© Свечин Н., 2024

© Нижегородцев Д., 2024

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2024

Москва начала XXI века – совсем не Москва начала XX-го. Достаточно выйти в центр и окинуть взглядом окружающую действительность, чтобы это понять. Вышли? И что вы видите? Что слышите? Что ощущаете? Вам ближе тротуарная плитка Собянина? Или «большой Лужковский стиль»? Парящий мост в парке «Зарядье» или торговый центр «Наутилус» на Лубянской площади? Бесит рев моторов, хозяева которых почему-то считают дурным тоном поставить глушитель на выхлопную трубу? Или пиликанье зеленых человечков на светофорах? А запах? Чего в нем больше: вечерней прохлады от Москвы-реки или потного послевкусия от дневной беготни по улицам?

Ну а в целом как вам здесь и сейчас? В том веке, в котором живете, том теле, в котором повезло родиться?..

Вопросы не праздные. Потому что случиться может всякое. Как однажды произошло с капитаном убойного отдела столичного полицейского главка Юрой Бурлаком. Он тоже не думал, что влипнет в историю… Причем Историю с большой буквы. Он просто жил, по мере сил ловил опасных преступников, не раз представлялся к ведомственным наградам, а за многих сослуживцев был готов и пулю словить, не задумываясь.

Из необычного разве что имел не самое распространенное увлечение – в любую свободную минуту брался за книгу. И не просто за Донцову или Устинову при всем к ним уважении. А зачитывался исторической литературой, отдавая предпочтение сюжетам, происходившим в старой Москве с разными чинами дореволюционного сыска и тем отребьем, которое они ловили.

Но будьте осторожны со своими желаниями, даже потаенными и не высказанными вслух, ибо они имеют свойство сбываться. Как, собственно, и произошло. Когда опер из XXI века попал… опять же в Историю… И сразу на 111 лет лет назад! Да еще и очутившись в теле бандита – Жорки Ратманова, вора-рецидивиста и капорника[1] Серебряного века[2]. Став сначала есаулом в банде Хряка – уголовного атамана среднего пошиба, а потом и ближайшим помощником Казака – «Ивана[3]», который держал в страхе уже пол-Москвы.

Дальше было всякое. И ограбление железнодорожной кассы, и присвоение «общака» старообрядцев, и задержание, и разборки с местными головорезами, в том числе из-за женщины атамана… Была и любовь, как водится, большая и чистая. И даже пуля в голову, которая все разом и прекратила, досрочно вернув Бурлака домой…

И вот стоит теперь Юра у Политехнического музея недалеко от Лубянки. Нервно курит в сторонке… от больших исторических процессов. В одной руке – самый прочный и вместительный пакет из «Спара», в другой – еще один, а вместе – несколько десятков кило старинных монет царской чеканки, оставшихся от путешествий в прошлое. Добыча, которую еще только предстоит перепрятать в будущем. И которой вполне хватило бы на недешевую трешку в Новой Москве. Диалектика времен, туды ее в качель.

Взгляд опера блуждает по сторонам. Было – стало. Уж он-то имеет возможность сравнить, что изменилось в Москве, как никто другой. Вернулся «оттуда» не далее как две недели назад. Толком и не осознав, сколько сейчас времени… Вернее, в каком времени он себя на самом деле ощущает.

К примеру, на месте Центрального детского магазина еще две недели назад высился Лубянский пассаж – не менее помпезный, кстати, чем нынешний ЦДМ. А впечатляющую штаб-квартиру отечественных спецслужб занимало страховое общество «Россия». Правда, тогда в архитектуре здания превалировали французский ренессанс и североевропейское барокко. Теперь же оно приобрело черты конструктивизма, сталинского ампира и, несомненно, испытало влияние одного из председателей КГБ Юрия Андропова.

Кстати, чекисты заняли огромное здание на Большой Лубянке, 2, благодаря целой цепочке исторических событий, куда же без них. Для этого должны были случиться революции, одна и другая. Потом переезд правительства из революционного Петрограда. И наконец, национализация, во время которой вдоль главной «страховой» улицы Москвы позакрывались все частные лавочки, живущие за счет прогнозов о светлом будущем.

Но даже после Всероссийская чрезвычайная комиссия по борьбе с контрреволюцией и саботажем, небезызвестная ВЧК, занимала дом поскромнее, тут же, неподалеку, – особняк на Большой Лубянке, 11. Правда, уже весной 1919-го людям в черных кожанках в нем стало тесно. И взгляд их вождя Феликса Эдмундовича Дзержинского предсказуемо упал на великолепное здание напротив.

Но он еще раздумывал. И «Россию» сперва передали местным профсоюзам, чтобы еще через несколько дней данные товарищи неожиданно уступили место политической полиции. А дальше ГПУ – ОГПУ – НКВД – МГБ – КГБ – ФСБ…

Бурлак останавливает взгляд на одном улыбчивом современнике. Тот как будто читает газету. Но мы-то знаем, как читают газеты на самом деле. Еще один обыкновенный москвич смотрит в сторону, где нет ничего, на что он мог бы глядеть так долго. И даже женщине в модном брючном костюме немного непривычно в штатском – ей больше пошли бы китель и погоны.

А наш герой успевает заскочить в почти уже отъехавший электробус. Но он знает, что совсем скоро окажется здесь снова…

Так и случается. Только уже без старинных монет и в одежде, больше подобающей случаю. Бурлак докуривает сигарету и делает несколько шагов в сторону служебного входа с обратной стороны гигантского коричневого здания.

Одновременно с ним приходят в движение еще двое, которых опытный оперативник не может не заметить боковым зрением. А может, и не двое, а больше – глаз на затылке нет даже у таких профессионалов, как Юра Бурлак. Ясно одно – его уже ожидают.

Дальше происходят вполне привычные для такого места процедуры, после которых капитан обнаруживает себя сидящим в узком и длинном кабинете, уходящем вдаль метров на тридцать, где во главе стола занимает место человек с погонами подполковника Федеральной службы безопасности.

– Здравствуйте, Юрий Владимирович! Давайте сразу представлюсь: Геращенков Дмитрий Никитич, руководитель подотдела «Б» отдела сто четырнадцать Первого Главного управления Федеральной службы безопасности. А по совместительству – один из основных кураторов операции по вашему возвращению домой.

Спецслужбист протягивает экс-попаданцу руку. И тот вынужден сделать около пары десятков шагов вперед, чтобы ее пожать.

Геращенков знает свое дело, а возможно, даже умеет читать мысли собеседника. Во всяком случае, на целый ряд вопросов Бурлака он отвечает раньше или одновременно с тем, как тот их задает.

К примеру, опера весьма интересует судьба некоего Викентия Саввича Двуреченского. В прошлом, в Москве 1912 года, этот тип занимал довольно высокий пост чиновника для поручений при начальнике московского сыска. Но не только. Чуть позже Двуреченский представился инспектором Службы эвакуации пропавших во времени – сокращенно СЭПвВ, приложив руку и к возвращению Бурлака домой и даже организовав всю операцию.

Правда, при этом наплел всякого про клад в старообрядческой церкви и пообещал златые горы, когда капитан вернется в будущее. Но в XXI веке Бурлак обнаружил лишь часть обещанного. И даже собственная заначка, припрятанная в прошлом в паре сотен метров от здания нынешнего ФСБ – в Политехническом музее, – не до конца удовлетворила Юрия. Он хочет знать, где Двуреченский сейчас, что с ним, ну и… с деньгами.

– Скажите, что случилось с Двуреченским?

– Это вы нам скажите! – парирует подполковник Геращенков.

– Я не знаю.

– Эх! – собеседник дергает плечом. – Все банально, вполне банально. Знаю я, куда он убежал! Все они бегут в Америку! Как будто там медом намазано… Мы сообщим нашим коллегам из аналогичной службы при ФБР, и они отыщут дезертира.

– И вернут вам? – допытывается Бурлак.

– Если бы… Возьмут его за горло и заставят стать донатором. Помогать своим американским гениям, как мы в России помогаем своим. А нам – шиш!

Приняв данность, опер задает следующий вопрос, мешающий отпустить прошлое даже больше, чем предыдущий:

– Он касается Риты…

– Вы же прочитали о ее печальной судьбе в личном деле?

– Прочитал.

– И?

– Можно ли что-то изменить? Ну чтобы она прожила дольше? Или, по крайней мере, не умирала столь мучительной смертью под колесами трамвая? Вряд ли изменение судьбы рядовой гражданки способно привести к сколько-нибудь серьезным последствиям на уровне страны или мира?

Рита… Сирота, выросшая на Хитровской площади, в самом криминальном районе тогдашней второй столицы. С юности продавала свою красоту за деньги. Была женщиной бандита Хряка. А потом, согласно личному делу, которое Бурлак нарыл уже в будущем, вышла замуж за другого бандита… И закончила свои дни в нелепом ДТП в начале 20-х. Но только 1920-х.

– То есть Оксаны Александровны вам мало? – Геращенков принимается ходить вдоль окна.

И он прав. В нынешнем веке капитан Бурлак давно окольцован, то есть женат на Оксане. И вероятно, жил бы с этим еще много-много лет. Если бы поездка в прошлое не заставила по-иному взглянуть на многие вещи. И если бы не Рита…

– Допустим, мы придумаем, как уберечь ее от гибели под колесами трамвая. Взамен вы готовы поработать на нас? – Геращенков говорит это почти буднично, неизвестно, скольких еще он склонял к сотрудничеству подобным же образом.

И Юрий вдруг соглашается. Зачем тянуть? Он думал об этом уже несколько дней в прошлом и еще несколько в будущем. Сейчас, конечно, помурыжат для проформы, опросят насчет того же Двуреченского, детектор лжи заставят пройти и другие проверки. Потом будут какие-нибудь годичные курсы усовершенствования начальственного – от слова начало, а не начальник – состава Службы эвакуации пропавших во времени. И вуаля – вместо 2024-го или 2025-го опер окажется в 1922-м, с Ритой, которую, возможно, сам же спасет от смерти!

Оказывается, даже прошлое можно планировать, не то что будущее! Бурлак уже мысленно улыбается. Но потом ловит взгляд Геращенкова. Кажется, тот что-то ему говорит.

– И еще… – продолжает подполковник. – Сейчас вам сделают «инъекцию Геращенкова». Особый состав, придуманный еще при Никите Юриче, моем отце. Он поможет вам сохранить себя и не сваливаться против вашей воли куда-то в прошлое, в условную Тьмутаракань. Вы ведь теперь один из нас. Золотой фонд страны. Ландаутист[4] на службе России!

– Хорошо, не ландаунутый…

Менее чем через минуту Бурлак чувствует легкий укол в шею. Как будто комар укусил. После чего изображение перед глазами начинает меняться. Вместо неприятной физиономии Геращенкова появляется куда более милое лицо Риты, которое опер уже начал подзабывать. Она что-то беззвучно шепчет. Капитан вслушивается и пытается разобрать слова. Но ничего не получается. В конце концов он просто теряет сознание…

…Очнувшись уже в знакомых интерьерах Сандуновских бань, да в 1912 году! Откуда он с таким трудом срулил несколько недель назад обратно в будущее. Причем сделав это ценой собственной жизни!

В дворянский номер, оплаченный агентом СЭПвВ Двуреченским, тогда влетели бывшие подельники попаданца сразу из двух банд: Хряка и Казака. И если первый атаман сходил с ума от ревности и был готов убить из-за Риты, второй вполне справедливо заподозрил Бурлака в работе на полицию, а убивал и за меньшее…

Хотя нет – какого Бурлака? В начале XX века Юра пребывал в теле бандита Георгия Ратманова по кличке Гимназист. И вот сейчас благополучно в него же и вернулся. Притом что отчетливо помнил, как бандиты в прошлый раз его убили… Вспомнил он и о своем безумном альтруистическом поступке – черт дернул встать на пути пули, предназначавшейся другому. Было это примерно так:

– Стоять! Руки вверх! – заорал Хряк.

Двуреческий послушно поднял руки. Но Ратманов медлил. И даже успел шепнуть чиновнику для поручений:

– Ты знал.

– Заткнись, гнида! – снова гаркнул Хряк. – Сейчас мы на твоих глазах убьем чиновника для поручений.

А потом и тебя. Бах – и ни одной бабы больше у тебя не будет никогда.

Хряк схватил Двуреченского за шиворот и буквально вжал в стену.

– Молись!

Инспектор СЭПвВ начал что-то шептать себе под нос. Не то молитву, не то цифровой код для перемещений во времени. А Хряк взвел курок и приставил револьвер к его голове.

– Стойте! – Ратманов не мог этого допустить.

– Все, в топку разговоры! – заорал вконец ополоумевший атаман банды, снова повернулся к Двуреченскому и нажал стволом ему в затылок. – Кабзда тебе!

Но в этот момент чиновник неожиданно оттолкнул ближайших бандитов, вышиб ногой дверь и побежал по банному коридору.

– Сукин сын! – Хряк зажмурил один глаз, прицелился и выстрелил вслед убегавшему.

Вот только Ратманов в последний момент встал на его пути и… переписал историю. Правда, ненадолго: проведя дома, в XXI веке, всего около половины стандартного отпуска сотрудника ГУ МВД. А теперь снова вернулся в Серебряный век. И мягко говоря, будучи не в ресурсе…

Он лежал посреди банной комнаты в луже собственной крови. И угасающим взором наблюдал, как Двуреченский уже довольно далеко убежал по коридору, а затем и вовсе скрылся за угол. За чиновником для поручений кинулись было двое бандитов. Но замешкались. Один тут же упал, споткнувшись о бадью с водой. И еще долго матерился непереводимым каскадом дореволюционных обсценных слов.

Уйдет – не уйдет? Раньше Двуреченскому всегда удавалось выходить сухим из воды. Но в этот момент умирающему Ратманову вдруг захотелось, чтобы чиновника схватили. Сейчас он ненавидел его едва ли не больше, чем собственных убийц.

После чего откуда-то из-за стены, уже с улицы, послышались несколько выстрелов. Потом ругань головорезов. Снова. И хрип, похожий на стон Двуреченского. Все-таки догнали…

Хотя какой, к лешему, Двуреченский?! Не истечь бы собственной кровью! Эти ребята вообще понимают, что Георгий еще жив и ему нужно оказать помощь? Где хоть какая-то человечность? Милосердие? Красный крест? «Скорая помощь»? Что у них там вообще творилось век назад!

– Заткни его, – неожиданно скомандовал кому-то Хряк. Он даже не посмотрел на Ратманова, но Жора и так понял, что речь идет о нем.

И стало так обидно! Не столько даже от своей беззащитности, сколько от всемирной, вселенской, всевременной несправедливости. Вот почему с ним так, а? Зачем его снова отправили в тело Ратманова в 1912-й, хотя должны были в год смерти Риты под колесами трамвая, в 1922-й? Где обещанный инструктаж перед временными перемещениями? Что это вообще за служба такая?!

Но попаданцу не дали не то что договорить, а даже додумать:

– Говорю же, заткни его наконец! – повторил Хряк.

После чего над Георгием склонился рослый «палач» Дуля с наганом в руке. Спокойно и даже как-то по-детски посмотрел жертве в глаза – ничего личного, это только работа – и сильно вдарил рукоятью пистолета по голове. Так закончилось еще одно приключение Юры Бурлака.

Но Ратман был еще жив. Хотя обильно харкал кровью, не чувствовал конечностей и толком не понимал, как его вообще земля носит. Дуля тащил его по мостовой, как волокут неодушевленный предмет, мешок с картошкой, мусор. И опять же – ничего личного. Гигант, выполнявший в банде Казака самую грязную работу, просто делал ее снова. Теперь для Хряка.

Покинув Сандуновские бани еще до прихода полиции – а сторожа и дворники были связаны заранее, – бандиты разделились и уходили несколькими переулками. Сандуновский – Варсонофьевский – Сретенский – Милютинский. Где-то там Ратманов и закрыл глаза.

…А открыл лишь спустя время в… старом сыром подвале. Плесень с потолка органично переползала на обшарпанные стены. Здесь бы ремонтик сделать, и будет конфетка – дорогой столичный лофт где-то в центре, лет этак через сто. Но пока большая часть окна была забита дореволюционной фанерой. И лишь из тонкой щели под потолком с улицы прорывался какой-никакой свет.

Далее в лучах звезды по известному имени высился внушительный силуэт Дули. Над головой гиганта образовалось нечто вроде нимба. Двуреченский на месте Ратманова, верно, посмеялся бы, но Жоре было не до того. Все болело. Одним подбитым глазом он не видел вовсе. Другим – не многим более, учитывая общую темень вокруг.

Старый знакомец выжидал.

– Что дальше? Дуля? – прохрипел Бурлак уже знакомым ратмановским голосом.

Голова гиганта обернулась. Глаза выразительно посмотрели на попаданца. Но затем «палач» молча отвернулся обратно. Насколько можно было судить в темноте.

А еще через несколько минут неприятного ожидания за стенкой послышались шаги. Потом отворилась скрипучая дверь, и внутрь тяжелой поступью вошел Хряк с основными приспешниками. Банды атаманов Хряка и Казака – в лице Дули – временно слились, чтобы проучить Ратманова, успевшего насолить всем.

– Закрой дверь, – скомандовал Хряк.

Дуля не пошевелился. Тогда дверь прикрыл кто-то из хряковских.

– Зажги керосинку. – Атаман продолжил командовать.

Подручный засуетился, и вскоре доморощенный карцер осветил зловещий, почти загробный свет. Ратманов покрутил головой и от прежних знакомых перевел взгляд внутрь помещения. Показалось, что там, посреди этой поганой комнатенки, с потолка свисали массивные железные крючья. И на одном из них болталось еще одно тело…

Впрочем, Георгию не дали закончить экскурсию по подвалу, потому что Хряк сделал резкое движение вперед, бесцеремонно пнул стул с привязанным Ратманом и свалил соперника на сырой пол.

– Что шаришься, гнида? – Хряк так и не остыл после их последнего разговора.

– Хряк, ты не…

– Ты мне не тыкай! – Вслед за первым пинком последовал второй, и на этот раз уже не в стул, а по корпусу пленника. – Когда скажу говорить, тогда и вякнешь, понял?!

Ратманов мог бы что-то ответить, но это вряд ли что-либо поменяло.

– А пока молчи в тряпочку! – напутствовал атаман, еще больше раззадориваясь от собственной крутизны. – Знаешь, где Рита?

Ратманов молчал. Он и не знал.

– Рита ушла. Из-за тебя, капорника!

Вслед за этим признанием последовал третий удар. И пока что самый болезненный для Ратмана. Атаман чуть не сломал об него ногу.

– Ладно, что ты хочешь? – прошептал Георгий.

– А ты еще спрашиваешь?!

На пленника посыпался целый град ударов. Настолько весомых, что подчиненные Хряка даже покачнулись, раздумывая над тем, а не остановить ли главаря – не ровен час убьет.

– Ладно, ладно… Я все понял… Что, что от меня требуется? – Ратманов, как мог, пытался действовать в предлагаемых обстоятельствах.

– Что от него требуется? – Хряк выпрямился, по-видимому, просто устав пинать. – Вон как мы заговорили… Раньше надо было так говорить!

Хряк повернулся к Дуле.

– Дуля, возьми его…

Но Дуля стоял на месте и только смотрел на чужого атамана благодушно-отстраненным взглядом.

– Ясно… – Хряк поменял адресатов обращения, – Татарин, Мордвин, Лодыга, берите его все втроем и тащите сюда!

Верные хряковцы обхватили Ратманова с трех сторон – из-за чего он впервые по-настоящему застонал – и потащили в центр комнаты.

– Да от стула, от стула его отвяжите! – неожиданно заржал Хряк. – Рожденному повеситься не уползти!

Бандиты занялись веревками, а Ратманов наконец попробовал пошевелить ногами или руками. Правда, в совершенно патовой ситуации, да и продолжалось это недолго.

– Теперь веревку сюда, – руководил Хряк.

После чего помощники привязали ее к свободному крюку под потолком.

– Тянем, потянем… – продолжал атаман. – Вот… А теперь и очередь Гимназиста…

Гимназист… Ратманов вспомнил одно из своих прозвищ в прошлом. Но опять же ему не дали порассуждать на эту тему. Потому что веревка резко обвила его шею. И вскоре он болтался в петле под потолком, с трудом, на цыпочках, доставая ногами до пола.

– Ну что, нравится? – Хряк, должно быть, казался себе очень крутым. А такие почему-то любят задавать риторические вопросы.

– Шеф, он так загнется раньше времени, – не выдержал Татарин, с которым бандит Ратман когда-то был в неплохих отношениях, а возможно, даже дружил годами.

– Завали… На его место хочешь? – Атаман продолжил играть мускулами в прямом и переносном смыслах. – Ты забыл, что он мне сделал?!

С этими словами главарь банды парой резких движений задрал на себе рубаху, продемонстрировав не столь уж и давние следы своего избиения Ратманом.

Правда, то был честный бой, один на один. Но факт поражения и даже посрамления атамана, как говорится, был налицо. После этого подчиненные Хряка, даже сочувствовавшие бывшему подельнику, действительно заткнулись. А атаман продолжал:

– Будет висеть столько, сколько я скажу. А если с его дурной башки упадет хоть одна волосина без моего участия, готовьте себе третий крюк…

Атаман смачно сплюнул под ноги Ратманову. И пошел из «карцера». Вслед за ним потянулись и остальные. Но только Татарин и Мордвин прятали глаза, испытывая сожаление по поводу участи бывшего товарища. Пьяница Лодыга уже успел где-то поднабраться и был скорее весел, чем несчастлив. Ну а Дуля продолжал смотреть на мир своим детским незамутненным взглядом – всем бы поучиться его православно-буддийскому спокойствию.

И только когда все вышли, почти все, Хряк окликнул Дулю уже из коридора.

– Дуля? Ты остаешься? – Главарь намеренно смягчил тон, чтобы не портить отношений с одним из ключевых людей авторитетного Казака.

На что Дуля поначалу ухмыльнулся. Но затем, засвистев себе под нос, вышел тоже.

Хлопнула дверь. С обратной стороны упала увесистая щеколда. Висевший на крюке Ратманов остался наедине с самим собой. Или не наедине? Что за третий крюк, о котором упомянул Хряк? Почему не второй? И кого попаданец мельком углядел посреди этого ужасного подвала?

Теперь при свете керосинки он мог рассмотреть и собрата по несчастью, который также болтался под потолком, едва задевая пол ногами. Только в отличие от Ратманова не шевелился. Может, с ним уже все кончено? Боже мой, да это же Двуреченский! Одежда точно принадлежала инспектору Службы эвакуации пропавших во времени. Посмотреть бы еще на отвернутое лицо…

– Корнилов! – несмотря на боль, усталость и удушье, позвал Ратман того, кто раньше был, да и должен, оставаться в теле Двуреченского. А именно – подполковника ФСБ Игоря Ивановича Корнилова, человека из будущего.

Корнилов не ответил.

– Двуреченский, Викентий Саввич! – Ратманов сменил тактику. Так его «подельника», чиновника для поручений при главе московского сыска, звали в прошлом.

Только на этих словах висевшее рядом тело понемногу пришло в движение. Двуреченский, словно нехотя, повернулся к Ратманову лицом. Вот ведь повезло! Живой! И даже почти не избит! Во всяком случае, на лице не было видно больших гематом, кровоточащая губа не в счет!

– Двуреченский, как же я рад тебя видеть! – не сдержался Георгий.

– Ратманов, давно ли мы на «ты»? – неожиданно пробурчал собеседник. И даже в тембре его голоса просквозила какая-то новая краска, неестественная холодность.

Вот те на! Давно ли они на «ты»?! Да уж несколько недель! Что по меркам пребывания в прошлом, где один день не то что за два, а за месяц, если не за год… Давно, очень давно, бесконечно давно!

– Викентий Саввич, или как тебя там, не пугай меня такими вопросами, ладно? – Георгий все еще надеялся, что чиновник пошутил и сейчас снова станет прежним. – Я и так вишу из последних сил, не добавляй мне страданий.

– Ратманов, я по-прежнему обращаю внимание на необходимость субординации. Каким бы шатким ни было сейчас наше с вами положение, но честь прежде всего. Мы с вами разного поля ягоды. Глупо это отрицать.

– Ты… Вы серьезно? Мы сейчас будем обсуждать, как друг к другу обращаться?! – вспылил Ратман.

– Хм… Согласен… Сейчас не лучшее время… – наоборот, стал «остывать» Двуреченский. – Что вы предлагаете?

– Что я предлагаю… А ничего не предлагаю! Мне по-прежнему странно разговаривать в таком тоне. Давай посмотрим для начала, может, ты и другие наши договоренности подзабыл, а?

– О чем речь? – сухо осведомился чиновник.

– О чем речь?! А о золотишке тоже забыл?

– Я вас не понимаю.

– И «Я, барон Штемпель» вам тоже ничего не говорит?

– Какой-то бред.

Несмотря на тяготы своего положения, Ратманов захохотал в голос. Этого только не хватало! Человек, бывший единственным связующим звеном между ним и XXI веком, начисто забыл все прежние разговоры и договоренности. Или притворяется? Но зачем?! А может, он о будущем и вовсе ничего не помнит? Надо проверить…

– Скажи-ка, скажите-ка, – специально поправился попаданец, чтобы лишний раз не раздражать принципиального собеседника, – а о будущем есть у вас какое-то представление?

– Глупый вопрос. Мне дать на него столь же глупый ответ? – поинтересовался Двуреченский.

Понятно…

– Ну хорошо, в две тысячи двадцать третьем году вы чем занимались?

– Ратманов, я начинаю думать, что вы сумасшедший. Давайте ближе к нашему времени. Если есть идеи, как отсюда выбраться, я непременно их выслушаю.

Вот блин! Ведет себя так, как будто ни сном ни духом. Никакого подполковника ФСБ Корнилова в теле дореволюционного полицейского Двуреченского. И никакого будущего у бандита Ратманова, а вернее, полицейского из XXI века Бурлака, с таким поворотом сюжета. Неужели правда? И человек на соседнем крюке действительно думает, что он обычный чиновник для поручений при начальнике московской сыскной полиции Аркадии Францевиче Кошко? И если он выберется из этого подвала, то продолжит как ни в чем не бывало ловить воровское отребье? И даже того же Ратманова?! М-да… К такому в Службе эвакуации пропавших во времени его не готовили…

Но готовили к другому. И не в СЭПвВ, а в доблестной российской милиции, а потом и полиции – держать ухо востро, оценивать обстановку и действовать сообразно обстоятельствам. Простая схема, но вполне рабочая.

– Кто нас охраняет? Дуля?

– Нет, Дуля выполнил свою часть работы.

– …И уже наверняка докладывает Казаку о том, что ополоумевший Хряк готовится убить Ратмана и полицейского чиновника, – подхватил Георгий.

Двуреченский в свою очередь подхватил уже его мысль:

– Вероятно. Хотя есть шанс, что полицейские будут здесь раньше людей Казака.

– Да, но небольшой. С другой стороны, что мешает Хряку ворваться сюда уже через пару секунд и затянуть веревки на наших шеях еще туже? А то и вовсе перерезать нам глотки? Полиции он уже дорогу перешел, терять ему нечего. – Ратманов продолжил размышлять вслух.

– Ваша правда. Есть и такой шанс.

– Хорошо, если нас не охраняет Дуля, то кто? Татарин, Мордвин? Они всегда неплохо ко мне относились. А Мордвин еще и должен полтинник…

– Не лучшее время платить по долгам, – саркастично заметил Двуреченский.

– Это правда, – согласился Жора. – Да и Хряк наверняка знает, с кем я был ближе других. Таких в караул не поставил бы. Кто остается? Копер? Но эту гниду я сегодня не видел. Да и не пойдет он в караульные, на понижение, он же видит себя есаулом, не меньше, а то и атаманом, если Хряк где-то оступится…

– Похоже на то, – согласился Двуреченский.

– Спасибо, – несмотря на вполне приличное и даже вежливое слово, попаданец произнес его так, будто огрызнулся. Помощи сейчас от чиновника было как от козла молока. – Кто же остается? А! Лодыга!

Жора почти закричал, но сам же заставил себя сдержаться. По всему выходило, что за дверью, скорее всего, дежурил старый знакомец Лодыга, известный своей рыжей шевелюрой, а еще больше – склонностью к выпивке и чуть меньше – к халявным деньгам. К таким людям нужно иметь особый подход, но он – подход – по крайней мере, был!

– Есть у меня одна мысля… – признался Георгий.

– Это хорошо, потому что у меня мыслей уже нет, и через час, максимум два, мы оба будем не жильцы, – решил поныть Двуреченский.

Хотя это было похоже на правду. И Ратманов решил действовать:

– План такой… Сейчас оба истошно орем, как только можем. Далее прибегает Лодыга. И уже для него я найду правильные слова, чтобы нас здесь больше не было. Годится?

– Годится…

С подачи Ратманова оба начали орать, как не в себе. И спустя какое-то время за стенкой действительно послышались шаги. Кто-то неторопливо убрал щеколду с обратной стороны двери. В комнату заглянула рыжая бестия – Лодыга.

– Вы что орете? С ума посходили? – шепнул он с претензией.

Ратманов и чиновник перестали кричать.

– Все, больше не будем, – успокоил Георгий Лодыгу. – Но ты дверь-то прикрой и послушай нас. У нас к тебе деловое предложение…

– Чевой-то? Хряк ругаться будет. Пошел я… – Но сам ушел не до конца, явно намереваясь дослушать, что же такого интересного ему могли предложить.

– Дверь, говорю, прикрой. Или ты хочешь, чтобы о кладе Бугрова услышали все и тебе как можно меньше досталось? – Ратманов знал, на что нажать.

Он покосился на Двуреченского – тот смотрел вроде как с недоумением. Но затем чиновник прошептал:

– Какой клад, какой Бугров? Ты с глузду съехал от страху?

– Перестань прикидываться, Корнилов, иначе мы оба умрем, – зло прошептал попаданец. – Лучше отдать ему половину, но остаться в живых.

Лодыга с подозрением прислушивался к спору, а потом и влез в него:

– Эй! Ну-ка говорите правду. Есть клад или нету его? Щас уйду, и подыхайте тута!

– Какой Корнилов, дрянь ты эдакая? – рассердился Викентий Саввич. – Пьянь, слякоть!

Бурлак с ужасом смотрел на губернского секретаря:

– Ведь действительно помрем… Перестань, не время темнить. Пусть он подавится тем золотом…

Но Двуреченский сердито сплюнул и повернулся к фартовому:

– Так, теперь слушай меня… Насчет золота какого-то там Бугрова – это все вранье. У Жоры Гимназиста в голове клепки не хватает. Он всегда был странный, будто контуженый…

– Ну а может, не врет? А ты врешь? – принялся вдруг рассуждать Лодыга. – Два мешка – это сколько же будет по энтому… как его? По номиналу?

– Нисколько, потому как пустой разговор ведешь.

А я сейчас дело скажу.

Чиновник для поручений загундосил строгим голосом, будто прокурор на суде:

– Савватий Семенович Пискунов, уроженец Москвы одна тысяча восемьсот семьдесят второго года. В тысяча восемьсот семьдесят шестом году потерял умершую в родовой горячке мать. С восьми лет, лишившись и отца, оказался на улице. В десять – первый привод, мелкая кража на Хитровке. В семнадцать – первый срок за кражу со взломом. Я могу продолжать еще долго. Или забыть о Пискунове Савватии Семеновиче, более известном как Лодыга, на какое-то время?

Пискунов-Лодыга поморщился:

– А золото?

– Нет никакого золота, братское чувырло! Могу дать тебе тысячу рублей из личных сбережений. Больше не накопил, увы. Ну, согласен? Вынимаю твои грехи из полицейского архива, из картотеки, рву отпечатки пальцев, данные бертильонажа[5] и фотокарточки. Ты чистый будешь. И тысячу сверху.

Лодыга задумался:

– Эта… А как я деньги получу? Они же у вас, ваше благородие, не при себе?

– Не при себе. Но даю слово дворянина, что нынче же вечером вручу их тебе в чайной Варяхи, что в Последнем переулке.

– На Драчевке который?

– Он самый.

Халамидник[6] потер бугристый лоб:

– Эта… А не обманешь?

– Говорю же: слово дворянина. Деньги в сберегательной кассе. Мне надо прийти домой, умыться, переодеться. На это время уйдет. Не могу же я в таком виде туда вломиться.

Лодыга скептически оглядел полицейского чиновника:

– Да, в таком виде тебе денег не дадут.

– Вот! Давай, снимай нас быстрее.

– Ну, глядите, господа хорошие, чтобы по-честному. А то грех на вас будет!

– По-честному, по-честному, давай шевелись уже! И вздохнув, пьяница принялся отвязывать чиновника по особым. А следом – и Ратмана. Лодыга не так дорожил собственной жизнью или свободой. Но выпивку или деньги на нее почитал наивысшей ценностью. Такие люди были. Есть. И будут… пить.

Тем временем Россия вовсю приближалась к празднованию 300-летия Дома Романовых. Все должно было случиться уже в ближайшем 1913 году. Империя к тому времени занимала одну шестую часть всей мировой суши, включая Польшу и Финляндию, не говоря уже о прочих «республиках». Страну населяли почти 170 миллионов подданных. А по ряду показателей экономического роста она даже лидировала среди остальных держав.

Что еще? Государственный строй – монархия. Главная религия – православие. Власть императора фактически была никем не ограничена, а любые попытки Государственной Думы пойти против Николая Второго приводили лишь к роспуску депутатского корпуса – такое случалось уже дважды.

На этом фоне даже попытка революции 1905–1907 годов и проигранная в 1904–1905 годы русско-японская война могли показаться неприятными, но вполне локальными кризисами внутри славной многовековой «Романовской истории».

Оргкомитет по подготовке доселе невиданных торжеств возглавил в недавнем прошлом влиятельный сановник и экс-министр внутренних дел Александр Григорьевич Булыгин. До этого он также успел поруководить несколькими губерниями, к примеру Калужской и Московской, – в общей сложности 15 лет. Но в историю вошел преимущественно «булыгинской Думой». Так называли первый российский парламент, который должны были выбрать еще в 1905 году и остановить с его помощью первую же русскую революцию. Однако министр переусердствовал с ограничениями избирательных прав, полностью отстранив от дел рабочих и бедных крестьян, военных и студентов, а роль будущей Думы свел лишь к совещательной при мудром правительстве. Выборы не состоялись, а ответом на действия чиновника стала всеобщая забастовка.

С тех пор Булыгин сошел с публичной политической арены и потерял былое влияние. Однако продолжал оставаться при дворе, формально числясь членом Госсовета по назначению, а еще через некоторое время возглавив Собственную Его Императорского Величества канцелярию по учреждениям императрицы Марии, вплоть до самой февральской революции 1917 года.

Логично, что преданного монархиста и друга царской семьи назначили ответственным и за подготовку главного семейного праздника – 300-летия Дома Романовых. Неудивительно и то, что Булыгин, обжегшись на молоке в 1905-м, решил дуть на воду в 1913-м. Царедворец очень боялся опростоволоситься во второй раз. Но еще больше переживал за императорскую фамилию, безопасность которой ему предстояло курировать на протяжении многих месяцев. Одно из совещаний по этой острой теме он и собрал в конце 12-го года в московском Кремле, где регулярно бывал, еще будучи губернатором.

Вдоль длинного стола расселись члены правительства – вплоть до премьер-министра Владимира Коковцова, а также представители Министерства двора, свитские чины, статские, военные, полицейские, жандармы и сотрудники Охранного отделения, посланники практически от всех возможных ведомств. Чтобы вольно или невольно не ошибиться при изложении собственных мыслей, Булыгин читал по бумажке:

– По данным из многих заслуживающих доверия источников, против государя императора Николая Александровича готовятся противоправные действия… – Спикер поднял глаза. – А по-простому говоря, покушения. И не только на его величество, но и на всю августейшую семью…

Булыгин обвел присутствующих взглядом – отдают ли они отчет его словам и степени опасности, грозящей царю и Отечеству? Кажется, отдают. После чего продолжил:

– А теперь узнаем, как обстоят дела, что называется, на земле… Заслушаем ротмистра барона фон Штемпеля, помощника начальника Московского охранного отделения и человека, который знает все процессы не понаслышке. Не ограничиваясь, разумеется, Москвой и Московской губернией, а в целом! Давайте, ротмистр, ваш выход. Что делается, чтобы на маршруте августейшей семьи не было случайных и тем более злонамеренных происшествий?

Следом поднялся офицер в синем жандармском мундире: высокий, плечистый, с бородкой под императора – в народе ее тогда звали «а-ля Николя». Он вынул из портфеля несколько листов бумаги, но глянул в них лишь мельком и начал:

– Слушаюсь… В каждом из городов, где будут проходить торжества, отработаны пути следования государя. И к местам посещений, и по линии проводов. Пути станут окарауливать наши люди. Также будут устроены билетные бюро, где будут выдавать билеты тем, кто приглашен к участию в торжествах. Билеты подписывают лично губернаторы.

– Хорошо, хорошо, – поддакнул Булыгин, создавая видимость, что он руководит направлением дискуссии.

– Одновременно будем проводить проверку благонадежности участников торжеств и дополнительно жильцов тех домов, мимо которых будет идти или ехать его величество, – продолжил Штемпель. – Проверка по всем каналам: и политической благонадежности, и нравственной, и просто какого поведения человек, смирный или дерзкий…

Тут уже и премьер Коковцов что-то отметил в своих бумагах и переглянулся с присутствующим на совещании начальником Московского охранного отделения Мартыновым.

– Чины Дворцовой полиции совместно с чинами Охранных отделений и общей полиции обойдут указанные дома, проведут опрос квартировладельцев и их жильцов-съемщиков, проверят документы и пошлют запросы к месту постоянной прописки квартирантов. Посмотрят, нет ли их в картотеках преступников, уголовных или политических. Паспорта тоже посмотрят. Сейчас много фабрикуется липы, в смысле поддельных документов, все это изучим, – пообещал барон.

Но премьер-министра все еще что-то смущало:

– Как будет организован пропускной режим на улицах?

– За два часа до появления высочайшего кортежа окна квартир, выходящих на улицу, закроются. Вход и выход из домов будет воспрещен. На балконах можно будет сидеть только тем, кто прошел проверку и получил на то разрешение полицмейстера. Никаких родственников, соседей, случайных знакомых!

– И все?

– В местах скопления зевак устроим особые пропускные пункты. Там будем смотреть все приглашения и пускать только тех, у кого они законным образом оформлены, а остальных отсеем. Заодно проверим толпу – нет ли в ней пьяных или людей возмутительного поведения, кто может учинить скандал. Помимо официальных чинов всех полиций, в фильтрации зевак задействуем максимальное количество переодетых агентов в штатском, на которых особая надежда. Филеры, секретные осведомители и добровольцы! Когда начнут напирать тысячи и тысячи, тут-то и постараются сунуться в толпу злоумышленники. Затрещат сюртуки и зипуны. Ругань, давка, все как обычно. И могут смести пропускной пункт. Поэтому нужен резерв, войска и городовые, кто покрепче…

– Ясно! – остановил докладчика Булыгин. Пробыв десять месяцев в должности министра внутренних дел, он тоже считал себя крупным специалистом по безопасности. – Вопросы к барону есть? Нет! Тогда…

Кажется, Александр Григорьевич собирался объявить следующего докладчика или даже сделать в совещании перерыв. Однако упрямый Коковцов осадил формального председателя и обратился к Штемпелю:

– Барон, а вы рассматривали вероятность покушения из винтовки, на расстоянии? Из окна или с крыши? Не вышло бы, как в Португалии…

Барон, конечно, рассматривал и такую возможность. Но вперед него в дискуссию вмешался московский губернатор Владимир Джунковский – еще один претендент на то, чтобы руководить сегодняшним совещанием. Хотя бы потому, что оно проводилось в Кремле:

– Ваше высокопревосходительство, тут параллель неуместна. Да, один из убийц короля Карлуша Первого был вооружен карабином. Но стрелял-то он в упор, из толпы! Второй имел пистолет. И наследник престола герцог Луиш Филиппе успел его ранить… Прежде чем сам скончался от смертельного ранения.

Штемпель дал высказаться Джунковскому, но затем ответил на вопрос премьер-министра сам и более обстоятельно:

– Винтовку трудно спрятать под одеждой, особенно при теплой погоде. А во время основных торжеств должна быть именно такая. Оружейные магазины на время пребывания государя будут закрыты. На окна домов, мимо которых поедет кортеж, охрана всегда внимательно смотрит. И они, напомню, тоже обязаны быть закрыты. А крыши… Трудно представить подобное покушение. Баллистика пули такова, что попасть сверху вниз очень непросто. А как потом убегать? Только если на такой акт пойдет смертник. И вообще, честно говоря… На виду огромной толпы стрелок с ружьем карабкается на крышу и никто его не замечает? Невозможно!

Однако премьер все никак не хотел угомониться и продолжил расспросы:

– А если это будет солдат в строю? В каждом городе государь принимает парады войск гарнизона.

Все, словно сговорившись, скрестили взгляды на командующем войсками Московского военного округа, генерале от кавалерии Павле Плеве. По лицу военачальника даже пробежала нервная судорога – вспомнил, вероятно, что произошло в сентябре 1912-го на Бородинских торжествах…

Тогда во время смотра войск на Ходынском поле навстречу государю выбежал некий Бахурин, рядовой Второго Софийского пехотного полка. В одной руке он держал прошение, а в другой – винтовку с примкнутым штыком! Нарушителя пытались задержать военный министр Сухомлинов, дежурный генерал-адъютант, другие офицеры, но безуспешно. Солдат удачно обежал их всех и уже приблизился к особе государя, когда был наконец остановлен великим князем Николаем Михайловичем.

Конфуз получился ужасный и немало попортил всем праздник. Позже выяснилось, что рядовой пытался передать в августейшие руки бумагу, в которой просил освободить его от военной службы досрочно по семейным обстоятельствам. Чем нарушил сразу несколько требований уставов. Подавать прошения в строю запрещено. Покидать строй без приказа – еще более страшное военное преступление. Плюс сопротивление требованию начальства.

И полк, и весь московский гарнизон опозорились, тем более на глазах приглашенных гостей-французов! Плеве получил от государя выговор. А несчастного солдатика предали военно-полевому суду, который лишил его всех прав состояния и приговорил к каторжным работам. Правда, история на этом не закончилась. Царь, которому отправили приговор на конфирмацию, то есть одобрение, Бахурина помиловал. И тот даже продолжил дослуживать свой срок. Но осадок, как говорится…

– Чертово семя! – зарычал генерал от кавалерии. – Позор на мою голову! Простите, господа… Это эмоции… Я сейчас отвечу премьер-министру… – Плеве наконец взял себя в руки и пояснил: – Я лично переговорил со всеми командирами корпусов и дивизий. А те довели мои требования до полковых, батальонных и ротных командиров. Им вменено изучить настроения своих подчиненных. Провести с ними воспитательную беседу. Напомнить о неизбежном наказании… А про то, что негодяй помилован, велено промолчать! Фельдфебели и взводные унтер-офицеры обязаны смотреть в оба. Если какой нижний чин разнюнился, ходит с понурой головой, что-то там пишет тайком – сразу допросить! В первые шеренги ставить исправных солдат, а кто похуже, тех за их спины. Или вообще оставить на дежурстве в казарме – нечего таким делать на высочайшем смотре!

– Благодарю вас, Павел Адамович, я удовлетворен вашим ответом, – неожиданно согласился Коковцов. – Пожалуй, и впрямь пора заканчивать…

Однако оппозиция пришла, откуда не ждали. Слово взял член Государственного совета, многолетний директор Департамента полиции и бывший преемник Булыгина на посту министра внутренних дел Петр Дурново:

– Прошу прощения, что я, может быть, не совсем по сути вопроса. Но все же позвольте полюбопытствовать. А почему, собственно, столь всеобъемлющий доклад сегодня делает помощник начальника Московского охранного отделения?

Тот же вопрос наболел, видимо, и у министра путей сообщения Сергея Рухлова, как и большинство других, прибывшего на совещание по железной дороге из Петербурга:

– Как с языка сняли, Петр Николаич! Действительно, почему такое важное лицо взято из Московского охранного отделения, а не из петербургского? Там, поди, лучше знают, как охранять государя…

– Позволите? – слово попросил Александр Мартынов, подполковник и начальник московской охранки.

Булыгин кивнул на правах председательствующего, и Мартынов поднялся:

– Ваше высокопревосходительство, господа… Весь визит государя проляжет по пяти губерниям. Я руковожу не только своим отделением, но еще и Районным Охранным, которое надзирает за порядком во всех губерниях Московского промышленного района, включая Владимирскую, Нижегородскую, Костромскую, Ярославскую и еще пять других… Значит, мы имеем там кадры, агентуру, внутреннее осведомление. Кому, как не нам, заниматься безопасностью Романовских торжеств? Петербургское охранное – самое сильное в империи, это верно. Там выдающиеся розыскники, спору нет. Однако в центральных губерниях им с нами не тягаться…

Подполковник хотел было сесть, но Дурново так просто не сдавался:

– Начальник помянутого вами столичного охранного отделения фон Коттен подал записку, в которой утверждает, что партия социалистов-революционеров готовит покушение на государя именно в разгар торжеств. Вы учли его информацию при подготовке мер охраны?

– Фон Коттен ошибается. – Мартынов не стал играть в доброго полицейского и прошелся по коллеге, тем более что тот отсутствовал на сегодняшнем совещании. – По нашим сведениям, эсеры так и не оправились от скандала, связанного с разоблачением Азефа[7]. Урон их репутации нанесен такой, что им сейчас не до боевых акций. Партия деморализована, авторитет потерян. Нет людей, способных на смелый поступок. Верхушка прячется за границей, а здесь, в России, их вес близок к нулю.

