– Этот ирландец приходил снова, – сказала Франческа, усаживаясь за кухонный стол. – Обошел все наши дома, но искал именно тебя. Я сказала, что ты скоро вернешься.

– Что ему нужно? – спросила Эйлиш.

– Я пыталась выспросить, но он был как кремень. Называл тебя по имени.

– Он знает мое имя?

Франческа хитро улыбнулась. Эйлиш знала ум и лукавое чувство юмора свекрови.

– Только еще одного мужчины мне не хватало, – сказала Эйлиш.

– Кому ты это рассказываешь? – отозвалась Франческа.

Они рассмеялись, и свекровь встала, собираясь уходить. Эйлиш смотрела, как она осторожно шагает по влажной траве к своему дому. Скоро Ларри придет из школы, Розелла – с дополнительных занятий, а потом она услышит, как Тони паркует машину.

Самое время выкурить сигарету. Обнаружив, что Ларри покуривает, она заключила с ним сделку, что, если сын бросит, она обещает тоже не курить. Впрочем, наверху оставалась еще одна пачка. Когда в дверь позвонили, Эйлиш лениво встала, решив, что это кто-нибудь из кузенов Ларри зовет его поиграть на улице.

Сквозь матовое стекло маячил силуэт взрослого мужчины. Пока он не назвал ее по имени, Эйлиш и думать забыла про незнакомца, о котором говорила Франческа. Она открыла дверь.

– Вы Эйлиш Фиорелло?

Акцент был ирландский, графство Донегол, как у ее школьного учителя. Это, а еще его повадка – всем своим видом он словно бросал вызов – напомнили Эйлиш о доме.

– Да.

– Я искал вас.

Тон был почти агрессивным. Не задолжал ли ему Тони по работе?

– Я вас слушаю.

– Вы жена сантехника?

Вопрос прозвучал грубо, и Эйлиш решила не отвечать.

– А он хорош в своем деле, ваш муж. Пользуется спросом.

Он умолк и обернулся, словно проверял, что никто не подслушивает.

– Он починял кое-что в нашем доме, – продолжил мужчина, наставив на нее палец. – Сделал даже больше, чем прописано в смете. Захаживал регулярно, когда знал, что хозяйка дома одна. Так вот, ваш муженек настолько хорош, что в августе у моей жены родится ребенок.

Он отступил и широко улыбнулся, заметив недоверчивую гримасу у нее на лице.

– Зря вы сомневаетесь. Поэтому я сюда и пришел. Уверяю вас, не я его отец. Я не имею к этому ребенку никакого отношения. Я женат на женщине, которая скоро его родит, но если кто-то воображает, будто я собираюсь воспитывать выродка итальянского сантехника вместе с собственными детьми, которые появились на свет законным образом, то он сильно ошибается.

Он снова ткнул в нее пальцем.

– Как только ублюдок родится, я принесу его сюда. А если вас не будет дома, отдам той, другой женщине. И даже если во всех домах, которыми владеет ваше семейство, мне не откроют, я оставлю ребенка на вашем пороге.

Мужчина шагнул к ней и понизил голос.

– И передайте вашему мужу, что если я завижу его поблизости, то угощу моим железным прутом, который у меня всегда под рукой. Я выразился достаточно ясно?

Чтобы не думать о его словах, Эйлиш хотела было спросить, из какого графства он родом, но мужчина уже отвернулся. Она лихорадочно пыталась придумать что-нибудь, что вызовет его интерес.

– Я понятно выразился? – повторил мужчина по пути к машине.

Эйлиш снова не ответила, и он сделал вид, будто собирается вернуться.

– Ждите меня в августе или в конце июля. Это будет наша последняя встреча, Эйлиш.

– Откуда вы знаете мое имя? – спросила она.

– У вашего мужа длинный язык. Вот откуда. Он все рассказал про вас моей жене.

Будь он итальянцем или американцем, Эйлиш засомневалась бы в реальности его угрозы. Он производил впечатление человека, которому нравится звучание собственного голоса. Но было в нем и еще кое-что: упрямство, своеобразная прямота. Она навидалась подобного в Ирландии. Узнай такой муж, что жена ему неверна и беременна от другого, он ни за что на свете не оставит в доме чужого ребенка.

Впрочем, в Ирландии не так-то просто отдать новорожденного в другую семью. Кто-нибудь непременно этому помешал бы. Священник, врач или полицейский заставил бы отца забрать ребенка. Но здесь, в глухом переулке, мужчина может оставить дитя на пороге ее дома и никто не заметит. Ему ничего не стоит так поступить. Его тон, то, как он сжимал челюсть, решимость во взгляде убеждали Эйлиш, что мужчина не шутит.

Когда он уехал, она вернулась в гостиную, села и закрыла глаза. Выходит, где-то по соседству живет женщина, которая носит ребенка Тони. Неизвестно с чего, Эйлиш решила, что она тоже ирландка. Вероятно, только с ирландской женой сегодняшний гость мог так обращаться. Любая другая либо сумела бы за себя постоять, либо ушла бы от мужа. Видение женщины с ребенком, пришедшей просить защиты у Тони, внезапно испугало ее больше, чем мысль о младенце на пороге. Но и без того ситуация складывалась тревожная, а когда Эйлиш представила ее в подробностях, ее замутило. А если младенец заплачет? Придется ли ей взять его на руки? И если да, что делать дальше?

Она встала, пересела на другой стул, и мужчина, недавно стоявший на ее пороге, – настоящий, живой, внушительный – представился ей героем книги или телепередачи. Такого просто не может быть: только что дом был тих и безмятежен – секунду спустя заявился неожиданный гость.

Будь у нее хоть кто-нибудь, с кем можно было бы поделиться своей бедой, Эйлиш знала бы, что чувствовать и что делать. Она представила старшую сестру Роуз, умершую более двадцати лет назад. Все свое детство с любой, даже мелкой бедой она шла к Роуз, которая тут же брала все под свой контроль. Эйлиш не была близка с матерью, к тому же та жила в Ирландии и в ее доме не было телефона. Обе невестки, Лена и Клара, были итальянками и дружили, но не с Эйлиш, а между собой.

Телефон стоял в коридоре. Был бы у нее хоть один номер, по которому можно позвонить, хоть один друг, которому можно довериться, рассказать о сцене, разыгравшейся у ее порога! Не то чтобы этот человек, опиши она его кому-нибудь, стал от этого более реальным. В его реальности Эйлиш не сомневалась.

Она сняла трубку, словно и впрямь собиралась звонить. Послушала гудок, положила трубку, снова сняла. Должен же быть номер, который она может набрать! Поднеся трубку к уху, она поняла, что такого номера нет.

Знал ли Тони, что этот мужчина придет? Обдумывая поведение мужа за предыдущие две недели, Эйлиш не находила в нем ничего необычного.

Она поднялась в спальню и оглядела ее, словно чужую. Подняла с пола брошенную Тони пижаму, размышляя, обязана ли теперь ее стирать. Впрочем, какая разница, это ничего не изменит. Может быть, сказать ему, чтобы убирался к матери, пока она соберется с мыслями?

А если это недоразумение? Не слишком ли она поспешила поверить в самое худшее о мужчине, с которым прожила более двадцати лет?

Войдя в комнату Ларри, Эйлиш посмотрела на крупномасштабную карту Неаполя, которую сын пришпилил к стене. Ларри настаивал, что родом оттуда, хотя мать и пыталась ему объяснить, что он наполовину ирландец, его отец родился в Америке, и даже дедушка с бабушкой не городские, а происходят из деревни к югу от Неаполя.

– Они приплыли в Америку из Неаполя, – сказал Ларри. – Хочешь, сама спроси.

– А я из Ливерпуля, но это не значит, что я оттуда родом.

В течение нескольких недель, пока сын работал над школьным проектом о родном городе, кропотливостью и усидчивостью он напоминал сестру. Однако, закончив проект, снова стал самим собой.

В свои шестнадцать Ларри успел перерасти Тони, черноглазый, гораздо смуглее отца и дядьев. Он унаследовал от них манеру требовать, чтобы к его мнению прислушивались, посмеиваясь над потугами матери и сестры доказать, что с ними тоже следует считаться.

– Я хочу приходить домой, – часто говорил Тони, – приводить себя в порядок, выпивать пиво и задирать ноги повыше.

– И я, – вторил ему Ларри.

– Я часто спрашиваю Господа, – замечала Эйлиш, – что еще я могу сделать, чтобы облегчить жизнь мужу и сыну?

– Меньше разговоров и больше телевизора, – отвечал Ларри.

Другие подростки, жившие в тупичке, где стояли дома братьев Тони, Энцо и Мауро, вели себя скованнее, чем Розелла и Ларри. Розелле нравилось спорить, приводя факты, выискивая недостатки в аргументации другой стороны. Ларри любил все обращать в шутку. Против воли Эйлиш всегда оказывалась на стороне Розеллы, тогда как Тони порой начинал смеяться над абсурдными замечаниями сына раньше самого Ларри.

– Я простой сантехник, – говорил Тони. – Обо мне вспоминают только тогда, когда обнаружат протечку. В одном я уверен – ни один сантехник не доберется до Белого дома, разве что там потекут трубы.

– Но в Белом доме постоянные утечки, – замечал Ларри.

– Надо же, – язвила Розелла, – а ты у нас, оказывается, политикой интересуешься!

– Если бы Ларри дал себе труд заниматься, – говорила Эйлиш, – он бы вас всех удивил.

Эйлиш слышала, как вернулась Розелла. Неужели их привычному легкому подтруниванию за столом больше не бывать? Если тот мужчина не мошенник, большой главе ее жизни пришел конец. Ей хотелось, чтобы, узнав о беременности жены, он принял другое решение, не касающееся их с Тони, но она понимала, каким тщетным и отчаянным было это желание. Она не могла запретить ему постучаться в ее дверь просто потому, что ей этого хочется.

Каждый вечер за ужином Тони подробно расписывал клиентов и их дома, рассказывая, какую грязь те разводят рядом с раковиной и унитазом. И если порой Эйлиш приходилось его останавливать, то потому лишь, что Тони заставлял Розеллу и Ларри покатываться от смеха во время еды.

– Но этим папа зарабатывает на хлеб, – говорил Ларри.

– Видели бы вы, что они там развели, – снова заводил свое Тони.

В будущем, подумала Эйлиш, ей придется присматривать за Тони, если она хочет понимать, что он скрывает.

Ответив на приветствие Розеллы, Эйлиш вернулась в спальню и закрыла за собой дверь. Она пыталась вообразить реакцию дочери и сына на известие о том, что чужая женщина ждет ребенка от Тони. Ей казалось, что Ларри, несмотря на внешнюю развязность, невинен и ему будет нелегко осознать, что отец занимался сексом с женщиной, в доме которой чинил трубы. Розелла читала романы и обсуждала с дядей Фрэнком, младшим из братьев Тони, самые громкие и зловещие судебные дела. Если муж душил жену, а потом рубил ее на куски, Фрэнк, который был адвокатом и единственный из братьев окончил колледж, узнав леденящие душу подробности, делился ими с племянницей. Вероятно, известие, что у отца была связь с другой женщиной, не шокирует Розеллу, хотя кто его знает.

Странно, подумала Эйлиш, а ведь Тони гораздо стеснительнее, чем она. Муж смущался, когда по телевизору слишком долго и страстно целовались. Он и его братья пихали друг друга локтями за столом, намекая на неприличные шутки, но дальше дело не шло. Они никогда не рассказывали анекдотов. Эйлиш нравилась старомодность Тони. Она вспомнила, как он вспыхивал, когда она заводила разговор о том, что им надо предохраняться. В конце концов, подслушав разговор невесток, которые с легкостью обходили церковные установления, она просто положила упаковку презервативов на прикроватную тумбочку Тони.

Заметив упаковку, он улыбнулся и открыл ее, словно не знал, что внутри.

– Это для меня? – спросил он.

– Для нас обоих, – ответила она.

Если бы он использовал один из этих презервативов несколько месяцев назад, подумала Эйлиш, то уберег бы их семью от множества бед.

Она присела на край кровати. Как она расскажет Тони о том, что приходил тот мужчина? Где бы спрятаться, где бы найти место, в котором не надо думать о происшедшем!

Пристроенная к дому комната, где раньше работала Эйлиш, теперь служила Розелле и Ларри для занятий, хотя Ларри редко туда захаживал.

– Хочешь, заварю тебе чай или сделаю кофе, – предложила Эйлиш, обнаружив там дочь.

– Ты заваривала чай вчера, – ответила Розелла. – Сегодня моя очередь.

Розелла росла уравновешенной, неулыбчивой и молчаливой, чем разительно отличалась от двоюродных сестер. Те по любому поводу заливались смехом или вытаращивали глазки, Розелла в это время смотрела на мать в надежде, что семейные посиделки кончатся и ее отведут в тишину родного дома. Когда Тони и Ларри злили ее, соперничая в подражании радиокомментаторам бейсбольных матчей, Розелла удалялась в свой кабинет, как его называла. Она даже уговорила Тони навесить на дверь замок, чтобы Ларри не врывался, когда она пытается сосредоточиться.

Порой на Эйлиш давило слишком тесное соседство с родителями Тони и семействами его братьев. Их дома почти заглядывали в ее окна. Если ей случалось выйти из дома, кто-нибудь из невесток или свекровь обязательно спрашивали, куда она ходила и зачем. Они часто обвиняли ее в стремлении обособиться, считая это свойством ее ирландской натуры. Но Розелла внешне походила на итальянку, и женщины недоумевали, откуда у девочки такая серьезность, как будто не видели, что ее манера держаться унаследована от матери. Розелла старалась не выделяться на общем фоне. Прислушивалась к разговорам теть и двоюродных сестер, обсуждала новые фасоны и прически, но в глубине души модой не интересовалась. Эйлиш понимала, что не будь Розелла так хороша собой, женщины сочли бы ее чудачкой и синим чулком.

– Грация и красота, – рассуждала бабушка, – достались Розелле от моих матери и тетки. Нашему поколению красоты не перепало – видит Бог, я ничего такого не унаследовала, – но в Америке наша красота расцвела. Розелле следовало родиться раньше. Женщины нашего рода славились не только красотой, но и мозгами. А тетя Джузеппина была настолько умна, что чуть старой девой не осталась.

– Это было бы умно? – спросила Розелла.

– Каждому свое, но стремиться к такому не стоит. Тебе, впрочем, волноваться не о чем. Когда придет твое время, ты будешь нарасхват.

Дважды в неделю между школой и ужином Розелла отправлялась навестить бабушку, и они по часу беседовали наедине.

– О чем вы говорите? – спрашивала Эйлиш.

– О воссоединении Италии, – отвечала дочь.

– Не верю.

– Знаешь, из трех невесток ты у нее самая любимая.

– Наоборот, нелюбимая!

– Сегодня она попросила меня помолиться с ней вместе.

– О чем?

– О том, чтобы дядя Фрэнк нашел хорошую жену.

– Жену-итальянку?

– Любую. Она говорит, что с его умом, доходом, привилегиями и квартирой на Манхэттене женщины должны преследовать его на улицах. Думаю, ей все равно, будет ли она итальянкой. Ты же знаешь, кого встретил наш папа, сходив однажды на ирландскую вечеринку.

– Разве ты не предпочла бы мать-итальянку? Разве это не упростило бы тебе жизнь?

– Меня моя жизнь устраивает.

Эйлиш просматривала книги на столе Розеллы, и внезапно ей пришло в голову, насколько жизнь, которую дочь считает естественной, зависит от отца и двух его женатых братьев, которые трудились вместе, трудились так прилежно, что им доверяли и рекомендовали их знакомым. Слухами земля полнится. Братья получали заказы далеко за пределами города, и все равно мирок их клиентов казался тесным, почти дружеским. Очень скоро кто-нибудь узнает, что Тони обрюхатил женщину, в чьем доме работал. Новость распространится так быстро, как если бы они жили в глухой деревне.

До сих пор ей удавалось гнать от себя мысли о Тони в рабочей одежде в доме той женщины. Теперь Эйлиш ясно видела, как, подлатав трубу, он встает с колен и замечает благодарный взгляд хозяйки. Она представила себе застенчивость Тони. Как он мнется у двери. Неловкое молчание.

– У тебя проблемы на работе? – спросила Розелла.

– Нет, никаких, – ответила Эйлиш.

– Мне показалось, тебя что-то смутило. Прямо сейчас.

– Все хорошо. Просто работы много.

Затем пришел Ларри, чмокнул ее в щеку и показал на свои ноги.

– У меня идеально чистые ботинки, но я все равно оставил их за дверью. Мне нужно послушать радио. Если меня будут спрашивать, я в своей комнате.

Тони появился позже и, как обычно, сразу поднялся на второй этаж, чтобы принять душ и переодеться, прежде чем разыскать дочь – заведенный ритуал с тех пор, как Розелла была малышкой. Часто, если ей удавалось подслушать их разговор, Эйлиш узнавала что-то новое, что-то сказанное свекровью, новости про братьев Тони, которыми тот делился с дочерью.

Она смешивала картошку с приготовленным вчера рагу, пока Ларри накрывал на стол. До сих пор ей удавалось избегать встречи с Тони, и никто этого пока не заметил. Больше всего Эйлиш боялась, что он зайдет на кухню, похвалит восхитительный аромат и пошутит с Ларри. Тони умел заполнять собою пространство, вечно добродушный, вечно заботливый. Ее невестки жаловались, что их мужья, вернувшись с работы, хмурятся и молчат. Свекровь однажды спросила Розеллу, как ее отец ведет себя дома.

– И что ты ей ответила? – полюбопытствовала Эйлиш.

– Что его все смешит и он всегда очень милый.

– А что сказала на это твоя бабушка?

– Что ты умеешь находить в людях лучшее, Лене с Кларой следовало бы у тебя поучиться, и тогда дядя Энцо и дядя Мауро будут повеселее.

– Это она тебе так отвечает. Интересно, что она рассказывает другим.

– Бабушка всегда говорит, что думает.

Эйлиш мыла посуду, стоя спиной к двери. Если бы она могла продлить эти мгновения! Если бы Тони так увлекся передачей, что засиделся бы перед телевизором!

Когда наконец он зашел на кухню, Эйлиш вытирала тарелки. В смятении она на миг позабыла, в каком порядке обычно раскладывает еду. Сначала Тони? Или, может быть, Ларри как самому младшему? Или Розелле? Она разложила рагу и поставила тарелки перед Розеллой и Ларри. Затем, молча и не глядя на Тони, вернулась за оставшимися двумя тарелками. Тони рассказывал детям, как на него напала собака, когда он искал протечку, до половины застряв в кухонном шкафу.

– Эта псина схватила меня за низ брючины и начала дергать. А хозяйкой была норвежка, у которой в доме никогда не водилось мужчин.

Эйлиш стояла и слушала. А ведь он понятия не имеет, как теперь она воспринимает его рассказ. Одна из его обычных историй. Отставив свою тарелку, Эйлиш взяла тарелку Тони и снова пересекла комнату. Она собиралась поставить тарелку перед ним, но в последний момент наклонила ее, и рагу полилось на пол. Затем наклонила еще ниже. Еда с тарелки упала у ног Тони. Он бросил на жену встревоженный взгляд – Эйлиш спокойно стояла с пустой тарелкой в руке.

Подбежала Розелла, забрала тарелку из рук матери, пока Тони и Ларри двигали стол и стулья, чтобы вытереть пол. Тони начал подбирать с пола кусочки рагу.

– Что на тебя нашло? – спросила Розелла. – Ты просто стояла и смотрела перед собой.

Эйлиш не сводила глаз с Тони, который принес губку и миску с водой. Ждала, когда он снова на нее посмотрит.

– В кастрюле еще осталось, – сказал Ларри.

Вымыв пол, вернув стол на место и положив Тони новую порцию, они доели в молчании. Если бы Тони заговорил, Эйлиш хватило бы духу прервать его. Она понимала, дети видят: между родителями что-то происходит. Но все ее внимание было приковано к Тони – он должен был понять, что она знает.

У отца Тони существовал неизменный субботний ритуал: навестить сыновей, которые жили рядом, узнать, в порядке ли их машины. Свекор начал замечать Эйлиш, когда та купила дешевый автомобиль, и при каждой встрече спрашивал, все ли с ним хорошо. А машина-то отличная, говаривал свекор, поначалу я сомневался, но жена велела мне держать язык за зубами, зато теперь мне не стыдно в этом признаться. Всякий раз, когда их навещал Фрэнк, отец осматривал его машину, поднимал капот, проверял масло и воду, несмотря на предупреждения жены, что он испачкается. Лучшие автомобили, утверждал свекор, замирали посреди улицы, потому что их владельцы не удосужились вовремя проверить уровень воды или масла.

Если какая-то из машин требовала внимания, свекор рекомендовал старого приятеля мистера Дакессяна, который разбирался в автомобилях почти так же хорошо, как он сам. И то сказать, у мистера Дакессяна была лучшая мастерская на много миль в округе, разумные цены и самое дружелюбное обслуживание, если, конечно, вам удастся удержать хозяина от рассуждений об армянской истории. Все остальные отнесутся к твоей машине без должного уважения, а потом еще и обчистят тебя, говорил старик, поэтому с любой проблемой иди к Дакессяну. А поскольку в те времена Эйлиш вела счета семейной фирмы, она регулярно общалась с мистером Дакессяном, который обслуживал автомобили Тони и его братьев. Это был именно такой приятный и надежный человек, каким его описывал свекор.

Однажды, когда Эйлиш заехала проверить масло, Дакессян дал ей книгу по армянской истории.

– Как ирландка, – сказал он, – вы ее оцените. Местные такого не понимают. Ваш тесть считает, что я все выдумываю. Я пытался дать ему книгу, но он не взял.

Пролистывая книгу, Эйлиш задумалась, а мог ли Дакессян, которому, по ее расчетам, было за шестьдесят, быть свидетелем массовых убийств?

– Я родился в Армении, но, когда мне было три года, родители уехали. Их предупредили, только и успели ноги унести. Меня это печалит, и не просто печалит, особенно когда я наблюдаю, как мой сын Эрик растет здесь и понятия не имеет, откуда он родом.

Его дочь, с которой Эйлиш тесно общалась, ведя дела с мастерской, собиралась замуж.

– Она выходит за армянина, поэтому служба пройдет на армянском. Как будто мы никогда не покидали Армению. И как будто вернемся туда всего на один день.

– Родные Тони частенько ведут себя так, словно никогда не покидали Италию, – заметила Эйлиш.

– Им повезло, что ты присматриваешь за их деньгами. А вот я не знаю, что буду делать без Лусинэ. Эрику нет дела до семейного бизнеса.

При следующей встрече мистер Дакессян сказал ей, что нашел книгу про Ирландию и что дела там обстояли не лучше, чем в Армении.

– Я всегда это знал, но теперь знаю в подробностях.

И он снова завел разговор об уходе дочери.

– Я не хочу давать объявление и брать незнакомого человека. Это семейный бизнес, многие клиенты обслуживаются у нас по многу лет. Если вас не смутит работа среди выхлопных газов и рычания моторов, вам здесь будут рады. Только не затягивайте с решением.

Недолго думая, Эйлиш решила принять предложение мистера Дакессяна. Ей так и не удалось убедить Тони и его братьев в преимуществах той системы выставления счетов и учета, которую она разработала. Энцо пожаловался матери, что Эйлиш пытается указывать им, как вести бизнес. Мать, в свою очередь, рассказала обо всем Фрэнку, который передал ее слова невестке.

– Они хотят, чтобы ты держалась скромнее, – сказал он. – Я знаю, как бы я поступил.

– И как же? – спросила Эйлиш.

– Они мои братья, я люблю их. Но не желал бы я быть у них на подхвате.

Эйлиш понимала, что должна обсудить это с Тони, но не сомневалась: он захочет, чтобы она продолжила работать на них. Будет трудно объяснить ему, что она уже приняла предложение.

– Приступайте, как только сможете, – сказал мистер Дакессян. – Если хотите, Лусинэ введет вас в курс дела.

– Я предпочла бы начинать каждый день в десять и заканчивать в три, как Лусинэ, – сказала Эйлиш. – Еще я хочу четыре недели отпуска, из них две за свой счет.

Мистер Дакессян присвистнул в притворном удивлении и назвал сумму, которую платил дочери.

– Думаю, вы запросите больше.

– Поговорим о повышении спустя три месяца.

Объявив, что принимает ее условия, мистер Дакессян заметил, что ему нужно отлучиться, смыть масло и смазку, и тогда они ударят по рукам.

Эйлиш еще раз вымыла пол, убедилась, что на нем не осталось жира от рагу. Затем занялась домашними делами. Почувствовав, что Тони следит за ней, уселась за стол с Розеллой.

– Ты бы сходила к врачу, – сказала Розелла. – Твоя рука онемела, а тебя саму словно заморозили. Будь ты за рулем, все могло бы закончиться плохо.

– Мне уже лучше, – ответила Эйлиш, но дочь явно не убедила.

Она рано легла и размышляла в кровати при включенной лампе. Войдя в спальню, Тони мягко улыбнулся, на цыпочках, словно она уже спала, обогнул жену. Затем лег и сразу выключил прикроватную лампу. Эйлиш последовала его примеру.

Она ждала, предоставляя ему возможность заговорить первому, сказать что угодно, что-нибудь про работу или про то, что видел по телевизору. Тони лег на спину, затем отвернулся, снова перевернулся на спину. Должно быть, знал, что она не спит. Она услышала, как он прокашлялся. В темноте Эйлиш могла позволить молчанию длиться столько, сколько сочтет нужным. Могла вообще не нарушать его, заснуть с ним рядом, заставив Тони терзаться еще день, гадая, знает ли она и как отреагирует, когда узнает. Но ее беспокоило, что он действительно уснет, а она останется лежать, проговаривая про себя то, что должна сказать. Ей придется заговорить первой.

– Я хочу услышать от тебя одно, – сказала она, кладя руку ему на плечо.

Тони не шевельнулся.

– Тот мужчина, который приходил, он не шутил? Он в самом деле собирается оставить ребенка у нас на пороге или просто хотел показать тебе, как он зол?

Тони молчал.

– Если это пустая угроза, скажи мне сейчас.

Не услышав ответа, Эйлиш вздохнула.

– Ты должен… – начала она.

– Он не шутил, – прошептал Тони. – Никаких сомнений. Он любит верховодить, любит сотрясать воздух. Он совсем ее запугал.

– Я не желаю про нее слышать.

– Можешь не сомневаться, он сделает, что обещал.

– Оставит ребенка у нас на пороге?

– Именно это он и задумал. Все последние недели я искал случая тебе рассказать.

– Что-то я не заметила.

– Знаю.

– Ты позволил ему сказать все за тебя.

– Знаю, знаю.

Некоторое время они молча лежали в темноте.

– Мне нужно спросить тебя еще кое о чем, – наконец решилась Эйлиш, – отвечай четко и, пожалуйста, не лги мне. У тебя был кто-нибудь еще?

Тони включил прикроватную лампу.

– Больше никого. Нет и не было.

– Ты должен сказать мне сейчас, если у тебя…

– Никого. Я же сказал. Клянусь. Никого и никогда.

– Только это.

– Только это, – вздохнул Тони.

После того как тот мужчина рассказал ей о ребенке, Эйлиш каждый день рвалась на работу, только бы не сидеть дома. Если в мастерской были срочные дела, она охотно задерживалась, лишь бы не возвращаться туда, где Тони вел себя так, словно ничего не произошло. Даже разговоры за ужином вернулись в привычное русло. Всякий раз, когда она пыталась заговорить с мужем о том, что им делать, если тот человек осуществит свою угрозу, она чувствовала яростное сопротивление Тони. А поскольку Розелла и Ларри понятия не имели, что происходит, Эйлиш приходилось нести это бремя в одиночку. В конце концов, тот мужчина приходил к ней. Она видела его лицо, слышала его голос. Никто не представляет, что она испытала. И не было никого, с кем Эйлиш могла бы поделиться своей бедой.

Тони начал ложиться рано. Когда она присоединялась к нему, он притворялся спящим. Иногда она долго лежала в темноте, зная, что Тони тоже не спит.

Однажды вечером она застала Тони на кухне. Когда она вошла, он потупил глаза и буркнул, что устал.

– Я еще не все тебе сказала, – начала Эйлиш.

Тони медленно кивнул, словно давно этого ждал.

– Ни при каких обстоятельствах я не собираюсь заботиться о твоем ребенке. Это твое дело, не мое.

– Может быть, ты от этого не в восторге, – мягко заметил он, – но ты все еще моя жена.

– Жаль, что ты об этом не думал, когда устранял протечку. Но я не собираюсь это обсуждать. Я хочу, чтобы ты знал; если тот мужчина принесет сюда ребенка, я не отвечу на стук, а если он оставит ребенка на пороге, не открою дверь. Я не хочу иметь с этим ничего общего.

– И что же нам делать? – спросил он.

– Понятия не имею.

Эйлиш засиделась допоздна, читая оставленный Фрэнком журнал в надежде, что к тому времени, когда она будет ложиться, Тони уже уснет. Позволив себе взглянуть на вещи с его точки зрения, она поняла, в чем суть его терзаний. Если Тони верит, что тот человек подкинет им ребенка, он чувствует себя беспомощным. Она заставила себя подавить жалость, прекрасно понимая, что стоит дать слабину, и ей придется вставать среди ночи кормить чужого младенца. Эйлиш была полна решимости этого избежать. Она видела, что Тони пытается ее задобрить, принимая несчастный вид и стараясь ни единым словом не ухудшить их отношения. Без нее ему не справиться.

Внезапно ей пришло в голову, что она не знает, как поведет себя Франческа. Мать Тони умела убедить членов семьи, включая Эйлиш, что у них все в порядке. Даже когда Лена в приступе ярости пыталась переехать Энцо на дорожке у дома, свекровь заявила, что такие вещи случаются в самых крепких семьях.

Всякий раз, встречая Франческу, Эйлиш всматривалась в нее, пытаясь угадать, знает ли свекровь про ребенка, но та вела себя как обычно. Эйлиш решила, что Тони не посмел довериться матери.

Однажды в мастерской, повинуясь внезапному порыву, Эйлиш позвонила в контору Фрэнка и договорилась о встрече. Прошлым летом Розелла провела месяц у дяди в офисе, помогала секретарше, изучила картотечную систему, познакомилась с его коллегами. Даже побывала в его квартире на Манхэттене в районе «Адская кухня», куда никто из родственников ни разу не захаживал. По окончании школьного семестра Розелла собиралась пройти стажировку в другой адвокатской конторе.

Фрэнк обсудил с Розеллой ее оценки и устремления и решил, что племянница вполне способна поступить в хороший колледж. Если поступит, я оплачу ее обучение, сказал он Эйлиш.

– Я не могу заплатить за всех племянниц и племянников, – добавил он, – но Розелла должна поступить в колледж, и она этого хочет. Она упорная.

– Она знает об этом?

– Знает.

– Ты сам предложил или она попросила?

– Я рассказывал ей о своей учебе в Фордхэме. Заметил, что, как мне кажется, ей там понравится. Она долго колебалась, когда я предложил ей помощь.

– А потом?

– Потом призналась, что давно об этом мечтала.

Тем же вечером, после того как они с Тони шепотом обсудили в темноте текущие дела, Эйлиш заговорила об учебе Розеллы в колледже. Она сказала, что Фрэнк сам предложил оплатить обучение; Розелла согласилась только после того, как он на нее надавил.

– А у меня забыли спросить?

– Меня тоже никто не спрашивал.

– Но теперь ты знаешь.

– И ты.

– А что подумают Энцо и Мауро? Они знают, что нам такое не по карману.

– Фрэнк не может платить за всех племянниц и племянников.

– Тогда почему он платит за Розеллу?

– Потому что из них она самая умная.

– Ты его об этом просила?

– Конечно нет!

– А что, если узнают остальные?

– Можем сказать, что она получила стипендию.

Тони замолчал. Эйлиш подумалось, что ему грустно и неловко при мысли, что за учебу дочери заплатит кто-то другой.

Тони вздохнул и придвинулся к ней ближе.

– Я не знаю, как об этом сказать, – прошептал он.

Эйлиш понимала: сейчас главное – промолчать, дать ему понять, что она не промолвит ни слова, не дождавшись продолжения.

– Это началось как шутка. Ты же знаешь Энцо с Мауро. – На мгновение Тони затих, словно не был уверен, стоит ли говорить. Голос дрогнул, затем набрал силу. – Они отпускают шуточки про тебя с Фрэнком о том, что вы чересчур много болтаете между собой, что он приносит тебе газеты и журналы, и удивляются, отчего он не заводит девушку.

– Фрэнк никогда не заведет девушку.

– Почему?

– Фрэнк из этих.

Тони затаил дыхание. Начал что-то говорить, запнулся.

– Откуда ты знаешь?

– Он сам мне признался.

– Кто-то еще знает? Мама?

– Вряд ли.

– Ты можешь мне кое-что пообещать?

– Что?

– Что ты никогда больше об этом не заговоришь. Никогда. Ни со мной, ни с другими.

– Я и не собиралась.

– Нет-нет, я хочу, чтобы ты пообещала. Я должен быть уверен, что никто больше об этом не заговорит.

Адвокатская контора Фрэнка находилась в двадцати минутах ходьбы от Пенсильванского вокзала. В письмах мать часто расспрашивала Эйлиш о нью-йоркском шике, модных магазинах, небоскребах, ярких огнях, но дочери было нечего рассказать о большом городе. Она по-прежнему регулярно писала матери, вкладывая в конверты детские фотографии.

Этим летом матери исполнялось восемьдесят, и Эйлиш хотелось еще раз с ней повидаться. Больше всего ее тяготила мысль, как она будет жалеть, если не поедет, а с матерью что-то случится. Ее брат Мартин вернулся из Бирмингема и жил в Куше, над береговыми утесами, в десяти милях от города. Он навещал мать несколько раз в неделю и часто в свойственном ему бессвязном стиле писал Эйлиш о состоянии ее здоровья. Она знала, что Франческе, а также Лене и Кларе, чья родня жила неподалеку, кажется странным, что можно прожить жизнь так далеко от семьи. В их мире люди не переезжали в Америку в одиночку. Никто из их знакомых не путешествовал, как Эйлиш, без родственников и друзей. Иногда за ужином она рассказывала о доме, особенно если приходили письма от матери или от Мартина, а на каминной полке стояла фотокарточка ее сестры Роуз, сделанная в 1951 году, за год до смерти, когда Роуз выиграла дамский турнир в местном гольф-клубе. Однако ни Тони, ни Розелла с Ларри не проявляли особенного интереса ни к Эннискорти, ни к Ирландии.

В кабинете Фрэнка, рассказывая о неожиданном госте и его угрозе оставить ребенка на пороге ее дома, Эйлиш надеялась, что найдутся законные средства ему помешать.

– Очевидно, – сказал Фрэнк, – что нельзя просто бросить ребенка на произвол судьбы. Проблема в том, что делать, если этот человек осуществит свою угрозу. Могут пройти дни, прежде чем социальные службы или даже полицейские им займутся, особенно если ребенок будет жить в доме родного отца.

– Но как доказать, что именно Тони – отец ребенка?

– Ты права. Со временем проблема решится, и этому человеку могут предъявить обвинение, найдут приемную семью. Но что делать с ребенком в первые часы или даже дни?

– Это забота Тони.

– А если дома будешь ты или Розелла с Ларри?

– Возможно, этот человек блефует, хотя Тони так не считает. Воображаю, каково приходится его жене. Разве у нее не должно быть права голоса в этом вопросе? Она единственная, кто может…

– Этот человек на самом деле чувствует, – перебил ее Фрэнк, – что присутствие чужого ребенка осквернит его дом. А еще он считает, что в этом вопросе у его жены нет права голоса.

– Откуда ты это знаешь?

– Я с ним встречался. Он сюда приходил.

Эйлиш решила, что не станет спрашивать Фрэнка, почему он не сообщил ей об этом, как только она вошла в его кабинет. Фрэнк с самодовольным видом ждал расспросов. Никогда раньше она не испытывала к деверю неприязни, но теперь ее почувствовала. Фрэнк может молчать хоть целый час, она не проронит ни слова. Некоторое время Эйлиш смотрела в окно, разглядывала книжную полку, затем перевела взгляд на Фрэнка.

– Я решил, Тони рассказал тебе, что я знаю.

– Фрэнк, ничего ты не решал.

– Мне вообще запретили говорить с тобою об этом. Когда ты вошла, я считал, что не имею права признаваться, что уже слышал эту историю.

– Похоже, ты знаешь больше моего.

– Если я стану обсуждать с тобой это дело, давай договоримся, что ты никому не передашь моих слов. Кто-нибудь знает, что ты здесь?

– Нет.

Должно быть, подумала Эйлиш, Фрэнку досадно видеть ее. И он жалеет, что впустил ее в свой кабинет.

– Могу я тебе доверять? – спросил он.

– Кому я буду рассказывать?

– Я еще раз спрошу, могу ли я тебе доверять?

– Можешь.

– Пару недель назад меня навестил отец. Раньше он никогда не приходил ко мне в контору. Он пробыл не более пяти минут. Сказал, что я должен сделать так, как хочет моя мать. Честно говоря, я решил, что они нашли для меня невесту. Но отец больше ничего не сказал. А несколько дней спустя сюда явилась мать с историей, которую только что рассказала мне ты, но добавила, что была в гостях у семейной пары, о которой мы говорим, у мужчины, который приходил к тебе, и его жены, и они договорились, чтобы он приехал со мной повидаться.

Фрэнк остановился и посмотрел на Эйлиш.

– Решили, что ребенка заберет моя мать, – продолжил он. – И сейчас я пытаюсь найти наилучший с точки зрения закона способ, которым это можно осуществить.

– Присутствовал ли Тони при каком-либо из этих разговоров?

– Нет.

– Он знает, какое решение было принято?

– Да.

– Ты уверен?

– Мать мне сказала.

– Ты спрашивал ее, советовались ли со мной?

– Да.

– И что она ответила?

– Что все наладится.

– Я спрашивала тебя не об этом.

Фрэнк откинулся на спинку кресла и вздохнул.

– Поговори с Тони, но ты не можешь передавать ему то, что узнала от меня. Вам следует разобраться между собой, но в мои обязанности не входит давать тебе подобные советы.

– Это в Фордхэме вас учат так изъясняться или это у тебя от природы?

– Я сожалею, что так вышло.

– Прости, Фрэнк, но я не нуждаюсь в твоей жалости. И прежде чем я уйду, мне хотелось бы уточнить. После рождения младенца отнесут в дом моей свекрови, где он и останется?

– Ребенка усыновят.

– Кто?

– Как раз сейчас я над этим работаю.

– Тони?

Эйлиш почти улыбнулась про себя, подумав, что препираться с Энцо и Мауро по поводу счетов было куда легче, чем иметь дело с Фрэнком. Она всегда восхищалась им, его непохожестью на других, тем, что он сам построил свою судьбу, но сейчас ей хотелось, чтобы у него было больше общего с братьями.

– Мы прорабатываем детали.

– Фрэнк, я понимаю, это не доставляет тебе удовольствия, поэтому просто ответь. Тони усыновит ребенка?

– Муж хочет, чтобы вопрос был решен раз и навсегда.

– Фрэнк, если Тони решит усыновить ребенка, разве не потребуется мое согласие?

– Вы с Тони должны обсудить это между собой.

– Фрэнк, я не желаю иметь ничего общего с этим ребенком.

– Ладно, иди домой и обсуди это с Тони. И повторяю: ты не должна никому говорить, что приходила сюда.

С тех пор как семья Фиорелло перебралась в Линденхерст, выстроив четыре дома в тупике, по воскресеньям, в час пополудни, за исключением особенно знойных летних дней, они обедали вместе, и трапеза растягивалась до самого вечера. Когда они чертили планы домов, мать Тони попросила устроить для нее очень большую столовую и теперь каждое воскресенье готовила на мужа, четырех сыновей, трех невесток и одиннадцать внуков, с особым тщанием накрывая длинный стол, который сколотил ее сын Мауро. Невестки по очереди помогали ей готовить, подавать на стол и мыть посуду. «Больше всего мне нравится готовить с тобой, – говорила свекровь Эйлиш, – ты спокойная, а Лена может вспылить в любой момент. И ты ничего не смыслишь в итальянской кухне, поэтому не критикуешь меня, в отличие от Клары, которая вечно во все влезает, все ей не так». Эйлиш чуть было не спросила, не должна ли чувствовать себя польщенной, но ей нравилось проводить время с Франческой, и она ценила усилия, которые свекровь прилагала, чтобы всем угодить.

Тем не менее воскресные обеды были для нее испытанием. Эйлиш так наедалась макаронами, что ей уже не хотелось баранины или рыбы, которые подавали после. И она не участвовала в совместном подтрунивании и шумных перебранках. Даже в понедельник ее преследовал хор голосов за столом, когда никто не хотел никому уступать.

Когда дети подрастали и садились обедать со взрослыми, Франческа требовала от них строгого соблюдения приличий. Они должны были сидеть тихо и демонстрировать хорошие манеры. К воспитательным потугам Франчески все относились с добротой и юмором, но ни Лена с Кларой, ни Энцо с Мауро не облегчали ей жизнь и постоянно орали на своих детей за столом. А поскольку Тони с Эйлиш никогда не разговаривали с детьми на повышенных тонах, то за бабушкиным столом Розелла и Ларри пользовались особым статусом. Пока взрослые пили кофе, дети были вольны встать и выйти. Для Эйлиш это время было самым трудным. Никому не удавалось закончить предложение, чтобы его не перебил кто-нибудь другой. Гомон стоял несусветный.

Однажды Эйлиш взяла на обед фотоаппарат, чтобы послать матери общие снимки. Всякий раз, когда она вставала, чтобы сделать кадр, взрослые поднимали бокалы и улыбались, дети им не уступали, позируя с неизменно счастливым видом; и все так радовались тому, что собрались вместе, словно это было Рождество, а не обычное воскресенье. Ее мать в Эннискорти не баловали общением с внуками. У Мартина детей не было. Пат и Джек жили под Бирмингемом и редко ее навещали. Мать всего несколько раз встречалась с их женами и детьми. А уж такое еженедельное сборище, которое устраивала семья Фиорелло, было бы ей вовсе в новинку. Эйлиш решила не отправлять матери фотографии, они ее только расстроят. Во время трапезы во главе стола всегда восседал свекор Эйлиш. И если на столе был барашек, то, разделывая его, он будто священнодействовал. Каждый раз свекор усаживал справа от себя кого-нибудь из сыновей и медленно подводил разговор к истории, которая случилась с его матерью на острове Эллис по приезде в Америку.

Тони рассказал Эйлиш эту историю вскоре после того, как они поженились.

– Его мать отправили обратно в Италию. У нее было что-то не так с глазами. Сначала держали в карантине, а потом посадили на корабль до Неаполя. Отец рассказывает об этом так, словно все случилось вчера. Одну и ту же историю без конца.

– И надолго ее отправили назад?

– Она не вернулась. Так и осталась в Италии.

– Значит, он ее больше не видел.

– Каждое Рождество она ездила в какой-нибудь город и там фотографировалась. И посылала ему снимки. Энцо говорит, если еще раз это услышит, то сам отправится на карантин. Раньше эта история доводила Мауро до слез, а теперь он говорит, что не вслушивается, а просто кивает.

– А ты?

– Я слушаю. Если бы я не слушал, отец заметил бы.

Когда несколько лет назад по телевизору показывали репортажи о студенческих маршах и сидячих забастовках против войны во Вьетнаме, свекор Эйлиш осудил демонстрантов и заметил, что полиция слишком с ними нянчится.

– Разве они не храбрецы, эти демонстранты? – спросила Эйлиш.

– Я предпочел бы увидеть их в военной форме, – ответил свекор.

– А я бы не хотела, чтобы моего сына забрали на войну, – сказала Эйлиш, – поэтому они протестуют и за меня тоже.

К тому времени почти все дети уже встали из-за стола. Тони опустил голову. Энцо знаками велел Эйлиш молчать.

– Не знаю, чем бы я мог гордиться сильнее, – сказал свекор.

– Тем, что отправили на войну сына или внука? – спросила она, глядя на Фрэнка, который при ней много раз осуждал войну.

– Тем, что они сражались бы за свою страну. Я говорю об этом. Этим я гордился бы.

Эйлиш надеялась, что кто-нибудь вступит в разговор. Сначала она решила молчать, потом разозлилась на Тони и Фрэнка, которые ее не поддержали.

– Это мнение разделяют не многие, – заметила она.

– Ты об ирландцах? – спросил ее отец.

– Я об американцах.

– Что ты знаешь об американцах?

– Я такая же американка, как и вы. Мои дети американцы. И я не хотела бы, чтобы их отправили воевать во Вьетнам.

Она посмотрела прямо на свекра, заставив его отвести глаза. Первым вмешался Энцо, который что-то буркнул про себя, затем повысил голос.

– Эй, ты, замолчи! – Он показал на Эйлиш.

Все смотрели на нее, кроме Тони и Фрэнка, которые не поднимали головы.

Наконец встала Франческа.

– Кажется, нам всем не помешает выпить граппы, – сказала она. – Вдобавок к кофе. Кто-нибудь поможет мне достать стаканы?

Несмотря на то что сегодня была ее очередь помогать свекрови, Эйлиш не двинулась с места. Напротив, Лена с Кларой с радостью воспользовались поводом встать из-за стола.

– Ты что, не в состоянии ее приструнить? – спросил Энцо у Тони, словно Эйлиш тут не было.

– Энцо, не заводись, – сказал Мауро.

Фрэнк составлял тарелки, чтобы отнести их на кухню.

На пути домой – Розелла и Ларри шагали позади родителей – Эйлиш почти пожалела Тони. Он должен был поддержать ее за столом или хотя бы сменить тему, но Тони не мог пойти против отца.

Спустя несколько дней после ссоры, когда Эйлиш была дома одна, свекровь пришла к ней в гости с яблочным пирогом. Сначала обсуждали Розеллу и Ларри, Франческа хвалила их образцовые манеры. Затем свекровь заговорила о воскресном обеде.

– Я всегда мечтала, чтобы после того, как всю неделю каждый занимался своими делами, по воскресеньям мы собирались бы вместе. И дети сидели бы с нами за одним столом, приучались вести себя прилично, и никто не заводил бы разговоров о том, что не предназначено для детских ушей.

Эйлиш спрашивала себя, не попросят ли ее извиниться. Она готовилась таким же елейным тоном ответить, что ей очень понравился обед и она не сожалеет ни о едином слове, сказанном ею или кем-то другим.

– Я часто о тебе беспокоюсь, – продолжила Франческа. – По-моему, на наших сборищах с итальянской едой и итальянскими разговорами ты начинаешь скучать. Порой мне кажется, что ты боишься наших шумных воскресных обедов. Могу представить, как бы я себя чувствовала, будь все остальные ирландцами!

Эйлиш гадала, к чему клонит свекровь.

– Ты так хорошо воспитана и так стараешься всем угодить, что я спрашиваю себя порой, а что у тебя на уме? Не подумай, что я о плохом! Я хочу сказать, у тебя, в отличие от Лены и Клары, есть собственное мнение. Я всегда думала, что такая, как ты, должна была выйти за Фрэнка, он у нас образованный, но ты вышла за Тони, и то, какими выросли ваши дети, – твоя заслуга. Вы четверо – замечательная семья. Жизнь полна неожиданностей.

Эйлиш хотелось, чтобы зазвонил телефон или кто-нибудь постучался в дверь.

– Ты понимаешь, что я имею в виду? – спросила Франческа.

Эйлиш кивнула и улыбнулась.

– Мне пришло в голову, что тебе будет намного легче, если не придется терпеть эти долгие воскресные обеды.

Эйлиш притворилась, будто не расслышала. Ей хотелось, чтобы Франческа высказалась напрямик.

– Мне пришло в голову, что тебе не помешает от нас отдохнуть. Разумеется, Тони должен приходить, иначе братья будут по нему скучать. И Розелла с Ларри пусть приходят.

«А по мне, значит, никто скучать не будет?» – едва не парировала Эйлиш, но вместо этого спросила:

– А с Тони вы говорили?

– Нет, но поговорю.

– И что вы ему скажете?

– Скажу, что размышляла о наших воскресных обедах и решила, что для Эйлиш это слишком.

– Слишком?

– Слишком скучно, слишком громко, все друг друга перебивают.

Франческа сглотнула, словно произнести эти слова было тяжким испытанием. Эйлиш хотелось, чтобы, если она согласится не посещать семейные обеды, все, особенно Тони, понимали, что так предложила Франческа, а не она сама.

– Мне не хотелось бы, чтобы кто-то решил, будто мне не по душе их компания.

– Но мы же и так видимся постоянно!

– Тони обидится, если я с ним не пойду.

– Я поклянусь ему, что это была моя идея.

– Уж точно не моя.

– Я не хотела бы с тобой спорить, – сказала Франческа. – Ты всегда побеждаешь.

– Но я не спорю.

– Знаю. И если бы тебе искренне нравились наши обеды, я бы позаботилась, чтобы тебе было так же уютно, как и прочим.

Для начала Эйлиш подписалась на воскресный выпуск «Нью-Йорк таймс». Раньше ей приходилось ждать, пока Фрэнк прочитает свой экземпляр и не забудет захватить его с собой.

Вся семья посещала десятичасовую мессу. Порой они сидели в разных частях церкви, но всегда ждали, когда мистер Фиорелло и Франческа встанут в очередь к причастию, и лишь потом пристраивались за ними.

Родители Тони надевали в церковь лучшие наряды, да и Лена с Кларой относились к службе, как к модному показу. Энцо и Мауро облачались в парадные костюмы, галстуки и хорошую обувь. Эйлиш не заставляла Тони носить галстук и в церковь никогда не наряжалась, не надевала туфли на шпильке и вместо шляпки покрывала голову простой мантильей.

Эйлиш любила, когда остальные уходили, а она оставалась дома, читала газету, слушала радио, просто бездельничала. Как только было решено, что ее отлучают от семейных обедов, никто больше не поднимал эту тему, кроме Розеллы, которая полагала, что мать изгнали за спор со свекром, и считала это несправедливым.

– Доживешь до моего возраста, – говорила ей Эйлиш, – полюбишь проводить время в одиночестве.

– Но я все время чувствую, что твой стул пуст, – отвечала Розелла. – А ты всего-то и сказала, что не хочешь отдавать Ларри на войну.

– А я люблю свои воскресенья, – говорила Эйлиш, – и я ни на что не жалуюсь.

Эйлиш пыталась выбросить из головы того человека, но его голос долетал до нее в самые неожиданные моменты. Это напоминало резкое похолодание или набежавшую тучу и всякий раз заставляло Эйлиш ежиться.

Тони до сих пор не поделился с ней их планами. Дни становились длиннее, и Эйлиш не раз предлагала мужу прогуляться по окрестным улицам в надежде, что он выложит все начистоту. Такие прогулки повторялись несколько раз, но ничего не выходило, Тони принимался пристально разглядывать каждый дом, в котором шел ремонт, и у Эйлиш возникало искушение рассказать ему то, что она узнала от Фрэнка. Останавливала ее мысль, что хорошо бы и впредь узнавать от деверя о семейных делах. Поэтому она не заговаривала ни о ребенке, ни о возможном усыновлении, а только слушала истории Тони, его шутки и поддакивала. Со стороны, размышляла Эйлиш, мы кажемся идеальной супружеской парой.

Однажды она взяла с собой на работу фотоаппарат, чтобы снять мистера Дакессяна, его сына Эрика, механиков и свой кабинет.

– Я отправлю их матери, – объяснила Эйлиш. – Когда я пишу ей, то всегда прилагаю фотокарточки.

– А что пишет она? – спросил мистер Дакессян.

– Делится новостями, если есть чем делиться.

– Должно быть, вы по ней скучаете.

– Иногда, особенно когда писем долго нет, и я начинаю беспокоиться.

– А пригласить ее в гости не думали?

– Вряд ли она приедет. Ей почти восемьдесят.

– Сколько времени прошло с тех пор, как вы расстались?

– Больше двадцати лет.

– И она никогда не видела ваших детей?

– Никогда.

– Думаю, это очень ее огорчает.

На следующий день, когда Эйлиш вернулась с работы, на пороге ее ждала Лена.

– Я надеялась тебя застать, – сказала Лена. – Потихоньку выбралась из дома, когда никто не смотрел. Но никогда нельзя быть уверенной, здесь все следят друг за другом.

Они уселись за кухонный стол. От чая Лена отказалась.

– Я пришла, чтобы сказать: если тебе что-нибудь понадобится, я готова помочь. Чем угодно. Деньги, совет, просто поговорить. И Клара тоже. Она не хотела приходить вместе со мной, чтобы тебя не стеснять, и потом Франческа наверняка прознала бы, что мы приходили вдвоем, и устроила бы допрос. Мы в ужасе оттого, что у Тони будет ребенок. Я хочу, чтобы ты это знала.

Лена встала и приложила палец к губам.

– Никому ни слова, иначе Энцо узнает, что я приходила. Он ночует в доме родителей, пока не научится вести себя прилично.

На столике в прихожей Эйлиш обнаружила письмо от матери и, вскрыв конверт, улыбнулась тому, что мать вернулась к системе, которую применяла, когда Эйлиш впервые отправилась в Америку. Она просто перечисляла всех, кого видела в Эннискорти за прошедшие недели и кто спрашивал, как дела у Эйлиш, и передавал ее дочери привет. От владельцев лавок до соседей и одноклассниц, включая Нэнси Шеридан, которая в школе была лучшей подругой Эйлиш. Одно имя никогда не упоминалось. Джим Фаррелл. Определенно, мать могла столкнуться с ним на улице, ведь Джим жил в центре города над баром, которым владел. И если бы их пути пересеклись, они должны были вспомнить, как более двадцати лет назад Эйлиш вернулась домой после смерти сестры Роуз.

