Я стоял за кулисами огромной сцены и смотрел на собравшуюся возле неё толпу народа, чувствуя, как внутри от волнения всё сжимается в тугой комок. Каждый раз — как первый, я так и не избавился от этого чувства, но оно давало мне понять, что я всё ещё люблю музыку и выступать на сцене, что это до сих пор призвание, а не рутинная работа.

Плечо, как всегда, оттягивала гитара. ESP Eclipse, кастомный, сделанный под заказ специально для меня. Чёрный как ночь, штатовская фурнитура, инкрустация на ладах в виде названия нашей группы. Боевой топор, верный товарищ, на котором я нарезал металл уже больше десяти лет, как до этого нарезал на китайских зомбаках и стареньком «Урале». Двадцать пять лет на сцене, серьёзный срок.

Началась длинная барабанная сбивка, на сцене зажглись огни, заревел перегруженный бас. Вова Седой, как обычно, выбежал на сцену первым, и толпа, приехавшая на фестиваль, заорала и захлопала, накрывая басиста бурей оваций. Я почувствовал, как по рукам побежали мурашки.

Мы были хедлайнерами фестиваля, приглашёнными звёздами. «Железный Август-24» проходил каждый год, и мы решили выступить по старой памяти. Вспомнить, как это было на самых первых фестивалях, когда «Сибирская Язва», будучи ещё сопливой школотой, играла свои сырые песни на малой сцене. На большую нас не пускали. А теперь, поглядите-ка, хедлайнеры. Вернулись в родные пенаты, в провинцию.

— Саня, давай, ни пуха, — хлопнул меня по плечу один из организаторов, мой старый знакомый.

Пора.

Мы выступали последними, уже стемнело. Весь день стояла жара, а на горизонте собирались тяжёлые тёмные тучи, которые пока так и не разродились дождём.

Я наконец выбежал на сцену, как обычно, последним включаясь в процесс под визг малолетних фанаток.

— Буря мечей! — я без лишних слов объявил первую песню.

Нас и так знали, представляться было ни к чему.

Миша Бульдозер начал дубасить по барабанам, мы заиграли первую песню, риффы которой были знакомы всем. Толпа начала бесноваться возле сцены, и я наслаждался теми эмоциями, которые испытывал сам и которые отдавали мне зрители.

Быстрая и ритмичная песня во всю мощь ревела из колонок. Над полем бывшего военного аэродрома, заставленного палатками и припаркованными байками, разносились звуки моего голоса и жужжание моей гитары, приправленное рычащим басом и стремительным, пулемётным бласт-битом. Жители соседней деревни сегодня слушают хорошую музыку. Даже если им не очень-то и хотелось.

Песня оборвалась резким одиночным ударом в барабан, на мгновение повисла тишина, которая тут же взорвалась криками и аплодисментами. Сейчас мы играли старые песни, всем знакомые. Люди не слишком-то любят новое, им надо некоторое время, чтобы привыкнуть к звучанию, и мы всегда начинали со старых треков.

— Гибель Народа Емь! — прорычал я, объявляя следующую песню.

Начиналась она с замысловатого гитарного соло, и я, поставив ногу на монитор вопреки просьбам организаторов, высекал ноты в самом конце грифа, пока Миша медленно бил в барабаны, словно забивал гвозди в крышку гроба.

Где-то вдали сверкнула молния, оглушительный раскат грома стал аккомпанементом для песни, и я ухмыльнулся. Соло закончилось, начался взрывной припев, который толпа хором скандировала вместе со мной.

Народ был уже достаточно хорошо разогрет, группы, выступавшие перед нами, отлично постарались. Мы тоже выкладывались на полную. Только для этого и стоит выходить на сцену. Никогда не понимал артистов, отрабатывающих номер как какую-то повинность. Все эти люди перед сценой пришли, чтобы ты поделился с ними своим творчеством, может, в надежде взять автограф, сфотографироваться. Мы всегда работали с полной отдачей, и наши фанаты это знали и ценили.

Песня кончилась длинной барабанной сбивкой и эпичным соло на бас-гитаре. Начали падать первые крупные капли, ливень обрушился на аэродром внезапно, как удар хлыста, но никто и не думал расходиться. Раз уж мы вышли на сцену, мы доиграем сет во что бы то ни стало. Однажды я, почти как Закк Уайлд, разбил пальцы в кровь, но концерт доиграл. Гитару потом пришлось отмывать спиртом.

— Смерть! И Слава! — заревел я в микрофон, бешеным взглядом окидывая толпу зрителей.

Первые ноты были знакомы всем нашим фанатам, и они заорали в такт песне под стремительное молотилово Мишиных барабанов и рёв гитар. Эта песня была одной из моих любимых, и у меня вновь побежали мурашки по спине. Воздух, казалось, был наэлектризован до предела. И хоть я был уже с пивным пузом и больными коленями, я вновь почувствовал себя шестнадцатилетним пацаном, вышедшим на сцену в косухе не по размеру, занятой у друга, и с неисправной гитарой, которая нещадно фонила, стоило только на миг отпустить струны.

Чистый, неподдельный кайф.

Вокруг всё сверкало и громыхало, дождь лил как из ведра, а я орал в микрофон свою лучшую песню, глядя, как беснуется толпа, вымокшая до нитки, но продолжающая прыгать у сцены. На мгновение мне даже подумалось, что вот он, пик, лучший момент моей музыкальной карьеры.

Не первый миллион проданных альбомов, не запись в Нью-Йорке и не сотрудничество с немецким лейблом. А вот это выступление в родной провинции на заштатном фестивале. На Родине.

Я доиграл песню и вскинул вверх руку с зажатым в пальцах медиатором, как всегда это делал.

И в этот момент в меня ударила молния.

— Таранов, да? — равнодушно спросил доктор. — Как самочувствие, Таранов?

— Как у космонавта! — бодро отрапортовал я.

Я сел на кровати, снизу вверх глядя на доктора, который лениво листал карточку.

— Черепно-мозговая травма… Закрытая… Гм… Коварная штука, — протянул он. — Ну, полежишь у нас недельку, подлечишься… Считай, каникулы себе продлил, да? В каком классе учишься-то?

Я покосился на Гришаню. Если не отвечу, точно оставят здесь, лечиться клизмами. Гришаня незаметно показал две растопыренные пятерни.

— В десятый перешёл, — неуверенно сказал я. — Выпускной класс.

— Хорошо, хорошо… — кивнул доктор. — В институт поступать потом будешь?

Моей заминки он даже, кажется, не заметил.

— Не решил пока, — сказал я. — Товарищ доктор, я хорошо себя чувствую, выпишите меня, пожалуйста.

Доктор поскрёб густую чёрную щетину, посмотрел на меня ещё раз поверх карточки.

— После черепно-мозговой понаблюдать тебя надо, — сказал он.

— В дневной стационар переведите, буду отмечаться ходить, мне же учёбу пропускать никак нельзя. Выпускной класс, — с жаром возразил я. — Навёрстывать потом много придётся.

— Тяга к знаниям похвальная, — сказал он. — Но и отпустить я тебя не могу, ты же только вчера поступил. Скажут, Рашид Алиевич не лечил тебя совсем. Тебя же без сознания совсем принесли.

— Рашид Алиевич, а если я отказ от госпитализации напишу? — спросил я. — Ну мне правда надо. Я и чувствую себя хорошо, и голова не болит, и не тошнит, и хоть сейчас…

— Придумал тоже, отказ! — вспылил вдруг доктор. — Ладно, если хорошо всё, выпишу тебя. Освобождение от физкультуры… На две недели. Так. Друга твоего ещё надо посмотреть.

Я кое-как удержал торжествующую улыбку. Рашид Алиевич открыл вторую карточку и подошёл к Гришане.

Всего один невинный вопрос доктора практически ввёл меня в ступор, и я понял, что придётся отыгрывать амнезию по полной программе, иначе придётся туго. Если воспоминания Таранова каким-то чудесным образом вдруг не перетекут ко мне. Во всяком случае, его эмоции по отношению к Гришане я отлично считывал. Злость, переходящая в ненависть. В СССР, конечно, школьного буллинга не было, все пионеры до единого дружно ходили строем и сдавали макулатуру, но что-то мне подсказывало, что здесь имел место быть именно он.

Будем исправлять, пусть даже это и выпускной класс. Все мысли школьников заняты совершенно другим, устремлены в светлое будущее.

И я теперь тоже — простой советский школьник. Это случившийся факт, который можно только принять. Вот только я чувствовал, что ещё далеко не всё сказал своей музыкой в той жизни, и мне теперь придётся навёрстывать в этой, со всеми положенными трудностями.

То есть, по пунктам.

Сколотить группу, то есть, вокально-инструментальный ансамбль, как тут принято называть группы. Единомышленников отыскать будет непросто, но попыток оставлять нельзя. А формат one-man-band, когда ты сам себе и швец, и жнец, и на дуде игрец, без интернета практически не работает.

Достать инструменты. Именно достать, купить вряд ли получится. По блату, списанные, или пристроиться к какому-нибудь дому культуры, где инструменты должны быть. Дрова, конечно, но за неимением лучшего будем играть на дровах.

Пробиться со своей музыкой на какие-нибудь площадки. Вот это будет сложнее всего. Цензура просто не допустит такую музыку и тексты к публичному воспроизведению. Разве что можно подождать начала перестройки, когда гайки немного ослабят, но это слишком долгое ожидание. Что-нибудь придумаю.

Но я твёрдо решил, что если судьба даровала мне второй шанс, то я просто обязан им воспользоваться, заново пройти тернистый путь провинциального музыканта, зная, где нужно подстелить соломку.

Другие пути меня не интересовали. Попытаться спасти СССР? Я хоть и творческий человек, но я предпочитаю реально смотреть на вещи, в моём положении это объективно невозможно. Да и в восьмидесятых спасение будет скорее напоминать гальванизацию трупа. К тому моменту, когда у меня хотя бы в теории появятся какие-то шансы, советское общество будет уже слишком сильно разложено буржуазной пропагандой, а дефицит и прочие радости социализма только ускорят процесс этого разложения.

Нет, империю мне искренне жаль, развал Союза это настоящая катастрофа. Но молодёжь уже тихонько требует перемен, и с каждым днём их голоса будут звучать всё громче и громче.

Рашид Алиевич тем временем изучал состояние Гришани, который явно симулировал. Доктор, впрочем, подвоха не заметил, прописал ему покой и оставил отдыхать. Я же принялся готовиться к выписке.

Домашний адрес подсмотрел на обложке своей больничной карточки, забрал потёртое серое пальто и уродливые боты из больничного гардероба. Едва не заблудился в этой больнице, хотя в прошлой жизни я тут совершенно точно был, некоторые вещи остались неизменными и всплывали в памяти как дежа вю.

С Гришаней не попрощался, с медсестрой тоже, хотя она уговаривала меня подождать обеда, поесть, и только потом уходить. Мне хотелось поскорее отсюда свинтить, а настаивать она не стала.

Поэтому в начале двенадцатого я уже стоял на крыльце Чернавской больницы, моросил мелкий неприятный дождик, серые тучи затянули небо сплошной пеленой. Настроение у меня было примерно таким же, серым и мрачным. В зимнем пальто было жарко, я шёл расхристанный, перепрыгивая через лужи и попинывая камешки от досады.

Чернавск. Вот уж не думал снова в нём оказаться, да ещё в восемьдесят третьем году. Я, блин, даже ещё не родился. Появлюсь на свет только в декабре, под самый Новый Год, и не в Чернавске, а в Пыштыме. Это потом сюда переедут мои родители. Здесь и пройдут мои детство и юность, пришедшиеся на конец перестройки, девяностые и начало нулевых, это уже потом мы всей бандой переберёмся в Питер. Я даже пионером не успел побыть, только октябрёнком, так что от всей этой коммунистической пропаганды я максимально далёк.

Ещё и эта сраная провинция с гопотой, наркотой, алкашами и прочими радостями жизни. Может, в восемьдесят третьем ещё не так всё плохо, но в девяностых тут творился кромешный ужас, и воспоминания мои были отнюдь не радужными. Чернавск в полной мере оправдывал своё название. Чёрный город, злой, мрачный. Наполовину из частного сектора, наполовину из дореволюционных бараков, наполовину из серых панельных пятиэтажек. Ну и промзона, разваленная в девяностые.

Адрес, который я прочитал на больничной карточке, находился не в самом благополучном районе. Как раз в тех самых бараках, которые снесли и расселили только к середине десятых годов. С удобствами на улице, водой из колонки и соседями-маргиналами. Это потом на их месте выросли элитные жилые комплексы с высокими заборами и подземными парковками.

Прохожих на улицах было немного, то ли из-за мерзкой сырой погоды, то ли из-за того, что сейчас был разгар рабочего дня. Я шёл прямиком к дому этого самого Таранова, других вариантов у меня не имелось. Прошёл мимо школы, мимо кинотеатра «Спутник», закрывшегося в девяностых, мимо дома культуры железнодорожников. У вокзала заметил троих милиционеров, на всякий случай, обошёл их стороной, по дворам. Не то у них обязательно возникнет желание узнать, почему это школьник болтается по улице во время уроков.

Снова ощущать себя школьником было довольно странно. Я свою бросил после девятого, позабыв, как страшный сон, так что бытие десятиклассника должно стать для меня чем-то новым. Как и бытие комсомольца. Если этот Таранов вообще принят в комсомол, чего могло и не произойти.

Я наконец дошагал до старого кирпичного барака, двухэтажного. Первый этаж из красного крошащегося кирпича, второй — из дерева. Улица Блюхера, дом десять, квартира четыре. Окружён забором из потемневших досок, калитка с верёвочкой, всё как в старые добрые. Пёс во дворе приветственно гавкнул, не высовываясь из будки. На верёвках сушилось (хотя в такую погоду скорее наоборот, мокло) бельё, вдоль забора виднелись сложенные поленницы дров. Я вздохнул и вошёл в единственный подъезд.

Лампочки в подъезде вполне ожидаемо не имелось, после того, как тяжёлая дверь закрылась самодельным доводчиком-пружиной, я оказался в кромешной тьме. По выщербленным ступенькам подниматься пришлось на ощупь.

Да уж, в той жизни я жил в гораздо лучших условиях. В благоустроенной квартире, которую отец получил от завода. А тут какой-то мрак и ужас. Хотя я знал, что такие бараки местами существовали даже в двадцатых годах, пусть даже активно расселялись и сносились.

В темноте искать нужную квартиру оказалось непросто. Это когда долго живёшь в таких условиях, просто по привычке идёшь на автопилоте в нужном направлении, а у меня такой автопилот ещё не выработался. Пришлось немного поплутать по подъезду.

— Да кто там, млять, шабаркается? — дверь одной из квартир вдруг распахнулась, оттуда выглянул бритоголовый сухопарый мужичок с синими перстнями на пальцах.

Я как раз задел рукой какую-то пепельницу из консервной банки, которая со звоном покатилась по полу.

— Шурик, ты, что ли? — спросил он, подслеповато щурясь. — Мамка-то тя потеряла, а ты чего, школу прогуливаешь?

— Из больницы я, домой иду, — ответил я.

— А чё? Простыл? — хрипло спросил сосед.

— Головой ударился, — сказал я.

— Сотряс? — спросил он.

— Нет вроде, — пожал плечами я.

— А че домой не заходишь? Ключей нет? — спросил он. — Заходи тогда, почаёвничаем. Мамку у меня дождёшься.

Первым моим порывом было отказаться от его предложения, отвык я от таких соседских отношений, но урчащий желудок и отсутствие ключей оказались слишком убедительными аргументами. В своей питерской квартире я не знал даже соседей через стенку, не говоря уже о соседях по площадке или по подъезду. А тут так не принято.

— Спасибо, — сказал я.

Никакой угрозы, несмотря на синие наколки и откровенно криминальный вид, от соседа не ощущалось, и я смело шагнул в его квартиру, вопреки всем ожиданиям, довольно чистенькую. Бедненькую, но чистенькую. Снял в прихожей свои уродливые чёрные боты, повесил пальто на железный крючок.

— Ну, Шурик, давай колись, кто тебя отоварил, — ставя пузатый чайник на плиту, произнёс сосед.

— Никто, поскользнулся я, — сказал я.

— Вот это ты, Шурик, мамке своей заливай, да? — проворчал сосед.

Он поставил на стол, покрытый цветастой клеёнкой, две щербатые кружки из разных сервизов, заварник, достал из ящика чай в металлической банке. Грузинский экстра. Я с интересом глядел, как он маленькой ложечкой насыпает новую заварку, чтобы не поить гостя вторяками.

— Чифер не предлагаю, мал ещё, — строго сказал сосед. — И водку тоже.

— Да я и сам не хочу, — сказал я.

— Давай колись, — нетерпеливо произнёс сосед, возвращаясь к предыдущей теме.

— Упал я, на бордюр, — буркнул я. — Не помню толком ничего.

Что мне ещё сказать, если я сам не в курсе? Нет, понятное дело, что одним из фигурантов дела был Гришаня, но что-то мне подсказывало, что он был с компанией. Или в компании. Всё-таки это немного разное.

— Ладно, не хочешь — не говори, — махнул рукой сосед. — Что я, следак, что ли, допрашивать тебя?

— Не похож, — сказал я.

Сосед больше напоминал бывалого сидельца, полжизни мотающегося по лагерям. При этом он был вежлив, трезв и участлив, что с его образом совсем не вязалось.

— Вот и я думаю, что не похож, — хохотнул он.

Я с интересом разглядывал интерьер его кухни. Старые, ещё явно довоенные столы с ящиками, кургузая белая газовая плита, красный баллон рядом, укрытый цветастой занавеской. Само собой, никакой мойки. На табуретке в углу стоял бачок с водой, вёдер этак на восемь, а на стенке висел эмалированный таз.

Отвык я от такого. Теперь даже в деревенских домах зачастую налажено водоснабжение и канализация, а тут… Ну, прогресс и сюда дойдёт.

Чай наконец заварился, сосед, имени которого я так и не знал, разлил чай по кружкам и пододвинул одну из них ко мне.

— Пей, не стесняйся, чем богаты, — сказал он.

К чаю он положил на стол пачку «Юбилейного» и рафинад в сахарнице.

— Спасибо, — сказал я.

— За спасибо… Ладно, неважно. «Благодарю» надо говорить, понял? — усмехнулся он.

— Понял, — сказал я.

— То-то же, — хмыкнул сосед. — Не обижает никто?

Я вопросу, надо сказать, удивился.

— Да нет, — сказал я.

— Смотри, если кто на тебя это самое, ты говори, — сказал он.

Я вместо ответа предпочёл наконец швыркнуть чаю. На вкус оказалось лучше, чем я ожидал, но ничего сверхъестественного, заварной чёрный чай, самый обыкновенный. С китайским не сравнить, но что-то на уровне масс-маркета из пакетиков, ничуть не хуже какого-нибудь «Майского» или одной из многочисленных принцесс.

— Да ладно вам, за меня не беспокойтесь, нормально всё, — сказал я.

Пару минут молча пили чай. Я старался цедить понемножку, больше налегая на печенье, чтобы не выдузить всю кружку залпом. К тому же я очень поспешил, отказавшись обедать в больнице.

— Мамка-то во сколько у тебя приходит? — спросил он.

Я пожал плечами. Самому хотелось бы знать.

— Когда как, — хмыкнул я.

— Она же у тебя на молокозаводе вкалывает? Хорошая баба, — сказал он. — Давай её не расстраивай, понял? Она у тебя одна.

— Ага, — хмыкнул я.

Общаться с ним я не очень-то хотел, особенно если учитывать, что я ничегошеньки не знаю о жизни моего реципиента, но приходилось терпеть общество соседа. Всё лучше, чем куковать у закрытой двери или мокнуть на улице.

Чай мы допили, кружки остались на столе. Переместились в единственную комнату с продавленным диваном и полупустым сервантом. На стенах вместо обоев — побелка, на смежной с другой квартирой стене висел довольно пожилой ковёр.

А в уголке возле серванта стояла гитара. Ленинградка, с бантом на голове грифа, семиструнная. Деку украшала наклейка в виде розы. Всё моё внимание тут же оказалось приковано именно к ней, я мигом позабыл и про чай, и про соседа, и про всё остальное. Фабрика народных музыкальных инструментов имени Луначарского производила этих монстров почти полвека, и если в СССР можно было найти акустическую гитару, то это с большой вероятностью будет именно ленинградка.

Судя по тому, как она заросла пылью, у соседа гитара была скорее предметом интерьера. Руки сами потянулись смахнуть с неё пыль.

— Шурик! А разрешения спросить не надо? — строго сказал сосед.

Он прав, я бы тоже не позволил соседскому ребёнку трогать мои инструменты.

— Можно? — спросил я.

— Можно козу на возу, — буркнул он. — Умеешь играть-то?

— Ну так, — неопределённо ответил я.

Играть я умел на всём, кроме баяна и клавишных. Семиструнка у меня тоже была, но не такая. Не с цыганским строем, а с пониженным, с дополнительной струной для более низких диапазонов.

— Где играть научился? Ты ж не умел вроде, — сказал сосед.

— Да я так, немного… В лагере, — соврал я.

Сосед заржал.

— Я тоже… Ха-ха-ха! В лагере!

— Только я на шестиструнке, — добавил я.

Я наконец взял гитару в руки, провёл пальцами по струнам. Так и думал, расстроена.

— Высоцкий так играл, на расстроенной гитаре, — с видом знатока заявил сосед.

Хотелось сказать, что ты-то не Высоцкий, но я сдержался и молча принялся крутить задубевшие колки. Для того, чтобы настроить ленинградку, нужны недюжинная сила в пальцах, твёрдая уверенность и абсолютный слух. Ну или пассатижи, если силы в пальцах не хватает, потому что колки на ней не смазывались, наверное, года этак с пятидесятого.

Камертона, само собой, не имелось, поэтому настроил просто по первой струне, не особо заботясь о точности. Пришлось ещё и вспоминать классический строй семиструнки. На открытых струнах должен получиться соль-мажор.

Когда всё оказалось готово, я провёл пальцами по струнам, наслаждаясь чистым звучанием, а потом начал играть.

Я играл до тех пор, пока не почувствовал, как начинают болеть пальцы, на которых ещё пока не было нужных мозолей. Ну хотя как играл. Импровизировал, на ходу сочиняя и обыгрывая обрывки знакомых мелодий. Запинался, косячил, само собой. В пальцах не было такой подвижности, суставам и сухожилиям подобные нагрузки были в новинку. Да и строй классической русской семиструнки был для меня непривычным, из-за чего я несколько раз сбивался.

— В лагере, говоришь, научился? — удивлённо воскликнул сосед, когда я в последний раз провёл пальцами по струнам и с сожалением отставил инструмент в сторону.

Всё это время, пока я играл, он молча таращился на меня, как на инопланетную форму жизни.

— Я-то думал, тебе пару аккордов блатных показали… А ты вон как шпаришь… — сказал он. — Это так нынче в пионерлагерях учат?

— Показали-то немного, остальное я сам, — сказал я.

В принципе, даже почти не соврал. Примерно так и было в моей реальности, гитару я осваивал самостоятельно, без всяких преподавателей и музыкальных школ. Подбирал аккорды и мелодии на слух, упорно просиживая десятки и сотни вечеров наедине со своей первой гитарой, шестиструнным болгарским «Орфеем», доставшимся в наследство от дядьки, который разбился на мотоцикле. Сейчас у меня, значит, есть фора.

— Талант! — воскликнул сосед.

— Да бросьте, — сказал я.

В талант я не верил и не верю. Есть предрасположенность и целеустремлённость с упорством, и их соединение обычно и принимают за «талант». Если человек предрасположенный не будет трудиться над собой, то его легко заткнёт за пояс человек, просто потративший тысячи часов на обучение. Талантливым музыкантом я себя никогда не считал. А вот целеустремлённым и упрямым — да.

— Не, зуб даю! — возразил сосед. — Ты ж прям… Вот так!

Он изобразил в воздухе что-то отдалённо похожее на соло на воображаемой гитаре.

— Никогда не слышал, чтобы вот так пиликали, — добавил он. — Вживую, в смысле. А аккордами можешь? Высоцкого знаешь песню, про дурдом?

— Не, пальцы болят, — отбрехался я, демонстративно потирая раскрасневшиеся от струн подушечки пальцев.

— Ну ты, конечно, даёшь, — протянул сосед. — Не ожидал, не ожидал. Давай краба!

Я протянул свою тощую ручонку, и он сграбастал мою ладонь в свою пятерню, крепко пожимая обеими руками. И я не ожидал, что моя импровизация приведёт его в такой неподдельный восторг. Подумаешь, немного размял пальцы. В конце концов, это же не соло Фридмана из «Tornado of Souls». И даже не гнусавая песня про одуванчики на трёх блатных аккордах.

— А дома-то гитара есть у тебя? Я бы пришёл, послушал ещё, как играешь, — сказал сосед. — Хотя чё это я, откуда у вас, Люська же эт самое… Слушай, Шурик, а забирай вот эту, дарю!

Я недоверчиво нахмурил брови.

— Ну нет, как это, — буркнул я. — Я не могу.

— Бери-бери, мне всё равно скоро эт самое… Да и всё равно без дела стоит, пылится, а так хоть в хороших руках будет. Бери, говорю, — настоял сосед.

— Спасибо, конечно… — протянул я.

Грех отказываться, когда тебе предлагают инструмент, который всё равно пришлось бы добывать так или иначе. Пусть это всего лишь старая пошарпанная ленинградка, она станет первым шагом на моём пути обратно к музыкальному Олимпу.

Снаружи, в подъезде, послышался какой-то шум, голоса, детские визги. Сосед криво усмехнулся.

— Ну, маманя твоя точно идёт, зуб даю, — сказал он, поднялся, сунул в зубы папиросу и уверенно направился к двери.

Я пока остался сидеть на тахте.

— Люсь! Привет! Нашёлся твой Шурик, вон, у меня сидит, чаёвничает, — послышался голос в подъезде.

— Ну я ему щас задам… — послышался другой голос.

В крохотную квартирку разъярённой фурией влетела дородная баба, мокрая от дождя и разбрызгивающая холодные капли.

— Ты! Скотина! Подлюка такая, где ты шляешься! Где шлялся, я спрашиваю! И чё мы сидим⁈ Расселись, как королевичи, а ну, поднимайся, бестолочь, живо домой! — вместо приветствия она перешла на визг, который я воспринимал с трудом.

На соседа ей, похоже, было абсолютно плевать, как и на троицу малолетних детей, заглядывавших из подъезда внутрь чужой квартиры. Скандалами и сценами она, очевидно, питалась, как энергетический вампир.

Даже выглядела она как не очень умная, но зато склочная и желчная баба. Брыластое лицо, мелкие пергидрольные кудри, презрительно поджатые тонкие губы. Мне она показалась крайне неприятной собеседницей. Особенно когда диалог начинается с прямого оскорбления.

Так и хотелось спросить, мол, тётя, вы вообще кто. Но я понимал, что таким вопросом, возможно, подпишу себе смертный приговор.

— Я в больнице был, — открыто сказал я. — С черепно-мозговой травмой.

Женщина ахнула, картинно схватилась за сердце. Актриса из неё была посредственная.

— Ты дрался? Дрался, я спрашиваю? — визг превратился в театральный шёпот. — Кто тебя побил? Ты их запомнил? Мы сейчас пойдём в милицию!

— Да ладно тебе, Люсь, чё пристала к парню, — попытался вмешаться сосед.

— Витя, не лезь, — строго ответила она.

Ага, ну хоть так имя своего благодетеля узнал, надо запомнить.

— Чё не лезь, это ж пацан, обычное дело, — возразил сосед.

— Вот своих детей родишь, тогда и будешь воспитывать! — взвизгнула мать.

Ставлю копейку против всего золотого запаса СССР, Таранов-старший вышел за хлебом и не вернулся. Короче говоря, я собрал настоящее комбо из проблем. Даже неудивительно, что мой реципиент был… Таким. Мать-тиран загнобила всю семью, и вот кто с полным правом носит фамилию Тарановых.

— Пошли домой, хватит истерики устраивать, — чётко и внятно произнёс я.

Мать заткнулась мгновенно, захлопав ртом, как вытащенный на берег карась.

— Ты как с матерью разговариваешь, щегол!!! — визг превратился практически в ультразвук.

Я переглянулся с соседом. Он продолжал криво ухмыляться, явно развлекаясь от созерцания подобного шоу.

Она попыталась схватить меня за ухо, но я увернулся, протискиваясь мимо неё к выходу. Получил несколько несильных оплеух, пока накидывал пальто (прилетело именно по нему), быстро сунул ноги в боты, юркнул в подъезд, где меня ждали ещё трое невольных зрителей.

Две сестры-двойняшки и братик, получается. Младшие. Девочки точно из начальной школы, а пацану на вид было годика четыре.

— Привет, — на ходу бросил я.

— Привет, — хором ответили они.

Мать выскочила следом, толкнув меня плечом, и пошла открывать дверь уже в нашу квартиру. Номер один. Ключи, оказывается, были под ковриком.

— Шурик! — ухмыляющийся сосед выглянул следом и тихонько протянул мне гитару.

— Благодарю, дядь Вить, — так же ухмыльнулся я в ответ.

Наша квартира была такой же маленькой и тесной. Кухня и единственная комната разделялись тонкой стенкой, в которую была встроена круглая железная печь, выкрашенная чёрной краской. Здесь интерьер выглядел ощутимо беднее. Впятером, значит, ютились в однушке без удобств. Людмилу Таранову стало даже немного жаль.

— Так! Сашка! Воду иди неси, кто её потащит, я? Таня, Лиза, уроки делать, через полчаса проверю! Максимушка, солнышко моё, иди сюда ко мне, я с тебя курточку сниму, хороший мой!

Понятно, кому в семье достаются все крохи тепла и заботы. Я не стал даже раздеваться. Тайком поставил гитару в уголок у входа, прикрыв чьей-то курткой, схватил ведро.

— Ты идиот? — уперев руки в боки, спросила мать. — Нет, я спрашиваю, ты идиот?

Я выдохнул носом, потирая переносицу, чтобы сейчас не натворить глупостей ещё больших. Меня такое обращение категорически не устраивало.

— Флягу бери, придурошный! На колонку за водой марш! Тебя сколько не было, кто нам воды принесёт? — продолжила мамаша.

— Соседа бы попросила, — сказал я.

— Чего-о-о-о⁈ — вновь начался визг, но я в этот момент уже захлопнул дверь снаружи.

Взял и флягу-сорокалитровку, и погнутую в нескольких местах тележку на колёсиках. Пустая фляга громыхала о тележку на каждой кочке и луже.

Колонку я видел по дороге сюда, поэтому пошёл напрямик к ней, не переставая удивляться таким поворотам судьбы. Да уж, неожиданно это всё. И неожиданность это не самая приятная. Как будто бы Бог, Сатана или кто угодно ещё решили проверить, из насколько глубокой задницы я смогу вылезти.

Возле колонки ожидаемо разлилась большая лужа. Мне она, впрочем, не особо помешала, и я, расположив флягу на нужном месте, принялся налегать на рычаг. Да уж, это тебе не водомат с озонированием и оплатой через мобильное приложение, это старая советская колонка, однако вода из неё лилась до изумления вкусная.

Возвращаться домой не хотелось совершенно, и я тянул время, наполняя флягу максимально медленно. Только когда к колонке подошла баба с пустыми вёдрами, пришлось немного ускориться.

— Привет, Санька, — сказала она.

— Здрасьте, — буркнул я.

Тут, похоже, вообще все всех знали. И обо всех. Так что я предпочёл смыться прежде, чем она заведёт беседу ни о чём.

Дома меня снова встретила недовольная мать.

— Тебя только за смертью посылать! Ты за водой в Ленинград ездил? — проворчала она, но всё же помогла поставить флягу на место.

Я наконец разделся и прошёл в комнатку, где девочки вдвоём за одним столом корпели над уроками, а маленький Максим играл на полу с ярким пластмассовым самосвалом. Мать осталась на кухне, изобретать, чем в этот раз накормить четверых детей.

Пора посмотреть, чем вообще жил Саша Таранов до того, как ему проломили голову. И как жил.

А жил он, судя по всему, как простой советский задрот-радиолюбитель. Нашлись стопки явно бэушных журналов «Техника — молодёжи», паяльник с медным жалом, россыпь выдранных отовсюду конденсаторов, транзисторов и диодов, самодельный радиоприёмник, какие-то полуразобранные недоделки, инструменты вроде бокорезов, пассатижей и прочее барахло, которое сам Сашка наверняка почитал за настоящие сокровища. Я же радиотехникой никогда особо не увлекался, освоил паяльник для домашних нужд, и всё, этого мне было достаточно. В моём времени всё необходимое можно было в два клика заказать в готовом виде. В том числе электронику.

Хотя вид Сашкиных богатств навёл меня на мысли о кастомных педалях перегруза и прочих эффектов. Некоторые мои знакомые увлекались подобными самоделками. Я же предпочитал взять хороший процессор, например, AXE FX или Line 6, и не парить себе мозг вечно коротящими соединениями, отваливающимся заземлением, проблемами с коммутацией, питанием, экранировкой, и прочими сопутствующими увеселениями.

Похоже, мне всё-таки придётся освоить пайку в нужном объёме, здесь не получится заказать примочку из Китая или найти на сайте с объявлениями. Буду мастерить самоделки, как в старые добрые.

— Са-а-а-ша! — пожарной сиреной заорала мать из кухни. — Это ещё что такое⁈

— Что? — я выглянул из комнаты.

Мать держала в руке гитару, так, будто это была ядовитая змея. Твою медь.

— Гитара, — сказал я.

— Я вижу! Откуда она тут⁈ — спросила она.

— Сосед подарил, — сказал я. — Дядя Витя.

— Нет, ты совсем ку-ку? Нашёл, у кого подарки принимать! А если он у тебя теперь за эту гитару что-нибудь попросит? Какую-нибудь маленькую услугу? — произнесла она. — Сколько раз говорить, не бери чужое! Ты же знаешь, кто он такой!

Она в сердцах поставила гитару обратно в угол, почти швырнула. Струны жалобно дзынькнули, я дёрнулся к гитаре, как подстреленный.

— Кручусь, как белка в колесе! Как рыба об лёд! — повизгивая, затянула жалобную слезливую шарманку она. — А ты! Неблагодарный! Весь в отца!

Я равнодушно смотрел, как она пытается привычно манипулировать собственным сыном, но что-то идёт не так. На дешёвые провокации и манипуляции я не поведусь. Я на всякий случай прошёл в кухню и взял гитару, эту несчастную дешёвую ленинградку, которая точно не стоила никаких истерик. Уберу подальше, у этой женщины точно хватит наглости сломать инструмент только потому, что сын действует не по её хотению. Порвать струну или ещё как-то напакостить. Лишь бы я вернул гитару соседу.

— Ма-ам! Мы уроки сделали! Можно нам погулять? — раздался голос одной из сестёр.

Мать уставилась на меня с недобрым прищуром.

— Саша. Проверь у них уроки, — приказным тоном сказала она. — Потом пойдёшь с ними. Присмотришь.

Пф. А я-то думал. Но и гитару оставлять наедине с мамашей не просто опасно, а жуть как опасно. В вольере с крокодилами и то безопаснее.

— Гитава! — воскликнул Максимка, потянул ручки к струнам, провёл пальцами неуклюже.

Первым порывом было забрать инструмент, но в мозгу тут же родилась единственная верная тактика.

— Максимка! Хочешь, научу? — спросил я.

— Научишь? Ты⁈ — фыркнула мать.

— Научи, научи! — восторженно завопил ребёнок.

— Я пока гитару положу на шкаф, а когда вернусь, то мы с тобой будем учиться играть, хорошо? — я присел на корточки, заглядывая братику в лицо.

— Ховошо! — улыбнулся он щербатым ртом.

Я извлёк несколько мажорных аккордов, частушечных, резко заглушил струны, поднялся. Гитару положил наверх, на платяной шкаф, надеясь, что у матери хватит совести не лишать ребёнка обещанного урока. Преподавателем гитары я тоже какое-то время подрабатывал, программа занятий у меня примерно выстроена.

— Вот и договорились, — сказал я, скрепляя наш договор крепким рукопожатием.

Сёстры удивлённо переглянулись, когда я подошёл к ним, заглядывая в раскрытые тетрадки. Домашка по математике, несколько примеров. Всё аккуратно, чистенько, по-девчачьи.

— Молодцы, отлично, — сказал я, даже не вникая в суть заданий. — Собирайтесь.

— Ты уже проверил? — тихо спросила одна, но вторая пихнула её в бок, мол, не надо лишних вопросов.

Пришлось ещё немного подождать, пока они выберут, что надеть. При всей нашей бедности гардероб у них более-менее приличный. В отличие от меня.

Когда девочки наконец собрались, я тоже быстро оделся. Мельком взглянул, чем занимается мать — на плите что-то кипело и бурлило. Сейчас ей точно не до моей новой гитары. Попрощались, ушли.

Молча вышли во двор, синхронным отработанным манёвром покинули пределы видимости из окон. Дошли до колонки с водой, где я уже недавно был. Лужа возле неё стала ещё больше.

— Всё, дальше можешь не провожать, — сказала одна из сестёр. Кажется, Таня.

— Надолго вы? — спросил я.

Девочки переглянулись. Кажется, я начинаю их отличать друг от друга.

— Какая тебе разница, подождёшь, — нахмурилась Таня.

— Ну Тань, зачем ты так… — тихо промямлила Лиза.

— Нет, ждать я никого не буду, у меня и своих дел хватает, — возразил я. — И либо вы сейчас называете мне точное время, либо я иду вас везде сопровождать.

— Только не это, — закатила глаза Таня.

— Да я и сам не хочу, — сказал я.

М-да, у сестёр я тоже не в авторитете. В каком они классе, в третьем? Четвёртом? Уже появляются свои секретики, в которые старшего брата посвящать не надо.

— Саш, мы через часик придём, — сказала Лиза.

Хотелось бы верить, но не верилось. Если бы это сказала первая, то ещё ладно, но в их парочке Лиза явно была ведомой. Лидером и заводилой была Таня, ершистая и самоуверенная.

— Ровно через час на этом же месте, — строго сказал я.

— Ага, — бросила Таня.

Рычагов воздействия на них у меня, кажется, немного. Но один всё-таки был.

— Иначе следующего раза не будет, — сказал я.

— Саша! — взвилась сестра. — Я… Я… Маме расскажу!

Я засмеялся в ответ. Вот это пугало меня меньше всего.

— Про то, что вы уходите одни? — спросил я. — Запомни, сестрёнка, я теперь на голову отбитый, мне всё похрену.

— Ну точно, башкой стукнутый… — пробурчала она.

— А тебе в больнице уколы ставили? — спросила Лиза невпопад. — Больно было?

— Нет, Лиза, не больно, — сказал я. — Всё, шагом марш к подружкам.

— А ты откуда зна… — начала Лиза, но сестра дёрнула её за рукав.

— Идём, — приказала она.

А я остался вновь предоставлен самому себе, по крайней мере, на ближайший час. Мне есть, чем заняться и без сестёр. Например, пройтись по Чернавску и подумать о том, где можно оборудовать себе репетиционную базу. Которая послужит мне ещё и убежищем. Долго находиться под одной крышей с Людмилой Тарановой я точно не смогу.

Чернавск. Такой родной и такой постылый. Глухая уральская провинция, унылая и депрессивная, но сейчас, в восемьдесят третьем году, она казалась вполне живой и цветущей. Возможно, образ города в моей памяти был взят из девяностых, когда всё разваливалось и разрушалось, или из нулевых, когда всё немного устаканилось, но в любом случае, сравнение выигрывал Чернавск образца восемьдесят третьего. При всей его неказистости.

Не было назойливой уличной рекламы, не было граффити на стенах, не было бомжей. Многих зданий, впрочем, тоже не было, но это в большинстве своём были уродливые безвкусные торговые центры из стекла и бетона, так что городской пейзаж от их отсутствия становился только красивее.

Зато работали предприятия, о существовании которых я даже не подозревал. Вернее, успел давно забыть. Завод железобетонных изделий, не доживший до нулевых, мясокомбинат, хлебозавод, ГРЭС, завод сельскохозяйственного машиностроения, и прочие, и прочие. Вокруг города располагались разного рода лесхозы, учхозы, колхозы и прочие -хозы, многие из которых в девяностые оказались заброшены и забыты. На бывших колхозных полях как грибы вырастали коттеджные посёлки с высокими заборами.

И я сейчас не просто так вспоминал городские предприятия. Как водилось в СССР, каждое из них обязательно тянуло на себе кучу сопутствующих подшефных организаций, в том числе, объектов культуры. Не только пионерлагеря, санатории и базы отдыха, которых тоже в лесах вокруг города построили с избытком. Но и Дворцы культуры, Дворцы спорта, кинотеатры и прочий соцкультбыт.

А где, как не в ближайшем ДК, можно сколотить свой ВИА?

Надо бы этот вопросик провентилировать. Нет, первым вариантом был и будет школьный ансамбль, прямо как в песне, в каморке за актовым залом. Но чаще всего это уже существующий коллектив под чутким руководством кого-нибудь из учителей, и творческой свободы в нём мне точно не видать. Если туда вообще получится пролезть на вакантное место, которого может и не быть вовсе.

А вот в одном из местных домов культуры шансов гораздо больше. Основная трудность в наборе людей, конечно, не все пойдут играть незнакомую новую музыку, большинство предпочтёт лабать попсу, чтобы клеить девчонок. Хотя могли бы рубить металл, чтобы клеить альтушек. Они куда интереснее. Во всех смыслах.

Я забрёл наконец в район КПД, крупнопанельных домов, рабочее гетто Чернавска, соседствующее с частным сектором. Здесь я жил в своей прошлой жизни, и не проходило ни дня, чтобы рабочая молодёжь в палёном адидасе не попыталась спросить у меня за длинные волосы или музыкальные предпочтения. КПД научил меня разруливать кризисные ситуации не хуже, чем дорогие курсы. Здесь же была и подвальная качалка, в которой я тягал железо под Manowar,лучшую музыку для занятий тяжёлой атлетикой, и я сейчас направлялся именно туда.

Остро не хватало музыки в наушниках. Душу бы продал за айрподсы и подборку любимых треков. Идти и слушать, как хлюпают лужи под говнодавами, было непривычно и даже странно. Музыка окружала меня везде. В машине, на улице, дома. А тут я испытывал прямо-таки физическую нехватку, дефицит. Даже не знаю, что проще, раздобыть портативный плеер типа кассетного волкмена или вернуться в будущее за айрподсами и телефоном. Наверное, второе более реально.

До боли знакомый подвал оказался закрыт на большой навесной замок. Жаль, такому дрищу, как Сашка Таранов, не помешало бы немного набрать массу. А заниматься дома, становясь объектом насмешек матери… Так себе перспектива, честно говоря. Ладно, тоже решаемо.

Здесь же, в районе КПД, располагался и ближайший к нашему частному сектору дом культуры, носящий громкое имя Владимира Маяковского. Раз в неделю там проходили танцы, в будние дни репетировал народный ансамбль песни и пляски, а по праздникам в большом зале проходили концерты, посвящённые тому или иному красному дню календаря. А ещё именно в «маяковке» мы с группой впервые вышли на сцену. Наш тогдашний басист ужрался так сильно, что перед выступлением наблевал в гримёрке, и нам пришлось уходить по-английски, не прощаясь.

Моё внимание привлекла афиша возле дверей ДК, приглашающая всех желающих на вечер живой музыки, на танцы. Играть должна была какая-то «Веснянка», про которую я вообще впервые слышал, хотя музыкальную историю Чернавска знал довольно-таки неплохо. Я всё же крутился среди музыкантов почти всю жизнь.

Мельком изучив афишу, которая гласила, что играть «Веснянка» будет в пятницу, я потянул за жёлтую латунную ручку массивной двери. Немного помедлил сначала, конечно. Не совсем ясно было, к кому идти и с кем поговорить, в моей памяти этим ДК рулила молодая девчонка, которая в восемьдесят третьем году, скорее всего, пока ещё носила пионерский галстук. А то и вовсе значок октябрёнка. Руководство здесь точно было другое, не то, которое я знал.

Где-то внутри дома культуры играл аккордеон.

Бабулька — божий одуванчик, что сидела на входе и вязала крючком, не обратила на меня совершенно никакого внимания, в конце концов, никаких мероприятий в ДК сейчас не шло, так что я проскользнул мимо неё и очутился в холле с гардеробом. Совершенно пустом.

Интерьер ДК не слишком-то отличался от того, что помнил я. Маяковка была не самым большим культурным центром города, в отличие от филармонии или Дворца Культуры Машиностроителей. Актовый зал, несколько гримёрок, подсобные помещения, комнаты для кружков и секций, пара кабинетов начальства.

Именно туда, к начальству, я и отправился.

Никогда не любил общаться с высоким начальством, будь то арт-директор занюханного клубешника или продюсер крутого зарубежного лейбла. Не любил, и всё тут, хотя и приходилось. Менеджер у «Сибирской Язвы» появился далеко не сразу, и организационными вопросами, в основном, занимался именно я.

Здесь меня встретила высокая женщина в строгом брючном костюме и тугим пучком каштановых волос на затылке, настолько тугим, что казалось, распусти его, и её лицо тут же перестанет быть похожим на восковую посмертную маску. Табличка на её двери гласила, что это Коротких И. И., ни больше, ни меньше. Даже о должности её приходилось только догадываться. Но она занимала самый большой кабинет из всех.

— Чего тебе, мальчик? — вместо приветствия спросила она.

Я от подобного обращения, конечно, давно отвык, так что даже немного опешил.

— Здравствуйте, — начал я после небольшой паузы. — Хотел узнать насчёт ВИА.

— Автограф взять у кого-то хотел? — спросила она.

— Нет, узнать хотел, как бы его основать, — сказал я.

И. И. Коротких натянуто улыбнулась.

— А чего в школьный ансамбль не вступишь? — спросила она.

— Выпускной класс, — произнёс я.

Исчерпывающий ответ.

— На чём играешь? — скучающим тоном спросила она.

— На всём, а что именно нужно? — решил пошутить я, но моего юмора И. И. Коротких не оценила.

— Кажется, это тебе что-то было нужно, — приподняла брови она. — В нашем доме культуры сейчас репетируют и играют девять ансамблей различной направленности и тематики, и её один ансамбль, тем более, непрофессиональный…

— Десять ансамблей в отчётности смотрятся гораздо солиднее, — сказал я, и она позволила себе наконец искренне усмехнуться.

Как же всё было проще в мои времена. Захотел собрать группу — кинул клич в соцсетях, пришли на репточку, скинулись на часик, поиграли, разошлись. Главное, инструменты иметь, но и с ними никаких проблем. Наши китайские и индонезийские товарищи весь мир снабжают дешёвыми инструментами, по качеству ничем не уступающими тем дровам, на которых играли советские музыканты. Для начального уровня более чем достаточно, а уж если отдать на пару дней мастеру для отстройки, то и подавно.

— Если и правда на всём играешь, то у нас «Яхонты» барабанщика ищут, а в «Икарусе» бас-гитариста в армию призвали, — сказала она.

Вступать в существующий коллектив мне не хотелось. Слишком трудно будет перевести его на нужное мне направление, с нуля начинать гораздо проще.

— Я всё-таки предпочёл бы гитару, — сказал я.

Она молча развела руками. Да, с ней, похоже, каши не сваришь.

— Понял. Хорошо. Спасибо за помощь, — сказал я. — До свидания.

— До свидания. Приходи на кружки, авиамоделирование у нас есть, Николай Андреич всех желающих приглашает…

Окончание фразы я не дослушал, вышел за дверь. В крайне скверном расположении духа. Я, конечно, воздушных замков не строил и особых надежд не питал, но всё равно. Ладно, трудности закаляют.

Я поплёлся на выход, у гардероба встретил каких-то модников в джинсах. Заметил у них два кожаных чехла для гитар с инструментами внутри, но настроения общаться с ними у меня не было. Да и вряд ли общение сложится, мой затрапезный внешний вид заранее ставил меня в уязвимое положение. Встречают-то всё равно по одёжке, даже в стране победившего социализма. А я, в отличие от этих молодых денди, выглядел, прошу прощения, как чухан. С подростковыми усиками и одеждой не по размеру.

Поэтому не стал даже пытаться подходить и что-то узнавать. К тому же, час наверняка уже прошёл, девчонки должны бы ждать меня на условленном месте. Надо обзавестись наручными часами, пригодятся.

Возле водопроводной колонки вполне ожидаемо никого не оказалось. А на улице уже потихоньку начинало смеркаться. Я прошёлся вдоль улицы туда-сюда, выискивая взглядом сестёр. То ли они опаздывали, наплевав на наш уговор, то ли это я чересчур сильно задержался и они не стали меня ждать, я так и не понял. Но ситуация мне шибко не понравилась.

Какое-то время я болтался там, возле условленного места. Спросил время у прохожего в болоньевом сером плаще, был послан на три советских буквы. Не все здесь, однако, светлоликие добрые эльфы.

Делать нечего, пошёл домой, надо было проверить, вдруг сёстры уже там. Если нет — пойду искать по Чернавску, без вариантов. Сейчас хоть и не девяностые, но всё равно. Мало ли что. Без мобильного телефона ужасно непривычно.

Девчонки сидели на лавочке во дворе нашего дома, и я облегчённо выдохнул, завидев их одинаковые ладные фигурки.

— Саша! Ты где пропадал⁈ — спросили они наперебой.

— До маяковки ходил, — честно признался я.

— Зачем? — спросила Таня.

— По делу, — расплывчато ответил я. — Идёмте домой.

Дома нас встретила недовольная мать. Ничего необычного, впрочем. На этот раз её претензия ожидаемо была в том, что мы слишком долго шлялись, и ужин уже остыл. Ничего, поели холодного. Гречневая каша с луком и морковью, в которой часто попадались чёрные крупинки. Кому-то, кажется, лень было перебрать гречку перед готовкой.

Гитара, слава Богу, не пострадала, так и осталась лежать на шкафу, заступничество всемогущего Максимушки надёжно защищало её от любых посягательств со стороны матери. Ну а мне, стало быть, надо выполнить своё обещание, чтобы так оставалось и впредь.

Мы с ним расположились в уголке, сев друг напротив друга.

— Саша, ему через полчаса спать пора! — строго сказала мать, переодевшаяся в страшную ситцевую ночнушку с цветочками.

Страшно представить, как Сашка выживал в этом бабьем царстве раньше. В одной-то комнате со всей семьёй.

— Мы недолго, — сказал я.

Гитару я всё же перенастроил в стандартный строй, благо, их калибр позволял это сделать. Седьмую просто снял, чтобы она не болталась, как сопля, настроить её в Си не получилось, а вот остальные — вполне. Ленинградка мне попалась хорошая, с ровным грифом, звонкая, ничего не дребезжало и не гудело. Не Альгамбра, конечно, и не мастеровой Мартин, но тоже неплохо.

Пробежался пальцами по грифу, размялся немного. Максимка смотрел на это, разинув рот от изумления, да и девчонки тоже оторвались от своих занятий и удивлённо уставились на меня. Одна только мать невозмутимо читала журнал, лёжа на диване.

Подушечки пальцев снова заболели, и я остановился прежде, чем разминка переросла в сольный концерт. Пора начинать урок, а то и правда, малому скоро укладываться спать.

Начал с самых азов. Рассказал и показал устройство гитары, как что называется и где что нажимать для того, чтобы гитара издавала звук. Не просто звук, а правильный и чистый. Что нажимать на струны необходимо самыми кончиками пальцев, что держать инструмент надо прямо, что лучше не задевать ненужные струны, чтобы не было грязных призвуков. Показал Максимушке песенку про кузнечика, дал попробовать сыграть самому. Смотреть, как ребёнок, высунув кончик языка от усердия, пытается сыграть простую мелодию, оказалось весьма умилительно.

Схватывал он довольно быстро, хотя гитара для него оказалась великовата, почти полностью закрывая ему обзор. Тут мать уже равнодушной не осталась.

— Максимушка! Да рыбонька ты моя, заинька! Ты у меня талантливый мальчик! — восхитилась она, засюсюкала, откладывая журнал «Работница» в сторону.

Максимушка задрал нос, загордился, возбуждённо забил рукой по струнам невпопад, позабыв мои уроки и рискуя эти самые струны порвать. И ладно бы просто порвал, найти их пусть и непросто, но всё-таки можно, так ведь полёт порванной струны непредсказуем и опасен, особенно для ребёнка. Может и глаз выбить при особом везении, так что я аккуратно взял брата за ручку и гитару у него забрал.

У него сразу скривилось лицо, задрожали губы. Он посмотрел прямо на меня, а потом зарыдал в голос.

— Сашка, паразит такой, ты чего наделал⁈ — сиреной заорала мать, отчего ребёнок зарыдал ещё сильнее.

— Ему спать пора, — сказал я.

— Ну, попробуй его сейчас уложить, он в истерике! Паскуда такая! — закричала мать.

Я не выдержал. Никто бы не выдержал. Моя психика и так трещала от всей этой ситуации с попаданием так, что кукуха рисковала отлететь далеко и надолго, а в такой обстановке бесконечных скандалов и обвинений нервные клетки горели одна за другой.

— Закрой рот! — рявкнул я, рывком поднимаясь на ноги с гитарой в руке.

Голос у Сашки уже поломался, рык получился басовитый и грозный.

На мгновение повисла тишина. Даже Максимка затих.

— Саша… Сашенька… Ты чего… — пробормотала мать.

Я ожидал чего угодно, только не этого. Даже немного растерялся поначалу. Но быстро взял себя в руки, железо надо ковать, пока горячо. Пока мать не вернулась в привычную колею крика и скандалов.

— Тихо! — приказал я. — Тихо. Не надо тут орать. Максим, давай, писать и спать, завтра ещё на гитаре поиграем, она устала. Ты же не хочешь, чтобы гитара завтра была уставшая? Вот она проснётся, тогда и поиграем, хорошо?

— Ховошо… — тихо всхлипнул Максимка.