– Как вы самоуверенны, подполковник, – скривился Дурново. – А если эсеры собираются вернуть себе утраченный вес? Лучше средства для этого, чем покушение на цареубийство, нет. И лучшего времени, чем Романовские торжества, тоже нет. Множество лиц участвует в них. Несколько разных городов. Переезды, приемы, общение с подданными… Сотни тысяч, если не миллионы, зевак. Боевику или группе боевиков так легко будет там затеряться!

В ответ Мартынов промолчал, но по его лицу было видно, что он не меняет своего мнения. Пауза затянулась. И Булыгин не нашел ничего лучше, чем наконец объявить перерыв.

Многочисленные чиновники принялись расхаживать вокруг длинного стола. На них с парадного портрета безмолвно взирал самодержец. А Булыгин, наоборот, как будто прятал от царя глаза… Пожалуй, ни министерская должность, ни неудачные выборы в парламент, ни даже первая русская революция не приводили его в такое душевное волнение, как высокая честь отвечать за жизни членов августейшей семьи, по сути, в течение всего следующего года.

Чтобы проветриться, Булыгин подошел к окну с видом из Кремля на Александровский сад. И тяжко вздохнул, глядя на праздно шатавшуюся публику.

– Все будет хорошо. – Рядом вдруг очутился Джунковский.

– Вашими бы устами, вашими устами…

– Поверьте мне, я знаю, о чем говорю, – уверенно заявил московский губернатор и пошел по своим делам.

Жарко было и в доме 21/23 по Загородному проспекту, но уже Северной российской столицы. Квартиры там занимали самые разные постояльцы. От знаменитого артиста императорского Александринского театра Константина Варламова, известного всему Петербургу просто как дядя Костя, до нескольких известных инженеров и эскулапов. На квартире врача Симонова в свое время проводил партийные совещания сам Ленин. А спустя некоторое время по соседству можно было насладиться мягким баритоном другого известного революционера…

К примеру, услышать такое:

Расправившись с куплетами от Жоржа Бизе, поющий еще с полминуты стоял в стойке тореадора и наслаждался произведенным на людей эффектом. Публика неистово аплодировала. Хорошо одетые мужчины и женщины, которых проще всего было бы объединить одним словом – богема, не отпускали певца, пока он сам себя не отпустил.

– Спасибо, спасибо! Но вернемся к делам насущным. Прошу всех пройти в другую залу. И не задерживаемся! – Мягкий баритон неожиданно перешел почти в бас, а в голосе послышались командирские нотки.

После чего толпа послушно последовала за своим пастухом в указанном направлении. Будь это XXI век, люди наверняка делились бы друг с другом фотографиями и видео, снятыми на телефоны. А тогда просто неспешно беседовали обо всем на свете – от оценки арии тореадора до прогноза грядущих политических событий.

В другом помещении, интерьер которого с непривычки можно было спутать с одним из залов Эрмитажа, хозяин предстал уже в новой одежде, успев переоблачиться за считанные минуты, пока поклонники шли за ним по коридору. Статный молодой человек на этот раз занимал центральное кресло у камина. Рядом в таких же креслах сидели еще несколько важных мужчин, по-видимому, самых высокопоставленных среди пришедших. Остальные толпились в проходе.

– Располагайтесь, друзья, ни в чем себе не отказывайте. – Хозяин вечеринки любил и умел нравиться. – На столе все, что может вам понадобиться.

Жестом руки он указал на приличных размеров стол у окна, сплошь заставленный заморскими фруктами и дорогими напитками – преимущественно французским вином и отборным баварским пивом. Гости немедленно последовали его совету. И довольно споро расправились с тем, что было, а также и тем, что донесла пара лощеных официантов, одетых по форме своего века.

Кроме прочего, некоторые из гостей принялись разглядывать необычную посуду. На больших фарфоровых тарелках можно было лицезреть свидетельства недавних исторических событий. Например, расстрел рабочих на Ленских золотых приисках или арест армянской интеллигенции из партии «Дашнакцутюн». Хотя без знания вопроса это были просто изображения каких-то людей на берегу сибирской реки или других людей откуда-то с Кавказа.

– Александр Федорович, а будет ли вторая часть представления? – поинтересовалась импозантная дама, взяв с красивой тарелки последний экзотический фрукт.

– Будет, милочка, будет, только не сегодня. Приходите в среду, также к шести, – напутствовал хозяин банкета.

– Спасибо, Александр Федорович!

– Не за что, милочка! Все ради вас, все только для вас!

– А сегодня ничего больше не будет?

– Сегодня ничего, милочка, можете быть свободны!

– Еще раз спасибо, Александр Федорович!

– Всегда рад. Еще раз пожалуйста!

Закончив обмен любезностями, Александр Федорович довольно быстро очистил помещение от лишних людей. И, закрыв за последними массивные двустворчатые двери, обернулся к оставшимся. Кресла у камина занимали трое самых высокопоставленных.

– Александр Федорович, отменное угощение, да и представление у вас сегодня было, – начал один из них.

– Спасибо, Николай Виссарионович, как говорится, boni pastoris est tondere pecus, non deglubere.

– Переведите, Александр Федорович, латынь уже начала подзабываться со времен учебы в гимназии.

– Охотно. Хороший пастырь стрижет овец, а не обдирает их.

– Это кто сказал?

Хозяин дома уселся перед камином рядом с остальными.

– Я, мы, Николай Второй, – пошутил он и сам же посмеялся над сдержанной, но слегка удивленной реакцией собеседников. – Шучу, конечно. Это сказал римский император Тиберий в ответ на предложение наместника одной из провинций резко поднять налоги для местных жителей.

– Это вы ловко, Александр Федорович…

– Можно просто Саша, все свои…

– Это правда. Кстати, к слову, о Николае…

– О Николае Александровиче? Императоре и самодержце Всероссийском, Московском, Киевском, Владимирском, Новгородском, Царе Казанском, Царе Астраханском, Царе Польском, Царе Сибирском, Царе Херсонеса Таврического, Царе Грузинском, великом князе Финляндском и прочая, и прочая, и прочая?

– Вы знаете титул его императорского величества наизусть? – собеседник начал говорить тише.

– Вне всяких сомнений. И в оригинале он намного длиннее, примерно втрое. Хотя это вряд ли ему как-то поможет, – также из деликатности перешел на шепот Александр Федорович.

Но вскоре вновь стал громким, вскочил с места, добежал до секретера и вернулся к собеседникам с газетой.

– Кстати, а вы видели свежую первую полосу «Санкт-Петербургских ведомостей»?

На большой фотографии расположилась царская чета в окружении большой свиты, казаков и офицеров всех мастей. Люди бросали вверх шапки.

– Боюсь, трехсотлетие династии при таких шапкозакидательских настроениях может и не состояться.

– Вы считаете, монархия обречена?

– Я считаю, что некоторые ее представители элементарно могут не дожить до главного торжества! Как говорится, Caesarem decet stantem mori!

– Простите?

– В переводе с латыни: Цезарю подобает умереть стоя.

– Вы на что намекаете?

– Ceterum censeo Carthaginem delendam esse – а кроме того, я полагаю, что Карфаген должен быть разрушен! Так римский сенатор Катон Старший заканчивал любую свою речь в сенате. И я не устаю повторять, что радикальному развороту ситуации, о которой все мы так или иначе помышляем, альтернативы почти не остается, – резюмировал хозяин вечера.

В разговор вступил еще один собеседник, который до сего времени молчал:

– Это довольно смелое утверждение. И если бы мы все не находились сейчас в вашем доме, под вашей, так сказать, гарантией, наверняка кто-то из нас уже сидел бы в «Крестах», а кто-то и в Петропавловской крепости…

– Очень может быть! – согласился Александр Федорович и, взяв китайский фарфоровый чайничек, налил дымящегося напитка себе в маленькую изящную чашку.

– Хм… – продолжил новый собеседник. – Позвольте полюбопытствовать…

– Позволяю!

– Хм… И давно ли вы пришли к таким выводам касательно интересующего нас вопроса?

Александр Федорович откинулся на спинку кресла и принялся мысленно считать.

– Да уж лет пять как… Если не поболее.

– Столь же дерзновенную мысль, как я слышал, высказывают уже даже и некоторые представители умеренного консервативного большинства?

– Очень может быть, очень может быть! Разница между нами и ними на самом деле не столь существенна. Разве только в том, что мне эта мысль пришла сразу после первой русской революции, а им становится очевидной лишь сейчас.

– И… что вы предлагаете?

– Все новое – хорошо забытое старое. Любому гимназисту скоро станет понятно: чтобы предотвратить еще большую катастрофу и спасти нашу Россию, нужно повторить события одиннадцатого марта тысяча восемьсот первого года[8]…

– Те, где фигурировала золотая табакерка?..

– Совершенно верно! Зубов ударил субъекта в висок массивной золотой табакеркой. А чуть позже Павел был задушен еще и офицерским шарфом.

– Но вы понимаете, что сегодня…

– Конечно! Я не сторонник подобной средневековой дикости. В конце концов, мы живем в двадцатом веке. Есть и более гуманные, а главное – более эффективные способы решения вопроса.

– Хорошо, и кто бы мог взять на себя эту непростую задачу?

– Зрите в корень, Александр Михайлович, зрите в корень… Ведь это краеугольный камень вопроса. Кто возьмет на себя ответственность? Некоторые из наших трусоватых единомышленников явно предпочитают снять ее с себя, остаться чистенькими. В этом и есть главное отличие нас от них. Я же считаю, что, принимая идею, должно принять на себя и всю ответственность за нее, самочинно пойдя на ее выполнение.

– Вы смелый человек, Александр Федорович!

– Живем один раз, Александр Михайлович!

– Позвольте, я выпью… А вы что не пьете?

– Конечно, конечно, вот вам графин, давайте я за вами поухаживаю… А я никогда не пил и не пью. И не курю.

– Как видно, не планируете закончить дни в ближайшее время в Петропавловской крепости.

– Не планирую, там точно не планирую! Планирую дожить до девяноста лет и закончить дни в Нью-Йорке[9]… Шучу…

– Господа, – в разговор наконец вступил четвертый собеседник, который до сих пор молчал и, по-видимому, самый высокопоставленный из всех. – Давайте сменим тему. И Александру Федоровичу все же придется с нами выпить.

– Это отчего же?

– Повод более чем достаточен. Вас только что избрали в Государственную Думу, с чем я вас и поздравляю! – Сановный собеседник взял две рюмки, одну из которых протянул Александру Федоровичу.

– Эх, была не была… – Тот принял протянутую рюмку, но пока что не пригубил, а продолжил держать в руке. – Придется развязать, но только в этот раз!

– Думаю, поводов будет больше. У нас на вас большие виды. Не думайте, что удастся вести тихую и трезвую жизнь в Таврическом дворце.

– Спасибо за участие! Да, предстоит много работы…

– Признайтесь, не ожидали, что станете членом всероссийского парламента в тридцать один год? Наверняка строили другие жизненные планы?

– Ох, прямо в точку. Я не мог даже помыслить о депутатстве, поскольку и не было у нас никакого парламента, даже в наметках! Родился я в медвежьем углу, можно сказать, глухой провинции, в Симбирске. Для нас городовой был властью, а не депутат парламента. А потом еще десять лет провел в Туркестане, где вместо русского царя мы наблюдали разве только хивинского хана да бухарского эмира по большим религиозным праздникам.

– Позвольте-с, позвольте-с, вы сказали – в Симбирске? Передавайте привет земляку…

– Это кому же?

– Да этому, Ульянову.

– Ленину? Ха! – Александр Федорович засмеялся своим звонким баритоном. – А вы знаете, что мой отец когда-то был его учителем?

– Кого? – У собеседников, что называется, глаза на лоб полезли. – Лидера большевиков, Ульянова-Ленина?

– Того самого. Тот учился в симбирской гимназии, а мой досточтимый папенька состоял ее директором многие годы.

– Хорошо обучил, значит…

– Это да… С одной четверкой… По логике… Тут уже засмеялись все.

– А вы встречались с Ильичом?

– Да как вам сказать? Если говорить о том времени, когда я был уже в ясном уме и твердой памяти, не припомню такого. Симбирск я покинул в восемь лет. Но и утверждать, что упомянутый персонаж ни разу не качал мою колыбельку, тоже не могу – наши родители дружили.

– И что же это он не заразил вас своими идеями?

– Видимо, я оказался более здоровым, чем он! Все снова засмеялись.

– Да, тесен мир… – «Заговорщики» налили себе еще по рюмке.

Но Александр Федорович продолжал держать прежнюю:

– Велика Россия, а порядка в ней нет…

– Хотя, если перестроить ее, кирпичик за кирпичиком, порядка станет больше, – загадочно намекнул Александр Михайлович.

Хозяин «вечеринки» поднял глаза, с интересом заглянув в глаза собеседника.

– Что вы думаете о вольных каменщиках, Александр Федорович?

– Хм… Вот так вот, да?.. Что я думаю… Это официальное приглашение?

– Считайте, что так!

– Я уже и не надеялся.

– Вы лукавите.

– Ну если Николай Виссарионович будет не против…

– Николай Виссарионович уже давно «за», – ответил тот за самого себя в третьем лице. – Мы давно следим за вашей юридической карьерой, а теперь и за успехами в политической области. Признаться, впечатлены вашими результатами по защите армянской интеллигенции, в деле о расстреле рабочих на Ленских приисках, выступлением по делу Бейлиса и Николаева-Хури.

– Спасибо, лестно слышать.

– Но и вам мы тоже можем понадобиться.

– Не сомневаюсь!

– Наша Великая ложа связывает всех тех, кого вы знаете лично. А также и тех, кто вас окружает, но вы даже не помышляете об этом…

– Звучит потрясающе!

– Да, Александр Федорович, считайте это официальным приглашением. И впереди нас ждут великие дела!

– Спасибо за доверие. За это грех не выпить!

Александр Федорович Керенский впервые поднес ко рту рюмку коньяка и выпил до дна. Да, это был он – успешный адвокат, депутат Государственной Думы, будущий лидер масонской ложи «Великий Восток народов России», будущий глава Временного правительства и последний руководитель нашей страны до прихода к власти своего земляка из Симбирска…

С большим трудом оставив позади карцер и поверившего им Лодыгу, избитые, но не сломленные «подельники» Жора Ратманов и Викентий Двуреченский вновь оказались на свободе.

В Москве начала XX века стояла поздняя осень. А ранним утром уже особенно ощущались заморозки. Но все равно вокруг было благостно. Несмотря ни на что, гостю из будущего было приятно идти по полупустому городу, снова слышать диковинную речь, присущую своему времени, да изредка уворачиваться от конных экипажей.

– Эй, посторонись! Тебе жить надоело? – можно было бы услышать и сегодня, то есть в будущем.

Тогда и подавно. «Московский листок» почти ежедневно писал о случаях преждевременной кончины очередного обывателя под колесами кареты, а иногда уже и автомобиля.

Однако после очередного призыва посторониться Жора Ратманов едва на самом деле не упал под повозку. Не стоит забывать, что он был ранен еще и из пистолета и ему требовалась квалифицированная медицинская помощь, причем как можно скорее!

– Ратманов, остановитесь! Вижу, дальше вам идти не стоит.

– Это отчего же, Викентий? – Жора едва дышал, опершись всем телом на деревянный столб, только тот его сейчас и поддерживал.

– О подобающей форме обращения к чину двенадцатого класса мы с вами еще поговорим… Сейчас не до того… Пока же я вижу у вас все шансы истечь кровью прямо здесь, на мостовой. И некоторым образом это будет и на моей совести – не уберег, не принял своевременных мер.

– Спасибо за заботу! – прохрипел Георгий и сплюнул кровью.

– Вот-вот, – поморщился чиновник для поручений. – Что и требовалось доказать!

– Что вы предлагаете? – просипел вконец упавшим голосом Ратманов.

Двуреченский огляделся и принялся рассуждать вслух:

– Куда это нас с вами черт занес? Куда-то в район Останкино, полагаю? Знаете эти места?

– Ни черта я не знаю!

– Понятно… Есть у меня один человечек… Если на телеге, да с ветерком… Вы как, еще с полчаса продержитесь?

– Не знаю!

– Так вот, он вас и подлечит, и сохранит в тайне сам факт вашего пребывания и от бывших подельников по банде Свинова, и от полиции…

– Хорошо, давайте быстрее уже! – Ратманов подпирал столб из последних сил, в глазах стояли уже не один, а двое Двуреченских, особенно добивали головокружение и тошнота.

Двуреченский свистнул ближайшего извозчика. И даже для верности перекрыл тому дорогу. Мужик на облучке спустил вожжи и подозрительно вгляделся в загибающегося Ратманова – кого ему черт принес? Но после непродолжительных пояснений чиновника для поручений, продиктованного адреса и, главное, звонкой монеты перетащил раненого к себе на телегу.

Двуреченский тоже помогал, но как-то посредственно, чуть ли не брезгливо… А не чужой ведь был человек! Ратманов даже возмутился:

– Двуреченский, вы меня поражаете…

– Чем?

– Да всем… А сами куда? В таком виде? Со мной отлеживаться не поедете?

– Нет.

– Это как понимать? А вдруг вас схватят?

– Кто меня схватит? Я чиновник для поручений Московской сыскной полиции. И сам кого хошь схвачу.

Тут уже у извозчика на лоб полезли глаза:

– Ваше благородие, так, может, это… монету-то вернуть?

– Цыц, оставь себе. – Двуреченский с «нижними чинами» был суров, но, как говорится, и справедлив. – Доставишь этого, куда я сказал, и если хоть один волос…

– Этого… – Ратманов все никак не мог привыкнуть к удивительной метаморфозе, произошедшей с Двуреченским. Тот будто на самом деле забыл о работе в Службе эвакуации пропавших во времени и помнил лишь свою временную должность в московском сыске образца 1912 года… Даже под страхом смерти не признался. М-да…

– Доставлю в лучшем виде-с! – пообещал дореволюционный бомбила.

– Вот и славно. – Двуреченский уже хотел уходить, но Ратманов еще кое-что спросил напоследок:

– Мы увидимся?

– Кто знает, – был ответ.

– А деньги Лодыге? Вы же дали слово дворянина!

– Мало ли что я ему дал, дураку. Спас жизнь нам обоим, и ладно. Скажи спасибо, Гимназист…

После чего чиновник свистнул другого извозчика и немедленно унесся куда-то по своим делам. Дай бог, не сдаст, а Ратманова, соответственно, не посадят.

Хозяина деревенского дома на северной окраине Москвы, примерно там, где потом построят телецентр, звали Степан, по отчеству тоже Степанович, но все называли его Кольщиком. Бородатый дядька был улыбчив и обходителен, в целом производил впечатление скорее «божьего одуванчика», чем разбойника. Но энное количество лет назад тоже имел проблемы с законом, от которых, по-видимому, его и отмазал Двуреченский. С тех пор хозяин остался чиновнику для поручений должен.

Для раненого Ратмана определили едва ли не лучшую комнату на солнечной стороне дома. Уложили на высокую кровать с мягкой периной. Отмыли и перевязали, сообщив, что пуля прошла навылет. После чего принялись закармливать разными вкусностями.

А когда попаданец в достаточной степени оклемался, день на шестой, он уже и сам начал интересоваться жизнью вокруг.

– Скажи, Кольщик, а откуда ты знаешь Двуреченского, Викентия Саввича?

– О, то долгая история, и он не очень любит про нее вспоминать… – Бородач загадочно усмехнулся.

– Но все-таки? – не унимался Ратман. – Я тебе про себя все рассказал, теперь ты расскажи.

– Да что рассказывать… – продолжал хозяин дома, делая гостю перевязку, одну из последних. – Служили вместе…

– Служили вместе? Это где же?

– Где-где? В полиции. А то где ж?

– Так ты бывший полицейский?!

– Не совсем так…

– Тогда кто ж?

– Эх, Георгий, под монастырь ты меня подведешь… По молодости связался я, значится, с дурным окружением. Было мне не больше осьмнадцати или двадцати годов, не понимал еще ничего, не знал, с кем дружить должно, а с кем и не можно… Ну и раз пошли на дело. Первое мое. Все успели побежать, а я замешкался. Вернее, на стреме стоял и думал, что важная роль у меня, ну ты понимаешь… А оказалось, что и не было у меня никакой роли. Запросто так попался, когда все остальные ушли.

– И что дальше?

– А что дальше? Упрятали меня в тюрягу. А бывшие друзья-подельники даже и носа своего не показали. Забыли про меня там.

– А ты?

– А я вышел. Ну и не знал, куда податься. Семья далеко. Да и не примет обратно. Батя был строгий. Да и из дома я ушел в осьмнадцать, что ли, лет…

– И встретил Викентия Саввича?

– Ну не совсем сразу, ну да…

– И он предложил работу в полиции?

– Ну не совсем так, говорю ж! – Кольщик впервые продемонстрировал легкое раздражение.

– А как?

– Осведом он меня сделал…

– То есть запустил обратно в банду, но чтобы ты работал уже на полицию?

– А вот об этом знать тебе уже не должно, – почти ласково заключил хозяин дома, дополнительно укутал попаданца теплым одеялом и вышел из комнаты.

Зализав раны, Георгий захотел снова увидеться с Двуреченским. Но тот, кто бы сейчас ни сидел в его теле, вернулся к своей излюбленной практике – пропадать, недоговаривать, появляться только там и тогда, когда и где сам того пожелает.

Что оставалось делать? Одним из незакрытых гештальтов[10] был клад старообрядческой общины, частью которого Жора не по доброте душевной, но по необходимости едва не поделился с Лодыгой. Нужно было проверить, на месте ли деньги?!

Георгий сел на трамвай и отправился на юго-восток тогдашней второй российской столицы, в район Рогожского старообрядческого кладбища, или в просторечии – Рогожки.

Дежавю? Отнюдь. Мы действительно уже были там вместе с Ратмановым и прежним Двуреченским. Чиновник по поручениям при главе московского сыска оказался тогда еще и ушлым дельцом. Вот примерно такой разговор состоялся у них незадолго до возвращения Юры Бурлака в будущее и повторного пришествия в тело Ратманова в прошлом…

– Про Николая Александровича Бугрова слышал?

– Ну вроде читал что-то… у Горького.

– Ну так вот. Бугров умер в прошлом году. Детей у него не было, и состояние по завещанию отошло сестрам, Еннафе и Зиновее. Главное богатство составляли паи Товарищества паровых мельниц Бугрова. А еще имелись доходные дома, вклады в банках, фамильные леса. Ну и конечно, закрытая часть, не попадающая ни в какие списки Forbes… Николай Александрович до самой смерти был главой старообрядцев-кержаков беглопоповского согласия. И в секретной части завещания отдал свою тайную кассу на Рогожу, одноверцам… В казне три миллиона рублей. А я хочу их украсть и присвоить. Помоги мне – и получишь свою долю!

Пока Георгий приходил в себя, не веря, что слышит все это от одного из самых высокопоставленных полицейских чинов Москвы, Двуреченский продолжил:

– Слушай дальше! Я все продумал. Деньги секретные, официально их не существует. Если мы их сопрем, староверы даже в полицию не смогут обратиться. Сообразил? Налоги с них не уплачены, дарение через нотариуса не оформлено…

– А если все-таки обратятся?

– Если придут к Кошко, то Аркадий Францевич дознание, скорее всего, поручит мне. Рогожская часть входит в мой участок. И я стану ловить самого себя! Понятно, с каким результатом.

Также Двуреченский рассказывал, что половина этого «схрона» состоит из доходных бумаг, акций и облигаций на предъявителя. Все это чиновник собирался как можно быстрее обернуть в «более ликвидные активы», как он говорил. Вторую же половину составляли банковские билеты. Их также предстояло «переформатировать» в золото.

Но имелся и остаток примерно в двести тысяч, который тогда лежал на цокольном этаже крупнейшего храма старообрадцев – Покровского собора, или собора Покрова Пресвятой Богородицы на Рогожском кладбище. Уже эта часть была в золотых червонцах, разложенных поровну на девять мешков. А 200 тысяч золотом – это 172 килограмма металла…

– Сто семьдесят два кило золотишка… На какую сумму это потянет в две тысячи двадцать третьем году? – спросил Георгий тогда.

– Я уже все посчитал, – спокойно доложил губернский секретарь. – На миллиард!

По задумке прежнего Двуреченского, рогожцы должны были подумать, что воры увезли сокровища на телеге. Но на самом деле подельники собирались взять только сундуки и один мешок. А остальные восемь просто перетащить в другой угол, где тоже было полно всякого хлама. Никому и в голову бы не пришло искать похищенное в том же подвале!

В итоге план Двуреченского как будто даже сработал. Но когда уже в 2023-м капитан Бурлак проник в подвал Покровского собора, с бьющимся сердцем включил фонарик в мобильном телефоне и нашел заветный угол… Оказалось, что вместо восьми упитанных мешков остался лишь один, да и тот неполный.

Вспоминая все это, Георгий почувствовал себя как в дурацком сюрреалистическом сне. И чем дольше он находился не в своем времени, тем больше путались его мысли. Ведь получалось, что он живет в прошлом и вспоминает, как в будущем искал мешки с золотом, чтобы потом вернуться в прошлое и проверить, надежно ли он спрятал их для будущего…

Попаданец почесал в затылке и принялся насвистывать «Я оглянулся посмотреть, не оглянулась ли она, чтоб посмотреть, не оглянулся ли я». Слова этой песни всегда казались ему вершиной абсурда. Однако нынешние его мысли лидировали в рейтинге отсутствия здравого смысла с большим перевесом.

А вскоре и один из пассажиров трамвая перенял привязчивую мелодию… «Господи, только этого еще не хватало! Эффект бабочки[11], итить твою налево», – подумал Жора и немедленно заткнулся.

Спрыгнув с подножки, на всякий пожарный прокатившись на первом попавшемся извозчике и пройдя около километра пешком, Жора, как мог, повторил старый маршрут, которым пользовался аж дважды: в этом же 1912-м и еще 111 лет спустя. Единственное – прежде он всегда действовал ночью. Но сегодня психанул и отправился днем. Уж очень хотелось подержать в руках приятные на ощупь дореволюционные дензнаки. Они должны были хоть как-то скрасить его бесперспективное существование в чужой шкуре и чужом веке…

Прошел, как и раньше, через задние ворота. Естественно, сторонясь местных богомольцев. И не потому, что в отличие от обычных они крестились двумя, а не тремя перстами, а потому, что конспирация, батенька… В какой-то момент избежать столкновения с прохожими все ж таки не удалось. И дабы не привлекать лишнего внимания, Георгий-таки сложил два пальца, как когда-то учила его нижегородская бабка, и перекрестился, глядя на один из самых больших и красивых храмов среди всех старообрядческих согласий.

А затем быстро проскользнул внутрь. Спустился по старой памяти вниз. Зря говорят, что деньги не пахнут… Он сейчас явственно ощущал какой-то запах, который быстро вел его вперед. Может, правда, не денег? Тогда чего? Оставалось только проверить!

Попаданец очутился в нужном закутке, затаил дыхание, разгреб старый хлам и… ничего не нашел. Ни двух сундуков, ни девяти мешков. Может, не тот угол?! Принялся рыть с удвоенной энергией в других, и… снова ничего не обнаружил. Аж сел на пыльный и холодный пол. Было обидно до слез!

Это что же получалось? Лодыга, мать его… должен быть ни при чем… Наводку на клад ему в итоге так и не дали… Или все-таки что-то подслушал, да вспомнил, да сопоставил? Нет, слишком ограничен для этого… Неужели Двуреченский подсуетился? На губернского секретаря было похоже, даже более чем…

А вообще, о чем могло говорить наличие либо отсутствие обещанного клада? Не вдаваясь в историю, а просто в рамках обычной человеческой логики? Если бы клад был на месте – это почти однозначно говорило бы о том, что все осталось как прежде: прошлое обнулилось, Ратманов не ходил на дело с Двуреченским, и в теле чиновника нет никакого Корнилова из будущего…

Идем дальше. Если бы в подклете церкви отсутствовали только два сундука и один мешок, как планировал прежний Двуреченский, – это говорило бы о том, что обнос старообрядческого схрона все-таки был, в теле Двуреченского все-таки сидит беглый офицер ФСБ, а нынешний чиновник ваньку валяет, притворяясь обычным губернским секретарем. Хотя… Почти ничто не помешало бы Корнилову благополучно покинуть многострадальное тело Двуреченского уже после экспроприации всех ценностей…

С этими мыслями Жора покинул намоленное место, по дороге снова притворившись старообрядцем. А на волне нахлынувших из-за потери собственности чувств принялся еще усиленнее креститься и даже раз бросился в поклоне оземь.

Его путь снова лежал в центр, в Политехнический музей, где он припрятал оставшиеся активы. И тут уже двух вариантов быть не могло. Об этом тайнике, кроме него, не знала ни одна живая душа. Так что либо деньги до сих пор на месте – и прошлое у Ратманова-Бурлака действительно было, либо хранилище девственно пусто – значит, все обнулилось. Хотя… Разве только люди из будущего, к примеру чекисты, наблюдавшие, как он бродит с извлеченными ценностями вокруг метро «Лубянка», захотели подчистить историю…

Загадочная группа из шести человек заседала в одном старом доме. Московском ли, питерском ли, а может, это был Тифлис или Гельсингфорс – поди ж разбери. И даже время тайной сходки, год или столетие, с точностью определить было бы невозможно. С одной стороны, собравшиеся были одеты по моде Серебряного века. Примерно так выглядели Есенин и Маяковский на фотографиях в наших школьных кабинетах русского и литературы. С другой – слова этих людей звучали вполне современно. И все сказанное записывалось на диктофон – скрыть его характерное жужжание никто даже и не пытался.

– Какого х… нам не дали новые вводные? – возмущался обладатель сердитого мужского голоса. – Им в центре накласть, что кто-то здесь живет по-настоящему и проживает жизнь, уверенный, что в конце его ждет неизбежная смерть!

– Давайте не будем переходить на личности, – вмешалась обладательница примирительного женского голоса. – Центру, конечно, виднее… Но я согласна, что действовать в обстановке информационного вакуума как минимум рискованно.

– Вы еще скажите, чтобы продуктов сюда забросили побольше, да тех, что здесь не выпускают, майонеза «Провансаль» Нижегородского масло-жирового комбината например! – усмехнулся человек с насмешливым голосом.

– Не паясничайте, мы обсуждаем серьезную проблему, – отчитала примирительная. – Чем меньше у нас реальных данных, которые можно получить только из центра, тем больше слепых зон, где мы вынуждены действовать интуитивно, а не по плану.

– А я что? Я только за! Так и до царя доберутся рано или поздно! Не сумев убить один раз, как обычно, будут возвращаться и пробовать снова, – обрисовал невеселую перспективу насмешливый.

– Типун вам на язык! – Миролюбивая начала злиться.

– Короче… – снова заговорил первый. – Царя им не свалить, сколько бы они ни пытались. Понятно, что в центре никогда не дадут этому случиться. Но покушений будет все больше! И вместо того чтобы в пятницу вечером отправиться на дачу к Шаляпину и слушать, как он поет «Дубинушку», я вынужден лазить по каким-то злачным местам и вязать очередного террориста!

– Коллеги, давайте рассуждать здраво, – голос подал четвертый. – Все мы на зарплате, каждый подписывал контракт, в котором есть пункт, если не ошибаюсь, тринадцать точка четыре. И он обессмысливает все, о чем вы сейчас говорите. Мы обязаны выполнять свою работу в том объеме, в каком центр посчитает ее необходимой…

– Это понятно, но… Может уже кто-нибудь вырубить диктофон?! Все равно эта запись в таком виде никуда не пойдет! – возмутился первый.

– Даже если вы его выключите, у службы будут воспоминания пяти оставшихся участников, достаточные для того, чтобы закрыть вас или любого из нас. Поэтому пусть пишет – это, если угодно, гарантия нашей общей безопасности.

– О’кей, если и так все понятно, царь неприкосновенен, убить его все равно не даст центр, что тогда мы все здесь делаем? Зачем собрались? И какой смысл в нашей работе?! – не унимался первый.

– Смысл в самой работе. Если ее не выполнять – царя, конечно, мы потеряем. Но так как вы все равно ее выполните, несмотря на все громкие и провокационные слова, он продолжит оставаться в безопасности. Парадокс Двуреченского, – пояснил рассудительный четвертый.

Упоминание Викентия Саввича вызвало общую усмешку. После чего первый засобирался:

– То есть что бы мы сейчас ни решили, мы все равно сделаем все правильно?

– Вам доставляет особое удовольствие задавать дурацкие вопросы?

– Ну тогда расходимся! Мне завтра рано утром – на неосновную службу в одно неосновное учреждение, которое через несколько лет вообще перестанет существовать вместе со всем этим гребаным и временным общественным строем!

– А вы сделали все, что должны были сделать к сегодняшней дате? – подал голос пятый.

– Вам отчет показать? Вон. Там все написано.

– Это замечательно. Надеюсь, там не будет дежурных фраз а-ля «группа в регулярном режиме отбивает покушения на императора от рук анархистов времени»?

– Вы только что произнесли стоп-слово, – вмешалась строгая и миролюбивая.

– Какое?

– Анархисты времени.

– Ну вы сами его только что произнесли. И почему это стоп-слово? И как этих ребят нынче величать?

– Партизаны, – пояснил рассудительный четвертый. – В прошлую пятницу из центра приходила последняя редакция памятки.

– Партизаны времени?

– Да нет, просто партизаны.

– Как в Великую Отечественную?

– Как в любую. На войне как на войне… Малополезная, но показательная дискуссия продолжилась бы и дальше. Но послышался щелчок. Запись диктофона остановилась.

– Он что, пленочный? – удивился участник собрания под номером три. – Не могли электронный прислать.

– Не прислать, а соорудить. Вспомните, где мы находимся. Запись ведется на каучуковый валик!

– Вы вечно цепляетесь к словам. Я говорил в общем и целом…

– Кстати, слабо сказать что-нибудь эдакое, не под запись?

– Господи, давайте только без политоты!

– А Ленин – политота? Или Николай Второй?

Или Иван Грозный?

– Все, я пошла…

– Ну а вы что скажете? Шестой молчал.

Другая таинственная группа – партизан или бывших анархистов времени – для конспирации собиралась в церкви. Судя по всему, речь также шла о пяти-шести активных участниках. И узнать о них больше было не легче, чем о тех, кто с ними боролся.

Партизаны разместились вокруг исповедальни – специальной кабинки с окошками, занавешенными непрозрачной материей. Такие встречаются во множестве в католических церквях и некоторых англиканских, но в теории могут быть построены и в православном храме. Отделенные перегородками и не видя друг друга, заговорщики создавали иллюзию конфиденциальности.

– Ну что, святой отец, отпустишь грехи али как? – подал голос первый.

– Али как. Что по делу? – «Святой отец» был не расположен шутить.

– А по делу ничего нового. Заговор зреет… как и зрел. Очередная попытка не увенчалась успехом. Будем пробовать снова.

– Отчет готов?

– Готов, святой отец. – При этих словах послышалось шелестение бумаг.

– Не называй меня так. И не богохульствуй. – Рука основного фигуранта приняла отчет, просунутый через окошко.

– Ну ты ж монах…

«Святой отец» оставил реплику без ответа и обернулся к другому окошку.

– Следующий…

– Как я уже докладывал…

– Повтори.

– Хорошо. Как я уже докладывал, идея с ликвидацией царя имеет все больше последователей. Мы явно будем в тренде. Особенно если успеем до войны… которую без него будет легче выиграть… А через пять лет и революции никакой не понадобится, чтобы сразу перейти к демократии…

– А трехсотлетие династии?

– А что трехсотлетие? Будут праздники по всей стране, хлеб-соль, амнистия и прочая, и прочая, и прочая.

– Не стоит пересказывать учебник истории.

– Согласен. Предлагаю лучше обсудить один деликатный момент…

– Какой? Не тяни.

– Пусть скажет Ворон.

– Хорошо. Ворон?

В разговор вступил еще один партизан:

– Что по поводу ликвидации императрицы и великих княжон?

– Не вижу смысла убивать детей. Мы же не звери. И не преследуем цели отсечь лишних претендентов на трон. Важнее продолжить монархию как институт, что с нынешним Николаем уже никак невозможно.

– С Николашкой все ясно. А вот…

– Не называйте при мне его так. Вспомните, где я работаю.

– Ну по Николаю Александровичу вопросов нет. А что делать, к примеру, с Александрой Федоровной? Она уже вот здесь у всех сидит! Ну и ее милого друга только ленивый не обсуждает!

– А что с ним? Я имею в виду, в этом году, двенадцатом?

– Ну Новоселов уже напечатал в «Московских ведомостях» целую серию критических статей. И даже целую книгу, называется «Григорий Распутин и мистическое распутство».

– Ее ж конфисковали? Сам этим занимался…

– Да, но некоторые газеты ее успели перепечатать. Хоть и получили за это штрафы. А кроме того, по Петербургу сейчас ходят непристойные письма к Распутину якобы от императрицы и великих княжон. Их авторство до сих пор вызывает вопросы. Но важнее другое – на гектографе отпечатано много копий этих сомнительных сочинений, и стереть их из народной памяти уже никак не получится…

– Авторство вопросов уже давно не вызывает, дополнительно стирать из памяти ничего не требуется, а на всякого Распутина найдется свой Юсупов. Что касается императрицы, отложим вопрос, пока что он не основной…

– Хорошо. По продолжению династии стратегия прежняя. Лучше, чем убрать Николая и поставить вместо него брата, Михал Саныча, регентом при малолетнем Алексее, ничего не придумано. Алексей так и так не доживет до тридцати…

– Откуда знаешь?

– Современные исследования по гемофилии.

– Современные – это девятьсот двенадцатого?

– Нет, это именно современные… Большая часть потомков британской королевы Виктории, которая и передала несвертываемость крови своим многочисленным внукам и правнукам по мужской линии, едва дожили до тридцати, а те немногие, кто жил дольше, не оставили потомства. Вдобавок прямо сейчас цесаревич при смерти. Большую часть двенадцатого года и часть тринадцатого с постели не встанет.

– Спасибо за ликбез, капитан очевидность. Цесаревич выживет. А что Михал Саныч?

– А что Михал Саныч? Михал Саныч думает о своем, о женском…

– Можно конкретнее?

– Боюсь, быстро не получится…

Михаил Александрович Романов, младший брат императора Николая и в недавнем прошлом – до рождения племянника Алексея – наследник российского престола, а ныне претендент на трон в комбинациях различных групп заговорщиков, стал частью и одной собственной комбинации, казалось бы, даже не очень связанной с государственными делами…

Больше всего на свете он хотел жениться. Вполне нормальное желание для обычного человека. Но, как все помнят, жениться по любви не может ни один король и даже претендент на корону. Так вышло и с ним. Вопреки желанию семьи, Его высочество вознамерилось сочетаться браком с дважды разведенной гражданкой Натальей Вульферт, носящей данную фамилию как раз по второму мужу. И это притом, что великим князьям воспрещалось жениться и на единожды разведенных, равных им по крови. А тут еще мезальянс!

Свое желание Михаил Александрович пестовал годами. Несколько раз клялся как вдовствующей императрице-матери, так и царствующему брату, что не сделает рокового для династии шага. Но порой любовь оказывается сильнее преград, возведенных людьми, даже очень могущественными.

Дошло до того, что власти установили за великим князем слежку. С тем, чтобы он по мягкости своей или из-за слишком большого влияния Вульферт не зашел случайно в какой-нибудь храм и не отстоял там церемонию бракосочетания, – тогда для этого даже подписи в ЗАГСе не требовалось. И какое-то время Михаил Александрович действительно держался или делал вид, что принял условия семьи. Однако специальные агенты следили за ним по-прежнему, следуя за высокопоставленной целью повсюду, особенно когда брат царя выезжал за границу, где обладал чуть большей свободой, чем на родине.

Еще в прошлом году все зарубежные представительства Российской империи получили вполне конкретное указание: «Весьма секретно. Сентября 6-го дня 1911 года. В Российско-императорские посольства, миссии и консульства… Податель сего генерал-майор корпуса жандармов А. В. Герасимов командируется по высочайшему повелению за границу с поручением принять все меры к недопущению брака госпожи Брасовой (Вульферт) с великим князем Михаилом Александровичем».

Во исполнение высочайшего повеления российским посольствам, миссиям и консульствам предписывалось оказывать жандармам необходимое содействие для возложенной на них миссии и даже «в случае надобности ареста лиц по указанию генерал-майора Герасимова».

Секретный документ вышел за подписью временно управляющего Министерством иностранных дел Нератова. Но ни уважаемый дипломат, ни наделенный особыми полномочиями генерал так и не смогли предотвратить крайнего шага, которого так боялась царская семья. Соглядатаям осталось лишь кусать локти. А в своих донесениях они лишний раз расписались в бессилии перед ходом истории, что не зависит ни от жандармов, ни от иностранных агентов:

«Телеграммою от 21 ноября сего года я имел честь донести вашему превосходительству, что, по полученным сведениям, бракосочетание Его императорского высочества великого князя Михаила Александровича с г-жою Вульферт состоялось в Вене будто бы летом сего года. Между тем великий князь в течение минувшего лета пребывал в России, насколько мне известно, большею частью находясь в Гатчине, а за границу изволил отбыть лишь в сентябре месяце, причем с самого приезда его императорского высочества в Берлин была установлена охрана, от которой, казалось, не могла бы укрыться поездка великого князя в Вену…»

Как удалось установить агентам, из России претендент на трон и его спутница выехали в Германию, остановились сначала в берлинском отеле «Эспланад», а затем проследовали в санаторий в немецком же Киссингене. Оттуда великий князь снова телеграфировал в «Эспланад» с просьбой купить ему билеты на поезд из Франкфурта в Париж. Но затем отказался от брони и объявил ближайшему окружению, что поедет на машине через Швейцарию и Италию в Канн. При этом сына Георгия и сопровождающих отправил туда же поездом.

Но и этого великому князю показалось мало, чтобы запутать следы. На машине он доехал лишь до баварского Вюрцбурга. Там пересел вместе с Вульферт на поезд до Вены, откуда спустя пару дней добрался наконец и до Канна, где продолжил держать всех в неведении о своей женитьбе.

«Из доложенных данных можно прежде всего заключить, что совершение брака решилось по каким-то неизвестным причинам, как будто бы неожиданно, ибо его императорское высочество, телеграфируя в Берлин для заказа спальных мест от Франкфурта до Парижа, видимо, совершенно не имел в виду быть в Вене…» – оправдывались позже соглядатаи.

«Агенты заграничной агентуры во время поездок его императорского высочества на автомобиле повсюду сопровождали великого князя на особом моторе. В нынешний же выезд великого князя за границу командированный для ведения охраны старший агент Бинт получил распоряжение при поездках великого князя на автомобиле не сопровождать его императорское высочество на моторе, а только следовать в поезде за лицами свиты и багажом…» – нашлось и такое объяснение провалу соответствующих служб.

«Не сопровождая великого князя, охрана ничего узнать не могла, ибо направление и цель поездки остались законспирированными от самых близких лиц. Прошу ваше превосходительство принять уверение в глубоком моем уважении и искренней преданности», – резюмировал в письме директору Департамента полиции Российской империи Степану Белецкому заведующий заграничной агентурой Охранного отделения Александр Красильников.

Так или иначе, но брат императора обвел всех вокруг пальца и 17 октября 1912 года по старому стилю в сербской церкви Святого Саввы в Вене сочетался браком с Натальей Шереметьевской-Мамонтовой-Вульферт-Брасовой. Церемония прошла без лишних свидетелей. Но вполне официально, чтобы вызвать впоследствии грандиозный скандал.

Из церкви в тот день выходила и Анна Вырубова, урожденная Танеева, прапраправнучка прославленного полководца Кутузова, лучшая подруга императрицы Александры Федоровны и, в целом, весьма примечательная и даже одиозная личность для своего времени. Поставив за успех некоего предприятия свечку Николаю Угоднику – святой считается покровителем купцов, моряков и путешественников, однако молятся ему и о чудесном разрешении вообще любого трудного дела, – высокопоставленная дама направилась в Царское Село.

Супруга российского императора, немка, которую так до конца и не приняли в России, предпочитала вести уединенный образ жизни. И избрала для себя и своей семьи вместо набитого чиновниками, военными и политическими радикалами Петербурга тихий южный пригород столицы, где и приняла свою задушевную подругу.

Вырубова мягко проскользила мимо охраны – ее здесь знали все – и без стука вошла в покои Александры Федоровны.

– Аня?

– Аликс…

– Ты сегодня припозднилась. Ездила к Григорию?!

– Нет, ходила в церковь. Поставила свечку за упокой души одного хорошего человека, – не соврала Вырубова.

– Понятно. Посмотри-ка на эту жемчужину!

Александра Федоровна сама вынесла из соседней комнаты небольшой сундучок и выложила украшение на стол. Вырубова принялась разглядывать действительно крупную и красивую жемчужину. А императрица даже заулыбалась, что в последнее время бывало с ней нечасто.

– У тебя потрясающий вкус, Аликс. Очень хорошо! Ольге, на день рождения? – наконец спросила фрейлина.

– Нет, ты же помнишь, ей семнадцать!

– Ух, как быстро дети растут! – Вырубова говорила о царских дочерях, словно о собственных, своих-то детей у нее не было и никогда уже не будет.

– И не говори…

– Ты по-прежнему придерживаешься системы?

– Да!

Одними из самых распространенных обвинений в отношении императрицы были немецкая холодность и скупость. Однако все было сложнее, чем казалось на первый взгляд. Рядом с таким близким человеком, как Аня Вырубова, первая леди страны могла себе позволить быть и эмоциональной. А скупость объяснялась в том числе системой воспитания, благодаря которой дочери императрицы должны были вырасти благочестивыми и трудолюбивыми принцессами.

