Я видел сон, раскрылось небо, и упала звезда.

Я вижу – небо раскрывается, и злой сын неба падает в наши селенья.

Алексей Толстой

«Аэлита»

28 хлебника 1843 г. Эры Грома

Провинция Гатара, Синяя половина Двойной империи

Мёртвая зона

– Чего дьяволы боятся? Освящённой фугаски в тридцать пуд. Она, милаха, враз ямину роет, о-го-го какую – паровоз стоймя войдёт. У нас их, голубушек, шесть штук висит наготове. Только вахтенный увидит, что пора – пойдут вниз со свистом!

Так бывалый унтер-аэронавт подбадривал молодого матросика, с которым ему выпало обслуживать бомбодержатели. Здесь, по обе стороны вдоль килевого коридора дирижабля, чернели над люками адские «груши» в стальных оболочках.

Сквозь круглые проёмы видно было, как удаляется земля – рощи, извивы рек, чуть тронутые желтизной поля, изрытые окопами, покрытые язвами взрывных воронок, в чёрных пятнах от огнемётов и химических боеприпасов. Из люков веяло воздушной бездной, её дыхание вселяло страх в матросика. Одно дело авиашкола, а тут боевой вылет!.. Ну как дьяволы снизу лучевой пушкой подстрелят?

– Высоту наберём, там нечего бояться. Чай, не первая война. У господ офицеров разные приёмы отработаны!.. На три долгих звонка – маску натягивай, а то без воздуха ослабнешь.

Буфф! – из киля вниз хлынули струи балластной воды. Их подхватывал ветер и уносил, превращая в узкие шлейфы дождя. Дирижабль плавно поднимался всё выше и выше, его корпус пронизывала едва заметная дрожь от работы электромоторов. С натугой крутились пропеллеры, толкая вперёд громадное тело воздушного корабля.

Дзззз, дзззз, дзззз – пора отвернуть краны кислородных трубок и натянуть маски. Воздух в коридоре словно жиже стал. Хотелось вдохнуть глубже, а он не насыщал. Ранец с баллонами сделался тяжелее, давил лямками на плечи. Сквозь люки проникал холод, заставляя ёжиться даже в утеплённой форме.

Судя по стрелке высотомера, перевалили рубеж четырёх миль. Землю застилала сизая пелена, стиравшая мелкие черты рельефа, но кратер дьяволов различался чётко – тёмная плоская яма, окружённая пологим валом. Как бурая тарелка, по края вдавленная в грунт. Дно её, вал и пространство вокруг густо усеивали следы фугасных бомб и ракет, будто дырки от попаданий на мишени.

Полгода длилась осада кратера. Нет, теперь уже – блокада. Отсюда началась вторая звёздная война, сюда упала «тёмная звезда» пришельцев с красной планеты Мориор, здесь погибли тысячи солдат империи, но – смогли остановить шествие шагающих бронеходов, вылезших из-под земли. Ураганным огнём отвечали на палящие лучи, жгучим газом – на удушливый газ, пулей – на пулю, штыком – на кинжал. К лету натиск дьяволов ослаб, а в сезон урожая они вовсе притихли, только отстреливались. Редко показывались их многоногие живые машины. Любой подкоп пресекали сапёры. Осталось добить кротов в их норах.

При взгляде на фугаски матросик чувствовал себя смелее. Силища! С таким оружием можно гвоздить врага по всей стране. На Мир свалилась уже дюжина шаровых кораблей, но тем, что попали в империю, пришлось солоно – наученные первой звёздной, миряне встречали их быстрой атакой с земли и с воздуха. За пятнадцать лет между противостояниями планет люди многому научились и гостинцев приготовили немало.

Чмокнул, открываясь, клапан переговорной трубы. Сразу к нему приник унтер:

– Бомбовый пост к бою готов, ваше благородие!

– Предохранительные чеки – снять!

Щёлк, щёлк – чеки выдернуты. Корабль заходил на цель с поправкой на ветер; офицер-наводчик в командной гондоле переводил глаза от ветрочёта к бомбардировочному прицелу, выжидая верного момента.

– Первая пара – сброс!

Кнопка нажата. Фугаски оторвались от держателей и беззвучно рухнули в люки. Тотчас кондуктор газовой команды стравил гелий, уравновешивая потерю веса.

– Выровнялись?

– Так точно!

– Вторая пара – пошла!

Из глубины под брюхом дирижабля донёсся глухой, далёкий грохот взрыва. В кратере сверкнуло пламя, столбом взметнулся дым, взлетела вверх земляная волна – словно извержение вулкана.

Стянув вниз с лица маску, матросик озорно выкрикивал:

– Гром и Молот на вас! Привет от синих ВВС!

Над головами гулко удалило – буммм! Содрогнулась вся толща земли, каплевидные мягкие лампы качнулись, потолочные дуги едва слышно хрустнули. На облицовке низкого купольного свода возникли новые ветвистые трещины, полопались латки старых. В тарелку господаря упало несколько грязно-серых комочков.

При взрывах его широкое чеканное лицо осталось бестрепетным. Даже глаз к потолку не поднял, только замер. Сидевший напротив худой узколицый жрец кожей – или какое там особое чутьё у медиумов? – почуял, как напряглись мышцы под атласно-серым златотканым платьем вождя-воеводы.

Вроде, звуков обвала нет.

Выждав, пока сотрясение утихнет, господарь аккуратно извлёк столовым лапчатым пинцетом грязь из блюда, заметив лишь:

– Метко бьют.

Коротким свистом подозвал отрока-кравчего, стоявшего у дверей трапезной.

– Бегом к горокопам. Скажи сотнику моё слово – латать своды накрепко, проверить все опорные конструкции. Где ненадёжны – усилить, подвести столбы.

Дальше трапезовали вдвоём, без посторонних. Когда покончили с едой, господарь утёр губы и молвил – холодным, чуть зловещим тоном:

– С малых лет я привык верить вам. Если жрецы сказали, так оно и есть. Мудрость, инженерия, врачевание – всё в руках алых мантий. Вы способны предвидеть грядущее. Кто усомнится в ваших знаниях?.. Но теперь у меня появились вопросы.

– Спрашивай. – Жрец наклонил голову. Не по годам поседелый, с ранними морщинками у глаз, он был сух телом, словно пролежал в капсуле спячки годин пять-шесть, и внешняя «машина жизни» выдохлась, поддерживая его долгий обморочный сон.

– Почему вы не предупредили нас, что варвары способны на такой отпор?

В последнее время господарь иногда называл туземцев «миряне» или «эти люди», но сейчас, когда мысли и чувства его были особенно напряжены, он употребил обычное «варвары». Не мог ум главы подземного стана, смириться с тем, что отсталые туземцы недоразвитой планеты обложили его словно зверя в берлоге. Его, поступь чьих бронеходов вселяет ужас, чьи лучемёты разят почти на поприще вдаль!..

– Когда отправлялась первая армада, всё было иначе, – спокойно ответил жрец. – Проникающим вдаль зрением мы видели – у них паровые двигатели, зачатки электрических машин, оружие на силе взрывчатого праха. Для оптики варваров наши корабли были незримы, их прилёт оказался внезапным как удар молнии, отчего дикари и прозвали их тёмными звёздами. Если бы удалось отправить всю армаду, мир Санкари давно был бы у наших ног. Не вина мудрецов в том, что катапульты перестали метать шары в космос. Спроси себя – зачем станы Ураги начали междоусобицу, похоронили наш план?

– Не лезь в дела господарей, – грозно одёрнул жреца светловолосый богатырь. – Знай свои науки, учёный, а политику оставь нам!..

– Пусть так, – смиренно согласился тот. – Но своими распрями вы дали варварам передышку. Время было упущено, фактор внезапности – потерян. Дикари оказались на диво смекалисты, даже сумели кое-что понять из нашей техники. Благодарение Владыкам Неба, далеко не всё!.. Иначе после высадки мы бы и десть не продержались.

Не ответив, господарь взглянул на свод. Растрескался, того гляди рухнет на головы.

Поднимаясь на летунах-пузырях выше, чем достанет луч, варвары методично, день за днём сыпали на кратер мощные заряды. Пока был цел и толст полусферический купол – всё, что осталось после высадки от шарового корабля, – бронеходы спокойно росли, снаряжались и шли в бой один за другим, десятками, люди стана трудились без страха, но теперь…

Нижнюю полусферу давно растворили паты – многоцелевые живые машины, – отрыгивая кислоту, унося в зобу, в закожных и защёчных полостях пульпу, из которой ладилось буквально всё, от опалубки тоннелей до лучевых пушек. Так было задумано жрецами-мудрецами – расширяясь, новый стан в новом мире поедал оболочку, которая хранила людей в спячке и зародыши пат все двести суток межпланетного полёта. Подобно ползуну, растущему в яйце за счёт желтка, стан переварил и свою скорлупу. Вылупился на свет – изволь обзавестись зубами и шипами, чтоб биться за жизнь.

«Скорлупа… скоро купол станет не толще скорлупки. Что тогда?»

Сутки Санкари, которую варвары зовут Миром, чуть короче дня Ураги. Таких дней со времени посадки прошло ровно двести. Ещё один полёт, но – неудачный. В никуда.

Есть выбор – выйти всем станом на поверхность, биться насмерть и погибнуть с честью. Или – зарыться вглубь, где бомбы варваров бессильны, куда их горокопы не проникнут. Обмереть в капсуле, переждать…

И последний вариант – выполнить план жреца, хотя гордость господаря всякий раз гневно бурлила при мысли, что придётся вступить с варварами в переговоры. Но план уже приведён в действие. Восьмые сутки как идёт послание – идёт ногами, катит в одной из сцепленных цугом повозок, запряжённых паровым тягачом. Когда оно достигнет цели?

– Как там наш посыльный? – спросил господарь.

За обедом он всякий раз справлялся о пленнике, отпущенном на волю. Захваченный лазутчиками сотник варваров получил жизнь и свободу в обмен на клятву. Обещал доставить весть от господаря, кому следует.

«…хотя, по-моему, он согласился ради своей зверюшки» – Господарь с необычной для его суровой натуры теплотой вспомнил рыжего зверька с белыми лапками. Тогда бойцы били челом, прося дозволения убить тварь – бесовски умная, любой подземный ход унюхает, прямо лазутчица о четырёх ногах! Сколько сапёров сгубила, сколько подкопов врагу выдала!..

Но мягкая теплота её гладкой шерсти и затаённое глубокое урчание так умиротворяли, что вождь понял – никогда. Даже если придётся казнить за отказ сотника с варварским званиемштапс-ка-пи-тан, животное останется.Кош-ка, ки-са.

Было даже мимолётное желание оставитькош-ку для жены. Когда проснётся, будет её гладить, ласкать, слушать мурлыканье – и радоваться тихой радостью.

Если проснётся. Если не придётся перед смертным боем самому отправить её, спящую, к Владыкам Неба. Чтобы не досталась варварам.

– Он движется? – прибавил господарь, видя, что жрец тянет с ответом.

Тот водил пальцами по бронзовому обручу, висящему на подлокотнике сиденья. Орудие медиума. Увенчать голову металлическим кольцом, сосредоточиться, и откроется эфирный слух, и голос полетит за горизонт, чувства обострятся, позволят нащупать вдали одинокую фигуру средь дикарских толп.

– Утром я проводил локацию. Сотник удалился примерно на тысячу поприщ, его направление верное. Но рядом с нимкош-ка, её топот мешает слежке и чтению мыслей.

– Какой топот? Зверюшка ступает бесшумно!.. Или она сбивает твой луч? – внезапно догадавшись, господарь приложил перст себе ко лбу, потом указал на бледный лоб жреца.

– Именно. Что-то вроде силовой защиты, которая смягчает удар корабля при посадке. Только эфирная, тонкая.

– Дивная планета. Тут звери носят шерсть и могут блокировать слух медиума!.. Если нам суждено сохранить стан, я велю наделать ловчих пат, чтобы они доставили живьём сотню ко-шек. Пусть экранируют меня от вещунов! – На миг позабыв о блокаде, господарь усмехнулся, впервые за много дней.

– Шлем будет надёжней. Закажи лазутчикам принести побольше обломков от бомб – не все они взрываются, – и монтажные паты слепят шлем по горло.

Тон господаря тотчас изменился:

– Нас лоцируют? давно? Почему молчал?

– Поправка на купол, – теперь и жрец возвёл очи горе, изучая ломаную паутину трещин и полосы латок. – Медиумы у них есть, даже могучие, но им не попадались сотни мыслящих голов под сводом брони. Токи мозга преломляются, накладываются… Вдобавок, господарь мой, ты ничем не мечен! Кроме доблести и благородства, – оговорился он уважительно. – Но, выходя на поверхность с воинами и бойцами, ты становишься для вещунов открытым. Знай это.

– Я выйду не затем, чтобы вернуться в подземь. Тогда мне будет всё равно, слышат меня или нет.

– Повремени с последним боем. Послание почти у цели.

– Варвары могут его отвергнуть. В посланце я не сомневаюсь, ты постарался над ним, но как можно доверять тем, кому послано?.. У них своя вера, свои принципы, обычаи… отличные от наших.

– Но слово чести крепко как на Ураге, так и на Санкари. Ручаюсь, сотник клялся искреннее. Значит, у здешнего сословия владык так принято.

Откровенничать господарь решался лишь со жрецом, своим вернейшим помощником. С ним они обдумывали план «Посланник», с ним держали замысел втайне от всех остальных в стане. Ему же вождь мог приоткрыть свои сомнения.

– Я думаю – не выпустить ли на охотубрата? Ему под силу повредить летун-пузырь, это отучит варваров парить над кратером. Может он и ракетную батарею разрушить… Если явится к ним ночью, многих перебьёт. Так мы выиграем время…

– Брат – твоё лучшее оружие, – принялся увещевать жрец. – Пусть я несведущ в искусстве войны, но мне сдаётся, что пускать брата в ход ещё рано. Его явление должно быть шоком в неожиданный момент.

– …или всё-таки удастся получить помощь старых станов? Я приказал тебе взывать к ним неустанно…

В свете ламп, наполненных люминесцирующими бактериями, лицо жреца выглядело блёкло, а после напоминания о приказе оно стало казаться мёртвым.

– Скажи, что я отдам им половину рабынь. Половину зародышей и половину бойцов, – продолжал господарь со скрытым в голосе отчаянием. – Перейду под их руку как младший. Пусть только пришлют летуны с оружием и воинами. Ударят варварам в тыл.

– Поздно просить их, – тяжело молвил жрец. – Уговоры бесполезны. Они ждали вас и гибли, пока вы на Ураге выясняли, кто главней. Их осталось немного, они далеко. Летунам за ночь не одолеть такое расстояние, а днём они – мишень. Их ответ один: «Предатели, будьте вы прокляты». Такова расплата за клятвопреступление, господарь мой. Прости, если мои слова горьки, но они правдивы.

Господарь собирался сказать что-то скверное о вожаках первой армады, но тут чашка связи на столе запела сигнал срочного вызова – «Иииии!»

– Говори, – за шнур притянул он чашку к лицу.

– Атака варваров в юго-восточном секторе. Пять самоходных орудий, за ними несколько сотен пехоты. Дистанция полтора поприща от минного пояса. Идут под прикрытием дымовой завесы. Ведут пушечный огонь, стараясь детонировать мины.

– Пока в ответ не стрелять. Иду на пост. Вот, придвигаются всё ближе, – вставая, бросил он жрецу. – Штапс-ка-пи-тансо своей кош-кой хорошо разведал подступы для них. Скоро и на валу ракеты установят. А нам почти нечем рыть подкопы.

Печально кивнуть – что ещё мог жрец? Каждый землеройный снаряд, несущий клубень-мину или глаз-камеру, каждый бронеход, добытчик сырья, монтажная система – это пата. Без пищи паты не растут, они живые, хоть и машины. А варвары постарались выжечь в мёртвой зоне всё съедобное, даже траву. Устояли только обгорелые деревья.

Уже пошли в ход тела павших бойцов. Ещё десть дней, и настанет черёд свободных воинов. Рабыни в последнюю очередь – они вынашивают пат до ранней зрелости.

Да что там говорить, если жена господаря легла в плодный мешок наравне с рабынями!.. «Всё для стана, всё для клана», согласно заповеди предков. Какой она оттуда выйдет, ведомо лишь Владыкам Неба. Если выйдет…

«Мы съели желток яйца, доедаем скорлупу и скоро примемся пожирать самих себя, пока не обратимся в ничто», – невольно подумал жрец, оставшись в одиночестве.

Тем временем господарь поспешно поднялся в пост управления огнём. Пожалуй, из всех, кто находился там, он один был по-настоящему сыт. У остальных ввалились щёки, потускнела и зашершавела кожа. Даже имея питание, грибы – главный корм «людей шахт», – не могут расти так быстро, как их собирают. А кормить надо всех. Хоть шатайся с голодухи, но клади грибы охапками в пищеварилку, готовь кормовой сок для плодных мешков.

– Полный обзор. – Господарь сел к экранам. Далёкие глаза-камеры задвигались, собирая для него общий вид дикарской атаки. Часть глаз уже погасла – срублены ракетами, осколками.

Благодаря дымзавесе можно было поднять уцелевшие глаза на стеблях повыше над грунтом. За мутной пеленой едва виднелись силуэты самоходок, как ползущие хижины дикарей с дымовыми трубами на крышах. Вместо ног – катки-барабаны с косыми зацепами. Порой эти тёмные уродливые тени с грохотом выбрасывали снопы пламени. Ближе к валу земля взлетала, развороченная взрывами снарядов. Позади бронированных паровиков маячила редкая пехотная цепь.

Разрешение глазных матриц пока не позволяло различать мелкие детали, но по опыту господарь знал – штурм-пехота в противогазных масках и кирасах. За спинами ранцы с взрывчаткой, на поясах гранаты и сапёрные лопатки. Кто-то разматывает медный провод с катушки, прокладывает нитку те-ле-гра-фа.

«Приманка и прикрытие. Вызывают на стычку, а пока мы сожжём самоходки, они окопаются и будут на шаг ближе к цели».

Невольно его восхищало упорство примитивных жителей Санкари. Те, уступая «людям шахт» в оружии, бесстрашно шли на лучемёты, взяв наперевес наподобие пик длинные пистоли с кинжалами на стволах. Сражались свирепо и самоотверженно, под стать боевым патам.

Их много. Миллионы. Им безразлично, что Урага остывает, грибов недород, скважины дают всё меньше глубинного тепла. Они бьются за свою планету, против незваных гостей.

Что ж, каждый за себя.

– Пусть заберутся поглубже, – сказал господарь, указывая место на экране. – Минёрам и стрелкам-операторам быть наготове. Клубни взрывать – каждый третий. Если уложите весь отряд, получите двойную порцию еды.

– Эхайя! – оживившись, дружно ответила постовая смена. Вольных и рабов тут можно было различить только по причёскам, платью и наличию ошейника; в остальном их уравнивали худоба, серость кожи и голодный блеск глаз.

Он не стал ждать расправы над штурм-группой. На посту работу знают, выполнят, как полагается. Когда отзвуки далёких взрывов донеслись сквозь почву – ага, фугасные клубни пошли в дело! – господарь спускался на нижний, самый защищённый уровень, где лежали женщины.

Навестить.

Правда, во сне она не видит и не слышит. Но вдруг почувствует, что друг – рядом?.. Иметь бы дар медиума! Тогда с помощью обруча, через эфир, можно проникнуть в сон. Сильные вещуны способны на такое…

Каждый прозрачный мешок с полужидкой массой заключал одну, опутанную чёрно-синими питающими жилами. Под слоем желеобразной жижи лица казались зеленоватыми, безжизненными. Свернувшиеся клубками тела недвижимы, пульсируют лишь уходящие в рот и нос внешние жилы.

Вдоль рядов босиком перебегала от капсулы к капсуле патлатая малявка в ошейнике, с подрощенной патой на спине. Ощупывала – когда и ногой, – трубы жизнеобеспечения, проверяла, каково в мешках давление, заглядывала в датчики температуры и состава смесей. Кто-то должен присматривать за носящими, а людей мало. С каждым днём меньше.

При виде главы стана она заученно опустилась на колени, сделала жест, будто обнимает его ноги.

– Всё исправно, повелитель. Твоя супруга сыта и здорова, она в полном благополучии.

– Хорошо. Я доволен тобой.

– Смею ли я спросить?.. – За свисающими лохмами боязливо мелькнул взгляд исподлобья. На спине зашевелилась пата-кровососка; её лапы, обвившие тощее туловище малявки, скользко сдвинулись, над плечом поднялась безглазая башка.

– Да. Говори.

– Тот варвар… господарь с поверхности… вернётся?

«…который дал еды, – в уме докончил он за неё. – Тот, кто сказал «Мы уничтожим вас». Сотник – умелый убийца, но… Я чего-то не понимаю в варварах. Биться, презирая смерть, и кормить с рук отродье врага… Что у них в сердце?»

– Надеюсь, – словом вырвалась его мысль.

– Я буду ждать. – Малявка простодушно улыбнулась.

«Ну, похоже, у нас есть шанс! – сдержал усмешку господарь. – Если последняя пигалица за то, чтобы он пришёл…»

То же, но вслух, он сказал жрецу при встрече. Однако муж в алой мантии шутку не поддержал, напротив, отнёсся к ней серьёзно:

– Тут нечему смеяться. Она – единственная в стане, – от души благословила варвара именем бессмертных звёзд. Даже я не сделал этого, поскольку сотник – сын иного мира и иных богов. А зря. В случае удачи мы будем обязаны жизнью двум жалким созданиям – рыжей кош-ке и грязной девчонке.

Вождь слегка смутился:

– Посмотрим. Пока предпочитаю полагаться на оружие. Отряд варваров воины разбили, но следом идёт другой, впятеро больше. Чтобы остановить его, придётся поднять бронеходы и контратаковать. Иначе клин, вбитый в нашу оборону, станет чересчур велик. Тёмные звёзды?.. Тёмные, но не угасшие. Сейчас я докажу им это.

– Пойдёшь сам?

– Негоже мне под куполом отсиживаться.

– Помни про шлем. Один или два медиума издали следят за полем боя.

– Уступи обруч на часок, – потехи ради попросил господарь, протянув руку. Перед боем кураж подвигает на всякие выходки!

– Зачем он тебе без дара вещания? Для красы?

– Действительно. Оставь себе. К тому ж венец, как ты сказал – обычай царей-мирян, а подражать дикарям недостойно. Пожелай мне успеха!

– Как знать, может, господари Мира неспроста носят короны… – заговорил жрец, но вождь уже спешил по коридору, к ногастой платформе, чтобы нестись в бункер, где ждёт наготове бронеход.

Прерывистый гром сражения дрожью отдавался в глубине земли.

Месяцем раньше

Столичная провинция

Коронный пансион Гестель, школа медиумов и левитантов

– Как это – читать документы? – шёпотом растерянно спросила Лара. – Я и мысли-то редко читаю, от случая к случаю… Если разволнуюсь, тогда могу, но слабо-слабо.

Дары даются порознь. Или вещать и слушать сквозь эфир, или в полузабытьи порхать. Летучий медиум – скорей из сказок, чем из жизни. Но Ларе выпал особенный бонус, она была зрячий медиум. Таких среди вещунов два на тысячу. Этим Бези и воспользовалась.

– Запросто сумеешь, – убеждала Бези, румяная от азарта. Когда занимаешься чем-то запретным, кровь в жилах играет по-особому, а по коже прямо мурашки бегают. Страшно и сладко, словно вот-вот над травой воспаришь как левитесса.

По праву старшинства заводила первой лезла сквозь кусты Пастырского сада. Следом Ларита, подобрав юбку и изворачиваясь, чтобы не порвать о колючки казённое платье пансионерки.

Чтобы перейти ручей у пруда, обе разулись и теперь шли босоногими, от чего сердце Лары билось ещё сильнее. Вдруг мальчишки из мужского корпуса увидят?.. Свист поднимут. Или ботинки с чулками утащат и спрячут. Выкупай потом. Ещё обзовут – «босота».

Со слабым током ветра по саду плыл тонкий аромат лаванды, смешанный со сладким запахом роз. Этот букет жаркого лета вместе с пугливым беспокойством – «Вдруг поймают?» – кружили Ларе голову. Она нервно вздёргивала ноги, чтобы не топтать алые звёздочки гвоздик.

За отцветшими липами проступили белые стены главного, или Аббатского, корпуса. В бывшем монастыре всё звалось по-старому – Мёртвый сад, Святой пруд, кладбище святых сестёр. Боязней всего там, где могилки. Те, кто долго жил в Гестеле, говорили по секрету, сами трясясь от жути – ночью по Мёртвому саду скелеты гуляют и в часовне молятся. А на кладбище сестёр сто лет назад монашку-грешницу зарыли заживо, она до сих пор стонет под плитой.

Но у главного корпуса тихо. Тут одних аббатов хоронили, людей солидных, важных и к блужданиям не склонных. Хотя кто их знает. Всё-таки пастыри, с Божьим Оком на священническом обруче. Будешь в строгости пасти монахов и монашек, сам невольно суров станешь.

Так вот идёшь на цыпочках, тихо айкая, когда наступишь на сучок, а за спиной вдруг сердито: «Кхе-кхе! Это кто здесь разутые бродят?» Обернёшься – остов в истлевшей рясе, челюстью стучит и костяным перстом грозит…

Обернулась. Чуть не навернулась, налетев на корень. Тьфу ты!..

– Тс-с! – шикнула Бези. – Вон графские окна, кабинет его… Помнишь, как шкафы стоят?

– А то.

Могла б и не спрашивать. Память медиума – запись зубилом по железу, с одного погляда и навек.

Как раз железо – тайком взятый у слесарей стальной хомут с пятивершковой трубы отопления, – для входа в эфир мало годилось. Вместо стяжного винта ушки хомута скрепили проволокой, но на голове медиатор не держался. Велик. Хоть набекрень надень – сползёт на шею, обдирая уши.

– Прям как ваш ошейник.

– Замолкни, неумеха, – огрызнулась златокудрая подруга. – Я у принца без ошейника жила и вольная была. Придерживай руками… Левый шкаф от стола, две верхние полки. Личные дела там. Целься точнее, не кидайся в стороны лучом. Ощупывай по страничке…

Треть часа ушла на то, чтобы сузить зрячий луч, прочувствовать сквозь камень шкаф с бумагами. Ещё треть путалась в стопах плотно сложенных листов и мешанине букв.

Ясно теперь, почему важные документы хранят в железных шкафах? Э-кра-ни-ро-ва-ни-е. Полезно читать словари, там уйма умных слов и все чего-то значат.

Но приятней всего – про себя любимую читать!

– Ларита Динц… полных лет – четырнадцать… рост два аршина и десять вершков с половиной… вес сто один фунт… неправда, я похудела на фунтик… Это от учёбы.

– Брось, ищи обо мне, – нетерпеливо теребила Бези.

– …а про вещание вообще ни слова! Батя – ремесленник, кровельный мастер, мама домохозяйка, из прислуги, тут всё честно. Но что «слаба в чистописании», зачем граф так?.. Я выучусь, а в бумагах останется – де, малограмотна…

– Ой, ну залюбовалась ты собой, сил нет!..

Нашлась и картонная папка с бумагами Бези Гиджан.

Вообще-то у рабынь с красной планеты нет фамилий, только имя с кличкой. Фамилию – по названию стана, – дал граф, директор Гестеля, записывая девушку наставницей в штат школы. Опытная вещунья, не ученицей же числиться.

Но граф Бертон занёс в формуляр только то, что касалось гражданского статуса Бези. Вместо родителей прочерк – девица совершенных лет. «Рожден (а) в законе– Да». А кто проверит? «Вероисповедание– Языческое». Верит в свои три бессмертные звезды. «Титул, чин и/или звание – Штабс-ротмистр полевой жандармерии». Принцев подарок за нежность и труд вещателя. Мог бы полковником назначить свою птичку, но поскромничал. «Положено ежемесячного жалования…»

– И всё?.. Видела же, как он при мне обозначил: «Позывной – Безуминка»!

– Этого нет. Есть ведомость – какая мебель выделена, посуда и постельное бельё… Как пить дать, у его сиятельства двойная бух-гал-те-ри-я. Для ревизии одно, а что для медиа-реестра, то в несгораемом ящике. Там-то мы все как есть – кто лунатичка, кто вещунья…

– Зря крались, – проворчала Бези.

– Почему? Я, наконец, узнала, сколько тебе лет!

– Ну, и?.. – подруга прищурилась.

Возраст это всё! Главная женская тайна. И вообще важно для девицы – когда выйти из воли родителей, замуж или в монастырь, когда долговые расписки давать, наняться работать за полную плату… На что только юбки не идут, чтобы покинуть дом, жить самой, сойтись с любимым! Метрические книги в церквах подчищали, покупали лжесвидетелей, перед святым трибуналом врали…

Положим, Безуминке возраст не столь важен. Если была у принца медиумом и любимой, этим, считай, половина законов стирается. Но любопытно ж! Прямо сердце разгорелось.

– По-моему, граф что-то напутал. «Восемнадцать».

– Это по календарю, как родилась – когда приземлился мой шар.

– А я бы чуть больше дала.

– Так и есть. Рабынь доращивают с ускорением, чтобы быстрее могли пат выкармливать… и всё такое.

– Бррр. Как они тебя не высосали?.. Наша-то пата совсем другая, она лапушка.

– Ага. Свинья восьминогая, несытое проглотище. Одно хорошо – ласкова, и то затем, чтобы к кухаркам подлизаться и натрескаться от пуза.

Дальше читать – силы иссякли. Поэтому подруги, старшая и младшая, пошли назад к своим ботинкам. Надо ещё хомут припрятать, а то насидишься в карцере за нелегальное вещание. Бези как наставнице унывать под замком не грозит, а Ларе запросто.

Хотя, по совести сказать, Лара успела бегло полистать умом другие личные дела. Ухватила мало. Чтобы читать по строчкам, суток не хватит, и так выдохнешься – щёки ввалятся, пупок к спине прилипнет. Оказалось, что глядение лучом через эфир изматывает вдесятеро хлеще стирки. Сразу так есть захотелось и пить, аж слюна во рту спеклась.

Свою летучую дочурку граф вписал чин чином – Лисена Тор-Майда. Её служанку Хайту, юную дьяволицу с шарового корабля, обозначил подопечной сиротой. А вот Эрита, принцесса Красной половины, числилась под чужой фамилией как кавалер-девица.

Оно и правильно. Прознай газетчики, что Гестель – школа лунатиков и вещунов, и что в ней прячется от молвы светлейшая ан-эредита Красного престола, ведьма лунного полёта, так у ворот не протолкнёшься. Через забор полезут с фотокамерами. Графу придётся батальон белогвардейцев вызывать, что высочайшую особу оградить от репортёров, а заодно от анархистов-террористов.

«И поедет она, под охраной и вуалью, назад к батюшке Красному царю! – вообразилось Ларе с некоторым злорадством. – Потому что нечего было с моим парнем обниматься и летать с ним пО небу…»

Она сознавала, что не очень справедлива к Эри. В конце концов, той было некуда деваться, а под руками оказался только Огонёк. И того, наверное, пришлось в спешке упрашивать: «Ты придуши меня легонько, чтобы я сомлела». В ясном-то разуме левитанты не летают. А что было делать, если жандармы принца Цереса под дверью, наготове завернуть тебя в ковёр и – скорым маршем замуж за Его Высочество, объединять династии. Один путь – в окно и в облака. Таков девичий обычай, от немилого из-под венца сбегать.

«Но могла бы Огонька не целовать у Бези под кроватью. Да при свидетелях. Отлетались ведь уже, пора и честь знать!»

В шкафу у Бертона документы Огонька ей не попались. Теперь они в канцелярии медиа-батальона 22, где Огонёк кадет и даже при погонах. Сам он того дальше, в солнечной Делинге. Зачем, по какому случаю?.. Армейский медиум – казённый человек, едет, куда пошлют.

С глаз долой – из сердца вон!

Хотя Лара гнала прочь воспоминания, они возвращались вновь и вновь. Вот он написал на мятой открытке с цветочками: «Наверно, ты красивая. Давай дружить?» Потом приполз в овраг знакомиться, с револьвером и в противогазе: «Ты самая великолепная».

А третьего дня она отмедила ему в Делингу: «Можешь к ней вернуться, миловаться с ней – а ко мне не подходи! Я тебя ненавижу!»

«Кончен бал, погасли свечи», как поётся в господском романсе.

Её дорожки с Бези разошлись – златокудрая направилась к жилью наставников, а Ларе путь лежал мимо храма в девичий корпус. Эри с графской дочкой и её служанкой жили ещё дальше по аллее, в корпусе дворянок. Ни к родовитым, ни к Бези спроста в гости не зайдёшь. Сперва толкуй с консьержкой, потом та пойдёт доложить о тебе… То ли впустят, то ли консьержка скажет: «Почивают, принять не изволят».

«Ведь назвались Тёмными Звёздами, союз основали, клятву на графиньке приносили… Как забыть такое? Вместе с Бези вовсе под расстрелом были, принц за провал мятежа даже старую любовь не пожалел… Месяц пролетел – всё минуло! Теперь учись, книжки листай и исправляй чистописание…»

Навстречу, легки на помине, шли те самые Эрита и графинька. Под ручку. Грациозны, словно на картинке. У них, разумеется, платья чище и дороже, а для девушки главное – как ты наряжена и как ступаешь. Лара тотчас ощутила, что шагает без врождённого изящества. Откуда ему взяться в доме кровельщика?

«Нет, я выучусь! Буду ходить по-ихнему и даже красивей…»

Как ни старалась ставить ноги правильно, ей всё сильней казалось, что принцесса и графинька смотрят на неё со снисходительным презрением. Будто на гусёнка, ковыляющего к лебедям.

– Добрый день, анс. – В обществе дворянок именуют «барышни», даже если ты носишь цвет одного с ними пансиона. Наедине – как отношенья сложатся, а при людях всё строго. Этикет-с!

– Здравствуй, Ларита, – ответила Эри с улыбкой, показавшейся Ларе притворной и высокомерной. – Гуляла после классов по садам?

«Откуда она… ах, ты, гром божий, колючка на подоле…»

– Да, ходила к Святому пруду. Думала, утки плавают…

– О, там так идиллически прекрасно! – Лисси мечтательно вздохнула, подняв к небу большие синие глаза. – Но на кладбище сестёр ещё покойнее, густая тишь и зелень… Идём с нами?

С недоверием и тайной надеждой Лара дала согласие. Неужто вправду захотели взять её в компанию? То сторонились, лишь между собой шептались, а тут вдруг пригласили. Подозрительно как-то.

– Я полагала, из аудитории ты ходишь прямиком в библиотеку. – Принцесса разговаривала мягко, словно старалась усыпить бдительность Лары.

– Ну, да… Как правило, – поправилась Ларита. За языком надо следить, чтоб не посыпались простонародные словечки. – Я вожу туда Ласку, читаю ей. Она маленькая, но запоминает крепко-накре… дословно. Дай-то Гром, чтоб пата её глазки дочиста языком промыла. Она же зрячая была и сможет видеть снова.

– У неё уже радужки видно, – поделилась Лис, гордая лечебной свиньёй своей служанки. – Но не сложны ли для девчушки твои книги?

– Они внятные, складно написаны. Если что-то не поймёт, я объясняю. В конце концов, можно спросить у библиотекаря… Потом доучится! Ей медиумом быть, надо много всего знать.

Про себя Лара твёрдо решила перечитать всё, что было на полках – книги, словари, журналы. Затвердить и верно применять учёные слова. Только умом и знанием девчонка из рабочего квартала может в люди выбиться. Дар медиума – лишь полдела. Ласка тоже вещунья, но из-за ожогов на лице совсем неграмотная. Кто она поэтому? Просто живая эфирная станция, передающая депеши слово в слово, но не понимающая их. Световой телеграфист скажет – ре-транс-ля-тор. А надо, чтоб твой позывной произносили с уважением: «О, это ж Ларита-Ласточка, первостатейная вещунья в медиа-службе Его Величества! Среди наших самая завидная невеста. Поручик Огонёк к ней сватался – отвергла. Недостоин, мол, такой красавицы и умницы, при дворе принятой и с высочайшими особами знакомой…»

– Тебе приплачивают за учёбу Ласки? – спросила знакомая Ларе высочайшая особа, ведьмовски блеснув изжелта-карими глазами.

– Как можно? Убогим помогают не для выгоды, а… и не из жалости. Просто так надо. Чтоб они тоже к чему-то стремились, а не сидели пнём. Если б не пата, я б всё равно Ласку учила. Даже без дара ей доброе место нашлось бы. У нас в приходе Радуги Приморской есть псаломщица слепая. Поёт – у морских капитанов слезу вышибает, а это мужики жестокие, всеми штормами битые…

Разговорилась – и примолкла. Стоит язык распустить, тотчас простонародное нутро наружу лезет.

«Болтаю, как торговка с рынка… Прикуси губу, трещотка! Думай, перед кем откровенничаешь. Эри вельмож слушала, сановников, послов заморских, а Лис, поди, с князьями дружбу водит…»

– Если бы все так поступали… – вырвалось у Эри, но осеклась и она. Тогда заговорила Лисси:

– Мы хотим устроить чайный стол завтра, в храмин-день. После вечерни собраться у нас в корпусе. Есть галеты с корицей. К столу каждый принесёт что-нибудь от себя… Не откажешься?

Общий стол Тёмных Звёзд? Гром небесный, вот так случай!.. У Лары в груди потеплело. Наконец-то ей дворянки протянули руку. Глупо отвергнуть такой жест доброй воли.

– Я… охотно.

– С одним условием, – продолжила графинька. – Пригласительный билет на чай – подвиг. Надо подвигнуться и кое-что совершить.

«Так и знала – без подвоха тут не обойдётся!»

– А что именно?

– На могиле заживо погребённой будет лежать брошка. Кто возьмёт её сегодня в полночь, – голосом подчеркнула Лисси, – будет желанной гостьей в моей келье.

Потом она поманила Лару ближе и едва слышно прибавила:

– Вечером консьержка передаст тебе записку о том, где зарыта брошь.

«Во, попала ты, Ларинка!»

Ясно, затея принадлежит ан-эредите, дольше всех живущей здесь. Это её право – испытывать новеньких.

О посвящениях в пансионах вроде Гестеля были разговоры ещё в приходской школе, до того как Лара с голосами в голове попала в лечебницу для умалишённых. Сходить в полночь на могилу – вариант не худший! Закрытое учебное заведение располагает к разным выходкам, за которые на воле можно угодить в дисциплинарный или даже в покаянный дом. Если не в инквизицию. Запертые в четырёх стенах девчонки ох как горазды на выдумки…

И, как нарочно, нынче Бези привязалась: «Пойдём, пойдём, заглянешь в графские бумаги, для меня, мы же подруги, Звёзды, тра-ла-ла, бу-бу-бу». Ради неё выжималась до пота, а теперь – солнце к ужину, – изволь, не отдохнув, идти к могиле!

Но ведь согласилась. Слово – свято, поздно отказываться.

При мысли о тьме, что вскоре накроет Гестель чёрным саваном, Лара боязливо поёжилась.

Будь пата свойской свиньёй, впору её подговорить. Инопланетная тварь понятлива. Слов не разберёт, а смысл уловит. За угощение сходила бы, отрыла. Потом – проболтается Хайте, та – Лисене, и пропало дело. Со стыда сгоришь.

«Без неё обойдусь! Подвиг делают своими ногами, свинье не поручают. За чай с галетами у самой принцессы стоит рискнуть. Я тоже в свет хочу…»

Что есть «свет» и как оно там, Лара представляла себе смутно и восторженно. Балы, экипажи, оркестры. Кавалеры в шикарных мундирах целуют ей ручки.

«Господи, хочу! В тиснёных башмачках, в театр поехать, сидеть в бельэтаже и обмахиваться веером… и причёску пышную-препышную, с жемчужным венчиком… Всё будет. Когда выучусь!»

Ужин съелся мигом и без вкуса, просто улетел. Удалось побороть свою нервность и мирно уложить Ласку, почитать ей перед сном, пока малая не убаюкалась. Глядя во мрак за окном, Лара ждала при погашенной лампе.

Когда её саму почти сморило от усталости, в дверь поскреблись, словно в дешёвой книжке с картинками «Тайна баронской усадьбы, или Расплата за любострастие». Консьержка с подмигиванием вручила письмецо без подписи:

– Я тебя выпущу, и буду ждать обратно.

В ночи новолуния стрекотали кузнечики. Пока шла вдоль Мельничного сада, горьковатый дух тимьяна сменился запахом дикого цикламена, похожего на ландыш. Едва заметный звёздный свет призрачно обозначал аллею впереди. Одна-одинёшенька в пустынном Гестеле, Лара пробиралась к его самому безлюдному углу, где и днём ни души.

«Не боюсь, не боюсь… там никого… возьму и вернусь быстро-быстро…» – Между тем сердце ощутимо опускалось глубоко в живот и ёкало там.

Шаг за шагом – вот показались замшелые надгробия. Сама себя не чуя, Лара опустилась на корточки, прошептала молитву за усопших. От земли пальцам передался холод, как веяние из гроба.

Тут, не успела она нащупать свёрток вощёной бумаги, вблизи раздалось сдавленное, тоскливое вытьё:

– Ыыыуууаааууу…

Следом шорох, всё ближе.

Пальцы одеревенели, рот бездыханно приоткрылся, сердце совсем замерло.

«Ма-амочка… Покойница лезет…»

В следующий миг донеслось сопение.

«Э-э, меня не одурачишь! Мёртвые не дышат!»

– Пата! Ты, морда поросячья…

– Мня, мня! – радушно зачавкало чудище, с треском веток выбираясь напролом, будто кабан. Кто другой, увидев этакую тварь ночью среди могил, тотчас бы окочурился со страху. С множеством глаз, с носом-хрюкалом, пасть акулья, пегая голокожая туша на восьми ногах и хвост поленом. Ни дать ни взять – мертвуха, та, что гложет на погосте кости грешников! Но Лара, зажав в горсти заветную брошь, обняла свиноухую и расцеловала в мокрое рыло:

– Больше так не шути, ладно?

– Гу. Ларрра…

– Айда со мной! – подхватилась девчонка, враз смекнув, на что зверюга пригодится.

– Ку-а?

– На кухню, таскать пироги.

Это дело пата уважала. Кухня – место райское, там овощи в ларях, тесто и прочие вкусности. Главное, много в пузо не пихать, иначе двуногая госпожа надаёт по ушам.

Может, дурно так поступать, но графинька и принцесса натаскать себе харчей не смогут. Скорее помрут с голоду, чтоб соблюсти достоинство. Где они разжились галетами, бог весть. Наверняка с графского стола. От батюшки принять дозволено. А вот с карманными деньгами у дворянок туго! Их стол – со всеми наравне, даже в соседний городок не съездишь докупиться к празднику.

Зато пате жить привольно! У свиньи ни чести, ни совести, один риск схлопотать половником по черепу. Но свиная башка очень крепка, не всякой пулей прошибёшь. И зоб-мешок внутри. Укротит аппетит, скажет себе «Ня!» – пироги там полдня останутся сухи и свежи.

– От нашего стола – общему! Пата, вываливай.

– Ах! – схватилась за лицо Лисена. – Откуда столько?

– Пата знает.

– Хап-хап, – доложила свинка, подняв морду над блюдом с пирогами. Мол, похвалите за стойкость – таскала, хранила и не сожрала.

– Лара…

– Я ни при чём! Это она, умничка, сама… Верно, пата?

– Гу.

– И в житии святого Эгена сказано – что зверь принёс, то бог дал. Она тварь невинная… – Лара гладила добытчицу.

– Не стану выспрашивать, как пата додумалась, – прятала улыбку Эри. – Следует отдать часть Ласке и Хайте.

– Куда Хайте? Пата с ней жамками делится, «мамой» зовёт, вы ей кладёте от себя добавки – скоро платье расшивать, так отъелась. Ошейник ещё сходится?

– Платье – нннн, – поёрзала златовласка упитанным торсом. Одежда мирянок тесна, неудобна, с юбкой-колоколом. Как ловко было в накладной коже-обливке! На тело намазала, дала умом команду – ап! готов покров с горла до пят. Хоть ногу за голову заложи, нигде не лопнет. Хорошо быть кисою, собакою – им юбки носить не велят…

– Юница-хозяечка Хайту ругать, – ныла она Ларе, как новому лицу в келье. – Пани кси э вайтэй хафэса нэн ухалили-бу…

– Погоди, медиатор возьму. – Ларита приложила ко лбу чайную ложечку. Слабовато, но вблизи годится. – Теперь скажи ещё раз.

– За то, что у меня грудь растёт быстрей, чем у неё…

«Мне бы твои заботы. – Лара грустно сравнила пышку Хайту и себя. – Растёт, и радуйся!»

Чаёвничать не кровлю крыть. Трижды консьержка кипятила воду барышням, а они всё беседовали и беседовали. Блюдо с пирогами скрыли под столом, завесив скатертью. Ощущался сословный барьер, но пироги пришлись по вкусу, крепкий чай поднимал настроение, почти пьянил девчонок. По тону и отношению Эри и Лис выходило – угодила им Ларита.

«Так-то. Мы, приморские, нигде лицом в грязь не ударим. Ай да я! Разве могла вообразить, что за одним столом с Красной принцессой сяду чаи гонять, с графской дочкой пирожок переломлю?.. Всё дар, ему спасибо. Он чуть под пули не подвёл, он же сюда закинул. А ведь ехала в наручниках, под конвоем той бабищи… боялась, отдадут меня на опыты, как кролика».

– Счастлива, что удостоилась вашего приглашения, анс. Сердечно признательна за угощение.

– Взаимно благодарна, ан Ларита, – вежливо наклонила голову царевна.

«Пустяк, ан-эредита. Благородство – штука важнецкая, а червячка заморить всем охота – с титулом, без титула… Вон, глаза какие сытые. Будто намаслены».

– Знакомство наше было бурное, и я искренне рада, что ты согласилась принять меня в Тёмные Звёзды, – продолжала Эрита приподнятым, чуть звенящим голосом. – Войти в такой узкий круг намного тяжелее, чем блистать в свете.

– Ой, не скажите! Высший свет, там… такое творится, страшновато с непривычки. Взять хоть Его Высочество Цереса…

Взвинченный чаем ум вмиг представил принца внутреннему взору Лары. Ох, ужасен! ах, прекрасен!.. Недаром по нему барышни стонут, мало что фотогравюру его не лобзают. Отточен как сабля, суров как гроза, статен как конь. Покуривая сигару, холодно изрёк «К смертной казни через расстрел». Буквально в сердце врезался. Забудешь, как же!..

– Церес бесподобен. – Казалось, Эрита вот-вот прыснет, она даже ладошкой прикрылась.

– Вы… простили ему попытку взять вас замуж?

Принцесса посерьёзнела:

– Для меня это было испытание. Как для тебя поход на кладбище. Я справилась.

– Ещё чашечку? – на правах хозяйки кельи предложила Лисси.

– Пожалуй, довольно, – отказалась Эри, промокнув платочком лоб. Без присмотра дорвались до чая, сердце в груди так и прыгает.

– А я выпью. Без сливок и сахара.

– Лари, он очень сильно настоялся.

– Налейте, ан Лисена.

«Позвольте превзойти вас, Ваше Красное Высочество!» – Лара мысленно сделала реверанс перед Эритой.

Пока они вспоминали недавнюю пору, когда союз Тёмных Звёзд едва сложился, чай обрёл почти чёрную окраску и стал до того терпким, что вязал рот. Отпив, Лара сдержалась, чтобы не скривиться от горечи, но раз вызов брошен, придётся допить.

На последнем глотке она заметила, что в глазах всё расплылось, а голоса девчонок звучат издали, как бы с другого конца коридора в сто мер длиной. Вместо уютной белой кельи вокруг расширялась какая-то круглая зала пепельно-золотистых тонов, где потолком был ночной небосвод с пугающе огромной, выпуклой луной глиняно-сизого цвета. На стене мерцал, переливался медным пламенем силуэт жар-птицы с хохлом-гребнем и распростёртыми крыльями. Ниже виднелась надпись – из неё память удержала только слово «возгорится».

Посередине стоял стол в кругу нескольких кресел, частью пустых.

Она шла к нему, а голоса четверых, сидящих у стола, отдавались в её голове как громовые раскаты. Громадные, четверо походили на людей, но лица и руки их были железными, а тела окутывали мантии, похожие то на клубящийся дым, то на струящуюся воду, то на стальную чешую.

– Давайте призовём Огня назад, – сказала единственная среди них женщина. Одетая водой, она ужасала и восхищала своим видом ожившей статуи. Её лик лучился бледно-голубым лунным сиянием.

– Огнь нарушает правила, – возразил великан, покрытый дрожащим металлом. Под его одеждами билось багровое свечение, словно в кузнечном горне.

– Мы его выгнали, мы первые нарушили, – настаивала женщина.

Чтобы спрятать глаза от света четверых, Лара опустила взгляд на свои руки. Только что она держала выпитую чашку, а сейчас – поднос, с виду серебряный, и на нём стеклянные плошки, налитые густой бурой жидкостью. Но страшнее всего были чужие руки. Пальцы слоновой кости с блестящими шариками суставов, выше запястий перевитые сухие стержни вместо плоти.

Из зеркальной глади подноса на неё, не мигая, смотрел череп. Безо рта. Без носа.

«Пропасть адова, ведь я скелетом стала!.. Монашка прокляла меня. Это за кощунство, за то, что на могиле рылась…»

Хотела вскрикнуть – но ни голоса, ни звука. Она выронила поднос, вцепилась костяными пальцами в тощее горло, ощутила мёртвые кольчатые жилы.

На звон металла и стекла все четверо обернулись, устремив к ней сверкающие, пронзительные очи.

– Кто это? – указал перстом великан в земляной коре.

– У нас гость в духе. – Другой, покрытый мутным движущимся воздухом, начал подниматься с кресла. Длинные волосы развевались вокруг его головы, словно ветер вздымал их.

Падая на колени перед гигантом, Лара почувствовала, как её подхватили тёплые, живые руки, как пата облизнула ей щёки. Моргнула раз, другой – над ней обеспокоенные лица Эри и Лисены.

– Лари, ты слышишь? Ответь мне, Ларинка!.. – Лис чуть не плакала.

– Да… я… что?

– Ты так побледнела!

– Слишком много чая, – определила Эрита, сама испытывая дурноту и сердцебиение. – В другой раз нельзя столько пить.

– О, никогда!.. Мне показалось, что… Фу! Ужасно.

– Срочно отпивайся сливками! Давай, весь кувшинчик.

Лара послушно глотала жирные сливки, давилась и попёрхивалась, а перед глазами таял, исчезал железный лик в ореоле роскошных волос, покрытый золотой вязью.

– Возьми нас за руки и держись. Так будет легче, – почти ласково сказала Эри. – Ну? Мы – Тёмные Звёзды.

Того же дня, в полном соответствии с прогнозом астрономов, очередной космический корабль врага – одиннадцатый по счёту, – приземлился на Мир. Его падение видели у экватора, где лежит большой жаркий остров Кайдал. Чёрные дикари, вышедшие на ночной лов с масляными лампами, в оцепенении глазели, как гремящий огненный шар несётся по небу.

Словно луна, полыхая, сорвалась со звёздного свода! За шаром тянулся тающий пламенный хвост. Зловещий оранжевый отсвет лёг на горы и леса Кайдала. Замедляясь с надсадным рёвом, шар проплыл низко над горными вершинами, а потом канул вниз. От берега к морю донёсся тяжёлый гул падения.

Там, где возник кратер, тишина стояла недолго. Вскоре земля кнаружи от вала начала вздуваться, словно вокруг язвы появлялись волдыри. Один за другим бугры вскрывались, и на поверхность начали вылезать бронзово блестящие монстры с толстыми ногами. Наскоро осмотревшись глаз-камерами, бронеходы выпускали стебли с лучевыми пушками и принимались жечь окрестный лес. Для острастки. Чтобы никто не посмел приблизиться к новому стану.

По тонкому лучу скользни

Из непомерной дали,

Чтоб помыслы мои и дни

Тобою засияли

Михай Эминеску

«Лучафэрул»

Третий месяц по империи и сопредельным странам ходили толки о том, что синий принц Церес в жестокой опале у отца, венценосного Дангеро III. Казалось, летом «молодой дракон» был на взлёте, батюшка доверил ему командование армией своего царства. Но вдруг – недели не прошло, как принц лишён должности главкома, назначен главой Западного берегового округа, и теперь безвылазно сидит в крепости Курма на острове возле Эренды. Что это, если не почётная ссылка?

Или хуже – заточение?

От проныр-газетчиков трудно что-либо утаить. Тем более в эпоху телеграфа, когда новости летают по материку со скоростью молнии. Даже если введут жёсткую цензуру телеграфа, репортёры наймут медиумов-нелегалов – и вести понесутся сквозь эфир, от обруча к обручу на головах вещунов. Тут-то и стало известно, что при смещении Цереса в стольный Руэн прибыли дирижабли ВМФ с морской пехотой, были кровавые стычки жандармов принца с белогвардейцами Дангеро.

На устах – шёпотом, в доверительных беседах, – были слова «заговор» и «переворот». Время военное, от крупной чистки в армии Дангеро воздержался, лишь расформировал личный жандармский полк Цереса. Однако поговаривали, что в армии отставкой принца недовольны.

В салонах, на бирже, в офицерских собраниях нет-нет да звучало сквозь зубы: «Мало нам звёздной войны, ещё гражданскую вдобавок?.. Но младшему дракону не откажешь в смелости. Объединить империю, взять Красную половину под своё знамя… Лишь бы без крови. Раскол нас погубит. Разделимся – враги державу раздерут, а дьяволы добьют».

Шли дни, недели, но нелепое командование принца в военно-морском округе продолжалось.

Из Курмы он не выезжал, гостей не принимал. В Эренде им могли любоваться лишь по фотогравюрам и олеографиям – принц в тёмно-синем мундире жандармского полковника, принц на высочайшем выходе в окружении придворных чинов, генералитета, духовенства, послов и купцов первой гильдии, принц на своей яхте, принц в кабине ракетоплана, принц верхом на караковом жеребце. Мужчина мечты! Брюнет с властным серым взглядом, покоряющим наповал, с тонкими усиками и статью героя.

И сей кумир – взаперти в толстых крепостных стенах!

Когда же «Коронная почта» сообщила, что его сестра, принцесса Ингира, по нездоровью уединилась в «дочерних» покоях, сведущие люди поняли – высочайшая семья в крайнем раздоре. Если так дальше пойдёт, то не Синяя половина поглотит Красную, а наоборот.

* * *

Когда бы зеркала, словно фотопластинки, запоминали отражения и потом показывали слой за слоем, что накопилось в их прозрачной глубине – то здесь, в Бургоне, опустевшей резиденции Цереса, зеркала могли поведать череду удивительных историй длиной в полтора века. Можно представить, какие картины откроются там…

Вот за стеклом, картинно подбоченившись, любуется собой стройный, не по годам развитый парнишка – это юный Церес. Ко дню совершеннолетия отец подарил ему Бургон. Опасный дар – рядом кратер пришельцев, запретная зона, но «молодой дракон» страха не ведает. С ним рота свитской гвардии, как положено «особам златой крови, осиянным молниями», и эскадрон жандармов. Юнцу к лицу мундир жандармского поручика. Правда, усики едва пробиваются, но это дело наживное.

Мужает принц, его плечи всё шире, рост и звание всё выше, а рядом с ним возникают, как в калейдоскопе сменяя друг друга, мимолётные увлечения – челядинки, актриски, цветочницы, даже дворянские дочки. Куда их уносит потом? Зеркала молчат.

Вдруг – одна молоденькая задержалась. Дни, месяцы мелькали, а она по-прежнему возле Цереса. Стройная, с изящной фигуркой, златокудрая зеленоглазка, неловко носящая платье, зато привычная к ошейнику и обручу на челе. По губам принца можно угадать, как он зовёт эту избранницу – Бези, Безуминка, нежный кротёнок.

Но и её смела охота к переменам. Порой она грустно возникала где-то позади, в сторонке, выглядывая из-за плечика очередной фаворитки. Прежняя близость ушла.

Потом коридор опустел, зеркала стали безлюдны. За окнами сгустилась грозовая темень, раз-другой громыхнул гром – или ружейные выстрелы? – полыхнул отсвет молнии.

Снаружи – отрывистые команды:

– Занять выходы из дворца! Разоружать всех – свитских, жандармов. Покои Его Высочества взять под стражу. Третий взвод – к аэродрому, четвёртый – в лабораторию.

Белогвардейский капитан снял кепи перед зеркалом, пригладил светло-русые волосы. Рослый, мясистый, в пепельно-серой полевой форме, он изучал себя мелкими, близко посаженными глазами.

Позади него из двери принцева кабинета тусклые фигуры с натугой выносили кофры и волокли к лестнице. Не иначе, будут грузить у заднего подъезда в экипажи. Последним кабинет покинул крупный, медлительный мужчина в длинном сюртуке спаржевого цвета, невозмутимый как конь водовоза – даже в скучном лице его было нечто лошадиное.

– Благополучно ли в шкафах порылись, гере обер-полицмейстер? – вполоборота спросил офицер.

– С божьей и слесарской помощью, гере лейб-капитан. Можете ставить караул к дверям, – подходя, вяло ответил шеф тайной полиции. Для гвардейских шпилек его кожа была слишком толста – не проколешь. Что вояки презирают полицейских и жандармов, так было и будет.

Оба высокие, плотно сбитые, они смотрелись в зеркале как дальняя родня. Капитан моложе, с выправкой, а сосед по отражению грузнее, плечи и большие руки чуть обвисшие.

– Моим людям нужен доступ в лабораторию, – мягко молвил обер-полицмейстер.

– Никак не могу. Высочайше приказано всё, включая людей в здании, опечатать, сохранить и вывезти силами гвардии, без посторонних лиц.

– Там есть девица, по имени Бези. Не вмешиваясь в ваши полномочия, мои агенты могут побеседовать с ней час-два. Только разговор в отдельном помещении.

– Увы, гере, мне запрещено допускать кого бы то ни было. Давайте разграничим, что кому положено. Вам – обыск с конфискацией, нам – опись научного инвентаря и охрана резиденции.

– Уверен, вы здесь не соскучитесь. Вас ждёт много интересного.

Капитан слегка нахмурился:

– Остались тайники с сюрпризами? Разве ваши не все стены простучали?..

– Мы разграничены, – наконец-то старший соизволил посмотреть на младшего. – Придётся вам самому познать, что есть в Бургоне особенного. На личном опыте, включая неприятности.

Подвигав желваками, капитан принял вид полного равнодушия:

– Если вы о кротовьих ходах со стороны кратера – выявим, не извольте сомневаться. Неделя сапёрных работ, и кончен бал. Пресечём и замуруем.

– Вы слишком по-военному мыслите, дружище, – с неискренней лаской старший похлопал его по плечу. – Будьте немного политиком. Спросите себя – зачем кроты сошлись с Его Высочеством? Ради еды? Пока их не тревожат, они прекрасно обойдутся своим кормом. Ради защиты от армии? Но стража у старого кратера – давно синекура, там самые сытые солдаты и самые беспечные офицеры. Что же им было нужно от принца?

– Действительно – что? – озадаченно хмыкнул гвардеец.

– Даже я не знаю. Но если придёт свежая мысль на сей счёт, и вы поделитесь ею со мной, – подчеркнул обер-полицмейстер, – то можете надеяться на звание майора. Досрочно, без выслуги лет.

Вместо ответа капитан слабо кивнул. Такая сделка приказам не противоречит.

– И ещё позвольте дать вам чисто дружеский совет. Полистайте на досуге документы здешней канцелярии. Списки слуг – когда наняты, откуда родом, куда в отпуск уезжают, сколько отпускных денег на руки выдано, какие подарки получают к дням тезоименитства Их Величеств. Мало ли, вдруг что-то вам странным покажется…

– Например?

– Скажем, кто-то денег не берёт. Или в графе «место жительства» – прочерк. Держите таких людей на заметке. Спокойней будет.

Вскоре воины лейб-капитана убедились, что стеречь затихшую полупустую резиденцию – дело хлопотное. Силами штатной роты Бургон не охватишь. Одних аллей с дорожками полсотни миль. Там караульный пост, сям караульный пост, раз-два, все разбрелись, и без дела остались одни кашевары.

В казарме, откуда без церемоний вытурили жандармерию, что ни вечер шли хмурые разговоры:

– Опять завтра в дозор у восточных развалин. Нет бы их динамитом взорвать!..

– Давно пора. Нырище – окаянное местечко, даже дьяволы им брезгуют. Мне садовник сказал – мол, к старому замку кроты ни ногой.

– Да что они, враги себе? От руин и в полдень холодиной тянет, а чуть смеркается, из них туман ползёт. И тишина, как в погребе. Поневоле чудится то скрип, то шорох. Идёшь там – держи руку на затворе…

– Это всё от ереси и богохульства, – поучали старослужащие. – Кто Бургон строил – Громом был наказан, разума лишён. Не будь он царских кровей персона, горел бы в инквизиции на очистительном огне, а так дёшево отделался – под замком у родителя сидя, голову об решётку размозжил.

– В старину государи судили по-быстрому. Бочки с порохом под стены и в подвалы, весь вертеп с землёй сровнять, чтобы на дым ушёл и щебнем стал. Жаль, Его Высочество оставил Нырище как есть. Вырубить заросли, ямы засыпать битым камнем, паровой каток пустить…

– Засыплешь!.. Провал там, сказывают, глубже всякой шахты. Шаг ступишь – поминай, как звали. Бездна адова.

– Брехня! Девчонок пугать, чтоб с лакеями в кустах не прятались. А шуршат барсуки да лисы.

– Ну, будешь в дозоре, загляни туда. Если в провал промахнёшься, то уж собаку-говорушку точно встретишь.

– Застрелю её, чего с ней говорить. Ты ещё про живое дерево соври, а то мне скучно. Брось, друг! Тут челядь кисла без хозяев, от безделья напридумала, чего на свете не бывает… Лучше сходи в балаган, глянь пьеску «Кордель Безумный, принц помешанных». Оно куда занятнее.

Одни сомневались, другие храбрились, третьи держали руку на затворе, но все, отправляясь караулить восток обширного парка, озирались с особым вниманием. Может, собака-говорушка это сказки, а живое дерево – враньё, но чем бес не шутит?..

В тени, за густо растущими, переплетёнными деревьями руины Нырища выглядели мрачно и зловеще – обомшелые осколки стен, торчащие куски колонн на месте рухнувших ворот. Здесь государь Кренар командовал штурмом, брал приступом замок сына, а Кордель с мушкетом отстреливался из бойниц, глотая амулеты, взывал к царю тьмы: «Дай мне мудрость! Скорее!» Так и сгинул со своей бредовой мудростью в Квадратной башне, колотясь в окно. При нём-де и деревья парка шевелились, и псы по-человечьи говорили – не счесть россказней о принце-сумасброде.

Только Нырище осталось, немые груды камней в зарослях, куда ни тропинки, ни лаза. Забылось название старого замка, но тёмная слава по-прежнему жила здесь, словно память о заразном кладбище. Государь пожалел дворец с зеркалами, прочие строения, а замок сына снёс. Было, за что?..

Но опаска началась не с Нырища, она выползла из лаборатории, что гнездилась в двухэтажном дворце Птицы-Грозы, на западной стороне парка. Что ни говори, разрушенный замок Корделя заброшен и мёртв, просто оброс легендами как мхами, а в лаборатории жил сварливый сыч-профессор. Ну, чисто мухомор трухлявый! И этакий плюгавый старикан смутил ум целой роте лейб-гвардии.

Поначалу он сидел будто пришибленный, весь съёжился. Думали, вот-вот окочурится. Со старикашками из штатских так бывает, если в дом вломится солдатня, начнёт гаркать, топать, стучать прикладами и рыться по кладовкам. Однако сморчок ожил и забегал, будто таракан, когда начали сгребать в мешки его научные записки: «Нет! Не так! Складывать аккуратно! Дайте, я сам!»

Прыти и злости в нём открылось – на пять ломовых извозчиков. Не гляди, что худ и ростом мал, а бритая физиономия как яблоко печёное – простуженным скрипучим голосом мог осадить любого унтера и даже офицера. На помянутую обер-полицмейстером девицу Бези – к слову, очень миловидную особу! – прямо-таки рычал, пока её не проводили к экипажу с остальными, кого велено везти в столицу.

Похоже, он в лаборатории и спал, и столовался – настоящий чокнутый учёный. Для полного портрета колдуна недоставало черепушки на столе, чучела совы под потолком и книги с заклинаниями.

– Гере профессор, – пошучивали солдаты, – где ж ваши сосуды с уродами?

Шутки как отрезало, едва сошли в подземный этаж дворца. Гром небесный! да ведь старый злыдень людишек живьём маринует!.. В одном стеклянном гробу девушка, в другом парень, оба как сухие мумии, а кругом лампы могильного света, электрические помпы, трубки в инеи и каучуковые шланги. Иные осенялись, кое-кто шептал:

– Тут дело подсудное… за это – в святой трибунал прямиком…

– Что ж вы им – умереть не даёте? Или из могилы вырыли? Грех на вас, гере профессор!

– Молчать! – отсёк худой старик, одетый по-учительски в долгополый сине-чёрный сюртук. Верзил-гвардейцев, возвышавшихся на голову над его круглой шапочкой, он нисколько не страшился. – Ваше дело – вынести их по очереди так, чтобы все провода и трубки оставались на местах, насосы продолжали работать, а аккумуляторы давали ток. Бережно! Всем ясно?

– Помнится, Кордель тоже ставил опыты. Противоестественные и безбожные. Пока не свихнулся, – цедил лейб-капитан, наблюдая за осторожной работой своих подчинённых, вокруг которых сновал озабоченный, встревоженный профессор. – По его стопам идёте? Или воздух такой возле Нырища?..

Вначале замерев, профессор затем перевёл на него железно твёрдый взгляд:

– Какой вы факультет окончили, чтобы судить о законах естества?

– Высшую пехотную школу.

– Я учился в трёх университетах, был вольнослушателем в двух, и то считаю, что мои знания неполны. Тем более знание истории, которая вся – побасенки и враки. Увидеть в театре «Корделя Безумного» – мало! Надо хотя бы прочесть его «Письма самозабвения».

– Благодарение Грому, они сожжены. Случись им уцелеть, за них таскали б в инквизицию.

– А я по молодости отвертелся на допросе. Убедил всех, что донос был ложный.

В подземелье стихло. Слышалось, как вяло булькает бледно-жёлтый раствор в колбе.

«Картерет, – на подъёме вздёрнутых чувств явилось капитану, – его фамилия – Картерет. Он же был под судом за эксперименты на людях… Отовсюду выгнанный. Вот, значит, где окопался – под крылом у Цереса… Хитёр, сумел от инквизиции уйти! Ишь, старый хрыч, фанатик чернокнижия…»

– И что, увлекательное чтение?

– Не для пехотных курсантов.

– Но хотя бы с пьесой совпадает?

– В общих чертах. Визит к невесте в великое княжество, любопытство к Следу Молота, тайный поход под землю, амулеты… Потом смятенье разума и беспорядочные записи. Во всяком случае, о женитьбе он больше не помышлял. Всё больше о небе, о заоблачных мирах.

Хотя служба в белой гвардии дисциплинирует рассудок, капитану сделалось слегка не по себе. Небылицы гласят – кто прочтёт «Письма самозабвения», тот станет как Кордель… В мрачной атмосфере подземелья изложение профессора звучало угрожающе. Будто защищаясь, белогвардеец с усмешкой спросил:

– А насчёт собаки-говорушки?

– Пока амулет был на ней – говорила, что служить готова. Просила дать работу. Что-то невнятное вещала.

– Бесовский голос, – вымолвил один солдат, нащупывая Божье Око под мундиром на груди.

– Что ещё желаете услышать? – нехорошо кривя бледные губы, продолжал профессор. – О живом дереве, как оно людей хватало сучьями? Про существ, выходящих на морской берег?

– Довольно. – Лейб-капитан подкрепил слово резким жестом. – В богомерзких подробностях не нуждаюсь.

– Как раз подробностей в «Письмах…» немного. Потому делать выводы, тем паче подражать Корделю – бесполезно. Амулеты пропали, замок разорён, всё истлело. Я настоятельно просил Его Высочество воздерживаться от раскопок Нырища, и принц внял мне. Зато опыты с медиумами дали поразительные результаты…

Профессор уставился на стеклянный гроб с заключённой в нём спящей девицей:

– Когда-нибудь я разбужу их. Научный мир будет потрясён… Так, что встали как портновские болваны? – напустился он на солдат. – Живей, за дело! Аккуратно! Гром господень, ну и достались помощники!.. Тут нужны девичьи пальчики, а не ваши неотёсанные лапы!..

От капитана осталось скрыто, что произошло в лаборатории до прихода белогвардейцев. Наверняка какая-то бурная сцена с насилием. Обошлось без жертв, но все, кого он застал во дворце Птицы-Грозы – девица Бези, девчонка Ларита, вооружённые и разоружённые жандармы, – были в растрёпанных чувствах. Возбуждённые, как под хмельком, при том натянутые, напряжённые. Один профессор выглядел потерянным, будто его обокрали дочиста или вот-вот должны были повесить. Лишь приказ о перевозке в надёжное место со всем научным имуществом вернул блеск его глазам. Старичок вновь ощутил себя значительным лицом и теперь без устали подчёркивал, насколько учён и влиятелен.

– Капитан, вы представить не можете, каких трудов мне стоило отговорить Его Высочество от археологических работ! Слишком велик соблазн для сведущих людей – порыться в Нырище. Кратер и След Молота очень похожи, оба они – следы огня, упавшего с небес… Никаких археологов в Бургоне, никогда! Явись сюда с лопатой даже кавалер Карамо – он мой ученик! – его бы завернули на заставе. Гнать в шею! Без осмысления, без кропотливых предварительных исследований – ни шагу! Как раз на этом сгорел бедный Кордель…

Разговорился, заткнуть впору. За одно сравненье дьявольского кратера со Следом Молота Господня дедуле опять стоит на допросе побывать – пусть инквизиция определит, кощунство это или нет.

От себя лейб-капитан добавил бы пощёчину за упоминание Карамо. Родом из курутских горцев, перешедших к Синему царю, белогвардеец помнил родину и гордился учёными Красной страны – и тут вдруг услышать подобное! Археолог Карамо, искатель святынь, удостоенный милостей от государя – ученик Картерета, живореза и еретика!.. Да будь профессор дворянином светлой крови, впору его на дуэль вызвать, а так – жаль руки марать.

Прежде, чем укатить в фургонах со своими гробами и тетрадями, профессор успел накаркать такого, что во все души заронил сомнения. После его откровений спокойно ходить возле Нырища стало невозможно. Какой ни будь ты смельчак и вольнодумец, а станешь опасаться. Собака-говорушка, дерево с руками, амулеты нечестивые… Дева Небесная. Душа-заступница, спаси и сбереги!

Шли дни, а рота охраняла резиденцию, где оставалась, дай бог, четверть прежней челяди.

Министерство двора отозвало из Бургона лишний персонал, жилья челядинцев опустели, большие кухни остыли. Кругом закрытые ставни, на дверях – висячие замки. Гостей след простыл – кто сюда поедет? Больше не сновали через въездные ворота подводы и фуры с провизией. Зиял пустотой эллинг дирижабля «Гордый», на котором Церес хотел скрыться от родительского гнева.

Дворцовая мебель и люстры покрыты чехлами. Ковры скатаны, платья развешаны в гардеробных, всё пересыпано от моли новомодным нафталином или по старинке – камфарой, перцем и табачной пылью.

В аллеях чирикали птахи и парами слонялись патрули белогвардейцев, зевающие от безделья. Томное лето вяло текло над тихим парком.

Свыше приказали остановить электростанцию Бургона – что ей крутиться вхолостую без владетеля имения? Да и расточительно это в военное время. Оставили динамо-машину для неотложных нужд и генератор светильного газа.

На запрос о присылке сапёров лейб-капитану отказали: «Инженерные работы в резиденции Его Высочества воспрещены». Не иначе, сморчок Картерет постарался!

Впрочем, подземные дьяволы держались скромно, на глаза не лезли. Судя по всему, в столице знали, что кроты соседнего с Бургоном стана усвоили горький урок первой звёздной и ведут себя тише воды, ниже травы. На первый взгляд их вообще тут нет.

Но они были.

Управитель резиденции, печальный и поблёкший после утраты принца-благодетеля и большей части подчинённых, ясно дал понять:

– Патрулировать парк по ночам излишне. Для этого есть ночная стража.

– Мориорцы?

– Можете называть их как угодно, гере. Я их не нанимал и не платил им. Они подчинялись лично Его Высочеству. Если они продолжают выходить из земли, значит, его приказ ещё в силе. Дело слуг – подчиняться высочайшей воле.

– Ну что ж… Велите выдать мне запасной ключ от вашей канцелярии. Я хочу ознакомиться с документацией. Пусть обед доставят туда.

Допрашивать, выпытывать – занятие жандармов и легавых, честный солдат этим гнушается, но в том, чтобы читать бумаги, ничего предосудительного нет.

Под щебетанье птичек, сидя у открытого окна, лейб-капитан с каждой страницей убеждался, что шеф тайной полиции знает свою работу ищейки в тонкостях. Чтобы найти врага, подчас достаточно заглянуть в унылые списки и ведомости. «Убыл с должности без уведомления начальства», «Убыла с должности без…» Все в один день, когда арестовали Цереса. Теперь сличить с графами «место жительства» и «выдано денег». Три, пять… семь кротов и кротих! А вот ещё парочка.

«Какого чёрта они отказывались от жалования?»

На втором часу увлекательного чтения капитан ощутил себя мастером-детективом. Весь стол был завален гроссбухами. Нити истины тянулись из списка в список, оставалось их наматывать на карандаш. Накапливались и странности – исчезая, кроты оставляли казённое платье, выданное при найме на работу. Напротив, беглые лакеи из мирян крали всё, что подвернётся под руку. Часть этих вороватых слуг солдаты капитана отловили, пока брали под стражу Большой дворец. Попадались и жандармы-мародёры. Но кроты на кражах не были замечены.

«Поразительная честность. Или брезгливость ко всему мирянскому?..»

– Обед, гере лейб-капитан, – отвёл его от размышлений тихий девичий голос. – Где прикажете для трапезы расставить?..

Черноволосая худощавая девица в платье горничной кофейного цвета, с опрятным белым фартучком, в скромном чепце. Лицо её выражало лишь чинную предупредительность, вежливость и покорность, но большие серо-зелёные глаза смотрели как-то настороженно.

«Что это она?.. Я ведь не жандарм-каратель, не обижу. Уж моя-то форма – гарантия от наглости».

Во второй черёд, с запозданием, его привлекло слово «трапеза». Слишком торжественное, устаревшее. Так говорят на обеде у архиерея, в монастырях, на сцене, в горных замках Куруты – но в имении принца, известного передовыми взглядами?..

«Явно не поповская дочь. Поповна в горничные не наймётся».

– На малом столике, – указал кивком белогвардеец, и пока горничная спиной к нему негромко звякала судками, заглянул в список младшей женской прислуги: – Как тебя зовут, милая?

– Мелиса, гере.

«Место жительства» – прочерк. «Выдано денег» – прочерк.

– А по фамилии?

Звуки посуды прекратились.

– Может, у тебя есть другое имя? Настоящее?

– Разве я в чём-то провинилась? – сдавленно спросила она, не оборачиваясь.

Может быть, впервые за годы службы лейб-капитан видел мориорку настолько близко. Таких жгут на аутодафе по большим праздникам, чтобы народ крепче верил в победу. Здесь же, по документам, она служит второй год за платье и еду. Как горная холопка! От обычаев родины капитан отвык – на Синей половине они выглядели дико, несуразно.

И лицо, вполне людское лицо, даже симпатичное. Правильная речь, приличные манеры.

– Ты очень похожа на человека, – невольно молвил он.

– Вы тоже, гере.

Он расхохотался, откинувшись на спинку стула:

– Мне счесть это за комплимент?

– Как вам будет угодно. – Она потупила глаза, а тонкие губы её сжались, словно пряча улыбку.

– Огня, – приказал он, но когда она зажгла спичку, поднёс к пламени не папиросу, а листок со списком, над которым столько трудился. – Те, кто честно служат, достойны награды, а не кары. Я уважаю чужие обычаи, а ты уважь мой…

Со строгим видом она отступила, отрицательно поводя головой:

– Быть личной служанкой и согревать постель мне запретно.

– Да, как брать деньги за работу. Но не подарки? – достав карманные часы, лейб-капитан открепил от них серебряную цепочку. – Возьми. Дарю.