— Вот и чудно, давай, беги к маме, — сказал я.

Я вдруг осознал всю тяжесть своего положения. Мне не хотелось находиться в этом доме ни минуты сверх необходимого, но, будучи советским школьником, у меня абсолютно не было выбора. Точнее, он был, но все остальные варианты казались мне ещё хуже. Сбегать из дома не вариант, в армию рано, да и неиллюзорный шанс загреметь в ограниченный контингент советских войск в республике Афганистан нехило так остужал пыл. Поступить в универ и свалить в общагу смогу не раньше, чем через год. Засада, короче.

Ещё и жили-то все в одной комнате без перегородок и занавесок, так что если матери или сёстрам надо было переодеться, меня, независимо от того, занят я или нет, выгоняли на кухню. Максимку оставляли, мол, маленький ещё, не понимает ничего.

Даже бытовые условия у меня были худшие из возможных. Сёстры спали на двухъярусной кровати, мать и Максимка — на двуспальной тахте. Мне приходилось ютиться на брезентовой раскладушке.

— Спокойной ночи, — пожелал я, подхватил свою раскладушку и потащил на кухню.

Переселюсь пока туда. Потом, может, удастся переселиться куда-нибудь ещё. Цель я себе поставил твёрдо.

Утро я встретил, почти не сомкнув глаз. Всю ночь ворочался и думал, лишь изредка проваливаясь в дрёму. Изо всех сил надеялся проснуться в двадцать первом веке, в своём прежнем теле, но нет, увы. Проснулся на обшарпанной кухне, разбитый, уставший, голодный.

Ладно хоть проснулся раньше всех, а не от того, что кто-то начал греметь чашками и ложками. Поставил на плиту чайник, немного повозился с её розжигом. Не сразу понял, что вентиль на баллоне закрыт. Отвык от такого. Да и вообще последние несколько лет я даже не готовил, предпочитая заказывать доставку. Тут доставку носят только вертухаи на зоне, три раза в день. Лучше обойдусь.

Умылся, позавтракал вчерашней гречкой. Хотел сбрить ненавистный пушок над губой, но не обнаружил в доме ни одной бритвы. Либо плохо искал, либо их не было вовсе.

Следом встала мать, затем сёстры, квартира снова наполнилась шумом и гамом. На улице сегодня неожиданно распогодилось, холодная осенняя погода сменилась бабьим летом, ясным, тёплым и ветреным, и можно было надеть просто пиджак, а не уродливое старое пальто.

Двубортный синий пиджак, явно перешитый из другого, неподходящего по размеру, со значком ВЛКСМ на лацкане, синтетическая рубаха в мелкую полосочку с огромным воротником. Слава Богу, красный галстук повязывать не надо, пионерия в этом доме представлена была Таней и Лизой. Под общим письменным столом нашёлся потёртый кожаный портфель, заломы и шрамы на котором до смешного напоминали мне нечитаемые логотипы дэт-метал групп.

Заглянул внутрь, нашёл там пару учебников за десятый класс. Алгебра, физика. Там же обнаружился и дневник, но сейчас, в сентябре, полезной информации выудить из него не удалось. Разве что заполнен он был аккуратным женским почерком. Лиза помогла, не иначе. Учебники вытряхнул, оставил только дневник и пару тетрадок с пеналом.

В школу идти пришлось к первому уроку, вместе с сёстрами. Дорогу, как ни странно, я знал. Помнил, хоть и в своём времени учился в другой, десятой школе. В этой, седьмой, учились несколько моих знакомых.

Едва мы вышли из дома, Таня попыталась сгрузить на меня свой портфель, набитый под завязку учебниками. Торбу со сменкой тащила сама. Я поначалу не поддавался на её манипуляции, но потом подумал, что так и останусь дрищом, если не поднимать тяжести, и забрал портфели у обеих сестёр.

— У вас чё там, кирпичи, что ли, — всё равно буркнул я.

— Как это ты догадался, — засмеялась Таня.

— Учебники, — сказала Лиза.

— Хоть бы поделили между собой, кто какие носит, — сказал я. — Можно же по одному на двоих учиться.

— Класснуха не разрешает так, — сказала Таня.

— Кобра, — сказала Лиза.

Прозвище класснухи, наверное. Будем надеяться, что у меня руководитель более лояльный к ученикам.

Снова идти в школу после тридцатилетнего перерыва было неимоверно странно, я очень многое успел забыть. Не только школьную программу, но и элементарные правила поведения, и многое другое.

На входе юная пионерочка строго потребовала показать сменку. Я свою не взял, всё равно лужи за ночь подсохли, испачкать боты я не успел, поэтому дежурных просто проигнорировал. Никакой охраны, рамок-детекторов, тревожных кнопок и прочих мер безопасности. Просто пионерка на входе. В СССР никому и голову не могло прийти устроить в школе теракт или что-то в таком духе. Сменная обувь волновала дежурных гораздо больше.

Школа была типовая, трёхэтажная. Холл, коридоры, спортивный, актовый залы, столовая. Расписание уроков висело в холле на первом этаже, рядом с огромным фикусом в кадушке. У меня первым уроком была история.

Кабинет был уже открыт, я вошёл, с интересом поглядывая на одноклассников и одноклассниц. Почти все пытались казаться старше, чем есть на самом деле, парни пытались отращивать усы и длинные волосы, девчонки пытались выделиться причёсками или одеждой. Всё скромно, впрочем, в пределах разумного. Ноль косметики на лицах, никаких украшений. Но видно было сразу, на ком костюм сидит, как на вешалке (на мне, например), а кто заморочился и подшил его по фигуре, и тому подобные мелочи.

Моё появление проигнорировали, и я бросил портфель к ближайшей свободной парте.

— Ты чё? Там Жека сидит, — с трудом подавив зевок, сообщил мне один из одноклассников.

— А я где обычно сижу? — я наморщил лоб, якобы вспоминая.

— Совсем ку-ку? За первой партой, возле учительского стола, — хохотнул другой одноклассник.

— Я слышала, что Саша головой ударился. В больнице лежал даже, — поправив очки в роговой оправе, произнесла щекастая девица, похожая на мультяшного бурундучка.

Я в разговоры не встревал, всё больше слушал, пытаясь понять, кто есть кто в классной иерархии. В любой стае всегда есть альфа-самец и альфа-самка, за которыми следуют их подпевалы, есть изгои, есть внесистемные, но полезные, которых не трогают, есть обычный планктон. Сашка Таранов, вероятнее всего, был изгоем, но не таким, которого бьют в школьном туалете ногами, а над которым беззлобно (и лишь иногда — обидно) подтрунивают и не воспринимают всерьёз.

Странно, конечно, что моё попадание в больницу не стало темой для обсуждений целого класса при том, что вместе со мной там лежал Гришаня. Или он не из моего класса? Я что-то запутался. В любом случае, после летних каникул у всех были куда более важные темы для обсуждения, нежели моё ранение.

Прозвенел звонок, разговоры потихоньку стихли. Я расположился на первой парте, крайне неохотно. Куда лучше я бы чувствовал себя на «камчатке», за спинами более усердных учеников, а не на виду у учителя. На партах у всех, кроме меня, виднелись учебники по истории СССР с нарисованными солдатиками и танком сверху, и космическим спутником снизу.

Уже после звонка вбежали ещё несколько учеников, в том числе, симпатичная девушка с толстой косой пшеничного цвета. К моему удивлению, села она рядом со мной, стараясь, впрочем, не обращать внимания на мои взгляды.

Последним вошёл сухонький старичок, и весь класс дружно поднялся, приветствуя учителя.

Один за другим потекли размеренные и рутинные сорокапятиминутные уроки, во время которых я больше считал ворон или глядел в окно, за которым ветер раскачивал желтеющие кроны тополей. Школа, как и прежде, показалась мне адски скучным местом. Единственным глотком свежего воздуха были короткие пятиминутные переменки.

А во время уроков я сидел и ждал переменки. Поначалу тихонько отстукивал ритмы карандашом по парте, но вскоре это всех достало и мне сделали замечание. Начал просто слушать музыку, играющую в голове, очень сильно жалея, что гитара не под рукой, и нет возможности эту музыку сыграть и записать. Риффы приходили очень даже неплохие.

Дождался большой перемены, сходил в столовую вместе с остальными ребятами. Давали борщ с капусткой, красный, картофельное пюре с какой-то красно-оранжевой подливой, в которой реденько плавали кусочки мяса, и вишнёвый компот. Ожидал, если честно, увидеть в тарелках богомерзкое хрючево, которое постеснялся бы давать даже поросятам, всё-таки воспоминания из школы девяностых оставались со мной, но нет. ОБХСС бдительно следило зорким оком и не давало поварам и прочим участникам процесса чересчур сильно объедать советских школьников, так что всё было очень даже вкусно.

Тем более что картошка, капуста и всё прочее на столе появлялось не абы откуда, а со школьного участка, на котором пионерия летом впахивала в поте лица. Кто не работает — тот не ест, и никаких справок, разрешений от родителей напрячь драгоценное чадо, ничего этого не требовалось. Партия сказала «надо», пионер ответил «есть».

Успел на большой перемене даже заглянуть в актовый зал, где на небольшой скрипучей сцене возвышалось пианино «Элегия». К моему удивлению, даже настроенное. Играть на клавишах я не умел, хоть и пытался несколько раз научиться. Освоить удалось только в минимальном объёме, чтобы можно было забить нужную ноту в редактор с помощью MIDI-клавиатуры. Ну и всякое элементарное и приставучее, вроде первых аккордов похоронного марша или «Имперского марша» из «Звёздных войн».

Открыл крышку, пробежался пальцами по клавишам, сыграл по памяти первые ноты «К Элизе» Людвига ван Бетховена. Мгновенно сбился, в очередной раз понял, что клавиши — точно не моё, закрыл крышку.

Со стороны дверей вдруг раздались жиденькие аплодисменты. Я обернулся и увидел там свою соседку по парте. В её серых глазах плясали смешинки.

— А я думала, ты кроме математики и физики своей ничего больше не умеешь, — сказала она.

— Талантливый человек талантлив во всём, — заметил я.

Она насмешливо фыркнула.

— Если твой талант — играть мимо нот, то может быть, — сказала она.

— Не для меня инструмент, — сказал я.

— А какой для тебя? Молоток? Паяльник? Лопата? — хихикнула она.

Что, у кого-то острый язычок?

— Топор, — максимально серьёзно ответил я.

— Может, уже пропустишь меня за фортепиано? А то перемена уже скоро кончится, — сказала она.

— Пожалуйста, — пожал я плечами.

— Спасибо, — кивнула она, усаживаясь за инструмент.

Она заиграла что-то мелодичное и нежное, почти невесомое, как будто солнечные лучи, преломляясь через хрусталь, вдруг превратились в музыку, искрясь и переливаясь на воздухе. Я почувствовал вдруг, что мне не хватает воздуха, и понял, что перестал даже дышать, заслушавшись мелодией.

Я, конечно, предпочитал музыку потяжелее. С бласт-битами и быстрыми барабанными сбивками, хрипящим басом, атональными гитарными соло и злым рычащим вокалом, но я не был зашоренным идиотом, я ценил музыку во всех её проявлениях. Ну, или почти во всех, если кальянный рэп вообще можно назвать музыкой, его я физически терпеть не мог. А так я мог с одинаковым удовольствием послушать и Стравинского, и авангардный джаз, и группу «Комбинация».

Пальцы её порхали над клавишами, одноклассница играла с полной отдачей, растворяясь в музыке целиком, даже не глядя на руки. Длинные пушистые ресницы были полуприкрыты. Она сейчас была не здесь, в актовом зале провинциальной школы, она сейчас была где-то далеко. В Государственном Кремлёвском Дворце. В Олимпийском. В Карнеги-холле.

Музыку прервал звонок.

Девушка вздохнула и остановилась.

— Нет-нет, постой! — взмолился я.

— Чего ещё? — недовольно спросила она.

— Это чье? — спросил я. — Ты играла только что… Чье?

— Ну… — замялась она. — Неважно.

Неужели собственное? Быть не может. Не верю.

— А можешь ещё что-нибудь сыграть? — попросил я.

— Урок начался, — возразила она, хотя я видел, как в ней борются желание поиграть ещё и чувство ответственности.

Знакомо.

— А что у нас сейчас? — спросил я.

— Алгебра. У Кобры, — вздохнула одноклассница.

— Может… Ну её? И алгебру, и Кобру? — предложил я.

— Таранов, ты с какого дуба упал? — удивилась она. — Кобру прогулять? Она же тебя потом живьём съест! И меня тоже!

— Да и плевать. До экзаменов ещё долго, отмажемся как-нибудь, — сказал я. — Сыграй лучше ещё что-нибудь.

Она хмыкнула, поправила выбившуюся прядь волос, задумалась на мгновение. Пальцы, готовые обрушиться на клавиатуру, зависли в воздухе, как выискивающий жертву коршун.

Наконец она определилась с произведением и начала играть. На этот раз что-то совершенно иное, что-то вроде попурри из отрывков известных мелодий, плавно перетекающих из одного в другое.

Музыка ускорялась, я невольно прихлопывал в такт. Жаль, нет ни гитары, ни чего-либо ещё, я бы даже, наверное, подыграл.

Несколько раз она ошибалась, морщила при этом носик, но я делал вид, что не замечаю ошибок. Точность исполнения, на самом деле, далеко не самое главное в музыке. Очень важный параметр, безусловно, но не главный. Куда важнее энергетика, которую ты передаёшь вместе с музыкой. Даже в записи. Из двух вариантов исполнения одной и той же мелодии я выберу тот, где исполнитель сумел прочувствовать музыку, а не чисто механически заучил ноты. Моя одноклассница музыку однозначно чувствовала, пропуская через себя, как свет через призму на знаменитой обложке Pink Floyd.

Звонок её больше не прерывал, она закончила сама, тремя мажорными аккордами.

— А ещё можешь? — попросил я.

— Ты издеваешься? — процедила она, держась за крышку фортепиано.

— Нет, — сказал я. — Будь здесь гитара, я бы и сам что-нибудь сыграл.

— Я такое не слушаю, — фыркнула она.

— Какое? — усмехнулся я.

— Мне дворовые песенки про любовь неинтересны, — сказала она. — Что, показали где-то пару аккордов? А-эм, дэ-эм?

— Вроде того. Только не совсем. Ты удивишься, обещаю, — сказал я.

— Сомневаюсь, — хмыкнула она. — Ладно, Кобра всё равно уже на урок не пустит.

Она порылась в брошенной возле педалей сумке, достала оттуда ключ, пошла куда-то к кулисам. Я остался сперва на месте, но вскоре опомнился и пошёл следом, в каморку, что за актовым залом. Легендарное место для любой школы.

Каморка оказалась завалена разнообразным хламом. Старыми партами, поломанными стульями, неактуальными плакатами и транспарантами к Первомаю и годовщине Октябрьской революции, новогодними украшениями и тому подобным. При более внимательном рассмотрении обнаружилась барабанная установка «Энгельс» без железа, только бас-барабан, один верхний том, напольный том и стальной рабочий с порванным пластиком. В уголке виднелся гриф от какой-то гитары, пара кожаных чехлов с неизвестным содержимым и старый пионерский барабан на ремне. Мне вдруг вспомнились телепередачи на «Дискавери» про охотников за реликвиями, которые скупают заброшенные контейнеры с хламом.

Одноклассница встала на цыпочки, позволяя мне полюбоваться на её длинные ножки, достала откуда-то сверху дермантиновый чехол. В чехле обнаружился «Урал», красно-чёрный, с тремя звукоснимателями и целой кучей крутилок и кнопок, разобраться в которых могли только инженеры свердловской фабрики. А после вмешательства народных умельцев, сунувших своё жало в потроха несчастной электрогитары — и подавно.

— Ну давай, удиви, — сказала одноклассница, протягивая мне гитару.

На неподключенной электрухе особо много не наиграешь. Не звучит. Но я всё-таки взял гитару, которая оказалась даже настроена. Решил немного подшутить, сделал вид, будто неумело ставлю аккорд, прижимая струны по одной, по очереди. Специально недожал, провёл по струнам. Одноклассница смотрела насмешливо и надменно, как английский лорд на папуаса, напялившего строгий костюм и монокль.

А потом я заиграл всерьёз. С репертуаром определился сразу же, неоклассика. Ингви Мальмстин. Свою легендарную «Трилогию» он ещё не выпустил, тем более в СССР, но я решил сыграть что-нибудь из неё, пусть даже у меня не жёлтый страт со скалопированным грифом, как у него, а обыкновенный «Урал-650», но руки-то помнят.

У одноклассницы натурально отвисла челюсть.

«Урал» был тяжёл и неудобен в игре. Струны высоко, лады царапались, словно зубья пилы. Но я снова играл на электрогитаре, и это главное. Пусть на неподключенной, но всё же электрогитаре, на инструменте, которому я отдал большую часть жизни.

Без всякой паузы перешёл с Мальмстина на попурри, которое моя одноклассница играла на фортепиано, щедро сдобрив его дополнительными вертушками, бендами и прочими красивостями, выпендриваться, так на всю катушку. Как по мне, настоящее мастерство исполнителя — это игра на инструменте прямо из головы, когда тебе не нужно долго и тщательно подбирать ноты. Владение на таком уровне, когда музыка льётся сама, лишь бы помнить саму мелодию.

Остановился я, только когда во время очередного пассажа порвалась первая, самая тонкая, струна.

— Вот блин, — только и выдавил я.

— Так, — хмуро спросила одноклассница. — Кто ты такой и куда ты дел Сашу Таранова?

Я издал нервный смешок. Ещё никогда Штирлиц не был так близко к провалу.

Одноклассница смотрела на меня в упор, скрестив руки на груди. Молча буравила взглядом.

— Слышала, как я в больницу с черепно-мозговой травмой уехал? — спросил я, снимая остатки струны с колка.

— Краем уха, — сказала она.

— Вот. Понял, что музыку играть хочу, — сказал я. — Попробовал, стало получаться. Я про такое слышал раньше, читал где-то. Тётка одна после сотрясения на французском заговорила, про мужика читал ещё, слесаря, он картины писать начал. Не думал, что и со мной такое случится.

— Ну ты даёшь, Таранов… — выдохнула одноклассница.

Кажется, поверила. Вид у неё из напряжённого превратился скорее в обеспокоенный и даже заинтересованный.

— Просто… Ну… Прежний Саша алгебру у Кобры ни за что бы не прогулял. И то, как ты играешь… Я такого не видела даже никогда, так даже в музыкалке никто не может, — сказала она.

Я в ответ только пожал плечами. Повисло неловкое молчание.

— А ещё… Я никому не говорил. Но у меня амнезия. Тут помню, тут не помню, — признался я. — То есть, помню, как ложку держать, и каким концом в борщ макать. Теоремы там всякие, пифагоровы штаны. А вот с конкретикой проблемы. Даже имени твоего не помню, представляешь?

— Варя… Орлова, — представилась она, протягивая изящную ладошку.

— Саша Таранов, — я улыбнулся и пожал протянутую руку.

— Обалдеть просто, конечно… — неловко усмехнулась она.

— Блин, что вот с гитарой делать, — я наконец снял остатки порванной струны.

— В чехле посмотри, может, запасные есть, — посоветовала Варя.

Точно. Надо было самому догадаться, а ещё гитарист называюсь. Сам же правило имел, всегда запасные струны в чехле таскать. После второго или третьего раза, когда струна порвалась во время концерта, правило стало железным, нерушимым.

Тут тоже обнаружились какие-то струны неясного калибра, явно бывшие в употреблении, без какой-либо упаковки. Сравнил несколько с обрывком старой, нашёл подходящую. Жёсткую, правда, как проволока, но как будто у меня есть выбор. Начал ставить, продевая струну через уродливое ураловское тремоло.

— Запущено тут всё, конечно, — заметил я, рукой показывая на окружающее нас великолепие.

— Как в позапрошлом году Димка Жаринов выпустился, так больше ансамбль и не собирали, — сказала Варя. — Мхом всё уже заросло.

— Ты тоже в ансамбле играла? Ты, если что, не удивляйся, если я вдруг глупые вопросы задаю, — произнёс я.

— Немножко играла, — призналась одноклассница. — На клавишах. Пару репетиций всего успела.

— Нравилось? — спросил я.

— Ну… Да, наверное, — пожала плечами она.

— Ты классно играешь. В консерву поступать будешь? — спросил я.

Варя слегка порозовела.

— Ближайшая в Свердловске только, меня бабушка не отпустит, — сказала она. — В пед буду поступать, куда ещё-то.

В местный, значит, в Чернавский.

— А ты, наверное, с мечтой о Бауманке расстался, получается? — спросила она, глядя, как я накручиваю струну на колок.

— Получается так, — сказал я.

— Да… — протянула она. — Никогда бы не подумала. Ты ж стремился так…

— Удар по голове меняет людей, — пошутил я.

— Не настолько же… — сказала Варя.

— Иногда настолько, — пожал я плечами. — Только, пожалуйста, не говори никому. Сами увидят, сами всё поймут. Не хочу, чтобы сплетничали.

— Не скажу. Честное слово, — торжественно произнесла соседка по парте.

— Спасибо, — улыбнулся я.

Вновь прозвенел звонок. Эти сорок пять минут пролетели незаметно, как одно мгновение. В отличие от всех остальных.

Я натянул струну, настроил гитару, вернул обратно в чехол, протянул Варе, которая рассеянно вертела ключ от каморки в пальцах.

— Вон туда положи, — показала она.

Положил, вышел вслед за Варей на сцену. В раздумьях. Стоит ли вообще связываться со школьным ансамблем, если мы уже в выпускном классе. Логика говорила, что нет, не стоит, выхлоп несоизмеримо мал по сравнению с затраченными усилиями. А вот чувства требовали диаметрально противоположного. Возродить всё, привести в порядок. Как феникс из пепла.

Времени, однако, маловато. Пока найдутся участники, пока разберёмся с инструментами и прочей материальной базой, пока разучим хотя бы одну-две песни, уже время будет близиться к весне и экзаменам. Даже при том, что сентябрь только начался.

— Саш… На уроке увидимся, хорошо? — вдруг спросила Варя.

— Хорошо, — сказал я, так и не поняв, то ли она стесняется приходить в класс вдвоём со мной, то ли ей просто нужно в уборную. — Если что, мне поплохело, ты меня в медпункт водила, алгебру поэтому пропустили.

Варя посмеялась. Я счёл это хорошим знаком.

В класс я вернулся аккурат перед звонком на урок, и это была география. Урок вела молодая выпускница пединститута, новенькая, причём некоторые из одноклассниц выглядели едва ли не старше неё, как бы та не пыжилась и не напускала на себя строгий вид. Дисциплина ожидаемо упала до минусовой отметки, и я терроризировал Варю на тему того, кто есть кто в нашем классе.

С первой парты это делать оказалось крайне неудобно, приходилось вертеться и оборачиваться к остальному классу, но географичка к этому относилась снисходительно, едва-едва справляясь с остальными, которые почти срывали урок.

Двадцать два человека в классе. Уже взрослых, почти совершеннолетних, некоторые уже совершеннолетние, но вели они себя, как стадо бабуинов. Географичка, Любовь Георгиевна, она же Любочка, едва не плакала, но продолжала вести урок.

Зато я косвенно познакомился со всеми одноклассниками. Утром, конечно, была перекличка, но я пропустил её мимо ушей, тем более, на ней звучали только фамилии. А благодаря Варе я наконец узнал имена.

Всё-таки СССР — государство социальное, значит, и капиталом здесь надо обрастать социальным. Здесь как нигде в мире работает поговорка про сто рублей и сто друзей. Зачем рубли, если на них ничего толком не купишь? В девяностые годы миллионы советских рублей сгорели на вкладах. А вот множество друзей это непременные связи, блат, в социальном государстве жизненно необходимый.

Даже в моём времени знакомства решали многое. В СССР знакомства решают всё.

Десятый «А» класс по составу оказался интернациональным и разнообразным во всех смыслах, настоящее дайвёрсити. Казах со смешным для русского уха именем Канат и простой фамилией Алибеков, двое башкир, Альфия и Альберт Юмашевы, поляк Вова Мирецкий, кореец Серёга Ким, украинцы Оксана Терещенко и Данила Мартынюк, еврей Миша Коганов. Дочь второго секретаря горкома КПСС и королева класса Кристина Полянская, чемпион области по боксу Дима Горохов. Комсорг класса Настя Пономарёва, комсорг школы Лера Якупова. И прочие, и прочие, и прочие.

Девочек было больше, чем мальчиков, насколько я понял, большинство пацанов уходили после восьмого класса в техникумы и училища. Фазаны, как их тут называли по старой памяти, от фабрично-заводских училищ. А те, кто остался в девятом-десятом классах, планировали поступать в университеты. Саша Таранов, например, мечтал поступить в легендарное МВТУ имени Баумана, для чего плотно налегал на физику и математику.

Как и любой коллектив, десятый класс делился на более мелкие фракции и группки. В целом, конечно, класс был дружным, в конце концов, комсомольская организация зорко следила за тем, как бы чего не вышло. Но мелкие группки, организованные больше по интересам, чем по районам проживания, всё-таки существовали. Условно говоря, спортсмены, зубрилы, модники и тому подобные. Частично группы пересекались, частично нет, были и независимые одиночки. Таранов, скорее, относился к зубрилам. Варя не вписывалась ни в одну из этих групп.

География закончилась, все с облегчением высыпали в коридор. Пятиминутная переменка перед последним уроком, литературой. Пацаны гурьбой отправились на улицу, к школьному туалету, к месту паломничества, к храму пассивного курения. Я поплёлся следом, ощущая, как давит выпитый компот.

Сам я в прошлой жизни курил. Много раз бросал, начинал снова, лепил пластыри и жевал жевачки, но неизменно срывался, пока не оставил попытки вовсе. Чистым вокалом я не пел, поэтому за связки не переживал, но моё здоровье явно могло быть лучше без сигарет. Здесь меня на курево не тянуло, и я даже не хотел начинать. Мысленно представил скандал, который закатит мамка, если вдруг обнаружит у непутёвого сыночки пачку сигарет, посмеялся.

Школьный туалет, длинное деревянное строение с буквами М и Ж, выкрашенное в белый цвет, можно было издалека узнать по двум характерным запахам. Курили тут все, от младшеклассников до выпускников, особо не скрываясь от учителей. Те, прекрасно понимая, что курить всё равно будут, закрывали на это глаза.

Я протиснулся между нескольких пионеров, смолящих «Космос» и «Опал», прошёл внутрь, к длинному ряду отверстий, стараясь не касаться стен. Отовсюду слышались обрывки разговоров, смех, чирканье спичек.

— … а Тараньку первого числа пэтэушники отмудохали, в больницу на скорой увезли, башку ему пробили, что ли, — донёсся до меня чей-то рассказ.

— Сволочи, — вставил кто-то. — Подкараулили где?

— Да убежать, наверное, не смог, как обычно, — сказал первый.

Я замер, вслушиваясь в чужой разговор, проливающий свет на события моего прошлого. Пусть сплетня, всего лишь слушок, но даже из него можно извлечь полезную информацию.

— А чё они вообще? — спросил ещё один.

— Им разве повод нужен? — вклинился другой.

Обсуждали коварство и подлость пэтэушников, невзирая на то, что многие из пионеров отправятся учиться именно туда. Я подумал, что мне в чём-то повезло даже. Что я попал не в рассадник гопоты и пролетарскую альма-матер, а в десятый класс, более-менее приличное место.

Затем они принялись перемывать кости уже мне лично, мол, слабак, двойки по физкультуре, даже подтянуться не могу, мол, неудивительно. Слушать такое, пусть не совсем про себя, оказалось достаточно неприятно, и я поторопился выйти из туалета.

— О, Таранька, и ты тут? Лёгок на помине! — гаркнул один из одноклассников, Данила Мартынюк. Дебелый, усатый хохол раза в два меня шире.

Остальные его собеседники закивали в знак приветствия, пряча ухмылки.

— Ты за словами следи, друг сердешный, — сказал я.

— Чего-о-о… — протянул Мартынюк, щелчком отправляя докуренный бычок мне под ноги.

Остальные предвкушающе загудели, сам собой образовался круг, внутри которого остались только мы двое. Различие в весовых категориях никого не смущало. Меня тоже, хотя я предпочёл бы разрулить на словах.

— Какой я тебе Таранька? — хмыкнул я. — Александром меня зовут, если вдруг забыл.

— Таранька и есть, — посмеялся кто-то в толпе одинаковых синих костюмов и красных галстуков.

Данила скорчил насмешливую рожу, попытался положить руку мне на плечо, но я не позволил ему этого сделать.

— Мне тут башку пробили на днях, слыхал? — спросил я. — Я после этого буйный стал, могу ведь и кинуться.

— Да я тебе дам разок в лоб, мозги на место встанут, — произнёс Мартынюк.

— Я тебе лицо обглодаю, — я уставился злым немигающим взглядом однокласснику прямо в лицо.

Он отвёл взгляд первым, не выдержал. А я понял, что массу мне срочно надо наращивать. Хотя бы на твороге и яйцах, хотя бы с помощью турника во дворе и самодельных тренажёров, но это жизненно необходимо. Провинция-с. Всякое может случиться.

— Э, да харош! В самом деле, вы чего⁈ — выкрикнул кто-то из толпы. — Брэк!

— Саньке и правда башку-то отбили…

— Он вообще чего?

— Да куда ему, не кинулся бы он, зассал бы…

— Слышь, Таранов, ты тоже базар-то фильтруй, — после некоторой паузы сказал Мартынюк.

На попятную пошёл, всё-таки, почувствовал что-то, увидел во взгляде. Не Таранька теперь, уже хорошо.

— Да без бэ, — сказал я, протягивая Мартынюку раскрытую ладонь.

Подлых ударов я ничуть не опасался. Время не то. За подлый удар его зрители сами потом уработают.

Данила пожал протянутую руку. Неохотно, но пожал. И слава Богу, что Саша Таранов тут не считается наравне с земляным червяком. И что я не в ПТУ, а в десятом классе.

А тут ещё и звонок прозвенел. Пионеры побросали окурки, быстрым шагом направились к школе, и я вместе со всеми.

— Ну ты даёшь, Санёк, — гоготнул кто-то, тихонько хлопнув меня по плечу.

Я обернулся. Канат Алибеков, ехидно улыбаясь, шёл следом за мной. Догнал, поравнялся.

— А ты вот скажи… Кинулся бы? — спросил он. — Он же тебя одной рукой бы опрокинул.

Немного задумался. Пожалуй, да. Иначе не стал бы и задираться. Я просто рос в девяностые, и там далеко не всегда решала масса. Дух важнее. Готовность пойти до конца. Мартынюк явно не был готов.

— Кинулся бы. Только фигня это, Канат, — сказал я. — Ну повозили бы мы друг другу по морде, разошлись бы. Только я-то знаю, что я прав. И он знает, что я прав, а он нет.

— Так-то да, — закивал Алибеков.

Остальные, из девятых и восьмых классов, незнакомые мне, закивали тоже. Хоть драки и не случилось, но обсудить было что, и ребята, перебивая друг дружку, делились впечатлениями на ходу. Я уже не слушал, ничего интересного они не произносили.

Вернулись в класс, где наряду с портретами Пушкина, Гоголя и Лермонтова висели портреты Маркса и Ленина, расселись по местам, подгоняемые недовольным взором русички.

Варя поморщилась, когда я уселся за парту.

— Ты теперь курить стал? — шёпотом спросила она.

Я молча покачал головой. Говорить, что это пацаны курили, а я рядом стоял, было как-то неловко. Да и кто она такая, чтобы я перед ней отчитывался? Просто соседка по парте, случайный человек.

— Таранов! Где ваш учебник? — визгливо спросила учительница, пожилая, но молодящаяся женщина с сожжёнными пергидролью волосами.

Я встал, заслышав свою фамилию, Варя пододвинула учебник на середину парты. Назвать имя учительницы она мне не успела.

— Э-э-э… У меня его нет, — признался я.

— Безобразие! — взвизгнула училка. — Вы же теперь десятиклассник, взрослый, сознательный человек, комсомолец!

Ха-ха-ха. Вы даже не представляете, насколько взрослый. Почти ровесник, наверное. Всё-таки старели здесь рано.

— И поэтому я принял сознательное решение оставить учебник дома, — сказал я. — Забота об экологии родной страны. Ради производства учебников вырубается значительная часть советских лесов! И благое дело по обеспечению каждого школьника собственным учебником оборачивается экологической катастрофой в Европейской части РСФСР.

— Во заливает, — тихонько заржал кто-то на задних рядах.

Учительница фыркнула.

— Вы на уроке литературы, Таранов, а не на комсомольском собрании, — произнесла она, хотя я видел, что моя речь её несколько смутила. — Будьте добры в следующий раз принести учебник. Садитесь, товарищ Таранов. Орлова, придётся вам поделиться учебником с этим… Экологом.

Варины щёки порозовели. Я сел за парту, изображая из себя прилежного ученика, а сам думал о том, как подобный формализм и строгое следование правилам отбивают у учеников тягу к знаниям. Я, конечно, не педагог, но с высоты прожитых лет понимал, что далеко не все выпускники педа могут быть учителями.

— Как её зовут? — шёпотом спросил я у соседки.

— Тамара Леонтьевна, — ответила Варя.

Учительница отстранённо бубнила что-то про Горького, пока весь класс пытался сдерживать зевоту. Несмотря на то, что это был последний урок, сонливость накатывала со страшной силой. Представляю, что творится в классе, если поставить её урок на восемь утра.

Зато когда звонок возвестил об окончании ещё одного дня учёбы, все подорвались со своих мест в радостном возбуждении. И я тоже.

Из школы я шёл домой один. У сестёр уроки закончились раньше, а прибиваться к одной из компаний одноклассников или одноклассниц я не стал. Полупустой портфель казался почти невесомым, жёлтое осеннее солнце припекало так, что пришлось расстегнуть пиджак и несколько пуговиц на рубашке. Шёл и думал.

К моему удивлению, мне тут было нормально. Не сказать, что я влился в восемьдесят третий год, как тесто в формочку, были и раздражающие моменты, но в целом — нормально. Настоящему индейцу завсегда везде ништяк, и я решил, что если это произошло, то так и должно быть. Будем рваться наверх с низкого старта. Меня даже охватил некий азарт, предвкушение будущих свершений. Если я сумел добиться многого в своём времени, в девяностые и нулевые, то здесь и подавно сумею.

Но одно я решил твёрдо, никакого плагиата. Даже если авторы музыки или текстов ещё не родились, это всё равно будет плагиат, воровство, которое я терпеть не мог. Меня в своё время обвиняли в том, что «Сибирская Язва» сплагиатила несколько песен у Sodom и Testament,и пусть даже до суда дело не дошло, история вышла с душком, здорово потрепав мне нервы. Мне удалось доказать нашу невиновность, конечно, да и вообще, не украл, а вдохновился, как говорится.

Нет, рецепт быстрого успеха у меня был. Повторить успех и репертуар «Ласкового мая» до появления собственно «Ласкового мая», провернуть схему с фейковыми артистами и фонограммой, прочесать весь Союз с гастролями. Денег будет столько, что печку дома можно будет топить не дровами, а брикетами советских рублей. Но этот путь вонял слабостью. Да и при одной только мысли о том, что я буду прыгать на сцене в узких джинсиках, распевая мальчишеским тенорком про белые розы или седую ночь, мне становилось дурно.

Мы пойдём другим путём. Комсомольцы лёгких путей не ищут.

Если и выходить на сцену, то только со своим репертуаром, со своей музыкой. На собственных условиях. Да, цензура лютует, но ограничения только стимулируют творчество. Заставляют выдумывать что-то, изобретать, закладывать на второй слой, говорить иносказаниями, метафорами. Об этом можно долго спорить, конечно, но я считал, что настоящие шедевры могут родиться только в условиях, приближенных к боевым.

Наиболее наглядно это можно увидеть в советском кино до и после перестройки, когда именитые режиссёры, явно не обделённые талантом, начали снимать такое дерьмо, что хоть стой, хоть падай. Просто из-за отсутствия контроля сверху.

На западе, впрочем, продюсеры крепко держат своих подопечных за яйца, и крутость многих голливудских фильмов это больше заслуга продюсера, чем режиссёра, но об этом редко когда вспоминают.

Так и с музыкой. Творческая свобода это, конечно, отличная вещь. Когда у тебя есть чёткое видение и концепция того, что должно вообще получиться в итоге. Если такого видения нет и контроля со стороны тоже нет, то получится каша-размазня. У меня, впрочем, концепция была. Оставалось только её реализовать в жизни.

В таких раздумьях я даже и не заметил, как добрался до дома. С удивлением обнаружил в подъезде горящую лампочку, тусклую, жёлтую, но горящую. Оказывается, надо было всего лишь щёлкнуть выключателем на стене. Привык, понимаешь, к датчикам движения и светодиодным лампам.

Таня и Лиза были дома, мать с работы ещё не вернулась, Максимушка тусовался в детском садике. Так что несколько часов относительной свободы у меня имелись. И тратить своё драгоценное время на выполнение домашки я не собирался.

Пока я вновь ходил на колонку за водой, сёстры разогрели мне обед, вчерашнюю гречку. Лиза сделала пару бутербродов с маслом, Таня поставила чайник. В принципе, не нужны ни мультиварка, ни микроволновка, ни термопот, когда есть сёстры, готовые сделать всё за тебя. Я неторопливо обедал, выслушивая их сбивчивые монологи о произошедшем за день в школе. Перешли в четвёртый класс, как никак, столько всего нового.

К чаю нашлись пряники, совершенно зубодробительные, сухие и твёрдые как камень. Пришлось вспомнить бабушкин обычай размачивать их в чае.

Объелся так, что пришлось ослабить ремень. Самое время пойти погулять, погода как раз звала и манила. Это девочек нагрузили домашними заданиями так, что они до самого вечера будут корпеть над тетрадками.

Вот только в карманах свистели ветра нищеты, и после недолгих раздумий я принялся искать заначку. Всё-таки Саша Таранов был советским человеком, а заначка для советского человека значит многое.

Я принялся рыться в его вещах, в ящиках стола, мешая Тане, которая переписывала в чистовик аккуратным каллиграфическим почерком очередное упражнение.

— Ну Саша! Чего тебе надо тут? — наконец не выдержала она.

— Ищу кое-что, — буркнул я.

— У себя ищи! — фыркнула сестра.

Ладно, ещё раз у себя посмотрю. Может, в заветной шкатулке среди россыпи конденсаторов и транзисторов найдётся горстка мелочи, хотя бы на ситро из автомата. Совсем без денег идти не хотелось.

Добрался до шкатулки, до стопки журналов. Наконец, в майском номере «Юного техника» между страниц обнаружилась гладенькая зелёненькая трёшка. Самая обыкновенная, с Кремлёвским Дворцом на лицевой стороне. Заначка моя заначка.

— Бинго, — пробормотал я.

Сашка, наверное, копил на какой-нибудь паяльник или вольтметр. Обойдусь без вольтметра.

Не то чтоб мне предстояли какие-то крупные траты в ближайшее время, просто я ощущал себя увереннее, когда в кармане болталась хоть какая-то мелочь. Вообще, проблему заработка тоже надо как-то решить, не клянчить же у матери деньги, я, в конце концов, взрослый мужик. В облике подростка, конечно, но это пройдёт.

Трёшку сунул в карман пиджака, оделся. Решил идти в школьном, как был, модничать мне нечем, да и незачем.

— Саш, ты надолго? — спросила Лиза, глядя на мои сборы.

— Пока не знаю, — ответил я, глядя на своё отражение в тройном зеркале лакированного трюмо.

— Мама в шесть часов придёт, — сказала она.

— Понял, принял, — сказал я.

Время пройтись по магазинам.

Само собой, всё самое интересное лежит не на витринах, а прячется в кладовках и подсобных помещениях, чтобы пройти мимо торгового зала сразу в руки нужному человечку. Но даже так мне не помешает поглазеть на легендарные советские очереди. А может, и самому принять участие в этом увлекательном аттракционе.

В нашем частном секторе, само собой, никаких магазинов не было, даже захудалого сельпо, и в магазин надо было тащиться на окраину КПД. Досадно, но ничего не поделаешь. Никаких тебе индивидуальных предпринимателей, ларёчников, лоточников и тому подобного. Только официальная советская торговля. Бессмысленная и беспощадная.

На улице играли дети, неожиданно много. Отовсюду доносился звонкий смех, скрипели качели, пионеры и октябрята наслаждались коротким бабьим летом, целыми стайками проносясь по улице. Играли, кажется, в казаков-разбойников, и я сам вспомнил детство без гаджетов и интернета. Счастливая пора.

Летали паутинки, обязательно цепляясь за волосы, солнце припекало как будто из последних сил, чтобы очень скоро сдать позиции и смениться промозглой и сырой погодой.

Вышел наконец к серым панелькам, решил срезать через дворы. Во дворе пацаны гоняли в футбол, и, судя по доносящимся крикам, баталия разгорелась нешуточная. Если честно, то я немного опасался местных, потому что на вопрос «кого знаешь?» внятного ответа я дать не смогу, но меня проигнорировали. Футбол интересовал их гораздо больше, и я благополучно прошёл к улице, сжимая в кармане заветную трёшку.

Магазин встретил меня небольшой очередью. По местным меркам небольшой, у нас бы давно уже недовольные пенсионерки стали бы требовать администратора и ещё одну кассу. А здесь — ничего, терпеливо ждали. И в мясной отдел, и в рыбный, и на кассу.

Дородные продавщицы в синих фартуках ловко управлялись с весами «Тюмень», перекидывая гирьки туда-сюда. Готов поспорить, обвешивают и обсчитывают здесь каждого первого.

Витрины были не то чтоб пусты, но разнообразием не радовали. Много консерв, мало свежего, логистика в СССР, мягко говоря, развита была слабовато. Я прошёлся вдоль витрин, разглядывая жухлые овощи, одинаково выглядящий сыр трёх разных сортов, ровные ряды кирпичиков хлеба. Даже забыл, зачем пришёл. С другой стороны, в магазин надо идти сытым, меньше потратишь.

Ещё раз поглядел на все эти очереди, вспомнил благословенные кассы самообслуживания в супермаркетах, затосковал. С другой стороны, будь здесь кассы самообслуживания, спёрли бы весь ассортимент магазина вместе с кассами, это не троллейбусный билетик, в конце концов.

Спросил у старушки в белом платочке, где ближайший универмаг, получил подробный и чёткий ответ, направился прямо туда. Как минимум, мне нужна была бритва, чтобы убрать этот мерзкий чёрный пушок под носом.

В хозяйственном отделе, к счастью, таких очередей не было, хотя постоять всё равно пришлось. Купил обычную тэшку с карболитовой ручкой и несколько лезвий к ней, помазок, мыльный крем, огуречный лосьон. Хотел было купить одеколон, чтобы пахнуть не советским школьником, а элегантным джентльменом, но пожадничал. Буду пахнуть огурчиком, тоже неплохо.

На улице обнаружил неподалёку светло-серый автомат с газировкой. В магазине мне всё равно сгрузили горсть мелочи, так что я решил потратить три копейки на воду с сиропом из общественного гранёного стакана. На стакане явно просматривались отпечатки пальцев. Я ополоснул стакан в автомате, протёр его рукавом, прежде, чем наливать туда газировку. Почему-то вспомнил безлимитные напитки в ресторанах фаст-фуда и на фудкортах торговых центров, когда покупаешь стакан, а подходить и наливать можно что угодно и сколько угодно. Задался вопросом, какой подход больше соответствует коммунистической идеологии, но ответить на него не успел. Автомат выплюнул порцию сиропа и налил полный стакан воды.

Вкус и правда оказался «тем самым», давно позабытым. Ничуть не хуже многообразия газировок из супермаркетов.

Снова прошёл мимо ДК Маяковского, поглазел на афиши. В большом зале крутили ещё и кино. В субботу обещали показать «Мы из джаза» и «Арабеллу — дочь пирата». Появилась мысль сходить и посмотреть давно забытую классику, но ходить в кино одному как-то не комильфо. Я же не Трэвис Бикл из фильма Скорсезе. Попробую завтра позвать Варю, фильм про джаз должен ей понравиться.

Возле ДК сновали туда-сюда пионеры, несколько раз замечал музыкантов с инструментами, но опять же, приставать к незнакомым людям я не хотел. Отправился домой.

Дома с порога вновь был отправлен на улицу, вынести мусор, который изрядно пованивал в своём ведёрке с газеткой на дне. Ни мешков с затяжками, ни даже полиэтиленовых пакетов из ближайшего супермаркета, к сожалению, не завезли.

Когда вернулся, принялся за бритьё, пока матушка не вернулась с работы. Кем именно она трудится на молокозаводе, я пока так и не выяснил, но вряд ли товароведом или директором. Самая обычная советская работница.

Почувствовал почти физическое облегчение, когда избавился от этих девственных усиков. Не усики, блин, а пропуск в трусики. Без них лицо сразу стало казаться гораздо симпатичнее и серьёзнее, хотя юношеская, почти детская округлость никуда не исчезла. Я разглядывал себя в зеркало несколько минут, так и не в силах привыкнуть к своему новому облику. И я сейчас не о сбритых усах.

Нет, черты лица были довольно правильными. Голубые глаза, тонкий прямой нос, чуть пухловатые губы, острый кадык. Симпатичный, в целом, парень. Не гроза девичьих сердец, конечно, но и не урод, есть над чем поработать. Но привыкнуть к тому, что это я… Пока не удавалось.

Сёстры издалека глядели на то, как я верчусь перед зеркалом. С уроками они закончили и теперь гладили форму и галстуки.

— Саш, Саш, куда прихорашиваешься? — спросила бойкая Таня.

Лиза прыснула в ладошку.

— Невесту нашёл? — добавила Таня, и захихикали уже обе.

— Пока нет, — сказал я.

— Жениха? — хихикнула Лиза.

— Щас получите обе, — пригрозил я.

Обе сестры продолжили смеяться, но угроза подействовала.

— Вы тоже, вон, красоту наводите. Для женихов? — спросил я.

— Фу! Ты чего⁈ Мы с мальчишками… Они же тупые! — воскликнула Таня.

— Глупые, — добавила Лиза. — И дерутся.

— За косички дёргают? — засмеялся я.

— Да, и это тоже, — сказали обе.

— Это значит, что вы им нравитесь, — просветил я.

Девочки переглянулись, скривились от отвращения, Лиза даже изобразила, будто её тошнит.

— Врёшь, — заявила Таня.

— Не-а, — ухмыльнулся я.

Молодец, Александр Сергеевич, одолели в споре двух четвероклассниц, возьмите с полки пирожок.

Вдруг зашебуршал ключ в двери, в квартиру ввалилась усталая мать, нагруженная сумками и Максимушкой. Я вышел её встретить, помочь разобрать сумки, прямо как в детстве. Тогда, конечно, я разбирал их, надеясь найти внутри что-нибудь вкусненькое. Сейчас же искренне хотел помочь.

— Сашка! Ну-ка, стой, — произнесла мать, вглядываясь в моё лицо.

Максимка убежал в комнату, изображая из себя самолёт-кукурузник.

— Стою, — сказал я.

— Ты пошто усы сбрил? — недовольно хмыкнула мать.

А с этим-то что не так? Бред какой-то.

— Надоели, — сказал я, вынимая из авоськи ещё один треугольный пакет с молоком.

— Ну и зачем? Теперь бриться каждый день придётся! — всплеснула руками она.

— И что? — не понял я.

— Ничего… — пробормотала мать. — Взрослеешь…

— Пора уже, — сказал я.

Когда с сумками было покончено, глава семейства отправилась проверять выполнение домашних заданий, которые она нарезала всем с утра. Сегодня она как-то более благосклонно воспринимала окружающую действительность, без истерик и скандалов, хотя я, да и сёстры тоже, опасались, что от любой искры мать может вспыхнуть, как спичка.

Но сегодня всё обошлось. Она посидела немного на тахте, вытянув ноги, выгнала меня из комнаты, переоделась, вздохнула, вернулась на кухню, где принялась за свои обычные хлопоты. Мне стало её по-человечески жалко. Я всю жизнь положил на то, чтобы не работать, а заниматься любимым делом, музыкой. И теперь наблюдать за тем, как человек страдает в колесе бесконечной рутины, было как-то не по себе.

— Саша! — позвала меня из комнаты Таня. — Тут Максимка за гитарой полез!

Я помчался обратно в комнату, успел как раз вовремя. Маленький братец, забравшись на стул, пытался вытащить гитару, покоившуюся на шкафу. Я схватил одной рукой гитару, второй рукой подхватил брата, спустил на землю.

— Что, поиграть хочешь? — спросил я.

— Хочу! — воскликнул Максимушка.

Ладно, раз обещал, буду учить.

Проверил настройку, немного размял пальцы обычными своими вертушками и переборами фламенко, подтянул сволочную третью струну, которая по своему обыкновению уползла со строя. Протянул гитару Максимке.

— Садись, будем играть вместе, — сказал я.

В комнату заглянула мать с ножом в руке.

— Сашка! Картошку надо почистить! — приказным тоном заявила она. — Подождёт ваша гитара!

Максимка не успел даже коснуться струн. Пришлось забирать у него инструмент, и он клещом вцепился в гитару, тут же используя старое проверенное средство. Плач. Максимка захныкал так, будто я отнимал у него не просто гитару, а любимую игрушку, верную подругу.

Я выразительно посмотрел на мать, мол, гляди, до чего ребёнка довела. Она поиграла желваками, прищурилась, глядя по очереди на двойняшек. Те моментально прикинулись занятыми.

— Таня! Ком цу мир! — приказала мать. — Почистишь, потом продолжишь своё, там немного, кастрюля всего.

Ура, спасибо, Максимушка, я спасён. Я ещё сделаю из тебя виртуоза, гитарного героя. Но это потом. Сначала разучим кузнечика.

Утром мы снова тащились в школу втроём, и я взвалил на свой многострадальный горб аж три портфеля разом. Я на своей раскладушке не выспался, поэтому был злой и мрачный. Шли молча. Тем более, что утро выдалось прохладным и зябким. А ещё я подумал, что мне ещё целый год придётся вот так ходить и в снег, и в дождь, и в слякоть, подниматься к первому уроку, и вся ностальгия по школьным годам улетучилась в один момент.

В класс я вошёл минут за пять до урока, вяло поздоровался с присутствующими, уселся за первую парту. Устроился поудобнее, положив голову на руки и надеясь урвать хотя бы минутку сна.

Появление Вари я скорее ощутил, нежели увидел или услышал. В класс она вошла, ни с кем не здороваясь. На бойкот это не было похоже, но её существования словно не замечали.

— Привет, — сказал я, приподнимая голову.

— Привет, — улыбнулась Варя, роясь в сумке. — Как твои успехи? Вспоминается что-нибудь?

— Пока нет, — сказал я.

Она вдруг повернулась и внимательно всмотрелась в моё лицо, будто пытаясь понять, что в нём изменилось.

— Значит, буду опять помогать, — сказала она.

— Не знаю даже, что бы я без тебя делал, — сказал я.

Класс постепенно заполнялся народом, а почти одновременно со звонком вошла и учительница, пожилая строгая дама с седыми короткими волосами. Весь класс поднялся на ноги.

— А, Таранов, явились наконец? — сварливо поинтересовалась она, завидев меня. — Если вы думаете, что пропуски занятий позволят вам лучше подготовиться к экзамену, то вас ждёт разочарование.

Кажется, это и есть та самая Кобра. Капитолина Григорьевна.

— А ведь с вас, Александр, спрос будет особый, — добавила учительница.

Интересно, почему это.

— Капитолина Григорьевна, мне, как советскому человеку, воспитанному в духе коллективизма, совершенно непонятно «особое отношение» на экзамене, — сказал я.

— Как это? Всё-таки испугались поступать на физмат? — удивилась Кобра.

Пафос и ирония в моих словах нисколько её не смутили. Зато одноклассники начали удивлённо перешёптываться.

— Садитесь, — приказала Кобра, решив больше не тратить время. — Сегодняшняя тема урока… Открываем тетрадки и записываем, вас, Горохов, тоже касается…

На этом уроке класс вёл себя удивительно тихо, беспрекословно выполняя все требования Кобры. Я тоже не осмелился в открытую перешёптываться с Варей, ограничился запиской.

«Подскажи, к кому насчёт ВИА подойти»

Варя оторвалась на секунду от упражнения, задумчиво посмотрела на меня, а потом стрельнула глазами на Кобру.

Ох. Немножко неожиданно. Вот уж кто точно не разрешит играть хеви-метал в стенах её школы. Ладно, попробовать всё равно надо.

Я дождался конца урока, сосредоточившись на задачках по алгебре, а после звонка подошёл к Кобре.

— Решили всё-таки взять дополнительные занятия, Александр? — не отрывая взгляда от своей писанины, спросила учительница. — Похвальное стремление.

— Кхм… Нет, я по другому вопросу, — сказал я. — Хочу собрать вокально-инструментальный ансамбль.

Капитолина Григорьевна даже отложила ручку. Глянула строго поверх очков.

— Ансамбль? — переспросила она.

— Вокально-инструментальный, — сказал я.

Учительница поправила очки, почесала кончик носа, задумчиво хмыкнула.

— Знаете, Александр, это очень неожиданный вопрос. Особенно от вас, вы же всегда были физиком, а не лириком, — сказала она. — Но запрещать я, конечно, не могу, к тому же у нас уже третий год нет школьного ансамбля. Даже на конкурс самодеятельности отправлять некого.

Я внимательно слушал каждое слово.

— Вот только ансамблю нужен руководитель, а Иван Данилыч в прошлом году вышел на пенсию… Надо подумать, — сказала она. — Если кто-то из учителей согласится…

— Учитель пения? — хмыкнул я, снова вспоминая знаменитую песню.

Кобра фыркнула.

— Это вряд ли… — пробормотала она, не вдаваясь в подробности.

Понятно, музыкант или бухает по-чёрному, или кладёт болт на трудовые обязанности. А может, и то, и другое одновременно.