Тем летом в Эннискорти у Эйлиш завязался роман с Джимом. Даже мать и Нэнси, и тем более Джим, понятия не имели, что она замужем за Тони. Они с Тони поженились в Бруклине. Эйлиш хотела признаться матери сразу по приезде, но не решилась, ведь это означало, что, как бы ни сложились обстоятельства, ей придется вернуться в Америку. Поэтому она никому ничего не сказала. А в конце лета внезапно уехала, как раз когда Джим дал ясно понять, что хочет на ней жениться. Вернувшись и зажив с Тони в Бруклине, Эйлиш выбросила то лето из головы. Странно, что отсутствие имени Джима Фаррелла в списке горожан, которых она едва знала, напомнило ей о тех днях.

Конец мая выдался ветреным и дождливым. Похоже на Ирландию, думала Эйлиш, во всяком случае на Уэксфорд, где робкие проблески летней погоды перемежались холодными ветрами. За рулем Эйлиш приходилось щуриться из-за яркого света. Однажды, не доехав до дома, она решила не сворачивать на повороте, а поехать к Джонс-Бич, погулять по берегу моря.

В первые годы после переезда из Бруклина в Линденхерст Тони с Эйлиш по воскресеньям в утра пораньше приезжали на Джонс-Бич, захватив переносной холодильник с напитками и сэндвичами и большой зонт от солнца с сине-белыми полосками, который становился местом сбора для братьев Тони и их друзей. В те времена Энцо уже гулял с Леной, а Мауро еще не встретил Клару. К обеду вокруг зонта собиралась толпа молодежи, занимая места для товарищей и подруг, которые еще не подошли. Старые друзья братьев Фиорелло приезжали из Бруклина, одетые по-летнему молодые щеголи и девушки в самых модных очках, пляжной обуви и купальниках. Обычно мужчины купались без женщин. Играли в мяч у кромки воды и, вернувшись к своим дамам, изможденно падали плашмя на песок.

Поначалу Тони, единственному женатому из всех, не нравилось оставлять Эйлиш одну. Когда товарищи позвали его за собой, он заколебался.

– Мы присмотрим за ней, – крикнула ему Лена. – Должны же мы узнать про тайны супружеской жизни!

Помявшись, Тони присоединился к братьям и друзьям, но несколько раз возвращался убедиться, что с женой все в порядке.

– Какой он преданный, – заметила Лена. – Если я дождусь от Энцо хотя бы половины того внимания, которое муж уделяет тебе, я буду довольна.

Все девушки, отдыхавшие с ними на пляже, считали отношения Тони и Эйлиш историей великой любви.

– Думаю, вам было суждено встретиться, – сказала Лена, вызвав всеобщее одобрение. – Даже если бы Тони не пошел на те ирландские танцы, вы встретились бы где-нибудь еще.

– И тайно поженились! Представляю, как вы были счастливы! – воскликнула другая девушка. – Ваша история заставляет меня поверить в любовь с первого взгляда.

Эйлиш удивилась, что у них такие странные понятия о ее жизни, однако промолчала.

Как-то раз после полудня Тони решил отделиться от компании и спросил Эйлиш, не хочет ли она поплавать вместе. К тому времени жара стояла изнуряющая и на пляже было некуда ступить. Им пришлось обходить лежащие тела, снова и снова искать способ обогнуть очередную компанию. Тони сжимал ее руку, как будто они были юной парочкой. Он смирился с тем, что Эйлиш лучше держится на воде, и она в одиночестве заплыла на глубину. Тони нервничал, не спускал с нее глаз: стоял по грудь в воде, подпрыгивая, когда накрывало волной, улыбаясь, пытаясь привлечь ее внимание. Когда Эйлиш подплыла к нему и встала рядом, Тони застенчиво ее поцеловал.

После этого Тони не отходил от нее ни на шаг. Они нашли место под зонтиком поменьше, чтобы побыть вдвоем. Друзья им не мешали.

Эйлиш заехала на парковку у водонапорной башни. В разгар сезона по выходным там было не протолкнуться, машины кружили, чтобы сразу заехать на освободившееся место.

Когда родились дети, Эйлиш с Тони по привычке ходили на пляж по утрам, но там было так жарко и многолюдно, что они начали ходить по вечерам, когда становилось потише, и устраивались на часок у воды.

Эйлиш вспомнила один из таких вечеров, когда в воздухе еще висела жара, пляж почти опустел, а вода была такой теплой, какой бывает редко. Эйлиш пошла искупаться, оставив Тони присматривать за Розеллой и Ларри, тогда еще младенцем. Заходя в воду, она несколько раз оборачивалась и махала им рукой. А затем поплыла на глубину, подальше от берега, прочь от линии прибоя, где вода была поспокойнее. Повернувшись к пляжу, она увидела, что Тони держит Ларри на руках, а Розелла стоит рядом и он показывает им на Эйлиш и смеется. Она поплыла к берегу. Когда Тони опустил Ларри на песок, малыш пополз в ее сторону, и поначалу Эйлиш решила, что он хочет на ручки, но нет, малыш был полон решимости добраться до воды самостоятельно. Они с Тони и Розеллой наблюдали за ним со стороны, за его волей и самообладанием.

А ведь это и было оно, подумала Эйлиш, состояние полного счастья.

Теперь она разглядывала пляж, пытаясь определить, где стояла она, где Тони. Пляж был слишком длинным, то место могло быть где угодно. Она молча смотрела на волны, тоскуя по временам, когда Тони стоял на берегу рядом с детьми, представляла, что они ждут ее, а она плывет им навстречу.

За маем последовал июнь, а Тони так и не счел нужным поделиться с ней планом, который задумали они с матерью. Его непринужденные манеры и хорошее настроение должны были создать иллюзию легкости и естественности. Наблюдая за его попытками скрыть свои намерения, Эйлиш жалела, что ей приходится сидеть с ним за одним столом и спать в одной постели. Однажды, не успев вернуться с работы, она увидела, как Франческа идет через лужайку к задней двери ее дома. Они выпили чаю с печеньем за маленьким столиком, и Франческа перешла к делу.

– Тони рассказал мне о ребенке. Меня разозлило, что он так долго это скрывал.

Свекровь замолчала. Эйлиш не ответила, и Франческа продолжила:

– Мы все потрясены. Как думаешь, что нам делать? Я надеялась, ты придешь обсудить это со мной.

Эйлиш понимала, как легко может оказаться виноватой, ведь это ее пассивность заставила свекровь вмешаться.

– С самого начала я дала понять Тони две вещи, – сказала Эйлиш. – Первое – все это не имеет ко мне никакого отношения, это дело Тони. И второе – ребенку не место в моем доме.

– А что мы будем делать, если этот мужчина придет, как обещал, и оставит ребенка на пороге? Может быть, этого и не случится. Может быть, он образумится.

– Если он оставит ребенка у меня, надеюсь, Тони вернет его обратно. Он знает дом, где ребенок был зачат. Или отнесет в полицию или туда, где присматривают за брошенными младенцам. Но возможно, тот человек образумится. Возможно, мы говорим о том, чего никогда не случится.

– Тони никогда не отнесет в полицию собственное дитя! – вспылила Франческа.

– Это не мой ребенок.

– Этот ребенок будет членом нашей семьи, нравится это тебе или нет. Тони – его отец.

– Только не моей семьи. И мне все равно, кто его отец.

– Хочешь, чтобы ребенка отдали в приют?

– Я не намерена это обсуждать. Я сказала Тони, что думаю. С тех пор мои взгляды не изменились и не изменятся впредь.

Эйлиш намеренно загоняла свекровь в угол.

– А что скажут Розелла и Ларри, когда узнают, что их брата или сестру отдадут в сиротский приют? Ты подумала об их чувствах?

– Не вмешивайте их в это. Их чувства не ваша забота.

Эйлиш поняла, что зашла слишком далеко.

– Никто и никогда не говорил мне такого о моих внуках.

Эйлиш хотелось выставить свекровь за дверь, но она знала, что им вряд ли доведется вновь обсуждать эту тему, поэтому решила высказать все, что накипело.

– Я не позволю разрушить мир и счастье в этом доме…

– Сделанного не воротишь, – перебила ее Франческа.

– Я здесь ни при чем.

– Ты его жена!

– И как жена я дала ему понять, что чувствую. И если он обсуждал это с вами, я удивлена, что он не сказал вам, как я к этому отношусь.

– Сказал! Но это не решает проблему.

– А у вас есть другое решение?

Эйлиш надеялась, что распахнула дверь для Франчески. И теперь свекровь признается, что у нее на уме.

– Нет, нет у меня никакого решения. Никакого. И мне жалко тебя. Когда Тони рассказал мне, это первое, что я ему заявила. Поначалу мне было трудно это осознать! Чтобы мой Тони оказался таким глупцом! Стыд и срам. И я не хотела верить, что мужчина способен отобрать у жены ее ребенка. Но Тони говорит, что мы не должны его недооценивать. Для всех нас это печальная история. И я пришла узнать, что ты о ней думаешь.

Франческа собственной рукой закрыла дверь, которую она для нее распахнула. Эйлиш больше не станет ей помогать. Она холодно посмотрела на свекровь.

– Если он принесет сюда младенца, – спросила Франческа, – как ты поступишь?

– Никак. Я просто не открою дверь.

– А если дети будут дома?

– Этого младенца не перенесут через мой порог.

– И он будет лежать на голой земле?

– Если потребуется, я вызову пожарную команду.

– А если Тони думает иначе?

– Можете считать, что его точка зрения совпадает с моей. Если только он не сказал вам чего-то другого.

Свекровь вопросительно смотрела на нее.

– Ничего другого он мне не говорил.

– Значит, вы мою позицию знаете.

Эйлиш видела, Франческа пытается придумать, что на это ответить.

– Мы на твоей стороне и готовы всячески тебе помогать.

– Единственная помощь, которая мне от вас требуется, – я хочу, чтобы вы поняли: я не буду растить ребенка чужой женщины.

– А если я возьму это на себя? – спросила Франческа и быстро добавила, чтобы Эйлиш не успела ее перебить: – Если тот мужчина все-таки придет. Я справлюсь, и я понимаю, почему ты не хочешь делать это сама.

– Я сказала Тони, что он не должен связываться ни с тем мужчиной, ни с младенцем. Это относится и ко всем остальным.

– Остальные – это я?

– Весьма любезно с вашей стороны предложить помощь, но вы должны понять, я не желаю, чтобы этот ребенок приближался к нашему дому. Будем решать проблему на месте.

– И как же?

– Вернем младенца или вызовем полицию.

– Я хотела сказать, что сама разберусь с отцом ребенка.

– Я вас не понимаю. Как разберетесь?

– Ты мне не доверяешь?

– Мне нужно знать, что вы имеете в виду.

– Ручаюсь, тебя это больше не коснется.

– Я хочу, чтобы вы объяснили свои намерения. И вы должны понимать, что у вас с Тони нет никакого права замышлять что-либо за моей спиной.

– Я его мать.

– И это дает вам право делать все, что угодно?

– Я сделаю все, что в моих силах. Больше мне сказать нечего.

В наступившей тишине Эйлиш поняла, что угодила в ловушку.

Заяви она свекрови, что знает об их плане, Франческа стала бы все отрицать. Сидя в гостиной собственного дома, Эйлиш ясно видела, что ее ожидает. Выглянув из кухонного окна, она будет наблюдать, как ребенок Тони делает с бабушкой первые шаги по лужайке, где даже нет забора, который отделял бы ее дом от дома Франчески. Что же ей придумать, чтобы это предотвратить?

– Я не потерплю, – сказала Эйлиш, – чтобы счастью и благополучию моих детей угрожали.

– Никто никому не угрожает.

– И на всякий случай, если это у кого-то на уме, я не потерплю, чтобы ребенок воспитывался в вашем доме, у нас на виду.

– А разве кто-то упоминал, что такой вариант возможен? – спросила Франческа.

Эйлиш поняла, что разговор зашел дальше, чем нужно. Свекровь явно задумала ее провести.

– Я сделаю все, что в моих силах, – повторила Франческа.

Эйлиш чуть было не спросила, не будет ли она так любезна не делать ничего, но передумала.

– Мы редко видимся, – заметила Франческа. – Нужно чаще встречаться.

Она встала, ожидая, что невестка поднимется ее проводить. Эйлиш осталась сидеть. Франческа вышла и в одиночестве направилась к входной двери. Учитывая, какое значение придавала свекровь формальностям, Эйлиш понимала, что такого умышленного оскорбления ей не простят. Это вернее любых слов создаст между ними непреодолимую пропасть, и Эйлиш доставляло удовольствие сознавать, что хотя бы в этом ее усилия достигли цели.

Посмотрев на часы, Эйлиш позвонила в мастерскую. Эрик Дакессян сказал, что отец на месте и, скорее всего, задержится еще какое-то время. Эйлиш попросила подождать ее.

Позже, когда она хлопотала на кухне, к ней присоединился Тони.

– Моя мать приходила?

– О да, – отвечала Эйлиш. – Было приятно с ней повидаться.

– Она беспокоилась о тебе.

– Мы мило поболтали.

– Значит, все решено?

Мысль, что она стоит рядом с ящиком, в котором лежат ножи, заставила Эйлиш задуматься.

– Почему ты улыбаешься?

– Твоя мать рассказала мне кое-что забавное.

– Про что?

– Про Лену. Но я обещала ее не выдавать.

Если они не стеснялись ей лгать, почему бы и ей не ответить им тем же?

Когда свет погас, она немного подождала, но затем, испугавшись, что Тони уснет, тронула его за плечо.

– Я еду в Ирландию, – сказала она. – Хочу навестить мать.

Тони не пошевелился.

– Я договорилась с мистером Дакессяном, он меня отпускает.

– Когда?

– Скоро.

– Надолго?

– Матери в августе исполняется восемьдесят, я поднатаскаю Эрика, чтобы он меня подменил, а когда ему придет время поступать в колледж, вернусь на свое место.

Спустя некоторое время Тони что-то прошептал, но Эйлиш не расслышала. Она попросила его повторить.

– Ты обещаешь вернуться?

И сам вопрос, и жалобный тон ее удивили.

– Я сожалею обо всем, – продолжил Тони. – Я обо всем сожалею.

Она не ответила.

– Ты обещаешь вернуться? – повторил Тони.

– А ты не хочешь пообещать мне, что я никогда не увижу этого ребенка и что никто из твоей семьи не возьмет его на воспитание?

Он вздохнул.

– Я не знаю, что делать, – сказал Тони. – Тот человек – настоящий дикарь. И он действительно намерен принести младенца сюда.

– Я жду, что ты дашь обещание.

– Я сделаю все, что в моих силах.

– В субботу ты пойдешь с Розеллой на игру, а Ларри оставишь со мной. Ему я скажу, пока тебя не будет, а Розелле, когда вы вернетесь.

– Не слишком ли рано им говорить?

– Они должны узнать обо всем сейчас.

В субботу, когда Тони с Розеллой ушли, Ларри явился на кухню, жалуясь, что его не взяли.

– Ты нужен мне здесь.

– Зачем?

Жестом Эйлиш велела сыну идти за ней в гостиную.

– Что случилось? – спросил Ларри.

– Это касается твоего отца.

– Я все знаю.

– И что же ты знаешь?

– Я поклялся хранить тайну.

– Кому?

– Всем.

– И что это за тайна?

– У него есть любовница.

– Кто тебе сказал?

– В воскресенье за столом они сильно поссорились, потому что дядя Энцо и дядя Мауро смеялись и отпускали шутки. Дядя Энцо изображал мужчину с младенцем на руках. А когда тетя Лена поняла, о чем он шутит, она встала и ушла, и с тех пор дядя Энцо ночует у бабушки.

– У твоего папы нет любовницы.

– Я так и думал, но они утверждают обратное.

– Просто у одной женщины будет ребенок, и твой папа – его отец.

– Значит, она его любовница.

– Она не его любовница и никогда ею не была. Он работал в их доме.

– И у них будет общий ребенок?

– У нее. Муж женщины говорит, что не оставит ребенка в своем доме, а принесет сюда и положит на наш порог.

– И что ты будешь делать?

– Я еду в Ирландию. Пятнадцатого августа моей матери исполняется восемьдесят, и я хочу присутствовать на ее юбилее, но уеду я прямо сейчас.

– Папа с тобой едет?

– Конечно нет.

– А мне с тобой можно?

– А ты хочешь?

– Да. Я знаю только одну из своих бабушек и хотел бы познакомиться со второй.

– Розелла тоже думает, что у папы есть любовница?

– Нет, они не знали, что я слушаю их разговор, а Розелла ушла домой заниматься.

В ожидании Тони с Розеллой Эйлиш внезапно осознала, что больше всего боится предстоящего объяснения с дочерью, которая была очень близка с отцом.

Услышав, что Тони подъехал, она подождала немного, затем отправилась в комнату Розеллы.

– Я знала, что-то не так, – сказала дочь. – Но не могла понять, что именно. Ты уверена?

– В чем?

– Что этот человек точно не…

– Он не шутил.

– И ребенок папин.

– Так они говорят.

Розелла присела на край кровати.

– Лучше бы я этого никогда не слышала. Звучит глупо, но это так.

Она заплакала.

Когда Эйлиш сообщила дочери, что Ларри едет с ней в Ирландию, Розелла заявила, что тоже с ними поедет.

– Я не хочу здесь оставаться. Но моя стажировка заканчивается в конце июля.

– Тогда и приедете оба.

Они посидели молча, потом Эйлиш отправилась на поиски Тони.

– Розелла и Ларри едут со мной в Ирландию, – сообщила ему Эйлиш. – Я лечу в конце месяца, они позже. Возможно, нам придется взять кредит в банке.

– Значит, все решено? – спросил Тони.

– Все решено, – ответила она таким тоном, словно общалась с клиентом в мастерской.

– А меня никто не хочет спросить?

– Нет.

В дверях возникли Розелла с Ларри.

– А если я скажу, что не хочу, чтобы вы уезжали? – спросил Тони.

– Ты – единственная причина всего, – ответила Эйлиш. – Мне было нелегко рассказать об этом детям.

– Я уже сказал, что сожалею.

Тони посмотрел на Розеллу, затем – на Ларри.

– Я сказал вашей матери, что обо всем сожалею.

– И мы сожалеем, – отозвалась Эйлиш. – А с понедельника займемся сборами в дорогу.

Розелла зашла в комнату и обняла отца. Ларри посмотрел на мать, и она жестом велела ему присоединиться. Эйлиш стояла в стороне, наблюдая за ними, ожидая, не попытается ли Тони отговорить их от поездки, не заставит ли детей пожалеть себя, ведь его они с собой не звали.

Вечером в спальне Тони долго ходил из угла в угол. Эйлиш знала, что ему не хочется оставаться в доме, если там не будет Розеллы и Ларри, он предпочтет лучше перебраться к матери, чем жить одному. Все эти годы они с мужем делили постель каждую ночь, за исключением тех ночей, когда Эйлиш рожала. Она вспомнила, что после появления на свет Ларри, которое далось ей нелегко, ей пришлось провести в больнице несколько дней. Услышав эту новость, Тони был в отчаянии. Он хотел, чтобы его жена вернулась домой. Все в этой жизни его устраивало: жить своей семьей, но рядом с родителями и братьями. Вероятно, он ужасно боится ее отъезда, думала Эйлиш. Но если Тони на самом деле хотел, чтобы она осталась, ему стоило только пообещать ей, что она никогда не увидит этого ребенка и ей не придется беспокоиться, что ребенка воспитает мать Тони. Впрочем, Эйлиш уже поняла, что этого ей не дождаться. Тони хотел, чтобы она дала ему обещание вернуться. До этих слов ей и в голову не приходило, что есть другой вариант.

Тони метался по комнате. Эйлиш пошла в ванную и оставалась там как можно дольше. Когда она вернулась, он был еще на ногах. Ей не хотелось, чтобы Тони подошел к ней или обнял ее. На миг она поймала его взгляд, оба смотрели друг на друга с сожалением. И все же, когда они наконец улеглись и выключили свет, Эйлиш испытала облегчение.

Запах растительного масла заполнил кафе. Нэнси отжимала полотенце, чтобы перед открытием протереть прилавок. Похоже, Мириам дома не было. Нэнси вздохнула с облегчением. Будь она дома, непременно выскочила бы из спальни и стала жаловаться, что запах проникает наверх, впитывается в одежду и кожные поры.

На случай, если Джерард на месте, Нэнси, задрав голову, выкрикнула его имя в лестничный проем, но ответа не получила. Теперь, когда закусочная процветала, а на банковском счете водились деньги, сын предпочитал просиживать штаны в «Стэмпс» на другом конце Рыночной площади или в заведении Джима Фаррелла на Рафтер-стрит и выпивать с другими владельцами лавок и кафе.

Быстро спускаясь по лестнице, Нэнси пожалела, что сына нет дома. Из-за дыма воздух в кафе еще больше сгустился. Она включила вентилятор, который сначала загудел, затем принялся ритмически и довольно громко жужжать. Соседи часто жаловались на этот звук.

Когда вентилятор не справлялся, а глаза начинали слезиться от едкого чада, оставалось только распахнуть дверь на Рыночную площадь и выпустить дым наружу в надежде, что никто в этот момент не будет идти мимо.

Несколько месяцев назад на заседании городского совета было решено бороться с неудобствами, которые доставляли горожанам такие заведения, как закусочная Нэнси, и ей пришлось согласиться по понедельникам, вторникам и средам закрываться раньше пабов. Впрочем, это были не самые оживленные дни. Закусочная делала выручку по выходным, не давая спокойно спать тем, кто жил над лавками и конторами.

Вытирая прилавок, Нэнси заметила, что с улицы в закусочную заглядывают двое. Нэнси сделала вид, будто не замечает их, и продолжила вытирать, но когда снова подняла глаза, то увидела за витриной не кого-нибудь, а Родерика Уоллеса, управляющего отделением Ирландского банка, чья контора находилась через площадь. С ним была его жена Долорес.

Уоллес, который решительно отказал Нэнси в кредите, когда та закрывала бакалейный магазин и открывала закусочную, был одним из главных жалобщиков. А на танцевальном вечере в теннисном клубе его дочь в присутствии обеих дочерей Нэнси ехидно отозвалась о грязных забегаловках.

Теперь Родерик и Долорес стояли в дверях закусочной.

– Развели тут чад, – громко заметил Родерик.

Нэнси подняла глаза, и Долорес обратилась непосредственно к ней.

– Обычно мы не ходим этим путем из-за дыма, – сказала она. – А сегодня он особенно едкий.

– Я не сомневаюсь, что ваше заведение нарушает все строительные нормы, – добавил Родерик.

Нэнси принялась протирать узкий выступ, тянувшийся вдоль стены напротив прилавка. Запах заметно выветрился, и скоро она сможет открыться.

– Если бы ваш супруг был жив, – продолжил Родерик, – он негодовал бы с нами вместе.

На мгновение Нэнси застыла, затем двинулась к выходу и протиснулась наружу мимо Родерика и Долорес.

– Надеюсь, вас отсюда переведут, – сказала она. – Многие в Эннискорти вздохнут с облегчением, когда вы уберетесь из города.

Она прямо посмотрела на Долорес, затем – на Родерика.

Когда парочка развернулась, чтобы уйти, Нэнси заметила группу людей, среди которых был и ее сын Джерард, внимательно наблюдавших за этой сценой с противоположного конца площади.

– И можете валить обратно в свой Корк или откуда вы там, вы оба! – крикнула она им вслед.

Родерик обернулся.

– А ну-ка повторите!

– И повторю! Убирайтесь в свой Корк, вы двое!

Позже, когда Джерард с друзьями укатил в Уэксфорд, а Мириам сказала, что хочет лечь пораньше, Нэнси подумала, что те, кто слышал ее перепалку с Уоллесами, наверняка решат, что виновата она. Ее возмутительное поведение было недостойно Рыночной площади.

Посетителей было мало, и она закрылась на несколько минут раньше. Вентилятор шумел во всю мощь, и она его выключила; оставила дверь открытой, чтобы выветрились остатки чада. Выйдя на улицу, Нэнси заметила, что холод, который никак не хотел уходить, наконец отступил. Ночь выдалась теплой. Заперев дверь и выключив верхний свет, она наводила окончательный лоск, когда заметила у витрины две фигуры, и снова мужчину и женщину. Нэнси улыбнулась при мысли, что это Уоллесы, которые вернулись заказать бургеры с луковыми кольцами – кетчупа не жалеть. Или, может быть, они снова попросят ее повторить свои слова.

На улице было темно, и она не сразу признала мужчину и женщину, но, когда парочка отлепилась от стекла, Нэнси их разглядела. Имен она не помнила, только то, что эти двое живут в убогом домишке в Саммерхиле. У них был целый выводок детей, и в большинство городских пабов их не пускали. Порой, напившись, они приходили за картошкой фри три-четыре вечера подряд, после чего надолго исчезали. Нэнси гадала, где эта парочка ошивается в перерывах между пьянками. Во хмелю жена становилась агрессивнее мужа. Когда в закусочной было многолюдно и у них не хватало терпения дождаться своей очереди, они требовали обслужить их первыми. Несколько раз, не в состоянии уразуметь, что на неделе она закрывается раньше обычного, они приходили после закрытия, но Нэнси никогда их не впускала.

Прикрыв глаза ладонями, они стояли, прислонившись к витрине, затем начали барабанить в стекло, привлекая ее внимание. Не выдержав, Нэнси включила верхний свет и губами прошептала: «Закрыто», однако и после этого парочка не угомонилась. Мужчина знаками показал ей на дверь. Нэнси мотнула головой и продолжила убираться.

– Мы уйдем, как только получим нашу картошку! – проорала женщина.

Нэнси показала на фритюрницу и воздела руки, давая понять, что ничем не может помочь, слишком поздно.

– Да открывай же, черт подери! – орала женщина. – Мы подыхаем с голоду!

Ее муж заколотил в стекло.

Выключив свет в задней части закусочной, Нэнси приставляла к стене четыре высоких табурета. Вероятно, соседи внимательно слушают перепалку. Если бы хоть кто-нибудь спустился и помог ей или Джерард пораньше вернулся из Уэксфорда! Мириам спала в задней комнате на верхнем этаже и вряд ли слышала шум. Впрочем, Нэнси не пришло бы в голову ее будить. Мириам, которая в июле выходит замуж, будет только рада, если закусочную закроют. Ее другая дочь, Лаура, без пяти минут дипломированный адвокат, приезжая из Дублина, отзывалась о родительском доме с неизменным пренебрежением.

– А ну открывай, не то я вышибу чертову дверь! – орала женщина.

Даже поднявшись в жилую часть дома, Нэнси слышала грохот кулаков о стекло. Не включая свет, она подошла к окну, надеясь, что ее не заметят, но женщина, которая теперь стояла на проезжей части, заметила.

– Эй, ты, а ну спускайся! – завопила она.

Если позвонить в полицию, скандалистам предъявят официальные обвинения. Но тогда Нэнси придется давать показания, история попадет в местные газеты, а ее закусочная упрочит славу места, где собираются все городские буяны.

И тогда она решила позвонить Джиму Фарреллу. Наверняка он в пабе, прибирается после закрытия.

Джимми ответил после первого гудка.

– Скоро буду, – сказал он.

Стоя у окна, Нэнси слушала, как Джим пытается их угомонить. Держался он солидно, словно полицейский или большой начальник. Джиму, владельцу популярного заведения, было не впервой улаживать подобные ситуации. Велев мужчине перестать стучать, а женщине – орать, он приглушенным голосом вступил с ними в диалог.

Наконец парочка удалилась. Нэнси спустилась по лестнице и отворила Джиму дверь, но, поскольку перед свадьбой гостиную решили подновить, уселись они на кухне. Джим редко улыбался, был немногословен, и Нэнси это нравилось. Ему требовалось время, чтобы освоиться.

Джим сказал, что неугомонная парочка обещала больше не надоедать ей после закрытия.

– Им все еще запрещено посещать твой паб?

– Да, но они давно с этим смирились.

На лестнице раздались шаги Джерарда. Сын заглянул на кухню.

– Что нового? – спросил Джерард.

– Все тихо, – ответил Джим.

– Знаете про мою мать и управляющего банком?

Джим дал понять, что не знает.

– Нечего тут знать, – сказала Нэнси. – Они жаловались на запах масла.

– Здорово ты его отбрила, – заметил Джерард перед тем, как пожелать им спокойной ночи.

Они слышали, как он поднялся по лестнице, как зашел в ванную. Джим знаками дал Нэнси понять, что уходит и ждет ее у себя. Нэнси улыбнулась.

– Скоро увидимся, – прошептал он.

Вот уже год у Нэнси был роман с Джимом, хотя она сомневалась, что «роман» – подходящее слово. Они никогда не появлялись вместе на людях. Но иногда после того, как закусочная и паб закрывались, Джим звонил ей, и Нэнси пересекала Рыночную площадь, сворачивала на Рафтер-стрит и отпирала задвижку боковой двери в квартире Джима над пабом. Странно, думала Нэнси, что двое взрослых, сорокалетних людей ведут себя словно пугливые подростки. Впрочем, скоро все изменится.

Ее будоражила мысль, что никто, никто в целом свете понятия не имеет – Нэнси верила, что никто ни о чем не догадывается, – об их связи. Встав с его постели, она тайком выскальзывала из квартиры Джима, а тот заранее проверял, нет ли кого на улице. Нэнси старалась не попадаться никому на глаза. Любой, кто встретил бы ее в такой час, непременно задался бы вопросом, с чего это Нэнси Шеридан решила прогуляться по ночному Эннискорти, когда соборный колокол только что пробил три часа ночи? Дома, поднимаясь по лестнице, Нэнси старалась не шуметь.

Она вспомнила, как в рождественскую ночь вышла из дома на пустую Рыночную площадь, зная, что Джим, как обычно, ждет ее на Рафтер-стрит. Она нашла его в кресле со стаканом джин-тоника, а водка с апельсиновым соком и большим количеством льда стояла на столике рядом с ее креслом. Еще Нэнси заметила блюдо с мясными тарталетками. Некоторое время они непринужденно болтали, успев обсудить погоду и рождественский ужин у кузена Джима в Монарте. И тут Нэнси заметила, что Джим покраснел, уставился в пол, затем нервно взглянул на нее.

– Мне вдруг подумалось… – начал он, запнулся и отхлебнул из стакана.

– Мне тут подумалось… – снова начал он, вздохнул и уставился в пол. – Знаешь, мне пришла в голову мысль…

– Какая? – спросила она.

– Нехорошо для тебя, если кто-нибудь заметит, что ты сюда ходишь.

Нэнси поняла, что Джим хочет ее бросить. Забота о ее репутации всего лишь оправдание. Ей захотелось немедленно уйти. Пригубив свой стакан, Нэнси поняла, что Джим плеснул туда слишком много водки.

– Я знаю, ты женщина независимая. Независимая и привыкшая все делать по своему разумению. – Джим посмотрел в одно из высоких окон, выходящих на улицу. Нэнси подумала, что, возможно, сейчас подходящий момент, чтобы встать с кресла.

– Мне пришла мысль… – начал он снова. – Я подумал, почему бы нам не съехаться?

Нэнси принялась выковыривать тарталетку из формочки.

– Я думаю об этом уже некоторое время. И я решил, что, если ты не против, нам пора остепениться. – Он снова вздохнул и пальцем размешал лед в стакане. – Думаю, признавая, что мы оба хотели бы, понимаешь, хотели…

Он посмотрел на нее так, словно она должна была закончить мысль за него.

– Хотели?

– Ну, не знаю, видеться чаще.

Глотнув из стакана, Нэнси поморщилась.

– Что не так? – спросил он.

– Ничего. Ты добавил слишком много водки.

– Тебе подать что-нибудь еще?

– Нет, все в порядке.

– Я что-то запутался, – сказал он.

– Я тебя внимательно слушаю.

– Понимаю, это звучит странно, ведь мы знаем друг друга всю жизнь. И нам давно не двадцать один.

Выглядело это так, будто Джим рассуждал сам с собой.

– Что ты думаешь? – спросил он.

– Ну, мне точно не двадцать один.

– И мне.

Нэнси кивнула и удержала его взгляд.

– Я хочу понимать, что мы оба настроены остепениться, – продолжил он.

– Джим, а ты не мог бы пояснить, что ты имеешь в виду?

– Мы поговорим об этом в другой раз. Но я думаю, ты поняла, к чему я клоню.

Следующие несколько ночей Нэнси провела в его квартире над пабом. Они обсуждали, как им следует поступить. Как сорокашестилетней вдове с тремя детьми, младшему из которых почти двадцать, выйти за холостяка, своего ровесника, которого она знала всю жизнь и который вечность назад был влюблен в ее лучшую подругу, но та подвела его, нежданно-негаданно вернувшись в Америку?

– Не могу представить, что я венчаюсь в соборе и на меня глазеет весь город. Не уверена, что детям понравится мать в подвенечном платье.

– Мы не будем ни к кому подлаживаться, – сказал Джим. – Не будем делать того, чего оба не хотим.

Дальше этих рассуждений они не продвинулись, когда Мириам, старшая дочь Нэнси, объявила в канун Нового года, что помолвлена с Мэттом Уэддингом и летом они намерены пожениться.

– Пусть ей достанется все внимание, – сказал Джим. – Пусть женятся первыми. Подождем, пока все уляжется. До их свадьбы мы не станем рассказывать о наших намерениях.

Когда Мириам назначила свадьбу на последнюю неделю июля, Джим заявил, что им лучше не оглашать своих планов до сентября.

– Никто нам не поверит, – заметила Нэнси.

– Ничего, скоро все свыкнутся с этой мыслью.

Странно, думала Нэнси, что Джерард не догадывается о намерениях матери выйти за Джима, хотя Джерард часто бывал в его пабе и они могли обсуждать текущие новости. Даже то, что сын застал их вместе на кухне после полуночи, не возбудило его подозрений.

– Это выглядит слишком странно, – сказала Нэнси.

– Джерард неглуп, – ответил Джим, – но он знает только то, что видит.

День, когда они с Джимом поженятся, станет для нее счастливым. Но и день, когда по городу поползут слухи о ее помолвке, представлялся Нэнси не лишенным приятности. Джима считали человеком солидным, горожане относились к нему с искренней симпатией. В последние годы заведение приносило неплохой доход. В его пабе выпивали все молодые учителя, адвокаты и банковские служащие. Джиму удалось завоевать новую клиентуру, не растеряв ни одного завсегдатая. Бармен Шейн Нолан работал на Джима много лет. Он и его жена Колетт трогательно заботились о хозяине.

– Без них ты бы не справился, но хотелось бы мне знать, как они отнесутся к мысли, что в доме появится новая хозяйка.

– Шейна ничем не удивишь.

Выйдя из дома Джима в ту ночь, когда он помог ей избавиться от буйной парочки, Нэнси занялась подсчетами, сколько времени осталось до того, как ее жизнь безвозвратно изменится. Через десять недель они объявят о помолвке. Она воображала себя на воскресной одиннадцати- или двенадцатичасовой мессе в начале сентября. Все будут глазеть на нее. Возможно, она наденет новый наряд, который купит в дублинском «Суицерс» или «Браун Томасе», и шляпку с легкой вуалью. Когда месса закончится, люди будут поздравлять ее на площади перед собором. Она еще не знала, какое кольцо выберет. Что-нибудь попроще. Кольцо Мириам было таким ослепительным, и ей не хотелось, чтобы дочь решила, будто она с ней соревнуется.

Нэнси немного постояла на улице, слушая, как Джим запирает дверь изнутри. Ей пришло в голову, что в те ночи, которые она проводит с Джимом, время течет по-особому. Она решила вернуться на Рыночную площадь длинным кружным путем, размышляя, какими далекими кажутся сейчас ссора с Родериком и его женой и стычка с буйной парочкой, требовавшей, чтобы ее обслужили.

После ночей с Джимом она ощущала себя легкой и счастливой. Когда умер Джордж, Нэнси смирилась с тем, что теперь она вдова. Иногда допоздна засиживалась на кухне, страшась предстоящей ночи и беспокойных снов.

Миновав Касл-стрит и оказавшись в начале Слейни-стрит, Нэнси поняла, что не хочет возвращаться домой. Она наслаждалась одинокой прогулкой по пустому городу. Здесь ее знала каждая собака. Раньше у нее никогда не было тайн. А сейчас случайный прохожий ни за что не догадается, откуда она идет и что за мысли бродят у нее в голове.

Рассчитывать, что Джим будет долго притворяться, не приходилось. Увертки не для него. С самого начала их связи Нэнси хотелось спросить, была ли их встреча случайностью или какое-то время он думал о ней, строил планы?

Нэнси вспомнила одно воскресенье много лет назад, незадолго до того, как они с Джорджем поженились, когда вместе с Джимом и Эйлиш Лейси, приехавшей из Америки после смерти сестры, они отправились на пляж в Куш. Джим был влюблен в Эйлиш, а Джордж – в Нэнси. Не просто четверо друзей, а две парочки. Думал ли Джим о ней тогда? Ей хотелось знать, когда ему впервые пришла в голову мысль, что они могут быть вместе. Нэнси порадовало бы, ответь он, что всегда был к ней неравнодушен. Или был какой-то особенный день, когда, заметив Нэнси на улице или в машине, Джим вдруг увидел ее по-новому?

Он был застенчив, но в то же время уверен в себе. У Джима была манера держаться обособленно, но не вызывать ни у кого неприязни. С Касл-Хилл Нэнси спустилась на Касл-стрит. Если Джим хотел остепениться, удивлялась Нэнси, то почему не нашел кого-нибудь помоложе и поинтереснее? После смерти Джорджа она сильно прибавила в весе. Проходя мимо кафе «Хлопковое дерево», Нэнси решила, что сядет на диету. Где-то у нее завалялись журналы с советами, как вернуть утраченную фигуру.

Утром сквозь сон она слышала, как Мириам открывает дверь малярам, а Джерард отпускает шутку. К тому времени как Нэнси окончательно встала с постели, Мириам уже отправилась на работу, а Джерард куда-то вышел. Они рассчитывали, что за недели, оставшиеся до свадьбы, многие захотят поздравить Мириам и вручить ей подарки, а поскольку комната над кафе изрядно обветшала, требовалось обновить ее, хотя бы на скорую руку. Мириам с Лаурой настояли, чтобы из гостиной вынесли всю мебель. По их мнению, обои следовало снять, комнату покрасить, а узорчатый ковер на полу заменить простым серым.

– И выбросить все до последней вещи, – заявила Лаура.

– Даже телевизор? – спросила Нэнси.

– Особенно телевизор и ужасную подставку под ним, – ответила Мириам.

– Подумать только, мы годами жили в этих руинах, – сказала Лаура.

– Никакие это не руины, – возразила Нэнси.

– А вонь от бургеров и луковых колец вечно проникает в мой шкаф и оседает на одежде. Клянусь, у меня даже обувь пропахла растительным маслом!

– Благодаря закусочной мы оплачиваем счета.

– Вот и отлично, – сказала Мириам. – Значит, благодаря закусочной мы можем позволить себе заказать фургон с новой мебелью, которую я видела в «Арноттсе». А стены выкрасим в белый или кремовый.

– А еще мы купили эстампы и вставим их в рамки, – добавила Лаура. – И в кои-то веки надо бы вымыть окна. И мы нашли работающую вытяжку для кафе.

– Я гляжу, вы все предусмотрели, – заметила Нэнси.

В любой день недели в закусочной было чем заняться. После того как они с Джимом поженятся, Джерард мог бы принимать заказы, вести счета и ходить в банк. По выходным Джерард всегда помогал ей в закусочной, а еще она нанимала Брадж Фоули, с матерью которой училась в одной школе. Девушка работала вечерами по пятницам, субботам и воскресеньям. По субботам они трудились до двух часов ночи, хотя Нэнси обещала соседям, что будет закрываться в час. Ей всегда хотелось переехать в такое место, где, выйдя из дому, ей не придется сталкиваться с чужими людьми. Хелен Хеннеси, жившая через площадь, переехала в хорошенький домик рядом с Дэвидстауном. Именно она сообщила Нэнси, что в Лукас-парке продается участок. Нэнси уже готова была связаться с продавцом, но решила сперва посоветоваться с Джимом. Она еще не успела рассказать ему о своей идее жить за городом, оставив Джерарду дом на Рыночной площади и сдавая квартиру Джима над пабом. Им с Джимом понравится уединенная жизнь; проводить в саду летние вечера, о чем еще можно мечтать!

Теперь по утрам Нэнси не могла дождаться, пока заварит чай, приготовит сэндвичи, достанет альбом для рисования, который купила в Дублине, а еще линейки, треугольники, цветные карандаши и будет чертить план дома, который собиралась построить. Поскольку Мириам с мужем намеревались перебраться в Уэксфорд, что в получасе езды, да и Джерард будет жить неподалеку, пришла пора задуматься о доме, где будут собираться ее будущие внуки. Нэнси распланировала большую кухню – пока она готовит еду, дети будут смотреть телевизор.

Когда зазвонил дверной звонок, Нэнси посмотрела на часы: половина двенадцатого! Она совершенно потерялась в измерениях и чертежах, а утро уже на исходе. Сегодня ей должны привезти продукты, и Нэнси спустилась вниз, ожидая увидеть кого-нибудь из поставщиков. Однако в дверях стояла женщина. Увидев Нэнси, женщина расхохоталась.

– Надеюсь, ты не возражаешь, что я заскочила по-простому, без церемоний!

Этот голос мог принадлежать только Эйлиш Лейси. Когда Эйлиш опустила и снова подняла глаза, Нэнси заметила, что она ничуть не изменилась. Разве что лицо утончилось, и, кажется, Эйлиш стала выше ростом. А еще увереннее в себе. Вот и вся разница.

– Входи же!

Нэнси рассказала Эйлиш о малярах, упомянув о предстоящей свадьбе.

– Кажется, только вчера ты гуляла на моей, а теперь замуж выходит Мириам. Ее обручение стало для меня полной неожиданностью. Они оба работают в Уэксфорде. Такие разумные. Не удивлюсь, если они уже выплачивают взносы в пенсионный фонд!

Они поднялись по лестнице и остановились у двери гостиной. Нэнси переживала, что слишком много болтает. Как будто пытается оправдаться. Осознав, что оправдываться не в чем, Нэнси громко расхохоталась. Пожалуй, слишком громко. Затем повела гостью на кухню в задней части дома, где незаметно убрала со стола альбом, линейку и карандаши.

– Ты к нам надолго? – спросила она, когда они уселись за кухонным столом.

Нэнси разглядывала руки Эйлиш в платье с короткими рукавами, отмечая, какая гладкая у нее кожа. Обратила внимание на ее тонкие запястья и аккуратный маникюр. Затем перевела взгляд на лицо: Эйлиш не выглядела моложе своих лет, но казалась свежей и полной сил. Глаза блестели, морщинки на шее почти не бросались в глаза. Нэнси так внимательно разглядывала подругу, что пропустила мимо ушей ее ответ. Пришлось снова спросить, как долго Эйлиш намерена прогостить у матери.

– Собираюсь вернуться в конце августа.

– Так ты подгадала к свадьбе! Мириам выходит замуж в следующем месяце. Будет так мило, если ты придешь!

Они немного поговорили о детях. Нэнси хотела было спросить про мужчину, за которого Эйлиш вышла замуж в Америке, но решила повременить, дождаться, когда Эйлиш сама назовет его имя. То, что старая подруга до сих пор о нем не упомянула, показалось ей странным.

– А как поживает твоя мать? – спросила Нэнси.

– Гораздо чаще, чем прежде, говорит без обиняков все, что думает. К этому надо привыкнуть. Может быть, это хороший знак. Даже не знаю.

Спрашивая о миссис Лейси, Нэнси думала, Эйлиш ответит что-нибудь в таком духе, что мать чувствует себя так хорошо, насколько возможно в ее возрасте. Ее удивило раздражение, прозвучавшее в словах подруги.

Поговорили об учителях, которых помнили, о танцах, на которые ходили. Но ни разу не упомянули о том лете, когда Эйлиш приехала домой из-за океана, лете, когда все видели, как сильно Эйлиш и Джим друг в друга влюблены, лете, которое кончилось, когда Эйлиш без предупреждения вернулась в Америку. Джим никому не признался в том, что между ними произошло, а мать Эйлиш, как болтали в округе, в тот год осмелилась выйти на улицу только после Рождества. Узнав, что все это время Эйлиш была замужем, что у нее муж в Бруклине, Нэнси никому ничего не сказала, даже собственной матери.

Узнав правду, она стала вспоминать встречи с Эйлиш тем летом. Вспомнила ее на собственной свадьбе, в паре с Джимом, который верил, что встретил любовь всей своей жизни, Джимом, которого они с Джорджем уговаривали посвататься к Эйлиш до того, как та вернется в Америку. Нэнси вспомнила, что впервые после отъезда подруги встретила мать Эйлиш, когда уже была беременна. Она покупала газету в «Годфрис» рядом с супермаркетом, и тут вошла миссис Лейси. В магазине было темно, и Нэнси притворилась, будто ее не заметила.

– Ты куда, Нэнси Шеридан? – спросила миссис Лейси. – Неужели меня по-прежнему избегает весь город?

– О боже, миссис Лейси, я вас не заметила.

– Зато я тебя заметила, Нэнси. Может быть, когда мы встретимся в следующий раз, ты сделаешь на собой усилие, чтобы меня заметить, – промолвила миссис Лейси и с обиженным видом вышла.

Эйлиш озадаченно смотрела на подругу.

– Нэнси, ты совсем меня не слушаешь!

– Прости, что ты сказала?

– Я сказала, что ты, должно быть, очень рада за Мириам. Но ты где-то витаешь мыслями.

– Я очень за нее рада, – согласилась Нэнси. – После смерти Джорджа единственное, что меня поддерживает, – это дети. Видеть Мириам счастливой и устроенной – большое облегчение. А Лаура будет адвокатом.

Нэнси подумала, что платье Эйлиш вроде бы хлопчатобумажное, но такого плотного хлопка ей прежде видеть не доводилось, бледно-желтый цвет также был для нее в новинку, но самое удивительное, она не могла понять, как пояску в тон платью удается так четко подчеркивать талию. Ее подмывало спросить Эйлиш, какой у нее объем талии и как ей удалось не располнеть.

– О чем ты думаешь? – спросила Эйлиш.

– Я пытаюсь удержаться от вопроса, как тебе удалось сохранить такую фигуру.

– У меня две невестки, которые не слазят с диет. И если я прибавлю в весе хотя бы унцию, они обязательно заметят.

– Мне просто необходимо похудеть перед свадьбой, – сказала Нэнси. – Но осталось всего пять недель, и начинать следовало с Нового года. Так ты придешь?

– С удовольствием!

– Прием будет в «Уайтс Барн». Надеюсь, все пройдет гладко.

Нэнси рассказала подруге о закусочной, удивившись, что мать Эйлиш ни разу о ней не упоминала, о заинтересованности Джерарда в семейном бизнесе и его желании открыть летом новые кафе в Уэксфорде или Гори, а возможно, даже в Кортауне. Эйлиш, в свою очередь, спросила, где лучше купить матери новый холодильник, стиральную машину и плиту.

– Она годами ничего не меняла на кухне.

Уже собираясь уходить, Эйлиш заколебалась, прежде чем спросить:

– А как поживает Джим Фаррелл?

– О, у него все прекрасно.

– Я имею в виду, он…

Она запнулась.

– Женился? Нет.

Эйлиш кивнула и стала задумчивой.

– У Джима есть кто-то в Дублине, – сказала Нэнси. – По крайней мере, мне так кажется. Он скрытный, но разве у нас тут что-нибудь скроешь?

Эйлиш молча согласилась.

Нэнси недоумевала, зачем она только что наврала про Джима. Надо было просто сказать, что он так и не женился. Когда Эйлиш ушла, Нэнси внезапно ощутила острую обиду на то, что подруга дурачила их все лето и не объяснила, почему ей пришлось возвратиться в Америку.

Нэнси вернулась на кухню и словно впервые заметила, как убого она выглядит. Пластик выщерблен, на сушилке грязные тарелки и столовые приборы, окно давно следовало помыть.

Нэнси схватила тарелки и принялась деловито их намывать, как будто это что-нибудь изменит. Жалко, что Эйлиш вернулась сейчас, а не года через два, когда они с Джимом были бы давно женаты. Тогда Эйлиш навестила бы старую подругу в новом доме и посидела бы на ее новой сверкающей кухне мечты.

Затем ей пришло в голову, что не следовало приглашать Эйлиш на свадьбу, не посоветовавшись с Джимом. Нэнси была так смущена, когда Эйлиш возникла на ее пороге, что наговорила лишнего. Она решила, что не станет рассказывать Джиму о ее визите, как-нибудь упомянет невзначай и посмотрит на его реакцию. Она задумалась, куда посадить Эйлиш на свадьбе. Нужно еще раз взглянуть на план рассадки гостей. На свадьбе наверняка будет много тех, кто помнит Эйлиш Лейси и захочет к ней подойти. Едва ли ей удастся остаться незамеченной. Все сразу увидят, как хорошо она выглядит и как модно одета. В этом не было никаких сомнений.

На лестничной площадке Нэнси мельком оглядела себя в зеркале. В будущем ей следует уделять больше внимания своему внешнему виду, а не просто выхватывать из шкафа первое попавшееся – то, что все еще ей впору. Разумеется, Эйлиш заметила, как неряшливо она одета, заметила ее старые домашние тапки. Сейчас она поднимется к себе в комнату и принарядится.

Эйлиш была на кухне с матерью, когда привезли заказанные товары. Ее брат Мартин что-то делал в коридоре, поэтому дверь открыл он. Курьеры уже выгрузили из фургона холодильник, стиральную машину и плиту. Подойдя к двери, Эйлиш заметила, что соседи внимательно наблюдают за происходящим.

– Сантехник уже в пути, – сказал курьер. – Поэтому мы должны сразу определиться, куда ставить стиральную машину. Мастер, который подключает плиту, будет завтра. Сегодня он в Банклоди.

Только оценив масштаб бедствия, Эйлиш поняла, что напрасно не посоветовалась с матерью, прежде чем все это покупать. Растрогавшись от свидания с родным домом, желая сделать что-нибудь особенное, Эйлиш воображала, что ее подарок станет приятным сюрпризом. Поначалу ей не верилось, что в доме, откуда она уехала более двадцати лет назад, вообще ничего не меняли: те же обои, занавески, линолеум, потертые ковры, одеяла и перины, на кухне по-прежнему нет ни холодильника, ни стиральной машины, только плита на баллонном газе. Мать отдавала простыни и полотенца в прачечную, а свои вещи стирала вручную на стиральной доске, которую, по мнению Эйлиш, давно следовало сдать в музей или выбросить на помойку.

Мать крикнула из кухни:

– Что там происходит?

Один из курьеров зашел на кухню, Эйлиш последовала за ним.

– Мы можем вытащить старую плиту прямо сейчас, – сказал курьер. – Это займет пару секунд.

– Пару секунд на что? – спросила ее мать.

Не ответив, курьер позвал коллегу.

– Лучше сразу расставить вещи по местам, чтобы потом их не переставлять. Хорошо бы сантехник поторопился.

– Какой сантехник? – спросила мать, вставая.

– Который подключит стиральную машину.

– Я не заказывала никакой стиральной машины.

– Это я заказала, – сказала Эйлиш. – Я заказала для кухни некоторые бытовые приборы.

– Какие приборы?

– Которые сейчас доставляют.

Мать медленно пошла к входной двери, Эйлиш последовала за ней. Мартин стоял рядом со вторым курьером.

– И что все это значит?

– Это холодильник, это стиральная машина, а это плита. А сейчас мы ждем сантехника.

– Боюсь, вы ошиблись адресом.

– Мамочка, – сказала Эйлиш, – зайдем на минутку внутрь, нужно поговорить.

В гостиной она объяснила матери, что это она заказала бытовую технику.

– Не посоветовавшись со мной?

– Я хотела сделать тебе сюрприз. Разве плохо иметь холодильник и стиральную машину?

– Если бы я в них нуждалась, я бы сама их заказала, не дожидаясь, пока ты приедешь и распорядишься. Мне пришлось бы слишком долго тебя ждать.

– Они уже выгрузили вещи, все оплачено.

– А что, нет закона, по которому они могут вернуть все туда, где взяли?

Перед ее отъездом в Ирландию Фрэнк позвонил Эйлиш на работу, и они договорились встретиться на парковке торгового центра. Для разговора Фрэнк выбрал укромное место.

– Если ты просишь меня посмотреть на вещи с точки зрения Тони или твоей матери, ты зря тратишь время, – сказала Эйлиш.

– Я хотел записать твой адрес, чтобы поддерживать связь.

– Тебе поручили держать меня в курсе?

– Никто меня ни о чем не просил, я здесь ради другого.

Он протянул ей толстый конверт, наполненный купюрами по двадцать долларов.

– Это еще зачем?

– Тебе. На твою поездку.

– Сколько здесь?

– Две тысячи.

– Зачем мне столько?

– Однажды мой дед вернулся в Италию. Он отправился умолять жену поехать с ним в Америку, попробовать еще раз. И он едва сумел наскрести денег на поездку. В деревне его семья и семья жены устроили в его честь большой праздник. А на следующий день показали поля, которые выбрали для новых домов. Оставалось только начать строительство. Они решили, что он привез домой деньги. Его речи звучали для них как звон монет. Обнаружив, что взять с него нечего, они утратили к нему интерес.

– Зачем ты рассказываешь об этом мне?

– Я решил, что в путешествии тебе могут понадобиться деньги. Поехать куда-нибудь с Розеллой и Ларри, арендовать автомобиль, купить подарок матери. Ты всегда была добра ко мне. Это меньшее, что я могу для тебя сделать. И это не взаймы. Ты мне ничего не должна.

– Но ты уже проявил щедрость, оплатив обучение Розеллы.

– У тебя сейчас трудное время. Я просто хочу помочь.

Эйлиш видела, мать мучительно размышляет, что теперь делать. Может быть, следует придумать новые аргументы? Хотя мать передвигалась медленно и порой испытывала боль, особенно когда понималась по лестнице или вставала, в ее речах появилась невиданная сила и решительность. Раньше она была мягче и проще. Мать вернулась туда, где стояли курьеры. Холодильник, плита и стиральная машина перегораживали коридор. Мартин беседовал с соседом. Услышав его хриплый смех, Эйлиш пожалела, что брат все еще зачем-то торчит на улице.

– За все заплачено? – спросила мать у курьера.

– Заплачено, включая доставку.