В глазах горничной словно вспыхнули маленькие солнышки. Она поцеловала сжатые кончики пальцев и, как в церкви на молитве, сложила ладони перед лицом:

– Вы истинный господарь, гере.

Всё-таки курутские традиции на что-нибудь годятся! В горах дать рабу денег – оскорбить раба; он не продажный наёмник, а живая часть клана. Зато одаривать вещами – право господина.

Приняв дар с поклоном, горничная хлопнула в ладоши:

– Шемет из стана Гиджа, к вашим услугам! Нижайшая просьба – не зовите меня так при посторонних…

– Я познакомилась с одним жандармом, – призналась Шемет, стоя носками на вощёном паркете и метёлкой из перьев смахивая пыль с позолоченной картинной рамы. – Мы встречались днём у пруда. Там нет подземных ходов, некому подслушать.

О подкопах своих соплеменников она помалкивала, но порой на прогулке осторожно вела лейб-капитана в сторонку: «Сюда ходить не надо. Там стоит акустический датчик. Пожалуйста, идёмте вправо».

Зная порядок караулов, легко было выбрать место и время для свидания, чтобы не попасть на глаза своим солдатам. Иначе пойдут разговоры: «Наш-то – женатый, а с горничной шляется». Втолкуй им, что у тебя на уме вместо галантных приключений!

Самым надёжным укрытием сейчас был пустынный Большой дворец с его анфиладой залов, множеством извилистых коридоров и укромных уголков. Посты – снаружи. Старший офицер входит через служебное крыльцо – проверить помещения, замки. Поддерживать чистоту и порядок управитель предписал младшей прислуге, прежде доступа во дворец не имевшей – для этих был чёрный ход.

– Мой друг совершил преступление, – откровенничала молодая дьяволица, – и поэтому вступил в полк. Синий повелитель вычеркнул его грехи. Гере, кто здесь нарисован?

– Принц Кордель, прозванный Безумным. Он построил Бургон.

– Красивый мирянин, с клинком. Так богато одет, весь в золоте.

– По тогдашней моде. Он был несчастлив и прожил недолго.

– Погиб в сражении?

– Искал запретной мудрости. В тысяче миль к югу лежит великое княжество, «кузница королев». Там озеро След Молота. По преданиям, оно – знак избрания небес, где зарыты алатырь-камни… Видишь, в его руке белый камень? Впрочем, тебе это чуждо.

– Я люблю сказки. Расскажите, гере! – ластясь, Шемет потеребила его за рукав. Сегодня она была в игривом настроении, не то, что в прошлые дни.

– Это языческие пережитки, церковь осуждает их. Всё прошло, и вспоминать не стоит. В наши дни старинных амулетов днём с огнём не сыщешь.

– Но вот же, – возражала горничная, указывая на потемневший парадный портрет и как бы ненароком прижимаясь боком к капитану, – он держит! Значит, вправду было?

– Что из того? Тогда художники и ангелов над головой изображали, так ведь ангелы живописцам не позируют. – Безмолвные намёки горничной были всё ярче, капитан позволил себе обнять девицу за плечико. Шемет запрокинула голову, облизнула губы, а взгляд её стал зовущим.

Ещё бы миг, и поцелуй случился, но вдали на лестнице послышался топот солдатских сапог. Мгновенно сменив тактику, лейб-капитан дал горничной крепкого шлепка и цыкнул, взглядом направив, куда ей спрятаться:

– Ну-ка, пулей за штору, сесть и не дышать!

Прислуга из кратера на диво понятлива – подобрав юбки, шмыгнула и скрылась в оконной нише. Вид коридора тотчас изменился; вместо скабрёзной картины «Обер-офицер мнёт служанку» глазам солдата предстало полотно «Гвардейский капитан глубокомысленно взирает на портреты давно усопших светлейших особ».

– Тебе чего, братец?

– Ваше благородие, осмелюсь доложить – к нам гости прибыли.

– Гости? – Капитан не поверил ушам. – Сюда?

– На заставе, ждут вашего соизволения. Сперва про них доложили управителю, а он: «Моё дело маленькое, теперь старший тут гере лейб-капитан, пусть он и решает, как быть».

– А что за люди в Бургон заявились?

– Иностранец, с виду благородный. Назвался древневедом – старину всякую ищет. Желает обозреть владение. При нём наш молодчик – компаньон или толмач, не разберёшь.

«Древневед… Археолог? – ломал голову лейб-капитан, идя вниз по лестнице. – Место проклято здесь или мёдом намазано? Однако профессор напророчил верно – лезут сюда, лезут. Ну, может, не Шемет, так они расскажут мне, в чём тут приманка».

Иностранец приехал богато – сам на электрокаре с каретным кузовом, в придачу трёхосный грузопассажирский паровик величиной с омнибус, на нём табор чернявых гибких слуг с посудой и припасами. Не теряя зря времени, смуглокожие слуги уже раскинули бивак вблизи заставы, разожгли костры, установили таганы и жарили блины на сковородках, под аккомпанемент дудки заунывно распевая какие-то басурманские песни. На электрокаре трепыхался жёлтый флажок «Нуждаюсь в подзарядке!»

Сам приезжий оказался импозантен – молодой, высокорослый, наголо обритый, со светло-бронзовым загаром и пшеничными бровями, в роскошном золотистом халате поверх белоснежной рубахи, подпоясан алым шарфом. Браслеты, ожерелье – литого золота со вставками из бирюзы, туфли – красной тиснёной кожи. Бледно-голубые глаза его смотрели настольно свысока, что лейб-капитан ощутил себя ниже, чем есть.

Компаньон – тонколицый парень с нездоровым лиловатым цветом губ, в лёгком летнем сюртучке и круглых синих очках, – терялся рядом с иностранцем, словно тот закрывал его своей тенью.

– Князь Мосекки, – назвался приезжий тоном, исключавшим предъявление визиток или рекомендательных писем. Мол, меня всякий знает.

«Из какого же он княжества?» – напрягал память капитан. Много всяких мелких государств на Великой земле! Войны прежних лет не все страны-малютки стёрли с карты Мира, а договоры держав закрепили их суверенитет. Звёздные войны прошли мимо малых стран. Что ж их князьям не разъезжать где хотят с музыкантами и поварами? Казна полна, знай себе гуляй, транжирь направо и налево…

«Или он с Вейских островов? Вроде, там есть княжества белых вейцев… если это не сказки вроде собаки-говорушки».

– Добро пожаловать, ваша светлость. Чему обязаны столь неожиданным визитом?

– Я путешествую по своим интересам. – Говорил чужестранец так же правильно, как Шемет. Сразу чувствуется, что язык не родной, а старательно выучен. – Изучаю и описываю древности Мира. Это коронное владение Бургон, верно? В хрониках сказано, что здесь собраны предметы искусства даже от позапрошлого века Эры Грома. Затем, изначальный замок Эремит…

«Нырище, что ли? О, а князь научно подкован! Из тех сведущих, кого нельзя сюда пускать с лопатой… Но с порога его в шею не прогонишь. Венценосная особа, канцлеру нажалуется. И умён вдобавок, меры принял, чтобы задержаться – сперва придётся зарядить ему аккумуляторы».

– Ваша светлость неточно осведомлены. Замок лежит в руинах, зарос непроходимыми кустами. Затем, владетель воспретил трогать руины. В его отсутствие коллекции заперты. Всё, что могу предоставить – офицерский обед, краткую прогулку по дворцу и парку, пока техники на машинном дворе заправят электрокар. Разумеется, если ваша светлость имеет письмо от министра двора о предоставлении вам покоев в Бругоне…

Барский жест его светлости означал, что бумажки от иноземных министров для него ничто. Наверно, в его багаже был златотканый походный шатёр, чтобы устроить ночлег по своему вкусу.

– Шести часов мне хватит. Проводите, офицер.

Царственно ступая, он шёл обок лейб-капитана, плавно поворачивая голову и порой задавая вопросы. Безмолвный компаньон держался сзади, держа лицо долу. Редкие встречные при виде экзотического князя отдавали неуверенный поклон – кто это? Если поп, почему налысо брит и без обруча?.. Даже Шемет в сторонке мелькнула – ну, ясно, девичье любопытство к каждому новому мужчине.

– Здесь – постройки нового времени, казармы охраны, – как гид, объяснял белогвардеец. – Шпиль в стороне – казарменная церковь.

– А более древние?

– Впереди, в полумиле от нас – круглая башня, построенная при Корделе. Она служила карцером для жандармов, которые хлебнули лишнего в увольнительной.

– Замок Эремит – рядом с ней?

– Восточнее, милях в полутора.

– Надеюсь, мы посетим его.

– Насколько позволят заросли. Ваше одеяние там может пострадать.

– Вы лицезрели коллекции Его Высочества? – сменил тему князь Мосекки.

– М-м-м… Мельком. Когда кабинеты искусств опечатывали после отъезда принца. Теперь он командует округом, вряд ли сможет часто бывать здесь.

– Впечатляющее собрание?

– Да, сотни предметов, в том числе античных. Но, по слухам, её видели немногие. Собрание личное, не для показа.

– Попадался ли вам артефакт в виде обломка плоского кольца? Пепельно-золотистый металл…

– Не припомню. Кажется, нет. Ваша светлость знакома с каталогом коллекции принца?..

– …или такая вещица? – пропустив вопрос мимо ушей, князь жестом фокусника извлёк из-под складок халата и предъявил капитану небольшой сально-белый камень, выпуклый и покрытый резными знаками, а по бокам огранённый. То, как он держал предмет кончиками пяти пальцев, живо напомнило лейб-капитану жест на портрете.

– Увы.

Их бегом нагнал запыхавшийся ефрейтор, откозырял:

– Ваше благородие, зовут на телеграф. Срочная депеша из столицы!

– Вынужден вас покинуть, князь. Служба! Я пришлю вам в провожатые поручика, а пока удовольствуйтесь обществом нижнего чина. Братец, покажи гостям башню, а затем идите в сторону Нырища.

«Интересные люди Бургон посещают, едва принц уехал! – усмехался капитан про себя, быстрым шагом направляясь к дворцу. – Ей-богу, профессор как в воду смотрел… Пусть высокий гость катит, куда пожелает, но телеграмму о нём отбить стоит. Разрази меня гром, но его цацка чертовски похожа на… Тьфу ты, и я верю?»

Но ждала капитана не депеша, а смущённый и растерянный телеграфист, недавно встреченный в аллее:

– Хоть не моё это дело, ваше благородие, всё-таки я должен доложить…

– Говори короче.

– С тем заморским павлином шёл парень… Конечно, в штатском опознать трудней, если всегда видел в форме, да очки вдобавок…

– Знакомый?

– Из жандармского полка, служил здесь. Сбежал, как прочие. Он медиум, был вещуном у принца. Звать его Ларион Кар. Бастард, курильщик мака. Вроде бы, сын кавалера из Красного царства, по фамилии Каран… Карам…

– Карамо?

– В точности! Именно так, ваше благородие. Я виду не подал, но потом сразу за вами послал.

– Благодарю за службу, – в знак одобрения хлопнув телеграфиста по плечу, лейб-капитан вышел со станции, на ходу доставая вызывной свисток. С крыльца, набрав воздуха, он высвистал сигнал «Дежурный караул – ко мне!»

Князь-чужак с антикварными плутнями – одно, а приближённый Цереса – случай государственной важности, повод вспомнить про «Слово и дело императора». На сей счёт есть устное предписание. Исполнить его – прямой долг подданного, чести не в ущерб.

– Ребята, – негромко заговорил капитан, обведя солдат глазами, – быстро взять из каптёрки велосипеды вестовых, плюс один мне. Ехать тихо, не звоня. Где спешиться, я дам отмашку.

«Надо простить профессору хоть половину басен и кощунств – в главном-то он оказался прав! Ай да дедок, глубоко понимает… Не сам Карамо, так его байстрюк явился вокруг Нырища пошастать… И раньше тут живал – приглядывался, что ли? Да вещун вдобавок! Выходит, наш светило-археолог смолоду с колдовками водился… Отчаянная голова! Ну, лихого красного рубаку во всём видно – что в бою, что в интрижках…»

Рассеялись чахлые облачка, послеполуденное солнце стало припекать, и экскурсанты скрылись от него в тени невысокой развесистой тёмно-зелёной липы, усеянной желтоватыми цветками. Здесь, под веяние нежного сладковатого аромата, белогвардейский поручик продолжил свой вдохновенный рассказ, наскоро сотканный из балаганной трагедии и нянюшкиных сказок.

– Когда безумства принца превзошли терпение отца, – артистично разводя руками, витийствовал он перед гостями, – из столицы выступили мушкетёры, чтобы занять Эремит. Но Кордель запер врата замка изнутри и велел стрелять в каждого, кто приблизится к стенам ближе, чем на полсотни мер. Там, где мы стоим, не было ни лип, ни дубов – только эспланада, открытая пулям и ядрам. Гремели выстрелы, грохотали орудия – царил ад кромешный! Сделав высокие катки из хвороста, мушкетёры и минёры подбирались к замку…

Его жесты указывали в непролазные кусты. Среди зарослей одиноко возвышался обломок стены из песчаника, обвитый диким лаковым плющом.

Позади слушателей поручика беззвучно возник лейб-капитан. За ним, мерах в пятнадцати, замаячил солдат с винтовкой на плече. С ироничной улыбкой послушав речи поручика, капитан тихо спросил:

– Ларион, зачем вы назвались чужим именем?

Парень в синих очках обернулся куда резче, чем следовало, а офицер продолжил, обращаясь к князю Мосекки:

– Полагаю, вашу светлость ввели в заблуждение. Этот молодой человек не тот, за кого выдаёт себя.

– Белая гвардия играет роль полевой жандармерии? – насупившись, нехорошо усмехнулся тонколицый парень.

– Куда деваться, раз жандармы дезертируют, – легко парировал капитан. – Напрасно горячитесь, вам ничто не угрожает. Приглашаю пройти со мной и дать кое-какие объяснения.

– Мой полк расформирован двадцать третьего полевика, неделю назад. Я заочно уволен со службы, мне объясняться не в чем.

В то время когда они препирались, князь спросил недоумевавшего поручика так, словно рядом ничего особенного не происходило:

– Ты женат?

– Помолвлен, – растерянно брякнул тот.

– Если хочешь обрести счастье в семье и увидеть лица своих детей, отойди к тому воину, что стоит с ружьём вдали, – с этими словами князь показал ему из-под полы пистоль с необычно широким стволом и взведённым курком. Убить из ракетницы с близкой дистанции – запросто. Кивнув, поручик начал отходить бочком, безотчётно и нервно двигая правой рукой у кобуры.

– Из уважения к вашему славному отцу я… – неосторожно сказал капитан.

– Да ешь его дьяволы! – вскричал парень в ярости, выхватив скрытый под сюртуком револьвер. Один за другим грянули два выстрела. Как подкошенный, повалился лейб-капитан – пуля пробила ему бедро. Схватившись за простреленный бок, поручик рванулся бежать, но рухнул, сделав дюжину шагов, и со стоном согнулся на траве. Наблюдавший издалека солдат заученно сорвал с плеча винтовку, опустился на колено и прицелился. Ларион шарахнулся, князь Мосекки ступил в сторону – отщеплённые пулей, от липы брызнули кусочки коры. За кустами раздались частые тревожные свистки, хруст ветвей.

Князь выпалил вверх – сигнальная ракета взвилась над парком, сияя как магний фотографа, шипя, разбрасывая искры и издавая далеко летящий пронзительный вой.

Выстрел за выстрелом опорожняя барабан, Ларион вынудил солдата залечь и быстро, как ящерица, отползти под прикрытие ветвей. Сам он с князем укрылся за липой.

– Беги, Мосех. Я прикрою, – бросил парень, спешно перезаряжая револьвер.

– Ларион, мне мила твоя верность, но прибереги её для другого случая. Я тебя на растерзание не брошу. Но чем-то жертвовать придётся… Положи ладонь на ствол дерева.

Сам он достал сально-белый амулет, подышал на него и прижал к липовой коре, шепча губами у самого камня:

– Мы – два – близко – защита. Другие – вокруг – атака.

К изумлению Лариона камень вмялся в ствол, словно в глину, и бесследно исчез.

После чего бритоголовый потянул парня за собой:

– Теперь – уходим. Вместо погони им будет, чем заняться.

Оглянувшись на бегу, Ларион заметил нечто странное.

Низко в небе, прямо над местом, где они только что прятались с Мосехом, мутилась невесть откуда взявшаяся серенькая тучка – пухлая, круглая как подушка-пуфик, похожая на линзу. Из тучки в липовую листву, волнисто колеблясь, спадали беззвучные оранжево-красные молнии, тонкие словно нити.

А липа…

Крона цветущей липы тряслась и раскачивалась, хотя соседние с ней деревья едва шевелили листвой под лёгким ветерком. От покинутого ими места доносился глухой скрип и тягучие нелюдские стенания. Вслед прозвучали выстрелы из револьвера – должно быть, раненый капитан нашёл силы достать оружие, но… в кого он целился?

– Солдаты! Ко мне! – хрипло взывал лейб-капитан, бледный как призрак. Оставляя кровавый след, он полз, опираясь на одну руку, палец другой давил на спусковой крючок, а боёк уже щёлкал впустую, гильзы в каморах были пусты.

Перед ним из земли выдиралась ожившая липа. Её нижние сучья взмахивали и шевелили ветками, верхние пригибались вниз, земля у ствола и вокруг вспучивалась, обнажая лохматые, в комьях налипшего грунта, боковые корни. Утробно хрустнуло – раскачиваясь, липа сломала державший её стержневой корень, приподнялась на разлапистых боковых. Кора на дереве трескалась, источая частые капли пасоки. В тряске с ветвей осыпались цветы, от взрытой земли и лопнувшей коры шёл пар, словно дерево разогревалось в движении. Как морской пульп на восьми ногах, оно медлительно и безобразно зашагало на расставленных корнях, вслепую нащупывая добычу ветвями-руками.

«Профессор был прав целиком. Во всём, – билось у капитана в висках. – Живое… оно живое… Это правда. Чёртово Нырище, зачем его до глубины не срыли?! Тут порча обитает! Кордель, потом кроты – вся земля кругом заражена! Кто в нечистом замешан, тот летит сюда на запах…»

– Спасайте поручика, – выдохнул он, едва его с двух сторон подхватили подмышками. – Остановите эту тварь!

Приказать легче, чем исполнить. Пули впивались в липу, но не ранили её. Трое отважились проскочить, уворачиваясь от корней, вонзили в ствол штыки, но сучья подхватили их и расшвыряли как бумажные фигурки. Стреляя и перекрикиваясь, солдаты бегом кружили на безопасном расстоянии от безглазого многорукого чудища, а липа упорно двигалась скрипучим шагом, пытаясь сграбастать человечков, смять, изломать и отбросить. На свист тревоги сбегались все, кто мог, но числом липу не одолеть. Кричали «Картечницу сюда! Нет, реактивную пушку! Вызвать пушку с расчётом!» Гнаться за беглецами было некому и некогда.

– Огнемёт, – морщась от боли, велел наскоро перевязанный лейб-капитан, лежавший на изготовленных из чего попало носилках. – Я видел его в арсенале жандармов. Накачать и зарядить, живо! Маните гадину по аллее, орите, топайте, стреляйте – она идёт на звук и стук.

Липа успела пройти полпути от Нырища до казарменной церкви, перепугав горничную – казалось бы, не робкую девицу, раз прибежала туда, где стреляют. Там чудище встретил унтер с баллонами огнесмеси и сжатого воздуха за спиной. Язык клокочущего пламени хлестал по живому дереву сверху донизу, липа пылала, но упрямо шагала, пока не начали падать сгоревшие ветви. Ломались корни. Потом с шумом повалился ствол.

– Погаснет – вновь облить керосином и жечь, пока не обратиться в угли, – распорядился лейб-капитан. Он руководил боем с носилок, подкрепившись чаркой водки, но выглядел плоховато и бледно. Поручика унесли, тому было ещё хуже. – Где слуги лысого князя? Арестовать всех!

– Как ракета взвилась – они таганы и сковородки бросили, попрыгали в паровик и ходу. Затем и держали мотор под парами.

– Отбить депеши в полицию – какой транспорт, приметы и прочее. Пусть ловят. Послать людей по следу князя и этого…

Глядя на горящую липу, лейб-капитан постепенно и горько понимал, что проиграл с ротой табору слуг, ряженому иноземцу и внебрачному сынку Карамо. Что против него обратили оружие, в которое начальство сперва не поверит, потом второй раз не поверит, и лишь свидетельства белогвардейцев под присягой кое-как убедят его. А затем им всем велят молчать, чтобы не расползались по империи чудовищные слухи о наследии Корделя, которое перешло к Цересу. О том, что принц властен оживлять деревья и давать дар речи псам, а его колдун-профессор крадёт мёртвых из могил. Это ложь, но именно так простой люд переврёт обмолвки гвардейцев, потому что кто-то обязательно проговориться – спьяну, ради похвальбы или за пять червонцев от репортёра бульварной газетки. И слава «молодого дракона» возрастёт. У славы нет цвета, она всегда возвышает.

– Хирурга вызвали?.. Ладно, несите меня в жильё.

Ночью, когда липовые угли давно остыли и перестали куриться белёсым дымком, в аллее показалась тень девушки, накрытой тёмной шалью. Крадучись, на цыпочках, с оглядкой приблизилась она к кострищу, натянула толстые перчатки и принялась тщательно перебирать горелое.

В небе едва светил серп юной луны. Пепел оседал на рукавах платья, ботиночки запачкались, но девушка рылась и рылась, пока с приглушенным возгласом восторга не выхватила из останков дерева белый камень.

Вместо зова она простучала каблучками по земле – раз, другой, третий. Ждать пришлось долго, но, наконец, из кустов вышли двое мужчин в чёрных комбинезонах и колпаках с прорезями для глаз и рта.

– Шемет, зачем звала?

– Вот! – гордо, даже заносчиво предъявила она находку. – Я добыла ценность для господаря. Моя слежка была успешна.

– Воистину… – проговорил мужчина, принимая камень из её руки. – Шемет, ты отличная лазутчица.

– Нашли ценность, найдём и сокровище, – сказал его спутник.– Если бессмертные звёзды и дальше осияют нас удачей…

Первый сделал жест согласия:

– И даже свершится то, ради чего мы вошли в связь с владетелем Бургона.

– О, уж это непременно! Где подведут лучемёты, и бронеходы откажут, и паты погибнут, там победят наши рабыни. Они и есть важнейшее оружие. Не так ли, Шемет?

Два месяца спустя

28 хлебника 1843 г.

Коронный пансион Гестель, школа медиумов и левитантов

В бывшей монастырской тюрьме пахло кошатиной, слышался мяв. На девятый день неустанных работ новый проект профессора Картерета обрёл, наконец, очертания и материальную базу. Для этого плотники сколотили виварий в пустовавшем складе, а ассистенты наловили в ближнем городке и деревнях полсотни котов и кошек.

– Всё по санитарным правилам! – твердил старикан, шагая вдоль клеток, где блуждали от стены к решётке пушистые узники, обнюхивая углы и жалобно мяуча. – Соблюдать месячный карантин. Ежедневно – чистка, мойка, дезинфекция.

Ассистенты – Сеттен с Китусом, – убито переглянулись за его спиной. Один показал жестом – «Петля!», другой – «Нож в сердце!» Им уже досталось, пока охотились на когтистых зверьков, а тут изволь вдобавок выгребать помёт.

– Гере профессор, у нас много опытов… Потом уход за спящими в подвале… Нужны ещё служители, иначе просто с ног собьёмся.

– Резонно. Китус, пройдись по корпусам пансионеров. Скажи, что я плачу двадцать лик за день службы. Масть, возраст и стати каждой твари должны быть записаны. Взвесить и обмерить их, присвоить номера.

– Опять здесь тюрьма, – поморщилась Бези, заглянув в виварий. – Ненавижу, когда запирают. Бедные кисы! Какой вы всё-таки жестокий, гере…

– В науке нет слов «милосердие», «жестокость». Есть одно слово – «истина».

– …как Чёрный Барон. Он тоже ваш питомец, как Карамо или граф Бертон?..

– Увы, нет. Барон Данкель заканчивал военно-медицинский факультет, где я был редким гостем. Но как учёный он заслуживает одобрения…

Бези сделалось противно, даже к горлу подступило. Учёные! банда извергов и кошкодавов!.. Один – стоило Тёмным Звёздам улететь с Карамо из-под его власти, – нашёл утеху себе по нраву, кошек в клетки сажать. Другой… О другом лучше не думать. Благодарение звёздам, Чёрного Барона она не встречала, зато наслушалась – хоть отбавляй. Шеф лаборатории генштаба, где мориорцев заживо на части разымают. Мучитель в чёрных перчатках.

Как Лара сказала бы – «Тьфу, и погасни!»

– У вас есть громовое небо, – напомнила она. – Там и за кошек спросят, помяните моё слово… Это невинные животные.

– Спросят – не за них. – Картерет обернулся с резвостью, для старца неожиданной. – На кошках я буду изучать наследственность. Жить здесь – куда лучше, чем носиться за мышами или бегать от псов. Представьте, ан Бези, что вы, удрав из стана, не попали к принцу, а стали лесной дикаркой. Боюсь, до нынешнего дня вы бы не дожили. Крестьянские вилы, дубьё… или церковная горелка. Ступайте, займитесь с Лаской уроками вещания. Взялись делать из малявки медиума – так делайте!

Хотя сравнение с ничейной кошкой укололо Бези, она пропустила его мимо ушей.

– Я Ласку отпустила. Пусть погуляет с девчонками.

– Ка-ак? А занятия?

– В эфире нелады. Помехи с северо-запада, со стороны Кивиты. Дальнее вещание совсем закрыто, связь еле пробивается. Похоже на мощный грозовой фронт, хотя… раньше я такого не встречала. И ещё – не во гнев будь сказано, – оговорилась она с язвительной улыбкой, – кошки мешают.

– Стоп, стоп. – Профессор двинулся к ней, в глазах его загорелось хищное любопытство естествоиспытателя. – Кошки? Почему? Вы шутите или…

– Ну… мне так кажется. Если с Кивиты идёт тёмная волна, вроде пульсации, то от вивария – как бы свечение. Эфирный звук в виде света. Очень неровный, слабый, но вещательный посыл сбивает.

Остановившись, профессор собрал губы куриной гузкой и углубился в себя. Потом спросил:

– Вы раньше видели многих кошек одновременно?

– Столько – никогда. Только мать с котятами в Бургоне – она разродилась у садовника, я бегала смотреть. Но без шлема или обруча.

– Ин-те-рес-но… Запиши, – Картерет ткнул пальцем на Китуса, – обшить стены вивария медной сеткой. Затем – поставить в план экспериментов общение медиума с кошкой через медиатор. Исполнитель – ан Бези. Если опыт будет удачным, я назову это… эффект Бези Гиджан! Так велит справедливость.

– Весьма признательна. – Девушка небрежно сделала книксен, подумав, что при всей сухости и беспощадности старик не лишён понятия о чести.

– Отдаю должное вашей наблюдательности, ан. Возможно, это путь к большому открытию.

– Свойства медиумов у животных?.. – вырвалось у Китуса.

– Именно! Я искренне рад, что окружён не тупицами, а людьми мыслящими и сообразительными. Следует проверить эффект на собаках, свиньях и овцах…

Едва Бези вообразила себя в свинарнике, беседующей с боровом, как ей снова стало не по себе, и она поспешила покинуть виварий. Китус увязался следом, нежно воркуя:

– Ты сегодня какая-то бледная…

– Спасибо. Всегда найдёшь, чем угодить барышне. Ласковым словом, например… Ты поэтому холост, верно? не из-за водки же?

– Без, я уже месяц ни капли… с тех самых пор, как Картерет меня током лечил…

Позади Сеттен бубнил, волочась за профессором:

– А одна кошка в ошейнике с бляхой. Надпись – «Шестой пехотный полк», и армейский Молот оттиснут. На свисток приманилась. У нас по соседству нет ни одного полка, как с ней быть?..

– Отвяжись, Кит, – почти умоляюще сказала Бези ассистенту. – Иди за медной сеткой, иди к Ветке в подвал, глаза ей промой… Только чтобы я тебя не видела.

– Понятно, я не принц… – отступил он, вздохнув. – Но семья у меня хорошая, с деньгами. И я без предрассудков. Всё бы по-честному сладили.

От жалости и сдавленного внутри смеха Бези захотелось плакать. Вот дуралей! С кем себя сравнил – бакалавр, из университета выпертый, и – Церес!.. Того гляди, ещё замуж предложит, в церковь потащит – Гром принимать. А то ведь родители в дом с язычницей не пустят.

«Ох, я бы представилась с порога!.. «Здравствуйте, свёкор со свекровушкой! Я из-под земли дьяволица, вдобавок вещунья, мила ли я вам?» Ну тебя, Кит, с твоими нежностями. Если искать семью, моя семья должна быть во дворце… В конце концов! Я не дам себя забыть и бросить. Не кошку выкинули! Пусть не жена, но любимая, близкая…»

Из лабораторного корпуса Китус скорым шагом отправился ловить юнцов и юниц, оставшихся тут на каникулы. Пусть за двадцать лик служат науке. Тогда, глядишь, больше останется времени на обхаживание Бези.

«Она что, ждёт генерала или адмирала? Увы, мужчины с золотыми эполетами давно разобраны, а кто из нынешних вояк выслужится до комдива – поди, угадай. Кукуя в Гестеле, мало кого дождёшься. Мы здесь на отшибе… Надо мужа в чинах – надевай шлем и шли вздохи лысому Куполу. Чем не жених? Штабс-генерал, холостяк, у государя принят, и столько кротов перебил, что давно к ним привык. Опять же, медиум. С ним, может, проще будет столковаться, чем с каким-нибудь котом Тиграном… Видишь? Выбор невелик! Брось свою бледную тоску и улыбнись…»

Когда Картерет вернулся в лабораторный зал, почитать свежих газет, он нашёл Бези грустно сидящей в вещательном кресле. Медиа-шлем был поднят на шарнире, чтоб и случайно его не коснуться. Отчуждённое лицо златокудрой девушки, казалось, сковано гримасой уныния.

– Можете идти к себе, – скрипуче молвил профессор, однако в голосе его мелькнула нотка заботы.

– Я привыкла к креслу. Столько под шлемом просидела… Здесь уютнее, чем в келье.

– Да. Мне понятны ваши чувства.

– Разве? – подняла она печальные глаза.

– После отъезда младших барышень стало тише. Конечно, их болтовня докучала, но без них стало как-то пусто… А навязывать своё общество кому бы то ни было – против моих правил. Что ж, утешимся новостями, затем вернёмся к опытам.

– Вы были женаты? – спросила Бези после долгой паузы, когда Картерет уже водрузил на нос очки и развернул листы «Глашатая». Развязная газета забавляла его и давала повод позлословить над вралями-репортёрами.

– Зачем это вам? – сурово взглянул профессор поверх очков.

– Так просто. Хотела представить вас под руку с женщиной…

– И не смогли?

– Вас я знаю только…

– …старым. Таким и останусь – старше императора и даже патриарха. Государь Дангеро мне годится в сыновья, а вот Отец Веры скорей ровня. Смолоду все позволяли себе вольности, только я и патриарх вовремя остепенились, выбрали одиночество, в то время как Дангеро… хм!

Бези оживилась:

– Вы виделись с отцом Цереса?

– Видел ли он меня? Вряд ли. Лезть на глаза прилично актёрам, певцам, но учёным… Предпочитаю держаться в тени.

– Каков он со стороны?

– Они с принцем разные. Схожи ростом, осанкой, немного манерами, в остальном же отличны. Говорят, Церес и Ингира много взяли от матери, Мариалы из «кузницы королев». Это лишний раз подчёркивает, сколь важно заниматься кошками, чтобы понять, как из рода в род передаются признаки.

– А по характеру? – продолжала выпытывать она.

– Ан, вы могли бы сами разузнать. Что мешало вам представиться Его Величеству? К чужим грешкам он снисходителен. Глядишь, допустил бы к руке фаворитку сынка… В свете принято иметь пассий, тем более неженатым.

– Церес запретил, – глухо отозвала Бези. – Велел сидеть как мышке, пока батюшка в Бургоне. Наверное, стеснялся, что я – кротиха…

Картерет хотел было объяснить ей, почему осторожный принц таил её от батюшки, но вместо этого вновь углубился в газету.

– Смотрите-ка, мы вовремя убрались из Бургона. Если верить бульварной прессе, там появились чудеса в духе Корделя. Какой срам!.. В эпоху, когда прогресс достиг невиданных высот, когда наука идёт семимильными шагами, они позволяют себе писать: «Дерево ожило и растерзало парковую стражу»! Гром небесный, что за времена?! На одной странице – и старинные бредни, и объявление: «Ныне, 28-го хлебника, на космодроме в Эрендине астральный корабль «Авангард-4» будет установлен на стартовом комплексе…»

– Ожило, в нашем парке? – Бези изумлённо заморгала.

– Так пишут! Должно быть, читателям наскучила война, надо чем-то подстегнуть их интерес. Как это сделать? Взять до дыр зачитанные нянюшкины сказки, сборник балаганных пьесок, переврать – и в печать!.. Откуда взято? куда цензура смотрит?

Вернувшись к тексту, он примолк, недовольно шевеля губами. Глаза его бегали по строчкам, а в сердце вкрадывалась смутная тревога.

«Об этом ужасе поведал по секрету свидетель, нижний чин белой гвардии, просивший не называть его имени. Он долго скрывал событие, но больше не в силах был молчать…»

– Принц показывал мне дерево, – заговорила девушка неуверенно, – старый дуб возле той круглой башни, где жандармов запирали протрезвиться. По пути к Нырищу. Дуб так криво стоял, словно он шёл и на ходу застыл. У него корни из земли торчали как подогнутые ноги… Ствол весь изрубленный, в шрамах, и цепью окован – та прямо в кору вросла. Нижние ветви спилены. Церес говорил, что…

– Мне тоже, на прогулке, – огрызнулся профессор. – Чудес не бывает.

– А я? то есть – медиумы?

– Любое так называемое волшебство, – назидательно заметил Картерет, – есть знание, которое пока нам недоступно.

Мир без чудес вдруг показался Бези столь нестерпимо унылым, что захотелось на воздух, в свет и зелень садов. Даже во рту стало пресно, до того было заунывно поученье старца.

«Срочно надо пожевать. Чего-то кислого!»

– Пойду. Скоро обед, а у меня маковой росинки…

Картерет спохватился, что останется один со своей мудростью под низкими сводами, как в склепе.

– Хотите, я велю принести обед сюда?

– Нет-нет, не трудитесь!

В Аптечный сад Бези пробиралась крадучись, кружным путём, далеко обходя и женский, и дворянский корпуса, потом по тенистой аллейке позади лазарета – и через пролазину в живой изгороди. Ложку и нож несла в ридикюле. По дороге осторожно озиралась – не видит ли кто, куда она идёт?.. Благо, заросли старинных – ещё монастырских времён, – сиреней и жимолостей защищали её от чужих глаз.

И даже в саду её не покидали опасения – ну как из кустов кто-нибудь выглянет? Зрелище непохвальное, предосудительное – дворянка, наставница юных вещуний, столовыми принадлежностями выкапывает коренья, кое-как их очищает от земли ножом, споласкивает наскоро в ручье – и в рот. Жуёт как животное, некрасиво сидя на корточках, подобрав юбки. А где манеры, приличия? Какие разговоры после этого пойдут по Гестелю – лучше не думать.

Но что делать, если ужасно хочется – до слюнотечения, до икоты, до спазмов в животе хочется выковырять из земли именно этот корешок, манящий своим горьковатым запахом, сводящий с ума. Хочу-хочу-хочу, никого не слышу, ничего не вижу, просто умираю от желания… Даже почва, в которой сидел корень, кажется вкусной.

Доев, она вздохнула и утёрла платочком губы, испачканные жирной землёй – тут, откуда ни возьмись, из боярышников, густо росших у ручья невдалеке от Бези, вылезли двое военных. Подкрались – веточкой не хрустнули!.. Пехотный штабс-капитан и жандармский нижний чин, оба с револьверами наизготовку. От неожиданности девушка вскочила; в глазах у неё потемнело, словно серая вуаль затуманила высокие кусты, лужайку, фигуры мужчин. Дурнота подступила снизу, остановив дыхание на вдохе.

– Тихо, барышня, – негромко сказал офицер, приложив к губам указательный палец левой руки, затянутой в перчатку.

– Я буду кричать. – В страхе Бези попятилась, чуть не упав. Зрение прояснилось; она смотрела лишь на приближавшегося офицера. – Не трогайте меня! Нет!..

– Где кошки? – наступал штабс-капитан, нацелив ствол в грудь Бези. Он походил на помешанного, а жандарм – тем более, весь какой-то мятый, с бешеными глазами, револьвер в руке трясётся. – Здешние люди украли мою кошку. Я этот паршивый пансион переверну с ног на голову, чтобы…

– Бези! – внезапно воскликнул жандармский сержант. – Безуминка, ты что тут делаешь?.. Ваше благородие, я эту девушку знаю!

– Нож?.. Ножик, а ты здесь откуда? – уронив ложку, исполнявшую роль лопаты, Бези уставилась на парня из полка принца – и не просто из полка, но из команды медиумов. – Вы меня… так напугали!

– Кто эта особа? – рыкнул офицер, взведённый как пружина, того гляди нажмёт на спусковой крючок. Злые глаза его недоверчиво и цепко изучали Бези.

– Наша. Своя. – Нож бессильно опустил оружие. – Не извольте сомневаться, ваше благородие – она поможет. Она добрая, я вам клянусь. Бези…

– Кошки в лаборатории профессора, в виварии, – начала Безуминка медленно, наблюдая за оружием офицера. – Я вас провожу. Только вы… уберите это, ваши пушки. Не надо стрелять. Тут охрана… Давайте всё по-хорошему сделаем. Нож, ты чего такой… пьян, что ли?

– Мы с фронта, с кратера. – Сбив кепи на затылок, Нож с усилием растёр себе небритое лицо ладонью; глаза его блуждали, будто он вот-вот упадёт в обморок. – Без, я трое суток не спал. И его благородие тоже на нервах. Грома ради, дай где-нибудь выспаться… хоть часа два… только обещай одну вещь.

– Ну? – Бези чуть осмелела, хотя со штабс-капитана глаз не сводила – чего от него ждать?

– За его благородием будешь присматривать. Даже на миг не упускать из виду. Я тебе и револьвер отдам.

– Зачем?!

– А попытается бежать – стреляй в него.

«Оба на фронте рехнулись, – в тоске подумала Безуминка, жалея, что пошла в Аптечный сад не вовремя. – Вот она, война, что делает с людьми!..»

Как ни странно, на слова сержанта офицер ничуть не возмутился, только ещё больше помрачнел и, убирая оружие в кобуру, кивнул:

– Нож говорит правду. Вы должны будете сделать это, барышня. Я приношу вам мои глубочайшие извинения за испуг и невежливое обращение. Дело в том, что… я стремлюсь в столицу против своей воли. Я ищу встречи с высочайшими особами и не знаю – зачем.

«В столицу. С высочайшими особами, – повторила Бези про себя, словно запоминая депешу для передачи в эфир, и сразу находя в словах штабс-капитана свой, особый смысл. – Не знаю – зачем… Зато я знаю – зачем».

– Дай сюда, – решительно протянула она руку. Нож послушно вручил ей оружие, которое тотчас исчезло в ридикюле. – Идёмте со мной.

Стрелять она не умела – но какое это имеет значение?

Экспедиция кавалера Карамо

Остров Якатан, царство Гуш

2600 миль к северо-северо-западу от Гестеля

Собраться вместе Тёмным Звёздам удалось лишь за поздним обедом.

Уши Лары заложило от стрельбы, правую руку по самое плечо ломило от напряжения и ударов рукоятки револьвера в кисть. Сарго ученице спуску не давал, натаскивал как взрослую. Будто нарочно измывался, чтоб она от своей затеи отказалась.

Тут кто кого переупрямит! Она сдаваться и не думала, просто железина тяжёлая и сильно в руке бьётся.

С попаданием пока было туго. Мишень украшалась дырками там и сям, но редко – в середине. Лисси стреляла точней.

«Стрельба, сестричка – только полдела! – наставлял корнет. – Собой владеть и содержать оружие в исправности – вот главное. Разборка и сборка вслепую, а самое святое – чистка! Чем хозяюшка гордиться? кухонной посудой. Так вот, драить револьвер ты должна хлеще, чем свои кастрюли. И по сторонам не зевать!»

В стороне у барьера Огонёк палил из «красного грома». У него тоже получалось так себе, хотя пули ложились ближе к центру мишени. Вдобавок он, похоже, нервничал из-за патронов – таких, «бутылочных» калибра 7,5 линий, в Гуше не достать, разве что купишь у восточных офицеров.

А когда перезаряжали оружие, он даже не пытался разговор наладить!

И стрельбу Лары не обсуждал.

Хоть бы сквозь зубы сказал: «Нормально, у тебя уже получается».

Или боялся, что она начнёт его меткость оценивать?..

Лара сделала попытку похвалить: «Ловко работаешь», но он лишь буркнул: «Да, ничего так» и отвернулся.

Грустно.

За обеденным столом наконец выпало время побеседовать – только Эри про свои дела помалкивала, но все замечали, что она держится с плохо скрываемым торжеством. Весёлый взгляд её поблёскивал, жесты выдавали нетерпение, а улыбка на тёмно-пламенных губах вспыхивала чаще, чем обычно.

– Кавалер велел летучую гадину утопить в спирте, – доложила Хайта. – Её повезут на материк, учёным господам на растерзание. Они всё режут на части, что им достанется?

– Хайта, такова наука, – разъясняла Лис. – В академии ищут тайны жизни.

Чтобы вдуматься, Хайта приложила палец к носу:

– Жизнь – это когда живое. А мёртвое – это тайны смерти. Вот профессор Картерет, тот изучает живое… Он тоже в академии?

– Его оттуда исключили. – Разгорячившаяся и проголодавшаяся за день Лара с аппетитом ела мясную поджарку под остреньким перечным соусом. – Бези рассказывала мне… Дедушка Рикс ни с чем не считался, мог человека уморить ради науки. Натуральный живодё… ну, мучитель настоящий, инквизитор. Представляю, как он без нас тоскует – пытать некого! Наверно, за ассистентов примется… Прелесть! мы вернёмся – а Сеттен с Китусом уже заспиртованы! вот их мечты и сбудутся – винищем захлебнутся…

– А я опасаюсь за кошек, – печалилась Лисси. – При нашем отъезде профессор диктовал Китусу заказ на сотню кошек…

– Это ему Карамо нашептал, чем заняться. Учёный спор про… – Лара прищурилась, вспоминая учёное слово, – …наследственность! Вроде, если у кота хвост белый, а у кошки чёрный, то какие будут у котят? Рикс ещё два шкафа тетрадей испишет.

– Цвет хвоста – от бога…

– Лисси, ну какое богу дело до хвостов?!

– …и зачем ради этого кошек неволить?

– Уверяю, кошки будут «за» всеми хвостами и лапами. Казённый корм досыта и любовь без края.

– О, Ларита! пожалуйста…

– Кошачья порода такая, что делать. Через год в Гестеле ступить будет некуда, сплошное «мяу». Они плодущие! Но на самом деле Карамо с профессором хотят вычислить, что станет, если медиум и лунатичка…

Лисси чуть не подавилась от смущения.

– Летающий вещун родится, – вмешалась Эри. – Но слишком редкая пара – с разными дарами.

Подбирая вилкой рисовый гарнир, Лара искоса, чтобы Эрита не увидела, взглянула на неё – «Редкость?.. Да что вы говорите, Ваше Высочество? А ваш ночной полёт в обнимку с Огоньком?» – и продолжила расспрашивать златовласку:

– Хай, много нашли кротовых нор?

– Я с патой – две, Каси – три. Они между домами, а выходят наружу, за стену. Бояться не надо – под гостевой дом ходы не прорыты.

– Мне посчастливилось выведать важный секрет. – Эрита не вынесла переполнявших её чувств и таки решила поделиться с Тёмными Звёздами, приоткрыть краешек своей радостной тайны. – Я опробую его наедине, а потом покажу вам. После ужина, хорошо? Нет, пока не расспрашивайте, я ещё не разобралась хорошенько.

«Подумаешь, какой-нибудь гушитский фокус, – чуть пожала плечом Лара. – С моим небесным ключом не сравнить…»

На свидание с Юнкером Карамо и Лара выехали в мотокарете посланника. Разведка донесла – в Панаке неспокойно, были возмущения черни. При подобном раскладе лучше быть на колёсах, с вооружённой охраной.

– Гере кавалер… – сидя рядом на кожаном диванчике, Лара долго набиралась смелости, и таки решилась. Стрельба в тире, учёба на дирижабле и жизнь в Гестеле, где она стала самостоятельной, придавали ей сил утверждать своё «я».

– Да, ан? – тепло взглянул на неё Карамо, до того наблюдавший в окно дверцы за суетой на панакских улицах.

– Вот, я участвую в ваших делах… конечно, я не должна знать всего, но… Вы мне так много доверили, я вам очень признательна.

Кавалер скрыл ласковую улыбку.

«Может, она далека от того, чем я занимаюсь двадцать лет, но уверен – это её увлекает. Она пытлива и сообразительна… лишнее доказательство тому, что кровь двух орденов в ней не угасла, а напротив – возгорелась с новой силой. Ну-с, милая кареглазка, сделайте ещё один шаг… но помните – прикоснувшийся к тайне отмечен ею навсегда».

Тем временем Лара плела свои простенькие – не чета дворцовым, – хитрости:

– В Гагене так говорят: «Плох кровельщик, если не видит кровлю целиком». Вам ведь нужна помощница, я верно поняла?

– Соратница. Но вы ещё молоды, ан…

– Тогда проще оставить меня в гостевом доме и не звать больше.

– А вы сможете там усидеть?

– Я усидчивая. Буду читать книги из библиотеки. Может, заведу знакомства с умными людьми. Даже когда выйду замуж… мысли-то останутся со мной. И когда-нибудь я доберусь до того, что хочу знать.

– Что именно?

– Почему ключ говорит. Зачем его надо собрать, кто его сделал… ну, и всё-всё-всё остальное.

«Познать тайны Отца Небесного до последней» – вспомнился Карамо орденский завет.

«Голос крови!.. Поразительно – он просыпается порою в нежном существе, чьё назначение – любить, растить детей, вести хозяйство… Нет, нет – та, что задалась целью всё узнать, стоит выше званий госпожи и хозяйки. И дети такой женщины – рыцари будущего века».

– Эти загадки, ан Ларита – не просто девичьи забавы.

– А я не просто девушка, я медиум. И потом, вы же меня посвятили…

Рассмеявшись и встряхнув тёмно-русыми волосами, Карамо хлопнул себя по колену:

– Кто вас учил дискутировать?

– Наш пансионный поп, отец Конь. Он такой языкаст… то есть – красноречивый.

– Сдаюсь. Против красоты и святой церкви я бессилен. Но… возможно, вы разочаруетесь, ан – многих ответов я и сам не знаю.

– Если повезёт, я вам помогу.

– Очень надеюсь. Мы подъезжаем.

Квартал оптовых купцов, где стояла церковь святого Лавана – место благополучное и чистое, улицы тут замощены камнем, дома часто построены на имперский лад, хотя куклы-души на карнизах и здесь попадались. Раскосые гушиты, торговавшие с материком, желали выглядеть респектабельно, даже принимали веру Грома – но оставались собой.

На пороге церкви Лара замялась в неловкости. Входить одетой по-мужски… местные воспринимали её наряд как должное, а что скажет священник? Ступишь – тотчас пономарь выскочит: «Это против устава. Извольте покинуть сень Грома!»

– Я подожду снаружи.

Можно помолиться и перед вратами храма, кланяясь Птице-Грозе, что над входом. Наружная охрана царственных персон так всегда и делает.

Входящие поглядывали на неё. Какая воинственная юная девица! строгая прическа, ремень на талии и револьвер на поясе… наверное, цари-драконы учредили новый род войск.

«Теперь Карамо мне расскажет! – думала она, осеняясь и отдавая поклон. – А то, что я – инструмент, что ли? Я даже голос ключа слышу, а он – небесный. Только странный… Действительно, как граммофонный, неживой. Если ангелы так говорят…»

– Примете ли от меня святой воды? – тихо спросил вблизи молодой мужской голос.

Лара с дрожью обернулась.

Он!

Для встречи Юнкер приоделся, как здесь обычно рядятся торговые агенты – белая сорочка с фатовским воротником, небрежно повязанный чёрный галстук, палевый жилет в кофейную полоску, лёгкий жемчужно-серый сюртук нараспашку, за атласным кушаком – кошель и револьвер. Узкие панталоны бледно-табачного цвета и сияющие ваксой щегольские сапожки. Широкополую шляпу он снял и непринуждённо обмахивался ею, как веером.

– Жаркий вечерок, не правда ли?

– А в другой раз так подкрадёшься – будет худо, – ощетинилась Лара. – Зачем явился? вечерня ещё идёт! И хватит на меня пялиться, я тебе не подружка…

– Мои глубочайшие извинения, Ласточка…

– …и не Ласточка!

– Как же тебя звать, если не позывным?

– Ан Ларита, – надменно процедила она.

– Чудно, – повёл он плечами, не отводя от неё глаз. – А меня зовут Ларион, вот и познакомились.

– Ты это выдумал, прямо сейчас, чтобы ко мне подбиться.

За ними издалека наблюдали водитель, шоффёр и охрана кареты. Старший матрос с карабином на плече уже ступил было на лестницу – что-то разговор у барышни с молодчиком слишком сердитый, не вмешаться ли? – но Лара жестом остановила его: «Спокойно!»

Глубокие глаза Юнкера помрачнели, тонкие губы поджались, он водрузил шляпу на столбик каменных перил и, распустив галстук, развёл в стороны крылья воротника. На бледной коже ниже яремной вырезки у него было красиво, каллиграфически выколото чёрным: «ЛАРИОН».

– Не убеждает?.. Иногда я лгу, но с именем всё строго.

– Извини, – смутившись, хмуро ответила она.

– Пустяки. Кто ждал такого совпадения? Похоже, твоя матушка тоже почитает святых Ларов. А брат у тебя есть?

– Младший… но имя у него не парное.

– Значит, кто-то в семье умер… искренне сочувствую.

– Что ты привязался? это моя семья! я же в твои домашние дела не лезу.

– И не дай бог, – спокойно сказал Юнкер, завязывая галстук, потом замялся и продолжил более мягким, извиняющимся тоном. – Вчера я испортил тебе прогулку… Назначь наказание. Выкуп. Что хочешь. Только… давай говорить без вражды. Помиримся? – Он глядел просительно.

– А… я пока не знаю, – честно ляпнула Лара. – В смысле, не надо мне выкупа. Всё уже стряслось, не поправишь.

– Ты говоришь о том пареньке?

– Не твоё дело!

– Ясно. Если не выкуп, тогда что-нибудь другое.

– М-м-м… как ты вещаешь без шлема?

– О, это случайно! срыв, от волнения. Ты появилась вблизи, я дымил… это должно быть тебе знакомо.

– Дурман действует как гигаин?

– Не пробуй никогда. О чём ещё хочешь спросить?

«В фаранской крепости есть «составная часть устройства»? – вертелось на языке Лары, но она смолчала. Во-первых, Ларион соврёт. Лгать умеет, сам сказал. Во-вторых, это тайна Карамо…

«…и моя» – Впервые Лара ощутила, что повязана большим общим секретом, как в союзе на клятве.

– На кого ты работаешь?

– Я переводчик в посольстве.

– А зачем следил за мной оттуда?.. чур, не ври, я дистанцию чую. Ты меня на луче держал. Кто-то заказал слежку?

На тонком лице парня отразилось замешательство. Похоже было, что он повторяет вопрос в себе, вновь и вновь. Его злил допрос, который ему учиняла девчонка, но – сам вызвался, а тут вдруг слов не находится.

– Просто… я слышу тебя лучше, чем других. Гораздо лучше. Такой звонкий голос… Может, нам святые Лары помогают? – попробовал он отшутиться. – Но заказа не было, клянусь честью. Ты довольна ответами?

– Почти.

– Тогда мой черёд. Где, когда и за какие деньги ты можешь спеть мне ту колыбельную?

– Я что, похожа на певичку из кафешантана?!.. это мамина песня. Её на заказ не поют. Только малым детям… или по настроению.

Похоже, отказ не обескуражил Юнкера, и он готов был добиваться своего, но не успел и рта открыть, как от церковных врат раздался неприязненный, жёсткий голос Карамо:

– Ларион, вы опять за своё?

Лара отпрянула к перилам, чтобы не оказаться между ними – ненависть, как луч, пролегла от кавалера к бледному медиуму, и даже мурашки по коже пошли от чувства, почти ощутимо задрожавшего в душном воздухе.

Ей почудилось: сейчас мужчины – молодой и зрелый, – схватятся за револьверы, грянет выстрел, и один из них упадёт, залитый кровью.

Они сближались. Замерший Юнкер напряжён как струна, он ещё сильнее побледнел, а Карамо прям и твёрд будто клинок, и кофейные глаза его стали как каменные. Даже хромоты у кавалера не было заметно.

Лара быстро переводила взгляд с одного на другого. Точно, они знакомы! Впились друг в друга, следят за малейшим движением. В очах Карамо – лёд и плохо скрытое отвращение, а у Юнкера…

…казалось, он вот-вот заплачет. Но его слёзы закипят, едва выступив из глаз.

– Я воспрещаю вам приближаться к этой барышне, – не допускающим возражений голосом сказал Карамо.

– С какой стати, гере? – мягко и чуть ядовито парировал Юнкер. – Коль скоро вы ей позволили носить оружие, значит, она прошла девичье посвящение и может вступать с беседу с мужчинами…

– …с теми, чья репутация чиста. Пока я рядом – яопределяю, кто достоин говорить с нею. А теперь потрудитесь объяснить, с какой целью вы меня вызвали на встречу. Ваши россказни о бедствии, которыми вы потчевали ан Лариту – лживый повод увидеться или нечто более реальное?

Сделав над собой усилие, Юнкер принял вольную позу и с изяществом опёрся на перила чуть ниже того места, где прижалась к ним встревоженная Лара.

– Реальней быть не может, гере. Шестого зоревика в полдень произойдёт катастрофа, и вы рискуете погибнуть. У вас есть воздушный корабль – улетайте заранее. Лучше всего на восток.

– И что за напасть меня ожидает? землетрясение, шторм?

– Затрудняюсь ответить… что-то ужасающее. Природа бедствия мне не известна, но оно затронет Гуш, и я постараюсь на днях покинуть эту обречённую страну.

– Как велики будут масштабы бедствия? – выспрашивал Карамо штаб-офицерским тоном, сдвинув брови.

– Не представляю. Большое разрушение, тысячи жертв… Луч, который я поймал, был слабым и прерывистым, голос неразборчив.

– Откуда он исходил?

– Этого я открывать не стану. У меня свои тайны.

– И вы поверили голосу – возможно, голосу лжеца или безумца, – а теперь под маской заботы пытаетесь убедить меня, что чей-то шальной луч передавал сущую правду?

– Есть другие доказательства. Я вас предостерёг, а дальше вам решать. Потом вы поймёте, что я был прав.

– Если вам больше нечего сказать – прощайте.

– Ну, зачем так сразу!.. – Юнкер нехорошо улыбнулся. – У меня есть деловое предложение… по части ваших изысканий. Я готов помочь вам – на моих условиях.

– И что вы можете предложить?

– Составную часть ключа. Вернее, путь к ней и, возможно, её местонахождение.

Внешне оставаясь нерушимо спокойным, Карамо наблюдал за Юнкером пытливым взором. По выражению лица худого юноши невозможно было догадаться – знает ли он, что часть, называемая «власть земли», была прошлой ночью похищена из посольства Фаранге ловкой пронырой Хайтой? Впрочем… он лишь слуга фаранцев; они не станут посвящать его во все подробности.

Но Юнкеру известно главное – содержание свитка «Лиген оракви». Он причастен к великому поиску. Именно поэтому он оказался в сговоре с сынами крокодила. Те знали, кого вовлечь в свой тайный круг. Как они пронюхали, что он – обладатель знания?.. Столь глубокое прозрение под силу редким медиумам, могучим провидцам, способным за мили прикоснуться к разуму иного человека и прочесть его. Таких – единицы. Где Юнкер попал на прицел незримого луча?.. Фаранцы стали появляться в южном полушарии – наверняка в составе какой-то из их дипломатических миссий был сильный вещун…

«Так или иначе, – рассудил Карамо, – им может быть известно нечто, пока неведомое мне. Вступим в игру?»

– Любопытно, – сухо ответил он. – Продолжайте.

– Можно, я уйду? – робко попросила Лара.

– Да, – чуть кивнул Карамо.

– Нет, останься, пожалуйста. – Юнкер, не отрываясь, смотрел на кавалера. – В присутствии девушки он в меня не выстрелит. Хоть какая-то гарантия.

– Я должен был сделать это гораздо раньше, – процедил Карамо. – Уж если в первый раз обошлось…

– Да, гере, пасть от вашей руки было бы сладко. И закономерно. Кто даёт, тот и отнимает.

– Не отвлекайтесь. Ваши условия?

– Просить о возвращении в круг братьев…

– Пока я не сочту, что вы искупили свой проступок – бессмысленно, и даже речи заводить не стоит. Достойная смерть – единственный выход для вас. А торг – явно не путь к прощению.

– …поэтому условие – иное. Имя моей матери.

Карамо ярко осознал: если он произнесёт всего два слова – «Рутана Эливис», – то лишится искренней помощницы, им самим посвящённой в тайну ключа. Навсегда. Жаркий интерес в глазах Лары сменится вспышкой недоумения, потом горем, наконец – обидой и брезгливым отторжением.

Так мстит преданная любовь. Иногда жизни мало, чтобы искупить один неверный давний шаг.

«Я виноват перед ними обоими. Что мне выбрать? верность Ордену и новая великая находка – или мир в душе девчонки-медиума?»

На миг ему показалось, что самое правильное – убить Лариона на месте, сейчас. Тогда он перестанет задавать свой вечный вопрос…

«…и преследовать меня».

– Сделка не состоится, – отрезал Карамо и подал руку настороженной Ларите. – Позвольте, ан, проводить вас к карете.

– Но почему? – Юнкер заступил им дорогу. Его голос звенел, готовый сорваться на крик. – Почему вы не хотите этого сказать? Она была недостойной женщиной? падшей? порочной?

– Пропустите нас.

– Кто она была? она жива? я хочу её увидеть!..

– Разговор окончен, – отстранил его Карамо.

– Я едва её помню – лицо, руки, голос… Она не могла быть дурной матерью!

– Вы слишком назойливы. Держите себя в руках, сударь.

– Значит – нет?.. – отступив, Юнкер заговорил с циничной гримасой. – Ну… тогда остаётся думать, что я унаследовал ваш нездоровый вкус, раз мы оба тянемся к доступным, причём к одним и тем же…

Карамо оборвал его сбивчивую, поспешную фразу хлёсткой пощёчиной. На бледном лице Юнкера вспыхнул красный след.

Охрана уже вполне решительно двинулась вверх по ступеням. Выходившие из церкви отпрянули от возмутительной сцены, а Ларе вдруг стало больно на душе, словно её саму ударили.

Теперь кавалеру пришлось остановить матросов жестом запрета.

– Это лишь малая часть того, что вы заслужили, сударь, – отчеканил он, прожигая Юнкера взглядом. – Ещё слово – и я выдам остальное, сразу. Идёмте, ан Ларита, здесь не следует больше задерживаться.

– Я сам принесу братьям то, что могли принести вы, – негромко раздалось им вслед, – и тогда посмотрим, на чьей стороне будет капитул.

Сев в мотокарету и закрыв дверцу, Карамо следовало сказать: «Я предупреждал вас, ан – он скверный человек». Но, встретив взгляд девчонки, он воздержался говорить что бы то ни было. В её глазах он сейчас выглядел гораздо хуже Лариона.

Она всё поняла.

Достаточно взрослая, чтобы понять.

И она была не на его стороне.

– Вы меня осуждаете, – глухо проговорил он, глядя в стекло дверцы.

Ларита мелко, часто покивала, словно трепетала от страха. Что толку притворяться? лучше откровенно, чем врать и врать всё дальше.

– Вы правы. Я грешен, давно и тяжко. И не ведаю, что перевесит на суде Господнем – мой грех или моё служение. Боюсь, теперь вы не сможете мне доверять.

После долгой, томительной, казавшейся бесконечной паузы его слуха коснулись вздох и шёпот Лары:

– Я попробую…

Радости кавалер не испытал. Напротив, камень на душе стал тяжелей – голос болезненно напомнил о Руте. Давным-давно, в мучительный час, в полутьме, она так же шептала: «Ты вернёшься?»

Быстро опустился тёмный вечер. Панак залила синева, зажглись лампы на «Морском Быке». Мелодичный звон баханских храмов таял в синем воздухе, стихали звуки города, к которому – день за днём, как часовая стрелка, – приближалось неведомое бедствие. Сегодня цикады стрекотали тише, сбивчивей, словно их тонкие голоса заглушал усилившийся северо-западный ветер – вчера он лишь колыхал листву, а нынче уже шевелил небольшими ветвями деревьев.

– Передайте Хайте, что я жду её с патой, – попросил Карамо на прощание. Он пошёл к своему коттеджу, прихрамывая на длинных ногах, словно лечение было напрасным, и тугая боль вернулась в суставы. Осанка его изменилась, он – обычно подтянутый, – выглядел почти стариком. Ларе пришли на ум слова отца Коня: «Его окружает прискорбная, тёмная тайна».

Вот, значит, как… Погулял смолоду, поигрался, а потом забыл свою зазнобу – да с ребёнком! – и из сердца выкинул. Даже сынку её назвать не хочет – стыдно своих прежних дел.

«Должно быть, он потом Лариона пригрел-таки – в пансион определил, чтоб как благородного воспитывали… своя кровь, ясно! И про ключ Юнкер знает – посвящён… А дальше? что-то между ними грянуло – и на разрыв. Так оно всегда у незаконных. Они же чувствуют, что родились не по правде, вот и злятся, и томятся. И развод кавалеру – за грех. Бог не прощает… А девушка – та, мать Лариона, – из простых была. На волосок не верю, что падшая. Она по простоте обманутая. Закружилась, обольстилась…»

Ломая голову – как теперь вести себя с Карамо? – Лара взошла на этаж, к своей с Эритой комнате. Только сейчас оставшийся без ужина желудок стал напоминать о себе. Захотелось пирога и молока.

На уме нет-нет да возникал Юнкер – отчего-то представилось, как он понуро бредёт по собачьим улицам Панака, заложив руки за кушак и надвинув шляпу игрока на лоб, с горящим на щеке ударом батюшки. Курильщик дурмана, байстрюк без матери…

«Несправедливо к нему так! – возмутилась душа Лары, даже слёзы к глазам подступили. – Какой ни есть, но светлой крови!.. и медиум, вдобавок мощный… За что его отверг Карамо? И что вышло? парень перешёл к язычникам… отчается – и душу сгубит, станет поклоняться крокодилам».

Оказалось, в их комнату собрались все Звёзды экспедиции.

На столе, под салфеткой, Лару ждал остывший ужин, на который четырьмя глазами поглядывала вечно голодная пата. Животина быстро усвоила, что её – с подачи перепуганной девицы-горничной из Руэна, – теперь зовут Анчуткой, и на новое имя с готовностью откликалась «Тяа?»

Но вместо вечернего уюта и покоя здесь царило молчаливое напряжение. Эрита похаживала по комнате, Хайта сидела на коврике у её постели, а Лисси…

Лис горизонтально висела в воздухе под потолком, в ниспадающей длинной сорочке, и медленно поворачивалась, как колбаса на вертеле. Лицо Лисси было неподвижно-сонным, глаза полузакрыты.

– Что это – мы сонной микстурой разжились? – кивком указав на неё, Лара сразу села к столу и занялась ужином. – Кто раздобыл, Котта Гириц? Я видела, Лис вела с ним разговоры…

– Не-е-ет… – протянула Лисси долгим голосом сомнамбулы, приоткрыв блуждающие синие глаза, похожие на ночные озёра. – Это заклинание баха-а-анов…

– Искусство Лунного Пруда, – деловито и как-то нервно пояснила Эри. – Я купила секрет у туземного мастера. Действует через треть минуты после прочтения. Без удавки, без раствора. Я уже опробовала; Лис – вторая. Но формула – на языке гушитов, она призывает Бахлу, владыку снов…

– Думаешь – насколько нам это дозволено? – откусив от пирога, Лара присмотрелась к Лисси. Ничего, стойко держится у потолка.

– Вот именно. – В глубокой задумчивости Эрита начала было грызть ноготь, но тотчас вспомнила о достоинстве и сплела пальцы перед грудью. – Котта с его познаниями толмача будет нам очень-очень нужен. Кто-то должен точно перевести текст, а потом… надо чем-то заменить обращение к Бахле, верно? Я не хочу ему молиться.

– Главное – совета у попа не спрашивать, – попыталась шутить Ларита, ещё подавленная сценой между отцом и сыном. – Хотя… если буду под шлемом, попытаюсь вызвать Гестель – там отец Конь, он священник понимающий, подскажет что-нибудь. Повезёт – так заодно и с Бези поболтаю.

– Да, теперь ты у нас – единственный медиум, на тебя вся надежда, – со вздохом посмотрела Эри на неё.

– Как…как единственная? – Лара чуть не поперхнулась пирогом.

– Пока ты ездила в город, Огонька послали в порт, на пароход. – Эри говорила негромко, словно боясь задеть её душу. – Если быстро поднимешься на дирижабельную башню – может, увидишь отправление.

– Но почему… – Лара ощутила пустоту в груди и беспомощную, жалкую растерянность. Аппетит пропал, как не было.

– Карамо назначил его письмоносцем, отправил на материк с личной почтой. Огонёк тут бегал напоследок, всё тебя искал… Записку оставил.

– Где она?!

Конверт был без адреса, вообще без всякой надписи, залепленный – и измазанный, – жёлто-бурым пектиновым клеем. С конвертом Лара выскочила в коридор, встала под тусклой лампой. Неровные строчки прыгали перед глазами:

«Лари, прости, мне срочно приказали ехать, там «Королева Халле» под парами. Я так хотел поговорить с тобой, но ты была без обруча…»

«Да, а лицом к лицу у тебя зубы свело!.. Надулся, обида ходячая – нет бы спросить, по-людски разобраться!»

«…я плыву в Гасторию, потом поездом в Руэн. Давай свяжемся? Я буду выходить в эфир…»

С мстительной яростью, беззвучно плача, Лара мелко порвала куцее письмо и выкинула клочки в коридорное окно. Выплакав горести дня, она вытерла глаза платочком и долго стояла у отрытого окна, чтобы свежий ветер сдул с лица малейшие следы горьких слёз.

В тот же день, пятью часами раньше

Крепость Курма, остров Кюн

Перед обедом принц Церес велел денщику приготовить выходной мундир для поездки на берег, в театр.

– Где подарочная ваза? Хочу убедиться, хороша ли.

Унтеры бережно внесли предмет изысканного вейского фарфора.

Прихотливый выпуклый узор – глазурь и позолота, – окружал барельефный рисунок: кокетливая дева в долгополых одеяниях и вычурной причёске, а перед ней склонил колено воитель с мечом у пояса, в лихо заломленном тюрбане, протянув обеими руками ожерелья и фигурную корону.

Надпись, сделанная по заказу принца, гласила: «Превыше всех сокровищ – твоё сердце. Синий принц – Яркой птице».

Сама ваза соблазнительными формами напоминала девушку – округлые бёдра, перехват талии, полная грудь.

Если певица умна, сразу поймёт намёк.

Чтобы заронить ей в душу искру ожидания, утром Церес отправил в Эренду с нарочным послание: «Надеюсь на встречу, предвкушаю наслаждение Вашим талантом».

Любопытно, как она это воспримет? что запишет в своём сокровенном дневнике?..

Хотя гораздо любопытней, когда придёт ответ от государя-отца. Третьего дня к нему ушла по телеграфу личная шифровка Цереса: «В моём нынешнем положении уместней быть командующим, чем украшением вахтпарада…» и так далее.

Для сына, замышлявшего переворот – довольно дерзко, но просить было ниже его достоинства. Он возмущённо требовал изменить глупое положение. Или ссылка, или должность, середины нет.

«В заточении, в изгнании – я всегда принц, преемник Синего дракона, и жить должен так, как велит мой ранг».

Пока обратно не пришло ни слова.

Вскоре подадут обед. Для аппетита уместно выпить персикового вина и выкурить тонкую душистую сигару. Выйти на балкон в широком шёлковом халате поверх ночной сорочки – он опять проснулся поздно, – положить ладони на гранитный парапет и смотреть, наслаждаясь видом острова.

Море тихо мерцает густой синевой, в гавани топорщатся мачтами и трубами пришвартованные корабли, над головой возносится стена могучей кладки, по сторонам – крепостные башни. Дальше к горизонту – казармы, арсеналы, службы, зелень зарослей, и снова море.

Острокрылая чайка с пронзительным кличем скользнула рядом по воздуху. Церес улыбнулся. Птица – хорошая примета.

«Как я смотрюсь на её взгляд? Человек в оправе из камня…»

Тюрьма?

Нет, оплот великой империи.

Где-то вверху – с балкона не увидеть, – развевался над башней штандарт наследника: белое небо, синее море, а на них, покрыв собой обе стихии – золотая с чёрным Птица-Гроза, любимица Бога, в короне принца. Глаз – Око с молниями, крылья раскинуты, перья-клинки, грозный клюв, в когтистых лапах – меч и боевой молот. Ниже – девиз: «Защита верным, смерть врагам».

«Увы, верных рядом нет… Почтительные, вежливые, милые – но не друзья».

– Эрцгере! – возник за спиной взволнованный денщик. – Извольте посмотреть – с северо-востока подходит корабль…

– И что там особенного? – Принц недовольно принял морской бинокль и направил взгляд через линзы и призмы в указанную сторону.

«Ого! – была следующая его мысль. – Вот так судёнышко!..»

– Живо, мундир. Отложить обед. Электрокар к подъезду – я должен успеть до прибытия.

Сердце Цереса ликовало:

«Кажется, я знаю, на чём поплыву в Эренду!»

– Сообщить на материк – моё прибытие будет торжественным. Обеспечить побольше фотографов и репортёров!

На подходе к гавани странный кораблик сбавил ход.

Его труба жирно дымила. Низкий, заглаженный, корпус прикрыт выпуклой стальной палубой, над которой – лишь мачта, орудие, шлюпка, труба и два торпедных аппарата. Командир выглядывал из рубки, как бочар из бочки. Из палубных люков лихо выскочили матросы, построились, за ними – офицеры.

Встречавшие судачили о корабле почём зря. В Курме служило много ветеранов, начавших путь под парусами до первой звёздной войны, а затем освоивших колёсный ход. Всё-таки моряки любят традиции, и каждое новшество принимают настороженно.

– Не много ли мичманов на одно корыто?

– Опять выдумка с винтом. Ни клочка парусов. Пароходофрегат куда надёжнее. Как прикажете идти на этом дымоходе, если машина откажет?

– К тому же она пожирает прорву топлива! Не напасёшься.

– Господа из адмиралтейства неистощимы на изобретения. Пожалуйста – модель «Командорский эполет, или к рыбам на обед». Кто желает орден, кавалерский титул – занимай место в рубке и вихрем на врага. Торпеды выпустил – молись Сестре-Моряне, чтобы вынесла из-под обстрела, ибо ты – мишень.

– Этим нас решили усилить против вейцев?

– Ну, если только таранить. На вейскую лохань жаль тратить торпеду.

– Так прошьёт оба борта и вылетит, как пуля сквозь бумагу!

– Хотел бы я взглянуть, как эта жестянка будет штормовать.

– Смотря, какой киль. Если глубокий клиновидный, с большим балластом…

– Они б ещё ракетную горелку сзади прикрутили.

– Да, крылья по бортам – и взлёт с воды!

– По крайности, дешевле, чем астраль…

Принц подъехал раньше, чем с борта бросили швартовые концы. Со всех сторон козыряли; Церес чинно держал у козырька руку в перчатке. Тем временем на кораблик проложили сходни.

– Честь имею – лейтенант Боэн! – бодро рапортовал крепыш-командир. – Эрцгере, паротурбинная миноноска «Подарок» из Гастории прибыла в личное Вашего Высочества распоряжение. Дошли без единой поломки. Экипажем поставлен рекорд скорости – сорок пять узлов!

Последнее он почти выкрикнул, чтобы все слышали. В голосе звучало гордое: «Да, господа! быстрее всех на море!»

Толпа на причале всколыхнулась. Как? возможно ли? эта паровая рыба – столько выжала?!.. Над возбуждённым гулом голосов как гейзер вырвалось:

– Ура!! Ура! качать лейтенанта!

И кто ворчал о временах парусов, и кто судил о мореходных качествах «Подарка» – кричали вместе, с размаха вскидывая вверх фуражки. Церес от полноты чувств обнял и трижды расцеловал лейтенанта, пахнувшего горячим железом, солью и мазутной гарью.

– Молодцы! Я восхищён вашей службой и морской практикой экипажа. Буду лично ходатайствовать о наградах для вас, а от себя награжу особо.

– Ура, эрцгере!

– Рады стараться!

– Покорнейше благодарим, Ваше Высочество!

– Немедля, – обернулся Церес к адъютанту из местных, – передать о рекорде на берег. Это должно быть в вечерних газетах. Телеграфировать в столицы держав. Все должны знать, каким оружием обладает империя! Сегодня я сам поведу миноноску в Эренду.

В задних рядах цинично шептали:

– Надеется очаровать нас поцелуями.

– А уж девчонки – поверьте! – будут кидаться грудью на его карету.

Лейтенанта подхватили, стали подбрасывать на руках, а принц обратил внимание на четырёх мичманов, сошедших с борта.

Эти статные красавчики в лейб-форме выглядели машинистами – перчатки замараны, мундиры в пятнах, но вид бравый, приподнятый. Молодые лица их сияли счастьем.

Да, дворянам досталось!.. Полтора дня провести в крошечной каютке, под рёв турбины… это стоит пережить, чтобы потом написать в мемуарах: «Мы были первыми!»

– Командированы в Курму из второго состава Его Величества рейд-яхты «Самодержец», – выступил вперёд самый задорный мичман, белобровый и розовощёкий. – Располагайте нами, эрцгере.

«Ах, какая забота… Вместе с кораблём для скоростных прогулок – отряд соглядатаев. Из расчёта, что вдруг я воспользуюсь «Подарком», чтобы уйти в Церковный Край по морю. Ну-ну. Впрочем, достойная свита мне нужна…»

– Рад вас видеть, господа, – ответил Церес дружелюбно. – Приводите себя в порядок – и через пару часов пожалуйте на миноноску. Едем в театр, покорять здешних дам. Или предпочтёте катер?

– Никогда, эрцгере! – воскликнул белобровый мичман. – Буду просить о переводе на торпедный флот.

– Как? вы, кавалер…

– Барон, Ваше Высочество.

– …хотите сменить рейд-яхту на рискованную службу?

– Зато скорость, эрцгере! ни с чем не сравнить. Слов нет, чтобы описать, какой восторг… А потом: «Торпедой – пли!»

– Вы мне нравитесь, барон. Поручаю вам поднять мой штандарт на «Подарке».

Когда принц сел в электрокар, мичманы заговорили между собой:

– А он любит флот больше, чем о нём рассказывают!

– Ему скорей к лицу мундир кавалериста…

– Держится доступно. Молотом клянусь – на рауте спрошу, что он думает про палубную авиацию.

– О, кто о чём, а вы опять про палубные самолёты!.. Я бы не пытался с ним сближаться. Помните, что нам говорили: внимание, почтение и наблюдение…

Капитан-командор Барсет – формально второй после Цереса в береговом округе, – был уже мичманом, когда принц родился.

Как многие дворянские сынки из мелких королевств и княжеств, лежавших у мрачного Южно-Полярного океана, он предложил свой кортик империи и ныне был близок к званию контр-адмирала.

Из его речи давно исчез акцент желтоволосых варваров, и мало кто за его спиной осмеливался молвить о «сосновых людях».

Что ж, было – предки Барсета молились на холмах сосновым идолам, душили им в жертву пленников и пили кровь лосей. Но времена сменились. Кряжистые князья-варвары приняли Гром и Молот, их союз с империей был взаимно выгоден.

Несгибаемо крепкий, как мачта из вековой сосны, Барсет широким шагом вошёл к принцу, едва тот отобедал.