— Может, Любочка… То есть, Любовь Георгиевна, — задумалась Кобра. — Спросите у неё, Саша. Она, кажется, заканчивала музыкалку. И ей как раз нужны внеклассные занятия.

— И если она согласится? — спросил я.

— То сможете начать репетировать, — сказала Кобра. — На школьных танцах играть вы вряд ли будете, не успеете… А вот к ноябрьскому конкурсу должны будете разучить несколько песен.

— Разучим! — бодро отозвался я. — Спасибо огромное!

— Сначала Любовь Георгиевну уговори, — усмехнулась математичка.

Я вышел из класса, окрылённый успехом. Снаружи меня, оказывается, ждала Варя.

— Ну как? — спросила она.

— Дала добро, — сказал я. — Осталось только Любочку уговорить.

— Любочку? — удивилась Варя.

— Ансамблю нужен руководитель, — произнёс я, подражая интонациям Кобры.

— Пойдём, найдём её? — Варя тоже взбодрилась.

Звонок на урок наши планы жестоко обломал. Пришлось тащиться в кабинет русского и литературы.

Вообще, от Вари я такого энтузиазма не ожидал. Мне казалось, что она по натуре больше одиночка, интроверт. Во всяком случае, делами класса она не особо интересовалась, да и в комсомол, судя по всему, вступила, просто чтобы быть как все.

Искать Любочку мы отправились только на следующей перемене. В учительской её не оказалось, но нам по счастливой случайности удалось перехватить географичку в коридоре. Любовь Георгиевна даже немного попятилась назад, видя наши горящие глаза и бешеную энергию.

— Любовь Георгиевна! — на этот раз говорить начала Варя. — А можно вопрос?

— К-какой, — смутилась географичка.

Я же смотрел на неё, пытаясь угадать возраст Любочки. Выглядела она немногим старше нас, то есть, совсем молодо. Допустим, в семнадцать лет она окончила десятый класс, плюс пять лет педвуза. Получается, двадцать два года? Да она сама ещё почти ребёнок, блин, я в два раза старше её. Нарядить географичку в школьную форму, бантики с косичками на тёмные волосы, и будет не отличить от нашей одноклассницы. Довольно симпатичной, кстати, с большими… Глазами.

— Будете нашим руководителем ВИА? — выпалила Варя, складывая руки в молящем жесте и нетерпеливо заглядывая Любочке в глаза. — Пожалуйста-пожалуйста!

— Кто, я⁈ — воскликнула географичка. — А почему я?

— Капитолина Григорьевна сказала, что вы музыкалку заканчивали, — сказал я.

— Ну, да, по баяну… Но я же… Как… — забормотала Любочка.

— Любовь Георгиевна, вы не переживайте, мы делать всё сами будем, — сказал я. — Зато вам — плюсик от начальства.

Она задумалась, прикусив и без того алые губки, хотя по мне — тут и думать нечего. Надо соглашаться.

— Ключи надо от подсобки найти… У завхоза, наверное, должны быть, — сказала географичка. — Ну а так да, идея хорошая. А вас этот ансамбль не будет от учёбы отвлекать?

— Ну что вы! Нет, конечно! — воскликнула Варя.

— А с завучем по воспитательной работе… С Капитолиной Григорьевной уже всё обсудили, да? — спросила Любочка.

— Да, она дала добро, нужен только руководитель, — сказал я. — А вы же музыкалку заканчивали, у вас должен быть прекрасный вкус, любовь к хорошей музыке. Нам, кроме вас, никакого другого руководителя и не надо.

Любочка заулыбалась, немного смутившись, опустила пушистые ресницы. Снова прозвенел звонок на урок, она дёрнулась, спохватилась, что надо бежать. В мыслях она, кажется, уже стояла за кулисами областного Дворца Культуры, сопровождая нас на отбор всесоюзного конкурса или что-то вроде того.

— Ладно, бегите на урок, — сказала Любочка. — Сколько у вас уроков, шесть? После шестого подойдите к учительской, обговорим всё.

Мы с Варей переглянулись, победно улыбаясь, я вскинул правую руку.

— Дай пять! — ухмыльнулся я.

Она хихикнула, стукнула меня по ладошке растопыренной пятернёй. Начало положено, и от этого на душе было радостно и мне, и ей.

— Побежали! Блин, у нас же физра сейчас! — воскликнула она.

Твою мать. Она же ещё и на улице.

Рванули к раздевалкам, наперегонки. К моему удивлению, оказались даже не последними. Разделились, мальчики налево, девочки направо. Раздевалкой тут оказалась каморка два на два метра с крючками вдоль стен. Оставлять тут своё имущество было страшновато, но все оставляли, а значит, и мне придётся. Быстро переоделся в спортивную форму. Белая майка, шорты, кеды.

На улице все уже построились вдоль небольшого футбольно-баскетбольного поля, закатанного в асфальт, мальчики и девочки раздельно. Я пристроился в конце шеренги.

Пожилой физрук в синем спортивном костюме терпеливо ждал, пока все опоздавшие присоединятся к своим товарищам, и только когда последняя из девчонок встала на своё место, прочистил горло.

— Гм… Ну, в лапту, значит, играем сегодня… — сказал он.

Я заметил несколько бит и мячей, валяющихся на траве около поля. Известие о лапте класс встретил без особого энтузиазма, лишь несколько спортсменов вроде Горохова или Мирецкого хищно заулыбались, предвкушая игру.

Физрук потребовал от нас выбрать двух капитанов, и капитаны нашлись мгновенно. Полянская и Горохов.

— Гм… Ну, команды набирайте себе, — сказал физрук.

Капитаны вышли из строя, повернулись к нам лицом, тыкая пальцем по очереди. Состав команд выходил смешанным, мальчики и девочки вместе. Я, стоя на краю поля, наблюдал, как тает шеренга, и одноклассники один за другим распределяются по командам. Все, кроме меня, Вари и ещё одной девочки, Насти Дедовой, которая телосложением напоминала Весельчака У.

— А этих обязательно брать? — спросил Дима Горохов у физрука.

— Ну а как же, — сказал физрук.

— Ладно, Варвара Батьковна, айдате к нам, не побрезгуйте, — сделал выбор Горохов, скользнув взглядом по её ладной фигурке.

Девочки все были в коротких шортиках, и на этом уроке физкультуры было на что взглянуть.

Полянская нахмурилась, потёрла подбородок так, будто не могла сделать выбор.

— Саша, а ты же освобождён от физры, разве нет? — спросила она.

Точно. Я и забыл даже. Ладно, всё равно пришёл уже, почему бы и не поиграть.

— Считай, что нет, — сказал я.

— Ладно, Таранов, к нам, — приказала Кристина Полянская.

Настя Дедова, как последняя оставшаяся, отправилась в команду к Горохову.

Как настоящий джентльмен, Дима уступил город Полянской, отправившись с командой в поле. И по свистку физрука игра началась.

Играли тоже без особого рвения, обе команды. Особенно наша, в городе. Мы стояли, ожидая своей очереди ударить по мячу, и просто общались, пока Горохов сотоварищи носились по полю. Варя скромно встала в дальнем уголке и терпеливо ждала конца урока.

Наконец, настала моя очередь взять биту.

— По мячику не промажь, Санёк, — насмешливо произнёс Вова Мирецкий.

Водился, похоже, за Тарановым такой грешок.

— В следующий раз берите баскетбольный, — сказал я, прокручивая плоскую биту в руках.

Я приготовился, замахнулся. Вова бросил мячик, и я изо всех сил лупанул по нему. Мяч полетел через всё поле, а я, не сразу опомнившись, бросил биту и побежал. Прямо как Форрест Гамп, изо всех сил.

Таранов и впрямь был слабаком. Лёгкие сразу же начали гореть, должную скорость никак не удавалось набрать, хотя я бежал со всех ног, выкладываясь на максимум. Пока команда Горохова искала улетевший мячик, я добежал до черты, оббежал вокруг Вари и рванул обратно к городу.

Мяч наконец нашёлся, Юмашев отдал длинный пас через всё поле, чтобы меня могли выбить. На его беду, пас он отдавал девочке-бурундучку, Насте Пономарёвой, и без очков, которые она перед уроком бережно сняла, мяч она просто не заметила. Я успешно вернулся к городу.

— Молодец, — сдержанно похвалила Полянская.

— Тебе там в больнице что, батарейки поменяли? — пошутил Серёга Ким.

Да, почти угадал.

— Ага, — выдавил я, пытаясь отдышаться после резкого спринта.

Сорок пять минут урока пролетели одним махом, и наша команда выиграла с разгромным счётом 15:13.

После звонка, распаренные, потные, горячие, мы отправились по раздевалкам. И какой… Завуч придумал вообще ставить физкультуру в середине дня? Ладно в моём времени можно было принести с собой дезодорант, но здесь… Я попытался было выйти к умывальникам с голым торсом, чтобы хоть немного привести себя в порядок, но тут же получил замечание за неподобающий вид и был отправлен обратно в раздевалку. Хорошо, будем вонять.

На меня после этой пробежки словно бы поглядывали немного иначе. Будто Саша Таранов заработал пригоршню уважения, которого ему так не хватало.

— Тебе и впрямь в больничке-то мозги на место поставили, — пошутил Канат в раздевалке.

— Жаль, поздновато, — поддакнул ему Лёха Власьев.

Я не обижался, понимая, что предыдущий хозяин этого тела сам виноват. Сам делал всё, чтобы испортить отношения с окружающими. Мне оставалось только потихоньку всё исправлять, чем я и занимался.

Когда уроки наконец закончились, мы с Варей снова отправились прямиком к учительской. Любовь Георгиевна ждала нас там.

— Ребята! Наконец-то! — воскликнула она.

От былой неуверенности не осталось и следа, Любочка, похоже, успела пообщаться с коллегами на эту тему. Бьюсь об заклад, ей ещё и доплата какая-нибудь капать начнёт за внеклассную работу. Кругом одни плюсы.

— Ключ я взяла, он всего один, — сказала Любочка. — Терять его нельзя.

Да-да, один. Конечно.

— Пойдёмте? — спросила Варя.

Мы втроём отправились в актовый зал. В заветную каморку. Любочка гордо шла впереди, цокая каблучками по паркету, а я шёл последним, любуясь открывшимся зрелищем.

Открывать каморку она тоже решила сама. Правда, получилось не сразу, она долго ковырялась в замке и толкала дверь плечом.

— Надо на ключ нажать немножко, Любовь Георгиевна, — подсказала Варя.

— Да-да, сейчас, — отозвалась географичка.

Наконец, Сезам открылся, пещера Али-Бабы вновь распахнула свои двери, и мы прошли друг за другом в тесную каморку, заваленную хламом и заросшую толстым слоем пыли.

— Да уж, — протянула Любочка, явно заглянувшая сюда впервые. — Теперь я уже не так уверена.

— Да вы не переживайте, — сказал я. — Нет таких крепостей…

— Это верно! — воскликнула она. — Но работы здесь… Мама не горюй. Не знаю даже, успеете ли вы к ноябрю.

— Успеем, — заверил я. — Надо только ревизию провести. Инвентаризацию. Посмотреть, что мы тут вообще имеем.

С гитарой понятно, тут был «Урал», с которым я уже близко пообщался. А вот всё остальное… Ладно, ещё клавиши тут должны быть, раз уж Варя играла на них в прошлом составе ансамбля. Но кроме клавиш и гитары, обязательно нужна ритм-секция, то есть, барабаны и бас.

Нужен усилитель, нужен микшерный пульт, колонки, микрофоны. Гитарный усилитель нужен, хотя бы занюханный комбик ватт на десять, педали эффектов, и многое-многое другое. Дефицит-с.

Даже струны так просто не купить. Особенно на бас-гитару, если она тут вообще есть. Медиаторы, скорее всего, и вовсе придётся делать самому.

— Значит, будем проводить. Но сперва, я думаю, надо убраться тут. Пыльно слишком, — Любочка примерила на себя роль руководителя и пыталась теперь руководить. — Варя, дуй за ведром и тряпкой. Саша, разбирай эти завалы. А я…

— А вы, Любовь Георгиевна, будете нас подбадривать и поддерживать, — сказал я. — Своим приятным обществом.

— Скажешь тоже… — хихикнула Любочка.

— Сейчас я, быстро, — Варя выскользнула за дверь, оставляя меня с географичкой наедине. А я и не против.

Я же принялся разгребать весь хлам, накопленный за пару лет. Казалось, сюда, в эту каморку, как на балкон, выкидывали то, что жалко выкинуть на помойку. С этой стороны завхоз, конечно, показал себя рачительным хозяином, но гораздо лучше было бы, если бы он выбрал себе другое помещение. Чувствую, мы здесь надолго. И эта уборка — далеко не последняя.

На мусорку, что находилась возле школьной котельной, ходил раз восемь, не меньше. Всяческого хлама набралось не просто много, а очень много, и если сначала я откладывал в сторонку то, что потенциально могло бы пригодиться, то потом практически перестал это делать.

Зато среди всех этих завалов обнаружились ещё инструменты.

Бас-гитара «Крунк-75» за авторством сумрачных армянских гениев. Четвёртая струна отсутствовала, гриф пошёл винтом, ремня тоже не было, но это самая меньшая из проблем этой басухи. Это… Поделие ереванской фабрики музыкальных инструментов было совершенно неиграбельно, и вряд ли какой-то мастер сумеет её привести в порядок.

Нашлась ещё красная свердловская «Тоника», выглядящая как топор. На такой играл Трубадур в мультике про бременских музыкантов. В жизни, однако, эта «Тоника» оказалась полнейшими дровами. Толстенный гриф, уродливая башка, закисшие и поржавевшие колки от акустики. Но эта гитара хотя бы подлежала ремонту и апгрейду, из неё ещё может получиться играбельный инструмент.

Ну и ещё один «Урал-650», на этот раз чёрная с красивым изумрудным пикгардом, но без струн и нескольких кнопок. Его я приметил сразу. Самое главное, гриф был ровным, а всё остальное легко поправимо.

Барабаны… Вот с ними беда. Бас-барабан ещё ладно, пусть и педаль к нему оказалась максимально разболтана и всё безбожно люфтило, а вот малому барабану от жизни досталось по полной программе. Подструнник отсутствовал, верхний пластик пробит. Пионерия, блин. На напольном томе пластик хотя бы просто был растянут. Железо к барабанам, слава Богу, нашлось отдельно, в коробочке, тарелки из непонятного сплава, верхний и нижний хет, крэш и райд оказались даже без трещин. Разве что крэш с одной стороны был аккуратно обрезан ножницами по металлу и зашлифован.

И, конечно, ионика. Синтезатор «Юность-75», пожилой с виду, но достаточно хорошо сохранившийся. На нём даже вездесущей пыли не было, Варя о своём инструменте заботилась.

На все инструменты белой краской нанесены были инвентарные номера, ладно хоть не на лицевой стороне. Всё учтено, всё на балансе школы. А вот на единственной педали эффектов ЭФФЕКТ ВАУ-ВАУ инвентарника не имелось, и я крайне удивился, что её за эти годы не спёрли пионеры. В жизни такой педали не видел, смесь одновременно квакушки и фузза, выполненная в кондовом советском стиле, из чёрного пластика. Из такого же делали телефонные аппараты.

Пока я разбирался со здешними сокровищами, Варя протирала пыль и мыла пол, а Любочка, усевшись на парту и невольно демонстрируя ножки в капроновых чулках, с интересом за всем наблюдала.

Когда Варя в очередной раз отправилась менять воду, Любочка соскочила с насиженного места. Прошла к барабанам, потыкала пальцем в порванный пласт.

— Это получается, вы теперь народ будете искать? — спросила она.

— Ага, — ответил я.

— А с репертуаром определились уже? — спросила она.

— Пока нет, — сказал я.

— Вам обязательно надо солистку. Девочку на вокал, — заявила Любочка.

Вот этого мне бы не хотелось. Хороший женский вокал днём с огнём не сыщешь. Что эстрадный, что оперный. В записи ещё ладно, можно вытянуть как угодно, перезаписывать партии по двести раз, но вживую это обычно звучит очень плохо. Особенно на нашем, любительском, уровне.

Так что я думал петь сам, как это делал в «Сибирской Язве». Ну, как петь. Рычать.

— Вы, наверное, тоже в ансамбле играли? — спросил я.

— Не-е-е, ты чего! Я же баянистка! — засмеялась Любочка. — Хотя мы вот у себя в Красносибирске выступали, трио баянистов было у нас.

— А вы не отсюда? Не из Чернавска? — спросил я.

— Не-а, по распределению сюда, — сказала она. — Зато комнату в общежитии дали сразу.

— Повезло, — буркнул я.

— Отдельная комната, своя! — воскликнула Любочка. — Конечно, повезло!

Ну да, я бы тоже предпочёл отдельную комнату, а не раскладушку на кухне. Пусть в общаге, гостей особо не приведёшь, и после закрытия не попасть, зато своя.

— Хотелось бы и мне свою, отдельную, — признался я.

— Ничего, закончишь десятый, поступишь куда-нибудь, выделят, — сказала Любочка. — Если в другой город поступишь, конечно. Или ещё профсоюзным активистом можешь стать, им тоже место в общежитии положено. Чтобы от коллектива не отрываться.

— Мне скорее место в казарме выделят, — посмеялся я. — Года на два-три.

Вот куда, а в советскую армию попадать мне точно не хотелось. Можно, конечно, и там неплохо устроиться, писарем или в оркестр, но для меня это казалось сплошной потерей времени. Ничего, Расторгуев тоже не служил, но это не мешает ему петь про батяню-комбата.

— А ты поступи туда, где военная кафедра есть, — посоветовала Любочка.

Да, другого варианта, наверное, и не будет. А косить по дурке или как-то ещё… Вредно для моих будущих планов.

— Ага… Младший лейтенант, мальчик молодой, все хотят потанцевать с тобой, — процитировал я.

Любочка заулыбалась.

— Это ты сейчас зарифмовал? Что-то в этом есть, слушай! — воскликнула она. — Песню можно написать, про военных!

Я даже не нашёл, что ответить.

— Военный… Красивый, здоровенный! — она невольно процитировала ещё одну ненаписанную песню.

— Не наш репертуар, я думаю, — сказал я. — Это девочка должна петь. Только я думал, что я петь буду. У меня песни под мужской вокал.

— А я говорю, вам солистка нужна, — настаивала на своём руководитель ансамбля. — Не знаю вот, как Варя, умеет или нет… Да и она же на клавишах, как…

— Очень даже умею! — Варя вернулась как раз вовремя. — И нам ещё одна… Солистка… Не требуется.

Любочка тут же замолкла. В воздухе повисло какое-то напряжение, которое срочно требовалось разрядить.

— Нужна или нет, будем потом решать, первым делом надо с ритм-секцией разобраться, да, Варя? — произнёс я. — Любовь Георгиевна, может, знаете, кто-то из ребят на барабанах играет?

— Саша, ну откуда? Я тут работаю без году неделя, — сказала учительница, охотно меняя тему.

— Можно объявление возле расписания повесить, — предложила Варя.

— Отличная идея! — похвалил я. — Сделаешь?

— Конечно, — улыбнулась она.

Я вдруг вспомнил график поиска барабанщика, когда требования постепенно снижаются от барабанщика с мировым именем до хотя бы просто человека с руками и ногами или просто живого существа. Да, с ударными будет тяжеловато. Особенно если играть мою музыку. Два притопа и три прихлопа в ней не сработают, она зазвучит только если играть всё как подобает, а для этого требуется высокое исполнительское мастерство.

Но я понимал, что барабанщика, скорее всего, придётся учить мне самому. С нуля. И это несколько удручало. Оставалась, конечно, смутная надежда, что к нам в коллектив заявится природный талант, но, повторюсь, в талант я не верю.

— Басист тоже нужен, — сказал я. — Хотя с этим попроще.

На гитаре играют многие, и переучиться на бас не составит труда даже у самого тугого гитариста. Главное, чтобы он мог держать ритм. И чтобы ложкой мимо рта не промахивался.

— По-хорошему, ещё один гитарист нужен, — сказала Любочка. — Чтобы и соло, и ритм были.

Бред. Абсолютный бред, но здесь так было принято. Я, впрочем, ничего против второй гитары не имел, две гитары неплохо так расширяют наши возможности. Да и гитаристов (дворовых) тут как говна за баней. Выбирай на любой вкус.

— Значит, будем искать, — заявила Варя. — Я про них тоже напишу.

— Спасибо, — сказал я.

— Пора, наверное, закругляться, ребятки, — сказала Любовь Георгиевна. — А то так кушать хочется уже, прям совсем.

Варя тихонько буркнула что-то вроде «жопу-то себе вон какую уже отъела», но Любочка, к счастью, не услышала. Она уже выходила обратно в актовый зал с ключом в руке.

— И правда, — сказал я, соглашаясь с обеими девушками сразу. — Остальное завтра доделаем?

— Завтра суббота, — сказала Любочка. — Меня не будет, выходной.

А я, оказывается, совсем потерялся во времени. Замотался.

— В понедельник, значит, — заключила Варя. — До свидания, Любовь Георгиевна.

— До свидания, ребята, — вновь засмущавшись, произнесла Любочка. — Надеюсь, у нас всё получится.

Я тоже попрощался. Мы с Варей вышли из школы вместе, и как-то так оказалось, что идти нам примерно в одну сторону, поэтому я забрал у неё тяжёлую сумку и без лишних слов взвалил на плечо.

Вечерело, школьников во дворе уже почти не осталось, разве что на спортивной площадке пионеры гоняли мячик.

— А ты как думаешь, Варь, получится народ собрать? — спросил я, просто чтобы не молчать всю дорогу.

— Не знаю, наверное, — пожала плечами она. — В младших классах поспрашивать надо.

— Вряд ли среди октябрят найдутся музыканты, — хмыкнул я.

— Дурак! Я про восьмые-девятые! — воскликнула она.

— Этих да, надо пошерстить, — согласился я.

— А ты правда ничего совсем не помнишь? — вдруг спросила Варя.

— Как с чистого листа, — притворно вздохнул я.

Она прикусила губу, помолчала.

— Интересно, конечно, — сказала она вдруг. — Хотя это многое объясняет.

— Что объясняет? — спросил я.

— Ну… Что ты со мной общаешься, — сказала она.

Я нахмурился, не вполне понимая, к чему она клонит.

— А почему, собственно, нет? — осторожно спросил я.

— Ну… В классе никто… Я и в комсомол-то не вступила… — сказала Варя.

— Да и хрен с ним, Варь, — произнёс я. — Тут доучиться-то осталось… А на класс внимания не обращай. Пошли они все в жопу.

— Ну да, — усмехнулась она. — Ну их в жопу!

— Я вот даже не знаю до сих пор, были у меня друзья какие в классе, или нет, — сказал я. — Если бы были, то, наверное, подошли бы сами, поспрашивали, как у меня дела после больнички. А так только Пономарёва что-то там спрашивала, да и то, потому что комсорг, обязана знать.

— Как тебе сказать… Ты за всеми бегал, понравиться пытался всем… Может, кого-то и считал другом, но… — сказала она.

— Понял, можешь не продолжать, — усмехнулся я. — И с тобой тоже не общался?

— Алгебру иногда списать давал, — сказала Варя. — Рабочие вопросы, в общем.

— Дурак я был, короче, — сказал я.

— Ну… Да, — засмеялась Варя. — Наверное, нельзя так говорить, но я даже рада, что тебя по голове стукнули.

Я издал нервный смешок, Варя смутилась и покраснела. Не уверен, что Саша Таранов нравился ей раньше, но сейчас никаких сомнений не было.

— Пойдёшь завтра в кино? — вдруг спросил я. — Премьеру показывают. «Мы из джаза», про музыкантов.

Варя ответила не сразу, похлопала ресницами, будто пытаясь согнать наваждение.

— Если бабушка отпустит… — пробормотала она. — Она у меня строгая.

— Дневной сеанс, как раз после уроков начало, — сказал я. — Там чё, четыре урока всего, что ли. Даже если не отпустит, скажешь, что в школе задержали.

— Не, бабушке врать я не буду. Она ложь чувствует, — сказала Варя. — Попробую уболтать. Джаз она не то чтобы любит, но в молодости слушала.

— Вот и здорово, — улыбнулся я.

Мы шли по частному сектору, вдоль деревянных палисадников и окон, украшенных резными наличниками. Ни один узор на наличниках не повторялся от дома к дому, и их можно было разглядывать, как в музее деревянного зодчества, но что-то необычное в этом замечал, кажется, только я один.

— А вот здесь нам лучше остановиться, — сказала вдруг Варя. — Не хочу, чтобы соседи увидели. Или бабушка.

Я окинул взглядом округу, запоминая местность. Улица Зои Космодемьянской. Не так уж далеко от моего барака, всего лишь небольшой крюк в сторону.

— Как скажешь, Варь, — сказал я, возвращая ей сумку. — Если хочешь, утром могу за тобой зайти.

— М-м-м… Нет, — отрезала она. — До завтра?

— До завтра, — улыбнулся я. — Не забудь про кино спросить.

— Спрошу, — пообещала Варя.

Постоял на обочине, глядя ей вслед. У самых ворот она, кажется, почувствовала мой взгляд, обернулась и махнула рукой на прощание ещё раз. Помахал тоже.

С одной стороны я ощущал некоторую досаду, понимая, что у нас всё равно ничего не выйдет. Я — старый душный козёл, пусть в теле подростка, но всё-таки, она — молодая цветущая девушка, да и пути наши, скорее всего, разойдутся в самом ближайшем времени, после выпускного.

С другой стороны, общение с ней приносило мне массу удовольствия. Даже просто общение, как с лучшим другом. Эх, ладно. Играй, гормон. Всё равно дальше определённой черты я заходить не собираюсь, ни я, ни она ещё не перешагнули порог совершеннолетия.

Домой я отправился, окрылённый успехами. Пока всё складывалось именно так, как и должно, и с группой, и со школьными делами, и с Варей. Ощущение было такое, будто я горы способен свернуть, энергия била ключом, переливалась через край.

Я даже остановился возле нашей дворовой спортивной площадки, повесил портфель на брусья, а сам повис на турнике и даже сумел трижды чисто подтянуться. Думал, не получится ни разу.

— Молодцом, Шурик, — послышался от подъезда сиплый голос дяди Вити, который курил, сидя на лавочке у подъезда.

— Здрасьте, дядь Вить, — сказал я. — Как поживаете?

— Как всегда, лучше всех, — ухмыльнулся сосед. — Только лапы ломит, и хвост отваливается, а так, как всегда.

Я посмеялся из вежливости, прошёл в дом, поднялся в квартиру. Сёстры хлопотали по дому, Таня сразу же нарезала мне задач, едва я переступил через порог, ещё и отругав за опоздание.

— Скоро мама приедет, а ты где-то болтаешься! — пискнула она.

— Не болтаюсь, а важным делом занят, — сказал я. — Давай сюда свою флягу.

Меня, как обычно, отправили за водой на колонку. Там пришлось ещё и отстоять очередь, в которой я встретил знакомое лицо, одноклассника, Альберта Юмашева. Пришлось и с ним перекинуться парой словечек. Разошлись, правда, в разные стороны, скрипя колёсами самодельных рогатых тележек.

После воды отправили ещё и за дровами, хотя погода стояла не такая уж и холодная. Принёс и дров тоже, про себя матеря последними словами проектировщиков и строителей, которые не догадались подключить дом к центральному отоплению, газу и водопроводу с канализацией.

Таня и Лиза зачем-то драили весь дом в пятницу вечером, хотя на мой взгляд это могло подождать и до выходных. Но делать нечего, пришлось отложить все намеченные дела и присоединиться, раз уж сегодня у меня выдался день генеральных уборок.

Убирали и в комнате, и на кухне, а Лиза ещё и пробежалась с тряпкой по подъезду. Само собой, никакого ЖЭКа тут и в помине не было, за домом следили сами жильцы по мере сил. И за порядком в подъезде тоже.

Закончили аккурат перед возвращением матери с работы, и она, не успев даже раздеться, с порога принялась критиковать качество уборки, будто всю жизнь снималась в «Ревизорро», а не впахивала на заводе.

— Танюх, в следующий раз пену мыльную на полу надо развести перед её приходом, будто у нас тут работа кипит, — шепнул я сестре на ухо.

— Будет ворчать, что не успели, — шепнула сестра в ответ.

— Зато доделаем и свободны, а так сейчас переделывать придётся, — шепнул я.

Таня пожала плечами, похоже, такой метод ведения дел ей показался не очень-то эффективным. Она тоже по-своему права, имитация бурной деятельности работает не всегда и не везде.

Лиза возилась с кастрюлями на кухне, шуршала у плиты, изобретая какое-то кулинарное чудо на ужин, один только Максимка, пришедший вместе с матерью, бездельничал в комнате, играя с машинками, привнося чуточку хаоса в наведённый порядок.

Когда всей семьёй сели за кухонный стол ужинать, мать окинула нас четверых строгим взглядом.

— Так, завтра вставать будем рано, не засиживайтесь, — сказала она. — В школу не пойдёте, я вас отпрошу, с первым автобусом едем в деревню, к бабушке. В воскресенье вечером обратно. Понятно?

— Ура, мы в школу не пойдём! — воскликнула Таня.

Я похолодел внутри.

— Какую деревню? Зачем? — спросил я.

— Ну здрасьте! А кто картошку копать будет, Пушкин? — сварливо ответила мать.

Твою мать.

Я быстро захомячил бутерброд с сыром, выскочил из-за стола, отхлебнул чаю уже на бегу, накидывая пиджак.

— Ты куда это на ночь глядя? — спросила мать.

— Сейчас я, быстро! — отозвался я уже из подъезда, практически на ходу поправляя боты.

На улице уже почти стемнело, единственный фонарь светил где-то в начале улицы, да из-за занавешенных окон пробивался иногда жёлтый свет лампочек накаливания. Я почти бегом припустил на улицу Зои Космодемьянской.

Благо, бежать тут не так уж далеко. Да и район этот не чужой, я тут считался местным жителем, и здешняя гопота до меня докопаться не должна. Хотя в глубине души я всё равно опасался.

Я быстро запыхался, перешёл с лёгкого бега на спортивную ходьбу, затем на обычный торопливый шаг. Варю надо было предупредить, что завтра всё отменяется.

— Очень странные дела… До чего жизнь довела… — тихонько, вполголоса напевал я, чтобы не так скучно было шагать. — Мне к любимой не пройти… Могут встретить на пути… О-о, местные!

Местных я, однако, не встретил. Несколько раз мимо проходили запоздалые работяги, ярко высвечивая улицу фарами, протарахтел жёлтый милицейский УАЗик. Я на хулигана похож не был, и внимания на меня не обратили.

Очень скоро я добрался до того места, где мы с Варей распрощались. И только сейчас вспомнил, как распрощались. Варя очень не хотела, чтобы её бабушка или соседи меня видели. Ну, что теперь поделать.

Прошёл к её дому, окружённому резным палисадом. Это была классическая изба-пятистенок, как и многие другие дома на улице Космодемьянской. Несколько запущенная в плане ремонта, конечно, один угол просел, завалинка осыпалась, но это вполне ожидаемо в доме, где отсутствуют мужские руки.

В доме горел свет, Орловы ещё не спали. Вот ещё понять бы, как достучаться до Вари, не привлекая внимания бабушки. Собаки тоже не было, что с одной стороны, плюс, а с другой — собака могла бы позвать Варю вместо меня.

Мудрить не стал, прошёл в палисадник, постучал тихонько в окошко. Приглушённые голоса, звучавшие за стеклом, тут же затихли. То-то же они удивились, наверное. Мелькнула отдёргиваемая штора, я благоразумно спрятался в сторонке, чтобы не попасться на глаза бабушке, и через какое-то время заскрипела входная дверь.

— Кто там? — раздался скрипучий старушечий голос.

Вот же засада. Я надеялся, что выйдет Варя.

— А можно Варю на пару слов? — крикнул я из-за палисада.

Тишина. Я успел было подумать, что зря вообще попёрся сюда, наоборот, сделал только хуже, но нет. Тишину прорезал строгий зычный крик.

— Варвара! К тебе пришли, выйди, посмотри, кого там принесло на ночь глядя… — произнесла бабушка.

Чувствую, разговор выйдет не самым приятным. Я ждал, переминаясь с ноги на ногу и кутаясь в тонкий пиджак, после захода солнца температура ощутимо упала, настолько, что изо рта вырывались облачка пара.

— Иду! — послышался звонкий голосок Вари.

Через мгновение она уже выглядывала из-за калитки, одетая в простой цветастый сарафанчик и потрёпанную домашнюю куртку не по размеру.

— Саша? Что случилось? — обеспокоенно спросила одноклассница.

Ответить я не успел.

— Варя, кто там⁈ — требовательно спросила бабушка.

— Это Саша, одноклассник! — отозвалась Варя.

— Математик который? Так пусть заходит, зябко на улице! Чаю хоть попьёт! — подобрела бабушка.

Варя метнула в меня убийственный взгляд.

— Не-не, какой чай, — пошёл я на попятную. — Я на пару слов…

— С бабушкой спорить бесполезно, — процедила Варя. — Пошли.

Я и впрямь замёрз, пока ждал её, так что предложение принял с удовольствием. В сенях она резко остановилась, больно ткнула меня пальцем в грудь.

— Веди себя нормально, понял? — прошипела она.

— Понял, понял, я на пару слов буквально, — тихо сказал я.

— Ага, разбежался, — фыркнула она. — Сейчас допрашивать тебя будет.

Мы вошли в дом, из которого на меня дохнуло теплом и уютом. Убранство заметно отличалось от типичных крестьянских изб, в лучшую сторону, пахло чем-то вкусным, тихонько бубнила радиоточка. Бабушка Вари, оказавшаяся высокой статной седой женщиной, встречала меня подозрительным холодным взглядом. Язык не повернулся бы назвать её старушкой или как-то ещё в этом духе, несмотря на то, что с виду ей было уже за шестьдесят.

— Здравствуйте, — произнёс я.

— Здравствуйте, — кивнула бабушка.

— Бабуль, это Саша, мой одноклассник, Саша, это моя бабушка, Елизавета Константиновна, — торопливо познакомила нас Варя.

— Очень приятно, — произнёс я, хотя на самом деле мне хотелось поскорее уйти.

— Так, и что же вас привело сюда в такой час? — спросила Елизавета Константиновна.

Я вспомнил вдруг, что она чувствует ложь, и решил не скрывать ничего. Ну, может, всего лишь немного вывернуть факты.

— Предупредить Варю… Гм… Что меня завтра в школе не будет, — сказал я.

Елизавета Константиновна степенно кивнула.

— Чаю? Впрочем, это не обсуждается, вы совершенно точно замёрзли, — определила она. — Вон, уши уже посинели. Варвара.

— Сделаю сейчас, — буркнула Варя, явно недовольная моим поздним визитом.

Меня усадили за стол, накрытый кружевной скатертью, Варя выставила угощение, пряники в стеклянной вазочке, вишнёвое варенье, печенье из песочного теста.

— Не стесняйтесь, Саша, — произнесла Елизавета Константиновна.

— Я и не стесняюсь, спасибо, — ответил я.

Дома у них было уютно и хорошо. Кухню-гостиную, в которой мы сидели, от жилой комнаты отделяла шторка-дождик из крупного разноцветного бисера. Русской печи, к моему удивлению, в доме не оказалось, зато в стену была вмонтирована железная, чёрная, прямо как у нас в бараке. Газплита, такой же красный баллон, рукомойник в углу. Полочка в красном углу, прикрытая полупрозрачной занавеской, за которой угадывались иконы.

— Да, это иконы, — проследив за направлением моего взгляда, произнесла Елизавета Константиновна. Будто прочитала мои мысли. — Вас это не смущает, Саша?

— Нет, нисколько, — сказал я.

Бабушка Вари своей статью и выправкой почему-то напоминала мне пожилую дворянку или преподавательницу института благородных девиц. Стало ясно, почему и Варя постоянно держит спину прямой. Я и сам невольно выпрямился, дабы соответствовать.

— Тебе с сахаром? — спросила Варя, оборачивая ручку эмалированного бежевого чайника полотенцем, чтобы не обжечься.

— Нет, спасибо, — сказал я. — Варь, ты извини, если вдруг…

— Ничего, — торопливо сказала она. — Наоборот… Спасибо, что предупредил.

Чай мне подали в маленькой фарфоровой чашечке из старого, похоже, ещё дореволюционного сервиза. Он оказался обжигающе горячим, и я долго грел руки, обхватив чашку обеими ладонями.

— Варя говорила, что ты в больнице лежал, — сказала Елизавета Константиновна. — Сейчас-то, надеюсь, всё хорошо?

Даже так, они и такое обсуждают между собой? Немного неожиданно.

— Да, более-менее, благодарю вас, — сказал я. — Иногда провалы в памяти до сих пор, а в остальном хорошо. Вот вижу кого-нибудь, лицо вроде знакомое, а вспомнить не могу. Спасибо Варе, помогает, напоминает, иначе я даже не знаю, что бы делал.

Варя спрятала улыбку за чашкой с чаем. Елизавета Константиновна тоже благосклонно улыбнулась. Я поглядел на угощения, остановил свой выбор на прянике, чтобы поменьше крошить на стол. Атмосфера царила вполне себе дружеская, вечернее чаепитие в кругу близких, хотя я всё равно немного чувствовал себя не в своей тарелке. Особенно когда Елизавета Константиновна пристально наблюдала за каждым моим движением или словом, будто мысленно меня оценивала.

— Ваша мама… На молокозаводе работает, ведь так? — спросила вдруг она.

— Да, — сказал я. — Целыми днями там. Мы с сёстрами помогаем по мере возможности. Вот завтра и едем… На картошку.

Она покивала каким-то своим мыслям.

— Мы свою уже выкопали, — понимающе усмехнулась Варя.

— Да, пораньше… Не то было бы как в прошлом году, — сказала Елизавета Константиновна.

— А как было в прошлом году? — поинтересовался я.

— Кто-то выкопал нашу картошку раньше нас, — сказала Варя.

— Оу, — выдавил я.

— Ладно хоть у нас оставалось немного здесь, возле дома, да и соседи поделились на зиму, — сказала бабушка. — Иначе совсем бы туго пришлось.

Я допил чай и аккуратно поставил чашку обратно на блюдечко.

— Спасибо за чай, за угощение, — сказал я. — Мне, наверное, пора.

— Ступайте, Саша, до свидания, — произнесла Елизавета Константиновна. — Варвара, проводи гостя, я уберу со стола.

Варя накинула поверх сарафана куртку, в которой словно тонула, я быстренько обулся, предвкушая уличный холод и промозглый осенний ветер. Мы вышли в сени.

— Хорошо, что предупредил, — шепнула Варя. — Я бы обиделась. Но больше так не делай.

— Надеюсь, больше не понадобится, — шепнул я.

— Бабушке ты понравился, — улыбнулась она.

Не понял, с чего она так решила, но раз она так говорит, значит, так оно и есть.

Мы вместе вышли за калитку, Варя остановилась, сунув руки в рукава куртки, будто в муфту. Повисло неловкое молчание.

— До понедельника? — спросила она.

— До понедельника, — сказал я.

Она вдруг протянула мне руку для рукопожатия. Я сделал иначе, взял её тонкие пальчики пианистки, прежде, чем она успела опомниться, наклонился и нежно поцеловал. Она отдёрнула пальцы, словно я её укусил.

— Дурак! — фыркнула Варя и сбежала обратно за калитку.

Может, я и дурак, но бабушке всё-таки понравился.

Домой побежал лёгким бегом, не только для того, чтобы поскорее вернуться, но и для того, чтобы согреться. Возвращаться, если честно, не хотелось совершенно, и не только из-за завтрашней картошки.

Добежал, не останавливаясь, холод подгонял меня лучше любого тренера. Зашёл в подъезд, в квартиру. Мать с недовольным хлебалом встретила меня на кухне.

— Явился, — сварливо заключила она. — Марш в постель, живо. Только тихо, Максим уже спит. Завтра поговорим.

Постарался разложиться тихо, насколько это вообще возможно с алюминиевой рамой раскладушки и её скрипучими пружинами.

А утром проснулся от грубого тычка в плечо. Стрелки часов едва добрались до пяти тридцати утра.

— Мне ко второму… — промычал я, накрываясь одеялом с головой.

Одеяло сдёрнули рывком, волна утренней прохлады подействовала, как ушат воды, сгоняя остатки сна. Матушка, уже одетая в какую-то робу, спешно заканчивала сборы.

— Поживее, а то на автобус опоздаем, — подгоняла она.

На автобусную остановку припёрлись чуть ли не за полчаса до прибытия автобуса. Семейство Тарановых напоминало мне теперь бродяг и побирушек, мать специально заставила всех одеться в старое тряпьё. Сёстры фыркали и морщили носы, но беспрекословно подчинились.

Они с матерью надели какие-то старые плащи, косынки, резиновые сапоги, мне досталась кепка с ушами, курточка, рукава которой заканчивались на середине предплечья, и пузырящиеся на коленках спортивные штаны из трикотажа. В обычную одежду нарядили только Максимушку, работать он всё равно не будет.

На остановке, несмотря на раннее утро, толпился народ, и я уже предвкушал грядущую поездку в набитом до отказа автобусе. День, короче, не задался с самого утра.

Из-за поворота, раскачиваясь на своей валкой подвеске, выехал побитый жизнью ПАЗик. С завода он выехал белым, но за годы эксплуатации приобрёл столько рыжих пятен, что напоминал теперь леопарда. Народа в нём было столько, что лично я подождал бы следующий, но мать, словно ледокол «Красин», принялась раздвигать могучей грудью толпу, явно намереваясь втиснуться в эту консервную банку. Схватила за руку Таню, другой рукой взвалила на себя Максимку.

Оглушительно скрипя тормозами, автобус остановился чуть загодя, перед остановкой, и вся толпа хлынула внутрь через единственную дверь. Вместе с толпой втиснулись и мы. Непередаваемые ощущения.

Мне пришлось балансировать на самом краешке ступеньки, одной рукой хватаясь за поручень.

— Уступите с ребёнком! — потребовала мать, буквально ввинчиваясь дальше в толпу.

— За проезд передайте!

— Аккуратнее!

— Откройте форточку, душно!

— Мне дует, закройте кто-нибудь!

Водитель флегматично ждал, пока последние из оставшихся на остановке наконец забросят попытки влезть в салон, и только потом закрыл двери. ПАЗик повёз нас к деревне по разбитой асфальтовой дороге, старательно объезжая выбоины и ямы, отчего весь автобус качало, как на волнах.

Следующие остановки он игнорировал, останавливаясь только по требованию. В автобусе мне стало дурно, кислорода критически не хватало, и я, вытянув шею вверх, пытался хапнуть хоть чуть-чуть воздуха.

Ещё и какая-то стервозная старуха потребовала закрыть форточку, из которой на неё дул свежий ветерок, и наконец-то добилась своего. Из автобуса я вывалился примерно через час, варёный и вяленый одновременно. Сёстры ощущали себя не лучше.

ПАЗик высадил нас практически в чистом поле, возле треугольной железной остановки. От остановки вела пыльная грунтовая дорога, и я порадовался, что затяжные дожди не размыли её и не превратили в непролазное болото.

От остановки пошли пешком.

Я эти места примерно помнил, хоть и не бывал особо, тут раскинулись колхозные поля, окружавшие Чернавск, и прилегающие к ним деревни. Вот к одной из них мы теперь и топали. К деревне под названием Корюкино.

Шли молча, разве что мать иногда понукала отстающую Лизу. Настроение у всех было откровенно паршивым, а бескрайние поля вдоль дороги навевали на мрачные мысли о таком же бескрайнем поле картошки, что нам предстоит выкопать.

Наконец впереди показалась деревня с её крышами и потемневшими заборами, белое длинное здание фермы, стадо пятнистых коров паслось на пригорке. Все сразу же оживились, даже Максимка, уставший трястись на руках у матери, принялся во все глаза разглядывать новое для себя место.

Мимо нас, вздымая тучу пыли и оглушительно громыхая прицепом, протарахтел трактор, гружёный сеном под завязку. Вся эта пастораль успела изрядно мне надоесть ещё до того, как мы вообще добрались до пункта назначения.

Нужный дом нашёлся на окраине деревни, и мы всей гурьбой прошли в ограду, которая пахла куриным дерьмом и скошенной травой. К нам навстречу вышла полная копия матери, разве что лет на двадцать постарше. Бабушка. На этот раз, видимо, моя.

— Ох, батюшки! Люська! — запричитала она.

Обняла всех по очереди, расцеловала слюняво, от переизбытка чувств причитая и кудахтая на каждого из внуков, что, дескать, мать не кормит, исхудали, да и вообще. Сама Людмила Таранова стояла посреди двора, ожидая, когда это закончится.

— Устали с дороги-то? Васька, паразит такой, запил, так бы хоть на тракторе встретил вас! — сообщила бабушка. — Идёмте в дом, чайку хоть с дорожки попьёте, вы же не завтракали ешшо? Люська, зараза, детей голодом моришь!

— Никого я не морю, — холодно отозвалась мать.

Ей, кажется, и самой неприятно было здесь находиться, она бы с большим удовольствием осталась бы дома, отдыхать после трудовой недели.

Начали подходить ещё родственники, все похожие друг на друга, огромной компанией набились в хату, отчего там стало даже жарче, чем в автобусе. Мелькали незнакомые лица, начались оживлённые диалоги с именами, курьёзными историями и сплетнями. Нас, как почётных гостей, усадили за стол чаёвничать, и бабушка поставила на стол огромное блюдо с домашними пирожками, от которых исходил одуряющий запах свежей выпечки.

Я подозревал, что вся эта орава родственников и знакомых может без особых усилий выкопать всё, что потребуется, но в данный момент нужно было именно наше присутствие. Обозначить причастность к этой самой картошке, чтобы претендовать на долю урожая.

Собственно, на борьбу с урожаем после этого чаепития вышли только мы. Мне, как старшему представителю мужского пола, достались вилы, девчонкам — деревянные лопатки, чтобы не пропустить ни одной картофелины. Мать с бабушкой принялись расстилать во дворе мешковину, чтобы вываливать туда выкопанное. Ну а Максимка просто гонялся по ограде за курицами, звонко хохоча.

С картошкой провозились до самого вечера, пришлось даже заночевать у бабушки, чтобы утром броситься в бой с новыми силами. Земля тут оказалась не очень. Жирная, сырая, глинистая, похожая больше на пластилин, и выковыривать оттуда картошку размером с куриное яйцо оказалось непросто. Лишь изредка удавалось найти настоящих поросят размером с яйцо страусиное.

До города нас вместе с двумя мешками картошки и другими деревенскими гостинцами увезли на тракторе. Проспавшийся Васька, оказавшийся то ли маминым двоюродным братом, то ли племянником, помог нам забраться в прицеп, посадил Максима к себе в кабину, и мы неторопливо поехали обратно в Чернавск. Выходные были окончательно потеряны.

Зато я перезнакомился с целой кучей народа. Это оказалось не так-то просто, учитывая, что палить факт амнезии я не стал, ограничившись косвенными знакомствами.

На вечерние танцы в деревенском клубе я не пошёл. Устал после картошки, да и разбить моську «городскому» — любимая забава местных парней, несмотря на все родственные и другие узы.

Долго отмывал руки от земли в приземистой деревенской бане. С грязными руками бабушка за стол не пускала, зато наготовила столько, что мы все наелись до отвала, а часть даже забрали с собой в город. Ещё бабуля тайком сунула мне десять рублей, и я подозревал, что Таня с Лизой тоже получили от бабулиных щедрот.

Этот факт, конечно, поездку окупал. Но я бы предпочёл сходить в кино, а не ковыряться в земле.

Так или иначе, новая неделя началась с того, что я, толком не отдохнувший, снова поплёлся в школу к первому уроку. Было пасмурно и зябко, и у меня мёрзли уши. Я влился в толпу школоты, прошёл в холл, взглянуть на расписание. Запоминанием порядка уроков я себя не утруждал.

Возле расписания обнаружилось объявление, написанное от руки на тетрадном листе.

«В школьный ВИА требуются музыканты. Всех желающих приглашаем на большой перемене в актовый зал.»

Никакой конкретики. Я написал бы совсем по-другому, да и повесил бы не только у расписания, но и возле столовой, и даже в туалетах. К расписанию ходят далеко не все.

Однако сам факт того, что процесс пошёл, шестерёнки заскрипели, приводил меня в восторг. Скоро будет всё, как я хочу. Сцена, софиты в лицо, дым-машины и, самое главное, живая музыка.

На первый урок, русский язык, я опоздал, хоть и в школу пришёл до звонка. Училка обожгла меня недовольным взглядом, но позволила занять своё место.

— Привет, — шепнул я Варе, как ни в чём не бывало.

— Привет, — улыбнулась она в ответ.

Значит, оттаяла. Ну, или Елизавета Константиновна прокапала ей на мозги, какой я хороший мальчик, и дуться на меня не надо.

Большой перемены я ждал сильнее, чем выпускного, уроки как назло тянулись патокой, медленно и неторопливо. Начало учебного года, все расслабленны, и учителя, и ученики.

И когда очередной протяжный и резкий звонок возвестил об окончании третьего урока, мы с Варей чуть ли не бегом отправились в актовый зал.

Ажиотажа я и не ждал, думал, придёт человек пять-семь, но реальность оказалась куда более жестокой. В актовом зале никого не было.

— Подождём, — мрачно произнёс я, прохаживаясь по гулкому просторному залу.

— Я только в субботу после уроков объявление повесила, не все видели, наверное, — чуть не плача, произнесла Варя.

— Наверное, — сказал я.

Подошёл к пианино, откинул крышку. Сыграл первые аккорды похоронного марша. Та-да-дадам. Варя усмехнулась.

— Двадцать минут переменка, ещё дойти же надо, — неуверенно сказала Варя. — И в столовую сходить.

— Ага, — сказал я.

Ожидание затягивалось.

— Надо ещё через Любоч… Любовь Григорьевну… Пусть на своих уроках скажет, — предложила Варя.

— Не, — возразил я. — Так найдём, сами. Может, из младших классов кто объявится.

— Первоклашки? — фыркнула Варя.

— Седьмые, восьмые, — сказал я.

Дверь в актовый зал вдруг распахнулась, мы разом встрепенулись, оборачиваясь к выходу. В зал буквально влетела запыхавшаяся незнакомая девушка. С коротким чёрным каре, в школьной форме, но без пионерского галстука. Достаточно плотная, коренастая, но хорошо сложенная, с большой грудью и широкими бёдрами.

— Я не опоздала? Это тут в музыканты берут? — спросила она почти на бегу.

— Катька… — хмуро проворчала Варя себе под нос.

— Нет, не опоздала, да, тут, — сказал я. — А на чём умеешь играть?

От Катьки неприятно шибануло табачным дымом.

— Я думала, тут научат, — широко улыбнулась она.

Варя закатила глаза, снова что-то пробормотав под нос.

Я задумчиво глядел в Катино жизнерадостное лицо. Ладно, всё равно других желающих нет.

— Пойдём за мной, — сказал я.

— Саша, ты серьёзно? — удивилась Варя.

Мы прошли в каморку, блиставшую теперь чистотой и уютом. Варя, похоже, и в субботу занималась наведением порядка, пока я надрывал спину на покорении картошки.

— А ничё так у вас тут, симпатичненько, — оценила Катя, явно впервые оказавшись в таком месте.

— Ты из какого класса? — спросил я.

— Девятый бэ, — отозвалась Катя, прохаживаясь по каморке, как по музею.

— А в ансамбль чего решила? — спросил я.

— Не знаю, интересно, — пожала плечами она.

— Катя уже все кружки и секции попробовала в школе, — сказала Варя. — Нигде дольше месяца не задержалась.

— А ты не лезь, поняла? Хочу и пробую! — вскинулась Катя.

М-да. Совсем не так я видел начало своей новой музыкальной карьеры и старт нашего коллектива.

— Так, успокойтесь, — приказал я. — Проведём простой тест.

Обе девчонки повернулись ко мне. Одна глядела с нескрываемым интересом, другая смотрела так, словно я собирался разбить кувалдой её фортепиано.

Я восемь раз щёлкнул пальцами. Ритмично, в темпе 120 ударов в минуту.

— Повтори, — попросил я.

Катя нахмурила брови, но сделала в точности то, что я попросил.

— А теперь так, — сказал я, добавляя на каждый второй удар щелчок другой рукой.

Катя повторила и это.

— И ещё это, — попросил я, притопывая правой ногой на каждый первый удар.

Получался простейший ритм в размере четыре четверти, знакомый любому барабанщику.

Катя тряхнула своим коротким каре, но без проблем сделала и это. Главное, что ритм она держала ровно, не замедляясь и не ускоряясь. А остальное наработается в процессе. Наверное, с чистого листа выращивать себе барабанщика будет даже лучше, чем переучивать готового.

— Годится, — сказал я. — Ты в коллективе. Сядешь за ударные.

— Саша! Ты серьёзно? — воскликнула Варя.

— Круть! — ухмыльнулась Катя, полыхая энтузиазмом. — Когда начнём?

— Нет, стоп! — Варя даже шагнула вперёд, ко мне. — Так нельзя! Она не умеет играть!

— Чувство ритма есть, научится, — сказал я.

— Я против! — упёрлась Варя. — Это… Это… Это нечестно! Почему ты один принимаешь решение?

— Можем проголосовать, — пожал я плечами. — Я за, ты против. Катя, как я вижу, за, раз уж она пришла, единственная из всей школы, между прочим. Любочка, думаю, тоже проголосует за, и её голос будет решающим, как голос руководителя коллектива.

— Ладно… Выбора и правда нет, — холодно процедила Варя. — Но если к нам вдруг придёт нормальный барабанщик… Она тут всё равно не задержится!

— Ну и всё, значит, если не задержится, нечего и спорить, — подвёл итоги я.

Катя, ехидно улыбаясь, наблюдала за нашей дискуссией и пока себя частью коллектива не ощущала.

— А как ваша группа называется? — спросила она.

— Никак пока, не думали об этом, — сказал я.

— Может, «Незабудки»? — предложила она.

Я рассмеялся.

— Нет, Катя, точно нет, — сказал я. — Потом решим, голосованием.

— Ну ладно, — сказала она.

Прозвенел звонок, созывающий всех на уроки.

— У тебя сколько уроков? — спросил я.

— Шесть, — сказала Катя.

— И у нас шесть. Давай, после шестого сюда, — сказал я. — А там подумаем, что делать будем.

Мы разошлись по классам. Отсидели с Варей урок биологии, затем урок литературы. Последними шли труды, и если бы не репетиция, я бы со спокойной душой его пропустил, а так пришлось смотреть на синяка-трудовика и несколько ушатанных трофейных немецких станков. Понятия не имею, чему трудовик мог научить десятиклассников, многие из которых уже были гораздо более рукастыми, чем он, но если партия сказала, то будем учиться.

Встретились с Варей после трудов в холле.

— Думаешь, придёт? — спросила она.

— Посмотрим, — сказал я. — Даже если и нет, то всё равно надо с репертуаром определиться. Что играть будем. Хотя бы первую песню.

— «Миллион алых роз» не хочу, — категорично заявила Варя. — Достала, из каждого утюга.

— Ха-ха! Мне нравится такой настрой! — рассмеялся я.

Я догадывался, конечно, что она не жалует попсу, вместе с дворовыми песенками про любовную любовь, но всё равно удивился.

— Придумаем чего-нибудь, — сказал я.

Мы подошли к актовому залу. Из-за закрытых дверей доносились ритмичные щелчки. Катя, к нашему удивлению, была уже там и отрабатывала упражнение, которое я показал ей на переменке.

— О, а вот и вы! — воскликнула она. — А что делать будем?

Варя молча прошла мимо неё, демонстративно роясь в сумке в поисках ключа от каморки. Надо бы и мне сделать собственный.

Любочки сегодня не было, она ушла после четвёртого урока, и мы были предоставлены сами себе, так что мы втроём прошли в каморку, где я принялся возиться с многострадальными здешними барабанами.

— Пока так, рабочие моменты, — неопределённо сказал я, ныряя за установку. — Насчёт репертуара подумать, и всё такое.

— О, я знаю! Миллион, миллион, миллион алых роз! — нараспев воскликнула Катя. — Из окна, из окна, из окна видишь ты! Все тащиться будут!

Варя снова закатила глаза, что-то бормоча себе под нос.

— Не, — сказал я, вылезая из-за барабанов за шестигранным ключом и снова ныряя обратно. — Пободрее надо что-нибудь.

Я должным образом закрепил педаль от бас-барабана, понажимал несколько раз рукой. Бочка звучала глухо и гулко, но, в принципе, за неимением лучшего, сойдёт. Порванный пластик на рабочем мне удалось временно починить куском другого пластика. Получилась огромная страшная нашлёпка, которую я приделал на клей и чёрную изоленту. Звучало это всё, как будто бьёшь палочкой не по барабану, а по кучке говна, грубо говоря, но искать другой пластик в Чернавске… Не вариант. Разве что его можно было бы где-нибудь спереть.

Железо я навесил на положенные места, одновременно показывая Кате, где что должно находиться, и как это всё крепить. Педаль хай-хета тоже не работала, навсегда оставшись в нижнем положении, поэтому замок навесили чисто номинально.

— Садись, — приказал я, протягивая Кате перемотанные изолентой барабанные палочки.

Она послушно уселась на деревянный стул от пианино, неловко взяла в руки палки, словно держала два ножа.

— Нет, держать надо не так, — сказал я. — Вот, гляди. На указательный кладёшь, большим сверху придерживаешь. Свободно, как будто поводья у лошади.

— Ага, поняла! — воскликнула она.

— Играть надо так же, легко и непринуждённо, а то или палки сломаешь, или пластик порвёшь, — сказал я. — Тут, вон, уже пионеры какие-то постарались.

Катя сделала несколько пробных ударов, медленно переходя от одного барабана к другому. Даже в бочку постучала.

Хотелось бы, конечно, две бочки. А ещё лучше — кардан, чтобы можно было молотить всё, что душа пожелает, но пока имелась только херовенькая стальная педаль с мягкой колотушкой, единственная на всю школу.

— Ага, я поняла! И сейчас как ты вот показывал, да? — широко улыбнулась Катя. — Значит, сюда непрерывно… А бочку и вот этот маленький по очереди?

— Всё правильно, — сказал я. — А сначала можешь отсчёт дать, четыре раза вот по этой тарелке. Давай, попробуй.

— Саш, ну чего ты с ней возишься? Она всё равно ходить не будет, — вздохнула Варя. — Раз пропустит, два, и перестанет.

— Слышь, ты! Я, может, сама буду решать, куда мне ходить? — вскинулась Катя, приподнимаясь на стуле.

— Тихо, тихо! — поспешил я успокоить обеих, пока они тут не поубивали друг друга. — Давайте лучше играть. Катя, попробуй вот этот ритм задать.

Катя фыркнула, тряхнула волосами, ударила четыре раза в хет. Начала ровно, по очереди вколачивая педаль в бочку и стукая по малому барабану, одновременно ведущей рукой играя восьмые по хету, но достаточно быстро сбилась с ритма. Варя насмешливо фыркнула. Катя выругалась сквозь зубы и начала заново.

— Стоп, хватит пока, — сказал я.

— А левая нога чего делает? — спросила вдруг Катя. — Тут понятно, палками, правая понятно, а с левой чего?

— Либо вот эту педаль жмёт, но она не работает у нас, либо тоже по бочке, — сказал я.

— Кому вообще надо две бочки? — удивилась Варя.

— Ну не скажи! — воскликнул я. — Две бочки это тема!

— Никто так не играет, — сказала Варя.

— Значит, будем первыми, — сказал я. — Да и вообще, играют. Только не у нас.

— Это типа как в Америке? — спросила Катя.

— Вроде того, — сказал я.

Я наконец включил усилок, обыкновенный транзисторный «Бриг», зацепил всё. Пришлось повозиться с коммутацией, подключение несколько отличалось от привычных мне систем, но я справился. Не без помощи Вари, конечно, но справился, добрым словом поминая «джеки» и разъёмыXLR. Пятиконтактные советские штекеры надо будет перепаять на нормальные при первой же возможности.

Настроил гитару, несколько раз прерываясь на то, чтобы попросить Катю не играть, пока я настраиваюсь, выровнял по громкости себя и Варю, поставил перед собой алюминиевую микрофонную стойку, которая так и норовила клюнуть вперёд, словно голодный журавль, сколько бы я ни затягивал винты.

— Раз-раз, — проверил микрофон.

Звук тут, в каморке, был откровенно паршивым. По-хорошему, гулкое маленькое помещение надо звукоизолировать, хотя бы коврами, хотя бы обить стены картонными кассетами из-под яиц. Но вряд ли кто-то позволит нам такую самодеятельность в школе. А на специальные поролоновые маты у нас нет денег. Да и я даже не знаю, производят их сейчас, или нет.

Включил фузз на педали ЭФФЕКТ ВАУ-ВАУ, сыграл несколько нот с лёгким перегрузом. Процессор бы сюда… Хотя я бы не смог его даже подключить ко всему этому старью. Аппарат был старый даже по меркам Советского Союза.

— Варя! Тональность ми-минор, сможешь поимпровизировать? — спросил я. — Пока просто поджемим, сыграться надо!

— Чего поделаем? — не поняла она.

— Отсебятину поиграем, все вместе, — пояснил я. — Кать, давай счёт!

Наша новая барабанщица четыре раза ударила палочкой о палочку, скорее всего, видела где-то такое, и начала играть. Темп держала ровно, как драм-машина, но это пока был единственный ритм, который она умела играть, из-за чего партия ударных звучала скучновато. Хотя если учитывать, что она вообще впервые сидит за установкой, то результат просто превосходный.

Я начал играть, подстраиваясь под ритм. Сначала просто нули, в стиле незабвенного «Мановара». Варя держала аккорд левой рукой, наигрывала какую-то простую мелодию правой. Для школьного ансамбля уже выходило неплохо.

— До! — крикнул я в микрофон, переходя на другой аккорд.

Варя отреагировала не сразу, но быстро спохватилась.

— Соль! — крикнул я.

На этот раз после моего крика Катя съехала с ритма, окончательно и бесповоротно. Пришлось остановиться.

— Круто! Мне нравится! — воскликнула она. — Я и не думала, что играть так прикольно!

— Это ещё так, цветочки, — усмехнулся я. — Сбивки показать тебе, может?

— Давай! — Катя горела энтузиазмом, и это надо было использовать по максимуму.

Я сел за установку сам, сыграл один квадрат обычного ритма, а потом быстро пробежался палочками по всем барабанам, завершая сбивку одновременным ударом в бочку и в крэш.

— Мысленно можешь делить всё на квадраты, тебе сейчас в размеры и доли вникать не надо, — сказал я. — Это я тебе всё потом объясню. В начале квадрата можешь бить в тарелку. Сбивку можешь помещать в конце квадрата. Короче, три раза повторяешь обычный ритм, а в конце четвёртого играешь что-нибудь по томам.

— Поняла… Вроде бы, — неуверенно сказала Катя.

Попробовали. Получилось у неё с первого раза, и я понял, что барабанщик у нас теперь тоже есть. А ещё у неё во время игры подпрыгивал внушительный бюст, и я мог созерцать это бесконечно, как горящий огонь или текущую воду. Это и стало решающим фактором.

Джемили таким образом что-то около часа, а потом я всё-таки решил поиграть с девчатами кавера и предложил им сыграть «Траву у дома», гремевшую на весь Союз. Девочки эту песню наверняка знали, так что примерно представляют, как её нужно играть, в отличие от моих собственных песен. Разве что звучание гитары я самую малость утяжелил, а знаменитую мелодию-рефрен теперь играли клавиши. Я бы и барабанную партию поменял, но… Катя пока не осилит, поэтому она просто отстукивала четыре четверти.

До конца песни удалось дойти не сразу. К тому же голос Саши Таранова был чуть ниже, чем у вокалиста «Землян», что-то около бас-баритона, и в некоторых местах я не дотягивал по вокалу, не хватало практики. Но в целом выходило славно, даже с таким качеством исполнения я ощущал, как в груди вновь разгорается знакомое пламя, которое мне надо выплеснуть со сцены.

Когда мы сыграли песню в четвёртый раз подряд, я понял, что начинаю от неё уставать, и выключил усилитель.

— Баста, карапузики, кончилися танцы, — произнёс я.

— Круто, круто, круто! — воскликнула Катя. — А когда следующий раз?

Я посмотрел на Варю, которая молча отключала синтезатор. Она заметила мой взгляд и пожала плечами.

— Завтра, может быть? — спросил я.

— Можно и завтра, — равнодушно произнесла Варя.

Что-то мне не нравится её настрой. Вот почему я не люблю женские коллективы. Сразу же начинаются обидки, ссоры, интриги и всё тому подобное. Хорошие и приличные девочки сразу же превращаются в шипящих змей.

Я вообще не думал, что тут будут ещё девушки, кроме Вари. Клавишница в группе — окей, вокалистка — сомнительно, но тоже окей. На всех остальных местах я видел только мальчиков, но будем работать с тем, что имеем, а имеем мы пока вот это. Нет, девушки тоже могут играть рок, но чаще всего это сугубо продюсерские проекты, хоть Nervosa, хотьThe Runaways, хоть Ранетки. Хотя… В Союзе, наверное, подобного ещё нет, и значит, мы будем первыми.

— Так, давайте сразу проясним ситуацию, — сказал я. — Конфликтов в группе я не потерплю. Не знаю, какая кошка между вами пробежала, но если вы настроены серьёзно, то вам надо помириться.

Варя скривилась, будто прожевала целый лимон, Катя насмешливо улыбнулась.

— Мы и не ссорились, — сказала Катя.

— Мне так не кажется, — сказал я.

— Саш, давай я тебе потом объясню? — попросила Варя.

— Конечно, только сначала вы помиритесь, — заявил я.

Варя вздохнула, прикрывая лицо рукой.

— Да не будет она у нас играть, — сказала Варя. — Саш, вот на что хочешь спорим. Через месяц сбежит. А то и раньше, через неделю, особенно если репетировать каждый день.

Катя вновь поднялась со стула, но я жестом попросил её не вмешиваться.

— Объясни, почему ты так считаешь, — сказал я.

— Знаю потому что, — сказала Варя.

— Это не ответ, — сказал я.

— На рисование она перестала ходить через неделю, — начала загибать пальцы Варя.

— Были причины, — вставила Катя.

— … на фигурное катание через два занятия, — продолжила Варя.

— Ага, туда с трёх лет ходить надо, чтобы хоть чего-то достичь! — возразила Катя.

— Дольше всего продержалась на шахматах, бросила аккурат перед городским первенством, через месяц занятий, — сказала Варя. — И так далее и тому подобное. И нас тоже бросит. Поэтому не вижу смысла даже начинать.

— Понимаю, — сказал я. — Кать, объяснишь?

Та, немного смущённая нападками клавишницы, нервно постукивала палочками по ободу барабана.

— Мне надоедает быстро, — призналась она. — Как Кобра мне говорила, я умная, но ленивая. Быстро схватываю, быстро наскучивает. Особенно когда прогресса нет.

Схватывала она и впрямь на лету, в конце концов, далеко не каждый, впервые сев за установку, через полчаса сможет играть с группой.

— Пу-пу-пу… — задумчиво протянул я.

— Но мне играть с вами сильно понравилось, правда! — поспешила оправдаться Екатерина. — Может, ещё сыграем что-нибудь?

— Нет, выключили уже всё, — отказал я. — Да и жрать уже охота, домой надо идти.

— Жаль, я бы ещё поиграла, — вздохнула Катя.

— Может, тебе поэтому и надоедает, что ты с головой в новое дело бросаешься? — спросил я. — Барабаны дело такое, практика необходима, но переусердствовать тоже не стоит. Да и смысла нет. Занятия три раза в неделю и занятия каждый день особо различаться в прогрессе не будут.

— Не знаю, — пожала плечами Катя.

— Ну и барабаны это дело такое. Легко начать, трудно достичь мастерства, всегда есть куда стремиться, — задумчиво произнёс я, вспоминая собственный опыт.

Если бы не травма колена, может, я бы и вовсе предпочёл их, а не гитару. Преподавать худо-бедно мог, а вот играть всерьёз мне уже здоровье не позволяло.

— Ребят, пожалуйста! Я хочу играть! — воскликнула Катя.

— Значит, будешь пока играть, — сказал я.

Варя тихонько хмыкнула.

— Но если почувствуешь, что надоедает… Не стесняйся, сразу мне говори, — попросил я.

— Хорошо… — сказала Катя.

— Но дополнительные занятия помимо репетиций тебе тоже нужны. Надо осваивать инструмент, — сказал я. — Ладно, пойдёмте уже. Времени много.

— Наконец-то, — сказала Варя.

Мы вышли в актовый зал, Варя заперла каморку на ключ.

— Надо бы и мне ключи сделать, — пробормотал я, размышляя вслух.

— Саш, у меня эти-то нелегально! — прошипела Варя.

— Я через Любочку попробую взять, — сказал я.

— Не даст, — категорично заявила она.

— Поглядим, — сказал я.

Из школы вышли втроём, возле калитки остановились. Нам с Варей нужно было в одну сторону, Кате — в другую, к заводским пятиэтажкам.

— До завтра? — спросила Катя.

— До завтра, — сказал я.

— Пока, — равнодушно бросила Варя.

Катя ушла, пощёлкивая пальцами, мы с Варей отправились знакомым маршрутом к частному сектору, я снова забрал у неё тяжёлую сумку. Не то чтоб это имело какой-то практический смысл, но моё джентльменское воспитание не позволяло, чтобы наша единственная и незаменимая клавишница тащила сумку сама.

Разговор не клеился. Обсудили какие-то пустяки, школу, слухи, прошлись немного в неловком молчании, я снова попытался завязать диалог. Варя отвечала односложно и словно бы нехотя.

— Нам, получается, осталось ещё одного гитариста… — начал я.

— Двух, — перебила Варя.

— Да, двух, если считать басиста музыкантом, — пошутил я, но Варя шутки не оценила.

Так и брела, меланхолично разглядывая желтеющие кроны тополей.

— Есть кто на примете? — спросил я.

— Нет, — ответила Варя.

Помолчали.

— Варь, если что не так — прямо скажи, — попросил я.

— Всё нормально, — ровным тоном ответила она, хотя я ощущал обратное.

Нет, я, конечно, догадывался, в чём причина. Но до последнего думал, что всё обойдётся. Все эти разборки и перипетии вгоняли меня в тоску, мне не хотелось тратить драгоценное время на расхлёбывание ещё и этих проблем, я хотел делать музыку и покорять вершины.

— Варь, — сказал я. — На самом деле у меня нет амнезии. Я прибыл из будущего.

Она посмотрела на меня как на идиота. А затем внезапно и громко рассмеялась. Я улыбнулся тоже, понимая, что сказал полнейшую глупость.

— Ладно, ладно! Я не дуюсь! — не прекращая смеяться, произнесла Варя. — Только пообещай! На мизинчике!

— Что? — не понял я.

— Катька! Эта вертихвостка! — Варя вдруг раскраснелась, как помидор. — Пообещай, что не влюбишься! Она парнями крутит, как хочет!

— Варя! — воскликнул я. — Ну что за глупости⁈

— Пообещай, — потребовала она, протягивая мне оттопыренный мизинец.

Я усмехнулся и тоже протянул ей мизинец. Прямо как в детстве. Мы зацепились мизинчиками и соединили большие пальцы в знак страшной-страшной клятвы.

— Ты пообещал, — строго сказала Варя.

— Варь, ну как я могу в неё влюбиться, ты шутишь что ли? — рассмеялся я. — Я же вообще всех люблю!

— Саша! — воскликнула Варя, и на меня тут же обрушилось несколько слабых ударов мешком со сменкой.

Надо было и сменку её забрать.

Про будущее я больше не заговаривал, удалось всё свести к шутке. Проводил до ворот, попрощался, и пошёл к родному бараку, вновь заниматься домашними хлопотами, зависать на турнике во дворе и учить Максимушку игре на гитаре. Он уже делал некоторые успехи.

На учёбу и домашние задания я всё больше и больше забивал огромный железобетонный болт. За что и поплатился.

Следующее утро началось у меня с того, что Кобра вызвала меня к доске. Это был первый урок, алгебра, и я посмел клевать носом за первой партой.

— Если вам скучно на уроке, Александр, продемонстрируйте свои знания всему классу, — холодно процедила учительница.

Демонстрировать было нечего. Пример, который Капитолина Григорьевна написала на доске, выглядел для меня китайской грамотой. Знаниями алгебры я никогда не блистал. А тут вместо цифр были вообще какие-то буквы, чисто ребус, а не математический пример.

Но к доске я всё-таки вышел. Страх толпы у меня давным-давно выветрился, а тут тем более не просто толпа, а всего лишь учебный класс.

— Ну, Таранов? Забыли, как вычисляются интегралы? — спросила Кобра.

А, вот что это за крючок.

— Честно говоря, да, — сказал я.

Класс удивлённо зашептался. Зато Кобра вдруг пришла в бешенство.

— И как вы с такими знаниями собираетесь сдавать экзамен⁈ Надеетесь на какие-то поблажки? Никаких поблажек не будет! — заорала училка. — Смотрите, как баран на новые ворота! Ноль понимания! Какая вам Бауманка? Вам следовало идти в ПТУ! В дворники!

Ну, это мне вряд ли грозит. Да и что плохого в бытии дворником? Хорошая честная работа, весь день на свежем воздухе.

— Не вижу ничего плохого в рабочей профессии, пролетариат — гегемон социалистической революции, — произнёс я.

— Вон из класса, Таранов! — взревела Кобра. — Подумайте над своим поведением!

Похоже, она ожидала совсем другого ответа. В её сладких мечтах я бы мямлил извинения, а она благосклонно позволила бы мне загладить вину каким-нибудь докладом или ещё какой работой во имя алгебры и тригонометрии, но нет.

Изгнание из класса я воспринял как поощрение, спокойно принялся собирать тетрадки. Вопросительно глянул на Варю. Она поняла без слов, положила ключ от каморки на стул, так что из класса я отправился прямо в актовый зал, а оттуда — в нашу берлогу.

Каморку мы потихоньку обживали, так что из склада всяческого хлама и ненужных вещей она превращалась в приятное и уютное место. Я занялся восстановлением зелёного «Урала», хотя, если честно, с гораздо большим удовольствием выставил бы стулья в ряд и завалился спать. Зелёной гитаре нужен был донор, и мне пришлось курочить «Тонику», куда менее побитую жизнью. Если уж выбирать между ними двумя, то «Урал» по всем показателям лучше.

Жаль, нельзя было вынести эти гитары из школы. Во всяком случае, пока что. Но паяльник и всё остальное я заблаговременно прихватил с собой из дома, так что теперь вместо алгебры спокойно ковырялся в потрохах свердловского монстра.

Электрогитар за свою жизнь я перепаял достаточно, чтобы разобраться в схеме без бутылки. Всё лишнее и ненужное я твёрдо решил из схемы исключить. Тон здесь не нужен, от него только сильнее фонит на перегрузе, фильтры частот не нужны, отдельные кнопки и крутилки на каждый звукосниматель не нужны. На моёмEclipse вообще не было ничего лишнего, один звукосниматель-хамбакер и одна крутилка громкости, всё.

Так что и этот зелёный «Урал» можно упростить. Чем я и занялся.

Прозвенел звонок, сквозь дым канифоли и припоя ко мне подошла Варя.

— Тебе Кобра двойку влепила, — сообщила она. — Думала, ты за дверью сидишь, вышла, а тебя нет.

— Да и похер, — не отрываясь от производства, сказал я.

— Саша! — пристыдила она меня.

Я закончил паять, ещё раз осмотрел все соединения. Экранировать гитару от внешних воздействий пришлось фольгой от шоколада, а большая часть кнопок и крутилок теперь несли чисто декоративную функцию. Переделать вход на «джек» так и не удалось, ввиду отсутствия этих самых «джеков», так что я оставил этот ублюдочный пятиконтактный разъём.

— Что это ты делаешь? — спросила Варя, усаживаясь на парту напротив меня.

— Гитару, — ёмко сообщил я.

— Да ладно, быть не может, — саркастично произнесла она.

— Перепаял всё к чёртовой матери, — сказал я. — Сюда уже и до меня лазили, руки бы им оборвать.

— На этой гитаре Мишка Гриценко играл, ритм, — сказала Варя.

— А на красной, стало быть, соло? — усмехнулся я.

— Ну да, — сказала Варя.

Я прикрутил зелёный пикгард к корпусу и начал натягивать струны. Бывшие в употреблении, конечно. Новые струны тут не водились.

— На НВП пойдёшь? — спросила Варя, когда прозвенел звонок ко второму уроку.

— НВП? Не, — сказал я.

— Тогда и я не пойду, — сказала она.

Натянул струны. Настраивать не стал, решил сначала проверить, и включился в усилитель. Вместо звука гитары из колонок полился сплошной фон и я спешно выключил оборудование. Просчитался, но где? Вскоре до меня дошло, и я хлопнул себя по лбу от досады. Опять забыл подцепить землю к струнодержателю. Быстренько пересобрал всё, как подобает.

— А пацаны говорили, что всё, мол, гитара мёртвая, — улыбнулась Варя, когда из колонок наконец зазвучал «Урал».

— Гриф прямой, бридж держит, остальное поправимо, — сказал я, опасливо натягивая струны.

Тянул по чуть-чуть, чтобы не порвать. Настроил в стандартный строй, в котором мы пока что играли. Предлагать пониженные строи я пока не стал. Не поймут.

— С бас-гитарой вот не знаю, что делать, — посетовал я.

— А что с ней? — удивилась Варя.

— Это не бас, это дрова, — сказал я, убирая зелёный «Урал» и извлекая из чехла многострадальный «Крунк».

Поделка армянских мастеров, если можно вообще называть их таким словом, явно знавало времена получше. Когда этот бас ещё был гордым зелёным деревом. Гриф, своей формой напоминающий теперь шуруп, бесполезно даже шлифовать, лады требовали тщательной обработки напильником, иначе первое же скольжение по грифу закончится визитом в травму и наложением швов.

— Можно его, разве что, об сцену разломать, — хохотнул я.

— Дурак что ли? — протянула Варя.

— Нет в тебе духа авантюризма, — покачал головой я.

— В тебе зато его теперь… На всех хватит, — проворчала она.

— Кстати! — вдруг вспомнил я, схватил свой портфель и начал рыться в нём. — Вот, держи!

Я протянул ей пачку тетрадных листков. Таня вчера весь вечер убила на то, чтобы сделать достаточно копий своим каллиграфическим почерком. Сам-то я писал, как курица лапой.

— Это что? — с интересом спросила Варя.

— Полистай, — сказал я.

Она нахмурилась, вчитываясь в рукописные строки.

— «Самой крутой группе седьмой школы требуются гитарист и басист, опыт выступлений, пол и возраст значения не имеют», — прочитала вслух Варя. — «Обращаться к А. Таранову, 10 класс, В. Орловой, 10 класс, или к Любови Георгиевне.»

— Надо развесить. Везде, не только у расписания. В столовой, в раздевалках спортзала, в туалете… В женском повесишь, — сказал я.

— Самой крутой группе? — хмыкнула Варя.

— У кого-то есть возражения? — усмехнулся я. — Единственная, значит, самая крутая.

— Ладно, сегодня развешаю, — сказала она. — Катьку не стал писать?

— Не стал, — сказал я. — Хотя надо бы, у неё знакомых должно быть много.

— Любочка же солистку ещё хотела, — сказала Варя.

— Да зачем она нужна? Хорошую вокалистку найти ещё сложнее, чем хорошего ударника, — сказал я. — А плохая нам зачем?

— Если хочет, пусть сама за микрофон встаёт, — хихикнула Варя.

Кончилась вторая перемена, прозвенел звонок на следующий урок, на физику. Пропускать её мы не решились, закрыли каморку и отправились в кабинет, грызть гранит науки. Там как раз проходили электричество, и, можно сказать, практическую часть я только что сделал. Зелёный «Урал» будет моим, а на красном пускай играет кто-то другой.

После уроков мы снова собрались в каморке. Катя тоже пришла, сразу же усаживаясь за установку и начиная лупасить по барабанам как раз в тот момент, когда я настраивался. Классика.

А когда я настроил свой новый зелёный «Урал», в дверь каморки постучали. Тихонько, осторожно. Словно мышка поскреблась. Повезло, что Катя в этот момент как раз затихла, да и мы с Варей тоже прекратили играть.

— Войдите! — крикнул я.

Дверь приоткрылась, и в нашу каморку заглянула юная веснушчатая пионерка.

— Можно? — спросила она.

— Заходите! — разрешила Варя, стоявшая спиной к двери.

В каморку робко протиснулась рыжеволосая незнакомая девочка. Красный галстук на шее ясно давал понять, что учится она максимум классе в седьмом. Была она тонкая, бледная, даже тощая, и копна рыжих волос на голове делала её похожей на одуванчик.

— Привет, — сказал я.

— Зд-дравствуйте, — пискнула она, явно чувствуя себя не в своей тарелке. — Я п-по объявлению.

На большой перемене мы с Варей расклеили мои рукописные листочки во всех присутственных местах. Видимо, это дало свои плоды.

— Это здорово! Я Катя, а тебя как зовут? — воскликнула со своего места барабанщица.

— Светлана, — робко представилась гостья. — Савельева, из седьмого бэ.

— Я — Саша, это Варя, очень приятно познакомиться, — сказал я. — Что умеешь?

— Я на гитаре играю! — сказала пионерка. — На электро!

Я понимающе кивнул.

— Училась где-то? — спросил я.

— В Свердловске, — сказала Света. — Мы сюда летом переехали.

Понемногу она осваивалась, начиная чувствовать себя чуть-чуть увереннее, но всё равно девочка жутко стеснялась, это было заметно по её зажатости и в целом по поведению. Не могу сказать, что хотел бы видеть её на месте гитариста в своей группе, но пока за забором очередь не выстроилась, да и вообще, как говорится, бери что дают.

— Бери тогда гитару, подключайся, — сказал я. — Вон в том чехле, в коричневом.

— Прямо так, сразу? — удивилась она.

— Конечно, — сказал я.

Света достала красный «Урал» из чехла, отыскала провод, воткнула в гитару.

— Петельку сделай через ремень, — посоветовал я. — Вдруг наступишь.

Сделала.

— А… А что играть? — тихо спросила она.

— Кать, погоди, не барабань! — попросил я. — А что знаешь?

— На электрогитаре? Я в музыкалке на скрипке… А на гитаре так, чуть-чуть, по самоучителю… — пробормотала Света.

Я сыграл несколько фраз из «Танца с саблями» Хачатуряна, Света просияла, узнав мелодию.

— Нет, это я на гитаре не сыграю, — хихикнула она.

— Аккорды, квинты знаешь? — спросил я. — Сыграй ре-минор. Только в пятой позиции.

Она явно меня не поняла. Поставила самый обычный дворовый дээм, тихонько провела пальцами по струнам. Ладно хоть сыграла чисто, без грязи, присущей неопытным гитаристам, всё-таки опыт скрипки даёт некоторые преимущества.

— Это, конечно, ре-минор, но не тот, — сказал я. — На пятом ладу возьми.

— Ой! Простите! — пискнула Света, быстренько исправляя ошибку.

Цветом лица она сравнялась со своим галстуком, однако и на пятом ладу сыграла так, что каждую ноту можно было чётко расслышать.

— Теперь давай так, ре-минор, соль-мажор… — начал я.

Света быстренько начала перебирать аккорды по моему требованию, достаточно точно и чётко исполняя мои указания. Ладно, вспоминая годы моей юности, можно сказать, что мы тогда играли даже хуже, чем она. До профессионального уровня, само собой, далеко, но дворовых любителей она легко заткнёт за пояс.

— Кать, давай ритм, — попросил я.

Барабанщица стукнула палочками четыре раза и начала играть, зачем-то каждый квадрат завершая нехитрой сбивкой по малому и томам. Каждый раз одинаковой.

— Стоп, — приказал я. — Кать, подумай, что не так.

Краем глаза я заметил победную Варину улыбку.

— Э-э-э… С ритма сбилась? — предположила Катя.

— Нет, в этом плане всё чётко, — сказал я. — Ещё мысли?

— Не знаю, — пожала плечами она.

— Сбивки, — сказал я. — Слишком часто играешь, и одни и те же. Сбивки это как соль или перец. Без них пресно, а если переборщишь…

— Поняла! — воскликнула Катя. — Как тогда сделать?

— Каждый четвёртый квадрат будет идеально, — сказал я. — Если хочешь разнообразить, лучше добавляй двойки.

— За поведение, — пошутила Варя.

— И родителей в школу, — добавил я.

Катя вдруг помрачнела, и я понял, что шутка вышла неудачной.

— Вместо одного удара в бочку делаешь два быстрых, — поспешил объяснить я. — Или вместо сбивки можно, например, два быстрых удара в малый. Показать?

— Не надо, я поняла, — сказала Катя.

— Здорово! Погнали дальше! Заново! — сказал я.

Заиграли «Траву у дома», Света сходу включилась в процесс, искоса поглядывая, какие аккорды ставит на клавишах Варя. Звучание сразу же стало гораздо богаче и объёмнее, даже при том, что играла Света без всяких эффектов, просто на чистом звуке.

Правда, доиграть получилось только до второго куплета, Катя затянула с очередной сбивкой и вылезла за пределы четырёх четвертей, из-за чего вся песня тут же развалилась.

— Вот блин! Дура безмозглая! — она зашипела, стукнула себя палочкой по лбу.

— Перестань, чего ты, — произнёс я. — Бывает.

— У меня всё должно сразу получаться! — зло крикнула она.

Варя и Света, прошедшие через музыкалку, понимающе переглянулись, заулыбались.

— С барабанами так не бывает, — усмехнулся я. — Терпение и труд. Только так.

Катя зарычала, снова повторила сбивку, на которой запнулась, дала счёт. Заиграли снова.

Честно говоря, творчество группы «Земляне» за эти несколько репетиций успело меня изрядно задолбать. Я никогда не любил гонять на репетициях одну и ту же песню, оттачивая её до идеала, я предпочитал разнообразие. Так что и нам не помешает разнообразить репертуар.

Но чем?

Вопрос хороший. Нет, я мог бы, конечно, взять свои старые песни, немного упростить музыку, переделать слова так, чтобы они прошли местную цензуру. Но это будет всё равно что кастрировать их наживую. Пусть лучше лежат в загашнике до той поры, пока не начнётся перестройка и гласность, а сейчас петь про массовые убийства, геноцид, ядерную войну и серийных убийц лучше не надо.

Лирику лучше делать в духе «солнечному миру — да, да, да, ядерному взрыву — нет, нет, нет», особенно с таким составом группы, а вот музыку… Восемьдесят третий год. Metallica выпускает дебютный альбом и выгоняет рыжего,Manowar выпускает свой второй и самый мрачный полноформатник Into Glory Ride, Iron Maiden отличились шедевральнымPiece of Mind, Accept релизнули свою визитную карточку, Balls to the Wall. Знаковый год, короче. И музыку можно делать потяжелее, похожую на них.

Вот только в СССР тем временем… Разве что «Круиз» пытается играть что-то тяжелее лёгкого арт-рока. Да и тот в следующем году по распоряжению Минкульта закроют в рамках борьбы с буржуинским хеви-металом. Чтобы юные строители коммунизма, тряся головой под тяжёлую музыку, не вытрясли оттуда всё то, что закладывала туда партия.

Значит, будем импровизировать, адаптироваться. Выживать. Главное, не напороться на карательную психиатрию и не загреметь в дурку, особенно если я и дальше буду распространяться про будущее. А то увлечение музыкой в стиле хеви-метал могут и принять за один из симптомов вялотекущей шизофрении.

Дверь в каморку открылась, к нам на огонёк заглянула Любочка, наш любимый руководитель.

— Занимаетесь? О, здравствуй, Светочка! — улыбнулась учительница.

— Здрасьте, Любовь Георгиевна, — тихо пробормотала Света.

— Саш, ключи занесёшь в учительскую потом? — спросила Любочка. — Кстати, у меня для вас отличная новость!

— Какая? — осторожно спросил я.

— На следующей неделе у нас в школе конкурс самодеятельности, в пятницу! Капитолина Григорьевна ждёт, что вы выступите! — радостно объявила она. — Одну песню сыграете, сможете?

— Ой… — пискнула Света.

Я прямо физически почувствовал, как она захотела смыться, забиться в какой-нибудь уголок, подальше отсюда. Любочка со своим объявлением немного невовремя.

— Ну только если «Траву у дома» погонять ещё, — сказал я. — Но у нас басиста нет. И бас-гитары тоже.

— Пока без басиста, это же просто школьный конкурс! — отмахнулась Любочка. — А с бас-гитарой что?

— Сломана, — сказал я.

— Не починится? Ты же вот с зелёной гитарой сделал что-то, я видела, что она тоже сломана была, — сказала Любочка.

— Нет, не починится, — покачал я головой.

— Поняла, заявку напишем, — кивнула она. — Ну или найдём где-нибудь, раз он так нужен.

— Конечно нужен! — воскликнул я. — Это же бас!

Когда бас есть, он почти незаметен. Когда его нет — это ощущается сразу же. Нет, можно, конечно, заполнять низкие частоты синтезатором, Варя так и делает, но это не то. Даже у Моррисона в его The Doors, где в составе басист отсутствовал, на студийных записях бас-гитара всё же есть.

— Но выступить придётся пока так, — сказала Любочка.

— Круто! Это же как по-настоящему! — воскликнула Катя.

— Выступим. Подготовимся и выступим. Одну песню нужно? — спросил я.

— А больше вы вряд ли успеете, — сказала Любочка. — Так, я побежала, не забудьте ключ занести!

Я посмотрел ей вслед, задумчиво почесал нос пластиковым самодельным медиатором. Не с этого я хотел начинать, но если есть возможность выйти на сцену, то ей нужно пользоваться.

— Я, наверное, пойду… — пробормотала Света, как только руководитель закрыла дверь и мы все переглянулись.

— Стоять, — приказал я.

Пионерка замерла с красным «Уралом» в руках, готовясь выдернуть провод.

— Во-первых, никогда провод из гитары не дёргай вот так, — сказал я. — Во-вторых, куда ты собралась? Ты принята в группу.

— Я… Я передумала, — тихонько сказала она.

— Свет, ну ты чего? — спросила Варя.

— Я… Мы… Я не выучу до следующей пятницы ничего… — сказала она. — Вы вон как играете здоровски, а я… Я всех подведу.

— Отставить панику, — твёрдо произнёс я. — Ты отлично играешь. Песня простецкая. Время на подготовку есть.

— Не бойся! Даже я не боюсь! Это же школьный конкурс всего лишь! — воскликнула Катя. — А я за барабаны, считай, только что села!

— Вот, отличный настрой, — усмехнулся я. — Света, от тебя потребуется только аккордами играть, всё остальное мы с Варей вытянем.

Света робко улыбнулась и повесила гитару обратно на плечо, хотя я видел, как её гложут сомнения. Оно и неудивительно, я бы тоже заробел, если бы вот-вот пришёл в группу, а мне бы объявили, что уже через неделю первое выступление.

— Значит, пока без нового репертуара, — задумчиво сказал я. — Гоняем траву, пока от зубов отскакивать не начнёт. У всех.

— Есть гонять траву! — воскликнула Катя.

Ей, в принципе, это было нужнее всего. Мне разучивать песню не требовалось, Варя тоже отлично знала свои партии. Света играет аккордами, которые разучиваются за полчаса. А вот Екатерине придётся попотеть, чтобы сыграть всю песню так, как надо мне.

Не так, как играют её «Земляне». А так, как переделал её я. Звучание стало гораздо более агрессивным и злым, чуть более быстрым, но всё так же передавало тоску звёздного странника по родным краям.

Очень не хватало второго бас-барабана, с ним эта песня звучала бы наиболее близко к тому, что я представлял себе в мыслях, но раздобыть ещё одну бочку — тоже задача нетривиальная. И даже более сложная, чем раздобыть нормальную бас-гитару.

Впрочем, Катя и с одной бочкой пока управлялась не слишком ловко. Прогресс был, причём заметный, но даже для любительского уровня этого пока не хватало. Я учил её не просто играть ритм и держать темп, а обыгрывать партии других музыкантов, а это не так-то просто, как кажется на первый взгляд.

И мы начали готовиться.

Подготовка к концерту — это всегда большая ответственность. Подготовка к первому концерту — вдвойне.

— Всё, голоса нет, — просипел я, когда мы в очередной раз отыграли концовку.

За окном уже понемногу начинало темнеть, мы убили весь день на репетицию. Зато окончательно определились с партиями и тем, как что должно звучать. Даже перерывов почти не делали, только один раз, когда все окончательно проголодались, отправили Свету за кефиром и выпечкой в ближайшую булочную, скинувшись из карманных денег.

— Я тоже… Всё… — выдохнула Катя, взмокшая от пота.

Тут ей тоже приходилось труднее всех, игра на барабанах это почти как кардиотренировка. Но ей, судя по всему, пока было интересно, и бросать она, вроде как, не собиралась.

— И правда, поздно уже, — произнесла Варя. — Давайте собираться.

Всей бандой вывалились из каморки, из актового зала. Мне ещё нужно было донести ключ в учительскую, Любочке, но её на месте не оказалось. Ушла домой, позабыв про наше существование, и я её прекрасно понимал.

Значит, ключ пока поживёт у меня, как раз будет возможность забежать в универсам и сделать там копию.

— Ребят, а ведь нам название надо! Чтобы нас на концерте объявили! — сказала вдруг Света, когда мы вышли на территорию школьного двора.

— И правда, — сказала Варя. — Без названия нельзя.

— «Незабудки»! — воскликнула Катя.

— Кать, ну какие ещё незабудки, ты шутишь, что ли, — рассмеялся я.

— Может, «Голубое небо»? — мечтательно протянула Света, глядя на ясное, без единого облачка, сентябрьское небо.

Я скорее соглашусь петь про голубую луну, чем играть в ансамбле с таким названием. Чувствую, насчёт названия у нас скоро начнутся форменные баталии.

— Нет, — отрезал я.

— Критикуешь — предлагай, — ехидно произнесла Варя. — Света права, нас без названия даже на сцену не выпустят.

— Название должно соответствовать музыке, — сказал я. — Чтобы слушателей не обманывать. Музыка у нас достаточно… Жёсткая.

— А мне нравится наша музыка, и ничего она не жёсткая… Задорная, боевая, это да, — сказала Катя.

— Мне тоже наша музыка нравится, — призналась Варя. — Так никто в городе не играет.

— Наверное, даже в стране так никто не играет, — тихо буркнул я.

— Да ну, скажешь тоже! Страна у нас вон какая большая! — возразила Катя.

Переубеждать её я не собирался.

— Проблема ещё в том, что наше название должны одобрить, во-первых, Любочка, — загибая пальцы, сказал я. — Во-вторых, Кобра. В-третьих, наверняка ещё кто-нибудь выше найдётся.

— Любочка нормально, а вот Кобра это да… — протянула Варя.

— Надо подумать, в общем, — сказал я. — Завтра жду от всех по одному варианту названия. Или больше, если придумается.

— Есть по варианту названия, товарищ командир! — бодро откликнулась Катя.

Я усмехнулся.

— Вольно, боец, — сказал я. — Всё, расходимся тогда, до завтра.

— Пока-пока! — воскликнула Катя, бодро зашагав в сторону пятиэтажек.

Энергии у неё было не занимать, в самый раз для барабанщика.

Мы остались втроём. Света пошла с нами, намереваясь пройти с нами часть пути и потом свернуть в сторону КПД.

— А вы классные, — сказала вдруг она. — В Свердловске у меня таких… Знакомых… Не было.

— Друзей, Света, — поправил я. — Мы же друзья? Всё-таки, одно дело делаем, в одной группе играем.

Она застенчиво улыбнулась.

— Давно вы переехали? — спросила Варя.

Как ни странно, к ней Варя никакой враждебности не показывала. То ли не считала за соперницу, то ли просто Света производила впечатление абсолютно беззащитного и беспомощного ребёнка, которого надо опекать.

— Летом, — сказала Катя. — Папа на повышение пошёл, сюда, в Чернавск.

Странные, конечно, тут повышения, обычно всё происходит с точностью до наоборот. Из глухой провинции в крупный город. А тут из города в глухомань.

— А с ребятами в классе у тебя как? — спросила Варя.

— Никак, — пожала плечами Света. — У всех свои компании.

Да, с её мягким характером быть новенькой в классе… Так себе удовольствие. И пусть даже её никто не обижает и не травит, но для того, чтобы существовать самой по себе, нужна немалая сила духа. Как у Вари, например. А Варя, похоже, увидела родственную душу.

— Значит, ты и Чернавск не знаешь совсем, — сказала Варя. — Саш, покажем ей?

— Ну не сегодня же, — сказал я.

— На выходных! Если кто-то опять на картошку не укатит, — подколола она меня.

— Покажем, — сказал я.

— Пойдёшь с нами в субботу гулять? — позвала Варя.

Света просияла.

— Если можно… — пробормотала она.

Я потрепал её по рыжим волосам. Кажется, всё складывается замечательно.

А если в одном месте всё хорошо, жизнь обязательно ударит исподтишка совсем с другой стороны. Оттуда, откуда не ждёшь.

Дома меня с порога встретили скандалом. Так, что мне сразу же захотелось развернуться и уйти.

— Явился, не запылился! — вместо приветствия сказала мать. — Где шлялся опять? Дома воды нет, дров надо принести! Кто это будет делать? Девки? У них своих забот полон рот!

Я молча схватил флягу и выскочил из квартиры, даже не дослушав её тираду до конца. Меня удивляло, как вообще она живёт с таким тяжёлым характером. Ей не нравилось ничего, она умела выражать только негативные эмоции. Токсичный человек, как выразились бы в моём времени. Создающий токсичную атмосферу вокруг себя. Один только Максимушка был её отрадой, но я подозревал, что в какой-то миг и это пройдёт.

Даже воду из колонки я набирал нарочито медленно, неторопливо, понимая, что мне всё равно придётся возвращаться в этот барак, и максимально оттягивая момент возвращения. Мелькнула даже шальная мыслишка собраться и умотать обратно в школу, переночевать на стульях в каморке, но я её отбросил. Школа закрыта, туда не пробраться. Напрашиваться в гости к Варе… Тоже нет, пусть даже меня там напоят чаем и угостят вкусняшками, ночевать я у них не останусь.

Так что, скрипнув зубами, я всё же побрёл домой.

— Дневник давай, — потребовала мать, едва я водрузил тяжёлую флягу на её законное место.

Я чувствовал, как вспыхивает в груди ярость, гасить которую удавалось лишь чудовищным усилием воли. Разумом я понимал, что спорить нельзя. Передо мной энергетический вампир, который питается чужими эмоциями. И кормить его не стоит. Аппетит к этому вампиру приходит во время еды.

— Двойка⁈ По алгебре⁈ — выдохнула мать, пролистывая дневник. — Саша, ёб твою мать!

Спокойствие, только спокойствие. Я мысленно отгородился непроницаемой кирпичной стеной.

— Паразит такой! Скотина! Болван пустоголовый! Весь в отца, выродок! — кричала она, отшвырнув мой дневник куда-то в угол.

Моё каменное спокойствие бесило её ещё больше.

— У тебя всю жизнь одни пятёрки были, что случилось? А, скажи-ка⁈ Скажи на милость! Капитолина Григорьевна тебя только хвалила, а тут что? — допытывалась она.

Из дверей комнаты осторожно выглянули девочки, словно бы пытаясь вызнать, попадёт им сегодня за компанию, или нет. Максимка тоже стоял в дверях, засунув палец в рот. Отличную модель поведения детям демонстрируете, матушка.

— Это всё гитара твоя! Ишь, удумал! Музыкант выискался! Думаешь, девки за тобой табунами скакать начнут? — переключилась мать. — Никакой гитары теперь, понял⁈ Пока двойку эту не исправишь! А до конца недели не исправишь — разобью эту твою гитару к чёртовой бабушке, сам будешь с соседом рассчитываться!

— Гитару не трожь, — процедил я.

Сумела-таки зацепить.

— Чего-о-о⁈ Зубы он мне тут уставляет! Указывать он мне вздумал! Ишь какой выискался! — вскинулась мать. — Никакой гитары, я сказала! Хочешь, в ноги Капитолине Григорьевне кланяйся, но двойку чтоб исправил! Или мне опять на родительском собрании краснеть⁈

Нет, с одной стороны, и её можно понять. Как умеет, так и пытается донести до ребёнка важность образования. Но методы… Методы её никуда не годились.

— Значит, я пошёл уроки делать. Дай пройти, — буркнул я, признавая поражение.

Ботать интегралы. Да я их в жизни не видел, не то чтоб решать. Но придётся теперь освоить. Даже не столько ради отношений с матерью. Отношения с Капитолиной Григорьевной тоже портить не стоит, ведь она, кроме того, что учитель алгебры, так ещё и завуч по воспитательной работе, и вся школьная самодеятельность так или иначе проходит через неё.

— Ешь садись! Голодный небось, весь день где-то скачешь! — рыкнула мать.

Вот с этим я спорить не мог, брюхо урчало уже давно. Сел за стол, мрачно глядя, как мать открывает кастрюлю, завёрнутую в полотенце, чтобы держалось тепло, как наливает жиденький суп в глубокую тарелку с голубой каёмкой. Больше всего в супе плавало картошки и капусты.

— Ешь, — буркнула мать. — Первое тоже кушать надо! А то небось всухомятку всё целый день!

Я молча взялся за ложку. Ел абсолютно без удовольствия, чисто механически, не чувствуя вкуса. Думы мои были о другом. Мрачные и тягостные.

Баланс между учёбой и творчеством однозначно сместился в сторону творчества, это однозначно важнее, чем интегралы, но совсем класть болт на учёбу не получится. Выпускной класс, экзамены, и всё такое. Не поймут-с. Даже если я вообще не собираюсь дальше получать образование.

Покончив с тарелкой щей, я отправился делать уроки, несмотря на то, что было уже поздно. Жёлтая лампочка в абажуре портила зрение, но я всё равно сел за стол и раскрыл учебник. Сёстры поглядывали на меня с сожалением. Им, видимо, тоже влетало за двойки.

Содержимое учебника казалось для меня китайской грамотой, смотрю в книгу — вижу фигу, понимал я только отдельные слова и предлоги. О том, чтобы вникнуть в примеры, даже и речи не шло. А ведь это ещё и советская школьная программа, гораздо сложнее тех, что пришли потом ей на смену.

Учебник я захлопнул и бросил в сумку, понимая, что просто трачу время впустую. Тоскливо поглядел на гитару, лежащую на шкафу. Полчаса занятий с Максимкой перед сном уже вошли в наш обычный распорядок дня, а без них теперь я даже не знал, чем себя занять.

Следующим утром я наспех собрался, сделал зарядку, закинул в себя бутерброд с маслом и сахаром, хлебнул чаю и побежал в школу чуть раньше. Сегодняшний маршрут несколько отличался от обычного. Пришлось сделать небольшой крюк до Вариного дома, и я успел как раз вовремя, аккурат в тот момент, когда она вышла из ворот.

— О, привет! — воскликнула она, уже без лишних слов и возражений сгружая мне тяжёлую сумку.

— Варя, у нас проблема, — произнёс я.

— У нас? — Варя нахмурилась.

— У меня, — исправился я. — Ты с алгеброй как, дружишь?

Варя задумчиво почесала кончик носа.

— Обычно у тебя списывала, — сказала она. — Забыл?

— Забыл, — сказал я. — Вообще всё из головы вылетело, ноль без дырочки.

— М-да, — протянула она.

— И мне теперь надо до конца недели врубиться в интегралы, — сказал я. — Иначе пиз…

— Саша, у нас же концерт! — перебила она меня.

— Знаю! — огрызнулся я. — Я и говорю, у нас проблема!

— О-ох… — вздохнула она.

— За концерт не переживай, я эту траву у дома отыграю, хоть ночью пьяного меня разбуди, — сказал я. — А вот с алгеброй сложнее.

— Ты-то отыграешь, а репетировать как без тебя? — всплеснула она руками.

— Мне надо хотя бы на тройку вытянуть, — сказал я. — Даже пусть с минусом. А репетиции я пропускать не собирался. Репетировать вообще, по-хорошему, надо только Кате и Свете. Мы с тобой и так сыграем.

— Может, с Коброй поговорить… — пробормотала Варя.

— Капитолина Григорьевна, поставьте тройку, я память потерял? — сварливо произнёс я.

— Ну… Да, — сказала Варя.

— Не думаю, что сработает, — покачал головой я.

Мы подошли к школьному двору, продемонстрировали сменку дежурной пятиклашке.

— Ну а что делать тогда? — спросила Варя, пока мы шли к коридору.

— Не знаю, — сказал я. — Может, кто согласится меня подтянуть по этим интегралам сра…

— Давай попробую, — вздохнула Варя, перебивая меня. — Я не то чтоб хорошо их знаю, но на тройку вытяну.

— Варя, ты просто чудо! — воскликнул я. — Только когда? На репетиции?

— Там Катька будет в барабаны стучать, мешать будет, — покачала головой Варя.

От простого комплимента её щёки покрылись румянцем, она засмущалась.

— У меня дома негде, сёстры покоя не дадут, у них своей домашки выше крыши, — сказал я.

— Тогда ко мне, — пожала плечами Варя. — Бабушка, думаю, не будет против.

— Договорились! — произнёс я.

Это здорово упрощало задачу. Сам я алгебру ни за что не осилю, просить помощи или поблажек у Кобры — себе дороже. Искать математика среди других одноклассников — раскрыть инкогнито, которое и так под угрозой.

На большой перемене я наконец отдал Любочке ключ от каморки, копия которого теперь лежала у меня во внутреннем кармане пиджака. Эту копию я собирался вручить Кате, которую обнаружил за школой в компании курящих сверстниц, которые тут же начали кидать в меня заинтересованные взгляды.

— Девочки, подождите, я сейчас! — воскликнула Катя, выкидывая окурок и направляясь ко мне.

— Привет, — сказал я.

— Привет, — улыбнулась она, тряхнув чёрным каре. — Искал меня?

— Ага, — сказал я, торжественно вручая ей ключ от каморки. — Сегодня репетируете со Светой вдвоём.

Катя удивлённо вскинула брови.

— А вы куда? Почему вдвоём? А подключать как? — вопросы посыпались один за другим.

— Проблемы с учёбой, — мрачно сказал я. — Кобра…

— А, понимаю! — усмехнулась Катя.

Её подружки перешёптывались и хихикали, искоса поглядывая на нас. Видимо, приняли меня за очередного Катиного ухажёра.

— Ключ нелегальный, смекаешь? — спросил я.

— Конечно! — сказала она. — Только я и Света, никого больше не будет.

— Отлично. Пойдём, покажу, как там всё включается, — предложил я.

Она махнула подружкам рукой, и мы вдвоём отправились к актовому залу. За спиной начали шептаться и хихикать в два раза интенсивнее.

Каморку она открыла сама, без моих подсказок, прошла внутрь, включила свет.

— Ну, показывай, что куда совать… — двусмысленно хихикнула Катя.

— Только если ты готова… — промурлыкал я.

Катины щёки вспыхнули, я рассмеялся. Неспортивно, конечно, флиртовать со школьницами, имея фору в сорок лет опыта, но Катя сама напросилась. Дальше этого, само собой, заходить я не собирался, и тут же принялся разъяснять барабанщице принципы коммутации оборудования.

Она тут же поняла, что к чему. Соображала Катя очень быстро, с первого раза ухватив суть, так что управились до конца перемены.

— Вари тоже не будет сегодня? — прикусив губу, спросила Катя перед тем, как уйти.

— Не будет, — сказал я.

Катя расплылась в ехидной улыбке, но ничего не сказала. Прозвенел звонок на урок, мы распрощались и разошлись в разные стороны. Почему-то мне казалось, что репетиция у них и без нас получится продуктивной и полезной.

А на сегодняшней алгебре я спросил у Капитолины Григорьевны, как мне можно будет исправить оценку.

— Что, всё-таки надумали учиться, Таранов? — фыркнула она. — Взялись за ум… Ну-ну…

Заданиями она меня нагрузила так, что голова затрещала от одного только перечисления.

— На следующем уроке прорешаете у доски, Таранов! — потребовала она. — И не думайте, что сможете схитрить!

И в мыслях не было.

Все уроки я отсидел от звонка до звонка, и мы вместе с Варей вышли в холл. Я вновь ощущал затылком чужие взгляды и слышал шепотки, затихающие, как только обратишь на них внимание. Одноклассники и одноклассницы, покидая школу крепко сбитыми компашками, поглядывали на нас с Варей искоса.

— И чего они пялятся… — пробормотала Варя, тоже заметившая взгляды.

— Не обращай внимания, — посоветовал я, хотя мне и самому это не нравилось.

Школу мы покинули вместе.

— Название так и не выбрали, — вспомнила вдруг Варя.

— Завтра, — сказал я. — А что, есть какие-нибудь варианты?

— Завтра и узнаешь, — игриво сказала она.

Мы дошли до частного сектора, повернули на улицу Зои Космодемьянской. В этот раз, к счастью, Варя не просила меня остановиться в конце улицы. Подошли к палисаднику, я по-джентльменски пропустил её вперёд.

— Бабушка! — громко крикнула Варя прямо из сеней. — Я пришла! С Сашей! Нам алгебру поделать надо!

Само собой, надо ведь предупредить.

Елизавета Константиновна вышла нас встретить, как всегда, с ровной спиной и строгим взглядом.

— Здравствуйте, Саша, — кивнула она, что я расценил как жест наивысшей благосклонности. — Чаю?

— Здравствуйте, Елизавета Константиновна, — учтиво произнёс я. — Наверное, нет, мы лучше сразу за уроки. Может быть, попозже.

— Помогаете Варваре с алгеброй? Похвально, — улыбнулась она.

Разубеждать её и говорить, что всё происходит с точностью до наоборот, мы не стали.

— Проходите лучше в комнату. Варя, поухаживай за гостем, — сказала бабушка. — Я в сад.

Мы прошли за занавеску из бисера, оказываясь в единственной комнате. Единственной, но просторной и уютной. На подоконнике цвела герань, на стенах висели чёрно-белые фотопортреты в рамках, некоторые с траурными лентами, в углу стояло старое пианино. На дверце лакированного шифоньера висел женский пиджак, увешанный медалями и орденами. Не юбилейными, боевыми.

— Это бабушкин, — проследив за направлением моего взгляда, сказала Варя. — Майор медслужбы.

— Уважаемо… — пробормотал я.

Варя принесла с кухни ещё один стул и мы уселись за её рабочий стол, толкаясь локтями, раскрыли учебник. Вдвоём за одним столом было тесновато, но мы не жаловались.

— Мы с тобой как Шурик и Лидочка, — пошутил я, вспоминая новеллу Гайдая.

Варя тихонько хихикнула.

— Может, всё-таки чаю? — спросила она, тоскливо глядя на страницы учебника, сплошь заполненные формулами и примерами.

— Ладно, умеешь ты уговаривать, — сказал я.

Она упорхнула на кухню, а я остался за столом, разглядывать комнату в ожидании чая. Жили они с бабушкой вдвоём, это было видно по интерьеру, мужских вещей тут не было и в помине. Одна из фотографий на стене была свадебной, счастливая невеста, до одури похожая на Варю, держала за локоть высокого статного красавца. Уголок фотографии обрамляла чёрная лента.

Засвистел чайник, Варя вскоре вернулась с двумя чашками, затем принесла тарелку с домашними плюшками.

— Сахар? — спросила она.

— Не, спасибо, — сказал я.

— Точно, забыла, — улыбнулась она. — Ты без сахара пьёшь.

Чёрный чай изумительно пах настоящим чаем, а не грузинским веником, которым подметали полы цеха, и добавлять в него сахар или молоко — только портить. А вот закусить плюшкой я был совсем не прочь.

— Хоть убей, не понимаю я эти закорючки, — сказал я, задумчиво глядя в учебник.

— Сейчас разберёмся, я покажу, — сказала Варя.

Не слишком уверенно, впрочем. Перерыв на чай оказался весьма кстати, но как время не тяни, а интегралы сами себя решат.

— Вот, смотри, функция… — начала объяснять Варя, склонившись над учебником.

Я придвинулся поближе. Наши лица оказались так близко друг к другу, что я почувствовал, как прядь её волос касается моей щеки. Она вдруг замолкла.

— Производная функции… — хрипло прошептала она.

Её горячее дыхание приятно щекотало кожу. Мы впервые находились на таком расстоянии, гораздо ближе, чем пионерское. Я покосился на неё. Варя опустила ресницы, красные, будто искусанные, губы оказались чуть приоткрыты, словно для поцелуя. Я чуть повернулся, осторожно, чтобы не спугнуть, коснулся лбом её лба, Варя немного подалась вперёд.

— Варвара! Будь добра, подойди на минутку! — раздался зычный крик со двора, и вся магия момента вмиг улетучилась.

Варя подскочила, будто ужаленная, почему-то одёргивая юбку, красная, как спелый помидор.

— Я сейчас, бабушка зовёт! — торопливо пробормотала она, пулей выбегая из комнаты.

А то я сам не понял. Вот же… Елизавета Константиновна. Как невовремя вам помощь понадобилась.

Я откинулся на спинку стула, похрустел суставами, вздохнул, отхлебнул чаю. Интегралы-интегралы. Поднялся, подошёл к пианино. «Шредер», дореволюционное, раритетное. Антиквариат. Осторожно откинул крышку, сыграл четыре знаменитых ноты грустного тромбона, символизирующие провал.

Масштаб провала, конечно, не эпический, но настроение попортилось изрядно. Ладно, значит, в учёбе повезёт. Я вернулся на место, к учебнику.

Варя вернулась в комнату, почему-то со следами опилок на рукавах, неловко улыбнулась, словно извиняясь за случившееся, села за стол, на этот раз неестественно прямо держа спину и сложив руки на коленях. Как будто швабру проглотила.

— Интегралы, — сказала она.

— Интегралы… — вздохнул я.

— Садитесь, Таранов. Хорошо, — объявила Кобра. — До отлично чуть-чуть не дотянули!

Я с облегчением выдохнул, пропотев у доски добрых двадцать минут. Кобра устроила показательную экзекуцию, но я с честью выдержал все удары, щёлкая её примеры один за другим. Я даже и на четвёрку-то не рассчитывал, максимум на трояк.

— Молодчина, — шепнула Варя, победно улыбаясь.

В конце концов, это в большей степени её заслуга, а не моя.

— Спасибо, — шепнул я. — С меня причитается.

Теперь можно со спокойной душой вновь заниматься музыкой. По крайней мере, пока.

Это был последний, четвёртый урок. Суббота у нас была не так сильно загружена, как все остальные дни, и в этот раз выходные полностью принадлежали мне. Никакой деревни, работы, внезапных поездок или ещё каких форс-мажоров, меня наконец-то ждал заслуженный отдых.

Ещё и погода внезапно расщедрилась на стабильные плюс восемнадцать градусов, не холодно и не жарко, в самый раз для отдыха на свежем воздухе.

Сегодняшнюю репетицию я отменил. У нас теперь была ещё почти целая неделя до выступления, вполне достаточно, чтобы подготовить одну песню, и сразу после уроков мы отправились гулять по Чернавску. Как и договаривались со Светой, показать ей город. Катя тоже присоединилась к нам, так что гулять отправились полным составом. Заодно решим насчёт названия.

— Вепри суицида, — в шутку предложил я, вспомнив знаменитое фото советских рокеров.

— Саш, ты дурак? — фыркнула Варя.

— Да шучу просто, — хохотнул я.

Кроме меня, шутки никто не понял, но мне было плевать. Мы шли по широкому тротуару в сторону центра города, чуть отклонившись от наших привычных маршрутов. Света глядела по сторонам, разглядывая дореволюционные торговые ряды, трёхэтажные сталинки и шедевры советской типовой архитектуры в стиле конструктивизма.

— Я предлагаю тогда назваться «Заря», — сказала Катя. — Раз кое-кто не хочет «Незабудки»…

— Зарин, зоман и фосген, — проворчал я.

Выбор названия — самое сложное для новой группы. Надо, чтобы оно устроило всех, а это не так-то просто, особенно в нашем случае. Надо, чтобы его ещё и цензура пропустила, то есть, какой-нибудь «Мучитель» не прокатит от слова совсем. У меня, честно говоря, приличных вариантов не было, хотя я думал над названием, начиная с того момента, как проснулся в больнице.

— Может, что-то с Чернавском связанное? — предложила Света.

Мы как раз проходили мимо здания обкома, бывшей купеческой усадьбы. По асфальтированной дороге прокатила чёрная «Волга», и мы проводили автомобиль взглядами.

— Чёрное… Что-то там? — хмыкнул я.

Сомнительно, но в принципе потянет. Есть, конечно, вернее, будут Чёрный Кофе и Чёрный Обелиск, да и многие другие, но сейчас, в восемьдесят третьем, это ещё не звучит избито и пошло.

— Мрачно… — буркнула Катя.

— Любочка, может, и пропустит что-то чёрное, а Кобра точно не разрешит, — сказала Варя.

— Красное? — предложил я, зацепившись взглядом за Светин галстук.

— Солнышко, — сказала Катя.

— Красный Рассвет, — хмыкнул я, вспоминая хреновенький клюквенный фильм про Третью Мировую войну.

— Звучит, как название колхоза, — посмеялась Варя.

— Колхоза-миллионера! — воскликнул я.

Мы все засмеялись.

— О, кафе-мороженое! Пойдёмте, зайдём, — предложил я.

Сто лет таких не видел. Все они куда-то подевались в девяностых, вместе с автоматами по продаже газировки. Ладно хоть жёлтые бочки с квасом остались и прожили ещё очень долго.

Я придержал тяжёлую дверь, пропуская девчонок вперёд, зашёл последним. Интерьер казался одновременно и знакомым, и чем-то новым, вызывая странное ощущение дежа вю. Скорее всего, я в этом кафе бывал, и это воспоминания из детства.

Варя заказала шарик белого пломбира и сироп, Катя взяла клубничное, Света — крем-брюле. Я предпочёл шоколадное. Народа в кафе было изрядно, и пионеров, и взрослых, субботний погожий день многих заставил выйти из дома. Нам, однако, повезло, компания студентов местного педа как раз освободила столик, который мы тут же оккупировали.

— Красное тоже могут не пропустить, — сказала Катя, возвращаясь к прежнему обсуждению.

— Какие у нас в городе вообще коллективы есть? Может, от этого попробовать плясать, — сказал я.

— Так сразу и не упомнишь… — разделывая ложкой шарик мороженого, чтобы побыстрее растаял, протянула Варя. — «Яхонты»… «Песня сердца», «Персона»…

— «Икарус», — подсказала Катя.

— Ага… — кивнула Варя. — «Окно» ещё… «Динамик»…

— Понятно, максимально нейтральные названия, — вздохнул я. — Серые, блёклые. Ни о чём.

— Зря ты так, Саш, — пожурила меня Варя.

— Ну как можно вообще по названию понять, какую музыку играет, например, «Окно»? — всплеснул я руками, едва не опрокинув свою вазочку с мороженым. — Да никак!

— Ну… Обычную музыку… — сказала Катя. — Которую все играют.

— И зачем оно надо? — хмыкнул я. — Выделяться группа должна, хоть чем-нибудь. Чтобы люди шли не просто музыку послушать, а именно нашу. Пугачёву идут послушать не потому, что она обычные песни поёт…

— Сравнил тоже! Пугачёва! — фыркнула Катя. — Где она, и где мы⁈

— Не хочешь Пугачёву, «Землян» тех же возьми, — сказал я.

Сравнение с Пугачёвой, этой ядовитой гарпией советской и российской эстрады, мне и самому не нравилось.

— Не доросли мы ещё, — сказала Варя.

— Но дорастём же! Значит, и название надо сразу яркое, броское, отражающее суть! — с жаром произнёс я.

Девочки понуро опустили головы, ковыряя своё мороженое.

— Короче… Называемся пока «Чёрная Заря», если не пропустят, переделаем, — волевым решением постановил я.

— Мне не нравится, — покачала головой Света.

— Мне тоже, — заявила Катя.

Варя молча кивнула, соглашаясь с остальными девочками.

Я вспомнил свои прежние группы. Там тоже баталии за название могли тянуться неделями и месяцами. Могли даже принять решение, определиться, твёрдо и чётко. А на следующий день выбранное название резко переставало нравиться абсолютно всем. У нас, к сожалению, недель и месяцев на придумывание себе имени не было. Выступление уже в пятницу.

— Может, «Мечта»? — задумчиво протянула Света.

— Такие уже есть, — вздохнула Варя. — В Туркамыше, в соседнем районе.

— Жаль, — расстроилась пионерка.

— «Фотоплёнка», — произнесла Катя.

Ладно, вот это уже неплохо. Но тоже не то.

— «Вернисаж»? — спросила Варя.

— Такие есть, — сказал я.

Полной уверенности не было, но почему-то мне так казалось.

— Да? Ну ладно, — сказала Варя.

— «Чёрный террор», — хмыкнул я.

В битве за Армагеддон.

— Саша! — в один голос воскликнули все трое.

— Да шучу я… — махнул я рукой, поднимаясь из-за столика.

Забрал пустую посуду, утащил к специальному окошку, вернулся.

— Боевая дружина советской молодёжи, — заявил я. — Сокращённо — БДСМ.

— Звучит неплохо. Мне нравится, — задумчиво протянула Варя.

— Я пошутил, — сказал я, чудом сдерживаясь, чтобы не заржать во весь голос.

— Нет, а правда же! Мне тоже нравится! — поддержала Катя.

— «Последний дождь», — мечтательно протянула Света. — Или «Семь счастливых нот»…

Я прямо-таки почувствовал приторную слащавость, вязнущую в зубах.

— Нет! — в один голос отрезали Варя и Катя.

— Гости из будущего, — предложила Варя, почему-то стрельнув в меня глазками.

Если бы не поп-группа, которая возьмёт это название лет через пятнадцать, я, может, его бы даже рассмотрел.

— Нет, категорически, — сказал я.

— Тогда предлагай альтернативу! — фыркнула Варя.

— Может, «Альтернатива»? — предложила Света.

Помолчали, подумали. Сомнительно, но окей.

— Если других вариантов нет, то это неплохо, — сказал я. — Показывает, что мы играем не так, как остальные.

— Наверное, да, — кивнула Катя.

Я окинул интерьер кафе задумчивым взглядом, поглядел на лампочку над головой, почесал в затылке.

— «Высокое напряжение», — сказал я.

— Не влезай, убьёт, — хихикнула Катя.

Главное, молнии и черепа в оформлении не использовать, во избежание ассоциаций с другими электриками, в чёрной форме от Хьюго Босса.

— Тоже ничего, — сказала Света.

— Да, можно, — сказала Варя. — И Кобра, скорее всего, возражать не будет.

— Ура! — выдохнул я. — Хотя бы название есть…

Уже что-то.

Мы вышли из кафе-мороженого, на разный лад мусоля новое название и все связанные с ним ассоциации. Не сказать, что оно было идеальным, но оно было неплохим. Да и музыку нашу, можно сказать, отражало. В сравнении с тем, что играют другие ансамбли, мы играем быстрее, выше, сильнее. Под высоким напряжением.

Прогулялись ещё немного по центру Чернавска, показывая Светлане местные достопримечательности, памятник Ильичу в кепке, городской парк культуры и отдыха и Центральный Дворец Культуры, построенный в стиле неоклассицизма и напоминающий издалека какой-то древнегреческий храм с его колоннами и треугольным фронтоном.

— Вот бы там выступить… — мечтательно протянула Катя.

— Я выступала, ничего особенного, — сказала Варя.

Мы удивлённо покосились на неё. Та немного засмущалась.

— Конкурс был городской… — объяснила она.

— И мы тоже обязательно выступим, — заявил я.

Когда время начало близиться к вечеру, было принято решение расходиться по домам, хотя я видел, что все хотят гулять дальше. И мне тоже хотелось. В компании девчат время летело стрелой, постоянно звучал звонкий смех. Словно мы все забывали о собственных заботах и проблемах.

Проводили Катю до дома, до пятиэтажки-хрущобы на Карла Либкнехта, в которых жили работяги, проводили Свету до её новостройки в КПД, прошлись с Варей вдвоём до её дома. В гости я не напрашивался, да и она меня несколько смущалась, так что я с ней тепло попрощался и отправился к своему бараку. Настроение всё равно было хорошим.

А с понедельника начались полноценные ежедневные репетиции. Мне хотелось, чтобы всё было идеально. Я прекрасно понимал, что идеально не бывает, особенно на первом выступлении, но как известно, во время выступления уровень подготовки падает до минимального. Вот его и надо было повышать. За четыре репетиции.

В принципе, для свежесобранной группы звучало уже неплохо. Делаем скидку на возраст, откровенно херовый аппарат и отсутствие баса, но звучание всё равно было на уровне крепко сбитого ансамбля. Успели сыграться за эти дни, подстроиться друг под дружку.

Катя теперь не просто отстукивала ритм, но и подчёркивала мелодию сбивками, не всегда одними и теми же, но это частая проблема начинающих барабанщиков. Мало кто может взять и сыграть песню нота в ноту, большинство просто полагается на чувство ритма и импровизацию.

Света выучила все аккорды, теперь даже не подглядывая на клавиши, Варя вообще не парилась, после классики и концертов для фортепиано одна песенка для неё была на раз плюнуть.

Я определился наконец с гитарным соло, разве что пришлось его немного продлить. Наше исполнение кардинально отличалось от того, как исполняли «Земляне», но народу должно понравиться. Во всяком случае, нам нравилось, да и Любочка, нагрянувшая на генеральную репетицию, в четверг, оценила наши старания.

— Молодцы, ребята! Молодцы! — захлопала она в ладоши, когда мы с Катей доиграли концовку, а Варя наконец отпустила зажатый аккорд.

— Спасибо, Любовь Георгиевна, — заулыбалась Света.

— Завтра надо так же хорошо сыграть, — сказала Любочка. — Вы выступаете в середине, после Вовы Комарова.

— Петь будет опять? — спросила Катя.

Любочка пожала плечами, мол, наверное.

— А кто в зале будет, все классы? — спросила Света, заливаясь румянцем.

— Да. Может, из родителей кто-то придёт, — сказала Любочка. — Хотя это вряд ли, на работе же все. Пятница, день.

— У меня бабушка придёт, — сказала Варя.

Своей я даже говорить ничего не стал, прекрасно представляя её реакцию. Поджатые губы, фырканье, мол, ерунда какая, лучше бы чем полезным занялись. Таня и Лиза, кажется, тоже выступали на этом концерте школьной самодеятельности, то ли в составе хора, то ли с какими-то народными танцами.

— Мои не придут, — сказала Катя.

Света промолчала, нервно покусывая губы.

— А кто концерт вести будет? — спросил я.

Не то, чтоб это было для меня важно, но лучше бы знать ведущих. Мало ли что.

— Кристина Полянская будет, — сообщила Любочка.

— Это которая на актрису поступать собирается? — спросила Катя.

— Ага, — фыркнула Варя.

Как по мне, для актрисы Полянская чересчур смазливая и гордая. В своём времени я бы скорее увидел такую на чёрном диване, а не на большом экране.

— А по времени регламент есть? — спросил я.

Хотелось уточнить вообще все моменты, хоть я и понимал, что Любочка осведомлена ненамного лучше меня.

— Да ну просто выйдете, подключитесь, сыграете, — пожала плечами она. — Капитолина Григорьевна знает, что вы будете «Траву у дома» играть, Кристина так и объявит.

— Хорошо, — кивнул я. — Давайте ещё порепетируем.

Катя дала счёт, привычно и спокойно начали, музыка полилась из колонок, как по маслу, играли слаженно и чётко. Даже запел я проникновенно и чувственно, выкладываясь на девяносто девять процентов, как никогда раньше. На сто процентов выкладываться буду завтра на сцене.

Играть и петь одновременно не составляло для меня труда, в конце концов, это четыре четверти с простейшим ритмом, а не ломаные атональные риффы в причудливых размерах.

Отыграли всю песню. Так, что хоть бери и записывай на альбом, лучше уже не будет, и я, довольный результатом, сам захлопал в ладоши вместе с Любочкой, которая, широко улыбаясь, сидела на парте, вновь дразня меня открывающимися видами.

— Девочки! Вы все молодцы! — объявил я. — Отличная работа!

Девчата заулыбались. И я поспешил спустить их с небес на землю.

— Завтра нам надо сыграть хотя бы в половину от этого! — добавил я. — И, самое главное! Если что-то вдруг пошло не так, не останавливаемся! Ни в коем случае!

А пойти не так может абсолютно всё. Кто-нибудь запнётся о лежащий кабель. Порвётся струна. Вылетит из руки барабанная палочка. Микрофон вдруг перестанет работать, или наоборот, наведётся на колонку, приветствуя зрителей неприятным оглушительным свистом. Возбуждённый фанат выбежит вдруг на сцену. Хотя последнее нам пока не грозит, тем более, в школьном актовом зале.

— Да ладно тебе, Саш, отлично же всё! Сам сказал! — воскликнула Катя.

— Да, и от своих слов не отказываюсь, вы все — умнички и красотки! — сказал я. — Но на концерте… Всё не так, как на репетиции.

— Ты так говоришь, будто уже миллион раз выступал, — сказала Света.

— Просто… Я так чувствую, — соврал я.

— Правда-правда, на сцене иначе всё будет, — сказала Варя. — Там… Там даже воздух другой.

— Прорвёмся, — заявил я с полной уверенностью в своих словах. — Нет таких крепостей, которые не смогли бы взять большевики!

— Ну, большевики… Закругляемся на сегодня, — сказала Любочка. — Сразу всё к завтрашнему дню подготовьте.

Дельный совет. Тем более, что большую часть аппаратуры надо было ещё и вынести на сцену, как и барабанную установку. Это тебе не гитару с процессором в багажник закинуть, и не в ближайший алкомаркет заскочить за допингом. Тут ещё и в группе-то одни девчонки, с которыми тяжести особо не потаскаешь. Рыцарская честь не позволяет.

Поэтому всё самое тяжёлое я таскал сам. Разве что барабанную установку, вернее, бочку с томом пришлось тащить вместе с Катей, потому что одному к ней не подступиться. И то ли мои ежедневные занятия физкультурой на турнике дали свои плоды, то ли из-за того, что это подготовка к нашему первому концерту, но всё казалось практически невесомым и лёгким.

Предвкушение будущего выступления захватило меня целиком, с головой. И девчонок тоже. Совсем скоро мы выйдем на сцену. Уже завтра. И я почему-то нервничал так, как не нервничал ни перед одним фестивалем до этого. Хоть и старался этого не показывать. Пожалуй, перед концертом стоит взять чего-нибудь для успокоения нервов.

— Меня сейчас вырвет, — пробормотала Света, дрожа всем телом.

Мы стояли за кулисами, готовясь к выходу. И хоть до нашего выступления времени было ещё изрядно, мы всё равно дико нервничали. И больше всех — Света.

Катя обняла её за плечи, а я потрепал по рыжим волосам.

— Да ладно, тут все свои, — сказал я, хотя сам не был уверен в своих словах.

Какие они мне тут свои. Свои все дома сидят. В двадцать четвёртом году. Ну и девчонок из группы я мог назвать «своими», но никак не одноклассников, скучающих в актовом зале на очередной принудиловке.

На сцене юные пионерки-четвероклашки выплясывали какой-то незамысловатый народный танец под аккомпанемент баяна, на котором учитель пения наигрывал задорную плясовую мелодию. Я поглядывал на своих сестёр краем глаза, девочки топтались в задних рядах с платочками в руках. Иногда лидер их коллектива по-разбойничьи свистела или выдавала заливистое «й-у-у-ух!», как будто пела матерные частушки. Скука смертная.

Я развлекался тем, что поигрывал скоростные этюды на неподключенной гитаре. Так хотя бы время проходило быстрее, ну и разминка, само собой, не помешает. Катя барабанила пальцами по своему бедру, Варя флегматично и спокойно сидела на стуле с книжкой, Света сжимала в руках гитару, каждые несколько секунд вытирая обильно потеющие ладошки о юбку и думая, будто мы не замечаем.

Тут же тусовались и другие выступающие, поглядывая на нас весьма равнодушно. Школьный ансамбль редко когда может выдать что-то стоящее, и отношение к нам было довольно предвзятым.

Музыка стихла, из зала послышались жиденькие аплодисменты. Публика откровенно скучала, но хотя бы разойтись не могла, и я подумал, что раскачать эту толпу будет непросто. В любом случае, даже скучающий зритель лучше, чем его отсутствие.

Взмокшие после танца пионерки побежали за кулисы, Таня и Лиза тут же направились ко мне.

— Ну как? Ты видел? — спросила Таня.

— Видел, вы самые лучшие, — сказал я. — Молодцы.

— А мама даже не похлопала, — расстроенно произнесла Лиза.

— Она что, тоже там? — удивился я.

— Да, — сказала Таня. — С Максимкой.

Неожиданно. Я ей так и не сказал, что тоже выступаю, видимо, её позвали девочки. Кажется, кого-то ждёт сюрприз. Даже не знаю, приятный или нет.

— А сейчас для вас выступит… Ученик шестого «В» класса, Владимир Комаров! — громко продекламировала Полянская со сцены.

— О-о-ох… — выдохнула Света, осознавая, что мы следующие. — Саш, я не пойду. Я не выйду. Я не могу. Живот крутит.

— Света, всё нормально будет, выдохни, — сказал я. — Ты же уже играла! На скрипке!

— На сцене — нет, — чуть ли не стуча зубами, сказала она. — Я только училась…

Вот засада. Надо с этим что-то делать.

На сцену тем временем выбежал мальчишка в армейской фуражке не по размеру, и запел звонким мальчишечьим голосом про солдата, выходной и пуговицы в ряд, изображая, как он марширует по городу.

— Так, все за мной в каморку, быстро, — приказал я. — Инструменты оставьте. Таня, Лиза, присмотрите за инструментами?

— Хорошо, — кивнула Лиза.

Светлане срочно надо было успокоиться, притормозить. Расслабиться. И у меня в распоряжении было только одно проверенное средство, заслуженно любимое тысячами и сотнями тысяч музыкантов.

— Алле-оп, — сказал я, вытаскивая из тайничка бутылку портвейна и кулёк пряников.

Чехол от басухи у нас всё равно не использовался. А портвейном изначально я намеревался отметить удачное выступление. Конечно, поить школьниц алкоголем — затея сомнительная. Но раз уж дядя Витя любезно согласился купить мне бухла, грех не воспользоваться такой возможностью.

— Саша! — прошипела Варя. — Ты совсем, что ли?

— Отставить панику! Не пьянства окаянного ради, а здоровья для! — произнёс я, открывая бутылку и протягивая её Свете. — Все, по очереди. Для храбрости.

Из-за дверей каморки доносилось приглушённое пение про девичьи улыбки, но тут никто не улыбался. Все были напряжены и собраны.

— Ладно, если это поможет, — выдохнула Света и сделала пару глоточков.

Передала дальше, Екатерине. Не удивлюсь, если эта оторва уже успела попробовать всю линейку советских креплёных вин, потому что Катя без лишних слов приложилась к бутылке и тут же закусила пряником, чтобы перебить сивушное спиртовое послевкусие.

— Варя, — сказал я.

— Я не буду! — воскликнула она. — Мы, блин, в школе!

— Уже плевать, — жуя пряник, сказала Катя. — Пей, нормально всё будет.

— Варь, мне спокойнее стало, — похлопала глазами Света.

— Ладно! — буркнула она, видимо, с непривычки делая несколько широких глотков, будто это ситро.

Закашлялась. Я похлопал её по спине, выдал пряник, сам хлебнул портвешка, закрыл бутылку. Убрал обратно в тайник.

— Всё, всё, идём, он допевает уже, — зашипел я.

Портвейн странным образом придал уверенности нам всем, и мы вернулись в закулисье, к своим инструментам. На сцене тем временем мальчишка в фуражке поклонился зрителям и ускакал прочь.

— А сейчас для вас, дорогие зрители, выступит вокально-инструментальный ансамбль «Юность»! — громко продекламировала Полянская.

— Какая ещё «Юность»⁈ — возмутилась Катя.

Я выглянул из-за кулис, пытаясь найти взглядом Любочку. Та отыскалась в первом ряду, замахала мне руками, мол, выходите.

— Кто эту «Юность» придумал? Что за дела? — зашипела Варя.

— Кобра, по-любому, — скривился я. — Ладно, выходим.

Свету всё равно пришлось чуть-чуть подтолкнуть к выходу.

Мы вышли на сцену под вялые аплодисменты скучающей публики, быстренько подключили инструменты.

— Раз-раз… — пробормотал я в микрофон.

Тот засвистел, пришлось перетащить его немного в другое место. Катя уселась за барабаны, ей готовиться и подключаться не надо, Света встала позади всех, рядом с барабанами. Варя встала за синтезатор. Я расположился прямо по центру сцены, с зелёным «Уралом» на груди.

Я, по своему обыкновению, немного посмотрел в зал со сцены прежде, чем начать играть. Будь это всё в моём времени, половина присутствующих безвылазно сидела бы в телефонах. А здесь они просто перешёптывались и кидались записочками. Сюда, на концерт школьной самодеятельности, согнали всю школу, от начальных и до старших классов. В первом ряду сидели учителя и директриса. Чуть позади них сидели приглашённые родители. Не слишком много, в основном, родители выступающих, и я нашёл взглядом удивлённую мать. Через несколько мест от неё увидел Елизавету Константиновну, благосклонно улыбающуюся и пристально смотрящую на Варю. Другие родители особо внимания нам не уделяли.

Любочка махнула мне рукой, мол, начинайте. Подумала, наверное, что я заробел, впервые выйдя на сцену к такой толпе.

— Кристина немного ошиблась, объявляя нас, наша группа называется «Высокое напряжение»… — произнёс я в микрофон.

«Чёрный террор» однозначно звучало бы круче. Но фарш назад не провернуть.

— И мы исполним для вас песню ВИА «Земляне»… «Трава у дома»! — объявил я.

Зрители немного оживились, захлопали снова. В конце концов, это был всесоюзный хит, который знали все от мала до велика. Знали и любили.

Я обернулся и кивнул Екатерине, та начала отсчёт, палочкой ударяя о палочку. Немного быстрее, чем мы репетировали, но ладно уж, и так сойдёт. Разволновалась.

Всё волнение моментально исчезло, как только из колонок зазвучали первые ноты. Теперь я был максимально собран и сосредоточен. Как, надеюсь, и все остальные.

Варины пальцы порхали по клавишам синтезатора, наигрывая мелодию, Света переставляла аккорды, играя целыми нотами, чтобы звук был объёмнее. Я высекал квинты, чуть-чуть приглушая струны правой рукой. То самое «дж-дж-дж».

— Земля в иллюминаторе… — прильнув к микрофону, запел я.

Голос у меня был не сказать чтоб яркий и красочный, но разогретые портвейном связки со своей задачей справлялись. Зрители в зале притихли, слушая музыку, некоторые даже тихонько подпевали. С выбором песни я не ошибся.

Спокойный и чувственный первый куплет закончился бодрой барабанной сбивкой, чтобы смениться взрывным ярким припевом, слова которого знали все до единого.

— И снится нам не рокот космодрома! — гораздо агрессивнее запел я. — Не эта ледяная синева!

Синтезатор издавал «космические» звуки, перегруженная гитара ревела с такт с ускоренными барабанами. Катя зачем-то разогналась ещё сильнее, будто хотела поскорее отыграть и свалить отсюда.

На припеве подпевал уже почти весь зал, даже учителя и директриса. Учитель пения, вечно хмурый мужик, который сидел рядом со своим баяном, притопывал ногой в такт.

Исполнение отличалось от привычного всем варианта, но слова были понятны, мелодия та же самая, и народу нравилось. Как известно, дай народу то же самое, только немного другое, и он оценит. С перламутровыми пуговицами.

Я пропел второй куплет, снова перешли на припев. Услышал какую-то лажу, Света промахнулась с аккордом. Быстро исправилась, впрочем. Как я и учил, не останавливались. Никто из зрителей всё равно ничего не понял, лажа это или так и задумано. А даже если кто-то понял, то ничего страшного в этом нет. Это школьный концерт, всё-таки, а не международный конкурс. Если вспомнить всю лажу, которую я слышал вживую даже от самых техничных групп… Целого дня не хватит, чтобы перечислить.

Сейчас, главное, мне самому не налажать. Время для эпичного соло. Я даже шагнул из-за микрофона вперёд, чувствуя, как из меня прёт энергия. Вот оно, то самое ощущение, ради которого хочется подниматься на сцену снова и снова. Мой личный сорт героина. Когда ты делишься со зрителями своей музыкой и получаешь их эмоции в ответ.

Быстрый запил на самых тонких струнах, свип, легато, кусочек тэппингом на одной струне и возврат к основной мелодии, чтобы соло не выглядело просто набором техник, а отсылало к уже сыгранному материалу. Про мелодию многие почему-то забывают.

Третий куплет вновь проникновенно и чувственно, а затем последний припев и выход на концовку, которую заглушил грохот бурных аплодисментов.

Кажется, мы превзошли все ожидания. Даже наши собственные.

Пионеры хлопали, свистели, орали, так что даже директрисе пришлось встать со своего места и призывать зал к порядку. Я улыбался, глядя со сцены на эту вакханалию. Ощущение было такое, будто я горы способен свернуть, словно я пьян. Не от портвейна, хотя и от него тоже, а от нахлынувшей бури эмоций.

— Браво! Молодцы! Ещё! — наперебой кричали из зала.

Я оглянулся на девочек. Они, раскрасневшиеся, тоже улыбались, не в силах поверить в такой тёплый приём.

— Ещё! — потребовали зрители.

Надо было репетировать ещё что-нибудь, про запас. Меня вдруг посетило желание немного похулиганить.

Я поправил гитару на плече, обернулся к девчонкам ещё раз.

— Девчонки! Блюз в си-мажоре, следите за модуляциями! — сказал я. — И постарайтесь не отставать!

И я снова подошёл к микрофону и заиграл заводной рок-н-ролльный ритм, наверное, самый известный рок-н-ролльный ритм в мире, про деревенского мальчика Джонни, который не умел ни читать, ни писать, зато играл на гитаре лучше всех. Девчонки врубились сразу, Катя подхватила, Варя начала импровизировать на клавишах. Только Света чуть-чуть замешкалась, но вроде тоже подключилась к процессу.

— Deep down in Louisiana close to New Orleans… — запел я в микрофон, не прекращая высекать из гитары задорный мотив.

Пионеры слушали, раскрывая рты, учителя, наоборот, начали хмуриться. Директриса поднялась снова.

— Go, go! Go Johnny, go! — продолжал я, испытывая неимоверный кайф. — Johnny B. Goode!

Звуки буржуинской музыки, пожалуй, впервые звучали в этих стенах. Но о последствиях я не думал, я скакал по сцене с гитарой в руках, словно заведённый. Не существовало больше ничего, кроме меня, гитары и музыки, льющейся из колонок. Даже зрительный зал, в котором пионеры хлопали в ладоши в такт блюзовому ритму, отошёл куда-то далеко на второй план. Я выкладывался на полную. На двести процентов.

И на середине гитарного соло свет в зале вдруг погас. На мгновение повисла звенящая тишина.

— Кина не будет! Электричество кончилось! — выкрикнул кто-то из зала.

— Наверное, вы ещё не готовы к такой музыке… — пробормотал я себе под нос. — Но вашим детям она понравится…

— Мы просим прощения за технические неполадки! — на сцену вышла Кристина Полянская. — Через несколько минут наш концерт продолжится! Для вас выступит трио баянистов из восьмого «А» класса!

Понимаю.

Мы быстренько собрали инструменты и покинули сцену. Пионеры были разочарованы таким окончанием нашего выступления, недовольно загудели.

— Тихо! Всем молчать! — раздался зычный голос Кобры, призывающий школьников к спокойствию.

Мы с девчонками прошли в каморку, пребывая в смешанных чувствах. С одной стороны, всё прошло отлично. С другой стороны, я совершенно точно вызвал на наши головы учительский гнев.

— Это! Было! Офигенно! — воскликнула Катя, как только мы закрыли каморку изнутри.

Она вдруг бросилась мне на шею и чмокнула в щёку. Варя, чтобы не отставать, бросилась с другой стороны и тоже чмокнула меня в щёку.

— У нас всё получилось! — воскликнула она.

— Я же ничего не испортила? Ничего не испортила? — возбуждённо спрашивала Света то у меня, то у Вари, то у Кати.

— Девчата, вы молодцы! Самые лучшие! — сказал я.

— Жаль, вторую не доиграли, свет вырубился! — сказала Катя. — Тоже прикольная песня! Может, порепетируем её потом?

Они, кажется, даже и не поняли, что произошло. Я вот в такие совпадения не верил. Свет вырубился, как же. Кое-кому просто нужно было убрать нас со сцены, причём так, чтобы пионеры, взбудораженные рок-н-роллом, не устроили бунт. Вот и рубанули свет. Высокое напряжение, блин.

— Это чужое! Мы своё напишем, ещё лучше, — сказал я, вновь открывая тайничок.

Портвейна как раз оставалось полбутылки, в самый раз для нас четверых. Просто чтобы стало немного повеселее, потому что у меня на душе скребли кошки. Нужно было не выпендриваться, а уйти со сцены ровно в тот момент, когда мы доиграли «Траву у дома». Никто бы не стал возмущаться, да и проблем с высоким начальством не возникло бы, наоборот. Всё было бы в шоколаде.

Но я был бы не я, если бы не решился на хулиганскую выходку. Душа просила. И я снова из-за своих выходок влип двумя ногами в жир.

— Плевать, — сказал я, открывая вино. — Выступили отлично, и это главное. Народу понравилось, вы видели?

— Да-а! — улыбнулась Варя. — Я такого не видела даже! Чтобы зрители вот так вот прям!

Это ты, милая, ещё не видела, как по-настоящему огромная толпа прётся с твоих песен. И в воздух лифчики бросает. Когда народа столько, что края этой толпе не видно, и все они ждут, когда ты начнёшь играть для них.

— За нашу музыку! — воскликнула Катя, забирая у меня портвейн и торжественно поднимая бутылку.

Чокнуться было нечем, но мы всё равно заулыбались, поддерживая тост. Выпили все по очереди.

— А в следующий раз отыграем так, что вообще все в пляс пустятся! — заявила Света. — И я тоже соло сыграю, прям как Саша!

Уже немного пьяненькая. Я потрепал её по рыжим волосам.

— Обязательно! И даже лучше сыграем! — сказал я.

Только не в этом году, похоже. И не в этой школе. Сомневаюсь, что Кобра, как завуч по воспитательной работе, вообще позволит нам снова выйти на сцену.

Ничего. На худой конец, играть пока можно и на квартирниках. Или в подвалах, нелегально.

В дверь постучали. Настойчиво, громко.

— Открывайте! — раздался приглушённый голос Кобры.

Я быстренько закрыл остатки портвейна и спрятал в чехол от баса, Варя повернула ключ в замке. Дверь распахнулась, на пороге каморки возвышалась Кобра, а из-за её спины выглядывала Любочка, судя по всему, основательно вздрюченная.

Кобра принюхалась к витающим в воздухе ароматам молдавского креплёного, обвела нас строгим неприязненным взглядом.

— Я жду ваших объяснений, товарищ Таранов, — сказала она, и каждое слово звучало словно удар по крышке гроба.

Внятных вменяемых объяснений у меня не было. А заливать чушь про солидарность с угнетённым негритянским народом мне как-то претило.

— Ну? Таранов! Что это сейчас было? Что за самодеятельность? — спросила Кобра.

— Школьная, — сказал я.

— Не советую со мной шутить! — зашипела Кобра.

Я пожал плечами, покосился на девочек. Те растерянно хлопали глазами, Света нервно теребила подол юбочки.

— Это была песня американского чернокожего исполнителя Чака Берри в моей аранжировке, — спокойно сказал я. — А до этого — песня Владимира Мигули «Трава у дома». В моей аранжировке.

Кобра поиграла желваками. Как всегда, ожидала совсем другой реакции. Тряски. Пока что здесь тряслась от ужаса только Света. Катя хмуро глядела в пол, Варя смотрела открыто и прямо.

— А что за выходка с названием? Какое ещё напряжение? — продолжила она.

— Высокое, — сказал я.

— Капитолина Григорьевна, это название полностью отражает суть нашей музыки, — вставила Варя прежде, чем я успел ляпнуть ещё что-нибудь.

— Ваша музыка… Идейно неправильная! Вредная! — заявила Кобра. — Особенно этот… Берри!

— «Сегодня ты играешь джаз, а завтра Родину продашь», — тихо процитировал я.

— Капитолина Григорьевна… — тихо подала голос Любочка.

— Тихо, Люба, с вами мы ещё побеседуем! — заявила Кобра.

— Капитолина Григорьевна, этого больше не повторится, — сказала Варя.

— Честное пионерское, — дрожащим голоском вставила Света.

— Конечно, не повторится! — фыркнула Кобра.

— Вы закрываете наш ансамбль? — глухо произнёс я.

— Мне бы очень хотелось так поступить, Таранов! Но другого ансамбля у меня нет, и такую роскошь я себе позволить не могу, — сказала завуч по воспитательной работе. — Поэтому ограничимся выговором. Но это первое и последнее предупреждение, вам всем! Вас, Любовь Георгиевна, тоже касается! Контроль с вашей стороны явно был недостаточным!

— Виновата, исправим, — пробормотала Любочка.

Кобра ещё раз обвела нас всех ледяным взглядом, ещё раз понюхала воздух. Погрозила нам всем пальцем и ушла прочь. Атмосфера в каморке сразу стала совсем другой, как будто над нами прошла грозовая туча, зацепив лишь краем.

Зато Любочка вошла внутрь и закрыла за собой дверь, смурная и невесёлая. Я ожидал, что она накинется на меня со скандалом, начнёт отчитывать за хулиганскую выходку, но она только вздохнула тихонько и уселась на парту.

— Хотите пряник? — я протянул ей раскрытый кулёк. — Свежие.

Любочка неохотно взяла один. Я бы и портвейна предложил, но вряд ли после выговора от Кобры она согласится пить с учениками. Тем более в школе.

— Саш, не делай так больше, — вздохнула она.

— Простите, — сказал я.

Любочка чуть не плакала, вид у неё был чрезвычайно грустный, и на меня это работало гораздо лучше, чем любые крики, скандалы и выговоры. Хотелось как-то утешить, поднять настроение. Хотя бы пряником.

— Любовь Георгиевна… Выступление-то хоть… Как? — спросила Варя.

Любочка выдавила из себя улыбку.

— Мне понравилось. Хорошо получилось, — сказала она. — Да и вторая песня тоже понравилась. Только, Саш… Больше никакого несогласованного репертуара, ладно?

— Больше не будет, — сказал я.

По крайней мере, здесь, в школе. На выступлениях. Репетировать-то мы всё равно можем что душа пожелает.

— Вот и хорошо, — сказала Любочка. — Бас-гитару вам, кстати, скоро должны привезти.

— Нам бы ещё бас-барабан с педалью, малый, стойку микрофонную и напольный том… — начал я, но Любочка меня перебила.

— Тебе палец в рот не клади, да, Саша? — усмехнулась она.

Я заткнулся, понимая, что сейчас не время клянчить новые инструменты.

— В следующем месяце будет конкурс творческой самодеятельности… Городской. В ДК Маяковского. Коб… Капитолина Григорьевна хотела отправить туда ваш коллектив, — сказала Любочка. — Защищать честь школы. А то в прошлом году не отправляли никого, из РОНО потом… Ладно, это вам неинтересно. На конкурсе сыграть сможете?

— Да хоть сейчас! — воскликнула Света.

Географичка удивлённо вскинула брови, прищурилась, глядя на робкую и зажатую обычно пионерку.

— Нет, сейчас не надо, — сказала Любочка.

Я задумчиво почесал кончик носа, прикидывая, как примерно будет этот конкурс проходить. Школ в Чернавске было несколько, собственные ансамбли имелись почти в каждой, плюс отдельные музыканты и вокалисты со своими номерами. На выступление дадут минут по десять, вместе с подключением. Как раз на пару песен.

Вот только «Трава у дома» уже не прокатит. После оглушительного всесоюзного успеха её будут играть все, и я не удивлюсь, если она прозвучит на этом конкурсе раз восемь. Вместе с «Дельтапланом» Леонтьева, «Миллионом алых роз» и «Крышей дома твоего» Юрия Антонова.

— А когда конкурс? — спросил я.

— В октябре, — сказала Любочка.

— Значит, успеем подготовить своё, — задумчиво протянул я.

— Зачем⁈ Есть же песня отрепетированная! — воскликнула Любочка.

— Не думаю, что на конкурсе оценят Чака Берри, — пошутил я. — «Траву у дома» каждый второй ансамбль играть будет, я вам гарантирую.

— А вы лучше всех исполните! — возразила она.

— Нет, Саша прав, — сказала Варя. — Надо выделяться не только исполнением. Но и репертуаром.

— А получится? — неуверенно хмыкнула Любочка. — Все с чужими песнями будут. С самыми лучшими.

— Получится, — заверил я нашего любимого руководителя.

Тяжело, конечно, соперничать с народными хитами. Но заниматься плагиатом ещё не написанных песен я всё же не хотел. Да и это не всегда гарантирует успех, многие песни должны прозвучать в нужный момент, чтобы стать замеченными. Например, та же «Трава у дома», кажется, впервые прозвучала в исполнении Мигули, а не «Землян», и прошла почти незамеченной. Так и другие мегахиты в нашем исполнении могут не выйти дальше какого-нибудь занюханного чернавского ДК.

— Обязательно получится! — сжав кулаки, воскликнула Катя. — Всех порвём!

— Главное же не победа… А участие… — неуверенно проблеяла Света.

— Одно другому не мешает, — сказал я. — Любовь Георгиевна, значит, продолжаем работать?

— Конечно! — сказала она. — Но песни все сначала мне показываете.

— Тексты? — уточнил я.

— И музыку тоже, — сказала она.

Ладно, подставлять географичку всё-таки не хотелось. Все самые забойные вещи придётся отложить. Снова.

— Концерт-то закончился? — спросил я.

— Да, ребята там стулья таскают, — сказала Любочка. — Хотите присоединиться?

— Нам ещё аппаратуру затаскивать, — отрезал я. — И барабаны.

Любочка посмеялась.

— Тогда вперёд и с песней, — сказала она.

Куда деваться-то. Стараясь держаться прямо, мы вышли обратно за кулисы. Портвейн ударил по молодым организмам, непривычным к алкоголю, с удивительной силой, даже меня выпитое заставило напрячься, чтобы выглядеть трезвым. Не представляю, каково сейчас девчонкам.

Палиться тоже нельзя, даже перед Любочкой. Понять-то поймёт, всё-таки она сама ещё почти подросток, но последствия всё равно будут не самые приятные. Педсовет, родителей в школу, вон из комсомола, и так далее.

Старшеклассники тем временем перетаскивали стулья из актового зала обратно в классы, Кобра, стоя возле окна, о чём-то тихо разговаривала с директрисой.

Мы с Катей принялись снимать железо со стоек, она полезла под бас-барабан, отцеплять педаль. Попой кверху, в короткой школьной юбке, будто специально. Ладно хоть видел это шоу только я, Варя и Света перетаскивали в каморку синтезатор. Гормоны тут же забурлили в моей крови, я давно заметил, что некоторые вещи я не в силах контролировать.

— Что, нравится? — хихикнула Катя, заметив мой взгляд.

— А ты как думаешь? — вопросом на вопрос ответил я.

— Даже не знаю, — протянула она, вылезая из-под барабана с педалью в руках.

— Минута на размышление тебе, — сказал я.

Я взял барабанную стойку, потащил в каморку. Надо будет как-нибудь позаниматься с Катей отдельно, показать ей несколько новых ритмов. Бразильскую сальсу.

Хотя, если рассуждать трезво, лучше бы вообще обойтись без отношений в группе. Почти всегда эти отношения кончаются крахом, а потом ещё и группу за собой на дно утаскивают. Примеров тому — масса, а вот обратных я сходу вспомнить даже не мог. А тут ещё и коллектив женский, я вообще один на троих. На четверых, если Любочку считать. Сложно всё. Так что лучше отношения себе найти где-нибудь на стороне, а от моих подопечных держаться подальше. Насколько это вообще возможно.

Школьники, таскавшие стулья, периодически поглядывали на нас, тихонько шушукаясь между собой. Оно и неудивительно, сегодня мы блистали на сцене, оказавшись самыми яркими на всём концерте, особенно по сравнению с трио баянистов и прочими фольклористами. Мы сегодня выдали настоящий хард-рок, а такая музыка звучит гораздо интереснее, чем заунывные напевы пионерского хора.

Когда актовый зал снова начал сиять девственной чистотой, а все инструменты и аппаратура вновь заняли своё место в каморке, мы все вместе собрались уходить. Чехол от басухи я задвинул в дальний угол, чтобы остатки портвейна никто случайно не обнаружил. Сама басуха, выпотрошенная и разобранная, лежала на подоконнике. Из-за кручёного грифа теперь из неё можно было бы сделать разве что безладовый бас, но я и врагу не пожелаю играть на безладовом «Крунке».

— Может, завтра в кино сходим? — предложил я, когда мы вышли за калитку школьного двора. — После школы.

Суббота. Короткий день. Погода прекрасная. Самое то, чтобы сходить в кино на относительно свежий фильм. Прокатывали наверняка всё то же самое, что и на прошлой неделе. Премьеры здесь бывали нечасто.

— Без меня… — вздохнула Катя. — Дела семейные…

— А на что пойдём? — спросила Света.

— Мы про джаз посмотреть хотели, — сказала Варя.

— Вот на это и сходим, — сказал я.

— Блин, тоже хочу, — буркнула Катя.

— Совсем никак? — спросил я.

Она покачала головой. Вид её довольно красноречиво показывал, что лучше не лезть.

— Нечестно получается, если без Кати, — заявила вдруг Света.

— Да ничего, идите без меня, — улыбнулась барабанщица.

— Может, с твоими делами помочь как-то сумеем? — спросил я. — Ты не стесняйся, говори, если что.

— Нет, — мгновенно отрезала Катя. — Не сумеете. Идите в кино, я не обижусь же, правда!

— Ладно, завтра это решим, — постановил я. — А с понедельника начнём новый материал разучивать.

— О-о-о… — протянули девчонки.

Правда, песню я ещё не выбрал, намереваясь заняться этим на выходных, в последний момент. Тем более, с учётом новых требований к материалу… Музыка ладно, её у меня полно. А вот с текстами дело обстоит не настолько хорошо. Текстов, способных пройти советскую цензуру, у меня, по сути, не было вовсе, так что придётся писать с нуля. На какую-нибудь нейтральную тему.

Я вообще думал взять концепцию этакого «патриотического хеви-метала» с лирикой про советские победы, Родину-мать, и всё тому подобное. Конечно, существовал риск скатиться в депутат-метал и группу «Пилигрим», но у меня хотя бы имелась хорошая музыка. Можно попробовать.

Как обычно, проводил всех по очереди, весело болтая с каждой из девчат. Да, время в пути увеличивалось на порядок, но я домой не торопился, да и в обществе девчонок чувствовал себя гораздо лучше, чем дома.

— Саш, а ты где Чака Берри слушал? — спросила Варя, когда мы с ней остались наедине.

Света как раз зашла в свой подъезд, а мы неторопливо направились к частному сектору.

— Не помню, — сказал я. — А ты слышала его, что ли?

— Нет, — сказала Варя. — Просто… Рок-н-ролл слышала какой-то, не знаю, кого. Нам Димка Жаринов включал на пластинке.

Жаль, что я включить ничего не могу, чтобы девочки познакомились с новой музыкой. Только сыграть, но это не то. Одна гитара никогда не заменит целую группу.

— Что ещё включал? — спросил я.

— Битлов включал… Квин… Крафтверк… Дипи шмот… — начала перечислять она.

— Богатая у него коллекция, — хмыкнул я. — Дипи шмот даже…

— А у него папа в Ленинград постоянно мотается, с моряками там что-то у них, — сказала Варя.

— Можно, наверное, через него пластинки заказать? Или кассеты? — спросил я. — Познакомишь?

— Не знаю… — пожала плечами она. — Я с ним не общаюсь даже… Так, играли немного вместе…

И хоть у меня пока не было даже какой-нибудь радиолы, пластинки, особенно зарубежные, это редкость, коллекционный предмет. Да и я бы не отказался послушать пластинку каких-нибудь Judas Priest на досуге. Или Saxon, или ещё кого-нибудь. Кого угодно, лишь бы там были гитарные запилы. Без привычной музыки мне всё ещё было тяжко. Да и показать девчонкам хотя бы примерно, чего я хочу, тоже было бы очень неплохо.

— А этот Димка твой, он в группе какой-нибудь играет? — спросил я.

Со многими музыкантами Чернавска я, в принципе, был знаком в прошлой жизни, но далеко не со всеми. Да и время другое.

— Ничего он не мой… — буркнула Варя. — В «Икарусе» играет он, на гитаре. И поёт ещё.

— Точно надо познакомиться, — сказал я. — Не имей сто рублей, а имей сто друзей.

В Союзе ССР так точно, самая актуальная поговорка.

— Хорошо, я попробую… Они, кстати, на танцах выступают завтра, в Маяковке, — сказала Варя.

— Тогда позвольте пригласить вас на танцы, прелестная мадемуазель, — улыбнулся я.

Не очень хочется, а придётся. Знакомство с местными лабухами… Гораздо более ценный приз. Где знакомства, там и связи. А где связи, там и выходы на нужных людей, на спекулянтов, фарцовщиков, звукорежиссёров, журналистов, актёров, и прочее, и прочее. Да и оценить уровень здешних команд тоже хочется.

— Они, наверное, и на конкурсе городском выступать будут, нет? — спросил я.

— Не знаю, наверное, — пожала плечами Варя. — Это же не школьный конкурс, вроде бы.

— Если не школьный, то точно будут, — заключил я. — Мне уже не терпится.

— На конкурсе сыграть? — спросила она.

— Ну да! Там и публика будет… Более понимающая, — сказал я.

— Надеюсь, — вздохнула Варя.

Мы внезапно очутились возле ворот её дома. Я даже и не заметил, как дошли. Протянул ей сумку, обнял на прощание.

— До завтра, — сказала она.

— До завтра, — сказал я.

Побрёл домой. Уже вечерело, мы изрядно задержались с концертом и уборкой после него. Портвейн давно выветрился, так что взбучки от матери я нисколько не опасался.

Ошибся.

Мать встретила меня на пороге. Как обычно, с недовольной рожей, от которой само собой сводило зубы.

— Привет, — сказал я.

— Ну привет. Музыкант, — процедила она. — Вот ты чем, значит, вместо учёбы занимаешься.

— Двойку я исправил, с учёбой всё нормально, — сдерживая растущий гнев, сказал я.

— На четвёрку! А не на пятёрку! — взъелась мать.

Я тихонько выдохнул сквозь зубы, убирая ботинки на место.

— И что это вообще было? Тебя кто такой музыке научил? Витька? — начала допытываться она.

— Он-то причём вообще, — буркнул я.

— А кто тогда? — спросила она.

— Никто. Сам, — сказал я.

— Не ври! — взвизгнула мать. — Этот твой рок! Я статью читала в газете! Это всё западная пропаганда! Тлетворное буржуазное влияние!

— Ты говоришь о том, чего не понимаешь, — сказал я.

— Ты зато много понимаешь, щенок! — фыркнула она.

Уж побольше твоего видал. И здесь, и за границей, и в СССР, и в России.

— Ничего! Я Капитолине Григорьевне скажу, она вашу шайку быстро разгонит, — заявила мать. — С девками связался ещё, пацаны-то во дворе засмеют!

— Капитолине Григорьевне? Скажи обязательно, желаю удачи, — произнёс я. — Может, не станет тогда нас на конкурс отправлять.

Мать замолчала, поджав губы. Видимо, аргументы кончились. Да и поведение сына, уже который раз реагирующего на скандалы не так, как она привыкла, несколько выбивало её из привычной колеи.

— Это всё? — спросил я. — Если да, то я пошёл заниматься.

Нам ещё с Максимкой предстояло поставить баррэ. Фа-мажор никак ему не давался.

Популярность, если можно так выразиться, настигла нас после первого урока, на перемене. Одноклассники окружили нас с Варей, наперебой заверяя нас, что мы «круто отыграли», «хорошо выступили», «классно спел» и тому подобное. Я привычно кивал и улыбался всем подряд, а вот Варя точно испытывала дискомфорт, желая, чтобы поскорее прозвенел звонок на урок.

Подходили и другие школьники, знакомые и незнакомые, выражая свой респект. Спрашивали, когда будем снова играть, что ещё есть в репертуаре, будем ли выступать на танцах.

Но вот одного вопроса я не ожидал.

— Санёк, а чего у вас бас-гитары в составе нет? С ней бы лучше звучало! — заявил мне Данила Мартынюк, пока мы шли из одного класса в другой.

— Потому что басиста не нашлось, — сказал я. — Объявления везде писали по школе, никто не откликнулся.

— Ну у тя там, канеш, малина прям! — гоготнул Мартынюк. — Девки все, да какие!

Его взор затуманился, взгляд стал маслянистым и мечтательным.

— Слушай, Санёк! А на бас-гитаре же несложно играть? — спросил он.

— Нет, несложно, — сказал я. — Только у нас пока инструмента нет. Любочка обещала достать.

— Я бы к вам на бас-гитаре играть пошёл тогда! — заявил Данила.

Я задумчиво почесал затылок.

— А играть на чём-то уже умеешь? — спросил я.

Возиться с обучением не хотелось, мне и так уже хватало Екатерины и Светланы. Их учить было хотя бы приятно, а вот обучать Мартынюка вряд ли будет так же интересно.

— На гитаре маленько, аккорды батя показывал, — сказал Данила.

Ну, хотя бы так.

— В понедельник приходи после уроков, — сказал я. — В актовый зал.

— Замётано, — расплылся в улыбке он.

Сейчас, после концерта, желающих с нами играть наверняка должно быть больше, чем один десятиклассник, но Мартынюк подсуетился первым. Посмотрим, чего он умеет. «Крунка» я соберу обратно, для прослушивания сойдёт.

А пока можно заняться более приятными делами. После уроков мы с Варей и Светой встретились возле выхода. Катя умчалась домой чуть раньше.

— Ну что, в кино? — спросил я.

— А куда? — спросила Света.

— Может, в «Орбиту» лучше? — предложила Варя. — Там сидушки в зале поприятнее.

Я эту «Орбиту» почти не застал, в девяностые кинотеатр закрылся, здание несколько раз сменило собственников, и там чего только не было. Распродажи турецких шуб, собрания свидетелей Иеговы, стриптиз-клуб. Нелёгкая судьба у этой «Орбиты» оказалась, в общем. Так что мне даже интересно было посмотреть на этот кинотеатр изнутри.

— Далековато, — сказала Света.

— На троллейбусе доедем тогда, — сказал я.

Дошли до остановки, дождались полупустого рогатого троллейбуса, забрались в его громыхающее металлом чрево. Я немного затупил, привычно отыскивая взглядом кондуктора или окошечко для оплаты водителю, но потом увидел, как девочки пробивают билеты компостером. Чуть не хлопнул себя по лбу.

Ехать тут было всего четыре остановки, но я всё равно тоже пробил билетик. И не зря, буквально на следующей остановке в троллейбус вошёл контролёр. Мы без лишних слов показали пробитые билеты и вышли у «Орбиты». Как раз вовремя, сеанс начинался через двадцать минут. Вместо поп-корна на кассе тут можно было приобрести жареных семечек у старушек за кинотеатром, но я решил, что обойдусь. Мои сбережения стремительно таяли, надо срочно искать способ заработка, чтобы, не дай Бог, не клянчить у матери на обеды. Ладно хоть девочки заплатили за билеты сами, мол, это же не свидание.

Двадцать пять копеек всего, конечно, но если я хочу заказать зарубежных пластинок или раздобыть новые инструменты, деньги мне ещё пригодятся.

Места нам достались на предпоследнем ряду. Света слева, Варя справа, я посередине. Перед сеансом показали какой-то старый выпуск «Фитиля», а потом начался сам фильм. И первая же сцена едва не заставила меня рассмеяться в голос вместе с девчонками. Пропесочивание на комсомольском собрании живо напомнило нам о разговоре с Коброй. И тем ярче отозвались во мне слова главного героя.

— Я буду играть джаз, — сказал он с экрана, пронзительно глядя прямо в камеру.

Ну а я буду играть рок. Вопреки всему.

Смотреть фильм в компании девчонок оказалось интереснее, чем я предполагал. Не только потому что сама комедия то и дело заставляла нас улыбнуться. Гораздо больше меня веселила реакция Вари на случайные прикосновения. Когда мы случайно касались друг друга пальцами или локтями, она краснела так, что это было видно даже в темноте, до самых корней волос. Света реагировала не так бурно, просто отдёргивала руку. Позади, на последнем ряду, какая-то парочка весь фильм страстно целовалась. Впереди компашка студентов весь фильм перешёптывалась, хрустела семечками, какая-то семья с детьми принесла на сеанс пирожки в кульке, и на весь зал тут же запахло выпечкой.

После сеанса загорелся свет, мы начали выходить из зала в плотной толпе. На выходе образовался затор, и я вскоре увидел причину — за дверями стояла пара милиционеров в компании дружинника и проверяли выходящих, вдруг кто-то из зрителей прогуливает работу на киносеансе. К нам никаких вопросов не возникло.

Фильм всем понравился. За исключением пары моментов.

— А на рояле он всё-таки не сам играет, — заявила Варя. — Видно, что с музыкой не совпадает.

— Варь, ну это ж кино, — усмехнулся я. — Озвучили просто отдельно.

— А мне понравилось, интересно, — сказала Света.

— Мне тоже, так это я… Можно потом ещё разок сходить! — предложила Варя.

— Зачем? — не понял я.

— Ну… Просто, — развела она руками. — Хорошее же кино.

Точно, с контентом такого плана здесь ещё негусто. Видеосалоны если и были, то я о них не слышал. И точно не в Чернавске. Пока что.

После кинотеатра снова поехали на общественном транспорте, на этот раз нам попался битком набитый ЛиАЗ. Ехали теперь не к школе, а поближе к дому, и Света, попрощавшись заранее, вышла на остановку раньше. Варю провожать до дома я тоже не стал, мы договорились, что я зайду за ней перед танцами, к которым нам обоим ещё надо было подготовиться.

Моя подготовка, впрочем, много времени не заняла. Сменил рубашку, пригладил начавшие отрастать волосы, потёр шею лосьоном, почистил ботинки. Критически осмотрел себя в зеркало. Не Ален Делон, конечно, но и не урод.

— Куда намылился? — спросила мать, не отрывая глаз от очередного модного журнала.

— В Маяковку, — ответил я.

— К девяти чтобы дома был, — приказала мать.

Как будто у меня есть часы. Возражать не стал, но и выполнять приказ не собирался, кто знает, куда меня вообще занесёт этим вечером. В эпоху моей молодости подобный выход в свет мог закончиться грандиозным загулом. Самый эпичный продлился почти две недели, но это были новогодние каникулы и чей-то день рождения.

Таня и Лиза смотрели на мои сборы с нескрываемой завистью, им тоже хотелось на танцы, но для таких мероприятий они были ещё слишком маленькими. Ничего, сходят на школьные потом.

Когда всё было готово, я накинул пиджак и быстрым шагом отправился за Варей. Мимо то и дело проходили компании молодёжи, знакомые и нет, все тянулись к дому культуры. Я почему-то ощущал странное томление в груди, будто предвкушая грядущее мероприятие. Шёл быстро, но не спешил, чтобы не взмокнуть. Варю всё равно пришлось немного подождать за палисадником.

Варя зачем-то расплела свою привычную косу, сделала кудряшки, боевой раскрас на лице напоминал о фильмах про Чингачгука, лёгкое платьишко явно было выбрано не по погоде, а по внешнему виду. Однако, в её глазах искрились те же самые эмоции, что и у меня. Предвкушение.

— Прекрасно выглядишь, — сказал я, ничуть не покривив душой.

Макияж восьмидесятых хоть и вещь своеобразная, но он ничуть не мешал Варе прекрасно выглядеть.

К Маяковке отправились вместе, и я выставил локоть, чтобы она могла взять меня под руку, но Варя то ли не заметила, то ли сделала вид, что не заметила, и мы просто пошли рядышком.

— Часто на танцах бываешь? — спросил я.

— Не-а, — сказала она. — Давно не была. Не помню даже, когда в последний раз.

— Скоро придётся часто бывать, — пошутил я. — На сцене.

— Ой, а можно без этого? — попросила она. — Меня, если честно, популярная музыка… Ну, не бесит, но как-то… Не знаю. Не очень нравится.

Понимаю. И не осуждаю.

— А какая тебе вообще музыка нравится? — спросил я.

Варя задумалась.

— Посложнее, чем просто туц-туц, — сказала она.

— Классика? — спросил я.

— И она тоже… — ответила Варя.

— А насчёт нашей музыки что скажешь? — спросил я.

— Ну… Мне нравится. Хотя вроде и Катька просто туц-туц делает, но у нас с тобой партии не самые простые, — хихикнула она. — А соло… Вообще улёт.

Слышать это было приятно. И я был уверен, она говорит это не просто, чтобы мне понравиться, как часто это делают фанатки, а говорит искренне, от всей души.

На крыльце ДК дежурила милиция, а у дверей тусовались дружинники с красными повязками на рукавах. Смутно знакомая компания, выстроившись кругом, курила чуть поодаль от крыльца. Танцы ещё не начались.

Мы поднялись на крыльцо, дружинники проводили меня равнодушными взглядами. Внутри ДК я взял в кассе два билетика, по тридцать копеек. Пришлось потолкаться в очереди, но я к этому уже как-то успел привыкнуть. Внутрь уже запускали народ, который делился на компании. Одиночек на танцах, кроме нас с Варей, не было, и я искал взглядом знакомые лица, чтобы можно было присоединиться к кому-нибудь из них.

Заметил Кристину Полянскую в компании каких-то модников, но нас она и на пушечный выстрел к себе не подпустит. Заметил Гришаню в кругу пролетарской молодёжи, то есть, гопоты. Заметил Каната Алибекова и ещё нескольких одноклассников, Альберта, Альфию, Оксану, Настю и Леру. Парни принарядились, девчонки густо намазались боевым раскрасом, так, что сразу и не узнать.

— Пойдём, поздороваемся, — сказал Варе на ухо.

— Может, лучше за сцену сразу пойдём? — спросила Варя, явно не горя желанием видеть опостылевшие за время учёбы лица.

— Ладно, давай, пока не началось, — сказал я.

Варя провела меня по коридорам ДК, и если в зале выход на сцену преграждали дружинники, то зайти с другой стороны удалось без проблем. Нужную гримёрку тоже отыскали без труда. Из неё доносился смех и громкий разговор, дверь была раскрыта настежь.

— … пьяные вышли, представляешь? А в Туркамыше Васька Трубин на спор в одних трусах и носках на сцену вышел, прикинь! Менты его сразу увели, конечно…

Мы с Варей заглянули внутрь. Музыканты «Икаруса» даже не сразу обратили на нас внимание. Трое сидели на диванчике, девушка с высокой причёской и блёстками на шее прихорашивалась у зеркала, какой-то модник в джинсах и расстёгнутой на груди рубашке настраивал гитару, ГДРовскую Musima Eterna De Luxe в красивейшем цвете санбёрст.

— Дима, привет! — воскликнула Варя.

— О, Варежка! Здорова! Сто лет тебя не видел! — модник оторвался от гитары и посмотрел на нас.

Все остальные тоже смерили нас равнодушными взглядами, кто-то вяло махнул рукой, девица у зеркала надменно фыркнула. Нам тут явно были не рады. Даже сам этот Дима.

— А мы тут на танцы пришли… Решили к тебе зайти, пока не началось… — сказала Варя.

— А чё время? — спросил один из музыкантов.

— Десять минут ещё, — посмотрел на часы другой. — Оль, ты всё? Мне тоже зеркало надо.

— Познакомься, это Саша! Мы с ним в ансамбле теперь играем, — сказала Варя.

Я протянул руку, чтобы поздороваться, Дима неохотно её пожал. Я невольно сравнивал его с собой нынешним, и сравнение точно выходило не в мою пользу. К счастью, только в плане внешности. Выглядел Дима Жаринов, как настоящий плейбой, высокий рост, густые длинные волосы, смазливое лицо, модная одежда. А вот на сцене в гитарном баттле я его уделаю, как первоклассника.

— Он тоже рок любит, — добавила Варя.

В глазах фронтмена «Икаруса» словно зажглась искорка интереса.

— И много рок-групп знаешь? — снисходительно спросил он.

Мне вспомнились девяностые или даже конец восьмидесятых. А назови десять групп. А назови американские. А этого знаешь? А того слышал? Нет? Ну ты и лох, значит.

— Я больше по британскому хеви-металу, обычный рок не так сильно люблю. Калифорнийский трэш уважаю, Металлику слышал, нет? Моторхед люблю, Веном, — сказал я.

— Во заливает пацан, — хохотнул кто-то из музыкантов.

— Про Моторхед слыхал, — протянул Дима. — А у тебя записи есть?

Ах, если бы только у меня были записи. На одной только перепродаже копий можно было бы неплохо подняться. Такие пластинки в Чернавске не просто редкость. Скорее тут можно увидеть НЛО или мутантов, нежели зарубежные пластинки.

— Нет, записей нет, — сказал я. — Я думал у тебя какими-нибудь разжиться. Варя говорила, ты им включал разное.

Он посмотрел на Варю задумчиво, пожевал губами.

— Допустим, — произнёс он.

— Ребята! Готовность пять минут! — в гримёрку внезапно заглянула И. И. Коротких.

— Хорошо, Ирин Иванна! — откликнулась девица. — Уже идём!

Начальница упорхнула куда-то, цокая каблучками по паркету, и мы смогли продолжить беседу.

— Давай это попозже обсудим, хорошо? — сказал Дима. — В ансамбле на чём играешь?

— Гитара, — сказал я. — «Урал» зелёный.

— Он разве живой ещё? — усмехнулся Дима.

— Саша восстановил, — сказала Варя.

— Так, паяльником пару раз ткнул, — отмахнулся я.

— А на басу можешь? — спросил Дима. — Нам басист нужен. Пашку в армию как призвали, так и не можем найти никого.

Варя удивлённо посмотрела сначала на него, а затем на меня.

— Могу, — сказал я. — Но не буду.

— Димон, пошли уже! — неприязненно глянув на меня, сказал парень с барабанными палочками в руке.

Музыканты «Икаруса» потихоньку выходили в коридор, протискиваясь мимо нас с Варей.

— Да погоди ты, дай с человеком поговорить, — огрызнулся Дима. — Уверен? Я два раза предлагать не буду. Зря отказываешься, мы ведь не только на танцах выступаем. В ресторанах играем. Мы не школьный ансамбль, врубаешься? Мы музыкой на жизнь зарабатываем.

Это он на мои ботинки посмотрел. Побитые жизнью. Деньги мне, конечно, нужны. Но не такой ценой. Предавать свой коллектив я не стану.

— У меня своя дорога, — сказал я. — У вас своя.

Я лучше буду выступать в подвалах и на квартирниках перед десятком зрителей, чем стану таким, как вы. Хотя предложение поначалу действительно казалось заманчивым. Как сыр в мышеловке.

— Пф, — фыркнул Дима. — Тогда удачи вам с вашим школьным творчеством. Пионэры.

— На октябрьском конкурсе увидимся, — сказал я.

— Тоже выступаете? Ну-ну, поглядим, — сказал он.

Дима натужно рассмеялся и вышел вслед за своими одногруппниками. Мы с Варей тоже вышли. «Икарусы» налево, на сцену, мы направо, в зал.

— Неприятный паренёк, — поделился я с ней своими впечатлениями.

— Зазвездился немного. Так-то он хороший, — возразила Варя.

А как по мне — с гнильцой человек. Да и команда у него под стать. И даже название. «Икарус». Заклятый враг Виктора Цоя. А его музыку я хоть и не очень любил, но как человека уважал.

Мы вышли в зал, где музыканты уже вышли на сцену и готовились начинать. Девица Оля оказалась их вокалисткой, Дима играл на гитаре и пел, трое остальных оказались ритм-гитаристом, клавишником и ударником. Народ в зале приветствовал их достаточно сдержанно.

— Давай начинай! — крикнул кто-то из пролетариев.

— Медляк давай! — крикнул другой.

Начали не с медляка. Заиграли «Поверь в мечту», и зал понемногу пришёл в движение, переминаясь с ноги на ногу. Разноцветные лампочки цветомузыки начали мигать невпопад красным, жёлтым и зелёным. Я почувствовал себя в этом зале абсолютно лишним. Тем более, что мы с Варей так и не присоединились ни к одной из танцующих компаний.

«Икарус» играли неплохо. Лажали периодически, но с душой, да и пела у них эта Оля достаточно хорошо, эстрадным вокалом. На сцене, правда, все они стояли, как приколоченные, но это скорее норма для здешних ВИА.

Люди в зале танцевали, общались, наслаждались субботним вечером под звуки популярных мелодий, в основном, советских, зарубежного звучало крайне мало, а если и звучало, то пели Дима и Оля с неистребимым рязанским акцентом, страшно коверкая слова. Иногда музыканты уходили на перекур, включая что-нибудь с магнитофона, примерно раз в полчаса играли медляк.

На первый же медляк я пригласил Варю. Заиграли «Белладонну» группы UFO, большинство парней тут же отошли к стеночке или вовсе пошли покурить, и зал остался полупустым, только немногие парочки прижимались друг к другу, качаясь в ритме медленного танца.

Она обняла меня за плечи, я обхватил её за талию. Расстояние не то чтоб пионерское, но и не чересчур интимное. Однако телу Саши Таранова хватило, чтобы подкинуть в кровь дозу гормонов, мешающих воспринимать действительность.

— Эта вечеринка отстой. Я ненавижу этих людей, — сказал я Варе на ухо.

Она засмеялась. Ещё одно подтверждение тому, что если ты девчонке нравишься, то можно нести любую чушь.

— Я тоже не люблю такое, — призналась она. — Слишком… Много людей.

— Можем уйти, если хочешь, — предложил я.

— Попозже, — сказала Варя.

Мелодия стихла, Оля объявила следующую песню, парочки начали расцеплять объятия. Мы тоже, улыбнувшись друг другу, разошлись в разные стороны.

— Сейчас вернусь, — сказал я.

Я почувствовал зов природы.

Возле туалетов, как всегда это бывает, толпились люди, девочки стайками, парни по одиночке. В здании ДК никто не курил, за этим следили строго, но помимо естественных надобностей, сюда ходили ещё и для того, чтобы пообщаться в относительной тишине. Звуки музыки доносились сюда приглушёнными, словно через ватное одеяло.

На выходе из туалета, в коридоре, я столкнулся с Гришаней. Наверное, с последним из всех, кого я желал бы повстречать на танцах.

— Опа! Таранька! Стоять! — воскликнул он.

Руки я ему не подал. Я их после туалета помыл, в отличие от многих, вытирать о штаны посчитал зазорным, а подавать мокрую посчитал невежливым.

Он, впрочем, тоже рук из карманов не доставал.

— Какой я тебе Таранька? — спросил я. — Ты, по-моему, перепутал.

— Да ладно тебе! Хорош обижаться! С обиженными знаешь что делают? — посмеиваясь, произнёс он.

Я поиграл желваками. Собеседником Гришаня был не самым приятным, но и ввязываться в конфликт я не имел ни малейшего желания.

— Ты в больничке недолечился или что? — спросил я.

— Да вот выписали, ты не переживай, — сказал Гришаня. — Я же так, от путяги закосить. Мне-то башку не пробивали.

— Чё хотел? — недружелюбно спросил я.

— Есть рубль? — пытливо заглядывая мне в лицо, спросил Гришаня.

Ага, знаю я этот заход. Рубль-то у меня был. Только не для Гришани.

— Ну, допустим, — сказал я.

Гришаня явно ожидал сходу услышать отказ, чтобы заставить меня попрыгать и всё в таком духе.

— Дай взаймы, по братски, — произнёс он после некоторой паузы.

На меня нахлынул целый шквал неприятных воспоминаний из девяностых, мне стоило огромных усилий удержать себя в руках. Я уже знал, чем этот разговор кончится, потому что рубль я ему всё равно не дам, но торопиться всё равно не стоило, поэтому я просто левой рукой начал тереть подбородок, чтобы в случае драки как можно быстрее принять бойцовскую стойку.

— А ты мне за прошлые разы разве отдал? По братски, — сказал я.

Гришаня рассмеялся.

— А я думал, ты забыл! — воскликнул он. — Пойдём, может, покурим, а?

— Да я не курю, — сказал я.

— Ну просто пойдём выйдем, — предложил Гришаня. — Воздухом подышать.

Внутри ДК периодически ходили дружинники. Они больше наблюдали за порядком в зале, но и до туалетов тоже прогуливались. Зов природы властвует над всеми.

— Да ты не ссы, просто побазарим постоим, — добавил Гришаня. — Как в старые добрые, а? Как за одной партой сидели с тобой, помнишь?

— Не помню, — отрезал я. — Ты не обижайся. Мне как башку проломили, я буйный иногда становлюсь. На людей кидаюсь.

— Так тебя в дурдом тогда надо, на учёт ставить, — хмыкнул Гришаня. — Как дурачка. Да ты и был всегда дурачко…

Договорить он не успел. Я резко выбросил вперёд левую руку, сжатую в кулак. Прямого в бороду он не ожидал и сполз по стеночке там же, где стоял, только челюсть клацнула. Кажется, ещё и затылком об стену ударился. К счастью, коридор был пуст, все умотали в зал послушать новый хит про дельтаплан.

Крепостью телосложения Гришаня не отличался, только борзостью, так что я без труда подхватил его под мышки и повёл в туалет.

— Воздухом подышать, мля… — процедил я, подтаскивая Гришаню к раковине.

— Ты ч-чё, с-сука… — выдохнул он, очухиваясь от первоначального шока.

Дал ему локтем в солнышко, чисто выбить воздух из груди, ошеломить. Не уверен, что в нынешней своей форме выдержал бы честный поединок с Гришаней, но вот так вот, пользуясь фактором внезапности, вполне.

— Умойся, чучело, — сказал я. — Холодненькой.

Хоть и обошлось без крови, но умыться ему всё равно не помешает. Я открыл кран и толкнул его к воде.

— Конец тебе, Таранька… Я тя, с-сука, урою… — обеими руками держась за раковину, пробормотал Гришка. — Ходи оглядывайся…

Сотрясение? Возможно.

В туалет вдруг заглянул дружинник в расстёгнутом пиджаке и с красной повязкой на рукаве, глянул на нас, зашёл в кабинку. Спустя полминуты вышел. Руки тоже не помыл.

— Я тебе говорил, что буйным стал? Говорил, — сказал я, проводив дружинника долгим взглядом. — Ты, походу, сразу не понял.

— Коз-зёл… — процедил он.

Захотелось разбить его башку об раковину, вколотить её в коричневый кафель, чтобы юшка во все стороны брызнула. Но я сдержался.

— Если и сейчас не понял, могу объяснить подробно, — сказал я. — Забудь нахрен всё, что было до этого. В школе, на улице. Я тебе не Таранька. Не тот чмошник, которого ты на деньги ставил. Считай, другой человек теперь с тобой говорит. Уяснил?

— Пошёл ты… — прошипел Гришаня.

— Значит, не уяснил, — вздохнул я.

Пришлось аргументировать свои слова ещё парой ударов в голову, и если первый Гришаня ожидаемо пропустил, то от второго попытался уклониться, оторвался от раковины и попробовал сам достать меня размашистым ударом, но я юркнул в сторону и впечатал колено ему в открытый живот так, что он согнулся пополам и снова упал. Опасный удар, так можно и селезёнку прибить, но сейчас вроде обошлось.

— Понял? — в последний раз поинтересовался я.

— Понял… — выдохнул он.

Я помыл руки и вышел из туалета. На танцполе как раз затихла очередная песня, и Дима Жаринов объявил в микрофон белый танец. Дамы приглашают кавалеров. Заиграли, кажется, что-то из раннихScorpions, и я принялся отыскивать Варю взглядом.

— Потанцуем? — она нашла меня первой.

— С удовольствием, но не сейчас, — пробормотал я, мягко взяв её под руку. — Мы уходим, срочно.

Она нахмурилась, надула губы.

— Песня только началась, — сказала она. — Что-то случилось?

— Варь, потом всё, — пробормотал я. — Уходим.

Оставаться было опасно. Гришаня тут с компанией своих друзей-гопников, и они наверняка захотят с меня спросить за столь неподобающее поведение. А в уличной драке самый полезный спорт — это лёгкая атлетика, и против толпы птушников я выходить не буду. Я хоть и отбитый, но не настолько.

Ладно хоть Варя не стала спорить. Мы быстрым шагом покинули зал, прошли по коридору. Приходилось держать её за руку, чтобы не отставала. В фойе краем глаза заметил Гришаню, который стоял с компашкой друзей, что-то им втирая, но нам, вроде как, удалось проскользнуть на улицу незамеченными.

На крыльце по-прежнему несли дежурство доблестные милиционеры в синей форме. Мы быстренько сбежали по ступенькам вниз и быстрым шагом пошли в сторону дома.

— Может, объяснишь уже, что случилось? — потребовала Варя, когда ДК скрылся из виду.

Вырвала руку, резко остановилась.

— Птушники, — кратко и ёмко объяснил я.

— А-а… — протянула она. — Понятно.

Почти стемнело, начало быстро холодать. Я скинул пиджак, набросил Варе на плечи.

— Замёрзнешь, — сказал я.

В середине сентября её летнее платьице можно было носить только в помещении, да и то не во всяком, и она, благодарно кивнув, закуталась в пиджачок. Я остался в одной рубашке, зябко поёжился.

— Идём, — сказал я.

Два раза объяснять и уговаривать не пришлось. Варя тоже девочка неглупая, понимала, что к чему.

На всякий случай пошли не прямой дорогой через КПД, а немного в обход. С Гришани станется начать облаву, в конце концов, накинуться толпой на одного меня он точно будет не прочь. Как это, судя по всему, уже бывало.

— Ты там подрался, что ли? — спросила Варя, снова хватая меня за руку. — У тебя казынки красные.

— С Гришаней… Пообщался малость, — сказал я. — Случайно вышло.

— Саша! Разве так можно? — протянула она.

— Какие же танцы без драки, — хмыкнул я.

Мы быстро шагали в жёлтом свете фонарей. Холодный ветер шевелил облетающую листву, полная луна глядела сверху бледным жёлтым глазом. Субботний вечер сперва обещал быть интересным и весёлым, а получилась какая-то сумбурная ерунда. Совсем не таким я видел его окончание.

Дошли до края частного сектора, до улицы Блюхера, моей родной.

— Проводишь меня? — смущённо спросила Варя.

Ей надо было пройти ещё немного дальше.

— Конечно, — сказал я.

Я не мог позволить, чтобы она шла по тёмным улицам в одиночестве. И пусть разгул преступности тут начнётся лет этак через десять, я всё равно по привычке предпочитал проводить девушку до дома. Даже если не по пути.

— А ты конкурса не боишься? — спросила Варя. — Я вот побаиваюсь.

— А чего бояться? — не понял я.

— Ну там… Другие ансамбли, жюри… Оценивать строже будут, — сказала она.

— Бояться вообще не надо, — сказал я.

— Можно подумать, ты перед сценой не нервничаешь! — фыркнула Варя. — Портвейн-то заранее купил!

— Это другое, — сказал я. — Это не страх.

— А что? — хмыкнула она.

— Просто… Волнение… Предвкушение. Я люблю сцену, — сказал я.

— Можно подумать, ты её за одно выступление полюбить успел, — хмыкнула она.

Опять ляпнул немного лишнего. Не подумал, забылся.

— Может и успел, — сказал я.

— А мне всякий раз страшно… Хоть и на конкурсах выступала, и на концертах, — призналась Варя.

— А потом выходишь и всё тут же проходит? — спросил я.

— Да, — улыбнулась она.

— Ну вот, главное заставить себя выйти, — посмеялся я.

Мы вновь не заметили, как очутились возле её дома. В окне горел приглушённый свет.

— Как мы быстро дошли, — произнёс я.

— Ты замёрз, наверное? — спросила Варя. — Зайдёшь? Чаем отогреешься.

Предложение более чем заманчивое. На улице уже дышалось, а я так и шёл в одной рубашке.

— Не откажусь, — сказал я.

Тем более, возвращаться домой мне не хотелось. Лучше я ещё немного побуду в компании нашей прекрасной клавишницы. Пусть даже в присутствии её бабушки.

Она открыла калитку, я вошёл следом за ней в ограду, поднялся на крылечко, зашёл вслед за ней в тёмные сени. Варя распахнула дверь в хату и крикнула:

— Бабуль! Мы с Сашей, чаю попьём! Недолго!

Елизавета Константиновна вышла нас встретить, оглядела нас критическим взором.

— Варвара! Вот говорила же тебе, кофту надень! — укоризненно произнесла бабушка, глядя на продрогшего меня.

— Здрасьте, Елизавета Константиновна, — сказал я.

Она благосклонно кивнула, поставила чайник на плиту.

— Ишь, кавалер… — тихо пробормотала она, уходя в комнату и оставляя нас с Варей наедине.

Я прильнул к печке, отогревая замёрзшие ладони. Варя принялась выставлять на стол всё необходимое, заварник, сахарницу, плошку с конфетами. Я глянул на часы, висевшие над столом. Половина девятого. Надо же, есть шанс даже успеть домой без скандала.

По телу разливалась приятная истома, я несколько раз поёжился, вздрогнул, прогоняя холод, забравшийся под кожу. Наконец засвистел чайник, Варя позвала меня за стол, но я помотал головой, не желая отлипать от печки. Сейчас бы под одеялко, и была бы вообще красота.

— Тебе сколько… А, точно, без сахара, — сказала Варя, разливая чай по кружкам.

Сначала из заварничка, а потом долить кипятка до нужной крепости, чтобы цвет из тёмно-коричневого стал янтарным. Запах натурального чая пощекотал мои ноздри, всё-таки заставляя переместиться за стол.

— Запомнила? — хохотнул я.

— Ты из моих знакомых один такой, — сказала она.

— Это же чай! Его китайцы знаешь как пьют? — спросил я.

— Как? — спросила Варя.

— Из вот таких вот пиалочек, — показал я двумя пальцами. — Меньше, чем наши стопки.

— Да ты шутишь, — не поверила она.

— Нисколько! Я в… В журнале читал, с картинками, «Вокруг света», — соврал я. — Там столько тонкостей у них. Воду дважды кипятить нельзя. Первую заварку вообще сливают. Целая церемония.

— Ничего себе, — прихлёбывая обычный советский чай, сказала Варя.

— Вот. И у них главное это прочувствовать вкус, — добавил я. — То есть, самого чая, без всяких добавок. Ни сахара, ни молока, ни варенья, ни лимона.

— Ой, точно, у нас же варенье ещё есть открытое, будешь? — спохватилась Варя.

— Не, спасибо, — сказал я.

— Малиновое, я сама варила! — сказала она.

Малиновое кому попало не предлагают.

— Ну если сама, то давай, — согласился я.

Она выскочила из-за стола, начала рыться по шкафчикам, через какое-то время выставила на стол початую баночку с этикеткой «Повидло яблочное», прикрытую мятой жестяной крышкой.

— В самый раз, чтобы не заболеть, — сказал я, загребая варенье ложечкой. — Для профилактики.

Варя смущённо улыбнулась.

— Тогда и мне не повредит, — сказала она.

— Сейчас как раз сезон начинается. Грипп, ковид, — сказал я.

— Ковид? — не поняла Варя.

— Корь, я хотел сказать, — поправился я, снова понимая, что спорол чушь.

— Корь вроде не сезонная, — сказала она.

— Да неважно, простуда всякая ходит же, — сказал я. — Ну, слушай, я теперь понимаю Карлсона. Ради такого варенья можно и пропеллер себе в ж…

— Саша! — одёрнула меня Варя.

Из комнаты раздался приглушённый хриплый смех. Варя покраснела до ушей, надулась, глядя на меня, как на злодея. Я кое-как сдерживался, чтобы не засмеяться.

Я поглядел на часы снова. Стрелки приближались к девяти. Я, конечно, не сказать, что засиделся в гостях, но пора и честь знать. Варя заметила мой взгляд.

— Пора? — с нотками лёгкой грусти в голосе спросила она.

— Да, пожалуй, — в тон ей ответил я. — Обещал пораньше вернуться.

Такой вечер нравился мне гораздо больше, нежели танцы под хиты восьмидесятых. Да и сидим хорошо, душевно. Пусть даже каждое слово слышит из соседней комнаты Елизавета Константиновна.

Я быстренько допил чай, съел ещё пару ложек малинового варенья, натянул пиджак, похлопал себя по карманам, проверяя, ничего ли я не забыл. Варя начала убирать со стола, загремела посудой.

— Варя, я уберу! — крикнула из комнаты бабушка. — Иди лучше, кавалера проводи, заблудится.

— До свидания, Елизавета Константиновна! — крикнул я.

— До свидания, Саша, — ответила она.

Варя тоже накинула курточку, подождала, пока я обуюсь, вышла вслед за мной в сени.

— Приходи ещё… В гости, — тихо сказала она, придержав меня за рукав пиджака. — И просто так приходи.

— Примчусь, как только позовёшь, — улыбнулся я. — И если не позовёшь, тоже примчусь.

Она хихикнула. Мы почему-то остановились в тёмных сенях, в кромешной мгле. Постояли молча друг напротив друга, в тишине. Слышно было только Варино дыхание, которое я ощущал на своей шее.

А потом она встала на цыпочки и жарко поцеловала меня в губы. Поцелуй оказался со вкусом малинового варенья.

Домой летел как на крыльях. Опоздал, конечно, но ненамного, и в этот раз обошлось без криков. Мать косо поглядела на мои сбитые костяшки и зацелованные губы, но не сказала ничего, только тихо усмехнулась. Повзрослел сына-корзина, ничего с этим не поделать.

Утро воскресенья выдалось на удивление тихим и спокойным, я даже каким-то неведомым образом смог выспаться. Фантастика. Сказка. Позавтракал в кругу семьи, сделал всю необходимую работу по дому, позависал на турнике во дворе. Идти никуда не хотелось, да и появляться на КПД мне пока не стоит, так что я вернулся домой.

Потренькал на гитаре немного, изучил небогатую коллекцию книг, зарылся в журналы. Среди кипы различных радиолюбительских раритетов обнаружился «Моделист-конструктор», в котором публиковались всяческие схемы, и я едва не выронил журнал из рук, когда обнаружил в нём некий «дисторбер для ритм-гитары». Это автор так называл самый обыкновенный дисторшн, перегруз. Ошибки быть не могло, схему на двух транзисторах я узнаю в любом виде.

Нужен ли мне перегруз? Определённо, да. Будь у меня возможность, я собрал бы себе целый педалборд различных эффектов. Никогда не знаешь, что может пригодиться, но перегруз это база, основа, без которой я вообще не воспринимал гитарный звук. В школе, конечно, была педалька-фузз, жужжалка, но это немного не то, да и одна педаль эффектов на две гитары это совсем не дело.

Я выписал на отдельный листочек список всех необходимых элементов. Транзисторы, резисторы, конденсаторы. А после этого зарылся в Сашкину сокровищницу, выискивая всё необходимое и отчаянно надеясь, что этих богатств хватит хотя бы на одну педаль. Что найдутся все нужные номиналы.

— Решил-таки радио своё доделать? — поинтересовалась мать, глядя на мою возню со схемами и элементами. — Форточку хоть открой, опять на всю квартиру надымишь.

Сёстры куда-то смотались с самого утра, Максимушка на полу гудел игрушечным самосвалом. Так что я мог пока спокойно заняться пайкой.

В журнале имелась схема для печатной платы, но травить её было нечем, и я решил пока собрать всё навесным монтажом. По-колхозному. Транзисторы пришлось, правда, выпаивать со старых поделок Таранова, безжалостно уничтожая результаты его прошлых работ, но лучше уж так, чем просто выбросить их через энное количество лет.

Подточил напильником жало паяльника, подготовил всё на столе. Припой, канифоль, коробочки с элементами, монтажную плату из обыкновенного картона. Ну и принялся за работу, в творческом порыве сплетая паутину из проводов и припоя.

— Сашка! Иди обедать! — позвала мать из кухни.

— Ага, сейчас! — отозвался я.

Пахло жареной картошкой, от этого запаха урчал желудок, но мне надо было допаять ещё пару резисторов.

— Сашка! Остынет всё! — снова позвала мать. — Я уже наложила!

— Да, сейчас, иду! — отозвался я.

Само собой, сейчас я никуда не пошёл. Заработался.

— Сашка! Холодное будешь жрать! — пригрозила мать.

— Ага! — отозвался я.

Пообедал я только после того, как допаял всё, часа через три, обед плавно перетёк в ужин и вечерний чай. Без мультиметра паять оказалось чуть сложнее, чем я ожидал, ладно хоть у Сашки нашлась самопальная прозвонка из батарейки, щупов и лампочки. Собрал пока без корпуса, на проводах и плате. Обидно будет, если я соберу всё на совесть, в корпус, на века, а ничего так и не заработает.

Опробовать новую примочку хотелось как можно скорее, но это всё равно придётся ждать до завтра. Хотя бы до большой перемены. На выходных в школу мне не попасть. Было бы неплохо и домой электрогитару раздобыть, вот только это тоже из разряда фантастики. А к ней ещё нужен усилитель, гитарный кабинет, преамп, и прочая, и прочая.

На следующий день самопальную примочку нёс в коробочке, как настоящую драгоценность, на всякий случай прихватил и паяльник, и всё остальное, если вдруг понадобится работа над ошибками.

— Пойдём в камору, покажу кое-чего, — заговорщическим шёпотом предложил я Варе перед большой переменой.

Она почему-то густо покраснела. Но согласилась.

Мы поднялись в актовый зал, в каморку, я тут же бросился к гитаре. Варя села на парту, закинула ногу на ногу, заинтересованно глядя на мои манипуляции с проводами. Подключил питание, включил усилок, накинул ремень гитары на плечо. Провёл медиатором по струнам. Тишина. Вернее, только фон и треск.

— Ща, погоди, — буркнул я.

Проверил коммутацию, проверил все крутилки на примочке. Выставил всё на середину, ударил по струнам, и из колонок зажужжала перегруженная гитара.

— Да! — победно воскликнул я, испытывая то самое чувство, когда результат твоего кропотливого труда наконец приносит плоды.

Это особое, ни с чем не сравнимое удовольствие.

Покрутил настройки ещё, регулируя звук, пробежался по грифу, сыграл отрывок из’We are the champions'. Варя улыбнулась, узнала мелодию.

— Сегодня репетируем по-взрослому, — ухмыльнулся я. — Света на фуззе сыграет. Я на этой приблуде.

— Здорово! — воскликнула она.

По-моему, она скорее рада была видеть меня счастливым и улыбающимся, нежели реально понимала смысл этого дисторшена, но всё равно. Обрастаем потихоньку оборудованием. Ещё бы Катю снарядить по полной программе, и было бы вообще шикарно.

Понедельник вообще оказался каким-то днём обновок. После уроков к нам пришла Любочка, довольная и весёлая.

— Будет вам новый бас! — заявила она.

А вот басист пока не объявился, хотя в субботу, помнится, обещал быть.

— Вы просто прелесть, Любовь Георгиевна, — сказал я.

— Ну что ты, Саша, это моя работа, — смутилась она. — На неделе привезут.

— Круто! — воскликнула Катя.

— Песни на конкурс выбрали? — спросила Любочка.

— Пока нет, — сказал я. — Сегодня как раз хотели.

— Мне показать не забудьте! — погрозила она пальцем, хотя это выглядело скорее мило, чем угрожающе.

— Обязательно покажем, и Капитолине Григорьевне тоже, — сказал я.

Главное, чтобы у Кобры инфаркт миокарда не случился после этой демонстрации.

— Ладно, занимайтесь тогда, если что, я в учительской, — сказала Любочка.

Она вышла, цокая каблучками, а через пару минут в нашу каморку просунулась голова Данилы Мартынюка.

— Э-э-э… Привет… — пробасил он, обдавая всех запахом пота и курева. — Чё вы тут… Можно, да?

Варя скривила лицо, не скрывая своих истинных чувств, Катя вопросительно посмотрела на меня, Света испуганно склонилась над гитарой.

— Заходи, — махнул я рукой.

Мартынюк вошёл, и в каморке сразу же стало тесно.

— Девчата, это Данила, он хочет с нами играть. На бас-гитаре, — сказал я.

Катя и Света по очереди представились. Варя промолчала.

— Ничё тут, прикольно у вас, — сказал Данила. — Так, и на чём играть?

Он взял выпотрошенную «Тонику», оглядел с интересом, положил на место, взялся за чехол от баса.

— Погоди! — крикнул я, но было поздно.

Из чехла прямо на пол вывалилась бутылка портвейна. Естественно, вдребезги. Аромат молдавских виноградников густо разлился в воздухе, осколки стекла рассыпались по всему полу.

— Мартынюк! — прошипела Варя.

— Твою мать! Штаны забрызгал! Предупреждать надо! — воскликнул Данила. — Вы чё тут, бухаете, что ли?

— Света, открывай окно, проветрить надо, — хмуро произнёс я. — Варь, давай за водой, надо пол мыть.

— Чего? Пусть он сам моет! — возразила клавишница.

— Пусть сам моет, принеси просто, — сказал я. — Пожалуйста.

— Щас… — проворчала она, нехотя покидая каморку.

— Не буду я ничё мыть! Вон, девок сколько, пусть моют! — произнёс Мартынюк.

— Ты чё, обалдел? — фыркнула Катя.

Похоже, мы не сработаемся.

— Ты нам пузырь вина разбил, — напомнил я.

— Неполный, — уточнил Данила.

— Но разбил, — сказал я. — А он, вообще-то, три рубля стоит.

— Надо было Агдам брать, на рупь дешевле, — посоветовал Данила.

— Чё было, то и взял, — сказал я. — Ты тему-то не переводи.

— Давай убирай! — воскликнула Катя. — Щас если Любочка придёт, сам будешь объяснять!

— Я тут, что ли, бухал? — фыркнул Данила.

Варя вернулась с веником, ведром и тряпкой, вручила всё Даниле.

— Да не буду я! — сказал он, демонстративно сунув руки в карманы.

— Значит, пошёл вон отсюда, — равнодушно произнёс я.

— Ребят, не надо… — попросила Света. — Давайте, я уберу…

Никто её не услышал.

— Пф, не больно-то и хотелось! — фыркнул он. — Бывайте, музыканты херовы!

Данила отодвинул Варю плечом, вышел из каморки. В ней как будто бы и дышать сразу стало легче.

— Вот урод… — пробормотала Катя.

— А чего ты Мартынюка позвал вообще? — спросила Варя.

Я, во избежание лишних склок, принялся сам подметать осколки стекла.

— Я не звал, он сам попросился, — сказал я.

— Ах, ещё и сам попросился… — протянула Катя.

— Так нам басист нужен, хотя бы его думал взять, — сказал я.

— Уж лучше вовсе без басиста, чем такой, — хмыкнула Варя.

Я собрал осколки, Варя вымыла пол, старательно затирая розовую лужу, вынесла воду. Как раз вовремя, потому что как только она вернулась, почти сразу за ней вошла Любочка. Наморщила лоб, принюхалась, выглянула в открытое окно.

— Чем у вас тут пахнет? — спросила учительница. — Ещё и окно открыли, не продует вас?

С ответом мы замешкались, но Любочка не заметила.

— Я чего зашла… Саш, напиши на листочке мне список необходимого. Инструменты и всё прочее. Постараемся достать. Только без фанатизма, ясно? — сказала она. — Гитары новые не ждите, и синтезатор тоже.

— Вы ещё эти не сносили… — тихо буркнула Катя.

— Любовь Георгиевна! Да вы самая лучшая! Я вас просто обожаю! — воскликнул я.

Она самодовольно улыбнулась, принимая комплимент.

— А если конкурс выиграете, то вообще просите чего хотите, — сказала она.

— Ну, сперва хотя бы репертуар надо подобрать… — сказал я.

— А вы ещё не определились? Может, «Миллион алых роз» сыграете? Девочку на вокал взять… — предложила Любочка.

Варя за её спиной изобразила, будто её тошнит.

— Любовь Георгиевна! Лучше оригинала у нас в школе никто не споёт, а хуже оригинала и даром не надо, — сказал я. — Придумаем чего-нибудь.

— Ладно, думайте, — сказала она. — Список в учительскую занесёшь.

Она снова вышла из каморки, я проводил её долгим задумчивым взглядом. Неожиданно и приятно, конечно.

Надо подумать, что нам нужно из инструментов такого, срочного. Кроме бас-гитары, естественно. Малый барабан дышал на ладан, но для него нужен был только новый пластик и подструнник, сам стальной обод и всё остальное у него почти неубиваемое. Настолько, что энгельсовские барабаны я и спустя сорок лет встречал на разного рода репетиционных точках. Их давали в аренду юным говнарям, потому что Pearl или Mapexжалко, а вот Энгельс, особенно с китайскими пластиками, не жалко.

Вторую бас-бочку с педалью надо, однозначно. Чтобы Катюха могла молотить в два раза бодрее. Ещё один напольный том, наверное, ни к чему, а вот новый пласт на уже имеющийся не повредит. Микрофонную стойку, струны, провода и разную прочую мелочь. Над списком ещё надо будет подумать сообща, всем вместе.

— Надо что-нибудь бодрое на конкурсе играть, повеселее, — сказала Катя, вырывая меня из раздумий. — Вот вроде как мы вторую играли, только петь лучше на русском.

— А я бы что-нибудь красивое хотела, мелодичное, медленное, — сказала Света.

— Мне без разницы, лишь бы звучало круто, — сказала Варя.

Я рассмеялся.

— Любой каприз, девчата, всё исполним, — сказал я. — Но в этот раз без чужой музыки. Всё будет своё.

— А успеем? — усомнилась Катя. — Тут времени-то осталось…

— Успеем. И медлячок, и боевичок, — сказал я. — Сколько нам времени-то дают?

— Надо у Любочки уточнить, — сказала Варя.

— Ну, допустим, у нас есть пятнадцать минут вместе с подключением, — сказал я. — Три песни это максимум, который в это время залезет. Можно подготовить три, просто на всякий случай, а там уже действовать по ситуации.

— Так, а что готовить-то? — спросила Катя.

Я почесал в затылке. Плохо, когда нельзя дать послушать запись. Не тот эффект. Но показать надо, и я включил гитару на чистый звук. Начать я решил с медляка.

— Песня… Баллада, то есть… Называется «Один в темноте», — сказал я, начиная перебирать струны.

— Мрачновато, — сказала Варя.

— Нормально, — возразила Катя, вслушиваясь в мелодию.

По изначальной задумке тут во вступлении должно звучать красивое мелодичное соло, и исполнять его мне пришлось вокализом. Потом, когда аккордами будет играть Света, я это соло исполню на гитаре, ну а пока так.

Девочки внимательно слушали, затаив дыхание. Ещё бы, это наша лучшая баллада, со второго альбома. Не знаю, сколько детей было зачато под эту мелодию и сколько произошло первых поцелуев, но точно не меньше, чем под «Осколок льда» или «Возьми моё сердце».

Вступление кончилось, начался куплет, и я запел. Одна из немногих песен, которую я полностью исполнял чистым вокалом. По сюжету песни парень остаётся один после гибели своей возлюбленной и теперь ему всякий раз мерещится её присутствие, когда он выключает свет, а в конце она к нему на самом деле приходит с того света. Мрачно, готично, эротично. Наши фанатки, во всяком случае, пищали от восторга.

Дошёл до припева, взрывного, резкого, топнул ногой кнопку на дисторшене… И звук пропал, сменившись фоном из колонок. Что-то, кажется, отломалось в той паутине из проводов. Не рассчитал силы, увлёкся.

Свете и Варе песня ожидаемо понравилась. Катя почему-то не оценила.

— Красиво, конечно… Но не то, — сказала она.

— Когда все инструменты вместе соберём, будет что надо, я гарантирую, — сказал я, ковыряясь в раздавленной примочке.

— Ну не знаю, — сказала Катя. — Да и текст… Не знаю. Кобра не одобрит. Любочка может, а Кобра точно нет.

— А мне понравилось, — сказала Света. — И пел Саша красиво.

— Мне тоже, — тихо сказала Варя. — Можно попробовать сыграть.

В оригинале там, конечно, никаких клавиш не предусмотрено, но можно что-нибудь состряпать.

— Текст… Поправить немного можно, если что, — сказал я. — Да и я же не до конца спел.

— Ладно… — буркнула Катя. — Давай попробуем сыграть.

— Ща, тут что-то… Не растёт кокос… — пробормотал я, пытаясь восстановить примочку.

Безрезультатно, надо перепаивать и собирать в надёжном корпусе.

— Сыграй на моей, — предложила Света.

— Не… Тут дисторшн надо… И для остальных песен тоже. Фузз маленько не то, — сказал я.

— Мне покажи тогда, как что играть, — сказала Катя.

Что-то мне не нравится её настроение. Она и в целом сегодня будто отбывала срок, а не репетировала. Только появление Данилы её немного расшевелило, но когда Мартынюк сбежал, то и Катя как-то снова поникла.

— Ладно, давай, смотри и учись, — сказал я, откладывая гитару и убирая примочку в сумку.

Поменялись местами, я сел за барабанную установку, Катя села на парту напротив. Пробежался по барабанам длинной сбивкой, разминая пальцы, покрутил палочки. Точно, надо выпросить у Любочки запас палочек, а то этим скоро совсем конец, их как будто бобры погрызли.

— Варь, не запомнила аккорды? С ре-минора начинается, — сказал я. — Потом на си-бемоль. Давай вместе, проще будет.

Я дал счёт, заиграл. Варя поддержала, Света тоже, причём пыталась повторять перебор, как я и показывал изначально. Я играл простейший ритм, элементарный. Восьмыми по железу, половинными нотами по бочке и малому. Бульдозер, наш барабанщик, ещё добавлял двойки и тройки в бас-барабан, но для этого нужна вторая бочка, значит, пока обойдёмся так. Даже так звучало неплохо, и я довольно закивал, понимая, что даже с нынешним составом получится отличная песня.

Катя остановила меня взмахом руки после нескольких квадратов.

— Я поняла, — сказала она. — Как-то это… Скучно.

— Ты не дослушала. На припеве сложнее, — сказал я.

— Может быть, — равнодушно пожала плечами она.

Репетицию пришлось закончить раньше обычного. Всё равно примочку мне ещё перепаивать, так что мы разошлись по домам почти сразу же. Я даже провожать никого не стал, руки чесались взять паяльник и пересобрать педаль эффектов. Корпус выпилю из фанеры, на металлический у меня не хватит моих безумных умений.

Дома сразу же занялся ремонтом педали, даже не переодеваясь после школы. Прозвонил все контакты, обнаружил место, где припой отвалился от ножки транзистора. Неудачно я наступил, конечно. Немедленно перепаял, принялся мастерить корпус. Пока руки делали, голова была занята абсолютно другим.