– Я пока не уверена, куда это поставить и что с этим делать, поэтому просто оставьте в прихожей и дайте мне подумать. И может быть, скажете сантехнику, чтобы не приходил?

– Он уже в пути, мэм.

– Что ж, скажу ему сама.

Когда они ушли, Эйлиш с матерью и Мартином остались сидеть на кухне.

– А кто будет оплачивать счета за электричество? – спросила мать. – Эти приборы питаются электричеством. Они будут его есть! Холодильник будет крутить счетчик день и ночь. Ты вернешься загорать в свою Америку, я мне придется оплачивать счета!

В то время как мать приобрела несвойственную ей напористость, Мартин, напротив, стал нервным, дерганым, неспособным усидеть на месте. У него был старый «моррис-майнор», который часто не желал заводиться. Вернувшись домой из Англии, Мартин на компенсацию, которую ему выплатили за падение на работе, купил домик в Куше в десяти милях от города. Домик требовал ремонта. Каждый день он перемещался между ним и домом своей матери. В обед прогуливался по городу или сидел в пабе. Вечером, если был трезв, мог встать посреди фразы и объявить, что уезжает, а холостые хлопки в системе зажигания, рев двигателя, который просыпался не сразу, и звуки удаляющегося автомобиля придавали еще большую драматичность его внезапным отъездам.

Застав брата одного, Эйлиш спросила, не кажется ли ему, что их мать изменилась.

– Она такая только с тобой, – ответил брат.

– Почему?

– Кто ж ее знает.

Со временем Эйлиш поняла, почему мать не страдает от отсутствия в доме холодильника. Каждый день она отправлялась за продуктами: к Хейсу на Корт-стрит и мисс О’Коннор напротив либо подальше, в мясные лавки Мартина Дойла или Билли Кервика на Рыночной площади. Мать настаивала, чтобы Эйлиш ходила с ней, и теперь им обоим приходилось протискиваться мимо громоздких приборов в коридоре. Эйлиш пыталась убедить ее пользоваться хотя бы стиральной машиной, которую уже установили, но мать заявила, что ей требуется время подумать. Перед каждым выходом из дома мать наряжалась, надевала лучшие туфли и шляпку, которую, стоя перед зеркалом, скрепляла старомодной шляпной булавкой. Она также требовала от дочери, чтобы та выглядела нарядно. Когда на улицах и в магазинах люди хвалили красоту Эйлиш или говорили, как рады ее видеть, мать старалась как можно дольше поддерживать разговор.

– Скоро мы перезнакомимся со всем городом, – говорила Эйлиш. – И они разглядывают меня так, словно я прилетела с Луны.

– Приятно, что они так с тобой любезны.

Когда она сообщила матери, что Нэнси позвала ее на свадьбу Мириам, мать совершенно не впечатлилась.

– Бог знает, кого еще она пригласила.

– О чем ты?

– Рядом с ее закусочной вечно ошиваются какие-то оборванцы. Напиваются в пабах, где им еще наливают, являются к Нэнси за рыбой с картошкой, а потом вокруг лужи рвоты или чего похуже, если бывает что похуже.

– Разве это вина Нэнси?

– Она никому не отказывает. Любит деньги. Кстати, я хотела тебе кое-что показать.

Мать вышла из комнаты. Эйлиш слышала, как она медленно поднимается по ступенькам. Завтра, решила она, надо будет подумать, чем еще ее порадовать. Мать вернулась с банковской книжкой, открыла и показала Эйлиш. Сумма на депозитном счете была куда больше того, что миссис Лейси могла накопить со своей скудной пенсии.

– Меня не нужно спасать от бедности, – сказала мать.

– Но откуда взялись эти деньги? – спросила Эйлиш.

– Они мои. И принадлежат только мне.

– Но как ты… – Эйлиш не сумела закончить фразу.

– Твой брат Джек выкупил у меня этот дом. Два года назад, когда он приезжал из Бирмингема, мы договорились, что дом принадлежит мне до конца жизни, а после меня тут будет жить Мартин, пока не придет его время встретиться с Создателем. А дальше дом будет принадлежать Джеку или его семье. Это соглашение устраивает всех, поскольку Джек в деньгах не нуждается. Когда дела идут хорошо, на него работает более пятидесяти человек. Я решила рассказать тебе об этом по двум причинам. Во-первых, чтобы ты не думала, будто я нуждаюсь в благотворительности. Во-вторых, чтобы ты не рассчитывала на свою долю в доме, когда я отойду в мир иной.

– Я и не рассчитывала.

– Вот и славно.

Дни тянулись бесконечно. Автомобиль, который Эйлиш арендовала в дублинском аэропорту на деньги Фрэнка, стоял у порога. Она предлагала матери прокатиться, но та отказалась.

– Залезть в машину я еще сумею, но обратно уже не выберусь. И что тогда делать? То-то будет зрелище!

Поначалу разговор между матерью и Мартином за столом заинтересовал Эйлиш. В Сент-Джонс-Виллас жила женщина по имени Бетти Парл, работавшая в страховой компании на Мейн-стрит. Каждое утро она проходила мимо дома на Корт-стрит, с гордым видом держа элегантный зонтик. Элегантностью отличался и ее костюм. Крашеные иссиня-черные волосы, толстый слой косметики на лице.

– А ты знаешь, что мне про нее рассказали? – спросила мать Эйлиш. – Оказывается, эта Бетти написала папе римскому! Это было после смерти ее матери, вся ее семья уехала из города, и она осталась наедине со своими зонтиками, нарядами, косметикой и крашеными волосами, и ей стало грустно и одиноко. И что вы думаете? Она написала папе римскому! И рассказала ему о себе. Представь, какая у них в Ватикане суета, но они тут же разбудили папу. Вставайте, пришло письмо от Бетти Парл!

Когда она рассказала про Бетти Парл во второй, затем в третий раз, а Мартин все так же смеялся, раззадоривая мать, до Эйлиш дошло, что он слышит эту историю постоянно. К концу первой недели все истории ее матери успели повториться по нескольку раз. Впрочем, иногда объекты ее насмешек менялись.

– Джози Кэхилл остановила меня на улице, чего обычно не делает. Поначалу я не поняла, с чего бы это, а потом сообразила, что она хотела похвастаться своим младшеньким, который учится на врача. Он как раз закончил первый курс. Ни у кого из Кэхиллов отродясь не было мозгов. Я чуть было не сказала это Джози напрямик. Да и с ее стороны похвастаться нечем. Помню, как ее отец развозил уголь, а брат выгуливал борзых.

– А что плохого, если мальчик собирается стать врачом? – спросила Эйлиш.

– Но если он откроет практику в городе, никто к нему не пойдет!

– Может быть, он найдет другое место.

– Надеюсь. Не хватало еще, чтобы кто-нибудь из Кэхиллов тыкал в меня пальцем.

Мать вставала в восемь, а к девяти уже убирала посуду после завтрака. В половине второго был главный прием пищи, и после этого заняться было решительно нечем. Эйлиш не считала себя вправе прокатиться на машине или прогуливаться в одиночку. Она приехала домой, чтобы побыть с матерью.

Однажды вечером, когда мать рано улеглась, что случалось частенько, Эйлиш услышала, как подъехал Мартин. Она уже поняла, что брат не пьет, если собирается садиться за руль. Мать рассказала ей, что в прошлом году у него отобрали права на полгода. Сегодня брат казался не таким дерганым, как обычно, и согласился выпить с ней чашку чая. Она спросила его о местных пабах, чтобы завязать разговор, но, когда Мартин принялся расписывать любимые места, поняла, что может, не вызывая подозрений, мимоходом упомянуть в разговоре Джима Фаррелла.

– Мать говорит, ты разбила ему сердце, – отозвался Мартин.

– Мало ли что она говорит.

– У него хороший бизнес. Джим открыл большое помещение в задней части паба и взял бармена в помощь Шейну Нолану. Я еще не встречал никого, кому не нравился бы Шейн Нолан.

– А что сам Джим?

– У него собираются все старожилы, и молодежь подтягивается. По выходным к стойке не подобраться. Я бываю там в середине недели.

– Я слыхала, у него есть кто-то в Дублине.

– Он ездит в Дублин по четвергам, но к девяти возвращается, а все выходные работает. Так что непонятно, где он находит время на девушек.

– Все-то ты про всех знаешь!

– Это я люблю. Мимо меня и муха не пролетит.

При матери Эйлиш не стала бы расспрашивать Мартина про Джима Фаррелла. И сейчас она замолчала на случай, если Мартину придет охота развить эту тему, но он вскоре укатил домой в Куш, ничего ей больше не рассказав.

Мать ни разу не упомянула о Джиме. Она также не горела желанием узнать новости о Тони и его семье, и даже попытки Эйлиш заговорить о Розелле и Ларри не встретили интереса. В письмах Эйлиш рассказывала о своей работе в мастерской Дакессяна, но, когда как-то раз упомянула своего босса, мать не поняла, о ком речь. Эйлиш надеялась, что со временем ее отношение изменится, но пока вынуждена была признать, что матери ее американская жизнь не интересна.

Когда мать показала ей фотокарточки большого дома Джека в пригороде Бирмингема, а также карточки его жены и детей, Эйлиш задалась вопросом, куда подевались присланные ею снимки Розеллы и Ларри. Тем временем мать сходила за другим альбомом, но то были фотокарточки Пата с семьей в доме поскромнее. До конца дня мать говорила только о Пате с Джеком и их семьях в Англии. Эйлиш узнала, в какие школы ходили ее племянники и племянницы, где они проводили каникулы, а еще, что старшая дочь Джека учится в университете на естественнонаучном факультете, а старший сын Пата хорош в математике.

Теперь Эйлиш понимала, что ей не следовало приезжать до юбилея. Она пыталась вспомнить, почему решила приехать на месяц раньше детей. Отчасти она хотела сбежать от Тони и его матери на время, пока не выяснится поточнее, что они замышляют. Однако она не подумала, каким долгими будут ее дни, как будут тянуться послеобеденные и вечерние часы и насколько ей будет нечем заняться в родном доме.

По прибытии она коротко сообщила Тони, что добралась благополучно. Об арендованном автомобиле не упомянула, чтобы он лишний раз не беспокоился о деньгах. Она старалась, чтобы ее слова не звучали слишком холодно, но и не написала, что скучает. Несколько дней спустя она уже строчила куда более пространные письма Розелле и Ларри, а также Фрэнку. Пока Эйлиш писала, она представляла себе обычное утро в их тупичке в Линденхерсте. Летом она просыпалась раньше всех, а к тому времени, когда вставали остальные, успевала позавтракать. Проснуться бы сейчас там! Потом встретиться с мистером Дакессяном и выслушать отчет о прочитанной им исторической книге, встречах с постоянными клиентами и запчастях, которые он срочно заказал по телефону. Все это время Эйлиш помнила, что ее комнаты ждут хозяйку: спальня, кухня, гостиная. Ждут знакомые звуки: вот Ларри играет с двоюродными братьями, вот автомобиль Тони въезжает задом на подъездную дорожку, а вот и голос самого Тони, входящего в дверь.

Эйлиш гадала, вернется ли в эту жизнь, и ловила себя на том, что мечтает получить письмо от Тони, от его матери или от Фрэнка. В этом письме говорилось бы, что они начали смотреть на вещи с ее точки зрения, или о том, что тот человек решил сам растить ребенка вместе с женой.

Ей хотелось, чтобы дети приехали сейчас, а не через несколько недель. И чтобы мать разрешила ей рассказать о них. Но Эйлиш не позволяла себе предаваться мечтам. А ей так хотелось оказаться сейчас не в материнской гостиной, сочиняя письмо и слушая шарканье ног этажом выше, а в Америке, проснуться ранним летним утром от мягкого утреннего света, который пробивается сквозь занавески ее дома на Лонг-Айленде.

Она написала Розелле о свадьбе Мириам, добавив, что надеется купить новое платье и, может быть, туфли и шляпку, если найдет подходящие. Написала, что бабушка никогда не пропускает шестичасовые новости и очень сердится, если в девять дикторы повторяют старые заголовки. Она хотела написать про Мартина и его бесконечные метания между домиком над береговым утесом и материнским домом, но решила приберечь это для письма Ларри. Фрэнку она намекнула, как странно чувствует себя в доме, который когда-то был ей родным. Ни в одном письме Эйлиш не упомянула о Тони. Не хотела о нем говорить. И ни в одном письме не призналась, что ей, матери и Мартину приходится протискиваться мимо холодильника, стиральной машины и плиты, которые до сих пор стоят в коридоре нераспакованные. Она верила, что чем дольше они там простоят, тем сложнее будет их вернуть.

Проснулась Эйлиш в полумраке и принялась размышлять, пугает ли ее предстоящий день, и внезапно поняла, что нет, не пугает. Она жила в доме своей матери. Пока Эйлиш валялась, ей пришло в голову, что неплохо бы сменить кровать. Матрас наверняка был тем же самым, на котором она спала более двадцати лет назад. Только теперь он стал тоньше и промялся посередине, а одеяло всю ночь сползало с застиранных шелковистых простыней.

Эйлиш задумалась, где будут спать Розелла и Ларри, когда приедут. Сама она спала в комнате, которую раньше делила с Роуз, а Мартин – в комнате, которую в детстве делил с братьями. Была еще комната в мансарде, куда можно было подняться по лестнице, но ею никогда не пользовались. Других спален, кроме спальни матери, в доме не было.

Однажды вечером после девятичасовых новостей она подняла тему старых простыней и матраса. Эйлиш не надеялась, что мать поймет, но решила заговорить об этом сейчас и, возможно, постараться смягчить ее до приезда Розеллы и Ларри.

– И что в этом плохого? – спросила мать.

– Просто несколько новых матрасов и комплектов постельного белья нам не помешают. Розелла спала бы на новой кровати в моей комнате, а для Ларри можно купить кровать и поставить ее в мансарде.

– А почему он не может спать на одной из кроватей в комнате Мартина?

– Мартин приходит и уходит в любое время дня и ночи.

– Твои дети просили купить им кровати?

– Нет, они ни о чем не просили.

– Так почему бы не оставить все как есть?

Эйлиш промолчала.

– Я вижу, – продолжила мать, – что нынешние родители слишком балуют своих детей. Новое то, новое сё. И зачастую этого хотят не сами дети, но их родители. Они проводят с детьми мало времени, работают, гуляют, а потом компенсирую недостаток внимания покупкой ненужных предметов роскоши. Я слышала, как об этом говорили по радио.

Эйлиш поспешила сменить тему.

– Должно быть, ты с нетерпением ждешь своего юбилея, – сказала она. – Приедут Джек и Пат. Все соберутся.

– Я об этом даже не думаю. Меньше всего мне хотелось бы раздувать шумиху по этому поводу.

– Но Розелла и Ларри приедут ради твоего юбилея. А еще Джек и Пат. Мартин сказал, они захватят кого-нибудь из детей.

– Должно быть, ты помнишь старуху, которая жила в доме напротив, сорок седьмом, – начала мать, и на ее лице проступило удовлетворение. – Ее звали мисс Джейн Хегарти. Очень приличная женщина, и дом содержала в порядке. Всегда такая вежливая, с грамотной речью. Когда она состарилась, к ней раз в неделю приходил священник, друг семьи, чтобы ее причастить. Потом какое-то время к ней ходила медсестра, но старуха ее не жаловала. А затем оказалось, что скоро ей стукнет сто лет. И всех пригласили в ее дом на вечеринку. Я тоже пошла, думая, что приглашение исходит от самой мисс Джейн Хегарти. Как я могла не пойти? Но люди, которые организовали вечеринку, не заслуживали доверия. Заметь, не все. Но были и те, кто решил предложить бесплатную выпивку для желающих. Разнесся слух, что в доме мисс Хегарти наливают. И туда набились какие-то мужланы. Разумеется, они не только сами нахлестались водки, если не джина, но и напоили наивную мисс Джейн, которая доливала водку лимонадом. Они пили и поили старуху, пока кто-то не уложил ее в постель. На следующий день она умерла. Умерла от вечеринки. Сегодня водка и веселье, завтра гроб и катафалк. И если кто-то думает, будто на мой юбилей их ждет что-нибудь подобное, я бы на их месте не обольщалась, я просто запру дверь у них перед носом.

– Соберется только семья, – сказала Эйлиш.

– Порой это еще хуже, – ответила мать.

Эйлиш встала.

– Пойду проветрюсь.

– Среди ночи?

Она решила поехать куда-нибудь на машине, может быть до Уэксфорда, и прогуляться по главной улице. Вечер был теплым, небо на западе еще не погасло. Затем Эйлиш решила спуститься к Рыночной площади, по Слейни-стрит дойти до реки и полюбоваться последними солнечными лучами. И там она подумает, как поступить. Утром возьмет у Мартина телефоны Джека и Пата и попросит у братьев помощи. Впрочем, они могут ответить, что, прежде чем покупать холодильник, стиральную машину и плиту, ей следовало посоветоваться с матерью и что она сама виновата, давно бы навестила ее, незачем было ждать двадцать лет. Они могли бы также добавить, что мать слишком стара и прожила тяжелую жизнь, а посему негоже на нее жаловаться.

Она миновала «Аспеллс» и на миг испытала искушение спуститься по Черч-стрит, но продолжила путь по Рафтер-стрит к Рыночной площади. Может быть, думала Эйлиш, надо научиться слушать мать и получать удовольствие от ее историй, сколько бы та их ни повторяла. Жизнь нелегка, если тебе стукнуло восемьдесят и последние тридцать ты прожила одинокой вдовой.

Размышляя о том, как бы усадить мать в машину и покатать по окрестностям, она заметила в дверях паба Джима Фаррелла какую-то фигуру. И в то же мгновение поняла, что это и есть Джим. Эйлиш понятия не имела, видел ли он ее. Он смотрел в противоположную сторону, но, возможно, отвел взгляд, поняв, что она приближается к нему по другой стороне улицы. И хотя она опустила голову, он не мог ее не заметить. Улица была пуста. Если бы она повернула голову, их взгляды встретились бы. Но тогда Эйлиш не знала бы, что делать, и не представляла, какой будет его реакция. Может быть, он просто ее не узнал. Но если бы Джим узнал ее, они не обошлись бы кивком или вежливым приветствием.

Наилучшим выходом было больше не смотреть в его сторону и, не оглядываясь, дойти до площади. Так или иначе, им суждено было встретиться. Но Эйлиш даже не предполагала, что, встретившись, захочет к нему подойти, заговорить, услышать его голос. Но это было невозможно. Ей придется как ни в чем не бывало пройти мимо, будто это не он стоял в дверях своего паба и не он смотрел ей вслед.

Джим хотел окликнуть ее, достаточно громко, чтобы заставить обернуться, и тогда он убедится, что это действительно Эйлиш Лейси. Он почти не сомневался, что она его видела, потому что Эйлиш внезапно отвернулась, как будто избегала его взгляда, но было поздно, он успел ее заметить.

Многие его завсегдатаи знали об их давнем романе. Кто-нибудь должен был рассказать ему, что Эйлиш вернулась! Он знал ее мать, часто встречал миссис Лейси на улице. В первое время после внезапного отъезда Эйлиш они едва раскланивались, но сейчас при встрече она неизменно ему улыбалась. А ведь есть еще Мартин. Тот любил заглянуть в паб пораньше. Но Мартин не вступал в задушевные разговоры и обычно надолго не задерживался. Джим успел забыть, когда в последний раз с ним беседовал.

Шейн Нолан стоял за стойкой, Энди, новый молодой помощник, собирал бокалы. В пятницу народу было битком. В последний час перед закрытием Джим усердно трудился, привычно размышляя про себя, что неплохо бы найти способ помешать клиентам заказывать напитки за пять минут до условленного часа. Скоро ему придется подгонять их самому или удерживать молодого Энди, который норовил выхватить у клиента недопитую пинту. Энди не отличался терпением, часто дерзил, и Джиму было с ним нелегко. Энди не хотел работать по субботам и воскресеньям допоздна – в его жизни помимо работы существовали еще регби, футбол и херлинг.

– Он приводит с собой целую ораву, – говорил Шейн. – Мы не можем запретить ему играть.

– Я не против, когда он отпрашивается, – отвечал Джим, – но мне не по душе, когда он делает это с таким видом, будто он тут главный.

– Зато ты можешь доверить ему ключи и выручку.

– Откуда ты знаешь?

– Иначе я бы его сюда не привел.

– Но почему ты так в нем уверен?

– Я знаю все, что у парня за душой в Даффри-Гейт.

Паб, который Джим унаследовал от отца, был тихим местом, куда ходили постоянные посетители, а по выходным там было не протолкнуться. Когда в конце шестидесятых женщины начали ходить по барам, некоторые пабы обустроили буфет, постелили ковер на полу и заказали сиденья поудобнее. Джим тоже подумывал о таком, чертил планы, но потом отказался от этой мысли. И сейчас его заведение оставалось таким же, каким было в двадцатые, когда паб купил его дед, а некоторые деревяшки, по мнению Джима, были еще старше.

Со временем посетители менялись. Учителя начали заходить к нему в середине недели и вскоре стали завсегдатаями. В выходные Джиму приходилось резервировать места у двери для старой гвардии, и вскоре новички поняли, что не стоит их занимать, какая бы ни была давка. А с тех пор как Джим расчистил пространство в глубине помещения, которое не использовалось десятилетиями, приятели Энди, рьяные молодые спортсмены, стали его постоянными посетителями. По четвергам Джим не работал, с утра уезжал в Дублин, но всегда возвращался к девяти и трудился в пабе до закрытия.

В тот вечер, когда он встретил Эйлиш Лейси, Шейн отпросился пораньше, и после ухода последних клиентов Джим попросил Энди прибраться и запереть паб. А сам поднялся к себе и уселся в гостиной, собрав себе сэндвич из того, что оставила Колетт, жена Шейна. В последнее время Колетт стала реже заглядывать в паб. Она по-прежнему раз в несколько дней пекла для него ржаной кекс, но теперь чаще передавала его через Шейна. Раньше Колетт появлялась, когда Джим был наверху, и выкрикивала его имя, открыв дверь в коридор из бара. Колетт пила с Джимом чай, притворяясь, будто спешит и не может задержаться. Она напоминала Джиму игрока на поле, который держит мяч, дожидаясь благоприятного случая. Дождавшись, Колетт быстро переводила разговор с обыденного – расспросов о матери Энди, которая прибиралась у него в доме, рассказов о своих детях и других горожанах – на самого Джима и его холостяцкий статус. Она убеждала Джима, что ему необходимо жениться.

– Да кому я нужен? Мне почти пятьдесят. И где мне знакомиться? Я тружусь в пабе до полуночи пять-шесть вечеров в неделю.

– Есть много женщин, которые были бы не против с тобой познакомиться.

– Назови хоть одну!

Тут Джим вставал, потягивался, давая гостье понять, что она засиделась.

– Вот видишь, ни одной.

Он ценил, что Колетт не упоминала о его неудачных романах. Она делала вид, будто просто поддерживает беседу. Джим не хотел давить на Колетт, надеясь, что она сама рано или поздно поймет, что не стоит заводить разговоры на эту тему.

Однако в следующий раз она начала, не успев присесть.

– Я тут кое о ком подумала. Только не смейся! И не отмахивайся. Я долго думала и готова назвать имя.

– Ты обсуждала это с Шейном?

– Еще чего! Я никогда и ничего ему не рассказываю.

– Тогда назови мне имя.

– Как-то это неправильно. Лучше написать его на бумаге.

– Я принесу тебе бумагу. И покончим с этим раз и навсегда.

– Я уже написала. Держи.

Колетт протянула ему клочок бумаги. Джим развернул его. А прочтя имя, пристально взглянул на Колетт:

– Я знаю ее всю жизнь.

– Я не сомневалась, что ты скажешь именно так.

– У нас были все шансы, но никто не проявил интереса.

– Ты стал старше и мудрее, как и она.

– С чего бы ей вообще обо мне задумываться?

– Джим Фаррелл, посмотри на себя! Ты красивый, добрый, трудолюбивый. Она хорошая женщина, а ты одинок.

– Этого достаточно?

– Никто никогда не сказал про нее дурного слова. Ее дети выросли. Она привлекательная женщина. У нее очаровательная улыбка. И она хлебнула лиха.

– А теперь ты хочешь, чтобы я на ней женился? Шейн знает?

– Я уже сказала тебе, ничего он не знает. Никто не знает. Я думаю, тебе грустно одному. А если будешь сидеть тут сиднем, никогда не найдешь женщину, которая тебе подходит.

– Нэнси Шеридан мне подходит?

– Идеально.

Колетт была так добра, что больше об этом не упоминала. И на какое-то время Джим забыл о разговоре. Он ловил себя на том, что порой думает о молодых женщинах, которые стали чаще заходить в паб, учительницах и банковских служащих. Его беспокоило, не слишком ли пристально он их разглядывает. Джим начал задумываться о Нэнси Шеридан. Однажды, много лет назад, они всей компанией ходили купаться. Он помнил, как Нэнси переодевалась, хотя его внимание было приковано к Эйлиш. Помнил, как Нэнси вытиралась полотенцем, мурашки на ее коже, как она спускала бретельки купальника.

Теперь она стала старше. Поправилась. Джим воображал, как Нэнси медленно раздевается, как ложится в кровать, поворачивается к нему и натягивает одеяло.

По вечерам, закончив работу, он представлял, что она ждет его в гостиной, вокруг идеальный порядок, шторы задернуты, камин разожжен.

Приятно было сознавать, что идея не так уж безумна. Молодые женщины, заходившие в бар, не проявляли к нему интереса и никогда не проявят. А вот Колетт, возможно, права, и, если Нэнси Шеридан заметит, что он к ней неравнодушен, она вполне может ответить на его чувства.

Несколько раз, встретив Нэнси на улице, Джим подолгу с ней разговаривал. Она знала, что в конфликте с жителями Рыночной площади он на ее стороне и что он поддержал ее в Кредитном союзе, когда она обращалась за ссудой. Однажды, когда они встретились на углу Рафтер-стрит, Джиму показалось, что Нэнси стала смелее. Она пожаловалась, как тяжело иметь дело с пьяными посетителями.

– Ты спрашиваешь, не хотят ли они соли и уксуса, они отвечают, что хотят, ты приносишь, а потом, когда приходит пора закрываться, заявляют, что соль и уксус им были без надобности. Обзывают тебя так, что стыдно повторять. Говорят, что не заплатят и не уйдут.

Джим слушал Нэнси, и ему пришло в голову, что он может прямо сейчас предложить ей помощь и, возможно, она оценит его заботу. Он подумал, что в другой день наверняка сдержался бы, но теперь поздно, слова были сказаны.

– Если нужно помочь с назойливыми клиентами, зови меня. Я поздно ложусь. И сразу приду.

Он видел, что Нэнси обдумывает его слова. На миг ему показалось, что она готова отвергнуть его предложение как ничего не значащий жест доброй воли, однако Нэнси сложила ладони и поднесла их ко рту. Выглядела она при этом встревоженной.

– Я часто жалею, что мне некому позвонить в трудную минуту.

Джим почувствовал, что другого шанса может не представиться.

– А я все думаю, как ты там одна управляешься, – начал он и добавил уже тверже: – Если ты позвонишь, я мигом примчусь.

Нэнси не покраснела, не улыбнулась и, кажется, не удивилась.

– Значит, жди звонка, – сказала она.

Джим зажег лампу в большой гостиной, окна который выходили на площадь. Он был рад, что оставил Энди прибираться в пабе. Увидев Эйлиш на улице, он захотел подняться к себе и побыть в одиночестве. Джим не сомневался, что это была она, Эйлиш Лейси. Заметь он ее на пару секунд раньше, они встретились бы взглядами. Он не мог вообразить, что тогда бы случилось. Перешел бы он улицу, заговорил бы с ней?

С тех пор как они виделись в последний раз более двадцати лет назад, Джим часто думал об Эйлиш. И ему хотелось верить, что она тоже о нем думает. Пусть не каждый день, пусть хотя бы изредка.

Несколько недель после ее записки о том, что она этим же утром возвращается в Бруклин, он ждал от нее хоть какой-нибудь весточки. Длинного письма, телефонного звонка.

В первые дни Джим даже представлял себе, что она вернется, так и не сев на корабль, будет ждать его в гостинице в Дублине, Корке или Ливерпуле или приедет в Эннискорти и скажет, что сожалеет о той записке, что она запаниковала, но теперь она здесь и они будут вместе.

Джим чувствовал, что убедил бы Эйлиш остаться, если бы догадался о ее отъезде. Перебирал в уме аргументы. Он постарался бы не слишком настаивать, чтобы не оттолкнуть ее. Но в одном Джим был уверен – он сумел бы убедить Эйлиш, что с ним она будет счастливее, даже если им придется уехать из города или страны. Но ему так и не представился шанс с ней поговорить. С тех пор он о ней не слышал.

Примерно через месяц после внезапного отъезда Эйлиш мать Джима, проходя мимо продуктовой лавки, принадлежавшей особе, известной как Доколе Келли, заметила в дверях саму мисс Келли, которая сообщила ей, что ее кузине Мадж Кео из Бруклина доподлинно известно, что Эйлиш Лейси – замужняя женщина.

– Замужем за итальянцем, если хотите знать. Уж не ведаю, где она с ним спелась, но выходила она за него в Бруклине. А потом вернулась домой, такая из себя американка. Уверена, ее дремучая мамаша понятия не имеет, что дочка замужем. Бедный Джим. Больше мне сказать нечего. Надеюсь только, теперь он усвоит урок.

Когда появилась мать, Джим решил, что-то случилось с отцом. Он был один за стойкой, однако она потребовала, чтобы сын поднялся наверх и выслушал то, что она собирается ему сказать.

– Это ж надо было такое придумать, – воскликнула мать, рассказав ему все, что узнала от мисс Келли, – водить тебя за нос, а сама замужняя женщина! Какое облегчение, что эта дамочка убралась восвояси!

У Джима не укладывалось в голове, что Эйлиш была замужем. Почему она ему не сказала? Почему он ничего не знал о ее жизни в Америке?

Он вспомнил вечер в Карракло, когда рассказал ей о себе то, чем никогда ни с кем не делился. И кажется, она это оценила, кажется, это было для нее важно. Но ведь сама она никогда не делилась с ним подробностями своей американской жизни. Тогда Джим думал, что она с ним останется, и не придавал этому значения. Он не сомневался: когда Эйлиш была с ним, то не думала ни о ком другом. Или думала? Джим не мог поверить, что Эйлиш собиралась его одурачить. Он жалел, что не поговорил с ней, что она не написала ему, а он ей не ответил. Прошли месяцы, прежде чем он смирился с тем, что она к нему не вернется.

А по городу тем временем поползли слухи. Дэйви Рош, который тогда работал в пабе, первым сообщил Джиму, что знает о крупной ссоре между ним и Эйлиш посреди Рыночной площади. Вскоре эту же историю принесла его мать, а за первой историей последовала вторая – говорили, будто муж Эйлиш приехал из Америки и силой забрал ее с собой. Невероятно, думал Джим, даже убедить собственную мать в том, что во всех этих сплетнях нет ни капли правды, ему удалось не сразу. И единственная правда состоит в том, что Эйлиш вернулась в Америку после того, как мисс Келли пригрозила рассказать всему городу о ее замужестве. Ничего больше Джим не знал и узнать не надеялся.

Что он сказал бы Эйлиш, если бы они встретились? Кто-нибудь наверняка сообщил ей, что он так и не женился, что у него успешный бизнес и что в городе его уважают. Хотя бы ее собственная мать, если не Мартин.

Джим услышал, как Энди внизу запирает дверь. Сходил на кухню и достал пиво из холодильника. Недавно он решил не пить в одиночестве. Это делало его угрюмым. Но сегодня он непременно выпьет, бесконечно прокручивая в голове, как выглядела Эйлиш, когда переходила на другую сторону улицы.

Джим ненавидел слухи и то, с какой радостью ему их пересказывали. Но он был привязан к барной стойке. Любой мог сказать ему все, что вздумается. И невозможно было угадать, когда это случится. Это мог быть одинокий посетитель на барном стуле, который после нескольких рюмок заявлял: «Я слыхал, эта Лейси вернулась в Америку». А однажды кто-то незнакомый, забирая со стойки сдачу, буркнул: «Выбрось ты эту Эйлиш Лейси из головы. Она с самого начала была порченым товаром».

Со временем люди забыли об этой истории, найдя новые темы для сплетен. Его родители тогда уже переехали в Гленбрайн, в дом, который мать унаследовала от тетки. Квартира над пабом была в его полном распоряжении. Двоюродный брат Юджин жил в Австралии, обе сестры Юджина вышли замуж за дублинцев. После того как Эйлиш вернулась в Америку, мать порой навещала Джима, но она только усугубляла ситуацию, печально глядя на сына и сообщая ему, что квартире не помешала бы женская рука.

– Ты обязательно кого-нибудь найдешь. Когда я встретила вашего отца, его тоже бросили. Такое случается с большинством. Воспринимай это как должное.

Джим не мог уйти из паба субботним вечером ради танцев в Уэксфорде, и ему не нравилась публика в местном «Атенеуме». В то лето после отъезда Эйлиш Джим начал по воскресеньям ездить в Кортаун. Без компании было удобнее. Ни от кого не зависишь и, если надоест, можешь в любое время вернуться. Джим был аккуратно причесан и в то лето носил хороший костюм с белой рубашкой и полосатым галстуком. Приезжал он рано и стоял в стороне, разглядывая толпу. Настоящая давка начиналась после закрытия пабов.

Джима беспокоило, что, стоя в одиночестве, он выглядит странно. Некоторые девушки ему нравились, но, как правило, они были с кавалерами или в компании. Некоторых он даже приглашал танцевать, но той, с которой не отказался бы продолжить знакомство, не встретил. Ему хотелось расслабиться и просто отдаться беззаботному духу вечеринки, как делали остальные. Отсюда до Эннискорти было более двадцати миль. Иногда Джим встречал кого-нибудь из своих, но чаще ощущал себя чужаком, и это его устраивало. Постепенно до него начало доходить, что без компании с девушками знакомиться сложнее. Раньше, когда он только начинал ходить на танцы, ему было проще пересечь притихший танцзал и пригласить незнакомку на следующий танец. Несколько раз, заметив его приближение, девушки отворачивались. А порой, рассердившись, он уходил задолго до конца вечера, ощущая себя гораздо счастливее в машине на обратном пути в Эннискорти, чем подпирая стену в Кортауне.

Сезон уже подходил к концу, когда он встретил Мэй Уитни. Она пришла в компании игроков регбийного клуба Гори, некоторых из них Джим знал. Он пытался угадать, есть ли у нее парень, но, кажется, парня не было. Нужно было как-то привлечь ее внимание. Джим мог бы незаметно подойти к ней в надежде, что кто-нибудь из знакомых регбистов его представит, но это выглядело бы чересчур нагло. До конца вечера оставалось три или четыре танца. Если он не решится прямо сейчас, скоро зажжется свет, заиграет национальный гимн и шанс будет упущен. Она смеялась, болтая с двумя другими девушками.

– Извините, – сказал он, подходя и не зная, что сказать дальше. – Я вижу, что вы с друзьями, но не хотите ли…

Он не успел закончить фразу, а она уже согласилась. Джим гадал, останется ли она с ним на следующий сет, когда свет приглушат и заиграет медленная музыка. В Кортауне, как и в большинстве других мест, последние пятнадцать минут танцевали медленные танцы. Чем тише музыка, тем проще болтать.

Интересно, что она скажет, если он предложит ее подвезти? Она жила недалеко от Кулгрини, а работала в аптеке в Гори. Джиму показалось, у нее нет своей машины. Оглядываясь, он замечал, что приятели наблюдают за девушкой. Вероятно, она собиралась вернуться домой в их компании. Однако, когда вечер закончился, выяснилось, что Мэй рассчитывает на него.

Джиму понравилось, как она поддерживает разговор в машине, расспрашивая про паб и пытаясь сообразить, где именно он находится. Ее друзья и два брата, которые были с ней на танцах, определенно посещали его заведение, бывая в Эннискорти, но пока она не станет им ничего рассказывать.

– Вы будете моим таинственным поклонником, – заявила Мэй. – Пусть бесятся.

Было условлено, что в следующее воскресенье он заедет за ней и они снова отправятся на танцы в Кортаун.

Следующие месяцы они ходили на танцы с регбистами в Гори и Арклоу и даже добрались до Делгани, прежде чем наступила зима. Думая о Мэй всю неделю, Джим спрашивал себя, впишется ли эта девушка в жизнь владельца паба? Вряд ли она встанет за стойку, но ведь и его мать никогда там не стояла. Однажды вечером он обронил как можно небрежнее, что не потребует от жены, чтобы она помогала ему в пабе.

Когда они были вместе, Джим думал о том, чем они займутся в машине после танцев. После нескольких свиданий Мэй согласилась, чтобы он останавливал машину на некотором расстоянии от дома, где она жила с родителями и братьями, и они проводили какое-то время вдвоем в темноте.

Джим предложил как-нибудь вечером отвезти ее в Эннискорти и показать паб и свою квартиру над пабом. Он наблюдал, как она разглядывает большую гостиную, и гадал, не хочет ли она осмотреть комнаты этажом выше, но, поскольку этажом выше были только спальни, решил, что торопит события. После того как они некоторое время провели на диване, он чуть было не предложил ей остаться, а утром он отвезет ее на работу. Однако прежде, чем Джим успел это сделать, Мэй сказала, что родители будут беспокоиться и что ей пора домой.

В другой раз она все-таки осталась, взяв на понедельник отгул. Однако в гостиной вела себя скованно, не так, как раньше. Села в кресло, вместо того чтобы, как хотел Джим, устроиться рядом с ним на диване. Он подлил ей еще водки.

– Не надейся, что, если будешь мне наливать, это тебе поможет, – сказала она.

– Поможет?

– Я знаю, о чем ты думаешь.

Его подмывало ответить, что она права, отпираться бесполезно, но прошел час, прошел другой. Джим выслушал историю семьи, владевшей аптекой, и трех дочерей. Затем рассказ о кузине, выросшей на далекой ферме в Тинахели. Когда он похлопал по дивану, намекая, что, может быть, она согласится пересесть, Мэй пожала плечами.

– Кажется, ты принимаешь меня за другую.

Спала она рядом с ним, не сняв комбинации. Утром Джиму потребовалось спуститься в паб, чтобы принять заказанные товары, и он оставил ее спящей. Когда он отвозил ее домой, Мэй попросила, чтобы он высадил ее у дома подруги. Он понял: она сказала родителям, что ночевала у нее.

Когда Джим возвращался в Эннискорти, в голове засела только одна фраза, сказанная Мэй вчера. Выйдя из ванной, она заметила: «Я бы хотела все там переделать». Кажется, она до конца не осознавала, как внимательно он ее слушает. Не понимала, как это для него прозвучало. То, что сказано это было мимоходом, делало ее высказывание еще ценнее. Девушка давала ему понять: она допускает мысль, что когда-нибудь будет здесь жить.

Поскольку Джим работал по вечерам в пятницу и субботу, он не мог видеться с Мэй так часто, как ему хотелось. Какая жалось, думал он, что в доме ее родителей нет телефона. Иногда он звонил Мэй на работу, но она часто бывала занята. Он спросил, не хочет ли она прокатиться с ним куда-нибудь на недельку? Когда день начнет прибывать, они могли бы посетить Кэрри или проехать на машине от Рослэра до Фишгарда, а потом и до Кардиффа или Бристоля, как когда-то делали его родители.

– Я не против отпуска, – ответила она. – Но может быть, прокатимся до Испании? Там можно гулять до утра и все работает допоздна. Днем валялись бы на пляже. Плавали бы в море в перерывах между коктейлями. Может, соберем компанию побольше?

Джим ничего не имел против компании побольше, если они с Мэй будут ночевать в одном гостиничном номере.

Джим любил бывать в пабе часов в семь-восемь вечера среди недели, когда всего пара посетителей потягивали напитки у бара. Обычно он читал газету или просто бездельничал и был не против завязать разговор, особенно с завсегдатаями. Однажды в такой тихий вечер в паб зашел парень, с которым Джим познакомился в Кортауне, когда был там вместе с Мэй, друг ее брата.

– Я просто заскочил убить время, – сказал он. – Мне нужно кое с кем встретиться, собираюсь купить подержанный телевизор, домой поеду на машине, поэтому выпью содовой с лаймом.

Они обсудили разные танцевальные залы.

– Ты совсем перестал ходить с нами на танцы, – заметил молодой человек. – Как давно вы расстались с Мэй?

Джим заставил себя промолчать. Он мог бы ответить, что они с Мэй были на танцах в Грейстоуне всего несколько дней назад. А на обратном пути Мэй с энтузиазмом приняла предложение заглянуть на чай к его родителям.

– Эта Мэй такая вертихвостка, – продолжил парень. – Заставила нас пообещать, что в субботу мы идем на танцы в Уэксфорде с ней и ее новым поклонником. Он оттуда родом, и они ходят туда каждую субботу. Бар там ломится, не то что в Кортауне. Времена, когда девушек спрашивали, не хотят ли они минералки, прошли. Им теперь подавай джин с тоником или водку с бритвиком. Так это ты ее бросил или она тебя?

Джим улыбнулся, пожал плечами:

– Ну, мы оба…

И он покорно кивнул.

– Так всегда лучше, – сказал парень, допил содовую с лаймом и удалился.

В следующую субботу Джим попросил Дэйви Роша подменить его в последний час работы и запереть паб. Заведение ломилось от посетителей, но Джим рассудил, что должен быть в Уэксфорде не позже половины двенадцатого. Ему говорили, что после закрытия пабов на танцы не прорваться. Снаружи стояла длинная очередь. Он единственный был без пары. Джим огляделся, опасаясь наткнуться на Мэй и ее парня, кем бы тот ни был, а также на всю их компанию. У Мэй были основания спросить его, что он делает в очереди в танцзал, если говорил, что по субботам занят в пабе.

Зайдя внутрь, он направился к узкому балкону над танцзалом. Громко играла музыка, оркестр был куда лучше того, что выступал в Кортауне. У них была духовая секция и девушки на подпевке. Но главной приманкой был бар. Джим улыбнулся, наблюдая, как один приятель пытается пронести сквозь толпу две пинты пива и два стакана поменьше с более крепким алкоголем. Его порадовало, что он не встретил никого из знакомых. Жители Эннискорти не жаловали танцы в Уэксфорде, опасаясь схлопотать штраф за вождение в пьяном виде.

На балконе Джим нашел табурет и подвинул его ближе к краю. Отсюда открывался хороший обзор танцзала. Было еще слишком рано для быстрых танцев. А когда музыка замедлится – Джим знал, это случится ближе к концу вечеринки, – оркестр покажет класс. Однако он не собирался тут рассиживаться. Только дождется Мэй и ее предполагаемого кавалера. При нем она ни разу не упоминала об Уэксфорде. Для ее друзей Уэксфорд был слишком далеко на юге, им было удобнее кутить в Уиклоу или Арклоу, если в Гори и Кортауне ничего не затевалось.

Он единственный не заказывал выпивку и просто сидел, глазея на танцующих. Все были оживленны, смеялись шуткам друзей, проталкивались к бару. У стен стояла толпа, но сам танцпол был полупустым. Джим выбирал какую-нибудь парочку и следил за их передвижениями. Казалось, все здесь друг друга знают. Между танцами мужчины в панике не носились по залу, выбирая партнерш. Все были настроены непринужденно и добродушно. Оркестр исполнял не просто версии популярных хитов, но играл джаз, иногда, к радости некоторых танцоров, переходя на свинг.

И тут он заметил Мэй Уитни, которая уверенно вышла на танцпол в сопровождении высокого худощавого парня с длинными бакенбардами и в коричневой замшевой куртке. Джим знал, как хорошо она танцует, и стал наблюдать за ней и ее партнером, у которого было такое же отличное чувство ритма. Другие танцоры освободили им место, и они выступили на передний план, синхронные в каждом движении, как будто заранее репетировали. Неудивительно, что Джим обратил на нее внимание в тот первый вечер в Кортауне. Любой на его месте обратил бы. В светло-голубом платье, перехваченном белым пояском, Мэй сияла. И смеялась всякий раз, когда кружилась на месте. Джим знал, что она бывала такой, когда выпивала пару бокалов, но также могла оживиться, если ей просто нравилась песня или мелодия. Он ждал. Хотел посмотреть, выйдет ли Мэй на танцпол с кем-то еще. Партнеров можно было менять, это ровно ничего не значило. Однако тот молодой человек в пабе сказал, что у Мэй новый воздыхатель, и Джим понимал, что обманывает себя, думая, будто это какой-то случайный парень. Медленный танец они танцевали вместе, крепко обнявшись. Джим некоторое время наблюдал, затем встал, вышел и поехал обратно в Эннискорти.

Назавтра, когда они ехали на север в сторону Уиклоу, в танцевальный клуб для игроков регби, он спросил Мэй, чем она занималась вчера вечером.

– Решила устроить передышку и никуда не выходить, – ответила она. – Прибраться в комнате, помыть голову и просто расслабиться. Голову я помыла, но в комнате стало еще больше беспорядка. Правда, я рано легла.

Джим повернулся и посмотрел на нее. А ведь он верил ей, когда она рассказывала, что вечерами по пятницам и субботам любит посидеть дома.

Они танцевали, болтали и дождались медленных танцев перед закрытием. Как обычно, Джим остановился на некотором расстоянии от ее дома, и они постояли, как всегда, прежде чем он довез Мэй до двери, пообещав напоследок, что если не позвонит в течение недели, то заедет за ней в следующее воскресенье, как обычно.

На шоссе он свернул с сознанием, что никогда больше ее не увидит, и ощутил слабое удовлетворение, что удержался от пересказа событий, свидетелем которых стал вчера.

Впрочем, удовлетворение быстро сменилось острым стыдом. Как легко она его провела! Изменять ему не составляло никакого труда – по вечерам в пятницу и субботу он был заперт за барной стойкой. Он нравился Мэй, Джим в это верил. И в припаркованной машине после танцев она вела себя так, что в этом нельзя было усомниться. Видимо, ей нравилось его обманывать, и она хохотала при мысли, что он так и будет заезжать за ней каждое воскресенье в надежде, что со временем они окончательно сблизятся.

За прошедшие годы он ни разу ее не встретил, даже не слышал о ней. И никогда не сталкивался с ее братьями или друзьями. Однажды, вскоре после того, как он за ней не заехал, Джим подошел к телефону в пабе, услышал ее голос и тут же повесил трубку.

Если бы сейчас он заметил Мэй на противоположной стороне улицы, у него ничего бы не шевельнулось в душе. А вот думая про Эйлиш Лейси, Джим все еще задавался вопросом, сумел бы он тогда убедить ее с ним остаться? Если она была замужем, они не смогли бы жить вместе в родном городе, но что мешало им уехать куда-нибудь еще или ему последовать за ней в Америку?

Бегство Эйлиш унизило Джима: весь город знал, как жестоко его одурачили. Про Мэй никто в городе не знал. Даже слухов про них не ходило. Но бывали ночи, когда от этого становилось еще горше. С этой историей Джим остался наедине. И у него было время подумать о жизни, просыпаясь по утрам или когда в пабе бывало немноголюдно.

Две разные женщины обвели его вокруг пальца. И все же он не сердился на Эйлиш за то, что она его одурачила. Вероятно, у нее были на то свои причины. Зато он сильно обижался на Мэй: он так верил в нее и всю неделю, каждый день до воскресенья, мечтал о встрече! Он и впрямь думал, что она прониклась его трудностями и понимает, почему у владельца паба не бывает свободных вечеров в конце недели. Но Мэй ушла из его жизни. И почему-то встреча с Эйлиш Лейси заставила его вспомнить о ней.

Джим посмотрел на часы. Начало четвертого. Вдобавок к виски он выпил несколько бокалов пива и знал, что не уснет. А когда встал и направился в туалет, понял, что не в силах прогнать мысль, которая уже более двух часов сверлила ему мозг. Если он выйдет из дома прямо сейчас, то никого не встретит. Это единственное, что они с Нэнси давно усвоили – как легко передвигаться утром незамеченными по спящему Эннискорти. Он пообещал себе, что если выйдет из дома, то сделает это один-единственный раз. У него не войдет в привычку прогуливаться по Рафтер-стрит в сторону Корт-стрит, чтобы, миновав вершину Фрайэри-Хилл, оказаться у дома Эйлиш Лейси. Он посмотрит на темные окна, но – Джим пообещал себе это – ни в коем случае не остановится. Дойдет до конца Джон-стрит, развернется и снова пройдет мимо ее дома. Он думал об Эйлиш, спящей внутри. Представлял себе ее дыхание, ее спокойное лицо, очертания тела под одеялом. А затем он решительно направится обратно, надеясь, что сможет хоть немного выспаться до восхода.

– Запомни, это не прогулка, – сказала Лаура. – Неспешная прогулка тебе не поможет. Быстрым шагом, дважды в день. Так рекомендуют.

– Мне нужна обувь для ходьбы, – заметила Нэнси.

– У тебя нормальная обувь. Главное, начать сегодня, не откладывая.

Нэнси настояла, чтобы они пересекли Рыночную площадь не спеша и не привлекая внимания. И только когда дошли до реки, позволила дочери задавать темп.

– Никакая это не ходьба, – пожаловалась Нэнси. – И не бег. Для меня это слишком быстро. Вот в чем дело.

– Если хочешь похудеть, – ответила дочь, – смирись.

Перед возвращением Лауры в Дублин было решено, что ее мать будет каждое утро доходить до конца променада, разворачиваясь у железнодорожных путей.

– И не сбавляй темп!

– Люди решат, что я спятила.

– Люди хотят, чтобы ты хорошо выглядела.

Она начала заводить будильник на восемь, но обычно просыпалась раньше и успевала его выключить. Как ни решительно была настроена Нэнси, она позволяла себе немного подремать, а потом еще поваляться, в полусне, строя планы на свадьбу Мириам.

К тому времени Лаура, приезжавшая из Дублина каждое воскресенье, заучила список гостей наизусть; Мириам, напротив, чем ближе к свадьбе, становилась все рассеяннее и постоянно витала в облаках.

– Это просто один день, – говорила она. – Все повеселятся и забудут.

– Но это же твоя свадьба, – возражала Лаура. – Самый важный день в твоей жизни.

– Поэтому я и хочу, чтобы он поскорее прошел.

Когда декораторы завершили работу, даже Лаура восхитилась парадной гостиной, как она насмешливо ее именовала.

– Я боялась, что цвета окажутся слишком бледными, и мне по-прежнему не нравится камин, но теперь тебе будет хотя бы не стыдно пригласить сюда гостей. Не то что раньше.

Когда комнату увидел Джим Фаррелл, Нэнси поняла, что творится у него на душе. Его гостиная не знала ремонта с тех пор, как там обитали родители. Хотя они еще не обсуждали, где буду жить после свадьбы, Джим наверняка захочет, чтобы Нэнси переехала к нему в квартиру над пабом. Может быть, сейчас подходящее время показать ему чертежи? Впрочем, сначала нужно рассказать об участке, выставленном на продажу в Лукас-парке. Вдруг ему самому придет в голову идея построить там дом.

Колокол собора пробил десять, и Нэнси нахмурилась. Она уже дважды переодевалась, хотелось чего-то полегче, но в то же время она беспокоилась, что с реки будет дуть ветер. Как правило, Нэнси не выходила из дому в той одежде, которая была на ней сейчас. И ей повезет, если по дороге к вершине Касл-Хилл она не встретит никого из знакомых. Предстоящая свадьба Мириам была прекрасным поводом зацепиться с кем-нибудь языками, поэтому, пересекая Рыночную площадь, Нэнси вжимала голову в плечи.

Проходя мимо гандбольной площадки у реки, Нэнси заметила впереди двух женщин, в одной из которых узнала Нору Вебстер, а другая, когда Нэнси присмотрелась, оказалась ее сестрой Кэтрин, жившей где-то в Килдэре. Нора заходила к ним после смерти Джорджа. Нэнси вспомнила, что, когда они остались вдвоем в гостиной, Нора подошла к ней вплотную и сказала: «Я понимаю, как вам худо. Морису было столько же, когда он умер, и мы были женаты так же долго, как вы с Джорджем».

Слова эти были призваны утешить Нэнси, но вышло наоборот. Она не верила, что кто-то способен вообразить, как ей худо. Это было бы слишком просто. Однако она кивнула, улыбнулась и взмолилась про себя, чтобы кто-нибудь вошел в комнату и разрушил неловкое молчание. С тех пор она избегала Нору Вебстер. А теперь ей предстояло оказаться лицом к лицу с Норой и ее сестрой. Обе были хорошо одеты, а Кэтрин еще и довольно элегантно. Нэнси пожалела, что не принарядилась.

– Говорят, у вас в семье скоро свадьба, – сказала Кэтрин. – А еще говорят, что вы воспитали чудесных детей.

С тех пор как Нэнси открыла закусочную, люди перестали относиться к ней как к вдове; при встрече с ней с их лиц исчезло печальное выражение с оттенком сочувствия. Однако эти женщины по-прежнему считали, что она нуждается в добром слове.

– Пытаюсь похудеть к свадьбе, – сказала Нэнси.

– Уже выбрали платье?

– Я ездила в Уэксфорд, но не нашла ничего подходящего. Придется на следующей неделе прокатиться в Дублин.

Предоставив Кэтрин вести беседу, Нора молча наблюдала. Вероятно, встреча с другой вдовой ее опечалила. Что бы такого сказать, подумала Нэнси, что-нибудь, что развеселит Нору, заставит ее улыбнуться.

Она слушала Кэтрин вполуха.

– Вечером я передам вам ее имя и телефон, – сказала Кэтрин. Оказалось, что у нее знакомая продавщица в магазине «Суицерс» на Графтон-стрит в Дублине. – Вы просто шлете ей свои размеры и говорите, какое пальто, платье или костюм вы хотите. Договариваетесь о встрече, а когда приходите, у нее уже все готово. Имейте в виду, она принимает не всех. Но у меня есть подруга, которая хорошо ее знает, это она меня с ней свела. Если хотите, я могу позвонить подруге, и она сама вами займется. Это избавит вас от многих хлопот.