– Осмелюсь вас обеспокоить, эрцгере. Мне высочайше поручено передать вам…

– А! прекрасно, давайте, – поспешно утерев губы салфеткой, протянул руку Церес. – Хотите вина?

– Спасибо, воздержусь. – Барсет раскрыл кожаную папку и вручил принцу длинный голубой конверт

Что такое?.. Ответ отца не мог придти письмом. Церес взглянул на штемпель – «СКОРАЯ ПОЧТА ДВОРА», – затем на сургучную печать. Знакомый оттиск перстня!.. и родной почерк сестрицы в адресе: «Принцу Цересу, в собственные руки».

– Благодарю, это желанное письмо. Депеши? другие послания?

– Приказано доложить устно.

«Как?.. на личную шифровку – ответ через Барсета? Государь, так с сыновьями не общаются!»

Сохранив лицо, принц невозмутимо кивнул:

– Я слушаю.

– Его Величество велел мне осведомить вас о порядке командования в округе, – чеканил капитан-командор безучастно и чётко. – Поскольку ваш опыт касался малых парусных судов, а управление войсками было ограничено полком, во всех вопросах я буду Вашего Высочества покорным слугой, советником и распорядителем.

– Иными словами, – спокойно перевёл Церес его слова, – все мои приказы будут проходить через вас и лишь после этого – исполняться.

– Так угодно Его Величеству. Я только следую его распоряжениям.

– Ну, хоть письма вскрывать вас не обязали – и на том спасибо.

Два бестрепетных лица – обветренное, со щегольски подкрученными густыми усами соломенного цвета, и гладко-розовое, величавое, с тонкими чёрными усиками, – друг против друга. Словно следили, дрогнет ли у визави хоть одна жилка.

«Это запрещённый удар, эрцгере! я в генеральском звании – а рыться в чужих письмах пристало лишь крысам из тайной полиции!.. Вы желаете ссоры?»

«Бревно сосновое. Золотые эполеты – у тюремщика, видано ли?.. Нет уж, голубчик, пока я у вас в плену – извольте терпеть мои выходки. Что, проглотили? то ли ещё будет, когда я выйду на волю… Патента контр-адмирала вам не видать, как своих ушей. В один день – отставка и высылка. Марш-марш на родину, в болотные леса, к медведям и лосям!.. Лишить наград? ещё подумаю».

– Рад был увидеться, – продолжил принц ровным тоном. – Будете ли сегодня на представлении в «Океане»?

– Опереттами не увлекаюсь, эрцгере.

– Напрасно. Дивное зрелище, душевная услада. Возможно, ко мне приедет гостья – позаботьтесь приготовить всё к её визиту. До свидания.

Несколько минут после ухода Барсета принц молчал, потирая в пальцах голубой конверт.

Похоже, государь хочет и дальше держать сына в тисках. Пока сын не запросит пощады. Чего ждёт батюшка? Длинного покаянного письма, отказа от мятежных планов и мольбы об ином назначении – только без опеки флотской братии…

«Или следит – сорвусь ли я? Побег, подкуп охраны, какое-нибудь безумство… Тогда – лишение наследственного права. Объявит душевнобольным?.. Да мало ли удобных способов!»

Чтобы отвлечься, вскрыл письмо Ингиры.

Дорогой братец!

Я сейчас в столице. Мы с батюшкой вчера вспоминали Вас и сожалели о разлуке с Вами. Я была так опечалена, что слегла, и теперь пробуду дома до храмина-дня. Хожу лишь на молитву, занимаюсь чтением и перепиской…

«Ингира? слегла от горя? вот уже чему не поверю… – Принц как наяву представил пылкую, порывистую сестрицу. Почти такой же Церес, только в юбке. – А, вот и завитушка пером! Всё ясно».

Прежде, детьми, они по очереди оказывались запертыми в тёмной комнате, оставленные без сладкого за проказы и капризы, и писали друг другу «из темницы», с завитушкой. Опять под замком?.. только теперь – оба.

«Видимо, надо переводить так: «Скандалила из-за Вас с батюшкой, погорячилась и наговорила лишнего, поэтому заперта в своих покоях. Хожу под конвоем молиться в капеллу». Ах, моя Лазоревая дева, злая олениха!.. – улыбнулся Церес. – Без рогов – а, должно быть, больно боднула».

…затем вернусь к своим госпиталям. Пишите мне чаще. Если надумаете побывать на старте астраля 6-го зоревика, сообщите заранее, я приеду повидаться с Вами. Да хранит Вас пресвятая Дева-Радуга. Целую Вас. Искренне любящая сестра…

«Один союзник в логове врага есть, – с нежностью подумал Церес, невольно коснувшись письма губами, словно поцелуй мог передаться Ингире. – Бог был щедр для меня, когда раздавал сестёр!.. Действительно, не захочешь замуж отдавать, лишь она осталась рядом…»

Мелькнула мысль о женихе Ингиры. Вот бы кого увидеть вместо Барсета!.. и не с простой свитой, а захватившего Курму во главе полка «чёрных рысей».

С Варландом из холодной Велемины они учились в офицерской школе. Молчаливый гигант со светлой гривой, стянутой на затылке в «княжий хвост». Сторонник мотомобильной пехоты, ночных рейдов и скрытого выхода в тыл врагу. Таёжное королевство редко могло выставить большое войско, и там всегда учились биться в одиночку против десяти. «Чёрные рыси» Варланда – яркий тому пример.

Знакомить этого блондина-великана с резвой Ингирой было забавно. А их помолвка прогремела на полмира: «Лось женится на оленихе!»

Размышляя, Церес потирал место ниже правого плеча, где под платьем крылась татуировка – два дракона и имперская корона. Схожая картина, только с короной короля и двумя ночными рысями в придачу, красовалась на Варланде – делали вместе, у одного портового мастера.

«Нет, я должен справиться сам. В конце концов, меня сторожит целый флот – значит, меньше, чем береговому округу, со мной не сладить…»

Окрестности Синей столицы

Дворцовый парк Этергот

Древний Руэн на реке Гасте, суливший выгодный подступ к морю и власть над тучными хлебородными равнинами Вейского берега, издавна манил к себе обе династии потомков Галориса Дракона. Синие Галориды шли сюда с запада, покоряя старинные княжества и пробиваясь через дикие лесистые межгорья. Красные Галориды, двигаясь с востока, подчинили богатых феодалов Эстеи, но затем увязли в долгих кровавых войнах с князьками и кланами Курутских гор. В итоге Руэн пал к стопам Синего дракона, и на холме над рекой, близ места слияния Гасты и Миноры, вырос Арк – оплот победителей.

Через пару веков Арк обветшал, его снесли и выстроили на его месте Аркон – крепость попросторней. Потом и Аркон показался тесным, устаревшим. Город рос, под крепостными стенами шёл шумный торг, лепились хижины, смердели свалки. Государевой волей рынки и домишки снесли до самой реки, учредив Молотово поле, где солдаты упражнялись в маршировке и приёмах с алебардами, а в стенах Аркона разбили парк, оставив часть сооружений под казармы, жилые покои и тюрьмы.

К тому времени Галориды объединились в Двойную империю. Настал мир, драконова держава богатела, императорам хотелось роскоши. Воинственная фортификация понемногу уступала место нарядной архитектуре. Вместо угрюмых донжонов – изящные башенки, вместо кряжистых толстостенных замков – благолепные дворцы, вместо куцых аптечных садиков – обширные парки.

Местом загородной резиденции был выбрано левобережье Миноры к западу от Руэна – прихотливый рельеф и липовые рощи делали эту местность весьма живописной. С годами предместья придвинулись сюда, но государев парк Этергот не пустил город дальше.

За оградой Этергота виднелись буковые куртины, изумрудные травяные лужайки, заросли вязов, а над деревьями там и сям – то шпиль капеллы, то бело-резной световой фонарик павильона, то иссиня-серая дворцовая кровля со статуями небесных воинов по углам. Порой до гулявших вдоль ограды доносились звуки музыки, по праздникам небо над Этерготом расцветало фейерверками, но простолюдинам туда хода не было – лейб-полиция и белогвардейцы оберегали покой высочайшей семьи. Войти в парк мог только приглашённый.

Что касается депутации от сине-имперской общины Золотой Лозы, то эти круглоголовые господа в тёмно-серых длинных сюртуках и традиционных касторовых шляпах въехали в Этергот на двух каретах, запряжённых четвернями. Их даже не обыскивали – только высадили на стоянке экипажей и велели идти далее пешком.

Им не мешает лишний раз проникнуться сознанием того, что они не в виноторговой конторе, а в резиденции Его Величества.

Они шли кучкой по приречной аллее, вертели головами, нюхали, вздыхали и приценивались – что за цветники, что за газоны! Это ж великих денег стоит, чтоб тут цвело до осени, будто весной – нарциссы, цикламены, лилии! Рисунки из цветов на клумбах сплетались на ходу в узоры – белый с оранжевым, синий с пурпурным, как музыка, от которой голова плывёт, и в глазах появляется какая-то рассеянность…

Самого знатного лозовика – иссохшего старца, похожего на обтянутый кожей живой скелет, с лицом мумии и впалыми увядшими глазами, – вели под локти, чтобы полы его сюртука не волочились по щебневой дорожке.

Когда депутация добралась до уединённого одноэтажного дворца Меделиц, вокруг сгустилась тень. Каштановая аллея сменилась липовой, деревья подступили ближе к дорожке и стояли плотней. На тенистом пространстве перед парадным залом словно светились низкие розовые клумбы и мраморные вазоны. Над мирной широколистой клумбой в середине золотилась статуя задумчивой Девы-Радуги с цветком ириса в руках, позади расходились в обе стороны галереи дворца с широкими, будто от земли идущими окнами. Тут важно сдержать свои религиозные чувства и не сплюнуть при виде идола громовников. Здесь есть, кому следить за гостями – хотя охранников не видно, вдоль окон галереи движется безликий садовник в синей блузе, подстригающий шпалеру.

Наконец, застеклённые двери Меделица открылись перед гостями. Худущий старейшина ожил, встрепенулся, стряхнул с локтей услужливых единоверцев и сам, без поддержки, ступил на чёрно-белые плиты пола:

– Ваше Императорское Высочество, счастливы лицезреть вас! Безмерно благодарны вам за то, что удостоили нас аудиенцией!

Дангеро III милостиво кивнул вошедшим. Принимая лозовиков, он удалил камер-лакеев, оставив при своей особе лишь высокого плечистого гофмаршала – тёмный лицом, неподвижный как деревянная статуя, в тусклой ливрее, он безмолвно стоял в углу, сливаясь с дубовыми панелями. Одиночество в центре зала выделяло императора как единственную важную здесь фигуру – осанистый, молодцеватый, несмотря на проседь, в великолепно сшитом бирюзовом мундире, он смотрелся поистине величественно, как будто его только что короновали. Шатровый потолок зала с многоцветной росписью – в центре плафона Ветер-Воитель, восседающий на облаках, – казался храмовой сенью над главой монарха.

– Добро пожаловать, – жестом приветствовал он лозовиков. – Надеюсь, вы прибыли с добрыми вестями.

– Точно так, государь, – склонился старейшина. Он надеялся, что император велит подать ему хоть табурет, но у стола в центре зала не было, на что сесть, а застывший великан-гофмаршал не двигался с места. – У вас много верных слуг – мы самые меньшие из ваших верноподданных, – и я уверен, что новости о приготовлении астраля к старту докладываются вам ежедневно…

– Не так часто, как хотелось бы. Я был бы рад лично увидеть подготовку «Авангарда-4», но государственные дела не позволяют мне бывать в Эрендине. Расскажите, как продвигаются работы. Вы немало вложили средств в этот проект…

– Ради вашей славы и для торжества империи, мой государь! – почуяв паузу для хвалы, воскликнул старейшина, а прочие лозовики закивали как части одного механизма. – Ради знания и познания!..

– …и, я уверен, тщательно наблюдаете за его исполнением, – довольно закончил Дангеро.

Старейшина сделал неуловимый знак сухими пальцами. Двое его помощников, почтительно согнувшись и мелко семеня, приблизились к лаковому столу, чтобы разложить на нём чертёж астраля.

Эти картинки – а особенно их воплощение в металле, – Дангеро мог разглядывать часами. Никакие женские ножки не могли привести его в столь мечтательное и возвышенное настроение, как рисунки сужавшихся кверху трёхъярусных рукотворных башен, способных вознестись на столбе огня в заоблачное безвоздушное пространство.

– Классическая многоступенчатая ракета, – заговорил старейшина, шурша морщинистыми руками по твёрдой желтоватой бумаге. – Для новых стартов инженеры предлагают компоновку с параллельным расположением маршевых ступеней… Так, они надеются, можно будет вывести на орбиту гораздо больший груз…

Склонившись над чертежом, Дангеро испытывал почти любовное сладкое чувство, он буквально осязал глазами формы астраля. Его имя, его герб – над Миром! Его офицеры в тяжёлых скафандрах и кислородных шлемах передают ему «Рады стараться!» вспышками мощнейшего светового телеграфа!.. Разве можно жалеть деньги ради этого?!..

– …единственное, что создаёт некоторые помехи, – журчала речь старейшины, – это усилившийся ветер. Сейчас в Эрендине он достигает пяти баллов… Но пусковой станок прочен, государь, и даже при восьмибалльном ветре старт будет возможен.

– Что говорят метеорологи? – стараясь не показать беспокойства, суховато спросил Дангеро.

– Направление ветра необычно для этого времени года, но порою такое бывает. В целом прогноз погоды благоприятный. К тому ветер в Эрендине – с северо-востока-востока, это поможет астралю. После старта ракета уклоняется по ходу вращения планеты, чтобы выгадать в силе. Народ ничуть не пострадает! – поспешно заверил старейшина. – Выгоревшие маршевые ступени упадут в Малое и Северное море, как обычно.

– Хорошо… Да поможет нам Гром, – выпрямившись, император размашисто осенился.

– Мы будем молиться Матери-Луне. – Старейшина совершил свои ритуальные жесты.

– Полагаю, при успехе… нашего общего предприятия вы продолжите участвовать в проекте, – не вопросительно, а скорее утвердительно сказал Дангеро. Видно было, что возражений и сомнений он слышать не желает.

– Всегда, государь, пока тверда ваша решимость.

– Меня интересует, – Дангеро прошёл к окнам, выходящим на реку, полускрытую липами, – какой отдачи ожидаете вы от проекта. Процент по астральному займу невелик… не выше банковского…

– Деньги не имеют значения, мой государь, – переходя на доверительный полушёпот, старейшина тихо шаркал за ним. – Мы служим самой высшей цели – недостижимой. Лишь недосягаемые цели заслуживают того, чтобы стремиться к ним, лишь тогда можно чего-то достичь… А чтобы знать, чего желать, надо постичь сокровенное…

– Что именно? – резко обернулся к нему Дангеро. Вялые глазки старейшины словно бы налились соком жизни, они горели потаёнными огнями.

– Это великое таинство, – шуршали его отвислые мокрые губы, синюшные от старости. – Его познают в Золотой Лозе лишь те, кто достиг сана «добрый отжиматель». Но мы в нашей преданности государю готовы дать ему это посвящение, поправ свои нерушимые каноны…

– Как это будет выглядеть? – сквозь зубы спросил император.

– Опоясание зелёным фартуком виноградаря, вручение секатора и виноградного ножа – и обет. Шесть молебщиков совершат обряд.

– Хм… я подумаю. – В сомнении Дангеро немного прищурился, изучая маскообразное костлявое лицо лозовика. – Вам сообщат день, когда я вернусь к этой беседе.

– Возможно, в тот день мы готовы будем рассказать о Его Высочестве Цересе, – кланяясь, отступал старейшина. – Наш человек в Эренской провинции посетил его с подарками, но сейчас он нездоров…

– Я выслушаю вас, – с холодком распрощался Дангеро.

«Вот как, они в гостях у сынка-бунтовщика!.. Хотя – как умные люди, они учитывают все возможности. Пусть пока служат мне, в этом лозовики честны».

Гофмаршал ожил, едва государь двинулся к дверям в кабинет. Проводив императора, высокий человек в неяркой ливрее выждал некоторое время, затем исчез в противоположной галерее, там – оглядевшись, – быстро написал карандашиком несколько строк на маленьком листке бумаги и приоткрыл высокое окно, доходившее почти до пола. Садовник в синей блузе вмиг прервал свою однообразную работу, подошёл к окну – смятая бумажка перешла из руки в руку и скрылась под блузой.

– Быстро, – бросил гофмаршал. – Прямо ему.

Вечером, после выпуска газет, набережные Эренды кишели публикой. Дошло до того, что лучшие места у парапетов продавали за полтину. О балконах и окнах береговых домов и говорить нечего – туда народ просто ломился. Залезали и на газовые фонари.

Оттуда, сверху, и крикнул первым кто-то, вооружённый биноклем:

– Идёт! вон она, миноноска!

Рассекая мелкую волну, торпедный корабль по красивой дуге заходил в гавань, из-под форштевня раздувались пенные усы, а зрители ревели: «Да здравствует принц! Ура Морфлоту!»

Захлопали магнием вспышки фотографов – те старались повыгодней запечатлеть «Подарок» на подходе.

Церес, в великолепном мундире капитана 1-го ранга, приветствовал встречавших взмахом руки, затянутой в белую перчатку, другую руку держа на штурвале.

«Вот сейчас и начинать мятеж, – подумалось ему. – Сойти на берег, вспрыгнуть на тумбу и воззвать к народу… А, напрасные мысли!.. Взывать надо к верным войскам, когда всё уже готово, ружья заряжены, а телеграф и воздушные базы захвачены. Исторический жест подобен оперетте: сценарий известен, а посторонним нет хода на сцену…»

Увы, сейчас не время для самовольных жестов.

Кругом охрана из флотских унтеров под командой верного Барсету старлея.

За спиной – сияющие мичманы, приставленные батюшкой.

Остаётся играть роль.

«…и сценарий написан не мной. Хотя я сумел сделать ход в свою пользу».

Сила и мощь оружия вместе с величием царственной фамилии! Такое зрелище запомнится. Это необходимо…

«Толпа выглядит нарядно. Попробуй, угадай по ней – мир или война в империи?.. Здесь давно «тёмные звезды» не падали, иначе бы всё смотрелось иначе. Но кто-нибудь обязательно рухнет в ноги, станет просить денег, места, царского суда… Что ж, таков обычай. Выслушивать мольбы – долг правителя».

– Назначаю вас статс-секретарём при моей персоне, – с улыбкой молвил он белобровому барону. – Примите у адъютанта папку, будете складывать туда прошения.

– Но, Ваше Высочество… – заволновался адъютант.

– Хотите оспорить моё решение? – продолжая улыбаться, принц смерил его взглядом. Словно изучал диковинное насекомое.

– Никак нет, эрцгере!

– Так сдайте папку мичману и займитесь охраной.

«Одного надсмотрщика удалил, приблизив другого. Ну, этот барон-торпедоносец хоть производит впечатление честного малого. А на кого здесь ещё опираться?.. Что за судьба у венценосных особ! на всём материке едва полсотни человек, с кем я могу поговорить на равных, а близких, кому можно довериться – того меньше… И ни одного дружеского лица рядом! целый город чужих и глупцов…»

При виде ликующей толпы Церес вдруг почувствовал себя бесконечно одиноким, будто стоял, возвышаясь, над полем цветов – красивых, ярких, но бездумных и пустых.

«С радостью увидел бы Эриту. Сейчас я извинился бы за все свои намерения… да ничего не пожалел бы, чтобы она составила мне компанию. А там слово за слово – быть может, склонил бы её к мысли о единой империи. Пусть она очень молода – но ведь царевна! В ней обязано быть честолюбие. Стать императрицей – разве не прекрасно?..»

На набережной – губернатор, главный судья, архиепископ и полицмейстер. Явились засвидетельствовать своё нижайшее почтение.

– Для нас это великая честь, эрцгере…

– Надеемся, вам понравилось в Курме.

«Да, насколько может нравиться в тюрьме» – пожимал их руки принц, механически улыбаясь.

Пробились репортёры. Эта братия везде ужом пролезет, чтоб вырвать строчку для своей газеты.

– Впервые береговым округом командует член правящей династии. Какой девиз вы избрали для округа в это тяжёлое время, эрцгере?

– Вперёд, к победе!

– Что вы можете сказать народу западных провинций, Ваше Высочество?

– Враг не пройдёт.

Народу нужны краткие, звонкие лозунги. Фразы длинней трёх слов народ не понимает, поэтому – чем короче, тем лучше.

– Эрцгере, дайте заголовок для завтрашней передовицы!

– Как, у вас не хватает фантазии? – соизволил пошутить принц.

– Хотим крупно отпечатать слова из ваших уст, эрцгере.

– Хорошо. Напишите: «С нами Гром и Молот!»

– Вот истинное слово веры, – осеняясь, восхитился архиепископ. – Послезавтра, в храмин-день, ждём вас к соборной службе – будет молебен о победе государева оружия над дьяволами.

– Встретимся в Курме, владыка. Храм Сестры-Моряны давно не слышал голоса Вашего Высокопреосвященства.

Владыка почтительно подал адрес в обложке из тиснёной синей кожи:

– Благоволите принять, эрцгере. Патент на звание почётного члена синклита епархии…

– Барон, примите.

Белобровый в смущении чуть слышно чертыхался сквозь зубы – адрес не лез в папку адъютанта.

– Привыкайте, барон, – бросил принц через плечо. – Эти обязанности хлопотные…

На полпути к мотокарете охрана таки допустила к Цересу просителей. Сперва их обыскивала полиция – нет ли стилетов, револьверов под платьем? в толпе заговорщикам и сумасшедшим легче подобраться к принцу. Потеряй на миг бдительность – тотчас явятся бомбисты-анархисты.

Набор обычный – голодные женщины с тощим детками, пара инвалидов с костылями, слепая девушка в кресле-коляске, мать какого-то несправедливо осуждённого, с выплаканными до белизны глазами… Принять конверт или сложенный лист, подержать, отдать барону, сказать пару добрых слов, вручить кошелёк.

А вот странная пара – двое дюжих молодцев, одежда слегка в беспорядке после обыска, глаза долу. Оба стоят на коленях, сняв картузы, к ногам не бросаются, один с бумагой в руках. Разбойники, что ли, с повинной пришли?.. Бывает, что такие каются лишь государям, в надежде на высочайшую милость.

«Стоп… – Принц замедлил шаг. – Я их знаю! это… Дорлек, третьего эскадрона подпрапорщик, а второй – ефрейтор Сатти, который в Бургоне по боевой пате стрелял… Я ещё велел его отправить в лазарет как безумного. Они в штатском… дезертировали?»

– Барон, спросите, что им надо.

– Прощения, Ваше Высочество, – поднял Дорлек горящий взгляд. – Будем так стоять, пока решение не скажете…

– Грешники, – рассуждали в толпе, за цепью полицейских. – Мать родную зарезали, а то и хуже.

– Я рассмотрю ваше прошение, – кивнул принц, проходя мимо. Сердце его, с момента высадки сжатое тоской и одиночеством, внезапно обрело надежду.

«Дьяволы небесные!.. Как будто бог меня услышал… Всё-таки есть на свете люди, кому я дорог! Это знак. Если вернулись те, на кого я не рассчитывал – тогда не всё потеряно…»

Последним – это тоже обычай, нерушимый как церковный чин, – почти у мотокареты к принцу пропустили блаженного.

И крупный город, и городишко, и деревня считают своим долгом содержать юродивого, чтобы заботиться о нём и слушать его сбивчивые бредни. Если кого «молния тронула», он сродни ангелам и говорит божественную правду, только не все могут её понять.

Человек без возраста – тощий, постоянно дёргающийся, словно кукла в балагане, востроносый, с жидкой клокастой бородкой, в длинном дырявом сюртуке с чужого плеча и грязной жилетке на голое тело. Босые ноги торчат как палки из рваных панталон, на лохматой голове – замасленная бескозырка.

– Письмо молодому дракону, письмо! – махал он мятой бумагой. – Я скороход, вчера был на небесах, а нынче тут, на помойке обедал! Пишут вам, пишут! Спал у святого гроба Девы-Радуги, – подскочил юрод, зашептал, согнувшись, – а она, добрая наша, мне во сне явилась!.. Запиши, говорит, не то забудешь. Мол, шлю молодому дракону привет и совет – как ему жить. Тут всё верно, от слова до слова! – заорал он, встав на носки и вскинув руку с листком. – Получи и распишись! Я почтарь, матрос морского дна…

– Барон, дайте скороходу за труды. – Церес взял протянутый листок и, сдерживая смех, на ходу вчитался в кривые корявые строки.

В карете насмешливая гримаса ещё оставалась на его лице, но на душу легла тревожная тень.

Письмо гласило:

Храмин-день 6-го зоревика опасен для вас. Укройтесь под сводом, иначе вы встретитесь с роднёй на громовом небе.

Театр блистал.

Хотя войны подкосили благосостояние Эренды, здесь упрямо состязались в роскоши со столицами, даже возвели оперный зал. Вестибюль выложен разноцветным мрамором, парадная лестница с двойным пролётом ведёт к фойе, своды которых покрыты прелестной мозаикой с золотым фоном, и к этажам зала. И не подумаешь, что провинция.

По лестнице, как на параде, дефилировала избранная публика. Фраки, мундиры, надраенные сапоги, кринолины, заманчиво шуршащие своё «фру-фру», пенисто-лёгкие блонды, пушистые боа на обнажённых плечах, шлейфы, дорогие шали из шерсти горных коз, береты в перьях, цветах и самоцветах.

Драгоценности и эполеты сверкали в тёплом свете карбидных ламп, шипящих как змеи. На электричество для «Океана» денег не хватило.

Когда показался принц Церес со свитой из лейб-мичманов, лестница замерла и разразилась аплодисментами.

«Словно это я буду петь первую партию!..– скупо кланяясь, он поспешил миновать парад верноподданных чувств. – Господа, ваши рукоплескания нужны не здесь и не сейчас. Поберегите восторги до моей победы…»

Дочки местных высоких чинов и купцов – их привели на показ, – делали реверансы, предъявляя принцу белизну плеч и декольте, едва прикрытую хлопчатой кисеёй или шёлковым газом.

«Вы очень милы, ан, но у меня другая цель».

– Эрцгере, мы были в столице на спектаклях ан Джани, – негромко поделился тонкий и гибкий, словно шпага, мичман. Раз уж барон Торпеда получил место статс-секретаря – пусть даже в шутку, – то есть смысл добиться должности советника по опереттам. – Видели всё – «Господ и служанку», «Богиню студентов», «Холопку с Куруты»…

– Хм… она выступала с этим репертуаром у красных?

– Там вместо «Холопки…» была «Вейская пленница».

– Ну-ну. Разговоров много, пора лично убедиться – хороша ли птичка певчая.

Лишь в правительственной ложе удалось отгородиться от назойливых приветов и расшаркиваний. У дверей снаружи встала охрана. Адъютанту было велено сесть в угол. Справа и слева – мичманы Шпага и Торпеда, больше других расположенные к принцу.

Рассаживалась по местам публика в партере и амфитеатре, пёстро шевелились люди в ярусах и бельэтаже. В оркестровой яме настраивали и пробовали инструменты. Тонкий мичман нашёптывал:

– Поразительные у неё костюмы. Очень смелые! Говорят, в «Пленнице» она вышла на сцену босиком…

– Что вы говорите!.. – покачивал головой Церес, читая прошение своих жандармов.

Оба прощения просим, как перед Богом. Примем любое наказание. Хоть расстрелять велите, только своей волей. А если жить оставите – возьмите в службу, на любое место. Искупить вину желаем. Нам без Вас, эрцгере, жизнь не в жизнь, впору руки на себя наложить. Не допустите до последнего греха…

– …в прозрачных шальварах и коротенькой жилетке. Фотографов с порога заворачивали – ради нравственности. Красный митрополит осудил спектакль в газете, пригрозил анафемой.

– А эта «Ручейная дева» – каков сюжет? – мельком полюбопытствовал Церес.

– Нарочно для Джани написали, по старинным мифам. – Шпага подал печатную программку, стараясь украдкой заглянуть в письмо. – Как бы из времён, когда побеждал Гром. Молодой граф покоряет язычников, а в тех местах живёт последняя нимфа ручья. Они встречаются на берегу… и начинаются страдания. Граф стоит за истину, дева за свою веру, а сердца их тянутся друг к другу. Впечатляюще!

«Укройтесь под сводом», что бы это могло значить? Для юродивого слишком грамотно написано. Чья-то другая рука… Глупая шутка, от местных студентов?»

– Надеюсь, что архиепископ эту благочестивую пьеску не осудит. – Принц убрал жандармскую мольбу в карман мундира. – Держу пари – граф обратит ручейную красотку, к торжеству веры.

– Ставлю червонец, что бедняжка обратиться в воду со словами нежности, а граф останется безутешен, – предложил барон. – Устроит часовню, чтобы молиться о погибшей душеньке…

– Три червонца против вашего.

– Эрцгере, с такой ставкой трудно тягаться!

– Но согласитесь, я рискую больше. Весь выигрыш, чьим бы он ни был – на цветы для ан Джани.

– Поддерживаю слово барона! – вызвался Шпага. – По рукам, и при свидетелях. Кто собирает ставки?

Принц пренебрежительно скосился:

– А вот, у нас гере адъютант сидит, он в споре не замешан…

Между тем в зале гасили лампы, а рампа загоралась яркими калильными светильниками – служители пускали кислород и водород по трубкам, цилиндры негашёной извести вспыхивали ослепительным сиянием.

– Начинают. – Шпага, истый театрал, достал морской бинокль. Иначе как судить о ножках примы?

– Пока увертюра, смотреть не на что, – посмеиваясь в усики, Церес раскрыл адрес синей кожи, преподнесённый архиепископом.

Между твёрдыми, как пергамент, листами патента, покрытыми каллиграфическими строками, его поджидала узкая записочка, без обращения и подписи, с уже знакомым текстом:

Храмин-день 6-го зоревика опасен для вас. Укройтесь под сводом, иначе вы встретитесь с роднёй на громовом небе.

«Похоже, не студенческая шутка. Тогда что? кто это подложил сюда?..»

В антрактах мнения об оперетте кипели всюду – в фойе, в кулуарах, у буфетов. Здесь же, на столиках между бокалами сидра, строчили первые рецензии: «Скандальный успех!», «Теперь мы знаем, как одевались ручейные девы», «Гром, боренье и любовь», «Голос гнева и страсти из уст ан Трисильян».

Третий мичман – славный офицер, но без музыкального слуха, – твердил своё, залив в глотку очередной бокал:

– Она прелестна – кто спорит? Формы… револьверная пушка калибра три с половиной чети – и та уступит ей по красе форм! Но певческое дарование…

– Гром господень! Нельзя ли сравнивать с чем-нибудь… не металлическим? Это живое, столь трепетное, зовущее и неприкосновенное тело…

– Да вы поэт, дружище! Вас следует звать не Торпедой, а Возвышенным Пером.

– А вас – Пушкой. Что скажете, господа?

– Принято, – улыбался Церес, пивший в обществе своих мичманов.

Пьянящая атмосфера театра, бойкая и чувственная оперетта увлекали его, но два одинаковых письма то и дело возвращали мысли ко дню шестого зоревика.

«Чуть больше недели и… что? Проклятие Грома из Кивиты? Чушь. Правда, патриарх мне смутно намекал о неких тайных силах церкви… обычно это ловкий отравитель или убийца из ордена Серпа, а тайны – для доверчивых и мистиков… Или – кто-то склоняет меня к побегу. Интрига батюшки? Вполне возможно. Ешь меня дьяволы, если поддамся…»

Ему везло с закладом – граф обратил ручейную прелестницу, языческие боги с рёвом отступились от неё, и на заднике сцены расцвела спасительная радуга. Даже архиепископ аплодировал. Пушку с выигрышем бегом послали за цветами, а принц в охотничьем азарте поспешил за кулисы – следом барон со Шпагой несли вазу и фантастической величины букет.

Утомлённая, ещё в гриме, красавица Джани приняла его радушно, но держалась с осторожностью:

– Вы так добры, эрцгере… Я счастлива вашим признанием моего скромного дарования. Право, я не заслужила столь щедрых подарков.

А какая надпись! «Синий принц – Яркой птице». Джани волновалась – это… откровенное предложение. Что дальше? что будет?..

Церес продолжал самым чарующим голосом:

– Ваш талант заслуживает большего. Хотите войти в историю, ан Джани? Первая девица на борту первого в Мире рекордного корабля… Успех «Ручейной девы» должен быть отмечен и прославлен по достоинству. Мотокарета ждёт у подъезда. В Курме состоится пир в вашу честь. Отказа я не приму.

И она снизошла. Под шум оваций и хвалебный хор села в карету, а принц поддерживал её нежную руку.

Он велел водителю притормозить лишь около двоих – они, как поклялись, стояли на коленях в ожидании, тиская в руках картузы.

– Барон, поручаю их вам, как статс-секретарю. Я принимаю этих парней в штат прислуги.

Адъютант было приоткрыл рот, но встретил властный взгляд принца – и смолчал.

Штандарт с Птицей-Грозой бился на мачте «Подарка», ветром развевало юбки Джани, её рука соприкасалась с уверенной рукой принца, корабль нёсся к вечернему острову, и будущее сулило нечто упоительное.

О, судьба актрисы!

Перед сном вредно слушать страшные истории – даже о смерти Девы-Радуги, – а тем более ругаться или смотреть, как другие ругаются. Если отойти ко сну с дрожью в душе, злые тени – слуги тёмного царя, – ворвутся в сновидения, смутят душу, нашепчут грех или напустят кошмар.

Плохо к вечеру маяться от разлуки и переживать о том, как люди перессорились.

Хотя Лара истово молилась на сон грядущий, её сердце томилось, дрёма всё не приходила, и волнение долго мешало девчонке сомкнуть глаза.

А сон явился тягостный, пугающий.

Или его навеял чужеземный Бахла? всё-таки Эри с Лис читали в комнате заклинания вейского бога, а для детей Грома инобожие запретно…

Ларе снилось, что она стоит на голом высоком холме. Небо низко заложено тёмными, сплошными тучами, вся земля в сумраке. Вдали глухо грохочет, громыхает что-то, и в такт раскатистым ударам горизонт кроваво вспыхивает алым. Она поняла – «Там война». Захотелось скрыться, убежать, но сойти с места сил не было.

Сквозь эфир Лара видела вдали ржавый огонь пожаров. Горели города. Пылая, рушились в реки мосты, багровыми взрывами в клубах дыма взлетали на воздух заводы, а беженцы текли по дорогам многотысячными толпами, как чёрные реки. Среди дыма и пламени ползли тусклые грязно-бронзовые колпаки боевых черепах, блистая вспышками жёлтых лучей, а навстречу им катились самоходки, с рёвом взлетали ракеты, били пушки, вздымая облака пыли и гари.

Всё ближе была жуткая картина. Как это отличалось от победной панорамы «Одоление дьяволов»!..

Мёртвые лежали тут и там, от их вида пробирал озноб, и подступала тошнота. Стелился ядовитый фосфорный туман, смрадно курились воронки от бомб.

На краю громадной ямы солдаты в противогазах и кирасах поднимали красный стяг царя Яннара. Вскидывают ружья, салютуют саблями – и общий вопль, утробный, яростный: «Ура-а-а!»

Красноармейцы шли редкими цепочками, охраняя с двух сторон вялую, понурую колонну, в основном из патлатых девиц – жалких, грязных, то нагих, то прикрытых рванью из бурой студенистой плёнки, похожей на лохмотья скользкого желе.

Кто-то поднял ружье и выстрелил прямо в гущу пленниц. Одна рухнула, через неё переступали, а она ещё шевелилась. Солдат подступил – колонна отпрянула, как овцы от овчарки, – занёс штык и приколол лежащую к земле. Голова её мотнулась на шее, замерла с широко открытыми глазами. Ноги идущих топтали разметавшиеся волосы – длинные, светлые.

Луч зрения пронзал время и расстояние, показывая Ларе омерзительные сцены, нестерпимые как смерть, и даже хуже. «В могиле не больно», мама Рута говорила. А жизнь там, на острие луча, тянулась в муках и криках, под гогот солдатни, и видеть это было нельзя, но глаза видели сквозь веки, сквозь ладони.

«Прекратите!» – но голос лишился звука.

Вдруг она ощутила, что кто-то смотрит вместе с ней – лучи, её и его, пролегали рядом, словно натянутые провода, и вздрагивали в такт. Лара оглянулась.

Как в мареве, едва проступало лицо гиганта – железно-серое, в рябинах и выщерблинах, в пепельно-золотой сетчатой маске. Медно-жёлтые глаза, не мигая, следили за ужасным зрелищем – твёрдо, холодно, без сострадания.

Она задохнулась от страха – да! таким его изображают в храмах – но побеждённым, со склонённой, полускрытой капюшоном головой, со злобной и мучительной гримасой на скованном сетью лике.

Попыталась собрать во рту слюну, чтоб плюнуть, по обычаю – рот пересох.

«Проклятый!.. Гром на твою голову!»

Зрячие лучи пересеклись; от их соприкосновения на Лару накатила знобящая дрожь и оцепенение. Железное лицо стало медленно и удивлённо поворачиваться к ней.

Он… услышал?

От гиганта повеяло льдом и огнём, вокруг него затлело свечение, которое, как вода, обтекало его тяжёлую голову, мощную шею, плечи великана; разгорались медные глаза, а зрачки расширялись как чёрные бездны. Позади него проступила зубчатая цепь мрачных гор – из-за неё взмыли летучие тени…

Только не встречаться с его взглядом! нет!

Лара вынырнула из сна, как из гибельного омута – с жалобным криком, в поту, глаза мокрые. Призраки сновидений оторвались от ума, закружились быстро тающими клочьями, исчезая в водовороте беспамятства.

Остался горизонт, рокочущий кровавыми зарницами, растоптанные волосы в грязи и – неподвижное железное лицо, обтянутое сетью.

– Лари?.. – привстала сонная Эрита. – Что с тобой?

– Сон… плохой сон… Сейчас пройдёт… – Она торопливо осенилась и упала головой в подушку, с немой мольбой: «Пожалуйста, господи, пусть что-нибудь хорошее приснится…»

«Надо за всех умерших свечей поставить! Это они грустят, что их не поминают, и по их печали тени в мир пролазят…»

Дома к ранней литургии помина-дня детей будит мама: «Ну-ка, сони, хватит спать! Кто голодную службу пропустит, тому мёртвая родня назавтра явится с попрёками».

Встретить ночью бледных призраков Лара боялась и, едва мама потеребит за плечо, мигом вскакивала умываться-одеваться.

Когда колокол церкви Селища пробил утро, она вскинулась в постели, встряхнула волосами:

– Эрита, давай собираться! скорее, а то к службе опоздаем…

– Боже, ну что там? – промычала Эри, недовольно ворочаясь.

– Помин-день. Пойдём свечи зажигать.

Та вслепую поискала шнур сонетки – вызвать камер-фрейлину для одевания. Забыла, что до Красной столицы, даже до Гестеля – сотни и сотни миль.

– Тут прислугу зовут молотком. Гонг в коридоре, – напомнила Лара. – Ну их, вейки сонливые!.. с их поклонами только к концу успеем: «Идите, знамя истины над вами!» Сами умоемся. Позволите за вами поухаживать, сестра-лунница?

– Ах, вы так добры, сестра-эквита! – стряхнув сонную одурь, Эрита живо выскользнула из-под простыни. Жара в Панаке вынудила отказаться как от панталон, так и от одеял. – Охотно приму вашу любезную помощь.

Сперва Лара поливала из кувшина ей на руки, пока Эри склонялась над тазом и фыркала, протирая лицо. Потом произошла заминка – взяв кувшин, Эрита остановилась.

«Прислуживать смущается. Мы ж не в лазарете, там другой порядок», – догадалась Лара и, чтобы помочь принцессе побороть неловкость, подмигнула:

– Тёмные Звёзды.

Улыбнувшись, Эри кивнула и занялась делом.

«Выросту – напишу ме-му-а-ры, – мечтала Лара, умываясь. – Мол, мне красная ан-эредита воду на руки лила… Нет, так нельзя! это оскорбление величия… Значит, запечатаю в пакет и положу в сейф к нотариусам, как завещание, на сто… на двести лет! Тогда уж никто не обидится. И другие Динцы, пра-пра-правнуки, прочтут, какой мне был почёт…»

Причесали друг дружку, оделись, повязали на плечо одна другой траурный бант – так положено на литургию в помин-день.

– А у тебя многие из близкой родни умерли? – спросила Лара.

– Дедушка и бабушка. Я их плохо помню. Тогда мой отец взошёл на престол, а я жила с матушкой и статс-дамами в отдельном замке…

Лара сочувственно кивнула. Историю деда и бабки Эриты она прочла в «Хрониках Драконов». Там и фотогравюра была – он в мундире, с орденами, она такая милая, даже в почтенном возрасте красивая как девушка… Подлые отщепенцы взорвали царскую чету бомбой в поезде – хотели под шум смуты отделиться от империи, присягнуть ганьскому медному змию. Не тут-то было – царь Яннар живо сменил улыбку на оскал, и так их покарал, что ой-ой-ой. Ещё дядька Рубис спьяну бушевал на анархистов: «Чего с ними чикаться? надо, как у красного царя – виселицы вдоль дорог, заместо фонарей!»

– Мой дядька Ботер тоже подорвался – на котле, по неосторожности. А другой, Диль, от водки умер. Мама Рута всегда за них молится, чтобы им было легче в тёмном царстве…

Зашли за Лисси – она приготовилась, оделась, только их ждала. Ей тоже надо в церковь, по братикам трёх месяцев не миновало.

За ночь ветер посвежел и поддувал сильней вчерашнего – поднятая ладонь чувствовала его, он поднимал пыль, приводил в движение большие ветви шелковиц; юные деревца покачивали под его напором тонкими стволиками. Если бы не булавки – мог шляпки с голов посрывать, и то лучше придерживать.

По пути в храм Лара перебирала в уме, о ком свечи ставить. Перво-наперво за дядьёв, они свои кровные, это святое. Деды-бабки живы, слава богу. За прадедов оптом – большую свечу?

«А за убиенных?»

Слишком много смертей в свежей памяти. И всё на глазах, иногда не успеешь зажмуриться. А вспомнишь – камень на душе.

«Сперва жандарм, кого Удавчик во дворце Птицы-Грозы застрелил… Ронди, так его звали. Потом то отделение, которое нас казнить вело. Они присягу давали, приказ выполняли… Потом, когда «С праведными да взойдут по радуге» отпоют, тогда и за живых можно. За батю с мамой, за братишку, тёток и дядек, за сестёр двоюродных… О, и за себя бы – чтоб от дурных снов избавиться! Значит, святой Линде, изгоняющей злых теней. Ещё… за Карамо с Юнкером – святой Серене, от раздоров разрешающей…»

– Почему у вещунов нет своего святого? – вырвалось у неё.

– Да, правда – почему? – встрепенулась и Эрита. – А у левитантов? тоже нет.

– Можно молиться Ветру-Воителю, как принято у авиаторов.

Лис усомнилась:

– Хорошо ли? Авиаторы на технике летают, а мы сами по себе. Поглядим в святцах, – предложила она. – Были святые, которые силой молитвы в воздух возносились, за великую веру. Та же мать Уванга…

Эрита возразила:

– Она из лётчиков – её архангел на Птице-Грозе по небесам катал, для утешения.

Дружба дружбой, а упрямства у графинюшки хватало:

– Не хочу простых угодников. Уванга – мученица! лично с Воителем зналась…

– Вам есть, из кого выбирать, – вмешалась Лара. – Летали многие, хоть на меру над землёй приподнимались. А кто говорил через эфир?

Так, споря, дошли до храма, и здесь притихли.

Литургия в помин-день – особенная. По сторонам от алтаря вывешены иссиня-чёрные флаги скорби, а посередине, под ликом Отца Небесного – белый покров надежды с вышитой радугой.

Служил невысокий пожилой священник, жилистый, с чуть раскосыми глазами – вейской крови. Эрите он напомнил старика – учителя из школы Лунного Пруда. Старец не уступил ни червонца за свою тайну, да ещё попытался к баханству склонить: «Прозрей в ладонях Бахлы, девица, и небеса откроются тебе до звёздной высоты». Толмач-гушит даже переводить не хотел – боялся, что за потворство соблазнителю со службы выгонят. Однако Эрита настояла, выслушала – и отвергла. Душой не платят, надо хранить свою веру – хоть умри, а изменять не смей.

Но как переложить формулу баханов на язык Грома?.. и чтобы она по-прежнему работала?

Спросить у попа?

Плохая идея. Это, во-первых, признаться, что ты лунатичка, а во-вторых, что приняла колдовство иной веры. Кошек в жертву приносишь? к вейским демонам взываешь? в покаянный дом пора.

К ранней литургии сошлось много народа – военные, штатские, даже слуги-вейцы, кто принял Гром. Лара устала кланяться в ответ на поклоны молодых офицеров. В мысли мельком вкрался соблазн – что, если до Огонька дозваться?..

«Нет, с обруча до парохода не достану, он далеко ушёл за ночь. И… мне это нужно, разговоры затевать? Он сам отказался! Тьфу, даже думать о нём противно…»

– Хорошо, что его на материк услали… – проговорила она, осенившись и отдав поклон алтарю. Эри, стоя рядом, вопросительно взглянула, потом светлым голосом молвила:

– Да, лучше с глаз долой…

– И никогда бы не встречаться, – прибавила Лара сквозь зубы. – Одна морока от парней.

– Верно.

– Среди них бывают и толковые. – Лара усмотрела справа, в сторонке, Котту Гирица. – Сестра-лунница, я бы похлопотала насчёт вашей с Лисеной затеи. Негоже вам самой все дела улаживать… М?

«Подруги лучше служанок» – Эри отметила про себя, что её забава с поясами в купальне принялась, как доброе зерно, и уже даёт всходы.

– Действуй, – наклонила она голову в знак согласия.

Странно – меднолицый блондин ставил свечи у иконы святых Ларов.

«Хм, с чего бы?» – подходя, гадала Ласточка.

С другой стороны, это удобный предлог для начала беседы.

– Вы их почитаете, Котта? – купив ещё две свечки, как полагается для Ларов, она быстро оказалась рядом с конным артиллеристом.

– Как всех святых, – ответил тот, не отводя глаз от ликов. На иконе Ларион и Ларита стояли, взявшись за руки, прямые и сияющие, а серебряный ангел сзади возлагал руки им на плечи, объединяя сердца в небесном союзе.

– Или – за сестру, брата им молитесь?..

– Просто у нас считают… они знали друг о друге, через горы и моря. Годами шли навстречу, храня верность тому, кого не видели с рождения. Это особая связь избранных людей.

Хмурясь, Лара вчиталась в надпись под иконой: «Благие связаны незримо, их мольба – о долгожданной встрече».

– Как две половины одного существа, разъединённые судьбой, – продолжал дицер задумчиво, словно пытаясь проникнуть взглядом куда-то вглубь, сквозь икону, где сокрыта тайна, – они дышали и даже мыслили в унисон. Когда болел один, недомогал другой. Когда один был весел, другой радовался. Если Ларион грустил, Ларита посылала ему ласковое целование и возвращала бодрость духа. Это… как любовь. Для неё нет расстояний. Я прошу их о том, чтобы мне была дарована такая духовная близость… с кем-то, кого я ещё не встретил.

– Да, было бы чудесно!.. Вы помолвлены, гере дицер?

– Пока нет. – Котта смерил её коротким добрым взглядом, в котором Лара ясно прочла: «Ты ещё молода для этого». – После офицерской школы я служил на ганьской границе… потом путешествовал. Даже состоял в коммандо – конном ополчении тарханов.

– О, на Диком Западе? и как там живут?

– Дико! – Дицер чуть усмехнулся, насколько это позволительно под сенью храма. – Бескрайние степи, стаи кочевников… Тарханы, вольные поселенцы – смелые люди! На свой страх и риск занимать земли Тахоны, без помощи регулярных войск – не всякий решится. Фургон, запряжённый волами, котёл для еды, жена, дети, в одной руке Святое Писание, в другой винтовка – вот их жизнь. Зато там пахнет свободой!..

– Говорят, где-то в Тахоне есть кратер пришельцев, – начала осторожно прощупывать Лара. Прищурив повеселевшие серо-стальные глаза, Котта наблюдал за ней, будто хотел угадать, что её известно.

– Говорят. Но я до него не добрался. Была суровая зима, много коней пало… пришлось вернуться в империю.

«Вот как?.. А ведь не иначе ты отправился туда по просьбе кавалера. Или по заданию?..» – присматривалась и Лара к выражению его твёрдого лица.

– И на Вейских островах жить приходилось? Языком вы владеете мастерски…

– К делу, ан. Я видел, как вы беседовали с ан Эритой, прежде чем случайно подойти ко мне.

«У, глазастый дьявол!..»

– Если бы вы смогли перевести для нас… м-м-м… здешние стихи, то, возможно, мы вам позволим спеть в нашем апартаменте.

Польщённый признанием сразу двух его талантов, красноармеец искренне улыбнулся:

– Могу ли я отказаться от столь заманчивого приглашения, ан Ларита? В котором часу я буду вам полезен?..

– Мы известим вас дополнительно, – пропела она и ускользнула.

Пока Лара гибко пробиралась к Эри сквозь толпу молящихся, на уме прыгали, сталкиваясь и сплетаясь, слова Котты, с каждым мгновением наполняясь всё более ярким, отчётливым, наконец – восхитительным смыслом. «Особая связь избранных людей», «нет расстояний»… вот оно!

– Чего добилась? – шепнула Эрита, когда они оказались рядом.

– Он наш с потро… весь в нашем распоряжении. Придёт с гитарой. Час встречи назначаем сами. Я думаю – письмецом через прислугу.

Назад из церкви Лара спешила так, что оторвалась от Эри с Лис и далеко обогнала их. Новая, свежая мысль росла и зрела в ней, как буйный побег тропической лианы, наливаясь радостью и распуская цветы тайного восторга. Не выдержав собственного пыла, Лара пустилась бегом, полоща юбкой.

«Скорей бы надеть обруч. Мне есть, с кем поделиться! Заодно подбодрю его, а то, поди, скис после вчерашнего…»

Снять шляпку. Обруч на голову. Быстрее, пока не вошла Эри. Прицел на фаранское посольство.

– Ласточка вызывает Юнкера!

Эфир зашевелился в точке попадания луча, вспыхнуло заспанное, изумлённое лицо внебрачного сынка Карамо. Казалось, он прокутил всю ночь, и теперь спросонья не мог связно думать. Даже спал голый, как язычник! С кем поведёшься…

– Может, прикроешься? – Она сердито отвернулась.

– Прости. Я… не ожидал. Что случилось?– Пелена сна вмиг сошла с его глаз. Взгляд стал настороженным, сумрачным.

Лара запнулась, не соображая, что сказать. Летела, спешила, и вдруг осеклась.

«Что мне его жалко – ему знать не надо! Просто бабья жалость… ну, чтобы он не чувствовал, что одинокий, брошенный… Опять же – имя парное! и таки свой, громовник».

– Знаешь, у нас есть святые. Мне вдруг открылось…

– Давно пора. Кому же ты сызмала ставила свечи – не Лавану ведь?..

– Ты язва, Ларион.

– Такой уродился… Всё же я не пойму – с чего ты разволновалась?

– Лары – покровители медиумов! – гордо объявила она.

Юнкер помолчал, глядя через эфир, как сверкают глаза Ласточки, потом спросил тихо:

– Кто тебе сказал?

– Один красный намекнул. А дальше я сама.

– Он объяснил, что это церковью не признано? что это ересь?

– Но кто-то должен быть у нас на небе? чтобы молиться…

Тонкие губы Юнкера растянулись в счастливой улыбке, его глаза потеплели.

– Да. У нас с тобой есть небесные заступники. Ради этого можно и поцеловаться, верно?

– Иди к дьяволам! – обиделась она. Все парни одинаковы! с ними сокровенным делишься, прямо из сердца, а они сразу лезут, выпятив губищи – чмок и чмок.

«Ты не святой Ларион, чтоб тебе ласковое целование послать! И незачем тебя жалеть – макоман чёртов, пособник язычников…»

– Извиняюсь, поспешил, – смиренно потупился Юнкер. – Давай встретимся? Я могу рассказать больше… если ты хочешь знать о тайных святых и святынях.

– Может быть, – отозвалась Лара после паузы – так, чтобы ничего не обещать. – Например, о катастрофе.

– Клянусь – сам едва знаю!

– Ну-ну. А ты подумай, поищи.

– Хм. Стараешься для гере кавалера?– Глаза Юнкера с подозрением сузились.

– А ты для кого?

Внезапно Юнкер изменился – его взгляд заметался, лицо исказилось.

– Снимай обруч! в угол его, живо!

– Поче… – начала было Лара, но тут ей передался испуг собеседника, она сорвала с головы медиатор и отшвырнула на кровать. Успела лишь уловить, как по эфиру – тоже из посольства, – почти осязаемо прошёл мощный поисковый луч. Кто-то, посильней Юнкера, вошёл в игру лучей, и перед таким вещуном лучше обнажить голову и скрыться, как мышке от кота.

В дверь постучали – явно не рука Эри.

– Молодая госпожа, можна-а? – прозвучал женский голосок с местным акцентом.

– Да, войди!

Служанка трижды поклонилась на пороге:

– Вас зовёт кавалер из вельможного коттеджа.

«От сына – к папе… Начался денёк! – Ларита невольно осенилась. Вся вчерашняя тяжкая встреча у церкви ожила перед глазами, тёмные чувства поднялись со дна души. – Святые Лары, упасите-сберегите!.. Господи, за что нам, вещунам, такая судьбина?..»

«Нас подслушивают из посольства», – хотела сказать Лара кавалеру, едва они разменялись приветствиями, но решила – выдавать свою связь с Юнкером нельзя. Карамо вновь начнёт пилить и предостерегать.

Но, похоже, кавалеру было не до нравоучений. Он словно с вечера не вставал от большого письменного стола, и спать не ложился – сидит без галстука, склонившись над бумагами, перед открытой чернильницей; волосы чуть встрёпаны, ворот расстёгнут, манжеты кое-как подвёрнуты, в руке перо – ни дать ни взять поэт в запое вдохновения. Так увлёкся, даже в церковь не ходил! Бамбуковые занавеси на окнах опущены, ставни закрыты – хотя на дворе солнечно! – и лампы горят усталым светом… Ароматические свечки в курильницах давно истлели, один пепел остался и слабый пряный запах в неподвижном воздухе.

– Ан Ларита, прошу извинить – я должен посвятить ещё немного времени моим записям. Подождите здесь, пока я закончу; это ненадолго.

– А я не завтракала, – буркнула Лара. – Была на голодной службе, завтрак пропустила… Потом вы позвали.

– Угощайтесь – вот мой завтрак, в судках. Не притрагивался. Боюсь, остыло…

«Во, человек ушёл в науку! День с ночью перепутал, про еду забыл!..»

– У меня аппетит, и холодное съем.

Она ела – правда, всё едва тёплое, – стараясь кушать прилично, не за оба уха, по полглотка потягивала лёгкое столовое винцо и гадала: «Какая ему лихоманка аппетит отбила?.. Совесть гложет или дела не клеятся? Нет, вроде бы он бодрый, даже на взводе… только взъерошенный».

Попытка заглянуть тайком в записки кавалера кончилась ничем – глядя сбоку, такой почерк трудно разобрать. Перед Карамо был разложен пяток толстых тетрадей в жёлтых клеёнчатых обложках, листки с бегло начертанными схемами кругов, не то разрезанных пирогов – и по правую руку плоский предмет на подносе, накрытый клетчатым платком.

Утерев губы салфеткой, Лара скромненько отсела от стола в кресло, сложила руки на коленях:

– Благодарю, гере.

– А? да, конечно!.. – Кавалер, в отрешённом сосредоточении кусавший кончик пера, очнулся и покивал ей с рассеянной улыбкой. – Сейчас… ещё минут десять, хорошо? Вы… возьмите медиатор! Проверьте эфир на помехи…

Это очень кстати! Можно, наконец, попытаться Гестель вызвать – как бы для проверки… Сняв шляпку и водрузив на себя шлем пенистой брони, Лара сначала проследила, есть ли кто поблизости в работе или с медиатором у тела. Чисто.

С обруча обзор не так широк; шлем позволял слышать куда дальше. Прикрыв глаза, Ласточка представила себя стоящей высоко на башне – но вместо чистого горизонта звуков ей открылась тёмная гудящая преграда, мерно колеблющаяся как грозовая туча. Дальний эфир был вновь забит вращающимся гулом, только сейчас он походил не на спицы колеса, а на волны, расходившиеся по воде от брошенного камня. Угадать их исходную точку было куда сложней, хотя центр находился там же, где-то на юго-западе. На других направлениях эфир был прозрачней, хотя волны сумрачного звука проникали и туда, затмевая всё пространство.

– Я Ласточка, вызываю Гестель, – негромко – чтобы Карамо не расслышал, – заговорила Лара, с усилием направив узкий луч сквозь волновую мглу в сторону пансиона. – Я Ласточка, вызываю Гестель… Ответьте мне…

Напрасные старания. Пансионеры, кто остался, тоже сейчас стараются в тарелке ложкой, навёрстывая пропущенный завтрак. Занятий нет, наставники отдыхают… да и связь никакая! Наверно, вихрь обрушил разговоры всем вокруг… вокруг чего? что это за генератор глухоты? Будто извержение вулкана, как в книжке по естественной истории…

Несколько раз она повторяла вызов, но никакого отзвука не приходило. Лара уже отчаялась установиться связь и готова была снять шлем, когда по линии, соединявшей её с местоположением Гестеля, донёсся незнакомый голос молодого мужчины, слабый и прерывающийся:

– Гестель слышит… Нож на связи… кто…кого…

Позывного «Нож» Лара не знала, но голос исходил, откуда надо. Она напряглась, пытаясь проникнуть зрением сквозь мглу. Есть прорыв!.. но на том конце девчонка увидела какого-то парня с тёмно-карими глазами, с сердитым рубленым лицом…

…в форме жандармского сержанта!

Нечего пугаться, надо брать быка за жабры.

– Где Бези? Мне нужна Бези.

– Сейчас. Секунду…

Он снял обруч и вышел из вещания – зато взамен него возникла Бези. Облик её был то ясным, то расплывчатым, то совершенно исчезал из вида, когда помехи становились непреодолимы для луча. Единственное, что смогла разглядеть Лара – Бези едва напудрена, бледна, взволнована, под глазами у неё зеленоватые тени, она в приталенном жемчужно-сером жакете и элегантной шляпке «мышиного» цвета с дымчатой вуалью, манжеты сборчатые, а перчатки палевые, и на пальцах два перстенька. Судя по голосу, Безуминка нервничала, но при этом искренне радовалась переговорам с ней. Вроде бы она ехала в экипаже с поднятым верхом. Её речь порой тонула в завывании помех, и только импульсы смешанных чувств проходили без искажений – трепет волнения, напряжённая опаска, нетерпение, пульсирующие порывы надежды, теплота и нежность, едва не доходящая до слёз.

– О, звёзды, Ласточка! Милая моя девочка, как я счастлива слышать тебя! Где вы? я плохо вижу дистанцию…

– Мы на Якатане, я царстве Гуш, – держась за виски, закрыв глаза, с нажимом вешала Ларита, буквально тараня неподатливый эфир своим лучом. – У нас всё хорошо. Кавалер подарил нам форму авиаторов. Тут столько всего, что сразу не расскажешь!..

– Я слышу … почему такой шум? Сигнал почти не … Передавай привет … Звёздам! ... я на пути в столицу. Приехал пехотный капитан с кошкой и сержант … другой такой оказии не будет … пожелай мне … я задумала!

Разобрать, что она тараторит, был очень сложно; чувствуя, что связь вот-вот прервётся, Лара ответила только:

– Береги себя!

– …я тоже! – донеслось в ответ, и луч заглох в гудящей мгле. Чтоб вырваться из неё, Лара поспешно сняла шлем – уууух! Вновь затенённая тихая комната и скрип пера Карамо.

– Успешно? – не оборачиваясь, проронил он.

– Н-н-не очень. То есть, совсем никак. – Лара встала, отыскивая глазами стакан с водой; сгустившийся эфир заставил её направить всю силу води в одну точку, а когда всё кончилось, мучительно захотелось пить.

– По-прежнему шум из Кивиты?

– Да, только… он стал сильней и… другой. Как будто разгорелся.

– Что вы этим хотите сказать? – наконец, Карамо соблаговолил повернуться к ней.

– Я однажды видела пожар. Огонь бился из окна, лопнули стёкла… он был маленький, а потом выметнулся и стал расти. Горел третий этаж, но жар оттуда опалял лицо за сорок мер. Тут примчались пожарные, я убежала. Этот звук тоже растёт. В Гестеле нам не говорили, что может быть такой мощный… – Девчонка без спроса выпила чуть не стакан залпом. – …источник эфирного сигнала. Он исходит не от человека, – добавила Лара почти убеждённо. – Скорей, как пароходный или заводской гудок. Как извержение. Страшновато выглядит…

– Вы же зрячий медиум… – начал Карамо.

– Нет, туда трудно смотреть, словно против ветра.

– Передохните; ваше искусство мне ещё потребуется. А Бези… я не ошибся, вы вызывали её?

– Без толк… понапрасну. Слышно через два слова на третье, ни черта не понятно. Можно считать, связи с Великой землёй больше нет.

«Куда «в столицу» она собралась? что за «оказия», какой «капитан с кошкой»?.. правда, что Безуминка! где она, всюду шурум-бурум с присвистом. От тоски измаялась, вот и чудит. Грустно ей… лишь бы в блажь не впала и в историю не влипла, с капитаном-то. Не должна бы!.. себе цену знает, ниже героя не разменивается. А жандармский Нож при ней откуда? да вдобавок принцева полка вещун!.. что-то Бези вокруг себя замесила, ой, боюсь я за неё…»

Чтобы отвлечься, унять душевное смятение и не сидеть как кукла в витрине, Лара тихо взяла с тумбочки Святое Писание. Оно всегда полезно для души. Хотелось найти в книге что-нибудь умиротворяющее, но как нарочно, открыв наугад, она попала на явление Ветра-Воителя.

Их поставили к столбам для сожжения, раба Угера, кузнеца Мариса и деву Глену. Судейский претор объявил им: «Если вы принесёте жертвы богам во имя консулов-правителей и растопчете цветы ириса, наградой вам будет жизнь»…

Никто из них не изменил истинной вере и не топтал цветы Радуги.

Когда время милости истекло, центурион велел знаменному воину зажечь костры.

Даже читать боязно. Не так давно Лара сама была привязана к столбу, а в десяти шагах стояли в ряд жандармы с карабинами, готовые стрелять. Сложись иначе – и зарыли б в одну яму с Бези и Удавчиком. Две меры длина и глубина, а ширина две с половиной…

Но если ты за правду, бог спасает, верно?

Лара заглянула на страницу раньше, чтобы не сразу о спасении прочесть. Здесь тоже говорилось о жестоком.

…а третьей была Глена, дочь Димана и Колации, искавшая венца молний и пути по радуге, учившая людей всякого звания духовной чистоте. Её лишили чести, ибо закон запрещал казнить девственниц.

А воин, сволочь, ещё толкал её торцом копья, чтоб заговорила. Ну, она и сказала ему, смелая: «Прощаю тебе, как неразумному брату, по слепоте своей свершающему зло». И он раскаялся, стал человеком и святым. Вот какая сила была в Глене.

Тогда взошёл на Пепельную Высь некто неведомый, в длинной хламиде с капюшоном, выше самого рослого воина, а лик его был как железный со златым узором. И толпа расступилась пред ним в страхе и смятении.

Десятник спросил его: «Кто ты?» И странник рёк: «Я Ветер-Воитель, посланец громового неба. Я ищу деву, которая привела в равнины дождь и напоила землю. Её убили люди, носящие знак медного дракона. Я мститель за неё. Молись идолам, в которых веришь, ибо время твоё на земле истекло».

И приказал центурион схватить его как мятежника.

А Воитель велел мирным людям уйти с места казни. И они кинулись прочь, не дожидаясь, когда зазвенят мечи.

Тогда Воитель простёр десницу. От него изошла сила Отца Небесного и смела воинов как буря. Кровь их обагрила Высь, омочила прах мучеников и напоила его вином отмщения, слаще которого лишь мёд прощения.

Воин же, стоявший у столбов, именем Аргас, ополчился на Воителя, метнул в него копьё, а затем заслонился щитом и обнажил меч, изготовившись к схватке.

«На что ты надеешься? – рёк Воитель, – или не видишь, что стало с твоими?»

«Вижу, – отвечал Аргас, – и верю, что ты из вышних, но я воин, и мой долг сражаться, пока живу».

«Воля сильнее смерти, – сказал Воитель. – Встань справа, будь моим мечом, таково отныне твоё имя».

И звали его с тех пор Эгимар, что значит «меч вышнего».

«Наши – такие, – втайне гордилась Лара. – С виду иногда полные свиньи, разные приказы исполняют, а когда дойдёт до края, тут в них душа и покажется. Вроде Сарго или Тикена…»

Она хотела ещё прочесть, как архангел деву Глену наградил и нарёк Увангой, но тут кавалер закрыл свою тетрадь:

– Ну-с, ан Ларита, приступим к великому делу! Тут нам помех не будет.

Торжественным широким жестом он снял клетчатый платок с подноса, и Ларе открылись две части ключа, лежавшие вплотную, словно предмет и его отражение в зеркале. Теперь заметно было, что они – как бы фрагменты одного кольца. На одной части знакомая Ларите гравировка в виде рыбы, на другой – в виде черепа.

– Они соединились? – встав, Лара с живым интересом подошла к столу.

– Нет, – досадливо вздохнул Карамо. – Я их просто приставил друг к другу. Почему-то они не смыкаются… Впрочем, и ожидать не стоило – чтобы собрать ключ воедино, надо исполнить завет.

– Да? а какой? – склонившись, Лара разглядывала части, едва не касаясь их носом. Изделия из небесного металла слабо отблёскивали в свете ламп; тайна была замкнута в них.

– Я же вам говорил – рукопись ветхая, текст повреждён. То, что можно прочесть, звучит как «Владетелю святыни дано воссоединить её вместе для наделённых достоинствами также…» – и дальше не хватает слова или двух. Язык очень древний, пра-лацийский, без знаков препинания. Сведущие люди полагают, что завет – собрать все части в одних руках и тогда, в присутствии достойных, таинство свершится.

– Можно стянуть вместе лентой каучуковой. – Лара быстро смекала, как удержать части вместе. – Залить воском… вдавить в папье-маше, когда загустеет… в сургуч!

– Всё равно не то! – Карамо отмахнулся. – Пока достаточно будет держать их вплотную и так приложить ко лбу. Начнём?

У Лары руки чесались взяться за работу, хотя блестящие куски металла – теперь уже два! – таили в себе неведомое и словно предостерегали от проникновения в запретные пределы знания. Она помнила, что говорит часть с рыбой – а что они скажут вместе?.. Было немного жутко, но – ладони сами легли на металл, пальцы охватили грани небесных изделий, и – холод коснулся лба.

Снова щелчок. Внутрь головы полился ясный и нечеловечески спокойный женский голос, отмеряя фразу одну за другой:

– Ошибка. Устройство собрано не полностью. принцип сборки не соблюдён. Соедините все составные части устройства и повторите попытку. Ближайшая к вам составная часть недосягаема.

«Поче… почему «недосягаема»?!.. она же в фаранском посольстве! – Лара оторопела. – Куда делась? увезли, что ли?»

– Где – находится – ближайшая – часть? – быстро, раздельно и чётко спросила девчонка, зажмурившись и упираясь лучом прямо в металл.

Прижатые ко лбу части послушно открылись её внутреннему взору, как медиаторы. Она вновь оказалась среди мрака, открытая давящим волнам чёрного гула – и прерывистый, дрожащий голубой луч указывал точно на юго-запад, в неясное, зыблющееся средоточие звучащей тьмы, откуда расходились по эфиру волны, глушащие связь. На миг за тёмной пеленой Ларе открылось мимолётное видение – похожий на пещеру, еле освещённый зал с наклонными, сходящимися над головой ступенчатыми стенами, всюду причудливые барельефы из зловещих людских и звериных фигур в ожерельях и венцах из перьев, а посредине постамент – или гроб? – пред которым склонилась фигура молящегося человека. Свет шёл от крышки гроба, силуэт человека заслонял его источник – виделся лишь смутный столб сияния, стоящий над гробом как жар над светильником… и Лара готова была поклясться, что сияние течёт вниз.

Отняв части ото лба, она с треть минуты могла только дышать – даже не слышала вопросов кавалера.

– …здоровы? Вам плохо?

– Нет, я в порядке… Запишите, гере – слова отличаются от прежних. И… я больше не вижу луча на посольство.

– Значит, части там нет, – ответил Карамо, сев к столу. – Диктуйте, ан Ларита.

Когда он под диктовку Лары аккуратно занёс речь ключа в тетрадь, они вместе уставились на строки, словно надеясь прочесть в них больше, чем было написано.

– Принцип сборки… хм… – Карамо потёр пальцем нос, совсем как Хайта. – Да, всего две части. Этого мало. А луч указывает на Кивиту.

– По той же линии, которую я начертила в прошлый раз на карте, – уточнила Лара. – По-моему, она проходит чуть северней Святой Земли.

Опытный взрослый кавалер и юная девица переглянулись над тетрадью как единомышленники, с вопросительными взглядами и озабоченными лицами.

– Церковный Край? – вслух подумал Карамо.

– Но там – вы сказали, – только деревни и дремучие леса?..

– Очень гористый район. По меркам Края Святых – глушь, куда можно добраться лишь пешком или верхом.

– Я изнутри увидела какое-то строение. Вот такие стены, – показала Лара, поставив ладони домиком. – Кругом резьба по камню – страшные уроды, лица как оскаленные маски…

– Работа кивитов-язычников. Какой-то из уцелевших старых храмов. В тамошних зарослях город укроется, с башнями и площадями, не то, что одинокий храм…

– Оттуда идут все помехи. Там кто-то молится над гробом, и к нему стекает свет…

– Это наша ближайшая цель, ан Ларита, – изрёк Карамо с вдохновенной решимостью. – На «Быке» мы доберёмся туда скоро и… надеюсь, незаметно. Осталось точно определить место, куда мы должны попасть.

– Могу сделать локацию, – тотчас предложила Лара. – Надо пролететь… миль триста-четыреста на север или юг, и снова спросить ключ, тогда линии пересекутся.

– Так и сделаем. Я поистине счастлив обрести в вашем лице, ан, столь преданную и отзывчивую сторонницу. Вы представить себе не можете, как я рад тому, что не одинок сейчас, когда цель близка…

Его лицо – ещё вчера вечером словно пеплом присыпанное, с устало померкшими очами, – теперь светилось уверенностью, было одухотворённым, даже воинственным.

«Ага, он раньше на сына надеялся, – сообразила Лара, – но у них случилась ссора на разрыв и в клочья…».

Она решилась намекнуть, что догадалась о кое-каких тайнах:

– А другие братья? в смысле – кто-то может дело продолжать?..

– Ларита, – заглянул он ей в глаза, – вы состоите в союзе и знаете, что значит клятва. Моя клятва – о великом ключе. Я могу снять её с себя, но примет её лишь достойнейший.

– Ключ – это очень важно? – тихо молвила она.

– Есть две святыни, умереть за которые – счастье. Животворный гроб Девы-Радуги в Святой Земле и небесный ключ, разделённый и скрытый по Миру. Я верю, что смогу найти его и… может быть, соединить. Тогда жизнь имела бы смысл.

– А если небо откроется – что тогда? – Лара чувствовала, что терзает чувства кавалера, как незажившую рану, но сейчас он был доступен – как же не заглянуть в его книгу тайн?

Иногда женское любопытство – вроде пытки в инквизиции, у «колпаков».

Глаза Карамо стали строже и внимательней. Похоже, он спохватился, ощутив, что ему лезут в душу.

– Говорить об этом рано – ключ не собран.

– Но всё-таки?..

– Хотите принять на себя мою клятву? Вряд ли она вам по плечу. Вы слабая…

– Почему? два ведра поднимаю, а они по двадцать фунтов каждое.

Кавалер отечески улыбнулся:

– Сила не в том. Мало поднять – надо нести, причём долго.

Загадочная мощь говорящего металла предстала Ларе в угрожающем, опасном виде. Голос, звучавший из пепельно-золотистых предметов, был настолько чужим, что разгадать его – невозможно. Наверно, не один медиум прижимал предмет ко лбу, стараясь вникнуть в суть слов, но леденяще холодный кусок остался закрытым, как ларчик с секретным замком. Сколько было их, слышавших голос ключа?.. может, они уже умерли, а голос всё звучал, всё просил: «Соедините составные части…»

Она звала сотни лет без устали – молодая женщина, волшебный дух, заточённый в металле.

– Вы не готовы, – мягко убеждал Карамо. – Есть условия, их надо выполнить…

– Я попробую.

– Первое – светлая кровь. Стремитесь к дворянскому патенту.

Лара кивнула. Когда жаждешь чего-нибудь – ничто препятствием не кажется.

– Второе – орденское звание.

«А какой орден выбрать?.. ой – то есть, в какой примут?.. только не в безбрачный!»

– Третье исполнено – вы по природе избранная, медиум…

«Отлично!»

– Четвёртое я назову вам позже.

– Надо быть незамужней? – скрыв тревогу, спросила наугад Лара. Со святынями всё непросто. Иные, говорят, замужних и женатых отвергают, поэтому им служат лишь монахи и монашки.

– Придёт время – узнаете. Так вот, ключ позволяет лично обратиться к Богу и спросить его.

– Любому позволяет?

– Только медиуму. Никто другой ответа не услышит.

– И о чём спрашивать?.. – Ларе стало не по себе. Как это – «лично обратиться к Богу»? Сама мысль о том, что она – простая дочка кровельщика, – может спросить Отца Небесного и получить ответ, приводила её в трепет. Ну, прямо ересь! Громовержец – это же творец Мира. Он был, есть и пребудет вечно, и вдруг какая-то девчонка снизу пискнет: «Боже, это я, Лара Динц!»… Он только бровью поведёт – и сметёт её палящей молнией за наглость.

– Я пытался написать свои вопросы, – откровенно сказал кавалер. – Составлял их в дневнике, вычёркивал и снова писал. Хотя мне в любом случае не суждено задать их – я не медиум. Наверное, каждому стоит об этом задуматься – чтоспросить?

Помимо воли в голове Лары появлялись и гасли вопросы: «Кто меня по-настоящему полюбит? кому я могу довериться? А сколько у меня будет детей? А я не умру родами? Сколько лет мне жить?»

Нет, всё не то!

«А когда кончится война? кто победит – мы или дьяволы? Почему люди такие звери, друг друга мучают? Можно ли замириться с мориорцами, как это сделать?.. А может, Ты придёшь ещё раз, чтобы нам помочь? у нас всё так сложно, так несправедливо… Вообще, зачем мы живём – неужели только затем, чтоб умереть?..»

– Ан, я сердечно благодарен вам, – церемонно склонившись и бережно взяв её руку, Карамо коснулся губами тыла кисти, заставив Лару приятно смутиться. – Сегодня вы – моя путеводная звезда. Завтра после обедни мы снимемся с причальной башни и полетим на юг…

– Уже завтра?.. – Она опечалилась, поняв, что пёстрый Панак исчезнет из её жизни – быть может, навсегда.

– Дирижабль постепенно теряет несущий газ, ему нельзя долго висеть на приколе. Практикуйтесь в стрельбе, гуляйте, развлекайтесь – это ваши каникулы! Все мои люди – в вашем распоряжении как защитники и провожатые.

– А я… – Лара прикусила губу, раздумывая – стоит ли говорить с Карамо о Юнкере?.. – В посольстве у язычников есть человек, который…

Кавалер тотчас изменил тон, его лицо стало замкнутым:

– Больше не упоминайте о нём. Он – отверженный.

– Но ради такого дела… если оно так много значит… Он мог бы нам помочь. Он хочет помочь!

– Цена его помощи слишком велика.

– По-моему, он несчастный, – не сдавалась Лара, в душе боясь, что кавалер вот-вот разозлится и велит ей выйти. В конце концов, это их с Юнкером ссора, а она в стороне. Но те, кто почитает святых Ларов, должны стоять друг за друга! тем более – медиумы. – Он и дурман стал курить, чтоб забыться… Он же вам не чужой, гере Карамо! – выпалила она напоследок.

Кавалер прикрыл глаза и перевёл дыхание, чтобы не сказать какую-нибудь резкость.

– Вы по молодости слишком жалостливы, ан. Есть вещи, которых не прощают – даже за величайшие услуги. Мой совет: держитесь от него подальше.

