывайтесь, потом этого, — я кивнул на хмыря, которому прилетело кирпичом (но он уже тоже встал, хотя еще и корчился) в больничку сведите, проверьте. Если что, скажете, что упал. На кирпич…

Я вышел из-за угла, когда девчонки уже готовы были пойти за кинотеатр и проверить, почему я так долго, не случилось ли чего.

— А где хулиганы? — вскинула бровь Ася, когда я появился один.

— Ты цел? — поинтересовалась Алёна. — Они тебя не тронули?

— Парни оказались понятливые, — улыбнулся я. — Объяснил им, что так вести себя нельзя, они согласились и удалились по-тихому.

Я постарался улыбнуться, как самый обыкновенный парень. Не зек и не мент. Интересно, как они улыбаются?

— Эдик? — вскинул бровь Алена. — Согласился?

— Как удалились? — переспросила Ася. — Там же забор? Хода нет…

— Да-а… не знаю, — пожал я плечами. — Наверное, через забор перелезли… Да какая разница?

— Молодой человек! — окликнула меня торговка с крыльца кинотеатра. — Не забудьте. Пожалуйста, забрать букетики!

— Всенепременно! — я взбежал по ступенькам, подхватил букеты, вручил их девушкам и подмигнул. — Я тут знаю отличное кафе, предлагаю посидеть и обсудить фильм. Возражения не принимаются.

И я потянул девушек на центральную улицу Ленина. Никаких кафе я в Зарыбинске не знал, еще не был ни в одном, как-то недосуг было. Но уверен, что в центре что-нибудь найдется подходящее. Во всяком случае, по Ленина видел парочку. Надеюсь, там окажется сносно, и это будет не чебуречная и не заведение с запахом тушеной капусты и жареного минтая.

Но этот день ещё не кончился, и всё-таки не зря я ещё с утра решил подольше занимать Алёну. Не будем отступать от принятых решений и проведём время приятно.

* * *

Вечером после посиделок в кафе я вернулся в общагу. Дверь в комнату оказалась не заперта, значит, Нурик дома. Обычно он в это время шарился по соседям, играл с ними в карты, пил пивко. Но сейчас он сидел на кровати с видом гордого, но сломленного орла. Клюв повесил, холок взъерошен. Морда расцарапана, а рукав у рубашки порван.

— Привет, — полувопросительно произнёс я.

К этой картине маслом хотелось хоть минимальных пояснений.

— Привет, Мороз… — только и пробормотал сосед.

— Что такой понурый? Премии лишили? Или ГАЗик на работе забрали? А я тебе говорил, не калымь так в наглую. Скромнее будь. Всех денег не заработаешь.

— Типун тебе на язык, на работе все в порядке и ГАЗик при мне…

— Хм… А что тогда? Пельмени кончились? Завтра купим.

— Полно еще пельменей.

— Рассказывай, — я сел на стул напротив, но Нурик скукожился на кровати и не поднимал глаз.

— Все… хана моей привольной жизни, Мороз.

— Да что случилось-то?

Последовал тяжелый вздох.

— Пошел я сегодня к коменде с цветочками, задабривать… — пробурчал тот с паузами. — Как ты и советовал…

— Ну говори уже! Что не так? Сидишь как на похоронах, будто четное число цветочков подарил?

— Да не-е… Нечетное, канеш… Все как положено, шикарный букет — три гвоздики и мимозы-на.

При слове «шикарный» я не удержался, тихо хихикнул в кулак и добавил:

— Эх ты! Розы все-таки надо было достать. На рынке, вроде, есть.

— Да не-е… — отмахнулся Нурик. — С букетом полный ажур вышел. Как ты и говорил. Тут это, — он снова тяжко вздохнул, — не в цветах дело.

— А что не так? — я уже начинал терять терпение.

— Все не так, Мороз… Воспользовались, понимаешь, мной, как девкой воспользовались.

— Ха! Вот нашел от чего страдать. Ты Василину? Того?..

— Притараканил я ей, значит, цветочки. Она поначалу думала, что я в холодильник пришел за пельменями, а цветы случайно нес. А когда вручил ей, сказал, мол, так и так, уважаемая Василина Егоровна, это вам от чистого казахского сердца. А она так зырк на меня подозрительно — и спрашивает, с каких-таких матрёшек мне букеты дарят, а я говорю, что ты сказал, что ей внимания не хватает-на. Мужицкого…

— Твою маковку, Нурик! Так и сказал?

— Ну а чего? Ты же сам говорил.

Я чуть с табуретки не вскочил, так что она подо мной немного станцевала.

— Так ей-то об этом зачем знать, пастушья твоя башка!

— Ну вот. Опять всё как ты говоришь — она и обиделась. Крепко обиделась… Букет вырвала и по мордасам мне им. Глянь, какие царапины, будто кошками в меня кидали.

Он повернулся ко мне в профиль так, чтобы подставить щеку под свет лампы.

— Получается, ты провалил задание, боец… — к щеке я не стал присматриваться, а только махнул рукой.

— Да ни чо я не провалил-на!.. Ты дальше слушай. Хвощет она меня, значит, как фашист партизана, а меня такая, понимаешь, злость взяла. Никогда еще Ахметовых бабы не лупили. Ну, я и не выдержал… — Нурик замолчал, еще ниже склонив черную голову.

— Что не выдержал? — уже начал беспокоиться я. — Только не говори, что ты женщине втащил-на!

— Нет конечно, я вырвал букет, он уже веником стал, а она не унимается, наседает. Ну, я и схватил ее и повалил на кровать, чтобы мягче падать, а сам деру дать хотел. А она цепкая и тяжелая. Вон, гляди, рубашку порвала, почти новую, от отца мне досталась, сносу ей не было-на. Короче, не получилось у меня смыться, держит же меня, я тоже на кровать вслед за ней упал. Прямо на нее.

Нурик снова замолчал, переживая произошедшее. Во взгляде что-то такое взметнулось.

— И-и? — я готов был сам ему вломить затрещину, но еще раз проявил терпение.

— Ну и все… Сам понимаешь, если Ахметов самку под собой почувствовал, то дело кончится этим самым. Будто тумблер во мне переключили. Щелк! И мы уже с ней голые барахтаемся. А дальше как во сне, чуть кровать не раздавили. Час с нее не слазили, на второй круг пошли. Как так произошло, сам не пойму.

— Тьфу, блин! Напугал… Ха! Все же хорошо кончилось…

— Тебе смешно, а как мне теперь с другими женщинами? Лишь только подумаю про других, перед глазами Вася…

И смотрит опять в пол.

— Все так плохо?

— Наоборот… Думать больше ни о ком не могу… Вот что ты сделал? Завтра опять пойду.

Я встал с табуретки и отошёл в свой угол, принялся развешивать одежду в шкаф. По крайней мере, тут никому помощь оказывать не надо, ни моральную, ни физическую.

— А чего траур тогда?

— Стреножили джигита, загнали жеребца в стойло, подрезали орлу…

— Ближе к делу, Нурик! — перебил я.

— Ну короче-на… Прощай, жизнь вольная… — чуть ли не всхлипнул он. — Ты ещё не понял? Я же теперь ни одну бабу не смогу привести. Увидит и выселит она меня, или оторвет чо-нить. Или сначала оторвет, а потом выселит, так и сказала… Эх… Шайтан…

— Держись, брат, — я похлопал его по плечу, хотя самому хотелось ржать во всю глотку. — Такова жизнь… Самое главное, что тебе понравилось. И Василине…

* * *

Утром я пришел в ГОВД, обдумывая, что надо бы как-то доложиться Кулебякину о моем «крестном ходе» на мясокомбинат и не спалиться, что я там не был. Я, конечно, порасспрашивал Нурика, что там да как у них устроено в общих чертах, но реальной работы не провел, так что надо будет потом как-нибудь на самом деле наведаться туда, чтобы мое лицо руководство запомнило. Ну и, может, действительно получится их взбодрить в плане общественного содействия по охране порядка.

— Привет, Михаил! — я зашел в дежурку. — Как там задержанный?

— Очкастый этот? Так отпустили его… — беспомощно развел руками Баночкин.

Я буквально почувствовал, как у меня земля дрогнула под ногами.

— Как отпустили⁈ Кто разрешил⁈

— Так начальник велел.

— Как это?.. Кто?

Баночкин ответил робко:

— Пришел Трубецкой сегодня утром, сказал, что начальник велел его выпустить.

— Совсем охренели⁈ — процедил я.

— Саня, да я-то что? Это самое… Мне сказали — и все… Я ничего…

— Да я не про тебя, я в общем, — зажевал я губу, раздумывая, что если Антошенька соврал, прикрывшись начальником, то самое время его прижучить.

Но с другой стороны — Интеллигент был помещен неофициально, под мою ответственность, это ещё только сегодня я собирался выцепить участкового и с его помощью состряпать протокол по хулиганке. А теперь вот ничего не предъявишь Трубецкому. Ведь не было человека в КПЗ. Нужно будет у Кулебякина спросить, какого рожна инспектор уголовного розыска отдает указания дежурному от его имени. Или, быть может, шеф действительно сыграл на стороне оперативника? Разберемся.

Но самое главное, о чём я думал — о маслянистом фитиле и той разбитой бутылке. Нужно подумать, как обезопасить Алёну. Если Интеллигент пытался поджечь хату один раз, что ему мешает второй раз попытаться? Понять бы еще, зачем ему это, и тогда бы я знал, как действовать дальше… Ничего, данные я его записал, найду, никуда он от меня не денется.

Сверился с часами. До планерки еще минут двадцать. Я покормил Мухтара, заскочил к себе, чтобы взять на планерку блокнот, в котором я больше не рисовал человечков и Зарыбинский орнамент, а честно записывал значимые происшествия за сутки из зачитываемой сводки. Почему-то хотелось владеть, что называется, оперативной обстановкой. Как сказал кто-то из известных буржуев: кто владеет информацией, тот владеет миром. Мир мне пока даром не нужен, а вот Зарыбинск хотелось бы охватить.

— Можно? — дверь тихонько приоткрылась, и в мой кабинет заглянула Аглая.

— Привет, входи…

Что она, пришла забрать меня на планерку, чтобы не забыл явиться?

— А я вот пирожков принесла, — проговорила та.

— Спасибо, что так много-то? — я озадаченно смотрел на корзинку, накрытую полотенцем. — Я не красная Шапочка, я столько не съем. И даже не волк.

— А это я вам на двоих напекла.

И теребит это своё полотенце.

— Мухтару нельзя пирожки. Жареное собакам не желательно…

Чистая правда — ради его питания я тут уже и так маленький переворот произвёл.

— Да не с Мутаром, а с Нурланом… — смущенно улыбнулась следачка.

— А-а… — я чесал затылок, не зная, что и сказать, чтобы не расстроить Аглаю. — Ну-у… Спасибо, спасибо!

— Ты ему привет передавай. Он обещал заехать…

— Там такое дело, понимаешь… э-э…

Вот как ей объяснить? Ну, Нурик! Теперь из-за его неуёмного донжуанства мне следачку обижать?

Но женщина грустно кивнула и проговорила:

— Да все я понимаю… старая я для него. Да?

Я слегка поперхнулся. Никогда в жизни я так не ждал планерки.

— Да нет, — проговорил я. — Он даже наоборот, любит таких. В смысле, не старых, а… постарше. Да не старая ты.

— Не успокаивай, Саша, я поняла.

Она чуть повернулась, чтобы уйти, но не слишком решительно.

— Да погоди ты… Я ему все передам и скажу, чтобы зашел к тебе, но — вот ты мне скажи, тебе-то оно надо? Просто Нурик такой… джигит, понимаешь. Они же ветреные. Перекати-поле. Сегодня здесь юрту поставит, завтра там…

Я изобразил руками пустынные ветры. Да когда же это кончится?

— Ага, таким подавай кобылку помоложе… — горько усмехнулась следачка.

— Да что ты зациклилась на своем возрасте?

— Со мной только поматросить можно…

Не могу я смотреть на грустную женщину, даже если мне её давно выпроводить хочется.

— Не говори глупостей, — сказал я жизнерадостно, как мог. — Да на тебя и молодые заглядываются.

— Не успокаивай, Саша, не поверю.

— Да правда!

— Кто, например? — во взгляде Простаковой блеснула надежда.

Я не захотел разрушать ее, да и за свои слова надо отвечать, поэтому выдал как на духу:

— Например, твой ближайший коллега. Голенищев.

Повисла драматическая пауза.

— Кто? Авдей Денисович?

— А у тебя там несколько Голенищевых в кабинете сидит? — улыбнулся я. — Авдей Денисович…

— Да ну-у… не может быть, — женщина даже села на стул.

Но в лице её определённо что-то потеплело. Она мечтательно задумалась.

— Информация из достоверных источников. Но, учитывая деликатность ее содержания, прошу не выдавать источник. То есть меня.

— Ну у него же эти… усы… такие, как щетка обувная. Смешные. И он… странный.

— Усы можно и сбрить, странность — наоборот, индивидуализирует, так сказать. Во всяком случае, тут человек сохнет по тебе одной, а Нурик сохнет по многим.

— Спасибо, Саша, — зарумянилась следачка, а в глазах ее блеснули искорки хорошего настроения. — Я пойду…

Аглая вспорхнула бабочкой, даже удивительно с ее-то габаритами.

Я тоже засобирался на планерку. Взял, наконец, блокнот, посмотрелся в зеркало (его недавно прикупил в универмаге и повесил в кабинете), поправил на рубашке погоны и галстук на резинке. Надо бы в парикмахерскую сходить. Какие стрижки сейчас в моде для мужчин? А в моде сейчас прически повышенной лохматости, не до плеч, конечно (хотя и такие экземпляры частенько встречаются, но это явно не мой вариант), а когда ушей не видно. Я такие не очень люблю, считаю, что уши у мужика должно быть видно, да и в милиции требования к внешнему виду особые. Стрижки сотрудники носят короче остальных сограждан. Хотя на улице уже никого патлатыми мужчинами и парнями не удивишь. Эта битловская мода, что просочилась в шестидесятые в СССР, уже намозолила гражданам глаза и никого в шок не ввергала. А в студенческой среде, так и вовсе коротко стриженных днем с огнем не сыщешь. Если стриженный — значит, либо из глухой деревни, либо с военной кафедры.

Поразмыслив о внешнем виде, я потопал на планерку. Зашел в кабинет Кулебякина, уже продумывая, как потом ему высказать и не обидеть насчет освобождения Интеллигента, но с порога встал как вкопанный. Вместо шефа в его кресле и с его кружкой в руке сидел ухмыляющийся Рыбий Глаз.

Глава 11

Я думал, мне померещилось, но нет. Рыбий глаз собственной персоной! Сидит, гад, щурится и прихлебывает прямо из кружки шефа. Судя по запаху — не чай вовсе, а кофеек дефицитный дует. Какого хрена он здесь забыл? Кокарду ему в жопу!

— Морозов! — зацепился за меня взглядом Купер. — Почему опаздываем?

— А где шеф? — спросил я сотрудников, будто не замечая вопроса подполковника, и как ни в чем не бывало сел на свое место в ряду коллег.

— Я теперь твой начальник! — рявкнул Рыбий Глаз.

А я лишь снисходительно повел взглядом: мол, не ори, не глухие…

— Здравствуйте, товарищи, — уже успокоившись, проговорил официально и покровительственно подпол, обращаясь ко всем.

Началась планерка, видимо, я был последним, только меня и ждали.

— Все вы меня прекрасно знаете, — покачивал ногой Купер. — Майор Кулебякин заболел, слег с сердцем. Состояние не тяжелое, но серьезное. Сбежал из строя, так сказать, возможно, надолго… Руководство приняло стратегически верное и важное решение — прислало временно исполнять обязанности меня. На носу закрытие полугодия, подготовка к третьему кварталу, важный и ответственный момент в работе вашего, а теперь уже и нашего отдела. Настраивайтесь, товарищи, на плодотворную работу, филонить никому не позволю… Я вам не Петр Петрович!

Последние слова он уже произнес с нажимом и почти вернулся на крик. Присутствующие вздохнули, щупали глазами линолеум под своими ногами, будто там были диковинные узоры. Никто, естественно, не возразил.

Оно и понятно. В этом плане выбора у ментов никогда не было — какого дурака поставят, с тем и работать. Начальник дурак — это полбеды, хуже, когда дурак научится руководить. Умение руководить приходит к дураку не сразу, а по мере перекладывания своих обязанностей и ответственности на плечи подчиненных. Хотя я не слышал, чтобы в СССР у руля в системе МВД много было таких. Все же, идейных и активных тоже пока массово продвигали. Но Купер ни к тем, ни к другим не относился, это сразу видно. Он далеко не дурак, и от него за версту несло нездоровым карьеризмом и жаждой чего-то большего, чем просто должностюшка в тепле. Власти? Денег? Пока еще не понял. Да и какая власть в провинциальном городке… Появление его здесь — странный и сомнительный ход. Променять одно из начальственных кресел главка на управленца в захолустным ГОВД? Тут что-то поинтереснее должно быть, не бьётся картинка.

Зачем он тут? Нутром чую, что-то здесь не так… Погон даю на отсечение, это он Интеллигента из КПЗ выпустил. И ничего ему не предъявишь, ведь поместил я карманника туда неофициально.

Сначала планерка протекала как обычно. Рыбий Глаз взялся за работу. Терпеливо выслушал доклад суточной сводки от дежурного. Но в отличие от нашего настоящего шефа, ни одно зачитанное происшествие его не зацепило. Сразу видно — истинный кадровик, далек от реальной работы. И почему прислали именно кадровика? Обычно на должности начальников органа (даже временно) ставят людей с опытом следственной или оперативной работы. Ну, на крайняк, штабиста могут всунуть, который статистикой вертит, показатели тасует и тем полезен, а тут кадровик… Я повертел головой на соседей — ну ведь странно же? Не то чтобы я был знатоком милицейской управленческой кухни, но это все само в голове всплыло, видимо, от предшественника нахватался. И вообще, мне теперь трудно разделять что свое, а что «чужое» в имеющихся познаниях, когда что-то обдумываешь. Теперь кажется, что я всегда это знал… Вот уж странное дело — эта вторая жизнь.

Тем временем после окончания доклада Купер вместо того, чтобы спросить дежурного следака и инспектора угро за темнуху по краже складского оборудования, вдруг задал вопрос совсем по другой теме:

— Кто у вас заведует служебно-политической подготовкой?

— Я, — встала кадровичка, одергивая юбку. — Инспектор кадров старший лейтенант внутренней службы Вдовина.

— Да помню я тебя, Мария Антиповна, — улыбнулся вдруг Купер, тут же он зацепился сальным взглядом за коленки женщины и повел им чуть выше, до кромки юбки. — Ты одна этим занимаешься? А Кулебякин?

— Начальнику некогда, а замполита у нас по штатке нет, занятия провожу согласно учебному плану главка.

— В общем, так, товарищи… Тетради по политической подготовке мне на проверку сдать, — обвел всех рыбьим глазом Купер и снова остановился на Марии Антиповне. — А ты план предоставь. Посмотрю, что ты там преподаешь.

— Так он типовой, на год утвержден, у вас такой же…

— Вот скажи мне, Вдовина, а разве можно в таком деле, как политико-воспитательная работа с личным составом, все учесть на год вперед? А? Обстановка в мире меняется с каждым днем, с каждой минутой, с каждой секундой! Плохо, товарищ Вдовина, очень плохо… Вы должны следить за международной панорамой, за политико-правовой базой, за социалистическим мировым курсом, и все это умело и органично включать в план занятий, — разошёлся Рыбий Глаз, будто песню пел. — Сотрудник милиции должен быть образцом политической грамотности, гласом партии, правительства, а вы тут штаны просиживаете! В общем, так… с сегодняшнего дня занятия по политической подготовке буду проводить лично! Ежедневно. Начнем сегодня же после обеда. В 14.00 жду у себя в кабинете весь личный состав. Все ясно?

— Простите, Евгений Степанович, — глаза кадровички сверкнули. — По плану — одно занятие в неделю. Ежедневно — это слишком много…

— Я неясно выразился? — оборвал Купер. — Майор Кулебякин все запустил к чертовой бабушке! Мне теперь разгребать…

— Разрешите спросить, товарищ подполковник, — несмело поднялась Аглая Степановна.

— Следователь? — критически оглядел ее с ног до головы новый начальник, но взгляд его был холоден и на этот раз ни за что не зацепился. Видно, не прельщали его формы Аглаи.

— Так точно… старший лейтенант юстиции Простакова.

— Что у тебя? Бланки на следующей неделе придут. Бумаги нет, экономьте.

— Я хотела спросить… а работать когда?

— Что значит — когда, Простакова? Это ты фамилией своей прикрываешься?

Но та не стушевалась, не села снова на стул.

— Извините, Евгений Степанович, но если каждый день занятия будут… когда работать-то? У нас же сроки по уголовным делам, по материалам. По приостановлению, по окончанию производства. Опять же, перспективу светлых дел в суд надо выдать. Вот сегодня, например, у меня на после обеда люди вызваны, мероприятия следственные запланированы.

— Отставить мероприятия! У вас тут что? Самоуправство? Почему с начальством не согласовано?

— Что не согласовано? — опешила следователь.

— Мероприятия!

— Ну-у, не знаю. Как-то всегда сами справлялись, — вздохнула женщина.

— А теперь! — воздел указательный палец Купер и потряс им. — Такого не будет! Мы, как говорится, старый мир — разрушим! С сегодняшнего дня все мероприятия согласовывать со мной. Ясно?

— Устно или рапортом с визой? — уточнила Аглая.

Купер подумал, поморщился, почесал лысину, потянул себя за брылю и пробурчал:

— Можно устно.

— Тогда разрешите прямо сейчас и согласовать, — не унималась Аглая. — Чтобы потом вас не тревожить.

— Ну… Что там у тебя? — свел брови Купер.

— Нам проверку показаний по Коврижкину нужно провести, чтобы закрепиться в обвинительном, он, вроде, согласился, но на СПЭК у него отклонения нашли. Заключение медиков еще не готово, сейчас комиссия работает, коллегиально решают. Может, лучше следственным экспериментом доказательную базу подкрепить, тем более, трасология показала, что следы перекуса на проволоке пломбы оставлены кусачками, изъятыми у Коврижкина.

— Да, — многозначительно кивнул Купер.

— Что — да? — не унималась Простакова.

Я ощутил, что буквально с увлечением наблюдаю за их диалогом.

— Вот что вы мне голову своими этими следственными штучками морочите? — дёрнулся Купер. — Не можете такую мелочь без руководства решить?

— Так вы же сами сказали согласовывать с вами…

— Ну не каждую же мелочь, только глобальное, значимое…

— Поняла, Евгений Степанович, — следователь искренне кивнула, но я догадывался, что на самом деле Простакова не так проста, во всяком случае, в том, что касается ее работы. — Тогда разрешите спросить глобальное?

— Что ещё? — скривился Купер и стал перебирать пальцами пуговицу кителя.

Очевидно, так сразу он этого не ожидал. Думал, будет у него время, пока следователи дозреют, как возразить, а он тем временем что-то новое придумает. Аглая же Степановна ровно проговорила:

— Нам для выполнения перспективы по полугодию не хватает три дела в суд подготовить, может…

— Так! Хватит! — оборвал ее Купер. — Это все мелочи, в рабочем порядке такие вопросы решайте. Все… Если вопросов ни у кого нет, то жду вас в 14.00, чтоб как штыки были… А ты, Баночкин, обзвони всех, кто на выходном и после смены, пусть тоже прибудут. Посещение занятий для всех обязательно.

— Товарищ подполковник, так люди после суток отдыхают, — развел руками дежурный.

— Некогда отдыхать, у нас закрытие полугодия!

Рыбий Глаз даже ладонью по столу хлопнул, но как-то без прежнего запала.

— И мне приходить? — растерянно пробормотал Михаил.

— Я на каком языке разговариваю? На индейском?

— Нет такого языка, — кто-то негромко бросил в воздух смелую фразу.

— Вот именно, что нет! — хлопнул теперь уже кулаком Купер. — Не нравится? Рапорт на стол — и на вольные хлеба! Да у нас за забором на ваши места очередь из желающих стоит!

— Простите, Евгений Степанович, — снова вступила в разговор кадровичка. — Но у нас хронический некомплект… а с высшим образованием, так вообще сотрудников только двое. Простакова и Морозов.

Купер снова занес кулак, чтобы стукнуть по столу, но тут кто-то постучал в дверь. Она сразу открылась, и на пороге вырос лейтенант. Форма милицейская, а сам загорелый, непогодой и ветрами тертый, как тракторист или хлебороб, что в колхозе почти одно и то же.

— Разрешите? — спросил удивленно парень лет тридцати с внешностью простой и крепкой, как советский утюг.

Оттопыренные уши, забористый черный чуб, идейный блеск в глазах и мозолистые руки — вот первое, что бросалось в глаза в его внешности. А, еще форма… вроде, чистая, опрятная, но сидит, как на медведе седло. Ему бы робу или ватник да кирзачи. И настоящий советский труженик с плаката получится.

— Почему опаздываешь? — недовольно бросил Купер.

— Виноват, товарищ подполковник, а вы кто?

— Новенький? — вопросительно уставился на кадровичку Рыбий Глаз. — Что-то я его на сдаче физо не видел.

— В отпуске был, — кивнула та. — Инспектор уголовного розыска Иван Силантьевич Гужевой.

— Лейтенант Гужевой, я теперь у тебя начальник, — Рыбий Глаз важно откинулся в кресле.

— Временно… — добавил я.

— Кто сказал «временно»? — завертел головой на короткой, как у поросенка, шее подполковник. Казалось, он как и свинья, не сможет, даже если захочет, посмотреть вверх и увидеть небо.

— Я.

— Следи за языком, Морозов, — пробурчал Купер. — Сам знаешь — нет ничего более постоянного, чем временное. Я еще проверю, как ты там испытательный срок проходишь… Только дай повод — вылетишь по отрицаловке.

Теоретически, как выпускника ведомственного ВУЗа и молодого специалиста, органам меня увольнять совсем не с руки, но это не значит, что такого не могло произойти. За проступки, не совместимые со службой и моральным обликом сотрудника (вроде, так у них это называется), могли запросто турнуть. И не теоретически, а практически, и в этом заинтересованность Купера явно прослеживается. Вот еще одна загадочка: почему он желает от меня избавиться? Ну, допустим, не нравлюсь я ему — и что? Не похоже на личную неприязнь, хотя она тоже присутствует.

— Разрешите сесть? — спросил Гужевой.

— Не разрешаю, почему опоздал?

— Товарищ подполковник, добирался долго… Из отпуска. Только приехал, и сразу на работу.

— Вот, товарищи! — Купер призывно тыкал пальцем в Ивана. — посмотрите на него! Отдых ему дороже службы. Не мог заранее выехать со своих морей? Или где ты там отдыхал? Наверняка на море. Посмотрите, какой загорелый и свежий. Где твоя тетрадь по политической подготовке, лейтенант?

— Виноват, товарищ подполковник, — обиженно пробубнил Ваня, — не на морях я был, а в родном колхозе. На посевной помогал, а после трактора чинил, много там работы, не смог в отпуске без дела сидеть. Всю жизнь в колхозе «Заря» работал, а в милицию как передовик по комсомольской путевке попал. Но сердце болит за родные края, вот и помогаю…

— Гляди, какой молодец! — саркастично всплеснул руками Купер. — Мы теперь должны тебе медаль дать? Тебя государство поставило по комсомольской путевке общественный порядок защищать, а не трактора чинить! Неправильные у тебя приоритеты, товарищ Гужевой, не с того службу начинаешь, лейтенант, ой не с того…

— Так и там, и там успеваю… Каждый год колхозу помогаю, в свободное от службы время.

— А в свободное от службы время — нужно собственную политическую безграмотность устранять, книжки правильные изучать, постановления Съезда штудировать, а не вот это все… Садись, Гужевой… На карандаш я тебя взял.

Подполковник удовлетворенно перевел дух и продолжил.

— И последнее… Хорошая новость, товарищи, пришел приказ — назначить инспектора уголовного розыска Зарыбинского горисполкома лейтенанта милиции Трубецкого Антона Львовича на должность старшего инспектора того же отдела. Хоть кто-то у вас работает. Поздравляю, Антон Львович, вы заслужили. Теперь вы официально командуете уголовным розыском.

Раздались вялые аплодисменты, а Мария Антиповна спросила:

— У Антона Львовича же образование не позволяет встать на должность старшего… Вот мы его и придерживали, пока он заочно не отучится.

— Считайте, что уже отучился, — поморщился Купер. — Вы лучше порадуйтесь за коллегу, товарищ Вдовина.

— Я рада, — натянуто улыбнулась кадровичка. — Просто если так можно было, то у нас есть некоторые сотрудники, которые тоже могли бы…

— Так! Все! Нечего рассиживаться! — не дав договорить, постучал ладонью по столу Купер. — По рабочим местам, товарищи, и после обеда жду вас у себя.

После планерки коллеги чувствовали себя выжатыми лимонами. Даже лица такие же — кислые и в пупырышку.

Вот совсем недавно многие ворчали и тихо обижались на Кулебякина. Но сейчас его мысленно вспоминали добрым словом. Все познается в сравнении. Человек такая скотина, которой всегда мало. Быстро привыкает к хорошему и ищет в этом хорошем плохое. Разные там глазки в картошке.

После планерки я направился в кадры, обсудить с Марией нового начальника. Туда же пришел Гужевой, заполнял какие-то кадровские бумажки.

Ни я, ни мое подсознание его не помнили, видимо, Сашок перевелся в Зарыбинск, когда Гужевой был уже в отпуске. Парень, вроде, неплохой. А мне как раз нужны союзники. После ухода Кулебякина из помощников у меня остались только женщины — Аглая и Мария, а они не в счет, не привык я на женщин опираться. А мне нужно найти Интеллигента, вывести на чистую воду Трубецкого, ну и еще дельце сегодня одно к планам приплюсовалось — выкурить к чертям собачьим из Зарыбинска нового начальника.

Тут или он меня, или я его…

— Привет, — протянул я руку парню. — Александр, кинолог.

— Ваня, — пожал он мне ладонь крепко, как кузнечными клещами. — Не знал, что нам кинолога дали. Это хорошо. Вот в деревне у нас дед Ефим всегда с собакой на охоту ходит. Полезная вещь, с ней он больше всех добычи бьет.

Ладно, значит, мы и вправду не знакомы.

— Собака не вещь, а боевой друг, — улыбнулся я. — Пойдешь курить, заходи, покажу. Пёс что надо… Кстати, ты про серийные карманные кражи ничего не можешь рассказать? До твоего отпуска они совершались? Они нам раскрываемость по отделу портят…

Только мы разговорились с оперативником, как в кабинет заскочил взмыленный дежурный. Не Баночкин, а его сменщик. Уже в возрасте и в звании капитана. Видимо, в прошлых службах получил звездочки, явно не в зарыбинской дежурной части.

Снова откуда-то выскочили данные — нынче в дежурку дорабатывать отправляли тех, кто уже не может топтать улицы в патруле, бегать за жульем. Или просто не хочет работать в силу возраста. В дежурной части, считалось, работать попроще. Вот и этого старика, похоже, когда-то уважили, не на пенсию турнули, а разрешили сесть в кресло дежурного. А вообще-то выглядит так, будто еще Великую Отечественную прошел. Возможно, так оно и есть.

— Морозов, вот ты где… — тяжело дышал капитан, держась то за грудь, то за живот. — Там тебя начальник вызывает.

— Афанасич, — поморщился я. — Скажи, что меня не нашел. Потом зайду.

— Да ты что, Саша! Он с меня не слезет! Сходи к нему, там на тебя жалобу кто-то накатать хочет.

— Какую жалобу?

Я поморщился. Ерунда всё это, но жалобы мне сейчас были ни к чему.

— Якобы паспорт ты у кого-то отобрал.

— Врут, негодяи. Морозов у честных людей паспорта не забирает.

— Ну ты это… Все равно сходи, а.

— Ладно, Афанасич, из уважения к твоим сединам, — я встал и направился к двери.

Глава 12

— Морозов! — впился в меня взглядом Рыбий Глаз. — Ты узнаешь этого гражданина?

Я честным и полным нарочитого любопытства взором посмотрел на немного взъерошенного Эдика. Он стоял в кабинете Кулебякина (вернее, теперь уже Купера) и, переминясь с ноги на ногу, зыркал на меня исподлобья.

— Нет, — спокойно пожал я плечами. — В первый раз вижу этого вульгарно одетого товарища. Товарищ подполковник, он напоминает мне карикатурного персонажа из журнала «Крокодил». Простите, гражданин, за прямоту, но при визите в милицию вы бы могли одеться и поскромнее. Тут вам не цирк, а клоунов и без вас хватает.

— Как это — в первый раз видишь⁈ — Купер аж привстал. — Ты у него паспорт вчера отнял… Вспоминай!

— Евгений Степанович, — продолжал я со спокойствием змея Каа из мультика про Маугли. — Забирать паспорта у граждан — это нарушение административного законодательства. Что вы такое говорите? Сотрудник советской милиции никогда не станет так поступать.

— Врет он все, товарищ начальник! — не выдержал Эдик. — Вчера возле кинотеатра напал на нас! Избил, паспорт забрал! Велел сегодня прийти в ГОВД за ним, сказал, что будет чихвостить меня профилактикой какой-то. А я вот сразу к вам, напрямую пошел…

— Как напал? — ошалело вертел глазами Купер, как неваляшка, и сам немного проворачиваясь вокруг себя то в мою сторону, то к визитёру. — Когда напал? Вы уверены?

— Днем дело было, точно не помню, когда, но сразу после дневного киносеанса про цыган… Он тоже кино смотрел, с двумя девушками приходил.

— Вот видите, Евгений Степанович, — тянул я едкую лыбу. — Перегрелся гражданин, привиделось. Сами посудите, где это видано, чтобы сотрудник советской милиции в рабочее время в кино ходил? А? Да еще и сразу с двумя дамами. А ведь вчера у меня был самый настоящий рабочий день. Кстати, можете табель рабочего времени посмотреть и с регламентом свериться, — произнёс я почти спокойно, ведь кадровичку и некоторых других своих коллег я уже подговорил. — Здесь я был, в горотделе.

— Врешь! — бессильно выдохнул Эдик. — Ты нас избил, у меня свидетели есть!

— Избил? Кого это — вас? — задумчиво чесал лысину Купер, теперь задача подловить меня не казалась ему такой простой, как сначала.

Но он не терял надежды со мной расправиться. Вон с какой радостью принял жалобщика, думал, я тут же во всем признаюсь, как честная Маша, но я не Маша и не всегда такая уж честная…

Сейчас я еле сдерживался, чтобы не съязвить, мол, не умеешь ты, лысый, людей колоть, а еще целый подполковник. Бесишь ты меня, Купер. Вот почему картошке можно выковыривать глазки, а людям, которые бесят, нет?

— Избил меня… — стал перечислять Эдик, — Завьяла и Рюму.

— Завьял и Рюма? — сквасил я недоумённую физиономию. — Это персонажи из какого-то мультика?

— Это кореша мои! — выкрикнул Эдик. — Завьялов и Рюмин. Ты их вчера видел, я могу их привести! Они все подтвердят!

— Конечно, гражданин, — пожал я плечами, — приводите… Только десять милиционеров скажут, что вчера днем я был здесь, на рабочем месте.

— Ничего не понимаю, — расстегнул китель новый начальник. — Так он у вас паспорт забрал или нет? Вы заявление будете писать?

— Он забрал! И избил.

— Погодите, гражданин, — я сощурил глаз, как лейтенант Коломбо перед разоблачающей фразой, — скажите, а этим Рюмину и Завьялову по сколько лет?

— Откуда я знаю! — психовал Эдик.

— Школьники? — поинтересовался Купер.

— Нет, конечно, за двадцать далеко… Точно не скажу. Взрослые они.

— Ну вот! — всплеснул я руками. — Еще одно доказательство, что гражданин или намеренно брешет, или с кем-то меня путает. Заблуждается. Как я мог избить троих взрослых, как было сказано, мужиков, Евгений Степанович? А? Я не богатырь, спортом не занимаюсь, вы и сами не так давно видели мои возможности на сдаче физо.

