Илиада

fb2

Иосиф Эксетерский — поэт-эпик с прекрасным классическим образованием, представитель «Ренессанса XII века», а его поэма — попытка возродить античный эпос, изложив полностью историю Троянской войны (по позднеантичным версиям Дарета Фригийца и Диктиса Критского), и таким образом вступить в соревнование одновременно и с Гомером, и с Вергилием. Вместе со своим современником Бенуа де Сен-Мором, автором «Романа о Трое», Иосиф стоит между античными трактовками Троянской войны и ее поэтическими трансформациями у Чосера и Шекспира. Из прозаических изложений Иосиф сделал полномасштабную поэму со всей ее традиционной атрибутикой: речами героев, батальными сценами, вещими снами, пророчествами оракула. Насыщенный, вычурный поэтический слог делает Иосифа одним из самых оригинальных латинских поэтов XII столетия, в котором ярких индивидуальностей было более чем достаточно.

На обложке:

Греческий флот, отплывающий из Афин под Трою.

Миниатюра из рукописи французского перевода «Истории разрушения Трои» Гвидо де Колумна (XV в.)

ИОСИФ ЭКСЕТЕРСКИЙ И ЕГО СОЧИНЕНИЯ

В поэме «Антиклавдиан», написанной около 1182 года, Алан Лилльский пренебрежительно отзывается о двух современных эпических поэтах (I, 165–170):

Illic pannoso plebescit carmine noster Ennius et Priami fortunas intonat; illic Mevius, in celos audens os ponere mutum, Gesta ducis Macedum tenebrosi carminis umbra Pingere dum temptat, in primo limine fessus Heret et ignauam queritur torpescere musam. Здесь плебействует наш в лоскутном своем песнопенье Энний, зычно глася о судьбине Приама; а тамо Мевий, воздеть к небесам уста дерзая немые, Тенью сумрачной песни деянья вождя македонян Только начнет рисовать — изнуренный, застынет на первом Праге, горько ропща, что слабеет ленивая Муза.

Именем Мевия, заимствованным у Вергилия («Буколики», III, 90)[1], назван Вальтер Шатильонский, автор «Александреиды», написанной в начале 1180-х гг.; относительно нашего Энния Вильгельм Осерский, составитель комментария к «Антиклавдиану» (до 1210 г.), говорит: «Наш — поскольку этот латинский поэт — наш, то есть современный; он имеет в виду Иосифа Кентерберийского (Ioseph Cantuariensem). Жен илионских плач и т.д.»[2].

Вильгельм цитирует первое полустишие «Илиады». Употребленный Аланом глагол плебействует (plebescit), возможно, является саркастической отсылкой к демонстративному презрению, которым Иосиф то и дело награждает чернь (plebs)[3], и к употреблению Иосифом того же глагола («Илиада», VI, 348).

В кембриджской рукописи (Corpus Christi College 406; конец XIII в.) текст «Илиады» предваряется 12-стишным стихотворением в элегиках, прославляющим автора и начинающимся строкой: «Расти, Иосиф, и имя приращения осуществи своими нравами (Cresce, Ioseph, nomen augmenti moribus imple)»[4]. Это намек на слова, обращенные Богом к Иакову («расти», cresce: Быт. 35:12), и на слова Иакова об Иосифе («сын возрастающий Иосиф», filius adcrescens Ioseph: Быт. 49:22). Иероним в «Книге о еврейских именах» толкует имя Иосиф как «приращение» (incrementum). Рукопись создана много позже смерти Иосифа, и автор стихотворения должен был быть его современником, поскольку из самой поэмы он не мог извлечь указаний на ее авторство.

Две рукописи поэмы, адмонтская (Admont Stiftsbibliothek 128) и парижская (Bibliothèque Nationale, Lat. 15015), содержат глоссы, дающие некоторую информацию об авторе. Адмонтский глоссатор к словам «наша Британия» (nostra Britannia) в I, 198 делает замечание: «Наша — поскольку он был англичанин», а к словам «Паллада за нами» (Pallada nobis) в V, 537: «За нами — то есть за англичанами, ибо этот сочинитель был англичанин и звался Иосиф». В конце же комментария он пишет: «Заканчиваются глоссы на Илиаду Фригийца Дарета, которую магистр Иосиф Англичанин составил в почесть Балдуину, архиепископу Кентерберийскому» (Bate 1986, 3 f.).

Иосифом Эксетерским, видимо, впервые назвали нашего автора в XVI веке. Библиотекарь Генриха VIII, антикварий Джон Леланд (1503–1552), который, «поднимая пыль и моль в Абингдонской библиотеке»[5], отыскал фрагмент рукописи Иосифовой поэмы «Антиохеида», ныне утерянной, узнал из нее, что Иосиф родился в Эксетере[6]. Из сообщения Гиральда Камбрийского (о котором см. ниже) нам известно, что Иосиф — племянник Балдуина, архиепископа Кентерберийского, адресата «Илиады», который был родом из Эксетера, так что это дополнительное основание считать этот город родиной Иосифа.

Нет единства в вопросе о названии поэмы[7]. Обычно принимаемое название «Троянская война» или «О Троянской войне» (Bellum Troianum, De bello Troiano) восходит не дальше XVI века; современники называли ее «Илиадой Дарета Фригийского»[8] или просто «Даретом»[9]. Возможно, титул «Илиада Дарета Фригийского» был бы точнее, но он крайне неудобен в обращении (в частности, заставляет путать ее с другим произведением, «Дарет Фригийский в стихах», Dares Phrygius metricus, которое издал Штольманн в 1968 г.), поэтому в нашем издании мы следуем за Л. Гомпфом, принявшим укороченную версию заглавия (Ylias), и за коллективом французских переводчиков под руководством Ф. Мора, поддержавшим этот вариант в издании 2003 года.

Уничижительное упоминание «Илиады» в «Антиклавдиане» — самое раннее (начало 1180-х гг.) свидетельство об Иосифе. Он сам сообщает (I, 15 слл.), что написал поэму в молодости, и потому его появление на свет можно предполагать около 1160 г. Гервасий Кентерберийский, биограф архиепископа Балдуина, сообщает, что тот родился «в Эксетере в самой низкой семье», так что и происхождение его племянника Иосифа должно быть незнатным. Вероятно, он учился в школе в Эксетере (хотя этому нет подтверждений), но главное свое образование он получил в Реймсе. До нас дошла переписка Иосифа с его другом Гвибертом из Жамблу[10]; в 1189 г. Иосиф пишет ему, что он опять в Реймсе, «как обычно» (more solito), и надеется продолжить изучение теологии и права, но жалуется на нехватку денег и книг, цитируя Ювенала (Sat. III, 164): «Трудно всплывает наверх тот, чьей доблести станет помехой Скудость в доме его» (Gompf 1971, 221). В другом письме (1190 г.) он сетует, что его принуждают «ехать с господином моим архиепископом Кентерберийским в Иерусалим» (ibid., 222). Дядя еще в 1188 году прочил Иосифу, как мы знаем из Гиральда Камбрийского, роль певца крестового похода, и когда эта весть наконец добралась до реймского студента, он, видимо, не счел ее подарком судьбы. Тот факт, что «Антиохеиду» он все-таки написал, говорит о том, что побывать в Палестине ему довелось, хотя недолго: смерть Балдуина в 1190 г. освободила Иосифа от обязательств. Из письма Гвиберта, написанного Иосифу после 1194 г., следует, что его адресат в это время занимался преподавательской деятельностью в Жодуани, в Бельгии, «уйдя из земли и от родства своего» (Gompf 1971, 225), — и это последнее, что мы знаем о жизни Иосифа.

* * *

Эберхард Немецкий в своем «Лабиринте» (1210 — 1220-е гг.) рекомендует своим читателям Дарета (ст. 641–642):

Dat Frigius Dares veraci limite causam Excidii Troiae, seditionis opus.

«Дарет Фригийский правдивым образом указывает причину разрушения Трои, дело мятежа». Поскольку этот дистих помещен в перечне выдающихся эпических поэтов (Вергилий, Лукан, «Александреида» Вальтера Шатильонского, Клавдиан, Гомер), речь идет скорее о поэме Иосифа, чем о прозе Дарета (Gompf 1970, 18).

В XIV веке итальянский историк Пастренго в книге «О началах вещей» упоминает Иосифа как источник сведений о Троянской войне: «Дарет Фригийский, который сражался на этой войне, написал об этих деяниях Илиаду, которую потом Корнелий Непот в прозе, а Иосиф Англичанин в стихах переложили на наш язык» (ibid., 15). Принято считать, что когда Чосер в «Троиле и Крессиде» и других произведениях отсылает к «Дарету», он имеет в виду поэму Иосифа[11]. Колюччо Салютати демонстрирует свой интерес к «Илиаде» (автора которой он не знает) в одном письме 1398 г.: «Кто бы открыл собственные имена поэтов троянской истории, из которых один, истинный подражатель Гомера, начинает так:

Гнев Пелида открой горделивого мне, о богиня,

а другой, следуя за Даретом Фригийцем, начинает:

Жен илионских плач, Пергам, низложенный судьбою.

Эти и многие другие [имена] погибли под руками читающих эти [книги]» (ibid., 56). Первый стих, приводимый им, — зачин «Латинской Илиады» Бебия Италика; второй — начало «Илиады» Иосифа (цитируемое с ошибками).

Поэма Иосифа фигурирует во многих каталогах библиотек XIII–XIV вв.: в Германии (Вюрцбург, Пегау), в Англии (Кентербери, Питерборо); ее экземпляр имелся в библиотеке французского писателя и библиофила XIII в. Ришара де Фурниваля (ibid., 55 ff.). Более или менее пространные выдержки из поэмы появляются во множестве флорилегиев. «Илиада», однако, не достигает успеха, выпавшего на долю «Александреиды»; ей составляют конкуренцию Бенуа де Сен-Мор и Гвидо де Колумна, чьи произведения были во всех отношениях доступнее.

До наших дней поэма Иосифа дошла всего в пяти рукописях[12]. Альбан Торер, первым издавший ее в Базеле в 1541 г., имел в своем распоряжении рукописи, ныне утерянные. «Илиада» издавалась 15 раз с 1558 по 1702 г.; во франкфуртском издании 1620 года[13] Самуэль Дреземий первым раскрыл авторство поэмы: до него часто считалось, что поэма Иосифа (приписываемая Корнелию Непоту) и есть первоначальный Дарет, а прозаическая «История» — лишь извлечение из нее. Научное изучение «Илиады» начинается во второй половине XIX в. (латинские диссертации Ж. Жюссерана (1877) и А. Саррадина (1878) во Франции, исследования Г. Дунгера (1869) и В. Грейфа (1886) в Германии), но еще 70 лет назад статью об Иосифе можно было начать с мрачного замечания: «Иосиф Эксетерский — один из тех литературных призраков, которые обречены быть читаемыми только в связи с чьим-то влиянием на них или с их влиянием на кого-то еще» (Riddehough 1947, 254). В 1970 г. Людвиг Гомпф осуществил критическое издание всех сочинений Иосифа в серии «Mittellateinische Studien und Texte» (Gompf 1970), которое является на данный момент базовым.

Один из многих уроженцев Британии, украсивших латинскую словесность XII столетия[14], Иосиф, однако, обязан своим образованием расцвету северофранцузских школ. Автора двух классицизирующих поэм, его считают поэтом с мирскими интересами, но он учился в Реймсе[15], и хотя его предпочтения лежали в сфере классической словесности, однако он изучал «теологию и декреты» (т.е. каноническое право), как он пишет Гвиберту. Он говорит, что ему трудно сосредоточиться на этой стороне своих занятий, и просит Гвиберта наложить на него что-то вроде епитимьи. В ответ Гвиберт посылает ему свои прозаические сочинения о жизни св. Мартина Турского и о девственности, а Иосиф перелагает их содержание в стихи, которые до нас дошли, — «Похвала девству» (150 строк элегического дистиха) и секвенция о св. Мартине[16]. Указания на то, что перу Иосифа принадлежали также панегирик Генриху II, «Киропедия»[17], эпиграммы и любовные стихотворения, сомнительны, поскольку источником для них являются каталоги британских авторов, составленные Джоном Бейлем (1495–1563)[18], который едва ли мог обнаружить значительные произведения Иосифа, неизвестные Леланду (Bate 1986, 13).

* * *

Книжник средневекового латинского Запада, не читающий по-гречески, то есть не знающий Гомера, имел широкий круг разнородных источников, по которым он мог знакомиться с троянской легендой. Прежде всего, это были латинские классики — «Энеида» Вергилия, Овидиевы «Героиды» и XII–XIII книги «Метаморфоз», «Ахиллеида» Стация, более позднее «Похищение Елены» Драконция. К ним примыкали комментарии, схолии и мифографические пособия — Гигин, Фульгенций, Ватиканские мифографы. В более систематическом (хотя по большей части — в гораздо менее традиционном) виде о Троянской войне повествовали четыре текста:

— «Латинская Илиада» (Ilias Latina) в 1070 гекзаметрических стихах, составленная во второй половине I в. н.э., видимо, ритором Бебием Италиком (первые строки содержат акростих с его именем), — довольно верный пересказ сюжетной стороны гомеровской «Илиады». Известная в Средние века под титулом «Гомер» или «Латинский Гомер», эта поэма была включена в школьные программы.

— «Дневник Троянской войны» (Ephemeris belli Troiani)[19], прозаический текст, переведенный на латынь в III или IV в. н.э. с греческого (оригинал сохранился фрагментарно) и приписанный некоему критянину Диктису, отправившемуся воевать под Трою вместе с Идоменеем. В глазах средневекового книжника, твердо верившего этой смелой атрибуции, «Дневник» Диктиса обладал всеми преимуществами непосредственного свидетельства о ходе войны, ее причинах и ближайших следствиях, — он начинается с похищения Елены и заканчивается постгомеровскими событиями, включая падение Трои и возвращения греческих вождей.

— «История о разрушении Трои» (Historia de excidio Troiae)[20] — мистификация, аналогичная предыдущей, только меньше объемом, скуднее содержанием и явственно ниже по культурному уровню. Прозаический текст V или VI в. н.э., переводной или изначально написанный на латыни[21], приписан Дарету Фригийскому, якобы участвовавшему в войне на стороне троянцев. Иллюзия подлинности текста поддерживается вступительным письмом грамматика Корнелия Непота, адресованным Саллюстию: там рассказывается, как Непот нашел в Афинах рукопись Дарета и решил ее перевести, «чтобы читатели могли узнать, как все происходило», — ведь куда больше подобает верить Дарету, участнику этой войны, чем Гомеру, родившемуся много позже нее. Сходным образом и Иосиф Эксетерский будет противопоставлять правдоподобие Дарета вымыслам Гомера и Вергилия (I, 24 слл.), а еще через 400 лет Филип Сидни в «Защите поэзии» повторит это противопоставление, но уже в пользу вымысла[22]. Дарет начинает с отдаленной предыстории, с похода аргонавтов, ставшего причиной вражды Геркулеса к Лаомедонту; стилистическая нагота его повествования выдает себя за безыскусность истины; его репутация древнейшего из светских историков[23] терпит крах лишь начиная с XVI века.

— «Разрушение Трои» (Excidium Troiae), анонимная компиляция, переведенная с греческого в VI в.; она открывается распрей трех богинь и судом Париса и простирается до смерти Ромула, упоминаемой в рассказе о странствиях и деяниях Энея.

На этой обширной базе в Средние века возникают лирические произведения (Бальдерик Бургейльский, взяв образцом «Героиды», пишет гекзаметрическое послание Париса Елене и ее ответ; около 1100 года появляется стихотворная жалоба Гекубы «Хочу оплакать Пергам» (Pergama flere volo), вошедшая в рукопись «Carmina Burana», и т.д.)[24], а во второй половине XII века на троянскую тему откликается эпос: Симон Шевр д’Ор (Simon Capra Aurea), каноник парижского аббатства Сен-Виктор, около 1155 г. пишет свою «Илиаду» в 497 элегических дистихах, затем появляется анонимная «Троянская история Дарета Фригийца» в 918 гекзаметрах, провозглашающая намерение оставаться в строгих пределах истины, сообщенной Даретом, и наконец на несравненно более высоком стилистическом уровне та же декларация осуществляется в «Илиаде» Иосифа Эксетерского. Он, однако, стал хоть и лучшим, но не последним из латинских авторов, писавших о Трое: в 1249 г. немец Альберт Стаденский пишет своего объемистого «Троила» в элегиках, а в 1287 появляется знаменитая «История разрушения Трои» мессинца Гвидо де Колумна. За пределами латинской словесности самым важным явлением становится написанный в 1165–1170 гг. Бенуа де Сен-Мором французский «Роман о Трое» (более 30 тысяч строк)[25]: в соединении с вышеупомянутыми позднеантичными источниками роман Бенуа дает начало целой литературной традиции, от немецких стихотворных переделок (Герберт Фрицларский, Конрад Вюрцбургский) и скандинавской саги (Trojúmanna Saga) до «Филострато» Боккаччо и «Троила и Крессиды» Чосера.

Основой для Иосифа, как можно понять из названия поэмы, послужила самая популярная в Средневековье версия троянских событий, «История» Дарета[26], к которой он сделал ряд дополнений: финал (возвращения греков) изложен по Диктису, ряд мифологических штрихов — по Овидию и мифографам[27], кое-что по Драконцию (Rigg 2005, VI) и анонимному «Разрушению Трои». Содержание своей поэмы Иосиф распределил в шести книгах[28]:

Книга I (1–4 главы Дарета)[29]. Поход аргонавтов; враждебность, оказанная им Лаомедонтом при попытке высадиться на троянский берег; Первая Троянская война, затеянная Геркулесом ради отмщения; гибель Лаомедонта, взятие Трои, пленение Гесионы. Приам, воевавший в восточной Фригии, избежал гибели; он возвращается, становится царем вместо погибшего отца и укрепляет Трою.

Книга II (4–7 главы Дарета). Приам отправляет Антенора послом к грекам, прося вернуть Гесиону; посольство безуспешно. Вернувшись, Антенор излагает свои приключения и призывает сограждан к войне против греков[30]; Парис пересказывает свой вещий сон, сулящий ему благосклонность Венеры.

Книга III (7–11, 14 главы Дарета). Плавание Париса в Грецию; похищение Елены. Греки готовятся к войне[31]. Гибель в море Кастора и Поллукса, пустившихся в погоню за похитителем сестры.

Книга IV (12–13, 15–18 главы Дарета). Перечень троянских союзников; каталог портретов; путешествие Ахилла к дельфийскому оракулу и знакомство с Калхантом. Греки выступают в путь; опустошение Ахиллом Мисии, гибель царя Тевтранта. Неудачное посольство Улисса к Приаму[32].

Книга V (19–24 главы Дарета). Начало войны. Смерть Протесилая, Патрокла, Мериона; происки Паламеда, притязающего на верховное командование над греками; битва Париса и Менелая; гибель Гектора[33].

Книга VI (25–43 главы Дарета, VI книга Диктиса Критского). Смена власти у греков. Влюбленность Ахилла в Поликсену и его уход с поля боя. Гибель Паламеда; возвращение Агамемнона к верховной власти. Подвиги Троила, заставляющие Ахилла вернуться в бой. Он убивает Троила и Мемнона. Похороны Мемнона; коварное убийство Ахилла в храме Аполлона. Гибель Париса и Аякса в единоборстве, смерть Пентесилеи от руки Пирра. Взятие города, преданного Антенором и другими; убийство Приама Пирром; конец войны и возвращение греков.

Уже по распределению глав Дарета можно понять, что первоисточник мало связывал Иосифа. В свое время У. Седжвик, проанализировав первую часть I книги (ст. 1–315), показал, что Дарет «дарует мысль, но не дарует слов». На 315 строк Седжвик насчитывает 59 строк вступления, 59 — «сатиры», 44 — «описания», 120 — «риторики» (что бы это ни значило) и только 19 — повествования, т.е. того, что мотивировано Даретом (Sedgwick 1930, 60). Мы приведем другой пример того, с какой свободой относился Иосиф к своему материалу.

История Первой Троянской войны замкнута у Иосифа между двумя пирами — у Пелия (I, 215–305) и у Теламона (II, 75–187). На Пелиевом пиру, который дается в честь возвратившегося Ясона, веселье оттенено поведением двух людей, которые не способны разделить общей радости, — самого царя Пелия и Геркулеса. Первый в 20-стишном внутреннем монологе (I, 224–243) пеняет богам на неудачу, которую он терпит в попытках извести Ясона; он укоряет Юпитера, перечисляет свои неудачные коварства и обещает впредь славить более могущественную Фортуну. Геркулес же в чуть более пространных раздумьях (I, 271–297) снедается за позор, постигший его на троянском берегу, перебирает свои былые подвиги и укоряет Юнону, его неутомимую недоброжелательницу. При этом внутренние муки Пелия, искушенного в науке скрывать свои чувства, обрамлены упоминанием его безмятежного чела (ст. 218, 246), а состояние импульсивного Геркулеса — и упоминания об этом тоже обрамляют его речь — тотчас отражается на его ярящемся челе (ст. 270, 303). Муки Пелия — завершение прошлой истории, истории аргонавтов (и это последнее, что мы узнаем о ней); муки Геркулеса — начало новой истории, истории Троянской войны.

Пир Пелия, где мучится Геркулес, — зерно Первой Троянской войны; пир Теламона, где терпит неудачу троянский посол Антенор, — зерно Второй. Описание свадебного пира Теламона точно так же выстроено на антитезе «веселье всех — терзания одного». Этим одним оказывается Гесиона, тревожная виновница происходящего торжества, в этом сходная с Геркулесом, так же как ее торжествующий супруг Теламон противопоставлен устроителю пира из I книги, расстроенному злодею Пелию. Как Геркулес, кипящий мщением, открывал историю войны, так пленница Гесиона, поневоле выходящая замуж, эту историю замыкает. Геркулес на этот момент уже простился с земным миром (прямые упоминания о его кончине делаются несколько позже — III, 90 сл., 145), но Иосиф мастерски заставляет его присутствовать на свадьбе соратника: придворный певец поет гимн в честь обожествленного героя (II, 109–136), практически равный по объему его ламентациям и во многом совпадающий с ними по материалу[34]. Внутренний монолог смятенного героя, препирающегося с богами, на наших глазах преображается в величавую, спокойную форму гимна.

Ни один из перечисленных элементов композиции не дан Иосифу его первоисточником. У Дарета в обоих случаях нет ни намека на пиры; появление Антенора на Саламине не приурочено к свадьбе Теламона; более того, Теламона он посещает не последним (как у Иосифа, справедливо видящего в этой встрече кульминацию троянского посольства), а вторым, после Пелея и перед Диоскурами[35].

Стилистический инструментарий, с которым Иосиф приступает к Дарету, уже давно стал предметом научного интереса. В дальнейшем изложении мы следуем за классической статьей У. Седжвика (Sedgwick 1930).

Версификация. Гекзаметр Иосифа тщательно следует моделям Серебряного века, в особенности Лукану (и Клавдиану), в определенной степени избегая их монотонии. Смелым использованием элизий он напоминает Вергилия. В целом его версификация немногим ниже среднего уровня Серебряного века. «Принимая во внимание поверхностность обычных средневековых учебников метрики, мы изумляемся поэту, чей слух был столь верен, что позволял ему точно воспроизводить тонкости гекзаметра, открытые только наукой XIX века» (ibid., 49). К его слабостям относятся злоупотребление «золотым стихом» (golden line), строки, в которых существительное и прилагательное рифмуют середину и конец стиха (александрийская манера, общая у латинских поэтов со времен Овидия и приводящая в конце концов к становлению леонинского гекзаметра), и пр. Неверные долготы[36] крайне редки.

Грамматика. Иосиф подражает смелым конструкциям серебряной латыни и превосходит их, изредка ошибаясь по неведению. Немногочисленные примеры его отступлений от узуса (пристрастие к адъективированному использованию существительных и пр.) собраны Седжвиком (p. 51–53)[37].

Стиль. Вопреки мнению, что нагнетание риторических изысков и разнообразная деформация языка кульминировали у Стация и Персия, изучение Иосифа показывает, что многое еще можно было сделать и после них. Иосиф избегает ребяческих выходок школьной риторики, лучшим (или худшим) представителем которой был Матвей Вандомский, однако и у него риторическая изобретательность замещает поэтическое воображение; «я сомневаюсь, — говорит Седжвик, — есть ли хоть одна строка, отмеченная поэзией в высшем смысле, во всех его шести книгах» (ibid., 54)[38]. Впрочем, риторическое мастерство Иосифа он оценивает наивысшим образом, обильно цитирует его блестящие пассажи (особенно те, которые можно сопоставить с Даретом, — в частности, портреты Пирра и Елены), например, по поводу авторских рассуждений в I, 67–70 и жалоб Пелия в I, 224 слл. замечая: «Нам пришлось бы долго искать в средневековой поэзии что-то сравнимое с этим» (ibid., 57) и напоследок сравнивает его «взрывы мощного и пылкого витийства» с избыточностью молодого Пиндара, который, по известному замечанию Коринны, сыпал не горстью, а мешком.

Иосиф любит композиты — monstriparus ‘чудищеродный’ (I, 422), ventripotens ‘чревомогущий’ (II, 81), astrivagus ‘звездоскитальный’ (VI, 115), luctificus ‘горетворный’ (VI, 370). Он постоянно прибегает к антономасиям (в частности, обильно использует патронимики — Эакид, Акторид, Ахиллеид, Исифид, Плисфенид и пр.): называет Диомеда по имени всего один раз (и уже по окончании войны — VI, 929), зато патронимиком Тидид или перифразом Калидонский герой / питомец — неоднократно; использует весь эпический арсенал синонимов для грековаргивяне, ахейцы, данаи, инахиды, пеласги. Его изысканные намеки на мифологические лица и обстоятельства иной раз трудно разгадываемы (ср. намек на Алфею в I, 210 сл.) или не разгадываемы вовсе (Monicha hospicia в VI, 945 сл.). Эти пристрастия к метонимии и перифразу Иосиф разделяет со всей латинской поэзией от Овидия до Сидония Аполлинария.

Он образует имена среднего рода на -men (umbramen ‘покровительство’ вм. umbra, I, 437), использует длинный ряд имен женского рода на -trix (praedatrix, I, 102; cantatrix, I, 519; famulatrix, II, 248; ultrix, II, 429; stipatrix, III, 249), в этом пристрастии сближаясь с Пруденцием («Психомахия»). Он смело образует степени сравнения там, где их не ждали: fastiditior (I, 85), progressior (III, 168) и в особенности Iunonior (I, 276). Иосиф любит создавать и использовать глаголы с привативным de-: detitulare ‘лишать славы’ (II, 349), defoederare ‘разрывать союз’ (II, 436), degladiare ‘лишать меча’ (VI, 649) и даже deposse ‘лишаться способности’ (I, 289)[39].

Иосиф активно пользуется аллитерацией (в пример обычно приводят VI, 760: Nox fera, nox vere nox noxia, turbida, tristis, но есть множество менее концентрированных примеров), постоянно прибегает к парономазии (напр., mentomente в I, 19), но избегает рифмы, и в этом верный заповедям поэтик (Матвей Вандомский, Ars versificatoria, II, 43). В области синтаксиса он часто использует зевгму и гипозевксис (напр., I, 3–5); авторские вторжения приводят с собой иронию и апострофы; вслед за поэтами серебряного века он насыщает текст сентенциями (см. напр. I, 21, 325, 482; V, 78 сл.; VI, 826). Любовь к «золотому стиху»[40] роднит его со Стацием и Клавдианом. Даретову войну, уныло тянущуюся и постоянно прерываемую то переговорами, то перемириями на несколько лет, Иосиф разбивает на куски, выдвигая отдельные яркие моменты (речи на совете, поединки, погребения героев) и сжимая или опуская бессобытийное течение времени; не нарушая заданной ему хронологии вещей, он несравненно усиливает их динамику, так что «по его поэме невозможно было бы догадаться о качестве первоисточника», справедливо замечает А.В. Захарова (Дарет 1997, 57).

Вооруженный знанием классики (Вергилий, Овидий, Лукан, Ювенал, Стаций, Клавдиан, Боэций), Иосиф, видимо, не чувствует смущения от того, что его источник дает мало оснований для эпической разработки, и создает странную поэму — эпос, являющийся переложением истории, начинающийся цитатой из сатиры (см. прим. к I, 1) и определяющий свою природу как плач (querimur flemusque, I, 3). Если и есть некое единство в этом создании, начинающемся с похода аргонавтов и охватывающем I и II Троянские войны, разделяя их невиданной в эпосе галереей портретов, то оно, во всяком случае, не укладывается ни в одобренные Аристотелем жесткие рамки гомеровских поэм («гнев Ахилла», «возвращение Одиссея»), ни даже в более вольные argumenta латинской эпики («битвы и мужа пою», «войны на эмафийских полях, более чем гражданские, и волю, данную злодеянию, и могучий народ, обративший победительную длань на свою утробу, и сокровные полки…», «братние полки, и поочередное царение, оспариваемое нечестивой ненавистью, и грешные Фивы…»). Обильно украшая эпическими атрибутами жанрово чужеродную им основу, скрывая «телеграфную прозу Дарета» (Rigg 1992, 102) под декором сверхъестественных вмешательств (Аллекто, возмущающая дух Приама), пророчеств (Гелен, Панф, Кассандра, Калхант, Дельфийский оракул), снов (вещие сны Гекубы и Андромахи, сон Париса), речей (состязание трех богинь, плач Гекубы на руинах Трои), описаний (экфрасис могилы Тевтранта в IV кн., птичья тризна по Мемнону в VI кн.), каталогов (перечень деревьев в I, 515 слл.), Иосиф скрепляет композицию постоянными авторскими вторжениями, техника которых хорошо усвоена им из Лукана[41] и органична для его риторической выучки.

* * *

Иосиф сочинил свою поэму в Реймсе в начале 1180-х гг.; однако очевидно, что он вносил в нее изменения и позже. Принц Генрих, «Молодой король», надгробной похвалой которому заканчивается V книга «Илиады», умер 11 июня 1183 г., и до Иосифа, надо полагать, эта весть дошла не в одночасье. Кроме того, посвящение поэмы Балдуину (I, 30–59) написано, когда адресат был уже архиепископом Кентерберийским (см. ст. 31 сл., 34 сл.), то есть было добавлено между 1185, когда Балдуин занял кентерберийскую кафедру, и 1190, когда он умер. В конце посвящения (ст. 57–59) говорится о решении Балдуина отправиться в крестовый поход — решении, о котором Иосиф, согласно его письму к Гвиберту, не знал по меньшей мере до 1189 г.[42]

Надо заметить, что с этими позднейшими добавлениями «Илиада» — этот, по выражению классика, обширный сюжет, в котором невозможно держаться в рамках[43], — приобретает новые черты композиционной упорядоченности. Мы бы обратили внимание на такие композиционные вехи, как финалы отдельных книг. Более или менее предсказуемым был лишь финал последней, VI книги: поскольку большую часть жанровых образцов для Иосифа составляли неоконченные произведения («Энеида», «Фарсалия», «Ахиллеида»), по существу единственным текстом, демонстрировавшим ему, как должна заканчиваться правильная поэма «о брани и мужах», оставалась «Фиваида» Стация. На нее Иосиф и ориентирует финал поэмы, обращаясь к своей книге с пожеланиями доброго пути и рассуждениями о зависти (ср. Tupper 1917, 553 f.). В прочих случаях он относительно свободен в тематической организации концовок.

От остальных книг явственно отличается четвертая, связанная с пятой, так сказать, композиционным анжамбеманом: ночь, останавливающая в IV книге готовых к битве греков[44], сменяется зарей только в V, 94. Финалы прочих четырех книг связаны проблематикой, и проблематика эта — религиозная.

Отношение Иосифа к язычеству стало в недавние годы поводом для небольшой дискуссии между Х. Паркером и А. Риггом. Паркер в своей статье, посвященной языческим божествам у Иосифа (Parker 1995), полемизирует, в частности, с мнением Ригга, высказанным в его «Истории англо-латинской литературы»: «[Иосиф] вводит языческих духов и богов (Аллекто в кн. II, Юнону и Афину в кн. V), чтобы мотивировать действие, почти как Чосер поступает с планетарными богами» (Rigg 1992, 102). Мысль Паркера состоит в том, что боги «Илиады» — лишь олицетворения разных явлений, с которыми они жестко связаны и не действуют там, где нет места этим явлениям. В эпизоде гибели Оронта (V, 167 слл.) упоминание Фетиды — простая антономасия: не богиня, а морская волна лишает его равновесия, и здесь нет ничего, что говорило бы о богине, а не о волне. То же относится к эпизоду, когда Фетида, в страхе за Ахилла, переворачивает и осматривает плывущие трупы (V, 381 слл.): Иосиф просто персонифицирует волны, несущие тела убитых, по риторическим соображениям, чтобы прибавить патетики в описание массовой гибели, и его Фетида не оказывает никакого воздействия на события подобно тому, как она это делает у Гомера или Стация.

В противоположность этим эпизодам, Фетида не появляется подле своего сына ни в час его предательского убийства, ни даже после него (VI, 406–470), — потому что эта сцена разворачивается вдали от моря, там, куда персонификация этой стихии доступа не имеет. То же касается Авроры, оплакивающей своего сына Мемнона не тотчас по его смерти, но на следующий день (crastina… Aurora, VI, 370 сл.), то есть появляющейся лишь тогда, когда позволительно явиться заре. Таким образом, в Фетиде и Авроре Иосиф лишь персонифицирует природные феномены, но так искусно, что возникает иллюзия деятельного участия богов в сюжете. С другой стороны, Минерва, удерживающая Ахилла при самых воротах Трои (VI, 369), — лишь олицетворение благоразумия[45]; встреча Ахилла с Минервой на поле боя могла бы дать повод для убеждающей речи богини или даже для состязания в речах, но Иосиф избегает этого, а в том случае, когда он все-таки влагает обширные речи в уста богиням, это происходит во сне Париса, чем снимается вся реальность происходящего. Напоследок Паркер приводит цитату из Гальфреда Винсальвского, показывая, что метонимии этого рода («под Фебом понимается солнце, под Эолом — ветер, под Плутоном — Тартар, под Нептуном — море») суть непререкаемое достояние современной Иосифу школы.

Ригг, отозвавшийся на статью Паркера через шесть лет (Rigg 2001), констатирует свое совершенное согласие с тем, что боги у Иосифа суть олицетворения природных феноменов (его собственные слова о «планетарных богах» у Чосера в «Рассказе Рыцаря», замечает он, не расходятся с этим), однако добавляет, что этим не исчерпывается отношение Иосифа к языческой религии. Ригг вычленяет у Иосифа пять типов отношения к язычеству:

1) историзм (описание языческих алтарей, храмов, жертвоприношений, изображений и эмблем богов, вера в реальность богов, выказываемая в речах персонажей: см. I, 545 слл.; III, 1–45, 212 слл., VI, 579 слл. и пр.);

2) критика и скептицизм («свирепая религия» в I, 83 сл.; старинная сентенция о страхе, сотворившем богов, в I, 107 сл.; осуждение поэтической вольности, изобретающей богов, в III, 454 слл.) — тут, однако, есть ряд двусмысленных мест, особенно в том, что касается пророчеств и знамений. Сон Андромахи (V, 430 слл.) неложно предсказывает смерть Гектора, сон Гекубы (III, 155 слл.) — бедствия городу от Париса; хотя Иосиф и потешается над верой в оракулы (IV, 215–45)[46], однако предостережения Гелена, Панфа и Кассандры в III книге, никем не услышанные, все же оказались справедливы. Во всех этих случаях, говорит Ригг, если Иосиф хотел остаться поэтом, он не мог позволить своему скептицизму отменить требования нарратива: будущее может быть предсказано и знаменья должны быть пренебрежены, чтобы дать место иронии;

3) судьбы, Фортуна и Фурии. Судьбы известны пророкам; традиция и поэтическая ирония диктуют в этом случае отказ от скептицизма. Судьбу и Фортуну он различает мало (ср. слова Антенора в III, 130 и 135 сл.). Судьба (принимающая также обличие случая или Венеры) обеспечивает отсутствие Менелая, Диоскуров и Гермионы, когда приплывает Парис (III, 203 слл.); Фортуна покровительствует Парису (III, 252 слл.); Парки определили, что Гектор должен умереть, а Троя — пасть (V, 523 слл.), и пр. Большинство отсылок Иосифа к судьбе и Фортуне может быть — в боэцианском духе — согласовано с христианским взглядом. Боги и судьбы иногда являются почти лексическими эквивалентами (VI, 520 сл.). Переговоры о мире сорваны Эриннией, Паркой и Калхантом, который «могущественней всякой судьбы» (VI, 207 слл.). Аллекто напоминает Приаму о необходимости мстить (II, 15 слл.); Фортуна, почти как Фурия, воспламеняет Гектора (V, 404 слл.). Все эти вторжения можно истолковать метонимически, как человеческую тягу к кровопролитию, мести и пр., но как минимум в одном случае Фурию можно понять как внешнюю злую силу. Когда Аякс Теламонид выходит против Гектора (племянника его матери, Гесионы), Эринния рада увидеть братоубийство, но Благочестие (Pietas) мешает этому, открывая героям их родство. Эринния не может быть метонимией судьбы или случая (поскольку она терпит неудачу), а Pietas нельзя понимать как человеческую эмоцию, поскольку ни один из бойцов не знает, что перед ним его кузен. Это чистый случай эпической машинерии;

4) метонимия и наложенная (applied) метонимия. Кроме многочисленных случаев той метонимии, которой посвящена статья Паркера, есть еще то, что Ригг называет наложенной метонимией, и она воплощается в искусстве, с каким средневековый поэт соединяет классические традиции. Когда говорится о Палладе как защитнице троянской цитадели и судьбы (I, 544), речь идет не о мудрости, а о Палладиуме. Фетида — метонимия моря, но она мифологически еще и мать Ахилла, и она ищет именно Ахилла; Аврора — заря, но она мать Мемнона и скорбит именно о нем. Паллада — олицетворение мудрости, но она традиционно опекает в бою именно Ахилла, и у Иосифа нет случая, чтобы Паллада (оскорбленная судом Париса) учила мудрости какого-нибудь троянского героя;

5) признание языческого мифа. Если оставить в стороне все метонимии, есть много случаев, где Иосиф позволяет эпической машинерии идти своим ходом, не тревожась за ее языческое содержание. Юнона, раздраженная тем, что Гектор, убив Полибета, взял щит с ее изображением, вместе с Палладой понуждает выступить против него Ахилла, и тот идет, «надеясь на силу богинь» (V, 487 слл.). Сарпедон, сын Юпитера, свирепствует в бою, словно отцовская молния (VI, 49 слл.). Юпитер, видя с небес ярость Ахилла в бою, радуется, что не женился на Фетиде (VI, 351 слл.). Юнона, ненавидящая троянцев, отгоняет павлина от могилы Мемнона (VI, 386 слл.). Аполлон и Паллада хотят покарать Париса за убийство в храме, но Юпитер им не дает (VI, 454 слл.), и т.п. Самый трудный пассаж этого рода, понуждающий нас «либо похвалить Иосифа за оригинальное творение полуязыческого, полухристианского поэта, либо осудить его как растяпу», — II, 15–30, то ли простой случай неспособности, то ли дерзкая попытка пересоздать языческий мир в христианском контексте. Приам наслаждается миром, но Фурия Аллекто, оскорбленная покоем Трои, напоминает царю о пленении его сестры. Следует пространная тирада, которую нельзя приписать Приаму (из-за стихов 17–20, а также потому что он не может, например, понимать, что соблазнен Фурией), — следовательно, она принадлежит самому поэту: и между тем она обращена к Юпитеру, Палладе и содержит многочисленные отсылки к Фуриям. При этом ст. 17–18 намекают на грехопадение и изгнание прародителей из рая. В таком случае Юпитер отождествляется с Богом книги Бытия, и у этого-то высшего божества Иосиф просит вернуть людям небо или по крайней мере защитить funera exilii tui (ст. 19 сл.). Это, видимо, означает «мертвецов твоего изгнания»[47], то есть тех, кто умер во время изгнания, наложенного Богом, — иначе говоря, в период до Воплощения Христова. Иосиф, отождествляя Юпитера с Богом Ветхого Завета и помещая троянцев и греков среди прочего дохристианского человечества, видимо, создает образ поэта (a poet-persona), жившего во времена Троянской войны, до искупления человечества Христом, и имевшего смутное представление обо всей схеме христианской истории. Это сопоставимо с тем, что делает в «Александреиде» Вальтер Шатильонский, представляя Александра как героя, главный изъян которого — жизнь вне христианства и благодати. Эта гипотеза, конечно, приводит с собой новые трудности — например, отсутствие четкой демаркации между тем, что Иосиф говорит от себя (I, 1–59 и VI, 959–979) и тем, что отдано предполагаемому «Dares-poeta»; смущающий нас пассаж II, 17–20 все-таки может быть и несообразностью, произошедшей от рассеянности, христианским бликом в языческом контексте, равно как незаконченной попыткой выстроить какую-то иную перспективу.