Нэнси пришло в голову, что Нора, вероятно, сказала сестре, что закусочная приносит хороший доход.

– Это особенный день, – сказала Нора. – Мне кажется, вам следует прислушаться к Кэтрин.

Нэнси прислушалась бы к кому угодно, лишь бы от них избавиться, а заодно и от их назойливой опеки.

Позже, обнаружив в коридоре записку, Нэнси с трудом вспомнила, что Кэтрин обещала свести ее со знакомой продавщицей из «Суицерс»; заодно она сообщила имя подруги, которую надо будет упомянуть, договариваясь о встрече. У Нэнси было свободное время, и она решила не откладывать. Не получится с первого раза, так тому и быть. Трубку взяли после первого гудка. Голос звучал почти торжественно.

– Да, это мисс Меткаф.

Когда Нэнси упомянула Мэри Барри, мисс Меткаф преисполнилась воодушевления.

– Друзья Мэри – мои друзья. Чем я могу вам помочь?

Нэнси рассказала о свадьбе, и мисс Меткаф предупредила, что лучше не затягивать с подбором платья. Она спросила Нэнси, есть ли у нее сантиметр. Нэнси помнила, что сантиметр лежит в кухонном шкафу, и мисс Меткаф пообещала не класть трубку. Когда Нэнси вернулась, они под руководством мисс Меткаф медленно и тщательно сняли необходимые мерки.

– Что ж, мне потребуется около недели, чтобы подобрать для вас лучшие варианты. У меня три категории клиентов: для первых деньги не имеют значения, у вторых бюджет ограничен, ну и нечто среднее.

– Это свадьба моей дочери.

– И что вы решили?

– Нечто среднее.

– Давайте встретимся ближе к обеду, скажем – в двенадцать, в следующий четверг?

Положив трубку, Нэнси решила уговорить Джима Фаррелла подбросить ее до Дублина, куда он ездил почти каждый четверг. И однажды ночью, уже собираясь уходить от него, исполнила задуманное.

– «Суицерс»? – Он улыбнулся. – Не сомневайся, доставлю ко времени. Ты же не хочешь опоздать. Тебе нужно будет самой добраться до станции в Гори, а я заберу тебя оттуда. Мы вместе поедем в Дублин, и никто ничего не заподозрит.

За день до поездки Нэнси отправилась на Мейн-стрит в парикмахерскую «Клоукс». Она позволила Мэвис Клоук придать волосам привычный рыжеватый оттенок и, как всегда, сделала химическую завивку. Нэнси беспокоилась, что Мэвис закрутила слишком тугие прядки, но по крайней мере голова будет смотреться аккуратно.

Дома она обнаружила, что перебирает свои лучшие наряды. Ей не хотелось во время визита в «Суицерс» выглядеть неэлегантно, но, примерив кое-что и осмотрев себя в зеркале, Нэнси поняла, что беспокоится о том, какое впечатление произведет на Джима. Даже если они не собирались афишировать совместную поездку и он не будет сопровождать ее на Графтон-стрит или прогуливаться с нею по Стивенс-Грин, им предстояло совместное путешествие. Джим будет наблюдать, как она садится в машину и как из нее выходит.

Припарковавшись на вокзале, Нэнси занервничала, что приехала слишком рано. Придется полчаса ждать Джима в машине. Любой может заметить ее, узнать и подойти поболтать как раз в тот момент, когда подъедет автомобиль Джима Фаррелла.

Когда наконец его машина остановилась рядом с ее, Нэнси заговорщически улыбнулась, словно им грозило неминуемое разоблачение. Потом быстро пересела из машины в машину. Не взглянув на нее и не промолвив ни слова, Джим развернулся и двинулся в сторону Дублина.

– Я всегда паркуюсь на стоянке отеля «Монтроуз», – сказал он, – по крайней мере со времен терактов. А до города добираюсь на автобусе или такси.

– Времени хватит, – ответила Нэнси.

Думая о предстоящих двух часах наедине, Нэнси беспокоилась, о чем они будут говорить. Может быть, Джим любит вести машину в тишине? Едва ли его заинтересует то, что волновало ее сейчас больше всего: не слишком ли глубоким получился вырез на свадебном платье Мириам? И стоит ли доплачивать за то, чтобы цветы стояли на каждом банкетном столе? Да и Лаура слишком придирчиво выбирала вино, настаивая, что предложенное отелем недостаточно хорошо.

– Какое славное вино, – заявила Лаура. – Главным образом, своей дешевизной.

– А нельзя найти менее славное? – спросила Мириам.

– Но тоже дешевое?

– Хотя бы недорогое.

– Почему бы не выбрать хорошее и при этом недорогое? – вмешалась Нэнси.

Прокручивая в голове этот разговор, Нэнси сомневалась, что он вдохновит Джима.

– Люди когда-нибудь заказывают вино? – спросила она.

– В пабе?

– Да.

– Почти никогда. Хотя у нас есть несколько бутылок. Шейн лучше знает.

Пока они проезжали Арклоу, Нэнси корила себя за то, что не нашла темы поинтереснее. Она пыталась придумать что-нибудь, что заставило бы Джима разговориться, но любой вопрос, который приходил в голову, казался банальным, любое замечание – призванным заполнить пустоту.

С Джорджем все было иначе. Они болтали, не закрывая рта. Нэнси пыталась вспомнить о чем. Джордж любил обсуждать судебные тяжбы и репортажи о матчах по регби и гандболу. Каждую неделю он ходил на собачьи бега, принося оттуда новые истории.

Если бы они ехали в Дублин вместе с Джорджем, в машине не стояла бы такая тишина. Нэнси гадала, о чем думает Джим.

Ей пришло в голову сказать ему, что она пригласила на свадьбу Эйлиш, хотя, наверное, сейчас неподходящее время. Однако она собиралась сделать это на следующей неделе, словно мимоходом, просто упомянуть ее в ряду других гостей и надеяться, что Джим не обидится.

– А знаешь, кого я встретила вчера вечером? Я не видела ее много лет.

Нэнси сказала это, не подумав, но взгляд Джима, когда он на миг к ней обернулся, внезапно заострился.

– Кого?

– Сару Кирби.

– Она с Рождества то приезжает, то уезжает, – сказал Джим. – У нее кончились деньги.

– Кажется, я даже не знаю, за кого она вышла замуж.

– Ты могла его видеть. Битломан, мод[1], рокер, как там они себя называют. Кажется, хотел собрать кавер-группу. Потом начал пить, и они уехали в Англию.

– Я слышала, Сара пользовалась успехом.

– Все парни сходили по ней с ума.

Об этом городе Джим знал все: полузабытые байки, имена людей, уехавших в Дублин или Ливерпуль много лет назад.

Иногда он так же болтал с ней по ночам, но выглядел более скованным, чем сейчас. Впрочем, по-прежнему создавалось впечатление: он говорит гораздо меньше того, что мог бы сказать.

Поскольку Джим вроде бы немного расслабился, Нэнси заговорила с ним о свадьбе. Он слушал очень внимательно, периодически поглядывая на нее и не выказывая никаких признаков, что разговор ему неинтересен.

– Не думаю, что кто-то станет жаловаться на вино или цветы, – сказал он. – Но если ты не сделаешь все как положено, то сама будешь переживать. Возможно, Мириам тоже оценит, если все будет устроено на высшем уровне, но ей не хочется на тебя давить. В общем, я бы потратился. Такое событие.

– Моя сестра Мойя хочет привести четырех дочерей и двух их ухажеров. Они займут половину стола. Лаура предложила пригласить ухажеров попозже, на танцы после банкета.

– Я ее понимаю, – сказал Джим.

Когда они остановились у отеля «Монтроуз», Джим сказал, что вызовет на стойке регистрации такси, которое отвезет ее на Графтон-стрит, а в четыре заберет ее у отеля.

– Я всегда паркуюсь на одном и том же месте, – сказал он, когда Нэнси выходила из машины. – Один человек держит его для меня, если я сообщаю, что приеду. Я высажу тебя у входа и через минуту к тебе присоединюсь.

В вестибюле отеля, пока они ждали такси, Джим сидел с ней рядом.

– Интересно, что бы мы сказали, появись тут кто-нибудь из наших? – спросила Нэнси.

– Я бы что-нибудь придумал, – ответил Джим. – А еще лучше предоставил бы отдуваться тебе. Но я всегда доезжаю до Дублина на автобусе, а ты поедешь в такси, поэтому никто тебя не увидит.

В такси она вспоминала, как нежно Джим смотрел на нее в машине. В основном он держался серьезно. Он был не из тех людей вроде Джорджа, которые встречают вас у двери смехом и шутками. Завидев на улице кого-нибудь из регбийного клуба, Джордж распахивал дверь, окликал его, и тот пересказывал ему бородатый анекдот или новую байку о ком-нибудь из старых приятелей. Джордж мог согнуться от хохота прямо посреди Рыночной площади.

Спустя годы после смерти мужа Нэнси все еще скучала по его смеху, его легкости, его добродушию. И даже сейчас, вспоминая Джорджа, она ощущала грусть. Почему он умер таким молодым? Почему из всех его ровесников именно ему выпал такой удел? Интересно, каково было бы посидеть с ним за чаем в каком-нибудь дублинском отеле после примерки? Она знала, с какой гордостью Джордж повел бы Мириам к алтарю и как ценил бы общество Джерарда теперь, когда сын повзрослел. По вечерам они вместе ходили бы в паб. При мысли, что их обслуживал бы Джим Фаррелл, Нэнси вздохнула.

Когда такси миновало Доннебрук, Нэнси подумала, что, так или иначе, будет неверна либо тому, либо другому. С нежностью вспоминая о Джордже, представляя, какой счастливой она была бы с ним рядом на свадьбе Мириам, она забывала о Джиме. Но постоянно думать о Джиме, о том, как ей повезло, что она с ним сошлась, значило бы окончательно отречься от Джорджа.

Утешительная мысль, мол, Джордж бы порадовался, что теперь она не одна, не помогала. Скажи кто-нибудь Джорджу, что в будущем его жену отвезет в Дублин Джим Фаррелл, в постели которого она проводит ночи, он воспринял бы это как дурной сон. Вряд ли его утешило бы, что Нэнси счастлива. Но она была счастлива; и станет еще счастливее, подумала Нэнси, если выбросит из головы эти мысли и будет жить настоящим.

Нэнси приехала раньше времени, поэтому решила прогуляться вдоль витрин по Графтон-стрит до магазина «Браун Томас». Ей пришло в голову, что неплохо бы присмотреть парадные бокалы и столовые приборы для будущего дома. В поисках отдела с хозяйственными товарами Нэнси то и дело останавливалась у прилавков с косметикой, изучая пробники новых помад. Всматриваясь в маленькое зеркальце, она случайно поймала сзади свое отражение в полный рост. Нэнси обернулась к большому зеркалу.

Она не только выглядела старше, чем ей представлялось, но главное – никак не могла понять, почему у нее через руку перекинут белый плащ. День был погожий, без всяких признаков дождя. Ни у одной женщины, кроме нее, плаща не было.

Нэнси считала, что для этого дня выбрала свою лучшую одежду. Возможно, в ее собственной спальне эти вещи и смотрелись элегантно, но в шикарном магазине «Браун Томас» она выглядела так, будто забрела сюда по ошибке. В панике она понюхала рукав кардигана, силясь уловить запах жареной пищи или растительного масла. Ни намека, но, возможно, кто-то другой, не привыкший к ароматам закусочной, его бы учуял. А теперь ей предстояло набраться храбрости, выбросить из головы собственное отражение в зеркале, перейти Графтон-стрит, зайти в «Суицерс» и спросить мисс Меткаф.

– Лифта тут можно прождать целый день, – заметила мисс Меткаф. – Но если хотите, мы подождем.

– Я с удовольствием поднимусь по лестнице, – сказала Нэнси.

Мисс Меткаф оказалась моложе и вовсе не такой изысканной дамой, какую вообразила себе Нэнси. В ее наряде не было ничего особенного. Ее волосы начинали седеть.

На верхнем этаже мисс Меткаф подвела ее к маленькой лестнице.

– Здесь нам никто не помешает, а мансардное окно поможет определиться с цветами. Порой то, что смотрится при электрическом освещении, выглядит ужасно при дневном свете.

Они зашли в узкую комнату с низким потолком, зеркалами в полный рост, вешалкой с одеждой на плечиках, туалетным столиком, заваленным шляпами и сумочками, и рядами обуви вдоль стен.

– Забавно, как много может сказать о человеке его голос, – заметила мисс Меткаф. – Но я могу ошибаться. Я думала о простом платье – не льняном, льняное сильно помнется, – и роскошном богатом жакете, может быть с вышивкой. О чем-то достаточно смелом.

Она оглядела Нэнси с головы до пят.

– Мне нравится сдержанность, – сказала мисс Меткаф. – Поэтому мы с Мэри Барри так хорошо ладим. Она любит незаметную одежду. И она единственная женщина в Ирландии, которая умеет носить серое.

Нэнси не хотелось признаваться, что она не знакома с Мэри Барри.

– К свадьбе я надеялась похудеть, – сказала она.

– А вот это, – заявила мисс Меткаф, – худшая идея из всех, что я слышала. Во-первых, мне кажется, вы прекрасно выглядите такая, как есть. Вряд ли мы сделаем из вас худышку. Во-вторых, осталось мало времени и вам есть о чем заботиться, кроме похудения. Сядете на диету после свадьбы. Я всегда говорю: живите в свое удовольствие.

Мисс Меткаф начала просматривать одежду на вешалках.

– Я отобрала размеры побольше. Нам не нужно ничего обтягивающего. На свадьбе будут танцы?

– Я не уверена, что выйду танцевать.

– Но ваш муж…

– Мой муж умер.

– О, значит, на вас вся ответственность. Как давно это было?

– Пять лет назад. Он умер летом.

– Мне жаль это слышать. Вы все еще молоды и выглядите превосходно, но мы должны придать вам немного достоинства. Учтите, вы должны держаться не как вдова, а как почтенная мать невесты. Не хотите примерить это платье с коротким рукавом? Я понимаю, никто не любит цвет лайма. Оставляю вас в одиночестве, решайте сами. А еще примерьте все туфли. И не позволяйте мне давить. Вы лучше знаете, что вам идет.

Платье не подошло. Оно оказалось слишком бесформенным, для женщины гораздо крупнее, а из-за цвета Нэнси выглядела слишком бледной. Она просмотрела одежду на вешалках, кое-что выбрала, собираясь примерить, но тут вернулась мисс Меткаф. Через руку у нее были перекинуты еще несколько платьев.

– Да, пожалуй, теперь я вижу, для вас это слишком бледно. Но мне не хотелось бы предлагать вам темные цвета. Что скажете?

– Я предпочла бы потемнее, но правильного кроя, – сказала Нэнси, не совсем уверенная, что имеет в виду под правильным кроем. Наверное, более подходящий размер.

Мисс Меткаф подала ей темно-синий шерстяной костюм в тонкую белую полоску; Нэнси примерила, прошлась туда-сюда перед зеркалом.

– Покрой очень изящный, – заметила мисс Меткаф. – Элегантный и сдержанный.

Нэнси кивнула.

– Надо было мне похудеть, в этом все дело. Но вы правы. Это лучший вариант. В нем мне будет удобно.

– Не слишком вызывающе, не слишком просто, серединка на половинку. Вы уверены? У нас много времени.

– Мне кажется, костюм прекрасный. Да, я уверена. Пожалуй, возьму его.

Пока они подбирали аксессуары, мисс Меткаф спросила ее, сама ли она была за рулем. Нэнси поймала себя на том, что колеблется; она боялась покраснеть.

– Вас кто-то подвез? – улыбнулась мисс Меткаф.

Нэнси кивнула.

– В вашей жизни появился новый мужчина! Мне следовало догадаться.

– Господи, надеюсь, что нет!

Сама того не желая, Нэнси рассказала мисс Меткаф про Джима.

– Это прекрасная история, – сказала та, когда Нэнси закончила. – Прекрасная и печальная, но я все равно за вас рада.

– Мы еще не решили, – продолжила Нэнси, – но мне хотелось бы сыграть свадьбу в Риме.

– О, я знаю женщину, которая выходила там замуж, и она сказала, это было грандиозно. Вы поженитесь весной?

– Надеюсь, – улыбнулась Нэнси.

Ей казалось, она наговорила лишнего. Каким бы сильным ни было искушение, никогда нельзя рассказывать о своих планах.

– Вы можете подождать еще минутку? – спросила мисс Меткаф.

Нэнси кивнула.

– У меня для вас есть кое-что, но я отправила это платье вниз. Надеюсь, его не купили. Оно не слишком подходит для матери невесты, но это платье совершенно особенное. И прекрасно смотрелось бы в Риме. На вашей собственной свадьбе. Только я должна предупредить, цена у него тоже весьма особенная.

Она вернулась с платьем цвета слоновой кости, завернутым в целлофан.

– Оно идет в комплекте с жакетом. И запомните, тут нужны нейлоновые чулки потемнее, а еще придется поправить прическу.

Платье и жакет оказались впору. На ощупь материя напоминала шелк, но тяжелый, тяжелее тех шелковых вещей, которые когда-либо были у Нэнси.

Она переходила от одного зеркала к другому.

– Потребуется время, чтобы найти подходящие туфли, – заметила мисс Меткаф, – и я бы советовала маленькую и незаметную сумочку.

Она обошла вокруг Нэнси.

– А теперь о цене.

Когда мисс Меткаф назвала цену за платье и жакет, Нэнси пожалела, что не может посоветоваться с Джимом. Разумеется, он заявил бы, что ее обвели вокруг пальца! Впрочем, она не была в этом уверена. С таким же успехом он мог сказать: «Нравится – покупай».

– Я пришлю чек на следующей неделе, – холодно промолвила Нэнси.

– Вообще-то, это еще не все, – сказала мисс Меткаф. – Первое – волосы. К этому костюму пойдет только блонд, и ваша завивка слишком тугая.

– Правда? Я только что из парикмахерской.

– И может быть, когда вы придете на последнюю примерку, стоит обсудить макияж.

– Я сообщу вам дату.

Выйдя из «Суицерс», Нэнси свернула на боковую улочку. Был только час дня. Ей не хотелось оставаться одной. Интересно, где сейчас Джим? Надо было предупредить Лауру, что она собирается в Дублин, и вместе пообедать. Потом она решила, что так получилось даже лучше. У нее могло возникнуть искушение рассказать Джиму про платье, и он подумал бы, что она сошла с ума: заказывать свадебное платье, когда до самой свадьбы столько времени! А Лаура пожелала бы заглянуть в «Суицерс» и посмотреть, какое платье она выбрала на свадьбу Мириам. Когда Нэнси представила, как Лаура схлестнется с мисс Меткаф, у нее поднялось настроение.

Она найдет место, где можно пообедать не торопясь. А потом вернется в «Браун Томас» и осмотрится. Она не сомневалась, что, несмотря на немодный оттенок волос и перекинутый через локоть плащ, теперь она почувствует себя иначе. Разглядывая свое отражение в зеркале в полный рост, Нэнси представит себя на свадьбе Мириам или вообразит, как будет спускаться по величественной лестнице римского отеля, а люди будут оборачиваться, чтобы увидеть, как она поправит шляпку, а Джим будет ждать ее в машине, чтобы отвезти в боковую капеллу величественной древней церкви, где их обвенчают.

Эйлиш протиснулась мимо холодильника, стиральной машины и плиты, все еще в упаковке, и подошла к входной двери. Мать с Мартином стояли в коридоре рядом с кухней.

– Я проведу там пару дней, только и всего, – сказала Эйлиш.

– А что я скажу, если люди спросят меня, куда ты пропала? – спросила мать.

– Тебе это так важно?

– Да, важно. Мне небезразлично, что думают люди.

– Скажи, что я решила провести день-другой на море у Мартина и, если погода не испортится, ты ко мне присоединишься.

– Ни за что на свете!

– Про это говорить незачем.

Эйлиш решила сбежать от матери и Мартина в тот день, когда мать заявила, что не желает ничего знать про Америку.

– Вечно одно и то же. Каждый раз, включив телевизор, я слушаю, как американцы смеются над тем, что не смешно. И все эти никсоновские дела, которые мне отвратительны. А теперь ты рассказываешь мне, какая Америка великая и какое там все…

– Я никогда такого не говорила.

– А эти их ужасные голоса. Голоса я ненавижу больше всего! И одежда!

– Какая одежда?

– Американцы! Один мужчина из Виллас провел несколько лет в Бостоне, или Филадельфии, или где-то еще и потом расхаживал по городу в клетчатых брюках и кепке.

Эйлиш поднялась вслед за Мартином по лестнице.

– Этот твой дом в Куше хоть пригоден для жилья?

– Меня устраивает.

– Значит, и мне сгодится.

Дом, однако, оказался очень запущенным. Единственный матрас был в пятнах, постельное белье старое. Само строение находилось гораздо ближе к морю, чем она думала, и со всех сторон обдувалось ветром. Эйлиш пришло в голову, что ни мать, ни Мартин никогда не узнают, если она решит здесь не оставаться. Доедет до Уэксфорда, забронирует номер в отеле и вернется домой через пару дней.

В Уэксфорде она припарковалась у железнодорожного вокзала и пошла вдоль главной улицы, пока не наткнулась на мебельный магазин «Лоунис». Даже рассматривая вместе с молоденькой продавщицей кровати и матрасы, Эйлиш еще не готова была принять решение. Цены, впрочем, были низкими, и она сообразила, что ей нужны только кровать, матрас, мягкое кресло, шезлонг, несколько свежих полотенец и комплект постельного белья.

Она спросила у продавца, когда они смогут доставить товары, и тот ушел искать хозяина магазина.

– Вы из Эннискорти, – сказал хозяин, облаченный в костюм и галстук. – Мой брат играл в гольф с вашей сестрой. Кажется, Лейси?

– Это было очень давно.

– Да бросьте, мы еще молоды.

Он спросил, когда она хочет получить товары.

– Сейчас. Я имею в виду сегодня.

Эйлиш надеялась, что говорит без американского акцента.

– Людям из Эннискорти подавай все и сразу. Наверное, что-то в местной воде.

– Так мебель можно доставить сегодня?

– Хоть сейчас.

– Вообще-то, это в Блэкуотере, в Куше над обрывами.

– Не важно.

– А старую мебель вывезете?

– Платите наличными?

Эйлиш кивнула.

– Тогда никаких проблем.

Хозяин магазина пообещал, что через час готов последовать за ее автомобилем в Куш. По главной улице Эйлиш вернула в «Шоус», где купила простыни, одеяла, подушки и полотенца, а в отделе женской одежды – самый дешевый купальник. Уложив покупки в машину, она добавила еще хлеб и овощи для салата.

Когда новую кровать установили, а старую вынесли, Эйлиш застелила новое белье, пожалев, что не купила еще и прикроватную лампу. Несмотря на тепло, дверь пришлось держать закрытой, иначе залетали мухи. Эйлиш разложила на траве перед домом шезлонг. Теперь можно было расслабиться. Разве не за этим она приехала?

В мягком послеполуденном свете вокруг разливалась благодать, тишину нарушал только трактор на соседнем поле, нежное птичье щебетание и непрекращающийся шум прибоя внизу. Этой ночью она впервые будет спать одна в доме, и никого рядом, ни в ее постели, ни в соседней комнате. За годы, которые она прожила с Тони, Эйлиш часто об этом мечтала, особенно в первые годы брака – удрать, сесть в поезд или за руль, снять комнату в безымянном отеле и провести пару ночей в одиночестве.

Странно, что, прожив столько лет бок о бок с родными Тони, она так мало про них вспоминает. Эйлиш встала и подошла к краю обрыва. Хорошо бы к приезду Розеллы и Ларри погода не испортилась. Летом короткие отрезки солнечной погоды часто сменялись облаками, моросью и тщетной надеждой, что хотя бы к вечеру небо прояснится. Ей хотелось, чтобы детям понравился город, чтобы они составили хорошее впечатление о ее матери и о Мартине и, вернувшись, ностальгически вспоминали Ирландию, ведь они родом и отсюда тоже, даже если это место и не кажется таким значительным, как итальянский мир, о котором они с детства слышали от дедушки и бабушки.

За все эти годы отец Тони так и не научился правильно произносить ее имя. Теоретически он представлял, как оно звучит, и порой предпринимал смелые попытки воспроизвести его вслух, но терпел неудачу уже после первого слога и затем ворчливо кряхтел. Обнаружив это, Ларри принялся передразнивать деда, смеша мать и сестру. Впрочем, он воздерживался от подобных шуток в присутствии отца, который не оценил бы юмора. Но иногда за ужином, когда Тони на минутку выходил из-за стола, Ларри начинал обращаться к Эйлиш в манере ее свекра. Он перепробовал несколько способов произносить ее имя, один другого нелепее, но всегда подражая голосу деда и копируя его рассеянное и мрачное выражение лица.

– Если они тебя за этим застанут – я говорю про семейство твоего отца, – тебе не жить, – говорила Эйлиш сыну. – Никогда не шути так при кузенах.

За несколько недель до ее отъезда в Ирландию в мастерскую заглянул отец Тони. Эйлиш видела, как они с мистером Дакессяном шепотом о чем-то секретничают. Отец Тони щурился, улыбался и жестикулировал, мистер Дакессян весь обратился в слух.

– И где тут моя невестка? – спросил отец Тони, входя в ее кабинет.

Свой вопрос он адресовал мистеру Дакессяну, вошедшему следом за ним. Эйлиш он старательно не замечал и обращался теперь к Эрику, который встал, когда вошли старшие.

– Я приехал взглянуть, как поживает моя невестка. Я одинаково люблю всех своих невесток, но у той, что работает здесь, отличные мозги, которые она передала по наследству моей внучке Розелле. Ларри тоже парень смышленый, но Розеллой мы все гордимся. Даже учителя. И я считаю, что большую часть своих талантов она унаследовала от матери-ирландки.

Свекор бросил на Эйлиш взгляд, исполненный такой теплоты и восхищения, что ей захотелось попросить его произнести вслух ее имя, чтобы напомнить всем в комнате, как ее зовут.

Эйлиш спрашивала себя, не вызвана ли такая велеречивость тем, что отец Тони немного перебрал, но на ее памяти свекор никогда не выпивал больше нескольких бокалов вина. Она сразу поняла, что он пришел в мастерскую намеренно и что его выступление продумано заранее. Свекор явно намеревался ее поддержать. Однако Эйлиш не знала, действовал ли он по указке свекрови, которая хотела польстить ей, утешить ее, еще больше затянуть в семейную сеть, или говорил от своего имени и по собственному почину.

– Что это было? – спросил Эрик, когда двое пожилых мужчин вышли из кабинета.

– Он меня любит и восхищается мною, – ответила Эйлиш.

– Это я понял, но с чего вдруг?

– Он же назвал причину.

– Нет, нет, тут что-то другое.

Когда Эйлиш в следующий раз осталась наедине с деверем, она рассказала Фрэнку о визите его отца и спросила, уж не жена ли прислала его на поклон к невестке показать: пусть они не собираются к ней прислушиваться или считаться с ее чувствами, ее все равно ценят.

– Нет, это он сам, – ответил Фрэнк. – Но прежде отец собрал всех сыновей и произнес бессвязную речь о том, что всегда был на нашей стороне и всегда будет, но всему есть предел.

– Что это значит? – спросила Эйлиш.

– Он сказал, что в его стране принято, чтобы мужчины во всем поддерживали сыновей, они обсудили это с мистером Дакессяном и считают это правильным, поэтому мы должны знать, что он поддерживает нас во всем. Но они с мистером Дакессяном также согласились, что иногда нужно хорошенько думать головой, прежде чем что-то делать, это не так просто, как кажется, и порой поддержка может поколебаться. Поколебаться. Ему потребовалось время, чтобы придумать нужное слово. В основном он махал руками, чтобы донести до нас смысл своих речей.

– А что потом?

– А потом он заявил Энцо, чтобы тот прекратил ссориться с Леной. А Энцо взвился и спросил, не хочет ли он сказать что-нибудь Тони. Однако отец даже ни разу на него не взглянул. Словно Тони не было в комнате.

– А что сказала твоя мать?

– Она об этом не знает. Мама была у мануального терапевта и понятия не имеет, что мы собирались.

– И Тони не знает, что ты мне это рассказываешь?

– Разумеется.

– Вряд ли это поможет.

– Я делаю все, что в моих силах.

Тони, как призрак, бродил по дому, внезапно возникая в дверях и нигде не задерживаясь. Однажды вечером, когда Эйлиш выложила чемодан на постель и принялась укладывать вещи, которые собиралась взять в Ирландию, Тони встал у нее за спиной и принялся наблюдать, пока у нее не возникло искушение спросить, что ему нужно.

Свекровь несколько раз с чувством повторила, как она рада, что Эйлиш едет в Ирландию на восьмидесятилетие матери.

– Она будет так счастлива тебя увидеть. И Розелла, и Ларри с нетерпением ждут поездки. Ларри заявил, что привезет домой ирландский акцент, и что мы будем делать?

Искренний смех свекрови придал Эйлиш решимости не улыбаться. Пока она собирала вещи, а Тони за ней наблюдал, Эйлиш все еще ни разу не улыбнулась. Когда она подняла чемодан с постели, Тони бросился помогать.

– Я справлюсь сама, спасибо.

– Похоже, ты собираешься надолго.

– Не хочу забыть ничего важного.

– Я буду скучать.

Эйлиш безучастно посмотрела на него и кивнула. Она хотела придумать какое-нибудь замечание, чтобы Тони перестал смотреть на нее с такой тоской. Хотела сказать, это всего лишь отпуск, но поняла, что это будет неправдой.

– Я не могу представить этот дом без тебя, – промолвил Тони.

Эйлиш вспомнила, как Ларри, увидев, сколько одежды она взяла с собой, спросил: а что, в Ирландии нет стиральных машин? Сейчас бы она ответила, что нет. Ни у ее матери, ни у Мартина их не было, как и холодильников. Когда она зашла в дом, чтобы сделать себе сэндвич, то обнаружила, что масло растаяло. Оставалось лишь надеяться, что к вечеру оно затвердеет. Вернувшись к шезлонгу, Эйлиш ощутила исходящий от земли жар и пряный аромат трав и клевера.

На нее больше не падали прямые солнечные лучи, но от жары кожа стала липкой, и это напомнило ей, как летом отец брал напрокат машину и они ездили сюда всей семьей. Удивительно, как они впятером помещались на заднем сиденье маленькой машинки. Роуз терпеть не могла холодную воду и наотрез отказывалась искупаться вместе со всеми.

Наверняка вода уже остыла, подумала Эйлиш, но все же вернулась в дом, переоделась в купальник, а платье натянула сверху. Она шла через поля к дорожке, где приметила спуск к пляжу. Ларри позабавило бы, что ей даже не пришло в голову запереть дверь, а ключи от машины она оставила на столе.

Тепло от песчаной почвы вернуло ее в те летние воскресные утра, когда отец еще не успевал снять пиджак, а братья уже несли на пляж клюшки для херлинга, надеясь найти соперников среди местных. Ферлонги, Мерфи, Манганы, Галлахеры – она помнила всех, как будто это было вчера!

Как бы тщательно ни вырубали ступени в известняковых скалах, как бы ни укрепляли их шпалами, на последнем отрезке лестница сменялась песком, и Эйлиш пришлось сбежать на пляж, ни за что не держась.

Она решила прогуляться в сторону Нокнесиллога и Моррискасла, радуясь, что берег в тени. Оставив сандалии у скалы, Эйлиш босиком побрела по пляжу.

Незадолго до ее отъезда Ларри принялся с подозрительным видом ходить за ней по пятам, пока она не спросила, не хочет ли он ей что-нибудь сказать.

– Карло говорит, вы с папой разводитесь. А когда тетя Лена узнала и сказала дяде Энцо, он взял с меня обещание, что я забуду слова Карло.

– Эта семейка когда-нибудь займется собственными делами?

– Я пообещал, что ничего тебе не скажу.

– Я никому не собираюсь передавать твои слова.

– Так это неправда? И говорить не о чем?

– Ты хочешь побыстрее оказаться в Эннискорти?

– Ты меняешь тему. Когда я так делаю, вы вечно на меня набрасываетесь.

– Кто это вы?

– Ты и Розелла.

– У нас с твоим отцом трудные времена.

– Я в курсе. Но вы не собираетесь разводиться?

– Не знаю.

– Мне надо было тебе сказать, что меня все устраивает. Мне нравится, что мы вместе, и пусть я иногда жалуюсь, когда вы с Розеллой меня критикуете, на самом деле я не против. Я бы не хотел ничего менять.

Эйлиш не знала, что ответить. Сын внимательно за ней наблюдал. Промолчать или сказать, что ей некогда это обсуждать, было нехорошо. Очевидно, Ларри следил за ней и искал подходящий момент, когда она будет не слишком занята.

– Я надеюсь, что все наладится, – сказала она.

– Хочешь сказать, все будет по-прежнему?

– Я не хочу, чтобы в моем доме жил ребенок чужой женщины.

– Понимаю.

– И твой отец это знает, и твоя бабушка.

– И что нам теперь делать?

– Если бы я знала, я бы тебе сказала. Честно.

– А когда ты узнаешь?

Эйлиш не отвечала.

– Я думаю, что ребенок родится, когда нас здесь не будет, – сказал Ларри.

Она кивнула.

– Это значит, мы никогда сюда не вернемся?

– Ты всегда сможешь сюда вернуться.

– Но не ты.

Ей хотелось сказать Ларри, что из него вышел бы неплохой полицейский или адвокат и стоит обсудить его будущее с дядей Фрэнком, но она видела, с какой серьезностью смотрел на нее сын. А значит, и отвечать придется серьезно.

– Лучше бы твоя бабушка в это не вмешивалась.

– А если тот человек просто оставит ребенка у нас на пороге, а нас не будет дома? Что ей тогда делать?

– Я в этом не виновата.

– Но тебе придется решать, что делать.

– Я еще не решила.

– Я надеялся, что уговорю тебя сказать…

– Что?

– Что-нибудь. То или другое.

– Но мне нечего тебе сказать. Это чистая правда. Самое главное, ты должен помнить, что я люблю тебя и Розеллу, и отец вас любит, и это не изменится никогда.

Она потянулась к сыну, чтобы его обнять, и на какое-то мгновение Ларри сжал руками ее плечи, но затем развернулся и с понурым видом вышел из комнаты.

За Нокнесиллогом задул легкий бриз. Что бы она ни делала в этот день у моря, Эйлиш не могла выбросить из головы привычные мысли и рассуждать о себе отдельно от своих близких. Дома Розелла и Ларри, да и Тони постоянно то крутились рядом, то сходили с орбиты. До сих пор она не сознавала, что чувствовала их, даже когда была одна. Они и сейчас были с ней рядом.

За несколько дней до отъезда Эйлиш твердо решила, что сама доберется до аэропорта. Она не желала, чтобы Тони ее отвозил. Не хотела слушать его извинения и оправдания, а больше всего его слова, что он якобы еще не решил, как поступить, когда ребенок родится. И он, и его мать давно все решили. Просто не считали нужным ей говорить.

Когда Эйлиш спросила мистера Дакессяна, нет ли у него на примете знакомого с машиной, тот предложил сам отвезти ее в аэропорт.

– А что, Тони не сможет? Думаю, ваш свекор с радостью посадит вас в свою машину – пусть и наполовину сломанную – и отвезет в любой аэропорт, который вы назовете. А если они не смогут, так я сам отвезу.

Эйлиш пожалела, что упомянула о наемном водителе. Она изучила доску объявлений в супермаркете, но никто не предлагал таких услуг. Порылась в телефонном справочнике и записала несколько номеров такси, но звонить не стала.

Неделю-другую свекровь держалась в стороне, но за два дня до отъезда подошла к ее кухонной двери.

– Я всего на секунду. Тебе сейчас не до меня. – Франческа положила на кухонный стол небольшой сверток. – Это подарочек для твоей матери. От одной матери – другой. Он совсем крохотный. Я знаю, у тебя тяжелый чемодан.

Эйлиш улыбнулась, представив, как Ларри рассказывает бабушке о тяжелом чемодане, который помогал снести вниз.

– Она будет в восторге, – сказала Эйлиш.

– Ну, не преувеличивай, – ответила свекровь.

Эйлиш не предложила Франческе присесть или перекусить.

– Розелла и Ларри только и говорят что о предстоящей поездке. Надеюсь, твоей матери будет кому помочь с уборкой. Непросто подготовить дом к приему гостей.

Интересно, подумала Эйлиш, если они проведут вместе весь вечер, будет ли каждое слово, сказанное Франческой, звучать одинаково властно и покровительственно?

Она пожалела, что не придумала четкого плана, как самой добраться до аэропорта. Было бы гораздо проще, если бы ее отвез Тони, захватив с собой Ларри, но тогда сын всю дорогу будет следить за родителями, прислушиваться к каждому замечанию, чтобы понять, как обстоят дела.

Вечером накануне Тони спросил, не нужна ли ей помощь в день отъезда.

– Нет, все готово.

– Нам следует выехать пораньше, чтобы ты не торопилась.

– Ты меня отвезешь?

– А кто еще тебя отвезет? Или ты не хочешь со мной ехать?

– Ты прав. Нам следует выехать пораньше.

Прогуливаясь по берегу, она заметила в косых солнечных лучах известняковый валун, который во время прилива был скрыт под водой. Вероятно, валун скатился со склона. Эйлиш прислонилась к нему и посмотрела на море. Неплохое место, чтобы искупаться.

С первых дней знакомства Эйлиш поняла, как легко Тони порой прочитывает ее мысли. Иногда ей было трудно хранить от него секреты. Но поскольку Тони предпочитал не спрашивать, то чаще притворялся, будто знает только то, что она сама ему рассказала.

Он должен был понимать, что Эйлиш отсчитает время от предполагаемой даты рождения и поймет, что ребенка зачали в ноябре или декабре. Для нее с Тони это время тоже стало особенным. Много лет, пока дети были маленькими, они всегда занимались любовью. А потом перестали. Был год, когда они почти не спали вместе. И неожиданно в последние месяцы прошлого года между ними что-то произошло. Эйлиш недоумевала, откуда в них столько страсти. Просыпаясь по утрам, она чувствовала, как Тони придвигается к ней, и они занимались сексом, пока не приходило время вставать. Так продолжалось до Рождества. Потом, когда она узнала о беременности другой женщины, ей пришло в голову, что роман Тони пришелся как раз на это же время.

По дороге в аэропорт они не разговаривали, Эйлиш только попросила Тони следить, чтобы Ларри возвращался домой не позже девяти и давал отцу подробный отчет, где был.

– Он не умеет лгать, – сказала она и только потом сообразила, что ее слова можно истолковать как обвинение Тони, который в этом отношении отличался от сына.

– Твоя мать, – сказал он, – должно быть, ждет не дождется, когда впервые увидит внуков.

Замечание такого рода могла бы отпустить его собственная мать, пытаясь разрядить обстановку, и Эйлиш не видела причин отвечать. На самом деле ей хотелось сказать – тихим, твердым, сдержанным голосом: если ребенок проведет в доме его матери хотя бы одну ночь, она, Эйлиш, никогда к нему не вернется, найдет другое жилье и заберет с собой Розеллу и Ларри. По сути, это означало развод.

Эйлиш понимала, что после этих слов между ними все изменится. Раньше она осторожничала. Теперь, пока они пробирались сквозь поток машин, репетировала речь про себя.

Она могла бы сказать ему: если ты примешь этого ребенка, я уйду от тебя и детей заберу. Или так: я не хочу, чтобы твоя мать взяла ребенка, можешь ли ты обещать мне, что этого не случится? Эйлиш прокручивала в голове множество вариантов, но ни один не казался ей правильным.

Наконец она поняла, в чем проблема. Тони знал, что она собирается ему сказать, и всячески мешал ей начать разговор, не сводя глаз с дороги. Он не делал ничего такого, что она могла бы оспорить или раскритиковать. Ничего не отражалось на его лице; Эйлиш не могла угадать, о чем он думает, по тому, как он дышал или вел машину. И все же она видела, как Тони создает вокруг себя ауру ранимости, даже непричастности, которая мешала ей сказать что-нибудь жесткое и непоправимое.

Это было похоже на битву, пока до Эйлиш не дошло, что она сражается не только с Тони, но и с самой собой. Появление ребенка в доме бабушки едва ли взволнует Розеллу и Ларри. Они привыкнут. Но не она. Эйлиш была уверена, что никогда с этим не смирится.

Пока Тони вел машину, ей хотелось раз и навсегда объявить ему, каковы будут последствия, если он и его мать не одумаются. Но если она заговорит, то навсегда потеряет его. Тони уже решил, что будет делать с ребенком. И Эйлиш еще раз убедилась, что, начни она угрожать, случится именно это. Однако она не была уверена, что готова потерять Тони, как не была уверена, что на трудном пути взросления готова лишить Розеллу и Ларри чего бы то ни было привычного, включая их собственного отца. На последнем отрезке пути до аэропорта от неопределенности у нее закружилась голова.

Эйлиш хотела, чтобы Тони высадил ее у обочины, но он настоял, что, поскольку времени достаточно, он припаркуется и проводит ее до стойки регистрации.

Сейчас, глядя на море и стайку птиц над водой, Эйлиш ощущала что-то близкое к гневу. Тогда в машине она не решилась бросить Тони вызов, а значит, он ехал в Линденхерст, чувствуя себя победителем. Идя на посадку, она спиной ощущала взгляд Тони. На прощание они почти обнялись. Вот и хватит, подумала Эйлиш. Вероятно, он ждал, что она обернется и помашет ему рукой, но она не обернулась; заставила себя не оборачиваться.

Эйлиш встала, потянулась, спустилась к берегу попробовать ногой воду. Слишком холодная. Пройдет еще несколько недель, прежде чем вода согреется. Впрочем, Эйлиш помнила блаженное тепло, которое разливалось по телу, когда переоденешься после купания. И она решилась. Оставила платье на песке, вошла в воду. Даже если поплавать всего минуту, этого хватит.

Она зашла по колено, и тут ее окатило волной. Эйлиш поморщилась и, решив больше не медлить, окунулась целиком. Вынырнув, она поняла, что с нее достаточно. Слишком холодно. Эйлиш поскорее выбралась на берег, обтерлась полотенцем и переоделась.

Она сильно проголодалась и жалела, что взяла с собой так мало еды. Только бутерброды с размякшим маслом, листьями салата, консервированным лососем, помидорами и огурцами. Впрочем, она радовалась, что купила новую кровать, матрас и постельное белье. Мечтала встать с первыми лучами и подойти к обрыву, чтобы полюбоваться рассветом.

На обратном пути Эйлиш заметила фигуру, одиноко бредущую ей навстречу. Должно быть, уже больше шести, подумала она, наверняка это кто-то из местных. Она знала, что людей здесь почти не бывает. Мартин говорил ей, что берег почти всегда пуст. Жители Уэксфорда предпочитали Карракло, жители Эннискорти – Киттингс или Моррискасл. Здесь слишком высокие обрывы, сказал Мартин, трудно найти удобный спуск.

Вместо тепла, которое она ожидала почувствовать после холодной воды, Эйлиш ощутила озноб и пожалела, что не взяла пуловер. Она уже предвкушала, как, вернувшись, сразу наденет толстый шерстяной кардиган. Если лечь на новую кровать, она уснет, а вот этого делать не стоило, она столько времени потратила на то, чтобы перестроиться после перелета.

Мужчина, который двигался ей навстречу, отступил в сторону, чтобы его не окатила волна. Слишком близко он подошел к кромке воды. Казалось, он смотрит прямо на Эйлиш. Она надеялась, что он не из Эннискорти, незнаком с ней и не захочет узнать, что она забыла на этом пустынном пляже.

Мужчина смотрел на Эйлиш так, будто ее ждал. Кем бы он ни был, ей следует проскользнуть мимо него, поздороваться, если придется, но так, как будто она очень спешит к своему автомобилю.

Внезапно она поняла, что это Джим Фаррелл. Он повернулся к ней и печально покачал головой, как будто не верил, что после стольких лет они все-таки встретились. А потом выражение его лица изменилось, стало серьезным, почти взволнованным. Эйлиш не знала, что делать. Чем меньше она скажет, тем лучше.

– Как ты узнал, что я здесь? – спросила она.

Когда Джим высадил Нэнси у ее машины на станции в Гори, он почти хотел, чтобы кто-нибудь их заметил, вынудив поскорее открыться. И тогда они объявят о помолвке. Возможно, поначалу Мириам будет смущена, но она свыкнется с этой мыслью. Джим объяснит ей, что кто-то должен провожать ее мать на свадьбу и что в такой день ей будет трудно одной. Впрочем, Мириам, вероятно, не станет возражать.

Его нетерпение было вызвано замечанием Нэнси, которая мимоходом упомянула о свадьбе в Риме весной.

– Какой весной? – спросил Джим.

– В следующем году.

– Но это еще год впереди!

– Если мы обручимся в сентябре, то после помолвки пройдет как раз полгода.

– А почему бы нам не обручиться сейчас, а пожениться в октябре?

– Нужно все спланировать.

– Что спланировать?

– Свадьбу. И ты же понимаешь, мы не должны отвлекать внимание от Мириам.

Джим хотел сказать, что не прочь уладить все к Рождеству, но видел, что Нэнси не переубедить. Лучше отложить этот разговор на потом.

Джим прожил в одиночестве больше двадцати лет и не понимал, отчего сейчас оно стало его тяготить. Как только забрезжила возможность жениться на Нэнси, он стал об этом мечтать, и чем дальше, тем заманчивее становились эти мечты.

Поездка в Дублин укрепила его решимость. Джим любил ездить в Дублин один и всегда надеялся, что никто не попросит его подвезти. Он чувствовал неловкость от необходимости вести беседу, а молчание порой было еще более неловким. Он заметил, что Нэнси тоже умеет молчать, но ее молчание его не смущало. А когда она все-таки разговорилась, то нашла темы, которые были ему интересны, даже ее беспокойство по поводу предстоящей свадьбы его забавляло. Но больше всего ему нравился тембр ее голоса и то, как она оживлялась, когда начинала говорить.

Иногда, когда в пабе было полно народу, Джим забывал думать о том, когда они с Нэнси поженятся. Он начал ценить общество Энди, который таскал его на матчи местных команд по регби, футболу и херлингу и потом подробно их комментировал. По субботам и воскресеньям Энди приходил в бар прямо с игры или тренировки. Если необходимость обслужить клиента прерывала его на середине рассказа, он возвращался к нему на прерванном слове.

– Гола и не могло быть. Любой, кто ждал, что Микки Скаллан забьет, ничего не смыслит в игре. Придурки есть везде, и почему этот город должен быть исключением? Ему всего-то и нужно было занести мяч, и занести еще раз и еще раз через перекладину. Мик свое дело знает. Понятия не имею, что на него нашло. Говорят, его бросила девушка, но я терпеть не могу таких разговоров. Ты знаешь, что там случилось?

Джим не знал.

– Микки заколебался. И это решило дело. Фатальная ошибка. Поэтому «Рапарис» проиграли. Есть там один ублюдок Брин, Мог Брин, и он в ту же секунду произвел захват. Господи Иисусе, ты бы видел! И это стало для «Рапарис» их Ватерлоо. Некоторые из игроков скоро появятся. Не спрашивай их об игре, иначе они пойдут в «Билли Стэмпс» и напьются там.

– Сам их обслуживай, – сказал Джим. – Я к ним даже не подойду.

– Сделай вид, будто ничего не знаешь. Потому что это было позорище. Больше мне сказать нечего.

По понедельникам Джим с нетерпением ждал появления Шейна Нолана ровно в четыре. Шейн с сыновьями тоже посещал по выходным спортивные матчи. Его подход к игре был более взвешенным, чем у Энди. Шейн, к досаде Энди, настаивал, что хочет видеть хорошую, честную игру и ему нет дела до того, кто выиграл, а кто проиграл.

По понедельникам и вторникам в пабе было немноголюдно, мужчины часто приходили в одиночестве – поболтать о спорте с Шейном, который поддерживал беседу и одновременно подавал напитки. Он любил поспорить о счете и игровой тактике, но никогда не приставал с разговорами о спорте к Джиму. Что он действительно любил – и Джим видел, как он дожидается удобного случая, – так это обсудить с хозяином, что сделали или сказали на выходных его дети.

– Джеральдина получила звезду за пение. Не думаю, что она вообще умеет петь, по сравнению с Мэйв, но Колетт говорит, у нее отличный голос, только нужно научиться расслаблять связки. Монахини любят девочек, которые умеют петь, но заставляют их исполнять всякую ерунду, которую ты ни за что бы не стал слушать. Я бы хотел, чтобы Мэйв и Джеральдина научились играть на гитаре, а монахини настаивают на пианино. А я не могу позволить себе пианино, мы и сами с трудом помещаемся в доме, куда нам еще пианино.

Джим знал, что Шейн, приходя домой, рассказывает Колетт обо всех, кто был в пабе, и о чем они говорили.

Однажды после некоторого отсутствия его навестила Колетт. Когда они пили чай наверху, Колетт спросила, почему он такой мрачный.

– Это тебе Шейн сказал, что я мрачный? А кто не мрачный? Когда дело идет к закрытию, Шейн сам становится мрачнее тучи.

– Ну, просто хочу удостовериться, что у тебя все хорошо.

На мгновение Джима одолело искушение рассказать ей о помолвке. Тогда он мог бы спросить у Колетт совета, как ускорить свадьбу. Но как только Джим достаточно повзрослел, чтобы встать за стойку, отец сказал ему, что, если когда-нибудь ему захочется пооткровенничать с посетителем, он должен немедленно закрыть рот. Никто не любит болтливых барменов, добавил отец. Работая в пабе, узнаешь гораздо больше того, чем тебе следует знать, и твоя работа – держать язык за зубами.

Вряд ли, давая ему такой совет, отец имел в виду будущую женитьбу, но в любом случае Джим был не склонен откровенничать. Он доверял Колетт, но разве можно быть уверенным, что она не проболтается матери или кому-нибудь из сестер? Вот так и распространяются новости.

Наверняка Колетт что-то заподозрила. Несколько раз, когда Нэнси звонила в паб, трубку брал Шейн. Но он лишь молча передавал трубку Джиму. Впрочем, однажды, незадолго до закрытия, Энди позвал его к телефону, сказав:

– Твоя девушка тебя ищет.

Беседуя с Нэнси по телефону, Джим старался говорить как можно короче и изо всех сил пытался не покраснеть.

– Похоже, она горячая штучка, – заметил Энди, когда Джим положил трубку.

– А ты бы лучше протер те столы, – ответил Джим, – вместо того чтобы обсуждать начальство.

Видимо, Колетт слышала что-то от Шейна. Когда она посоветовала ему присмотреться к Нэнси, Джим не обиделся. Должно быть, сейчас Колетт сгорала от любопытства, но, как и ее муж, не позволила бы себе задать бестактный вопрос. Джим не сомневался: если он первым не начнет разговор, она никогда не упомянет про Нэнси. И даже не спросит, думал ли он о том, о чем они говорили в прошлый раз. Поэтому им оставалось ходить кругами.

– Прелестная комната, – заметила Колетт. – Особенно в это время года, когда можно открыть окна. Люблю высокие потолки. Но тебе следует починить карниз. Эта штора не задергивается?

– Я починю.

– Я не обсуждала это с Шейном, но мне кажется, ты должен взять Энди еще на один вечер в неделю. От денег он не откажется. А ты мог бы немного ослабить поводья. Например, в четверг тебе было бы незачем нестись сюда из Дублина сломя голову.

Интересно, подумал Джим, как она отреагирует, если сказать, что в прошлый четверг он был в Дублине с Нэнси.

– Просто тебе нужно иногда отдохнуть. Впрочем, выглядишь ты отлично. Это Шейн чего-то забеспокоился. Но ему ни слова.

Когда Нэнси пришла к нему ночью, он заметил, как она довольна собой. Все детали свадьбы Мириам утряслись. И в субботу Нэнси собиралась в «Суицерс» на последнюю примерку.

Джим видел, что, навещая его, Нэнси стала держаться более непринужденно. Вымыла чашки и блюдца в раковине, вылила прокисшее молоко и плеснула им обоим по второй порции, не дожидаясь его просьбы.

Может быть, думал Джим, для нее это время предвкушения и есть самое счастливое, лучше грядущих семейных будней? Нэнси рассказала ему о дочерях и их разном отношении к деньгам: Мириам считает каждый пенни, а Лаура, напротив, тратит деньги направо и налево. Джим слушал ее, гадая про себя, что она ответит, если он прямо попросит ее указать хотя бы одну вескую причину отложить их свадьбу до весны.

Наверняка Нэнси удивится: ну сколько можно об этом говорить? Ему будет трудно объяснить ей, каким одиноким он себя чувствует, когда поднимается в квартиру после закрытия паба и особенно когда просыпается по утрам или среди ночи. До того как перспектива жить вместе не замаячила впереди, он никогда такого не чувствовал. И сейчас не мог перестать об этом думать, и мысли делали его одиночество невыносимым, по крайней мере иногда.

За окном еще не начало светать, Джим лежал, заложив руки за голову, и смотрел, как Нэнси одевается. Скоро он встанет, накинет что-нибудь и проводит ее до двери.

– Знаешь, чего я жду не дождусь? – спросил он.

– Чего?

– Тех утр, когда я проснусь, свернусь калачиком у тебя под боком и пролежу так до самого завтрака. Хорошо бы прямо сейчас.

Джим снова ощутил страстное желание поскорее все устроить, однако Нэнси его не слушала.

– Я готова, – сказала она, оглядев себя в зеркале.

Она протянула ему руку, и, спускаясь по лестнице, они тесно прижались друг к другу. Прежде чем открыть дверь и выглянуть наружу, Джим поцеловал Нэнси.

В течение часа после открытия в пабе было тихо. Шейн появится к четырем, у Энди сегодня выходной, поэтому Джиму придется самому управляться с немногочисленными посетителями. Обычно, когда заглядывал Мартин Лейси, обслуживали Шейн или Энди, а Джим его избегал. Мартин всегда приходил один, обойдя до этого несколько пабов, был словоохотлив и нуждался в компании. Когда он только вернулся из Англии, он мог прилипнуть к любому, кого знал хоть немного. Со временем, впрочем, Мартин научился держаться скромнее.