Мне не зазорно даже было такое про себя сказать. Ведь они оба знали, что всё не совсем уж так — вот только предъявить ничего не смогли бы. А похоже, что Рыбий Глаз не только не нашёл ответа — он, наконец, мне поверил. Купер потер пухлый нос, задумался, видимо, вспомнил сдачу физо, где я влез в последний вагон. Невдомек ему, что мои физические данные растут, что называется, не по дням, а по часам. Ну и в мужчине самая главная мышца — все-таки мозг.

— Зуб даю, гражданин начальник! — не унимался Эдик. — Он с кирпичом в руке на нас кинулся. Как бешеный!

— Хм… Лейтенант милиции — и с кирпичом, — я осуждающе поцокал языком и покачал головой. — Очень и очень сомнительно… Вы, гражданин, еще скажите, что базарил, как это называется, по фене…

— Да-да! Базар воровской присутствовал! — уцепился за мою фразу Эдик, как за соломинку.

— Вот! — широко махнул я на жалобщика. — Что и требовалось доказать. Всякую ерунду собирает. Извините, конечно, гражданин, но мне кажется, что вы ведете себя, как осёл. Я имею в виду ваши умственные способности.

— Я не осёл! Я не тупой!

— Не тупой? — снова прищурился я. — А это легко проверить. Вот скажите, какие гласные буквы есть в слове «зима»?

Эдик на пару секунд задумался, наморщил лоб, а затем радостно выдохнул:

— «И»… «А»…

— Ну вот! А говорите, что не осёл…

— Хватит! — хлопнул по столу рукой Купер. — Прекратить балаган!

— Я думаю, что все… инцидент исчерпан, товарищ подполковник, я могу идти?

— Иди, Морозов, работай, — устало выдохнул Рыбий Глаз, повернул голову к Эдику и разочарованно добавил. — А вы, гражданин, если будете и дальше врать… привлечем вас за ложный донос.

Настроение у Купера явно упало, убедил я его в своей правоте. И теперь он был раздражен и зол на Эдика.

— Да не вру я! Это правда! Паспорт верните! — взвизгнул Эдик.

Я поспешил покинуть кабинет, чтобы Эдик больше не стеснялся моего присутствия и вволю повыносил мозг Куперу.

Вернулся к себе в кабинет. Там меня уже ждал Серый.

— Привет, Сан Саныч! Ты что с моей сеструхой сделал?

— Привет, бандит! А что случилось?

— Я когда сообщил ей сегодня утром, что пойду к тебе, она сказала привет тебе передать. Прикинь?

Тот весело и недоумённо ухмыльнулся. Я же не стал вдаваться в подробности.

— Да? Ей тоже передавай… — я дождался, пока Серый угукнул, потом добавил: — Слушай, Андрюха… А у вас дача есть?

— Есть, а что? Но мы там картошку не садим. Кусты просто растут полузаброшенные, абрикосы, вишня. Больше не помню.

— Кусты — это хорошо, — задумчиво проговорил я. — Спрятаться можно…

— Кому спрятаться? Зачем?

— Тут такое дело… Короче… Интеллигента выпустили.

— Как — выпустили? — скрипнул зубами паренек.

— У нас новый начальник, не жалует он меня. Никого не жалует, кроме одного мутного сотрудника. В общем, палки в колеса ставит — и сегодня утром Интеллигента выпустил. А Куценко ведь не просто так с зажигательной смесью под окнами вашими маячил. А если он вернется? Пока я его не поймаю, вам бы лучше на дачу переехать. Как считаешь?

— Ну да… А как я сеструхе это объясню? — призадумался Серый. — Если только ты сам ей скажешь… Тебе она сто пудов поверит.

— Давай я скажу, сегодня же вечером к вам заскочу… Вот только зачем Интеллигенту поджигать вашу квартиру? До сих пор не пойму… Есть мысли?

— Ну… Убить меня хотел. Из мести, — предположил Серый.

— Нет… Слишком ненадежный и сложный способ. И дома тебя на тот момент не было. Что ещё?

— А может, он просто хотел поджечь квартиру, чтобы мы ни с чем остались? — выдал вдруг гениальную мысль Серый.

— Продолжай, — закивал я, уже догадываясь, куда он клонит.

— Вот смотри, — оживился тот. — Когда карманник меня натаскивал, говорил, что я находка. Ну, типа, самородок в таком воровском искусстве. Лучший его ученик. А потом появился ты, Сан Саныч, и все планы ему порушил. Меня из трясины вытянул, его ни с чем оставил. Так, может, он просто пытался вернуть меня?

— Логично, — кивнул я. — Он поджигает квартиру. Вы остаетесь без жилья, без мебели, вещей и бытовой техники. И податься вам особо не к кому.

— И тогда бы он снова предложил мне заняться щипачеством, потому что с сеструхиной зарплатой только на один холодильник год надо копить.

— Вот сукин сын… Хитро придумал. Видно, ценит он тебя.

* * *

Этот день выдался насыщенным. Я съездил с Мухтаром в составе оперативной группы на два происшествия, после решил-таки свинтить с работы и отправиться на поиски Интеллигента — проверить адрес, который записал с его слов.

Оставил Серого в своем кабинете, велел принимать «посетителей» и если что — говорить, что кинолог отлучился за собачьими харчами. Закупается, мол… Не стал я отпрашиваться у Купера, чтобы его не расповаживать. Хотя если тот спалит мое отсутствие (даже по уважительной причине), запросто может взыскание влепить. Я это понимал, но кто не рискует, тот не победит.

Я переоделся в обычную одежду. Комплект приличного гражданского прикида, не рабочего, теперь всегда висел в кабинете.

Вышел за территорию ГОВД, прикидывая, с какой автобусной остановки мне лучше уехать. Сзади кто-то посигналил, и ко мне вдруг подкатила белая новенькая шестерка. Таких машин в Зарыбинске было не так много, ведь первые серийные экземпляры ВАЗ-2106 сошли с конвейеров недавно, примерно пару лет назад. Новая модель потеряла фиатовский облик, ей была уготована судьба настоящей советской классики.

— Слышь, начальник, — из «шахи» высунулся Эдик. — Паспорт верни… А то…

— А то что? — хмыкнул я.

— Джинсы, — вдруг выпалил Эдик. — Почти даром, всего девяносто рэ. Заграничные. Хочешь, достану? Кроссовки как у меня, ГДР-овские, хочешь? Глянь, во! ФирмА! И еще много чего могу достать. Отдай паспорт, будь человеком… Мне в командировку завтра. А?

— Девяносто? За джинсы? — поморщился я скептически. — Это ты называешь почти даром?

— Конечно! Они в Москве от ста двадцати стоят, а в нашем захолустье все двести просят. Я по себестоимости тебе отдам.

— По себестоимости? — я вгляделся в Эдика, в его модный прикид, прическу, манеру поведения, вспомнил фишки его речи.

И пазл сложился. Все говорило об одном — Эдик не гопник, не шантрапа и не подзаборный хулиган. Как я сразу не догадался? Хотя, признаться, особо и не задумывался.

— Погоди… Так ты что? Фарцовщик?

— Тише, начальник, тише… Я вижу, ты не по ментовским законам дела разруливаешь, садись в машину, договоримся.

— Короче, Эдик, — я открыл дверцу и сел на переднее сиденье. — Если повозишь меня немного сегодня, то, может, и договоримся. Ну и джинсы, конечно…

— Ваще не вопрос, начальник, говори адрес. Куда едем?

Я назвал адрес Интеллигента, и мы поехали. Эдик отлично знал город. Но фарца в Зарыбинске? Я думал, что она только в более-менее крупных городах процветает. А надо бы его немного проверить, не врет ли…

— Короче, Эдик, мне нужны джинсы, пара рубашек модных, ну, сам знаешь каких — зауженных, и чтобы рисунок не фуфлыжный василек был. Еще… водолазка или лапша, ну и пиджачок, типа как у тебя. Да… Еще туфли и ремень в один цвет. Кожа-рожа… Записал?

— На подкорку записал, — постучал пальцем по своей голове фарцовщик. — Только все это недешево обойдется. Нет, я, конечно, скидку сделаю, но я, сам понимаешь, товар не из воздуха беру, закупаюсь в столице.

— По деньгам договоримся, не обижу, — хмыкнул я. — Лавэ на кармане имеется.

Мы приехали по нужному адресу. Трехэтажный солидный кирпичный дом. Сразу видно, что квартиры в нем с высокими потолками. Это не панельный «курятник». Видимо, здесь проживали граждане рангом повыше.

В СССР все равны, но некоторые всегда равнее других. Им не надо стоять очереди за колбасой, ее можно получить с черного входа, им не надо записываться на приобретение мебели и ждать месяцами шкаф или «стенку». Даже в нашем небольшом городке такое «равенство» ощущалось. Я уже испытал его, когда закупился на днях из-под прилавка в местном «Гастрономе», используя «хлебную» карточку, подаренную мне директором магазина — Матвеем Исааковичем Милем, которую он мне жаловал в благодарность за найденный телевизор.

— Жди здесь, — приказал я Эдику и направился к нужному подъезду.

Поднялся на второй этаж. На звонок давить не стал, Интеллигент вряд ли откроет, когда в глазок посмотрит. Встал сбоку от двери и стал ждать.

С третьего этажа кто-то начал спускаться. Это оказался пионер в шортах и футблоке. Почему-то в галстуке, каникулы же. Судя по всему, он направлялся в школу.

— Мальчик, рубль хочешь заработать? Позвони в эту дверь, а я тут сбоку постою. Там мой друг живет, хочу сюрприз сделать. Договорились?

— Дяденька, а вы не обманете?

— Нет, вот, держи, — я протянул ему купюру. — Звони.

— Тогда трешку давайте, рубля мало, — нагло заявил пацан.

Ишь ты. А жители этого дома торговаться определено умеют. И рубль для пацана — не бог весть какие деньги, это сразу видно. Зажиточный тут народец обитает.

— Давай обратно рубль, другого попрошу помочь, — я протянул руку, сделав вид, что хочу забрать тугрик, — а еще пионер называется…

— Ладно, ладно… Рубля хватит! — затараторил маленький барыга.

Пацан подошел к двери и нажал на кнопку. Звонок мерзко задребезжал. Его звук напомнил ржавый будильник и звук пилы одновременно.

Никто не открыл.

— Звони еще, — сказал я, выждав с полминуты.

Пионер снова нажал на кнопку, но никто не торопился нам открывать.

— Дяденька, можно я уже пойду? Я на отработку в школу опаздываю…

— Нажми последний раз и иди.

— Вовка! Ты чего там? — раздался сверху по лестничной клетке чей-то знакомый мужской голос.

— Пап! Я дяденьке помогаю сюрприз сделать. За спасибо!

— Иди в школу, и сколько раз было тебе повторять — никогда не разговаривай с незнакомыми людьми на улице. А то цыгане украдут!

— Так я не на улице, я в подъезде, пап!

Меня отец Вовки не видел, я стоял за изгибом лестничной площадки. Его перекрикивания с сыном уже испортили мой сюрприз для Интеллигента. Орут на весь подъезд, теперь, если карманник и был внутри хаты, уже точно затаился.

— Я не понял, ты там не один? — возмутился мужик.

Послышались шаги. Почему голос мне знаком? Кто Вовкин отец?

И вот мужчина в богатом, на восточный лад халате и в расшитых золотой ниткой тапочках спустился к нам.

— Эрик Робертович, — улыбнулся я. — Добрый день, у вас смышленый сын.

— Александр Александрович? Вы? Я уже плохое было подумал…

— Ну что вы, я попросил вашего сына позвонить в дверь, кстати, вы знаете гражданина Куценко Дмитрия Алексеевича?

— Ну, конечно… Вот же его квартира, а что случилось?

В это время сквозняком захлопнуло дверь на третьем этаже. Видимо, председатель горисполкома Покровский оставил ее открытой. Та с силой бухнула, создав поток воздуха в подъезде, и от этого потока вдруг распахнулась дверь квартиры Интеллигента.

— Смотрите! — крикнул Вовка. — Она была и не заперта! А я столько раз звонил!

— Рад был повидаться, — я спешно пожал руку Эрику Робертовичу. — Как Эльба? Как супруга?

И, не дожидаясь ответа, нырнул в квартиру Интеллигента. Хотел прикрыть за собой дверь, но порог уже пересекал товарищ Покровский.

— Вовка! Марш в школу! — бросил он через плечо и шагнул за мной.

— Странно… Никого нет, а квартира открыта, — пробормотал председатель горисполкома. — Надо разобраться… Может, обворовали? Вас кто-то вызвал? Соседи? Дмитрий Алексеевич! Ау! Вы здесь?

В ответ тишина. А моя интуиция уже почуяла неладное.

— Эрик Робертович, я вас попрошу ничего здесь не трогать.

— Почему? Думаете, все же обнесли, да? Что-то я боюсь дальше проходить. Мрачно здесь и шторы задернуты. Ни лучика не видно, будто в склепе могильном. Александр Александрович, вы как сотрудник можете проверить, там точно никого нет?

Это-то я и собирался сделать.

— Конечно, оставайтесь здесь, только не трогайте ничего, не оставляйте своих отпечатков.

— Все, все, я понял, — Покровский убрал руки в карманы халата, демонстрируя свою послушность.

Сейчас он мне показался ничего так мужиком. Не то, что при первой нашей встрече.

Вот будет хохма, если я сейчас выволоку из-под кровати прячущегося там Интеллигента, как же мне придется потом объясняться с Покровским? Ведь я здесь неофициально. Никто ничего не заявлял, а личным сыском я не имею права заниматься, я не следак и не опер, и даже не участковый. Да пофиг, главное — найти карманника, а там что-нибудь да придумаем.

Из прихожей я, миновав коридор, вошел в просторную комнату. От увиденного встал, как вкопанный.

— Ну что там? — донесся из прихожки голос главы города. — Там никого нет? Или есть? Я захожу?

— Лучше не стоит сюда заходить, Эрик Робертович, — вздохнул я. — Я вас попрошу позвонить в «02».

— Что им сказать? Что происходит?

Все же любопытство взяло верх, и Эрик Робертович прошлепал за мной.

— О боже! — воскликнул он. — Это… это что⁈ Труп!..

Глава 13

— Он мертвый! — причитал Покровский. — Он точно мертвый…

А мне вдруг захотелось съязвить, мол, нет, просто притворяется. Висит на люстре на веревке, посинел и не дышит. Артист. Еще и язык так правдоподобно вывалил этот товарищ Куценко.

Что ж… Зачем же ты вздернулся, Интеллигент? Сегодня только из КПЗ освободился — и в петлю. Или тебе помогли в нее залезть?

— Как думаете, Сан Саныч, — сглотнул Покровский. — Это суицид?

— Не знаю… дверь-то была не заперта. Вызывайте милицию, Эрик Робертович, а я пока тут охранять место происшествия буду.

— Хорошо, — кивнул Покровский и поспешил к себе в квартиру.

А я вернулся в прихожую, нашел там на тумбочке кожаные перчатки, нацепил их и стал спешно обшаривать квартиру. Искал хоть что-то, что могло пролить свет на всю эту мутную историю с карманными кражами в Зарыбинске, которая толстой такой ниточкой вела в наш ГОВД.

Ничего подозрительного и интересного не нашел. Это была обычная хата с обычными вещами. Не сказал бы даже, что карманник шиковал, если б не сам этот особенный дом. Обстановка в пределах среднего достатка. Честно говоря, я представлял Интеллигента этаким жирующим преступным элементом. А тут — квартирка рядового инженера или учителя. Значит, он далеко не главный в этой преступной цепочке.

Просто пешка в чьей-то мутной игре. Пешка, которая кому-то помешала.

— Вы кто? — раздался за спиной незнакомый голос, когда я уже обшарил квартиру и размышлял над всей этой ситуацией, ожидая в коридоре.

Я обернулся. Передо мной стоял служивый в синей форме, но вместо погон — петлицы, эквивалентные нашему летёхе. Ага… Прокурорский пожаловал. Это хорошо, значит, отрабатывать место происшествия по полной программе будут.

За ним ввалилась и остальная оперативная группа: криминалист Валентин Загоруйко, инспектор угро Иван Гужевой и молоденькая медсестричка. Хорошенькая, как хрустальная роса в погожее утро. Потом я понял, что не все девушки в белых халатах — медсестры. Эта, например, оказалась судебно-медицинским экспертом. Ого… Эрик Робертович, выходит, всех на уши поднял. Я, признаться, думал, что приедет только участковый с планшеткой, а тут целая опергруппа собралась, как на убийство. Хотя я и не исключаю убийство. Не хватало еще Мухтара.

— Я кинолог, — ответил я прокурорскому следаку и показал удостоверение.

Тот был возраста не молодого, но и не старого, лысина только намечается, брюшко еще через ремень не переваливается, а в черных усах нет седины.

— Кинолог? А где же ваша собака? — недоверчиво уставился на меня «летчик» (его синяя форма мне напоминала лётный мундир).

— Я тут не по работе, зашел к знакомому, смотрю — дверь в квартиру открыта. Проявил бдительность, постучал в эту дверь, позвал хозяев, но никто не откликнулся. Зашел, а тут этот висит…

— Он ваш знакомый?

— Нет, Эрик Робертович — мой знакомый. А кто висит, я понятия не имею.

— Вы ничего руками не трогали?

— Обстановка сохранена в неизменном виде, я проследил за этим.

— Что ж… Отлично, — закивал прокурорский. — Тогда приступим. Леночка, что скажете?

Леночка, уже надев медицинские перчатки, старательно ощупывала труп.

— Федор Леонидович, — обратилась «медсестричка» к следаку, — нужно снять тело. Я не достаю…

— Конечно, — кивнул он. — Сейчас все организуем.

— Только я попрошу, — вмешался криминалист Загоруйко, — не трогать петлю, не развязывать. Просто снимите ее аккуратно, не разрезая узлов. И отойдите, товарищи, мне нужно сфотографировать изначальное положение тела.

Все повиновались.

— А узлы вам зачем? — погладил усы «летчик».

— Вязка у петли необычная. Узел может содержать информацию о профессиональных навыках того, кто его завязал, — энциклопедично заметил Валентин.

— Не знал… — одобрительно покачал головой прокурорский. — Вы думаете, узел вязал не сам повешенный? Мне кажется, тут налицо обычный суицид. Сейчас Леночка еще свой вердикт нам озвучит, и станет ясно. Но петлю, на всякий пожарный, трогать не будем. Раз вы так говорите.

Общими усилиями Интеллигента сдернули с люстры. Он висел интересно — веревка, что проходила через мощную люстру, одним концом была привязана к спинке кровати. Судебная медичка тут же принялась ощупывать лежащий на полу труп на предмет переломов и прочих повреждений, задрала рубашку и осматривала теперь кожные покровы на предмет выраженности трупных пятен. Характер их распространения и цвет. Я поймал себя на мысли, что ее действия мне понятны, видимо, сжатый курс судебной медицины нам в Высшей следственной школе преподавали.

— Никаких признаков постороннего воздействия, — заключила Леночка, закончив осмотр. — Типичные признаки асфиксии. Очень похоже на суицид через повешение.

— Ну вот… я же говорил, — удовлетворенно хмыкнул следователь. — Спасибо, Леночка.

— Но вскрытие покажет более полную картину, — улыбнулась та. — Это предварительный осмотр.

— Конечно, конечно, — кивал и одаривал улыбкой «летчик» девушку. — Но поверь моему опыту, это обычный суицид.

— А дверь в квартиру была не заперта, — вставил я слово.

— Ну и что? У нас многие граждане дверь вовсе не запирают. Вот искореним преступность, и тогда вообще никто не будет запираться.

Уверенность следователя не усыпила мою бдительность. И не высказанная им утопия об искоренении преступности меня сейчас не волновала. Я всматривался в обстановку и просто-таки нутром чуял некую странность. Что-то мы упустили. Что же?

Я не сыщик, но надо соображать. Интеллигент — невысокого роста… Я подошел к табурету, который валялся на боку под люстрой. Криминалист его уже измарал дактилоскопическим порошком, отработал на предмет следов рук (хоть и безуспешно), и я его взял без перчаток. Поставил под люстру. Посмотрел наверх, потом вниз.

— Что-то не так, товарищ кинолог? — поинтересовался следак.

— Сан Саныч, — ответил я.

— Что?

— Называйте меня Сан Саныч. И да… что-то не так. Мне вот, например, не дает покоя одна каверзная деталь. А табуретка не слишком ли низкая для совершения суицида?

— Как это низкая? — следак отложил планшетку с протоколом и подошел ко мне.

— Мы не примерили ее… Не поставили под ноги повешенному. Он точно с нее бы достал до петли?

— Конечно, — уверенно кивнул следак. — Потолок тут высокий, это верно, но и петля низко свисает. На глаз видно, что все в порядке… Если так можно выразиться.

— А я бы все-таки проверил, Федор Леонидович, — закинул я горстку сомнений в умы присутствующих и следака.

— Сан Саныч прав, — поддержал меня Загоруйко. — Нужно проверить.

— Как вы себе это представляете? — следователь скептически улыбался. — Бред… Видно же было, что с табурета можно запросто влезть в петлю. Снова вешать тело на люстру?

— А почему нет? — пожал я плечами, подошел к Леночке и спросил: — Мадемуазель, у вас не найдется еще перчаток? Будем покойного взад вешать.

— Конечно, — сверкнула улыбкой медичка и выдала мне перчатки.

Несмотря на скептицизм Федора Леонидовича, тело мы снова водрузили на прежнее место. Я торжественно поставил под ноги Интеллигента табурет. Наступила двухсекундная тишина. Все переваривали увиденное. Ведь ноги трупа висели в воздухе и разве что скребли носками по табуретке — но пятки точно не доставали до сиденья.

— Его сначала задушили, а потом повесили, — предположил Гужевой, высказав уже очевидное.

— Нет, — замотала головой медичка. — Я внимательно осмотрела шею, странгуляционная борозда одна, других следов давления на кожных покровах нет.

— Чертовщина какая-то, — проговорил участковый.

Его я даже и не заметил, до этого он скромненько стоял и отмалчивался в углу.

— Получается, он подпрыгнул в петлю, — констатировал я. — Сомнительный способ повеситься.

— Ну почему же прыгнул? — ходил вокруг висящего трупа следак. — Он мог просто встать на носочки. Как вы считаете, Леночка? Дотянулся бы Куценко? Смог бы сунуть голову в петлю?

— Думаю, да, — поддержала версию суицида судмед.

Но я не сдавался и продолжал накидывать сомнений.

— Согласитесь, товарищи, странный способ покончить с собой — вставая на носочки, тянуться в петлю. Проще было бы эту самую петлю пониже опустить. Перевязать другой конец, который к козырьку кровати примотан.

— Это все домыслы, я за свою практику такого насмотрелся… Какими только способами люди суицид не совершали, — возражал прокурорский. — Один раз даже выбросился из окна чудик.

— А что в этом такого удивительного? — спросил Валентин, поправляя очки.

— Все удивительное,– усмехнулся следователь. — Во-первых, этаж второй. Во-вторых, он прыгал три раза подряд, пока не свернул себе шею. Вы спросите, а почему? Это мы быстро выяснили. Он боялся высоты, и поэтому не решался прыгать с более высоких этажей. А вы говорите — не мог на носочки встать и повеситься. Суицидники — народ очень странный. И нам их не понять.

Прокурорский, вроде, прав, но он не знает всей этой предыстории с Интеллигентом. Куценко сегодня только освободился и ушел от меня — и сразу в петлю. Я в такие совпадения не верю, однако следаку не могу ничего поведать. Хрен знает, что он за человек и на чьей стороне играет. А я уже сказал, что с хозяином этой квартиры не знаком.

Что же делать? К бабке не ходи — отказной состряпают. Но если его повесили, на теле должны же быть какие-то следы борьбы? Вот тут и выход. Надо более тщательно исследовать труп.

Точно… когда будут проводить вскрытие, я наведаюсь в морг и напрошусь там поприсутствовать. Буду над душой стоять у Леночки, попрошу, чтобы с максимальной тщательностью она провела исследование тела. Придется ее цветами задобрить, чтобы к вскрытию допустила. Или тортиком… или тем и тем. Вон какая фифа, тортик может и не проканать… О! Придумал! Колготки ей подгоню. Ни одна девушка в СССР не устоит перед колготками. Хорошие качественные колготки — товар дефицитный. Надо будет Эдика озадачить насчет них, пусть достанет… Эдик! Он же меня ждет.

Я скоренько попрощался с участниками следственного действия и спустился на первый этаж. Навстречу мне попался Вовка.

— Ты чего так быстро вернулся? — вскинул я на него бровь, будто это был мой собственный оболтус, и я за него в ответе.

— Да у нас отработка сегодня короткая была. Училка заболела, ее трудовик заменял. Сказал, что доски перетаскаем — и свободны. А мы даже не успели их перетаскать, он нас потом сам еще раньше отпустил. После того, как к нему в мастерскую химичка наведалась.

Я покивал, как будто прекрасно знал и трудовика, и химичку. И то, какая там химия между ними.

— Слушай, Вовка… А Куценко вообще давно тут живет?

— Давно, сколько себя помню.

— А кто к нему ходит, ну то есть — он один всегда дома сидит или к нему частенько гости наведываются?

— А рупь дашь, скажу.

— Я лучше твоему отцу скажу, что у него сын вымогателем растет. И что уже один рубль ты сегодня заработал как нетрудовой доход.

— Бате не говори! Не надо! — встрепенулся пионер. — Да никто к нему не ходил, вроде. Какой-то необщительный твой друг.

— Он такой. Ага… И прямо никогда-никогда к нему никто не приходил?

— А! Вспомнил! Видел один раз, с месяц назад, мужик к нему какой-то наведывался. Я еще удивился, что из квартиры голоса. Обычно там тихо, как в могиле, а тут — голоса. Твой друг дверь забыл замкнуть. Ее сквознячком и распахнуло. Вот прям как сегодня.

— И о чем они говорили?

— Откуда я знаю, подслушивать же нехорошо!

Я посмотрел на него и прищурился с самым серьезным видом.

— Говори уже, рубль дам.

— Да я правда не слышал. Мне показалось, что ругались… а про что конкретно, не разобрал.

— А мужика ты этого видел? Сможешь опознать?

Вот бы знать, что за визитер был в этом логове.

— Со спины только видел, когда он вышел из квартиры. Дядя Саша, а почему вы сами у своего друга все это не спросите?

Я поджал губы.

— Заболел он. Шибко заболел.

— Да? А чем?

— Вскрытие, то есть обследование, покажет… Вот думаю, уж не тот ли мужик ему хворь принес, которого ты видел. Ты точно его морду не запомнил?

— Точно…

— А одет как был?

— В одежду.

— Ну это понятно… Во что именно? Шляпа, костюм, трико, футболка? Что-то было приметное?

— Ничего приметного. Обычный дядька, даже не помню, во что одет. Наверное, костюм, раз обычным показался.

— Вспоминай ещё, Вова… Тут любая деталь важна…

— О! — воскликнул пацан и разлохматил свои вихры. — Вспомнил! Он когда на улицу вышел, из кармана коробочку достал блестящую, как золото.

— Какую еще коробочку?

— Да блин, забыл, как называется… Там сигареты еще прячут.

— Портсигар?

— Да! Точно! Портсигар.

— Неужто золотой? Ты уверен?

Пионер пожал плечом.

— Ну не знаю, но на солнышке как золотой блестел.

— Держи, — я протянул Вовке рубль. — Заслужил.

— Спасибо, дядь Саш, — схватил он деньгу и усвистал.

А внимательный, наблюдательный — запомнил, что его отец меня Александром назвал. Я, наконец, вышел на улицу и подошел к «шестерке».

— Начальник, ну я уж думал, ты там жить останешься! Чего так долго?

— Тише… — я сел в машину. — Поехали в больницу.

— Заболел, что ли?

— Нет, нужно человека навестить.

— А у тебя паспорт-то хоть мой с собой? Покажь… А то, может, выкинул уже, и я тебя зазря тут вожу.

— Так… Пока не забыл… Запиши еще там на свою подкорку колготки.

— Какие колготки?

— Лучшие. Нужны, короче…

— Ха! А тебе зачем?

— Не мне, но надо…

— Да не вопрос, начальник, сделаем тебе, то есть не тебе, колготки. Ха-ха!

* * *

— Мужчина, вы куда? Я что, тут зря стою? — всплеснула руками полная женщина в белом халате, когда я пытался прорваться в стационар больнички.

— Я к Кулебякину из восьмой палаты.

— Ну надо же! Какие мы деловые! Не пущу. Приходите в приемные часы, объявление для кого висит? Там черным по белому прибито…

— Женщина, мне срочно.

— Всем срочно, — отмахнулась она. — Ходют тут всякие.

— Так, дамочка, я не всякие. У меня острая служебная необходимость, — я достал корочки и, не раскрывая их, сверкнул красной обложкой и золотым гербом СССР. — Следователь по особо важным делам. Дело государственной важности. Мне необходимо встретиться с гражданином Кулебякиным.

Сказал, как частенько выражаются в фильмах, и это сработало.

— Так бы сразу и сказали, — выкатила глаза медсестра. — А что ваш Кулебякин натворил-то? Убил кого? Изнасиловал?

— Хуже…

— Ой, мамочки! А что может быть хуже?

— Этого я вам сказать не могу, следственная тайна. Куда идти?

— Халатик накиньте, и вот тапочки…

Для разговора с шефом мы вышли во дворик больницы. Уселись под березку на лавочку. Он был в полосатой пижаме и с газеткой в руке. На голове панамка. Напоминал мирного безобидного пенсика и совсем не был похож на грозного начальника милиции.

— Прямо так и сказал? — дивился шеф. — Каждый день занятия по политической подготовке?

— Ну да… Вот сейчас как раз идет оно, а меня там нет.

Панамка осуждающе качнулась.

— Влетит тебе, Морозов. Не провоцировал бы ты Купера. На испытательном ведь…

— Да ничего, Петр Петрович, прорвемся… Просто вот что странно, Купер сказал, что его прислали полугодие закрывать, а он в следственную работу и в раскрываемость вообще не лезет. Отбрехивается даже, если кто-то вопрос нужный по служебной деятельности поднимает. Ну странно же? Вот я к вам и пришел.

— И что думаешь?

— Даже не могу предположить. Если он завалит полугодие, то, получается, с него же спросят? Или с вас спросят?

— Уф… — шеф поднял руку, чтобы поправить форменный галстук, но его на пижаме не оказалось. — Тут сам понимаешь… Как наверху и под каким углом смотреть на это будут. Но вообще да… Купера не похвалят, если отдел в жопе по отчетному периоду будет. Не пойму, что он затеял. Знал бы, что его пришлют, не ходил бы на больничный. А самое интересное, Сан Саныч, что сердечко у меня ведь действительно того… Немного крякнуло. Вот спасибо тебе за совет, а то бы не проверился — и сроду бы не узнал. Думал, руку тянет, а это сердце оказалось.

Пришёл мой черед головой качать. Вот тебе и липовый больничный! Теперь понятно, чего Кулебякин такой, слегка пришибленный — не в пижаме дело.

— Вы лечитесь, Петр Петрович, а с Купером мы как-нибудь разберемся.

— Да как вы разберетесь, он же вас с потрохами сожрет. Вы же ничего без меня не можете… Как дети малые… Эх, — махнул рукой майор, а потом вдруг повернул ко мне голову и уставился прямо в глаза. — Они не могут, а ты можешь, Саша! Прошу тебя, не как начальник, не как майор милиции, а как мужика прошу. Не дай ему наш отдел развалить. Узнай, что ему нужно…

— За отдел, признаться, я и сам радею, Петр Петрович, вот только как я узнаю о планах Купера? Я к нему и в кабинет-то не вхож… Там всё Трубецкой у него трётся.

— Точно! Кабинет! — потирал, оживившись, руки Кулебякин. — Ты должен проникнуть к нему в кабинет и поискать документы.

— Какие документы? — нахмурился я.

— Любые, что укажут на его планы… Может, не документы даже, а какие-то записи, пометки. Ведь он кадровик. Он привык каждый шаг записывать. Поройся с пристрастием, ежедневник его прошерсти, в столах все перерой и самое главное — в сейф загляни.

— Мне что, сейф взламывать? Да и кабинет он тоже всегда запирает, не то, что вы раньше. Даже если в туалет выходит — запирает. Я, к сожалению, навыками медвежатника не обладаю…

— Есть у меня одна мыслишка, — почесал лысину Кулебякин и хитро улыбнулся.

Глава 14

Я вышел из больницы и сел в машину к Эдику.

— Теперь куда, командир? — обреченно вздохнул тот.

— Дуй в контору, — распорядился я.

— Куда?

Наверное, он уже и сам догадался, но всё равно переспросил.

— В милицию, — уточнил я.

И протянул ему паспорт. Тот обрадовался, спрятал его сразу в нагрудный карман:

— Спасибо, начальник… Знал бы, что ты нормальный мужик, не пошел бы к твоему шефу напрямки, лучше бы твою профилактику выслушал.

— А ты мне не очень понравился при первой встрече, — хмыкнул я.

— Да я же считал, ты хмырь какой-то. Вот, думаю, не повезло Алёнке с таким колхозником в кино ходить. Ты же одет, как лопух был.

— Что, прям, как колхозник выглядел?

— Ты извини, начальник, но в таких брюках и рубашках современные пацаны не ходят.

— А что не так с одеждой? Чистая, поглаженная.

— Да все не так… Немодная она, простая и убогая, — тот даже поморщился. — Тебя бы в Москву, посмотрел бы, как люди одеваются.

— А ты, стало быть, за модой следишь?

— Ну так… — цокнул языком Эдик. — Все большие люди в городе где, думаешь, одеваются? В универмаге? Хреночки! У Эдика они одеваются.

— У нас не так много больших людей в Зарыбинске, — скептически сощурился я.

— Это да, но основные бегунки у меня в Угледарске шуршат.

Ну, о делах — так о делах.

— А товар где берешь? — пульнул я в него вопрос.

Но тот оказался не так прост — или его показное дружелюбие всё же так далеко не распространялось.

— Э-э… Все тебе расскажи.

— Я кинолог, а не БХСС-ник…

— Секрет фирмы! — многозначительно подмигнул Эдик, подруливая к ГОВД. — Все, приехали.

— Одежду когда привезешь? И колготки.

— Завтра в это же время сюда.

Я удивленно на него воззрился.

— Ты что? Сюда палево… Сотрудник милиции возле ГОВД будет фарцу покупать…

— Ой, да кому мы помешаем? — Эдик по-барски махнул рукой. — У меня в области в главке все схвачено, ваши местные ко мне не лезут.

Но я не мог быть так спокоен.

— Сейчас у нас новый начальник, сам видел. И кстати… Почему ты к нему попёрся жаловаться, ты его раньше знал?

— Не лично, по слухам, — кивнул Эдик. — О том, что мент он продажный, я наслышан.

— Прям так и наслышан?

— А то! В кругах непростых вращаюсь, не с работягами. Оно же, сам понимаешь, как у нас в стране сейчас устроено — ты мне, я тебе… Без связей и блата никуда.

И смотрит так, будто всё-то он в этой жизни знает.

— Ха… Оказывается, я такому важному человеку чуть генофонд не отбил. Ну извини, сам полез.

— Ладно… Кто старое помянет, тому глаз не пришьешь.

— Ты не подлизывайся, доллары я тебе все равно не отдам.

— Оставь себе, начальник… я еще заработаю.

Но всё-таки немного напрягся — неприятно ему. Ничего, переживёт.

— Вот и договорились. И к Алёнке больше не лезь.

— Не буду… Только когда она тебя бросит, договоренность наша аннулируется насчет неё. Идет?

— Мы не вместе, — отрезал я.

Фарцовщик слегка оторопел.

— О-па! Так ты с той кралей, которая с вами была, шурымуришься? А чего ж ты тогда за Аленку вписываешься? Ни себе, ни людям!

— Это не твое дело, Эдик. Благодарю за службу. Покедова.

— До свидания, начальник, завтра товар привезу.

— Погоди… — я остановился возле машины. — Размеры-то мои запиши.

— На фига? — Эдик-Петик постучал пальцем по голове. — У меня все здесь автоматически определяется, как только взгляну на человека. И размер, и фасон, и что ему еще можно предложить. До завтра, начальник.