Как мы сказали, с религиозной проблематикой связаны концовки четырех книг поэмы. Первые две закачиваются образцами «историзма», по Риггу, — описанием алтаря Юпитера в Трое (I, 545 слл.) и призывом Париса к троянам действовать, надеясь на покровительство Венеры (II, 610 слл.). Объективизму этих пассажей[48] противостоят экспрессивные авторские вторжения в финале III и V книг. 20-стишная авторская тирада (III, 454 слл.; «критика», по Риггу) связана с обожествлением утонувших Диоскуров[49] — автор не только протестует против такого недостойного отношения к погибшим героям (которым он отдал должное, восхвалив их благочестие, pietas), но еще и сравнивает это сумасбродство с современными ему поверьями об Артуре. Пятую книгу завершает пространный (V, 513 слл.) авторский плач над Гектором. После традиционных сетований на непостоянство Фортуны и жестокость Парок Иосиф сравнивает с падшим героем недавно скончавшегося принца Генриха, и это сравнение, в отличие от предыдущего, имеет вполне позитивный характер: финал III книги — сходство в заблуждении, финал V — сходство в доблести. Таким образом, за двумя «троянскими» финалами (I, II кн.) следуют два «английских» (III, V)[50], и движение от I к V связано с интериоризацией проблемы (экфрасис [I] — речь персонажа [II] — авторская тирада [III, V]). От недолжного (III) Иосиф переходит к должному (V): не божественность, говорит он, а героизм; не ожидание возврата, а оплакивание; не порождающая нечистых богов «пагубная вольность Кекропова края» (III, 454), а благоразумный и искусный поэт («мы», V, 537); и в полном согласии со статьей Паркера Иосиф оставляет за античными богами школьное гетто метонимий (ср. их густоту в V, 536 сл.).

* * *

Гиральд Камбрийский, рассказывая, как они с архиепископом Балдуином проповедовали в 1188 году в Уэльсе крестовый поход, сообщает такую подробность:

«Когда достохвальное посольство таким образом завершилось и архиепископ направлялся из валлийских пределов в Англию, некоторые из его клириков, совершая путь с ним вместе и беседуя при нем об Иерусалимском странствии, вопрошали его, кто мог бы достойно изложить эту благородную историю о восстановлении Палестинской земли, совершенном нашими владыками, и о поражении, нанесенном ими Саладину и сарацинам. В ответ он сказал, что хорошо позаботился об этом и располагает человеком, способным превосходно изложить эту историю. Когда же они приступили с расспросами, кто это, он, обратившись к архидиакону Гиральду, ехавшему подле него, говорит: “Вот кто изложит ее в прозе, а племянник мой Иосиф — в стихах; я его придам архидиакону, дабы услужал ему и неотлучно сопутствовал”»[51].

Сам Гиральд не исполнил работы, к которой Балдуин счел его весьма способным, — история III крестового похода не была им написана. Но Иосиф написал эпическую поэму о крестовых походах, «Антиохеиду» (Antiocheis), о которой Томас Уортон (1728–1790) в своей «Истории английской поэзии» заметил: «Вольтер был изумлен счастливым выбором предмета, сделанным Тассо. Здесь мы видим, как поэт гораздо более раннего века, нежели Тассо, прославляет поход того же рода» (Warton 1840, CXXVIII). К сожалению, мы лишены возможности увидеть, чем стал эпический жанр под пером Иосифа в его более зрелые годы и в отсутствие ограничений, поставленных историческим источником, — уже Леланд в середине XVI века видел от «Антиохеиды» лишь отрывки. От него нам осталось сообщение об Эксетере как родине Иосифа и фрагмент текста об английских героях, впоследствии переписанный историком Уильямом Кэмденом (1551–1623).

О содержании поэмы говорить трудно: она, очевидно, должна была повествовать о деяниях архиепископа Балдуина и короля Ричарда; если ее название связано с Антиохией, то поэма каким-то образом касалась и уже легендарного к тому времени I крестового похода, когда этот сирийский город был взят крестоносцами[52]. Но Гомпф (Gompf 1970, 63) справедливо замечает, что названия на -eis образуются не от топонимов, а от личных имен (Энеида, Ахиллеида, Александреида, Тесеида), — и сам Иосиф свидетельствует о том же, когда в «Илиаде» (VI, 963) обещает петь войны Антиоха, Antiochi bella. Гомпф полагает, что этот Антиох был выведен Иосифом как символический противник христианской веры[53], и идентифицирует его с Саладином. Несмотря на привлекательность этой версии, приходится сказать, что основания, которыми руководствовался Иосиф, нам в точности неизвестны и никогда не будут известны[54].

Сохранившийся фрагмент «Антиохеиды» представляет собой следующее:

Брут, по старинной Крови троянец, исшед из краев лацийских[55], в пределах Этих осел, испытав приключения многи, судьбою Мир нареченный ему стяжав; смиритель гигантов, Имя земле даровал, победитель. Блистало потомство Славное, стольких вождей, питомцев богатое сонмом, Сонмом мужей плодовитое, силой стеснивших вселенну, Древних — славой своей. Отсель Константин, приобретший Власть, и Рим держать предприял, и Византий расширил. ...................................................................... Бренний, сенонов вождь, отселе, город пленивши, Ромулову усмирил победительным огнем твердыню. Также и Сцева отсель, небесславная доля гражданской Бури, который один, когда прорваны толпы, в осаду Магна взял, для Цезаря став наилучшей стеною[56]. Знатным рожденьем отсель процвел в судьбине счастливой Цвет королей, Артур, чьи дела просияли на диво, Но не меньше блестит, что весь он — услада для слуха, Сладость, народу любезная, он. Посмотри на любого Древнего мужа: молва о Пеллейском вещает державце[57], Цезаревы триумфы гласит знаменита страница, Чудищ смиритель, Алкид, вознесен высокою славой, Но ни с орехом сосна[58], ни звезды сравниться не могут С солнцем. Лацийские ты перечти и гречески книги[59]: Равных не знает ему старинный, не сможет грядущий День ему равных явить. Властителей всех превосходит Он один, и лучше былых и будущих больше[60].

В порядке, далеком от хронологического, перечислены пять славных мужей, порожденных Британией: Брут, правнук Энея, заселивший остров и давший ему свое имя (Гальфрид Монмутский. «История бриттов», гл. 21 слл.); Константин Великий, сын правившего и умершего в Британии Констанция Хлора (Гальфрид, гл. 78); Бренн (Бренний), вождь сенонов, разоривших Рим, согласно Гальфриду (гл. 35 слл.) — сын короля бриттов Дунваллона Мольмуция; Сцева, центурион Цезаря, герой Лукана («Фарсалия», VI, 140–262), упомянутый у Гальфрида (гл. 62) как заложник, которого его отец, король триновантов Андрогей, дал Цезарю; и наконец, Артур, главный герой Гальфрида и центр расцветающих во времена Иосифа «бретонских повестей». Иосиф выводит британского монарха из ложной перспективы народного суеверия, в которой мы его застаем в III книге «Илиады», и ставит в правильную риторическую перспективу, украшая «цвет королей» пышной разработкой топоса «побежденная древность» (Curtius 1953, 162–165).

* * *

Эпиграмма из кембриджской рукописи «Илиады», упоминавшаяся выше, выглядит так:

Имя прироста в своих, о Иосиф, нравах исполни, Чтоб не явилось сильней имя, чем доблесть твоя! Пряжею Парок тебя Аонийски умножили Музы, В новом поэте, в тебе дышит былой Аполлон. Дал нам ужель ты блуждающи речи Дарета Фригийца[61], Что Каллиопой твоей замкнуты ныне в стихах? Ты, несравненный Орфей, в пределах западных мира Движешь под лирную песнь неколебимы древа. Музой могучий, начни услаждать ты Каменою вышних, Чтоб сочетался с твоим сладкий небесный напев. Но не пытайся вникать беспечно в укровы Эреба, Ибо тщетны труды — смерти пускаться стезей[62].

Автор стихотворения знает об «Илиаде» и, сколько можно понять из последних четырех строк, призывает Иосифа к религиозной поэзии (остается гадать, знал ли он о замысле «Антиохеиды» или руководствовался иными мотивами). Если бы Иосиф мог посмотреть на себя в зеркале этих стихов, он бы, вероятно, остался доволен: снабженный ученой этимологией, сравненный с Орфеем, покровительствуемый старательными метонимиями своего ремесла, он был поставлен в ту самую риторическую среду, в которой так внимательно и с таким успехом расставлял блистательные пороки своих языческих героев.

ИОСИФ ЭКСЕТЕРСКИЙ

ИЛИАДА

НАЧИНАЕТСЯ ПЕРВАЯ КНИГА «ИЛИАДЫ» ДАРЕТА ФРИГИЙЦА, О ПЕРВОМ РАЗРУШЕНИИ ПЕРГАМА

Жен илионских плач,[63] Пергам, предоставленный судьбам, Брань двойную вождей и град, низверженный дважды В прах,[64] нашей скорби предмет: ослезим, что гнев Геркулесов, И Гесионы татьба, и бегство Елены сломили Крепость, погнали фригийцев, взмутили данайские грады. О, почему, старинным витий изгнанная шумом,[65] Истины верность святой! так долго прячешься в дебрях? Кроешься ль ты от презренья? иль, век былой невзлюбивши, Нас бежишь — ты, которую знать подобает? со мною, 10 Славная, вновь воспрянь, на челе разгладь ты морщины, Низменну слышать трубу удостой:[66] пусть бесплодная древность Рдеет, когда ты идешь разубрана, вольно являя Лик! вот слух благосклонный, вот дружелюбное сердце Нам ты ласкаешь, легко снося посмеяние черни. Если наши не зрят никакой ни отрады, ни пользы[67] В том, что недавни лета принесли; коль на памяти только Век Сатурна златой; коль нет к дарованиям новым Милости — все же дерзни на дело высокое, младость! Пусть их седеют брадой — мы разумом;[68] пусть их власами — 20 Мы же душой; пусть лицом — мы сердцем. Достоинств изрядных Не запрещают младые лета, не даруют поздни. Ибо розным сии два возраста складом владеют: Оный цветет — сей падет; тот взрастает — этот сникает. Старцу ль меонскому я удивлюсь, лацийску ль Марону[69] Иль вещуну-фригийцу, которому истый свидетель, Собственный взор, о войне открыл неизвестное басням? Сим напоив надежды высокие алчного духа,[70] К коим богам воззову? ведь разум, знающий правду, Гонит поэта прочь, забавляющегось измышленьем, 30 Чтобы урочищ тебя Кекроповых[71] лживая вольность Не оскорбляла, отец,[72] под чьим процветает смотреньем Кантия,[73] древним своим наслаждаясь уставом свободно. Почести быстро твои взрастают: уж третья взыскует Повязь тебя, Вигорния помнит, Кантия знает, Римский думает верх о тебе и Петров изнуренный Челн вожделеет вождя посреди слетевшихся вихрей. В западной ты обитать, однако ж, доволен овчарне, Третий после Фомы,[74] Фома ты новый, другое Солнце всходящее, дел преемник, нравов наследник. 40 Счастлив, кто не влеком честолюбьем![75] высот достигая, Почесть к себе не снисходит; того, что может Фортуна, Сила слепая не зрит; не чует коварное счастье,[76] Что простирался в слезах тот, кто ныне в выси смеется.[77] Остерегитесь с татьбой приступать нечестивою к вышним, Остерегитесь! Всяк, кто почестей ищет продажных, Строит подмостки, отколь упадет. Тем гонит жесточе Мщенье вину, чем приходит поздней; тогда будет полно Страхом, коль страха нет; сколь кроткая ярость свирепа, В жалких желаньях когда процветает неправое счастье. 50 Ты же[78] далек от сего: твоей заботе, творимой С ясным челом, предать бы хотел то, что куплено было Славною кровию, мир, стяжанный жертвою жизни, Оный отец всечестной,[79] всечестной священник, который Иль уступил бы, иль рад был делить с тобою поводья. Полно о сем; но, великий! молю: своему ты пииту Путь замышленный приять, дай представить падшую Трою! Полк тебя призовет святой[80] и божественны брани, Вящей тогда уж трубы достойного: тут я всей силой Имя твое с моим разнесу по безмерному миру. 60 Древле изобрела многодельной заботы искусность Струги, неведомые досель, и желание злата, Дерзости грань перейдя, людей отрядило за море Брачный чертог обокрасть[81] и храм обнажить от металла. Так-то меру себе поставляет алчность людская? Дита изъятых богатств,[82] которы тщеславная дерзость, Кои бледнеющий тать[83] из стигийских пещер исторгает, — Их ли не хватит? кому довольно, что царства, что грады, Что и Тартар раскрыл казну свою на расхищенье? В зыбь неизвестную люди идут; им мило пред бурей 70 Мужествовать, для одной судьбы свою жизнь провождая. Отбытие аргонавтов к острову колхов Первым был Эсонид, кто дал волнам примененье, Фриксова дабы овна[84] похитить; славы питомец, Общником шел с ним Алкид могучий к делам дерзновенным, С ними вожди Теламон и Пелей, и прочая с ними Младость Эмафии, все поклявшися в бедства пучины: Часть дивится челну, часть пылает славы добиться, Часть же — на новый мир посмотреть и дальни народы. Вот, послушна идти по волне, досель неизвестной, Сходит Дианы сосна ссеченна на лоно Фетиды, 80 Веслами ветви[85] себе приемля, и в бездну скитальцем, Грубым довольна своим убранством — боле вверяясь Крепости, нежель красе, — со скудною прядает ратью. В понт не толкала еще богов плывущих[86] свирепа Набожность, гордым еще не дмился изгибом текучий Парус. Негу с собой ведет пресыщенный обычай; В красный убор новизна хлопотливая рядит опасность.[87] Перва сосна свой скудный убор — в чем стояла на Геме — Сносит к утесам морским.[88] Был челну Арг устроитель, Челн был Арго, и оба грубы. Но, гордости чуждый, 90 Не досаждал он ни златом богам,[89] ни скалами злату. Новый пучины гость[90] в сомненье: возврату и бегству Моря игривого он дивится, и зыби очами Мерит, к отчизне любовь благочестную он вопрошает, Волн и трудов отступиться готовый по легкому знаку. Ветер уж челн подхватил.[91] — Куда, обреченный крушенью, Тянешь куда ты людей к их судьбе? Оружья и змия Столь презренны тебе угрозы? Ты, жизнью скучая, Гибельных, знаю, отрад взыскуешь. Возьмись же за скалы, Мощна земля: Симплегады столкнув, возвести о крушенье, 100 Не бывавшем досель! Пусть челн претерпит кроваву, Им порожденну судьбу и гневом прославится первым! Судьбы, однако ж, претят и Атропос, тать человеков. Боги сильнее молитв;[92] пристоят фессалийскому брусу Вышние, коим он был создатель. Стареть бы в вертепах Тут Гиппотаду,[93] в водах Тритону и Кору в темнице, Презренным в дряхлых летах, будь челн сей сразу потоплен. Ибо страхом создал богов рассудок незрячий:[94] Дита — теням, небесам — превыспренних, властелей — понту.[95] Только узрев угрозу зыбей, уж «Эол!» восклицают, 110 «Ты, Эол, что лазурь умиряешь властительным скиптром, Волн властитель Нептун, благосклонствуйте путь предприявшим![96] Если вернешь нас, почтим алтарем ваше имя достойным». Боги к мольбам снизойти спешат, веселяся призванью: Тот преклоняет волну податливу, тот из вертепа Кличет Зефира — напрячь паруса и небо расчистить, Тучи отгнав. Наконец, стезею влеком безмятежной, Катится к пристани челн фригийской; пылкая младость Рвется, кипя, завладеть еще запретной землею. В царстве сигейском[97] молва тлетворна внезапны волненья 120 Сеет, опасностями народу грозя и владыке, Коль иноземный флот к берегам причалит дарданским. Чернь в возбужденье горит, готовая Лаомедонта Против данаев поднять, с брегов коль не снимутся сами. О ненавистная вышним толпа! так чад ты небесных, Гонишь богов возрастающих[98] ты на утесы? Единый Страшен тебе, многолюдной, корабль? Что, слепая, яришься? Гость, не враг,[99] к вам грядет, который должен могущей Дланью чудовищ сломить. Почтенье яви Громовержцу Или хотя б человека узнай! Коль праведно судим, 130 Коль примененье вещей размеряем правым мерилом — Вся безраздельно земля человеку.[100] Но, ненавидя Общи уставы, дерзнул кощунственно варвар природу Разгородить, на свою потребу Фригию отнял.[101] Азии пышной казна! о Пергам, что не уступил бы Мирному ни одному божеству! Ни сестер роковые Нити,[102] ни вышние в сем неповинны: себе сотворило Это племя судьбу: небеса щадят — сам фригиец Меч, изгнание, огнь заслужил. — Арго отгоняют, И ратоборного он средь бурунов Юпитера молит. 140 Се, данаи горят, душою на брань устремленны, Вслед побуждениям гнева идти,[103] чтоб стыдное бегство Мстительный меч искупил. Но, толпы сопутник нечастый, Мудрость сравнивает малолюдство их с Фригией всею. В слух им сомненный труба разумного Нестора[104] входит, Их, нерешительных, движет, сердца раздраженны смягчая: «О укротившие вы веслом отважным пучину, Первыми вы вкусившие ветр, и буруны, и, звездам Идя безвестным вослед, познавшие путь сей жестокий: Тягость учитесь терпеть! Одно врага попирает, 150 Доблестьми правит одно терпенье;[105] триумфов бескровных Может добиться оно и советует правому гневу Должное место и час надлежащий. Вот, нас оскорбляют, Нас без вины оскорбляют, и мы недостойное сносим, Дабы, повод достойный стяжав, благосклонностью вышних Мы в ратоборстве могли заручиться. Не нам лишь обида — Всем данаям она: придет искупитель позору С благочестивым мечом». Так молвит, и кротка Фетида[106] Их приемлет к себе, открывая лоно скитальцам. Вот уж, измерив валы кочевые, входит в стремнину 160 Фасиса челн пагасейский;[107] понт за кормою оставив, Он обретает залив, неглубокий, но боле открытый, Многие страхи сперва претерпев, зане у крутого Берега брань меж собой свершают встречные волны. Дерзкою сдерживает водовертью пучину упорный Фасис, её, на поля стремящуюся, утесняет, Земли жалея предать: а море ярится — жестоко Воду сквернит питьевую оно, и желчь[108] изливает В чистые струи свою, и пренебрегает смиреньем.[109] Даже когда всякий вихрь под запором и небо прозрачно, 170 Бури вращает в себе непрестанные тесная гавань, Моря ширь в тесноте не стихает; песок возрастает, Струги грозя сокрушить, и дно потаенное, бурно Струи клубя, их вздымает, являя мнимые глуби. Тифий в сомненье стоит: созерцает брег недалекий, Отмель сокрытую мнит и учится страху, где думал Путь бестревожный найти. Боязнь пробуждает искусство: Чтобы исследовать мель, ввергается волн во средину Малый челнок, мерилом шеста судящий о море. Ясны сделались им ловушки прибрежные; тесной 180 Гранью меж обоих ладья устремляется яров, Входит на брег вожделенный, пески дробя под собою. Что поминать мне суровый завет,[110] Эсонида тягчивший Волей Ээта, посев совершенный, что супостатов Землерожденных, и Марса быков, и свирепа дракона Стражу? вот уж огонь и меч уступили отваге, Вот похищают руно, опасностью куплено крайней. Мнится, знает Нептун обо всем: при бегстве их зыби Дмились высоко; о брег раздробляясь, согласно гремели Бурные волны: «Прочь вы, о прочь, нечестивцы, теките![111] 190 В понт святой грабежом отягченну не должно пускаться». Нот им не попустил причиною сделаться страха, Речи сии захватил, не достигшие до корабелов. Возвращение Ясона с золотым руном Путь совершает, отъяв златокудрую волну у колхов, Хищник могущий. Я челн обвиню ли, что первым по волнам Путь для злодейства проторг и Атропос стал на подмогу,[112] Или для высших причин восхвалю? Гребец не трудился б — Мемфис[113] бы Рима не знал, Ибера Инд бы не ведал, Скиф — кекропидянки, галл был неведом Британии нашей. Стражу неся, носовой холмы пеласгийские первым 200 Зрит и приветствие шлет им свое, а прочая младость Разом налечь на весла спешит; и нивам фессальским Тех, кого он умчал, победительный струг возвращает. Кто различны сочтет плесканья, кто радость народну? Если скуп быть решусь, сочтут, говорю неохотно Или не знаю всего; а если щедр — утомленный Слух не захочет легко всему по отдельности верить. Дивен Лариссе Пелей возвратившийся; изнова в Пилос Нестор грядет; Саламин своим Теламоном гордится, Леда ликует зреть терапнейских, Орифия — братьев[114] 210 Видеть исмарских, и мать — не только сестра — в Калидоне Взносит хвалу своему Ойниду,[115] Орфею — фракийцы, Край аркадский — Адмету;[116] Талая, Тесея и Ида, Тож и Антея — свои превозносят каждого стены. Но с богатой Ясон корыстию к Пелопоннесу[117] Шествует. Знатным дворец роскошествует украшеньем; В сретенье идя, народ приветственны клики герою Шлет, неложное их оказуют веселие лица. Только под Пелиевым безмятежным челом неизбывна Зависть мятется: себя он корит, издержки в молебнах 220 Прежних оплакивает и Марсу горько пеняет, Что усмиренным быкам откипеть позволил впустую. В приступах бешеных гнев его напоследок прорвавшись, Речь, захлипаясь, ведет с горделивою пеней такую: Жалоба Пелия о возвращении Ясона[118] «Вышни, куда фимиам утекает? о судьбы, какое В вас заблужденье царит? о случай! ужели лелеет Редких, чтоб многих сломить, Фортуна? Я, чувствую, дольше Божьей воли владел державой. Прими ж, величайший,[119] То, наслаждение чем омерзело отвергшему царство: Долго желавший, его ты обрел: напыщайся же тем, что 230 Бросил я, не потерял! Не по воле богов я владычил: Если б Юпитера мне одолеть, подкупивши сим царством! Больше — коль вера мне есть — бесплодность молитв моих, нежель Скиптра утрата, тяжка. Не хотел ли к далекому Аркту Мужа сего я сослать? — он царит. Сломить? — он во славе. Стерть? — он пышно цветет. Умалить его честь? — торжествует.[120] Неблагодарных богов ущедряй же, кури Громовержцу: Дашь — отметет он надежды твои и, даренья приявши, Над обманутым в смех. Угождать дальновидней Фортуне,[121] Мир приявшей себе и перун, которая древле 240 Власть тираннам троим,[122] одного сместив, разделила, Сей веселяся небес переменой, а после прикажет Созданным ею царям со мною к теням преселиться И Сатурнову ярь утолит, Юпитера выгнав». Так он вещает, в злом снедая кипении душу. Сердца, однако ж, сии морщины и битвы душевны Он под оливой чела[123] смиряет; лживый заемлет Лик показные черты: чужестранцем в нем селится кротость. Первую радость вождей продолжает с кипением пышным Пир.[124] Но небес, и земли, и моря опустошитель, 250 Алчность, ловитвою снедь, царям любезную, ищет: Слышит Юнона, что песнь угасает пернатых; питомцев Моря теряя, скорбит Фетида; пылкая Феба, Раздражена, что граждан ее станицы редеют, Восстает, отмстительный лук воздевая на рамо, Ловом на ловчих идет,[125] и тех, кто ищет добычи, Ищет в добычу себе, и дубравы бодро обходит. Вот сотрапезник свой одр занимает; посредник[126] любезный, Бог оживляет богинь подарения, с влажным сухое Дивно умея сдружить. Нарядные слуги в заботе 260 Разной: Цереру одни громоздят, те блюда меняют, Эти — веселый фиал наполняют. Когда ж горделивый Царь старинно вино вкушает, стоят они подле, Благоговейно склонясь пред глотком государева Вакха. Оную роскошь пиров величавых,[127] пышны раченья, Оное в милых трудах отрадное соревнованье — Всё равнодушным глотком пригубит трезвая доблесть. Не приносят уму угрюмому косна забвенья Эти утехи, своей не угасит злобы в дремоте Амфитриониад. Вспоминая Трою стократно, 270 Чувства являет в лице, так пасмурный дух распаляя: «Так-то отца заслужил Юпитера я колыбельным Марсом,[128] небесных змей верещать со мною наставив И грозу отвратив? О стыд — зрелый муж, победитель, Я принужден отступить, не видя варварской рати. Страха ль довольно — меня сломить? О постыдные судьбы! О преступленье богов![129] Судьбы юноннее всякой, Нечто славу мою растерзало. Я был при оружье, Подле были враги. Что ж! вспомнив былое, дивися Пасынку ты, о Юпитерова преславна супруга! 280 Ты победила: бежал, признаюсь я. Нет выше победы, Нежели к бегству склонить Алкида. Иль снова суровый Призван тобой Еврисфей, моих мучений художник? Если я Лерну смирил, если Цербер пастью тризевной Свой изрыгнул аконит на твои, о Додона, утесы; Коли тяжкий Антей, воздетый, любезную почву, Рее на диво, забыл;[130] коль всех иных во вселенной Я победительною истребил десницей чудовищ, На фригийских — скажу ль: мужей?[131] — и на войны людские Стыдно сил не собрать. Что ж деянья я знатны счисляю? 290 Тяжко на низки дела ложится прежняя слава. Лучше о том, что сможет клинок в делах пусть и поздних, Чудищ смиритель, помыслил бы ты! Пергам пусть искупит Вины свои[132] — вероломных казни пораженьем достойным! Фебу и влажному так ты триумф Юпитеру[133] справишь, Так и себе, и данаям! Пускай узнают: пеласги Свычны стоять, не бежать, и те, кто грозить был способен, Столь же способен терпеть!» Так, гнев изощряя безмолвной Пеней, выковывает он дух к дерзновеньям высоким. Сходственно с этим скорбит,[134] урочищ любезных изгнанник, 300 Бычьих стад властелин: с серповидною мощью[135] к окрестным Ясеням прядает он, и, пылая, против супостата Грозный досуг ополчает, и брань замышляет прекрасну, Ярый челом, стыдясь не свалить пораженного древа: С силою новою он возвращается; прежню обиду Стерши, царит, победитель, и, лавр приявший, кичится. Приготовление Геркулеса к войне Только помыслил герой о ратных приготовленьях, Уж болтлива Молва,[136] из слуха владык исторгая То, что насадит в толпе и посеет в испуганных градах, Брани начало гласит. Аверна тлетворного чадо 310 Или небес в ней почтить, что тайные шепоты мира Вмиг разглашает, на свет износя сокровенные вещи? Станет ли кто утверждать, что создана в горнем покое Эта взмутительница человеков,[137] которая в уши Миру святое несет молчанье царей, рассевает Тайны безгласных забот, их украв, на устах у народа? Без промедленья — горн их не звал, им медь не велела — Мужи на брань согласиться спешат; суетливо хватает Чернь оружье: мечом вращая, ей плохо знакомым, Учится гнев благородный питать и грозит она много, 320 Мало имея свершить. Тот в узде коней подъяремных Томит, всадником став ненадолго; украденным шлемом Хвалится тот, но сносить ему трудно стесненные взоры. Икрам сдавленным те дивятся; нагбенные грузом, Те о щиты запинаются; часть поносит державу Варваров, в сварах сильна, вдали от сраженья отважна, За преградой пучин в безопасности. Стонет тревожный Сонм матерей; унылая им в воздыханьях утеха, Слезы вольно текут; в слезах соревнуют, и даже Та, что всех мене слезит, свою мнит всех горше кручину. 330 Та страшится мечей, другая реет Харибде В сретенье; вечно любовь материнскую мучит тревога. О непреклонный ум людской! Нерушимая доблесть, Вздохи вменив ни во что, объятий своих не откроет, Не повторит лобзаний своих, чтоб рать не замедлить, Еле вспомнит сказать: «прощай». Смягчается духом Судеб питомец, Алкид, и с надеждой благою начало Замыслам гордым дает. Гудят закипевшие верфи, Бухты эгейски дробит веслом пятнадцатиричным Избранный полк и столько ж ведет ладей по лазури. 340 Нот же, на мышцы гребцов, на послушливый челн налегая, Непреткновенно стремит к симоисскому устью армаду. Брань между Геркулесом и троянами Первым с челна на брег, предварив Теламона, могущей Слава Лариссы грядет, кому Нереида лазурна Стала женой,[138] объятий его подначальных, чертогов Смертного не отклонив; под властью его мирмидонян Слава цветет; судьбине его подчиненные, хвалят Станы дорийски его.[139] Он Ахилла данаям, Аякса Должен им Теламон: на Пергам два равных перуна.[140] Вот разделяет полки, подобно весам справедливым, 350 Мощный Алкид: ополчается часть на фригийски пенаты, Оным вождям отдана;[141] о флоте, ставшем на якорь, С Нестором часть попеченье берет; и часть — ей начальник Амфитриониад — дозором стала сугубым Для товарищей тех и других. Станицей тройною Так они движут войну. И фригийской власти указом Отчий край ополчен: совокупно мчится к оружью Варварский люд: огнем истребить челны уповая И данаев в волнах расточить, к прибрежиям Марсу Шествовать вождь велит: повинуются, в струи проворно 360 Прядают все. Созерцать такой не привыкшие ужас, Никнут, оружье узрев, Нереиды, от шума трепещут. Сулицей ратуют те, эти факелом; сулицей в груди, Факелом силятся в струг угодить; колыбели Киприды Маворс оружьем томит и пламенем бурным Лемносец.[142] Тут впервые войной зарделося море;[143] багрянка Тучную кровь впитала — доныне о ней сохраняет Память, на царственную ее отдавая потребу. Псов сциллейских манит добыча новая[144] к трупам В омутах скорбных; текут гурьбою по лающим волнам 370 Чуда сикульских пучин, и, нектар впивая ужасный, Рыщут вширь по зыбям, питья подобного алча. Громы услышав, Нерей, из своих исторгшись вертепов, Преображенным водам ужасается; реет к истоку, Урну точащуюся наблюдает;[145] узревши сей кладезь — Матери дар Природы — он прочь грядет, успокоен: «Ныне потщитеся брань окончать, напустивши пучину, Боги, кто в волнах ни есть, — Атланта[146] сринувши, бурно Пусть катятся струи! Но если первую судьбам Можно обиду простить,[147] ужель вы сию неотмщенной 380 Ярость оставите? Понт, орошенный прискорбною кровью, Пенится, и, накалясь, курится море.[148] Харибду Сцилла взмущает, и наша беда утучняет чудовищ. Коли обоим пропасть, коли быть соразмерною винам Кара должна, пускай вероломство потопит фригиян И данаев, пример во грехе.[149] Что косните, ленивцы? Легче к злодейству тропа, коль медлит мститель приходом».[150] Уж высокую стен оборону трепетным сонмом Полк илионский омкнул. Стоит дарданская младость,[151] Ради жизни своей ополчась;[152] не желанье господства 390 Брани, завистливое, воздвигает — нет, гнев и угрозы И не исторгнутая жестокими ранами ярость Битву подъемлют меж них, палимую гордой враждою. Первый, копьем потрясая, коня направляет к враждебным Стенам Пелей[153] и, дрот преломив, исступленьем пылает: «Вот, — вещает он, — вход в дома и под кровы радушны,[154] Что отворится стучащей руке.[155] Насладимся мы градом, Портом другие». Скончал — и все навалились пеласги, Словно свежа причина войны и от долгого срока Гнев их не сник. На брань слабей воспаляли бы душу 400 Трубы, приказы, мольбы, обещанья. Сечу б увидел Там жесточайшую ты. Ни земли крутые зиянья,[156] Ни буруны мужей не страшат; мнит каждый, что здесь он Вождь другим и ратник себе. Одни пролагают Путь непрерывный, стеля кубышом, и долину глубоку, Груду камней наметав, побеждают; другие на холмный Склон не медля бегут. Вот они приступилися к стенам, Вот уж выламывают валуны, но их дарданиды Сверху теснят, и брус повергая на них, и отломки Скальные; дротом одни дерзают, другие же струи, 410 Пышущи огнем, лиют. Стезю, загражденную древом, Димм[157] хотел одолеть и замедлился, в стену вперивши Взор: тут власов он своих лишен[158] ниспадшей водою И перунным дождем: браду совлекает и кудри С обнаженной главы и в утробу язва втекает. Но черепашьим себя Теламон защитивши покровом, Путь потаенный украсть ухищряется, ливень кремнистый Медью смирив;[159] пред нагбенной стеной, готовою рухнуть, Он отступил, но первым вошел во взломанный город. Умерщвление Лаомедонта Той порою царя, истребить стремящегось огнем 420 Струги, глас суровый[160] настиг: «Для кого, о могущий Вождь дарданидов, ты брань вершишь? Ненавидя ли граждан, Чудищетворных зыбей покой ты упрочить печешься Иль боязливых теснишь беглецов и флот истребляешь, Чтоб уцелевший не мог ускользнуть? Враги простирают Длань к ближайшим делам: на них обрати свои очи, Сжалься над градом твоим!» Сему не верящий, медлит Лаомедонт, но зрит наконец: Пергам уж проторжен, Ломит враг, фригийцы падут. Изумленные толпы Вновь он сзывает; в строй не собрав неопытны рати, 430 Мчится он, стяги рассеяв свои. Стремительной встрече Рад, соступается с ним Тиринфий: «Некогда, — молвит, — Тем, кто в гавань входил, утомлен, к брегам долгожданным, В малом ты отказал, в простом одолженье землею, Лютый, Минервину ты листву миролюбия презрел. Твой днесь черед: вернулся врагом приходивший лишь гостем!» Так речет и, меч обнажив, полководца пронзает, И преграду брони и сень щита во мгновенье Он сокрушает, и дух, защищенный толикою стражей, Он исторгает, веля под стигийские ввергнуться кровы. 440 Прочь дарданиды спешат[161] по смерти владыки. Противник Граждан добро похищает; иные убийством несчетным Ищут гнев утолить. Но царское слово впоследок Хищный удерживает мятеж и разбои данаев: «Милость яви, победитель-данай, смири же десницу! Равной виною грешат, равно безжалостны оба, Кем щадятся и все, и никто. Вот гнев благородный: Гнев отложив, виновных карать. Уж сила державы, Город уж пал, и враг отступил; по смерти тиранна Милости учатся пусть фригияне к несчастным, у греков 450 Вземля пример; мы добром отдадим поля земледелу, Лагерь — мужам, мореходам — понт и гражданам — город. Но да погибнет всяк, кто жив из ужасного рода,[162] Ибо его истребить подобает». Так возвестил он: Се, Амфит, Исифил, Волконт, Гесиона,[163] красою Славная — цепь за спиной им жестокая длани сковала[164] Уж предаются вождям: мужи — на злую погибель, Та ж, Теламон, корыстью тебе: Пергама победник, Первым в сломленный град ты врагу дал доступ нетрудный.[165] После сего аргивяне, с добычей прияв Гесиону, 460 Вновь налегают на зыбь[166] и, лавр, триумфа примету, На кораблях укрепив, до звезд возносят плесканье.[167] Возвращение Приама из восточной Фригии Был в отсутстве Приам, сохраненный для гнева иного Судеб, для бедствий иных. Восточную Марсом счастливым[168] Фригию опустошил, победой веселой обласкан, И победительному плескали соратники ходу. Лахесис тяжкая! жребий коварный! в посмех оказалось Царство двойное: Приам поля расширяет родные — Троя падет; рубежи для скиптра взыскуются новы — Скиптра колеблется честь; возвращенье счастливое дали 470 Судьбы — однако в дарах возврату его отказала Мрачна Фортуна своих: оказуя высокую щедрость, Гневом тяжким она за вкушенные соты отмщает.[169] Вот уж, град обозрев, замирает с трепещущим сердцем Вождь; кручина его объемлет, и вместо привета Дланей плачевный плеск[170] раздается со стен. Подступает Ужас к вождю, возмущающий дух, и горькое всею Ратью стенанье бежит. Стоят граждане повсюду, В бедствах своих утешением зря, что Приам еще дышит. Тот же — хотя у него орошенное внутренней скорбью 480 Сердце стенет — слезам мужским проступить запрещает,[171] Да уповает народ хоть в царе обрести утешенье, Ибо всех жалостней тот, у кого упованье отнято.[172] Описание Трои Без промедления он обновляет город, раздвинув Грани ему: крепка постройка у варваров, тмесис Греческий[173] предотвращен. От ран исцеленные стены Дух под благою рукой переводят; вал открывает Шесть проходов всего;[174] а где расходятся глыбы, Там двойные врата смыкаются: петлей подвижной Путь невозбранный одни подают, другие кленовый 490 Груз на окованной балке для тайных потреб сохраняют. Рады граждане, что рухнула крепь: стало больше строенье; К выгоде вышел ущерб.[175] Укрепленья, должные первый Приступ отбить, над собой в крутые выси возносят Тесны макушки зубцов, и не меньшее множество башен Стенам защитой стоит, суля счастливую стражу. Выше восстав, устремлен главою в высокие тучи, Грани обоих миров Илион умел бы достигнуть. Если б, простором своим удоволясь, упорство оставив, Чтя небеса, не искал себе он края иного! 500 С Флегрою если сравнить ты захочешь, девы ассирской С крепостью — больше сей град заслужил разделенье языков,[176] Дроты Юпитеровы. Он всех в эфире пространней; Ширь таковую не дал никому Олимп терпеливый. Башни, равны высотой, по всему рассеяны граду, Труд циклопов собой являя,[177] и гордый насельник Презрел землю, ввысь устремясь. Зажженные трубы, Всюду поднявшиеся, огонь смоляной выдыхают. Укалегон,[178] эфир истощающий зданьем огромным, Высь занимает; ему Антенор[179] соревнует, вздымая 510 Стены на ту ж высоту. То больший, то меньший,[180] недужны Ноги щадит Анхиз и, пеших путей избегая, С башни на пышность он зрит градскую, на шумны дороги.[181] Недалеко за простором полей, нависая над градом, Иды подъемлется верх. Горы обитатель старинный, Лес зеленеет:[182] здесь ель возносится статная, скорбный Здесь кипарис, сосна скиталица, лавр провещатель, Мирна олива, кизил охотник, дерзостный ясень, Общников любящий вяз и старости ввек не подвластный Певчий самшит. Чуть ниже удел лозе опьяненной[183] 520 Определен; скрываться гнушаясь, живущего в Раке Феба ищет она. Соседняя нива чреватый Колос плодотворит. И самый Фалерн не обильней Вина пиет, Кампания жатв не столько взращает. Ближние нивы поя, из другого странствует края, Дабы Трою узреть, Симоис[184] и долгой стезею Хочет он заслужить чрез столькие царства и грады[185] Выйти впоследок ему троянцем в пучинные волны. И на Пергам с нескончаемым взор удивленьем подъемля, Сдерживает катящийся путь и спинает стремнину, 530 Медленней движась, и весь обомкнуть он град замышляет. Бурно его теснит, нерешительным водам враждебен, Мощный Нерей и, поток ослабелый прочь отгоняя, К граду теснее он сам подступает. Состязаются, мнится, Ближе кто подойдет: таково двух стремнин столкновенье, Так непрестанно гремя, они сливаются в сваре. Звездного мира сошлось отовсюду величье,[186] достойным Местом найдя Илион: холмы оно облекает, Стены, понт и дает хребту звездоносному отдых. В выси идейской удел свой находит Кибела, над гордой 540 Кручей мысля царить: тебе, о Делия, дебри Все отдает и рубеж отводит идейским ловитвам. Лозная роща тебя, о Вакх, тебя колосистый Лес, Церера, омкнул. Водами Нептун, а притоном — Феб, Паллада кремлем и судьбой владеет Паллада.[187] Место священное есть[188] средь града: еле взрастает Насыпью скромный подъем, о коем не скажешь, неровность Есть иль гладко там всё. Возвышенный Юпитера блещет Гордого жертвенник здесь, не лишенного скиптра с перуном, Не как тириец о нем, не как возвещает индиец.