Лара покинула Карамо в раздражении:

«Что он, сто тысяч у тебя украл и прокутил? Раз уж родился дитёнок – так люби его, а не отбрасывай!..»

За порогом коттеджа её встретил разгорающийся день. Она опустила пониже поля шляпки, чтобы загар не лёг на нос. Надо переодеться в лётный костюм, найти Сарго и пойти с ним в тир…

«…потом с девчонками в купальню! Помоемся, с Анчуткой поиграем… А домой к себе зазовём Котту! У него здорово петь получается. Я – путеводная звезда, тра-ля, ля-ля!»

Тень сошла с души. Радуясь солнцу и ветру, Лара пошла чуть не вприпрыжку, даже слегка пританцовывая и напевая одними губами песню штурмовой пехоты:

Чтоб идти за блуждающей тёмной звездой!

Трам-тарам-пам-пам!

Ля-ля-ля, за блуждающей тёмной звездой!

Встречный дицер-красноармеец заметил веселье девчонки, остановился, щёлкнул каблуками и лихо козырнул ей, заодно подмигнув – Лара, на миг задержав шаги, как в танце сделала книксен с невинной ужимкой и поскакала дальше, довольная собой и всем миром.

Восемнадцать веков тому назад

Средняя Кивита, владение Лацийского Консулата

– Выбирайте! Или вас сожгут заживо, или вы принесёте жертвы благим богам во имя консулов-правителей и растопчете ваш символ. Те, кто раскаются, получат жизнь в награду. У вас есть время, пока сыплется песок в часах.

Объявив своё милостивое решение, судейский перевернул часы, и жёлто-серый песок неслышной струйкой побежал из верхней колбы в нижнюю.

Палило солнце. Спелые поля замерли в безветрии, у горизонта в мареве жары призрачно синели горы, окаймлённые тёмно-зелёными лесами.

Толпа, согнанная легионерами к месту казни, подавленно шепталась и вздыхала. Стараясь не выдать своего сочувствия приговорённым, люди склоняли головы, скрывая слёзы и стоны, сдерживая в груди проклятия.

Поднаторевшие в расправах над мятежниками жарких равнин, солдаты равнодушно поглядывали на толпу из-под железных шлемов. Панцири, щиты, копья, кровожадные короткие мечи – строй легионеров замер перед пёстрым скопищем земледельцев, пастухов и их жён.

Разве это противники?.. деревенский сброд! Неполной сотни воинов хватит, чтобы вселить в них ужас. Чтобы и внукам завещали – склонись перед медным драконом!

Малый значок легиона воткнут древком в землю – так, чтобы глаза и пасть дракона были обращены к месту казни. Это – власть консулов, ступившая на жаркие равнины.

Судейский претор приговорил троих – раба-свинопаса, кузнеца и дочь здешних землевладельцев. Всем одна смерть, потому что в делах зловредной секты всех казнят одинаково жестоко.

– Время идёт! – напомнил претор.

Вексиллярий, на марше несущий значок легиона, сейчас держал смоляной факел, чтобы зажечь дрова под ногами сектантов. Пламя жарко клокотало, роняя кипящие капли смолы, испуская в голубую высь чёрный хвост гари.

На земле перед вязанками дров лежали цветы – увядшие, поникшие охапки ирисов. Цветы радуги – святыня для сектантов. Пусть растопчут их, если хотят жить.

– Я свидетельствую! – задёргался с криком тощий раб, привязанный к столбу. – Истинно говорю вам – я видел Божьего посланца! Он сошёл в громе и буре на Птице-Грозе! Он ищет гроба Девы-Радуги!.. Веруйте! веруйте в Гром и Молот Господень!

– Грязный фанатик, – процедил с ленцой кряжистый центурион и сплюнул в пыль. – Этот не раскается. Вели зажигать, претор.

– Рано. Пусть скажет девица.

Центурион глумливо ухмыльнулся:

– Она теперь молодка.

– Толкните её древком копья, – посоветовал претор.

– Аргас, делай! – передал центурион его приказ.

Рядовой легионер перевернул оружие и ткнул вторую жертву тупиём. Девушка вздрогнула, пошевелилась и медленно подняла бледное исхудалое лицо:

– Во имя Бога Единого… Что ты пятишься? тебе стыдно смотреть мне в глаза?

– Тьфу, демонское отродье… – ворча, отступал воин.

– Я не боюсь вас. Смерти нет. – Она повела лохматой головой. – Братья, говорите со мной вместе – чистые духом…

– …с молитвой на устах и верой в сердце… – подхватил смуглый кузнец, раскосый и широколицый.

– …мы по радуге восходим в громовое небо! – пропел раб, закидывая голову так, что затылком стукнулся о столб. – Вот он! приди к нам! приди!..

– Жгите, – кивнул претор, отследив, как последние песчинки проскользнули через стеклянное горлышко.

– Центурион, – обратился к старшему десятник, – взгляни на дорогу.

Шум и движение в толпе заставили центуриона дать знак: «Погоди с факелом».

На Пепельную Высь по пыльному просёлку всходил кто-то в длинной пятнисто-серой одежде с капюшоном. Путник двигался широким шагом, придерживая на плече ремень объёмистой сумы, вроде походной скатки легионера.

Этот прохожий чем-то сильно не понравился центуриону. Командир сотни нахмурился, стараясь понять – что в путнике такого, от чего тревога на душе?..

Рост.

Он на голову выше самого рослого воина.

Да и в плечах шире.

И что за одежда на нём? В здешних краях такой не носят… У пастухов плащи короче, а вместо капюшонов – соломенные шляпы.

Вдобавок, что-то творилось с ветром. Только что царил безветренный знойный полдень, но тут над Высью завилась пыль; воздух начал едва слышно звенеть, петь бессловесную песню.

– Спроси, кто он такой, – велел центурион десятнику.

Тот, разводя рукой покорную толпу, сквозь гомон двинулся навстречу пришедшему.

– Примите Гром и Молот, – горячо говорила Глена, обращаясь к воину с копьём и вексиллярию, – станьте на небесный путь. Я прощаю вам, как неразумным братьям, по слепоте своей свершившим зло…

А люди расступались, и глухой их ропот становился громче, в нём уже слышались возгласы смятения и страха. Толпа рассеивалась не перед десятником – а перед пришельцем, ибо он внушал тёмный ужас. Впереди него воздух шевелился, словно под ударами опахал, и упругое веяние двигалось перед ним; травы колыхались, волосы и одежды людей стали развеваться. Он был как дух смерча, воплотившийся среди полуденной жары.

Да и десятник смутился, увидав его вблизи.

Лицо, скрытое тенью капюшона, было железного цвета; так же выглядели и ладони. Будто маска и рукавицы, кожу покрывала золотисто-пепельная сеть.

– Кто ты? зачем пришёл сюда? – набравшись смелости, спросил десятник.

Пришелец ответил, и голос его звучал гулко и глухо, словно говорила каменная статуя:

– Вы казнили мою сестру, прозванную Радугой. Я пришёл с расплатой.

– Именем консулов – взять его! он мятежник, брат главной зачинщицы! – приказал центурион, положив руку на рукоять меча. Старый вояка, вдобавок во главе отряда, он не боялся никакого одиночки, даже если тот велик ростом и раскрасился, чтобы походить на демона.

– Те, кто безоружны – уйдите, – приказал гигант, опустив скатку с плеча наземь.

Люд, затаивший дыхание в страхе, гурьбой бросился наутёк, толкаясь, сбивая друг друга с ног.

Со злобным нетерпением – напасть, свалить, топтать! – легионеры, плечом к плечу ощущавшие себя сокрушительной силой, прянули на гиганта. Они успели удивиться тому, что в его руке, поднятой им навстречу, нет меча. Затем беззвучный удар расшвырял их как тряпичных кукол. В смятых панцирях, сплющенных шлемах, с раздробленными костями, они пролетали по воздуху и шмякались оземь – уже мёртвые.

Медленно и мерно, как неумолимая гибель, шагал вперёд гигант с железным лицом, мановениями своей десницы зачёркивая по одному, по трое – сколько взмах накроет. Взлетел над землёй, визжа в ужасе, жирный судейский претор, завис – и упал, размозжившись в лепёшку. Трое или четверо успели метнуть копья – они коснулись вьющейся воздушной оболочки, окружавшей великана, и отразились от неё, как от скалы.

Наконец, остался лишь тот чернявый молодой легионер, что по велению центуриона толкал девушку копьём – он стоял у самых костров, между гигантом и Гленой, прикрывшись щитом и держа короткий меч наизготовку – рыжие глаза моргали над краем щита, мокрая прядь волос прилипла к переносице. Крутящийся ветер овевал его могильным холодом.

– Чего ждёшь, покойник? – пророкотал голос гиганта, одним звуком прижимая легионера к земле, но тот как-то сумел сохранить воинскую стойку, не пасть на колени. – Оглянись, ты последний.

– Легион жив, пока есть хоть один боец, – выдавил чернявый воин, сжимая эфес в потной ладони. – Нападай.

Дух смерча начал поднимать руку, но тут полуживая Глена у столба разлепила засохшие губы:

– Прости его, как я простила. Во имя Радуги…

Рука остановилась – и потом опустилась, указав на место справа от гиганта.

– Так и быть. Встань здесь и заслужи свою жизнь.

Дрожа, вмиг ослабев и ещё не веря в избавление, легионер взглянул на девушку:

– Ты добра, как никто… Благодарю тебя…

– Не меня. Радугу, которую вы замучили. Теперь – уверуешь?

Он, как подкошенный, преклонил перед ней колено, брякнув поножем о выжженную землю, и положив меч, неумело совершил знамение, которым осенялись перед смертью люди Грома и Молота.

– Опять в равнинах бунт? – спросил прокуратор с недобрым удивлением.

– Да, господин, – склонился секретарь. – Посланная туда когорта разбита, а кое-кто из легионеров перешёл на сторону мятежников. Возглавил их некий вожак, которого зовут Воителем – по слухам, настоящий великан, владеющий чарами ветра. Он разбил лагерь в северном предгорье, установил там знак – молот и золотой глаз, – а провинцию самовольно нарёк Святой Землёй. Все, кто тайно исповедовал учение сектантов, стекаются к нему с оружием в руках, боготворят его и называют царём…

– Они давно не видели резни – так я им покажу резню. Позови ко мне легата… Пусть легион Сокрушительный пройдёт по равнинам с юга до севера и бросит бунтовские знаки в отхожую яму. А самозванца и его главных приспешников я сожгу здесь, под окнами дворца.

В тот же день легион начал собираться в карательный поход на север. Тысячи воинов, умелых в бою, прытких в добыче и безжалостных в насилии, с воодушевлением и радостью готовились растоптать и загасить кровью пламя мятежа.

А вдали от дворца прокуратора страшный Воитель в сетчатой золотой маске строил свои полки и принимал под знамя истины людей, готовых биться насмерть за веру в Бога Единого.

В тот же день

Крепость Курма, остров Кюн

– Роскошная были пирушка, – вытряхнув с балкона бронзовую чашу, полную сигарных окурков, барон Торпеда приложил её холодным дном ко лбу и так вернулся в спальню принца. – Голова раскалывается…

– Шпага, налейте барону, – повелел Церес, царственно развалившийся средь мятых одеял и подушек. – Лучшее средство от похмелья – стакан абрикосовой наливки. Проверено, мичман! Пейте, боль отпустит. Но, господа, я полагал – морская гвардия крепче на выпивку, чем кавалерия!..

– В линейном флоте пьют иначе, чем в гвардейских экипажах, – страдал белобровый барон, прижимая пепельницу к голове. – Водка с порохом – сущая отрава…

– Всё дело в дозе, – поучал опытный принц. – Недаром есть флотская мерка – гильза, вдвое меньше гербовой чарки. В другой раз, провозглашая тост за девичью красу, помните – гильзу, и хватит. Впрочем, все держались молодцами, ушли в опочивальни на своих ногах. Хвалю! Учтите, на вас смотрит цвет Западного флота – по вашей стойкости будут судить обо всей гвардии.

– Здесь премилые девицы, – бурчал квадратный мичман Пушка, нацеживая себе персикового. – Конечно, с ан Джани не сравнить, но хорошенькие. Прямо-таки столичный шарм…

– Флиртуйте смело, служанки ваши, – обронил Церес, смакуя вино. – Угощайтесь, пока вы здесь. Ухаживание за ан Трисильян я беру на себя.

Четвёртый мичман, шустрый и хваткий темно-русый парень с ореховыми кошачьими глазами, получивший у Цереса должность начальника разведки и прозвище Прицел, поспешил заявить:

– Моя – Исина! если Его Высочество соизволит…

– Которая чья, сами разберётесь. Шпага, вы, как адъютант по галантным поручениям и старший оперетт-советник, сегодня обеспечите букет к вечернему спектаклю ан Джани – что-нибудь умопомрачительное, чтобы затмить столицу, – и саму певицу к нам сюда. Оркестру капитан-командора быть в готовности, чтобы ей аккомпанировать. За ужином пить умеренно, без вчерашних фокусов – у нас скромный концерт в узком кругу.

Игра – так игра! Мичманы вмиг подхватили затею принца – устроить в крепости потешный мини-двор и напропалую развлекаться, как только в голову взбредёт. Батюшка урезал Цереса во власти над Западным флотом – значит, даёшь гульбу! Подходящее дельце для морских гвардейцев, посланных сторожить опального наследника. Иначе тут со скуки помереть недолго!

Что касается Цереса, тот играл с большим вкусом, неторопливо и красиво. Церемонно, как павлин паву, принц обхаживал Джани, плёл самые изысканные комплименты, целовал певице руки и долго, значительно смотрел в её прелестные глаза. Бедняжка терялась, как быть. Но Его Высочество не настаивал – он длил наслаждение. Запечатлев на пальчиках певицы свой последний, самый чувственный и томный поцелуй, он отпустил её ко сну. Одну.

– Пушка, вы – инженерный советник. Передайте лейтенанту Боэну – пусть осмотрит механизмы миноноски, проверит их и заправит «Подарок». Достигнутая скорость – не предел, мы его перекроем. А Прицел нам доложит, какие скандалы случились в Руэне до вашего отъезда. Самое скабрезное, пожалуйста.

– Охотно, эрцгере! – оживился остроглазый мичман. – В прошлый помин-день, когда парламент голосовал за астрали…

– Трудно вспомнить что-то более непристойное?.. – Торпеда со стоном присел на угол принцевой постели, обхватил голову руками.

– А! – воскликнул Пушка, с маху опорожнив бокал. – Пожарная управа запретила розжиг паровиков этой бросовой дрянью… Торпеда, как бишь её?..

– Бензин. Я б и его выпил, лишь бы отпустило…

– Беги к провизору в аптеку, там нальют. Хотя – годится только в примус и коровам лишаи лечить.

– …так вот, прочтя экстренный выпуск о дебатах депутатов, – эпически продолжал Прицел, – мы плюнули на политику и решили – перед выходом в море надо покуролесить по-гвардейски.

– Я молнией понёсся к ан Джани – вымолить контрамарки на «Господ и служанку», – мечтательно потянулся Шпага, валявшийся в изножье кровати. – Пасть на колени, целовать подол… Это было её последнее представление в столице! И тут – представьте, мы всем отрядом поклонников сходим с экипажей, готовые стелиться перед дивой…

– Морская травля, эрцгере, – дружески пояснил Пушка, жестом предлагая принцу абрикосовой. – Он уже битую неделю уверяет нас, что ан Джани стала вдруг мяукать посреди улицы.

– Мяукать? – умилился Церес, мысленно представив Джани кошечкой и протягивая Пушке свой пустой бокал. – С чего?

– Клянусь погонами, эрцгере – чистая правда! – горячась, привстал Шпага. – Мы воркуем вокруг Джани, вдруг подходит девчоночка – миленькая, скуластая, с миндалевидными карими глазками, одета как пансионерка, – и эдак с вызовом говорит диве: «Поющие кошки – мяу!» Джани растеряна, мы в недоумении, потом шуточки – но девчонка отбривает, как большая; мало того, заявляет: «Я кадет на военной службе». Тогда из божественных уст, которые поют нам арии со сцены, раздаётся «Мяу!»

– Союз на клятве, – пригубив наливки, безошибочно определил Церес. – Что-то из прошлой жизни… Кадет? кто у нас даёт звания девицам? Лекари, связисты…

Память, оживлённая глотком абрикосовой, возвратила его на много недель назад, в день краха. Связистка. Вызывающая смелость. Скулы. Цвет и разрез глаз.

– Как её звали, не известно? – спросил он будто невзначай.

– М-м-м… имя из парных… Ларинка! то есть Ларита.

«Значит, и эта изменница жива. Это она заявила «Я ради вас не скажу ни словечка». Что ж! тем больше вероятности, что я найду Бези… Пансионерка. У Бертона в Гестеле, где же ещё».

Шпага развивал мысль в любимом направлении:

– Года через два-три она будет в соку и может служить верным личным телеграфистом…

Принц поморщился:

– Они привязчивы, потом с ними трудно расставаться.

– Вы закончили, гере театрал? – вежливо спросил Прицел у Шпаги. – Так вот, пока этот обожатель примадонн увивался возле Джани, мы отправились…

– …к весёлым девкам! – бравым баском вклинился Пушка. – В «Лисью обитель». Помин-день – как раз чтоб помянуть деньги, ухнувшие к астролётчикам. Флот будет гол как жаба – чудо, что нашли средства турбоход построить…

Болезный Торпеда приподнял чугунную голову:

– Я с самого начала говорил всем, что затея гиблая. Когда туда катили, навстречу ехал поп в пролётке, служка звенел в колокольчик – явно спешили причащать кого-то перед смертью. От такой встречи добра не жди. Не к потаскухам надо было – в ресторан!..

– Тем не менее, – гнул своё Прицел. – Являемся – притон гудит как улей, гулянка в разгаре. Но что мы видим – сплошная Лоза! Круглоголовые в шляпах кишат – не пройти. Младшие в куцых сюртучках, старшие в долгополых сюртучищах – словно вся столичная община собралась. Конечно, нам поклон, толпа врозь, «Вина морским офицерам!» и тост – за астральный флот! Каково, эрцгере?

– Занятно. – Церес слегка нахмурился, вертя в пальцах ножку бокала. Что за пирушка у Лозы по случаю парламентских дебатов? Ну, получит Лоза свой процент – но кредит как кредит, не наваристей прочих…

– «Лисичкам» козырной туз выпал, – уркнул Пушка. – Лоза, когда гуляет, сыплет унции без счёта…

– Себе же и сыплет. – Торпеда со стоном поискал бокал на ковре. – Мимо них монетка не проскочит! Они – если щелкопёры из газет не врут, – содержат половину этих заведений в Руэне. А в портах – чуть ли не все подряд!

– Короче говоря, нас это задело – пить за помин Морфлота… – начал Прицел со злым и довольным прищуром; глаза его стали казаться зеленоватыми.

– Не сразу! – Пушка поднял тяжёлую руку, призывая соратника не спешить к главному событию. – А только когда в третий раз провозгласили тост за летучие керогазы. Ты вернулся от…

– Пустое! – отмахнулся Прицел в нетерпении.

– Нет, расскажи!

– Нас угостили девицами, – с кислинкой продолжал тот. – Я спросил свою: «Ты лозовка?» Она – да, к вашим услугам, и полтины не возьму, всё ради праздника. А что за винный день, я говорю, отжим или обрезка? Она – день звёздного пути к конечной цели. Какой ещё путь?!.. треть астралей взорвалась на старте, другая из полёта не вернулась, в море рухнула… Нет, щебечет, раздеваясь – это великое, это святое, главное – летать, а там и долетишь, цена не главное. Смотрю, что-то на ней нарисовано, а она лампу погасила и под одеяло. Я вновь зажёг свет: «Покажи». Ласкается, но спину прячет. Пришлось силой… Между лопатками – клеймо дракона и номер.

Протянув пустой бокал – «Налить!» – принц спросил с долей удивления:

– Дьяволица?

– Она самая, эрцгере. Взял за горло – запричитала: «Не гнушайтесь мной, я легальная, по квоте куплена!» Что тут скажешь?.. И жаль её, и руки вымыть хочется. Ушёл, а внизу опять тост. Тут мы и… погорячились.

– Кое-кому круглые лица попортили, – вздохнул Пушка, вспомнив чисто гвардейский дебош в борделе.

– Странно – это в газеты не попало… – молвил принц с растяжкой.

– Им, лознякам, дорога репутация! «Лисички» – товар, чтоб в цене не упал.

Взгляд принца – чуть хмельной, рассеянный, насмешливый, – вдруг показался Прицелу слишком пристальным для человека, который нежится в постели после вечеринки, затянувшейся за полночь. Мичман понял, что сболтнул неуместное, не предназначенное для ушей Цереса – но сказанного не вернёшь. И выпивка, которой в спальне было хоть залейся, предстала ему в новом свете – хорошее средство развязать языки. А тут ещё Пушка подстрекает!..

– Я люблю рассказы очевидцев, – утешил и ободрил Церес, видя замешательство «начальника разведки». – Посетив сомнительное заведение, можно узнать дивные новости – вся Лоза гуляет, прославляя решение парламента, подпись государя и печать канцлера – отдать деньги на космос… ради чьей-то конечной цели. Так находишь истинные пружины событий. Спасибо, мичман. И ни слова в светской хронике?.. Прелестно. Я занесу это в дневник. Не каждый день бывает…

«В конце концов, он весьма гостеприимный хозяин, – утешал себя Прицел, чокаясь с соратниками и Его Высочеством. – Если не быть откровенным, принц перестанет доверять… а мы здесь, похоже, застряли надолго».

– Вы кажетесь сведущим и проницательным человеком, – Церес жестом пригласил его сесть рядом на кровать. – Знакомства в придворных кругах… Отплывали вы двадцать пятого, а днём раньше в Руэн прибыла моя светлейшая сестра… здорова ли она? Смелей. К чему таиться?

– Не стану скрывать, эрцгере, – понизив голос, заговорил мичман, – из главной кордегардии дошло, что государь с принцессой бурно беседовали, после чего Её Высочество Ингиру препроводили в личные покои… под конвоем.

– Простуда, лихорадка, жар – конечно, ей нужен покой и уход. Вполне благоразумно. Вас не обременит должность лейб-почтмейстера? Уверен, у вас есть связи в кордегардии, чтобы без огласки вручить Её Высочеству письмо.

«Я попал», – дрогнул Прицел, представляя, как его записывают в заговорщики. Принц наблюдал за выражением его лица. Или – или. Что вернее – удружить наследнику или услужить монарху?

«В мичманах надо думать о будущем, верно? Погоды переменчивы, а государи смертны…»

– Так точно, эрцгере.

– …и передать ответ, тем же путём. Вижу, согласны. Не подведите меня, голубчик. Моё хорошее настроение – в ваших руках. Шпага!

– Да, Ваше Высочество?

– Какие забавы у нас до обеда?

– Через час – рапорт флотского экипажа, развод караулов.

– Восхитительно! – Принц с бодростью поднялся из постели в одной ночной сорочке. – Этот цирк заслуживает того, чтобы там побывать.

– Одеваться? – возник рядом предупредительный денщик.

– Нет, мундир – слишком скучно, – оглядел себя Церес. – Тапки без задников, спальный колпак, сабля с перевязью, орденская лента – и всё, пожалуй.

– Эрцгере… – У денщика отвисла челюсть; мичманы растерянно переглянулись.

– Да, и погребец с вином. Холодные закуски в судках. Обязательно фрукты, сигары. Доставить всё это на крепостной плац. Что ты уставился, любезный? я неясно выражаюсь?

– Но, эрцгере… регламент…

– Я – командующий округом, я определяю регламент. Моё командование должно запомниться. Господа, в честь будущего рапорта пьём по полной! Кто не осушит до дна, завтра экспрессом уезжает в Синюю столицу.

«Уехать сейчас», – мелькнуло у Прицела. Судя по глазам товарищей, они думали что-то похожее.

– И служанок, – с улыбкой задержал принц денщика. – Весь состав.

– Барышни ещё не прибрались после вчерашнего!..

– Пусть выходят на развод как есть. Непринуждённые, они милей.

«Дружище, – писал Прицел чуть позже приятелю из дворцовой кордегардии, – здесь в Курме подлинные чудеса. Мы словно участвуем в спектакле или служим при дворе безумного Корделя, полтора века назад. Вообрази себе – мы четверо, в парадной форме, а между нами ОН, в ночной сорочке и при сабле. У ног, в корзинах – бутылки с вином и водкой, целое море спиртного. Финиковое, коричное, миндальное, полынное – даров Лозы не счесть! Все мы пьяны с утра и продолжаем пить на плацу. Нам подносят девушки, одетые столь небрежно, словно только что в стогу валялись… Нами владеет дикое карнавальное веселье. Надо видеть лицо капитан-командора Барсета. Казалось, у него вот-вот усы задымятся от злости, но он держится, как ни в чём не бывало, только веко слева судорожно дёргается. Катер под парами ждёт нас – ехать на рыбалку. Будем бить острогами рыбу. ОН решил добывать еду к ужину на манер доисторических людей. Придётся скакать по прибрежным камням, в чём мать родила. От сумасшествия удерживает лишь обилие вина и общество прелестниц… Ты премного обяжешь меня, оказав одну услугу – передай письмецо ЕЙ, наедине, и пришли ответ на мой адрес».

Была на исходе вторая неделя раздора в державной семье. С тех пор, как принцесса Ингира надерзила батюшке насчёт его увлечений и финансовой политики, а также некстати – и каким тоном! – замолвила слово за брата, Дангеро с супругой держались подчёркнуто врозь.

Официально Ингире нездоровилось, поэтому она не покидала «дочерних» розовых покоев летнего дворца в Этерготе. О ссоре отца с дочерью было немедля доложено императрице Мариале – для таких докладов есть личный штат Её Величества из статс-дам, камер-девиц, гоф-дам и гоф-девиц, особ вездесущих, лёгких на ногу и имеющих массу полезных знакомств. Как жена, Мариала покорилась решению мужа, но как высочайшая в державе дама, объявила личным письмом, что не желает его видеть, пока дочь не выйдет на свободу. Пришлось обер-церемониймейстеру переписать порядок всех намеченных визитов и аудиенций так, чтобы пути венценосных супругов не пересекались. Ибо Дангеро не намеревался идти на попятную.

В бюллетенях министерства двора упрямая позиция Дангеро обозначалась туманной фразой: «Государь изволит пребывать в собственном дворце Меделиц, занятый неотложными военными и государственными делами».

Это была почти правда. Меделиц, служивший для малых приёмов и пития кофе в узком кругу, а также как музей рыцарских картин и подарков, воспрянул от сонной пустоты и ожил. Сюда носили телеграммы; курьеры спешили по аллеям с письменными распоряжениями государя; подъезжали фельдъегеря; канцлер и глава генштаба подкатывали в колясках на дутых шинах. Но чаще вокруг Меделица царили покой и тишина, порой нарушаемые шагами охраны и приглушённым щёлканьем ножниц садовника.

Оставаясь один, Дангеро носил свободный полувоенный сюртук цвета маренго и широкие, на матросский манер, брюки той же окраски. Две трети часа посвящал он записям в дневник, после чего читал сводки из мест сражений и «мёртвых зон», донесения разведки, отчёты министерства иностранных дел. Затем шёл полюбоваться клумбами и дать советы садовникам – дельные, поскольку государь знал толк в цветоводстве. Мог посетить оранжерею, проехать верхом по парку – или выходил с сигарой в густо увитую лианами беседку на возвышенном берегу Миноры. Оттуда открывалась великолепная перспектива окрестностей и далей. За серовато-голубой рекой, за бархатными лугами, за серебристыми изгибами стариц Дангеро видел предместья Руэна, уже далеко захватившие междуречье. Слева у горизонта – в дымке от кухонных, котельных и заводских труб, – смутно маячила столица с её множеством домов и храмов.

Свысока взирал император на подвластный ему простор и словно набирался сил от этого зрелища. Но душу его угнетали сомнения.

Известно, Золотая Лоза оберегает свои ряды от чужаков, даже высокородных. В то же время лозовики старались пролезть в высший свет и укрепиться там, хотя великосветская публика считала их плебеями, презирая за манеры кабатчиков, менял и сводников.

Однако за Лозой стояли миллионные банковские счета; более того, старейшина дал понять, что винная братия имеет свои сокровенные тайны и не прочь поделиться ими с государем…

…когда он изъявит согласие опоясаться зелёным фартуком.

«Если пойти на такое, то втайне от всех, – думал Дангеро, рассеянно созерцая заречную даль. – Не давать никаких росписей, всё на словах. И потребовать взамен уступок по кредитам… Но что они таят? к чему стремятся?.. Могут попросить себе пропинацию на всю Синюю половину… Лукавое племя!»

Между тем внизу, в зарослях берегового склона, мерах в ста от беседки, где размышлял император, Бези горячим шёпотом говорила Вельтеру:

– Штабс-капитан, там, за живой оградой, стоит мужчина. Он высок, хорошо сложен, старше средних лет. На нём удобная, добротно сшитая одежда вроде кителя. Курит сигару. Смотрит в нашу сторону, но не видит нас.

Пытаясь разглядеть этого мужчину за широколистыми глянцевитыми лианами, Вельтер прошипел в ответ сквозь зубы:

– Как вы видите слухом, ан Бези?..

– Это не слух и не зрение. Шестое чувство – так говорят учёные… Я ощущаю присутствие и расстояние, потом другие мелочи.

– А мысли? его мысли?

– Нет, только настроение. Он слегка раздражён и задумчив, но ему хорошо – сыт, доволен сигарой. Если бы он заговорил, я бы услышала его… наверное. Для этого нужно сосредоточиться, а я… я нервничаю.

– Нож! – позвал штабс-капитан, не поворачивая головы.

Сержант не отозвался, пока не снял обруч и не повесил его нас сучок, чтобы и случайно не коснуться – так же висел обруч Бези.

– Два пеших охранника, – доложил он. – Сейчас расходятся в стороны от дворца по обе стороны, вдоль террасы. Участок патрулирования у каждого – триста мер. В конце участка осматриваются и возвращаются к дворцу. До беседки не доходят мер на сорок… чтоб его не беспокоить.

– Что же ты раньше не сказал мне про своё… шестое чувство?

– Нужды не было, ваше благородие, – пожал плечами Нож. По милости Без он кое-как отоспался и выглядел куда бодрей вчерашнего – побрит, умыт, наглажен. – Враг под землёю, там его не разглядишь. Мог бы – так и Миса нам бы не понадобилась.

– Что вещуны умеют подслушивать издали, я знал, но это… Лихо. Так, значит – медиумов вроде вас вблизи нет?

– Если есть, они без медиаторов, – ответила Бези, рукой в перчатке комкая кружевной платочек.

«Поистине, Гром хранит осиянного! – Умом разведчика Вельтер легко представил, как, имея пару вещунов-сообщников, подкрасться к государю и… – Может, недаром инквизиция их ловит, а граф Бертон запирает в Гестеле. За вещание кары суровы… Запуганы, только гадать решаются. Ворам – и то с опаской служат. Да, нам лишь медиумов-анархистов не хватало – с пневматическим ружьём и бомбой!»

– Далеко ушла охрана? быстро ли идут? – отрывисто спросил он у Ножа.

– Пока мы говорим, они мер по десять протопали.

– Ждать некогда. Пока они туда-сюда обернутся, он сигару докурит и уйдёт. Это наш шанс. Идём сейчас. Пригнувшись, молча – быстро за мной!.. Ан Бези, подберите юбки и… Грома ради, не заденьте вуалью за ветки. Мы вас ждать не будем.

Озираясь из кустов, Вельтер уже наметил, каким путём незаметно подняться к террасе и проникнуть через живую ограду. Несложная задача для Рыжего Кота. Куда трудней было преодолеть чугунную решётку парка, имея в отряде девицу. Чудом платье не порвала!

Мраморная чаша, опиравшаяся на руки каменных крылатых мальчиков, исполняла в беседке роль пепельницы. Едва Дангеро бросил сигарный окурок в тёмную воду чаши, как на дорожке послышались поспешные шаги, и под сень беседки ворвались трое.

Более чем странная троица – такую компанию трудно вообразить. Подвижный, стройный пехотный штабс-капитан с походкой и взглядом лесного охотника, затем крепкий и подбористый сержант из жандармерии – в форме полка Цереса! – с грубым лицом простолюдина и отменной выправкой. С ними высокая, изящного сложения девушка – бледная, лицо испуганное, собранные под модную шляпку волосы светлые, почти золотые и слегка волнистые. Изысканного жемчужно-серого цвета жакет и платье красиво облегали её ладную фигурку, а руки были сжаты перед грудью как бы с мольбой.

Военные, оказавшись перед Дангеро, немедля отдали честь, а девица суетливо и неловко сделала книксен. Явно не террористы. Пехотный офицер вообще без оружия – не по уставу!.. А жандарм при револьвере, хлястик кобуры застёгнут.

«Просители, – мелькнула мысль у императора. – Но как пробрались?.. куда смотрит охрана?!..»

– Кто вы и что вам надо? – сурово спросил он.

– Штабс-капитан Годарт Вельтер, Ваше Величество. Имею к Вашему Величеству личное послание чрезвычайной важности, – стоя навытяжку, отчеканил офицер. – Покорно прошу выслушать меня наедине.

– Та-ак… – вмиг овладев ситуацией, Дангеро держался обычного властного тона. – Ты? – поглядел он на жандарма.

– Его Синего Императорского Высочества отдельного полка полевой жандармерии … – затараторил сержант по привычке, не опуская руки от козырька кепи, но сбился. Полк-то давно распущен! – …взвода разведки шестого пехотного полка…

– Короче.

– …сержант Анкеш Эльен. Сопровождаю его благородие штабс-капитана во избежание всяких случайностей.

– И, наконец… – Требовательный взгляд Дангеро перешёл на девушку.

– Бези Гиджан, кавалер-девица. – Она буквально трепетала и всем существом тянулась к государю, словно была готова пасть перед ним. – Ваше… Ваше Величество, пожалуйста, уделите мне минуту!..

«Просители. – Дангеро убедился окончательно, тревога покинула его. – Насколько же они пронырливы!.. На всё идут, чтобы добиться своего».

– В виде исключения, – твёрдо, но милостиво ответил он с едва заметным кивком, – я выслушаю вас.

Снаружи раздались свистки, шум множества ног – всё-таки охрана усмотрела, что в беседку вошли посторонние.

«Всем не избежать взыскания, – жёстко решил Дангеро про себя. – Моим – за ротозейство и расхлябанность, проявленные при охране коронованной особы, а этим – одному за то, что при нём нет личного оружия, а другому за то, что посмел подойти ко мне с револьвером. Девушка… эту не накажу. Интересно, с чем она явилась?..»

Лейб-полицейские оцепили беседку; четверо вошли внутрь и окружили визитёров, держа оружие наизготовку. Штабс-капитан возбуждённо огляделся, будто примериваясь, кого первого ударить.

– Ваше Величество, – заметно волнуясь, почтительно заговорил сержант, – велите им убрать револьверы…

– Спокойно, сержант, – улыбнулся Дангеро с уверенностью. – Если что, они без выстрела сладят с любым. Сдай свой пистолет.

– Его благородие – полевой разведчик с мёртвой зоны, без отпусков полгода к кратеру ходил, – негромко пояснил жандарм, рукояткой вперёд подав револьвер охраннику. – Ваши четверо, осмелюсь доложить, никто против него.

Услышав это, лейб-полицейские как-то неуловимо отступили на полшага, а стойки их стали куда напряжённей.

– И как мне с вами беседовать наедине, штабс-капитан? – с хмурой иронией бросил Дангеро, приглядываясь к офицеру. Действительно, в нём есть нечто опасное… – Вы отвечаете за свои поступки?

– Вполне, Ваше Величество. – Офицер бросил короткий недобрый взгляд на сержанта. – Извольте лишь сказать, что вы готовы меня слушать – и я принадлежу вам как мёртвый. Я буду говорить теми словами, которые мне предписал господарь…

«Да он не в себе!.. – осенило Дангеро, когда он заметил, как глаза штабс-капитана становятся словно стеклянными – взор его остановился на императоре, но смотрел сквозь собеседника, в какую-то неведомую даль, которую ни с дирижабля, ни даже с астраля не увидишь. – Господарь?.. Что всё это значит?»

– Можно! можно его слушать! – внезапно подалась вперёд бледная златокудрая девушка, порывисто взмахнув тонкими руками. – Уверяю, Ваше Величество, он совсем безопасен!.. В нём послание, оно заключено внутри. Пусть оно выйдет!

– Позвольте мне, – влез в разговор и сержант. – Ваше Величество, он заклятый дьяволами с Мориора. Через цепенящий сон наведено… я точно знаю, государь, я медиум…

– Стоп! – скомандовал Дангеро, и говорящие умолкли. – Ты, медиум – что с ним происходит?

– Письмо, которое в нём, начало раскрываться, – подойдя ещё ближе, прошептал сержант с оглядкой на офицера, стоявшего с каким-то сомнамбулическим видом. – Он ждёт… оно ждёт пароля. Вашего согласия, должно быть.

– Ясно. – Движением руки велев сержанту отойти, Дангеро обратился к лейб-полицейским. – Осторожно, бережно – двое взяли его под локти и отвели в Меделиц. В мой кабинет. Еще троих – в охрану к окнам и дверям. Остальным – стеречь сержанта и барышню.

Помня о предостережении жандарма, охранники подступили к штабс-капитану крадучись, с опаской, но он вяло позволил взять и увести себя, как ходячую восковую куклу. На ходу его обыскали – быстро и внимательно. Нож и Бези, тоже обысканные, остались в беседке под присмотром безмолвных и бдительных вооружённых людей.

– Ты знаешь, что в него вложено? – шепнула взбудораженная, дрожащая Без собрату-вещуну.

– Откуда?.. Он и сам не знал, похоже. Разве конверту известно, что в письме написано?.. Это ещё ничего, если просто послание! Я, грешным делом, считал – его заколдовали на убийство… А не спал – больше оттого, что ждал ножа в сердце или пули в голову. Без меня-то ему – воля!.. Хорошо, что я револьвер его отобрал и спрятал. Даст бог, всё добром обойдётся… Ты-то что к государю имеешь?

– Это моё дело, – замкнулась, отвернулась Бези, покусывая нижнюю губу.

– Ну, вот, ты там, где хотела быть – теперь сама управляйся.

– Да уж без тебя сумею!.. Ф-фу, как душно здесь, дышать нечем… – Она приложила платок ко лбу, потом прижала руку к груди. – Так и жмёт… Господа! – просительно обратились Без к молчаливым лейб-полицейским, сверлившим её враждебными глазами. – Я не арестована? мне не откажут в стакане воды?

Тянулись бесконечные минуты. Ветерок с реки слабо шевелил лианы, сопящие охранники переминались с ноги на ногу; Нож маялся в ожидании, на его рубленом лице играли желваки. Принесли стакан; Бези жадно выпила до дна, пролив часть воды на жакет – чертыхаясь вполголоса, стала вытираться платком, потом всхлипнула – мокрое тёмное пятно такое заметное!..

В дикой, почти безумной надежде она хотела понравиться Дангеро – вдруг вкусы отца и сына схожи? – с горечью понимая, что её бледный страдальческий вид может внушить только жалость.

Пока Бези ждала, стискивая в пальцах смятый платок, чувство спёртой духоты нарастало, хотя воздух в беседке был приятно свеж. Наконец, стеснение в груди и тихий звон в ушах слились воедино, став гудящим головокружением и слабостью в ногах. Её начало ощутимо подташнивать.

Минула треть часа с небольшим, когда вернулся император – один, без Вельтера. Сказать, что государь задумчив, было мало. Несмотря на природную выдержку, замкнутое лицо его выражало такую озабоченность, словно Дангеро сообщили о начавшейся революции – столичный гарнизон восстал, с ним другие полки, флот, авиация, и бунтовщики уже в трёх милях от дворца.

– Говорите вы, барышня, – устало дал он знак Безуминке, едва взглянув на неё. – Постарайтесь лаконично изложить ваше прошение – у меня масса неотложных дел.

Бези, в которой всё накипело и перемешалось – особенно за время, пока троица пробиралась в государев парк, и потом, при встрече с императором и заточении в беседке, – в этот миг забыла, с чего хотела начать и как сказать. Она забыла о присутствии Ножа и лейб-полиции – пришла её минута, она стояла пред лицом единственного на планете человека, который мог одним росчерком пера дать ей счастье, достоинство уважаемой дамы, состояние и уверенность в будущем. В её глазах этот молодцеватый мужчина с осанкой героя – так похожей на стать Цереса! – казался чуть не полубогом, вершителем судеб.

И она опустилась на колени перед императором, протянув к нему руки. Её речь, рвавшаяся прямо из сердца, звучала как бред:

– Великий господарь, я пришла к вам за справедливостью. Я мориорка, дьяволица – видите, я ничего не таю от вас. У меня есть бумага, что меня произвели в штабс-ротмистры, да-да, по вашей милости… всё это правда! Я должна получить мои права, я знаю – есть чин личной любовницы, потому что я… эрцгере Церес, я люблю его, он звал меня своей птичкой, я жила под высочайшим покровительством в Бургоне… тому есть много свидетелей! Мы – я и Церес, – были мужем и женой…

Помимо воли – и желания, – Нож стал одним из тех редких людей, которые видели, как глаза у Дангеро вылезают из орбит. Только что, получив от внезапного штабс-капитана необычайное послание и не успев переварить его в уме, император столкнулся – прямо в любимой беседке! – с инопланетной тварью, требующей признания своих особых прав. Рот у него приоткрылся на вдохе, а выдохнуть монарх забыл, ошарашено слушая сбивчивый лепет золотоволосой дьяволицы.

Та кротиха, которую приручил Церес!..

О ней давно докладывали. Даже показали ему фотогравюру – эдакая отроковица, чуть испуганная, большеглазая, причёсанная как кукла. В ошейнике. Шеф тайной полиции со слабой снисходительной улыбкой рассказывал, что юную чертовку с трудом удалось одеть в платье, приличествующее людям. Потом пришли сведения, что у неё медиумический дар… Что ж, содержать диковинных животных, карликов, шутов, наложниц и придворных чародеев – это в традициях династии. Но Церес не осмеливался показаться с чертовкой отцу на глаза.

И вот!.. «Муж и жена», слыхано ли?! Права, чин любовницы! Гром господень, он звал её «птичкой»!.. эту подземную червягу! вынутую из кротовьих нор! Если её слова прозвучат вне беседки, дойдут до газет, то скандал неминуем. Ужасный международный скандал!

– Да… – Дыхание вернулось к императору. – Как… Да как вы!.. Как вы смеете!..

– Вы мой свёкор! – возопила Бези, пытаясь обнять Дангеро за ноги; император с возмущением отпрянул:

– Прочь!

В глазах у Бези помутилось, она слабо вскрикнула как раненая чайка и повалилась в обмороке к стопам Дангеро.

Здесь император осознал, что трое лейб-полицейских и жандармский сержант с боязливым немым интересом наблюдают за сценой, происходящей перед ними.

– Всё, что сказала эта вздорная особа – ложь от первого до последнего слова, – категорически изрёк он, жестом победителя указывая на бесчувственную девушку. – Под страхом смертной казни за измену я запрещаю передавать её слова кому бы то ни было. Все меня поняли?

«Да, да, – закивал Нож в такт остальным. – А куда штабс-капитана подевали? а меня-то как – живым отпустят или нет?..»

– Вызовите к ней врача, – наконец чуть смягчился Дангеро. – Перенесите её в Вейский кабинет дворца, уложите на кушетку и расстегните платье. Глаз с неё не спускать!

Сказанное было тотчас исполнено. Тем чинам, которые кружили возле беседки, император дал иное поручение – Нож слышал:

– Немедля телеграфировать статс-секретарю Галарди – пусть бросит все дела и едет сюда быстро, как только сможет. Да, и ещё – кто у нас сведущ по части дьяволов?.. где генерал Купол?

– В пути, – отвечали ему. – Следует с отдельным корпусом в Кивиту.

– Тогда вызовите Чёрного Барона. Обычно он в своей тюремной крепости – его легко найти.

Закончив распоряжения, Дангеро повернулся и тяжёлым, медленным шагом вошёл в беседку, где оставался один Нож. За спиной императора, в проёме входа сержант видел, как лейб-полицейские в сизых мундирах расходятся по сторонам, возвращаясь на свои посты и пути обхода. Кто-то бежал вдаль по аллее – на телеграфный пункт. Над шпалерой беззвучно возникла безликая фигура садовника в синей блузе; один из сизых задержался возле него и, склонившись, что-то сказал служителю – или передал?.. Ножу показалось, что руки садовника и лейб-полицейского на миг соприкоснулась…

– Итак, любезный, – голосом, не предвещавшим ничего доброго, заговорил император после долгого молчания, – ты не станешь отрицать, что служил в эфирной сети Его Высочества?

– Никак нет, – глухо молвил Нож, поневоле отводя глаза. В мраморной чаше плавал намокший окурок сигары – того же сорта, какой любил принц. Этими сигарами жандармы иной раз клялись, чтоб не трепать по пустякам имена Грома и Отца Небесного.

– Значит, заслужил прощение, если ещё служишь в армии.

– Так точно, Ваше Величество.

– Чем же?

Нож мысленно поклялся поставить свечи – по полтине каждая! – всем семи архангелам за то, что сейчас в беседке и поблизости нет ни души, кроме него и императора. Разве что садовник без лица – но он, вроде, был далеко. Не услышит.

– Я… открыл замысел принца его высокородию Куполу и его сиятельству Бертону. По чистой совести. его сиятельство сказал мне: «Ты свободен, сам решай». Может, и зря я так… но вот – решил! – выпрямляясь, выдохнул Нож почти с отчаянием.

Однако, его дерзкое «зря» не задело государя. С лицом мрачным и хмурым император положил руку на плечо сержанта:

– Хвалю. С этого дня ты вахмистр. Служи верно, учись – и выйдешь в прапорщики. Помни мой запрет: о том, что видел и слышал – никому ни слова.

– Как могила, Ваше Величество! – взбодрился Нож, которому уже мерещился расстрел где-нибудь в подвалах Этергота.

– Ступай в главную кордегардию, доложись дежурному офицеру, как следует, не говоря лишнего, и скажи, что ты поставлен на довольствие в казармах руэнского гарнизона. Пока будь в кордегардии, а потом – отдыхай и жди приказа.

– Рад стараться! Благодарю покорно, Ваше Императорское…

– Иди, иди, – отмахнулся Дангеро. Куда определить новоиспечённого вахмистра с его крепкой медиумической памятью – ещё будет время решить. Пока хватает забот со штабс-капитаном, близким к обмороку после выкладки послания, и с живой игрушкой Цереса, которая и вовсе ни жива, ни мертва.

С лёгким сердцем покинув беседку, Нож всё же не был уверен, что его судьба решилась. Такие тайны, такие персоны!.. далеко ли до беды? Однако монаршая милость была несомненна, и путь указан.

Почти под стенами беседки он с удивлением заметил согнувшегося, как грибник, садовника – то ли он травку выщипывал, то ли соринки подбирал. Ишь, тихоня, подобрался будто змей!..

– Э, друг любезный, где тут главная кордегардия?

Человек в синей блузе разогнулся и указал рукой:

– Прямо по аллее, от статуи морского царя направо, там спросишь.

– Благодарствую!

Шагая по аллее, Нож вдруг спохватился – лицо!..

Его память обычно ухватывала всё, на что он обращал внимание – но внешность садовника не удержалась, словно расплылась. Даже с усилием Нож припоминал лишь какое-то лицо без черт, мутное и зыбкое.

Провожать Сарго с компанией Удавчик не пошёл – вставать до зари, ехать куда-то на аэродром… зевота и морока. Ограничился тем, что накануне пожелал им счастливого полёта. Куда людей послали, что за «экспедиция»?.. Без шлема до Огонька не дозовёшься, так что, считай, троица в небо канула. Теперь жди, когда объявятся назад.

Время в столице Тикен прожигал со вкусом и пользой. Само собой, столовался в ресторациях, как человек состоятельный. Лучшего вина и трюфелей! «А у вас, часом, не мориорские вырыши? Слышал я, иные рестораторы вырыши под трюфеля красят…» «Нет-с, что вы, гере, мы – заведение-люкс, мы с уважаемым клиентом без обманов-с».

Побывал в игорных домах, сыграл по маленькой, чисто для души. У лучшего шляпника обновил головной убор. В императорском театре новая пьеса со страстями, отвергнутыми дочерями, подкидышами и раскаяньем под звон колоколов – непременно надо взять место в ложе первого яруса, заодно посмотреть, чем нынче блистает высший свет. Всё больше богатых дамочек щеголяло ювелирными ошейниками, даже умудрялись прикреплять к ним нечто вроде поводков – в виде цепочек из мориорской брони с позолотой. Модные журналы предлагали, как это носить – стиль «вечная привязанность», стиль «живущая свободной», «страждущая в неволе», с брелоком, с камеей, с полумаской, с часиками.

На рыночных лотках, где продают грошовые книжонки, пестрели броские названия – «Щупальца во мраке», «Канонир и дьяволица», «Графиня подземного царства, или Похищенная и вернувшаяся. Часть 3-я, с картинками. Дозволено церковною цезурою, кроме детей младше совершенных лет», «Братец Серп, сокрушитель ересей: Битва с волхвами»… Пару книжек Удавчик купил для коллекции.

Однако минул день, другой – а вызова от статс-секретаря Галарди всё не было. До пресыщения столичными соблазнами Удавчику было далеко, но становилось как-то одиноко. Надеть обруч, заглянуть в многоголосье здешнего эфира?.. лучше остаться невидимкой. Если работаешь на потайную контору, вроде гнезда «аспидов», не стоит рисоваться лишний раз.

Хотя… Тикен нет-нет да вспоминал чудной и забавный круг Тёмных Звёзд, где мужчин было двое – он да Касабури, – а прочие все юбки. Угораздило ж войти с ними в союз на клятве!.. Бези с Ларитой оказались в Гестеле, но Безуминка держалась с ним надменно и чуть отчуждённо, а Ласточка, славная девчонка, была не в его возрасте, вдобавок влюблена (по юной дурости, конечно!) в Огонька и занята учёбой. Не очень-то поговоришь с ними. Вдобавок, каникулы. Поди, разъехались кто куда.

«Хм, а Бези? Эта графиня подземного царства – без родни, без дома… и с барскими запросами. То у принца жила как домашняя кошка, в холе, в неге, хоть и забытая на время, а у Бертона – иной расклад, если верна сетевая молва. Он службы потребует как с чиновника. Неуютное житьё! То-то Бези огрызалась и отмалчивалась. Может, всё-таки запеленговать её, утешить?.. Ведь не чужая. Перед расстрелом из одной кружки пиво пили».

На четвёртый день блаженного безделья Тикен дозрел. Уже было взял медиатор, чтобы нацелиться на Гестель – почти восемьдесят миль, но ничего, махнуть чарку можжевеловки, с напрягом как-нибудь дотянемся лучом! – но тут рассыльный застучал в дверь гостиничного номера:

– Гере Тикен, вам письмо-с!

Без подписи, но ясно, от кого – явиться в серый дом без таблички при входе. Приписка удивительная: «С собой иметь саквояж, в котором лежит кирпич, и это письмо». Отдельно прилагался пропуск.

Работа! Денежки! Карьера тайного агента! Прифрантившись и побрившись, пахнущий одеколоном Удавчик отправился с кирпичом к Галарди, набавив кучеру полтину – «Чтоб вихрем, понял?» Как на свидание с красоткой!

Стриженый очкастый филин, свивший гнездо в безымянном пасмурно-сером доме, принял его наедине, заперев дверь изнутри:

– Итак, вам предстоит дальняя дорога. Это – на расходы, – Галарди выложил кошелёк, сладко звякнувший червонцами, – а вот чек с авансом, обналичите по прибытии. Ваша задача – доставить в Лациан ларец и конверт. Адрес получателя запомните на слух.

Любуясь чеком – «500 (пятьсот) унций»! – выписанным на лацианское отделение банка Золотой Лозы, Удавчик мысленно присвистнул – не близко ехать! До Лации – верных две с половиной тыщи миль на запад, а железные дороги забиты военными эшелонами. С ожиданием поездов и пересадками дня четыре в пути проведёшь, если не больше. А где проездной документ с драконовой печатью, чтобы садиться на любой экспресс?..

– Давайте сюда письмо, – протянул руку Галарди. – И кирпич.

– На стол?

– В печку, – указал статс-секретарь, блеснув серебряной оправой очков. Изразцовая печь в углу – глянцевая, бело-голубая, с вычурными узорами, – казалась украшением, капризом хозяина кабинета, но, открыв топливник, Удавчик убедился, что печка самая настоящая, с чугунной колосниковой решёткой и поддувалом, заботливо вычищенная до поздней осени, когда придёт пора греться.

Взамен он получил гладкий железный ларец – с кирпич величиной, – со странной формы замочной скважиной и пакет из жёсткой, как кожа, изжелта-серой бумаги. Явно ларец был не пустой, но его содержимое не шуршало, не бренчало, вообще не смещалось.

– По возвращении получите ещё пятьсот золотом, – холодно улыбался Галарди. – Следите, чтобы саквояж не украли. Потеряете груз – считайте себя покойником.

– Доставлю, гере, – пообещал Удавчик, положив руку на сердце. – Можете не сомневаться.

Он успел убрать вещи в дорожную сумку, когда затренькал звонок над дверью. С недовольным видом Галарди впустил малого в аспидном сюртуке и нарукавниках, державшего телеграфную ленту.

– Срочная из Этергота. Лично вам.

Пробежав по ленте глазами, Второй сухо распорядился:

– Электрокар к подъезду. Через минуту еду. Всю почту, что осталась – мне в машину, прочту по дороге. Вы, – мельком взглянул он на Удавчика, – можете идти.

Гордые рыцари безучастно взирали с потемневших от времени полотен на устало осунувшегося императора и второго статс-секретаря, сидевших в пустом сумрачном кабинете. На улице смерклось, высокие окна Меделица затянула тень, но государь не велел зажечь лампы, и дождливая полутьма превратила строгий величественный кабинет в мрачный паноптикум. Фигуры на портретах казались призраками, резная мебель красного дерева приобрела какие-то угрожающие, хищные черты, чёрно-бронзовые статуэтки псов словно ожили, но затаились перед броском, и двое мужчин выглядели чужими в сводчатой комнате, среди одушевлённых стульев и зеркал, отражающих пустоту. По оконным стёклам ударяли капли – и стекали извилистыми ручейками, будто слёзы.

– Я сообщал Вашему Величеству об этой особе… – прервав молчание, осторожно начал Галарди.

– Не только вы. И о том, что Церес общается с… выходцами из-под земли, я тоже был осведомлён. В конце концов, это могло послужить империи – если не примирение с дьяволами, то переговоры.

– Старые кратеры – при всей скрытности мориорцев, – вступают с мирянами в торговые сношения. Правда, те, кто пытается заключить с ними сепаратный мир – например, Делинга, – бывают жестоко обмануты. Дьяволы не считают нас равноправными партнёрами. У них свои планы.

– Как знать – быть может, со временем положение изменится, – загадочно ответил Дангеро. – Сейчас вопрос в другом – как избавиться от этой… неуместной твари.

– Если Ваше Величество доверит решение вопроса мне, я гарантирую её исчезновение. Ни следа, ни клочка ткани, ни пряди волос. С графом Бертоном я всё улажу. Свидетели её визита… только лейб-полиция? Это верные люди, они болтать не станут.

– Займитесь, Галарди. – Дангеро нетерпеливо пошевелил пальцами по крышке стола, затянутой тёмно-васильковым сукном. – Я не желаю больше о ней слышать.

Деликатно постучав, бесшумно вошёл камер-лакей, доложил с поклоном:

– Лейб-медик к Вашему Величеству, как изволили приказывать.

Император слегка поморщился. Долго же медикус возился!.. Всего-то обморок на почве истерии, а осмотр – словно ставил диагноз великой княжне. Впрочем, он врач весьма исполнительный, а усердие в вину не ставят. Пусть отчитается. Даже если речь идёт об особе, которой жить осталось – сколько Галарди позволит.

– Зови.

Быстрым шагом – будто переходя в полковом лазарете от одного операционного стола к другому, – ворвался маленький сухощавый человечек, лысоватый, в узком коричневом сюртучке, с улыбочкой на тонких губах, утирая салфеткой сильные, в выступающих венах, бледные ладони.

– Ваше-ство… – Его поклон напоминал кивок.

– Слушаю вас, доктор, – благосклонно наклонил голову Дангеро.

– В целом эта особа здорова. Никаких отклонений, которые бы угрожали жизни. Некоторое малокровие… это объяснимо… Чтобы предотвратить нервную горячку, я велел дать ей брому с валерианой. Крепкий бульон на ужин, выспаться – и она вновь будет на ногах.

– Значит, девушка в полном порядке? – спросил Галарди, взглядом испросив у государя разрешения вмешаться в разговор.

– Девушка?.. – Лейб-медик приподнял белёсые жидкие брови. – Это женщина, гере, которая исполняет своё природное назначение.

– То есть?.. – нахмурился Дангеро с досадой и непониманием.

– Гравидитас! – шутливо-высокопарным тоном ответил врач, со значением подняв указательный палец. Доктора обожают выражаться на мёртвом лацийском языке, чтоб подчеркнуть свою учёность и превосходство над профанами.

– Говорите ясней!

– Беременность, Ваше Величество. Акушер скажет точнее, но, по-моему, между четвёртым и пятым месяцем. К новогоднему празднику эта «девица», бог даст, произведёт на свет хорошего здорового младенца… Ваше Величество? – Тон врача вмиг стал обеспокоенным, и медик с тревогой шагнул к Дангеро, заметив, как у того изменилось выражение лица.

– Галарди… – прохрипел император, уставившись на статс-секретаря. – Всё отменяется. Вы головой отвечаете за то, чтобы с неё и волос не упал.

В знак повиновения статс-секретарь склонился. Приказ есть приказ. Златая кровь осиянных молниями священна, в каком бы презренном теле она не нашла приют.

Но, гром поднебесный, это значит, что в чреве дьяволицы – внук или внучка Синего дракона?!

Восемнадцать веков тому назад

Средняя Кивита, названная Святой Землёй

Ветру поставили царский шатёр на богоизбранном месте, где стояли вековые акации – молнии не раз осияли их своим огнём. Для небесного гостя столяры соорудили кресло, вроде трона, из кедрового бруса. Пол был застлан драгоценными коврами; на чеканных серебряных блюдах рядом с троном лежали фрукты, хлебы из белой муки, стояли кувшины с отборным вином – он отдавал всё в лагерь, где освящённые Ветром дары делили по глоткам и крохам, чтобы сопричаститься благодати. Чтобы усладить его обоняние, в шатре возжигали курильницы с ладаном. Как изваяние, сидел великан на троне в своей пятнисто-серой хламиде, надвинув капюшон, не глядя на снующую прислугу.

Из шёлка и атласа был сшит полог шатра, золотом было украшено его навершие – ничего не жалели в равнинах, чтобы воздать почести посланцу громового неба. Всё равно придут легионеры Консулата, разграбят скарб, убьют людей, уведут скот, съедят хлеб, сожгут дома – лучше отдать имущество на прославление Воителя. Он поведёт верных по радуге, когда настанет судный час.

Была неистовая вера, было вдохновенное отчаяние, была предсмертная решимость, ибо прокуратор – молва донесла, – объявил: «Резня без пощады, рабство выжившим». Последние дни наступают, можно исповедать свою веру без утайки, в стане обречённых все равны – хозяин и раб вместе сидели у костра, из одного котла ели продымлённую пищу, вместе вострили мечи и ободряли друг друга. Госпожа и служанка обрезали свои волосы, женскую красу, на тетивы для луков.

Чернявый Аргас, волею Грома став из легионера легатом под именем Эгимар, Меч Вышнего, метался, приказывая – собрать зерно, уводить скотину в горные леса, уходить, подпилив мосты и отравив колодцы. Возвращаясь вечером в стан бунтарей, он видел – войска мало, оружие плохое, бойцы неумелые. Ниже лагеря в реке Ярге женщины стирали одежды, плескались детишки, юнцы поили коней. Речная вода мерцала алым отсветом заката, будто кровь, которой суждено пролиться.

У шатра молились, стенали и кланялись в землю. Перед входом маялись девы в веночках, наряженные и причёсанные как на свадьбу.

– Что за вой? – спросил Аргас у немолодого ополченца, прожевав кусок лепёшки. Измотанный, он не ощущал вкуса, даже не омыл рук и заросшего чёрной щетиной лица.

– Матери привели в дар Воителю чистых дочерей, чтобы он осчастливил их. Но он велел войти Глене, осквернённой.

– Её не за что винить, – буркнул Аргас, запив свой скрытый стыд вином из фляжки. Он не касался Глены, кроме как копьём на костре, но…

– Ты не здешний, Эгимар. Девице без чести у нас места нет. Если примут родители – её счастье, если нет – пусть живёт с бродягами и прокажёнными.

– Я думал, Гром добрее.

– Гром велик! – спохватился ополченец. – Но обычай с плеч не сбросишь…

– Я изменил богам и консулам, обратил меч против них, – молвил Аргас, тяжело вставая с камня. – Почему бы и вам не… А! ладно. Пройдись-ка по лагерю и созови мне сотников. Есть разговор.

Глена, дочь Димана и Колации, сказала Воителю: я опозорена среди людей, обычай велит мне быть презренной. Вера моя жива, но сердце во мне умерло. Отпусти меня или возьми себе.

В те дни многие приводили дочерей к Воителю для услужения, но он не брал их. И отвергнутые говорили меж собой: пренебрегает чистыми, зачем ему нечистая?

Её охватывала дрожь всякий раз, когда она приближалась к этому гиганту, окутанному звенящим движущимся воздухом. Вблизи него трепетали занавеси, колыхалась бахрома, как вздох вздымался и опадал полог шатра – всё шевелилось, волновалось как живое. И едва уловимый звук натянутой струны – то слабее, то громче, он витал вокруг Воителя, волнами расходясь от его громадного тяжеловесного тела.

Он же видел перед собой худое, вовсе не женственное существо, золотистое от загара жарких равнин, с белёсым ребячьим пушком на тонкой коже, с прямыми пепельными волосами и впалыми охряными глазами – словно она за недели поседела и постарела на много лет.

– …если тебе одиноко, – договорила она. – Я не белоручка. Могу шить и стряпать. Мне хватит места у твоих ног.

– Мне одиноко, – гулко выдохнул гигант, и она зажмурилась от ветра в лицо, а волосы её взметнулись. – Ты знала Радугу?

– Да!.. я сподобилась её прикосновения. – Лицо девицы просветлело, одухотворилось. – Когда она целила, родители принесли меня к ней. Моя нога чудом выпрямилась и правильно срослась. Отец подарил Деве цену быка и пригласил жить к нам. Целый день она была нашей гостьей, я помню каждое её слово, каждое мановение руки…

– Она не упоминала о ключе? о ключе с изображением древа?

– Нет, великий.

– Говори о ней. Вспоминай.

Глена рассказывала и час, и другой. В её глазах, в её устах чудесная Радуга была бесконечно доброй, всезнающей, способной утолить любую боль. Даже увядшие цветы вновь наливались соком под её руками. Своей искренней и неумелой пантомимой Глена пыталась изобразить – как та ходила, как улыбалась, как преломляла хлеб за столом. Старалась передать звучание голоса Радуги, её интонации.

Пристально, не мигая, наблюдал за ней Воитель.

– …больше всех цветов она почитала ирисы, везде благословляла их.

Слова иссякли, Глена выдохлась, но это была счастливая истома. Впервые за много дней терзаний девушка испытала радость. Даже стальной лик Воителя не внушал ей священного страха. Ей казалось – в его немигающих медных глазах застыли слёзы. Смешиваясь с ароматом ладана, в колеблющемся, беспокойном воздухе под сводом шатра витал металлический запах, как в кузне.

– Ты отведёшь меня к её могиле. Ты увидишь кровь её убийц, – изрёк он.

– Не надо крови, – попросила Глена. – Она не убивала никого…

– Чего ты хочешь?

– Если соизволишь, очисти меня перед людьми. И… надели даром исцеления. Я хочу быть… как она.

Опустив голову, словно в раздумье, Воитель стал водить указательным перстом десницы по тылу своей левой длани. Золотой узор, загадочной вязью покрывавший его железно-серую кожу, загорался и угасал от прикосновений. Словно Ветер читал по живым знакам – суждено? не суждено?

Затем поднял взор на Глену:

– Сними тунику и подойди.

С робостью она подчинилась, путаясь пальцами в завязке под грудью.

«Он не обидит, нет».

Жест Воителя остановил её, готовую принять его объятия – он выставил вперёд десницу, подняв открытую ладонь навстречу девушке. Из ладони, как из волшебного зеркала, заструился свет, плотный и тёплый, словно дыхание коня. В луче света трепетали огненные спицы, колко осязая лоб, плечи, живот Глены. Она ощутила себя прозрачной как вода, сквозь которую солнце освещает дно пруда.

– Сможешь. То, что есть в тебе, проснулось. Ты знала, чего хотеть. И прими её знак.

Спицы обожгли грудь, Глена невольно вскрикнула. Когда же опустила глаза, увидела на себе рисунок ириса, будто прописанный иглой.

Из шатра они вышли вместе, и люд пал ниц, издав нестройный вздох: «Великий, славься!»

– Слушайте, – заговорил Ветер, возложив длань на плечо Глены. Голос его покрывал простор до Ярги. – Кто пренебрёжёт ею, тот оскорбит Радугу. Её старое имя истаяло вместе с бесчестьем. Отныне она Уванга – Чистота.

– Да будет так! – ответила толпа.

Затем Воитель наклонил лицо, обращая взор на Увангу, которая была как дитя рядом с ним, и девушка узрела небывалое – на железных губах гиганта появилась улыбка.

Но в Святое Писание сей краткий миг не вошёл.

Меж тем с юга приближался легион, сжигая и разоряя на своём пути селения, творя великие бесчинства и жестокости.

Воитель же собрал военачальников под знамя истины и объявил: пора повергнуть медного дракона.

Эгимар сказал: направь на них силу Отца Небесного! Их тысячи, а наши силы малы.

Воитель ответил: велика ли будет ваша заслуга, если не приложите рук к делу, за которое многие умерли в муках?

Тогда войско сынов истины вышло к реке Ярге, чтобы дать бой легиону, и было их, оружных, вчетверо меньше, чем врагов. И они поклялись друг другу не сойти с места, на котором встали.

Зная тактику армии, в которой он служил, Аргас использовал излучину мелководной Ярги как преграду и вынудил легион форсировать реку под обстрелом лучников. С утра до полудня легионеры мутили воду в речушке илом и своей кровью, яростно проклиная бунтовщиков-сектантов, но упорство воинов Консулата недаром вошло в поговорку – когда солнце близилось к зениту, они перешли Яргу, построились в манипулярный боевой порядок и мерным шагом пошли на врага. Тут передовую лёгкую пехоту встретили волчьи ямы с кольями на дне. Туда же провалились всадники фланговых турм, посланные смять рыхлый строй мятежников.

Но вот ударили пращники, а за ними надвинулась первая линия легиона – стена щитов, ощетиненная копьями. Над Яргой зазвучал неумолчный крик боли и ярости, зазвенело железо. Страшна была отвага воинов Ветра, потому что каждый из них жаждал венца молний и пути по радуге.

И битва длилась от середины дня до вечернего часа, и знамя истины было над войском, и сыны истины отражали натиск за натиском. Эгимар, обагрённый своей и чужой кровью, пришёл к шатру и сказал: мы верны клятве, но вскоре замертво поляжем там, где стоим. Защити безоружных и женщин.

Воитель сказал Эгимару: вы доказали верность Грому; отступите и ложитесь лицом вниз, и закройте ваши головы, и пусть никто не поднимает глаз.

И было объявлено в стане, чтобы все легли наземь.

Тогда Воитель воззвал к Отцу Небесному, подняв руки ладонями к небу, и над легионом произошло великое возмущение воздуха, как бы хобот крутящийся, чёрный и воющий, который взметал ввысь воду и землю, людей и коней. И войско прокуратора было сметено как сор, немногие уцелели из него и сии выжившие уверовали в Гром.

Северная Кивита, Церковный Край

1500 миль к северо-востоку от Ярги

Доннер – патриаршая столица

Как древле Ветер перед битвой, патриарх во время череды молебнов трапезовал постно – сладкое вино, орехи, фрукты, сдоба. После благословения над пищей большинство блюд и кувшинов со стола уносили нетронутыми, для раздачи бедным – так заповедал Воитель.

Великий обряд с песнопением в полный голос – нелёгкое занятие. Кто прошёл семинарию, получил священный чин и принял обеты, тот знает, чего стоит служение Грому.

Ты крепок костью, широк в плечах и вынослив, как пеший легионер? значит, тебе по силам дальний приход в дикой степи, в сотнях миль от конечной станции железной дороги. Что значит – «нет храма»? построй его! Загон для скота, бойня, костяная мельница и клееварня – весь посёлок. Зато большое кладбище! здесь полёг целый обоз тарханов – шли на запад, перемёрли от чумы сурков. Вон бежит сурок. С Богом! Когда тарханы возвращаются, продав скот на востоке, они очень щедры, если не пропьют барыш в порочных больших городах.

Шаг за шагом, от пресвитера в иеромонахи, далее в игумены, в архимандриты – ты выбираешься из степной жизни, учением и рвением прокладываешь путь к епископству в Девине, у живоносного гроба Радуги, а оттуда – в Край Святых.

Здесь ты царь.

Но молодой рьяный поп с угловатым широким лицом, когда-то глядевший на тебя из зеркала, куда-то исчез. Теперь оттуда смотрит бывалый иерарх, похожий на крутолобого тахонского бизона – старый вожак тысячного стада, чей рёв далеко разносится над травянистыми равнинами, защитник коров и телят, готовый в одиночку расшвырять и растоптать целую волчью стаю.

Служение…

Он пинцетом доставал из чаши белых мучных червей, с хрустом раздавливал им твёрдые хитиновые головы и клал извивающиеся жирные тела перед большой древесной ящерицей. Изумрудная, с бирюзовым змеистым рисунком на боках и золотистой маской на плоской клиновидной голове – похожая на живое изваяние из самоцветов, – ящерица проворно сглатывала пищу и вновь начинала озираться, присматриваясь, как бы улизнуть в джунгли.

Каменные стены резиденции своей толщей гасили душный жар тропиков, листва затеняла окна покоев – здесь чудесно отдыхалось от молитвенных трудов.

Завтра вновь – идти в собор и, подняв руки ладонями к громовому небу, взывать, подобно Ветру: «Причасти меня силы молний Твоих, мощи раскатов Твоих, могущества бурь Твоих, и вложи в десницу мою Молот Гнева Твоего, Молот всесокрушающий…» Подхваченная хором певчих, мольба возносится в прозрачный полумрак под куполом, к великой Триаде, звенит эхом, с каждым повтором нарастает, и в какой-то миг свыше нисходит ответ без слов – подобно прохладной струе водопада, сила незримо льётся с высоты купола и наполняет всё твоё существо. И ты способен творить небывалое. Даже чудо.

По этому свойству распознаётся истинный пастырь. В епископы могут посвятить и не обладающего даром, но в патриархи – никогда.

Увенчав митрой, старейший тайно напутствует тебя: «Нет даров Грома вне служения. Чей дар не служит Грому, служит царю тьмы».

Тот, кто шептал это патриарху, давно взошёл по радуге и не увидел обретения святыни, умножавшей дар тысячекратно. Настолько, что патриарх не рискнул внести сокровище в Доннер. Но даже за сотни миль от святыни он ощущал, как там, среди горных джунглей, под ступенчатыми сводами дрожит от напряжения сердце силы, пробуждённое молитвой и согреваемое служением. Словно раскалённый слиток в горниле… часть великого целого в верных руках. Всё сильнее поток, всё полнее чаша гнева, она готова пролиться…

Негромко постучавшись, вошёл секретарь-комтур Тайного ордена, ведавший сбором сведений. Этот тонкий, невысокий кивит в звании, равном имперскому майору, приносил Отцу Веры новости, передаваемые лишь изустно. Таких гостей патриарх всегда принимал благосклонно – это люди целеустремлённые, разумные, попусту они не приходят, их речи по-военному ясны и кратки.

– Медиа-связь с храмом пока невозможна, – доложил секретарь, в поклоне поцеловав перстень патриарха. – Слишком сильны помехи. Позавчерашний отчёт оттуда должен прибыть с конной эстафетой до вечерни.

– Хорошо.

– Круговорот постепенно усиливается. Из Лации по телеграфу сообщают – были пылевые смерчи…

– Рано. При первой возможности передать через эфир – брату-чтецу умерить пыл.

– Будет сделано.

– Есть вести из Эренды?

– Наш человек готов исполнить свою задачу.

– Кто у нас там?

– Брат Леве. Послан как инспектор, в мирском платье.

– Из молодых?

– Сержант светлых кровей. С малых лет в нашем пансионе, воспитан как подобает. Недавно за способности переведён из «серпов» в «колпаки».

– Пусть работает старательно… и чисто. Мне нужен реальный результат во славу церкви.

– Позавчера принц Церес, покинув Курму ради посещения театра, – секретарь спрятал в губах улыбку, – провозгласил при большом стечении народа девиз «С нами Гром и Молот!» Это широко подхвачено газетами…

– Славная новость. – На душе у патриарха стало светлее. Опальный наследник не потерял ни жизнелюбия, ни веры – это обнадёживает.

«Хотя, насколько я знаю Дангеро, у Цереса будет ещё немало поводов впасть в отчаяние. Старый дракон не рад тому, что молодой расправляет крылья…»

– Усильте наблюдение за Курмой. Сержант Леве имеет инструкции на все случаи?..

– Так точно. Есть занятная почта с Запада. – Секретарь подал патриарху бедно изданную книжицу вроде брошюры, в каких печатают жития для церковных библиотек. На броской обложке красовалась дьявольская боевая черепаха с огненными глазами – своими ногами, лучами и щупальцами она рушила античные дворцы, из которых в ужасе разбегались люди в одеждах времён Консулата. Заглавие на языке вестерн гласило: «ДОПОТОПНЫЕ ПРИШЕСТВИЯ – ЧТО СКРЫВАЮТ ЦЕРКОВЬ И НАУКА».

Поморщившись, патриарх взял книжонку так, словно вынул из грязи. Брезгливо полистал, выхватывая названия глав и картинки.

В светских республиках – что Запада, что Востока, – инквизиция и церковная цензура не имели власти, там печатники свободно изощрялись, кто во что горазд, пока не попадут под суд за клевету или безнравственность. Чёрная полиция проверяла на таможнях всю республиканскую макулатуру и частично сжигала, но кипы скандальных брошюр – где контрабандой, где по недосмотру, – всё-таки проникали в империю и сеяли растление умов. То измышления на тему «Бога нет», то оскорбления величия, то ложь об инквизиции… мало ли скверны изрыгает блудливая свободомыслящая пресса?

Научный прогресс – едва полвека, как начавшись, – подлил масла в огонь неверия.

«Ужасные находки в разных частях Мира… Скелеты шестируких монстров… Шлем и меч ганьского царя сделаны из пенистой брони… Кратеры-озёра – следы метеоритов или… Врачи в Эндегаре не смогли отличить сына дьяволицы…»

И, наконец, главное –

«Профессор Валлан Вуале уверен: жизнь на Мир пришла с Мориора! Мы потомки мориорцев, наше слияние с могущественными предками неизбежно, пора принять это как должное».

– Уже профессор, надо же, – без удивления молвил патриарх, листая писанину учёного республиканца. – Когда я нарекал его громовым именем, он был всего лишь лиценциатом. Ей-богу, иных новообращённых надо придержать в купели, пока не перестанут пузыри пускать… Знать бы заранее – кого!

– Он тогда не внушал подозрений? – спросил секретарь с осторожностью.

– Не больше других. Начитанный, пылкий, в мечтах о карьере и женитьбе. Будущий тесть, промышленник, поставил ему условие – сменить Лозу на Гром. Что ж, лиценциат припал к моим стопам: «Я долго думал, страдал, жажду избавиться от замшелых заблуждений…» А теперь вот: «Моя теория зарождения жизни не нуждается в трухлявых костылях веры. Все устаревшие догмы пора похоронить». Наш могильщик, прошу любить и жаловать. Заметь – из воюющего Эндегара он уехал в Явару, где шары никогда не падали. Там-то самосуд толпы не страшен. Глядишь, и секту создаст – «Братание с дьяволами» или что-то вроде этого.