Когда Мартин вошел, в пабе никого не было. Джим подал ему «Гиннесс» и удалился в подсобку, притворившись занятым и надеясь, что, когда он вернется, Мартин допьет бутылку и удалится. Однако, когда он вернулся, Мартин был на месте.

– Сестра приехала из Америки, – сказал он. – Наверняка тебе кто-нибудь рассказал.

– Я слышал.

– У вас же с ней что-то было. Жалко, что из этого ничего не вышло. Имел бы бесплатную выпивку до конца жизни.

Джим не ответил.

– Они не ладят с матерью. Как кошка с собакой. Не знаю, что на них нашло. Вот Эйлиш и укатила в Куш, в мою хибару.

– В Куш?

Джим знал, что после смерти Мориса Мартин купил у Норы Вебстер домик на обрыве.

– Да, там Эйлиш будет сама себе хозяйка. У меня даже не было возможности прибраться. Должно быть, она чистюля и сейчас сходит там с ума. Но у нее есть машина, и она сможет вернуться в любую минуту, если ей не понравится.

Когда Мартин ушел, Джим ощутил такую же грусть от потери Эйлиш, как и двадцать с лишним лет назад. Он пытался успокоить себя мыслью, что теперь у него есть Нэнси, но чувство потери не проходило.

Печаль, которая накатывала на него в течение полугода или дольше после ее отъезда, возвращалась в разное время, чаще всего по субботам, когда он поднимался по лестнице в квартиру после закрытия паба.

Мысль, что Эйлиш вернулась, не шла у Джима из головы с тех пор, как он мельком увидел ее на улице. Это неправильно, что они не встретились, не поговорили. Она снова уедет, и он никогда больше ее не увидит, словно они чужие друг другу.

Сидя в тишине, Джим от нечего делать внезапно решил, что отправится в Куш, как только явится Шейн. Если он встретит Эйлиш, то скажет, что обидно им было бы не увидеться и он всего лишь хочет поговорить с ней после стольких лет. Мысль, что им придется встретиться лицом к лицу, на мгновение его остудила. Как он объяснит свое решение поехать в Куш?

Очень просто. Скажет ей правду. Скажет, что Мартин зашел в паб. Что приехал сюда ненадолго. Просто хотел ее увидеть. Достаточно такого объяснения?

Он не мог спросить Мартина, где именно стоит его дом. Где-то близко от берегового обрыва. Много лет назад Джим был на вечеринке в одном из летних домиков в Куше и точно проходил мимо дома Вебстеров. И когда Мартин купил дом у Норы, кто-то сказал, что цена была низкой, и Джиму это запомнилось. Однако точного местоположения он не знал.

В Куше он припарковался в начале переулка, ведущего к морю. Прошел мимо дома на колесах, одноэтажного автобуса на цементном фундаменте и нескольких современных летних домиков. Пахло клевером и травой, вдали тарахтел трактор. Свернув, Джим обнаружил еще два дома с левой стороны, но никаких признаков жизни, ни припаркованных машин, ни развешанного белья. Если бы не трактор, он решил бы, что это место давно забросили.

В конце переулка зияла канава, ступеней, чтобы спуститься к морю, не было. Джим стоял над канавой и смотрел на спокойные волны и пустынный берег. Возможно, Эйлиш прогулялась и уже вернулась в дом своей матери. При мысли, что теперь ему не нужно с ней встречаться, он испытал почти облегчение. Пожалуй, это было бы слишком, вот так возникнуть из ниоткуда. Тишина, спокойные волны, легкие облачка на востоке и пустые дома подчеркивали, какая размеренная и уединенная здесь жизнь, как негостеприимно это место для чужака, который даже не знает, где нужный ему дом.

Идя назад к машине, Джим заметил женщину, которая стояла у калитки и внимательно его разглядывала.

– Похоже, вы заблудились.

– Я искал дом Мартина Лейси.

– Мартина там нет. Я слышала, как его машина отъехала рано утром, но обратно он не возвращался. Ему следует заняться своим автомобилем.

Джим заколебался. Ему хотелось спросить про Эйлиш.

– А вы хозяин паба в Эннискорти.

Он никак не мог сообразить, кто она такая.

– Я мать Лили Деверо. Она часто о вас рассказывала. Я вспомнила вас, потому что видела вашу фамилию над пабом.

– Это фамилия моего отца.

– И его я знала, по крайней мере видела, и вашу мать. Но ведь это и ваша фамилия.

Джим порой встречал Лили Деверо в городе. Они вместе входили в правление Кредитного союза. Теперь все узнают, что он был в Куше. Нужно быть осмотрительнее в словах.

– В общем, я искал Мартина, но теперь найду его в городе.

– В его доме сейчас сестра, так мне сказал сосед. У нее арендованная машина с дублинскими номерами. Но я совсем ее не знаю.

Если он не уберется восвояси, она спросит, зачем он искал Мартина, и он не сумеет придумать правдоподобный ответ.

– А вы знаете, какой из этих домов Мартина? – спросил он.

– Следующий за домом судьи, сразу за прудом.

Джим дал понять, что не знает, о чем она говорит.

– В соседнем переулке, – ответила она. – Я называю его чистеньким, хотя наш переулок тоже неплох.

Джим кивнул.

– А как поживает ваша жена?

– Я не…

– Что ж, у нас полно времени. Вы отличная партия. Видный мужчина с хорошим бизнесом. Будь я на пару годков моложе, я бы сама за вами приударила.

– Я передам Лили, что встретил вас.

– Только не передавайте ей того, что я только что сказала! Она меня убьет!

– Не буду.

Джим уже держал в руке ключи от машины, готовясь открыть дверцу, но вдруг остановился. Вдали послышался другой шум, пронзительный визг бензопилы. Звук доносился из-за холма, прорезая густую тишину, которая как будто сочилась от берега. Вздохнув, Джим положил ключи в карман. Он спустится по «чистенькому переулку», как называла его миссис Деверо. И если увидит машину с дублинскими номерами, то будет знать, что Эйлиш здесь.

Автомобиль, припаркованный сбоку от ветхого домика, выделялся на фоне окружающего пейзажа громче, чем любой звук. Модель, которой Джим не встречал раньше, выделялась новизной, в том смысле, что все вокруг новизной не блистало. Интересно, увидит ли его Эйлиш из окошка и подойдет ли к двери сама, не дожидаясь стука? Джим стоял и ждал. Вероятно, она удивится, обнаружив его на своем пороге. А может быть, она уже его заметила и спряталась в задней комнате. Джиму пришло в голову, что можно ее окликнуть. Узнает ли она его голос? Сможет ли он узнать Эйлиш по голосу после стольких лет?

Джим решил спуститься на пляж и прогуляться вдоль берега. На обратном пути он снова тут остановится, и, если повезет, Эйлиш выйдет из дому или покажется в окне. Он сразу даст понять, что не собирается доставлять ей неудобства. Если без предупреждения возникнуть на ее пороге, объяснить это будет сложнее.

Увидев, что она идет ему навстречу по берегу моря, Джим понял, что, заметив его, Эйлиш в любом случае встревожится. Он нарушил ее уединение. Однако она уже успела его разглядеть, так что поздно было сворачивать. Ее волосы были мокрыми от воды, синее платье, полотенце под мышкой. Пока Джим пытался придумать, что ей сказать, накатила волна, и он едва увернулся. На миг ему показалось, что этого просто не может быть. Он уткнулся глазами в песок, а когда поднял голову, она стояла рядом, и выражение ее лица было не сердитым или испуганным, а скорее озадаченным, почти веселым.

– Как ты узнал, что я здесь? – спросила она.

– Мартин зашел в паб. Он мне сказал.

– И ты сразу поехал сюда?

– Я увидел тебя на улице, и мне стало тревожно, что у нас не будет шанса…

– Как поживаешь?

– Хорошо. Рад тебя видеть.

– Ты проводишь меня обратно?

Если бы кто-нибудь их сейчас встретил, подумал Джим, то принял бы за местную парочку, но, украдкой взглянув на нее, решил, что вряд ли. Эйлиш не походила на местную, ее платье не могло быть куплено в Ирландии. Естественная стрижка, которую подчеркивали мокрые волосы, выделяла ее, как и гладкость кожи. Однако главным было не это, а непринужденность и уверенность, которые она излучала.

Ее лицо заострилось; в уголках рта Джим разглядел несколько морщинок. Но глаза сияли, а когда она повернулась к нему и решительно заговорила, взгляд стал сосредоточенным.

– Говорят, у тебя в Дублине женщина.

– Кто тебе сказал?

– Все об этом знают.

– Кроме меня.

– Поэтому ты покраснел?

Джим не знал, что ответить. Он не знал, действительно ли ей рассказали, или она выдумала это, чтобы нарушить молчание.

– А как ты поживаешь?

– Я жена и мать.

– Ты надолго сюда?

– Еще четыре-пять недель. Мои дети приедут в начале августа.

О приезде мужа она не упомянула, и это обрадовало Джима. Ему не хотелось бы встретить Эйлиш на улице с ее американцем.

– Как поживает твоя мать?

– У нее все хорошо.

Джим хотел было спросить, что она делает здесь одна, но любой вопрос казался неуместным. На самом деле ему хотелось знать, вспоминала ли она о нем и не жалела ли, что много лет назад с ним не осталась.

– Тебе нравится внизу?

– Тут так спокойно, так уединенно.

У лестницы она нашла свои сандалии. Он помог ей подняться по осыпающемуся песку на первую ступеньку. Когда Джим подал ей руку, то решил, что, вероятно, спустился сюда именно за этим – еще раз к ней прикоснуться, увидеть ее улыбку, когда она к нему прислонилась. И медленно подняться за ней на обрыв.

– Волосы никак не высохнут, – сказала она. – В этом климате всегда так.

В переулке Джим понял, что она делает. Своей естественностью, этими незамысловатыми словами она лишала его возможности задавать вопросы. Когда лучи заходящего солнца упали ей на лицо, улыбка Эйлиш стала похожей на маску. Впрочем, голос звучал непринужденно.

– Нельзя сказать, что у тебя появился акцент, – заметил он.

– Я иногда пытаюсь говорить с американским акцентом, но мои дети утверждают, что выходит по-ирландски.

– Они уже бывали в Ирландии?

– Нет, никогда.

– А ты? С тех пор, как уехала?

– И я никогда, с тех самых пор.

Джим знал, что ни он, ни она ничего не забыли. Он мечтал провести с ней все эти годы, но время ушло. На миг ему захотелось, чтобы она узнала про него и Нэнси. Пусть не думает, будто без нее он не жил на свете. Джима осенило, что, поскольку они видятся в последний раз, он должен что-то сказать. Но, подумав, решил, что не стоит. Говорить было не о чем, по крайней мере он был не в состоянии сформулировать что-нибудь незначащее, что-нибудь легкое и незамысловатое.

– Ты выглядишь грустным, – заметила она.

– Мне грустно тебя видеть.

– Не стоит грустить. Все вышло так, как и должно было быть.

– А ты когда-нибудь…

– Что?

– Не знаю. Когда-нибудь думаешь обо мне?

Произнеся эти слова, Джим сразу понял, как бестактно они прозвучали. Как будто он просит жалости, каких-то утешительных слов. Эйлиш задумалась; Джим видел, что она решила не отвечать. Раньше она была мягче. Могла бы обойтись с ним повежливее. Сейчас, когда они стояли рядом с ее машиной, было ясно, что она хочет поскорее от него избавиться. Эйлиш протянула руку. Это все, что она могла ему предложить. Обниматься с ним она явно не собиралась. Он больше не скажет ничего, что может смутить их обоих.

– Надеюсь, я тебя не слишком удивил, – сказал Джим.

– Вовсе нет.

– Я решил, что нам надо увидеться, а в городе это будет труднее.

Эйлиш не ответила, и Джим пожал протянутую руку. Затем поднялся по переулку к своей машине; бензопила визжала, рассекая воздух все с той же яростью. Он постоял какое-то время, разглядывая горизонт, прежде чем достать ключи, открыть дверцу и сесть в машину.

– Да, с похмелья. Неужели трудно хотя бы один день вести себя по-человечески? Один-единственный! И не говори мне, что у тебя нет похмелья. Я же вижу, что есть!

Голос Лауры, которая кричала на Джерарда, доносился с нижней площадки лестницы. Нэнси осталась на кухне. Скоро она поднимется и хорошенько рассмотрит себя в зеркале, встроенном в дверцу платяного шкафа. И Мириам, и Лаура одобрили ее наряд.

Джерард обещал сестре, что будет готов через пять минут, и Лаура удалилась в гостиную к Мириам, которая уже час как была готова.

Нэнси порадовалась, что уговорила Лауру ехать на машине, хотя до собора можно было спокойно дойти пешком. Ей не хотелось, чтобы люди останавливали их по дороге. Добравшись до места, она постарается держаться в стороне. Все внимание должно быть приковано к Мириам в ее длинном платье, простой вуали и простых белых туфлях на высоком каблуке.

К алтарю сестру поведет Джерард.

У дверей в ожидании машины Нэнси вспоминала, как шла к алтарю под руку с собственным отцом. Она почти пожалела мать Джорджа, которая слишком громко сетовала, что ее сын мог выбрать кого получше. Соседи передали ее слова матери Нэнси, и Нэнси подумывала обсудить это с миссис Шеридан за несколько дней до свадьбы, а потом решила не обращать внимания. Она помнила, как Эйлиш Лейси приехала в собор вместе с матерью и Джимом Фарреллом и как все были уверены, что они следующие на очереди. Однако больше всего Нэнси запомнилось чувство нескрываемого торжества на лице матери Эйлиш. Сама свадьба осталась в памяти как мешанина лиц и голосов, люди пытались перекричать музыку, Джордж все время ловил ее взгляд и улыбался. Никто не знал, что они проведут первую брачную ночь в отеле «Стрэнд» в Росслере. В те времена, как и сейчас, такие вещи держались в секрете. Лишь недавно она рассказала об этом Мириам, и та забронировала тот же отель, сообщив об этом только матери. Даже Лаура не знала.

– Во всем виноват Джим Фаррелл, – сказала Лаура, когда они ехали по Мейн-стрит.

– В чем именно? – спросила Нэнси.

– Джерард просидел в его пабе до двух ночи. Расслаблялся после работы, видите ли.

– А Джим ему наливал?

– Джим отправился спать, оставив ключи тому парню, Энди.

Перед собором Нэнси остановил брат жениха, сообщивший ей, что его мать уже приехала.

Поскольку Уэддинги жили ближе к Нью-Россу, чем к Эннискорти, Нэнси познакомилась с миссис Уэддинг, когда та пришла посмотреть на подарки, разложенные в новой гостиной Нэнси. Мириам устроила этот визит, чтобы будущие родственницы узнали друг друга поближе, но интерес миссис Уэддинг к подаркам оказался настолько всеобъемлющим, что она едва пригубила чай. Она показывала на комплекты простыней и полотенец, коробки со столовыми приборами, бокалами и прикроватными лампами, спрашивая, кто именно их подарил. А услышав каждое новое имя, начинала расспрашивать, кто это, пока Нэнси не взмолилась про себя, чтобы она поскорее ушла.

– Что за Кирби? – спросила она, когда Нэнси сказала, что набор посуды «Пирекс» подарила Кирби.

– Медсестра, – ответила Нэнси.

– А это не Сара Кирби, которая уехала в Англию? – снова спросила миссис Уэддинг. – Из тех Кирби? Мне говорили, сейчас она живет дома. В Бри был парень, двоюродный брат моей невестки, который сходил по ней с ума.

– Нет, это другая Кирби, – ответила Нэнси.

Сейчас миссис Уэддинг стояла перед собором с двумя женщинами, которые явно приходились ей сестрами. На них были платья из какого-то блестящего материала, сшитые деревенской портнихой. Миссис Уэддинг была в бледно-голубом, ее сестры – в желтом и розовом.

Обернувшись, Нэнси заметила Эйлиш Лейси, которая стояла в группе женщин, умудряясь, однако, держаться в стороне. Трудно поверить, что на ней тоже было желтое платье, как и на сестре миссис Уэддинг, насколько ярче, чище и моднее оно смотрелось. Жакет Эйлиш был черным, как ее сумочка, туфли и шляпка-таблетка.

– Нэнси, как приятно здесь быть, – сказала она.

– Какая удача, что ты оказалась дома, – ответила Нэнси, воздержавшись, как и Эйлиш, от улыбки, смеха или ненужных слов.

Она почувствовала, что вела себя слишком сдержанно, но, возможно, такой тактики и следует придерживаться, когда люди начнут к ней подходить. Оглянувшись, Нэнси увидела, что Эйлиш присоединилась к группе женщин, внимательно слушает одну из них, кивает, но сама ничего не говорит. В молодости, когда Нэнси тесно общалась с Эйлиш и видела ее каждый день, она не замечала в подруге ничего особенного. Теперь Эйлиш выделялась. Это была совсем другая женщина. Что-то случилось с ней в Америке, заключила Нэнси. Знать бы, что именно.

Увидев Джима, Нэнси обратила внимание, что он подстригся и облачился в строгий серый костюм. Она понимала, что должна перестать беспокоиться о том, как пройдет этот день, как она выглядит и что подумает Джим. У нее было все, чего можно хотеть. Мэтт, жених Мириам, юноша трудолюбивый и порядочный. У них есть все шансы стать счастливой парой. А у Нэнси есть Джим, и скоро они счастливо заживут вместе. Еще год назад казалось невообразимым, что впереди у нее новая жизнь.

Нэнси с Лаурой заняли места на первой скамье. Они пришли достаточно рано, чтобы наблюдать прибытие семьи Мэтта, его отца, матери с сестрами, а затем его собственных братьев и сестер, включая двух молоденьких девушек, которые обликом и осанкой разительно напоминали мать Мэтта и своих тетушек.

Мириам часто навещала семью жениха, но никогда не упоминала о том, какие они старомодные. Застенчивость Мэтта, его отличные манеры выделялись на фоне его семейства. Может быть, со временем из него выйдет толк. Сейчас Нэнси изо всех сил старалась не обращать внимания на локоток Лауры, которая подталкивала ее всякий раз, когда члены семьи Мэтта подходили преклонить колени перед алтарем, прежде чем усесться на скамью по другую сторону прохода.

Оглянувшись, Нэнси заметила, что к ней направляется ее сестра Мойя с мужем и дочками. Она знала, они не займут своих мест, пока не обсудят наряды и свои догадки, какое платье будет на Мириам.

– Я слышала, что Джерард просидел в пабе Джима Фаррелла до рассвета, – сказала Мойя. – Надеюсь, он сумеет довести сестру до алтаря.

– Он в идеальной форме, – сухо заметила Лаура.

– Ты заказала это в Дублине? – спросила сестра, показав на костюм Нэнси.

Нэнси кивнула.

– По-моему, мы прекрасно выглядим, – сказала Мойя.

Идея обойтись без подружек невесты и шафера принадлежала Лауре. Она считала, что чем проще, тем лучше. И теперь Нэнси гадала, не было ли это хитрым способом удержать семейство Мэтта от появления у алтаря. Джорджу бы понравилось, подумала Нэнси. Ее покойный муж всю жизнь проработал в магазине и умел найти подход к любому. Джордж поладил бы с Уэддингами, воспринимая их без предвзятости, что не удавалось ни Нэнси, ни Лауре с Джерардом. Да и Джим, которому приходилось обслуживать деревенских, знал, как найти с ними общий язык. Вероятно, он даже не обратил внимания на то, как они одеты. Зато обязательно заметит Мириам, когда та пойдет по проходу, а прихожане станут оглядываться, чтобы хорошенько рассмотреть невесту.

Служба была простой, проповедь короткой. Когда Мириам и Мэтт произносили свои обеты, Нэнси сосредоточилась на том, чтобы не расплакаться, зная, что Лаура этого не одобрит. При мысли, что она, как и все остальные, боится Лауры, Нэнси улыбнулась. Лаура не пощадит ее, если люди увидят, что она плачет на свадьбе дочери.

О чем бы Нэнси ни думала, к ней возвращались воспоминания о собственной свадьбе, и ее преследовало чувство, что муж вовсе не наблюдает сейчас за ними, что он ушел от них навсегда и никакой частицы Джорджа здесь нет и в помине. Лаура сильно толкнула ее локтем, когда Нэнси начала плакать, и протянула матери белый носовой платочек.

– Подумай о чем-нибудь приятном.

Нэнси подумала об улыбке Джорджа, о том, как Джим выходит из кухни с бокалами, миксерами и льдом и разливает напитки и никто на свете не подозревает, что они пара. Гордость, которую должен был испытывать Джордж, и образ Джима, наблюдающего за его дочерью, слились в ее сознании, когда Нэнси вместе с Лаурой и Джерардом вышла из собора вслед за женихом и невестой. Проходя мимо Джима, Нэнси открыто взглянула на него и задержала взгляд, радуясь, что и он на нее смотрит.

Они были правы, что решили подождать, думала Нэнси. Если бы они обручились, гости в ущерб жениху и невесте уделяли бы им слишком много внимания.

Вероятно, к этому времени Джим уже заметил Эйлиш Лейси. Нэнси несколько раз порывалась сказать ему, что Эйлиш будет на свадьбе. Ей хотелось упомянуть об этом мимоходом, как о ничего не значащем обстоятельстве, однако подходящего случая так и не представилось. Теперь ей казалось, что Джим имел право узнать об этом заранее. Наверняка после стольких лет ему странно видеть Эйлиш. Нэнси позаботилась, чтобы на свадебном ужине они сидели друг к другу спиной. Джим будет сидеть за столом Нэнси лицом к ней. Может быть, они с Джимом выберут момент и потанцуют. Они никогда еще не танцевали вместе.

Когда гости, сверяясь с карточками, начали рассаживаться, Нэнси заметила Джерарда.

– Тебе очень идет этот костюм, – сказала она.

– А ты не можешь отвлечь Лауру? Она не дает мне проходу.

– Во сколько ты сегодня вернулся?

– Я вошел в дверь в двадцать минут третьего.

– Так ведут себя перед свадьбой все мужчины. Можешь передать ей это от меня.

Странно, подумала Нэнси, как часто она задумывается о том, что происходит в голове у Джима. Когда в конце банкета отец Мэтта произнес проникновенную речь о прекрасном характере сына, а затем принялся нахваливать остальных детей, Нэнси попыталась представить, что должен чувствовать Джим. Он не любил насмешек и пустого веселья, и, вероятно, отец Мэтта понравился ему своей искренностью.

Джерард, который говорил от имени семейства Шеридан, читая то, что написали ему сестры, начал отлично. Джим одобрил бы, как он описал мать, сестер и то, как остался единственным мужчиной в доме после смерти отца. Но когда он рассказал анекдот про четырех монашек, Нэнси засомневалась, что это было в сценарии, написанном его сестрами. Не все из гостей поняли шутку. А те, кто понял, едва ли сочли ее уместной. Нэнси боялась поднять глаза на Джима. Его реакция могла быть резкой. Однако она ощутила облегчение, когда Джим вскинул руки в жесте притворного отчаяния, как бы говоря, что молодым никто не указ. Впрочем, Джерард, поняв, что оплошал, вернулся к сценарию и снова заговорил о матери, о том, сколько усилий она приложила, чтобы сохранить семью, и что ее любовь и забота спасли их всех, в том числе Мириам, у которой сегодня свадьба.

Джим внимательно наблюдал за Джерардом, как будто хотел подсказать юноше, как быстрее закруглиться, но не раньше, чем сменит торжественный тон на более теплый. Нэнси заметила, что Джерард смотрит на Джима, словно ищет его поддержки. А когда пришло время выпить за жениха и невесту, Джим поднял бокал, глядя на Нэнси.

Потом начались танцы. Лаура пригласила группу, которая играла и классические песни, и современные хиты. Нэнси танцевала с отцом Мэтта, который тягал ее по танцполу, как будто управлял трактором. Он не смотрел на партнершу и не разговаривал, сосредоточившись на шагах, одной рукой крепко сжимая ее руку, а другой – талию. Закончив танцевать со свекром Мириам, Нэнси заметила, что Джим ждет момента, чтобы ее пригласить.

Когда они вышли на танцпол, звучала тихая музыка, и они смогли поговорить.

– Кажется, Джерард отлично справился, – сказал Джим. – Я за него беспокоился. Вчера вечером он был немного не в себе. Ты же понимаешь, эту речь должен был произносить его отец.

– Я думала, он просто выпивал.

– И это тоже. Я оставил его с Энди и другими парнями, и они позаботились, чтобы он не перебрал.

– Мне не понравилась шутка.

– Это все Энди. Он рассказывал ее всем в пабе, пока Шейн его не заткнул. Большой ошибкой было пересказывать ее Колетт, у которой тетя монахиня.

– И что она сказала Энди?

– Пригрозила, что расскажет матери. Энди боится ее как огня.

Группа заиграла медленную песню Элвиса. Нэнси закрыла глаза, ощущая руку Джима в своей и наслаждаясь близостью. Она никогда этого не забудет. Их с Джимом свела сама судьба. Если бы Эйлиш Лейси тогда не вернулась в Америку, Джим женился бы на ней. А если бы Джордж не умер, сейчас Нэнси танцевала бы с мужем. В любом случае Джима пригласили бы на свадьбу Мириам, и сейчас Нэнси спрашивала себя, танцевали бы они вместе, сложись все иначе?

Нэнси оглянулась и увидела, что Эйлиш разговаривает с кем-то из Уэддингов; тот, как и все они, без устали вертел головой и хохотал. Эйлиш, напротив, молча слушала и кивала.

Нэнси поздоровалась с парнями дочерей Мойи, которые пришли, когда начались танцы. Один оказался завсегдатаем ее закусочной и почти никогда не бывал трезв. Нэнси обрадовалась, когда к ней присоединилась Лили Деверо, с которой они работали до замужества. Что бы Лили ни думала на самом деле, она ни за что не стала бы расстраивать Нэнси своими замечаниями.

– Эти Уэддинги, кажется, очень милые люди, – сказала Лили.

– Да, – ответила Нэнси.

Они обменялись выразительными взглядами, давая друг другу понять, что обеим есть что сказать по этому поводу.

Джим принес им напитки и вступил в беседу с группой мужчин.

– Моя мать недавно видела Джима, – сказала Лили.

Нэнси почти не слушала ее, слишком занятая разглядыванием танцующих, пока Лили не добавила, что ее мать долго беседовала с Джимом, когда тот проходил мимо ее дома в Куше.

– С Джимом? – спросила Нэнси. – Ты уверена, что это был он?

– Это точно был он, – ответила Лили. – Мамуля никогда не ошибается. И он выглядел каким-то потерянным. Она понятия не имеет, что он забыл в Куше.

– А когда это было? – спросила Нэнси, забыв, что не стоит так явно показывать свою заинтересованность.

– Точно не знаю. На прошлой неделе.

Теперь Джим стоял у бара и беседовал с Джерардом и одним из его кузенов. Он все чаще делился с ней мелкими происшествиями из своей жизни. Если Энди опаздывал или одна из дочерей Шейна получала хорошую отметку, Джим рассказывал об этом Нэнси. Но он ни словом не обмолвился о поездке в Куш и разговоре с матерью Лили. Что он там забыл? Размышляя об этом, Нэнси пришла к выводу, что та, вероятно, с кем-то его перепутала.

Тем временем группа ушла на перерыв. На танцполе раздались голоса, и Нэнси не разобрала последних слов Лили. Она слышала постукивание по микрофону, но не обращала внимания до тех пор, пока человек на сцене не повысил голос. Это был один из братьев Мэтта.

– Это давняя семейная традиция, уходящая корнями в древние времена, – объявил он. – Моя мать и ее сестры, великая Статия и легендарная Джозефина, споют «Старую болотистую дорогу»[2]. Могу ли я поаплодировать всем троим и пригласить их на сцену?

– Должно быть, он шутит, – сказала Лаура.

Три сестры поднялись на сцену и запели. Они пели не выше и не ниже друг друга, при этом не выглядя ни радостными, ни грустными, ни взволнованными, ни робкими, просто ровно тянули в унисон. На втором куплете Нэнси решила, что, кто бы ни исполнял эту песню, она слушает ее в последний раз. Мелодия была такой заунывной, что даже по радио ее давно перестали крутить. А когда сестры затянули: «Прошлой весной умерла моя мать», Лаура не выдержала и прошептала:

– Нашли что петь на свадьбе!

Нэнси взглянула в сторону бара. Из уважения к певицам Джим, Джерард и кузен Джерарда замолчали. Джим с серьезным выражением лица смотрел на сестер. Мойя будет перемывать им кости на всех углах, и скоро об этом узнает весь город. Мириам опустила глаза, Нэнси не отваживалась взглянуть на Лауру. Она раскаивалась, что пригласила Эйлиш стать свидетельницей этого позора.

– Будет нам урок, Нэнси, – сказала Лили. – Нам еще долго об этом вспоминать.

Не успела песня закончиться, а брат Мэтта снова был у микрофона.

– Ни одна свадьба по сю сторону «Бродяжьей тоски»[3] не обходится без исполнения мисс Сюзанной Уэддинг этой всеми любимой песни. Это наш семейный гимн.

– Надеюсь, он нас развеселит, – прошептала Нэнси.

Сюзанна, которая успела переодеться в кожаную мини-юбку, призвала слушателей к тишине и, прижавшись ртом к микрофону, издала рев. Она несколько раз проревела «я», с каждым разом громче, прежде чем приступить к делу.

– О нет, – сказала Лили, – господи, она будет петь «Делайлу»[4].

Пела Сюзанна грубым хриплым голосом, как будто и впрямь была героем песни, мужчиной в состоянии аффекта. Она строила свирепые рожи, выкрикивая каждую строчку. А когда добралась до припева, братья с друзьями сгрудились у нее за спиной и после каждого выкрика принимались орать: «Мочи ее, мочи!»

– Ты это слышала? – спросила Лили.

– Это действительно то, о чем я думаю?

Нэнси решила, что пора удалиться в комнату, которую Лаура сняла, чтобы было где перевести дух. Нэнси пригласила Лили Деверо составить ей компанию, к ним также присоединилась Мойя, которая подошла посетовать на новую интерпретацию «Делайлы», которую они имели удовольствие слышать.

Пока Нэнси приходила в себя на диване, Лаура рассказывала тете и Лили Деверо о доме в Уэксфорде, который Мириам и Мэтт перестраивали. Они решили добавить комнату, которая будет выходить в сад.

Вошел официант с бутылкой шампанского в ведерке со льдом и бокалами.

– Кто это заказал? – спросила Нэнси, думая, что официанта с шампанским прислал Джим.

– Я, – ответила Лаура. – У тебя был такой вид! Словно ты собиралась сбежать из этого бедлама куда подальше. Или даже иммигрировать из страны.

Официант торжественно разлил шампанское по бокалам. Вскоре к ним присоединились другие, и пришлось заказать еще бутылку. Когда в комнате стало слишком тесно и вторая бутылка была допита, Лаура настояла, чтобы они вернулись на танцпол.

– Я настроена танцевать всю ночь напролет, – заявила она.

По возвращении Нэнси подстерегла миссис Уэддинг.

– Присядьте со мной на минутку, – сказала она. – Я должна перед вами извиниться. Дело в том, что мы действительно поем эту песню с тех пор, как были маленькими девочками. Кто-нибудь должен был предупредить нас, чтобы мы выбрали что-нибудь посовременнее. Петь такое на свадьбе! О чем мы только думали?

Пока миссис Уэддинг потягивала свой напиток, Нэнси ощутила огромную усталость.

– А еще Сюзанна с «Делайлой» и ее братцы со своими приятелями! Нам всем придется разучить новые песни. Я строго-настрого всем сказала, чтобы больше не проявляли самодеятельности, а прилично танцевали, как все.

Нэнси хотела было извиниться за неудачную шутку Джерарда, но передумала.

– Уверена, остаток вечера пройдет мирно, – заметила она.

Миссис Уэддинг пристально в нее всмотрелась.

– Мне только что сказали, что вы из тех Бирнов, которые с Корт-стрит. А ваша тетка вышла замуж за одного из Гетингов из Оуларта. Моя мать хорошо ее знала.

Нэнси подумала, что не отказалась бы еще от одного бокала шампанского. Оглядев комнату в поисках Джима и не обнаружив его, она поймала взгляд Джерарда и подала ему знак.

– Мы с миссис Уэддинг не отказались бы выпить, надеюсь, ты будешь так добр и принесешь нам еще по бокальчику.

Когда Мириам и Мэтт под громкие аплодисменты прощались с гостями, Джим Фаррелл подошел и встал рядом с Нэнси. Наверняка со стороны они смотрелись парой. Нэнси подумала, а не вернуться ли в Эннискорти вместе с ним, но ее ждала Лаура, и слишком многие могли бы увидеть их вместе. Прощаясь с Мойей и ее семейством, она заметила Джима, который беседовал с Эйлиш Лейси. Тут к ней подошла Лили Деверо, а когда Нэнси снова оглянулась, их обоих уже не было.

И все же надо рискнуть. Кому какое дело! Джерард оставался в Уэксфорде. Лаура легко доберется домой в одиночестве. Нэнси решила найти Джима и сказать ему, что поедет с ним. Они могли бы зайти к нему и выпить еще по бокальчику на сон грядущий. Официанты убирали столы и стулья, но вокруг бара еще теснились гости. Она отступила назад, выглядывая Джима, но его нигде не было. Заметив Джерарда, который беседовал с каким-то незнакомцем, Нэнси протолкалась к нему и спросила, где Джим. Джерард ответил, что Джим точно ушел.

– Когда?

– Несколько минут назад. Он тебе нужен?

– Нет, просто интересуюсь, здесь ли он.

Они свернули в боковую улочку, где Лаура оставила машину. Заметив «оксфорд» Джима Фаррелла, припаркованный на другой стороне улицы, Нэнси притормозила. У нее возникло искушение попросить Лауру подождать немного или даже самой сходить за Джимом, но она не придумала, как объяснить это дочери, и решила возвращаться домой с ней.

Пока Лаура заводила машину, пока разворачивалась, Нэнси продолжала оглядываться на случай, если появится Джим. Он не появился. Нэнси видела, что дочери не терпится обсудить свадьбу, и они посвятили этому всю обратную дорогу.

– Нет, нехорошо, – сказала мать Эйлиш.

– Что тебе не нравится? – спросила Эйлиш.

– Синий не твой цвет.

– А какой мой?

– Не знаю. Но я бы хотела тебя в нем увидеть.

– У меня есть еще желтое.

– Весь город будет на тебя глазеть. И у всех будет свое мнение.

– А нам не все равно?

– Мне – нет. Разумеется, мне не все равно.

– И шляпки мне не идут?

– Разве что таблетка, но она слишком черная.

Когда Эйлиш переоделась в желтое, мать обошла вокруг и заметила:

– Думаю, ты выглядела бы замечательно в любом платье. Тебе все идет.

Эйлиш подумалось, что это первые добрые слова, сказанные матерью со времени ее приезда.

– У меня идея, – продолжила мать. – Если ты накинешь поверх платья свой черный жакет, получится очень эффектно. И в тон шляпке.

Когда Эйлиш вышла из комнаты, мать ждала ее в коридоре.

– Жаль, что тебя некому подвезти. Разве в Америке никого не смущает, когда женщина, собираясь на свадьбу, сама ведет машину?

У соборе Эйлиш сразу заметила старых знакомых. Женщина, которая училась с ней в школе, удивленно ее окликнула.

– Как хорошо, что твоя мать в добром здравии, – заметила другая, но ее тут же перебила третья, имени которой Эйлиш так и не смогла вспомнить.

Когда появилась Нэнси с дочерью, Эйлиш немного подождала, прежде чем подойти.

– Нэнси, как приятно здесь быть, – сказала она.

Мгновение Нэнси смотрела на нее, как будто не узнавая. Как будто ее мысли были заняты чем-то другим. Потом ответила:

– Какая удача, что ты оказалась дома.

Прозвучало это немного искусственно.

Затем к Эйлиш обратилась женщина, которая знала ее сестру Роуз.

– Элегантная. Именно так я всегда ее описываю. Элегантная. В свое время ваша мать тоже была элегантной, как и вы. Но Роуз всем давала фору. Никто не мог ее превзойти.

Эйлиш кивнула. Непонятно было, что на это ответить.

– Вы надолго домой? – спросила женщина.

Только Эйлиш собралась ответить, как заметила Джима Фаррелла и немедленно испытала искушение к нему подойти. Но она понимала, как пристально будут за ними наблюдать. У всех здесь была своя версия того, что между ними произошло двадцать лет назад.

Когда стало известно, что невеста в дороге, гости зашли в собор. Эйлиш шла по боковому проходу, зная, что Джим Фаррелл идет позади. Она не сомневалась, он тоже будет вести себя осторожно.

Не сядет в том же ряду, что и она, и даже в следующем. Джим пришел один. Эйлиш заметила, что Джим здесь единственный мужчина без пары. Вероятно, она тоже была единственной женщиной без спутника. Нэнси не смогла бы подстроить такое намеренно, и Эйлиш надеялась, что никто больше этого не заметил.

Когда брат повел невесту к алтарю, Эйлиш, которая видела их впервые, была поражена тем, как похожи оба на своего отца. Те же темные глаза, тот же маленький подбородок. Когда Эйлиш узнала от матери о смерти Джорджа Шеридана, она сразу же написала Нэнси. Теперь его смерть проступала в сыне, исполнявшем обязанности отца, и в дочери, идущей к алтарю не с ним, а с братом. Должно быть, Нэнси особенно сильно ощущает его отсутствие сегодня, когда все на них смотрят. Джордж был таким добродушным, таким солидным и порядочным. Им с Нэнси повезло найти друг друга. А потом он ушел. Вероятно, остальные прихожане давно с этим смирились, но Эйлиш внезапно и остро захлестнуло чувство потери.

Началась служба. Мысли Эйлиш блуждали. Уже несколько дней образ Джима, уходящего по переулку, не оставлял ее. Если бы он оглянулся хоть на миг, то увидел бы, что она смотрит ему вслед, удивляясь, что он не оборачивается.

Чего бы ей хотелось? Она воображала, как они сидят в тени Мартинова дома, не зная, что сказать, а затем Джим тихо спрашивает, каково было провести вдали от родного дома все эти годы? Никто не спрашивал ее об этом, ни мать, ни Нэнси, никто.

Облегчение Тони, когда она вернулась в Бруклин, было так велико, что он и не подумал поинтересоваться, не было ли у нее кого-нибудь в Ирландии. Они никогда не упоминали об ее отъезде тем летом. Так было проще обоим.

Когда-то Эйлиш верила, что Розелла и Ларри, когда подрастут, захотят узнать историю ее переезда в Америку. И она часто репетировала, как расскажет им, что никуда не хотела уезжать и что окружающие все решили за нее. Никто никогда не спрашивал ее, хочет ли она в Бруклин. В первые месяцы вдали от дома это делало ее одиночество еще невыносимее. А еще она расскажет им, как была счастлива, когда в ее жизнь вошел Тони. Никто их не сводил. Это был ее выбор.

Однако в последние годы братья Тони, чтобы развлечь семью за столом, придумали другую версию. Тони пошел на ирландские танцы, и, по словам Энцо, стоило ему увидеть Эйлиш – он даже не успел с ней заговорить, – и Тони уже знал, что эта ирландская девушка предназначена для него. Неделю спустя он предложил ей руку и сердце.

– Это был настоящий ураган, – рассказывал Энцо. – Вчера только Тони был жалким холостяком, а сегодня стал счастливым семьянином.

– Остальное – история, – добавлял Мауро.

Эйлиш знала, что бесполезно обращаться к Тони – он не скажет братьям, чтобы они прекратили свои шутки.

Вместе с остальными прихожанами Эйлиш опускалась на колени и вставала с колен. Когда началась проповедь, она продолжала думать о доме, вспоминать, как хотела объяснить Розелле, что история, придуманная ее дядьями, неправильная. Как-то раз, возвращаясь с семейного обеда, она сказала дочери, что ее не просто выбрали на танцполе и потом взяли замуж – это был также и ее выбор, но Розелла не задала никаких вопросов, и Эйлиш замолчала.

Она не пошла к алтарю причащаться, и Джим Фаррелл тоже.

Тони понятия не имел про Джима. А Джим ничего не знал о ее жизни в Америке. На самом деле никто здесь ничего про нее не знал. Люди, сидевшие на одной с ней скамье, и те, кто сидел ближе или дальше, прожили в этом городе всю жизнь. Им не нужно было ни перед кем объясняться. Все и так знали, за кого они вышли замуж или на ком женились и какие имена дали своим детям. Им не приходилось менять акцент в зависимости от того, с кем требовалось завести разговор. Их дети не старались заговорить первыми в билетной кассе или в магазине, чтобы акцент их матери не стал предметом расспросов.

На побережье в Куше Джим показал, что умеет слушать. Больше всего ей понравилось, что он также умеет молчать. Пока они шли вдоль берега, Джим почти ничего не сказал. Но ей не понравилось, когда он спросил, думала ли она о нем. Какого ответа он ждал?

А теперь им придется всю свадьбу избегать друг друга. А ей – притвориться, будто она о нем не думала.

Когда пришло время брачных клятв, Эйлиш вообразила, как Тони, словно призрак, идет по боковому проходу, ищет и находит ее. Здесь Тони никто не знал. Даже если она представит его, он так и останется для местных чужаком. И тогда Тони поймет, что она чувствовала все эти годы вдали от дома.

Эйлиш научилась не поддаваться чувствам, но они усилились, когда молодые поцеловались, а затем встали у алтаря. Она сама выбрала эту жизнь. И ей не следовало жалеть себя в такой день. Дом в Линденхерсте принадлежал ей в той же мере, в какой он принадлежал Тони, Розелле и Ларри, и тенистые улицы, и соленый океанский воздух, и дрожащий свет, предшествующий перемене погоды на Лонг-Айленде, – все это давно стало ее жизнью.

Выходя из собора, Эйлиш поймала взгляд Джима, и он опустил голову.

Перед банкетом Эйлиш несколько раз пыталась приблизиться к Нэнси, чтобы поболтать, но всякий раз, заметив ее, Нэнси отходила в сторону. Эйлиш порадовалось, что сидит к Джиму спиной между деверем Нэнси и тетей Мэтта Уэддинга. Та сказала, что у нее в Америке вроде бы есть кузина.

– Раньше она присылала доллары в конвертах, но моя мать не знала, что с ними делать, а когда ей сказали, что их можно поменять в банке, забыла, куда их положила.

Когда ее соседи сосредоточились на разговоре с гостями, сидящими напротив, Эйлиш занялась передачей тарелок по кругу, одновременно пытаясь расслышать, что говорит женщина через стол от нее.

Во время фуршета Джим показался Эйлиш очень одиноким. Если у него есть подружка в Дублине, самое время представить ее на свадьбе. Эйлиш задумалась, как он жил все эти годы. Она с удовольствием спросила бы его об этом, даже если бы пришлось услышать в ответ, как тяжело он пережил ее отъезд.

Когда на следующей неделе приедут Розелла с Ларри, ей будет еще труднее найти время и место для встречи с Джимом. Невозможно было переговорить с ним на свадьбе – все сразу заметили бы.

Ей хотелось еще раз расспросить Нэнси про Джима, узнать, как у него дела.

Что бы ни случилось в Линденхерсте за время ее отсутствия, она узнает об этом от Розеллы и Ларри. От Тони вестей не было. Ему всегда было непросто выражать свои мысли на бумаге. Много лет назад, когда Эйлиш приехала домой после смерти Роуз, она регулярно получала от него письма. В те времена, вздохнула Эйлиш, она не торопилась их вскрывать. Тогда у нее на уме было другое. Но когда она все-таки их прочитала, то отметила, как хорошо они написаны, как полны любви к ней, и ей стало стыдно, что она не отвечала.

И только через какое-то время после возвращения в Бруклин она поняла, что письма за Тони писал Фрэнк – Тони не мог похвастаться ни хорошим почерком, ни грамотностью, ни способностью связно излагать на бумаге свои мысли. В семье об этом не было принято упоминать, и никто не подшучивал над Тони. Если ему требовалось что-нибудь написать, Эйлиш по его просьбе много лет делала это за него.

Теперь Тони не стал бы просить Фрэнка написать за него жене, зная, что ее больше не введут в заблуждение ни хороший почерк, ни ясность изложения.

Эйлиш наблюдала за танцующими. Она обещала братьям Мэтта, что потанцует с ними, но не сейчас. Ее беспокоило, что она слишком ушла в себя, лучше бы побродила среди гостей, поболтала со старыми знакомыми и получила бы от праздника удовольствие.

Когда женское трио затянуло «Старую болотистую дорогу», Эйлиш заметила Джима. Все смотрели на сцену, и она могла сколько угодно его разглядывать. Возможно, она ведет себя слишком навязчиво. Эйлиш опустила глаза в пол; принялась изучать певиц. А когда подняла глаза, заметила, что Джим тоже ее разглядывает.

Он улыбнулся ей, но Эйлиш не ответила на улыбку. Она решила, что должна отойти в сторону, но поняла, что хочет смотреть на Джима. Сестра жениха под громкие возгласы, смех и свист захрипела в микрофон. Больше не глядя на Джима, Эйлиш потихоньку подошла к нему и встала рядом. Не дождавшись конца песни, Нэнси с какой-то женщиной направились к выходу из банкетного зала. Джим, стоявший к Эйлиш вплотную, опустил руку и сжал ее ладонь. Затем показал ей, чтобы следовала за ним. Не выпуская Джима из виду, Эйлиш позволила ему отойти на приличное расстояние. Она была уверена, что никто не заметил, как она присоединилась к нему у двери. Все были слишком увлечены происходящим на сцене.

Лестница, по которой они спустились, принадлежала к старой части отеля. На одной из площадок громоздились коробки, нижняя выглядела так, словно ею какое-то время не пользовались. Тускло освещенный лестничный пролет выходил к закрытому сейчас кафе. Джим уселся за столик у двери.

– Как приятно найти тихое местечко, – заметил он.

Эйлиш села напротив.

– Мои танцевальные дни давно позади, – добавил Джим. – А твои?

Она помедлила с ответом, потом улыбнулась:

– Почему в тот раз ты так быстро сбежал?

Он покачал головой и рассмеялся.

– Мне показалось, ты ждешь не дождешься, пока я уйду.

– Я не знала, что сказать. Ты появился так неожиданно.

– Я хотел бы снова с тобой увидеться.

– Мои дети приезжают на следующей неделе. Мне будет трудно выкроить время.

– Мы должны хотя бы попытаться. Как мне с тобой связаться?

– Не знаю. От матери ничего не ускользает. И от брата.

– Мой телефонный номер есть в справочнике, как тот, что в баре, так и тот, что наверху.

– Ты хочешь, чтобы я тебе позвонила? У матери нет телефона.

– Я хочу, чтобы мы друг друга не потеряли. Может, позвонишь из телефонной будки?

Эйлиш обдумала его слова, затем резко встала.

– Наверное, нам пора. Нас могут хватиться. Я пойду первой.

В холле Эйлиш наткнулась на сестру Нэнси и решила проговорить с ней как можно дольше. Ей хотелось поскорее уйти, но, поскольку никто больше уходить не собирался, придется подождать. Впрочем, Мойя сразу дала ей понять, что остановилась на минутку обменяться любезностями. Она сказала, что муж ждет ее за столом в другом конце зала.

Поскольку Эйлиш была за рулем, она отказалась от напитка, который предложил ей Джерард. Попросила только стакан воды.

Громко играла музыка, но даже ее перекрывал гомон в банкетном зале, все говорили на повышенных тонах и заливались хохотом. Эйлиш бродила в толпе со стаканом воды, отчаянно желая присоединиться к какой-нибудь компании. Когда к ней снова подошел брат Мэтта и пригласил танцевать, она согласилась, и это позволило ей протянуть еще десять минут. Она видела, что Нэнси поглощена беседой с матерью Мэтта. Еще немного, и можно будет уходить.

На полпути к выходу Эйлиш заметила, что Нэнси и Лаура встают с мест. Теперь, когда молодожены уехали, они решили, что пришло время расходиться. Эйлиш старалась не оглядываться на Джима, но чувствовала, что он за ней наблюдает. И когда он возник у нее за спиной, она не удивилась.

– Похоже, я перебрал, – сказал он. – Придется оставить машину здесь. С тобой кто-нибудь едет?

– Я могу отвезти тебя домой, если ты об этом.

– Напротив отеля «Талбот» есть небольшая стоянка. Ты ее знаешь?

– Думаю, что не заблужусь.

– Подъезжай туда. А я подойду через несколько минут.

Она хотела сказать, что ее машина стоит прямо напротив входа, но поняла, что, если они хотят договориться, надо действовать быстро.

– Я буду ждать тебя там, – сказала она и отвернулась.

На стоянке у отеля было совсем мало машин. В автомобиле Эйлиш дрожала, почти сожалея, что не может завести мотор и поехать домой. И все же она была намерена дождаться Джима. Она придумает, что сказать, когда его увидит.

Джим не показался ей пьяным. Его слова, что он перебрал, вероятно, были уловкой. Хитрым способом снова ее увидеть. И когда Джим наконец появился, Эйлиш обрадовалась, что он придумал, как вернуться домой вдвоем.

Пока она ехала вдоль причалов, Джим не поднимал головы.

– Можешь свернуть с моста направо? – спросил он.

– Эта дорога приведет нас в Карракло.

– Мы могли бы свернуть у Касллис и этим путем добраться до Эннискорти.

Когда появился указатель на Карракло, Джим велел ей свернуть направо.

– Ты торопишься? – спросил он.

– Мать не ляжет, пока я не вернусь.

– Будет ждать тебя?

– Наверняка.

– Ты всегда можешь сказать, что свадебный банкет затянулся.

В Карракло она свернула направо, не дожидаясь, пока он скажет, что у песчаных дюн есть стоянка.

– А ты знаешь дорогу.

– Некоторые вещи не забываются. Отец возил нас сюда по воскресеньям на арендованной машине. Иногда в Куш, иногда сюда. Здесь я научилась плавать.

Она поехала к дюнам, закрыв от ветра окно и включив «дворники», потому что начинало моросить.

Когда на стоянке они распахнули дверцы машины, стало ясно, что о прогулке по берегу моря не может быть и речи.

– День был таким теплым, – сказал Джим. – Я думал, здесь тоже будет тихо. Прости, что сбил тебя с пути.

В машине, прежде чем снова завести двигатель, она немного подождала.

– Ты хотел мне что-то сказать?

– Я хотел просто поговорить. Ничего больше. Но сейчас чувствую себя болваном из-за того, что притащил тебя сюда.

– Это могло стать чудесной прогулкой.

Эйлиш понимала, что должна следить за каждым словом, чтобы не возбуждать в Джиме ложных надежд. Однако ей не хотелось просто подбросить его до города, чтобы потом долго набираться смелости ему позвонить, в то же время изо всех сил пытаясь выкинуть из головы эту мысль.

– Может, поедем в город? – спросил он. – Я выйду на набережной, а ты припаркуешься, где обычно, и пешком дойдешь до паба. Дверь я закрою на задвижку и буду ждать тебя в коридоре.

Они медленно ехали по узким дорогам между Карракло и Эннискорти. Теперь, оставшись наедине, они могли бы поговорить, но никто не нарушал молчания, которое казалось Эйлиш спокойным, почти естественным. Оба смотрели в ночь, освещенную светом фар. Не имело смысла начинать разговор.

Если бы сейчас их увидела ее мать, или Нэнси, или Тони, то ничего не поняли бы. Она и сама себя не понимала. Эйлиш пришло в голову, что можно высадить его на набережной, дав понять, что она не намерена приходить к нему тайно этой ночью. Можно заявить ему, что ей пора спать. Всего-то и требовалось, чтобы Джим сказал что-нибудь неуместное или начал настаивать.

После Гленбрайна Эйлиш нарушила молчание.

– Как пусто на дорогах, – заметила она.

– Теперь уже близко, – сказал он. – А ты отлично водишь.

Когда они спустились с холма от Драмгулда, Эйлиш остановилась на набережной у паба «Кехо». Время закрытия. Набережная была пуста. Никто не увидит, как Джим выйдет из ее машины.

Заперев дверь на задвижку и стоя в коридоре в ожидании Эйлиш, Джим отдавал себе отчет, что Нэнси может позвонить сегодня ночью. Он не станет брать трубку, а завтра скажет, что не слышал звонка. Внезапно ему подумалось, что, если бы Эйлиш не пришла, ему было бы проще. Он знал бы, что делать. Бесконечно прокручивать в голове их разговоры, гадать, какой напиток она попросила бы, воображать, как приближается к ней в свете лампы в комнате наверху.

Вероятно, Эйлиш уже припарковалась. Джим представлял, как она идет по Корт-стрит. Прислушался, но не различил ее шагов. Если она не появится, то, учитывая, что после приезда ее детей они вряд ли увидятся снова, поездка в машине была упущенной возможностью. Ему понравилось сидеть рядом с Эйлиш в тишине, не пытаясь отвлечь ее от дороги. Но если это была их последняя встреча, он не должен был молчать.

Ему пришло в голову, что, пережив сегодня столько душевных волнений, Нэнси наверняка захочет с ним увидеться. Забудет об осторожности и нагрянет без предупреждения. Он вздрогнул при мысли, что Эйлиш и Нэнси столкнутся у его двери, недоумевая, что здесь делает другая.

Когда дверь распахнулась, Джим чуть не попятился.

– Надеюсь, я не ошиблась домом, – прошептала Эйлиш.

– Я решил, что ты передумала, – сказал Джим.

Опасность миновала, думал Джим, поднимаясь по лестнице. В гостиной, принеся напитки, он уселся у камина напротив Эйлиш. Сложись все иначе, она хорошо изучила бы эту комнату. Но не следует об этом говорить. Его слова не должны звучать упреком.

Джим поблагодарил Эйлиш за то, что пришла. Она кивнула и отпила из бокала. Он спросил про ее детей.

– Моя дочь очень серьезная и прилежная девочка, – сказала она. – Не знаю, в кого она такая.

– Ты шутишь?

– Пожалуй. Но шансов у нее куда больше, чем было когда-то у меня.