КНИГА ВТОРАЯ, О СУДЕ ПАРИСОВОМ

Уж процветает Приам, в многочисленном счастлив потомстве,[189] Счастлив в браке своем, в рубежах отеческих счастлив, Боги и судьбы когда б разрешили, когда благоденству Длиться далось бы.[190] Но зрит Аллекто:[191] сокрушенная ею Лучший вкушает удел твердыня — зрит и пылает, И, вкруг ланит и висков со змеиным клубком, в озлобленье, «Мне ли, царице, — речет, — Эреба, владычице мира И — надеюсь! — небес, досаждает смертное царство — Вечному? Стыдно, увы! ликовствует Троя живая 10 После данаев, моих орудий. С нашим триумфом Споря, не признает пораженья? Так рухнется скоро, От колыбели мне уступленная!» С пенями сими Краткий Приамов покой отняла, за сестры похищенье, Рабскую прялку и плач неотмщенный его укоряя. О людей и вышних отец! коль печешься о горних, Что человека томишь? Иль затем, что земли он насельник Жалкой, ты презрел его? Отлученные души от света, Подлинно, в слезы и в ночь ты ввергнул. Отец наилучший,[192] Сжалься! души ты вновь в небесах водвори или защиту 20 Дай мертвецам твоего изгнанья! Что мучит несчастных Гнусной ярь Аллекто? что Пергам она давит великий, В коем на стольких богов надежда? Преславная дева,[193] Медлить оставь, не дай сей кремль, твой чертог, уничтожить, Оцепени ты Медуз, Горгону простерши, стигийских! Вот, с тобой олтари хотят разделить и куренья Фурии, зла пестуны, и властителям ночи молитву Слать наказуют. Стеной градскою охватывать небо, В гражданах числить богов — едва ль Тисифона оставит Это без мести;[194] ее царю отказав в поклоненье, 30 Злобу, рожденную им, искупит фригиец. Печалью Гнева бездонного,[195] сна не знающей скорбью теснимый, Ум Приама влекут противные думы:[196] то Марсом Мнит Гесионы искать, то страшится войны — и впоследок Твердо решает: мольбам прилежать, испытуя пеласгов Лестью. Таким наконец глаголом посла Антенора Он наставляет, в письме небольшом заключив порученье:[197] «О властительный род необорных пеласгов! доселе Азии крепкой была свобода, бедой никакою Не потрясаемая. Отказала в приязни Фортуна, 40 И державы глава поникла. Но от Геркулеса Пасть — наименьший позор;[198] сей рукой быть повержену легче. Так как смиренным приязнь подается, царя совлекаюсь, К жалобным я мольбам снисхожу. Так Индия Вакха,[199] Кира так Крез и так, о Кир, просил ты Тамиру. Первоначальной когда б устремлялася Парка стезею, Сам я внимал бы мольбам и, дело справляя двойное, Или судьей руководствовал мир, иль брань — полководцем. Боги, сколь злая, увы! смеется Эринния миру! Ратником я уходил, воеводой свершал я сраженья, 50 Был победителем я. Что ж триумфом ласкала восточным, Горький смертями возврат готовя мне, о Фортуна? Это ль приличное мне торжество по трудах толь великих? Так заслужил я прийти к тебе, Троя? Каким ликованьем Встретить ты мнила меня? О свирепый, навеки плачевный День возвращенья, когда урон горчайший отчизны Взору и слуху предстал! О если бы созданный нами (Иль для кого я создан) пресек клинком неприятель[200] Жизнь многоскорбную мне! Иль скипетр и власти вершина Сладостны мне, когда об отце и братьях погибших, 60 О Гесионы татьбе когда вспоминаю я? Сжалься, О мирмидонян великая знать! Над родителем плакать, Опустошенный дом созерцать и падши пенаты — Будь мне довольно! слезам утешение сим, Гесиону Нам воротите! прошу о малом, но дару подобно Это великому:[201] жизнь и с нею спасение властны Дать бездыханному вы». С сею жалобой теплый пролился Дождь по лицу у него и письмо приявшего мужа. Тою порой, как Зефир сулит ему кроткое море, В путь грядет Антенор; взяв наказ государев, по волнам 70 Он магнесийский предел пролетает, высокую Спарту, Пилос, вещатель судеб.[202] По немногих днях он оттоле, Плача над тщетным трудом, уходит: ни мощна Пелея, Ни Тиндаридов двойных не склонила, ни старость пилосску Царская речь. Наконец счастливого в град Теламона[203] Путь направляет посол, и Лахесис следом повсюду. Свадьба Гесионы и Теламона[204] Блещет высокий чертог; орошенная щедрой багрянкой Червлень рассеивает в палатах сидонскую роскошь, Праздничный день возвещая, когда устрояет державный Брак Юнона. Все торжество прославляют веселым 80 Плеском, и своему народу первую битву Чревовластительный гений[205] дает, пристоять при трапезе, Яства чредить веселясь. Изобильную жажду рождают Чаши несчетные тут: питье повторять и различны Сравнивать лозы отрадно. С повадкой учтивой вельможи Свой осушают киаф, но охочие выпить клевреты[206] «Эй, Гименей!» гремят, из златых приглашая друг друга Кубков отведать; а смешанный люд, который с британской Жаждой[207] стязаться бы мог, к питию непреклонному свычный, Простонародные рад стаканы и трезвые вина[208] 90 Царским питьем заменить: искупает отсрочки утеха Редкая, трудится зев, покамест уж разум мутится, Никнет язык, двоится светильник, колеблется поступь. Многообразные сонм остальной развлекают созвучья: Систры одним и лира другим; мелодичного пенья Дар изъявляют врожденный другие: довольствуясь жилой Горла, искусством они небрегут и струнного звона Гласу на помощь они не зовут.[209] Украшение каждой Музе — милый ей глас и дар, внушающий гордость. Общим, однако же, тут не все причастны утехам: 100 Видно меж сверстниками согласье: ведет с сединою Старец беседы свои, забавляется с младостью младость. Но, ступивши пред всех, музыкант[210] изливает первины Такта, глаголом таким хоровод развернувши послушный: «Громче, сограждане, плеск, Саламина богатого дети, Громче плещите вы! В брак с Гесионой, сестрою Приама, Наш победитель грядет». Гремят все купно: «На счастье!» И сугубят свой клич: «На счастье!» Он же, певучий С плектром их лад согласив, таково им в слух начинает: «Рода данайского что праотцам, изумляемся древним 110 Что мы сраженьям?[211] Скорей нам дивен быть должен рожденный Нашим веком, отец вселенной,[212] мира заступник, Амфитриониад, сугубою осью хвалимый; Помощи чьей, дабы им одолеть свирепых Гигантов, Звезды взыскуют,[213] двойным ополчиться желая перуном.[214] Немилосердной Юноною он, обвинителем тяжким, Подвигами не унят. Сперва колыбель возвещает Силы, едва рожденныя, плод; испугался Немейский Ужас его возмужалых рамен; Эриманф по отгнанье Вепря снова вздохнул; победительной палицы жертва, 120 Криту свободу дал бык; оплакивал вождь иберийский Оны богатства, что Как сокрыл в проклятых пещерах; Ни возрождение змей лернейских, ни Цербер огромный, Ни лапифы его не смирили; драконом хранимый Плод он унес; чуму он ливийскую поднял на воздух, Тяжким искусством своим научив звездам супостата, Бывшего лишь геометром досель; Ахелой в ратоборстве, В бегстве оплакал Несс воспалившееся сластолюбье; Он одрисийских коней истребил, от оружья отставил Он Ипполиту, смирил Стимфалид он луком суровым. 130 Не земля лишь одна, пред тобою в долгу и созвездья:[215] Нес ты их сам и будешь несом. Великий, счастливу Будущность, знаменья ты подари веселы супругам, Нашу песнь благосклонно прими! Вели — и отыдут[216] Чудища прочь, засмеется Гимен, улыбнется Юнона, Впредь уж твоя. Пусть Геба родит Сатурнова в небе, Пусть и нова жена владыки нашего». Снова Плеск по чертогу звенит, и праздничный гомон в народе. Но смущает одна неулыбчивым ликом веселый Пир Гесиона. Плеск ей презрен, пожеланья немилы, 140 К титлам своим равнодушна она, не гордится приданым, Новый не дивен убор для нее. Зрит себя похищенной, Горько скорбит и, когда возглашают царицей, пугает Имя царицы ее, полонянку: вольна, но не верит; Вняв повеленью, взойдет боязливо на одр принужденный. Птицы хотя для иных распевают, красною лирой Брачный удел веселя, но ей, суеверной, всё мнится: Нощескитальна сова ей вопила, и филин зловещий[217] Сел на кров, и несли Ахероном рожденны стигийским Сестры ей пагубный огнь. Увы, слепотствуя в грядущем, 150 Лютого сколь породит врага своим близким,[218] не знала. И подносимое ей отвергает питье, подносимый Кубок, и в чашу она безмолвное горе вливает, Слезы впивает свои,[219] на еду глядит равнодушно, И громоздятся пред ней, голодною, снеди обильны. Скорбный тою порой прибывает скиталец фригийский[220] В гавань твою, Саламин, и, Палладиной ветвью внушая Благоговенье, к кремлю высокому близится. Медлит Двор опознать его; тут земляка признала фригийца Нова невеста одна: стыдливая, свой отвращает 160 Лик и дивится, таким от него внимая моленьям: «О скиптроносного ветвь Юпитера, только одною Степенью сын от него отстоящий,[221] пеласгами чтимый За справедливость, в войне могущий! вся тебя молит Троя с вождем, Теламон. Явите милость, граждане, — Первым же ты: трудам на земле и на море толиким[222] Втуне погибнуть не дай! Впоследок чрез тягости многи[223] Прибыл я, прибыл сюда. Зрю ту, коей послан добиться, Зрю Гесиону. Сего, воистину, не одобряет Брака Юнона: найдет ли в победнике пленница радость, 170 Скорбна — в веселом, слуга — в господине, варварка — в греке? Так верни ж ее! Много невест горделивых в Европе, Знатных светочей[224] здесь столь много — рожденную с долей Лучшей, другую найди! Родилась под жестокой звездою, Обречена на татьбу, она добычей нетрудной Идет любому, всегда грозою над ней похищенье. Дев арголидских познал Алкид и тот, кто в обманы С Поллуксом вводит всех, и Пелей познал их, и Нестор. Легким согласьем тебе Гесиону, корысть небольшую, Выдали б, в эти б меня не нудил пуститься пределы 180 Несчастливый Приам,[225] когда бы останок малейший Рода его возмещал урон, претерпенный отчизной. Он признает, что тебе, не богам, должна она жизнью, Рад, что ее ты ему сохранил». — «Ему? Теламону, Лучше скажи! — кричит Теламон и, срывая лобзанье Плачущей девы: — Сии заслужил, — он молвит, — объятья Я лезвеём». И, так посла перебив, поминает Слово диркейское он: «Держу и держать буду долго».[226] Встретив отказ, по зыбям восвояси уходит фригиец; Отчих достигнув полей, он свое повествует скитанье 190 Гражданам, брак Гесионы, закон, нимало не чтимый Родом пеласгов, и к брани зовет. Подозреньем неправым Болен,[227] Парис: «Не верьте, — речет, — смеются над нами, О Дарданиды! Дивлюсь его оживленью: своею Выгодой занят,[228] надежд не исполнил он наших; о частном Мысля, про всех позабыл. Худой государству поборник, Кто погрузился в своё; меч нужен не хладный нам, если Ранена кровная связь. Готовьте мне струг и ветрила! Я пойду, я пойду. Препона для Гектора,[229] мели Не устрашают меня, ни враг, ни оружье противно, 200 Ни затрудненный вход в их области. Горние силы Мне благосклонны, и путь указуют, и дарят надежду. Дивную вещь я, вожди, но правдиву — внемлите! — открою:[230] Мужа оставить готовясь, оплакала Паллантиада,[231] Что поднимается день, но уж зной, возрастающий в силе, Хладные слезы ее осушил; меня же стязанья Сладкие дебрей влекли — пустошить логовища, летучей Дичи реять вослед, поспевая за быстрым молоссом.[232] Скоро поднявшися, мы сетями, устами и слухом — Хитростью, гласом, чутьем[233] — играем сражения, сетью 210 Ловим, устами тревожим, слухом исследуем, купно Все вторгаемся в дебрь. Меня же мание божье В край отдаленный стезю проторить, во глуби дубравны Гонит, на тайны богинь мне давая ловитву затеять. Царь идейских долин, премного Феба достойный, С непререкаемой лавр высоты свои лиственны кудри Распростирает и, чернь дубрав смиренных изгнавши, Уединенно живет, ни с кем свою тень не мешая. Прочая роща вся почитает киррейскую младость,[234] Верх высокий склонив; и, вспять отступивши далёко, 220 Листья свои, что простора себе опрометчиво ищут, Тщится сдержать, со святыми страшась сомкнуться ветвями. Бог иль случай сюда — но, подлинно, промах отрадный[235] Вывел меня, от друзей оторвав. В сей тени покоясь, Лавру дивился я, что по праву младости стойкой Не увядает, когда Юпитер пременится;[236] дивен Был мне и Эвр, листву ласкавший шепотом, тайным Веяньем в кроне дыша, когда мне исподволь томну Праздность влиявший сон, очей моих тать, попеченье Разума остановил, разогнал обаяньем заботы. 230 Так, главу опустив на дерн травянистый, простерся Я, в утехи богов погруженный; не мечтанье пустое, Свычное черни, со мной играло,[237] но царским виденьем Взыскан я был. Великого вдруг жена Громовержца И Венера и с ней Паллада пред утомленны Очи явились. Из них величайшая,[238] речь устремивши, Дрему начавшуюся оборвать, казалось, готова: Распря богинь о суде красот Речь Юноны «В дебри фригийские мы пришли, дарданиец, — супруга Мощна Юпитера, я, с Маворсовой купно Палладой, Купно с Венерой приветною. Радуйся! Се наш питомец[239] 240 Дал тебе то, что сама обещать устрашилась бы Парка, — Суд над звездной красой. Жена Громовержца едина, Я, управляющая тройной державы законом,[240] Коей Нептунов бурун и Тартар Дитов послушен, Звезды Юпитера; коль судия похвалит меня тленный, Дела мне нет; я вернусь к Громовержцу не менее милой, Если на лике моем в сомненье замедлится смертный; Долгий взгляд — изумления плод. Чтоб не мнилася лживой Весть, котору Молве, слуге моей,[241] должно рассеять, Зри мою наготу — и боги зрят ее редко! 250 Шествую так я на одр Юпитеров. Ну же! Палладу Кто бы Горгонину, кто бранолюбну Медузу[242] дерзнул бы С сими сравнить ланитами! Стыд не весь еще изгнан, Страх чтоб народный, бич толпы, истребленья глашатай Ужасом быть приятен хотел! Мой совет, о гневлива (О! я хотела сказать: «богиня»):[243] мечу тут нет дела, Змей своих отложи, совлекися бранныя сбруи, Лик свой взору яви, чело обнажи, да отыдет Шлем, заключенным под ним позволь вздохнуть ты керастам![244] Нам ты открой, что страшного шлем, что стыдного щит твой 260 Прячет, и похвалу осмелься снискать справедливу! Блеском ли мнишь ты стальным, воинственным златом добиться Хочешь награды красе? Ошиблась, свирепая, горько: В стали ужас сокрыт, на шлеме злато сияет, Кровь напоила меча рукоять; так мудрая носит Грозны отрады с собой и нравиться хочет Минерва! Молвишь, Юпитер отец твой?[245] Какая из наших наложниц Горе решилась себе породить? «Но матери, молвят, Нет у нее». О стыд богов![246] Оттого ли кичится Думы, приличные мужу, иметь, украшаясь прозваньем 270 Мужественной?[247] Ненавистная всем, богов изнуряет, Смертных ничтожит она. «Но она Маворсова», молвят. Так! ибо воев морит.[248] «Но Паллада». Да! с палевым ликом[249] Иль потому, что Палланту гортань рассекла она. Вкупе Цвет и губящая длань ей дают сим именем зваться. Ты же[250] — о грех! — своего утехами щедрая пола, Женщина больше, чем дал закон, сластолюбней, чем должно, О Венера, прийти за наградой красе ты дерзаешь? Или не ведаешь, с кем ты верстаешься? Впрочем, поверит Кто такому числу подобных Юноне? Единой 280 И несравненною я пребываю. Когда дальновидно Мир устрояла свой Природа,[251] супруг без супруги[252] Был — и с суровой брадой, едва зацветшей на лике, Был он еще, как рекла ему матерь Природа: «Что медлишь, Неба наследник?[253] Что ищешь, твоё: днесь связана кровью — Будет и лаской;[254] сестра — и будет супругой. Едина; Избранная из многих тебе,[255] однако едина; Сходных которой земля не упомнит, не видели звезды; Плод несравненный она принесет».[256] И в объятия брата, Судьбам противящуюсь, меня привела. И, желанье 290 Зная свое, он сестру соделал общницей скиптра. Пусть же моей красоте Эрицина[257] вызов бросает — Избрана я женой Юпитеру. Или пафосска Стать ей богиня могла? Отчего бы и нет! Родилася Славно, из пенных пучин сгустившись, из ятр отсеченных.[258] Дать готовясь Юпитеру чад, и тебе бы, о Маворс,[259] И всему свету б она рожала; с ней неба наследник Низменным бы осквернил златое царство металлом — И не умевший стяжать ни намеками Феба, ни сетью Мстительною[260] ни спокойную ночь, ни супружнюю верность, 300 Леностней средств бы искал Лемносец отмстить за чужую Скверну[261] и о своей уже не вздыхал бы любови. О фригийце смолчу[262] — кто утех ее славных не знает? «Но златая, любезная, кроткая».[263] Кроткая строит Козни, любезная бед, златая ищет дарений. Прежде, помню я, власть прекословить Юпитеру[264] нашей Только была. Где тогда обреталась Венера? Пришла ли Третьей она? Где Паллада? Четвертая, коли б позвали? Только одна пред судом Тиресия стала Юнона. Но умолкаю.[265] Смотри, фригиец, как можно Юноны 310 Милость обресть, несущей скиптр, дарующей злато. Мир дивится столь пышной казне, столь могучие царства Людям кометы[266] дают: выбирай же скипетр и земли! Что ни начнешь, какие ни примешь решенья, Юнона — Знаешь — Юпитеру вечно мила:[267] верша над Юноной Суд, Юпитеров суд не презри». Вещая надменно, Царственный облик она хранит, черты горделивы К речи прибавив своей, гнушаяся видом молящим. Идет пред общий взор Паллада, второй начиная Речи держать, в своем несомненно уверена деле, 320 Из плодоносной груди износя священные речи:[268] Речь Паллады «Велия матерь богов (не оспорю), жена Громовержца (Не позавидую) всю мою, славный фригиец,[269] заслугу, Сколько ни есть, истребила. Свидетельствуюсь я Олимпом, Морем, землею: мне и не мнилося, что при оружье В бой словесный грядут богини: болтливого пола Здесь я стыжусь, здесь меньше могу, чем женщина может: Марс мне ведом иной. Позорна победа, коль славы Больше победника взял побежденный, — нашим триумфам Честь неизвестна сия. Но к чему царица витийством 330 Клонит своим? Богиня она — уступаю: и даже Высшая всех. Раздавать десницею могущею скиптры, Общницей быть Юпитеру — в сем не стязаюсь. Владеет Пусть она тем, чем кичится: меня ж скуднейшая слава — Если тут саны нужны — украшает: но коль меня нудят Вспомнить славу свою — не без дарований Минерва! Коль о моей красоте, о родителе или о нравах Спросят — в чувствах царит стыдливость, Юпитер отец мой, Лик мой очам судии предстоит. Краса, родовитость, Нравов убранство — не здесь ли они? Коль богини отрадой 340 Брачною, веном своим и детьми обыкли хвалиться, Девство усладою мне одно, не терпящее срама; Брачным одрам не вредит,[270] мужей не печется застигнуть. Славный Парис! моим браням мужи, моей пряже девицы И лавроносны моим прилежат песнопеньям пииты. Оба племени[271] мне утехой, и всем я любезна. Что ж я об этом пекусь, что к хвале стараюсь прибавить? Нравов моих недостойно, я мню, и приемов стыдливых Столько себя похвалять: своих достоинств разносчик Славу бесславит[272] свою. Но поскольку днешняя тяжба 350 Доблестию и виной ополчилась, послушай Минерву, Боле в молчанье заслуг имущую, чем в самохвальстве! Царством подвижным когда был мир потоплен старинный[273] И все пятна земли волною отмстительной стерты, С солнцем Верность взошла; а вскоре и прочая доблесть, В бегстве издавна, землей оскорбленная грешною, в лучший Мир возвращается: тут неспешное Благоразумье, Победоносно Терпенье и милостиво Благочестье, Скромность веселая и Простота неистомная, Ревность, Трезвая в деле, бедой никакой не колеблема Стойкость; 360 Странникам милая Тишь[274] и страж вселенной, Согласье, Правды и Прямоты оплот.[275] Без защиты стояли Сестры, имущие зреть весь народ и Девкалиона, И призывали вождя, зане не казалось спокойным Поприще их и, хоть изгнаны все были Фурии в Тартар, Страх оставался. И вот, породить готово Минерву,[276] Восколебалось чело Юпитера: все возгремели, Бурно кружась, небеса, и радостнее не бывало Дня для богов.[277] От отца такового приявши рожденье, Путь открывает богам, изженяет Дир[278] и чудовищ, 370 Доблестей страж,[279] предваряющая их движенье Паллада. Вот Юнониной брани предмет; ты зришь, дарданиец, Мощную Марсом Минерву, чья длань умела грозливу Флегру сломить. Я зрела — о том рассказать ли? Но все мы Знаем, как изнурены Энцеладовым пылом Циклопы, Сотню колчанов и стрел Ниобиных презрел сторукий Враг, как неба искал Тифоэй, задыхавшегось Марса Одолевая.[280] В тот час где Маворсова зрелась Юнона?[281] Хоть числом бы могла пособить, подступила б поближе, Ради скиптров своих ополчась![282] Почти на небесном 380 Ложе с Дитом своим обнималась уже Персефона, Как напоследок, с одров боязливых Сатурния прянув, Так вопиет: «О Паллада! увы нашим судьбам![283] что медлишь? Нас теснят!» Я пришла. Медузы, Горгониной девы[284] Мощь понимала она, понимала, что злато сияет, Сильно не блеском одним, когда небо, скиптр и пенаты Робкой вернули мы. Пусть теперь она неблагодарна: Наше деянье — и царство ее,[285] и с Юпитером мирный Сон! Но когда поборать я бессильному стала Олимпу, Тут и “богиней” меня, и “мужественной” нарекали.[286] 390 Вами свидетельствуюсь, о боги, в коликих дерзаньях Грудь и глава трудились мои», — и их обнажает,[287] К небу очи воздев. «Вот стыд, вот ужас шелома И щита, вот Юнонин укор.[288] Родил ли керастов Вышний Юпитер? Кому поношения мечет, пусть вспомнит И пощадит богиня своих. Рожден был могучий Ею Вулкан — пускай: не завидую, что со стопою Слабой на брань он грядет, что кует он цепи искусно». Так речет и, косой метнувши взор на Венеру, Молвит вновь: «О дела, достойные смеха пиитов! 400 Вот, порождает слова, имена вращает,[289] безделки Дев Пиерид перенять и наши не брезгая листья. Худо ж училась она иль память слабее, чем должно.[290] Имя Палладе пришло от «паленицы», но с высокой Блеском заслуги едва сравнится славное имя.[291] Славный Парис — для чего изливаю, докучная, истин Множество, славой дышу, расточая слова? оскорбила, Может, богов я: но вслед за примером иду;[292] подневольный Грех извинителен. Речь недостойную внял ты Юноны — Но умолкаю.[293] Рекла — признаюсь и скорблю — горделиво 410 Я, но неложно. Триумфов красы, изнеженной славы[294] Я не ищу, чтобы в низменных мне ослабнуть повадках, В подлых забавах. С таким обличьем дивным Венера, Ловчий людей, пусть цветет![295] Увы, добродетель исчезла! Если бы боги судили меня! Воздвигает Киприда Брани на всех, побежденным мила, и кичится, что власти Мир подвергла своей. Сколь редка секира златая,[296] Сколь к добронравью любовь! Раздробляет сердечную крепость Сладостный яд,[297] любезная топь, безумие льстиво, Нежное зло, веселый недуг. Так жаждет присвоить 420 Гибель продажная мир, Венера, на всех нападает, Стрелоносца обняв своего,[298] и, пример подавая, Марсу она и Вулкану родит.[299] Быв скромнее когда-то, Смертных довольствуясь гнуть под ярмо, не гнала она звезды[300] В сети и в стадо свое, не разила кротким перуном Бога перунов,[301] и Кинфий еще на пламень сильнейший Во изумленье не зрел, и страсть Трезубца в ту пору Не закипала среди пучин, и мог справедливо Зваться Свободным Вакх.[302] О стыд! Эгеоново чадо, Местница поздня,[303] богов донимает, неба взыскует, 430 С хладным изверженная отцом,[304] лишенным срамного… Рдеюсь я продолжать. И меня, упорна, всемощна, Подлинно, тщилась прельстить Венера: но отступила, Ибо я стереглась; будь бы мир проницателен так же! Сколь ее ласков обман! Но всех свирепей учтивый Враг. С лукавым лицом,[305] помощницею притворяясь, В скорбь превращает любовь, расторгает меж градов союзы, Тверди крушит она, всё во внезапного Марса ввергает. Рати соступятся — тотчас она отступает;[306] в кипенье Брани она холодна. Тут оружье помощник: Паллада 440 Служит, Венеру ж корят. Ее промысел гнусен: стрекает Кротких, крепких она бессилит и тянет в добычу Мир, которому шла добычей. Проступок взаимный Во обоюдном стыде утешенье достойное видит. В ясный вид не могу многоликого втиснуть Протея — Все перемены исчесть, весь запутанный норов Венеры Я не примусь.[307] Довольно того, коль, по неким намекам Узнана, не обольстит беспечных. Но скажет ли кто-то, Что не предупрежден, коль примером ему вся вселенна? О Приамид величайший, коль я прославляюсь во всякой 450 Храбрости Марса, тканье Арахны, учености Клио,[308] Коли длани твоей будут нужны даренья Минервы,[309] Коль вам заступа нужна, коль в вашей Палладиум блещет Крепости, коль за красу достойна дева награды, Мание дай и, судья, судьбу Илиона не презри!»[310] Кончила. Вид храня, ее мыслям и речи приличный, Веждами вкруг поведя, садится. Встает тут Венера, Осью привезена идалийской, и глас разрешает С некою скорбью, но взором тиха и челом безмятежна: Речь Венеры «В коих, увы! племенах, Сатурна свободная дочерь, 460 Я изгнанье сложу? Кто дружен мне и любезен, Если, богам ненавистна, брожу, коль, неба беглянка, Следую судьбам моим? Но вы, в сем мире счастливом Бодрою верой дыша, вы, кому не свойственна зависть: Коли добра и мягка, никому не тяжка я, Диона,[311] Взвесьте, что с делом моим приключилось, отколе волненье, Грозы отколь! С той поры, как свет узрела впервые, Я утешала людей, гнетущи труды облегчая,[312] В тягостных я их жалела бедах. И мужи благодарны Храмы общественны мне возвели, и снискала я ладан. 470 Вот и вражде, и гневу вина. Пожалейте хотя бы Вы, к кому я изгнанницей мчусь! Обвиняема небом, Мир, где жила я, молю: своего гражданина спасите! Юности цвет, о Парис, упованье мое! говоривших Не упрекну я богинь;[313] ведь кто порицать бы решился Лад их священный иль с ним состязаться? Но истину молвить Коль мне позволено — ты, прославленный юноша, знаешь Всю событий чреду и основу нынешней тяжбы, Все изложившим ты внял их речам. Свидетельством лика, Красноречьем чела, очей суждением должно 480 Спор наш было решить. Так что ж здесь гремит откровенность Вооруженная?[314] Будь она мягче, будь и стыдливей, Дщерью Юпитеровой и девой Тритонию можно Было бы чтить. «Но зовется по праву из Муз величайшей».[315] Не отрицаю — ей нет в искусстве вымысла равных; Пишущих ложь наставляет она, наставляет покорным Слухом играть и водить в суетах незрячий рассудок; В темных намеках когда, напыщаясь изысканным вздором, Речь о Филлиде ведет, Гипсипиле,[316] о наших сраженьях, Басни продажны ее украшаются лавром священным. 490 Если ж для нынешних битв столь гнусная вымысла вольность[317] Ей пригодилась, хотя б надлежит провести различенье — Кто, что, зачем! Ведь даже хотя б совершенной из мозга Вышла Юпитерова, но глаголом хладным и стыдным Девичью славу свою разрушает ученая дева. Пусть, оружье схватив, домогается мужеской славы[318] Будет Венера довольна своим. Пусть грозится кичливо — Я смиренно стерплю. Пускай росящие кровью Стяги победно несет: без убийства наши триумфы. Иль оттого, что с природой не бьюсь, на меня нападают? 500 Нежной с Анхизом быв,[319] своему изменила ль я полу? Я родила: кому то вредит? Купидон мой в светилах, В Фригии ваш обитает Эней: ужель то провинность? Эту-то гибель богам устрояет и миру[320] Венера? Это людям мой дар и богам! И немужня Паллада Нрав порицает Венеры достойной? Она ль не любезна[321] О, любезна мужам, коих Марсом морит.[322] А почтенна ль Девам, чей презрела пол? Богов ли мирных достойна, Коих за косность и трусость корит?[323] Так на всех нападает, Дротом готовая всем угодить, дружелюбна со всеми. 510 «Дева она». — То Аглавра и змий отрицает сокрытый.[324] Но умолкаю.[325] «Но лик ее силен». В волнах отраженны Щеки надутые с тем не согласны. «Крепка она в битве». То, чем владеть она мнит, — не её; в могуществе мнимом Кратко веселье, но долог позор; по кратком блаженстве Станет убогой, скорбя непрестанно, заемная слава.[326] Твердо ведали встарь, что богов могучие брани Не единая длань совершала,[327] и лавры наградой Были для всех. «Но Персеевой сень Горгоны[328] победно Славу и честь невоинственного исторгла Олимпа»: 520 Молвит так о себе Паллада. И должно ей верить:[329] Верь же, Парис! Достоверно сие и фастов достойно: Феба сильней явилась жена, Юпитера, Марса, Марса — когда б моего!..[330] К твоим во мне внукам, Юнона, Зависти нет — если столь ты достойна — и не позорно Чтить средь родичей мне Минерву. С толикой подмогой,[331] Если бы судьбы сему попустили, могла бы Диона Матерью змеям не быть,[332] и изгнанника бедного в граде, Клубы свивая свои, следа не чертила бы дочерь Марса Гармония.[333] Зрела сама, я сама, нечестиво 530 Люд истребленный, ее порожденье».[334] Так молвив, слезящий Лик преклоняет и вновь, воспалившися, речь предприемлет: «Судьбы я не корю; но зависти должно страшиться Горних богов. Под звездой зачала благосклонной Семела,[335] Полная богом, чтоб бога родить, и дмилася десять Месяцев, как, восприяв личину сурову, Юнона Входит, совет подает, исчезает. Зачем она вяжет Клятвой, доверчивая, Юпитера? В дальних дорогах Стойкая верность, о Кадм, и скитания долгие этот Дар заслужили? Сестры как свершилась татьба[336] и Юноне 540 Вдовой ты тщился вернуть Юпитера — се, одаряет Скорбью тебя, на твоих она чад ополчается огнем. Пусть же ликует! в таких божество морщливое славу Ищет триумфах! Она, воружася тростью дрожащей, Верный кормилицы вид восприемлет: ведь прочее можно Изобразить без труда: седые виски наготове, Всходят морщины на лик: ей старость скрывать было должно, А не подделывать. Если б сие состязанье в красотах Властная та разделить с Дионой явилась Бероя! Громкий бы вызвала смех подражательница-обезьяна.[337] 550 Ищешь Европу зачем, коль Юпитер в зятьях, о Агенор? Кража заслужена ей; нужда извинением вору Вкупе с желаньем отраднейших ласк. В одиночестве частом Пусть обвиняет себя супруга Юпитера. В прочном Браке,[338] под добрым жила б она знаменьем, если б скреплялся Боле союз их красой, чем речами. Презренна, болтлива, Дерзка, бесчестит жена законного нравы супруга.[339] «Но сестра и жена Юпитера».[340] Прибыль одна лишь: Грех жены искупает сестра. «Господствует в высях»: Но на престоле отца, и ликует в супружеских звездах[341] 560 В силу рожденья она — не брака. Златой был когда-то Старец,[342] чьей дщерью слыву, и был он наследник единый, И не вращалась еще во жребийной урне вселенна: Равной Минерве была[343] благочестная отрасль Сатурна Или хотя б не в изгнанье еще. Когда же разделилось Царство меж трех владык, тройчатому миру Венера Общей царицей пришла: что с Юпитером делит Юнона, Делит с Тритоном, с самим Юпитером, с Дитом Диона; Сила моя, не доволяся зреть послушность в светилах, Тартар смягчает и хлябь умиряет. Пучин благочестный 570 Сонм,[344] о богини, сестры злодеяние вашей простите, Если род таковой — злодеянье; ты ж, местница сильна, Властна Фетида![345] твоих небес, изринув Юнону, Требуй и пламенников похищенных. Любовницу выгнав, Уж не тревожному ты придешь родить Громовержцу, Веры судьбам не дашь. Расточит Сатурния плату За красоту, расточит все богатства. Купить не пришла бы Блеска она, будь дома красна. Твой нрав, дарданиец, Плохо поняв, подкупить тебя мнит: тот златом не льстится,[346] Кто беспристрастья славу стяжал.[347] Быкам победившим 580 Прежде явленная, честность сия подвешенным чашам Свой приговор не продаст, не забудет древния правды. Ей ли,[348] любезный Парис, наслаждаться победничьим титлом, Кто Гесионы слезам, току отческой крови виною, Ей, что слала своего стрелу Алкида[349] в твердыню, Ратная дева,[350] твою? Где тогда ты, кичащаясь браньми, Судьбы где были? Свершил и фригиец похищенный больше: Кубки у дщери забрал и одр у богини, отмститель Кроткий за жесточь, богам и досель на Олимпе он кравчий. Азии цвет,[351] богов и царей досточтимая отрасль, 590 Труд мой и слава моя — не в том, чтоб нестойкие строки Ткать, ни трепетных дев к пряденью урочному нудить,[352] Феб совместником мне не бывал,[353] не была и Арахна; Нити и стопы сии пусть тебе Паллада сбывает. Боги — признаю — легко дары и приязнь обещают И подают их: но что казна, оружье и царства Мощному мужу, чей скиптр над пространнейшей частию мира,[354] Фригия чьею казной, чьей ратью — дарданское племя? Если же должно одра исцелить державного скудость, Если сила и скиптр — ничто без супруги любезной, 600 Дар Венеры прими, которым Спарта гордится, Дар, коим зваться желает Юнона и быть им — Минерва! Что же я медлю? Узнай потаенную ближе Диону: Тяжбу пред всеми свою оглашу; нагие открою Перси: в сем виде средь звезд под водительством шествую Феба,[355] В сем я обличье зарю вывожу. Ущедри, прекрасный, Ту, что достойна, и лик, твоему подобный, не презри!» Молвив, ризу она свергает и вид свой являет: Наги плеча, беспокровная грудь,[356] и весь ее облик Блещет. Венере триумф уступив, стыдятся богини». 610 «Мститель фригиец, внемли:[357] ободряет унылых Венера. С верою сей согласен мой сон, и вправду имеют Вес сновиденья.[358] Иду за судьбой. Подчинитесь Дионе, Властной окончить и плач граждан, и смех супостата!»