– Для Тайного ордена никакая страна не является слишком далёкой, – смиренно заметил секретарь. – Прикажете посетить его, Ваше Святейшество?.. пока секта не возникла. Всё-таки борьба с ересью – наш профиль.

– Только без крови и насилия. Негоже, если основатель ереси станет мучеником.

– Есть самые современные средства, – заверил секретарь. – Химики просят благословения опробовать в деле порошок, полученный из смоляной руды – радий, о котором я докладывал.

– Он пригоден?..

– Да. Не только засвечивает фотопластинки, но и вызывает у животных белокровие.

– Угостите профессора, – ответил патриарх кивком одобрения. – Это научно, как раз в его духе. Пусть идёт по пути прогресса, куда следует.

– Слушаюсь, Ваше Святейшество. Сегодня есть ещё одна забота – больной…

– Ему придётся ждать. В дни проклятия я исцелением не занимаюсь.

– …в тяжёлом состоянии. Очень плох. Привезён издалека.

Мрачнея, патриарх заворчал:

– Кажется, всем объявлено – целение несовместимо с проклятием. И ты мне передаёшь такие просьбы?

– Человек в последней надежде добрался сюда – мне следовало отказать, не известив Ваше Святейшество?..

Аккуратно взяв упитанную ящерицу поперёк туловища – она извивалась, шипела и била хвостом, – патриарх опустил её в клетку.

– Вели открыть мою молельню. Я должен освободиться от настроя на кару, прежде чем принять больного. Через час, не раньше.

– Тогда, быть может, Ваше Святейшество соблаговолит уделить внимание и девице?..

– Какой ещё девице?! – воскликнул с недовольством Отец Веры. Так всегда – стоит дать слабину, склониться к состраданию, и просители начинают лезть в двери, в окна, а «серпы» майорского звания им потакают.

– Она тверда в намерении очиститься. Наш брат, читающий в сердцах, – подчеркнул секретарь, – убедился в искренности её помыслов. Готова к самоотречению вплоть до монашеского пострига.

– Хм… сложная житейская история?

– Любовь, безудержность желаний, горечь измены, родительское проклятие – тут всё смешалось. Из хорошей семьи, имеет домашнее образование… пожалуй, могла бы поступить на высшие женские курсы.

– Дарами отмечена? – как-то мимоходом спросил патриарх, успокаивая ящерицу.

– Не выявлены. Хотя…

– В курсистки! – фыркнул патриарх. – Дальше – в гувернантки, в телеграфистки, преподавать музыку… Хочет пострига – получит. Орденам нужны образованные девицы. Я скажу ей напутственное слово, а ты – убеди, наставь, направь, не мне тебя учить. Покажи ей славу великих монахинь. Покажи сестру Кери! Пусть захочет превзойти.

В ответ «серп» приложился к патриаршему перстню. Сестру Кери, добывшую радий, одетую в свинец!.. голова под плотным чёрным чепцом, горящие глаза за зеленоватым стеклом забрала – как у астролётчика! – руки в толстых каучуковых перчатках и тело, от горла до пят скрытое тяжёлым фартуком, словно доспехами…

А вдруг… новенькая превзойдёт её?

В такие дни слова Отца Веры сбываются, веленья воплощаются – благодаря нисходящей в него силе. Даже стоять с ним рядом – счастье. Цветы – и те не вянут в вазах, когда он целит и очищает.

Так совершалось на заре веры. Так есть и будет, пока церковь хранит дары Грома.

Больного вынесли, как принесли – на носилках, – но застывшая маска страдания на его бескровном лице сменилась выражением блаженной полудрёмы, щёки стали розовей, губы – ярче. Девицу пришлось вывести под руки – так её проняло слово пастыря, помноженное на целящий дар. Ни исцелённый, ни очищенная не запомнили черт Отца Веры – лицо потерялось, рассеялось, словно померкло в мареве исходящей от него нездешней мощи.

В покои поспешили келейники патриарха – с кувшином сока, с нагретым густым вином, с примочками к голове, – отпаивать, приводить в себя. Служение – не легче, чем труд землекопа.

– Ветер усилился, – обратился к кавалеру Карамо командир «Морского Быка». – Сейчас достигает шести баллов. Если бы мы возвращались в столицу – лучше погоды не придумаешь! Но по маршруту, который вы проложили, нас будет сносить к юго-востоку. «Бык» пойдёт, имея ветер в правый борт; придётся постоянно спрямлять курс, и мы заметно потеряем в скорости.

– Скорость – не главное, – ободряюще улыбнулся кавалер. – Так будет даже удобнее, чтобы сделать в полёте кое-какие физические измерения… А вот когда достигнем Церковного Края, вам придётся бороться с ветром – надо, чтобы дирижабль зависал неподвижно для аэрофотосъёмки.

– Постараемся, гере Карамо. Мои рулевые с мотористами не подкачают. Только вот сомнения есть…

– Что?

– Всё-таки Край Святых – страна со своим государем. Вряд ли к нам отнесутся с пониманием, если мы там начнём воздушную разведку. Как бы скандала не возникло…

– Это уже мои заботы. Я лично объяснюсь с комендантом Скалистого Мыса.

– Полагаюсь на вас, кавалер.

Провожать «Морского Быка» сошлась толпа жителей Селища – все скрылись от полуденного солнца в громадной тени дирижабля. Посланник Глинт, чуя, что визит зоркого кавалера с Востока угрожает ему крушением карьеры, расстарался на прощание, чтобы хоть как-нибудь искупить свои промахи – велел погрузить на воздушный корабль две бочки свежих фруктов, ящик отличного чая, какие-то неслыханные лакомства и вина. Гремела музыка – духовой оркестр сеттльмента с подъёмом играл марш Воздушных сил ВМФ, – а жилистый пожилой священник в развевающейся рясе кадил, благословляя «Быка» в небесный путь.

Голубоватый дымок ладана стремительно улетал с пылью, поднятой ветром. Качались толстые сучья деревьев, тонкие деревья гнулись, телеграфные провода гудели; в толпе дамы придерживали шляпки, мужчины – кепи и шляпы, опасаясь, что сорвёт и унесёт.

Дрожала под напором ветра причальная башня; вся её конструкция поскрипывала от рывков, когда тяга летучего корабля напрягала шарниры и крепления стыковочного узла. По лестницам башни, как муравьи, вереницей взбирались экипаж и пассажиры.

– Хорошо здесь было… – молвила Эрита с сожалением, бросив сверху взгляд на Селище. Впервые она побывала в заморской стране, столько нового узнала, столько увидела – в самом деле, высочайшим особам надо путешествовать инкогнито. Только так поймёшь всю сложность мира, в котором тебе назначено быть одной из государынь. И, конечно, в путешествии необходимы опытные провожатые и верные друзья…

«…и они есть у меня», – оглянулась она на шедших следом Лис и Лару. Где-то ниже поднимался бравый артиллерист Котта, который прошлым вечером пел им романсы и размышлял над переводом заклинания гушитов.

– Я бы сюда вернулась, – вздохнула Лисси. – И не на три дня, а на месяц… два! Вчера десять страниц в дневнике исписала, и то всё не вместилось. Если ехать в Гуш – взять фотографический аппарат, запас пластинок… ещё фонограф с валиками, ящики для коллекций, альбомы для зарисовок… Сколько же денег надо, чтобы снарядить экспедицию?

– Когда виц-адмирал Гентер плавал за Пояс Мира, его корабли снаряжали оба имперских адмиралтейства, торговые компании и частные лица… в складчину, – вспомнила Эрита простонародное словечко Лары.

– Я так и чувствовала, что придётся по подписке собирать. – Лисси остро ощутила себя девчонкой, у которой есть лишь то, что батюшка и матушка дадут «на леденцы». – Впору часть наследства попросить вперёд…

– Побереги наследство, Лис. Лучше, как вернёмся, с Карамо переписку завести, – отозвалась Лари за спиной. – Он мужчина отзывчивый, обязательно проговорится – мол, скоро еду. Тут и садись ему на хвост…

– Куда?

– Э-э… в смысле – вежливо предлагай свои услуги. У тебя все козыри – граф с кавалером дружат, кавалер тебе благоволит, а его артиллеристы тобой любуются…

– Ларита!..

– А что я такого сказала?

– Юница очень милая! – воскликнула Хайта, волочившая за собой по ступеням Анчутку.

– Сестра-секретарисса, ты записала ту песню «Дочь тархана»? – на ходу спросила Эри.

– М-м-м, нет. Увлеклась, слушая. Но я попрошу Гирица спеть ещё раз…

– Не трудись, я тебе надиктую по памяти, – пообещала Лара. – Мне больше понравилась твоя, Эри – «В тёмном замке над обрывом».

Не оборачиваясь, Эри сохраняла полную достоинства осанку, но на лице её – пока никто не видит! – появилась счастливая и чуть смущённая улыбка. Значит, не зря попросила гитару у Гирица и, оговорившись наперёд «Я учусь, не более», спела про девушку, тоскующую взаперти. Хоть и боялась, что голос подведёт. Не подвёл. Верно говорил учитель пения: «Страх и робость должны умереть с первым звуком ваших уст».

– Нет, лучшее за вечер – то, что Гириц перевёл, – ответила она. – Вот уж действительно – поднимает настроение! – Эри мельком оглянулась, подмигнув Лисене.

– О, да! – с важностью признала та.

Пером конный артиллерист владел не хуже, чем саблей или пистолетом, да и его знание языков пришлось кстати. За две трети часа справился с заданием левитесс! Работал как истый поэт – очи к потолку, губы едва заметно шевелятся в поиске рифм, потом перо в чернильницу – и строчить. Зачеркнул одно, другое, быстро переписал набело – к вашим услугам, анс!

«Бахлу и святых бутов я заменил. Надеюсь, это сработает! Вполне можно петь, даже хором…»

Не утерпев, Эри сразу взяла листок и прочла перевод заклинания. Достойного красноармейца – тем более приближённого Карамо, посвящённого во многие тайны! – стесняться незачем, а проверить необходимо. Сейчас же! немедленно!

Я рождена, чтобы летать как птица,

Чтобы парить в небесной вышине

Мне Божий дар поможет возноситься,

Воитель-Ветер даст опору мне

Всё выше, и выше, и выше

Лечу я, подобно стреле

И, ангелов песни услышав,

Я вновь возвращаюсь к земле

Волнуясь, в спешке она выхватила из текста только начало и конец, но глазами пробежала всё – и вышло точь-в-точь как во второй строфе –

Земли под ногами не чуя

И к небу свой взор устремив,

Всю силу и веру хочу я

Направить в единый порыв

Без всякого голубого раствора Эри вдруг испытала блаженно знакомое чувство невесомой лёгкости и, не отталкиваясь, под восхищёнными взглядами девчонок одним усилием воли воспарила над полом. Казалось, направь себя взглядом, даже мыслью – и тело помчится, как пушинка по ветру! Да! да! оно действует!.. В голове слегка мутилось, всё окружающее стало стеклянным, зыбким; листок выпал из её разжавшихся пальцев, и Лара подхватила его на лету.

Эри с трудом заставила себя покинуть состояние полёта и вновь коснуться тверди ступнями.

«Теперь ты, Лис!.. Попробуй!»

«Бог мой, – бормотал Котта, откинувшись на спинку стула и проводя рукой по своим пышным светлым волосам, – впервые вижу, как девы взлетают одна за другой!»

Ларе оставалось молча читать листок, оброненный Эритой, порой посматривая, как Лисси парит под потолком. Она так и не решилась заметить вслух, что песня про юную дворянку лучше и захватывает дух куда сильнее. А вот смотри-ка, прочли и над полом взвились. Порхают, счастливые.

Сейчас, забираясь всё выше на башню, она оглядывались на Селище, и её овевали свежие воспоминания. Недели не прошло, а как всё переменилось!.. И говорящий ключ, и расставанье с Огоньком, и сближение с Эри. Стоило поддаться на предложение Карамо, как жизнь понеслась, успевай озираться.

«Наверно, я выросла, – подумала она, видя внизу скопище людей, крыши и деревья, волнуемые ветром. – И в Гестель совсем не хочется… я бы у кавалера училась, а экзамены сдавала бы экстерном».

Вспомнив о Ларионе, она поискала глазами посольство Фаранге. Как он там?.. Почему-то жалко и даже больно было покидать его, не попрощавшись. Хоть бы через эфир… Но он был без обруча, а настроиться, чтобы напрямую его чувствовать, не получалось – мешала опаска вновь наткнуться на луч неизвестного вещуна из посольства… и загадочный чёрный гул с юго-запада, из-за пролива.

«Вот надену шлем – и попробую! – упрямо решила она. – Такого парн… такого медиума грех оставить одного в языческом вертепе, а то его совсем с пути собьют. И, может, помирить их как-нибудь с отцом?.. Нельзя же так, не по-людски это».

В мыслях ей призрачно явилось – Карамо с Ларионом сходятся, бледные и хмурые, будто дворянские студенты на дуэль, а она… она отнимает у них пистолеты! и берёт их за руки, касается их сильных тёплых ладоней, чтобы простили друг друга… перед глазами расплывается от слёз радости, на душе щекотно, и светлая жалость сжимает дыхание. Оба с благодарностью целуют ей пальцы… так сладко!

Ох! чуть не споткнувшись, Лара очнулась – уже близко стыковочный узел и коридор внутри «Быка».

«Если держаться около Карамо, – смекнула она, – рано или поздно Ларион появится. Парень не отступит, пока не добьётся… Он прав. Должен человек свою мать знать, ведь не сирота безродный».

Пока расходились по каюткам и располагались, летучая громада вздрогнула – и рывки прекратились. «Морской Бык» отделился от башни, заскользил кормой вперёд по ветру. Едва тень «Быка» покинула пределы Селища, на головы гушитам сбросили пару тонн водяного балласта. Включились электромоторы, могучие винты завели своё «бух-бух-бух», и, преодолевая ветер, огромное серебристое тело начало плавно подниматься вверх, одновременно выполняя разворот на запад, в сторону порта Панака.

Со смотровой площадки видно было, как за портовыми молами бьются о камни высокие волны – а в синем далёком пространстве залива чередой шли белые пенистые гребни и, словно стелящийся туман, вздымалась водяная пыль. У причалов густой гребёнкой стояли парусники, редко – пароходы, один из которых дымил трубой.

– Смотри-ка, никак мой «Сполох»!.. – вглядывался Сарго. – И под парами… Не иначе Джакар в рисковый рейс наметился. Везёт капитану – до сих пор живой и пароход не утопил… Вот бы подзорную трубу или бинокль – сдаётся мне, он грузится, к нему целая процессия с носилками на сходни лезет.

– Знакомый шкипер? – стоя рядом, Лара пыталась разобрать, что творится возле парохода, готового к выходу в море, но едва различимые лилипутские фигурки сливались в единую массу. Корнет – стрелок глазастый, ещё какие-то носилки углядел!..

– Да-а… – покивал Сарго с уважением, – Джакар – отчаянный моряк! Ни береговой стражи, ни бури сроду не боялся. Но с чего решил брать пассажиров – в ум не возьму. Он больше по срочным грузам, вообще-то…

Потеряв интерес к пароходу, Лара устремила взгляд и мысли на юго-запад – туда, туда, скорей бы, а там… можно будет свысока взять азимут и точно узнать, откуда идёт вращающийся гул, который глушит эфир.

«Я нужнее всех, – гордилась она, жмурясь от самодовольства. – Без меня – никуда!»

В этот момент Мосех – он стоял на палубе «Сполоха» у борта и наблюдал за тем, как смуглые мускулистые рабы бережно несут по сходням кедровый ларь с его новой любимицей Лули, – поднял к небу голубые глаза и с улыбкой проследил за величавым движением дирижабля.

Прелестную Жемчужину доставили в лучшую пассажирскую каюту, занавесили циновками иллюминаторы, расстелили по полу пушистый ковёр – лишь тогда наложницу сиятельного мужа выпустили из ларя.

А на борт поднимали другой ящик – из кирпично-красного палисандра, окованный медными полосами. Окошки в ящике были забраны железными жалюзи с пластинами толстыми, как клинки мечей. Из-за оплошности раба ящик резко качнулся, внутри него раздался приглушенный рык, от которого даже видавших виды матросов пробрало до мороза по коже.

– Пусть твои люди будут осторожны, – спокойно обратился Мосех к шкиперу. – Строго запрети им подходить к ящику.

– Не подряжался я зверя везти, – зажав в жёлтых зубах мундштук короткой трубки, буркнул Джакар – низкий, широкоплечий, будто задубевший от солёных ветров и загара. – За такой багаж положена приплата.

– Это не зверь, – успокоил фаранец. – Это хуже.

В уютном и тихом дворце Меделиц, стоявшем в отдалении от главных зданий Этергота, Чёрному Барону не доводилось бывать. Туда приглашали других – сановных вельмож, близких друзей царственной семьи, иностранных гостей, – а военврач-полковник вряд ли мог удостоиться такой чести. Тем более полковник с репутацией живодёра.

Докладные записки, которые барон Данкель составлял для генштаба, попадали к штабс-генералу Куполу – тот читал их с удовольствием, делал выводы, рассылал инструкции и циркуляры. Остальные питались слухами о Чёрном Бароне и его научной тюрьме, где потрошат заживо. Единственно, где Данкеля радушно принимали – в академиях и университетах; там публика тоже безжалостная, ради истины на всё готовая.

Поэтому барон был удивлён, получив вызов к императору. К вызову прилагалось письмо от второго статс-секретаря Галарди – приказ взять с собой опытных медиумов, крепких санитаров и фургон без окон.

«Почему заодно не велено прихватить коллекцию зародышей в банках с формалином? или пяток анатомических атласов?.. Раз уж государь – в кои веки! – решил убедиться, что не зря содержит пресловутую научную тюрьму, я готов отчитаться по всем статьям расходов», – думал барон в раздражении. Теряясь в догадках, Данкель надел новый – с иголочки, – парадный мундир и отбыл в путь мало что не кортежем, как за трофеями к кратеру.

Явно его вызвали не затем, чтобы вручить орден Двойного Дракона (хотя барон втайне ожидал какой-нибудь награды как признания своих заслуг) или присвоить звание лазарет-комиссара, первое генеральское для военврачей.

С императором он виделся раз пять-шесть за всю жизнь – когда заканчивал кадетский корпус, потом военно-медицинский факультет, когда производился в штаб-комиссары и когда получал в своё ведение крепостцу Гримор. От свидания к свиданию юный барон рос и мужал, а в волосах императора мало-помалу пробивалась седина. При последней встрече ДангероIII удостоил его продолжительной беседы, пожалел успеха и вручил ключи от крепости. Но званием кастеляна не удостоил – только назначил директором.

«Похоже, тогда он меня и запомнил, – размышлял барон. – И кто-то ему доносил о моих работах, раз он решил меня призвать… но зачем?»

В Меделиц! с командой вещунов! с силачами-санитарами и фургоном для перевозки кротих!..

Цокали копыта упряжных коней, экипаж мягко покачивался на рессорах, дорога была почти неощутима под каучуковыми шинами, тесный воротничок мундира раздражал и натирал шею.

Кортеж Чёрного Барона без задержек проследовал прямо к уединённому дворцу, по тенистой липовой аллее. Данкель обратил внимание на то, что возле Меделица как-то многовато лейб-полиции. Прямо под каждым кустом по сизому мундиру. А вон и белогвардейцы похаживают!.. да с примкнутыми штыками.

У площадки перед парадным залом Данкеля встретил мрачный Галадри – запавшие от усталости глаза его недобро поблёскивали под круглыми очками:

– Добро пожаловать. – Тут же он взял барона под локоть и повёл к Банному корпусу, на ходу полушёпотом объясняя ситуацию.

За каких-нибудь двадцать шагов барон узнал пару величайших тайн и дал обет молчания.

– …то же касается ваших людей. Ни устно, ни письменно, ни через эфир – ни слова!.. Распорядитесь обследовать этого штабс-капитана Вельтера – что дьяволы вложили ему в голову, всё ли он рассказал, не осталось ли в мозге каких-то мин с секретом. А девица… Барон, вы который год кротих анатомируете! никто лучше вас не знает, как они устроены и на что способны. С ней не всё ясно…

– Конкретно – в чём проблема? – Достав папиросу, Данкель принялся неторопливо разминать табак.

– Она покинула резиденцию Цереса почти три месяца назад, а… наедине с принцем последний раз была в прошлогодний день Зимней Радуги. За сутки я налетал и изъездил миль семьсот, принял с полсотни шифрограмм, чтобы убедиться в этом. Лейб-медик и лейб-акушер клянутся светом молнии, что её… плоду никак не больше четырёх месяцев; она же клянётся своими бесовскими звёздами, что была нерушимо верна Цересу.

Зимняя Радуга… Данкелю почудился любимый вкус румяных яблок. Ко дню зимнего солнцестояния их – крепкие, налитые сладким соком осени, восково блестящие, – достают из погребов, из древесных опилок, или из деревянных ящиков, где они ждут праздника, засыпанные золой… В морозном стужне – душистый яблочный сок на зубах… от детских воспоминаний барон даже сглотнул слюну.

Но от Зимней Радуги до нынешнего дня – полных восемь месяцев!

– Угощайтесь, гере Второй. Это бодрит. Мне набивают вейским сортом с мятой и шалфеем.

– Благодарю, барон… Если считать от солнцеворота, её живот должно быть видно за сто мер, даже в тумане, – проворчал Галарди, приняв любезно протянутую бароном папироску. – Полагаю, она приписывает отцовство принцу из корысти… Государь желает слышать ваше мнение.

– Сначала я должен увидеть девушку.

– Она здесь, в Банном корпусе, под стражей. Всё металлическое мы оттуда удалили или заземлили. А штабс-капитан – в гостевом флигеле, с противоположной стороны.

Сама беседа с любовницей Цереса заняла у Чёрного Барона меньше трети часа. За годы научных работ он достаточно насмотрелся на существ этой породы, чтобы делать умозаключения быстро и точно. Образчик, достойный внимания принца, отменно дрессированный, почти вписавшийся в чужую жизнь, однако… от своей природы не уйдёшь. Держалась она чуточку нервно, но чинно, говорила довольно смело… похоже, почти верила в свой успех. Ну как же! её не выкинули за ворота, не заточили в подвал, камер-лакеи носили ей кушанья, кланялись и называли её «ан Бези», как подобает – значит, она принята при дворе. Ждёт, когда государь оттает и смягчится.

Заглянул барон и в гостевой флигель, где медиумы изучали незадачливого «письмоносца». Этот случай куда любопытней! Со времён первой звёздной войны не бывало, чтобы дьяволы обращались прямо к правителям!.. Но вещуны из Гримора пока не преуспели, несмотря на все усилия – выложив послание господаря, штабс-капитан забыл его напрочь, он был опустошён и вял.

– Гере барон, второпях мы не справимся. Тут работы на два дня. Перевезти бы офицера к нам в крепость…

– Если будет позволено.

В кабинете Меделица его ожидал государь, сидя за письменным столом. Напряжённый, прямой, он выжидающе смотрел на Чёрного Барона – с чем тот явился?.. Поприветствовав военврача кивком, указал на резной стул красного дерева с высокой спинкой:

– Рад видеть вас, Данкель – хотя повод для встречи далеко не радостный. Надеюсь, вы вникли в суть дела и сможете развеять мои опасения.

Временами – то в докладах графа Бертона, то в бумагах от Купола, – он встречал фамилию этого родовитого дворянина, посвятившего себя кровавому ремеслу вивисектора. Не могло быть и речи, чтобы посетить барона в Гриморе. Пусть делает свою мрачную, но нужную работу там, в крепостных стенах, дожидаясь производства в генералы…

Кто мог подумать, что придётся звать его сюда!

– Я весь к услугам Вашего Величества, – глуховато ответил высокий лобастый медик, отдав положенный поклон. – Что вам угодно знать, государь?

– Известная молодая особа… – Дангеро перебирал пальцами по тёмно-синему сукну на крышке стола, – …утверждает, что беременна от моего сына. Это возмутительно, однако следует признать это или отвергнуть. Научно! на основании строгих доказательств. Ваше слово, барон.

– Вы хотите услышать, – начал Данкель, рассеянным взглядом рассматривая портрет Галориса Дракона, висевший в простенке позади императора, – что кротиха затяжелела от лакея, от жандарма из полка или гвардейца свитской роты…

Глаза Дангеро прямо-таки просили: «Да, скажи это! Мне нужен твой авторитет, чтобы скрепить им высочайшее решение – и избавиться от девки!.. Зародыш в её чреве – не моей крови!»

Основатель обеих династий тоже смотрел на барона с портрета – тяжко, угрожающе. Как на деле выглядел Галорис, за века забылось – остались мощи в гробнице, аляповатые профили на полустёртых серебряных монетах и топорные изваяния, напоминавшие пучеглазых идолов. Здесь, на полотне галантного XVIII века, первый из осиянных молниями был кудрявым красавцем, воинственно усатым, в стёганом кафтане цвета индиго, в мушкетёрском шлеме и панцире с золотой насечкой, с мечом на плече, на фоне грозовых туч, гор, крепостей, марширующих пикинёров и скачущих кирасиров, над которыми в тучах реял Громовержец, венчающий Галориса сияющей короной. Всем своим видом Галорис намекал, что не потерпит в роду маленьких кротят.

– …и подтвердить это письменно, – прибавил император.

«Очевидно, я всё-таки выйду в отставку полковником», – обречённо подумал Данкель.

– Увы, государь, это может быть потомство принца.

– Не может, – возразил Дангеро с нажимом, а барону слышалось: «Не должно!» Государь нашёл лазейку, чтобы отвергнуть бастарда, и требовал, чтобы военврач – третьим, для священного числа, во имя Отца Небесного, Грома и Молота, – вслед за другими подписал: «Невозможно по срокам».

– Я позволю себе обратиться к биологии. – Чёрный Барон старался говорить как можно убедительней. – В живом мире есть феномен «скрытой беременности». Так, например, у крыс, полевых мышей, косуль, тюленей…

– О чём вы?! какие крысы?.. – опешил Дангеро.

– …и у мориорцев, вернее, у их самок, – продолжал барон, сознавая, что его карьера подходит к концу. Но смолчать сейчас – значит, предать династию. – Кроме того, самки-рабыни предназначены для вынашивания зёрен живых машин – «пата хайджа».

Император готов был вскипеть:

– Какое это имеет отношение…

– Минуту терпения, государь. Часть рабынь прибывает на Мир, уже заряженная этими зёрнами, как обойма винтовки – патронами. Как только жизнь станет сытой и спокойной, спящие зёрна пробуждаются и начинают расти, чтобы родиться…

– Оставьте свою биологию, – Дангеро передёрнуло, – и вернитесь к тому, с чего начали!

– Охотно. Такое выжидание заложено в природе дьяволиц. Чтобы дождаться благоприятных условий, их беременность замирает и поэтому может длиться год, даже полтора. Например, в космическом полёте. Поэтому вполне возможно, что…

Зависла пауза. Галорис на портрете стал плоским и скучным, он больше не буравил Данкеля своими грозными очами – а его отдалённый потомок обмяк в кресле, будто вместе с надеждой его покинул жизненный тонус.

– Насколько верны эти сведения? – упавшим голосом спросил Дангеро.

– Я проводил опыты, – ответил Чёрный Барон доверительным тоном. – Две группы заряженных самок. Первая получала много корма и содержалась в тепле, другая – нет. В результате…

– Избавьте от подробностей!.. Итак, вы полагаете, что она родит ребёнка Цереса?

– И да, и нет.

– Как следует вас понимать?!

– Если девушка несла в себе зёрна, может появиться гибрид – помесь отца, матери и живой машины. Я не берусь предсказать, чьи свойства он унаследует… и будет ли иметь людское обличье. После родов увидим.

– Уйдите, страшный человек, – простонал убитый горем Дангеро, закрыв глаза ладонью, а другой рукой указывая барону на дверь.

– Но…

– Оставьте меня! Забирайте эту тварь, держите в крепости… пока не родит!

– Ваше желание – закон для меня, Ваше Величество, – быстро встал Данкель. – Разрешите мне взять также штабс-капитана?

– Обоих! всех! с глаз долой!

Но не успел военврач перешагнуть порог, как в спину ему раздалось твёрдое:

– Стойте.

Быстро овладев собой, император поднял голову и смотрел на барона жёстко, словно не было минутной слабости:

– Кроме самых доверенных лиц, никто не должен знать, что её содержат в Гриморе. Наблюдать, исполнять все пожелания, извещать меня о любых изменениях. Что касается штабс-капитана… если он не опасен, ему найдётся место в действующей армии. Вы свободны, Данкель.

– Мою карету к Банному корпусу, – распорядился штаб-комиссар, едва выйдя из дворца. – Нежно, бережно изъять девицу, усадить в экипаж и успокоить. Двое сопровождающих. Взять еду и напитки в дорогу. Окна кареты закрыть.

– Чуть погодя, гере барон, – словно извиняясь, ответил старший санитар. – Там шум какой-то… вроде, дамочка скандалит. Сейчас полиция её отгонит, тогда сразу и займёмся.

В самом деле, невдалеке от бледно-жёлтого Банного корпуса две молодые дамы с кружевными зонтиками, в нарядных голубых платьях, как-то слишком оживлённо беседовали с сизыми лейб-полицейскими. Стражи порядка сгрудились вчетвером, преграждая дамам путь к дверям корпуса, а со стороны подходил белогвардейский патруль – но осторожно и вроде бы крадучись, как на цыпочках. Направился туда и Данкель, издали вслушиваясь в перепалку.

– …не могу войти в свой дворец!

– Ваше Высочество, никак не можем пропустить, – почтительно козырял фельдфебель. – Имеем строгий приказ Его Величества… Не извольте гневаться – служба!

Истекли две недели тоскливого домашнего ареста, и принцесса Ингира, вырвавшись из «дочерних» покоев, решила прогуляться по аллеям Этергота с камер-фрейлиной. Но стоит пройти полмили от летнего дворца, чтобы навестить батюшку в его уединении – он, видите ли, на всю семью разобижен, живёт добровольным отшельником! – как внезапно наталкиваешься на охрану и нелепые приказы.

«Гром небесный, сама Лазоревая дева, краса Запада!.. – невольно залюбовался Данкель высокой стройной принцессой, зарумянившейся от гнева. Её светлому точёному лицу с большими серыми очами весьма шёл розовый оттенок на скулах… словно на яблоках, а спадающие прядки чёрных волос прелестно оттеняли белизну лица. – Увы, мне сегодня не везёт – я уже огорчил отца, теперь огорчу дочь и окажусь у обоих в немилости».

– Светлейшая ан-эредита… – Он отдал честь со всей возможной галантностью. Лазоревая дева недовольно взглянула на рослого костистого военврача в серовато-жёлтом с зелёным отливом мундире – кто это? что он тут делает?.. Бледный, высоколобый, узкогубый, с холодным лицом – невзрачный тип, хотя, похоже, волевой.

«У него глаза артиллерийского наводчика. Этот не промахнётся».

– Честь имею – барон Данкель.

– Рада знакомству… – нетерпеливым жестом принцесса протянула ему для поцелуя тонкую руку в полупрозрачной перчатке. – Барон, отчего здесь столько стражи?

– Вы позволите проводить вас к дворцу?

– Не нуждаюсь в провожатых. Я хочу знать, почему этот корпус оцеплен полицией и солдатами со штыками.

– Потому что сейчас здесь командую я, Ваше Высочество.

– Вы-ы?.. – Ингира воззрилась на него, как на невиданное животное. – Позвольте, но вы не придворный офицер. Кто дал вам такие полномочия?

– Ваш батюшка. Светлейшая, если вы не желаете пройтись по аллее в моём обществе, вас проводят два сержанта.

– Но как вы смеете!?..

– Ваше присутствие здесь нежелательно, – промолвил Данкель, глядя на носки своих сапог. – Фельдфебель, велите сержантам сопровождать Её Высочество.

– Барон, самоуправство дорого вам обойдётся! – пообещала Ингира железным голосом, так странно звучащим в девичьих устах.

– Просто сегодня плохой день, – как-то невпопад ответил дерзкий военврач. Тут фрейлина, тихо ахнув, приблизила губы к ушку Ингиры и торопливо прошептала что-то, косясь на полковника в «гороховой» форме. Глаза у принцессы чуть расширились с выражением смятения… и отвращения.

– Да, именно так, как сказала ваша наперсница. – Данкель с усмешкой отвесил неглубокий поклон.

Взгляд Ингиры заметался, затем остановился на перчатках Чёрного Барона. Приметив это, Данкель заложил руки за спину. На лице принцессы неприязнь постепенно сменилась болезненной жалостью.

– Я была излишне резка с вами, – подавив антипатию, сказала она тише и мягче. – Хорошо… проводите меня. Кирина, оставь нас.

Послушная фрейлина тотчас отделилась и пошла в сторону по липовой аллее, а Ингира позволила барону взять себя под руку, хотя ей пришлось перебороть себя. Уходя к летнему дворцу, Данкель дал знак своим санитарам – приступайте.

– Это правда, что вы не снимаете перчаток? – спросила принцесса после того, когда они молча прошли мер пятьдесят.

– Правда.

– Что ваши руки…

– Да.

– Я видела в лазаретах, что бывает после… Примите мою искреннее сочувствие.

– Благодарю. Ваше Высочество.

– Зачем вы сюда приехали?

– Предпочёл бы не отвечать.

– Я всё равно узнаю.

– Вряд ли.

Далеко позади, у Банного корпуса, послышался слабый женский крик, потом другой. Ингира начала было поворачиваться туда, чтобы взглянуть через плечо, но лайковая рука барона схватила её выше запястья.

– Не оглядывайтесь! – сказал он неожиданно резко и зло, а лицо его в этот миг испугало Ингиру.

– Поче… – Она пыталась высвободиться, но барон держал крепко. – Отпустите! вы оставите мне синяк!..

– Ни следа не останется, будьте уверены.

– Слушайте, вы в самом деле так жестоки, как о вас рассказывают! Что там происходит?

– Ваше Высочество, – немного сникшим глухим голосом ответил Данкель, разжав пальцы, – есть вещи, которых не следует знать.

Патерион – Красная столица

3570 миль к востоку от Синей столицы

– Ингира прелестна, – вздохнул Гиан Севастен, наследник Красного царя, мечтательно вскинув янтарные глаза к голубому небу над парковой аллеей, обрамлённому кронами гинкго. – Когда мы с ней впервые встретились, она ещё не прошла девичье посвящение, а я едва научился верховой езде. Нам, детям, отвели Меделиц – милый старый дворец в тени лип на берегу, над долиной… При встрече всё было чинно – поклоны, церемонные фразы, братские объятия и поцелуи, но потом… Представь – прискакала на пони, в брючном костюме и кожаной тарханской шляпе с подогнутыми вверх с боков полями. Её гордость и заносчивость были невероятны! Мы постоянно ссорились. Она драчунья, быстрая на руку – истинная амазонка… Братец Церес хохотал, когда Ингира тузила меня. Потом мы пили кофе с плюшками… Надеюсь, теперь она остепенилась?

Его спутником и собеседником на извилистых аллеях дворцового парка был княжич Варланд, жених Лазоревой девы Запада – блондин, на полтора вершка выше Гиана и заметно шире в плечах, он шёл мягкими и длинными лосиными шагами, одетый в выходной мундир премьер-майора «чёрных рысей». Если прогулочный наряд Красного принца выглядел по-придворному обычно – бордовые сафьяновые сапожки с тиснёным позолоченным рисунком, узкие каштановые штаны, лёгкий шёлковый камзол светло-вишнёвого цвета, изукрашенный растительным орнаментом, и почти невесомый сиреневый плащ-мантия, – то Варланд рядом с ним смотрелся как командир телохранителей. Не вглядываясь, великорослого княжича легко было потерять на фоне парка – форма цвета «испуганной лесной девы» неуловимо мерцала, сливаясь с любой зеленью, от свежей листвы до пожухшей травы. Вдобавок – лихо заломленный берет, более приличный горцу или рыбаку, вместо фуражки или шляпы. Даже знаменитый «княжий хвост» желтоволосых варваров Варланд спрятал под беретом. Осталось намазать лицо илом и тиной, чтобы стать невидимым.

По союзному договору он вёл свой полк на помощь синему корпусу «охотников за звёздами». Велемина – обширное, но небогатое княжество, послать на войну десятки тысяч солдат отец Варланда не мог, но поддержать дружеских соседей – святой долг самодержца. И нанести визит правящей семье – тоже.

На Красной половине желтоволосых «сосновых людей» знали и уважали. Пять лет прошло от воцарения государя Яннара – тогда грохотали орудия, в спешке пылили самоходки, извергая из труб чёрный дым, скорым маршем шли красно-бурые солдатские колонны, скакали эскадроны, соловьи в рощах умолкли, испуганные стрёкотом картечниц, а вдоль дорог Пригорья вырастали глаголи, и вороньё кричало над висящими телами сепаратистов. Страшно и быстро мстил Яннар за родителей, взорванных заговорщиками. За Ганьскими горами страна медного змия начала было бряцать оружием – ганьцы от «тёмных звёзд» не пострадали и не воевали с дьяволами, почему б не урвать часть земель Красного царства, истощённого звёздной войной?.. Тут сказала слово хмурая лесная Велемина – ночью «чёрные рыси» напали на ганьцев, стоявших биваком, устроив сонному войску раскосых резню и праздник огнемётов. Вёл «рысей» молодой Варланд.

В этот раз генштаб направил полк ночных головорезов далеко в объезд Патериона, и Варланду пришлось завернуть в Красную столицу лишь с десятком приближённых обер-офицеров.

«Не обидно ли ему? – думал Гиан Севастен, время от времени искоса поглядывая на немногословного принца-союзника. – Я бы принял его более почётно, чем распорядился отец. Тонкая политика порою портит отношения сильнее, чем война… Наверняка он понял, что мы ему не доверяем из-за Цереса и его связей с синими. То-то Варланд не сменил мундира, даже портупею не снял. И в берете!.. Будто через час на поезд».

Сам Гиан был без головного убора – волнистые белокурые волосы ниспадали ему на плечи, скрывая золотую фибулу плаща. Открытое приветливое лицо его, тёплая улыбка – он умел показать себя светлым принцем, желанным и любимым. Пожалуй, если бы Варланд надел красно-имперское платье и распустил «княжий хвост», он тоже вызвал бы шквал томных вздохов у девиц и дам Востока. Разве что взгляд его желтовато-зелёных глаз был слишком твёрд – даже жёсток, – для милого принца. Да и медальное лицо чересчур сурово.

«Должно быть, Ингира решила – «Вот он, мужчина, которому я покорюсь». Если она стала мягче, чем была… Что же у них там твориться в Руэне?!.. Дева Небесная, ясная Радуга, как жаль, что ушло наше детство!.. Кто мог подумать там, за кофе с плюшками, что через десяток лет весельчак Церес, игравший в жмурки с фрейлинами в тёмной комнате, решит поднять синий стяг над Патерионом и взять Эриту в жёны… И теперь мы должны плести интриги, как раньше в детской плели нитяные «узоры на пальцах». А Варланд с Ингирой уже помолвлены. Чей он теперь союзник?..»

– Инге очень мила, – скупо, сдержанно улыбнулся княжич.

Неожиданно доброе выражение его глаз напомнило Гиану лицо матери, Парисии. По древнему обычаю Красные и Синие цари брали жён из великого княжества Фонтес, «кузницы королев», хранящей кровь Галориса Дракона, но отец был бы недостоин своего пламенного имени, если бы покорялся и смирялся; он поступил иначе – высмотрел, выманил и обольстил желтоволосую княжну-южанку. Чуть не дошло до лишения права наследовать! И стал бы Яннар князем-наместником окраинной провинции – но, как гласят тайные сплетни, ведомые лишь избранным, отыскалась старинная хартия. Согласно ей, кровь осиянных в Парисии была – от беглецов-мятежников из Фонтеса.

«Теперь-то шепнуть не посмеют, что мать – из варваров. – Гиан горделиво пригладил свои кудри, матушкин дар. – Кровь к крови, как у драконов принято!..»

Хотя Эри ярче пошла в Галоридов – волосы темней, глаза огнистые.

«Закон драконов – крепче смерти. Неудивительно, что Церес захотел Эриту. Голос крови! Но империя… Пустить сюда синих, с их акцентом, с их порядками, их высокомерием… Немыслимо».

– Я рад, что Ингира выздоровела, – продолжил беседу Гиан. – Наведаешься к ней после боёв? Полагаю, Инге вернётся покровительствовать своим больницам… Полк можно отпустить домой, устроить себе душевное свидание.

– Не только свидание, – молвил Варланд. – Мои «рыси» скучают, как в зверинце, им нужно стоящее дело, запах битвы. Падение звезды – двадцатого зоревика на западе; корпус под началом Купола уже в пути… даже красноармейцы увязались с ним. Уважаю таких сорвиголов. Схватка – она как маковое зелье… Я спешу соединиться с войском штабс-генерала. Если проедем через Руэн, покажем себя.

Молчаливый таёжный лось знал толк в том, что торгаши зовут рекламой, а герои – доброй славой. Зрелище молодецкого полка – из варварской страны, но отлично экипированного, сплошь отборные бойцы, – очень кстати в те дни, когда империя содрогается от ударов «тёмных звёзд», а люди растеряны и подавлены бедствиями. Пусть порадуются тому, что империя не одинока, что все сыны Грома – в едином строю. Заодно Дангеро полюбуется на будущего зятя с его бравым войском…

«И что дальше? – В Гиане проснулся коварный восточный правитель. – Все железные дороги на запад ведут через Эренду, не так ли? А там, на острове Кюн, томится другой мой высокородный собрат, Церес. Полк подмоги?.. Хотя, что Варланд сможет – вдали от родины, с единственным полком против империи!..»

Но Гиан тотчас одёрнул пренебрежительно-лёгкую мысль – как порхающую моль прихлопнул. Опасно недооценивать княжича.

«Этот – сможет. Он одержал верх над ганьцами, а у них был десятикратный перевес. Вдобавок, кинет клич: «За Цереса, за синих Галоридов!» – и готово дело. Бунт, переворот во всей красе… Прелестно! Надо бы предостеречь герцога Лебена…»

– Желаю успеха! Купол будет рад такому пополнению. Опытный полк – на вес золота…

Из переплетения аллей принцы вышли к миниатюрному одноэтажному дворцу в красном стиле – синевато-серебристый пологий купол, коренастые колонны, кирпичное узорочье стен с белыми швами, подобные статуям гвардейцы у подъезда, открытые окна задёрнуты бледно-лиловыми гардинами.

– Зайдём к отцу?.. После обеда он читает почту, но нас примет без доклада.

– Охотно!

Но стоило им приблизиться, как из-за гардин донёсся приглушенный, но отчётливый голос разгневанного Яннара – резкий, сильный, почти звенящий:

– Гром в душу, дьяволы небесные!.. Пропасть адова, да чтоб его пополам разразило, старого козла!.. Что он, умом сгнил или виском ударился – такие фортеля выкидывать?!.. С кем связался! кому поклониться вздумал!?.. Чёртов седой придурок!

– Лучше отложим аудиенцию, отец не в духе, , – не теряя достоинства и не изменяя походки, Гиан мигом взял Варланда под локоть и повлёк от дворца.

– Само собой, – понимающе кивнул вожак «чёрных рысей», про себя думая – кого так яростно костерит царь Яннар?.. Если министра или губернатора, то недолго им быть в должности.

«Надо сохранить дружбу с ним, – тем временем рассчитывал в уме Гиан. – Как?..»

Поначалу читка корреспонденции не предвещала беды. Вести с ганьского пограничья, из разорённой Делинги, рапорты жандармского оцепления в Эстее… Выслушав очередное послание, Яннар диктовал ответ для телеграфа или приказ для передачи по медиа-связи.

Свой вклад – как мёд в соты, – внесла разведка, осведомляя государя о положении дел на Синей половине. Там перемещались войска, готовясь к новым высадкам дьяволов. После эстейского триумфа народ приободрился, корпус Купола встречали цветами и провожали с оркестром, желая новых побед. В Эрендине, несмотря на усилившийся ветер, завершали сборку астраля «Авангард-4», на который возлагалось много надежд в исследованиях заоблачного пространства.

– Слишком большая шутиха, чтобы восторгаться ею, – заметил Яннар. – За те же деньги можно построить десять броненосных рейдеров. Что ещё нового? я вижу, у тебя осталась пара писем.

– Мой базилевс, – секретарь-хламидий достал очередную депешу, – секретная почта с синей стороны запаздывает на день-два. Логофет вещунов сообщил, что в эфире появилась неизвестная доселе стойкая аномалия – к западу от Руэна эфир почти непроницаем из-за кружащейся тьмы. Медиа-связь до Синей столицы едва работает, дальше – нет. По крайней мере, пансион Гестель доступен, оттуда пришёл ответ.

Жестом Яннар приказал: «Читай». Аномалия в эфире? откуда такая напасть?.. Лишь птицы-грозы, Божьи дочки, могут темнить эфир треском своих разрядов, но не дольше, чем на сутки. Гроза небывалой силы надвигается?..

«Ваше Красное Величество, дирижабль «Морской Бык» благополучно прибыл в Гуш 27 хлебника. Из-за атмосферных помех уже третий день у меня нет вестей от экспедиции Карамо. Как только я узнаю что-либо новое, немедленно поставлю Вас в известность. С нижайшим почтением – граф Бертон Тор-Майда».

– Если бы я не знал графа и кавалера как бесстрашных офицеров и заслуженных учёных, – промолвил Яннар. – я бы счёл их заговорщиками или сумасбродами. Отправить царевну за море по воздуху, потерять связь с дирижаблем…

Свою дочь он знал хорошо, и в том, что она настояла на участии в полёте, не сомневался. Настоящая юная ведьма. Первая депеша об её отъезде – куцая телеграфная шифровка от разведчика, – на миг бросила Яннара в оторопь: «Как это – улетела? своим ходом?! Кто позволил?!» Следом подоспел отчёт Бертона – ах, всё-таки на дирижабле и под опекой Карамо. Тогда на душе Яннара улеглось: «В конце концов, я этого хотел – чтобы Эри повидала Мир. Если силой навязывать ей затворничество, добра не будет – вскипит сердцем, убежит, натворит глупостей. С кадетом уже целовалась; хватит своевольных приключений!»

– При первой почте от графа – бегом ко мне на доклад. Дальше!

– Из Этергота, от тайного наблюдателя, обозначенного литерой Г. Помечено позавчерашним днём.

Хм, домашние новости Дангеро!.. причём от «Г», приближенного к императорской особе… Что-то у Синего дракона нелады месяц за месяцем – то сынок на престол посягнёт, то дочурка сядет под арест.

«Можно подумать, у меня всё в порядке, – унял Яннар мимолётную иронию. – Гиан нечто своё интригует, собирает в замке офицеров – не то просто гульба, не то по настольному макету Красной половины будущие войны размечает, не то попытка Цереса ему покоя не даёт… Дочь улетела, не сказавшись и не испросив родительского благословения. Один младший радует – пока не вырос».

– Ну-с, что пишет «Г»?

«Сегодня, 28 хлебника, Синий государь принял делегацию Лозы. Старейшина лозовиков обещал посвятить его в сокровенные таинства своего лжеучения, если Дангеро примет сан «доброго отжимателя». Государь не дал им прямого ответа, но обещал позже вернуться к этой беседе».

– Дай сюда! – взметнувшись из кресла, вскричал Яннар. – Бумагу… мне!

Хламидий поспешил вручить ему депешу и отодвинулся на шаг. Красный царь взрывался редко, но уж если он разражался гневом, лучше держаться чуть поодаль. На столе – мраморное пресс-папье, другие тяжёлые мелочи. Вдруг как угодишь под горячую руку?..

Часто дыша, чуть приоткрыв рот, Яннар вчитывался в строки донесения, не веря своим глазам. Всё точно. Так и есть, как прочитано. В завершение «Г» просил инструкций на случай, если…

– Чтобы Галорид… потомок Дракона… своей волей в Лозу записался? изменил Грому?! – таки схватив пресс-папье, Яннар с размаха шарахнул изящной вещью об пол. Полетели каменные осколки, в навощённом паркете красного дерева появилась кривая выбоина.

– Наследный царь – добрый выжиматель!.. не было и не будет! Лучше в гроб живьём, чем в Лозу!.. Ах, стервецы винные, чем они этого селадона опоили? что посулили? Куда «Г» смотрел, зачем он вообще к царю приставлен?!.. Таинства? на луну выть – их таинство, кривым ножом грязь под ногтями ковырять, фартуком срам прикрывать! Ишь, цепкие лозы – обвили, согнули, нашли слабину… усики виноградные… я им усики-то пообрываю!

Переведя дух, распалённый Яннар продолжал:

– Гром в душу, дьяволы небесные!.. Пропасть адова, да чтоб его пополам разразило, старого козла!.. Что он, умом сгнил или виском ударился – такие фортеля выкидывать?!.. С кем связался! кому поклониться вздумал!?..

– Мой базилевс, – тихо, мягко заговорил секретарь, из предосторожности преклонив колени и нагнув голову, – во имя царства я должен сказать, что картель…

– Одно слово о кредите – и ты отправишься на ганьскую границу. Золотарём в самый грязный, вшивый гарнизон.

– Прикажете писать ответ к «Г»? – уклонился хламидий от заманчивой перспективы.

– Не сейчас. – Яннар понемногу остывал. Подойдя к окну, отслонил гардину, выглянул в спокойный зелёный парк. – Взгляни-ка в календарь – нет ли сейчас у Лозы каких праздников?

– Секунду, мой базилевс… – бесшумно поднявшись, секретарь проворно принялся листать заветную книжку пометок на все случаи жизни. С лунным календарём Лозы всегда путаница, их даты не запомнишь. – Дни сбора урожая при молодом серпе луны.

– Да, серпа им как раз не хватает… орденского, настоящего… – Яннар в задумчивости перебирал холёными сильными пальцами по подоконнику. – Составь поздравление здешним общинам – пышно, цветисто, не упоминая их богиню. Как гражданам. Дарую право назвать партию вина этого года «государевым» без обложения налогом. И корону на этикетке… сто… нет, пятьдесят тысяч бутылок. Пусть порадуются.

Когда он повернулся, секретарь увидел на его тёмно-огненных губах тонкую улыбку – ту улыбку властителей Красного Востока, за которой кроется нечто гораздо худшее, чем ссылка в грязный гарнизон.

«После обеденного часа, – строчила Лисси в путевом дневнике, – на дирижабле заниматься совершенно нечем, только стоять на смотровой площадке и любоваться видом сверху. Сине-зелёное море как живое, оно зеркально блестит и переливается мириадами волн; облачка летят, будто обрывки нежной кисеи или клочки ваты. Вдали заметны острова, похожие на горки жжёного сахара или неровные медовые лепёшки, рядом с ними волны бушуют и пенятся. Я уже не боюсь высоты».

«Все мы ждём не дождёмся, когда можно будет примерить обновы перед БОЛЬШИМ зеркалом».

«Касабури и Сарго ушли с кондуктором-такелажником на корму, чтобы посмотреть, как устроены механизмы управления рулями. Мне усатый такелажник отказал в осмотре под надуманным предлогом: «Для девиц эти устройства слишком сложные» и ещё прибавил: «Вы и так знаете, барышня, как по небу порхать, вам техника ни к чему». Он сказал это без улыбки, вполне корректно, но совершенно ясно, что в глазах экипажа мы «лунные В». Только благодаря нашей молодости и покровительству мужчин из экспедиции почти никто не косится на нас как на опасных волшебниц. Опять-таки, многие видели, как мы в Селище ходили в церковь к ранней литургии».

«Поначалу, стоило мне лишь подумать об этом гигантском воздушном корабле, который невесомо скользит по ветру вместе с облаками – и я ощущала себя крошечной как мышка, затаившаяся в недрах огромного дома, в какой-нибудь норке. Это восторг и смятение перед лицом величия, которые порой испытываешь при виде восходящего солнца или бездонного звёздного неба. Смех замирает на устах, а слёзы – в глазах, едва представишь себе, в средоточии каких могучих сил находишься: громада корабля, мощь моторов… А теперь мне так славно! такое уютное чувство, словно я нежусь, окружённая заботой матушки и нянюшки. Или будто я ещё не рождена, и мне только предстоит выйти в жизнь. Это со мною не впервые, оно даже снилось раньше. Батюшка говорил, что античные философы считали это снами о первых днях, когда мировой кокон раскрылся под ударом Грома-и-Молота, и люди ступили на землю. Они, древние, верили, что кокон, как яйцо, снесла птица Феникс, живущая в Хаосе, и отправила яйцо вдаль по волнам безвременья, чтобы родиться вновь. Такого быть не может, этого нет в Святом Писании. Но сны всё-таки бывают».

«Мы собрались в моей каюте, сразу стало почти некуда ступить. У нас произошло чрезвычайное событие. Пока мы обедали, негодница Анчутка скушала свои вялые средние ножки – без остатка, вместе с костями. Ужас!».

– Свинья эдакая, как ты умудрилась-то? – дивилась Лара, сидя на корточках и осторожно исследуя пальцем кожу вокруг раны, оставшейся на месте пропавшей ноги. За неполные две трети часа – столько Анчутка была без присмотра, – ямки в теле покрылись струпом, и корки уже начали отваливаться, обнажая розовую молодую кожицу. По уму, каюта должна быть залита кровищей – но ни следа нигде! только куски засохшей ржаво-красной пены, большей частью растоптанные девчонками впопыхах.

– Дрянь! Пата, ты дрянь! – в слезах стенала Хайта, обняв смущённую любимицу за шею. – Не превращайся больше, не надо!.. Она становится другая! Уааа…

– Спасибо, что не на глазах, – забравшись на кровать с ногами, вздохнула Эри. – Как её теперь выводить в общество? Все на борту помнят, сколько было ног. Надо заранее условиться, что мы станем отвечать на вопросы…

– Да, и пятен на ней заметно меньше, – отметила Лис, оторвавшись от своих записок. – Надо её сфотографировать, пока вся не стала однотонная.

– Её скоро не узнаешь, – закончив с боками, Лара хлопнула пату по заду. – Золотой против полтины, что хвост короче стал. Шея!.. шея у свиньи, вы кто-нибудь такое видели? а тут, похоже, талия наметилась. Как это зовётся – э-во-лю-ци-я?..

– Трансформация, – уточнила Эрита. – Но с какой скоростью, боже… Хайта, что будет дальше?

Златовласка зарыдала, уткнувшись носом в свиное ухо. Не зная, как её утешить, пата нежно урчала и лизалась, моргая верхней парой глаз. Нижняя пара уже еле шевелила облезлыми вспухшими веками – углы нижних глазных щелей начали срастаться, а сами глаза потускнели и сморщились.

– Хайта, лапушка, не плачь, – присела погладить её и Лисена. – Это естественный процесс… наверное. Давайте думать, как нам быть с Анчуткой!

– Одеть на неё панталоны, – мрачно поднялась Лара, отыскивая глазами, обо что вытереться. – Когда она встанет на задние лапы…

– Ятэна! ятэна! – взвилась Хайта, от волнения перейдя на язык шахт. – Так нельзя! Она не должна…

– Это всегда бывает с патами? – Лара напряжённо оглядывала свиную тушу, в которой слабо, смутно, но уже явственно проступали очертания человеческого туловища… словно кто-то невидимый, разочаровавшись в прежней форме, неумело и смело лепил из этой живой массы нечто новое, сминая плоть и кости.

– Она слишком долго с нами, – стала объяснять Хайта, помогая себе жестикуляцией. – Она подражает, повторяет нас… как зеркало. Слова, голос, движение…

– Картерета бы сюда. – Эрита потянулась. – Пусть бы повторил лекцию о разумных машинах.

Испуганная Хайта вновь облапила преображавшуюся свинку – «Не отдам!»

– Не надо профессора! он живорез!

– Кого же именно она копирует? – Лисси внутренне содрогнулась, представив, что однажды утром увидит рядом своё аляповатое инопланетное подобие… с пятачком, ушами-лопухами и языком до пола.

Хайта замялась.

– Не кого… а вообще. Она видит, что человеку жить удобней… что девушек уважают.

– Эту страшилу? – подбоченившись, Лара скептически хмыкнула. – Ей до девушки как до Фаранге вплавь.

– Зачем ты её подзадориваешь?!..

Не успел разговор перерасти в спор, как в дверь деликатно постучали.

– Анчутка, брысь под койку! – вмиг распорядилась Лара грозным полушёпотом, показав пате кулак. Остальные в руководстве не нуждались – Эрита тотчас надела и застегнула куртку, неуловимо быстро скользнула ногами в ботинки, чинно села, Лисси оказалась за столиком, а злая и заплаканная Хайта – под столиком, прикрытая от двери своей юной хозяйкой и свисавшей скатертью. Представить невозможно, чтоб толстушка поместилась там – ан нет, сложилась втрое и, вроде, дышать перестала, хоть с собакой её ищи. Мастерица играть в прятки.

– Кто там? – хозяйским голосом спросила Эри.

– Прошу прощения, барышни – от кавалера Карамо, – ответили из-за двери. – Его благородие зовёт к себе ан Динц, по делу.

– Локация! – радостно ахнув, Лара бросилась влезать в крутку авиатора. – Три часа летим, уже пора!.. Ждите с новостями! я сейчас вычислю, где ещё один ключ лежит. Это тайна – только для сестёр девичьего пояса… Тссс!

Батя учил Ларинку, словно наследника по ремеслу: «Если кровля ладится легко, как песенка поётся – гляди в оба, подвох будет».

Так и случилось при локации, от которой Лара никаких заминок не предвидела. До каюты кавалера добежала – в один вдох, чуть над полом не летела: «Это мы враз – половинки сложим, ко лбу прижмём, деву ключа спросим, она всё лучом покажет!»

Тот вечный голос, что заточён в ключе, отозвался и указал. На карту легла новая линия, пересеклась с первой – получился узкий угол, вроде клинка-стилета. Как стрелка компаса, он упирался остриём в гористый район на границе между Церковным Краем и Святой Землёй, где ни дорог, ни селений.

– Совпадает, – едва дыша, в упоении шептал над ухом Карамо. – Почти строго на север от гробницы в Девине, за горами, «где говор быстрых ручьёв и птиц неумолчное пенье, в жарких дебрях дикарей», – по обыкновению книжника он тотчас подыскал старинную цитату. – Зал с наклонными стенами и постамент с нисходящим сиянием… Вы видели это сейчас, ан Ларита?

– Н-н-нет… – промямлила она. Сегодня голубой луч-указатель тонул в туманно-серой мгле, скрывавшей даль, а буревое вращение тьмы сменилось медленными, почти беззвучными волнами полумрака, будто гудящий центр там, в Кивите, примолк и работал вполсилы.

Но её смутило не это.

Рядом был медиум.

Лара почуяла его, едва приникнув к металлу ключа. Присутствие вещуна возникло на краю зрячего слуха как помеха; в первые мгновения она сочла его наводкой от каркаса дирижабля, но затем поняла – он живой, он на борту, поблизости. Плотно занятая локацией, она не могла рассмотреть его как следует; вдобавок он держал медиатор не на голове.

«Но я же одна здесь вещунья?.. Огонёк уплыл – тогда кто это?.. Вейский шпион? Или…»

Вся радость предвкушения – «Тра-ля-ля, о-ля-ля, лёгкая локация!» – куда-то сгинула, взамен возникла тёмная тревога, ожидание неведомо чего – добра ли, худа?.. Второй раз к ключу прикладываться?.. плох для поиска, надо обруч. Или шлем взять у Карамо…

А возбуждённый кавалер ходил взад-вперёд по каюте, будто отыскивал в ней пятый угол, и говорил сам с собой:

– Да! да!.. я почти уверен – это «храм бури». Святилище Ветра… каких-нибудь шесть-семь часов лёта от Скалистого Мыса… почти рукой подать! Определённо, девушки в экспедиции – к счастью!

«Можно мне шлем?» – изготовилась спросить Ларита, но тут некстати квакнул, открываясь, клапан переговорной трубы, и кавалер метнулся к нему:

– Я! слушаю!.. куда? хорошо, буду. – Он повернулся к Ларе. – Срочно вызывают в рубку управления. Ума не приложу, зачем я там понадобился… Ан Ларита, пока наши дела закончены. Продолжим после ужина, когда пролетим ещё миль триста. Если третий замер укажет в ту же точку… тогда сомнений не останется!

Домогаться шлема стало неуместно, а в чужой каюте остаться – против приличий. Лара ещё потопталась там, пока кавалер убирал карту и куски ключа, потом вышла. Торопясь в рубку, Карамо поспешно направился к трапу, и она осталась одна в коридоре, ведущем по правому борту от столовой к носовой части.

Он – кто бы он ни был, – находился где-то за изгибом коридора, слабо освещённого редкими жёлтыми лампами. Касаясь ключа, Лара ощущала егоименно там, в стороне стыковочного узла.

– Эй, – нерешительно позвала она, сделав несколько робких шагов. – Кто ты?..

Ей запомнилась неясная фигура, вроде тени, неподвижно стоящая за фанерной стеной, потом медленно идущая… повернувшая за угол. Затаившаяся. Как призрак, который почти набрался решимости выйти к людям, но ещё таится в сумраке.

Походка, осанка – мужские. Но не вейские. Вейцы держатся иначе. Значит, свой, имперский?.. Такой тонкий безликий силуэт…

«Наверно, надо было закричать, позвать матросов… Почему я о нём не сказала Карамо?..»

Во рту пересохло от волнения, сердце колотилось, но Лара потихоньку шла вперёд. Какая тут смелость?.. бывает, и от страха идут навстречу опасности… может, как раз чтобы страх рассеять, увидеть, что жуткая тень – просто пень, а огонёк загробный – не свечка в костлявой руке, лишь жучок-светлячок…

– Выходи, – сказала она громче, стараясь, чтобы голос не дрожал. – Святыми Ларами клянусь, я тебе зла не сделаю. И ты поклянись…

– Клянусь, Ласточка, – одев обруч, ответил он сквозь стены, сквозь железные стержни каркаса. Тут она окончательно его узнала и поняла, отчего так бесстрашно (то есть, труся, едва не стуча зубами) шла ему навстречу. Потому что с самого начала где-то в глубине души знала, кто он.

Юнкер!

В том же наряде иноземного торгового агента, каким он явился ей у церкви Лавана в квартале оптовых купцов.

Без улыбки, с какой-то горькой гримасой на бледном тонком лице, Ларион быстро вышел к ней и приветственно махнул шляпой. Необшитый обруч мерцал на его челе как диадема опального принца в изгнании.

– Как ты… сюда пролез? – забыв страх, ощетинилась она, по-маминому уперев руки в боки. – Зачем, а?

– К отцу. – Он нервно дёрнул губами, сейчас куда более яркими, чем когда она его обкуренного застукала.

– Кавалер отлучился.

– Знаю. Я подожду его… в каюте.

– Ты это плохо придумал. Давай, я подготовлю кавалера? поговорю с ним… Я не хочу, чтобы вы подрались. Отдай мне револьвер.

Ларион, напружиненный как перед схваткой, сжал губы и отрицательно поводил головой, потом встряхнул волосами, нехорошо усмехнулся:

– Прости, Ласточка, что я лгу тебе. Видишь, какой я плохой сын?.. Ты гораздо лучше меня. Ты счастливая – у тебя есть отец и мать… а я даже не знаю, кем рождён. Но я узнаю. Бог ответит мне, когда я спрошу.

– Ты… – ошеломлённая догадкой, Лара метнулась глазами в сторону каюты кавалера. Слова Карамо эхом повторились в её голове: «Ключ позволяет лично обратиться к Богу».

– Да.

– Не смей… это кража!

– Кавалер не смутился взять добычу воровки. Он ведь смолчал о том, откуда взялась новая часть? да?.. Я так и думал. Значит, мы с ним на равных.

– Ларион, ну, пожалуйста! – взмолилась Лара, схватив Юнкера за рукав. – Я же клятву дала… и ты тоже! Хочешь, я тебе ту колыбельную спою, всю, целиком? только не делай этого…

Казалось, он скрипнул зубами, чтоб не поддаться на уговоры, а взгляд его, устремлённый на Лару, был полон боли и нежности, однако когда Лара украдкой взялась за рукоять револьвера и тихо-тихо потянула оружие из-за кушака, Юнкер мягко перехватил её руку:

– Если призвала Ларов – держи слово. Я должен… я обещал собирать ключ, и исполню это.

Но Лара продолжала торопливо убеждать:

– Один ты не сможешь. И для кого? для фаранцев?.. а твой отец ради всех громовников старается!

– Он сам не ведает, на кого работает, – туманно ответил Юнкер, отводя глаза. – Может, знал бы – перешёл бы на мою сторону…

– …так вы с ним никогда не помиритесь!

– И не жажду. Нам только стреляться с тридцати шагов осталось. Отпусти меня, Ласточка.

Разжав пальцы, она позволила ему идти дальше по коридору – и Ларион устремился к каюте, как молния, – а сама в отчаянии зажала рот ладонями, чтобы не закричать случайно: «Караул!»

Как же так?! Красивый парень, светлый кровей, обхождение знает… медиум! и с отцом в смертной ссоре! язычникам служит! что его так исковеркало?.. Ясно что – беззаконная любовь отцовская. Нельзя детей как попало родить, одно горе и муки от этого, будто проклятие.

Её целиком захватило смятение, душа словно вихрем кружилась – и Лара стала ощущать себя прозрачной. Эфирный ветер дул сквозь неё. То же случалось с ней раньше – когда расстрел по приговору принца не случился, когда после приезда мамы Руты поняла, что отделилась от семьи, и нет возврата, – и сейчас, словно тогда, потолок и стены сделались стеклянными, стала видна нижняя палуба, лестничные шахты, трубы и кабели над головой, даже командная гондола…

Бези, умница, советовала: «Если разволнуешься, закрой глаза и сосчитай до ста. Тогда оно пролетит мимо». Но это надо, надо видеть… иначе случиться что-нибудь непоправимое.

Ларион спешно складывал части ключа в кожаный кошель с завязками, чтобы упрятать под жемчужно-серыми сюртуком и приторочить там шнурком… Вот он принялся рыться в саквояжах Карамо, сейчас доберётся до карты… А там, у Лис, где собрались Тёмные Звёзды, забеспокоилась пата, стала рваться в дверь…

– Беги, – сказала она Лариону. – Беги, тебя услышали!

– Что? – вскинулся он.

– Ключ шуршит в твоих руках.

– Да что с нею происходит? – недоумевала Эри, оглядывая растревоженную пату. Анчутка то скулила, то ластилась к Хайте, то толкала рылом в дверь и рычала. Златовласка оттягивала зверину за поводок, цыкала на неё сердито, даже хлестнула пару раз, но тварь не унималась. Да и сама Хайта стала какая-то взъерошенная, озиралась, будто прислушиваясь.

Наконец, Анчутка рванула изо всех сил, распахнутая дверь хлопнула, и Хайта чудом удержалась на ногах, вылетая вслед за патой с криком: «Канииийку!» За ними кинулись и Лис с Эритой:

– Стой, куда ты?!

Ветром пронеслись они с левого борта в правый коридор, а тут…

За миг до их появления Юнкер скороговоркой, в упор спросил Лариту:

– Поможешь мне?

– Как? – пискнула она с трепетом.

– Будь моей заложницей. Не по-настоящему, клянусь честью. Только выиграть время.

– Ага, – кивнула Лара впопыхах, и Ларион левой рукой обнял её сзади за плечи, правой выхватывая револьвер.

Сроду Лару не обнимали парни. Наедине – чаще всего под одеялом, – она воображала, как это будет впервые. Вот он подходит и преклоняет колено… дарит цветы – ну, как положено. Потом встаёт, а она поднимает вуаль… обязательно вуаль, на свидание надо с вуалью. Берёт её за плечи и… и…

Иногда всё сбывается слишком быстро, чтобы поверить и обрадоваться. И совсем не так, как мечталось. Ларион притиснул её к себе, она ощущала спиной его сильное тело, даже кошель с ключом. Перед ней, мерах в трёх, рычала и выбрасывала язык-меч хищно прижавшаяся к полу пата, поводок в руках Хайты дрожал как струна, а позади неё вопили принцесса с графинькой, суматошно взмахивая руками:

– Отпустите её сейчас же!

– На помощь! кто-нибудь, помогите! Тут вооружённый бандит!

– Уберите собаку! – кричал Юнкер, пятясь вместе с Ларитой к стыковочному узлу. – Я буду стрелять!

– Это не собака! – всхлипнув от жалости к себе и Лариону, еле слышно провещала Лара. – Они бегут сюда, матросы!..

Точно – позади девчонок возникли, загалдели, заметались люди экипажа. Пока Юнкер отступил мер на шесть, в их руках уже появились карабины; девчонок неделикатно сграбастали и отпихали в тыл, а Хайта оттащила пату, пока бедную не запинали и не угостили прикладом. Вперёд вырвался – как успел со своим ревматизмом? – разъярённый, немного встрёпанный Карамо.

– Ты?! – воззрился он на сына с изумлением и гневом. – Что тебе нужно?!

– Отойдите все назад. Назад, я сказал!.. или я за себя не отвечаю! – Кожу на виске Лариты придавило дуло револьвера. – Не бойся. Никогда, – провещал он только для неё. Она со стоном, умоляюще уставилась на кавалера полными слёз глазами: «Кранты, теперь уж точно не помирятся!»

– Дайте мне уйти, тогда я её отпущу, – твёрдо проговорил Юнкер.

Карамо поднял ладонь, обращаясь к матросам, унтерам и кондукторам:

– Спокойно! Пусть идёт. Опустить оружие. Отступить на пять шагов…

Сердито бурча, экипажные повиновались. Всем – даже Ларе, – было ясно как божий гром, что идти чужому некуда. Дирижабль в воздухе, внизу пятьсот мер пустоты и необъятное море. Как бы он ни пробрался сюда, обратной дороги нет.

Разжав объятия, Юнкер кинулся по коридору, на бегу стволом разбивая лампы. Пока оцепеневшая Лара стояла на пути погони, он успел удалиться, потом её оттолкнули с дороги, и она оказалась в других объятиях, о которых, может быть, тоже втайне грезила – в руках Карамо:

– Вы целы? всё в порядке? бедная моя, вы совсем бледны…

– Я… ничего, я… – лепетала Ларита, следя за Ларионом.

– Вам надо прилечь. Откуда он здесь появился?

– Я не… – Лара поняла, что пора лгать, пока не записали в сообщники. – Отошла на галерею, посмотреть, и тут он… из каюты как выскочит…

– Из… – Карамо порывисто оглянулся, – …моей?

– Ага…

– Взять живьём! – закричал кавалер, бросаясь к каюте. – Позаботьтесь о барышне!

Заявление барышни «Я всех боюсь, никто не подходите, охраняйте меня!» сработало как приказ. Кондуктор с оружием встал у двери, Лара сжалась в пустой каютке, сдавив виски пальцами и наблюдая – кто и где находится. Пока волнение ей позволяло видеть через стены – лишь бы это не угасло! – она могла руководить Ларионом.

Милым, злосчастным Ларионом!

– Они заходят к тебе сзади, по шахте.

– Спасибо, Ласточка… как ты это делаешь?

– Не спрашивай. Дурак. Ты пропал, понимаешь? Карамо приказал схватить тебя.

– Я им не достанусь.

– Может, лучше сдаться?..

– Ни за что!

– А куда ты денешься?

– Не знаю, – выдохнул он обречённо.

Через эфир до Лары донеслись выстрелы. О, если б зажмуриться, не видеть!.. Но зрение показывало ей, как пороховые газы пламенем вырываются из дула, как пригибаются матросы, прячась от пуль Юнкера.

– Дурак! дурак! Ларион, вернись, пожалуйста, не лазь туда!.. там, наверху, картечница стоит!..

Он выбрался через дверь стыковочного узла и теперь лез снаружи по тканевой оболочке «Морского Быка», как паучок, цепляясь руками за тросы носового усиления. На скорости ветер сдул с него щегольскую шляпу, волосы развевались, прижатые лишь медиа-обручем. Над ним – только небо, под ним – лишь серебристая тонкая кожа «Быка», а внизу – гудящая пустота бездны.

– Если успеешь взобраться на хребет… в оболочке есть большая шахта, закрыта мембраной – там стоит летучая лодка. Такой дирижаблик, вроде поплавка.

– Ласточка, я тебе благодарен всем сердцем, но… они уже в пулемётном гнезде. Знаешь, я… я никогда не встречал такую девушку, как ты.

– Заткнись! – Лара поняла, что вот-вот разревёться.

– Ты добрая как ангел. Я буду помнить тебя – на громовом небе, в тёмном царстве, – куда попаду… Не хочу, чтобы ключ достался моему отцу. Лучше бы я отдал его тебе. Чёрт, не знаю, что мне делать!.. Жаль, что не дослушал колыбельную – её пела мать… Я помню, как во сне…

– Вернись, Ларион! вернись!..

– Незачем. У меня никого нет.

– Я! Есть я! Я тебя…

Она не успела договорить, когда в эфир лучом вторгся чужой голос, строгий и властный, идущий издалека с севера:

– Прыгай.

– Ты! уйди отсюда! куда ты его толкаешь?!– вскипела Лара. Стоило ей послать свой гнев в эфир, как невидимый медиум ударил по ней, словно из пушки. Она поперхнулась словами, её замутило – ещё удар, и в обморок. Ну, силища!..

В груди так больно сжалось, будто тисками сдавило. Лару дёрнуло от спазма судорожной икоты. Собравшись, она попыталась выполнить приём, подсказанный Юнкером: «Поставь стену в уме. Представь себе толстое стекло». Помогло не очень – от мощи заслонилась, но вещать на силача не могла.

– Прыгай,– повторил тот.

– Я разобьюсь! – воскликнул Ларион.

– Прыгай и верь мне. Сейчас!

– Не-е-е-т! – закричала Лара, сняв барьер, но Ларион разжал руки и заскользил по оболочке. Миг – он сорвался с круглого бока дирижабля и, трепыхаясь, как тряпичная кукла, полетел вниз, к зеркальному морю.

Вот тогда Лара – сильно, насколько могла, – захотела не видеть. Наверное, она кричала, раз кондуктор заглянул в каюту.

Но она успела заметить то, чего не сумела понять – стремительно летящее тело, похожее на птицу величиной с человека, поднырнуло под падающего вниз Лариона, подхватило его и унесло в северную сторону.

Если б не война, Удавчик с шиком бы уехал в тот же день, как получил от Галарди ларец и конверт. Спальный вагон-люкс, поезд с рестораном, к утру ботинки наваксят и горячий завтрак в купе подадут…

А вот обломись, прапорщик Сендер Тикен! всё мечты-с! На западном направлении дороги запружены – отдельный корпус «охотников» лысого Купола катит эшелонами в Кивиту, ловить за хвост очередную «тёмную звезду». Посему в Лацию экспрессы ходят через день, жди постника. День в поезде без выпивки и мяса обеспечен.

Зато можно провести выходной в столице, насладиться досыта!

Где до поры спрятать посылку статс-секретаря? Можно на вокзале, в камере хранения, но дешевле – в гостиничном номере, завернув в несвежее бельишко и закинув на верхнюю полку шкафа. Отельная прислуга нерадива, лишний раз веником не махнёт, не то чтоб в шкафу рыться. И в случае кражи сыск простой – все воры в списке горничных и коридорных. Портье – цепные псы, чужим хода нет…

В храмин-день Руэн гудел совсем не празднично. Там и сям – на террасах ресторанов, в кондитерских, и то и прямо на улицах, – читали свежие газеты, спорили, шумели, возмущались и обречённо вздыхали. Толкались у афишных тумб и стен, где было наклеено то же, что в газетах пропечатано – декрет имперской канцелярии о предельных ценах на муку. С 1-го зоревика пуд пшеничной будет стоить дюжину унций, пуд ржаной – девять унций с полтиной. Заводским, трудящимся по найму и прислуге, нанявшейся без харчей, отныне полагались хлебные талоны в треть цены – два фунта в день работнику, фунт жене, на детей по полфунта, а не хватит – докупай по полной стоимости. За выдачу талонов отвечают околоточные надзиратели.

– Эх, и толкучка с утра будет в околотках! бока намнут и рёбра поломают. Вернее всего – с ночи очередь занять… А государь-то знает?! – галдели и выкрикивали у афиш. – Надо собраться, в Этергот идти с общим прошением!

– Канцлером подписано, а императором?..

– Цены – только спекулянтам наруку, магнатам хлебным да Лозе! эти-то мироеды наживутся на любой беде!

– К красным в Куруту надо ехать, у них пуд по семи унций, а где и за шесть отдадут, и дорога близкая, в пару дня обернёшься…

– Езжай, голубок – на границе тебя вытрясут и пошлиной обложат по уши. Заречёшься по дешёвке покупать.

– Сколько ж теперь булка стоит?