«Шестерка» с фарцовщиком укатила, лихо выбросив пыль из-под задних колес. Похоже, Эдик не врет, и бизнес у него поставлен на широкую ногу. Хорошо, что я, в силу своего склада мышления человека будущего, такого рода фарцу не считаю преступлением. Фактически, Эдик — предприниматель, только нелегальный. Главное, чтоб не наглел.

Я вернулся в ГОВД. Баночкин, увидев меня, чуть не высунулся в стеклянное окошко. Но морда лица его не пролезла.

— Сан Саныч, ты чего не был на политподготвке? — он перешел на шепот. — Начальник злой был. Сказал, с тебя объяснение взять.

— На убийстве был, — отмахнулся я. — У нас труп.

— На каком убийстве? Труп только один у нас за сегодня, тьфу-тьфу. Который в квартире повесился. Куценко.

— Вот на нем я и был, впиши меня в сводку. И думаю, что это не суицид, а убийство.

— Ну это пусть прокуратура разбирается, трупы — их профиль. А тебя я впишу, не знал, что ты тоже выезжал. Просто Мухтар здесь был.

Он немного озадаченно на меня посмотрел, но спорить явно не собирался.

— Запомни, Миха… У настоящего кинолога нюх тоже имеется, — пояснил я серьёзно. — И вот еще что… Я был сегодня у шефа, — я уже зашел в помещение дежурки, но все равно понизил голос и перешел почти на шепот.

Баночкин недоуменно вскинул бровь, а я продолжил:

— У нашего настоящего шефа, который в больничке… Так вот… Он мне сказал, что у тебя есть запасные ключи от всех кабинетов ГОВД.

— Ну-у, есть… — зажевал губу дежурный.

— Дай-ка мне ключик от кабинета Кулебякина.

— Прости, Сан Саныч, не могу, это теперь кабинет подполковника Купера. Ключи у меня в опечатанных коробочках, в сейфе хранятся. Тоже опечатанном. Как бы не вышло чего. Мне до пенсии чуть-чуть осталось. Не могу, ты пойми…

— Миха, кому ты лечишь? — поморщился я. — Тебе до пенсии, как до Китая на самокате. Сейф опечатан? Фигня вопрос! Печать у тебя же хранится. Новую поставишь. Коробочки аккуратно открыть можно, даже бирки не повредим. Не тупи, давай сделаем все красиво.

Михаил с досадой поморщился.

— Откуда ты все это знаешь, Морозов?

— Петр Петрович меня предупредил, что ты артачиться будешь. Он мне это и рассказал.

— А Петр Петрович добро дал? — неуверенно проговорил дежурный.

— Да не ссы! Все пучком будет, открывай сейф. Это для общего дела надо. Не для себя прошу.

И посмотрел на него кристальным взором честного работяги. Но тот замахал на меня руками.

— Ох, Морозов, лучше ничего не говори и не рассказывай, для какого такого общего дела, не хочу знать. И если что — ключи я тебе не давал.

— Конечно, не давал, я их нашёл…

* * *

Я занимался с Мухтаром во внутреннем дворике ГОВД, повторял команды из общего курса дрессировки — всякие «лежать-сидеть» и прочие «ко мне». Со стороны выглядело, что кинолог трудится, но цель моя была совсем другой. Мухтар и без всяких повторений знал эти все команды и, казалось, даже немного на меня обижался за то, что я даю ему такие простецкие задания. Но всякий раз, когда получал лакомство (кусочек дефицитной колбаски, нарезанной кубиками) за выполнение очередной команды, забывал обиду и радовался, как щенок.

Я выдал ещё одну команду, но на пса уже не смотрел. Потому что, наконец, на окне кабинета кадров появился цветок. Ну, как цветок, кактус в горшке. И откуда его Мария взяла? Это был условный сигнал, что Купер вышел из кабинета. Я быстренько запер Мухтара в вольере, скормил ему остававшиеся квадратики колбаски за послушание и поспешил в здание. На черном входе, однако, столкнулся нос к носу с Купером. Тот, очевидно, направлялся в уличный туалет.

— Морозов! — преградил он мне путь. — Ты почему на занятии не был?

Конечно, не мог упустить случая меня пропесочить.

— Выезжал на суицид, там мутно все, товарищ подполковник. Похоже, Куценко убили, — нагрузил я начальника сразу информацией.

Метод Аглаи Степановны, так сказать, применял в действии.

— Да? — как-то осел Купер. — Я ведь проверю… Был там ты или нет.

— Без проблем, можете позвонить следователю прокуратуры, который осмотр писал, — отбрехался я и проскочил дальше.

Конечно, обыск у него в кабинете я провести не успею, но пока и не надо, мне нужно было проверить ключ. Кулебякин сказал, что свой единственный экземпляр ключа он оставил новому начальнику, а о существовании второго экземпляра Купер мог и не знать — кадровик ведь…

Проскочил дежурку, Баночкин проводил меня беззвучным вздохом. Боялся Миха, что ему влетит.

Поднялся по скрипучим ступенькам на второй этаж, вот и нужный кабинет. Рыбий Глаз, как и следовало ожидать, запер его, выходя.

По коридору послышались шаги. Я обернулся. Мимо шагал Трубецкой. Вот зараза, как чует, что помешать мне может. Пришлось сделать вид, что направляюсь в кадры.

— Что, Морозов? — хмыкнул инспектор угро, видя, как я заворачиваю к кабинету Марии Антиповны. — Переводиться надумал?

— Слушай, Антон Львович, — я остановился и сделал искренне думательный вид, даже затылок в раздумье почесал. — А что, если мне и вправду перевестись?

— Конечно, — ухмылялся Антошенька. — Инспектором по делам несовершеннолетних самое то тебе будет. Правда, это женская работа, но с детьми возиться — это твое, на большее ты не способен.

— Да нет… — продолжал я скрести затылок. — Вот, думаю… а что если в уголовный розыск перейти? А? Там я еще не пробовал. Я вот езжу сейчас по происшествиям, мне нравится с людьми работать. Опять же, и зарплата выше, и секретку платят. Как считаешь?

Трубецкой напрягся, в лице изменился, а потом мотнул головой, будто сбрасывая наваждение.

— Ха! Да кто тебя туда возьмет? Ты чего, Морозов?

— Ну как же… У меня вышка по специальности «правоохранительная деятельность». У тебя вон сельхоз училище, а ты целый старший инспектор. Я — более перспективный молодой специалист. Образованный, дипломированный, так сказать.

— У меня техникум, — пробурчал Трубецкой, закусив губу. — И у нас нет мест в розыске.

— Да я не к вам, — снисходительно махнул я рукой. — Мы с тобой не сработаемся. Ты ленивый. Я в главк хочу сразу попробовать. Прикинь, забавно будет, если через годик я буду сюда приезжать по линии розыска и тебя проверять, да? Спасибо за подсказку и наводку, Антон Львович, — деятельно закивал я. — Пойду проконсультируюсь у Марии Антиповны, куда и как рапорт писать на перевод.

— Купер тебе не подпишет, — процедил Трубецкой.

— Ничего, я не тороплюсь, подожду, когда Кулебякин из больницы выйдет. Я сегодня у него был, он на поправку идет.

Антошенька дернулся, скрипнул зубами, резко повернулся и зашагал прочь. За живое я его задел, видимо, не такой уж и пропащий лейтенант милиции Морозов, как выставляли его до этого. Может, меня, то есть Сашка, из следствия турнули по другой причине, а не из-за профнепригодности. Это, кстати, тоже надо будет потом выяснить. Вон как Трубецкой напрягся, чует во мне конкуренцию. Это хорошо… Переводиться я не собираюсь, но ему этого знать не надо — пускай булки в тонусе держит и оглядывается.

Лишь только он скрылся из вида, я вернулся к кабинету Купера. Вытащил заветный ключ и воткнул в скважину. Повернул, но движения не произошло. Ключ, как забетонированный, встал. Ментовские пассатижи! Все-таки мои подозрения подтвердились — Рыбий Глаз сменил замок. Или, скорее всего, запирающий цилиндровый механизм поменял, а в просторечье — «личинку».

На лестнице послышались грузные шаги, ступеньки скрипели особенно натужно и жалобно. Так они обычно скрипят только под Бабочкиным, Кулебякиным и под… Купером.

Я дернул ключ, но тот намертво засел в замке. Дернул еще раз, но вспотевшие от жары пальцы соскользнули.

— Ты чего тут? — выдохнул мне вдруг кто-то в спину.

Я аж чуть не подпрыгнул от неожиданности. Не слышал, как ко мне кто-то подошел с другой стороны, всё моё слуховое внимание было обращено на лестницу. А по ней точно поднимался Купер, потому что я услышал, как Баночкин его окликнул, чтобы что-то спросить.

Ну а за моей спиной стоял… Гужевой Иван. Оперативник смотрел, как я пыжусь.

— Руки сухие у тебя? — спросил я.

— Ну да… — он обтер их об штаны и без дополнительного приглашения взялся за ключ. Пальцы его были, что пассатижи, но на этот раз не в ругательном смысле.

Дёрг! И ключик в руках у Вани.

— Уходим, — бросил я через плечо и потянул его в кабинет кадров.

Лишь дверь за нами захлопнулась, как я услышал шаги уже на втором этаже и голос Купера.

— Ну и дыра… Не провалиться бы.

Это относилось к полу, половицы скрипели почище несмазанной дрезины.

— Все нормально? — Мария Антиповна вопросительно уставилась на меня.

— Хм… — я скосил взгляд на Гужевого.

— Ваня в курсе, — улыбнулась кадровичка. — Он свой, ему можно доверять. Сам видел, как Купер его на планерке чехвостил за то, что он труженик. Про него в газете писали: «Милиционер помогает колхозу». А Купер — сволочь…

— Таких гнид еще поискать, — кивнул Гужевой. — Если помощь какая нужна, обращайтесь.

— Нужна, — сказал я. — Ключ не подошел. Что делать будем, товарищи? Кто умеет замки вскрывать?

— А зачем нам вскрывать, его сломать можно, — подмигнул «тракторист».

— И как же я сразу не догадался? — хмыкнул я с напором. — Кувалда есть?

Хорошо ещё, что шашку заложить не предлагают эти герои народного труда

— Зачем кувалда, тут надо, что называется, технически.

— А поподробнее? — убрав сарказм, спросил я.

— Фрагмент спички в скважину загоним поглубже тонким шилом. Не видно будет. Ключ штатный вставляться не будет, со стороны будет похоже, что будто штифты запирающего механизма или износились, или бракованные, и их случайно подклинило.

— Молодец, Иван, — кивнул я. — Соображаешь, только что нам это дает?

— Как что? Пока Купер замок не поменяет, кабинет не будет запираться. Вот и надо ловить момент.

— Отлично, — согласился я. — Это надо провернуть в конце рабочего дня. Когда магазины уже будут закрыты, и он не сможет никого отправить за новым замком. Надеюсь, у нас в ГОВД нет запасных замков?

— Шутишь? — улыбнулась кадровичка. — У нас бумаги про запас нет, а ты о замках.

Так и сделали. Дождались вечернего часа, и Ваня загнал маленькую щепочку от спички в скважину. Сделал это бесшумно, как настоящий медвежатник.

После мы сидели в кабинете кадров и пили чай. Делали вид, что ведем рабочую беседу о новой конституции, о внедрении решений последнего съезда КПСС в жизнь и прочих проблемах Зарыбинска. Дверь оставили в кабинет открытой, чтобы ловить все звуки из пустого коридора.

Вот распахнулась дверь кабинета Купера, ее звук отличался от других. Она была более тяжелая и обита дерматином. Похоже, начальник засобирался домой. Слышно было, как он пыхтит и возится с замком, пытается всунуть ключ в скважину, но «бракованные» штифты перекрывали ему ход.

— Да чтоб тебя! — ругался начальник. — В этой дыре замки даже новые ломаются. Дежурный! Эй!

Но Баночкин на первом этаже, он не слышит. Выход Ивана. Он выглянул в коридор, тихо шагнул и так же бесшумно подошел к Куперу, как ко мне недавно.

— Товарищ подполковник, вам помочь?

— Тьфу, напугал, зараза!.. Ну помоги, комбайнер! Не видишь, замок сломался.

— Дайте я попробую.

Послышался хруст.

— Ой! Ключ сломался, — виновато пробубнил Гужевой.

Всё-таки руки у него что надо.

— Да ты охренел? Только и умеешь, что у тракторов колеса менять! Это тебе не колхоз! — разорялся Купер, я так и представил, как он выпучивает на Ивана глаза.

— Нужен новый замок, Евгений Степанович. Или «личинка». Но вот не повезло, магазины уже закрыты.

— Так… стой здесь, есть у меня запасной. Как знал, два купил. Охраняй кабинет. Там документация, секретка, сам понимаешь, открытым его нельзя оставлять.

Я замер.

— А Петр Петрович оставлял, не заморачивался.

— Я тебе не Петр Петрович, охраняй, сказал!

— Есть охранять кабинет. Мышь не проскочит.

— То-то же, — крякнул Купер, и лестница скрипом возвестила, что он спустился вниз.

Я пулей выскочил в коридор.

— Черт! Где у него замок запасной?

— Дома, наверное, — пожал плечами труженик. — Он тут где-то недалеко живет. Нужно торопиться.

— Все, стой на шухере, а я внутрь. Как лестница заскрипит, маякни.

— Сделаем, — кивнул Ваня.

Я нырнул в кабинет и мягко прикрыл за собой дверь. Огляделся. Так… с чего начнем? Стол. Шкафы встроенные, сейф. Ключ от сейфа мне Кулебякин дал, был у него в загашнике запасной.

Нужно обыскать всё так, чтобы не оставить следов — все положить на свои места обратно. Я сканировал глазами рабочее место и полки, запоминая, где и как все лежит.

Вдруг услышал, как сзади распахнулась дверь, и Ваня громким шепотом выдохнул:

— Шухер! Идет!

И вот уже в коридоре я услышал голос Купера, который слишком резво поднялся по ступенькам, будто что-то забыл особо ценное.

— Документы я все-таки заберу! — через приоткрытую дверь услышал я. — Бардак тут у вас, мало ли.

Выскочить я, естественно, не успел.

— Я не понял! — рявкнул Купер на Ваню. — А почему дверь в кабинет приоткрыта⁈ Ты кого-то туда пропустил⁈

— Никого там нет, товарищ подполковник, — отрапортовал Ваня, но в его дрогнувшем голосе совсем не было твердости.

— Отойди! — рыкнул Рыбий Глаз, протискиваясь в кабинет.

Глава 15

Почуяв неладное, Купер влетел в кабинет, как локомотив. Это я только слышал по тяжелым шагам, потому что сам в последний момент уже укрылся в огромном встроенном в стену шкафу. Втиснулся в пыль среди кип бумаг, каких-то старых кабинетных вещей и пустых бутылок. Видимо, Петр Петрович бутылки из-под коньяка не выбрасывал, а хранил зачем-то. Только бы не зазвенеть…

Лишь только я захлопнул дверцу шкафа, как начальник залетел в кабинет. Я даже напрягся, думал, что он успел увидеть движение дверцы, какой-нибудь блик, но нет… Купер зашагал к столу, теперь я его видел сквозь щелку между створок. Он стал рыться в выдвижных ящиках. Что он там прятал? Эх, сейчас с собой заберет, и я не узнаю.

Вдруг на столе устало задребезжал телефон.

Купер аж подпрыгнул от неожиданности, подошел и взял трубку.

— Алло! — недовольно отозвался он, а через несколько секунд после того, как неизвестный мне абонент что-то проскрежетал в динамик, голос Купера вдруг изменился и стал неестественно весел и бодр.

— Здравия желаю, товарищ полковник… — воскликнул он. — Конечно, работаем, да… Ну-у… Да как вам сказать? Не буду кривить душой! Извините, это стадо баранов, товарищ полковник, а не отдел. Конечно, пробовал. Не знаю, как их еще заставить нормально выполнять свои обязанности. Такое ощущение, что они с Луны свалились. Нет сознательности и блеска в глазах, будто принудку отбывают или специально саботируют службу и показатели заваливают. Да, да!… А что я сделаю, товарищ полковник? Кулебякин совсем их распустил и завалил работу по всем фронтам. А я вам сразу говорил, что отдел этот под нож надо пускать, не жалея, всех на переаттестацию внеочередную — и вопрос ребром ставить. Нечего с ними церемониться. Да кого вылавливать? Нет здесь достойных сотрудников, это я теперь вам как человек изнутри докладываю. Что?.. Конечно, вникал… Все уголовные дела просмотрел, темнухи проштудировал, план работы по перспективным, которые в суд можно загнать, наметил, остаток нераскрытых преступлений проанализировал, дал указания по их раскрытию. Заслушиваю по два раза в день о проделанной работе и, кхм, пистона вставляю. Да только толку ноль. Еще выявил недостатки в суточной раскрываемости и в раскрытии преступлений прошлых лет, которые на остатке. Так точно, товарищ полковник, погрузился в оперативно-служебную деятельность, что называется, с головой, да только воз и ныне здесь.

Купер повернулся боком, и я видел, как он сжал в руке провод-пружинку. Не как человек, который чего-то боится — нет, как тот, который близок к цели. К триумфу.

— Я вам вот что скажу, товарищ полковник, из стада баранов орлов не сделать, — продолжил он свой едкий доклад. — Нет, лететь с ними я никуда не собираюсь, это же образно выразился, но Зарыбинский горотдел надо расформировывать. Новых сотрудников наберем, у меня есть желающие, я как кадровик могу лично подобрать грамотных и образованных кандидатов. Да! Да сколько можно им шанс давать, товарищ полковник? Хм. Так точно… Понял вас, ждем закрытия полугодия, а там видно будет. Нет, конечно, политическую подготовку я не чащу. Раз в неделю, как и положено. Понимаю, что личный состав от работы отвлекать нельзя, поэтому наоборот, снизил нагрузку по занятиям по боевой и политической подготовке. Да… Есть сделать все возможное… До свидания…

И Купер положил трубку. Вот сука! П*здит, как дышит! Так вот почему он сюда напросился — он хочет слить наш отдел, завалить показатели и всех отправить на внеочередную аттестацию!

Там решат, что мы профнепригодны, кого-то уволят, кого-то рассуют по другим отделам на нижестоящие должности, под присмотр, так сказать, старших коллег. Так вот почему он не вникает в работу и грузит всех ненужной политподготовкой! Это у него, значит, ход такой в игре. Вот сволочь… Определенно хочет развалить отдел, только зачем?..

От переполнившей меня злости я неосторожно повернулся.

Звяк! — громко сказала бутылка у меня под ногами.

Этот звон, казалось, слышен был на улице. Твою дивизию! И Купер его, конечно, услышал.

— Кто здесь? — выдохнул он в пустоту кабинета, а я сквозь щелку видел, как он вертит башкой в поисках таинственного источника звука.

Затем его шаги стали приближаться к шкафу. Судя по всему, он верно определил источник звука. Еще несколько секунд, и подпол меня обнаружит.

Я вглядывался в щелку между дверями. Три метра, два, один… я приготовился резко ударить его дверцей. Если попасть по морде, то запросто можно вырубить. Не хочу, чтобы Купер знал, что мне известно о его планах. Иначе он будет искать способ от меня здесь избавиться — а спасти отдел если кто и сможет, то только я. Во всяком случае, я попробую, Кулебякин просил, да и я сам имею желание.

Все эти мысли вихрем пронеслись в голове буквально за секунду. Я весь был словно сжатая до предела пружина. Готовность номер р-раз! Уже примеривался к рывку. Еще секунда, резко толкну дверь и…

— Евгений Степанович, разрешите? — раздался за спиной Купера мелодичный женский голосок в двери кабинета.

Такой переливчатый голосок есть только у одной сотрудницы нашего ГОВД. У птички-кадровички…

— Что вы хотели? — вздрогнул Купер и обернулся.

Я удержал дверку в напряженных пальцах и продолжал наблюдать через щелку за происходящим.

— Я вам на подпись тут запросы принесла, и вот еще характеристика, её тоже бы завизировать. Кстати, план ИВР на следующий квартал утвердить надо. Бумаг накопилось… Хи-хи…

— Рабочий день закончен, — прокряхтел Купер, — оставляйте документы, завтра подпишу. Хотя нет… Заберите их обратно, у меня замок неисправен, пусть у вас побудут.

— Хорошо… Ой, Евгений Степанович, простите, а что вы такой напряженный, случилось чего? — промурлыкала Мария. — Хотите, я вас кофе угощу? Заграничным, а не из корня подорожника. Мне подруга из командировки привезла. Хотите?

Мария картинно выгнула спинку, отклячила попу и смотрелась эротичнее, чем сама Светличная в пикантной сцене «Бриллиантовой руки». Если у Купера есть хоть что-то от мужика, то он должен обязательно клюнуть.

— Ничего не случилось, и вообще, это не ваши заботы, Мария Антиповна, — отмахнулся Купер, но проговорил эту фразу уже куда мягче, и взгляд его скользнул по изгибу стана кадровички.

— Ой, а что вы возле шкафа стоите? Трамвай ждете? Хи-хи…

— Проверить кое-что хочу.

— Домового ищете? Или опять у Петра Петровича бутылки в шкафу звенят?

— Что?

— Ой, Евгений Степанович, да не обращайте внимание, они у него там в шкафу всегда сами по себе перезвякиваются. Мы уже привыкли.

— Как это? — опешил подпол. — Сами по себе?

— Ну не сами, конечно, а крысы там их двигают. Санэпидстанция этих пасюков травила, травила, а они все не дохнут. Во-от такенные бегают!

— Ненавижу крыс! — Купера аж передернуло, и он попятился от шкафа, потряхивая брылями. — Вот, что Мария Антиповна, вызовите мне завтра крысоловов. Срочно!

— Каких таких крысоловов? У нас только санэпидстанция.

— Мне без разницы, каких, с дудочкой или без, но чтобы ни одной крысы в отделе не было. Вам ясно?

— Сделаем, Евгений Степанович, если надо будет — мы эту крысу всем отделом выживем. Уже выживаем. Пойдемте кофейку попьем.

— А пойдемте, — заулыбался Купер и, с опаской покосившись на шкаф, вышел вслед за кадровичкой.

Молодец, Маша. Спасла меня… А точнее, спасла Купера от перелома носа и возможного сотрясения.

Выждав пару минут, я выбрался из шкафа. Подошел к столу, порылся в бумагах. Какие-то приказы из главка «об улучшении», «об углублении», «внедрении» и «выявлении виновных лиц и принятии неотложных мер реагирования». Всякая дребедень в виде политических вырезок из газет, каких-то планов, докладных и прочего начальственного мусора. Причем, скорее всего, половина из этих бумаг осталась от Кулебякина. Газета «Советский спорт» и кроссворды — точно от него.

Я вышел из кабинета. Все, что надо было узнать, я и так узнал. Пройдя по коридору, подкрался к кабинету кадров. Там шипел чайник, хихикала Мария и бубнил подполковник, окрыленный вниманием красавицы.

Все нормально, он ничего не заподозрил. Я развернулся и стал тихо ступать по коридору в сторону лестницы. Сзади кто-то подпорхнул и обхватил меня руками. Нежно и мягко. Поцеловал в шею, щеку.

— Я думала, он тебя застукает, — с облегчением выдохнула Мария.

Я повернулся к Маше, обнял ее, подхватил и утянул в закуток.

— Как ты бесшумно так подкралась? И как узнала, что я в коридоре?

— Я столько лет здесь сижу. Могу наступать бесшумно, знаю, где какая досочка скрипнет, вздрогнет.

И говорит так — легко, словно о цветах или ещё о чём душеспасительном. Ну что за птичка эта Мария…

— Я, вроде, тоже не скрипел, — ухмыльнулся я в ответ.

— Не скрипел, а я чувствую все одно, если кто-то ходит в коридоре.

— Молодец, за Купера отдельное спасибо. Как ты очень вовремя зашла в его кабинет с документами… И про бутылки придумала. И про крыс.

— Я не придумала, — хитро улыбнулась кадровичка. — Ваня прилетел ко мне испуганный, говорит, там Саша не успел улизнуть, но я-то знала, что ты найдешь способ укрыться или спрятаться, тебя так просто не возьмешь. Я сразу бегом к кабинету, хотела отвлечь Купера, прислушалась, прильнула ухом к скважине, а он с кем-то по телефону разговаривает, ну, думаю, раз не скандал, то все в порядке, спрятался ты, успел. В шкаф, наверное, нырнул, там больше негде прятаться, если только у тебя нет шапки-невидимки. Но я знаю, что в шкафу Петр Петрович бутылки хранит, он их не выбрасывает, он соседу их отдает, самогон разливать. Только об этом подумала, как слышу: зазвенела бутылочка. У меня сердце упало, ну, думаю, все… Собралась с духом и в кабинет зашла, благо с собой кипу каких-то бумажек взяла, будто на подпись. Хорошо, что Купер ленивый и не стал с бумагами разбираться, а дальше ты все знаешь.

— Какая ты умница, — я поцеловал кадровичку. — Спасибо еще раз… Я там кое-что узнал важное, потом расскажу.

— Спасибо не отделаешься, — она провела мне рукой по животу, по бедрам и не только. — Завтра к тебе заскочу. Ну, все, я побежала, чайник вскипел. Буду развлекать этого…

Мария скривила гримаску отвращения и упорхнула.

* * *

Морг Зарыбинска располагался на территории больницы. Примостился с краешку невзрачным зданием из холодного на вид белого кирпича.

С собой я взял инспектора угро Гужевого и колготки. Мы зашли внутрь здания. Пахло формалином, хлоркой и кладбищем.

— Что хотели? — сходу мы наткнулись на «старуху Изергиль» в белом, а местами сером халате.

— Уголовный розыск, — Ваня показал корочки, я тоже сверкнул книжицей. — Нам нужна старшая. Лена.

— Зачем? — бабуля скептически окинула нас взглядом с ног до головы, будто примеривалась, как нас лучше вскрывать, с чего начать.

— Сегодня вскрытие Куценко, — вежливо вступил я в разговор, сам не понимая, почему я должен что-то объяснять простой санитарке. — Мы бы хотели поприсутствовать.

— С разрешения следователя только, — отрезала колоритная бабка с лицом закоренелой пиратки.

Только вместо курительной трубки из ее высохшего рта торчала гнутая беломорина.

— Вы ее позовите, а мы договоримся, — проговорил Гужевой.

— Нет ее, в отпуске она.

— А кто вскрывать будет? — спросил я. — Нам очень надо поприсутствовать.

— Ладно… — «пиратка» стряхнула пепел прямо на пол. — За мной идите.

И мы пошли мрачными коридорами. Вот почему бюро судмедэкспертизы всегда выглядит мрачновато? Заведение не предполагает прием живых граждан, наверное, поэтому. Нет, живые тоже приходили на освидетельствование, побои снять, вред здоровью оценить, но для них был выделен отдельный вход с другого крыла, и они не окунались в «царство мертвых». А вообще местный морг мне нравился. Тихо, спокойно, как в могиле, и еще колоритная бабка-санитарка, ведет себя, как «хозяйка медной горы».

Мы прошли без всяких халатов и накидок в секционную — помещение, где происходит основное действо. У трупов нет отдельных номеров, и они, на разной стадии распотрошенности, лежали все рядом, в одной лаборатории на столах из нержавейки. Столы особые, специальные — с краниками и желобками для стока крови. Ну прямо как в фильмах ужасов.

Я заметил, как Ваня сбавил ход, немного побледнел и старался теперь не слишком смотреть по сторонам.

А посмотреть было на что. На одном столе лежала высохшая бабушка, на втором — обгоревший мужик, на третьем уже скелет, явно вырытый из могилы. Еще и запах непередаваемый. Я брезгливый, но стерпел, а Ваня чуток поплыл и теперь держался за стену.

— Печеньки будешь? — бабуля вдруг протянула ему что-то съестное.

Ваня не выдержал и, словив рвотный спазм, пулей вылетел из секционной.

— У, какой квелый милиционерик, — прищурилась ему санитарка вслед. — Зря от печенек отказался. С маком, вкусные. А ты будешь? — повернулась она ко мне.

— Спасибо, я не ем сладкое, — слукавил я. — А кто вскрывать будет?

На крайнем столе я увидел тело Интеллигента. Он лежал тихенький и дохленький, абсолютно голый, отчего казался еще более жалким и беззащитным.

— Что принес? — уставилась «пиратка» на кулек в моих руках.

— Это небольшой презент, подарок.

— Кому? — продолжала строго, как Харон, вопрошать она.

— Судмедэксперту.

В это время в помещение зашла женщина в белом халате, наверное, она и есть эксперт. Нужно с ней законтачиться. Колготки мне в помощь. Но бабуля вдруг бесцеремонно выхватила у меня из рук упаковку, повертела, скептически осматривая, и проговорила:

— И нахрена они нужны? Летом я такую сетку и даром не надену, а зимой манду не согреют. Рейтузы лучше.

Я было хотел вежливо возмутиться, мол, уважаемая, товар не для вас куплен, но женщина в белом халате вдруг проговорила, обращаясь к санитарке.

— Тамара Ильинишна, когда приступаем?

— Погоди, Света, тут вон товарищ из милиции меня колготками задобрить пытается. Я ума не приложу, нужны они мне или нет? Ладно… Лук в них буду хранить. Света, неси лоток с инструментами, приступим.

Етить-колотить, а бабуля-то и есть судмедэксперт…

Глава 16

Кто бы мог подумать, что «пиратка» окажется вовсе не санитаркой. Забавно вышло с колготками, но самое главное, что финт удался, и нас с Ваней допустили на желанное, если можно так выразиться, вскрытие.

Инспектор угро после бегства в уборную вернулся немного бледный и невеселый, но в глазах проблескивала решимость достоять до конца, до последней печёнки… Труженик и ударник труда Иван Гужевой не одну посевную и не одну уборочную победил, в страду жаркую и тяжелую. Что он, перед вскрытием не устоит? Конечно, устоит… Наверное.

Тем временем Тамара Ильинична надела клеенчатый фартук с потрескавшимися прожилками в которые намертво въелась уже не отмывающаяся бурая кровь. Антуражный фартук напомнил мне реквизит из фильма про резню бензопилой. Женщина не торопясь, но при этом ловко (видно было, что делала это тысячу раз) нацепила перчатки. Затем взяла из железного лотка острый, как бритва скальпель, который почти весь утонул в ее загребущей руке, и приступила.

Уверенными, точными и совсем не бабушкиными движениями она вскрыла грудину и брюшную полость, откинула пласты кожи и мышц, завернув их в стороны. Зрелище не для слабонервных и впечатлительных.

Признаться, я первый раз присутствовал на таком крайне специфическом мероприятии — видел я смерть и сам даже умирал, но всё-таки тут было совсем иное. Однако я держался, борясь с накатившей брезгливостью. А вот Ваня снова смылся куда-то, наверное, опять в уборную, «Ихтиандра кормить».

— Хм… Коллега твой, — скривилась в легком презрении «пиратка», — совсем не дюжит, как таких малахольных в милицию берут?

— Молодой еще просто, обвыкнет, — сказал я в защиту тридцатилетнего Ивана, а потом понял, что Гужевой выглядит гораздо старше меня.

Я-то с виду ещё совсем пацан безусый. Всё не привыкну, ну и ладно…

— А ты, стало быть, не молодой? Семь пядей в мудях? — зыркнула на меня медичка, отрезая у безмолвного пациента кусочек печени (на гистологию и биохимию, наверное).

— А я… привычный, на медика даже хотел поступать, да родители в школу милиции запихали, — пожал я плечами.

А неплохая вышла отмазка. По крайней мере, она объясняет мою стойкость и почему я до сих пор не бегаю к унитазу проведывать Кусто.

— На врача хотел? Пф-ф… — поморщилась бабуля. — Да что в этой медицине делать? Семь лет учиться, а тракторист с тремя классами и коридором сельской школы в два раза больше получает.

— Вам не нравится ваша работа? — поддержал я разговор.

— Еще как нравится, — ухмыльнулась бабуся, — люблю узнавать новых людей изнутри, исследовать их внутренний мир. А ты чего пришел-то? Думаешь, халтурит бюро, не та уже Ильинишна? Не доверяешь…

Я аккуратно помотал головой — мол, не в том дело.

— Да тут такая ситуация… Не знаю, в постановлении о назначении экспертизы об этом указано или нет, но подопытный ваш, то есть исследуемый, — я кивнул на сочащийся кровью труп Куценко, — вроде как, повесился, вот только ноги до опоры не доставали. Будто в петлю он прыгнул… Ну, или на носочки вставал.

— Света, — повернулась к помощнице-медсестре Тамара Ильинична, — ну-ка глянь еще раз постанову по экспертизе, что там об обстоятельствах дела сказано?

Медсестра, в обязанности которой входило записывать все наблюдения и измерения эксперта в ходе вскрытия, подавать тару для кусочков органов и вообще быть на подхвате, сняла перчатки и взяла отпечатанный на пишущей машинке документ.

— Ничего такого нет там, — ответила Светлана. — Написано, что обнаружен повешенным. Никаких дополнительных вопросов.

— Странно… — вытерла рукавом вспотевший лоб рукавом судмед, жарко ей в фартуке, окно раскрыто, но летнее солнышко припекает уже вовсю. — Это важная деталь, про «встать на носочки», ее должны были указать… Видно, следак с похмелья был и пропустил. Или бабы у него в голове, хотя не весна вроде. Тьфу, а потом с меня спрашивают.

— Я тоже считаю, что это важная деталь, — вставил я слово. — Поэтому и пришел к вам как к специалисту. Вы уж посмотрите, пожалуйста, с особой тщательностью, с учётом мною сказанного приглядитесь.

— Посмотрим, посмотрим, — кивнула «пиратка», — я как судебный эксперт имею право осветить те вопросы и нюансы, которые следак профукал и не спросил про них. По закону, если обстоятельства имеют значение для дела, я могу и без вопросов их освещать в заключении. В рамках, так сказать, экспертной инициативы. Что там, говоришь? В петлю ему помогли залезть?

— Есть у меня такая версия, — кивнул я.

— Тогда помоги мне.

— Помочь? — напрягся я и брезгливо поморщился, глядя на окровавленные руки медички, на распотрошенный труп Интеллигента и багровые ручьи, стекающие по желобкам из нержавейки секционного стола. — А-а… Что нужно делать?

Так и представил, что попросит сейчас его подержать или ещё как перевернуть. Нет, пока он целый был, я даже сам его в веревку пристраивал, но не сейчас же…

— Заправиться нужно. Срочно. Топливом. Устала я… Чай, не девка уже, возраст.

— В каком смысле заправиться?

Я оторвал взгляд от трупа.

— Вон видишь, в стеклянном шкафчике стоит пузырек? Возьми мерзавчик, плесни туда из колбы до краев и дай мне.

— Что плеснуть? Воду? Вы пить хотите?

Эксперт шумно выдохнула.

— Вот ты, вроде, милиционерщик, а соображалка у тебя хуже, чем у моего Гоши! Вот скажи мне, ну кто же водой заправляется? Заправляются горючим.

— Гоша — это ваш муж?

— Нет, но тот еще змей…

Я подошел к лабораторному шкафчику и открыл его. Пахнуло знакомыми спиртовыми парами.

— Там что? Водка? — опешил я, наливая в стеклянный бутылёк жидкость с запахом спирта.

— Тю-ю… скажешь тоже, водка… Бери выше! Спирт медицинский. Давай скорее, а то сил нет.

Я поднес шкалик медичке, но не знал, как ей его споить, ведь руки у нее в перчатках, с которых стекает кровь.

— Ну что застыл, как целка на танцах? — поморщилась бабуля. — Ставь рюмашку!

— Куда? — не понял я.

— На локоть мне ставь, вот ты с локтя по-гусарски бахнуть могёшь? Нет? Эх, молодо-зелено… Сейчас покажу.

Медичка подставила вперед ко мне локоть, я водрузил на него тару. Она лихим движением поднесла локоть ко рту и одним махом заглотила спирт. Крякнула, поморщилась и недовольно пробурчала, глядя на медсестру:

— Света, что-то слабовата горючка! Ты до скольки разбавляла?

— До семидесяти градусов, как дизраствор. Как вы любите.

— Хм… Нормально… — кивнула бабуля и шумно занюхала рукавом.

Теперь и меня уже немного мутило после увиденного. Моя брезгливость вошла в критическую зону, но я ее притушил, на ходу отращивая шкуру носорога.