КНИГА ТРЕТЬЯ, О ПОХИЩЕНИИ ЕЛЕНЫ

Думы безмолвные их разрешаются плеском всеобщим,[359] Двор, народ и сенат запевают пеан идалийский.[360] Тот молит судьбы, иной — богов, но общая в каждом Гласе и сердце хвала Венере. Тучная всюду Кровь бежит; отдают обреченные праздности нивы В жертву быков;[361] овдовев, об увенчанном муже[362] возносит Стон Инахида и чад похищенных, печальная, ищет. Трапезу пышну богам уготовать радея, вельможи Неутолимый огонь для святых служителей взводят; 10 На олтарях, фимиам возгнетших, вся дышит Панхея,[363] Дабы купить продажных богов. Бедняк же кадилом,[364] Бога достойным Царя, Громовержцу нашему ценным, — Чистой душою вершит с честными моленьями жертву. Выше других имущий воздеть беспрепятственный пламень, Нагромождают из груд цветочных костер государя, Взор поражая людской. Вдали олтарей сих курится Жертва жестокая, кровь; возливает сладость Венере Вождь, ей влагу струя Аристееву, ток Мелибеев, Вкус Икариев ей, изнуренного Феникса масти.[365] 20 Листьем власы увязав, вкруг святого отца по веленью Став, илионские девы точат пенящиесь млеком Чаши[366] в яркий огонь; и сам государь, услужая, Тук гиблейский берет,[367] такой предваряя молитвой: «Мощная людям богиня,[368] услада всевластная горним, Истая отрасль богов, Тритона нашего чадо, О благая Венера! На пир коль тебя призывает Урна Фетиды, нектар бессмертных иль элисийский Мак, ты к нашим дарам голубей направи послушных, Соты сии удостой! Не мене, чем смертна секира,[369] 30 Жертвы любезны тебе благочестные. Если достойны Наши святыни, приди, пития да возляжешь отведать! Пышут стократным пускай фимиамом киферские кручи,[370] Пусть идалийская дебрь сплетает напевы, а в кипрских Высях пестры цветы возрастают: киферски куренья, Птиц идалийских, кипрский тимьян Пергам одолеет! Ради заслуг сих придай, Диона почтенная, верность Бывшим виденьям, супруга воспомни,[371] яви благосклонность, Дом опустелый утешь![372] Не о том прошу я бесстыдно, Чтоб судия твой успел похитить дев инахийских: 40 Пусть, Гесиону стяжав, удалится.[373] Тритония, верно, Не воспятит, и Сатурнова дщерь[374] к сей татьбе преклонится. Встарь азийская (что ж всем известную скорбь вспоминаю?) Славна держава была, и был фригиец пеласгам Страшен. Днесь кости легли иначе. Но призри, богиня, Милость яви Энеадам твоим!»[375] Так молвив, он в пламень Клонит гиблейский тук — и, клубяся, гладные звезды Благоуханными пар курениями утоляет. Пророчество Гелена Вот уж мольбам и обрядам конец; усталый склоняет Пламень верхи; но в иную Гелен ввергается пылкость[376] 50 И, в пылающу грудь исступленного бога приявший, Он, треножников ярь вместив в словесное русло, Так начинает: «О род, предведенья чуждый,[377] фригийцы! Хищник куда наш отбыть затевает? Какая коснулась Брега ладья, что вернется сюда потопить нашу Трою? Противустаньте, вожди!» Скончал он прерывисты речи: Больше, чем прежде, смутив нерешительных, прямо поносит Он Деифоба: ему доверяют вполне,[378] он понудить Может один — Венеры послушаться, плыть на хищенье Жен лаконских, ждать помощи горней. «Что за надежда 60 Грешная? — молвит. — Защита богов, могущество неба Гнусный вам путь учредит, заступленье хищникам явит? Славный Парис, иных сотоварищей в зле прибери ты, Новый себе измысли ты сон! Обмануть не умеют Те, кто обмануты быть не могут».[379] Несносны глаголы Эти Троилу:[380] душой он неистов, алчен до брани, Меч советник ему. «Из братьев трусливейший, — молвит, — Ты, осужденный на мрак пещеры болтливой,[381] отыди, Прочь, говорю, и всегда, как чернь обмануть ты захочешь, Бога изобретай! Не такой Аполлон нам известен. 70 Пустится в путь Александр — и хотя бы кумская старость,[382] Или ливийский баран, иль Хаонии птица взыграет, С поприща он не свернет. Пойдет и воротит несчастну — Пусть и не хочешь ты — нам Гесиону». Пылкая плещет Чернь, пожеланьям вождя послушна, воздвигнуть волненья, Кои бессильна унять, готова: предведенья чужда, Дерзкая, страха коль нет в настоящем. У всех лишь оружье, В мыслях оружье, и в ум то и дело Арго им вплывает, Рухнувший Лаомедонт и позор неотмщенного града, И гремят они вновь: «Доколе, о вольная младость, 80 О Дарданска Юпитера ветвь, нам терпеть без отмщенья Стольких старцев гортань обагренну, родителей стольких Срубленну выю рукой аргивской? Того не судила Атропос злая, чтоб мы такую судьбу претерпели — Мстителя не обрести. Коль гнев божества заслужила Троя печальная снесть,[383] так по Феба суду подобает Кара своя и микенских пиров ужасному яству. В путь же: Венера и с ней Аполлон, правдивейший авгур, Брань нам велят, и во прах низложившим братнюю крепость[384] Требуют легки пути отворить с воеводой фригийским. 90 Страх ваш отколь, отколе ваш страх, о мужи? Облеченный В Несса,[385] Тиринфий ушел во пламень: нет боле для страха Главной вины. Живет, Геркулесу равный, наш Гектор, Се наш род нам отвагу вдохнет.[386] Коль первый пеласгам Лавр, справедливо ждать фригиянам пальмы вторыя И возвращенья наших богов. О славные чада, Вы оплачьте хотя б отцов убиенных гортани! Вас, приносит кому обида обильная слезы, Вас благочестье зовет ополченное». Пророчество Панфа Так они молят, Длань простирая, когда им Панф в недужные уши 100 Древни угрозы судеб всевает; то, что исторгнул Из святилищ самих родитель Евфорб,[387] возвещает Сын его средь толпы: «Обречен Пергам от аргивян Рухнуть, коли во град фригийский внидет Елена». Стали иными мненья вождей, изменилися клики Черни. Сколь прежних слабей убеждают новые речи![388] Боги ясней в том, что Панф напомнил о будущем, нежель В том, что Гелен провещал. Но язвит Гесиона Приаму Смутные думы: богам докучает, им внемлет, готовый[389] Вдаться в обман, он судьбе уступает, судьбу отвергая,[390] 110 И — «Скажи, — говорит, — скажи ты о судьбах иначе, О Антенор, вспомяни, что сбылось! Подобает былому Быть неизменным; но то, что грядет, — переменчиво. Терпим То мы, что знамений всех угрожающих тяжче: залитый Кровью Пергам, и слезы невест, и родителей пени. Что ты узрел, возвести, фригийскую дочерь[391] искавший, И что стерпел на стезе, прибавь к злосчастьям толь многим! Сим пусть уступят речам исступленного капища басни; Истина лучший совет пусть подаст. Быть прежде откажет Жгучим огонь,[392] текучей волна и веющим воздух, 120 Нежель безумие путь достойный укажет». Так молвил; «Граждане, — тот говорит, — повторить мне трудов моих должно Повесть.[393] Забылась ли, хоть не стара? В свидетельствах жалоб Нужды нет: царство само о коварстве и бранях вещает. Город видели мы, плодовитый на граждан достойных, Вождь владычил другой, и еще Илион аргивянам Не уступил. Ужель чредою бед пробежало Быстро забвенье, тоску прекратив протяженного горя, Долгих печалей снести не умея?[394] Нет, славная младость! От ненавистного ум коль хотите избавить унынья, 130 Длань воружите — и в бой![395] За Фортуной следовать должно, Коль непростывшая скорбь вожделеет свершений преславных. Медлить в великом нельзя: сломит страх непоспешную ярость. Храмы тебе не велят, и коснишь? Конечно, забота Мучит богов — тайники времен тревожить немые,[396] Взвешивая премены вещей. Течение судеб Непреткновенно. Беду коль фригийцам верную Парка Жалким назначила, пусть погибнем от Марса; а если Дастся триумф, умалит малодушна победа заслугу. Как обмануть вас легко! открыть коль позволено правду — 140 Вышних я козни проник. Аполлон Лернейский[397] тревожит Наших пернатых — и бед, которы сулит Дарданидам, Сам для своих опасается он. Обманно глаголя, Препоясанных на брань отвратить он печется фригиян. Вы, однако ж, дела, сильнейшие всяких гаданий, Взвесьте: во пламень, ему дарованный, облекся Тиринфий,[398] Два Эакида[399] уже состарели, и страх не внушает Отрок иль дева, Ахилл,[400] которым судьбы грозятся. Зрел я, мужи, сам зрел их мужей и стены, и зрел я Грады — но хладных ничто не пробудит. Так что ж, ратоборцы! 150 Выи готовьте свои под ярмо и, презрев триумфы, Меч победительный вы врагам-вещунам[401] передайте!» Речью он доблесть в мужах воспалил; отгоняют любую Набожность прочь. Уступает Гелен и грозную навязь[402] Съемлет с чела и судьбу укоряет, слезами залившись. Отбытие Париса на похищение Елены Пастырь Парис[403] им вождем избирается — древле пришелец В царстве, а днесь наследник царев; нет пользы, что градом Пламенник был осужден роковой, когда Киссеиду Огненный сон уязвил чреватую; вырос высоко Пламень старинный, сполна сбывается смысл прорицаний. 160 Идет веленьем судеб похитить данайскую дочерь В путь дарданиец и, чтоб одолеть соблазном ахеян,[404] Прячет обман. Над ольхой[405] ссеченной зубцы не восходят Стен подозрительных; флот его неисчетный по волнам В миролюбивом бредет убранстве; носит оливу Царска сосна пред собой: похищенная напоследок У исступленного галла-скопца (не без воли Кибебы),[406] Звукам дивится она, которы ярятся на бреге. Пышный убор на ней,[407] какого достигло искусство После долгих трудов: сияют борта, начертаньми 170 Гордыми распещрены; облекается великолепным Тиром нос и Тагом[408] корма, вздымается мачта Блеском индийским, лиет кипарис аромат свой на банки, Парусом правя. Стязаются ветры, кто сможет изгибом Чермным распущенные напружить ветрила: но нежны Манит Зефиры слететься к челну изваянье Дионы. Уж наступал назначенный день, как в глубокие волны Ввергнуться флот вожделел; и вот избранная младость, Служащая Приамиду вождю, по берегу бурным Носится бегом: сия загорелась в странниках пылкость: 180 Глас напрерыв их гремит, и шум подъемлется смутный. Без промедленья, ведя набатеев сонм ополченный, Гектор[409] клевретам своим фригийским пуститься лазурью Брату на помощь велит; ладьи поспешают наполнить При Деифобе вожде пеонийцы; и даже Дионы Чаянье, Анхизиад,[410] с помощным Полидамантом Рати выводит свои. Уж влекла песок раздробленный В море армада, рамен и дланей движима силой, Как наконец, святилища с воплем покинув, Кассандра Судьбы являет, смутив фригиян. Но медлящий гонит 190 Лахесис лютая флот, со дна исторгнувши цепки Якори, и в паруса ударяет буйственным вихрем. Челны свои сочетал с союзною ратью последним[411] Вор роковой, многократ и впустую Приамом молимый, Чтоб с победившим врагом речей он не вел безрассудных, Чтоб, Гесиону стяжав, удалился; коль пленницу волей Не отдадут, пусть грозится войной. Так его наставляет, В помощь фригийцев суля послать, коль явится вестник. Перед очами когда показалась Парису Кифера, Случаем неким вершил, деля отечески воды, 200 К Нестору путь свой Атрид:[412] сосну симоисскую видя, Мыслит он, кто, куда и откуда;[413] и в изумленье Оба вперяют царя свой взор в чужие ветрила. Вот как прилежно судьба сплетенье вещей устрояет: Входит враг — Менелай уходит; лаконцев двойчатых Взявши вождями себе, Агамемнонов град Гермиона[414] Видеть отправилась, зреть вожделея матерь вторую; Прочий стекся народ в достославный Аргос, Юноне Празднество там совершить; опустело море, лишился Край тот мужей. Так всему, что прийти хотело, дорогу 210 Случай могущий открыл и победоносна Диона. Скалы простерши свои, поднимается остров стремнистый, Миртоносящей удел богини;[415] нижняя скрыта В тайном укрытии часть; кривизной отступающей легши,[416] Гавань глубоку она скрывает. Спокойному брегу Вверившись, гонит челны фригийская младость; и кровью Жертвенной сам олтари Латоиды соседни владыка Поит, и щедрою он секирою множит даренья. По киферским стремглав молва пускается градам,[417] Что пришел Парис Приамид, и народ, отовсюду 220 Сшедшися, полнит притон. Но лаконянка с ликом прекрасным, Чтобы незнаемых зреть мужей, стопы обращает К брегу и входит в Гелею она, обращенную к морю.[418] Как известился Парис о присутстве Елены, армаду Он покидает и, вверясь красе, на лик свой надежен, Шаг направляя туда и сюда, вослед Тиндариде, Праздну сплетая стезю в блуждании неутомимом, Ревностны взгляды он на нее устремляет, взаимный Пламень вздувает и вмиг плененной владеет любовью. Ибо, не слишком скор и не медлен в беге чрезмерно, 230 Поступь степенну к красе прибавляет, широкие плечи, Выспрь вознесенну главу. До песка докасаясь стопою Тихой, к лаконянке он стремит изумленные очи И позабыту ходьбу обрывает; боясь показаться Ей подозрительным, прочь поспешливый взор он отводит, Словно дивяся всему, что ни видит. Она, же, являя Большую скромность, косвенный взгляд посылает и полуулыбку Уст; хотелося б ей и ланиты, и перси нагие Взорам явить, но стыдливость ее, наставник суровый, Чувства смиряет порыв, и недужное мучится сердце 240 Смутной боязнью. Парис замечает, пылает, дерзает;[419] Легкой корысти ему являет примету сулитель Щедрый, Амор. Вот и знак ему добрый, кивок благосклонный: Истолкователь и ясный премен сердечных свидетель, Глаз-соблазнитель[420] лепечет вступленье безмолвных желаний. Лишь Тиндарида красу чужестранного злата узрела Явственную и напитанные багрянкой ветрила, Уж не знает, как быть, уже готовая руки, Коль он попросит, подать, принужденья уж хочет. Но спутный Юноше сонм мешает просить. Не спеши же, о славный 250 Хищник! Подаст тебе длани она — победит длань златая. Боле казной, чем витийством, возьмешь. Во втором Цицероне Нужды нет, где богатство глаголет.[421] Твоей пособляет Даже Фортуна татьбе: град, ветер, лаконская дева — Голый, попутный, готовая[422] — служат затее. Зовется Место Гелея. Здесь крутою волной, возмущенна Вихрем прибрежным, дома ближайшие лижет пучина, Вержет в среду зыбей и в бездне их заключает. Сходные здесь олтари возвела Латониным детям[423] Древняя вера. Здесь ночь провести указует царица, 260 В бденьях ликуя святых, и первой сама горделивый Ищет храм и богов с обычным почтением молит. Слышит фригийский о сем сластолюбец; его безрассудну Мысль одобряет, дает ему доступ к предмету желаний, Вящий успех Венера сулит. Супругу похитить, Мирный ограбить алтарь решает он, как победитель. И столь великая ум необузданный похоть колеблет, Что нестерпим для него медлительный вечер — и мнит он, Что ревнивый Титан его завидует счастью. Похищение Елены Западные поразил лучом увядающим волны 270 Феб, и искал мореход посреди пучины сиянья Звезд; земля, и воздух, и понт, и высоты с уходом Бога усыплены; угаснул их шум; умолкало Всё повсеместно, клонясь во праздность нежной дремоты. Но в благосклонной ночи Парис обретая отвагу, Волю богов отлагать не желает; идя за Венерой, Первым он в хоровод невоинственный,[424] в слабые толпы Вооруженну тропу торит,[425] взмущая, свирепый, Храмы веселы. О странник! Гимен и супружества святость, Гостеприимство ль тебя не уймет и защитник суровый — 280 Бог, отмститель обид? Беспечная, всё без оглядки Презрев, Венера, к стыду ничуть не питая почтенья, К сласти летит и греху. Похищает лаконскую деву (Руки тянет она и зовет его с видом веселым)[426] Муж дарданский — иль сам похищен.[427] Гордись же корыстью, Хищник, твоей, но богов вспомяни! По многих невзгодах[428] Гибель наживши, ты вспять обращаешься, матери мчишь ты Факел, который она не желала рожать.[429] Обреченный, Ты и не знаешь, смертей и смут сколь много в бегущих Стругах везешь. А ты, Геркулесовой влаги тлетворней,[430] 290 Беллерофонтова жарче огня, погожего неба Не надежнее, одр супружеский, Ледина дочерь, Бросив, чтоб презренный муж искал тебя снова и снова, Мчишься, похищенной ввек не бывав. Лилибейская заверть,[431] Лай сикулийский, мель ливийская, то, что во всяком Море ярится, — сюда да прихлынет, волны слиявши, Воды сии возмутит, разорвет отмстительным вихрем Ласки их первые глубь морская! дает измениться Грешникам кара,[432] дела запретны разящая быстро. Прервана тишь, и, возмущено зловещею голкой, 300 Пьет в неведенье крики тревожны безмолвье ночное; Вслушавшись, где раздается сей гром и отколе волненье, Граждане, вооружась, к двойчатым святилищам идут. Лиры разбиты и стонущи там, из попранной чаши Бога разлитого[433] зрят и светильники, кои лишились Свеч, и каплющия лампады стекло раздробленно. Тут, дивясь, от какой безвестной напасти обряды Смолкли веселы, вина прервала какая заботы Набожности, приметы борьбы они видят на бреге И оглашают весь понт: «Куда, обольститель коварный, 310 Гостеприимства ругатель,[434] идешь? Отплатил ты достойно, Царский одр обобрав?» Возмутившись, толпа благородна Звон оружья подъемлет; с осталой ватагою слившись, Против фригиян идут: а те развертывать парус Не престают, готовя побег, зане не желают В брани десницы сплести, презирая жалкую битву. Слава одна наконец побуждает их на плененных Гордую длань наложить: показать готовится каждый Свой трофей, для себя иль граждан, иль девиц похищая. Возвращение Парисово Се он шествует вспять, венца пафосска листвою 320 Кудри победно увить заслужив; зайдя на Тенедос, Деву лаконскую тать утешает, не столь уж отважну, Вспомнившую наконец об отчизне. Но хитрый любовник, Зыбку приязнь любодейки крепя обещаньями, мнимый Страх унимая, слоновую кость громоздит ей индийску, Смолы сабейски, поток Мидасов и серскую волну.[435] Пышностью Азии всей,[436] богатствами, кои рождает Воздуха сладость, морей прозрачность, земли плодовитость, Ложе податливое он купил, в объятья строптивы Вторгся и верность скрепил. Не только первой целует, 330 Но и лобзаний его не отводит Елена; налегши Грудью всей и лоно открыв, прижимаясь устами, Скрыту Венеру крадет; а когда его сникнет Диона[437] Тайные росы его несет соучастный им пурпур.[438] О преступленье! Могла ль, сквернейшая, сим вожделеньям Ты отсрочку давать? твое ждало сладострастье Лишь покупателя? Мощь удивительна нежного пола! Выгоды ради жена сдержала бездумную похоть, Радость дарить не спеша, пока не заплатят улыбке. Весть,[439] долетев, веселит фригиян; Приамов яснеет 340 Лик безмятежный, на нем приметно редеют морщины; Горе, недуг души, и зима из мыслей уходит Злая; желаний своих внимая вещаньям, он чает, Что Гесиону вернут, коль выдать Елену ахейцам. Гавань покинув, еще песков не коснулся сигейских Муж дарданский, как идет народ во сретенье, мнящий, Что заслужил он триумф. Те, гордой повозкой влекомы, В воздухе путь свой вершат;[440] другие, упасть не страшася, Скромною поступью ткут дорогу свою, удоволясь Службою ног, и — сколько у них к новостям прилежанья! — 350 Мчит, задыхаяся, чернь инахийскую видеть невесту, Презрев работы свои, ремесло кормящее бросив, Прибыль забывши искать, лишь бы красную зреть им добычу. Если ж кому в высоких плечах отказала и в стройной Шее скудная стать, забирается тот на высоку Кровлю или же, став на носки, изнуряет суставы, Скромным ростом своим в высоту протянуться стараясь. Распространившись, красы ее слава народ возбудила К соревнованью — узреть Елену. Она же стыдливо Лик свой несет, очами кругом не водя, оказуя 360 Скромность толпе благосклонной, ланит лучезарных смиряя Светлость румянцем своим. Пророчество Кассандры Когда, царевна-вещунья, Слышит верную весть Кассандра, что к ним воротился С чудищем уж роковым[441] Парис, с женою лаконской, Реет к треножникам с пеней она: говорливы подносит Ветви[442] к устам и, не зря вопрошавшая бога, выходит, Преисполнясь судьбой.[443] В пророческом зраке сияет Бога исторгнутый гнев, и его исступленная властность Слабые члены ее потрясает. Выей вращая, Плечи власами одев, со взором, сеющим пламень, 370 С быстрой пременой в чертах, то стекла она вдруг зеленее, То она пламенника багряней, то букса бледнее. В сонмища знати она с таковым вторгается буйно Видом и, трепетный шаг едва, хмельная, сдержавши, Так, Тиндариду узрев, начинает: «Не та ль ты юница,[444] Коя, на нову ступив пастьбу, отечески стойла Бросила, тож и супруга-быка, в нечестивый пустившись Бег, говорят, чтоб у нас женихов домогаться бесстыдно? Мужи, за дело! так бог вам велит[445] — огнем иль водою Пламенник материн[446] вы истребите, да не совершится 380 Гибель, пропетая мной!» И по кратких пенях стихает, И протяженный вздох отпускает бога на волю. Тут веселье в толпе цепенеет, и общий сникает Плеск. О, если б они пророческому покорились Распоряженью! Но гнев пробужденный подавлен почтеньем К их царю, и цепям предают недостойным Кассандру. Царь же Елене дает утешенье, вздохи стенящей От укоризн неожиданных он унимает и ярость Бурну пророчицы, речь, на попреки поспешную, хочет Он оправдать: глава-де безумная буйствовать нудит. 390 Без промедленья дворец убранством полнится пышным, По указанью царя украшен, и светоч постыдный Взносит Гимен-любодей. О, лучше б во мраке бездонном Скверна погрузла сия! Что пользы — титлом священным Гнусную связь осенить? Облекается тайная гнилость Лудой златой, овчиною волк, нарывы виссоном, Но от Молвы не укроется ложь.[447] Одна быть супругой Двум не способна: пока супружества первого в силе Верность, другому она не жена, но добыча постели. Приготовление греков к войне Катится тою порой по пределам греческим скорый 400 Плач и все рубежи, стяжавшие имя Европы,[448] Зыблет ратной молвой. В одном[449] уязвляются разом Все: оттого ль, что обида, царям нанесенная, жарче Воспламеняет народ, иль войну на царства наводит Зависть, иль каждого та печаль уязвляет, котора Выпасть могла и ему; то, свершенье чего б ослезили, Что претерпеть бы могли, оплакивают. И едина Дума у всех — пресечь ко греху такие влеченья, Страхом супружеский одр освятить. Указов не ждущий, Мчится поспешно народ; военный пламень родится 410 В душах трусливых, в отважных растет, и чернь безрассудно Алчет сражений. Идет опустелы утешить пенаты Сонм владык — и те, коих мыс воздвигает Малеи,[450] Коих Ларисса блюдет, коих Греция вся породила. Должно ли мне исчислять[451] — вслед гласу, что истину молвит, — Точной чредою все данаев мстительны рати, Все места, всех царей, и сколь многие зыблют пучину Струги? Однако ж Камен знаменитых, я мыслю, сей список[452] Может славы лишить, досаждая нежному слуху. Все ж, коль вниманье не вянет еще благосклонное, молвить 420 Вкратце хочу я о том и числа означить печатью Соединенье челнов: тут дважды один их, и дважды Сто, и десятью сто, браноносных, кои отвсюду Бухты Кекроповой зыбь зовет,[453] Аполлоновы волны. Рати сюда, оружье сюда приходит; отселе Флот военный отправится в путь: так верховныя власти Постановил указ, и вожди согласилися в этом. Потопление Кастора и Поллукса[454] Вот, разгласясь, фригийски дела поразили лаконских Мужей двойчатых: они закипают, стрекает их горе, Гнев обоих мутит. Не так скорбят в разоренном 430 Логове львы разъяренны, не так перунна перната[455] Над немого гнезда горюет незапною тишью. Без промедленья на струг восходят и, Лесбос покинув, Бурный покамест их дух и свежая ярость дерзают На неостывши дела.[456] Себе спутников не дожидаясь, Зыбкой стезею летит заботлива преданность.[457] Прямо Кастор правил; песков уж коснуться хотел илионских Гибель несущий челн. Но фригиян защитница, черна Ночь заступает им путь; ополченного воздуха ярость Свищет и вихрем двойным[458] на ветрила их нападает. 440 О сия преданность! ближе нее ни единая к Богу Доблесть не станет. О блеск нежнейший братской любови! Только одно несогласье могло меж братьев проникнуть — Розные страхи иметь: из них опасается каждый Смерти другого; колькрат на них ниспадает пучина, Бок заливая челна, обреченного в бездне погрузнуть, С поднятою головой нападенье пучины стремится Каждый первым приять, и оба так возглашают: «Злая Фетида, ко мне, ко мне, Тритон жесточайший, Грозы сии обрати, буруны великие двигни; 450 Но его ты, молю, пощади». Налетает впоследок Буйственный Нот, и для их корабля нет боле надежды: Ледины юноши тут, друг другу выи обвивши, Вместе рожденны тела в совместной кончине слагают.[459] Так перестань, Кекроповых стран тлетворная вольность, Производить приблудных богов![460] Не басней дается Небо, но доблестию неложной. В пучине слепою Ярью[461] потопленных ты на верхи возводишь небесны, Сходство с Юпитером им ты даешь. Коих пламень по ветру[462] Иль по волнам размыкал утес, достигшими мнишь ты 460 Звезд и обманываешь народны мольбы и куренья. Бурей проглоченным дав Тиндаридам небесные выси, Басня аттическая[463] восход Поллуксов с паденьем Кастора мнит сочетать, очерёдную смерть искупая. Но, отрицая в них божество, на обоих свирепа Мещет Атропос сеть, которой с недужными крепких, Грешного с чуждым вины, царей с бедняками равняет. Лесбос только один отрицает, что Ледина отрасль Судьбам сдалась; вослед пропавшим пустившись лаконцам, Ни у фригиян, однако же, их, ни средь волн не находит, 470 Мыслит, что боги они,[464] и в бесплодном почтении полнит Град божествами, олтарь куреньем, мрамором храмы. Так смехотворная вера[465] и мнения ложные бриттов Ждут Артура досель и будут ждать его вечно.

КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ, ОПИСАНИЕ ПРЕДВОДИТЕЛЕЙ

После того как Молва бранодушная по мигдонийским Градам военную весть разнесла, волнением грозным Варварство поражено, съединяет трепетны рати;[466] Все для Приама края восточные Марс поднимает. Первым послушливые фригийцам из Зелии рати Шлет свои Амфион, и Пандар лук свой союзный, Меч споборственный свой хватает Адраст. Собирает Отчий град Колофон Амфимаха в дорогу; ликийских Главк выводит сынов, Сарпедонов общник, на брани. 10 Марсолюбивые вслед Ксантиппу фракийцы, Мемнону — Мавры,[467] за Форком идут пеонийцы, за Ремом цизонцы. И Евфем, и Капез, и те, чьи долго прозванья Мерною речью счислять, полки соревнуют наполнить, Или друг друга числом одолеть, иль силой пекутся. Шлет араба Ганг, Оронт сирийца дарует, Скифов дает Танаис и, двойному миру подвластный,[468] Берег сугубый своих для войны насельников делит, Двух обретший вождей. Племена совокупные, сколько Фебова их колыбель, предел ни питает восточный, 20 Идут на брань: все, что Азии ширь неизмерная, все, что Герма омкнули струи и Тавра утесы, и всякий Полк устремляется стать илионским пенатам защитой. Средь сих громов, средь высокой царей-соперников силы Всех кичливей своих ополчает сынов бранодушных Мощная Троя; никто не мыслит о первенстве спорить, Ибо местная рать, соплеменные воины выше Всех поднялись. Но Троил пред всею станицею первым, Гектор перунный с ним; равен бранный порыв их, и равный В воинствах пыл; отличиться они во славе ревнуют, 30 И, в сомненье, Молва разделяет меж них благосклонность. Братского Марса мощь многочисленная выступает: Все с воеводой своим, различною доблестью блещут; Сколь Приамидов ни есть, все Гектором быти клянутся,[469] Сколько троян, все сравняться, Троил, обещают с тобою. Описание предводителей Если б о том, кто духом каким блистал, кто чертами, Напечатлелась в чьем теле краса, чьи полнила перси Пылкость, я вспомнить умел, и умершие лица воздвигнуть Сила витийства могла, и давно для очей погребенны Жили б владыки в сердцах, глашатаем писаным славясь! 40 Как похороненных встарь мужей дивящимся людям Кажет рисунок немой, о вождях так чтимая молвит Хартия: этот глазам, а та любезнее слуху.[470] Приам Розовый блещется лик у царя Приама, высокой Выей над рамом пространным взнесен, ратоборца являет Стать величавая, вид его грозный ужасом кротким[471] Царская дарит краса. Безмятежного духа посланец, Скорбью, суровостью глас не звучит; но, с просьбою сходен, Мягкие он подает указы послушному слуху. Гектор Великодушную грудь на стройном остове взносит 50 Гектор, курчавы власы блистают вьющейся прядью, Малу объемля главу, и крадет обрубленны звуки В речи приятной заикливый глас.[472] Его члены проворны, Кроток к гражданам дух, пушком облекается ясный Лик. Однако же взгляд уклончивый сеют косые Очи на обе страны и, все время долу стремяся, Вид непреклонный его омрачают потупленным взором. Гелен и Деифоб Сходны в чертах, отцову лицу и виду причастны, Пара Приамовых чад: соревнуясь усердьем, Минерву Чтят они розно: в искусствах один, другой же — в оружье; 60 Маворс вождем Деифобу, Гелен Аполлону любезен. Троил Вширь развертывает Троил могущие члены, Думой Гигант, летами дитя,[473] никому не уступит В доблести дерзких делах; и слиянная с силою слава В светлом зраке его вселюбезно напечатлелась. Парис Алчен до власти, широк в своих сноровистых членах, Вешним ликом Парис лучится; черты его ясны, Сладок речами он, на ногу быстр, упорен в сраженье; Кудри златисты его; возвышая лоб горделивый, Щеки стрижка ему обнажает, высоко за оба 70 Выйдя виска, и чтоб, выбиваясь, не затмевали Прелесть его власы, заводит он их за уши. Эней Грозные кудри,[474] лицо любезное, кротка беседа, На слово легок, черными он приятен очами, Благочестив в советах своих, с нешаткою статью, Рамом могущим Эней, большими зеницами дивен. Антенор Строен, ростом высок Антенор; его икры поджаты; Скор в движениях он; из своих никто не умеет Козни лучше него распознать и сплести их искусней. Гекуба Царская светит краса в Гекубе, высокая слава 80 Напечатлелася в ней, и облик ее, претерпевшей Частые роды, чужд изнуренного немощам чрева. Властный дух в советах не слаб, не бессилен в наказах; Только с виновным строга, с любезным же ласкова, бросив Жесткость; терпима она с несчастным, честна с гражданином. Андромаха Мера, краса, благочестие, ум, стыдливость — убранство Для Андромахи, чьи плечи стройны и черты безмятежны. Кассандра В членах своих соразмерна, отнюдь не слепая в грядущем; Гладки ланиты ее; беспокойные кудри о крови Напоминают; горят искристые очи Кассандры. Поликсена 90 Паче всех жен илионских лик победительный блещет У Поликсены, одной особую ей лишь стяжали Млечные члены хвалу, ее смеющегось ока Прелесть, стоп небольших опора, коленей изящность Стройных, походку ее в равновесье незыбном блюдущих. Членам ее слоновая кость не соперник, и крины — Вые крутой, и павлиний сноп — ее кудрям червонным. Дева скромна и проста, приветлива, чужда надменью, Нет в ней притворства, ничьих не оставит втуне прошений. Агамемнон Марсова зрится краса в Агамемноне, крепость являют 100 Члены дебелы его; о могуществе зрак лучезарный Молвит, и вид бранодушный в нем указует владыку. И с белизною кудрей блестящей мужу убранством Красная доблесть, пышная знатность, разумно витийство. Менелай Много любезнее лик Менелая, хоть с братом он равен Статью, и чермных власов прирожденну заразу смиряет Ум; поступки его показанье лживое кудрей Изобличают; друзьям приятен, учтив он с достойным. Ахилл Весел, отважен и щедр, подобен Ахилл благочестный Ликом Фебу, душой — Градиву, телом — Пелею. 110 Перси его широки чрезмерно, в кудри густые Миртовоцветны власы свиваются, на плечи льются Локоны, поступь его колена высоку подъемлют. Патрокл Вешний блеск в очах Акторида больших; он прекрасен Членами, кроток своей беседой; заботлив услугой Он пособить, быть верным себе и с каждым поладить. Аякс Оилеев Шуткам любезным глас предающийся, ум возвышенный, Мощные члены молву о локрийском множат Аяксе. Аякс Теламонов Темные кудри, краса Теламонова сына Аякса, В легкую собраны косу; износит глас его чисты 120 Звуки; медлителен ум в лукавствах, решителен в брани. Улисс Весел лицом, невысок, но в своем сложении плотен Вождь итакийский; совет он взвесит разумно, искусен Хитрости он устроять, обольстить умеет речами. Диомед Гласом суров, душой стремителен, с думой кипучей, С дерзостным гневом Тидид, сложенья ладного, крепки Члены имущий; его деянья достойны Тидея:[475] Духом, свирепым лицом и оружьем так он пылает.[476] Нестор Нестора мудрость его, блюдущая нравы, величит, Верность взвешенная советов, щедрости трезва 130 Слава; широк он в плечах, его сияют седины, Но не столь красив его нос — недлинен, изогнут. Протесилай Младость в ланитах цветет Филакида, блещутся кудри, Птицы пернатой быстрей, бурливее скифского ветра, Тягости презря, он с силой отвагу не соразмеряет, Трудным и тяжким ничто он не мнит, ничего не упустит.[477] Пирр Лик о муже речет: ланиты грозные взносит Шея строптива его; глядит с гордыней ревнивой Искоса на сотоварищей Пирр; о неистовстве молвят Члены крутые, округлые очи,[478] объемное чрево. 140 Слаб его глас в плетении слов, и, над гибкой трудяся Речью, насилу язык с спотыкливым сладит зияньем.[479] Паламед В членах тонок, высок Навплиад, в обращении мягок, Великодушен; ум благородный и мудрый им правит. Полидарий[480] Крут в гордыне своей, во плоти погрузнувший тучной, Сенью курчавой власов рамена одел Полидарий. Махаон Кудри послушно лежат; уступчивая терпеливость, Дерзости чуждая мощь, милосердье — нрав Махаона. Мерион Нудит неистовствовать нечестивый нрав Мериона;[481] Ревности жалами он утеснен и цепкой заботы 150 Бдениями изнурен. Громоздится округлостью членов Взбухшая глыбою плоть, клокочут Эриннии духа И во главе, и во всем его теле; спаленная, в пятнах Крови, синеет грудь; и зелень ланит, со змеею Спорящих, скверный знак подает; и души обуялых Фурий пожар кудрей его пламенных изобличает. Брисеида В среднюю взросшая стать,[482] Брисеида несет горделивый Лик, вожделений пылких предмет. Желтизна ее кудрей В равные свита узлы, сокрыты краткой, отрадной Сенью очи ее под дугою бровей сопряженных. 160 С видом прелестным ее стязается нравов убранство, Кроткий стыд, простота ее трезвая, милость, сухою К просьбам не бывшая ввек, и изящество нежное речи. Кастор и Поллукс У Тиндаридов двойных ничего нет двойного:[483] единой Лик исполнен красой; равно у обоих златятся Кудри, веселье у них в очах одинакое зрится; Мера в членах одна, согласным волнением перси Движутся; дышат их зрак, и глаза, и нрав заедино. Только хотят имена различить красоту их приметой Розной: но все ж победительное заблужденье, оградой 170 Лика себя защитив, над сомненьем смеется: расколу Слов мешает оно, смесивши с именем имя. Елена Сродным лаконцам жена спартанская сходство являет[484] В лике, в ланитах, в кудрях; свидетельствует о едином Роде равная их красота. Но полнее впитала Звездного Ледина дочь Юпитера: млечное дышит Лебедя матернего притворство во всех ее членах. Костью слоновой чело блестит, глава оказует В прядях уложенных злато, ланиты белы с виссоном Сходны, со снегом — рука, зубы с лилией, шея с лигустром.[485] 180 Ухо, выгнутое извитьем неполным, и очи Настороженны, и нос, ароматов блуждающих ловчий, Поочередный триумф красоты стяжать соревнуют. Чуть удлиненный, ее подбородок блестит, и немного, Чтобы нежней на губах напечатлевалось лобзанье, Розовой пышностию уста ее набухают. Стройность бока очертила ее, длинны ее длани. Малые стопы, земли горделиво еле касаясь, Правят игривую поступь ее; прекрасны движенья 190 Голеней телу дают равновесье изящной походки. Токмо единый изъян, меж бровей засевшийся тонких, Дерзким стройные их разделяет дуги просветом.[486] Тайные части ее украшает, не мене чудесны, Жизненный ей созидает чертог и свой устрояет Град природа ее глубинная. Сердце, начальный Двигатель, взвешенный труд вершит; языка благозвучье Легким шлифуется тут говорливым, слегка отверзает Смеху врата селезенка,[487] и желчь воспаляется скорым Гневом. Однако ж ее возбуждает нежнее, чем должно,[488] 200 Мягкой печени зуд; достойного имени славу Он потопляет, любви природной титло бесчестит. Дива сего ни алчная птица, ни камень падучий,[489] Ни круженье оси, ни лжива струя не осилит; Только лишь, утолена, погребенная похоть хладеет, Изнова дышит пожар старинный в фибрах набухших.[490] Так всю Елену одна затопляет часть и в погибель Гонит вселенную, где соступаются царства во брани. Силой собравшися всей, Пандионову гавань аргивски Заполонили челны; простора уж не оставляла 210 Людям земля, пучина кормам и воздух ветрилам, Как наконец захотела идти дозволенным ходом, Путь повеленный вкусить война. Но, послан дельфийски Судьбы молить и на свет извести уклончивых Парок, Общником взяв Акторида, Ахилл предстает перед Фебом. Дивная вера! На брань влекомые неудержимым Пылом, кому любая вредит отсрочка, — охотно Медлят для тихих молитв, прорицания кротко взыскуют; Скорбь отлагает пока воздыханья, слава — награды, Гнев — угрозы; войну задержав, не движутся рати, 220 И благосклонства сам Марс от пещеры ждет говорливой. О доверчива нощь языческих рвений, обманов Разных предмет! В слезах иль смехе иль в хохоте слезном Мне на египетски чуда пенять?[491] Облекает мемфисска Набожность поле, в коре она дремлет, в саду возрастает, То змеясь по земле, то воздух взрезая браздою. Больше, однако ж, грешат оракулы, дух тот, молимый Жалкими душами, тот, что, дерзнув на имя благое, Мнят они божеством. Но рёв не подъемлет в вертепах[492] Тот, кого мир возглашает творцом! Вредоносная эта 230 Прежних веков простота и в наши вливается годы, Веру скверня. Подобно тому, как авгур балеарский[493] Древле языческих птиц различал по клику иль крыльям Иль по клеванию их, изучая грядущего знаки, Так ненавидит сон смешливый[494] старушка-вещунья, Рта ей пустого страшна беда,[495] по биению крыльев Птицы пиерской[496] она иль по шуму в ухе толкует, Сколько прибудет гостей и кто из ушедших вернется. Подлинно, часто дает нам то, чего долго мы ищем, Случай, и бдительный враг[497] доверчивые уловляет 240 Души, чтоб глубже еще в безрассудные ввергнуть пристрастья. Лучше б, чтоб чистый ум не так легко оступался, Нам прорицаний не знать, навсегда погребенные древних Бросить обряды, которых указ исполняя послушно, К капищу греки спешат[498] дельфийскому ради молений Важных. Ликторами Эакид алтари окружает[499] Первый, и наконец обретенную даром богатым Речь к инахидам стремит Аполлон продажный такую: Фебов оракул о стяжании победы «Мститель-данай,[500] тебе победить; труд тяжкий продлится Марсовых два пятилетия; даст год десятый победу». 250 Сим извещеньем судеб взволнован, треножников тайну Всем открывает друзьям Эакид. В ту годину и Калхант, Фесторов сын, во средину того вступивши вертепа, Волю согласну богов, созвучную видит судьбину.[501] Он об отчизне искать предсказаний явился, о царстве Собственном,[502] и таковые слова из тех же святилищ Бог ему тот же излил: «О пророк, любезнейший вышним, Просишь не втуне: полям отеческим дан будет воздух Мягкий;[503] гладных годов бичеватель, снидет к закату Сириус, пышною вам нальются жатвою нивы. 260 Брань тебя кличет: взыскуй немедля Кекропова града, Мстящую рать устрояй! Превзойдешь ты сонм ратоборный Дланию, Мопса — очами[504] и Нестора — благоразумьем. Поздняя, купленная мужей свирепой кончиной По пятилетиях двух инахидов ущедрит победа». Тут, ликовствуя, союз скрепляют десниц сочетаньем Калхант и Эакид как равные. Ибо высокий Род у обоих, и высь одинакая царства: но больше Дышит в Ахилле любовь к сраженьям, а Калхант спокойней Неба ведает ход и богов по утробам читает.[505] 270 Верность заветная трех съединяет:[506] первую общность Третья множит любовь; не ревнует отнюдь, разделивши Друга, но, веселясь, Акторид на челне возвратном Пересекает понт, сопутником Калханта вземля. Как разлетелся посул треножников в стане, во граде, По кораблям достоверною вестью, становится милой Брань; побеждать всем мнится прекрасно, ждать Марса нельзя уж Доле. Всадник в челны оружье несет, мореходец — Снасти, снедь — гражданин. Немногие, сердцем бессильным, Подлым умом обреченные, духом поникшим триумфа 280 Не разуметь, во тьме погрязшие низкой судьбины, Или страшатся боев, иль клянут неспешну победу, Долгий счисляя ущерб ратоборства десятилетня, Ибо там пагубы разны, и бой никому не подвластен, Ибо во многой крови рождается слава немногих.[507] Но уваженье к царям и таких людей преклоняет, Чувства сходные им внушает сокровников близость. Вялое мужество их притворная дерзость обличья Прячет, и пенится клич их грозный на храбры деянья. Без промедленья челны занимают; распростирает 290 Длань одних паруса; другие, с нагбенною шеей, Трудятся струг на волны спустить; иные поверху Банок дубовы стези пролагают; иные трудятся Якоря цепкого связь разрешить и челну дать свободу, Как их, вышедших в путь, возмущает вихрем незапным Туч виночерпий, Нот, и ночь, упившися ливнем Допьяна, дроты, мужей, корабли погружает во влажном Мраке, кормчих самих понуждая в себе усомниться. Зыби не видя, скитается флот, и буря обычных Выходов им не дает, и ветрила, виясь, сотрясают 300 Струга средину, свои многократ повторяя удары. Первым, стоя на носу, поднявшеесь видит ненастье, Видит и тщетны вождей труды Фесторид: вдохновенным Гласом велит он богам внимать, враждебным поддаться Австрам и предприять военный поход от Авлиды. Воле Эоловой тут повинуются, внявши пророку, Греки, и, повернув корабли, Авлиды взыскуют, Молят пред жертвенником у гороскитальныя Фебы[508] Мира и просят им путь отворить, расточая куренья. Тут прогневленный изгиб Тавмантиды многопиющей[509] 310 Переменяется вдруг на лазурь; безмятежная неба Ясность смеется вновь; Юнона,[510] омывшись, вернула Ласку Юпитерову и с веселым лицом утешает Тучи слезящие; Нот отогнан, веяньям легким Путь подавая, и флот уж хочет ветров сильнейших. Так, по воле богов умерившимся дуновеньем Пользуясь, входят челны неисчетны в эвбейские волны, Чтобы море пройти; и вся под кормами застыла Ярость зыбей. Пловцы, сцепляясь веслом, соревнуют, Кто будет первым, и медь многократно сшибается с медью. 320 Так вот Ксерксов Афон, двойной удивляяся тени,[511] Понт неизвестный покрыл парусами; так рощи, ступая, Гласом могущий Орфей, за твоим гармоническим плектром, Ширью объятий своих бистонийские нивы омкнули. Идут покамест они меж зыбей и досуг для беседы Им не мешает найти уснувшее моря кипенье, Воды Ясоновы вновь проходя, Филоктет, их вожатай,[512] «Здесь мы, — речет, — на мели оказалися, здесь мы стояли, Скалы познали сии Кианейские,[513] Фриксовой волне Странствуя вслед. Здесь предел лемносцев, здесь же фракиян, 330 Парос и Наксос вон там». Вопрошающим всю излагает Повесть герой, следы былых узнавая скитаний,[514] Тропы Эсоновы;[515] кажет места, к коим должно плыть ближе, Учит, каких избегать. Песков враждебных впоследок В лоно скользнули они; накаляют звуком свирепым Воздух и гневным веслом они ударяют по брегу. И покамест течет по градам, по нивам волненье, Опустошают прибрежье они и ближайшие к морю Домы дардански — плохой защитник им царское имя. Всю сгромоздив наконец корысть и богату добычу, 340 Огнем победным они истребляют бессильны пенаты, Идут обратно к судам и зрят, веселяся, как искры Их пожара в лазурь среди парусов опадают. Первым познал Тенедос суровую ратников ярость, Ропща не токмо на факельный огнь, на хищенье златыя Груды — нет, но, меча безумьем вконец истребленный, Дух испуская, стенет. Гортань клинкам подставляет Отрок безбраду, старик — дрожащу, власатую — воин. Как улеглося волненье, вожди решают ответа От илионского ждать властелина. Герой калидонский[516] 350 По избранью владык отряжен с посольством, Улисса Общником взяв, да их речь возвестит, да под сению мира[517] Просит спартанску корысть и жену возвратить полонянку. Как Ахилл покорил Мисию и умертвил Тевтранта А Эакида меж тем понукает стрекалом дерзаний Чуждый праздности дух, колеблет нутро ему ярость Марсова, ум одичалый бездельную длань порицает. Ревность сию разделяющий с ним, молвы вожделея Хвальной,[518] Телеф идет, войска сочетавши, мисийски Нивы опустошать. Трепещет Каик от грядущей Брани;[519] осиплую песнь унылым гласом заводит 360 Лебедь, питомец его; чужестранца враждебна Наяды, Зреть не дерзая, страшатся, под волнами в гроты надежны Тотчас укрыться летят; оставляет скот свою резвость, Не предаваясь уже и цветам, и потоку, и тени, Ибо грады, пастьбы и реки взмущает свирепый Муж Эакид. Похищается все, в чем приятность и польза, Все, что Марсу служить иль в мире быть может отрадно. В бегство селянин; быки-землепашцы в упряжке плачевной Прерванному дивятся труду; дивится угону Стада овчарня. Куда ни стремит врага исступленье, 370 Хижины, нивы, бразды, леса говорят об Ахилле. Но Тевтрант, узрев, что война разливается шире, И скорбя, что граждан добро и сельские боги[520] Новой добычею стали, готовит оружье, подъемлет Воев и с силою всей неприятелю в сретенье идет.[521] Возликовал Эакид, что дается новой победы Слава ему; в грабежах различных рассеянны толпы Он собирает и, речь приправив смехом недобрым, «Полно, — речет, — уж защитник идет» — и только; свирепый, На супостата летит стремительней он урагана, 380 Встречных сжиная клинком, и поверженный натиском первым Топчет конем победительным строй. Смущения полны, Толпы бегут, гонимы одним.[522] Так, огнем триязычным Дом поражен, весь дрожит: одна от эфирного гнева Часть лишь страдает, но страх рассевает перуны повсюду. Яростью так устрашен десницы опасныя, спину Варварский люд к герою вратит. Сначала бегущу Зрит Эакид колею, начертанную колесницей Царской, а там шишаком блистательной меди уж выдан Тщетный укров вождя:[523] о вещей вредоносная пышность! 390 Нищих от смерти побег избавляет, но, узнан по злату, Царь страшится: носящий богатую жизни угрозу, Гибнет, укрыться хотя. Уж новою кровью свирепый Дрот упиться готов,[524] уж в первый раз согревалось Жало, когда щитом удар отразил повторенный Телеф, десницы его погубивши розмах напрасный. Стыд за праздный удар, с исступленьем слиясь, воспаляет Дух Эакида: скрежещет герой и, вращая огнисты Очи,[525] «ты ли мои, — он речет, — усилья разрушить, Грозы дерзаешь мои уничтожить?» Так молвив, возносит 400 Он на врага копие, но гласом трепетным Телеф «О, пощади! — вопиет, — храбрейший из мирмидонян, Вышние срам сей да отвратят! Ужели двукратно Ты одного поразишь? кто вражду испытает Ахилла, Гибель довлеет тому одна:[526] твой перун претерпевшим Смерти не нужно второй. Что ликом грозишь ты свирепым? Я не оплот ему — хоть и достоин он. Ведаешь стада Ты Диомедова ярь кипучую:[527] мрачные стойла Гнусна владыки, людской питавшиесь гибелью[528] долго, От Геркулесовой пали руки,[529] и по смерти тирана 410 Мог уже предприять Тевтрант без опаски в отчизну, После толь многих битв и сражений с коньми, возвращенье. Победоносным рожден Геркулесом, в мисийское сам я Царство пришел и, гость владыки, радушным пенатам Рад был — помню о том с благодарностью. Долго, однако, Молвить, как был он со мной, отца поминая, любезен. Падшего вот и пекусь я поднять и от лезвий избавить. Поздно, увы! я пришел. Но если великого нудит Марсова длань Эакида терзать издыхающи члены, Если послушной душе внушено Эриннией новой 420 То не терпеть, что пришлось не по сердцу тебе, но по силам,[530] Я уступлю — сей хладный состав, это чрево предам я, Да победительным их попрешь колесом». Так промолвив, Щит воздевает он, полон боязни, царя открывая, Рок ослезившего свой: стынет кровь, и губы бледнеют, Силится выйти душа. Жалеет Ахилл напоследок, Руку отводит свою. Так у многих поздно смиряет Гнев и, себя наконец насытив карою крайней, Милость бесславная впредь порыв отлагает свирепый. Но Тевтрант, глубоко засевшие в чреве ослабшем 430 И неизбежной ему грозящие смертию раны Чуя, «прими над мисийцами власть, — вещает: — о Телеф, Сан наш зовет тебя. Есть ли ближе, достойней наследник? Твой Алкид, когда был я томим тираном фракийским, От укрощенных коней избавил меня, утвердил он Скиптру покой, сменил тишиною военные лета. Ради сего отдаю тебе царство, судеб вероломным Гневом исторгнутое у меня. Пусть более кроткой Будешь звездою храним до старости, весел, владея Царством и в поздних летах!» Едва он молвил, и в томны 440 Атропос хладная губы вползла: застывает блужданье Глаз, его чувства немеют, по членам, лишенным живого Жара, тянется хлад тлетворный, и вот уж, свободен, Дух излетает, чтоб вновь в сопряженных вселиться Трионах.[531] Телеф, когда его лик, покинутый кровью живою, Видит, изливши слезу на жалкие раны, готовит Пышный обряд похорон. Всё то, что ласкать ароматом, Силою жилы связать и сдержать ослабелые может Члены, всё сгромождают вкруг тела.[532] Зияющи язвы Длань унимает, сдавив, и смиряет тесная повязь 450 Крови поток, не дая путем ему запертым литься. Описание могилы Тевтрантовой Видными испещрена обличьями царска громада, Созданная для вождя; на шесть столпов опираясь, Всходит. В подножье цветет электр, златом высокий Блещется верх;[533] слоновою костью гребень белеет. Камень меж сими, омкнуть досточтимые члены имущий, В яспис одет. Алмазы, брегов индийских богатым Произведенны песком, и Гермом рожденное злато[534] Разновидно живут, и искусство с пышной вступает В спор красотой вещества. Что славного было владыкой 460 Совершено, художество здесь оказует; могучий Склеп, ваяньем покрыт, всего представляет державца.[535] Первый образ царя кричит в рождающей меди, Ризой сидонской увит,[536] и знатность его с колыбели Тянется ввысь; вкруг него, в заботах, с кормилицей матерь, Грудь подавая ему, унимают нежные слезы. Далее возраст явлен, до резвой забавы охочий: То он метаючи мяч, то кубарь вращая, трудится, То наляцая лук; и сходятся, мнится, кривые Роги, и пущенная с тетивы пернатая свищет. 470 Третья картина гласит веледушного царства начало, Мужа препоясуя на брань. Озаряет почтенны Кудри царственная диадима; на троне высоком, Кости слоновой, сидит он с блистательным скиптром во длани. Лик его в пухе младом; царенья зрелое дело Распоряжает он, очередно во брани и в тоге[537] Как переменчивый ход событий его понуждает — Гром он оружьям дает и покой — поре безмятежной. В старости вшед рубежи, седину картина последня Дарит ему, и виски браздятся морщиною редкой, 480 Дней оказуя бег. Далек он от часа кончины, Смерть не близка, и нить выпрядает Лахесис живу, Не утомленна сестра, — но Эринния, Судеб сильнее, Свергнуть владыку грядет до срока. На меди соседней Трое застыли: с челом прогневленным Пелид и с молящим — Телеф, Тевтрант — с бездыханным. Мнится, бледнеют ланиты, Губы, и злато само умирает; в воздух высоко Прядает кровь, и струей киноварною доски влажнеют. Прямо над зрелищем сим в начертанье собраны кратком Мужа судьбина, и сан его царский, и кто погубитель, 490 Смерть и причина ее, все по ряду, в таком надписанье: «Царь Тевтрант, честь мисийских полей, познавший Ахиллов Меч, кончину приял, праотеческий скиптр защищая».[538] Гроб владыки когда оплакало, грудь истерзавши,[539] Верное войско и, вопль возвысив унылый, утихло С кличем последним: «Прощай»,[540] свои уводит обратно Рати Пелид, и идет неохотно в приязненных градах И над союзной землей имущий господствовать Телеф. Больше, чем мира, он битв и мене покоя, чем ратей, Ищет; милее ему ополченныя жизни опасность 500 В чаянье славы — но люд, царя любезна лишенный, Одолевает мольбой печальной, да примет защиту Царства и труд, порученный ему; и сам призывает Муж Эакид осмотрительный, чтоб водворился на царстве, Землю браздами взрыхлял, снимал с нее урожаи И союзны полки утолял присылкою жатвы: Равную славу им даст победа, когда для сраженья Дни он подаст, а руки — они.[541] Так молвив, к данаям Путь ускоряет Ахилл. Но раньше него воротился Вождь итакийский,[542] глашатай войны, об отверженном мире 510 Весть принесший. Скорбят и полнятся гневом пеласги, Алчут войны, об отсрочке крушатся, стыдясь, что Паллады Листьем пытались врага преклонить. Отпускает уж Ярость Вольная Марсу бразды, погоняет охочих Беллона,[543] Жмет нерешительных Марс. Гремит в их стане великий Вопль, разъяренной души глашатай;[544] хватают оружье; Звон от оружья встает; умножают трубою и горном Голку и Эхо они отвечать принуждают их гласу. К пристаням двинулся бы Пелопов флот илионским, Не дожидаясь указа вождя, но ночь, подступивши, 520 Медленье им принесла вредоносное; день изнуренный Клонит Титана ко сну, и лучу утомленну под волны Уж допускают уйти Атланта курящиесь бреги.