– Завтра увидишь.

Рядом молодой монах спешно прилепил плакат от патриарха: «Раздача хлебов по полфунта неимущим и голодным в приходских церквах». С криками «Слава Грому!», «Долгие лета Отцу Веры!» монаха хлопали по плечам, хвалили и давали папиросы, а кто монету совал:

– Бери-ка, брат, бедным на хлеб!

– Держи и от меня полтину.

– Гром воздаст, – кланялся монашек. – Спасибо! Сами видите, какое наказанье нам за звёздные ракеты…

– Чем тут гроши считать – на Дикий Запад бы уйти, к тарханам. Там, слышно, что сам собрал, то всё твоё – хоть продай, хоть пеки каравай. Ни царя, ни канцлера – ты да Бог, ружьё да плуг.

– Брат холостой туда уехал, пишет – стадо коров у него, сам на коне верхом, как кавалер, слуги-тахонцы… Мастеровые, в особенности по железу, очень там в почёте. А здесь мы – как клопы под сапогом…

– Не-ет, друг, негоже родину бросать! Кто оборону-то держать будет от дьяволов?

И в спор, и в крик, едва не за грудки. Кое-где дела доходили до митингов, на гранитную тумбу взбирался крикун – либерал ли, анархист, не разберёшь, – и призывал тут же, на месте, сочинять петицию к Его Величеству. По углам городовые беспокойно озирались – не пора ли вызвать конную полицию или подмогу с карабинами?

Обходя и горлопанов, и городовых, Удавчик смекал, что завтра убраться из города – самое вовремя. Вдруг беспорядки начнутся? подтянут полевых жандармов, на вокзалах будет давка и смятение, отменят поезда…

Пора надеть обруч под шляпу и молча послушать, о чём говорят столичные вещатели. Отсюда передают медиумы министерства иностранных дел, батальона 22, чужеземные шпионы – да мало ли кто! Главное, от вещунов можно узнать новости раньше, чем из газет – если окажешься на пути тонкого луча связи.

Вкруговую лишь юнцы вещают – в упоении своим даром, без ума от восхищения и страха, – пока их не запеленгует граф Бертон или инквизиция. Кто не попался, постепенно совершенствуется, учится сужать луч слуха-голоса до толщины ладони – сперва это плоскость, словно свет солнца, пробившийся в щель между шторами, потом звуковая рапира. Легче всего поймать звенящий луч на уровне головы идущего человека – в трёх аршинах от земли, – но вещуны хитры, они говорят с этажей, с чердаков, они чуют стороны света и держат прицел на собеседника.

Но, так или иначе, когда в городе пара сотен вещунов, сбои лучей и широковещание неизбежны. Ты идёшь как через сеть пересекающихся паутин, нет-нет да заденешь нить.

– На Пешке спокойно, – докладывал парнишка в батальон. – Народ гудит, конечно, но большого возмущения не слышно. Вылез было агитатор, начал разжигать против властей, но его приказчики помяли и городовому сдали. В кукольном театре зазывала новую потеху обещает – вечером будет пьеса «Бабарика и хлебный куль».

– Сошла с конки в Междуречье, у храма Дум-Коваля, – это голос молодой девицы.– Купила фиалок…

– Стрекоза, дело говори, – осёк мужской голос из дежурного поста. – Походи, где толпятся, слушай, примечай.

«Молодняк на тренировке! – Тикен самодовольно ухмылялся. – Но уже умеют говорить сквозь зубы. Выпускники из Гестеля, как пить дать, а теперь на побегушках в батальоне Купола…»

– Вижу тут рукописный плакат, – вскоре сообщила Стрекоза. – Кто-то вклеил между декретом канцелярии и патриаршим объявлением. Оттиснуто грязно и грубо, как на желатиновом гектографе. Это от анархистов… Зовут в неосвоенные земли, чтоб жить по своей воле, без начальства, и налогов не платить. Человек десять читают.

«Не по мне, – мысленно отмахнулся Удавчик. – В степь, в глушь, где ни водопровода, ничего… Фу! пасти коров… Разве что священником».

– …прохождение луча на запад ограничено Гурской провинцией, дальше Гагена передача невозможна…

«С чего это? магнитная буря, что ли?..»

– …семь-два-ноль-ноль-пять, четыре-один-два-шесть…

«О, кто-то шифром сыплет. Не иначе как из старой резиденции – значит, передают срочную диппочту. И куда же? – сверился Удавчик по воображаемой картушке. – На восток, в сторону Эстеи. С паролем для промежуточной станции… Это дела государевы, вникать не стоит – голова дороже».

– …точка вещания – Вторая Сенная улица, дом Соломана, примерно пятый этаж. По голосу – мальчишка. Проверить, брать ночью.

Сверившись – сигнал идёт в Дом Серпа, контору инквизиторов, а из указанной точки во все стороны болтает мальчуган, приложив ко лбу что-то вроде мамкиной сковороды, – Удавчик сокрушённо вздохнул.

«Ну, свистну я ему – беги без оглядки. Куда бежать? в беспризорных – пропадёт, или полиция изловит… скорее сам вернётся, когда изголодается. Там-то его «серпы» и ждут. И марш в покаянный дом… или куда их «серпы» девают? В Гестеле лучше – сыт, одет, пристроен, и какое-никакое будущее».

Шагая, он просчитывал в уме – вот, пара «серпов» в штатском надевают котелки, застёгивают сюртуки, берут трости, выходят на улицу… до Второй Сенной от дома инквизиторов – час без трети на конке, на извозчике быстрее.

Между тем Стрекоза и парнишка в Пешке отклонились от линии связи с батальоном и нащупали друг дружку в эфире:

– Я здесь погуляю ещё и поеду за реку, к Этерготу.

– Может, встретимся? – с намёком спросил малый.

– Зачем? – вроде как не поняла она.

– Ну… так. Пройдёмся. Угощу пирожным…

– Отследят, – проныла Стрекоза тоскливо.

– А я найму рассыльного, чтоб взял наши обручи и ждал, – заявил малый тоном опытного мастера уловок. – Половину вперёд, остальное потом и пять лик чаевых… Хоть часок, зато наш.

У Тикена на сердце рассвело. Ах, эти юные хитрости!..

Господа учёные мечтают смастерить эфирную машину, как бы беспроволочный телеграф – вроде, с помощью медных лепестков и железных опилок она вместо медиумов будет говорить за горизонт. И любой олух, покрутив винты, сможет вещать… В голове у них опилки, у этих учёных, да-да! Чего они хотят? заменить вольного человека мёртвым механизмом, чтоб он был послушен, как кукла. Да никогда этого не будет! Любая машина без человека ничто. При передатчике должен быть телеграфист или связистка, и они всё равно будут общаться втихаря, назначать свидания, передавать поцелуи… их души винтами не скрутишь, даже в инквизиции, значит – замены человеку нет.

Послушав их вздохи и сдержанное воркование, Тикен решился:

«Может, я не в своё дело лезу – но уж очень хочется!»

– Будь проще, – острым лучом поймал он парнишку. – Берёшь коробку деревянную, в которых заводские обед носят. Обруч войдёт, проверено. Несёшь в сумке, металл не у тела. Дошло?

– Ага, – выдавил тот. – Ты… вы кто?

– Прохожий, на тебя похожий. Слушайте и на ус мотайте, – Удавчик выбросил второй луч, на Стрекозу (учитесь, дети!).– Вторая Сенная улица, дом Соломана, пятый этаж. Никаких свиданок и пирожных – со сдобы толстеют, Стрекоза. Мигом туда, денег не жалея. Нашли мальчишку со сковородой, взяли и увели. Чуть помеха – в крик вещать на батальон: «Слово и дело императора!» Добычу сдать графу.

– А… там новый малец прозрел? – чуть не воскликнула девчонка, потом прибавила тише, уважительно: – Спасибо, гере… не знаю ваш позывной…

– И не надо. – Погасив оба луча, Удавчик пошёл дальше, преисполнившись тайной гордыни. Будто загадочный князь Чёрная Маска из бульварной книжки – всыпал в церковную кружку горсть золота или бесприданнице дал кошель алмазов.

«Братство Ларов – пожизненное!.. Хоть граф и батальон чужие мне, но…»

– Благотворительностью занимаешься?– как пуля в затылок, догнал и поймал его нежданный луч.

С ноги Тикен не сбился, лицо сохранил, но новый голос в эфире его удивил не на шутку.

– Ножик, ты? живой?!..

– Даже в форме, при погонах, с револьвером. Заворачивай, что ли, ко мне…

Где сидит Нож, объяснять не требовалось – луч обозначил прямой путь к нему. Одно угнетало Удавчика – от небрежности огрех дал, в одну сторону провещал веером, а Нож тут как тут, взял на пеленг… и спасибо, если только Нож. Не хватало только с «серпами» встретиться: «Вы вмешались в работу святой инквизиции, именем Господним вы арестованы, пройдёмте…» Тут и всплывёт, что ты ни по какому медиа-реестру не легальный, и вообще неизвестно кто в шляпе. Когда ещё тебя Галарди из застенка вытащит! и не затем, чтоб наградить.

По пути Тикен завернул в табачную лавочку и купил коробку для сигар – резную, из липы. Как раз обруч войдёт.

Питейное заведение, в котором Нож угнездился на выходной, было среднего разряда – без музыкантов, зато с пневматической пианолой, игравшей на заказ двадцать мелодий, записанных на валиках с шипами. Друг Тикена по принцеву полку и по делам вещания снял себе отдельный кабинет, отгороженный от зала бордовыми бархатными шторами с золотистой бахромой – сюда б зазвать кабацкую красотку, чтоб скоротать время с удовольствием, однако Нож был в одиночестве. Выбритый, чистый, наглаженный, он с лица был какой-то смурной и насупленный, словно его обокрали или он что-то потерял. Впрочем, по приходе Удавчика Нож посветлел, кликнул полового и велел: «Ещё два салата, штоф красного делинского, салат, жареных сосисок пару порций и всё такое».

– Я думал – что за фокус?.. Наших ребят днём с огнём не сыскать, все по норам да по схронам, и вдруг – ты при деле, в прежней форме… И как оно там, служить у кратера, опасно?

– Привык. Выжил, – кратко ответил Нож, прожевав кусок сосиски. – Ты, вон, из-под расстрела выкрутился – а я чем хуже? Сам-то в легале ходишь или…

– Ну, – подвыпивший Удавчик поудобней развалился на потёртом плюшевом диване, – мы порода ловкая, в колбасе копчёная… Устроился в статс-секретариат к полковнику Галарди; работёнка хитрая, но платят хорошо. Вот, подрядился на запад письмо отвезти и посылку. Сорок червонцев аванс, на месте по чеку ещё шестьдесят с мелочью…

– Ловко ты пригрелся, – молвил Нож без зависти. – Я-то своё письмо уже доставил…

– Так ты не в отпуске?

– При офицере денщиком, при кошке служителем. Обоих без потерь довёз… и произведён за это в вахмистры.

– Ножик, не свисти. За кошку – в вахмистры!..

На насмешливое недоверие сержант не рассердился, хоть и сам был заметно под мухой.

– Это, брат, всем кошкам кошка – Миса-разведчица, взводная богиня. Под землёй на пять мер видит, как сейсмограф. Сейчас она, милаха, в гарнизоне мясом обжирается. Я дежурным по казарме наказал – кормить её от пуза.

– Ладно, верю – а нашивки всё сержантские.

– Приказа жду. Твой командир, Галарди – не тот ли полковник, что вхож к государю?.. – спросил Нож, памятуя о приказах, отданных императором у беседки в Этерготе.

– Он самый, – возгордился Тикен ещё больше. – Особо доверенный.

– Ну-ну… Других из полка встречал?

– Сам – нет. Сарго видел кое-кого… Они, – тут и Удавчик помрачнел немного, представив себе мытарства злосчастных дезертиров, – хотели к принцу податься. Я бы не… не знаю! После расстрельного приговора как-то неловко на глаза ему показываться. Но по большому счёту парни правы – мы без него как дети без отца, и прислониться не к кому.

– Пожалуй… не любой забор годится, чтоб облокотиться. Ты точно решил ехать – с тем письмом? – странно спросил Нож.

– Приказ полковника!

– А у Галарди людей в конторе много? – продолжал сержант допытываться.

– Хватает. «Аспиды» их зовут – в штатском, но одеты на один фасон. Такие стильные молодчики, не менее как кавалерские сынки… – В подпитии вновь возомнив себя князем-благодетелем под чёрной полумаской, Удавчик решил и Ножу оказать покровительство. – Хочешь, слово за тебя замолвлю? Медиумы статс-секретарю нужны.

– Нет уж, лучше к кратеру вернусь. – Нож налил себе полстакана. – Целее буду.

– Тебя там не контузило?.. или вина перебрал?

– Жалко мне с тобой прощаться, друг Удавчик, – выдохнул Нож, проглотив вино. – Ведь ты покойник. Вроде умный малый, а на гибель подписался.

Тикен сел прямо, взглянул со злостью:

– Како… что ты плетёшь?

– Смекни, голова с ушами – у полковника верных дворянчиков целая свора на службе, а с письмом он шлёт приблуду-прапорщика из полка, которого на свете нет. Ясно как молния – ты у Галарди не значишься. А в реестре вещунов тебя сроду не было. Вот и получается, что едешь ты в один конец. Сдашь письмишко, пойдёшь за доплатой – тут тебе и каюк. Ни панихиды, ни могилы.

– Эт-то… слушай… – начал прозревать Удавчик, в растерянности ощупью берясь то за шляпу, то за сигарную коробку с обручем. – Да быть не может!

– Проверь, – предложил Нож, постучав папироской о сгиб пальца. – Ехать когда?

– Завтра поезд… Но ты врёшь! не станет же дворянин, полковник, да ещё флигель-адъютант в придачу…

Нож прикурил и пыхнул дымком:

– Моё дело предостеречь, дальше сам выкручивайся. Ты ведь в колбасе копчёный – от петли ушёл, с расстрела сбежал… везёт до трёх раз, верно? А поминальную службу я по тебе всё-таки закажу – оно полезно, чтоб на громовое небо улететь. Там уж ангелам на полковника жалуйся…

Надежды Удавчика на подъём в жизни рухнули, как дырявый дирижабль. Взамен вспыхнула горькая обида – как же так? за что такой преподлейший обман? ради чего меня в расход?.. Обольстился – золото! доверие! особое задание! – а на поверку вышло чёрт-те что. Пока мечтал, всё выглядело краше некуда, но посмотреть со стороны – вместо пути наверх выходит лестница на эшафот. Ведь если от дурмана отряхнуться, Нож кругом прав…

– Но… моя репутация! – вспыхнул Тикен, цепляясь за остатки надежд.

– Давно подмокшая, – безжалостно добивая, проронил Нож. – Наверно, Галарди твой послужной список изучил – знает, с кем связался. По всем статьям тебя не жаль – чужак, приговорён, лучшего почтальона не найдёшь.

– Тогда… вопрос – что я везу, если обратно не вернусь? – вырывалось у Удавчика.

– Удивляешь меня, друг… Игрок прожжённый – и письма не прочитал!

– Идём. – Тикен решительно встал. – Вместе вскроем.

Скорым шагом до гостиницы – половина хмеля выветрилась. Дорогой Удавчик помалкивал, ломая голову, какое послание ему вручил Галарди, если даже доставка его – смертельная тайна, а курьер должен унести «особое задание» в могилу. Порой ему казалось – Нож всё сплёл потехи ради, задурил его, и теперь про себя хихикает над обмороченным приятелем. Однако, вновь и вновь возвращаясь мыслями ко встрече со Вторым, Тикен понемногу проникался страхом. Кирпич… Даже «аспиды» не догадались, что он вошёл в здание с одним грузом, а вышел – с другим. Посылка и для них была секретной. Исчезнет почтальон – и тайна обеспечена.

Вместе они быстро поднялись по лестницам, Удавчик поспешно повернул ключ в замке и распахнул дверь гостиничного номера.

В первый момент ему почудилось, что он ошибся дверью. Кровать перевёрнула, смятое постельное бельё разбросано по полу, стулья опрокинуты, занавески оборваны, окно настежь, из шкафа всё вывалено…

И посреди комнаты, припав к полу на полусогнутых лапах – здоровенная собака с железным ларцом Галарди, зажатым в зубах!

Плотная, мясистая будто свинья, большеголовая тварь с широкой мордой и акульей пастью прижала короткие жирные уши и издала свирепое утробное рычание. Её толстый хвост подёргивался, мышцы напряглись под грязно-розовой кожей, просвечивающей под редкой буроватой шерстью, а когти словно вытянулись на глазах. Миг – тряхнув башкой, псина выронила ларец, разинула пасть – и язычище, острый как клинок, показался между её клыками.

«Это не собака» – понял Нож, едва шагнув в номер. Его рука машинально – вот где пригодился навык Рыжего Кота! – выхватила револьвер.

– В голову! – заорал он, открыв огонь. – Бей в голову!

Удавчик промедлил чуть меньше секунды, но достал оружие вовремя – тварь уже напружинилась, чтоб прыгнуть на них. Пули встретили её в мере от дружков-вещунов, отбросили на пол; грузно шмякнувшись, она забилась с хрипящим кашлем, вскидывая лапы и выплёвывая ржавую густую кровь, и затихла, лишь когда Нож всадил ей последний заряд барабана, сунув ствол прямо в ухо.

Грохот выстрелов оборвался, в коридоре послышались встревоженные голоса – то ли постояльцы, то ли коридорные загомонили. Поправив кепи и убрав револьвер в кобуру, Нож вышел – вид жандармской формы и уверенный голос должны успокоить публику:

– Господа, сохраняйте спокойствие! Собака была в номере, мы её пристрелили, – потом повернулся к ошарашенному Удавчику, ещё сжимавшему оружие в руках и неотрывно глядевшему на мёртвую тварь. – По-моему, ты на запад не доедешь. Тебя на полдороге убьют, или прямо в Руэне.

– Это что было?.. – севшим голосом едва выговорил Тикен. – А?.. Смотри, кровь какая.

– Насмотрелся уже. Урод, живая машина дьяволов. Поди, догадайся, кто сюда чудище послал…

– Вроде волкодава… не то курутской сторожевой.

– Фляжку с водкой держишь про запас? хлебни, очухайся. Сейчас метрдотель явится – узнать, что и как. Врём в один голос про собаку. Я б на твоём месте с него червонцев пять слупил, за беспокойство и молчание. Если шум поднять про бешеного пса, это ж гостинице позор навеки…

– Как она тут оказалась?.. – Удавчик осторожно обошёл тварь кругом, продолжая целиться в неё.

– Если не портье прошляпил – стало быть, в окно проникла.

– Собаки по окнам не лазят. Тут третий этаж!

– Один вид, что собака. Они как оборотни – то кабаном, то кобелём прикинутся, но я-то их породу распознаю враз. Та коробка – не твоя хвалёная посылка?..

Что подумал метрдотель, войдя в разорённый номер, описанию не поддаётся, но – постоялец жив и цел, с ним жандарм; осталось быстренько избавиться от мерзкой падали, велеть горничным прибрать всё в лучшем виде и уломать нервного клиента не заявлять в полицию. Плюс жандарму на лапу.

– Желаете ужин с вином из кухмистерской? за счёт заведения-с!

– Несите, – снисходительно кивнул Удавчик, озирая вычищенный номер. – И трюфелей не забудьте.

Пусть уж расстараются, если клиента до трясучки довели!

Оба зарядили револьверы, положили под правую руку на стол, и нет-нет да поглядывали в сторону окна. Еда как-то в глотку не шла, зато винцо пришлось кстати. Нож глотнул и водочки, чтоб каждая собака носом чуяла – в номере злой пьяный жандарм.

Поколебавшись, Тикен решился разодрать жёлто-серый конверт, и друзья склонились над посланием Галарди. Написано было не шифром – но витиевато.

– Нич-чего себе!.. – Нож от изумления прищёлкнул языком. – И Мать-Луну приплёл, да с почтением… Это ведь он в Лозу пишет. Измена святой вере, за такое прямиком к «серпам» и на горелку. А вот – чистая измена родине и государю. С этим – под суд и в петлю, невзирая на дворянство. Эх ты!.. виселица и костёр в одной бумажке! Вот так флигель-адъютант!.. Подлость не в казармах, не в предместьях – она возле трона живёт…

– Ты где-нибудь читал такое? – указал Удавчик на строку, которая в уме не помещалась, настолько дико слова выглядели.

– В тех книжечках про колдунов и чернокнижников, что на рынках с лотков продают. Волшебные шипы и тому подобные цацки…

Не сговариваясь, они вместе взглянули на странный железный ларец.

– Веришь? – тихо спросил Удавчик.

– Отмычку надо.

– Я не спец. Сарго бы открыл, он по железу дока.

Опять углубились в письмо.

– Вот! а я что говорил? – торжествующе ткнул пальцем Нож.

«…письмоносец больше ни мне, ни вам не нужен. Чтобы о нашей почте не было разглашено, распорядитесь им по своему усмотрению».

– Подписи нет. – Подавленный Удавчик повертел письмо в руках, оглядывая со всех сторон.

– Случись мне это накатать, я б тоже не подписывался. Черкнул – «Сержант Анкеш Эльен» – как свой приговор заверил. Улика первый сорт!

– «Распорядитесь»… просто убить им мало?

– Если писаки не врут, есть в Лозе богомерзкий обряд – слать депеши на дно, в затонувшее царство. Должно быть, тем гидрам, которых он тут поминает. Приедешь ты, тебя похвалят, обласкают и пошлют чек обналичить, – представлял Нож вслух, не глядя на хмурого Тикена. – А там уже ждут молодые соковыжиматели, все в фартуках. Спасибо, если предварительно удавят. Могут и живьём отправить к гидрам хаоса послом, привязав реляцию на шею. С бантиком.

– Хватит уже сочинять, – прорычал Удавчик.

– Но ты ж честь честью собирался выполнить приказ!

– Я передумал. Только не решил ещё, куда с письмом и ларчиком податься. Одно ясно, что отсюда я съеду сегодня же. Как-то сомнительно жить в доме, где звери водятся. Ведь нашёл же кто-то, где ларец лежит…

– Не Лоза. Эти бы спокойно дождались тебя. Может, кроты?.. в полевике, перед разгоном нашего полка, у больших озёр восьмая звезда рухнула – от Руэна всего триста миль…

– Подавлена! – Удавчик отмахнулся с кислой миной. – Купол забомбил, и лес вокруг ракетами пожгли.

– А черепаха ушла и зарылась. Ты газетную брехню забудь, ты меня слушай! – Нож, видавший дьяволов воочию, и не на аутодафе, а в деле, имел о войне своё твёрдое мнение. – Их так легко не задавишь. И вспомни старый кратер у Бургона, откуда Церес кротов нанимал… Они и их зверь-машины проникают в Мир по-тихому. Вдруг им тоже эта вещьнужна? – Глаза друзей снова сошлись на ларце.

– Впору за море удрать. В Церковный Край или в Вей… Ночным поездом в Гасторию, на пароход, на парусник – и ходу.

– Да погоди в бега пускаться!

– Ну, посоветуй что-нибудь по-умному! – невесело усмехнулся Тикен. – Галарди в фаворе у государя, донеси-ка на него. Лозовики сотнями миллионов крутят, влиятельные как князья. Вдобавок, если ты угадал, кроты на хвосте висят. Был бы принц в силе – тогда к нему; глядишь, простил бы, защитил…

– Да-а… – Нож тоже приуныл. – Мы сироты. В непотребные конторы на погибель нанимаемся… Давай закусим. Всё равно отсюда уходить, так хоть не на пустой желудок.

Выпив, принялись за остывшие трюфеля в сметанном соусе. Деликатесы оказались жестковаты, но на вкус изысканны – да и настроение было такое, что к еде не станешь придираться.

– Зря я тебя впутал, – каялся Удавчик. – Если что – ты меня не встречал, а то и сам попадёшь под раздачу. Но я твой должник теперь. Смогу – отплачу. Ларец ночью прикопаю, где погрязнее… если что, скажу – украли.

– Ну и уходи в могилу со своей тайной. Так-то хоть крикнешь, когда убивать будут, что ларчик цел, а секрет ты уже рассвистел.

– Ага, пытать станут – кому проболтался?

– Всё-таки отсрочка.

– Добрый ты на фронте стал.

– Слу-ушай, а запишись в армию! Потери большие, берут не глядя, назовёшься как попало…

– Про потери мне особенно понравилось.

– …на передовой, в разведке – вообще никто тебя не сыщет. Кто ж полезет под лучи, в мёртвую зону?

– Спасибо, я лучше на Дикий Запад, к тарханам. Надену кожаную шляпу, отпущу бороду…

– Бородатый франт Удавчик!.. чудо из чудес! Безуминка бы умерла со смеху. Фотогравюру с бородой пришлёшь?

– Бези… – Тикен опустил глаза в тарелку. – Ты тут обруч носил – лучом с ней не пересекался?..

– Эм-м-м… – замялся Нож, сожалея, что у него вырвалось имя златокудрой королевы медиа.

– Да или нет? – взглянул в упор Удавчик.

«В Гестеле спрятаться хочешь? – подумал Нож. – Поздно, брат».

– Было раз. Она вышла на связь…

«Сказать? не сказать?»

– …из столицы, вчера. С юго-запада, примерно из Этергота.

«С ума сошла девка, если вздумала у Дангеро милости искать! – Удавчик от жалости едва язык не прикусил. – Дай-то Гром, чтобы её лишь взашей проводили».

– …то ли погулять приехала – всё равно у пансионеров вакация, – уверенно лгал Нож, – то ли пройтись по модным магазинам. Она была не слишком разговорчива. Наверно, решила забыть нас.

– По крайности, в приличную контору угодила – не то, что мы. Ладно! Поели – уходим. Метрдотель рад будет, что съезжаю.

Собираясь, Удавчик задержал в руках сигарную коробку с обручем. Попробовать разве что?.. вдруг она сейчас носит медиатор?

«Так-с, и о чём мы будем говорить? Я расскажу, что влип по уши в дела статс-секретаря и должен исчезнуть – или меня исчезнут, – а уличить Галарди нечем, он от всех моих показаний отопрётся…»

– Чек! – вдруг воскликнул он, запустив руку во внутренний карман сюртука.

– Что? – Нож насторожился.

– Номер счёта, банк, владелец – здесь всё обозначено!

Они уставились на бланк денежного чека. Знак Луны, «Картель Золотая Лоза, Лациан», «на предъявителя»… Чекодатель был обозначен единственной литерой «Г».

– Негусто.

– Ищейкам хватит, – заверил Тикен. – Чекодатель – не призрак, а лицо с именем и фамилией. Но – кто в империи настолько крут, чтоб наступить Галарди на подол?..

– Шеф тайной полиции, кто ж ещё?

«Может, всё-таки к тарханам?..» – Удавчик поёжился. Есть на свете люди, с которыми встречаться неохота – генерал-инквизитор, директор научной тюрьмы генштаба… и шеф невидимой полиции. Войдёшь – и не выйдешь.

– Спасибо за адресок, – кивнул он с наигранной благодарностью, открывая липовую коробку.

– Всегда пожалуйста, только иди без меня. И помни – мы не встречались. Надеешься Бези поймать?.. – с сомнением скривился Нож.

– Мало ли, мне везёт сегодня.

Но, водрузив обруч на голову, Удавчик удивлённо расширил глаза. Потом разинул рот, а выражение глаз стало испуганным. Наконец, он поспешно сорвал обруч и бросил на кровать.

– Серпы? обложили? – быстро спросил Нож, берясь за кобуру. – Напрасно ты встрял в их делишки…

– Н-нет… послушай сам. Молчи! даже не дыши…

Сержант снял кепи, взял обруч как спящую кольцом змею и аккуратно надел его.

И услышал другой эфир, иного звучания, будто под гигаином в Бургоне, во времена службы у принца.

– Господарь, у меня нет другой паты, чтобы послать за сокровищем. Это была лучшая пата из выводка, самая умная.

– Ты уверена, что она мертва?

– Её вынесли из гостевого дома с заднего крыльца, завёрнутую в полотно, и увезли в тачке живодёра, который зарывает падаль.

– Наблюдай за гостевым домом. Я пришлю бойцов тебе в помощь. Жди и следи. Конец беседы.

– Отследил, откуда говорят? – сухо молвил Удавчик, пришедший в себя.

– Девка рядом, вон там, мер сто. Командир – милях в семи отсюда. Гром божий, что за дьявольщина!.. – оторопело поводил головой Нож.

– На гигаин похоже. Но это на других волнах.

– Бред! Гигаин в вино не добавляют, слишком дорогой… ручаюсь – я же торговал, хитрости знаю. Настой табачный, маковое зелье…

– Тогда почему слышим? «Господарь», «пата» – это кроты.

– Что-то… мы что-то не то съели или выпили. – Метнувшись к столу, Нож стал обнюхивать стаканы и тарелки, перевернул пустую бутылку. С другой стороны подскочил Тикен, насадил на вилку недоеденный кусок трюфеля и повертел перед глазами, как цветок – сержант выхватил, прожевал и выплюнул на скатерть.

– Поддельщики, гром их убей!.. Вырышами нас кормили.

– Живо сматываемся. – Удавчик заложил револьвер за пояс под сюртуком. – Через чёрный ход, там девка не увидит. Обручи – от тела подальше.

– Учить будешь? – огрызнулся Нож. – Тебя по пушке видно, олух – ты б ещё ствол в подштанники засунул… Потолще кобуру купи, на бок пристёгивать!

– Вещунья одна; что ей, разорваться – и бойцов наводить, и за нами следить?.. Уйдём на извозчике. Зря я над Бези смеялся…

– Вот она тебя и отшивала – не по делу зубоскалишь и остришь, а девки это не выносят.

– Она трюфели не ела, ни под каким соусом. У Цереса в любимицах – и не отведать!.. ведь ни в чём отказа не было, хоть соловьиных языков в меду заказывай. И ладно б рвало с трюфелей или какая сыпь – нет, и всё. Мол, периджис – традиция, без посвящения ни-ни, а кто её в Бургоне посвятит? И как их посвящают – уши обрезают, что ли?..

Позже, в двухместной карете, в очередной раз с опаской выглянув в окно дверцы – подземных бойцов с их малошумными газовыми пистолями надо примечать заранее, – Удавчик спросил обманчиво наивным тоном:

– Сколько это стоит, а?.. У меня ощущение, что в экипаже мешок денег.

– Тут два трупа, если болтать не перестанешь. Нам бы живыми доехать. И вообще, чем больше я знаю, тем сильней хочу тебя пристукнуть и свалить на Дикий Запад. Продавать мануфактуру и галантерею, а все тайны – позабыть.

– Знать и помнить – судьба вещунов!

– Да ешь её дьяволы! почему я простым не родился?!..

Когда Карамо осознал, что добытые трудом и чудом части ключа пропали, он забыл про боль в коленях и понёсся командовать ловлей сына. Редкий матрос так летает при аврале по коридорам и лестничным трапам, как мелькал по ним красный кавалер, мечась между клапанами переговорных труб, отдавая приказы, требуя, настаивая. Почти все свободные от вахты сбежались в носовую часть «Быка», от чего корабль приобрёл отрицательный дифферент и снижался к воде, пока рули высоты не переложили на подъём.

– Где он? – кричал Карамо, не в силах протолкаться сквозь столпившихся нижних чинов. – Вы его видите?!..

– Сперва стрелял, потом через узел наружу полез!

Снова к клапану:

– Капитан-лейтенант, пошлите людей в пулемётную точку! в переднюю сверху! Пусть возьмут страховочные фалы… и кошки на линях! Ползком, сетью, зацепом – как угодно, но схватите его! Тысяча унций тому, кто поймает!

После такого распоряжения все бросились за червонцами. Вообще присутствие на корабле чужого, стрелявшего по членам экипажа, раздраконило аэронавтов до крайности – а тут ещё и поистине царская премия!..

Суета длилась до момента, пока сверху не передали, что чужак сорвался с носового усиления и упал в море.

– Осмотрите оболочку! пусть такелажники спустятся с хребта! – Карамо отказывался верить, что так может быть. – Там тридцать мер покатого борта, есть, за что зацепиться!..

Вскоре доложили, что борт чист до самого миделя. Даже тканевая оболочка цела. Он просто соскользнул, не пытаясь зацепиться.

При этом известии энергия покинула Карамо, голос сел, глаза потухли, и понурый кавалер, минуту назад шумный и стремительный, побрёл к себе скованной шаткой походкой, держась рукой за стену. Его ободряли, ему предлагали услуги, что-то говорили – он слабо кивал, отвечал односложно, наконец, промолвил:

– Оставьте меня.

Сев за стол, Карамо не знал, на что взглянуть, к чему приложить руки, за что взяться. Всё выглядело бесполезным и пустым.

Бесценные плоды его многолетних усилий за считанные минуты развеялись прахом… когда успех был так близок!

Тот, кого он растил как преемника, кому внушил сознание высшего рыцарского долга и служения, сначала нанёс ему незаживающую душевную рану, потом перешёл к язычникам, а сегодня зачеркнул годы работы отца – и самого себя.

«Я остался с пустыми руками, один. За что?.. Неужели всё это – расплата за увлечение юности, за один неверный шаг?.. Значит, я заслужил такой удар Молота. Моё усердие в глазах Отца Небесного – меньше, чем слёзы Руты. А он… предатель, мерзавец… ушёл, так и не узнав её имени, не прощённый и не простивший… Бедный мой заблудший мальчик…»

Его горькие размышления нарушил визит Сарго и Касабури.

– Не будет ли каких нам приказаний, гере кавалер? – Верзила Сарго держался неловко, будто костюм его стеснял или каюта была мала.

– Отдыхайте пока, – отпустил он их нетерпеливым жестом, но парни остались.

– Нижайше извиняемся… – начал издалека Сарго, а брюнет подхватил:

– …и просим простить нашу нерасторопность во время тревоги.

– Мы поздно узнали, что тут стряслось…

– …были далеко на корме, и пока добежали…

– Да я бы этого ублюдка, что посмел до Лары прикоснуться!.. – рыкнув, Сарго поискал глазами, на чём показать силу своих ручищ, но пожалел вещи кавалера и потому только сжимал кулаки.

– Хвала бессмертным звёздам, девица не пострадала, – завершил Касабури. – Только очень икает от волнения.

– Я ни секунды не сомневался в вашей готовности служить мне и защищать барышень. Никто не винит вас за задержку, так сложились обстоятельства, – как можно мягче ответил Карамо, тронутый их заботой о девчонке и смущением за то, что они запоздали и оказались не у дел, как лишние. Лишь слово «ублюдок» из уст Сарго болезненно резануло его по сердцу.

Приязненный тон кавалера успокоил здоровенного корнета – вздохнув свободней, он забасил с откровенностью:

– Грешен я, ваше благородие – мало с Ларинкой занимался и не тому учил, чему следует. Ей бы надо показать броски, захваты, куда подлеца двинуть, если нападёт…

Краем глаза Карамо приметил, как Касабури отвёл лицо в сторону, поджимая губы, чтоб спрятать улыбку.

– …мускулишки у ней есть, и становая жила тоже, хоть сама тоненькая. Большой флотский револьвер держала крепко, палила храбро и не ныла, что устала. Но парню не сумела дать отпора, допустила сцапать себя, а ведь способная… эх! беда с юбками – не бойцы они…

– Ты несправедлив, друг Родан, – возразил голубоглазый крот. – Бывают весьма храбрые и боевитые девицы – не уступают юношам-ровесникам и даже старшим.

– Разве что вейские рукопашные убийцы, эти, девки-змеи!

– …но в женской природе заложена слабость от нежности. Если юноша обнимет девушку, она невольно впадает в столбняк…

– Ну, нет, Ларита не такая!

– Все такие. А уж если юноша поцелует её…

Пока друзья в задоре не забыли о его присутствии, Карамо хлопнул в ладоши, привлекая их внимание:

– Братцы, вы развеяли мою печаль. Благодарю вас, можете возвращаться в каюты.

Коротко поклонившись на прощание, они столкнулись в двери со штурманом и младшим унтером.

– Кавалер, у меня для вас срочная… и необычная новость, – рывком козырнул штурман. – Этот малый стоял наблюдателем в задней гондоле, он видел… Расскажи кавалеру.

– Ваше благородие, осмелюсь доложить, – держа руку под козырёк, отрапортовал мелкий худенький унтер, – я слежу за нижней полусферой. Оставался на месте, когда объявили тревогу – мне без особого приказа покидать гондолу не положено… Вдруг по левому борту человек падает, руками и ногами машет. Тут же сзади, с северной стороны, полтора румба влево к нашему курсу – летит что-то. По скорости корабля судя – вдвое быстрей «Быка». Я лунных ведьм в воздухе видел – это не ведьма, но навроде человека. Такой буроватый, но в шерсти или голый – не понять.

Взгляд Карамо заострился; кавалер замер, стараясь не упустить ни слова. Так же, затаив дыхание, слушали матроса все присутствующие.

– …а за спиной будто крылья, но не птичьи, а быстрые-быстрые, в глазах мерцают и сливаются. Он подлетел под упавшего, извернулся как-то и схватил, а затем лёг на обратный курс.

– Точное направление? – жёстко спросил Карамо, доставая карту, на которой Лара обозначала локацию «храма бури» – другой под рукой не было.

– Если изволите дать карандаш и линейку…

Примерившись, опытный унтер начертил линию – она пролегла по Гушскому проливу почти строго на север, между Якатаном и Кивитой, чуть западней Панака.

– Дело верное, как божий гром – ручного гарцука за ним послали, – углом рта тихо процедил Сарго брюнету. – Они с крыльями, а ведьмы – без.

– Боюсь, что… – Касабури выглядел озабоченным, если не сказать – испуганным. – Мне надо увидеть самому.

– Мы возвращаемся. Прошу передать капитан-лейтенанту, – тем временем властно говорил штурману Карамо, показывая карту, – что корабль должен сейчас же повернуть против ветра и со всей возможной скоростью идти в этом направлении.

– Разумеется, гере, я доложу командиру… но ветер заметно нас задержит.

– Сбросьте балласт, поднимитесь выше, найдите высоту, где ветер слабее. Вы лучше знаете, как это сделать.

– Это существо может изменить курс…

– …а я знаю, как идти за ним по следу. Выполняйте!

Едва минули сутки, как Лара второй раз столкнулась с кем-то – незримым, но могучим, будто грозный ангел.

Это он нащупывал её лучом, идущим из фаранского посольства, когда Юнкер болтал с ней о Ларах. А потом он же приказывал Юнкеру прыгнуть, и лишь она молвила слово поперёк – так шибанул, что внутри всё ёкнуло, чуть-чуть сердце не оборвалось.

Словно молнией через эфир ударил! и не той, какими птицы-грозы хлещут, а громовым шаром-огнём, который Бог молний посылает как знамение. Бывает, сидит греховодник, кичится собой – «Мне и Гром не указ!», – как вдруг в роскошные покои тихий шар-огонь вплывает… покайся, мол, пока есть время! если успеешь раскаяться и поклянёшься бедным сто унций раздать, сорок молебнов заказать, сорок сирот одеть, тогда смерть мимо пролетит.

От удара чужой воли у Лары сжалось под ложечкой – и не отпускало. Пока она следила в напряжении за Юнкером, лютая спазма не давала себя знать, но как только Лара вышла из охраняемой каютки (сколько можно таиться и прятаться?), попала в заботливые объятия девчонок – тут-то икота и разыгралась.

Её отвели – под руки, как больную, – к Лисси, и захлопотали вокруг неё, одновременно теребя, жалея и наперебой советуя:

– Кто это был? он назвался? разбойник, если капельку честный, обязан назваться! – наседала Лис, явно начитавшаяся тайком книжек про гордых бандитов из Куруты. – Господи, он тебе горло сдавил… тут болит?

Эри возмущалась:

– Кто девицу даже пальцем тронул – человек без чести!.. Лари, ты цела? Нам нужен нож! Хайта, бегом на камбуз! или к шефу-стюарду!..

– Зачем нож? что ты выдумываешь?

– Верное средство – навести остриё на переносицу и глядеть, не мигая. Икота сама пройдёт.

– Хайта, стой! никаких ножей! Стакан воды сюда. Лари, сцепишь руки сзади, нагнёшься и будешь пить с края…

– Я сей… ик!.. сейчас попро… ик!.. бую сама! – не в силах двух слов сказать без болезненных судорог, Лара замахала руками, чтобы они угомонилась и перестали мельтешить перед глазами, от чего только хуже дёргало внутри. – Икота, ик!.. ота, выйди за во… ик!.. рота. Кого встретишь, тому… ик! в рот. Аминь! Ик!

– Ик! – очень похоже повторила Анчутка. Так забавно! Ей понравилось. – Ик! Ик!

Топнув ногой, Хайта втянула её поводком:

– Заткнись, проклятущая!

– Бегом за водой!

– Я за водой! – вскочила пата на все лапы, заскреблась в дверь. – Стакан, камбуз!

«Язычник окаянный, – от души проклинала Лара вещуна-фаранца, – чтоб тебе так языком подавиться, как я мучаюсь!.. – Потом вконец перепугалась. – Ооой, вдруг он икотного беса лучом подпустил? или проклял?.. тогда только мать отмолит! «Какая мать народила, такая и отходила»… Как ещё это снять? палец на правой руке послюнить и на левой пятке Око начертить… или ножом на животе… и молитву задом наперёд прочесть – «Избави, Господи» или «Дева Небесная, Душа-заступница». Как же оно наоборот, я никогда по-ведьмовски не читала…»

– Ик!

Лис торопливо гладила её по голове и плечам, лаской наивно пытаясь унять страдания подружки, затем, повинуясь смутному чутью, одновременно провела ладонями по груди и спине Лары. Её руки замерли, будто ощутили что-то внутри тела:

– Тише! тсс! – шепнула она.

– Что там? – перешла на шёпот и Эри, поражённая незнакомым, вдохновенным и почти отсутствующим выражением лица графиньки – рот полуоткрыт, отуманенные глаза вверх.

– Она. Икота, – выдохнула Лис, рывком надавив Ларе под ложечку и выше поясницы. – Уходи! – Ещё нажим. – Прочь! – Приказ и рывок. – Сгинь!

– И… – Лара замерла, ожидая новой судороги, но внутри стихло.

– Ловко, – поводила головой Эрита, следя за тем, как страдальческая гримаса исчезает с лица Лариты. – Кто научил тебя?..

– Никто. Её… можно выдавить.

– Пора в лиловый орден, – неловко пошутила принцесса, а Лис рассердилась:

– Тор-Майда никогда еретиками не были!.. Это случайно вышло. Я очень прошу никому не рассказывать…

– Даже Карамо? по-моему, он… – Эрита не договорила, отводя глаза.

– Ну, тогда поведай кавалеру, как ты рвалась самовольно лететь со смотровой площадки.

– Как? – вскинулась Лара с любопытством.

– Я её еле поймала за ноги, – назло Эрите начала выкладывать начистоту Лисена. – Мы стояли у самых окон, вдруг слышу «Я рождена, чтобы летать как птица» и дальше, и она уже поднимается, вот-вот окно откроет…

Эри нахмурилась как грозовая туча:

– Лисси, хватит! Мне было проще схватить его, чем этим… Они – камнем вниз, когда без страховки, я – нет!

– У него револьвер, он бы убил тебя!

– Это ещё неизвестно, кто кого!

– …или с собой в море увлёк бы!

«С ней сталось словно со мной – от волнения, – прониклась Лара чувствами принцессы, глядя на раздражённую Эриту. – О, какова!.. огневая! без оружия взвиться хотела, врукопашную на парня, а он старше и сильней… Это из-за меня. Как она ярилась: «Отпусти её!», с кулаками чуть не в драку, а Лис «На помощь!» голосила…»

Пока златая кровь со светлой вдрызг не рассобачились, Ларита поймала их за ладони, сжала и напомнила:

– Тёмные Звёзды.

Те примолкли и взглянули на неё.

– Да, – поджав губы, Эри коротко тряхнула головой. – Я… погорячилась. Может, сказала лишнее. Лис, не прими близко к сердцу.

– Конечно. Я тоже несдержанная.

Вдобавок Анчутка подкралась, для примирения лизнув соединённые ладони Лары и Эриты.

– Если шея болит, – предложила Лис, всем видом показывая, что перепалка предана забвению, – я могла бы… потрогать её.

– Давай!

Стук в дверь заставил пату шнырнуть под койку, а девчонок – разомкнуть так славно сложившуюся цепь из рук.

– Покорнейше прошу меня простить, барышни – я по неотложному делу, – переминался унтер на пороге. – Если ан Ларита хорошо себя чувствует, её ждёт кавалер Карамо.

– Я в порядке, только причешусь. Передай кавалеру – сейчас буду. А что это – пол качается?..

– Корабль манёвр совершает!

Причину манёвра Лара не спросила, хотя самой стоило бы догадаться. Но чувства всё ещё были в смятении, память об икоте шевелилась где-то в животе, да и принцесса с графинькой внесли смуту – так и побежала к кавалеру с искренней готовностью помочь, с желаньем искупить невольный грех, о котором Карамо не подозревал.

«Или он догадывается?..»

Пятью минутами позже она уже мрачно думала: «Лучше б я в обморок грохнулась… даже притворилась… и чтобы мне на лоб примочки ставили, нюхательную соль под нос совали».

Но поздно – отказаться от работы совесть не велела. Согласилась – делай.

«Морской Бык» развернулся носом к северу и пошёл навстречу ветру, с натугой вращая винтами, раздвигая воздух громадным телом.

Застегнув на себе сбрую аэронавта (всё в ход пошло – очки-«консервы», маска, карабины страховки) и подбородочный ремень медиа-шлема, Лара встала над бездной в открытом дверном проёме стыковочного узла. Здесь был полный обзор того, что авиаторы зовут «передней полусферой», и каркас дирижабля ничуть не мешал пеленговать слабый, удалявшийся сигнал обруча на голове Юнкера.

«Будто деревянная девка-ростра на паруснике», – недовольно думала о себе Ларита. Корабелы всегда ладят на носовой свес судна, рядом с гальюнами, резную статую – то ли Сестру-Моряну, то ли языческую нереиду, разбери их! но попы ростру честно святят, чтобы она гидр хаоса с пути гоняла.

Внизу серебряно рябило море, шелестел необъятный простор воздуха. Далеко на окоёме брезжил тонкой полоской Якатан, полускрытый дымкой облаков. Стоя на краю пропасти, прямо на её пороге, взглянуть вниз было жутковато – стоит наклониться, даже глаза опустить, тотчас начинает голова кружиться и против воли тянет сделать шаг вперёд… или попятиться, открепить карабины и на четвереньках, ползком – назад, назад, в уютную каюту, спрятаться, укрыться…

Она старалась, чтобы язык не шевельнулся – если хоть слово сорвётся в эфир по лучу, то там, в голубой дали, услышит фаранский демон и вновь метнёт в лоб громовое ядро. И подселит чего-нибудь хуже икоты…

«Как он это делает?.. – пыталась представить она приём языческого вещуна. – Особым словом, как левитанты на полёт? или мысленно, как стену из стекла? Такому в Гестеле не учат!.. а надо бы».

Её луч ходил над Миром как свет маяка, скользил поверх воды гигантскими взмахами, всякий раз замечая живую точку в пространстве – Юнкера, стремительно скользящего на уровне облаков. Фаранец, который помыкал злосчастным Ларионом, слышен не был – наверно, снял шлем. Из-за тёмной энергии, распространявшейся из Кивиты круговыми волнами, панорама была неясной, но девчонка силилась ничего не упустить из вида.

Противоречивые чувства разрывали Ларе душу. Страстно хотелось послать слово Лариону, сказать что-то ласковое, утешительное, выразить свою радость о том, что он жив, жив, жив… а потом? «Я – компас твоего отца, я веду военный корабль за тобой»? просить прощенья за то, что она с Карамо заодно?..

Лучше деревянной рострой быть, чем так терзаться.

– Ан, кавалер сказал – вы можете передохнуть треть часа, – сочувственно сказал сзади кондуктор, – а потом на пост вернуться…

Она отрицательно повела головой и протянула руку – дай блокнот! Сверившись со сторонами света, рукой в перчатке накарябала: «Курс прежний» и вернула блокнот, пусть несёт штурману.

«А если его застрелят?.. Может, увести «Быка» в сторону?.. всего румб ошибки, и… Нет, стыдно, я не предам Карамо! А Лариона?..»

Глаза слишком слабы, чтобы разглядеть в воздушном океане крохотную точку – Юнкера в лапах неведомого чудища. Какую тварь послал фаранец, чтобы подхватить его?.. Лара не успела различить черты летающего существа – вытянутое тело в ореоле крыльев. Дьявол во плоти?..

В Гестеле наставник, отец Конь, учил девчонок: «Через эфир не глядите глазами – глядите душой. Душа зорче».

Лара сосредоточилась, но картина представала мутной, слово крылья летучего демона затмевали Лариона. Вместе они были как вибрирующий сгусток тумана, в котором с трудом угадывались сближенные вплотную тела.

От напряжения – и не только от него, – из глаз под «консервами» текли слёзы, а нос нет-нет да всхлипывал под войлочной маской. Бесила невозможность высморкаться в этом наморднике.

«Я не хочу наводить Карамо на тебя, не хочу… Но видишь, я должна, я не могу иначе… Это тоже проклятие, да? или так надо – как Лары, связанные незримо?.. Через горы и моря, всегда навстречу друг другу… Пусть мы встретимся, и будь что будет».

Подняв осточертевшие очки под козырёк шлема, она яростно принялась тереть глаза, и тыльные стороны перчаток стали тёмными от слёз. Конечно, ветер в лицо – тут заплачешь!..

«Вольные голоса неба, да?.. Родились, как в насмешку – говорящие среди глухих! Своих – горстка, и тем слова не скажи – один хитрит, другой молчит, а третий вообще убьёт!»

В шесть часов пополудни «Морской Бык» прошёл над Панаком. С борта дирижабля выпустили две дымовые ракеты, жёлтую и красную – сигнал к переговорам по световому телеграфу. На гондоле управления замигала заслонками-жалюзи яркая лампа, портовая мачта отвечала ей частыми прерывистыми вспышками.

«Назовите самые быстроходные суда, вышедшие сегодня из порта на север».

«Такое судно было одно – винтовой пароход «Сполох» шкипера Джакара. Носит флаг Ливика. Портом прибытия шкипер указал Чомпо в северном Якатане».

«Шкипер брал пассажиров или груз?»

«И то, и другое. Загрузился углём, взял скобяные изделия, красное дерево в брусках и поташ. Пассажиры – фаранский посланник Мосех со свитой и прислугой».

– Теперь мы знаем имя главаря и вид судна. – Карамо торжествующе обвёл взглядом компанию, собравшуюся в штурманской рубке. – Ан Ларита, вы твёрдо уверены, что похититель сел на палубу?

– Точно, гере кавалер. – Скуластая девчонка в новенькой авиационной форме указала место на карте и карандашом отметила время посадки – 16.54. – В то время судно шло по проливу, примерно в ста семидесяти милях к северо-северо-западу от Панака. Сухопутных милях, – поправилась она, чуть смутившись.

Само присутствие юной девицы среди офицеров Воздушных сил ВМФ, в рубке военного корабля, было нонсенсом, но аэронавты слушали её внимательно и уважительно.

– Ан, каково сейчас расстояние между нами и пароходом? – спросил командир «Быка».

– Гере капитан-лейтенант, последний замер я сделала треть часа назад. Судно держало прежний курс, до него было… двести двадцать пять миль.

– Ходкое судёнышко, клянусь Громом! но ему от нас не уйти. К ночи нагоним.

Офицеры тихо пересмеивались:

– Далеко заплыл ливицкий шкипер!.. Винтовик, быстрее парового пакетбота – да-а, для малого каботажа лучше судна не найти! это называется «Гори денежки в топке огнём, зато я самый скорый»… Сдаётся мне, друзья, что не поташ он возит. Генеральный груз – для прикрытия…

Сгорая от нетерпения, Карамо насел на командира «Быка»:

– Когда мы их увидим?

– Зависит от высоты подъёма. Но я хотел бы поберечь балласт для будущих манёвров. К тому же горизонт довольно мглистый, видимость плохая… и на борту молодые девицы. – Капитан-лейтенант бросил беглый взгляд на пасмурную Лару. – Они раньше нас начнут страдать от высотной болезни.

– Оденутся теплей, наденут кислородные приборы!

– …в любом случае, гере кавалер, предельная дальность стрельбы из картечниц – полторы мили. А нам, случись вести огонь, надо брать верный прицел и подойти ближе.

«Как военные легко об этом говорят!..» – Лара поёжилась, потом робко придвинулась к Карамо и спросила вполголоса:

– Они будут стрелять, да?..

Кавалер посмотрел на неё долгим взглядом, испытующим и (как ей показалось) недоверчивым, от чего Лара внутренне сжалась, ожидая резкого вопроса вроде: «Ты помогала ему?» или «Вы с ним в сговоре?» Стоит дать Карамо заподозрить себя – и пиши пропало, больше не поверит.

– Я не хочу, чтобы его убили, – шепнула она, опустив глаза.

«Ну, всё, с головой себя выдала! и зачем рот раскрыла, дурёха!..»

– Я тоже, – вдруг прошептал Карамо и добавил громче: – Благодарю вас, ан. Возвращайтесь в каюту, вам надо отдохнуть.

Едва заслышав это, командир живо распорядился:

– Лейтенант, передайте на камбуз – подать ан Динц горячего бульона, бутербродов, – всё, что положено после наружной вахты вперёдсмотрящему гардемарину.

Прощаясь с удивительной наводчицей, офицеры и унтеры слаженно отдали ей честь. Козырять в ответ было неловко – кепи в каюте позабыла! – и Лара машинально сделала книксен. В штанах! Вот так – несколько дней поносишь брюки, и про юбку забываешь.

Она не успела подняться по трапу на нижнюю палубу, как за спиной раздалось:

– Мотористам – полный ход!

Еле заметная вибрация электромоторов, набравших обороты, передалась на каркас – и на пол под ногами девчонки. Опять тоскливый, безысходный страх за Лариона охватил душу ознобом:

«Хуже нет, если двое друг друга любят, а по жизни на разрыв поссорились!.. Дева-Радуга, Душа-заступница, пошли на них Духа Любви, пусть они забудут свой разлад!..»

Но сердце подсказывало, что уже заряжают магазины картечниц и открывают бомболюки, чтобы обрушить вниз дождь смерти.

– Нас будут преследовать, – изрёк Мосех в пространство за кормой.

Его белое льняное одеяние развевалось, трепетало под ветром, помноженным на скорость «Сполоха», но сам Мосех, презирая килевую качку, был недвижим как статуя. Он стоял у кормового шпиля, глядя, как пенный кильватерный след разбивается в мятущихся волнах.

Скоро треть суток пароход шёл по неспокойному морю, прорезая форштевнем четырёхмерные волны. Рулевые старались не терять хода за счёт рысканья судна – и так из-за качки «Сполох» шёл на пару узлов медленнее, чем мог бы. Ветром срывало дым с жерла трубы, из-под носовых скул на каждой волне взметались целые потоки с пеной и брызгами, заливая палубу чуть не до шкафута. Бронзовый винт буравил морскую синь, ярился огонь в топках под котлами, орудовали кочегары, призрачно мелькали масляно блестящие шатуны паровой машины.

– Кто – преследовать? – как-то брезгливо скосился на чудо-пассажира шкипер, переложив трубку в угол рта. – В этих водах ни одно корыто «Сполох» не догонит. У царя Лала, – Джакар сквозь зубы сплюнул за борт, – во всём флоте три колёсные коптилки, ещё до первой звёздной сделаны…

– Вернее – нас уже преследуют, – будто не расслышав его бурчания, уточнил высокомерный фаранец. – Где мы можем укрыться от погони?

Что бритоголовый язычник – пассажир ой не простой, Джакар догадался уже при погрузке. А уж когда фаранский вельможа (или кто он там по званию, в стране крокодилов?) велел рабам вытащить на полуют палисандровый ящик, окованный медью, а всем лишним – покинуть палубы, Джакар понял, что после рейса «Сполох» надо будет заново святить. Нельзя безнаказанно по морю колдуна и демона возить – старый морской бог Мананта прогневается, да и Сестра-Моряна будет недовольна.

«Сотню унций попу отвалю, чтобы молился крепче» – твёрдо решил Джакар, глядя, как демон из ящика лезет и по сторонам зыркает.

«Полтораста! И рисовой водки ведро, самой лучшей» – мысленно прибавил он минутой позже, провожая улетающего монстра и осеняясь знамением Ока. В странствиях и схватках шкипер много чего повстречал, запугать его мало кому удавалось – но чтоб такое видение!.. Спаси и сбереги!

Туда-сюда – демон вернулся с измятым и всклокоченным худым парнем в лапах. Нырк в ящик, как и не было. Фаранец велел дать ему мяса и хлеба (спасибо, не приказал пару матросов скормить бесу!), а парня обнял и облобызал с любовью, сам прямо светился от радости.

Теперь – вишь, ясновидец! – усмотрел погоню.

Пожалуй, этому ведуну поверить стоит. Зря не скажет. Только б скорей со «Сполоха» убрался.

– Недалеко, по берегу, есть шхеры… – заговорил Джакар. – Проливы, островки – укромное местечко. Правда, фарватеры там не промерены, скал подводных много… Но я эти шхеры знаю.

– Недалеко – это сколько?

– Миль сто.

– Прибавь ходу.

Согласно харкнув, Джакар цепкой моряцкой походкой поднялся на ходовой мостик и откупорил переговорную трубу:

– Эй, в пекле, какое давление?

– Шесть фунтов на четь! – отозвался хриплый подземный голос.

– Поднять до семи. Наяривай!

Вечерело, солнце склонялось в сторону невидимой Кивиты. По ветреному небу неслись полупрозрачные облака, то сжимаясь, то закрывая небосвод до половины. Из дымовой трубы вылетали багровые искорки. Умытый, разгладивший встрёпанные волосы Ларион выбрался на палубу и, цепляясь за поручни вдоль рубки, дошёл до Мосеха, по-прежнему недвижимо стоявшего на юте.

– Ты что-нибудь видишь?..

– Нет, – ответил жрец. – Я чувствую. Тебе следовало бросить обруч в море, а не оставлять на голове. Кто та девчонка, которая была в твоих руках?

– Откуда мне знать?.. Подвернулась.

– Увы, проницательность не входит в число твоих достоинств. Или в их число входит лукавство?.. – Мосех свысока скосился на печального младшего сообщника. – Лучше бы ты задушил её. Или доставил сюда… Она – причина погони.

Чтобы не выдать себя голосом, Ларион лишь удивлённо взглянул на жреца.

– Медиум твоего отца, – пояснил тот. – Похоже, единственный.

– Теперь у тебя есть «власть воды», – поспешил Ларион сменить ход беседы. – Если предания верны, ты можешь…

– Я не посмею. – Хотя Мосех часто кривил душой ради успеха, сейчас он говорил совершенно искренне. Конечно, соблазн использовать силу ключа был велик… огромен! Взять небесный металл в ладони, обратиться к сущностям, спящим в лоне вод… увидеть их, восстающих из моря, ощутить себя почти богом, повелевающим стихиями…

Нет. Это не для человека. Вдруг они выйдут из повиновения? разъяряться? Тогда – конец, быстрый и бессмысленный.

– Ну, не знаю, что нам поможет, если не ключ…

– Скорость. Позови мне шкипера.

Пришедший Джакар хмыкнул, сжимая зубами погасшую трубочку:

– Вы, гере, в машинах не смыслите – уж извините… Семь, восемь фунтов давления на квадратную четь – куда ни шло, но выше опасно. Погони не дождёмся, взлетим вместе с котлом.

– Поднимай давление. – Мосех смотрел на него глазами удава.

– Да уголь не даст столько жара!

– Лей в топки нефтяное масло.

– Его мало.

– Что ещё есть? Я видел – ты грузил дерево…

– Э, так не пойдёт! Красное дерево – товар ценный!..

– В топку. Всё, что горит – в огонь. Я заплачу золотом.

С полминуты Джакар размышлял, потом согласно качнул головой:

– Две цены.

– Действуй, а не болтай попусту.

– Ну-ка, крысы, бегом! – заревел шкипер, едва не громче паровой сирены. – Аврал! Цепями стройся! Бруски – в кочегарку! Передать вниз, чтоб поддув крутил по-бешеному!

Загудела машина, взвыли вентиляторы поддува – ненасытный огонь получил новую пищу и принялся пожирать её с удвоенной быстротой. Вверх поползла стрелка манометра, свистнул раз, другой и тонко завыл предохранительный клапан. От вращения винта вода закипела под кормой, а искры из трубы полетели ввысь снопами, словно при пожаре.

Тёмная синь начала заливать небосвод, пылал закат, а старший машинист беззвучно молился, наблюдая за колеблющейся стрелкой. Девять фунтов на четь. Девять с половиной… Дрожь машины пронизывала весь набор корпуса судна, «Сполох» уже не резал, а рубил волны; вода вздымалась выше гюйсштока и потоками сливалась по сторонам рубки.

– Скоро ли твои шхеры? – поторапливал Мосех шкипера. Тот ловил моменты – взглянуть в бинокль поверх гребней, поймать силуэт берега:

– Вот-вот покажутся.

– Капитан! дирижабль по корме!.. нашим курсом!

– Как котёл? – гаркнул Джакар в трубу.

– Десять с четвертью! – простонали оттуда.

– Идём на пределе. В крокодила веруешь?

– Глупый вопрос, – надменно скривился фаранец.

– Тогда молись, чтоб мы успели доползти, – дав дельный совет, шкипер перешёл к задним окнам рубки. Точно, имперская сигара, милях в десяти. – Эх, не успеем! Им ветер в рыло, но они вдвое быстрей. Гром в душу, хоть бы туч на небо!.. мы в вечерней заре видны, как на тарелке…

Берег со скалистыми островами приближался. Близился и дирижабль, чёрный и зловещий в сумеречном небе – только левый бок ало отблёскивал последними лучами солнца, ушедшего за окоём. От летящей сигары-громады отделились две светящихся красных ракеты, вытянув изогнутые дымные хвосты, потом замерцал световой телеграф.

– Что они хотят нам сказать? – Язычник был непоколебимо спокоен, зато его дружок психовал, перебегая вправо-влево по мостику.

– «Замедлить ход, сложить оружие, готовиться принять десант». А то будут стрелять.

– Высадиться на судно, при качке?.. не смогут.

– Ещё как смогут. Воздушные моряки – народ ловкий, хлеще обезьян…. Вам видней, гере, что вы там с ними не поделили – я-то драконам ничего не должен, – но мне с аэронавтами Морфлота спорить не под силу. Пять пудов бомб – и пойдём брататься с гидрами… Как хотите, только я велю снижать пары.

– Пулемёт имеется?

– Не зенитный, его вверх не задерёшь.

– Погоди с остановкой. – Фаранец шагнул к снующему приятелю, поймал за рукав и тихо заговорил с ним, уводя в сторону. Джакар успел услышать только: «У дирижабля есть слабые места?..»

Вернулся он к шкиперу столь же невозмутимым:

– Нужно что-то, способное порвать стальной трос толщиной с полпальца.

– Болторез. Подходяще?

– Покажи.

Пока принесли инструмент и продемонстрировали его иноземцу в действии, дирижабль подошёл уже на дистанцию прицельного огня, зажёг прожекторы и для пристрелки дал очередь по волнам. Под лучами электрического света, как днём озарившими рубку и палубу, Джакар почувствовал себя хуже, чем неуютно.

– Вели помахать им флажками, что сдаёшься. Но держи курс на шхеры, – приказал ему сын крокодила, вручив болторез приятелю, тотчас выскочившему прочь с мостика. – И прежнее давление.

«Ах, ешь меня дьяволы – не миновать платить за дерево из своего кармана! плакал мой фрахт, в сплошном убытке буду!.. Связался с чернокнижником фаранским, как с царём тьмы!»

Под брюхом «Быка» загрохотали картечницы, у Лары сжалось сердце. Она старалась ни лицом, ни вздохом не выдать своих чувств, но, казалась, даже притворная холодность изобличает её как сообщницу налётчика. Одна надежда, что девчонки сочтут презрительно-гордую внешность напускной маской, скрывающей злорадство. Что ещё может ощущать девушка, когда её оскорбителя вот-вот схватят или убьют?

Экипажные теперь были на местах по распорядку «бой в нижней полусфере с высадкой» – стрелки в пулемётных гондолах, десант у спускаемого бота, даже артиллеристы Карамо изготовились на пароход высаживаться. Касабури и Сарго в десант не назначили, они приникли к окнам нижней палубы – поближе к волнующим событиям, – а девчонки собрались на верхней, по правому борту. Отсюда со смотровой площадки всё было видно как в театре с галёрки – пароход внизу враскачку шёл сквозь набегающие волны, иссиня-чёрные, будто мазут. Яркие бело-жёлтые лучи выхватывали из тьмы судовые надстройки, дымящую трубу и еле заметного человечка, отмахивающего флажками знаки семафорной азбуки.

– Опасно так вот снижаться… – выговорила Лисси, вцепившись в поручень. Ей было боязно, что дирижабль ударит о высокую трубу.

– Если что-то случиться, я беру Лару, а ты Хайту и пату. – Эри всё заранее продумала. – Откроем окно и вылетим. Берег рядом.

– …а вообще-то могут быть международные осложнения. На пароходе флаг Ливика. – Лис доводилось слышать, как батюшка, читая газеты за кофе, обсуждал такие происшествия на море – то канонерка кого-то задержит, то силой обыщут чьи-то трюмы, а потом ноты протеста, всякая шумиха.

– Нападать – наше право! – уверенно заявила Эри. – Они укрывают вора, он проник на имперский корабль. Арестуем его, а судно пусть дальше плывёт…

– Ой, смотрите!.. – воскликнула Лара.

Пригнувшись к стёклам, девчонки увидели: чёрная тень неслась по спирали в луче прожектора – к дирижаблю, как муха к варенью. Мгновение спустя тень была уже совсем рядом – неясный вытянутый силуэт, смутно схожий с человеческой фигурой, но странный, пугающий. Еле слышно донёсся треск, хлопок – луч погас, за ним другой. Потушив навигационные огни, пароход скрылся из глаз под покровом тьмы.

– Что это было?..

Со стоном припав к полу, Анчутка тоскливо завыла, потом стала рывками тянуть поводок – от окон, от окон!

– Юница моя, уйдём в каюту! – заплакала Хайта. – Пате страшно! мне тоже!.. Он здесь! вдруг нас почует?

– Кто «он»?!.. говори же!

– Джи-и-и-ику! – От ужаса Хайта перешла на язык шахт и со своим пронзительно визгливым «О-о-о-ой!» распласталась у ног девчонок, рядом со скулящей патой. Лисси хотела крикнуть, приструнить трусливую служанку, но тут что-то ударило в стекло снаружи, и все Тёмные Звёзды отпрянули от окна.

Оттуда на них смотрело жуткое, невероятное подобие лица – фосфорические зеленоватые глаза, почти звериная морда. Слабыми контурами угадывалось могучее, хищно изогнутое тело, крест-накрест обтянутое ремнями. В оконную раму вцепились когтистые пальцы. Язык лизнул по стеклу.

Какой-то миг – и видение растаяло, исчезло.

Все с воплем бросились прочь со смотровой площадки.

Дальше на «Быке» разыгралась свистопляска и неразбериха – голоса путались в переговорных трубах:

– Нижняя передняя точка – огонь по судну!

Тра-та-та-та-тах! Верх пароходной трубы издырявило, пули расщепили палубный настил – и очередь ушла в пенные волны, поскольку штурвальный «Сполоха» взял право руля на два румба.

– Оба носовых прожектора вышли из строя! Ваше высокоблагородие, нас атаковало летучее страшилище, осмелюсь доложить!

– Какое ещё…

– Помогите, мы у кают на верхней палубе, в окно лезет бес!

– Номера семь и десять из десанта – быстро к барышням. Нижняя передняя – вести огонь по искрам из трубы!

– Вижу из задней гондолы, на нижнем киле-стабилизаторе движение, будто… кто-то висит на нём и вертится. Теперь лезет к шарнирам руля… Включаю фару. О, Господи!..

В свете фары полетели, крутясь на ветру и исчезая во тьме за кормой, серебристые клочья обшивки стабилизатора – словно ребёнок фольгу сдирает с новогоднего подарка.

– Оно внутри киля! оно там всё рвёт!

– Докладывай чётко, гром в душу! Кто?!

– Не могу знать, ва-ва-ваше высокоблагородие!.. Нечисть рыжая! лапы, крылья! И, вроде, хвост, а то и два! Глазища как у кошки!..

– Отказ нижнего руля направления, – скороговоркой отрапортовал штурвальный.

– Наблюдатель, что там руль?

– Заклинило на левый поворот, ваше высокоблагородие!

– Караульный наряд – в нижний стабилизатор! Такелажникам – устранить поломку! Рулевой резерв – в запасную рубку! Увеличить тягу левого заднего мотора.

Огневая точка продолжала тщетные попытки поймать пароход на прицел – искры плохо видны с высоты, вдобавок дошлый шкипер скинул с борта пяток спасательных кругов с фальшфейерами. Ложные цели разносило, они выбрасывали яркие ало искрящие снопы пламени, вдобавок дирижабль стал уклоняться влево, хотя верхний руль и тяга мотора старались вести его за пароходом.

– Докладываю – штурпроводка нижнего руля вся с барабана сорвана, и барабан с оси слетел, даже моторчик подкрутки повреждён. Как портовой лебёдкой его дернуло!.. штуртросов ни следа, всё утянуло на корму. Мы в сорока мерах от нижнего киля… Эй! Сильян, гляди!.. Стреляй! стреляй! – Голоса в трубе смешались, удалились, глухо бухнули несколько выстрелов, потом вновь возник такелажный кондуктор, доложил сбивчиво: – Ваше высокоблагородие, оно по кормовой шахте вознеслось. Старший унтер за ним…

И через треть минуты:

– Стенку шахты прорвало, теперь оно где-то под кормовым баллоном! И обрешётку так покорёжило, что не пролезть – разгибать прутья надо.

В рубке Карамо переглянулся с капитан-лейтенантом – гневно и решительно. Оба ясно представили, как неизвестный враг, будто паук, лезет по охватывающей баллон сетке, пробираясь между газовой ёмкостью и наружной оболочкой.

– К верхнему рулю идёт, – отрывисто бросил командир, прежде чем вновь взяться за переговорную трубу. – Отставить подъём по кормовой! Быстро в среднюю шахту, выйти на хребет, продвигаться к килю. Расчёту – занять заднюю верхнюю огневую точку, готовность к бою. Вы встречали что-нибудь подобное? – обратился он к кавалеру.

– Никогда. Я отправлю своих людей с вашими – эту диковину надо сфотографировать… позвольте мне к клапану… Гириц, живо на хребет с фотокамерой! Сарго и Касабури вам помогут.

– Диковина!.. – Капитан скрежетал. – Ещё пять минут – и она превратит «Быка» в неуправляемый пузырь!.. Тогда мы точно пароход упустим. Пусть ваши поторопятся, так как мои медлить не станут. Нечисть или нежить – ей конец.

– Ну, конная артиллерия, идём в одной упряжке! – гаркнул Сарго, зарядив двуствольный штуцер и приладив его за спиной наискось. – Утащишь один свой фотоящик?

– Постараюсь. – Медно-загорелый дицер ловко закинул на плечо ремень объёмистой камеры, а хитроумную магниевую лампу-вспышку вручил Каси. – Осторожней с рукояткой!.. там капсюль, если случайно нажмёте, то полыхнёт раньше времени. Друг Сарго, премного обяжете, если проложите путь наверх – мне с багажом неловко…

– Запросто, друг Гириц!.. Ос-сторожно! поберегись, несём взрывчатку! – как тростник, развёл он лапищами в стороны аэронавтов, собравшихся под шахтным люком. – Пропусти бывалого!.. ну-ка, сержант, дай дорогу – у нас генератор луча смерти… кто сказал? кавалер сказал! Смотри, как по лестнице лазить! – С удивительным для такого здоровяка проворством он стал взбираться, прытко хватаясь за перекладины. Гириц едва поспевал следом.

– На беса с ружьём – хм, недурно! – рокотал Сарго в предвкушении. – Рыжий с хвостом, говоришь?..

– Так передали с кормы! у страха глаза велики – даже два хвоста заметили…

– Лишь бы не две башки, а то одной пули не хватит!

Наверху Сарго перевесил штуцер на бок, вздохнул с восторгом – ночной простор, ветер, морем пахнет, как смолоду в юнгах бывало!.. За ним быстро и осторожно двигался Котта, цепко держась за леерное ограждение, а Касабури стремился ни о чём не думать, кроме доверенной его заботе фотовспышки, и не глядеть по сторонам и вниз. К солнцу поверхности он притерпелся, но к открытой всем порывам ветра высоте – пока не смог.

«Ты пилот летуна. Будь стойким, – убеждал он себя, стиснув зубы. – Уже совсем рядом… ты должен дойти…»

В пулемётном гнезде, сняв и сложив тент-палатку, угнездился расчёт, расчехливший картечницу и бряцавший патронными кассетами. Каси ввалился к ним как в родную нору – есть дно! есть края! есть, за что надёжно держаться! Сразу стало тесно, Сарго со штуцером занял четверть ниши, ящик Гирица тыкался всем в бока, пулемётчики ворчали на нервах:

– Друзья, полегче! Без вас тошно!

– Где бесовское отродье? – перегнулся Сарго через край, с ружьём наизготовку, озирая уходящий вниз округлый скат кормы – фара освещала высокий гребень стабилизатора и стоящий наперекосяк руль, но никакого движения заметно не было.

– Спроси чего полегче! а вот рулю хана, не шевелится… Идём на циркуляцию, тьфу, пропасть!.. Пора глушить моторы, иначе кружить будем, как пьяная девка на танцульках…

– Потеснитесь, пожалуйста, друг Сарго. – Гириц прилаживал свою камеру. – Касабури, будьте любезны протянуть мне вспышку…

От нервотрёпки – то погоня, то «К высадке товсь!», то вдруг паскуда-бес порчу устроил, – расчёт зло пошучивал:

– Зажигай уже, оно магния как ладана боится… Снимешь портрет – в Кивиту шли! картину спишут и размножат, чтоб во всех храмах на неё плевать… Во-во, а то мы чёрта не видали. Только дьяволиц в площадной клетке, на позорище…

Фыркали, водили вправо-влево хоботом картечницы, потирали руки, угнезживались – и только-только друг к другу приладились, когда неотрывно следивший за кормой Сарго шикнул:

– Тихо!.. Опусти фару…

Скрипуче, громадно покачнулась плоскость руля. Тёмная фигура возникла у её основания, изогнулась, будто собираясь вывернуть руль из шарнира. Зашевелился, опускаясь, луч – в его свете загорелись совиные глаза, ощерилась пасть; фигура распрямилась, представ засевшим в гнезде людям во всей нечеловеческой мощи.

Выдохнув, Сарго прицелился, а Касабури вскочил, замахал руками, торопливо закричал:

– Нагуаль! нагуаль! Зэ джиксе уджидха бунимо ка нджик! Зэ ка вайбу хаджив!.. Сарго, не…

Хлопнула вспышка Гирица, осияв корму, стабилизатор и человекоподобного монстра слепящим белым светом – в застывшем молниеносном видении грянул выстрел, фигура пошатнулась с рёвом боли и взвилась над оболочкой как ракета с пускового станка. Сквозь шелест ветра воющая тень пронеслась над пулемётным гнездом, что-то ударило по фаре, разбив фонарь вдребезги – вой унёсся прочь, удаляясь и слабея.

– Что ты наделал?! – Касабури сгрёб Сарго за сюртук.

– Чёрта подранил… – огорошено таращился корнет. – Тут магнием пыхнуло, я маленько маху дал…

– Я бы унял его!.. А! что теперь говорить – всё пропало…

– Знакомый твой? – Сарго с подозрением сощурился.

– Нагуаль. – Сев, Касабури обхватил чёрную голову ладонями. – Он не мой. Первый раз вижу…

– Надеюсь, я правильно взял фокус, – бормотал Котта. – Если всё получится…

– Не ты ли, малый, – недобро заговорил старший по расчёту, изучив лежащий под ногами болторез и приглядываясь к Касабури, – на нас эту гадость навёл?..

– Нишкни! – рявкнул Сарго, отчего пулемётная команда враз прижухла, лишь поглядывая исподлобья. – Сказал – не его, значит – не его. Я ему верю, а ты верь мне, понял?.. Командиру с кавалером мы доложим, по уставу. Айда, друзья, дело сгорело. И вы собирайтесь, отлеталась ваша колбаса… Сколько ремонта с рулями?