Вместо того чтобы подарить им всем на 16-летие по крупному ювелирному украшению, как практиковалось у остальных Романовых, Александра Федоровна придумала каждый год, в день рождения и именины, награждать великих княжон одним бриллиантом и одной жемчужиной. Таким образом, у Ольги Николаевны 1895 года рождения скопились два полных колье по 32 камня каждое. А на новое она уже и не претендовала.

– Тогда кому же? – Вырубова не стала развивать интригу.

– Тебе, моя дорогая, тебе! – Императрица обняла единственную подругу, отчего фрейлина даже слегка налилась краской:

– Спасибо…

Возможно, Вырубову что-то терзало изнутри, о чем она не могла рассказать даже своей Аликс. Ну а императрица пребывала в волнении совершенно точно. Быстрая смена настроения с воодушевленного на депрессивное также была ее визитной карточкой. И уже спустя несколько секунд она едва не плакала.

– Боже, Аликс, что с тобой? Что-то случилось?

– Нет… Пока нет… Но у меня нехорошее предчувствие!

– Мне страшно за тебя. Опять дурной сон?

– Да, и даже хуже…

– Что? Что тебе снилось?

– Я видела лилию, большую белую лилию, плавающую в черной болотной воде. Все вокруг прогнило, а лилия оставалась чистой, как ангельские одежды. В темном пруду появилась рябь, она покачивала лилию, но ни пятнышка не появилось на ней!

– М-да…

– Такого сна у меня еще не было! Скажи мне, о чем он?!

– Мне кажется, твой вещий сон приведет к определенным событиям, но что именно вскоре произойдет, мы пока знать не можем…

Императрица положила голову на грудь фрейлины.

А Вырубова в ответ стала гладить ее по волосам.

Александра Федоровна была глубоко набожным человеком, но одновременно имела и бесспорную склонность к мистицизму. Впрочем, в то время это была очень распространенная история…

Из церкви вышел и Алексей Алексеевич Брусилов, генерал-лейтенант и помощник командующего Варшавским военным округом. Трижды перекрестился, как водится православному, и поклонился в землю. Немолодой уже военачальник, которому через полгода должно было исполниться 60 лет, пока что не играл заметной роли ни в армии, ни в верхних эшелонах власти. Но так будет не всегда.

Сейчас же Брусилова больше заботила кадровая политика во вверенном округе. Дело в том, что вся армейская верхушка там была из немцев. Плюс – поляки, без которых штаб в Варшаве тоже было сложно представить. Ну а русские офицеры составляли меньшинство, и Брусилов явственно ощущал, что один он в поле не воин. Так пришло решение попросить о переводе. А также помолиться за удачное разрешение этой ситуации в церкви. После чего для верности… посетить и другое культовое место… а вернее, даже оккультное! Мистические сеансы, гадания, воззвания к высшим силам, какого бы знака те ни были, являлись приметой того времени. И не обошли стороной высокопоставленного офицера.

Брусилов поймал пролетку и вскоре оказался в узком кругу русских военных на одной из скрытых от посторонних глаз квартир. А дальше – как в кино. Стол, убранный тяжелой материей, и белоснежные тарелки на ней. Оплавившиеся с прежних сеансов свечи и приглушенный свет от них. Старинные книги и, разумеется, медиум – одетый во все черное мужчина с лицом пророка или сумасшедшего.

Алексей Алексеевич не занимал центрального места за столом, был всего лишь одним из. Но был вполне вовлечен в происходящее и верил в то, что якобы видел своими глазами, а потом еще и описывал в известных мемуарах, хранящихся в одной из главных библиотек нашей страны:

«Между прочим, я видел знаменитого медиума Эглинтона – англичанина, приезжавшего на время в Россию. В наших сеансах участвовала баронесса Мейендорф с дочерью, лейб-гусар князь Гагарин, флигель-адъютант полковник князь Мингрельский, князь Барклай-де-Толли и многие лица, которых я теперь не помню. Сеансы устраивались иногда у меня, иногда у Мейендорф. У нас являлся довольно часто некий Абдула, именовавшийся индийским принцем, затем являлась какая-то женщина якобы с дочкой и разные другие лица. Эглинтон был очень сильный медиум, и при нем происходили поистине необычайные феномены. Летали под потолок тяжелейшие вещи, из другой комнаты при плотно закрытых дверях прилетали тяжелые книги и тому подобное!»

В этот раз модератором спиритического сеанса выступал известный медиум Ян Гузик, поляк. Он был хорошо известен и в Москве, и в Петербурге. Но все же наибольшим влиянием пользовался на малой родине. Его описывали как невысокого, худого и даже «узкого» человека с лицом зеленовато-трупного цвета и зеленоватыми же, словно замерзшими глазами. Те, кому довелось к нему прикоснуться, вспоминали также, что Гузик холоден и даже сыроват на ощупь, а его черный облегающий сюртук был пропитан плесенью. По словам современников, этот медиум и сам был похож на призраков, которых вызывал.

Лишь только отлетали тарелки и тяжелые книги, как Гузик принялся гадать на будущее Польши. Русские офицеры слегка возроптали – где они и где Польша, но все же выслушали волшебника-мистификатора. Покрутив тарелочки, тот выдал:

– Быть Польше самостийным государством!

– Это с чего вдруг? – поинтересовался не без издевки один из военных.

На тот момент в подобное развитие событий поверить было непросто. Польша была важной частью Российской империи, Варшава – одной из столиц большой страны наряду с Санкт-Петербургом и Москвой, а император Николай Александрович гордо именовался еще и царем Польским.

– Я так вижу, – был ответ.

Был ли Гузик ландаунутым и мог ли знать события наперед или просто испытывал патриотические чувства по отношению к малой родине, история умалчивает. Но от будущего Польши мысли собравшихся быстро переключились и на судьбу всей Российской империи. Медиум крутил тарелки уже дольше, жмурился и демонстрировал, как вздуваются вены на его лбу, а под конец выдал странное предсказание, которое каждый при желании мог бы интерпретировать по-своему:

– Будет у России иной царь…

Но кто? И главное – когда? Цесаревич Алексей Николаевич, который так и так должен наследовать своему отцу, особенно если с последним что-нибудь случится? Или единственный оставшийся в живых брат императора, Михаил Александрович?

Офицеры зашептались. Видно было, что последняя фигура вызывает у них наибольшее приятие. Впрочем, даже среди дворян – опоры трона – нашлись смутьяны и оригиналы, которые увидели вместо царствующего императора даже не его ближайшего родственника:

– Михаил Александрович слабоват характером. Чтобы управлять Россией, недостаточно иметь в жилах голубую кровь. Но если все-таки говорить о крови… великий князь Николай Николаевич подходит по всем параметрам!

– Ха, кто ж ему даст управлять Россией?! Владимировичи не уступят трон никому. Посему быть следующим императором Всероссийским Кириллу Владимировичу. Кузен царя не шибко морален, но на первое время сойдет!

– А что мы все о Романовых да о Романовых, есть еще Светлейшая княгиня Юрьевская с детьми от Царя-Освободителя Александра Второго, да и прочие Рюриковичи…

– А зачем вообще Рюриковичи? Я республиканец! Поставь во главе какого-нибудь депутата Протопопова или языкастого адвоката типа Керенского, и станет Россия страной с подлинной демократией! Главу будем избирать каждые четыре года, как оно заведено за океаном, или каждые семь лет, как в благополучной Франции…

– А я бы Гришку Распутина у кормила оставил, он уже и так министров меняет, а представьте, если никто не станет его сдерживать…

Брусилов зевнул – сколько раз за последнее время он уже слышал подобные разговоры – и покинул мероприятие даже до официального завершения. Пожилой генерал не питал иллюзий ни относительно будущего страны, ни по поводу собственной судьбы. А о медиуме оставил следующую запись в своих воспоминаниях: «Один только Ян Гузик был у меня под сомнением… Хотя окончательно уличить его мне и не удалось, но верить трудно было».

Однако спустя всего несколько дней Брусилова неожиданно повысили по службе, произведя в генералы от кавалерии, то есть полные генералы! Значит, не зря свечку ставил да тарелочки крутил?

Под сводами похожего на церковь культового сооружения можно было заметить и Керенского. Сухощавая фигура новоиспеченного депутата Государственной Думы была облачена в черный фрак, а глаза завязаны черной же лентой. Он стоял в кругу новых товарищей, но еще не видел их. Все организовал поручитель из числа тех, с кем он разговаривал на своей квартире. Гарант провез его через весь город, пока остальные братья – вольные каменщики собирались здесь и готовились пустить Александру Федоровичу кровь, символически, разумеется.

Вскоре Керенского отправили в так называемую комнату потерянных шагов, где он имел возможность в последний раз передумать. А после того как не сделал этого, ввели и в основную залу, заставив обнажить правое колено, а на левую ногу надеть сандалию. Судя по тонким улыбающимся губам, все происходящее завораживало и восхищало кандидата в вольные каменщики. Он чувствовал себя в своей стихии. И хотел поскорее завершить обряд, чтобы окончательно стать своим – среди тех, большинство из которых хорошо знал и раньше.

– Я должен прочитать клятву? – Политик всегда бежал немного впереди паровоза.

– Магистр должен попросить тебя зачитать клятву, – был ответ.

– А, понял…

– Готовы ли вы, Александр Федорович Керенский, зачитать наизусть клятву нашего брата, члена общества вольных каменщиков?

– Готов!

– Читайте…

– Клянусь во имя Верховного Строителя всех миров никогда и никому не открывать без приказания от ордена тайны знаков, прикосновений, слов доктрины и обычаев масонства и хранить о них вечное молчание, обещаю и клянусь ни в чем не изменять ему ни пером, ни знаком, ни словом, ни телодвижением, а также никому не передавать о нем ни для рассказа, ни для письма, ни для печати или всякого другого изображения и никогда не разглашать того, что мне теперь уже известно и что может быть вверено впоследствии. Если я не сдержу этой клятвы, то обязываюсь подвергнуться следующему наказанию: да сожгут и испепелят мне уста раскаленным железом, да отсекут мне руку, да вырвут у меня изо рта язык, да перережут мне горло, да будет повешен мой труп посреди ложи при посвящении нового брата, как предмет проклятия и ужаса, да сожгут его потом и да рассеют пепел по воздуху, чтобы на земле не осталось ни следа, ни памяти изменника!

В довершение ритуала новоиспеченному масону выдали расшитый фартук, или так называемый запон, а также серебряную лопатку и две пары белых рукавиц. А Керенский настолько вжился в роль, что под конец собственной речи едва не потерял сознание. Такое уже случалось с ним дважды или трижды во время самых громких судебных баталий, где он отдавал всего себя без остатка, а его психическое и физическое состояние должны были произвести дополнительное влияние на ход процесса.

Сейчас все было несколько иначе. Человеку, чьи глаза все еще были завязаны, велели сжимать и разжимать кулак левой руки, в то время как один из старших братьев коснулся его предплечья холодным клинком. Когда-то в старину в этот момент действительно пускали кровь, но в начале XX века уже можно было ограничиться символическим действием. Когда с глаз будущего премьер-министра сняли повязку, он плакал…

И в толпе вокруг некоторые не могли сдержать эмоций. К примеру, депутат Государственный Думы Александр Протопопов – кстати, будущий министр внутренних дел Российской империи, причем последний, занявший свой пост как раз перед недолгим триумфом Керенского…

Глава Московского охранного отделения подполковник Мартынов по-прежнему держал слово во время особого совещания, посвященного предстоящим Романовским торжествам.

В том числе об эсерах (социалистах-революционерах), которым серьезно сочувствовал тот же Керенский. Однако на момент описываемых событий Александр Федорович не был еще ни известным политиком, ни даже членом этой партии. Он вступит в нее только в революционном 1917-м.

– После разоблачения Азефа верхушка партии прячется за границей, а здесь их политический вес близок к нулю, – повторил Мартынов.

А когда бывший министр внутренних дел Дурново обвинил его в самоуверенности, за подполковника вступился нынешний шеф Дворцовой полиции Спиридович:

– Господа, мнение подполковника Мартынова опирается на агентурные сведения. Он хорошо осведомлен о том, какая партия какой сегодня имеет вес. Кроме того, Московскому охранному отделению будем помогать мы, Дворцовая полиция. Во всех поездках, при всех перемещениях августейшей семьи мои люди будут находиться рядом с людьми МОО. Наконец, нас усилят и чины Московской сыскной полиции. Их наблюдательные агенты тоже привлечены к вопросам безопасности, особенно в самой Москве, но не только.

– При чем здесь сыскная полиция? – удивился глава комиссии по торжествам Булыгин. – Разве они имеют опыт борьбы с политическим террором? Их дело – уголовная преступность!

Но тут протестующе поднял руку московский губернатор Джунковский:

– Александр Григорьевич, кашу маслом не испортишь! После лихолетья девятьсот пятого года некоторые из тех, кого вы ловите, так перемешались с уголовными, что сам черт не разберет, где кто. Экспроприации этих «политиков» больше смахивают на обычные уголовные проделки. И опыт сыскной полиции действительно может оказаться полезным. Давайте заслушаем начальника московских сыщиков статского советника Кошко. Аркадий Францевич, дайте справку!

– Слушаюсь, ваше превосходительство, – вскочил Кошко, разложил перед собой какие-то бумаги, но больше для самоуспокоения, он говорил, не глядя в них. – Мы тоже активно присоединились к мерам по охране государя в ходе предстоящих торжеств. Я выделил своего лучшего чиновника по поручениям Двуреченского для непосредственного подкрепления сил Дворцовой и тайной полиций[14].

А Двуреченский привлек к содействию свою агентуру в уголовной среде. Эти люди… ну наиболее развитые из них, будут находиться в толпе, на самых опасных участках, и следить в оба глаза за окружающими…

По залу прокатилось легкое эхо если не недовольства, то удивления. Но Кошко продолжал:

– Их знания обычаев преступного мира, их обширные знакомства, опыт и навыки помогут определить преступника даже в самой людной толчее. Как говорится, рыбак рыбака видит издалека! Например, Двуреченский завербовал и привлек к охране известного в уголовном мире налетчика по кличке Гимназист…

– Гимназист? – перебил статского советника премьер Коковцов. – В каком смысле?

– Это прозвище, а фамилия ему Ратманов. Прозвище получено не зря, он действительно окончил полный курс гимназии, что для фартовых[15] большая редкость. Ратманов выделяется из их мира сообразительностью, я бы даже сказал, острым умом и способностью планировать силовые акции. До своей вербовки он был есаулом в нескольких бандах… Так у них называются ближайшие помощники атамана, так сказать, начальники штаба… Так вот, Ратманов задал нам немало хлопот своими блестящими придумками. А Двуреченскому удалось не только поймать, но и перетянуть на нашу сторону такого штучного человека. И теперь его преступный опыт, только направленный на благие цели, весьма нам пригодится.

Идея явно понравилась московскому губернатору Джунковскому:

– Вот это правильно! Как вы сказали, Аркадий Францевич: рыбак рыбака видит издалека? Пусть помогает делу охраны государя. А каким образом по окончании торжеств вознаградить секретного осведомителя и надо ли его вообще вознаграждать – это мы потом посмотрим. Думаю, место Гимназиста в тюрьме. Но ему знать сие преждевременно!

Главный московский сыщик все же попытался отстоять своего осведа[16]:

– Ваше превосходительство! Ратманов по кличке Гимназист всегда избегал при налетах жертв среди обывателей! И атаманов своих удерживал от жесткости. Мы обещали ему амнистию, которую ожидают по случаю трехсотлетия царствующей фамилии. За что же его в тюрьму?

Но Джунковский лишь лениво отмахнулся. Было видно, что при всей своей внешней демократичности он считает себя специалистом по любым вопросам и не нуждается в советах со стороны…

Новый Двуреченский оказался не только приятным собутыльником, но и полезным знакомым в карьерном плане. Не далее как на следующее утро после славной попойки в особняке на Чистых прудах Викентий Саввич, или кто там был за него, повез Ратманова напрямую в полицейское управление. Слава богу, не для того, чтобы сдать как опасного преступника. Хотя… Никто не дал бы гарантии, что Георгия сейчас же не повяжут и не поместят в кутузку на все последующие годы. Доверять людям, а тем более не в своем времени и тем, кто уже однажды скомпрометировал себя, точно не стоило. Как бы то ни было, они отправились в полицию. Ехали в автомобиле – у Двуреченского имелся служебный. И по дороге состоялся такой разговор.

– Викентий Саввич, мы ведь с тобой на «ты»?

Чиновник для поручений чуть скривился, но все же постарался сделать вид, что подобное панибратство нисколько его не задело.

– С тобой на «ты», с вами на «вы», – попробовал он отшутиться.

– Можно вопрос?

– Изволь.

– А почему у чиновника для поручений при шефе всей сыскной полиции гражданский чин – губернский секретарь, двенадцатый по общему счету и второй с конца? – Ратманова давно подмывало об этом спросить.

– Когда Петр Великий путешествовал по Европе, он тоже был всего лишь урядник Преображенского полка Петр Михайлов…

– Это не ответ.

– А какой ответ тебя больше устроит?

– Честный.

– А честный ответ в том, что не ради должностей и не ради орденов мы трудимся на благо нашего великого государства! А о том, какой у меня гражданский чин и почему, мне докладывать тебе и не по чину, и не по должности… Напомнить, кто ТЫ такой?

Ратманов отвернулся. Хотел еще спросить про роскошный особняк на Чистопрудном бульваре, где и спустя 100 лет будет едва ли не самая дорогая «недвижка» в столице. Как такой дом соотносился с работой мелкого чиновника, имеющего лишь 12-е место в Табели о рангах? Наследство богатого дядюшки? Компенсация за недополученные звания и регалии? Обыкновенная взятка? Что-то еще?.. Но по прежнему тону губернского секретаря стало понятно, что ничего нового тот не расскажет. Странный этот Двуреченский, ох странный…

Спустя несколько минут они уже стояли у кабинета Аркадия Францевича Кошко – великого сыщика, которого в свое время даже называли русским Шерлоком Холмсом. Мельком Ратманов с ним уже встречался минимум дважды. Но до отдельного свидания еще не доходило.

Поэтому самое время напомнить, что Кошко с ударением на последний слог заведовал всей московской сыскной полицией. И в этом деле немало преуспел. Например, внедрил идентификацию личности преступников по методу французского врача Бертильона. Благодаря чему московские полицейские сумели собрать воедино данные о физических параметрах десятков тысяч джентльменов удачи. И вне всяких сомнений, не последнее место в этой страшной картотеке должен был занимать Ратманов – тот закоренелый преступник Жорка Гимназист, о предыдущих похождениях которого Юра и сам знал далеко не все… На секунду Бурлаку в теле Ратманова стало страшно до жути.

Но он быстро взял себя в руки. А в высоком кабинете первым скрылся Двуреченский. Вошел, кстати, без стука. Даром что губернский секретарь, второй с конца в Табели о рангах. В то время как Кошко – уже статский советник, а это семь ступенек разницы. Очевидно, Викентий Саввич обладал некими скрытыми от посторонних глаз достоинствами, раз пользовался подобным авторитетом у такого начальства.

Спустя еще несколько мгновений Двуреченский на четверть высунулся из дверного проема и поманил Ратманова за собой. А Георгий аж… перекрестился. Вот Юра Бурлак очень вряд ли бы так поступил. Он уж и не помнил, когда последний раз ходил в церковь. Но здесь все было иначе. И похоже, что в прошлом от Бурлака оставалось все меньше, а от Ратманова все больше – со всеми вытекающими…

Жора сделал глубокий вдох и… снова перекрестившись, вошел внутрь. Кошко оказался не только успешным сыщиком, но и знатным библиофилом. Взору посетителя его кабинета открывалась огромная библиотека, о которой любителю раритетных книг Юре Бурлаку приходилось только мечтать. В результате начало своего визита к Аркадию Францевичу он потом даже не мог вспомнить, хотя всегда гордился своей блестящей фотографической памятью. Можно лишь предполагать, что все это время бывший опер стоял с раскрытым ртом и просто глазел по сторонам, с трудом переводя дыхание.

К реальности, больше похожей на фантастику, «подельника» привычно вернул Двуреченский. Губернский секретарь явно уже обсудил назначение Ратманова с начальством. Поэтому долго вводить в курс дела никого не пришлось. Да и сам Кошко вряд ли планировал тратить много своего драгоценного времени на какого-то бандита. Хотел лишь рассмотреть того получше, вероятно – в течение тех самых минут, которые и выпали из памяти попаданца. А единственное, что хорошо запомнил Георгий, – окончание встречи.

– Ну что же, не возражаю, приступайте. – Кошко протянул бывшему налетчику руку. – Передаю вас на поруки Викентию Саввичу, отвечает, как водится, головой. Ну а вам не советую шутить с управлением шутки, даже если голова Викентия Саввича и не представляет для вас той ценности, что для нас.

Шутка Георгию понравилась. Пожимая руку Кошко, он тоже решил не упасть лицом в грязь на почве юмора.

– Боюсь, за голову Викентия Саввича мои бывшие «коллеги» дадут много больше!

Старшие сыщики не без удивления переглянулись, а Ратманов понял, что сказанул лишнего. Но назад дороги не было. Пришлось импровизировать:

– Хотя кто бы говорил… Моя собственная голова наверняка поднялась в цене не меньше на фоне всех последних событий!

Эффект от второй шутки был ненамного лучше, чем от первой. Начальники снова переглянулись. А Ратманов понял, что это не его день. Фиаско было налицо. А чуть позже отразилось и на багровой от гнева физиономии Двуреченского, лишь только «подельники» вышли за дверь кабинета.

– Ты что творишь? Я ж тебе сказал стоять и молчать, говорить буду я! – губернский секретарь был вне себя.

– Пардон, Викентий Саввич, вырвалось…

– Я за такое «вырвалось»…

– Не надо, Викентий Саввич, я все понял. Лучше объясни мне мою новую роль в структуре вашей… нашей… то есть старой полиции.

– Роль… – Двуреченский все еще дулся и не мог собрать мысли в кучу. – Роль как роль. Официально – вольнонаемный агент сыскного отделения второго разряда, но по факту – мой первый помощник, выполняющий любые мои поручения.

– А какой разряд выше, второй или первый?

– Первый. Но его сначала надо заслужить. Начнешь с низов, как все. Это в том числе и для того, чтобы не вызывать подозрений.

– А зарплата, то есть жалованье, довольствие, официальное оформление? Этот… как его… социальный пакет?

– Все будет, – пробурчал начальник. – Зайди к Стеше, она оформит.

– Какой Стеше?

– Стефании Марковне, в первой комнате сидит, мимо не пройдешь.

– А там расписываться везде надо, да?

– А как же? Ты что, писать не умеешь?

– Ну по-вашему, дореволюционному, с ятями да ерами, не очень…

– Тише! – Двуреченский осадил экс-капитана. – Ты ври, да не завирайся. Нас и окружающие могут слышать. Еры как еры, приставляешь ко всем словам, оканчивающимся на согласную, да и все. Хочешь, зайди ко мне в кабинет, потренируйся…

Последнее предложение губернского секретаря отчего-то насмешило. Но Ратман воспринял его неожиданно серьезно.

– А вот и зайду!

– А вот и зайди.

Ять, фита, ижица, и десятеричное, а также ер. Ратманов исписал дореволюционными каракулями уже несколько листов мягкой и шершавой бумаги – сейчас такую даже не делают. Запачкал чернилами стол, а также вымарался сам и погнул несколько перьев, точно ребенок, которого чиновник полицейского управления вынужденно привел на службу, ибо дома с бутузом некому было посидеть.

Сам Двуреченский смотрел на Ратманова как на идиота. Будто до этой минуты по-прежнему не верил, что перед ним посланник из будущего и потомок людей, переживших реформу русской орфографии 1918 года. Последняя как раз и лишила нас многих прежних букв и заодно шарма, присущего, к примеру, письмам Толстого или запискам Достоевского.

– Господи, как вы вообще жили с таким алфавитом! – воскликнул в сердцах попаданец.

– Прекрасно жили.

– Есть же нормальные буквы: е, фэ, и, а не это вот все.

– Слушай, не нравится что-то – отправляйся к своим и пиши, как захочется!

– Да я бы и рад! Только о том и мечтаю! Да кто ж меня туда теперь отправит?

– Головой думать надо было, прежде чем на такую работу соглашаться…

– Такую – это какую? В СэПэВэВэ?

– В СэПэВэВэ, – почти передразнил Двуреченский, он все еще был немного на взводе.

– Не устройся я туда на работу, не было бы сейчас в твоем подчинении дельного агента. Не говоря о том, что и тебя самого уже не было бы.

– Только не приписывай себе все заслуги-то. Если б не я, тебя бы сейчас и самого не было. Кто тебя вылечил, на ноги поставил после последнего инцидента, да еще и от уголовного преследования отмазал, предложив работу мечты в полицейском управлении?

– Слово-то какое современное – «отмазал».

– С кем поведешься, от того и наберешься!

– Ну да, ну да… Ять!

– Чего опять ругаешься?

– Да не ругаюсь я, это буква такая! Двуреченский осклабился.

– А что вместо ера в слове «адъютант» писать? – Георгий схватился за голову.

– Так и пиши ер.

– Так ер же ПОСЛЕ слова?! – Ратманов бросил перо и откинулся на спинку стула.

– И после, и здесь, как разделительный знак. Давай заканчивай уже. Стеша примет тебя потом. И мне домой надо.

– А вот это мысль, – Георгий вновь оживился. – Значит, домой?

Двуреченский странно посмотрел на нового подчиненного:

– Уж не ко мне ли?

– Ну а куда еще, ведь теперь мы – банда!

– Что?!

– Подельники… времени, подельники века, так сказать.

– А ты фантазер.

– Ага. И вот еще что я тебе скажу. Перед уходом, когда в управлении почти никого не осталось, самое время поискать в этом кабинете еще одного человека…

– Прекращай говорить загадками.

– С кем поведешься… Ну да ладно… Вот тебе отгадка. Когда-то в твоем теле квартировал Корнилов Игорь Иванович, подполковник ФСБ в отставке… И как опытный сыщик, ты не можешь не понимать, что после себя он не мог не оставить хотя бы каких-то следов, хотя бы мало-мальских зацепок.

– Если, как ты говоришь, он был таким первоклассным профессионалом и отвечал за операции по поиску и отправке домой заблудившихся во времени, то и следов мог не оставить.

– А вот это мы и проверим! Тебе же нечего скрывать, да?..

С этими словами попаданец подбежал к чиновничьему секретеру с книгами, статуэтками из служебных командировок и тому подобным. Обернулся и многозначительно посмотрел на Двуреченского.

– Вообще-то почти каждая бумага в этом кабинете не для прочтения посторонними, – проворчал губернский секретарь.

– Если у тебя от меня секреты, я немедленно покину этот кабинет!

Подумав, чиновник для поручений не стал возражать. А чуть позже и сам присоединился к поискам. Лишь изредка забирая из рук Ратманова отдельные легко бьющиеся вещи или донесения особой государственной важности. Вместе они осмотрели каждый шкаф, или по-тогдашнему – шкап, каждый ящик, каждую полку. Но ничего подозрительного так и не обнаружили. Георгий лишь морщился, глядя на исписанные дореволюционными каракулями листы. Вчитываться в такое – хуже, чем знакомиться с полными условиями современных банковских вкладов, теми, что набраны мелким шрифтом.

В конце поисков добрались и до сейфа, а по-тогдашнему – несгораемого шкапа. Ратманов многозначительно посмотрел на соответствующую нишу в стене, прикрытую от лишних глаз портретом императора. Двуреченский посмотрел на Ратманова. Скрестили взгляды. Чиновник легко мог бы сказать «нет», но сдержался и тут.

– Отвернись, – наконец изрек губернский секретарь, чтобы сохранить хоть какую-то тайну, например комбинацию цифр для открытия «сейфа».

«Может, он специально поддается, чтобы меня задобрить и отвести от себя подозрения? Или реально хочет помочь? Черт его разбери! Но на Саввича больно смотреть, это ж какой-то мазохизм – позволять капорнику, бывшему уголовному, по сути, устраивать обыск в своем рабочем кабинете!» – подумал Жора. Но вслух сказал уже другое:

– Ничего нет.

Несгораемый шкап закрыли так же быстро, как и открыли.

– И что мы вообще могли здесь найти? – проворчал хозяин кабинета.

– Это вопрос…

– Ты бы сначала на него ответил, а уже потом рылся в бумагах уважаемого человека…

– После драки кулаками не машут…

Напоследок Ратманов поднял наугад один из черновиков на окне, где почерком чиновника для поручений было выведено: «Воронъ ворону глазъ не выклюетъ, а и выклюетъ, да не вытащитъ». Повертел некоторое время бумагу в руках да вышел из кабинета вслед за Двуреченским.

Подельники знатно припозднились, но так и не ответили ни на один из заданных самим себе вопросов.

Где сейчас Корнилов? Кто есть Двуреченский? Может ли Ратманов, он же Бурлак, до конца ему доверять? Почему Двуреченский настолько доверяет бывшему уголовнику Ратманову? И кто вернет попаданца в будущее, если Викентий Саввич таки не Корнилов, а самостоятельная дореволюционная сущность, не помышляющая себя более никем, кроме как чиновником по поручениям при главе московского сыска в 1908–1915 годах…

До особняка на Чистых прудах ехали молча. Каждый думал о своем. «Интересно, о чем таком важном размышляет мой подельник?» – прикинул Георгий и как бы невзначай бросил взгляд на Двуреченского. Но тот и вида не подал, что у него на уме.

«Рожа кирпичом. По ее выражению фиг поймешь, – продолжил анализировать Ратманов. – Вспоминает последние инструкции от Кошко или секретные задания от Службы эвакуации пропавших во времени? Только делает вид, что его ничего не волнует, или действительно спокоен, как удав, потому что находится в своем родном теле и не помышляет ни о каком другом?»

А Корнилов… тьфу ты… Двуреченский как ни в чем не бывало разглядывал дома на московских бульварах. Будто первый раз здесь проезжал, ей-богу! Но в остальном ничего особо подозрительного не делал. И на этом фоне Георгий решил вспомнить, какие «корниловки», то есть специфические привычки, были у подполковника ФСБ…

«Дай бог памяти… Помню, он часто тер нос. Так и этот трет… Хотя… Это больше по части физиологии.

Попробуй-ка иметь такой длинный нос и периодически его не теребить? Что еще? Тот был очень разговорчив, этот – потише. Но кто его знает, может, тактика такая, а может, действительно совсем другой человек… Из общего – оба любят поруководить. Но тоже мне, сенсация… Занимая такую должность при Кошко, грех не руководить. Хотя этот как будто помягче…»

– Ты что-то сказал? – Двуреченский привычно отвлек попаданца от занимательных мыслей.

– Я что-то сказал? – Ратманов повторил за чиновником и сам же задумался: «Что из всего передуманного я мог произнести вслух?»

– Значит, показалось.

– Угу.

Автомобиль наконец поравнялся с особняком Двуреченского. Дворник вновь смерил попаданца неодобрительным взглядом. Хозяин и гость быстро прошли внутрь.

«Ворон ворону глаз не выклюет», – все еще повторял про себя привязчивую фразу Ратманов. Чтобы от нее избавиться, даже помотал головой – в то время, пока поднимались по лестнице.

– Как самочувствие? – тут же справился губернский секретарь.

– Великолепно… Продолжим обыск в доме?

– Не надоело еще?

Ратманов усмехнулся – не на того напали! Он привык доводить начатое до конца:

– Вот когда снимем все вопросы, тогда и закончим.

– Думаю, Корнилов тоже не дурак…

– Не дурак, конечно, точно не дурак! Но в будущем и не таких раскалывали…

– Тогда валяй, весь дом в твоем распоряжении.

– Правда? А ты? Не поможешь?

– Я умываю руки и… в душ.

– Душ? В начале двадцатого века? – Ратманов скептически сморщил лицо.

– Да, душ. Здесь все по последнему слову техники.

– Ну да, ну да.

– Не буду тебе мешать, а ты не мешай мне.

– Лады. Иди мойся. С легким паром!

Ратманов воспользовался образовавшейся паузой, чтобы облазить буквально весь дом. Даже на кухню забрел и перекинулся парой слов с прислугой. Впрочем, не стал там особенно жестить. Все же он числился гостем, и привлекать к себе излишнее внимание, вызывая подозрения еще и в собственный адрес, в его планы не входило. Он лишь спросил кухарку:

– А Игорь Иваныч, то есть Викентий Саввич часто к вам заходят?

– Игорь Иванович? Не знаем такого. А Викентий Саввич все больше у себя-с, наверху-с.

– Понятно. Ну, извините за беспокойство.

– Ничего-с. А ежели хозяин прикажет, мы и здесь накроем, и туда вынесем, где скажете-с.

– Понятно. Спасибо.

– Вы только не волнуйтесь!

– А я и не волнуюсь! – Ратманов инстинктивно ощерился и лишь потом сообразил, что его ни в чем не подозревали.

– Ну вот и хорошо…

«Милая женщина… Которая никогда не видела Игоря Ивановича или просто не говорит об этом. Хотя по первому впечатлению – похоже, что не врет», – подумал он.

Напоследок Георгий снова засел за бумаги начальника. Доносы, незначительные подношения, хозяйственные вопросы, письма родне в Ярославскую губернию, пословицы и поговорки… Все тот же «Ворон ворону глаз не выклюет, а и выклюет, да не вытащит», да еще и по нескольку раз на одном листе. Фу, о чем он только думал… Вернее, о ком.

А вскоре и сам Викентий Саввич пожаловали-с из душа-с. Чистыми, преисполненными сил и даже с шуточками, что за новым Двуреченским водилось не так часто, как за старым.

– Ну что, поймал дезертира? Стоило тебя одного с ним оставлять?

– Не поймал. Пока. Вдвоем управились бы быстрее… – пробурчал Жора.

– Ну, извиняй… Я вообще на такую работу не подписывался!

Ратманов кивнул и замолчал. Других планов на вечер, кроме как вывести на чистую воду Двуреченского, у него не было.

Зато были у чиновника для поручений. Тот быстро сообразил на двоих, достав откуда-то штоф с водочкой и пару бутылей с другими напитками, а также поднос с икорочкой и иной щедрой закуской начала XX века.

– Давай-ка пригуби, а потом еще расскажешь о будущем.

– Давай. О твоем, что ли?

– И о моем. И об общем. А то я все меньше верю в твои россказни о попаданцах и путешествиях во времени. Убеди меня!

– А что, еще не убедил?

– Да как-то слишком складно все у тебя. – Двуреченский поморщился от проглоченной целиком дольки лимона. – А с другой стороны, деталей не хватает, чтобы составить какое-то внятное впечатление. Царя убьют со всей семьей, даже дочек и подростка-сына не пожалеют… Красный террор, гражданская война, всех буржуев к стенке или в эмиграцию… Жуть какая, прямо не верится!

– Увы, все так и будет, – серьезно подтвердил вольнонаемный агент второго разряда. – Ты о себе подумай. «Птенцы гнезда Керенского» в семнадцатом году выйдут из тюрем по амнистии и станут искать сыщиков, чтобы отомстить…

Мужчины выпили. После чего Двуреченский без паузы налил еще.

– Завтра на службу, – напомнил Ратманов.

– И тебе, – парировал начальник.

– Это да… Кстати, давно хотел спросить…

– Ну так спрашивай!

– Что нынче с Хряком и его бандой?

– Все в ажуре. Другими словами – все упакованы и распределены по нужным учреждениям.

– Вот прямо все?

– Все, кроме Лодыги, которого мы с тобой отпустили.

– Этот – да… А банда Казака?

– Казак пока в бегах. Но ненадолго. Этого уж предоставь нам.

– А Дулю хоть поймали?

– Да как сказать… Скорее, он двух наших поймал и сразу же оприходовал. Не до смерти, но сейчас в госпитале. А Дуля где-то шарится вместе со своим атаманом. Но опять же ненадолго. Дуля – личность более чем приметная, выдающаяся хотя бы даже ростом.

– Это точно. Только вы в следующий раз на него не двоих ваших посылайте, а хотя бы четверых, ну или восьмерых, а еще лучше – дюжину. Иначе прежний эффект будет…

– А что значит «вы», «ваших»? Уже давно «мы», вспомни, где ты теперь служишь! И пусть это будет твое первое оперативное задание – разыскать всех «своих» и доставить куда следует…

– Ух…

– Ах!

– Не с того мы начали…

– А с чего? Ах да, ты обещал рассказать мне еще про будущее!

– Тогда будем! Мужики выпили еще.

– Ну так слушай…

…К трем ночи подельники остановились где-то на Перестройке. Горбачев Двуреченскому поначалу даже понравился – гласность, консенсус, все дела. Но развал Союза, как и развал Российской империи, тот никому простить уже был не готов.

– Не, не нужен нам такой Горбачев, – заключил чиновник для поручений. – Хотя престарелые Андропов с Черненко тоже не нужны. Как и застойный Брежнев.

– А кто ж тогда нужен?

– Ну кто-то молодой, энергичный, со свежими идеями!

– Молодой, энергичный… Кто, например?

– Керенский, к примеру. Сейчас его имя во всех газетах.

– Премьер-министр?

– Какой премьер-министр? – не понял Двуреченский. – Адвокат… Ему до премьер-министра, как мне до…

– Ах да, я ж тебе не рассказал… Потом еще расскажу про Керенского… Что-то выпал он у меня из истории…

– Про Керенского?

– Ну да. Но я тебя перебил.

– Да не перебил, давай дальше.

– Не могу уже, глаза закрываются, и башка не варит!

– Тогда завтра продолжим.

– Ага. Утро вечера мудренее.

– Это ты верно подметил.

– Народная мудрость на все времена!

На этом пьяные подельники и разошлись…

Чтобы уже в восемь утра пить чай на замечательном балкончике особняка Викентия Саввича с видом на Чистые пруды и застенчивые ивы. Несмотря на легкий морозец на улице, это было бесподобно. И даже похмелье после попойки как рукой сняло.

– Как будешь искать бандитов? – поинтересовался Двуреченский.

– Как, как… Пользуясь навыками опера из будущего да наблюдениями из прошлого, то есть настоящего…

– Хорошо. Тогда – на службу?

– Труба зовет!

Подельники привычно загрузились в машину.

– А жилье когда начнешь искать? Филя, мой дворник, уже косо на тебя смотрит.

– Ох, Филя, Филя… А может, мне у тебя понравилось жить…

– Ты, конечно, дерзкий, но за берега советую не заплывать, – предупредил чиновник.

– Да ладно, шучу я. Устроюсь в управление официально, так сразу и начну искать!

– Договорились.

В полиции действительно работала Стеша, Стефания Марковна, делопроизводителем. Так тогда называли многих: от простой секретарши до большого руководителя. Известно, что через несколько лет глава московского сыска Кошко пойдет на повышение, чтобы стать… делопроизводителем Восьмого делопроизводства Департамента полиции. Того самого, который являлся всероссийским уголовным сыском.

А пока необходимые бумаги заполнял Ратманов. Ловко и непринужденно расставив все ижицы, яти и особенно еры, довольный собой, вернул документы вышеупомянутой девице.

– Спасибо, – ответила она, бегло пролистав формы, заполненные почти каллиграфическим почерком, и положив их куда следует.

Теперь Георгий Константинович Ратманов был не просто бандитом средней руки, недоесаулом хевры[17] Хряка и бывшим «начальником штаба», изгнанным из шайки атамана Казака. Отныне он официально значился агентом сыскного отделения полиции Московского градоначальства, правда, второго разряда и сверх штата. Но шеф сказал, что это только начало.

Ванька Каин[18] и Эжен Видок[19] тоже пришли в правоохранительные органы из бандитов. Но сделали там головокружительную карьеру. Оба были людьми отчаянной храбрости, сильными, решительными – почти как он, Юра Бурлак…

Так началась его новая служба, уже которая по счету. А впереди были минимум пять лет до революции, а может, и больше, если иной партизан времени не залезет своими грязными ручищами в маховик истории…

– Не за что, барышня! – Ратманов поблагодарил Стешу.

Ну а самым приятным моментом во всем этом временном хаосе, разумеется, был… аванс, подъемные, первое жалованье при устройстве на службу. Стефания Марковна «с барского плеча» выдала ему целых 30 рублей. Вполне сносно, особенно на первое время.

Ратманов быстро взбежал наверх, в порыве едва не сбив с ног пару новых коллег по службе. Но преодолев половину парадной лестницы, вдруг остановился.

«Воронъ ворону глазъ не выклюетъ, а и выклюетъ, да не вытащитъ». Или «ворон ворону глаз не выклюет, а и выклюет, да не вытащит»? Кажется, одно и то же, но разница была огромна! В первом случае – дореволюционный текст с ерами, во втором – современный, вероятно, XXI века. Первую бумагу он видел в кабинете Двуреченского здесь, в управлении. Вторую – уже дома у губернского секретаря. Без еров! Да еще и с несколькими повторениями, словно тот тренировался, как и сам попаданец недавно, привыкая к новой для себя орфографии!

Все-таки толкнув кого-то из полицейских, Ратманов добежал до кабинета Двуреченского. Впрочем, Викентия Саввича, как обычно, не оказалось там, где его искали. И это было очень похоже как на него, так и на Корнилова…

Тогда Жора стремглав выбежал на улицу. Поймал пролетку, едва не устроив дорожно-транспортное происшествие. Но вроде обошлось. Выкрикнул адрес:

«Чистопрудный бульвар, семь!» А пока повозка неслась туда во весь опор, еще и поторапливал всю дорогу. Сулил деньги, запугивал полицией. Благо теперь мог делать это вполне официально…

Вскоре показался дом. Но сначала… дым. Первые его предвестники и не особо приятный запах можно было почувствовать уже на Мясницкой. Дальше – больше. К концу поездки попаданец уже сильно кое-кого подозревал: «Ай да Игорь Иваныч…»

– Что, простите, ваше благородие? – извозчик тоже это слышал.

– Я это вслух сказал?

– Так точно-с.

– Ничего, забудьте.

– Что-то горелым пахнет, ваше благородие, не находите?

– Нахожу…

– И прям как будто по вашему адресу.

«Спасибо, капитан очевидность», – хотел ответить Жора, но смолчал.

Пролетка затормозила примерно в сотне метров от пылающего дома. Вокруг уже собралась толпа зевак. Да и пожарная охрана была тут как тут. Вот только следить за работой дореволюционного МЧС Георгий сейчас планировал меньше всего. Тем более что огнеборцы скорее наблюдали за догорающим домом, чем реально могли что-то изменить. В то время как Ратманов лишь стоял и приговаривал: «Ай да Игорь Иваныч, ай да Корнилов…»

А в толпе особенно бросался в глаза дворник Двуреченского, Филипп. Всклокоченные и местами обугленные борода и волосы, почти бешеный взгляд, дерганые движения – бедолага буквально не находил себе места. Но хочешь не хочешь, а надо было попробовать с ним поговорить. Кто еще мог пролить свет хотя бы на часть правды…

– Филипп! – подозвал Ратманов.

– Чего вам? – Дворник с бегающими глазами заметил знакомого, но не проявил вежливости, впрочем, как и раньше.

– Что здесь произошло?

– А то вы не видите…

– Я вижу, но… Ты можешь рассказать подробнее?

– А чего тут рассказывать? Это все из-за вас! Только он с вами познакомился, и тут такое!

– Из-за меня? – опешил Ратманов.

– А то из-за кого еще…

– Я-то тут при чем?! Я давно уехал на службу…

– Так и он уехал, и что?!

Георгий осознал, что с дворником каши вместе не сварить. Осталось только задать один вопрос, а дальше лучше ретироваться.

– А где сейчас Викентий Саввич? В доме же его не было?

– Это вас надо спросить, где Викентий Саввич… Вместе уехали, вернулись одни… Хотите, я щас полицию позову…

«Позови, позови… Я сам из полиции…» – подумал про себя новоиспеченный агент второго разряда, но вслух не стал ничего говорить. Лишь смешался с толпой, сделав так, чтобы подозрительный дворник потерял его из виду.

Случайности есть неотъемлемая часть нашей жизни. Почти каждый может припомнить хотя бы несколько странных, невероятных и даже фантастических совпадений, которым мы когда-либо были свидетелями. Но все же они больше подходят для книг или для кино. А в жизни дома, в которых кто-то, возможно, обнаружил улику, не сгорают сразу же после этого, так не бывает! И все сейчас указывало, говорило, кричало о том, что Корнилов в Москве, в чьем-то теле, где-то рядом…

Ратманов напоследок еще раз оглядел пеструю толпу зевак. Подполковник ФСБ мог быть в ком угодно. В теле дворника Филиппа – легко! Или вон в той юной девице с косами, почему бы и нет? Пожарного на крыше? Или городового с пузом? Помнится, Корнилов любил и выпить, и поесть… Или все-таки в Двуреченском? Нет, не хотелось сейчас слышать ни о каком Двуреченском…

– Добрый день, Кисловский, репортер газеты «Московский листок», кажется, мы с вами уже… – В сторону Ратмана выдвинулась знакомая рука со вспышкой.

А дальше – молниеносная реакция человека, которого отвлекли, почем зря, от важных мыслей. Георгий ударил навязчивого фотокорреспондента по лицу, да так, что тот еще с полминуты валялся в сугробе… Вот тебе и Бурлак. Отличник боевой и политической подготовки, решивший навсегда завязать с криминалом и придумавший множество оправданий для своего недавнего прошлого: от не своего тела до чужой, навязанной ему судьбы.

Ну а времени, пока репортер поднимался и стряхивал с себя снег, попаданцу вполне хватило на то, чтобы унести ноги подальше.

Примерно в то же самое время в известном московском ресторане «Прага», что на Арбате, происходила неспешная трапеза. Кстати, кондитерский цех этого заведения дал нам одноименный торт, а также и торт «Птичье молоко». Правда, много позже описываемых событий…

Пока же здесь, в отдельном кабинете, вдали от лишних глаз и ушей, встречались еще два важных фигуранта нашей истории. Новоиспеченный масон и депутат Государственной Думы Керенский беседовал с земляком по Симбирску. Нет, не с Лениным. А с Протопоповым, пока что обычным депутатом, но в будущем – последним министром внутренних дел империи.