— Вот, студент, смотри, — после принятой дозы экспертша стала более тщательно и энергично осматривать тело, причем разглядывала без всяких очков, похоже, здоровья у нее и зрения было предостаточно. — Видишь кровоподтеки на запястьях?

— Нет, — приглядевшись, ответил я честно.

— А они есть, я бы тоже внимание не обратила, слабая выраженность, и с трупными пятнами можно спутать. Но раз ты говоришь… Так вот. Характер окраса и внешние признаки говорят о том, что оставлены они были при жизни.

— То есть потерпевшего, — выдвинул я гипотезу, — кто-то хватал за руки. Например, когда держал.

— Верно, студент, — очевидно, бабуля принимала меня за практиканта, или потому, что я сказал, что в мед собирался, поэтому так называла.

— Все-таки убийство? Сможете в заключении про это написать?

— Это следователь будет решать, убили его или сам вздернулся. А я, как эксперт, причину смерти устанавливаю. А причина ясная — асфиксия, удушение то есть, картина стандартная, про запястья, конечно, напишу в выводах и в исследовательской части. Еще один нюансик укажу — позвонки шейного отдела растянуты слишком. Так, конечно, может быть при повешении… Но если не прыгал, а с табурета свалился, то не совсем укладывается в картину признаков.

Я сощурился, стараясь думать о фактах, а не о жуткой длинной шее Интеллигента.

— Что это значит?

— А то, что его, скорее всего, в петлю сунули и резко отпустили, а не с табурета он сошел.

— Отлично! Вот же и доказательство.

— Не лезь поперек мамки в пекло, студент, нет таких методик, которые бы рассчитали зависимость между растяжением позвонков и высотой, и силой падения при удушении. Это косвенный признак… Это я как факт укажу в заключении, не более.

— Ну, вы же можете написать, что, вероятнее всего, потерпевшего в петлю и сунули? Убили то есть.

— Нет, говорю же. Это уже юридическая оценка, я указываю только факты, а домыслы и вот эту всю причинно-следственную ерундистику оставляю на откуп следствию. Ты мои факты услышал, принял, вот и работай в этом направлении, ты же тут инспектор уголовного розыска.

— Я кинолог.

Она заново окинула меня взглядом, будто удивляясь, почему я говорил по-человечески, а не лаял.

— Картонка-печёнка! А чего ж ты нос суешь в дела следственные? Собака сдохла?

— Тамара Ильинична, а вам для лука колготки еще нужны? — хитро улыбнулся я. — Тут такое дело… Я вам потом все объясню, с глазу на глаз.

— У меня от Светы секретов нет, — хмыкнула врачиха, покосившись на медсестру.

Тогда я рассказал в двух словах о своих подозрениях, о том, что Интеллигента запросто могли убить и не было ему резона суицидничать. И дверь в квартиру была не заперта, когда я его обнаружил. Конечно, я не назвал ни Купера, ни Трубецкого, ни других возможных фигурантов или свидетелей, просто обозначил проблему в общих чертах.

Выслушав меня, судмед заявила:

— Две пары колготок принеси. Одни Свете отдашь, другие невестке подарю.

Это выходило дороговато, но чего не сделаешь, когда уже ввязался в дело.

— Без проблем, только держите меня в курсе по результатам экспертизы, у меня нет прямого доступа к материалу.

— Ушлый ты, кинолог. Вроде молодой, как мой Гоша, но взгляд у тебя цепкий и нюх имеется, сразу видно. Я-то в людях разбираюсь.

— Хорошо учился просто, — соврал я. — А Гоша — это ваш сын?

Я уже запомнил, что не муж.

— Почти… — загадочно улыбнулась врачиха.

Тут в секционную, наконец, зашел Иван. Белый, как лабораторный кафель. Местами и такой же серый, потому что стены в морге были хоть и из кафеля, но не первой свежести.

— Я тут всё пропустил, плуг мне вбок, — виновато улыбнулся он. — Отравился чем-то, видимо. Приношу извинения, так сказать.

— Да ничего, мы с твоим дружком все обсудили, — хмыкнула врачиха. — Я уже почти закончила. Поставь на подоконник коробочку вон ту, что в углу стоит. Пусть Гоша на солнышке погреется.

— А что там? — Ваня, чтобы хоть как-то реабилитироваться, с видимым энтузиазмом принялся выполнять поручение.

— Я же говорю, Гоша там, только не открывай коробку.

— Ха! Убежит? — хорохорился Гужевой.

— Не убежит, а тебя напугает. Квелый ты, портки обделаешь.

Когда Гужевой взял в руки коробку, в ней послышалось какое-то шевеление.

Оперативник чуть обиделся на колкость и, чтобы показать свою смелость и хоть немного реабилитироваться, поставив коробку на подоконник, важно проговорил:

— Я, между прочим, лейтенант милиции. Что я каких-то зверушек там испугаюсь? А ну, посмотрим, что там!

И он демонстративно открыл коробку. Вскрикнул и отшатнулся, а потом, вытаращив глаза, выдохнул:

— Там… там… змея!

— Сам ты змея, — скривилась медичка. — Это Гоша.

Я заглянул в коробку: там свернулся клубком огромный полоз. Я в змеях не силен, но это явно не уж и не гадюка, наверное, полоз, других названий я просто не знал.

— Зачем вам змея в морге? — с некоторым возмущением произнес Иван.

— Приношу его на вскрытие, обрезь ему даю, кормлю.

Это был сильный удар по психике Вани. Его перекосило в рвотном спазме снова. Еле его сдержав и, зажав собственный рот сразу двумя руками, он снова ринулся на выход по проторенному маршруту в сторону уборной.

— Хм… шуток не понимает, — пожала плечами «пиратка», — не ест у меня Гоша обрезь… Он кровь пьет… Ха-ха!..

* * *

Итак, в том, что Интеллигенту помогли повеситься, я уже нисколько не сомневался. Прямых улик нет, и пока что материал о его смерти так и оставался материалом, а не возбужденным уголовным делом.

Конечно, можно забить на смерть Куценко. Теперь он не сможет причинить вред Серовым и их квартире. Я уже изменил ход событий — спас Алёну, Андрей не попал в детский дом, и теперь он, надеюсь, вырастет другим человеком. Уже растет другим. Я сделаю все, чтобы он поступил в школу милиции, а не пошел по кривенькой дорожке.

Вроде, можно выдохнуть, но основная загадка-то так и не разгадана и нависла надо мной, Серым, Алёной и, может, еще над кем-то невидимой угрозой. Предположим, что Интеллигента никто не посылал поджигать квартиру, он сам сподобился, чтобы вернуть в свою шайку талантливого ученика. Но выглядит все это странно… За этим явно кто-то стоит, и этот кто-то будет покруче Интеллигента. Трубецкой? Купер? Нет, не то… Они, конечно в теме, и их роль до конца мне не ясна, поэтому я и должен распутать этот клубок, аккуратно потянув за нужную ниточку, которую пока не нашел.

Сюда же наверняка впутана и проблема с Купером и тем, зачем ему дался наш отдел. Если убрать Купера, устранится и угроза для отдела. Но не только это — зуб даю, объяснится и история с карманными кражами, попыткой поджога квартиры, со смертью Интеллигента и Серым. Что ж… Чую, работы предстоит много, но я — мент, и у меня уже стали появляться союзники… М-да. Никогда бы не подумал, что буду радеть за ментовское подразделение и за свои погоны. Но я горд, что я советский милиционер…

После вскрытия мы с Иваном пошли на обед. То есть, заскочили в столовую, но товарищ мой есть не смог. Только пил крепкий и очень сладкий чай с двойной дозой рафинада. Его можно было понять, одно дело милиционеру видеть труп на месте происшествия, а совсем другое наблюдать его «разделку» в специфической комнате с трупными запахами. Я же смог заставить себя срубать пельмени и салат. Аппетит тоже был несколько купирован недавними событиями, но мои нервы оказались крепче, чем у Гужевого, а впечатлительностью я никогда не страдал.

— Какие наши дальнейшие действия? — спросил Ваня, прихлебывая уже второй стакана чая.

Я мельком удивился тому, что он действительно со мной советовался. Признал лидера.

— Дождемся результатов вскрытия. Может, в тканях или крови обнаружат следы вещества какого-нибудь, и уже от этого будем плясать, — совершенно серьёзно ответил я.

Будто уже не первый труп вот так вот, как фактор рассматриваю. И доел последний пельмень.

— А если ничего не обнаружат?

— Тогда будем работать с тем, что есть. Ты же оперативный работник, а не я. Должен знать, что делать дальше. Предлагай…

Я многозначительно поднял бровь в ожидании.

— Ну-у… Тут нужно определиться, кому была выгодна смерть Куценко, от этого и прорабатывать мотив.

— Из КПЗ его отпустил Купер, он, скорее всего, узнал от Трубецкого, что Интеллигент там заперт. Так что наблюдай за своим начальником, за Антошенькой. Смотри, с кем общается вне круга коллег.

Гужевой хмуро кивнул, даже губы поджал.

— Это сделаем. Но вот мне интересно, а Трубецкой-то откуда узнал? Что Куценко в КПЗ… Он ведь там не оформлен даже по бумагам был.

— Не знаю, как-то не задумывался, — я задумчиво почесал висок и немного вздрогнул от того, что голова не была коротко бритой. Черт, иногда я прямо забываю, что тут — иное бытие. — Может, заходил в подвал и увидел.

— Просто так заходил в КПЗ? — недоверчиво проговорил Ваня.

— А ты что думаешь?

— А кто дежурил в ту ночь?

— Баночкин… — задумчиво ответил я. — Ты думаешь?.. Да ну-у… Миха нормальный мужик.

Я поморщился. Да не может быть.

— Давно ты его знаешь?

Я лишь покачал головой, показывая, что очень мало.

— Как говорил мой председатель колхоза, — Гужевой приосанился, изображая, наверное, этого председателя, — если п*здят зерно, значит, причастны к этому все.

— Что это значит?

Некогда мне тут загадки народного фольклора разгадывать.

— Никому нельзя доверять, — пояснил Иван. — Все под подозрением.

— И даже Мария?

— Нет, Мария Антиповна — это совсем другое дело, — мечтательно и с какой-то скрытой улыбкой проговорил вдруг Иван.

О-па. Уж не он ли ей ромашки дарил? Хотя нет, он, вроде, в деревне тогда был. Но надо будет Машу попытать насчет ее ухажеров. Есть ли они вообще или она их выдумала. Наши отношения льются легким, никого и ни к чему не обязывающим ручейком, но как далеко этот ручеек может, так сказать, приплыть? Я не привык делить своих женщин с кем-то еще. Если выяснится, что Мария в этом плане слишком легко и свободно мыслит, надо будет с ней подзавязать. Хотя я тоже хорош. Близость у меня с Марией, а нравится мне Алёна… Да и Ася тоже ничего.

— А как ты к Марии Антиповне относишься? — вдруг спросил меня Иван. — Ты ее любишь?

Глава 17

— А ты наблюдательный, Ваня… — хмыкнул я. — Все заметишь…

— Я в розыске работаю, — улыбнулся оперативник.

Но улыбка получилась немного натянутой и выжидательной. Его явно волновало, что я сейчас отвечу.

— «Любишь» — это громко сказано. С Марией мы, конечно, гораздо больше чем приятели, но не влюбленные… — не стал я изворачиваться и лукавить. — А ты сам с какой целью интересуешься?

Гужевой опустил голову и, поджав губы, раздумывал, решался…

— О-па… Только не говори, что ты на нее запал, Ваня, — нахмурился я.

— А если и так? — с некоторым вызовом пробурчал парень.

— Хм… И что теперь, Ваня? Дуэль? За даму! Да?

— Я же вижу, как Мария Антиповна на тебя смотрит… — снова вздохнул Гужевой. — Она тебя выберет.

— Возможно, — кивнул я. — А ты нос не вешай, оглянись, вокруг столько красивых девушек.

Немедленно последовав моему совету буквально, Ваня стал озираться по сторонам, будто искал девушку своей мечты в обычной городской столовке. Но в заведениях общепита судьбу не ищут. Кроме нас и нескольких мужиков здесь была парочка женщин в спецовках, заляпанных краской и известкой, и в газетных треуголках на голове. Маляры зашли пообедать. Еще была дама в возрасте и с палочкой и совсем молоденькая девчушка, больше похожая на школьницу, чем на невесту.

Оглядев весь женский пол в округе, Гужевой совсем погрустнел:

— Мария Антиповна… Она… Эх… С ней никто не сравнится.

— Блин, Ваня! Еще выкуп мне предложи за кадровичку. Ты мент или кто? Если любишь, возьми и отбей. Ха…

— Так же нечестно? — удивился он.

Этой своей простотой он мне и нравился. Было в нём что-то… правильное.

— А мы еще посмотрим, кто победит? — подмигнул я.

А про себя подумал, что все-таки у Ивана, скорее всего, серьезные намерения по отношению к Маше, да и ей бы замуж давно уже пора. Человек она хороший, заботливый. Но меня однозначно не захомутает. Может, лучше будет ее отпустить? С другой стороны, я ведь ее не держу. Нам просто хорошо вместе. Всех всё устраивает… или не всех? Меня — устраивает, а вот ее я как-то не спрашивал, не уточнял, думал, что и так все видно со стороны. А надо бы прояснить. Честно говоря, пока было совсем не до дел любовных. С тех пор, как я сюда попал, жизнь завертелась и закружилась вихрем проблем, побед и прочих жизненных перипетий.

— Ты это серьезно? — выдохнул Иван.

— Что?

— Не против, чтобы я ухаживал за Марией Антиповной?

— Как тебе сказать… Я тебе честно поведаю. Только между нами, ладно?

— Конечно. Слово даю.

— Тут такое дело… Иван… Я с ней встречаюсь недавно и не планировал ничего такого серьезного. Но все же Мария должна сама решить и определиться, ты пока придержи коней, а я с ней сам аккуратно поговорю. Что она вообще думает о наших с ней отношениях, а то ведь может получиться гадкая ситуация, будто я тебе ее, типа, подарил, что ли… Нет… Конечно, Мария Антиповна мне нравится, но я все понимаю и вижу, что как любой женщине, ей в конечном итоге из отношений нужна семья.

— А ты, стало быть, семью не хочешь? Холостяк закоренелый? — недоверчиво, но с долей скрытой радости спросил Ваня.

— Да какая семья, Ваня? Я еще жизни толком не видел, двадцать с хвостиком, рановато мне о семье думать. Сам пока в подвешенном состоянии. И потом, как ни крути, а Маша меня старше… Я не ханжа, конечно, но дело даже не в разнице в возрасте… Между нами говоря, я не вижу ее в роли своей жены.

— А когда ты с ней поговоришь? — с надеждой уставился на меня Гужевой, будто прямо здесь и сейчас решалась его судьба.

— При первом удобном случае, но ты сильно не надейся и не зацикливайся. Маша не вещь, чтобы вот так ее передаривать. Отношения — штука сложная… А когда еще любовь замешана, то вообще, тушите свет. И я, знаешь ли, тоже свое не особо охотно отдаю. Но повторюсь, решающим будет слово и мнение Маши. Понял?

— А вдруг она тебя, ну, по-настоящему любит? — прямо выдал мои мысли Иван. — И что тогда?

И сам тут же смутился. Нет, всё-таки вслух о таких вещах говорить — слишком странное занятие. Чувствуешь себя то ли идиотом, то ли чеховским героем.

— Понятия не имею. Не на все вопросы всегда есть ответы, Ваня… Но ты не кисни, оглянись по сторонам, да не здесь, ёшкин кот, головой верти, и не на улице. Я имею в виду, вообще. А пока нам надо озадачиться другим, не менее важным вопросом.

— Это каким?

Я тем временем взялся за подостывший чай.

— Поднять раскрываемость в отделе. До закрытия полугодия немного осталось, хоть как-то нужно выправить ситуацию. Ты, как инспектор уголовного розыска, в этом больше меня должен быть заинтересован и заряжен. И что-то мне подсказывает, что Трубецкой особо рвением не пышет в своей служебной деятельности.

— Да… Я даже слышал, как он один раз по пьянке сказанул, что когда-нибудь станет начальником нашего отдела. Я думал, мало ли что болтает, а теперь все переосмыслил. Это что получается? Если Купер с Трубецким заодно, то… После развала отдела старшего инспектора уголовного розыска лейтенанта милиции Антона Львовича могут запросто на место Кулебякина поставить? Так?

— Все может быть, — задумчиво пробормотал я, потирая подбородок. — Не Купер же здесь рулить останется, он Зарыбинск и наш отдел вообще дырой называет, не стесняясь в выражениях, прямо во всеуслышание.

Впрочем, Купер в это время и вправду думал, что его никто не слышит — но это мы опустим для ясности.

— Но вот еще бы понять, для чего ему это все? — продолжал я размышлять, пялясь на квадратики клеенки на столе. — Антошеньку я могу понять, допустим, он к власти рвется, хотя у меня были сведения, что в главк метит, но может начать и с кресла начотдела Зарыбинска. А вот какие мотивы у Купера? Непонятно… Короче, Ваня, если профукаем отдел, никогда этих мотивов не узнаем. Так что ты постарайся активизировать своих коллег по угро на раскрытие преступлений. Отработайте старые, месячной и более, давности, которые отчетный период нам тянут. А я свежими займусь, суточными. Теперь выезжаю на всё, даже на кражу капусты из погреба. Толк в этом определенный есть, в последнее время раскрываемость по дежурным суткам, благодаря Мухтару, ну и мне маленько, выросла. Но я, сам понимаешь, не оперативник, не наделен полномочиями дознания, не могу лезть в материалы старых дел, да и следы по тем делам давно простыли, Мухтар не поможет.

Вроде, разложил я всё неплохо, потому что Иван закивал.

— Понимаю, все сделаю. Парни-то со мной неплохие работают, просто их встряхнуть надо. Трубецкой с них за раскрываемость не спрашивал и не спрашивает, это делал Кулебякин. Пока Петр Петрович в больнице, они совсем расслабились. Все больше отписками занимаются. А не реальной оперативно-бегательной работой.

Он покачал головой — видно, любой непорядок, от сломанного механизма до отсутствия должного рвения, расстраивал его совершенно искренне.

— Вот и напряги их, — кивнул я. — Мотивируй, заинтересуй. Возьми на себя негласно полномочия начальника угро, только это, поаккуратнее, чтобы Трубецкой не пронюхал.

— Попробую… Я ведь равный по должности с ними, не все так просто. Но, — хитро улыбнулся Гужевой, — кое-что можно сделать.

Теперь он снова напоминал твердого борца с преступностью. И даже аппетит у него прорезался. Ваня пошел и купил порцию пельменей. Разговоры о Маше, работе и спасении отдела вытеснили у него неприятные воспоминания о морге.

* * *

Мы вернулись в ГОВД. Там меня уже поджидал Эдик. Его каким-то макаром пропустили внутрь, и он курил, сидя на лавочке во дворике.

— Привет, началь… э-э… Сан Саныч, — мигом поправился фарцовщик, чтобы не выдавать жаргонами свою полукриминальную принадлежность. — Я тебе пирожки привез.

— Привет-привет трудовому народу, какие пирожки? — немного опешил я.

Помнится, пирожки мне носила Аглая, при чем тут Эдик?

— Известно какие, с ливером и капустой, от бабушки, — подмигнул фарцовщик. — Пойдем до машины. Покажу…

— А-а… От бабушки, — многозначительно закивал я. — Ну пошли.

Я заскочил к себе в кабинет и распотрошил тайник под половицей. Там я хранил деньги, доллары и золотой портсигар. Взял с собой только рублики, чтобы рассчитаться с Эдиком. Он, наконец, привез мне модный шмот. Вчера-то только колготки притаранил, сказал, что остальное позже привезет, мол, качественные вещи так просто с кондачка не достанешь, а из его личных товаров, что были на продажу, оказалось, не все есть моего размера. Прослышав такие разговоры, я было подумал — обманет меня лохматый, ан нет… Сам приехал. Привез вещички.

Мы вышли за пределы ГОВД и сели в «шестерку», которая стояла в тени тополя. Чуток отъехали от отдела и встали в глухом переулке, где кроме нас был только жирный голубь, паук, притаившийся под аркой, а чуть позже мимо пропорхнула стайка пионеров с воздушным змеем в руках. И больше ни души.

Хорошее место, чтобы провернуть сделку.

— Можешь даже не мерить, — гордо заявил Эдик, распахнув багажник автомобиля и открывая моему взору кучу заграничного шмотья. — У меня глаз — алмаз, тебе все подойдет. Все в размер подобрал. Так что смотри, выбирай… Что возьмешь — то откладывай. Но я бы на твоем месте все взял. В таком и по Красной площади пройти не стыдно, а в Зарыбинске так вообще самый модный будешь.

И Эдик стал мне показывать вещи. Товар оказался, что надо, я даже не ожидал такого качества от заграничных тряпок. В советское время в прошлой жизни я носил все же отечественные вещи, не до фарцы было, а в современное — все больше китайские. До обновок в последний раз я не дошел, когда откинклся. Где там сейчас шьют, в Индии? В Таиланде? Или всё та же «мейд-ин-чайна»?

А тут было на что подивиться.

— Во-о! — Эдик вытащил из багажника первую и самую важную вещь гардероба. — Зацени! Пиджак замшевый, цвет — просто обалдеешь, кофе с молоком. Я его еще называю: «все девки твои». Самый писк. Немецкий, а не это польское или румынское фуфло. И глянь, какая замша, а! Бархатная, что попка у комсомолки, да ты не бойся, потрогай замшу, она вообще не стирается, этим турецкие пиджаки грешат, а тут сноса не будет. Зуб даю. Вот еще зырь, — Эдик вытащил какие-то шелковые полосочки в цвет пиджака. — Это подкладка, подворотнички из «Березки». Стильные, с зубчиками. Чтобы воротник не марать.

— Добрый пиджачок, — одобрительно цокнул я. — Беру. А это что? Рубашка?

— Сам ты рубашка! Батник это… К пиджаку такому полагается именно батник по фигуре. А цвет-то какой, глянь! Небесно-голубой! Смотри, как подходит! — Фарцовщик приложил на меня одновременно рубашку и пиджак и сам любовался. — Батничек венгерский, ткань особая, под джинсу сделана, но не джинса это — ты пощупай, какой мягонький. Ты не смотри, что Венгрия, я такими уже барыжил, за качество отвечаю. А заклепочки, глянь, у него какие, перламутровые. Вещь! Ну? Так ведь⁈

— Угу! Вещь, — согласился я. — Слушай, а не слишком ярко?

Все-таки я — не рокер или там эстрадный певец, а провинциальный кинолог.

— Да ты что? В цвет же все и однотонное. Шик и блеск. Дома померяешь перед зеркалом и обалдеешь. Ты где живешь?

— В общаге.

— В общагу тебя в таком прикиде не пустят. Подумают, что иностранец. Ха-ха!..

Из Эдика получился бы отличный продавец-консультант, или менеджер по продажам, хотя и фарцовщик из него тоже неплохой. Умеет и показать, и рассказать, и самое главное — вещи со вкусом подобрать.

— Ну и самое главное, — сиял Эдик, доставая следующий элемент моего будущего гардероба. — Зацени!

— Джинсы?

— Вот ты деревня! Не просто джинсы, это тебе не самострок паленый, 503-й «Левис».

Джинсы Эдик преподнес с особой гордостью, будто посвящал меня в элитный закрытый клуб. Оно и понятно… «Джинсовая лихорадка» в СССР началась еще с 57-го года, после Международного фестиваля молодежи и студентов в Москве. С тех пор такой элемент гардероба стал не просто одеждой, заграничные штаны были символом всего того, чего не было в СССР, этаким маркером заветной свободы. Ты мог ходить в чем угодно, но если в твоем гардеробе были фирменные джинсы, то, значит, и жизнь сложилась.

— Вот, на сменку возьми… — Эдик вытащил еще одни штаны. — Зацени, вельветки какие. ФирмА… «Ли» называется… Ну на ноги вот тебе шузы моднявые. Кроссовки не стал пока привозить, с пиджаком их не носят, а вот «Сламандра» — самое то будет.

Выговаривал он всё это с особым смаком, и тут же жестом фокусника вытащил туфли из коричневой кожи и ремень в цвет.

— «Сламандра», — одобрительно кивнул я, услышав знакомее название.

— Ага… Ты кожу потрогай… Ну как? Знаешь, из чего шузы? Есть такая ящерка водная, саламандрой зовется, вот из ее брюшка эти шузы и делают, а подошву из ее прессованных коготков.

— Ха! Смешно…

— Шутка, конечно, — улыбался Эдик своему остроумию. — Но тут без шуток — обувка высший класс. Удобная, как кроссовки, и нога не потеет. Хоть на танцы, хоть на работу… Хотя ты с собакой работаешь, на работу тебе кирзачи самое-то. Ха!

— Разберусь, в чем на работу ходить, а тебе спасибо, конечно… И сколько там с меня?

— Ну, смотри… Пиджачок немецкий четыреста пятьдесят рэ. Левис родной двести двадцать рэ. Батник — восемь червонцев. Обувка — сто восемьдесят.

— Не слабо… — присвистнул я. — Полмашины подержанной на себе носить.

Эдик всплеснул руками — мол, ну прописные же истины приходится объяснять.

— А ты как хотел? Мода требует жертв. Иначе в приличной компании не поймут. Нет, я, конечно, как и обещал, скидку тебе сделаю хорошую. Это, что я сказал, цена для клиентов. Для друзей другой расклад.

— А мы друзья?

— Помнишь, как у нас в стране? Ты мне, я тебе…

Я поднял бровь.

— Я мент, я тебе ничего не могу достать.

— Мне достаточно, что ты будешь доволен, — хитро улыбнулся барыга. — И на осень-зиму тоже надо будет тебе подумать про гардеробчик. Я бы взял на демисезон пиджачок кожаный, а на зиму «Аляску». Лучше финскую. Самый шик — снаружи темно-зеленая, как бирюза океанских глубин, а изнутри с оранжевой подкладкой. Ну и мех на вороте. Не лиса и песец какой-нибудь, а мужской мех, волчий. И вот еще, глянь… Лопатничек какой. Кожа буйвола. Недорого отдам, возьмешь? Как раз под туфли и ремень в цвет.

— Давай… Что там еще у тебя есть?

— Из одежды все, а вот штучки-дрючки всякие, аксессуары, так сказать, имеются. Ты куришь?

— Нет.

— Жаль… Вот смотри, зажигалка.

— Зиппо?

— Обижаешь. Зиппо — не то… Нет, конечно, зажигалка модная и не дешевая, но в определенных кругах вовсе не отпад. Средненько так, знаешь… А это, — Эдик щелкнул серебристой зажигалкой с фирменной гравировкой на корпусе. — Самый настоящий «Ронсон».

— Ага, — понимающе кивнул я, будто был великим спецом в зажигалках.

— Что ага? Ой, да что я тебе объясняю. Ронсон же!

— Честно говоря, я не вижу в ней ничего особенного, — пожал я плечами. — Красивая железячка.

— Железячка? Да этот товар даже фарцой не достать. А знаешь почему?

— Почему? — спросил я, погружаясь в тонкости моды и стиля семидесятых.

— У фарцы таких зажигалок нет! Потому что стоит дохренища гринов. Вот скажи мне… Какой дурак в загранке в фирменных табачных лавках за бугром потратит 50–100 зеленых на зажигалку⁉ Никакой… А вот если ты, к примеру, в Москве достал из кармана «Мальборо» и прикурил от «Ронсона», то это уровень сынка дипломата, как минимум. Сечёшь? Швейцар «Праги» или «Метрополя» перед такими дверь распахивает без лишних вопросов и не дожидаясь подачки. Вот так-то…

Заносит всё-таки Эдика иногда, заносит. Я улыбнулся.

— Ну-у… В Москву я пока не собираюсь, а в Зарыбинске вряд ли кто-то «Ронсон» опознает, за исключением разве что тебя и еще нескольких человек.

— Да бери, не жмись… — не отставал тот. — Пригодится. Помяни мое слово. Жизнь — штука непредсказуемая, сегодня ты собачник в Зарыбинске, а завтра ты большой человек в Москве. Я же вижу, ты не по-ментовски мыслишь. Свободно и, как это называется, прогрессивно.

— А, черт с тобой, давай зажигалку, — махнул я рукой. — И кроссовки мне потом все-таки достань. И костюм спортивный, «Адидас».

— «Алясочку» притараканить?

— Конечно…

— И пиджак кожаный?

— Можно…

Фарцовщик был доволен, даже плечи у него как-то расправились.

— Приятно иметь дело с понимающим человеком. А ты случайно не номенклатурных кровей будешь? У тебя кто пап-мам?

— Я простой кинолог, — осадил я его.

— Ага, рассказывай, — он вдруг окинул меня острым взором. — Слу-уш! А давай ко мне. На фига тебе эта ментовка? Начнешь с бегунка — и в первый месяц свою зарплату отобьешь раза в два, как минимум. А дальше попрешь. Я расширяться хочу, но нет толковых пацанов на примете. Им бы только значки на жвачку у «Интуриста» обменивать. Вот их весь уровень, — разочарованно вздохнул он.

— Нет уж… Я лейтенант милиции.

— Ну как знаешь, передумаешь, маякни. А то с кадрами у меня реально проблемы. Либо тупые, либо алкаши, либо жилки нет торгашной. Сам видел моих подручных у кинотеатра тогда.

— Ага, с кадрами везде у нас проблема. И даже в милиции…

Я рассчитался с фарцовщиком, вышло гораздо дешевле, чем он озвучивал первоначально. Вещами я и вправду остался крайне доволен. Даже встрепенулось внутри подзабытое чувство модника, в молодости я любил щегольнуть, хоть, может, и не таким дефицитом, и вот я снова молод и полон сил и планов. И прикид у меня что надо теперь будет. Конечно, на работу в таком не пойдешь, а вот на свидание — в самый раз. Надо бы пригласить Алёну куда-нибудь, как разберусь со всеми этими мутными делами.

— Слушай, а кто там с тобой и с Алёнкой был еще в кинотеатре? — вдруг спросил фарцовщик. — Девчонка, вертлявая такая, шустрая… Хорошенькая, и фигурка ничё так…

— Это подруга Алёны. А что?

— Ну если ты к Аленке клинья подбиваешь, то, может, с ее подружкой хоть познакомишь?

— Обойдешься, — улыбнулся я.

— Да ладно, я так… спросил…

Мы пожали друг другу руки и попрощались, а я подумал, что на «моих» девушек слишком много сегодня желающих.

От автора

Друзья! Если нравится книга, кому не сложно — сыпаните лайков. Это нужно жмякнуть на сердечко на странице книги возле аннотации. СПАСИБО!)

Глава 18

На следующий день с утра нарисовалась кражёнка. Произошла-то она еще ночью, но пропажу обнаружили и заявили утром.

На утренней планерке Рыбий Глаз как всегда умничал, задвигая о том, как наши корабли бороздят просторы вселенной и небо над Зарыбинском, и увиливал от насущных проблем, отмахиваясь от неудобных служебных вопросов, которые вновь попыталась поднять Аглая Степановна.

Наконец, вздохнув, она села на место, а я взглянул на ее честное лицо и ощутил какое-то сочувствие. Старается человек, а всё зря.

Простакова — отличная тетка и следак хороший, вот только зря она пытается побудить начальство к действию. Не в теме она, что начальство это приехало нас топить, а не руководить и направлять. Надо будет ее как-то аккуратненько в курс дела ввести…

Дежурный объявил общий сбор для оперативной группы еще до планерки, что, мол, на выезд надо выдвигаться, но Купер его осадил и не отпустил с планерки даже тех, кто дежурил сегодня. И меня, конечно. Я так вообще вечный дежурный получился — единственный кинолог, как, впрочем, и Загоруйко — единственный криминалист на город.

Уже после планерки я сходил за Мухтаром. Тот при слове «работа» всякий раз радовался и прыгал на сетку вольера, будто пытался ее выдавить и выскочить быстрее, чем я его выпущу.

Прибыли на место происшествия мы на бобике дежурной части. Утолкались в него с горем пополам, Мухтару достался, как всегда, кандей. Там было чисто, я ещё несколько дней назад заставил водилу привести в порядок «сарайное» помещение его автомобиля. Раньше там возили только задержанных, а теперь еще и Мухтар ездил. Он — псина работящая, и поэтому кандей теперь был отмыт. А на пол постелили кусок нового линолеума, который приволок на работу кто-то из работников дежурной части.

Что случилось, я буду выяснять, когда уже приедем. Нет, обычно я интересуюсь обстоятельствами заранее, но в последнее время столько выездов! Вот и вышло, что они уже начинали сливаться в один сплошной поток, а я решил не тратить лишнюю энергию на выяснение: кто, когда и почему. Доедем — разберёмся на месте и по существу.

А пока смотрел в окно, сводя дебет с кредитом в уме. Еще немного такой гонки — и закроем полугодие. Если Купер не развалит отдел, то темп, наверное, можно будет потом снизить и не выезжать на всякую шнягу и малозначительные делишки.

Мы выехали на окраину города, где уже торчали дома и постройки, напоминающие деревеньку. От истинной деревни их отличало разве что отсутствие коров и свиней на улице.

Оказалось, что похитили мотор «Вихрь» с дюралюминиевой «Казанки», что стояла на берегу, на цепном приколе.

Река в этой части окраины города разливалась, течения почти не было, и пологий берег становился удобным местом для причаливания маломерных судов.

Мы с Мухтаром огляделись. Стихийный галечный причал был весь усыпан разнокалиберными лодками и лодочками — от заводских металлических до самодельных деревянных, с застарелыми слоями гудрона и облупившейся краской на боках.

— Вот! — отрешенно показывал руками потерпевший на свою лодку без мотора. — Ночью сп*здили!.. Руки бы оторвать! Японский городовой! Такой «вихорёк» был, от отца еще остался… Я на нем столько всего перевозил. Во-от такенного налима вытянул в прошлом годе!

— «Вихрь»? Сколько кобылок? Добрый мотор, — жевал ус участковый, пристально вглядываясь на транец лодки, где был когда-то навешан двигатель, будто хотел увидеть недалекое ночное прошлое и разглядеть вора. — У меня такой же есть…

Не удивительно, ведь лодочный мотор этой марки — самый массовый и популярный в СССР. Вот его и своровали, оставленный без присмотра. Каждому второму есть куда его приспособить.

В качестве дежурного оперативника на место происшествия выехал сам Антошенька Трубецкой. Несмотря на то, что он теперь был вроде начальника угро, должность все-таки у него по бумагам значилась, как старший инспектор, маловато у этой важной шишки народу в подчинении, тянуло лишь на группу, а не на отделение. И должность начальника отделения ему не светила, он был старший группы, и ему приходилось дежурить. Это всё и было крупными буквами написано на его кислой и привычно пренебрежительной морде.

Дежурным следователем сегодня был Голенищев.

— Я уже сюда выезжал, — задумчиво сообщил я Голенищеву. — Только в прошлый раз украли не «Вихрь», а «Ветерок» восьмисильный.

— М-м… Ничего не знаю о той краже, — мотнул головой Голенищев, сразу погрузившись в написание протокола осмотра и оградив себя от лишней информации.

— Я тоже выезжал на этот бережок, — сообщил вдруг седой участковый. — Вон тот контейнер взломали да и вытащили лодочный мотор.

— «Ветерок», на который я выезжал, тоже из контейнера прибрежного уперли, а «Вихрь», стало быть, вы прямо на лодке оставили? — обратился я к потерпевшему. — На всю ночь?

— Ну да… — развел тот руками. — Найду, ухи пообрываю и в милицию сдам.

— Ухи?

— Нет, вора…

— А почему вы думаете, что вор был один? — впился я в него взглядом.

— Ну как же? Чтобы мотор утащить, одного мужика достаточно. И вон ещё ж — следы я нашел, видите, вдавленные — от кирзачей, по берегу идут аккурат в сторону города. Как пить дать, свежие, к бабке не ходи, вора это. Вчерась вечером их еще не было.

— Следы? — оживился криминалист Загоруйко, оторвав от глаза фотоаппарат. — Какие следы? Где?

— Так, товарищи! — поднял я руку. — К следам не подходить!

Я опередил эксперта и первым приблизился к следовой дорожке, что действительно тянулась вдоль берега в сторону города и терялась в траве.

— А то затопчете…

— Да, да, — поддержал меня Валентин. — Сначала собака пускай занюхает, потом я сфотографирую и слепок гипсовый залью.