– А сын?

– Ларри? Он ждет не дождется, когда сюда приедет.

– Сильнее, чем сестра?

– В сентябре Розелла поступает в колледж, и у нее есть чем занять голову.

Джим заметил, что Эйлиш ни разу не упомянула мужа-американца.

– Удивительно, – продолжила она, – сколько в них американского. Не только акцент, но и все остальное. Во вторник утром я встречу их в аэропорту. И это сразу бросится мне в глаза.

Джим смотрел на нее и старался не пропустить ни слова, понимая, что, вероятно, больше им не придется увидеться наедине. Несколько раз ему хотелось выйти на кухню как будто за льдом или за выпивкой и побыть одному, убедить себя, что она здесь, в его гостиной, и он слушает, как она рассказывает ему про свою жизнь.

Скоро она уйдет. Джим знал, Эйлиш пришла не ради того, чтобы провести с ним ночь. Он надеялся только, что она задержится. Ей явно хотелось выговориться. Он будет задавать вопросы, стараясь не слишком на нее давить. Джим ждал, когда она упомянет про мужа. Она рассказала о Линденхерсте, о своей работе в мастерской, о боссе-армянине, но ни разу не обмолвилась о том, кто, кроме детей, ждал ее дома по вечерам.

Он не должен спрашивать. Хватит одного неосторожного слова, и присутствие ее мужа, до сих пор неосязаемое, станет осязаемым. Джим мог спросить напрямую, но не хотел демонстрировать заинтересованность. Так или иначе, Эйлиш придется о нем упомянуть, и тогда Джим все узнает. Однако она этого не делала. У него сложилось впечатление, что Эйлиш осторожничает.

Упомяни она, что счастлива в браке и ждет не дождется возвращения в Америку, это бы все упростило. Тогда Джиму не придется ничего решать. Он ощутит глухое разочарование. Но к этому ему не привыкать. Почти каждый вечер Джим поднимался с этим чувством в эту самую комнату.

С тех пор как они с Нэнси решили пожениться, Джим после закрытия паба часто сидел в кресле и думал о том, что она сказала в их последнюю встречу, или мечтал, как увидит ее снова. Он лучше спал, зная, что она где-то неподалеку. Что сказала бы Нэнси, окажись она сейчас в этой комнате?

Когда Джим наконец вышел на кухню, ему стоило большого труда убедить себя, что Эйлиш сидит в его гостиной, потягивает напиток и рассказывает о пансионе, в котором жила после переезда в Бруклин.

За все эти годы он успел многое навоображать, но не это. Ему захотелось вернуться и спросить ее напрямик: зачем она пришла? Чтобы рассказать, как прошла ее жизнь после их расставания?

– Ты по-прежнему живешь с мужем? – спросил он, вернувшись, и не сразу понял, что перебил Эйлиш, которая рассказывала о своей первой американской работе.

– С Тони? – спросила она, как будто был кто-то другой.

Джим кивнул, заметив, как она смутилась. Если бы у них все было хорошо, Эйлиш сказала бы сразу.

– Ну, он отвез меня в аэропорт. Полагаю, это что-то да значит.

Джим принялся гадать, что именно это может значить.

– Но мне нечего ответить на твой вопрос, – добавила Эйлиш.

Она совершенно определенно давала ему понять, что есть проблема.

– Почему ты так и не женился? – спросила она.

Джим улыбнулся, подумав, что не только он умеет огорошить собеседника неожиданным вопросом. Он решил избавить Эйлиш от рассказа о своих чувствах после ее отъезда в Америку. А если рассказывать о своей жизни, придется скрыть, что Нэнси сидела недавно в том самом кресле, где сейчас сидит Эйлиш. Придется солгать, что он ни с кем не встречается.

С другой стороны, Эйлиш – единственный человек, которому он может довериться. Она чужая, не местная. Джим мог бы рассказать ей, что помолвлен с Нэнси. Она не проболтается. Джим видел, что Эйлиш заслуживает доверия. Она поздравит его, скажет, как ей приятно это слышать. И у него больше не будет причин беспокоиться о ее муже. Возможно, она еще раз позвонит ему перед отъездом. Но тогда она встанет и уйдет прямо сейчас, и вместе с ней исчезнет то волнение, которое Джим ощущал в ее присутствии.

Джим знал, как должен поступить, но был не в силах расстаться с этим ощущением, как его ни назови. Он оставил ее вопрос без ответа.

Эйлиш согласилась выпить еще. Принеся лед и миксеры, Джим решил, что назад пути нет. Но ему все равно следовало соблюдать осторожность.

– Ты о чем-нибудь сожалеешь? – спросил он.

Она улыбнулась и пригубила напиток.

– Будь я более стойкой, я никогда бы отсюда не уехала. Не могу сказать, что мечтала об отъезде. Скорее всего, я бы осталась. Но тогда у меня не было бы моих детей.

Эйлиш пристально взглянула на Джима. Хотела ли сказать, что осталась бы с ним? Джим не знал.

– А еще о чем?

– Я всегда хотела учиться, но у меня никогда не было возможности.

Какой ответ его бы устроил? Джим понимал, что требует слишком многого. Едва ли Эйлиш ответит, что сожалеет об их расставании.

Когда она спросила, о чем сожалеет он, Джим растерялся. Он сожалел об ушедших годах, о том, что так долго искал ту, с кем мог обрести счастье.

– Я сожалею, что тогда не последовал за тобой. В то утро, получив твою записку, я должен был отправиться на вокзал, а если бы не нашел тебя там, то на пароход. Я часто думал, как бы все сложилось, если бы тогда я последовал за тобой.

– А еще о чем?

Джим откинулся в кресле, закрыл глаза и покачал головой.

– Есть еще кое-что, – ответил он. – Но не уверен, что готов в этом признаться.

– Скоро я уйду, – сказала Эйлиш. – И если ты не признаешься, это станет еще одним из твоих сожалений.

Джим снова покачал головой:

– Это слишком личное.

– Это касается меня?

Может быть, подумал Джим, ей хочется, чтобы он признался, как хорошо ему сейчас рядом с ней в этой комнате, как он горюет о годах, проведенных без нее? Он должен найти ответ, который позволит до нее достучаться.

– Времена изменились, – сказал Джим. – Я замечаю это в пабе. В дни нашей молодости все было иначе. Но я часто думал, что мы могли бы провести вместе ночь. Жаль, что тогда мы этого не сделали.

На миг ему показалось, что она собирается встать и уйти. Вместо этого Эйлиш рассмеялась.

– Такого я не ожидала!

– Это самое правдивое из того, что я сказал сегодня вечером.

Она улыбнулась.

– Ты когда-нибудь это чувствовала? – спросил он.

Эйлиш посмотрела на него в упор, но не ответила.

– Я хочу сказать… – начал Джим и запнулся.

– Что?

– Чтобы успеть в аэропорт, тебе нужно быть в Дублине во вторник. Если бы ты уехала в понедельник, мы могли бы там остановиться.

– Остановиться?

– В отеле. Есть отель, в котором я всегда останавливаюсь на обратном пути. Называется «Монтроуз». Это в Стиллоргане. Современный отель для тех, кто хочет сохранить анонимность. Мы могли бы там встретиться.

Эйлиш встала, спросила, где ванная. Джим заметил, как уверенно она держится.

– Ты точно все подстроил, – сказала Эйлиш, снова возникнув в дверях гостиной. – Тут нет никаких сомнений.

– Я придумал это секунду назад. И ничего я не подстраивал. Но мы могли бы встретиться там часа в два, как тебе будет удобно.

– А когда-то ты был таким скромником.

– Я ищу способ с тобой увидеться.

– Вижу.

– Наверное, мне не следовало такого говорить. Но я этого хочу. Сказать по правде, эта мысль только сейчас пришла мне в голову.

– Давай уточним. Ты поедешь в Дублин на своей машине, а я на своей. В отеле мы встретимся. И проведем ночь в одном номере. Верно?

– Да.

– А утром я поеду в аэропорт встречать детей?

– Все так, но, если я зашел слишком далеко, просто забудь.

– Постой, мне нужно подумать. Интересно, что сказала бы моя мать?

– Тебя это смущает?

– Нет.

Джим ждал, что она упомянет про мужа.

– Что тогда? – спросил он.

– По-моему, я злоупотребляю твоим гостеприимством и мне давно пора домой.

– Похоже, я все-таки зашел слишком далеко.

– Вовсе нет. Просто дай мне время.

Эйлиш встала, собираясь уходить. В холле Джим включил верхний и нижний свет, борясь с желанием обнять и поцеловать ее.

– Я подумаю, – сказала она. – Обещаю…

– Хочешь сказать, у меня есть шанс?

– По-моему, сейчас тебе лучше помолчать.

Джим отпер входную дверь и оглядел пустую улицу.

– Я подумаю, – повторила Эйлиш. – Я оставлю тебе записку. Завтра.

– Помнишь название отеля? Это сразу за Стиллорганом, не доезжая Доннебрука.

– Мне пора домой. И хватит вопросов! Ты слышишь?

Джим приложил палец к губам.

– Больше ни слова, – сказал он и запер за ней дверь.

– У меня для вас хорошие новости, – объявил отец Уолш, входя в приемную.

– Спасибо, что приняли, – сказала Нэнси.

– Люблю получать добрые вести, – продолжил отец Уолш. – Мы все рады, что вы снова выходите замуж.

– Видите ли, мы никому не говорили, кроме вас.

– У вас еще будет время всем рассказать. Что ж, у священников нашего прихода нет никаких возражений против того, чтобы вы поженились в Риме. Там живет наш старый друг отец Шон Англим. Он подыщет подходящую капеллу. Он советует вам провести в Риме неделю, если не больше. В это время года погода там идеальная и не слишком жарко.

– А он не подскажет, где нам остановиться? В каком-нибудь маленьком отеле?

– Я могу его спросить. Времени предостаточно.

Они сидели в креслах, а на низком столике между ними был накрыт чай с печеньем. Не кажется ли ей, спросил священник, что недели будет мало?

– Я понимаю, вы люди занятые, но любой паре требуется время, чтобы узнать друг друга. На вашем месте я бы остался недели на две.

Нэнси заметила, что священник медленно потирает руки. Она кивнула. Интересно, что бы он ей сказал, признайся Нэнси, что приходит к Джиму по ночам и за это время успела узнать его достаточно хорошо? Прежде чем отправляться в Рим, решила она, нужно заехать в Уэксфорд, сходить на исповедь во францисканское аббатство и надеяться, что на дежурстве будет монах, известный своим мягкосердечием и отзывчивостью.

– Вы добрая? – спросил он Нэнси в ее последнее посещение исповедальни.

– Надеюсь, что да.

– Вы хорошая, добросовестная мать?

– Да, это так.

– Тогда прочтите покаянную молитву и ступайте с миром.

Неожиданно Нэнси обнаружила, что отец Уолш смотрит на нее с любопытством, и про себя улыбнулась воспоминанию.

– Мы должны будем заполнить бумаги?

– Нет, мы сами позаботимся обо всех церковных формальностях, – ответил он. – Рады быть полезными, раз уж повод такой благой.

– Повод?

– Святые узы брака, – ответил священник, склонил голову и улыбнулся Нэнси. – А вы знаете, – продолжал он, – вчера я встретил Джима Фаррелла на улице. Разумеется, я ничего ему не сказал, но выглядел он счастливым. Я слышал столько плохих новостей, что у меня поднялось настроение, когда я увидел его в таком расположении духа. Ваши дети, вероятно, давно его знают?

– Да.

– Уверен, когда они услышат новость, она доставит им огромную радость.

На миг священник возвысил голос, как будто проповедовал перед большой паствой.

– Трудно, должно быть, хранить такой секрет, – заметил он.

– Мы с Джимом, – ответила Нэнси, – решили никому ничего не рассказывать. А значит, в нашу тайну посвящены только вы и ваш коллега в Риме. И возможно, другие священники?

– И мы умеем хранить тайны. Можно сказать, это наша работа, – сказал священник, показывая на воротничок.

Стоя в начале Соборной улицы, Нэнси поняла, что не хочет идти домой. Когда она уходила, Джерард был в постели. Если он встал, ей придется вернуться к вчерашнему неприятному разговору.

Брадж Фоули, которая подрабатывала в закусочной по выходным, в субботу днем сказалась больной. В субботний вечер никто в одиночку не управился бы с толпой посетителей, и Нэнси попросила Джерарда отказаться от планов сходить на танцы в «Уайтс Барн». Однако сын наотрез отказался, прекрасно понимая, что без него матери не выстоять.

– Мы же договорились, что по субботам я не работаю, – сказал он. – Если я буду торчать в кафе все три вечера в выходные, у меня совсем не останется времени на личную жизнь.

– А как же я? – спросила Нэнси. – А как же моя личная жизнь?

– Ты можешь брать выходной в пятницу или воскресенье, – ответил сын. – Никто тебе не препятствует.

– Сегодня вечером я не справлюсь в одиночку, – сказала Нэнси. – Да ты и сам это знаешь.

– Но я уже обо всем договорился. Все мои друзья там будут.

– На следующей неделе я найду помощника. Тогда можешь идти. Если Брадж не выйдет, найду кого-нибудь еще.

Сын отвернулся.

– Джер, сегодня вечером ты мне нужен.

Через час, когда она убиралась за стойкой, сын появился снова.

– Мне действительно жаль, что я не смогу. Тебе придется найти кого-то другого.

– У тебя есть кто-нибудь на примете?

Он пожал плечами.

Ближе к полуночи незнакомый ей мужчина присоединился к очереди ждущих заказа, и его начало рвать на посетителей, а затем на пол и на стойку. Первой мыслью Нэнси было позвонить Джиму, но ведь он непременно спросит, куда подевался Джерард. Кроме того, ей не хотелось просить его убирать чужую блевотину. Ей придется сделать это самой, сказав посетителям подождать снаружи. Отправившись за горячей водой и шваброй, она вспомнила, что забыла убавить огонь под растительным маслом. Кафе наполнилось едким дымом, и Нэнси пришлось открыть дверь на улицу, сказав тем, кто ждал снаружи, что входить еще нельзя.

Пабы закрылись, и перед входом собиралось все больше людей. И все же Нэнси не чувствовала в себе сил позвонить Джиму и сделать его свидетелем этой сцены. Как только вытянет дым, ей придется закрыться. Слишком большая толпа собралась снаружи. В одиночку она не сумеет снова залить и разогреть масло, чтобы приготовить рыбу, бургеры, картошку фри и луковые кольца.

Возможно, это урок, который ей придется усвоить. В выходные ей ни за что не справиться в одиночку. И для Джерарда это должно стать уроком. Он не должен был ехать в Уэксфорд с друзьями и бросать ее одну. Возможно, отныне ему придется брать на себя больше ответственности за семейный бизнес.

Нэнси убрала, сколько смогла. Когда она наконец закрыла дверь, люди начали барабанить в окно. Она потушила свет, поднялась наверх и села за кухонный стол, боясь включать свет в гостиной, окна которой выходили на площадь. Нэнси трясло. Даже если бы она решилась позвонить Джиму, ей не хотелось, чтобы он застал ее в таком состоянии.

Нэнси поймала себя на том, что думает о Джордже. Она многое отдала бы за то, чтобы сейчас он вошел в комнату. В своей рассеянной манере налил бы себе воды или поинтересовался, где оставил очки, а она подняла бы глаза от газеты, которую расстелила на столе. И Джерард, принаряженный для танцев, заскочил бы в поисках ключей от машины или стрельнуть у отца немного наличности.

Если бы Джордж не умер, у ее закусочной на Рыночной площади не толпилась бы обозленная толпа. Даже уже зная, что скоро его потеряет, Нэнси не могла вообразить, что когда-нибудь станет беспокоиться, не придут ли с утра соседи жаловаться на шум под окнами и не останется ли в кафе запах блевотины, если сейчас не перемыть пол еще раз.

Как это будет, когда она снова выйдет замуж? Джим, закрыв свой паб в воскресенье в час ночи, должен будет ждать, пока измученная Нэнси не закончит уборку. Как это будет для него и для нее?

Теперь, стоя в начале Соборной улицы, Нэнси боялась предстоящего разговора с Джерардом. Он уже успел рассказать ей, что несколько человек, включая их ближайших соседей по Рыночной площади, описали ему безобразную сцену перед закусочной в ночь на воскресенье. Он говорил так, как будто она, Нэнси, сама виновата. Она вышла из комнаты, не дав ему договорить, и остаток дня избегала сына.

По пути через парк Нэнси решила навестить Эйлиш Лейси. На свадьбе им почти не удалось поговорить, и, возможно, Эйлиш скоро вернется в Америку. Она пошла по Бэк-роуд и, миновав Техническую школу, свернула на Хоспитал-лейн.

Парадная дверь дома Лейси стояла широко распахнутая, в коридоре толпились рабочие. Нэнси почувствовала почти облегчение. Вероятно, сейчас не самое подходящее время для визита. Она стояла снаружи и какое-то время ждала. Если Эйлиш не появится, придется пройти мимо. Однако вместо Эйлиш из кухни выглянула миссис Лейси.

– Я никогда не хотела ни холодильника, – говорила она одному из рабочих, – ни стиральной машины, и моя старая плита меня вполне устраивала.

– Да будет вам, – отвечал ей рабочий, – когда мы все подключим, вам понравится.

Миссис Лейси заметила Нэнси.

– Это кто? – спросила она. – Не Нэнси ли Шеридан?

– Кажется, я выбрала неподходящий момент для визита, – сказала Нэнси. – Эйлиш дома?

– Она в Дублине, – ответила миссис Лейси.

– Надеюсь, я ее не упустила.

– Нет, не упустила. Она вернется завтра вместе с детьми. А я воспользовалась случаем закончить работу по дому, которой давно следовало заняться. А эти милые мужчины мне помогают.

Нэнси слышала стук молотка из кухни.

– Нет, – продолжила миссис Лейси, как будто Нэнси задала ей вопрос. – Я понятия не имею, зачем она поехала в Дублин с утра. Сказала, ей нужно сделать покупки. Но завтра она вернется рано.

Нэнси сказала, что заглянет в другой раз, но миссис Лейси уговорила ее зайти.

– Мы можем выпить чаю в задней комнате, – сказала она.

Сантехник на кухне устанавливал стиральную машину. Новые холодильник и плита смотрелись странно на фоне старых шкафов, выщербленной плитки и выцветшей краски.

– Это станет для Эйлиш большим сюрпризом, – сказала миссис Лейси. – Она не узнает кухню. Мне хотелось сделать ее современнее, чтобы детям не казалось, что они попали в другой мир. И разве я не молодец? Разве она не выглядит чудесно?

– Дети будут в восторге, – сказала Нэнси.

– А я уже все знаю про свадьбу, – заявила миссис Лейси, когда они устроились в задней комнате. – Эйлиш можно посылать куда угодно. Она приносит домой все новости. Она сказала, что Уэддинги, все до единого, очень бодрое семейство. А твой наряд был тщательно подобран и очень тебе шел. А еще там много пели!

– Уж я-то точно не пела, – сказала Нэнси.

– Думаю, вдовам на свадьбах следует уступить это право другим, – сказала миссис Лейси. – Как давно умер Джордж?

– В прошлом месяце было пять лет.

– Ты никогда с этим не смиришься, – сказала миссис Лейси. – Я, по крайней мере, не смирилась. Все, что мы можем, – это благодарить Господа за маленькие милости и принимать каждый день таким, как есть.

– Это правда, – ответила Нэнси. Она решила допить чашку и раскланяться.

– А еще Эйлиш сказала, на свадьбе был Джим Фаррелл.

Нэнси кивнула.

– Меня всегда удивляло, что он так и не женился.

Нэнси отхлебнула чаю.

– Я спросила Эйлиш, говорила ли она с ним или, может, даже потанцевала в память о старых временах, но она мне чуть голову не откусила.

Нэнси уставилась в пол и ничего не сказала.

– Когда мы встречаемся на улице, Джим всегда так мил, – продолжила миссис Лейси. – Я часто думаю, нехорошо, что он вечно торчит там один, в этой своей большой квартире над пабом.

Неужели, подумала Нэнси, старуха не видит, что она ей не отвечает?

– Впрочем, каждый выбирает по себе. Я всегда так говорю. Разве я не права, Нэнси?

– Разумеется, правы, миссис Лейси.

– А теперь ты должна меня извинить, мне нужно проследить за переносом кровати в мансарду, чтобы моему американскому внуку Ларри было где спать.

Когда Нэнси вернулась, Джерард был на кухне.

– Мне подумалось, что тебе следует найти работу, – сказала она.

– У меня есть работа.

– У тебя есть работа, которую ты не выполняешь. В субботу вечером я тебя там не видела. Если не считать работой прогулки вокруг «Уайтс Барн».

– Мы уже обсудили это вчера.

Джерард встал из-за стола и направился к двери.

– Наш бизнес устроен так, – сказала Нэнси, преграждая ему путь, – что большую часть работы приходится делать по выходным. Ты не можешь брать отгулы в субботу вечером.

– Я не стану работать по субботам. В любой другой день – пожалуйста.

– Даже если я останусь одна?

– Брадж скоро вернется.

– Она предупредила нас за два часа до открытия. Такое может повториться. На самом деле в субботу вечером на месте должны быть все трое.

– Я не буду работать по субботам.

– Поэтому я думаю, что тебе следует поискать себе другую работу. Жаль, что ты не учился, когда была возможность. Твои сестры…

– Только не начинай про сестер.

В конце концов Нэнси посторонилась, давая ему дорогу, и села за кухонный стол. Когда хлопнула парадная дверь, что-то словно стронулось с места, она вышла в гостиную и встала у окна на Рыночную площадь. До Нэнси внезапно дошло, что, выйдя замуж за Джима, она больше не сможет содержать закусочную. Если бы не Джерард, она могла бы просто продать все здание. В свои девятнадцать он был слишком молод, чтобы самостоятельно вести бизнес. Но когда она выйдет замуж, ей больше не захочется по выходным подавать рыбу, бургеры и пакеты с картошкой фри и приходить домой, пропахнув маслом и жареной едой. Наверняка Джим уже об этом думал. Возможно, его устроит, если она будет просто вести хозяйство, особенно если они переедут в домик с садом?

Чем больше Нэнси думала о закусочной, тем яснее понимала, что идея отказаться от нее должна исходить от Джима. Он знает, что дело прибыльное. Джим лучше представляет себе ее доходы, чем она его. Однако в любом случае он зарабатывает достаточно, чтобы им хватило на жизнь. Если бы Джим сказал, что закусочную пора закрывать, она притворилась бы, будто эта мысль не приходила ей в голову. Выразила бы удивление. Нэнси спрашивала себя, помогло бы Джерарду, если бы Джим взял на себя часть забот? Направлял бы его и даже контролировал. А она могла бы сделать вид, что по-прежнему в деле, но постепенно предоставила бы Джиму право принимать решения. Ей следует быть осторожной, особенно вначале, чтобы это не выглядело так, будто она собирается совершенно отойти от дел. Так или иначе, она сумеет выглядеть занятой, не вступая в гольф-клуб и не развлекаясь игрой в бридж.

На часах была уже половина третьего, и большинство посетителей, зашедших на обед, разошлись. Нэнси решила, что сейчас самое время поговорить с Джимом. Несколько раз у нее уже возникало подобное искушение, но Нэнси себя останавливала. Шейна не будет до четырех, Энди приступит еще позже. Джим говорил, это время в пабе самое спокойное. Его любимое время.

Если она позвонит, Джим предложит встретиться позже, после того как закончит работу. Но она может сделать вид, будто захотела поделиться с ним новостями про Рим. Нэнси представила, как они отойдут в дальний конец паба и она вполголоса передаст ему то, что сказал отец Уолш. Она надеялась, что Джим не слышал о происшествии в субботнюю ночь. Он бы удивился, почему она не позвала на помощь его. А ей пришлось бы притвориться, что это пустяки.

Если она увидит, что Джим занят, она тут же уйдет. Однако Нэнси надеялась, что в разговоре как будто ненароком покажет, как сильно вымоталась. Даст ему понять, что содержать закусочную выше ее сил. А когда они встретятся в следующий раз, он должен почувствовать, что она не намерена заниматься этим вечно. Скоро Джим поймет, что после того, как они поженятся, он сам не захочет, чтобы его жена продолжала вести бизнес.

В такую теплую безветренную погоду и у нее, и у Джима, как во всех подобных домах, становилось душновато. Нэнси представила себе домик с двойными дверями из кухни в сад и патио, где она расставит стол и стулья. Она расположит дом так, чтобы внутренний дворик согревался утренними лучами. Нэнси ни минуты не сомневалась в своем плане. В любое время дня и ночи, в любом состоянии духа она всегда знала, что хочет жить подальше от городской суеты. В других, более мелких вещах, вроде предложения Джерарду найти работу, Нэнси такой же уверенности не ощущала.

Джерарду было четырнадцать, когда умер его отец. До похорон Мириам и Лаура не отходили друг от друга и открыто плакали, в то время как Джерард остался в одиночестве. Он ничего не говорил, не выказывал никаких признаков горя. Его словно заморозили. А когда Джерард вернулся в школу, начались жалобы от учителей. Что бы ни говорила и ни делала Нэнси, его было ничем не пронять. Джерард перестал ходить в теннисный клуб, а когда наступила зима, его исключили из команды по регби, потому что он не посещал тренировки.

В пабе Нэнси приветствовал Шейн Нолан, стоявший за стойкой.

– Босс в отъезде, – сказал Шейн.

– А когда вернется?

– Не сказал, но велел запирать мне, значит не скоро.

– Ты знаешь, где он сейчас?

Нэнси не сразу сообразила, что это прозвучало, как будто ей важно, где находится Джим.

– В Дублине по делам.

Нэнси не могла понять, что за дела у Джима в Дублине. И его бухгалтер, и адвокат были местными. И почему он не сказал ей, что уезжает?

– Ему что-нибудь передать? – спросил Шейн.

– Нет-нет, я просто проходила мимо.

Даже для самой Нэнси это прозвучало неубедительно.

– Ладно, я скажу, что ты заглянула.

– Да нет, не стоит беспокойства.

Как странно, думала Нэнси, что и Джим, и Эйлиш одновременно оказались в Дублине. Джим обычно ездил туда по четвергам, а сегодня был понедельник. А еще мать Эйлиш недоумевала, чего ради дочь сорвалась с места так рано. И почему Джим решил задержаться в Дублине допоздна?

Нэнси представила, как они случайно столкнулись на Графтон-стрит. Что бы они делали? Остановились бы поболтать? На мгновение в ее мозгу всплыла картинка со свадьбы: Джим и Нэнси беседуют непринужденно, почти как близкие друзья. Это было странно. На взгляд Нэнси, при встрече они должны были чувствовать себя скованно и неловко. Но затем кто-то отвлек Нэнси, и она больше не вспоминала об этой сцене.

Сейчас все выглядело гораздо серьезнее. Возможно, Джим с Эйлиш успели переговорить до свадьбы, и все напряжение между ними рассеялось. Потому-то они и болтали, как старые приятели. Но было и еще что-то. Что-то в тоне Шейна, в голосе миссис Лейси, когда она сказала, что Эйлиш в Дублине, – какая-то неопределенность, нечто, чему не было объяснения. «Он в Дублине по делам», – сказал Шейн. В Эннискорти было не принято выражаться так формально. Впрочем, у Джима действительно могли быть дела в Дублине, в которые он предпочитал не посвящать Нэнси. Возможно, что-то связанное с деньгами. А Эйлиш могла уехать в Дублин пораньше, чтобы сбежать от матери.

Проходя мимо памятника на Рыночной площади, Нэнси заметила Джерарда; он понуро брел к дому, опустив голову. Ей вдруг стало его жаль. Захотелось сказать, что он может пойти в «Уайтс Барн» в любую субботу, когда захочет. Но это будет неправильно. Как жалко, что Джима не было в пабе. Если бы она просто рассказала ему эту историю, ей наверняка полегчало бы.

Нэнси остро ощущала свою беспомощность. Она настроилась поговорить с Джимом не только о Джерарде, но и о том, как устроить их жизнь после свадьбы. Джим нашел бы способ ее успокоить. Джерард ему нравится. Да и сам Джим, возможно, не против переезда за город. Какая жалость, что его нет на месте!

После субботнего происшествия и разговора про Рим с отцом Уолшем Нэнси чувствовала, что не в состоянии провести вечер в одиночестве. Что-то должно было измениться, что-то скоро произойдет. Пока Нэнси пропускала проезжавший по площади автомобиль, ей пришло в голову рассказать Джерарду, что она выходит за Джима. Рассказать, не откладывая. На миг ее охватило волнение. Она заспешила к дому, чтобы найти сына до того, как передумает.

– Этого я не говорил, – перебил ее Ларри. – Я сказал, что вы ели друг друга.

– Когда это было? – спросила Эйлиш.

– Я же тебе сказал. В Голод. Во времена Великого голода[5].

Не успели они отъехать от аэропорта, как Ларри принялся рассказывать Эйлиш о книге, которую ему подарил мистер Дакессян.

– Розелле он тоже подарил, но она ее с собой не взяла.

– Она слишком тяжелая. Я прочту ее, когда вернусь. Но дядя Фрэнк дал мне другую, и я прочла ее в самолете.

– Это книжка той женщины, – сказал Ларри.

– Ларри, я сама в состоянии рассказать маме про свою книжку.

Розелла порылась в сумке.

– Она называется «Цена моей души», Бернадетт Девлин[6], – сказала она, доставая книгу в мягкой обложке.

– А моя – «Великий голод»[7], – сказал Ларри. – И в ней говорится, что вы ели все, до чего могли дотянуться, включая друг друга.

– Что значит «вы»? – спросила Эйлиш. – Честное слово, Ларри!

– Там так написано. Не стреляйте в меня, я прочел это в книге.

– В самолете он зачитывал вслух самые страшные места, чтобы все слышали.

– А как твоя книга? – спросила Эйлиш.

– В начале она очень грустная, а потом мне захотелось познакомиться с Бернадетт Девлин. Я восхищаюсь ею. Если бы она приехала в Эннискорти, когда мы там будем, это было бы потрясающе.

За Эшфордом Эйлиш нашла тихое место, где можно остановиться.

– Мне нужно кое-что сказать вам обоим. Ваша бабушка в Эннискорти ничего не знает о том, что случилось у нас дома. Ничего! Она уже старенькая, и это ее сильно расстроило бы. Поэтому ни слова! Ни единого! И ремонт в ее доме не делался годами. Я не знаю, в каких комнатах мы будем спать. Но не жалуюсь. Ваша бабушка очень гордая и очень ранимая.

– Как ей достался этот дом? – спросила Розелла, когда они выехали на дорогу.

– Что ты имеешь в виду?

– Бернадетт Девлин пишет, что католики не могли получить жилье.

– Это было на Севере.

– А на Юге не так?

– Нет, на Юге не так.

Пока Эйлиш доехала до Арклоу, Розелла и Ларри уже уснули. В разговоре с ней они не упомянули ни отца, ни итальянскую бабушку. Эйлиш гадала, знают ли они, что Тони ей не пишет.

Проводя языком по зубам, она все еще ощущала вкус его губ. Утром в гостиничном номере Эйлиш пообещала, что позвонит ему из телефонной будки в конце Парнелл-авеню, хотя ей и трудно будет выбраться из материнского дома.

Вчера, когда она спросила у стойки в отеле мистера Фаррелла, мистера Джима Фаррелла, молоденькая горничная сразу же отослала ее в номер на верхнем этаже.

День выдался ясный и погожий; они могли бы прогуляться, но Эйлиш знала, что они останутся в номере, пока завтра утром ей не придет время уходить. Джим, в рубашке с короткими рукавами и в носках, смущенно открыл дверь.

– Я немного прилег, – сказал он.

– Не позволяй мне… – начала Эйлиш и увидела двуспальную кровать. Она улыбнулась тому, как легко все оказалось.

– По-моему, комната неплохая, – сказал Джим. – Может быть, тесновата по сравнению с номерами в американских отелях.

Эйлиш не стала ему говорить, что ни разу не останавливалась в американских отелях.

Она сняла туфли и некоторое время спустя легла в кровать рядом с Джимом. Он поцеловал ее. Завозился с пуговицами на ее блузке. Эйлиш хотелось шепнуть ему, что спешить некуда, что она пробудет с ним до утра.

Вечером Джим набрал номер на телефонном аппарате рядом с кроватью. Эйлиш слышала, как он заказывает столик на двоих к восьми.

– Мы идем в ресторан? – спросила она.

– Это тихое место. Ресторан итальянский. Все будет хорошо. По четвергам я часто туда хожу.

В городе Джим уверенно ориентировался в потоке машин и припарковался в переулке. В ресторане он попросил свободный столик в глубине зала. Ресторан был освещен только настольными лампами, поэтому никто их здесь не заметит, поняла Эйлиш, усевшись за столик. Джим попросил ее сделать заказ для них обоих.

– Ничего экзотического, но удиви меня. Я всегда заказываю одно и то же. Но сегодня, когда я ужинаю с экспертом…

– Приятно слышать.

– Я до сих пор не уверен, американка ли ты, – заметил Джим, когда принесли вино и первое блюдо.

– Думаю, я стала американкой, когда проголосовала против Никсона. Тогда я почувствовала себя американкой.

– У меня в пабе была компания завсегдатаев, – сказал Джим. – Они знали все про политику, про Север, английскую политику, американскую политику. Так что я много слышал про Никсона.

– И что ты о нем думаешь? – спросила Эйлиш.

– Я удивился, что его поймали на таком пустяке, – ответил он. – Учитывая остальные его прегрешения.

– Ты имеешь в виду Уотергейт?

– Это нельзя назвать незначительным событием, но мне оно показалось таким. Возможно, из Америки это видится по-другому. Должно быть, Ирландия тоже видится из Америки по-другому.

– Я не понимаю, почему здесь я ничего не слышу о Дерри и Белфасте, – сказала Эйлиш. – Я-то думала, тут везде будут флаги и демонстрации. В Америке, если ты ирландец, все хотят с тобой об этом поговорить.

– Поначалу, – ответил Джим, – тема Белфаста была очень острой. Однажды в пабе горячие головы начали кричать, что мы должны вторгнуться на Север. А позже в город приехали католики, дома которых сожгли в Белфасте. Все покупали им выпивку, а они рассказывали ужасные истории. Но вскоре после этого они сбились в группу, и все про них забыли. А потом они и вовсе пропали. Наверное, вернулись на Север.

Когда счет был оплачен и Джим удалился в туалет, Эйлиш удивилась самой себе. Она с нетерпением ждала конца вечера, хотела побыстрее оказаться рядом с Джимом в его машине, вернуться в номер, еще немного поболтать и остаться в его постели до утра.

Розелла и Ларри спали в машине. Должно быть, Джим уже дома, думала Эйлиш по дороге в Эннискорти. Она попросила его не искать с ней встреч, подождать, пока она сама не выйдет на связь.

– Когда? – спросил Джим.

– Скоро.

– Что значит «скоро»?

– Пока не знаю.

– Я хочу понимать, свободна ли ты.

– Мы можем об этом поговорить.

– Но ты должна знать. Ты должна сама это понимать.

Эйлиш понимала. В это мгновение она верила, что если бы смогла, то осталась бы с Джимом. Но теперь ей нужно понять, будет ли она чувствовать то же самое сегодня вечером или завтра с утра.

– Не дави на меня, – попросила она.

– Если ты свободна, я…

– Не произноси этих слов.

– Я хочу быть с тобой, несмотря ни на что, даже если мне придется…

– Ты и так сказал достаточно!

– Я последовал бы за тобой в Нью-Йорк. Я хочу этого. И это то, о чем я тебя спрашиваю.

Эйлиш сдержалась и не ответила, что тоже этого хочет, просто с улыбкой выдержала его взгляд.

– Итак, ни слова, – сказала Эйлиш, припарковавшись на Корт-стрит. – И никаких жалоб. Будьте к ней снисходительны. Здесь вам придется смириться с тем, с чем вы не стали бы мириться дома.

– Послушать тебя, так с ней непросто, – заметила Розелла.

– У нее сложный характер, – сказала Эйлиш. – Или стал сложным с тех пор, как я приехала.

Как только дверь распахнулась, Эйлиш сразу заметила, что холодильник, стиральная машина и плита больше не перегораживают коридор.

– Что ж, – промолвила ее мать, разглядывая внуков, стоявших перед ней на тротуаре, – вы ничего не взяли от нашей родни. Парочка итальянцев. Входите, входите, не то весь город будет говорить, что я заставила вас торчать на улице перед домом.

На кухне бабушка усадила внуков за стол. Не обращая внимания на удивление Эйлиш, она открыла холодильник. Там было пусто, если не считать бутылки молока и фунта сливочного масла.

– Через минуту мы подадим ужин, – сказала она. – Может быть, он немного остыл. Но сначала давайте вас устроим.

Они вслед за ней поднялись по лестнице. Она показала Ларри дорогу в его спальню на чердаке и объяснила, что переделала гостиную внизу в комнату для Розеллы.

– Давай ты займешь мою спальню, а я буду спать внизу? – предложила Эйлиш.

– А зачем мне твоя спальня? – удивилась Розелла.

– Потому что она рядом со спальней твоей бабушки, а ей хочется быть к тебе поближе.

– Отличная мысль, – согласилась мать Эйлиш.

Когда появился Мартин и принялся расспрашивать племянников о путешествии, Эйлиш вышла в коридор, открыла дверь и так же тихо закрыла. Когда все уснут, незаметно выскользнуть из дома не составит труда.

Мартин с матерью рассказывали ее детям, что Эйлиш, не успев приехать, начала осовременивать старый дом.

– Все вещи не подошли, – рассказывала ее мать. – Слишком большие, слишком маленькие, не того цвета, не той марки. И мне пришлось отправить их обратно.

Эйлиш решила не заострять внимание на том, что и холодильник, и стиральная машина, и плита были именно те, которые она купила. И никто не отправлял их обратно.

Ларри обычно быстро сходился с людьми, но к некотором относился настороженно. Ему потребовался год, если не больше, чтобы проникнуться дружескими чувствами к мистеру Дакессяну, и он заметно отдалялся от своего дяди Фрэнка, когда долго его не видел. Эйлиш наблюдала, как сын оценивает Мартина, который предложил прогуляться с ним по городским пабам.

– Там не возражают, если кто-нибудь твоего возраста заказывает минералку. Им все равно.

– А что такое минералка?

– У вас в Америке нет минералки?

– Это такой безалкогольный напиток, – ответила бабушка.

– Значит, как только будешь готов, прошвырнемся по городу, – сказал Мартин племяннику. – Ну, держитесь, местные пабы!

– Думаю, я немного побуду дома, – сказал Ларри. – Давненько я не видел свою ирландскую бабушку.

– Ты же никогда ее не видел, – заметила Розелла.

– Вот и я об этом.

После того как они поели и Мартин ушел, Эйлиш написала Тони коротенькую записку на аэрограммном бланке[8], что дети добрались благополучно и сейчас находятся в доме ее матери в Эннискорти.

Эйлиш не знала, чем закончить. Формальное «с уважением» не подходило, «с любовью» звучало слишком прямолинейно. Вместо этого Эйлиш ограничилась кратким «до связи», добавила свое имя и пошла на почту отправлять аэрограмму.

Всю первую неделю Эйлиш возила на автомобиле Розеллу и свою мать, которая больше не жаловалась, что ей трудно вылезать из машины. Ларри тем временем осматривал город. Они погуляли по набережным в Уэксфорде, в Росслере выпили чай в отеле «Келли». Доехали до Уотерфорда и даже до Килкени.

На второй день мать спросила, не против ли Эйлиш, если они с Розеллой сядут на заднее сиденье. Ей хочется слышать все, что говорит ее внучка.

– А то она все время с тобой. Мы с Розеллой должны наверстать упущенное.

Позже Розелла заявила матери, что ей это кажется странным.

– Мне нравится, когда она сидит спереди, а если она чего-то не услышит, я могу говорить громче.

– Не спорь, пусть все будет, как ей хочется.

По утрам сразу после завтрака Розелла с бабушкой отправлялись по магазинам, и миссис Лейси останавливалась, чтобы представить внучку каждому встречному. Розелла была высокой и загорелой. Она взяла с собой несколько пар джинсов, однако надевать не стала после слов бабушки, что девушкам носить джинсы неприлично. У Розеллы было с собой несколько простых платьев, которые бабушка одобрила.

– Ты самая элегантная девушка в городе с тех пор, как твоя мать вернулась из Америки двадцать пять лет назад.

– А моя мама была элегантной?

– Она разбила много сердец, прежде чем вернулась в Америку.

Бабушка хотела знать про жизнь внучки решительно все. Розелла объяснила ей американскую систему образования, потом рассказала про свои оценки. Казалось, бесконечные расспросы ничуть ее не утомляют. Временами Эйлиш ловила себя на том, что внимательно слушает дочь и отмечает, как ловко та избегает разговоров про Тони или свою итальянскую бабушку. Эйлиш видела, что Розелла недоговаривает, и понимала: мать тоже это увидит и захочет докопаться до причины.

За два дня Ларри обошел почти все городские пабы.

– Там не спрашивают, сколько мне лет. И ты никогда не рассказывала, что чипсы бывают с луком и сыром, а бывают с солью и уксусом. Я заказываю газировку, пакет чипсов и осматриваюсь. И я могу перейти в другой паб, если кто-нибудь начнет задавать слишком много вопросов. Но в основном люди очень милы. Все хотят знать, откуда я родом.

– А какой твой любимый паб? – спросила бабушка.

– Мне нравится «Стэмпс», – ответил Ларри. – И «Старая таверна», а еще «Клуб» и «Джимми Фаррелл».

– «Джимми Фаррелл»? – спросила бабушка.

– Энди, который там работает, предложил сводить меня на матч по херлингу. А Эйдан играет за «Старлайтс».

– Только не Джимми Фаррелл, а Джим, – заметила бабушка.

– Все зовут его Джимми.

– Надеюсь, не в лицо.

В субботу они рано вернулись из Карракло и застали на кухне Мартина.

– Вы в курсе, что Ларри обошел все пабы в городе?

– Мы в курсе, – ответила бабушка.

– И всем рассказывает про наши дела, – сказал Мартин.

– Какие дела?

– Про твой юбилей.

– А что не так?

– Им-то какое дело?

– Но это правда, – сказала Эйлиш.

– Есть много чего, что их не касается.

– Например?

– Многие интересуются, откуда у тебя столько денег, чтобы так долго арендовать машину. А один приставала в пабе Ларкина спросил об этом Ларри, и тот ответил, что его дядя Фрэнк дал тебе денег на аренду машины.

– А он-то откуда узнал? – удивилась Эйлиш. – Кто ему рассказал?

– Моя другая бабушка, – ответила Розелла.

– Но зачем ему давать тебе деньги? – спросила бабушка.

– У него их много, – ответила Розелла.

– Какая жалость, что он не приехал вместе с вами, – заметила бабушка. – Много денег! Что может быть лучше!

Эйлиш понимала, что все заметили ее смущение.

– Как только Ларри появится, – сказала миссис Лейси, – я с ним поговорю. Дам ему понять, что в этом городе любят почем зря чесать языками.

Ларри явился как раз к чаю.

– Ну и где ты шлялся, чертенок? – спросила миссис Лейси. – Твоя бабушка уже заждалась, что ты прогуляешь ее по набережной.

– Я не знал… – начал Ларри.

– Теперь знаешь. Так, где моя палка? Мы можем спуститься по Фолли, но имей в виду, придется идти медленно. Если я упаду, обвинят тебя, а мне бы этого не хотелось.

– Я позабочусь, чтобы ты не упала.

– Он такой, – сказала миссис Лейси. – Настоящий американский джентльмен.

Когда они ушли, Мартин снова исчез, оставив Эйлиш с Розеллой наедине.

– Лучше бы ваша бабушка не рассказывала вам о деньгах, – сказала Эйлиш. – А еще лучше, если бы Фрэнк держал язык за зубами.

– Она хотела нас убедить, что в Ирландии все будет хорошо.

– А вас это беспокоило?

– Ты знаешь, что нас беспокоило.

– Они все усложняют, твой отец и твоя бабушка.

– Разве ты не собираешься к нему вернуться?

– Хотелось бы мне ответить, что все наладится.

– А это не так?

– Я не хочу… ты знаешь чего.

– И что теперь делать?

– Я сказала твоему отцу и твоей бабушке, что думаю по этому поводу, и теперь им решать. Если они намерены и дальше делать вид, будто мое мнение ничего не значит, тогда…

Эйлиш замолчала.

– Что тогда?

– Тогда я не знаю.

– Отец просил меня передать тебе: он хочет, чтобы ты вернулась.

– Ты теперь у него на посылках?

– Разве я не должна была сказать тебе?

– Мне нужно помнить о том, чего хотите вы с Ларри.

– С Ларри все просто. Он не хочет никаких перемен.

– А ты?

– Я не хочу, чтобы ты страдала. И я поступила в колледж. Со следующего месяца меня почти не будет дома. Но когда вернусь, я хотела бы застать там тебя, папу и Ларри. Конечно, я этого хочу!

Ночью Эйлиш строила планы незаметно выскользнуть из дома, дойти до телефонной будки и позвонить Джиму.

И Розелла, и Ларри жаловались на бессонницу. Любой из них мог услышать звук, спуститься и обнаружить ее отсутствие. Похоже, она слишком себя накручивает.

Всего-то и нужно, что дойти до телефонной будки в конце Парнелл-авеню и набрать номер Джима. Он ответит на звонок, и они договорятся о встрече. Эйлиш могла бы, как в ночь после свадьбы Мириам, подойти к его двери и подняться в квартиру над пабом.

За завтраком ее мать попросила Ларри поставить на столик одну из больших коробок, стоявших в углу гостиной. Некоторое время она рылась в коробке, потом попросила Розеллу помочь ей.

Когда Ларри ушел, Эйлиш услышала, как мать тихо беседует с Розеллой, и ей пришла мысль. Если она скажет им, что пойдет купить газету, то сумеет быстро дойти до Рыночной площади.

Пройдет мимо паба, который еще был закрыт. Вероятно, Джим будет наверху, но ничто не мешает ему спуститься за газетой или продуктами.

Высматривая Джима, она направилась в сторону Рафтер-стрит.

Купила в «Годфрис» газету, снова пересекла Рыночную площадь. Здесь можно было задержаться у витрин, но ненадолго. И если Джим выглянет, он ее увидит.

Розелла встретила ее в коридоре.

– Она ушла наверх. Сходи посмотри.

На приставном столике в гостиной Эйлиш увидела стопки фотокарточек, некоторые черно-белые, некоторые цветные, все небольшого размера.

– У нее их сотни и сотни. Она разложила их по порядку. Я их первый раз вижу.

За все эти годы мать ни разу не написала, что получала фотографии, которые Эйлиш делала месяц за месяцем, пока дети росли.

– У нее все подписано, – сказала Розелла.

Эйлиш взяла несколько фотографий. На одной младенец Ларри сидел на руках у отца на Джонс-Бич. На Тони были купальные шорты, которые Эйлиш еще помнила. На другом снимке Эйлиш держала Розеллу за руку, а дочь щурилась в объектив. Вероятно, эту карточку сделал Тони, а она сняла, как Тони подбрасывает в воздух Ларри. Следующая фотография ее озадачила. На ней был Тони, улыбающийся, с голой грудью, а за его спиной виднелся океан. Зачем она отправила ее своей матери?

Вернувшись, мать указала на другие коробки.

– Я думаю, Розелла не прочь посмотреть и эти фотокарточки, но, возможно, они есть у вас дома.

– У меня их нет, – сказала Розелла.

Она поставила коробку на кресло и начала вынимать пакетики с фотографиями.

– Обычно я отправляла по десять-двенадцать штук, – сказала Эйлиш, – но я не думала, что ты их хранишь.

– А что было делать, не выбрасывать же?

Просматривая карточки, Эйлиш отметила, что на фотографиях первых лет замужества было много их итальянских родственников.

– Я их всех знаю, – сказала миссис Лейси, – дядей, их жен, дедушку и бабушку. Я наблюдала за тем, как вы росли.

На следующий день погода выдалась пасмурная, и они решили остаться дома и просмотреть еще одну коробку, пока Мартин был в Куше, а Ларри – на матче по херлингу.

Разглядывая фотографии Розеллы в подростковом возрасте, Эйлиш отметила, как ее дочь позировала на камеру. Ларри, напротив, держался естественно, корчил рожицы, если знал, что она снимает.

Ей захотелось отложить для Ларри несколько фотографий, но мать ее остановила.

– Я всегда держала их в порядке. Если ты их вытащишь, я никогда их больше не найду.

Когда вошел Ларри, Эйлиш попыталась заинтересовать его фотографиями.

– Энди водил меня на матч, а потом обе команды решили выбить друг из друга дерьмо.

Эйлиш заметила, что акцент ее сына почти не отличается от местного.

– Ларри, ты не должен сквернословить в присутствии бабушки.

Сын задыхался от волнения.

– Рядом со мной был какой-то дядька, видать большой болельщик «Старлайтс», а один из игроков Эйдана стоял к нему спиной, так он подошел и дал ему мощного пинка под зад!

– Ларри!

– Энди говорит, что будет расследование, и я должен притвориться, будто ничего не видел. Но я-то видел! Но самое странное, что тот дядька просто быстро вернулся туда, где стоял, как будто так и надо! А игрок, которого он пнул, лежал на земле и стонал. Ботинок проехался прямо по заднице!

– Ларри!

Эйлиш подсунула Ларри рождественские карточки, которые она сделала, когда ему было шесть или семь лет.

– У папы тут длинные волосы, – заметил Ларри.

– Тогда все так носили, – объяснила Эйлиш. – У Энцо с Мауро тоже длинные волосы.

– Я часто хотела написать, что волосы у них слишком длинные, – заметила бабушка. – А один из братьев, не помню какой, напоминал мне кого-то из «Битлз».

– Должно быть, Энцо, – сказала Эйлиш.

Ларри нашел фотографии со своего десятого дня рождения.

– Смотрите, вот велик, который мне подарили.

– С которого ты упал? – спросила Розелла.

– Только один раз.

Ближе к вечеру, когда они добрались до последней коробки, мать спросила Эйлиш:

– Вы перестали собираться с родственниками?

– О чем ты?

– В этой коробке только Розелла и Ларри и немного вас с Тони. А что, остальные стали стесняться фотоаппарата?

– Я просто хотела показать тебе, как растут дети. Честно говоря, я не знала, что ты будешь их так разглядывать.

– Что ж, эти фотографии рассказывают собственную историю.

– В каком смысле?

Мать пожала плечами и отвела глаза.

Когда Ларри ходил в паб обсудить матч, а бабушка уже легла, Эйлиш показалось, что Розелла собралась ей что-то сказать, но передумала и заговорила об очередной фотографии.

– Вчера, когда ты вернулась, я хотела кое-что тебе сказать, но не знала, стоит ли. Помнишь, Ларри повел бабушку на прогулку? Она должна была предупредить его, чтобы не болтал лишнего в пабах. А вместо этого вытянула из него все, что случилось дома. Она пообещала ему, что будет молчать. Но призналась мне, когда ты выходила за газетой. Бабушка все знает.

– Все?

– Она знает, что скоро родится ребенок.

– А она знает, что твоя итальянская бабушка намерена его забрать?

– Не думаю, что он поделился с ней этим.

Все следующие дни Эйлиш ждала, что мать ей что-нибудь скажет. Вероятно, ей хочется знать, что ее дочь думает делать дальше. Теперь, разумеется, ей понятно, почему Тони не приехал с ними и почему Эйлиш о нем почти не упоминает.

Мать наверняка будет упрекать ее, что она все скрыла, а Эйлиш, в свою очередь, сердилась на мать за то, что та воспользовалась болтливостью Ларри. Возможно, мать ждала, когда Эйлиш сама начнет разговор, но ей было нечего сказать. Не могла же она признаться, что на прошлой неделе провела ночь с Джимом Фарреллом в отеле «Монтроуз» в Дублине. И не могла сказать, как намерена поступить с Тони, поскольку сама не знала.

Она начала размышлять об их будущей жизни с Джимом. Представляла себе маленькую спальню в каком-нибудь городишке неподалеку от Линденхерста. Мечтала просыпаться по утрам рядом с Джимом.

Однако, мысленно рисуя домик, который они могли бы снять, она не могла вообразить там место для Ларри или Розеллы. Родные Тони сделают все, чтобы вернуть Ларри и Розеллу в лоно семьи. Ларри не захочет жить с матерью и Джимом. Если Джим приедет в Америку, она потеряет и Ларри, и Розеллу.

Слишком много неопределенности. Эйлиш понимала, что не в силах принять решение. Придется сказать Джиму, что ей потребуется больше времени.

Однажды вечером, когда дом затих и все, как надеялась Эйлиш, уснули, она оделась и выскользнула из дома. Миновала Джон-стрит и зашла в телефонную будку на Парнелл-авеню. У нее был с собой номер Джима. Тут она заметила, что в прорези автомата застряла монета.

Эйлиш вспомнила, что есть еще будка в начале Соборной улицы, и быстро перешла Бэк-роуд. Был почти час ночи.

Она опустила монету, набрала номер, но, услышав голос Джима, не смогла заставить себя нажать на кнопку ответа. Джим несколько раз сказал «Алло» и «Нажмите кнопку ответа». Эйлиш положила трубку и некоторое время стояла в будке, ища причину перезвонить ему или причину не перезванивать, хотя на самом деле причины не имели значения.

Она вышла из будки и направилась мимо парка к Уифер-стрит. Если спуститься к площади, а затем свернуть на Рафтер-стрит, ей останется только перейти улицу и постучать к Джиму. Эйлиш воображала, как стоит на тротуаре напротив его дома и разглядывает свет в окнах гостиной. Она не станет переходить улицу. Ей незачем спускаться к Рафтер-стрит. Эйлиш решила вернуться домой и немного поспать, чтобы завтра с утра вместе с Розеллой и матерью съездить куда-нибудь еще.

Джерард сидел в кресле напротив Джима. Было начало пятого, и Шейн в пабе мог в одиночку управиться с посетителями.

– Не знаю, много ли тебе рассказала твоя мать, – начал Джим.

– Самый минимум.