– Сколько сломано! И не тебе чинить, снайпер, – мрачно отрубил старший. – До утра, не меньше, проболтаемся между землёй и небом…

– Не мне? я судовой механик, так что жди – приду.

Ни при спуске по шахте, ни в палубных коридорах Каси на вопросы отвечать не стал. После краткого доклада Гирица хмурому капитан-лейтенанту и удручённому Карамо этим обоим стало очевидно, что выслушать рапорт брюнета следует без свидетелей. Подобные сведения – не для газет, не для досужих сплетен. Поэтому уединились в каюте командира, но после того, как он отдал все распоряжения о срочной починке «Быка».

Положение было аховое. Дьявольский гость за десять минут сумел в одиночку превратить боевой дирижабль в калеку. Рули направления бездействовали, их штуртросы были перекушены, вырваны и, похоже, выброшены в море, а системы штурпроводки изуродованы всюду, где чудовище смогло до них добраться. Рулить винтами – дело ненадёжное, а при шестибалльном ветре особенно. Ночь над проливом сгущалась, пароход бесследно улизнул в сторону берега, и «Морской Бык», остановив движки, дрейфовал на юго-юго-восток со скоростью сорок миль в час. Можно было смело ожидать, что к утру в Панаке будут любоваться опозоренным имперским кораблём. Оставалось лишь держать высоту.

Каси отрапортовал по-военному чётко, заодно пояснив, кто он такой и откуда ему известно о нагуалях.

– Конечно, я подозревал, что дья… что мориорцы тайно расселяются по Миру, – ворчал командир дирижабля, – но что состоят на государственной службе!..

– Касабури мне рекомендовали как очень надёжного человека. – Карамо подчеркнул слово «человек». – Как видите, он нам всё изложил искренне и подробно.

– Значит, нагуаль – привилегия вельмож? – спросил капитан-лейтенант у Каси.

– Только господарей. Тех, кто рождён править.

– У нас с вами сильный противник, – обратился командир к Карамо. – Пока мы починимся, он далеко уплывёт. Загрузить топливо, залить водные цистерны – на Якатане не проблема, мы их сами приучили снабжать наши пароходы. Может уйти хоть за Пояс Мира, был бы уголь.

– Боюсь, именно туда он и направится, – разочарованно вздохнул кавалер. – В Фаранге. С винтом, если Моряна благоволит – дней в двадцать доберётся.

– Тогда не догоним. Заряда батарей не хватит, а заправиться нам негде – дальше по острову электростанций нет. Что вы намерены предпринять теперь?

«Действительно, что?..» – угнетённо подумал Карамо, потерявший всякую надежду вернуть части ключа… и сына.

– Займусь аэрофотосъёмкой. Всё равно мы над морем – подходящий случай… Утром мои парни будут готовы приступить к работе.

– Воля ваша.

Любопытство капитан-лейтенанта не было вполне утолено – проводив Карамо, он задержал брюнета:

– Хотите сигару?

– Извините, гере – не курю.

– Может, вина?

– Я не пью хмельное мирян.

«Дьявол с принципами!» – усмехнулся командир про себя.

– Эти… нагуали, они часто появляются на свет?

– Когда звёзды соизволят. Должна быть женщина нашего народа, носящая в себе зерно. Любая – господарка, вольная, рабыня… Должен быть великий муж, наделённый дарами Владык Неба. И любовь между ними. Тогда родится нагуаль, брат господаря.

– Нет же – сын!.. или дочь?

Мориорец снисходительно смотрел на офицера-мирянина. В высоком звании – а до чего несведущ!..

– Брат. Это повторение господаря в образе зверя и духа.

– Слишком хитра ваша семейная наука!.. Один мой знакомый – скажем, полковник в отставке, – нашёл себе пассию… полагаю, из ваших. У него может зверодух родиться?

– Не опасайтесь за друга, гере, – улыбнулся голубоглазый. – Ниже герцога – если я правильно понимаю ваши титулы, – волноваться не о чем.

Доннер – патриаршая столица

Накануне (свят храмин-день!) после вечерни разлетелась весть – Отец Веры целил и очищал! Кто это разгласил – келейники, «серпы» из охраны покоев? – осталось неизвестным, но репортёры телеграфных агентств тотчас распространили горячую новость по цивилизованному Миру.

Итак, первая неделя великого проклятия завершилась к полному торжеству Грома – патриарх делом доказал, что наделён священным даром карать и миловать, а его данная свыше сила по-прежнему велика.

Вера верой, но и наука должна подтвердить мощь Грома!

Профессор медицины, двое с докторскими званиями, магистры из трёх университетов вечер и ночь корпели над пациентами первосвященника, просветили больного катодными лучами, изнурили девицу психологическими испытаниями и расспросами. К утру постника, до хрипоты наспорившись, словно присяжные в совещательной комнате, учёные мужи написали предварительное заключение:

«Гере M. и ан В. действительно получили большое облегчение своих страданий. Опухоль гере М. уменьшилась; ан В. находится в добром состоянии духа и своею волею желает принять постриг. Наблюдение за ними будет продолжено».

Их свидетельство тотчас ушло каблограммой через Западное море, чтобы к обедне появиться в экстренных выпусках «Пастырской речи» от границ Дикого Запада до Ганьских гор, под заголовком из слов Девы-Радуги «Ныне дарую вам жизнь и радость!»

Многие жаждали видеть очищенную – как святая Уванга! – ан В. и прикоснуться к ней, но девицу охраняли трое орденских солдат с сержантом. Под густой вуалью, в скромном серо-сиреневом платье, она прошла к стойке телеграфиста и нашептала депешу: «Батюшка и матушка, я прощена, я остаюсь в Доннере».

За адрес её родителей репортёры давали кошель серебра – для бульварных листков это сущая находка, золотое дно! Можно месяцами щекотать нервы читателей статейками о раскаянии и терзаниях отца-матери, печатать их письма к дочери: «Вернись, мы согласны на твой брак, предадим всё забвению! О, только не давай вечных обетов, нет!..» Однако чёрный сержант с багровым знаком серпа вежливо спросил суливших взятку:

– Что предпочтёте, господа – лишение аккредитации или за безнравственность в церковную тюрьму? Есть свободные камеры – недавно от ведьм очистились…

Но больше всего волновало народ – а также скептиков и газетных щелкопёров, – каким патриарх выйдет к службе проклятия.

– Стар. Дай бог до алтаря доковылял бы.

– Ты что, на самом деле веришь, что он целил? Это химия. Новейшие лекарства, куплены тайком в лабораториях Явары… Выйдет как молоденький.

– Нет, магнитная терапия! Волны подавляют опухоли…

– …и мозги! Видел, что с девицей? Вчера ещё – я вызнал у горничной в гостинице, – была готова в омут или в петлю, склянку яда в ридикюле привезла, чтобы разом всё покончить, а сейчас? Стан прямой, походка твёрдая, с «серпами» говорила весело…

– Что ни говори, а старик Бизон – мужичина железный, пастырь на все сто десять. Волхвует он или колдует, или впрямь накоротке с Громом, но у него всё получается.

– Поглядим. Он на весь Мир пообещал проклясть космический проект, а ракету в Эрендине ладят без помех, вот-вот взовьётся.

В своей спальне патриарх долго лежал в постели. Ему казалось, что подняться сил не хватит. Апельсиновый сок, поданный келейником, вызывал тошноту. Трудно было вдыхать влажный воздух, тупо давило в широкой груди – когда-то прельщавшей красоток вьющимся смоляным волосом и выпуклым рисунком мышц, а ныне одряблевшей и полуседой… даже почти седой.

Годы берут своё.

Вспомнилась дочка тархана – статная, крепкая, но начавшая чахнуть от кашля, с болезненным румянцем на скулах. Её батька привёл в уплату двух быков. Отказался: «Возьму одного. Двух даже Радуга от отца Уванги не брала». Она нерешительно расстёгивала крючки платья, глядела недоверчиво. Набравшись духа и отрешившись от плотского, возложил на неё ладони. Глубоко внутри хворь разъедала лёгкие. Он нажал, посылая в тело тепло рук, властно приказывая: «Уходи. Прочь. Сгинь». Смертная немочь дрогнула, стала отступать, сжиматься. Так, раз за разом гасли очаги внутри, а взор девицы изменялся.

Потом, однажды, она не захотела одеться.

«Ей теперь за шестьдесят, как мне. Усадьба в степях, дети взрослые – наездники в кожаных шляпах. Кто из них мой? сын или дочь?..»

Давно это было.

Крякнув, поднялся рывком, шумно выдохнул:

– Умываться.

В прошлом листне, на праздник Благодарения, когда в Девине встречался с Цересом и слушал его жаркие речи про объединение империй, здоровье было твёрже. Ныне – измотан, ослаб… поддался на уговоры секретаря-комтура, вот и результат. А ведь сегодня ещё на молебне стоять. И постник-день вдобавок, этому дню патриарх век не изменял. Даже в семинарии – какая б девчонка, хоть лучшая краля, глазки ни строила, подолом ни крутила, шёл прямо и мимо.

Только так воспитаешь дар Грома в себе.

Сегодня будут смотреть, следить – как шагаешь, как дышишь, как выглядишь. Чтобы потом доложить миллионам громовников, верным тебе.

«Скверно выгляжу», – угрюмо подвёл он итог, изучив лицо в зеркале. Из-за вчерашних усилий морщины словно углубились, поблекла кожа, глаза запали, вокруг них легли сероватые тени…

– Трапезу.

День изо дня патриарший пекарь изощрялся, разными добавками стараясь придать изысканный вкус выпечке, подаваемой к столу Его Святейшества в дни проклятия. В постник, когда старый Бизон хрупает одни фрукты-овощи, без жареного-пареного, тоже был способ подкрепить силы Отца Веры – шоколад из не обжаренных зёрен какао, с мёдом, ванилью и соком орехов кола.

С каждым глотком к мышцам возвращалась упругость, глаза прояснялись.

– Ещё стакан.

Утерев губы, он жестом отослал келейника, достал из секретного ящика карту, склонился над ней.

Протяжённый, на три тысячи миль, полуостров Кивита, к востоку Якатан, на юге Великая земля, сине-имперские владения… Красный круг циркуля пролёг по землям и морям – через север Церковного Края, Гуш, приморский край Эренской провинции, по границе Святой Земли с южной Кивитой. Когда замыкался круг рока, остриё циркуля стояло в горной глуши Края Святых – там, где джунгли скрывают древний, затерянный пирамидальный храм.

«Ещё неделя служения… Ты выдержишь. Ты должен выдержать, чтобы они видели твою силу. Силу сокрушительного воздуха, дыхание Ветра… Но веру надо подхлестнуть, как меня – шоколадом. Им мало очищенной и исцелённого – надо что-нибудь зримое, явное. Они ждут меня в соборе – измождённого… Здесь будет к месту приём газетчиков – когда напряжение выдохлось, нанести неожиданный удар по нервам и воспламенить толпу. Что, старик, ты ещё способен на чудо?.. Ещё как!»

Патриарх по-молодому распрямился, прихлопнул круг на карте тяжёлой широкой ладонью.

«Пожалуй, и чудо любви совершил бы, а?.. только не сегодня. Ныне зови силу свыше, чтоб небеса ответили. И яви знамение. Есть ключ? значит, знамение будет! а следом и явление – все его воочию узрят, только не все вынесут…»

– Облачаться!

«Скольких унесёт стихия, когда час настанет?.. Тысячи. Зато возрастёт вера народов» – говорил себе патриарх, пока его одевали в ризу первосвященника. В душе своей он давно решил вопрос с совестью и не ведал сомнений. Встарь Ветер сметал с земли врагов истины – это ли не пример для владыки?.. Империи губили сотни тысяч подданных по куда меньшим поводам, подчас из-за одной корысти, даже упрямства или спеси.

«Их интересы – захватить клок земли, чтобы поставить форт с гарнизоном, казначейство, дирижабельную башню… А у моей державы нет границ. Она там, где звучит слово Грома. По всему Миру. Во всех верных душах. Я отмолю невинно убиенных – в слезах о них и о себе, беспощадном…»

Перед ним несли знамя истины с Оком Господним, по сторонам кадили ладаном, он шествовал твёрдо, а люд шептал: «Силён! Смотрите!.. Глаза-то какие!»

«Возможно, вылазка дьяволов в Сарцине действительно была предпринята ради артефакта из музея Коммерческого общества, – думал он, бестрепетно глядя перед собой. – Золотистый предмет с изображением черепа… Слишком явное совпадение, чтобы сбросить его со счетов. Что ж, когда делинцы вернут себе город, среди них будут и мои люди. Стан Дакая торгует с поверхностью – можно попытаться выкупить добычу, если она в руках кротов. Цена не важна, ключ важнее. А если откажут… что ж, кроме сестры Кери с её радием есть учёный брат Луэ Пестер с его микробами. Вряд ли мор в подземелье придётся им по вкусу…»

Пока готовили алтарь к служению, он внутренне готовился призвать на себя мощь громового неба – ощутить её, принять, наполниться ею и мысленно послать её невидимый поток к затерянному храму, чтобы поддержать брата-чтеца. В эту минуту думы патриарха стали особенно решительными и жестокими:

«Слишком много соискателей святыни – Лоза, меченосцы, фаранцы… даже кроты! Надо бы отловить их вожаков и допросить по-нашему, подробно – какое сокровище ищут? Если догадки верны – им не место на земле. Следует навсегда преградить им путь к Миру, чтобы забыли дорогу сюда. Эта планета – наша. Нас много, мы всюду» – Он с воодушевлением окинул мысленным взором своё бессчётное воинство – «серпы», «колпаки», епископы, священники, миссионеры, монахи, и все вершат служение от края до края Великой земли.

– Причасти меня силы молний Твоих, мощи раскатов Твоих, могущества бурь Твоих… – возгласил старый Бизон, и зычный голос его, будто гром, разнёсся под сводами собора, восхищая верных и посрамляя тех, кто ждал увидеть патриарха немощным.

Вслед за этим свершилось чудо – каждый стал свидетелем того, как первосвященник в молитве медленно поднялся на меру от пола и завис без опоры.

Сенсация в завтрашних газетах была обеспечена.

Наверное, сержант Леве выглядел самым праздным человеком среди рассеянных по Миру воинств Отца Веры. Словно ему дали отпуск из Тайного ордена и сказали на прощанье: «Милый брат, отдохни, как следует! Ты устал на ночных допросах ведьм, поезжай в Эренду и развлекайся на здоровье. Забудь о служении, сори деньгами, чувствуй себя вертопрахом!»

В самом деле, инквизитору не пристало так расслабляться в секретной командировке. Светские визиты, прогулки по набережным, увеселительные поездки, расшаркивания перед пригожими девицами и дамами… А как же служение Грому?

Снял чёрный мундир, устрашающий колпак с прорезями для глаз и рта, надел модное мирское платье, сходил к дорогому куафёру, надушился, фиалку в петлицу – не узнать гонителя ересей и колдунов!

Взгляните – стройный молодчик с утончёнными манерами. Голубовато-серый сюртук в тон с панталонами – сотни две стоит, столько же шляпа и ботинки, – к ним перчатки цвета магнолии, щегольская бамбуковая тросточка. Лицом тонок, с нездешним загаром, глаза коричневые с золотинкой, так по сторонам и стреляют в поисках добычи. Поклоны отдаёт учтиво, все манеры волокиты: «Ветреная погодка, сударыня! рад вас приветствовать, не соблаговолите ли…»

И, глядишь, передаёт через лакея визитку: «Извольте доложить обо мне госпоже. Я подожду».

А там прямиком в будуар, где между шкафчиков, зеркал, алебастровых фонарей и гнутых кресел настороженно притихла, выжидая, женщина, поплотнее запахнувшаяся в ганьский халат бледно-розового шёлка с широкими рукавами.

– Не ждали? – весело, чуть насмешливо бросил сержант, на ходу по-свойски и метко кидая шляпу на мраморный столик, а затем проронил через плечо для камердинера: – Убирайся и закрой дверь.

– Что вам угодно?

– Работа. Сегодня и завтра вы никого не принимаете. Вам нездоровится и так далее.

– Хотите обедать? – Когда женщина потянулась к сонетке, стало заметно, что рука дрожит.

– Охотно. – В подтверждение своих полномочий Леве предъявил бронзовый жетон с эмалевым рельефом – в чёрном круге скрещенные серп и молот под Божьим Оком и тремя звёздами. У женщины сердце захолонуло – «колпак»! и не рядовой…

– Спросят – скажете, что уединились с любовником. Сейчас посыльный кое-что доставит в дом – велите впустить, чтобы сразу нёс сюда.

За обедом она не замечала вкуса, кусок в горло не лез. Шикарный визитёр кушал изящно, был сама вежливость, но женщина буквально кожей ощущала, что внешний лоск молодого гостя скрывает угольно-чёрную форму и всё, что она означает – тёмный застенок, кандалы, направленный в лицо слепящий свет и вкрадчивый, обманчиво добрый голос: «Итак, ты согласна сотрудничать со святой инквизицией? Мы можем помиловать даже нелегальную вещунью, если она умна и верна…»

Никакой послеобеденной неги. Он распаковал и выставил на столик маленький, но тяжёлый эбонитовый ящичек с винтами и клеммами по бокам, снял верхнюю крышку. Внутри – батареи, провода, медные лепестки и стеклянная трубка, набитая железными опилками.

– Так… надеюсь, всё собрано правильно и… оно сработает. – Сняв перчатки, Леве аккуратно присоединил к контактам электрическую лампочку. – Теперь приготовь медиатор. Взяла?.. По команде «три» ты должна подумать лучом прямо сюда, – указал он на ящичек, – вот этот знак. Изо всех сил.

Разомкнутый круг – подумать?.. Можно. Она опустила обруч на чело.

– Раз… два… три!

Лампочка вспыхнула.

– Есть!.. Ты великолепна! – Он просиял, как будто выиграл на скачках, но тотчас вновь обрёл строгий вид и заговорил с должной солидностью. – Это надо повторять, пока не станет загораться каждый раз. Потом я буду присылать с рассыльными записки – где находится прибор, и точное время, когда думать лучом.

– Удивительная вещь… – Женщина недоверчиво коснулась эбонита. – Он слышит вещунов?

– Ни дьявола он не слышит, – вздохнул инквизитор с каким-то унынием. – Только прямой луч и простейшие знаки. Все эти дни ешь больше шоколада, иначе выдохнешься… Напишешь отчёт крестиками и ноликами – посыл и возгорание, посыл и возгорание, сколько раз из скольких удалось. Послезавтра пришлю за прибором.

При расставании он с чувством поцеловал ей руку – то ли в насмешку, то ли искренне. Их, «колпаков», не понять!

Другой визит Леве нанёс вещуну и вовсе нелегальному, даже через застенки не прошедшему. На кого работал хрыч, как уходил от слежки – то известно старшим братьям, а младшему в их тайны лезть запретно. Седоватый, лохматый, неряшливый, сей хмырь гнездился в вонючем припортовом квартале, на задворках притона, куда доносился визг пьяных девок, звон посуды и матросский мат.

– Прослушивать офицерьё в Курме?.. – скривился он. – А поймают?

– Повесят.

– Спасибочки, барин. Давно мечтал в петле болтаться.

– …и покои принца тоже. – К словам Леве прибавил кошелёк. Звякнуло золото.

– Далековато.

– Уж постарайся. Меня интересуют маршруты, по которым Церес ездит, если покидает крепость.

– Да он всего раза два выезжал!.. и всё под стражей.

– …а также распорядок его выездов на будущее, примерно на месяц. Что узнаешь – сразу ко мне мальца с запиской. Я в отеле «Морской покой», спросить гере Боранса.

Затем – газеты. Всю важнейшую прессу Эренды складывали ему в номере вместе с путеводителями – «Приглашаем всех приезжих посетить то-то, побывать там-то, полюбоваться тем и сем… и скидки на дневные представления в оперном зале «Океан»!» Было, что полистать перед сном.

Заодно – расписания всех здешних и транзитных поездов.

Он ничего не подчёркивал, только запоминал. «Железнодорожные экскурсии в Эрендину, показ пускового станка и астраля «Авангад-4», дети за треть цены, напитки бесплатно!», «Устоит ли астраль? Ветер крепнет день за днём», «Что означает проклятие Отца Веры? Мнение либерала»…

Днём – лёгкой походкой по паркам, в ресторации, а с наступлением потёмок, нацепив синие очки, накладные усы, и сменив шляпу котелком – в подозрительные злачные места, где приличные господа редко бывают. Вместо полой бамбуковой тут уместнее трость-шпага. Посмотришь на себя в мутное трещиноватое зеркало трущобной цирюльни – вылитый анархист-заговорщик, как их изображают книжонки «Ужасные истории в картинках, с продолжением».

– Это вы-с насчёт динамита? Пожалуйте-с… не споткнитесь, тут порожек… пригнитесь – тут низкая притолока-с… Да-с, как договорились – двадцать фунтов. И взрыватель электрический. Но цены нынче высоки-с…

– А, того писаку либерального? Как – совсем приглушить или чтоб в лазарете повалялся? Если наглухо, шумиха будет – он известный… Но руки переломать, челюсть свернуть – можно. За всё про всё – полтораста червонцами. Зато уважим по-столичному, как в самом Руэне!

– И скажите ему – в следующий раз будет хуже, – уточнил Леве, отсчитывая монеты. Ещё одна строка вон из списка дел.

Пришёл отчёт вещуньи! Её таланты – выше всяческих похвал, почти сплошь включения. Пора забирать прибор. Да, и заказать билет в ложу второго яруса – Джани Трисильян впервые поёт здесь «Ручейную деву»!

К сборам на оперетту подоспела грязная писулька: «Почтенному господину в собственные руки. По узкоколейке вдоль берега, к северу, но это когда неизвестно». Без подписи, зато предельно ясно, чей маршрут.

Разглядеть принца в театре было трудновато – царская ложа затенена. Выглядит молодцом. Выдержка, достойная правителя. Вокруг, как частокол, какие-то лейб-мичманы. Взяли дракона молодого в плотную осаду… Разумеется, того бледного худого медиума, что состоял при Цересе минувшей осенью в Девине – ни тени, ни следа.

«А жаль. Этого юношу я бы увидел с радостью, – подумал Леве. – Особенно рядом с принцем. Тогда не пришлось бы козни строить».

Дальше, дальше, без роздыха переплетая нити хитрого «узора на пальцах»! Расписать людей как по нотам – или словно сложить живую мозаику. Тут и проникнешься почтением к работе дирижёра, который – один! – заставляет слаженно играть целый оркестр. И то его музыканты сидят рядами в оркестровой яме – а ну как разбросаны по городу и друг о друге не знают?

– Просто врыть сундучок? Там путейские обходчики, и на дрезине ездят… Мы-то что, мы вроем, даже ночью, наше дело маленькое, была бы плата в соответствии… Премного благодарны-с!

Наконец, к постнику партитура была написана, осталось взмахнуть дирижёрской палочкой, то есть разослать последние записки – и ждать результата. Теперь всё должно свершиться само собой, подобно ходу часов с взведённой пружиной.

Что ещё? ритуально омыть руки, оплатить заупокойную службу и поставить свечку за помин души. Воину Тайного ордена следует поминать всех убиенных им единоверцев, иначе в небесном суде не оправдаешься.

Можно отправиться на прогулку, забыв о запущенном механизме событий, но на душе у Леве было тревожно. Впервые он проворачивал акцию такой сложности, и хотя расчёт был точен, сержант невольно опасался – вдруг кто-то подведёт? что-то откажет? наконец, кровь…

«Ради Грома. Ради империи. Ради общего будущего» – убеждал он себя, однако душа томилась, напряжённые нервы звенели, а день такой, что и кружкой пива себя не утешишь, не говоря о рюмке водки. С выходного не запасся – до завтра чёрта с два кто нальёт. Даже Лоза винные лавки прикрыла. Иди на глухие окраины, там самогонщики и спекулянты безбожно торгуют спиртным втридорога из-под полы, рискуя нарваться на рейд чёрной полиции…

«И меня с ними арестуют. Смех и грех – свои же закуют в наручники!..»

Чем отвлечься, как забыть об акции, пока она там развивается, как неживой «человечек» в колбе чернокнижника?..

Театры закрыты, в ресторанах тишь да трезвость, даже карусели встали, но – есть спасение! Чтения в университете – не увеселение, они церковью разрешены. Плакат гласил: «Сегодня публичный диспут – Теория эволюции животного мира». Ниже: «Женщины и дети не допускаются. Трости сдавать в вестибюле». Звучит многообещающе, стоит заглянуть. У входа уже гомонила толпа, втягиваясь в высокие резные двери

Аудитория была полна! студенты, вольнослушатели, любопытные – даже стояли в проходах, притащили два фонографа и фотокамеру. Выступал, конечно, иностранец из Эндегара – знали, кого пригласить лектором. Имперцам опасно излагать теории с привкусом ереси, а этого республиканца в худшем случае вышлют взашей. Эдакий колобок в очках, жилет на пузе натянулся, важен – амбиции на троих, нос-кнопку держит высоко, оттопыривает масляные губы. Вот, мол, я вам, отсталым, дам урок современной науки!

Круглоголовый господинчик начал издалека, с мотыльков, вьющихся возле какого-то порохового завода – де, годы назад все были белые, а стали серые в крапинку. Дальше – больше; заговорил о том, что животные с веками изменяются от климата и разных катастроф. Без устали крутились валики фонографов, записывая речь пришельца как на скрижали.

– …тому свидетельство – древние книги народов! Глобальные катаклизмы изменяли лик Мира – землетрясения, вулканы, засухи, – и живые существа выживали, если приспосабливались. Те, кого мы видим ныне – это изменённые потомки сгинувших существ…

Вслушиваясь, Леве выудил часы из жилетного кармана, и хоть твердил себе «Не гляди!», всё же отколупнул стальную крышку, скосился мельком на циферблат.

11.67. Ещё минута.

Всего минута.

«Господи, помоги. Очисти меня от крови…»

– Где доказательства?! – вскочил из рядов усатый, гривастый студент богословия. – Я изучал археологию и биологию – все допотопные дивы были уродливы и многоноги, большинство их лишено позвоночника! Кто происходит от них? жуки и бабочки? В таком случае – где предки коров, бизонов, лис?

Тут поднялся гам, естественнонаучные факультеты восстали против богословов, шум стоял несусветный, аргументы выкрикивались как оскорбления:

– Разрази Гром, да если бы на экспедиции давали больше денег!..

– Где, где вы видели останки Человека Допотопного?! их нет! Ибо сотворены мы в день и час, когда мировой кокон явился из тьмы!..

– А ты еретик!

– Дай мне пять тысяч, я тебе выкопаю и в рожу суну этот череп!

– …ни одной человеческой окаменелости! вот довод! Если мало, то иди сюда, вручную докажу!..

– Ты ещё пасквиль Валлана Вуале мне предъяви, что мы суть дьяволы и мориорцев дети! В картер заройся, они твои братья!..

– …да, скажи – было два кокона, один для див, другой для нас! Чем ты иначе обоснуешь, что ископаемые – только дивы? Вот и выходит – Вуале прав!

11.68.

Экскурсионный поезд на Эрендину, бежавший по узкоколейке вдоль берега, прошёл столб 107-ой мили.

Женщина, сидевшая в будуаре скромного особняка, надела медиатор и точным лучом подумала знак разомкнутого круга.

В эбонитовом ящичке соединились медные лепестки, по железным опилкам пробежала искра.

С грохотом, в столбе огня и дыма, взлетели вверх шпалы, куски рельсов, земля и балластная щебёнка.

Увидев впереди взметнувшийся чёрно-красный фонтан взрыва, машинист выругался и рванул ручку экстренного торможения. Зашипела пневматика, лязгнули сцепы, колодки с визгом прижались к ободьям. Инерция швырнула пассажиров как кегли, встряхнула и перемешала их, будто монеты в копилке.

Это зрелище открылось женщине смутно, но вопли, железный скрежет и взрывной раскат достигли её через эфир – она поняла, ужаснулась тому, что сделала, и отбросила обруч.

Но настоящий ужас был впереди, потому что человек, выжидавший своей минуты позади особняка, защёлкнул крышку часов и нырнул в заранее приоткрытое окно комнаты для прислуги.

11.69.

– Вы просто дурак, любезный! Ваше образование кончилось в приходской школе. Что вы забыли в университете?

– Умник нашёлся! Нет твоих древних людей, и не было сроду, потому что мы – созданы! Крыть нечем, да?

«Мудро решили – трости отбирать при входе», – мелькнуло на уме у Леве, пока он высматривал, куда шмыгнуть, чтобы не очутиться в гуще драки.

От слов перешли к делу – вспыхнул мордобой, столь обычный для буйной студенческой братии. Университетские педели заботливо увели лектора от греха подальше, а в зале уже кого-то треснули фотоаппаратом по горячей голове. В ход пошли фонографы. Избегая давки в дверях, Леве стал пробиваться к возвышению у лекционной кафедры – там не затопчут.

«Да, – думал он, оправляя помятое платье, – слаба у нас теоретическая часть! Научное мировоззрение полно неясности… Зато пыла много. А богословы в рукопашной хороши, умеют точку зрения отстаивать!»

Вместе с ним – больше силой, чем ловкостью, – выбился из свалки какой-то ширококостный крупный малый в умопомрачительном клетчатом сюртуке и панталонах цвета лососины, широких как матросские штаны. За спиной, на шнуре, болталась кожаная шляпа. Его увесистые кулаки молча советовали всем держаться подальше. Уж на что студенты сорвиголовы, но вокруг Леве и этого парнищи возникла пустота. Рядом с ним было безопасно.

– Весело тут у вас, – бросил малый сержанту. В его голосе слышался акцент западных краёв, где имперская речь мешалась с языком вестерн. – Я решил вот науку послушать – храм знаний, как-никак, а здесь побоище, будто на пьяных танцах.

На квадратном волевом лице провинциала – парня из захолустья сразу видно! – пробивалась первая бородка. Кряжистый, рукастый, большеротый, с грубым прямым носом – хоть сейчас зови ваятеля и лепи с него статую рыцаря старых времён.

– Здесь должен быть выход, – кивнул в сторону Леве. – Идём?

– Знакомый дом?

– Нет, я так чувствую.

– Айда!

Он первый предложил знакомство, и сержант с удовольствием пожал его тяжёлую широкую ладонь.

– Ари Арментер, по прозванию Попович. Торгуем по части скота. Говядина живым весом, солонина, шкуры сушёные, золёные и дублёные.

– Армейские поставки? – спросил Леве наугад.

– Бывает, – важно кинул парень, набивая трубку на ходу. В своей шляпе скотовода он на полголовы возвышался над сержантом. – Вчера продали флотским бычков – вполне упитанных, пятьдесят унций за пуд. Лучше, чем ваши-то крестьяне в армию сдают по тридцать – считай, в убыток.

– У них поставки обязательные… – заговорил Леве, но осёкся. – Так вы с Дикого Запада?

– Из Вольной Земли, – сдержанно поправил тот. – Нам дракон не закон и президент не власть – мы сами по себе. Но… – оглядел парень обширный мощёный проспект с едущими в обе стороны каретами, пролётками, электрокарами, величавые дома, храмы, колоннады, зеркальные витрины, красочные вывески магазинов, – надо сказать, что насчёт роскоши у вас порядок. Кое-что и перенять бы не мешало. Вот, телеграфную компанию мы уже учредили! – добавил он с явной гордостью. – Проложим и железную дорогу, дайте срок.

– Осторожнее с этим. По рельсам ходят бронепоезда…

Ари деликатно сплюнул в сторону табачной слюной:

– …и динамит у нас есть. Вы хорошо город знаете? Ищу улицу Тонтура, там живёт дамочка-физиономист– вроде, может читать по лицу, в прошлое заглядывать… Если газете верить, имеет лицензию от архиерея – не ворожейка какая-нибудь. Без греха – значит, дозволено, так ведь?

– Да, – сухо отозвался Леве. – Я объясню вам, как добраться.

– Может, по доброте и проводите?.. Не люблю я ваши конки, на своих ногах вернее. А с меня – угощение. – В доказательство, что не бедняк, Ари предъявил бумажник жёлто-коричневой бизоньей кожи, плотно набитый кредитками Имперского банка. – И за встречу выпьем, – подкупающе улыбнулся он, отогнув полу сюртука, где из внутреннего кармана приветливо выглядывала винтовая пробка плоской стальной фляжки, а из-за пояса – рукоять револьвера. – Всё при себе, степной обычай.

«Значит, судьба, – обречённо решил сержант. – Ту улицу обойти нельзя. Кровь зовёт».

Шли долго. То и дело приезжий задирал голову, придерживая шляпу, чтобы ветром не снесло – «Эх ты, сколько этажей!.. А тут что такое – «Пневмопочта»?.. Вот это да, фонарь как люстра!» – или откровенно наблюдал за прохожими, от чего мужчины усмехались или сдвигали брови, девицы прыскали и весело шушукались, прикрывшись веерами, а дамы, испепелив невежу из глубинки горделивым взором, вторым машинально обмеряли его крепкую фигуру.

У подъезда особняка топтался городовой, сновали нижние чины сыскной полиции, чуть поодаль толпились зеваки, плакала служаночка. Из дверей к печальному фургону с надписью «Мертвецкий дом 4» вышли двое в цилиндрах и чёрных пальто с пелеринами – на их носилках лежало тело, накрытое полотном.

– Что-то мне нынче везёт как висельнику, – пробормотал молодой тархан, покрутившись возле подъезда и расспросив народ. – В университет пришёл – кулачный бой! К гадалке собрался – её зарезали!.. Впору вообще со скотного рынка не высовываться, чтоб чего хуже не стряслось. А я ведь ещё в модный магазин сходить думал, приодеться. Что теперь? явишься – анархисты бомбой подорвут!

«Нет, – мысленно ответил ему мрачный Леве, – ступай смело. На сегодня взрывы кончились… С твоими деньжищами ходить таким чучелом – дурной тон! Где ты откопал сюртук, у деда в сундуке?..»

– Если позволите, Ари, я дам вам несколько полезных советов – что носят люди со средствами, у каких портных одеваются, что пьют и курят, куда ходят.

– Годится! Но сперва по глотку настойки на гром-траве.

– Как раз то, что мне нужно, дружище.

– Господа! – обратился капитан-командор Барсет к подчинённым. – Если я увижу или услышу, что ближе чем в двухстах мерах от Его Высочества появилась фотокамера, то её владелец вылетит в отставку с лишением наград, пенсии и права на мундир. И под суд за оскорбление величия. Всем ясно?

Штаб-офицерский состав Курмы и флотского экипажа ответил единогласным:

– Так точно, ваше высокородие!

Хотя мог бы и не собирать своих ранжированных капитанов в форте, словно хочет поведать им нечто сугубо секретное. Без того очевидно, что забавы принца не должны быть обнародованы. Кутёж – куда ни шло, с каждым бывает смолоду да на приволье. Забвение приличий – тоже случается, когда вдали от посторонних человек безудержно предаётся разгулу. Но выходки Его Высочества смущали даже флотских, знавших вкус и толк в попойках.

«Я обязан был предупредить. Мало ли, – с тёмной тучей на душе Барсет шагал по сводчатой потерне в крепость, – вдруг найдётся корыстная душонка, улучит момент, сделает фотогравюру… В республиках народец беспринципный и вконец бессовестный – хоть еженедельная газета, хоть иллюстрированный журнал за такую пластинку ведро серебра даст. Чтобы власть драконов опорочить. Мой долг – пресечь это раньше, чем оно случиться».

Ему противно было вспоминать распоряжение Его Величества, доставленное в крепость вместе с принцем: «Обеспечьте ему вволю вина, дурмана, пригожих девиц». Вот итог – сперва безобразный развод караулов, командующий округом в сорочке на голое тело, со свитой пьяных лейб-мичманов и куртизанок… затем живая картина «Дикари с дикарками на лоне девственной природы»… Как они отрезвились-то к приезду ан Джани?

«Положим, Церес – заговорщик и мятежник, – копилась гневная досада в сердце Барсета. – Но видит Гром, он не обезьяна в зоопарке, чтобы поить его вином ради потехи… или с другой целью? А с кого спросят, если принц упьётся насмерть? или свернёт себе шею, прыгая с острогой нагишом по камням?..»

– Быстро доложи, братец, Его Высочеству о моём визите, – нетерпеливо похлопывая перчаткой по ладони, поторопил он принцева денщика. Из приоткрывшейся двери спального покоя в прихожую вырвался смех нескольких молодых здоровых глоток, запах сигарного дыма, терпкое веяние полынной настойки – заседание личного Его Императорского Высочества штаба из доверенных лиц!.. Ещё каких-то шаромыжников изволил подобрать в Эренде – с зачислением в штат прислуги!.. в каретный сарай их – электрокару спицы начищать!

– Дозволяют войти, – рывком поклонившись, щёлкнул каблуками денщик.

Дым коромыслом! Тарелки драгоценного сервиза – на полу, в них окурки, объедки на ковре, валяются бутылки! Развесёлая компания – кто в чём, всё больше неглиже, причёски в беспорядке, лица расплылись хмельными улыбками навстречу Барсету – и все, как один, небриты.

Принц небрит! это всё равно что «император выругался как мастеровой». Первый модник империи, образчик для подражания всех щёголей – небрит!..

– Добро пожаловать в наш круг, капитан-командор! – чуть хрипловато воскликнул Церес, отсалютовав гостю бокалом. – Вина ему! Статс-секретарь, налейте!.. Как видите, Барсет, теперь у меня есть свой Галарди…

Розовощёкий барон нашарил под ложем бутылку, вгляделся в этикетку:

– Гвоздичное, эрцгере! Полынная вся кончилась…

– Тому, кто пьёт водку с порохом, такое пойло будет легче лимонада. Берите, Барсет! Я угощаю.

– Благодарю, Ваше Высочество. – Капитан-командор даже не взглянул на протянутый бокал. – У меня к вам важное сообщение.

– Вы отвергаете вино от моего стола?..

– Час назад с материка пришла депеша – миной взорвана узкоколейная дорога в Эрендину. Благодарение Грому, поезд затормозил и уцелел. Осмелюсь напомнить Вашему Высочеству, что именно эта трасса предназначалась для ваших поездок… Я распорядился, чтобы окружная морская разведка приняла участие в дознании вместе с полицией. До выяснения обстоятельств нижайше рекомендую вам воздержаться от визита на космодром в будущий храмин-день.

Деревянный тон Барсета заставил улыбки покинуть лица гуляк. Даже с Цереса будто весь хмель сошёл. Он твёрдо спросил, приподнимаясь с мятой постели:

– Вы намекаете, что кто-то обкладывает меня, как волка – красными флажками?.. заставляет выбрать другую дорогу?

– Возможно. Трасса имперской пятистопной колеи на Гаген вполне надёжна, но кроме неё – только морем или мотокаретой. Мы изучим все варианты.

– Я вижу только два – либо в крепости измена, либо тот кабинет, где вы принимаете важнейшие решения, не обшит медной сеткой под обоями. И вас прослушивает медиум. Это и есть та надёжность, которой славится флот? Я должен и в дальнейшем полагаться на вас?..

Принц выговаривал командиру в чине штабс-генерала – жёстко, холодно, – и Барсету нечего было ответить, кроме пустых слов:

– Всё будет тщательно расследовано, Ваше Высочество.

– Смею надеяться, – ядовито ответил Церес, наклоняя голову. – У ротозеев это получается блестяще. Когда меня подорвут вместе с каретой – или заложат мину в трюм, как лучше, по-вашему? – вы сможет вздохнуть спокойно и вернуться к своей безупречной службе. Вам же не нравится роль тюремщика?.. Идите, я вас не задерживаю. И вы тоже, – обвёл он взглядом мичманов. – Велите там малому – бриться, мыться, завтракать…

Оставшись один, Церес подошёл к окну и долго смотрел на море, отодвинув штору.

Знак.

Это знак. Сигнал.

Удар мимо цели, напоказ – и результат заранее рассчитан. Потому что анархисты и цареубийцы бьют наверняка. Вся свора флотских, боясь за места и звания, теперь забегала, разыскивая злоумышленников – как же! им доверен принц, а тут под боком бомбы рвутся!..

«Кто и что хочет сказать мне?.. То же, что было в записках: «Храмин-день 6-го зоревика опасен для вас»?.. Почему, с какой стати?..»

Он ощутил себя загнанным зверем на королевской охоте – вокруг Курмы плетутся нити заговора, они всё гуще, но паук, таинственный ткач паутины, невидим, он где-то в непроницаемом мраке. Визит верховного купажиста из Лозы, девица-вещунья от кротов, письма с неясными угрозами, теперь взрыв… Что за этим кроется?

«И что я намерен предпринять? Пить дальше, будоражить Курму кутежами, дразнить Барсета?.. Покорно ждать того, что кто-то предначертал мне? Нелепо, нелепо, это не моя судьба… Мне ломают жизнь – или сам я её ломаю в угоду кому-то?»

Обернувшись, он захотел увидеть там – за каменной кладкой стен, за проливом, – свою империю, которую он жаждал поднять выше, чем она есть, сделать мощнее, охватить, влить в неё силы.

Но едва он смог различить её неясный и громадный образ – с просторами хлебных полей, горными хребтами, снежными вершинами, широкими реками, шумными городами, соборами и крепостями, – образ, осиянный солнцем, дышащий ветром и влажный от дождей…

…как перед ним, заслоняя видение, встала тень отца в бирюзовом мундире астраль-командора, а за спиной Дангеро, расстилая чёрно-дымные хвосты, поднимались звёздные ракеты, будто занавес взмыл снизу вверх, объявляя о конце спектакля.

«Отец, ты стоишь между нею и мной!.. Понимаешь ли ты, что своим упрямством губишь меня – и её?!»

– С этой девицей… всё благополучно? – обратившись лицом к окну, спросил Дангеро нарочито безразличным тоном.

Перед ним стеной стояли густые тёмно-зелёные вязы Этергота. В листве светились крапины желтизны – зоревик начался, а там недалеко и прохладная осень. Разорительная, кровавая осень войны… Трудный год выдался для империи – удар за ударом сыплются «тёмные звёзды», войска мечутся по материку, сын жаждет царской власти… а к новогоднему дню жди внука от кротихи! Какие нервы нужны, чтобы выдержать всё это – и не дать волю гневу?

– Барон Данкель доставил её в крепость Гримор и поместил под стражу, – ответил Галарди с готовностью. – Она записана под вымышленным именем. В прислугу ей назначены два ваген-обер-фельдшера под началом ассистент-доктора…

– Что за глупости? – сердито повернулся император. – Мужчин – в прислугу к беременной?!..

Второй статс-секретарь развёл руками:

– Там нет женского персонала. По штату не положено.

– Вписать. Подыскать пару опытных надсмотрщиц с хорошими рекомендациями. Из скорбного дома или дисциплинарного – но чтобы вели себя мягко, предупредительно, умели утешить… Надеюсь, Данкель её заточил не в подвале?

– Отнюдь – в Овальной башне. Верхний покой просторен, светел… окна зарешёчены, а входа всего два – снизу по винтовой лестнице и наружный ход по кровле к угловой башне, где апартамент барона.

Воображению Дангеро вмиг представилось, как златокудрая выходит на кровлю и кидается вниз. У беременных бывают самые нелепые причуды!

– М-м-м… Наружный ход закрыть.

– Сегодня же телеграфирую в Гримор.

Император со статс-секретарём уединились в Лазурном кабинете на втором этаже летнего дворца. Быть может, Дангеро почудилось, что в этом году Меделиц притягивает бедствия – стоило принять там депутацию Лозы, как неприятности градом посыпались. На всякий случай дворцовому капеллану было поручено пройтись по Меделицу с кадилом и кропилом, освятить помещения заново, а самодержец перебрался в основную резиденцию.

Заповедали же предки – держи дом в чистоте от нечисти и чужеверия! А тут целый табун иноверцев пришёл, наследил… может, и наплевал по углам, пришёптывая: «Бесы в дом, счастье – вон!» Следом кротиха-язычница в чреве неблагословенный плод притащила – тоже к худу…

Раздражённый Дангеро тряхнул головой, чтобы изгнать прадедовские суеверия. Не пристало правителю, почётному командору астрального флота, бояться шишиг с кикиморами, которых крестьяне Оком, серой и палёной шерстью из изб выкуривают!

Но даже дворяне в глуши дымят зловонными составами, когда дома неладно…

Это простонародные сказки. Просто кончился домашний арест Ингиры, пора мириться с супругой, быть к ней ближе. Хотя до мира в семье ох как далеко…

– Секретность полностью соблюдена? – бросил он, переходя к письменному столу.

Само собою, Галарди заверил, что в тайну посвящены лишь самые верные и приближенные люди – на пальцах перечтёшь! – и Дангеро слабо, машинально кивал, будто бы утешенный его словами. На деле всё было иначе – частица тайны просочилась в самое сердце империи, и не далее как после завтрака (впервые вместе за столом, за столько дней!) Ингира дерзко спросила в упор: «Батюшка, кто та молодая особа, которую Чёрный Барон вчера увёз из Меделица?.. Он велел мне уйти, ссылаясь на ваш приказ».

Впору опять запереть дочь в розовых покоях!

Итак, утечка налицо.

Благо, при разговоре с Ингирой рядом не было императрицы. Но нет сомнений, что эта история дойдёт до Мариалы. Тогда держись.

– Никаких сношений с внешним миром, никаких посетителей, ни писем, ни записок. Любой пропуск к ней – только с моей подписью, – напомнил он, наставив указательный палец на Галарди. – Всё металлическое должно быть заземлено. Да, кормить с офицерского стола. Капризы – выполнять в разумных пределах.

– Будет исполнено, государь.

– Есть ещё одна серьёзная проблема… – Сев в кресло, Дангеро взглянул на статс-секретаря раз и другой, словно не решаясь доверить ему дело такой важности. Тот замер в предупредительном полупоклоне – гибкий, головастый, в неизменном аспидно-сером сюртуке и круглых серебряных очках. Много дел ему было поручено, и все их он сумел решить – более или менее успешно, но всегда старательно и тихо.

– Что бы вы сказали, Галарди, если бы у нас появился шанс наладить отношения… с дьяволами подземелья?

– Успешные примеры есть, – уверенно заговорил тот, выпрямившись. – Я имею в виду незаконную торговлю со станами, оборот которой достигает сотен тысяч унций. При желании можно найти посредников, нажать на них… однако до сих пор речь никогда не заходила о перемирии или переговорах с господарями кротов. Они отвергают все предложения.

– Тогда представьте, что я получил такое предложение.

Несколько секунд Дангеро наслаждался произведённым эффектом. Хладнокровие подвело Галарди – глаза под совиными очками стали заметно шире, чем раньше.

«Есть в жизни приятные мгновения – скажем, удивить своего статс-секретаря!»

– Именно я. Никто другой из правителей Мира. Думаете, как это прошло мимо вас?.. Просто – из уст в уши, как в старину водилось.

Быстро придя в себя, Галарди перебрал в уме все возможные пути устного послания к Дангеро.

– Штабс-капитан Вельтер?..

– Вы весьма догадливы. Теперь пришло время рассудить, как поступить. Чувствуете, что в этот момент творится история?.. Правда, на скрижали она может не попасть.

– Я весь к услугам Вашего Величества, – склонился Галарди.

– Ничуть не сомневаюсь. Итак, господарь стана в Гатаре готов прекратить военные действия и возместить наши потери, если мы позволим ему с его кротами перейти в ближайший стан времён первой звёздной. Надо отдать должное Куполу – стратегия охвата и удушения кротов осадой оказалась верной. Сдаваться они не намерены, но… теперь мы можем диктовать свои условия. Не идти же нам, победителям, у них на поводу!..

– Осмелюсь предложить, государь, такой план, – приблизившись, Галарди заговорил вполголоса. – Использовать пример Цереса, который поставил кротов Бургона себе на службу…

Упоминание о сыне заставило монарха слегка поморщиться. «Пример Цереса»!.. это что, цитата из учебника военной академии? рановато мальчишку в пример ставить! Навербовал дьяволов в ночные патрули, затащил дьяволицу в постель – уже стратег?.. Обойдёмся без молодых да ранних.

– Мыслите шире, по-имперски. Я считаю…

Какие там соображения пришли Дангеро в голову, осталось неизвестным, поскольку его слова прервал негромкий, но настойчивый электрический звонок.

«Сказано же – у меня конфиденциальная беседа!..» – нахмурившись, государь нажал кнопку ответа, позволявшего дежурному секретарю войти.

– Я запретил беспокоить меня!

– Прошу прощения, Ваше Величество – шеф тайной полиции нижайше просит вашей срочной аудиенции по делу государственной важности.

– Пусть войдёт, – жестом дозволил Дангеро, с досадливым чувством подозревая, что повышение цен на хлеб всё-таки сказалось, и в столице начались народные волнения. Вот бы когда пригодился полк Цереса, умелый в подавлении бунтов!.. Теперь придётся выводить на улицы части руэнского гарнизона. Далее – вой либеральных газет, укоризны архиепископа… и как бы не лозунги: «Цереса на трон!» Презирая сына за проваленный мятеж, втайне Дангеро опасался таких кличей.

– Обождите в приёмной, позже продолжим беседу, – проронил он Галарди, и тот, вежливо наклонив стриженую голову, направился к дверям. Там его пропустил наружу высокий и плотный мужчина со скучным лошадиным лицом, сонливый на вид, в длинном, как у старого лозовика, сюртуке цвета спаржи и элегантных оливковых панталонах. Они раскланялись:

– Добрый день, гере статс-секретарь.

– Рад видеть, гере обер-полицмейстер.

В левой руке новый гость императора держал свёрток – вроде шкатулки величиной с кирпич, заботливо обёрнутой в большой кусок листовой замши.

Персоны, что пересеклись в дверях Лазурного кабинета, редко носили мундиры, но сведущие люди отлично их знали и узнавали без всяких эполетов и кокард. Если одного звали Вторым за положение в статс-секретарском табеле о рангах, то другой имел прозвание Зелёный – за любимый цвет. Или, для людей своего ведомства – Крысиный Волк.

В приёмной, пройдясь вдоль окон, Галарди выглянул в парк. Как прелестен Этергот на середине урожайного сезона!.. Небеса подёрнуты сероватой дымкой, но солнце ещё в полную силу играет на листве. Белеют статуи ручейных дев – полунагие прелестницы кутаются в мраморные одежды, скрывая чарующие формы тел… Лейб-гвардейский патруль шагает, сверкая драконовыми гребнями на касках… А там что? пара тусклых фигур в нарядах мохового цвета, мелькнула и скрылась, как крысы в траве.

– Любезный, – обратился Галарди к секретарю, – мне нужна пара листов бумаги и место, где можно поработать без помех.

– Извольте. Вы можете расположиться в буфетной, сейчас там никто вас не потревожит.

Пока он осматривался в буфетной – отличное место! печь для подготовки блюд к подаче на стол, шкаф посудный, шкаф духовой, а вот и лестница к складу припасов, – шеф тайной полиции знакомил государя с неким чрезвычайно интересным письмом без подписи.

Удивить статс-секретаря – дело несложное, а вот до полного замешательства изумить монарха – такое по плечу лишь опытному и осведомлённому слуге империи.

– Не могу поверить… – шептал Дангеро, перечитывая текст. – Вы ошибаетесь! Галарди не мог написать это!

– Вот выданный им чек. – Зелёный бережно выложил ещё одну улику. – Агенты в Лациане уже наведались в банк. Чекодатель «Г» – ваш второй статс-секретарь.

– Уму непостижимо… А этот – ключ неба? – Взгляд Дангеро метнулся к железному ларцу. – Что он собой представляет?

– Я воздержался открывать ларец до визита к Вашему Величеству. Но со мной умелый слесарь, его можно в любую минуту вызвать сюда с инструментами.

– Зовите немедля! И велите задержать Галарди!.. Гром божий, это немыслимо – вызывать гидр хаоса, довременных тварей, спящих на дне океана… прямо умысел против рода людского! да в сговоре с Лозой!.. Я не представляю, какой кары заслуживает подобное преступление!

От разъярённого императора Зелёный вышел к секретарю и отдал кое-какие распоряжения, но кроме вызова слесаря, все они оказались напрасными. Ни в буфетной, ни в летнем дворце, ни в парке Галарди найти не удалось. Он исчез так же надёжно, как если бы под ним разверзлась земля, и щупальца дьяволов утащили его в подземелье, словно девку на выданье.

Возмущение Дангеро было неописуемо; единственное, что сдерживало его ярость – желание увидеть, какой же магический дар изменник преподнёс Лозе. Он в нетерпении ходил вокруг стола, то и дело поторапливая слесаря. Наконец, замок ларца поддался.

– Осторожнее, Ваше Величество, – предостерёг Зелёный. – Согласно письму…

– Знаю! – избегая коснуться лезвий, Дангеро извлёк пятивершковый пепельно-золотистый клинок с гравированным изображением молота. – «Власть металла»… и медиатор заодно?.. Вы уверены, что эта вещица способна вызывать гидр?

– С древними предметами ни в чём нельзя быть уверенным. Чтобы убедиться, следует испытать…

«Измена, закулисные интриги – несомненно, – понемногу остывал Дангеро, поворачивая странную вещь в пальцах. – Но гидры… не слишком ли? в наш просвещённый век верить в гидр хаоса – смешно… Пульпы, кракены – да, моряки встречают их в плаваниях, но ничего дьявольского в гигантских моллюсках нет, это лишь скользкие твари без костей. Гидры Святого Писания – нечто сродни мифическим кикиморам… Я погорячился в озлоблении. Надо быть здравомыслящим и трезвым. Кара – карой, сказки – сказками».

– Вряд ли в этом есть что-то волшебное, – молвил он критически, небрежным движением прикладывая артефакт ко лбу. – Ну-с, попробуем… Явись!

В следующий миг он онемел вместе с Зелёным и слесарем, поскольку инструменты, разложенные на замше возле вскрытого ларца, дружно поднялись в воздух, закружились медленным хороводом, а сам ларец всплыл и замер в середине образованного ими круга.

Можно ли заснуть, если увидела беса в окне?

Да ни боже мой!

Надо забиться в каюту, нырнуть под одеяло с головой – не раздеваясь! – и съёжиться там. И молиться шёпотом.

Но страх не отпускает, он глухо стучит где-то за фанерными стенками, скребёт когтями по металлу каркаса, гукает в переговорных трубах. Чем дольше это длится, тем сильней твоё волнение, тем явственнее ощущаешь, что эфирный ветер начинает веять сквозь тебя – ты начинаешь видеть через стены, даже когда глаза крепко зажмурены…

«Не хочу, не хочу, не хочу» – твердила Лара про себя, а потом принялась считать, как учила Бези:

– Раз, два, три, четыре, пять, шесть…

– Ты что там лопочешь? – выпростав голову из-под одеяла, испуганно спросила принцесса – шёпотом, как ей казалось.

Высунулась и Лара, такая же встрёпанная, глаза широкие:

– Я боюсь.

– Я тоже. Иди ко мне, вместе не так страшно.

– Сейчас! – Лара перескочила на койку Эриты, запутавшись в одеяле и чуть не грохнувшись на пол.

Хорош сон – при включённой лампе, сидя бок о бок спиной к стенке, обнявшись и прижимаясь друг к дружке!.. Но тепло близкого тела внушало хоть какую-то уверенность, а объятия немного успокаивали.

– Давай говорить, а то молча плохо. Только не про это. – Лара решила сразу обозначить, что нельзя. – Лучше о другом, о чём угодно…

– Зачем ты считала?

– Такой приём, вроде вашей песни «Я рождена, чтобы летать». У меня… если очень-очень тревожно, я слышу без медиатора. Даже вижу, всё вокруг. Они там бегают, орут, мне только хуже становится.

– Да-а-а, вот уж некстати!.. если бы я взлетала каждый раз, как разволнуюсь… особенно на высочайшем выходе, перед всем двором!

Переглянувшись, они вдруг рассмеялись, хотя были в тревоге чуть не до мурашек, и Ларе стало необычайно радостно от того, что лицо Эри настолько рядом, а жёлто-карие глаза такие чистые-лучистые, будто Божьи Очи, только без молний по краям, и её свежее дыхание ласкает щёки. Недавний ужас отступил, сродство притягивало, и они поцеловались.

– Но Лис ни слова, – строго прошептала Эри.

– Ни-ни, гром в душу.

– …а то Хайта, свинюшка, пищала уже «Кианна! буфан со!»

– Да это ж неправда.

– Конечно. Мы просто мирились. Но я уверена, что она всё рассказала Лисси.

– Вот уж не думаю, что Лис ревнивая!.. И вообще, когда страшно, такое бывает – в большие бури, когда кажется – весь Мир сметёт. У нас говорят…

– Что? – Эри придвинулась плотней, по-хозяйски обвила Лару рукой за шею. Та вздрогнула – «Как Ларион!..» – но боязни не было, наоборот.

– Говорят: «Кому шторм, а кому Дух Любви». Летом в Гуре страшные шторма случаются, даже причалы сносит. Свистит, воет, кровли рвёт… а молнии как фотовспышки на всё небо. Ну, а на будущий год, когда сев придёт, больше деток родится. «Дети Грома», так они зовутся… Эх, сейчас Лис на меня напустилась бы – за нескромное!

Не успели они засмеяться вновь, как застучали в дверь:

– Барышни, вы в порядке?

– Да!! – крикнули девчонки хором.

– Ничего не бойтесь, у нас всё под охраной!

И убежал с топотом.

– Правда, что ты взлетала при народе? – пользуясь нежной взаимностью, решила спросить Лара. Ну как в другой раз случая не будет о таком поговорить?..

– Было. – Эри недовольно повела плечами, отвернула голову. – Даже фотограф меня снял, но у него пластинку выкупили. Это от жары случалось, я чуть в обморок не падала, и ещё военный оркестр так гремел… Потом я стала перед церемониями пить кофе с колой. Сама выдумала! Отец узнал – и отослал меня от двора.

– А за ногу не приковывал?..

– Чушь какая!.. где ты это вычитала?

– Люди рассказывали. Мол, держат в башне, на златой цепи…

– Нет, только окна зарешётили, когда со мной началось. И камер-фрейлину приставили, чтоб и на шаг не отлучалась.

– Ну, я понимаю теперь, почему ты хочешь в космос, выше туч…

– Спасибо, Лари, – улыбнувшись, Эрита огладила её по волосам. – Я счастлива, что оказалась в Гестеле… встретила вас… Сама знаешь, каково это, когда тебя держат взаперти, чтобы не летала, не вещала… С вами – вольно. Но я ещё не надышалась. Может, я только дышать начала…

Опять стук, в самый трепетный момент!

– Барышни, не волнуйтесь, мы полностью владеем ситуацией!

– Доложите это капитану! – завопила Эри, а Лара с жаром прибавила:

– Дайте же заснуть спокойно!..

– Их галантная забота иногда выводит из себя. – Эрита шебаршилась под одеялом, устраиваясь поуютней. – Если мне страшно, то совсем не обязательно стучаться поминутно, как кикимора в подвале!..

– Что, и во дворце водятся? – ахнула Лара.

– Целых две. Одна своя, старинная – прапрадеда сынок, умер без громового имени, с тех пор шуршит. А другую матушка Парисия привезла с приданым вместе, – поведала Эри не без гордости. – Её род из Альтерена; там, в «кузнице королев», озеро – След Молота, где огонь с неба пал… а говорят – огненный змей, – заговорила она едва слышно, приблизив губы к самому уху Лариты. – У княжон, кто себя не сдержал и не оградился Оком, от него кикиморы родились…

– У-у, жуть!.. – поёжилась Лара, словно вместо живого тепла от уст Эри шёл леденящий холодок. Сразу – хоть душа противилась, – из памяти выдвинулось неясное лицо демона за стеклом, светящиеся глаза и язык, похожий на лепесток ириса.

– …а истинные княжны только на берег ходят, принимают целование – потому кровь дракона в них чиста.

– Он летал как ты, – выговорила Лара, сжимаясь и кутаясь. Эри притиснулась к ней:

– Мы условились не говорить. Перестань!..

Болтовня из россказней и ласковостей, которой они старались заглушить свою дрожь, оборвалась как паутина под порывом ветра, зловещее видение вернулось и заставило обеих ощутить себя тем, кто они есть – девчонками в тисках ужаса.

– У него нет крыльев.

– А я видела…

– Это не крылья. Какое-то сияние, оно дрожало… как этот, коронный разряд – помнишь из физики?.. или огни святого Эгена на мачтах…

Теперь стук они восприняли как добрый знак и вместе охотно пригласили:

– Да, входите!

В проёме, почти целиком заслонив его, возник Сарго со штуцером на плече:

– Извиняйте, что посреди ночи… Но считаю нужным отрапортовать, – чинно приложил он ладонь к котелку. – Лично, при свидетелях, подстрелил того беса, который имел наглость вас перепугать. Убить не убил, однако ранил солидно – пожалуй, больше к нам не явится… Корабль без руля, всё поломано, дрейфуем, как попало!

– О, благодарим вас за добрые вести! – расцвела Эрита.

– Всегда пожалуйста. Можете почивать спокойно.

После такого ручательства оставалось лишь завалиться спать в надежде, что дремота возьмёт своё и даст отдых издёрганной душе. Жаль, койки не сдвигались – вместе было бы совсем укладисто.

Кое-кому спать не довелось. Когда наутро озарённый солнцем воздушный гигант плыл над горами южной оконечности Якатана, в корме ещё кипела работа. Из любезности барышень сводили в заднюю гондолу – пусть ахнут, глядя, как такелажники ладят руль, повиснув на тросах над пустотой и карабкаясь по отвесным плоскостям, будто скалолазы.

– Можно мне зарисовать их? – напросилась Лис.

Буфф! – внизу открылись клапаны, серебряные струи балласта полились, рассеиваясь на лету; облегченный дирижабль на ровном киле плавно устремился ввысь. Бух-бух-бух – заработал винт, направляя «Быка» к западу, хотя без рулей ветер сильно мешал манёврам.

Принцессе с Ларитой показалось скучно в тесной скорлупке гондолы, и они подались на нижнюю палубу – там, где нижние чины ютились между балластных цистерн, батарей и маслобаков, сейчас совершалось научное священнодействие. В полу кабины открыли люк и закрепили там тубус большой фотокамеры – Котта Гириц с компасом и хронометром должен был делать снимки моря под «Быком».

– Скоро пересечём береговую черту – и начнём, – потирал руки весёлый артиллерист. – Желаете составить мне компанию, анс?.. Отлично! ей-богу, всегда мечтал о таких ассистентках! Я попрошу вас носить пластины на проявку…

– Сарго говорит – вы сняли демона… – понизив голос, подошла вплотную Эри.

– …и его зовут Нагаль. – Лара подступила с другой стороны, чтобы Котта не улизнул. При свете дня, в обществе сильных мужчин, девчонкам было куда смелее, чем в тревожной ночи.

– Нагуаль. От вас невозможно что-либо скрыть. Но вы видели его гораздо ближе!..

– У меня от страха всё вылетело из головы. Ведь вы покажете нам фотогравюру?.. – Лара стремилась говорить как можно обаятельней. Если ан-эредите неловко вести себя с парнями по-девичьи, то девчонке попроще никто не запретит немного пококетничать, поиграть глазками и голоском. Забавно видеть, как даже бывалый артиллерист, снисходительно глядевший на тебя – «Молода ещё!» – меняется от этого.

Котта таял от сладкой гордыни. Первый в Мире, запечатлевший нечистую силу! есть, о чём мемуары в старости писать.

– Фотография у кавалера, а он сейчас не в духе, – предупредил Гириц барышень. – Прошу вас, будьте с ним предупредительны и бережны. Наш бомбард-викарий – по-синему это звание капитана, – пояснил он для Лариты, – очень расстроен кражей и неудачной погоней, хотя внешне старается не подавать виду.

– Будь я глава экспедиции, то после этого вообще слегла бы и не встала, – призналась Лара. – Мне и теперь не по себе…

– Для девушки, на которую вчера напал разбойник, вы держитесь более чем стойко.

– Ах, вы мне льстите!..

– …и я рад, что вы все в добром здравии. Вот если бы ан Лисена согласилась нарисовать нагуаля по памяти – это был бы её весомый вклад в науку, о котором она так мечтает. Сможете убедить её?

«Не только танцевать – и рисовать надо учиться, – мысленно Лара сделала в уме зарубку на будущее. – Иначе все вложат в науку, кто что – фото, картинку, книжку, а мне вложить будет нечего. С моей-то памятью, да неужто я не намалюю эту образину?!..»

– Когда освободимся, ямогла бы попробовать, – заметила она, изображая скромницу.

– О, сколько у вас талантов, ан! – восхитился Котта, не замечая иронического, искоса, взгляда Эри, означавшего: «Гром свидетель, у неё каракатица получится». – Да, что происходит с Анчуткой? второпях я не разглядел, как следует, но мне показалось – она как-то изменилась…

– Эволюция!.. Трансформация!.. – выпалили девчонки вразнобой, но вместе, потом недовольно поглядели друг на друга: «Ты куда со своими познаниями встреваешь?»

– Начинаю верить, что экспедиция будет успешной. Столько открытий за неделю!

Камера щёлкнула затвором, Лара поспешила наверх с кассетой, содержавшей в себе фотопластинку, а Эрита каллиграфическим почерком записана в блокноте точное время съёмки.

– Зачем мы снимаем море? – с любопытством крутилась она возле камеры. – Там же ничего нет.

– Когда мы поднялись, охват стал шире, волновая рябь перестала портить кадр. Конечно, в штиль было бы идеально… но даже так можно увидеть многое. Интегральный метод Карамо! с его помощью на полярном юге мы…

– М-м-м?..

– …удалось найти древние города под слоем песка, – бодро ответствовал Котта, хотя Эри показалось, что он собирался сказать нечто другое.

– Вот так, – учил кавалер Лару, вынимая из кюветы мокрую пластину, – затем ставим её в штатив и даём высохнуть. После этого с неё можно сделать сколько угодно отпечатков. Видите? прорези штатива нумерованы. На крае пластинки вы сделаете надпись тушью – время и номер. Так, кадр за кадром, у нас будет карта морского дна у побережья Якатана.

– Но мы летим по прямой… и всё время удаляемся от острова.

– И всё-таки наша работа полезна. Даже та полоска, которую мы проследим – это часть истины. Надеюсь, вскоре дирижабль вновь станет маневренным, тогда…

– Мы опять погонимся за…

Руки Карамо остановились; он опёрся о штатив ладонями – склонив голову, убито глядя в пустые прорези.

– Простите, гере, я не должна была так говорить, – быстро протараторила она, горько сожалея, что вовремя не прикусила язычок. Вот что бывает, если всё время думаешь о чём-нибудь одном – как ни крепись, оно возьмёт да и прорвётся в самый неподходящий момент!

– Вы полагаете, что я упал духом и сдался, – промолвил Карамо, не поднимая глаз и сжимая пальцы на штативе. – Так?

– Н-нет, но…

– Гнаться больше нет смысла. За половину суток пароход скрылся, а нас унесло далеко на юг. – Голос Карамо звучал сдавленно. – Надо чем-то заниматься, чтобы не впасть в отчаяние…

– Ага. Как мы.

– Как кто?.. – В удивлении он вскинул глаза.

– Мы видели нагуаля за стеклом, потом не могли уснуть. Сидели рядом, лопотали… и тряслись, пока Сарго не сказал, что он сгинул.

– Кажется, уже весь экипаж знает демона по имени!.. – На угрюмом лице кавалера появилась слабая улыбка, и он ненамного стал прежним собой – светлым, энергичным.

– Какой же это демон, если можно его ранить из ружья? – ухватилась Лара за мысль, чтобы вытащить Карамо из уныния. – И сфотографировать?.. Он хорошо получился на снимке?

– Не очень. Но вполне различимо.

– А вы говорите «отчаяние», – сказала Лара почти с укором. – Это же… открытие.

– Хм… да! Раньше ничего подобного не встречалось. В конце концов… – разминая ноги и порой встряхивая волосами, Карамо прошёлся по каюте, – розыски были успешны. То, что случилось – гораздо лучше, чем если бы он… он упал в море. Находки – в одних руках, даже известно – в чьих. И спрятанное, найти легче, чем потерянное. Наконец, у нас есть карта и место, куда лететь. К «храму бури».

Скорее, он беседовал с собой, чем с Ларой, но она поспешила его поддержать:

– А потом – в Фаранге?

Остановившись, кавалер издал что-то вроде стона:

– Вы слышали когда-нибудь об экваториальной экспедиции виц-адмирала Гентера?

– Её снаряжала в складчину вся империя, включая купцов.

– Вот именно! – Судя по блеску его кофейных глаз, Карамо был доволен её осведомлённостью – приятно иметь собеседника, который тебя понимает. – Пока деньги улетают с ракетами за облака, пока идёт война… Но! судьба на нашей стороне, ан Ларита. Неудача – знак того, что надо удвоить усилия, и тогда – заслужишь победы. Как в завете – «Мы будем верны своему братству и Богу, и будем идти, пока Он не остановит нас». Я продолжу поиск, невзирая ни на что. Главное – чистота помыслов и души… – запнувшись, кавалер умолк.

Она подкралась к нему на цыпочках, чтобы не потревожить его нелёгкого раздумья, и осторожно коснулась руки Карамо, сказав как можно мягче:

– А вы бы его простили, и он бы вернулся…

– Вы даже не знаете, в чём он виновен, – выдавил кавалер, мотнув головой. – Почему вы за него просите, ан?..

– Из-за Ларов. Он очень одинокий и оттого такой… колючий.

«И ещё – он хочет первым собрать ключ и спросить у Бога имя своей матери! – подумала она с такой силой, словно надеялась, что кавалер услышит. – А ты бы мог ему ответить, просто разинув рот!..»

– Я бы ему передала ваше слово при случае, мне-то он поверит, – проговорив на одном дыхании, Лара замерла. Ну как согласится?..

– Почему это – поверит? – остро взглянул Карамо.

– Скажу, что зла на него не держу. Честно.

– После того, что он…

– Но мы же парные по имени, как Лары. И Уванга учила заблудших прощать.

– Какая у вас за летнюю треть оценка по Закону Божьему?

– Семь.

Что толку врать? Ложь Карамо учует, он мужчина проницательный – пожил, всякого лганья наслушался.

«Наконец, вернёмся – нарочно в табель к отцу Коню глянет. У Эри девять, у графиньки десять, а кому одиннадцать поставят, та уже начётчица».

– Не зря раньше женщин допускали проповедовать, – пожевал губами кавалер. – Даже нетвёрдых в грамоте. Был такой стародавний обычай. Дар убеждения у вас велик… Но боюсь, ваше заступничество напрасно. Он уже погряз безвылазно.

– Я всё равно бы попыталась. Неудача – знак, что надо удвоить усилия…

Карамо свёл брови – о, как его же слова повернула!..

– Ларита, он угрожал убить вас, это недостойно дворянина и мужчины.

– Вне себя был, чуть рассудка не лишился. И на него пата рычала, языком постреливала, тут любой свихнётся.

– Он вор.

– Вас превзойти хочет! потому и дерзнул.

– Курит вейское зелье, уже на себя не похож.

– Излечимо. Профессор Картерет нам говорил: надо на уши нацепить провода от динамо-машины и дать ток – как рукой снимет. Он так ассистентов от запоя исцелил, в порядке опыта. Правда, у Китуса с тех пор глаз дёргается.

– Ларион перешёл к язычникам.

– Но не веру сменил! Да что ему, вешаться было, раз из дому выгнали?..

– Может, не в офицеры, а в юристы?.. – задумчиво вгляделся кавалер в её разгорячённое лицо.

– Как… куда? – сбилась Лара.

– На юридический факультет, в адвокаты. Очень складно защищаете. Ходят толки, что на высших женских курсах пора готовить юристов…

– Вот вы шутите, – Лара обиделась, – а я искренно предлагаю Лариона переманить. Тем более, он в логове врага. Такой случай – своего шпиона там иметь…

– Господи, кто вас этому научил?!

– Его сиятельство граф Бертон. Он раз в неделю нам читает курс тайнописи и конспирации.

Карамо сел.

«Должно быть, я давно не бывал в Гестеле. Упустил важные новшества».

– И последний вопрос – Ларион вам нравится?.. да или нет?.. Смотрите мне в глаза… Ладно, можете не отвечать.

– Да нет же, нисколечко! – с возмущением заговорила Лара, боясь, что Карамо не то подумает о ней. – Ведь я его совсем не знаю!..

– Упаси вас Бог испытать к нему что-то сильнее симпатии. Это гибельно, как тёмное царство. Если встретите его в эфире, можете попытаться… воззвать к его верности Грому, служению, к долгу подданного империи, но от моего имени ничего не обещайте. И от своего тоже.

Гестель

Коронный пансион телеграфного ведомства

При выяснении вопроса «Куда исчезла Бези?» граф Бертон узнал много удивительного.

Что с кошками из нового вивария то и дело бывают скандалы, графу уже докладывали. Как за любое грандиозное исследование, престарелый Картерет взялся за кошачий проект со всей силой страсти, а его бравые ассистенты легко затмили окружную живодёрню, применяя для отлова химию и акустический манок. Вот что значит научный подход! Но с проблемами Картерет справлялся сам, и Бертон в дело не вмешивался, только оплачивал затею.

За две недели профессор до седьмого пота загонял пансионных плотников и слесарей, превращая пустующий склад в образцовый кошатник. В штабельных клетках мяукало целое стадо хвостатых, пронумерованных и вписанных в тетради, а юные пансионеры и пансионерки охотно нанимались туда в служители – кормить и нежить кошечек, а заодно любезничать между собой. Кошки, как никто, способствуют душевным отношениям. К тому же профессор обещал, что ни одно животное не пострадает. Разве что коты, сбежав по недосмотру из клеток, начнут драть друг друга в клочья.

Но одна кошка, угодив сюда, потянула за собой пехотного штабс-капитана с жандармским сержантом, а эти двое непостижимым образом утянули в Руэн и кошку, и наставницу Бези Гиджан.

– Я не мог им отказать, – смущался Картерет. – Они имели законный документ, это была реестровая взводная кошка. И сержант, я его хорошо знаю…

– Откуда, учитель?!

– Анкеш Эльен, по позывному Нож, медиум из полка принца. Он служит в зоне оцепления у кратера в Гатаре. Сопровождал офицера как денщик – они ехали в столицу помолиться в храме Эгимара-мечника.

– С кошкой?

– Штабс-капитан обещал показать её жене.

– И Бези, которая три дня как возвратилась из столицы, срывается и вновь едет туда – с кошкой, пехотным капитаном и жандармом, – хотя раньше в наши храмы ни ногой.

– Всё так! – Профессор лишь развёл руки.

– Она объяснила цель поездки?

– Сказала, что она свободный человек и может сама распоряжаться своим временем.

– В какой гостинице хотела остановиться?

– Китус! Сеттен!.. она что-нибудь говорила вам?

Ассистенты пожимали плечами, а Китус судорожно подмигнул от волнения.

Опрос медиумов – в том числе батальона 22 и столичного отдела медиа-связи, – тоже ничего не дал. В эфир Бези не выходила – хотя правды ради следует сказать, что из работников прямого эфира её голос знали очень немногие. А вот в гигаиновой сети…

– Учитель, тот гигаин, который есть у вас – цел?

Картерет чуть не рассвирепел:

– В сейфе! ключ всегда при мне!

Чтобы не забивать себе голову мыслями о взбалмошной подчинённой, Бертон послал несколько телеграмм с запросами и постарался забыть об этой докуке.

В постник пришли ответы:

«Штабс-капитан пехоты Годарт Вельтер и сержант жандармерии Анкеш Эльен в Руэн не прибывали».

«Упомянутая Вами кавалер-девица Бези Гиджан среди поселившихся в гостиницах не значится».

Это уже обеспокоило графа, и он велел составить описание Бези для сыскной полиции – рост, глаза серо-зелёные, волосы золотистые вьющиеся, на вид лет 20-и, во что одета, когда отбыла поездом из Кеновика в Руэн, – и приготовить её фото. Потерять взрослую реестровую вещунью – гораздо хуже, чем самую чуткую взводную кошку.

Куда она могла запропаститься?.. вдобавок, сержант из Бургона, служащий у кратера… совпадение какое-то зловещее. Как бы ни пришлось подключать к розыску «крыс» Зелёного.

– К вам, ваше сиятельство, депутация от Общества покровительства животным. По заявлению жителей Кеновика – де, у нас в Гестеле мучают кошек…

Господи, вот ещё обуза некстати!.. Словно без них забот мало – в эфире аномалия, из-за царящего на северо-западе тёмного вихря связь еле пробивается, дирижабль с дочерью и принцессой не подаёт вестей, а тут защитники животных в кабинет лезут.

– Передайте им мои наилучшие пожелания и отправьте их к профессору. Пусть сами убедятся, что все кошки холёные и сытые.