— Я же говорю! — махал руками потерпевший по фамилии Ткачук (мужик вида рабочего, не слишком умный, но зато внешне слишком уж дельный). — Евоные это следы, ворюги того! Аккурат от моей лодки идут и во-он туды! В город. У-у, сволота, ворье… Поймал бы — ухайдакал! Такой «Вихрь», такой «Вихрь» был…

Мы с Загоруйко внимательно осмотрели следы. Размер — примерно 43–44.

— А с чего вы взяли, что это кирзовые сапоги? — спросил Валентин. — Рисунка подошвы нет, не отобразился. По форме, конечно, похожи, но…

— Не резиновые это, точно, — снова замахал руками Ткачук, он был огромный и напоминал ветряную мельницу в рыбацком плаще. Я посмотрел на небо. Несмотря на начинающуюся жару, мужик был довольно тепло одет.

— Ну не знаю… — пожал плечами Валентин. — Надо с каталогом гостовских подошв сравнить, посмотреть размерные характеристики подметки, каблучной и промежуточной частей подошв. Я так, навскидку не могу сказать, что это кирзовые сапоги.

— Я вам и без вскидки и без каталогов всяких скажу, что кирзачи енто! Все у нас в них ходют… Их на работе выдают.

Не удивительно, что все в них «ходют». Русское изобретение, доработанное советскими химиками для нужд солдат ВОВ — кирзовые сапоги, сейчас годились почти для всех работ. Потому что выдержат что жару, что мороз. А ведь это ткань, только каучуком пропитанная.

Но мне, а тем более Мухтару, было без разницы, юфть это или кирза. Нам самое главное, что следы эти являются носителем запаха человека.

Я подвел пса к цепочке следов и отдал привычную уже команду:

— Нюхай, нюхай…

Мухтар навострил уши, пригнул морду к земле, даже почти коснулся почвы носом, потянул ноздрями воздух. Один раз, другой, чуть тряхнул мордой, потом «затянулся» в третий раз и затрусил вдоль отпечатков. Я за ним, держа длинный поводок.

Мухтар добрался до того места, где следы оборвались. Им перегораживала путь травянистая растительность. Местами примятая и истоптанная настолько, что уже не разобрать, вчера это натоптали или на прошлой неделе.

Все с интересом наблюдали за нами. Весь состав опергруппы, Ткачук и двое понятых с удочками, которых мы выловили тут же на бережке.

Мухтар остановился. Снова поводил носом. Вокруг тишина, все внимание на нас, только слышно, как авторучка Голенищева по бумаге шуршит. А Мухтар стоит, нюхает.

— Ну все, — всплеснул руками Ткачук. — След потерял! Эх! Японский карикатурист! Там натоптано, как на базаре, вот и потерял! Это же тропка в город. Эх… Думал, раз собака приехала с милицией, так быстро найдете мотор, но нет… видать, новый придется покупать… — он повернулся к понятым, которые оказались его знакомыми. — Глядите, мужики! Как Лешка Ткачук без рыбалки и сенокоса теперь остался. Это когда же еще я накоплю на новый? Только к следующему лету… Что за жи-ись пошла?..

— Не переживайте, гражданин, — ухмыльнулся Трубецкой. — На новый год у деда Мороза попросите мотор. Мы, конечно, будем тоже искать ваш двигатель, днем и ночью, не покладая рук, но я вам сразу хочу сказать, что чудес не бывает. А пёс у нас, как видите, действительно след потерял, но это все вина кинолога. Не сумел собаку направить должным образом…

— Антон Львович, — зыркнул я на оперативника, — шёл бы ты… подворовый обход делать прилегающих домов и возможных свидетелей устанавливать. А вы, гражданин Ткачик, оставьте ваши причитания для своей бабушки или супружницы, или не знаю, кому вы там обычно жалитесь.

— Я не Ткачик, — обиженно пробурчал терпила. — У меня фамилия на «чук» заканчивается…

— Да хоть на «Гек». Не мешайте работать, гражданин, и не машите руками, ветер не создавайте. А на собаку не наговаривайте. Предупреждаю — пес все понимает и куснуть может, но свое дело он знает.

Проговорил я это твердо и холодно. Терпила вмиг заткнулся и руки за спину даже спрятал, отодвинулся чуть подальше от Мухтара на всякий случай, хотя мы и так были на удалении. А Трубецкой скривился, что-то пробурчал себе под нос, но во всеуслышание больше ничего не сказал.

И Мухтар, будто в подтверждение моих слов, тут же мелко, но резво побежал дальше по заросшей тропке, потом вдруг резко развернулся и направился в совершенно другую, противоположную сторону.

— Ну вот… — тихо вздохнул «Чук», косясь на меня и на собаку. — Я же говорил, след потерял… Ох…

Я, признаться, тоже было подумал, что Мухтарка чудит. Ведь тропинка вела на дорогу, а дорога — в город. Логично же, что с берега реки мотор потащат в город. Думал, он доведет меня до грунтовки, а там уже только след оборвется, ведь тащить на горбушке «Вихря» никто не будет. Скорее всего, погрузили в транспорт, даже мотоцикл с коляской подойдет, да и увезли в городские дали.

Но пёс резко развернулся и уверенно тянул меня в другом направлении. Обратно на берег реки, чуть дальше, туда, где на более обрывистом побережье расположились усадьбы с деревянными домами не первой степени свежести. Этакий островок частной собственности, которая официально в СССР называлась индивидуальной или личной собственностью. Ведь всё частное всячески отвергалось. Дома разрешалось иметь в личном пользовании, но, конечно, с ограничениями — не более одного дома на человека, жилищный кодекс на это четко указывал.

Я только вздохнул на бегу. Сколько ж кодексов в моей головушке.

— Куда это вы, товарищ инспектор? — бежал за нами потерпевший. — Там рыбаки живут, и я.

— А что, рыбаки разве не могли двигатель спереть? — через плечо бросил я, поспевая за Мухтаром.

— Да не-е-е! У нас каждый с детства друг друга знает, мы тута своим околотком живем, не могли мужики мотор стянуть, не могли. Япона-маковка…

— Разберемся, — ответил я. — И не бегите вперед собаки, гражданин Ткачук, мне ваше рвение непонятно… Не бегите, говорю. Стоять, сказал!

И только когда я рявкнул, Ткачук остановился, глупо улыбаясь и пожимая плечами. Я же пошел за Мухтаром дальше, ветерок за спиной донес еле слышное бормотание потерпевшего, мол, что объяснять молодому, ему не понять.

Тем временем Мухтар встал возле ворот одного из домов. Калитка прикрыта на вертушку, за изгородью просматривается участок с небольшим домом, гаражом, баней и какими-то непонятными клетушками-навесами. Стандартный набор жителя городской окраины.

— Хозяева! — покричал я через калитку. — Есть кто дома?

— Так это мой дом-то, — запыхтел сзади потерпевший. — Говорю же, ошибся ваш барбос, не туда привел. Видно, унюхал движок и пошел по запаху. Ведь «Вихрь» я всегда раньше отсюда на речку таскал. Вот и вышла оказия.

Сзади уже подоспели понятые и остальная группа. Трубецкой торжествующе лыбился, празднуя мой провал, участковый сочувственно смотрел на пса: мол, бывает, дружище. А понятые о чем-то переговаривались, пожимая плечами и сдерживая улыбки.

Не было только с нами следака, что строчил протокол на месте хищения, и Загоруйко, который до этого марш-броска уже лил гипсовый слепок со следа, предварительно выложив на первый слой заливки каркас из сломанных тонких веточек.

— Ваш, говорите, дом? — вскинул я бровь на Ткачука. — Ну, так открывайте…

— Это самое… А зачем? Я же говорю, товарищ лейтенант, я тут живу. Это же и…

Он снова норовил встать перед Мухтаром, хотя тот давно остановился, вытянувшись.

— Кто-то есть дома? — оборвал я несвязные сопения потерпевшего.

— Нет никого… Жена на работе, дети выросли.

Но дверку нам открывать он что-то не бежал. Ну, ничего. Не трамвай, объедем.

— Отлично, — строго продолжил я, — отойдите в сторонку и не мешайте.

Я повернул вертушку, приоткрыл калитку и впустил Мухтара. Сам остался за воротами. Такой поступок не будет незаконным проникновением, к собаке кодекс не примеришь. Что-то с мужиком не так, не хочет он меня впускать, и оснований, вроде, у меня нет это требовать. Трубецкой, в теории, мог бы мне помочь — но, конечно, помалкивал ехидненько. Можно, конечно, надавить, убедить и прочее, но так проще — Мухтарчик ныркнул, и дальше уже вскрываемся.

— Гав! Гав! Гав! — громко отозвался Мухтар из-за какого-то навеса, морда его просунулась за брезентуху, а круп торчал на улицу. Хвост покачивался из стороны в сторону, подавая сигнал, что все, хозяин, я нашел, что мы искали.

Нормальненько вскрылись, не прогадал я со ставкой…

— Уберите собаку! — завопил вдруг потерпевший. — Там утятки у меня!

— Врешь, — я схватил его за грудки и резко притянул к себе. — Там твой мотор лежит, зачем соврал, что его украли?

— Так это… — опустил глаза Ткачук и как-то сразу обмяк, даже руки отвисли, — простите… Я это… Надо было так… Ох, япона-матрёна… Что будет-то? Вы теперича меня того, за ложный вызов — штраф? Да?

— Погоди, Никитич… — один из понятых тряс бамбуковой удочкой, как мечом перед битвой. — Ты сбрехал, что ль? У меня ведь тоже давеча движок тиснули, только не заявлял я. Признаться, я даже на тебя грешил сдуру. А ты-то чего сбрехал?

— Так-э. У многих тут моторы поворовали в последнее время, ага, — закивал второй понятой.

Он тоже был из местных и явно при лодке.

— Антон Львович, — выцепил я взглядом оперативника, который вдруг поспешил притвориться деревцем. — Что-то я не понял… А вы серию разве не усмотрели во всем этом? У нас тут моторы похищают с одного берега, одним способом.

— Не одним, — буркнул тот в ответ. — У Ткачука свободным доступом украли, а остальные — из контейнеров.

— У лжезаявителя Ткачука ничего не украли, пройдемте, товарищи, посмотрим. Я вам сейчас докажу.

Теперь я уже с полным правом победителя и без всяких разрешений распахнул калитку пошире и вошел внутрь усадьбы.

Под навесом под мешковиной лежал «Вихрь».

— Ваш? — ткнул я осуждающим взглядом в Ткачука.

— Мой, — тот крутил в руках засаленную кепку и смотрел в траву.

— И зачем был весь этот цирк с конями? Вернее, с собаками.

— Там это… Только жене не говорите. Задолбала…

— Ну, говорите уже, — вздохнул я.

Пытался говорить строго, но не стращать. Да елки-палки, я ж не школьный учитель у доски!

— Ну там это… Такое дело, японский банан… в общем, я сказал ей, что мотор у меня украли, а сам — а сам хотел его продать.

— Зачем?

— Да достала она меня, сена накоси, рыбы налови, дров привези…

— А при чем тут мотор?

— Как при чем? — махнул рукой на реку псвевдопотерпевший. — Сенокос-то за рекой, дрова тоже с того берега вожу. Ну, сетку там ставлю.

— Значит, чтобы вас не заставляли работать, вы вот так решили от мотора избавиться?

— Ну да… япон-батон. А что? Хорошо же придумал? А?

Он оглядел мужиков

— И следы запутал, — продолжал я размышлять вслух, — протоптал кирзачами ложную дорожку в сторону грунтовки, дошел до травы, развернулся и сюда пришел. Так?

Именно так петлял Мухтар, добросовестно выполняя свою задачу.

— Всё так… — сокрушался теперь Ткачук. — Сколько там штрафу мене за ложный вызов припишите?

— Врёшь ты все, Ткачук… Опять врёшь. У тебя вон еще второй двигатель лежит, — я кивнул на полку под навесом.

Там лежало что-то громоздкое. Накрытое брезентом, по очертаниям вполне напоминавшее лодочный мотор.

— Да он неисправен. Это я старый, на запчасти храню.

Я подошел к полке и сдернул брезентуху.

— Неисправен, говоришь? — торжествующе я отступил немного вбок, открывая обзор на почти новый движок. — Ну-ну… Товарищи понятые, прошу подойти. Моторы воровал Ткачук, а потом инсценировал кражу у самого себя, чтобы отвести подозрения, вот и вы ведь уже говорили, что подозревали его даже. Так? Почему? — обратился я к человеку с бамбуком.

— Карася мне за ворот! — воскликнул рыбак и, бросив удочку, подскочил к новенькому «Вихрю». — Так это же мой Вихрюша! Мой мотор, мой! Ах ты, окунь ершивый! — повернулся он к тому месту, где только что стоял Ткачук. — Да я тебя!..

Но Ткачука уже не было. Бочком-бочком он нырнул за какую-то безразмерную занавеску.

Да что у него тут? В его постройках потеряться можно.

Глава 19

Ткачук смылся, вернее, отчаянно попытался. Я поднял грязную занавеску, куда он нырнул, и сказал громкое «фас».

Я вовсе не садист, но поймал себя на мысли, что обожаю отдавать Мухтару такую команду. Ткачук-то, тем более, заслужил…

Пёс ринулся за беглецом, и уже через несколько секунд послышались истошные вопли. Дичь поймана, а я хмыкнул, что от Розарио Агро ещё никто не уходил…

Мы поспешил на крики, Мухтар выволок подозреваемого из какого-то закоулка среди сараев и валял его по траве, не давая встать. Не то чтобы грыз, так, обозначил. Умный пёс, понимал, что людей можно «есть», только если хозяину, потерпевшим или ему самому грозит от них опасность. Тут же скорее была игра с «мышкой». С большой орущей мышкой в резиновых сапогах и рыбацком плаще.

— Уберите собаку! Уберите! А-а!!! — вопил Ткачук. — Я все расскажу, все! Уберите!..

— Фу! Ко мне! — крикнул я.

Пёс нехотя отпустил «мышку» и с немного виноватым видом подвалил ко мне, виляя не только хвостом, но и всем телом. Уши чуть прижал, глаза в землю смотрят, мол, извини, хозяин, если переборщил, давненько так не веселился и не играл…

Но я не считал, что он переборщил. Подумаешь, извалял крысу, которая у своих же тырила и ещё задвигала мне тут про то, что они как одна семья, какие все родные в околотке. Поэтому я похвалил Мухтара, погладил и сунул конфетку. Теперь-то я знал, что сладкое собакам нельзя, но другого лакомства не было, иногда правилами можно пренебречь. А награду пёс заслужил.

— Молодец, хорошо, молодец! — трепал я его по холке, пока тот с сияющей мордой жевал честно заработанную конфету.

Собаки любят похвалу, как и люди. Обратная связь от хозяина им очень важна.

— Забирай и пакуй, — кивнул я на покусанного жулика, обращаясь к Трубецкому. — А мы пока опишем похищенное…

Я подошел к оперативнику ближе и тихо добавил:

— Антошенька, надеюсь, ты разговоришь его за всю серию краж, а не только за сегодняшнюю заяву. Столько темнух с отдела снимем.

— Без собачников как-нибудь разберемся, — пробурчал тот, явно недовольный тем, что кинолог раскрыл преступление, а теперь еще и указывает, что делать. Ему — старшему инспектору.

Оперативник сгреб Ткачука и повел в машину. Я вернулся к следаку на берег и обрадовал его, что теперь осмотр надо делать еще и в усадьбе, а после, выписав санкцию у прокурора, и обыск жилища не мешало бы провести. Наворовано там много, наверное. Судя по хитрой морде, вряд ли Ткачук одним движком ограничился.

Голенищев поначалу дернулся, усом пошевелил нервно, как таракан, которого на кухне под сковородкой застукали. Он ведь тоже не привык от кинологов всяких указания получать, но потом, вспомнив, что я все-таки из бывших следаков, сухо кивнул и плотно сжал губы. Такое ощущение, что в душе он меня тихо ненавидит, по крайней мере — недолюбливает точно. Пирожки от Аглаи никак не может простить или что-то ещё? Я аккуратно окинул его вопросительным взглядом. Что его не устраивает? Не враждовать сейчас нам всем надо, а объединяться. Не понимает товарищ следователь нависшей над отделом угрозы и всей серьезности ситуации.

— Авдей Денисович, — проговорил я, когда никто не слышал нас, потому что мы стояли чуть в отдалении, на бережке. — Ты не думай, я тебя не учу, мне, как говорится, за «державу» обидно.

— За какую державу? — повел он бровями, они вообще удивительно подвижные у него, почище усов.

— Ты же мужик неглупый, — произнёс я уверенно, хотя это момент спорный, ну да ладно, — сам подумай, что может с нашим отделом статься, если полугодие в очередной раз завалим.

— Не в первый раз уже, — отмахнулся тот. — Ну, снимут Кулебякина, а нам взысканий напихают по самое не хочу. Выговор не триппер, носить можно. Что уж теперь?

— Взыскания? И все, думаешь?

— Ну, премии лишат, может, путевку зажилят, нам не привыкать…

— И скажи мне, дорогой товарищ лейтенант, и долго ты привыкать собираешься?

— Слушай, Морозов, говори уже прямо, куда клонишь? У меня столько писанины тут…

— Авдей, — серьезно проговорил я. — Если скажу прямо — тебе не понравится.

— А ты попробуй… — дернулся он, но не из злости, а скорее по привычке.

— Ну, смотри, — начал я. — Купер сейчас у руля, но откровенно в дела служебные не вникает. Заметно? Заметно. При его дальнейшем попустительстве отдел точно в жопе, я извиняюсь, будет. И какой по нам вывод сделают высокие начальники из главка? Как думаешь? А вывод будет примерно такой… Если уж под руководством подполковника Купера личный состав не справился с поставленными задачами, то, получается, дело вовсе не в руководителе, не в Кулебякине. Эта ведь переменная у нас пока за скобками. Так?

— Ну-у… так… — брови Голенищева застыли треугольником.

— Значит, возьмутся за нас плотняком и по полной. Репрессии могут быть почище выговоряшников.

— Что, например? — тихо пробормотал следователь.

— Например, могу отправить на внеочередную аттестацию. Запросто!

— Но зачем?

Я вздохнул немного картинно.

— Повод им нарисовать — раз плюнуть. На предмет определения соответствия занимаемым должностям. И тогда хана всем. Опять же, в аттестационной комиссии главка Купер рулит. Если ты забыл. Хорошего ничего там не жди.

— И дальше что?

— А то, Авдей Денисович, что головы некоторые наши полетят. А кто у нас за основные показатели ответственный?

— Начальник… Ну еще много кто…

— Да не много… Следователи — в первую очередь, если дела в суд не выдают, то получается, что раскрытие в заднице. Сам понимаешь, что палочная система к этому ведёт, и так нас в главке оценивают. И представь себе, если тебя на этой аттестации зарубят?

Теперь уже я откровенно вперился в него взглядом.

— Не зарубят! Я честно делаю свою работу…

— А кто говорит о честности? Например, не тебя, так Аглаю Степановну могут зарубить, и тогда что? Не сможешь ты ее лицезреть каждый день на работе, Авдей…

— Ты к Аглае не лезь! — чуть вскрикнул Голенищев, но тут же осекся и взял себя в руки.

Вот так-то. Накрутил я ему в мозгу возможное будущее. Он все живо очень представил.

— Так я и не лезу, я же за тебя беспокоюсь, и, знаешь, — я хитро подмигнул, — мне кажется, вы бы с ней были неплохой парой, если бы ты не… тупил.

— Как это, не тупил?..

— А вот так… о том, что ты к ней неравнодушен, ты ведь только мне горазд высказывать.

— А что, я на каждом перекрестке должен об этом кричать? — покраснел тот.

— Ты ей намекни.

Голенищев вдруг призадумался, потеребил ус, а потом тихо пробормотал:

— Ну-у, не знаю, она вообще на меня не смотрит как на мужчину. Она никак на меня не смотрит.

— Женщина и не должна смотреть, она поглядывает, а ты можешь и не заметить этого.

— Думаешь?

Вот, теперь он на меня уже не зыркает, совсем по-другому смотрит.

— Уверен… Давай, действуй, давно пора уже.

— А что делать?

— Позови ее куда-нибудь, пригласи.

— В парк? На колесо? Это в Угледарск надо ехать.

Я отвлёкся на Мухтара, чтобы вслух не засмеяться.

— Голенищев, какой парк — ты же не пионер! В ресторан.

— Ой, не знаю, — вздохнул тот. — Думаешь, согласится?

— А ты проверь…

— Я как-то приглашал ее, она отказалась.

— Вот как? И что ты ей сказал?

— Что чебуреки люблю. Сказал — пойдемте, поедим. В них много мяса и лука…

— Твою маковку, Голенищев! Какие, к черту, чебуреки, ты бы еще пельменями соблазнил. Позвони в ресторан, закажи столик.

Тот покачал головой с совершенно безнадёжным видом.

— По телефону они только шишкам бронируют.

— Ну так сходи ножками, организуй. А потом предложи Аглае, мол, вечер хотел бы провести с ней, в прекрасной обстановке, так и так, задолбала работа, хочется коллегу узнавать не только по делам, но и в неформальной обстановочке. И сразу дай понять, что намечающийся банкет за твой счет.

— Как — за мой? — дернулся Голенищев. — За нее тоже платить? Она больше меня получает. У нее стаж больше, и…

— Не жмись… Заплатишь. Так принято. Ты же кавалер.

— Ладно… Надо попробовать, — вздохнул Голенищев. — Но только после зарплаты, сейчас денег нет.

И губы поджал.

— Настоящий мужик всегда на женщину деньги найдет, на вот, держи, — я протянул ему полтинник, — потом отдашь, когда сможешь, мне не к спеху, если что.

— Спасибо, Морозов… — следак смотрел на деньги немного ошарашено. — Ты вот так занимаешь мне, чтобы… чтобы помочь?

— А что тут такого?

— Мне никто никогда не помогал, — Голенищев даже немного размяк, часто заморгал, а его усики чуть опустились. — Спасибо…

— Да ладно, я же не почку тебе подарил, а так, в долг. И вообще, хотел тебе давно сказать, сбрил бы ты свои тараканьи усы. Без обид, но без них ты будешь смотреться куда интереснее.

Он провёл рукой по губе, будто пытался так проверить, вправду ли они тараканьи.

— А разве женщинам не нравятся усы?

— Такие — вряд ли…

Следак погладил «щетку» на губе:

— А я думал, нравятся…

— Ну, вот пригласишь Аглаю и в ресторане за бокалом вина ненавязчиво спросишь. Только не в лоб, а играючи, как бы шуткой. Понял?

— Понял, только что-то боязно мне…

— Про усы спрашивать?

— В ресторан приглашать…

— А ты попробуй, понравится, — усмехнулся я. — Только не в чебуречную, запомнил? Именно в ресторан…

* * *

Переделав все дела на месте, мы погрузились в бобик. Задержанному места в салоне не нашлось, нас и так было пять человек вместе с водилой, еще громоздкий чемодан криминалиста под ногами и его огромная фотовспышка мешается. Сама лампа была не очень большая, а вот батарейка к ней, вернее, аккумулятор, не маленький, сам по себе как отдельный чемоданчик с плечевым ремнем. Вот такие сейчас фотовспышки. Зато этот «Луч» надежный и крепкий, как советский танк.

Ткачука определили в кандей. Рядом с Мухтаром, естественно, не выселять же собаку. Пока доехали до отдела, он ни разу не пикнул, не пожаловался, сидел мышью и пукнуть боялся. Вылез чуточку «седой» и смиренный. Антошенька сразу забрал его к себе в кабинет, надеюсь, хоть там-то сделает все как надо и не запорет дело.

Я же вместе с Загоруйко направился кримотдел. Давно хотел показать ему портсигар, который отнял у Пистона, да все руки не доходили, а скорее, ноги.

Очутившись в его кабинете-лаборатории, увидел, как Валентин первым делом развьючился, как ослик, освободился от чемодана, от вспышки и еще какого-то кулька. В нем он таскал гипс для следов и миску, чтобы готовить раствор. Сказал, что чемодан не резиновый, и все в него не влезает.

Помнится, в моем времени для экспертно-криминалистических целей выделяли целые «газели». Их часто можно было видеть в городе. Машины эти были укомплектованы по последнему слову техники, а на боку гордо красовалась надпись: «Передвижная экспертно-криминалистическая лаборатория». А пока что такие, наверное, были, разве что в крупных городах, да и то не во всех. Вот кстати, надо бы предложить организовать для Загоруйко подобную автолабораторию. Не «газель», конечно, а РАФ-ик вполне сгодится. Но это потом, в светлом, и не факт, что в ближайшем будущем. Особенно учитывая,что у нас вообще с машинами негусто. Пока никто давать отдельный авто криминалисту не будет. Но, как говорится, под лежачий камень только известно что журчит, надо будет потом озадачиться перспективой развития отдела, когда полугодие закроем и Купера выкурим. Если, конечно, он нас сам не выкурит…

Еще у Валентина отдельным свертком с собой был гипсовый слепок следа обуви, из которого торчали вцементированные нитки, оклеенные листочками-бирками. Я, конечно, помог донести его барахло до кабинета и слепок нес сам. Он поставил слепок сушиться на подоконник, сказал, что, когда изымем при обыске эти кирзачи, он сделает трасологическую экспертизу. Тут и без экспертизы псевдопотерпевший сознался, но порядок — есть порядок.

Я, наконец, передал эксперту портсигар. Он повертел его в руках, тут же капнул на него чем-то едким с характерным запахом азотной кислоты, поглядел через микроскоп на то место, куда капнул, и уверенно заключил:

— Это золото. Не все, конечно. Покрытие только. Но качественная позолота. Похоже на ручную работу. Откуда он у тебя?

— От бабушки.

— У тебя бабушка что, курит?

— Моя бабушка курит трубку… — пропел я с хрипотцой, а потом добавил: — Поэтому портсигар мне отдала. Чтобы продать. Как думаешь, дорого за него дадут?

— В комиссионку узкопрофильную или скупку при ювелирке сдать не получится, потому что пробы нет. Как коллекционную вещь, продать через спекулянтов можно, но это, сам понимаешь — незаконно. Тут я тебе не советчик.

— Ясно, спасибо, себе оставлю тогда. В память о бабушке…

Продавать портсигар я изначально и не собирался, я еще не разгадал его тайну. Почему покойничек Интеллигент так запросто отдал какому-то алкашу такую вещицу? Либо Пистон что-то темнит. Надо бы его найти и еще раз тряхнуть. Признаться, до последнего момента я не верил на все сто, что это золото, но Загоруйко — он точно фигни не скажет. Он умный и очки носит, а еще слишком правильный, ведь шуток моих не понимает.

— Спасибо, Валентин, только никому не говори про эту вещицу и про мое обращение. Договорились?

— Конечно, Александр. А можно тебя спросить?

Он, наконец-то, начал называть меня на «ты».

— Спрашивай, — кивнул я и уселся на стул.

У Загоруйко быстро ничего никогда не бывает.

— Я тут проанализировал ситуацию в отделе в последнее время, вижу, что ты стараешься для общего дела, показатели поднимаешь, — говорил он ровно, словно робот или человек, страдающий апатией ко всему, но таковым он явно не был.

— Ну стараюсь, а что тут такого сверхъестественного? Я ведь на испытательном…

— В том-то и дело, что я вижу в тебе абсолютно другую поведенческую мотивацию, ты не за себя печешься.

Я задумался, как бы ответить. Вот Фрейд, блин, комнатный нашелся, чего привязался-то?

— И как с человеком, небезразличным к судьбе нашего отдела, я с тобой хочу поделиться результатами своего анализа.

— А-а… Ну давай, конечно… Ага, — выдохнул я, уловив, что сейчас Валя не под меня копает.

Не нужны ему были никакие мои объяснения — он свои теории излагать готовился.

— Мне кажется, что наш начальник Петр Петрович специально ушел на больничный в самый ответственный момент. Бросил нас. Что думаешь?

— Не все так просто, Валя… Если начальник бы остался, то его бы в скором времени сожрали, к этому все и шло. По итогам полугодия на коллегии наваляли бы ему прилюдно. Вот представь такое, — я махнул рукой, изображая президиум и начальство. — Кому от этого было бы лучше? Нам — точно нет… Петрович хоть мужик и грубоватый, но все же свой, наш, доморощенный, — объяснял я, ловя себя на том, что сам я уже тоже причислял себя к своим. — С такими балбесами как мы — по-другому нельзя. А поставят кого-нибудь пришлого, и начнется текучка. Если еще до этой текучки вообще доработаем.

— Как это? — вдавил очки в переносицу Валентин.

Я ему обрисовал без особых подробностей перспективы «вселенского» заговора против нашего Зарыбинского ГОВД. С ним можно было не так, как с Голенищевым, Валентин — человек другого склада ума и руководствуется не фрейдовской мотивацией в своих поступках, и Аглая его не интересует, во всяком случае, как женщина (интересно, его кроме работы вообще что-то интересует?)

— Очень логично звучит, — кивнул он задумчиво, когда я закончил рассказ. — Думаешь, Евгений Степанович намеренно тормозит нашу работу?

— Даже если не намеренно, — хмыкнул я, — а по дурости, то это ничего не меняет. Нам нужно поднапрячься. Вот скажи, от тебя какой показатель идет в оценочную таблицу деятельности горотдела?

— Кримобеспечение расследования уголовных дел.

— Вот и подними его, тут времени с гулькин нос осталось до закрытия.

— Куда? Я всегда выполняю работу на совесть.

— Ты не понял, Валентин, нужно работать лучше, чем на совесть. И совесть при этом лучше отключить.

— Как это? — опешил тот, наконец, проявив хоть одну эмоцию.

— Дорисуй там себе, не знаю, количество экспертиз, участий в осмотрах. Что там еще у тебя в зачет идет?

Загоруйко блеснул на меня очками.

— Мухлевать? Ну нет… я так не могу.

— Эх, Валя, сейчас против нас мухлюют, а ты хочешь честно проиграть.

— Я не хочу проиграть… — задумался Загоруйко, — но как я могу увеличить количество экспертиз, которые мне назначают следователи? Все же в журнале регистрируется, и копии у меня подшиваются. Это несложно проверить и выявить мухлеж.

— Валентин, не всё то золотая рыбка, что блестит. Бывает и карась блестящий… Понимаешь?

— Хорошая аллегория, но нет. Не понимаю…

— Ну гляди… Вот, например, — я взял с его стола постановление о назначении дактилоскопической экспертизы. — Смотри, тут у тебя два вопроса стоит в постанове, которые ты разрешить должен. Вопрос первый — пригоден ли представленный след пальца руки для идентификации. Вопрос второй — не оставлен ли он проверяемым Ступниковым, дактилокарта которого представлена на исследование. Короче, вместо одной экспертизы берешь и делаешь две. В первой отвечаешь на первый вопрос, а во второй — на второй. И проводишь ее как дополнительную. Будто бы в первой у тебя еще не было дактокарты проверяемого лица, и ты просто поработал со следом. Так же можно?

— Ну, можно, — кивнул Загоруйко. — Я так и делаю, когда реально нет подозреваемых. Делаю диагностическую экспертизу, определяю пригодность следа для дальнейшей возможной идентификации, без всяких сравнений, и помещаю его в картотеку.

— Ну вот! А теперь со всеми так экспертизами делай. Была одна, а станет две. А работы столько же, объект исследования-то один и тот же. Только писанины чуть побольше.

— Дельная мысль, — жевал губу криминалист, — Вот только на две экспертизы мне надо будет два постановления от следователя.

Ну, это, по крайней мере, уже деловой разговор, а не так, усы жевать, да в носу ковырять.

— Да ты не переживай, со следаками я договорюсь.

— Хм… Александр? Тебя что, этому в школе милиции учили?

Я ему даже подмигнул.

— В школе такому не учат.

Дверь в кабинет без стука распахнулась, и на пороге нарисовалась худая, как доска женщина. Нос, очки и строгий жакет. Вот, что бросалось в глаза в первую очередь. Еще и осанка — несгибаемая, как березовое полено. И взгляд серых глаз, от которых веяло прохладой. Этот взгляд смотрел на все сверху вниз, с некоторым пренебрежением.

— Здравствуйте, молодой человек, — обратилась она к Валентину, будто не замечая меня. — Фу! И почему тут так воняет? Сколько раз говорила проветривать…

Глава 20

На первый и самый верный взгляд, дамочка эта вовсе не сотрудник органов и при этом совсем не простая служащая. Этакая цаца в возрасте бывалого директора предприятия или другого Зарыбинского функционера.

— Мама, — напрягся Валентин. — Ты опять на работу пришла? Мне некогда. Я же тебя просил…

Женщина чинно подошла к оконному проему и, резким движением раздвинув черные занавески, распахнула створки рамы. Впустила со двора яркое солнце (я даже зажмурился), запах полыни, пыльцы, нагретой на солнце земли и заодно какую-то милую букашку. Впрочем, букашку женщина без всякой жалости и брезгливости тут же прихлопнула рукой прямо на лету.

— Валентин, — проговорила она учительским голосом, — ты даже не можешь правильно организовать свое рабочее место. И выпрями спину, а то кривой вырастешь.

— Мам, я уже давно вырос. Не ставь меня в неудобное положение перед коллегой.

— А я тебе обед принесла, — не обращая внимание на возглас сына, как ни в чем не бывало проговорила женщина.

— Бумага! — вдруг вскрикнул Валёк, метнулся в сторону темнушки и плотно закрыл туда дверь. — Не надо без спросу раскрывать окно в служебном помещении. Фотобумагу засветишь, там и так пачка бракованная попалась, упаковка с дыркой. А с фотобумагой у нас напряжёнка.

— Ох, Валентин, Валентин, вечно все у тебя бракованное, — покачала головой женщина, ища взглядом, куда бы присесть, но, осмотревшись, лишь брезгливо поморщилась и осталась стоять. — Разве для этого мама тебя растила. Ты в МГИМО должен был поступать, а не вот это все… с твоей светлой головой и с моими связями, ты давно бы уже…

— Мама, — поджав губы, прервал ее великовозрастный сынок. — Сколько раз повторять?.. Я хочу быть криминалистом. Ты же знаешь.

— Ну-ну, — женщина перевела взгляд на меня. — Чтобы закончить вот так, как этот лейтенант, от которого псиной попахивает.

— Женщина, это не псиной попахивает, а работой, — саркастически улыбнулся я. — И лейтенант еще не заканчивает, а только начинает.

— Да какая разница? — невозмутимо и гордо повела она острым, как у Шапокляк, подбородком. — По мне, так работа в милиции все одно собачья. И не женщина я вам, а Виталина Сергеевна.

— Одно другому не мешает, — пожал я плечом.

— Вот видишь, Валентин, — картинно вздохнула дама приложив плоскую, как лягушачья лапа, ладонь к груди. — Какие у тебя тут друзья, какой, я бы сказала, ограниченный круг общения. Скоро таким же вот станешь.

— Я уже, мама, — теребил очки на носу Загоруйко-младший. — Я такой.

— Боже… Докатился… Я так и знала…

— Нет, мама, ты не так все поняла, — сдерживая дрожь в голосе, проговорил тот. — Я имел в виду, что мое окружение отнюдь не плохое, это целеустремленные и доброжелательные люди. Они…

— Валентин, — оборвала мать и так посмотрела на сына, будто он сходил мимо горшка, — когда же ты, наконец, поймешь, что мало быть добреньким. Мы — те, кто нас окружает. Если бы ты меня тогда послушал, то сейчас бы работал в Италии. Ну, на худой конец, в Польше.

— А мне Зарыбинск больше нравится, — не сдавался Валентин.

Сейчас он был необычно напорист, наверное, это я так подействовал. В смысле, не лично я, а он не хотел ударить в грязь лицом перед коллегой. Или действительно мамаша так допекла?

— Ха! Зарыбинск… Не смешите меня, молодой человек, — женщина водрузила на стол какие-то туески и уже мягче добавила. — Поешь, здесь нормальная еда из нашей столовой, а не то, что ты в магазине покупаешь.

— Спасибо, мам, чуть позже поем, некогда пока…

— Поешь пока горячее, — снова надбавила она тона.

— Мама!

— Валентин!