КНИГА ПЯТАЯ, О НАЧАЛЕ ВОЙНЫ

Вышняя, уж середину небес сотрясаючи, коней Нощескитальных гнала Латония;[545] сном глубочайшим Разоруженный покой обещал плывущим доступну Гавань и к хитростям их побуждал. Тут сам для пеласгов Вождь[546] устроял ночную стезю: под ударом не плещет Понт, и глас не звенит, и, приказ молчать получивший, Невозмущенны браздит гребцом безмолвным пучины, Движась украдкою, челн. Так соратников малою кровью, Может быть, ты нетрудный стяжать давала, Фортуна, 10 Грекам триумф, но Навплиев сын,[547] пылающий Марсом, Замыслов оных стыдясь, воспятил обманам и ковам. Вышел последним, с тремя десятками стругов, данайских Стягам вождей он вослед, лихорадкою долгой палимый, Пред инахидами тем извиняя замешку, что, споной Скован недуга, пришел к ним так скоро, как в силу вернулся. Вид его — подтвержденье речам: в тяжелой болезни Бледность клянется, и лик свидетель, что стоит доверья Повесть его. Но дух невредимый, никоим страданьем Не сокрушенный, и плоть выпрямляет бессильну, и жилы 20 Слабые, явного Марса пытать[548] побуждая ахеян. Тотчас яростью в них укрепляется дерзкою доблесть, Уж не желая побед лукавством. Каждый о славе Мыслит своей; кто на дрот издали, кто на меч в поединке,[549] Кто на стопу и на струг, кто на колесницу надежен, Имя стяжать уповая себе, и свидетеля жаждет К бою готовая длань, зане благородному делу Стыдно во тьме погребенному быть. Так Марсова младость, В новой отваге своей пребывая, снести не умеет Долгую дрему и ночь в упражненьях бодрых проводит; 30 В легкий сон не клонясь, друг в друге пыл оживляют Поочередно. Одни упражняют мышцы на битву И убыстряют шаг; иные борцов восприемлют Вид; облекается часть медяною ризой, до самых Стоп укрывающей их. Наконец, получив повеленье, Все воружаются: шлем на главе, на персях эгида,[550] Меч на боку, колчан за плечами, дубины в десницах. Все, ополчившися, кличут зарю, не терпя дожидаться Мешкотна света: ночь попрекают, потраченну праздно, И утехи одра, о Тифон, твоего — ибо медлит 40 В хладных объятьях любви бесплодной предвестница Феба. Мнится, мужей преуспели мольбы:[551] звездоносную сферу Дух сильнейший вращать предприял, и, досель небывалым Ладом смятенный слух поражая, порыв уже новый Фебов ускорил приход. Почуяли мужи пеласги,[552] Чует и сам предводитель вождей Атрид аргивянин, Что приближается день. Корабли в строю сочетая, Челны короткие, чьи паруса невелики, в средине Он заключил — а ладьи башненосные, мощные в море, Ратовать алчные, он во главу помещает удара. 50 Так как, однако же, страх, похититель отваги, смущенный Воинов сонм взволновал и внушила им Марсова близость Трепет, владыка к ним речь обращает, чтоб гнев воскресить в них, Дух утвердить, надежду упрочить, умножить отвагу: «Нужды, о мститель-данай, мне нет сплетать увещанья, Долги мольбы громоздить, коль сама себя распаляет Доблесть; однако боязнь заграждает у трепетных уши, Медленный ум их не внемлет мольбам. И — чтобы не слишком Долго о горьких вещах вспоминать — причиною брани — Общее дело: тут всем нам обида, не только женатых 60 Буря палит.[553] Умолчу о простительной дерзости гостя, Дел разбойника я непорочных, божеств оскорбленных Плачем своим не почту: довлеет нашему гневу Лаомедонтов мир суровый.[554] Это ли милость, Это ли верность царей знаменитая? Грубость прямая Варваров, о беспримерная, ввек не являвшаясь людям Дикость![555] Нагого песка пристанище кто отказать бы Мог несчастным, кого супротивная Сцилла, тесноты Скал[556] и Фетиды бурун преследовал гостеприимной? «Но там были Пелей, Теламон, Громовержцем рожденный 70 Амфитриониад и те, кого праотцами Греция рада считать» — но не мене был дерзок кощунный Варварский люд, и богов, и отрасль богов презирая. Благодаренье богам! Тиринфий, не медлящий в гневе, Вышних отмстив и себя, на брань в сопутстве немногих Вышел, премог, ушел.[557] «Но ныне без Геркулеса Брань предстоит». Но и прежний враг не ведал Ахилла! Если ж кто знает в себе благородный дух и дерзанье В битве стязаться — того не терпи, чтоб славней кто явился; Равных стыдися иметь![558] Теперь же, знатная юность, 80 Мчися с отмстительною сквозь жалких враждебников сталью, Мчися! Богами клянусь — без Марса триумфом нетрудным, Праздным гнушаюсь. Что доблести в нем высокой, оружью Бранному? Все к нам хребет повернут, а грудь — ни единый. Нам ли довольно того, о мужи, что царь вероломный Кару приял? Умерщвлен противник неумолимый, Гость нечестивый живет доселе — оный свирепей, Этот сквернее. Пусть меч и сулицу не отлагает Всяк, кто меж наших земель сношение, неповрежденный Брак сохранить, вкушать незапятнанный сон без опаски 90 Хочет. Еще ль мне рещи? В самом свершении воля Повод находит себе. Так в путь[559] со свободным порывом, В путь, о вожди! Пусть ни крепости вас не препнут, ни оружье; Тех, кого с трижды пятью сокрушил челнами Тиринфий, Вы раздробите толпой несметной!» Он кончил; всходящий День изгнанная ночь отверзает; гонит поспешно Солнце упряжку свою, имущую зреть, как коварный Рухнет Пергам, и вольно им течь браздам не дающим Кони не рады, и молят стремительней сферу вращаться. Дивно сбылося! заря поспешает, сумрак не зрится, 100 И Светоносца огонь колесом предваряется Солнца.[560] Чтобы знаменьем свет укрепил веселый ахеян, Ни багрянец зари, ни восточная бледность Титана Не помрачила, но так выступает он в чистом сиянье, Как в безоблачный день, когда оскуделые тени Сходятся в конус:[561] с таким Отец отправляется ликом Ясну стезю совершать. Дивится ахейская младость, Вождь же им вновь: «Мы в длани и дроте откажем ли вышним, О инахиды? Се бог[562] призывает; бурных, ликуя, Солнце коней понукает; Нептун разгладил лазури 110 Торные. Верую я, что, силы нам умножая, Лаомедонтову рать сокрушить призывают нас боги. Медлим, однако». Взгремели данаи; отгрянул их буйный Клич от залива всего. Не так средь зимнего свищет Листвия Австр, с раскатом не столь оглушительным вешни Молнии в горы разят, низвергаясь, ни в скалы — потоки. Вот илионския страж Тритониды, Астур,[563] заслышал, Что подплывают челны;[564] пустившися скоро, по граду Реет, не зная, какою стезей, возглашая: «К оружью!», Вновь вопия: «К оружью! доколь коснить вам, о мужи? 120 Враг здесь — море я зрел, покрытое стругами; ныне Брег уж за ними». Чернь причитать начинает, поверив; Дети, прильнув к матерям, состязаются с ними в рыданье, В воплях, стеня, как они, и общий шум умножают. Гектор, узнав, что со всей прибыла Европа армадой, Страх немалый познал, но вскоре, вернувшися в разум, С духом сбирается он и за то себя порицает, Что, чужестранцев боязнью колеблема, пылкая доблесть В бегство дерзнула.[565] Схватил оружие он и, дружины Не дожидаясь, един, проторгая двери, единый 130 Вылетел.[566] Вслед выпрядают за ним и тянутся одаль Тесной фригийцы толпой. Шестью извергают вратами Стены свой град, но едва находят текущие волны Тесный путь для тысяч бойцов. У второго прохода Алчет поле занять Троил; им равен и третий, Жаркий душой Александр; остальные с пылкостью той же, Но или крепостью ног, иль жаром скромней колесничным. Начало войны Первым аргивян узрев, которы, стязаяся в гребле, Близятся к брегу: «Куда стремитеся? — Гектор вещает: — Стойте, Тантала сыны! средь волн мы сойдемся, у коих 140 Есть защита своя». Так молвив, бурно дышащих Коней в буруны он шлет и ближайшую прочих, грозливу, Он Филакида ладью, сотрясши копье, прободает, Лика[567] пронзив, при правиле стоявшего, и посмеваясь Горько: «Иди по зыбям спокоен — ни морем, ни Эвром Не потрясешься, сосну незыбной управишь десницей, Коль за фасидскою шерстью пойдешь». Смутились ахейцы; Дух воскрес фригиян. Поражаются шумом созвездья Разноголосым, но, молвью гнушаяся греческой, Эхо Варварское неоконченну речь разбивает в злой рокот. 150 Быстро узрев Исифид[568] оставшеесь праздным кормило, Сам хватает его и, всею силой налегши, Правит ладью: та летит и прибрежны пески сокрушает, Словно во гневе, и шлет, в сухом раздробившись притоне, Сонм гемонийцев на брань. Захвативши клятвопреступный Брег и первым поправ стопою пески ненавистны, Молвит Протесилай: «Вот нам предлежаща дорога, Други! Ида, желанная нам, не вся под фригийцем: Общи разделим поля». Так молвив, мечам он навстречу Мчится и там, где полк наступает плотнее, жестокий 160 Путь он насильем торит. Троих он с индийского брега, Пять арабов и седмь набатейского рода питомцев Дланью победной истнил. Ему во сретенье Форбант[569] Грудь обратил и шел, неистов, копьем изготовясь, Но Исифид свирепый, врагу обрубив ратовище, Сталь преломил, и, кольчугу пронзив, шелом раздробивши, Перси рассекши ему, вогнал копие во утробу. Подле прибойной волны Оронт халдеянин[570] ставши, Мыслил отгнать корабли и руку вознес для удара: Зыбок песок под стопой, и розмах праздный приемлет, 170 Рухнувшего погрузив, Фетида; полк инахидов Сверху насел на него; испугавшись, он дланьми вращает И средь бурунов плывет; то выникнет где над волною, То исчезает глава в пучине: с боязнью пременной Надолго кануть он вглубь и под копьями всплыть избегает. Отяжелев, наконец испытует он темные хляби, Впадшися меж кораблей, и челом вонзается в якорь.[571] Жарче троянцы ломят, а противу — аргивян ярливых Гнев ополчает и стыд: то брег они потеряют, То ненадежный захватят песок; пьют кровь обоюдну 180 Волны, но греческа кровь презирает с фригийской смеситься.[572] Убиение Протесилаево Пылкий отвагой безмерной, боясь, что не будет он первым, Вдруг в отдаленный отряд без всяких спутников вторгся Бурный муж Исифид. Блуждающий мнит и трепещет Сонм, что полк с ним идет, что длань не одна там ярится, Точно сам Марс их теснит. Несясь, за собой он оставил Воинства оба, горя сокрушить твердыню и презрев Брошенный бой — но навстречь ему, запыхавшемусь, Гектор Пламенный встал. «Куда? здесь предел твой», — вещает жестокий, Меч обнажив: тут пироп[573] был худою защитою шлему; 190 В персях заселась меча рукоять. Взгремел победитель: «Кто бы ты ни был, иди, счастливый, всех теней славнее,[574] Гекторовой умерщвленный рукой!» И вот твой единый, Лаодамия, падет: забыв о верной любимой, Ни боязливой мольбы, ни кротких пред ратью наказов Он не исполнил, и мысль былую о нежной любови Он отложил при звуке оружья. Но, судеб не зная, Мужу ушедшему вздох унылая шлет гемонийка, Чувства лишенны черты обнимает,[575] лобзание воску Дарит свое и мольбой непреклонным богам докучает.[576] 200 Тщетно! лежит он, своим паденьем коням подъяремным Ход не дая, и влачит, его не признавши, упряжка. Зрят пеласги, как он по земле стремглавно вратится: Поступь им страх окрылил,[577] подстрекая охотные стопы К бегу, и всем им путь до берега кажется долог, Медлен поиск челнов. Однако, перуну подобен, Прядает перед толпой Эакид[578] и, страшно скрежеща:[579] «Стыд, инахиды! едва зачуяли мы сопостата — Тотчас и тыл обращаем!» — речет и балку дубову, Парус на коей простерт, надмеваясь под косвенным ветром, 210 Он хватает и вновь: «Никто не следуй за мною: Двинусь один, одолею один». Тут пускается в бегство Сонм фригиян, не поле одно, не брег обнажая — Весь между понтом простор и кремлем лежащий фригийским, Чистый данаям проход отверзает. Гектор последним С грозным отходит лицом; негодуя, неспешной стопою Мерит он поле; и сам теснит уж слабей, отклоняет В сторону ход Эакид: поскольку равного оба Зрят в ратоборстве, то медлят они, дерзают, страшатся, Поочередно врагу меща свирепые взоры. 220 Тут по открытым полям разливается вольно аргивский Строй, и место, где стан им разбить, кто стражею станет, Кто будет пристань держать, Атрид, войны управитель, Распоряжает. Полки поднимая по трубному зову, Бой начинает он вновь, и ревностно в поле выходит Бранолюбивый сонм. Навстречу — так гонит их пылкость — Не для защиты спешат фригийцы, презревшие помощь, Кою им башни дают и стены: с врагами охотно Младость дарданска стязаться идет, раздражить их на сечу Первой торопится, чтоб на вызов не откликаться. 230 Близко когда боевой содвинулся строй, оставляя Малое меж двух войск пространство, — ни изверженьем Огненным Этна, ни Истм, терзаемый бурей сугубой,[580] Ни Гиппотад не гремит так во гротах. Воинам храбрость Множит и ярь воспаляет сей клич; никого не минула Бурная брани алчба. Возничий — коней подъяремных, Сами себя подгоняют пешцы. Уж смесились десницы, Равного каждый взыскует, но часто в сече неравной Сходятся многи с одним иль один сретается многим,[581] Гнев угрюмый во всех пылает, с секирой двуострой 240 Бьется меч, и дрот с копием, и стрелы с пращою. Убиение Патроклово Вот и Менетиад, попеченье второе Хирона,[582] Радость вторая, душой облеченный в другого Ахилла, Прянул брани в среду. Стояли трое бок о бок, Длань воздев на удар: но их упредил дерзновенный, Бросив коней вперед, Патрокл, умбоном Диарка[583] Смяв, Ифита мечом, колесницей своей Исифила. Гектор, в сторону взор обратив, чтоб увидеть дружины, Гибель фригиян не снес: пускается бурно, перунной Пикою восколебав, и, конем наскочивши, он навзничь 250 Юношу валит. Еще его члены, сшитые вместе, Конь звуконогий несет, но, его быстрей, подлетает К ним Приамид и, упряжь схватив, неистовый, в воздух Мещет шеломом главу отягченну.[584] Еще не угасший, Звуки последние глас ее шелестит еле слышно: «Мститель мой где, Эакид?» Наконец далеко за пределом Строя падает шлем к Дорилаю.[585] Телом осталым Завладел Приамид, и, гордясь доспехом и златом, Шел бы уж прочь — но дерзнувшего стать на пути Мериона[586] Начал преследовать: «Ты и с оружьем простишься, и с жизнью, 260 Кто бы ты ни был», крича. Убиение Мерионово Нанес он многие раны, Но лишь склонился сорвать, ликовствуя, доспех[587] — подлетает Тотчас Менест,[588] с душой, возмущенною гибелью друга, Гектору сталью стегно уязвив. Взгремел тот, не ждавший; Боль, однако, в нем чувств не осилила: глядя на лысти, Рдяным распещрены, он сомненье питает, его ли, Тела ль данайского кровь пролилась? С колесницы, свирепый, Прянув, он пламенников взыскует: врага отогнавши Огнем, хочет он флот истребить. Но во сретенье идет, Ринувшись в битву, Аякс,[589] и Гектора в поле открытом 270 Ищет гневным мечом. Смеется Эринния люта, Родственным чая грехом[590] поживиться; слепую ошибку Им Благочестье в тревоге являет и, гнев обуздавши, Напоминает об общих отцах. Оружье и факел Рады они отложить; разрешают ради лобзаний Шлемы и шествуют вспять к шатрам, обменявшись щитами. Прение о перемене власти Тою порой, чтоб погибших погресть соратников, принят Мир был. Оплакивает Эакид[591] погибшего друга, Над Исифидом стенут гемонийцы, родной над тобою Крит, Мерион, и все над своими. Уж лето второе 280 Их перемирью прошло, когда в утвержденном отишье Новый раздор возмущать начинает владык инахийских, Власти сомнительный верх сотрясать. Ибо Зависть, чужое Право стесняющая, и Алчность, товарищам славы Не уступающая никакой, гнетут и неволят Дух Навплиада. Пеняет он, что под слепыми браздами Зыбится власть, что невмочь неуменью Плисфенову[592] сладить С многообразьем забот, что ведется война слабодушно, Что иной нужен ратникам вождь. Укоризны сплетая, Он намекнет на заслуги свои: оружие, сборы, 290 Стража, верность, совет. С таким беспокойством он власти Ищет. Сколь тот слепотствует, кому в господстве едина Слава! бесчисленные с властительством пагубы придут.[593] Мнений различных встает состязанье: вечно любезна Тем новизна, и они вопиют, что пресытились прежне Иго носить, — но другим пременять известное трудно, Долго к новым властям привыкать; и вожди не находят Твердых решений. Мечи возвращаются; мир похоронен; Вновь оружье в руках, отвсюду сходятся стяги, Мужей сшибает Беллона. Отсель Троил дерзновенный, 300 Гектор перунный[594] и с ним Эней, внушающий ужас В брани, противу же них — Громовержцу опасная отрасль, Муж Эакид, Атрея сыны, Калидона питомец[595] Ревностный гнев изощряют. Так Австр во сретенье Аркту Реет, против Зефира так Эвр, так Эол ополчает Зимние рати, перун этнейский одолевая. Гектор троих испроверг единым Марсом: Боэта[596] Камнем, мечным клинком — Архилоха, Протенора — дротом. Сила вождей, возмутясь, против одного съединилась:[597] Сулицей все одного теснят и мечом донимают: 310 Все громоздят, что Марсова опытность даст иль искусство Мулькибера ненасытным судьбам: бросок ли иберска Пращника, парфский ли ков иль дакское дротов метанье — Он же, подобно навершью скалистому, средь сикулийских Бурь возносящемусь,[598] стал, опершись на незыбные стопы, И нападающих жмет, и тщетному гневу смеется. Битва Париса и Менелая В части поля другой на Париса, фригиян зовуща В битву, грядет Менелай, его короткою речью[599] Так понося: «О гость, узнаешь меня? вспомни впоследок, Лары спартанские как ты почтил![600] я здесь за ответным 320 Гостеприимством: воздай в свой черед! в Пергам поведи мя, Если в дому твоем есть, что похитить! Что же ты медлишь? Длань подними! Иль готовишь хребет?» Кидонийцев искусству[601] Вверясь, сумел по челу государя стрелой[602] итурейской Тот прочертить, прибавляя: «Иди ж, уступаю я просьбам: Видеть Елену хотящий, иди!»[603] Все боле впадает В гнев Плисфенид: не так ревет о похищенных чадах Тигр гирканский[604] иль скифский вепрь или лев мавританский. Общником в гневе Аякс к нему подходит локрийский И ободряет вождя: скорей, чем Юпитеров пламень,[605] 330 Вражью они рассевают толпу и реют средь мечных Лезвий.[606] Коням, хотящим скакать, Менелай пресекает Путь и, за гривы схватясь: «Пойдем, — восклицает, — мы вместе,[607] Но уж от Трои вдаль!» Он рек — и стоять не хотящим Коням дал удила. Тут сделался лик Приамидов Бледен. Явился в сей миг, браздами быстрыми правя, Гектор, и, выставив щит, его спутник, герой киферийский,[608] Мужа отбив у врага, отведенного в Трою обратно Уж возвращает одру и нежным сраженьям вручает. Славный Парис, так хребет ты вратишь, так бой покидаешь 340 И врагов, о трусливый, твоих? Но Марсов приемлет Гектор[609] братни полки, и, чужую войну[610] совершая, Ранит, губит, женет, утомленью чуждые мещет Жала, всюду могущ, невредим под всяким ударом. Дротом убит Орхомен,[611] и пикою Схедий, и сталью Мечной Эльпенор, Дорий копьем, Поликсен же стрелою, К сим он камнем причел Паламена, Эпистрофа осью Смял колесничной: одна семерых рука истребила. Флегию бок прободал[612] Амфимах, но, полон боязни Сам на удар налететь, пускается прочь победитель. 350 Взором и верной стрелой беглеца провожая, уметил Жалом Эней и шепчет: «Умрешь» в пронзенное ухо. И Эакид негодующею десницей Филея И Ипполита[613] скосил; Евфем от пагубы той же И Астерий падет; и тебя, о Ксантипп, сочетает В смерти с Менестом Тидид; так бранная гибель чредится С той и другой стороны, равновесье потерь наблюдая. Сонм поредел аргивян под жестоким железом, и шире Ратники стали в строю; товарищей уж принимался Сонм осталый искать,[614] когда в надлежащу годину, 360 Властно взгремев, своим Агамемнон дружинам сломленным Шлет укоризну, увет, приказ и всех объезжает, Высясь на скакуне эбалийском,[615] и будущу вскоре Помощь сулит, зане ополчить мисийски дружины Телеф и полны суда данаям послать не промедлит. Бурную жесточь они обновляют без промедленья, Сече предавшися вновь; уж искать, кого бы уметить, Мнится им долго; всякая длань, против сопостата Воспламенясь,[616] не ярится впустую. Марсову радость Страшную, диких его забав кипенье повсюду 370 Мог бы ты зреть. На лицо у того исторженный стекает Светоч ланит,[617] у сего язык, подбрадье и ноздри, Отсечены, безобразный оскал раскрывают; те уха, Рук те лишились, плечо там качается. Часть их утробу В пястях, выпадшую, несет, а часть, с рассеченной Жилой коленной, падет, от врага еще силясь отбиться. Щедрой тут крови топь из голов, а там громоздятся Грудой обрубки осталые тел, колесницам препона. Сам, ни снегами зимы, ни вешним не вскормленный градом, Ни росящей дугой Тавмантиды,[618] поток симоисский 380 Взросшим дивится струям и, обильную кровь увлекая, Преображенный, идет он к морю. Несущиесь трупы Ужас Тритону и бледной Фетиде[619] внушают: она же Всех осмотрела, над каждым склонясь, сто тысяч вращая, И, столько раз не найдя, обретенным считает Ахилла. Запада Фебов блеск уж достиг, и светила в омытом Воздухе, где сиянию их удивлялися тени, Звездный день в свой черед начертали; вожди Арголиды Созваны были совет держать. Улисс, провожденный Пылким Тидидом, шел представить Приаму желанья 390 Сонма вождей и народны мольбы; инахийски оружья Зрит издалека Долон и мнит в том коварство.[620] Со стражи Прянув проворно своей, он вещает: «Куда вы спешите? Стойте противу, мужи! Несете вы мир иль оружье?»[621] Те же, посольство свое оказав Палладиным древом,[622] Просят пустить. Вот царь допустил их, изложено дело; Вспять уж идут они. Сочетаются длани, и на три Года застыла война. Но Марсов Гектор порочит Оный завет и длительный мир: он мнит, изнуренны Мощь свою обновят в толь долгий срок инахиды. 400 Отдых от браней принес иные для всех попеченья: Кто при стенах, кто во стане, и те и другие — при гробах Бодрствуют. Лишь от земли изникнул третьего лета Цвет, к опасностям бурным уже непривычного поля Прядают станов вожди обоих. Вращает свирепый Лезвие[623] Гектор; дает ему дух необорный Фортуна, Дни созерцая последни его, и пышную гибель Знатными подвигами озаряет. К вождю подступает С тыла Филиб, Антиф пред очами,[624] и каждый в деснице Ясень колеблет; следят они Гектора: но, отклонивши 410 Косвенный пики удар, так обоих он их встречает, Что уж один по глазам, другой же горюет по мозгу. Жмет Эакид Евфорба,[625] меж тем как тот, отступая, Тщится копейный удар отражать упорной десницей, В гущу людскую бежит и опрометью Ликаона, Друга, сшибает: а вслед победитель — падшие груди Он пронизал и низверг соратные к Тартару маны. Средь ратоборства Троил, идейску схвативший дубину, В розмах один седмерых истребить успел мирмидонян; И других еще седмь, когда б их тут седмь оказалось,[626] 420 Он повалил бы ярясь; против самого он Ахилла Длань пылал вознести. Но от сотен тысяч упадших, Столь несходных смертей и столь различных стенаний Феб восскорбел: торопливую он погружает упряжку, Полон тоски, и страшит незапными рати звездами. Нощь была;[627] объяв изнуренного длительным Марсом Мужа, легла на одре Андромаха; когда ж о тружденьях Ратных спросила, чье племя сильней, как царей нарицают, Вид их каков, свершили что там Дарданиды и сам он Славного, страх он терпел ли в бою, — утомленная, подле 430 Мужа покоится; вот уж туман ушел первосонья И, очистившись, сон глубокий в образах истых Ужас представил ей: лавр близ их чертога вздымался,[628] Тайные лары увив: его-то секира враждебна Подле корня ссекла, и росящие кровию ветви[629] На супружеский одр падут. Еще нагоняет Чудищей сон: то на ложе она лежит распростершись, Без супруга; то зрит, как зияние уст обнаженных Кровию грудь ей сквернит. Наконец, недужная, дрему Рвет и ужасны она подъемлет вопли: «О Гектор, 440 Гектор, где ты?»[630] — и, рукой боязливою стлань вопрошая, Вновь воздыхает: «Ты здесь ли, мой милый?» Унять ее страхи Силится он и исподволь сон ее косный развеять. То безоглядно она доверяется сну, то откажет В вере; и мужа потерянным мня, обнятого ею, Истинного страшится всего[631] и, открыться не смея, Все ж воспретить ему тщится войну. Но он, увещаньем Женским не тронувшись, все предчувствия робкого пола Презрел и, не терпя, что еще он не в битве, он пылко Требует коней. Обезумев, она возвышает в тревоге 450 Глас, удержать его средства ища; выходит и входит,[632] Полна сомнений; дитя, изумленное матерним плачем, Астианакта, влачит на порог, отцу воспящая Путь. Однако шишак он надел, в колеснице высокой Сел, и пророчественно гласит Андромаха Приаму: «Гибнем, увы! помоги же, отец!» По веленью владыки Терпит отсрочку он, покамест Мемнон управляет Рати. Но все же пока под шеломом фригийским не зрится Гектор, в данаях и дух, и уверенность крепче взрастает, Крепче во брани рука и дерзость крепче, и в поле 460 Смело они выносят стопы, и Пергам уже близко, И фригийцы бегут. Вопиют тут матери, старцы, Коим красно и горько со стен градских на оружье Зреть, и жалким они стенанием град сотрясают. На Андромаху очей обращая молнии, Гектор: «Что ж, опять воспретишь?» вещает и коней стрекалом Гонит. С осской не так стремнины прядает Маворс, Ужас оружничим взявши[633] с собой, мечом чтоб гелонов, Гетов серпом или копием ничтожить фракиян. Только он, ясенный дрот подхвативший к сраженью, вождями 470 Узнан был, тотчас они обращают хребет — на попятный Путь им советует страх, сей стражник жизни: но дикий Гектор бегущую грудь предваряет, стремительно мчася,[634] Презря свой гнев на хребты изливать, и пикой огромной Идоменея крушит. Такая ж Леонтия[635] валит Гибель; бегущий Стелен и Ифид, недвижимо ставший, Неотвратимую смерть в курящейся ране приемлют. Убиение Гекторово Гекторово лезвеё Полибет почуял последним, В горло ему глубоко погрузившеесь; длань роковая, Силой сугубой полна от помощной Фортуны, пронзила 480 Перси и латы: при трупе, разваленном наполы, только Щит невредим остался лежать. Когда ж победитель Взять его захотел и на шуйцу себе, горделивый, Бремя аргивской Юноны воздел,[636] та вскипела жестоко, Марса сильней своего и перунов Юпитера — склонен Пол ее к гневу, и скорбь старинна язвит.[637] Воздвигает Тут Эакида она; он с мужем не мнил толь великим В битве верстаться; однако ж его, не хотящего, нудит К бою Юнона, стрекает Паллада, и вместе, с мольбами, Та отвагу дает, эта гнев, и мощь ему обе. 490 Ближе когда сошлися они — уповая на крепость, Поданную от богинь, клинок обнажает[638] перунный Муж Эакид, и полки, трепеща, пред ним раздаются, Царская битва сама добровольно отходит, чтоб поле Вольное им открыть. С обеих сторон тут свирепый Клич, с обеих боязнь; вожделеют узреть их яризну И страшатся узреть. Сшибаются, огнь рассевая, Мнится, молнии две. Соступается Гектор с Ахиллом, Ясенный брус[639] колебля; летит его дрот, слишком низкой Дланию послан, увы! и, тлетворным делам не пособник, 500 Вражье стегно разит. Возрастает гнев от позора: Тщетную длань он и срам бы напрасного дрота очистил, Меч истягнувши, но тут, от ранения гневом палимый, Взмахивает мечом Эакид, своей и бессмертных Силою мужа[640] во прах повергая. С трудом его Марсов Дух хладеющие, негодуя, члены бросает.[641] Тотчас фригиян толпа смятенная в жалкое валит Бегство. Но гонит Ахилл трепещущих, яростью полнясь, Мощной неистовствуя десницей, и тысячи воев Подле самых ворот избивает. Витязь Тифонов,[642] 510 Грудью наискось став, отвративши спину, воздвигся Против Ахилла: удар нанеся — удар он приемлет. Позднюю битву едва разнимают мраки ночные. Смертный жребий, увы! на нити кружится сколь тонкой![643] Прочного нет у людей.[644] Прелестной Фортуны даренья — Козни, я мню, не дары, и бояться будешь ты присно, Точно как гула Сирен, что под ясным окажется солнцем Туча, под смехом плач, под медом таится отрава.[645] Случай падет на именье твое; на красу твою — старость; Силы твои — недуг, а славное имя изгладит 520 Будущий день;[646] и в дареньях судьбы не сыскать постоянства. Бурь сих среди и сам человек, полагаясь на скудну Мощь, или вянет при смерти своей, иль сохнет по смерти; Если ж не это, ни то, так в днях последних обманет Смертная Атропос, жизнь сжиная в средние лета. Пала надежда, увы! фригиян едина, Маворсов Гектор[647] пал; если б вечны ему даровала природа Члены, свой пламень метать ему добровольно Юпитер Препоручил бы, вкушать намеренный праздность. Однако Чуяли Парки, герой их властию пренебрегает, 530 Чуяли — и, сочетав десницы, порвали зеленой Младости только взраставшую нить, чтоб, стража сгубивши, Без помехи они испровергнуть могли бы фригиян. Равен отвагой, возрос, соревнуяся с Гектором в гневе, Третий наш Генрих,[648] кого на царстве видеть британец Больший, норманн — на герцогстве, франк — на своем воспитанье Рад был; и Марсов род, нашед себе в брани владыку, Не оспорил Беллоны за ним и Паллады за нами.[649]