Позже Керенский вспомнит, что довольно долго состоял с Протопоповым в замечательных отношениях, знал его как очень воспитанного и интеллигентного человека. И лишь после назначения Александра Дмитриевича царским сановником, до чего Бурлаку в теле Ратманова жить еще четыре года, Протопопов вдруг станет нерукопожатым для многих прежних знакомых и даже получит от них прозвище «сумасшедший». Однако в момент описываемых событий Протопопов был еще вполне ничего. Имел отменный аппетит и изъяснялся весьма доступно:

– Александр Федорыч, позвольте полюбопытствовать, отчего в Думе вы представляете не родной Симбирск?

Керенский скривился. Ха-ха. Очень смешно.

– Симбирск представляете вы, хотя там не родились, ведь так?

Протопопов парировал:

– Да, действительно, я родился в селе Маресьево Лукояновского уезда Нижегородской губернии. Но по имению приписан к дворянству Симбирской губернии. Но вы-то отчего не у нас?

– Кому, как не вам, известно, отчего, – будущий премьер вытер губы салфеткой. – Зато я представляю уездный город Вольск Саратовской губернии! Бывали там?

– Конечно, по долгу службы и зову сердца я все Поволжье объездил вдоль и поперек. А как у вас с имущественным цензом?

– Имущество кандидата в депутаты Керенского заключается в доме, купленном за двести рублей, оцененном городом Вольском в четыреста и приносящем дохода в двенадцать… Так что все в порядке, Александр Дмитриевич, не подкопаетесь, закон чтим неукоснительно.

– Да, это вы умеете.

Дело в том, что для выборов в Думу власти империи придумали целый ряд ограничений, в частности, имущественный ценз и деление избирателей и избираемых по куриям: волостным, землевладельческим, рабочим, первой и второй городским. Сложная многоступенчатая система позволяла регулировать численность и состав электората, а также избавляться от некоторых неугодных кандидатов и партий.

Так, Керенский был близок к эсерам или социалистам-революционерам. И хотя они уже по собственной инициативе бойкотировали выборы в первую, третью и нынешнюю, четвертую, Думы, будучи профессиональным законником, окончившим юрфак Санкт-Петербургского университета, Александр Федорович все же нашел для себя лазейку. Для чего заручился поддержкой более респектабельной, на взгляд власти, Трудовой группы, вошел во вторую городскую курию, а политические единомышленники в складчину купили ему в Вольске дом нужного размера и достатка. Кроме прочего, уездный город располагался недалеко от его малой родины и в то время считался «радикальным». Ну а будучи политическим адвокатом, регулярно защищавшим в суде радикалов и революционеров, Керенский мог рассчитывать на значительную поддержку именно в этом месте…

Стоит также заметить, что, несмотря на все ухищрения властей предержащих, Государственная Дума представляла собой едва ли не главный оплот оппозиции правительству и непосредственно монаршей семье. По состоянию на конец 1912 года это выражалось не так сильно, но за несколько лет до того, равно как и через несколько лет после, подобное противоборство можно было наблюдать во всей красе.

Монарх и его верные приверженцы, как могли, пытались погасить этот огонек фронды. Первую Думу, получившую название «Булыгинской» по фамилии тогдашнего министра внутренних дел и нынешнего руководителя подготовки Романовских торжеств, так и не выбрали. А ограничения для тех, кто мог принять участие в голосовании, тогда были самыми жесткими, а роль парламента сводилась даже не к законодательной, а к законосовещательной, то бишь к нему даже официально особо можно было не прислушиваться.

Потом последовал манифест Николая Второго от 17 октября 1905 года. Парламенту придали именно законодательные функции и смягчили избирательные правила. Но даже в таком виде Государственная Дума первого созыва продержалась всего два месяца.

Немногим дольше проработала следующая – три месяца с небольшим. За это время правительство внесло под три сотни законопроектов. Но депутаты одобрили меньше 10 процентов из них. И вскоре были распущены по домам. А самым ярким событием в их работе, пожалуй, стало обрушение потолка в Таврическом дворце, где они и заседали. В одном из дореволюционных журналов об этом говорилось так: «Едва окреп наш левый блок, как в Думе рухнул потолок!» Невероятной живучестью отличался лишь парламент третьего созыва. Он проработал весь отведенный ему срок – с 1907-го по 1912-й.

И вот теперь избрали четвертый состав. В нем доминировали октябристы, среди которых был и Протопопов. Тогда как Керенский представлял скромную Трудовую группу. В первой Думе она насчитывала больше сотни членов и была второй по численности, во второй количество упало до 71 депутата, в третьей скатились аж до 14 представителей, а в четвертой – и вовсе до 10.

На данном этапе истории трудовикам требовался новый импульс, новые яркие лидеры и медийные персонажи. Потому неудивительно, что среди них оказался успешный адвокат и пламенный оратор Керенский. Ведь не далее как в 1912 году он прославился несколькими особенно громкими победами на судебном фронте.

Сначала это был суд над армянской интеллигенцией, представляющей партию «Дашнакцутюн». Жителей Кавказа обвиняли в спонсировании революционеров. Расследование шло несколько лет, но когда дошло до самого процесса, обвинение развалилось. Керенскому удалось доказать, что большая часть свидетелей дали ложные показания. И в результате 95 из 145 обвиняемых оправдали.

А уже совсем скоро, в апреле 1912 года, произошли печально известные Ленские события. В Сибири устроили забастовку работники золотых приисков. Повод действительно был – работягам доставили некачественную партию еды. Но вместо удовлетворения простых и понятных житейских запросов благодаря большому количеству политических ссыльных в регионе аппетиты недовольных людей резко возросли. Они стали предъявлять руководству «Ленского золотопромышленного товарищества» все новые претензии и попросту отказались выходить на работу, пока их требования не удовлетворят.

На переговоры с бастующими был отряжен представитель иркутского губернатора. Но в какой-то момент диалог застопорился, появились солдаты и расстреляли многотысячную толпу. По разным оценкам, погибло от 150 до 270 человек. И примерно столько же было ранено.

Многим тогда припомнилось «Кровавое воскресение» 1905 года, фактически запустившее первую русскую революцию. Поэтому центральные власти очень испугались и разрешили послать на место событий не только официальную, сенатскую комиссию во главе с бывшим министром юстиции и действительным тайным советником Манухиным, но и неофициальную – от адвокатской общественности Петербурга и Москвы – под руководством 30-летнего Керенского.

Ну а Александр Федорович прекрасно понимал, что это повод не только посочувствовать семьям убитых, но и великолепная возможность лишний раз напомнить о себе и сделать следующий шаг в карьере – к примеру, пойти в политику, о чем он размышлял уже минимум пару лет до этого.

Так, в общем, и получилось. Во время расследования Ленских событий официальная сенатская комиссия была скована бюрократическими процедурами и почти не делилась с общественностью своими выводами. Зато группа Керенского ни в чем себе не отказывала. А ее председатель каждый день слал в Москву или Петербург собственные комментарии на самую злободневную тему. Посему почти весь 1912 год фамилия и благообразное лицо нашего героя не сходили с газетных полос, а на удачно совпавших с этим выборах в Государственную Думу ему оставалось лишь не совершить какой-нибудь роковой ошибки, чтобы его не избрали.

И даже выбор фракции, объединившей всего 10 адептов, лишь на первый взгляд можно было принять за ошибку. Да, трудовиков было немного. Но несмотря на малочисленность, все же целая фракция!

Где пока что неопытный в вопросах большой политики Александр Федорович мог легко стать лидером. Он начал проявлять инициативу на первом же заседании Думы, открывшейся 15 ноября 1912 года. И для многих новых коллег именно он представлялся «фронтменом» и «хедлайнером» трудовиков, а не формальный руководитель фракции, серый и малоизвестный депутат Дзюбинский, которого тот же Керенский сменит меньше чем через два года.

Ну а параллельно амбициозный Александр Федорович, конечно, отдавал себе отчет и в том, что с девятью коллегами вкусной каши не сваришь. Потому с самого начала поглядывал по сторонам в поисках иных политических союзников. И приняв приглашение о сверке часов от земляка Протопопова, представлявшего куда более мощную фракцию октябристов, сел в поезд, чтобы из чопорного столичного Петербурга добраться в менее политизированную, но более хлебосольную Москву.

Ресторан «Прага» любили все. Так отчего не совместить приятное с полезным? И не перетереть самые важные вопросы под видом рядовой встречи двух соседей по симбирскому землячеству. Тем более что «Прага» была разделена на два десятка кабинетов, замкнутость которых позволяла посетителям быть вполне откровенными друг с другом…

Керенский уже с полминуты помешивал ложечкой чай. А Протопопов задумчиво смотрел на земляка. Как будто только что прочел в его карих глазах все то, о чем вы прочитали выше. А возможно, уже видел того и министром юстиции, и военно-морским министром, и министром-председателем Временного правительства…

– Но мы отвлеклись, – констатировал Керенский. – Вы же пригласили меня не за этим?

– Точно так. – Протопопов инстинктивно огляделся, никого рядом не обнаружил, но все равно стал говорить чуть тише. – Заговор ширится. Нас все больше. Теперь с нами и некоторые военные…

Керенский многозначительно посмотрел на коллегу. После чего весело рассмеялся. И в момент, когда в кабинет заглянул услужливый официант, вдруг принялся громко рассказывать старый анекдот:

– Случай на интендатском процессе. Председатель суда: «Ваше последнее слово, подсудимый!» Интендант: «За то, что я присвоил миллион, мне грозит высылка из Москвы в Тобольскую губернию. Но теперь скажите мне, если я в Тобольской губернии присвою миллион, то меня сошлют обратно в Москву?»

Официант доброжелательно усмехнулся Керенскому. Будущий премьер-министр умел произвести впечатление. Известно, что, еще учась в гимназии, в письме к родителям юный Саша подписался как «будущий артист императорских театров».

Ну а в знаменитый френч военного образца, с которым фигуру Керенского будут ассоциировать десятилетия спустя, Александр Федорович впервые облачится только в 1917 году, получив в управление сначала суды и прокуратуру, а потом и всю российскую армию, в которой сам никогда не служил. Одним словом, артист…

59-летней генерал Брусилов имел довольно высокий чин и занимал относительно высокое положение в армии – был помощником начальника пограничного и очень важного для империи Варшавского военного округа. Но при этом тяготился обилием немцев в штабе ВВО, особенно на фоне сложных отношений соседствующих держав – России и Германии. И даже в частном письме написал об этом военному министру Сухомлинову.

Дошло до того, что Алексей Алексеевич выступил с инициативой собственного разжалования – до командира какого-нибудь корпуса, лишь бы в другом округе, желательно Киевском. И спустя некоторое время его действительно поставят во главе 12-го армейского корпуса на Украине. А пока, чтобы не обижать старика, Брусилова повысили до генерала от кавалерии. Чин соответствовал аж второму сверху классу Табели о рангах и предписывал окружающим обращаться к его носителю не иначе как к «вашему высокопревосходительству».

Случилось это повышение не далее как 6 декабря 1912 года. Ну а спустя всего несколько дней его высокопревосходительство уже мчало под стук колес в Первопрестольную. Алексей Алексеевич любил Москву, как и многие. А отмечать повышение решил в еще одном знаковом ресторане древней российской столицы. Помимо «Эрмитажа» и «Праги» офицеры и другие заслуженные члены общества любили покутить в «Яру», или «Яре», что на Санкт-Петербургском шоссе. Даже Пушкин бывал в этом заведении, хотя в другое время и по другому адресу, о чем оставил бессмертные строчки: «Долго ль мне в тоске голодной пост невольный соблюдать и телятиной холодной трюфли «Яра» поминать…»

Предвкушая веселую встречу с близкими и прежними однополчанами, новоиспеченный генерал от кавалерии в одиночестве сидел в купе поезда, смотрел в окно на бескрайние «белорусские степи» и раскладывал карты. Мы помним любовь Брусилова к гаданиям и оккультным практикам – общей тенденции тех лет. Ну а карты были в моде всегда. По замысловатому пасьянсу выходила «дальняя дорога» и «неожиданная встреча». Потому пожилой военный даже бровью не повел, когда в дверь купе постучали…

– Да, да, войдите, – спокойно сказал Брусилов, решив не демонстрировать командного голоса.

Дверь отворилась. На пороге стоял неизвестный. Одет не как рэкетир, но и не как представитель аристократического сословия. Серединка на половинку. Из разночинцев, в лучшем случае обедневших дворян. Генерал смерил его взглядом. А неизвестный столь же пристально осмотрел с головы до ног самого генерала. Нет, этот человек не случайно забрел именно в это купе, подумали оба.

– Представитесь? – Брусилов первым прервал паузу.

– Вряд ли моя фамилия вам скажет о чем-то, – был ответ.

Кавалерист немного напрягся, но вида не подал:

– Тогда чем могу служить?

– Мы предлагаем вам перейти на правильную сторону, – сразу взял быка за рога непрошеный гость.

Брусилов откинулся на мягкую спинку сиденья первого класса:

– Это какую же? И кто это мы?

– Вам известно, какую, – был ответ, по крайней мере, на половину вопроса.

Генерал задумался и даже усмехнулся. В его голове пронеслось сразу несколько мыслей. От того, что перед ним мог стоять немецкий шпион, до возможной встречи с пламенным революционером, который с кем-то попутал Брусилова.

– Не объяснитесь подробнее? Я как-то, знаете…

– Вот тут все. Просили передать.

Неизвестный протянул Брусилову бумажный конверт, напряженно посмотрел по сторонам коридора поезда и исчез почти так же быстро, как и материализовался за минуту до того.

Генерал принял бумагу и сразу же положил ее в самый глубокий карман. А потом подошел к дверям и высунулся наружу. По коридору шел уже официант и широко улыбался:

– Ваше высокопревосходительство, что-нибудь к чаю?

– Это можно… Вы не видели, куда зашел хм-м… неизвестный, который только что вышел из моего купе?

– Никак нет! – почти прокричал молодой официант. – Никого не видел!

– Понятно… Ну принесите, что у вас есть к чаю…

– К чаю у нас… – И официант принялся перечислять то, что уже не имело сколько-нибудь значимого отношения к нашей истории…

Уже довольно скоро Брусилов был в «Яру». Дорога до недавно модернизированного Александровского вокзала, который впоследствии назовут Белорусским, пролетела незаметно. А до Санкт-Петербургского шоссе, где располагался ресторан, любящий конные и пешие прогулки генерал дошел своими ногами. И даже быстрее, чем туда успели добраться его первые гости.

Сидя за столиком, военный задумчиво вертел в руках конверт, полученный от незнакомца в поезде. На предложение перейти на правильную сторону Алексей Алексеевич не ответил ни да, ни нет. А в посыльном примерно с равной степенью вероятности можно было заподозрить как германского шпиона, так и сотрудника охранки, как агента Службы эвакуации пропавших во времени, так и партизана…

По итогу Брусилов стал лишь чуть более подозрительным, чем раньше. Стараясь не подавать виду, просканировал окружающее пространство. И на миг даже могло показаться, что за ним следят…

Так… Где мы еще не были? Если бы кто-то оплачивал экскурсии по Москве 1912 года, возможно, отпала бы необходимость и в издании этой книги… Ну а гастрономический тур по съестным и питейным заведениям древней российской столицы был бы неполон без знаменитого «Ресторана Тестова» в Охотном ряду – еще одной визитной карточки Москвы тех лет.

Загадочный ротмистр и барон Борис Александрович Штемпель уже отпускал кучера, спешившись, не доезжая Кремля. Обедать он не планировал, по крайней мере, по нескольку раз в течение дня. И даже не по финансовым соображениям – как высокопоставленный сотрудник Охранного отделения, зарабатывал он недурственно. А по чисто физиологическим – слишком много встреч с разными персонажами. И обычно именно в таких дорогих ресторациях. Не реже, чем просиживание штанов на различных совещаниях или простаивание в коридорах, ведущих в высокие кабинеты.

У «Тестова» было, как всегда, многолюдно. А перед Штемпелем сидел человек с окладистой бородой и смутно знакомыми нам чертами. Ах да, еще у него был шрам, рассекающий левую половину лица, пусть и скрытый под большим слоем пудры. Не такая уж и тайна, но гадать не будем…

– Борис Александрович.

– Матвей Иванович…

Да-да, это был Матвей Иванович Скурихин, он же Казак, главарь одной из самых приметных и опасных банд Москвы, ныне – после нападения на Ратманова и Двуреченского – находящийся в бегах.

В один из самых популярных и респектабельных ресторанов города, буквально под стенами Кремля, атаман, разумеется, пришел со всеми возможными мерами конспирации: с упомянутой уже окладистой бородой, какую в обычной жизни не носил, в парике и неприметной кепке кошачьего меха, которую снял только сейчас. Но от Штемпеля, казалось бы, призванного его ловить, а не привечать, даже и не скрывался. Скорее наоборот, радушно улыбался и смотрел высокопоставленному визави прямо в глаза, не мигая.

– Не слишком ли людное место мы выбрали? – поинтересовался фон Штемпель.

– А мне тут даже покойнее, знаю каждого официанта и почти каждого гостя, – пояснил Казак.

– Хорошо, это ваш выбор.

– И твой тоже. – Казак загадочно улыбнулся, обнажив золотой зуб.

После чего и Штемпель несколько расслабился. Можно было предположить, что эти двое давно знакомы. И скорее всего, их связывало что-то большее, чем просто отношения того, кто ловит, с тем, кто от него бегает.

Мимо пронесли дичь, и Казак на секунду засмотрелся на еду:

– Что-то закажешь?

– Нет, спасибо, уже поел.

– Как там Двуреченский?

– Переживает немного. Потерять дом – не шутка.

– А Ратманов?

– У него все хорошо.

– Хорошо. Вы догадываетесь, зачем я вас сюда позвал. – Казак снова перешел на «вы», во многом для того, чтобы не порождать лишних вопросов у возможных случайных свидетелей этой встречи.

Барон кивнул.

– Если все и так ясно, я не буду ни от кого бегать, а мы не будем ходить вокруг да около. Что от меня требуется, чтобы разрешить ситуацию?

Штемпель откинулся на мягкую обивку стула и, выдержав паузу, произнес:

– План Б.

– План Б? – Казак даже приподнял одну бровь. Из-за чего и его шрам стал заметнее.

– Именно так.

– Он согласован со всеми?

– Это уже моя забота.

– Если я правильно понимаю, мне предлагается некая амнистия…

– …только на период Романовских торжеств, – подхватил и уточнил барон.

– А взамен…

– …все боеспособные казаки временно перейдут в ведение нашей структуры… – снова продолжил Штемпель.

– …в качестве агентов с паспортами и всем необходимым довольствием и содержанием, – на этот раз инициативу перехватил Казак.

Но Штемпель не преминул возможностью его поправить:

– Пока что безо всякого довольствия и содержания, – немного резковато сказал он. Еще уголовный будет диктовать высокопоставленному офицеру Охранного отделения, как нужно вести себя с бандитами.

Казак вытянул с подставки зубочистку и засунул в щель между золотым и обычным зубами. Его прямой взгляд не отпускал барона. Но и Штемпель не подал виду, что волнуется или хоть как-то готов изменить свое решение.

– Какие гарантии? И что будет после торжеств? – снова заговорил бандит.

– Гарантия – мое слово, – ответил барон. – А после никаких.

Казак ухмыльнулся, ему было над чем задуматься. А Штемпель оглянулся, чтобы удостовериться, что рядом нет лишних ушей, и дал еще немного вводных:

– Полиция закроет глаза на грехи твоих казаков, но только тех, чьи руки не по локоть в крови. Думай, кого присылаешь для охраны первых лиц империи.

– Это уже другой извод, и цена у него другая. Одно дело – не отсвечивать несколько месяцев под формальным прикрытием, и совсем другое – охранять царя на самом деле!

В этот момент ротмистр мог бы сказать: «Тише!» Если бы перед ним сидел какой-нибудь другой преступник. Но не Казак. Тот был слишком крупной птицей и даже по официальной линии – герой нескольких войн, награжденный Георгиевским и Владимирским крестами. С такими легче договориться, чем воевать. Не говоря уже о том, что атаман и сотрудник охранки давно друг друга знали, и неизвестно, кто в этой паре был ведущим, а кто ведомым, кто начальником, а кто подчиненным…

Но барон все же попытался показать, что представляет официальную власть:

– Как любил говорить Макар Свинов, у человека всегда должен оставаться выбор, возможность. Я сделал свое предложение. Можно, конечно, и дальше играть в кошки-мышки. Но рано или поздно тебя поймают. – Он оглянулся. – А тут несколько месяцев благополучного существования, да еще и на благо царя и Отечества.

– Именно, что несколько месяцев, а не недель и не дней. Нашли бесплатную рабочую силу… А что, у вас фараонов для этого мало?

– Фараоны в Египте. Казак усмехнулся:

– Да согласен я, согласен… Мне договор кровью скрепить али как?

– Али как. – Штемпель поднялся.

– Связь через?.. – решил уточнить атаман.

– Как обычно.

Скурихин кивнул и потер шрам, который слегка зудел под слоем пудры.

– Надеюсь, вы меня не обманете, – бросил он вслед уходящему сотруднику охранки.

– Это уж как решит… Николай Александрович. Казак даже осклабился:

– Да уж, при Михал Саныче я бы уже развернулся…

Барон оставил реплику без ответа.

Вышеупомянутый великий князь Михаил Александрович Романов отмечал долгожданную свадьбу тихо и даже тайно, в кругу самых близких. Прежде всего со своей не совсем уже молодой и морганатической супругой – дважды разведенной Натальей Шереметьевской-Вульферт-Брасовой, которую остальные члены династии на дух не переносили и называли не иначе как «эта женщина».

А также с подрастающим сыном от этой женщины Георгием – здоровым и шустрым мальчиком двух с половиной лет, который был не просто единственным отпрыском последнего выжившего брата действующего императора, но успел появиться на свет даже до морганатического, то есть неравного брака своих родителей.

13 ноября 1910 года Николай Второй издал по его поводу закрытый указ, где предписывал правительствующему Сенату «сына состоявшей в разводе Наталии Сергеевны Вульферт, родившегося 24 июля 1910 года, Всемилостивейше возвести в потомственное дворянское Российской Империи достоинство, с предоставлением ему фамилии Брасов и отчества Михайлович».

Однако спустя почти ровно два года император подписал другой документ. И тон его был намного жестче. Указом от 15 декабря 1912 года самодержец увольнял брата со всех постов в армии и по гражданской части, лишал чинов, конфисковывал имущество, запрещал возвращаться из Европы в Россию, ну а главное – лишал Михаила Александровича права на регентство в случае собственной смерти и при малолетнем цесаревиче Алексее Николаевиче.

Впоследствии историки будут спорить, какие права на престол еще оставались у великого князя, когда спустя пять лет старший брат отречется в его пользу. Пока же выходило, что Михаил никогда уже не будет обладать сколько-нибудь серьезной властью, не сможет передать ее своим незаконнорожденным потомкам, вряд ли когда-нибудь вернется в Россию в принципе и уж точно не поучаствует в главных событиях следующего года – беспрецедентных торжествах в честь 300-летия династии Романовых.

– Не грусти. – Жена бывшего наследника престола, а Михаил Александрович официально им и был с 1899 по 1904 год, села к нему на колени и погладила его небритую щеку.

– Легко сказать… – вздохнул великий князь. Современники отзывались о нем как о весьма добром и даже мягком человеке. Но только в определенном кругу, например с женой или царственным братом. Потому что в армии, где он командовал дивизией, его знали уже как четкого, справедливого офицера с хорошо поставленным командным голосом.

– Все наладится, – добавила Наталья.

– Угу.

– В конце концов, мы долго к этому шли. И не будем слушать других.

– Да.

Жена повисла на его шее. А великий князь задумчиво посмотрел в окно французской гостиницы. Он понятия не имел, что ждет его дальше…

«Между мной и им сейчас все кончено, потому что он нарушил свое слово. Сколько раз он сам мне говорил, не я его просил, а он сам давал слово, что на ней не женится. И я ему безгранично верил! Ему дела нет ни до твоего горя, ни до нашего горя, ни до скандала, который это событие произведет в России…» – писал уже Николай Второй матери, вдовствующей императрице Марии Федоровне.

А мать усиленно крестилась, стоя на коленях перед иконостасом домашней церкви Зимнего дворца. «Эта женщина» – Шереметьевская, Вульферт, Брасова или уже Романова! – удивительно напоминала ей Марию Мещерскую, ту, ради которой ее покойный муж, почивший император Александр Третий, в свое время едва не отрекся от престола.

Не лучшие настроения наблюдались и в Царском Селе – загородной резиденции Романовых. Супруга действующего императора Александра Федоровна периодически конфликтовала со свекровью, но по отношению к женитьбе Михаила Александровича взгляды двух женщин полностью совпадали. «Эта женщина» и даже «эта властная женщина» – не пара мягкому Мише. Своим поступком она не только принижала честь семьи, но ставила под сомнение силу всей династии и даже всей империи. И этот нож в спину – за полгода до невиданных доселе Романовских торжеств!

Александра Федоровна, более склонная к проявлению меланхолии, нежели ее свекровь, заплакала. А лучшая подруга императрицы Анна Вырубова долго не могла унять эти слезы.

– Не грусти, все образуется. – От фрейлины можно было услышать почти те же слова, что из уст Шереметьевской по отношению к Михаилу Александровичу. Но если великий князь внимательно слушал жену и стоически принимал удары судьбы, императрица находилась во взвинченном состоянии и намеревалась что-то предпринять.

– Ты не понимаешь! Ты не понимаешь! – твердила она.

Нервозность матери быстро передалась и маленькому наследнику. Как известно, восьмилетний цесаревич Алексей был болен гемофилией и почти весь 1912 год пролежал в постели после очередной травмы. А сейчас только начинал потихоньку ходить по детской комнате с огромными заграничными игрушками, каких не было у большинства других детей.

– Мамочка, почему ты плачешь? Что-то случилось?

– Ничего-ничего, сынок, это в глаза просто попала что-то, – в моменты волнения Александра Федоровна, для которой родными языками были немецкий и английский, по-русски говорила не только с акцентом, но могла делать и чисто грамматические ошибки, перепутав падеж или род.

– Но ты все равно плачешь! Кто тебя обидел?

– Никто, Алеша, никто. Твой дядя Михаил только…

– Что с дядей?

Тут уже на помощь подруге пришла верная фрейлина:

– Алексей, не докучай маме. Это все взрослые разговоры, – пояснила Вырубова. – Вот когда повзрослеешь, тогда обо всем и узнаешь…

– У дяди Михаила? – ребенок не унимался.

– И у дяди Михаила тоже. – Вырубова многозначительно переглянулась с Александрой Федоровной, пока та стирала с лица следы слез. – А еще лучше у мама́ или у папа́. Они всегда лучше обо всем расскажут.

– У попа? – не расслышал мальчик.

А императрица вместе с Вырубовой даже засмеялась, пусть и сквозь слезы.

– И у него тоже, – подытожила разговор фрейлина.

А наследник вдруг резко подался вперед, потянувшись за новомодной английской деревянной лошадкой, но не рассчитал силы и рухнул как подкошенный, потирая ушибленное место.

– Ой-ой-ой-ой!

Женщины тут же бросились к Алексею. Не сговариваясь, принялись растирать его ушибленную ногу. Открытой раны не было. Но ужас на лицах был неподдельным: обе знали, что любая травма, любой незначительный инцидент мог пресечь династию и оставить Россию на того самого дядю Мишу…

Вызвав домашнего доктора, Вырубова вышла из комнаты. И оказавшись ненадолго в одиночестве, попыталась отдышаться. Никто не знал, каково ей было переживать подобное чуть ли не каждый день. Внешне она улыбалась, находила слова ободрения и утешения. А внутренне… наверное… даже немного завидовала тому же Михаилу Александровичу, который смог себе позволить и на любимой жениться, и сына здорового растить.

Набрав в легкие воздуха, фрейлина вновь залетела в детскую. Из комнаты доносились недовольные нотки на смеси английского с немецким – языках, которым императрица подчас отдавала предпочтение в кругу семьи. Александра Федоровна телефонировала мужу, требуя вылечить сына, достав панацею от всех болезней Алексея. Не должно быть такого, чтобы царь огромной державы был не в состоянии помочь одному маленькому мальчику…

– А Михаила нужно убрать из нашей жизни, – добавила Александра Федоровна уже по-русски.

Вырубова переглянулась с императрицей – помощь на этот раз была не нужна, и она снова вышла в коридор, плотно прикрыв за собой дверь.

Уж сколько раз она становилась невольной свидетельницей таких разговоров. А также служила громоотводом для критики, адресованной царской семье, смирившись с тем, что пресса обвиняла во всех смертных грехах именно скромную фрейлину. Ведь даже родственники не исключали, что Аня спит с самим Распутиным! Лишь после революции экспертиза покажет, что Вырубова все еще невинна…

Но разве людям объяснишь тогда, в 1912-м, разве они поверят? Кто из них мог бы залезть в ее голову и прочитать эти мысли? Разве только мы с вами…

Итак… В конце 1900 года серьезно заболел уже не цесаревич Алексей, но сам император, Николай Второй. Брюшной тиф. Коварная болезнь, которая для многих оканчивалась печальным исходом. Напрямую встал и вопрос о передаче престола. Алексей тогда даже не родился. У царя был только 21-летний брат Михаил, три дочери, старшей из которых не исполнилось и пяти лет, и супруга, мечтавшая о мальчике. А в итоге едва не возник целый династический кризис.

Уже тогда образовалась «партия», выступавшая за нового царя Михаила Второго. Особенно усердствовал в этом смысле всесильный министр финансов Сергей Юльевич Витте. По закону именно Михаил Александрович должен был наследовать почившему старшему брату, не имевшему наследника мужского пола. Но…

Царица была в положении. И гипотетически могла произвести на свет цесаревича даже после смерти супруга. То есть сначала на трон уселся бы вполне законный император Михаил. Но уже через несколько месяцев появился бы не менее законный сын Николая… И как поступить в подобном случае, никто не знал, прецедентов не было.

Вдобавок Николай Второй и особенно Александра Федоровна и раньше пытались оттеснить Михаила на второй план. Молодого человека считали мягким, доверчивым и не готовым для серьезных государственных дел. Тем более что наследником он стал всего год назад, после смерти от туберкулеза еще одного брата, Георгия. Тогда же император нарек нового преемника не цесаревичем, а «любезнейшим братом нашим великим князем Михаилом Александровичем», да с припиской, что права на трон тот будет иметь, лишь «доколе Господу не угодно будет благословить нас рождением сына».

И вот занемог уже Николай. Александра Федоровна, даже будучи в положении, не отходила от постели мужа, а заодно запретила ухаживать за ним свекрови, вдовствующей императрице Марии Федоровне. Та особенно беспокоилась, что ее младший сын – формально не цесаревич. Также «милая Аликс» отказалась от назначения регента и запретила пускать к мужу министров, замкнув все государственные вопросы на себя и на полтора месяца став фактической правительницей огромной державы…

Анечка Вырубова, тогда еще Танеева, знала обо всем этом от отца – обер-гофмейстера императорского двора, главноуправляющего Собственной Его Императорского Величества канцелярией Александра Сергеевича Танеева. Знала она и о том, что большинство придворных, и без того недолюбливавших царицу-немку, вспоминали тот короткий период женского правления с содроганием и сделали бы все, чтобы оно никогда не повторилось. Хотя сейчас Александру Федоровну ненавидели не меньше, если не больше, а заодно и ее лучшую подругу…

Сама Анна была назначена фрейлиной императрицы лишь в 1904-м. А еще через три года вышла замуж за морского офицера Александра Вырубова.

«Во время венчания я чувствовала себя чужой возле своего жениха. Налево стояли их величества, окруженные детьми, великими княжнами, и дети великого князя Павла Александровича. Один из них, великий князь Дмитрий Павлович, принявший впоследствии участие в убийстве Распутина, в день моей свадьбы был очаровательным мальчиком. Гостей звали, кажется, лишь по выбору их величеств…» – вспоминала она впоследствии.

И почти сразу выяснилось, что бравый морской офицер психически нездоров, ему все еще снилось крушение броненосца «Петропавловск» в марте 1904 года. На корабле тогда погибли сотни моряков, адмирал Макаров и художник-баталист Верещагин. Но Вырубов выжил. А затем каким-то чудом сумел зарекомендовать себя и в семействе Танеевых, и при дворе.

Чтобы через год после громкой свадьбы брак был расторгнут, муж отъехал в швейцарскую клинику для душевнобольных, а жена навсегда осталась «повенчана» с царской фамилией. Причем вне какого-либо официального статуса. Фрейлиной замужняя дама быть уже не могла. Но продолжала регулярно навещать подругу и плодить слухи о нездоровых отношениях с семьей номер один, распускаемых в том числе фрейлинами, которые носили это звание по праву.

Разумеется, Аня считала, что и сама виновата в несложившейся личной жизни. Вовремя не высказала своего веского мнения, соглашаясь с тем, что советовали другие. Или просто была не создана для обычной семьи, по воле истории родившись, чтобы прислуживать другим… Конечно, все это не могло не вызывать в ее молодой трепетной душе противоречивых чувств, сомнений и слез.

Вот и сейчас она плакала, отправляясь к себе домой, в небольшой флигель, тут же, в Царском Селе, отличавшийся от царских хором, где она проводила большую часть времени, размерами и… отсутствием нормального отопления. Согреться здесь можно было разве только горячим чаем. И когда она ставила самовар, в дверь постучали.

– Аглаша? – спросила Вырубова. Но ответа не последовало.

Кто же это?

Дверь отворилась. На пороге стоял неизвестный. Хотя это как посмотреть. Тот же самый, что был в поезде с Брусиловым.

Вырубова и гость посмотрели друг на друга как носители одной, известной обоим тайны. Известный неизвестный протянул неофициальной фрейлине конверт и, ничего не объясняя, вышел. Вырубова повертела послание в руках. И спрятала в самое надежное место – за лиф[20].

Конверт получил и барон Штемпель. Донесение ему протянули в окошко экипажа. И к настоящему моменту курьер успел ретироваться и тут. А ротмистр, в отличие от предыдущих адресатов, решил не прятать и сразу же вскрыл личное послание. Внутри одного конверта находился еще один, поменьше, с припиской «Борису Александровичу лично в руки». А в нем – совсем маленькая бумажка, размером с современную визитку, где черным по белому было указано лишь следующее: «13.12.12 по старому стилю на старом месте».

– Ротмистр! – барона окликнули.

Он спрятал письмо и улыбнулся знакомому, коих у него было пол-Москвы…

В разных местах Москвы заседали знакомые лица… Группа засланцев из Службы эвакуации пропавших во времени расположилась на очередной конспиративной квартире, чтобы вновь обсудить подготовку к Романовским торжествам, защиту царя и Отечества. Диктофон традиционно писал все для истории, хотя вот уже несколько лет большинство присутствующих не обращало на него особого внимания. Говорили что хотели. И часто не по делу. Давняя беда агентов-нелегалов во времени, которые привыкают к чужой жизни и через энное количество лет в прошлом начинают воспринимать установки из будущего с изрядной долей скепсиса. Как в обычном офисе, где работника больше волнует размер аванса или величина отпускных, чем миссия всей компании…

– Скажите, а кто вы по званию?

– Я-то? Здесь или вообще?

– Здесь. Кто вы вообще, меня вообще не интересует… – призналась строгая дама.

– Ротмистр. По-нынешнему капитан. Раньше чин соответствовал девятому классу Табели о рангах, но затем с упразднением майоров стал восьмым, и следующим будет уже подполковник.

– Поздравляю… Хотя я даже не просила проводить мне этот ликбез… Я просто спросила…

– Ну а я просто ответил!

– Коллеги! – вмешался голос третьего. – На повестке дня охрана царя, а вернее, недопущение его убийства, а вы обсуждаете черт знает что!

Агенты замолчали. Но вскоре снова оживились.

– О, зарплата пришла! – сказал кто-то, и у собрания появился новый повод…

Заседали где-то и партизаны. Они же анархисты времени. Почему-то тоже решили собраться 13-го. Встречей привычно заправлял партизан с позывным Монах. И даже находясь вне стен церкви, его продолжали называть так.

– Отче…

– Я же просил…

– Пардон… Вот последние бумаги по передвижению царской семьи в дни торжеств…

– Насколько им можно верить?

– Настолько же, насколько мне. Полиция скоро начнет во множестве привлекать к охране торжеств вольнонаемных и даже людей из уголовной среды. Не знаю, скольких они смогут поставить под ружье, но такая открытость почти наверняка выйдет им боком…

– Полагаю, и там не дураки работают… Значит, они предусмотрели эти моменты, и с высокой вероятностью я держу в руках фейк, фальшивую бумажку о передвижениях Романовых. Вот что царю в дни грандиозных торжеств, посвященных зарождению династии, делать в Таганроге, а? Его, насколько я помню из уроков истории, только при Петре Великом основали, а он, как мне помнится, первому Романову на престоле приходился внуком и даже никогда того не видел…

– Да какая фальшивка, я ее знаете где взял… – рассердился второй.

– Вот туда же и засунь!

– Фома неверующ…

– Я же просил!..

Примерно те же вопросы обсуждались 13 декабря и на очередном межведомственном совещании силовиков начала XX века. Присутствовали начальник Московского охранного отделения Мартынов и другие лица. Вот только его помощника Штемпеля не было. А заменяющий его чиновник Особого отдела Департамента полиции корнет Монахов сильно опоздал. Спешку выдавали испарина и учащенный пульс.

– Монахов, надеюсь, мы не оторвали вас от более важных дел? И где Борис Александрович? – Мартынов не преминул спросить и про барона.

– Отбыл по служебной необходимости, – ответил за него Монахов.

– Прискорбно, что барона с нами нет. Но ничего не поделаешь. Значит, у него были более серьезные дела! – Мартынов не скрывал недовольства. – Так вы за него? Тогда вперед, докладывайте вместо ротмистра!

Монахов кивнул. Чуть отдышался и бухнул:

– Нам нужны добровольцы!

Присутствующие переглянулись – мысль, в общем, и не нова, но не вот так, с порога…

– И много. Те, кто по велению сердца предложит свои услуги в деле охраны государя. Мы нашпигуем этими людьми толпу, как булку изюмом. Правительственных агентов не хватит, действующих чинов полиции тоже. Как показывает опыт, на торжества явятся десятки тысяч. И без добровольцев, проверенных в нравственном отношении, трудно будет обойтись. Обычно это члены Общества хоругвеносцев, или из Союза Михаила Архангела, или прочие, подобные им. Но осведомители из уголовной среды тоже подойдут. Более того, они – люди развитые, отчаянные, так сказать. Привыкшие нарушать закон, фартовые шагнут туда, куда торговец из мелочной лавки зайти постесняется. И окажутся полезнее дюжины хоругвеносцев. При условии, конечно, что ими будут руководить чины правоохранения…

Бывший Жора Гимназист коротал 13 декабря в ресторане «Эрмитаж». Но не будем забегать вперед и немного отмотаем время…

Новоиспеченный агент московской сыскной полиции Георгий Константинович Ратманов испытывал трудно преодолимое желание напиться. Он и раньше подмечал за собой особую черту. Непосредственно в моменты стресса, шока, каких-либо из ряда вон выходящих событий он оставался настоящим профессионалом, брал себя в руки и хладнокровно решал проблемы, какие были не по плечу другим.

Однако спустя время даже его тренированное тело и стрессоустойчивый мозг начинала подтачивать изнутри этакая ржавчина сомнений, которая со временем становилась только больше. Другими словами, он стрессовал не одномоментно, а по накопительной. И чтобы на самом деле напиться и забыться, ему не хватало еще буквально пары незакрытых гештальтов. К уже сгоревшему дому Двуреченского, а также пропавшим по вине того же Викентия Саввича, либо – со значительно меньшей долей вероятности – Лодыги, либо чекистов из будущего ценностям, стоило добавить проверку схрона в Политехническом музее и окончательную расстановку точек над i в отношениях с Ритой. Начать решил с культурного учреждения…

Как мы помним, недавно он там уже побывал и был изгнан с позором вооруженным топором дворником. Тогда попаданец еще придерживался пацифистских позиций, хотел начать в прошлом новую жизнь, вплоть до того, чтобы не курить и не выпивать, не то что накостылять кому-то. Однако история развернулась по-своему. И он уже начистил рыло одному слишком любопытному корреспонденту. Посему бросить камень в окно музея, заставить сторожа пройти в ложном направлении, забежать внутрь и запереться там – уже не составило большого труда.

Как и следовало ожидать, прежнего схрона уже, либо еще, не было. Попаданец перепроверил это несколько раз – насколько хватило времени, пока дворник-охранник снова не попал внутрь.

О чем отсутствие ранее припрятанных ценностей говорило применительно к истории? Да бог его знает! А вот с жизнью и бытом конкретного Георгия Ратманова было уже понятнее. Следовало затянуть пояс и дождаться ближайшей получки в полицейском управлении, где агенту полагалось по рублю в день или 30 рублей в месяц. Еще ожидались наградные, но это потом, когда настанут Романовские торжества и надо будет вкалывать за троих…

Решив не козырять тем, что он вольнонаемный агент (все-таки это подразумевало некоторую секретность), Жора не стал выходить из музея там же, где вошел, а разбил другое окно и под раскатистый рык дворника где-то за спиной ускакал по сугробам дальше.

Риту Георгий вновь застал на преступной Хитровке. Девушка строила глазки местным бандитам. И даже когда появился Ратманов, не перестала этого делать. А как будто даже наоборот – с какой-то дополнительной яростью продолжила начатое в том же духе.

Тогда Жоре пришлось отвести ее в сторону и даже больно схватить за руку – добровольно она не шла. И уже оказавшись вдвоем на улице, Ратманов ее отпустил. А она, резко выдернув руку, принялась ее потирать – в общем-то, там не было ничего страшного, но всем своим видом девушка хотела показать, что он не прав и она все еще отчего-то на него обижена.

– Поговорим? – Георгий тоже сопел и волновался. Не так он видел и эту их встречу, не планировал включать «злого полицейского».

– О чем? Говорили уже…

– О нас.

– Нет никаких нас.

– Но были.

– Тебе привиделось.

– Может быть… Но тогда будут… Может быть…

– Чего? – Рита смотрела на него как на сумасшедшего.

А ему было вдвойне досадно от того, что он не мог сформулировать даже нескольких простых мыслей, какие репетировал всю ночь. Раньше за Бурлаком подобного не наблюдалось. Когда он разговаривал с женщинами – точно. Особенно если они были ему безразличны. Но тут же совсем другой случай!

– Что ты делаешь на Новый год? – неожиданно выпалил попаданец, сломав все предыдущие теоретические построения и заготовки.

– Что?! – не поняла «задержанная».

– На Новый год, ну или… на Рождество? – Георгий вспомнил о разнице между календарями по старому и новому стилям и о главном празднике, который когда-то отмечали даже больше, чем наступление Нового года… – Мы могли бы провести их вместе.

– Ты в своем уме?

– Да… Кажется…

– Вот именно что кажется! Я тебе уже говорила. Ты простой налетчик, у меня знаешь, сколько таких было? Это не мой уровень! Я вообще не понимаю, что ты опять от меня хочешь? Я все сказала, разговор окончен! – Взволнованная девушка попыталась уйти.

Ратманов еще пару секунд думал, сказать ей или нет, что он уже не бандит средней руки, а целый агент второго разряда сыскной полиции! Но справедливо рассудил, что это может лишь усугубить ситуацию. Фараонов на Хитровке не любят. Но и уйти девушке тоже не дал, буквально прислонив бывшую возлюбленную к стенке.

– В тот раз я тебе сказал помнишь что?

– Не помню и не собираюсь вспоминать! Пусти!

– Пущу. Но только ты вспомни… Я сказал: здравствуйте, я барон Штемпель…

Попаданец вновь всмотрелся в глаза Рите. Но она ничем себя не выдала:

– Ратманов, уйди! Уйди, а то я сейчас закричу!

– Я не Ратманов, я барон Штемпель!

– Сумасшедший!

– Ты должна меня узнать!

– Я… Я… Тебя сейчас укушу!

С этими словами Рита впилась Ратманову в руку! И даже бывалый оперативник в его теле взвизгнул от боли и сделал шаг в сторону. Этого девушке вполне хватило, чтобы оставить ухажера в глупейшем положении. Да еще и сделать его предметом нескрываемого интереса со стороны сразу нескольких джентльменов удачи, принявшихся рассматривать гостя на предмет корысти.

– Чего вылупились?! – вспылил агент. – Если что-то не нравится, подходи по одному, всем отвечу! А можете и по двое, если рожи свои не жалко…

Тогда один громила громко сказал другому:

– Это Жора Гимназист, он Хряка с его есаулом так отделал, что только за деньги показывать… Айда отсюда подобру-поздорову!

Еще разок пробурив взглядом Ратманова, хитрованцы предпочли отвернуться и пойти по своим делам. А он действительно был страшен. Вернее, страшно раздосадован ситуацией с Ритой. Ее вторичным отказом. И крахом всех попыток разобраться с прошлым, настоящим и будущим…

Куда идти теперь? Все-таки пить? На скромное жалованье агента? Тогда уж не просто в мерзкую забегаловку на Хитровке, а в полноценный ресторан!