Сердитые господа и дамы отправились по длиннющей Аптечной аллее, изливать своё негодование на Картерета. Да не на того напали – скрипучий старикан вмиг построил их, как капрал – новобранцев:

– Так-с! Просьба молчать! В ближайшее время, согласно законам природы, я планирую получить до сотни котят. Я беру на себя заботы по их выкорму и выросту. Когда в них минет надобность, даю за каждым кошаком приданое – полтину на хвост. Вы, с вашим хвалёным Обществом – берётесь их пристроить? Печатать афишки «Котика в добрые руки» и тому подобное? развозить скотину отсюда?.. Час на экскурсию и размышление. Китус! проводи господ в зверинец.

– Охотно, гере профессор, если избавите от похода в подвал. Сегодня моя очередь.

– А… запамятовал. Нет, идите, куда положено. Депутацией займётся Сеттен.

Китус кисло сморщился. Эх, сорвалось!.. Тащиться в подземный этаж ему совсем не улыбалось. Гораздо веселей был гидом у столичных дамочек, борющихся за права животины, чем спускаться по тёмной лестнице и вновь испытывать озноб от стоящих внизу холодильных агрегатов.

Насосы, перегоняющие соляной раствор по заиндевевшим латунным радиаторам, и медленно тающие ледяные блоки в жестяных коробах отнимали больше денег, чем весь кошачий цирк в келарском складе, но это был пунктик старика Рикса, с которым даже граф мирился как школьник. Загробный свет холодных газовых ламп, электрические самописцы с перьями, вяло тянущими чёрные следы по бумажным лентам, стерильный бульон в колбах, трубки из особо стойкого каучука – всю эту сложно переплетённую машинерию следовало тщательно проверить, подкрутить часовые пружины, осмотреть термометры…

…но самой муторной обязанностью было обслуживать две полуживые мумии, лежащие в стеклянных саркофагах. От них исходил запах прелого мяса и старого пота. Видеть их едва заметное дыхание, их иссохшие тела казалось испытанием на брезгливость. Любой без стажа лаборанта-биолога или сестры-сиделки давно бы отказался сюда ходить.

О погружениях в чёрный эфир Китус имел весьма смутное понятие. Это в университете не преподают, такие опыты запрещены, только безумцы могут заниматься ими, а чтобы стать в них добровольцем – Господи, спаси и сбереги!.. Вот он, результат, голый и тощий, обтянут серой пергаментной кожей, а ведь когда-то была девушка – улыбчивая, курносая, с ямочками на щеках. Звали Вербой. Ни жизнь, ни смерть – что она теперь такое?.. Впору заспиртовать и выставить в назидание всем, кто хочет изведать неведомое.

Здесь, в одиночестве, между двух ящиков с недвижимыми телами, Китуса раздирало говорить, хотя никто ему не отвечал.

– Жалко мне тебя… – Он натягивал резиновые перчатки. – Где ты витаешь, а?.. Ладно, спи дальше. Я смотрел твою фотографию, но там даже имени нет – настолько вы, вещуны, зашифрованы. Наверно, вам даже на могилах пишут позывной, а не громовое имя с фамилией. А мода, пока ты лежишь тут, сменилась – сейчас никто таких воротничков не носит, и причёски стали другие. Протрём твою кожу, пока коростой не покрылась, потом займёмся носом и глазами. Рот почистим, всё прочее. Уж потерпи. Для тебя новая жидкость – смотри, метилцеллюлоза! смачивает будь здоров, а сохнет мало. Завтра – готовься! – старик проверит тебя током, живы ли мышцы, и чтобы они совсем не отмерли…

Так он бормотал, занимаясь ею, пока не добрался до глаз. Следовало отогнуть веки и накапать под них метилцеллюлозу из пипетки, а затем помассировать глаза, чтоб жидкость растеклась. Поток света из лампы заставлял зрачки Вербы слегка сужаться – ещё один признак, что она жива.

Кап, кап, кап. Вязкая жидкость стекала к виску, как слеза.

Наблюдая, чтобы не влить слишком много – раствор дорогой! – Китус заметил что-то странное.

Зрачок, всегда направленный вверх и бессмысленно пустой, поворачивался к нему.

Затем глаз моргнул – раз, ещё раз.

Открылся второй глаз, моргнули оба сразу.

Разевая рот, ассистент попятился, выронил пипетку, а мощи в саркофаге слабо пошевелились, разлепились обмётанные желтоватой накипью губы, и вырвался хрипящий выдох:

– Пить…

Пулей взлетел Китус вверх по лестнице, вопя:

– Профессор!.. Кто-нибудь, скорее сюда! позовите врача!.. Она проснулась! Верба вернулась! Люди, ко мне, помогите!

Внизу лежащая в саркофаге девушка пыталась поднять тонкие, почти бесплотные руки или повернуть непослушную голову на исхудавшей шее – словно воскресшая из мёртвых.

Восемнадцать веков тому назад

Святая Земля

У гроба Девы-Радуги её небесный брат скорбел недвижимо и долго.

Солнце прошло по небосводу, белый полдень сменился пурпурным закатом, а согбенная громадная фигура в ниспадающей пятнисто-серой хламиде с капюшоном даже на волос не сместилась. Лишь тень её передвигалась, как стрелка солнечных часов, да веющий около гроба круговой ветер – вечный спутник Воителя, – колебал складки его одежд и заставлял лепестки ирисов, принесённых верными, кружить над гробом в бесконечном танце, подобно бабочкам.

Таким Воителя запечатлели углём и красным мелом на дощечках, и этот образ, совершенствуясь, через века стал каноническими фресками и скульптурами, называемыми «Плач по Радуге на Холме Прокажённых». Ибо она была погребена не в земле, но в известняковом ящике наземного кладбища. Бесплодный холм этот считался нечистым, лишь могильщики входили сюда. Ни храма, ни простого алтаря, ни жрецов, ни плакальщиц – так прокуратор позаботился, чтобы она осталась без почестей.

Но останки Девы сотворили чудо, своим присутствием благословив голые камни холма. После погребения Радуги здесь, где сроду ни травинки не было, появился мох, затем ростки, потом сиротливые могилы украсились вьюнками, и наконец, весь холм зазеленел. Это знамение воочию показало, какова святость посланницы Отца Небесного.

Её обвинили в разжигании вражды, в оскорблении величества, в отступничестве от государственных божеств, в исповедании запретной религии, а также в демонической магии. Хотя она не причинила зла ни одному живому существу, её бичевали, пытали, затем четвертовали, после чего части тела выставили у четырёх городских ворот, а голову – на мосту. Под страхом суровых кар не дозволялось оплакивать их или подолгу смотреть на них – воины бдительно следили, проявит ли кто-нибудь скорбь.

Наконец, когда её было позволено похоронить, прокуратор особым эдиктом воспретил поклоняться ей и селиться ближе двух миллиариев от Холма Прокажённых.

В провинциях подобные расправы были нередки – бунтовские секты и ереси плодились на окраинах Консулата как плевелы, успевай полоть!.. Сам пресыщенный Лаций, утопавший в роскоши и разврате, порождал безумства стократ худшие, но никто не смел осудить их, осенённых властительным знаком медного дракона. Сапог легионера подавлял любой протест, любой стон.

Но вот в удушливом, гнетущем зное равнин, истощённых налогами, поборами и реквизициями, грянул Гром.

У стен провинциальной столицы встал самозваный легат Эгимар, а за его спиной колыхалось тысячами копий, блестело тысячами шлемов, рокотало войско, воздвигались штурмовые башни, ладились стенобитные машины – и развевались прежде невиданные стяги с золотым глазом на косом кресте из молний. На горизонте за войском клубились, погромыхивали чёрно-свинцовые грозовые облака, и горожане в ужасе перешёптывались: «Ветер! Это Ветер!»

Но шёл или не шёл сейчас за этой армией загадочный и жуткий великан, прозванный Ветром, она сама по себе потрясала воображение мирных лациан и приводила в смятение боевой дух легионеров. Ибо не по приказу, не ради поживы, не для молодецкой удали двигалась с севера, ширясь и разрастаясь, эта живая лавина с наводящим панику кличем «Гррром! Гррром! Гррром!», но лишь во имя Бога Единого и свободы славить его.

В Лацийском Консулате уже позабыли, что вера выше денег, что идти в смертный бой можно за идею, а не за плату. Теперь пришли те, кто имел силу напомнить об этом.

– Что вам нужно? – проблеял со стены квестор, стараясь держаться достойно, покрасивее расправив складки тоги на груди.

– Выдайте мне живьём тех, кто донёс на Радугу, тех, кто схватил её, кто пытал, кто свидетельствовал против неё, кто приговорил и кто казнил. Тогда я пощажу город. У вас есть время, пока сыплется песок в часах.

Не успел песок перелиться из верхней колбы в нижнюю, как ворота открылись, и город сдался на милость полководца.

Названных Эгимаром – хотя не всех удалось поймать, – вытолкали на арену амфитеатра и бросили к их ногам мечи. Возвышавшиеся вокруг ступенями ряды сидений были полным-полны, как на празднестве. Все выходы с арены закрылись стенами сомкнутых щитов и направленных копий.

– Никто не хочет марать о вас честное железо, – сказал легат с возвышения, откуда прежде прокуратор наблюдал за кровавыми играми. – Казните друг друга сами. Трусы получат всё, что испытала Радуга. Последнему, кто останется – жизнь в награду. Начинайте. Лёгкой смерти!

Грязен, жалок и мерзок был бой доносчиков и лжесвидетелей с палачами и судебными крючками. Наконец, визг, вопли и проклятия стихли, остались валявшиеся там-сям трупы – и здоровенный палач, залитый кровью.

– Я буду жить! – вскинул он меч над головой. – Ты обещал!

– Будешь, – кивнул Эгимар и негромко велел приближённым: – Ослепить его и отсечь правую руку. Пусть живёт, как того заслужил. Больше никого в городе пальцем не тронуть. За всё платить полновесной монетой.

А Ветер-Воитель пешим, в стороне от войска, пришёл на Холм Прокажённых. Уванга указала ему гроб Девы.

Она не понимала тихих слов, с которыми он обращался к гробу.

– Зачем ты не вызвала нас?.. Зачем не применила ключ?..

Понемногу – весть о приходе Ветра разнеслась не сразу, – к нечистому кладбищу потянулись воины из громовой армии, люди из войскового обоза, из города.

– Кто он? – робея, спрашивали горожане.

– Сын неба, посланец Божий, – отвечали явившиеся с Эгимаром. – Он сошёл в Мир с громом и бурей, он повелевает ветрами и смерчами, очищает от грехов и скверны! Идите с нами, поклонитесь ему.

– Эй, продайте нам цветов, да побольше!.. Дева любила цветы…

Невидимая граница запрета, веками ограждавшая Холм Прокажённых, рассеялась вмиг, словно её никогда не было. Вскоре каменистый холм был запружен народом, лоточники волокли сюда свежие булки, жареную рыбу, сласти, сюда спешили босые водоносы с полными бурдюками, даже круглоголовый почитатель Матери-Луны толкал тележку с винным бочонком.

Только вблизи гроба не было толчеи – круг движущегося воздуха стал рубежом, за который никто не решался шагнуть. У края ветра становились на колени, падали ниц, целовали прокалённую землю, рассыпали цветы – и пятились, с трудом проталкиваясь сквозь толпу, насытив любопытство, полные благоговения и страха, ибо поистине страшен был гигант, чей лик и руки скрывало пятнисто-серое одеяние.

И все, кому посчастливилось лицезреть Воителя, видели у его ног сидящую девушку с пепельными волосами – худую, загорелую будто подёнщица, в самом простом плаще поверх туники и ременных сандалиях. Тонкое лицо её было вдохновенным и усталым, охряные глаза смотрели ласково.

– Уванга. Она целительница. Ветер наделил её благим даром Радуги – побеждать хвори.

– Через муки прошла, вся истерзана, а вот – живая доброта, как сама Дева!

– Святая, видно же!

Курчавый ученик скульптора влез товарищу на плечи, чтобы разглядеть, запомнить – и быстрым мелком набрасывал: богатырские плечи, широкая спина, наклон могучей шеи… а вот Уванга, стан хрупок и гибок, как стебель цветка, улыбка… неуловима, как её ухватить!

Люди приходили, часами молились, плакали, устилали землю цветами, сменяли друг друга, в утомлении засыпали вблизи гроба на циновках и ковриках, а Ветер не изменял позы, не замечал людского сонмища вокруг.

Такая выносливость людям чужда. Когда звёзды усеяли купол небес, Уванга отошла вдаль от гроба – ей тотчас поднесли хлеб и сыр, а винник-лозовик (бесплатно!) нацедил кружку вина.

– Мой дом принадлежит тебе, – звеня ожерельями, склонился городской богач. – Благая дева, осчастливь, не побрезгуй моим гостеприимством. Паланкин ждёт. Я велю устелить твоё ложе шелками…

– Лучше прими на постой воинов, – улыбнулась девушка.

Какой-то малый преклонил колено перед ней, тряхнул кудрями:

– Дом у меня беден, но ужин найдётся. Я с просьбой – дозволь изваять тебя.

– Не сегодня. Мне нужна только постель.

Под покровом ночи привести девушку в свою лачугу – это ли не счастье?

– Эй, ты с кем там?.. – отслонив тряпицу от оконца, выглянула оплывшая рожа с бородой.

– Заткнись, пропойца! – и ком земли в него, а пёс, с ленцой гавкнув на соседа, завилял перед гостьей лохматым хвостом, припал к земле.

– Какой смешной!..

– Мне б вашу молодость… – хрюкнула рожа, убираясь. – Секта город захватила, вот-вот глотки резать начнут, а им всё бы куры строить…

Откуда ученику скульптора взять богачество? Хижина, умелые руки, голова да зоркие глаза – всё его достояние. Ещё топчан, дощатый стол, горшки-плошки, кувшин дрянного винца, лук да чеснок, сенной тюфяк и рыжий пёс. Есть чан доброй глины, деревянные вёдра с водой и помост, где из бесформенной, жирной земной плоти лепится красота.

– Я лягу на полу, – объявил курчавый, запалив ночник-жирник. – Гони пса пинком, он всё время в кровать лезет. Сейчас занавесь повешу…

Пока он ладил матерчатую разгородку, Уванга осматривала жильё. Больше похоже на хибару горшечника, но – в углу за пологом столбик мрамора с намётками начатой обработки, киянка, долото, закольник… На полках – искусно сделанные глиняные фигурки и головы.

«Умелец!..»

Рыхлая дырчатая ткань разделила их, Уванга распустила ленту на волосах, застелила тюфяк плащом, устало потянулась – ах, долгий день!.. Сколько тревог – будет ли штурм? сдастся ли город? Зато обет, данный Воителю, исполнен – она привела его к гробу. И он слово сдержал, крови не пролил. Правда, Эгимар зарока не давал, а он человек жестокий.

«Только не со мной… Когда я близко, он смотрит… как этот пёс. И так же хочется потрепать его по холке».

Кому молится молодой скульптор, она не спросила. Придёт время, и он выберет истину. Сама, опустившись у кровати, зашептала молитву Радуге – свою, собственную:

– Ну, вот мы и встретились, милая Дева. Я коснулась твоего земного приюта. Жаль, что мои слёзы – не тот дождь, который пробудит тебя ото сна. Как бы я хотела, чтобы ты взошла из земли, словно весенний росток, взошла и расцвела такой, какой я тебя помню – сердечной и кроткой, мягкой как хлеб, душистой как ирис. Моли Бога молний о нас, помни нас на громовом небе и даруй нам путь по радуге…

Осенившись трижды – во имя Отца Небесного, Грома и Молота, – она распустила завязки туники…

…и замерла.

Малый за занавесью не дышал, ни звука с его стороны слышно не было.

Торопливо погасила жирник и скользнула под плащ.

«Видит Гром, сейчас Эгимар рассылает патрули по городу – искать меня! – лукаво улыбнулась она, кутаясь с закрытыми глазами. – А я здесь. Я ничего не боюсь. Мой страх умер со старым именем…»

Сопя, подсунулся мокрым носом пёс, лизнул угодливо – ох, ты, паршивец!.. Под одеяло захотел? Она нашла ладонью его шерстистую голову, погладила, нашла чутьём руки бьющийся в черепе огонёк бодрствования и мягко загасила его, шепнув:

– Спать! Усни…

Пёс обмяк и повалился у кровати.

Утром за стеной запел петух-горлодёр. Ну, словно дома в деревне!.. Наскоро одевшись и опрятно прибрав волосы, Уванга выглянула за занавесь.

За ночь жирник досуха выгорел. Курчавый, с покрасневшими глазами и горящим испитым лицом, орудовал руками, по локти перемазанными в глине – на помосте перед ним высилась невысокая, локтя два, статуэтка нагой девы, вскинувшей руки то ли для благословения, то ли чтобы пригладить волосы.

«Это же я, ко сну ложусь. Так он подсматривал!..»

На неровном, со следами пальцев постаменте, были выдавлены слова: «БОЖЕСТВО РАДУГА».

– Она была не такая…

– А? – Скульптор будто очнулся, заморгал.

– Грудь полнее. Бёдра шире. Женственнее меня. Спасибо за ночлег и пищу, да хранит тебя Гром. Я должна идти.

– Но… как… – хлопотливо вскочил он, вытирая ладони о заношенную тунику, но Уванга уже выскочила за дверь.

В думах о предстоящей встрече с сердитым Эгимаром («Где ты пропадала? Я был очень встревожен!») и будущих беседах с жителями города (здесь необходимо учредить церковь!) она, втайне счастливая тем, что её сохранили в рукотворном образе, даже помыслить не могла о тысячелетней бездне, которая отделяет нынешний день от времён, когда эта статуэтка превратится в статую и будет стоять в любовном приделе каждого храма. И ей будут молиться о ниспослании Духа Любви. Ну, разве что одежд на теле немного прибавится.

– Тебя ждёт Ветер, – прибавил легат, выговорив ей за исчезновение. – Он ушёл к лесистым холмам на север. Я дам тебя смирного коня… или паланкин?

– Не святая, пешком дойду. – Она коснулась его небритой, в чёрных иголочках, щеки. – Что это, зуб болит?.. Ну-ка, стой прямо. Не верти головой! не дёргайся!.. Ты поэтому такой злой сегодня?

– Ладно. – Эгимар вздохнул, позволив ей целить без помех. – Только лоб не трогай.

– Дурные помыслы лелеешь? – Её голос звучал чуть насмешливо, но тепло. – Боишься, развею?..

– Эти – не развеешь, – взглянул он по-мужски прямо.

Стоящие поодаль воины с завистью посматривали, как дева-избранница гладит по щеке сурового легата, а тот хмурится, сохраняя лицо.

– Я замуж не собираюсь. Буду искать девиц по себе, создам обитель.

– Тогда и я не женюсь. Соберу когорту таких же – без девичьих шашней воевать способней.

– Гром в помощь! – хлопнув его напоследок ладошкой, Уванга плеснула плащом и лёгкими стопами пошла в северную сторону.

Много позже их мимолётная беседа станет пафосным летописным сказанием «Об основании Ордена меченосцев и Ордена любви».

Пока же она гадала, повезёт ли ей подкрасться к Ветру незамеченной, чтобы увидеть, как он касается трав и листвы своей огромной дланью. Уванге казалось, что Воитель на громовом небе стосковался по живой зелени – или жаждет повторить чудо Радуги с воскрешением увядших растений, но не может. Его власть иная.

И призвал Ветер её одну в место тайное, обетованное, вдали от жилищ людских.

Был день постный, назначенный от Бога, и Уванга не вкушала яств с часа вечерни, дабы душа и тело очистились и приуготовлены были к лицезрению вышнего.

И путь её к желанной встрече был долог, но одушевление Уванги было велико и ноги легки, и она не замечала длинноты пути и трудностей дороги.

Воитель встретил её в назначенном урочище, что зовётся Козий Дол, и рёк:

«Будь тверда, не ужасайся, ибо явлена будет тебе мощь громового неба во плоти, и так исполнится мною сказанное: На облака взойдёшь, и покажу Мир очам твоим, славу и простор Отцом Небесным сотворённого, чтобы утешилось сердце твоё».

И раздвинул для неё завесу синевы, чтобы явилась Птица-Гроза.

Чёрная как смоль, с полосами железно-серых перьев вдоль опущенных крыл, с поднятой главой, свесившей по сторонам два острых клюва и глядящей плоскими глазами, зеркально отливающими в свете полудня – замерла она, твёрдо опираясь на пальцы лап, придавивших смятые кусты.

Предупреждённая Ветром, Уванга укрепилась духом и стойко ждала появления Птицы, повторяя про себя: «Не убоюсь, не устрашусь, со мною Гром», но когда та с гулом возникла низко над холмами и стала приближаться, Уванге захотелось пасть лицом в траву, закрыть глаза, зажать уши – или бежать опрометью сквозь густые заросли дрока, расцарапывая ноги в кровь. Зрелище глыбы, летящей словно пушинка, вселяло ужас.

Но она сдержалась, даже когда от опустившейся Птицы дохнуло жаром, и воздушный порыв, как выдох великана, сорвал с неё плащ, а с Ветра – капюшон. Лапы Птицы-Грозы коснулись земли, твердь под стопами Уванги дрогнула.

Вышина её была – как портик храма, ширина – втрое больше! Она походила на огранённую скалу из чёрного, со светлыми прожилками, агата. Её грудь открылась, и перед Увангой легли ступени.

– Взойди, – просто сказал Воитель, пригласив девушку жестом.

Эта скала не цельная – но полая!

Её ступени были соразмерны ногам Ветра, а Уванге пришлось высоко поднимать колени, чтобы взбираться по ним.

А внутри!..

В бездонных зеркалах, мерцавших таинственным светом, как в окнах виделся Козий Дол с окрестностями, многократно отражённый и пересечённый белыми нитями, словно паутиной. Переливы огнистых самоцветов, прихотливые изгибы стен, выточенных из рога или кости… Сперва пугливая, как кошка в чужом доме, вскоре Уванга осмелела и стала касаться всего, что её привлекало.

Это… буквы? Будто посвящение, которое язычники пишут при входе в дом, на тимпане фронтона, под барельефным ликом божества: «Благие боги, будьте добры к нашей семье». Здесь череда знаков в овальной рамке чернела над обманчивыми зеркалами. Очертания их были непривычны, но чем-то неуловимо знакомы.

– Про… – шевелила губами Уванга, задрав голову. – Про-ект фе… Феникс…

И знак без смысла.

– Феникс Шесть, – гулко произнёс Ветер за спиной.

– Великий, что это значит?

– Имя того, кто умирает и родится вновь. Как возгорается пламя из искры.

– Я сумела прочесть!

– Ты умна. Сядь в кресло.

– Для меня оно слишком велико.

– Велико – не мало. Садись.

– Шесть – число или второе имя?.. – Глубокое мягкое кресло поглотило девушку, словно пуховая перина.

– Номер. – Ветер опустился в соседнее кресло, оно было ему как раз впору. Перед ним, под зеркалом, Уванга заметила портрет, вроде камеи, но гладко полированный – лицо молодой и прекрасной женщины, замершее в улыбке.

Радуга.

– Ты ничего не повелел об её гробе…

– Пусть останется, где есть. Постройте там храм. – Не мигая, Ветер смотрел на маленький портрет.

– Она была твоей любимой сестрой?.. – осмелилась спросить Уванга.

– Моей любимой, – мёртво повторил он, и воздух внутри Птицы всколыхнулся. – Мне очень её не хватает. Для вас она отказалась от вечного тела, сошла к вам, погибла ради ваших жизней – не знаю, сможете ли вы когда-нибудь оценить её жертву…

Никогда прежде он не говорил столько и так быстро. Неслышный звон, исходящий от него, в Птице утих, но теперь он возвратился с новой силой, и волосы Уванги поднялись, как от натёртого шерстью янтаря, а воздух под сводом заметался, грозя обратиться в смерч.

– Мы вечно будем восхвалять её, благословлять её имя! мы назовём этот город в её честь – Девин, город Девы…

– Но её тело пусто, – продолжал Ветер, погружённый в свои думы. – Видеть его таким – больно. Возможно, кто-то… заполнит его. Кто-то достойный. Чья-то дочь. Надеюсь, это будет.

«Её жертва, её тело, дочь-надея» – борясь со страхом, Уванга запоминала главное, чтобы потом записать речи Ветра, передать их громовникам. Она не могла предугадать, что именно из её записей на Первом Вселенском соборе сочтут истиной, а что – заблуждением.

– Теперь мы взлетим. Смотри.

Сердце подступило к горлу, Уванга сдавленно вскрикнула, впившись ногтями в мякоть кресла – зелёный Козий Дол в россыпях жёлтых цветов дрока, видимый в зеркалах, понёсся вниз.

Буфф! – снова сброс воды из балластных цистерн, но теперь высота такая, что ветер развеял струи уже в сотне мер ниже дирижабля, превратил их в серебристый шлейф дождя. Сияющий в лучах солнца «Морской Бык» поднимался всё выше.

– Гере капитан-лейтенант, группа ремонта доложила – управление рулями восстановлено!

– Отлично. Всем ремонтникам – по червонцу и по чарке водки за усердие.

– С ними был корнет Сарго из экспедиции – ему тоже?

– Да, как добровольцу.

– Маловато будет, – усмехнулся вахтенный офицер. – Этакому здоровиле чарка – только сигнал «К выпивке – товсь!» Когда эстейскую победу отмечали, он лишь с четвёртой порозовел.

– Ну, кавалерия всегда славилась… Добавить корнету чарку от меня лично – за подстреленного чёрта.

Проверили рули – послушны, работают исправно. Медленно ползла по циферблату стрелка высотомера. 2200 мер – две мили. 2750 мер – две с половиной… В командную гондолу и на палубы стал проникать холодок высот, а молодой штурвальный – командир приметил, – стал дышать чуть чаще и слегка побледнел с лица.

– Тебе, братец, надо было не в аэронавты – в мокрохвосты поступать. На уровне моря воздух гуще. Надень-ка маску.

– Виноват, ваше высокоблагородие. Сей секунд…

– Не винись попусту. Через это все высотники проходят. Полетаешь годок с нами – раздышишься, хоть на пять миль возносись, но про маску помни, иначе на вахте с копыт долой. Озяб?

– Никак нет!

– Гляди у меня. Чуть мурашки по коже – мигом чтоб шинель напялил.

Сам капитан-лейтенант стоял на мостике, как влитой, презирая холод и разреженный воздух. Из штурманской рубки по трубе сообщили местоположение «Быка» и насколько его сносит к югу. Зазвучали лёгкие военно-воздушные проклятия, произносимые с кривой гримасой сквозь зубы:

– Гидру в рот этому ветру, чтоб он с полного хода в гору вмазался!.. Рулить нам не перерулить – точно правым бортом к нему идём, всю парусность подставили… Долетим до Кивиты – полюбуемся, какой путь штурман в карту нарисует.

– Тут и гадать нечего, гере капитан-лейтенант – прямой точный маршрут «Ехал с ярмарки пьяный мужик да на пьяной телеге». В манёврах извертимся. Одна радость экспедиции – всё Малое море до последнего прыща отснимут…

– Кстати, гере мичман – загляните-ка к этим фотографам, вдруг там барышни уже без чувств валяются. В их кабине кислородной магистрали нет; красный дицер-то выдюжит, а за молодых девиц не поручусь. Присмотритесь – если с нежным полом что не так, тотчас их по каютам, по койкам и маски раздать. А кавалеру сообщите – берём курс на запад, в сторону Скалистого Мыса. До него с лишком девятьсот миль, но скоро ли там будем, один Ветер знает. Тут он владыка, а мы его гости.

Насчёт самочувствия девчонок командир зря опасался. Конечно, они ощутили высоту и без возгласов Котты – «Какой обзор! прекрасно, ещё бы повыше!.. Сейчас можно видеть в радиусе полтораста миль… нет, больше!» Стало как-то по-особому прозрачно в глазах, холод заставлял сжимать плечи, а воздух стал словно пустым, его хотелось вдохнуть глубже. Но камера щёлкала, записи в блокноте множились, и путь в каюту Карамо любая из них могла пробежать, зажмурившись – так знакомы стали ступеньки трапа и повороты коридора, – хотя сердце от подъёма по трапу билось чаще обычного. Кавалер наверху тоже работал как заведённый, макая пластины – проявитель, закрепитель, промывка, просушка.

Порой, дыша после пробежки к кавалеру, одна поглядывала на другую, а мысли были одинаковые:

«Не пора ли маски надевать?»

Но потом мысли шли вразрез:

«Вот ещё!.. эдак она решит, что я слаба!»

«Чтобы я дочке кровельщика в выносливости уступила?.. Никогда!»

Буфф! – опять открылись клапаны. От штурмана принесли записку: «Поднимаемся до 3,5 миль, ищем высоту, где ветер меньше».

– Анс, не смею дольше вас задерживать. Я справлюсь сам.

– Котта, мы в порядке!

– Вы на нас не смотрите, будем работать, – с какой-то лживой лаской пропела Ларита, хотя ощущала в груди тесноту, от которой не отдышаться, и почему-то ломило в висках. – Теперь ведь обзор станет ещё шире?

Однако меднолицего артиллериста было ни упросить, ни переупрямить:

– Я буду чувствовать себя злодеем, если с вами что-нибудь случиться. Хотя желание девы – закон, но оправдываться тем, что вы настояли – не в моих правилах. Извольте идти в каюту.

– Мы идём к Карамо, пластинки надписывать, – с надменной осанкой, достойной высокородной дочери Востока, Эрита взяла Лари под руку и дёрнула к трапу. – Уж этого вы нам запретить не можете!..

– Там есть, кому запрещать, – откланялся Гириц.

– А взаправду – ты как? – откровенно спросила Лара, пока поднимались за Эри следом. Шлось медленно, ноги стали тяжелее и неметко ставились на ступеньки, а в глазах чуть расплывалось. Клонило в сон, на душе было как-то слегка пьяно.

– Так себе, – призналась та. – Если забираться на такую высь – не обойтись без кислородного прибора. И прохладно здесь… Впору тёплое бельё поддеть.

Постучав, заглянули к Лисси – дома ли? а то что-то запропала, – и охнули в дверях. Графинька лежала в постели закутанная, поджав колени, с пристёгнутой к голове каучуковой маской со шлангом, идущим от штуцера в стене. Глаза мученицы, едва под лоб не закатились. Анчутка тосковала под её койкой, сочувственно полизывая ладонь, высунутую из-под одеяла.

– Лис!

– Что с ней?!

Верная пышка Хайта, вполне себе розовощёкая – похоже, мориорцам недостаток кислорода трын-трава, – важно объявила дамским шифром:

– У юницы внезапное малокровие.

– О, Господи!.. а мы на подъём идём, почти на четыре тыщи мер!.. Надо к животу пузырь со льдом, я возьму на камбузе, – рванулась Лара. – И скажу, чтобы спустили газ, снижались!..

– М-м! М-м! – приподнялась, завертела головой Лис, в маске пугающе похожая на пату, потом сдёрнула вниз резиновое рыло. – Не смей, никому! ни в коем случае!..

Присев в изголовье, Эри погладила беднягу по волосам:

– Но тебе может стать совсем плохо.

– Ничего, я отлежусь. Пусть летят, как летят. Нельзя, чтобы из-за меня всё испортилось.

– А я и не думала им говорить, – остановилась Лара у порога. – Просто бы сказала – дурнота, мигрень… Они ж суеверные все, как язычники – что морячки, что летуны. Вроде, их палубы свято чистые… ага, жёваным табаком захарканы и соплями засморканы.

– Фу, Лара!..

– Премного извиняюсь, но ведь правда. За собой не следят, а под юбку глядят. Всё-таки лёд принесу. Скажу – к голове. Я скоренько!

Пока она бегала, Лисси исповедалась Эрите полным слёз голосом, сжимая её руку:

– Так не вовремя, я ничего не ждала. А корабль всё выше и выше… Чувствую, что не хватает дыхания, холодно стало… Как-то дошла сюда, думала, коридор не кончится…

– Пробовала ладони наложить? Ты же уняла икоту у Лариты.

– Н-нет. – Лис уставилась на свой живот. – На другом – я понимаю, а на себе…

– …или голову паты приложить. Она лечебная.

– Паты, паты! – мигом высунулась с готовностью помочь Анчутка.

– Я боюсь, она нас лижет неспроста, – чуть слышно зашептала Лис, придвинувшись к Эри вплотную. – Может, она запоминает – вкус, цвет, всё. Скоро у неё будет не морда, а лицо…

Шептаться им пришлось недолго – Лара быстро обернулась, и благодарная Лисси улеглась, прижав к себе резиновый пузырь, набитый льдом. Расцеловав её на прощание, девчонки поспешили к кавалеру.

Хотя было бы вернее сказать – поплелись. Им уже не бежалось и не прыгалось. Дирижабль перевалил отметку 3850 мер и стал лавировать, чтобы при манёврах уменьшалась парусность корпуса.

Выглянув наружу через иллюминатор, Лара с трудом могла поверить, что корабль ещё находится в пределах Мира, а не в космосе – горизонт вдали слабо-слабо закруглялся на краях, как на фотогравюрах, сделанных с астралей, а море внизу слилось в ровную стеклянно-синюю поверхность с едва заметной рябью волн, нарушаемую лишь жёлто-бурыми пятнышками островов.

А облачка, на которые люди смотрят снизу вверх, летели где-то далеко под днищем «Быка».

Выше туч, как Эрита мечтает.

Пишут, в космосе неба нет, один чёрный мрак.

– Без капризов и споров – обе сели и соединили маски с магистралью. Вас учили, как это делать.

Гириц знал, что говорил – его бомбард-викарий умел повелевать и пререканий не терпел. Как школьный учитель. Потому-то из учителей – так служивые говорят, – выходят самые свирепые унтеры и самые придиры-ротные.

Села – думала: «До завтра не встану, тут задрыхну», но с первым вдохом кислорода снулой тягости в теле как не бывало, спина сама распрямилась, и пальцы потеплели. Благо, Карамо включил для просушки пластинок барскую новинку – электрокамин, – и холод высот усочился отсюда.

– Вот тушь, вот перья, вот порядок надписей. Начните с этого штатива, он готов. Два первых я уже оформил.

На кровати, частью на полу был разложен замысловатый пасьянс из негативов, отчего пройти к столу пришлось по стеночке.

– Бе-пе-бу-бу, – пробубнила из-под маски Эри, потом оттянула её от лица. – Я первая!

– Как пожелаете. Где у нас ан Лисена?..

– Прилегла, ей нездоровиться.

– А я… можно мне шлем? – попросила Лара без особой надежды.

«Он ведь догадывается – зачем».

Но приврала серьёзным тоном, как большая:

– Посмотрю насчёт помех. Вдруг удастся выйти на связь с Великой землёй…

Взгляд Карамо был коротким и понимающим:

– Пожалуйста.

Шлем нахлобучен ниже ушей, маска скрыла всё, кроме глаз – я спряталась!

«Если что, буду шептать, а по губам не прочитает…»

Гудящая чёрная буря в эфире простиралась, казалось, над всем Миром, но центр извержения звучащей тьмы Лара отслеживала чётко – там же, где и прежде, – а вдали от него волны мглы словно бы редели и бледнели, но всё равно наваждение покрывало ширь от горизонта до горизонта, не пробьёшься.

Сориентировавшись по сторонам света, она нацелилась узко-веерным лучом на север и шепнула:

– Ларион…

Слово улетело и будто кануло в плывущих волнах гула.

– Ларион…

Тишина. С востока доносились сбивчивые шумы, глухие обрывки слов незнакомых вещунов-якитов, а с запада – неровный пульс даже не слов, а чувств медиумов Кивиты. Кто-то пытался говорить из Церковного Края, но кроме досады и раздражения ничего было нельзя определить.

– Ласточка вызывает Юнкера…

Всё напрасно! Наверно, он без обруча… и слишком далеко, примерно в полутора тысячах миль.

– Мне так жалко, что всё это случилось… Знаешь, как я переживала за тебя? Я даже думала, что кинусь вниз, если ты умер… А потом обрадовалась, что ты жив. Со мной всё в порядке, только очень грустно. Я же никому не могу рассказать, что у нас с тобой было. И никто меня не поймёт… особенно твой отец.

– Что такое… – перекладывая на полу пластины, растерянно проговорил стоящий на коленях Карамо. – Это…

– Он тут занят морским дном. Снимает его с высоты и составляет из фотопластинок мозаику. По-моему, он увлечён как мальчик. Сейчас ерошит свои волосы и что-то лопочет, будто в мозаике двух снимков не хватает. и она не складывается… Но я не о том!.. Если мы – Лары, то должны слышать друг друга, да? ведь мы связаны незримо?.. Нет, я тебя не слышу… А я хотела спеть тебе мамину колыбельную, всю…

– Невероятно! – ёрзая коленями по полу, кавалер ухватил одну, другую пластину с кровати и поспешно вставил их между другими, уже разложенными. – Гром божий, вот оно!..

Лара напевала шёпотом, стараясь утирать слёзы незаметно для Эриты и Карамо.

«Чуть громче – и разревусь. Он молчит, для кого я пою?..»

Спи, дитя моё, усни

Сладкий сон к себе мани

В няньки я тебе взяла

Ветер, солнце и орла

Улетел орёл домой,

Солнце скрылось под водой

Ветер, после трёх ночей,

Мчится к матери своей

Ветра спрашивает мать:

– Где изволил пропадать?

Или звёзды воевал?

Или волны всё гонял?

– Не гонял я волн морских,

Звёзд не трогал золотых;

Я дитя оберегал,

Колыбель его качал…

– Надо повернуть корабль! – Кавалер раскинул руки над пасьянсом, будто хотел сгрести его, прижать ворох стёкол к груди и целовать, целовать.

– Отзовись, Ларион… ответь, пожалуйста… Мне плохо без тебя!

– Лара… Ласточка… – донеслось из бесконечной дали.

Едва хватило сил, чтобы не вскочить, не завизжать от радости – это он! он!

– Где ты, Ларион? – спросила она, хотя уже увидела – знакомое лицо под шлемом, похожим на высокую вейскую каску, интерьер судовой каюты, силуэт парохода, волны, скалы вдали.

– Спасибо тебе, я всё расслышал… трудно пробиться… помехи… Спасибо, ты чудесная, ты лучше всех на свете… я тебя лю…

– Что? что ты сказал? повтори! – Забывшись, она заговорила громче, но маска делала речь невнятной для присутствующих, вдобавок внимание Эри было отвлечено на кавалера, который с кряхтением пытался встать:

– Помогите мне!..

– Запомни… шестого зоревика… я выяснил – бедствие… Лара!

– Да?.. говори, говори!..

– Будет ураган. Ураган огромной силы… создан… силы ключа!.. Панак, Эренда, южная Кивита – там пройдёт… в час старта астраля… всё снесёт…

– Благодарю, ан, – наконец, при поддержке Эриты кавалер поднялся на ноги.

Речь Лариона превратилась в набор бессмысленных слогов, растворилась в гудении тьмы.

– Смотрите! Видите? – указывал Карамо пальцем на ряды сложенных, как плитки пола, фотопластинок. – Вглядитесь в них – это именно то, о чём я говорил вам! Следы битв Громовержца с гидрами!..

Избавившись от шлема с маской, подошла и Лара. Странный, негативно перевёрнутый рисунок проступал в стёклах на фоне пола – словно по морскому дну, проступавшему под слоем воды, кто-то провёл глубокие тройные борозды и выдолбил какие-то лунки… очень правильной формы, как миски. Ещё там и сям были разбросаны квадратные фигуры, будто планы крепостей.

«Но они… должны быть громадные! В любую эту борозду дирижабль поместится!..»

– Мы возвращаемся, – вдохновенно провозгласил Карамо. – Будем курсировать у юга Якатана, пока не изучим дно полностью. Уточним, где находятся следы и… Вы – свидетели открытия, которое станет новым столпом Грома!

– Я верю вам, гере, – вымолвила Ларита, вновь начиная ощущать, как мало кислорода в воздухе.

«А Лариону я верю?.. во всём? и что он меня «лю», и что будет ураган?.. Господи, и опять никому не расскажешь! Мне-то кто поверит?..»

Империя Фаранге, известная как Чёрная Земля

Не тот был человек шкипер Джакар, чтобы кичиться подвигами.

Другой на его месте заявился бы в Объединённое Западное пароходство: «А дайте-ка мне Синюю ленту за самый быстрый переход от Якатана до Фаранге!» Или прямиком в Императорское географическое общество: «Требую медаль, как шкипер первого винтового судна, перешедшего Пояс Мира».

Но после того как за тобой гнался имперский дирижабль, хвастать рекордами не с руки. Да и пассажиры того-с… лучше про них помалкивать. Иначе пойдёшь за медалью, а окажешься в тюряге или в инквизиции.

Зато по деловой части фаранский колдун оказался человеком слова, хоть и проклятый идолопоклонник. Едва минул день после швартовки в порту с языческим названием Месех-Мун-Амут, сиречь Крепкие Крокодиловы Врата, как принесли под охраной золото в плоском кедровом ящичке, а портовой чиновник (в хлопчатой юбке-обмотке и полосатом воротнике-оплечье, сандалии соломенные, на бритой голове парик, плетенный из золотистого пальмового волокна) объявил через толмача:

– Чужеземец, тебе дозволено взять даром топливо, сколько сможешь погрузить. Государевы механики безвозмездно помогут тебе отладить паровую машину и заменят её попорченные части, если надобно. С тебя не возьмут платы за стоянку. За еду, воду и жриц наслаждения ты и твои люди должны платить наравне со всеми приезжими. Чти порядок, славь поступь Царя-Бога – да живёт он вечно! – и высокий дом царя-блюстителя.

«С колдуном я много сэкономил и в накладе не остался. Пожалуй, задержусь тут… – думал Джакар, оглядывая с борта «Сполоха» причалы и склады Месех-Мун-Амута и поплёвывая в мутную воду, где среди грязной пены плавали корки фруктов и размокшие огрызки. – Прикуплю того-сего, за Поясом перепродам… Пряности и благовония здесь дёшевы».

Заплыл за тридевять морей – не зевай! Тут недалече и Витен – земля варакиян-пустосвятов. Значит, есть шанс «листвой пророка» разжиться. Товар опасный, за него на каторгу ссылают, но… без риска нет наживы!

Вопреки названию земля крокодилов выглядела не чёрной, а белой и зелёной – дома и крепостные стены сияли белизной, как соляные, белыми юбками щеголяли мужчины побогаче, длинными белыми платьями и накидками – их жёны, а пологие болотистые берега зеленели свежими сочными тростниками. Бедность здесь была босая и полунагая – работяги с жёнками часто довольствовались набедренными тряпками, но даже коричневая от загара голытьба носила парики из чернёной кудели, у баб повязанные платками. «Черноголовые» – так обозначил их толмач.

Между взрослыми сновала вовсе голая детвора, будто поджарые щенята цвета терракоты, вопя и тыча пальцами на диковинное заморское судно. Имея ящик золотых монет, похожих на продолговатые банные бирки, Джакар подумывал и этих накупить. Можно выгодно сбыть их вейцам, а тайком и с оглядкой – даже на Великой земле, скажем, красным барам в Куруте.

– Вижу, у вас спокойно, зажиточно, – цедил он, не глядя на толмача-юбочника.

– Боги хранят Чёрную Землю, – отвечал тот убеждённо.

– Войны не слышно?

– Сейчас нет. Мы всегда воюем вовремя. Соберём урожай, и в ваш месяц цветень пойдём в Витен за рабами.

– Хе! если всё так вовремя, как по регламенту, варакияне разбегутся, вас не дожидаясь…

– А куда они денутся? – спесиво скосился толмач. – Их пути известны. Им разумнее выйти нам навстречу без оружия, с дарами и людьми для нас. Кочевые витенцы – пыль под сандалиями нашего войска. У нас есть, чем их смирить…

«Э-э, голоногие, вы картечниц не нюхали и казнозарядных орудий!.. со штыками да гладкостволками куда как храбры, но вот поставят на севере Якатана дирижабельные башни – тут и крах вам. Правда, моей коммерции тоже – всё имперские купцы захапают…»

– Летучих бесов напускаете? или химер восьминогих? – осведомился Джакар непринуждённым тоном.

В тёмных глазах толмача, до того горделивых, мелькнуло опасливое сомнение.

– Царские звери не воюют…

– Понятно. Разведку ведут, стало быть.

– Сие мне неведомо, господин судовладелец. Воеводство – удел светловолосых.

– Не так давно наши жрецы-звездочёты предсказали, – продолжал шкипер чуть небрежно, вспоминая газетные новости, – в Чёрной Земле упал небесный шар. Большое бедствие!.. Как, воеводы справились?

Бедняга-толмач совсем смешался. Осведомлённость варвара-чужеземца сбила его с панталыку. О-о, какова чёрная мудрость заморских жрецов!..

– Наверно, трудно им пришлось против небесных-то гостей… – покусывая мундштук, тянул своё Джакар. – Народишко с обжитых мест разбежался, а куда ему идти, едва шкуру спасшему? Ясно – туда, где есть еда и работа… к примеру, грузчиками в порт. То-то я смотрю – чтоб тюк перетащить, сорок рук тянется, и мелюзга туда же лезет. Чуть не в драку делят, кому нести. А вон, вон, гляди – десятник палкой их разнимает… Лишних тут много, да?

На это толмач мог ответить лишь вздохом.

– Сколько семье надо в день, чтоб прокормиться? – продолжал ввинчиваться шкипер.

– Один деден медью.

– Сходи к ним и скажи – плачу золотой за трёх работящих детишек. Родителям – жратва надолго, градоначальнику – покой, обуза с плеч долой, тебе – двести деденов с каждого золотого.

– Ты… хочешь забрать их в землю, где нет богов? – ужаснулся толмач. – Их не отдадут!

– Значит, двести пятьдесят – и по рукам?..

Пока Джакар осуществлял свои коммерческие планы, Мосех со свитой уже порядком удалился от порта. С людьми и багажом он погрузился на большие речные барки, отборные гребцы налегли на вёсла – и лёгкие плоскодонные суда заскользили по глади вод против течения.

– Благодарение Свирепому и Быстрой, теперь мы в надёжном краю, а не на зыбких волнах океана. – Расположившись под полосчатым бело-синим навесом, на коврах и подушках, разложенных по кипарисовой палубе позади двуногой мачты, Мосех хозяйским взглядом озирал проплывающие мимо берега. – Ларион, нравится ли тебе моя страна?

– Красиво, – в тоске повёл глазами сын Карамо. Из уважения к Мосеху и по причине здешней жары он сменил привычное платье на складчатую белоснежную юбку (почти такую же, только с прихотливой вышивкой разноцветным вейским шёлком по подолу, носил его вельможный старший друг) и пояс, украшенный драгоценными каменьями и эмалью.

Глядя с барки, он видел, что земля – действительно чёрная, жирная, с зеленоватым илистым отливом. Повсюду вдоль реки на заливных полях копошились фигурки пахарей – плуги, запряжённые могучими гиппопотамами, взрезали грунт, щедро удобренный разливом.

Перевалив через экватор, Ларион оказался в мире перевёрнутых сезонов – в южном полушарии была пора урожая, а здесь только-только началась весна, тёплая и дождливая пора.

– Будем проплывать стольный град – узришь красоту вдесятеро большую! Но останавливаться там некогда – надо спешить к стопам Царя-Бога… Тебя, свет моих очей, – Мосех приласкал Лули, возлежавшую слева от него, – я оставлю в храмовой крепости, где ты будешь ждать моего возвращения.

Она прижалась щекой к его ладони.

Путь через океан был утомительным. Выйти из каюты, подышать морской свежестью и размять ноги ей дозволялось лишь ночью, одетой в рубаху до пят, на привязи, под конвоем сильных слуг – Мосех опасался, что она кинется в море. Даже сейчас её удерживали цепь и браслет на щиколотке.

Но с каждой сотней миль мысль покончить с собой увядала и слабла. Жрец обходился с ней нежно и бережно, он пробудил её чувственность, научил быть женщиной – и его наука оказалась сладкой, она утешала уже без глазурных пилюль. Имя и платье Даяны остались далеко за горизонтом, с нею остались лишь разум, тело, цепь на ноге и серебряное кольцо с рубином в носу. Невольно возникла привычка трогать кольцо верхней губой, от чего её рот становился похожим на едва раскрывшийся цветок и как бы выражал готовность к поцелую, что весьма нравилось Мосеху.

Выходя из каюты на палубу барки, она жалась и стремилась укрыться от глаз гребцов, однако Мосех велел ей: «Держись открыто. Так подобает. Ты моя, ты неприкосновенна».

«Есть ли у него другие женщины?.. Вдруг они станут меня притеснять?»

Умащённая благоуханными маслами, одетая в густо завитой чёрный парик из чужих волос, она принимала его ласки и старалась думать о себе как о единственной наложнице.

– Твой брат, – тихо спросила Лули, – тоже останется в крепости?..

Мосех беспечно рассмеялся:

– Боишься его?

– Нет, но…

– Говори правдиво.

– Он бойкий малый, – ответил за неё Ларион, прихватив с серебряного блюда вяленую смокву. – Вроде, нос воротит, но – принюхивается, приглядывается, урчит и лапы потирает… словно муха над вареньем.

– Ты – малый ещё более бойкий, и не тебе обсуждать дела моего брата, – ответил Мосех сердито. – Пока я приручал Лули, ты что делал?.. Поэтому, будь любезен, воздержись от речей о разных лакомствах.

Жемчужина беззвучно хихикнула, прикрыв рот ладошкой, и подмигнула Лариону, пока жрец не видит. Вот уж кому спасибо!.. за привычное общество, которого она вот-вот лишится насовсем, и за то, что отвлекал на себя звероподобного братца Мосеха.

И как отвлекал!.. негодование жреца было слышно даже через стену каюты: «Всё! хватит ваших посиделок!.. давай сюда всю отраву – маковую смолу и… что ещё у тебя есть? Вытряхивай! а потом тебя обыщут!.. Ты должен понимать – он как ребёнок, на любую сладость падок! Если он по твоей милости макоманом станет, я… не знаю, что я с тобой сделаю!»

Обошлось – за борт Лариона не швырнули. Диковинная дружба, связавшая их с чудищем во время полёта над морем, продолжалась. Навещая Лули, молодой имперец с усмешкой рассказывал: «Страшен, конечно, и силён как демон, но по нраву – сама простота!.. Будет подкрадываться – цыкни, топни ножкой, сделай строгое лицо и говори: «Фу! нельзя! плохая собака!» А на ласку он отзывчив. Только током бьётся иногда…»

«Как – током?»

«Слабо, как электрофорная машина. Где Мосех это диво дивное выкопал?.. Но я бы такого заиметь не отказался! Телохранитель на всю жизнь…»

Несмотря на обнадёживающие речи Лариона, при мысли о неимоверном брате жреца у Лули холодело сердце. Что это за мир, где живут такие твари?..

«В точности, как школьный поп учил – на севере царь тьмы, на дальнем севере, на другой стороне Мира, и чем ближе к нему, тем кругом чуднее и ужаснее, пока не перейдёшь порог – оттуда уже нет обратного пути…»

Так вышло – Ларион был последней частицей прежней жизни, которую Лули боялась потерять. Зачем он сошёлся с Мосехом, что их объединяло – оставалось тайной, но ей Ларион молчаливо сочувствовал и старался хоть что-то сделать для неё, во всяком случае – не оставлять её в одиночестве. Ему это удавалось, хотя видно было – его самого что-то гнетёт и гложет, порою заставляет уходить в себя.

После смены наряда оказалось – худоба Лариона обманчива. Раздетый по пояс, он предстал сухим и жилистым, словно цирковой акробат, а в проворстве, пожалуй, превосходил неспешного Мосеха с его налитым силой светло-бронзовым телом.

Лишение вейского зелья шло на пользу Лариону – он злился, но лицо просветлилось, ушли синеватые тени, лежавшие вокруг глаз, губы стали розовей и ярче, даже щёки появились. Совсем недурен собой, особенно хороши кофейные глаза и сдержанная, тонкая улыбка…

– А если брат меня укусит?.. – пролепетала она, взглянув в сторону каюты.

– Не зли его. Брат знает, что дозволено, – веско молвил Мосех. – И вообще, он хранит покой храмовой крепости, ему недосуг отвлекаться на пустые шалости.

Жалобным взором Лули посмотрела поверх Мосеха на Лариона – тот пожал плечами: «Кто знает?.. Это скотина неопределённая!»

– Ларион, передай мне фиников.

– Лули, чему я тебя учил?.. Твой ранг и его ранг различны, он не обязан исполнять твои слова. Повтори-ка это моему слуге.

– Э-э… м-м… Атэ ву тая…

– Успеете ещё наиграться в церемонии, – перегнулся Ларион через жреца, протянув Жемчужине финики. – Давай, пока я поиграю в светского кавалера… хорошо?

У Мосеха внутри что-то гукнуло, как у его брата, если погладить против шерсти. Но он стерпел и смолчал. Каждый из близких был ему по-своему дорог как часть души. Вздорный и нервный бастард. Растерянная невольница, столь трогательная в её безоглядном и страстном доверии. Причудливый и неколебимо верный брат, плоть от плоти. Каждый – своего цвета и огранки, но все – самоцветы его ожерелья.

– …или ты хочешь лишить меня всех удовольствий? – не забыл уесть Ларион.

– Но я предлагал взять в дорогу жрицу наслаждения, какую выберешь!

– Спасибо. Я надену обруч, чтобы объясниться с ней, она упадёт ниц и станет поклоняться мне – «О, двуязычный змий!»

– Разве не прекрасно?

– Но о чём с ней говорить?

– Если тебе нужны разговоры, то вот он я. – Мосех величаво указал на свою широкую грудь. – Вряд ли ты найдёшь в Чёрной Земле собеседника более умудрённого в науках.

– У тебя есть недостаток – ты не женщина…

– Ну, милый друг, на тебя не угодишь!

– Я была бы счастлива, о солнце моих небес, – томно потянулась Лули, распрямляя ноги и вытягивая ступни, – если бы в беседе с Ларионом ты утолил жажду знаний. Я бы слушала вас круглый день и насыщалась впрок, потому что твой брат на слова не богат, а других собеседников взять негде.

Одним быстрым поворотом головы Мосех поймал их пересекавшиеся взгляды, и его ум озарила несбыточная яркая мечта: «Обоих в реку!»

– Опытный толмач будет твоим наставником, чтобы учить языку Чёрной Земли. Он старый евнух, ничем не досадит.

– …и я против слишком лёгких отношений, – проглотив часть слов вместе с вином, Ларион отставил золочёную серебряную чару.

– Разве? а мне казалось, именно поэтому ты здесь и очутился.

Вдруг Лули поняла, что ещё миг – и, если Мосех не соберётся, Ларион чарой раскроит ему лицо.

Однако жрец остался безмятежен, обращаясь к Жемчужине:

– Если ты завидуешь его свободе, то напрасно. Его ждёт встреча куда более серьёзная, чем соседство с моим братом. Он должен узнать кое-что очень важное… если решится. Клянусь пастью Свирепого, – прибавил Мосех, подняв руки в клятвенном жесте, – всё зависит от его смелости. Либо он пойдёт со мной, либо останется с тобой и братом. Вместе вам не будет скучно, я уверен. Но тогда в этой жизни он не сможет войти в чертог, куда ввести его могу лишь я.

Рука Лариона опустила чару, огонь ярости в глазах угас.

– Конечно, мы идём вместе, – молвил он бесцветным голосом.

– Так и должно быть. – Мосех медленно наклонил бритую голову в знак согласия. – Твой отец отдал бы весь остаток жизни, отведённой ему богами, чтобы оказаться там – но выпало тебе. Первому из жителей южного материка.

День, день, день – отмеряли время восходы. Глим, глим, глим – взмахивали вёсла. Сменялись гребцы, и барки плыли, приставая к берегу лишь на короткое время, чтобы пополнить съестные припасы. Всякий раз Мосеха встречали с пышностью, достойной государя – на берегу звенели систры, хором пели юноши и евнухи, ветер доносил в каюту-шатёр дымок сладостных благовоний и шум восторженной толпы. Ларион, Лули и брат на люди не показывались, им было велено сидеть под пологом шатра и помалкивать.

Всё-таки Ларион подглядывал, отслоняя занавесь на входе или стенном проёме. Море народа! впереди жреческая коллегия в белых одеждах – склоняются, подносят дары…

Лули крепилась, чтобы не взвизгнуть, когда осторожное, сдержанное дыхание ноздрей брата овевало её плечо или шею. При своих крупных размерах тот двигался на диво тихо, как кот на охоте. Повернуться, посмотреть на него в этот момент было страшно до оцепенения – достаточно вспомнить свечение хищных глаз, чтобы замереть и потерять речь.

Но когда удавалось краешком, украдкой увидеть лицо брата, Лули сознавала, что он глядит на неё отнюдь не с вожделением, как она опасалась. Скорее, следит – выжидающе и настороженно, – за её малейшими телодвижениями.

Порой они с Ларионом шептались:

– Погладь его. Только не дёргайся, не шевелись резко – спугнёшь.

– Боюсь… – Она искоса разглядывала когти брата. Будто у льва в зоопарке. То втянутся, то высунутся.

– Да пойми ты – это он тебя боится.

– П… почему?

– Откуда мне знать? Может быть, его твоё горе пугает.

– Что ему моё горе?..

– Он чуткий до невероятия. Даже виду не подашь – поймёт, что на душе. Это как запах… только в эфире.

– А он понимает нас?

– Пока я без обруча – нет. Давай, я положу твою руку на его… так он позволит.

– Не хочу.

– Подумай – он надёжный страж, лучше не найдёшь. Пока Мосех далеко, будет беречь тебя.

– Угу. Как пёс – кладовку.

– Хоть так. Зато никто не обидит. Этот рыкнет – любой на сорок мер отскочит.

С уговорами кое-как решилась. Сперва Ларион умасливал брата через обруч: «Ты хороший, хороший», потом убедил сидеть смирно и лишь потом соединил их руки. Брат сопел, мелко потряхивал ушами, сжимался в напряжённом недоверии. Под грубоватой тёплой кожей его туго шевелились мышцы. Ладонь Лули покалывали невидимые иголки тока.

– Он что-то сказал?

– Что ты всё ещё больная.

– Неправда.

– Ему видней. Он же дух.

– Для духа в нём слишком много мяса.

– Тем не менее, летает он быстрее дирижабля.

Лули пришло в голову, что она гладит чёрта. Правда, брат перестал напружинивать мышцы и смотрел уже спокойней, изредка облизываясь розоватым языком. Дух?.. духи – это церковное… сказочное… а он здесь. Но ведь летает! и без крыльев.

– Заметно быстрее?

– По-моему, вдвое. Его только пуля догонит.

– Ты маком боль ему унять хотел?.. – изучала Лули рубец на плече брата. Вот уж правда – зажило как на собаке.

– Примерно так.

– От боли смолу жуют или в спирту настаивают, а не курят.

– Не учи учёного. И хватит про зелье, слышать не могу.

– С кем ты здесь должен встретиться? – плавно ушла Лули от больной темы.

– С богом. Или с царём… С тем, кого зовут царь-бог. Я считал – он действительно правитель, как император, но… если Мосех верно говорит, его мало кто видел. – Ларион встряхнулся. – Должно быть, я ума лишился, вызвавшись идти к нему!.. что может сказать мне какой-то фаранец, будь он хоть трижды колдун?!..

– Тогда зачем ходить на поклон?.. – проговорила Лули, водя пальцами по волосатой руке брата. Тот внимательно держал уши торчком. Так самый младший в семье слушает речи старших.

– Мне больше некого спросить, а дело таково, что… это семейное. Нет, в самом деле бред – ждать помощи неизвестно от кого, хотя даже Мосех бессилен, а ведь он может читать в сердцах… Разве самому в себя заглянуть, если ответ – во мне? сесть напротив железного зеркала…

– Была скандальная история?.. ты от суда скрываешься? – Лули живо припомнила разные дела в Делинге, о которых шумели сплетники и пресса – сын промотал сто тысяч златок на кутежи с певичками! взломал отцовский сейф! подделал подпись на векселе! найден без памяти, не ведает, куда дел деньги!.. Да мало ли как можно обдурить молодчика, подверженного маковому зелью. Вспоминай потом, кому ты что подписал в дымной курильне, сам не свой… Тут только к вещуну, чтоб в сердце заглянул. К уголовному делу его слова не подошьёшь, а ниточку найти можно, чтоб выпутаться.

– Слушай… – Ларион заговорил с решимостью, близкой к отчаянию, в которой Лули послышалось жестокое: «Всё равно ты назад не вернёшься и никому не расскажешь».

– …мой отец поздно женился. Мол, давно пора иметь семейный очаг, законного наследника… Но, нагулявшись смолоду, позже мужчина теряет нюх. Ему грезится, что он – прежний, и всё это – истинная любовь, как раньше, когда-то. Взял молоденькую и очаровательную, мою ровесницу. Через месяц после их свадьбы я обольстил её. Он застал нас и чуть не убил меня. С тех пор я бегу, бегу… и не могу остановиться. А?.. что ты так смотришь? Тоже скажешь – подлец?..

– Ты отомстить хотел… – Лули отвела глаза, избегая встречи с его злым взглядом.

– Доказать!.. показать, что он выбрал глупую курицу, недостойную быть супругой кавалера! а мою мать – бросил и забыл, словно её больше нет!

– И девушке ты всю жизнь сломал, – уже совсем глухо продолжала она. – Ну, глупая… Она ещё жизни не знала, ты этим воспользовался, а теперь из-за тебя она с клеймом разведённой… Гадко так поступать.

«И я, как она… даже хуже – сама навязалась в наложницы… Но кто же знал?.. За что мне такая судьба?!»

Досада на свою роковую игривую глупость захлестнула её, выступила слезами в глазах.

Если Ларион надеялся на сострадание, впервые развязав язык о личной тайне, то сильно просчитался. Не успел он, обескураженный, ощетиниться в обиде на ответ Жемчужины, как она – прямо античная фурия! – с исступлённым стоном схватила золочёную серебряную чару и замахнулась, явно метясь треснуть его по лбу…

…но попала в мягко подставленную лапу брата, как в ловушку. Не зря тот следил и принюхивался. Вытянутый палец второй, свободной лапы он прижал к своему лицу между влажными ноздрями, издав предупреждающее шипение:

– Куш-ш-ш-ш… Старший брат велел тихо.

Снаружи тянули многоголосое славословие в честь богини-кошки, богини-мышки – и сколько там ещё было фаранских богов. Лули плакала навзрыд, бессильно припав к широкому торсу брата, а над плечами его затлели взволнованные коронные разряды – от их призрачного трепета в шатре словно стало темней. На Лариона брат поглядывал неодобрительно:

– Она больная.

– Вижу, – фыркнул тот, за небрежностью скрывая стыд.

– Тогда зачем дразнишь?

– Да… зря я всё выложил. Легче не стало. Такое надо носить в себе.

– Я видел, – сказал брат, когда всхлипы Жемчужины утихли.

– Что?..

– Царя-Бога. Там, выше по реке.

– Ты-ы?.. Как ты попал к нему?

– Старший брат привёл. Я кланялся. Огонь жёг мне лицо.

– Кто он?

– Он – огонь. Ты увидишь.

Вёсла поднимались и опускались в такт ударам деревянной колотушки по барабану, воды реки с мирным журчанием скользили вдоль бортов, барки плыли на север. Впереди на горизонте вставали серо-ржавые горы, между которыми – громадная расщелина Царские Врата, ведущая к заповедным долинам, вход в которые стерегут отборные войска и древний ужас.

Понемногу у Жемчужины отлегло от сердца, и она вернула Лариону своё благорасположение. Хотя в их отношениях что-то надломилось, он оставался для неё тем, кем был – последним человеком из цивилизованного мира, которого её суждено видеть.

Потом… она будет записана под именем Лули в святилище Свирепого, как собственность сиятельного мужа храма. Мосех научил её рисовать знаки собственного имени и ранга – Лули Хемит Вар Хеменет ир-Синди а-Махет, – и обещал выколоть их у неё на пояснице. Танцевать, музицировать, изящно плавать – эти искусства предстоит освоить, чтобы радовать взор и слух господина. О прочем забыть. Брат присмотрит.

Дьяволы небесные, и это жизнь для дочери купца второй гильдии!.. ни одной родной души рядом, ни книжки, ни церкви, ни своего языка! Как нарочно, все газеты, принесённые в посольство Ларионом, там и остались – по велению Мосеха.

Поэтому прощаться с Ларионом жутко не хотелось. Но пришлось. Едва выпала минутка напоследок побеседовать наедине.

– Я советовал Мосеху оставить тебя в Сарцине.

– Перестань!.. Что случилось, то случилось. Ты можешь обещать мне кое-что?..

– Говори.

– Если будешь опять на Великой земле, то передай в Сарцину – я есть, я жива. Даяна гау Харбен – запомнил?

– Да.

– …и объясни, где меня держат. Может быть…

На том и расстались. Кроме имени, в памяти Лариона сохранилась тонкая, печальная фигура под покрывалом и рядом – высокий тёмный человекоподобный силуэт брата.

«Может быть!.. Мне осталось переплыть полмира».

Дальше путь на север пролегал по суше. Изгибаясь, жёлтая каменная дорога шла между отвесных кроваво-рыжих скальных стен, похожих на бесконечный крепостной захаб тех давних времён, когда сражались без артиллерии. В глубине горного жёлоба лежала немая полупрозрачная тень, а поверху, на его краях, то и дело возникали воины с копьями, в развевающихся плащах-накидках – будто стервятники, следящие, когда падёт конь или сляжет всадник, чтобы спуститься и попировать.

Когда-то, в незапамятную эру, бурная река проточила в плоскогорье этот каньон, но воды иссякли – осталась длинная извилистая прорезь в камне, ставшая царской дорогой. Подъём в пути был почти незаметен, но когда выехали из тесноты каньона, Ларион увидел, что их маленький караван поднялся мер на пятьсот – с высоты открылся простор слабо волнистого бурого и желто-серого каменного моря, изрезанного долинами, терявшегося в жаркой дымке у горизонта. Только полоса из плит песчаника впереди – ни сторожевых постов, ни колодцев, вообще ни единого строения. Дыхание весны словно не коснулось этих унылых мест – трава еле пробивалась меж камнями, в долинках едва зеленели кривые тощие кусты.

– Предки нынешних черноголовых, – указал вперёд Мосех, придержав коня, – выложили эту дорогу для царя. Отсюда до его дворца нет пищи и воды. Пеший и незваный здесь не пройдут, а если пройдут… – Жрец недобро усмехнулся. – …то обратная дорога им не суждена. Поспешим! мы сможем вновь наполнить бурдюки лишь на царском дворе.

По мере того, как они удалялись от выхода из каньона, на горизонте понемногу вырастала из дымки тень чёрной конической горы, схожей с муравейником. Стучали подковы, отмеряя плиты под копытами, но марево вокруг горы не рассеивалось – коническая вершина оставалась окутанной сизой пеленой. Так казалось, пока Ларион не понял, что дым сочиться прямо из склонов горы, словно она – вулканическая.

– Опасная горка!.. Не хотел бы я жить у её подножия – в любой день может лавой спалить…

– Это не гора. Это дворец.

Чем ближе они подъезжали, тем сильней Лариона терзали сомнения. Все фаранские дворцы, которые он видел с реки, выглядели совершено иначе – белостенные и плосковерхие, с множеством колонн. Резиденция царя-бога походила скорей на пирамидальные гробницы, высившиеся в стороне от городов. Сложенная из черно-бурого камня, она курилась восходящими дымами, а когда село солнце, на склонах дворца стали заметны багровые огоньки, будто десятки пламенных неусыпных глаз.

И вышина её… Подъехав к первому посту у дворцовой стены, он мог смотреть на вершину конуса, лишь вскинув голову.

«Могут ли люди построить такую громаду?..»

Не один он испытывал нарастающий страх – люди из эскорта Мосеха тоже примолкли, разговаривали между собой редко, коротко и шёпотом, как-то сутулились и выглядели подавленными. В ночной тьме, под звёздами, кавалькада втянулась в ворота – стражи-привратники пропустили приехавших молча. В шлемах-колпаках и длинных накидках, с закрытыми лицами, они смотрелись зловеще, а их оружие – копья, имевшие кроме наконечника серповидное лезвие, – напомнило Лариону старые поверья.

«Вылитые могильные духи с крюками… Гром небесный, куда я заехал?.. Прямиком на север, во мрак, на другую сторону Мира – осталось перейти порог, и нет обратного пути…»

– Устал? – Мосех спешился. – Отдыхать некогда. Бог не любит ждать. Испей воды – и отправимся к нему.

– Но час поздний… Уместно ли тревожить вашего правителя, когда пора ко сну?..

– Он никогда не спит.

В тусклых неверных отсветах багровых глаз-огней они вдвоём торопливо шли к дворцовому порталу, подобному пасти чудовища. Никто не отправился вслед за ними, словно перед порталом проходила незримая черта, за которую нельзя ступать незваным. Рука Мосеха сжимала свёрток с частями ключа, в другой – сумка, данная ему безмолвным стражем.

Коридор-тоннель тянулся и тянулся, под его высокими чёрными сводами в полусотне мер одна от другой тлели лампы-капли, излучавшие вялый голубоватый бестеневой свет. Промежутки между лампами спутники проходили в почти полной темноте, от чего Лариону становилось совсем не по себе и временами хотелось повернуть, броситься назад. Но и под лампами было не лучше – в их бесплотном сиянии даже здоровая кожа Мосеха казалась неживой, холодно-серой. Улыбка на его лице была неуместна, будто улыбка мертвеца.

– Уже рядом. Чертог близок. Остановись-ка… Ты должен надеть вот это. – Он достал из сумки белую рубаху с рукавами и деревянную маску на всё лицо. Или не деревянную?.. пористый материал маски напоминал пробку или пемзу. В прорези глаз вставлены слюдяные пластинки, прорези ноздрей обращены вниз, словно носящий маску должен быть защищен от ветра в лицо.

– Теперь ты готов. Отступать поздно. У тебя есть право на один вопрос царю – не раньше, чем он обратиться к тебе.

Ободряюще тронув Лариона за плечо, Мосех обратился к стене, перед которой они стояли:

– О, Владыка Неба, повелитель мой, мы пришли с дарами, чтобы сложить их к стопам твоим!

Стена дрогнула и расступилась – половины её начали уходить в стороны, открывая ярко освещённый зал со сводом-куполом и ступенчатым возвышением посередине.

Но освещали зал не лампы.

Свет шёл от гигантского человека, стоявшего на возвышении.

Сквозь слюдяные очки маски этот великан представлялся Лариону отлитым из железа. Всё тело его покрывала вязь раскалённого узора, мерцавшая огненными переливами, словно внутри тела, как в фонаре, пылало неугасимое пламя, но мало того – еле видимая огневая аура окутывала тело на три меры от него, как колеблющийся кокон. Со стороны великана веяло жаром. Ларион почувствовал, что ноги подкашиваются, воздуха не хватает, а рот пересох.

– Ближе, – громом раскатился по залу медленный голос гиганта.

Мосеху пришлось вести Лариона за локоть, к клубящемуся средоточию огня.

«Вот оно и пламя царя тьмы, что грехи выжигает, – мелькали мысли, словно мотыльки перед тем, как сгореть на палящем язычке свечи. – Чистое вознесётся, нечистое в угли осыплется… гореть, пока белым пеплом не станет… Я виновен… простите меня – отец, Даяна…»

– Дай, – прогремело совсем рядом.

Сквозь муть в глазах Ларион видел, как Мосех протянул гиганту куски звёздного металла – великан не взял, а притянул их, они вылетели из ладони жреца и порхнули к железной длани, как к магниту. В руках гиганта секторы кольца с гравировками черепа и рыбы вмиг срослись, ало вспыхнув на стыке, а в следующую секунду великан приставил к ним третий сектор – алый блеск, и он уже держал кольцо с выемками по наружному краю, сложенное на три четверти.

– Три власти – мои! – загрохотал голос, и дрожь прошла по полу. Затем аура огня чуть померкла, фигура гиганта стала яснее различима, а голос его зазвучал тише: – Мосех, какой награды ты хочешь?

– Повелитель мой, – склонился жрец, – твоих щедрот рабу не счесть, я наделён ими сполна. Если пожелаешь, дашь то, что соблаговолишь, по бесконечной милости твоей.

– Будет дано, – ответил бог тьмы и огня. – Что за вещун с тобой?

– Ларион Кар его имя. Он своим самоотверженным старанием вырвал обе принесённых тебе части из рук наших соперников по поиску. Я свидетельствую о нём – сей смертный не жалел жизни, чтобы служить тебе.

Медные глаза уставилась на Лариона, взгляд их почти осязаемо давил, но вместе с тем он нёс тепло, как огонь печи в морозный день. Жар, исходивший от гиганта, больше не мучил.

– Говори.

– Я хочу знать… – начал Ларион, но осипший внезапно голос изменил ему. Он болезненно ощутил себя мелким и жалким перед лицом воплощённой мощи, но собрался с духом и громко выпалил:

– …имя моей матери!

Воцарилось молчание, нарушаемое только едва слышным шелестом пламенной ауры. Гигант поднял десницу ладонью к Лариону – из неё лучом изошёл свет, плотный как ветер, а сквозь сияние выбросились нити огня, будто спицы. Боясь опустить лицо, Ларион испытывал слабые уколы, перебегавшие по груди, потом по щекам, по лбу… Нити проходили сквозь него, не встречая преграды.

Потом рука плавно опустилась.

– Имя скажет твоя сестра.

«Сестра?.. разве у меня есть..»

– Повелитель… – запинаясь, он всё-таки дерзнул продолжить, – как найти эту сестру?

Мосех зашипел под маской:

– Ты уже спросил!.. Берегись божьего гнева!..

Однако великан остался спокоен:

– Ты найдёшь. Она скажет. Но имя принесёт боль.

– Пусть. Я готов увидеть мать, обнять – и умереть.

– Ступайте.

За порогом зала Ларион понял, что опустошён и обессилен. Ему пришлось опереться о стену, чтобы не сползти на пол. Звенящее чувство, разлившееся по телу в присутствии гиганта, постепенно уходило из него, как озноб покидает человека после приступа лихорадки – осталась одна слабость. Раздражённая речь Мосеха еле пробивалась к его сознанию:

– Я же сказал – один вопрос! только один! С чего ты вздумал у бога выпытывать разные мелочи?!

– Не кипятись. Всё кончено. Теперь у меня есть нить, по которой я пойду к матери. Если сестра существует, то она там, на Великой земле.

– Зря торопишься. Раньше, чем через три месяца, я обратно не отправлюсь.

– Это твои заботы – когда и куда. Я возвращаюсь немедленно.

– Ты забыл, что здесь я – глашатай воли Царя-Бога и плеть его десницы. Рискнёшь пререкаться со мной?

Ларион слабо рассмеялся со смелостью обречённого, которому нечего терять:

– Тебе нужен верный человек? или лукавый раб?..

Нахмурившись, Мосех свёл золотистые брови.

– Ну… будь по-твоему. Но пароход уже наверняка отчалил, дорога на паруснике займёт много дней.

– Что значит время, если есть цель?.. Я доберусь во что бы то ни стало.

Слава Грому, ноги всё же несли Лариона. Из дворцового портала он вышел без поддержки и с восторгом поднял глаза к звёздному небу. Чужие созвездия, ни одного знакомого!.. Бедная Лули, даже лицезрением небес она здесь не утешится!..

«Отец был прав, – открылось ему под небом ясно и прозрачно, как боговдохновенная истина свыше. – Есть архангелы, я стоял перед одним из них… я видел чудо в его руках. Но если это тот, проклятый, которого мы оплёвываем в храмах – значит, я служу царю тьмы?.. тогда почему он предостерёг меня от зла, заключенного в имени матери? Какое зло в ней может быть?.. Нет, я слишком устал, чтобы думать. И всё же… владыка тьмы не мог так поступить. Кто же он тогда?..»

– Ужин и ложа для сна готовы, сиятельный муж храма, – поклонился Мосеху безликий служитель, выскользнувший со стороны.

– Идём, Ларион. Сегодня ты вынес тягот больше, чем любой человек на свете, – помнил его жрец за собой.

– Сейчас… ещё немного. – Ларион не мог оторваться от красы ярких звёзд, рассеянных по чёрно-синему бархату неба.

Подул ветерок, охлаждая его разгорячённое лицо и возвращая к реальности Мира.

«Ветер… что ты делал там, на другой стороне планеты?..»

Ответ пришёл сразу – изнутри, не извне.

Пока они плыли, далеко за кормой «Сполоха» был ураган.

Ураган, порождённый силами ключа.

Конец ТРЕТЬЕГО сезона