– Возможно, она упомянула, что ей больше незачем содержать закусочную. Будь все иначе, мы могли бы продать все здание, но, очевидно, твоя мать не хочет этого делать, и я не хочу. Следующий вопрос: ты хочешь содержать закусочную?

– На самом деле я больше ничего не умею. Я думал, так или иначе бизнес все равно перешел бы ко мне.

– Все так, но пока рановато, дело только в этом. Вот что предложила твоя мать. Ты пользуешься услугами моего бухгалтера и моего банка. Платишь матери за аренду вдвое меньше рыночной цены. Мы встречаемся раз в неделю и обсуждаем счета и любые другие проблемы. У меня будет полный доступ к твоей бухгалтерии. Через несколько лет обсудим следующий ход.

– Следующий?

– Ну, может быть, закусочная полностью перейдет под твое управление. Но это на будущее. Тебе это важно? На тебе будет большая ответственность. Не всякий захочет вкалывать по вечерам в выходные.

– Я буду стараться изо всех сил.

Когда Джерард встал, Джим вспомнил, что хотел сказать еще одно.

– Важно, чтобы ты никому не рассказывал о нашей помолвке. Я понимаю, соблазн велик, хочется рассказать хотя бы сестрам. Но постарайся удержаться. Через некоторое время мы сами дадим всем знать. Наверняка твоя мать чувствует себя виноватой, что рассказала тебе раньше остальных, но теперь поздно жалеть.

После ухода Джерарда Джим откинулся на спинку кресла и закрыл глаза. Вот бы Эйлиш позвонила и сказала, что он может ехать за ней в Нью-Йорк. Тогда он предложит Шейну и Колетт взять паб в аренду. У Джима были кое-какие сбережения, но в Америке доход от аренды, особенно поначалу, сильно облегчил бы ему жизнь.

Если Эйлиш придет и скажет, что хочет быть с ним, он сразу сообщит Нэнси, что передумал на ней жениться. Лучше бы она не рассказывала Джерарду о помолвке, но Джим был уверен, больше Нэнси никому не проболталась. Если он уедет в Америку, ей не придется разбираться с городскими сплетниками.

Он все еще верил, что Эйлиш может сказать «да». Согласилась же она встретиться с ним в отеле «Монтроуз». Ее не пришлось долго уговаривать. Но когда Джим попытался завести разговор о будущем, она сказала, что ему придется подождать. Что ж, он готов, но он не может ждать вечно.

Джим представил, как идет через Рыночную площадь к дому Нэнси, надеясь застать ее одну. Или звонит ей и просит прийти к нему вечером. Она наверняка вся в хлопотах, заполняет документы, рассчитывает даты поездки, мечтает, что он проведет Рождество в доме Мириам вместе с Лаурой и Джерардом. Что может быть естественнее, ведь они объявят о помолвке! А еще Нэнси задумала перебраться из города в сельскую местность, построить дом и разбить сад.

Джим знал, что в этом вопросе она не станет настаивать, поскольку он отнесся к ее затее без энтузиазма. Джим любил посреди дня немного передохнуть в комнатах над пабом. Хорошо, когда можешь после работы усесться в кресло и задрать ноги, вместо того чтобы садиться за руль и куда-то ехать. Он предвкушал приход Нэнси, чтобы выпить с ней после того, как все посетители разойдутся и в пабе будет прибрано. Теперь Джим понимал, что с легкостью откажется от этого предвкушения.

Он представил лицо Нэнси, когда он скажет ей, что все отменяется. Какую причину он приведет? Что она скажет в ответ? Если просто сообщить, что он уезжает из города, не объяснив почему, что подумает Нэнси?

Она ему не поверит. Ей потребуется время осознать, что он говорит всерьез. Сколько продлится их разговор?

Поскольку в тайну их помолвки посвящены только сама Нэнси, Джерард и отец Уолш, Эйлиш вовсе не обязательно знать, что у него был роман с Нэнси. Даже в будущем незачем ей признаваться.

Джим спустился в паб сказать Шейну, что будет занят делами и не присоединится к нему за стойкой еще пару часов. Затем вернулся в свое кресло, откинул голову на спинку и закрыл глаза.

Он считал, что поскольку владеет пабом, то разбирается в людях. Каждый вечер за стойкой Джим изучал посетителей, которые сознавали, что им давно пора домой или что следующий бокал будет лишним. Он наблюдал, как они совершают бессмысленные действия, не желая прислушиваться к доводам рассудка. И он настолько к этому привык, что почти не задумывался. Они с Шейном и даже Энди гордились, что управляются с этими людьми, а еще тем, что во время работы не берут в рот ни капли спиртного.

Теперь, строя планы, Джим понимал, что сам похож на своего худшего клиента, который знает, что ему не следует этого делать, но упрямо делает, прекрасно понимая, сколько неприятностей повлекут его поступки. Он привык слушать, как мужчины изображают крутых, хвастаются своими деньгах, или девушкой, с которой скоро обручатся, или сыном, сколотившим в Англии состояние. Джим знал, что должен улыбаться и кивать. И что почти всё это фантазии. Он гадал, не предается ли – пусть не под воздействием алкоголя, но под влиянием планов, которые они строили с Нэнси, – бесплодным мечтам? С чего он вообразил, будто Эйлиш захочет, чтобы он поехал с ней в Нью-Йорк?

С чего он взял, будто она согласилась встретиться с ним в отеле «Монтроуз» не под влиянием минутной прихоти или желания как-то закончить то, что началось много лет назад? Однако, едва мысль, что он для Эйлиш ничего не значит, пришла Джиму в голову, он убедил себя, что это не так. Не может она после того, что случилось между ними в отеле, исчезнуть, как в прошлый раз.

И все же, когда придет время выбирать между отцом ее детей и мужчиной, который обещал жениться на ее старой подруге, кого она выберет? Нет, Эйлиш ни за что на свете не должна узнать про них с Нэнси.

Джим решил, что пора положить этому конец. Он любит Нэнси, она любит его. Оглядывая комнату, он легко представлял их будущую жизнь. Зачем это разрушать? Да и Эйлиш не выходит на связь. Она даже не узнает, как важно было подать ему знак именно сейчас.

Просто невероятно, что он так спокойно говорил с Джерардом, полностью ему доверяющим, зная, что готов бросить Нэнси и никогда больше не увидеть ни ее, ни ее сына. А самое странное, что каждое его слово Джерарду было сказано искренне. По крайней мере, так ему тогда казалось.

Довольно часто пьяный клиент мог на несколько мгновений изобразить трезвого: не шататься и не говорить заплетающимся языком, а затем снова впасть в полубессознательное состояние. Джиму казалось, что, разговаривая с Нэнси или Джерардом, он только изображает трезвого, а скоро опять начнет раскачиваться, бубнить и требовать выпивку.

Что, если в Америке они с Эйлиш не уживутся? После перерыва почти в двадцать пять лет они виделись всего трижды. Что, если он не понравится ее детям? Да и как им может понравиться человек, который изменит их жизнь, переехав в Америку и сойдясь с их матерью? И как ему жить дальше, зная, что предал Нэнси? Неужели он способен холодно заявить ей, что больше не хочет ее знать? Это лежало на одной чаше весов. На другой был вопрос куда более насущный: может ли он упустить шанс прожить жизнь с Эйлиш? Подай она хоть малейший знак, что хочет быть с ним, Джим без тени сомнений стал бы тем пьяницей, который знает, что ему не следует больше пить, но выкладывает на стойку последнюю фунтовую купюру лицевой стороной вверх.

– После вашего разговора Джерард изменился, – заметила Нэнси. – И даже согласился поработать вечером в субботу, хотя его друзья собираются в «Уайтс».

Они допоздна засиделись в гостиной Джима за выпивкой.

– Джерарду нужно брать выходной хотя бы на один вечер, – сказал Джим. – Жестоко заставлять его пропускать все на свете.

– Только не в субботу, – отозвалась Нэнси. – Дело не только в том, что это самый загруженный вечер. Просто кто-то должен всегда контролировать ситуацию.

Джим едва не рассказал ей, как в молодости трудился в пабе по субботам, когда все друзья были на танцах.

– О чем ты задумался? – спросила Нэнси.

– Трудно работать вечерами в субботу. Мне всегда было трудно.

– Не помню, чтобы ты жаловался.

Джим пожал плечами.

– Может быть, тебе стоит иногда устраивать себе по субботам свободный вечер? – спросила Нэнси.

Он налил им обоим еще по бокалу.

– Ты читал «Эхо» за эту неделю?

– Даже в руки не брал. Если в городе что-то случается, кто-нибудь из клиентов обязательно мне расскажет.

– В Лукас-парке выставили на продажу еще один участок. И у него есть разрешение на предварительную планировку.

– Ты про дом?

– Да.

– Ты мне уже говорила.

– Нет, это другой. Тот был в низине. И я решила, что там будет сыро. А этот на возвышенности.

– Ты его видела?

– Проезжала мимо.

Джим понимал, что Нэнси обдумывала этот план тщательнее, чем готова признаться. Так же было и с их римской свадьбой. Если он намерен ее остановить, это следует сделать сейчас. Однако Нэнси говорила об их совместном будущем с такой уверенностью и страстью! И она не подозревала, совершенно не подозревала, что мысленно Джим снова и снова возвращается к мыслям об Эйлиш: где она сейчас, о чем думает?

– Знаешь, – сказала Нэнси, – я тут набросала чертежи дома, который мы могли бы построить. Я уже какое-то время над ними работаю.

Джим видел, что Нэнси живет будущим. Ее жизнь состояла из планов. Ее хорошее настроение зависело от того, какой будет их жизнь через год или два. Джим тоже жил будущим. Он мечтал, как вернется с работы в съемный дом в американском пригороде, толкнет калитку, распахнет дверь и в доме его будет ждать Эйлиш. Если погода будет подходящей, они отправятся на прогулку. Он видел ее такой, какой впервые заметил на мессе рядом с матерью после ее первого возвращения из Америки. Видел, как она идет ему навстречу по берегу моря в Куше. Видел ее при свете лампы в номере отеля «Монтроуз».

– Ты устал? – спросил Нэнси.

Джим кивнул и улыбнулся.

Джерард как будто впитывал каждое слово, сказанное Джимом. Его вроде бы ничуть не смутила новость, что мать выйдет за Джима и переедет к нему из дома на Рыночной площади. И более того, после ссор с матерью Джерард, кажется, был не против прислушаться к чужим советам. Если бы Джим сказал, что он должен работать каждый вечер на неделе, Джерард спокойно согласился бы. Так, по-видимому, жили большинство семейств в городе. Так вел себя Шейн, приходя вечерами домой. Он разговаривал со своими детьми, пытался понять, чего им хочется. А они прислушивались к его советам.

Однако Шейн воспитывал своих детей с рождения. Джим мог советовать Джерарду что угодно, но он не был ему отцом. Не вставал по ночам, когда маленький Джерард плакал; его не было рядом, когда Джерард делал первые шаги. Иногда Джим ловил себя на том, что жалеет о непрожитом.

Теперь, когда Джерарду сказали, что он должен взять ответственность за бизнес матери, он изменился. Прежде чем занять место на табурете у стойки, он с небрежным, но гордым видом кивал Джиму или Шейну как человек, усердно трудившийся целый день в банке или конторе. На его плечи словно легло бремя. Когда Шейн спросил Джима, что случилось с Джерардом, тот почувствовал искушение рассказать ему, но удержался.

Однажды вечером, и вечер этот не за горами, Нэнси скажет ему, что пора объявить о помолвке. У нее был план. Сначала она расскажет дочерям, потом сестре, затем Джим скажет Шейну и Колетт и позвонит двоюродному брату и сестрам. Дальше они пойдут к Керру или Дермоту Року, и Джим купит Нэнси кольцо. И тогда их помолвка станет достоянием общественности.

Когда Нэнси будет готова всем признаться, у Джима не останется выбора. Иногда ему удавалось себя убедить, что все зависит от Эйлиш. Если она согласится, он поедет с ней. Если нет, он сделает то, что должен. Его беспокоило, что Эйлиш начнет увиливать. Откуда ей было знать, как отчаянно он спешит? Она может сказать, что им следует повременить и что они могли бы поддерживать связь после ее возвращения в Америку. Но Джиму этого было недостаточно.

Однажды в субботу Джим спросил Шейна:

– А что это за высокий темноволосый юноша? Он заходил уже несколько раз.

– Он из Америки. Зовут Ларри. Сын Эйлиш Лейси.

Джим поймал взгляд парня. Тот отделился от толпы, окружавшей Энди, и подошел пожать Джиму руку.

– Привет, Джимми, – сказал он с улыбкой. – Я внук миссис Лейси с Корт-стрит.

Джим выдавил улыбку. Отвернувшись, он заметил, что от Шейна не ускользнуло, как он расстроен. Джим злился, что не сумел скрыть своих чувств, но ничего с собой поделать не мог. У парня была улыбка матери. Ничего не сказав Шейну, Джим быстро ушел наверх.

Это доказательство – на случай, если он нуждался в доказательствах, – что у Эйлиш есть собственная жизнь, что она замужем за другим мужчиной, что у них никогда не будет общих детей и время для того, что могло бы сложиться у него с Эйлиш или с Нэнси, упущено. Он, в отличие от них, позволил жизни пройти мимо.

Джим вошел в ванную и всмотрелся в свое отражение в зеркале. Жалко, что Ларри не нашел другого места для общения, кроме его паба. Было бы проще, если бы Эйлиш просто описала ему сына. Он представил, как Эйлиш везет этого мальчика и его сестру из аэропорта в Эннискорти после того, как они провели ночь в отеле. Он был рад, что позволил этому случиться. Пусть у него останутся хотя бы такие воспоминания, если других нет.

Когда на следующий вечер к нему пожаловала Колетт, Джим понял, что ее прислал Шейн. Он услышал в коридоре ее голос.

– Не возражаешь, если я поднимусь?

Застань она его в пабе, он сказал бы, что занят. Видимо, поэтому она и решила прийти пораньше.

От них с Шейном ничего не ускользало. Ни его отсутствие в день, который он провел с Эйлиш в отеле «Монтроуз», ни приход Нэнси в паб. Впрочем, Джим был уверен, что, несмотря на их проницательность, они вряд ли способны разложить ситуацию по полочкам.

Когда Колетт вошла в комнату, Джим порадовался, что они с Шейном ни о чем не знают. Они сумели бы посмотреть на вещи более трезво, чем он. Джим не нуждался в советах Колетт.

– Что-то происходит, Джим, – сказала Колетт.

– Это Шейн тебе сказал?

– Если хочешь мне признаться и не хочешь, чтобы я передала это Шейну, я буду молчать, как могила.

– Знаю.

– Мы только хотим, чтобы ты был счастлив.

– Я знаю, но это непросто, не так ли?

– Это может стать проще.

Джим подумал, что должен быть осторожен. Важно, чтобы никто не знал про Эйлиш. Если он женится на Нэнси, Джим не хотел, чтобы Колетт или кто другой знали, как он был близок к отъезду в Америку.

– Мы можем поговорить об этом через пару недель?

– Тогда у тебя появятся новости?

– Может быть.

Колетт улыбнулась:

– Это та, о ком я думаю?

– Уходи сейчас же! Знаю я тебя. Больно любопытная.

В ту ночь, когда Джим собрался ложиться, зазвонил телефон. Он поднял трубку, услышал тишину на линии и понял, что абонент не нажал кнопку ответа.

– Нажмите кнопку, – сказал Джим.

Но на другом конце провода стояла тишина. Он подождал, внимательно прислушиваясь. Звонивший тоже чего-то ждал, затем положил трубку. Был час ночи. Нэнси не стала бы звонить ему из автомата. Зато Эйлиш могла улизнуть из материнского дома, чтобы поговорить с ним по телефону. Возможно, кнопка не сработала. Или телефон был сломан. Или, услышав его голос, Эйлиш испугалась. Он сказал только «Алло» и «Нажмите кнопку». Джим был уверен, что его голос прозвучал не грубо. Но если телефон зазвонит вновь, он постарается вложить в слова больше тепла.

Джим сидел у телефонного аппарата, желая, чтобы он зазвонил. Закрыл глаза, сконцентрировался, сжал кулаки. Ничего не происходило. Он воображал, как Эйлиш стоит у будки, не в силах взять себя в руки и снова набрать его номер. Джим отдал бы все на свете, чтобы она позвонила и согласилась прийти.

Прождав достаточно долго, он взял куртку, убедился, что ключи в кармане, и направился к телефонной будке на Парнелл-авеню. Он понимал, что вряд ли найдет там Эйлиш, но по крайней мере увидит будку и не будет сожалеть, что не решился выйти из дому.

На Корт-стрит было пусто. Джим прошел мимо ее дома, уже уверенный, что Эйлиш спит и кто-то просто ошибся номером. Дойдя до конца Джон-стрит, Джим заколебался. Еще несколько шагов, и он увидит телефонную будку. Нет, не может быть, чтобы Эйлиш была внутри. И когда он увидел будку, то понял, что прав. Эйлиш там не было.

– У вас, наверное, в этом месяце затишье, – заметила Нэнси.

– Забавно. Если вы продаете участки, август – самое горячее время.

Оливер Росситер приехал из Уэксфорда, чтобы забрать Нэнси и показать ей участок в Лукас-парке.

– Лучше смотреть в солнечную погоду, – продолжил он. – Жаль, что сегодня так пасмурно.

За Сен-Джонс-Мэнор они остановились у объявления «Продается» рядом с ржавыми воротами фермы. Дорога была узкой, и Нэнси забеспокоилась, удастся ли Оливеру припарковаться.

– Будем надеяться, – сказал он. – К тому же мы ненадолго. Смотреть там особенно не на что. Сейчас это больше похоже на поле, но у этого поля есть разрешение на строительство.

В солнечный день, подумала Нэнси, участок выглядел бы привлекательнее. Сейчас это было маленькое поле, окруженное глубокими канавами под серым небом. Сделать подъездную дорожку несложно. Возможно, Джим знает, что лучше, гравий или асфальт.

Она представила дом, черепичную крышу, окна вдоль фасада и места, где свежая белая краска скоро облупится из-за сырости. Сейчас, когда она прогуливалась по участку, Нэнси казалось, что он непригоден для строительства чего бы то ни было.

– Вам следует поговорить с ландшафтным дизайнером, – заметил Оливер. – В Банклоди есть хорошая немка. Кто-нибудь вроде нее сумеет тут все преобразить.

Нэнси представила, что сказал бы Джим, увидев это место. Какие бы планы она ни строила, Нэнси понимала, что не должна поддаваться порывам.

– Мну нужно подумать.

– Это из-за цены? Я мог бы обсудить с ними цену.

– Мне кажется, участок слишком близко к дороге.

– Вы хотите подальше?

– Я думала, что хочу поближе, но теперь не уверена.

– С другой стороны, – заметил Оливер, когда они возвращались к воротам, – никто не любит длинные подъезды. У меня есть участок неподалеку, который уже довольно давно выставлен на продажу. Он в самом конце дороги. И мы подумываем от него отказаться. Терпеть не могу, когда недвижимость зависает, но такое случается.

– Где это?

– Чуть ниже по реке, у Баллихога.

– Я могу его осмотреть?

Вернувшись в машину, Нэнси забеспокоилась, что Оливер решит, будто она зря тратит его время. Она выбрала его, потому что он жил в Уэксфорде, а ей не хотелось связываться с агентами по недвижимости из Эннискорти, которые могли проявить неуместное любопытство. Он уже успел показать Нэнси несколько участков, согласившись не раскрывать ее личность владельцам. Вначале она была уверена в том, чего хочет. Нэнси чувствовала, что возбудила интерес агента.

– Я решил, что в последний раз показываю этот участок потенциальному клиенту. И потом, я ведь вас предупредил? Участок в самом конце дороги.

Агент отвернулся и улыбнулся.

Даже когда после смерти Джорджа бизнес начал разваливаться, Нэнси продолжала по вечерам в пятницу отвозить заказы клиентам в пригороде. Это было время, когда она оказалась на самом дне, когда не знала, сумеет ли заплатить поставщикам, когда Мириам и Лаура увидели, что у нее в запасе нет ничего: ни денег, ни энергии, ни планов на будущее. Порой, вернувшись домой, она обнаруживала, что дочери спорят с Джерардом и сын плачет.

Оливер свернул на крутую и узкую дорогу вдоль реки.

– А я знаю эту дорогу, – заметила Нэнси. – Доставляла сюда продукты. Здесь живет Мэгс О’Коннор со своими овчарками.

– Сейчас она в доме престарелых. Это она продает участок. Та еще штучка.

– Мне всегда нравилась Мэгс. Я жалею, что перестала заниматься доставкой.

– Одна из ее племянниц получила разрешение на строительство дома, а потом передумала.

С тех пор как Нэнси была здесь в последний раз, дорога заросла и покрылась рытвинами. Большой участок выходил на реку. После узкой дороги он казался светлым и открытым.

– Но как здесь строить? – спросила Нэнси. – Это же склон.

– Думаю, они собирались его выровнять. Экскаватор справится с этим за день. Почва здесь мягкая. Никаких камней или чего-нибудь в этом роде.

– А вы умеете продавать.

– Нет, я серьезно. Если вы расчистите кусты с той стороны канавы, у вас будет лучший вид на реку. Мэгс говорит, раньше тут был спуск к реке. Там все равно полоса отчуждения.

– Сколько Мэгс хочет?

– Пятнадцать тысяч.

– Сколько? – переспросила Нэнси. – Она сошла с ума?

– Можно и так сказать. Но если вы готовы смириться с дорогой, место отличное. Я не вру.

– А как насчет ветра с реки? – спросила она. – Нет ничего хуже ветра, который дует с реки. Не помню, кто это сказал.

– Это очень уединенное место, – добавил агент.

– Мэгс в своем уме?

– К сожалению.

– А вы можете ей намекнуть, что цена завышена вдвое?

– Она знает.

– Тогда скажите, что у вас на примете есть покупатель, но цена должна быть честной.

– Первым делом она захочет узнать ваше имя.

– Можете назвать ей мое имя. Всякий раз, когда я доставляла ей продукты, она говорила, какие Шериданы милые люди. Скажите ей, что я такая же милая, как раньше.

– Я должен предупредить вас, что она любит разводить суету и ей нравится принимать посетителей. Этот участок держит ее в тонусе.

– Хотите сказать, что она не торопится его продавать?

– Она истощила терпение всех агентов в Эннискорти. Должен признаться, и мое тоже.

Несколько дней спустя Нэнси позвонил Оливер.

– Это было предсказуемо. Она хочет вас видеть.

– Что именно она сказала?

– Просила передать, что, если вы не придете до конца дня, она продаст участок другому.

– Она меня вспомнила?

– Она знает всех в округе.

В четыре часа, как было условлено, Нэнси стояла у ворот дома престарелых и дивилась заметной вывеске с надписью «Морг», словно большинству посетителей требовался именно он. Столкнувшись в коридоре с монахиней, Нэнси сказала, что ищет Мэгс О’Коннор.

– Мэгс О’Коннор, Мэгс О’Коннор, – сказала монахиня. – Только и слышишь что про Мэгс О’Коннор.

Мэгс О’Коннор, которая как будто еще раздалась, сидела в старом кресле у двери в гостиной.

– Значит, это все-таки ты, Нэнси. Никак от тебя не избавиться. Я сказала Оливеру, что это не можешь быть ты. Зачем тебе сдался участок в конце дороги? И откуда у тебя деньги?

– У каждого свои секреты, Мэгс.

– Знаешь, а я помню, когда ты вышла за Джорджа, старая миссис Шеридан сказала, что он мог бы найти кого получше. Но все это и так знали. Все знали, что тебе повезло.

– Или Джорджу.

– Ему тоже. Так и зачем тебе участок?

– Это мое дело.

– Но откуда у тебя деньги? От закусочной? Я слыхала, твоя дочка вышла за Уэддинга из-под Клонроша. Это для них?

– Ты хорошо выглядишь, Мэгс, видно, тебе здесь живется комфортно.

– Я устаю за одну минуту и забываю, о чем спрашивала. Скажи, Нэнси, зачем тебе участок?

– На мой взгляд, цена высоковата.

– Это я уже слышала. Оливер мне сказал. Забавно, что ты обратилась к нему, а не к кому-то из местных. Так для кого? Ты покупаешь участок для кого-то?

– Нет.

– Если ты не скажешь, самой мне не узнать. И не догадаться. Это все старость.

– Участок слишком дорогой.

– Кто его покупает?

– Я.

– За этим стоит кто-то еще.

– Я выхожу замуж за Джима Фаррелла с Рафтер-стрит, и мы будем там жить.

Нэнси не могла поверить, что произнесла это вслух. Она наблюдала, как Мэгс переваривает услышанное.

– Разумеется, это секрет?

– Разумеется.

– На меня можешь положиться. А разве Джим несколько лет назад не мутил с той девчонкой, что уехала в Америку? Эйлиш Лейси?

– Было дело.

– Я слыхала, она вернулась.

– Это так.

– На твоем месте я бы поторопилась со свадьбой.

Мэгс оглядела комнату, порылась в сумочке.

– Я часто забываю, где нахожусь.

– Участок слишком дорогой.

– У того мужчины, которого ты упомянула, много денег?

– Вовсе нет.

– Как сказать. Весь город пьет в его пабе. Самое лучшее, если он придет ко мне сам, а не будет присылать тебя.

– Тебе придется иметь дело со мной, Мэгс.

– Он что, не знает об участке?

– Узнает, когда я назову ему нормальную цену.

– Ты училась вести дела на горьком опыте. «Даннс» увел всех ваших клиентов, одного за другим. Я слыхала, по вечерам твоя закусочная тот еще цирк. Всякий проходимец приходит туда за картошкой фри. Сколько берешь за пакетик?

– Я пришла, чтобы предложить разумную цену.

– О, с этим разберется Оливер. Скажи, пусть придет ко мне.

Когда Нэнси позвонила Оливеру несколько дней спустя, цена на участок была снижена вдвое.

– Вы ее очаровали.

– Она совала свой нос во все мои дела.

– То же самое говорили мне другие покупатели, но ради них она не стала снижать цену.

Нэнси захотелось немедленно найти Джима, но затем решила, что лучше ему позвонить, хотя во время работы он порой отвечал резко и деловито. Поэтому Нэнси позвонила после закрытия, когда Джим успел подняться к себе. Нэнси рассказала ему об участке.

– Постой, это же неподалеку от Баллихога?

– Нет, ближе. За Эдермайном.

– Значит, за Макмайном?

– Да нет же, ближе.

– И вверх по дороге?

– Да.

– Зачем нам там жить?

Нэнси представила, как Джим потягивает свой напиток. Тон был спокойным, почти удивленным.

– Когда ты его увидишь, ты поймешь.

И Нэнси дала ему четкие инструкции, как добраться до участка, чтобы они могли встретиться там завтра после обеда.

Нэнси позаботилась о том, чтобы оказаться на месте раньше Джима. Она улыбнулась, вспомнив, как проснулась, готовая тут же пойти в собор, встать на колени и попросить хорошей погоды, хотя бы в первые пять минут после приезда Джима.

Все утро над рекой висела утренняя дымка, которая медленно рассеивалась. Пока Нэнси ждала, воздух становился все прозрачнее.

Она представила себе длинную кухню-столовую с окном на реку. Ей хотелось, чтобы спальня выходила окнами на восток и по утрам туда проникал солнечный свет. Можно повесить плотные шторы, чтобы солнце не будило их раньше времени. Но прежде чем что-либо планировать, она свяжется с той немкой из Банклоди, которая даст ей советы, как правильно разбить сад. Ей также потребуется помощь Лауры с интерьером, но нельзя позволять ей командовать.

Нэнси задавалась вопросом, настанет ли момент, когда Джим скажет «нет». И когда подъехала его машина, он вышел и настороженно огляделся, Нэнси спросила себя, не случится ли это сейчас?

– Я доехал до какой-то разрушенной фермы, – сказал он. – Решил, что заблудился.

– Да, тут легко пропустить поворот.

Пока он прогуливался по участку, она шла за ним, решив ничего не говорить. Бледное солнце пробилось сквозь дымку.

– Никто не знает этой местности, – сказал Джим. – Здесь очень уединенно.

– Я сама так думала, когда доставляла сюда продукты.

– И они считают, тут есть законный спуск к реке?

Нэнси заметила, что Джим не сказал, что участок ему не нравится.

Нэнси удивлялась, что так долго терпела город, дом на две семьи в Эйданс-Виллас, где она родилась, узкий дом на Джон-стрит, куда они переехали, дом Джорджа на Рыночной площади. Закрытые со всех сторон, просматриваемые насквозь места.

– Как тебе? – спросил Джим.

– Я думала о виде на реку.

– Странно, как тихо она течет, – заметил он.

Нэнси прислушалась. Ни звука, даже птицы не пели. Она хотела спросить, нравится ли ему, но Джим уже отошел к дальней канаве и вроде бы думал о чем-то своем.

Все следующие дни она приезжала на участок одна. В душном воздухе пахло грозой. В канавах бушевала растительность.

Каждый раз Нэнси просто ходила из одного конца участка в другой. Она отмерила на бумаге длинную комнату: двадцать пять на пятнадцать футов – и теперь искала идеальное расположение. Нэнси представляла, что дом будет возводиться вокруг главной комнаты. Если она сумеет найти правильное место, остальное приложится.

В те вечера, когда она виделась с Джимом и рассказывала ему о комнатах, видах из окон и своих измерениях, он отвечал скупо. Несколько раз Нэнси замечала, что он смотрит вдаль, как будто не слушает, поэтому старалась не вдаваться в подробности. Всему свое время. Постепенно она выложит ему, что у нее на уме. Но ей не терпелось выбраться из города на простор.

Она не станет скучать о доме на Рыночной площади. Хотя комнаты над магазином были большими и светлыми, ни намека на сырость, прочная крыша, Нэнси безо всякого удовольствия вспоминала, как трудно сушить пеленки в доме без сада или найти для детей занятие в жаркий летний день.

А потом пришло горе, которое навсегда слилось у нее в сознании с этим домом. Она вспомнила, как Мириам и Лаура поймали ее в коридоре с мешком оставшейся от Джорджа одежды, которую она намеревалась отвезти в лавку старьевщика в Уэксфорде. Они упрекали ее, что она выбрасывает одежду отца у них за спиной; Нэнси призналась, что именно это она и делает, желая пощадить их чувства, а они все равно ее не простили.

– Почему бы вам самим этим не заняться? – спросила она. – Там еще половина шкафа и вся его обувь. Давайте!

Глядя на реку, Нэнси думала о цементе и камне, из которых состоит город, о твердых поверхностях и острых углах. Другой жизни она не знала. Она улыбнулась при мысли, что способна вложить столько же энергии в разбивку сада, сколько вложила в открытие закусочной. Посмотрев на запад, она решила, что стоит сделать еще одно большое окно, чтобы в конце дня наблюдать закат.

– Мне все равно, куда вы идете вечером и чем намерены заниматься, – заявила миссис Лейси. – Главное, чтобы все были готовы к завтрашней двенадцатичасовой мессе. Мы выходим из дома вместе в двадцать пять минут двенадцатого.

– Может быть, лучше будет, если кто-нибудь вас отвезет? – спросил Джек.

– У меня замечательные внуки, двое из Англии и один из Америки, и одна очаровательная внучка. Если потребуется, я на них обопрусь.

Эйлиш оглядела стол, который разложили по случаю приезда гостей – Джека и Пата, которые добирались из Фишгарда в машине Джека с Домиником, сыном Джека, и Эйданом, сыном Пата.

Два брата Эйлиш были близки по возрасту и когда-то похожи, но теперь разница между ними поражала. На Джеке был дорогой костюм. Он с улыбкой оглядывал сидящих за столом, был идеально выбрит, а его седые волосы идеально уложены. Пат, напротив, нуждался в бритье и стрижке. Он нервно улыбался и, вставая из-за стола, морщился как будто от боли. Обтрепанные шнурки на ботинках порвались.

Эйлиш знала, что Пат работает на складе. У него было пятеро детей, Эйдан старший. Мартин сказал ей, что братья привезут на юбилей матери старших сыновей.

– А как Джек умудрился столько заработать? – спросила она Мартина.

– Он видит то, чего другие не замечают, – ответил Мартин. – А именно цену надежности. Если вы хотите построить участок автострады к определенному сроку, обращайтесь к Джеку. Это стоит дороже, но срок будет соблюден. Он на короткой ноге с профсоюзными боссами. Некоторые говорят, это ирландская черта, но они ошибаются.

Эйлиш никогда не слышала, чтобы Мартин говорил так долго и осмысленно. Она заметила, как он оживлялся в присутствии братьев, но от нее не ускользнуло, что Джек отворачивался, когда Мартин старался привлечь его внимание. Пат вообще редко открывал рот.

Ларри пожаловался ей на кузенов.

– Они все время говорят о футболе, но об английском футболе. Я про их клубы вообще не слышал. Никто из них ни разу не был на матче по херлингу.

– Ты мог бы познакомить их с кем-нибудь из твоих друзей, – сказала Эйлиш.

– Я думал, что они ирландцы, но это не так.

– А о чем ты с ними разговариваешь?

– У меня пока не было возможности вставить слово.

Ларри попытался спародировать английский акцент кузенов, и это рассмешило Эйлиш.

Джек и Пат с сыновьями остановились в отеле Мёрфи Флуда в конце Мейн-стрит. Эйлиш наблюдала, как Мартин выпытывает у братьев, в каком пабе они намерены скоротать вечер.

– Ненавижу все эти «А ты надолго?», – сказал Джек. – И меньше всего я настроен встречаться с завсегдатаями.

– Но там будут ребята, которые не прочь с тобой повидаться, – сказал Мартин.

– Откуда они знают, что я приехал?

– Да все обо всем знают.

– Вот этого я и боюсь.

– Наверное, начнем с Ларкина, – сказал Пат. – Потом заглянем к Стэмпу, зайдем к Джиму Фарреллу, а закончим у Мёрфи Флуда.

– Я рада, что с ними не приехали жены, – заметила миссис Лейси, когда сыновья и внуки ушли. – Есть за что благодарить Господа.

– Почему, бабушка? – спросила Розелла.

– Потому что они не взяли бы жен в паб и нам пришлось бы весь вечер их развлекать. Ничего не имею против Бетти, она англичанка, но Эйлин добавила мне седых волос. Она считает нужным имитировать английский акцент, хотя сама с запада Ирландии. Джек познакомился с ней на танцах.

– А что в этом не так? – спросила Эйлиш.

– В мое время знакомились на танцах с теми, кого уже знали. А не с чужаками. По крайней мере, я бы такого себе не позволила. Ты могла протанцевать с незнакомым кавалером один танец, а затем вернуться к своим.

– Именно так я и познакомилась с Тони, – сказала Эйлиш.

– Да, но то в Америке.

Утром они встретились на Корт-стрит и все вместе направились в собор.

– Не разбредаться и не курить, – приказала миссис Лейси, убедившись, что заперла входную дверь. – Пусть Розелла идет по одну сторону от меня, а Доминик – по другую. Остальные могут идти сзади. Ларри, будь добр, застегни верхнюю пуговицу и поправь галстук, как приличный человек.

Мужчины вернулись под утро и сегодня выглядели подавленными. Попытки Эйлиш выяснить, с кем они познакомились и какие пабы посетили, были встречены вздохами и пожатием плеч.

Ее мать была в светло-зеленом. Шелковая блуза, хорошие черные туфли и элегантная серая шляпка.

На углу Уифер-стрит им встретился мужчина, который вчера выпивал с Джеком, Патом и Мартином.

– Да уж, хозяюшка, – обратился он к миссис Лейси, – жалко, что вы не видели вчера этих трех красавчиков в пабе Джима Фаррелла вместе с их красавчиками-сыновьями, приехавшими на ваш юбилей.

Ларри посмотрел на Эйлиш, как будто она должна была объяснить мужчине, что он не сын Мартина.

Они прибыли в собор рано, чтобы занять хорошие места ближе к кафедре. Пока остальные ерзали и озирались, а Пат вышел покурить, ее мать с Розеллой сидели и смотрели перед собой, гордые и отстраненные.

Эйлиш понятия не имела, к какой службе ходит Джим, к одиннадцати или к двенадцати. Пока они медленно шли по Мейн-стрит, ей пришло в голову, что они могут его встретить. Или он мог зайти в собор и усесться сзади, как обычно поступали одинокие мужчины. Когда наступит время причаститься, он увидит их, как вчера наблюдал в своем пабе ее братьев и мальчиков.

Эйлиш знала, что должна ему позвонить, как обещала, но было слишком много вопросов, на которые она не знала ответа. Если Джим действительно хочет приехать к ней в Америку, когда это случится? А когда она сама вернется – уже совсем скоро, – где ей жить? Если она прилетит вместе с детьми, что она скажет Тони? Если на несколько дней позже, то куда ей идти? Должна ли она позволить Тони забрать ее из аэропорта и отвезти домой? Вернуть жизнь в нормальное русло, на время забыть о рождении ребенка и возможном появлении Джима Фаррелла? По прилете в Америку она могла снять жилье на оставшиеся деньги из тех, что дал Фрэнк. Но когда она увидит детей? И при каких обстоятельствах?

С самого начала им не следовало жить в такой близости от семьи Тони. Это была первая ошибка. Живи они подальше, она попросила бы Тони уйти. Возможно, она все еще могла это сделать, хотя тогда он просто переедет к родителям и ей все равно придется каждый день с ним сталкиваться. Зато Розелла и Ларри будут видеться с отцом, и это можно считать преимуществом.

Но как сообщить детям, что Джим Фаррелл последует за ней в Америку и что, несмотря на прошедшие годы, она хочет быть с ним?

Пат вернулся как раз перед появлением священника.

– Бабушка говорит, это отец Уолш, – прошептала Розелла. – Ее любимец.

Эйлиш представила себе, как ее мать приходила сюда каждое воскресенье, одна из многих вдов, которые любили всегда сидеть на одной и той же скамье, или раньше всех успевать к причастию, или, напротив, стоять в сторонке, пропуская вперед прихожан, которые рвались поскорее выбраться на свежий воздух.

Когда началась месса, Эйлиш подумала, что Розелле потребуется помощь, чтобы обустроиться в Фордхэме. Ей также нужна новая одежда. Когда Эйлиш повезет дочь на новое место, Тони наверняка захочет к ним присоединиться, и Розелла будет не против. В первые недели Эйлиш придется все время оставаться на связи и быть дома, если дочь приедет погостить на выходные. А у Ларри начнутся проблемы в школе. Эйлиш не сомневалась, что, если за ним не следить, в отсутствие Розеллы Ларри найдет предлог заниматься еще меньше.

Она пообещала себе, что поможет Ларри с математикой, английским и, возможно, с другими предметами, каждый вечер будет садиться с ним рядом и делать домашнюю работу, которую ему задали. Мистер Дакессян рассказал ей, что применял этот способ с Эриком.

– И Эрик не возражал? – спросила она.

– Не возражал? Да он рвал и метал. Но я не отступал. Ему нравилось, что я знал меньше, чем он, хотя на самом деле я притворялся. Он считал меня болваном. С тех пор у нас прекрасные отношения. Хотел бы я, чтобы мой отец вел себя так со мной!

Ей придется загладить вину перед мистером Дакессяном. За время ее отсутствия наверняка скопилось много работы.

Эйлиш пришло в голову, что если она перестанет думать о себе и своих желаниях, то все встанет на свои места, по крайней мере на ближайшие несколько месяцев. Она разберется с потребностями Розеллы, потом Ларри, затем сосредоточится на работе в мастерской. И будет думать только об этих трех вещах. До тех пор, пока ребенка не внесут в ее дом, она не станет о нем вспоминать. И она будет вежлива с Тони и сделает все, что в ее силах, потому что этого хотят дети.

Мысль о том, что она, которая недавно провела ночь в отеле с Джимом Фарреллом, внезапно стала альтруисткой и теперь будет заботиться исключительно о благе других, заставила Эйлиш улыбнуться.

Но что она скажет Джиму? Проще всего было бы повторить, что ей требуется время. Что он на это ответит? Тогда в отеле он говорил так, будто ответ нужен ему немедленно. Мысль о том, что он переедет в Нью-Йорк или сразу на Лонг-Айленд, вызывала беспокойство. Возможно, спустя несколько месяцев они будут лучше представлять себе, как им следует поступить.

Придется сказать, чтобы он подождал. Эйлиш подумывала вернуться в Эннискорти на следующее лето, но у нее может не найтись денег на поездку. И нельзя быть уверенной, что к тому времени все прояснится.

Придется проявить решительность. Эйлиш не хотела, чтобы Джим летел в Америку вместе с ней. Придется ему об этом сказать. Устроить еще одну встречу. Сделать это будет непросто. А потом, если получится, она поменяет билет и вернется тем же рейсом, что Розелла с Ларри.

Когда выстроилась очередь к причастию, мать дала понять, что не хочет спешить. Когда очередь уменьшилась, Эйлиш заметила, что мать сделала знак Джеку, который сидел в конце скамьи. Он встал, и все семейство направилось к алтарю по проходу, а ее мать шла в сопровождении Розеллы и Доминика.

Эйлиш понимала, что главное – не ожидание и преклонение колен, чтобы принять облатку, а разворот и обратный путь по проходу, когда на них будет глазеть вся паства: вот миссис Лейси, ее сыновья, дочь, внуки, и все собрались дома ради ее юбилея.

Эйлиш поняла, что мать спланировала этот момент, зная, когда нужно выйти в проход и как вернуться, словно не замечая направленных на тебя взглядов.

Потом, когда остальные были в задней комнате, а мужчины снова собирались в паб, Розелла нашла ее на кухне и позвала наверх.

– Ларри говорит, что Джек владеет этим домом, а еще ему принадлежит дом Мартина в Куше и дом Пата в Болтоне.

– Откуда Ларри знает?

– Джек ему сказал.

– А что сказал Ларри в ответ?

– Я не несу ответственности за то, что болтает Ларри.

На следующее утро, за день до юбилея, Джек застал Эйлиш одну и торжественно прикрыл за собой дверь. Эйлиш решила, что брат хочет обсудить, не слишком ли опасно их матери жить в доме с таким количеством ступеней.

– Я немного за тебя беспокоюсь, – сказал Джек. – И хотел бы это обсудить.

– Ты прошелся по пабам с Ларри.

– Я думал, у твоего мужа и его братьев большой бизнес. Думал, на Лонг-Айленде все хорошо.

– Достаточно хорошо, чтобы ты меня навестил? Я всегда надеялась, что ты приедешь.

– Как-нибудь. Я часто задаюсь вопросом, а что, если бы я поехал в Штаты, а не в Бирмингем? Сейчас бы держал магазинчик на углу.

– Ты стал бы еще богаче, чем сейчас.

– Ларри говорит, ты собираешься уходить от его отца.

– Не мог он такого сказать.

– Если ты согласишься принять мою помощь, я мог бы тебя выручить. Например, купить тебе дом. Это сделало бы тебя независимой.

– Как всем остальным?

– Я владею домами Мартина и Пата, но только потому, что не хочу, чтобы они их продали. Я не ставлю тебе никаких условий.

– Ты предлагаешь купить мне дом? Ты серьезно?

– Я не делаю пустых предложений.

– Ты говоришь как деловой человек!

– Почему бы тебе просто не согласиться?

– Это очень великодушно с твоей стороны.

– Значит, «да»?

– Я немного удивлена. Но если у меня будет собственный дом, это все меняет!

– Вот и хорошо. Приятно, что в семье есть хоть кто-то решительный. Мне потребовалось время, чтобы убедить мамулю согласиться с моим планом покупки ее дома. Да ты, наверное, и так все знаешь.

– Я знаю очень мало. Она почти не отвечала на мои письма.

– А ты не слишком часто писала, не так ли?

– Я писала раз в месяц. И никогда не пропускала срок.

– Может быть, она их не получала?

– В том-то и дело, что получала! У нее есть все фотокарточки, которые я ей посылала.

– Иногда с ней нелегко. Но в любом случае я свое слово сказал. Просто дай знать когда, и все будет сделано. Ларри сообщил мне о ценах на надвижимость, и теперь я знаю все, что мне нужно знать.

– Ларри всего шестнадцать.

– Он умный малый. Не понимаю, откуда это у него. Может быть, от всех этих итальянцев.

– Я не хочу, – сказала миссис Лейси, – чтобы все, кому не лень, приходили сюда и глазели, словно это мои поминки.

– Я присмотрю за дверью, – сказал Джек.

Утром соседи пришли поздравить миссис Лейси с юбилеем. Они обсуждали городские новости, говорили, что лето прошло слишком быстро. Стоя в дверях, Эйлиш слушала, как гостьи гадают, сколько еще времени она пробудет у матери.

– Я думала, она приедет всего на неделю-две, – говорила одна.

– Целое лето, – удивлялась другая, – повезло ей, что может себе такое позволить.

– И арендовать машину так надолго, – замечала третья. – Должно быть, это обошлось ей недешево.

– Америка, известное дело. Я слышала, по радио говорили, доллар теперь царь и бог.

Когда во второй половине дня поток гостей увеличился, Джек сказал, что пора разворачивать поздравляющих, но мать не согласилась.

– Еще развернешь ненароком мою лучшую подругу, – сказала она.

– А кто твоя лучшая подруга, бабушка? – спросил Ларри.

– Лучше тебе этого не знать, Ларри.

Около шести поздравить миссис Лейси пришла Нэнси Шеридан. Держалась она, как отметила Эйлиш, в высшей степени дружелюбно.

– Это твоя машина на улице? – спросила она. – Думаю, аренда обошлась в кругленькую сумму.

Эйлиш пожалела, что не переставила машину подальше от дома.

– Я получила хорошую скидку, – ответила она.

Поскольку в задней комнате толпился народ, Эйлиш с Нэнси вышли на кухню.

– Это счастливый день для всех нас, – сказала Нэнси. – Ларри рассказал мне обо всех приготовлениях. Здорово, что они с Джерардом подружились. В воскресенье я видела вас в соборе, и это было чудесное зрелище. Как приятно наблюдать за подрастающим поколением. Грустно, что они не узнают ни твоего отца, ни Роуз. Я испытываю те же чувства по отношению к мужу Мириам. Какая жалость, что ему не суждено познакомиться с Джорджем.

Эйлиш захотелось оказаться в своей гостиной в Линденхерсте, читать газету, наслаждаться одиночеством.

– Должно быть, в Америке замечательно, – сказала Нэнси. – Наверное, не везде, но в Нью-Йорке точно. Моя Лаура пару раз летом работала в Мэне. Я так волновалась насчет высокого уровня преступности, но она сказала, что преступности там нет вообще.

– Да, – кивнула Эйлиш, – в Мэне тишина и покой.

– Забавно, что до Мэна она никогда не видела устриц. Мы тут их не едим. Она все лето вскрывала раковины. Но плата была хорошей, особенно чаевые.

– Лаура превосходно выглядела на свадьбе.

– Было бы здорово как-нибудь посетить Америку. Возможно, мы решим приехать в следующем году или еще через год.

– Вы с Лаурой?

На мгновение Нэнси замялась.

– Даже не знаю пока.

– Что ж, мы всегда будем вам рады. Было бы хорошо снова увидеться.

После дня рождения Джек и Пат с сыновьями вернулись домой, а остальные – к привычной жизни: Розелла каждое утро ходила с бабушкой по магазинам, Ларри встречался в пабах с друзьями, Эйлиш каждый день возила мать и дочь по окрестностям.

Она чувствовала, что Розелла следит за ней, ждет, что мать подаст ей какой-нибудь знак. И все равно Эйлиш медлила. Каждый день она собиралась связаться с Джимом и сказать ему, что возвращается в Америку вместе с детьми, но каждый день откладывала.

Рано утром солнечный свет проникал в комнату Эйлиш и скользил по кровати, на которой она лежала без сна. Потом раздавался голос почтальона, и она понимала, что уже восемь утра.

Однажды она решила выйти посмотреть, какую почту принесли. Это оказался большой конверт со множеством марок, на котором несколько раз было написано заглавными буквами: «Авиапочта». Конверт был адресовал Розелле и подписан Франческой.

Эйлиш унесла конверт в свою комнату и закрыла за собой дверь. Осмотрев его, она пришла к выводу, что если вскрыть конверт тонким ножичком, то потом его можно будет заклеить снова, не оставив следов.

Она тихонько вышла на кухню и нашла нужный нож. Вернувшись в комнату, аккуратно вскрыла конверт. Внутри было письмо и что-то проложенное с двух сторон картоном и приклеенное скотчем. Отклеив скотч и увидев фотографию, Эйлиш быстро отложила ее в сторону и развернула письмо.

«Дорогая Розелла!

У меня отличные новости, ты будешь в восторге. Ваша младшая сестренка родилась два дня назад. Здоровая, довольная и красивая. Прямо сейчас мне пришлось прогнать всех ваших кузенов, которые, как и все мы, мечтают подержать ее на руках. Ее назовут Хелен Франческа в честь вашей бабушки и матери вашего дедушки. Ваш отец от нее без ума, а дедушка не перестает улыбаться с тех пор, как в доме появилась малышка Хелен. Он уже пытается говорить с ней по-итальянски. Я настояла, чтобы карточку напечатали как можно скорее, потому что знала, как тебе не терпится ее увидеть. Тебе повезло, сказала я ей, что у тебя такая старшая сестра! (Тебе будет приятно узнать, что я сказала это по-английски.) Надеюсь, вы чудесно проводите время в Ирландии. Мы с нетерпением ждем вашего возвращения, разумеется – вместе с малышкой Хелен Франческой».

Почерк был не Франчески, письмо писал Фрэнк. Когда Эйлиш представила, как они оба пытаются переманить Розеллу на свою сторону, ей захотелось разорвать письмо на мелкие клочки.

Она посмотрела на фотографию. Малышка, сидевшая на чьих-то коленях, смотрела настороженно. Приглядевшись, Эйлиш поняла, что удерживает младенца рука Тони. Если раздвинуть кадр, то на нем был бы виден Тони, и, вне всяких сомнений, он улыбался бы, как и фотограф, как улыбались его мать и Фрэнк, когда сочиняли письмо. Она внимательно изучила руку Тони. Как нежно он прижимал к себе малышку! Эйлиш была знакома эта поза, именно так он часто держал Розеллу или Ларри. Если бы она зашла в заднюю комнату, то обнаружила бы там похожие фотографии.

Эйлиш вздрогнула при мысли, что все годы брака, просыпаясь утром, а то и ночью, она тянулась к его руке, находя утешение в прикосновении.

Она сложила конверт и фотокарточку в свой чемодан.

Мартин был на кухне.

– Ты сегодня едешь в Куш? – спросила она.

– Нет. В Беллфилде будет товарищеский матч, и мы собираемся туда с Ларри.

– Можно мне ключ от твоего дома?

– Он под ковриком.

Кто-то успел извлечь застрявшую монетку в телефонной будке на Парнелл-авеню. Джим ответил спустя несколько гудков. Вероятно, он спал, но, когда она спросила, может ли он встретиться с ней через час в доме Мартина в Куше, его голос звучал бодро. Джим велел ей ждать его там.

Эйлиш спала рядом с ним на узкой односпальной кровати. Если бы Джим пошевелился, то разбудил бы ее, поэтому он лежал неподвижно. Вероятно, на часах было около одиннадцати. Обычно в это время он неторопливо одевался и спускался в паб. С их свидания в отеле «Монтроуз» Джим представлял следующую встречу, когда он сможет прямо спросить Эйлиш, хочет ли она быть с ним вместе. Скоро она проснется, и у них будет время это обсудить.

Два часа назад она открыла ему дверь, и Джим побоялся спросить, приняла ли она решение, даже когда Эйлиш прошептала, как рада его видеть. Они подошли к обрыву и долго смотрели на берег и спокойные волны. Задать прямой вопрос означало бы разрушить непринужденность между ними. Он упустил момент. А потом они вместе вернулись в домик Мартина.

Эйлиш проснулась и улыбнулась.

– Почему ты позволил мне уснуть?

Он коснулся рукой ее лица и потянулся за рубашкой, брюками и трусами.

– Эти трусы придется выбросить, – сказала Эйлиш.

– Что с ними не так?

– Как давно они у тебя?

– Это у вас в Америке такие шуточки?

Когда Джим припарковался позади автомобиля Эйлиш на дорожке, небо было затянуто тучами. Теперь тучи разошлись, и солнце согревало кожу.

Он слышал, как она возится в ванной. Слова про трусы наводили на мысль, что она видит свое будущее рядом с ним, но, возможно, это была просто шутка.

В ближайшие пару часов будут сказаны слова, которые все расставят по местам. В любой день Нэнси могла решить, что пришло время всему свету узнать про их помолвку. Несмотря на уговор дождаться середины сентября, она могла перенести дату.

– Я заехала в Баллах, – сказала Эйлиш, – и купила кое-какую еду, приготовить тебе своего рода завтрак.

– И что это будет?

– Яичница-болтунья, помидоры, тосты.

– Я сижу и смотрю на море, а ты готовишь мне завтрак?

– Это входит в программу.

Поев, они спустились к ступеням, ведущим на пляж, Эйлиш взяла с собой полотенце.

– Раньше к концу лета вода успевала согреться, – сказала она, – но, возможно, я себе это навоображала.

– В какую сторону пойдем? – спросил он.

Он знал, что если они отправятся на юг, то могут наткнуться у Киттинга на отпускников или тех, кто приехал на денек из Эннискорти. Тем более сейчас, когда солнце выглянуло из-за туч.

– О чем ты думаешь? – спросила Эйлиш.

– Если пойдем в сторону Нокнесиллога, то никого не встретим.

Они сняли обувь и оставили ее у груды камней.

Эйлиш подошла проверить воду.

– Вода не теплая, – сообщила она. – Может быть, к обеду нагреется.

Морские птицы летали низко над морем.

– Но если мы соберемся с духом и окунемся сразу, то, возможно, нам даже понравится.

– Я не заходил в воду с тех пор, как был тут с тобой, Нэнси и Джорджем, – сказал Джим.

– Не может быть!

– И тем не менее. Как-то не было повода.

– А в Карракло?

– Я даже не уверен, что помню, как плавать.