«Прагу», «Яр», заведение у Тестова или ресторан Крынкина на Воробьевых горах! А может, в «Эрмитаж»? Не тот, что в городе на Неве, а тот, что на углу Трубной площади, Неглинной улицы и Петровского бульвара. Как тогда шутили, в Москве есть только три культурных места: Московский университет, Малый театр и ресторан «Эрмитаж»…

Ну а что еще ему оставалось? Гулять так гулять! Спустя четверть часа он уже подруливал к культовому заведению тех лет. Как говорится, война войной, а обед по расписанию…

Перед Ратмановым стоял подтянутый ярославский крестьянин в белых штанах и белой же рубахе навыпуск. Хотя он вовсе и не выглядел как простой мужик. Материя, из которой была пошита его одежда, судя по всему, была очень дорогая, возможно, голландская. Да и рубаху назвать рубахой язык не поворачивался. Вдобавок она шла в комплекте с поясом из лучшего натурального шелка. А на фоне величественного интерьера за спиной представитель обслуги производил впечатление скорее эксцентричного миллионера, чем парня от сохи. Этакая смесь французского с нижегородским. Официант, но без фрака. Или, как тогда говорили, половой. Обычно они прислуживали в трактирах попроще. Здесь же, в одной из самых знаменитых рестораций Москвы, люди в белом были своего рода фишкой. И да, набирали половых преимущественно из крестьян, чаще Ярославской губернии.

– Чего изволите? – Половой сделал вид, что Жора не уставился на него как баран на новые ворота.

Ратманов подумал с несколько секунд, вспоминая, бывал ли когда-нибудь в театре «Школа современной пьесы», который займет это здание лет этак через сто, после чего выдал:

– У вас есть салат «Оливье»?

Половой осклабился. Еще бы. Где, как не здесь, ему быть. Хотя и не совсем под таким названием и с другими ключевыми ингредиентами. К примеру, вместо вареной колбасы поначалу применяли филе из рябчиков, отварной телячий язык и раковые шейки, а взамен майонеза шел соус «соя кабуль». Да-да, соя пользовалась популярностью в определенных кругах уже тогда.

По легенде, именно здесь, на углу Трубной площади и Петровского бульвара, и был изобретен знаменитый впоследствии салат – поваром и управляющим данного ресторана Люсьеном Оливье, французом, но вроде бы родившимся в Москве. Изначально это был «майонез из дичи» и походил скорее на современное поке – несколько самых разных продуктов, которые не смешивались. А в целом пирамида из ряда слоев мяса и овощей должна была скорее услаждать взор, чем желудок. Но завсегдатаи заведения быстро смекнули, что к чему, разрушили красоту, перемешали, сдобрили, и вуаля…

– Еще что-то? – Половой чуть более взыскательно посмотрел на попаданца. Было видно, что Ратманов здесь первый раз и обычно ходит не по таким дорогим заведениям.

Тем более что до него здесь отмечал свадьбу композитор Чайковский, справляли юбилеи литераторы Тургенев и Достоевский, частым гостем был и драматург Чехов. А «буревестник революции» Горький праздновал здесь премьеру «На дне» за десять лет до описываемых событий. Что скрывать, Георгию было лестно оказаться в подобной компании. Жаль, что большинство из перечисленных деятелей уже умерли… Да, в сущности, умерли все! Просто на момент путешествия Бурлака в прошлое тот же Алексей Максимович Горький еще даже не так сильно кашлял…

– А знаете что?.. – Ратманов выпрямился, что-то припомнив.

И заказал сразу и расстегаи с налимьими печенками, и белужью икру, и карася в сметане, и карпа на меду, ну и почки в мадере. Причем следующую пару часов налегал по большей части как раз на спиртное. Помимо смоченных в вине почек активно дегустировал шампанское Heidsieck & Co, смесь шампанского с коньяком – коктейль Pick me up, к рыбе заказал немецкий рислинг из Рейнгау, а на сладкое оставил себе штоф водки «Смирнов».

Ему хотелось… «запить» тяжелые треволнения последнего времени. Уж слишком много впечатлений для этого дня. Вдобавок как минимум в будущем на службе существовала традиция обмывать повышение. Чем он сейчас и занимался. Одновременно выпив и за здравие – свой потенциальный карьерный рост в дореволюционной полиции, и за упокой – дома Двуреченского, а может, и самого губернского секретаря, кем бы тот сейчас ни являлся.

Заказав и употребив все, что принесли, попаданец захотел было спеть пару хитов современной российской эстрады и даже пошел поприставать к местным певичкам – одна из них оказалась отдаленно похожей на Таню Буланову… Но вовремя остановился, потому что в ресторан дружно нагрянули… начальник московского сыска статский советник Кошко и его чиновник для поручений Двуреченский! И с ними еще два незнакомых господина – в партикулярном платье[21], но с военной выправкой.

В первые секунды Георгию захотелось провалиться сквозь землю, пока эти четверо как ни в чем не бывало продолжали беседовать друг с другом. Особенно Ратманова, разумеется, интересовал губернский секретарь. Назвать Двуреченского веселым сейчас было нельзя, но и откровенно грустным, пребывающим в глубочайшей депрессии – тоже. Что это? Прошлое вновь обнулилось? Никакого пожара не было и в помине? Ратманов просто напился, уснул и все себе нафантазировал?

А коллеги уже разглядели Жору среди завсегдатаев «Эрмитажа». Двуреченский сделал приветственный знак рукой, после чего все пошли в сторону вольнонаемного агента. Тот только и успел поправить волосы да отставить в сторону пару колюще-режущих предметов, чтобы в порыве чувств не заколоть одного чиновника для поручений.

– О, Ратманов, и вы здесь! – Двуреченский не оставил ему ни единого шанса остаться незамеченным. – Хотел познакомить вас с несколькими господами… А вы тут, я вижу, зря времени не теряете… Отмечаете, так сказать, принятие на службу.

Ратманов хотел ответить даже что-то грубое, но сдержался, посчитав, что молчащим он будет выглядеть более трезвым. Но что-то все равно надо было сказать, поэтому из уст Георгия прозвучало следующее:

– Здравия желаю, коллеги! А вам, Викентий Саввич, можно посочувствовать?

На секунду лицо помощника Кошко побагровело, но он очень быстро вернул своей непроницаемой физиономии прежний оттенок.

– Вы про пожар? Сейчас с ним разбираются специалисты, брандмейстер Яузской части, я им полностью доверяю.

– Да, это ужасный случай, – подтвердил Кошко. – Слава богу, Викентий Саввич все действительно важные бумаги и ценности хранит у себя в служебном кабинете…

– Именно, – подтвердил Двуреченский.

– Версии уже есть? – в свою очередь спросил тот незнакомец, что повыше.

– Да дворник, скорее всего, недоглядел… – процедил Двуреченский, но, судя по всему, ему не хотелось развивать эту тему дальше.

– Филипп? – вырвалось у Ратманова. И все как-то по-особенному на него посмотрели.

– Филипп… – подтвердил Двуреченский и обернулся к остальным. – Ратманов был у меня вчера, обсуждали новые задачи по службе.

– Ужасно, ужасно, мои соболезнования, Викентий Саввич… Но давайте к делу! Дело не терпит отлагательств! – Кошко, как всегда, заторопился.

Все расселись вокруг столика Ратманова. Жора потеснился и даже чуть стыдливо отставил штоф с водкой за держатель для салфеток. Полностью скрыть следы предыдущих возлияний он не мог, но выглядеть стал чуть поприличнее.

Одновременно к столу пошел и половой. Но Кошко, как дирижер-виртуоз, знающий наизусть любую композицию, жестом остановил его на полпути:

– Не стоит. Мы ненадолго!

Половой застыл на месте и примирительно согнулся в поклоне. А Кошко продолжил какую-то и где-то однажды уже начатую мысль:

– Ну так вот. О мерах, которые мы уже приняли… Хотя, Борис Александрович, говорите лучше вы! Вам наше предприятие должно видеться, так сказать, во всем масштабе, а мне только с точки зрения уголовной полиции, – обратился он к высокому.

– Охотно… Как я уже говорил, в каждом из городов, где будут проходить торжества, отработаны все пути следования. И к местам посещений, и по линии их проводов. Пути станут окарауливать наши люди… – констатировал барон.

– …Такие, как Ратманов! – уточнил Кошко. А попаданец едва не поперхнулся.

– Кстати, мы же не представили вас, – начальник сыска снова заторопился. – Это тот самый Ратманов, Георгий, как вас по батюшке?

– Константинович, – прохрипел Жора.

– Викентия Саввича вы знаете… А это барон Штемпель Борис Александрович. Он курирует все охранные мероприятия во взаимодействии сразу трех ведомств: Охранного отделения, Дворцовой полиции и полиции наружной…

Здесь Георгию, уже не раз пристававшему к Рите с фразой «здравствуйте, я – барон Штемпель», стоило бы не просто поперхнуться, но закашляться. Однако опытный оперативник Бурлак в теле Ратманова вдруг выбрал… стратегию молчаливого согласия со всем, что было или будет сказано. В том числе и для того, чтобы казаться менее пьяным. Отчасти ему это даже удалось. Правда, в этот момент он зачем-то держал перед глазами вилку и с лицом ненормального просматривал ее зубцы на свет.

– Ратманов! Георгий! Георгий Константинович! – услышал он наконец.

Его звал даже не Кошко, но все четверо вместе взятые.

– А это Монахов, Александр Александрович, вам предстоит поработать вместе, в тесной связке, – слово снова взял начальник сыска. – Некоторым из нас он знаком много лет, не один год из которых Александр Александрович отдал Охранному отделению. Сейчас коллега занимает ответственную должность в Особом отделе Департамента полиции. И он также будет обеспечивать безопасность на предстоящих торжествах.

– Ага, ага, конечно… – был ответ попаданца.

А неприметный четвертый наконец обрел имя и фамилию.

Отобедав с находившимся в не вполне адекватном состоянии Ратмановым, Кошко, Двуреченский, Штемпель и Монахов разошлись кто куда. Фактически на все четыре стороны. Глава сыска – на запад, в свою штаб-квартиру в Малом Гнездниковском переулке, где помимо текущей деятельности по поиску уголовных элементов уже вовсю кипела работа и по найму «добровольцев» для Романовских торжеств. Его помощник Викентий Саввич убыл на восток, в район Чистых прудов, разбираться с пепелищем на месте своего дома. Новый знакомец Монахов отправился вроде бы на север, но куда конкретно и зачем – непонятно, он все еще оставался для попаданца темной лошадкой.

Ну а Штемпель поехал на юг, в Кремль, где, по собственному признанию, большую часть времени проводил во властных кабинетах, а точнее сказать, коридорах, ожидая вызова в эти кабинеты, нежели занимался чем-то действительно полезным.

«Штемпель… Здравствуйте, я – барон Штемпель… Барон, здравствуйте, не узнал вас сразу…» – Георгий все еще сидел в «Эрмитаже» и разговаривал с самим собой, а больше даже со штофом водки.

– Что, простите? – вмешался в беседу половой, склонившийся, чтобы убрать грязную посуду.

«Я это вслух сказал?» – в очередной раз подивился собственной невнимательности Жора. В будущем, в собственном теле, за лучшим оперативником убойного отдела Юрой Бурлаком подобного не водилось.

– Ничего, занимайтесь своей работой, – сказал он вслух уже громко.

Что до Штемпеля, его появление всколыхнуло в голове Георгия прежние воспоминания…

– И еще, вернусь я, скорее всего… в другом обличье, – Жоржик повторил собственные слова, сказанные Рите, когда он «улетал» в будущее и оставлял девушку в прошлом.

– Как в другом? В каком?

– Долго рассказывать, а времени уже нет, – махнул рукой он тогда. – Черт его знает, в каком! Но ты запомни пароль. Я подойду и скажу: здравствуйте, я барон Штемпель!

Женщина хотела ему верить, но вопросов становилось все больше:

– Почему барон? Почему Штемпель?

– Так вышло! Запомни эти слова, хорошенько запомни. Я могу быть каким угодно: молодым, старым, бородатым или безбородым, хромым или глухим. Но это буду я. Тот, кто тебя любит. Не говорю: прощай, а говорю: до свидания!

До сентиментальной слезы в этот раз не дошло. Но, как говорится, осадочек остался. Доконав штоф с водкой, его единственный пользователь посмотрел невидящим взглядом вокруг и… нашел наконец живого собеседника. Тот сидел за соседним столиком и даже как будто подвинулся, чтобы стать чуть ближе. Неизвестный молча чему-то улыбался и иногда поддакивал. Всем бы таких внимательных слушателей!

– …Она меня… Она меня предала! – заключил Георгий заплетающимся языком. – А это не делает ей чести!..

– Не делает, – повторил зачем-то молчаливый сосед.

Тут попаданец окончательно поднял взгляд над тарелкой с оливками, которыми заедал национальный алкогольный напиток, и буквально вперился глазами в своего слушателя. А тот показал зубы, демонстрируя, что хорошо знает Ратманова. Вышло так, что все последнее время Георгий признавался в любви к Рите… Лодыге! Который каким-то невероятным образом материализовался уже здесь. Жора даже протрезвел на время от осознания сего факта и проговорил уже вполне разборчиво:

– Господи, а ты, рыжая бестия, как тут очутился?

Георгий на всякий случай огляделся. Остальные вроде бы ему не мерещились. Значит, все происходящее было вполне себе наяву, а не во сне.

– Обманули вы меня, псы, – зловеще начал фартовый и тоже огляделся. Только, в отличие от Ратманова, ища глазами других полицейских либо возможные «эвакуационные выходы». – Тыщу обещали, когда я вас с веревок сымал. И кинули, черти люстриновые. Говорили мне товарищи – не верь фараонам. А я… Ведь слово дворянина давали!

Последнюю фразу он выкрикнул истерично, чем сразу привлек внимание публики.

– Так обманул Двуреченский?! – Георгия самого это очень интересовало. – Не принес деньги в чайную?

– А ты будто не знаешь? – осклабился рыжий, отчего его рожа стала еще более неприятной.

– Нет! Расскажи… Это ведь он дворянин, у него средства есть, чтобы их в сберегательной кассе хранить. А я такой же босяк, как и ты!

– А чего рассказывать? Нагрели вы меня с чиновником-то, решили, что я фраер какой-то, отпущу за просто так. Ты за него не прячься, хамово отродье, а дай ответ!

– Ну для меня новость, что Двуреченский тебя вокруг пальца обвел… И то, что ты на свободе… Думал, Викентий Саввич уж упек тебя… – решил блефануть попаданец, хотя чиновник для поручений ранее утверждал, что Лодыгу не тронут.

– Как посадили, так и вышел! – признался рыжий. Ага… Все-таки недоговаривает Викентий, недоговаривает…

– Умаслил кой-кого из старых запасов, есть ведь воры честные, не в пример вам, христопродавцам… И вот он я, тута! – продолжил Лодыга.

– М-да…

Не придумав ничего лучше, Ратманов снова потянулся к штофу с водкой, пусть и пустому. Но рыжий бандит не дал ему этого сделать:

– Куда?! Руки на стол!

Георгий с удивлением увидел, как зашевелилась скатерть. А сместив голову чуть вбок, обнаружил и револьвер в руках Лодыги.

– Ты чего это удумал?

– Руки, говорю, на стол!

Ратманов послушно выполнил приказание. Тем более что руки от выпитого и так немного дрожали и ими хотелось на что-нибудь облокотиться. Но все-таки ситуацию нельзя было назвать нормальной, и Георгий продолжил:

– Я ведь полицейский теперь, лицо при исполнении. Совсем худо тебе будет…

– А тем более! Такую шавку легавую пристрелить – одно удовольствие! А теперь бумажник тоже на стол. С паршивой овцы хоть шерсти клок… Слово дворянина… Какая же все-таки ты дрянь, Жора Гимназист…

В этот момент агент московской сыскной полиции Георгий Ратманов, а больше даже оперативник убойного отдела по ЦАО ГУ МВД города Москвы Юрий Бурлак, даже будучи нетрезвым, осознал, что время для переговоров ушло. Резко сдернув со стола скатерть и побив кучу красивой старинной посуды, он вывел Лодыгу из равновесия… А заодно и нескольких экзальтированных дам, которые пришли в «Эрмитаж» пошептаться о мужьях, подругах и платьях, выписанных из Парижу. Лодыга побежал к окну – тому самому «эвакуационному выходу», который подметил для себя сразу же. И одновременно принялся палить вокруг. Половые, как по команде, пригнулись к полу, заодно распластав перед собой экзальтированных дам. Эх и визгу было!

В какой-то момент Ратманов сумел зацепиться за ногу убегавшего Лодыги и даже почти повалил его. Но, будучи пьяным, да не в своем теле, потерял координацию и упустил бывшего подельника. Воспользовавшись общей нервной обстановкой, Лодыге снова удалось сбежать, на этот раз разбив окно. Однако никто не погиб и даже не получил царапин, возможно, не считая самого Лодыги. Плюс на память Ратманову тот оставил свой ботинок…

Ну а Георгию наконец представилась возможность козырнуть своим красивым дореволюционным удостоверением. А также заверить тревожную общественность, что ежели будут какие-то претензии к нему лично или вообще… Пусть обращаются в сыскное отделение. И удалился, не дожидаясь прихода полиции…

Как бы то ни было, теперь он ни от кого не скрывался и, возможно, лишь сейчас почувствовал себя настоящим стражем порядка начала XX века. Даже не поймав ушлого рыжего бандита и не предприняв пока ничего героического…

И что же это получалось? Лодыга сначала загремел в кутузку, о чем Двуреченский даже не удосужился сообщить попаданцу, хотя сам же направил Жору Гимназиста ловить оставшихся членов своих банд. А потом Рыжий сбежал, наговорив всякого про лицемерие Викентия Саввича… Или не сбегал? Так и про кутузку мог наврать, дорого не взял бы… Конечно, это легко можно было проверить по полицейской картотеке, тем более поставленной главой московского сыска Кошко на новый, невиданный доселе уровень…

Ну а если Лодыга обо всем врал, зачем принялся палить в ресторане? Просто пьянь неадекватная?.. И даже предполагаемое вранье Лодыги в одном или нескольких случаях не расставляло окончательных точек над i в вопросе с искренностью самого Двуреченского. Может, просто забыл рассказать подельнику о задержании Лодыги, а может…

Тяжелый во всех отношениях день заканчивался… поиском жилья. Покинув негостеприимный «Эрмитаж», Георгий просто не знал, куда податься. С одной стороны, можно было отправиться прямиком в Малый Гнездниковский, написать рапорт об очередном побеге Лодыги, порыться в картотеке документов об опасных преступниках да упасть где-нибудь в пустующей комнате для хранения бумаг…

Но с другой стороны, кому он там сейчас был нужен со своей пьяной рожей? И какими подвигами пришлось бы хвастаться перед новыми сослуживцами? Лучше было отложить вопрос до утра, тем более что завтра наступал первый полноценный рабочий день на новом месте. А там видно будет…

С третьей стороны, дом Двуреченского, служащий Ратманову временным пристанищем, все-таки сгорел. Да и не сильно уже хотелось делить кров с его странным и подозрительным хозяином. Ну а Рита уже дважды давала попаданцу от ворот поворот. И он решил оставить девушку в прошлом…

Свежий воздух действовал отрезвляюще. Ратманов за копейки купил у уличного торговца свежий номер «Русских ведомостей». И углубился в изучение частных объявлений, рассевшись на одной из лавочек на Цветном бульваре.

Конечно, Георгий мог поступить еще проще. В то время на трубах и фасадах домов тоже висели отрывные объявления о сдаче жилья. Не были исключением и стены окрестных зданий, тем более что близость к злачным местам существенно снижала ценник. Еще недавно добропорядочные обыватели просто боялись прогуливаться по бульвару в вечернее время из-за расположенных рядом Трубы и Грачевки – едва ли не самых криминогенных микрорайонов тогдашней Москвы, куда известный литератор Гиляровский даже не советовал забредать, не имея кастета. Однако буквально через дорогу стоял уже «Эрмитаж», где кутила богема. Единство и борьба противоположностей…

Ну а наш герой, пересчитав ассигнации, доставшиеся от щедрой Стеши, решил, что после посещения культового ресторана он достоин чуть большего, чем угол по соседству со своим прежним воровским окружением. А потому углубился в чтение приличной и уважаемой газеты. Почитаем и мы:

«3 комнаты с мебелью отд. для одинок. в тих. интелл. нем. сем., по жел. со столом. М. Никитская, д. № 17, кв. 3», – нет, не то, три комнаты – слишком много для одного Ратманова.

«Доктору или адвокату предл. две хор. мебл. комн., приемн., парадн. с ул., около двух конок, по жел. полн. пансион. Арбат, Годеинский п., д. № 19, кв. 2», – тоже не то, как минимум он не врач и не адвокат.

К слову о полноценной покупке жилья. Продавали тогда дома целиком, а не квартиры по отдельности. Перед агентом второго разряда с жалованьем в 30 рублей в месяц и даже деньгами, которые кто-то умыкнул из Политехнического музея, такой вопрос не стоял. Оставалось съемное жилье: квартира, комната или угол. В подобных доходных домах тогда проживала добрая половина москвичей, и Ратманов не был исключением.

Ну а в будущем уже можно было задуматься и о чем-то большем. По мере продвижения по службе. Так, околоточный надзиратель получал уже 50 рублей в месяц, чиновник для поручений типа Двуреченского – 180, а жалованье Кошко было уже на уровне генеральского – порядка 500 рублей.

«В иностранном семействе отдаются одна или две большие хорошо меблированные комнаты со столом. Б. Дмитровка, д. графа Анквица», – в иностранном семействе, гм-м… очень мило. И наверняка подороже, чем у наших…

«Комнаты с пансионом для дам. Б. Никитская, Хлыновский тупик, д. Попова, кв. № 8», – спасибо, не надо.

Какие еще были критерии? Этаж. До строительства первых высоток уже в годы советской власти и широкого вхождения в нашу жизнь лифтов самым престижным считался третий, после «генеральского» второго. Соседями там могли оказаться купцы, промышленники и даже аристократы. Окнами во двор, что подешевле, или на улицу, что подороже? Снять сразу на год – кто знает, когда Георгий в следующий раз отправится в будущее, да и отправится ли вообще… или на короткий срок – так все-таки безопаснее… С полным пансионом, когда хозяева обеспечивали постояльца всем необходимым в счет квартплаты или более дешевую жилплощадь с возможностью самостоятельно ходить по ресторанам да кухмистерским?

«Оч. дешево интелл. лицу. Отд. 2 комн. без мебели, в них тел., Расторгуевский пер., д. № 4, кв. 14», – ну куда ему без мебели-то?

Проще всего было снять меблирашку – то есть обставленую комнату с полным пансионом, но при этом неизвестными соседями, какие попадутся. Относительно дешево и сердито. На этом варианте Георгий в итоге и остановился. А именно на: «Сдается большая комната в 2 окна одинокому. П. пансион. Никитские ворота, Спиридоновка, д. 9, кв. 12».

– Слышь, друг! Ты чем там зачитался? – услышал Ратманов хриплый мужской голос.

«Ну вот тебе и близость Трубы… Сейчас попросит прикурить». – Жора нехотя поднял глаза на двух фартовых.

– Прикурить есть? – Один из них действовал, словно по написанному Ратмановым сценарию.

– Прикурить нет, но когда я тебе глаз на жопу натяну и заставлю моргать, курить тебе, скорее всего, расхочется…

Полицейский не дал двоим оболтусам опомниться. Несколько точных ударов под дых и по ногам – и вот уже оба валялись в сугробах. Прошлое как будто не давало Георгию шанса начать новую жизнь, без насилия. Ну а он как будто уже смирился с этим…

Цены в объявлениях, как правило, не писали. Но уже совсем скоро новый квартирант был на месте и быстро сговорился с молчаливой и покладистой хозяйкой. При начальной цене в 15 рублей остановились на 12. Не хоромы за 30, но и не жесткий топчан за 5 в комнате коечно-каморочного типа – самом дешевом и низкокачественном арендном жилье тогдашней Москвы. Владелица номеров забрала у нового жильца бессрочный паспорт для прописки. Документ он только что выправил в градоначальстве: православного исповедания, лично-почетный гражданин, не женат, отношение к отбыванию воинской повинности – ратник ополчения второго разряда. И тут второй, вот напасть…

А выбрав меблирашку для одинокого, как следовало из объявления, Ратманов свернулся на единственной кровати в позу эмбриона и закрыл глаза. Все треволнения дня были позади: пьянство, пожар, отказ любимой женщины, несколько драк, побег бывшего подельника и непонятки с подельником нынешним – то есть Двуреченским. А впереди, прямо с утра, – новая неизвестная служба…

Впрочем, снились ему не столько служба и отлов опасных преступников, сколько Рита, которая поймала в свои сети его самого и не выпускала, несмотря на решение оставить ее в прошлом. О ней он думал и днем. А ночью просыпался в необъяснимой тревоге или вовсе не смыкал глаз, как сейчас…

– Какой чувствительный оказался, – послышалось откуда-то.

Во сне или не во сне? И кто это сказал? Попаданец уже не первый раз слышал чужие голоса или непонятный шум. А по ночам или во время алкогольных возлияний видел странные сны, которые неожиданно начинались и потом столь же резко обрывались.

– Пойдем, оставим его, – услышал он напоследок.

И больше никто ничего не говорил.

Под утро Георгий уснул уже в самом деле. Пронаблюдал работу московской сыскной полиции во всех красках. Схватил наконец Лодыгу в «Эрмитаже» и сдал фартовых с Цветного бульвара куда следует. А перед самым пробуждением успел получить еще и медали, по одной за каждого…

Утром Жора все еще лежал на кровати и смотрел в потолок. Можно ли как-то завоевать Риту заново? Или освежить память девушке? А может, ну ее? Найдет себе новую пассию. Вокруг целая Москва, где проживает полтора миллиона человек. Не 15, конечно, как через сотню лет. Но полмиллиона носителей женской плоти и даже больше всяко набралось бы…

За стенкой прогромыхала какая-то посуда. Вероятно, прошла хозяйка.

– Лидия Пална, – позвал квартирант.

– Что? Кто меня звал? – послышался ответ издалека.

– А завтрак скоро?

– Самовар поставлен, булка горячая лежит, вас дожидается. Могу еще каленых яиц предложить…

– Хорошо! И это… Кто тут ночью разговаривал, так что у меня в комнате было слышно?!

– Кто, кто… соседи, небось. Буйные попались… Хорошо, что теперь в доме живет полицейский! – Ах вот почему хозяйка так быстро и спокойно скостила ему плату…

Или причина в таракане, который полз вдоль стыка между обоями? Рыжий, как… Лодыга! Фу-фу-фу!

– Ладно, накрывайте завтрак, или как там у вас принято! – прокричал Георгий хозяйке, пока его туфля летела в насекомое.

Почти легендарная меткость капитана Бурлака вполне передалась и его дореволюционному предшественнику Ратманову. А в месте линии боевого соприкосновения образовалось приметное рыжее пятно – надо будет попросить хозяйку что-нибудь с этим сделать… Потом… Потому что Ратманова внезапно кольнула другая мысль: а сколько сейчас времени? У самого Георгия часов не было. Но он видел их… вчера… на башне дома напротив.

Жора настежь раскрыл створки ближайшего окна и почти по пояс высунулся наружу. На часах доходило десять… Десять утра! И судя по яркому солнечному свету, а также подостывшему завтраку, не было никаких сомнений, что он опоздал на работу – в первый же день службы в московской сыскной полиции!

Георгий сапсаном пронесся мимо хозяйки, схватил в охапку верхнюю одежду и хлопнул дверью так, что дверной косяк чудом остался на месте.

– А как же завтрак? – услышал он вслед.

– Завтрак подождет!

Окончательно одевшись и застегнувшись уже в подъезде, Ратманов чуть не спустил с лестницы кого-то из случайно подвернувшихся соседей. А для того чтобы быстрее преодолеть путь с четвертого этажа, возможно, впервые во взрослой жизни прокатился по перилам на пятой точке.

Оказавшись на улице, даже не стал звать кучера. Прикинув, что пешком да на адреналине добежит до Малого Гнездниковского плюс-минус за то же время.

Дорога до штаб-квартиры сыскной полиции действительно заняла от силы минут десять. Но он так запыхался и покраснел, что испытал испанский стыд… за действия Ратманова. С точки зрения отличника боевой и политической подготовки Бурлака, разумеется.

Так и не успев толком отдышаться, он ворвался в отделение, заставив удивленно обернуться нескольких новоиспеченных коллег. И предстал пред очи уже знакомой нам стенографистки и делопроизводительницы Стеши.

– Ратманов… – И как только она запомнила его среди десятков других полицейских и многих новичков управления!

– Да, это я, Стефания Марковна, – чтобы хоть как-то нивелировать свое опоздание, он решил обратиться к двадцатилетней – по виду больше не дашь – девушке по имени-отчеству.

– Опаздываете, – безоценочно констатировала она.

Что в таких случаях говорят в XXI веке? Пробки, машина не завелась, припарковаться негде… Но в 1912-м серьезных заторов на дорогах еще не было, разве только на отдельных перекрестках, где движению повозок да редких автомобилей начали мешать, скажем, трамваи. Поэтому гость из будущего подобрал другие слова:

– Отмечал высокое назначение… Не велите казнить. – Да еще и сдобрил их обезоруживающей улыбкой.

– Скверно, – отметила девушка, едва улыбнувшись в ответ. – Вы едва не пропустили самое интересное…

– Это что же? Первый рабочий день? Первое задание? Надеюсь, мой новый начальник, Аркадий Францевич, все же даст мне его, несмотря ни на что?

– Боюсь, Аркадий Францевич вам ничего пока не даст. – Стеша заметно погрустнела.

– Тогда кто же? Неужели Викентий Саввич?

– Нет, и не Викентий Саввич… Вас ждет другой человек, вернее, другие люди. – Стеша неопределенно кивнула куда-то в сторону. Георгий посмотрел туда же. Сразу с двух сторон к нему подходили двое серьезных мужчин в форме. И их лица не внушали ничего хорошего. Добрые коллеги так не выглядят…

– Ратманов?

– Ратманов.

– Пройдемте.

– Куда?

Он обернулся в сторону Стеши. Выражение ее лица на миг показалось едва ли не виноватым. Она даже отвернулась.

– Вам все скажут.

Разве только наручники на руках не защелкнули.

Фараоны…

Таким образом Ратманов пребывал в родном полицейском управлении. Но не как его работник. А как… Это ему предстояло сейчас выяснить! Перед ним сидел толстый потеющий мужчина в форме, который одной рукой теребил на столе фуражку, вполне походящую на современную, а другой поглаживал бугристый дореволюционный лоб.

– Присаживайтесь, Георгий Константинович.

Ратманов огляделся. Двое других полицейских по команде первого ретировались. И стало чуть спокойнее. А Георгий не стал дожидаться нового приглашения и присел.

– Спасибо. Это допрос?

Единственный оставшийся в комнате коллега опустил взгляд и почти нехотя произнес:

– Мы зададим вам всего несколько вопросов и потом отпустим.

Кто это Мы? Мы – Николай Второй, как тогда официально именовался император Всероссийский? Ратманов на всякий случай огляделся снова, теперь уже в поисках Нас…

– Меня зовут Святослав Андреевич Тищенко, надзиратель сыскной полиции. А предмет нашего интереса – пожар в доме чиновника для поручений при начальнике сыскной полиции, известного вам Викентия Саввича Двуреченского…

«Вот тебе и на! А я-то тут при чем?» – подумал попаданец, но виду не подал:

– Что именно вы хотите узнать?

– Вы бывали у коллежского секретаря?

– У кого?! – не понял Жора.

– У коллежского секретаря Викентия Саввича Двуреченского.

– Ах вот значит как… У Викентия Саввича бывал. Вот только до вчерашнего дня он был губернским секретарем.

Георгий знал, что более высокий чин коллежского секретаря относился аж к десятому классу Табели о рангах, в армии соответствовал поручику, на флоте – мичману, а среди казаков – сотнику. Ратманов зачем-то также припомнил из школьной программы, что до этого чина дослужился гончаровский Обломов, после чего и вышел в отставку…

– Все верно, до вчерашнего дня Викентий Саввич пребывал в чине губернского секретаря, а с сегодняшнего повышен до коллежского…

«Это за какие такие заслуги?» – хотел бы спросить Ратманов, но сдержался. Вслух сказав другое:

– Мои поздравления Викентию Саввичу. Чем я могу помочь?

– Так вы были у Викентия Саввича или нет?

– Был.

– Когда?

– Недавно.

– Вчера были?

– И вчера был.

– Не заметили ничего подозрительного там?

– Подозрительного?..

Георгий вновь припомнил бумагу с отнюдь не старинными письменами. Но, откровенно говоря, уже не был так уверен, что видел именно их. Может, показалось? Почудилось? Речь ведь шла всего об одной фразе! А реальность вокруг была настолько нереальна, что утверждать о чем-либо под присягой он бы теперь не решился.

– Нет, ничего, – досказал Георгий.

– И нет никаких догадок, что же там стряслось? – по-простому поинтересовался Тищенко, настолько буднично, будто спрашивал, а сколько сейчас времени?

Тут Ратманов смутно припомнил, как, будучи пьяным, вроде бы трогал горящую головешку в камине Двуреченского и чуть было не поджег губернскому секретарю ковер…

– Нет, не имею ни малейшего представления, – вслух ответил агент.

– Замечательно!

Чему, интересно, так радовался Тищенко?

– Ну, мы вас больше не держим, – надзиратель потер свой блестящий лоб, как будто это был специальный знак, служащий сигналом к окончанию разговора.

И опять эти Мы.

– Я могу идти?

– Точно так. – Тищенко напоследок даже улыбнулся.

Ратманов поднялся. Но, уходя, еще спросил:

– Викентий Саввич здесь?

– Не могу знать!

Ратманов вышел из кабинета и громко выдохнул. Не понос, так золотуха! Его теперь подозревали в поджоге? Куда катился этот мир… Но мимо Стеши он прошел с максимально невозмутимым выражением лица. У него все в порядке, и он совершенно спокоен! И она сидела примерно с таким же лицом – мимо проследовал малознакомый человек, который почти ей и не нравился, а потому она не испытывала ровно никаких угрызений совести от того, что отправила новичка на допрос в первый же день службы.

Следом агент поднялся к своему куратору. Кабинет Двуреченского был сразу направо от центральной лестницы. Даже при желании сложно было бы пройти мимо. Еще несколько мгновений постоял, собираясь с мыслями. После чего постучал. С высокой долей вероятности можно было ожидать, что Двуреченского на месте не окажется. Такое случалось нередко и даже чаще, чем чиновник был у себя. Но на этот раз новоиспеченного коллежского секретаря удалось застать на работе…

– Войдите, – послышался из-за двери знакомый голос.

Ратманов вошел. Чиновник был один.

– Поздравляю с повышением! – сказал Георгий с порога.

А Двуреченский даже отнял глаза от письменного стола, где заполнял очередные бумаги. При желании в словах визитера можно было расслышать и некоторую издевку. Но помощник Кошко не стал этого делать:

– Спасибо.

– Я так понимаю, коллежский секретарь – чин уже одиннадцатого класса, и обращаться к вам нужно не иначе как «ваше высокоблагородие», – Георгий решил проверить подозрительного знакомого.

– Десятого. И все еще «благородие», – отрезал чиновник.

– Понятно. Ну я и не настаиваю…

Двуреченский был не столь словоохотлив, как раньше. Неужто из-за сгоревшего дома? А Ратманову не понравилась пауза, да и в целом атмосфера недосказанности, которая возникла между ними:

– Что известно о пожаре?

– Пока почти ничего.

– Почти?

– Тайна следствия.

– А то, что меня подозревают, уже не тайна? – Георгий осмелел и сказал это с вызовом.

После чего Двуреченский окончательно отложил бумагу, перьевую ручку и от греха подальше даже склянку с чернилами:

– Если бы поменьше трепал языком, называя моего дворника по имени, может, и обошлось бы. Никто бы и не узнал, что ты был у меня накануне!

– То есть это я виноват?

– По крайней мере, вас обязаны были допросить… – процедил чиновник для поручений.

Опять эти «Вас», «Вы», «Мы», как же они надоели пришельцу из XXI века!

– Хорошо, а могли бы вы как-то поспособствовать, чтобы Нам не устраивали допросов в начале первого же рабочего дня? Или, по крайней мере, обставили все так, чтобы на Нас косо не смотрели новые сослуживцы?!

– Вот это претензия… И кто же на вас косо смотрел? Стеша?

– Да хоть бы и Стеша! А правильнее – Стефания Марковна…

– Хорошо. – Чиновник встал и начал прогуливаться вдоль окна. – Начнем с того, что ты действительно был у меня непосредственно перед самым пожаром…

– Так…

– Вот так, да… Далее – кто там размахивал кочергой и чуть не поджег мне дорогую гардину?

– Ковер. И ты сам был пьян…

– Не настолько… И это не относится к делу… Третье – ты мог иметь и некоторый умысел поджечь дом губернского секретаря Двуреченского…

– Вот оно как! Только… коллежского! – Слова бывшего подельника Жору начали даже забавлять.

– Тогда еще губернского… А узнав, что секретарь получает повышение, решил поджечь его дом, чтобы насолить коллеге на почве зависти и давних неприязненных личных отношений…

– Серьезно?

– Во всяком случае, такой вывод могло бы сделать официальное следствие!

– Вот так, значит, да… Могло, но не сделало?

– Официальное следствие – это надзиратель Тищенко, который за шмат сала мать родную продаст, не то что родину… Ну а поскольку я давно его знаю и неформально даже им руковожу, именно я определяю, куда он, а за ним и следствие будут следовать…

– Удобно. То есть фактически ТЫ проводил мой допрос и теперь будешь курировать мою разработку?

– Да. Допрос – формальности, разработки как таковой не будет. Но…

– Но! «Но» – это всегда самое интересное!

– Но я прошу как минимум быть благодарным мне за это. За то, что я мог, но не запустил эту машину и сохранил твою тайну.

– Спасибо! – Георгий едва не бросился спасителю в ноги, но выглядело это не столько благодарно, сколько комично, если не издевательски.

У чиновника даже расширились ноздри.

– То есть, образно говоря, я теперь на коротком поводке у коллежского секретаря Викентия Саввича Двуреченского, который получил не только новый чин, но и априори лояльного сотрудника, который в будущем ничего не сможет делать без его непосредственного указания, – констатировал Георгий.

У чиновника снова расширились ноздри:

– Поводок пока еще длинный. И не нужно пытаться влезть в мою голову, предугадать мои мысли все равно не получится…

– А хотелось бы!

– Лучше зайди еще раз к Стеше и получи от нее указания.

– Да, поводок длиннее, чем я думал, – пошутил Георгий.

А у чиновника вновь расширились ноздри, уже в третий раз. Его благородный длинный нос порой выдавал эмоции, которых по-другому считать у этого загадочного человека и не представлялось возможным…

В это время в дверь постучали. Из коридора просунулась голова Тищенко, который осекся, увидев в кабинете еще и Ратманова:

– Викентий Саввич… Э-э-э… Я вам помешал?

– Да, мы еще не договорили…

– Нет, не помешали! – Жора решил самостоятельно завершить не очень приятный разговор. – Спасибо, Викентий Саввич, но служба не ждет!

Георгий нарочито низко поклонился коллежскому секретарю и вышел из кабинета. Удивленный Тищенко уступил ему дорогу.

Стефания Марковна привычно перебирала накопившиеся бумажки. Рядом стояла печатная машинка «Зингер». Все по классике. Барышня играючи управлялась с десятками уголовных дел и формуляров сотрудников полиции. Она была не сказать чтобы очень красива. Но молода и улыбчива. При определенных раскладах у них могло бы что-то получиться. Если бы Ратманов-Бурлак смог выкинуть из головы Риту. Пока же он даже гипотетически не представлял себя рядом с «секретаршей Двуреченского». Что, впрочем, не мешало ему перекинуться с девушкой парой ни к чему не обязывающих фраз:

– Хорошая погода на улице. Легкий морозец, но без сильного ветра. И снег падает красивыми хлопьями.

– Это вы мне?

Конечно, ей, кому же еще…

– Стеша, есть что-нибудь по мою душу? – поинтересовался он более фамильярно.

– Ратманов?

– Ратманов, Ратманов…

– Георгий Константинович?

Ратманов улыбнулся – всем же понятно, что да!

– Викентий Саввич Двуреченский просил передать, что вы сегодня заступаете на службу. И первые четырнадцать дней…

Жора мечтательно посмотрел в потолок и уже представил, как треножит по всей Москве опасных преступников. Одному из них он мысленно засунул в рот кляп. А второго уже привязывал увесистой цепью к батарее…

Но делопроизводительница пресекла его наивные ожидания:

– В ближайшие две недели ваша задача – изучить полицейские части, которые находятся в ведении господина Двуреченского. Это Мясницкая, Яузская, Мещанская, Басманная и Рогожская…

– Что значит изучить?

– То и значит. Вы должны наладить отношения с сыскными надзирателями, прикрепленными к участкам этих частей. Обойти сами участки вдоль и поперек, знать все проходные дворы, подозрительные меблирашки, притоны, темные трактиры и пивные, где обретаются фартовые. Завести по возможности собственную агентуру среди дворников, коридорных в гостиницах, маркеров в биллиардных, половых в подозрительных трактирах. Вербовке негласной агентуры, правильному оформлению бумаг и тому, как пользоваться сыскным кредитом, вас обучит Викентий Саввич.

– Уф… На это полгода не хватит, – вздохнул Ратманов. Но барышня тут же его оборвала:

– Это еще не все. Вам нужно дополнительно ознакомиться вот с этими бумагами, тщательно изучить все должностные инструкции и действующие в империи законы и поставить везде свою подпись. – Стефания Марковна закончила говорить и перекинула взгляд на кипу макулатуры, которая занимала большую часть соседнего стола и даже, что называется, с горкой. Сверху всю эту конструкцию прижимали несколько томов «Уложений о наказаниях уголовных и исправительных» – то бишь уголовный кодекс Российской империи.

Георгий присвистнул:

– Аккурат до Нового года.

– Половину до Рождества Христова, вторую половину до Нового года, – девушка взяла на себя роль капитана… капитана очевидности.

А пришелец из будущего припомнил, что до 1918 года в России главный религиозный праздник отмечали 25 декабря, а не 7 января.

– М-да… – только и произнес он, глядя на кипу бумаг. – И где мне все это подписывать?

– А вот тут, – кивнула Стефания Марковна на тот же соседний стол. – Обычно тут сидит заведующий столом приводов. Но сейчас он болеет, можете этим воспользоваться. Пока.

– М-да… – промычал Георгий вторично.

В управлении царили шум и гвалт, почти как на вокзале. Каждую секунду хлопали различные двери, с улицы приходили либо, наоборот, уходили бесконечные посетители. До своего личного кабинета, как у Двуреченского, простому агенту, да еще и второго разряда, было еще ой как далеко…

А ведь имелся еще Лодыга… Для которого находиться в бегах становилось уже нормой. Ратманов все еще хотел выяснить, где до недавнего времени тот сидел. И почему, собственно, Двуреченский не поставил Георгия в известность хотя бы о том, что рыжая бестия сбежала. Помогло налаживание неформальных связей со Стешей. Пара плиток шоколада фабрики Сиу – и вся информация была у агента. Сидел Лодыга в «Матросской тишине». Недолго, всего лишь несколько дней. И губернский, а ныне коллежский секретарь действительно мог об этом даже не вспомнить.

В 1912 году тюрьму, названную в честь существовавшей когда-то богадельни для матросов-ветеранов, основательно перестраивали. И стали перевозить Лодыгу вместе с остальными арестантами в другое место. Тогда-то бывший подельник Ратманова и сбежал, а заодно прихватил у одного из надзирателей револьвер, впоследствии наделавший шуму в «Эрмитаже».

А вспоминая о Лодыге, Георгий решил навестить в тюрьме… Хряка. Тем более что это была одна из его святых и должностных обязанностей – помимо перебирания бумажек и подготовки к 300-летию Дома Романовых изловить оставшихся членов банд, в которых он когда-то состоял сам, – шаек Хряка и Казака.

Все Хряковские, участвовавшие в нападении на Ратмана и Двуреченского в Сандуновских банях и после, уже были пойманы, изобличены и пребывали в местах не столь отдаленных. За исключением одного сбежавшего.

С Казаковскими сложнее… Но тоже никто из них особо не показывался, все залегли на дно, в последних экспроприациях и прочих преступлениях замечены не были. В городе как будто стало тише, в том числе благодаря Ратманову.

В отличие от Лодыги, Хряк сидел не в «Матросской тишине», а в «Бутырке», крупнейшей московской и главной пересылочной тюрьме всей России. В разное время компанию ему могли бы составить Дзержинский и Ворошилов, Маяковский и Нестор Махно. Но Ратманов сейчас об этом не думал, разве что совсем немного… Будет еще время… Пока же он прошел через несколько пунктов досмотра, миновал атмосферный двор внутри красивого тюремного замка и оказался в комнате для свиданий.

Из досье, которое попаданец однажды прочитал в будущем, он знал, что Хряк пробыл здесь недолго. За убийство Ратманова и покушение на Двуреченского атамана отправили на каторгу в Нерчинск. Но между двух революций он обрел свободу и доживал свой век в родной деревне на Смоленщине.

Одна неувязочка – Ратманов теперича был жив и даже относительно здоров, сидел как ни в чем не бывало в комнате для свиданий и дожидался своего прежнего босса.

– Свинов! – скомандовал тюремный надзиратель, и в комнату завели знакомого персонажа. Хряк, он же Хрящ, он же Свин, он же Свинов Макар Родионович 1878 года рождения. То есть в 1912 году ему было только 34, хотя все давали намного больше.

А сейчас и подавно. Узнать в этом человеке прежнего Хряка было особенно трудно. Вместо черной вьющейся шевелюры – поседевшие волосы с проплешинами, вместо добротного пухлого лица – заросшая жесткой щетиной физиономия и маленькие опущенные глазки. Он так и не поднял их до конца. Но все-таки, увидев Георгия, сделался еще более угрюмым. Хряк даже не стал садиться за стол, а просто стоял у двери с закованными в наручники руками.