КНИГА ШЕСТАЯ, О НИЗВЕРЖЕНИИ ГРАДА

Медленнее скорбящие стяги рассеянных ратей Троя движет. Росят щиты,[650] и шлемные гребни Скорбь тяжелит, и стон непрестанный тесное злато[651] Рвет, и оружие их гнетет. Нет веселья их сонмам, Нет им утехи. Их стяги, уж мене чреватые ветром, Мнимая жизнь покидает: упасть обреченные с косным Веянием, преклоняют они дремотных драконов.[652] И звонконог уж теперь оказанье кичливого духа, Гневное ржание не издает, и, прах воздымая, 10 Не умножает следа, повернувшися в бурном полете, — Смутный износит он глас, копыто все погружает В почву, наездника он подчиняет себе, и, возницу Возненавидев, от гнета узды отвращает он выю. Горна визгливым в ответ стенаньям приказы визгливы Шлет труба, и шум никакой не звучит без унынья. Так на противны полки влекутся под властью Мемнона Скорбны фригийцы — хотят они вспять и себе запрещают; Гектор, грядущий на бой, всё мнится им за спиною. Точно когда гиблейски цари[653] на медвяну опасность 20 Двинуться знак подают, коль тот иль другой самовластец Гибнет, гудящий полк подъемлет вдовые пени, Наскоро выбрав в замену вождя, боязливым колеблет Жалом и снова течет с бессильною челюстью к битве. Перемена власти Вот уж аргивски дружины,[654] счастливым гордяся оружьем, Двинулись: дух возвысился в них, и быстрой победы Чают они, коль Гектор убит. Направляет отряды Вождь Навплиад,[655] чьи свершились желанья; заботы ужасны Он восприемлет, и сан жестокий несчастному сладок. Царски символы Атрид слагает, по собственной воле 30 Власть совлекает с себя; сюда не пришел он, вещает, С правом вождя; довлеет ему, чтоб, любому владыке Вверившись, рать разорила Пергам и вернулась победно: «Важности нет, кто, где и когда, но как и что будет Сделано.[656] Долго дела пребудут; прейдет их виновник». К сим прибавляет, что власть он ценнейшую держит в Микенах, Неколебимо он дома царит.[657] Не столь он отличий Жаждет высоких, чтоб с сердцем ему хотелось усталым Бдеть под луною, полки направлять под тягостным солнцем. Марсов один Эакид сию охуждает премену 40 Власти. Но Паламед, гордяся Марсом стяжанным,[658] В славе горит победить и свое заслужить верховенство. Сходятся снова полки; с обеих сторон поспешают; Ширь убывает меж них.[659] Сарпедон увлекает дружины Соединенны, мечи ликийски, вторгаяся первым Натиском в толпы врага. Подобно как стяги Гигантов[660] На высотах Бриарей сторукий вздевая Флегрейских, Огням Юпитера тщетным смеялся, Дианиным дротам, Марсовым коням, Фебовым тулам, Палладиным змеям — Так воздвигся герой и, отцом Юпитером гордый,[661] 50 Сшедшиеся знамена богов и аргивску Юнону Презрел, свирепый. Где он на врагов бродящих ни мчится, Многие тысячи длань низвергает, по тысячам многим Ось проезжает его. Перун там свирепствует отчий, Мнится, и гром, хоть слабейший, летит от упряжки гремучей. Гобий несчастный падет; его не удачливей, гибнет И Триптолом,[662] и привычный зверей поражать ратовищем Кормант менальский. Перс погибает четвертым, за стольких Мертвых отмстивший, зане Сарпедонову шуйцу, пославши Дрот, он пронзил: и тот наконец, с трудом отраженный, 60 Путь обратный творит; лицо свое вспять обративши, Всё замедляется он на стезе и вновь повернуться Жаждет; что силы в нем нет, негодует и встречных сшибает; Взор уж тмится его, и кровь непрестанно точится, Мощь покидает того, кто быть победителем мыслит. Но поспешают меж тем доставить мисийскую жатву Демофоонт, Загамант, и тебя, Тесеид, попеченье Оное третьим зовет.[663] Притупила данайскую ярость В бранолюбивом зерне, в вине бестрепетном[664] нужда; Гладом снедается мощь. Перемирие брань усыпляет; 70 На год меж ними союз утвержден. Для полчищ обоих Оба открылися стана; узреть гражданину возможно Гречески струги, врагу — присетить фригийски пенаты. Чуждые входы пока и чуждые стены чредою Все обходят — святой провождаемы дщерей станицей,[665] Гекторов дух[666] умирить Тимбрейских ворот при пороге Идут родители. Прах годовалый, тень неспокойна Яств утешительных ждет для себя, торжественных плачей, Гроба печальных честей. Стоит, власы распустивши, Жен илионских чреда: о муже, о сыне, о брате 80 То совокупно скорбят, то каждая плачет особно. Лик у иных то горячкой знобит, то, блеск схоронивши, Видится бледен: одна цветет красой Поликсена Неповрежденною: мгла ее дум на чело не дерзает. Видит ее и горит Кипридиным иглистым златом[667] Раненный муж Эакид, и незапною дышит он страстью.[668] Как величавый лад песнопений[669] красных, излитых В стопах спондея, нежные чувства крепит, так желанье Новое, обречено на недвижность, пламень подобный Пьет и Ахилла мягчит, к одрам устремленного брачным. 90 Он, об оружье забыв, не заботится уж о сраженьях, Хочет обратно идти, уводя отечески рати, Войско всё разорить, лишь бы царственную уступили Деву ему, одра причастницу, цену ухода. В сем наставленье дает он фригийцу Сергесту,[670] кто близко Тайны царские знал, и мир ему обещает Скорый, и договор, грядущий Марсу на смену, Коль мирмидоняне, вняв его слову, домой обратятся. Выслушал это Приам; Сергест вернулся. Ахиллу Мир любезен и бой неполезен,[671] с отказом любовный 100 Пыл в нем растет. Условлено: коль ратоборство престанет, Муж, девицу прияв, отыдет в отечески земли. Тотчас к общему он всех зовет возвращению, тщетность Тяжких оплакивает предприятий, несправедливым Мнит, что ради одра одного на женскую битву[672] Сочетавались вожди, и, урон возмещая спартанский, И народ и цари снедаются долгой войною. Отдых любезен толпе, и Марсова ярь, уж слабее Тлея, совету сему вняла: готовит на завтра Каждый ладью для себя. Но Парки, свой час улучивши, 110 Струги с зерном пригоняют, что в дар отправил ахейцам Телеф, однако в душе негодуя, что идут иные Стяги, иные вожди и что отстранен Агамемнон. Только достигли суда до пристани, новым волненьем Ожесточились полки и вновь к мечам устремились. Убиение Деифоба, Сарпедона и Паламеда Звездоскитального уж провела[673] по условленным метам Феба, отмерив трудов дважды шесть,[674] круговерть годовая, И соступились полки. Один не выходит на сечу Муж Эакид; один не сражается, ропща, что брани — Спона желаньям его. Других Навплиад понуждает 120 Биться и — счастливый знак для сопутных ему ратоборцев — На Деифоба напал он натиском первым: метнувши Дрот, ему оба виска прободал, кончину вторую[675] Дав фригийску царю оплакать. Во сретенье зыблет Пику ему Сарпедон: всю силу, сколько осталой Кровью ему для сраженья дано, в удар он влагает, Щедрый врагу досаждать; и судьбы союзная сила Не отступила: он щит пронзает, лезвием, падшим Наискось, левый бок окровавив врагу. Но счастливей Меч Навплиадов: руке повинуяся, лучше разящей, 130 Гневному небу на скорбь низвергает он Сарпедона. Всторжествовавши, он много других кичливее:[676] «Вот уж, Вот, — повторяет, — каких в деснице победной ничтожит Меч мой гигантов! Такой свидетельство даст ли отваги Флегра Юпитеру,[677] Минос Тесею, Алкиду Ливиец? Вождь данаев таков!..» Едва он молвил — докончить Эту не должно ему похвальбу — вот пернатая входит В горло со свистом ему: Парис пустил ее в воздух, Лучше ассирских стрелец, с гелонами мощный равняться.[678] Вождь падет, и его кичливая слава, стенаний 140 Скудный стяжавшая плод,[679] погибает; все поражают Падшего, копья смесив.[680] По кончине властителя толпы Уж над собой не властны; убит воевода, и доблесть Дряхлая вянет в полках, и мнится, само потеряло Силу оружье.[681] Так, если порвутся бразды и возничий Рухнет — мятутся тогда скакуны, ослабелою властью Изумлены глубоко, и, обретши внезапную вольность, Словно страшна она им — неверным скоком по темной Реют стезе: сим чином вершат свой побег, сей чредою Греки рассыпались.[682] Уж далеки от стана, от брега, 150 Давят друг друга они; страшится стать первый последним, Сделаться ближе к врагу. Обнажив свою грудь, защищают Спину себе, ополчась для бегства, однако оплота Копья, суда, частокол доставить им не способны: Враг зажигает, разит, истребляет светочем струги, Пикой твердыни, мечом мужей. Резня разгласилась; Битвой Ахилл небрежет, но пред тьмою дротов и огней[683] Стал второй Эакид:[684] уже изнуренный, трудится Он под охраной щита. Впоследок сжалившись,[685] бурный Понт подняла высоко Фетида, чтобы, сретая 160 Шествие Феба, лучи неспешные спрятать в пучине. Тени лишь новый день рассеял, повсюду на мщенье Вои встают, хватая копье, прислоненное к ложу Вооруженному; часть, главу на щит преклонивши, Не отлагала меча рукоять увлажненну, ни шлемну Сень,[686] но сон и среди оружья сходил дерзновенный. Будит фригиян труба-наставница, греков — цевница И глашатай раздора, рожок;[687] но рьяная доблесть Предвосхищает призыв. С обеих сторон ратоборство Ярое крепнет:[688] жмут, отступают, грозят и страшатся, 170 И своей чередой Фортуна то кратки триумфы, То обоим дает недолгие бегства народам. Конник высокий пешцов теснит, клонясь для удара, — Те же, чтоб ранить его, воздевают низкие длани. Шел, клинок поднимая, Абант, готовый Мелампа В прах с колесницы простерть: звонконогие, кажется, чуют Бедствие кони его: на дыбы, свирепые, взвившись, Топчут врага, обступив, и, сваливши его, отступают. Радуясь делу сему, Меламп, надежный на помощь Коней, летит по толпам мужей, по лицам, кипучий, 180 На горделивой оси[689] и праздной гнушается почвой, Плоть стремяся давить. Наконец, Анксура диктейца[690] Пикой сраженный, падет и корчится: топчут свои же Кони его;[691] запрокинутым ртом кричащего тщетно: «О, пощадите!» крушат бессердечно глухие колеса. Равная брань для вождей, никому не сулящая пальмы, Зыбилась долго, пока Троил не вторгся во вражьи Толпы; страшные с ним принеслися стяги победы: Сходен с Пеллейцем он был, с калидонским изгнанником сходен,[692] Молнийну длань имевшим, — один из них древле, другой же 190 Позже, но сей превзошел обоих, обоих он крепче И — скреплю похвалу — даже Гектора он превосходней. Вспять изумленны идут данаи; трепещут от тяжкой Бури сердца их, досель спокойные; им, пораженным, Мнится, что Гектор воскрес во множестве: пламень Троилов Братнюю так обновляет резню. Победной десницы Славу почувствовать — боль, но видеть ее — упоенье. Нисова издали он Алкеста, Ида — вплотную, Дротом — того, сего же — мечом сжинает. Не стыдна Смерть от такого врага;[693] как будто стязаясь в кончине, 200 Рады иные на дрот налететь и смертью гордятся. В путь Итакиец, Тидид и Нестор пошли, чтоб Ахилла Им преклонить — тебя, о Троил, он достоин единый — Но бесплодны мольбы. Решение твердо покинуть Брань у вождя; просящим, являющим доводы сильны, Он возражает, в войне находя лишь бесчестья причину, Нагроможденье потерь, никаких прибытков победе. К миру вожди, согласясь, призывают — но тот им препоной, Кто о браке скорбит;[694] препоной Эринния также, Парка упрямая[695] им препоной, и, рока сильнейший, 210 Брань данаям несет богов испытующий Калхант. Без промедленья, с вождем Агамемноном в бой эбалиды Бросились радостно. Мчит им навстречу столь же проворно Бурно дышащих коней Приамид; седоком благородным Гордая, в воздух свою колею колесница подъемлет, Редко касаясь земли; змея Триптолемова,[696] птица Реет Венерина, барс Лиэев много неспешней. Прахом взрастают поля; похороненный пыльною тучей Мгла заткала свет; не дано различить сопостата Гражданам, небо пока прозрачное им не вернули 220 Копья и бранны поля не осели в ливнях кровавых. Алкидамант распростер Левконта-тевкра, огромный Издали дрот устремив; за броском он двинулся следом, Мысля жало извлечь, да, копьем похваляясь кровавым, Шествует он, как ахеянам друг иль фригиянам ужас Славим, однако, пращой камневержной застигнутый, тотчас Гибнет, к утешенному приобщившись в гибели тевкру. Дротом метательным тут Еврипила Меналк поражает: Грянув в власы отсеченны, сквозь левую выгнал глазницу, Выбитое унеся на копейном навершии око. 230 Тростью лернейскою[697] Главк туда уметил Ликида, Плечи с шеею где сопрягаются;[698] входит меж кромкой Шлемной и щитной стрела, застигая открытое горло; Влагою напоена Геркулесовой, смертью сугубой Душу мучит она: там яд ярится, тут язвой Кровь выходит: пресечь они соревнуются пряжу.[699] Ксеркс Кретеона, Кромий низверг Терсилоха, а Нисом Атис убит; один — от дрота, другой — от секиры, Корчится третий, стрелой пораженный из крепкого лука. Рес Ретея крушит, Аконтей низвергает Либида, 240 Стемона губит Ион, уязвляет Аргус Фессандра, Фол — Акрона, Фола — Эбал, Эбала же — Актор, Актора Фиодамант, Лихей же Фиодаманта.[700] Ратует пылче Троил, теснит необорной десницей Он арголидских мужей; хотя и меч Антенора, Дрот Энея[701] для них и стрелы хищника страшны, Он победитель один, все славы один затмевает, Все деянья в число своих он заносит триумфов. Мужу Беллона дивясь, умереннее подгоняет Буйства его, веселясь, что наставницу он превосходит. 250 Ярость иную тут узнает,[702] величайшие битвы Маворс, и, следуя сам, божественный, смертну примеру, В час, как на скифов идет, вспоминает увиденну храбрость. Молниеносным клинком терзая фригиян, кипучий Шел Умбрасид;[703] с ним Троил, клинок обнаживший, затеял Спор и смертью его заключил, немилостный, грянув В келью вторую ума;[704] и силится тот понапрасну Выскользнуть, ибо своей уклониться не может судьбины. Он Аскалафа теснит; тот не ждет ратовища, несется Прочь, избегая руки — но, сухим гнушаясь вернуться, 260 Ищет ясень удар совершить и коней пронзает, Всадника впутавших в петли; влачится воин, браздами Стянут, и, кровью напившися, гибнет, в ней потопленный. Мужа доволен паденьем, победно теснит остальную Рать Приамид, булавой тройную верша трехконечной[705] Гибель: оплакивает Астил раздробленные длани, Итис — грудь, Антифат — излившиеся из утробы Внутренности. Но, хоть его длань и ярится, но ниже Паха не бьет никогда: гнушается, высокомерный, Он обесчестить себе триумф подсеченным коленом. 270 Большего алчет уж он: докучно ему против черни Скудную битву тянуть, и дроты подлою кровью Стыд безмерный пятнать, похищая нищую душу В толпах народных. На горло царей и вождей он сильнее Ярь воздымает; туда, где сонмы в камнях драгоценных, Реет он и обоих уязвляет Атридов оружьем Разным — дротом того, копьем другого; и, третьим Чуя ранящий меч, застенал калидонский питомец. Он и сих бы убил — так ему неослабная ярость, Доблесть присущая так внушает — но, вдавшись меж ними, 280 Тяжкой деснице толпа не дала ударить глубоко. Атропос даже сама — пред богами ничто, пред царями — Редка; и дерзость его против душ возрастает убогих. Убиение Троила Заколебались данаи; уж нет им надежд на победу, Нет и на бегство. Судьбы обманы, вышних коварства, Ложь Калхантова — горе для них; о возврате уж шепчут, Но обратиться спиной им страшно. С Нестором идет Сам Агамемнон молить Пелида: тот им согласья Не дал, однако своих отпустил мирмидонян на битву. Их увидев Троил, выступающих бурной станицей, 290 «Путь свой направим сюда! — вопиет: — что за новая поросль? Новую пыль кто поднял? Ужели ныне впервые Аргос сюда их обрек, торопясь все силы исчерпать? Благость явилась богов! Стигийску Юпитеру[706] в жертву Уж не хватало людей, и праздности начал страшиться Меч мой. Ужо научу я их перуном дарданским, Сколь им полезней в дому укрываться!» Так молвив, Ипарка, Ведшего полк, он туда, где умбон пылающий блещет, Ясенем крепким своим поразил, свалив его наземь С остановившегося скакуна. Но тотчас, вскочивши 300 На ноги, бросив копье и щит свой оставив, тот мчится От нагоняющего врага назад в арголидский Стан; и в пределах его, пред самим Ахиллом убитый, Рушится ниц и шатры пятнает брызнувшей кровью. Грозно скрежеща, со всем исступлением гнева вздымает Длани свои Эакид и, напрягшися купною силой, Уготовляет удар ответный.[707] Но раньше принесся Дрот Приамида, врагу уметивший в левую руку, Но без вреда от него отвела Тритония жало. Это приметив, Троил на враждебную хитрость Паллады 310 Горько пеняет. Удел второго дрота счастливей: В цель попадает, рассекши плечо, но, алкая убийства, Легкую рану творит, негодуя, острая пика. Третий им схвачен дерен, который мог бы напиться Большею кровью, — но вот сосну свистящую верный Мещет замах. На дыбы высоко, предчувствуя злое, Конь восстает — то ль защитою быть наезднику хочет, То ли страшится — и рад, хоть пронзенный, хозяйскую гибель Он предварить. Колена склонив, против воли он топчет Тело простершееся господина — увы! пособляя 320 Смерти его: не хочет того, но гнетет его тяжко. Тут подлетев, Эакид уже поднявшуюсь шею Жнет железом; главу отсеченную мужа далече Видно, отпрыгнувшую; остается труп и движенье В небезоружной руке, еще хотящей сражаться. Случай какой мне винить, о Троил, богов и судьбину?[708] О Троил,[709] чью погибшую мощь Илион обрыдает, О Троил, чья хвала справедливой гласится молвою, О Троил, единый, кого аргивяне хвалят, Пал ты; и, бывший досель надеждой на жизнь фригиянам, 330 Днесь одного Мемнона своей угрожаемой персти Зришь ты защитой. Убиение Мемнона Уже ограбить раздранное тело[710] Мнил Эакид, но Мемнон воспрещает: матери скорбной Славного сына он труп сберечь на оплаканье мыслит. Слезы другим, себе же войну, другим завыванья Женские, брань же себе оставляет, и, дрот подхвативши, Мститель, врага надменна теснит. Копьем ему в чресла, Метит в перси мечом; обращает Ахилл к нему очи И, негодуя, таким гремит исступленным глаголом: «Судьбы зовут и тебя,[711] ожидает в челне стигийском 340 Гость предыдущий, волной стигийскою вместе пойдете». Молвил, и вот уж царю восточному сулицей чрево Ясеневой пронзено; высоко прядает черна Кровь, и маны студит опаленные[712] Стикс леденящий. В бегство персы текут по кончине владыки;[713] свирепей Гонит их вождь мирмидонян, к тому и нравом, и раной Быв побуждаем. Искать не терпя царей боязливых, Против горла толпы неохотно ярится; сменился Натиска гнев, отмстительну длань он плебействовать нудит.[714] Робких вспять он теснит, дерзновенных разит, попирает 350 Косных и краткой войной искупает долгую праздность. На илионски взглянул поля, гремящие битвой, Велий Юпитер и, хоть замедлен взор его пылью, Зрит он оружие там Вулканово,[715] зрит, как ярится Против врагов Эакид. При зрелище оном ликует, Что с Фетидою брак он отверг;[716] не так был он бледен, Гор флегрейских когда и флегрейских дротов страшился. Трупы мужей исчисляет сама[717] и сыном гордится Матерь, увы! о судьбах забыв, надменьем объята, И замедляет струи, любезным дивясь ратоборствам.[718] 360 Ибо отраден ей вид, и чаять можно победы, Если от длани одной вся рать обращается в бегство. Так, когда побелеют поля и вызреет жатва, Нивы бегущий простор пред летним ветром клонится. Движась последним из всех, колесницей замедлен сломленной, У затворившихся врат соратников молит Иолла Дать ему вход. Но тщетны мольбы — пелионская пика[719] К створу прибила врага, с вратами его сочетая.[720] И наконец — хоть уж стан далеко, хоть людей с ним немного, Град хоть уж рядом — едва он упрошен Минервой вернуться. Птичий собор над могилою Мемнона 370 Коней угрюмых едва в колеснице унылой назавтра[721] Движет Аврора; ее не бывали столь щедрыми росы,[722] Так не поили полей; земля хмельная дивится, Ливней таких не знававшая ввек: так с плачем обильным Мать о чаде скорбит.[723] Стенут о нем обе оси, Свет побледнел, облака раздрались, изранен весь неба Облик, и прежня краса омрачилась звезды идалийской.[724] Тяжко Тифону длить бытие;[725] гробницы он просит, Быть гнушается он долговечно живущей цикадой. Вот собрала для могильна холма аромат набатейской 380 Жатвы скиталица-мать, готовящая погребенье Сына. Пернатых полк приреял на ревностных крыльях, Дабы тризну свершить. И птица единственна, Феникс,[726] И мночисленна Прокна летит; там цапля, что клювом Выломки черпает мраморные, соловей же лощит их, Буквы чертит попугай, возносит мольбы Филомела,[727] Лебедь стенет, воркует горлица. Птица Юноны[728] Воды пролить очистительны мнит, но велит распростертым Крыльям Сатурния вспять, фригийское всё ненавидя. Дроты тельхинов[729] в тот час неся Юпитеру, реял 390 Царь пернатых, но, тризну узрев, замедлился; бросив Молнию, светоч другой и курящиеся благовонья Схватывает и алтарь услаждает святым ароматом. Пламени глад утолен, уже разрушенным мужем Урна полна; улетают пернаты и мать утешают, Тризну суля ежегодно справлять при Мемноновом гробе.[730] Как Ахилл вместе с Антилохом, Несторовым сыном, был предан и убит В месте ином воздает плачевные почести сыну Бедна Гекуба,[731] увы! сколь велики родившая скорби! Может уж гробы считать, уж третье чадо хоронит. Так, обездоленная сугубым колчаном,[732] Ниоба 400 Ей порожденный народ ослезила; не легче Юнонин Гнев: для этой тяжка Сатурния, Делий — для оной.[733] Слезы иссохли у ней, и плач над сыновней гробницей Уж безмолвен, уж почесть суха. Но только в глубокой Скорбь материнска тоске возросла, раздраженье терзает Душу больную; печаль ее мстительная обретает В хитростях слуг для себя. — Стоял блистательный Фебов Храм близ пределов градских; дающая богу прозванье Поросль тимбрейска его покрывала,[734] и, вкруг поразросшись, Листьем молящим она осеняла алтарь властелина. 410 Злое затеяв, сюда призывает Ахилла Гекуба, Дабы помолвку свершить.[735] Является он безоружен, Свиты не взяв, одного имея сопутником сына Несторова, чуть и меч не забывши; все он бросает, Муж злополучный, спеша любовь вожделенную видеть. Ибо коварств ожидать запрещает, обмана страшиться Самое место, святыни залог. Но матерней воле Вняв, любодей дарданский,[736] ничто не считая злодейством По оскверненье одра, и богов и храм возмущая, За самим алтарем толпу ополченную прячет. 420 Редко души предвещания лгут; вот герой появился Марсов; трикрат его трепетный шаг запнулся на самом Праге, трикрат отступал,[737] и в ужасе он колебался, Дыбом стали власы; трикраты, судьбу прозревая, Слезы ронял истукан божества; от страха он стынет И отрицает свой страх. Но вот враждебная младость Ринулась, грозно вопя, с десницею дерзкою, мужа Вооруженной грядой окружив. Приступает горячий Первым к нему Приамид: «Постой! иль, объятий невесты Алчущий, так и уйдешь? Придет и она — задержала 430 Матерь ее,[738] о наряде заботясь, давая наказы Нежные, первой ее научая лобзаниям ночи». Молвил он и, мечом размахнувшись, первым стремяся Рану нанесть: «Теперь, — прибавляет, — коль к падшим какая Есть в вас приязнь, к погибшим любовь, — сей, граждане, крови На утешенье себе алкают фригийские маны». Где ему храбрости взять? бежать куда? Просьбы постыдны, На снисхождение нет надежды. Руку обвивши Ризой, хватает он тут копие и, сколько способна Доблесть нагая его, осажденная сила, — биется: 440 Валит толпу единая длань. Не слабей Антилохов Гнев: теснит, угрожает, разит, великой желая Славы, и силу ему отчаянье бурное дарит. Так двойчаты дубы соревнует секирою сельской Сотня рук повалить: насилу, от многих ранений Истощены, дерева колеблются и причиняют Бедства несчетны своим паденьем дубраве и людям. Так и герои твердо стоят — одолеть их непросто Тевкрам, хоть тысячью их смертей томят отовсюду[739] И для ранений уж нет пространства, — пока раздробленны 450 Не исчерпала мечи мужей неистомная доблесть. Ближе фригийцы к ним приступив, повалить уповают, Тесно щиты громоздя, еще не упадшие трупы: Пусть не оружием, но побеждают весом оружья. Это узревши, Феб отмстительный лук напрягает,[740] Дроты Паллада дает — но Отец устремленные стрелы Огнем своим воспятил и мир заповедал перуном.[741] Рад Александр, что будто дела его вышним любезны, Мило коварство богам; он зверям и птицам пернатым[742] О злодеянье! — тела нагие, изгнанные члены 460 Тут бы, жестокий, метнул, коль совет ему праведный не дал Брат веледушный, Гелен, нечестивую ярость унявший. В вид унынья какой, увы! в какие обличья Общая скорбь облекла данаев! Там пени, там плачи Слышны, когда на плечах два вождя возвратились несомы В лагерь и смертну костру вверял обряд безвозвратно Двух ратоборства богов.[743] В унынии неразобщенном Мирмидоняне скорбят с пилосцами, плач в состязанье Льется прекрасном и Нестор свой лик от людей сокрывает. Так, коли вышних отец бы скончался, должно быть, стенали 470 Сирые звезды и плач, им неведомый, подняли б боги. Веры в победу у них уж нет, ни судьбы, ни сами Боги надежду не шлют, но, упорствуя, мыслят с вопросом К вышним они приступить:[744] уйти иль длить ратоборство. Им бы милее уйти: упованья нет в брани, поскольку Мертв Эакид. Идет, вопрошает и слушает Калхант, Слышит, что даст победить Ахиллова отрасль пеласгам. Пирр был им подан судьбой; его владыка скиросский[745] Пестует, встарь воспитатель Ахилла в облике девьем. Без промедления в путь по указу вождей устрояет 480 Флот Менелай. Я знаю о том и готов я поведать, Воды какие взмутила веслом, проходила какие Гавани, струи и грады встарь калидонская доблесть,[746] В помощь коварство прияв дулихийское, мимо прибрежий, Делос, твоих, и самосская высь, и вакхический Наксос,[747] Правя свой челн; но, праздного, вновь меня нудит Беллона Слогом военным петь. Взаимное убиение Париса и Аякса Выводит, воспламененный, Полк мигдонийский Парис на брань: над всем ополченьем Высший, с братьями он в несметных верстаться триумфах Мыслит; отвага в нем возрастает, и прежнего крепче 490 Сам себе кажется. Лук распрягает, гнушается стрелы Сеять: для смерти иной оружье сильнейшее вземлет. То в рукопашной мечом, то ясенем в дальнем бросанье Блещет, дерзает вблизи иль издали он утесняет. Зыблет копьем неискусней сикамбр и скиф ратовищем, Дротом лигур и сариссой перс и пикой мидянин. Губит Фоанта мечом, дротом — Лама, пикой — Доркея; В лик — Фоанта, Лама же — в пах, Доркея же — в перси; Пилосом тот, Плевроном другой, сей Келенами[748] послан. В месте яряся другом, неустанно противников сродных 500 Сын Теламонов[749] теснил, седмеричную бычью носящий Кожу. Копьем ему дуб, ему одному лишь подъемный, Знающий длань лишь его. Железом бок горделивый Не защищен: иль гнев, горящий на битву, не терпит Сих промедлений, иль мнит, что за кругом персей широким Скрыт он надежно. И так свирепствует он, безоружен, Так воруженных теснит. Ускоряет кончину упавшим Страх, малодушным же смерть — уж видеть его исступленье. Медлит, приметив его, Парис: мечом приступаться Или же дротом к нему. Наконец, взяв гортинские жала — 510 С ними верна его длань, всегда чутка к его воле — Лук из налучника он достает и стрелы из тула; Шуйца сжимает лук, тетиву наляцает десница, В каждой воздето руке оружье, и вслед за пернатой Сосредоточивает он взор. Стрела повлеклася, Перьем груди стрелка, а жалом касаяся шуйцы, — И, полет прочертив, в левый бок врагу угодила, Смертью сочася самой. Но холода близкой кончины Пылкий не чувствует гнев, пока, супостата низринув, Ярого духа мстительный вихрь не утих, утоленный. 520 Так-то богов, благосклонных к мольбам, и гибель взаимну Длани счастливые их обрели. Но счастлива боле Та, что факел злодейств и смертей,[750] тирана сражений Прочь унесла и в Тартар свела нечестивые маны. Шествуй, куда увлекает вина![751] чертогов тенарских Ты шестой вертеп заслужил. Хоть вмещает четвертый Тех, кто любил, а пятый — мужей бранодушных, отвергнут Дух любодейца они, радетеля скверного Марса.[752] Ждет тебя край, содержащий Титанов серные цепи,[753] Ночь последня, котора омкнет тебя лоном бездонным, 530 Ждет глубочайшая персть. Флегетон пусть паром, нелюбьем — Стикс, слезами Коцит, Ахерон напоит тебя воплем![754] Пусть от гавани прочь Харон, от порога отгонит Цербер тебя; когда ж напоследок ты переберешься, Язвы Эреба пусть все стекутся и рухнут все смерти, Объединившись, тебе на главу! Волну тебе Тантал, Спицы свои Иксион, отдаст Сизиф свой возвратный Камень, а Титий — птиц![755] в сих весельях вращайся, покамест Море глотает струи, а дожди возвещает Ирида! Тою порой, как жгучая весть пронзила Елене 540 Трепетный слух, великою в ней остановлены скорбью,[756] Слезы застыли и глас, и беглый ей изменяет Ум, точно смертью сражен внезапной. С росою целебной Входит хладная скорбь к ней в чувство. Тогда, с исступленным Ликом, власы растерзав, вкруг себя мечей она ищет Повод погибнуть уже обретя, и мыслит безмолвно, Чей похитить клинок, у кого испросить бы ей дротов, Чтоб от своей скончаться руки. Илионские жены Чуют безумье её и чредой приступают, чтоб скорби Дерзостные умирить; сам царь ее в горе ласкает, 550 Чтоб презирать фригиян, жалеть об ахейцах не стала. Вот уж конец был слезам — и уже, истощившись, скрывался День, уходящий в ночь, однако Тидидов кипучий Гнев доселе томит врагов, хотя уж сломленных, Скрывшихся в стенах градских, донимает фригиян, за стражей Нощною замкнутых. Сим дозорным не жребий чреду их Выбросил — нет, но по воле своей стоят у бессонных Огней они, и в грудь подбородок им не ударяет.[757] День едва проступил, к оружью летят, приступают К граду, машины крутят; дает им силу винея,[758] 560 Вержущая валуны баллиста и черепаха, Путник коварный, и с ними таран, подрывающий тверди. Но фригияне врагов то градом камней отражают, То железным дождем, то огней разлитых перуном. В Марса нагого они, однако, боле не верят, Чтобы полки вновь в поле пустить: брегутся во граде, Девьи секиры пока щитоносная[759] Пентесилея Не привела Приаму помочь. Укрепляет, сбирает Рать бранодушна жена, мужам подающая силу.[760] Вот уж врата отверзаются; в стан бегущих пеласгов 570 Гонит она, и глоткам мечи, и пламень ветрилам Уготовляет. Тидид, один оба бедства женущий, В брани еще ни одной не являл так ясно Тидея. Прибытие Пирра на войну Неоптолем с десятью вплывает стругами в гавань, Воды эгейски прошед. Кто не скажет, что судьбы с Фортуной Перемешала война? Судьба дарует пеласгам Пирра, фригийцам дает Фортуна скифски дружины. Равными вышли они на брань: там стали пеласгов Сонмы в раздельном строю, тут, с полчищем девьим смесившись, Людная Троя. С обеих сторон есть боги, и каждый 580 Зыблет своим божеством; оливой Паллады о мире Лжет Кекропидов[761] щит, и Марсом страшит соплеменным Бистонийский шишак; там и сям — и Марс, и Юнона В множестве: воздух она бичует ясенной ризой,[762] Иль сидит на щите, иль главу воздымает высоко. Но идейской Кибелой своей, идалийской Кипридой Горд фригиянин; иной бесчестит перунной пернатой Крылья тирийски[763] своим Ганимедом. Так любо им в битву Шествовать, сладко им мнить, что и боги на сечу сошлися. Всех превосходит, ведя за собой ужасны секиры, 590 Девьих царица дружин.[764] О убранстве щедрое чуждо Ей попеченье, красы нет в мыслях; чело ее строго, Выцвел наряд, и злато ярится, увившее длани. Смех иль речи ее иль взор коль приметишь, не сыщешь Слабого в них ничего — совершенно в ней женщина скрыта. Встречь ей отмстительные на брань воспаляет дружины, Бурной упряжки ездок, предводящий своих мирмидонян, Пирр; не бойца для вождей, не мстителя он для Атридов, Но для себя войну он ведет. На врага, раздраженный, Местник отца, оружье отца[765] он подъемлет, но тяжкий 600 Вес не снести растущим плечам, и шеи сильнейшей Требует шлем, и малая длань копие еле держит.[766] Первым кипучей рукой разит микенца Менета[767] Пентесилея. На всё гремел он криком могучим, Гласом лев, но заяц душой, и, скрежеща, дивился, Знающий, сколь пелопидянки робки и чужды оружья, Слыша трубу девичьих полков. Не знает, что оба Пола у них закаляет мороз отчизны и ярость В душу своим племенам вливает сарматское небо. Так укоризны он шлет: «Прославленный Марс, устыдися![768] 610 Вот твои стяги несет и наше бесчестит оружье Длань, для пряденья едва пригодна. Стоять вам незыбно, Клятвопреступные башни, теперь; опрокинули девы С пряжей кошницу, отбросили прялку. Сим воинам Троя, Дротам доверилась сим. Но мы не потерпим, ахейцы; Хоть и позорно мужам попирать девиц боязливых, Я пойду против них!» Так молвит; но, медля верстаться С полом речистым, быстра лишь на битву, ответствует дева Дротом одним. О рок плачевный! К земле прибивает Рушащегось копие; стопы его в воздухе, рвется 620 Конь его в бег, но претит копие, и в стязанье ужасном Мужа злосчастный труп они на куски раздирают. Пирр не слабей Адраста теснит; а тот, хоть и был он Отрасль богов, но смертному жизнь противнику отдал. Вскоре с обеих сторон пламенятся слабейшие длани Подвигами воевод. Кто бы тут обо всем мог поведать?[769] Если б сикульски валы, ливийской жатвы колосья,[770] Пчел я исчислить умел гиблейских, столь многие раны, Смерти б такие не счел; никогда досель не бывало В злаках толь многих нужды Полидарию и Махаону. Убиение Пентесилеи 630 Простонародную рать истребив, затевает Фортуна Двух столкнуть воевод; недолго медля, оружье Вземлют они и на битву горят. Доселе простора Их дерзанью толпа не давала, теперь же широко Поле лежит и люд поредел. Вот пылкая Пирра Пентесилея теснит. Укрепляем он Марсом, она же — Полу поборницею своему, Энио. Ни Юноны, Ни Тритонии здесь; предпочтеньем их Пирр не отмечен. Поле раздвинулось вширь; простерт у каждого в длани Дрот, у каждого меч, понуждаемы шпорою, реют 640 Кони. Первым свой гнев растратил пущенный ясень; Часть завязает в щитах, рассеваются в поле иные, Часть остается в руке. На меткость клинка уповают; Ожесточается ярая сталь. Удар возвышает Первою дева, но, косвенной раной грянув по гребню, В щит погружает она рукоять: в средине умбона Только утихнул удар; и покамест глубоко засевший Силится меч исторгнуть она, острием прободает Грудь ей левую Пирр. И так могущая дева Гибнет, лишившись клинка. С великой стыдливостью женской 650 Ризы сидонски она и складки одежные тянет Ноги прикрыть,[771] и дух испускает, на судьбы гневяся.[772] Прочь дарданиды спешат, амазонки в смятенье; вернулся Сродный их полу страх тоскливый; боязни и ужас Девам бегущим везде. Малодушье, несущее распрю, Ратует, чтобы им бегство внушить. Нет мужества братьям Падшим помочь, на их сыновей оглянуться зовущих. Града достигла их часть, гонящим данаям осталась Часть их добычей, но часть, узрев прямую опасность, Храбростью полнится вновь, да приимут прекрасную гибель. Предательство и низвержение града 660 Пряжи последния нить раскрутилася, обетованный День судеб уже подступил,[773] и десятый Титана Круглообразного труд уж вращал. И знамений сотни,[774] Сотни блистали угроз,[775] и несущая ужас комета Пела кровавою прядью беду, и Фебов обоих[776] Лик то двоился, то пропадал. Юпитеров чаще Гнев[777] досель не бывал, и не зрелось в обличиях новых Знамений столько; в слезах камней, в испарине вышних,[778] В стоне горестном псов, в чреватых чудовищем женах Будущего недвусмысленный знак. Вспламеняет ахеян 670 Муж Фесторид и богов открывает: те приступают К стенам, где путь открыт по земле; те связывать струги Мыслят, чтобы напасть на места потаенные града. Но фригияне добыть возвращеньем Лединым мира И долголетнюю брань предлагают скончать договором. Так Антенор призывает, и так сильнейший в витийстве Полидамант, и так призывает кроткою речью Анхизиад. Прискорбно для них, что цари погибают, Что уцелела скудная рать: «Не одним илионским, Фригским стонать рубежам, но все, что лежит меж Гидаспом, 680 Перлы несущим в струях, и поростом скифской пучины,[779] Бранный познало урон; но иная Фортуна пеласгам: Ратует Ахиллеид, совещает Нестор, лукавства Живы Улиссовы, мстительный гнев воспаляет Атридов». Слов сих не снес Амфимах — мир отринув, кличет к оружью,[780] Повелевает врата распахнуть, триумф фригиянам Он обещает иль красной кончины бессмертную славу. Братьям он равен бы стал и Гектора он превзошел бы, Если бы детство избыл и в возраст вошел ратоборный. Хоть клонятся уже Приамовы к старости лета 690 И морозны власы отвергают шлемное бремя, Не увядает царь в старике, в царе зеленеет Воин и в битву еще дерзают мирны морщины. Но отвагу вождя оскорбляет, питая боязни, Непостоянство фригийцев: войны виновник, вещает О договоре теперь Антенор, и на разоренье Спарты шедший Эней теперь почитает, что должно Выдать добычу, врага благосклонность снискать вожделея. Но лукавством пресечь лукавство, обман их обманом Ищет стеснить государь и замысл такой устрояет: 700 Праздничный выдумать день и к союзу за трапезой пышной Хочет созвать он вождей: «Пока пребывают за кубком, Вломится пусть Амфимах, с ополченными пусть безоружных, Скорый, в ловушке пленит! Безопасного Марса дружины Вольно пойдут, ничто замедлить не сможет победу». Долго скорбя, ненавидя войну, меж тем составляют Заговор между собой фригияне, под клятвой создавши Клятвопреступный союз измены; ужасный кощунством Замысл родил Антенор; с его согласились решеньем Укалегон и Амфидамант, и равный в неправде 710 Полидаманту Долон, и к отчизне, мчащейся сгинуть, Немилосердный Эней,[781] сим великим злодействам причастный. Вестником Полидамант к аргивянам идет, что градские Тверди им можно предать; он мира в обмен на коварство Просит, крамольникам мздой, и за стены тайный данаям Путь он сулит. Но медлит Улисс, но Нестор страшится, Пирр отвергает обман. Посул неверный смущает Этих,[782] обманом страша, а тот, на победу надежен, Бранью, творимой в ночи, осквернить триумф избегает. Но смущает вождей сомненье; задержан фригиец, 720 И с посольством идти инахийцу вверяют Синону:[783] Должно ль посулам сим доверять? В илионские домы Тот грядет, и Анхиз, поручившися, весь разрушает Страх, и сам Антенор клянется, что искренни речи. Слово вождям дают, свидетельствуясь божествами, Тут инахиды, в веселье веля, чтобы не опасались За своё и своих; к сему и дары прилагают, Мздою посулы свои крепя — не Пергам лишь единый, С гражданами несчетны сулят им Азии грады. Весел, уходит фригиец,[784] и где найдет неприятель 730 Доступ во град, и когда ему в путь, и какой ему будет Знак, чтоб двинуть войска, осмотрительно им указует. Есть потаенны врата, безмолвна стезя для коварства, С высеченною главой Пегаса:[785] вот путь аргивянам, Что от вождей[786] повелен. Колесница солнца погрузла; Время им было идти. Вот ясный светоча пламень, Узрен мужами, им знак подает. Сплотившися тесно, Кто с тревогой идет, кто в покое. Огнем фригиянин Путь им являет и вход отверзает. О замысел страшный Душ злотворных! о грех, неведомый летописаньям! 740 Азии страны цвели; в своих богата трофеях, Троя цвела, государем сильна и за ратью надежна, Ни богов, ни судеб не страшася. Греков победа[787] Скоро пресеклась, лжецом оказался бы Калхант, однако Внутренний враг и — тяжеле всего — свои к злотворенью Средства пророком творят Фесторида. Сам ненавидит, Сам, гражданин, отверзает он град.[788] Не скрипнули петли, Дроты, щиты не звенят, блюдут молчанье отряды, Всё тайком, а въявь ничего.[789] Вступивший всех прежде В град, не терпя коварству служить, побеждать втихомолку, 750 Пирр восклицает: «Теперь к оружью, фригийцы! идите В сретенье нашим полкам! Доколь коснеть вам в дремоте? Уж безопасности нет; врата отверзлися; вот мы Мчимся, данаи. Коль кто из вас соступиться со мною Гневом влечется, на мрак сей Марсов труд несравненный Не осужден — но ваш подарит нам зрелище пламень!» Молвил — и, факел схватив, Пергам зажигает он, первым Путь прочистить себе стремясь. Иные ярятся Наперебой кто огнем, кто железом; опустошитель Бродит огонь, и мечи вторгаются сна во средину. 760 Ярая ночь, нещадная подлинно, бурна и скорбна,[790] Дикая ночь, трагических вопль тебе нужен котурнов[791] Или сатиры тяжелой укус; ты одна торжествуешь, Прибыль с бесплодных трудов толь многих дней ты стяжала! Если б число языков у меня с числом карпатосских Ликов сравнилось[792] и грудь неизмерным полнилась Фебом, Я описать бы не мог убийства, пожары, стенанья, Данные ночью одной фригийцам. Кто в пламень от лезвий, Кто из огня убегает к мечам — о жалкое бедство! — Бег от судьбы на судьбу налетает. Той лишь страшатся 770 Смерти, что первой в уме взросла. И многим, кто обе Гибели снес, привелось познать сугубые скорби. Бедствия яростный зрак, векам неведомый прежним! Здесь дремота, там бодрственный гнев; не встречает помехи Бурная длань, и вольно выбирать разящей деснице Между смертями: в грудь иль в уста ей войти, или в горло, Или все члены вписать ей в перечень должно ранений. Те, однако, кто ночь провождал за обычной трапезой Или же в бодром покое бесед, по шуму понявши, Что данаями град захвачен, и пламень увидев, 780 Чтоб защититься, бегут к оружью: но, огнем отвсюду Обойдены, находят, что путь пресечен им, и, тщетно Силясь горящий чертог покинуть, скорбят о горчайшей Смерти и гибнут они с истребленным оружием вместе.[793] Убиение Приама Смерти ль я все изложу, опишу ли каждую гибель? Но деянья во мгле, кончины во мраке сокрыты, Но затененну гнетет ночное неведенье Музу. В бегстве, храм обретя Громовержца, алтарь обнимает Несчастливый Приам,[794] своей не вверяяся длани. Страху гнев уступил, но, гордый, с лицом величавым, 790 Он ни мольбой, ни слезой, ни молящим обличием сана Не унижает. Тут Пирр угрюмый: «Вернешь ли пеласгам, Жен спартанских вернешь? Иль хочешь еще ты сражений, Брани еще не страшась? Зачем резных обнимаешь Ты, богам ненавистный, богов? Ты сам оскорбил их, Я же невольно: как пал отец мой жертвою Фебу, Так ты Юпитеру».[795] Рек, и, лежащему мужу гнушаясь Жизнь оборвать, дрожащего он подъемлет, схвативши За седину,[796] и клинок ему погружает во чрево. Мало противилась длань, и легко пускается к теням[797] 800 Дряхлая жизнь; он сам помогает тяжестью тела Глубже проникнуть мечу и впоследок, исполненный днями,[798] Он умирает — в старости счастлив, во младости весел, Если б недвижной была и верность хранила Фортуна.[799] После Зефиров зима тяжелей, по радостях — скорби;[800] Лучше нет ничего, чем вовек не знать благоденства. После того, как о новой беде до Гекубы доходит Верная весть, она стопою скорой дерзает В путь меж мечей;[801] власы разодравши, с грудью избитой,[802] Ищет мужа, стеня. «О, кто, — вещает, — ахейцы, 810 Старое тело отдаст мне оплакать? Ужели добычей Птицам, добычей зверям его расточили вы мертва, В час как мне должно рыдать?» Расступились пред ярой смущенны Толпы, давая ей путь. Зрит владыку и, преклонившись,[803] «Мой, увы», — повторяет она и, по долгом молчанье «Мой», повторяет и вновь: «увы», и скудные долго Так источает слова. Наконец, с усильем сплетая Связные пени, она такие износит глаголы: Сетование Гекубы «Вздохи какие, о скорбь, стенаний рабыня, какие Плачи воздашь ты ему? Своей не отрину печали: 820 Щеки запали мои; истощившись в плаче глубоком, Очи тмятся и взор тупеет. Тяжка моя язва, Но, безъязыки, мои доселе скорби молчали. Небо и боги! я вас, хотя в раздраженье, щадила, Женские пени не смея взносить, — за какие злодейства Сим вы злосчастьем меня наказали? Коль смерти достойна, Что ж я живу? Для несчастных нет хуже долгого века. Брак мне иль роды оплакать? Я в брак жесточайший вступила; Роды злосчастны мои. Безмятежной он мог наслаждаться Властью, но Парки его сочетали со мной беспощадны 830 И богов воздвигнулся гнев. Хоть многих родила Я, плодоносная, чад, но всё под судьбиной зловещей[804] Матерью я и супругой была; а ныне, лишенна Мужа, детей, я двойной научилась терзаться кручиной, Изнурена и смеженьем очей,[805] и частою тризной. Гектор любезный! Троил! пока вы жили, стояла Троя надежно — зане Париса, кощунственный факел Нашего чрева, назвать здесь не должно». Сказала, и огням — Коим равными быть не могли Фаэтоновы угли,[806] Коих не дал тебе Рим, о Нерон, — дивясь, прибавляет: 840 «Сей ли мной светоч рожден? Родила — и перун не ударил?[807] Это утробы моей порожденье — и зев не разверзся Алчной земли? Сей набухла чумой — и щадят меня воды Девкалионовы? Вы, уязвленные мной, нечестивой, Вы, для кого родила я стенанья, — меня вы, злотворну, Рвите, фригийцы, наперебой! — Но поздно для гнева; В пору то было, как зрела я сны.[808] Супруг знаменитый, Общник одра мне и гроба![809] с тобой я к теням пущуся. Горе мне! нет здесь врагов? Где яростные ратоборцы, Где ныне Пирр? дайте дроты, бойцы; дайте дроты! довлеет 850 Старческа длань для кончины моей. Иль учиться покорству, Пленнице, мне пред аргивской женой?»[810] Так молвит — и скорби Путь открывает в данайских сердцах возбужденная жалость. Раздел корыстей Ночи росящую тень уже совлекал, но не вовсе Лик свой отер наступающий день; добровольно скрывался Феб: неприязненный, он, казалось, стенал над крушеньем Им созижденных стен.[811] Добычу в твердыне Минервы[812] Всю сгромождают, доход сей ночи; падшия Трои Можно рок оценить: здесь столько бы видел ты пышных Лат, богов, самоцветов, убранств, и кости, и меди: 860 Вящим трофеем вовек, победив, не кичилась Фортуна. После того как богатство вождей удоволило толпы И раздающая длань утолила жадны надежды,[813] Клич о возврате любезном восстал. По изгнании браней Вновь природа в себя возвратилась.[814] Пророк указует День, когда им поднять паруса. Той порою нашелся Грекам досуг, чтоб стопой скитальной пройти по останкам Дымным Пергама. Часть, досель во вражде и яризне, Опустошает холмы ретейские, чтоб погребеньям Дать кипарис, святодействиям лавр и ольху корабелам. 870 Вот свершены уж мольбы и обряд гробовой; обновленный Флот пучинную морщил стезю — но противный вращает Австр буруны, и вихрь, и бурю двойную, и ливни Им непогода несет внезапная. Авгур внушает Новую жертву свершить богам, еще не смиренным. Вняли глаголу вожди. Вспоминает Пирр: Поликсену Не отыскали они — и клянет, скрежеща, фригийцев, Ярый. Её, Гекубой врученную, в отчих чертогах Спрятал Анхизиад. О неслыханное злодеянье! Жертву злосчастну, её отдают ненавистным пеласгам.[815] 880 Деву спасая, понес неправедное наказанье Вождь Эней, в изгнанье уйти обреченный; и, стругов Дважды одиннадцать взяв, на коих плавал дарданский Хищник,[816] в изгнанье берет он товарищей. Градом владычит Днесь Антенор, государь избранный, и славу державы Множит, габийской крепя союзы счастливые связью.[817] Но похищенный скиптр у него вожделея исторгнуть,[818] Помощь выпрашивает менальску, обходит диркейски Грады[819] Эней, домогаясь войны по уходе пеласгов. Но о новой борьбе оплакав заботу пустую, 890 В адриатически он уходит изгнанником волны.[820] Новому граду здесь дав, который сам он воздвигнул, Имя Коркиры, царит, невеликим полем довольный, Римского града стенам предвозвещенный зиждитель. Скорбна царица и с ней Кассандра, не верили коей Тевкры ни в чем,[821] в Кермисий[822] пускаются, и Андромаху Сопровождает Гелен. Илиона ущерб плодотворный, Царства единого, полнит людьми и народами грады. Возвращение греков по разрушении города Вот уж, Пергам сокрушив,[823] Форонеевы одолевают Зыбь эгейску цари и, добычей кичась илионской, 900 Вихрей и бурь никаких у себя на пути не сретая, Движутся стройной стезей, когда, расторгнув затворы, Ноты разнузданные взревели и смута небесна Иль разнесла по морю челны иль волной поглотила. Локров блуждающий флот,[824] носящийся вместе со шквалом, Гибнет, отброшен к скалам; поражен перуном и царский Струг, на котором Аякс путешествовал; силой телесной Тщетно трудится он средь кипучих волн удержаться. О возвращенье когда победивших пеласгов услышал Навплиев сын Аякс,[825] скорбящий, что имени брата 910 Он по убийстве лишен Паламедовом, — ревностью злою Он уязвленный, зовет арголидских на гнусные брани[826] Дев и, тяжелых злодейств вину возращая, вещает: «Жалкие, чем вам мольбы многослезные, чем вам и жертвы Стольких лет помогли, и честь мужей сохраненна, И ненарушенная чистота?[827] Возвратятся — но с ними, Слух возвещает, придут и фригийские жены — и в рабстве Пленница варварская угнетет супружества прежни. Вспомните вы лемниад![828] пеласгийские жены, дерзайте! Равный исход от равных причин. Вы в праздности робкой, 920 И царицей грядет наложница девам туземным». Кончил едва он — молва принеслася со смутой внезапной: Уж воротились вожди Арголиды. О, редко бывают Боги верны до конца! Хотя б ты был долгое время Счастлив, хоть всех превзошел — что хвалишься ты, неразумный? Миг последний творит счастливцев.[829] Се в Аргос приходит В бранях не знавший потерь, в пучинах Атрид не страдавший; Но рассекает жена[830] победителю горло, коварством Смеет вождя умертвить любодей. Своего Диомеда О возвращенье скорбя, не лобзанья, смехи и ласки 930 Эгиалея, но рать поднимает. Восстаньям подобным Ход и другие дают арголидянки: или изменой Тут уловляют мужей, иль Марсом им град запирают. Так, отбитые прочь гражданскою бранию, греки, В путь изгнаннический пустясь, достигают Коринфа И, согласясь на войну, для отмщенья каждой обиды Приготовляют поход. Но Нестор претит им и нудит К миру, мудро решив; преклонить мольбою сограждан, Не оружьем пытать увещает, чтоб не порождались В распре усобной ущерб народу и пагуба царству. 940 Так без вреда гражданскую брань усыпляет величье, Что снизошло до мольбы, и, Марса похоронивши, Женским горнам взгреметь не дает. Благочестье и верность Уж к господам обращаются вновь, и каждому царство Вход отверзает. Улисс, унесенный на отческий Самос,[831] Пенье Сирен, сикульскую зыбь, Монихово снесший Гостеприимство,[832] и пир Антифата, и чашу Цирцеи, Края впоследок достиг дулихийского и воротился После столь многих жен в стыдливый чертог Пенелопы. Но судьбу предрекающий сон и виденья ужасны 950 Сродным дротом ему и мечом грозят Телегона.[833] Так погибает презревший Цирцею, сыновняя жертва, Мощный и в старости муж, победитель Азии пышной. Весть когда разнеслась, что в отчих вселилась Микенах[834] Вновь Тиндарида, тут вся закипает толпами Европа: Видеть невестку хотят Плисфенову, зреть вожделеют Лик, сокрушивший страну азийскую,[835] — та же гордится, Что пламенила вождей, раздирала в сраженьях вселенну И постыдной красы пожала бесчестную славу. Плач доселе свершив над пагубою илионской, 960 Спутанные развернул сокращения истины древней; Если я где сочинял, то нечасто.[836] Священныя лиры Струны другие приму; достойная высшего плектра,[837] Брань Антиоха меня призывает;[838] я петь устремляюсь Христолюбивы полки и стяги нашей Сивиллы,[839] Силы Креста и дары. Дышащая сбивчиво Кирра[840] Не изливает сии мне стихи: но верного духа Зев наполнить с небес Аполлон высочайший[841] нисходит. Ты, о великий отец,[842] опора вторая ты нашим Замыслам, в море втором мои распростри ты ветрила. 970 Этот игрою был труд; приступает возраст степенный, Важные идут дела, достойные чистого слуха. Коль на дерзанья мои твой приязненный свет разольется, Жал комариных едва убоюся и трутней гуденья. Книга, живи и свободно цвети![843] а вредить тебе станут — Радуйся знанью, что нет ничего горделивей, чем зависть! Коль лицемерный в тебя метнет язвительным смехом Шепот, захочет язык терзать тебя непосвященный, Зависти буди достойна, тревожащей то, что высоко: Снедь ей нынешний миг,[844] а будущий век ей погибель!

КОММЕНТАРИИ

Наш перевод «Илиады» осуществлен по изданию Гомпфа (Gompf 1970). Для сверки использовались английские переводы Бейта (Bate 1986 — к сожалению, только первые три книги поэмы) и Ригга (Rigg 2005) и коллективный французский перевод (L’Iliade 2003). Использовался также справочный аппарат этих изданий (особо надо отметить Бейта, который в обширных комментариях щедро цитирует глоссы из адмонтской и парижской рукописей), а также неувядающий комментарий С. Дреземия (1620), переизданный в лондонском издании Дарета и Диктиса 1825 г. in usum Delphini (Dictys 1825).

На русском языке, насколько нам известно, публиковался лишь каталог портретов (IV, 35–207) в переводе Д.О. Торшилова (Дарет 1997, 209–217). Таким образом, наше издание впервые знакомит отечественного читателя с поэмой Иосифа Эксетерского в полном объеме.

ИМЕННОЙ УКАЗАТЕЛЬ[845]

Абант — греческий воин: VI, 174.

Аверн — озеро в Кампании, где находился вход в подземное царство; преисподняя: I, 309.

Авлида — беотийский город на берегу Еврипа, место сбора греческого флота перед отплытием к Трое: IV, 304, 306.

Аврора — богиня утренней зари: V, 40*; VI, 371. См. Паллантиада.

Австр — южный ветер: IV, 304; V, 114, 303; VI, 872.

Агамемнон — сын Атрея, брат Менелая, вождь греческого войска под Троей: III, 205; IV, 98а, 99; V, 360; VI, 112, 211, 287.

Агенор — царь Сидона, отец Кадма и Европы: II, 550

Аглавра — дочь Кекропа, вызвавшая гнев Минервы за то, что открыла Эрихтония: II, 510.

Адмет — царь фессалийских Фер (у Иосифа — аркадец), аргонавт: I, 212.

Адраст — союзник троянцев, убитый Пирром (никак не может быть отождествлен с аргосским царем, участником похода Семерых против Фив; ср. L’Iliade 2003, 323): IV, 7; VI, 622.

Адриатический — относящийся к Адриатическому морю: VI, 890.

Азийский — прилаг. от назв. Азия: III, 42; VI, 956.

Азия — часть света: I, 134; II, 38, 589; III, 326*; IV, 20; VI, 728, 740, 952.

Аконтей — воин: VI, 239.

Акрон — воин: VI, 241.

Актор — воин: VI, 241, 242.

АкторидПатрокл, внук Актора (не тождествен предыдущему): IV, 113, 214, 272.

Александр — другое имя Париса: III, 70; V, 135; VI, 457.

Алкест — греческий воин: VI, 197.

АлкидГеркулес, внук Алкея: I, 73, 281, 336, 350; II, 176, 584; IV, 433; VI, 134.

Алкидамант — греческий воин: VI, 221.

Аллекто — одна из Фурий: II, 4, 21.

Алфея — мать Мелеагра: I, 210*.

Алчность (Cupido) — V, 283.

Амазонки — женщины-воительницы, предводительствуемые Пентесилеей: VI, 652.

Амор — олицетворение любви: III, 242. См. Купидон.

Амфидамант — троянец, участник заговора, предавшего Трою грекам: VI, 709.

Амфимах — 1) союзник троянцев: IV, 8; 2) грек, убитый Энеем: V, 348; 3) сын Приама: VI, 684, 702.

Амфион — союзник троянцев (не смешивать с известным строителем фиванских стен): IV, 6.

Амфит — сын Лаомедонта: I, 454.

АмфитриониадГеркулес (от имени его приемного отца Амфитриона, мужа Алкмены): I, 269, 353; II, 112; V, 70.

Андромаха — жена Гектора, мать Астианакта: IV, 84а, 86; V, 426, 454, 464; VI, 895.

Анксур — критянин, участник Троянской войны: VI, 181.

Антей — 1) аргонавт: I, 213; 2) сын Нептуна и Земли, ливийский великан, убитый Геркулесом: I, 285; II, 124*.

Антенор — знатный троянец, посол Приама к грекам, виновник падения Трои: I, 509; II, 35, 69, 155*; III, 111; IV, 75а, 76; VI, 244, 675, 695, 708, 723, 884.

Антилох — сын Нестора, сотоварищ Ахилла, убитый вместе с ним: VI, 395а, 440.

Антиох — персонаж «Антиохеиды» Иосифа: VI, 963.

Антиф — греческий воин, убитый Гектором: V, 408.

Антифат — 1) греческий воин, убитый Троилом: VI, 266; 2) царь лестригонов: VI, 946.

Анхиз — троянец, отец Энея, участник заговора, предавшего Трою грекам: I, 511; II, 302*, 500; VI, 722.

АнхизиадЭней, сын Анхиза: III, 185; VI, 677, 878.

Аполлон — бог света, прорицания, поэзии, сын Юпитера и Латоны: III, 69, 87, 140, 423; IV, 60, 247; VI, 967.

Арабы — азиатское племя, союзники троянцев: IV, 15; V, 161.

Арахна — лидийская ткачиха, превращённая Палладой в паука: II, 450, 592.

Арг — создатель корабля Арго: I, 88.

Аргивский — относящийся к Аргосу и аргивянам: III, 82; IV, 208; V, 220, 483; VI, 24, 50, 851.

Аргивяне — обитатели Аргоса (Арголиды); греки: I, 459; III, 102, 125; V, 45, 137, 177, 357; VI, 328, 712, 733.

Арго — первый корабль, построенный для путешествия Ясона: I, 89, 138; III, 77.

Арголида — область в Пелопоннесе: V, 387; VI, 922.

Арголидский — прилаг. от Арголида: II, 176; VI, 244, 301; VI, 911.

Арголидянки — женщины Арголиды: VI, 931.

Аргонавты — участники плавания на Арго: I, 70а.

Аргос — город в Пелопоннесе, столица Арголиды; в поэтическом смысле — Греция вообще: III, 207; VI, 292, 925.

Аргус — воин: VI, 240.

Аристей — сын Аполлона и Кирены, создатель пчеловодства и маслоделия: III, 18.

Аркадский — прилаг. от Аркадия (область в центре Пелопоннеса): I, 212.

Аркт — север; северный ветер: I, 233; V, 303.

Артур — легендарный король бриттов: III, 473.

Архилох — греческий воин, убитый Гектором: V, 307.

Аскалаф — греческий воин: VI, 258.

Ассирский (ассирийский) — прилаг. от Ассирия (страна в Передней Азии): I, 500; VI, 138.

Астерий — троянский воин, убитый Ахиллом: V, 354.

Астианакт — сын Гектора и Андромахи: V, 452.

Астил — греческий воин: VI, 265.

Астур — троянец, жрец Минервы: V, 116.

Атис — воин: VI, 237.

Атлант — титан, приговоренный Юпитером нести на себе небесный свод: I, 377; IV, 522.

Атрей — сын Пелопа, царь Микен: V, 302.

Атриды — сыновья Атрея: 1) Менелай: III, 200; 2) Агамемнон: V, 45, 222; VI, 29, 926; 3) оба брата вместе: VI, 275, 597, 683.

Атропос — одна из трех Парок, перерезающая нить жизни: I, 102, 195; III, 83, 465; IV, 440; V, 524; VI, 281.

Аттический — прилаг. от назв. Аттика (область Эллады с главным городом Афины): III, 462.

Афины — главный город Аттики: I, 30*; IV, 260*.

Афон — гора в Македонии: IV, 320.

Ахейский — прилаг. от ахейцы: V, 106.

Ахейцы (ахеяне) — другое название греков: III, 161, 343; V, 20, 146; VI, 110, 224, 550, 669, 614, 809. См. Аргивяне, данаи, инахиды, пеласги.

Ахелой — бог одноименной реки, притязавший на руку Деяниры и побежденный Геркулесом: II, 126.

Ахерон — река в преисподней: II, 148; VI, 531.

Ахилл — греческий герой, сын Пелея и Фетиды: I, 347; III, 147; IV, 107а, 108, 214, 268, 352а, 370, 403, 425, 491, 508; V, 76, 242, 384, 420, 497, 507, 511; VI, 89, 98, 156, 201, 302, 337, 395а, 410, 476, 478. См. Пелид, Эакид.

АхиллеидПирр, сын Ахилла: VI, 682.

Аякс — 1) сын Теламона: I, 348; IV, 117а, 118; V, 269; VI, 486а; 2) Аякс локрийский, сын Оилея: IV, 115а, 117; V, 328; VI, 906; 3) сын Навплия: VI, 909.

Балдуин — архиепископ Кентерберийский, адресат «Илиады»: I, 31*; VI, 968*.

Балеарский — относящийся к Балеарским островам (ныне Майорка и Менорка): IV, 231.

Беллерофонт — сын Нептуна, победитель Химеры: III, 290.

Беллона — богиня войны, сестра Марса: IV, 513; V, 299, 537; VI, 248, 485.

Бероя — кормилица Семелы; в ее обличье Семеле явилась Юнона: II, 548. Бистонийский — прилаг. от назв. бистоны (фракийское племя); фракийский: IV, 323; VI, 582.

Благоразумье (Prudentia) — II, 356.

Благочестье (Pietas) — II, 357; V, 272.

Бореады — Зет и Калаид, сыновья Борея и Орифии: I, 210*.

Боэт — греческий воин, убитый Гектором: V, 306.

Бриарей — сторукий великан, сын Урана и Геи: VI, 46.

Брисеида — юная пленница греков, возлюбленная Ахилла: IV, 155а, 156.

Британцы (Britannus) — обитатели Британии: V, 534.

Британия — Великобритания: I, 198.

Британский — прилаг. от назв. британцы: II, 87.

Бритты (Britones) — обитатели Британии: III, 472.

Вакх — бог виноделия: I, 257*, 263, 542; II, 43, 428. См. Лиэй.

Венера — богиня любви: II, 234, 239, 277, 306, 398, 412, 420, 432, 440, 445, 456, 458а, 496, 503, 505, 565, 600, 609, 610; III, 4, 17, 26, 58, 87, 212*, 264, 275, 281, 332; VI, 216.

Вергилий — см. Марон.

Верность (Fides) — II, 354.

Вигорния — г. Вустер (Worcester), где Балдуин был епископом (1180–1185):

I, 34.

Волконт — сын Лаомедонта: I, 454.

Вулкан — бог огня и металлургии, сын Юпитера и Юноны: II, 396, 422; VI, 353. См. Лемносец, Мулькибер.

Габийский — прилаг. от назв. Габии (город в Лации между Римом и Пренесте): VI, 885.

Галлы — 1) народы кельтского происхождения, населявшие Галлию: I, 198;

2) жрецы Кибелы: III, 166.

Ганг — река в Индии: IV, 15.

Ганимед — юный троянец, возлюбленный Юпитера, перенесенный его орлом на Олимп и сделанный виночерпием богов: II, 586*; VI, 587.

Гармония (в рукописях Hermione) — дочь Марса и Венеры, жена Кадма:

II, 529.

Геба — богиня юности, дочь Юпитера и Юноны, жена Геркулеса после его апофеоза: II, 135.

Гектор — старший сын Приама, главный троянский герой: II, 198; III, 92, 182; IV, 28, 33, 48а, 50; V, 124, 138, 187, 192, 214, 247, 263, 269, 300, 306, 336, 341, 397, 405, 409, 439, 440, 458, 464, 472, 476а, 477, 497, 526, 533; VI, 18, 26, 75, 191, 194, 687, 835.

Гекуба — жена Приама: III, 286*; IV, 78а, 79; VI, 397, 410, 806, 817а, 877. См. Киссеида.

Гелен — сын Приама и Гекубы, прорицатель: III, 47а, 49, 107, 153; IV, 56а, 60; VI, 461, 896.

Гелея — приморский город на Кифере, откуда Парис похитил Елену: III, 222, 255.

Гелоны — воинственное племя, обитавшее на севере Фракии: V, 467; VI, 138.

Гем — горная цепь в северной Македонии и Фракии: I, 87.

Гемонийка — обитательница Гемонии, фессалиянка: V, 197.

Гемонийцы — обитатели Гемонии (древнее название Фессалии): V, 154, 278.

Генрих — Генрих Молодой Король, сын Генриха II, умерший в 1183 г. в разгар восстания против отца: V, 534.

Герион — трехтелый великан, обитавший на крайнем западе; Геркулес угнал принадлежавшее ему стадо быков: II, 120*.

Геркулес — сын Юпитера и Алкмены, из-за ненависти Юноны вынужденный служить у Еврисфея и совершить для него 12 подвигов; участник похода аргонавтов, инициатор I Троянской войны и виновник гибели Лаомедонта: I, 3, 305а, 341а; II, 40; III, 92, 289; IV, 409, 412; V, 75; VI, 233. См. Алкид, Амфитриониад, Тиринфий.

Герм — река в Лидии: IV, 21, 457.

Гермиона — дочь Елены и Менелая: III, 205.

Гесиона — дочь Лаомедонта, сестра Приама; пленница греков, жена Теламона и мать Аякса: I, 4, 454, 459; II, 13*, 33, 60, 63, 75а, 105, 139, 168, 178, 190, 583; III, 40, 73, 107, 195, 343.

Геты — воинственные племена, обитавшие в Скифии: V, 468.

Гиблейский — прилаг. от назв. Гибла (гора на Сицилии, знаменитая своим медом): III, 23, 46; VI, 19, 627.

Гиганты — сыновья Геи и Тартара, змееногие великаны; пытались завоевать небо, но были поражены Юпитером: II, 113; IV, 62; VI, 45, 133.

Гидасп — река в Индии: VI, 679.

Гимен — бог брака: II, 134; III, 278, 392.

Гименей — другое имя Гименея: II, 86.

Гиппотад — Эол, потомок Гиппота: I, 105; V, 233.

Гипсипила — дочь лемносского царя Фоанта, спасшая своего отца, когда женщины Лемноса перебили всех мужчин: II, 488.

Гирканский — прилаг. от назв. Гиркания (местность к юго-востоку от Каспийского моря, населенная народом гирканов): V, 327.

Главк — ликиец, союзник Приама: IV, 9; VI, 230.

Гобий — греческий воин, убитый Сарпедоном: VI, 55.

Гомер — греческий поэт, автор «Илиады» и «Одиссеи»: I, 24*.

Горгона — имя, метонимически относящееся к Медузе, одной из трех Горгон; ее голова была изображена на щите Минервы: II, 24, 251, 383, 518.

Гортинский — прилаг. от назв. Гортина (город на Крите): VI, 509.

Градив (лат. «шествующий») — эпитет Марса: IV, 109.

Греки — обитатели Греции: I, 449; V, 10; VI, 149, 166, 742, 866, 897а, 933. См. Ахейцы.

Греция — страна на Балканском полуострове: III, 413; V, 71.

Греческий — прилаг. от назв. Греция: I, 485; V, 180; VI, 72.

Громовержец (Tonans) — эпитет Юпитера: I, 128, 236; II, 233, 241, 245, 321, 574; III, 12; V, 69, 301; VI, 787.

Дакский — прилаг. от назв. даки (народ фракийского происхождения): V, 312.

Данаи — потомки Даная, царя Аргоса; греки: I, 123, 140, 156, 295, 347, 358, 385, 443, 444; II, 10; III, 415; IV, 248, 507; V, 54, 112, 214, 364, 458; VI, 135, 192, 210, 283, 463, 657, 714, 753, 779.

Данайский — прилаг. от назв. данаи: I, 5; II, 109; III, 160; V, 12, 266; VI, 67, 852.

Дарданиды — потомки Дардана, основателя Трои; троянцы: I, 407, 421, 440;

II, 193; III, 141; V, 428; VI, 652.

Дарданиец — житель Дардании (область в предгорьях Иды, в поэтическом смысле — Троя); троянец: II, 237, 371, 577; III, 161.

Дарданский — прилаг. от дарданиец: I, 388; II, 597; III, 80, 284, 345; IV, 338; V, 228; VI, 295, 417, 882.

Дарет — участник Троянской войны, которому приписывалась «История о разрушении Трои»: I, 25*.

Девкалион — супруг Пирры, царь Фтии, спасшийся с женой от потопа и ставший родоначальником нового человеческого рода: II, 362; VI, 843.

Деифоб — сын Приама: III, 57, 184; IV, 56а, 60; VI, 114а, 121.

Делий — «Делосец», эпитет Аполлона: VI, 401.

Делия — «Делоска», эпитет Дианы: I, 540.

Делос — один из Кикладских островов, где Латона родила Аполлона и Диану: VI, 484.

Дельфийский — прилаг. от назв. Дельфы (город в Фокиде у подошвы Парнаса, местонахождение оракула Аполлона): IV, 212, 244.

Демофоонт — греческий воин, сын Тесея: VI, 66.

Диана — дочь Юпитера и Латоны, сестра Аполлона, богиня луны и охоты:

I, 79; VI, 47.

Диарк — троянец, убитый Патроклом: V, 245.

Диктеец — житель критской горы Дикте; критянин: VI, 181.

Димм — греческий воин: I, 411.

Диомед — 1) один из греческих вождей, сын Тидея: IV, 123а, 349*; V, 302*; VI, 277*, 482*, 928; 2) фракийский царь, чьи кони питались человеческим мясом: IV, 407, 433*.

Диона — другое имя Венеры, дочери нимфы Дионы: II, 464, 526, 548, 567, 602, 612; III, 36, 175, 184, 210, 332.

Диоскуры — см. лаконцы, Тиндариды.

Диркейский — прилаг. от назв. Дирка (источник близ Фив Беотийских); фиванский: II, 187; VI, 887.

Диры (лат. «Ужасные») — другое имя Фурий: II, 369.

Дит — другое имя Плутона, бога подземного мира: I, 65, 108; II, 243, 380, 567; VI, 293*.

Додона — город в Эпире со священной дубравой и оракулом Юпитера: I, 284.

Долон — троянец, участник заговора, предавшего Трою грекам: V, 391; VI, 710.

Дорий — греческий воин, убитый Гектором: V, 345.

Дорийский — прилаг. от назв. доряне (одна из трех главных племенных ветвей греков); греческий: I, 347.

Дорилай — воин: V, 256.

Доркей — греческий воин, убитый Парисом: VI, 496, 497.

Дулихийский — прилаг. от назв. Дулихий (остров к юго-востоку от Итаки, относившийся к владениям Улисса): VI, 483, 947.

Еврипил — троянский воин: VI, 227.

Еврисфей — царь Микен, заставивший Геркулеса совершить 12 подвигов: I, 282.

Европа — 1) дочь Агенора, сестра Кадма: II, 539*, 550; 2) часть света: II, 171; III, 400; V, 124; VI, 954.

Евфем — союзник Приама, убитый Ахиллом: IV, 12; V, 353.

Евфорб — 1) отец Панфа (традиционно, наоборот, Панф — отец Евфорба): III, 101; 2) троянский воин, убитый Ахиллом: V, 412.

Египетский — прилаг. от назв. Египет (страна в долине Нила): IV, 223.

Елена — дочь Юпитера и Леды, сестра Диоскуров, жена Менелая; ее похищение Парисом вызвало II Троянскую войну: I, 4; III, 103, 154а, 160*, 223, 268а, 291*, 330, 343, 358, 386; IV, 171а, 206, 352*; V, 325; VI, 539. См. лаконянка, Тиндарида.

Зависть (Livor) — V, 282.

Загамант — греческий воин (деформация имени Акаманта, сына Тесея): VI, 66.

Зелия — город в Троаде: IV, 5.

Зефир — западный ветер: I, 115; II, 68; III, 175; V, 304; VI, 804.

Ибер — река в Испании (ныне Эбро): I, 197.

Иберийский (иберский) — прилаг. от назв. Иберия (древнее название Испании): II, 120; V, 311.

Ид — 1) сын Афарея, один из аргонавтов: I, 212; 2) грек, убитый Троилом: VI, 197 (возможно, эти два персонажа тождественны: L’Iliade 2003, 334).

Ида — гора во Фригии, к юго-востоку от Трои; местопребывание Кибелы: I, 514; V, 157.

Идалийский — прилаг. от назв. Идалий (горная цепь и город на Кипре, с культом Венеры): II, 457; III, 2, 33, 35; VI, 376, 585.

Идейский — прилаг. от назв. Ида: I, 539, 541; II, 214; V, 418; VI, 585.

Идоменей — греческий герой, убитый Гектором: V, 474.

Икарий — афинянин, с помощью Вакха положивший начало виноградарству и виноделию в Аттике: III, 19.

Иксион — царь фессалийских лапифов; захотел овладеть Юноной, но Юпитер подменил её облаком, а Иксиона осудил вечно вращаться в Тартаре на огненном колесе: VI, 536.

Илион — цитадель Трои; метонимически — Троя в целом: I, 497, 537; II, 454; III, 125; VI, 326, 896.

Илионский — прилаг. от назв. Илион: I, 1, 388; III, 21, 436; IV, 22, 349, 518; V, 116; VI, 79, 351, 547, 678, 721, 899, 959.

Инахида — Ио, дочь Инаха (основатель и первый царь Аргоса): III, 7.

Инахиды — потомки Инаха, греки: IV, 247, 264; V, 14, 108, 170, 207, 399; VI, 725.

Инахиец — то же, что инахид: VI, 720.

Инахийский — прилаг. от Инахиды: III, 39, 350; V, 281, 390.

Инд — река в Индии: I, 197.

Индиец — обитатель Индии: I, 549.

Индийский — прилаг. от Инд или Индия: III, 172, 324; IV, 456; V, 160.

Индия — страна в бассейне рек Инд и Ганг: II, 43.

Иолла — троянский воин, убитый Ахиллом: VI, 365.

Ион — воин: VI, 240.

Ипарк — греческий воин, убитый Троилом: VI, 296.

Ипполит — троянский воин, убитый Ахиллом: V, 353.

Ипполита — царица амазонок, побежденная Геркулесом: II, 129.

Ирида — дочь Тавманта, богиня радуги, вестница богов: VI, 538. См. Тавмантида.

Исифид — патронимик Протесилая (возможно, искаж. Iphiclides): V, 150, 164, 183, 278.

Исифил — 1) сын Лаомедонта: I, 454; 2) троянец, убитый Патроклом: V, 246.

Истм — Коринфский перешеек, разделяющий Эгейское и Ионийское моря: V, 232.

ИтакиецУлисс, царь Итаки (остров в Ионическом море): VI, 201.

Итакийский — прилаг. от назв. Итака: IV, 122, 509.

Итис — греческий воин, убитый Троилом: VI, 266.

Итурейский — прилаг. от назв. Итурея (в Келесирии, в верхнем течении Иордана, жители которой славились как лучники): V, 323.

Ифид — греческий воин, убитый Гектором: V, 475.

Ифит — троянский воин, убитый Патроклом: V, 246.

Кадм — сын тирского царя Агенора, брат Европы, супруг Гармонии, отец Семелы, основатель Фив: II, 528*, 538.

Каик — река в Мисии: IV, 358.

Как — сын Вулкана, огнедышащий разбойник-великан, убитый Геркулесом: II, 121.

Калидон — древняя столица Этолии: I, 210; V, 302.

Калидонский — прилаг. от назв. Калидон: IV, 349; VI, 188, 277, 482.

Калхант — троянский прорицатель, перешедший на сторону греков: IV, 251, 266, 268, 273; VI, 210, 285, 475, 743.

Камены — латинские нимфы-прорицательницы, отождествленные с Музами: III, 417.

Кампания — область в средней Италии, между Лацием и Луканией: I, 523.

Кантия (Cantia) — Кентербери: I, 32, 34.

Капез — союзник Приама: IV, 12.

Карпатосский — прилаг. от назв. Карпатос (остров в Эгейском море между Критом и Родосом): VI, 764.

Кассандра — дочь Приама и Гекубы, пророчица: III, 188, 361а, 362, 385; IV, 86а, 89; VI, 894.

Кастор — сын Тиндарея и Леды, брат Поллукса: II, 176*; III, 426а, 436, 463;

IV, 162а.

Кекроп — первый царь Аттики, основатель Афин: I, 30; III, 423, 454; IV, 260.

Кекропиды — афиняне, потомки Кекропа: VI, 581.

Кекропидянка — афинянка: I, 198.

Келены — город во Фригии: VI, 498.

Кермисий (Cermisius, искаж. Cherronesus) — название нескольких полуостровов; здесь — Херсонес Фракийский, против Трои на другом берегу Геллеспонта: VI, 895.

Кианейский — прилаг. от назв. Кианеи (два островка в Боспоре у Византии, отождествляемые с Симплегадами): IV, 328.

Кибела (Кибеба) — фригийская богиня, Великая матерь богов, дочь Сатурна и Земли: I, 539; III, 166; VI, 585.

Кидонийцы — жители Кидонии (город в северо-западной части Крита, славившийся стрелками и копьеметателями): V, 322.

Кинфий — эпитет Аполлона (по его рождению на делосской горе Кинф):

II, 425.

Киприда — эпитет Венеры (почитаемой на Кипре): I, 363; II, 414; VI, 84, 585.

Кипрский — прилаг. от назв. Кипр (остров между Сирией и Киликией, место древнего культа Венеры): III, 33, 35.

Кир — Кир Старший, царь персидский (559–529 до н. э.), основатель Персидской монархии, погиб в сражении с массагетами: II, 44.

Кирра — город в Фокиде, посвященный Аполлону: VI, 965.

Киррейский — прилаг. от назв. Кирра; аполлонов: II, 218.

КиссеидаГекуба, дочь Киссея: III, 157.

Кифера — остров и город у входа в Лаконский залив с культом Венеры:

III, 198.

Киферский (киферийский) — прилаг. от назв. Кифера; венерин: III, 32, 34;

V, 336.

Клио — одна из Муз: II, 450.

Клитемнестра — дочь Тиндарея и Леды, сестра Елены, супруга Агамемнона, убившая его совместно с Эгистом: III, 206*; VI, 927*.

Колофон — один из ионических городов Малой Азии: IV, 8.

Колхи — обитатели Колхиды, страны к югу от Кавказского хребта: I, 70а.

Кор (Кавр) — северо-западный ветер: I, 105.

Коринф — греческий город в северо-западном Пелопоннесе: VI, 934.

Коркира (у Диктиса, V, 17, — «Черная Коркира») — город, основанный Энеем: VI, 892.

Кормант — греческий воин, убитый Сарпедоном: VI, 57.

Коцит — река в подземном царстве: VI, 531.

Крез — царь Лидии (560–546 до н. э.), побеждённый Киром: II, 44.

Кретеон — воин: VI, 236.

Крит — остров на юге Эгейского моря: II, 120; V, 279.

Кромий — воин: VI, 236.

Ксантипп — союзник Приама, вождь фракийцев: IV, 10; V, 354.

Ксеркс — 1) сын Дария, персидский царь (485–465 до н.э.): IV, 320; 2) воин: VI, 236.

Кумский — прилаг. от назв. Кумы (приморский город в Кампании, где была пещера Сивиллы): III, 70.

Купидон — бог любви, сын Венеры: II, 421*, 501.

Лаконский — прилаг. от назв. Лакония; спартанский: III, 59, 253, 282, 321, 363, 427.

Лаконцы — эпитет Диоскуров: III, 204, 468; IV, 172.

Лаконянка — эпитет Елены: III, 220, 232.

Лам — греческий воин, убитый Парисом: VI, 496, 497.

Лаодамия — дочь Акаста, жена Протесилая: V, 193. См. Гемонийка.

Лаомедонт — царь Трои, отказавший в гостеприимстве аргонавтам; отец Приама: I, 122, 418а, 427; III, 78; V, 63, 111.

Лапифы — воинственное горное племя в Фессалии: II, 123.

Ларисса — город в Фессалии, где правил Пелей: I, 207, 343; III, 413.

ЛатоидаДиана, дочь Латоны: III, 216.

Латона — жена Юпитера (до Юноны), мать Аполлона и Дианы: III, 258.

Латония — то же, что Латоида: V, 2.

Лахесис — одна из Парок: I, 466; II, 75; III, 190; IV, 481.

Лацийский — прилаг. от назв. Лаций (область в средней Италии, центром которой был Рим); римский: I, 24.

Левконт — троянский воин: VI, 221.

Леда — жена спартанского царя Тиндарея, возлюбленная Юпитера, мать Елены, Клитемнестры, Кастора и Поллукса: I, 209; III, 291, 452, 467; IV, 175; VI, 673.

Лемниады — обитательницы о. Лемнос (в северной части Эгейского моря): VI, 918.

Лемносец — эпитет Вулкана, воспитанного на Лемносе: I, 364; II, 300.

Лемносцы — жители о. Лемнос: IV, 329.

Леонтий — греческий воин, убитый Гектором: V, 474.

Лерна — болото в Арголиде, где жила многоголовая гидра, убитая Геркулесом: I, 283.

Лернейский — прилаг. от назв. Лерна: II, 122; III, 140; VI, 230.

Лесбос — остров на Эгейском море: III, 432, 467.

Либид — воин: VI, 239.

Ливиец — эпитет великана Антея: VI, 134.

Ливийский — прилаг. от назв. Ливия (северная часть Африки): II, 124; III, 71, 294; VI, 626.

Лигуры — обитатели Лигурии, приморской области в северной Италии: VI, 495.

Лик — греческий воин, убитый Гектором: V, 143.

Ликаон — троянский воин, убитый Ахиллом: V, 414.

Ликид — греческий воин: VI, 230.

Ликийский — прилаг. от назв. Ликия (область в Малой Азии, между Карией, Писидией и Памфилией): IV, 8; VI, 44.

Ликомед — царь Скироса, отец Деидамии, тесть Ахилла: VI, 477*.

Лилибейский — прилаг. от назв. Лилибей (мыс на западном берегу Сицилии): III, 293.

Лихей — воин: VI, 242.

Лиэй (греч. «разрешитель») — эпитет Вакха: VI, 216.

Локрийский — прилаг. от назв. локры: IV, 117; V, 328.

Локры — обитатели Локриды (область в Средней Греции): VI, 904.

Маворс — архаическая форма имени Марс: I, 364; II, 238, 271, 295, 377; IV, 60; V, 466, 525; VI, 251.

Мавританский — прилаг. от назв. Мавритания: V, 327.

Мавры — обитатели Мавритании (область в северо-западной Африке): IV, 11.

Магнесийский — прилаг. от назв. Магнесия (область на побережье Эгеиды, в составе Фессалии): II, 70.

Малея — мыс на юго-восточной оконечности Пелопоннеса: III, 412.

Марон — когномен великого римского поэта Вергилия: I, 24.

Марс — сын Юпитера и Юноны, бог войны: I, 26 («война»), 155 («ратоборство»), 184, 220, 272, 358, 463; II, 32, 327, 372, 376, 422, 437, 450, 506, 522, 523, 529; III, 137; IV, 4, 10, 31, 220, 249, 276, 355, 366, 418, 513, 514; V, 10, 20, 27, 51, 81, 185, 306, 310, 340, 368, 397, 425, 484, 504, 536; VI, 39, 40, 48, 96, 107, 421, 527, 564, 581, 582, 609, 635, 703, 754, 932, 941.

Махаон — сын Эскулапия, брат Полидария, врач в стане греков во время осады Трои: IV, 145а, 147; VI, 629.

Медуза — другое имя Горгоны; метонимически — Паллада: II, 24, 251, 383.

Меламп — троянец: VI, 174, 178.

Мелеагр — см. Ойнид.

Мелибей — вергилиевский пастух, персонаж I буколики: III, 18.

Мемнон — сын Тифона и Авроры, союзник Приама: IV, 10; V, 456, 509*; VI, 16, 330, 331а, 332, 369а, 395.

Мемфис — столица древнего Египта на левом берегу Нила: I, 197.

Мемфисский — прилаг. от назв. Мемфис; египетский: IV, 223.

Меналк — греческий воин: VI, 227.

Менальский — прилаг. от назв. Менал (горная цепь и город в Аркадии): VI, 57, 887.

Менелай — греческий герой, брат Агамемнона, муж Елены: III, 204; IV, 103а, 104; V, 315а, 317, 331; VI, 480.

Менест (Menestes, искаж. Menestheus) — грек, ранивший Гектора: V, 262.

Менест (Menestus) — троянец, убитый Диомедом: V, 355.

Менет — греческий воин, убитый Пентесилеей: VI, 602.

МенетиадПатрокл, сын Менетия: V, 241.

Меонский (меонийский) — прилаг. от назв. Меония (старое название Лидии); лидийский, фригийский: I, 24.

Мерион — греческий герой, критянин, убитый Гектором: IV, 147а, 148; V, 258, 260а, 279.

Меркурий — сын Юпитера и Майи, крылатый вестник богов: II, 239*.

Мигдонийский — прилаг. от назв. Мигдония (область во Фригии); фригийский: IV, 1 VI, 487.

Мидас — царь Фригии, которому Вакх подарил способность превращать в золото все, чего он коснется: III, 325.

Мидяне — жители Мидии (страна внутренней Азии): VI, 495.

Микенец — житель Микен: VI, 602.

Микенский — прилаг. от назв. Микены: III, 86.

Микены — древний город Арголиды, резиденция Агамемнона: III, 205*; VI, 35, 953.

Минерва — дочь Юпитера, родившаяся из его головы, девственная богиня-покровительница наук и искусств, ремесел и войны: I, 434; II, 265, 335, 350, 365, 372, 451, 525, 563, 601; IV, 58; VI, 369, 856. См. Паллада, Тритония.

Минос — сын Европы и Юпитера, царь Крита: VI, 134.

Мирмидоняне — ахейское племя на о. Эгина и в южной Фессалии; I, 345;

II, 61; IV, 401; V, 418; VI, 97, 288, 345, 467, 596.

Мисийский — прилаг. от назв. Мисия: IV, 357, 412, 491; V, 363; VI, 65.

Мисийцы — обитатели Мисии: IV, 431.

Мисия (в рукописях Mesia) — область в северо-западной части Малой Азии, между Троадой, Лидией и Фригией: IV, 352а.

Молоссы — охотничьи псы из эпирской Молоссиды: II, 207.

Моних — имя, возможно, обозначающее циклопа Полифема: VI, 945.

Мопс — прорицатель, участник Калидонской охоты и похода аргонавтов: IV, 262.

Музы — дочери Юпитера и Мнемосины, богини искусств и наук: II, 98, 483; VI, 786. См. Клио.

Мулькибер («размягчитель») — эпитет Вулкана; метонимически — огонь: V, 311.

Набатеи — аравийское племя, союзники троянцев: III, 181.

Набатейский — прилаг. от назв. набатеи; аравийский: V, 161; VI, 379.

НавплиадПаламед, сын Навплия: IV, 142; V, 285; VI, 27, 119, 129.

Навплий — царь Эвбеи, отец Паламеда и Эака (см. Аякс): V, 10; VI, 909.

Наксос — самый большой из Кикладских островов (посвящённый Вакху):

IV, 330; VI, 484.

Наяды — водяные нимфы: IV, 360.

Немейский — прилаг. от назв. Немея (лесистая долина в Арголиде, где Геркулес убил льва): II, 117.

Неоптолем — другое имя Пирра: VI, 573.

Нептун — сын Сатурна и Реи, брат Юпитера и Плутона, бог морей: I, 111, 187, 294*, 543; II, 243; V, 109.

Нереиды — дочери Нерея, морские нимфы: I, 343, 361.

Нерей — бог моря: I, 372, 532.

Нерон — римский император, обвиняемый в поджоге Рима в 64 г.: VI, 839.

Несс — кентавр, убитый Геркулесом, когда пытался похитить его жену Деианиру: II, 127; III, 91.

Нестор — царь Пилоса, участник похода аргонавтов и обеих Троянских войн, славный своей мудростью: I, 144, 208, 352; II, 73*, 177; III, 200; IV, 127а, 128, 262; VI, 201, 286, 395а, 413, 468, 682, 715, 936.

Ниоба — дочь Тантала, оскорбившая Латону, лишившаяся за это всех своих детей и превратившаяся в камень: II, 375; VI, 399.

Нис — 1) отец Алкеста: VI, 197; 2) воин: VI, 236.

Норманны — обитатели Нормандии: V, 535.

Нот — сильный южный ветер: I, 169 («вихрь»), 191, 340; III, 451; IV, 295, 313; VI, 902.

Одрисийский — прилаг. от назв. одрисы (фракийское племя в верховьях Гебра); фракийский: II, 128.

Оилей — царь локров, отец Аякса: IV, 115а.

Ойнид — Мелеагр, сын калидонского царя Ойнея, брат Тидея: I, 211.

Олимп — горная гряда на границе Македонии и Фессалии, местопребывание богов; небо: I, 503; II, 323, 388, 519, 588.

Орифия — дочь афинского царя Эрехтея, жена Борея, мать Бореадов: I, 209.

Оронт — 1) самая большая река Сирии: IV, 15; 2) халдеянин, союзник троянцев: V, 167.

Орфей — фракиец, поэт и певец, один из аргонавтов: I, 211; IV, 322.

Орхомен — греческий воин, убитый Гектором: V, 344.

Осский — прилаг. от назв. Осса (гора в Фессалии, на север от Олимпа): V, 466.

Пагасейский — прилаг. от назв. Пагасы (фессалийский портовый город, где был сооружен корабль Арго): I, 160.

Паламед — сын эвбейского царя Навплия, участник Троянской войны: IV, 141а; VI, 40, 114а, 910. См. Навплиад.

Паламен — греческий воин, убитый Гектором: V, 346.

Паллада — эпитет Минервы: I, 544; II, 22*, 156, 234, 238, 250, 272, 307, 318, 320а, 370, 382, 403, 439, 504, 520, 593; IV, 511; V, 394, 488, 537; VI, 48, 309, 455, 580.

Палладиум — статуя Паллады, хранившаяся в Трое и считавшаяся защитницей города: II, 452.

ПаллантГигант, убитый Палладой: II, 273.

ПаллантиадаАврора, названная так по имени своего предка, гиганта Палланта: II, 203.

Пандар — союзник Приама из Зелии: IV, 6.

Пандион — царь Афин, сын Эрихтония, отец Прокны и Филомелы: IV, 208.

Панф — троянский прорицатель: III, 98а, 99, 106.

Панхея — легендарный остров у аравийских берегов: III, 10.

Парис — сын Приама и Гекубы, похититель Елены: II, 192, 343, 405, 473, 521, 582; III, 62, 154а, 155, 193*, 198, 219, 223, 240, 274, 318а, 363; IV, 64а, 66; V, 315а, 316, 339; VI, 137, 245*, 417*, 486а, 487, 836, 882*. См. Александр, Приамиды.

Парки — три богини судьбы (Клото, Лахесис и Атропос): I, 135*; II, 45, 240; III, 136; IV, 213; V, 529; VI, 109, 209, 508, 829.

Парос — один из Кикладских островов: IV, 330.

Парфский — прилаг. от назв. парфы (племя к югу от Каспийского моря; славились как стрелки и наездники): V, 312.

Патрокл — греческий герой, друг Ахилла, убитый Гектором: IV, 112а; V, 240а, 245. См. Акторид, Менетиад.

Пафосский — прилаг. от назв. Пафос (приморский город на Кипре с храмом Венеры); венерин: II, 292; III, 319.

Пегас — крылатый конь, родившийся из крови Медузы Горгоны и служивший Беллерофонту, убившему Химеру: VI, 733.

Пеласги — догреческое население Греции, обитатели Пеласгии (древнее название Пелопоннеса); поэтически — греки: I, 295, 397; II, 34, 37, 162, 191; III, 43, 93; IV, 510; V, 4, 44, 202; VI, 476, 569, 575, 577, 681, 791, 879, 888, 908.

Пеласгийский — прилаг. от назв. пеласги: I, 199; VI, 918.

Пелей — сын эгинского царя Эака, брат Теламона, царь мирмидонян, один из аргонавтов, муж Фетиды, отец Ахилла: I, 74, 207, 343*, 394; II, 72, 177; III, 146*; IV, 109; V, 69.

ПелидАхилл, сын Пелея: IV, 484, 496; VI, 287.

Пелий — брат Эсона, дядя Ясона, царь Иолка: I, 218, 223а.

Пелионский — прилаг. от назв. Пелион (гора в Фессалии): VI, 366.

Пеллеец — эпитет Александра Македонского (Пелла — столица Македонии): VI, 188.

Пелоп — сын Тантала, брат Ниобы, царь Элиды и Аргоса, отец Атрея и Фиеста; распространил свою власть на весь полуостров, который стал называться «островом Пелопа» (Пелопоннес): IV, 518.

Пелопидянки — гречанки (ведущие свой род от Пелопа): VI, 605.

Пелопоннес — «остров Пелопа», южная часть Балканского полуострова: I, 214.

Пенелопа — супруга Улисса: VI, 948.

Пентесилея — царица амазонок, союзница Приама, убитая Пирром: VI, 566, 590*, 603, 629а, 635.

Пеонийцы — обитатели Пеонии (область в северной Македонии): III, 184;

IV, 11.

Пергам — цитадель Трои, метонимически — вся Троя: I, 134, 292, 348, 427, 457, 528; II, 21; III, 3, 102, 114; V, 97, 320, 460; VI, 32, 727, 756, 867, 898.

Перс — грек, убитый Сарпедоном: VI, 57.

Персей — сын Юпитера и Данаи, убивший Медузу: II, 518.

Персефона (лат. Прозерпина) — дочь Цереры и Юпитера, жена Плутона, богиня подземного мира: II, 380.

Персы — жители Персиды, у Дарета и Иосифа — восточный народ, предводительствуемый Мемноном: VI, 344, 495.

Петр — один из двенадцати апостолов, первый римский епископ: I, 35.

Пиериды — Музы (получившие этот эпитет от дочерей македонского царя Пиэра, которых Музы победили в состязании и превратили в сорок): II, 401.

Пиерский — относящийся к Пиеридам: IV, 236.

Пилос — город в Мессении, столица Нестора: I, 207; II, 71; VI, 498.

Пилосский — прилаг. от назв. Пилос: II, 73.

Пилосцы — жители Пилоса: VI, 467.

Пирр — сын Ахилла, внук Ликомеда; участник Троянской войны, убийца Приама: IV, 135а, 138; VI, 477, 572а, 576, 597, 622, 634, 637, 648, 716, 750, 791, 849, 875. См. Ахиллеид, Неоптолем.

Плеврон — город в Этолии: VI, 498.

Плисфен — брат Атрея, по одной из версий — отец Агамемнона и Менелая: V, 286; VI, 955.

ПлисфенидМенелай, сын Плисфена: V, 326.

Полибет — греческий воин, последняя жертва Гектора: V, 477.

Полидамант — троянец, друг Гектора, один из заговорщиков, предавших Трою: III, 185; VI, 676, 710, 712.

Полидарий — (Polidarius, искаж. Podalirius) — сын Эскулапия, брат Махаона, врачевавший греков под Троей: IV, 143а, 145; VI, 629.

Поликсен — греческий воин, убитый Гектором: V, 345.

Поликсена — дочь Приама, по Дарету — возлюбленная Ахилла: IV, 89а, 91; VI, 82, 875.

Поллукс — сын Тиндарея и Леды, брат Кастора: II, 177; III, 426а, 462; IV, 162а.

Правда (Iusticia) — II, 361.

Приам — сын Лаомедонта, муж Гекубы, брат Гесионы, отец Гектора, Гелена, Париса, Деифоба, Троила; царь Трои; убит Пирром: I, 461а, 462, 467, 478; II, 1, 13, 32, 105, 180; III, 107, 193, 339; IV, 4, 42а, 43, 58; V, 389, 454; VI, 98, 123*, 567, 689, 783а, 788.

Приамиды — сыновья Приама: II, 449; III, 178, 219; IV, 33; V, 252, 257, 334; VI, 213, 264, 307, 428.

Природа (Natura) — как персонификация: I, 375; II, 281, 283.

Прокна — сестра Филомелы, превращенная в ласточку: VI, 383.

Простота (Simplicitas) — II, 358.

Протей — вещий морской бог, обладавший даром преображения: II, 444.

Протенор — греческий воин, убитый Гектором: V, 307.

Протесилай — греческий герой, предводитель фессалийцев, муж Лаодамии, согласно традиции, первым высадившийся на троянском берегу и первым погибший: IV, 131 а; V, 156, 180а. См. Исифид, Филакид.

Прямота (Rectum) — II, 361.

Рак — зодиакальное созвездие: I, 520.

Ревность (Ardor agendi) — II, 358.

Рем — союзник Приама, вождь цизонцев: IV, 11.

Рес — воин: VI, 239.

Ретей — воин: VI, 239.

Ретейский — прилаг. от назв. Ретей (мыс и город в Троаде, на Геллеспонте); троянский: VI, 868.

Рея — супруга Сатурна, божество земли, в римскую эпоху ассимилированное с Кибелой: I, 286.

Рим — столица Лация и Римской империи, впоследствии — столица римских пап: I, 197; VI, 839.

Римский — прилаг. от назв. Рим: I, 35; VI, 893.

Сабейский — прилаг. от Саба (город в Arabia Felix); аравийский: III, 325.

Саламин — остров (и город на нем) между Аттикой и Арголидой, родина Теламона: I, 208; II, 104, 156.

Самос — Самофракия, остров в Эгейском море у побережья Фракии: VI, 944.

Самосский — прилаг. от назв. Самос (остров в Эгейском море у Ионического побережья, с храмом Юноны): VI, 484.

Сарматский — прилаг. от назв. сарматы (народы, обитавшие в обширной области восточной Европы между Вислой и Волгой): VI, 608.

Сарпедон — сын Юпитера, предводитель ликийцев, убитый Паламедом: IV, 9; VI, 43, 58, 114а, 124, 130.

Сатурн — италийский бог земледелия, отождествлённый с греческим Кроносом и ставший отцом Юпитера, Нептуна, Плутона и Юноны; свергнутый Юпитером с небесного престола, воцарился в Лации; время его царствования считалось «золотым веком»: I, 17, 243; II, 135, 459, 560*, 563; III, 41.

СатурнияЮнона, дочь Сатурна: II, 381, 575; VI, 388, 401.

Светоносец (Lucifer) — утренняя звезда (планета Венера): V, 100.

Семела — дочь Кадма и Гармонии, родившая от Юпитера Вакха: II, 533.

Семирамида — царица Ассирии, жена царя Нина, правившая после смерти мужа и украсившая Вавилон грандиозными постройками и садами: I, 500*.

Сергест — фригиец: VI, 94, 98.

Серский — прилаг. от назв. серы (народ в Восточной Азии, отождествляемый с китайцами): III, 325.

Сивилла — прорицательница: 1) Кумская сивилла: III, 70*; 2) Эритрейская сивилла (?): VI, 964.

Сигейский — прилаг. от назв. Сигей (мыс и одноименный с ним город у северо-западной оконечности Малой Азии); троянский: I, 119; III, 344.

Сидонский — прилаг. от назв. Сидон (старейший город Финикии): II, 77; IV, 463; VI, 650.

Сизиф — сын Эола, царь Коринфа, известный своей хитростью; в подземном мире осуждён вечно вкатывать на гору вечно скатывающийся обратно камень: VI, 536.

Сикамбры — германское племя: VI, 494.

Сикулийский (сикульский) — прилаг. от назв. сикулы (то же, что сицилийцы); сицилийский: I, 370; III, 294; V, 313; VI, 626, 945.

Симоис — приток Скамандра в Троаде: I, 525.

Симоисский — прилаг. от назв. Симоис: I, 341; III, 200; V, 379.

Симплегады — два скалистых островка в Боспоре, которые то расходились, то сталкивались, раздавливая всё, что попадало между ними, но после того, как прошел Арго, стали неподвижны: I, 99.

Синон — грек, посланный вождями к троянцам-заговорщикам: VI, 720.

Сирены — существа с телами птиц и головами дев, завлекавшие своим пением мореходов и убивавшие их: V, 516; VI, 945.

Сирийцы — обитатели Сирии (страна между рекой Евфрат, Средиземным морем, Таврским хре6том и Аравией): IV, 15.

Сириус — звезда в созвездии Большого Пса или все созвездие; метонимически — «жара» или «жаркое время»: IV, 259.

Скиросский — прилаг. от назв. Скирос (остров во Фракийском море, где царствовал Ликомед; здесь скрывался Ахилл и дочь Ликомеда, Деидамия, родила от него Пирра): VI, 477.

Скифский — прилаг. от назв. скифы: IV, 133; V, 327; VI, 576, 680.

Скифы — обитатели Скифии, области к северу от Черного моря; союзники троянцев: I, 198; IV, 16; VI, 252, 494.

Скромность (Pudor) — II, 358.

Согласье (Concordia) — II, 360.

Спарта — столица Лаконии, на юго-востоке Пелопоннеса, родина Тиндаридов: II, 70, 600; VI, 696.

Спартанский — прилаг. от назв. Спарта: IV, 172, 352; V, 319; VI, 105, 792.

Стелен — греческий воин, убитый Гектором: V, 475.

Стемон — воин: VI, 240.

Стикс — река или озеро в подземном царстве: VI, 343, 531.

Стигийский — прилаг. от назв. Стикс: I, 66, 439; II, 24, 148; VI, 293, 339, 340.

Стимфалиды — хищные меднокрылые чудовища, обитавшие в Аркадии и истребленные Геркулесом: II, 129.

Стойкость (Constantia) — II, 359.

Схедий — воин, убитый Гектором: V, 344.

Сцилла — морское чудовище, опоясанное свирепыми псами, жившее на утесе на италийской стороне Сицилийского пролива: I, 382; V, 67.

Сциллейский — прилаг. от Сцилла: I, 368.

Тавмантида — Ирида, богиня радуги, дочь Тавманта: IV, 309; V, 379.

Тавр — горная цепь, окаймляющая с юга плоскогорье Малой Азии: IV, 21.

Таг — река в Испании (ныне Тахо): III, 171.

Талай — один из аргонавтов, отец Адраста, Эвридики и Эрифилы: I, 212. Тамира — царица массагетов, победительница Кира (530 до н.э.): II, 44. Танаис — река в Сарматии (ныне Дон): IV, 16.

Тантал — сын Юпитера, отец Пелопа и Ниобы, царь Фригии, за разглашение божественной тайны осуждённый томиться в подземном царстве вечным голодом и жаждой: V, 139; VI, 535.

Тартар — подземное царство: I, 68; II, 243, 364, 569; V, 416; VI, 523.

Тевкры — потомки Тевкра, первого царя Трои; троянцы: VI, 221, 226, 448, 895.

Тевтрант — царь Мисии, убитый Ахиллом: IV, 352а, 371, 410, 429, 450а, 485, 491.

Теламон — сын Эака, отец Аякса, царь Саламина, участник похода аргонавтов и I Троянской войны: I, 74, 208, 342, 348, 415, 457; II, 74, 75а, 164, 183, 184; III, 146*; IV, 117а, 118; V, 69; VI, 500.

Телегон — сын Улисса и Цирцеи, убивший отца, не узнав его: VI, 950.

Телеф — сын Геркулеса, унаследовавший мисийское царство после гибели Тевтранта: IV, 357, 395, 400, 431, 444, 485, 497; V, 364; VI, 111.

Тельхины — жреческий род на Родосе, ремесленники и маги, одаренные зловредной силой, согласно Стацию: VI, 389.

Тенарский — прилаг. от назв. Тенар (мыс и город на южной оконечности Лаконии с храмом Нептуна и входом в подземное царство); адский: VI, 525.

Тенедос — остров у побережья Троады, к юго-востоку от входа в Геллеспонт: III, 320; IV, 343.

Терапнейский — прилаг. от назв. Терапна (город к востоку от Спарты); спартанский, лаконский: I, 209.

Терпенье (Patientia) — II, 357.

Терсилох — троянский воин: VI, 236.

Тесеид — Аний, сын Тесея: VI, 66.

Тесей — царь афинский, сын Эгея, муж Федры, победитель Минотавра, участник похода аргонавтов: I, 212; VI, 134.

Тидей — сын калидонского царя Ойнея, отец Диомеда, герой похода Семерых против Фив: IV, 126; VI, 188*, 572.

ТидидДиомед, сын Тидея: IV, 125; V, 355, 389; VI, 201, 552, 571.

Тимбрейский — прилаг. от назв. Тимбра (равнина в Троаде со святилищем Аполлона): VI, 75, 408.

ТиндаридаЕлена, дочь Тиндара: III, 225, 245, 374; VI, 954.

ТиндаридыКастор и Поллукс, сыновья Тиндара: I, 209*; II, 73; III, 204*, 427*, 452*, 461; IV, 163.

Тир — древняя столица Финикии, славная своим пурпуром: III, 171.

Тиресий — фиванский прорицатель, обреченный на слепоту Юноной, когда он решил не в ее пользу спор между ней и Юпитером: II, 308.

Тириец — житель Тира, финикиец: I, 549.

Тирийский — прилаг. от назв. Тир: VI, 587.

Тиринфий — «уроженец Тиринфа», эпитет Геркулеса: I, 431; III, 91, 145; V, 73, 93.

Тисифона — одна из трех Фурий: II, 28.

Титан — Солнце, сын титана Гипериона: III, 268; IV, 521; V, 102; VI, 662.

Титаны — сыновья и дочери Урана и Геи, свергнувшие своего отца и овладевшие небом, но побеждённые и низвергнутые в Тартар Юпитером: VI, 528.

Титий — сын Геи, великан, за покушение на честь Латоны низвергнутый в Тартар, где коршуны вечно терзали его печень: VI, 537.

Тифий — кормчий Арго: I, 174.

Тифон — сын Лаомедонта, брат Приама, возлюбленный Авроры: V, 39, 509; VI, 377.

Тифоэй — сын Геи и Тартара, огнедышащий стоглавый и сторукий великан, оспаривавший у Юпитера власть над небом, но низвергнутый им и погребённый под Этной: II, 376.

Тишь (Pax) — II, 360.

Трезубец (Tridens) — эпитет Нептуна: II, 426.

Трионы — созвездия Большой и Малой Медведицы: IV, 443.

Триптолем (в ркп. Triptolomus) — родом из Элевсина, любимец Цереры, создатель земледелия: VI, 215.

Триптолом (Triptolomus, искаж. Tlepolemos) — греческий воин: VI, 56.

Тритон — морское божество: I, 105; II, 567; III, 25, 448; V, 382.

Тритонида — то же, что Тритония: V, 116.

Тритония — эпитет Минервы от назв. ливийского озера Тритон: II, 482; III, 40; VI, 308, 637.

Троил — сын Приама, считавшийся даже более доблестным, чем Гектор; убит Ахиллом: III, 65; IV, 27, 34, 60а, 61; V, 134, 299, 417; VI, 186, 194, 202, 243, 254, 282а, 289, 309, 325, 326, 327, 328, 835.

Троя — город во Фригии, столица Приама: I, 56, 269, 468, 482а, 525; II, 9, 53, 164; III, 54, 85; IV, 25; V, 333, 337; VI, 2, 579, 613, 741, 836, 857.

Трояне (троянцы) — жители Трои: I, 341а, 527; IV, 34; V, 177.

Ужас (Terror) — оруженосец Марса: V, 467.

Укалегон — троянец, один из заговорщиков, предавших город грекам: I, 508; VI, 709.

Улисс — царь Итаки, один из греческих вождей: IV, 120а, 350, 509*; V, 388; VI, 483*, 683, 715, 944. См. Итакиец.

Умбрасид — греческий воин, убитый Троилом: VI, 254.

Фалерн — область в северо-восточной Кампании, славная своим вином: I, 522.

Фасидский — прилаг. от назв. Фасис: V, 146.

Фасис — река в Колхиде, впадающая в Черное море (ныне Риони): I, 160, 165.

Фаэтон — сын Солнца и Климены, взявшийся управлять колесницей отца, но чуть не сжегший землю и убитый молнией Юпитера: VI, 838.

Феб (греч. «лучезарный») — эпитет Аполлона; солнце: I, 294, 521, 544; II, 214, 298, 522, 592, 604; III, 85, 270; IV, 19, 109, 214, 247а; V, 40, 44, 385, 423; VI, 48, 116, 160, 406, 454, 664, 765, 795, 855.

Феба — сестра Феба, богиня луны (Диана): I, 252; IV, 307.

Феникс — сказочная птица, которая, прожив 500 лет, сжигала себя в своем гнезде, и из ее пепла возникал новый Феникс: III, 19; VI, 382.

Фессалийский (фессальский) — прилаг. от назв. Фессалия (страна в северной Греции): I, 103, 201.

Фессандр — воин: VI, 240.

Фестор — сын Идмона, отец Калханта: IV, 252.

ФесторидКалхант, сын Фестора: IV, 302; VI, 670, 745.

Фетида — богиня моря, дочь Нерея, жена Пелея, мать Ахилла; метонимически — море: I, 79, 157, 252, 343*; II, 572; III, 27, 448; V, 68, 170, 382; VI, 159, 355.

ФилакидПротесилай, потомок Филака (основателя фессалийской Филаки): IV, 132; V, 142.

Филей — троянец, убитый Ахиллом: V, 352.

Филиб — грек, убитый Гектором: V, 408.

Филлида — дочь фракийского царя; забытая ее мужем Демофоонтом, покончила с собой: II, 488.

Филоктет — сын Пеанта; после смерти Геркулеса — владелец его лука и стрел; по традиционной версии, отправился в поход против Трои, но в пути, укушенный змеей, вынужден был остаться на Лемносе и лишь на десятом году войны доставлен к стенам Трои; у Иосифа он, как участник похода аргонавтов, показывает грекам безопасный морской путь к Трое: IV, 326.

Филомела — дочь Пандиона, сестра Прокны, превращённая в соловья: VI, 385.

Фиодамант — воин: VI, 242.

Флегетон — огненная река в подземном царстве: VI, 530.

Флегий — троянский воин, убитый Амфимахом: V, 348.

Флегра — древнее название Паллены на Халкидике; место, где были сражены Гиганты, восставшие против олимпийских богов: I, 500; II, 373; VI, 134.

Флегрейский — прилаг. от назв. Флегра: VI, 46, 356.

Фоант — греческий воин, убитый Парисом: VI, 496, 497.

Фол — воин: VI, 241.

Фома — Томас Бекет, архиепископ Кентерберийский (1162–1170), убитый по приказу короля Генриха II и канонизированный в 1173 г.: I, 38.

Форбант — троянец, убитый Протесилаем: V, 162.

Форк — союзник Приама, предводитель пеонийцев: IV, 11.

Фороней — сын Инаха, царь Аргоса: VI, 898.

Фортуна — божество случая: I, 41, 226, 238, 471; II, 39, 51; III, 130, 253; V, 9, 405, 479, 514; VI, 170, 574, 576, 630, 681, 803, 860.

Фракийский — прилаг. от назв. Фракия (страна на юго-востоке Балкан, между Македонией и Черным и Эгейским морями): IV, 433.

Фракийцы (фракияне) — обитатели Фракии: I, 211; IV, 10, 329; V, 468.

Франки — обитатели Франции: V, 535.

Фригийский (фригский) — прилаг. от назв. Фригия; троянский: I, 117, 288, 350, 355; II, 155, 237; III, 89, 103, 115, 182, 215, 262, 427; V, 180, 213, 457; VI, 72, 123, 388, 435, 679, 916.

Фригийцы (фригияне) — обитатели Фригии; троянцы: I, 5, 25, 137, 384, 428, 449; II, 30, 158, 188, 302, 309, 586, 610; III, 43, 52, 94, 136, 143, 189, 197, 313, 339, 437, 469; IV, 5; V, 131, 147, 157, 212, 226, 248, 316, 461, 506, 525, 532; VI, 17, 94, 166, 224, 253, 329, 451, 550, 554, 562, 576, 586, 673, 685, 694, 706, 719, 729, 737, 750, 767, 845, 876.

Фригия — страна в западной части Малой Азии: I, 133, 143, 461а, 464; II, 502, 597.

Фрикс — сын Атаманта и Нефелы; спасаясь со своей сестрой Геллой от преследований мачехи Ино, на златорунном баране прибыл в Колхиду к царю Ээту, принес в жертву барана, а руно повесил в пещере Марса: I, 72; IV, 328.

Фурии — богини возмездия (Аллекто, Мегера и Тисифона): II, 26; II, 149*, 364; IV, 155. См. Эринния.

Халдеянин — обитатель Халдеи (часть Вавилонии): V, 167.

Хаония — область в Эпире: III, 71.

Харибда — одно из двух морских чудовищ, стерегущих пролив между Сицилией и Италией: I, 330, 381.

Харон — перевозчик душ умерших через Ахеронт в царство теней: VI, 532.

Хирон — мудрый кентавр, сын Сатурна, воспитатель Ахилла, Патрокла и других героев: V, 241.

Цербер — трехголовый пес, охранявший вход в подземное царство: I, 283; II, 122; VI, 533.

Церера — дочь Сатурна, сестра Юпитера, богиня земледелия; метонимически — жатва, зерно, хлеб: I, 260, 543.

Цизонцы — обитатели Цизонии (Cizonia, искаж. Ciconia, область во Фракии), союзники Приама: IV, 11.

Циклопы — племя великанов с единственным глазом во лбу; кузнецы Вулкана, кующие в недрах Этны молнии Юпитеру: I, 505; II, 374.

Цирцея — дочь Солнца, сестра Ээта, нимфа-чародейка; у неё пробыл целый год Улисс: VI, 946, 951.

Цицерон — знаменитый римский оратор: III, 251.

Эакид — 1) Пелей и Теламон, сыновья Эака: III, 146; 2) Ахилл, внук Эака: IV, 245, 251, 266, 353, 365, 375, 387, 397, 418, 503; V, 206, 217, 255, 277, 302, 352, 412, 486, 492, 503; VI, 39, 85, 118, 305, 321, 332, 354, 475; 3) Аякс Теламонид, внук Эака: VI, 157.

Эбал — воин: VI, 241.

Эбалиды — потомки Эбала, царя Спарты, деда Елены и Диоскуров; лакедемоняне: VI, 211.

Эбалийский — прилаг. от имени Эбал (царь Спарты); спартанский: V, 362.

Эвбейский — прилаг. от назв. Эвбея (остров у побережья Аттики и Беотии): IV, 316.

Эвр — юго-восточный ветер: II, 226; V, 144, 304.

Эгейский — относящийся к Эгейскому морю: I, 338; VI, 574, 899.

Эгеон — бог Эгейского моря; олицетворение моря вообще: II, 428.

Эгиалея — жена Диомеда: VI, 930.

Элисийский — прилаг. от назв. Элисий (обитель блаженных в царстве мертвых): III, 27.

Эльпенор — воин, убитый Гектором: V, 345.

Эмафия — древнее название Македонии; поэтически — Македония или Фессалия: I, 75.

Энеады — потомки Энея; троянцы: III, 45.

Эней — троянец, сын Анхиза и Венеры, герой «Энеиды»; по Дарету — участник заговора, предавшего Трою грекам: II, 502; IV, 71а, 75; V, 300, 336*, 351; VI, 245, 696, 711, 881, 888.

Энио — греческое имя Беллоны: VI, 636.

Энцелад — один из сторуких Гигантов, убитый молнией Юпитера и погребенный под Этной: II, 374.

Эол — бог ветров: I, 109, 110; IV, 305; V, 304. См. Гиппотад.

Эпистроф — греческий воин, убитый Гектором: V, 346.

Эреб — подземный мир, царство теней: II, 7; VI, 534.

Эриманф — гора в Аркадии, убежище вепря, убитого Геркулесом: II, 118.

Эринния — одна из трех греческих богинь мщения (отождествлены с римскими Фуриями): II, 48; IV, 151, 419, 482; V, 270; VI, 208.

Эрихтоний — один из первых аттических царей, автохтон с полузмеиным, получеловеческим телом: II, 510*.

Эрицина — эпитет Венеры: I, 291.

Эсон — царь Иолка, отец Ясона: IV, 332.

ЭсонидЯсон, сын Эсона: I, 71, 182.

Этна — вулкан на Сицилии: V, 232.

Этнейский — прилаг. от назв. Этна: V, 305.

Ээт — царь Колхиды, отец Медеи, обладатель золотого руна: I, 183.

Юнона — старшая дочь Сатурна и Реи, сестра и супруга Юпитера, мать Марса, Вулкана, Гебы, хранительница брака: I, 251, 276; II, 79, 114, 134, 169, 233*, 236а, 279, 308, 309, 313, 314, 371, 377, 393, 408, 523, 535, 539, 566, 572, 601; III, 41*, 207, 311; V, 483, 488; VI, 50, 386, 400, 582, 636.

Юпитер — сын Сатурна и Геи, брат Нептуна и Плутона, брат и супруг Юноны, царь богов и людей: I, 139, 231, 243, 271, 279, 294, 502, 547; II, 161, 225, 238, 244, 250, 266, 292, 295, 305, 314, 315, 332, 337, 366, 387, 394, 425*, 482, 493, 522, 537, 540, 550, 553, 557, 566, 567; III, 80, 458; IV, 175, 312; V, 329, 484, 527; VI, 47, 49, 134, 293, 352, 389, 455*, 469*, 665, 796. См. Громовержец.

Ярость (Furor) — IV, 512.

Ясон — сын Эсона, предводитель аргонавтов: I, 91*, 192а, 214, 223а; IV, 326. См. Эсонид.

ЛИТЕРАТУРА

Дарет 1997 — Дарет Фригийский. История о разрушении Трои / Русский перевод, комментарий, вступительная статья, составление А. Б. Захаровой. Гекзаметрические переводы Д. О. Торшилова. СПб, 1997.

Клавдиан 2008 — Клавдий Клавдиан. Полное собрание латинских сочинений / Перевод, вступ. ст., комм. и указатели Р. Л. Шмаракова. СПб, 2008.

Ле Гофф 2001 — Ле Гофф Ж. Средневековый мир воображаемого. М., 2001.

Панофский 1998 — Панофский Э. Ренессанс и «ренессансы» в искусстве Запада. М., 1998.

Пастуро 2012 — Пастуро М. Символическая история европейского Средневековья. СПб., 2012.

Bate 1971 — Bate A.K. Joseph of Exeter — religious poet // Medium Aevum 40 (1971). P. 222–229.

Bate 1986 — Joseph of Exeter. Trojan War I–III. Edited with translation and notes by A.K. Bate. Warminster, 1986.

Bayless 1996 — Bayless M. Parody in the Middle Ages: the Latin tradition. Ann Arbor: University of Michigan Press, 1996.

Bernardus Silvestris 1977 — The Commentary on the First Six Books of the Aeneid of Vergil Commonly Attributed to Bernardus Silvestris. Lincoln and London, 1977.

Brown 1984 — Brown W.H. A Separate Peace: Chaucer and the Troilus of Tradition // The Journal of English and Germanic Philology. Vol. 83. No. 4 (1984). P. 492–508.

Burgess 1902 — Burgess Th. Epideictic literature. Chicago, 1902.

Curtius 1953 — Curtius E. R. European literature and the Latin Middle Ages / Transl. Willard R. Trask. New York, 1953.

Dictys 1825 — Dictys Cretensis et Dares Phrygius De bello Trojano. Ex editione Samuelis Artopoei... Accedunt Josephi Iscani de bello Trojano libri sex. London, 1825.

Fraker 1993 — Fraker Ch. Oppositio in Geoffrey of Vinsauf and Its Background // Rhetorica: A Journal of the History of Rhetoric. Vol. 11. No. 1 (1993). P. 63–85.

Giraldus Cambrensis 1861 — Giraldi Cambrensis Opera / Ed. by J.S. Brewer. Vol. I. London, 1861.

Gössmann 1974 — Gössmann E. “Antiqui” und “moderni” im 12. Jahrhundert // Antiqui und Moderni. Traditionsbewußtsein und Fortschrittsbewußtsein im Späten Mittelalter. Hrsg. von A. Zimmermann. Berlin; New York, 1974. P. 40–57.

Gompf 1970 — Joseph Iscanus. Werke und Briefe. Hrsg. von L. Gompf. Leiden, 1970.

Herren 2001 — Herren M.W. Bavius and Maevius: 'Duo Pessimi Poetae Sui Temporis' // Anglo-Latin and Its Heritage. Ed. Siân Echard and Gernot R. Wieland. Turnhout: Brepols, 2001. P. 3–15.

Kelly 1999 — Kelly D. The Conspiracy of Allusion: Description, Rewriting, and Authorship from Macrobius to Medieval Romance. Leiden; Boston; Köln, 1999.

L’Iliade 2003 — Joseph d’Exeter. L’Iliade. Epopée du XIIe siècle sur la Guerre de Troie. Traduction et notes sous la direction de F. Mora. Introduction de J.-Y. Tilliette. Turnhout: Brepols, 2003.

Lamberton 1989 — Lamberton R. Homer the Theologian: neoplatonist allegorical reading and the growth of the epic tradition. Berkeley, 1989.

Mora 2007 — Mora F. Couple modèle ou couple maudit? Hector et Andromaque dans l’Iliade de Joseph d’Exeter // Anabases 6 (2007). P. 101–112.

Moos 1976 — Moos P. von. Poeta und historicus im Mittelalter. Zum Mimesis Problem am Beispiel einiger Urteile über Lucan // Beiträge zur Geschichte der deutchen Sprache. Bd. 98 (1976). S. 93–130.

Parker 1995 — Parker H.C. The pagan gods in Joseph of Exeter's 'De bello Troiano' // Medium Aevum 64 (1995). P. 273–278.

Raby 1934 — Raby F.J.E. History of secular Latin poetry. Vol. II. Oxford, 1934.

Ratkowitsch 1991 — Ratkowitsch C. Descriptio Picturae. Die literarische Funktion der Beschreibung von Kunstwerken in der lateinischen Grossdichtung des 12. Jahrhunderts. Vienna, 1991.

Riddehough 1947 — Riddehough G. Joseph of Exeter: a forgotten poet // Journal of English and Germanic Philology 46 (1947). P. 254–259.

Rigg 1992 — Rigg A.G. A history of Anglo-Latin literature, 1066–1422. Cambridge, 1992.

Rigg 1998 — Rigg A.G. Calchas, Renegade and Traitor: Dares and Joseph of Exeter // Notes and Queries 243 (1998). P. 176–178.

Rigg 2001 — Rigg A.G. Joseph Of Exeter's Pagan Gods Again // Medium Aevum 70 (2001). P. 19–28.

Rigg 2005 — Joseph of Exeter. Iliad. Translated into English verse by A.G. Rigg. University of Toronto, 2005.

Rigg 2006 — Rigg A.G. Review of: L’Iliade 2003 // Speculum. Vol. 81. No. 2 (2006). P. 540–543.

Root 1917 — Root R. K. Chaucer’s Dares // Modern Philology. Vol. 15. No. 1 (1917). P. 1–22.

Sedgwick 1930 — Sedgwick W.B. The Bellum Troianum of Joseph of Exeter // Speculum 5 (1930). P. 49–76.

Solomon 2007 — Solomon J. The Vacillations of the Trojan Myth: Popularization & Classicization, Variation & Codification // International Journal of the Classical Tradition. Vol. 14. No. 3/4 (2007). P. 482–534.

Stock 1979 — Stock B. Antiqui and Moderni as ‘Giants’ and ‘Dwarfs’: a Reflection of Popular Culture? // Modern Philology. Vol. 76. No. 4 (1979). P. 370–374.

Tosi 2010 — Tosi R. Dictionnaire des sentences latines et grecques / Trad. par Rebecca Lenoir. Grenoble, 2010.

Tupper 1917 — Tupper F. The Envy Theme in Prologues and Epilogues // The Journal of English and Germanic Philology. Vol. 16. No. 4 (1917). P. 551–572.

Warton 1840 — Warton Th. The History of English Poetry. Vol. I. London, 1840.

Williams 1964 — Williams J.R. The Cathedral School of Reims in the time of Master Alberic, 1118–1136 // Traditio. Vol. 20 (1964). P. 93–114.

Wright 1846 — Wright T. Biographia Britannica Literaria, or Biography of Literary Characters of Great Britain and Ireland. Anglo-Norman period. London, 1846.