Эйлиш быстро скинула платье, под которым оказался купальник.

– Ты делала так много лет назад. Нам казалось, это так современно, переодеться заранее, а не на берегу, когда все на тебя смотрят.

От холода Эйлиш вздрогнула. Джим наблюдал, как она быстро окунулась, чтобы ее не окатило волной, а потом поплыла. Джим стоял с полотенцем наготове, чтобы Эйлиш, выйдя из воды, могла сразу же вытереться.

В вечер перед отъездом Джек и Пат пришли в паб с сыновьями, Ларри и Мартином. Джиму показалось, что Джек пьет больше братьев. Он подошел к бару, когда Джим в одиночестве мыл бокалы.

– Не знаю, в курсе ли ты, что Эйлиш тоже приехала, – заметил он.

– Я видел вас всех на мессе в воскресенье, – сказал Джим. – Твоя мать держится молодцом.

Джек придвинулся ближе.

– Я всегда жалел, что тогда у вас не заладилось.

Джим пожал плечами:

– Сколько лет прошло, сколько зим.

– Уверен, что ты не забыл, и, похоже, она не забыла.

– Дела минувших дней, Джек, дела минувших дней.

– А знаешь, если захочешь сделать еще попытку, я тебе помогу.

Джим сразу понял, что лучше промолчать.

– Короче, я тебя предупредил, – сказал Джек. – Еще нужно что-то говорить?

Джим улыбнулся Джеку так, словно тот вообще ничего не сказал.

– Она достаточно молода, и впереди у нее целая жизнь, – добавил Джек.

Джим нашел Шейна в баре.

– Ты не мог бы обслуживать этого Джека Лейси и его компанию до конца вечера и держать их от меня подальше?

– Будет сделано.

Пока Эйлиш одевалась, Джим следил, не наблюдает ли кто с обрыва.

Они пошли на север, в направлении Нокнесиллога и Моррискасла.

– Не хочешь кое о чем меня спросить? – начала она.

– О чем?

– Почему я позвонила тебе именно сегодня утром.

– Я спрашиваю сейчас.

– Я получила новости из дома и поняла, что не желаю больше жить с Тони. Но есть сложности, и я хочу, чтобы ты о них знал.

Некоторое время они молча шли вдоль воды. Джим чувствовал, что чем меньше вопросов задаст, тем больше узнает.

– Если я сумею поменять билет, то вернусь одним рейсом с детьми. Мне нужно устроить Розеллу в университет и проследить за учебой Ларри. Я также должна разобрать завалы на работе.

Джим не стал спрашивать, где все это время будет ее муж.

– Брат предложил купить мне дом. В Линденхерсте или в каком-нибудь из ближайших пригородов. Мне потребуется время, чтобы найти подходящий.

– Сколько?

– Месяцев шесть.

Они шли, пока скалы не стали выше и с них уже нельзя было легко спуститься. Впереди расстилались мили пустынных пляжей.

Оглянувшись, Джим не увидел никого. Даже птиц было мало, несмотря на туннели, проделанные в скалах ласточками.

– Много лет назад, – начал Джим, – когда мы танцевали и смотрели друг другу в глаза, думала ли ты о том парне из Америки, ну, о том, за которым была замужем, ждала ли с ним встречи?

– Это самый длинный вопрос из всех, что ты когда-либо мне задавал.

– И каков твой ответ?

– Я была растеряна.

– А теперь? – Джим намеренно смягчил голос.

– Нет.

Хотя на горизонте маячили редкие облака, небо сияло голубизной, а солнце припекало. Джим понимал, что кожа на лице и шее скоро покраснеет, но спрятаться было некуда.

Прямо перед Моррискаслом в песке тек ручей, достаточно многоводный, чтобы собрать вокруг птичью стаю. Вокруг ручья повисла дымка. При виде незваных гостей птицы не взлетели сразу, как ожидал Джим. Как будто чего-то ждали. Можно было подумать, что они так и останутся на месте. Но сначала в воздух поднялась одна, за ней, издавая пронзительные крики, взлетели другие, а последние шумно захлопали крыльями, словно протестуя против того, что их потревожили.

Прежде чем повернуть обратно, Эйлиш постояла немного, глядя на море. Джим ждал, стоя у нее за спиной.

– Я не хочу нести ответственность, если ты вырвешь себя из этой почвы с корнями, а потом, возможно, будешь жалеть, – промолвила Эйлиш. – Тебе пришлось бы жить вдали от всех друзей, от всего на свете.

Джим подумал, Эйлиш хочет, чтобы он жил с ней в доме, который она купит.

– Я бы сдал паб в аренду Шейну и Колетт, – сказал он. – Разумеется, я еще ничего с ними не обсуждал, но уверен, они будут счастливы.

– А чем бы ты занимался в Америке?

– Понятия не имею. Кто даст мне работу? Я ничего не знаю ни о визах, ни о способах легализоваться.

– Мой деверь юрист, и я с удовольствием попрошу его найти того, кто разбирается в этом вопросе.

– Когда?

– Я тебе напишу.

– Ты хочешь, чтобы я еще подождал, но не говоришь сколько.

Эйлиш не ответила.

– Меня это не устраивает, – сказал Джим. – Прости. Я бы все время беспокоился, что больше никогда о тебе не услышу.

– Но чего же ты хочешь?

– Я хочу переехать в Нью-Йорк как можно скорее.

– Я не смогу быть с тобой рядом.

– Мы хотя бы сможем видеться. А потом, постепенно…

Эйлиш подошла к кромке воды.

– Там, где я живу, на Лонг-Айленде, – сказала она, – видишь ли, там очень тихо, это такая окраина. Не город и даже не деревня, как у нас.

– Я мог бы жить где-нибудь еще и видеться с тобой, когда ты будешь свободна.

С обрыва донесся шум, они подняли головы и увидели ссорящихся ворон.

– Мне придется много времени уделять детям и работе.

– Поначалу, – сказал Джим, – мы могли бы видеться раз в неделю. Скажем, по воскресеньям.

Эйлиш вздохнула:

– Я живу на огороженном участке, где стоят рядом четыре дома. У семей двух братьев Тони по дому, а еще дом моих свекра и свекрови. Поначалу это казалось грандиозным планом. Замечательное место для детей. Очень безопасное. Но для меня это не стало правильным выбором.

– И поэтому ты…

– Нет, были и другие причины. Но для меня жизненно важно, чтобы, если я уйду, им было не в чем меня упрекнуть. Во всем, что случилось, виноваты только они. И Тони.

– А ты ни в чем не виновата?

– Ни в чем.

– А если ты вернешься в Америку вместе со мной, это будет уже не так?

– Ты же меня понимаешь. Не говоря о том, что это будет иметь значение при разводе.

– Эйлиш, я не могу просто сидеть и ждать от тебя знака. Решение нужно принять не откладывая. Прямо сейчас.

– А ты отдаешь себе отчет, что тебе придется провести в одиночестве месяцы, целую зиму, и я не смогу с тобой часто видеться, возможно, даже звонить тебе по телефону не смогу? Это совсем непросто устроить.

– Здесь мне будет еще труднее, если я все время буду беспокоиться, что ты больше не выйдешь на связь.

– Мы говорим всем, что ты случайно оказался в Нью-Йорке и мы случайно столкнулись на улице. Ты одинок, я одинока, мы начали встречаться. Это моя версия. А твоя?

– Я всегда хотел посетить Нью-Йорк и пожить там какое-то время. Не думаю, что люди на это купятся. Но когда меня не будет полгода, обо мне здесь просто забудут.

– Может быть, я дам тебе адрес и телефон мастерской. И буду писать тебе оттуда. Но моего босса трудно провести, к тому же он дружит с отцом Тони. Может быть, я могла бы приходить на работу пораньше и мы говорили бы по телефону.

Джим задумался. Она начинала вдаваться в детали, так и не ответив ему, когда он должен приехать. Он решил сменить тему:

– А что сделал Тони… что сделал твой муж? Я хочу сказать, что пошло не так?

– У него ребенок от другой женщины. Он работал у нее в доме.

– И он до сих пор с ней?

– Нет, но он не бросил ребенка и перевез его в дом своей матери.

– Но не ее же саму?

– Нет, только ребенка. Но разве этого мало?

Они миновали Нокнесиллог и приближались к Кушу.

– Выходит, примерно в это же время в следующем году или даже раньше, – начал он, – мы будем жить вместе на Лонг-Айленде и планировать свадьбу?

– Это вполне можно считать планом.

Джим поцеловал Эйлиш и огляделся. Беспокоиться о том, что их кто-то увидит, сейчас казалось ему смешным. Джим поцеловал ее снова.

– Могу я узнать, ты меня любишь? – спросил он.

– Иначе бы меня здесь не было.

– Ты можешь произнести это вслух?

– Могу.

Они стояли у кромки воды. Посмотрев на часы, Джим обнаружил, что уже половина второго.

– Я обещал Шейну вернуться к двум. Он присматривает за крепостью в мое отсутствие.

– Так ступай вперед, – сказала она. – И не забудь свои ботинки.

– Я увижу тебя перед отъездом?

– Да, я тебе позвоню. Я научилась нажимать на кнопку.

– Так это была ты? Я догадался.

– Я струсила.

– А ты не можешь струсить еще раз? И оставить мне записку, что передумала?

– Нет, обещаю, это больше не повторится.

– Я в Ферне, можно сказать – почти в Эннискорти, – раздался мужской голос. – Буду через полчаса.

Нэнси познакомилась с Бердси, когда тот убедил Джорджа поставить в лавке морозильник и продавать замороженные продукты. Бердси нравилось торговать новыми товарами, и он настаивал, что скоро горошек и рыбные палочки будут продаваться лучше свежего хлеба.

– Люди хотят нового, того, что рекламируют по телевизору.

Когда на Рафтер-стрит открылся сетевой магазин «Даннс», Бердси первым предупредил Нэнси, что ее дела плохи.

– Ты не сможешь с ними конкурировать.

– И что мне делать? – спросила она. – Закрыться?

– Да, рано или поздно тебе придется закрыться. Прости, что говорю тебе об этом.

– И что теперь делать?

– Всегда есть варианты, хозяюшка, всегда есть варианты.

– Я не вижу ни одного.

Две недели спустя Бердси пришел к ней с планом.

– Мы поможем тебе открыть закусочную, если будешь использовать наши продукты, которые при любом раскладе лучшие. Все поставляется готовым и в упаковке: рыба, картошка, бургеры. Все замороженное. И я тебе гарантирую, ты не останешься в убытке.

– Так почему бы всем не открыть такие закусочные?

– Потому что не у всех есть помещение на главной площади маленького города.

Нэнси ни с кем не советовалась. И когда брала деньги в Кредитном союзе, сказала, что они для лавки и помещений над лавкой. Про закусочную она даже не упомянула.

Когда она открылась, каждые две недели Бердси приезжал взять заказ. Она наверху готовила ему чай с сэндвичем. По размеру заказа он понимал, что дела у нее идут в гору.

– Ты оказалась самой храброй. Любой другой сначала разорился бы, а потом уже решился что-то менять. По всей стране бакалейные лавки постепенно приходят в упадок и в конечном счете вязнут в долгах. Люди теряют бизнес.

Этим утром Бердси, сидевший за ее кухонным столом, выглядел официальнее обычного. Как только чай заварился, он достал накладную, чтобы Нэнси ее подписала, и показал сумму к оплате.

– Ты сегодня сама деловитость, – заметила она.

– У меня важная миссия.

– Ты не был таким с тех пор, как привез первую порцию куриных наггетсов.

– Это куда серьезнее, – ответил он. – В долгосрочной перспективе.

– Расскажи мне.

– Может быть, из этого ничего не выйдет. Но если пабы начнут продавать горячие тосты с сыром, а также с сыром и ветчиной, это будет совсем другой коленкор. Они покупали бы у нас замороженные полуфабрикаты. И главное, эти тосты восхитительны на вкус. Ни один человек в Ирландии от таких не откажется.

– Так вот что тебя волнует.

– В каждом городе мы ищем паб для затравки. Туда должна ходить молодежь, любители регби. Такого рода паб. Я решил, ты должна знать, с какого паба начать в Эннискорти.

– Конечно я знаю.

– Тогда владелец должен заполнить эту форму. Это просто выражение заинтересованности в дальнейшей работе. А затем мы приступим к делу. Мы хотим добиться того, чтобы десять парней вдобавок к десяти пинтам пива заказывали десять горячих сэндвичей с сыром.

Нэнси посмотрела на бланк.

– Я могла бы подписать это для тебя сегодня утром, – сказала она.

– Отлично, если получится. Что, если я перезвоню часа в два по пути домой? И не забудь упомянуть, владельца это ни к чему не обязывает. Но если у него есть мозги, он ухватится за такой шанс.

Нэнси решила забежать в паб сразу после двенадцати, когда Джим только открывается, чтобы застать его в одиночестве. Ей пришло в голову, что она могла бы предложить ему самой заняться сэндвичами. Просто помочь ему. Но ей придется действовать осторожно, иначе Джим решит, что она принимает решения за него. Впрочем, он знает Бердси и наверняка не откажется торговать горячими сэндвичами, если это так просто, пусть даже ему придется закупить тарелки и столовые приборы.

Когда Нэнси толкнула входную дверь паба, ее встретила тишина. За длинной стойкой никого не было. Первые посетители еще не проснулись. Джим, вероятно, был в кладовке. Нэнси присела на барный стул, но в дверях, ведущих на задний двор, появился не Джим, а Шейн. Он не заметил ее, и Нэнси пришлось окликнуть его по имени.

– Босса здесь нет.

– А когда вернется?

– Не могу сказать.

Нэнси гадала, случаен ли его небрежный, недовольный тон. Она не знала, что ответить. Шейн замер в дверном проеме.

– Я позвоню ему позже, – сказала она.

– Ладно.

Сегодняшнее утро напомнило Нэнси о другом случае, когда она заглянула в паб, а Шейн сказал, что Джим в Дублине. Потом на ее вопрос Джим отмахнулся, не став распространяться, что он там забыл. Тон, которым Шейн произнес: «Не могу сказать», злил Нэнси. Как будто она была первой встречной, случайно забредшей в паб с улицы.

Вернувшись домой, она положила бланк на столик в прихожей. На кухне сидели Джерард и Ларри, сын Эйлиш.

– Твоей маме здесь нравится? – спросила Нэнси. – Бабушка, должно быть, не нарадуется, что она дома.

– Бабушка не нарадуется, что дома моя сестра, – ответил Ларри. – Они неразлучны. Пьют чай из одной чашки.

– Правда?

– Ну, не совсем, но ощущение такое.

– А как поживает твоя мама?

– У нее все хорошо. Поехала в Куш, там дом у моего дяди. Сегодня утром.

– Надеюсь, погода улучшится. Остальные поехали с ней?

– Нет, она поехала одна. Мой дядя Мартин в городе, он идет с нами на матч.

– Так она там одна?

– Да, но думаю, сегодня вернется.

Нэнси отошла к раковине, притворяясь, будто моет чашку с блюдцем. На свадьбе Лили Деверо рассказала ей, что Джима видели в Куше. Тогда это показалось ей неправдоподобным, и она решила, что мать Лили с кем-то его перепутала. Но ведь в тот день, когда Эйлиш была в Дублине, Джим тоже там был. А теперь Эйлиш в Куше, а Джима нет там, где он должен находиться. И Шейн в тот день ответил ей так же грубовато.

Все сходилось, но, когда Нэнси принималась размышлять, все рассыпалось. Не может такого быть, чтобы Джим и Эйлиш были сейчас вместе, в Куше или где-то еще. Впрочем, если Джим захотел бы ее увидеть, как бы он поступил? Едва ли он стал бы звонить в дом на Корт-стрит. И Эйлиш не пошла бы в паб, рискуя быть замеченной у его двери.

В конце свадебного банкета они улучили минуту, чтобы поговорить. Тогда, увидев их мельком, Нэнси не придала этому значения. Что странного, если Джиму захотелось пообщаться с Эйлиш до ее отъезда? Нэнси вспомнила, как Эйлиш спрашивала про Джима в свой первый визит. Она вроде бы и впрямь не знала, женат он или нет. И теперь, когда он собирался жениться, а она возвращалась в Америку, Джим захотел с ней поговорить. Возможно, намекнуть или сказать напрямик, что его жизнь скоро изменится.

Но если в тот раз они впрямь договорились встретиться в Дублине и если сейчас Джим в Куше и был там раньше, когда его заметила миссис Деверо, и потом, когда они беседовали на свадьбе, то сегодняшняя встреча в Куше была чем-то бо́льшим, чем обычным прощанием. Либо все ее догадки полная чушь. Может быть, Джим сейчас в банке или со своим бухгалтером. Это могло быть невероятным совпадением или просто ничем. Как бы то ни было, Нэнси знала, что эта мысль будет крутиться у нее в голове весь день. Какой нелепостью это будет выглядеть, узнай Джим, что она, Нэнси, поверила, будто он встречается с Эйлиш Лейси и сейчас они улизнули, чтобы побыть вдвоем.

А ведь до Куша недалеко, подумала Нэнси. Сейчас нет и половины двенадцатого. Поездка займет всего-то полчаса. У нее масса свободного времени, и никто не узнает, что она там была. Только ведь неправильно не доверять Джиму. Это значит испытывать судьбу. Нэнси прогнала эту мысль. Она может провести несколько часов в тишине и покое, прогуляться у реки. Но как удержаться от соблазна снова и снова перебирать все варианты, анализировать все зацепки?

Найдя ключи от машины, Нэнси спустилась по лестнице. Когда она подошла к машине, перед глазами возникла другая картинка: «моррис-оксфорд» Джима, припаркованный на улице в Уэксфорде, а ведь ей сказали, что он вернулся в Эннискорти.

На выезде из города Нэнси пыталась собрать все воедино, все доказательства, которые у нее были. Разумеется, Эйлиш хотела увидеться с Джимом, почему нет? Нэнси следовало понять это в первый день, когда Эйлиш вернулась. Она знала, как безумно Джим был влюблен в Эйлиш, так почему ей не пришло в голову, что он тоже захочет ее увидеть?

Но встречались ли они? Сколько раз? И неужели сейчас они вместе?

Проезжая Баллах, а затем Блэкуотер, Нэнси радовалась, что решила поехать в Куш. Она нервничала. Пока об их помолвке никто не знал, Нэнси порой спрашивала себя, неужели это происходит с ней? Но сегодня, решила Нэнси, вернувшись домой, она отбросит все страхи и перестанет беспокоиться. Все будет хорошо. В апреле она выйдет замуж за Джима.

Между Блэкуотером и Балликоннигар-Стрэнд Нэнси свернула на аллею для игры в мяч. Она припарковалась в начале первой улочки, спускавшейся к берегу. Если она кого-нибудь встретит, то спросит, где дом Мартина Лейси. Можно даже постучаться в дверь первой же фермы. И тут же она поняла, что это лишнее. Идя по улочке, она увидела прямо перед собой машину Джима. За ней стояла арендованная машина Эйлиш Лейси. Затем Нэнси заметила калитку на поле, где стоял домик. Нэнси прошла мимо машин к калитке, которая оказалась открыта. Тучи разошлись. Стояла мертвая тишина.

Заглянув в окна, Нэнси увидела односпальную кровать со скомканным одеялом и простынями и женскую одежду на стуле. Если кто-нибудь появится, она скажет, что решила прогуляться и навестить Эйлиш, поскольку Ларри сказал ей, что она здесь. Внезапно Нэнси осенило, что, скорее всего, первым здесь появится Джим. Она понятия не имела, как они взглянут друг другу в глаза, что скажут. Ей казалось, что в чем-то она не права.

Подойдя к обрыву, Нэнси увидела внизу Джима и Эйлиш и поняла, что, если не пригнется, ее заметят. Справа, ближе к калитке, был холмик, наполовину заросший травой. Нэнси отодвинулась от края обрыва и на четвереньках подползла к холмику. Она поняла, что единственный способ видеть пляж, оставаясь незамеченной, – это лечь на живот и смотреть вниз.

Джим и Эйлиш о чем-то оживленно беседовали. Оба были босиком, Эйлиш несла полотенце. Потом Джим что-то сказал, и Эйлиш отошла от него ближе к волнам. А когда вернулась, он обнял ее, и они начали целоваться.

Нэнси заметила, что Джим взглянул на часы и, обняв Эйлиш еще раз, пошел вперед. Он собирался подняться по ступеням в скале. Нэнси пора было возвращаться к машине. Она не хотела, чтобы он ее увидел. Не хотела прямого столкновения. И Нэнси бросилась назад в переулок и, не оглядываясь, подошла к машине. А оглянувшись, обрадовалась, что Джим еще не успел подняться к дому. Он даже не заподозрит, что она здесь была.

На обратном пути разум Нэнси ни на миг не отклонился от плана, который начал складываться у нее в голове, пока она лежала над обрывом и смотрела вниз.

В спальне она порылась в шкатулке с драгоценностями на туалетном столике. Если ее старое помолвочное кольцо окажется слишком тесным, она пойдет прямиком к Керру и купит новое. В другое время ее бы волновало, как объяснить Керру свою покупку, но сегодня она просто подберет кольцо по размеру и выпишет чек. Ее больше не тревожило, кто что подумает.

И, найдя кольцо Джорджа, она ни на мгновение не усомнилась, что им воспользуется.

С первой попытки у нее не получилось его надеть. Нэнси помнила, что кольцо всегда было маловато, но ей нравилось, что Джордж сам его выбрал, и тогда она к ювелиру не пошла. С тех пор как она надевала его в последний раз, прошли годы. С возрастом и после работы в закусочной ее пальцы стали толще.

Существовал старый способ надеть тугое кольцо. У ее свекрови было много колец, и именно старая миссис Шеридан научила Нэнси использовать «Уиндолин», розоватую жидкость для мытья окон. Нэнси помнила, что, если смочить ею палец, кольцо наденется.

Положив кольцо рядом с раковиной, Нэнси принялась втирать жидкость в палец, сильно давя на косточку. Внезапно она вспомнила, как свекровь, пока жидкость не высохла, на мгновение задирала вверх руку и с первой попытки натягивала кольцо.

Почувствовав, как кольцо впивается в костяшку, Нэнси поморщилась. Но дело было сделано. Нэнси смыла с руки «Уиндолин». Ее старое помолвочное кольцо впилось в палец. Оставалось только переодеться, причесаться и надеть новые туфли.

Прижимая к боку левую руку, она пересекла Рыночную площадь, прошла по Рафтер-стрит и Корт-стрит и оказалась перед домом миссис Лейси.

Дверь открыла темноглазая дочь Эйлиш.

– Мама дома?

– Нет, она уехала.

– Кто там? – донесся с кухни голос хозяйки. – Розелла, кто там?

– Это миссис Шеридан, бабушка.

– Скажи ей, пусть заходит.

Розелла проводила Нэнси в заднюю комнату, где к ним вскоре приковыляла миссис Лейси.

– Вы замечательно выглядите, миссис Лейси.

– Розелла каждое утро выбирает мне наряд, и, надо признать, у нее отменный вкус.

– А Эйлиш скоро вернется?

– Думаю, да. Она рано уехала. Мы сами ее ждем.

– Я хотела ей кое-что рассказать. Знаете, она одна из самых старых моих подруг. Можете сказать ей, что я специально зашла, чтобы поделиться с ней новостью?

– Я могу попросить ее, чтобы она сама к тебе заглянула.

Нэнси подняла левую руку.

– Я хотела поделиться с ней новостью, что я обручена.

– Поздравляю, миссис Шеридан, – сказала Розелла.

– О, обручена! Поздравляю! – воскликнула миссис Лейси. – И кто же, смею спросить, этот счастливчик?

– Это больше не тайна. Вы не могли бы передать Эйлиш, что я специально заходила, чтобы сообщить ей об этом? Я помолвлена с Джимом Фарреллом. Какое-то время мы тайно встречались, в нашем возрасте не хочется лишней шумихи.

– И когда же наступит знаменательный день? – спросила миссис Лейси.

– О, мы решили тихо пожениться в Риме.

– Розелла, она выходит замуж за того милого владельца паба, в который ходит Ларри. Фарреллы всегда были достойными людьми. Знаешь, Нэнси, я прожила долгую жизнь, таких, как я, мало осталось на свете, ведь я помню даже его бабушку!

Отказавшись от предложенного чая, Нэнси откланялась. Она медленно шла по Корт-стрит. Обычно, прогуливаясь по городу, Нэнси избегала праздных разговоров. Сегодня она сама искала повода заговорить. Даже заглянула в магазин «Даннс». И каждому встречному Нэнси показывала помолвочное кольцо и сообщала, что раньше они с Джимом держали это в секрете, но больше им скрывать нечего – в апреле они поженятся в Риме. Все даты согласованы, все приготовления сделаны.

Розелла ждала Эйлиш в коридоре. Как только та вошла, Розелла приложила палец к губам и знаками велела матери тихо следовать за ней наверх.

– Я ляпнула, не подумав, – прошептала Розелла, когда они оказались в спальне. – Бабушка жаловалась, как ей будет одиноко, когда мы улетим, и я предложила ей отправиться вместе с нами. Просто сказала.

– А что она?

– Оказывается, она планировала это с самого начала. У нее уже есть паспорт и виза. Оставалось только купить билет. Она заставила меня показать мой билет и потащила с собой в турагентство Эйдана О’Лири, чтобы забронировать место на тот же рейс.

– И как долго она намерена у нас жить?

– В том-то и дело. Она сказала женщине в турагентстве, что не важно, какая обратная дата будет стоять в билете. Сейчас там написано, что она возвращается через месяц.

– А кто будет за ней присматривать?

– Я не знала, что ответить.

Из коридора раздался крик миссис Лейси:

– Эйлиш, ты вернулась?

Эйлиш и Розелла спустились и зашли вслед за ней на кухню.

– Я надеялась, – сказала миссис Лейси, – что мы вместе вернемся в Америку, поэтому, Эйли, я зашла в твою комнату, чтобы посмотреть, на какую дату забронирован твой билет. Ты летишь через неделю после нас. Поэтому я взяла на себя смелость показать твой билет той милой даме из турагентства, она позвонила по телефону и сказала, что за небольшую плату ты можешь его обменять.

– Все это так неожиданно, – сказала Эйлиш.

– В письмах ты всегда звала меня в гости.

– Но ты никогда не говорила, что готова приехать.

– Ты даже писала, что я могу приехать в любое время. Я хотела посмотреть, как ты живешь, как живут Розелла и Ларри. Похоже, у вас очень милый дом.

Войдя в свою комнату и проверив чемодан, Эйлиш не обнаружила там конверта с фотокарточкой. Подождав, когда Розелла поднимется в свою комнату, она снова вошла в кухню.

– Знаешь, – обратилась она к матери, – сейчас не лучшее время для визита.

– Что? Я уже билет забронировала!

– Да, но, возможно, придется его заменить.

– Выходит, мне не рады?

– Розелла уедет учиться в университет. Ларри весь день в школе, а по вечерам гуляет с друзьями или делает домашнее задание. У меня есть работа, и, поскольку меня долго не было, придется работать допоздна, чтобы наверстать.

– Уверена, я найду способ перекантоваться, пока вас не будет.

– Это не город. Поблизости нет магазинов.

– Розелла мне все рассказала.

– Хорошо бы ты прилетела попозже. Дай нам время все устроить. К тому же есть и другие проблемы.

Ее мать извлекла конверт из большого кармана передника.

– О твоих проблемах я знаю.

– Ты вынула это из моего чемодана?

– Я искала билет, и я видела, что письмо адресовано Розелле. Не волнуйся, письма я ей не показывала. Но я его прочитала.

– Тебе не следовало открывать письмо!

– Я могла бы сказать тебе то же самое. Ты открываешь все наши письма?

– Конечно нет!

– И я не скажу Розелле, что ты перехватила письмо, которое было адресовано ей. Я думаю, что могу быть тебе полезна, когда ты вернешься в Америку. Об этом еще стоит подумать.

– Я тебя предупреждаю, большую часть времени тебе придется сидеть одной в четырех стенах.

– А как думаешь, чем я тут постоянно занимаюсь?

Когда Розелла вернулась на кухню, миссис Лейси сказала:

– А, вот еще что! Как думаешь, кто сюда заявился, когда мы вернулись из турагентства? Нэнси Шеридан! Ты бы видела, как она щеголяла помолвочным колечком! Оно выглядело слишком тесным для ее пальца. Удивляюсь, как только она умудрилась его натянуть.

– Нэнси Шеридан помолвлена? – удивилась Эйлиш. – Она же была на твоем дне рождения и ничего не сказала.

– Она сказала, что они решили объявить об этом только сегодня.

– И с кем она помолвлена?

– С Джимом Фарреллом. Они уже какое-то время встречаются.

– Нет, серьезно, – сказала Эйлиш. – С кем она помолвлена?

– Она пришла, чтобы об этом рассказать. Ты бы ее видела. Она задыхалась от волнения. И она помолвлена с Джимом Фарреллом.

– С Джимом Фарреллом из паба?

– Именно так. Мы поздравили ее с помолвкой, правда, Розелла?

Розелла кивнула.

Эйлиш подождала Розеллу в коридоре.

– Моя мама, должно быть, все перепутала.

– Нет, ничего она не перепутала.

– Скажи мне еще раз.

– Миссис Шеридан помолвлена с владельцем паба Джимом Фарреллом.

Эйлиш тихо вышла из дома и направилась по Джон-стрит к телефонной будке. Ей пришлось ждать, пока две девчонки долго с кем-то разговаривали, хихикая, пересмеиваясь и перебивая друг дружку. Если бы они повесили трубку и позволили ей набрать номер, уже через несколько минут Эйлиш вернулась бы домой, уверенная, что Джим ни с кем не помолвлен, особенно с Нэнси Шеридан.

Сама идея выглядела абсурдной. Ей было неловко даже задавать Джиму такой вопрос. И все же ей было необходимо услышать сейчас его голос. Эйлиш хотелось постучаться в стекло будки и поторопить девочек. Они заметили ее, но явно не собирались заканчивать разговор.

Как странно, думала Эйлиш, для того, чтобы уехать, Джиму не требовалось особых усилий. Его родители умерли, родных братьев и сестер у него не было. Он не упомянул ни о близких друзьях, ни о коллегах, кроме Шейна, который на него работал. Эйлиш понимала, что владельцу паба приходится держаться особняком. Дружелюбие было такой же неотъемлемой чертой его работы, как и умение сохранять дистанцию. Джим мог, как он и сказал Эйлиш, просто собрать чемодан, сдать паб в аренду и быть в Америке на следующий день. Или через месяц, полгода, год, как решит. Странно, что он так давил на нее, как будто от того, готова ли она к его переезду в Америку, зависело многое.

В конце концов, когда одна из девочек громко расхохоталась, Эйлиш постучала по стеклу. На миг они смутились, испугались, но тут же снова принялись кричать. Одна попыталась выхватить у другой трубку, чтобы сообщить, что они перезвонят позже.

К этому времени Эйлиш знала номер Джима наизусть. Она набрала его, но ответа не было. Она стояла и слушала гудки. Девочки ждали у будки, и Эйлиш не знала, что делать дальше, пока не заметила на полке телефонный справочник.

Она набрала номер, но ответил ей не Джим.

– Босс наверху, – сказал он. – У вас есть домашний?

– Да.

В поисках монеты она порылась в сумочке, и, когда опускала ее в прорезь, одна из девочек постучала по стеклу. Потом, вероятно испугавшись, девочки отошли, но снова вернулись. Эйлиш слушала гудки, пока телефон не отключился.

Дома она нашла мать на кухне в одиночестве.

– А Розелла знает, – спросила миссис Лейси, – что ты была помолвлена с Джимом Фарреллом?

– Я не была с ним помолвлена!

– А весь город считал иначе.

– Мы встречались много лет назад, когда я жила дома. Но я уверена, что Розелла не знает, да и ни к чему ей это знать.

– Ну, я ей рассказывать не собираюсь.

– Спасибо и на том.

– Нэнси дала понять, что зашла специально, чтобы сообщить новости. Она не просто проходила мимо. И я подумала, не расстроило ли тебя, что Джим помолвлен? Ну, прошло столько лет, наверняка ты давно его забыла.

– Разумеется, забыла!

– Если бы ты за него вышла, все сложилось бы иначе.

– Само собой.

– Было забавно слушать Нэнси. Разумеется, я давно знаю про нее и про Джима.

– Знаешь?

– Сара Кирби мне рассказала. Я встретила ее в магазине. Она очень дружелюбна. И знает женщину, которая живет над хлебной лавкой Маккарти напротив паба Джима Фаррелла. И как-то ночью, когда ее приятельница встала пописать, она заметила с лестницы какую-то женщину в гостиной Джима Фаррелла. Казалось, он доволен собой. И кто же потом вышел из его дома, как не Нэнси Шеридан? А подруга Сары видела, как она приводила в порядок одежду, прежде чем вернуться домой.

– Выходит, все это время ты знала?

– Да.

– Почему не сказала мне?

– В молодости я решила, что никогда не буду сплетничать, и всегда придерживалась этого решения.

– Рассказать мне – разве это значит сплетничать?

– Знаешь, я сказала Нэнси, что рада за нее, – продолжила мать, пропуская слова Эйлиш мимо ушей. – А что еще я могла ей сказать? Но у меня были сомнения.

– Какие?

– Когда я оставлю этот мир, я буду надеяться, что твой отец ждет меня на небесах. Как я могла бы жить, если бы в это не верила? На его смертном одре мы говорили об этом, и это принесло нам обоим большое утешение. Вообрази, если бы я вышла замуж за другого! Что тогда? Что я скажу твоему отцу? И это заставляет меня задуматься над тем, что скажет Нэнси Джорджу Шеридану, когда придет ее время. Но я ничего ей не сказала. Только то, что рада за нее, хотя я вовсе не рада.

Поскольку мать была не склонна делиться секретами, Эйлиш задумалась, знает ли она, что ее дочь встречается с Джимом. Кто-нибудь мог заметить их в Дублине или следить за ними на свадьбе. А затем передать это кому-то, кто рассказал бы ее матери. Маловероятно, но нельзя быть уверенной до конца.

Эйлиш еще раз вернулась к телефонной будке, которая на этот раз оказалась пуста. Снова позвонила в паб, и ей сказали, чтобы она перезвонила на домашний. Но домашний по-прежнему не отвечал.

Она звонила снова и снова. Уже на полпути к дому Эйлиш вернулась, чтобы перезвонить еще раз, но ответа не было. И тогда она решила разыскать Джима сама, где бы он ни был: в пабе или дома.

Джим припарковался на Эбби-сквер и решил обойти Рыночную площадь по кругу. Ему не хотелось наткнуться на Нэнси случайно. Он решил, что примет ванну, переоденется, перекусит, а потом позвонит Нэнси и договорится о встрече.

Наутро он пойдет в банк к самому открытию и снимет деньги, которые могут понадобиться. Попросит Шейна присмотреть за своим автомобилем, но сначала отвезти его на вокзал, чтобы успеть на дневной поезд до Дублина.

Шейн, когда Джим вернулся в бар, согласился подстраховать его на ближайшие полчаса и приступить к работе как обычно, с четырех.

– Можешь передать Колетт, что я хотел бы ее увидеть? – спросил Джим.

– Сегодня?

– Непременно сегодня. Сразу, как только получится.

Шейн пристально посмотрел на него. Джим видел, что он собирался спросить, не случилось ли чего, но потом передумал.

Он спросит Колетт, не захотят ли они с Шейном взять паб в аренду.

Джим поднялся на верхний этаж, в заднюю комнату, куда складывал вещи, в которых переставал нуждаться. Он помнил, что там стоят несколько старых чемоданов. Все они при ближайшем рассмотрении оказались слишком потрепанными. У самого большого были сбиты углы. У другого сломан замок. Джим выбрал тот, у которого работал замок, хотя чемодан и выглядел каким-то полинявшим. Ничего, в Дублине он его заменит.

Он позвонил в отель «Монклэр» неподалеку от Уэстленд-Роу в Дублине, где когда-то останавливались его родители, и забронировал номер на три ночи, хотя предполагал, что пробудет там дольше. Он оставит Эйлиш записку, в которой сообщит, где его можно найти. Возможно, он проводит ее, Розеллу и Ларри в аэропорт. Наверняка его присутствие озадачит детей, но это хороший способ дать им понять, что он близок с их матерью.

Но он не станет говорить ей об этом в записке, а сообщит по телефону.

Лучше всего передать записку, когда стемнеет, после разговора с Нэнси.

Джим что-то съел, быстро принял ванну и переоделся. Когда он собирался спуститься в паб, зазвонил телефон. Решив, что это Нэнси, Джим не стал рисковать и брать трубку. Переговорив с Колетт, он условится о встрече с Нэнси ранним вечером. По телефону Джим скажет ей, что дело не терпит отлагательства. Однако он понятия не имел, что скажет, когда они увидятся лицом к лицу.

Телефон снова зазвонил и снова минуту спустя.

Внизу Шейн сообщил ему, что звонила женщина, которая не стала с ним разговаривать.

– Нэнси Шеридан?

– Нет, точно не она. Нэнси была утром, искала тебя. Это был кто-то другой.

– А чего хотела Нэнси?

– Не знаю. Я сказал, что тебя нет, но ты скоро вернешься.

Когда Шейн ушел, в пабе стало пусто. В это время обычно забредали редкие посетители, но не сегодня. Джим сел на табурет и огляделся. Когда он немного подрос, отец стал разрешать ему приходить в паб, и бармен Фрэнк Форчун собирал для него бутылочные пробки. Джим приносил их наверх в коробке, раскладывал на полу своей спальни и играл с ними. Выстраивал в ряд, как солдатиков, устраивал шуточные бои или собирал из них команду по херлингу. От пробок исходил слабый пивной запах, и это делало их еще привлекательнее.

Он мог бы легко провести здесь остаток жизни, подавая напитки, поддерживая бизнес на плаву и каждый день уходя наверх после закрытия. Переезд вместе с Нэнси в пригород сильно изменил бы его жизнь. Спать с Нэнси в одной постели, просыпаться с ней рядом по утрам. Но каждый день он возвращался бы в знакомый паб.

Такая жизнь не требовала бы от него никаких усилий. Кто бы сейчас ни вошел, Джим знал, как приветствовать посетителя. Даже если придут чужаки, он немедленно вынесет о них быстрое и точное суждение. Но как только завтра он сядет в поезд, от его суждений будет мало проку. Вдали от этих стен его уверенность в себе может поколебаться.

И это всего лишь Дублин. Сумеет ли он поставить себя в Америке? В Эннискорти его имя, как и имя отца, написано на его доме. В Америке он будет обычным мужчиной, который последовал за женщиной через Атлантику, не выучив названий американских сортов пива и виски и не зная, с какой стороны подступиться к американскому кассовому аппарату.

Ничего, он научится. Найдет работу, необязательно у барной стойки. Странно заканчивать в пять или шесть вечера. Они с Эйлиш будут проводить вместе все вечера.

Джиму пришло в голову, что он будет скучать по пабу и комнатам наверху. Он думал о зимних ночах в съемной квартире и отсутствии перспектив. Он будет думать про Шейна и Энди, помнить, что каждая компания в пабе знала свое место: новички в глубине зала, старожилы – ближе ко входу.

Его уход будет просто очередным изменением. Компания, которая собиралась в пабе каждую субботу обсудить новости, распалась. Один умер, другой оказался прикован к постели, остальные перестали ходить в паб. В свое время они разбирались в политике не хуже телевизионных комментаторов. Часто, натыкаясь на интересную статью в газете, Джим решал, что надо им ее показать, и потом вспоминал, что старой компании больше нет.

Кто знает, может быть, когда Розелла и Ларри вырастут и заживут своей жизнью, они с Эйлиш вернутся в Эннискорти и снова откроют паб. Но Джим понимал, что это всего лишь мечты. Не подавать ему больше напитков в баре. Возможно, он занимался этим слишком долго.

Шейн вернулся вместе с Колетт.

– Могу я проводить тебя наверх?

Колетт кивнула, выражение ее лица было серьезным, почти недружелюбным.

Обычно Колетт предоставляла ему право самому заварить чай и поддразнивала Джима за неопрятность. На этот раз она отошла к дальнему окну и выглянула наружу.

– Почему ты нам не сказал? – спросила она.

– О чем?

– О том, о чем Нэнси последний час твердит каждому встречному и поперечному. Я встретила ее на Слейни-стрит, где она демонстрировала свое кольцо, и только что мы столкнулись с ней на Уифер-стрит.

Джим хотел было спросить Колетт, о чем она говорит, но вовремя спохватился.

– Нэнси великолепна, – заметил он.

– Когда я увидела ее в первый раз, она вся светилась, но сейчас, похоже, успела выдохнуться и растерять пыл.

– Она слишком много работает.

– Она утверждает, что вы уже некоторое время встречаетесь. Но я не могу выбить из Шейна, знал он об этом или нет.

– Шейн предпочитает держать все при себе.

Джиму пришло в голову, что он должен немедленно разыскать Нэнси.

– Нэнси говорит, что вы решили построить дом в пригороде.

– Ну, если она так говорит, значит это правда.

– Как-то ты не похож на счастливого женишка.

– У меня еще будет для этого время.

– Для чего?

– Сама знаешь. Для всего.

– Ты поэтому хотел меня видеть? Чтобы рассказать о помолвке?

– Да, поэтому.

В дверях возник Шейн.

– Нэнси Шеридан внизу, тебя ищет. Я не стал говорить ей, что ты здесь.

– Нет-нет, скажи, пусть поднимается.

– Пошла я, – сказала Колетт. – Поздравляю! Все захотят узнать, будет ли пышная свадьба. Что мне им отвечать?

– Скажи, пусть спрашивают у Нэнси.

Джим быстро подошел к окну и встал там, где раньше стояла Колетт. Нэнси едва кивнула ей в дверях. Она подождала, пока Колетт окажется вне пределов слышимости.

– Я искала тебя все утро. Это просто катастрофа. Пришлось быстро принимать решение.

Нэнси смотрела прямо на него. И хотя в ее голосе слышалась дрожь, пока она не отвела взгляд, Джиму казалось, Нэнси полностью себя контролирует. Только когда она опустила взгляд, он увидел, как она нервничает. Нэнси закрыла глаза и вздохнула.

– Не знаю, кого в этом винить. Я наткнулась на женщину, которая все про нас знает, она видела нас вместе. А потом мне позвонила Лили Деверо, и оказалось, что она тоже все знает.

Джим никогда не слышал, как Нэнси лжет. Опустив взгляд, он заметил кольцо на ее левой руке. Наверняка это было кольцо Джорджа или другое, которое Нэнси купила или одолжила.

Джим вспомнил, что, когда Нэнси спросила его про Дублин, он начал увиливать, не стал вдаваться в подробности. Не стал лгать ей прямо в лицо. Нэнси, напротив, сыпала подробностями.

– А потом я обнаружила, что вся площадь в курсе. Я встретила миссис Родерик Уоллес, которая выгуливала собаку, она улыбнулась мне и сказала, что рада за меня. А потом мне встретилась сестра из дома престарелых, которая узнала про нас от Мэгс О’Коннор. Я спросила Джерарда, рассказывал ли он кому-нибудь, но он поклялся, что нет. А потом я долго не могла найти тебя. И тогда надела кольцо и решила, что больше не стану скрывать правду. Я позвонила Лауре и Мириам. Я боялась, что они услышат об этом от чужих. Это было так неловко.

Пока она говорила, Джиму казалось, что он слышит мольбу в ее голосе, видит отчаяние в ее взгляде. Она не могла знать, что он решил уехать завтра утром, никто этого не знал. Стало быть, она каким-то образом узнала про Эйлиш. Это было единственным объяснением. И, судя по тому, что она не потрудилась придумать более убедительную причину для объявления о помолвке, Нэнси хотела, чтобы он это знал.

Она устало опустилась в кресло. Может быть, рассказать ей все прямо сейчас? Он мог бы сообщить ей про Эйлиш и про то, что планирует вернуться в Америку вместе с ней. И не только. Завтра он покидает Эннискорти, и поэтому ей больше незачем носить помолвочное кольцо.

Когда Нэнси подняла голову и взглянула ему в глаза, Джиму пришло в голову еще кое-что. Она надела кольцо не для того, чтобы произвести впечатление на соседей. Это могло подождать. О помолвке должна была узнать Эйлиш Лейси. Возможно, Эйлиш уже знает. А если нет, то скоро узнает.

Разумеется, Эйлиш не поверит. Как можно в такое поверить? И что он ей скажет, когда она спросит, правда ли это?

Нэнси встала.

– Я смотрю, ты загорел.

Джим кивнул.

– Что ж, – продолжила она, – я рада, что все разъяснилось насчет помолвки. Может быть, устроим настоящий праздник попозже?

– Было бы хорошо, – сказал Джим. – Я тебе позвоню.

– Почему бы не сегодня?

– Ладно.

– Я попрошу Джерарда закрыть закусочную. А ты попросишь о том же Шейна. Как насчет полуночи? Наверняка у тебя запасена бутылка шампанского.

– Можешь не сомневаться.

Нэнси направилась к выходу, но у двери развернулась и подошла к креслу. На миг Джим вообразил, что она снова собирается сесть, но вместо этого она бесстрашно, спокойно и прямо встретила его взгляд, затем поманила Джима к себе, давая понять, что он должен обнять ее. Он медленно пересек комнату и обнял Нэнси. Потом проводил ее вниз. У входной двери они снова обнялись. Коснувшись ее руки, Джим почувствовал кольцо. Нэнси улыбнулась.

– Увидимся позже.

Когда Нэнси ушла, Джим замер, пораженный тем, что она проделала. Нэнси говорила с ним таким тоном, что он не мог ни спорить, ни сопротивляться. Она могла бы напрямую спросить его про Эйлиш, но это дало бы ему возможность сказать, что их свадьба отменяется.

Когда телефон снова зазвонил, Джим был уверен, что это Эйлиш. Все еще существовала вероятность, что она не знает. На миг его одолело искушение ответить. Но нет, он должен увидеть ее. Если придется, он готов постучаться в дом ее матери.

Некоторое время спустя, когда телефон зазвонил снова, Джим был в ванной. Постоял, прислушиваясь к гулкому звуку. Присел в кресло, размышляя над тем, как поступить.

Пятнадцать минут спустя он услышал стук и спустился на первый этаж. Когда он открыл дверь, Эйлиш молча скользнула мимо. В гостиной она села в кресло, где до нее сидела Нэнси, потом пересела в другое, менее удобное. Джим вернулся к окну.

– Ты не отвечал на звонки, – сказала она.

– Я хотел видеть твое лицо.

– Это не причина не отвечать на звонки.

– В любом случае хорошо, что это была ты.

– Я пришла, потому что Нэнси Шеридан явилась к нам домой, размахивая помолвочным кольцом, которое, как она утверждает, купил ей ты.

– Она приходила к тебе домой? В котором часу?

– Меня там не было. После того как ты уехал, я еще немного задержалась, чтобы прибраться в домике. Ты все это время был помолвлен с Нэнси?

– Я могу объяснить, как это случилось.

– Сможешь ли ты объяснить, что обручился с женщиной, которая когда-то была моей лучшей подругой?

– Все не так просто. Правда в том, что я люблю тебя и хочу быть с тобой.

– И ты сказал это Нэнси?

– Что?

– Что ты просил меня взять тебя с собой на Лонг-Айленд?

– Я ничего ей не говорил.

– Тогда откуда она узнала? Вряд ли совпадение, что это случилось в тот день, который мы провели в Куше.

Эйлиш встала и посмотрела на него через комнату.

– Ты ей не говорил. Я не говорила. Так кто же сказал? Больше никто об этом не знает. Если только ты все же кому-нибудь не рассказал. Ты рассказал?

– Никому я не говорил.

– Это в твоем духе. Никому ничего не сказать. Ты сегодня виделся с Нэнси?

– Только что. Она сюда приходила.

– И ты подарил ей кольцо?

– Нет.

– Она надела его только сегодня?

– Да.

– Ты узнал об этом, когда вернулся из Куша?

– Да. Жена Шейна, Колетт, сказала мне.

– Нэнси упоминала меня?

– Нет.

– Но ты должен согласиться, что это слишком большое совпадение – надеть кольцо именно сегодня и именно сегодня зайти к нам. Она не просто проходила мимо. Она сказала моей матери, что пришла специально, чтобы мне сообщить.

– Да, это слишком большое совпадение.

– Как долго вы вместе?

– Недолго.

– А почему раньше не обручились?

– Она хотела дождаться свадьбы Мириам.

– Выходит, сейчас самое подходящее время, чтобы объявить о помолвке. И именно поэтому ты заставлял меня принять решение. До всяких объявлений.

– Да.

– Но она догадалась. Разве нет? Ты что-то сделал или сказал, что дало ей ключ к разгадке.

– Уверен, что нет.

– Как бы то ни было, она догадалась.

Джим кивнул.

Он заметил, как спокойно держится Эйлиш. Если в начале разговора в ее словах прорывалась гневная нотка, сейчас в голосе слышались почти нежность и любопытство. Она была сбита с толку тем, что сделала Нэнси. Джим понимал, что один неверный ответ – и Эйлиш встанет и уйдет. Долгое молчание тоже могло быть опасным. Джим знал только, что нельзя менять тему.

Он хотел, чтобы Эйлиш осознала – сказанное этим утром все еще в силе. Он хотел улететь с ней в Америку. Но если он это скажет, она спросит: а что ты пообещал Нэнси? То обещание все еще в силе? Все еще правда? Что бы Джим ни сказал, Эйлиш всегда могла напомнить ему, что он помолвлен с другой.

Эйлиш снова села. Джим понимал, что в глубине души она, возможно, уже отвергла мысль, что они могут быть вместе, и в эту минуту просто собирала воедино все, что с ними случилось.

Если он решится заговорить, у него будет единственный шанс. Эйлиш все еще молчала, но не подавала виду, что собирается уходить.

– Я хочу задать тебе один вопрос, – сказал Джим.

Эйлиш подняла глаза:

– Только один?

– Если однажды в твоей мастерской на Лонг-Айленде зазвонит телефон, и это окажусь я, и я буду в Нью-Йорке или даже ближе, и я захочу с тобой повидаться, как ты поступишь?

Эйлиш выглядела озадаченной, словно плохо расслышала вопрос. Но Джим понимал, что не должен повторять, нужно дать ей время, чтобы осознать. Он не сводил с нее глаз, позволяя тишине длиться. Эйлиш не шевелилась. Интересно, думает ли она о своем, спрашивал себя Джим, или над тем, как ему ответить?

Он начал считать секунды, пока не дошел до сотни, а затем до двух сотен. Джим чувствовал, что лицо обгорело от полуденного солнца в Куше. Однако цвет лица Эйлиш не изменился. Она так и осталась бледной. Эйлиш оглядела комнату, затем посмотрела на него. Джим ощущал, что его вопрос завис в воздухе, но потом стало очевидно, что отвечать она не собирается.

Свет за окнами начал меркнуть, когда Эйлиш наконец встала с кресла. Джим спросил себя, здесь наверху или внизу в коридоре она позволит ему обнять себя или поцеловать? Однако Эйлиш держалась на расстоянии. Он последовал за ней, но Эйлиш вела себя так, будто его здесь нет.

Когда она ушла, Джим решил спуститься в паб. Он не хотел просидеть в одиночестве весь вечер. Он печально улыбнулся, подумав, что если решит прогуляться, то наверняка встретит людей, которые поздравят его с помолвкой, а он не будет знать, что им ответить.

Джим не был готов к тому, что ждало его в пабе. Стоило ему войти, раздался гул голосов, солировал Энди. Все, кто был на матче в Беллфилде, собрались за столиками. Теперь они стояли, ревя и выбрасывая кулаки в воздух.

– Джимми – чемпион! – скандировали они.

Джим посмотрел на Шейна, но тот развел руками, давая понять, что он тут ни при чем. Джерард, Ларри и Мартин были среди тех, кто бросился к Джиму, чтобы поднять его на плечи.

– Джимми Фаррелл – спортсмен года! – орал Энди.

– Кубок для Джимми! – ревел Джерард.

Джим с опаской опирался на плечо Ларри, а Мартин держал его за ногу.

– Напитки за счет заведения! – крикнул кто-то. – Наш Джимми теперь жених!

Глазами Джим отчаянно искал Шейна и, когда сумел привлечь его внимание, взмолился, чтобы тот вмешался и спас его. Шейн велел опустить Джима на пол.

– Оставьте человека в покое.

За стойкой Джим не знал, что делать. Он старался держаться подальше как от компании, которая подняла его в воздух, так и от Энди. Ему захотелось сказать Энди, чтобы тот шел домой, но он сдержался. Все это время Шейн молча стоял рядом.

Тогда Джим, раздраженный пристальным вниманием Шейна и обеспокоенный, что Джерард с друзьями решат продолжить чествование, спустился на склад за бутылкой шампанского. Он спрячет ее под курткой и тихо поднимется к себе.

Джим сидел в гостиной, за окнами темнело. Конец августа всегда наводил на него грусть. Странно, в этом году у него даже нет времени погрустить! Но время придет. Часы пробили десять, затем одиннадцать.

Он спустился и постоял в коридоре, не зажигая света. Джим знал, чего ему хочется. Ему хотелось выскользнуть на улицу, где, надо надеяться, он никому не попадется на глаза. А потом, держась в тени, он медленно пойдет к дому Эйлиш. Несмотря на поздний час, он попросит его выслушать. Джим представил, как Эйлиш подходит к двери, как ее мать кричит из задней части дома или сверху: кто там, кому не спится в такой час? Джим не войдет, так и останется в дверном проеме и шепотом повторит вопрос, который уже задал Эйлиш. Но когда он попытался представить себе ее ответ, то никого не увидел. Входная дверь ее дома была открыта, но коридор пуст, и только голос матери Эйлиш без конца повторял: кто там, кому не спится в такой час?

Джим стоял в коридоре, пытаясь увидеть Эйлиш, пытаясь услышать ее ответ. Он прислонился к стене и закрыл глаза. Может быть, завтра у него появится идея. А сейчас он будет просто ждать, ничего не предпринимая. Прислушиваться к собственному дыханию, готовясь открыть дверь, когда в полночь явится Нэнси. Вот как он поступит сейчас.