– Хряк… – начал было Жора Гимназист, так его называли в банде.

Но лицо атамана не выдало никаких новых эмоций.

– Я понимаю, что ты думаешь… – Георгий предпринял еще одну попытку объясниться.

А Хряк впервые продемонстрировал хоть какую-то реакцию. Поднял руку, почесал ею другую руку и при этом немного погремел наручниками.

Жора почувствовал себя максимально глупо. Формально это он должен был злиться на Хряка, который чуть не убил его в Сандуновских банях, а потом едва не довершил начатое в сыром подвале. И то, что Свинов оказался здесь, скорее проявление вселенской справедливости, чем заслуга самого Георгия. Тот даже не участвовал в поимке атамана, потому что залечивал в это время собственные раны.

Но с другой стороны, Гимназист, в теле которого квартировал оперативник Бурлак, был подельником Хряка и фактически поступил с ним самым что ни на есть мерзким образом: предал, сдал полиции, да еще и устроился туда на работу! Не говоря о том, что отбил у главаря невесту. С этой точки зрения Ратманов выглядел последним человеком, которому Хряк захотел бы помочь…

Но и Жора не понимал, как себя вести. Извиниться – но за что? Он всегда был полицейским и лишь временно исполнял обязанности хряковского головореза. Да и Рита сама выбрала его. Он не считал себя предателем. Но и кристально честным человеком тоже не чувствовал. В какой-то мере они были в одной лодке, и при чуть другом раскладе истории Гимназист сам мог бы очутиться здесь, в одной камере со своим атаманом…

– Хряк, мы достаточно попили крови друг у друга. – Георгий выбрал относительно примирительный тон. – Прошлые разногласия предлагаю оставить в прошлом. А в настоящем я мог бы замолвить словечко перед кем нужно. Возможно, тебе скостят пару-тройку лет. Или, во всяком случае, сделают более мягкой пересылку по этапу… Сахалин закрыли, посидишь в теплых краях, в Новозыбковским централе…

Хряк по-прежнему молчал. А Ратманов четко осознал, что ничего от него не добьется. Честно говоря, целью Георгия было не столько даже навестить опасного преступника, сколько попытаться разговорить бывшего подельника с особым личным умыслом… К примеру, Хряк мог бы признать, что попаданец когда-то вел себя странно, как пришелец из будущего. А это подтвердило бы теорию Георгия о том, что прошлое-таки не обнулилось и Двуреченский на пару с Ритой ему нагло лгут!

Впрочем, еще немного поиграв в молчанку, Георгий вздохнул и встал.

– Уводить? – спросил грозный надсмотрщик.

Жора кивнул. После чего заскрипели наручники на руках арестанта и железные засовы на двери за ним. Молчаливого Свинова увели туда же, откуда и вывели несколько минут назад…

Выходя в задумчивости из тюрьмы, Георгий едва не столкнулся с еще одним знакомцем. Мягкой и тихой походкой мимо почти проскочил чиновник Департамента полиции и коллега по подготовке Романовских торжеств Монахов. В «Эрмитаже» они даже не успели поговорить тет-а-тет. Была лишь общая беседа, детали которой Ратманов сейчас и не вспомнил бы ввиду крепкого подпития на момент знакомства. Но возможно, подробности встречи помнил Монахов. Потому что именно он решил снять некоторую неловкость. И широко улыбаясь, первым протянул Ратманову руку:

– Напомню на всякий случай: Александр Александрович Монахов.

– Георгий Константинович Ратманов.

– Какими судьбами здесь?

– Да так, навещал одного старого знакомого… А вы?

– Да и я тоже. Политических много, кое-кого надо навестить… – Монахов снова улыбнулся, обнажив идеально ровные зубы.

– Вы здесь надолго? Может, потом по чашечке кофе? Или даже чего покрепче? – Ратманов решил сам над собой пошутить, чтобы у собеседника не создавалось ощущения, что он конченый алкоголик… Но кажется, именно такое и создалось. – Мы с вами еще толком не познакомились и не поговорили.

– С удовольствием! Мне нужно буквально около получаса. Подождете?

– Охотно! – Георгий и сам от себя не ожидал, насколько охотно это у него прозвучало. Поистине, чужой среди своих и свой среди чужих – он снова стал чувствовать себя так. А потому начал скучать по обычному человеческому общению.

Впрочем, следующие полчаса Ратманов снова провел почти в одиночестве, потратив их на хождение вокруг ограды Бутырской тюрьмы. Сюда стоило заглянуть хотя бы для того, чтобы сличить впечатления капитана уголовного розыска 2020-х с теми, что были почерпнуты из старых фильмов и исторических романов.

Бутырская тюрьма, она же «Бутырка», она же «Бутырки», она же следственный изолятор № 2 УФСИН России по городу Москве, в основном была построена при Екатерине Великой. И представляла собой настоящий замок с четырьмя башнями, которые функционируют вот уже 250 лет: Часовая, Полицейская, Северная и Пугачевская. Ну а название шло от Бутырской заставы и еще более раннего слова «бутырки», что означало «на отшибе». Потому что улица Новослободская, где находилась и находится тюрьма, когда-то действительно была северной окраиной города.

За долгие годы эксплуатации здесь успели посидеть и Емельян Пугачев – в подвале башни, названной потом его именем, и даже поэт Маяковский – не далее как в 1909 году, за связи с анархистами… Причем самыми настоящими, а не партизанами времени. Ну и если перебирать других знаменитых людей, которые побывали в этих стенах относительно недавно, любой зэк, равно как и надсмотрщик, непременно рассказал бы о визите знаменитого иллюзиониста Гарри Гудини. Ведь не далее как в 1908 году американец на спор выбрался из местной камеры, да еще и будучи запертым в кованом железном ящике.

В чудеса Георгий почему-то верил все больше… Хотя в данном случае, скорее всего, речь шла о ловкости рук. Либо о мошенничестве – сотрудники тюрьмы могли не устоять перед дензнаками, как когда-то не устоял сам Ратманов… И когда вернулся новый знакомый, коллеги пошли в самый дорогой трактир на Новослободской. Монахов угощал…

– Что пить будем? – поинтересовался Жора.

– Да то же, что и вы. – В отличие от Двуреченского, Монахов не походил на доминирующую личность, говорил тихим, почти вкрадчивым голосом и предпочитал скорее соглашаться, чем самому на чем-то настаивать.

В итоге оба заказали… квасу. С утра обоим нужно было на службу. Потому здраво рассудили, что чем пьянствовать и потом мучиться похмельем, лучше уж хорошенько выспаться.

– Давно в охранке?

– Да уж больше десяти лет.

– Так это ж еще при Зубатове? – решил козырнуть историческими знаниями гость из будущего.

Сергей Васильевич Зубатов считался создателем всей российской системы политического сыска. А начальником Московского охранного отделения он пробыл с 1896 по 1902 год.

– Да, при Сергей Васильиче все иначе было, – пробурчал Монахов нечто неопределенное, хорошо иначе или плохо иначе, решив не уточнять.

Затем выпили еще квасу, закусили баранками, и Георгий продолжил:

– Что сейчас слышно о Зубатове?

Монахов лишь пожал плечами – ничего, мол, не слышно.

Но из истории Ратманов, а вернее, даже Бурлак, знал следующее. Десять лет назад Зубатов возглавил Особый отдел в Петербурге, то бишь начал рулить всей политической полицией в стране. Однако продолжалось это недолго. И уже в 1903-м после ссоры с министром внутренних дел Плеве его отправили в ссылку во Владимир. Когда год спустя самого Плеве убили террористы, Зубатова реабилитировали и звали обратно на службу, но Сергей Васильевич предпочел в 40 лет выйти на пенсию, чтобы вести тихую частную жизнь в Москве…

Ученики гения политического сыска не обошли учителя своим вниманием. Ведь все лучше розыскные офицеры корпуса жандармов прошли через его школу. Зубатов получил огромную по тем временам пенсию – пять тысяч рублей. Но жизнь его трагически оборвалась в марте 17-го. Когда от престола отрекся сначала Николай Второй, а потом и великий князь Михаил Александрович. Узнав об этом, Зубатов вышел из-за стола во время обеда и застрелился… Он хорошо понимал, что скоро представители новой власти придут за ним, и решил не дожидаться этого.

Ратманов и Монахов помолчали, словно почтив память известного деятеля полиции. После чего наконец перешли и к основной теме.

– Что там по линии охраны государя? И что… вообще в мире делается?

Монахов пригнулся ближе. И убавив свой и без того негромкий голос, сообщил, словно это была сверхсекретная информация:

– Необычайный подъем переживает революционное движение в империи, ждем целого ряда крупных эксцессов, в том числе террористических актов в отношении особ императорского дома, некоторых других высших представителей правительственной власти, а также и низших агентов ее…

– А поподробнее?

– Стремление парализовать преступные замыслы революционеров привели к учреждению Районных Охранных отделений, но районные они только по названию. На деле же их цель – согласовать границы своей деятельности с такими же границами революционных организаций, имеющих местные, областные и окружные комитеты. Таким образом мы движемся параллельными курсами и смотрим друг на друга. Много убежденных революционеров, увидев, на чьей стороне сила, уже разуверились в прежних идеях и частью отошли от своих движений, а частью примкнули к правительственному курсу, предложив свои услуги соответствующим органам…

– Тогда вас можно с этим только поздравить!

– Не совсем. Охранные и полицейские структуры точно так же подпитывают революционеров знаниями, тренируют их быть более умелыми и организованными, указывают на дефекты, послужившие причиной сравнительно легкого подавления протестов в предыдущий период. Мы учим их, а они нас, – заключил Монахов.

А Ратманов отчего-то не выдержал. И скорее пошутил, чем сказал серьезно, но вышло все равно не очень:

– Александр Александрович, вы так хорошо обо всем осведомлены, что заговорщики с удовольствием бы вас перекупили…

Жандарм кашлянул и будто даже обиделся…

Безопасность императора и его семьи оставалась темой номер один и на особом совещании, собравшем вместе представителей силового блока, чиновников и царедворцев. Председательствовал экс-министр внутренних дел Булыгин. Тон по-прежнему задавал московский губернатор Джунковский, со дня на день ожидавший обнародования в газетах своей следующей должности. А Булыгин так и вовсе говорил о ней как о деле совершенном:

– Давайте заслушаем генерала Джунковского, нового товарища министра внутренних дел, назначаемого также и командиром корпуса жандармов. Именно ему по должности предстоит заниматься охраной августейшей фамилии во время всех предстоящих торжеств. Владимир Федорович, у вас действительно ответственное положение, извольте!

Все дружно повернулись к докладчику. Помимо губернаторства, Джунковский был известен как друг действующего «внутреннего» министра Маклакова, а также свитский генерал-майор, лично и хорошо знакомый государю, с которым, к слову, когда-то даже служил в одном полку, знаменитом лейб-гвардии Преображенском. С другой стороны, это еще не повод назначать дилетанта в охранных делах на должность старшего жандармско-полицейского начальника всей империи. Человек, никогда не командовавший даже ротой, вдруг взлетел на должность командира корпуса…

Кроме прочего, он был адъютантом и любимчиком покойного великого князя Сергея Александровича, взорванного террористами в 1905 году. Любимчиком или любовником? На сей счет в обществе ходили вполне определенные слухи. Великий князь придерживался особых отношений с приятелями и даже не очень это скрывал. А Джунковский в молодости славился еще и как умелый распорядитель на балах. В общем и целом, как-то несерьезно для новой должности…

Думал об этом и сам генерал, прочитав в глазах собравшихся сомнения в собственной компетентности. А потому резко перешел в атаку:

– По нынешней своей службе московским губернатором я провел юбилейные торжества в память столетия Бородинской битвы. Там проблем с охраной его величества было более чем достаточно! Сотни тысяч населения приходили выразить свои патриотические чувства и увидеть государя-богоносца. На самом поле, и в Москве, и в Можайском уезде народу было не протолкнуться. Однако все прошло благополучно, государь удостоил меня своим портретом в драгоценной раме и с дарственной надписью, в которой благодарил за труд. Так что опыт имеется, и вполне себе немалый…

Кто-то из находящихся в зале усмехнулся, некоторые отвернулись. А Монахов, сидевший позади Штемпеля и начальника московской охранки Мартынова, как назло, начал кашлять. Было похоже, что жандарм людей не убедил. Тогда уже Булыгин, опытный царедворец, сориентировался и направил разговор в нужное русло:

– Государь просто так никого не выдвигает! А Владимира Федоровича я прошу доложить о принятых мерах. До начала торжеств осталось не так уж много времени. Ваше превосходительство, мы вас внимательно слушаем!

Джунковский тронул густой ус, хмыкнул для порядка – хотя до зашедшегося в кашле Монахова ему было далеко – и начал обстоятельный доклад. До ключевых мероприятий оставалось еще полгода или всего полгода. Во всяком случае, ответственные за безопасность царской семьи уже составили подробнейший маршрут и «афишу» на каждый день торжеств:

– Как известно, основные события начинаются шестнадцатого мая во Владимире. Оттуда их величества с наследником и великими княжнами наведаются в Суздаль, но ненадолго. Уже вечером на поезде от станции Боголюбово они проследуют в Нижний Новгород. Там тоже один день, соответственно семнадцатого мая. Все празднества в пределах города, прием судовладельцев и биржевиков – на барже, а торжественный обед намечен на пароходе. И – в Кострому. Эта часть поездки пройдет по Волге. Плыть до Костромы будем с отдыхом, целые сутки…

– По Волге? – вскинулся Булыгин. – Почему же не по железной дороге? И как августейшая семья поместится на судне со свитой, охраной и сопровождающими?

– Пароходов будет восемь, – пояснил генерал-майор. – Их величества плывут на казенной яхте «Межень», а «Стрежень» станет сопровождать на всякий случай. Свита поместится на «Царе Михаиле Федоровиче» общества «Самолет». Второй пароход этого же общества – «Император Александр Благословенный» – повезет все необходимое для приемов, включая посуду, провизию, царские подарки, даже придворные экипажи. А министры и я сядем на пароход Министерства путей сообщения «Орел». Два других путейских парохода, «Екатерина» и «Нижний Новгород», будут на посылках. Флотилией пойдем!

Энтузиазма у присутствующих слова Джунковского по-прежнему не вызывали. Но он упорно гнул свою линию:

– Экипажи проверим, меры безопасности отработаем. Кстати, поездов тоже будет не один, а три. Первым следует литерный «Св.», то есть свитский. За ним, спустя час, – второй литерный «Б», охрана. И лишь после них – главный поезд, с царской фамилией. Но я продолжу насчет визита. В Костроме государь пребудет два дня. Ипатьевский монастырь, Романовский музей, встреча с потомками Ивана Сусанина – большая программа. Затем снова на «Межень» и плывем в Ярославль. Управимся за один день!

– В Ярославле губернатор Татищев, – снова засомневался Булыгин. – Как бы чего не вышло…

– Татищев? Между прочим, бывший преображенец! – Джунковский вступился за сослуживца. – Как-нибудь обойдется… Далее Ростов Великий, ночевка в вагоне близ Петровска, и в Сергиев Посад. Двадцать четвертого мая прибываем в Москву. Празднества в Первопрестольной продлятся три дня. А двадцать седьмого в четыре часа пополудни их величества с кортежем отъезжают с Александровского вокзала в Петербург. И все облегченно выдыхают…

Все, кроме Монахова, на которого обратил внимание и председательствующий. Но чтобы не нарушать субординацию, адресовал свои слова его начальнику, Мартынову.

– Александр Павлович, сделайте уже что-нибудь со своим сотрудником. Еще не хватало нам декабрьскую инфлюэнцу[22] занести в Кремль!

Мартынов кивнул и громким шепотом «напихал» уже Монахову.

– Монахов, идите лечитесь дома! И чтобы до Рождества и Нового года я вас не видел!

– Но…

– Это приказ!

Мартынов перевел взгляд на Штемпеля.

– Барон, примите все полагающиеся дела. Докладывать по всем вопросам будете вы!

– Так точно!

Партизаны или анархисты времени привычно уже заседали в церкви. Место встречи, по-видимому, изменить было нельзя. А близость к Богу была особенно заметна по позывным некоторых из них: Ворон, Черт, Монах…

– Скажи, Монах, а что будет, если мы не свалим Николашу во время трехсотлетия?

– Я же просил не называть его так, по крайней мере, при мне… Не свалим сейчас, будет следующая попытка. Это наша миссия. Не задавай тупых вопросов, – несмотря на тихий голос с легкой хрипотцой, председательствующий показал, кто здесь главный.

– Что значит «тупых вопросов»? Вон Ворон то же самое хотел спросить, да, Ворон?

– Иди к черту!

– Да я-то…

– Черт, действительно, заткнись уже… – попросил Монах. – Или докладывай по существу.

– По существу будешь докладывать сам, на заседаниях своей охранки!

– Я же просил…

– А нам-то что с того, что ты просил? Мы все – люди свободные, пришли сюда по собственной воле, мы все равны! И что-то я не припомню, чтобы были какие-то выборы… Ну, знаешь, бюллетени для голосования, список кандидатов на твое место… Кто вообще тебя назначил главным, Саня? Где прописано, что Александр Александрович Монахов является руководителем российской ячейки партизан времени? Ну, давай, покажи, покажи мне эту бумагу!

И даже сейчас Монах не стал выходить из себя. Так, как обычно выходят другие. Не повысил голоса и не продемонстрировал сколько-нибудь значительного волнения. А просто встал и… отвесил Черту хорошую такую, увесистую оплеуху. Тот явно не ожидал подобного развития событий. Схватился за щеку и как-то сразу сник. А в стенах культового сооружения воцарилась тишина. Если не считать легкого покашливания…

– Лицо, близко стоящее к Министерству внутренних дел, сообщило нам, что амнистия к трехсотлетию Дома Романовых распространится не только на лиц, совершивших уголовные преступления, но и на политических. Осужденные по статьям, которые не влекут за собой лишения прав, а только ограничивают политическую правоспособность по выборам в Государственную Думу и городские думы, будут полностью восстановлены в правах. Осужденным на каторжные работы или ссылку на поселение будет сокращен срок наказания. Отбывшие наказания в исправительных арестантских отделениях или тюрьмах будут избавлены от необходимости проживать под гласным надзором в определенной местности известный срок без права выезда в столицы. – Керенский зачитал свежую статью из «Московского листка» и отбросил газету в сторону. Мягкий вагон первого класса нес его из Первопрестольной обратно в Петербург.

Тут как тут очутился и уже знакомый нам шустрый парень, когда-то раздававший конверты направо и налево… Вот только без почтовой корреспонденции и прежнего загадочного выражения лица. Будто бы обычный пассажир. Мало ли таких, кто курсирует между двумя столицами?

– Керенский. – Депутат и масон первым протянул руку незнакомцу.

– Незнамов, – отрапортовал курьер.

– Про меня вы, верно, знаете? – Керенскому всегда льстила лишняя порция внимания.

– Кто ж о вас не слышал…

– Ну кто-то, наверное, и не слышал… А вы по каким делам едете в столицу, если, конечно, не секрет?

Незнамов ненадолго задумался, после чего ответил:

– Да нет, пожалуй, не секрет… Получил в Москве за различные услуги кучу денег, еду тратить их в Петербурге…

– Вот как? И не боитесь об этом рассказывать первому встречному?

Только тут взгляд курьера сделался уже знакомым – жестким и бескомпромиссным:

– А пусть попробует кто-нибудь отнять!

– Ну да, ну да. – Керенский по-адвокатски решил завершить дело миром.

А потом и вовсе позвонил в колокольчик и отдал распоряжение проводнику:

– Принесите нам лучшего шампанского, икорочки и еще чего-нибудь по вашему вкусу. – А встретившись с вопросительным взглядом второго пассажира, добавил: – Ничего-ничего, я угощаю!

В том же поезде можно было обнаружить и генерала Брусилова. Алексей Алексеевич стоял в тамбуре, когда Незнамов будто бы случайно проходил мимо. Они по-прежнему виделись лишь мельком. Но в этот раз между ними завязался чуть более обстоятельный разговор.

– Так вы обдумали наше предложение? – спросил бывший посыльный.

– Да.

– И что?

– Мой ответ «нет».

– Окончательный?

– Так точно.

– И почему же?

– Свои аргументы я уже давно письменно привел господину Двуреченскому.

– Двуреченскому? – Незнамов сделал вид, что удивился.

– Да, а что вас удивляет?.. А также и лично господину Монахову.

Курьер поморщился и потер щеку.

– Что с вами? – Видя это, генерал решил проявить учтивость.

– Зуб… болит…

Пространство между вагонами быстро наполнилось чужаками. И Брусилов поспешил закончить «аудиенцию»:

– Честь имею!

– И вам не хвора… – Слова его собеседника заглушил стук колес.

– Как уже было отмечено, самые опасные эпизоды в путешествии его величества – те, в которых нельзя предусмотреть участников торжества. Вот, к примеру, встреча государя в Боголюбове Владимирской губернии. Ему предстоит принять волостных старшин, сельских старост, земских начальников. Всех соберут в ограде Боголюбова городка. Списки участников уже составлены, по многим уже имеются справки об их благонадежности. Тут все просто, как и со встречей на следующий день в Нижнем Новгороде, в саду при губернаторском дворце. Или на приеме в Дворянском собрании. Или во время обеда на сто десять персон на борту парохода «Царь Михаил Федорович» – эстафету у Джунковского и занедужившего для официальных мероприятий Монахова перенял уже ротмистр барон фон Штемпель.

Его непосредственный начальник, глава московских «охранителей» Мартынов, был чем-то недоволен. Но от громкого голоса помощника встрепенулся и он:

– Мы их всех, как лучами Рентгена, просветим! Подлежащих сомнению вычеркнем. Мало-мальски опасных вообще вышлем из города! – Барон был доволен произведенным эффектом, после чего вернулся к обычному тембру голоса. – Но ведь августейшее семейство не на облаке сидит. Из Кремля оно пойдет на закладку памятника Минину и Пожарскому. Пешком, в окружении патриотически настроенной толпы. Люди будут теснить охрану, давиться, толкаться…

– Так что вы предлагаете? – не выдержал Мартынов.

– Там идти всего триста саженей. А от Владимира до Суздаля тридцать четыре версты. Но эти сажени будут опасней, чем те версты, – продолжил методично объяснять ротмистр. – Путь между городами станут охранять конные стражники, дюжина урядников, общая полиция. Еще дворцовая, переодетые агенты Охранного отделения, собственный его величества конвой. Мышь не проскочит. Все на виду, любого выскочку издалека разглядишь. А в нижегородском Кремле по пути на Благовещенскую площадь… Кто там встанет шпалерами[23] по бокам? Как среди них вовремя разглядеть злоумышленника с бомбой или револьвером?

– Как?! – спросили все уже хором.

Штемпель сделал театральную паузу, набрал в легкие воздуха и бухнул:

– Среди них нужны наши люди…

Местная ячейка СЭПвВ привычно заседала в старом доме.

– Диктофон все еще пишет?

– Конечно.

– Все-таки я не понимаю, зачем нам в прошлом эта штука?

– Вам уже много раз объясняли. Мы обязаны вести протокол. А все, что сказано вне протокола, не будет никем учтено. – Произнеся это, строгий собеседник кашлянул.

– А может, оно мне и надо?!

– Сделаю вид, что я этого не слышал.

– Господи, Монахов, ну мы как в школе! Вы – нам не учитель, а мы не ученики! Перестаньте вести себя с нами как с малыми детьми!

– Вы только что нарушили пункт четырнадцать точка два памятки о правилах поведения во время командировки сотрудника Службы эвакуации пропавших во времени.

– Да хватит уже «выкать», надоел!

– Прошу прощения, а в чем именно состоит нарушение? – В разговор наконец вмешался кто-то третий, а именно – обладательница примирительного женского голоса.

– Он назвал фамилию, – коротко пояснил председательствующий.

– А я и не такое назову! Я вам сейчас все-все про него расскажу! Например, о том, что он входит в ячейку партизан времени! Что, съели?!

– А это уже серьезное обвинение… – вмешался четвертый. – Какие у вас доказательства?

Первый потер все еще красноватую щеку:

– Я общался с Керенским, и с Брусиловым, и со многими другими. Все они подтверждают, что господин Монахов, Александр Александрович, когда-то представлялся им как сотрудник СЭПвВ! Ну а позже… внимание… барабанная дробь… настойчиво склонял их к вступлению уже в группу партизан времени!

– Грубое нарушение пунктов четырнадцать один, четырнадцать два, восемь точка семь, а также шестнадцать точка один, – констатировал Монахов хриплым, но спокойным голосом.

– Поясните! – потребовала примирительная, и в ее голосе уже не ощущалось прежнего человеколюбия.

– Назвал не только фамилию, но и имя-отчество. Вступил в несогласованные контакты с историческими деятелями. Обсуждал с ними работу службы.

– Это уже действительно серьезно, – констатировал четвертый.

– Да вы что, ребята?! Вы сейчас МЕНЯ обсуждать будете? А не его? Да вы понимаете, что он уже давно работает на партизан и сливает им все, о чем мы тут говорим?! Клянусь вам, все так и было. Какие хотите доказательства предоставлю, все покажу и расскажу!

– Пункт тридцать – предательство Службы эвакуации пропавших во времени, участие в оперативной деятельности партизан, переход на сторону врага, – подытожил Монахов, когда вышедшего из себя оппонента уже вязали коллеги.

А потом нажал какую-то кнопку, и запись диктофона остановилась.

– Вот для чего он нужен… – констатировала примирительная.

– Да вы не понимаете! Монахов – продажная шкура, такая же, как Двуреченский! Они стоят друг друга! Просто один был как бы на виду, а другой в тени! Я предоставлю какие угодно доказательства! Отправляйте меня в центр, я все-все им расскажу! – не унимался теперь уже бывший двойной агент.

– Если доживешь, – предположил пятый. Шестого в этот раз не было.

А труп Незнамова, Василия Васильевича, обнаружили уже утром в канаве у Патриарших. Горло мещанина 1890 года рождения было перерезано, лицо обезображено. На теле нашли минимум пять жестоких ножевых ранений. Свидетелей происшествия не было.

В Петербурге генерал от кавалерии Алексей Алексеевич Брусилов встретился с несколькими коллегами из Генерального штаба и даже заглянул на один великосветский прием. Во дворце графов Шереметевых на набережной Фонтанки, или в так называемом Фонтанном доме[24], проходило очередное заседание любителей погадать на судьбу Отечества. Брусилов относился ко всему этому уже не столь серьезно, как некоторые великосветские дамы, но продолжал по старой памяти посещать спиритические сеансы.

На этот раз с гастролями из родной Польши в Петербург приехал упомянутый уже медиум с зеленым лицом Ян Гузик. Свое выступление он проводил примерно по той же схеме, что и в Варшаве. Одним из отличий разве что было присутствие в рядах богемной великоросской публики Матвея Ивановича Скурихина. Казак ни от кого не скрывался. И даже наоборот – всем своим видом демонстрировал, что скрываться ему не от кого.

Парой фраз герой нескольких войн перекинулся и с Брусиловым. Причем генерал от кавалерии почтительно склонился перед низшим по званию, засвидетельствовав тому особое почтение.

– Матвей Иванович…

– Алексей Алексеевич.

– Как вы?

– Вашими молитвами.

– Слышал, вы теперь тоже участвуете в охране государя?

– Понемногу, все мы делаем одно дело.

– Вот уж действительно. И окажись злонамеренные в руках ваших казаков, боюсь, останутся от них только рожки да ножки, – пошутил Брусилов.

– Боюсь, что так… А вы здесь как? – Казак предпочел сменить тему.

– По той же причине. Беспокоюсь за судьбу царя и Отечества… Слышал, Гузик напророчил нам всем эру благолепия и процветания?

– Его бы устами, его бы устами… Однако в прошлый раз он нагадал мне, что зарубцуется шрам… – Казак потер место ранения на щеке, которое по-прежнему чесалось.

И оба служивых немного посмеялись.

– Но в одном он прав, – заключил атаман. – Ни одна пуля меня не берет… Король крестей вкупе с тузом пик не дают мне почить раньше времени!

Брусилов деликатно улыбнулся. Тогда как Казак рассмеялся в голос.

Казак был настолько уверен в своей неприкосновенности, что начал появляться на людях, где только возможно. К примеру, на смотре частей в рамках подготовки Романовских торжеств. Уже в Москве, на Ходынке, где около двух тысяч пеших и конных отрабатывали строевой шаг и ответ государю императору, после того как тот поздоровается с воинами:

– Братцы, спасибо вам за славный парад!

– Ра-ды ста-рать-ся, Ва-ше Им-пе-ра-тор-ское Ве-личе-ство!

Взгляд полковника Скурихина с трибуны с высокопоставленными офицерами пересекся… со взглядом Ратманова, стоящего внизу среди младшего полицейского состава.

– Это не Казак там? – Георгий кивнул в сторону человека со шрамом, который и не думал бежать или хотя бы сменить внешность.

– Запорожский… – отшутился Двуреченский.

– И это нормально?

В ответ чиновник для поручений лишь многозначительно взглянул на Жору и снова отвернулся.

– Он меня чуть не убил в прошлый раз! Да что меня, нас чуть не убил! – не смог сразу успокоиться Георгий.

– Говори на полтона тише, – процедил Викентий Саввич сквозь зубы. – А если что-то не нравится, сам подойди к герою четырех войн и обладателю полдюжины высших орденов Российской империи. И не забудь поздороваться с командующим Московским военным округом и генерал-губернатором, стоящими на той же трибуне…

– Как мне все это… – недосказал Ратманов, в ту же секунду осознав, что от него все равно ничего не зависит. – Кстати, а где Монахов?

– Заболел.

Двуреченский даже улыбался. А Казак так и вовсе – демонстрировал все свои зубы, в том числе один золотой. И когда его взгляд вновь упал на бывшего «начальника штаба» банды, Жоре стало не по себе: показалось, что могущественный атаман все помнит и все еще опасен…

Вдобавок в толпе и даже в полуметре над ней возникла голова рослого Дули. Еще один несостоявшийся убийца Ратманова, да и Двуреченского тоже, как ни в чем не бывало наблюдал за происходящим.

Почесав в затылке, Георгий спросил Двуреченского уже без надрыва:

– Викентий Саввич, а этого тоже не будем ловить?

– Цыц! Мешаешь смотреть! Занимайся своим делом! Так сама собой отпала задача по поиску оставшихся подельников. Формулировка «занимайся своим делом», вероятно, подразумевала, что бывший Жора Гимназист не должен обращать внимания на прежних преступников и убийц, ежели действующему начальству так стало угодно…

Много времени отнимало и знакомство с условиями новой службы. Агент второго разряда каждое утро начинал с посещения одного из «своих» участков. Он разговаривал с коллегами – сыскными надзирателями, прикрепленными к участку, обходил с ними территорию, записывал подозрительные адреса, фамилии скупщиков краденого и укрывателей воров. Навещал тех фартовых, кто отсидел в тюрьме и сейчас находился на свободе, и вел с ними профилактические беседы. В целом это напоминало работу участкового во времена Юры Бурлака, поэтому новичок схватывал все на лету. Коллеги видели это и начинали проникаться к нему уважением. За неделю Ратманов походя раскрыл две кражи со взломом запоров и преград, а также разбойное нападение с покушением на личность. И это будучи фактически стажером! Фонды его в Малом Гнездниковском повысились настолько, что Стеша теперь по утрам ласково подавала ему руку для поцелуя. А Кошко выписал неофиту двадцать пять рублей «на гуся» – так в полиции и жандармерии называли наградные к Рождеству.

Также и Викентий Саввич присматривал за «подельником», правда, создавая ощущение не столько заботы, сколько своеобразного железного колпака. А Георгий, чуть отойдя от истории с пожаром, в устройстве которого его подозревали, разок даже выбрался посмотреть на пепелище, оставшееся от дома чиновника. Все-таки в той бумаге были еры и яти? Или он действительно обнаружил след из будущего? Ну и если последнее, наследил уже новый Двуреченский или сбежавший из его тела Корнилов? Вопросов без ответов оставалось еще много. Слишком палиться, якобы случайно прогуливаясь вокруг бывшего дома коллежского секретаря, тоже не следовало. А вдобавок на пути Ратманова снова оказался репортер «Московского листка» Кисловский, фотографирующий руины. Вот уж кто в каждой бочке затычка. Правда, на этот раз распускать кулаки не хотелось, и Георгий просто вернулся в свою меблирашку…

О Рите уже и думать забыл. Вернее, вспоминал ее каждый день, но в то же время поставил крест на попытках вернуть девушку. Уж очень болезненно проходили обе их последние встречи. Вдобавок Ратманову продолжали сниться странные сны. Косвенно связанные и с Ритой, но не совсем. Не столько эротические, сколько кинематографические… По ночам Жора снова и снова прокручивал в голове последние кадры своего пребывания в будущем, телепортацию в прошлое, встречу с Ритой и другими знакомыми персонажами. Словно киномеханик, в расписании которого был всего один фильм, который он крутил нон-стоп в течение всего дня.

При этом Ратманова продолжали одолевать неизвестные голоса. И разговаривали они все больше не с ним, а скорее про него, где Георгий выступал лишь в роли безмолвного слушателя. А потом и вовсе забывал все сказанное. Запоминая только последнюю фразу, и то в лучшем случае. На этот раз фраза была следующая:

– Он точно нас не слышит? Может, проверим? – осведомился обладатель довольно низкого мужского голоса.

Ратманов не поленился, вскочил с кровати. Наскоро одевшись в домашнее, но приличествующее выходу в общий коридор съемной квартиры, вломился в соседнюю комнату. Пусто.

Потом в другую, где сосед, бедный певец из массовки частной оперы Зимина, предавался плотским утехам с неизвестной из квартала красных фонарей на Грачевке.

– Тебе чего? – тонким, фальцетоподобным голосом осведомился сосед.

И было абсолютно очевидно, что во сне с попаданцем говорил не он. И уж наверняка не его девушка.

Ратманов постучался к хозяйке – ее комната шла следом. Женщина перекрестилась и приоткрыла дверь. А Георгию только это и нужно было – удостовериться, что и здесь не было никаких басовитых мужчин…

– Прошу прощения, Лидия Пална, скверный сон приснился, – извинился он и задумчиво побрел обратно.

При этом Жора снова и снова возвращался к мысли, что самым очевидным человеком во всей Москве 1912 года, с которым он мог бы выследить настоящего Двуреченского, то есть Корнилова, и в конце концов вернуться домой в XXI век, по-прежнему оставался Викентий Саввич. Не Штемпель же, о котором он вообще почти ничего не знал… Ну и не Стеша же…

– Что, прости? – Делопроизводитель управления сыскной полиции наконец перешла на «ты». И года не прошло, как говорится.

– Говорю, обед скоро. Не хочешь ли на пироги с вязигой? Обнаружил тут буквально за углом, отборные.

– Да я бы с ра… – Барышня осеклась. А Георгий даже засмеялся:

– Ну чего ты забоялась, зверя, что ли, страшного за моей спиной увидела?

Ратманов оглянулся – позади стоял Двуреченский.

Причем неизвестно, насколько давно.

– Викентий Саввич?

– Георгий… Не помню, как вас по батюшке… На пироги, значит, собрались…

А вам-то что? Мог бы ответить Георгий, однако сдержался.

– Так точно-с, – вместо этого сказал он и даже вытянулся во фрунт.

– Вольно… – Двуреченский скривился. – Пирогов не обещаю, но кое-какие рабочие вопросы будет время обсудить… Стефания Марковна, отпустите молодого человека?

– Да-да, Викентий Саввич, непременно! – Стеша даже покраснела, зачем он с ней так…

– Вот и славно. Тогда через… – Двуреченский посмотрел мимо попаданца на часы, служащие основным украшением первого этажа полицейского управления, – … четверть часа у меня.

Коллежский секретарь поклонился, четко обозначив конец беседы, и удалился к себе. А Георгий снисходительно посмотрел на Стефанию, лицо которой просто пылало в присутствии одного из начальников. Нет, все же молодая и наивная Стеша – не его поля ягода, Ратманову больше соответствуют хитрые и матерые… Так думал попаданец, поднимаясь к Двуреченскому через пятнадцать минут. Подобные Рите с Хитровки или чиновнику для поручений, откуда он там…

Ратманов постучал. Но дверь была заперта. Прислушался. Постучал еще раз. Опять двадцать пять! Этот Двуреченский вечно играл с ним, как кошка с мышкой. Когда хотел – появлялся, когда не хотел – исчезал, никогда не отчитывался и не извинялся. При других обстоятельствах Георгий никогда не стал бы близко общаться с таким человеком!

Но маятник внизу уже давно пробил время обеда. Жора понуро спустился вниз. Возникла мысль снова пригласить Стешу, но та была в делах. И он решил пойти один.

Вышел из управления, вдохнул морозного воздуха – на улице хоть и была зима, но не столько холодная, сколько обдающая чистотой и свежестью, в XXI веке такого уж нет. Быстро дошел до калачной. Спустился в полуподвал и изменился в лице…

Викентий Саввич как ни в чем не бывало сидел за одним из столиков с полной корзиной мучных изделий и словно дожидался только его одного.

– А, Гимназист, подь сюды, – махнул чиновник, и в этот момент его особенно сильно захотелось ударить.

Ратманов не сошел с места.

– Да поди ж ты сюда, говорю, – повторил Двуреченский нетерпеливо. – Уже четверть часа тебя здесь дожидаюсь.

У Георгия слегка натянулись нервы. Но он подошел. Схватил из корзины самый большой пирожок. И даже не присев, демонстративно употребил его в пищу.

– А аппетит хороший нагулял, свежо на улице сегодня, – констатировал Двуреченский и подвинулся, чтобы Ратманов сел рядом. – Давай, давай, я не кусаюсь.

Оценив обстановку, Георгий занял место напротив.

– Ну как знаешь, – прокомментировал коллежский секретарь.

– Мы вообще-то договаривались встретиться в твоем в кабинете, прежде чем вместе пойти на обед, – напомнил агент.

– Да? – почти удивился Двуреченский. – Работы много, не припомню таких тонкостей, за всеми не уследишь… Но спасибо за приглашение!

– Ты же сам меня позвал…

– Ды ты что? – Чиновник умел взбесить. – А не ты ли позвал меня на обед?

В этот момент попаданец подумал, что у его визави действительно могла быть амнезия. Потом еще свалит на нее, когда выяснится, что забыл о будущем по вполне естественным медицинским причинам…

– Ладно, неважно, – сказал он вслух. – А важно, что мы хотели обсудить некоторые рабочие вопросы.

– Рабочие вопросы? А что там обсуждать?

– Например, что происходит с Казаком, да и с Дулей…

– А что с ними? Живы-здоровы! – Двуреченский издевался? – Ежели ты о том, стоит ли их сейчас ловить? Мой ответ: нет, не стоит. Пока Матвей Иваныч и его громила снова в силе. Не нашего поля ягоды на текущий момент. А дальше видно будет.

– А что с Монаховым?

– А что с Александром Александровичем?

– Слушай, перестань бесконечно отвечать вопросом на вопрос. А то чувствую себя как в кабинете психиатра…

– Смешно. Заболел Монахов, инфлюэнца. – С этими словами Двуреченский достал из корзины очередную булочку и принялся мять ее, прежде чем съесть.

– А что можешь сказать о нашем общем коллеге, фон Штемпеле? – Георгий еще не знал, в какую степь развивать тему со своим якобы родством с бароном и их общей предполагаемой ландаунутостью. Но не поинтересоваться тоже не мог.

– А что я могу?.. Прости… Вопросы такие, что вопросом на вопрос на них ответить было бы проще всего! Достойный человек, служака, офицер до мозга костей. Повезло Романовским торжествам, что он один из их кураторов… Немного перегибает иногда, выпячивая на первый план Охранное отделение, ну так я бы точно так же делал на его-то месте!

– Понятно… Ясно… Исчерпывающе…

– Что там тебе ясно?

– Ничего… А что с твоим домом в итоге? Установили поджигателя?

– Филипп, – отмахнулся чиновник.

– Все оказалось проще, чем я думал.

– Да, Филиппушка, старик мой, недоглядел, головешку на ковер бросил, такое и раньше за ним водилось.

– И что теперь ему будет?

– А что ему будет? Ничего. Старый уже, говорю ж. Официально и не на службе. Считай, свой человек в доме, да и только…

– Значит, я больше не под подозрением?

– Типун тебе! – Двуреченский аж перекрестился. – Что ж ты говоришь такое?

– То, что ты сам мне говорил.

– Да это ж я просто к слову, не принимай близко…

Чиновник снова принялся есть. А Георгий даже принял его слова за извинение:

– Ладно. А где ты сейчас живешь?

– Да на Моховой, служебная квартира, давно предлагали в нее въехать, – признался Двуреченский.

– Понятно… Тогда пойду я…

– Кстати, Новый год на носу. Ты решил уже, где и с кем?..

Ратманов даже не поверил – снова будет разводить его на что-то?!

– Тогда на Моховой, тридцать первого, скажем, в восемь вечера! – Чиновник поставил в конце разговора жирную точку и даже восклицательный знак.

Действительные намерения Двуреченского все еще оставались непонятными. Но праздновать больше было не с кем. Потому отполировали договоренность ароматным китайским чаем «кокусин розовый», который шел в комплекте с тарелкой пирожков. Жизнь потихоньку налаживалась. Они снова были подельниками, что бы это ни значило…

За новым 1913-м впоследствии закрепится слава последнего спокойного года Российской империи. И действительно, экономические показатели были на высоте – с ними потом еще долго все будут сравнивать советские и постсоветские любители статистики. В политической сфере тоже – тьфу-тьфу-тьфу, не сглазить – все обстояло достаточно ровно, по крайней мере, внешне. После убийства в конце 1911 года жесткого политика Столыпина пост премьера занял тихий хозяйственник Коковцов, до того много лет возглавлявший Министерство финансов.

Тучным годам не видно было ни конца ни края. И весь 1913-й представлялся поклонникам самодержавия временем единения царя с народом и апофеозом правления не только Николая Александровича Романова, но и всей династии. Ну а главным событием, безусловно, должны были стать грандиозные юбилейные торжества. Об этом писали тогда все газеты.

«В ознаменование 300-летия царствования Дома Романовых рижская городская дума ассигновала 422 тысячи рублей на санаторию, памятник в Костроме и храм в Петербурге».

«Измаильский коммунальный совет в ознаменование 300-летия царствования Дома Романовых постановил сложить с беднейшего населения 10 000 руб. недоимок».

«Полтавское губернское земское собрание ассигновало 163 000 руб. на устройство санатории для легочных больных в память посещения государем императором земского дома».

«К юбилею 300-летия царствования Дома Романовых в Москве в мастерских Строгановского училища изготавливаются драгоценный ларец и большое блюдо для хлеба-соли. Ларец чеканного серебра, с эмалью, живописью и самоцветными камнями, украшен четырьмя портретами государей из Дома Романовых».

«Для России приближаются великие дни. Призвание Первого из Дома Романовых (Михаила Феодоровича) – факт чуть ли не единственный в истории человечества. Это выражение воли целого народа, получившего от Господа право самоопределения, право выбора той формы, в которую должна будет сложиться его жизнь – политическая и общественная. Обыкновенно династии воцаряются по праву завоевания, в лучшем случае – по праву победы, то есть все же насилия… Одной России Господь дозволил иметь государей, выбранных свободной волей народной».

«Во всех конторах и почтовых отделениях г. Петербурга за последние дни наблюдается усиленный спрос на юбилейные почтовые марки, выпущенные по случаю 300-летия царствования Дома Романовых. Однако, хотя новые марки и разосланы уже во все почтовые отделения, выпуск их в публику, согласно циркуляру главного управления почт и телеграфов, ограничен до полного израсходования в этих отделениях запасов марок прежнего образца. В главный почтамт поступает масса требований на марки-портреты из-за границы от коллекционеров и любителей со всех частей света…»

«Юбилейные почтовые марки, о которых столько говорилось и писалось, будут пущены в обращение с первого же дня нового года. Новые почтовые марки, по словам тех, кому их пришлось видеть, производят очень импозантное впечатление. Самые ходовые в семь и десять копеек темно-коричневого цвета. На них портрет государя императора Николая Александровича…»

Ну а в личных сообщениях жители того времени продолжали обсуждать самые разные вещи. Тот же Николай Второй писал в дневнике незадолго до нового года: «В 11 час. принял Коковцова и Маклакова вместе… Заказал себе турникет, поставил его в уборной и начал понемногу упражняться на нем. После обеда занимался и читал вслух. – Чуть позже. – Провели вечер одни. В 11 ½ был отслужен молебен в новой комнате Аликс. Горячо молил Господа благословить Россию и нас всех миром, тишиною и благочестием в наступающем году».

«В Варшаве нас окружало блестящее общество, элегантная жизнь, множество театров, в которых у меня были свои ложи по очереди с начальником штаба, концерты, рауты, обеды, балы, невообразимый водоворот светской и пустой жизни, сплетни и интриги. Но, несмотря на многие плюсы, перевешивали все-таки минусы моей служебной жизни… Я знал, что война наша с Германией не за горами, и находил создавшуюся в Варшаве обстановку угрожающей», – подводил впоследствии итоги 1912 года генерал от кавалерии Брусилов.

«Вижу, что идеи свободы, равенства, социальной справедливости, уважения к человеческой личности – это основная идея, на которой построен весь человеческий прогресс. И эта идея не умерла. Каждый человек в первую очередь должен самостоятельно мыслить, самостоятельно решать и самостоятельно выбирать свой путь. Это будет! Это будет! И это будет!» – будущему премьер-министру Керенскому нельзя было отказать в красноречии.