— Я, наверное, пойду, — встал я со стула и подмигнул Вальку, мол, держись, я в тебя верю, все матери желают добра своим детям, кроме твоей, конечно…

Я направился на обед, в последнее время теперь трапезничал в столовой неподалеку. Всегда сытно и вкусно. А какие там котлеты и борщ!

Живот в предвкушении обеда заурчал на все голодные лады и мотивы, но песнь рано оборвалась — выйдя на крыльцо, я увидел Ткачука. Тот с довольной рожей как ни в чем не бывало покидал здание ГОВД. Что-то мне подсказывало, что обед откладывается. Зарыбинские пассатижи!

— Не понял… — решительно преградил я путь моторному воришке и впившись взглядом в его бегающию хитрые глазки. — Это ты куда намылился? Тебя кто выпустил?

— Дык следователь отпустил, ага… — виновато лыбился тот. — Всё обошлось… Японский карикатурист… До свидания, лейтенант.

— В смысле, до свидания? В смысле, все обошлось? Стоять! Ну-ка пойдем со мной. Пойдем, пойдем…

Я втолкнул его обратно в здание, посадил на облезлую желтую банкету в коридоре напротив дежурки. Пристегнул наручниками к трубе и велел ждать, а Баночкина попросил приглядывать за ним. Сам же направился в кабинет следствия. Авдей Денисович был в кабинете один.

— Голенищев, протокол тебе в рот! — перешел я в наступление прямо с порога. — Ты какого хрена Ткачука выпустил? А? Мы даже обыск у него не провели! Он же все похерит щас!

— Извини, Сан Саныч, — пробормотал следак, и даже не дернулся нервно, как обычно он реагировал на меня и на другие неприятные раздражители. — Нет оснований его задерживать и обыск проводить.

— Как это — нет? Краденый мотор у него нашли? Нашли… Еще сколько заяв лежит неотработанных, прицепом ему пристегнем. Он же сознался. Тут вообще серия нарисовывается. Ты что тупишь, капитан?

— Да не туплю я… — вздохнул следак и повел бровями. — В отказ Ткачук пошел… Вот такие пирожки.

— Как это в отказ? — опешил я.

— А вот так… Как с Трубецким поговорил в его кабинете с глазу на глаз, так совсем переменился, все складно стал врать. Не подкопаешься… Мол, мотор не воровал, а на берегу нашел и забрал на сохранение, чтобы не стырили. Еще и потерпевший не стал заяву писать, дескать, все же они друзья детства. Получается, что не будет дела. Так что отказной материал корячится.

— Ты чего! — я всплеснул руками. — А по остальным кражам его проверить? Много же движков тиснули в последнее время на том бережке.

Я подумал, что если б так работали те, другие менты, то я бы, может быть, и не сел в своё время. Правда, каким-то непонятным привкусом обладала эта мысль.

— Это оперативная работа. Этим Трубецкой должен заниматься, а он сказал, что все проверил, мол, не Ткачук это совершил, а иное неустановленное лицо. Во как… Даже справку соответствующую вывел, на вот, посмотри.

Следак протянул мне какую-то Филькину, а вернее, Антошенькину, грамоту, написанную от руки. Я даже читать не стал, просто изорвал листочек на мелкие клочки и сдул в мусорное ведро. Следак оторопел, но промолчал.

— Короче, Авдей Денисович, — придвинулся я к нему почти вплотную и глухо проговорил. — Вот тебе бланк, вот тебе ручка, пиши протокол задержания на Ткачука. В КПЗ оформлять его будем.

— А доказательства, а основания? — растерянно пробормотал он.

— Будет тебе все…

— Когда?

— Сегодня же… — заверил я, крепко призадумавшись, ведь обещать всегда легче, чем выполнять. — Ты же дежуришь? Стало быть, до утра здесь?

— Ну да…

— Ну так жди. Все будет.

И помахал рукой над его столом — мол, давай, давай.

— Сан Саныч, — зашевелил бровями-щеточками старший следователь. — Ты уж постарайся, не подведи, а то мне прокурор голову снимет за незаконное задержание.

— Не дрейфь, Денисыч, что-нибудь обязательно придумаю. Ты протокол пиши, не отвлекайся. А я пойду, у меня там Ткачук к батарее пристегнут, нехорошо без протокола его так на виду у всех держать. Вдруг жаловаться будет? Трубецкой его мог и такому научить запросто.

— Вот сам не пойму, — прикусил губу капитан. — Почему бы Антон Львович стал его выгораживать?

Хороший вопрос.

— А ты не думай, Денисыч, ты пиши, а я пока пошел, его в клетку засуну. Скажу Баночкину, что протокол чуть позже будет. Договорились?..

* * *

Ночью, в конце того же дня мы, с Баночкиным вошли в подвальное помещение КПЗ. Он отпер дверь своим ключом, кивнул постовому, мол, передохни, чайку попей, мы тут пока в коридоре сами постоим, подежурим.

Когда сержантик скрылся в своей комнате-бытовке, Баночкин шумно выдохнул и задумчиво почесал широкий, как у слона, затылок. Его голос гулко прокатился по коридору.

— Ну, не знаю, Сан Саныч, как-то все это белыми нитками шито… Встрянем.

Мы стояли, прислонившись к двери крайней камеры.

— Да не ссы, Миха, — подбадривал я. — Смотри, как щас все сделаем… Выпустим его через внутренний дворик. Там Мухтар его встретит. Я его выпустил и с вечера специально не кормил. Рожки да ножки от гаврика останутся, а проверяющим и прокуратуре скажем, что, мол, сбежал ворюга, но не в ту сторону дёрнул, выходы попутал и напоролся на злого пса. А тот его загрыз насмерть. Я, как кинолог, отпишусь, дескать, дома уже был и знать не знал, что всякое жулье во дворик милицейский полезет. Несчастный случай, чистой воды… А на мертвого, сам понимаешь, сколько темнух можно повесить, они ведь не говорят и не потеют. Не только лодочные моторы на него спишем, но и пару кражёнок из гаражей еще притянем.

Тот вздохнул красноречиво — мол, мороки много. Громко так вздохнул.

— Ох, Морозов, подведешь ты меня под монастырь, ну да ладно, давай попробуем, уже ведь делали один раз так, вроде, все срослось тогда… Только отписываться пришлось.

— Ага, — гоготнул я. — И сейчас повторим. Открывай камеру. Выводи Ткачука.

— Не надо меня открывать! — раздался крик в приоткрытое смотровое окошко двери камеры. — Мужики! Да вы чего⁈ За моторы человека скормить псине хотите⁈ Да что же это делается! Вы что творите⁈

— Выходи! — лязгнул задвижкой Баночкин. — Извини, мужик, но у нас закрытие полугодия. Не в то время ты попался, сам виноват!

— Я скажу! Я все скажу! А-а! Не нада-а-а!..

— Точно скажешь? — вскинул я на него грозную бровь.

— Печёнкой клянусь, товарищ лейтенант!

— Ладно… — хмуро хмыкнул я, будто с трудом соглашаясь на его предложение. — Сейчас придет дежурный следак, и выложишь всё ему как на духу… Под протокол. Понял?

— Конечно, конечно, — залепетал Ткачук со слезами радости на глазах.

Я повернулся к Баночкину:

— Веди его в допросную, а я за следаком. И это… Мухтара я пока на всякий случай кормить не буду.

* * *

Утром на планерке Купер был чернее тучи. Даже кофе не пил и ложечкой не звякал. Оно и понятно, за ночь мы раскрыли кучу краж. Ткачук дал расклад, и на основании его признательных показаний мы в экстренном порядке подняли прокурора. Подмахнули у него постановление на обыск жилища и прилегающей территории к дому подозреваемого. Изъяли моторы. Оказалось, что не по всем по ним даже имеются заявы. Некоторые не заявлены. Я озадачил с утра участкового, чтобы поискал потерпевших, установил их данные и побудил граждан накатать заявы. Дело все одно уже раскрыто, а лишний эпизод-два нам в копилку не помешает.

В итоге из множества глухих темнух, висящих на отделе мертвым грузом, который тянул на нас дно, я с помощью Голенищева слепил в одно большое многоэпизодное дело, с перспективой направления его в суд.

Ночка выдалась бессонная, и на планерке я зевал. По идее, у меня сегодня отсыпной, но отсыпаться некогда. Я специально притопал на планерку, проконтролировать, чтобы Купер и Трубецкой не похерили все мои ночные труды. Но они уже ничего не смогли сделать. Маховик машины уголовного процесса запущен, есть визы от прокурора, есть протокол обыска с вписанным в него изъятым похищенным добром. Еще Голенищев, не отходя от кассы, тут же вынес постановление о признании моторов вещественным доказательством по делу и намертво закрепил их в материалах. Валёк уже с утра корябал экспертизу по кирзачам, которые мы тоже изъяли во время обыска. Сказал, хотя бы и предварительно, что вывод будет по ним положительный, то есть следы, которые Ткачук выдавал за следы вора, оставлены кирзачами, изъятыми у самого подозреваемого при обыске.

На планерке Купер что-то бубнил насчет того, что в преддверие ХI Всемирного фестиваля молодежи и студентов, который пройдет уже совсем скоро, с 28 июля по 5 августа в Гаване, мы должны быть особенно собранными, внимательными и подозрительными к разным неблагонадежным элементам на предмет возможных империалистических проявлений с их стороны. Дескать, есть опасения, что враги хотят сорвать это знаковое мировое событие.

А оно действительно было знаковым, ведь за всю историю впервые фестиваль будет проводиться в социалистической стране западного полушария. Но где Куба и где Зарыбинск? Я даже поморгал — не ослышался ли я спросонья? Но нет. Просто Купер упорно не хотел вникать в насущные служебные вопросы и умело прикрывался всякими фестивалями, форумами и смотрами агитбригад.

После планерки все побрели по рабочим местам. Некоторые более оживленно, чем обычно, все-таки часть личного состава я уже обработал и заразил вирусом «работун». А вот я сам на рабочее место не пошел, потому что Купер удержал меня привычной гестаповской фразой: «а тебя, Морозов, я попрошу остаться».

И я остался. Что на этот придумал Рыбий Глаз? А придумал он вот что…

— Ты когда в отпуске был? — неожиданно спросил меня новый начальник.

Я было уже приготовился с ним бодаться, выдумывал тонкие «культурные» колкости, а тут такое спросил. Я откуда знаю, когда я был в отпуске? Я даже родителей своих не вспомнил. Недавно только, считай, заново познакомился с ними.

— Давно, — уклончиво ответил я.

— Вот и я вижу, что давно… Короче, Морозов, пиши рапорт на отпуск и отдыхай.

Заботливый какой начальник у меня.

— В отпуск? — хмыкнул я. — Летом? В самый сезон отпусков и санаториев?

— Ну да, — по-императорски откинулся в кресле Купер, но кресло его — не трон, и сам он не Бонапарт.

Хотя внешнее сходство определенно есть, я это только сейчас заметил. Даже вдруг захотелось нацепить на него треуголку и пальнуть из мушкета. Ну или что там у русской армии было в восемьсот двенадцатом?

— Странная милость с вашей стороны, — аристократично, но с сарказмом проговорил я. — За что такие привилегии простому кинологу? Обычно «молодым» отпуск по остатку в графике начисляют. Летом только старослужащие отдыхают, а мы — когда придется…

— Короче, Морозов. Ты не рад, что ли? Летом в отпуск. Я тут график отпусков посмотрел, безобразие, личный состав не выгулян, а с меня как с начальника спросят. Вот и отправляю часть народа, и тебя в том числе, в отпуска. Это не обсуждается. В отпуск планомерно нужно ходить, а то потом как придете всем скопом рапорта писать.

— А если я не хочу в отпуск, не устал еще, так сказать? Может, я кому-нибудь свою очередь уступлю?

— Я уже Марии Антиповне сказал приказ по личному составу готовить, ты включен в список отпускников, все решено. С тебя рапорт.

Но я упёрся. И не с такими спорили.

— Не буду я никакой рапорт писать…

— Да и хрен с ним, с рапортом, — не выдержал, наконец, Купер и сменил деланное благодушие на оскал. — Обойдемся без твоего рапорта, приказ, главное, будет — и хватит. Иди, Морозов, готовься отдыхать, с завтрашнего дня ты в отпуске. Пляжу привет, и кепочку надевай, чтобы голову не напекло…

Глава 21

Сукин ты сын, товарищ Купер! Значит, вот как ты придумал избавиться от меня и от основных сотрудников — рабочих лошадок. Хитро! На время закрытия полугодия перекрыть кислород отделу, так сказать, изнутри… Уверен, что Аглаю и Гужевого он тоже в отпуск отправит. Может, и еще кого-то. Учитывая, что наш горотдел и так немногочисленный, с уходом в отпуск ядра работать вообще будет некому. Да и не захочется.

Но ничего… Хорошо смеется тот, кто смеется с зубами. По большому счету, я и в отпуске могу в ГОВД этак невзначай отираться и влиять на ситуацию. Регламентом не запрещено ходить на работу в свои законные выходные и в отпуске. А у меня железная причина — у меня тут Мухтар, ему уход и кормежка нужны независимо от отпуска. Но вот на осмотры я уже не попаду, и это не есть гуд, показатель кинологического обеспечения-то упадет. Надо что-то срочно придумать, как бы выскочить из приказа на отпуск.

Пойду к Марии посоветуюсь. А кто в этом лучше неё разберется?

— Привет, — одарила меня улыбкой кадровичка, когда я переступил порог ее кабинета.

— Привет, не занята? — я тоже улыбнулся и спросил это больше для вежливости.

— Для тебя, Саша, я всегда свободна, — снова сверкнула жемчужинками женщина.

Но в этот раз улыбка была немного грустной, будто ее что-то беспокоило.

— Я тут по такому делу… — сел я на стул, не зная, с чего начать.

— Ты про отпуск? — опередила меня и еще больше погрустнела птичка-кадровичка. — Прости, Саша, не успела тебе еще сказать про эту катавасию. Представляешь, Купер с утра меня озадачил проект приказа подготовить по личному составу: тебя, Аглаю, Ваню и Казаряна в отпуск хочет срочно отправить. Я, конечно, говорила, что не время сейчас такие подвижки делать, давайте хотя бы полугодие закроем, но он не слушает. Кулаком хлопнул — готовь, говорит, приказ, Вдовина, и всё тут… Я, Саша, ничего не могу сделать… похоже, мы проиграли…

И вся с лица спала. Глаза опустила, губы в тонкую ниточку. Её тоже это все пробрало.

— Вот Рыбий Глаз! — скрипнул я зубами, а потом, поддев пальцем её острый подбородочек, тихо добавил: — Мы не проиграли до тех пор, пока не сдались, так что, Мария Антиповна, еще повоюем… Нужно только что-нибудь придумать, как оставить хотя бы меня в строю. Слушай, а нельзя отпуск деньгами взять? И не ходить в него?

— В милиции нет такой практики, — покачала головой Мария. — Никогда о таком не слышала.

— Думай, Маша, думай… — я встал и ходил теперь взад и вперед по кабинету, заложив руки за спину.

— А что тут придумаешь? — пожала плечами женщина и вытащила из ящика стола какие-то бумаги. — Смотри… Вот справка с твоего прежнего места работы из УВД о неиспользованных днях отпуска, вот твои неотгуленные дни за этот год в табеле. Целых две недели у тебя висит.

Я подошел к ее столу, присел на столешницу бочком, наклонился.

— Так отпуск вот по этому документу рассчитывается? — я с авантюристским интересом притянул к себе стопку вшитых в папку листочков и стал разглядывать.

— Ну да.

Для неё это были скучные, совершенно обыкновенные бумаги, которых перед ней каждый день ворох. Во мне же вдруг проснулся школьник, что пробрался в учительскую.

— Слушай!.. А если мы эти две недели сотрем? — я задумчиво потер гладко выбритый подбородок, соображая, как это вообще можно провернуть в условиях Зарыбинска. — Уберем их из табеля?

— Табель я и новый сделать могу… а вот справка… Там печать, подписи. Ее не заменишь. Вот же шариковой ручкой все занесено, все посчитано. Это же не школьный дневник. Чтобы иголкой или бритвочкой двойку выскрябывать.

Забавно, что она тоже об этом подумала. Я улыбнулся, как будто верил в то, что это совпадение — хороший знак.

— Да погоди… Лучше скажи мне, а Купер-то видел эти записи лично?

— Нет, просто спросил, сколько у тебя неотгуленного осталось, и все.

— Отлично, хорошая новость, — потёр я руки, а потом прямо спросил: — Ты вот, Мария, документы подделывать умеешь?

— Чт-то? — опешила та. — Документы?

И уставилась на меня своими прекрасными глазами с густыми, черными-пречерными ресницами.

— Ну-у… Подчистки, дописки, удаление записей травлением, нанесение новых. Дорисовки элементов букв в ходе исправлений текста. Какие там еще способы бывают, я уже точно не помню…

— Нет, конечно! А ты откуда терминологию эту знаешь?

— В школе милиции проходили, — слукавил я — не буду же говорить, что от сокармерника слышал. — Так… поверхностно. Сам я не мастак тексты и документы править, тут нужен специалист опытный, чтобы не испортить, как, ты говоришь, школьный дневник. Вот смотри, мы сделаем так, будто я отгулял эти две недели еще раньше, когда в Угледарске работал, а Куперу скажешь, что, мол, ошибочка вышла, товарищ подполковник, не туда глянула, нет у Морозова больше в этом году отпуска, все дни, зараза такая, исходил. Ну как? Хорошо я придумал?

Я изо всех сил старался заразить её своим задором.

— Хорошо… — задумчиво пробормотала Мария, поджав губы. — Вот только бы потом проверка какая-нибудь не выявила всех этих подчисток, дописок.

— Я же говорю, специалист нужен хороший, сделает все красиво — и комар писюн не подточит, а если даже выявят нестыковку потом, то в чем корыстный умысел подделки? Любая подделка влечет выгоду. А тут? Что они тебе или мне предъявят? Что подделали документ, чтобы и дальше без отпуска работать? Бред же… Недоказуемо.

Я щелкнул пальцами по бумаге.

— Ну да, бред, — оживилась Мария и придвинулась ко мне вплотную. — Только где такого специалиста найти?

— Сам пока не знаю… Слушай, а Загоруйко сможет? — спросил я, но сам уже знал примерно каков будет ответ. — Он же проводит экспертизы как раз по разным подделкам, фальшивкам, исправленным трудовым книжкам.

— Да ты что? — замотала головой Маша, отчего ее бронзовые волосы рассыпались по плечам, по погонам, коснулись меня, обдав ароматом духов и запахом еще чего-то очень приятного. — Он же такой честный и принципиальный, что проще собаку попросить и уговорить. Прости, я не Мухтара имела в виду. Мухтар у тебя умница.

— А если Валентину все объяснить? — не терял я надежды.

— Не поможет, дохлый номер, — цокнула языком кадровичка.

Я посмотрел на неё с недоверием — мол, не бывает таких людей, бывают так себе аргументы. Тогда Мария добавила:

— Вот был такой случай… В прошлом году Загоруйко перешел улицу на красный свет, вроде как, задумался, не специально нарушил. И что ты думаешь? Он пришел в отдел и сказал инспектору дорнадзора Казаряну составить на него проколол за нарушение правил дорожного движения. Представляешь?

— Охренеть, — тихо присвистнул я. — Валя, конечно, парень неплохой. Но это уже попахивает клиникой. И что дальше было? Составили протокол?

— Артур Саркисович, естественно, не хотел на него ничего писать, но Валентин настоял, сказал, что иначе он вынужден будет обратиться к вышестоящему руководству. И Казаряну прямо-таки пришлось составить протокол на Загоруйко. В отделе все, конечно, тихо посмеивались над этим случаем, кто-то даже пальцем у виска крутил, но слухи поползли по городу, и об этом узнала местная пресса. Пришла сюда эта пигалица, которая перед тобой хвостом вертит, Зося, кажется, зовут.

— Ася, — уточнил я.

— Она самая, — чуть скривилась Мария, но тут же взяла себя в руки и продолжила. — В общем, об этом случае в «Красном Зарыбинске» статейку написали, мол, человек слова и чести. И представляешь, Валентина после этого стали приглашать на разные комсомольские встречи и собрания, как эталон гражданской честности.

Она ничего не сказала, но картинно завела глаза к потолку. Да, сложно с такими людьми.

— Сомнительная заслуга, — хмыкнул я. — Везде должна быть мера. Даже в честности…

— И какая у тебя мера? — хитро прищурилась на меня женщина. — В этой честности?..

— Ты о чем?

— Много у тебя баб? — неожиданно спросила она, как бы в шутку, но в глазах стояла серьезность.

— Давай не будем об этом, — мягко, но настойчиво проговорил я.

— Да я пошутила, хи-хи! — тут же беззаботно рассмеялась кадровичка, но грустинки в ее глазах до конца не исчезли.

— Значит, Валя нам не подходит, — тут же перевел я разговор в рабочее русло. — Будем искать писарчука в другом месте…

— Да… Тебе нужен кто-то вхожий в околокриминальные круги. Есть такой человек на примете?

— Точно! — воскликнул я и хлопнул себя по макушке, обозначая озарение. — Мария Антиповна, ты гений!

Я тут же притянул к себе кадровичку и крепко ее поцеловал в губы. Не только из благодарности, а еще потому, что так хотелось. После поцелуя Маша тряхнула гривой, обвила меня своими теплыми руками, и наши губы снова встретились. Мы крепко прижались друг к другу.

— Иди кабинет закрой изнутри, — тихо выдохнула она.

* * *

Привет, Начальник! — Эдик Камынин вылез из «шестерки» и вразвалочку, по-пацански, подошел к крыльцу ГОВД. — Чего звал? Шмот нужен? Аляски еще нет, не сезон, да ты не кипишуй, будет скоро, до первых холодков сто пудов привезу. Как и обещал, финскую…

— Добро, — кивнул я, — но Аляска не к спеху, лето только началось. Я к тебе по другому вопросу.

— Колготки нужны? Ты просил еще две пары. Я привез. Пошли к машине, отдам.

— Пошли, — кивнул я и направился к белой «шестерке».

Мы сели в автомобиль, который с момента моего в нём прошлого пребывания заметно изменился. В нем наблюдались элементы так называемого тюнинга по-советски. Прежде всего, был заменен унылый черный набалдашник переключения передач на более веселый, яркий и самодельный, выполненный из оргстекла или эпоксидной смолы, внутри которого цвела миниатюрная розочка. С зеркала заднего вида на цепочке свисал какой-то чертик, выплетенный из трубок капельниц. Цепочка была длинная, уж раскачиваться чертику, так раскачиваться. На верхней кромке лобовухи болталась во всю ширь стекла лента золотистой бахромы. На заднем же стекле стояло подобие шторок из рамки и цветной проволоки или похожего материала. Сам руль тоже имел оплетку из подобия проволоки с разноцветной изоляцией. Но самое удивительное — это были чехлы. Сшитые из настоящего советского ковра. Нового, мягкого и ярко-красного.

— Ого, — огляделся я. — Смотрю, любишь свою ласточку.

— А то! — довольно кивнул Эдик. — Хочу еще диски колесные импортные достать. Я такие в Москве видел. Красотища, и совсем другой вид у автомобиля становится.

— Дело есть, — я сел в машину и не стал ходить вокруг да около.

— Чего достать? Говори, покумекаем… — охотно откликнулся Эдик.

Эх, если бы всё в товарном отношении решалось.

— Человечка одного нужно достать, — выдал я.

— Человечка? Это как? Ха! Пиплы не товар, в чемодан не сунешь.

Эдик усмехнулся, уверенный, что я шучу, и сейчас разговор выедет на более понятные рельсы. Но я твёрдо покачал головой.

— Да нет, никуда его совать не надо. Мне нужен специалист одного узкого и щекотливого профиля. Ты же в городе многих знаешь.

— Ну знаю… Говори уже, Начальник, — повел головой Эдик, смахивая челку на бок.

Начальником теперь он меня называл не как представителя правоохранительных структур, а как прежде называл меня Пистон, будто это мое прозвище личное. Я не спорил.

— В общем, нужно в одном документе запись стереть, удалить и новую накалякать. Кто это может провернуть чисто и красиво?

— О, ничего себе! — присвистнул фарцовщик. — Рубаха мне в трусы! Ты, оказывается, свой…

— В каком смысле свой? — я сделал вид, что не совсем понял.

— Ну чего там тебе исправить нужно? Ведомость? Приход-расход? Барыжишь чем-то? Или ведомость финансовую служебную подправить хочешь?

Понял, конечно, по-своему — что мы там бюджет пускаем «налево». Да и пусть как хочет.

— Не твое дело, мне нужен специалист.

— Понял, — поднял руки ладонями вперед фарцовщик. — Не лезу. Можешь не рассказывать. Только тут такая петрушка… Вот скажи, как я тебе спеца найду, если фронт работ мне неизвестен? Тут не хватает информухи… Извини.

— Ладно, — поморщился я. — Расскажу… короче, мне надо отпуск подправить в справке. Дни.

— А! Так ты просто побольше отдохнуть хочешь? Ха!

С одной стороны, он как будто бы расслабился, что не придётся в финансовую отчётность вмешиваться, а с другой — кажется, как вора он бы меня больше уважал. Или нет?

— Наоборот, будто бы я уже отгулял весь отпуск.

— Не понял… — улыбка вмиг сошла с морды Эдика, а сама она приняла думательно-озадаченное выражение. — Это-то тебе на фига надо?

Эх, надоело мне уже с ним объясняться.

— Надо, — отрезал я. — Я же не спрашиваю, на фига ты чертика повесил перед лобовухой.

— Так спроси! Красиво же. Глянь, какие у него усищи! А хвост!

— Ну вот и мне надо сделать красиво, чтобы ни одна падла не распознала… Ну так что? Поможешь?

— Постоянным клиентам всегда помогаю, — с чувством собственной важности проговорил фарцовщик. — Есть у меня один человек в клиентах. Я точно не знаю, что, но бумаги подделывает. Вот только сам он это проворачивает или кто-то на него работает, это мне не рассказывали…

— Сможешь узнать?

— Попробую… Не сказать, что мы слишком в дружеских отношениях, он у меня одежду берет… я у него — другой товар.

Я с сомнением поглядел на Эдика. Не сдюжит ведь.

— Поехали к нему, попробуй с ним перетереть.

— А что мне за это будет? — хитро лыбился фарцовщик.

— Тебе, Эдик, — многозначительно проговорил я. — Ничего за это не будет.

— Договорились, — кивнул тот и завел автомобиль.

Он явно всё прекрасно понял.

* * *

Из здания вышел фарцовщик. Я сидел и ждал его в машине. Эдик шагал вразвалочку, но не так свободно и раскованно, как когда пятнадцать минут назад заходил в учреждение. В его походке сквозило — не срослось.

— Ну как? — с нетерпением спросил я его, когда он сел в машину с кислой миной. — Лимон проглотил? Вижу, не получилось?..

— Вот сука! — Эдик в сердцах ударил по рулю, но не слишком сильно, явно берег новую оплетку. — Будут ему ботиночки к зиме и стереосистема, ага!

— Не рассказал ничего? — спросил я, хотя и так уже было понятно.

— Вы, говорит, Эдуард ошиблись, не к тому пришли. В моем, грит, заведении, никто ничего не подделывал и не подделывает никогда. Ага, как же!.. Чтоб у него коленки на джинсах протерлись!

— Рассказывай уже.

— Начальник, вот что он мне в уши дует? А? У него излишки и дефицит по левым ведомостям сто пудов проходят. Опять же, со списанием на утряску и на издержки хранения он мухлюет. Я это точно знаю. Да все это знают, но молчат, выгодно им молчать. Потому что все местные шишки с этого «Гастронома» кормятся. Знаешь, какая там буженинка из-под прилавка продается?

На лице его на миг промелькнула улыбка сытого кота.

— Знаю, бывал я здесь.

— Ты? Здесь? — опешил Эдик. — А что ты сразу не сказал, что знаком с этим прохвостом!

— Ладно, не кипятись, Матвей Исаакович Миль — не такой уж и прохвост. Вернее, он, прохвост, но свой прохвост, я у него продукты беру.

— Так и я беру, а когда спросил про узкого спеца, он меня так аккуратно послал на «хутор», бабочек ловить. Вот сто пудов он с бумагами мутит-крутит, а передо мной лишь ручками своими загребущими пухлыми разводит и в глаза брешет.

— Ну а что ты хотел? Не может же он первому встречному свои тайны рассказать.

Так я и знал — не сможет он. Не сдюжит.

— Тю-ю! Это я-то первый встречный⁈ — возопила фарца. — Да Эдика Камынина вся область знает! Нашел первого встречного!

— Вообще-то по паспорту ты — Петя.

— Я Эдик, — заговорщически проговорил фарцовщик. — Это мой рабочий псевдоним. У всех великих людей есть псевдоним. Ты вот знал, что Зиновия Гердта на самом деле зовут Залман Храпинович, а Мордюкову зовут не Нонна, а Ноябрина?

— Честно говоря, нет.

— То-то же… — он с важным видом сопричастности к некому таинству, снова мотнул головой перебрасывая челку на бок. — А какие люди!

— Ладно, — сказал я, открывая дверцу. — Пойду сам поговорю с директором гастронома.

— Ха! Думаешь, Эдик Камынин не смог, а ты сможешь разговорить старого пройдоху? Ну-ну…

— Жди меня здесь, — приказал я и вышел из машины.

* * *

Вошел в просторный магазин с высоченными потолками, наверху неспешно крутили лопастями ленивые вентиляторы. Миновал уже привычным маршрутом торговый зал и нырнул в коридор среди подсобок.

— Вы куда, молодой человек? — окликнул меня женский голос.

Я обернулся. Передо мной стояла пухлобокая женщина в белом халате и чепчике.

Я показал ей «пропуск» — ровную прямоугольную карточку из кусочка картона, на которой рукописно был выполнен размашистый по-директорски текст: «Оказать содействие». И под текстом витиеватая подпись с загогулинами.

Видимо, я не единственный, кто приходит в магазин с такими «хлебными карточками», потому что служащая сразу разулыбалась и уже вежливо попросила меня подождать. Мол, сейчас товаровед придет.

— Погодите, мне нужен Матвей Исаакович.

— Вы хотите сделать особый заказ? — осведомилась она. — Может, все-таки сначала поговорите с товароведом?

— Мне нужен Матвей Исаакович, — повторил я.

— Хорошо, идите за мной…

Мы прошли два поворота и несколько подсобок, и еще комнату с промышленными холодильниками (наверное, склад) — и очутились, наконец, перед невзрачной, синенькой, в цвет казенных стен, дверью. На ней скромно через трафарет было написано: «Директор».

Женщина постучала и приоткрыла дверь, просунув лишь щекастую голову внутрь.

— Матвей Исаакович, извините, к вам посетитель.

— Кто? — осведомился хозяин кабинета.

— Держатель «векселя».

— Хорошо, Лидочка, спасибо.

Лидочка втянула голову обратно в коридор и пропустила меня к двери:

— Проходите, молодой человек.

Она тут же поспешила по своим делам, а я вошел внутрь и сразу немного опешил. Внутри кабинет был совсем другим, чем можно было предположить снаружи.

Сверкающий паркет, новая мебель, шикарный и явно старинный стол, на окнах — гобелены в тон благородной древесной породе стола, еще был книжный шкаф с какими-то папками и собранием сочинений Ленина (для красоты и солидности, скорее всего). Диван, обитый черной кожей, и парочка картин с широким, сияющим бронзой багетом. Все дорого, но немного из разных «опер» намешано. Советский стиль с эпохой прошлых веков. Видимо, у Миля денег было много, а вкуса — всё же поменьше. И позаимствовать не у кого, ведь в этом времени никто и не слыхивал о всяких дизайнерских стилях интерьера. Человек придерживался принципа — если дорого, значит, красиво.

В кресле во главе стола сидел тот самый улыбчивый дядечка с холеным и масляным, как блин лицом, которому я вернул редкий и дорогущий телевизор «Сони». Челка все также тщательно зализана набок, скрывая лысину. На мясистой переносице — круглые очки, больше похожие на пенсне. Аккуратные черные усики, как у Эркюля Пуаро, с чуть подвитыми вверх кончиками, дополняли образ и делали их обладателя больше похожим на некого аристократа, чем на советского гражданина. Сходство с графьями дополнял шикарный бежевый летний костюм из какой-то заграничной ткани, явно с примесью модной синтетики.

— Александр Александрович! — воскликнул Миль и бодро привстал, протягивая мне пухлую руку.

Несмотря на то, что мы виделись лишь один раз (тогда, в кабинете у Кулебякина), он сразу меня узнал. Хороша память у директора «Гастронома»! За выражением его добродушности и простоты прячется хитрый ум и опыт прожженного барыги. Разговор, чую, будет непростым. Ну, на простой я и не рассчитывал.

— Добрый день, Матвей Исаакович, — улыбнулся я во всю ширь и пожал в ответ мягкую, как кисель, ладонь директора.

Глава 22

— Рад вас видеть, чай или что покрепче? — сверкая безупречными зубами в привычной ему улыбке гостеприимства, директор мигом вытащил из тумбы пятизвездочный коньяк и два бокала.

— Спасибо, Матвей Исаакович, но я ненадолго и по важному делу… мне нужна ваша помощь, — без всяких предисловий проговорил я.

— Вот как? — директор, несмотря на отказ, плеснул по фужерам и с заговорщеским видом пододвинул один из них в мою сторону. — Скажите, чем такой маленький человек, как я, может помочь доблестной милиции? Нет, нет, я не отказываюсь, а наоборот! Всегда готов оказать содействие уважаемым людям. Вам нужен особенный товар? Камчатский краб будет на той неделе. Икра и осетрина высшего качества найдется и сейчас.

На перечисление дефицитного ассортимента я никак не отреагировал. Да и сам Миль произносил всё это, кажется, только для проформы. Ноблесс оближ, так сказать.

— Мне нужен совсем не товар, помощь другого рода…

— Слушаю вас.

— Вопрос крайне щекотливый, и я надеюсь, все, что я расскажу, останется между нами.

— Конечно, — взмахнул руками директор, будто отгонял от меня всякие дурные мысли или мух. — Матвей Исаакович секреты хранить умеет и никогда не лезет в чужой шкаф со скелетами. Иначе бы не просидел на этом месте вот уже более десяти лет. Мама всегда говорила — ключи от тайн никогда не должны звенеть дубликатами. Давайте выпьем и обсудим.

Всё это он проговорил мягко, как и свои речи про осетров. Мы чокнулись и отпили коньячок. Откуда-то появилась тарелка с лимоном, будто Миль ждал моего прихода и приготовился заранее.

Интересно, перед Эдиком тоже тарелочки-бокальчики выставляли? Очень сомневаюсь.

— И как вам на вашем месте? — чуть скривился я от кислинки цитруса, зажевывая великолепный коньяк желтой долькой.

— Прекрасно, но, вижу, вы к чему-то клоните, дорогой Александр Александрович.

Я нарочито заметно кивнул.

— Вы слышали, что в городе новый начальник милиции?

— Конечно, но он же временно? — осведомился тот. — Я так понял, ненадолго. Наш драгоценный Петр Петрович захворал, кстати, я собираюсь его сегодня навестить.

— Рад, что вы с Петром Петровичем в столь приятельских отношениях, — поддерживать этот витиеватый тон уже стало утомительно. — Но проблема в том, что есть реальные подозрения, что Кулебякина хотят сместить, — я изобразил грусть-тоску.

Конечно, я был категорически против смещения Кулебякина, но траурить по этому поводу не собирался, и пришлось немного подыграть.

— Что вы такое говорите? Ох, лиха беда, — неподдельно расстроился директор. — Петя — золотой человек, он всегда готов оказать помощь.

— Вот как раз это «всегда готов» в скором времени может и кончиться. Если к власти доберется пришлый из Угледарска, хоть Купер, хоть кто другой, как вы думаете, Матвей Исаакович, сможете ли вы найти с новым начальником общий язык и былое взаимопонимание, как с Петром Петровичем?

Я постарался произнести это с ударением. Правда, милицейские интонации ещё не вполне ко мне приклеились (и слава богу), так что Матвей Исаакович, кажется, не совсем понял мой намёк на сотрудничество.

— Что ж… я постараюсь наладить новые отношения. Мне ничего не останется. С милицией ссориться мне не резон. Что я могу?

Он развёл руками. Только что был радушный хозяин этой изобильной империи — и вот, пожалуйста, маленький человек.

— А вы уверены, что при новом начальстве на ваше место не поставят нового человека?

— Извините, Саша, но я подчиняюсь другому ведомству… И не вполне…

— Я все понимаю, но и вы поймите. Подполковник Купер не просто так согласился на нижестоящую должность, пусть даже и временно… В этом ему видится кусок лакомого пирога.

— Да? И какой именно? — переспросил Миль, но не слишком заинтересованно.

— Если бы знал, я бы к вам не пришел за помощью, Матвей Исаакович. Но в одном я уверен, что «Гастроном» — о-очень лакомый кусок. И может так случиться, что Купер просто вас подставит. Нашлет проверочку из БХСС.

При упоминании БХСС директора передернуло, он крякнул и спешно налил себе второй бокал. Опрокинул в себя его залпом, без всякого смакования и вынюхивания. А потом взял себя в руки и, натянув улыбку, проговорил:

— Что же… Моя мама говорила, что пути Господни неисповедимы…

— На бога надейся, а сам не плошай, — парировал я. — Не буду юлить, Матвей Исаакович, а скажу: я на стороне нашего старого и проверенного начальника и сделаю все возможное, чтобы он остался во главе отдела. Пусть даже мне придется прибегнуть к некоторым не совсем легальным методам. Кстати, когда будете у него в больничке, передавайте привет.

— Обязательно передам, Александр Александрович, но что же от меня требуется? Прошу, скажите прямо…

Наконец-то он занервничал. Так гораздо проще, когда материал податливый.

— Мелочь, пустяк, — пожал я плечами. — Мне нужен специалист, который бы смог немного подрихтовать один служебный документик. Это в интересах Петра Петровича, всего отдела, ну и, конечно, в моих конкретно… Мы с Петром Петровичем были бы вам очень признательны, если бы вы подсказали, где найти такого специалиста.

— Ну не знаю… — замялся директор, полируя взмокший лоб носовым платком, разглаживая думательные морщины. — Вопрос, действительно, щекотливый…

— Понимаю, — кивнул я. — Мы не так давно с вами знакомы, вы можете не доверять мне, но переговорите с Петром Петровичем, я думаю, он вас убедит. А потом с вами снова встретимся, — сказал я, а про себя подумал, что надо бы навестить Кулебякина ещё до его встречи с Милем и предупредить, обрисовать ситуацию.

Директор и начальник милиции явно в приятельских и взаимовыгодных отношениях. Такой симбиоз вполне привычен и распространен в СССР. Не удивлюсь, что в этот тесный круг общения входит еще и прокурор, и Эрик Робертович, и всякие руководящие пиджаки, типа директора «Мясокомбината».

— Как говорила моя мама, — улыбнулся директор, его щеки порозовели от алкоголя, — всем нужны друзья, особенно в наше время… Я вам верю, Александр Александрович, Петя о вас хорошо отзывался. Так и быть, дам наводочку. Знаю одного человечка, который сможет вам помочь, записывайте адрес… Надеюсь, это мне зачтется.

* * *

— Ну как? — спросил меня Эдик, когда я вышел из магазина и сел в машину.

— Нормально, — ответил я и показал ему листочек. — Поехали по этому адресу. Заводи.

— А что там?

— Меньше вопросов, Эдуард, больше дел. Рули давай…

— Неужели толстяк тебе всё рассказал? Клёш ушастый!

— Подход, Эдик, к людям надо уметь находить… И они к тебе потянутся, — улыбнулся я.

— Ну ты даешь, Начальник! С твоими талантами в ментовке тебе точно не место!

— А где мне место?

— Ну дык я же говорил. Айда ко мне.

— В бегунки? — хмыкнул я.

— Да, наверное, в партнеры, займ тебе на закуп дам, а там раскрутишься. Вместе таких дел наворотим! Область к ногтю прижмем.

Да уж, лестное предложение.

— Спасибо, я уже наворотил, вот сейчас разгребаю…

— Ой! Когда только успел-то? Да что ты там наворотил, воротильщик, ты же жизни считай и не видел. Сразу в ментовку пошел. Ты подумай… Скоро в Москве Олимпиада будет. Знаешь, сколько там фарцы можно будет хапнуть? Закачаешься. Только вот деньги на закуп надо заранее заработать к тому времени, считай, что капитал большой скопить, а потом — в Москву. Крутануться раз-два — и считай, на всю жизнь себя обеспечил. Ну как преспективка? Вот скажи, сколько ты тут получаешь? Сто писят? Двести?

Так я ему всё и раскрою.

— Чуть больше…

— Да ты на одних только джинсах бы свою зарплату за неделю отбил.

— Не в джинсах счастье, Эдик, — улыбнулся я.

Фарцовщик глянул на меня с удивлением и пожал плечами.

— Ну смотри, Начальник, думай. Время еще есть в вагон прыгнуть, поезд «Олимпиада-80» прибывает на первый путь через два года только. Так что думай…

Тем временем мы подъехали к двухэтажному дому, явно досоветской постройки и снаружи напоминавшему особняк, но при близком рассмотрении выяснилось, что дом переоборудован под коммуналки. По общей квартире на этаж.

— Можно с тобой? — Эдик заглушил машину.

— Нет, жди здесь.

— Дай хоть одним глазком взглянуть на великого гения нашего городка, — настаивал патлатый.

— С чего ты взял, что он гений?

— Ну как же… Он же и доллары нарисовать, наверное, может. Да что доллары, даже настоящие деньги сможет подделать — десятирублевки и двадцатьпятки.

Я про себя усмехнулся. Время сейчас такое, что настоящими деньгами считается только рубль, ведь семидесятые — это эпоха спокойствия и уверенности в завтрашнем дне. Никому из граждан не придет в голову усомниться в державе. Принято считать, что у нас самая сильная страна, лучшее в мире образование, нет безработицы и стабильные цены. В 70-х появилось такое понятие, как очередь в детский сад, а всё потому, что рождаемость под удобрениями уверенности в завтрашнем дне росла как на дрожжах.

Я вошел в парадную и уперся в дверь, возле которой было натыкано на стене множество кнопок с фамилиями. Нажал на ту, где значилось: «Огородников».

Дверь немедленно открылась, и на пороге выросла бабка в косынке, фартуке и с мокрой простыней наперевес. Она ее скрутила жгутом, видимо, как раз выжимала в стоящий тут же, на дощатом полу таз.

— Ты в какую квартиру звонил? — оценивающе окинула меня подозрительным взглядом бабуся, ища во мне изъяны и признаки субъекта, которого можно отнести к категории «ходют тут всякие».

Но я выбрит, поглажен, не в джинсах, но все же прилично одет, а еще и молод. Поэтому бабуля определила цель моего визита по-своему, и не успел я рта раскрыть, выдала:

— Дуськи нет! Шагай отседова! Опять кровать об стену бить будете! Срамота! Тьфу! Вон на сеновал идите!

Интересно, где она сеновал нашла в Зарыбинске? Наверное, воспоминания молодости к слову приплела.

— Здравствуйте, — дружелюбно оскалился я. — Но мне не Дуська нужна.

— А кто? Наташка, что ль? Вот вертихвостка, вот курва! Ну ничего, Игнат ее вернется, я все доложу! Мужик её на севера, а она, значит…

Я спрятал усмешку.

— Я вообще, уважаемая, не по сеновальным делам пришел. Успокойтесь, ни Дуську, ни Наташку я никуда не потащу, да и нет здесь никаких сеновалов. Мне нужен Алексей Ильич Огородников.

— Алкаш! — выдохнула тогда бабка, подбоченившись, а мокрую простынь приспособила на плече, как солдат плащ-палатку.

— Что же вы так на соседа обзываетесь?

— Огородников, етить его богу душу, алкаш, конечно, но я про тебя сейчас сказала! Не пущу! — бабуля преградила путь фартуком. — Опять уборную зассыте и песни блажить будете! Тьфу!

— С чего вы взяли, что я алкаш? — продолжал я играть в переговорщика, но терпение заканчивалось.

— Да от тебя водкой разит! Или брагой! Не пойму…

Я вспомнил, что выпил бокальчик хорошего коньяка в кабинете Миля, но спутать его благородный запах с брагой — это, конечно, нонсенс.

— Спокойно, гражданочка, — я всё-таки вытащил корочки и развернул. — Я из милиции, а пахнет от меня специальным одеколоном. Служебным.

Та испуганно всплеснула руками и охнула:

— А что же вы сразу не сказали? А я, дура старая, подумала, алкаш, потому что пахнет. А смотрю, вроде, прилично одет, чистенько и по моде. Мой так был одет только в гробу. Да вы проходите, давно надо было Огородникова прижучить. А что за одеколон такой хитрый у вас?

Она сунула нос ко мне поближе, но я аккуратно отстранился.

— А это, гражданочка, чтобы сливаться с маргинальным элементом, когда на задании. Маскировочный запах перегара, так сказать. Отечественная разработка.

— Вот ведь до чего наука дошла, надо же! Ну вы Огородникова же арестовывать пришли? И слава богу!

— А за что его арестовывать? — не соглашаясь с ней и не отказываясь, я вошел внутрь и оказался в длинном коридоре, завешенном бельем на веревках под потолком. На стенах висели тазы, какой-то хлам и даже велосипед.

— Как это за что? — понизила голос бабка. — Он шпиён.

— О как? — я тоже перешёл на шёпот, показывая свою заинтересованность в информации. — Почему вы так решили?

— Это все знают… Расстрелять его надо!

— Расстреляем, — заверил я. — Где его комната?

— Эвона, крайняя…

Я прошел в указанном направлении. Постучал. Бабка при этом терлась возле моего плеча, за спиной, тянула вперед любопытный нос и бормотала:

— Ну все, Огородников, суши сухари, больше не будешь унитаз обсыкать… Чтоб у тебя кисточка засохла.

— Гражданочка, — повернулся я к ней, — отойдите. Не мешайте органам.

Та нехотя попятилась, но всё равно злорадно улыбалась, поглядывая на дверь Огородникова, от которого я, кстати, не собирался скрывать свою принадлежность к милиции, ведь подделывать ему предстоит документ самый что ни на есть милицейский, главком выписанный и печатью их канцелярии заверенный. Конечно, после этого его придется Мухтару скормить, но что-то мне подсказывало, что я найду способ убедить художника молчать в тряпочку, ведь если даже такой осторожный и хитрый пройдоха как товарищ Миль пользуется его услугами, то получается, что Огородников умеет хранить тайны, по крайней мере, на уровне Мадридского двора.

— Сильнее стучите, товарищ мильцанер, — подбадривала бабка. — Спит, поди, с похмелья! У-у! Контра!

Я занес кулак, чтобы постучать сильнее, но послышался щелчок шпингалета, дверь распахнулась, и на пороге появился мой старый знакомый. Помятый и заспанный. В майке, трусах и тапках.

— Не понял, — нахмурился я и удивился одновременно. — Привет… У тебя фамилия Огородников, что ли?

— Здрасьте, ну да… Она самая… — ответил Ильич.

Это был один из трех алкашиков, которые мне помогали искать Мухтара. Про Ильича я пробивал потом, когда искал Интеллигента, но уже забыл, как звучат его анкетные данные, и никак вот сейчас не связал их с ФИО, что дал мне Миль. Ни за что бы не подумал, что этот невзрачный тип с видом маргинала средней полосы умеет тонко подделывать документы. А в прошлом, как поведал мне Миль, был неплохим художником, пока не спился.

Я вошел внутрь, чуть не прищемив любопытной бабушкин нос, и заперся на шпингалет.

— Вы меня арестовывать пришли? — удрученно спросил Ильич.

— А есть за что? — вскинул я на него бровь.

— Был бы человек, а статья найдется… — вздохнул тот со знанием дела.

— Пока нет. Помощь твоя нужна органам. Справишься — отпущу.

Как известно, не припугнёшь — не поедешь, а тут ещё лучше, элемент заранее напуганный.

— Стенд оформить? — поморщился художник. — Я в поликлинике оформлял, так мне не заплатили, сказали, что криво сделал. Оно и верно, не могу я такой халтурой заниматься, у меня под другое глаз заточен… Эх…

— Вот будешь делать как раз то, под что глаз заточен, — хитро прищурился я.

Тот удивленно на меня уставился, сглотнул и пробормотал:

— Вы же первые меня потом того… это самое… в тюрьму! По 196-й…

— Вот тебе задаток, — протянул я Ильичу купюру. — После выполнения работы получишь еще в два раза больше.

— О, вот это другой разговор, Начальник! — оживился маргинал. — Я смотрю, вы не настоящий милиционер, вы настоящий человек! — произнёс он с ударением, как бы с заглавной буквы.

— А ты, оказывается, не настоящий алкаш?

— Это всё жизнь помотала, — с лёгкой грустью в глазах проговорил Огородников. — Когда-то я был выдающимся художником. Вы слышали о полотне в стиле соцреализма «Дети новой Эпохи»?

— Нет.

— Великая картина… Это я написал.

— Замечательно. А сейчас надо написать кое-что другое, но не менее важное.

— Про «Детей новой Эпохи» писали в газете «Советская Культура», — нахлынувшие воспоминания не давали покоя Ильичу. — Это был прорыв для того времени… Жаль, что я не смог повторить или закрепить свой успех, и вот, теперь некогда перспективный художник Огородников — на задворках жизни в каком-то Залещинске.

— Зарыбинске, — поправил я.

— Ну, да, конечно… Лещ рыбы не слаще…

Он патетически вздохнул. Гамлет по нему плачет, если только не Пьеро.

— Собирайтесь, заказ вас ждет, но не здесь, — проговорил я тихо, как и до этого. — Работать будешь там, где я скажу. Слишком много глаз и ушей в коммуналке. Еще и бабуля эта очень любопытная. Готов поспорить, она сейчас стоит под дверью.

Я перешел на совсем тихий шёпот.

— Она посмотрела «Ошибку резидента» и в каждом видит шпиона, — кивнул Ильич. — Что конкретно нужно сделать? Мне нужно знать, какие брать с собой инструменты… И у меня будет необычная просьба… Вы можете надеть на меня наручники, когда будете выводить из комнаты?

Глава 23

— Наручники? Зачем? — удивился я и тут же пощупал карман, точно ли я взял их с собой.

Оказалось, что взял. В свете последних событий даже будучи в гражданской одежде я всегда старался брать с собой ПМ и такое незаменимое спецсредство, как милицейские браслеты. Конечно, сейчас такие модели делают, что их скрепкой можно открыть, и даже за стреноженным преступником нужен глаз да глаз. Но, что имеется, то при мне.

— Понимаете, товарищ Начальник, — начал жевать губу мой собеседник. — Художник Огородников всеми забыт. Его нет ни на выставках, ни в творческих кругах, его забыли в Ленинграде, о нем не пишут газеты.

— Ближе к делу, Рембрандт, — оборвал я его сетования.

— И здесь, в этой треклятой коммуналке, в обители плебеев и чревоугодников меня считают, простите, ничтожеством, — художник даже пустил слезу, мол, неблагодарные бездари, дикари… и лишь потомки оценят высокое творчество мученика. Нет, ну с патетикой он точно перебарщивал.

— Я не понял, товарищ художник. Наручники-то чем тебе помогут?

— Как — чем? — взмахнул он руками, словно пытался взлететь на вершину былого успеха, а потом резко поднял палец вверх и затряс им. — Пусть они все видят! Пусть все знают! Огородников — не ничтожество! Его милиция арестовала и заковала в кандалы! Огородников — опасен! Его, про между прочим, расстрелять даже хотят!.. Пусть так подумают, а? Вам же несложно?

— А-а, — понимающе закивал я. — Сделаем, конечно… если что, я могу потом и вправду тебя расстрелять. После того, как выполнишь работу. Повесим на тебя что-нибудь тяжкое и при попытке бегства — пух! — я пальцем изобразил пистолет и выстрел. — Шлепнем. А что? Я слышал, что гениев вообще признают после смерти, в основном.

— А вот это лишнее, — замотал головой художник, испуганно моргнув. — Понимаете, мне умирать никак нельзя… Еще многое не сделано, много картин не написано, мир может лишиться шедевров… а даже, если я и не стану писать, — добавил он с этакой бравадой ловеласа, — много женщин еще не осчастливлено…

— Согласен, женщины — это святое, куда они без тебя… — я защелкнул на его запястьях наручники. — Пошли.

Я откинул шпингалет, распахнул дверь и демонстративно вытолкнул в коридор «задержанного». Тот чуть не врезался в ушлую бабулю-соседку. Она, конечно, стояла совсем рядом и не думала уходить. Так и знал, что под дверью трется, поэтому в комнате художника я потише разговаривал.

— Есть боженька на свете! — трясла старушка морщинистым кулаком вслед чинно вышагивающему «арестанту». — Прижали тебя, Огородников! Я ведь сон сегодня видела, как тебя арестовывают. Вещий, получается. Товарищ мильцанер! Вы его только из казематов не выпущайте!

— Не беспокойтесь, гражданочка, да мы его вообще расстреляем, — заверил я. — А вам премию выпишем. За бдительность, так сказать, и гражданский долг.

— Как расстреляете? — охнула бабушка и чуть осела. — За что?

Такого расклада она не ожидала, все же в ней проснулось немного сочувствия к алкашику. Но и ответа не получила. Теперь есть ей над чем подумать.

Мы вышли во двор. Там возле машины курил «Мальборо» фарцовщик. Стоял козырно так, оперевшись о капот, оттопырив ногу в крутой джинсе, а рукой уперевшись в ремень на поясе и удерживая чуть на весу и у всех на виду полу модного кожаного пиджака. Несмотря на июньскую жару, модник пиджачка не снимал. Терпел, мол, жар мозгов не плавит.

— О! — воскликнул Эдик, завидев нас. Сигарета чуть не выпала изо рта, прилипнув к нижней губе, так и застыла. — Это что за чучело? Ха! Это и есть?.. Э-э…

Последнее слово Эдик не проговорил. Помог его сдержать рукой, зажав собственный рот.

— Тихо, тихо, — прошипел я, оглядываясь. — В машину — и едем…

* * *

Ко мне в кабинет пришла Мария и принесла тот самый документ, который следовало подделать. Справка об отгулянных отпусках, выданная мне по месту прошлой работы в УВД Угледарского облисполкома.

— Короче, вот, — я кивнул на Огородникова. — Специалист в своем деле. Он нам поможет…

— Кто? Этот? — кадровичка застыла на пороге.

— Здравствуйте, Мария Антиповна, — улыбнулся «специалист».

— Привет, Огородников, — фыркнула та.

— Я не понял, вы что, знакомы? — я с недоумением смотрел то на Марию, то на алкаша.

— К сожалению, знакомы, — поджала та губки.

— Вы простите меня, Мария Антиповна, — блеял приглашенный гость. — Я ему не наливал. Он сам… И вообще, это он меня спаивал. Да, да, да… Красками клянусь.

— Кто кого спаивал? — я продолжал непонимающе вертеть головой.

— Этот алкаш, — Мария презрительно повела головой в сторону художника. — Сосед по гаражу моего бывшего мужа. Это он его и споил. Так споил, что до развода довел.

— Ей-богу, Мария Антиповна! Чтоб у меня мольберт сломался, ваш благоверный сам уже был подсажен на такое непотребство, как выпивка чрезмерная. Я лишь предоставлял ему для вкушения напитков кооперативное помещение, которое находится в моем личном пользовании. Гараж, то бишь.

— Дело прошлое, мне уже все равно, — надула губы Мария. А потом повернулась ко мне и добавила: — Смотри, Саша, чтобы этот хмырь документ не испортил. Как когда-то жизнь мне…

— А что у тебя с жизнью? — прищурился я. — Вроде все нормально. Молодая, красивая, свободная.

— А толку-то, что я свободная? — тоже хитро прищурилась Мария, ничуть не смущаясь присутствия Огородникова. — Замуж хорошие парни не зовут, а которые зовут, так те не парни вовсе, а лысые и нехорошие.

— И много у тебя таких звальщиков? — поинтересовался я с подвохом в голосе.

— Больше, чем нужно одинокой женщине, — в свою очередь едко улыбнулась кадровичка.

— Ну почему же сразу «одинокой»? Если много — значит, ты уже не одинока…

— Может, и не одинока, — тряхнула бронзой роскошных волос птичка. — Кто бы пришел домой да проверил…

— А чего проверять? Мы, вроде, не помолвлены, обязательствами не связаны, все понимаем, в личную жизнь друг к дружке не лезем.

Мечты мечтами, но и о реальности небольшого служебного романчика забывать не стоит.

— Извините, — пробормотал Огородников, подняв руку, как в школе. — Я вам не сильно мешаю?

— Заткнись! — крикнули мы с Марией одновременно на него и продолжили дебаты.

— А ты бы все-таки пришел и проверил, — напряженно хихикнула Мария. — Рожки, знаешь ли, никого еще не украшали.

— Рожки не носил и не буду носить, — старался улыбаться я. — Зачем тогда вообще эти наши… Э-э… Ну ты поняла…

— Не поняла! — уже повысила голос Маша. — Я, может, большего хочу…

— А ты попроси своих воздыхателей сделать большее, намекни им, — тоже распалялся я и начинал уже язвить. — Им-то рожки не впадлу носить и ромашки дарить.

— Да что ты вообще знаешь?

Ага, задел я её ромашками.

— Ваня Гужевой, например, чем тебя не устраивает? Парень хороший, работящий.

— Дурак! — уже выкрикнула птичка-кадровичка. — Нет у меня никого!

— Чего? — опешил я.

— Что слышал!

— Как нет?.. А зачем тогда врала? — озадаченно пробормотал я.

— За тем!

— Простите! — снова поднял руку художник. — Может, я выйду пока?..

— Выйди!!! — рявкнули мы враз на него.

Тот послушно соскочил со стула и засеменил на выход. Выскочил из кабинета и прикрыл за собой дверь — конечно, ведь его тут ничего не держало, кроме наших незавершенных договоренностей.

— Ну, Морозов! — пыхтела кадровичка, пылая нахлынувшим румянцем и сверкая глазами. — Выбесил ты меня!

— Я тебя, Мария, вообще прибить готов! — отозвался я, закрывая кабинет на щеколду.

И мы набросились друг на друга, срывая друг с друга одежду…

* * *

— Я не понял, Морозов! — выкатил свои рыбьи глаза Купер, заприметив меня среди сотрудников на планерке. — Ты какого рожна на с утра на работу приперся? Ты что здесь делаешь? Ты же в отпуске!

— Виноват, товарищ подполковник, — я изобразил невинное лицо, обделенное интеллектом. — Вроде, приказа не было об отпуске.

— Там есть проект приказа, все будет сегодня и сегодняшним числом. Так что свободен. Иди, иди, отдыхай. Бабушку навести, или кто там у тебя в деревне есть, не знаю. Молочка парного попей…

Теперь черед вступать в игру кадровички. Она встала, с таким же как у меня выражением лица, только куда более красивым.

— Извините, Евгений Степанович, я что-то напутала, когда вам сообщала об остатке отпуска лейтенанта Морозова. Все дни отгуляны в этом году у Морозова. До единого…

— Как это все? — сглотнул Купер, а потом собрал волю в кулак и рявкнул: — Неси документ! Я сам посмотрю.

— Вот… — хлопала ресничками птичка. — Я его с собой как раз и захватила.

Мария улыбнулась и, подпорхнув к столу начальника, положила перед его наливающейся пунцом мордой бумажку.

— Хм… Да… действительно, — глаза Купера сузились, разглядывая первоклассно подделанный документ.

Не оплошал Ильич.

Начальник через несколько очень долгих секунд оторвался от листочка и выцепил меня взглядом.

— Морозов! А ты чего мне сразу не сказал, что у тебя отпуск израсходован?

— Так я не помню, — хмыкнул я. — Забыл… Я такие мелочи не запоминаю.

По кабинету прошел легкий смешок — и, наверное, только я слышал, как выдохнула в этот момент Мария. Купер нахохлился и стукнул по столу кулаком:

— Тишина!

Потом перевел взгляд на кадровичку и проговорил:

— А вы, Мария Антиповна, в следующий раз внимательнее будьте и не вводите начальство в заблуждение.

— Так точно, — сверкнула та жемчужинками в улыбке и села.

* * *

— Сан Саныч, — высунулся в окошко Баночкин, когда мы с Серым вычесывали Мухтара (пёс при этом блаженно закатывал глаза) в ожидании очередного выезда на какую-нибудь кражу. — Тебе звонят.

— Мне? — удивился я и передал свою щетку Серому.

— Ну да, — кивнул дежурный, — через ноль-два вызвонили.

За все время, что я здесь, мне ни разу никто не звонил. Интересно, кто это мог быть.

— Кто меня спрашивает? — спросил я у дежурного.

— Бабушка твоя, — пожал погонами массивный Баночкин, чуть не выдавив раму.

— Кто? Нет у меня бабушки… — нахмурился я, а потом тихо, почти про себя добавил: — Наверное, нет…

— Ну не знаю, это самое… она рычит на меня по-свойски как-то, и голос старый женский.

Я оставил пса на попечении Серого, а сам пошел брать трубку.

— Алло! — проговорил я и напряг слух. Неужели у меня есть бабушка?

Этого мне еще не хватало, родителей с лихвой пока достаточно. Надо будет, кстати, как-то навестить их.

— Морозов, — проворчал в трубке знакомый пожилой голос с характерной пиратской хрипотцой, но всё-таки женской.

Я узнал этот голос сразу и будто почувствовал через телефонную трубку запах ядреной беломорины.

— Завтра колготки привезешь, — продолжила та, — две пары, как и договаривались. Есть для тебя кое-какая любопытная информация. Важная…

— И вам здравствуйте, Тамара Ильинична, по вскрытию Интеллигента информация? То есть, Куценко!

— Тише ты, — шикнула бабка. — Не по телефону. Все, до завтра.

— Я могу и сегодня подскочить!.. — быстро проговорил я, но не успел. В динамике раздались короткие гудки.

Я посмотрел на часы, время еще полчетвертого, самый разгар рабочего дня. В милиции разгар, а в судебно-медицинском бюро — закат рабочего дня. Они работали то ли до трех, то ли до четырех дня. Удобный график, лучше не придумаешь… Для них удобный, а вот для служб, которые забирают у них результаты экспертиз — не очень.

Я еще раз глянул на часы, наблюдая, как секундная стрелка отсчитывает круг. Может, все-таки успею мотнуться до морга? Уж очень не терпится узнать, что там «пиратка» нарыла, какие новые обстоятельства вскрылись в буквальном смысле этого слова, что она даже сама меня нашла и вызвонила. Так-то я к ней всё равно завтра собирался наведаться, узнать, что да как, а тут звонок. Эх… сегодня нет смысла дёргаться. Может, она до 15.00 отработала и позвонила уже из дома. Теперь гадать до завтра, что же там за инфа важная такая.

* * *

Сегодняшний день прошел спокойно, если не считать планерку, на которой мы с Марией поставили на место Купера, и недавний звонок из морга.

Спокойный день влечет за собой, как правило, свободный вечер. Еще и погодка такая волшебная нарисовалась — мягкая, без жары, а вечерок явно располагает к неспешным беседам. Решено! Сегодня я, наконец, навещу Серовых. Андрей, конечно, был у меня на работе, мы с ним даже вместе погоняли Мухтара, проложили тренировочный след, пускали его делать выборку вещей, принадлежащих разным людям. Пес справился на отлично, а Серый, глядя на это, выдал:

— Молодец, Мухтарчик! Не зря сеструха тобою всё время интересуется. Всё спрашивает, как у Мухтара дела. Так и передам, что ты отличник, да?

Смеётся и на меня хитро поглядывает.

Намек я понял и после рабочего дня поспешил в общагу. Принял душ, переоделся, нацепил свои обновки: джинсы-фирмУ, батничек приталенный и германский замшевый пиджак такого приятного коричневого цвета, что не хотелось даже надевать его. Хотелось просто смотреть.

— О, Мороз! Ты чо, жених? — в комнату ввалился Нурик. — Ты куда такой красивый намылился?

Вид у меня действительно был, как для помолвки, чего я не мог сказать о Нурике. Он был в футболке и трениках и выглядел немного замученным.

— Не жених, а в гости иду, — многозначительно проговорил я.

— Ха! В гости так не ходят-на, — хмыкнул сосед. — Зачем наряжаться. Если потом все равно всё скидывать придется. Гы-гы-гы!

— А ты откуда пришел? — перевел я стрелки. — Смотрю, уставший такой… Опять к Василине бегал? Замучила она тебя, все соки выпила?

— Ой, не говори, Мороз, — вздохнул Нурик. — Прикинь! Не знал, что Васька наша такая прыткая и ненасытная… Да и на цветочки уже весь аванс изнахратил. Шайтан мне в батур.

— Ты что? До сих пор ей гвоздики даришь? — удивился я.

— А что, не надо? — Ахметов вскинул на меня черную, как воронье крыло, бровь.

— Не-е, ну дело твое, конечно, но если у вас уже вовсю, так сказать, семейно-гостевая жизнь налажена, то можно и придержать коней с цветами.

— Ха! — сосед смотрел на меня во все глаза. — Ты по серьёзке щас сказал-на? А что ты раньше молчал, что так можно! Фух… Завтра пустой пойду.

Нурик заметно оживился, выдохнул с некоторым облегчением, а потом с какой-то грустью и философской тоской посмотрел на стену и сказал, обращаясь к плакату с актрисой Варлей.

— Прости, Натаха, не твой теперь молодец, не твой…

— Ладно тебе прибедняться, тебе же самому нравится к коменде шастать, — хитро прищурился я.

— Ну, да, — грустно покачал головой сосед. — Только карман пустой, из-за гвоздик этих. Слушай, Мороз. По-братски… Займи еще тугриков немножко. Знаю, я тебе только вчера долг отдал, но Васька на кино намекает. Говорит, что телевизор у нее барахлит.

— На, — я протянул ему двадцать пять рублей. — Сходи завтра и купи мне шампунь и мочалку, а сдачу оставь себе, можешь не отдавать даже. У меня шампунь кончился, а вехотку сперли.

Не привык я мочалки из душевой забирать, а надо бы.

— О! От души, брат! От души! А какой тебе шампунь взять?

— Хороший. Как у тебя. Чтобы волосы такие же после него были.

— Волосы у меня что надо, ага, — Нурик выпрямился перед зеркалом и, проведя пальцами по своей иссиня-черной шевелюре, горделиво добавил. — Оно и понятно, я казах, у казахов волосы, что у скакуна грива…

* * *

Кулинария еще работала, но надо было поторапливаться. Идти в гости с гвоздиками — как-то не очень пока к месту, а с пустыми руками — еще хуже, поэтому я решил заскочить в магазин и прикупить тортик. Не «Муравейник» какой-нибудь, а саму «Прагу».

Уже рассчитавшись на кассе за десерт, который мне упаковали в коробку и перевязали шпагатом, я собирался на выход. Как вдруг услышал мелодичный голосок-колокольчик:

— Ой! Привет, Саша!

Я обернулся, передо мной светилась улыбкой молоденькая журналистка. Даже ее курносый носик светился, будто радовался случайной встрече. Зарыбинск — город маленький, а нормальная «Кулинария» в нем и вовсе одна, неудивительно встретить здесь знакомых.

— А ты куда это такой красивый? — она с нескрываемым восхищением и кокетством оглядела меня с ног до головы, будто я был сам Ален Делон, ну или Вячеслав Тихонов, на худой конец.

— К Серовым, — не стал лукавить я.

— Ой! Алёнка мне не сказала, что гостей сегодня собирает. Вот коза!

— А я татарином.

— Что? — не поняла шутки девчонка.

— Незваным, так сказать, гостем припрусь.

— Ой, тогда я буду татаркой, хи-хи… Ты не против?

— Что? — теперь уже я не понял.

— Вместе пойдем, ее проведаем. Я же тебе не помешаю? — посмотрела Ася на меня взглядом невинного ребенка, но в глубине ее бездонных и вовсе не детских глаз сверкнули бесенята.

— Конечно, не помешаешь, — немного слукавил я. — Пошли…

Глава 24

— Привет! — дверь квартиры открыла Алёна. — Проходи. Андрюшка говорил, что ты сегодня зайдешь.

Увидев на пороге меня, хозяйка расплылась в улыбке, но из-за моего плеча тут же выскочила Ася. Вот ведь чертенок из табакерки. Очень симпатичный такой чертенок.

— Сюрприз! — хихикнула она. — Что, Серова, не ждала?

Журналистка задорно пропела:

Самолёт летел —

Колёсы стёрлися.

Вы не ждали нас —

А мы припёрлися!

— Ася?.. — улыбка с лица Алёны на миг исчезла, но через секунду она тут же водрузила ее на место, держа марку гостеприимства и подруголюбия.

— Привет, подруга! — уперла руки в бока Ася. — А ты чего не сказала, что у тебя сегодня сабантуйчик тут намечается? Ставь чайник! Я пришла!

Журналистка первая впорхнула в прихожую и ловко и привычно скинула босоножки.

— Да я не собиралась, просто… — замялась Алёна.

— Ладно, не оправдывайся, шучу я, хи-хи! Мы с Сашей гуляли и дай, думаем, к тебе заглянем. Ты же не против?

— С Сашей? Гуляли? — Алена не удержалась и с укоризной повела на меня бровью, будто сдерживала эмоцию или претензию.

— Ну-у, как гуляли? — поспешил я разрядить обстановку. — В «Кулинарии» случайно встретились.

— Ну, да, ясненько, — без особого энтузиазма кивнула Алёна, явно мне не поверив.

— А где Андрей? — спросил я.

— С друзьями пошел удочки мастерить, — ответила сестра.

— Не знал, что он рыбак.

— Мастерить — не рыбачить, убежал за компанию.

Продуманный парнишка, отметил я про себя, оставил меня наедине с сестрой, да только вот я не один заявился…

Хозяйка отправила нас мыть руки, а после мы прошли на кухню, и там на столе кроме чая обнаружили еще и бутылку недорогого, но вполне себе сносного кубанского вина. Видимо, все-таки Алёна приготовилась к «неожиданной» встрече, да и халатик на ней был вовсе не повседневный, а немного нарядный, новый, наверное.

Тут впору пожалеть, что мне на хвост так неожиданно и именно сегодня упала стрекоза-журналистка, но я почему-то не был этим огорчен. Редко приходилось в последние годы проводить время в компании хорошеньких девушек. Вернее сказать — никогда, только в молодости. Ну и вот — в этой реальности.

Естественно, мы начали с бутылочки вина, а когда настроение у всех поднялось (даже у Алёны), перешли на чай и торт.

Я шутил, девчонки смеялись, Ася рассказывала журналистские байки и все вздыхала, воздевая глаза к потолку и сетуя, вот как бы это ей попасть из нашего захолустья в столицу, ведь там скоро Олимпиада, вот бы стать журналистом, освещающим это событие. Там ведь иностранцы будут, а она их только по телевизору видела.

Оживленно жестикулируя и мечтая вслух о головокружительной карьере, она смахнула со стола вилку. Та брякнулась на пол с предупреждающим звоном.

— О! Жди еще гостей! — хихикнула Ася.

Подняв вилку, она тут же принялась ей ковырять торт. Алёна посмотрела на нее не то с сомнением, не то с упрёком.

— Быстро поднятое — упавшим не считается, — пояснила та. — А ты чего вино не допиваешь, подруга?

Пичугина испытывающе уставилась на Алёну.

— Аська, отстань, — фыркнула пионервожатая. — Я мало пью…

— Ой, да ладно тебе прибедняться! Лучше расскажи, как мы с тобой на выпускном наклюкались.

— Это было в первый раз, нас мальчишки споили, — покраснела Алёна.

— Да ладно… А дискач помнишь?

— Не пила я на дискотеках, — нахмурилась пионервожатая.

— Ага, ты еще потом физруку в любви признавалась! Ха! Саша, это была хохма! Хочешь, расскажу? Ты не смотри, что Алёнка вся такая правильная, она та еще оторва была. Хи-хи.

— Пичугина! — гневно зыркнула Алёна. — Кто-то много выпил и кто-то много болтает!

— Ой, Алёнчик, ты чего? Застеснялась, что ли? Все свои ведь! Кстати, как твой новый сосед? В гости заходит?

— Не заходит, — буркнула девушка.

— Как не заходит? Ты говорила, пялится на тебя. А может, вы уже того?.. А? Хи-хи?

— Пичугина!

Но Асю было уже не остановить. Раздался звонок в дверь — и она прокомментировала и его.

— Я же говорила, жди гостей! — торжествовала журналистка. — Ой, да сиди уже, я сама открою!

И она без тени сомнений упорхнула в прихожку. Через некоторое время появилась снова на кухне со скромным букетиком мимоз и задорно выпалила:

— Подруга! К тебе жених!

— Какой еще жених? — нахмурилась Алёна.

Я тоже нахмурился и вытянул шею, заглядывая в прихожку. Но ничего не видно. С места я не вставал, делал вид, что это обычное дело, когда женихи к Алёне вот так толпами с букетиками ходят. Но вырвать им, вернее, ему, ножки — желание возникло.

— Как какой? Который твой сосед! А говоришь, не заходит. Вот же он. Виталик, что ты там мнешься? Заходи! — распорядилась по-хозяйски Ася, крикнув в сторону прихожей.

— Извините, — в тесную кухню протиснулся субтильного вида додик.

Рубашка застегнута до горлышка, брюки новые, но без ремня. Челка зализана так, что в неё смотреться можно, как в зеркало. Естественно, на носу очки, в СССР это сейчас вообще этакий маркер интеллигентности.

— Виталий, — продолжала хмуриться хозяйка. — Вы что-то хотели?

— Простите, Алена Сергеевна, я просто шел мимо и… заскочил. Простите, если помешал.

— Ой! — всплеснула руками Ася. — Да ничего ты не помешал! Кого ты слушаешь?.. Мать, — повернулась она к подруге. — Тащи еще табуретку.

— Я принесу! — сказал я и направился в комнату, а пока шел, за собой услышал шаги.

— Саша, ты эту не бери, возьми вон ту, — это была Алена. — Эта сломана.

А то бы я без нее не разобрался в целостности табурета. Видимо, она не просто так за мной пошла. Я сбавил шаг и скоро понял, что оказался прав. Девушка поспешила как бы невзначай оправдаться за приход соседа и стала рассказывать.

— Виталик недавно переехал, он мне помог ковер выхлопать на той неделе. А сегодня он с цветами пришел, представляешь? — вопросительно уставилась на меня девушка, будто искала поддержку.

— Мужики — они такие, ага, — хитро проговорил я. — Сначала ковер, потом цветы, а потом и замуж.

— Да ладно тебе, — фыркнула с неподдельной усмешкой пионервожатая. — Да какой он мужик? У него даже ремня нет. А ты знал, что если мужчина не носит ремень, это признак бесхребетности?

— Не знал.

Губы у меня против воли растянулись в улыбке.

— Вот знай теперь… Пошли, — потянула она меня за руку. — А то нас потеряют.

В тесном коридоре мы не расцепили рук, еще и табурет волокли. Немного запутались в наших ногах и, чтобы протиснуться, развернулись бочком. Оказались друг к другу нос к носу. Я сделал приглашающее движение головой вперед, Алёна тоже потянулась губами ко мне в ответ. Еще секунда и… но в коридор вдруг выскочила Ася.

— Ну где вы там⁈ Народ! Вдвоем одну табуретку донести не можете?

Мы чуть отпрянули друг от друга, будто случайно были на дистанции ближе обычного, и зашли на кухню.

— У вас день рождения? У кого? Или праздник? — поинтересовался Виталик с заискивающей улыбкой.

— Свидание! — хихикнула журналистка. — По парам! А что? Я такое в журнале читала. Если в первый раз одной страшно ходить, берешь подругу, а кавалер с другом приходит. Вот прям как у нас сейчас!

— А я кавалер получается или друг? — пробовал шутить ботан. — Алёна Сергеевна, поставьте цветы в воду, пожалуйста, чтобы не завяли. Они дорого стоят.

— Я поставлю, — галантно кивнул я Алёне, что бы та не срывалась со своего места. — Цветы хоть и дешевые, но живые, действительно жалко будет.

— Спасибо, Саш, — смущенно проговорила Алёна. — Возьми вазу в серванте.

— Угу, — я протопал в комнату, прихватив с собой пустую бутылку из-под вина. В голове крутилась гаденькая мысль…

В комнате было распахнуто окошко. Конечно, никакие цветы в вазу ставить я не собирался. Но и выбросить их вот так — не выбросишь, со стороны глупо будет выглядеть.

Придумал! Я сходил в ванну и наполнил бутылку водой. Перемахнул через подоконник и очутился на газоне. Первый этаж — это иногда хорошо. На газоне росли посаженные жильцами непритязательные кустики, которые еще не расцвели. Вкопал бутылку с водой в «грядку» и воткнул в нее букетик. Готово! Вернулся в квартиру так же, через окно.

— Саша, — наморщила носик журналистка. — А ты чего вазу сюда не принес, на подоконник такую красоту бы поставили.

— Я кое-что лучше придумал, — улыбнулся я. — Букет красив, хорош, почему только мы должны на него любоваться? Пусть весь двор любуется с нами. Вон, поглядите, — я ткнул пальцем в окно. — Вон он, красавец. Ну как? Здорово я придумал?

Виталик, близоруко вглядевшись в клумбу, погрустнел, а Алёна мигом кивнула:

— Ой, и правда, там он как родной на газончике смотрится. И нам его видно, и соседи будут радоваться. Весь двор украшает. Спасибо, Саша…

— Обращайтесь, — скромно пожал я плечами.

Мы еще посидели, поболтали, даже Виталик пытался шутить, но выходило не смешно. Его шуткам хихикала только Ася. Когда свечерело, он встал и сделал поклон головой.

— Я, наверное, пойду, — Виталик теребил пуговку рубашки. — Мне еще к урокам готовиться.

— Ты еще в школе учишься? — хмыкнул я. — Вот ты второгодник! Ни за что бы не подумал.

— Я учитель биологии, — поправил очки Виталик.

— Какие уроки, на фиг? — теперь уже сообразил я. — Лето на дворе!

— План занятий завуч сказала на этой неделе сдать. Я ведь первый год только в этой школе. Еще не работал. Но зато с Алёной Сергеевной теперь мы не только соседи, но еще и коллеги — в одной школе работать будем.

— Ой, как здорово! — захлопала в ладоши Ася. — Ты, Виталий, не стесняйся, заглядывай к ней почаще, а то моя подруга, как бабка старая, все дома сидит.

— Ничего я не сижу, — снова насупилась Алёна. — Я скоро в лагерь пионерский уезжаю.

— Пионервожатой?

— Воспитателем.

— Да? — оживилась Ася. — А когда?

— Скоро, Пичугина, скоро.

Видя, что противостояние между подругами нарастает, я тоже встал. Пора бы и честь знать, нужно собираться. Виталик уже усвистал, и в прихожую вышел я один, а за мной девчонки.

— Спасибо этому дому, пойдем к своёму, — я стал прощаться с девушками, когда Ася вдруг тоже подскочила к полке с обувью.

— Ой, Саша, проводи меня, а? Ой, я такая пьяненькая! Вдруг не дойду! Ну пожалуйста-а-а…

— Я тебе такси вызову и оплачу, мне завтра на работу рано, — мягко проговорил я.

— Да тут идти-то два шага. А то вдруг меня цыгане украдут и замуж выдадут? Будешь потом винить себя…

— Ладно, обувайся.

Ася, держась одной рукой за меня, другой, отклячив в мою сторону аппетитную попку, стала застёгивать босоножки.

Когда это у нее получилось, она распрямилась и, сделав вдруг жалобную мину, проговорила:

— Алёнка, подружайка моя, дай водички на дорожку страждущей испить. Принеси, не в службу, а в дружбу! Я обулася уже! Не видишь?

— Пичугина, ну ты как всегда, — пионервожатая поморщилась и нехотя ушла на кухню.

Ася тем временем стала прихорашиваться перед зеркалом и чистить «перышки». Повертелась, осматривая свою безупречную точеную фигурку, и всё крутила косичками, распространяя притягательный шлейф духов. Когда слишком резво повернулась, вдруг потеряла равновесие.

— Ой! Саша, держи меня, дурочку пьяную! — взвизгнула она и повисла на мне.

Я рефлекторно подхватил ее обеими руками и поставил на твердь.

— У-у! Какие у тебя мускулы! — пропела Ася и, не отпуская меня, впилась в мои губы поцелуем.

Я не сразу среагировал. Не ожидал такой прыти, да и, признаться, поцелуй мне чертовски понравился. Но когда через пару секунд опомнился и оторвал от себя девушку, увидел, как в проеме прихожей застыла Алёна с кружкой в руке. От нее веяло холодом, что я даже поежился.

— Ой, Алёнка, ты чего так долго? — как ни в чем не бывало хихикнула Ася. — Тебя только за смертью посылать. Я даже пить перехотела. Ну все, подруга, целую! — Она кинула в пионервожатую пару воздушных поцелуев. — Мы пошли с Сашей. Не скучай! Пока!

И Ася потянула меня за рукав на лестничную клетку. Я руку деликатно выдернул, немного задержался в прихожей, буквально на пару секунд, чтобы сказать Алёне «пока, до встречи», но та в ответ лишь холодно кивнула и громко захлопнула за нами дверь.

Мы вышли во двор, и Ася уцепилась за мой локоть. Что-то щебетала и рассказывала. Я проводил Асю ее до подъезда. Несмотря на поздний вечер, на лавочке сидели бабушки, и Ася вела себя уже скромненько и прилежненько, не казалась такой пьяненькой, как совсем недавно. Ведь это ее знакомые и знакомые ее матери. Ася с поцелуями не лезла, а лишь шепотом прочитала строчки из Есенина. Наверное, это был он, ну точно не Пушкин.

— Пока, Саша, — пропела она, когда мы пришли и, одарив меня лучезарной улыбкой, упорхнула в подъезд.

А я потопал домой, раздумывая над разным. Например, тем, какая Алёна красивая, и какая Ася подленькая девочка. И как мне понравилось с ней целоваться…

* * *

После утренней планерки и кормежки Мухтара я направился в уголовный розыск, чтобы попросить Ивана докинуть меня до морга. В кабинете торчали Гужевой и еще один молодой оперок. Молодой был занят очень важным делом — старательно, аж высунув язык, убивал мух длиннющей гостовской деревянной линейкой.

Я вошёл, поручкался. На планёрке виделись уже, но мельком и без должного приветствия.

— Чего у тебя молодой фигней страдает? — кивнул я на мухобоя.

Молодой и ухом не повел, будто не расслышал, а Ваня вздохнул и повел глазами в сторону двери, мол, не здесь, не при всех. Мне как раз нужно было с ним переговорить, тоже с глазу на глаз, и я жест принял и направился на выход. Ваня за мной на некотором отдалении. Шифровались мы от Купера и Трубецкого, не хотелось, чтобы враг знал, что часть угро на моей стороне.

Укрылись в том самом коридорном закутке, где я иногда тискал Марию Антиповну.

— Трубецкой каждое утро у начальника пропадает, — начал рассказывать Гужевой наболевшее. — Что они там обсуждают, никто не ведает.

— Явно не в шахматы режутся, — кивнул я. — Что-то гаденькое замышляют.

— А этот, — Иван кивнул в сторону своего кабинета. — Мух бьет и ни хрена не делает, говорит, что Трубецкой ему особые задания поручает. Только я не видел ничего такого, чем бы он занимался…

— Ясно, значит, безделье санкционировано.

— Чего?

— Я говорю, простой трактора на поле специально спланирован.

— А-а… Ну да… И вот понимаешь, сделать-то ничего не могу. Я же просто инспектор, не старший даже. У нас должности одинаковые у всех. Только у Трубецкого — старший инспектор.

— А если тебя назначить временно исполняющим обязанности?

— Так у нас не отделение, нет должности начотделения, приказа такого не будет. Если только негласно скажут, что вот мол, ты старший, но это надо тогда Антона Львовича отправить куда-то в… отпуск, там. Или вот, если бы он заболел, например…

— Точно, Ваня, ты гений! Заболел!

— Вы хотите его заразить? — удивился Гужевой. — Сам он точно не заболеет, еще ни разу не болел при мне. Как заразить? Гриппа нема, лето на дворе, разве что молоком сырым напоить с ящуром. Но ящур мы в колхозе давно победили.

— Не заразить, — постучал я легонько указательным пальцем по стене. — А просто отправить на больничный.

— Как это?

— А вот это, Ваня, уже другой вопрос… Тут надо подумать. Как ты там говоришь? Технически?

— Ага… Так председатель у нас говорит, и все за ним повторять стали. Даже конюх и доярки. Ну, я прицепом…

Я кивнул, чувствуя, что действовать надо немедленно, не до колхозных баек сейчас.

— Я чего пришел-то… Собирайся, поехали. По дороге как раз все и все обдумаем. Сможешь машину служебную взять?

— Куда?

— В морг.

— Что, опять? — сглотнул оперативник.

Я даже в полумраке коридора разглядел, как Гужевой чуть побледнел. Свежи в памяти предания.

— Да не волнуйся, не вскрытие там, а его результаты. Судмед просила заехать, та, что с Гошей. Помнишь ее?

— Как такую забудешь, приснится — и заикой станешь, — вздохнул тот.

— Да нормальная она бабка, просто с придурью.

— И со змеёй, — вставил веское Ваня. — Может, один съездишь?

— На чем, Ваня? На палочке верхом? Я тебя как водителя попросить хочу, даже внутрь можешь и не заходить.

— А-а!.. — с облегчением протянул лейтенант. — Ну, так бы сразу и сказал. Конечно, поехали. Пока Трубецкой у начальника заседает, я автомобилем нашим без спроса у него воспользуюсь. А то, чую, если узнает, что ты просил, не даст.

— О наших с тобой делах вообще не надо никому знать, — кивнул я.

— А никто и не знает, — заверил Ваня. — Только Мария Антиповна. Но ей я доверяю.

Последние слова он произнес с особой теплотой. Мы уже вышли во дворик за машиной и встали под тополем, чтобы не светить мордами под окном Купера.

— Маша — молодец, — со знающим видом кивнул я.

— А ты с ней не говорил? — с надеждой и некоторым смущением уставился на меня Ваня.

Вот что ему ответить? Что Мария ясно дала понять, что не прочь выйти за меня замуж? Что ей больше никто не нужен, а все остальное — это показушный флирт, чтобы меня поддеть или чтобы не чувствовать себя ущемленной, мол, вон сколько у меня ухажеров ромашковых, на тебе клин светом не сошелся, Морозов. Ах, женщины, как вас понять? Да никак… Надо просто жить и при этом умудриться вас не обидеть…

— Ты чего молчишь? — вывел меня из раздумий Ваня. — Что она сказала? Ты про меня говорил?

— Говорил, — не стал я отпираться.

— И что? — Гужевой вытянулся в струну, как кобра перед броском.

Ну или как заяц, заприметивший в небе орла.

— Сказала, что не готова пока к отношениям.

— Как это — не готова?

Я почесал нос, такое выражение еще не прижилось и не понятно большинству советских граждан. Оно и понятно, что это значит — не готова или не готов? В СССР ведь как — всегда готов! Все наше сознание кричало о том, что мы должны построить общество и страну, начав с себя. А именно — школа, учебное заведение, женитьба, семья и работа (и можно немного в другой последовательности, но не слишком). Вот приоритеты любого гражданина, любой девочки или мальчика. Поэтому профессию выбирали с детства, преимущественно «специальность космонавта», кто чуть старше, те уже мечтали о врачах, парикмахерах и других продавцах. Мечтать стать представителем обычной профессии в Союзе считалось нормальным, не то что в мое время. Ещё нет хипстеров, блогеров и прочих ютуберов, и не скоро все изменится. И в том будущем мечтать о профессии, например, шофера — по меньшей мере, не модно, а большинству и вовсе зазорно.

— Короче, Иван… — я положил напарнику руку на плечо. — Ты ей не люб совсем. Так ясно? Извини за прямоту…

— Ясно, — тяжко вздохнул тот и побрел в сторону милицейских гаражей за оперским жигулёнком.

Нужно было торопиться, пока Трубецкой не запалил мой «самовольный» захват автомобиля.

В руках я вертел сверток с двумя упаковками капроновых колготок. Обещанная мзда для судмеда. Интересно, что же она такого нового нашла в трупе Интеллигента? Надеюсь, что-то важное, и это стоит двух пар импортных колготок…

Глава 25

Зарыбинский морг встретил нас все теми же «ароматами Франции», к которым сейчас добавился еще щиплющий за нос запах озона. Оказалось, что сотрудники только что прокварцевали помещения.

Я вошел внутрь. Миновав в коридоре двух мужичков мясницко-маньячного вида (санитары, наверное), покрутился, заглянул в секционную, еще в какую-то лабораторию, но нигде не нашел судмедэкспертшу. Вернулся к «маньякам». Хоть я был одет по гражданке, те даже не подумали меня останавливать, когда я заглядывал к покойникам и шатался по другим помещениям. Оно и понятно, случайных прохожих в морге в принципе не бывает, если человек пришел сюда, значит, ему надо, а это означает — он при должности.

— Утро доброе, — кивнул я приветливо молодцам в фартуках из мрачной клеенки.

Вот ведь, бензопилы им в руках не хватает и бейсбольной биты, и чтоб гвоздиками бита была утыкана. Но фантазия у советских людей ужастиками пока не избалована, видимо, лишь я видел мужиков в таком свете, а на деле они оказались вполне себе душками.

— И тебе не хворать, — кивнули в ответ «людоеды», пахнув перегаром, табачным дымом и чем-то кислым.

— Как мне найти судмедэксперта Тамару Ильиничну?

— Дашь сигарету, скажу, — оскалился один желтыми, как у Фредди Крюгера, зубами. Но беззлобно так улыбнулся, со всей санитарной душой.

Я достал портсигар и угостил обоих «Мальборо». Таскал с собой на всякий случай сей золоченый реквизит, наполненный модными дорогими сигами. Я-то сам не курил, но иногда вот для таких ситуаций он нужен. Не привык я корками часто махать, по старой памяти привык договариваться и контакт находить. Ну или выбивать этот самый контакт…

— Ого… Жирненько, — одобрительно загудели мужички. — А можно по две взять? — спросил второй, спрятав уже за косматое ухо первую полученную сигарету.

— Бери, — кивнул я и протянул им еще по сигарете.

Брать самим из портсигара я деликатно не дал. Неизвестно, что они этими пальцами в морге делали (даже представлять не хочу), прежде чем их совать в мой золотой ларчик.

Санитары затянулись, блаженно повели глазами от чепчиков, что были у них на головах, к полу и обратно. Будто это не табак, а тувинская шала. После один из них, поскрёбши недельную щетину, неожиданно выдал:

— Нет такого судмедэксперта у нас.

Я сначала замер от удивления. Ну не приснилась же мне «пиратка» со змеёй? И я стал уже было прикидывать, как сподручнее поглубже вбить свой вопрос в эти лживые небритые морды. Лучше одновременно двоим сразу, особенно если…

Но додумать я не успел, второй тут же добавил.

— Тамара Ильинична не эксперт, она заведующая. Гы-гы…

— Хр-хр-р, — то ли засмеялся, то ли просто подхрюкнул второй.

Тьфу, блин! Чуть не повелся… Заведующая? Которая проводит вскрытие, как простой эксперт — это даже лучше. Это есть гуд. Заведующих, скорее всего, из числа наиболее опытных судмедэкспертов назначают. Ну или за красивые глазки, попу и другие женские места должность дают. Тамара-то Ильинична явно честно заработала это кресло.

— И где она? — уже немного с наездом спросил я. Еще немного их «мёртвого» юмора, и я, пожалуй, с них деньги возьму за сигареты, в отместку.

Но мстить не пришлось. Уловив в моем взгляде намечающуюся вендетту, мужички кивками и жестами враз указали мне на дальнее помещение, что притаилось в закоулке коридорчика. Там на двери висела какая-то табличка, текста на ней не видно, больно уж далеко.

Я потопал в сторону указанного кабинета, стоило сказать спасибо провожатым, но напряжно это будет слишком для санитаров. Ведь им тогда еще отвечать придется — «пожалуйста» — этикет обязывает. Пусть гуляют.

Табличка оказалась нужная, с надписью: «Заведующая». А рядом приписка от руки: «Без стука не входить!» и восклицательный знак, обведенный несколько раз, жирный такой, как Миха Баночкин.

Тут же захотелось войти без стука, но вдруг у Пиратки Гоша не на привязи? И я все же постучал. В ответ тишина. Я постучал снова. Опять гробовая, лишь только слышно, как капает вода где-то в лаборатории, или, быть может, это кровь через желобок нержавейки стекает.

Никого нет? Я толкнул дверь — и, на мое удивление, она поддалась. Я вошел в небольшой кабинетик и сразу уперся в стол с заведующей, та невозмутимо копошилось в рабочих бумагах и черкала что-то авторучкой.

— Чего долбишься, как дятел на старой сосне? — подняла она недовольный взгляд.

Вот вам и здрасьте…

— Так написано же? — кивнул я через плечо на дверь.

— Ну стукнул раз и входи, чего колошматить до посинения? Приглашения ждешь?

Словно и не она мне звонила.

— И вам доброго утречка, Тамара Ильинична, — улыбнулся я и прикрыл поплотнее дверь.

На всякий случай поводил глазами по кабинету в поисках Гоши или его коробки. Я, конечно, змей не боюсь, а вот Гошу опасаюсь. Больно морда у него хитрая и сытая, будто и впрямь здешнюю обрезь жрет.

Но подколодного не было. Я успел бегло осмотреться. Обычная обстановка, как в любом другом казенном кабинете мелкого начальника: шкаф с куском пенопласта на двери, истыканным самодельными дротиками, пепельница из черепа, книжки с названиями обычными и рутинными, типа: «Судебно-медицинская экспертиза женщин, пострадавших от сексуального насилия» и «Структурные изменения кожи в области огнестрельных ран». Еще есть аквариум на окне, только без воды. А вместо рыбок огромный мерзкий паук. А с потолка широким серпантином свисает клейкая желтая лента, усеянная трупам невинных мух. Братская могила и памятник одновременно.

Поймав мой взгляд на ленте, заведующая кивнула на аквариум и нехотя пояснила:

— Я их Макару скармливаю, только надо ловить момент, пока они живые. Мертвыми он брезгует. Хищник ведь, а не падальщик.

Хорошо, что Ваня со мной не пошел, он как человек тонкой крестьянской организации вряд ли обрадовался бы гастрономическим подробностям о Макаре.

— Садись, в ногах правды нет, — предложила, подобрев, медичка и закурила беломорину.

Паук, почуяв дым, мигом перестал на меня глазеть рядами своих мерзких зенок и спрятался под какую-то плоскую штуковину, напоминающую фрагмент человеческой лопатки.

После нескольких жадных затяжек заведующая лихо, щелчком стряхнула пепел в полость «бедного Йорика».

— Ну-у… — с нетерпением уставился я на бабку. — Слушаю вас внимательно, Тамара Ильинична. Вот, кстати, как и заказывали…

Я выложил на стол упаковки с капронками, они сверкнули на солнышке глянцем. Мне даже показалось, что Йорик скосил на них удивленные глазницы. Хм… Вроде, не курил, а лишь надышался крепким табаком.

Заведующая, щуря один глаз от дыма и не выпуская из зубов сигарету, повертела в руках дары. Удовлетворенно крякнула и проговорила:

— Я, конечно, в заключении все написала и в прокуратуру следаку позвонила, но тебе скажу отдельно… по секрету. Только между нами, Морозов, усёк!

— Слово офицера, — кивнул я, надеясь, что попал в точку с выражением.

Что там менты говорят? Явно не «мамой клянусь», «отвечаю» или «зуб даю».

— В общем, я на биохимию отправила в область образцы с трупа. Кровь и ливер… Обычно, мы по суицидам так не делаем, не заморачиваемся и не грузим лишней работой себя и коллег. Работы всегда столько, всю не перелопатишь. Но раз ты говоришь, что нестыковочка приключилась с табуретом — ноги трупа не достают до постамента, то решила все по полной проверить, как по нераскрытому убийству. Так вот, в образцах трупа Куценко обнаружен мусцимол.

Заведующая замерла в ожидании оваций. Ну, или, по крайней мере, восторженных возгласов с моей стороны.

Я, конечно, рад, что она не забыла обстоятельств, про которые я ей говорил — раз уж у неё там трупы в очереди стоят, то немудрено — но больше радоваться, вроде как, было нечему. Потому чуть помолчал, подумал, а потом решил ее не разочаровывать и воскликнул:

— Отлично! А вот это уже очень и очень интересно! Кто бы мог подумать⁈.. Извиняюсь, а что такое мусцимол?

— Как что? При высушивании плодовых тел декарбоксилируется из иботеновой кислоты.

— Ебо… извиняюсь, какой кислоты?

— Да какая разница, все одно не запомнишь, — она махнула на меня рукой — мол, неучи кругом, — ну уж мусцимол-то ты должен знать.

— Мукалтин только знаю, похожее, — честно ответил я.

Эксперт отложила цигарку и обстоятельно, чуть ли не по слогам пояснила:

— Мусцимол — это сильное психотропное вещество. Воздействует на психику и может вызывать галлюцинации. Обладает седативно-гипнотическим, диссоциативным эффектом. С человеком под его воздействием можно хоть что сотворить.

И смотрит на меня — у змея, что ли, своего научилась такому взгляду? Я прочистил горло и выдал вопрос:

— Вот как? И что же, например?

— Например, убедить его залезть добровольно в петлю и сказать, что он от этого не умрет, а возродится. Или что он взлетит, а не упадет вниз в петле.

— А вот это уже новость хорошая, — потирал я руки. — Для Куценко, конечно, плохая, для меня хорошая, но, — я пожал плечами, — потерпевшему уже все равно.

Я вспомнил про прижизненные следы на запястьях трупа, будто от веревки.

— Получается, что кто-то сначала связал Куценко, опоил его сильнодействующим этим… «мукалтином» и заставил залезть в петлю. А потом обставил все как суицид! Умно…

— Мусцимолом опоил, не мукалтином…

— Ну да, конечно… Убийство? Теперь в заключении укажете?

— Нет, напишу, что обнаружены следы в организме, и только… Потерпевший ведь и сам мог принять вещество.

— Сам? Как это? Он что, в аптеке вот так продается?

— Нет, — покачала головой бабка. — В лесу растет, студент. Неужто по молодости не собирал, не баловался?

Признаться, ни в той молодости, ни в этой я не дружил с наркотой и вот сейчас, приходилось постигать прописные истины торчков.

— Мусцимол — это основное действующее вещество мухомора и некоторых ядовитых грибов, — с видом бывалой училки пояснила медичка. — Сушишь его, а потом…

Но она вовремя замолчала — резонно решила не разглашать рецепты. Прокашлялась громко и по-мужицки в сморщенный кулак и добавила:

— Ну, в общем, Куценко сам мог мухоморов насушить, теоретически. Вот так-то… Скорее всего, прокуратура этой версии и будет придерживаться. Мол, неблагонадежный неработающий и делинквентный элемент запросто мог насушить еще с прошлого года грибочков особых и вот так — наркоманить по тихой грусти. Потому и в петлю полез.

— У нас нет наркомании, — покачал я головой.

— Это в Зарыбинске нет, — возразила медичка, не уловив в моем голосе иронию. — А в крупных городах процветает. Поговаривают, даже наши артисты многие балуются. У меня подруга в наркологии в Москве работает, рассказывала.

Смотрела она на меня так, будто ждала вопросов. Мухоморьи технологии, значит, лучше не раскрывать, а вот про певцов известных потрындеть — это за милую душу.

— Артисты могут, они такие, ага, — перескочил я эту тему, — а вот что мне с Куценко делать? Как доказать, что его опоили? Больше ничего такого-этакого вы не обнаружили?

— Остальное все в норме. Ах, да… Еще косвенный признак, что он не наркоман — нет морфологических и физиологических изменений внутренних органов и систем, характерных для зависимых людей.

— И много вы вскрывали наркоманов? — недоверчиво уточнил я. — Их же почти нет в Зарыбинске.

— Сильнодействующие все одинаковы, что спирт, что героин, — ответила медичка. — Но я предпочитаю первый. Кхе-кхе…

Я заметил, как при упоминании спирта она сглотнула слюну.

— Ясно, большое спасибо вам, Тамара Ильинична! Никому не говорите о нашем разговоре, — в этом деле у меня был личный интерес, но как ей это объяснишь? Я добавил: — Сами понимаете… Прокуратура, чую, отказной состряпает, ну а я буду думать, как утырка прижать, хм… то есть, как подозреваемого найти.

— Если принесешь мне банку кофе хорошего, то могу дать тебе копию заключения с выводами. Только нелегально, конечно.

Я с энтузиазмом кивнул.

— Достану кофе, не вопрос!

— Но не проболтайся и никому не показывай копию, если что, скажу, что со стола сп*здил, — хмыкнула Пиратка.

— Замётано! Ждите завтра с кофе. Гоше привет.

— Нету больше Гоши, — вздохнула медичка.

— Как нету? Такой славный малый был, — слукавил я. — Наверное… сдох?

— Скормила я его Веньке.

— Веньке? Это еще кто?

— Хе-хе-кхе, — проскрипела «пиратка», мотая головой. — Вот вроде ментенок ты, а в чепуху веришь! Пошутила я, жив Гоша…

— Это хорошо, что с ним все в порядке, — улыбнулся я.

— Да не совсем в порядке. Болеет он… Венька его покусал, жрать не стал, выплюнул… Хе-хе…

Я решил не разбираться в этом кроваво-чешуйчатом деле, попрощался и поспешил на выход. На воздух, на свободу. Подальше от Гош, Макаров и прочих Венек.

Как я буду искать убийцу Интеллигента, я еще толком не придумал. Все-таки я не оперативник и не следак, полномочий нет ОРД разводить и поручения участковым рассылать. Тут надо придумать что-то другое, постараться использовать свои сильные стороны и навыки… А какие у меня сильные? Могу, что называется, загрузить базаром определенный криминальный (да и не криминальный тоже) контингент. Только, чую, убийство Куценко ведет отнюдь не к обычному криминалу, а к более тонкому, расчетливому и умному игроку. Тот, кто все это затеял, словно невидимый кукловод, управляет фигурками. А сам при этом умело остается в тени.

Вот узнать бы его цель и к чему все это было, тогда бы было проще. Зачем на меня было организовано покушение? Просто избить? Чтобы не совал нос? Или все гораздо сложнее? Может, они вообще пришить меня обирались, а когда поднажал, просто отбрехались и сказали, что мол, попугать хотели. Надо бы тряхнуть этих гавриков, которых я в гараже скрутил с Мухтаром. Они, кстати, уже завтра освобождаются из КПЗ. Срок административный за липовую хулиганку, что я на них повесил — истекает. С этими мыслями я сел в машину к Гужевому.

— Ну что? — с нескрываемым интересом уставился тот на меня.

— Есть плохая новость и хорошая… с какой начать?

— С плохой, конечно.

— Интеллигента, похоже, убили, в его организме обнаружен яд мухомора. Опоили до состояния невменяемости и в петлю сунули. Вот моя версия.

— Ого! Ну и дела… а хорошая какая новость?

— Гоша болеет, его Венька покусал…

— Нашлась управа на гада, — пробормотал Иван и завёл двигатель.

* * *

— Миха, ты завтра когда тех гавриков выпускать будешь, которых я тогда ночью притащил? Помнишь? Фамилии их забыл. Глянь в журнале…

Баночкин полистал пухлую книгу-журнал, поводил бровями, потер нос и проговорил:

— Самокрутова и Черпакова?

— Ну да, — вспомнил я фамилии горе-бандитов.

— Так это самое… Сан Саныч… Выпустил я их уже. Еще вчера.

— Как выпустил⁈ Им же завтра выходить, я дни считал…

— Им срок, что называется, скостили…

Да что ж такое тут творится, никаких пассатиж не хватит!

— Не могут по административке срок, вроде, скостить, — недоумевал я и копался в памяти своего предшественника, как в справочнике. — Сколько дал судья суток, столько и отбывать. Или я что-то не знаю? — продолжал я офигевать.

Баночкин поджал подбородок.

— Если начальник вмешается, то могут срезать срок. Самокрутов и Черпаков на хозработах были плотно задействованы. Добровольно-принудительно, вот и скостили им отбывание. По ходатайству Купера. Так, вроде, дело было, врать не буду…

— А ты меня почему в известность не поставил? — нависал я над Баночкиным злым орлом. — Не мог предупредить?

— Дык, это самое… Сан Саныч, я-то откуда знал, что тебе докладывать по ним нужно… Ты не просил. А чего стряслось-то?

Да, всего и не расскажешь.

— Провести профилактическую беседу с ними хотел, чтобы впредь не совершали всяких мелких хулиганств и не выражались грубой нецензурной бранью в местах общественных. Ну да ладно…

— Так давай я тебе их адреса скажу, и проводи беседы сколько хошь, — Баночкин в профилактику не верил, но опровергать мои слова не стал, а наоборот, вознамерился помочь.

— Да есть у меня их адреса. Спасибо, Миха, если что — извини, если претензиями закидал.

— Да не за что извинять. Ведь я понимаю… — дежурный перешел на шепот и даже оглянулся в своем «аквариуме», хотя кроме нас в помещении никого не было. Лишь иногда хрипела и трещала рация. — Сан Саныч, ты не знаешь случайно, Купер к нам надолго? Что-то слухи нехорошие ползут, что Петра Петровича того… это самое… изжить хотят.

— Откуда слухи?

— Да я в главк ездил давеча, мне надо было насчет санаторной путевки узнать. Там бабёнки одни в кабинете в медсанчасти. Сам знаешь, если такой коллектив, то обо всем на свете треплются. Я вот краем уха и подслушал.

— В этих сплетнях, мне кажется, доля истины есть, — грустно кивнул я.

— Вот ведь, просроченный компот! — воскликнул Баночкин и снова стал шептать: — Жалко так-то Петра Петровича! Он хоть и орал на меня всегда, но за дело… Что теперь с нами будет? Будем политподготвку каждый день до потери пульса изучать?

— Ты вот что, Михаил, наблюдай за нашим новым шефом, ты у нас как администратор в гостинице, все видишь, все подмечаешь.

Тот вскинул брови — наверное, изо всех сил попытался представить себя посреди «Меторополя». Или хотя бы «Дома колхозника».

— А что подмечать-то?

— Все… Куда пошел, когда пошел. Кто к нему приходил. Особенно все необычное замечай. И мне рассказывай. Договорились?

— Конечно… Мне этот Купер-хуюпер совсем не нравится. Он мне еще тогда, на физо, жуть, как не понравился. Я ведь так и не сдал. Мне теперь на пересдачу в область ехать.

Раздался телефонный звонок, и Михаил вздрогнул.

— Слушаю, дежурный Баночкин, — он поднял трубку и проговорил в тысячный раз привычную фразу.

Взял авторучку, подвинул поудобнее листок, приготовившись рутинно записывать информацию об очередном происшествии. Но рука его зависла, а листок так и оставался чистым, пока он слушал трубку.

— Что⁈ — только и выдохнул он. — Понял… Оставайтесь там, сейчас группа приедет. Нет! Наряд приедет, группа позже чуть будет. Как ваша фамилия? И адрес ваш еще скажите! Так положено… Все, ожидайте!

Баночкин хлопнул трубкой об телефон, будто тот был виноват во всём, что Михаилу нужно было выслушать. А потом повернулся ко мне на стуле и пробормотал:

— Сан Саныч, у нас убийство…

— Бывает, — пожал я плечами, — пойду за Мухтаром.

Он не мы, он слово «работа» любит и обожает.

— Двойное… Два трупа.

— О-па… Тоже бывает, — хмыкнул я, а про себя подумал, что в моей ментовской практике такое впервые.

Но это я, а чего Миха-то так впечатлился?

— Это еще не все… — выдохнул тот, а на щеках заалели пятна от волнения. — Знаешь, кого убили?

— Кого? — насторожился я.

КОНЕЦ ВТОРОГО ТОМА!

Читайте продолжение прямо сейчас по ссылке: https://author.today/work/378671

Nota bene

Книга предоставлена Цокольным этажом, где можно скачать и другие книги.

Сайт заблокирован в России, поэтому доступ к сайту через VPN. Можете воспользоваться Censor Tracker или Антизапретом.

У нас есть Telegram-бот, о котором подробнее можно узнать на сайте в Ответах.

* * *

Если вам понравилась книга, наградите автора лайком и донатом:

Начальник милиции – 2