Поведение Кати меня тревожило. Есть, конечно, шанс, что она просто заскучала, но я смутно ощущал, что за этим кроется что-то ещё. И решать эту проблему придётся именно мне, как лидеру группы. Другого барабанщика нам не найти.

Так что закончив с примочкой, я быстренько закинул в себя бутерброд и пошёл к заводским пятиэтажкам, к Катиному дому. Осень наконец вступала в свои права, было ветрено и прохладно, пасмурно, и настроение у меня было под стать. Пасмурное.

До улицы Карла Либкнехта добрался быстро, пешком. Подошёл к нужному дому, подъезду, возле которого ветер качал голые ветки сирени, а рядом с пустыми клумбами на лавочке сидели несколько старух. Старухи тут же внимательно уставились на меня, прерывая свой разговор. Я всё-таки забрёл в чужой район.

— Здрасьте… — сказал я на всякий случай.

В подъезде было двадцать квартир, по четыре на этаже, и мне надо было выяснить, в какой из них живёт Катя. Незваный гость, конечно, хуже татарина, но для меня было важно поговорить и выяснить, в чём дело.

— А не подскажете, в какой квартире Катя живёт? Чёрненькая такая, в девятом классе учится, — сказал я.

— Ухажёр новый, что ли? — спросила бабка, закутанная в шаль. — Вчера только одного Толька с лестницы спустил, так тот покрепче тебя был!

— Нет, не ухажёр, я по важному комсомольскому делу, — соврал я.

— В тринадцатой они живут, — сказала другая бабка. — Вечно у них крики, оры. Что ни вечер, так начинается.

— Это всё потому что Толя — алкаш! — заявила третья. — Каждый день с бутылкой!

— Был бы алкаш, его бы с завода выгнали! Руки-то золотые у него! — возразила первая.

Я понял, что другой полезной информации не добьюсь, и хоть сплетни послушать всегда интересно, адресованы они не мне.

— Спасибо! — воскликнул я, быстрым шагом заходя в подъезд и поднимаясь по лестнице.

Подъезд, достаточно ухоженный, представлял собой подъезд самой обыкновенной хрущёвки. Разве что без домофона, лапши проводов под потолком и железных массивных дверей. Двери все были самые простые, обитые дермантином.

Пока поднялся на четвёртый этаж — запыхался с непривычки. Немного перевёл дух, посмотрел на дверь тринадцатой квартиры. Никаких признаков «нехорошести», несмотря на номер, не обнаружил. Вдавил жёлтую кнопку звонка, на всякий случай одёрнул пиджак, пригладил волосы. Внутри послышались шаги.

— Кто? — послышался недовольный мужской голос из-за двери.

Ответить я не успел, дверь открылась. Выглянул оттуда дюжий чернобровый мужик в растянутой застиранной майке. Нахмурился сразу же, держась за дверь и перегораживая мне обзор.

— Здравствуйте. Мне бы с Катей поговорить, по важному делу, — сказал я.

— Кто такой? — недобро зыркнул он.

— Таранов. Александр, — представился я.

Руку протягивать не стал, младший старшему первым не протягивает, а мне что-то подсказывало, что этот кабан к местному неписаному этикету крайне чуток.

— А, этот… — буркнул он. — Катька! Тут к тебе! Сюда иди, говорю!

В коридоре за его спиной мелькнула фигурка Екатерины, в домашней одежде.

— Сейчас! — крикнула она.

— Сейчас подойдёт, — пробасил отец и закрыл дверь у меня перед носом.

Похоже, они бы с моей матушкой отлично поладили. Прямо два сапога — пара.

Я отошёл от двери, опёрся на железные перила, разглядывая побелку в подъезде. Мимо, на пятый этаж, прошла какая-то усталая тётка с авоськой, подозрительно глянула на меня.

Катя выскочила за дверь уже в уличном.

— С ума сошёл? — кошкой зашипела она. — Ты чего припёрся?

— По важному делу, — сказал я.

— Ну пошли, — фыркнула она.

По пути, между этажей, отодвинула один из цветочных горшков на окне, забрала оттуда сигареты со спичками, сунула в карман курточки.

— Батя ничё не говорил тебе? — на всякий случай спросила она.

— Например? — хмыкнул я, шагая следом.

— Ну, чтоб не появлялся больше, или ещё чего, — неопределённо ответила Катя.

— Нет, нормально всё, — сказал я.

— Повезло тебе, что он в настроении, — сказала она.

— А чего он дома в понедельник? — удивился я.

— Сутки-трое, — сказала Катя.

Мы вышли на улицу, прошли мимо старух на лавке. Катя целенаправленно шагала куда-то прочь, к соседнему двору.

— Мы куда? Я поговорить просто хотел, — сказал я.

— Там поговорим, пошли, — хмуро ответила Катя. — На чай не позову тебя, извини.

Как будто с намёком.

Прошли следующий двор, вышли к пустырю, к теплотрассе, юркнули куда-то в кусты по хорошо натоптанной дорожке. Остановились на небольшой полянке, скрытой от чужих глаз зарослями ивы, Катя достала сигареты, вытащила одну.

— Будешь? — спросила холодно.

— Не курю, — ответил я.

— Как хочешь, — пожала плечами Катя, уверенно разжигая спичку. — Ну, рассказывай.

— Нет. Ты давай рассказывай, — сказал я.

— Что? — не поняла Катя. — Это ты ко мне пришёл, вообще-то.

— За этим и пришёл. Что с тобой случилось? — произнёс я.

Катя затянулась, выдохнула дым в сторону, помолчала, собираясь с мыслями.

— Всё нормально со мной, — сказала она наконец.

— Надоело играть? — спросил я.

Она задумалась.

— Нет, наверное… Нет, не надоело, — сказала она.

— А что тогда? — спросил я.

Катя помолчала, глядя на огонёк сигареты.

— Ты точно хочешь знать? — спросила она.

— Да, — сказал я.

— Месячные. Живот болит. Настроения нет, — сказала Катя, глядя мне прямо в лицо и лукаво улыбаясь.

Будто проверяла мою реакцию.

— Врёшь, — сказал я, так же глядя ей в лицо.

— Показать? — Катя вопросительно изогнула бровь.

Кого ты пытаешься эпатировать, девочка? Я тебе не пионер, способный сомлеть от обсуждения женской физиологии.

— Ну покажи, — хмыкнул я.

— Вот ещё! Варька тебе пусть показывает! — фыркнула она.

— Ревнуешь, что ли? — спросил я.

Кроме того спонтанного поцелуя у нас с Варей ничего не было, о наших отношениях с ней мы не говорили, да и на людях никаким образом не показывали, но перемены заметить нетрудно.

— Больно ты нужен тебя ревновать, Таранов, ты себя в зеркале видел? — фыркнула она.

Ревнует.

— Ну и слава Марксу, что не ревнуешь, я же вас всех люблю, — с наигранным облегчением вздохнул я. — А в чём дело тогда? Куда твой энтузиазм подевался?

— Дурак ты, Саша, — хмуро бросила она, выкидывая бычок.

— И шутки у меня дурацкие, знаю, — сказал я. — Рассказывай давай. Не отстану, пока не скажешь.

Она испустила усталый вздох.

— Дома мне по поводу группы мозги выносят, понятно? Доволен? — выпалила Катя.

— Батя? — спросил я.

— Ну а кто ещё? — фыркнула она. — Хернёй, мол, маешься! Учёбу забросила! Шла бы, мол, после восьмого на крановщицу! Опять это говно началось, блин!

Она в сердцах пнула валяющийся на земле окурок.

— Хочешь, я с ним поговорю, — предложил я.

Катя нервно рассмеялась, достала из пачки ещё одну сигарету. Ответ красноречивее любых слов.

— Тебе бы курить поменьше, — заметил я.

Она задумалась, замерла, бросила сигарету обратно в полупустую пачку, убрала в карман.

— Ты прав, мало осталось уже, — сказала она.

— И часто такое? Ну, с батей, — спросил я.

— Да каждый раз… — вздохнула она. — Только я себе найду что-нибудь по душе, так сразу и начинается… А на репетиции как начну играть, так сразу и вспоминаю это всё, что даже и играть не хочется…

— А сама с ним поговорить не пробовала? — спросил я.

— Да без толку… — вздохнула Катя.

— Может, всё-таки я попробую?

— Нет, — отрезала Катя. — Даже не думай. Только хуже сделаешь.

— Как скажешь, — поднял руки я. — Не лезу.

— Такие вот пироги, — вздохнула она.

Да уж, такого поворота я никак не ожидал. И ведь обычными методами тут воздействовать не получится. Но эту проблему всё равно надо как-то решать. Отец Екатерины, судя по всему, прямой как лом и упрямый как баран, значит, придётся действовать в обход.

— А мама у тебя тоже против? — спросил я.

Катя махнула рукой.

— Она ему слова поперёк не скажет, — сказала она. — Так-то радовалась, когда узнала, что мы на конкурсе выступать будем.

— Ты капай ей на мозги, мол, барабанить хочешь, что на конкурсе выступить надо, что товарищей подводить нельзя, — посоветовал я. — Ночная кукушка дневную перекукует, слышала такое?

— Слышала, — мрачно сказала Катя.

— Она на него повлияет, хоть как-нибудь, — уверенно произнёс я.

— Ну-ну, — с сомнением протянула Катя.

— Да и вообще, если не можешь изменить ситуацию, измени своё отношение к ней! — воскликнул я.

Прям как я, когда осознал, что попал сюда, в тело Саши Таранова, раз и навсегда. Необратимо. Я изменил своё отношение, и всё сразу стало гораздо лучше.

— Ты же барабанщица! Лупи по барабанам, выплёскивай эмоции! Сливай весь негатив! — произнёс я.

Регулярно так делал в прошлой жизни. Работает как часы.

— Ты так говоришь, мне даже побарабанить захотелось, — усмехнулась Катя.

— Можем сходить, школа ещё открыта, ключ у меня с собой, — предложил я.

— Не, — отказалась Катя. — До завтра подожду. Как раз накопится… Негатив.

— Как хочешь, — сказал я. — Моё дело предложить. Только представь, ты и я, наедине, в интимном сумраке каморки… Лупим по барабанам так, что стены дрожат!

Катя улыбнулась. Наконец-то. Хотя бы так. Задача минимум выполнена. А то видеть её кислое лицо было уже совсем невмоготу.

— В другой раз, Саша, — сказала она.

— Завтра?

— Завтра.

— Всех на конкурсе порвём? — спросил я, пытливо глядя на нашу ударницу.

— Всех порвём! — отозвалась она.

— Вот так-то лучше, — протянул я. — Узнаю нашу самую лучшую барабанщицу.

— А есть другие? — улыбнулась она.

— Нет, — честно сказал я.

Она посмотрела на меня так, будто хотела ещё что-то сказать или спросить, но вдруг передумала и промолчала. Мы начали выбираться из кустов обратно во дворы пятиэтажек. Рабочие окраины Чернавска. Не совсем гетто, конечно, но лучше по темноте здесь не гулять. Особенно, если ты не из этого района.

— Ты меня до дома не провожай, — попросила Катя. — А то будут опять бабки… Сплетничать.

— Так они уже будут. Я с ними и пообщаться успел, — сказал я. — Как думаешь, откуда я номер квартиры узнал?

Катя закатила глаза и застонала, кажется, я совершил ошибку. Ну, всё равно уже поздно.

— Да не парься, я сказал, что по комсомольским делам.

— Ага… — буркнула она.

Но провожать и впрямь не стал. Не хочет — не надо. Сдержанно попрощались, без обнимашек и жарких поцелуев, и разошлись в разные стороны.

Не уверен, что наш разговор возымеет хоть какой-то эффект, или что этот эффект продлится долго, но я хотя бы попытался, а если у Кати снова начнутся подобные моменты, я уже буду знать, в чём причина. Варя наезжала на неё совершенно зря. Бросала Катя всё не по своей воле.

Барабаны теперь в порядке, а вот что делать с басистом, я не представлял. Мартынюк у нас играть не будет, это можно гарантировать. Ей Богу, хоть Любочку ставь на бас, хоть Максимушку, хоть самому бери. С ним, конечно, полегче играть и петь, и звук гораздо жирнее, но тогда некому будет играть соло. Кругом засада, со всех сторон. А играть совсем без него… Я не хотел. Звук становится плоским и скучным.

В таких раздумьях я добрался до дома. Уже на автопилоте, ноги сами вели. Как обычно, немного завис во дворе, обновил рекорд по подтягиваниям. Всего семь раз, но зато чисто. Для Сашкиного тощего тельца и это было уже весомым достижением.

Домой зашёл без всякой охоты. Как раз вовремя, всё семейство Тарановых садилось ужинать. Опять жареная картошка. На этот раз хотя бы с грибами.

— Руки мой, садись, — приказным тоном гавкнула мать.

Можно же и по-другому передать тот же самый смысл, без нервов, без криков, но мать, кажется, по-другому не умела. Я, кажется, уже привык.

Повесил пиджак на вешалку, ополоснул руки в умывальнике, вытер чуть влажным вафельным полотенцем, наложил себе картошки, отрезал душистого свежего хлеба. Налил молока в кружку, самое то к картошечке. Официантов нет, как говаривала иногда мать, всё сами.

— Как в школе дела? — поинтересовалась она.

Жареные опята чуть похрустывали на зубах, золотистая картошечка, поджаренная в масле до румяной корочки, проваливалась в пустой желудок без следа.

— Нормально, — с набитым ртом ответил я, делая перерыв, чтобы отпить молока.

— Чего это ты самодеятельностью-то увлёкся, Саш? — спросила она.

Я даже остановился, чтобы посмотреть на мать, будто не веря, что это произносит она. Обычный, невинный вопрос, заданный спокойным тоном. Удивительно.

— Захотелось, — сказал я.

Раскрывать перед ней душу я не стану ни за какие коврижки.

— Папка ваш тоже на гитаре играл, — задумчиво произнесла мать. — И пел красиво.

Вот как. «Подлец», «сволочь» и «паскуда», оказывается, остался в воспоминаниях не только с плохой стороны.

Я ничего не сказал, погрузившись целиком в свою тарелку, девочки тоже. Один только Максимка со своей детской непосредственностью спросил:

— Мам, а он где, папка наш?

— Он у вас капитан дальнего плавания, Максим, — неумело, но привычно солгала мать.

Знаю я таких капитанов. Северные моря покоряют. Вон, дядя Витя, сосед, ту же мореходку заканчивал.

— А когда он приедет? А он гостинцев привезёт? — спросил Максимка.

— Максимка, перестань, — буркнул я.

— Тоже на сцене выступал… — задумчиво протянула мать.

— В октябре конкурс будет. Городской. Мы там тоже играем. Приходите послушать, — сказал я.

— Хорошо, — сказала мать.

Мне почему-то стало немного спокойнее. Пусть с семьёй у меня тут не всё хорошо и радужно, но это близкие люди, и мне будет проще выступать, видя их в зрительском зале. Хотя бы они нас поддержат, искренне, от всей души. Да, это капля в море, но это лучше, чем сплошные равнодушные сытые морды, вяло хлопающие в ладоши.

— Спасибо, — сказал я.

И за это, и за ужин.

Встал из-за стола первым, помыл за собой посуду, ушёл в комнату, следом за мной потянулись и остальные. Таня, Лиза, Максим. Я ожидал, что они рассосутся по комнате, займутся своими делами, но нет. Все трое пошли именно за мной, а Таня даже достала гитару со шкафа и протянула мне.

— Сыграй, — потребовала она.

— А волшебное слово? — нахмурился я.

— Пожалуйста, — нехотя добавила Таня.

Сыграл три частушечных аккорда. Трунь-трунь-трунь. Протянул гитару обратно.

— Настроения нет, — честно сказал я.

— А тебе разве не надо к конкурсу готовиться? — тихо спросила Лиза. — Вы эту же песню играть будете?

— Нет, другие, — задумчиво сказал я.

Я грузно опустился на тахту с гитарой в руках. Ударил по струнам, зажав квинту, ленинградка зарычала, насколько смогла. Надо определиться со второй песней. Кажется, сейчас самое время.

Исполнять своё старое творчество при детях оказалось немного неловко, но я эту неловкость переборол, в конце концов, они всё равно услышат всё в зрительном зале.

Не так-то просто выбрать подходящий репертуар для советского конкурса, когда почти все сильные песни у тебя повествуют о вещах, не совсем подходящих к эпохе. Не уверен, что Любочка, да и в целом советская цензура, эту песню пропустит, но я, кажется, определился.

Это будет боевик, скоростной и бодрый, как раз то, что хотела Катя. Сага о ядерном пламени. Песня была написана по мотивам Чернобыльской аварии, но без конкретики, и, возможно, с её помощью у меня получится немного напугать кое-каких любителей ставить безрассудные эксперименты. Главное, что песня хорошая. Цепляющая.

— … атомный взрыв! — прорычал я в микрофон последние слова песни.

Катя исполнила длинную сбивку, которую я поддержал чёсом по шестой струне, а потом лупанула по тарелке и малому.

— Угар! Мне нравится! — воскликнула она. — Давай ещё раз! Теперь все вместе!

— Какая-то она… Злая… — пробормотала Света.

— Ага. Чересчур мрачно как-то. Может, текст немного переделать? — предложила Варя.

— Не хотелось бы, — честно признался я.

Хоть и понимал, что, скорее всего, придётся. Советский атом — мирный атом, и петь про глобальную ядерную катастрофу в восемьдесят третьем году нам просто не позволят. Хотя всегда можно сказать, что это песня про аварию на Три-Майл-Айленд, про американскую атомную электростанцию. Просто я добавил чуть-чуть вымысла. Да, пожалуй, это может сработать.

— Давайте все вместе сыграем. Песня — бомба! — сказал я.

— Ага, атомная! — посмеялась Катя.

Она дала отсчёт, мы заиграли вступление. Аккорды я всем уже показал, теперь надо было отточить исполнение, сыграться вместе. Но что-то не клеилось.

— Стоп, — сказал я, критически оглядывая юных рок-звёздочек.

— Не то сыграли? Я накосячила, да? — спросила Света.

— Нет, сыграли всё правильно, — сказал я. — Но что-то не то.

— Это как? — спросила Варя.

— Давайте-ка ещё раз, только без меня, Катя, дай счёт, — сказал я.

Они начали играть, вступили одновременно, Варя исполняла коротенькое соло на клавишах, Света держала ритм, высекая приглушённые перегруженные квинты. С клавишами песня напоминала что-то из творчества ранних Children of Bodom или Kalmah, но всё равно мне что-то не нравилось.

— Так, стоп, — махнул я рукой. — Понятно. Без огонька играете, девчата.

— Да вроде как обычно… — пробормотала Варя.

— Чего это, без огонька? — возмутилась Катя.

— К тебе это не относится, лупишь нормально, — успокоил я. — А вот Света и Варя…

— Прости пожалуйста… — тихо произнесла Света.

— Не переживай, Свет, всё нормально. Сейчас исправим, — сказал я. — Скажи вот, что тебя бесит больше всего?

— Меня? — удивилась Света.

— Ага, — сказал я.

Пионерка задумалась, потёрла кончик носа медиатором.

— Больше всего? — уточнила она.

Я кивнул.

— Ну… Не знаю… Моя неуверенность, наверное… — призналась она. — И когда в носу ковыряют. На людях.

— Варя, а тебя? — спросил я.

Она, как обычно, немного порозовела.

— Не могу сказать, что меня это прям бесит, но… Чувство одиночества. Ненавижу его, — сказала Варя.

— А меня бесит тотальный контроль! — не дожидаясь, когда я её спрошу, выпалила Катя. — Это не делай! То не делай! Сюда не ходи! Бесит!

— Вот вам надо взять это чувство… И выплеснуть его нахрен! Вместе с музыкой! Всю злость, всё передать! — воскликнул я, потрясая кулаками. — Давайте ещё раз, погнали!

Катя дала отсчёт, заиграли все вместе. Я поглядывал на лица девчат. Варя хмуро перебирала клавиши синтезатора, Света, опустив голову, чесала струны медиатором. Катя, хищно улыбаясь, молотила по барабанам. Да, так гораздо лучше.

На первый взгляд, ничего не поменялось. Ноты те же самые, играют точно так же. Но ощущение от песни было уже совершенно иное. С бас-гитарой будет ещё лучше. Но даже так для городского конкурса более чем неплохо.

Две песни, можно сказать, готовы. Необходимый минимум есть.

— Слушайте, а так и впрямь лучше, — задумчиво проговорила Варя. — Есть в этом что-то такое…

— Вот, понимаешь меня! — воскликнул я.

— Любовь Григорьевна теперь смотреть будет? — спросила Света.

— Да рано ещё, не отрепетировали толком, — сказал я.

— А если зарубит? — хмыкнула Катя.

— Да не должна, — с сомнением произнёс я.

В Любочке я был уверен. Она — свой человек. Молодая и прогрессивная. А вот в остальных — уже не очень. Кобра вообще не потерпит никаких нововведений, ей подавай музыку её молодости, романсы и вальсы.

— Может, всё-таки ещё какую-нибудь песню выучим? — спросила Варя. — Просто на всякий случай.

— Предлагайте тогда, — пожал плечами я. — Будет запасной вариант. Хоть наши, хоть какие, на английском я тоже спою без проблем, если текст есть.

— Английский лучше не надо, конкурс же, — сказала Катя.

— Может «Юнону и Авось»? Там песня такая красивая! — предложила Света.

— Женский вокал надо, — сказал я.

— «Каскадёров», — заявила Катя. — Отлично получится.

— Опять «Земляне»? — хмыкнула Варя.

— Так про запас же! На всякий случай! — воскликнула Катя.

— Можно и каскадёров… — протянул я.

Мотивчик прилипчивый, песня бодрая, хоть и не новая. Про запас сгодится.

Я начал подбирать основную мелодию по памяти. Здесь просто так взять и послушать нужную песню с телефона не получится. Про шазам и распознавание мелодий я вообще молчу.

— Нет, Саш, не так, — сказала Варя и напела мотив. — Припев правильно, а куплеты там с ре-минора.

— Мерси… — пробормотал я, исправляя ошибку.

Слишком давно не слушал. Сложновато подбирать что-либо, не помня мелодии. Есть, конечно, расхожие ходы, последовательности аккордов, но гарантии они не дают. Ладно хоть у меня есть слух, позволяющий подобрать мелодию. Что на моём месте делал бы юный гитарист, способный играть исключительно по табулатурам, я и представить боюсь. Бросил бы гитару с концами.

— А текст кто-нибудь помнит? — спросил я, разобравшись с музыкой.

В плане музыки мне всё равно нужна только основная канва, аранжировка будет совсем другая. Точь-в-точь делать как в оригинале я и не думал.

— Припев помню. Каскадёры-каскадёры! — воскликнула Катя. — Мы у случая прекрасного в гостях!

По ушам резануло фальшивыми нотами, все остальные поморщились. Пение Катерины оказалось на удивление немузыкальным.

— Кать, больше не пой… — пробормотала Варя.

— Барабанишь ты лучше… — неловко улыбнулась Света.

— Да ну вас, — отмахнулась Катя.

— Припев и я помню, — проворчал я. — Куплеты — нет.

Не настолько хитовая и запоминающаяся песня, как «Трава у дома», которую наизусть знали все. Здесь в память врезался только припев.

— Ладно, перепишем где-нибудь, — сказал я. — Не первая необходимость. Давайте лучше наше сыграем пока.

Начали с «Одного в темноте». С каждым разом получалось всё лучше и лучше, девочки старались изо всех сил. Во всяком случае, для школьного ансамбля играли они неплохо, даже замечательно. Варя старательно выводила мелодию на синтезаторе, пальцы её стремительно бегали по чёрно-белым клавишам, Света задумчиво перебирала струны гитары. Даже Катя, совсем недавно начавшая играть, отлично справлялась, чётко держа необходимый темп и отстукивая ритм. Я привычно играл и пел.

Добрались до концовки, закончили небольшим соло на клавишах. Со стороны дверей послышались сдержанные аплодисменты, в каморку вошла Любочка, хлопая в ладоши.

— Молодцы! Не стала вас прерывать. Это чьё творчество? — спросила она.

— Сашино, — быстрее всех произнесла Света.

— Я так и думала, — произнесла руководитель. — Это для конкурса?

— Да, — сказал я. — Как раз хотели вам показать.

— Текст в письменном виде ещё напишите мне, пожалуйста, — попросила она. — Можно от руки.

— Хорошо, я завтра занесу, — сказал я.

Меня тоже бесил этот тотальный контроль. Как же, вдруг мы со сцены прокричим что-нибудь антисоветское. У нас же совсем мозгов нет. С другой стороны… Иногда лучше перебдеть, но когда под внимание цензуры попадаешь ты сам — ощущения не из приятных.

— Здорово! — улыбнулась Любочка. — Песня красивая, хоть и грустная. Так, я чего зашла-то… Забыла, заслушалась.

— Это просто лучшая похвала, Любовь Георгиевна, — произнёс я.

— Главное, чтобы жюри так же заслушалось, — сказала Варя.

— Вот этого обещать не могу! — хихикнула Любочка. — Там, вроде как, аж из Свердловска приедут гости.

Девочки закивали, я пожал плечами. Город как город, тесноват немного. Далеко не центр Вселенной.

— Надо будет, мы и перед Андроповым выступим, — сказал я.

— Саша! — шикнули на меня все четверо сразу.

— На Голубом огоньке. Дадим жару, — посмеялся я.

— Ага, разбежались… — фыркнула Катя.

— А чего? Высокие цели перед собой надо ставить, милые мои! — произнёс я.

— Не настолько же… — сказала Варя.

— Нет таких крепостей, которые бы…

— Саш, перестань, — серьёзным тоном попросила Любочка. — Не смешно.

— Может, вторую сыграем? — спросила Света.

— Нет, — отрезал я. — Она не готова ещё. Позже.

— Ладно, тогда на сегодня закругляемся. У меня ещё… Дела кое-какие… — сказала Катя. — Бежать надо.

— Мне тоже уроков задали просто вагон, — вздохнула Света.

Нам с Варей, в принципе, тоже. И Кобра, и класснуха, и остальные учителя изо дня в день грузили нас домашкой, отвлекая от по-настоящему важных дел, и класть болт на учёбу с каждым днём становилось всё труднее. Приходилось выбирать, репетиция или учёба, и я с завидной регулярностью хватал трояки. Мне пока удавалось вывозить на общей эрудиции, начитанности и знаниях из прежней жизни, но я знал, что рано или поздно это перестанет работать.

— Вспомнила! — воскликнула Любочка. — Там же бас-гитару привезли вам!

— О-о-о… Вот это отличная новость! — улыбнулся я.

— Идёмте! — позвала она.

Отправились полным составом.

Школьный завхоз как раз закончил наносить на новенький «Урал-510» в превосходном жёлто-оранжевом цвете санбёрст инвентарный номер. Красной краской, тонкой кисточкой, на обратную сторону деки. Приехал бас в клетчатом заводском чехле, уже с установленными струнами.

— Красота… — пробормотала Света.

— Да, шикарный, — сказал я.

Мне даже самому захотелось опробовать.

— Не поломайте, ещё один хрен дадут, — проворчал завхоз.

Подождали, пока высохнет краска, аккуратно засунули бас обратно в чехол, пошли всей гурьбой обратно в каморку. Я снова включил усилитель, воткнул штекер СГ-5 в гнездо на басу, выкрутил громкость на максимум, дёрнул струну. Из колонок донеслось басовитое гудение. Сыграл «Another one bites the dust», один из самых знаменитых мотивов на басу. Звучанием «Урала» я оказался более чем доволен, разве что лады немного кусались, не зашлифованные с торцов. Завтра приду с надфилем и всё поправлю.

— Саш, может, ты тогда на басу играть будешь? — предложила Катя. — Хорошо вроде получается.

— Одной рукой на басу, другой рукой на гитаре, — проворчал я. — Соло тогда некому будет играть.

— Светка сыграет, — пожала плечами барабанщица.

— Ага, щас! — испуганно воскликнула Света.

— Кто-то нам соло на гитаре в тот раз обещал, — улыбнулась Варя.

Я бы пошутил, что Света столько не выпьет, но Любочка всё ещё была здесь, и мне пришлось промолчать.

— Найдётся басист, — с сомнением произнёс я. — Или басистка.

— Объявления уже вон сколько висят, — вздохнула Катя. — Я и знакомых спрашивала. Никто не хочет.

— Теперь хотя бы нормальный бас появился, может, кто-нибудь захочет попробовать, — сказал я. — Ладно, будем искать.

Я убрал новенькую бас-гитару обратно в чехол, бережно поставил в уголок, окинул каморку пристальным взглядом. Это помещение за недолгое время стало для меня гораздо роднее и ближе, чем собственный дом. Даже уходить не хотелось, но это в той, прежней жизни, я мог неделями не вылезать из студии. У нас там имелось всё необходимое для комфортного обитания, и мы периодически так и делали, в основном, во время записи нового альбома. Здесь так не получится.

Школу мы вновь покинули одними из последних. Разве что баскетболисты продолжали гонять мячик в спортзале, громко топая кедами по паркету.

Катя вновь убежала самая первая, мы пошли привычным знакомым маршрутом втроём, с Варей и Светой. Я чувствовал, как меня снова поглощает рутина, как всё становится однообразным и скучным. Только на репетициях я ощущал себя живым, в своей тарелке. На своём месте. Возвращаться к серой советской действительности, в старый барак, к скандалистке-матери и ревущим-орущим младшим попросту не хотелось.

— Саш, что с тобой? — спросила Варя.

Я даже отреагировал не сразу.

— Что? — переспросил я.

— Ты смурной какой-то. Случилось что-то? — спросила она.

Света участливо посмотрела на меня, тоже пытаясь понять, что со мной не так.

— Нет, ничего, — сказал я.

Не поверили.

— Просто… Я вдруг подумал… Выпускной класс. Время летит, — сказал я.

— Мы же всё равно будем дружить! — воскликнула Света. — А если уедешь куда, письма будем писать, да, Варя?

Какая наивная ложь. От неё стало ещё тоскливее.

— Да не хочу я никуда уезжать… Пока что, — сказал я, потрепав Свету по волосам.

Варя нахмурилась немного, отзеркаливая моё собственное настроение.

— В Ленинград хорошо было бы уехать, — задумчиво произнёс я. — Там культурная столица…

Питер я любил. Во всех его видах, даже в самых неприглядных. И хоть в образе города-героя Ленинграда я его ни разу не видел, всё равно испытывал некий трепет, когда думал о переезде. Москва для меня слишком большая и шумная, а вот Ленинград будет в самый раз. Там и рок-клуб собственный есть, легендарное место.

— Туда только если в институт поступишь… — вздохнула Варя. — Куда нам, с нашими тройками-то.

— Предлагаешь взяться за учёбу? — хмыкнул я.

— Не помешает, — задумчиво сказала она.

— Жаль, я помочь не могу, — улыбнулась Света. — Я в своём классе отличница.

— Комсомолка, спортсменка и просто красавица, — проговорил я.

— Пионерка, — поправила меня Света.

Насчёт остального возражений не возникло.

Мы добрались до КПД, проводили Свету до дома, пошли к себе. Я привычно тащил Варину сумку, болтая с ней по дороге о всяких пустяках. Добрались до её палисадника, встали, как обычно, у калитки.

Заметил, как дёрнулась шторка в окне. Елизавета Константиновна бдительно следила за моими поползновениями в сторону внучки. Хоть я и никоим образом на честь Вари не покушался. Пока не стукнет восемнадцать, а день рождения у неё, кажется, в мае.

Стояли и болтали минут пятнадцать. Ни я, ни она не желали уходить по домам.

— Может, зайдёшь? У меня что-то уши замёрзли уже, — сказала Варя. — Уроки сделаем.

— Может и зайду, — после недолгих раздумий согласился я.

Идти домой не хотелось максимально. Настолько, что я, если бы Варя не пригласила, скорее всего, пошёл бы болтаться по городу до темноты.

Прошли в дом, я поздоровался с бабушкой, Варя тут же поставила чайник. После того раза с поцелуем я у них в гостях больше не бывал. Елизавета Константиновна занималась тем, что вязала крючком круглый половичок из самых разных обрезков ткани. Пёстрый и яркий.

— Бабуль, мы уроки поделаем, — сказала Варя.

— Пожалуйста, занимайтесь, — ответила бабушка, даже не шелохнувшись. — Я вам мешать не буду.

Я, наверное, предпочёл бы остаться с Варей наедине, но умудрённая опытом бабуля такой возможности нам не даст. Ничего страшного, мне общество Орловых гораздо приятнее, чем бесцельное шатание по городу.

Попили чаю с баранками, сели за уроки. И если в алгебре мне помогала Варя, то с русским языком получилось наоборот, помогал уже я. Бабуля так и сидела с нами в комнате, флегматично работая крючком.

— Какие у вас планы на будущее, Александр? — спросила вдруг она, когда мы покончили с очередным предметом. — Вы думаете о будущем?

Да я о нём каждый день думаю.

— Планы? Самые серьёзные, — сказал я. — Даже грандиозные.

— Саша хочет добиться успеха в музыке, — хихикнула Варя.

Она, похоже, всерьёз меня так и не воспринимала. Для неё музыка, возможно, это подростковое увлечение, а группа — шанс побыть в компании друзей, единомышленников, но для меня музыка — это вся жизнь.

— По-моему, это несерьёзно, — произнесла бабушка.

— Скоро конкурс. Приходите, послушаете, — сказал я. — Я всех зову, кого можно.

— И не боишься сцены? — спросила бабушка.

— Не укусит же она меня, — сказал я.

— Хорошо, — кивнула Елизавета Константиновна. — Я приду.

— Вот увидите. Покорим сначала городской конкурс. Потом областной. Потом всесоюзный. А потом и весь мир, — уверенно произнёс я.

На следующий день я сидел на уроке истории и думал, где нам отыскать басиста. Историк нудно зачитывал абзац за абзацем из учебника, зачем-то требуя, чтобы мы записывали. Я себя такой ерундой не утруждал. Как оказалось, зря.

— Таранов! Вы витаете в облаках! Встаньте, когда учитель к вам обращается! — заявил историк, Лев Юлианович, пожилой сухонький мужчина в сером пиджаке. — Может, расскажете нам, о чём ваши думы?

— Виноват, Лев Юлианович, задумался, — сказал я.

— Надеюсь, о внешней политике Советского Союза накануне Великой Отечественной Войны? — прищурился историк.

В классе раздались приглушённые смешки.

— Нет, думаю о том, как мы будем защищать честь школы на конкурсе, — признался я.

— Котором? — спросил учитель.

— На конкурсе самодеятельности, на следующей неделе, — сказал я. — У нас не хватает одного человека в группе.

— Дело это важное, но лучше бы вам сосредоточиться на уроке, — проворчал Лев Юлианович. — На переменке успеете подумать. А к следующему уроку подготовите доклад на тему… «Комсомольское движение во время ВОВ».

Доклад так доклад. Я сел на место, полистал учебник. Проблем не будет, тема несложная, главное, идеологически верно всё показать.

А ещё историк навёл меня на мысль, и достаточно неплохую. В конце концов, в нашем классе учится комсорг школы.

К ней я и подошёл на следующей переменке.

— Лера, привет! Дело есть, на миллион! — сказал я.

Она подняла взгляд. Заинтересованный, но это было любопытство естествоиспытателя, препарирующего лягушек и отрывающего ноги муравьям. Туго стянутый хвост на затылке и орлиный нос придавали ей сходство с какой-то хищной птицей.

— Выкладывай, — сказала Лера, сразу же раскрывая записную книжку, испещрённую сотнями записей. — Только быстро. Или ты решил наконец-то комсомольские взносы сдать?

Занятой человек, сразу видно. Далеко пойдёт.

— Сколько там у меня накопилось? — нахмурился я.

— Настя! — она позвала комсорга нашего класса. — Реши вопросик. Саша наконец-то взносы отдать решил.

— Я отдам, у меня вопрос другой! — поспешил вставить я. — Нам басист нужен.

— Так, — хмыкнула Лера.

— Вы же всю школу знаете. Может, объявите комсомольский призыв, или что-то вроде того? — спросил я. — На конкурсе выступать скоро, а басиста нет, а без него нам не выиграть.

— Подумаем, что можно сделать, — сказала Лера.

— Комсомольский билет гони, — сказала Настя Пономарёва, комсорг десятого класса.

Я порылся в сумке, протянул ей чуть помятую красную книжицу с профилем Ильича на обложке.

— Десять копеек с тебя. Ты с мая не оплачивал! — воскликнула Настя. — Лер, дай ручку.

Пришлось порыться по карманам и сдать им горсть мелочи. Две копейки в месяц, казалось бы, ерунда совсем. Но с миру по нитке, с каждого школьника и студента, с каждого рабочего и колхозника, и сумма уже набегает более чем внушительная.

— Только басиста помогите найти. Нам честь школы защищать. Любовь Георгиевна втык получит, если плохо выступим, а без него так и будет, — сказал я.

Любочку в школе уважали и любили.

— К вам же Данила вроде приходил, — произнесла Настя, возвращая мне комсомольский билет.

— Как пришёл, так и ушёл, — сказал я, не желая раскрывать подробности.

— Понятно. Вы там вон как вкалываете, каждый день в актовом зале музыка гремит, — улыбнулась Лера. — Он-то, наверное, работать не хотел?

— Вроде того, — туманно ответил я.

— Вы же после шестого урока собираетесь? Отправлю к вам кого-нибудь, если найду, — сказала Лера.

— Спасибо, Лер, — сказал я.

— Обращайся, — натянуто улыбнулась она.

После шестого урока я поделился радостной новостью с девочками. Мы, само собой, не ждали, что кто-то внезапно появится, но после того, как мы отыграли две песни, в дверь постучали и к нам заявился вихрастый белобрысый пионер, с любопытством оглядывая убранство нашей берлоги.

— Здрасьте! А тут в ансамбль берут, да? — спросил он.

Девочки посмотрели на него снисходительно, свысока. К нам, похоже, отправили первого попавшегося добровольца, назначенного в таковые властным жестом Леры Якуповой.

— Ну, привет, — сказал я. — На чём играть умеешь?

— Э-э-э… На балалайке… — признался пионер. — Я в музыкалку три года отходил!

Я быстро глянул на Варю, та кивнула, мол, видела его там.

— Не повезло тебе, на басу ровно на одну струну больше, смотри, не запутайся, — пошутил я, но пионер шутки не понял. — Как зовут?

— Толик! — представился он.

Мы тоже по очереди представились, я пожал его хлипкую ладошку.

— Бери басуху, Толик, будем жарить рок, — ухмыльнулся я.

Толик широко улыбнулся, достал новенький бас из чехла, разглядывая его, как какое-то инопланетное оружие. Глаза горели, и это главное, а играть наши басовые партии сумела бы и обезьяна.

— Втыкайся, — приказал я.

Он не сразу меня понял, но со Светиной помощью всё же сумел подключиться, включил звук, подёргал струны. Из колонок характерно забубнил «Урал-510», звук которого нельзя спутать ни с одним другим басом.

— Ноты знаешь, Толик? — спросил я.

— Конечно знаю! — он, кажется, даже чуть-чуть оскорбился.

— Самая толстая это ми, а остальные тебе пока не пригодятся, — сказал я.

— Ну как вторая и третья на балалайке, — сказал Толик.

— Значит, не запутаешься, — сказал я.

С огромным басом через плечо тщедушный Толик смотрелся несколько комично, но когда взял медиатор и сыграл быстрым переменным штрихом какую-то незнакомую народную композицию, я понял, что у нас отныне есть басист.

— Да, это не балалаечка, конечно, — протянул он.

— Это круче, — засмеялся я.

Девочки тоже сменили первоначальный скепсис на милость.

— Ты же из седьмого «а», да? — робко спросила Света.

— Ага, — запустив пятерню в вихры, ответил Толик.

— А музыкалку чего бросил? — спросила Варя.

— Да ну её в баню, скукотища, — ответил Толик.

— Давайте уже играть! — нетерпеливо воскликнула Катя.

— Толик! Можешь подглядывать, что Света играет, и за ней повторять, понял? — сказал я.

— Понял! — откликнулся пионер.

Заиграли «Одного в темноте». Толик сначала немного тупил, но потом освоил основные риффы и больше по нотам не промахивался. Ритмический рисунок там и вовсе был элементарный, а темп медленный, так что ритм-секция особо и не напрягалась. Упор я в этой песне делал на пение и мелодичные соло-партии.

Когда в миксе наконец зазвучал бас, вся песня начала восприниматься совершенно иначе. Более полной, целостной, яркой. Живой. В этом весь секрет баса, в миксе он почти незаметен, но без него никак.

— Огонь! — воскликнул я, когда мы доиграли.

— А прикольно, — хмыкнул Толик. — Я думал, вы тут так, фигню всякую играете.

— Сам ты фигня, — обиделась Катя.

— На концерте-то не был? — спросила Варя.

— Не, я болел, — сказал Толик. — Так-то я на балалайке выступать должен был тоже.

— Понятно. Сейчас-то не болеешь? — спросил я.

Толик шмыгнул носом.

— Нет, сейчас уже нет, — сказал он.

— Смотри, перед конкурсом не вздумай заболеть, — пригрозила Катя.

— Да я чё, спецом что ли… — буркнул он.

Да, неловко получится.

— Давайте вторую попробуем, — предложил я. — Толик, тут показывать надо, смотри…

Я продемонстрировал ему басовую партию, сыграв её на гитаре. Толик тут же её повторил, не без ошибок, но суть выхватил быстро.

Катя дала счёт, немного быстрее обычного, и мы почесали вперёд, источая подлинную злобу из колонок. Мне нравилось думать, что это первая в Союзе трэш-металлическая песня, по-настоящему тяжёлая, и с бас-гитарой она зазвучала ещё тяжелее. Жаль, нет ещё одной педали перегруза или овердрайва, перегруженный бас был бы очень кстати. И спаять не выйдет, только если очень долго искать комплектующие. До конкурса не успеть.

— Ха-ха! Мирный атом в каждый дом! Ну вы даёте! — расхохотался Толик, едва мы доиграли.

— Да вроде песня как песня… — пробормотала Варя.

— Не, всё круто! — махнул рукой пионер. — А ещё есть такое?

— Мы ещё «Каскадёров» разучиваем. Я, кстати, текст принесла, Саш, держи, — Света протянула мне сложенный вчетверо тетрадный листочек.

— Вроде тоже песня неплохая… — пробормотал Толик.

Я вчитывался в пляшущие рукописные строчки. Незамысловатый текст, но довольно неплохо запоминающийся.

— Спасибо, Светик. Где взяла? — спросил я.

— По радио передавали. Я и записала быстренько, — улыбнулась она.

— Молодчина, Света, — похвалила её Варя. — Может, и их сыграем?

— Показывайте, — с готовностью отозвался Толик.

Мы заражали друг друга энтузиазмом, работая над песнями по несколько часов кряду, оттачивая своё мастерство и занимаясь тем, что каждый из нас искренне любил, музыкой. Все проблемы и невзгоды сразу отступали на второй план, всё плохое забывалось. За это я и любил наши репетиции.

Но всё хорошее когда-нибудь заканчивается. Прогнали все песни ещё по одному разу, и Катя, как обычно, взмокшая после игры на барабанах, запросилась домой.

— Ребят, мне домой бежать пора, — сказала она.

— Значит, закругляемся. Без барабанов особо не поиграешь, — сказал я. — Толик, ты как? Готов с нами играть?

— Всегда готов! — шутливо воскликнул пионер, убирая бас обратно в клетчатый чехол. — Мне нравится. Не балалайка, конечно, но тоже круто!

— Отлично, — сказал я. — Завтра после шестого урока приходи опять.

— Завтра у меня кружок авиамоделирования, не могу, — сказал Толик.

— Ладно, завтра без тебя… Послезавтра? — протянул я.

— Послезавтра в художку, — сказал он.

— В четверг? — спросил я.

— В четверг можно, — закивал Толик. — Виктор Борисыч всё равно болеет пока.

— Кто? — не понял я.

— Тренер. По плаванию, — сказал Толик.

— Ясно… В четверг, значит, приходи, будем отрабатывать материал, — сказал я.

— Договорились! — улыбнулся он, махнул всем рукой на прощание и вышел.

С девочками мы, как обычно, вышли все вместе. Прошлись по двору школы, остановились у калитки. С тополей, росших вдоль сетчатого железного забора, уже почти облетела листва, голые ветви качались на ветру. Старшеклассники гоняли мячик, играя в одно касание, неподалёку от них высилась груда портфелей. Я почувствовал чей-то пристальный взгляд и внимательно посмотрел на них, но не заметил ничего стоящего внимания.

— … а у Любочки туфли видела какие? Чешские! — донёсся до меня обрывок девичьего трёпа, который я обычно пропускал мимо ушей.

— Не-а, чё-т не обратила внимания…

— Классные такие!

Я вновь погрузился в собственные мысли, полностью выпадая из разговора. Меня немного тревожило грядущее прослушивание у Кобры. Без него нас до конкурса не допустят, а с ним, возможно, зарубят весь репертуар к чертям собачьим. Я подумывал схитрить, сыграть Кобре одно, а на конкурсе сыграть другое, но это тоже чревато большими проблемами в будущём. Как минимум, путь на официальные мероприятия для нас будет закрыт. Как максимум, наш вокально-инструментальный ансамбль будет распущен.

— Ну, ребят, я побежала! — воскликнула Катя.

— Пока, Кать! — машинально отозвался я.

Варя издала сдавленный смешок. Ну да, конечно.

Пошли домой втроём, Света спустя какое-то время тоже убежала домой, провожать её до КПД мы не стали. А Варя на середине пути вдруг остановилась и хлопнула себя по лбу ладошкой.

— Блин! Мне же бабушку надо с почты встретить! — воскликнула она.

— Помочь, может? — предложил я машинально. — Там чего, сумки тащить? Посылки?

— Не! Саш, до завтра! — воскликнула Варя.

Ладно, навязываться не буду. Пошёл домой один, задумчиво пиная камешек по дороге. Ощущение чужого взгляда никуда не исчезло, наоборот, только усилилось. Я пару раз обернулся, но никого так и не увидел.

Дошёл до конца улицы Блюхера, остановился у колонки, попил воды.

— Эй, паря! — окликнули меня сзади.

Я выпрямился, утёр лицо тыльной стороной ладони, повернулся на зов. Ко мне быстрым шагом приближался какой-то нервный парень в спортивной куртке. Руки он держал в карманах, на голове у него возвышалась шапка-петушок с олимпийским мишкой. Глаза бегали, ноздри гневно раздувались, хотя я видел его абсолютно впервые.

— Это ты Таранов? — спросил он.

— Ну, допустим, — сказал я.

— Ты чё за Катькой таскаешься? — с наездом спросил он. — Зубы лишние выросли?

Я кое-как сдержал рвущийся наружу смешок.

— А ты ей кто? — спросил я.

— Катька — девушка моя, понял? — выпалил он. — Ещё раз тебя рядом с ней увижу — убью!

— А она-то хоть в курсе, чья она девушка? — хмыкнул я. — Это тебя, что ли, батя её с лестницы спустил?

— Ну всё, хана тебе, козлина! — зашипел парень.

Буйный какой-то. Не удивлюсь, если он сам таскался за Катериной, возомнил себе невесть что, а потом не смог пережить её отказ достойно, и теперь ищет причины.

Он бросился на меня с кулаками, но я именно этого и ожидал. Шаг в сторону, и его кулак пролетает мимо, как и он сам, зато я придаю ему немного ускорения, толкая агрессора в спину и подсекая ногой.

Буйный споткнулся, попытался удержать равновесие, коснулся пальцами стылой и сырой октябрьской земли, проревел матом что-то неразборчивое.

— Зёма, остынь, — посоветовал я.

Жаль, что в облике Сашки Таранова эти слова звучали уже не так внушительно. Одно дело, когда тебе советует остыть забитая татуировками горилла, и совсем другое, когда это же самое говорит тощий десятиклассник.

— Да я тебя урою, сука! — заорал он.

Буйный резко развернулся, снова кинулся на меня. Увернуться в этот раз не получилось, и он вцепился в мой пиджак, пытаясь уронить меня наземь. В самый партер не рвался, борцовских навыков не демонстрировал, просто схватился за одежду и пытался повалить грубой силой. Силы в нём было побольше, чем в Таранове.

Пиджачок мой затрещал по швам, и я понял, что пытаться хватать его за руки бессмысленно. Вместо этого я просто хлопнул его ладонями по ушам. Буйный тряхнул головой, явно оглушённый, но хватки своей не разжал. Пришлось дать ему локтем в рыло. Шапочка-петушок слетела на землю, куда-то в прелую осеннюю листву, взъерошенный герой-любовник полетел следом, отрывая мне рукав. К счастью, не до конца.

Мы оба тяжело дышали, короткая, но интенсивная схватка напомнила мне стометровку, когда ты выкладываешься на полную, чтобы выбежать из тринадцати секунд.

Пыл его, однако, ничуть не угас. Он встал, окинул поле нашей битвы бешеным взглядом. Ноздри хищно раздувались, словно у разъярённого быка на арене, планирующего насадить тореадора на рога прежде, чем быть убитым самому. Эй, тореро, жизнь как миг.

— Катька… Моя… — просипел он. — Никому…

Ну что за драма, шекспировские страсти.

— Да как скажешь, братишка, — чуть отдышавшись, произнёс я.

Зря. Он посчитал это за насмешку и снова ринулся в бой, размахивая кулаками, как лопастями вентилятора. Я отступал и закрывался руками, принимая удары на жёсткий блок, но несколько всё же пропустил. Один пропущенный в голову выбил у меня искры из глаз, второй заставил пошатнуться.

— Эй! Там наших бьют! — послышалось мне.

Осталось выяснить, кто такие наши. Я тоже принялся отмахиваться изо всех сил, не разбирая, куда и как бью. Я не боксёр и не каратист, но опыт уличных драк говорил мне, что главное — это лишить противника желания продолжать драку.

Нас вдруг принялись растаскивать в разные стороны, я увидел краем глаза знакомых пацанов — Альберта, Каната, Лёху. Чуть не втащил Канату с локтя в неразберихе, но вовремя остановился, моего противника тоже скрутили и оттащили. Тот словно бы в один миг позабыл о драке, успокоился, стряхнул чужие руки, утёр лицо.

— Мы не закончили, понял? — произнёс он, утёр окровавленную морду, подобрал шапку-петушок и спешно ретировался, понимая, что находится в чужом районе.

Я сплюнул наземь густую тягучую слюну. Красная. Один зуб шатался, кажется, я беспрестанно трогал его языком, из носа тоже что-то текло.

— Санёк, вы чего зацепились-то? — спросил меня кто-то.

— Алик, накачай воды, Сане умыться надо, — попросил Канат.

Заскрипела колонка, меня отвели к ней, я набрал пригоршню ледяной воды, от которой немели пальцы. Не знаю, что это такое было, но я этому уроду всё-таки тоже неплохо врезал.

— Ну и видок у тебя, Саша, — покачала головой Любочка. — И как тебя такого на сцену выпускать?

— Как и всегда, — хмуро произнёс я.

Пиджак мне, слава Азатоту, зашила сестра. Лиза весь вечер корпела с иголкой и нитками, чтобы потом вручить мне абсолютно целую вещь. Почти как новый. Я даже и не понял сначала, не сразу нашёл следы ремонта.

А вот помятую физиономию просто так не починишь. Под глазом у меня красовался здоровенный бланш, губа распухла, как покусанная дикими пчёлами. Настоящий красавец. Руки, к счастью, не повредил, хоть и бил кулаками от всей души. С выбитым пальцем играть на конкурсе я бы просто не смог.

Мы с Любочкой ждали, когда прибудут остальные участники ансамбля, чтобы представить наш репертуар Капитолине Григорьевне. Кобра нам не доверяла, и чтобы мы не подставили её перед конкурсом, строго потребовала, чтобы мы показали всё ей. Я на её месте поступил бы точно так же.

Требование это поступило внезапно и неожиданно, так что кружок авиамоделирования Толику придётся пропустить. Любочка на одной из перемен нашла каждого и персонально донесла весть о грядущем прослушивании.

Ещё и выступать мы должны были на сцене, в актовом зале, и ради двух песен я теперь корячился, перетаскивая оборудование в зал. С другой стороны, к сцене тоже надо привыкать, с её высоты всё видится совсем иначе.

— Здравствуйте, Любовь Георгиевна! — воскликнула Варя, забегая в каморку.

Варя снова скользнула по мне неодобрительным взглядом, молча принялась отцеплять провода от синтезатора. Она весь день выпытывала у меня, с кем я подрался, а я, как партизан, молчал и отнекивался. Обиделась. Даже при том, что я пообещал объяснить всё чуть позже.

Затем пришла Света. Она ничего не выспрашивала, просто покосилась на меня удивлённо, и всё. Толик, расстроенный тем, что вместо поклейки моделей он будет играть на басу перед Коброй, казалось, и вовсе ничего не заметил. Или не обратил внимания.

Катя пришла последней. Почти опоздала.

— Здорова, ребят… Ого! Саш, кто тебя так? — воскликнула она.

— Кто-то из твоих друзей, — сказал я. — Имени я так и не спросил, шапка у него олимпийская, с мишкой. Но ему тоже досталось.

— Артём… — пробормотала Катя. — Идиот, ну что за идиот? Саш, прости, пожалуйста!

Варя ревниво покосилась на меня, посмотрела уничижительно.

— Возле дома меня поджидал. Или выследил, не знаю, — сказал я. — Короче, ухажёру своему скажи…

— Никакой он мне не ухажёр! — перебила меня барабанщица. — Пошёл он в задницу! Я ему три раза сказала уже!

— Непонятливый, — вставила Света.

— Да достал уже! — выпалила Катя.

— Он-то думает, что ты его девушка, — сказал я. — И что мы с тобой встречаемся.

Варя едва не задохнулась от гнева. Любочка наблюдала за нами со снисходительностью взрослого, приглядывающего за детьми.

— И чё ты его, побил? — поинтересовался Толик.

— Ничья, пацаны растащили, — сказал я.

Мы принялись выносить оборудование на сцену, подключать всё, проверять звук. Когда всё было готово, Любочка побежала в учительскую, за Коброй. Мы ждали на сцене, я разминал пальцы, наигрывая этюды на выключенной гитаре.

Через десять минут томительного ожидания в актовый зал вошла завуч по воспитательной работе, следом за ней семенила Любочка.

— Здравствуйте, ребята, — холодно произнесла Кобра, усаживаясь на стул прямо напротив сцены.

Мы поздоровались в ответ с нашими единственными на сегодня зрителями.

— Саша! Что с лицом? — строго спросила Капитолина Григорьевна.

— Бандитская пуля, — пошутил я.

— Вы не можете выступать в таком виде! — заявила Кобра. — Вы позорите облик советского школьника, комсомольца!

Я почувствовал, как внутри всё сжалось в тугой тошнотворный комок, услышал, как сзади Катя прошипела что-то матерное.

— Как вы это себе представляете? Вы же собрались защищать честь школы! — продолжала Кобра.

— Заживёт, — сквозь зубы процедил я.

— Капитолина Григорьевна! Мы его загримируем! Да и Саша же будет на сцене, далеко! Ничего не будет видно! — попыталась спасти меня Любочка.

— Кому надо — те увидят, — холодно процедила завуч. — Люба, не несите ерунды. Это никакой грим не исправит. Он же… Он же выглядит как карикатурный хулиган! С этим фингалом!

— Капитолина Григорьевна, ну какой из меня хулиган⁈ — воскликнул я. — Тоналкой замажу синяк, да и всё!

— Какой ещё тоналкой, Саша! Никакого грима! — категорически заявила Кобра.

— Может, хотя бы послушаете, как мы играем? — вздохнул я.

— Вообще-то у артистов у всех грим! — заявила Варя. — И там выступать будут тоже с гримом!

— Ладно, давайте, показывайте вашу самодеятельность, — проворчала завуч, выразительно поглядев на часы. — Может, к Новому Году выступите.

Девочки заметно приуныли.

— Капитолина Григорьевна, а может, маску сделать? Типа карнавальную, венецианскую! — предложил Толик. — Или вообще всем сделать! Яркие, пёстрые!

Кобра задумалась, сложила руки на груди, взглянула на меня ещё раз.

— Здорово же! И плащи сделать! Тёмные! Всем! — добавила Света.

Ей, кажется, идея с масками понравилась больше всех.

— Ладно, костюмы можно… Если успеете… — произнесла Кобра. — Хорошо… Репертуар показывайте.

Мы приободрились. Я обернулся к остальным, скомандовал играть «Одного в темноте», Катя дала отсчёт.

Со сцены, даже перед пустым залом, всё ощущается иначе. Совсем иначе. Любочка завороженно качала головой под медленный ритм баллады, Кобра спокойно смотрела на меня, играющего на гитаре. Наша музыка ей, очевидно, не слишком-то нравилась, но эту песню она хотя бы терпела.

Текст… Держался в рамках приличия, несколько эпитетов пришлось заменить на чуть более безобидные, так что Капитолина Григорьевна без проблем дослушала всё до самого конца. Даже в ладоши похлопала, хоть и без энтузиазма.

— Уверены, что эту песню на конкурс хотите? — спросила она. — Музыка красивая, но смысловое наполнение… Какое-то не слишком подходящее.

— А мы можем только одну на конкурсе сыграть? — спросил я.

— Если две успеете, можете и две сыграть, — сказала завуч. — Оцениваться будет выступление в общем. Если одну сыграете хорошо, а вторую плохо… Ну, сами себе всё испортите.

— «Мирный атом» играем? — громким шёпотом спросила Варя.

— Да… — ответил я и проговорил в микрофон. — Следующая песня… «Мирный атом». Слова Александра Таранова, музыка Александра Таранова, исполняет ансамбль «Высокое напряжение».

Кобра приготовилась слушать. А мы начали рубить по-настоящему тяжёлый металл, аналогов которому ещё не было даже в калифорнийских гаражах. Катя молотила по барабанам изо всех сил, я тряс несуществующим пока хаером, играя сложный пассаж, Света высекала квинты из своего красного «Урала». Стену звука мы обеспечили такую, что Кобра даже засунула пальцы в уши. Не только лишь все могут воспринимать подобную музыку с первого раза. Иногда требуется время, чтобы привыкнуть.

Но всё-таки она не стала нас прерывать, хотя изначально я думал, что она потребует всё выключить и покинуть сцену. Я сыграл гитарное соло, Варя сыграла соло на клавишах, мелодии причудливо переплетались, перетекая одна в другую. Вышли на последний припев, на концовку, закончили.

Кобре понадобилось немного времени, чтобы прийти в себя. Поначалу она молча играла желваками и пристально глядела на меня.

— Это… Немного шумно, — наконец сказала она. — Ни слова не разобрала. Есть красивые моменты, но в целом… Просто шум.

— В этом заключается вся суть песни… — начал я, но завуч меня перебила.

— На конкурсе такую какофонию никто слушать не станет, — заявила Кобра. — Даже с красивыми мелодиями посередине.

Сама ты какофония.

На этот раз Любочка молчала и выступать в нашу защиту не торопилась. Она тоже впервые услышала эту песню и была немного ошеломлена.

— Это вы играть не будете, — безапелляционно заявила Капитолина Григорьевна. — Ограничитесь первой песней. Не шедевр, но сойдёт.

— Капитолина Григорьевна! — воскликнула Варя.

— И это я ещё не читала текст этой вашей… Песни, — добавила Кобра. — Вот уверена, там тоже какая-нибудь чушь написана.

Точно, тексты же я так и не предоставил. Забыл.

— У нас ещё «Каскадёры» отрепетированы, — тихо произнесла Света.

— «Земляне»? Играйте, — сказала Кобра.

Начали «Каскадёров», но без особого рвения. Все были подавлены запретом завуча по воспитательной работе, так что каскадёры откровенно лажали, падали мимо матов, не успевали выпрыгнуть из горящей машины, ломались и убивались. Мы даже не старались, это было слышно во всём.

— Ну вот, другое дело! Это я понимаю, песня как песня! — воскликнула Кобра, когда мы доиграли последние аккорды. — С этим можно даже и на конкурсе победить!

Мы все горько усмехнулись. Кто-то совершенно не разбирается в музыке. Победить с этой песней мы сможем, только если все остальные сыграют ещё хуже.

— Значит, так! Так и быть, играете первую, а потом «Каскадёров»! — приказала Кобра. — Всё же это конкурс творческой самодеятельности, а не чужих перепевок. Вторую вашу… Как-нибудь в другой раз. Не здесь.

Ладно, я ожидал, что всё будет гораздо хуже.

— Всё, а теперь готовьтесь! Чтобы в субботу всё от зубов отскакивало! — погрозила она пальцем. — И маски эти ваши не забудьте! В таком виде Таранов на сцену не выйдет!

Мы нехотя принялись убирать инструменты, Кобра встала и быстрым шагом вышла из актового зала. Любочка осталась с нами.

— Ну… Не так уж всё и плохо, правда? — пробормотала наш худрук, когда Кобра окончательно скрылась за горизонтом.

— Ожидал худшего, — честно признался я.

— Я тоже, — усмехнулась Катя.

— Вот только теперь маски придётся делать, — сказал я. — На всех.

— Из картона вырезать? Цветного, — предложила Света.

— Некрасиво будет, — сказала Варя. — Дёшево выглядит.

— Папье-маше, — сказал Толик. — И в чёрный покрасить. И блёсток налепить. Девчонкам. Нам можно без блёсток.

— А успеет всё высохнуть до субботы? — с сомнением сказал я.

— Не знаю, как получится, — сказал Толик. — Я просто идею предложил.

— Идея хорошая, — сказала Любочка. — Молодец, Толя.

Пионер почему-то цветом лица сравнялся со своим галстуком.

— Блёстки я найду, — сказала Катя. — Не проблема.

— Значит, делаем так, как Толик предложил, — постановил я. — Кто умеет?

Мы начали переглядываться друг с дружкой. Кажется, никто с папье-маше дела не имел.

— Хорошо, кто в теории знает, как это делается? — хмыкнул я.

Варя робко подняла руку.

— Клей ПВА надо и бумагу, — сказала она. — Бумагу нарвать мелко, и в клею замешивать.

— Отлично. Ты и займёшься, — распорядился я. — Я в тебя верю, ты справишься. Теперь… Плащи.

С костюмами на сцене всегда лучше, чем без них. Сразу видно, что группа готовилась специально для выступления.

— Я могу пошить, — сказала Света.

— На всех? — спросил я.

— Если короткие, то на всех, — сказала она.

— Вот досюда, — я показал длину до пояса.

— Да, хватит. Ткань у мамы есть, я попрошу, — сказала она.

— Отлично. Толик! Учи партии. Я слышал, ты сбивался, — продолжил я.

— Да я буквально вчера инструмент взял! — выдохнул он.

— Вот и учи, — сказал я.

— А вы с Катей что? Бездельничать будете? — спросила Варя.

Я почувствовал, что хожу по лезвию бритвы. Опасность, тревога, жирный восклицательный знак. Код красный.

— Кате тоже заниматься на барабанах надо, да, Катя? Вместе с Толиком, кстати, можете порепать, вам синхронизироваться надо, ритм-секция важнее всего, — сказал я. — Ну а я тебе с папье-маше помогу.

— Ла-адно… — протянула Варя.

Угроза исчезла. Но не до конца. Притаилась, как хищник в тени деревьев, как тигр в джунглях.

Мы убрали всё обратно в каморку, перетащили и колонки, и барабаны, вернули всё на свои места, занесли инструменты, развесили скрученные кольцами провода на вбитые в стены гвоздики. Порядок. Можно уходить.

— В пятницу генеральная репетиция. Всем быть обязательно, — сказал я, напоследок окидывая «Высокое напряжение» пристальным взглядом.

— У меня в пятницу театралка… — пробормотал Толик.

Он, кажется, посещал абсолютно все кружки и секции, до которых только мог дотянуться, и я пока не мог понять, делает он это по собственному желанию или по чьей-то указке.

— Ничего, пропустишь. Это же генеральная! — сказала ему Катя.

— Придётся, — вздохнул наш новый басист.

До выступления оставалось ещё четыре дня, и это, с одной стороны, целая вечность, а с другой, пролетят эти дни так, что даже и не заметишь. Оставалось только дождаться субботы и разорвать этот ДК своим выступлением.

В успехе я нисколько не сомневался, иначе и быть не может, по сравнению с другими городскими ВИА вроде тех же «Икарусов» мы звучали действительно свежо, по-новому.

После того, как все разошлись, мы с Варей отправились в универсам, искать клей для папье-маше. Откладывать это дело не стоило, не то мы можем просто не успеть изготовить эти самые маски, и придётся реально вырезать их из картона. А это будет смотреться максимально дёшево и убого. Представляю, как будут потешаться Дима Жаринов со своей командой, завидев нас в этих самодельных масках. А без них Кобра просто не выпустит меня на сцену.

ПВА отыскать не удалось. Только канцелярский прозрачный клей, и мы оба не были уверены, можно ли сделать папье-маше с его помощью, но на всякий случай купили две банки канцелярского. Потом отправились к ней домой. Запасы бумаги, как она сказала, должны быть дома, макулатуру она раньше сдавала исправно и по привычке хранила все газеты, журналы и прочее.

Елизаветы Константиновны дома не оказалось. Записка на столе лаконично гласила, что она ушла по делам и вернётся нескоро, и мы с Варей остались наедине. Она, как обычно, поставила чайник, усадила меня за стол, выставила угощение, а потом упорхнула в сени, искать бумагу для папье-маше и тару, в которой мы всё будем замешивать.

Чайник закипел, я поднялся и выключил газ. Варя так и не вернулась. Я решил сходить и проверить, не случилось ли чего.

Вышел в сени. Тут было темно, сени тянулись вдоль всего дома небольшим пристроем, выполняя роль ещё и кладовки, и за шторкой, закрывающей собственно кладовку от прохода в дом, я заметил мельтешение тусклого фонарика.

Тихонько заглянул за шторку. Варя копалась в каком-то деревянном ящике, перегнувшись через край и низко наклонившись. Даже встала на цыпочки, чтобы залезть поглубже, короткая школьная юбка задралась, демонстрируя мне колготки и то, что было под ними. В тусклых отсветах фонарика разглядеть особо не получалось, но воображение дорисовывало всё само, так, что юношеские гормоны снова ударили в голову буйным фонтаном.

— Да где же эти газеты, блин… — бормотала Варя себе под нос.

Я подошёл неслышно, ткнул пальцем в ягодицу, застав Варю врасплох. Не удержался. Она взвизгнула, подскочила, развернулась, сходу влепила мне пощёчину.

— Ты идиот⁈ — воскликнула она. — Ты чего делаешь⁈

— Я думал, ты тут потерялась. В царстве старых вещей и забытого хлама. Пришёл к тебе на помощь, — сказал я. — Не могу же я бросить тебя в беде.

— Дурак! — фыркнула она.

Руку с фонариком она опустила вниз, и мы стояли в интимном полумраке прямо друг напротив друга. Её грудь вздымалась, Варя не могла отойти от испуга, сердце бешено колотилось.

— Руки не распускай, понял⁈ — сказала она. — И вообще, подальше держись!

— Руки? Не буду, — сказал я, делая ещё полшага вперёд.

Теперь мы стояли почти вплотную, ближе, чем во время медленного танца. Варя попыталась отойти назад, но упёрлась в тот самый ящик. Мне вспомнился вдруг жар поцелуя и вкус малинового варенья на её губах, и я подался вперёд, надеясь на ещё один поцелуй.

— Ты вообще из-за Катьки подрался! — вдруг выпалила она, отталкивая меня обеими руками.

Я сделал шаг назад. Момент испорчен.

— А за тебя — вообще убил бы, — хмыкнул я.

— Дурак! — фыркнула она снова, оттолкнула меня, протиснулась мимо по узкому проходу.

Я вздохнул, поднял глаза наверх, оставаясь в одиночестве и темноте. Заметил стопку старых газет на полке. Что ж, бывает.

С папье-маше провозились до самого вечера. Елизавета Константиновна вернулась, кстати, почти сразу же, как мы зашли в дом, и посоветовала сварить клейстер вместо канцелярского клея. Так и поступили.

Получилась серая липкая масса, из которой мы и принялись лепить карнавальные маски, хотя я бы предпочёл маску-череп, как у Шао Кана. Сначала получалось не очень ловко, да и Варя меня избегала, почти не разговаривая со мной, но потом всё более-менее наладилось. И процесс, и наше общение.

Вылепили пять масок, каждому члену группы, оставили сохнуть у печки. Варя обещала покрасить их все гуашью и сделать резинки, и я не сомневался, что так она и сделает. В этом никаких сложностей не предвиделось.

Домой я вернулся уже затемно, но мать, к моему удивлению, лишь скользнула по мне недовольным взглядом. Начала, кажется, привыкать к моим загулам, она и про фингал почти не расспрашивала. Ужинать не стал, Елизавета Константиновна фактически заставила меня поужинать у них, просто собрал портфель на завтрашний день и завалился спать у себя на кухоньке.

Снилось мне грядущее выступление. Как обычно, во сне всё пошло по одному месту, гитары не строили, микрофон нещадно фонил и свистел, музыканты играли лажу, а я забыл слова песни и глотал воздух ртом, как рыба, стоя перед многотысячной аудиторией. Я нервничал, даже несмотря на то, что нам предстоит выступить всего лишь на городском конкурсе.

В школу утром поплёлся вместе с сёстрами. Стылое октябрьское утро навевало тоску, выпавшая роса сверкала на траве белесым инеем, чтобы к обеду исчезнуть без следа. Большую часть пути шли молча.

Ничего интересного в школе не происходило, обычная рутина, повторяющаяся изо дня в день. Разве что на физкультуре, играя в баскетбол, Варя подвернула ногу, и мне пришлось провожать её до медпункта. Практически тащить на себе, как раненого бойца.

— Больно… — едва не плакала она, подволакивая правую ногу.

На перелом это не было похоже, скорее, ушиб или растяжение, но всё равно, приятного мало. Наступать могла, а вот идти самостоятельно — нет, так что я выступал в роли костыля, поддерживая её за плечи и талию. Вызвался добровольцем, когда она упала, неловко приняв чересчур сильный пас. Если в музыке она была настоящим талантом, то в спорте — нет. В этом плане она оставалась весьма неуклюжей.

— Ну что ты, хорошая моя, сейчас к медсестре придём, посмотрит тебя, всё хорошо будет, — монотонно бормотал я, чтобы немного её успокоить.

Я и сам в это не верил, скорее всего, медсестра, недовольная тем, что мы отрываем её от чаепития, помажет ей ногу зелёнкой и отправит восвояси, досиживать физру на лавочке.

Доковыляли до медпункта, я помог Варе зайти. Пожилая медсестра хмуро взглянула на нас обоих, показала на кушетку. Варя послушно села. Нога заметно распухла.

— А ты чего встал? Иди на урок! — рыкнула на меня медичка.

— Так обратно дойти помогу, — сказал я.

— За дверями жди! — недовольно проворчала она.

Пришлось выйти и ждать в коридоре, нервно прохаживаясь туда и обратно. Варя внутри кабинета несколько раз громко ойкнула, и я едва удержался, чтобы не ворваться туда. Через несколько минут Варя, держась за стеночку, вышла в коридор. Я немедленно подскочил к ней.

— Сказала, ушиб, — пробормотала Варя. — Домой отправила.

— Пойдём. Помогу, — сказал я, вновь подставляя плечо.

Варя снова прижалась ко мне, мы неторопливо пошли обратно к спортзалу. Прозвенел звонок, нас едва не сбила с ног толпа младшеклассников, пока мы ковыляли к раздевалкам.

— Прости, пожалуйста, — сказала вдруг Варя. — Возишься тут со мной, как с маленькой.

— Ты и есть маленькая, — сказал я.

Особенно, если вспомнить, что мне на самом деле сорок с хвостиком. А вовсе не семнадцать лет.

— Ты, можно подумать, большой, — хихикнула Варя. — Я вообще тебя старше на полгода!

— Я сорокалетний ворчливый дед, запертый в теле сопляка, — без тени иронии сказал я. — Что у нас после физры?

— Биология, физика, — сказала она.

— Можно и прогулять, — сказал я. — Давай, переодевайся. Провожу до дома.

— Спасибо, Саш… — сказала она.

Так же, хватаясь за стенку, прошла в женскую раздевалку, уже полупустую, я прошёл в мужскую, пахнущую грязными носками и застарелым потом.

— О, Санёк! — воскликнул Канат Алибеков, застёгивая пуговицы рубашки. — А чё вы, с Варькой, встречаетесь что ли?

— Так они ж в ансамбле вместе, — ответил вместо меня Миша Коганов.

— Дык одно другому не мешает, да, Сань? — гоготнул Канат. — Ты там со всеми своими девками уже успел, или ещё нет?

— И как она только до вас снизошла? Она же ни с кем не общается даже! Дворянка, блин! — произнёс Альберт. — Графиня Орлова!

— Кончайте болтать, — хмуро сказал я, натягивая брюки. — Как бабки базарные.

Сплетни о нашем ансамбле по школе ходили самые разные. Я не собирал, но кое-что всё-таки доходило, краешком. И что мы вместо репетиций бухаем в каморке, и что я принимаю в группу только через постель, даже Любочку, что Кобра запретила нам играть, что Кобра наоборот, разрешила нам играть абсолютно всё, и так далее и тому подобное.

Я попросил предупредить учителей о том, что повёл травмированную Варю домой, и вышел из раздевалки. Варю всё равно пришлось ждать. Идти ей пришлось в расстёгнутом сапоге. Распухшая лодыжка не позволяла его застегнуть.

— Да, как всё невовремя, — вздохнул я, снова обнимая её за талию. — Мне морду набили, ты ногу подвернула.

— Мне-то играть это не помешает, — сказала она. — Вот если бы палец выбила…

— Тогда не знаю, что бы мы делали, — усмехнулся я. — Толику пришлось бы срочно переучиваться на клавишника. А тебя на бас, там много пальцев не надо.

Она посмеялась. Хороший знак.

Идти по улице вот так, вдвоём, прижимаясь друг к другу, оказалось не очень удобно, но весьма приятно. Со стороны мы, наверное, смотрелись как перевозбуждённая парочка, но любому сразу было видно, что я просто помогаю Варе идти.

— Дай-ка я попробую сама, — через какое-то время попросила она.

— Не-а, — ухмыльнулся я.

Выпускать её из объятий не хотелось, и я даже взвалил её на плечо, хоть это и далось мне непросто в этом тощем юношеском теле. Варя заливисто рассмеялась, начала хлопать меня по спине ладошками.

— Поставь на место, дурак! — смеясь, требовала она.

— Тише, уроню! — предупредил я.

— Не смей! — воскликнула она, болтая ногами в воздухе. — Поставь, говорю!

Ладно, до самого дома я её всё равно не донесу. Поставил аккуратно наземь, но объятий не расцепил, наслаждаясь каждым моментом.

— Пусти, — улыбнулась Варя.

— Не пущу. Вы арестованы, — ухмыльнулся я. — Штраф — поцелуй.

Варя оглянулась по сторонам.

— Ты дурак? А если увидит кто? — спросила она.

— А мне пофигу, — честно сказал я.

Варя надулась недовольно, оглянулась ещё раз, быстро чмокнула в щёку.

— Доволен? — с вызовом спросила она.

— Не, погоди, чё-т не понятно ничего. Давай ещё раз, — сказал я.

— Я тебя сейчас укушу! — пригрозила Варя.

— Не посмеешь, — спровоцировал я.

— Ха! — воскликнула она и цапнула меня за щеку, туда, где ещё горел след от поцелуя.

Больно. Пришлось выпустить. Мы оба синхронно рассмеялись в голос.

Варя попробовала идти сама, без моей поддержки, но тут же начала шипеть и морщиться от боли. Пришлось снова ей помогать.

— Сегодня без репетиции, значит, — сказала она.

— Получается, так, — сказал я. — В пятницу порепетируем, перед концертом. Больше толку будет, чем каждый день эти песни гонять.

— Как скажешь. Ты у нас командир, — хмыкнула Варя.

— Умывальников начальник и мочалок командир… — пробормотал я.

— Ты это кого мочалками назвал, а? — вскинулась она.

— Да шутка это, шутка! — поспешил оправдаться я.

Мы шли и веселились, несмотря на то, что идти было тяжело. Такое времяпровождение нравилось мне гораздо больше, чем скучные уроки и бубнёж училок. И хоть идти пришлось чуть ли не вдвое дольше обычного, мы всё-таки справились. Я довёл её до самого дома.

— Зайдёшь? — спросила она.

— Мне как вампиру, требуется приглашение, — сказал я. — А то буду скрестись в окошко и завывать в трубу.

— Я тебя чесноком накормлю, будешь знать! Пошли уже! — сказала Варя.

Я помог ей подняться на крыльцо, открыл двери, завёл в дом. Помог даже снять сапожки, хотя Варя дико смущалась и порывалась сделать всё сама.

— Ох, батюшки! — воскликнула Елизавета Константиновна, увидев наше не самое эффектное появление. — Варя! Что стряслось?

— Ногу на физре подвернула, — ответил я вместо Вари, которая сидела на стуле и растирала опухшую лодыжку. — Я дойти помог.

— Спасибо тебе, Саша, — сказала бабушка.

— Всегда пожалуйста, Елизавета Константиновна, — сказал я. — Как тут не помочь?

— С уроков сбежали? — спросила она.

— Нет, — сказала Варя.

— Да, — сказал я одновременно с ней.

— Меня медичка домой отправила, — сказала Варя.

— Ладно. Уроки будете делать? — спросила бабушка.

Мы переглянулись. Вместо уроков лучше бы нам доделать маски, но с этим Варя и одна справится.

— Я, наверное, домой, — сказал я. — Дела ещё делать.

Варя заметно расстроилась, начала вставать зачем-то.

— Да сиди ты, куда собралась⁈ — воскликнул я.

— Провожу хоть, — пожала плечами она.

— Ага, до самого дома, — буркнул я. — Отдыхай лучше. Ногу не тревожь.

— Ты чего опять раскомандовался? Хочу и провожаю, — насупилась она.

Я попрощался с её бабушкой, натянул ботинки, вышел в сени, Варя заковыляла следом.

— Стой. Ты арестован, — заявила она.

— Вот как? — удивился я.

— Штраф — поцелуй, — краснея до самых корней волос, сказала она.

Я улыбнулся.

— А может, пожизненное заключение? — спросил я.

Но если девушка требует, отказывать я не буду. Нежно поцеловал её в губы на прощание. Поцелуй вышел долгим, расставаться не хотелось. Но всё хорошее когда-нибудь заканчивается, и я отправился домой, оставив Варю доделывать маски.

На следующий день зашёл за Варей пораньше, чтобы снова ковылять к школе со скоростью беременной черепахи. Ходить она уже могла, но боль никуда не делась, и ей приходилось превозмогать. На этот раз оказалось достаточно моего локтя, на который она иногда опиралась.

А в пятницу, в день генеральной репетиции, она уже вышла на сцену сама, я только подал ей руку, чтобы помочь взобраться по ступенькам. Катя поглядывала на нас, понимающе ухмыляясь.

— Все готовы? — спросил я. — Завтра выступаем.

— Готовы, — откликнулась Катя. — Без вас репали, всё пучком.

— Я даже партию усложнил, — похвастался Толик.

— Покажешь сейчас, — сказал я. — Свет, что с плащами?

— Пошила на всех. Я принесла, в каморке лежат, — сказала пионерка. — Только чёрной ткани на всех не хватило, я один красный сделала. Для Кати, её за барабанами всё равно не видно.

— Годится, — сказал я. — Молодец, Светик.

— Маски сделали? — спросила Катя.

— Да, пять штук, — сказала Варя. — Покрасила, но они ещё не досохли. Я их завтра сразу на концерт возьму.

— Нормально хоть получилось? — спросил Толик.

— Нормально, — заверил его я.

Пришлось снова вытаскивать весь аппарат на сцену ради двух песен. Ладно хоть тащить его не за тридевять земель, например, на школьный двор, где проходят линейки, а всего лишь в актовый зал. Можно просто вынести из дверей и поставить прямо здесь же.

На этот раз выступали перед абсолютно пустым залом. Даже Любочка куда-то запропастилась, но она уже все наши песни слышала, и не раз, так что, по всей видимости, решила не приходить.

Работали с полной отдачей, точно так же, как планировали работать на конкурсе, выкладываясь на сто процентов. Это было моё требование, которое не все поняли сразу, но которое мне удалось объяснить и донести. По-хорошему, репетировать надо не только песни. Репетировать надо каждое движение, даже если это обычное переступание с ноги на ногу в такт музыке или тряска хаером. Импровизация во время концерта не всегда срабатывает как надо. Во время конкурса — тем более.

Получилось всё почти так, как я и задумывал. Не уровень международных фестивалей, конечно, но уже гораздо лучше, чем простой школьный ансамбль. Что-то на уровне неплохих провинциальных команд.

Отыграли трижды, всё от начала и до конца, а после этого я приказал закругляться. Любочка так и не объявилась, хотя знала наверняка, что мы репетируем перед концертом.

— Интересно, а железо тащить надо своё? — хмыкнула Катя. — Барабаны-то понятно, в ДК есть. А вот насчёт тарелок вопросик возник.

— Предоставят, наверное, — сказал Толик. — Инструменты-то будем домой забирать или завтра отсюда потащим?

— Светик, сгоняй до учительской, спроси Любочку, — задумчиво произнёс я. — Где она вообще? Или Кобр… Капитолину Григорьевну. Вопросы организационного характера.

— Сейчас… — вздохнула пионерка.

Света поставила гитару к колонке, спустилась со сцены, пошла прочь из актового зала. Шнур отсоединить она забыла.

— Ай, мля! — воскликнул Толик, запнувшись о лежащий провод.

Красный «Урал» покачнулся и начал медленно съезжать вбок по колонке, мы все разом дёрнулись к нему, но не успел никто. Гитара упала, громко и жалобно лязгая струнами.

Я подорвался к ней, поднял за гриф, осмотрел внимательно. «Уралом», конечно, можно забивать гвозди при желании, но лучше всё равно не подвергать его таким воздействиям. Сама гитара не пострадала, если не считать нескольких новых царапин и съехавшего строя. Можно сказать, отделались лёгким испугом.

— Толик! — зашипела Катя.

— А я чё⁈ — воскликнул он.

— Нормально всё? — обеспокоенно спросила Варя.

— Нормально, — сказал я. — «Уралы» просто так не убьёшь, это же военная техника.

— Военная? — удивилась Катя.

— Конечно, у нас вся техника военная. Даже барабаны твои, — сказал я.

— Саша! — фыркнула она.

Остальные сдержанно посмеялись.

— Гитара жива, Свете ничего не скажем, — предложил я.

Всё равно гитара казённая, школьная. Остальные инструменты убрали по чехлам, в кармашки рассовали провода, я забрал свою примочку.

— А с синтезатором как поступим? — спросила Варя.

Тащить здоровенный красный гроб весом почти в половину центнера как-то не улыбалось ни ей, ни мне, ни кому-либо ещё.

— Клавиши-то там, наверное, тоже свои есть? — предположила Катя. — Не может не быть.

— Если дадут, — с сомнением проговорила Варя.

— А куда они денутся-то? — фыркнул Толик. — Дадут. Их дело — концерт организовать, а наше — выступить.

— Гитары же не дают, — сказал я.

— Так то гитары! — воскликнул Толик.

Света наконец вернулась в актовый зал.

— Ну, что? — первой спросила Катя.

— Сейчас Любовь Георгиевна подойдёт, — сказала она. — У неё там завал какой-то, вся в бумажках.

Я уж думал, что-то случилось. Я бы не удивился, в последнее время наш ансамбль просто преследует какая-то чёрная полоса. Словно сама Вселенная изо всех сил сопротивляется тому, чтобы мы выступили на конкурсе. Хотя нет, если бы она сопротивлялась изо всех сил, меня бы просто сбил грузовик.

— Ой, ребят, простите, искали меня? — в зал вбежала Любочка.

— У нас завтра концерт, — сказал я.

— Ага, я приду, обязательно! — воскликнула она.

— Это понятно, — сказал я. — У нас организационные вопросы.

— А, да, спрашивайте! — воскликнула руководитель.

Катя и Варя переглянулись. Варя начала первой.

— Синтезатор нам надо тащить туда? — спросила Варя.

— И железо к барабанам, — добавила Катя.

— Не-ет… — задумчиво проговорила Любочка.

Вопросы, похоже, не по адресу. Она и сама не знает ответов.

— Сейчас, схожу позвоню Ирине Ивановне, уточню, — вздохнула она.

— Будет очень здорово, — сказал я. — Может, вам помощь какая требуется?

— Нет-нет, Саш, всё в порядке, — сказала Любочка. — Я сейчас вернусь.

Она упорхнула куда-то прочь, разговаривать по телефону. Лишь бы линия не оказалась занята. На мобильник тут не позвонишь, и в ватсап не напишешь, а тащить лишнее барахло нам очень не хотелось. И уж тем более, бежать за ним в день концерта.

Утро субботы тянулось, словно длинная сопля, я в нетерпении бродил по комнате, то и дело поглядывая на часы. Как назло, стрелки почти не двигались, и я вновь принимался ходить кругами, как тигр в клетке. Периодически садился, доставал ленинградку, наигрывал что-нибудь от балды, убирал на место. Перед выступлением лучше не перетруждаться с игрой. Такая усталость тоже копится.

— Сядь уже, не мельтеши, — проворчала мать. — Куда торопишься-то…

Она сидела на пуфике напротив трюмо и прихорашивалась. Выщипывала брови, карандашом рисовала новые, подводила глаза и так далее. Немного непривычно было видеть её за таким времяпровождением, но и на концерты я её раньше не звал.

— Не могу, не сидится, — сказал я.

— Делом тогда займись. С Максимкой поиграй пойди, — сказала мать.

Братец ковырялся в песочнице на улице под присмотром сестёр.

— Не хочу, — сказал я.

— Как хочешь, — пожала плечами мать. — Когда с невестой познакомишь?

— Чего? Какой ещё невестой? — удивился я.

— Я что ли слепая, по-твоему? — рассмеялась она. — Ладно, потом значит. Иди, чаю попей хоть. И мне принеси.

Это можно. Водрузил пузатого друга на плиту, чиркнул спичкой, зажёг конфорку, покрутился на кухне, дожидаясь, пока чайник закипит. Кинул пару ложек заварки, достал из шкафчика две кружки, одну с позолоченной каймой, другую с изображением розочек, открыл сахарницу. Налил две чашки янтарно-жёлтого чая, некрепкого, матери кинул две ложки сахара, размешал, постукивая ложкой по краю. Унёс в комнату её кружку, сам вернулся на кухню, достал из хлебницы кусок белого, намазал его вареньем. Смородиновым, кисленьким. Малиновое, к сожалению, выдавалось строго по порциям и только во время простуд.

Хотя бы так получилось немного отвлечься, но я всё равно то и дело поглядывал на часы. Договорились мы встретиться сразу в ДК, разве что за Варварой я планировал зайти, сделав небольшой крюк. Не ковылять же ей в одиночестве от дома и до концертного зала. И хоть на месте мне не сиделось, приходить слишком рано я тоже не хотел. Варе наверняка ещё нужно подготовиться. Уверен, она точно так же сидит сейчас напротив трюмо и наводит красоту.

Мне же никакой красоты наводить не нужно. Пригладил волосы, поправил одежду и можно идти, всё равно выступать будем в масках.

Зелёный «Урал», трижды проверенный и настроенный, ждал своего часа в чехле у дверей. И когда время настало, я, гладко выбритый, выглаженный, чистый и свежий, закинул гитару за спину и вышел, попрощавшись с матерью. Они подойдут позже, к началу концерта, а вот выступающим надо быть на месте заранее.

Я пошёл за Варей. Денёк сегодня выдался на удивление пригожий, один из последних дней короткого бабьего лета, за которым вновь начнутся холода, слякоть и сырость. По улицам целыми стайками сновали бездельничающие школьники, радующиеся очередным выходным.

Заходить в дом не стал, позвал так, из-за калитки. Варя вышла, блистая очарованием, длинное платье с какими-то блёстками подчёркивало фигуру, яркий вызывающий макияж смотрелся несколько неуместно и непривычно, но выглядел эффектно и броско.

— Ты просто неотразима, — сказал я, ничуть не покривив душой.

Варя немного смутилась, захлопала длинными накрашенными ресницами. Я подошёл к ней и поцеловал, никого не стесняясь.

— Идём? — спросила она.

— Идём, — сказал я, выставляя локоть.

Она благосклонно кивнула, схватилась за меня. Идти самой ей пока было ещё тяжеловато.

— Не страшно? — спросил я, поправляя чехол за спиной.

Тонкие лямки неприятно врезались в плечи, из-за чего «Урал» казался ещё тяжелее, чем был на самом деле.

— Немного, — призналась Варя. — Там ведь все будут. Со всего города.

— Пусть они нас боятся, — ухмыльнулся я.

— Ага, и сами разбегутся, — пошутила Варя.

Мы неторопливо направились к дому культуры, к Маяковке. Пока ещё ничего не началось, но подготовка была в самом разгаре. На крыльце стайками тусовались музыканты, знакомые и не очень, нарядные и довольные. Кто-то нервничал, курил одну за одной, кто-то наоборот, много шутил и смеялся. Но все до единого предвкушали скорое выступление.

Нашёл взглядом музыкантов «Икаруса». Эти вели себя расслабленно и уверенно, и, к моему удивлению, рядом с ними тусовался Данила Мартынюк. Басиста себе они, однако, нашли. Хотя бы такого.

Подходить и здороваться мы не стали, прошли мимо, прямиком в ДК. Вахтёрша на входе скользнула по нам равнодушным взглядом, по нам сразу видно было, что мы из выступающих.

В холле отирался Толик с бас-гитарой за плечами. Тоже нарядный и причёсанный. С ним я поздоровался за руку. Варя улыбнулась и махнула ему рукой.

— А где остальные? — спросила Варя.

— Пока нету, — ответил басист. — Порядок выступлений видели уже?

— Не, мы же только пришли, — сказал я.

— Мы четвёртыми выступаем, после «Икаруса». За нами — «Яхонты», — доложил Толик.

— Поня-ятно… — протянул я.

Не знаю, по какому принципу составляли список, но на контрасте с творчеством Димы Жаринова и его друзей мы будем смотреться ещё эпичнее. Меня это полностью устраивает.

Подошла Катя с барабанными палочками в руках. Тоже ярко накрашенная, макияж граничил со сценическим гримом. Кажется, в такие моменты девочки отрывались за невозможность накраситься в школу и мазали на лицо всё, до чего только могли дотянуться.

— Привет! — воскликнула она.

Мы поздоровались, постояли какое-то время, болтая о пустяках.

— О, Настюха тоже здесь. Пойду, поздороваюсь, — сказала Катя, отходя к какой-то чужой компании.

— Где-то Света потерялась, — задумчиво проговорила Варя.

— Выступать-то ещё нескоро, — сказал Толик. — Найдётся.

— Она же здешняя, с КПД, ей недалеко бежать, если что, — сказал я.

— Может, у неё опять… Это самое, — предположила Варя. — Допинг нужен.

Я хмыкнул, потирая подбородок. Вполне возможно. Но сегодня допинга у меня не было.

— Придётся, похоже, за ней бежать, — сказал я. — Вчера вроде нормально всё было с ней.

— Знаешь же, как это бывает! — сказала Варя.

— Ладно, — я снял гитару, протянул чехол Толику. — Инструменты без присмотра не оставлять. Сейчас я, скоро вернусь.

Не так я представлял себе день концерта. Совсем не так.

Я бегом спустился по крыльцу и помчался к новостройкам, к Светиному дому. После того случая на танцах я старался не показываться лишний раз на КПД, но теперь придётся. Да и бегать по городу накануне выступления мне совсем не улыбалось, выходить на сцену взмыленным, запыхавшимся и взъерошенным — лучший способ испортить себе концерт.

Дом Светы я знал, подъезд тоже, мы не раз провожали её после школы. Знал и этаж, пятый из пяти. Без лифта, само собой. А вот квартиру — нет. Домофонов тут пока не водилось, я без проблем проник внутрь. Поглядел на почтовые ящики в поисках хоть какой-нибудь подсказки, но нет, из ящиков ничего не торчало, а на крышках написаны были только номера. Делать нечего, побрёл наверх.

Как назло, по пути никого не встретилось, спросить было не у кого. Но на лестничной клетке пятого этажа только возле одной двери лежал коврик, и я смело нажал на кнопку звонка. Эту новостройку ещё не успели заселить полностью.

Дверь после небольшой паузы открыл худой рыжий мужичок в квадратных роговых очках.

— Вы к кому? — спросил он.

— Здравствуйте, я Свету Савельеву ищу, — сказал я. — Не подскажете…

— Свет! Тут к тебе! Мальчик какой-то! — обернувшись в коридор, крикнул мужичок.

— Скажи, что я заболела! — крикнула из глубины квартиры Света.

Мужичок повернулся ко мне с извиняющимся видом, развёл руками. Мол, сам всё слышал.

— У нас концерт через полчаса, — сказал я. — Некогда болеть.

— Какой ещё концерт? — не понял отец.

— Света вам не говорила? — хмыкнул я. — Конкурс. Городской. Выступаем со школьным ансамблем. Без неё никак.

— Све-ет! — громко крикнул её папа. — Подойди на минутку!

— Не могу! — крикнула Света. — Никуда я не пойду!

Мужичок вздохнул, посмотрел на меня.

— Проходите. Это, похоже, надолго, — сказал он.

— Надолго нам нельзя, скоро уже выступать, — вздохнул я.

Надо было это предвидеть. Я как-то понадеялся, что после первого концерта её страх сцены пропал. Ну да, как же.

Квартира у Светы оказалась симпатичной двушкой со свежим ремонтом. Не слишком богато, но чистенько и со вкусом. Её папа провёл меня мимо кухни, на которой среди кастрюль и конфорок шуршала мама, пышнотелая мадам с химической завивкой на голове. Я поздоровался на всякий случай, но был проигнорирован. Или меня не услышали.

— Можно? — спросил я, когда папа Светы провёл меня к закрытой комнате.

— Нет! — из-за двери прокричала Света.

— Можно… — разрешил её отец, открывая дверь.

Наша чудо-гитаристка лежала на диване лицом к стене, всем своим видом демонстрируя, что не желает общаться.

— Свет… Нам выступать уже скоро, — тихо проговорил я, когда её папа оставил нас наедине.

— Не хочу, — сказала Света. — Я заболела. Не могу.

— Свет… Не обманывай… — вздохнул я.

С виду она была совершенно здорова. Приступ фобии, конечно, тоже можно считать за болезнь, но нет. Это не повод, чтобы не идти выступать.

Рыжая пионерка резко повернулась ко мне, поднялась, села на диван, посмотрела с вызовом.

— Не могу я, понимаешь? Саш, не могу! — воскликнула она.

— Можешь, — сказал я.

— Нет! — выпалила она. — Я в тот раз чуть со стыда не сгорела! Вы-то все вон как играете! Вы с Варей особенно! Не стыдно выступать! А я⁈ Неумеха обыкновенная, нельзя такую на сцену!

— Можешь за кулисами остаться, — предложил я. — Главное, нас не бросай. Поддержи. Мы же друзья.

— Друзья… Да уж… Хреновый из меня друг… Даже тут… — пробормотала Света.

— И всё-таки, друзья, — сказал я. — Мы тебя в любом случае поддержим. Все вместе. Идём.

— Ладно… — вздохнула она. — Идём…

Ну, хоть долго уговаривать не пришлось. Но настроение у Светы оставалось подавленным и мрачным. У самых кулис наверняка опять начнёт препираться. Родителям она сказала, что скоро вернётся, схватила гитару, плащи в спортивной сумке «Олимпиада-80» и мы быстрым шагом помчались обратно к ДК.

— Вообще не парься, — на бегу сказал я. — Мы же в масках будем.

— Не могу, Саш, — сказала она. — Это как… Не знаю. Тебе не понять.

У крыльца теперь толпились только зрители, в холле туда-сюда сновали люди, ожидающие, когда билетёры запустят их в зал. Катя, увидев нас самой первой, махнула нам рукой.

— Вас, блин, где носит⁈ — воскликнула она. — Сейчас начнётся уже, все выступающие в гримёрках уже! К нам два раза подходили!

— Обстоятельства возникли, — туманно ответил я. — Ведите.

Гримёрки приходилось делить с другими командами, и нас отвели в узкую и тесную комнатушку, в которой тусили длинноволосые парни из ВИА «Персона» и трио девиц из «Песни сердца». Ладно хоть места у зеркал они уже освободили и теперь просто болтали, перемывая кости другим коллективам.

Мы спешно начали прихорашиваться и одеваться к выступлению, первая группа уже вот-вот выйдет на сцену. Плащи Светлана сшила что надо, на завязках, и мы накинули их на плечи, помогая друг другу завязать ровный бантик.

— Эй, земляк… Тебя с таким фингалом на сцену не пустят… — вальяжно проговорил патлатый худой юноша в брюках-клёш.

— У нас всё схвачено, — сказал я. — У нас маски.

— А где они, кстати? — спросила Катя.

Мы все переглянулись. Посмотрели на Варю. Варя посмотрела на меня.

— Я их, похоже, дома забыла. У печки, — тихо сказала Варя.

Мы переглянулись снова.

— Что будем делать? — спросил Толик.

— Что… Бежать надо… За масками, — проговорил я, понимая, что бежать придётся мне.

Варя и бег почти несовместимы, особенно сейчас. Она и ходит-то с трудом.

— Может, придумаем что-то? Нам выступать уже вот-вот! — воскликнула Катя.

— Тяните время. Попросите вперёд передвинуть, — сказал я. — Варь, бабушка у тебя дома?

— Тут, в зале должна быть… — пробормотала она.

— Так, и как мне маски забрать? — хмыкнул я.

Варя подозвала меня поближе, обняла за шею, сняла с меня плащ.

— Ключ на полочке в бане, — прошептала она мне на ухо.

А затем, видимо, поддавшись порыву, поцеловала меня в губы. При всей группе и остальных.

— Надо успеть, Саша, — сказала она.

И я побежал.

Изо всех сил, как не бегал никогда в жизни. Проклиная эти сраные маски самыми разными словами. Поминая недобрым словом Катиного ухажёра, попортившего мне лицо. Укоряя себя за то, что не сообразил проверить эти самые маски сразу же, когда заходил за Варей.

Бежал самой короткой дорогой, через КПД, дворами. Не обращая никакого внимания на долгие взгляды, которыми меня провожали местные. Сейчас у меня была одна только цель. Забрать маски и вернуться в ДК прежде, чем конферансье объявит наш выход на сцену.

Запыхался быстро. Гораздо быстрее, чем ожидал. Пришлось перейти сначала на лёгкую трусцу, а затем и вовсе на быстрый шаг с короткими перебежками.

Но я уже добрался до частного сектора и знакомых мест. Палисадник Вариного дома уже виднелся впереди. Заходить в дом без хозяев было немного неловко, но деваться некуда, я открыл калитку, прошёл во двор, нашёл взглядом низкую приземистую баню. Быстро прошёл внутрь, в полумрак. Ключ нашёлся далеко не сразу, но всё же нашёлся, и я побежал к дому. Лишь бы в замке не заело.

Открыл дом, осторожно вошёл. Маски и впрямь остались лежать у печки. Покрашенные, высохшие и готовые к употреблению.

— А ну, сюда… — пробормотал я, складывая их в найденную на кухне авоську.

Быстро глянул на часы. Концерт уже начался, первая группа уже должна была закончить. Это заставило меня ускориться ещё сильнее.

Дом я закрыл, ключ вернул обратно на полочку, выбежал из палисадника, помчался обратно. Летел, как на крыльях, воздуха не хватало, как бы я ни старался дышать полной грудью. Разумеется, самым коротким путём из всех возможных. Через дворы КПД.

— Э, стопэ! Стоять, говорю! — меня окликнули сзади.

Я даже не обернулся, продолжил бежать, но голос узнал. Гришаня.

— Держи его, пацаны! — раздался крик.

— Хватайте урода, я ему втащу! — а это, кажется, уже Артём, несостоявшийся Катин ухажёр.

Врёшь, не возьмёшь. Даже с тем, что я уже долгое время мчался как лось во время гона, а они были свежими и отдохнувшими. Кажется, оригинальный Саша Таранов по голове получил, когда не смог убежать от пэтэушников, от гопоты. Нельзя давать им второй шанс.

Если бы не концерт, я, может быть, развернулся бы, встал бы в отмах. Один раз Гришаню я уже заставил потеряться, а толпой нападать здесь пока было не принято. Но времени на это просто не было, и я бежал изо всех сил, слыша, как грохочут сзади тяжёлые ботинки.

Дом Культуры имени Маяковского показался впереди каменной громадой, как сверкнувший во время бури маяк.

— Стой, сука! Не то хуже будет! — кричали мне сзади.

Нет. Хуже будет, если я опоздаю.

Я взлетел по ступенькам, дёрнул тяжёлую дверь, промчался мимо обалдевшей вахтёрши. Гопники влетели за мной следом, но я уже петлял по коридорам ДК, слыша, как они начинают препираться со здешними работниками культуры под звуки музыки, доносящиеся из большого зала.

В гримёрку я буквально ввалился, протягивая авоську с масками наугад, в первые попавшиеся руки, привалился к стене, пытаясь отдышаться после марафонского забега по Чернавску. Сердце бешено прыгало в груди, гулким шаманским бубном стучало по барабанным перепонкам.

— Саша, ты самый лучший! — услышал я будто сквозь толстое ватное одеяло. — Мы следующие выходим. Там Димка с «Икарусами» сейчас, их на бис вызвали!

— Ща… Погодите… — выдохнул я, чувствуя, как пульсирует кровь в висках, а руки и ноги дрожат.

Вспотел я просто как свинья. Костюм помялся, волосы липли к мокрому лбу, пальцы продолжали подрагивать. Я сейчас не то что соло на гитаре, я на треугольнике ровно не сыграю.

— Так, «Высокое напряжение»! Готовы? Шагом марш за кулисы! — в гримёрку заглянула И. И. Коротких, которую я узнал только по неизменной причёске.

Готовы были все, кроме меня, Варя держала мою гитару. Все уже надели плащи и маски, все, кроме меня. Катя накинула на меня плащ, завязала красивым узелком, я дрожащими руками нацепил чёрную маску, взял гитару, накинул ремень на плечо.

— Идём, — скомандовал я.

Внутри опять нарастал тугой комок тревоги и волнения, сопровождающий меня всякий раз, когда я готовлюсь выходить на сцену. В зале гремели аплодисменты, «Икарусов» провожали бурными овациями. Всю их программу я не слышал, бегал, но завершали они своё выступление «Миллионом алых роз». Скорее всего, остальной репертуар у них был из той же оперы. Популярные хиты, знакомые всем, беспроигрышный вариант.

Дима и его товарищи покинули сцену, прошли мимо нас.

— Варя, привет! Всё ещё с этими неудачниками играешь? — спросил он, скользнув по нам взглядом. — Может, лучше к нам? Для тебя всегда место найдётся.

Данила Мартынюк гоготнул, словно услышал что-то очень смешное.

— Да пошёл ты, — фыркнула Варя.

— И следующим на нашей сцене выступает вокально-инструментальный ансамбль общеобразовательной школы номер семь «Высокое напряжение»! — очень вовремя объявил конферансье.

Драку за кулисами мне бы точно не простили.

Мы вышли на сцену ДК, к полному залу, начали подключаться. Я заметил на первом ряду Любочку и Кобру, нашёл взглядом своё семейство в полном составе, Елизавету Константиновну, однокласников. У самого выхода толпилась гопота с Гришаней во главе, тыкая в меня пальцами и что-то бурно обсуждая. Нас поприветствовали аплодисментами, не такими бурными, но достаточно громкими, чтобы заставить Свету смутиться.

Я подключил гитару, встал к микрофону. Члены жюри, сидевшее прямо напротив сцены за длинным столом, начали что-то помечать в своих записях.

— Для вас, дорогие зрители, звучит авторская композиция «Один в темноте», музыка Александра Таранова, слова Александра Таранова! — объявил конферансье, убедившись, что мы готовы начинать.

И мы заиграли. Начиная с медленного мелодичного перебора, как и сотни раз до этого. Отшлифовали песню так, что играть могли с закрытыми глазами, по мышечной памяти. Зал снова перестал существовать для меня, я остался наедине с музыкой, наедине с песней, проживая каждую её строчку, каждый момент. Стал на несколько минут главным героем этой песни.

Перешли к припеву, тяжёлому и оттого непривычному здешней публике, на второй куплет, заиграл соло. Не лучшее моё исполнение, особенно после такой пробежки, но я выкладывался на полную, изо всех сил.

Бурных оваций не случилось. Хлопали одноклассники, хлопали близкие. Основная масса зрителей просто не поняла песню, новую, непривычную, незнакомую. Члены жюри задумчиво и благосклонно кивали, наклонялись друг к другу, перешёптываясь и обсуждая исполнение. Конферансье из-за кулис жестом показал на часы. Время идёт.

Я посмотрел в зал, обернулся к остальным.

— Играем про мирный атом, — сказал я.

— Каскадёры же! — воскликнула Варя.

— Катя, мирный атом! Погнали!

Барабанщица дала быстрый отсчёт, и мы заиграли песню без всякого объявления. Скоростную, яростную, жёсткую. Я увидел, как вытянулось лицо Кобры, как прикрыла глаза Любочка. Несогласованный репертуар, снова. Но ради этой песни я сюда и бежал.

Я зарычал в микрофон первые строчки. Конферансье в недоумении смотрел на меня из-за кулис, но народу, в целом, нравилось. Некоторые даже качали головами в такт быстрому барабанному ритму и жужжанию гитар. Реакция жюри была мне пока не совсем понятна, они снова наклонялись друг к другу, обсуждая песню, но в этот раз электричество не отрубится. Это конкурс, и все думают, что это часть нашего выступления, а значит, дослушают до конца.

Одна только Кобра украдкой показала мне кулак. В ответ я сорвал маску с лица, демонстрируя всем свою помятую рожу. Наша музыка источала чистейшую, незамутнённую злобу, предупреждая всех об опасности экспериментов на атомных станциях. Такая музыка тут звучала впервые.

Не «Миллион алых роз», конечно. Популярной такая музыка не будет никогда. Относительный успех может прийти лет через восемь-десять, но и тот по сравнению с другими жанрами будет всего лишь небольшой вспышкой интереса.

Но я играл, играю и буду играть. То, что хочу играть. И так, как хочу. Хоть при Андропове, хоть при Ельцине, хоть при Сталине.

Я почувствовал прилив сил, открылось второе дыхание. Я отдавал толпе эмоции, получая их эмоции в ответ, и это бодрило меня, как не бодрит ни один стимулятор. Это наркотик, на который подсаживаешься легко, окончательно и бесповоротно, без каких-либо негативных последствий.

Мы отыграли два куплета, припев, настало время для гитарного соло, и я вышел на сцене вперёд, на самый край, чтобы под жарким светом софитов выдать самое лучшее соло в моей жизни. Я даже не глядел на гриф. Играл, как Бог на душу положит, высекая из струн всё то, что чувствовал сам, передавая это через музыку. И зрители, все до единого, завороженно следили за каждым моим движением, качая головами в такт ревущей из колонок музыке.

А это значило, что я своей цели достиг. Какой бы она ни была.

Книга предоставлена Цокольным этажом, где можно скачать и другие книги.

Сайт заблокирован в России, поэтому доступ к сайту через VPN. Можете воспользоваться Censor Tracker или Антизапретом.

У нас есть Telegram-бот, о котором подробнее можно узнать на сайте в Ответах.

Если вам понравилась книга, наградите автора лайком и донатом:

Металлист. Назад в СССР