«Моя душечка родная, Наташа, от всего сердца поздравляю тебя с очередной вехой внутри общей жизни и в нашем совместном существовании! Надеюсь, твое чувство не изменилось ко мне, а я люблю тебя и с каждым днем все больше и больше убеждаюсь, что не могу жить без тебя, без твоей любви, близости и ласки». – Великий князь Михаил Александрович пребывал вдали от общегосударственных дел и, несмотря на известные драматические события, наслаждался начавшейся семейной жизнью.

«Christmas greeting and all kinds remembrance for the new year![25] – отмечала другая небезызвестная особа. – Да благословит Господь Наступающий Новый Год и ниспошлет благодать Свою на Вас и Всех дорогих Вашему сердцу. Верноподданная Ваших Величеств Аня Вырубова».

Императрица Александра Федоровна нежно любила и Рождество, и Новый год. А будучи иностранкой по рождению и воспитанию, всячески пестовала в России преимущественно немецкую традицию наряжать праздничное дерево. Причем елки с подарками были непременным атрибутом скорее церковных праздников: то есть Сочельника 24 декабря и Рождества 25-го. Именно тогда звали многочисленных гостей и ходили друг к другу семьями. Тогда как старый год провожали преимущественно взрослые.

Ну и самое любопытное – в родной для урожденной Виктории Алисы Елены Луизы Беатрисы Гессен-Дармштадтской Германии уже вовсю шел 1913-й. До календарной реформы, которая ждет нашу страну только пять лет спустя, мы пользовались так называемым юлианским календарем, который отставал от европейского григорианского на 13 суток. Из-за этого в газетах, особенно посвященных событиям за границей, уже давно писали двойные даты: по старому стилю, как в России, и в скобках – по новому, как в остальном мире.

– Китай впервые празднует Новый год по христианскому стилю. Под таковым подразумевается тот, которого придерживается большинство христианских народов, то есть так называемый григорианский календарь, введенный папой Григорием Тринадцатым в 1582 году. – Коллежский секретарь прочел одну из статей и бросил газету на журнальный столик, он был весел и все больше напоминал прежнего Двуреченского.

Жора огляделся. Интерьеры новой, служебной, квартиры чиновника для поручений были заметно скромнее прежних. Но Викентий Саввич, по крайней мере внешне, не парился, как сказали бы в XXI веке. Так мог бы вести себя человек, засланный сюда из будущего и которому было все равно, какая у него квартира в собственности в прошлом…

Впрочем, никаких других доказательств пребывания в теле коллежского секретаря Двуреченского подполковника ФСБ Корнилова у Георгия не было. А якобы обнаруженный в прежнем жилище чиновника текст поговорки без твердых знаков виделся ныне какой-то почти даже детской шалостью, а не уликой. Наверное, и не стоило из-за этого хороший дом сжигать… А Двуреченский даже чему-то усмехнулся, будто подтвердив мысли своего гостя.

Так, а что они ели? В этом плане Викентий Саввич не пожадничал. Новогодний стол ломился от блюд, большинству которых попаданец даже не знал названия. А хозяину даже пришлось провести экскурсию по яствам. Еда была заказана в первоклассном ресторане. В серебряном судке остывал суп «Святой Губер». На жаркое шли утка по-руански, куропатки в красном соусе и рябчики, тушенные в «Бель вю». Рыбу представляли двинские стерляди по-императорски. Горячее – седло косули и цыплята с огурцами. Лангуст по-парижски лежал особняком. А еще там были трюфели по-деревенски, спаржа, артишоки, соусы «Ивуар» и «Ремуланд», слоеные пирожки с белужиной и салат. Фрукты тоже были о-го-го: груши «Императрица» и персики «Монтрой» по-каннски. Из алкоголя чиновник для поручений составил солидную батарею: шато-икем, шампанское, водка, рябиновая на коньяке, английская горькая и лафит. Взрослый праздник…

Неумолимо приближалось наступление Нового года по старому стилю. Георгий уже и сам устал считать, что это было за время по отношению к тому, в котором он существовал прежде, и насколько он сократил или увеличил таким образом собственную жизнь, растрачивая ее в прошлом…

– Что застыл? – осведомился Двуреченский. – Скоро двенадцать пробьет.

– А мы не будем слушать новогоднее обращение пр… – осекся попаданец.

А у Викентия Саввича ни один мускул не дрогнул, и он снова ничем себя не выдал:

– Ты о чем?

– Да так, ни о чем…

Ратманов хотел было выстрелить пробкой от шампанского в потолок, как любил делать в будущем. Но Двуреченский на правах хозяина дома экспроприировал у него бутылку, чтобы очень плавно и медленно разлить ее содержимое по двум сверкающим бокалам. Новый год двух холостяков…

Погодите… У Двуреченского, как минимум прежнего, была женщина! Уже не совсем трезвый, но не лишенный логики Ратманов решил ухватиться за это:

– А где твоя… Как ее?..

– В смысле?

– Как твою жен… пассию зовут, я забыл?..

– Ты о чем вообще?

– Ну как… – не унимался Жора. – Наташа? Или Маша? Ну напомни мне!

– Кажется, кому-то наливать больше не стоит… Двуреченский снисходительно посмотрел на младшего по должности и временно вышел из комнаты.

Так, не сработало… Пока. Но женщина у прежнего Двуреченского все же имелась. И через нее при желании можно было выйти и на самого прежнего обитателя внешней оболочки хозяина этого дома. Ведь в чьем бы теле ни находился мужчина, он всегда прежде всего печется о своей женщине! Ратманов-Бурлак-«Я барон Штемпель?» знал это по себе!

– Что ты сказал? – Чиновник для поручений уже снова стоял над душой.

– Я что-то сказал?

Блин… Однако… А, была не была! Он уже все равно поднял эту тему. И если перед ним прежний Двуреченский, то для подозрений с его стороны этого было бы вполне достаточно. А если другой, то…

– Викентий Саввич! Есть одна мыслишка, как вычислить товарища Корнилова. Ты все еще в деле?

– В каком?.. А… Ну да.

– Так «ну да» или в деле?

– В деле, в деле. Я уж понял, к чему ты ведешь.

К его женщине!

– Спасибо, Шерлок Холмс!

– И вам, Ватсон. И какие уже имеются соображения, улики, гипотезы? – Двуреченский выглядел достаточно заинтересованным для человека, «чью невесту» предстояло искать.

– Тише! – Георгий запил шампанским пирожок с белужиной, выставил вперед указательный палец и ностальгически прикрыл глаза, вспоминая их прежний разговор.

Чиновник уже хотел прощаться, но Ратманов его опередил:

– Подожди, объясни еще раз, почему ты дезертируешь из конторы?

– Я же говорил.

– Говорил, но неубедительно. Неужели только оттого, что маленькое жалованье?

– Юра, твою мать! Я знаю будущее и при этом сижу на бобах. Подчиняюсь дуракам. Живу на весьма скромное жалованье. А потом уйду на пенсию и начну тихо спиваться…

– Все?

– Нет, не все! – собеседник внезапно вышел из себя. – Еще у меня тоже есть любимая женщина! В прошлом! Знаешь, иногда кажется, что эти женщины лучше тамошних, из двадцать первого века. Они любят честнее и крепче. Они надежнее. Порядочнее. Чище. Вернее. Жизнь готовы отдать за своего мужчину. Так что я тебя понимаю…

Здесь Георгий сделал паузу, чтобы не подавиться пирожком. В то время как новый Двуреченский начал заинтересованно расхаживать вдоль стола и строить собственные гипотезы:

– Только это и сказал?

– Ну да.

– Ни имени, ни адреса?

– В точку! Прямо «Девушка без адреса»! Был такой фильм…

– Не смотрел.

– Еще бы! Он пятьдесят какого-то года, один из первых фильмов Эльдара Рязанова.

– Не знаю такого.

– Да понятно все с тобой. – Попаданец махнул рукой.

– Что делать будем? – не унимался чиновник.

– Ну ты у нас главный стратег, а я всего лишь агент второго разряда…

– Не прибедняйся. «На гуся» уже получил, а Кошко кому попало наградные не выписывает. Ты у него на заметке, учти. Его высокородие считает тебя талантливым и пророчит большое будущее.

– Это хорошо. Но вернемся назад. Давай поиграем в Шерлока Холмса. Расскажи, как бы ты ее искал? А я временно побуду Ватсоном…

Двуреченский снисходительно улыбнулся. Сел в кресло, придав своему благообразному лицу с длинным аристократическим носом некоторое даже сходство с чертами великого сыщика, после чего медленно заговорил:

– Хорошо. Есть информация о том, что у Корнилова была женщина.

Георгий кивнул – эврика! Но чиновник не обратил на издевку внимания и продолжил:

– С высокой долей вероятности можно предположить, что они плотно общались, а значит, она находилась где-то поблизости.

– Именно! В Москве или ближайшем Подмосковье!

– Так… Пол и возраст примерно понятны.

– Женский! От двадцати пяти до пятидесяти! Двуреченский повел бровью и всмотрелся в собственное отражение в испитом бокале:

– Почему от двадцати пяти?

– Ну это я на свой вкус…

– Я бы сказал… от восемнадцати, если не шестнадцати.

– Ну пусть так.

Георгий припомнил, что до 1917 года в Российской империи не было единого понятия возраста совершеннолетия. А было несколько градаций «прав состояния». Так, в брак мужчинам было дозволено вступать с 18 лет, девушкам – с 17, к уголовной ответственности подростков привлекали с 14, а вот служить в армии и распоряжаться имуществом без более взрослого попечителя можно было только с 21 года.

– Ну и основной вопрос…

– Где она? – предположил Георгий.

– Нет, пока что – где он с ней познакомился… Вот ты где со своей познакомился?

– С Ритой? Или Оксаной?

– Да с обеими.

– С Ритой в банде, с Оксаной на работе…

– Вот. Обычно мы знакомимся с ними там, где проводим больше всего времени вместе. А банда до недавнего времени была для тебя той же работой.

– Значит, они познакомились в полицейском управлении!

– Очень может быть.

– А значит, это…

– Стеша!!! – закричали оба разом.

И сами как будто не поверили общему умозаключению. Но было очень похоже, что она. И завтра оставалось только проверить догадку…

А пока… Ночные разговоры с Двуреченским, как правило, затягивались до утра и по большей части касались будущего как самого чиновника, так и страны, и мира в целом. Нынешний диалог не стал исключением. Ратманов, как умел, проводил для любопытного полицейского экскурс в отечественную и всеобщую историю XX–XXI веков. Было забавно наблюдать, как новичок впервые слышит имя первого космонавта, не говоря уже о его однофамилице на российской эстраде, или путает Джона Леннона с Владимиром Лениным. Но в целом было не до смеха. Решив все же прилечь на часок перед выходом на работу, Георгий думал только о том, как уже совсем скоро появится на службе и выведет Стешу на чистую воду!

Забавно! Чиновник так охотно занялся поисками «своей бывшей». И даже сам наметил план этой работы. Никто его особо за язык не тянул. Двуреченский таким способом планировал «выслужиться» перед Ратмановым и отмести подозрения от себя? Или искренне хотел помочь? Или они со Стешей поссорились, тем более что попаданец и раньше замечал, как девушка краснеет при появлении чиновника для поручений… А может, Двуреченский из будущего уже знал, что в прошлом Ратманов разнюхает про его женщину, и благополучно спрятал любовницу… А уже после того решил Георгию и подыграть?!

Великий аналитик захрапел…

Всего через час с небольшим на плечо Ратманова легла тяжелая рука новоиспеченного коллежского секретаря. Он тормошил гостя, чтобы вместе отправиться на службу.

– Эй, Гимназист!

– Не называй меня так! – Ратманов аж присел и отдернул чужую руку.

– Ну вот видишь, зато проснулся.

– Я бы и так проснулся…

– Доедай тут, ежели чего осталось. А через четверть часа за нами приедет мотор.

– Четверть часа… Говори по-нормальному, через пятнадцать минут…

– Ишь, раскомандовался. В своем времени говори, как заблагорассудится, а тут я буду говорить так, как привык.

Пока Георгий приводил себя в порядок, чиновник позвонил в гараж и еще куда-то – было в его новой квартире, равно как и старой, и такое чудо современной техники, как телефон.

И уже совсем скоро гордость отечественного автомобилестроения «Руссо-Балт» доставил обоих до Малого Гнездниковского переулка. В сыскное управление они почти вбежали, словно не доверяя друг другу и каждый стремясь оказаться на «месте происшествия» первым.

Привычное кресло Стеши сегодня пустовало.

– Где она?! – Ратманов был на взводе.

– Кто-нибудь видел Стефанию Марковну? – добавил за него коллежский секретарь.

Оглянулись все. Но голос подал Тищенко:

– Викентий Саввич, ушла она…

– Как ушла?

– Так, отобрала какие-то бумаги и ушла…

– Куда ушла?!

– Мне кажется, что совсем…

– Всем так кажется… – поддакнули остальные.

– Плакала, не могла толком ничего объяснить, но я так понял, она больше не вернется… – подытожил Тищенко. – Вещи свои забрала, платок и домашние боты. А прошения на увольнение не оставила. Вот.

А Ратманов схватил с ближайшего стола первый попавшийся предмет – фаянсовую пепельницу – и с размаху разбил ее об пол. После чего без каких-либо объяснений вышел на воздух.

Внутри все вздрогнули, но промолчали. Даже строгий Двуреченский. Он лишь приискал глазами кого-нибудь неподалеку и не придумал ничего лучше, чем поручить убрать осколки Тищенко:

– Святослав, уберите…

– Почему я?!

Двуреченский снова посмотрел на младшего. И от этого взгляда стало уже не по себе. Тищенко сдался.

А Ратманов вскоре вернулся и еще целый день провел, разбирая бумаги, не проронив при этом ни слова… Ему по-прежнему не дали ни одного более-менее стоящего дела по основному профилю. Он все еще подозревал Двуреченского в попаданчестве, но не мог ничего доказать. Он не знал, куда убежала женщина Корнилова и кто именно ее предупредил. И при этом не сомневался, что его противник, обладающий знаниями как о прошлом, так и о будущем, всегда будет на полшага впереди. Очередная ниточка, связывающая с XXI веком и домом, была перерезана.

Георгий механически скомкал очередную бумажку с набившими оскомину ятями и пошел домой.

Вернувшись в съемную меблирашку у Никитских ворот, Ратманов нос к носу столкнулся с хозяйкой и целой ватагой студентов. Что они там делали, ведь не Татьянин день? Кажется, молодые люди все еще были навеселе после вчерашнего Нового года.

Надо сказать, в то время не существовало привычных нам длинных выходных. Но имелись неприсутственные дни, включая все воскресенья и ряд других. Например, главные, двунадесятые, церковные праздники, а также день поминания Казанской иконы Божьей Матери или Усекновения главы Иоанна Предтечи. Также были царские дни – другими словами, даты, так или иначе связанные с правящей династией: день рождения и тезоименитства императора, вдовствующей и действующей императриц, наследника трона, а также восшествия монарха на престол и коронации… Что касается новогодних праздников, был Сочельник 24 декабря, затем Рождество 25-го, затем Новый год – 1 января и Крещение 6-го. Остальные дни между ними считались присутственными, то есть рабочими, но когда ты молод…

– Что у нас на календаре, второго января? Все веселимся? – поинтересовался Георгий строгим отеческим тоном.

– А вам-то что, дядечка? – не слишком-то учтиво ответила студентка, а по виду почти даже и гимназистка.

– Тебе здесь пояснить или в участке? – Ратманов дал понять, что вполне может применить и силу на оскорбления представителя власти, он теперь лицо официальное.

– Не надо, не надо… – вмешалась хозяйка. – Они больше не будут шуметь!

Не будут? А может, оно ему и надо? Может, он и затеял этот разговор, чтобы молодые люди немного пошумели… Потому что из головы так и не выходил голос, который попаданец периодически слышал по ночам. И кто-то же из соседей должен был быть его «автором»!

– Ты… – обратился он к неизвестному.

– Ну я, – недоверчиво признал юноша. – Что нужно-то?

Нет, не то, не тот голос…

– Ничего… А ты что скажешь? – обратился Георгий уже к другому участнику вечеринки, который хоть отдаленно мог являться обладателем нужного тембра.

– Я… Я вообще молчу…

– Понятно.

Ратманов напоследок козырнул молодежи и удалился в свою комнату. Никто из ребят, а тем более девчат не подходил под нужные ему описания. В голове он слышал кого-то другого…

А дальше была бессонница. Куча неотвеченных вопросов, незакрытых гештальтов и тревожных мыслей. Он так и не стал своим здесь, не в своем времени. Хотя, признаться, и о своем уже тоже стал подзабывать. Вероятно, необычное состояние, в котором он пребывал, можно было сравнить с идеей чистилища у католиков. Места между адом и раем, где обычному человеку напоминали о его грехах, прежде чем он попадал куда-то еще. И от всего этого просто адски болела голова…

Георгий открыл верхний ящик тумбочки, достал оттуда горсть давно заготовленных таблеток и запил их небольшим количеством оставшейся в стакане воды. Этакое снотворное «по-ратмановски» – без специальной подготовки просьба не повторять! Надо ли говорить, что последующий сон был более глубоким и кошмарным, чем все предыдущие…

… А самым кошмарным во сне было то, что он повторялся! Попаданец уже был там, уже все это видел или слышал. И перестал чувствовать даже примерную грань между сном и явью, прошлым, будущим и настоящим.

Не было уже никакой Риты. Вместо нее в знакомом кабинете на Лубянке, словно снятом камерой типа рыбий глаз, сидел подполковник ФСБ Дмитрий Никитич Геращенков и рядом стояли какие-то хмурые люди. А Георгий – нет, даже уже не Георгий, а Юрий, Юрий Бурлак! – дремал с другого краю длинного стола, опустив уставшую голову на руки. Он явно был под чем-то или действительно спал: изображение вокруг было нечетким, а голоса окружающих долетали до него словно сквозь толщу воды.

– И что нам с ним теперь делать?

– Вместо того чтобы привести нас к Корнилову, он раньше времени раскрыл карты и спугнул его женщину…

– Когда СЭПпВ уже подготовила группу захвата и оставалась только команда к задержанию!

– Может, и не стоило его вообще туда посылать?

– После драки кулаками не машут! Надо было раньше думать, посылать или не посылать. А сейчас на повестке дня другой вопрос – возвращать или не возвращать!

– Ну а вы что молчите, Дмитрий Никитич? Вы же всю эту кашу и заварили!

– Предатель Корнилов по-прежнему в бегах, а значит, наш человек в его времени не помешает, – ответил Геращенков.

– Наш человек? Вы смеетесь? Постоянной команды СЭПвВ в Москве двенадцатого года вам мало? И какой он наш? Это Бурлак-то?

– Он же Ратманов. Он же Гимназист. С таким трудом внедрили – и убирать?

– Да вы сами под статью пойдете, когда вся эта конструкция рассыпется!

– Погодите. А он точно нас не слышит? Может, проверим? – Подобный вопрос попаданец точно уже слышал однажды ночью. Потому не мог на него хоть как-то не отреагировать. Потянулся. Зевнул…

А дальше был какой-то шум. Возня. Разговоры на повышенных…

Ратманов проснулся уже у себя в комнате, обливаясь потом. Подушка, одеяло, простыня – все было хоть отжимай.

Георгий с трудом добрел до общей кухни, чтобы один за другим наполнить ледяной водой пару стаканов и тут же влить их в себя. А потом выглянул в окно и посмотрел на уличные часы напротив. Было два часа ночи. Следующие шесть он просидел на кровати с открытыми глазами и в позе мыслителя…

Теперь перед ним была еще одна дилемма – если это был не сон, а краткий момент просыпания в будущем, значит, поиски Корнилова, которым он отдавал львиную долю своего времени, нужны были не столько ему, сколько людям из спецслужб, которые так нехорошо с ним когда-то поступили! И, поймай он прежнего подельника, фактически он просто передаст его им, а не найдет свое золото…

С утра 3 января 1913 года вольнонаемный агент московской сыскной полиции Георгий Константинович Ратманов стоял перед зеркалом, в очередной раз поправляя свежий накрахмаленный воротничок. Щеки пощипывало от недавнего применения опасной бритвы и изрядной порции впитанного цветочного одеколона фабрики «Брокар». Он должен был хорошо выглядеть, чтобы наилучшим образом зарекомендовать себя на службе, а в конечном счете – начать новую жизнь в не самом плохом, что уж говорить, теле Ратманова. Больше не оглядываясь на будущее, куда путь для него, вероятно, был заказан, и никому не доверяя в прошлом.

Он теперь «Per se – Per se». В переводе с латыни – «сам по себе». Но зря, что ли, он почти два десятка лет тянул полицейскую лямку, покатался по всем известным горячим точкам, заговорил не меньше десятка потенциальных самоубийц и террористов, объективно являясь одним из лучших оперов своего века. Примени все это к реалиям нового, то есть старого времени, и построишь здесь не менее успешную карьеру. Возможно даже, доберешься до вершин служебной лестницы, несмотря ни на какие войны и революции. А может, и благодаря им…

Вон, сам Кошко считает новичка очень перспективным! Ведь многие нынешние современники Ратманова не потерялись в бурях революций, а даже сделали карьеру. Как старший адъютант штаба 14-й кавалерийской дивизии Варшавского военного округа, будущий Маршал Советского Союза Борис Шапошников. Или как Алексей Брусилов – пока еще помощник командующего Варшавским военным округом, но в 1917-м – главнокомандующий всей русской армией, а после революции возглавивший Особое совещание при главнокомандующем вооруженными силами республики…

Надо сказать, по полицейской линии таких успешных карьер, пожалуй, что и не было. Ну Кренев в Петрограде в восемнадцатом году научил большевиков приемам царской сыскной полиции. А остальные? Маршалк, помощник Кошко, послужил чуть-чуть и сбежал в Польшу. Кошко отправился в эмиграцию, где устроился управляющим салоном меховой одежды в Париже. А Зубатов и вовсе свел счеты с жизнью. Но надо было с чего-то начинать, подать пример остальным! Особенно если ты знаешь, что и как будет, и даже можешь кое-что изменить…

Не на шутку мотивированный открывающимися перспективами Ратманов пулей пролетел несколько лестничных пролетов и вышел на улицу. Нет, так не пойдет. В новой жизни он должен выглядеть не как запыхавшийся Гимназист, а как солидный, степенный господин, который одним своим видом говорит, что это все не хухры-мухры… Посему поступь Георгия Константиновича сделалась более медленной и вальяжной. Он не спеша повернул за угол. Сощурился от внезапно ударившего по глазам зимнего солнца. И… получил чем-то тяжелым по голове…

А дальше – темный коридор со светом в конце. Непонятные звуки и запахи. Все по классике. О том же вам расскажут пережившие клиническую смерть или кому…

…И очнулся уже весной… В самый разгар Романовских торжеств… Не спрашивайте: а что, так можно было? Потому как и Ратманова никто об этом не спросил. А просто поставил, так сказать, перед фактом…

Команда Двуреченского приступила к выполнению основных обязанностей по охране священной особы императора, его семьи и высших сановников государства 16 мая 1913 года во Владимире. В оперативную группу входили четверо. Сам коллежский секретарь шел за старшего. В подчинении у него были офицер Особого отдела корнет Александр Монахов, вольнонаемный агент сыскной полиции Георгий Ратманов и секретный сотрудник или освед при том же ведомстве… Дуля, он же, как выяснилось, Дормидонт Лакомкин.

Все четверо были вооружены маузерами последней модели, спрятанными в наплечной кобуре американского фасона. В карманах имелись два отъемных магазина по десять зарядов каждый. Также охранникам выдали служебные удостоверения синего картона, запаянные для сохранности в стекло. Удостоверения были с фотокарточкой обладателя и заверялись подписью московского градоначальника Адрианова. Документ давал право проходить на все мероприятия предстоящих празднеств, за оцепления и ограждения и даже находиться при августейших особах.

Кроме того, Двуреченский состоял в прямом подчинении у помощника начальника Московского охранного отделения ротмистра барона фон Штемпеля и выполнял его указания. Правом приказывать ему обладал также начальник дворцовой полиции полковник Спиридович. Чины жандармерии и общей полиции на местах таких прав уже не имели. А всего подобных команд смешанного состава было семь. Причем во всех остальных заправляли офицеры охранки, и только пятой руководил сыщик. И лишь под его рукой состояли уголовные…

Внутри команды обязанности распределились както сами собой, без конкуренции и обид, ну и… без ведома Ратманова. Георгий специализировался по фартовым, а также общей разработке текущих операций. Монахов знал в лицо многих революционных деятелей и отвечал за политический сыск. Ну а Дуля заведовал силовыми акциями: разогнать толпу, набить нахалу морду или взять к ногтю подозрительного.

Торжества во Владимире начались в час дня. Государь вышел из вагона в форме Лейб-гренадерского Екатеринославского полка и на двух автомобилях поехал с семьей в Успенский собор. Там приложился к чудотворной иконе Владимирской Божьей Матери, осмотрел достопримечательности в ризнице и прошел в Дмитриевский собор.

После чего августейшее семейство разделилось. Императрица с наследником вернулась на вокзал, чтобы проехать поездом до Боголюбова и ждать государя там. А царь с дочерьми и свитой направился в Суздаль.

Именно по пути в этот обычно сонный городок команда номер пять впервые и проявила себя. От Владимира до Суздаля всего-то 34 версты, зато какие… К царскому кортежу по пути следования выходили крестные ходы, махали руками ученики сельских школ, а на перекрестках дорог крестьяне поставили столы с хлебом-солью и приглашали государя отведать.

Царский автомобиль замер возле Суходола. Николай Александрович решил сделать не предусмотренную программой торжеств остановку. И к нему тут же сбежались до двухсот человек местного населения. Люди плотной стеной окружили государя, смотрели во все глаза, некоторые даже пытались коснуться его одежды. Царских дочерей просто прижали к отцу. А крестьяне незаметно для себя принялись смыкать круг: задние ряды напирали, положение становилось опасным!

Свита и чины конвоя спохватились слишком поздно. Они пытались разомкнуть кольцо зевак снаружи, но те упирались и не хотели расходиться. Тогда-то и подлетел едущий в конце кортежа мотор с командой Двуреченского. Коллежский секретарь быстро оценил ситуацию и скомандовал:

– Дуля, проделай коридор к его величеству. Живо! А Ратманову вывести его наружу и доставить к автомобилю. Монахов, делай, как я!

Гигант ворвался в толпу с тыла и принялся расталкивать зевак самым бесцеремонным образом. Кто не хотел отстраниться, получал такую банку в спину, что не падал с ног, только опираясь на соседей. В итоге всего за минуту казак пробил узкий проход к столу с хлебом-солью.

А Ратманов немедленно взял государя под локоть и силком повел его прочь из толпы. Тот упирался и оглядывался на дочерей, но попаданец тащил и тащил… Ну а Викентий Саввич, который был в чиновном мундире, козырнул великим княжнам и твердо сказал:

– Ваши высочества, следуйте за мной к мотору!

И не задерживайтесь!

Августейшая семья не стала терять времени и мигом уселась в свой автомобиль, который тут же взял разгон.

Что по итогу? Чины свиты и конвоя оказались в растерянности – никто не ожидал, что проявление народной любви будет столь активным. Вроде бы царю с дочерьми ничего конкретно не угрожало, но действия толпы вышли за рамки дозволенного. Как всегда в случае сбора больших масс, задние ряды желали пробиться вперед и лезли напролом. Вспомнить ту же Ходынку! Толпа безмозглая, она губит сама себя без разбора. А тут государь оказался внутри нее. Урок показал, как не надо делать. И далее, до самого Суздаля, кортеж ехал уже без остановок.

В самом древнем городе обошлось без происшествий. Сперва государь осмотрел Рождественский собор. Особое внимание уделив фонарю-великану, имевшему больше сажени в высоту. В крестный ход его с трудом таскали на себе сразу четверо дюжих хоругвеносцев.

Затем самодержец посетил Ризоположенский, Покровский и Спасо-Евфимиевский монастыри. В последнем поклонился праху князя Пожарского, исполнителя одной из двух главных ролей во времена Ополчения 1612 года. В покоях женского Покровского монастыря высоких гостей ожидал завтрак от имени губернского предводителя дворянства Храповицкого. А пока все угощались, команда Двуреченского успела немного передохнуть и даже перекусила всухомятку булками.

Тогда-то Ратманов и начал заново выстраивать коммуникацию с прежними знакомыми, которых он теперь… снова почти не знал. После провала в памяти длиной почти в полгода было еще больше, чем раньше, непонятно, кто есть кто. Двуреченский – полицейский чиновник начала XX века или беглый инспектор Службы эвакуации пропавших во времени? А Монахов – офицер Охранного отделения или кто-то другой? А Дуля?! Пардон, Дормидонт Лакомкин… Громила в банде Казака и союзник атамана Хряка или только освед московской полиции?

Конечно, всех этих вопросов за раз не задашь, и даже за два. Потому Георгий не придумал ничего лучше, чем потихоньку присматриваться к людям и постепенно делать кое-какие выводы в свободное от основной работы время…

– Дуля, ты мне еще кусок хлеба не подашь? – новый социальный эксперимент Ратманов решил начать с самого простого.

Но силач лишь чему-то усмехнулся и не подал.

– Дормидонт…

Вот тут уже Дуля обернулся на попаданца. Гордый, значит, не Дуля он теперь, а…

– Дормидонт Иванович, будь так добр, подай уже хлеба, – снова попросил Георгий. И сам удивился от того, что назвал первое пришедшее на ум отчество и сразу же попал в точку. Довольный коллега протянул ему целый батон!

После завтрака кортеж помчался уже в Боголюбово. Ближе к вечеру государь с великими княжнами осмотрели там монастырь, в том числе молельню, в которой когда-то злодейски убили великого князя Андрея Боголюбского. Настоятель показал в том числе и место возле ограды, где три дня пролежало тело несчастного. Вот уж охрана прозевала…

А внутри ограды уже собрались волостные старшины и сельские старосты со всей Владимирской губернии. В наступившей темноте, но при свете иллюминации Николай Александрович обошел их всех. После чего под восторженные крики народа сел в поезд и поехал в Нижний Новгород.

Прибыв на станцию Гороховец, царский и свитский поезда встали на запасные пути. Большинство участников торжеств устали и легли спать. В то время как литер «Б» с охраной помчался в Нижний вперед других.

– Викентий… – обратился Георгий к Двуреченскому уже в самом конце дня.

– Викентий Саввич, – поправил руководитель группы. – Давайте без фамильярностей. И поменьше слов, завтра нам предстоит много дел.

Ага, понятно. Играет в «строгого полицейского».

Ну что ж, запомним…

Тут уже точно пора было стелиться, но неожиданно в купе, где сидели люди Двуреченского, вошел бывший московский губернатор, а ныне товарищ министра внутренних дел и командующий Отдельным корпусом жандармов Джунковский.

– Кто из вас тащил государя силой к мотору?

Члены команды переглянулись. А Георгий даже встал:

– Я, ваше превосходительство!

А коллежский секретарь подскочил сбоку и на всякий случай доложил:

– Наружный агент московской сыскной полиции Ратманов.

– Тот самый? – скосил на него взгляд генерал. – Из уголовных? Кличка Гимназист?

– Так точно.

Джунковский совиным взором просверлил Георгия, словно хотел сказать: что ж ты, сукин сын, наделал! Но, помолчав, выдал другое:

– Его величество жаловались мне, что у него остались синяки на руке.

– Я действовал сообразно ситуации, – оправдался Ратманов и на всякий случай еще выше приподнял подбородок. – Иначе было нельзя…

– Все правильно, – вдруг улыбнулся главный жандарм. – Государь тоже это понимает. Он велел передать тебе… Вам свою благодарность!

Джунковский повернулся к Двуреченскому:

– И всем остальным тоже за вывод из опасной ситуации государя и великих княжон.

– Рады стараться! – команда номер пять, как один, по-военному, щелкнула каблуками.

А товарищ министра задрал голову и весело кивнул Дуле – Лакомкину:

– Детинушка, ловко ты мужиков растолкал!

После чего повернулся и вышел, уже с порога приказав коллежскому секретарю:

– Отдыхайте. Завтра в шесть утра с ротмистром Штемпелем осмотрите все места возможного скопления народа, чтобы не допустить повторения сегодняшнего. Государь прибывает в одиннадцать, времени хватит.

– Слушаюсь, ваше превосходительство.

Таким образом долгий день завершился даже на позитивной ноте. Команда наконец легла спать. А Ратманов еще долго вспоминал, как тянул «хозяина земли Русской»[26] прочь от толпы, а тот упирался и оглядывался на дочерей. Вот выпало приключение на долю капитана Бурлака! Кому сказать – не поверят.

Но затем в голову вдруг пришла другая мысль. А что, если бы он сам был партизаном времени? Что стоило бы ему сунуть самодержцу нож меж ребер? Отечественная история пошла бы совсем по другому пути! И кто знает, может, сейчас в Нижнем тоже не спали? Боевики партизан смазывали револьверы и изучали программу торжеств, искали уязвимые места в охране и… Нет уж, лучше немного поспать…

В шесть часов утра 17 мая десятки охранников высыпали на дебаркадер[27] Московского вокзала в Нижнем Новгороде. Джунковского встретил губернатор Борзенко в белом мундире с аннинской лентой и сразу увел в царский павильон. А к команде номер пять, сгрудившейся вокруг барона Штемпеля, подошли жандармский офицер и полицейский чиновник:

– Начальник Нижегородского губернского жандармского управления полковник Глобачев.

– Нижегородский полицмейстер, надворный советник Фриммерман.

Штемпель назвал себя и познакомил волжан со своими людьми. При этом, когда дошел до Георгия, Глобачев брезгливо скривился:

– Уголовный? В составе охраны? Этого только не хватало. Будет карманников в толпе ловить, что ли?

За барона ответил Двуреченский:

– А вот его императорское величество другого мнения о господине Ратманове. Только что он передал ему через генерала Джунковского благодарность за разумные действия при сложной ситуации в Суздале. Там назревала вторая Ходынка, штатная охрана растерялась, и августейшее семейство не могло пробиться к своим моторам. А Ратманов вывел государя под руку. Так что, полковник, держите ваше дилетантское мнение при себе!

И жандарм действительно прикусил язык. Пробормотав что-то в виде извинений и смолчав при представлении Дули, ушел куда-то вместе со Штемпелем. Лишь полицмейстер остался и сказал коллежскому секретарю:

– Я знаю, вам велено проверить места возможного скопления народа. Поедемте, посмотрим.

Но Викентий Саввич отмахнулся:

– Охрана вчера получила урок и разберется теперь без нас. Меня больше интересуют дефиле…

– Какие дефиле?!

– Ну узкие места, где от толпы до государя будет всего несколько шагов. Вот их давайте и изучим.

Полицмейстер и Двуреченский со своими людьми набились в линейку[28] и поехали по маршруту следования государя. Начальники держали в руках план Нижнего Новгорода и секретный маршрут царского кортежа. Пока линейка ехала по Александро-Невской улице вдоль Оки и заворачивала на плашкоутный мост. На переправе уже сгрудились несколько сот зевак, хотя до проезда царя оставалось еще целых пять часов.

Викентий Саввич тут же распорядился:

– Велите перекрыть мост с обеих сторон и выгнать с него зрителей. Через сам мост людей пропускать, но не позволять задерживаться. Пусть городовые гонят всех взашей с понтонов.

Полицмейстер подозвал ближайшего помощника пристава и передал ему соответствующее приказание. Затем экипаж пересек Оку и выехал на нарядную, украшенную флагами Рождественскую улицу. Навстречу полз трамвай, набитый, несмотря на ранний час, пассажирами. И Двуреченский опять обратился к Фриммерману:

– Иван Васильевич! Распорядитесь, чтобы в десять часов трамвайное движение прекратили, а вагоны убрали в депо. На пути следования праздничной колонны они болтаться не должны!

– А когда вернуть движение? – поинтересовался надворный советник.

– Я бы его сегодня и не возвращал. Государь пробудет в вашем городе до полуночи, и все это время на улицах вдоль реки продолжат фланировать огромные толпы людей. Трамваи же их передавят! Завтра пустите.

– Разумно, – согласился полицмейстер, подозвал очередного помощника пристава и распорядился насчет трамваев.

Экипаж поехал дальше, миновал корпуса Гостиного двора и повернул направо. По Балчугу поднялся до Зеленского съезда, где коллежский секретарь его и остановил, выскочил из линейки и принялся нервно ходить от склона к склону.

– Что случилось, Викентий Саввич? – подошел к нему полицмейстер.

– Государь именно здесь будет подниматься на Благовещенскую площадь?

– Да, конечно, это самый удобный путь.

– Для покушения он тоже самый удобный! Взгляните: узкий и тянется вверх. Лошади поневоле замедлят ход. А до его величества стоящий сбоку человек рукой может дотянутся. Тут ведь тоже выстроятся зеваки.

– Не совсем так, – попробовал успокоить охранника надворный советник. – По обеим сторонам шпалерами выстроятся ученики младших классов нижегородских учебных заведений. Какие из них террористы?

– Хм. А взрослые с ними будут?

– Разумеется. Нельзя же оставить детей без присмотра взрослых на проезжей части. Но рядом с ними встанут их учителя.

– Уже лучше, – начал успокаиваться Двуреченский. – Однако, Иван Васильевич, сделайте так, чтобы среди этих педагогов отсутствовали люди с неустойчивыми политическими взглядами. И пусть их не гонят сюда толпами: чем меньше в таком опасном месте взрослых, тем лучше.

– Об этом мы уже позаботились, сами все понимаем, – сделал умное лицо полицмейстер. – Учителя все проверены на благонадежность. Пускать их будут по именным билетам. Но уменьшать их число… Один человек на класс – меньше невозможно. Дети есть дети, станут шалить, перебегать с места на место, выскочат на дорогу…

– Тогда поставьте между классами своих людей, переодетых в партикулярное платье. На каждую сторону!

– Это можно.

Начальники вернулись в экипаж, и тот покатил дальше, вверх по Зеленскому съезду. Когда открылась главная, Благовещенская, площадь, Фриммерман стал показывать:

– Видите большой подиум? Именно здесь будет стоять государь при закладке памятника Минину и Пожарскому. А на полоске асфальта рядом он примет парад войск.

Двуреченский зашелестел бумагами:

– Он направится сюда из губернаторского дворца… Где это?

– Вон арка в стене, оттуда и пойдем.

– Пешком, следом за крестным ходом… Пешком опасно.

– Но…

– Понимаю, так предусмотрено программой, – не дал возразить полицмейстеру чиновник для поручений. – И крестный ход не отменить, и в коляске за чудотворной иконой не ездят даже цари. Но уменьшить риски – наша обязанность. Поехали смотреть арку.

Они спешились возле прохода в стене. Фриммерман пояснил:

– Его проделал еще при Николае Первом специально для выезда начальствующих лиц архитектор Леер. Губернатор здесь же проезжает. Поэтому в обычное время возле арки стоит городовой.

– Ширина проезда… – Двуреченский смерил его шагами. – Шесть с половиной саженей. Так-так… – Он повернулся к своей команде: – Ребята! Вот наше место. Самое опасное дефиле из всех на сегодня. Мы встанем тут. Я доложу барону Штемпелю, получу его согласие. А вы пока осмотритесь, поищите опасные участки и перекройте их.

Коллежский секретарь уехал, но его люди остались. Разбрелись по сторонам, присматриваясь каждый к своему рубежу обороны. Когда в бывшем Жоре Гимназисте снова проснулся капитан Бурлак, он внимательно изучил свой экземпляр программы торжеств и задумался, где ему лучше пристроиться. Откуда нападет противник? Из Кремля? Вряд ли. Тот будет набит охраной. Всюду в толпе окажутся переодетые чины Дворцовой полиции и их помощники. Они начнут непрерывно сканировать толпу, высматривая подозрительных. Умный враг не полезет в такую ловушку…

Значит, он приблизится к арке-дефиле со стороны площади и смешается с той частью толпы, которая будет встречать государя и крестный ход снаружи. Первыми от кафедрального Спасо-Преображенского собора повалят хоругвеносцы. Их будет много, пятьсот человек! Следом двинутся священники, эти станут сопровождать главную нижегородскую святыню, Чудотворную Оранскую икону Божьей Матери. Сразу за ними пойдет государь, причем с семейством. А в двух шагах позади – свита, министры, губернатор Борзенко, местные начальники. Непосредственно чинов охраны в такую сановную толпу не всунешь, они останутся в хвосте. Двуреченский прав – здесь, в арке, самое подходящее место для покушения!

Так, думай дальше – приказал себе бандит, охранник и капитан полиции в одном лице. Ты должен встать снаружи. Но где, слева или справа? Какую сторону выберут партизаны? Если после выхода из арки повернуть направо, там помост, на который встанет царь. И место закладки памятника тоже справа. Вроде бы перспективнее тут и затаиться.

А слева у нас что? Слева – Волга, Георгиевская башня Кремля и летний ресторан. Ратманов подумал-подумал и перешел налево. Тут! Тут спрячется убийца, понял он. Правую сторону, где место для торжеств, где царь и все начальство, будут караулить особенно тщательно. А левый фланг вроде как второстепенный. И охранники обойдут его вниманием.

Попаданец отвел в сторону Монахова и изложил ему свои соображения. Не с Дулей же советоваться… Офицер Особого отдела, как человек опытный, согласился с агентом. Они договорились, что встанут на выходе по левую руку, получив на это предварительное согласие Двуреченского, и будут друг друга страховать. Еще согласились, что стрелять ни в коем случае нельзя, иначе можно попасть в невинных людей. Значит, новенькие маузеры окажутся бесполезны. Монахов показал коллеге кастет:

– Придется действовать вот этим.

Жора посмотрел на свои кулаки – ему тоже придется обходиться только ими. Что ж, опытному человеку их хватит. А капитан Бурлак не вчера родился.

Так они и проболтались на посту несколько часов, дожидаясь приезда высоких гостей, пока в десять часов снова не появился Викентий Саввич. Ратманов доложил ему о своих догадках и получил одобрение. Одновременно гиганта Дулю поставили внутри, слева перед аркой, со стороны гауптвахты. Сам коллежский секретарь выбрал себе позицию снаружи справа, со стороны будущего памятника.

Меж тем до приезда царя оставалось меньше часа. Празднично одетый люд все прибывал. Городовые выгоняли зевак из Кремля на Благовещенскую площадь, но те правдами и неправдами проникали обратно. Скоро с ними стало просто невозможно бороться – публики оказалось слишком много. И служивые махнули рукой: что будет, то будет. Как и опасался Двуреченский, толпа победила порядок. Оставалось надеяться на удачу и на то, что слабые силы охраны правильно выбрали себе места…

Напряжение в толпе росло. Крепкие дяди в белых летних кителях тонкой линией встали между публикой и проездом. Их сразу начали подпирать сзади. Ратманова прижало к стене так, что он едва мог дышать. Как тут уследить за подозрительными? Задача на глазах становилась невыполнимой. Не затоптали бы самого до смерти! Вот, значит, чем начиналась Ходынка…

Кое-как устроившись возле стены, Георгий все же принялся вертеть головой по сторонам. Кровь из носу, но дело надо сделать. Он стоял возле самой арки, а смотрел себе за спину – как там обстоят дела? Большая часть зевак поблизости вполне походила на обычных людей, преисполненных патриотического чувства. Глаза у них горели, они оживленно переговаривались между собой. Ведь самого царя сейчас увидят, вот радость-то какая! Посему от некоторых «патриотов» сильно разило водкой.

Но сразу два человека вызвали у агента подозрение. Один, в пиджаке с кожаными заплатами на локтях, видом напоминал земца[29]. Смотрит вяло, в разговор с соседями не вступает и весь какой-то хмурый. У остальных оживленные лица, а у этого брезгливая гримаса. Второй был еще непонятнее. Крупный, плечистый, с волевым подбородком и суровым взглядом, он встал позади Ратманова и тихонько протискивался в первый ряд. Не толкаясь и бранясь, а тихой сапой, вершок за вершком. Что-то задумал человек, если так упорно прет вперед…

В этот момент со стороны Зеленского съезда раздались нарастающие крики «Ура!». Едут! И действительно, вскоре большой кортеж из нескольких десятков экипажей стал проскакивать мимо Георгия в арку. А вот и государь! С ним рядом императрица и наследник и огромного роста казак Собственного его императорского величества конвоя на козлах рядом с кучером.

Когда коляска с царской семьей проезжала мимо, толпа сжалась в ажитации. И Ратманова чуть не вытолкали на проезжую часть, под копыта лошадей. Он с трудом удержался на месте, практически вжавшись в стену. Тогда-то подозрительный парень с волевым подбородком и проскочил в первый ряд. Георгий увидел, как тот сунул правую руку в карман и тут же ее отдернул…

Ага! И теперь положение охранника сделалось более удобным: он стоял сбоку и сзади и мог свободно наблюдать за неизвестным, а не оглядываться, как раньше, назад…

Сунул руку в карман… Зачем? Чтобы вынуть носовой платок или наган? Устраивать покушение, когда мишень находится в коляске, – неудобно. Стрелять в движущуюся цель сложно. С другой стороны, великого князя Сергея Александровича и министра внутренних дел Плеве взорвали именно в экипаже. Бомбой. Может, у подозрительного крепыша там именно бомба? Тогда дело плохо – будет много жертв. Надо не дать ему кинуть взрывной снаряд!

Толпа вокруг поколыхалась и немного успокоилась – люди ждали, когда царь выйдет на площадь. Но за стеной, в Кремле, все еще бушевали страсти. Ратманов знал из программы, что ждать придется минут сорок. Сначала епископ Нижегородский и Арзамасский Иоаким в окружении духовенства выйдет на паперть Спасо-Преображенского собора и скажет пастырское слово. Потом, получив благословение, царь с царицей спустятся в нижнюю церковь и посетят могилу Козьмы Минина. Потом на Благовещенскую площадь двинется крестный ход, тот самый, с чудотворным образом и полутысячей хоругвеносцев. А сразу за иконой из арки выйдет и государь…

Надо было только продержаться до этого времени, чтобы тебя не размазали по стенке. Потому Георгий уперся, встал поудобнее и даже немного расслабился. Главный подозреваемый был в шаге от него. Удар сзади по шейным позвонкам – и тот рухнет на землю. Потом быстро его обыскать, изъять оружие – хорошо бы обошлось без бомбы – и вытащить из толпы на свободное пространство. В случае чего Монахов поможет, вон он в пяти шагах.

Плотная колонна хоругвеносцев начала выходить из арки через полчаса. Бородатые, торжественно-суровые, казалось, что они все на одно лицо. Но Ратманов мобилизовался и следил за всеми, а также сжимал и разжимал несколько раз кисти рук, поводил плечами. Делать это было нелегко – толпа снова завелась и начала сходиться к городовым.

Агент второго разряда вперил взгляд в затылок обладателю волевого подбородка. Ну вот-вот тот выдаст себя. Давай… давай… Уже появились священники, окружившие икону. Еще несколько мгновений… Георгий сжался, как пружина, готовая распрямиться. И вдруг что-то будто подтолкнуло его изнутри. Он повернул голову влево и увидел, как «земец» судорожно пытается ввинтиться в стоящую перед ним часть толпы, а руки прячет в карманах. Черт!

Не думая ни о чем другом, Ратманов схватил подозреваемого за запястья и крепко сжал их. Как раз когда царь вышел из арки на площадь, зеваки навалились на городовых, желая встать как можно ближе к государю, а служивые, наоборот, отпрянули назад, тесня их своими спинами.

В образовавшейся свалке, тесном пространстве бурлящей толпы, два человека боролись друг с другом. «Земец» оказался неожиданно сильным и чуть не вынул правую руку из кармана. А Георгий пыхтел, но медленно ослаблял жим. В свободной схватке он бы уже давно применил какой-нибудь прием из боевого самбо, но тут…

Наконец агент сообразил – нанес противнику резкий и сильный удар лбом в переносицу. Тот вскрикнул и пошатнулся. А сзади его уже прихватил за горло Монахов. Потащил прочь. И через минуту «земец» сидел на асфальте, утирая рукавом кровь с лица. А Ратманов разглядывал отобранные у него два браунинга.

Царь тем временем уже прошел к месту закладки памятника Минину и Пожарскому, за ним проследовала и многочисленная свита. Ну а первый подозреваемый – крепыш с волевым подбородком – куда-то подевался, по крайней мере, он не напал на государя здесь. Напряженнейший момент закончился, обошлось, уф… Тут к охранникам, стоящим над задержанным, подбежал и Двуреченский:

– Что у вас? Кто это?

– Вот. – Георгий протянул начальнику пистолеты. – Полез в арку, когда царь в ней показался. Я его тормознул, а Монахов помог, сцапал его сзади.

– Документы смотрели? – Викентий Саввич, весь на нервах, вырвал из рук Монахова паспорт. – Опля! У него и пропуск есть, вложен в паспортную книжку. Личный почетный гражданин Талызин Иван Калинович, прописан во Второй Кремлевской части, православный, холост.

После чего без лишних разговоров заехал «почетному гражданину» сапогом по лицу:

– Что ж ты, Иван Калинович, на встречу с его величеством с двумя стволами пришел? Отвечать!

Тут подбежал и Дуля, оторвал пленника от асфальта, поставил перед собой и занес колоссальных размеров кулак прямо перед его лицом. Но ударить не успел – откуда-то выскочил полковник Глобачев и рявкнул:

– Коллежский секретарь! Оттащите своих опричников. Арестованный поступает в распоряжение губернского жандармского управления, а мы руководствуемся законом!

– Вот потому и просрали революцию, что руководствовались законом, – вдруг буркнул себе под нос чиновник для поручений…

– Что-что?

– Это я так, господин полковник… Как пишут в пьесах, реплика в сторону. Однако вы мне приказывать не имеете права, мое начальство – барон фон Штемпель. Соблаговолите согласовать этот вопрос с ним. И вообще, там памятник закладывают, скоро войска пойдут парадом. Пора вернуться к государю.

– Действительно, – спохватился жандарм. – Идемте скорее. Вечером разберемся, чей это пленник. – И бегом припустил на площадь, придерживая шашку на ходу.

После чего Двуреченский приказал уже своим:

– Отведите его в полицию и посадите покуда в камеру временного содержания. После чего дуйте к Государственному банку, встаньте там на выходе… Дуля, за мной!

– Есть!

Ратманов и Монахов в обход толпы потащили «земца» на Варварку, в городское управление полиции. Тот попытался было вырваться и скрыться в гуще зевак, но охранники были настороже…

В полиции дежурный помощник пристава сразу узнал задержанного:

– Талызина доставили? Знакомая нам личность. Торгует столовым бельем на углу Осыпной улицы. Беспокойный и не монархического образа мыслей.

– Что же вы ему билет тогда выдали? – Ратманов протянул бумаги полицейскому.

– Батюшки святы… Не могу знать. Ну-ка… Да он не настоящий! В смысле настоящий, но фамилия владельца вытравлена хлоркой, видите? И вписана сверху фамилия этого вот Талызина.

Георгий всмотрелся: действительно, похоже на то.

И обратился к дежурному:

– Посадите его пока под арест, вечером начальники разберутся, что с ним дальше делать. У нас хлопот полон рот, здесь визит в полном разгаре, а вечером мы уплывем в Кострому. Ваш Глобачев рвется поработать с Иваном Калиновичем. По закону.

– Запру, будьте уверены, – кивнул помощник пристава.

– А сейчас дайте-ка мне с ним поговорить с глазу на глаз. Вдруг да скажет важное, пока не пришел в себя…

Так попаданец уединился с арестованным и имел с ним весьма занимательную беседу. Едва они остались вдвоем, злоумышленник стал ругаться:

– Зря, зря вы помешали благому делу!

– Убить государя-порфироносца, по-вашему, благое дело?

– К чертям таких порфироносцев! За «Кровавое воскресенье», за Ленский расстрел его надо на виселицу. Да и не порфироносец ваш Николашка, поскольку родился, когда его папаша еще не короновался.

Георгий внимательно разглядывал торговца столовым бельем. Он просто недоволен самодержавием или партизан-ландаутист, пытающийся изменить ход истории? И потому решился на проверку.

– А ловко я вас, согласитесь, – начал он. – Думали, в толпе не заметят? Мы, охрана, все замечаем.

Талызин, или кто он там на самом деле, молча слушал собеседника. А тот продолжил:

– Да, тяжелая у нас служба. Ох, рано встает охрана… На лице арестованного дернулся мускул. Ага, клюет! И Ратманов уже запел, отчаянно фальшивя, песенку из мультфильма «Бременские музыканты»:

– Если рядом воробей, Мы готовим пушку.

Если муха – муху бей!..

Но потом песню оборвал и спросил:

– Как уж там дальше?

На что пленник шепотом добавил:

– Взять ее на мушку…

– Вот и выяснили, что мы с вами из одного времени. Оба ландаунутые, оба из будущего. Только вы – партизан, а я караульщик истории…

– Зачем же вы мне помешали? – осерчал партизан, морщась и потирая сломанную переносицу. – Вам нравится то, что сейчас творится в России?

– Сейчас – это в две тысячи двадцать третьем? – уточнил караульщик.

– А хоть бы и так. Коррупция, олигархи, повсюду спецслужбы…

– Мои начальники говорят, что историю менять нельзя, – осторожно возразил Ратманов. – Так можно далеко зайти. Последствия окажутся непредсказуемыми. Если всякий желающий захочет переписать прошлое, что же тогда ждет нас в настоящем?

– Демократия, вот что!

– Это с какого лешего? – начал заводиться Георгий.

– Слушайте и думайте. Если бы сейчас я убил Николая Второго, что бы случилось? С престола пропал бы слабый, злопамятный и не очень умный самодержец. Подкаблучник жены-немки и жертва манипуляций Распутина. Цесаревич Алексей еще ребенок, поэтому до достижения им совершеннолетия назначили бы регента, младшего брата сгинувшего государя, великого князя Михаила Александровича. У него амбиций самодержца нет. Вдову Алиску сразу на помойку, подальше от государственных дел. Гришку Распутина – в Сибирь, в родную деревню безвылазно. И что бы тогда началось?

– Что? – раздраженно спросил Жора. – Благоухание свободы? Самодержавие никуда бы не делось от перемены личностей.

– А вот и не так! Регент не стал бы отталкивать от себя все здоровые силы, как это делает его старший брат. Он сумел бы договориться с обществом. Правительство народного доверия, которого так и не добилась Государственная Дума от Николашки, стало бы при нем реальностью. Союз власти и общества, а не конфликт. Ведь скоро война! Если нет Николашки с его дурой-женой, нет Распутина, нет чехарды министров, нет негодяев во власти навроде Хвостова и Протопопова… Нет разрыва между Двором и воюющей армией. Нет заговора генералов. Земство, власть, Дума и армия действуют воедино…

Георгий хотел что-то вставить. Но оратор разошелся не на шутку и продолжил:

– Тогда и хлебного бунта в Петрограде в феврале семнадцатого тоже нет! Или его быстро гасят и воюют дальше. Понимаете? Россию не выгоняют из стана держав-победительниц. Война заканчивается победой, после которой окрепшая либеральная общественность требует демократических реформ. А именно конституционной монархии. Михаил Александрович умнее своего старшего брата, он не так властолюбив и согласится…

– А наследник? – перебили оратора.

– Он болен гемофилией и скоро так и так умрет. На престол взойдет Михаил Второй. Вспомните его женитьбу на любимой женщине госпоже Вульферт вопреки воле государя и законам. Любовь ему важнее трона! Потому он охотно уступит реальную власть, оставив себе лишь формальную, по принципу английской монархии. И тогда перед Россией открываются головокружительные перспективы!

– Ну что ж, давайте с этого места поподробнее…

– Мы победили в войне! У нас союзники – демократические Франция и Америка. Выборы в Учредительное собрание честнее не бывают. Приличные, человеческие партии в них участвуют на равных и борются за голоса избирателей, как и полагается. Большевиков – к ногтю! Ленина и Троцкого со всей их бандой упырей, рвущихся к власти любой ценой, – в Сибирь. Уяснили? И мы с вами в две тысячи двадцать третьем году живем в стране, которая является равноправным и процветающим членом мирового сообщества. А вы меня сегодня… сапогом в лицо.

– Не я, а Двуреченский, – поправил партизана охранитель истории. – Но как-то у вас все легко и гладко. Надо только шлепнуть помазанника Божия, и жизнь пойдет на лад. Так ведь не бывает.

– А вы дайте попробовать, и узнаете, бывает или нет. Ибо, если оставить как есть, сами знаете, что ждет Россию. Гражданская война, классовый террор, застенки ВЧК-ОГПУ-НКВД, Соловки, коллективизация с ее Голодомором, ГУЛАГ, страшные войны со множеством жертв. Гонения на все живое, борьба с инакомыслием, нищета населения, гонка ядерных вооружений. Мало?

– Но мои начальники говорят, что историю менять нельзя, – снова напомнил Ратманов. – Есть темы, куда со своими путаными мозгами и гибкой совестью люди лезть не должны. Это как овечка Долли – ее из любопытства создали безбожные ученые и вторглись в область Высшего Разума, который должен быть закрыт от человека. Проникли в Божественный замысел. Подменили собой Создателя.

– Вы про ту овцу, которую клонировали британские ученые?

– Именно! И кто? Люди, которые не могут договориться между собой по куда более мелким вопросам. Все время воюют, грызутся, пихаются за власть и ресурсы, обирают дурачков, развращают себе подобных глупыми теориями… Как таким обормотам вручить ключи от машины времени? Они же передерутся. Такое нагородят, что станет хуже, чем было, а не лучше. Попаданец, скрывающийся под именем Талызина, лишь огорченно покачал головой:

– Какое неверие в человека… Все это в вашу голову вложили ваши начальники, которые сплошь выходцы из КГБ СССР. Они просто консервируют свою власть, давшую им в России столько прав, столько льгот.

Тут вдруг дверь распахнулась, и в камеру влетел Двуреченский в сопровождении ординарца Дули:

– Ну, раскололся? Сказал, кто его послал? А главное – сколько их еще в городе?

– Молчит, – соврал Ратманов.

– Да? Ну я развяжу ему язык.

Коллежский секретарь встал напротив арестованного, покачался на каблуках и заревел страшным голосом:

– Царя убивать?! У нас с такими разговор короткий! Сейчас начнут жечь тебе пятки огнем, сразу разнюнишься!

– Заткнись, дурак, – спокойно ответил ему «Талызин». – Ничего ты мне не сделаешь. Сейчас не тридцать седьмой год, все будет по закону.

Чиновник для поручений замолчал и с криком «Команда, за мной!» выбежал из камеры. Дуля и Ратманов – за ним.

Правда, по пути казак спросил:

– Жоржик, а об чем был у них разговор? Какой такой тридцать седьмой год?

– Наплюй. Не бери в голову, бери метром ниже.

– Каким метром?

– Ну в смысле аршином.

– А, теперь понял, – осклабился гигант. – И то правда. Викентий Саввич говорит, что думать мне противопоказано, голова начинает чесаться…

По уму, конечно, следовало вернуться, вновь уединиться с «Талызиным» и, зацепившись за единственного, кто гарантированно знал о будущем, попробовать выяснить, как попаданцу отправиться домой! Не столь важно уже, в роли члена СЭПвВ – службы, которая его, по сути, кинула, или группы анархистов времени, которые с этой службой боролись. Однако перевесили природная порядочность и профессионализм. Ведь о грызне различных группировок и спецслужб времени Ратманов-Бурлак знал лишь понаслышке. А работа в полиции, неважно – будущего или прошлого, – была его настоящим призванием! И он нес ответственность за конкретных людей и перед конкретными людьми, вместе с которыми рисковал, лез под пули и потом получал по шапке от начальства…

Потому команда номер пять примчалась на Благовещенскую площадь в полном составе. И даже успела застать самое окончание торжеств, пристроившись около памятника Александру Второму, откуда открывался наиболее выигрышный вид.

Мимо бодрым шагом прочесали парадные ряды стоящей в Нижнем Новгороде Десятой пехотной дивизии: Тридцать седьмого Екатеринбургского и Тридцать восьмого Тобольского полков, а также Десятой артиллерийской бригады – эти шли хуже всех. Последними отстучали сапогами кадеты Аракчеевского корпуса. К тому времени в основание будущего памятника Минину и Пожарскому августейшими руками уже был заложен первый кирпич. А когда государь принял парад, можно было и расходиться.

О задержании подозрительного лица с двумя пистолетами уже было доложено на самый верх. Потому обратно в Кремль император с семейством не пошли пешком, а доехали в колясках. На ближайшие полтора часа они остановились в губернаторском дворце, где и позавтракали в семейном кругу.

А Двуреченский и его люди отправились в ресторан «Большой Московской гостиницы», где также перекусили, некоторые весьма плотно.

– Пока все идет хорошо, – констатировал коллежский секретарь, запивая приличный кусок яичницы чаем с молоком.

– Ну если не считать предотвращенного покушения на государя императора, – съязвил Георгий.

Но Двуреченского это не смутило:

– Вот именно, что предотвращенного! Как я и говорил, не бывать у нас промаху, как в случае с несчастным королем эллинов…

– Это которому башку проломили? – осведомился Дуля, он же Лакомкин.

– Уф, как некрасиво, Дормидонт. Не башку, а спину. Два месяца назад греческий король Георг, августейший брат вдовствующей императрицы Марии Федоровны, отправился гулять по Салоникам с одним лишь адъютантом. И получил от террориста пулю в спину.

Ратманов тоже что-то припоминал, но не из свежих знаний, а исторических книжек, какие во множестве перечитал в будущем. И снова подумав о XXI веке, решил все же закрыть гештальт с «Талызиным»:

– Викентий Саввич!

– Да, мой дорогой. – Чиновник пребывал в отличном расположении духа.

– Нельзя ли мне отлучиться?

– Надолго ли?

– Никак нет! Буквально на пару часов.

– Это зачем же?

– По личному делу, – почти не соврал попаданец. Но не говорить же в самом деле, что ему нужно дорасколоть одного партизана времени?!

Двуреченский нахмурился:

– Когда вы только успе…

– …Вы же знаете, – перебил Георгий. – Я родом из этих мест, окончил нижегородскую гимназию и вот хочу навестить одного старого товарища…

Двуреченский отчего-то мялся, с громким звуком железного ножа по фарфоровой тарелке принявшись делить на части яичницу.

– Так что?

Но дообсудить личный вопрос им так и не дали. Потому что в ресторан ворвался запыхавшийся помощник пристава.

– Здравия желаю, ваше благородие! – обратился он к коллежскому секретарю.

– И вам не хворать. Что стряслось? Нижегородский полицейский подлетел к Двуреченскому и что-то быстро нашептал ему в ухо. После чего Викентий Саввич вздохнул, утер рот салфеткой и встал.

– Что? – спросили хором Ратманов, Монахов и Лакомкин.

– Задержанный Талызин наложил на себя руки, – задумчиво изрек Двуреченский и пристально посмотрел на Георгия.

У Ратманова внутри аж все похолодело, но он взял в руки уже себя.

– Это дело нижегородских коллег. – Чиновник для поручений как будто предостерегал Георгия от бессмысленных действий. – А мы отправляемся дальше. Служба не ждет. И да, к огромному разочарованию, отпустить вас к однокурснику по гимназии я не смогу…

В губернаторском дворце царь с царицей разделились. Александра Федоровна приняла инокинь женских монастырей, воспитанниц Мариинского института благородных девиц и жен начальственного состава. Тогда как Николай Александрович первым делом удостоил аудиенции выборных от нижегородского духовенства. Вторыми были высшие военные чины. А затем депутации пошли косяком: от дворянства, земств, купеческого, ремесленного и мещанского обществ, от старообрядцев, мусульман, евреев, хоругвеносцев…

Последними августейшего внимания удостоились члены ученой архивной комиссии. Привычный к таким приемам государь успел еще спуститься в сад позади дворца, где сто с лишним волостных старшин поднесли ему очередные хлеб-соль. После чего высокие гости без отдыху отправились на Большую Покровскую улицу открывать новое здание Государственного банка.

Оно оказалось просто великолепным: в новорусском стиле по последней моде, с башенками, увенчанными двуглавыми орлами, с красивыми решетками и изящной каменной резьбой. У входа царя встречал премьер-министр, он же министр финансов, Коковцов. А в сам банк охрану не пустили, потому команда Двуреченского вместе с другими караульщиками осталась скучать на улице.

– Что именно с ним произошло? – спросил вдруг Ратманов.

– С кем? – не понял или сделал вид, что не понял, Двуреченский.

– С Талызиным.

– Ах, с этим… Говорят, расшиб голову об стену. Возможно, не захотел выдавать других террористов.

– Угу, – только и буркнул Георгий. Дальше разговор как-то не клеился.

А через полчаса к зданию банка подогнали пароконные коляски, запряженные жеребцами гнедой масти. По регламенту царское семейство должно было проследовать в расположенное поблизости Дворянское собрание пешком – всего-то сто саженей! Но случай возле арки Леера и самоубийство предполагаемого террориста напугали главу Дворцовой полиции Спиридовича и шефа жандармов Джунковского. Поэтому даже столь короткий путь августейшие особы проехали в экипажах.

Ратманов стоял у самого выхода. Мимо него дядька пронес на руках наследника Алексея и посадил того в коляску. Девятилетний мальчик выглядел усталым – он еще не привык к изнурительным ритуалам, сопровождающим царскую жизнь с утра до вечера… Интересно, сколько бы он прожил, если бы не случилась революция?

Но долго думать об этом попаданцу было некогда. Он рысью помчался за царской семьей, крутя головой по сторонам. Покровка была вторым самым опасным местом из всех визитов, запланированных сегодня государем. Здесь проще простого было бы кинуть бомбу в окно на проезжающие внизу экипажи. А при удаче даже успеть убежать дворами. Поэтому караульщики были на взводе и пытались уследить за поведением толпы. А зевак все прибывало и прибывало – царский поезд с трудом проталкивался сквозь плотные массы людей. Чтобы преодолеть короткое расстояние, пришлось затратить целых десять минут. За это время чины охраны взмокли от напряжения. А некоторые чересчур взвинченные горожане чуть не убились под копытами лошадей.

Далее гостей встречал губернский предводитель дворянства фон Брин. Он вручил государю изящное резное блюдо с хлебом-солью, наследнику – икону, а императрице с дочерьми – букеты цветов. После чего внутри Дворянского собрания началось подлинное веселье. А стража снаружи снова могла ненадолго передохнуть.

– Чего нос повесил, Жоржик? – поинтересовался Дуля, он же Лакомкин. В сущности, гигант не был злым человеком и убивал когда-то Георгия не по собственной воле, а по приказу.

– А отчего мне радоваться? – ответил экс-Гимназист вопросом на вопрос.

– Ну ты жив-здоров, на службе, о которой мечтал…

– Откуда ты знаешь?

– Сам говорил.

– А еще что я говорил?

– Ну всего не упомнить!

– А про будущее я чего-нибудь говорил? И вообще выглядел странным, когда только появился у вас в банде? – Попаданец ухватился за старое, может, хоть Дуля немного прольет свет на его ситуацию.

– Скажу тебе по секрету. – Лакомкин пригнулся к самому уху Жоры. – Ты всегда казался мне немного того, и тогда, и сейчас! – ухмыльнулся гигант, который и сам не мог похвастаться какими-то выдающимися умственными способностями.

– Да ну тебя!

Оставив ненадолго коллег, Георгий успел полюбоваться украшением здания Дворянского собрания. Дом был увешан флагами, цветными гирляндами, а по обеим сторонам от входа декораторы лампами выложили цифры 1613 и 1913. Было красиво…

Тем временем нижегородское дворянство угостило царскую фамилию чаем и фруктами, ученики приюта спели гимн, который подхватили и стоящие на улицах зрители. И уже начало темнеть, когда гости снова вышли на крыльцо. В это время зажглась иллюминация. Августейшие визитеры сели в коляски и под приветственные крики горожан отбыли на пароходную пристань.

Там, на специальной барже, торжества продолжились. На палубе поставили огромный шатер, где собрались все судовладельцы Волги, Оки и Камы вместе с самыми заслуженными капитанами. Их дополнили биржевики. Хозяева сказали приветственные речи, а государь поднял тост за развитие волжской промышленности. И опять пошли в ход подарки, на этот раз весьма дорогие. Государыне и великим княжнам достались драгоценные украшения работы Фаберже, наследнику – большая, в аршин длиной, модель парохода, сделанная из серебра в той же мастерской. Лишь на самом царе устроители немного сэкономили – ему вручили альбом с акварельными изображениями волжских пароходов…

Закончив дела на барже, Николай Второй со свитой перебрался на пароход «Царь Михаил Федорович». Там состоялся прощальный обед на сто с лишним персон. А на берегу народ все это время пел «Боже, Царя храни» или кричал с перерывами «Ура!».

Только Ратманов этого не видел. Команда номер пять завершила свои сегодняшние дела, как только царь ступил на баржу. На пароходе гости шли по спискам, а охрану несли немногочисленные чины Дворцовой полиции.

Своих людей Двуреченский повел в ресторан «Восточный базар». Заведение располагалось на горе, нависающей над Похвалихинским съездом. Оттуда открывался чудный вид на слияние Волги и Оки и пустую пока еще ярмарочную территорию. На другом берегу Волги, вокруг села Бор, крестьяне разложили костры. А внизу бурлила, не желая расходиться, толпа.

В воздухе витал дух праздника, люди испытывали большой патриотический подъем.

Георгий тоже немного отходил от треволнений сегодняшнего дня. Пил крымское вино, любовался открывающимися видами и думал: как же быстро все это закончится! Люди, шумящие на улицах и дежурившие у костров, лишь бы только увидеть царский пароход, готовы были отдать жизнь за самодержца. А всего через четыре года они же его и проклянут. А еще через год порфироносную семью расстреляют в подвалах Ипатьевского дома…

Но никто из окружающих попаданца людей об этом не догадывался. Или один человек тоже был в курсе будущего? Георгий опять начал приглядываться к своему начальнику. А тот был навеселе и, будто нарочно, завел с ним необычный разговор:

– Слыхал, Джордж, что случилось в октябре прошлого года в Петербурге? Там застрелился контр-адмирал Чагин!

– Нет, не слышал. А кто это?

– О! – Викентий Саввич поднял указательный палец. – Капитан царской яхты «Штандарт»! Человек, близкий к государю. Баловень судьбы. В тысяча девятьсот первом году Иван Иваныч командовал русским десантным отрядом в составе международного войска под общим началом британского адмирала Сеймура. Войско шло на Пекин выручать осажденные там европейские дипломатические миссии. Все офицеры отряда погибли, все до единого. А Чагин уцелел.

– Что-то припоминаю…

– Что-то припоминаю! – повторил коллежский секретарь с укоризной и продолжил: – Во время войны с японцами он командовал крейсером «Алмаз». И в Цусимском сражении крейсер под его рукой сумел прорваться во Владивосток – единственный из крупных кораблей. Капитан получил за это Георгиевский крест, а потом встал на мостик «Штандарта». За четыре года из кавторангов сделался контр-адмиралом свиты. Храбрый моряк, умный человек – и пустил себе пулю в лоб…

– Из-за чего? – заинтересовался наконец Георгий, почувствовав, что начальник не просто так рассказывает ему эту историю.

– Да разное говорят. Будто бы подоплека самоубийства романтическая. Неразделенная любовь якобы. А иные, более осведомленные, утверждают, что он бахнул в себя из-за эсеров, которые пробрались в экипаж «Штандарта». Там замышлялось цареубийство, а капитан прошляпил.

Вдруг, как молния, в голове Ратманова блеснула догадка:

– А может, партизаны времени вселили в его тело своего активиста? А вы, Служба эвакуации пропавших во времени, узнали это и прикончили баловня судьбы?

Двуреченский посмотрел косо и отстранился:

– Я вас не понимаю.

Затем допил вино, потребовал счет и сказал подчиненным:

– Пора на вокзал!

Команда приехала к поезду и еще долго ждала Джунковского, который пировал на борту «Царя Михаила Федоровича». Пока начальство развлекалось, на дебаркадере собралось больше ста человек охраны. Люди курили, тихо переговаривались – все чувствовали себя уставшими.

Наконец генерал приехал. Махнул рукой – «по вагонам» – и первым полез в купе. Литер «Б» отправился в Кострому кружным путем, через Новки и Нерехту.

Днем 18 мая охрана прибыла в Кострому и стала изучать свои посты. Команда номер пять должна была встретить государя у пристани, которую специально к его приезду соорудили у Ипатьевского монастыря. А сами празднования в городе должны были растянуться на целых два дня.

Костромичи устроили кустарно-промышленную выставку, собирались открыть особый Романовский музей и заложить памятник правящему дому. В город прибыло много войск. Тринадцатый лейб-гренадерский Эриванский полк явился в полном составе. Подъехала и сотня Семнадцатого Кизляро-Гребенского полка Терского казачьего войска, поражая горожан кавказскими чекменями и кинжалами. Эти две части считались прямыми потомками старейших русских полков времен Михаила Федоровича и потому заняли столь почетное место.

А пока стража готовилась к новым испытаниям, царь и свита отдыхали. Их флотилия встала на якорь в тридцати верстах ниже Костромы. Джунковский на моторной лодке доплыл до нее и сделал доклад министру внутренних дел Маклакову. После чего «раздавил» с ним бутылку шампанского. Но чуть позже вернулся обратно. Самое волнительное начиналось на следующий день.

19 мая вся древняя Кострома стояла на ушах. В девять утра на реке показалась царская флотилия из восьми вымпелов. Яхта «Межень» под императорским штандартом причалила к монастырю, ее встретили звон колоколов и салют с батареи на Городищенской высоте. Николай Второй сошел на берег в мундире Эриванского полка, принял рапорт губернатора Стремоухова и отправился прямиком к Зеленым воротам Ипатьевской обители.

Там его уже дожидался архиепископ Тихон с братией. Держа список[30] иконы Федоровской Божией Матери, которым инокиня Марфа 300 лет назад благословила на царство своего сына Михаила, пастырь сказал приветственное слово. Царь приложился к родовой иконе, а затем вышел к крестному ходу и добрался с ним до Успенского собора. Осмотрев древности храма, самодержец перешел в Романовские палаты, после чего вернулся на пароход, где позавтракал в кругу семьи.

Отдохнув совсем немного, царская фамилия на той же «Межени» переместилась уже к городской пристани. Там ее приветствовали городской голова и почетный караул расквартированного в Костроме Сто восемьдесят третьего пехотного Пултусского полка.

Все это время команда номер пять буквально сбивалась с ног… А далее еще были Романовский музей и Дворянское собрание с большим концертным отделением. Благородное сословие Костромы не ударило в грязь лицом. Сначала дворянин Красильников торжественно, в царском присутствии, объявил, что в память о посещении жертвует 25 тысяч рублей на учебно-воспитательные цели. А затем общее собрание учредило на те же цели особый капитал в полмиллиона, названный Романовским.

Вечером гости вернулись на яхту, а потом отужинали на пароходе «Царь Михаил Федорович». Присутствовали все особы царской фамилии, включая подъехавшую сестру государыни, великую княгиню Елизавету Федоровну. Их дополнили высшие военные и гражданские чины, представители сословных учреждений, города и земств.

Правда, всего этого Георгий не видел. Его не пустили на пароход. Потому он решил прикорнуть на несколько часов в паршивых номерах, отведенных охране. Ноги гудели от усталости, а в глазах мелькали картины увиденного. И единственной мыслью было уже не возвращение в будущее, а вопрос – когда же эта каторга закончится? Ведь завтра будет еще один день в Костроме. Затем Ярославль, Ростов, Переяславль-Залесский, Сергиев Посад и три дня торжеств в Москве… Господи, дожить бы хотя бы до 301-летия Романовской династии!

И даже поспать попаданцу не давали. Так, на Сусанинской площади разместился оркестр учащихся из Кинешмы, которые раз за разом, по требованию толпы, играли «Боже, Царя храни».

Пытаясь заглушить громкую музыку собственными мыслями, Георгий вспомнил разговор с Двуреченским насчет застрелившегося адмирала. Как уж его? Чагин, кажется. Зачем коллежский секретарь рассказал подчиненному эту историю? А поняв догадку Ратманова, тут же перевел разговор на другое. Подозрительно. Или, услышав от Талызина слова про 37-й год, вообще выбежал из камеры. Для сыщика царского разлива фраза про год Большого террора – пустой звук. Но для подполковника Корнилова, офицера ФСБ и инспектора СЭПвВ, – это уже живая история страны.

Так где же ты, товарищ подполковник? И где золото, обещанное капитану Бурлаку? А Рита! Она не узнает любимого человека и видит только удачливого налетчика Жорку Гимназиста, сделавшегося сыщиком. Эх, жизнь-жестянка… Надо было остаться в своем времени… На этой невеселой ноте агент второго разряда и провалился в тяжелый сон.

К 10 утра 20 мая команда номер пять уже рассыпалась по берегу Волги. «Межень» переместилась от Ипатьевской пристани к городской, а царь с семьей и свитой сошел к собравшемуся народу.

Далее коляски поехали вверх, к Успенскому собору. Где уже стояли гимназисты с реалистами[31] и отряды потешных с деревянными ружьями. За ними правильными квадратами выстроились действующие войска. Отслужив молебен, с очередным крестным ходом государь двинулся к месту закладки памятника Дому Романовых. А Ратманов оказался едва ли не ближе всех к церемонии. И увидел то, чего не сумел разглядеть в Нижнем Новгороде, – как закладывались памятники.

Царь заступил на специальный помост, выслушал молебствие и водоосвящение, после чего протодиакон громко зачитал надпись на закладной доске. Затем Государю и ярославскому архиепископу Тихону, кстати, будущему патриарху Московскому и всея Руси, помогли забраться на уже готовый фундамент. Его величеству поднесли на блюде юбилейный рубль. Он опустил его в заранее подготовленную закладную чашу, а следом это сделали и все остальные Романовы. Тихон окропил святой водой доску, накрыл ею чашу с монетами, и рабочие залили все цементом.

Да, еще Булыгин вручил Николаю Второму именной кирпич, тоже окропленный, а строитель памятника – молоток. При помощи последнего кирпич был благополучно уложен. А после царя своих кирпичей добавили еще государыня, великие князья, министры и сановники помельче.

Наблюдая по должности всю эту публику, Жорж вдруг увидел стоящего неподалеку от царя Распутина! Тот пристроился сбоку, под конвоем чина Дворцовой полиции. Сыщик вспомнил разговоры за завтраком о том, что вчера Гришка демонстративно ввалился в Ипатьевский монастырь, куда государыня лично приказала пропустить мужика. Вот он какой, не то хлыст, не то гипнотизер, не то конокрад… Георгий в очередной раз подумал, как интересно родиться ландаутистом. Таких чудес повидаешь, самого царя под локоть будешь таскать и с самим Распутиным при желании будет шанс парой слов переброситься… Кому рассказать – не поверят!

Тем временем крестный ход отправился назад, к собору, а высокие гости перешли в павильон на высоком берегу Волги. Грянуло мощное «Ура!», забили колокола, мимо павильона двинулись церемониальным маршем полки.

Ратманов отошел за ряды оцепления и стал разглядывать зевак. Отчего-то возникло знакомое чувство беспокойства. Что-то было не так. Но что? Вдруг он увидел, как сквозь толпу пробирается высокий человек в черной шляпе и летнем черном же пальто. Но, перехватив взгляд охранника, тот смутился, повернул обратно и попытался скрыться.

Но не тут-то было! В бывшем Жоре Гимназисте снова проснулся капитан Бурлак. Он проследил за человеком в шляпе и увидел, что долговязый сунулся в соседний двор. А там была и подворотня, что выходила на площадь.

– Дуля, за мной! – приказал сыщик.

А казак, неожиданно не усомнившись в праве Георгия командовать им, пошел следом.

Они оказались в подворотне как раз в тот момент, когда подозрительный элемент выбирался из нее на площадь.

– А ну стой! Предъявите паспортную книжку!

– Кто вы такой и по каком праву даете мне распоряжения? – возмутился мужчина.

Ратманов показал ему свой билет. Тот изучил его и вернул обратно:

– И что? При чем здесь градоначальник Москвы?

Мы в Костроме.

Георгий кивнул рослому помощнику, и тот обхватил «шляпу» за плечи.

– Покажите свои карманы. Ну-ка?

Жора обыскал долговязого и нашел у него спрятанный в пальто копытный нож.

– Что это? Зачем вы пронесли его с собой на высочайшую церемонию?

По предъявлении ножа у задержанного началась форменная истерика. Он вырывался, кричал и пытался ударить москвичей. На крики подбежали уже и чины общей полиции:

– В чем дело?

Георгий предъявил им находку. Копытный нож, который использовался для исправления дефектов ног крупного рогатого скота, был больше похож на изогнутую отвертку, чем на холодное оружие. Но при желании таким можно и человека убить, особенно если ударить в шею, глаз или висок. В любом случае лезть с этой штукой к царю никому не позволено. Нервного господина увели, и вид у него был как у помешанного. Ну и от такого вряд ли добьешься ответа, является ли он партизаном времени…

В то же время на другом конце площади отличился Монахов. Он задержал сразу двух реалистов, карманы которых были набиты железнодорожными петардами. Этими хлопушками вооружали путейных сторожей. Если при обходе они обнаруживали лопнувший рельс, то бежали навстречу поезду и укладывали петарды в определенном порядке. А машинист, заслышав хлопки под колесами, включал экстренное торможение. Вещь полезная и неопасная, но в лихолетье пятого года петарды повадились использовать и революционеры во время эксов[32]. Глушили и слепили ими жертв, после чего начинали стрелять…

Меж тем программа пребывания царского семейства в Костроме медленно, но верно подходила к концу. Государь поехал в губернаторский дом, а государыня с детьми – в Богоявленский женский монастырь. Затем царь принял очередные депутации, в числе коих явились и прямые потомки Ивана Сусанина. Далее были осмотр древней церкви Воскресения в Дебрях, посещение больницы Красного Креста и офицерского собрания Пултусского полка, изучение земской кустарно-промышленной выставки… И как только у самодержца хватало на все сил? Охрана валилась с ног, а он был неизменно приветлив и внимателен ко всем. Эх, и тяжелая у царей работа…

Затем на борту «Царя Михаила Федоровича» состоялся парадный обед с представителями местной знати. Только по его завершении августейшее семейство вернулось на «Межень», и яхта во главе флотилии наконец взяла курс на Ярославль. Колокола всех церквей Костромы гудели, город был украшен дивной иллюминацией, люди на улицах опять без устали пели «Боже, Царя храни». Единение царя с народом казалось идеальным. И лишь один человек здесь гарантированно знал, насколько хрупким оно окажется…

Пароходы резали волну, а по суше мчался литерный поезд с охраной, стараясь успеть в Ярославль раньше государя…

Императорская «Межень» причалила к царской пристани в девять утра. Ее приветствовали залпы батареи, установленной около Демидовского лицея, и звон колоколов семидесяти семи храмов города. Николай Второй сошел на берег и принял рапорты губернатора графа Татищева и предводителя дворянства князя Куракина. А царица встретилась с их женами. Затем в открытых колясках Романовы поехали в местный Успенский собор. Двигались очень медленно, что радовало обывателей, но держало в серьезном напряжении охрану. И вообще все мероприятия, предусмотренные в Ярославле, как нарочно, были составлены в подобном ключе!

Так, многочисленные храмы – Спасо-Преображенский собор, Спасо-Пробоинскую церковь, церковь Иоанна Предтечи в Толчкове, Ильинскую церковь – царская чета осматривала в плотном окружении народа. А стража, порядком измотавшаяся за предшествующие дни, едва поспевала обеспечивать их безопасность.

После завтрака на «Царе Михаиле Федоровиче» снова последовал рискованный выезд – на этот раз на осмотр сиротского приюта. Люди на улицах стояли так близко, что при желании могли коснуться самодержца руками. По счастью, это просто никому не пришло в голову, а пьяных оказалось совсем немного, и они вели себя сдержанно.

Из приюта кортеж направился на показательную выставку местных производств. А затем на левый берег Волги, в древний Толгский монастырь, где команда номер пять охраняла покой царской четы при осмотре знаменитой кедровой рощи.

После пришла очередь Дворянского собрания, где гостей ждал концерт с участием знаменитых певцов Леонида Собинова и Надежды Плевицкой. Выслушав музыкальные номера и обойдя приглашенных дворян, их величества наконец отправились на вокзал. Но лишь для того, чтобы посетить следующий город, на этот раз Ростов Великий…

Почти без сна пребывало и царское окружение. Министры, губернатор, конвой и команда Двуреченского прибыли в городок в половине четвертого утра. Чтобы уже в десять до полудни встречать царскую фамилию со свитой.

Все шло уже привычным чередом: депутации, земство, духовенство, молебен, осмотр памятников старины. Ростовский кремль приятно удивил любопытного, несмотря на усталость, государя своими древностями – коллекцией царских врат, княжьими палатами с предметами церковного быта и старинными образами…

После завтрака у городского головы был еще Спасо-Иаковлевский Дмитриев монастырь, где император поклонился раке с мощами Святого Дмитрия Ростовского. А вечером в Воскресенском храме Кремля отслужили всенощную в канун дня Вознесения Господня. Весь визит в Ростов прошел как-то необыкновенно благополучно, без приключений и нервотрепки.

Позже царский и свитский поезда сделали длительную 12-часовую остановку на станции Деболовская. Однако литер «Б» с чинами охраны проехал уже в следующий город маршрута – Петровск, чтобы все там подготовить к встрече императора. На сон, как обычно, почти не было времени. А потому попаданец твердо решил: если в этот раз его кто-нибудь разбудит – в лучшем случае получит кулаком в глаз!

Кулаком получил молодой, почти юный проводник поезда.

– Георгий Константинович! Георгий Константинович… Черт… Мне велено было вас разбудить…

Ратманов очнулся и немедленно сел:

– Прошу прощения… Что за срочность?

– Вас… Вас… Его благородие спрашивают.

– Чье благородие? – не понял спросонья пассажир.

– Наше. – В купе, улыбнувшись, заглянул барон Штемпель.

– Борис Александрович.

– Георгий Константинович.

Ротмистр также посмотрел на проводника, сделал снисходительное лицо и сунул парнишке полуимпериал, то есть золотую монету номиналом в 5 рублей:

– А вы идите, приведите себя в порядок…

В соседнем купе уже заседали. Причем довольно неожиданно все подвинулись, чтобы посадить Ратманова на самое видное место. Это что? Будет публичная порка? Или хотя бы награждение перед казнью? Вскоре все встало на свои места:

– Вы отличились больше других. Молодцы! – Ротмистр сел на диван подле Ратманова и сообщил, что, в целом, царский визит проходит пока, слава Богу, благополучно.

По-прежнему самым опасным эпизодом была поимка в Нижнем Новгороде торговца скатертями, который явился поглазеть на государя с двумя пистолетами. Также в заслугу страже поставили задержание психически больного, разгуливавшего по праздничной Костроме с копытным ножом в кармане. Причем в обоих случаях отличился один и тот же человек – Георгий Ратманов. Жора аж протер глаза.

– А помогали ему Монахов и Лакомкин. Под умелым руководством коллежского секретаря, – добавил Штемпель и неожиданно обратился к коллеге по Охранному отделению: – Александр Александрович, а вы какого мнения о господине Ратманове? Годится он для нашей службы?

Жора протер глаза вторично. Для сна было как-то слишком реалистично.

– Еще как годится! – ответил Монахов. – Я за ним целую неделю наблюдаю. Все видит, все помнит, очень быстро принимает решения. Правильные решения. Как будто Ратманова где-то много лет этому учили!

Только Двуреченский чуть насмешливо фыркнул, но ничего не стал говорить. А ротмистр обратился уже к самому Георгию:

– Не желаете перейти в Московское охранное отделение? Есть вакансия вольнонаемного служащего. Оклад сто сорок рублей плюс наградные.

– А какие будут обязанности? – поинтересовался на всякий случай бывший Гимназист.

– Руководить осведомлением в уголовных кругах. В той их части, которая соприкасается с политическими преступниками. Главным образом это относится к анархистам…

Опять эти анархисты…

– Еще эсеры-максималисты очень дружат с фартовыми, – продолжил фон Штемпель. – Вам эта публика хорошо знакома, думаете вы действительно быстро, а нам такие специалисты нужны!

Тут Викентий Саввич уже не выдержал:

– Нам с Кошко они тоже нужны! А у вас и без Ратманова штат исчисляется сотней агентов. Обойдетесь как-нибудь!

– Грубо, – покачал головой барон. – Я ведь не с вами разговариваю вообще-то. И решать судьбу Георгий будет сам, у нас не крепостное право.

– Позволю вам напомнить, что он уголовный преступник, – продолжил напирать чиновник для поручений. – Жора Гимназист сбежал при этапировании и находится в циркулярном розыске. И как раз нам с Кошко решать его судьбу.

– А я позволю вам напомнить, что по итогам Романовских торжеств его ждет амнистия. И вообще, меньше спорьте с политической полицией. А то, не ровен час, того…

– Какое еще «того»?! – окончательно рассердился Двуреченский. – Держите свои намеки при себе, ротмистр. Зазнались там, в охранке. У нас один министр. И ему важны все честно служащие. Аркадий Францевич Кошко еще поучит вашего Мартынова приемам сыска. А я вас!

Штемпель отвернулся от коллежского секретаря и протянул Георгию четвертной билет, в пять раз больше, чем сумма, которой откупился от проводника:

– Вот, примите. Наградные за случай в Нижнем Новгороде. Расписку с вас возьму, не обессудьте – деньги любят счет. Пять рублей туда тоже вписаны… И подумайте о моем предложении, когда торжества закончатся.

Как только Георгий написал расписку, ротмистр объявил:

– Команде номер пять разрешается отпуск. В Петровск и Переславль-Залесский можете не ехать, мы справимся без вас. Места спокойные, зевак будет немного. Копите силы на Москву! Там всех трудней.

– А разве Сергиев Посад тоже без нас пройдет? – удивился Монахов.

– Нет, без вас там не обойдется, – пояснил ротмистр. – Но сутки отдыха у вас есть!

Так царские стражники получили краткосрочный отпуск. Попаданец наконец как следует отоспался и даже выпил пива в вагоне-ресторане. Заодно пригласив туда Дулю с Монаховым. На троих ребята «свернули голову» целому червонцу, то есть десяти рублям. Говорили все сплошь о погоде и какой-то прочей ерунде и немного об окончании первой войны на Балканах. Двуреченский куда-то ушел и не показывался.

А что касается Штемпеля… Была, конечно, мысль засесть с ним в купе и также попытать насчет попаданчества… Однако Ратманов почитал себя умным человеком, который семь раз отмерит, прежде чем один раз отрезать. Посему решил отложить любые подобные эксперименты до полного окончания торжеств…

Во время краткосрочного отпуска сыщик все же захотел осмотреть многострадальный Петровск. Но это оказалось малоинтересным занятием. В маленьком заштатном городишке пойти было решительно некуда. А почему многострадальный? Потому что через 12 лет он лишится статуса города и станет селом Петровским, а еще через четверть века – так и вовсе поселком городского типа. Вот такие изгибы истории…

Послонявшись бесцельно по улицам, Жора не придумал ничего лучше, чем снова лечь спать. Однако на этот раз его разбудил Викентий Саввич и провел с несостоявшимся дезертиром воспитательную беседу. Весь ее смысл сводился к тому, что жандармам веры нет – поматросят и бросят. Сыскная полиция намного надежнее, там агентуру ценят и берегут. А свои слова коллежский секретарь подкрепил еще и бумажкой в пятьдесят рублей, то есть переплатив вдвое по сравнению с прижимистым бароном: