Женский вопрос является важным направлением в деятельности правительства и общественности любого современного государства. И не только потому, что граждане женского пола составляют примерно половину населения. Гендерные тенденции, феминистские настроения и фактическое равноправие в политической жизни общества, в образовании и в трудовой деятельности позволяют женщинам осваивать опасные профессии и рисковать своей жизнью для достижения важных целей государственного значения. Сюда можно отнести службу в армейских рядах, в полиции и в других силовых структурах. В нашей стране в первой половине ХХ века женщины-работницы в советском обществе наравне с мужчинами с оружием в руках защищали своё Отечество в годы Гражданской войны, в период иностранных военных интервенций и в сражениях Великой Отечественной войны.

Женщины сражались и на фронтах тайной войны, выполняя особые задания и секретные поручения советского и российского правительства. В наших очерках речь пойдёт о тех из них, кто выбрал для себя полную опасностей жизнь разведчиков-нелегалов или контрразведчиков в системе органов государственной безопасности СССР и России. Тайная служба большинства героинь очерков начиналась в 1920‐е годы у истоков советской внешней и военной разведок. Многие из них добились выдающихся результатов в выполнении специальных заданий, достигли высоких званий и постов в тайной службе и заслужили высокие награды за своё самоотверженное служение Родине.

Женское движение в последние годы существования Российской империи в связи с продолжавшейся мировой империалистической войной выросло из стихийных протестов в достаточно сплочённую массу низкооплачиваемых работниц, солдаток, безработных одиноких матерей и других представителей беднейших слоёв городского населения России. Заменив мобилизованных на войну мужчин практически во всех сферах деятельности, женщины стали частью пролетарского рабочего движения. Многие партии с различными политическими программами пытались привлечь женские массы на свою сторону, но этого удалось достичь лишь большевикам и левым эсерам. Например, в марте 1917 года было создано Бюро работниц при Петроградском комитете большевиков, которое возглавила В.К. Слуцкая. По указанию Бюро работниц женские комиссии и группы партийных агитаторов создавались при городских и районных парткомах, фабзавкомах на предприятиях и в учреждениях.

С мая 1917 года возобновилось издание журнала «Работница». Являясь печатным органом ЦК партии большевиков, главный женский журнал в России стал идейно-пропагандистским центром работы среди революционно настроенных трудящихся женщин. В редакции журнала трудились известные большевички А.М. Коллонтай, В.М. Величкина (Бонч-Бруевич), Л.Н. Сталь, А.И. Ульянова-Елизарова, К.Н. Самойлова и другие партийные активистки. Несмотря на противодействие Временного правительства и применявшиеся им карательные меры против пролетарского женского движения, всё большее число работниц и солдаток выступали в поддержку курса большевиков на прекращение мировой войны, обеспечение населения продовольствием и товарами первой необходимости, предоставление женщинам политических и трудовых прав наравне с мужчинами.

Во время Корниловского мятежа немало работниц вступило в санитарные отряды, а наиболее решительные из них пополняли ряды бойцов Красной гвардии, чтобы с оружием в руках бороться с контрреволюцией и мятежниками. Позже вооружённые работницы в составе отряда Красной гвардии охраняли Смольный, ставший штабом Октябрьской революции. Здесь же разместились женщины из санитарного отряда, среди которых было немало тех, кто не имел медицинской практики. Очевидец и участница тех далёких событий Н.К. Крупская позже вспоминала: «В октябрьскую ночь… человек 50 работниц всю ночь учились делать перевязки»[1]. Женщины из отрядов Красной гвардии патрулировали улицы, охраняли государственные учреждения, почту, телеграф и заводские проходные, предотвращали контрреволюционные выступления. Некоторые из революционно-настроенных работниц в составе своих заводских и фабричных отрядов Красной гвардии приняли участие в штурме Зимнего дворца. Интересен, на наш взгляд, тот факт, что российские женщины оказались в октябре 1917 года по разные стороны баррикад. Одни из них были в рядах революционных сил, штурмовавших последний оплот Временного правительства, расположившегося в Зимнем дворце. Другие же, среди которых, кстати, было немало работниц, крестьянок и прислуги, оказались в рядах роты Первого Петроградского женского батальона, и с оружием в руках стояли в рядах защитников старой власти. Такой вот случился парадокс в нашей истории. Кстати, вождь пролетариата тоже обратил внимание на этот факт. «Вообще нужно признаться, – заметил он, – что даже «кадетские» дамы в Петрограде во время борьбы против нас проявили больше храбрости, чем юнкера»[2]. Так лидер большевиков оценил действия защитниц Зимнего дворца из числа доброволиц Первого Петроградского женского батальона в ночь Октябрьского восстания. При этом он высоко оценил революционный дух, личную храбрость и преданность марксистским идеалам тех коммунисток и работниц, которые в рядах красногвардейцев и санитарных дружин штурмовали последний оплот Временного правительства в российской столице.

Спустя три года со времени тех событий Ленин в беседе с известной активисткой международного женского движения Кларой Цеткин особо отметил роль трудящихся женщин в успехе Октябрьской революции 1917 года. «Без них мы не победили бы, – отметил вождь пролетариата, – или едва ли победили бы. Вот моё мнение… Они заслуживают восхищения и любви»[3].

Революционные события 1917 года в России завершились Октябрьской революцией в Петрограде, в результате которой к власти в стране пришли большевики и левые эсеры. Первое советское правительство было коалиционным, двухпартийным, однако дружной совместной работы не получилось. После вооружённого выступления левых эсеров в начале июля 1918 года большевики взяли всю полноту власти в РСФСР в свои руки.

Среди тех кто участвовал в октябрьских событиях 1917 года и сражался на фронтах Гражданской войны, вспыхнувшей на территории бывшей Российской империи, было немало женщин, разделявших коммунистические идеи и марксистские взгляды. В рядах революционерок были как выходцы из среды прежних привилегированных сословий рухнувшей империи, так и активистки из числа работниц, крестьянок и низших служителей прежней государственной службы. Большевики всецело поддержали и активно развивали пролетарское женское движение в стране. Одновременно принимались меры по вовлечению крестьянок и других трудящихся женщин в общественно-политическую жизнь страны.

Опираясь на марксистскую теорию, В.И. Ленин принимал личное участие в организации женского пролетарского движения и уделял женскому вопросу достаточно много внимания. В своих устных выступлениях и статьях он настойчиво излагал свои взгляды на пути решения женского вопроса при советской власти. Ленин считал, что вся прежняя жизнь и общественная оценка роли женщины ставили её «в положение двойного рабства»[4]. При этом он неоднократно пояснял, что считал рабским правовое положение женщины в капиталистическом обществе в силу многочисленных юридических ограничений их политических и гражданских прав, а также многовековое семейно-бытовое рабство, усилившееся в условиях капитализма и засилья частной собственности. Вождь пролетариата признавал, что за несколько лет советской власти удалось в той или иной мере решить лишь некоторые из наиболее острых вопросов в жизни трудящихся женщин. Однако Ленин признавал, что для полного раскрепощения женщин недостаточно лишь одних принятых законов и декретов. Глава советского правительства считал, что социалистическое строительство открывает перед женщинами широкие горизонты для работы в самых разных сферах. Он предлагал создать все необходимые условия для того, чтобы производственная и общественно-политическая деятельность стала доступной для каждой трудящейся женщины. И первые результаты в решении женского вопроса вдохновляли и укрепляли в понимании правильности выбранного большевиками пути. «Это правда: у нас в партии, – говорил Ленин в беседе с К. Цеткин, – есть надёжные, умные и неутомимо деятельные коммунистки. Они могли бы занять ответственные посты в Советах, в исполкомах, в наркоматах, в учреждениях. Многие из них работают днём и ночью либо в партии, либо среди пролетарской и крестьянской массы, либо в Красной армии»[5].

Политические решения дополнялись практическими мерами исполнительных органов советской власти. При этом сферы участия женщин-коммунисток и активисток из числа работниц и крестьянок постоянно расширялись, доказывая на деле права женщин и мужчин в Стране Советов. «Женщина может трудиться, – отмечал Ленин в своей речи на IV Московской общегородской беспартийной конференции работниц 23 сентября 1919 года, – и в условиях военных, когда дело идет о помощи армии, об агитации среди нее. Женщина во всем этом должна принимать активное участие, чтобы Красная Армия видела, что о ней заботятся, о ней пекутся»[6].

Владимир Ильич считал, что «втянуть в политику массы нельзя без того, чтобы не втянуть в политику женщин»[7]. Ленинские идеи и взгляды на женский вопрос стали одним из важных направлений в деятельности партийных организаций. Во второй половине 1919 года по решению ЦК РКП(б) повсеместно были созданы женотделы при губкомах. В центре в женотделе при ЦК партии в разное время работали известные большевички И.Ф. Арманд, К.И. Николаева, К.Н Самойлова, А.М. Коллонтай, Л.Р. Менжинская, С.Н. Смидович и другие. Сфера влияния женских отделов постоянно расширялась за счёт назначения их представителей во всех наркоматах и комиссиях в центре и на местах. Женские организации выступали с законодательными инициативами, в результате которых были изданы декреты СНК, улучшившие правовое, брачно-семейное и имущественное положение женщин в РСФСР. Женсоветы просуществовали 10 лет. В 1929 году они были упразднены, а их функции были закреплены за партийными организациями в центре и на местах. Вопросы развития женского движения неоднократно рассматривались на партийных съездах и конференциях.

Кстати, большевики сохранили сложившуюся в России практику празднования Международного женского дня. Как известно, впервые в Российской империи этот праздник отметили 2 марта[8] 1913 года. Праздничные мероприятия проходили в здании Калашниковской хлебной биржи, свелись к научным чтениям по трем вопросам: о праве голоса для женщин, о государственном обеспечении материнства и дороговизне жизни. На праздник пришло около полутора тысяч женщин разных сословий. Надо отметить, что календарная дата женского праздника в России вначале не была строго установленной и отмечалась в разные февральские и мартовские дни. Например, в 1917 году Международный женский день в Российской империи отметили 23 февраля, и он вошёл в отечественную историю массовыми митингами, демонстрациями, стачками и стычками с полицией и казаками. Уличные беспорядки продолжались несколько дней и завершились Февральской революцией и падением российской монархии. Советская власть не только установила 8 марта (23 февраля по ст. ст.) единым днём женского праздника, но и в 1965 году сделала этот день выходным[9]. Женский вопрос в советское время всегда стоял в основной повестке партии и государства.

Однако в начале социалистических преобразований в Республике Советов перед женским социалистическим движением стояли совсем другие задачи. В годы Гражданской войны участие женщин в вооружённой защите пролетарского государства имело важное значение. Они с честью выполняли непростые военные обязанности на разных должностях в Красной армии и в других вооружённых формированиях Советского государства.

Призыв о необходимости обучения рабочих и работниц военным знаниям и умению обращаться с оружием неоднократно звучал с трибун партийных съездов и конференций. Не дожидаясь общего решения, партийные и военные власти на местах по собственной инициативе и по своим учебным программам проводили эту работу.

Декрет ВЦИК «Об обязательном обучении военному искусству» был принят 22 апреля 1918 года. В документе чётко просматривался классовый подход к военному обучению, к которому допускались лишь рабочие и крестьяне, не использовавшие чужой труд. Все мужчины, прошедшие в течение 8 недель обязательное военное обучение и пребывавшие в призывном возрасте от 18 до 40 лет, принимались на военный учёт в качестве военнообязанных. Вся организационная работа военного всевобуча возлагалась на военные комиссариаты на местах. Военизированная система всевобуча в конце 1918 года включала, как отмечалось в энциклопедии «Гражданская война и военная интервенция в СССР», 7 окружных, 37 губернских, 493 уездных отдела, а также 4616 промышленных и сельских бюро, в штатах которых состояло примерно 50 000 инструкторов военного обучения. Лишь в Петрограде и Москве не создавались ни бюро, ни отделы всевобуча, поскольку здесь сразу формировались и проходили военную подготовку территориальные воинские части всевобуча. Всего в годы Гражданской войны военную подготовку в системе всевобуча прошло примерно 5 млн человек. Обязательная военная подготовка трудящихся, включая работниц и крестьянок, в СССР была завершена в 1923 году. Однако осенью 1941 года эта проверенная на деле практика подготовки военно-обученного резерва для РККА была возобновлена.

Обучающимся никаких денежных выплат или преимуществ не представлялось. Более того, все занятия проводились во внерабочее время, чтобы не нарушать производственный и трудовой ритм на предприятиях народного хозяйства. Интенсивное военное обучение проводилось и с допризывной молодёжью. Завершающая статья декрета предусматривала ответственность для тех, кто уклоняется от занятий или небрежно относится к обязательному военному обучению.

Обучение военному делу работниц допускалось на добровольных началах. «Гражданки, – как отмечалось в декрете, – обучаются, по их согласию, на общих основаниях»[10]. Никаких поблажек и послаблений для обучавшихся военному делу работниц не предусматривалось. На занятиях женщины выполняли упражнения с оружием и боевые стрельбы на равных условиях.

Пример в освоении военных знаний и навыков демонстрировали пролетарские массы Москвы и Петрограда, где курсы всевобуча охватили к осени 1918 года более 110 000 рабочих[11]. Из прошедших курсы обязательного военного обучения формировались резервные полки и дивизии для пополнения Красной армии на фронтах Гражданской войны. Десятки тысяч подготовленных бойцов вошли в состав резервных частей в других городах и губерниях.

В соответствии с приказом председателя РВС Республики Л.Д. Троцкого от 24 декабря 1918 года № 457 «О всеобщем военном обучении» все штатные инспекторы и инструкторы всевобуча состояли на всех видах довольствия на равных с Красной армией основаниях. Завершался текст приказа вполне в стиле Троцкого: «Все уклоняющиеся от исполнения революционного долга понесут кару по всей строгости законов военного времени». Видимо, не очень-то и верил наркомвоенмор РСФСР в революционный порыв и добровольное желание трудящихся научиться воевать, чтобы отправиться на фронт. И тем не менее система военного всевобуча успешно справилась с поставленными задачами по подготовке мобилизационного резерва для Красной армии, воюющей на фронтах Гражданской войны и противостоящей военным интервентам на территории СССР.

Одновременно большое внимание уделялось подготовке красных командиров. К февралю 1919 года в РСФСР имелось 63 военно-учебных заведения, из которых 27 располагалось в Москве. А к октябрю 1920 года в структуре Главного управления военных учебных заведений имелось 153 таких военных центра и курса обучения[12].

В ноябре 1919 года в систему всевобуча были переданы части особого назначения (далее – ЧОН). При этом подразделения и части ЧОН нередко использовались в качестве самостоятельной военной силы при проведении специальных операций и для силовой поддержки оперативных действий органов ВЧК – ОГПУ против внутренней контрреволюции и вражеского подполья на советской территории.

Обретя при советской власти долгожданное равноправие, работницы шли на службу в только что создававшиеся государственные органы для защиты завоеваний Октября. Дело было новое, подготовленных специалистов в стране не было. Грамотных и одновременно преданных делу защиты социалистических преобразований не хватало. В органы государственной безопасности по партийным и комсомольским направлениям приходили будущие чекисты разного возраста, уровня общей грамотности и боевого опыта. Среди них были и женщины, о жизни и судьбе которых пойдет речь дальше.

Одной из самых ярких звёзд в системе создававшихся советских органов государственной безопасности стала большевичка с партийным стажем с 1904 года Варвара Николаевна Яковлева. В историю отечественных спецслужб она вошла как единственная женщина, возглавлявшая Чрезвычайную комиссию.

Как и у многих других большевиков, её биография включала подлинные факты и события из её жизни вперемежку с конспиративными сценариями и вставками, необходимыми для жизни в подполье и участия в революционной деятельности. Такой подход был оправдан в период жёстких требований к конспирации в предреволюционные годы. Скрытые страницы биографии Варвары Николаевны в какой-то мере объяснимы и в период внутрипартийного противостояния и политических репрессий в предвоенный период.

В.Н. Яковлева долгие годы входила в состав разных оппозиционных объединений и движений, выступавших с критикой курса Сталина на способы и методы построения социализма в СССР. Однако в наши дни, на наш взгляд, россияне вправе рассчитывать на восстановление подлинной биографии Варвары Николаевны Яковлевой, в полной мере раскрывающей малоизвестные страницы её жизни и деятельности.

В биографическом очерке год рождения В.Н. Яковлевой указан лишь приблизительно – 1884 или 1885 год, что выглядит странно, учитывая её происхождение. В богатых семьях такое случалось крайне редко. А её родители явно не бедствовали в Москве. Её отцом чаще всего называют московского купца еврейского происхождения. Приводятся и другие версии начала её биографии. Например, в журнале «Загадки истории» указано, что родилась она в 1884 году в Москве. Далее сообщается, что, по слухам, её отец был богатым ювелиром[13]. Судя по подобным публикациям, отец ещё до рождения дочери стал выкрестом, приняв православие. Поэтому его дочь получила русское имя Варвара и считалась православной. По церковным правилам того времени она должна была пройти сразу после рождения обряд крещения. Сведения о девочке священник должен был записать в метрическую книгу, а её родителям выдать метрику установленной формы.

Обычно имена новорожденным выбирали родители или священник по церковному календарю в честь празднования дней памяти православных святых и великомучеников. Впоследствии для ребёнка этот день считался именинами и днём ангела на всю последующую жизнь.

Выбиралась дата, которая находилась ближе всего ко дню рождения ребенка. Имя Варвара имеет греческое происхождение и в переводе на русский язык означает «дикарка», «чужестранка». Согласно церковной истории, святая великомученица Варвара была дочерью богатого и знатного человека. Отец долгие годы до возраста замужества скрывал её от посторонних глаз и не разрешал выходить из дома. Когда ей наконец-то разрешили выходить на улицу, она там встретила христианина и от него узнала о вере Христовой. Она прошла обряд крещения и стала христианкой. Отец пытался, вопреки её воле, заставить отречься от перехода в другую веру, но дочь отказалась. Тогда жестокий родитель обрёк девушку на жестокие испытания и мучения.

Ежегодно празднуется пять дней ангела святой великомученицы Варвары: 11 января, 6 марта, 5 апреля, 18 июля и 17 декабря. Получается, что реальный день рождения Варвары Николаевны должен быть близким к одной из указанных дат. По одной из версий, возможной датой её рождения является 19 декабря 1884 года, как указано в многочисленных статьях в интернете, посвящённых её биографии. Эта дата наиболее близко находится от 17 декабря – дня ангела святой Варвары и вполне может быть реальной датой рождения В.Н. Яковлевой. Однако следует иметь в виду, что в других статьях приводятся и другие возможные даты, например 1 января. Да и год указан, как и во многих других источниках, не однозначно – 1884 или 1885 год. А ведь речь идёт о достаточно известной женщине, партийном и государственном деятеле, на протяжении нескольких лет занимавшей пост наркома финансов РСФСР.

При этом заметим, что, вполне возможно, вся эта путаница связана с датами, указанными по-старому и новому стилям. Поскольку сама Варвара Николаевна указывала 1884 год как год своего рождения, то, на наш взгляд, можно предположить, что 19 декабря является её днём рождения. А дата 1 января 1885 года появляется лишь на календаре нового стиля, поскольку от прежде указанной даты её отделяет ровно 13 дней, что является точным календарным расхождением между старым и новым стилями. И тем не менее такая ситуация требует продолжения поиска документального подтверждения даты её рождения, как и выяснения её вероисповедания и национальности.

Остаётся загадкой путаница с датой рождения и социальным происхождением, допущенная уже в советской историографии. Известно, что в СССР было выпущено три издания Большой советской энциклопедии (далее – БСЭ). Перелистаем эти издания в поисках сведений о дате рождения, социальном происхождении и национальности В.Н. Яковлевой. Поскольку статьи во всех изданиях энциклопедий размещены в алфавитном порядке, то биографическая статья о ней расположена в последнем томе. В период с 1926 по 1947 год вышло 65‐томное первое издание БСЭ. В дополнение к нему был выпущен отдельный том без указания номера, посвящённый СССР.

Второе издание БСЭ издавалось на протяжении 9 лет – с 1949 по 1958 год. Вышло 49 томов, а также три дополнительных тома. Но в этом издании никаких сведений о В.Н. Яковлевой размещено не было. Полагаем, что это было связано с её арестом в 1937 году как «врага народа» и последующим расстрелом в сентябре 1941 года.

Третье 30‐томное издание БСЭ было напечатано в период с 1969 по 1978 год и также имело справочный том без указания номера.

Биографические справки о Варваре Николаевне были размещены в первом и третьем изданиях. В 1931 году вышел завершающий 65‐й том первого выпуска БСЭ[14]. В нём имеется краткая биографическая справка о В.Н. Яковлевой, в которой указано лишь то, что родилась она в 1885 году. Не приводится никаких сведений о её дне рождения, сословном происхождении и национальности. Нет никакой информации о её семье. Даже не упомянут младший брат Варвары Николаевны – Николай, известный большевик, погибший за победу революции в Сибири. Возникает вопрос о том, почему в этом прижизненном издании сама Яковлева не сочла нужным внести в текст необходимые правки. Как правило, в таких случаях биографические и иные факты, приводимые в публикуемой биографической справке государственного или партийного деятеля, с ним согласовываются и визируются самим руководителем столь высокого ранга. А в те годы Варвара Николаевна занимала высокий пост наркома финансов РСФСР и была членом ВЦИК СССР нескольких созывов.

А вот в 30‐м томе БСЭ третьего издания, вышедшем в СССР в 1978 году, биографическая статья о ней претерпела важные изменения. Так, была указана дата рождения В.Н. Яковлевой – 1 января 1884 года и было изменено её прежнее сословное происхождение. Вместо прежнего купеческого сословия было указано, что она выходец из мещан. Заметим, что двумя годами ранее эти же сведения были опубликованы в 16‐м томе Советской исторической энциклопедии.

Ситуацию до конца не прояснила даже обнаруженная автобиография Варвары Николаевны, опубликованная в редком издании в середине 1920‐х годов[15]. Более того, возникли новые вопросы. Во-первых, опубликованные сведения о В.Н. Яковлевой названы её автобиографией, но текст изложен от третьего лица. Как известно, автобиография потому так и называется, что рассказ человека о себе излагается от первого лица. Во-вторых, возникли вопросы касательно времени её поступления и обучения на Московских высших женских курсах, которые тогда называли по имени их основателя – курсы В.И. Герье.

Писатель и журналист В.И. Привалихин в своём очерке «Из ленинской гвардии», посвящённом В.Н. Яковлевой, привёл её ответ на вопрос томского уездного исправника в апреле 1911 года о полученном образовании ссыльной революционерки. Варвара Николаевна сообщила ему об окончании 5‐й Московской женской гимназии и Высших женских курсов в Москве[16]. Она мечтала стать астрономом, а выбрала тяжёлый путь революционера, полный опасностей и лишений. Кстати, на курсах с 1901 года преподавал её будущий муж П.К. Штернберг[17]. Он также был увлечён астрономией и трудился в обсерватории Московского университета. К тому же учёный-исследователь, как и юная Варвара, состоял в РСДРП и тоже активно участвовал в подпольной работе.

Не всё понятно с тем, какое же образование Варвара Николаевна на самом деле получила на Московских высших женских курсах (далее МВЖК). Начнём с того, что, несмотря на слово «высшие» в названии, курсы Герье в годы предполагаемого обучения на них Яковлевой высшего образования своим выпускницам не давали и соответствующих дипломов в те годы не вручали[18]. Курсистки этого престижного частного образовательного заведения лишь в декабре 1911 года обрели право сдавать экзамены при университетах для получения диплома о высшем образовании. Тогда был принят закон «Об испытаниях лиц женского пола в знании курса высших учебных заведений и о порядке приобретения ими ученых степеней и звания учительницы средних учебных заведений». Спустя 5 лет было разрешено сдавать выпускные экзамены на самих курсах, и здесь же выпускницы стали получать заветный диплом. Заметим, что не все курсистки были готовы к напряжённой учёбе, поскольку до выпуска доходило только около трети от общего числа поступивших на курсы. Учебные программы МВЖК соответствовали университетским учебным планам и были рассчитаны на значительное время самостоятельной подготовки курсисток.

Как вспоминала сама Варвара Николаевна, гимназию она окончила в 16 лет и поступила на курсы Герье. Стало быть, курсисткой она стала в 1900 году (по другим сведениям – в 1901 году). На курсы принимались девицы, предоставившие документ о среднем образовании или успешно прошедшие установленные вступительные испытания по определённым предметам. Как и в других учебных заведениях Российской империи, обязательным при поступлении на курсы было предоставление справки с места жительства о благонадёжности.

Будущая революционерка легко получила документ о своей благонадёжности, поскольку в те годы ещё не определилась со своими политическими и партийными предпочтениями. Как позже указывалось в её автобиографии, Варвара «уже с первого курса начала втягиваться в общественную жизнь курсов, а также стала входить в различные кружки на курсах, занимавшиеся политическим самообразованием»[19].

С начала 1900‐х годов обучение на МВЖК проводилось на двух отделениях, ставших затем факультетами: физико-математическом и историко-филологическом. Позже был открыт ещё и медицинский факультет. Обучение осуществлялось в течение четырёх лет, причём на платной основе – 100 рублей в год. Сумма по тем временам немалая. Варвара Николаевна нигде не упоминала о том, кто оплачивал её обучение – родители или у неё были свои заработанные деньги, поскольку, по некоторым сведениям, она с 1901 по 1905 год давала частные уроки в Москве[20]. Получается, что одновременно с частной практикой она продолжала свою учёбу на курсах Герье.

Судя по всему, революционная активность помешала ей вовремя окончить МВЖК. Вместо четырёх лет она проучилась на курсах 6 лет. В именном комментарии к изданию «Архив ВЧК» приводятся сведения о том, что она окончила обучение на курсах в 1907 году, сдав необходимые выпускные испытания на математическом факультете[21]. Здесь, видимо, допущена неточность, поскольку факультет МВЖК назывался физико-математическим. В этом же комментарии приведены и другие сведения, вызывающие новые вопросы касательно учёбы В.Н. Яковлевой. Например, указано, что она «училась на естественном факультете Московских высших женских курсов, окончила 1,5 курса в 1910 г.»[22]. Получается, что после окончания обучения на физико-математическом факультете МВЖК в 1907 году она вновь поступила на некий «естественный факультет» тех же курсов. При этом не уточняется, идёт ли речь о получении Варварой Николаевной второго образования или это какая-то неточность в изложении её биографии? Могло ли такое быть на самом деле, учитывая её довольно частые аресты, сроки пребывания в тюрьмах и ссылках? Чисто теоретически, учитывая тот факт, что в период с января 1909 по апрель 1910 года Яковлева находилась в Москве, такое могло быть. Однако никаких документальных или просто подтверждающих фактов не приводится. Да и само существование на курсах в Москве некоего «естественного факультета» требует документального подтверждения либо опровержения. На данный момент, по сведениям из открытых источников, существование на МВЖК факультета с таким названием не подтверждается.

При этом необходимо учитывать и тот факт, что, как отмечается в её биографии, в это время она находилась в Москве на нелегальном положении. Очевидно, ежедневно открыто посещать учебные занятия было бы вовсе не безопасно, учитывая то, что после побега она была занесена в розыскные листы полиции на всей территории империи. Но про учебу на протяжении полутора курса на естественном факультете МВЖК тоже упоминается. Продолжить обучение Варвара не могла по объективным причинам. После ареста в 1906 году из-за участия в вооружённом восстании в Москве она была выслана в Тверь. Спустя время она бежала из ссылки в Москву, где перешла на нелегальное положение. Однако осенью 1910 года вновь была арестована и сослана в Сибирь. Вновь бежала с места ссылки в Нарыме. Затем почти два года проживала за границей, активно участвуя в жизни русской эмиграции. Вернувшись в Российскую империю, вновь оказалась под арестом с последовавшей ссылкой в Астраханскую губернию. После отбытия срока ссылки вновь отправилась в эмиграцию, где оставалась до лета 1916 года.

По каким-то причинам, о которых можно только догадываться, она долгие годы скрывала своё замужество и в арестных листах и протоколах допросов продолжала числиться девицей. При этом она фактически состояла в брачных отношениях с примкнувшим к революционерам учёным из Московского университета. Муж был почти на 20 лет старше Варвары, но в те времена это не вызывало каких-то морально-нравственных озабоченностей или пересудов в обществе.

Известный московский учёный-астроном Павел Карлович Штернберг был выходцем из орловских разночинцев, имевших германские корни. Способный юноша после окончания классической гимназии в Орле сразу же поступил на математическое отделение физмата Московского университета. В достаточно зрелом 40‐летнем возрасте астроном-исследователь примкнул в 1905 году к социал-демократическому подполью в Москве.

Он участвовал в подготовке Московского вооружённого восстания 1905 года, однако накануне был отправлен от Московского университета в заграничную командировку. Вернулся на родину лишь в начале 1906 года, когда вооружённое выступление пролетариата было подавлено. Когда и где он познакомился с Варварой Николаевной – неизвестно. Это могло произойти на курсах Герье, где она училась, а он преподавал. Такая встреча могла состояться на почве общих интересов к астрономии. Могли они близко познакомиться и на конспиративных встречах в московском революционном подполье, поскольку Варвара с 1904 года состояла в рядах социал-демократов, а Павел Карлович примкнул к большевикам в 1905 году.

Однако по какой-то причине при заполнении опросного листа по прибытии в томскую ссылку в 1911 году она назвалась девицей. Тем не менее у назвавшейся девицей Яковлевой родилась дочь Ирина, отцом которой был П.К. Штернберг. Так случилось, что девочка с грудного возраста была вовлечена в революционные события, поскольку вместе с матерью участвовала в побеге из ссылки за границу. После ареста матери Ирина Павловна была тоже арестована и осуждена как дочь «врага народа» на 5 лет заключения с последующим ограничением в правах. После освобождения некоторое время жила в Пензе.

Касательно брачных отношений Яковлевой и Штернберга неизвестно, когда и в каком месте они оформили свой брак и оформляли ли они его официально вообще. Ведь в Российской империи признавался законным только церковный брак, а социал-демократы и революционеры-марксисты были атеистами. А гражданские браки в империи не признавались и считались «богопротивными деяниями».

В её ранее упоминавшейся автобиографии указано, что из ссылки в Нарым она бежала дважды – в феврале 1912 года, а затем в декабре 1913 года[23]. По нашим подсчётам, дочь Ирина родилась в год начала Первой мировой войны. Варвара Николаевна в то время находилась в ссылке в Астраханской губернии. Место отбытия наказания в Нарыме было ей заменено в связи с болезнью на ссылку в уездный город Енотаевск, располагавшийся на правом берегу Волги. По нашему мнению, под болезнью в этом случае подразумевалась беременность политссыльной Яковлевой.

В заштатном городке Енотаевск, как оказалось, других политических ссыльных, кроме Яковлевой, почти не было. В конце XIX – начале XX века в городке проживало около 3 тысяч человек. Сословный состав населения был довольно разнообразный. Среди горожан было почти 2 тысячи мещан, около 90 купцов, 45 крестьян, 40 разночинцев, а также 24 дворянина и при двух церквах состояло 23 священнослужителя. Квартировала здесь армейская команда численностью 90 человек. В городе проживали 80 запасных и отставных воинских чинов, включая и членов их семей. Горожане занимались в основном рыболовством и извозом. Некоторые работали на небольшом кожевенном производстве и на маленьком кирпичном заводике.

Образование можно было получить в двухклассном городском мужском училище либо в мужском или женском приходских училищах. Имелась даже своя больница на 15 кроватей[24]. Наше краткое описание места ссылки москвички Яковлевой показывает, в каких сложных для неё социально-бытовых условиях оказалась в то время Варвара Николаевна. Рождение в 1914 году дочери Ирины, видимо, в числе прочих факторов повлияло на её готовность к побегам из мест своих ссылок. На этот раз она отбыла свой срок ссылки до конца. Весной 1916 года Яковлева освободилась и вернулась в Москву, где сразу же включилась в работу партийного подполья.

Варвара Николаевна обладала железной волей и мужским складом ума. Не зря же она получила математическое образование, более подходившее для мужчин, чем для женщин. Её расчёты часто оказывались верными, что не раз выручало её во времена подполья, а затем и в непростой чекистской жизни. Поддерживала она и связи с прежними единомышленниками и знакомыми среди русской эмиграции в Европе. Заметим, что ещё во время пребывания в Париже и Берлине в предреволюционные годы она прониклась идеями суфражизма и феминизма. Считают, что Варвара Николаевна разделяла пришедшие из Европы «новомодные» взгляды, объяснявшие свободные нравы и законное право женщины на «свободную любовь». Позже ей приписывали романы и внебрачные связи со своими однопартийцами и не только с ними.

Партийной работой в большевистском подполье революционерка Яковлева занималась на профессиональном уровне. Осенью 1916 года она вошла в состав Московского областного бюро ЦК РСДРП (б). Эта руководящая партийная структура была создана в качестве полномочного представительства ЦК партии в Центральном промышленном районе России. Например, с весны 1917 года члены партбюро руководили партийной работой и подготовкой вооружённого восстания на территориях 14 губерний, включая Московскую губернию. В дни Октябрьской революции в Москве член партийного бюро В.Н. Яковлева была делегирована в состав боевого центра РСДРП(б), или, как его тогда называли, – «боевая пятёрка». Именно эти пять партийцев стали руководящим центром Октябрьского восстания в Москве. Среди большевиков-подпольщиков Варвара Николаевна была известна под конспиративными именами «Вера», «В.Н.» и «Ольга Ивановна». Варвара Николаевна активно участвовала в проведении Октябрьского вооружённого восстания в Москве.

После победы Октябрьской революции В.Н. Яковлева не только занимала важные посты в партии и государстве, но и оставалась свободной в выборе своих партийных и идеологических предпочтений. Были в ту пору у неё некоторые сомнения в выборе политического пути. Эти колебания привели её в круг «левых коммунистов», выступавших против переговоров о мире в Бресте. Дело дошло до того, что в знак протеста она подала в отставку со всех партийных постов.

Волею судеб злым роком в подпольной деятельности В.Н. Яковлевой стал провокатор из московской охранки Андрей Сергеевич Романов, известный под конспиративным псевдонимом «Пелагея». Как позже вспоминала Варвара Николаевна, этот внедрённый в ряды социал-демократов секретный агент Московского охранного отделения трижды выдавал её, в результате чего она оказывалась в руках полиции. И такие провалы с последующим арестом происходили вовсе не по вине или из-за неосторожности Варвары Николаевны. Просто в силу разных причин рядом с ней несколько раз оказывался, как она считала, проверенный и надёжный товарищ, большевик из числа московских рабочих. В подпольных социал-демократических кругах его знали под разными партийными псевдонимами – «Жорж», «Георгий», «Иван», «Аля Алексинский» и «Царский». Он считался своим и был вне подозрений. Присутствовал на партийных собраниях, участвовал в обсуждении планов подпольных действий, имел доступ к внутрипартийным документам и занимал разные посты в партии[25].

К тому же он был лично знаком с Лениным и другими видными социал-демократами в эмиграции и в революционном подполье внутри империи. Более того, как один из наиболее подготовленных и способных к революционной борьбе он прошёл обучение в основанной Максимом Горьким партийной школе на острове Капри. Здесь готовились партийные пропагандисты и агитаторы, пополнявшие ряды большевиков. Будучи завербованным Московским охранным отделением в марте 1910 года, секретный сотрудник «Пелагея» представлял руководству охранки подробные доносы о целях, учебных программах и составе слушателей Каприйской школы. Сообщил провокатор о подготовке Пражской конференции РСДРП. Выдавал тех партийцев, которые прибывали в Москву из провинции. И одновременно с этим писал доносы на тех, кто считал его своим товарищем. За время своей тайной службы он написал 160 доносов на тех, с кем рядом жил и работал в подполье. За свою грязную работу он исправно получал ежемесячно по 100 рублей из секретных сумм Московского охранного отделения. По материалам Российского агентства правовой и судебной информации (далее – РАПСИ), жертвами его предательских действий стали сотни революционеров-подпольщиков, преимущественно из числа большевиков[26].

В течение 7 лет он работал на охранку и был разоблачён лишь в 1917 году, когда пришедшие к власти большевики получили доступ к документам Московского охранного отделения. Только тогда стало известно, что в числе других партийцев-подпольщиков агент охранки Романов не раз выдавал и подводил под арест брата и сестру Яковлевых. Летом 1918 года, в числе 15 разоблачённых провокаторов охранки, он был осуждён Верховным революционным трибуналом при ВЦИК Республики и приговорён к высшей мере социальной защиты. Он был расстрелян 30 июня 1918 года в числе 7 бывших секретных сотрудников охранки.

Была ли каким-то образом причастна к этим событиям сама Варвара Николаевна, занимавшая в то время важный пост в Коллегии ВЧК, неизвестно. Но важный урок того, что враг может быть совсем рядом, маскируясь под единомышленника и однопартийца, она, видимо, запомнила на всю оставшуюся жизнь, включая период чекистской работы.

В 1918 году, как указано в энциклопедии октябрьских событий, В.Н. Яковлева работала в Московской ЧК, а затем – в Петроградской ЧК[27]. Она стала единственной женщиной, возглавившей орган Чрезвычайной комиссии за все годы существования советских органов государственной безопасности. Она была председателем крупнейшей Петроградской ЧК в период с 10 ноября (по другим сведениям – с 10 октября) 1918 года по 2 января 1919 года.

После победы Октябрьской революции и прихода к власти партии большевиков сразу же выяснилось, что грамотных и надёжных партийцев с образованием явно недостаточно для управления огромной Россией. Партийные назначенцы опыт государственного управления набирали по методу проб и ошибок. Частыми перестановками на разные должности и различные участки работы подбирались подходящие места для проверенных партийцев. Важное значение имело личное знакомство с партийными лидерами по работе в подполье или в эмиграции. В этой своего рода кадровой чехарде после октябрьских событий оказалась и Варвара Николаевна Яковлева. Большевичка с дореволюционным прошлым, искусная мастерица в деле конспирации и с опытом подпольной работы оказалась востребованной на тайном фронте борьбы с контрреволюцией и саботажем. В то время Варвара Николаевна работала в Петрограде во Всероссийской чрезвычайной комиссии на должностях управделами и секретаря Коллегии ВЧК. В начале декабря 1917 года В.Н. Яковлева, как считали однопартийцы, по рекомендации Ленина, лично знавшего её по эмиграции, была назначена членом Коллегии ВЧК и вошла в ближний круг сотрудников Ф.Э. Дзержинского.

В опубликованных в наши дни документах из Архива ВЧК подтверждается участие Яковлевой в заседаниях Коллегии ВЧК. Например, 18 июля 1918 года она вместе с Дзержинским участвует в заседании Коллегии Отдела по борьбе с контрреволюцией. Судя по всему, проходило оно в Москве, хотя в протоколе место проведения заседания не указано. Обращает на себя внимание тот факт, что дела с указанием фамилий арестованных в протоколах заседаний ВЧК чаще всего занимали лишь одну строку, которая охватывала очень значимый для человека период времени – от расстрела до освобождения из-под ареста. Например, на заседании 18 июля решались судьбы нескольких десятков человек и выносились решения: Дело Вантковского: дело прекратить, его освободить. Дело Сидорова: применить высшую меру наказания. Дело Петрова: направить в Революционный трибунал. Дело Левшецова: прекратить; его освободить под расписку не вести агитацию против Советов[28]. Тогда же в конце заседания были рассмотрены организационные вопросы. Было установлено, что приём частных лиц производится через секретаря с 1 до 2 часов дня Яковлевой и Карлсоном, а с 12 до 1 часа дня они принимают сами. Латыш – большевик с дореволюционным партийным стажем К.М. Карлсон тогда занимал должность помощника заведующего отделом ВЧК и одновременно заведовал разведчиками. Под разведчиками в ту пору чекисты понимали штатных уполномоченных сотрудников, занимавшихся розыском, арестами и обысками подозреваемых. На заседаниях коллегии решались самые разные повседневные вопросы. Например, устанавливалось время докладов, подписи ордеров на аресты, разработки операций, разбора новых дел и рассмотрения текущих вопросов. Или определялось, что каждый сотрудник ВЧК один раз в неделю должен был заступать на ночное дежурство, которое продолжалось с 6 часов вечера до 10 часов утра следующего дня.

А в протоколе от 20 июля того же года дела арестованных в протоколе заседания коллегии отражаются более подробно и в большинстве случаев с указанием номера следственного дела. Причём по делам, предусматривавшим высшую меру наказания, стало проводиться голосование всех присутствовавших членов коллегии. Решение принималось большинством голосов[29].

Варвара Николаевна вносила свои предложения, как лучше организовать работу коллегии. Например, 27 июля в самом начале заседания она предложила по окончании заседания всякий раз оглашать текст протокола, после чего он подписывается всеми присутствовавшими членами коллегии[30]. Видимо, вопрос возник не сам собой. Можно предположить, что принципиальная Яковлева выявила факты фальсификации протоколов, внесения записей по необсуждавшимся вопросам или какие-то иные изъяны в чекистской работе и приняла меры по их устранению. И эта принципиальность была Дзержинским оценена. Постановлением Президиума ВЧК от 5 сентября 1918 года была образована Коллегия Отдела по борьбе с контрреволюцией из пяти видных чекистов, включая Варвару Николаевну. Было определено, что заседания Президиума проводятся ежедневно с 3 до 4 часов дня. Коллегия собирается два раза в неделю и рассматривает более важные дела. В Президиуме обсуждаются текущие дела. Также было указано, что следователи по делам, которые они ведут, никого не должны принимать в частном порядке. Кстати, тогда же признали необходимой кожаную одежду для комиссаров и разведчиков, а также электрические фонари для них[31].

Многие зарубежные историки, рассматривая события первых лет советской власти, рисуют образ кровожадного чекиста, осуществляющего с начала сентября в отношении населения масштабный красный террор в ответ на покушение на Ленина и убийство Урицкого. На самом деле громкие призывы о пролетарском терроре против буржуазии зазвучали среди рабочих в Петрограде после убийства 20 июня 1918 года комиссара печати, пропаганды и агитации СКСО, бывшего одновременно главным редактором большевистской «Красной газеты», В. Володарского (при рождении – Моисей Маркович Гольдштейн). Следствие по факту покушения на него до конца доведено не было, поэтому остались лишь версии возможных причин его гибели. Одни считали его смерть следствием цепочки случайных событий: ехал на автомобиле на митинг на Обуховский завод. Кончился бензин. Пошел пешком навстречу своему убийце – эсеру-боевику из рабочих. Убит выстрелом из пистолета. По другой версии, это был хорошо спланированный теракт заговорщиков из контрреволюционной подпольной организации, которую возглавлял известный террорист Б.В. Савинков.

Возмущённые злодейским преступлением питерские рабочие открыто требовали расправы над контрреволюционерами, но петроградские власти приняли все меры, чтобы сдержать готовность трудящихся масс к террору и кровопролитию по классовому принципу. Основной удар предлагалось нанести против буржуазии и контрреволюционных организаций, окопавшихся в прежней столице.

Однако почти неделю спустя об этой ситуации узнал Ленин, который поддержал порыв трудящихся масс к массовому террору против представителей буржуазии и их пособников. В своём письме главному питерскому партийцу Г.Е. Зиновьеву вождь мирового пролетариата писал, что решительно протестует относительно противодействия городских властей революционному террору рабочих против врагов революции. «Мы компрометируем себя: грозим даже в резолюциях Совдепа, – писал Владимир Ильич Григорию Евсеевичу, – массовым террором, а когда до дела, тормозим революционную инициативу масс, вполне правильную. Это не-воз-мож-но! Террористы будут считать нас тряпками. Время архивоенное. Надо поощрять энергию и массовидность террора против контрреволюционеров, и особенно в Питере, пример коего решает»[32].

Складывается впечатление, что советское руководство предвидело тенденции к ужесточению классового противоборства в условиях Гражданской войны и прямой поддержки западными странами – бывшими союзниками в Первой мировой войне контрреволюционного подполья внутри Советской России. К обострению внутриполитической обстановки в стране приводили саботаж, подпольная деятельность антисоветских организаций, а также индивидуальный террор против советских и партийных руководителей.

В конце августа – начале сентября 1918 года в РСФСР произошло несколько значимых событий, повлиявших на внутриполитическую обстановку в стране. Кульминацией в этом противостоянии стало убийство Урицкого в Петрограде и тяжелое ранение Ленина в Москве 30 августа 1918 года. В ответ на кровавые преступления контрреволюции Свердлов 2 сентября в сообщении на вечернем заседании ВЦИК объявил красный террор против врагов пролетарской революции. «На белый террор врагов рабоче-крестьянской власти, – говорилось в обращении, – рабочие и крестьяне ответят массовым красным террором против буржуазии и её агентов»[33].

Постановлением СНК Республики от 5 сентября 1918 года курс на ужесточение борьбы с «враждебными элементами» был подтверждён на законодательном уровне. Нарком внутренних дел Г.И. Петровский при этом отмечал, что раскручивается маховик массового террора против буржуазии, белогвардейцев и враждебно настроенного бывшего офицерства. Повсеместно вводится практика взятия заложников из числа «классово-чуждых элементов» и их расстрела при любых попытках враждебных действий против советской власти и её представителей в центре и на местах. Передовым отрядом в реализации политики красного террора являлись органы ВЧК в центре и чекистские органы на местах.

Несли потери и чекисты, которые погибали в борьбе с вооружённой буржуазией, её подпольными боевыми организациями, а также на фронтах смертельной схватки с бандитами и вражескими агентами. Так, в первом номере «Еженедельника ВЧК» был опубликован написанный В. Фоминым – одним из соратников Дзержинского – некролог на погибшую 18‐летнюю чекистку Прасковью Ивановну Путилову. Её смерть отнесли к числу жертв белого террора, поскольку убита она была 5 сентября 1918 года. Убили сотрудницу Иногороднего отдела подлым ударом из-за угла, а затем зверски растерзали повергнутую молодую коммунистку. Она постоянно рвалась на чехословацкий фронт. Оказавшись в командировке в прифронтовой Чрезвычайной комиссии в Пензенской губернии, она решительно боролась с врагами революции. Чекист Фомин, знавший её по совместной работе, в некрологе заверял, что её убийц настигнет суровая кара[34]. Первые сентябрьские дни того года были наполнены стремлением дать достойный ответ на развязанный антисоветскими силами белый террор в отношении государственных, партийных и советских работников, а также против чекистов и представителей других служб правопорядка Республики.

Не случайно, что именно в эти дни начала сентября 1918 года была создана Коллегия Отдела ВЧК по борьбе с контрреволюцией, в состав которой вошла и В.Н. Яковлева. О масштабах и первых результатах смертельной схватки с враждебным подпольем буржуазии, монархически настроенным офицерством и террористическими организациями рассказал в своей книге «Два года борьбы на внутреннем фронте» один из ближайших соратников Дзержинского известный чекист М.Я. Лацис (Судрабс). В этом издании, вышедшем в 1920 году, целая глава под названием «Деятельность Чрезвычайных комиссий в цифрах» была посвящена наглядному показу реакции советской власти на враждебные действия контрреволюционных сил и вооружённых мятежников на территории 20 губерний новой России. Приведём некоторые показатели из книги Лациса, относящиеся лишь к 1918 году[35]. За этот период было подавлено 245 восстаний и раскрыто 142 контрреволюционные подпольные организации. За этот год чекистами в 20 губерниях РСФСР было арестовано 42 254 человека. Всего за 1918 год было расстреляно 6300 человек, среди которых были 2431 вооружённый мятежник и 1637 участников контрреволюционных организаций. Поскольку героиня нашего очерка в 1918 году служила в ВЧК, в чекистских органах Москвы и Петрограда, то приведём следующие показатели. По приговорам ВЧК было расстреляно 454 человека. В Московской ЧК к высшей мере наказания были приговорены 234 человека[36], из которых 194 арестованных были расстреляны за бандитизм, а ещё 29 оказались перед лицом расстрельной команды за фальшивомонетничество. А вот в Петроградской ЧК общее число расстрелянных в 1918 году было в 5 раз больше и составило 1206 человек[37]. За контрреволюционную деятельность к расстрелу были приговорены 565 человек. За бандитизм были расстреляны 438 человек. За преступления по должности к смертной казни были приговорены 115 человек. Как мы уже отмечали, за направление борьбы с должностной преступностью в Петроградской ЧК отвечала В.Н. Яковлева, которая была направлена из ВЧК для укрепления руководства службы государственной безопасности в Северной столице. В этих сложных оперативных условиях ЦК РКП(б) 16 сентября 1918 года обсудило вопрос «о необходимости самого тесного сотрудничества между Петроградом и Москвою в Чрезвычайной комиссии, как Всероссийской, так и Петроградской, ввиду того, что многие дела возникают в одном месте, а нити имеют в другом»[38].

При этом в постановлении особо подчёркнуто, что члены Президиума ВЧК в период пребывания на местах на законных основаниях входят в состав местных ЧК в качестве полноправных сотрудников. Ещё раз было разъяснено, что Петроградская ЧК пользуется правом поддержания постоянной связи с ВЧК непосредственно через Президиум, тогда как все другие местные ЧК весь обмен информацией осуществляют через Иногородний отдел ВЧК. Там же постановили предложить Петросовету укрепить кадровый состав ПЧК. Завершающим 4‐м пунктом постановления ЦК РКП(б) предлагалось В.Н. Яковлевой продлить своё пребывание в Петрограде. Из этого вытекает, что, скорее всего, после убийства Урицкого она была направлена в Северную столицу с целью оказания помощи ПЧК в расследовании этого теракта.

В приведённое в книге Лациса число расстрелянных в 1918 году входят и приговорённые к высшей мере наказания в период красного террора. Однако если рассматривать пролетарский террор в отношении врагов революции сквозь призму советского законодательства тех лет, то надо признать тот факт, что формально (юридически) период красного террора продлился всего два месяца – с начала сентября по начало ноября.

Проходивший с 6 по 9 ноября 1918 года в Москве VI Чрезвычайный съезд Советов рабочих, солдатских, крестьянских и казачьих депутатов принял несколько исторически значимых решений. В первый же день работы съезда на первом заседании 6 ноября впервые в РСФСР было принято постановление о частичной амнистии[39]. В преамбуле постановления отмечалось, что все органы советской власти должны сохранять бдительность и решительно бороться с контрреволюцией на фронте и в тылу, нанося беспощадные удары по изменникам, белогвардейцам, заговорщикам и другим врагам революции.

Постановление об амнистии не было всеобщим, а предполагало применение процедуры амнистии в отношении лишь части арестованных и находившихся под судом. Предписывалось освободить из заключения всех тех, кому в течение двух недель с даты ареста не было предъявлено обвинения в заговоре против советской власти и участии в организациях, имевших целью вооружённую борьбу против советской власти. Освобождались все заложники, кроме тех, временное задержание которых обеспечивало безопасность товарищей, оказавшихся в руках врага. Указывалось, что никакая другая организация, кроме ВЧК, не имеет права брать заложников и содержать их под стражей. Кстати, в названной выше книге Лацис указал, что за весь 1918 год был взят 3061 заложник[40]. Позже их число выросло в несколько раз.

Революционным трибуналам и народным судам предписывалось срочно пересмотреть списки осуждённых и досрочно освободить тех из них, кто не представляет опасности для Республики. Постановление о частичной амнистии было немедленно введено в действие по телеграфу.

Однако 9 дней спустя на заседании Президиума ВЧК постановили уточнить список тех, на кого объявленная амнистия не распространяется. В протоколе заседания 15 ноября 1918 года были перечислены 12 категорий арестованных и подозреваемых, в отношении которых предусмотренная постановлением Чрезвычайного съезда Советов амнистия не распространялась. Уточнённое толкование содержания постановления съезда приводилось в виде выписки из протокола заседания Президиума ВЧК за подписью заведующего Иногородним отделом В.В. Фомина. При этом отметим, что все 12 категорий лиц, на которых амнистия не распространялась, были перед этим согласованы и утверждены списком 18 ноября на заседании Президиума ВЦИК. Не подлежали амнистии: «1. Провокаторы. 2. Охранники. 3. Бывшие жандармы и полицейские. 4. Бывшие деятели черносотенных организаций. 5. Бывшие царские сановники. 6. Ведущие контрреволюционную агитацию попы. 7. Шпионы. 8. Лица, виновные в противосоветской агитации при исполнении ими служебных обязанностей. 9. Находящиеся в тайных сношениях с агентами империалистических государств и контрреволюционных государственных образований… 10. Виновные в контрреволюционной агитации среди Красной армии… 11. Виновные в саботаже, направленном к расстройству продовольствия, транспорта, организации снабжения Красной армии и 12. Виновные в хранении без разрешения взрывчатых веществ, складов оружия и т. д.»[41]. Постановление Президиума ВЧК было одновременно разослано во все губЧК с предписанием принять его к руководству и направить эти указания по всем уездам.

По своему служебному положению в ВЧК Варвара Николаевна, в той или иной степени вовлечённости, принимала участие во многих известных делах и разоблачениях контрреволюционных организаций и терактов против представителей советской власти. Убийство председателя Петроградской ЧК Урицкого произошло утром 30 августа 1918 года в Петрограде – в один день с ранением Ленина вечером в Москве. Член Коллегии ВЧК Яковлева была срочно направлена в Северную столицу для участия в расследовании гибели видного чекиста. Она была хорошо знакома с местными условиями, поскольку после октября 1917 года начинала работать в Петрограде на различных должностях в партийных и советских органах во взаимодействии с ВЧК. После переезда ВЧК вместе с советским правительством в Москву в марте 1918 года она тоже вернулась в новую столицу РСФСР. Летом того же года она получила назначение членом Коллегии ВЧК и одновременно заместителем заведующего Отделом по борьбе с контрреволюцией и завотделом по борьбе с преступлениями по должности.

Решением ЦК РКП(б) и руководства ВЧК на неё было возложено исполнение обязанностей заместителя председателя ЧК при СНК Северной области. В качестве заместителя она была включена в руководящий состав Петроградской ЧК, которую возглавил известный чекист из старых партийцев Г.И. Бокий. До трагической гибели Урицкого 30 августа 1918 года Глеб Иванович был его заместителем в Петроградской ЧК, и одновременно в период с 13 марта по 31 августа он состоял в должности заместителя председателя ЧК Союза коммун Северной области (СКСО). После смерти М.С. Урицкого по уже сложившейся практике Бокий возглавил одновременно Петроградскую ЧК и ЧК СКСО. Прибывшая в Петроград Яковлева фактически исполняла обязанности заместителя Бокия в ЧК СКСО. При этом обе чрезвычайные комиссии располагались в Петрограде. Именно на период руководства Бокия петроградскими чекистами приходятся основные репрессии в ходе объявленного в РСФСР с 5 сентября 1918 года красного террора против контрреволюционных сил в Республике.

Участвовала Варвара Николаевна в расследовании заговора трёх послов, более известного как «дело Локкарта», поскольку следственные действия одновременно осуществлялись в обеих столицах, а также в ряде других городов. Помимо британского генерального консула в Российской империи, а затем в РСФСР сэра Роберта Брюса Локкарта в заговоре послов участвовал французский посол Ж. Нуланс и американский посол Д. Фрэнсис. Заговорщики-дипломаты покинули РСФСР в октябре 1918 года. Следствие по «делу Локкарта» завершилось Революционным трибуналом при ВЦИК, проходившем в Москве с 25 ноября по 3 декабря 1918 года.

На скамье подсудимых оказались 4 иностранца, уже покинувших советскую территорию и поэтому заочно объявленных «врагами трудящихся, стоявшими вне закона РСФСР». Двоих подсудимых, чья вина была доказана, приговорили к расстрелу, но затем одному из них расстрел заменили на 20 лет тюремного заключения. Восемь преступников получили по 5 лет тюрьмы каждый, а одна подсудимая была приговорена к 3 месяцам заключения. Ещё 8 подсудимых были оправданы. В судебном процессе участвовали 15 адвокатов, которых тогда называли правозаступниками. Как видим, советская судебная система была не столь кровожадной, как её пытались представить за рубежом. Например, в наши дни приводится цифра, что в период красного террора «только расстрелянных по приговорам ВЧК было не менее 50 тысяч человек». При этом отметим, что один из руководителей ВЧК М.Я. Лацис в своей книге «Два года борьбы на внутреннем фронте» приводил другие показатели расстрелов за 1918 и 7 месяцев 1919 года: расстреляно всего за этот период времени 8389 человек, включая по приговорам ВЧК – 781 человек[42].

В отношении участия В.Н. Яковлевой в расстрельный период красного террора есть разные точки зрения историков и современников той поры. Действительно, её подписи имелись под списками расстрелянных противников советской власти, опубликованными в петроградских газетах. Однако заметим, что пост председателя Петроградской ЧК и по совместительству должность председателя ЧК СКСО Варвара Николаевна Яковлева заняла 10 ноября (по другим сведениям – 10 октября) 1918 года. Иными словами, спустя 4 дня после объявления частичной амнистии осуждённым врагам революции, официально завершившей период красного террора. Перечисленные 12 категорий в списке ВЧК, утверждённом на заседании ВЦИК, не подлежали амнистии, поскольку являлись подлинными врагами советской власти, готовыми с оружием в руках тайно и открыто воевать против РСФСР. Объявленная большевиками беспощадная классовая борьба представителям буржуазии и контрреволюционно настроенным выходцам из прежних привилегированных сословий требовала решительных действий от советской власти всех уровней.

Примером борьбы чекистов во главе с В.Н. Яковлевой с подпольными контрреволюционными организациями в Петрограде может служить «дело «ВЕР».

В первые годы советской власти Петроград был центром подпольной контрреволюционной деятельности. Здесь возникали разные по своим политическим взглядам организации, степени массовости и реальным возможностям влияния на широкие массы населения. Среди оппозиционных подпольных сил, наряду с идейными противниками большевизма, были и достаточно многочисленные и глубоко законспирированные враждебные организации, имевшие свои представительства в провинции и готовившиеся к вооружённому свержению советской власти в России.

Осенью 1918 года усилиями чекистов под руководством В.Н. Яковлевой в Петрограде было раскрыто существование и начато преследование членов подпольной монархической организации «Великая Единая Россия» (далее – «ВЕР»), готовившей свержение новой власти вооружённым путём.

Известный петербургский историк-исследователь П.Н. Базанов в своей новой монографии отмечает, что в 1918 году в колыбели Октябрьской революции были созданы две контрреволюционные подпольные организации с похожими названиями, но с разной степенью влияния на антисоветски настроенных сторонников восстановления монархии и несопоставимыми возможностями для организации вооружённого мятежа. Главная роль отводилась монархической организации «Братство Белого Креста – Великая, Единая Россия» (далее – «ББК-ВЕР»). В то же время в Петрограде существовала ещё одна, уже упомянутая, подпольная группа под названием «Великая Единая Россия». Её возглавлял бывший офицер Балтийского флота Владимир Владимирович Дидерихс[43].

Официальным прикрытием подпольной организации монархистов был кооператив под названием «Мирный труд». Он располагался в Графском переулке. Председателем кооператива являлся идеолог «ББК-ВЕР» бывший морской офицер, выпускник Морского корпуса Сергей Антонович Бутвиловский, имевший боевой опыт участия в Первой мировой и Гражданской войнах. Большинство членов «ББК-ВЕР» прежде были морскими офицерами и после октябрьских событий 1917 года служили в охране Финляндской железной дороги (С.А. Бутвиловский на Ириновском направлении). Членами руководства являлись капитан лейб-гвардии Преображенского полка Дмитрий Дмитриевич Бутовский, начальник охраны Парголовского участка Финляндской железной дороги, и бывший морской офицер Лев Константинович Филатов.

«ББК-ВЕР» имело постоянные контакты с армией Н.Н. Юденича. Были организованы каналы переправки бывших офицеров, готовых с оружием в руках сражаться в рядах белогвардейцев против новой власти.

Существовали структуры братства и на других территориях, контролируемых белыми армиями. В 1919 году эта широко разветвлённая и глубоко законспирированная монархическая организация была полностью раскрыта и обезврежена.

А разматывать этот контрреволюционный клубок военно-монархических и антисоветских связей чекисты Петрограда начали по поручению Варвары Николаевны, возглавившей Чрезвычайную комиссию 10 ноября (или 10 октября?) 1918 года. Кстати, как уже сложилось до неё, одновременно она заняла пост председателя ЧК Союза коммун Северной области. Этим объясняется тот факт, что часть документов по «делу «ВЕР» были чекистами оформлены на бланках ЧК СКСО.

Аббревиатура СКСО означала название временного административного объединения областных Советов на севере и северо-западе РСФСР в Союз коммун Северной области (далее – СКСО). Эта территориальная структура просуществовала 10 месяцев – с мая 1918 по февраль 1919 года. Центром СКСО, объединявшим 8 губерний, стал Петроград. В марте 1918 года в Москву переехали все центральные советские и партийные органы, поэтому руководство Северной области разместилось в Смольном институте. В конце апреля 1918 года на съезде был избран состав ЦИК. Затем был создан Совет комиссаров, во главе которого стал член ЦК РКП(б) Григорий Евсеевич Зиновьев. Среди комиссаров СКСО был М.С. Урицкий, возглавивший Чрезвычайную комиссию. Размещалась она улице Гороховая, дом 2, где с декабря 1917 по март 1918 года размещалась ВЧК, а также служебный кабинет Ф.Э. Дзержинского. В наши дни там располагается Музей политической полиции России. Выбор этого здания для музея не случаен, поскольку с 1877 года там размещалось Отделение по охране общественной безопасности и спокойствия, в просторечии именовавшееся столичной охранкой.

Освободившиеся после переезда ВЧК в Москву помещения в Петрограде на улице Гороховой в доме № 2 были заняты руководством Чрезвычайной комиссией СКСО. С той поры полуофициально этот орган государственной безопасности часто именовали ПетроЧК, или, ещё короче, ПЧК. Официально же на многих служебных бланках вплоть до 24 февраля 1919 года название оставалось прежним – Чрезвычайная комиссия Союза коммун Северной области.

«Дело «ВЕР», как в оперативных целях именовали подпольную контрреволюционную организацию «Великая Единая Россия», возникло из цепочки, казалось бы, случайных фактов о существовании глубоко законспирированной антисоветской организации, имевшей целью вооружённое выступление против власти большевиков. Где-то в начале октября 1918 года некто гражданин Филатов Л.К. сообщил о существовании в Петрограде белогвардейской организации. По поручению Яковлевой разведчик ЧК по фамилии Е. Алье в период с 14 по 31 октября 1918 года провёл разведку и проверку полученных сведений. Используя оперативные возможности, разведчик-чекист был представлен в «Петит-кафе» неизвестному гражданину как специалист по подрывному делу, поскольку тот искал подрывника для своей организации. Неизвестный оказался участником этой подпольной организации Кожиным В.В. Разведчик Алье получил от Кожина записку, адресованную начальнику охраны 1‐го участка Финляндской железной дороги Д.Д. Бутовскому. В результате последующих встреч удалось установить, что во главе белогвардейского подполья стоит некто Бутвиловский, а сама организация имеет официальное прикрытие в виде кооператива «Мирный труд».

Получив такие исходные данные, чекисты быстро установили квартиру Кожина, на которой оставили засаду. Всех приходивших на квартиру брали под арест для разбирательства. Спустя время в ЧК уже имелся некий список лиц, входивших в подпольную антисоветскую организацию. 28 октября Варвара Николаевна подписывает ордер на обыск и арест Кожина. Одновременно удаётся установить, что организация в целях конспирации построена по принципу масонских братств – группами по 5 человек. У подпольной организации есть программа политической партии «Великая Единая Россия».

Началась оперативная работа по аресту выявленных заговорщиков по делу братства «ВЕР». В числе первых 31 октября был задержан бывший капитан лейб-гвардии Преображенского полка 24‐летний Дмитрий Дмитриевич Бутовский. При нём оказалось удостоверение с фотографией, подтверждавшее, что он является инспектором для поручений при начальнике охраны Финляндской, Приморской и Ириновской железных дорог Петроградского округа путей сообщения. В документе указывалось, что Бутовский имеет право проживания и свободного передвижения в пределах вышеназванных дорог. При этом все совдепы, революционные власти должны были оказывать ему всяческое содействие при исполнении своих служебных обязанностей. Что и говорить, солидный документ.

Здесь надо ещё учитывать сложившуюся в те годы специфику охраны железных дорог. Во второй половине июля 1918 года был издан Декрет СНК «Об учреждении управления по охране путей сообщения при Народном комиссариате путей сообщения», согласно которому было создано Управление охраны, которому подчинялось 70 тысяч охранников железных дорог. При этом особо указывалось, что в состав охраны допускать лишь по рекомендациям рабочих, профессиональных и крестьянских организаций. Каким образом бывший офицер царской гвардии смог поступить на службу в охрану, чекистам ещё предстояло узнать.

А 7 августа того же года постановлением СНК в ВЧК был сформирован железнодорожный отдел, позже переименованный в транспортный отдел. Такие же отделы создавались в губернских и уездных ЧК. Зоны ответственности чекистов на железной дороге были ограничены полосой отчуждения. Все чины железнодорожной охраны должны были оказывать всяческое содействие агентам ЧК и выполнять их поручения. При этом агенты транспортного отдела ЧК контролировали действия охраны и взаимодействовали с ними. Выходит, что заговорщики, включая Бутовского, были рядом с чекистами на Финляндской и примыкающих к ней железных дорогах. Как отмечает известный историк П.Н. Базанов в своей книге «Братство Русской Правды – самая загадочная организация Русского Зарубежья», многие из «членов «ББК-ВЕР» были морскими офицерами и служили в охране Финляндской железной дороги»[44].

Клубок событий продолжал разматываться. Как известно, любая случайность является частным случаем какой-то не до конца изученной закономерности. Известно, что 27 октября 1918 года ближе к полуночи с приграничной железнодорожной станции Торошино в адрес Яковлевой поступила телеграмма, в которой сообщалось, что 25 октября пограничным комиссаром был задержан по подозрению в шпионаже желавший выехать за границу германский подданный Иоганн Киттель. Все документы были правильно оформлены в германском посольстве в Москве и имелись необходимые выездная и въездная визы. Пассажир заявил, что является германским дипломатическим курьером, ввиду чего его багаж не подлежит досмотру. Однако пограничный комиссар обратил внимание на то, что в документах Киттеля не было указаний на его дипломатический статус курьера и его багаж не был должным образом опечатан, как того требовалось для дипломатического багажа. К тому же через станцию Торошино, по наблюдениям пограничного комиссара, германские дипломаты вообще не проезжали.

При досмотре багажа И. Киттеля были обнаружены 55 тысяч рублей наличных денег и портфель с бумагами. В связи с этим особый пограничный комиссар принял решение германского подданного Иоганна Киттеля и его багаж задержать и направить для разбирательства в Псковскую уездную ЧК. Как известно, с конца февраля 1918 года Псков в течение 9 месяцев был оккупирован германскими войсками. Здесь же располагались части белогвардейской Северной армии. Однако часть прифронтовой Псковской губернии оставалась в руках советской власти. Псковские губернские учреждения РСФСР были эвакуированы сначала на станцию Дно, а затем в город Великие Луки, где они находились до 2 декабря 1918 года, пытаясь организовать управление неоккупированной частью прифронтовой губернии.

При дальнейшем разбирательстве было установлено, что под именем германского подданного Иоганна Киттеля скрывается бывший старший лейтенант русского флота Сергей Антонович Бутвиловский. При нём обнаружено 60 тысяч денег и много документов, изобличающих его в шпионстве и причастности к белогвардейскому движению. В конце телеграммы сообщалось, что Киттель-Бутвиловский вместе с деньгами и документами отправляется в Москву в распоряжение ВЧК. Далее ситуация по неизвестной причине изменилась и арестованный был направлен в распоряжение Варвары Николаевны в ЧК СКСО. Возможно, сыграло роль то, что уже довольно опытная чекистка Яковлева сразу поняла, какая удача сама идёт в её руки, и сумела переубедить пограничного комиссара, чтобы арестованного препроводили в ЧК СКСО, что в общем-то выглядело бы вполне логично. Тем более что речь шла о белогвардейской организации в Петрограде.

В результате поступило сообщение № 2121 от 27 октября 1918 года о препровождении персоны И. Киттеля – С.А. Бутвиловского вместе с документами в распоряжение ЧК Союза коммун Северной области для личного обыска и производства дознания. При этом изъятый при аресте Бутвиловского пистолет системы «браунинг» с восемью патронами пограничный комиссар оставил у себя. Были подсчитаны и все наличные деньги, изъятые у арестованного. Их оказалось 61 853 рубля.

Так, на первый взгляд выглядели документы, переданные Яковлевой вместе с арестованным. Даже тот факт, что в переданных документах и материалах были указаны три разные суммы изъятых денег у задержанного – 55 000, 60 000 и 61 853 рубля. У находившегося под арестом подозреваемого деньги прибавлялись загадочным образом.

Да и сам факт передачи арестованного в ведение петроградских чекистов, по нашему мнению, произошёл по несколько иным причинам. Дело в том, что после германского наступления в нарушение всех договоренностей в Брест-Литовске частям Красной армии удалось остановить продвижение немецких оккупантов. Была установлена новая демаркационная линия между оккупированной германцами и советской территориями. В этих обстоятельствах было принято решение о создании широкой сети приграничных ЧК. В течение июля – августа 1918 года все губернские и уездные ЧК, находившиеся вблизи демаркационной линии, были реорганизованы в окружные, участковые и пунктовые пограничные ЧК (далее – ПЧК). Так, среди прочих на эстонско-латвийском участке временной границы появилась Торошинская ПЧК. В обязанности новых чекистских структур входили задачи «борьбы с контрреволюцией, спекуляцией, контрабандой и шпионажем в пограничной полосе»[45]. Кстати, изменилось и административное деление в этом регионе. Был образован Псковский край, в состав которого вошли оставшиеся под советским контролем уезды Псковской губернии, а также части прилегавших к ней Петроградской и Витебской губерний.

Задержание лжегерманского подданного И. Киттеля-Бутвиловского произошло недалеко от Пскова на станции Торошино в зоне ответственности ЧК СКСО, поэтому он был препровождён в Петроград в распоряжение В.Н. Яковлевой. Уже 28 октября 1918 года она санкционирует проведение обыска и арест всех подозрительных лиц в квартире по адресу Фонтанка, дом 54, где ранее проживал Бутвиловский. При этом изъятые у него бумаги уже неоспоримо доказывали причастность арестованного к контактам с разведкой и дипломатическими представителями Германии. Документально подтверждалось его участие в антисоветской деятельности в составе подпольной белогвардейской организации братства «ВЕР». Были обнаружены адресованные ему письма, в которых рассказывалось о планах и последних событиях в жизни тайной организации. В портфеле оказалось и удостоверение, выданное Бутвиловскому «Центром Братства ВЕР Белого Креста» в том, что он является секретарём и заведующим отделом иностранных дел партии «ВЕР». Он был наделён самыми широкими полномочиями по ведению переговоров с любыми политическими партиями, вести дела с представителями иностранных держав и руководить агентами на флоте.

При разборе изъятых при задержании Бутвиловского документов и материалов было обнаружено его собственноручно написанное письмо на четырёх листах, в котором он объяснял причины своего ухода не только подозрением в связи с посещением его неизвестным молодым человеком, заявившим, что тот является германским подданным и просит дать ему адреса для связи. Этот визит Бутвиловский воспринял как провокацию. Но в письме он приводит и другие причины, связанные с внутренними разногласиями среди членов братства «ВЕР». Причём свой отъезд за границу отставной морской офицер считал временной мерой и обещал вскоре вернуться. У него были обширные планы на время своего возвращения в РСФСР.

Следствием было неопровержимо доказано личное участие С.А. Бутвиловского в руководстве контрреволюционной организацией и подготовке вооружённого мятежа против советской власти. При участии и под руководством Яковлевой была начата работа по выявлению заговорщиков из числа членов братства «ВЕР». Белогвардейское подполье было раскрыто полностью лишь в 1919 году. Многие из заговорщиков – бывших кадровых офицеров оказали вооружённое сопротивление при арестах и были убиты в перестрелках. Те, кого удалось взять живыми, были осуждены и после установления их вины большинство расстреляны. Постановлением Отдела по борьбе с контрреволюцией ЧК СКСО по делу братства «ВЕР» № 5940 от 9 апреля 1919 года бывшие офицеры С.А. Бутвиловский и Д.Д. Бутовский, а также активный участник заговора Филатов Л.К. были приговорены к высшей мере наказания и расстреляны. Тем же постановлением от уголовной ответственности ввиду беременности была освобождена жена члена братства А.Е. Кожина.

При этом следствием было установлено, что многие случайные граждане были вовлечены в соучастие в контрреволюционной организации против их воли и вынуждены были выполнять по поручениям членов братства «ВЕР» какие-то действия в качестве рассыльных, передававших записки и письма неизвестного им содержания и часто ранее неизвестным им людям. После установления истины в ходе проведения следствия они были оправданы и освобождены из-под ареста.

В «наследство» Бокию, а затем и Яковлевой досталось дело по подозрению нескольких бывших генштабистов царской армии в антисоветских взглядах, заведённое ещё во времена М.С. Урицкого летом 1918 года. В привлечении в формируемую Красную армию проверенных на деле военспецов был крайне заинтересован наркомвоенмор Л.Д. Троцкий. Когда в начале сентября он получил ещё и пост председателя Реввоенсовета Республики, то его давление на чекистов, державших без веских оснований под арестом нужные фронту военные кадры, усилилось. Разбираться с этим запутанным делом тоже пришлось Варваре Николаевне. Притом что решение по делу генштабистов надо было принимать спешно. Конфликтная ситуация доходила до абсурда. Например, как пишет известный историк А.В. Ганин, в ноябре 1918 года «предписания выехать на Южный фронт были направлены семерым арестованным в Петрограде Генштабистам… Разумеется, отправиться по назначению, находясь в тюрьме, они не могли»[46]. Тем временем обстановка на фронтах становилась всё более опасной. В войсках требовались опытные военспецы и генштабисты. В начале декабря в ПетроЧК обращается окружной военный комиссариат Петрограда с просьбой ускорить рассмотрение дел арестованных бывших офицеров генштаба. Этот же вопрос активно обсуждался на различных заседаниях в Москве. За арестованных ходатайствует главком И.И. Вацетис. Эти просьбы поддерживает Троцкий. На заседании РВС Республики 2 декабря рассматривается список находящихся под арестом генштабистов. Телеграммой Ленину 26 декабря 1918 года наркомвоенмор прямо просит, в случае отсутствия доказанных обвинений, освободить из тюрьмы ПетроЧК двух указанных в телеграмме генштабистов.

Ленин 29 декабря 1918 г. направил телеграмму председателю Петроградской ЧК с копией председателю ВЧК Ф.Э. Дзержинскому: «В течение нескольких месяцев сидят арестованные Вами генштабисты Савченко-Маценко и Поляков. Главком ходатайствует об их освобождении. Телеграфно сообщите: какие обвинения предъявлены этим лицам, а если обвинение не предъявлено, почему они не освобождены. Не медлите с точным и ясным сообщением»[47]. При этом чекистами был собран ряд улик и косвенных доказательств об участии в белогвардейском подполье Генерального штаба полковника Б.П. Полякова, однако спорить с председателем СНК РСФСР никто не стал. Его перевели в Москву в Бутырскую тюрьму, а разбирательства продолжил Особый отдел ВЧК, который своим решением освободил генштабиста с ограничением в праве занимать ответственные должности. Спустя время Поляков бежал и в мае 1919 года оказался на службе в белогвардейской Северной армии. И таких примеров, когда в тюрьмах гибли невиновные, а на свободу из ЧК отпускали из-за неспособности подтвердить фактами и доказать вину белогвардейцев-подпольщиков можно привести немало. Судя по датам, описанное выше событие имело место, когда Петроградскую ЧК всё ещё возглавляла, скорее всего уже только формально, В.Н. Яковлева. Но перевели её срочно в Москву не за какие-то упущения в работе ПетроЧК, а, по нашему мнению, из-за её чрезмерного служебного рвения, в результате которого она фактически раскрыла сверхсекретные дела большевистского руководства по созданию валютных резервов за рубежом. А схваченные за руку мошенники, находившиеся внутри этих финансовых каналов и присваивавшие средства, а также торговавшие выкупами заложников из тюрем, стали неприятными издержками и скандалами, которые удалось быстро погасить.

После гибели председателя Петроградской ЧК Урицкого от пули террориста в кресле главного чекиста Северной столицы оказался его заместитель Глеб Иванович Бокий. По сложившейся практике он одновременно возглавил ЧК СКСО, где его заместителем стала В.Н. Яковлева. Она сменила его на постах заместителей в этих органах ЧК, которые до этого, как указано в его биографии, с 13 марта по 31 августа занимал Г.И. Бокий. Отметим, что в других источниках приводятся иные сведения о времени его перехода с партийной на чекистскую работу. Так, например, в биографии Бокия, размещённой на другом интернет-ресурсе в разделе «Биографический указатель», указано, что с марта 1918 зам. пред., с июля 1918 пред. ЧК Союза коммун Северной области. Организатор красного террора в Петрограде и Северном регионе.

Да и период времени пребывания Бокия в должности председателя Петроградской ЧК в публикациях приводится неоднозначно. Чаще всего указываются даты с 31 августа по ноябрь 1918 года. Но есть и другие варианты. Например, на сайте «История повседневности» указано, что Глеб Иванович состоял в должности «председатель ЧК Союза Коммун Северной области с 31 августа по 10 октября 1918 г.»[48]. О том, что он в это же время занимал кресло главного чекиста в Петрограде, в публикации даже не упоминается.

Если предположить, что Г.И. Бокий покинул высшие чекистские посты в Петрограде, как указано выше, 10 октября. В разных источниках приводятся и другие даты его отставки. Так, например, в книге «Оккультисты Лубянки» указано, что он приступил к исполнению обязанностей председателя ПЧК после убийства Урицкого 30 августа 1918 года «сроком до 8 октября того же года»[49]. Далее в книге приводится уточняющая информация о том, что «10 октября Глеб Иванович находился уже в столице. Бокия сменила на посту председателя ПЧК Варвара Николаевна Яковлева…»[50]. Был ли он вызван в Москву руководством, приезжал ли по своей инициативе, чтобы дать пояснения о случившемся скандале или просто спешно покинул свой пост, опасаясь каких-то разоблачений, – это так и осталось загадкой. К тому же путаница с этими датами продолжается и в наши дни.

В этой связи возникает вопрос о том, кто же возглавлял ЧК в Северной столице в течение месяца (с 10 октября по 10 ноября), поскольку, как указывается во многих источниках, своё назначение на пост председателя петроградской чекистской организации В.Н. Яковлева получила 10 ноября 1918 года. Однако, справедливости ради, заметим, что есть упоминания о том, что пост главного чекиста в Петрограде и СКСО она заняла 10 октября. Вполне возможно, что она как заместитель Бокия какое-то время исполняла его обязанности до утверждения в должности председателя. Как видим, в биографиях известного чекиста Г.И. Бокия и единственной женщины среди председателей ЧК В.Н. Яковлевой осталось немало неточностей и фактических несоответствий, которые требуют проверки и уточнения на основе архивных документов.

Эта запутанная история, связанная с жизнью и деятельностью Г.И. Бокия, началась после октябрьских событий 1917 года. Революционер с большим подпольным стажем, он принял активное участие в вооружённом восстании в Петрограде. Хорошо проявил себя на партийной работе. И вдруг неожиданно для себя получил назначение на работу в ЧК. В протоколе допроса Г.И. Бокия от 17–18 мая 1937 года приводятся его слова, которые объясняют причины его отставки с поста председателя Петроградской ЧК. Началось всё ещё тогда, когда, с его слов: «… меня с партийной работы помимо моего желания перебросили на работу в ЧК…»[51] Допрос проводил заместитель наркома внутренних дел СССР комиссар госбезопасности 2‐го ранга Л.Н. Вельский (часто указывалась фамилия Бельский). Оно и понятно, поскольку допрашивал он бывшего начальника особо секретного спецотдела в чине комиссара госбезопасности 3‐го ранга. Генеральский чин в НКВД Бокий получил за 2 года до своего ареста.

На руках Вельского-Бельского было много крови высокопоставленных партийных деятелей и чекистов, однако и его карьера тоже завершилась расстрелом 16 октября 1941 года на спецобъекте «Коммунарка». Позже он был назван среди организаторов и активных участников массового террора, и по этой причине его признали не подлежащим реабилитации.

Однако Г.И. Бокия, оказавшись на столь высоком посту в ЧК, энергично приступил к исполнению своих обязанностей. Так, например, в публикации петербургского историка Евгения Шошкова в журнале «Родина» в июле 2000 года приводятся сведения о деятельности Бокия в должности главного чекиста в Петрограде. «6 сентября того же года, уже после убийства Урицкого, когда Бокий стал полновластным хозяином Петроградской ЧК, – отмечает автор статьи, – в «Петроградской правде» появилась подписанная им статья»[52]. В своей статье Глеб Иванович указывал, что в ответ на убийство правыми эсерами Урицкого и тяжелое ранение Ленина ВЧК приняла решение расстрелять 512 контрреволюционеров и белогвардейцев, из них 10 правых эсеров[53]. Далее главный чекист прежней столицы Российской империи предупреждал, что в случае убийства хотя бы одного советского работника будут расстреляны все взятые под арест заложники. Заложников оказалось так много, что их списки пришлось публиковать в нескольких номерах «Петроградской правды». Спустя короткое время случился громкий скандал, связанный с освобождением заложников из тюрем за большие деньги. Инициатором вымогательства денег и драгоценностей в обмен на свободу признали нового председателя ПетроЧК.

Долгое время предполагались разные основания отставки Бокия с поста председателя ПЧК. Однако Глеб Иванович в мае 1937 года под протокол сам назвал в качестве причины своей отставки с поста председателя ПетроЧК и ЧК СКСО не громкий скандал с финансовыми махинациями, не острые разногласия со своим заместителем – представителем ВЧК В.Н. Яковлевой, а его конфликт с «хозяином» Петрограда Г.Е. Зиновьевым[54]. Эту же причину подтверждает и Л.Э. Разгон, который в своих воспоминаниях написал о том, что главного чекиста Бокия «Зиновьев вышиб… из Петрограда»[55].

Вместе с тем не исключено, что все названные выше причины между собой как-то были связаны. Попробуем разобраться в событиях далёкого прошлого. И начнём с выяснения причастности чекистов Петрограда и самого Бокия к вывозу из РСФСР золота и других ценностей с целью их продажи и распределения полученных валютных средств на именных счетах за рубежом. Можно предположить, что это были первые шаги по формированию некоего золотовалютного фонда, названного в последующем «золотом партии». При этом, скорее всего, часть этого фонда состояла из драгоценных камней и особо ценных ювелирных изделий.

Возглавив Петроградскую ЧК, Яковлева расследовала деятельность своего предшественника Глеба Бокия. Однако никаких документальных следов и следственных материалов в отношении своего предшественника она не оставила. Возможно, они были уничтожены или переправлены в Москву для рассмотрения и принятия решения. «Бокию принадлежала, – писал в своей статье в журнале «Родина» Е.Н. Шошков, – блестящая идея выкачивания денег из заложников. Не хочешь сидеть за решеткой – плати, и ты на свободе. Это золотое в прямом смысле слова правило председатель Петроградской ЧК применял к своим особо богатым клиентам. Заложников арестовывали тайно, то есть, попросту говоря, похищали, затем держали на конспиративных квартирах и после получения выкупа переправляли через финскую границу – все честно. Правда, огромные деньги не значились ни в одной ведомости, ни в одном приходном ордере»[56].

Каким образом все эти тайные дела и делишки главного чекиста в бывшей столице империи стали известны его принципиальному заместителю из идейных революционеров Варваре Яковлевой – до сих пор точно неизвестно. Вполне возможно, что это была оперативная информация и, скорее всего, она касалась кого-то из подельников Бокия в низовом звене ЧК. Можно предположить, что этим звеном в финансовой цепочке вымогателей и взяточников стал бывший князь, ставший чекистом, М.М. Андроников.

«Об астрономических суммах, – читаем в статье историка Е.Н. Шошкова, – получаемых таким образом, правительство узнало из донесения пламенной большевички В.Н. Яковлевой – заместителя Бокия. Разразился страшный скандал… Впрочем, раздувать огонь не стали, и Бокий с подельниками отделался легким испугом – его всего лишь временно отстранили от занимаемой должности»[57]. На самом деле главного чекиста Петрограда не отстранили, а сместили с постов председателя ПетроЧК и ЧК СКСО, которые он занимал после гибели Урицкого.

Кому в Москве было адресовано секретное донесение Яковлевой, когда и каким образом оно было отправлено и какие факты в нём приводились, до сих пор достоверно неизвестно. Более того, сложно определить и само направление поиска этого важного документа, который бы помог установить подлинные события того времени. Донесение могло быть адресовано в ЦК партии, во ВЦИК или в ВЧК. Нельзя исключить и версию того, что это было секретное послание Дзержинскому или даже самому Ленину, с которым Варвара Николаевна была лично знакома. Возможно, что этот документ известен работникам госархивов, однако по каким-либо причинам он до сих пор не опубликован. Снять все сомнения и авторские предположения многих историков и публицистов помогло бы размещение этого донесения в свободном доступе.

Однако главные события, на наш взгляд, происходили по сценарию, разработанному и, судя по всему, утверждённому руководством Советского государства. В связи с этим обращение Яковлевой в Москву по выявленным фактам поборов с заложников имело для неё столь неожиданные негативные последствия. Через пару месяцев она была отозвана в Москву личной телеграммой Ленина.

Попробуем, насколько это возможно, разобраться с истоками явления, которое позже получит стереотипное название «золото партии». Описываемые нами события своими корнями уходят в далёкое предреволюционное прошлое, когда считалось, что деньги на нужды по подготовке и проведению революции в России могут добываться самыми разными способами. В партийной кассе рядом хранились деньги, взятые на местах проведения экспроприаций, или эксов на языке революционеров, а также денежные поступления из легальных источников в виде пожертвований или финансовой поддержки.

В публикациях и в СМИ в нашей стране и за рубежом с определённой периодичностью, как правило, с привязкой к определённым круглым датам Октябрьской революции возникают дискуссии по поводу её возникновения и победы на просторах бывшей Российской империи. Среди разных версий обсуждается и та, которая рассматривает октябрьские события 1917 года как некий масштабный финансовый проект, реализованный под руководством и на деньги, поступившие от А.Л. Парвуса.

Жизнь и судьба этого человека примечательны. Бывший подданный Российской империи, появившийся на свет в конце августа 1867 года в Минской губернии Российской империи в семье бедного еврея. При рождении он получил имя Израиля Лазаревича Гельфанда. Под этим именем он в 19 лет оказался в Европе. Амбициозный юноша настойчиво стремился к личному успеху. В период пребывания в Швейцарии молодой человек близко познакомился с членами группы «Освобождение труда», которую возглавлял Г.В. Плеханов. Вместе с русскими политэмигрантами он постигал основы марксизма и искал новые возможности для личного успеха. В 1891 году он окончил Базельский университет со степенью доктора философии. Переехал в Германию. Здесь он стал членом социал-демократической партии Германии (далее – СДПГ). Работал в банковской сфере, пока не был выслан в 1893 году как «нежелательный иностранец». В 26 лет публицист Гельфанд летом 1894 года одну из своих статей впервые подписал литературным псевдонимом Парвус (Parvus), что в переводе, приведённом в его биографии, означает «малыш». При этом заметим, что слово «parvus» в переводе с латыни имеет более 10 значений, включая такие, как: малый, небольшой, слабый, тихий, скромный, короткий и другие[58].

Помимо публицистики пробовал свои силы в издательском деле. Поддерживал связи с РСДРП, публиковался в газете «Искра». Здесь он познакомился с Троцким. Все видные русские политэмигранты и европейские социалисты отмечали в Парвусе глубокое знание марксизма, образованность и остроту мысли. Со слов Троцкого, Ленин признавал и ценил заслуги Парвуса в развитии теории марксизма, однако отмечал, что он «чудит». Будущий вождь пролетариата «… отдавал должное Парвусу, как марксисту и писателю. Но в то же время он справедливо не доверял ему политически. Он рано подметил в нем ту черту сумасбродного авантюризма, которая, в конце концов, погубила этого исключительно одаренного человека»[59].

Сам же Александр Львович продолжал настойчиво искать возможности разбогатеть, чтобы реализовать свои задумки по масштабному издательскому проекту. Троцкий позже вспоминал про эту жизненную позицию Парвуса и о его словах: «…для этого нужны деньги, много денег… Надо, во что бы то ни стало, разбогатеть!» – Так переплетались в этой тяжелой, мясистой голове бульдога мысли о социальной революции с мыслями о богатстве»[60].

Путь к финансовому благополучию он выбрал не простой. Участвовал в революции 1905–1906 годов. Был арестован и приговорён к 3 годам ссылки в Туруханский край. Бежал с этапа по пути к месту ссылки. Вернулся в Германию, где его ждал большой скандал. Дело в том, что, будучи литературным агентом Максима Горького, он организовал постановку его пьесы «На дне», которая пользовалась в Германии большим успехом. Однако Парвус присвоил все кассовые сборы в размере 180 тысяч золотых марок. Горький обратился в партийные инстанции. Была создана специальная комиссия, поскольку треть этой суммы полагалось сдать в партийную кассу РСДРП, чего он тоже не сделал. Парвуса исключили из СДПГ и РСДРП одновременно.

С началом Первой мировой войны Парвус окончательно перешёл на сторону кайзеровской Германии, а в 1915 году вновь стал именоваться доктором Гельфандом. Более того, в Константинополе он встретился с послом Германской империи бароном фон Вангенгеймом, которому предложил масштабный план развала Российской империи. Он убедил посла в необходимости финансовой поддержки русской революции, которая уничтожит самодержавие и приведёт к разделу России на несколько малых государств, не представляющих опасности для Германии. Для этих целей бывший марксист просил у германцев немалые деньги. Посол отправил в Берлин депешу с изложением содержания своей беседы и предложением принять Парвуса для обсуждения общего плана. В германской столице заинтересовались возможностью выхода России из войны, но запросили развёрнутый план действий. Он обещал германцам революционный переворот сначала в 1916, а затем в 1917 году.

В те революционные дни лета 1917 года в жизни этого полного сил 50‐летнего социал-демократа, доктора философии и публициста в области теории марксизма Парвуса-Гельфанда было много задумок и планов, как разбогатеть на крушении российского самодержавия и близкого краха Германской империи в ходе Первой мировой войны. Поэтому он и обрёл нарицательное имя «купца революции». Именно в это время, как отмечал Троцкий, война «сразу обогащает его на каких-то германо-турецких военно-торговых операциях. Одновременно с этим он выступает публично, как защитник прогрессивной миссии германского милитаризма, рвет окончательно с левыми и становится одним из вдохновителей крайне правого фланга немецкой социал-демократии. Это сразу придало его ренегатству характер особого бесстыдства»[61].

В начале марта 1915 года правительству Германской империи от бывшего марксиста поступил достаточно подробный план организации революционных беспорядков в России на 20 листах, более известный как «Меморандум д-ра Гельфанда». План был одобрен. С подачи министра иностранных дел А. Циммермана эмигрант из России в разгар войны получил не только полную свободу передвижения в Германии, но и был обеспечен паспортами для поездок в соседние и нейтральные страны. Германцы не скупились, и уже 11 марта 1915 года Гельфанду было выделено 2 млн марок на реализацию плана по подготовке революции в России. А в конце декабря того же года он получил еще 1 млн, но уже рублей в банкнотах. Денежный дождь не прекращался. Потом были 5 млн марок и ещё 20 млн марок[62]. Сколько всего заработал на этом проекте делец из бывших социалистов, до сих пор остаётся загадкой. Но даже оценочные значения прибыли Парвуса впечатляют порядком цифр этой весьма приблизительные суммы.

Летом 1917 года Временное правительство начало расследование против большевиков, обвинив их в предательстве национальных интересов за немецкие деньги, однако никаких доказательств и фактов предъявлено не было. Считается, что в 1915 году Парвус-Гельфанд дважды встречался с Лениным за границей – в ресторане и на съёмной квартире семейства Ульяновых в Цюрихе, однако никаких документальных подтверждений этому до сих пор не найдено. Ленин публично, как отмечается в биографии Парвуса, отказался от сотрудничества. Надо отметить, что и Парвус отрицал какие-либо финансовые отношения с РСДРП. «Ни Ленин, ни другие большевики, – писал он в ответ на обвинения Керенского, – никогда не просили и не получали от меня никаких денег ни в виде займа, ни в подарок»[63]. Однако, как позже стало известно, контакты с Парвусом с участием особо доверенных представителей Кремля продолжались и в первые годы советской власти.

Давняя мечта Парвуса-Гельфанда сбылась. Он стал очень богатым человеком. «В 1919 и 1920 годах, – как указывается в труде «Парвус – купец революции», – только в швейцарском банке на его счету лежало 2 222 тысячи франков, что давало ему 123 тысячи годового дохода. А ведь это была лишь малая часть его состояния, размещенного в банках почти всех европейских стран от Швеции до Турции»[64]. Однако все его грандиозные планы рушились вместе с репутационными потерями. В 1918 году Парвус-Гельфанд отошёл от реальной политики и от проведения масштабных финансовых махинаций. После его смерти от инсульта в декабре 1924 года его огромное состояние и личный архив бесследно исчезли. Так написано в его биографии. Но есть и другие мнения, согласно которым его последняя жена, сын от первого брака, ставший советским дипломатом, и другие дети всё-таки получили свои доли отцовского наследства и распорядились ими по своему усмотрению. Так, старший сын Е.А. Гнедин (Гельфанд) всё полученное наследство до последнего пфеннига передал Советскому государству[65].

Публицист Игорь Львович Бунич в своей книге про «золото партии» подводит к мысли, что начало этому процессу было положено с первых дней советской власти. Хотя некоторые историки и публицисты считают, что истоки поиска финансов на осуществление партийно-революционной деятельности следует отнести к предреволюционному периоду. При этом, несмотря на то, что в числе владельцев многомиллионных валютных счетов Бунич называет Ленина, Троцкого, Дзержинского, Зиновьева, Урицкого, Ганецкого и некоторых других видных большевиков, речь, скорее всего, действительно шла о накоплении финансовых ресурсов для осуществления глобальной задачи по расширению мировых масштабов пролетарской революции. Такой вывод можно сделать на основании того, что до наших дней не сохранилось никаких свидетельств того, что кто-то из известных партийцев – владельцев зарубежных валютных счетов воспользовался бы размещёнными на его имя средствами. Разве что можно предположить, что деньгами со своего счета воспользовался Троцкий в период своей вынужденной эмиграции после высылки из СССР.

Зарубежным координатором и «мозговым центром» всех финансовых операций после октябрьских событий 1917 года, по мнению Бунича, был всё тот же Парвус-Гельфанд, которого неспроста называли «купцом революции». Однако по мере того, как под контролем ВЧК были налажены собственные каналы переправки товаров и ценностей из России за рубеж, надобность в посредниках вроде Парвуса отпала.

Но в нашем случае особое значение приобретают способы получения золота, драгоценностей и других вещей, имевших историко-культурную ценность и значительную стоимость. Принятая в РСФСР государственная политика по изъятию у буржуазии и других зажиточных слоев населения имущества, материальных ценностей, денежных сбережений и драгоценностей предполагала проведение разных акций с последующим распределением всего конфискованного среди нуждающихся пролетариев и беднейшего крестьянства. Во всяком случае, так публично разъяснялись действия властей. О подлинных целях этих конфискаций и изъятий населению не сообщалось, однако некоторая информация всё-таки появлялась.

Что же касается истории вопроса о плате состоятельных буржуа за право покинуть Советскую Россию, то, со слов Бунича, эта идея принадлежала Ленину. Когда к вождю пролетариата обратились германские представители с просьбой выпустить на подотчётные им российские территории всех тех, кто желал бы покинуть новую Россию, то Владимир Ильич не возражал. Он определил, что надо составить списки таких беженцев и за каждого «уплатить 2000 фунтов стерлингов или золотом»[66]. Правда, как и в других случаях, известный публицист не указал источник этих сведений.

Возвращаясь к событиям осени 1918 года в Петрограде, напомним, что в отношении рассмотренных выше обстоятельств, связанных с неофициальным существованием каналов и потоков перемещения через границу разного рода ценностей и денежных средств, неожиданным образом для всех проявилась принципиальная позиция Варвары Николаевны Яковлевой, сменившей Г.И. Бокия на посту председателя Петроградской ЧК и по совместительству председателя ЧК СКСО. Судя по всему, к ней каким-то образом поступила информация о преступлениях по должности среди чекистов. Связано это оказалось с судьбами известных и богатых горожан, помещённых в Петрограде под арест в качестве заложников. Выяснилось, что такая практика использовалась для вымогательства денег и ценностей. Вполне возможно, что, взявшись за ниточки этого зловещего коррупционного клубка должностных преступлений, Варвара Николаевна не до конца понимала всю масштабность и глубину затронутого ею процесса. Она, судя по всему, не входила в круг избранных, посвящённых во все детали плана по выкачиванию личных средств и материальных ценностей для создания валютных резервов на счетах в зарубежных банках.

Скорее всего, она до конца своей жизни так и не узнала имена тех большевистских руководителей, на чьи счета в банках Европы и Америки поступали огромные средства в валюте после реализации вывезенных из России различных товаров, золота и ценностей.

Осенью 1918 года молодой чекистке удалось зацепиться за одну из ниточек большого клубка из финансовых нитей-связей, объединявших самых разных людей из различных наркоматов и ведомств РСФСР. Судя по всему, тогда в поле зрения петроградских чекистов из оперативных служб попал бывший князь Михаил Михайлович Андроников. Было странным, что известный проходимец и великосветский мошенник царских времён оказался среди чекистов Кронштадта и был установлен как участник финансовых махинаций с ценностями. Более того, титулованный аферист оказался важным участником среди организаторов денежного канала для заложников и членов их семей, желавших откупиться и выехать из Советской России за границу. «На него возлагаются, – как пишет уже упоминавшийся нами публицист из Чикаго Г. Любарский, – особые полномочия – выбивать из знатных арестантов выкупы за освобождение из тюрьмы. И потянулись из Петрограда в Кронштадт караваны с несговорчивыми арестантами, купцами, заводчиками, банкирами и прочими денежными тузами, не желающими просто так расставаться с нажитым добром. Они попадали в надежные руки! Князь Андроников, плоть от плоти этой среды, знал, как надо подойти к своим «клиентам», и успешно справлялся с поставленной перед ним «архиважной задачей». В то же время он, хитрый как лис, хорошо понимал, что кроется за «экспроприацией экспроприаторов». Ему не надо было рассказывать сказки о том, почему хранимая за рубежом валюта переводится на имена ближайших соратников Ленина (по данным газеты «Совершенно секретно» 4 (84) за 1996 год, на счет Троцкого было переведено 1 млн долларов и 90 млн швейцарских франков, Ленина – 75 млн швейцарских франков, Зиновьева и Дзержинского – по 80 млн швейцарских франков и т. д. и т. п.)»[67].

После революции князь каким-то образом сумел получить должность председателя Кронштадтской ЧК и оказался ключевым звеном денежных поступлений от желавших откупиться самим и близким им людям от положения заложников и покинуть пределы Советской России. За значительную мзду богачам и их родственникам специально созданная группа облечённых властью людей помогала перебраться из РСФСР в Финляндию или на территории, оккупированные германскими войсками.

Объёмы взяток и откупных денег были огромными. Оно и понятно, ведь состоятельные заложники понимали, что их жизнь и благополучие близких дороже всяких денег. В названной книге И.Л. Бунича приводится следующая версия того, как всё это происходило. Устанавливались оставшиеся в Северной столице состоятельные люди. Они брались под арест в качестве заложников, с которыми затем проводился совершенно откровенный разговор о том, что в силу своего происхождения и прежней деятельности они подлежат ликвидации как классовые враги. Однако им предлагается возможность обрести свободу и выехать за границу «в обмен на ничтожную сумму в 400 тысяч рублей золотом или в их эквиваленте в любой другой валюте»[68]. Обычно заложники не скупились. Их дальнейшая судьба зависела от множества разных факторов и часто завершалась расстрелом после получения денег. Но случалось, что некоторым из них удавалось покинуть пределы новой России.

Жизнь бывшего титулованного мошенника, оказавшегося важным звеном в этой цепочке, тоже наладилась. У него была огромная власть, материальное благополучие и лояльное отношение со стороны большевиков. «Но воровская натура Андроникова, – как писал позже американский публицист Гарри Любарский, – не могла не проявиться в новой ипостаси. Он начал воровать и воровать по-крупному, как раньше при царе, а также брать взятки за освобождение и разрешение на выезд. Но на великом князе Александре и его жене Ксении Андроников «прокололся». О взятке в 2 млн рублей золотом узнал зам. председателя ВЧК Глеб Бокий… Князь был взят под наблюдение и схвачен за руку. В Швеции и Норвегии спецкурьеры-следователи обнаруживают три секретных счета на имя Андроникова»[69]. Заметим, что приведённые в этой статье сведения нуждаются в пояснении, уточнении и проверке. Речь идёт не только о приведённом выше фрагменте статьи этого автора, но и о всём тексте публикации в русскоязычном издании «Вестника», выходившем в Чикаго (США). Мы и дальше будем исправлять исторические неточности и противоречивые факты, приведённые автором статьи Г. Любарским. Но сначала вернёмся к ранее приведённому фрагменту из названной выше статьи, где упоминается великий князь Александр [Михайлович] и его супруга Ксения [Александровна], а также приводятся сведения о якобы полученной от них взятке в 2 млн рублей золотом. По смыслу рассматриваемого фрагмента текста эта взятка была передана бывшему князю, а теперь чекисту Андроникову за обеспечение беспрепятственного выезда названной великокняжеской семьи за рубеж. Однако, как писал чикагский корреспондент много лет спустя, об огромной взятке за возможность выезда из РСФСР представителей императорского семейства Романовых каким-то образом узнал Глеб Бокия. Бывший князь-мошенник оказался под контролем своих коллег-чекистов и был схвачен за руку с поличным. Иными словами, высокопоставленный сотрудник Петроградской ЧК выявил факт преступления по должности и принял необходимые в таком случае меры.

При этом по тексту Г. Любарского можно определить и примерное время описываемых событий. Поскольку Г.И. Бокий упоминается в должности заместителя председателя, то автор, видимо, считал, что речь идёт о периоде времени с середины марта до 30 августа 1918 года.

При этом в тексте ошибочно указано, что Глеб Иванович в то время якобы состоял в должности заместителя председателя ВЧК. В это время он действительно был заместителем Урицкого, но в ПетроЧК и в ЧК СКСО. ВЧК являлась высшим органом госбезопасности тех лет и располагалась во главе с Дзержинским с марта 1918 года в Москве, как и все остальные центральные властные структуры РСФСР.

Оставим за скобками нашего исторического расследования упомянутых спецкурьеров и информацию о найденных трёх счетах Андроникова в иностранных банках, поскольку без архивных документов, следственных материалов и показаний свидетелей (соучастников) эти факты ни подтвердить, ни опровергнуть не представляется возможным.

Кстати, заметим, что версия о бегстве из России великого князя Александра Михайловича с супругой и детьми за огромную взятку чекистам до сих пор разделяется и некоторыми современными российскими писателями и публицистами. Так, в книге известного публициста И.Л. Бунича «Золото партии: Историческая хроника» эта же версия повторяется, но уже в виде фрагмента секретного донесения в Москву от заместителя Бокия в ПетроЧК Варвары Николаевны Яковлевой. Она якобы сообщала о выявленных ею среди петроградских чекистов преступлениях по должности, связанных с подготовкой за огромный выкуп освобождения арестованных в качестве заложников четырёх великих князей, содержавшихся в казематах Петропавловской крепости. «Уже получена значительная сумма, – якобы сообщала Яковлева в своем секретном донесении, – в счет которой за рубеж переправлена семья бывшего великого князя Александра Михайловича с женой Ксенией Александровной (сестрой бывшего царя) и шестью детьми. Братья определили, что как многодетный он должен спастись первым»[70]. К сожалению, автор не указал источник этой неверной информации, а лишь сослался на то, что эти сведения якобы содержались в упомянутом донесении Яковлевой. Однако приведённая в книге Бунича версия не соответствует известным фактам и реальным событиям прошлого.

Можно точно утверждать, что к судьбе великого князя Александра Михайловича (внук императора Николая I) и его супруги Ксении Александровны (дочь императора Александра III и сестра императора Николая II) описанные в статье Гарри Любарского и в книге И.Л. Бунича события не имеют никакого отношения. Как известно, в марте 1917 года великий князь в адмиральском чине был уволен от службы по его прошению с правом ношения мундира. С разрешения А.Ф. Керенского он вместе с семьёй и близкими поселился в Крыму в имении «Ай-Тодор», затем они перебрались в другое крымское имение – «Дюльбер». Великий князь Александр Михайлович пребывал там безвыездно до 11 декабря 1918 года. В этот день он вместе со старшим сыном Андреем в Ялте поднялся на борт британского военного корабля под названием «Форсайт» и навсегда покинул Россию. Позже из Крыма за границу перебрались его жена с детьми. Для читателя, пожелавшего более подробно разобраться в тех далёких событиях 1918 года, рекомендуем обратить внимание на вышедшую в 1933 году в Париже в виде приложения к журналу «Иллюстрированная Россия» книгу воспоминаний великого князя Александра Михайловича. Глава XVIII этой книги называется «Бегство». В ней достаточно подробно описано пребывание великого князя в Крыму вплоть до отплытия его в сопровождении 21‐летнего старшего сына на британском крейсере «Форсайт». Заметим, что все оставшиеся в Крыму члены дома Романовых сохранили свои жизни и без особых проблем перебрались в Европу. Среди них были двое двоюродных братьев великого князя Александра Михайловича – великие князья Николай Николаевич и Пётр Николаевич[71]. Все они покинули Россию, не пребывая в числе заложников и не прибегая к помощи чекистов. Более того, великий князь приглашал приехать к нему в Крым и своих родственников из дома Романовых, остававшихся в Петрограде, но они отказались. Кто знает, согласись бы они на такой переезд, скорее всего, и остались бы живы. Не познали бы тяжелой доли заложников в тюремных казематах и осознанной участи неизбежного расстрела. Однако одному из заложников, принадлежавших к дому Романовых, – князю императорской крови – действительно удалось спастись осенью 1918 года с помощью Г.И. Бокия и при участии М. Горького и его жены актрисы М.Ф. Андреевой. Но об этом рассказ будет чуть позже.

С приходом к власти в России большевиков и их политических союзников был принят курс на физическое уничтожение представителей династии Романовых. В ночь на 17 июля 1918 года в Тобольске приняли смерть 50‐летний бывший император Николай II, отрёкшийся от российского престола, вместе со своим семейством. Кровавый молох революционной ненависти к дому Романовых продолжал набирать обороты. Летом того же года под Пермью был убит вместе со своим секретарём не принявший российской короны 39‐летний брат императора Николая II – великий князь Михаил Александрович. Кстати, споры о наследнике российского престола идут до сих пор. Одни историки считают его последним императором. Другие утверждают, что права на престол он утратил задолго до событий 1917 года, когда женился на женщине, не равной ему по крови.

В начале июля 1918 года в Алапаевске был вывезен на расстрел великий князь Сергей Михайлович. Стяжавший на войне славу храбреца, 48‐летний генерал от артиллерии был единственным из членов императорской фамилии, кто оказал сопротивление палачам и погиб в своей последней схватке.

В августе 1918 года в дом предварительного заключения в Петрограде были помещены сразу несколько великих князей. С места ссылки в Вологду тогда же доставили сразу троих великих князей – Дмитрия Константиновича, Николая Михайловича и Георгия Михайловича. Сюда же перевезли из Царского Села больного великого князя Павла Александровича, за которого на воле хлопотала его жена княгиня Ольга Валериановна Палей. Всех этих великих князей объединяло не только то, что в возрасте 55–59 лет они пребывали в генеральских чинах, но и то, что они были внуками императора Николая I.

Находился там же под арестом и ещё один представитель императорского дома Романовых – князь императорской крови Гавриил Константинович. Несмотря на свой 30‐летний возраст, он был болен туберкулёзом, и за его освобождение из тюрьмы отчаянно боролась жена – балерина Мариинского театра Антонина Рафаиловна Нестеровская (подруга знаменитой Матильды Кшесинской).

Чтобы понять отличия между великим князем и князем по крови, напомним читателю о существовавшей в российском императорском доме иерархии родства среди представителей императорской фамилии. В принятом в июле 1886 года документе под названием «Учреждение об Императорской Фамилии» указывалось: «Члены Императорского Дома составляют особый класс, преимущества которого обуславливаются или тем, что его члены, при известных условиях, могут быть призваны к наследованию престола, или же тем, что они связаны браком с лицами, имеющими или могущими иметь право на престол. Права члена императорского дома приобретаются посредством законного брака с членом императорской фамилии и происхождения от такого брака… Права и преимущества членов императорской фамилии переходят в нисходящей линии только в мужском поколении»[72]. При этом годом ранее Именным указом императора Александра III было установлено, что звания великих князей распространяются лишь на внуков императора. Здесь и далее мы будем рассматривать положение лиц внутри императорского дома лишь по мужской линии, оставляя за скобками нисходящую женскую линию Романовых.

Внутреннее устройство дома Романовых по степени родства и крови было необходимо для того, чтобы распределить преимущества, которые принадлежали членам императорской фамилии, а именно: «1) в праве на титулы, гербы и проч.[ие] внешние преимущества; 2) в праве на содержание»[73]. Положение императрицы и наследника престола определялось особыми правилами.

Все остальные члены императорского дома относились к категории «прочих» и подразделялись на три категории: 1) сыновья, братья и внуки императоров пользовались титулом «Императорских Высочеств», великих князей; 2) правнуки императоров, в роде каждого правнука только старший сын и его старшие сыновья по праву первородства пользовались титулом «Высочеств», князей императорской крови; 3) младшие сыновья правнуков и их потомки по мужской линии получали титул «Светлости», князей императорской крови. Различием в этих титулах определялись разные права на герб, ордена и прочие внешние преимущества и устанавливалось для них содержание. Князей императорской крови именовали, так же как и великих князей, только по имени-отчеству.

При этом размер денежного содержания для каждого члена императорской фамилии определялся отдельным законом, причем, начиная с 1886 года, ежегодные выдачи от казначейства получали лишь великие князья и правнуки императоров.

Кроме того, «Учреждение об Императорской Фамилии» среди прочих положений содержало права членов дома Романовых на брачные отношения. Например, для признания брака члена императорской фамилии законным требовалось соблюсти два основных условия: 1) получить согласие на брак царствующего императора и 2) выбрать соответствующую по происхождению невесту. Как правило, она должна была принадлежать к какому-либо царствующему или владетельному дому. Как известно, в последние годы существования Российской империи носители царской фамилии и разных титулов императорской семьи брачные правила неоднократно нарушали.

Все члены императорской фамилии, независимо от их титулов, пользовались «усиленною уголовною охраною в одинаковой степени с самим царствующим Императором»[74]. Трудно представить, что испытали все эти люди, привыкшие к комфортной, обеспеченной и во всех отношениях благополучной жизни, оказавшиеся в бесправном положении в тюремных камерах. Их опасения усилились после того, как они узнали, что включены в списки заложников, подлежащих расстрелу в случае белогвардейских покушений на жизнь советских и партийных работников.

Об условиях содержания арестованных членов императорской фамилии в доме предварительного заключения в Петрограде известно из воспоминаний князя императорской крови Гавриила Константиновича[75]. Полистаем книгу его воспоминаний, обратив особое внимание на главу 42, где он вспоминает о пребывании в тюрьме с момента своего ареста 15 августа 1918 года. Все великие князья были помещены в отдельные камеры и имели возможность, при снисходительном отношении тюремщиков, видеться на прогулках и даже посещать друг друга в камерах, расположенных на разных этажах дома предварительного заключения. В это время жена Гавриила Константиновича стучалась в двери разных кабинетов в ПетроЧК, не раз встречалась с самим Урицким и его заместителем Бокием, которого в воспоминаниях князя и его жены обычно называют большевиком Б. Из приведённого там же описания внешности большевика Б. вполне очевидно, что речь идёт именно о Глебе Ивановиче Бокия. Кстати, в книге «В мраморном дворце» также упоминается в числе людей, старавшихся помочь в освобождении больного князя, сестра и жена Б.[окия]. Что касается сестры чекиста, то сведений о ней пока найти не удалось. О жене Бокия известно, что они расстались в 1919 году. В воспоминаниях князя и его супруги жена Бокия была маленького роста и внешне выглядела жгучей брюнеткой армянского типа. Она искренне старалась помочь просительнице. Затем через поручительство Горького и с участием его гражданской жены актрисы Андреевой удалось получить разрешение Зиновьева на выезд в Финляндию.

Современники факт спасения одного из семейства Романовых не оставили без внимания. Так, известная писательница Зинаида Гиппиус в своём дневнике в конце октября записала, что теперь взятки и поборы всюду. «Берут по декретам, берут при обысках, берут просто. «Берет» даже Андреева, жена Горького: согласилась содействовать отправлению в[еликого] кн[язя] Гавриила в Финляндию лишь тогда, когда жена Гавриила подарила ей дорогие серьги. … Характерно еще: при отправке своего «заложника» в Финляндию (после серег) Горький, на всякий случай, потребовал от него «охранную грамоту»: что вот, мол, я, Гавриил Романов, обязан только Горькому спасением жизни…»[76] Внимательный читатель наверняка обратил внимание на ошибку в этой дневниковой записи писательницы – Гавриил Константинович был князем императорской крови, что по фамильной иерархии Романовых было ниже положения великого князя.

Россию семья князя царской крови Гавриила Константиновича покинула 11 ноября 1918 года.

Жене князя удалось добиться разрешения у грозной чекистки Яковлевой два раза в неделю посещать больного мужа в тюрьме и приносить ему домашнюю еду. Затем при поддержке Бокия выпросила возможность перевода мужа на лечение в частную клинику Герзони. Этот вопрос получилось решить лишь после убийства Урицкого.

Со слов арестантов из семьи Романовых, режим их содержания под стражей был не столь строгим, как в отношении других сидельцев. Тюремная стража дозволяла великим князьям-заложникам выходить в коридор и даже встречаться с другими заключенными из дома Романовых. Чаще других этой привилегией пользовался великий князь и известный историк Николай Михайлович. За него хлопотали маститые и всемирно известные учёные из Академии наук. Среди просителей были Луначарский и Максим Горький. Дошли с просьбами об освобождении учёного-историка из императорской фамилии до Ленина, однако вождь мирового пролетариата, как вспоминал позже великий князь Александр Михайлович, якобы заявил просителям, что «революция не нуждается в историках», и отказался выпустить великого князя Николая Михайловича из тюрьмы[77]. Его участь была предрешена.

Активно боролась за освобождение из тюрьмы жена тяжело болевшего великого князя Павла Александровича княгиня О.В. Палей. Это был его второй брак, вынудивший его покинуть Россию и долгое время жить в Париже. После смерти жены он женился повторно, сразу нарушив два незыблемых правила для членов дома Романовых. Его выбор пал на жену своего подчинённого – гвардейского полковника. Мало того что она была особой, не принадлежавшей к царствующим и владетельным домам Европы, что не позволяло признать такой брак равным и законным, но и, будучи разведённой, она лишалась права бывать при императорском дворе Николая II.

Кстати, в своих воспоминаниях о русской революции О.В. Палей упоминает, что первые её хлопоты о разрешении выехать с семьёй за границу начались ещё при Временном правительстве. С этой просьбой она обратилась лично к А.Ф. Керенскому. И такая встреча состоялась. Разговор был, как позже она вспоминала, довольно коротким. Княгиня попросила о разрешении уехать во Францию, где у великого князя Павла Александровича был свой дом. Однако Керенский в этой просьбе отказал, сославшись на то, что скажут Советы, если он отпустит члена императорской фамилии. Взамен он предложил поехать на Кавказ, в Крым или в Финляндию. Поняв, что впереди их семейство ждут тяжёлые времена, она 29 мая 1917 года воспользовалась помощью генерал-губернатора Финляндии, чтобы в тайне переправить с его помощью на хранение драгоценности и ценные бумаги[78].

После ареста чекистами в августе 1918 года болевшего мужа – бывшего великого князя Павла Александровича она неоднократно добивалась приема у Урицкого, а затем и у Яковлевой с просьбой перевести его в больницу или разрешить лечение на дому. Получая каждый раз отказы на свои просьбы от высокопоставленных чекистов, она обратилась за помощью в освобождении мужа к Максиму Горькому. Тот пообещал замолвить словечко перед Урицким, предупредив, что это будет непросто. На квартире у пролетарского писателя княгиня Палей случайно встретила Шаляпина, который тоже предложил ей свою помощь и поддержку[79]. Однако все её хлопоты результата не дали.

По решению Коллегии ВЧК эти четверо заложников из семейства Романовых были расстреляны в конце января 1919 года. Точная дата и место гибели великих князей до сих пор не установлены. Чаще всего упоминается дата их расстрела в ночь с 29 на 30 января, но также приводятся и другие даты, например с 23 на 24 января. Есть версии о том, что они не все были убиты одновременно. Место их захоронения тоже до сих пор не найдено, хотя во многих публикациях указывается территория Петропавловской крепости. Однако до наших дней среди найденных в крепости захоронений 160 человек останки великих князей не обнаружены[80].

Можно предположить, что спешный расстрел великих князей был связан с несколькими причинами. Во-первых, после того, как в Москве стали известны случаи освобождения состоятельных заложников за значительные денежные выкупы в целях личной наживы, возникла ситуация, когда необходимо было быстро избавиться от важных свидетелей и участников громкого коррупционного скандала, включая великих князей. Во-вторых, всё больше расширялся круг просителей об их освобождении из числа сторонников советской власти. Среди них были: пролетарский писатель Максим Горький, певец Федор Шаляпин, актриса Мария Андреева и даже советский нарком просвещения Анатолий Луначарский, а также часть учёных из Академии наук. В-третьих, в обществе росло сочувствие к престарелым и больным великим князьям. Они получали послабления во время содержания под стражей даже со стороны тюремных служителей.

Потомок кахетинских правителей древнего государства в Восточной Грузии, князь Михаил Михайлович Андроников (в других случаях – Андронников) мог рассчитывать на многое. Выходцу из знатного рода прочили блестящую карьеру. Родители дали сыну хорошее домашнее образование и в 12 лет определили юного князя в элитный Пажеский корпус.

«Главным отличием от кадетских корпусов, – как позже вспоминал бывший паж граф, ставший советским генералом А.А. Игнатьев в книге «Пятьдесят лет в строю», – являлось то положение, что раз ты надел пажеский мундир, то уже наверняка выйдешь в офицеры, если только не совершишь уголовного преступления. Поэтому наряду с несколькими блестящими учениками в классе уживались подлинные неучи и тупицы и такие невоенные типы, как, например, прославившийся друг Распутина – князь Андронников, которого били даже в специальных классах за его бросавшуюся в глаза извращенную безнравственность. Подобные темные личности болтали прекрасно по-французски, имели отменные манеры и, к великому моему удивлению, появлялись впоследствии в высшем свете»[81].

Спустя время 20‐летнего князя отчислили из учебного заведения. Официально – по слабости здоровья. На самом деле назывались и другие веские причины. Например, в некоторых публикациях указано, что из пажей князь М.М. Андроников был изгнан за гомосексуализм и мелкое воровство. Прямо скажем, такие проступки и запретные увлечения не могли бесконечно долго укрываться под мундиром пажа, хотя князь и дошёл до старшего специального класса Пажеского корпуса. Иными словами, князь был отчислен с последнего, фактически выпускного курса обучения.

Напомним современному читателю, что, как элитное военно-учебное заведение, Пажеский корпус был учреждён указом императора Александра I в октябре 1802 года. Он изначально предназначался для подготовки «сыновей заслуженных родителей» к службе в свите императора и в войсках гвардии. При этом пажи сразу же причислялись к царскому двору и несли определённую дворцовую службу. Как указывается в биографических сведениях о князе Андроникове, в Пажеском корпусе он обучался в период с 1887 по 1895 год[82].

Обучавшиеся в корпусе пажи совмещали учебные занятия с несением придворной службы. Ежегодно несколько из числа лучших пажей назначались камер-пажами к членам императорской семьи[83].

При выпуске все пажи, в зависимости от результатов выпускного экзамена, распределялись на четыре разряда. Окончившие Пажеский корпус по 1‐му разряду выпускались офицерами в гвардию. Все остальные выпускники распределялись в армейские части с учётом результатов обучения. При этом выпущенные по 4‐му разряду не производились даже в первый офицерский чин, который могли получить лишь через 6 месяцев службы в чине унтер-офицера.

Отдельно распределялись выпускники Пажеского корпуса, неспособные в силу уважительных причин к военной службе. Они вознаграждались гражданскими чинами, которые зависели от их разряда. Пажи 1‐го и 2‐го разрядов получали чин Х класса по Табели о рангах – коллежского секретаря, 3‐го разряда – чин XII класса – губернского секретаря, а 4‐го разряда удостаивались низшего классного чина XIV – коллежский регистратор[84].

Почему требуется столь подробный рассказ о Пажеском корпусе? Дело в том, что на допросе в Чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства 8 апреля 1917 года князь Андроников заявил: «Я окончил пажеский корпус. Из старшего специального курса был по болезни уволен»[85]. Однако этот факт, на наш взгляд, нуждается в документальном подтверждении либо опровержении. Дело в том, что среди выпускников Пажеского корпуса за 1895 год, а также за 2 предыдущих и 2 последующих года князь М.М. Андроников не числится. Не назван он и среди пажей специальных классов за период с 1894 по 1897 год. В этом легко убедиться, если полистать дореволюционную книгу О.Р. Фреймана «Пажи за 185 лет: Биографии и портреты бывших пажей с 1711 по 1896 г.». Нет фамилии князя и в алфавитном списке пажей. Не упоминается князь и в крупнейшей открытой базе данных на сайте «Офицеры русской императорской армии (РИА)» в разделе «Пажеский корпус», где перечислены выпускники за период с 1860 по 1917 год.

Однако если даже и, скорее всего, будет документально установлено, что князь Андроников не являлся выпускником Пажеского корпуса, то надо признать, что за почти 8 лет его пребывания в стенах этого привилегированного учебного заведения он приобрёл хороший по тем временам багаж знаний, включая свободное владение немецким и французским языками.

Образ князя-проходимца привлёк внимание Валентина Саввича Пикуля – известного советского писателя исторических романов. Свои произведения он создавал на фактах подлинной истории и с использованием достоверных материалов. В своей книге «Нечистая сила» (другое название – «У последней черты»), рассказывающей о роли и влиянии на царскую семью и сановников империи Григория Распутина, нашлось место и для приятеля «старца» – афериста князя Андроникова. «Кажется, что в пору грандиозных потрясений государства, – размышлял на страницах своего романа В.С. Пикуль, – …когда премьеры не знают сегодня, что будет завтра, – что в такую пору значит какой-нибудь плюгавый коллежский регистратор, занимающий на лестнице российских чинов самую последнюю ступеньку? Между тем, смею вас заверить, коллежский регистратор иногда способен вытворять чудеса… Кстати уж, познакомьтесь: князь Михаил Андроников, сын захудалого прапорщика и баронессы Унгерн-Штернберг; из Пажеского корпуса исключен за мелкое воровство и неестественные половые привычки; возраст – 30 лет; холост и никогда не будет женат, ибо женщин он люто ненавидит. А зовут князя в свете Побирушка»[86]. Как и всегда, Валентин Саввич писал на реальной исторической канве событий и фактическом материале, однако книгу назвал романом, оставив за собой право на авторский вымысел. Отсюда и некоторые неточности и смысловые шероховатости. Например, отца князя Побирушки Пикуль назвал «захудалым прапорщиком». Иными словами, пребывавшим в первичном офицерском звании, хотя во всех биографических материалах он указан в чине ротмистра.

Или другой пример, когда автор книги «Нечистая сила» самого князя М.М. Андроникова называет чиновником, состоявшим в низшем XIV класса чине по Табели о рангах, указав, что тот был коллежским регистратором. Однако в биографиях князя говорится о том, что он с 1905 года пребывал в чине титулярного советника. Вместе с тем в остальном Пикуль мастерски рисует образ князя Побирушки на фоне деградации высшего общества в царской России. Общую картину дополняют материалы допросов князя Андроникова 6 и 8 апреля 1917 года в Чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства. Только в атмосфере духовного разлада и морально-нравственной деформации самодержавного общества в России мог появиться и открыто манипулировать людьми из высшего света подобный авантюрист княжеского рода. Аристократы князя не уважали. Да и среди Романовых он успехом не пользовался. «Что касается взгляда государя на Андроникова, – писал позже в своих воспоминаниях дворцовый комендант Воейков, – то я лично могу засвидетельствовать, что, когда случайно зашла о нем речь, Его Величество высказал свое весьма отрицательное о нем мнение»[87].

И тем не менее князь Андроников ловко использовал разные ситуации с пользой для себя. Многие столичные аристократы предпочитали не иметь с ним каких-либо общих дел и опасались вступать с ним в конфликты или ссоры. «Княжеский титул, неимоверный апломб, беглый французский язык, красивая остроумная речь, то пересыпанная едкой бранью, то умелой лестью и комплиментами, – писал позже в своих воспоминаниях бывший начальник дворцовой охраны жандармский генерал А.И. Спиридович, – а также бесконечно великий запас сведений о том, что было и чего не было – все это делало князя весьма интересным и для многих нужным человеком. И его принимали, хотя за глаза и ругали, ибо все отлично знали, что нет той гадости, мерзости, сплетни и клеветы, которыми бы он не стал засыпать человека, пошедшего на него войной»[88].

Камер-юнкер князь Андроников, имея низшее придворное звание (видимо, сохранившееся за ним с пажеских времён), пользовался возможностью бывать при дворе и создавать впечатление всесильного вельможи, облечённого нужными связями и высоким покровительством в высших кругах Российской империи. При этом сам он с 1905 года состоял всего лишь в чине титулярного советника, соответствовавшем, согласно Табели о рангах, чину армейского капитана. Но это обстоятельство нисколько ему не мешало принимать участие в закулисных делах при назначениях министров, в присвоении высших чинов, плодить слухи о неблаговидных деяниях тех или иных высших сановниках империи.

Заметим, что далеко не всегда его авантюры завершались благополучно. Например, на некоторое время – с лета 1914 по начало 1916 года – князю удалось установить довольно близкие отношения с фаворитом царской семьи Григорием Распутиным. Однако его попытки использовать «старца» в своих афёрах провалились. Распутин раскусил замыслы мошенника и изгнал князя Андроникова из своего дома, а позже даже содействовал его высылке из столицы.

Князь при неудачах не унывал и каждый раз вновь пытался разбогатеть, участвуя в сомнительных коммерческих проектах. Коммерческие провалы, судебные тяжбы, обман с постройкой железной дороги. авантюры с ирригацией в Средней Азии – всего не перечесть. Кстати, в последнем случае князю удалось на основе личных связей привлечь к участию в своей авантюре военного министра В.А. Сухомлинова. Позже Андроников «отблагодарил» своего компаньона тем, что писал на него доносы, чем способствовал отставке военного министра и преданию его суду. В 1915 году генерал публично назвал своего прежнего близкого знакомца и его единомышленников из монархического столичного салона в числе сочинителей и распространителей порочащих его слухов.

Князь не страдал ложной скромностью и не испытывал никаких угрызений совести. «Себя, – как вспоминал жандармский генерал и сосед Андроникова по дому № 54 по Фонтанке А.И. Спиридович, – он называл «адъютантом Господа Бога»[89]. При этом «князь не скрывал своих гадостей, бравировал ими, как бы говоря всем – вот я каков, для меня нет ничего святого»[90]. Однако это не спасло дворцового авантюриста от неизбежной кары за бесконечные афёры, провокации, доносы и распускаемые слухи.

Интересна характеристика и внешнее описание, приведённые в воспоминаниях бывшего начальника дворцовой охраны императора Николая II генерал-майора Отдельного корпуса жандармов А.И. Спиридовича. Как уже упоминалось, он соседствовал с князем Андрониковым по знаменитому дому графини Толстой на Фонтанке в Петербурге. «Маленький, полненький, чистенький, с круглым розовым лицом и острыми всегда смеющимися глазками, – вспоминал в эмиграции о князе жандармский генерал, – с тоненьким голоском, всегда с портфелем и всегда против кого-либо интригующий, князь Андроников умел проникать, если не в гостиную, то в приемную каждого министра»[91].

Его проникновение во властные структуры империи началось после отчисления из Пажеского корпуса. Благодаря связям, княжеского недоросля причислили чиновником к МВД, где он пробыл 17 лет, не утруждая себя служебными делами. По причине непосещения службы князь Андроников был уволен из МВД в 1914 году. Но ловкий царедворец и бывалый придворный аферист ещё на 2 года пристроился сверхштатным чиновником особых поручений при обер-прокуроре Синода. Вместе с тем близость к церковным делам не исправила его моральные и духовные изъяны. Жизнь князя-мошенника в январе 1917 года – ещё при царской власти – привела его к скандальной опале с последующей высылкой под негласный надзор полиции в Рязань. И повод для этого с учётом военного времени был серьёзный. Князя, имевшего обширные связи на германской стороне, заподозрили в шпионаже. Правда, об этом объявили без представления каких-либо фактов и доказательств. Помимо подозрений в отношении Андроникова, как тогда говорили, в «шпионстве» были и другие веские причины для его удаления из светской жизни обеих столиц.

Однако уже через месяц с небольшим он сбежал из места отбывания ссылки и появился в Москве, где был сразу же взят под стражу и отправлен в столицу. Здесь князя уже давно не жаловали за все его прежние проступки и грязные дела. Но в тюремные казематы он был определён уже властью Временного правительства, предписавшего содержать его под арестом в Петропавловской крепости. Да ещё и допрашивать стали о его прежних провокациях, тайных связях в высшем свете и авантюрах с его участием ещё с царских времён. Бывшего придворного сплетника и ловца душ привлекли к ответу в Чрезвычайной следственной комиссии, возникшей на обломках Российской империи. При всей своей ловкости и изворотливости князь Андроников не смог убедить своих обвинителей в его полной невиновности. Его предложение о готовности служить в интересах Временного правительства принято не было.

Жизнь бывшего князя в советский период полна мифов, легенд и загадок. Правдивых фактов совсем немного. Достоверно известно, что М.М. Андроников по состоянию на 10 июля 1919 года числился в составе Кронштадтской ЧК, что подтверждается письмом Ленина петроградскому руководителю Зиновьеву. Председатель СНК поручал организовать расследование поведения и какого-то не названного случая с участием бывшего князя – чекиста из Кронштадта и другого чекиста из Петрограда – Шимановского. Далее в биографических справках Андроникова указывается, что спустя всего 2 недели бывший князь был арестован 23 июля того же года по подозрению в участии в подпольной антисоветской организации «Национальный центр».

Создаётся впечатление, что роль и судьба бывшего князя-чекиста М.М. Андроникова, промелькнувшая в вихре революционных событий, осталась исторической загадкой. За минувшее столетие многие документы, свидетельства современников и другие значимые материалы оказались утраченными. Восстановить истину становится всё труднее. И даже собранные по крупицам отдельные факты порой порождают больше новых вопросов, чем раскрывают прежние тайны. Взять, к примеру, вопрос о том, как бывший аристократ, содержавший правомонархический политический салон в Петрограде, известный авантюрист, мошенник и интриган вдруг оказался во главе Кронштадтской ЧК. Не могли объяснить этот факт и в 1919 году, когда бывший князь-чекист, пойманный на крупной взятке, оказался под судом среди заговорщиков антисоветской подпольной организации «Национальный центр» по обвинению в шпионаже в пользу Германии. Он был назван персонально в числе заклятых врагов советской власти в «Обращении ВЧК ко всем гражданам Советской Республики в связи с раскрытием антисоветского «Заговора шпионов Антанты и Деникина». В приведённом там же «Списке лиц, расстрелянных по постановлению Всероссийской Чрезвычайной комиссии» М.М. Андроников значился под № 18 среди 67 других заговорщиков. Список был опубликован 23 сентября 1919 года в № 211 московской газеты «Известия ВЦИК». Здесь же давалась краткая характеристика приговорённого к высшей мере наказания и указывалась степень его вины: «бывший князь, личный друг Николая II и Григория Распутина, в 1917 году был замешан в деле о германском шпионаже, помогал «Нац[иональному] Центру» в организации неудавшегося побега членов организации «Нац[ионального] Центра»[92]. Протоколов его допросов в этом издании не приводится. В текстах опубликованных протоколов допросов других обвиняемых по этому делу Андроников не упоминается. Однако в комментариях, приведённых в этом издании, есть о нём весьма загадочная фраза: «После Октябрьской революции 1917 сумел получить должность начальника Кронштадтской ЧК, был уличен в получении крупных взяток, расстрелян по обвинению в «шпионаже в пользу Германии»[93]. Что значит «сумел получить должность начальника Кронштадтской ЧК»? Почему должность руководителя ЧК названа «начальник», а не как правильно – председатель Чрезвычайной комиссии? Как получилось, что князя-чекиста уличили в получении взяток, а обвинили в шпионаже в пользу Германии и за это расстреляли? Было ли обвинение в шпионаже доказано, какие были предъявлены улики, признался ли Андроников в шпионаже на допросах? Почему арест пробравшегося в ЧК бывшего князя-мошенника состоялся спустя полгода после отзыва в Москву Яковлевой и расстрела великих князей? Какое отношение к заложникам, содержащимся в Петропавловской крепости в Петрограде, имел кронштадтский чекист Андроников?

При этом американский публицист Г. Любарский указывает, что бывший князь, понимая возможный исход событий, предпринимал, как ему казалось, защитные меры на случай своего провала. Однако «не спасли его в последний момент и спрятанные у надёжного человека компрометирующие документы на Ленина и Дзержинского; чекисты выбили у него адрес этого человека, забрали документы и расстреляли его вместе с Андрониковым»[94]. Как и прежде, в подтверждение этой версии не приводились никакие ссылки на документы, не указаны источники публикуемой информации, не называлась фамилия подельника, не уточнялся характер и содержание изъятого компромата. Упомянутый нами историк Д.И. Стогов получил ответ на своё обращение в архив УФСБ России по г. Санкт-Петербург и Ленинградской области о том, что сведениями об Андроникове архив не располагает. Из чего он предположил, что, возможно, чекист княжеского рода был расстрелян не в Петрограде, а в Москве. На наш взгляд, такой вариант развития события был наиболее вероятным, поскольку речь шла о компромате на Ленина и Дзержинского, как утверждал Гарри Любарский. Поэтому следы основных следственных действий в отношении титулованного мошенника надо искать в архивах ВЧК за 1919 год. Если, конечно, тогда же не было принято решение об уничтожении самых важных материалов следственного дела, а возможно, и самого дела. Учитывая тот факт, что, судя по всему, Андроников был участником в деле вывоза золота и других материальных ценностей из России за рубеж. Не боялся он брать и значительные взятки за освобождение богатых заложников из-под стражи. И всё это в условиях действия Декрета о взяточничестве, принятого 8 мая 1918 года[95]. Не пугало мздоимцев и то, что за взятки полагался тюремный срок не менее 5 лет, как и всем пособникам в этом преступлении по должности. С этими обстоятельствами могло быть связано поспешное убытие в Москву председателя ПетроЧК Глеба Бокия. Но его не спасло и взятое поручительство-рекомендация от хорошо знавшей его старой большевички Е.Д. Стасовой. Не помог ему и Я.М. Свердлов, к которому чекист обратился сразу после прибытия 10 октября 1918 года в Москву. Более того, чтобы избежать разрастания скандала, Глеба Ивановича отправили с мандатом ЦК партии на нелегальную работу на временно оккупированную германцами территорию Белоруссии. А когда он возвратился с этого опасного задания, то 21 ноября 1918 года получил назначение членом Коллегии НКВД и одновременно занял должность заведующего отделом в одном из управлений наркомата, а также стал председателем контрольно-ревизионной комиссии НКВД РСФСР[96]. Позже Глеб Иванович вернулся в ВЧК и получил новое назначение начальником Особого отдела Восточного фронта и вновь подальше от столицы.

Следом за ним была в начале января 1919 года отозвана в Москву сменившая Г.И. Бокия на посту председателя Петроградской ЧК свидетельница и непосредственная участница разоблачения чекистов-преступников по должности принципиальная и неуступчивая Варвара Николаевна Яковлева. При этом, судя по документам, инициатива отзыва главной чекистки из Северной столицы принадлежала лично знавшему Яковлеву председателю СНК РСФСР. Для демонстрации важности и срочности приезда Варвары Николаевны в Москву для ответственной работы в центральных органах власти Ленин свои обе телеграммы в адрес Яковлевой подписал с указанием своей должности, без своей привычной фразы «с ком. приветом».

Судя по всему, какие-то предварительные разговоры с Варварой Николаевной проводились и ранее. Но предложения о новой работе в столице выглядели как-то неконкретно. И вот 27 декабря 1918 года Ленин направляет Яковлевой телеграмму по адресу ПетроЧК со следующим текстом: «Ваш приезд сюда необходим немедленно для центральной работы»[97]. При этом копию телеграммы он адресует Зиновьеву в Смольный. Видимо, для сведения и понимания общей ситуации в системе ЧК Северной столицы. Затем, видимо, кто-то сообразил, что чекистку Яковлеву должна отзывать с должности ВЧК, являвшаяся высшим органом во главе с Дзержинским. Так появился протокол заседания Президиума ВЧК от 30 декабря 1918 г. Заседание проводил лично сам председатель Дзержинский.

«СЛУШАЛИ: 1. О Петроградск.[ой] Чрезв.[ычайной] Ком.[исссии] Председат.[еле] Тов. Яковлевой. ПОСТАНОВИЛИ: 1. Яковлеву отозвать, кандидатуру Корсака не утвердить. Выдвинуть тов. Сергеева»[98]. Но и после этого Варвара Николаевна не спешила покидать бывшую столицу империи.

Ленин вновь шлёт ей персонально телеграмму более строгого содержания. «Повторяю требование Вашего немедленного выезда. Порицаю оттяжки. Оставьте заместителя, кого хотите, например Сергеева. Предсовнаркома Ленин»[99]. Как видим, кандидатура чекиста, который должен был принять у неё дела, была предварительно согласована с Дзержинским, поскольку речь идёт об одном и том же человеке – чекисте Сергееве. Получается, что спешный отзыв В.Н. Яковлевой из Петрограда был чем-то очень необходим Ленину и Дзержинскому. Вполне возможно, что в своём служебном рвении председатель ПетроЧК слишком глубоко вникла в ситуацию с участием чекистов в вывозе золота и выкупе заложников.

Донесение Яковлевой вызвало в Москве большой переполох. Возможно, оно совпало с сообщением Парвуса-Гельфанда о хищениях средств в зоне ответственности петроградского руководства. Внезапный отъезд в начале октября 1918 года в Москву председателя Петроградской ЧК самого Г.И. Бокия тоже вызывает вопросы. Ввиду отсутствия в столице председателя ВЧК он обратился за помощью к Я.М. Свердлову. Тот счёл необходимым с целью локализации громкого скандала с выкупом заложников в Северной столице отправить по мандату ЦК партии уже бывшего главного чекиста Петрограда на временно оккупированную германскими войсками Белоруссию для организации нелегальной подпольной работы.

Ещё более странным выглядел несвоевременный отъезд в Швейцарию председателя ВЧК для свидания с проживающей там его семьёй. Жену он не видел более шести лет, а маленького сына – с момента рождения, поскольку находился в тюрьме.

Инициатором такой поездки был Свердлов, объяснивший такое предложение заботой о соратнике. Из воспоминаний С.С. Дзержинской ясно, что о возможной поездке в Швейцарию Феликс Эдмундович знал уже 24 сентября, о чём он написал в своём письме, что, возможно, он приедет к ним на несколько дней. Однако это сообщение пришло адресату только в начале октября. Примерно в эти же дни он либо собирался в поездку, либо уже был в пути.

В поездку в начале октября 1918 года он отправился в сопровождении доверенного лица Якова Михайловича – секретаря Президиума ВЦИК В.А. Аванесова, что подтвердила в своих воспоминаниях и Софья Сигизмундовна. Кстати, в неоднократно нами упоминаемой публикации Гарри Любарского от 1999 года вновь приводится непроверенный факт. Американский автор утверждает, что доверие большевиков к князю – чекисту Андроникову якобы было столь велико, что «сам Дзержинский ездил на пару с ним в Швейцарию для размещения крупных денежных сумм»[100]. На самом деле попутчиком в поездке в Швейцарию, что подтверждает в своей книге С.С. Дзержинская, был армянин Варлаам Александрович Аванесов[101]. С молодых лет он примкнул к революционному движению и до начала Первой мировой войны жил под своей настоящей фамилией – Мартиросов Сурен Карпович. С 1903 года состоял в РСДРП. Принимал участие в первой революции 1905–1907 годов на Северном Кавказе. Скрываясь от преследования царских властей, эмигрировал в Швейцарию под именем подданного Персии Аванесянца. Позже эта фамилия превратилась в Аванесова. Прожил в Швейцарии почти 7 лет, успев получить диплом в Цюрихском университете о медицинском образовании. С началом Первой мировой войны вернулся в Москву, где сразу примкнул к большевикам. Участвовал в Октябрьском восстании 1917 года. Тогда же был избран во ВЦИК, где выполнял функции секретаря и доверенного лица самого Свердлова. В марте 1919 года он стал сослуживцем Дзержинского, получив назначение в Коллегию ВЧК. Так что попутчиком главного чекиста в опасном зарубежном турне стал совсем не случайный человек.

Сама внезапная поездка председателя ВЧК во враждебную Европу пришлась на очень непростые времена, которые переживала Советская Россия. Не касаясь тяжёлого положения на фронтах, заметим, что в это время произошли важнейшие события внутри страны. Был убит Урицкий и состоялось покушение на Ленина, получившего ранения. Свердловым в начале сентября был объявлен красный террор против классовых врагов. Чекисты активно включились в борьбу с контрреволюцией и буржуазным подпольем. Однако арестованная по делу о покушении на вождя пролетариата Фанни Каплан после спешного допроса была расстреляна по приговору ВЧК, переданному через секретаря ВЦИК Аванесова (доверенного лица Свердлова) коменданту Московского Кремля П.Д. Малькову. После казни её останки были по распоряжению Свердлова сожжены в Александровском саду[102]. Председатель ВЦИК на время выздоровления Ленина после ранения фактически стал первым лицом в Советском государстве и даже временно расположился в кабинете председателя СНК.

Полыхала Гражданская война. Набирал обороты красный террор. Массовые аресты заложников и расстрелы бывших офицеров и служителей царского режима шли по всей стране. Все сотрудники ВЧК работали с высочайшим напряжением, в то время как, по официальным сведениям, главный чекист в это время отдыхал с семьей на швейцарском курорте в Логано. При этом отдых с семьей занял где-то неделю, а ещё примерно 2 недели Феликс Эдмундович был занят какими-то более важными делами, среди которых упоминали размещение валюты на именных счетах и проверку готовности революционных сил в Германии к народному восстанию.

Остановились они с Аванесовым в гостинице Берна около вокзала. Дзержинский приехал инкогнито под фамилией Доманский. Как часто бывает, в воспоминания С.С. Дзержинской вкрались неточности. Так, например, она называет Аванесова членом Коллегии ВЧК, но эту должность он занял лишь в марте 1919 года. Или вот написала она, что Дзержинский изменился до неузнаваемости – «перед отъездом из Москвы сбрил волосы, усы и бороду»[103]. Однако на семейной фотографии тех дней в Лугано он изображён с усами. Время не всегда сохраняет в памяти мелкие детали тех или иных событий.

Сразу по приезде в Берн Феликс Эдмундович заболел гриппом и пролежал три дня в постели. Затем было решено на неделю поехать вместе на отдых на курорт в Лугано. Как позже писала в своей книге С.С. Дзержинская, они вернулись в Берн, поскольку 25 октября они должны были возвращаться в Россию. Поезд из Берна проходил через Берлин, где уже разгоралось пламя народного восстания. По каким-то важным делам Дзержинский до 28 октября задержался в германской столице.

Кстати, швейцарское турне Дзержинского могло окончиться громким провалом. Дело в том, что во время прогулки по озеру близ Лугано Феликс Эдмундович случайно встретился с заклятым врагом большевиков, британским разведчиком Брюсом Локкартом. Англичанин не узнал в прилично одетом господине без бороды и с бритой головой всесильного председателя ВЧК.

Дзержинский вернулся в Москву в конце октября того же года. Заметим, что столь срочная поездка за границу под предлогом встречи с семьёй практического значения не имела, поскольку через три месяца с небольшим жена и сын Дзержинского приехали в Москву, где они 1 февраля 1919 года поселились в Кремле. На наш взгляд, некоторая задержка с назначением Яковлевой на пост председателя Петроградской ЧК произошла в связи с отсутствием Дзержинского в Москве. Но могли быть и другие причины для сомнений при назначении женщины на такой высокий пост в системе органов государственной безопасности.

В середине 2000‐х годов вышла в свет книга известного публициста Игоря Львовича Бунича «Золото партии. Историческая хроника», в которой автор изложил свою версию происшедшего в 1917–1919 годах в Советской России. События того времени в его авторском изложении выглядели следующим образом.

Получается, что, несмотря на официальный, публичный отказ Ленина в сотрудничестве с Парвусом-Гельфандом, им были назначены, как уже упоминалось, специальные представители большевиков для подобных контактов за рубежом. Началось сотрудничество с Парвусом в финансовой сфере. И до весны 1918 года дела по перемещению ценностей из Советской России в Европу шли успешно. Пока Парвус не обнаружил недостачу в несколько десятков миллионов золотом. Об этой пропаже «теневой» финансист сразу же сообщил Ф.Э. Дзержинскому в Москву и В.Р. Менжинскому в Берлин, поскольку они оба, как пишет И. Бунич, были в курсе всех дел. Заместитель наркома финансов, юрист по образованию, Менжинский, действительно, с весны до ноября 1918 года был откомандирован в столицу Германии на должность консула РСФСР. При этом надо учитывать и тот факт, что он с момента создания ВЧК в декабре 1917 года входил в состав руководства и активно участвовал в работе Петроградской ЧК.

Парвус, будучи опытным финансистом, сразу обнаружил, что деньги из цепочек финансовых потоков исчезают в Петрограде. Поступавшие за отправленные из России товары и грузы деньги каким-то образом перенаправлялись в частные банки некоторых европейских, чаще скандинавских, стран. Причастных к пропажам нашли быстро. Как пишет И. Бунич в своей книге-хронике, среди замешанных в финансовой авантюре оказались Зиновьев, Урицкий, Володарский и Андроников[104]. В этой цепочке участников регулирования каналов перемещения за рубеж товаров и финансов из Советской России фигура комиссара печати, пропаганды и агитации Союза коммун Северной области (СКСО) В. Володарского на первый взгляд выглядит случайной. Однако он был в курсе всей этой деятельности, поскольку с его помощью в Германию отправлялись различная политическая литература и агитационные материалы на немецком языке. Позже в таких же опечатанных ящиках, оформленных в виде дипломатической почты в адрес советского представительства в Берлине, отправлялись дипломатическим багажом разные материалы и грузы для подготовки революции в Германии.

Среди этих четырёх фигурантов присутствие бывшего князя и бывшего хорошего знакомого Григория Распутина выглядит, прямо скажем, странным. Сбивает с толку и то, что в изданной в 2017 году книге «ВЧК. 1917–1922. Энциклопедия» помещена краткая биографическая справка и фото М.М. Андроникова, но в ней нет ни слова и даже намёка на то, что бывший князь каким-то образом был связан с чекистами[105]. Ну, разве тем, что состоял в антисоветской подпольной организации.

На этот счёт в разные годы выдвигались различные версии: от создания личных финансовых резервов на случай, если советская власть не устоит в огне Гражданской войны и придётся вновь отправляться в эмиграцию, до предположений о том, что за счёт этих накоплений предполагалось финансировать всемирную пролетарскую революцию. Позже эта версия получила формулировку – «деньги Коминтерна». Известно, что это международное объединение коммунистических и рабочих партий всего мира, активно действовавшее с марта 1919 по май 1943 года, действительно, в полной мере финансировалось сначала РСФСР, а затем – СССР. Первоначально руководящим органом Коминтерна являлся Исполком Коминтерна (ИККИ), председателем которого до 1926 года бессменно состоял Г.Е. Зиновьев. Первый учредительный конгресс Коминтерна состоялся в Москве в марте 1919 года. В нём участвовали 52 делегата от 35 коммунистических партий и групп из 21 страны. До 1922 года конгрессы ежегодно проходили в Советской России. Росло число делегатов и количество представленных на конгрессах партий. Например, в июне 1921 года на Третьем конгрессе присутствовали уже 605 делегатов, представлявших 103 коммунистических и рабочих партии. Так что финансы для этих целей были крайне необходимы и найти средства в разрушенной войнами стране было очень непросто. Тем более что конгрессы Коминтерна в период с 1919 по 1922 год проводились ежегодно, и это ложилось тяжёлым финансовым бременем на плечи разрушенной войнами и экономическими неурядицами Советской России.

На наш взгляд, версия «денег Коминтерна» выглядит более или менее правдоподобно, но не вполне убедительно. Ведь голодной, лежащей в руинах огромной России катастрофически не хватало средств для налаживания нормальной жизни. Страдавшим от холода, недоедания и разрухи людям точно было не до мировой революции.

Нельзя полностью исключать и версию о том, что большевистское руководство опасалось, что в случае возникновения критической ситуации внутри страны и на фронтах может случиться так, что власть в России им удержать не удастся. Такие опасения были летом 1918 года во время мятежа эсеров. Эта угроза возникала и в ситуации после покушения на Ленина и убийства Урицкого. Неустойчивой оставалась обстановка на фронтах на востоке и юге страны. Сохранялась угроза германского наступления и потери территории от Поволжья до Дальнего Востока после мятежа Чехословацкого корпуса.

В любом из этих случаев золотовалютные запасы могли существенно повлиять на изменение общей ситуации в пользу Страны Советов. Предположение о том, что высшие представители советской власти стремились к личному обогащению, на наш взгляд, следует исключить из обсуждения, поскольку никто из тех, кого называли в числе владельцев заграничных валютных счетов, этими накоплениями не воспользовался. Такая возможность, пожалуй, была лишь у Троцкого после его высылки за границу. Однако достоверных подтверждений тому, что он воспользовался этими деньгами, не найдено до сих пор.

Тем не менее вопрос о золоте и валютных счетах руководителей партии большевиков продолжает обсуждаться и в наши дни. Так, например, известный советский и российский экономист Валентин Юрьевич Катасонов ссылается на услышанную им более 30 лет назад версию об участии высшей власти в РСФСР в вывозе золото-валютных ценностей за рубеж и размещении их на именных счетах в иностранных банках[106]. Некоторые счета пополнялись, а в основном они хранили размещённые средства без движения. Согласно этой версии, с конца 1920‐х годов возвратом этих ценностей озаботился Сталин. По его поручению органы безопасности занялись выявлением владельцев счетов и возвратом золотовалютных ценностей в СССР. Как правило, оказавшись в тюремных камерах НКВД, бывшие «пламенные революционеры» расставались с этими огромными активами, стремясь сохранить свою жизнь. Однако, как правило, всё завершалось приговором о расстреле. А на средства, возвращённые в государственную казну, проводилась сталинская индустриализация.

При этом профессор Катасонов ссылается на произведения И.Л. Бунича «Золото партии» и «Полигон сатаны», в которых приводятся сведения из американских газет за 1921 год. Позже экономист закрепил свои размышления и выводы в книге «Экономика Сталина», размещённой 15 мая 2022 года в цифровой форме на портале «Литрес». Воспользуемся и мы этой опубликованной информацией для лучшего понимания функционирования финансовых потоков первых лет советской власти. Первая выдержка представляет собой секретную записку В.И. Ленина товарищам по партии (апрель 1921 г.) вместе с переводом заметки из ведущей американской газеты «Нью-Йорк таймс» (судя по всему, – март или апрель 1921 г.): «Совершенно секретно. Т. Уншлихту и Бокию! Это безобразие, а не работа! Так работать нельзя. Полюбуйтесь, что там пишут. Немедленно найдите, если потребуется, вместе с Наркомфином и тов. Баша утечку. Ввиду секретности бумаги, прошу немедленно мне вернуть ее вместе с прилагаемым и вашим мнением. Пред. СНК Ленин». «Прилагаемым» была вырезка из газеты «Нью-Йорк таймс» с уже сделанным (лично Лениным, судя по почерку) переводом: …большевики… предпочитают хранить свои богатства в банках Европы и Америки. Только за минувший год, как нам стало известно, на счет большевистских лидеров поступило: От Троцкого – 11 миллионов долларов в один только банк США и 90 миллионов швейц. франков в Швейцарский банк. От Зиновьева – 80 миллионов швейц. франков в Швейцарский банк. От Урицкого – 85 миллионов швейц. франков в Швейцарский банк. От Дзержинского – 80 миллионов швейц. франков. От Ганецкого – 60 миллионов швейц. франков и 10 миллионов долларов США. От Ленина – 75 миллионов швейц. франков. Кажется, что «мировую революцию» правильнее было назвать «мировой финансовой революцией», вся идея которой заключается в том, чтобы собрать на лицевых счетах двух десятков человек все деньги мира. Из всего этого мы, однако, делаем скверный вывод о том, что Швейцарский банк все-таки выглядел с точки зрения большевиков гораздо более надежным, нежели американские банки. Даже покойный Урицкий продолжает держать свои деньги там»[107].

В своей книге «Экономика Сталина» В. Катасонов уточняет, что приведённый фрагмент из работы И. Бунича относится только к описываемому периоду 1921 года и раскрывает вклады на счетах советских руководителей в банках США и Швейцарии. При этом в стороне остались банки Швеции, Великобритании и некоторых других европейских стран, также участвовавших в этом процессе. Активно из России вывозились золото и изделия из драгоценных металлов, которые переплавлялись на монетных дворах европейских стран и получали национальные банковские клейма. В ход шли и драгоценные камни, и ювелирные изделия из них. Вывозились церковные реликвии и фамильные драгоценности, изъятые при обысках, а также денежные средства и украшения, полученные от людей, покупавших свою свободу, из числа тех, кто оказался в положении заложников. Не остались в стороне и кладовые Гохрана, о чём довольно подробно рассказано в книге известного писателя Ю. Семёнова «Бриллианты для диктатуры пролетариата». Однако начиная с 1922 года вывозные потоки материальных ценностей стали ослабевать и к 1925 году фактически прекратились. При этом вплоть до 1935 года органы ОГПУ – НКВД продолжали заниматься поисками золота, драгоценностей и заграничных валютных счетов среди потенциально причастных партийно-советских работников и чекистов, принимавших прямое или косвенное участие в операциях начала 1920‐х годов.

При этом Сталин не делал снисхождений ни для кого из когорты старых большевиков. Не стала исключением и вдова вождя мировой революции. В квартире и на даче Н.К. Крупской в её отсутствие постоянно проводились обыски, изымались различные документы, фотографии, личная переписка и другие материалы. Долгое время историки и публицисты придерживались мнения о том, что по распоряжению Сталина изымалось всё, что могло в той или иной мере повредить его политической репутации или предать огласке нежелательные для него факты и сведения. Однако в свете изложенной нами версии о «золоте партии» можно предположить, что одновременно чекисты искали зарубежные валютные счета, коды и ключи доступа к многомиллионным средствам в швейцарских франках, размещённых на имя Ленина и, возможно, и самой Крупской. Недавно в историческом разделе портала «Русская семерка» Вячеслав Коротин в своей публикации привёл интересные сведения на этот счёт. «В итоге бесконечные обыски Крупскую утомили. Однажды, как отмечали свидетели тех событий, – пишет публицист, – женщина оставила в квартире записку, адресованную Сталину. «Коба, у меня ничего нет. Я давно всё отдала», – гласил текст послания»[108]. Конечно, даже если рассматривать этот документально не подтверждённый факт как реальное событие прошлого, приходится лишь догадываться о том, что могла иметь в виду Надежда Константиновна, сообщая Сталину, что у неё ничего нет и что она всё давно отдала. Что при этом имелось в виду, было известно лишь ей самой и, конечно, Сталину. Возможно, эта тайна так и не будет никогда раскрыта.

Удивительно, что в приведённом списке большевистского руководства, на чьё имя открывались валютные счета за рубежом, сумма счёта Ленина оказался меньше других счетов. Другой вопрос вызывает отсутствие в этом списке второго человека в системе советской власти – Я.М. Свердлова. Впрочем, эта загадка была разгадана в 1935 году, когда вскрыли обнаруженный в конце июля в кремлевских хранилищах личный сейф председателя ВЦИК, ключи от которого были утеряны. Тогда же нарком внутренних дел СССР Г.Г. Ягода доложил своей запиской под грифом «совершенно секретно» лично И.В. Сталину о том, что было найдено в сейфе. Было изъято: золотые монеты царской чеканки, золотых изделий – 705 штук, несколько паспортов, заполненных на разные имена и фамилии, большое количество царских денег и несколько чистых бланков царских паспортов[109]. Надо отметить, что о такой странной находке стало известно лишь в 1994 году при изучения архива Политбюро ЦК КПСС.

Имелись в распоряжении Свердлова и другие финансовые ресурсы. Например, бежавший в 1928 году из СССР секретарь Политбюро (неофициальное название должности – «личный секретарь Сталина») Б.Г. Бажанов в изданной за рубежом спустя 2 года его книге «Воспоминания бывшего секретаря Сталина» рассказал о том, что на квартире Свердлова в ящике письменного стола хранился «алмазный фонд Политбюро», представлявший собой часть выделенных драгоценных камней из общего государственного алмазного фонда России. О его существовании знали лишь члены Политбюро. Хранительницей «алмазного фонда» была вторая жена Свердлова – Клавдия Тимофеевна Новгородцева. После смерти Якова Михайловича его вдова продолжала сохранять вверенные ей драгоценные камни, поскольку она продолжала пользоваться особым доверием у высшего руководства РКП(б). «Это объясняло, почему Клавдия Новгородцева нигде не служила и вела незаметный образ жизни, – как вспоминал позже Борис Бажанов, – а кстати – и почему она не носила громкого имени Свердлова, которое бы ей во многом помогало во всяких мелочах жизни, и продолжала носить девичью фамилию. Очевидно, она была хранительницей фонда…»[110]

По неизвестной причине Б.Г. Бажанов в своих воспоминаниях, скорее всего, по незнанию неверно описывает роль К.Т. Новгородцевой в качестве хранительницы «алмазного фонда Политбюро ЦК РКП(б)», создавая миф о её скрытной и незаметной жизни вдали от партийных дел.

Реально всё обстояло совершенно иначе. С апреля 1917 года в Петрограде в Таврическом дворце размещался Секретариат ЦК партии. Основную работу выполняли Стасова и Свердлов, а помогали им жены видных партийцев, включая К.Т. Новгородцеву. В марте 1918 года заведующей аппаратом ЦК и секретарём ЦК была утверждена Клавдия Тимофеевна. При этом руководил Секретариатом ЦК РКП(б), как и прежде, председатель ВЦИК Свердлов. Спустя год началась реорганизация отделов Секретариата ЦК партии и был создан общий отдел ЦК во главе с Новгородцевой. Отдел выполнял широкий спектр задач, включая кадровые, канцелярские, финансово-хозяйственные и другие задачи. Спустя ещё примерно 2 месяца общий отдел был преобразован и из него был выделен финансовый отдел ЦК РКП(б) из 6 человек во главе с Новгородцевой[111]. В марте 1920 года она перешла на новый участок работы, связанный с издательской и пропагандистской деятельностью. Как видим, что, как минимум, в этой части воспоминаний Бажанова об участии К.Т. Новгородцевой-Свердловой в партийной жизни описана ситуация, ничего общего не имевшая с реальными событиями.

Здесь же, на наш взгляд, следует отметить, что сам Бажанов ни самих алмазов, ни того ящика письменного стола в квартире Свердловых не видел. В своей книге воспоминаний он приводит вольный пересказ своего разговора с Германом Свердловым, который, в свою очередь, сообщил ему о том, что сын-подросток четы Свердловых – Андрей тайком залез во всегда закрытый на ключ ящик письменного стола матери и увидел там кучу «фальшивых камней, очень похожих на большие бриллианты»[112]. Каким образом 15‐летний подросток сумел определить, настоящие это бриллианты или фальшивые стекляшки – остаётся загадкой. Но для себя Бажанов сделал вывод о том, что это подлинные камни, поскольку ранее, еще в 1919–1920 годах, он якобы видел документы о передаче части алмазов из Гохрана в «фонд Политбюро». Значительно позже о том, что у жены, а потом у вдовы Свердлова – К.Т. Новгородцевой дома хранился «алмазно-бриллиантовый партийный фонд», упомянул А.И. Солженицын в своей книге «Архипелаг ГУЛАГ»[113].

По мнению историка А.Г. Мосякина, написавшего интересное трёхтомное исследование «Золото Российской империи и большевики. 1917–1922 гг.»[114], истоки получения коммерческой выгоды от конкретной революционной ситуации в России относятся к первым дням после Октябрьской революции 1917 года. Автор приводит более 700 архивных документов, раскрывающих судьбу исчезнувшего царского золотого запаса и других материальных ценностей. По мнению Мосякина, в момент штурма Зимнего большевики одной из важных целей имели задачу поиска драгоценностей из «бриллиантовой комнаты» и дворцовых хранилищ. Они знали, что после начала Первой мировой войны по распоряжению императора Николая II было три отправки дворцовых ценностей в Москву. В канун октябрьских событий была подготовлена очередная отправка – 8 сундуков с бриллиантами. Их успели отправить в Оружейную палату в Москву и там надёжно спрятать. При новой власти их удалось найти лишь в марте 1922 года при ревизии хранилищ Кремля. В своих публикациях и интервью он использует убедительные доводы, подкрепляемые фактами.

Фактически вывоз материальных ценностей из России за рубеж с целью продажи начался с винных складов столицы. Вначале их просто громили и даже выливали элитные напитки на землю с целью избежать среди революционных масс повального пьянства.

Начало этому коммерческому проекту положило решение Военно-революционного комитета Петрограда (далее – ВРК), принятое 9 (22) ноября 1917 года. Это постановление было предельно кратко и конкретно: «Реквизированное вино (30 000 ведер) вывезти за границу». Об этом решении узнал Ленин и сразу понял всю выгоду этого мероприятия. Вождь победившего пролетариата спешно пишет в ВРК: «Есть ли бумажка от Военно-революционного комитета, чтобы спирт и вина не выливались, а тотчас были проданы в Скандинавию? Написать ее тотчас. Ленин»[115]. Будучи юристом по образованию, Владимир Ильич сразу озаботился о письменном оформлении этого решения ВРК, необходимого для создания прецедента, чтобы все последующие реквизиции спиртного считались легитимными. После этого в брошенные бежавшими от революции прежними хозяевами дворцы и столичные особняки была направлена надёжная охрана. После этого коллекционные и марочные вина из дворцовых и иных винных погребов стали ходовым товаром в соседних странах. Одновременно во взятые под охрану дворцы и особняки были направлены специальные оценочные комиссии, которые отбирали всё наиболее ценное и отправляли на территорию 33 огромных складов Петрограда. Всего, как указывает А.Г. Мосякин, эксперты только в Северной столице собрали имущества и других ценностей на сумму в 5–6 млрд рублей золотом. Одновременно была проведена национализация банков и других финансовых организаций, включая фонды страховых компаний и пенсионных организаций. Аналогичные процессы, с ведома и по поручению большевистских властей, происходили по всей территории России, где установилась власть Советов. Всего, по оценке историка Мосякина, за годы Гражданской войны большевики изъяли у представителей прежних правящих классов и мелкой буржуазии золота, ювелирных украшений и других материальных ценностей на сумму 16–18 млрд рублей золотом, что составляло примерно 10 золотых запасов Российской империи.

Для создания финансовых ресурсов для поддержки будущих пролетарских революций в других странах создавались разные фонды, состоявшие преимущественно из бриллиантов и других драгоценных камней. При этом Александр Георгиевич в числе таких фондов упоминает: фонд Коминтерна (фонд Зиновьева), «алмазный фонд Политбюро» (фонд Свердлова), фонд ценностей ВЧК. Самым крупным фондом была «кладовка Ильича». Так в узком кругу партийно-советского руководства называли Алмазный фонд России и Гохран, ресурсами которых распоряжался лично Ленин.

Позже появились и другие валютные счета, золотые резервы и фонды драгоценностей. Например, известный экономист В.Ю. Катасонов в числе других каналов вывоза золота за рубеж называет проект «паровозное золото». Этот проект-афёра по закупке 1000 паровозов в Швеции появился в начале 1920 года на государственном уровне и был одобрен Лениным. Постановлением СНК Республики за Наркоматом внешней торговли для этих целей было забронировано 300 миллионов рублей золотом. Когда позже выяснилось, что производственные мощности этой северной страны не позволяют выполнить заказ, его частично стали размещать и в других странах, в частности в Германии. Помимо этого, предполагалась закупка вагонов, цистерн, паровозных котлов, а также другого необходимого оборудования и материалов. Руководство паровозными закупками было поручено выходцу из дворян, бывшему товарищу министра путей сообщения империи (так тогда называли зам. министра) Ю.В. Ломоносову.

В молодости он разделял идеи социал-демократов и даже входил в состав боевой группы. Однако позже он отошёл от революционной борьбы.

Кстати, закупкой паровозов и железнодорожного оборудования в США он в качестве главного уполномоченного МПС России занимался ещё летом 1917 года по поручению Временного правительства. Считается, что паровозное золото обогатило не только самого Ломоносова, но и многих ещё не названных лиц, причастных к паровозной афере. Эта тема ждёт своих исследователей, однако, судя по известным нам фактам, к судьбе В.Н. Яковлевой она не имеет никакого отношения.

Продолжая рассказ о героине нашего исторического расследования, надо упомянуть, что Варваре Николаевне в пору её чекистского всевластия приписывали роман с бывшим офицером морской разведки России, который позже перешёл на работу в ПетроЧК. Спустя время он был разоблачён как член подпольной антисоветской организации.

В командировке в Петрограде Варвара Николаевна находилась с августа 1918 года по начало января 1919 года. Иными словами, неполные 5 месяцев. Её командировали из столичной ВЧК для усиления Петроградской ЧК. Молодая, привлекательная представительница столичной ВЧК пользовалась успехом у окружавших её мужчин. Однако, как считают некоторые авторы, её выбор пал на нового знакомого из бывших, который в 1918 году был принят на службу в военно-морскую разведку Советской Республики. Это был бывший морской офицер императорского флота, контрразведчик капитан 2‐го ранга А.Н. Гавришенко (в некоторых источниках – Гаврюшенко).

Прямо скажем, «железных» доказательств романтических связей, особенно между высокопоставленными сотрудниками спецслужб, чаще всего не бывает. Обычно какие-то упоминания и догадки появляются в чьих-то воспоминаниях и публикациях и имеют явно предположительное значение. Такая, на наш взгляд, надуманная романтическая ситуация имела место и в случае с известной чекисткой Яковлевой. Что же касается факта внедрения в состав ПетроЧК заговорщика из бывших морских офицеров императорского флота Гавришенко по заданию руководства антисоветской организации «ВЕР», то позже в ходе следствия этот факт полностью подтвердился.

В Петроградской ЧК действительно служил 38‐летний бывший морской офицер из дворян Тамбовской губернии Гавришенко Александр Николаевич[116]. В военной карьере он достиг чина капитана 2‐го ранга. Являлся участником Русско-японской и Первой мировой войн. Отличился в боях, был неоднократно награждён. В 1916 году он был командиром эсминца «Туркестанец Ставропольский», однако в последний день октября того же года приказом командующего Балтийским флотом по неизвестным причинам он был отрешён от командования боевым кораблём и зачислен в резерв чинов царского Балтфлота.

Но его карьера на этом не завершилась. Спустя полгода, уже при Временном правительстве, опальный кавторанг Гавришенко был неожиданно назначен офицером для поручений Особого (разведывательного) отделения штаба командующего флотом. Так началась его служба в военно-морской разведке и контрразведке. В конце сентября 1917 года он получил высокую должность начальника Особого отделения Ботнического залива[117]. Так называлось одно из семи контрразведывательных отделений, созданных в зоне ответственности Балтийского флота в условиях Первой мировой войны при Временном правительстве. Однако в 20‐х числах марта 1918 года он был большевиками окончательно уволен от службы на флоте.

Но сформированные после Октябрьской революции Морские силы РККА (так тогда назывался военный флот Республики) нуждались в профессионалах морского дела. И вновь сложившиеся обстоятельства позволили Гавришенко вернуться во флотский строй уже при советской власти, но не в качестве морского офицера, а как достаточно опытного военно-морского разведчика и контрразведчика. Александр Николаевич добровольно поступил на службу в Морские силы РККА и был назначен на новую важную должность – 18 июля 1918 года стал начальником Военно-морского контроля Балтийского флота[118]. В середине ноября того же года Балтийский флот в интересах боевых действий против войск Юденича был в оперативных целях подчинён командованию 7‐й армии. Контрразведчик А.Н. Гавришенко вместе со своим отделением перешёл в армейский штаб. А в феврале 1919 года было принято решение о формировании на базе службы Военно-морского контроля Особого отдела Петроградской ЧК[119]. Так бывший моряк и дворянин Гавришенко стал чекистом.

Сразу отметим, что отставной кавторанг стал сотрудником Особого отдела ПетроЧК спустя примерно полтора месяца, после того, как по личному распоряжению Ленина руководитель ЧК Северной столицы В.Н. Яковлева убыла в Москву для работы в центральном аппарате советского правительства. Поэтому чекистка Яковлева объективно не могла встречаться в Петрограде с чекистом Гавришенко.

Автор статьи «Чекист из Морского корпуса» А.А. Смирнов связал судьбы грозы белогвардейцев и контрреволюционеров Яковлевой и бывшего морского офицера, примкнувшего к заговорщикам, Гавришенко в плотный клубок любовных отношений. Описывается в публикации и то, как впервые произошло их знакомство. «Предводительница местных чекистов, – пишет Александр Андреевич, – инспектировала части Балтфлота. Ей член подпольной организации военспец Борис Берг и представил своего бывшего товарища по царской службе, имевшего большой опыт работы в контрразведке»[120]. При этом никаких подтверждений и фактов в статье не приводится и вопросы читателей остаются без ответа. Например, от кого она могла получить распоряжение о проверке частей Балтийского флота, не входившего в зону её ответственности, которая ограничивалась территорией бывшей столицы империи и шести областей, входивших в Союз коммун Северной области? Чекистские функции военной контрразведки находились в ведении Особого отдела ВЧК. Можно допустить, что какие-то разовые поручения подобного рода могли делегироваться из аппарата ВЧК в Москве, но для этого должны были быть веские основания. Из текста можно предположить, что описанное событие, по мнению автора, относилось к осеннему периоду 1918 года. Далее А.А. Смирнов пишет, что бравый отставной кавторанг изысканными манерами и безупречным французским завоевал сердце председателя ПетроЧК и воспользовался её доверием в интересах подпольной белогвардейской организации «Великая Единая Россия», или сокращённо «ВЕР». А дальше в статье приводится целый перечень преступных действий, которые совершил скрытый враг в роли любовника Яковлевой. При этом автор называет Гавришенко чекистом, хотя, как было отмечено нами выше, его переход в Особый отдел ПетроЧК состоялся значительно позже, когда Варвара Николаевна уже полтора месяца трудилась в Москве совсем в другом ведомстве, никак не связанном с ВЧК. Да и вряд ли бывалая подпольщица и опытная чекистка могла бы по просьбе своего партнёра по романтическим отношениям подписывать документы на освобождение из тюрем заложников из бывших. Вряд ли мог Гавришенко, не имея никакого отношения к ЧК, устраивать участников подпольной организации «ВЕР» на службу в отдельную роту ЧК или, более того, оформлять заговорщикам чекистские удостоверения, «включая «союзника» – агента британской разведки знаменитого Сиднея Рейли (само удостоверение было выписано на имя товарища «Реллинского»)[121]. Помимо этого, якобы с помощью Гавришенко переправлялись в штаб генерала Юденича все поступавшие из столичной ВЧК документы и наложенные на них резолюции исполнителям в ПетроЧК. Почти 10 месяцев скрытый враг не только состоял сотрудником Петроградской ЧК, но и занимал там руководящие должности. И всё это время он был вне подозрений. Как считает А.А. Смирнов, тому было две причины: «Прикрывала «дорогая Варенька», но главное – его работа была направлена на выявление агентов иностранных разведок, а не на борьбу с белым подпольем»[122]. Арестовали его 8 ноября 1919 года. Следствие было проведено быстро и в обстановке секретности. Кстати, Александр Андреевич в начале своей статьи ссылается на то, что следственное дело по обвинению А.Н. Гавришенко хранится в архиве УФСБ по Петербургу и до сих пор недоступно исследователям. Иными словами, документального подтверждения всего рассказанного в статье не приводится, изложенные факты и описанные события необходимо уточнять по архивным документам и другим достоверным материалам. Упоминается в публикации и легенда о том, что Варвара Николаевна пыталась спасти от смерти протеже, даже несмотря на то, что она узнала о его враждебных действиях против власти большевиков. Она якобы дошла до самого Дзержинского, которого просила помиловать осуждённого, обещая уговорить Гавришенко честно служить советской власти, но это не помогло. Бывший кавторанг – чекист и заговорщик был расстрелян 30 декабря 1919 года.

Прошло уже более 100 лет, а интерес к этой, как считается, романтической истории не утрачивается. Не так давно в интернет-пространстве на сайте «Men’s Log» появилась публикация «Горгона революции во главе Петроградской ЧК»[123]. В основном там в некоторой авторской интерпретации пересказывается содержание статьи А.А. Смирнова, попутно дополняются и раскрываются какие-то детали описанных событий. Но есть и новые, правда, тоже не подтверждённые факты. Например, приводится новая версия конца этой любовно-служебной связи. В публикации отмечается, что Яковлевой почти удалось уговорить Дзержинского помиловать её возлюбленного. Но председатель ВЧК поставил условие, что «белогвардеец в чекистской кожанке» должен выдать «всю известную ему информацию об антисоветском подполье. Но Гавришенков отказался идти на сделку. Отказался и от встречи с Яковлевой. Он был расстрелян…»[124].

В завершение рассмотренной версии отметим, что и сам Александр Смирнов возвращается к своей статье, вносит правки и уточнения, после чего размещает в печатных изданиях, на сайтах и интернет-порталах. Так, например, в конце марта 2020 года на интернет-ресурсе «Дзен» появилась его публикация «Адъютант ее превосходительства в ЧК». В том же году в издательстве «Аргументы недели» вышла книга Анатолия Терещенко «Переосмысление. Историческое попурри». В этом издании размещена небольшая глава под названием «Белый шпион в ЧК», посвященная рассматриваемым нами событиям. Остаются ожидания, что со временем историки-исследователи получат доступ к архивным материалам ФСБ 100‐летней давности, включая уголовное дело А.Н. Гавришенко, что позволит, по нашему мнению, заполнить достоверными фактами те «белые пятна», о которых мы рассказали. Так что точку, на наш взгляд, в этой истории ставить ещё рано.

Возникает вопрос, на какую же важнейшую, по сравнению с борьбой с контрреволюцией в период красного террора, «центральную работу» так настойчиво звал молодую чекистку из Петрограда лично председатель СНК РСФСР В.И. Ленин? Здесь вновь начинаются загадки, порождаемые историческими особенностями того периода становления советской власти. По возвращении в январе 1919 года в Москву В.Н. Яковлева некоторое время работала в ЦК РКП(б) на неназванной должности с неизвестным функционалом. Затем её перевели в Наркомат продовольствия, назначив членом Коллегии Наркомпрода РСФСР. В этой должности она состояла с февраля 1919 до июня 1920 года. Одновременно она была утверждена в должности начальника управления распределения Наркомпрода РСФСР. Затем её перевели на другой участок работы в том же наркомате, назначив начальником организационного управления. В этой должности она состояла в Наркомпроде до мая 1920 года, организуя реквизиции продовольствия силами продотрядов.

Однако после смерти мужа в начале 1920 года после полученной на фронте болезни она наиболее близка была со своим единомышленником и идейным наставником И.Н. Смирновым, который являлся ближайшим соратником Троцкого в качестве одного из лидеров «левой оппозиции». Сближала их совместная партийная и государственная работа в Сибири, где в 1920 году Яковлева состояла членом Сиббюро ЦК РКП(б) и начальником Сибполитпути. В период Гражданской войны на внутренних водных путях белогвардейцами и интервентами было уничтожено более 860 самоходных и около 12 с половиной тысяч несамоходных речных судов. В феврале 1920 года решением Политбюро ЦК РКП(б) при Главводе был создан политсекретариат, позже преобразованный в Главполитотдел с одновременным созданием Сибполитпути и других областных политотделов на крупных речных магистралях – Днепровский, Волжский и другие[125]. В 1920–1921 годах издавался журнал «Сибполитпуть».

В начале апреля 1920 года решением пленума ЦК РКП(б) было образовано Сибирское бюро ЦК партии большевиков, в состав которого была включена освобождённая от работы в Наркомпроде РСФСР В.Н. Яковлева[126]. Сибирский период её партийной работы продлился до середины марта 1921 года, когда Варвару Николаевну отозвали в распоряжение ЦК партии. Она возглавила Московский губком РКП(б)[127]. Судя по всему, её «оппозиционно-левацкие» политические взгляды не изменились. В октябре 1923 года она подписала «Письмо 46‐ти», известное как коллективное публичное заявление левой оппозиции в Политбюро ЦК партии с критикой проводимого политического курса.

Варвара Николаевна в те годы не только разделяла оппозиционные взгляды Смирнова, которого называли чуть ли не «сибирским Лениным», но и находилась с ним во внебрачных отношениях. Результатом любовной связи стало рождение в 1925 году их совместной дочери Елены (Владлены) Ивановны, которая была зарегистрирована под фамилией Яковлева. Свои отношения от однопартийцев они особо не скрывали, несмотря на то, что Иван Никитич был женат и имел дочь Ольгу 1907 года рождения. Сама Варвара Николаевна с февраля 1920 года и до конца своих дней оставалась вдовой героя Гражданской войны П.К. Штернберга.

И это не единственная «туманная страница» в её биографии. Например, ничего не сообщала В.Н. Яковлева и о своих родителях, хотя известно, что они пережили все революционные потрясения и до последних своих дней оставались в Москве. Позже, рассказывая о своём и брата детстве, она вспоминала: «Мы происходили из мещан. Наша семья была обычной обывательской семьей с несколько патриархальным укладом жизни… Мы могли выходить из дому только с разрешения родителей, не могли иметь товарищей из неизвестных родителям семей…»[128]

Более того, Яковлевым-старшим каким-то образом удалось частично сохранить своё имущество в советские времена. Значительно позже младшая дочь нашей героини Елена Ивановна Яковлева-Зольникова вспоминала, что в предвоенные годы они жили в квартире родителей матери на улице Малая Грузинская. Жили скромно, несмотря на то, что мать была наркомом финансов РСФСР. Лишь когда в 1932 году умер дед, они перебрались в просторную квартиру, располагавшуюся в Сверчковском переулке. Сюда же переправили мебель из прежней бабушкиной квартиры. Маленькой девочке запомнилось, что в квартире было очень много книг. А вот из одежды у мамы-наркома было всего два деловых костюма, одно выходное платье и старое кожаное пальто[129]. Яковлевой была выделена служебная дача в подмосковном Архангельском, где соседями были видные партийные и государственные деятели – Бухарин, Крыленко, Ломов и другие. Пройдёт еще немного времени и такое, прежде престижное, соседство станет протокольным предметом разговоров со следователями НКВД.

С первых месяцев советской власти Варвара Николаевна состояла в «левой оппозиции», выступая против заключения «позорного» Брестского мира. В 1920–1921 годах занимала пост ответственного секретаря Московского комитета РКП(б). При этом по-прежнему примыкала к «левому» оппозиционному крылу партии большевиков. Так, например, в период проведения профсоюзной дискуссии 1921 года примкнула к «буферу» Н.И. Бухарина. Так в то время называли тех, кто находился между сторонниками Ленина и последователями Троцкого по профсоюзным вопросам. Позже сторонники Бухарина объединились с частью оппозиции во главе со Л.Д. Троцким.

Кстати, позднее ветеран Февральской и Октябрьской революций И.Я. Врачёв в своём письме в редакцию журнала «Вопросы истории» писал, что в то время Дзержинский вместе с Яковлевой был в числе сторонников Троцкого. Вспоминал ветеран партии и об одном значимом эпизоде, который произошёл в дни проведения Х съезда РКП(б) в мартовские дни 1921 года. Тогда на кремлёвской квартире одного из участников встречи партийцев из фракции Троцкого решался вопрос о кандидатурах в ЦК партии, которых предполагалось выдвинуть на съезде. Председательствовала на совещании В.Н. Яковлева, бывшая в то время секретарём Московского комитета РКП(б). Когда в числе кандидатов по выдвижению в Центральный комитет назвали присутствовавшего на совещании Дзержинского, тот неожиданно для всех взял самоотвод. При этом он объяснил своё решение тем, что он не хочет и не может далее работать председателем ВЧК, поскольку в сложившейся ситуации в стране ему теперь приходилось карать не только классовых врагов, но и рабочих и крестьян. И не только тех, кто принял участие в Кронштадтских событиях и в антоновских формированиях в Тамбовской губернии.

Это заявление главного чекиста вместе с просьбой снять его кандидатуру было столь неожиданным, что возникла тяжёлая пауза. Нарушила молчание Яковлева. «Давайте, сказала она, – условимся: никто не должен узнать о том, что мы услышали от Феликса Эдмундовича. Сохраним его откровение в тайне»[130]. Все присутствовавшие на встрече с ней согласились. А Дзержинскому порекомендовали о будущей работе переговорить с Лениным. Судя по тому, что Феликс Эдмундович и далее оставался на посту руководителя госбезопасности РСФСР, а позже и СССР, то глава Советского государства его отставку не принял.

В октябре 1923 года подписала адресованное в Политбюро ЦК так называемое «заявление 46‐ти» в поддержку предлагаемых внутрипартийных реформ. При этом В.Н. Яковлева в 1924–1926 годах оставалась одним из лидеров «левой оппозиции» и принимала активное участие в заседаниях троцкистского центра. Затем в её политических взглядах и убеждениях произошли коренные перемены, в результате чего в октябре 1926 года она публично отреклась от прежних идеологических «заблуждений» и заявила о своём полном отходе от троцкизма.

В период с 1922 по 1929 год Яковлева работала вместе с Н.К. Крупской в Наркомпросе. Сначала она занимала должность заведующей Главным управлением профессионального образования Народного комиссариата просвещения РСФСР. В биографических материалах упоминается, что в 1922 году она трудилась на посту замнаркома просвещения. Однако документальных подтверждений этому факту нами не обнаружено. Вполне возможно, что эти сведения имеются в документах архивного хранения.

Вершиной карьерного роста В.Н. Яковлевой можно считать пост наркома финансов РСФСР, который она занимала с декабря 1929 по сентябрь 1937 года. Иными словами, 12 сентября 1937 года она была арестована, являясь народным комиссаром в правительстве Советской России.

У Варвары Николаевны был младший брат, которого назвали, видимо, в честь отца Николаем. Он родился в 1886 году. Кстати, в его биографии советского времени тоже указано, что он появился на свет в Москве в мещанской семье[131], как и его старшая сестра. Вопрос об их социальном происхождении до сих пор остаётся открытым, поскольку во многих публикациях по-прежнему указывается на принадлежность семьи Яковлевых к купеческому сословию. При этом полёт мысли авторов статей, очерков и публикаций, рассказывающих о жизни и деятельности Варвары Николаевны, выходит на широкие исторические просторы. Её отец предстает в образе еврейского купца и лавочника или поднимается до высот умелого ювелира и владельца ювелирного магазина. В любом случае в Советской Республике он становится «классово-чуждым элементом». Как-то неловко было бы большевикам с дореволюционным стажем, известным деятелям новой власти упоминать о своём купеческом происхождении. Здесь, на наш взгляд, может скрываться ответ на анкетное упоминание о мещанском происхождении. Ведь это было удобным объяснением, поскольку мещане были гораздо ближе к трудящимся. Что и говорить, обычные горожане, московские обыватели.

Насчёт религиозных предпочтений и вероисповедания тоже не всё ясно – православные они были или иудеи. Хотя для атеистов, коими были брат и сестра Яковлевы, тем более при советской власти, это не имело принципиального значения. На эти и некоторые другие вопросы можно было бы получить ответы, ознакомившись с метрикой Варвары Николаевны или с записью в метрической книге, но эти документы до наших дней остаются недоступными для историков и исследователей. На этот счёт могут возникать разные предположения: пока ещё эти документы целенаправленно не искали из-за их невостребованности. Возможно, что какие-то локальные поиски велись, но их результаты не удалось обнаружить в архивах. Нельзя исключать и такую версию, что документы были найдены, но кто-то решил, что их публиковать нецелесообразно.

Впрочем, в апреле 1911 года при заполнении опросного листа томским уездным исправником на В.Н. Яковлеву, сосланную под гласный полицейский надзор в Нарым, она назвалась православной.

Позже под влиянием Варвары её младший брат Николай примкнул к большевикам. В 1904 году он вступил в РСДРП и активно работал в партийном подполье. Прошёл свой путь революционера: участие в революции 1905–1907 годов, аресты, тюрьмы, побеги из ссылки и эмиграцию. Николай Яковлев в эмиграции находился с 1911 года. За границей он близко познакомился с Лениным и Крупской и даже пару недель квартировал у них.

В 1913 году был направлен ЦК РСДРП для партийной работы в Москву, однако сразу был арестован охранкой и отправлен в ссылку в Нарым, где пробыл с 1914 по 1916 год. В связи с большими потерями на фронтах Первой мировой войны бывший ссыльный был призван в армейские ряды Российской империи и направлен в запасный полк, квартировавший в Томске. Февраль 1917 года встретил в Сибири. Участвовал в создании местных советов, а с февраля 1918 года возглавил ЦИК Советов Сибири. В конце ноября того же года Н.Н. Яковлев погиб от белогвардейской пули.

Гражданская война унесла жизнь и другого близкого Варваре Николаевне человека. В сентябре 1918 года её муж профессор Штернберг, в своё время занимавший пост военного губернского комиссара в Москве, был направлен ЦК РСДРП(б) на Восточный фронт. Большевик с дореволюционным стажем на фронте стал комиссаром и членом Реввоенсовета 2‐й армии. В тяжёлых боевых условиях зимой он подорвал и без того слабое здоровье. Дело дошло до того, что обеспокоенный наркомвоенмор Л.Д. Троцкий лично на Политбюро ЦК 18 апреля 1919 года поднял вопрос о предоставлении Павлу Карловичу отпуска для отдыха на юге.

По возвращении Штернберг состоял членом РВС Восточного фронта. Участвовал в боях с армией адмирала Колчака за Омск. В середине ноября 1919 года при переправе через реку Иртыш его автомобиль неожиданно провалился под лёд. Все пассажиры, включая Павла Карловича, спаслись, но насквозь промокли и сильно замерзли. В результате Штернберг тяжело заболел. В начале января 1920 года его переправили на лечение по месту проживания в Москву, однако время для лечения было упущено. В конце января того же года он умер и был похоронен на Ваганьковском кладбище.

Так в 34 года Варвара Николаевна стала молодой вдовой, но семейная жизнь у неё так и не сложилась, хотя мужским вниманием она не была обделена.

В публикациях и литературе, посвященных жизни и деятельности Варвары Николаевны, можно встретить разные, порой противоречивые оценки её поступков и действий в конкретных ситуациях. Её обвиняли в чрезмерной жестокости на посту председателя Петроградской ЧК. Участие Яковлевой в красном терроре подтверждают расстрельные списки заложников и врагов советской власти, публиковавшиеся за её подписью в октябре – декабре 1918 года в газете «Петроградская правда». Впрочем, в этих списках не было какой-то личной мести, поскольку такой была проводимая в то время политика государственного террора. А подписи под публиковавшимися расстрельными списками ставили те должностные лица, которые в то время возглавляли ПетроЧК. Сначала это был М.С. Урицкий, погибший от пули террориста, затем Г.И. Бокий, занявший пост главного чекиста в Северной столице. Они оба ставили свои подписи под списками расстрелянных, и их тоже обвиняли в чрезмерной жестокости. Однако они лишь исполняли волю партии, декреты Советского государства и приказы ВЧК.

В начале 2000‐х годов в псковском издании были опубликованы воспоминания о Г.И. Бокия его близкого знакомого Ал. Алтаева. Точнее знакомой. Под этим литературным псевдонимом скрывалась известная писательница Маргарита Владимировна Ямщикова. Она в своих воспоминаниях привела интересный факт касательно мотивов убийства Урицкого. Со слов Бокия, его прежний начальник в Петроградской ЧК «был человек исключительно справедливый, ставший жертвой бессмысленно-жестокого убийства… Он ни разу не подписал ни одной бумаги о высшей мере наказания – расстреле»[132]. В то же время сам Глеб Иванович, как он признался писательнице, и приговоры о высшей мере наказания подписывал, и при расстрелах присутствовал. При этом близко знавший Бокия и друживший с ним пролетарский писатель Максим Горький о нём говорил: «Человек из породы революционеров-большевиков, старого, несокрушимого закала»[133].

И тем не менее на своём важном посту в системе ВЧК он продержался меньше двух месяцев, которые пришлись на период начала масштабных акций Петроградской ЧК в рамках объявленного красного террора. Массовые расстрелы, по мнению городских руководителей, позволяли основательно почистить Северную столицу от враждебно настроенной буржуазии, нанести удар по террористам из белогвардейского подполья и другим врагам пролетарской революции.

«Однажды, – вспоминал позже русский оперный певец с мировым именем Ф.И. Шаляпин, – мне в уборную принесли кем-то присланную корзину с вином и фруктами, а потом пришел в уборную и сам автор любезного подношения. Одетый в черную блузу, человек этот был темноволосый, худой, с впалой грудью. Цвет лица у него был и темный, и бледноватый, и зелено-землистый. Глаза-маслины были явно воспалены. А голос у него был приятный, мягкий; в движениях всей фигуры было нечто добродушно-доверчивое. Я сразу понял, что мой посетитель туберкулезный. С ним была маленькая девочка, его дочка. Он назвал себя. Это был Бокий, известный начальник петербургской Чека, о котором не слышал ничего, что вязалось бы с внешностью и манерами этого человека»[134]. И, как позже писал Фёдор Иванович в своей книге воспоминаний «Маска и душа», главный чекист произвёл на него хорошее впечатление. Бывший солист императорских Большого и Мариинского театров, на чём свет стоит ругавший власть большевиков, про эту необычную встречу за кулисами после выступления на сцене с человеческой теплотой вспоминал: «совсем откровенно должен сказать, что Бокий оставил во мне прекрасное впечатление, особенно подчеркнутое отеческой его лаской к девочке»[135].

Вспоминали современники не только о прежних руководителях ПетроЧК, но также о делах и поступках В.Н. Яковлевой, в конце 1918 года возглавлявшей Петроградскую ЧК и ЧК СКСО. Сохранились воспоминания о периоде осени – начала зимы 1918 года, когда во главе Петроградской ЧК волею случая оказалась убеждённая большевичка Варвара Николаевна Яковлева. В основном это женский взгляд и женская оценка её действий с позиций представителей прежней российской элиты, оказавшихся в жестоких условиях выживания времён революционных перемен.

Например, супруга великого князя Павла Александровича княгиня Палей в своих воспоминаниях так описала свои контакты с Яковлевой осенью 1918 года. В те дни княгиня пыталась не только облегчить страдания тяжелобольного мужа, но и добиться его освобождения. Она обивала пороги кабинетов главных петроградских чекистов в надежде на милосердие, но лишь добилась разрешения на встречи с ним в тюремных казематах.

«В октябре, – писала в своих воспоминаниях О.В. Палей, – начальницей стала женщина, Яковлева. Эта женщина-монстр, окруженная сильной охраной и склонная к актам садизма, сама расстреливала осужденных из своего револьвера Браунинга. Их крики агонии, их предсмертные муки были для нее источником восторга»[136]. Поскольку княгиня не могла быть свидетельницей подобных событий, то, скорее всего, здесь она пересказывает слухи и чьи-то недостоверные рассказы, рисуя кровавый образ женщины-палача во главе Петроградской ЧК. И тем не менее О.В. Палей не теряла надежды на то, что при личной встрече ей удастся убедить всесильную чекистку в невиновности мужа. «После бесконечных хлопот, – вспоминала княгиня позже, – мне удалось дозвониться до мадам Яковлиевой главы Tche-Ka по телефону. Она отказалась принять меня, но прислала мне разрешение видеться с мужем два раза в неделю. Я хорошо этим воспользовалась. Каждый раз я приходила в час дня и… оставалась до шести… Прогулки были запрещены, что было большой потерей для великого князя, но я открывала окно и в шляпе и пальто он ходил, или, скорее, ходил взад и вперед по своей комнате. Я приносила свою работу или чинила его белье, и мы оба находили жизнь все еще сносной. Таким образом, мы подошли к первым числам декабря»[137]. Тучи над головами великих князей, объявленных заложниками и содержавшимися под арестом, сгущались.

Хотя надо признать, что в период до октября 1917 года у них были возможности покинуть Россию, но в силу разных причин они остались в Петрограде. Среди них мог бы быть и великий князь Кирилл Владимирович, во времена Российской империи командовавший Гвардейским флотским экипажем. В день отречения от престола Николая II он привёл своих подчинённых к Государственной Думе, показав тем самым свою лояльность новой власти. Однако этот поступок члена фамилии Романовых оценён не был. Контр-адмирал Свиты Его Величества подал в отставку.

В июне 1917 года получил разрешение Временного правительства на выезд за границу, после чего перебрался вместе с семьёй в Финляндию, оставаясь все последующие годы в эмиграции. Позже, поняв, что все основные претенденты на российскую корону погибли в России, он самозвано занял российский престол в изгнании, объявив себя «Главой Императорского Дома Романовых». После его смерти в 1938 году его титул перешёл к сыну – Владимиру Кирилловичу. По факту получается, что чекисты, расстреляв Романовых в России, открыли путь великому князю Кириллу Владимировичу к российскому престолу в изгнании. При этом заметим, что, судя по имеющимся сведениям, Варвара Николаевна Яковлева к появлению самозваного императора в изгнании никакого отношения не имела.

О жестокости главной петроградской чекистки Яковлевой упоминала в своих дневниках известная писательница З.Н. Гиппиус. Так, 27 октября 1918 года она в дневнике записала: «В Гороховой «чрезвычайке» орудуют женщины (Стасова, Яковлева), а потому царствует особенная, – упрямая и тупая, – жестокость. Даже Луначарский с ней борется, и тщетно: только плачет (буквально, слезами). Характерен современный большевицкий лозунг: «лучше расстрелять сто невинных, чем выпустить одного виновного». Отсюда и система «заложников», и все остальное»[138].

Поскольку в дневнике писательницы названа и Е.Д. Стасова, заметим, что она действительно с конца августа 1918 по март 1919 года состояла членом Президиума Петроградской ЧК в качестве представителя партийного комитета. Вспоминая об этом периоде своей жизни, Елена Дмитриевна позже рассказывала: «Раз в неделю я сутки дежурила в Чрезвычайной комиссии как член президиума. Обязанности мои в основном заключались в проверке списков арестованных и освобождении тех, кто случайно попал в эти списки. Часто аресты бывали неправильными, так как арестовывали по случайным данным. В число арестованных попадали люди, сочувствующие нам, связанные с людьми, работавшими с нами, и т. д. В аппарате Петроградской ЧК в это время работал т. Лобов, которого я хорошо знала как члена Петербургского комитета. По его просьбе я и занялась проверкой списков арестованных. Ко мне часто обращались родственники арестованных. Многих пришлось освободить. Помню, например, одного офицера, арестованного только потому, что он был офицером гвардейского полка. Удалось установить, что, служа в царской армии, он проводил нашу большевистскую линию. Разумеется, он был немедленно освобожден»[139]. Судя по этому фрагменту о чекистском прошлом известной партийной работницы Стасовой, рассказанному ей самой, можно было бы сделать вывод о том, что всё обстояло тихо и благополучно. Как известно, обстановка в бывшей столице Российской империи была не только сложной, но и взрывоопасной. Активно действовали подпольные антисоветские организации, среди которых было немало бывших офицеров.

Немало противников большевиков оказалось и среди интеллигенции и бывших чиновников. Они не только сочувствовали контрреволюционерам, но и всячески содействовали их антисоветской деятельности. И тем не менее Стасова, как она позже писала в своих воспоминаниях, старалась избегать излишнего кровопролития. На этой почве у неё случился конфликт с всесильным петроградским руководителем Г.Е. Зиновьевым. «30 августа 1918 г. в 10 часов утра был убит Урицкий, – вспоминала Елена Дмитриевна, – и в 2 часа весь актив Петербургского комитета собрался в «Астории». Зиновьев выступил с речью. Отметив, что контрреволюция подняла голову, что вот уже второе убийство ответственного работника партии (первым был убит Володарский), он заявил, что необходимо принять «соответственные меры». В числе таких мер он предложил разрешить всем рабочим расправляться с интеллигенцией по-своему, прямо на улице. Товарищи в смущении молчали. Тогда я взяла слово и сказала, что, по-моему, предложение Зиновьева вызвано паникой. Слова мои возмутили Зиновьева, он выбежал из комнаты с криком, что всякой грубости есть предел. …Я сказала, что считаю предложение Зиновьева неправильным, так как оно обернется против нас в первую голову. Черносотенцы под видом рабочих перебьют нашу верхушку. В это время Зиновьев, уже в пальто, вернулся и предложил… немедленно ехать с ним на Путиловский завод поднимать рабочих»[140]. В результате многие поддержали предложение Стасовой и убедили Зиновьева не рубить сплеча. В результате «было принято решение о создании троек по районам для выявления бывших офицеров и других контрреволюционных элементов»[141].

Проявления жестокости председателя ПетроЧК Варвары Яковлевой петроградские обыватели видели в том, что она подписывала публиковавшиеся в газетах расстрельные списки контрреволюционеров, заговорщиков и заложников. А нидерландский дипломат Уильям Дж. Аудендайк вообще в своих воспоминаниях утверждал, что чекистка Яковлева отличалась «нечеловеческой жестокостью». Он хорошо знал русский язык, состоял с начала 1917 года на дипломатической работе в голландской миссии в Петербурге ещё во времена Российской империи. В июле того же года он возглавил миссию Голландии в революционной России. В сентябре 1918 года Аудендайк в Москве вёл переговоры о выезде за границу бывшей императрицы и её детей. Его успокоили, что с царской семьёй все обстоит благополучно, в то время как полтора месяца до этой встречи царская семья была расстреляна в Тобольске. К тому же в ноябре того же года Аудендайк во главе своей дипмиссии покинул Советскую Россию, поскольку Нидерланды не признали власть большевиков[142]. Нам не удалось обнаружить какие-либо подтверждения слов голландского дипломата об особой жестокости чекистки В.Н. Яковлевой. И тем не менее мнение о её жестокости довольно часто упоминалось современниками. Например, после возвращения из Петрограда в Москву по личному вызову Ленина она была назначена членом «коллегии Наркомата продовольствия, управделами ВСНХ. Женщина-комиссар руководила допросами, расстрелами и карательными операциями продотрядов, отличалась полным отсутствием какой-либо жалости»[143].

Есть и другие свидетельства современников о её жестоком и бездушном отношении к людям, которые нуждаются в документальной проверке для установления их достоверности. К числу таких материалов можно отнести детские воспоминания В.З. Додина, который в конце 1920‐х годов сам пережил весь ужас детдомовской жизни. Книгу своих воспоминаний Вениамин Залманович написал в жанре автобиографического романа с названием «Площадь Разгуляй». Журнальная версия этого произведения была опубликована на русском языке в 2005 году в Израиле под тем же названием и с указанием, что это «мемуарное повествование». Здесь и далее мы будем ссылаться на названную журнальную публикацию.

Писатель Додин ушел из жизни в 2014 года, поэтому, к сожалению, уточнить какие-либо факты и детали описанных событий теперь не представляется возможным. Остаётся лишь надежда на то, что кому-то из историков и заинтересованных исследователей повезёт найти архивные материалы, которые могут пролить свет на описанные В.Д. Додиным события.

Перед тем как приступить к нашему историческому расследованию, отметим следующие известные факты. Они помогут читателю разобраться в сложных хитросплетениях событий далёкого прошлого. Как известно, первым народным комиссаром просвещения РСФСР был Анатолий Васильевич Луначарский, занимавший этот пост с октября 1917 по сентябрь 1929 года. В период с 1922 года и, как минимум, до 1928 года В.Н. Яковлева работала в Народном комиссариате просвещения. Занимала должности заведующей Главпрофобром, а затем дослужилась до поста заместителя наркома просвещения[144]. Героиня нашего очерка работала в Наркомпросе вместе с Н.К. Крупской. При этом надо учитывать тот факт, что Надежда Константиновна в период с 1920 по 1929 год возглавляла Главполитпросвет Наркомпроса РСФСР и формально занимала пост ниже, чем Яковлева. В изданной переписке Н.К. Крупской приводится её письмо замнаркому просвещения В.Н. Яковлевой по поводу проекта одной из резолюций для коллегии Наркомпроса. Письмо не имеет ни даты, ни номера, поэтому отнесено согласно содержания к периоду апреля – мая 1928 года. Обращает на себя внимание концовка письма: «Пока. Н. Крупская»[145]. Обычно так к руководству не обращаются. В этом контексте слово «пока» может восприниматься как свидетельство близких товарищеских отношений между отправителем и адресатом, так и форму пренебрежительного отношения. Заметим, что в тексте письма рекомендации по подготовке проекта резолюции даются практически в виде неких указаний. Во всяком случае, такие ассоциации возникают при чтении этого письма Крупской. При этом следует учитывать тот факт, что после назначения вместо Луначарского в сентябре 1929 года наркомом просвещения А.С. Бубнова, занимавшего до этого пост начальника Политуправления РВС и РККА СССР, вдова Ленина получила пост замнаркома просвещения. Скорее всего, она заняла эту должность, прежде занятую Яковлевой. Сама Варвара Николаевна была переведена на другой высокий пост и стала наркомом финансов РСФСР.

Детские дома в те годы относились к ведению Наркомпроса и находились ещё со времён Дзержинского под контролем ОГПУ – НКВД. Особое внимание уделялось детдомам, где содержались дети «врагов народа». В одном из таких детских домов в 1929 году оказался и пятилетний мальчик после ареста родителей, обвинённых в шпионаже. Отец его был учёным-металлургом, а мать – военным хирургом. В детдоме мальчику дали другое имя и фамилию. Так он стал Виктором Беловым. Детское учреждение закрытого типа называлось «Латышским», потому, что там было много детей белогвардейских офицеров из Прибалтики. Здесь на удивление хорошо кормили и строго соблюдали все правила личной гигиены, поэтому дети выглядели здоровыми и крепкими.

«Командовала детдомом, – писал позже в своём автобиографическом романе, – «старая большевичка» Варвара Яковлева, революционная подруга – или любовница – народного комиссара просвещения товарища Бубнова. Он наезжал к ней часто. Принимали наркома Андрея Сергеевича запросто, без церемоний. К нам он относился по-доброму. И, казалось, знал всех в лицо и по именам. Даже по именам смененным. Мы не сомневались поэтому, что исчезновения, которые нас держали в страхе, без него не обходились. Яковлева была женщиной сухой, властной и жесткой. О ее жестокости среди обслуги ходили легенды. С нами она не общалась. Обращалась, только когда это было необходимо. Старшие воспитанники страшились ее: они были уверены, что исчезновения детей происходят и по ее команде»[146].

Вспоминая свои детдомовские детские годы, Веня Додин долгие годы не мог разгадать, куда же периодически исчезают мальчики и девочки из числа воспитанников. Больше он их никогда не видел. Они исчезали навсегда. «Наркомпросовские комиссии, – как он позже писал в своём мемуарном повествовании, – в это же время, под началом «ученой тети Лины» и кучи других врачей, начали отбирать якобы нуждавшихся в лечении воспитанников в отдельные группы. Их переводили в новые помещения у сада Баумана. Там сменили им имена и фамилии. По двое разместили в крохотных камерах-«палатах». «Ученая тетя Лина» и на новом месте их навещала. После чего дети из этих групп стали исчезать… Куда? Зачем? На лечение? Но ведь именно в такие группы отбирались самые здоровые мальчики и девочки! Все это было непонятно. Потому страшно…»[147]

«Ученая тетя Лина» – это известная в те годы физиолог и биохимик, выпускница медицинского факультета Женевского университета Лина Соломоновна Штерн[148]. В период с 1917 по 1925 год она была профессором и заведующей кафедрой физиологической химии в университете в Швейцарии. После этого по приглашению приехала в СССР, где в разные годы возглавляла отделы и кафедры медицинского профиля в разных вузах. А в 1929 году по её инициативе в советской столице был создан Физиологический институт Наркомпроса и Наркомздрава, который Л.С. Штерн и возглавляла до 1948 года, когда институт был ликвидирован. В эти годы под её руководством проводилось множество экспериментов, в частности, с кровью и спинно-мозговой жидкостью, позволявших формировать барьерные механизмы с целью защиты органов, тканей и клеток человека от воздействия вредных и болезнетворных веществ. Ставшая к тому времени доктором биологических наук и академиком, Лина Соломоновна была обвинена во враждебной деятельности и участии в сионистской организации. Она была арестована и приговорена к расстрелу по делу «Еврейского антифашистского комитета». Из расстрельного списка её вычеркнул лично Сталин. Она была осуждена и отправлена на 5 лет в ссылку в Джамбул. В столицу Л.С. Штерн вернулась в апреле 1953 года.

Додин в своей автобиографической книге, по сути, обвинил Штерн в жестоких экспериментах над детьми из детдома с целью поиска механизмов омоложения и рецептов от старения. При этом он ссылается на переписку своего опекуна полковника НКВД И.С. Панкратова.

В детдоме смышлёный мальчик приглянулся отставному энкавэдэшнику Степанычу, который сначала взял над ним шефство, а затем и вовсе оформил опеку над своим воспитанником. В своей книге «Площадь Разгуляй» Додин приводит его специальное звание и полное имя – полковник внутренней службы, член Коллегии НКВД Панкратов Иван Степанович. Сразу заметим, что найти каких-либо сведений по этому человеку нам пока не удалось. Обычно люди в таких званиях не теряются во времени. Возможно, что-то не так запомнил маленький мальчик, которому в описываемый период было от 5 до 10 лет от роду. Возможно, имя и дела этого человека по каким-то неизвестным нам причинам скрыты от публичного использования. Хотя одну из возможных причин такой секретности можно предположить, исходя из повествования Додина в его романе-автобиографии. Он же, в свою очередь, ссылается на рассказы своего опекуна Степаныча. «В детдом на Новобасманную, – вспоминал отставник из НКВД, – случаем попал. Директорша Варвара приходила на «объект», вроде как в тир, вот я к ней и напросился в водопроводчики и электрики… А ходила она ни в какой не в тир, а на исполнение. С самых 20‐х годов сюда многие приходят упражняться»[149]. Сводил старый энкавэдэшник мальчика на «объект № 1», что располагался в Варсонофьевском переулке в доме № 9, и поведал ему, что именно там в соседнем дворе в подвале трёхэтажного дома № 7 с 1921 года расстреливают приговорённых к смертной казни. Про саму процедуру расстрела доходчиво рассказал своему питомцу. «Очень все просто: один – в затылок, с метра, другой – в висок, проверочный. Этот – в упор. Все»[150]. Поведал, что в молодости, когда был шофёром на спецавтобазе, ему тоже приходилось участвовать в расстрелах. Потом стал сначала просто автомехаником, а затем его «подняли» до старшего автомеханика всё той же спецавтобазы № 1.

Перед смертью в больнице Степаныч поведал своему воспитаннику тайну исчезновений здоровых и крепких детдомовцев. «Товарищи твои, детдомовские, будто деваются куда-то… Они, внучек, никуда не деваются. Они все сюда попадают – в тот вон корпус, – он кивнул в сторону дома в каре заснеженных деревьев. – Там лаборатории. Туда их привозят, к тете Лине – суке ученой. Академику. Она долголетием заведует. Чтобы людям жить сто и более лет… Мне неизвестно, сколько кто жить хочет и может, но знаю: товарищи в Кремле все как есть жизнелюбцы! Им – чтобы дольше прожить! Для этого академик ребятишек из детдомов свозит. Что она с ними делает, мне неизвестно тоже. Здесь их только обследуют – месяца два. Потом увозят под Москву куда-то, в институт. Вот там все и происходит… Слух: будто ихняя молодая кровь и вещества всякие в организме сильно способствуют старикам обратно становиться молодыми. Так ли – не знаю…»[151]

Потом Веня Додин случайно встретил работницу детдома, которая под большим секретом рассказала ему последние новости, которые всколыхнули прежние воспоминания на фоне ярких картин из кладовок воображения. «А Варвару-то нашу, Яковлеву, – сообщила она детдомовцу, – ее еще в ноябре 1939‐го арестовали!.. Все же – как сам-то я изменился за прошедшее время!.. Не волнует арест Яковлевой. Даже видение страшное не душит: вот, и ее, «ворошиловского стрелка», волокут в подвал… В тот самый, куда ходила она весело с другом своим революционным товарищем Бубновым – наркомом аж народного образования – потренироваться в «тире» на приговоренных к смерти… – на товарищах своих по той же партии. Не иначе как тоже вымазанных в крови предыдущих потоков своих партийных подельников… И не колотит меня смертный озноб такой вот картинкой – виденьицем таким: по отмытым из шланга минуту назад плиткам короткого коридорчика под бункером дома 7 по Варсонофьевскому идет, подобравшись, знакомый Варваре шофер… А перед ним ведут-волокут зашедшуюся истерикой директоршу мою бывшую – Яковлеву… И шофер… под локоток ее не берет, чтоб ручку с наганом подправить и в удобную для выстрела стоечку подтолкнуть-поставить… «с метра – в затылок». Закон Возмездия!»[152].

Такие воспоминания о Яковлевой оставил детдомовец и политзаключённый В.З. Додин. Конечно, надо учитывать, что он излагал детские воспоминания спустя годы, поэтому в тексте немало нестыковок и явных несоответствий. Например, в содержании «мемуарного повествования» упоминается немало известных фамилий. Что касается директора детдома Варвары Яковлевой, то всё, казалось бы, подтверждает, что это действительно В.Н. Яковлева. Во всяком случае, по состоянию на 1929 год она действительно занимала высокий пост в Наркомпросе, который именно в этом году возглавил её старый знакомый А.С. Бубнов. В этом же году в Москве был создан Физиологический институт, который возглавила Л.С. Штерн. Поскольку, как предполагается, в рамках профиля института проводились работы по детской хирургии, поиску барьерных механизмов и эксперименты по геронтологии в интересах омоложения организма человека и поддержания жизненно важных функций, теоретически в качестве представителя Наркомпроса могла быть назначена В.Н. Яковлева. Но всё это не более как наша версия, которая нуждается в документальном уточнении.

Ничем не подтверждено участие Яковлевой в расстреле осуждённых, приговорённых к смертной казни. Впрочем, Додин упоминает, со слов своего опекуна из НКВД, о существовании неких списков допуска на «объект № 1», которые, возможно, сохранились в архивах ФСБ России. Кстати, в тех же архивах должны сохраниться документы и материалы сотрудника в спецзвании полковника И.С. Панкратова. В книге «Площадь Разгуляй» приведены явно непроверенные сведения, вызывающие определённые вопросы. Например, мог ли старший механик спецавтобазы Хозуправления НКВД иметь звание полковника внутренней службы и входить в состав Коллегии НКВД СССР. Мог ли отставной полковник спецслужбы проживать в общежитии и даже не в отдельной комнате, а лишь имея там только койку.

Есть и другие вопросы по тексту автобиографического романа В.З. Додина. Например, в 2006 году в сетевом журнале «Заметки по еврейской истории» была помещена публикация Авраама Трахтмана под характерным названием: «То ли мемуары, то ли навет…» При этом отметим, что основные сомнения и возражения у автора этой статьи относятся к оценке деятельности Л.С. Штерн[153].

Тёмных пятен в биографии В.Н. Яковлевой немало, а некоторые её поступки трагически повлияли на судьбы её прежних товарищей по партии и сослуживцев. К их числу относится и выступление Варвары Николаевны 7 марта 1938 года на «бухаринско-троцкистском процессе» в качестве главного свидетеля обвинения.

Судебные заседания Военной коллегии Верховного суда СССР по делу «антисоветского право-троцкистского блока», в широких массах более известному как «процесс Бухарина», проходили в открытом режиме в период со 2 по 12 марта 1938 года. На скамье подсудимых оказался 21 человек, включая Н.И. Бухарина, А.И. Рыкова, Г.Г. Ягоду, Н.Н. Крестинского и Х.Г. Раковского. К высшей мере уголовного наказания – расстрелу с конфискацией личного имущества были приговорены 18 подсудимых. В судебном заседании трое осуждённых были приговорены к длительным срокам тюремного заключения – от 15 до 25 лет с конфискацией имущества. Военная Коллегия ВС СССР сочла, что они хотя и состояли участниками группы антисоветски настроенных заговорщиков, которые, однако, прямого и активного участия в террористических и вредительских действиях они, как было установлено, не принимали[154].

Главным свидетелем со стороны обвинения в лице прокурора СССР А.Я. Вышинского на процессе против Бухарина выступала В.Н. Яковлева. Заметим, что 12 сентября 1937 года сама она тоже была арестована НКВД и на момент проведения судебного процесса находилась под следствием. Иными словами, основным свидетелем обвинения на «процессе Бухарина» 7 марта 1938 года была такая же заключённая, ожидавшая в тюремной камере приговора по своему уголовному делу о создании ею контрреволюционной террористической организации.

Отвечая на вопросы Вышинского о причастности Бухарина к планам убийства Ленина, Сталина и Свердлова, Варвара Николаевна фактически подтвердила, что в конце февраля 1918 года на одном из заседаний по вопросу действий «левых коммунистов» в сговоре с «левыми» эсерами против заключения Брестского мира с германцами излагались планы ареста Ленина, Сталина и Свердлова, их изоляции вплоть до физического устранения высших руководителей партии и Советского государства. Рассказала она и об участии в этом заговоре и Троцкого. Называла она фамилии и других заговорщиков. При этом Бухарин, признавая планы ареста советского руководства, отрицал намерения по их физическому уничтожению. Он задавал встречные вопросы свидетельнице, но Яковлева стояла на своём[155]. Через 2 месяца после «процесса Бухарина» бывший нарком финансов РСФСР Варвара Николаевна Яковлева была осуждена на 20 лет тюремного заключения с последующим поражением в правах на 5 лет за антисоветскую агитацию, распространение клеветнических измышлений о мероприятиях ВКП(б) и советского правительства. У неё было конфисковано всё, лично ей принадлежавшее, имущество.

Была ли бывший нарком финансов РСФСР провокатором НКВД? Скорее всего нет. Но слаб в страданиях человек. Нормальный человек, оказавшись в ненормальных внешних условиях, угрожающих жизни, не каждый выдерживает физически и психически выпавших на его долю испытаний. Не устояла под ударами судьбы и Варвара Николаевна. Под давлением следователей и при личном участии наркома внутренних дел Ежова она дала ложные признания в том, что возглавляла троцкистский подпольный антисоветский центр, который фактически никогда не существовал. Не выдержав пыток, она сообщила следствию о том, что лично привлекла к участию в антисоветской организации наркома юстиции СССР Н.В. Крыленко, наркома просвещения РСФСР А.С. Бубнова, заместителя председателя Верховного суда РСФСР В.Н. Манцева и других заговорщиков. Среди прочих участников своего не существовавшего контрреволюционного террористического центра подследственная В.Н. Яковлева назвала члена коллегии возглавляемого ею Наркомата финансов РСФСР, начальника отдела финансирования культуры А.З. Каменского и его вторую жену – В.В. Полякову, на момент ареста работавшую заведующим редакции журнала «Строительные материалы»[156]. Однако в её биографиях указывается, что она была концертмейстером, пианисткой, певицей и музыкальным педагогом. Вполне возможно, что всё это относится к более ранним периодам её жизни.

Для супругов ложные показания Яковлевой обернулись семейной трагедией. Сам Каменский был арестован в ноябре 1937 года, осуждён 9 февраля 1938 года к высшей мере наказания и на другой день расстрелян. Свою вину он не признал и никого не оговорил. Его супруга В.В. Полякова также была арестована в ноябре 1937 года на основании показаний Яковлевой. Осуждена она была в один и тот же день вместе с виновницей всех своих несчастий Яковлевой – 14 мая 1938 года. За выдуманное участие в не существовавшей террористической организации Валентина Васильевна была приговорена к 10 годам отбывания наказания в исправительно-трудовом лагере – в Севвостлаге.

Арестантская судьба свела Яковлеву с Поляковой на этапе в одном вагоне к месту отбытия наказания. Позже в своём письме Генеральному прокурору СССР Полякова писала: «Обвинение было основано на показаниях Яковлевой. <…> Об этом я узнала от самой Яковлевой, когда ехала с ней этапом из Москвы в Казанскую тюрьму после получения приговора. Когда я ее спросила: есть ли еще показания кого-либо, кроме нее, о контрреволюционной деятельности Каменского, она ответила отрицательно. Все обвинение Каменского было основано на ее показаниях. Когда я спросила, на каком основании она показала на моего мужа, ведь это неправда, она ответила, что это действительно неправда, но ей было приказано показать на него, и она это сделала, так как ее допрос длился 15 суток, ей не давали спать, и она, потеряв самообладание, подписала эти показания»[157]. По этой же причине В.Н. Яковлева оговорила известных большевиков, занимавших важные посты в партии и Советском государстве. Опираясь на её показания, были осуждены и в 1938 году расстреляны знавшие Варвару Николаевну с революционных времён и по совместной работе бывшие наркомы А.С. Бубнов, Н.В. Крыленко и её прежний сослуживец по ВЧК В.Н. Манцев. В ходе следствия Яковлева под давлением следователя оговорила себя в том, что якобы по заданию Троцкого она создала нелегальный троцкистский центр и подтвердила получение инструкций от Льва Давидовича, переданных ей в пуговице на подаренной женской кофточке. Эта конспирологическая история с кофточкой также была связана с Поляковой. Её обвинили в том, что, находясь в Афинах в гостях у своей сестры, которая была женой советского вице-консула, она получила из рук посла Советского Союза в Греции М.В. Кобецкого кофточку для передачи её Яковлевой. В одной из пуговиц на кофточке якобы хранилась инструкция Троцкого, которая предписывала активизировать подготовку и проведение терактов против руководителей ВКП(б) и советского правительства. Дальше ком ложных показаний самой Яковлевой расширил круг обвиняемых в несуществующих преступлениях. Обманным путём и часто под пытками арестанты признавались в тех деяниях, которые им навязывало следствие. Например, та же Полякова указывала, что «свои ложные показания подписала в результате обмана и провокации со стороны следователя», заявившего ей, что «это абсолютно необходимо в интересах советской разведки». Как видим, для получения нужных для следствия признательных показаний арестованных следователи НКВД использовали пытки, обман, угрозы арестов их родных и близких.

Как Полякова позже вспоминала: «Яковлева сказала ей, что наказала себя за это, так как отказалась от переписки с детьми, чтобы те думали, что Яковлева умерла». С её же слов, Варвара Николаевна пообещала своей жертве, что при первой возможности сообщит следственным органам НКВД о ложности своих прежних показаний и клевете на Каменского и Полякову. Сдержала ли она своё слово – неизвестно.

Жизнь немало повидавшей и много пережившей видной революционерки и единственной женщины, возглавлявшей орган Чрезвычайной комиссии, – Варвары Николаевны Яковлевой оборвалась 11 сентября 1941 года. Полыхало зарево первого периода Великой Отечественной войны. Немецкие войска рвались вглубь территории Советского Союза. Под угрозой оккупации оказался город Орёл, где с царских времён располагалась тюрьма со зловещей историей – Орловский каторжный централ.

Губернская тюрьма в Орле существовала с 1770‐х годов, однако в связи с революционными событиями 1905–1907 годов в России число осуждённых за участие в беспорядках резко возросло. Пришлось принимать срочные меры к расширению тюремного ведомства в центральных районах Российской империи. Была спешно переоборудована и к марту 1908 года существенно расширена «временная каторжная тюрьма» в Орле. Она представляла собой комплекс кирпичных тюремных сооружений, включавших в себя пять основных зданий, включая больницу для заключённых на 70 человек. Всего в Орловском каторжном централе могло размещаться более 1200 человек, из них 184 арестанта располагались в одиночных камерах. Орловский каторжный централ стал первой и самой крупной царской тюрьмой в европейской части Российской империи.

В разные годы в тюремных камерах содержались Ф.Э. Дзержинский, Г.И. Котовский и ряд других известных в царские времена личностей. После февральских событий 1917 года из Орловского каторжного централа были освобождены 276 политических заключённых[158]. В советские времена Орловский централ перешёл в ведение тюремного ведомства НКВД.

В ту пору там отбывали свои сроки по судебным приговорам самые разные люди. Среди них были известные прежде партийные и государственные деятели, видные учёные и просто родственники «врагов народа». Вместе с политзаключёнными в тюрьме содержались и осуждённые по уголовным статьям за совершённые ими преступления.

Были люди вовсе случайные. И среди них немало женщин.

Например, уборщица Московского почтамта Е.И. Серикова, осуждённая на 10 лет за антисоветскую агитацию. Или домохозяйка из Ленинграда А.А. Измаилович, получившая тот же срок по такой же статье. Финская гражданка Х.А. Линквист, осуждённая на 10‐летний срок за нарушение порядка перехода границы. Немка Э.Э. Маак, работавшая в германском консульстве в Ленинграде, получила 8 лет за антисоветскую пропаганду.

Среди членов семей «врагов народа» в Орловском централе находились в заключении жёны и близкие родственники известных лидеров оппозиции. Среди арестантов находилась сестра Троцкого и первая жена Л.Б. Каменева – О.Д. Каменева, которая получила 25 лет тюремного срока. В тюремных камерах отбывали свой срок жёны известных советских военачальников – А.И. Егорова, Я.Б. Гамарника, И.П. Уборевича, А.И. Корка и другие.

Отбывала по приговору суда 25‐летний срок в Орловском централе одна из лидеров левых эсеров М.А. Спиридонова. Среди арестанток из бывших партийных и государственных работников была и Варвара Николаевна Яковлева, осуждённая в мае 1937 года Военной коллегией Верховного суда СССР за антисоветскую агитацию на 20 лет тюремного заключения с конфискацией имущества и поражением в правах на 5 лет после отбытия срока наказания.

Свой 10‐летний срок отбывала за «измышления о мероприятиях ВКП(б) и советского правительства» известная деятельница женского движения в СССР и ответственный работник Коминтерна из числа бывших троцкистов В.Д. Каспарова. Ей же вменялось и участие в террористической организации. Ситуация выглядит странной, если учесть тот факт, что Варсеника, или на русский лад Варвара, Каспарова была членом партии с 1904 года. Она была лично знакома с Лениным и многими другими видными партийцами.

В годы Гражданской войны была на политической работе в Красной армии. В 1919–1920 годах служила в политотделе XI армии РККА. Заведовала агитационно-просветительским отделом Всероссийского бюро военных комиссаров. В 1920 году, как считают историки, была личным секретарём Сталина. Правда, документально сам факт пребывания в должности личного секретаря Сталина, а также даты её службы в аппарате Иосифа Виссарионовича до сих пор точно не установлены. Да и где конкретно она числилась его личным секретарём, тоже остаётся загадкой. Дело в том, что в первые годы советской власти Сталин одновременно был наркомом по делам национальностей и одновременно возглавлял Наркомат государственного контроля РСФСР, с февраля 1920 года переименованный в Рабкрин – Рабоче-крестьянскую инспекцию. С осени 1918 по весну 1922 года он состоял членом РВС РСФСР, а также входил в состав Реввоенсоветов Южного, Юго-Западного и Западного фронтов. В апреле 1922 года Сталин был избран Генеральным секретарём ЦК РКП(б). На любом из перечисленных выше постов у него не только могли быть, но и должны были быть обязательно аппаратные работники, включая секретарей. И кандидатура вступившей 16‐летней девушкой в 1904 году в РСДРП, а в 1917 году ставшей вдовой после смерти мужа – члена Загранбюро ЦК РСДРП Владислава Каспарова (Каспарянца), Варсеника по своему партийному и революционному стажу, а также по деловым качествам вполне подходила на должность секретаря наркома. Но при этом она со времён бакинского подполья, по воспоминаниям личного секретаря Степана Шаумяна О.Г. Шатуновской, была твёрдо убеждена в том, что Сталин является агентом охранки[159]. И своих убеждений она не скрывала. Более того, о предательстве Сталина она твердила при каждом удобном случае. Твердила она об этом и следователям при арестах в 1928 и 1937 годах. Делилась она своими размышлениями с другими заключёнными. Как считают историки, Сталин через посредников пытался заставить её молчать, но она вновь начинала твердить о его предательстве. Её настойчивость привела в тюремную камеру Орловского централа, а затем и в расстрельный список.

Своё мнение о предательстве Сталина в годы подполья В.Д. Каспарова сформировала во многом под влиянием С.Г. Шаумяна, который не раз высказывал свои подозрения. Однако относительно самого главного бакинского комиссара в 2009 году раскрылись загадочные обстоятельства. Азербайджанскими властями было решено перезахоронить останки жертв расстрела 1918 года. Как считалось долгие годы, в ночь на 20 сентября 1918 года под Красноводском было расстреляно 26 комиссаров Бакинской коммуны во главе с Шаумяном. Однако в январе 2009 года при проведении эксгумации выяснилось, что в захоронении имеются останки 23 человек, из которых только 8 бакинских комиссаров. Все остальные – случайные жертвы других обстоятельств. Было установлено, что отсутствуют останки С.Г. Шаумяна и еще двух человек. Заметим, что данных о проведении экспертиз ДНК с участием близких родственников погибших в печати не приводилось. Одни считают, что его могли расстрелять и захоронить отдельно, могли тайно перезахоронить в те далёкие годы. Другие считают, что Шаумяна англичане скрытно вывезли в Индию. Есть и другие конспирологические версии, которые свидетельствуют о том, что вопрос этот недостаточно изучен. А в нашем случае с Варсеникой Джавадовной Каспаровой уверенность в достоверности своих сведений о Сталине могла привести её под расстрельную статью.

Имела она и опыт подпольной работы в Баку под руководством С.Г. Шаумяна. После февраля 1917 года Степан Шаумян возглавил Бакинский совет, а после Октябрьской революции он получил от Ленина мандат чрезвычайного комиссара по делам Кавказа. По воспоминаниям А.И. Микояна, обстановка была напряжённая, но Шаумяну удалось весной 1918 года создать Бакинскую коммуну во главе с Советом народных комиссаров. Каспарова Варсеника Джавадовна запомнилась знавшим её людям как человек, обвинявший Сталина в предательстве и тайной работе в царской охранке. Была ли она знакома с арестанткой Варварой Николаевной Яковлевой – неизвестно. Однако на краю расстрельного рва в Медведевском лесу под Орлом они оказались вместе.

Судьба политзаключённых Орловского централа была решена по упрощённому варианту, чему способствовала военная обстановка. Немецкие войска приближались к Орлу. По указанию наркома внутренних дел СССР Л.П. Берии был составлен список из 170 политзаключённых Орловского централа, которые, по мнению Берии, вели среди заключённых пораженческую агитацию и готовили побеги «для возобновления подрывной работы». К докладной записке Берии от 6 сентября 1941 года был приложен список на 170 арестантов, которых, по предложению НКВД СССР, необходимо было расстрелять. По постановлению Государственного Комитета Обороны № 634сс, в тот же день подписанному лично Сталиным, все 170 арестантов (первоначально в списке было 76 человек) были обречены на смерть. Спустя 2 дня все они заочно, согласно списку, были приговорены Военной коллегией Верховного суда СССР к высшей мере наказания – расстрелу. В спешке не сразу заметили, что в наличии по списку всего 157 человек. Остальные 13 человек либо умерли, либо были переведены в другие места лишения свободы. Кстати, в Орловском централе находились заключённые, приговоренные к длительным срокам тюремного заключения. Тем не менее их всех спешно обрекли на смерть. Среди смертниц в роковом списке под № 38 значилась 53‐летняя В.Д. Каспарова, а под № 154 56‐летняя В.Н. Яковлева. Как вспоминали тюремщики, на расстрел их выводили по присланному алфавитному списку. Со слов бывшего начальника Орловской тюрьмы тех лет С.Д. Яковлева, для приведения в исполнение смертных приговоров из центрального аппарата НКВД СССР была прислана специальная оперативная группа. По другим сведениям, расстреливал в Медведевском лесу приговорённых лишь один из приезжих офицеров – Д.Э. Семенихин, являвшийся сотрудником для особых поручений комендантского отдела АХУ НКВД СССР. Иными словами, он с 1940 года входил в состав расстрельной команды в Москве. Местным тюремщикам проведение столь масштабной акции не доверили. Лишь некоторые из них были привлечены для участия в акции на вспомогательных ролях.

Позже тюремщики так описывали саму процедуру казни приговорённых к смерти арестантов. Каждый из них на пути к зловещему лесному рву 11 сентября 1941 года прошёл этот скорбный путь. Бывшая видная чекистка, а в конце советской госслужбы министр финансов РСФСР Варвара Николаевна Яковлева не стала исключением. Ей пришлось пережить всё то, что ощущали те, кого она в первые годы советской власти сама приговаривала к смертной казни. Бумеранг судьбы, запущенный ею в 1918 году, к ней вернулся осенью 1941 года.

Как отмечали очевидцы из тюремных служащих, перед отправкой к месту казни в Медведевский лес каждого осуждённого приводили в отдельное помещение, где заранее назначенные местные тюремщики вставляли тряпичный кляп в рот приговорённого к смертной казни и обматывали тряпку вокруг головы, чтобы исключить возможность вытолкнуть кляп изо рта. После чего удерживаемому с двух сторон тюремщиками заключённому зачитывался приговор о смертной казни. После этого смертника выводили или вытаскивали волоком во двор тюрьмы, где сажали в специальную крытую машину с бронированным кузовом. По заполнении кузова приговорённых вывозили к месту проведения казни. Судя по показаниям бывшего в то время начальником Орловской тюрьмы С.Д. Яковлева, далее свою кровавую работу выполняли приезжие сотрудники НКВД из состава оперативной группы и сотрудники местного УНКВД. С его слов, никто из штатных сотрудников тюрьмы для этих целей не привлекался.

Расстреливал приговорённых к смерти, как пишет в С. Нехамкин в статье «Палач на пригорке», прибывший из Москвы спецуполномоченный НКВД Демьян Эммануилович Семенихин. Местные энкавэдэшники потом вспоминали, «как тот стоял на пригорке в хромовых сапогах, поигрывая пистолетом. Приговорённых быстро по одному подводили ко рву, и он стрелял в затылок – точно и профессионально, так, чтобы мёртвое тело падало как раз в намеченное место»[160].

Для проведения акции расстрела сразу 157 приговорённых к смертной казни политических заключённых, на наш взгляд, должны были быть и другие, не названные до сих пор палачи. Судите сами. Световой день 11 сентября 1941 года был примерно 13 часов – с 6 утра и до 19 часов. Примерно столько же времени требовалось одному палачу для казни 157 человек, при затрате на все возможные приготовительные мероприятия по 5 минут на одного приговорённого. И это при условии непрерывной стрельбы одного палача в течение всей продолжительности долготы дня. Выдержать такое напряжение даже человеку с крепкими нервами и навыками профессионального палача вряд ли возможно. Так что, скорее всего, расстрельщиков было несколько. Вполне возможно, что для этих целей были привлечены до сих пор не названные сотрудники местного УНКВД. Поиски в архивах могут помочь в восстановлении исторической справедливости.

Например, известно, что на месте казни в качестве членов комиссии по приведению приговоров в исполнение из Орловского областного управления НКВД присутствовали трое представителей, однако самого начальника УНКВД капитана государственной безопасности К.Ф. Фирсанова, согласно его показаниям, там не было. Тем не менее от подчинённых он знал все детали этой массовой расстрельной акции. Например, то, что, для маскировки мест массового захоронения заключённых предварительно выкапывались вместе с корнями деревья, которые затем высаживались на месте погребения убитых. Скрытность мест захоронения в течение последующих трёх недель неоднократно проверялась сотрудниками Орловского УНКВД вплоть до немецкой оккупации Орла 3 октября 1941 года.

Позже единственная женщина в нашей стране, стоявшая во главе органа государственной безопасности, Варвара Николаевна Яковлева была полностью реабилитирована «за отсутствием состава преступления». Дата реабилитации в литературе и публикациях указывается разная – 1958, 1989 или 1990 годы. При этом сам факт её реабилитации сомнению не подлежит. Место её захоронения до сих пор точно не установлено. Так и числится она похороненной в одной из братских безымянных могил в Медведевском лесу недалеко от Орла.

В период немецкой оккупации на территории Орловской тюрьмы был размещён концлагерь для советских военнопленных, названный фашистами «армейским сборным пунктом». Позже число заключённых пополнялось за счёт местных жителей, включая женщин и детей. По неполным данным, за период с октября 1941 по июнь 1943 года в тюремных застенках германскими палачами было замучено и расстреляно свыше 5 тысяч человек.

Орловская тюрьма не только сохранилась до наших дней, но и продолжает функционировать в качестве Следственного изолятора № 1 УФСИН РФ по Орловской области. Удивительно, но тюрьма даже свой адрес сохранила с советских времён. Она по-прежнему располагается на улице Красноармейской, хотя смысловое содержание понятий «тюрьма» и «Красная армия» вызывает разные ассоциации. СИЗО вряд ли можно куда-то передвинуть, а вот улице вполне можно дать новое, более нейтральное название.

Помимо В.Н. Яковлевой в рядах сотрудников ЧК были и другие барышни – выходцы из обеспеченных и благополучных семей верноподданных Российской империи. Разорвав семейные узы, они ринулись в неизведанное революционное будущее. Среди героинь нашего историко-документального очерка речь пойдёт о необычной судьбе княгини Е.М. Шаховской (урождённая Андреева). Известная русская авиатриса стала первой в Российской империи и во всём мире военным лётчиком-женщиной. Авиатрисами (иногда – авиатриссами) на французский лад от слова l`aviatrice в начале ХХ века называли женщин-пилотов. Однако в самом начале Первой мировой войны прапорщик Шаховская была, как считали современники, по навету обвинена в шпионаже в пользу Германии и княгиня оказалась в заключении среди других арестантов. Из заточения её освободила революция 1917 года. После победы большевиков волею судеб Евгения Михайловна оказалась на советской гражданской службе. Затем она поступила на службу следователем губЧК в Киеве и погибла при странных обстоятельствах.

Дочь священника А.А. Андреева-Горбунова (в девичестве – Ашихмина), в 17 лет ставшая членом РСДРП, в марте 1919 года стала штатным сотрудником Регистрационного управления Полевого штаба Реввоенсовета Республики (далее – РВСР). Так в те годы называлась военная разведка РСФСР, созданная приказом РВСР от 5 ноября 1918 года. В то стремительное время партийцам не приходилось выбирать свою судьбу, которая складывалась на том месте, куда поставила партия большевиков. Так, в октябре 1921 года она получила назначение в органы ВЧК, где за 17 лет службы сделала стремительную карьеру, дослужившись до специального звания майора (по другим сведениям – старшего майора) госбезопасности. В системе органов НКВД-НКГБ СССР такое спецзвание начальствующего состава условно приравнивалось к воинскому званию полковника в РККА. А старший майор госбезопасности соответствовал армейскому званию комбрига.

В звании майора государственной безопасности трагически завершилась служба другой чекистки родом из потомственных дворян – В.П. Брауде (в девичестве – Булич). Её отцом был действительный статский советник П.К. Булич. По Табели о рангах его чин в гражданской службе соответствовал чину армейского генерала.

Евгения Михайловна родилась в 1889 году в С.-Петербурге в семье купца 1‐й гильдии Михаила Петровича Андреева. Беззаботные детские годы будущей авиатрисы прошли в богатой купеческой семье. Она получила приличное по тем временам образование. Однако с гимназических лет в ней проявились несвойственные барышням увлечения и интересы. Она активно занималась спортом и верховой ездой, неплохо стреляла и даже приобрела навыки вождения автомобиля. При этом она очень любила петь и когда-то мечтала о сцене. Есть сведения, что отец в девичестве отправлял подававшую надежды дочь на 2 года в Италию для обучения искусству пения, однако её великолепное исполнение романсов так и осталось любительским занятием.

В некоторых публикациях ошибочно указывается, что Е.М. Шаховская (в девичестве – Андреева) окончила Смольный институт благородных девиц перед своим замужеством в 1909 году[161]. Однако среди выпускниц института за весь период его существования ни Андреева Е.М., ни Шаховская Е.М. не значатся. При этом в разные годы смолянками-выпускницами были пять девиц из рода Шаховских, а также 15 барышень по фамилии Андреева. А если учесть тот факт, что в Смольный институт принимали дочерей служилых дворян в военных и гражданских чинах не ниже полковника и действительного статского советника, а также дочерей потомственных дворян, то купеческая дочь вряд ли вообще могла оказаться в стенах этого элитного женского учебного заведения, готовившего девиц из дворянских семей для светской и придворной жизни. Даже её брак с князем А.С. Шаховским не помог бы ей стать воспитанницей престижного института. При этом следует учитывать тот факт, что венчалась купеческая дочь в 20‐летнем возрасте с титулованным дворянином, который был на 13 лет старше невесты. И если возрастные различия как-то принимались в светском обществе, то разница в сословной принадлежности часто воспринималась как некое неприличие. «Брак дворянина-аристократа с представительницей купеческого сословия, – как писала Н.Л. Пушкарёва, – хотя бы и очень богатой, почитался мезальянсом»[162]. Напомним, что под мезальянсом подразумевался брак неравный с точки зрения общественного, сословного или имущественного положения, как правило, сочетавшийся с большой разницей в возрасте супругов.

Конечно, в начале ХХ века к подобным брачным отношениям стали относиться более терпимо, при том, что даже великие князья и другие члены императорского дома Романовых заключали неравные браки с женщинами, не принадлежавшими к правящим домам Европы, и даже с теми из них, которые были в официальном разводе. Одно только это обстоятельство навсегда закрывало им доступ к императорскому двору Романовых.

Брак князя А.С. Шаховского с богатой купеческой дочерью тоже вызвал разные отголоски в светских кругах Северной столицы. Древний русский княжеский род Шаховских вёл свою родословную линию от князей Смоленских. Среди них было немало людей известных и заслуженных. В княжеском роду Шаховских были герои войн и известных сражений, воеводы, сенаторы и губернаторы, генералы и члены Государственного совета империи, драматурги и духовные писатели[163]. Правда, князь Андрей Сергеевич Шаховской имел довольно скромный чин гражданского инженера и не увлекался досугом в столичных светских салонах.

Сведений о семейной жизни супругов Шаховских сохранилось крайне мало. Можно лишь отметить, что брачные узы и семейная жизнь никак не повлияли на прежние увлечения и интересы молодой супруги князя. Получив при замужестве титул княгини, она по-прежнему мечтала о покорении неба.

Считается, что этот неравный брак фактически распался уже в 1910 году, когда молодая княгиня отправилась учиться лётному делу в Германию. Судя по дальнейшей жизни Евгении Михайловны, она со времени отъезда за границу считала себя свободной женщиной, о чём свидетельствуют её многочисленные увлечения и любовные связи. При этом формально брачные отношения между охладевшими друг к другу супругами, проживавшими врозь, сохранялись, поскольку такое положение дел их вполне устраивало. Такие отношения в великосветской среде не считались чем-то необычным. Согласно некоторым сведениям, обряд церковного расторжения брака (развенчание) супруги Шаховские прошли лишь в 1917 году.

Что касается судьбы князя А.С. Шаховского, то известно, что он не принял власть большевиков и состоял участником Белого движения. В начале 1920‐х годов оказался в эмиграции сначала в Югославии, а затем переехал в Бельгию. Состоял в белоэмигрантском Союзе русских инженеров за рубежом. Бывший супруг пережил Евгению Михайловну на 7 лет и умер на чужбине в начале 1927 года[164]. О судьбах детей княгини Шаховской сведений практически не сохранилось. Судя по всему, родившийся в браке первый ребёнок остался с отцом и его дальнейшая жизнь неизвестна. Второй ребёнок, появившийся на свет у осуждённой за «шпионство» авиатрисы, умер во время пребывания матери в заключении. Однако никаких документальных подтверждений о судьбе детей Евгении Михайловны до сих пор не обнаружено.

Воодушевленная лётными успехами первой женщины-авиатрисы француженки Элизы Дерош, княгиня Шаховская поставила себе целью тоже подняться в небо. Тем более что она узнала о том, что на окраине Гатчины великий князь Александр Михайлович (внук императора Николая I) уже оборудовал первый в Российской империи аэродром и даже приобрёл во Франции несколько аэропланов. Назначенный шефом императорского военного воздушного флота, великий князь для обучения лётному делу из-за рубежа пригласил авиаторов-инструкторов. Вторая офицерская авиашкола была открыта в Севастополе. Заметим, что все начинания Александра Михайловича воспринимались в семействе Романовых и среди генералитета лишь как некоторое увлечение адмирала – внука императора Николая I. Всерьёз в империи мало кто задумывался о необходимости создания военно-воздушного флота[165].

Попытка княгини Шаховской поступить в Гатчинскую авиашколу не увенчалась успехом, поскольку там готовили только военных лётчиков из числа специально отобранных офицеров. Однако такие мелкие неудачи не могли остановить молодую княгиню. Она отправилась во Францию, но и в Париже ей отказали в поступлении в школу пилотов. Тогда она решила «на удачу» отправиться в известную авиашколу «Общества аппаратов Райт» в Берлине. Кстати, в те годы аэропланы часто называли просто летательными аппаратами. Кстати, к тому времени молодая княгиня уже получила первые уроки пилотирования аэроплана «фарман» под руководством инструктора В.А. Лебедева – шеф-пилота Петербургского императорского аэроклуба. Первая в России частная авиашкола «Гамаюн» открылась в Гатчине в 1910 году, а спустя год появилась школа Первого российского товарищества воздухоплавания (ПРТВ). В эти школы принимались все желающие, включая женщин. Первыми их выпускницами были авиатрисы Л.В. Зверева, Е. Анатра, Л.А. Галанчикова и княгиня Е.М. Шаховская. Однако выдавать дипломы пилотов и осуществлять их международную регистрацию имел право только Императорский Всероссийский авиационный клуб (ИВАК). По существовавшим тогда правилам женщинам-авиатрисам дипломы пилотов в России не выдавали. За ними надо было ехать в школы пилотов за границу. Княгиня Шаховская так и поступила.

В Берлине ей повезло. Здесь она стала ученицей молодого, но уже довольно известного русского авиатора-инструктора В.М. Абрамовича, являвшегося шеф-пилотом общества братьев Райт. Княгиня без памяти влюбилась в своего 21‐летнего наставника и его аэроплан. Ей легко давалось лётное дело, и 16 августа 1912 года (по другим сведениям – в 1911 году) она получила германскую лицензию на пилотирование аэропланов производства Анри Фармана. К тому же она стала официальным демонстратором летательных аппаратов фирмы братьев Райт в российской столице. Казалось бы, цель достигнута и мечта сбылась. Но роковая любовь вскоре обернулась трагедией.

В апреле 1913 года во время самостоятельного тренировочного полёта на аэродроме близ Берлина княгини Шаховской вместе с 22‐летним инструктором Всеволодом Абрамовичем, как позже установили, по вине авиатрисы аэроплан потерял управление и врезался в землю. Инструктор получил крайне тяжелые травмы, а сама Евгения Михайловна благодаря лётному защитному шлему отделалась лёгкими царапинами и ушибами. Шеф-инструктор Абрамович от полученных увечий на другой день скончался. Он стал 14‐м в списке погибших пилотов, как сообщила в те дни «Московская газета»[166]. Известный русский авиатор, по праву считавшийся «бурелетчиком», как в то время называли отчаянных покорителей неба, готовых взлетать при любой погоде, был похоронен в столице Российской империи.

Евгения Михайловна тяжело переживала гибель любимого человека и дала слово больше не подниматься в небо. Но и жить светской жизнью она не хотела и не могла. Её поиски острых ощущений и новых впечатлений привели в ближний круг поклонниц Григория Распутина, который, помимо плотских утех, приучил молодую княгиню к наркотикам. Эта пагубная зависимость сохранялась у неё до конца жизни. Она старалась забыть своё авиационное прошлое, но небо по-прежнему влекло. Начавшаяся вскоре Первая мировая война резко изменила её жизненные планы.

Отметим, что в эти предвоенные годы в России возникла и стремительно развивалась авиационная отрасль. Приоритетной задачей, как отмечал С.Г. Мороз в своей статье «Запах крови. Часть 1» в июньском номере журнала «Наука и техника» за 2016 год, было создание военно-воздушных сил Российской империи и подготовка военных лётчиков из числа офицерского состава. Великий князь Александр Михайлович так сформулировал свой взгляд на страницах журнала «Тяжелее воздуха»: Воздушный флот России должен быть сильнее воздушных флотов наших соседей. Это следует помнить каждому, кому дорога военная мощь нашей Родины»[167]. Такой подход позволил в короткий срок добиться впечатляющего успеха. К июню 1914 года Российская империя имела 263 военных аэроплана. Из них 147 летательных аппаратов были в составе гвардейского и 27 корпусных авиаотрядов, а также 48 аэропланов входили в состав 8 крепостных авиаотрядов и распределялись по другим авиаотрядам[168]. К началу Первой мировой войны Российская империя располагала самым крупным военно-воздушным флотом в мире.

Несмотря на полученную лётную лицензию и опыт пилотирования аэропланов, в военную авиацию в России княгиню Шаховскую не взяли. Не увенчались успехом и её попытки отправиться пилотом-добровольцем на войны, которые в те годы вели Италия и Болгария против Османской империи. Тогда в ноябре 1911 года в газете «Одесский листок» были приведены пророческие слова княгини-пилота о своей дальнейшей судьбе: «Всё равно я погибну рано или поздно. Я – обречённая»[169].

С началом Первой мировой войны она сразу же подала прошение на высочайшее имя о зачислении её во фронтовой авиаотряд. Император Николай II отказал в этой просьбе. Причины отказа ей пояснили в военном ведомстве: во-первых, военная служба женщин законами империи не предусмотрена; во-вторых, если её принять в качестве гражданского пилота, то в случае вынужденной посадки на территории противника она будет признана не комбатантом и по законам военного времени казнена как русская шпионка.

Поняв, что без поддержки ей не обойтись, Евгения Михайловна обратилась к своему давнему покровителю – великому князю Александру Михайловичу. В светских салонах злословили, что красавица-княгиня давно состоит в романтических отношениях с этим представителем дома Романовых. Вспомнила она и о Григории Распутине, который в помощи ей тоже не отказал. Однако решение по её прошению затягивалось, она записалась сестрой милосердия в Её Императорского Высочества великой княжны Анастасии Николаевны военно-санитарный поезд № 61[170]. В составе поезда княгиня успела совершить несколько поездок на театр военных действий для вывоза раненых из прифронтовой полосы. Но вскоре в её судьбе произошли большие перемены.

К ноябрю 1914 года просителям удалось убедить императора в готовности авиатрисы княгини Е.М. Шаховской выполнять полётные задания на фронте. На очередном прошении Евгении Михайловны об отправке на фронт от 19 ноября 1914 года царь начертал резолюцию о своём согласии. Так она стала первой в мире и в Российской империи женщиной-пилотом военно-воздушного флота.

После успешной сдачи испытаний, предусмотренных при поступлении добровольцем на военную службу в качестве пилота, княгиня Шаховская была направлена в действующую армию. Несмотря на то что к месту службы она добралась лишь к 1 декабря 1914 года, в списки авиаотряда княгиня была зачислена с 19 ноября в соответствии с царской резолюцией. В номере популярного в то время журнала «Искры» от 30 ноября того же года была помещена фотография Евгении Михайловны вместе со своим наставником пилотом В.А. Лебедевым перед вылетом на аэроплане «фарман». Снимок сопровождало краткое сообщение под заголовком «Женщина – военный летчик». «Известная летчица княгиня Шаховская, – отмечалось в журнале, – по сдаче соответственного испытания, принята в число военных летчиков и отправляется в действующую армию. Она будет первой женщиной – военным летчиком»[171]. О ней писали и в других изданиях. Так, в газете «Столичная молва» в конце ноября была опубликована заметка о летчике – княгине Шаховской. Сообщалось, что проводы авиатрисы на фронт «вышли очень торжественными. Все ее купе засыпано цветами»[172]. Отмечалось, что княгиня отправилась в действующую армию по распоряжению главнокомандующего армиями Северо-Западного фронта. Как известно, в период с 3 сентября 1914 по 17 марта 1915 года этим фронтом командовал генерал от инфантерии Н.В. Рузский.

Далее военная судьба привела авиатрису Шаховскую в Ковенский крепостной авиаотряд, где она и начала свой счёт боевым и разведывательным полётам над вражескими позициями. Ей был присвоен первый офицерский чин военного времени, а фото прапорщика Е.М. Шаховской было опубликовано в журнале «Огонёк» в январе 1915 года. Сбылась её давняя мечта. Она первой из женщин-авиатрис получила заветное удостоверение военного пилота и оказалась в боевом строю военных лётчиков Ковенского крепостного авиаотряда.

Ковенская крепость перед войной была частично перестроена и местами укреплена. Однако запланированные работы к началу войны не были завершены. Тем не менее крепость представляла из себя полностью автономную оборонительную систему крупных размеров. В крепости был свой железнодорожный вокзал, телеграф, система водоснабжения, мельница, пекарня и разветвлённая сеть дорог. Считалось, что в начале XX века Ковно (ныне – г. Каунас в Литве) стал крепостью 1‐го класса[173]. В этой фортеции в начале мировой войны была размещена 4‐я воздухоплавательная рота, позже преобразованная в крепостной авиаотряд.

На фронте авиатриса успешно выполняла разные задания, отличалась смелостью и находчивостью в военной обстановке. При этом заметим, что во время пребывания княгини в Ковенской крепости боевые действия шли вдали от места её службы. Судя по всему, не было у неё ни героических схваток с вражескими пилотами, ни полных опасностей полётов над окопами германцев, о которых мы читаем в некоторых современных публикациях. Как отмечает историк авиации В. Лебедев, крепостная авиация «первоначально использовалась для разведки, но уже на более дальних рубежах от своей фортеции, а также для обеспечения связи с полевыми частями и штабами управления, располагавшимися вдали от линии фронта. …О применении аэропланов как бомбардировщиков или как средства борьбы с аэропланами и аэростатами противника к началу Первой мировой войны речи еще не шло»[174]. Впрочем, в военных архивах, скорее всего, сохранились журналы военных действий этого периода и другие документы, которые позволили бы уточнить и дополнить эти страницы армейской жизни военного лётчика Е.М. Шаховской.

Сегодня, судя по военной обстановке, можно предположить, что жизнь пилотов в Ковенской крепости протекала довольно спокойно, что создавало условия для активной частной жизни. По службе к княгине-прапорщику никаких претензий не было, а вот на личных фронтах обстановка была накалённая. Она и раньше не отличалась высокой нравственностью и сдержанностью в амурных отношениях и пустилась во все тяжкие. Позже её обвинили в романтических связях с другими пилотами-мужчинами и разгульном образе жизни. Такое поведение титулованной особы сочли недопустимым во время пребывания в действующей армии. Приказом по Ковенской крепости № 410 от 31 декабря 1914 года «согласно приказания Главнокомандующего летчик доброволец Княгиня ШАХОВСКАЯ откомандировывается от авиационного отряда». Основанием для издания такого приказа комендантом крепости генералом от кавалерии Григорьевым стала телеграмма дежурного генерала от 28 декабря того же года. К сожалению, полный послужной список женщины-пилота Е.М. Шаховской до сих пор не найден и не опубликован. Это порождает разные вопросы и, возможно, не совсем верные предположения у авторов публикаций о первой женщине – военном пилоте. Например, известно, что княгиня имела чин прапорщика. Как известно, это был первый офицерский чин в военное время. Иными словами, она состояла в кадрах офицерского состава РИА.

Но в приказе об откомандировании она почему-то названа лётчиком-добровольцем. Кстати, и сама формулировка об откомандировании порождает вопросы: куда откомандирована и в качестве кого. Ведь она же не отставлена от службы, стало быть, продолжала состоять на военной службе в качестве прапорщика инженерных войск, поскольку первоначально все воздухоплавательные роты и авиационные отряды подчинялись Главному инженерному управлению (далее – ГИУ). Но решение об откомандировании Евгении Михайловны принималось не в порядке подчинённости, а почему-то на самом высоком уровне – главнокомандующим РИА, которым до августа 1915 года был великий князь Николай Николаевич. В общем, вопросов больше, чем ответов. А дальше в судьбе княгини стали происходить ещё более непонятные и трагические события.

Фронтовой период военной службы и частной жизни княгини Шаховской практически до сих пор остаётся неизвестным. В публикациях в основном пересказываются слухи и какие-то скандалы, не имевшие достоверных подтверждений. Возможно, в военных архивах хранятся какие-то документы и материалы, проливающие свет на события того времени и позволяющие понять реальные обстоятельства всего происходившего. Хотя некоторые несоответствия и очевидные неточности в описании тех далёких событий можно отметить уже сегодня. Например, ей в вину ставили то, что она якобы прибыла к месту службы в собственном вагоне, в котором проживала и «устраивала веселые банкеты»[175]. В других случаях называется её личный фургон, превращенный княгиней чуть ли не в притон. Но мы уже выше приводили выдержку из газетной публикации о проводах княгини в действующую армию, в которой упоминалось о том, её купе было завалено цветами. Не вагон, не фургон, а именно купе в пассажирском вагоне. В этой же публикации, как и во многих других, приводится фотография раненой казачки М.Р. Коковцевой, которую авторы ошибочно выдают за княгиню Шаховскую. В этой подмене легко убедиться, если полистать журнал «Огонёк» № 50 за декабрь 1914 года, в котором опубликована фотография и короткая заметка под названием «Русская амазонка Маргарита Романовна Коковцева». Из текста заметки следует, что она попала на военную службу под мужским именем, воевала в кавалерии, награждена Георгиевской медалью, была ранена в голову и находится в Петрограде на лечении[176]. На фото чётко видно по погону на гимнастёрке Коковцевой, что она является рядовой из числа вольноопределяющихся. К сожалению, по полевой форме сложно определить её принадлежность к конкретному полку, хотя на гимнастёрке у неё рядом с медалью имеется какой-то отличительный знак.

А фотография княгини Е.М. Шаховской в лётной офицерской форме прапорщика под названием «Женщина-летчик» была помещена в этом же журнале, но уже в № 1 в январе 1915 года. Хорошо виден форменный головной убор княгини – пилотка, которая была элементом формы одежды военных пилотов. На форменной куртке Е.М. Шаховской нет наград и каких-либо отличительных знаков. Кстати, в газете «Одесские новости» в декабре 1914 года в заметке о её поступлении на военную службу и отправке в действующую армию отмечалось, что княгиня «рассчитывает, что ей разрешат носить по-прежнему женское платье»[177]. Здесь же была размещена её фотография около аэроплана в цивильном платье. Однако почти на всех других фотографиях периода её пребывания в действующей армии княгиня изображена в военной форме одежды.

Дальнейшее в судьбе княгини-авиатора и вовсе овеяно мраком и многое скрыто под покровом тайны. Сведения об аресте, приведённые в многочисленных публикациях о княгине Шаховской, нуждаются в проверке и уточнении.

Существует версия, которая обсуждалась в период с 2014 по 2017 год на военно-историческом форуме «Military», о том, что донос на княгиню написал её бывший поклонник и ухажёр из числа пилотов Ковенского авиаотряда поручик Шереметевский. Участниками форума приводились ссылки на публикации в Интернете. Например, указывалось, что в статье «Княгиня-пилот Евгения Шаховская», размещённой на сайте «uCrazy.ru», указывается, что Евгения Михайловна не ответила взаимностью на ухаживания командира крепостного отряда, в качестве которого назван всё тот же поручик Шереметевский. Мстительный поручик обвинил княгиню в том, что она собиралась перелететь к германцам. Среди пилотов якобы нашлись и другие отвергнутые княгиней офицеры. Женщину-военного пилота арестовала контрразведка. На следствии ей припомнили и давние связи с германскими пилотами, и диплом об окончании авиашколы под Берлином, и гибель в совместном полёте её возлюбленного – известного русского пилота В. Абрамовича. «Одни считали эти обвинения оговором и местью покинутого ухажера, – как пишет Фаина Гурьева в газете «Совершенно секретно», – для чего, учитывая нрав и привычки княгини, было много оснований. Другие были убеждены в справедливости обвинений»[178]. Попробуем разобраться в этой запутанной истории.

Начнём с того, что поручик Георгий Леонидович Шереметевский действительно проходил военную службу и состоял пилотом в Ковенском крепостном авиаотряде. Он родился в Петербургской губернии 27 марта 1888 года. Его отец в 1905 году состоял в должности начальника Санкт-Петербургской сыскной полиции и погиб от пули террориста. Его сын Георгий в тот год окончил Николаевский кадетский корпус и поступил в Николаевское инженерное училище. Затем служил на разных должностях в инженерных войсках. Дважды неудачно пытался поступить в Николаевскую инженерную академию, после чего сменил военную специальность.

С марта по сентябрь 1912 года поручик Шереметевский прошёл обучение полётам в Офицерской воздухоплавательной школе. Далее военный лётчик был направлен в состав 4‐й воздухоплавательной роты в Ковенскую крепость. И здесь, казалось бы, его встреча в крепостном авиаотряде с княгиней Шаховской была бы неизбежной, однако указанные в его послужном списке даты и должности не позволяют сделать окончательный вывод. Так, в его биографии, опубликованной в статье Р.И. Брюховецкого «Школы военных инженеров в 1701–1960 годах»[179], приведены следующие сведения.

С 7 ноября 1913 по 9 ноября 1914 года он состоял в должности военного лётчика Ковенского крепостного авиаотряда. Напомним, что княгиня Шаховская была зачислена в списки отряда на должность пилота приказом № 353 от 1 декабря 1914 года. Правда, в приказе указано, что женщину-пилота надо полагать прибывшей с 19 ноября того же года. Основанием стала дата её рапорта – 19 ноября. Но какие бы даты ни брать в расчёт, все равно получается, что с поручиком-ухажёром они в крепостном авиаотряде разминулись, как минимум, на 10 дней. Шереметевский с 9 ноября 1914 года уже не был военным пилотом в Ковенском отряде, а княгиня числилась прибывшей в авиаотряд только 19 ноября того же года. Согласно приведённым нами расчётов, вполне возможна ситуация, что они даже не встретились лично. Дело в том, что с 20 ноября 1914 года поручик стал начальником 5‐го корпусного авиаотряда[180].

Что касается упоминания, что отвергнутый Шаховской ухажёр на тот момент был командиром крепостного авиаотряда в Ковно, то в его биографии действительно указано, что он временно исполнял эту должность. Но это было в период с 13 декабря 1913 по 13 января 1914 года. Иными словами, задолго до начала Первой мировой войны. А затем поручик-пилот до 25 августа 1914 года был откомандирован для наблюдения за постройкой аэропланов на заводах. Поскольку в биографии поручика Г.Л. Шереметевского выявлены значительные расхождения и неточности, на наш взгляд, требуется документальное подтверждение его послужного списка на основании архивных сведений.

Заодно, вполне возможно, будут обнаружены какие-то документы и материалы, подтверждающие или опровергающие факт доноса поручика на княгиню Шаховскую. При этом заметим, что за храбрость при выполнении боевых заданий пилот Г.Л. Шереметевский в сентябре 1914 года был награждён Георгиевским оружием. Позже в белогвардейских войсках на юге России он дослужился до чина генерал-майора. Эмигрировал сначала в Югославию, а затем переехал в США. Он на 49 лет пережил свою пассию – княгиню Шаховскую. Но это всё было гораздо позже.

А в 1915 году военный трибунал прошёл в соответствии с законами военного времени с явным обвинительным уклоном в шпионаже в пользу враждебной Германии. Приговор прапорщику Е.М. Шаховской был суровым – расстрел за предательство и измену Родине в военное время. При этом многие современники считали это дело сфабрикованным.

И тем не менее судебное разбирательство проводилось на основании Уголовного уложения, утверждённого еще в марте 1903 года. В нём выделялось четыре категории противоправных деяний, образующих состав преступлений в сфере государственной измены и шпионства (шпионажа). При этом по всем обвинениям в шпионстве смертная казнь предусматривалась лишь за убийство, совершенное в ходе шпионства. Что касается государственной измены, то в этом случае преступники осуждались на каторгу или карались смертной казнью. Военная измена, как правило, влекла вынесение смертного приговора. Ещё более была ужесточена ответственность за шпионство после принятия закона от 5 июля 1912 года, правда, он предусматривал положения и нормы, действовавшие в мирное время. Однако уже тогда предусматривались меры наказания, например, за пролёт на летательном аппарате (аэроплане) в районах, закрытых для полётов. При этом шпионство теперь стало рассматриваться как самостоятельный состав преступления. Наказание за шпионство ужесточалось в случае, если подсудимый являлся должностным лицом (гражданским или военным чином). В военное время никаких снисхождений для обвинённых в шпионаже уголовное и военное законодательство империи не предусматривало.

До 1906 года в Российской империи функции разведки внешней и внутренней (контрразведки) выполняло Разведочное отделение Главного штаба. Затем в штабах военных округов были созданы разведывательные отделения. Помимо этого, к контрразведывательной работе были привлечен Особый отдел департамента полиции, а в военное время в борьбу с шпионажем и агентурой противника включались подразделения Отдельного корпуса жандармов. С началом Первой мировой войны резко активизировалась деятельность враждебных разведок. На этом фоне Россию, как и другие воюющие страны, захлестнула волна шпиономании и агрессивной подозрительности[181]. Возможно, этот фактор тоже повлиял на исход судебного разбирательства в обвинениях в адрес титулованного прапорщика Евгении Михайловны Шаховской.

До сих пор нет ясности по делу «о шпионстве» княгини Е.М. Шаховской. Судя по публикациям в открытой печати, судили её, скорее всего, за какие-то высказывания или даже где-то упомянутые помыслы, но не за установленные факты предательства. Поскольку её арестовала и вела следственное дело военная контрразведка, то найти обвинительное заключение и материалы расследования пока не удалось. Дата и место проведения военного суда над княгиней Шаховской неизвестны. Предположительно, судебные разбирательства проходили в первой половине 1915 года. Суд вынес приговор о расстреле женщины-пилота. Кстати, остаётся неизвестным, была ли княгиня на момент суда над ней уволена с военной службы и лишилась ли своего офицерского чина прапорщика.

Молва в те годы утверждала, что ей на помощь опять пришёл Григорий Распутин. По некоторым сведениям, просили за княгиню великий князь Александр Михайлович и подруга императрицы Анна Вырубова. Они сумели убедить императора Николая II в снисхождении к осужденной и просили о смягчения приговора. В конце концов царь согласился и заменил смертный приговор на пожизненное (по другим сведениям – на 20‐летнее) заключение в монастырской тюрьме. Сохранению жизни княгини Е.М. Шаховской способствовало и то обстоятельство, что к этой поре она была беременна. Отца она не назвала. Ребёнок родился в заключении. Мальчика, по непроверенным сведениям, передали в приют. Его дальнейшая жизнь и судьба остались неизвестными.

Евгения Михайловна находилась в заключении в монастырской келье до революционных событий февраля 1917 года. На свободе она оказалась в результате амнистии, объявленной Временным правительством, как жертва царского произвола. Есть упоминания, что её дело было пересмотрено и вынесено оправдательное судебное решение. Однако документальные подтверждения этому до сих пор не обнаружены. Вместе с тем косвенное подтверждение этому факту есть, поскольку она была принята на государственную службу.

После освобождения из монастырской тюрьмы весной 1917 года в судьбе княгини Шаховской принимает участие первый директор дворца-музея в Гатчине 33‐летний граф Валентин Платонович Зубов. Он известный искусствовед, доктор философии. К тому же он известен как основатель и руководитель Института истории искусств в Петрограде.

По поручению Временного правительства граф участвовал в работе комиссии по приёму и описи ценностей и имущества, хранившихся в Гатчинском дворце Романовых. В сентябре 1917 года он занимался подготовкой к эвакуации дворцовых ценностей. Однако октябрьские события в столице резко изменили все планы графа по эвакуации культурных ценностей в музеи Москвы. В своих поздних воспоминаниях граф Зубов описал события конца октября 1917 года и пребывание Керенского во дворце в Гатчине в сопровождении казачьей дивизии под командованием генерала Краснова. В это время княгиня Шаховская уже состояла в числе сотрудников дворцового музея. В ночь на 30 октября караульный солдат, как позже вспоминал граф, ворвался в комнату одной из музейных сотрудниц, княгини Шаховской, и сообщил, что большевики окружают дворец и сейчас будут его обстреливать артиллерией. В этой связи директор Гатчинского дворца-музея граф Зубов распорядился всем сотрудникам покинуть помещения дворцового комплекса. Все быстро покинули дворец «кроме княгини Шаховской, женщины храброй и обожавшей сенсации; она отказалась последовать моему совету и настояла на том, чтобы остаться во дворце»[182]. Штурм восставшими в тот день так и не состоялся. В суматохе из дворца исчез Керенский. «Позже, – писал в своих мемуарах В.П. Зубов, – княгиня Шаховская и я были начальником штаба дивизии подвергнуты комнатному аресту по подозрению в содействии бегству Керенского…»[183] Большевики без боя заняли дворец, установив там свои порядки. Граф, как бывший директор Гатчинского дворца-музей, составил рапорт народному комиссару просвещения Анатолию Васильевичу Луначарскому. Он вспоминал: «Предполагая, что мой музей должен относиться к его ведомству, я ставил себя в распоряжение нового правительства и сообщал о принятых мною для безопасности дворца мерах. …Я отправил княгиню Шаховскую в Смольный с этим рапортом»[184]. Через несколько дней он получил назначение от наркома А.В. Луначарского директором дворца-музея в Гатчине и в этой должности оставался до конца февраля 1918 года. Всё это время княгиня Шаховская оставалась его помощником во всех текущих делах. Посещала она графа и во время его ареста, когда оставалась временным заместителем директора дворца-музея. Позже княгиня встречалась с графом уже вместе с комендантом Зимнего дворца и Эрмитажа Н.И. Покровским, которого В.П. Зубов в своих мемуарах упоминал в качестве своего молодого приятеля из бывших офицеров, успевшего войти в доверие к большевикам[185].

Во многих публикациях указывается, что граф Зубов не принял советскую власть и отправился в 1918 году в эмиграцию. На самом деле события развивались по другому сценарию. У графа Зубова, действительно, складывались непростые отношения с новой властью, несмотря на то, что 5 ноября 1917 года он приказом наркома Луначарского был назначен комиссаром Гатчинского дворца, а три недели спустя получил широкие полномочия директора Гатчинского дворца, ставшего музеем[186]. Граф трижды был под арестом, несмотря на то, что являлся советским служащим. Второй арест состоялся в начале марта 1918 года вместе с братом царя Михаилом Николаевичем. После этого он покинул свою должность директора в Гатчине и перешёл на работу в Павловский дворец-музей, оставаясь до 1924 года руководителем и преподавателем в созданном им Институте истории искусств. В середине июля 1925 года граф отправился в заграничную командировку и в Советскую Россию больше не вернулся[187].

Пути-дороги с княгиней Шаховской, судя по всему, разошлись после ухода графа с поста директора в Гатчине. Евгения Михайловна продолжила служить новой власти, пользуясь поддержкой наркома Луначарского и коменданта Зимнего дворца Покровского.

Всё, что происходило в судьбе «красной княгини» Шаховской нуждается в документальном уточнении на основе архивных материалов. До наших дней дошли и активно используются в разных публикациях две основные версии относительно её пребывания на советской службе в Петрограде в 1918 году. Как мы уже отмечали, после отставки в конце февраля 1918 года графа Зубова княгиня временно исполняла обязанности директора Гатчинского дворца-музея. Позже она была отстранена от должности, когда вскрылись факты растрат и продажи культурных ценностей из музея. Скорее всего, если это имело место быть на самом деле, то можно предположить, что всё происходило в сговоре с комендантом Зимнего дворца и Эрмитажа Н.И. Покровским, который примерно в то же время был уличён в продаже дворцовых экспонатов и отстранён от должности. Что касается Евгении Михайловны, то она перешла в ведомство Наркомпроса, где получила должность в отделе имущества РСФСР. В ходе разбирательства чекистами дела о незаконной продаже дворцового имущества были вскрыты факты причастности подозреваемых в контрабандном ввозе в Петроград оружия для белогвардейского подполья. Как в то время часто бывало, цепочка оружейных поставок вскрылась случайно. В сентябре 1918 года при разгрузке товарных вагонов на Финляндском вокзале случайно повредили один из ящиков, из которого посыпались револьверы, патроны к ним и гранаты. Начались аресты и допросы следователями ПетроЧК всех причастных к этому событию. Попала под арест и княгиня Шаховская, но вскоре она была выпущена на свободу. В её защиту выступил сам нарком Луначарский, приславший на имя Г.И. Бокия (тогдашнего председателя Петроградской ЧК) телеграмму из Москвы. «Вчера вечером арестована Евгения Михайловна Шаховская, – как следует из текста телеграммы Луначарского, приведённого на сайте военно-исторического форума «Military», – энергичная и деятельная сотрудница в отделе имущества республики. Она нам хорошо известна. Если в какой-либо своей деятельности она проявилась в чем-то предосудительном против советской власти, которое может быть основанием ее ареста, то, утверждаю, товарищ, что подобные явления в настоящее время с ее стороны могут быть легко и срочно предотвращены простым напоминанием мне. С товарищеским приветом, Луначарский»[188].

Кстати, из приведённых нами фактов вытекает, что в книге «Икары российского неба» и в опубликованной переписке М.Л. Дольникова[189] приведённые сведения из биографии авиатрисы княгини Шаховской значительно искажены и во многом не соответствуют действительности. Например, ошибочно указывается, что она была дальней родственницей императора Николая II. Неверно сообщается, что она была ранена при проведении воздушной разведки в начале Первой мировой войны, за что была награждена орденом Святого Георгия. При этом в переписке, как, впрочем, и в некоторых других публикациях о пилоте княгине Е.М. Шаховской, приводится фото раненой совершенно другой женщины-доброволицы тех лет – Маргариты Романовны Коковцевой.

В публикациях М.Л. Дольникова ошибочно указано, что в период 1917–1918 годов она служила в Киевской ЧК, тогда как в те годы, как нами отмечалось выше, бывшая княгиня находилась в Петрограде. Да и органов ЧК в Киеве в то время просто не существовало. Красная армия вошла в город в феврале 1919 года, сменив в 13‐й раз за время после Февральской революции власть в Киеве после ухода петлюровцев и частей Добровольческой армии. Создание Всеукраинской ЧК (ВУЧК) и других чекистских органов на Советской Украине началось с декабря 1918 года, полноценно функционировать они стали с весны следующего года, когда в апреле 1919 года председателем ВУЧК был назначен известный чекист М.И. Лацис.

На сайте военно-исторического форума «Military» участниками дискуссии отмечалось, что всесильный председатель ПетроЧК Глеб Бокия уже тогда знал, что Покровский и Шаховская являлись осведомителями ЧК и были случайно арестованы по оружейному делу. Утверждалось, что в архиве Управления ФСБ по Санкт-Петербургу и Ленинградской области до сих пор хранится агентурное дело Покровского – Шаховской. На наш взгляд, информация подобного рода должна обязательно основываться на документах и архивных материалах. Тем более что из приведённого фрагмента обсуждения на форуме следует, что было заведено одно агентурное дело сразу на двоих осведомителей. В подобных случаях агентурное дело обычно оформляется на конкретного человека, которому присваивается оперативный псевдоним. При этом в открытых публикациях об этом эпизоде с агентурным сотрудничеством Шаховской с ПетроЧК никаких упоминаний не приводится.

Хотя, условно говоря, в подобном случае появляется некий логический мостик в рассуждениях о том, каким образом княгиня вообще оказалась среди сотрудников ЧК. По одной из версий, ничем ещё пока не подтверждённой, её чекистская служба началась как раз в Петрограде. В некоторых публикациях отмечается, что это позволило княгине свести свои счёты с теми, кто когда-то необоснованно обвинил её в шпионаже в пользу Германии и отправил на пожизненный срок в заточение. Однако и в этом случае не приводится никаких достоверных фактов, конкретных фамилий, способов и последствий её личной мести. Возможно, по этой причине, как полагают некоторые публицисты, с помощью того же Луначарского она получила перевод по службе в Киевскую губЧК. Считается, что в период с 1919 года и до момента гибели в Киеве осенью 1920 года она занимала должность следователя ЧК. Однако нам не удалось найти никаких следственных документов с её подписью. В статье историка В. Чумакова, опубликованной в журнале «Союзное государство» в декабре 2012 года, указывается, что она была назначена комиссаром в Киевскую ЧК. Однако и в этом случае никаких документальных подтверждений на этот счёт не приводится. Да и вряд ли даже «красную княгиню» из бывших, не являвшуюся членом партии большевиков, могли назначить на какую-либо руководящую должность в ЧК. К тому же комиссаров, контролировавших бы деятельность чекистского руководства в общепринятом понимании функционала этой должности того времени, в системе ВЧК не существовало. Иными словами, при председателях чрезвычайных комиссий никаких комиссаров не существовало. Но, поскольку губернские и уездные ЧК создавались при местных советах, то в ряде случаев в интересах более плотного взаимодействия от совдепов назначались комиссары. Это были губернские, уездные и волостные комиссары. При необходимости создавались и другие должности комиссаров при ЧК с особыми полномочиями – на железных дорогах, а также чрезвычайные комиссары.

О выстраивании подобной системы взаимодействия и контроля на местах шла речь на Всероссийской конференции чрезвычайных комиссий, состоявшейся в середине июня 1918 года. Там же было принято «Положение о чрезвычайных комиссиях на местах». Губернские и областные ЧК подчинялись ВЧК и создавшим их местным совдепам. В принятом документе говорилось и о назначении комиссаров от совдепов, их полномочиях и ответственности за положение дел на порученном участке работы. По вполне понятным причинам бывший прапорщик с княжеским титулом не могла быть назначена на такой пост, поскольку не являлась представителем какого-либо совдепа.

В начале декабря 1918 года состоялась Вторая Всероссийская конференция делегатов от местных органов ЧК, на которой была принята «Инструкция о чрезвычайных комиссиях на местах». В этом документе приводились типовые штаты местных органов ЧК, которыми предусматривались в уездных и губернских чрезвычайных комиссиях в составе секретной части должности комиссаров. Но и на такую должность принять «красную княгиню» не могли по той причине, что чекист, занимавший подобную должность, осуществлял руководство оперативной работой подчинённых ему разведчиков. Так тогда называли чекистов – штатных оперативных работников. Например, в штате губЧК вместе с комиссаром было 18 разведчиков, а в уездных ЧК таковых было 10 человек[190]. Не обладавшая навыками оперативной работы, Е.М. Шаховская не могла быть назначена на такой пост в ЧК. К тому же в большинстве публикаций, поддерживавших версию её службы в Киевской губчека, указывается, что она занимала там должность следователя. В штате губернской Чрезвычайной комиссии предусматривалось 6 должностей следователей, которые числились в юридическом отделе[191]. Однако после января 1919 года, когда советские войска вновь вошли в Киев, в городе было создано сразу несколько чекистских органов: Всеукраинская ЧК (ВУЧК), Киевская губчека, Особый отдел ВЧК и другие. В каком конкретно из них, возможно, проходила службу бывшая княгиня Шаховская – достоверно неизвестно. В некоторых публикациях местом её службы следователем называют Киевскую губЧК.

Российский историк С.В. Волков в своей книге приводит воспоминания современников и очевидцев, дающие представления о работе киевских следователей в ЧК той поры. «Для ведения дел при ЧК был институт следователей. Во Всеукраинской ЧК, – как указывает историк, – он был разбит на пять инспекций. В каждой было около двадцати следователей. Над инспекцией стояла Коллегия из шести человек. Среди членов ее были мужчины и женщины. Образованных людей почти не было. Попадались матросы, рабочие, недоучившиеся студенты»[192]. Вот среди таких сотрудников бывший прапорщик Шаховская, получившая хорошее образование, могла бы выглядеть вполне подготовленной для работы следователем. Однако повторимся, что каких-либо документов или других достоверных сведений, подтверждающих её службу в ЧК в Киеве, до сих пор не найдено.

По воспоминаниям современников и очевидцев, среди киевских чекистов процветало пьянство, наркомания, самоуправство, вседозволенность и грабёж при арестах и обысках подозреваемых. Пьяные оргии и неоправданная жестокость чекистов создавали атмосферу всеобщего страха среди жителей Киева. Киевские чекисты в 1919–1920 годах городскими обывателями воспринимались как безжалостные представители зловещего карательного учреждения советской власти. В рамках красного террора по указаниям возглавлявшего ВУЧК известного чекиста М.И. Лациса массово проводились расстрелы тех, кого относили к противникам советской власти. В мае 1919 года приезжавший в Киев Л.Д. Троцкий на рабочем митинге заявил, что буржуазия как класс должна быть ликвидирована. И чекисты свою задачу поняли в буквальном смысле сказанного наркомвоенмором. «Киевская ЧК, – как писал историк Олег Будницкий, – отличалась особой жестокостью при проведении в жизнь красного террора. …Протоколы киевской ЧК за май – август 1919 г. сохранили имена выносивших приговоры – иногда более полусотни в день»[193]. На эту тревожную ситуацию в работе украинских чекистов, влиявшую на внутриполитическую обстановку на Украине, обратил внимание Ленин. В записке М.И. Лацису от 4 июня 1919 года вождь мирового пролетариата писал: «На Украине Чека принесли тьму зла, будучи созданы слишком рано и впустив в себя массу примазавшихся. Надо построже проверить состав… и выгнать примазавшихся»[194].

Главный чекист Украины доложил вождю мирового пролетариата, что он принимает необходимые меры и стремится укомплектовать чекистские органы только коммунистами. Однако эта задача оказалась настолько сложной, что достичь поставленной цели так и не удалось.

Когда-то в одном из своих интервью бесстрашная авиатриса княгиня Шаховская заявила, что она обречённая и рано или позже она погибнет. Но поскольку речь шла о её полётах, то, скорее всего, она имела в виду красивую, с её точки зрения, смерть в небе подобно древнегреческому Икару. Его почитают как первого человека, который с помощью отца – древнегреческого изобретателя Дедала, обрёл крылья и взмыл в небо, спасаясь от гнева критского царя Миноса. Нарушив наставления отца, он поднялся слишком высоко к солнцу и погиб, упав в море.

Что касается пилота Шаховской, то она за свою сравнительно короткую лётную практику тоже стремилась подняться как можно выше в небо. Княгиня успела побывать в нескольких воздушных происшествиях и не раз была близка к смертельному исходу, когда падала на землю вместе с планером. Но предугадать, где и как ей придётся встретить свою смерть, она не смогла. Да и нашим современникам мало что известно о последнем периоде её жизни.

Точных сведений о событиях, повлекших смерть бывшей княгини Е.М. Шаховской, не сохранилось. Документальные факты, достоверное описание трагической ситуации, приведшей к гибели прежде храброй лётчицы, до сих пор не обнаружены.

Чекистский след, равно как и её служба красным военлётом, пока не имеют документальных подтверждений. При этом, на наш взгляд, в архиве украинской службы безопасности, в документах ВУЧК, если она действительно состояла следователем Киевской ЧК, должно было сохраниться её личное дело и документальные следы чекистской деятельности (протоколы проводимых ею допросов, приговоры, её докладные записки и т. д.).

На самом деле, в наши дни существуют две основные версии гибели Е.М. Шаховской. Первая и чаще всего упоминаемая версия предполагает, что она погибла случайно в перестрелке со своими сослуживцами-чекистами в Киеве. Однако и эта версия выглядит «размыто». То ли этот трагический случай произошёл в результате пьяного конфликта между нетрезвыми чекистами в ресторане, то ли «красная княгиня» – чекистка, ставшая к тому времени законченной наркоманкой, первой открыла стрельбу по своим. Или же, как излагается в иной версии, всё случилось в одном из служебных кабинетов Киевской ЧК во время эмоциональных разбирательств с сослуживцем по поводу взаимных обвинений – тоже достоверно неизвестно. В ряде публикаций упоминается, что в ходе разбирательства происшествия со смертельным исходом указывалось, что, со слов его участников, они открыли огонь на поражение в целях самообороны. Если это соответствовало действительности, то получается, что первой стрельбу открыла следователь Шаховская. Возможно, что в этот момент она пребывала в состоянии наркотического опьянения после употребления кокаина. Как известно, к этой пагубной зависимости её в своё время приучил сам Григорий Распутин.

Писательница из Северной столицы В.А. Ефимова весной 2017 года сообщила, что работает над книгой, посвящённой жизни и судьбе русской авиатрисы княгини Е.М. Шаховской. Тогда же она уточнила, что придерживается версии о гибели Евгении Михайловны во время пьяной драки со стрельбой в ресторане в период её службы в Киевской ЧК. При этом она уточнила, что точные сведения о тех драматических событиях, возможно, сохранились в архивах[195]. Это позволит, как надеется писательница, установить истину и восстановить подлинную картину гибели чекистки и бывшей княгини с необычной судьбой.

Согласимся с Верой Александровной в том, что без архивных документов восстановить подлинные события жизни и смерти Е.М. Шаховской вряд ли представляется возможным. И пока историки и краеведы не нашли документальных доказательств, подтверждающих последние годы и месяцы жизни и деятельности чекистки с княжеским титулом, в публичном поле сохраняются самые разные версии и авторские предположения на этот счёт. Например, мы уже упоминали публикацию историка В. Чумакова «Княгиня Шаховская – военный летчик и комиссар», в которой последний период её жизни выглядит жутким стечением разных негативных обстоятельств и пагубных привычек. Молодая женщина выглядит неким жестоким монстром и безжалостным палачом. Автор журнальной статьи, размещённой в январе 2021 года на сайте «Дзен» интернет-портала «Яндекс», пишет, что в Киеве упоминание её имени вызывало ужас, поскольку она самолично расстреливала врагов революции. Заметим, что следователи ЧК обычно в приведении смертных приговоров в исполнение не участвовали.

Однако под воздействием наркотиков Евгения Михайловна находилась в постоянном тревожно-напряжённом состоянии. Она была готова схватиться за наган и начать стрельбу в ответ даже на неосторожно брошенное в её адрес неприятное слово. «Наган она любила, – пишет В. Чумаков, – и часто перебирала его, тщательно смазывая каждую деталь. Не расставалась с ним и в постели, стреляя в потолок даже во время утех с очередным партнером. Эта странная привычка приводила мужчин в ужас, а ее – в восторг. Расстреляв очередной барабан, могла временно приостановить процесс, для того, чтобы перезарядить оружие и начать все снова. Если, конечно, мужчина оказывался в состоянии»[196]. Согласимся, что такое неадекватное поведение чекистки-княгини может лишь подтвердить предположение о её состоянии психического расстройства на грани помешательства. Впрочем, оставим все эти упоминания о психическом состоянии Е.М. Шаховской для анализа психиатрам. При этом, по версии Валерия Чумакова, именно находясь на службе в неадекватном состоянии, она вступила в конфликт с сослуживцем и первая схватилась за оружие. «Что именно сказал княгине коллега чекист, сосед по кабинету, потомственный пролетарий, – пишет В. Чумаков, – мы уже не узнаем никогда. Может, напомнил вечера и ночи, проведенные на Гороховской улице, может, усомнился в том, что она не шпионила на Германию, может, указал на ее не особенно революционный титул, неизвестно. Но Шаховская выхватила револьвер, только коллега успел выстрелить первым». Княгиню убили, как значилось в рапорте, «в перестрелке, в порядке самообороны». Ей только исполнился 31 год.

Где похоронена героиня нашего очерка, точно неизвестно. В 1920 году в разгар Гражданской войны в Киеве братские могилы устраивали везде. В том числе и рядом с летным воинским полем Жуляны. Наверное, для Евгении это было бы лучшим решением – лежать рядом с местом, на которое все чаще садились «райты», «фоккеры» и «фарманы»[197].

В публикациях, посвящённых судьбе титулованной авиатрисы, первой женщины – военного лётчика в офицерском чине прапорщика, перешедшей на службу к большевикам, встречается ещё одна версия её гибели. Она тоже не имеет никаких фактических доказательств и документальных подтверждений, но тем не менее встречается на информационных просторах интернета и в газетно-журнальных публикациях, посвящённых Е.М. Шаховской. Если кратко суммировать излагаемые в таких публикациях авторские предположения в рамках этой версии, то она выглядит следующим образом. Опять же при помощи наркома Луначарского бывшая княгиня оказалась в строю первых советских военлётов. Однако в Красной армии она прослужила недолго. Однажды, находясь в состоянии гнева и неконтролируемых поступков, она усмотрела нерадивость своего авиамеханика в обслуживании летательного аппарата. Не задумываясь о последствиях, она схватилась за оружие и застрелила своего сослуживца. За самоуправство, приведшее к гибели военного специалиста, бывшая княгиня-авиатор была отдана под суд военного трибунала и приговорена к расстрелу. Так, по этой версии, была перевёрнута последняя страница в её книге жизни. Однако подлинную цепочку событий и фактов ещё предстоит установить историкам, исследователям и краеведам, разбирая архивные документы той поры. Надеемся, что их труды по установлению истины в жизни и судьбе одной из первых российских авиатрис, первой женщины – военного лётчика в русской императорской армии будут морально вознаграждены участием в восстановлении утраченных страниц из подлинной биографии бывшей княгини Евгении Михайловны Шаховской.

Удивительно, но о женщине, занимавшей важные должности в системе госбезопасности СССР в предвоенные годы и достигшей высокого звания майора госбезопасности, Александре Андреевой-Горбуновой практически ничего неизвестно на её малой родине в Сарапуле. Её имени нет в списке почетных граждан города. Не упоминается она на городских сайтах в отличие, например, от таких известных сарапульских героических женщин, как Надежда Дурова и Антонина Пальшина.

Имени высокопоставленной чекистки нет в Книге Памяти жертв политических репрессий, хотя она умерла при отбытии 15‐летнего срока в лагере для заключённых. В конце июня 1957 года определением Военной коллегии Верховного суда она была посмертно реабилитирована.

Не оставила Александра Азарьевна в памяти потомков никаких ярких следов своей многолетней деятельности на высоких постах в органах государственной безопасности СССР. Удивительно, но даже о её отце – простом сельском священнике Азарии Андреевиче сведений найти можно больше, например, на сайте «Вятка: наследие», а про его дочь, достигшую высокого звания майора госбезопасности (по другим сведениям – старшего майора госбезопасности), нет ни слова. Попробуем, насколько это возможно, восстановить утраченные и искажённые временем и людьми страницы её биографии, чтобы понять причины такого забвения как в советское время, так и в наши дни.

Начальная страница книги жизни Александры Азарьевны Андреевой-Горбуновой (в девичестве – Ашихминой) открывается с момента её рождения в 1888 году в семье православного священника в Сарапульском уезде Вятской губернии. Девочку назвали древнегреческим именем Александра, что в переводе означает «отражать, защищать». И такое значение отнюдь не случайность, поскольку оно является женским значением мужского имени Александр. Точная дата рождения неизвестна, однако зная, что имя новорожденной выбиралось с учетом ближайших по датам именин, то можно предположить, что на свет будущая чекистка появилась весной или осенью 1888 года. Отметим, что в ряде публикаций указывается 1887 год рождения. Впрочем, ни тот, ни другой год не подтверждён документально. Остаётся неизвестной и приходская церковь, где она проходила обряд крещения. Можно лишь предположить, что это был храм, где служил её отец.

А дальше в ходе нашего исторического расследования появляются другие биографические разночтения и загадки. Например, обнаруживаются расхождения даже в указании места рождения девочки. В одних случаях указывается, что родилась она в деревне Кельчино Сарапульского уезда Вятской губернии, а в других публикациях упоминается в качестве места рождения Александры уездный город Сарапул. На наш взгляд, есть большая разница между деревенским детством в глубоко религиозной семье и проживанием девочки в среде провинциального духовенства в достаточно крупном уездном городе. Кстати, в материалах статистики Вятской губернии за 1884–1893 годы Кельчино упоминается не как деревня, а уже имеет название село. По практике того времени это означало, что в данном населенном пункте имелась действующая православная церковь, к которой проводились богослужения, а также обряды крещения и венчания. Первоначально там располагалась православная часовня. Затем была в 1867 году построена на средства прихожан деревянная Николаевская церковь. В состав прихода входили 10 окрестных деревень.

Село было небольшим и насчитывало всего 134 двора. Проживали в нём бывшие государственные крестьяне и сельские обыватели из русских обоего пола общим числом 681 человек[198].

Располагалось село на берегу реки Кельчинка в 100 верстах от уездного города Сарапул и в 4 верстах от Липовского волостного правления. В самом селении были две общественные водяные мукомольные мельницы. Само село располагалось на торговом пути вблизи Сибирского тракта, ведущем на Воткинский завод.

О семье священнослужителя Ашихмина известно немного. Глава семейства Азарий Андреевич родился 30 января 1855 года в семье дьячка села Лем. Окончил Вятское духовное училище, а затем в 1876 году завершил обучение в Вятском земском училище для приготовления учителей.

В сан диакона рукоположен в год рождения дочери Александры, а через 20 лет церковного служения был рукоположен в сан священника в селе Зюздино-Георгиевское. Судьба сельской церкви Святого Великомученика Георгия сложилась непросто. Первая деревянная церковь со временем обветшала настолько, что в ней Вятская духовная консистория запретила проводить службы. Спустя время была построена новая деревянная церковь, но в конце сентября 1882 года она сгорела. Новую и тоже деревянную церковь строили всем миром на средства прихожан. Именно в этой церкви в 1908 году был рукоположен в сан священника отец героини нашего очерка – Ашихмин Азарий Андреевич. Умер он в 1916 году в возрасте 61 года.

Приход был небольшой. При церкви не было ни усадебной, ни пахотной земли. Служили в церкви Святого Георгия священник, дьячок и пономарь, а после 1877 года в их штат дополнительно вошли псаломщик и настоятель. Дома священника и пономаря были казёнными. Построены из дерева на церковной земле. Дьячок проживал на съёмной за свой счёт жилплощади[199].

О матери поповны Шурочки известно лишь имя – Августа Васильевна. По обычаям тех лет попадья занималась семьёй и посильно помогала батюшке в его церковном служении. А семья была традиционно большая. В ней росли и взрослели шестеро детей: София, Александра, Валентин, Екатерина, Николай и Михаил. Таким образом, у героини нашего очерка была старшая и младшая сёстры, а также три младших брата[200].

Священником был и старший брат отца – Алексей Андреевич Ашихмин, который до своей смерти в 1918 году служил в Богоявленской церкви села Лем Глазовского уезда Вятской губернии.

Судя по всему, атмосфера в семье священнослужителя Георгиевской церкви А.А. Ашихмина была довольно демократичной. Глава семейства и сам стремился овладеть новыми знаниями и умениями. Помимо Вятского духовного училища он оказался в числе первых выпускников Вятского губернского училища «Для распространения сельскохозяйственных и технических знаний и подготовления учителей»[201]. Набор учащихся проводился с начала ноября 1872 года, и 17‐летний Азарий Ашихмин успешно выдержал все вступительные испытания. Новое учебное заведение набирало популярность и даже получило неофициальное название – Вятская земская учительская семинария. В 1874/75 учебном году в училище было 95 учащихся, из них 46 губернских и 23 уездных стипендиата. Учащимися были дети крестьян, духовенства, мещан, купцов, низших чинов в возрасте от 15 до 26 лет. Программа обучения была рассчитана на 4 года и была шире курса реального училища. Перечень учебных предметов практически соответствовал курсу гимназии. Однако в училище не преподавались иностранные языки.

Учебные занятия проводились в основном в зимнее время, а сельхозпрактика преимущественно летом на ферме, опытном поле и других земельных участках. Имелись все условия для успешного освоения теории и практики – библиотека, мастерские, метеостанция. Немало времени отводилось на педагогическую практику. Дважды в год проводились экзамены.

Помимо изучения общеобразовательных предметов в зимнее время учащиеся осваивали кузнечное, слесарное, токарное ремесла, переплетное дело, ажурное литье. К концу периода обучения учащиеся осваивали полный цикл сельхозработ и ремесленных навыков[202]. В 1876 году состоялся 1‐й выпуск. Звание народного учителя получил А. Ашихмин.

Если с местом рождения Александры Ашихминой вопросы остаются, то с местом её учебы ситуация выглядит более понятной. Известно, что в 1905 году она окончила полный курс женской гимназии в Сарапуле. Получается, что всё время своего обучения она проживала в этом довольно крупном уездном городе, где в то время насчитывалось около 21 тысячи жителей. Сарапул тех лет был типичным купеческим городом. Из более 2 тысяч городских домов почти 400 домовладений были каменными. Имелись крупные магазины и около 200 различных лавок. Работали 44 фабрики и завода. Особое развитие получило кожевенное производство, на которое приходилась почти половина заводов. При этом сарапульские обувщики и кожевники в начале ХХ века занимали второе место в империи по выпуску обуви. Развивалось производство кирпича и изготовление мыла. Увеличивались торговые обороты сельхозпродукции, чему способствовало наличие городской ярмарки. Развивалось речное грузовое пароходство, включая пароходное сообщение с Казанью и Пермью[203].

В уездном городе имелись театр, городская публичная земская библиотека, земская больница, музей и синематограф. Среди образовательных учреждений горожанам и приезжим из уезда были доступны реальное училище, женская гимназия, духовное училище, а также несколько церковно-приходских и частных школ. Были введены в строй электрическая станция, железная дорога и городской водопровод. Город стремительно развивался.

В 1882 году в женской гимназии был открыт дополнительно 8‐й педагогический класс. С того времени гимназия стала важным звеном в системе подготовки учительниц для начальных школ и училищ, существовавших при различных учреждениях и ведомствах. Обучение было платным: в первых трёх классах родители и опекуны гимназисток платили по 8 рублей в год, а в старших классах – по 10 рублей за учебный год. Проживали и питались гимназистки дома, у родственников и знакомых или на съёмных квартирах. Где и с кем проживала в Сарапуле во время учёбы гимназистка Александра Ашихмина – неизвестно. Нет об этом периоде жизни девушки никаких упоминаний и в книге В.И. Бережкова и С.В. Пехтеревой «Женщины-чекистки». Кстати, в этой книге неверно указана девичья фамилия героини нашего очерка. Вместо наиболее часто упоминаемой фамилии Ашихмина указана другая фамилия – Ошахмина. Такое написание фамилии будущей чекистки больше нам нигде не встречалось. Ни в книгах, ни в газетно-журнальных публикациях, ни на сайтах в интернете. Вместе с тем в свободном доступе в интернете имеется выписка из архивного дела заключенной А.А. Андреевой-Горбуновой, в котором указана фамилия их семьи как Ошихмина. Эта же фамилия иногда упоминается в публикациях без указания источника. Однако названная выше выписка, на наш взгляд, нуждается в дополнительной проверке на достоверность, поскольку в ней имеются некоторые особенности, вызывающие сомнения. Например, информация напечатана в 1999 году почему-то на бланке МВД СССР, хотя к тому времени уже прошло 8 лет после распада СССР. Далее в этой архивной справке среди родственников упомянуты под фамилией Ошихмины отец, мать и брат Николай. И указано, что других родственников нет. Непонятно, что произошло с двумя её сестрами и двумя братьями, о которых мы упоминали выше. Можно лишь предположить, что, будучи опытным оперативным работником и зная методы розыска подозреваемых в НКВД, Александра Азарьевна осознанно исказила при аресте и в личном деле заключённой написание своей девичьей фамилии, чтобы вывести сестёр и братьев из-под репрессий. Как указывается в разных публикациях, книги розыска велись в алфавитном порядке и изменение первой буквы в написании фамилии могло существенно повлиять на результаты поиска. Но это всего лишь наше предположение, не подтверждённое фактически или документально. Что касается девичьей фамилии героини нашего очерка, то, на наш взгляд, употребляемое нами написание фамилии Ашихмина соответствует истинному положению, поскольку отец Александры Азарьевны в церковных источниках упоминается под этой фамилией.

Вернёмся к гимназическому периоду жизни девушки из глубоко религиозной семьи православного священника. Сразу отметим, что ростки вольнодумства и первое знакомство с революционной романтикой приходятся как раз на период её обучения в старших классах женской гимназии. Известен эпизод, когда она в 1905 году вместе с другими гимназистками участвовала в сборе подписей под петицией в знак протеста против существовавшей в гимназии системы подавления личности, свободы мнений, собраний в здании гимназии. Выпускницы и старшеклассницы требовали права свободного посещения всех общественных мест и заседаний, а также гарантий, что не будут применены репрессии против участниц и организаторов акций[204]. А вокруг разворачивались тревожные события, вызванные началом первой русской революции 1905–1907 годов. Как и многие сверстницы Александры Ашихминой, она увлеклась марксистскими идеями и романтическим ореолом борца за политические права и демократические преобразования в самодержавной России.

Как пишут В. Бережков и С. Пехтерева в упомянутой книге «Женщины-чекистки», отец-священник считал, что его 17‐летней дочери пришла в голову революционная блажь, которая мешает ей выбрать для себя правильный путь в жизни. Отец видел будущее Александры совсем по-другому и надеялся найти ей спутника жизни из среды духовенства. Но революционно настроенная девушка в ответ заявила, что считает официальные брачные отношения по церковным правилам делом совсем необязательным[205]. Более того, она решила принять непосредственное участие в надвигающихся революционных событиях и с этой целью уехала в губернский город Пермь.

В те годы этот город считался крупным культурным и промышленным центром. С постройкой Уральской железной дороги промышленное производство и торговля резко пошли в рост. Работали почти полторы сотни заводов и фабрик, на которых трудились тысячи рабочих. Развивалось судоходство по реке Кама. Среди представителей разных политических партий считалось, что здесь имеется главный революционный ресурс – постоянно растущая численность пролетариата. Поэтому в этом губернском городе активно действовало социал-демократическое подполье. Юная революционерка быстро нашла единомышленников и в том же 1905 году в 16‐летнем возрасте вступила в РСДРП. Здесь она была известна под партийным псевдонимом «Шурка»[206]. Её подпольная работа началась с выполнения разовых поручений в качестве курьера и связной не только в самой Перми, но и в других крупных городах Уральского региона. Одновременно с подпольной работой она занималась своей партийной подготовкой, изучала марксистскую литературу. Постепенно ей стали поручать пропагандистские выступления среди рабочих и молодёжи. При этом она постоянно помнила о конспирации, понимая, что риски провалов и арестов сохраняются даже при незначительных подозрениях со стороны политического сыска империи.

Впервые под арестом Александра Ашихмина оказалась на завершающем этапе революционных выступлений в Екатеринбурге осенью 1907 года. Этот период её жизни достаточно подробно изложен в книге ветерана ФСБ Александра Петрушина «Тайна сибирских орденов». «Арестованную 20 сентября 1907 года в Екатеринбурге Ашихмину, – как пишет историк А.А. Петрушин, – обвинили в том, что она, «примкнув к преступному сообществу, имела в своем распоряжении склад взрывчатых веществ, в виде 55 патронов динамита… проживала по подложному виду на имя дочери священника Ю.М. Порубовой, вела переписку о доставке партийной литературы на Нижнетагильский завод»[207]. Её осудили в феврале 1909 года на 1 год тюремного заключения. Свой срок молодая большевичка отбывала в Екатеринбургской крепости, как тогда называлась губернская тюрьма. При этом крепостью в имперской системе уголовного наказания в те годы называлась тюрьма, в которой заключённые содержались в одиночных камерах. Однако в связи с большим числом осуждённых на пребывание в крепости, для которых не хватало одиночных камер, всех осуждённых за участие в революционных событиях 1905–1907 годов распределили по общим тюремным камерам. Здесь арестантская судьба свела 19‐летнюю Александру с Клавдией Новгородцевой, которая впоследствии стала не только женой Я.М. Свердлова, но и хранительницей партийного «алмазного фонда». Кстати, как пишет тюменский писатель А. Петрушин, обе молодые женщины были серьёзно увлечены большевиком – «товарищем Андреем», руководившим революционным подпольем в Уральском регионе Российской империи. Этим партийным псевдонимом, как известно, в то время пользовался Свердлов.

Александра Ашихмина была настолько сильно влюблена в своего партийного кумира, что даже сменила девичью фамилию на Андрееву. Однако Яков Михайлович свой выбор остановил на купеческой дочери Новгородцевой, несмотря на то, что она была на 9 лет его старше. Заметим, что это был второй брак будущего председателя ВЦИК.

После прихода к власти большевиков Клавдия Тимофеевна занимала высокие и значимые партийные посты: возглавляла Секретариат ЦК РКП(б), являясь одновременно заведующей Общим и Финансовым отделами Центрального комитета. Однако после смерти мужа её карьера пошла резко вниз. Она была перемещена на малозначительные посты, связанные с детскими учреждениями и с книгоизданием для детей[208].

Но всё это произошло значительно позже. А в те дни пребывания в неволе молодые большевички были полны решимости продолжить борьбу с самодержавием и упорно готовились к побегу. Однако тюремная обстановка губительно сказалась на здоровье Александры. После отбытия срока заключения она долго лечилась от тяжёлых недугов, полученных в тюремной неволе. Но при всём этом она старалась не прекращать своей партийной и подпольной работы.

В некоторых публикациях, посвящённых жизни и судьбе А.А. Андреевой-Горбуновой, указывается, что она после освобождения из тюрьмы якобы обучалась в медицинских учебных заведениях Российской империи. Существуют две версии на этот счёт. Согласно первой версии она училась в высшем медицинском училище в городе Юрьеве. Вторая версия указывает на то, что она окончила два курса Казанского мединститута. В обоих случаях в публикациях указывается, что обучение Александра Азарьевна не завершила.

Эти сведения о её обучении медицине, на наш взгляд, нуждаются в дополнительной проверке по нескольким причинам. Во-первых, в названных городах, где она якобы обучалась медицине, судя по её биографии, она не была. Во-вторых, сведений о наличии в Российской империи высшего медучилища в г. Юрьев с правом поступления в него женщин обнаружить не удалось. В этом городе располагался Императорский Юрьевский (прежде – Дерптский) университет, имевший врачебный факультет. В-третьих, в Казани до 1930 года не было медицинского института. Медицинский факультет существовал в Императорском Казанском университете. Никаких документальных подтверждений факта её обучения медицинским наукам выявить не удалось. Тем не менее этот вопрос нуждается, на наш взгляд, в дополнительном изучении, поскольку в ряде современных изданий вновь приводятся сведения о её медицинском (завершённом или нет) образовании. Так, например, в той же книге А.А. Петрушина такие упоминания присутствуют. «После тюрьмы, – пишет историк отечественных спецслужб, – Андреева училась в высшем медицинском училище в г. Юрьеве, но заболела туберкулезом и уехала на родину, к родителям»[209]. Далее в той же книге вновь упоминается о том, что она имела медицинское образование[210]. А в приведённой архивной справке о заключённой А.А. Андреевой-Горбуновой из ФСИН Управления по Республике Коми вообще указано, что она «по профессии врач-терапевт»[211].

После освобождения из тюрьмы в 1910 году Александра Азарьевна озаботилась состоянием своего здоровья и, предположительно, проходила лечебно-восстановительные процедуры. Тюремные условия имели пагубные последствия для прежде крепкой и здоровой 20‐летней девицы.

На сайте форума, посвящённого истории ВЧК – ОГПУ – НКВД – МГБ, историк отечественных спецслужб полковник ФСБ О.Б. Мозохин опубликовал ранее неизвестные архивные материалы, помогающие восстановить некоторые пробелы в биографии чекистки А.А. Андреевой-Горбуновой. Там же приводятся некоторые сведения, дающие представление о её трудовой и служебной деятельности до и после октября 1917 года. Например, указано, что в царской России она в 1912 году трудилась статистиком Симбирской губернской земской управы. А при Временном правительстве работала в народном доме в г. Слободском Вятской губернии[212].

Не забывала она и о личной жизни. Александра вышла замуж за своего земляка – уроженца Сарапула Вятской губернии Льва Алексеевича Горбунова, который был старше её на 7 лет. Так она стала Андреевой-Горбуновой. Однако до своего ареста она практически всегда указывала свою фамилию как Андреева. И в документах ОГПУ – НКВД СССР она называлась под этой фамилией.

Приведём ещё один интересный факт из биографии героини нашего очерка. Историк О.Б. Мозохин упоминает о том, что Александра Азарьевна болела в 1914 и 1916 годах. При этом, по нашему мнению, под болезнью в 1914 году имелась в виду её беременность. Этот год она провела в родительском доме священника Ашихмина в селе Зюздино Слободского уезда Вятской губернии. А в 1915 году в молодой семье родилась девочка, которую назвали Ариадной. Судя по всему, молодая мать оставила новорожденную на попечение своих родителей, а сама в тот же год отправилась на подпольную работу в Екатеринбург. Однако на следующий год она вновь заболела и проживала в городе Слободском Вятской губернии. Чем болела – неизвестно. Возможно, что это было как-то связано не с её здоровьем, а с уходом за своей годовалой дочерью, поскольку в том же 1916 году умер её отец-священник и семья оказалась в трудном материальном положении. Где в это время находился её муж Л.А. Горбунов, установить не удалось.

Судя по всему, молодые супруги в дореволюционный период вместе были подпольщиками-однопартийцами, а затем вдобавок стали и сослуживцами в системе советской военной разведки. Каким образом Александра Азарьевна в марте 1919 года стала сотрудником для поручений, а затем инспектором-инструктором полгода назад организованного Регистрационного управления Полевого штаба РККА, ставшего первым центральным органом советской разведки и контрразведки – достоверно неизвестно, поскольку все свидетельства и факты, скорее всего, хранятся в архивах военной разведки и ФСБ. Поступили ли супруги Горбуновы на службу в военную разведку одновременно или это произошло в разное время, тоже установить не удалось. Однако по состоянию на январь 1920 года Лев Алексеевич Горбунов, по сведениям историка спецслужб О.Б. Мозохина, занимал должность уполномоченного для связи 1‐го отдела Регистрационного управления Полевого штаба РВС Республики[213]. Иными словами, он проходил службу в центральном аппарате армейской разведки в Москве. В то время военная разведка Советской России находилась на этапе формирования и организационного становления. При этом со стороны руководства ВЧК, а затем и ГПУ – ОГПУ неоднократно предпринимались попытки переподчинить себе военных разведчиков. Против таких шагов активно выступал наркомвоен Л.Д. Троцкий, справедливо считавший, что Красная армия не может полноценно выполнять свои функции по вооружённой защите РСФСР без военной разведки и контрразведки. В результате было принято компромиссное решение, согласно которому разведка РККА в организационной форме Регистрационного управления сохранилась в составе Полевого штаба. При этом возглавлял управление штатный сотрудник штаба, а представитель РВС Республики осуществлял контрольные функции. Были учтены и интересы ведомства Ф.Э. Дзержинского. В армейских структурах были созданы особые отделы, имевшие двойное подчинение – ВЧК в столице и реввоенсоветам фронтов и армий на местах.

«По утверждению Антонова-Овсеенко: «Андреева-Горбунова работала в первые советские годы в Коллегии ВЧК – по рекомендации Якова Свердлова. Феликс Дзержинский видел в ней «совесть ВЧК», он поручил Александре Азарьевне контроль за соблюдением чекистами революционной законности»[214]. Заметим, что в 1920–1921 годах Владимир Александрович был человеком весьма информированным и сведущим во многих секретных делах, поскольку являлся членом Коллегии Наркомата внутренних дел и одновременно занимал высокую должность зампредседателя Малого Совнаркома.

Эта версия перехода героини нашего очерка из военной разведки в ВЧК по рекомендации всесильного председателя ВЦИК в основном повторяется и в другом источнике. Так, по свидетельству А.Л. Балашовой – дочери Александры Азарьевны, её мать оказалась в рядах чекистов по воле «товарища Андрея». «В Москву ее вызвал Свердлов – «Андрей», – писала Ариадна Львовна в своём обращении в МВД Коми АССР в мае 1989 года, – по имени которого у нее подпольная фамилия «Андреева». Ф.Э. Дзержинский назначил маму своим особоуполномоченным, называл ее «совестью ВЧК»[215].

Участие Якова Михайловича Свердлова в судьбе Андреевой-Горбуновой было не только возможно, но и вполне понятно. Он знал её лично ещё по подпольной работе на Урале. Наверняка был достаточно осведомлён о её прежних чувствах к нему, что позволяло рассчитывать на её личную преданность и готовность выполнять любые его указания. К тому же такой шаг вполне укладывался в его планы иметь «своих людей» во всех звеньях советского государственного аппарата, включая ВЧК. Кстати, что касается утверждения Антонова-Овсеенко о том, что Александра Азарьевна входила в состав Коллегии ВЧК, то эта информация нуждается в документальном подтверждении. До настоящего времени считалось, что в составе этого высшего органа ВЧК состояла лишь одна женщина-чекистка – Яковлева В.Н., о судьбе которой было рассказано в нашем предыдущем очерке.

Однако и в версии об участии Свердлова в трудоустройстве своей бывшей партийной соратницы по большевистскому подполью тоже есть моменты, которые нуждаются в дополнительном, на наш взгляд, уточнении. Здесь сомнение вызывает странная очерёдность событий. В приведённых нами свидетельствах роль Якова Михайловича в чекистской судьбе А.А. Андреевой-Горбуновой формально как бы подтверждается, но имеет серьёзные расхождения по датам. Так, известно, что сотрудником ВЧК она стала в октябре 1921 года, а Я.М. Свердлов умер 16 марта 1919 года. Конечно, можно предположить, что разговор о ней с Дзержинским мог у него состояться значительно раньше. Но тогда непонятно, почему она в марте 1919 года оказалась сотрудником военной разведки, а не была сразу принята на службу в ВЧК. Вряд ли бы Феликс Эдмундович столь небрежно отнёсся к рекомендации Свердлова. Если, конечно, предполагаемый нами разговор не произошёл в первой половине марта 1919 года. После внезапной смерти председателя ВЦИК ситуация могла кардинально измениться, из-за чего стало не до протекций и рекомендаций.

Отметим также, что в ранее упомянутой нами книге «Женщины-чекистки» изложена другая история о том, как Андреева-Горбунова оказалась в Москве, да ещё и на службе в ВЧК. «Такой перемене в ее жизни, – читаем на страницах этой книги, – посодействовал приятель Александры Азаровны, Самсонов. Когда и при каких обстоятельствах произошло это знакомство – неизвестно»[216]. На первый взгляд эта версия, не подкреплённая документами и фактами, выглядит неубедительно.

Если ознакомиться с биографией чекиста Т.П. Самсонова (настоящая фамилия – Бабий), то сразу становится понятно, что до 1917 года они вообще не могли быть знакомы, поскольку все события в жизни Тимофея Петровича происходили в основном на юге России, тогда как героиня нашего очерка практически всё это время находилась на Урале. К тому же в период с 1915 по осень 1917 года Самсонов находился в вынужденной эмиграции за пределами России. Правда, по возвращении он всё-таки оказался на уральской земле, но только в городе Челябинске. Здесь, судя по его биографии, приведённой в книге «ВЧК. 1917–1922. Энциклопедия», председатель Союза железнодорожников Челябинского транспортного узла Т.П. Самсонов неожиданно оказался в рядах военной разведки 3‐й армии Восточного фронта РККА, сформированной согласно директиве командующего войсками этого фронта И.И. Вацетиса от 20 июля 1918 года для вооружённого подавления мятежа частей Чехословацкого корпуса и разгрома белогвардейских войск. За короткий срок Самсонов сумел сделать головокружительную карьеру в военной разведке. Начав службу инструктором военного контроля 3‐й армии, он быстро оказался на должности начальника отдела военного контроля этой армии[217]. Затем в январе 1919 года перешёл на должность начальника Особого отдела ВЧК той же армии. Все эти назначения на высокие посты в военной разведке и контрразведке выглядят несколько странно, поскольку бывший анархист лишь в феврале 1919 года вступил в ряды РКП(б). Тем не менее через 5 месяцев он оказался уже в Москве, где возглавил Особый отдел МЧК. Как пишет уже упоминавшийся нами тюменский писатель А. Петрушин, этот перевод чекиста Самсонова в столицу произошёл по инициативе самого Ф.Э. Дзержинского.

«Вместе с ним, – как указал это автор, – в столицу уехала его помощница и гражданская жена Андреева»[218]. Если этот факт соответствует действительности, то он может служить объяснением дальнейших служебных перемещений и карьерного роста Александры Азарьевны в советских спецслужбах.

С сентября 1919 по 1920 год Самсонов вновь состоит на службе в РККА, где занимает должность заместителя начальника Регистрационного управления Полевого штаба. Осенью 1920 года он опять возвращается на руководящие должности в ВЧК, где сначала возглавляет Секретно-оперативный отдел (СОО), а затем Секретный отдел (СО) и до 1922 года состоит членом Президиума ВЧК. Позже некоторое время он проходил службу в системе ГПУ – ОГПУ, после чего с согласия Дзержинского перешёл на работу в народное хозяйство. Что касается А.А. Андреевой, то она продолжила службу в органах государственной безопасности. Кстати, вновь отметим, что в это время в документах советских спецслужб она официально числилась под этой фамилией, а Андреевой-Горбуновой она стала лишь после увольнения из органов НКВД СССР в 1938 году.

Начав свою карьеру в 1919‐м в военной разведке, бывшая подпольщица Александра Азарьевна быстро набиралась специальных знаний и опыта в ранее неизвестной ей сфере деятельности в качестве сотрудника Регистрационного управления Полевого штаба РККА. Предположительно, что её служба в этой организации продолжалась примерно два года и завершилась переводом в ведомство Дзержинского. В октябре 1921 года она стала штатным сотрудником Секретного отдела в центральном аппарате ВЧК, а спустя два месяца она была переведена на должность помощника начальника этого отдела Т.П. Самсонова. После упразднения ВЧК и создания в феврале 1922 года Главного политического управления (ГПУ) при НКВД РСФСР Александра Азарьевна сохранила свою должность помощника начальника Секретного отдела в новом ведомстве государственной безопасности Советской России. Теперь в круг её обязанностей дополнительно вошли функции контроля следственных мероприятий и ведение следственных дел по направлениям деятельности своего отдела.

После образования СССР возникла необходимость формирования единой системы органов государственной безопасности в рамках союзного государства. С этой целью в середине ноября 1923 года ГПУ при НКВД РСФСР было преобразовано в Объединённое государственное политическое управление (ОГПУ) при СНК СССР. В новой структуре центрального аппарата государственной безопасности Секретный отдел организационно вошёл в состав Секретно-оперативного управления (СОУ), которое возглавил В.Р. Менжинский, через некоторое время ставший первым заместителем председателя ОГПУ Дзержинского. Помимо Секретного отдела в состав управления вошли и другие ключевые отделы: особый, контрразведывательный, оперативный и иностранный[219].

Начальником отдела был назначен Т.П. Самсонов, однако в том же 1923 году он перешёл по собственному желанию на партийно-хозяйственную работу. Его сменил известный чекист Т.Д. Дерибас. Функционал Секретного отдела расширился и включал теперь 8 направлений работы, начиная с борьбы с анархистами, враждебными и антисоветски настроенными политическими партиями и завершая борьбой с религией и православной церковью. Активное участие А.А. Андреевой (именно этой фамилией она в то время подписывала служебные документы) в работе отдела было отмечено её начальником Дерибасом. В январе 1924 года она получила повышение по службе и стала, по неподтверждённым сведениям, заместителем начальника Секретного отдела ОГПУ СССР. На этом посту она находилась 5 лет. В конце 1929 года в результате очередной реорганизации Дерибас был переведён на должность полномочного представителя ОГПУ СССР на Дальнем Востоке, а отдел возглавил известный чекист Я.С. Агранов. Новый начальник в декабре 1929 года вернул Андрееву на её прежнюю должность помощника начальника Секретного отдела. Судя по всему, служебные отношения с новым начальником отдела у Александры Азарьевны не складывались, в результате чего она в марте 1931 года была переведена с оперативной работы на административную должность начальника секретариата отдела. В 1931 году в результате новых организационно-штатных перемен Секретный и Информационный отделы были объединены в Секретно-политический отдел (СПО) ОГПУ СССР, начальником которого был утверждён Молчанов Г.А. Новый руководитель реорганизованного отдела был переведён в центральный аппарат из Ивановской области, где он состоял полномочным представителем ОГПУ СССР, поэтому нуждался в опытных и знающих специфику оперативной работы по направлениям деятельности нового для него отдела. В декабре того же года Андреева вновь стала помощником начальника теперь уже СПО ОГПУ СССР.

В ходе очередной реорганизации органов госбезопасности в июле 1934 года на базе ОГПУ было сформировано Главное управление государственной безопасности (ГУГБ) в качестве отдельного подразделения НКВД СССР. Тогда же Молчанов и Андреева были переназначены на прежние должности во вновь созданном СПО ГУГБ НКВД СССР, который позже стал 4‐м отделом ГУГБ. Главной задачей отдела по-прежнему оставалась борьба с антисоветскими организациями и их участниками.

С начальником отдела Молчановым у Андреевой сложились более, чем просто доверительные отношения. Достигнутое между ними полное взаимопонимание, а некоторые считали, что и романтические отношения позволяли успешно решать многие сложные оперативные задачи. С введением в 1935 году специальных званий Г.А. Молчанов стал комиссаром государственной безопасности 2‐го ранга, что соответствовало армейскому званию командарма 2‐го ранга. Его сослуживица и соратница первой среди женщин-сотрудников ГУГБ НКВД в декабре того же года получила специальное звание майора государственной безопасности, которое приравнивалось к воинскому званию комбрига.

Кстати, в ряде публикаций ошибочно указывается, что А.А. Андреева была единственной женщиной в системе органов госбезопасности, имевшей звание майора государственной безопасности. Известны, как минимум, ещё несколько женщин-чекистов, имевших столь же высокие спецзвания. Среди них можно назвать майоров государственной безопасности Алешковскую П.Г., Оршацкую С.М., Уемову Л.Н., Модржинскую Е.Д. и Хорошкевич Е.В.[220] Кстати, с последней А.А. Андреева была хорошо знакома, поскольку в разные периоды времени они вместе служили сначала в Секретном отделе (СО) ОГПУ, а позже в Секретно-политическом отделе ОГПУ (СПО) НКВД СССР. После назначения Г.А. Молчанова в 1936 году наркомом внутренних дел Белорусской ССР в ноябре на должность начальника СПО, ставшего 4‐м отделом ГУГБ, был назначен чекист из Сибири В.М. Курский.

То ли новое руководство отдела намекнуло, то ли Александра Азарьевна сама догадалась, что пора переходить на новую должность в другое подразделение, но спустя полгода в апреле 1937 года она была переведена на должность помощника особоуполномоченного НКВД СССР. Напомним, что в июле 1934 года был создан предшественник службы собственной безопасности НКВД СССР в виде аппарата особоуполномоченного НКВД СССР. Штат аппарата особоуполномоченного первоначально состоял из 36 сотрудников, которые занимались расследованием преступлений и противоправных действий сотрудников Наркомата внутренних дел. Первым на эту важную должность был назначен бывший начальник личной охраны Ленина известный чекист А.Я. Беленький. В декабре 1936 года майор госбезопасности был понижен в должности и стал помощником своего преемника на посту особоуполномоченного – старшего майора госбезопасности Фельдмана В.Д. Примерно в то же время на должности помощника особоуполномоченного НКВД СССР состояла и майор госбезопасности Андреева.

А в июне 1938 года Александра Азарьевна с должности помощника особоуполномоченного НКВД СССР приказом наркома внутренних дел Союза ССР № 1420 от 5 июня 1938 года была уволена в отставку по болезни согласно ст. 40 Положения о прохождении службы начальствующим составом ГУГБ НКВД СССР. Статьей 42 того же Положения предусматривалось, что увольнение лиц начсостава ГУГБ по болезни производилось по постановлениям врачебно-экспертных комиссий. Александре Азарьевне была установлена 2‐я группа инвалидности и оформлены пенсионные документы. До начала декабря 1938 года она проживала в своей московской квартире в престижном Доме правительства на улице Серафимовича как пенсионер ГУГБ НКВД СССР. На сайте закрытого в январе 2023 года на реэкспозицию музея «Дом на Набережной» А.А. Андреева указана в списках репрессированных жителей. Всего более 700 жильцов элитного дома были осуждены к расстрелу или длительным срокам наказания в лагерях ГУЛАГа.

Престижный жилой комплекс на Берсеневской набережной Москвы-реки был сдан в эксплуатацию в 1931 году. Его жильцы считались «небожителями», поскольку условия проживания в нём в ту пору считались чуть ли не сказочными. Своё официальное название «Дом правительства» жилой комплекс из 8‐ми высотных корпусов получил не случайно. Он изначально предназначался для расселения партийного и советского руководства после переезда правительства в Москву, ставшую столицей СССР.

В доме было чуть более 500 квартир разной площади, расположенных по две квартиры на каждой лестничной площадке. В зависимости от своего служебного положения жильцы размещались в квартирах, имевших от одной до семи комнат. Получивший повышение по службе жилец через некоторое время перебирался в более просторную и комфортную квартиру.

Жилые этажи начинались со 2‐го этажа, поскольку на первом этаже размещались охрана, обслуживающий персонал и некоторые бытовые службы. Во всех квартирах имелись телефон, газовые плиты, горячее водоснабжение и санузлы с ванной комнатой. Пол был из дубового паркета, а на высоких потолках имелась художественная лепнина и живопись. Мебель и домашняя утварь были типовыми, изготовленными специально для этого дома и передавались жильцам в аренду по описи.

Для удобства проживающих на территории жилого комплекса работали медпункт, амбулатория, детский сад и ясли, почта, сберкасса, прачечная, спортзал, библиотека и спецмагазин, через который жильцам распределялись товары и продукты. К сожалению, на данный момент нет описания квартиры, в которой проживала ветеран госбезопасности А.А. Андреева, хотя некоторое представление об общих условиях жизни в Доме правительства можно легко получить в интернете или посетив музей «Дом на Набережной», который вскоре откроется с обновлённой экспозицией.

В книге ветерана ФСБ полковника А.А. Петрушина «Тайна сибирских орденов» есть упоминание о том, что она с конца 1935 года проживала в этом престижном доме в квартире № 401[221]. Однако, по другим сведениям, жильцами этой квартиры были другие люди. Там проживал заместитель председателя Всесоюзного ЦК нового алфавита при Президиуме ЦИК СССР Коркмасов Джелал-Эд-Дин Аксельдер-оглы, который был расстрелян в конце сентября 1937 года. В освободившуюся квартиру заселился начальник сектора кадров Наркомата пищевой промышленности СССР Брезановский Я.Е. Однако и его постигла столь же печальная участь – он был расстрелян в конце июля 1938 года[222]. Если же в этой же квартире проживала и А.А. Андреева, то сведения о месте жительства должны сохраниться в её уголовном деле.

При этом сама Андреева-Горбунова в одном из своих обращений к руководству НКВД указала, что до дня ареста проживала в указанном выше доме в квартире № 204. Однако и здесь вновь неувязка. Согласно неполным спискам репрессированных жильцов Дома на Набережной в этой квартире проживал начальник Особого технического бюро НКВД СССР Давыдов М.А., расстрелянный в конце июля 1941 года.

Кстати, при всех привилегиях и бытовых удобствах для жильцов существовали и определённые ограничения. Например, в гости к героине нашего очерка можно было бы попасть лишь по заранее поданной заявке и в сопровождении лифтёра по предварительному звонку с вахты. После 23 часов дворы патрулировали охранники с собаками. Если гость припозднился и на него не было заранее оформлено разрешение на ночёвку, то его отправляли в сопровождении в гостиницу или на вокзал.

Заметим, что сама Александра Азарьевна о существовавших правилах и бытовых деталях своего проживания в элитном доме не вспоминала. Судя по всему, после ареста в декабре 1938 года она утратила свои права на квартиру в Доме правительства.

Остаётся лишь надеяться, что эти и другие архивные сведения, позволяющие достоверно установить подлинные факты из жизни и служебной деятельности чекистки А.А. Андреевой-Горбуновой, когда-нибудь станут доступными для историков и других заинтересованных лиц.

В силу специфики службы в карающем органе Советского государства в жизни и деятельности Александры Азарьевны Андреевой было немало эпизодов, о которых она, наверное, не любила вспоминать. При этом она всегда верила, что выполняет важную и нужную работу, защищая страну и советский народ от враждебных и антисоветски настроенных внешних и внутренних врагов.

В соответствии со своей должностью помощника начальника Секретного, затем – Секретно-политического отдела она была не только в курсе деятельности всех отделений, но и лично участвовала в вынесении решений по многим следственным делам.

Например, Отделение № 1 занималось борьбой с проявлениями анархизма в СССР. Андреева не раз подключалась к этой работе на этапе расследования и при принятии решения о степени виновности арестованных и внесении предложений по наказаниям. Так, в 1926 году чекистка Андреева принимала непосредственное участие в пресечении контрреволюционной деятельности в Ленинграде анархистской подпольной организации «Черный крест» и издаваемого ею журнала «Черный набат». Группа анархистов была персонально установлена. В их числе оказалась, как сочли чекисты, антисоветски настроенная писательница Лидия Чуковская – дочь известного детского писателя К.И. Чуковского[223]. Впервые её арестовали, как она сама вспоминала, весной 1925 года. Но тогда за неё похлопотал отец и её вскоре выпустили на свободу. Тем более что ни в какой подпольной организации она тогда не состояла. Позже она под влиянием подруги оказалась в числе членов кружка анархистов, хотя сама теорией анархизма особо не заинтересовалась. Молодёжный кружок студентов и рабочих решил издавать нелегально журнал «Черный набат» и организовать нечто похожее на кассу взаимопомощи для политзаключённых – «Черный крест». Как показал дальнейший ход событий, среди участников кружка оказался тайный осведомитель ОГПУ. Началось следствие.

В июле 1926 года после проведённого обыска в квартире 19‐летняя Лидия Корнеевна была арестована. Ей предъявили обвинение сразу по двум статьям – 60 и 72 УК РСФСР от 1922 года. Первая статья предусматривала наказание за участие в организации, действующей в целях совершения преступлений, указанных в статьях 57–50 Уголовного кодекса, а вторая грозила лишением свободы на срок не менее 1 года за изготовление, хранение с целью распространения и собственно само распространение агитационной литературы контрреволюционного характера. Но Лидии вновь повезло. Хлопотами знаменитого отца ей удалось в августе выйти из тюремных стен под подписку о невыезде. Допросы продолжались, но девица Чуковская заявила, что никакой подпольной работы не вела и ни в какой антисоветской организации не участвовала. И тем не менее она оказалась среди 16 анархистов, которым в сентябре того же года было предъявлено обвинение. С учетом резолюции помощника начальника Секретного отдела ОГПУ А.А. Андреевой дочь К.И. Чуковского была арестована и подлежала высылке из Ленинграда в Саратов на 3 года. Отец на этот раз смог лишь на 3 месяца отсрочить ссылку в связи с необходимостью завершить лечение Лидии в домашней обстановке после перенесённого ею заболевания паратифом и базедовой болезни. Но в декабре 1926 года она уже была в саратовской ссылке, где оставалась до осени 1927 года. Тогда по личным связям отца Лидия была освобождена и вернулась в Ленинград, однако её политические взгляды и диссидентские убеждения не переменились, в связи с чем она до конца своей жизни оставалась под наблюдением органов госбезопасности.

Похоже, что какое-то время своей чекистской службы Александра Азарьевна специализировалась на борьбе с анархистами в СССР. В марте 1927 года по уголовному делу по статье 58 пункт 4 в отношении анархистов В.С. Пикунова и И.М. Никитина, принадлежавших к нелегальной мистической организации тамплиеров, Андреева изложила свои предложения на обвинительном заключении. «Предлагаю, – надписала она, – ПИКУНОВА заключить в п[олит] / и[золятор] ОГПУ на 3 года. НИКИТИНА выслать в ПП по Сибири на 3 года»[224].

В декабре 1929 года на обвинительном заключении в отношении шестерых анархистов, уличённых в участии в нелегальном «Библиографическом кружке» антисоветского толка, Александра Азарьевна твёрдой рукой надписала карандашом: «Заключить ан[архо]/п[одпольщиковна] на 3 года»[225].

Случалось, что она согласовывала и смягчающие вину постановления. Так, в октябре 1931 года она разбиралась с делом заключённой из Новороссийского Исправительно-трудового дома. Так тогда называлась тюрьма. Отбывавшая свой трёхлетний срок осуждённая по делу об участии в анархо-мистической организации «Орден тамплиеров и розенкрейцеров» Грамматчикова Е.Д. пыталась отправить анонимное письмо пролетарскому писателю М. Горькому, в котором рассказывала о тяжелых условиях в тюрьме и почти ежедневных расстрелах. В ходе разбирательства решили новое уголовное дело прекратить, поскольку она и так уже отбывает свой срок заключения. Андреева на документе начертала «Согласна», а Г.Г. Ягода – утвердил[226].

Также в январе 1935 года её подпись стоит под обвинительным заключением супружеской паре Власенко, происходивших из дворян и примкнувшим к анархо-коммунистам на идейной основе. Находясь в следственном изоляторе, арестованные дали показания о своей контрреволюционной деятельности и причастности к тайному мистическому обществу «Орден Духа». При обыске на квартире у арестованных были обнаружены переписка организационно-информационного содержания с другими анархистами, рукописи анархо-мистического характера и подтверждающие документы участия в нелегальных кружках. Обвиняемые свою вину не признали. Тем не менее уполномоченный 1‐го отделения СПО ГУГБ НКВД А. Кузнецов, сочтя их виновность доказанной, составил обвинительное заключение по следственному делу № 545 в отношении Власенко Б.М. и Власенко Е.В. по статье 58 (пункты 10 и 11) УК РСФСР. Дело предлагалось передать на рассмотрение Особого совещания при наркоме внутренних дел СССР. «С обвинительным заключением, – начертала 10.02.1935 А.А. Андреева, – и приведенными оценками согласна»[227]. В результате супруги Власенко были осуждены – муж на 5 лет лагерей, а жена на 3 года пребывания в исправительно-трудовом лагере. Удивительное дело – бывший белогвардейский офицер с двумя судимостями за антисоветскую деятельность не озлобился. Когда началась Великая Отечественная война, он ушел на фронт и с боями дошёл до Германии. В мае 1989 года он вместе с женой был реабилитирован посмертно.

Работник центрального аппарата ОГПУ – НКВД Андреева оставила свой след в судьбах многих подозреваемых, арестованных и осуждённых. Например, молодая анархистка Анна Гарасева в своих воспоминаниях о пребывании в ГУЛАГе дала нелицеприятную оценку деятельности высокопоставленной чекистки[228]. Так, описывая ситуацию массового протеста заключённых в Верхнеуральске с требованием отправить на лечение серьёзно заболевшего арестанта, она, сама находясь в госпитале в Бутырках, знала о реальной ситуации со слов сестры-арестантки Татьяны и других очевидцев. Сложившуюся обстановку в Верхнеуральском политизоляторе в Москве сочли весьма серьёзной, поэтому для разбирательства прибыли начальник Секретного отдела ОГПУ Т.Д. Дерибас, его помощник А.А. Андреева, по совместительству бывшая начальником всех мест политзаключений и ссылок, а также высокопоставленные представители ВЦИК СССР и Центральной контрольной комиссии партии М.Ф. Шкирятов и А.А. Сольц. В результате уступок требованиям арестантов конфликт удалось погасить.

При этом, вспоминая об этом эпизоде, осуждённая анархистка охарактеризовала Александру Азарьевну как отвратительную личность, которая была сторонницей пыток заключенных. «Обычно в Верхнеуральске, – как вспоминала А.М. Гарасева, – она появлялась два раза в году, в сопровождении пышной свиты местного тюремного начальства обходила каждую камеру и спрашивала, есть ли жалобы. Иногда заключенные постановляли: с Андреевой говорить не будем. Тогда каждая камера встречала ее появление гробовым молчанием, так что слышно было только как открывают и закрывают замки дверей. Но Андрееву у нас интересовали не столько заключенные, сколько великолепная охота на дроф и сайгаков, приготовления к которой мы наблюдали из окон политизолятора»[229].

Гарасева отмечала, что её отношения с Андреевой не сложились ещё со времён их первых встреч на Лубянке. С той поры они взаимно, как указывала заключённая анархистка, ненавидели друг друга. Неприязненные личные отношения имели начало при их первой встрече в августе 1925 года после ареста Анны Гарасевой и её сестры Татьяны по обвинению в соучастии в подготовке покушения на Г.Е. Зиновьева. Заметим, что следственное дело в отношении сестёр Гарасевых было возбуждено на основании анонимных писем, сообщавших, что сёстры являются анархистами-подпольщиками, готовящими теракт против Зиновьева. На обвинительном заключении А.А. Андреева в марте 1926 года наложила резолюцию с предложением заключить обвиняемых на 3 года в лагерь на Соловках.

С лёгкой руки чекистки Андреевой Анна Гарасева после первого ареста в августе 1925 года долгие годы жила под страхом возможного ареста и продолжения репрессий. Тяжело переживала за пребывавших в заключении своих родных и близких. С началом Великой Отечественной войны работала сначала в военном госпитале, а затем в Рязанском областном противотуберкулёзном диспансере до выхода на пенсию в 1959 году.

В круг служебных интересов помощника начальника Секретного, а позже – Секретно-политического отдела ОГПУ – НКВД входило кураторство отделения, работавшего против религиозных организаций и учреждений, священнослужителей и объединений верующих граждан. Было ли это связано с тем, что она происходила из семьи священнослужителя и достаточно хорошо разбиралась в вопросах православной религии или бывшая поповна таким образом подчёркивала своё полное отторжение религии. Пребывая на службе в органах государственной безопасности СССР, чекистка Андреева не раз участвовала в разбирательствах и следственных мероприятиях в отношении арестованных священнослужителей.

Приняла она участие в судьбе борца с церковным расколом митрополита Михаила (в миру – Василия Ермакова). В мае 1921 года патриарх Тихон наделил его правами киевского митрополита и направил для служения на Украину. Однако укрепление православных устоев веры не входило в планы Советского государства. В январе 1923 года в ГПУ против митрополита Михаила было возбуждено уголовное дело и две недели спустя священнослужитель был арестован вместе с епископами Дмитрием (Вербицким) и Василием (Богдашевским). Среди выдвинутых против митрополита Михаила обвинений было и то, что он своими действиями препятствовал усилиям ГПУ по расколу духовенства Киевской губернии. Опасаясь роста недовольства верующих, арестанта отправили из Киева в Москву, где поместили в Бутырскую тюрьму. По результатам следствия в июле 1923 года комиссией НКВД по административным высылкам было принято решение о ссылке опального митрополита на 2 года в Туркестан. Поучаствовала в этом деле и руководящий работник ОГПУ А.А. Андреева. На обвинительном заключении по уголовному делу в отношении митрополита Михаила сохранилась её резолюция от 11 мая 1923 года с предложением: «60‐летнего в лагерь нельзя. Выслать в Нарымский край на 2 года». Вроде бы и посочувствовала, что нельзя пожилого священнослужителя отправлять в лагерь. И тут же предложила выслать его на 2 года в Нарымский край. Географически это была северная часть Томского уезда по берегам реки Оби, известная своими суровыми климатическими условиями. Так что ссылка в Туркестан выглядела более гуманным решением[230]. После отбытия наказания митрополит Михаил с апреля 1926 года проживал в Москве без права выезда. Спустя 3 месяца он снова оказался в камере внутренней тюрьмы ОГПУ и был вновь выслан из столицы, но теперь уже на Кавказ.

Гонения на церковь и репрессии в отношении священнослужителей в 1920‐е годы имели свое объяснение со стороны руководства органов государственной безопасности РСФСР, а позднее – СССР. Например, в конце января 1922 года по линии Секретно-оперативного управления ВЧК всем губчека и особым отделам было направлено циркулярное письмо с анализом решений прошедшего в Баварии съезда русского монархического движения за рубежом. Среди важных направлений работы по подготовке свержения советской власти указывалось на усиление работы среди церковно-приходских советов, а также активное привлечение на свою сторону церковных иерархов. В этой связи ВЧК ставила задачу по усилению осведомительной работы в кругах духовенства. Документ был подписан начальником Секретно-оперативного управления ВЧК Менжинским, начальником Секретного отдела ВЧК Андреевой и заместителем начальника Особого отдела ВЧК Артузовым[231].

Столь пристальное внимание к оперативному освещению обстановки внутри кругов духовенства отчасти объяснялось тем, что православная вера была фундаментом государственности в России. Поэтому ставилась задача, чтобы ЧК на местах должна быть осведомлена о всех внутренних сторонах церковной жизни, вплоть до каждого богослужения и содержания проповеди приходского священника.

Заметим, что в этом документе А.А. Андреева указана в качестве начальника Секретного отдела. Вполне возможно, это было сделано в отсутствие на службе начальника отдела Т.П. Самсонова. Известно, что примерно в этот период он обратился к руководству ВЧК с просьбой направить его на работу в гражданский сектор народного хозяйства. Дзержинский удовлетворил просьбу высокопоставленного чекиста и направил его на работу в Минск в качестве зампредправления Московско-Белорусской-Балтийской железной дорогой. Главный чекист страны в то время по совместительству являлся наркомом путей сообщения и нуждался в проверенных и надёжных руководящих кадрах на местах.

Конечно, подпись Андреевой с указанием столь высокой должности при оформлении этого важного руководящего документа могла появиться и по другим, нам неизвестным причинам.

Бывшая чекистка была арестована своими прежними сослуживцами 5 декабря 1938 года. В соответствии с практикой тех лет аресты и обыски, как правило, проводились в ночное время. Судя по всему, Александра Азарьевна понимала, что обречена, и, возможно, ждала ареста. Она уже была уволена со службы и пребывала в новом для себя статусе инвалида 2‐й группы и пенсионера НКВД. Из её прежних начальников в системе органов госбезопасности к моменту её ареста в живых оставался лишь Т.П. Самсонов и то, скорее всего, потому что вовремя перешел в народное хозяйство. Т.Д. Дерибас, Я.С. Агранов, Г.А. Молчанов были расстреляны, а В.М. Курский, опасаясь ареста, застрелился. Ждать помощи или какой-либо поддержки от бывших сослуживцев было бессмысленно.

Надеяться на то, что ей зачтут прежние заслуги, тоже не приходилось. За 17 лет службы в органах государственной безопасности РСФСР и СССР А.А. Андреева-Горбунова была удостоена двух престижных ведомственных наград – в 1927 году знака «Почетный работник ВЧК – ОГПУ (V)» за № 420 и знака «Почетный работник ВЧК – ОГПУ (XV)» согласно приказу ОГПУ СССР № 1179 от 20 декабря 1932 года.

В 1925 году ей за успехи в службе от Коллегии ОГПУ СССР вручили наградное боевое оружие. В таких случаях обычно вручали пистолеты «маузер» или револьверы «наган» с накладной пластиной, на которой указывалось, за какие заслуги произведено награждение. Награждённому от имени Коллегии ВЧК – ОГПУ – НКВД вручалась грамота.

Как пишет А.А. Петрушин, чекистка Андреева была награждена именным револьвером[232]. Кстати, работников центрального аппарата органов государственной безопасности обычно награждали пистолетами «браунинг». И тем не менее боевое наградное оружие хранилось у неё дома. При желании она могла бы им воспользоваться для личной защиты при аресте.

Но она, конечно, понимала, что вооруженное сопротивление оперативникам НКВД было бессмысленно и в этом случае её, скорее всего, убили бы в перестрелке. А самой застрелиться у бывшего майора госбезопасности рука не поднялась. Несмотря на то что она была очень хорошо осведомлена о тяготах и лишениях в жизни арестантов и осуждённых в местах предварительного заключения, тюрьмах и в лагерях ГУЛАГа. Спустя полгода следствия 4 мая 1939 года состоялось закрытое судебное заседание. Военная коллегия Верховного суда СССР признала её виновной в контрреволюционных преступлениях по нескольким статьям Уголовного кодекса РСФСР. В те годы обвинения по статье 58 носили массовый характер и, как правило, включали сразу несколько из 14 подпунктов этой статьи. Бывший майор госбезопасности А.А. Андреева-Горбунова была осуждена по статьям 58-7, 58-8 и 58–11 УК РСФСР и приговорена к 15 годам лишения свободы. Вместе с тем статьи 58-7 и 58-8 предусматривали в качестве меры наказания «высшую меру социальной защиты – расстрел или объявление врагом трудящихся с конфискацией имущества и с лишением гражданства союзной республики и, тем самым, гражданства Союза ССР и изгнанием из пределов Союза ССР навсегда…»[233]. По какой причине осужденная Андреева получила снисхождение – неизвестно. Она была осуждена на 15 лет лишения свободы с последующим ограничением в политических правах на 5 лет.

Возможно, причина, по которой сохранили жизнь А.А. Андреевой, ставшей писать свою фамилию с приставкой Горбунова, поскольку она была носительницей многих тайн, связана с поисками чекистами царских кладов, золотого запаса адмирала Колчака, спрятанного золота, украшений и других ценностей, награбленных в годы Гражданской войны разными атаманами и главарями бандитских формирований. Об этом достаточно подробно, на примерах и фактах рассказывается в уже упоминавшейся нами книге историка и ветерана отечественных спецслужб А.А. Петрушина «Тайна сибирских орденов». «Куда делись, – задаётся вопросом тюменский писатель, – найденные на конспиративных квартирах «анархистов подполья» награбленные ими огромные ценности? Об этом знали только двое: главный чекист Москвы Самсонов и его помощница Андреева. Она вела всю «черную кассу» особых отделов красной 3‐й армии и МЧК, Регистрационного управления Красной армии и секретного отдела ВЧК, который ее шеф Самсонов возглавил … по предложению Дзержинского, в сентябре 1920 года»[234]. По некоторым сведениям, Александра Андреева была не просто подчинённой Самсонова, но и являлась его гражданской женой[235]. Однако в свою новую жизнь бывший чекист свою избранницу не взял. А вот что касается изъятых и перепрятанных ценностей, то вопрос остаётся открытым. По своему служебному положению он имел полный доступ ко всем секретным сведениям о кладах времён Гражданской войны в Советской России, которые составляла его жена и боевая соратница.

Поиск кладов времён Гражданской войны продолжается до наших дней. Например, до сих пор не обнаружены клад или клады атамана Семёнова, спрятанные где-то на территории Читинской области. И это не какие-то семейные реликвии и штучные драгоценности. Речь идёт о примерно 50 тоннах золота чеканки Российской империи в слитках, монетах, антикварных и ювелирных изделиях, которые оцениваются сегодня примерно в 500 млн долларов США. Активные секретные поиски с участием чекистов и военных были прекращены лишь в 1972 году, а дело о кладе атамана Семёнова было отправлено в архив[236].

Архивы до сих пор хранят многие тайны прошлого. Например, писатель-историк А.А. Петрушин в своей книге упоминает о том, что чекистка Андреева по распоряжению своих руководителей красивым, каллиграфическим почерком «вносила в секретные бухгалтерские книги суммы изъятых при обысках ценностей, описания ювелирных изделий из золота, платины и серебра с драгоценными камнями, чертила схемы тайников, куда на всякий случай перепрятывались добытые чекистами сокровища»[237]. А вот куда делись эти бухгалтерские книги и схемы из Секретного отдела ВЧК – ОГПУ – неизвестно.

Загадочным образом исчезли огромные ценности, изъятые московскими чекистами во главе с начальником Особого отдела МЧК бывшим анархистом Т.П. Самсоновым при разгроме анархических подпольных организаций в столице. После ликвидации подполья анархистов в Москве Самсонов вместе с Андреевой по чужим документам тайно выезжали на Украину. Официально считалось, что они проводили разведку и оценивали реальную обстановку на территории, занятой противником. Однако, на наш взгляд, эта опасная поездка была самой актуальной задачей московских чекистов. По другим сведениям, они были заняты поисками спрятанного золота и драгоценностей, в разное время принадлежавших атаманам Махно и Григорьеву.

Здесь в их поисках активно участвовал восстановленный на службе в ЧК усилиями чекистки Андреевой бывший моряк эстонец Карл Валк, который в далёком 1918 году не стал расстреливать приговорённую к смерти девицу Александру, а передал её военной контрразведке для дальнейшего разбирательства. Она не забыла своего спасителя. Тогда же она познакомилась с Самсоновым. И эта встреча круто изменила её дальнейшую судьбу. Позже на Украине именно Валк, как пишет ветеран спецслужб А.А. Петрушин, вёл переговоры с Махно о передаче Самсонову части золота и драгоценностей за предоставление коридора для перехода атамана в Румынию. Но потом что-то пошло не так и сведения от Нестора Ивановича о местах хранения кладов чекистам не поступили. Судя по тому, что Махно умер в Париже в бедности, и он не смог воспользоваться спрятанными на украинской земле богатствами[238].

Много тайн остаётся и с вопросом церковных ценностей и утвари из драгоценных металлов, которые массово изымались чекистами в соответствии с постановлением ВЦИК от февраля 1922 года. Например, в Тюмени губернский отдел ГПУ приступил к изъятию церковных ценностей в начале апреля 1922 года, а уже месяц спустя докладывал в центр промежуточные итоги проведённых рейдов по храмам и монастырям. Речь шла о десятках пудов золота, серебра, тысячах драгоценных камней. Считается, что завершилась специальная чекистская операция лишь в ноябре 1933 года после обнаружения в Тобольске семейных драгоценностей бывшей императорской семьи Николая II на сумму свыше 3 млн рублей золотом[239]. В этом деле, как и во многих других аналогичных акциях, приняла активное участие чекистка Андреева.

В служебную командировку в Тобольск она отправилась официально с целью проведения инспекции местного политизолятора, относившегося к системе ОГПУ. Однако истинные причины поездки Александры Азарьевны заключались в поиске семейных драгоценностей Романовых, которые, как считалось, по просьбе бывшего императора Николая II спрятал в монастырских тайниках при помощи надёжных людей епископ Тобольский и Сибирский Гермоген (в миру Георгий Долганёв). В Тобольске и его предместьях розыском драгоценностей в то время непосредственно занимался недавно назначенный заместитель полномочного представителя ОГПУ по Уралу Е.А. Тучков. Он был хорошо знаком с Андреевой по совместной службе в Секретном, а затем в Секретно-политическом отделе ГПУ – ОГПУ, где он долгие годы возглавлял отделение по борьбе с религиозными организациями в СССР. Его работа среди духовенства, непосредственное участие в разделении церкви на старую и новую, подготовка судебных процессов против патриарха Тихона и других священнослужителей высоко ценились руководством. В структуре ОГПУ он, имея за плечами всего 4 класса церковно-приходской школы, считался крупным специалистом по религиозным делам и знатоком в вопросах изъятия православных реликвий и церковных ценностей. А среди верующих он слыл палачом и гонителем Русской православной церкви[240]. Одновременно, как теперь выясняется, чекист – гонитель веры, занимался в те годы поиском ценных кладов из прошлой жизни. Когда усилия Евгения Александровича объединились с женскими уловками Александры Азарьевны, появилась надежда найти часть царских драгоценностей. Дочери священника удалось найти подход и подобрать нужные слова, которые убедили бывшую монахиню Иоанно-Введенского женского монастыря Марфу Уженцеву в необходимости передать государству спрятанные ею драгоценности семьи Романовых.

Обитель располагалась в пяти верстах от Тобольска и со времён Гражданской войны была известна своей тайной помощью ссыльному царю и его семейству. Помогали, чем могли, монахини и белогвардейцам, квартировавшим рядом с монастырём. Такое нелояльное отношение к советской власти привело к закрытию монастыря в начале 1920‐х годов. И вот спустя почти полтора десятилетия, выяснилось, что бывшая монахиня знает, где спрятаны царские драгоценности, и готова их передать представителям органов ОГПУ. Так, в ноябре 1933 года чекистке А.А. Андреевой удалось разыскать и доставить в столицу клад из фамильных драгоценностей императорской семьи Романовых, оцененный в 3 миллиона 270 тысяч 693 рубля в золотом эквиваленте.

Каким образом монахиня оказалась посвящённой в столь тайные дела, связанные с передачей на хранение царских драгоценностей, неизвестно. О пребывании в Тобольске царской семьи со свитой в 45 человек в период с 6 августа 1917 года по 13 (26) апреля 1918 года можно судить по сохранившимся записям о том, когда выехали в Екатеринбург бывший царь с супругой и их дочь Мария в сопровождении прислуги и охраны. Чуть позже 7 (20) мая того же года к ним присоединились остальные члены семьи Романовых с оставшейся свитой.

Сведений о встречах Николая II и членов царской семьи с епископом Гермогеном выявить не удалось. Однако контакты с представителями местного духовенства у Романовых имелись. Так, например, отмечалось, что во время пребывания в Тобольске постоянно оплачивались услуги семейству Романовых православных священников А. Васильева, В. Русакова, регента Д. Павловского, диакона А. Евдокимова за церковные службы[241]. Иными словами, возможности передать личные драгоценности и какие-то семейные ценности на хранение представителям тобольского духовенства у ссыльных из семейства Романовых были. Вполне возможно, что в этих целях использовался кто-то из перечисленных выше священнослужителей.

О результатах своего кладоискательства Андреева доложила непосредственному начальнику Г.А. Молчанову, который с середины ноября 1931 года возглавлял Секретно-политический отдел ОГПУ. Рассказала она и о спрятанных колчаковцами в тайниках огромных ценностях Белого движения в Сибири, которые не были найдены. Да и царские драгоценности, как считалось, были найдены лишь частично. Остальные богатства продолжали оставаться в монастырских тайниках в округе Тобольска. Чекисты полагали, что многое о местах хранения драгоценностей Романовых должно было быть известно бывшему полковнику Е.С. Кобылинскому, являвшемуся начальником Отряда особого назначения, охранявшего в Тобольске семью бывшего императора Николая II. Многие из свиты бывшего императора вспоминали, что полковник был больше, чем просто друг царской семьи. Николай II доверял своему начальнику охраны. К тому же он был женат на К.М. Битнер, которая в тобольской ссылке была воспитательницей детей семьи Романовых. Кобылинский был арестован и в 1927 году расстрелян в Бутырской тюрьме. Судя по всему, никаких сведений, достойных внимания чекистов, он не представил. Тем не менее поиск царских драгоценностей продолжался. Так, в 1934 году была арестована жена полковника – К.М. Кобылинская. На допросах она показала, что однажды в Тобольске видела в руках мужа ларец с драгоценными камнями, который он передал на хранение местному купцу. Её обвинили в преступлениях по статье 58 УК РСФСР и приговорили к высшей мере наказания. В сентябре 1937 года она была расстреляна на Бутовском полигоне. Позже супруги Кобылинские были реабилитированы.

После успеха с найденными ценностями Романовых в монастыре под Тобольском комиссар госбезопасности 2‐го ранга Молчанов и его помощник майор госбезопасности Андреева продолжили кладоискательство. Они искали прежде сокрытые от советской власти золото, серебро и драгоценные камни. Но не только они занимались активным поиском. Конкуренты были даже среди бывших сослуживцев. Так, после того как летом 1935 года в Москву сообщили о появлении в местах предполагаемого нахождения колчаковского золота бывшего начальника Тюменского губотдела ГПУ Н.А. Долгирева, на место срочно вылетел сам Молчанов под предлогом совместной охоты. С Николаем Алексеевичем они были давними знакомцами по прежней чекистской службе. После увольнения из ОГПУ Долгирев проживал в Омске, где возглавил Нижне-Иртышское государственное пароходство.

И вот вдруг оба сговорились отправиться вместе на охоту в места, далёкие от Омска. Спустя время столичный гость Молчанов вернулся в Москву, а тело Долгирева нашли в начале августа 1935 года на берегу реки. Прибывший из Москвы следователь по особо важным делам Л.Р. Шейнин признал гибель в результате несчастного случая. Правда, смерть выглядела необычно – бывший чекист погиб от глубокой раны охотничьим ножом в правый глаз. С его смертью число людей, знавших о месте, где спрятано золото адмирала Колчака, стало ещё меньше.

Надо отметить, что Андреева была не только весьма осведомлённой чекисткой, но и лично преданной и близкой подругой начальника отдела Молчанова. При этом чисто по-женски ей приходилось бороться за своё право быть рядом с выбранным ею мужчиной. Как считалось в чекистских кругах столицы, среди конкуренток Александры Азарьевны была известная своей храбростью краснознамёнка Эльза Яковлевна Грундман. С 1930 года она была переведена в центральный аппарат ОГПУ СССР, где впервые встретилась с Молчановым. Будучи отвергнутой, она в конце марта 1931 года покончила жизнь самоубийством – застрелилась. По другой версии, романтические чувства она испытывала не к Молчанову, а к другому известному чекисту Е.Г. Евдокимову. В 1929–1931 годах он был членом Коллегии и начальником Секретно-оперативного управления ОГПУ СССР. После выступления в числе группы руководящих работников ОГПУ против репрессий в отношении бывших военспецов в РККА был отправлен полномочным представителем ОГПУ в Средней Азии, где боролся с басмачеством в Таджикской и Туркменской ССР. Как всё обстояло на самом деле в этом романтическо-чекистском треугольнике, осталось под покровом тайны.

В книге А.А. Петрушина «Тайна сибирских орденов» упоминается и о другой сопернице Андреевой в борьбе за внимание и благосклонность женатого Молчанова. Речь идёт о начальнике отделения Секретно-политического отдела Марианне Герасимовой, осуществлявшей прежде контроль и надзор за обстановкой в творческой среде (печать, литература, кино, театр). В 1928–1930 годах она состояла в должности помощника начальника Инфо ОГПУ СССР.

Есть сведения, что в 1935 году она была начальником 5‐го отделения СПО НКВД СССР и в том же году она была уволена со службы по болезни. В 1939 году она была осуждена на 5 лет лагерей[242]. Не помогло даже обращение-поручительство к Сталину и Берии писателя А.А. Фадеева, многие годы хорошо знавшего Марианну Анатольевну, поскольку она была старшей сестрой жены писателя. Кстати, Фадеев в своём письме писал о причине её увольнения из НКВД в связи с тяжелой болезнью мозга (энцефалит), «превратившей её в инвалида и грозящей ей параличом»[243]. После освобождения осенью 1944 года она покончила с собой[244]. Как тогда многие считали, что это было связано с лишением её права проживания в Москве. В феврале 1958 года М.А. Герасимова была реабилитирована. Однако все эти сведения нуждаются в проверке и уточнении, поскольку А.А. Петрушин в своей книге «Тайна сибирских орденов» упоминает, что Герасимову удалось уволить при участии конкурентки из органов за упущения по службе раньше, чем последовал её арест. Напомним, что сама Андреева была арестована 5 декабря 1938 года – за год до ареста соперницы. С приводимыми датами и фактами что-то ничего не сходится. Кстати, следователей по делу бывшего майора госбезопасности Андреевой больше интересовал вопрос об её участии в кладоискательстве, чем служебные романы и скрытая война с соперницами за благосклонность начальника. К тому же в конце ноября 1936 года комиссар госбезопасности 2‐го ранга Г.А. Молчанов получил новое назначение. Он сменил И.М. Леплевского на посту наркома внутренних дел БССР. Спустя 3 месяца он был арестован в Минске по обвинению в участии в контрреволюционной организации. Военной коллегией Верховного суда СССР 9 октября 1937 года был приговорён к высшей мере наказания и в тот же день расстрелян. Реабилитирован в 1996 году. Со времени гибели Молчанова Александра Азарьевна стала, пожалуй, единственной хранительницей сведений о спрятанных чекистами кладов с золотом и драгоценностями времён Гражданской войны. Впрочем, как позже выяснилось, были живы и другие люди, знавшие о местонахождении некоторых кладов. Кстати, тот же Е.А. Тучков, с которым она когда-то искала в Тобольске спрятанные драгоценности семейства Романовых, тоже мог знать о некоторых тайниках с золотом и драгоценными камнями. Когда в июле 1934 года в структуре Наркомата внутренних дел Союза ССР был создан аппарат по контролю за служебной деятельностью и преступлениями по должности среди чекистов, майор госбезопасности Тучков стал помощником особоуполномоченного НКВД СССР старшего майора госбезопасности В.Д. Фельдмана. Судя по всему, он и порекомендовал свою знакомую по прежним совместным делам своему шефу и тот согласился на перевод майора госбезопасности Андреевой из Секретно-политического отдела к себе в качестве своего помощника. Возможно, он рассчитывал что-то узнать о тайниках с сокровищами, к которым она имела непосредственное отношение.

Однако ни тогда, ни позже на допросах после своего ареста, умудрённая жизненным и чекистским опытом Александра Азарьевна на все вопросы следователей о своём участии в поиске кладов отвечала, что это направление в деятельности Секретно-политического отдела было под полным контролем её прежнего начальника Г.А. Молчанова. Все материалы и документы, имевшие отношение к поиску спрятанного золота и драгоценностей, хранились в личном архиве начальника, о месте нахождения которого ей ничего неизвестно. Своими признаниями она никак не могла навредить Молчанову, поскольку, как ей было известно, он был расстрелян за год до её ареста. Скорее всего, следователи ей не верили, но доказать её причастность к ведению тайной бухгалтерии найденных сокровищ не смогли. Видимо, рассчитывали, что она не выдержит тяжёлых лагерных условий и назовёт все известные ей тайники. Однако бывший майор госбезопасности молчала.

А вот дальше стали происходить какие-то странные, на наш взгляд, события, каким-то образом связанные с заключённой, известной в лагерных документах как Андреева-Горбунова. Об этом достаточно подробно написано в книге тюменского писателя и историка спецслужб А.А. Петрушина «Тайна сибирских орденов» с использованием доступных ветерану спецслужб архивных документов и других источников информации. Автором была предпринята попытка прояснить связь между бывшим майором госбезопасности Андреевой-Горбуновой и комбригом И.Г. Бессоновым, позже добровольно сдавшимся немцам на Гомельщине в конце августа 1941 года.

Попробуем разобраться в этой непростой ситуации. Для начала полистаем биографию И.Г. Бессонова, изложенную в книге С.Г. Чуева, и проследим жизненный путь и служебный рост от простого красноармейца до комбрига в погранвойсках и в РККА, который в трудные военные дни добровольно сдался врагу[245].

Как пишет Петрушин, всё началось с того, что однажды на этапе в пересыльном лагере в Котласе заключённая Андреева-Горбунова каким-то загадочным образом встретилась с Иваном Георгиевичем Бессоновым. Бывший кадровый командир РККА в 1930 году из армейской кавалерии был переведён в войска ОГПУ и вскоре стал помощником начальника штаба 13‐го Алма-Атинского полка ОГПУ, дислоцированного в Казахстане. Судя по всему, его знакомство с чекистом Фриновским произошло в середине 1930‐х годов во время боевых действий на территории Синьцзяна, куда советские войска ОГПУ и пограничной охраны под командованием Фриновского вошли по просьбе местного правительства. За успехи в боях Бессонов был награждён именным оружием.

Весной 1936 года молодой командир был направлен в распоряжение начальника управления Ленинградского округа пограничной и внутренней охраны. Спустя 2 года он окончил Военную академию им. М.В. Фрунзе и получил назначение командиром 3‐го Ленинградского полка. Тогда же его приняли в партию. Полком он прокомандовал недолго и в том же году был назначен начальником 3‐го отдела Управления погранвойск НКВД Ленинградского округа. В этой должности он получил звание полковника. Указывается, что он пользовался поддержкой заместителя наркома НКВД СССР М.П. Фриновского, который с июля 1934 года возглавлял Главное управление пограничной охраны и войск ОГПУ. В 1939 году его протеже получил высокую должность начальника отдела боевой подготовки Главного управления погранвойск НКВД СССР. Приказом НКВД СССР № 2062 от 13.11.1939 И.Г. Бессонову было присвоено звание комбрига. Армейские высшие военные звания были введены приказом НКВД СССР № 227 от 16.10.1935 года в соответствии с Положением о прохождении службы командным и начальствующим составом пограничной и внутренней охраны НКВД СССР[246].

При этом в названной книге Петрушина Бессонов указан в качестве порученца Фриновского. В других открытых источниках таких сведений нами не выявлено. Вполне возможно, что в этом случае речь шла о том, что Бессонов выполнял какие-то поручения своего начальника, например, личного характера. Не случайно тюменский писатель упоминает о том, что «сближение Фриновского с начальником 3‐го отдела управления погранвойск НКВД Ленинградского округа Бессоновым произошло «на почве задержания недоступных для населения СССР контрабандных товаров: патефонов, пластинок, одежды, обуви, тканей, мехов и другого, которые шли в основном через северо-западный участок государственной границы»[247].

А в 1940 году стремительный карьерный рост Бессонова в ОГПУ прервался, как пишут многие авторы публикаций, после его отказа от поездки на финский фронт под предлогом болезни. Так ли всё было на самом деле? Как известно, война между СССР и Финляндией продолжалась с 30 ноября 1939 года по 12 марта 1940 года. Вполне возможно, что командировка была лишь поводом, чтобы убрать из центрального аппарата НКВД сторонника к тому времени уже расстрелянного командарма 1‐го ранга Фриновского. Бессонов был якобы отстранён от должности и отправлен командовать Забайкальским пограничным округом. При этом напомним, что этот новый погранокруг был сформирован приказом НКВД СССР от 17.02.1940 из Бурято-Монгольского и Читинского пограничных округов и тем же приказом переименован в Забайкальский пограничный округ с размещением командования и управления в городе Чите[248]. Найти следы пребывания комбрига Бессонова во главе этого вновь организованного пограничного округа нам не удалось. Более того, удалось установить, что по состоянию на начало 1941 года начальником погранвойск НКВД Забайкальского округа был генерал-майор Бурмак, а начальником штаба полковник Тарасов[249]. Судя по документам, генерал Бурмак вступил в должность в мае 1940 года. До этого обязанности начальника погранвойск временно исполняли другие офицеры в званиях «майор» – «подполковник». Бессонова среди них не было. Согласно другим сведениям, Бессонов всё-таки служил в штабе Забайкальского погранокруга в должности начальника 2‐го отдела. Видимо, полностью восстановить ход событий удастся лишь после снятия грифа секретности и предоставления открытого доступа историков и исследователей к семитомному следственному делу бывшего комбрига И.Г. Бессонова.

Кстати, документально не подтверждённая, но тем не менее устоявшаяся версия о том, что в 1940 году за отказ по причине болезни поехать на фронт войны с Финляндией он был снят с должности начальника отдела боевой подготовки погранвойск и с понижением отправлен командовать Забайкальским пограничным округом, в наши дни аргументированно опровергается. Так, сразу на нескольких форумах, посвящённых истории ВЧК – ОГПУ – НКВД, приводятся новые документы, раскрывающие подлинный ход событий. Участники форумов активно обсуждают опубликованный на сайтах форумов архивный документ № 1525/с от 27 июня 1940 года, составленный майором госбезопасности Мамуловым. В опубликованном в октябре 2016 года участником форума Александром Слободянюком документе указано: «Освободить т. Бессонова И.Г. начальника отдела Главного управления пограничных войск НКВД СССР в связи с реорганизацией этого управления, оставив его в распоряжение Отдела Кадров НКВД СССР»[250].

Есть в биографии предателя-комбрига ещё одно «белое пятно», связанное с его службой в штабе Балтийского флота. Судя по всему, это случилось после неожиданного назначения в начале сентября 1938 года его высокого покровителя в НКВД Фриновского наркомом Военно-морского флота СССР. Через некоторое время Бессонов был назначен помощником начальника штаба Балтийского флота. Сколько он пробыл в этой должности – неизвестно. По нашей версии, в этой должности он находился примерно полгода – до весны 1939 года. Позже полковник Бессонов был переведён в Москву начальником Отдела боевой подготовки ГУПВО НКВД СССР. В том же 1939 году он стал комбригом и поселился в элитном доме для высшего комсостава погранвойск на улице Маросейка, что недалеко от Лубянки.

Удивительно, но на стремительном продвижении И.Г. Бессонова по службе не сказалось то, что в 1930 году, как указано в его партийной характеристике, он был исключён из кандидатов в члены ВКП(б) «за партневыдержанность, выразившуюся в демобилизационном настроении и неэтичном поведении в быту»[251]. В своей автобиографии он указал, что был исключён «за нарушение партэтики». В партию вступил вновь в 1932 году. Кандидатом в члены партии состоял почти 6 лет. Однако в 1938 году он всё-таки стал членом ВКП(б).

После расстрела Фриновского прежние сослуживцы по НКВД взялись за его команду. Дошла очередь и до комбрига Бессонова. Как пишет А.А. Петрушин, ему «повезло». После короткого следствия его осудили и отправили в исправительно-трудовой лагерь в Инте. Перед войной он был в числе многих командиров РККА освобождён из заключения и восстановлен в прежнем звании комбрига.

Весной 1941 года он был переведён из войск НКВД в РККА в прежнем звании комбрига и назначен начальником штаба 102‐й стрелковой дивизии[252]. Судя по тому, что Бессонов оставался комбригом, он не проходил служебную аттестацию на введённые генеральские звания в 1940–1941 годах, после которой комбригам чаще всего присваивалось звание генерал-майора.

С началом Великой Отечественной войны части дивизии попали в окружение. В конце августа 1941 года комбриг И.Г. Бессонов сдался в плен немецкой тыловой охране. При этом на родине его считали сначала без вести пропавшим, а затем – погибшим в боях в августе 1941 года на Западном фронте. Семья его проживала в Москве. На детей установленным порядком была оформлена пенсия по случаю потери кормильца в размере 824 рубля.

А в это время комбриг-перебежчик пребывал в лагере для пленных советских офицеров. Там он был замечен немцами из-за своей антисоветской активности и передан в распоряжение германского диверсионно-разведывательного органа «Цеппелин», созданного в составе VI управления РСХА (СД-заграница). Здесь бывший комбриг РККА сразу приступил к созданию Политического центра по борьбе с большевизмом и формированию карательных частей для противодействия партизанскому движению на временно оккупированных территориях СССР.

Одним из предложений Бессонова была подготовка и заброска парашютного десанта в зону расположения лагерей ГУЛАГа с целью освободить и вооружить заключённых для боевых действий с советскими войсками в глубоком тылу. Однако в 1942 году руководство германских спецслужб не поверило в успех такой операции. Подготовку десанта отменили, Политический центр комбрига-предателя запретили. Но на следующий год, когда дела на советско-германских фронтах становились всё хуже, к этому плану Бессонова с заброской десанта в северные районы СССР вновь вернулись. Были подготовлены три небольшие по численности диверсионно-разведывательные группы из советских военнопленных, прошедших диверсионную подготовку в германских спецшколах, для заброски на территорию Коми АССР: 2 июня 1943 года группа из 12 человек десантировалась в Кожвинском районе, в конце того же года 40 диверсантов были заброшены в пригород Сыктывкара, а в июне 1944 года вражеские парашютисты вновь оказались на земле Коми АССР. Оказавшие сопротивление были уничтожены, сдавшиеся диверсанты подробно рассказали о планах, целях и поставленных германскими спецслужбами задачах.

Провалилась не только десантная операция в северных районах советского тыла. Из-за отказа от сотрудничества с Власовым немцы арестовали и отправили Бессонова в концлагерь. В конце войны комбриг-предатель оказался в плену у американцев. В середине мая 1945 года по его просьбе он был передан представителям спецслужб СССР и был сразу же арестован. После почти пяти лет следствия в середине апреля 1950 года Военной коллегией Верховного суда СССР был осуждён по статье 58‐1 пункт «б» УК РСФСР и приговорён к высшей мере наказания. Указанной статьёй Уголовного кодекса предусматривалась ответственность военнослужащих за измену родине, т. е. действия, совершенные гражданами Союза ССР в ущерб военной мощи Союза ССР, его государственной независимости или неприкосновенности его территории, как то: шпионаж, выдача военной или государственной тайны, переход на сторону врага, бегство или перелет за границу караются высшей мерой уголовного наказания – расстрелом с конфискацией всего имущества. Эта правовая норма была включена в УК РСФСР 20 июля 1934 года[253]. В тот же день после объявления приговора он был расстрелян. В сентябре 1994 года Военной коллегией Верховного суда СССР было решено, что предатель И.Г. Бессонов реабилитации не подлежит.

Теперь попробуем сравнить версию биографии комбрига Бессонова из книги С.Г. Чуева с другим текстом биографического характера, изложенным в книге А.А. Петрушина. При этом сразу отметим, что в первом тексте о знакомстве или каких-либо контактах по линии ОГПУ – НКВД СССР между Бессоновым и Андреевой нет никаких даже косвенных упоминаний. А вот во второй версии таких, правда, в большинстве случаев ничем не подтверждённых примеров и предположений достаточно много. Заметим, что мы не утверждаем, что в книге А.А. Петрушина приведены не проверенные сведения. Просто отмечаем, что, к сожалению, в ряде случаев, на наш взгляд, доказательная база либо слабая, либо она вовсе не приводится. Что касается документального подтверждения приводимых сведений, то, учитывая возможности автора-ветерана спецслужб, то их могло бы быть больше. Попробуем обосновать свою точку зрения на конкретных примерах из книги «Тайна сибирских орденов», изложенных в авторской последовательности по тексту.

Рассказ о контакте неизвестно как оказавшегося в пересыльном лагере в Котласе осуждённого бывшего комбрига Бессонова с заключённой Андреевой-Горбуновой выглядит как-то неубедительно. Эта встреча удивительным образом совпала по месту и времени. Оба участника встречи находились в условиях жёсткого ограничения свободы передвижения и круглосуточного пребывания под наблюдением внутри лагерной охраны. Тем не менее отметим, что в Котласе с начала 1930‐х годов действительно существовал крупнейший в СССР пересыльный, иногда называемый перевалочным, лагерь Макариха. Первоначально он использовался для размещения большой массы раскулаченных зажиточных крестьян-единоличников и других спецпереселенцев. Построенные в первое время более 200 бараков вмещали свыше 40 тысяч ссыльных. Лагерем управлял комендант, состоявший на службе в НКВД. Порядок среди переселенцев поддерживала охрана и активисты-«палочники» из числа заключённых, получавшие за это дополнительный паёк и лучшие условия проживания[254]. Позже через этот пересыльный лагерь стали перемещать и политических заключённых, осужденных, как правило, по статье 58 УК РСФСР.

Автор не указывает год и месяц, когда, по его сведениям, произошла эта встреча. Можно лишь примерно предположить, что речь идёт о периоде времени, начиная со 2‐го полугодия 1939 года и завершая 1‐м полугодием 1941 года.

Не совсем понятно из текста, в каком звании, по мнению автора, был в то время Бессонов – майора госбезопасности, приравниваемого к армейскому званию комбрига, или в реальном звании комбрига. Напомним, что в его послужном списке указано, что приказом НКВД СССР № 2062 от 13 ноября 1939 года ему было присвоено звание комбрига одновременно с назначением на должность начальника Отдела боевой подготовки Главного управления погранвойск НКВД СССР[255]. Если же предположить, что автор упоминает о прежнем звании Андреевой, то на момент ареста она была пенсионером органов НКВД и инвалидом 2‐й группы.

По тексту получается, что встреча состоялась по инициативе комбрига. Заключённая Андреева-Горбунова по определению такими возможностями не располагала. Поскольку А.А. Петрушин упоминает, что Бессонов являлся бывшим порученцем 1‐го заместителя НКВД СССР командарма 1‐го ранга М.П. Фриновского, то можно уточнить временные рамки рассматриваемого нами и теоретически возможного контакта в пересыльном лагере Бессонова с находившейся в заключении Александрой Азарьевной. Должность 1‐го замнаркома внутренних дел и начальника Главного управления госбезопасности НКВД СССР Фриновский получил в середине апреля 1937 года, а командармом 1‐го ранга стал в середине сентября 1938 года уже после назначения 8 сентября того же года наркомом ВМФ Союза ССР.

В этой связи автор упоминает, что порученец Бессонов знал о кладоискательстве Андреевой во время службы в ОГПУ – НКВД СССР, поскольку он якобы неоднократно участвовал в войсковом обеспечении поисков сокровищ. Такое утверждение, не подкреплённое документами и фактами, выглядит, на наш взгляд, не вполне убедительно. Но, даже если всё так и было, то вряд ли Молчанов или Андреева делились своей совершенно секретной информацией с начальствующим составом войск НКВД, привлекавшимся для оцепления и охраны мест поиска кладов и выполнения подсобных работ. А вот получить такие сведения он мог, по нашему мнению, позже, когда по распоряжению и при личном участии Фриновского допрашивали арестованного комиссара госбезопасности 2‐го ранга Молчанова, при этом жестоко избивали с целью получения компромата на Ягоду. Возможно, тогда же что-то удалось узнать и про клады и тайные хранилища золота и сокровищ времён Гражданской войны.

Поскольку в пересыльном лагере Макариха в то время заключённые мужчины и женщины содержались вместе, а спецпереселенцы и вовсе жили семьями вместе с детьми, то беседа двух зэков – Бессонова с Андреевой-Горбуновой никаких подозрений не вызывала. О чём конкретно шёл разговор – неизвестно. Однако, как показали последующие события, возможно, обсуждались вопросы, связанные с местами расположения кладов с золотом и драгоценностями.

Далее А.А. Петрушин пишет: «Вскоре Бессонова освободили и отправили на службу в Красную армию начальником штаба 102‐й стрелковой дивизии. Прощаясь с Андреевой, восстановленный в звании комбрига Бессонов знал, что ее направляют с учетом медицинского образования фельдшером в сельхозлагерь НКВД «Кедровый Шор»[256]. Здесь появляется новая загадка. Автор подтверждает, что Бессонов в ту пору тоже был заключённым и содержался в том же пересыльном лагере. Однако такого важного факта нет ни в одной из биографий комбрига, ставшего предателем. Неизвестно, в чём обвинялся накануне войны опальный военачальник из погранвойск и каким был приговор. Кстати, в книге «Тайна сибирских орденов» автор указывает на то, что остаются непонятными мотивы добровольной сдачи комбрига Бессонова в плен и сотрудничества с немцами. Ещё более непонятным становится факт его добровольного возвращения в СССР в мае 1945 года из американской зоны оккупации и почти пятилетний срок следствия по его делу. Как пишет автор-ветеран спецслужб, архивно-следственное дело И.Г. Бессонова в 7 томах до сих пор остаётся недоступным для историков и исследователей. Возможно, там есть и ответы на вопросы о том, что интересовало его при встрече в пересыльном лагере НКВД с заключённой Андреевой-Горбуновой и о чём вообще шла речь, кроме поиска спрятанных золота и драгоценностей.

По логике рассуждений А.А. Петрушина, приведённых на страницах книги, можно сделать два важных предположения. Во-первых, заключённая Андреева-Горбунова тайны о местах размещения кладов не выдала. Во-вторых, она, как мы считаем, поставила условием её освобождение из заключения с последующим использованием в качестве проводника к местам хранения золота и драгоценностей. При этом она, конечно, и предположить не могла, что Бессонов попытается её освободить из мест заключения с помощью вражеского десанта.

Это косвенно подтверждается рядом приведённых в книге «Тайна сибирских орденов» фактов, правда, тоже без указания источников этих сведений. Хотя согласимся, что далеко не всегда удаётся факты и авторские предположения подтвердить документально в силу разных причин. В этих случаях часто помогает здравый смысл и логика рассуждений.

В пользу авторской версии А.А. Петрушина о планах использования, возможно даже «втёмную», Александры Азарьевны в тайных планах Бессонова свидетельствует следующее.

Первый немецкий десант из 12 завербованных и обученных в «Цеппелине» бывших советских военнопленных по плану комбрига-предателя был заброшен в начале июне 1943 года в Кожвинский район Коми АССР. Точка высадки была указана в 30 километрах от посёлка Кедровый Шор. Как мы помним, именно там в фельдшерском пункте сельхозлагеря отбывала свой срок заключённая Андреева-Горбунова.

У сдавшихся диверсантов были найдены качественно выполненные в лабораториях «Цеппелин-Норд» поддельные удостоверения личности сотрудников госбезопасности НКВД СССР. Обнаружены при осмотре изъятого у диверсантов имущества три неизвестные женские фотографии, как позже выяснилось, на них была изображена бывший майор госбезопасности Андреева-Горбунова. Судя по всему, ей в планах Бессонова отводилась важная роль в поиске спрятанных кладов. Хотя она вряд ли знала о его переходе на сторону врага и об отправке диверсантов из «Цеппелина» специально для её освобождения (или захвата в качестве заложницы?).

В качестве главного исполнителя задуманного Бессоновым многоходового плана им был избран бывший белогвардейский офицер Лев Николаев, которому пришлось сообщить его главную цель и сориентировать с привязкой к карте местности. Однако многоопытный и хитроумный бывший комбриг-авантюрист здесь сильно ошибся в подборе главного исполнителя.

Известный ему как бывший колчаковский офицер Николаев оказался уроженцем Тобольска, и звали его на самом деле Владимиром Николаевичем Смирновым. В армии Колчака он служил прапорщиком пулеметной команды Северного отряда 25‐го Тобольского полка и хорошо знал места предстоящего десантирования. Более того, он оказался лично причастным к охране золота и других ценностей, которые погрузили на пароходы «Ростислав» и «Пермяк». Там же находились реликвии Сибирского Белого движения – ордена «Освобождение Сибири» и «Возрождение России». В пути речной караван застрял из-за ранней зимы, и эвакуированные ценности пришлось спрятать в надёжных тайниках.

К октябрю 1922 года в боях Гражданской войны уцелел только прапорщик Смирнов. Надежно спрятав порученные ему на хранение два больших и три маленьких ящика с золотом в предгорьях Приполярного Урала и отметив место тайника на карте, он бежал в Финляндию.

Смирнов, ставший в эмиграции Николаевым, безрезультатно пытался во время советско-финляндской «зимней» войны 1939–1940 годов вернуться за спрятанными им на Приполярном Урале ящиками с золотом. Поэтому, как позже выяснилось, что у Николаева-Смирнова была своя топографическая карта и собственный секретный маршрут, но Бессонов об этом ничего не знал. Однако карта Николаева в суматохе перестрелки и захвата диверсантов из «Цеппелина» загадочным образом пропала.

О заброске немецкого десанта в начале июня 1943 года, казалось бы, известно достаточно много. Но, к сожалению, в опубликованных материалах и изданных книгах приводятся противоречивые сведения и по-разному объясняются одни и те же события. Доступные историкам и краеведам воспоминания участников тех событий, протоколы допросов сдавшихся диверсантов и другие материалы вызывают при внимательном прочтении больше вопросов, чем дают ответы на поставленные вопросы. Кстати, о неразберихе в событиях, связанных с действиями внутренней охраны ИНТАЛАГа, войск НКВД и работников Управления НКВД по Коми АССР, шла речь во внутреннем расследовании по фактам присвоения оружия, денег и других материальных ценностей из экипировки диверсантов. В результате часть вещдоков, включая карту командира парашютистов, были безвозвратно утрачены. Из-за пропавшей карты провалилась успешно начатая НКВД радиоигра с немецким разведорганом «Цеппелин», который в одном из сеансов связи запросил указать координаты нахождения диверсантов по карте командира группы. О важности карты свидетельствует тот факт, что за ней по приказу прибывшего в Ухту из Москвы заместителя начальника СМЕРШ генерала П.Я. Мешика был специально прислан самолёт. Несмотря на все принятые меры в рамках проведённого НКВД служебного расследования, карта Николаева-Смирнова так и не была найдена. В числе разных версий о том, кто мог присвоить столь важную карту, есть и предположение А.А. Петрушина о том, что это мог сделать начальник сельхозлагеря НКВД «Кедровый Шор» и хороший знакомый Андреевой капитан госбезопасности К.Г. Валк, в судьбе и служебном росте которого она не раз участвовала. Справедливости ради отметим, что и он пытался ей помочь и даже обращался к руководству с ходатайством о её досрочном освобождении по инвалидности и слабости здоровья[257]. Условия труда и пребывания заключённых были тяжёлыми. Численность заключённых в сельхозлагере «Кедровый Шор», ставших инвалидами, доходила до трети от общего числа спецконтингента. Так, например, в официально утверждённом Списке инвалидов сельхоза «Кедровый Шор» за 1942 год были пофамильно перечислены 185 инвалидов, включая 36 женщин[258]. На следующий год среди них оказалась актированная инвалид А.А. Андреева-Горбунова.

Как бы развивались дальнейшие события, если бы сразу по приземлении не был убит командир диверсионной группы Николаев-Смирнов – неизвестно. Рассматривалось несколько версий гибели руководителя немецкой диверсионной группы Николаева как от выстрелов своих подчинённых, так и от пули бойцов ВОХР. Например, в книге краеведа из города Ухты В.С. Пашининой «Печорский десант»[259] приводятся выдержки из документов и воспоминаний разных участников тех событий, утверждавших, что именно они стреляли в руководителя обеих групп диверсантов Николаева.

Есть и другие загадки, связанные с печорским десантом. По мнению автора, операция по высадке немецкого десанта в первых числах июня 1943 года осуществлялась по планам секретного центра немецкой военной разведки – абвера, располагавшегося под Ригой. Однако практически во всех других публикациях и со слов сдавшихся диверсантов их десантирование осуществлялось двумя группами на двух германских самолётах из Норвегии по плану комбрига-предателя Бессонова, утверждённому в разведоргане РСХА «Цеппелин-Норд». При этом Валентина Семёновна ошибочно называет Бессонова генералом. Упоминает она и про «Цеппелин-Норд», что вносит путаницу в понимание того, кто же подготовил диверсантов и высадил тот печорский десант – абвер или разведка СС (VI отдел РСХА).

Отметим также, что никаких упоминаний о заключённой Андреевой-Горбуновой и задаче немецких диверсантов по её освобождению из сельхозлагеря «Кедровый Шор» в книге В.С. Пашининой не приводится. А вот А.А. Петрушин пишет, что Бессонов в числе первоочередных задач указал командиру группы Л.В. Николаеву на необходимость освобождения бывшего майора госбезопасности Андреевой. Знала ли об этом Александра Азарьевна? Судя по всему, она была не в курсе происходивших вокруг неё событий и не рассчитывала обрести свободу с помощью вражеских диверсантов. Однако позже на её долю выпало участие в составлении акта о смерти главного диверсанта и своего потенциального «освободителя» Николаева. В акте указано: «…труп Николаева – мужчина среднего роста, волосы русые, глаза закрыты, одет в нательное белье, имеет несколько пулевых ранений в области груди и головы…» Акт подписали начальник Кожвинского РО НКВД старший лейтенант госбезопасности Калинин и фельдшеры из сельхозлагеря НКВД «Кедровый Шор» Магина и… Андреева[260].

Относительно пропажи карты Николаева-Смирнова существует несколько версий, включая и ту, что эта карта вместе с другими документами и имуществом десантной группы была доставлена в кабинет начальника сельхозлагеря НКВД «Кедровый Шор». Никто тогда не обратил на неё внимания – все делили свалившиеся с неба трофеи. Поэтому участники в пьяном угаре не заметили, как эту карту поднял с пола своего кабинета трезвый хозяин – капитан госбезопасности Валк. Тот самый Карл Гансович Валк, которого Андреева-Горбунова успела до своего ареста перевести в распоряжение Управления Ухто-Печорскими лагерями и назначить начальником сельхозлагеря «Кедровый Шор».

Однако воспользоваться случайно доставшейся начальнику сельхозлагеря чекисту К.Г. Валку картой Николаева в поиске обозначенной на ней места хранения кладов он не успел. Весной 1945 года его по службе перевели в Эстонию, где по линии НКВД он занимался восстановлением разрушенных портовых сооружений в Таллине. Как предполагает историк А.А. Петрушин, карту опытный оперативник Валк оставил в каком-то своём тайнике, поскольку опасался, что у него её могут обнаружить[261].

После отъезда к новому месту службы её покровителя К.Г. Валка в лагерной жизни заключённой Андреевой-Горбуновой возникли сложности в отношениях с новым руководством сельхозлагеря. Результатом неурядиц стал её перевод, несмотря на установленную инвалидность, на общие физические работы. При этом, согласно документам НКВД СССР, её как актированного инвалида с полной непригодностью к физическому труду полагалось досрочно освободить из заключения. Об этом она писала в ноябре 1943 года в своём обращении к наркому внутренних дел СССР Л.П. Берии. Просила его указаний о своём освобождении и об отправке для проживания совместно с семьёй дочери в Москве или с мужем, эвакуированным из столицы в 1941 году в село Новая Тышма Свердловской области. Сведений о муже – Горбунове Льве Алексеевиче сохранилось мало. Известно, что после ухода из военной разведки он работал в Наркомате просвещения РСФСР. На начало 1940‐х годов он проживал в Москве, но не вместе с женой, а по другому адресу: Измайловско-Первомайская улица, д. 33, кв. 12[262]. И в далёкую свердловскую деревню он, по нашему предположению, был не эвакуирован из столицы в 1941 году, как писала Андреева-Горбунова из лагеря, а выслан как член семьи осужденного «врага народа». Формальные свидетельства брачных отношений четы Горбуновых, вполне возможно, юридически продолжали сохраняться, но на деле они, скорее всего, вели раздельный образ жизни. Тогда как-то объясняется и упоминание Андреевой в качестве гражданской жены Т.П. Самсонова и её отношения с Г.А. Молчановым.

Но в лагере она продолжала надеяться на пересмотр своего дела и освобождение по инвалидности. Не получив ответа, она в конце августа 1944 года вновь обратилась к руководству НКВД СССР с просьбой об освобождении, упомянув о том, что в момент ареста она уже была инвалидом 2‐й группы, а в лагере медкомиссией НКВД была актирована в июле 1943 года в категорию полного физического инвалида[263].

Кстати, и Валк не забывал о прежних добрых отношениях с Андреевой. Он ходатайствовал об освобождении по инвалидности и болезни бывшего майора госбезопасности, но безуспешно. Руководство НКВД, а позже МГБ СССР отклонило все его обращения, как и все личные прошения бывшей помощницы начальника СПО НКВД СССР комиссара госбезопасности 2‐го ранга Молчанова. Позже К.Г Валк по службе вернулся в Коми АССР, но помочь с освобождением Андреевой-Горбуновой уже ничем не смог. Дело в том, что в конце февраля 1948 года было принято совершенно секретное постановление Совета министров СССР об организации лагерей и тюрем со строгим режимом для содержания особо опасных государственных преступников, в число которых попала и бывший майор госбезопасности Андреева-Горбунова. В приказе МВД СССР от 28 февраля 1948 года (особая папка) были перечислены 12 категорий осуждённых, которых требовалось переместить из общих ИТЛ в создаваемые особые лагеря[264]. Согласно приговору ВК ВС СССР Андреева-Горбунова была осуждена в 1939 году за участие в антисоветской террористической организации, на основании чего её, судя по дальнейшим событиям, причислили к 11‐й и 12‐й категориям. В 1948 году её перевели из сельхозлагеря «Кедровый Шор» во вновь сформированный особый лагерь № 1 – «Минеральный лагерь МВД», расположенный в посёлке Инта Коми АССР. Могли ли её оставить до конца срока, истекавшего 5 декабря 1953 года, в прежнем ИТЛ общего режима? Да, могли. В пункте 1 названного приказа МВД было предусмотрено, что по месту прежнего содержания остаются тяжелобольные, неизлечимые хроники и беспомощные инвалиды. Такое решение оформлялось составлением заключения местной комиссией с участием представителя МГБ СССР. Однако спустя 2 месяца эти требования пересмотрели в сторону ужесточения. Теперь, чтобы оставить заключённого в общем ИТЛ по болезни или инвалидности, надо было составлять заключение по установленной форме в трёх экземплярах и отправлять в МГБ СССР на утверждение.

Но в отношении заключённой Андреевой-Горбуновой по неизвестным причинам такого решения принято не было. Оказавшись в 1948 году в Интинском особом лагере № 1, она лишилась права на досрочное освобождение. Более того, согласно внутренним документам МВД и МГБ СССР в новых условиях содержания ей предстояла ссылка по распоряжению МГБ СССР даже после истечения срока наказания. Новый порядок и правила были введены совместным приказом МВД, МГБ и Генерального прокурора СССР от 16 марта 1948 года. Так что судьба и решения прежних коллег по чекистской службе определили Александре Азарьевне тяжкую долю фактически пожизненного пребывания в местах заключения и в ссылках.

Именно из-за изменившихся обстоятельств и в связи с принятием новых нормативных требований её прежний сослуживец Валк уже ничем не смог помочь заключённой особого лагеря № 1 Андреевой-Горбуновой. Дальнейшая судьба самого Валка, по мнению А.А. Петрушина, сложилась следующим образом. Начальник сельхозуправления Воркуто-Печорского ИТЛ полковник Валк через 2 года после смерти Сталина уволился из органов и… исчез[265]. По другим сведениям, он завершил службу в 1954 году в звании майора интендантской службы. Семьи у отставника не было. В 1966 году он стал персональным пенсионером союзного значения[266]. Дальнейшая судьба его неизвестна.

Так случилось, что практически все, кто был в ВЧК – ОГПУ – НКВД, посвящён в секреты существования кладов золота и драгоценностей, в разное время и по разным причинам ушли из жизни, унося с собой известные им тайны. Начальники, знавшие о спрятанных сокровищах, погибли в годы репрессий. Лишь ушедший в 1923 году из ВЧК Т.П. Самсонов умер своей смертью в 1955 году. Удалось ли ему отыскать спрятанное в годы Гражданской войны золото и драгоценные камни в местах их хранения – неизвестно. Да и искал ли он их вообще – об этом тоже нет никаких сведений. Помогла ли отставнику К.Г. Валку доставшаяся ему карта руководителя группы диверсантов Николаева-Смирнова в поиске спрятанных кладов, осталось тайной, сокрытой временем.

Сама же активная участница кладоискательства в ОГПУ – НКВД А.А. Андреева-Горбунова остаток жизни провела за колючей проволокой и воспользоваться своими сведениями о местах хранения сокровищ не могла физически. Могла ли она посвятить в свои секреты с кладами свою дочь – Ариадну Львовну Балашову? Если рассуждать чисто теоретически, то могла. Тем более, как позже сообщала сама дочь, она трижды приезжала навестить мать: первый раз в пересыльный лагерь в Котласе и дважды в 1939 году и в конце войны в Ухтинский ИТЛ. «Затем, – как позднее указывала сама Ариадна Львовна в письме в МВД Коми АССР 12 мая 1989 года, – меня арестовали, а маме сообщили, что расстреляли. Я просидела около семи лет в одиночке без права переписки, а мама умерла. В 1954 г. меня реабилитировали. Я вернулась в Москву, добилась реабилитации мамы, восстановления ее в партии и в органах (посмертно)»[267]. Поскольку арест дочери последовал лишь после третьей встречи с матерью в лагерях, можно предположить, что кто-то из руководства МВД или МГБ СССР мог посчитать, что Александра Азарьевна рассказала ей о тайниках с драгоценностями. Однако, понимая, что на дороге к спрятанным драгоценностям идёт кровавый след, вряд ли мать стала бы делиться с близким человеком смертельно опасной информацией. Вполне возможно, что бывшая чекистка все тайны унесла с собой.

Бывший майор госбезопасности, а затем заключённая ИТЛ в системе ГУЛАГа А.А. Андреева-Горбунова ушла из жизни в лагерном лазарете особого «Минерального» лагеря МВД, расположенного в посёлке Абезь 17 июля 1951 года. При этом в разных официальных документах причина её смерти указана различной: «от остановки сердечной деятельности и дыхательного центра»[268]; а в другом случае в информационно-архивной справке управления ФСИН по Республике Коми – «от туберкулеза легких»[269]. До своего освобождения из заключения по окончании срока наказания она формально не дожила 2 с половиной года. Однако, став узницей особого лагеря № 1 для особо опасных государственных преступников в Инте, она в реальности оказалась на пожизненном заключении. Так бесславно и трагически, от болезней и в нищете за колючей проволокой оборвалась жизнь женщины, знавшей верную дорогу к несметным богатствам, хранившимся в тайниках с времён Гражданской войны. На месте захоронения известной чекистки, вершившей громкие дела и решавшей судьбы разных людей, остался лишь столбик с литерой И‐16.

В связи с обращением дочери Александра Азарьевна Андреева-Горбунова постановлением Военной коллегии Верховного суда СССР от 29 июля 1957 года была реабилитирована по всем ранее предъявленным ей обвинениям.

Из приговора ВК ВС СССР от 4 мая 1939 г. в отношении Андреевой-Горбуновой А.А.: «Предварительным и судебным следствием установлено, что АНДРЕЕВА-ГОРБУНОВА являлась участницей а/с заговорщической террористической организации, действующей в органах НКВД СССР, находилась в организационной связи с руководящими участниками названной организации МОЛЧАНОВЫМ, АГРАНОВЫМ, КУРСКИМ, БУЛАНОВЫМ, по заданию которых, работая помощником начальника СПО НКВД СССР по политизоляторам, занималась вредительской деятельностью, направленной на сохранение право-троцкистских кадров, путем создания для заключенных условий, при которых они и в изоляции продолжали свою к/р работу, глушила сигналы о существовании в Москве к/р военно-фашистского заговора в Особом совещании, умышленно представляла дела на сокращение сроков наказания право-троцкистским кадрам». Срок наказания отбывала в Ухто-Ижемском ИТЛ – Ухтоижемском комбинате НКВД – МВД, с 1948 года – в «Минеральном» особом ИТЛ МВД. В лагере работала портнихой в Центральной пошивочной мастерской, сотрудницей в отделе снабжения, заведующей складом пошивочных мастерских, с 1942 года – инвалид, находилась в инвалидной команде лагеря.

Советская внешняя разведка стала создаваться после того, как военные действия времён Гражданской войны стали всё чаще завершаться нашей победой. Сказать, что в аппарате государственной безопасности чекисты вообще не занимались проведением разведки в войсках и на территории противника, было бы неверно. Но эта важная задача решалась разными людьми, часто без особой подготовки на свой страх и риск. Но события развивались таким образом, что всё чаще возникала необходимость проникнуть в тайны противника явного и скрытого. Бежавшая за границу белая эмиграция активно вела подрывную работу против Советской России из-за рубежа, переправляя на территорию своей прежней родины террористов, тайных эмиссаров белогвардейских военизированных организаций для создания антисоветского подполья.

Если в начале Гражданской войны первоочередной задачей считался разгром внутреннего врага и белогвардейских войск на фронтах, то к концу боевых действий на фронтах всё чаще требовались сведения о планах и приготовлениях противника, в том числе и за кордоном. Органы государственной безопасности в виде ВЧК в центре и чекистских подразделений на местах окрепли организационно, обрели необходимый опыт оперативной работы и в целом обеспечивали в стране безопасность и порядок. Одновременно формировалась отечественная система контрразведки, которая изначально имела функциональные разграничения зон ответственности – политическую и военную контрразведку.

На начальном этапе контрразведывательным обеспечением потребностей фронтов, войсковых соединений и частей занимались особые отделы ВЧК, которые имели двойное подчинение – чекистскому и военному руководству. Именно в структуре Особого отдела ВЧК весной 1920 года появилось отдельное подразделение, названное Иностранным отделом. Руководил отделом молодой латышский коммунист Людвиг Скуйскумбре. На новую службу первоначально возлагалось ведение разведывательной работы в интересах ВЧК и военного ведомства в сопредельных государствах, занимавших враждебные позиции по отношению к РСФСР. Однако вскоре стало понятно, что для столь масштабной задачи требуется самостоятельная и обособленная секретная служба внутри ВЧК.

Такое подразделение, получившее название Иностранного отдела (далее – ИНО) ВЧК, было создано по инициативе Ф.Э. Дзержинского на базе прежнего Иностранного отдела, существовавшего внутри Особого отдела ВЧК. Приказом № 169 от 20 декабря 1920 года во вновь созданное подразделение разведки передавались все сотрудники, инвентарь и дела ИНО ОО ВЧК. Одновременно указывалось, что впредь «все сношения с заграницей, Наркоминделом, Наркомвнешторгом, Центроэваком и Бюро Коминтерна всем отделам ВЧК производить только через Иностранный Отдел»[270]. Временное исполнение должности начальника ИНО было возложено на некоего товарища Давыдова. Под этой фамилией был известен узкому кругу лиц большевик с дореволюционным стажем, инженер, ставший советским дипломатом, Давтян Яков Христофорович. Во главе закордонной разведки он стал довольно случайно. Инесса Арманд, знавшая его по совместной работе в Красном Кресте, лично порекомендовала его Дзержинскому, узнав, что глава ВЧК ищет образованного человека из большевиков, бывавшего за границей и знавшего иностранные языки. Давтян в то время трудился в НКИДе и своё будущее видел на дипломатической ниве. Его перевод на высокий пост в ВЧК решался на заседании Оргбюро ЦК ВКП(б) 12 ноября 1920 года. Постановили: просьбу Дзержинского удовлетворить и откомандировать в его распоряжение Давтяна.

Назначение руководителем внешней разведки стало для него полной неожиданностью, поэтому по его просьбе он состоял в штатах двух ведомств – ВЧК и НКИД. Работе 32‐летнего чекиста мешали излишняя эмоциональность и кавказский темперамент. Через месяц пребывания на новой службе он 29 января 1921 года подал рапорт о переводе его на прежнее место службы – в НКИД. Однако через 3 месяца он вновь вернулся на должность начальника ИНО, но через несколько месяцев он вновь ушел на дипломатическую работу, где проработал до своего ареста в 1938 году. В конце июля того же года Я.Х. Давтян был расстрелян. В июле 1957 года он был полностью реабилитирован по всем прежним обвинениям.

В начальный период деятельности закордонной разведки основными считались два направления оперативной работы: формирование резидентур за рубежом и организация агентурной работы среди организаций, представительств и граждан иностранных государств, находившихся на территории РСФСР.

На начало декабря 1921 года в составе закордонной структуры ИНО ВЧК существовало 6 отделений-резидентур: северное (Стокгольм), польское (Варшава), центральноевропейское (Берлин и Лондон), южноевропейское (Вена и Константинополь), восточное (Турция и Персия) и американское (Нью-Йорк и Монреаль). При этом каждое отделение-резидентура имели от 4 до 7 филиалов, как правило, в столицах сопредельных государств[271]. Отделения ИНО создавались по мере необходимости и с учётом контактов с зарубежными компартиями, входившими в состав Коминтерна.

Особенностью начального периода становления советской закордонной разведки являлось то, что до середины 1920‐х годов действовали совместные резидентуры ИНО ВЧК – ГПУ – ОГПУ и Разведывательного управления РККА[272]. В Энциклопедии ВЧК авторы А.М. Плеханов и А.А. Плеханов приводят структуру ИНО ВЧК, включавшую: руководство (начальник и два помощника), Агентурное и Иностранное отделения, Бюро ВИЗ и Канцелярию. Численность женского персонала не приведена, но на опубликованной там же фотографии сотрудников ИНО изображены 22 мужчины и 38 женщин. В первое время в штате ИНО ВЧК состояло 70 человек.

В последующие годы система органов безопасности РСФСР и СССР неоднократно изменялась и реформировалась, но при этом при каждой реорганизации ИНО сохранялся в виде самостоятельного отдела и расширялся за счёт введения новых штатных расписаний. Так, например, в начале февраля 1922 года по инициативе В.И. Ленина на базе ВЧК было создано Главное политическое управление РСФСР (далее – ГПУ) Наркомата внутренних дел, в состав которого была включена и закордонная разведка. После образования 30 декабря того же года Союза ССР система государственной безопасности была преобразована в новый союзный орган – Объединённое государственное политическое управление (далее – ОГПУ) при Совнаркоме СССР. При этом ИНО вошёл в состав Секретно-оперативного управления ОГПУ.

Политическое руководство Советского Союза уделяло постоянное внимание вопросам внешней разведки. В конце января 1930 года Политбюро ЦК ВКП(б) постановило провести реорганизацию внешней разведки и уточнить главные направления её деятельности на 1930‐е годы. Были определены следующие основные задачи разведки:

– борьба с антисоветской эмиграцией и террористическими организациями в стране и за рубежом;

– выявление планов подготовки интервенций против СССР со стороны враждебных стран;

– борьба с иностранным шпионажем;

– получение промышленно-технических новинок и передовых разработок из-за рубежа, в случае невозможности их получения обычным образом;

– контрразведывательное обеспечение советских загранучреждений.

Одновременно перед внешней разведкой ставились цели по активизации разведывательной работы в Англии, Франции, Германии, Польше, Румынии, Японии, в странах Прибалтики и в Финляндии. Важное значение уделялось расширению сети нелегальной разведки путём создания новых нелегальных резидентур в странах, проводивших антисоветскую внешнюю политику. С этой целью в аппарате внешней разведки было сформировано 8 отделений, включая отделения политической, экономической, научно-технической и нелегальной разведки. Штатная численность всех структурных подразделений аппарата внешней разведки ОГПУ СССР составила 121 человек. Помимо штатных работников был сформирован резерв ИНО ОГПУ, который, например, в 1932 году составлял 68 человек[273]. Нелегальные резидентуры были созданы в 7 крупнейших странах мира, в том числе в четырёх европейских государствах (Австрия, Англия, Германия и Франция), а также в США, Китае и Турции.

В августе 1931 года начальником ИНО ОГПУ был назначен А.Х. Артузов (Фраучи), который до мая 1935 года одновременно являлся заместителем начальника Разведывательного управления РККА. Позже он был переведён по службе в военную разведку. Как видим, несмотря на то, что уже были сформированы военная и внешняя разведки СССР, которые успешно конкурировали друг с другом в добыче необходимой для принятия политических решений информации, сохранялся приоритет внешней разведки ОГПУ – НКВД СССР и её контроль за деятельностью разведки РККА.

В очередной раз Служба внешней разведки была подвергнута реорганизации в июле 1934 года, когда ИНО из упразднённого ОГПУ был переведён в состав вновь созданного Главного управления государственной безопасности (далее – ГУГБ) НКВД СССР. В целях сохранения секретности все отделы ГУГБ получили не название, а нумерацию. Так, первоначально внешняя разведка (ИНО) получила название 7‐го отдела, в составе которого были созданы закордонная разведка и внешняя контрразведка. С июля 1939 года внешняя разведка стала называться 5‐м отделом ГУГБ НКВД СССР. К концу 1940 года общая численность сотрудников внешней разведки составила 695 человек, включая 235 человек в центральном аппарате в Москве[274].

В довоенный период ИНО руководили 13 высокопоставленных чекистов, из них на этом важном посту пятеро находились более года, а остальные от одного и до нескольких месяцев. В марте 1938 года в рамках «партийного набора» в НКВД был направлен член ВКП(б) инженер – выпускник Сельхозакадемии имени К.А. Тимирязева Павел Михайлович Фитин. После прохождения ускоренных курсов по специальной подготовке в Школе особого назначения НКВД в Подмосковье он был направлен на службу в 5‐й отдел ГУГБ НКВД СССР, как тогда называлась внешняя разведка в системе органов безопасности. Здесь началась его стремительная карьера разведчика. В мае 1939 года в возрасте 31 года и без опыта оперативной работы в разведке он по предложению Л.П. Берии возглавил советскую внешнюю разведку. И оставался на этом посту все тяжёлые военные годы до середины июня послевоенного 1946 года.

В документах, определявших направление деятельности закордонной разведки в период её создания и становления, указывалось, что разведывательные структуры ВЧК будут формироваться при каждом советском посольстве или консульстве. В таких случаях предусматривалось создание разведывательных служб за рубежом в виде резидентур. При этом сотрудник дипломатической миссии, фактически являвшийся резидентом советской зарубежной разведки, был известен только советскому послу или консулу.

Другим важным направлением в деятельности советской внешней разведки являлось активное противодействие антисоветским планам осуществления террористических актов и военных провокаций белогвардейской эмиграции и её вооружённых формирований. Позже направления деятельности советской внешней разведки неоднократно уточнялись и дополнялись с учётом военно-политической обстановки в мире и внутриполитической ситуации в стране. «Сейчас задача советской разведки, – отмечал в своём докладе А.И. Микоян, – заключается в том, чтобы совершенствовать свою работу, изыскать лучшие методы для распознавания врага, пресекать его коварную, подрывную работу в зародыше, не давая созревать предательским заговорам и планам»[275].

В системе ОГПУ – НКВД СССР работало немало женщин, как имевших спецзвание, так и вольнонаёмных. Согласно справке отдела кадров НКВД СССР по состоянию на середину сентября 1939 года в органах НКВД работало почти 19 тысяч женщин, из них в оперативных отделах центра 905 человек и 7705 женщин трудились на оперативной работе на местах в территориальных органах. При этом в Справке уточнялось, что непосредственно оперативными сотрудниками являлись лишь 2570 женщин. В процентном соотношении женщин-оперативников было всего около 30 % от всех женщин, работавших в оперативных отделах и занятых в основном на канцелярско-хозяйственных и других вспомогательных работах. Около 50 % процентов сотрудниц НКВД были беспартийными и в подавляющем большинстве имели среднее и низшее образование. С высшим образованием в центре и на периферии было всего 57 женщин, работавших в НКВД СССР[276].

И тем не менее женщины участвовали в операциях советской закордонной разведки, осуществляли оперативное прикрытие в резидентурах, активно использовались при вербовках ценных агентов за рубежом. О некоторых из них будет рассказано на страницах нашей книги.

Как часто бывает в спецслужбах, имя известной в узких кругах успешной разведчицы граждане СССР узнали лишь в начале 1990‐х годов. Нет, детскую писательницу Зою Воскресенскую знали многие. Её книги выходили массовым тиражом и на разных языках. Но сопоставить образ доброжелательной, улыбчивой писательницы книг для детей с образом тайного агента советской внешней разведки никому даже не приходило в голову. Это сделал председатель КГБ СССР генерал армии В.А. Крючков. Журналист и историк спецслужб Н.М. Долгополов пишет, что «главный чекист страны, долгие годы руководивший внешней разведкой, «непонятно почему взял и рассекретил одну из лучших советских разведчиц». …Зачем Крючков рассекретил ее биографию? На этот вопрос теперь уже вряд ли кто-либо ответит»[277]. Но дело было сделано и теперь каждый из нас может перелистать страницы биографии красивой женщины необычной судьбы. И несмотря на то что имя одной из самых успешных советских разведчиц стало известно, многие периоды жизни Зои Ивановны Воскресенской-Рыбкиной продолжают хранить свои тайны. И своё начало они берут с момента её рождения в маленьком посёлке Тульской губернии Российской империи.

В семье железнодорожного служащего Российской империи 15 (28) апреля 1907 года родилась девочка, которую назвали Зоей. Нашлось такое имя в православном календаре, который тогда называли Святцами. В переводе с греческого языка это имя означает «жизнь». Почему девочку нарекли столь редким именем – неизвестно. По церковной практике имянаречения тех лет считалось, что такое имя обычно давали девочкам в монашеской среде. В светском обществе оно встречалось довольно редко. День ангела она справляла 15 мая – в честь святой мученицы Зои Атталийской, бывшей рабыней знатного римского вельможи во времена правления императора Адриана и отдавшей жизнь за веру Христову.

Отец её служил в то время помощником начальника железнодорожной станции то ли Узловая, то ли в городе Алексин. Такая путаница в публикациях на эту тему идёт довольно давно. Авторы книги «Женщины-чекисты» решили эту проблему достаточно просто, указав, что Зоя Воскресенская родилась «на станции Узловая (город Алексин)»[278]. Обе эти станции – Узловая и Алексин, действительно, находились на территории Тульской губернии, правда, на расстоянии больше 100 вёрст друг от друга. Да и относились они к разным железнодорожным магистралям. Станция Узловая находилась на Сызранско-Вяземской железной дороге и своё название получила в прямом значении как узел железнодорожных путей из трёх направлений – на Елец, Ряжск и Тулу. Что касается станции Алексин, то она относилась к Ряжско-Вяземской железной дороге. При этом станции Алексин и Узловая были связаны между собой направлением движения поездов на Калугу. В этой ситуации, на наш взгляд, самое правильное – это обратиться к документам, которые заполняла или оформляла сама Зоя Ивановна. Так, например, в её автобиографии и в анкетах было указано, что родилась она на станции Узловая Сызрано-Вяземской железной дороги, где в то время служил её отец – потомственный железнодорожник Воскресенский Иван Павлович. Его отец и дед новорожденной тоже был железнодорожником. Позже Иван Павлович перевёлся на станцию Алексин, где и умер в конце 1920 года, не дожив до 40 лет, от туберкулёза, которым страдал ещё с дореволюционных времён. Возможно, то, что отец девочки в разное время работал на обеих станциях, и способствовало в какой-то мере появлению путаницы с её местом рождения. При этом надо иметь в виду, что в одном из своих послевоенных выступлений на радио сама Зоя Ивановна рассказывала: «Родилась в железнодорожном поселке при станции Узловая, там прошли младенческие годы. Но своей настоящей родиной считаю город Алексин, в котором провела детство»[279].

Кстати, и с днем рождения девочки Зои тоже не всё гладко. Даже в оформленных ею документах и биографиях совпадает лишь 1907 год, а далее она сама указывала разные даты своего рождения: май или апрель без указания дня рождения, 15 и 28 апреля или 17 мая[280]. Такая неточность в месяцах и днях рождения могла быть объяснена тем, что, как она отмечала в начале октября 1927 года в анкете специального назначения на Воскресенскую-Казутину Зою Ивановну, её метрическое свидетельство было утеряно родителями[281]. Поскольку она упоминала о своём метрическом свидетельстве, то можно утверждать, что факт её рождения был оформлен по законам Российской империи. Для этого ребёнок, рождённый от православных родителей, должен был быть крещён в приходской церкви и записан священником в метрическую книгу. И дата рождения там указывалась обязательно. На руки родителям выдавалось метрическое свидетельство установленного образца. Без этого документа было практически невозможно поступить на учёбу или оформиться на работу.

Поскольку чаще всего она указывала дату рождения 28 апреля 1907 года, то можно предположить, что в документах советского времени эта дата была по новому стилю, введенному с февраля 1918 года. Тогда реальный день рождения З.И. Воскресенской по старому стилю приходился на 15 апреля. Конечно, точную дату рождения своего первенца должны были хорошо помнить её родители и в первую очередь мать.

Мать её – Александра Дмитриевна (в девичестве Васильева) – происходила из семьи слесаря, работавшего на той железной дороге и жившего в посёлке на станции Узловая. Она до конца жизни была домашней хозяйкой и подрабатывала стиркой и шитьём на дому. В семье Зоя была старшей сестрой двух малолетних братьев – Николая и Евгения. После смерти отца мать вместе с детьми переехала к родственникам в Смоленск, где работала на различных временных работах уборщицей и прачкой. Материальное положение вдовы с тремя детьми было тяжёлым. После того как Зоя, бросив учёбу, пошла работать, мать, продолжая вести домашнее хозяйство и занимаясь малолетними братьями, оказалась на иждивении у начавшей раннюю трудовую жизнь дочери-подростка. Всю свою жизнь Зоя Ивановна заботилась о своей матери и помогала ей чем могла.

Как писала позже Зоя Ивановна в своей автобиографии, учиться она пошла в 1914 году на станции Узловая и окончила там двухклассное начальное училище при железной дороге. К этому времени семья уже перебралась на станцию Алексин и девочка на время учёбы 2 года жила у своей бабушки Степаниды Ивановны. После завершения учёбы на Узловой она отправилась к отцу в Алексин, где окончила школу 1‐й ступени. Позже ей пришлось продолжить учёбу в школе для взрослых, чтобы пополнить багаж знаний, особенно в части грамматики русского языка. Общая грамотность являлась важной частью её профессии машинистки. Обучение в вечерней школе было платным, и ей приходилось выкраивать нужные суммы, отказывая себе и экономя на самом необходимом. Пока был жив отец, семья как-то сводила концы с концами. После его смерти положение временами было прямо бедственным. Как отмечают во многих публикациях, на это якобы обратил внимание командир (в других случаях – комиссар) 42‐го батальона войск ВЧК, живший с ними на одной улице. Он предложил смышлёной и грамотной девочке работу в батальоне. Так она в 14 лет стала трудиться в канцелярии и библиотеке у военных. Сама Зоя Ивановна ситуацию с началом своей трудовой деятельности описала несколько иначе. «Я встретила на улице, – писала она в своей книге «Под псевдонимом Ирина», – товарища отца, военного, он часто бывал у нас в доме в Алексине. Рассказала ему о своих бедах. Он велел прийти к нему в штаб батальона, что находился у Молоховских ворот. Меня зачислили красноармейцем 42‐го батальона войск ВЧК Смоленской губернии. Так я вошла в самостоятельную жизнь»[282]. Будучи ещё подростком, она в 1921 году связала свою жизнь с ВЧК. Но судьба не баловала её. Времена были тяжёлые. Пришлось освоить профессию машинистки. На местном заводе трудилась паяльщицей. Одно время была машинисткой в штабе Части особого назначения (ЧОН) Смоленской губернии. Затем работала в Смоленске делопроизводителем в райкоме партии. Довелось ей в те годы побывать и политруком в детской колонии для малолетних правонарушителей. Везде она быстро вникала в порученное дело и успешно решала все поставленные задачи. Однако в те тяжёлые годы она так и не смогла получить даже среднего образования. Пробелы в знаниях приходилось восполнять, занимаясь непрерывным самообразованием.

Судьбоносные перемены в её жизни произошли в 1925 году. Работая в Заднепровском райкоме ВКП(б), она познакомилась с комсомольским работником Казутиным Владимиром Григорьевичем и вышла за него замуж. В том же году она переехала в Москву, куда по работе на повышение перевели её мужа. Но что-то сразу не задалось в их семейной жизни. Супруги не смогли наладить семейную жизнь и в 1930 году расстались. В браке у Зои в 1926 году родился сын Владимир, которого она позже пережила почти на 13 лет.

В феврале 1927 года она, работая на смоленском металлургическом заводе имени М.И. Калинина, вступает кандидатом в ряды ВКП(б). В члены партии её принимали уже на партийной ячейке одной из структур ОГПУ в Москве.

В своих воспоминаниях Зоя Ивановна часто называла опытного разведчика Чичаева своим учителем в разведывательно-оперативном деле. «Моим «крестным отцом «в разведке был полковник Иван Андреевич Чичаев, проработавший в ней всю жизнь»[283]. Их первая встреча состоялась в августе 1929 года в ИНО ОГПУ, когда она уже почти год состояла в кадрах спецслужбы. Там она встретила Ивана Андреевича, который за чаем назвал её разведчицей, чем удивил Зою Ивановну. Да и удивление её понятно – девчонку назвали разведчицей. На что Чичаев вполне серьёзно подтвердил, что теперь её профессией будет разведка. С этой целью Зою Ивановну направили в Харбин под прикрытием работы в нефтяном синдикате. «И началась специальная стажировка. – писала она позже. – Пароли, отзывы, тайники, конспиративные квартиры… и другое разведывательные понятия»[284].

К этому времени 34‐летний И.А. Чичаев в ИНО считался опытным разведчиком, имевшим немало заслуг на фронте тайной войны. Придя во внешнюю разведку в 1924 году, он через 3 года уже возглавил советскую резидентуру в Сеуле. В числе его громких успехов было получение через свою агентуру «Меморандума Танаки» – секретного документа о планах внешней агрессии Японии против соседних стран, включая СССР. Документ получил своё условное название по имени премьер-министра Японии, предоставившего его в июле 1927 года в виде доклада императору Страны восходящего солнца. Агрессивные устремления в отношении советской державы явно просматривались в японских военно-политических планах. «В программу нашего национального развития, – отмечал премьер-министр Гиити Танака, – входит, по-видимому, необходимость вновь скрестить мечи с Россией…»[285] Несмотря на то что в разные годы высказывались сомнения в достоверности этого документа, возможность такого развития внешнеполитических событий на Дальнем Востоке необходимо было учитывать. Тем более что Танаки был известен своими планами подготовки к большой войне и имел опыт руководства японскими войсками в ходе интервенции с апреля 1918 по октябрь 1922 года на советском Дальнем Востоке.

После завершения спецкомандировки в Сеул Чичаев был резидентом в Финляндии, Эстонии, Латвии, а затем в Швеции и Лондоне.

В годы Второй мировой войны полковник Чичаев осуществлял координацию совместных действий между внешней разведкой Советского Союза и спецслужбами англо-американских союзников, находясь в Лондоне. Свой путь резидента он завершил в Чехословакии в 1947 году. До выхода в отставку по состоянию здоровья был заместителем начальника одного из управлений центрального аппарата внешней разведки. За отличия в службе на тайном фронте был награждён пятью орденами и многими медалями.

С августа месяца 1929 года Зоя Ивановна начинает сотрудничать с ИНО ОГПУ, заняв в нефтесиндикате должность заместителя заведующего секретной частью. Так состоялась её первая встреча с внешней разведкой, которой она позже посвятила многие годы своей жизни.

Первым серьёзным специальным заданием для неё стала поездка в качестве заведующей секретным делопроизводством в составе советской делегации от нефтесиндиката «Союзнефть» в Харбин, в то время, когда там разгорелась схватка за КВЖД. Здесь она привлекалась к работе в местной резидентуре советской закордонной разведки. Затем была отозвана в Москву и в 1932 году назначена в штат ОГПУ. Новым местом службы стала должность начальника отделения в ИНО ОГПУ в Ленинграде. Через несколько месяцев молодую разведчицу направили в Берлин, где она проходила специальную подготовку и изучала немецкий язык. Легендой прикрытия для неё выбрали роль жены беспартийного спеца, которая приехала в германскую столицу на лечение и для развлечения[286]. Так началась её многолетняя работа во внешней разведке Союза ССР.

В возрасте 25 лет была назначена на руководящую работу во внешней разведке, возглавив ИНО постоянного представительства ОГПУ в Ленинграде. Затем выполняла серьёзные разведывательные задания в Германии, Австрии и Латвии. С 1935 года в течение четырёх лет являлась заместителем резидента НКВД в Финляндии, работая под прикрытием должности руководителя представительства «Интуриста» в Хельсинки.

А в 1936 году резидентом в Финляндию был назначен опытный разведчик Борис Аркадьевич Рыбкин, работавший под прикрытием должности советского консула, а позднее – 2‐го секретаря советского полпредства. В оперативных целях он использовал псевдоним «Кин», хотя официально был известен как советский дипломат в ранге консула под фамилией Ярцев. Как позже вспоминала сама Зоя Ивановна, она часто спорила с резидентом по оперативным вопросам, официально будучи его подчинённой по службе во внешней разведке. Дело дошло до того, что она запросила Центр отозвать её на другую работу. В ответ получила строгое указание: сначала оказать всю необходимую помощь вновь назначенному резиденту для его скорейшего вхождения в курс дела, а уж потом решать вопросы служебных взаимоотношений. Однако жизнь рассудила по-другому. Через полгода Зоя Ивановна и Борис Аркадьевич обратились в Москву с другой просьбой – разрешить им оформить законный брак. Так она во второй раз вышла замуж. Теперь уже за своего начальника и сослуживца в военной разведке. Муж поступил благородно и усыновил её сына от первого брака.

Загранкомандировка Зои Ивановны Воскресенской, ставшей к тому времени Рыбкиной, завершилась с началом «зимней» войны с Финляндией в ноябре 1939 года. В центральном аппарате внешней разведки ей было поручено заниматься аналитической работой. Это направление курировал сам начальник 5‐го отдела ГУГБ НКВД СССР комиссар государственной безопасности 3‐го ранга П.М. Фитин.

Как позже писала в книге своих воспоминаний «Под псевдонимом Ирина» сама Зоя Ивановна, её служебная карьера перед началом войны была довольно успешной.

Судя по её подписи под аналитической запиской № 33 по информации активного участника «Красной капеллы», известного по псевдониму «Корсиканец» (настоящее имя – Арвид Хаорнак), в январе 1941 года З.И. Рыбкина была старшим оперуполномоченным 1‐го отделения 5‐го отдела ГУГБ НКВД и имела спецзвание младшего лейтенанта госбезопасности[287], что условно соответствовало воинскому званию «старший лейтенант». В это время она состояла в штате 1‐го отделения 5‐го отдела ГУГБ НКВД, которым руководил П.М. Журавлёв. За короткий срок опытная разведчица стала одной из ведущих аналитиков внешней разведки. Вспоминая про парад 1 мая 1941 года, она упоминает, что уже стала начальником отделения в своём отделе[288]. В середине мая того же года она по поручению начальника Главного управления контрразведки П.В. Федотова приняла участие в обеде, который давало германское посольство в Москве в честь гастролей балета Берлинской оперы. В это время она уже была в чине майора госбезопасности, что соответствовало армейскому званию полковника[289]. Если сопоставить все эти сведения из воспоминаний З.И. Рыбкиной, то получается, что она фактически каждый месяц получала повышение в спецзвании. Обычно основанием для такого роста является соответствующее перемещение на более высокие должности. Конечно, в разведке свои правила, но как-то уж чересчур стремительным видится этот карьерный рост. Конечно, надо учитывать и тот факт, что перед войной была проведена масштабная чистка в рядах сотрудников органов госбезопасности, включая внешнюю разведку. Опытных кадров катастрофически не хватало. Возможно, это было одной из причин столь быстрого продвижения Зои Ивановны по службе в центральном аппарате внешней разведки. Хотя, судя по опубликованным фотографиям в книге её воспоминаний «Под псевдонимом Ирина», датированным 1945–1946 годами, она изображена с погонами подполковника. Получается, что за четыре года Великой Отечественной войны известная разведчица получила одно звание – подполковника. В любом случае, было бы не лишним свериться с её послужным списком и архивным личным делом.

На приём в германское посольство разведчица поехала под прежней конспиративной фамилией – Ярцева в качестве гостя от известной организации. Кстати, её опять выручила привычка обращать внимание на детали. Получив конверт с приглашением, она заметила, что там указана её настоящая фамилия Рыбкина, в то время как за границей её знали под другой фамилией. Пришлось срочно звонить в немецкое посольство и просить внести изменения в списки гостей. Вместо внезапно заболевшей Рыбкиной советская сторона просила включить в список приглашённых Ярцеву. На этот раз её прикрытием стало представительство Всесоюзного общества культурных связей с заграницей (ВОКС). Были на приёме и солисты балета Большого театра. На входе в посольство гостей встречал сам германский посол – граф Фридрих фон Шуленбург.

После обеда и десерта начались танцы. Неожиданно Зою Ивановну пригласил на тур вальса сам Шуленбург. Во время танца опытная разведчица обратила внимание на то, что на стенах остались светлые пятна от снятых картин, через открытую дверь она увидела груду чемоданов в другой комнате. По окончании приёма она доложила комиссару госбезопасности Федотову о своих наблюдениях. Стало ясно, что германское посольство готовится к отъезду[290].

Аналитик разведотдела З.И. Рыбкина обобщала, систематизировала и сопоставляла поступавшие в Центр донесения и разведданные из различных источников, сосредоточившись на весьма актуальном в то время германском направлении. Так получилось, что именно она, многократно перепроверив и уточнив поступившие агентурные донесения и другие сведения от резидентов советской разведки, пришла к выводу о готовности Германии к нападению на СССР во второй половине июня 1941 года. Ей удалось убедить начальника 1‐го управления НКГБ СССР П.М. Фитина, руководившего внешней разведкой, срочно добиться встречи со Сталиным и лично доложить ему собранные разведкой факты и сделанные из них выводы о том, что война уже на пороге. Доклад с изложением агентурных данных и сделанных разведкой выводах она сама подготовила и передала Фитину, которому удалось попасть на приём к Иосифу Виссарионовичу. И когда Сталин усомнился в достоверности изложенных разведданных, начальник внешней разведки подтвердил надёжность источников агентурных сведений.

С началом советско-финской войны из Хельсинки был отозван и её муж Б.А. Рыбкин. В Центре он возглавил 8‐е отделение 5‐го отдела ГУГБ НКВД. Через год с небольшим, после создания Наркомата госбезопасности (далее – НКГБ) в феврале 1941 года он возглавил 4‐й отдел Первого управления НКГБ.

С началом Великой Отечественной войны знания и опыт разведчицы З.И. Воскресенской-Рыбкиной потребовался на другом участке борьбы с фашизмом. Её включили в состав Особой группы НКВД СССР, созданной по приказу Берии на базе 1‐го разведуправления НКГБ – НКВД. Как упоминал П.А. Судоплатов, бывший одним из руководителей этой группы, в её состав привлекли лучших разведчиков и контрразведчиков, среди которых он называл и Зою Рыбкину-Воскресенскую[291]. С Павлом Судоплатовым, работавшим в то время под псевдонимом «Андрей», З.И. Рыбкина была знакома лично с 1936 года ещё по прежней работе в резидентуре советской внешней разведки в Хельсинки. Особая группа подчинялась непосредственно наркому НКВД СССР. Затем 3 октября того же года группа была преобразована во 2‐й отдел наркомата для оперативной координации деятельности всех служб органов госбезопасности за линией фронта. В те же октябрьские дни была сформирована Отдельная мотострелковая бригада особого назначения (ОМСБОН) для осуществления диверсионно-разведывательных действий в тылу врага и развёртывания партизанского движения на временно оккупированной территории СССР. Как отмечал П.А. Судоплатов, Особая группа – 2‐й отдел НКВД СССР были единственными службами госбезопасности, которые оставались в Москве. Остальные структурные подразделения НКВД были эвакуированы в Куйбышев.

Зоя Ивановна Рыбкина была среди тех, кому было поручено заниматься подбором, обучением и формированием диверсионно-разведывательных групп для заброски в тыл германских войск. Важное значение имело принятое 18 июля 1941 года постановление ЦК ВКП(б) «Об организации борьбы в тылу германских войск», которое требовало создавать на захваченной части советской территории невыносимые условия для германских интервентов, формировать партизанские отряды, диверсионные группы и подпольные организации.

В неразберихе первых месяцев войны с гитлеровской Германией блестяще подготовленную разведчицу с большим опытом создания нелегальных агентурных сетей за рубежом, как пишет историк спецслужб Н.М. Долгополов, чуть было не отправили на занятую немцами железнодорожную станцию с заданием «устроиться… стрелочницей либо сторожихой на неведомом полустанке и передавать в Центр сведения о передвижении немецких эшелонов. Потом, правда, поспешный приказ отменили»[292]. И тем не менее Зоя Ивановна позже вспоминала о том, что все работники Особой группы готовилась выполнить любое задание Центра в тылу германского агрессора. «Готовилась к этому и я, – писала она в своей автобиографической книге «Под псевдонимом Ирина». – Разучивала свою роль сторожихи на переезде у маленькой железнодорожной станции»[293]. К счастью, для её уровня разведывательной подготовки и опыта нелегальной работы за рубежом нашлись дела поважнее.

А уже осенью 1941 года Б.А. Рыбкин был направлен в загранкомандировку в Швецию. В шведской столице он должен был возглавить резидентуру советской внешней разведки в Стокгольме под прикрытием официальной должности советника советской миссии в нейтральной Швеции. Полномочным представителем и посланником Советского Союза в этой стране Северной Европы с 1930 года была А.М. Коллонтай.

Как вспоминала позже Зоя Ивановна, накануне отъезда Бориса Аркадьевича в Стокгольм её неожиданно вызвал к себе Л.П. Берия. Нарком НКВД Союза ССР поинтересовался, чем она в тот момент занималась. «Я сказала, – писала она в своей книге, – что готовлюсь идти работать в тыл. «В качестве кого?» – «железнодорожной сторожихой на переезде». Нарком рассмеялся. «Немцы такую сторожиху арестуют и расстреляют». Ехать вам надо в Швецию»[294]. Позже Зоя Ивановна узнала, что её спецкомандировка в Швецию состоялась по запросу Коллонтай в МИД СССР, в котором она просила направить в Стокгольм известную ей ещё по работе в Хельсинки Рыбкину в качестве пресс-атташе советской дипмиссии.

Спустя несколько дней разведчики-супруги уже летели в Архангельск. Оттуда перебрались, правда, порознь в Англию. Несмотря на дипломатические паспорта, английские союзники в Архангельске смогли предоставить место на своей летающей лодке-амфибии «Каталина» только мужчине – Б.А. Рыбкину. Собственно, этот морской патрульный бомбардировщик был изобретен в США, где выпускался с 1936 года, а затем экспортировался в разные страны, включая Великобританию. С конца 1938 года была организована сборка в СССР по лицензии таких самолётов-амфибий из привозных узлов и комплектующих. Позже было начато собственное производство этих летающих лодок в нашей стране. С июля 1941 года британские летающие лодки доставляли срочные грузы в Архангельск[295].

Свой отказ предоставить место З.И. Рыбкиной англичане объяснили тем, что по английским законам на борт военного воздушного судна может подняться только одна женщина – королева Великобритании. Однако обещали предоставить ей место на английском гражданском пароходе, прибывающем через несколько дней в архангельский порт. Ей предстоял непростой и долгий путь под немецкими обстрелами и бомбёжками в Швецию через Англию и Норвегию.

Зоя Ивановна, прибывшая вместе с мужем в Стокгольм, в качестве легенды прикрытия была официально назначена руководителем пресс-службы советского представительства в столице Швеции. В резидентуре и в Центре она была известна под псевдонимом «Ирина». Ей удалось установить с Коллонтай более доверительные отношения, которые способствовали интересам общего дела. Их совместные, каждой на своём участке работы, усилия в конечном счёте способствовали выходу Финляндии из Второй мировой войны и разрыву союзнических отношений с фашистской Германией. Да и в целом было серьёзно подорвано германское влияние в скандинавских странах.

В начале 1943 года Борис Аркадьевич был отозван в Москву, а Зоя Ивановна оставалась в Стокгольме. К тому у неё были веские основания. В 1944 году в их семействе разведчиков появился первенец, которого назвали Алексеем.

Причиной вызова в Москву стал провал агентурной сети «Красная капелла», с которой Борису Аркадьевичу было поручено восстановить прежде утраченную связь. Однако в результате допущенных связными и некоторыми агентами грубых нарушений правил конспирации и полученных инструкции германской контрразведке удалось выявить и арестовать как самих руководителей этой разветвлённой разведывательной сети, так и значительную часть завербованных агентов и привлечённых источников информации. Численность агентурной сети «Красной капеллы» составляла, по разным данным, от 150 до 200 человек. Костяк нелегальной антифашистской организации в Германии составляли участники движения Сопротивления и сторонники Коминтерна. Поддерживалась связь с нелегальной агентурой советской разведки в Швейцарии.

Гестапо во второй половине 1942 года арестовало многих членов «Красной капеллы». Было приговорено к смертной казни почти 90 человек наиболее активных участников Сопротивления. Десятки других арестованных были осуждены на тюремное заключение и отбывание срока наказания в концлагерях. Оставшиеся на свободе участники нелегальной агентурной сети затаились и избегали личных встреч и каких-либо активных действий.

Оперативная ситуация осложнялась тем, что прежде самостоятельные резидентуры советской внешней и военной разведок, в начальный период войны были вынуждены контактировать и поддерживать между собой определённые агентурные связи, что само по себе увеличивало риск провала. К тому же одним из руководителей «Красной капеллы» был нелегальный резидент советской военной разведки майор А.М. Гуревич, работавший под псевдонимом «Кент». Он был арестован гестапо осенью 1942 года и до конца войны содержался в тюрьмах Германии, Бельгии и Франции. Лишь летом 1945 года он был переправлен в Москву вместе с завербованными им немецкими контрразведчиками и архивом гестапо. В ходе следствия он был обвинён в провале разведсети в Германии и в сотрудничестве с противником, за что был приговорён к лишению свободы и провёл в лагерях ГУЛАГа после двух арестов около 13 лет. Первый раз А.М. Гуревич был реабилитирован в 1955 году, но лишь в 1991 году после пересмотра его уголовного дела он был реабилитирован полностью[296].

Прибывшему в столицу для разбирательства в провале «Красной капеллы» разведчику Б.А. Рыбкину повезло больше. Ему удалось убедить руководство внешней разведки НКГБ и следователей в своей непричастности к провалу агентурной сети в Германии. Обвиняли его и в связях с английской разведкой. Всё происходило в Москве в марте 1944 года. Чета разведчиков Рыбкиных была отозвана в столицу. Доложив по телефону о своём прибытии, они ждали вызова к руководству для получения нового задания. Но шли дни и недели, но их никто не вызывал. Затем их принял, как вспоминала Зоя Ивановна, В.С. Абакумов, которого она ошибочно назвала наркомом. Однако в период с 1943 по 1946 год он возглавлял Главное управление контрразведки СМЕРШ Народного комиссариата обороны СССР. После этого он был назначен министром госбезопасности (МГБ) страны.

Спустя время Борис Аркадьевич был назначен во вновь сформированную службу «ДР». Введённые в то время буквенные обозначения отделов и служб НКГБ, как правило, имели смысловое значение. Так, например, служба «ДР» обозначала диверсии и разведка. Полковник госбезопасности Рыбкин был назначен заместителем руководителя этой службы. В следующем году он стал начальником отдела 4‐го управления НКГБ СССР и сосредоточился на вопросах подготовки нелегальной агентурной сети и заброски в тылы вермахта и на оккупированную территорию диверсионно-разведывательных групп. А подполковник З.И. Рыбкина вновь стала работать на германском направлении. Вскоре, как писала в книге своих воспоминаний сама Зоя Ивановна, «мне присвоили воинское звание полковника»[297].

Действительно, как она позже вспоминала, с приходом в начале 1930‐х годов в Службу внешней разведки её сразу стали готовить к нелегальной работе за рубежом. Сначала она проживала в Латвии, где привыкала к заграничной жизни. Всё было в обычном режиме, хотя она догадывалась, что её готовят для какого-то особого задания. Затем с целью в совершенстве овладеть немецким языком она была направлена в 1932 году в Берлин, где прожила целый год. А в начале следующего года Зоя Ивановна неоднократно ездила в Австрию для изучения обстановки и особенностей австрийского диалекта немецкого языка.

И вот однажды наступил момент, когда руководство поставило перед ней особую задачу. С новой легендой ей предстояло поехать в Женеву, чтобы познакомиться с названным ей генералом, тесно сотрудничавшим с немцами. Надо было стать его любовницей, чтобы выведывать у него секретные планы германцев в отношении Франции и Швейцарии. Разведчица уточнила полученное задание в части того, обязательно ли становиться генеральской любовницей. Ответ был категоричен: да, так надо и без этого невозможно выполнить задание. «Хорошо, – ответила Зоя Ивановна. – Я поеду в Женеву, стану генеральской любовницей, раз без этого нельзя, выполню задание, а потом застрелюсь»[298]. Задание отменили. Так сорвалась первая попытка начинающей разведчицы перейти на нелегальное положение в Швейцарии. Второй раз в конце 1933 года она находилась в австрийской столице, когда перед ней поставили новую оперативную задачу. Она должна была фиктивно оформить брак с иностранцем. По новой легенде Зоя Ивановна должна была в Риге получить латвийский паспорт, затем переехать в Австрию и выйти там замуж. Затем вместе с мужем отправиться в Турцию, а по пути поссориться и расстаться. Оказавшись на турецкой земле, она должна была бы открыть свой салон мод для прикрытия нелегальной работы. Но и этому плану не суждено было реализоваться. В австрийскую столицу она прибыла вовремя, а вот фиктивный брак не состоялся – жених не приехал. Так провалилась её очередная попытка стать нелегалом советской внешней разведки. Поэтому практически всю свою службу Зоя Ивановна Воскресенская-Рыбкина посвятила легальной разведке. И ситуации в её разведывательной практике случались покруче разных детективных историй. В её воспоминаниях приводятся некоторые истории, случавшиеся в её жизни в период службы во внешней разведке. Не всегда условия в резидентуре под прикрытием способствовали успешному выполнению заданий Центра, но супруги Рыбкины делали порой невозможное, достигая нужного результата. Например, первое время в шведской резидентуре было всего два разведчика – резидент «Кин» и его заместитель Ирина. Приходилось самим готовить шифровки в Центр, делать фото документов, заниматься тайнописью и подготавливать тайники для связи с агентами. Инструкцией было запрещено иметь домработницу, поэтому Зое Ивановне приходилось заниматься готовкой и уборкой. Помимо них в штате резидентуры вначале были лишь дворник и шофёр. Позже прибыли два оперативника, которым поручалось наблюдение за германскими военными перевозками по территории Швеции и создание агентурной сети для контроля за морскими перевозками в Германию. Работать приходилось по 18 часов в сутки – днём официальная работа в советском представительстве, а затем выполнение разведывательных заданий. Разведывательная работа резидентуры осложнялась непрерывным наружным наблюдением местной контрразведки.

Чтобы как-то облегчить нагрузку на резидента и его заместителя, пришлось запросить у руководства прикомандирования к резидентуре в Стокгольме семейной пары – шифровальщика и машинистки из Центра. Просьба была поддержана руководством, и в Швецию для работы под прикрытием прибыла семейная чета Владимира и Евдокии Петровых. Однако спустя время стало ясно, что выбор оказался неудачным. Бдительность Зои Ивановны уже во время пребывания в Швеции позволила вскрыть ряд мошеннических действий Петрова, но по непонятным причинам он продолжал работать во внешней разведке. Уже после войны во время работы в австралийском посольстве СССР Петров (настоящая фамилия – Пролетарский), захватив посольскую кассу, перебежал к противнику и стал «невозвращенцем» по политическим мотивам.

В сентябре 1947 года супружескую пару разведчиков Рыбкиных отправили на 45 дней в отпуск в санаторий «Империал» в Карловы Вары. Неожиданно отдых прервался. Телеграммой из Москвы Зое Ивановне предписывалось немедленно вернуться домой, а полковнику Б.А. Рыбкину отправиться в город Баден и там дожидаться прибытия дипкурьеров с особо важным заданием для него. Зоя Ивановна вернулась в Москву, где приняла дела зам. начальника отдела 1‐го Главного управления. Поинтересовалась она в 4‐м управлении о том, когда приедет муж, на что получила ответ, что он выполняет оперативное задание в Праге и вернётся через 2–3 недели. Борис Аркадьевич пару раз звонил ей из Праги – просил прислать осеннюю одежду. В Европе наступали осенние холода. Прислал ей с оказией несколько коротких писем-записочек. Одно из писем от 11 ноября 1947 года её встревожило. Муж в иносказательной форме писал, что у него наступил самый напряжённый момент всей поездки. Надеялся, что пока письмо дойдёт, у него всё переменится к лучшему. Она осторожно поинтересовалась у заместителя начальника 4‐го управления Эйтингона, как идут дела у Рыбкина, на что он ответил «нормально». Последнюю записку ей Борис Аркадьевич отправил с оказией за 4 дня до гибели. Да и получила она её уже после сообщения о его смерти. В записке он писал, что 26 ноября выезжает из Берлина и вечером будет в Праге. Сообщал, что не позже 29 числа будет у Белкина, поскольку его документы на пребывание в Праге заканчиваются 30 ноября. Он писал, что рассчитывает, что после звонка своему начальству сразу сможет вернуться домой.

О генерале Белкине Зоя Ивановна упоминала не раз в своих рассказах и написала в воспоминаниях. Правда, она почему-то указала, что на момент их с мужем пребывания в сентябре 1947 года на отдыхе в Карловых Варах он представлял СМЕРШ. Видимо, потому, что генерал-лейтенант М.И. Белкин действительно был переведён в разведку из этой службы. В мае 1946 года ГУКР СМЕРШ было передано в состав МГБ СССР и генерал Белкин был назначен заместителем начальника Первого главного управления (разведка) МГБ СССР. А с начала июня 1947 года он возглавлял Управление контрразведки МГБ Центральной группы войск в Австрии и Венгрии[299]. Припоминала она и то, что в Бадене муж оформил у Белкина «какое-то удостоверение на имя Тихомирова Александра Николаевича, на котором была наклеена фотография Рыбкина»[300]. Из приведённых в книге ничем не подтверждённых пересказов свидетелей тех далёких событий и изложения самой Зоей Ивановной того факта, что руководство 4‐го управления в лице П.А. Судоплатова и его заместителя Н.И. Эйтингона знало о том, какое задание выполняет полковник Рыбкин, можно предположить, что Борис Аркадьевич как опытный разведчик и резидент был, возможно, задействован в какой-то сложной и опасной оперативной комбинации. Да и факт присутствия майора 4‐го управления в роли водителя, притом, что сам Рыбкин отлично водил машину, тоже наводил Зою Ивановну на мысль о том, что проводилась какая-то важная встреча или нелегальные контакты полковника Рыбкина, действовавшего под чужим именем.

О гибели при исполнении служебных обязанностей полковника Б.А. Рыбкина ей сообщил генерал Эйтингон – зам. начальника 4‐го управления, где служил Борис Аркадьевич.

Тогда же возникли две основные версии его смерти: согласно первой, официальной версии он погиб 27 ноября 1947 года в автокатастрофе под Прагой. Согласно второй версии, которую разделяла и Зоя Ивановна, полковник Рыбкин был убит. По странному стечению обстоятельств одновременно под Будапештом в подобной дорожной аварии погиб некто капитан Суриков – в шинели и с документами полковника Б.А. Рыбкина.

Вопрос о том, как на самом деле погиб полковник Б.А. Рыбкин, волновал Зою Ивановну все 45 лет её вдовьей жизни. Оставшись без мужа в 40 лет, она так больше и не вышла замуж. С первых дней, когда ей сообщили о гибели Бориса Аркадьевича, и все последующие годы она пыталась разобраться в этой, так до конца и не выясненной истории. К сожалению, никаких документов в архивах внешней разведки не сохранилось, хотя, как Зое Ивановне было известно, по факту гибели мужа проводилось служебное расследование.

Странно, что не сохранились опросы – ведь первое время были живы свидетели и участники тех далёких событий, которые рассказывали о том, что сами видели на местах тех аварий. И эти свидетельства, мягко говоря, не совпадали. В книге историка спецслужб и близкого друга Зои Ивановны в писательском деле полковника КГБ в отставке Э.П. Шарапова этому до конца неясному вопросу посвящена отдельная глава. Она так и называется «Как погиб полковник Рыбкин»[301]. В ней опытный чекист сопоставляет разные факты и свидетельства, включая рассказы самой Зои Ивановны и переданные ему на хранение материалы из личного архива разведчицы, ставшей известной детской писательницей. Перелистаем и мы некоторые страницы из этой книги.

Сначала попробуем понять, что не так с официальной версией. Известно, что к месту автокатастрофы той роковой ночью 27 ноября 1947 года из Праги выезжал офицер. Его фамилия была известна З.И. Рыбкиной. Кем он был направлен и с какой целью – неизвестно. Согласно его почему-то не оформленным соответствующим образом показаниям авария случилась из-за того, что водитель «шкоды», в которой ехал полковник Рыбкин, обгоняя гужевую повозку, выехал на встречную полосу движения и столкнулся с грузовиком «студебеккер» с советскими солдатами. На месте происшествия этот офицер помог перенести тело полковника Рыбкина, а также выяснял обстоятельства аварии у водителя грузовика и солдат, находившихся в кузове. Этот же офицер утверждал, что погиб только полковник, а находившийся за рулём «шкоды» майор был жив, хотя и пребывал в шоковом состоянии из-за сломанного ребра. Фамилия майора вдове тоже была известна. По её сведениям, он служил в том же 4‐м управлении, что и полковник Рыбкин.

Однако были и другие свидетели – генерал Белкин и его водитель. Как было известно, генерал неожиданно ночью того же дня выехал из Братиславы в Прагу не обычной дорогой, а именно по той, где случилась автомобильная авария. Так вот, как писала в своих записках Зоя Ивановна, и генерал Белкин, и его водитель утверждали, что видели два трупа и ничего больше.

В пользу версии об убийстве полковника Рыбкина из огнестрельного оружия свидетельствуют воспоминания самой полковника Рыбкиной-Воскресенской о том, что в день похорон, как она позже писала: «Я хотела поправить розу, надвинувшуюся на его щеку, сдвинула ее и за правым ухом увидела зияющую черную рану…» Более того, полковнику КГБ Э.П. Шарапову «она бесчисленное количество раз говорила, что она отчетливо увидела пулевое отверстие»[302].

Зоя Ивановна до конца своих дней тяжело переживала трагическую смерть мужа и в первое время даже писала ему трогательные письма, которые сохранились в её личном архиве, поскольку не было у неё его адреса пребывания в том, другом неземном мире. Она примерно за полгода до ухода из жизни, как пишет её друг и коллега по прежней службе в разведке полковник Шарапов, передала ему большой бумажный пакет со словами: «Здесь я написала о том, как погиб Борис Аркадьевич. Этого еще никто не читал. Возьми с собой, потом вернешь». Дома, прочитав содержание конверта, я понял, что Зоя Ивановна хочет, чтобы я оставил у себя копию. Так я и сделал[303].

По воспоминаниям З.И. Рыбкиной, о гибели мужа в автокатастрофе под Прагой ей сообщил утром 28 ноября 1947 года генерал Эйтингон, замещавший отсутствовавшего начальника 4‐го управления генерала Судоплатова. На её вопрос «Как погиб?», он ответил, что это они сейчас выясняют. На другой день её снова вызвали к генералу Эйтингону. «Он сказал, что «происходит какая-то чертовщина», что ему звонили из Будапешта и сообщили, что под Будапештом обнаружена разбитая машина «эмка» и в ней два трупа: полковника Рыбкина и солдата-шофера. Звонил в Прагу, там Эйтингону сказали, что генерал Белкин, который ехал из Карловых Вар в Прагу утром 27 ноября, увидел на обочине дороги, недалеко от Праги, смятую машину «шкода» и в ней два трупа, в одном из которых, находившемся на переднем сиденье рядом с водителем, Белкин опознал полковника Рыбкина Б.А. Белкин вынул из кармана Рыбкина документы и поехал дальше в Прагу, чтобы сообщить о случившемся и потребовать расследования»[304]. Позже, как вспоминала Зоя Ивановна, её старший сын Владимир, работавший в 1960–1961 годах в КГБ, находясь в служебной командировке в Крыму, случайно встретил бывшего личного водителя генерала Белкина. Тот рассказал ему, что как-то осенью 1947 года в Будапеште генерал разбудил ночью и приказал ехать в Прагу по указанной им дороге. Недалеко от Праги они увидели разбитую машину. Авария, судя по всему, произошла только что. Белкин велел остановиться. Подошли к машине, в которой было два трупа. В пассажире генерал узнал полковника Рыбкина. Водитель «шкоды» тоже был мёртв. Вместе с Белкиным они забрали из карманов Рыбкина документы и полевую сумку. Потом поехали в Прагу. Когда в разговоре Владимир Борисович сказал, что он сын полковника Рыбкина, водитель замолчал и дальше на расспросы отвечал, что ничего не знает.

Свои соболезнования ей высказал лично министр МГБ СССР генерал-полковник В.С. Абакумов, который ей сообщил, что создана комиссия и ведётся расследование.

Вскоре выяснилось, что примерно в это же время при схожих обстоятельствах под Будапештом в машине «эмка» в автокатастрофе погиб капитан Суриков вместе с водителем. При этом капитан был в шинели и папахе полковника Рыбкина и с его удостоверением личности. Все эти вещи и удостоверение разведчик Рыбкин оставил в Бадене перед отъездом в Прагу, поскольку, как уже нами отмечалось, он имел другое удостоверение на имя Тихомирова Александра Николаевича. Маскарад капитана Сурикова с переодеванием в форму полковника Рыбкина, да ещё и подкреплённый его служебным удостоверением, объясняли как-то несерьёзно. Дескать, погода 28 ноября 1947 года была холодная, а свою шинель, отправляясь в Баден в командировку, капитан не захватил. И когда его вызвали в Будапешт, он решил воспользоваться шинелью, папахой и удостоверением личности полковника Рыбкина. Подобное объяснение, на взгляд любого военного, звучит не только не убедительно, но и как-то даже несерьёзно. А правду узнать было уже не у кого: и капитан, и солдат-водитель погибли при невыясненных обстоятельствах. Как позже вспоминала, со слов историка спецслужб Шарапова, разведчица и сотрудница МГБ, являвшаяся дочерью от первого брака генерала В.М. Зарубина, она лично знала капитана Сурикова, служившего вместе с полковником Рыбкиным в 4‐м управлении под началом П.А. Судоплатова. Более того, Зое Васильевне Зарубиной было поручено курировать его семью на период командировки то ли в Будапешт, то ли в Прагу. Опять же получается, что не мог бы просто так, самовольно кадровый сотрудник госбезопасности облачиться в полковничью шинель, надеть папаху, да ещё и удостоверение личности чужое прихватить. Опять же создаётся впечатление того, что все эти смерти произошли в рамках какой-то масштабной спецоперации за пределами СССР.

Дальнейшие события также происходили под завесой тайны. Безутешной вдове сообщили, что тело погибшего полковника Рыбкина везут в Москву на грузовике. На самом деле уже 29 ноября оно было доставлено в столицу самолётом и помещено в институт имени Склифосовского. Там же выдали свидетельство о смерти Бориса Аркадьевича: дата смерти – 29 ноября 1947 года; причина смерти – перелом основания черепа; место смерти – Москва[305]. Вдова увидела ушедшего из жизни супруга лишь 2 декабря при прощании в клубе имени Дзержинского. «Лицо мужа не было повреждено, – вспоминала позже Зоя Ивановна, – высокий лысый лоб был чист. Я хотела поправить розу, надвинувшуюся на его щеку, сдвинула ее и за правым ухом увидела зияющую черную рану… Его сложенные на груди руки тоже были чисты, без ранений и царапин. А через несколько дней мне принесли его часы, которые я ему подарила и которые он всегда носил на левой руке. Ремешок и сами часы были сплошь покрыты запекшейся кровью»[306]. После кремации урну с прахом захоронили на Новодевичьем кладбище столицы.

Сослуживцы, чем могли, старались помочь Зое Ивановне. Она вспоминала: «После похорон мне стали приносить деньги: зарплату Рыбкина за несколько месяцев, пособие, его накопления в кассе взаимопомощи, услугами которой мы никогда не пользовались. На окнах лежали пачки денег, набралось что-то около 70 000 рублей. Через несколько дней была объявлена денежная реформа и 70 тысяч превратились в 7 тысяч. На эти и свои деньги я поставила Рыбкину Б.А. памятник»[307].

После похорон её по-прежнему мучили сомнения в том, что в деле о трагической гибели мужа много недосказанности, невыясненных обстоятельств и непроверенных фактов. Опытная разведчица и отличный аналитик была готова сама провести такое расследование, о чём она доложила своему руководству. Обращалась она с рапортом к министру МГБ СССР Абакумову и с другой просьбой – перевести её в 4‐е управление в отдел, где до гибели служил полковник Рыбкин, и передать ей все его прежние дела, которые он вёл в последнее время. И в том, и в другом случаях ей отказали.

Тогда она сама, осторожно, соблюдая все меры предосторожности, стала выяснять обстоятельства гибели Бориса Аркадьевича, более известного под псевдонимом «Кент». Много позже П.А. Судоплатов в приватном разговоре сказал Зое Ивановне, что тогда в Праге полковник Рыбкин занимался организацией связи с нелегальной резидентурой Николая Варсонофьевича Волкова в Турции. По нашему предположению, он вполне мог быть тем майором Волковым, который той трагической ночью был за рулём «шкоды», в которой разбился полковник Б.А. Рыбкин.

Попытки Зои Ивановны разобраться в непонятной ситуации с гибелью мужа по «горячим следам» результата не дали. Внешнюю разведку присоединили к военной разведке в структурах созданного Комитета информации. Шла масштабная реорганизация разведки. Одновременно это было удобное время для увольнения «неудобных» работников и массовой чистки кадров.

Весть о смерти Сталина застала полковника З.И. Рыбкину в Берлине, где она была в командировке в группе сотрудников внешней разведки. Поступившая телефонограмма требовала их возвращения в Москву. После траурных мероприятий начались аресты тех, кто сделал карьеру на крови, в том числе и своих сослуживцев. Руководство на Лубянке срочно избавлялось от старых кадров. При этом увольняли, как и всегда в подобных случаях, всех подряд без разбора. Произошло слияние НКГБ и НКВД в единое МВД СССР. В конце августа арестовали начальника 4‐го управления генерал-лейтенанта П.А. Судоплатова, с которым по службе неоднократно контактировали разведчики Рыбкины. После того как на отчётно-выборном партийном собрании в разведывательном управлении Зоя Ивановна выступила в защиту Судоплатова, на другой день ей объявили об увольнении по сокращению штатов, хотя её должность не сокращалась. В отделе кадров ей предложили поехать в Омск на должность старшего оперуполномоченного. Она отказалась, поскольку это было для полковника Рыбкиной понижением на 5 ступеней. Затем предложили должность начальника контрразведки в одной из областей. Пришлось опять отказаться, поскольку, с её слов, контрразведки она не знала. В центральном аппарате внешней разведки в Москве места для неё не нашлось. «До пенсии (25 лет службы), – писала она в книге «Под псевдонимом Ирина», – мне не хватает около года, а приказа о моей двухлетней работе в Китае найти не могут»[308]. В кадрах она объяснила, что не может ехать на периферию со старой больной матерью и восьмилетним сыном. И попросила направить её на Крайний Север для того, чтобы оставить родных в своей квартире в Москве, после окончания службы она рассчитывала вернуться к семье в столицу. Просьбу учли и… направили известную разведчицу в распоряжение руководства ГУЛАГа. Там решили послать её в Воркуту, поскольку город расположен за полярным кругом и ближе всего к Москве. При этом предупредили, что это лагерь для особо опасных преступников.

Из столицы в Воркуту она выехала в конце января 1954 года. Зоя Ивановна вспоминала, что через сутки она была уже в Воркуте. Здесь, видимо, память подвела разведчицу. Даже в наши дни самый быстрый поезд Москва – Воркута в пути находится около 42 часов.

Её сразу впечатлил воркутинский вокзал в виде занесённого снегом по самую крышу вагона с прокопанной траншеей до его двери. Несмотря на её просьбу, никто полковника Рыбкину не встретил. Со своими тремя чемоданами и в лёгкой для Севера одежде она в кузове доехала до единственной гостиницы. Мест в гостинице не было. Упросив администратора принять на временное хранение чемоданы, она пошла искать управление лагерями. Там оказался только дежурный, который ничего не знал о её приезде. По её просьбе дежурный разместил её на ночлег в кабинете начальника на диване.

Утром появился подполковник – начальник лагеря, который заявил, что начальник спецотдела ему не нужен, поскольку на этой должности служит старший лейтенант. В её просьбе разместить в гостинице или на квартире и начальник лагеря, замполит и начальник отдела кадров ей отказали. Сослались на то, что это не входит в их обязанности.

В спецотделе работало около 30 человек, в основном женщины. Когда она представилась работникам отдела и попросила кого-нибудь приютить её на пару дней, пока не решится вопрос с квартирой, все дружно промолчали. Наконец одна пожилая сотрудница отдела согласилась её разместить у себя на диване. С первого дня ей пришлось постигать азы блатного языка, на котором все между собой общались – и сотрудники лагеря, и спецконтингент заключённых. Три дня ушло на первое знакомство с функциями спецотдела, в чём ей стала помогать квартирная хозяйка. А на четвёртый день сказалась нехватка кислорода в Заполярье и у Зои Ивановны случился сердечный приступ.

За это время руководство лагеря получило все необходимые подтверждения и указания из Москвы. Она получила комнату примерно в шесть квадратных метров в коммунальной квартире. Зато в спецотделе у неё был большой кабинет с толстым ковром на полу.

«Мое появление в Воркуте, – вспоминала позже Зоя Ивановна, – произвело сенсацию. Оказалось, что во всей Коми АССР появился единственный полковник, и тот – женщина! Даже министр внутренних дел был майором, начальник внутренних войск – подполковник»[309]. Все судачили о том, за что могли сослать в Воркуту, за какие грехи и проступки. Полгода пролетели быстро. Служба в Заполярье засчитывалась как год за два. Поэтому выслуги у неё уже было достаточно и можно было бы уходить на пенсию по выслуге лет. Однако в это время пришло указание о слиянии воркутинского бандитского лагеря с другим особым лагерем, где содержались политзаключённые. При этом начальник объединённого лагеря с численностью спецконтингента примерно 69 тысяч человек настоял на том, чтобы полковник Рыбкина оставалась начальником спецотдела. Одновременно по поручениям политотдела лагеря она выступала с лекциями о международном положении перед военнослужащими и заключёнными.

Можно только представить, что испытывала Зоя Ивановна после европейских столиц, оказавшись в снежном и морозном Заполярье. Здесь она переболела цингой. Пережила мятеж заключённых в марте 1955 года. Узнала о судьбах заключённых, осуждённых за сравнительно мелкие преступления, не несущих общественной опасности. Например, сроки до 5 лет лагерей получали опоздавшие на работу. Вспоминала она и о том, что удавалось некоторым заключённым как-то облегчить их лагерную жизнь или добиться их досрочного освобождения. Так, ей удалось помочь начальнику дамского ателье Ольге, осуждённой на 25 лет за сотрудничество с немецкими оккупантами. Из разговора с ней она поняла, что произошла страшная ошибка.

Молодая женщина, уже отсидевшая в лагере 10 лет, была комсомолкой родом из Орла. Перед уходом Советской армии из города работник военкомата предложил ей остаться в занятом врагом городе с целью войти в доверие к немцам, чтобы иметь возможность собирать разные нужные сведения. По сути, он выбрал её в партизанские разведчицы. Договорились они и о связи на будущее. Надо было дважды в месяц приходить к тайнику в дупле дерева, чтобы передать собранные сведения и забрать новые задания. Девушка легко вошла в доверие к немцам и собранные сведения регулярно относила в тайник. Через некоторое время она поняла, что её донесения никто не забирает. Орёл был в оккупации больше 20 месяцев, после освобождения советскими войсками горожане стали массово сообщать властям о тех, кто общался с оккупантами. Попала в эти списки и комсомолка Ольга. Её арестовали и отдали под суд военного трибунала.

По мелким деталям и специфическим приёмам, известным разведчице полковнику Рыбкиной, она поняла, что молодая женщина говорит правду. Зоя Ивановна посоветовала Ольге подробно изложить свой рассказ на бумаге и просить Верховный суд СССР пересмотреть её уголовное дело. Обращение заключённой начальник спецотдела отправила в Москву фельдсвязью. Ответ пришёл через несколько месяцев, в котором сообщалось о полной реабилитации Ольги за отсутствием состава преступления. Когда она сообщила ей об этом решении, молодая женщина упала в обморок.

В студёной и снежной Воркуте полковник МВД СССР З.И. Воскресенская-Рыбкина пробыла почти 2 года. За свою работу в лагерях Заполярья она не получила ни наград, ни благодарностей. Вообще ни разу не была поощрена. Но сама она всегда вспоминала и ценила ту жизненную школу, которую она обрела, познав множество изломанных человеческих судеб.

Не каждому дано прожить две полноценные, наполненные важными событиями и высокими достижениями жизни. А вот Зое Ивановне Воскресенской-Рыбкиной это вполне удалось. Первые 25 лет своей жизни она посвятила службе в советской внешней разведке и уволилась в звании полковника. А вот вторая её жизнь началась после выхода в отставку – она стала известной детской писательницей. Сразу заметим, что писать она пробовала и раньше. Например, когда работала политруком в учреждении для малолетних правонарушителей. Набрала много материала, начала писать. Но в это время появились первые публикации о педагогической системе А.С. Макаренко. Политрук Зоя поняла, что писателем ей становиться ещё рано, и… сожгла все свои наброски и собранные материалы.

«Литературной работой, писать книги для детей, я занялась, когда мне уже было близко к пятидесяти. Но я ни одной строчки не написала о внешней разведке, которой отдала четверть века жизни. Я была связана подпиской… никогда, даже уволившись или уйдя в отставку, не писать о разведке, не предавать гласности методы работы органов ВЧК – КГБ»[310].

«В 1956 году я ушла в запас в звании полковника и, сидя у кровати моей обожаемой умирающей мамы, услышала ее шепот: «Дочка, без дела ты не сможешь, возьмись за перо, это твое призвание. Пиши…» Я и выполнила ее просьбу»[311].

Будучи прекрасным аналитиком разведки, она научилась быстро выделять главное, основное в любом деле, концентрироваться на этом и достигать максимальных результатов. В послевоенные годы, наряду с фронтовым героизмом и самопожертвованием, была востребована тематика возрождения разрушенной войной страны и процветания Страны Советов. Марксизм-ленинизм считался основой советской идеологии и духовной основой советского общества. И чтобы социалистические идеи в сознании детей существовали в единстве с образами людей, которые их выдвигали и воплощали в жизнь, она решила начать свою литературную работу с ленинской тематики. Тем более, часто бывая за границей, она интересовалась этими вопросами и уже имела представление о разных событиях в жизни Ленина, его близких и соратников в борьбе за построение социализма. И совсем не случайно, что её первым рассказом стали положенные на бумагу личные впечатления от встречи с финном, который рассказал ей о том, как он из двух медных пятаков сделал обручальные кольца для Ленина и Крупской. Свой первый, дебютный рассказ она назвала «Кольца дружбы». Следом она пишет другой рассказ под названием «Сквозь ледяную мглу».

Первая книжка начинающей детской писательницы с таким же названием вышла в свет в 1962 году в издательстве «Детская литература». Написанные простым, доступным для детского понимания языком, её рассказы, а затем и книги стали пользоваться популярностью и спросом. Так что уже в 1965 году детскую писательницу Зою Ивановну Воскресенскую приняли в Союз писателей СССР. Свои произведения она издавала под девичьей фамилией – Воскресенская. Хотя в своей прежней жизни в советской разведке она носила разные фамилии, как настоящие, например, Рыбкина, так и чужие фамилии согласно легенде прикрытия – Ярцева, Круглова, Васильева.

Полноценное сотрудничество З.И. Воскресенской с издательством «Детская литература» началось с короткого и весёлого рассказа под названием «Зойка и ее дядюшка Санька». В нём чувствовалось какое-то доброе, тёплое отношение к детскому восприятию окружающего мира и понимание детской психологии. Из-под пера уже ставшей известной писательницы выходили новые, всё более глубокие по содержанию и художественному наполнению авторского замысла произведения. Спустя время на прилавках книжных магазинов и на полках библиотек появился первый трехтомник её избранных произведений.

Некоторые из её произведений имели автобиографическую основу, что помогало понять пережитые испытания и глубокие личные переживания. Например, известная повесть «Девочка в бурном море» ярко, эмоционально и образно рассказывает о том, как в годы войны советская пионерка возвращалась из нейтральной северной страны с английским морским караваном в советский порт Мурманск. Выходу этой книжки предшествовала повесть «Антошка», которая логически являлась первой частью книги «Девочка в бурном море».

Зоя Ивановна была не просто писателем, а историком – исследователем судеб героев своих произведений. Так, работая над повестью «Надежда», она глубоко и всесторонне изучила историю семьи Н.К. Крупской, нашла прежде неизвестные факты и уточнила ход исторических событий.

Помимо литературного творчества много времени она посвящала своей работе с детьми и молодёжью, большую часть своих гонораров она передавала на нужды детских домов.

По произведениям З.И. Воскресенской были сняты одноимённые кинофильмы «Сердце матери», «Верность матери» и «Сквозь ледяную мглу». А первая из этих книг, ставшая сценарием для одноимённого фильма, была в 1968 году отмечена Государственной премией СССР в области литературы для детей. Среди книг ленинской тематики можно назвать рассказы «Папина вишня», «Секрет», «Старое кресло», «Зимним вечером» и другие. В 1986 году в издательстве «Детская литература» вышла книга «Клятва», в которой рассказывалось о том, как 11 мая 1918 года на заводе Михельсона В.И. Ленин принял красноармейскую клятву. Большой интерес среди читателей вызвал сборник повестей и рассказов «Сквозь ледяную мглу. Встреча. Утро». В цикле рассказов «Сквозь ледяную мглу» рассказывалось о жизни В.И. Ленина и Н.К. Крупской в годы первой русской революции. В повести «Встреча» речь шла о последнем свидании Владимира Ильича в Стокгольме в 1910 году с матерью Марией Александровной. Всего было издано более 40 наименований произведений, вышедших из-под пера писательницы Зои Ивановны Воскресенской. Впечатляли и тиражи её книг. Так, за период с 1962 по 1980 год общий тираж превысил 21 млн экземпляров[312]. Немногие, даже маститые мастера пера могли похвастаться такими успехами.

Позже Зоя Ивановна писала книги и для подросткового возраста. Например, в 1981 году вышел её роман под названием «Консул» в двух книгах. В нём рассказывалось о сложной и самоотверженной работе советских дипломатов в Финляндии в предвоенные годы. Центральной фигурой произведения является советский дипломат, работающий в Хельсинки в канун советско-финляндской войны. Зовут книжного главного героя Константин Сергеевич Ярков.

Роман начинается с внутреннего диалога между самим собой – нынешним дипломатом в ранге советского консула и молодым матросом Балтфлота из рабочих Костей, каким он был 18 лет назад. В образе главного героя романа угадывается муж Зои Ивановны советский разведчик Б.А. Рыбкин, работавший в советском представительстве в Финляндии под прикрытием официальной должности консула. В книге его фамилия Ярков, а на самом деле он работал в финской столице под фамилией Ярцев. А в героине – корреспондентке Ирине Александровне автор описала саму себя в пору службы в советской резидентуре в Хельсинки.

Консул приехал в Финляндию один, без семьи. О себе рассказывал скупо. В шумных компаниях старался не бывать. Да и с Ириной Александровной вначале держался осторожно, сразу оценив её строгость и непростой характер. А дальше их отношения складывались постепенно и в конечном счёте привели к образованию счастливой семейной пары советских разведчиков. Заинтересованный читатель легко найдёт текст этого романа в Интернете. А прочитать его есть смысл, поскольку роман автобиографичен и помогает лучше понять внутренний мир самой Зои Ивановны, которая смотрит на себя как бы со стороны и вновь проживает то далёкое и счастливое время.

Её служба в разведке и труд писательницы был отмечен высокими наградами Родины: шестью орденами и многими медалями, ей было присвоено звание «Заслуженный работник НКВД». Она удостаивалась Государственной премии СССР, премий Ленинского комсомола и других наград за многолетний писательский труд. По её произведениям снимались художественные фильмы.

Зоя Ивановна Вознесенская-Рыбкина ушла из жизни 8 января 1992 года. Упокоилась она на Новодевичьем кладбище в Москве рядом с любимым мужем и матерью. Два полковника разведки вновь были рядом. Наверное, ей ещё повезло, если здесь это слово удобно, в том, что о её службе в советской внешней разведке стало известно при её жизни. В начале 1990‐х годов её «рассекретили», что позволило Зое Ивановне написать книгу о своей жизни разведчицы. Правда, ни полистать её, ни просто подержать книгу в руках ей не довелось. Воспоминания разведчицы «под псевдонимом Ирина» были изданы через несколько месяцев после её смерти. Позже вышел тираж сборника «Тайна Зои Воскресенской», который состоял из двух самостоятельных книг: «Теперь я могу сказать правду» З. Воскресенской и «Две судьбы» Э. Шарапова, её надёжного друга и соратника по писательскому цеху. Так же как и Зоя Ивановна, он всю жизнь прослужил во внешней разведке. А когда в звании полковника вышел в отставку, занялся писательским делом и брал уроки мастерства владения пером у известной и всеми признанной писательницы.

Полковник З.И. Воскресенская-Рыбкина была не единственной успешной разведчицей-нелегалом во внешней разведке СССР, достигшей выдающихся результатов в специальных операциях и заслуженно достигшей высоких званий в органах государственной безопасности. Здесь можно назвать подполковника центрального аппарата разведки Э.К. Каганову, жену и верного боевого соратника одного из выдающихся организаторов советской разведки и признанного мастера диверсионного дела генерал-лейтенанта П.А. Судоплатова. Легендой нелегальной разведки была подполковник Е.Ю. Зарубина – жена и незаменимая помощница в деле нелегальной разведки за рубежом для своего мужа – нелегального резидента генерал-майора В.М. Зарубина. На их счету немало успешных тайных операций, принесших огромную пользу нашей стране. Об их жизни и судьбе во внешней разведке расскажем несколько подробнее.

В девичестве – Кримкер Суламифь Соломоновна. Жена разведчика и диверсанта П.А. Судоплатова и его боевая подруга по нелегальной работе. Родилась 1 мая 1905 года в белорусском Гомеле. Еврейка. Из многодетной семьи.

Во многих публикациях указывается, что еврейская девочка Суламифь с золотой медалью окончила Гомельскую женскую гимназию. Но, к сожалению, нигде не указано, в какой конкретно женской гимназии училась юная Суламифь. По некоторым сведениям, перед Первой мировой войной в Гомеле была женская начальная школа, прогимназия, которая в 1897 году была преобразована в казённую женскую гимназию. В 1906 году была открыта еврейская частная женская гимназия Гуревич, а в 1912 году – еврейская частная гимназия Сыркиной. Имелось также женское приходское училище, содержавшееся за счёт средств казны. Стоимость обучения одной ученицы в женской гимназии, как считает историк М.А. Ступакевич, составляла в среднем 73,13 руб. Она зависела от суммы расхода на содержание учебного заведения и числа учащихся[313]. Судя по всему, в Гомеле была одна женская казённая гимназия, в которой, по состоянию на 1 января 1911 года, училось 526 девиц, из них 262 православных и 187 иудейской веры. Гимназия была семиклассная открытого типа. Поступать в неё могли представительницы разных сословий. Среди них 148 дворянок, 65 дочерей почётных граждан и купцов, 65 мещанок и 54 дочерей крестьян[314]. Стоимость обучения в основных классах составляла 60 рублей в год, что вряд ли было доступно для бедного, как считается, многодетного еврейского семейства. Здесь кроется какая-то неточность, связанная с учёбой Суламифь Кримкер в женской гимназии. Она родилась в 1905 году. В гимназию принимали с 8 лет, так что еврейская девочка, даже при благоприятном стечении обстоятельств, могла сесть за парту примерно в 1913 году. А в 1914 году началась Первая мировая война. Практически все учебные заведения западных губерний были эвакуированы в глубь Российской империи. В этих условиях она, по нашим расчётам, успела бы окончить лишь 2 класса женской гимназии. К тому же, как писал в своей книге П.А. Судоплатов, «Эмма была способной, и ей удалось поступить в гимназию, где для евреев существовала ограничительная норма. Она окончила несколько классов гимназии…»[315] Получается, что об окончании гимназии с золотой медалью не знал даже её муж. Но то, что она была грамотной, сомнений не возникает, поскольку она работала машинисткой. И то, что она в те годы владела немецким языком, то же не соответствует действительности. Опять же, как вспоминал в той же книге П.А. Судоплатов, «она говорила на близком к немецкому идише». Это позволяло ей работать среди немецких колонистов. Заодно и немецкий язык за это время она хорошо выучила.

После октября 1917 года работала помощником у секретаря гомельской губернской организации РСДРП (б) М.М. Хатаевича. Следом за ним в 1923 году переехала в Одессу. Как свободно владевшая немецким языком в 1924 году была принята на службу в местный отдел ОГПУ. Вела работу среди немецких колонистов.

В 26 лет она стала членом ВКП(б).

С 1928 года – жена П.А. Судоплатова, выдающегося разведчика и успешного диверсанта, впоследствии ставшего генерал-лейтенантом (1945), а затем – «врагом народа». После его освобождения из-под стражи и возвращения на службу в 1951 году (по другим сведениям – в 1953‐м) Эмма Карловна взяла его фамилию и стала Судоплатовой. Тогда же они официально зарегистрировали свой брак. До этого она на службе в ИНО ОГПУ – МГБ СССР была известна как Каганова Эмма Карловна и под этим именем числилась во всех анкетах и документах. Как позже вспоминал Павел Анатольевич, другая фамилия жены не позволяла её сразу соотносить с арестованным руководящим сотрудником внешней разведки по фамилии Судоплатов.

В ОГПУ – НКВД чекистка Каганова служила с 1924 года. Начинала она свою оперативную работу в Харькове, ставшем тогда временной столицей Советской Украины, в Секретно-политическом отделе (СПО) ОГПУ УССР, где занималась работой с осведомителями из среды украинской творческой интеллигенции. В 1932 году была переведена в центральный аппарат в СПО ОГПУ (ГУГБ НКВД СССР). Затем с 1936 года служила во внешней разведке – оперуполномоченный 2‐го отделения ИНО ГУГБ НКВД СССР.

Участвовала в заграничных спецкомандировках и выполняла за рубежом отдельные спецзадания. В ряде случаев она выступала в роли связного или курьера. Об одном таком случае в Париже позже вспоминал П.А. Судоплатов в своей книге «Спецоперации. Лубянка и Кремль 1930–1950 годы». По инструкции из Москвы должна была состояться его встреча в парижском кафе с лично известным Павлу Анатольевичу курьером. Когда он пришёл на встречу, то, к своему удивлению, увидел за столиком в кафе свою жену. После получения от неё нужных сведений Судоплатов велел ей в интересах личной безопасности немедленно возвращаться через Швейцарию домой, что она и сделала.

Привлекали её и в других сложных случаях в отношениях с зарубежными агентами-женщинами. Ей удавалось быстро сглаживать конфликтные ситуации и восстанавливать нарушенные оперативные контакты. Однако позже она дальновидно, как считал её муж – нелегальный разведчик, перешла с оперативной на учебно-педагогическую работу.

В 1940 году она была назначена старшим преподавателем специальных дисциплин в Центральную школу НКВД СССР (позже – Высшая школа МГБ СССР). Её офицерская служба в органах госбезопасности началась с присвоения ей спецзвания «лейтенант госбезопасности» в июле 1938 года (по другим сведениям – в 1937‐м). Далее она была капитаном и майором госбезопасности – соответственно в 1943 и 1944 годах.

В 1947 году Эмма Карловна серьёзно заболела. Её болезнь совпала с развернувшейся кампанией по чистке МВД, МГБ и МИДа от лиц еврейской национальности. Она вышла в отставку по болезни с выслугой 25 лет в звании подполковника в 1949 году и проходила по спискам личного состава под фамилией Каганова. Назначенной военной пенсии как участнику Великой Отечественной войны ей поначалу вполне хватало. Позже размер её пенсии был сокращён, как судачили бывшие сотрудники, в два раза чуть ли не по личному распоряжению Н.С. Хрущёва. Но разведчица и тут нашла выход. Она научилась шить и стала подрабатывать портнихой на дому.

После долгих лет борьбы за освобождение и реабилитацию П.А. Судоплатов вышел на свободу, отбыв полный срок по приговору. Денег в семье не хватало. И бывшему разведчику-нелегалу приходилось подрабатывать переводами с немецкого языка и написанием книг. После этого ему, как литератору пенсионного возраста, была назначена самая высокая гражданская пенсия в размере 130 рублей. Всего бывший разведчик и диверсант написал, отредактировал и перевёл 14 книг.

Эмма Карловна награждена орденом Красного Знамени (1944) и медалью «За трудовое отличие» (1943). Умерла в сентябре 1988 года в Москве.

Родилась 1 января (по другим сведениям – 31 декабря) 1900 года в семье управляющего лесхозом в барском поместье в Бессарабской губернии Российской империи. Позже эта территория была захвачена Румынией. Еврейка. Урождённая Эстер Иоэльевна Розенцвейг.

После переезда семьи в Черновцы окончила румынскую женскую гимназию.

В 1919 году вступила в подпольную комсомольскую организацию. В 1924 году получила диплом филолога, переводчика с французского, немецкого и английского языков в Венском университете. Владела также румынским и испанским языками, а также свободно общалась на идиш и русском языках.

Член компартии Австрии с 1923 года (партийный псевдоним «Анна Дейч»). Вступила в ВКП(б) в 1928 году.

В 1923 году в Вене вышла замуж за нелегального агента ИНО ОГПУ румынского коммуниста Юлиуса Гутшенкера. Брак распался в 1925 году.

В 1924 году получила гражданство СССР и стала работать в ОГПУ – НКВД. С 1925 года по заданию Венской резидентуры ИНО ОГПУ работала под псевдонимом «Эрна» переводчицей полпредства и связной в торгпредстве СССР в столице Австрии. Разведчица-нелегал ИНО ОГПУ выполняла различные задания и поручения руководства внешней разведки. Затем была направлена в парижскую резидентуру.

В начале 1928 года прошла спецподготовку по курсу внешней разведки в Москве. Получила новые документы на имя Горской Елизаветы Юльевны. При этом отметим, что «Елизавету Юльевну рекомендовал для работы в спецслужбах СССР помощник начальника ИНО ОГПУ И.В. Запорожец»[316].

В 1929 году вышла замуж за разведчика-нелегала В.М. Зарубина, который до этого расстался со своей первой женой О.Г. Васильевой. По стечению обстоятельств она вышла замуж за будущего начальника Зарубина, тоже разведчика-нелегала – Л.А. Эйтингона (Наумова).

В январе 1930 года была назначена оперуполномоченным 7‐го отделения ИНО и получила псевдоним «Вардо».

Позже супружеская пара советских разведчиков до 1933 года находилась в Дании и Франции по документам чехословацких коммерсантов по фамилии Кочек. Опытный разведчик, начинавший службу в ВЧК ещё в 1921 году, В.М. Зарубин был нелегальным резидентом в Париже под псевдонимом «Купер», а с декабря 1933 года в зону его ответственности вошла немецкая территория после прихода к власти национал-социалистов во главе с Гитлером, назначенным 30 января 1933 года канцлером Германии. Затем до 1936 года супруги-разведчики успешно выполняли задания Центра за рубежом. Считают, что ими был завербован офицер гестапо В. Леман, получивший псевдоним «Брайтенбах».

Потом были заграничные спекомандировки в США, Таллин, Париж и Лондон. В течение 13 довоенных лет находилась на нелегальной работе за рубежом.

С июля 1929 года была уполномоченным закордонной части ИНО ОГПУ СССР. В своё время писали, что «имела короткий, но бурный роман с Яковом Блюмкиным» и даже считалась его гражданской женой. «Находясь в Турции, – пишет ветеран Службы внешней разведки Н.А. Шварёв, – Лиза некоторое время была гражданской женой известного эсера Якова Блюмкина»[317].

Заметим, что Россия узнала о 18‐летнем эсере из Одессы после убийства германского посла графа фон Мирбаха. За убийство германского посла Блюмкина военный трибунал приговорил к расстрелу. Но затем Особая следственная комиссия по согласованию с ВЦИК, при содействии наркомвоенмора Троцкого и с одобрения председателя ВЧК Дзержинского приняла решение о замене расстрела на искупление вины в боях по защите революции. Да и сам Яков Григорьевич пошел на контакты с большевиками, за что был приговорён к смерти прежними товарищами по партии левых эсеров. Но три покушения на него окончились неудачей.

Удивительно, что план операции по убийству Мирбаха разработал и исполнил сам 18‐летний Яков Блюмкин, занимавший в ВЧК должность начальника отделения контрразведки по охране и наблюдению за посольствами. Дальше его жизнь непредсказуемо менялась. Он был в бегах, менял города и фамилии. Ему удавалось даже раненным уходить от погони. Он лично готовит убийства Деникина и Колчака, но в последний момент обстоятельства изменились и теракты не состоялись. С должности начальника штаба дивизии его отправляют на учёбу на Восточное отделение Военной академии РККА, где он, к родному идиш и русскому языкам, добавил немецкий, китайский, арабский и персидский языки и готовится к новым разведывательно-диверсионным заданиям. В нём признают талант разведчика. О его боевых успехах на фронтах Гражданской войны и на тайном фронте в разведке узнаёт наркомвоенмор Троцкий. Так, в конце 1921 года Блюмкин становится личным секретарём Льва Давидовича. В том же году он успешно расследует дело о краже бриллиантов из Гохрана[318]. Одновременно Блюмкин является начальником личной охраны Троцкого, а после окончания академии стал адъютантом наркомвоенмора.

Летом 1920 года Яков Блюмкин под псевдонимом «Якуб-заде Султанов» был направлен в Персию, где участвовал в образовании Гилянской республики, являлся военным комиссаром штаба Персидской Красной армии и членом ЦК Иранской компартии. По возвращении в Москву он был принят в РКП(б) по рекомендации Дзержинского.

Во время обучения в Военной академии РККА он стал привлекаться к закордонным операциям ИНО ОГПУ после того, как по предложению Дзержинского был в 1923 году был зачислен в штат внешней разведки. Одновременно он был введён в оперативных целях в структуры Коминтерна. Участвовал он в секретной экспедиции ОГПУ по поиску Шамбалы вместе с Н. Рерихом. Для прикрытия Блюмкина перевели в аппарат Наркомата торговли, где он за короткий промежуток времени сменил 12 должностей.

В 1926 году он становится резидентом и представителем ОГПУ в Монголии. Затем работал военным советником в Китае, занимался разведкой в Индии и Тибете. А в 1928 году Блюмкин становится резидентом ИНО ОГПУ в Константинополе и создаёт агентскую сеть на Ближнем Востоке. Организовал с ведома своего руководства в ОГПУ нелегальную торговлю древними еврейскими манускриптами.

Он был успешным резидентом разведки, за короткий срок организовал сеть агентов в Палестине, продолжая лично участвовать в сборе разведданных. Возвращаясь из Палестины в Москву, он в Константинополе зачем-то встретился с опальным Троцким. Об этой встрече он рассказал в Москве своей любовнице Лизе Розенцвейг (Елизавете Зарубиной-Горской), которая на следующее утро доложила об этом руководству ОГПУ. После погони по московским улицам и стрельбы он был арестован чекистами. Яков Григорьевич Блюмкин был осуждён «тройкой» ОГПУ СССР (В.Р. Менжинский, Г.Г. Ягода и М.А. Трилиссер) и расстрелян в конце 1929 года[319]. Сожалела ли о его гибели чекистка Лиза Горская? Вряд ли. Она поступила строго в духе того времени. Отвергнув всё личное, она поступила политически и идеологически верно, как и полагалось чекистке и коммунистке. А так всё романтично начиналось. Они вместе работали в центральном аппарате ИНО ОГПУ в Москве, там и встретились. Их роман начался в начале октября 1929 года. В тот день она возвращалась в столицу из отпуска и он её встречал на перроне вокзала с огромным букетом цветов[320].

Роман случился действительно бурным. Потом работник ИНО ОГПУ Лиза Горская узнала о том, что Блюмкин встречался за границей с Троцким. Она уговаривала возлюбленного самому пойти к начальнику ИНО Трилиссеру и обо всём доложить, «раскрыться перед партией». Он отказался. И Лиза пошла к начальству одна. Трилиссер внимательно всё выслушал и велел передать Блюмкину, чтобы тот явился добровольно[321]. Однако опытный разведчик-нелегал понимал, чем всё закончится. Он решил бежать из Москвы через Ростов-на-Дону и переждать какое-то время на Северном Кавказе.

Чекистка Горская доложила начальнику ИНО ОГПУ о планах любовника перейти на нелегальное положение. Было принято решение о его аресте на улице. Когда Блюмкин попросил его проводить на вокзал, она согласилась, зная, что их сразу задержат оперативники ОГПУ. Но фортуна отвернулась от прежде удачливого разведчика и диверсанта. Поезд отменили. Она уговорила любовника поехать к ней и провести последнюю ночь вместе. Они взяли такси и поехали к Лизе на квартиру. Их остановили по дороге. Блюмкина пересадили в оперативную машину. Он обернулся и сказал ей: «Ну, прощай, Лиза. Я ведь знаю, что это ты меня предала…»[322]

С январе 1930 года состояла в резерве по должности уполномоченного 7‐го отделения ИНО ОГПУ. В декабре 1937 года была в резерве назначения Центра.

В июне 1938 года была отозвана в Москву и зачислена в резерв 5‐го отдела 1‐го УГБ НКВД СССР.

В период «большой чистки» в марте 1939 года была уволена из внешней разведки.

В середине апреля 1940 года была восстановлена в должности оперуполномоченного 5‐го отдела НКВД СССР и отправлена в распоряжение нелегальной резидентуры в Берлине. С началом Великой Отечественной войны 29 июня 1941 года выехала из Германии через Турцию – в СССР.

С декабря 1941 года супруги-разведчики работали под прикрытием в советском посольстве в США под фамилией Зубилины. Муж занимал должность первого секретаря посольства СССР и одновременно был резидентом НКВД на американской территории. Зарубина занималась политической разведкой и отдельными специальными направлениями, например атомным проектом. За собранную информацию об атомном оружии была в октябре 1944 года награждена орденом Красной Звезды.

С 1929 года жена Зарубина В.М., генерал-майора (1945). Вначале Елизавета Горская условно играла роль жены Зарубина согласно оперативному сценарию. Затем у них возникли отношения, которые они оформили заключением законного брака. Сын Пётр родился в Париже в 1932 году. Позже он стал известным советским учёным в области лазерной техники. В 1940 году Зарубиной-Горской было присвоено спецзвание лейтенанта госбезопасности. Затем – майор госбезопасности (1944) и подполковник.

Елизавета Юльевна в конце своей службы в разведке работала заместителем, а затем начальником одного из отделений внешней разведки. В 1946 году она была назначена руководителем американского направления информационной службы.

В запасе Елизавета Зарубина находилась с сентября 1946 года. Легенда нелегальной разведки была уволена из МГБ СССР «за невозможностью дальнейшего использования» с постановкой на общевоинский учёт. Награждена орденами Красной Звезды (1944), знаком «Почетный работник ВЧК – ОГПУ (XV)» (1934).

После смерти Сталина по ходатайству П.А. Судоплатова она была восстановлена на службе в органах госбезопасности. С мая по август 1953 года работала в 9‐м (разведывательно-диверсионном) отделе МВД СССР, которым руководил Судоплатов.

В августе 1953 года после ареста Судоплатова разведчик-нелегал Е.Ю. Зарубина была окончательно уволена из МВД СССР.

Ветеран внешней разведки Е.Ю. Зарубина скончалась в результате несчастного случая 14 мая 1987 года. В возрасте 86 лет она погибла под колёсами рейсового автобуса. Похоронили её, как и положено, с воинскими почестями. Разведчица-нелегал пережила своего мужа-резидента на 15 лет.

Военная разведка появилась издавна вместе с армиями Древнего мира. Прошло много времени, пока разведка стала важным инструментом побед в руках полководцев. Считается, что в 1810 году в русской армии стратегическую военную разведку начал создавать генерал М.Б. Барклай-де-Толли, как только он получил пост военного министра Российской империи. Ему удалось убедить императора Александра I в необходимости постоянного и непрерывного проведения стратегической разведки. Тогда же была создана Экспедиция секретных дел при военном министре, которую спустя 2 года переименовали в Особенную канцелярию. На неё были возложены функции ведения стратегической и оперативной разведки, а также задачи контрразведки. Тогда же впервые в европейские столицы были посланы с тайными поручениями семь специально отобранных надёжных офицеров.

Одновременно стали больше уделять внимания агентурной разведке в сопредельных странах, направляя туда своих лазутчиков, которых специально подбирали для ведения разведки в государствах союзных, неприятельских и нейтральных.

Однако, несмотря на все ранее предпринимавшиеся меры, централизованные органы военной разведки появились в Российской империи только в сентябре 1863 года, когда император Александр II утвердил Положение и Штаты Главного управления Генерального штаба (далее – ГУГШ). Разведывательные задачи ГУГШ были возложены на 2‐е (азиатское) и 3‐е (военно-ученое) отделения. Согласно штатным расписаниям в военно-ученом отделении 14 сотрудников, а в азиатском только 8 работников. Недостаточность в подготовленных специалистах разведки вскоре стала очевидной.

Летом 1900 года в составе Главного штаба учреждается генерал-квартирмейстерская часть, в состав которой включили оперативное и статистическое отделения военной разведки. Полгода спустя в декабре того же года в генерал-квартирмейстерскую часть передали и канцелярию Военно-ученого комитета.

Поражение России в войне с Японией вскрыло существенные недостатки в организации военной разведки. Война 1904–1905 годов наглядно показала необходимость не только непрерывной войсковой разведки непосредственно на театре военных действий, но проведение стратегических разведывательных мероприятий в сопредельных странах в довоенный и послевоенные периоды. Требовалось постоянное агентурное изучение армий вероятных противников.

Весной 1906 года была утверждена новая структура ГУГШ. Она впервые официально закрепила разделение добывающей и обрабатывающей функций военной разведки. Добывающие функции были теперь сосредоточены в 5‐м (разведывательном) делопроизводстве, которое состояло из одного делопроизводителя и двух его помощников, один из которых отвечал за восточное, а другой – за западное направление разведки.

В сентябре 1910 года были утверждены новые штаты ГУГШ. Вновь созданное Особое делопроизводство (разведки и контрразведки) в составе Отдела, непосредственно подчинённое генерал-квартирмейстеру. Тем самым был повышен статус разведслужбы. Для ведения секретной переписки была образована журнальная часть. Штат Особого делопроизводства включал в себя делопроизводителя, трех его помощников и журналиста. Согласимся, что этого было недостаточно для полноценной разведывательной деятельности.

Обрабатывающие делопроизводства вошли в состав частей 1‐го и 2‐го обер-квартирмейстеров. Части 1‐го обер-квартирмейстера занимались пятью западными направлениями, а делопроизводство части 2‐го обер-квартирмейстера занималось тремя восточными направлениями.

Начавшаяся в августе 1914 года Первая мировая война стала серьёзным испытанием для русской военной разведки.

Военная разведка России сохранилась после Февральской и Октябрьской революций. Пережила она и развал Русской императорской армии и в прежнем виде фактически оставалась до весны 1918 года. Большевики, создавая Красную армию, сохранили в составе Наркомата по военным делам ГУГШ, что позволяет считать советскую военную разведку правопреемницей прежней армейской разведки императорской России. При этом кадровые потери были неизбежны. Так, большинство военных агентов при российских посольствах за рубежом не приняли советскую власть. Развалилась и нелегальная агентурная сеть русской разведки за рубежом. Этот процесс ускорился с декабря 1917 года после прекращения финансирования ГУГШ. Однако некоторые звенья зарубежной агентурной сети всё ещё сохранились до весны 1918 года.

Первоначально вновь создаваемая советская военная разведка входила в состав Оперативного управления Всероглавштаба в виде Военно-статистического отдела, фактически сохранившего штат прежнего Отдела 2‐го генерал-квартирмейстера ГУГШ: разведывательная часть, регистрационная служба (военная контрразведка), военно-агентское отделение (военные миссии за рубежом) и общее отделение (канцелярия). Практически на всех руководящих постах оставались бывшие кадровые офицеры разведки ГУГШ.

В сентябре 1918 года был создан централизованный коллегиальный орган военного управления РСФСР – Реввоенсовет Республики (далее – РВСР). А в середине октября того же года вышел приказ РВСР № 94, пункт 3 которого гласил: «Руководство всеми органами военного контроля и агентурной разведкой сосредоточить в ведении Полевого штаба РВСР»[323].

Регистрационное управление Полевого штаба стало первым центральным органом военной агентурной разведки Красной армии и первым центральным органом военной контрразведки. Нынешняя разведывательная структура Генерального штаба российской армии является прямым преемником прежнего Региструпра. Именно поэтому 5 ноября считается днём рождения не только советской, но и российской военной разведки.

В состав Регистрационного управления в начальный период входило два отдела: агентурный (разведывательный) – 39 человек по штату и военного контроля (контрразведывательный) со штатной численностью 157 человек. Войсковой (тактической) разведкой занималось с этого момента Разведывательное отделение Оперативного управления, имевшее штат 15 человек.

Однако военная разведка всё ещё была разъединена – две её составные части находились в разных подразделениях Полевого штаба РВСР, а третья (информационная служба) оставалась в ВСО Всероглавштаба.

Кстати, в ведении Региструпра Военконтроль оставался недолго. Уже 19 декабря 1918 года решением Бюро ЦК РКП(б) на базе военного отдела ВЧК и отдела военного контроля Региструпра был создан Особый отдел ВЧК, на который возлагалась задача «борьбы с контрреволюцией и шпионажем в армии и на флоте».

Отдельно следует напомнить о тех, кто в то время пришли работать в советскую военную разведку. Обучением кадров военной разведки и контрразведки Красной армии занимались различные краткосрочные курсы разведки и военного контроля. Здесь в течение двух месяцев обучались военнослужащие, командированные штабами армий. Курсы имели два отделения – разведки и военного контроля. Создание курсов в известной степени способствовало началу подготовки руководящих кадров разведки Красной армии, однако не позволяло организовать военно-академическую подготовку с учётом поставленных задач.

Не лучше обстояли дела с кадрами нелегальной агентуры. Разведку делает эффективной её агентурная сеть. А именно здесь и начинались основные проблемы Региструпра. Дело в том, что недостаток людей, желающих (и способных) заняться агентурной работой, сказывался с первых же дней. Попытки привлечь к работе бывших тайных военных агентов русской армии, как правило, терпели неудачу. Вербовка агентов среди интеллигенции также не дала результатов. Оставалось последнее средство – партийный и комсомольский наборы. Но и здесь результаты руководство Региструпра не впечатляли. Тогда же в военную разведку стали принимать женщин. Как правило, это были участницы Гражданской войны, партизанки и подпольщицы. Некоторые из них начинали свою службу в ЧК, а затем переходили в армейскую разведку.

На Южном фронте активно действовали разведчики Елена Феррари (О.Ф. Ревзина), М.Ф. Флёрова (Сахновская). На Дальнем Востоке успешно вели разведывательную работу В.В. Бердникова, З.В. Мосина.

Среди женщин-кавалеров ордена Красного Знамени четверо в приказе о награждении были названы разведчиками. Понятно, что речь в этих случаях идет лишь о войсковой разведке, как правило, действующей в прифронтовой полосе и в ближнем тылу противника. При этом М.Н. Белугина в годы Гражданской войны была начальником разведки 2‐го Московского полка ВЧК, а В.В. Бердникова, М. Друзилова (Свирцева) и Л.С. Ломакова-Холодова являлись рядовыми разведчиками в своих полках. О важности выполнявшихся разведчицами задач армейская газета «Красная звезда» в марте 1929 года писала: «Большую услугу Красной армии женщина оказала на разведывательной службе, доставляя сведения о противнике и поддерживая связь через неприятельский фронт». Надо сказать, что в боевых условиях в той или иной мере военнослужащие-женщины при необходимости привлекались к выполнению поручений разведывательного характера. Были и такие, кто сами просились на опасные задания. Например, несмотря на высокий комиссарский пост, не раз ходила в пешую разведку в тыл врага на Восточном фронте Л.М. Рейснер. Таких разведчиков в то время называли ходоками. Агенты-ходоки делились на две категории: внутренние и внешние ходоки. Внутренние использовались только в пределах расположения воинских частей противника. Чаще всего они пристраивались к какой-то воинской части и, следуя вместе с ней, вели наблюдения. Если разведчик не имел прямого контакта с резидентом, то он поддерживал связь, доставляя сведения лично через линию фронта. В этих случаях переписка велась шифром, для чего использовались десятки собственных шифров местных разведорганов. Внешние ходоки использовались для ведения разведки и в качестве связных между разведывательным отделением армий и резидентом. В целях разведки использовались партийные подполья и партизанские отряды, которые создавались Зафронтовым бюро ЦК РКП(б).

Летом 1919 года был утверждён новый штат Региструпра Полевого штаба (далее – ПШ) РВСР и впервые принято «Положение» о нём. Региструпр теперь представлял собой «центральный орган тайной агентурной разведки», подчинявшийся непосредственно РВСР, минуя начальника ПШ РВСР. «Во главе Регистрационного Управления, – говорилось в «Положении», – стоит член Революционного Военного Совета Республики, который вместе с тем является его начальником. Обязанности его в Москве несет его заместитель. Во главе отделов, как и входящих в их состав отделений, стоят исключительно партийные работники»[324]. Основными подразделениями Региструпра стали три отдела: отделы агентурные сухопутный и морской, а также военно-цензурный отдел. Имелась служба консультантов, где работали военные специалисты из разведки старой армии. Однако эту службу вскоре упразднили. Бывшие офицеры Генштаба царской армии были отправлены на фронт.

В сентябре 1920 года в Региструпре произошли очередные перемены, вызванные завершением Гражданской войны и переходом к мирной жизни. Теперь стало пять отделов: оперативный (агентурный), информационный, общий, организационный и хозяйственно-финансовый. Введение института военных атташе РСФСР способствовало улучшению организации и ведения закордонной разведки. Советские военные атташе или их помощники стали легальными руководителями зарубежной агентуры. Помимо информации агентура добывала подлинные образцы иностранных документов, с которых в Региструпре изготовляли копии для использования агентами.

На руководящую разведывательную работу за рубежом привлекались, как правило, только члены РКП(б). Наличие опыта подпольной работы приветствовалось. В качестве разведчиков-нелегалов использовались молодые люди, преимущественно прошедшие службу в Красной армии и в своём большинстве неженатые.

Молодежь, пришедшую в разведку, как правило, вначале обучали на курсах. Каждый, окончивший их, направлялся в разведывательный орган с соответствующей характеристикой, которая давала возможность его использовать в соответствии с выявленными способностями и возможностями.

Кроме того, неисчерпаемым резервом для подбора разведывательных кадров являлись осевшие в России бывшие военнопленные, в основном из австро-венгерской армии, принявшие участие в Гражданской войне на стороне большевиков.

К концу 1920 года руководство Региструпра поставило задачу включать в зарубежную агентурную сеть специально выделенных партийными организациями этих стран коммунистов.

Для вербовки вышеупомянутых агентов широко использовались эмиссары Коминтерна, которые одновременно работали и на разведку. Они вербовали людей в основном из нелегальных военных аппаратов компартий.

В конце 1920 года советская разведка успешно действовала более чем в 15 важнейших государствах, особенно эффективно – в Прибалтике, Польше и на Балканах. Во время Гражданской войны советским разведчикам удалось проникнуть в штабы армий Колчака и Врангеля, а во время советско-польской войны – в штаб армии белополяков.

С окончанием Гражданской войны процесс централизации руководства Красной армией вступил в завершающую фазу. 10 февраля 1921 года ПШ РВСР был слит со Всероглавштабом в Штаб РККА для создания единого органа управления всеми вооруженными силами Республики.

«В течение 1921 года штаты Оперативного управления, – писал позднее Маршал Советского Союза М.В. Захаров, – пересматривались трижды. В апреле были упразднены Регистрационное управление РВСР и разведывательная часть Оперативного управления, на базе которых было развернуто Разведывательное управление штаба РККА»[325].

Это было непростое время. В марте 1921 года на Х съезде РКП(б) было принято решение о сокращении армии с 5 с половиной миллионов человек до чуть более 560 тысяч военнослужащих. Сокращались все армейские структуры, включая военную разведку.

«С 1921 по 1940 год Разведывательное управление в структуре Штаба, а затем Генштаба армии РСФСР и Союза ССР 10 раз меняли свою структуру и название»[326].

Разведупр становится центральным органом военной разведки как в военное, так и в мирное время. По общим вопросам начальник Разведывательного управления подчинялся начальнику Штаба РККА, по вопросам же агентурной работы – непосредственно комиссару Штаба, а после введения единоначалия в армии – заместителю председателя Реввоенсовета СССР. Организационно Разведупр состоял из канцелярии и четырех отделов: войсковой разведки, агентурной разведки, информационно-статистического и радиоинформационного.

К концу 1921 года из структуры управления изъяли отдел радиоразведки, а в начале 1922 года упразднили и отдел войсковой разведки. В ноябре того же года Разведупр был преобразован в Разведывательный отдел Управления 1‐го помощника начальника Штаба РККА с изменением структуры. Количество штатных сотрудников уменьшилось к 1924 году в три раза. Реорганизация себя не оправдала. Статус разведотдела не соответствовал ни объему, ни характеру работы. Поэтому в 1924 году после очередной реорганизации разведывательный отдел снова стал Разведывательным управлением Штаба РККА.

В сентябре 1926 года, когда все наименования управлений Штаба РККА стали номерными, Разведупр превратился в 4‐е управление. В его состав входили общая (административная) часть, а также отделы: 1‐й (войсковой разведки), 2‐й (агентурный), 3‐й (информационно-статистический) и 4‐й (внешних сношений). Эта структура Разведупра с небольшими изменениями сохранялась в течение десятилетия.

Во главе советской военной разведки в марте 1924 года стал Я.К. Берзин, занимавший этот пост более одиннадцати лет. Это было непростое время: частые реорганизации, сокращения штатов, недостаточное финансирование, нехватка подготовленных кадров руководителей военной разведки и сложности с поиском кандидатур для нелегальной разведки. Попытки широкого привлечения коммунистов в зарубежных странах по рекомендациям Коминтерна для создания агентурных сетей себя не оправдали и, даже более того, повлекли за собой череду громких провалов.

Впрочем, отчасти нехватка кадров компенсировалась за счет выпускников Военной академии РККА. Отобранных слушателей прикомандировывали на определенный срок к Разведупру. По истечении этого срока слушатели возвращались в академию, завершали учебу. Если им удавалось хорошо себя зарекомендовать во время стажировки в Центре или за рубежом, их вновь брали на службу в Разведывательное управление. Однако и здесь были серьезные проблемы. Из выпускников Военной академии только небольшой процент годился для работы в разведке. Отсутствие специальных навыков и способностей, незнание языка страны, в которой предстоит работать, – вот причины, по которым большинство выпускников приходилось возвращать обратно в войска.

Особенно остро недостаток кадров ощущался в странах Востока. В связи с этим еще в 1920 году при академии открывается восточный факультет. Его основателем и руководителем становится Андрей Евгеньевич Снесарев, бывший генерал-лейтенант царской армии, опытный разведчик и выдающийся востоковед. Туда принимались выпускники основного отделения. Первый выпуск Восточного факультета – восемь человек – состоялся в 1923 году. А в октябре 1926 года начались занятия на специальных трехгодичных курсах при Дальневосточном университете. Там готовили разведчиков, которые могли бы работать в Японии, Китае и Корее.

Кадры разведчиков готовили и на Курсах усовершенствования по разведке при Разведупре Штаба РККА. Но это была, так сказать, работа «местного значения», на случай войны. Курсы готовили начальников разведки штабов округов, корпусов и дивизий и их помощников, а также давали командирам РККА некоторые специальные знания по агентурной и активной разведке и по контрразведке. На курсах одновременно обучались 36 человек (из расчета по 4 человека на округ).

Каждому поступавшему на службу в разведку в качестве агента предлагалось ответить на вопросы специальной анкеты. Новый сотрудник агентурной разведки давал подписку-обязательство, составлявшуюся в произвольной форме.

Кроме финансовых и кадровых трудностей существенно затрудняло работу советской военной разведки постоянное соперничество с ВЧК – ОГПУ. Дело в том, что первый председатель ВЧК – ОГПУ Ф. Дзержинский, стремясь подмять под себя военную разведку, добился того, что в ноябре 1920 года было принято постановление Совета Труда и Обороны за подписью Ленина, согласно которому Региструпр помимо РВСР подчинялся еще и ВЧК – на правах ее отдела. При этом начальник Региструпра входил в Коллегию ВЧК с правом решающего голоса. Назначение начальника Региструпра должно было производиться по согласованию РВСР и ВЧК.

Однако проведение этого постановления в жизнь встретило сильное сопротивление со стороны военных. В результате Разведупр так и не включили в ВЧК. Поэтому 20 декабря 1920 года ВЧК создает собственный орган агентурной внешней разведки – Иностранный отдел (ИНО). Но при этом начальник Регистрационного, а потом и Разведывательного управления оставался членом Коллегии ВЧК и по-прежнему назначался по согласованию с Чрезвычайной комиссией, что в дальнейшем привело к объединению зарубежных агентурных сетей, назначению единых резидентов и их двойному подчинению.

Подобная практика, когда при единстве задач и нехватке средств за рубежом действовали объединенные резидентуры ИНО ВЧК и Разведупра под руководством объединенных резидентов, бывших одновременно уполномоченными военной и политической разведок, просуществовала до 1925 года.

К концу 1922 года уже существуют объединенные резидентуры в Германии, Франции, Италии, Австрии, Сербии, Болгарии, Чехословакии, Польше, Литве, Финляндии, Турции и Китае. Раздельно работали лишь агентурные сети разведотделов военных округов и полномочных представителей ГПУ.

Слабой стороной стал ИНО ВЧК, который испытывал острую нехватку кадров и не имел сформировавшейся структуры за рубежом. А руководство работой одного и того же агентурного аппарата из двух центров вносило изрядную неразбериху. Из Москвы поступали противоречивые директивы, возникала путаница в денежной отчетности резидентур и т. п. Объединенные резиденты вели переписку с руководителями обеих разведывательных служб и неплохо пользовались своим положением, выбирая из потока указаний только те, которым хотели следовать, и обращаясь при случае к другой стороне, а то и прямо в РВСР.

В итоге уже весной 1921 года заговорили о необходимости объединить не только зарубежную агентуру, но и центральное руководство. Проект, рожденный в недрах Разведывательного управления, предусматривал передачу ему всей агентуры, ликвидацию ИНО ОГПУ, расширение агентурного отдела Разведывательного управления. На долю ОГПУ приходилось лишь право давать некоторые задания. Естественно, чекисты с такой постановкой вопроса были категорически не согласны. Тогда Разведупр родил новое предложение: наоборот, ИНО передается весь личный состав разведаппаратов и агентурной сети, а Разведупр сохраняет за собой лишь право контроля за расходованием денежных средств, на участие в решении кадровых вопросов и выработке руководящих директив. ОГПУ опять не согласилось – чекисты не желали никакого контроля со стороны военной разведки. Военным дозволялось лишь участвовать (на уровне представителя РВС СССР) в выработке годового плана разведки и постановке отдельных заданий. Эти пререкания тянулись до 1923 года, когда на совещании РВС под председательством Э.М. Склянского вообще было признано нецелесообразным объединение агентурных аппаратов ИНО ОГПУ и Разведупра.

В результате в 1923 году началось разделение зарубежной агентурной сети с назначением в каждую сеть своего резидента. К началу 1925 года разделение практически закончилось. (Кстати, в ходе этого процесса оперативные работники сплошь и рядом меняли подчиненность, переходя из органов военной разведки в политическую и наоборот.) В итоге остались довольны все, кроме Наркомфина, – разделенные разведки обходились гораздо дороже.

Еще одним слабым местом, вызывающим постоянные нарекания и даже провалы, было сотрудничество Разведупра и Зарубежных бюро РКП(б), имевшее давние традиции. Но в начале августа 1921 года, когда состоялось совещание представителей Разведупра, ВЧК и Коминтерна, это положение изменилось. На совещании был принят проект Положения об отделениях Коминтерна за границей и представителях Разведупра и ВЧК. В нем, в частности, говорилось следующее:

«Представитель Коминтерна не может в одно и то же время быть и уполномоченным ВЧК и Разведупра. Наоборот, представители Разведупра и ВЧК не могут выполнять функции представителя Коминтерна в целом и его отделов.

Представители Разведупра и ВЧК ни в коем случае не имеют права финансировать за границей партии или группы. Это право принадлежит исключительно Исполкому Коминтерна.

Представители ВЧК и Разведупра не могут обращаться к заграничным партиям и группам с предложением об их сотрудничестве для Разведупра и ВЧК. Разведупр и ВЧК могут обращаться за помощью к компартиям только через представителя Коминтерна. Представитель Коминтерна обязан оказывать ВЧК и Разведупру и его представителям всяческое содействие».

Это постановление открывает длинный список подобных ему документов, запрещающих использовать членов национальных компартий для разведывательной работы в пользу СССР. Однако соблазн использовать готовых даровых агентов велик, и к вопросу о взаимоотношениях с коммунистами приходилось возвращаться снова и снова.

Так, 14 августа 1925 года состоялось совещание представителей Разведупра, ИНО ОГПУ, НКИДа и Коминтерна. Инициатором совещания стал полпред (и одновременно представитель Коминтерна) в Чехословакии Антонов-Овсеенко. Он написал письмо руководству НКИДа, где сетовал на частые провалы у военных разведчиков (три провала в течение короткого времени) и указывал, что Разведупр, ИНО и Коминтерн не согласовывают своей деятельности, интригуют друг против друга и т. д.

Было решено, что в случае, если члены компартии переходят на работу в разведку, то они обязаны предварительно выйти из рядов своей компартии, а также что список таких людей будет составляться в единственном экземпляре. Однако совещание решило не прекращать полностью сотрудничества компартий с разведкой, поскольку «товарищ Берзин указывал, что невозможно обойтись без квартир и адресов местных товарищей».

После провала в Праге постановлением ЦК ВКП(б) от 8 декабря 1926 года Разведупру было запрещено привлекать членов иностранных коммунистических партий в качестве агентов. Допускалось это только в исключительных случаях, «когда отдельные члены партии могут принести особые заслуги», с разрешения ЦК соответствующей партии. Причем коммунист, привлекаемый в качестве агента, должен был выйти из партии и порвать все партийные связи. Нетрудно догадаться, что исключение легко превращалось в правило, а формальный выход из партии конечно же не мог обмануть полицию.

Поэтому не стоит удивляться тому, что после прорыва дипломатической блокады Советской республики руководство Разведупра с радостью ухватилось за возможность организовать легальные зарубежные резидентуры. Так, уже в 1920 году Центр направил первых резидентов в качестве сотрудников официальных советских учреждений в Германию, а затем в Прибалтику. А к середине 1920‐х годов в подавляющем большинстве стран, где работали советские разведчики, они действовали легально. При этом нелегальная работа отошла на второй план, хотя уже в начале 1920‐х годов за рубеж отправили несколько нелегальных резидентов, в частности во Францию и на Балканы, причем нелегальная резидентура в Париже была сохранена и после создания там в 1924 году легальной резидентуры.

Всё более значительную роль в работе Разведупра стали играть военные атташе. Так, к 1926 году аппараты военного и военно-морского атташе были созданы в 12 странах. Однако наиболее успешно легальные резидентуры действовали примерно до 1923 года, пока спецслужбы стран пребывания не выявили особенности работы советских военных разведчиков и не установили особый контроль за сотрудниками советских представительств. После этого работа легальных резидентур под прикрытием существенно осложнилась.

Для решения этой проблемы по распоряжению ЦК ВКП(б) осенью 1926 года была создана специальная комиссия для изучения причин провалов. Рассмотрев сложившуюся ситуацию, комиссия предложила не назначать сотрудников Разведупра на руководящие должности в советских представительствах любого рода, а если без этого обойтись было нельзя, то запретить им поддерживать связь с агентурой и заниматься вербовкой. Комиссия рекомендовала вновь сделать основной упор на нелегальную работу.

Главной задачей советской военной разведки было и оставалось добывание достоверных сведений об армиях вероятных противников, об их военных планах и намерениях в отношении Советского Союза. Начиная с середины 1924 года входящие в поле зрения Разведывательного управления РККА страны были разделены на четыре группы по степени важности: западные приграничные, великие державы, восточные соседние и остальные государства.

Формально существовала и 5‐я группа, к которой относились страны, в которых размещались белоэмигрантские организации и их боевые группы. Несмотря на то что это относилось к сфере деятельности ВЧК – ОГПУ, военная разведка также решала эти задачи в первую очередь в Болгарии, Китае, Турции и Франции.

Для военной разведки 1930‐е годы начались с серии серьёзных неудач и дипломатических скандалов. Провалы советских резидентов и агентов сопровождались громкими кампаниями в зарубежной прессе и в конечном счёте привели к смене руководства 4‐го (разведывательного) управления ГШ РККА и укреплению руководства военной разведки выходцами из ВЧК – ОГПУ СССР.

Громкие провалы начались с резидентуры в Вене, когда в 1932 году были задержаны сразу пятеро советских разведчиков, включая резидента. Следом летом следующего года уже в Латвии контрразведка совместно с полицией раскрыла одну из резидентур 4‐го управления. Тогда арестовали троих агентов. Почти в то же время в Гамбурге контрразведка арестовала агента-связника, являвшегося немецким коммунистом. Он выдал известные ему многочисленные каналы связи, явки и лиц, переправлявших секретную почту. Оказалось, руководство в Москве не знало, что связь между резидентурами в Латвии, Финляндии и Германии поддерживает один человек. В результате связь с резидентурами в Америке, Румынии, Эстонии и Англии прервалась на продолжительное время[327].

Считается, что одним из наиболее болезненных стал октябрьский 1933 года провал в Финляндии. Тогда были арестованы нелегальный резидент 4‐го управления в Хельсинки М.Ю. Шуль-Тылтынь, её помощники и часть советской агентурной сети. Нарушая основные требования конспирации, разведчики встречались с нелегальным резидентом Шуль-Тылтынь у неё на квартире. После арестов вся резидентура военной разведки в Финляндии была фактически разгромлена.

В декабре того же года очередной провал случился во Франции. Были арестованы в Париже резидент 4‐го управления вместе с женой-разведчицей, его помощник, связная и несколько агентов. Как позже стало известно, аресты начались после предательства агента, который был завербован советской военной разведкой ещё в США. Аресты по обвинению в сотрудничестве с советской разведкой продолжались до весны 1934 года. «Шпионский скандал» набирал обороты, превращаясь в масштабную антисоветскую кампанию во французской печати.

Через некоторое время были подготовлены все материалы для обсуждения этого вопроса на заседании Политбюро ЦК ВКП(б). С докладом «О кампании за границей о советском шпионаже» выступил сам Сталин 29 марта 1934 года. Случай его выступления в качестве докладчика был достаточно редким для того времени. Протокол № 4 заседания Политбюро ЦК ВКП(б) сохранился в Особой папке до наших дней. Постановление по этому вопросу было предельно лаконичным – всего два пункта: «а) Поручить т. Крестинскому сегодня же представить текст опровержения ТАСС для опубликования в печати. б) Поручить т. Ворошилову подробно ознакомиться с вопросом и доложить Политбюро»[328]. Старый большевик Н.Н. Крестинский в то время занимал пост заместителя наркома иностранных дел СССР. На другой день 30 марта в газетах «Правда» и «Известия» было опубликовано опровержение ТАСС. «В связи с появившимися во французской печати утверждениями, – писали советские центральные газеты, – будто группа лиц разной национальности, арестованная в Париже по обвинению в шпионаже, занималась таковым в пользу СССР, ТАСС уполномочен заявить со всей категоричностью, что эти утверждения являются ни на чем не основанным клеветническим вымыслом»[329].

Кстати, именно тогда в советской печати впервые появилась новая форма официального сообщения – «ТАСС уполномочен заявить…».

Сталин, понимая все возможные последствия столь крупных провалов советской военной разведки, поэтому вынес вопрос о ситуации в военной разведке на заседание Политбюро ЦК ВКП(б), которое состоялось 26 мая 1934 года. Иосиф Виссарионович, как никто другой, был информирован о состоянии советской разведки, которая в то время состояла из трёх автономных структур – Разведупра, ИНО ОГПУ и Отдела международных связей Коминтерна. Все эти разведывательные службы курировал лично Сталин.

Особое внимание при обсуждении в Политбюро было обращено на недостатки в работе военной разведки и причины провалов на тайном фронте, которые были перечислены в протоколе постановления. К ним участники обсуждения отнесли: ошибочность решения о создании объединённых агентских сетей с использованием одной линии связи; недостаточно тщательный подбор агентурных работников и недостаточная их подготовка; агентурная работа 4‐го управления недостаточно увязана с работой Особого отдела и ИНО ОГПУ, что приводит к недоразумениям между ними; руководство агентурной работой штабов военных округов децентрализовано, что позволяет командованию ставить агентам несогласованные с центром задачи; установка на агентурное освещение стран, не имеющих особого значения, ведёт к распылению сил и средств; установка а информационной работе на удовлетворение всех запросов неправильна и ведёт к разбрасыванию в работе. Было отмечено, что начальник 4‐го управления не уделил достаточного внимания агентурно-оперативной работе, что привело к серьёзным промахам в работе[330]. Заметим, что вскоре после такой критики и очередного громкого провала в Дании Я.К. Берзин 5 апреля 1935 года решением Политбюро ЦК ВКП(б) (протокол № 24 от 26 апреля 1935 года) был освобождён от должности начальника военной разведки и заменён 9 апреля того же года назначенным на эту должность С.П. Урицким. Существует мнение, что он сам подал рапорт об отставке с поста начальника военной разведки, однако в протоколе об этом нет никаких упоминаний.

Для устранения перечисленных недостатков предлагались конкретные меры. Среди них на первом месте была передача военной разведки в непосредственное подчинение наркома. Был введён новый порядок выдачи разведзаданий – только через наркома или с его ведома и согласия. Усилить руководство разведки предлагалось 2–3 крупными военными работниками. Требовалось перестроить систему агентурной работы на основе создания небольших автономных и не знающих друг друга групп агентов с самостоятельной связью с центром. Ставилась задача создания специальной школы разведчиков на 200 человек, при комплектовании которой требовалось проводить тщательный отбор кандидатов не только по их соц. происхождению, но и по национальности, поскольку националистические настроения могли стать источником измены и предательства. Занятия в школе предписывалось вести малыми группами по 10–15 человек.

Перечислялись 8 стран, на работе в которых требовалось усилить внимание военной разведки. Для большей увязки работы 4‐го управления с Особым отделом и ИНО ОГПУ заместителем начальника Разведуправления был назначен начальник ИНО ОГПУ А.Х. Артузов. В завершение предписывалось наркомвоенмору Ворошилову лично проверять выполнение указанных мероприятий[331].

До мая 1934 года Берзин не имел официального заместителя, у него были только помощники. Теперь решили ввести новую должность в штат управления. Замом начальника военной разведки Берзина стал известный чекист из конкурирующей внешней (политической) разведки.

Артузов возглавил ИНО ОГПУ летом 1931 года. К моменту заседания Политбюро он имел почти трёхлетний стаж руководства политической разведкой, огромный опыт, провел ряд успешных разведывательных операций. По мнению военно-политического руководства СССР, Артузов являлся организатором разведки высшего класса, равного которому в то время не было ни в Разведуправлении Штаба РККА, ни в ИНО ОГПУ СССР. Сталин поддержал предложенную кандидатуру в надежде быстро исправить положение дел в военной разведке.

Накануне принятия решения Политбюро о работе Разведупра, то есть 25 мая 1934 года, Артузов был вызван в Кремль. Известно, что он вошел в кабинет Сталина в 13 ч 20 мин. Там уже были два наркома: Ворошилов и Ягода. Подробная обстоятельная беседа продолжалась шесть часов. Конечно, переходить в другой наркомат, хотя и на схожую работу, с понижением в должности и без всяких перспектив продвижения по службе опытному чекисту вряд ли хотелось. Артузов понимал, что, как человек штатский, он никогда не станет начальником армейского Разведупра. Но слова Сталина, сказанные ему во время беседы о том, что: «Еще при Ленине в нашей партии завелся порядок, в силу которого коммунист не должен отказываться работать на том посту, который ему предлагается», – исключали для него сомнения или колебания в любой форме. Хорошо зная обстановку и взаимоотношения в военном ведомстве, он сказал Сталину, что ему одному трудно будет вписаться в новый коллектив и сработаться с руководством военной разведки. Он попросил разрешения взять с собой группу сотрудников, которых отлично знал по работе в ИНО. Сталин дал согласие на переход группы чекистов в военную разведку.

Вместе с Артузовым в Разведывательное управление перешла большая группа чекистов – всего примерно 20–30 человек. Причем многих из пришедших в Разведупр чекистов сразу же назначили на должности начальников ключевых отделов и направлений. При этом переход в другое ведомство начальника и лучших сотрудников значительно ослабил ИНО ОГПУ. Новый начальник отдела Слуцкий и по опыту, и по знаниям значительно уступал Артузову.

Новый заместитель приступил к работе. Времени на раскачку не было. Ему предстояло проанализировать работу управления, выявить все недостатки, разработать и предложить свои рекомендации по реорганизации центрального аппарата военной разведки. На всё это ему отвели месяц. И уже 23 июня 1934 года подробный доклад на 16 страницах был готов. Основные соображения доклада Артузов предварительно изложил наркому Ворошилову. Возражений с его стороны не последовало. Нарком спорить с посланцем Сталина в Разведупре не стал.

Разведупр по штату того времени имел 12 отделов. Наиболее важными из них были шесть отделов: агентурная разведка на Западе (5 отделений, штат 36 чел.); агентурная работа на Востоке (5 отделений, 43 чел.); научно-техническая разведка; руководство разведотделов военных округов и флотов; дешифровальная служба и отдел внешних сношений. Остальные отделы были вспомогательными. Большим недостатком новой структуры военной разведки стала предпринятая по инициативе Артузова ликвидация информационно-статистического отдела.

В 1936 году в разговоре с ветераном ВЧК – ОГПУ и своим хорошим знакомым Б.И. Гудзем Артузов обронил: «Сталин, направляя меня в Разведупр, сказал, что я должен быть там его глазами и ушами»[332]. Именно этим можно было бы объяснить решение Артузова, пославшего свой первый доклад в новой должности лично Сталину, предварительно согласовав его с наркомом Ворошиловым.

В военной разведке Артузов был человеком новым и потому никакой ответственности за прежние провалы он не нёс. И в этих обстоятельствах, анализируя работу Разведупра, ему не надо было в своём докладе что-то скрывать от руководства страны. В его докладе указывалось, что после серии провалов нелегальная агентурная разведка Управления военной разведки практически распалась во Франции, Финляндии, Италии, Румынии, а также в Прибалтике. Нелегальная агентурная сеть частично сохранилась в Германии и Польше, а также в Китае и Маньчжурии. В некоторых странах (Турция, Афганистан, Персия, а также Корея) агентурная разведка велась военной резидентурой, работавшей под дипломатическим прикрытием. В общем, ситуация была непростая.

Артузов обратил внимание руководства страны на то, что 4‐е управление не обеспечило закрепление за собой ценных кадров агентурных работников. Опытные разведчики, выполнившие задания на агентурной работе за рубежом, возвращаясь в СССР, сталкивались с очень тяжелыми материальными условиями жизни и быта. Руководство военной разведки не могло предоставить им ни приличного жилья, ни достаточного денежного содержания. Поступить в Военную академию для дальнейшего продвижения по службе они тоже не могли. Время было тревожное, опытных нелегалов было мало, поэтому немного отдохнув, они получали новые задания. Это была в те годы общая практика Разведупра и ИНО ОГПУ.

Для улучшения работы управления Артузов предложил прекратить текучесть агентурных кадров. Для этого предполагалась простая мера – ввести особое положение о продвижении агентурных сотрудников по службе. Работа за кордоном приравнивалась к службе в действующей армии на фронте со всеми вытекающими отсюда привилегиями. Предлагалось также разрешить агентам разведки учебу в военных академиях с годовыми перерывами для заграничной деятельности. Создавался особый жилой фонд для возвращавшихся из-за рубежа, улучшалось их материальное положение и денежное содержание. Все эти меры подействовали, и утечку опытных разведчиков из управления удалось приостановить.

Наиболее серьезные предложения Артузова касались изменения структуры центрального аппарата Разведупра. Эта структура сложилась в середине 1920‐х годов, и до 1934 года практически не менялась. В управлении было четыре отдела и несколько отделений. Наиболее сильным и по составу, и по квалификации сотрудников считался 3‐й информационно-статистический отдел, возглавляемый с 1924 года А.М. Никоновым – близким другом и сослуживцем в военной разведке с Я.К. Берзиным.

Третий отдел являлся аналитическим центром военной разведки. Отсюда поступали заявки во 2‐й агентурный отдел на сбор информации по военно-политическим проблемам, интересовавшим высшее военное руководство Союза ССР. Слабым местом в этой цепочке было то, что аналитики при составлении заявок слабо представляли агентурные возможности 2‐го отдела. А из-за отсутствия обратной связи во 2‐м отделе практически ничего не знали о результатах своей работы.

Кроме этих отделов в Разведупре существовал 1‐й отдел, занимавшийся войсковой разведкой, и 4‐й отдел, осуществлявший контакты с иностранными военными атташе. В 1935 году этот отдел стал называться Отделом внешних сношений Наркомата обороны.

Артузов предложил сократить аппарат управления и ликвидировать деление на добывающий и обрабатывающий аппараты, то есть расформировать сложившиеся и имевшие многолетний опыт работы 2‐й и 3‐й отделы. Это стало его крупным просчётом.

Новый заместитель предложил создать два отдела стратегической разведки: в европейских странах (первый отдел) и странах Востока (второй отдел). Отдел технической разведки должен был вербовать агентов на зарубежных военных заводах, в секретных конструкторских бюро и лабораториях, чтобы добывать сведения, техническую документацию и образцы новинок иностранной военной техники. На отдел активных действий за рубежом возлагалась подготовка кадров партизан для работы в тылу противника в случае войны. На отдел по руководству разведкой округов, как следует из названия, – руководство разведотделами пограничных округов, через которые периферийная агентура внедрялась в соседние страны для непосредственного наблюдения за действиями в пограничной полосе. Таковы были основные функции пяти ведущих отделов по новой схеме организации военной разведки, предложенной Артузовым.

Доклад поступил Сталину, и он внимательно ознакомился с документом. Замечаний с его стороны не последовало, и с резолюцией на первой странице: «Мой архив. И. Ст.» он был положен в Особую папку – личный архив Сталина. Дальше дело пошло быстрее. Уже через месяц было разработано и введено в действие «Положение о прохождении службы в РККА оперативными работниками разведорганов». В этом документе были учтены все предложения, изложенные в докладе Артузова. В конце ноября 1935 года нарком Ворошилов утвердил новые штаты Разведывательного управления РККА.

Но во второй половине февраля 1935 года произошел новый крупнейший провал военной разведки в Копенгагене. Некоторые историки советских спецслужб считают его самым масштабным провалом за всю историю военной разведки. Всё началось с того, что 19 февраля 1935 года датская полиция арестовала советского агента, американца Джорджа Минка. Во время двух обысков, произведенных у него на квартире, полиция организовала там засаду и арестовала четырех работников Центра и десять иностранных агентов 4‐го управления. Главной фигурой среди арестованных стал А.П. Улановский – один из самых опытных резидентов Разведупра в США и Дании. Резидента выдал его американский агент, прежде состоявший в компартии.

А ведь ещё после провалов 1926 года сразу было принято специальное решение, запрещавшее вербовать агентов из числа членов компартий зарубежных стран. Но ни Разведупру, ни ИНО всегда не хватало людей с подлинными документами зарубежных стран, свободно владевших языками и отлично знавших условия жизни и работы в зарубежных странах.

Нарушая все правила конспирации, Улановский принимал завербованных иностранцев на этой квартире. Там их всех и арестовала датская полиция. По роковому совпадению на той же квартире неожиданно задержали ещё троих работников Центра, среди которых был Давид Угер, старый работник Разведупра и новый резидент в Германии. Ехал он туда через Данию и ранее уже проходил через явку Улановского. Благополучно приняв резидентуру, Угер возвращался с докладом в СССР. На обратном пути он решил навестить Улановского и там попал в засаду. Второй – прежний резидент в Германии Макс Максимов, тоже старый работник Разведупра. Он сдал свою разветвленную резидентуру в Германии и возвращался через Данию в СССР. Так же как и Угер, он не должен был ни с кем видеться в Дании, но тоже почему-то решил встретиться с Улановским.

Третьим работником Центра был помощник начальника первого отдела Разведупра Д. Львович. В ноябре 1933 года он вернулся из Германии, куда был командирован для реорганизации разведки, и его послали в Данию для налаживания связи с Германией через малые страны. Считая себя в Дании в полной безопасности, Львович без проверки явился на конспиративную квартиру Улановского, где и был схвачен датской контрразведкой. Позже, по чьей-то злой иронии, это печальное событие в истории военной разведки получило название – Совещание резидентов.

О причинах провала в своем докладе наркому Артузов писал: «Очевидно, обычай навещать всех своих друзей, как у себя на родине, поддаётся искоренению с большим трудом. Наиболее характерным моментом во всем деле является то, что наши работники, неплохо работавшие в фашистской Германии, по прибытии в «нейтральную» страну пренебрегли элементарными правилами конспирации». После копенгагенского провала начальник Разведупра Я.К. Берзин подал рапорт об освобождении от должности, который был удовлетворён. Под этим докладом врид (временно исполняющему должность) начальника Разведупра (Берзина, очевидно, не было в Москве) Артузову 16 марта 1935 года пришлось поставить свою подпись. На следующий день нарком обороны ознакомился с докладом и изложил на нём подробную резолюцию для Сталина, которую следует привести полностью: «Из этого сообщения (не совсем внятного и наивного) видно, что наша зарубежная разведка все еще хромает на все четыре ноги. Мало что дал нам и т. Артузов в смысле улучшения этого серьезного дела. На днях доложу меры, принимаемые для избежания повторения случаев, подобных копенгагенскому»[333].

Для Берзина копенгагенский провал означал конец карьеры начальника военной разведки. Не дожидаясь жестких оргвыводов, которые последовали бы после доклада Артузова и резолюции Ворошилова, он сам подал рапорт об освобождении от должности. Сталин согласился, но Берзина после отставки он не принял и его объяснений случившегося не выслушал. Должность начальника Разведупра стала вакантной. Легендарный «Старик» был отправлен главным военным советником в Испанию.

Начались поиски кандидата в руководители военной разведки. Но если в Разведупре не удалось найти достойного первого зама и пришлось приглашать человека со стороны, то уж отыскать внутри аппарата преемника Берзина было просто невозможно. Приглашать профессионала со стороны, например из Коминтерна, или партийного функционера из ЦК партии неразумно – не приживется и кроме склоки внутри управления ничего не будет. Решили искать кандидата среди высшего командного состава РККА, который имел хотя бы косвенное отношение к военной разведке. Выбрали С.П. Урицкого. Старый член партии, участник Гражданской войны и подавления Кронштадтского мятежа, кавалер двух орденов Красного Знамени, что в те годы имело важное значение. После войны кончил Военную академию и был послан на разведывательную работу в Чехословакию и Германию. Так что он имел вполне определенное отношение к военной разведке.

Считается, что в 1937–1938 годах по приказу высшего руководства СССР советская военная разведка (4‐е управление Штаба РККА, позднее – Разведывательное управление Наркомата обороны) была фактически разгромлена органами ОГПУ – НКВД. Однако не менее тяжёлые потери понесла советская военная разведка в результате грубых ошибок в работе за рубежом.

Итак, в 1932–1935 годах провалы следовали один за другим. Причины их таились внутри 4‐го управления. Ни Берзину, ни Артузову так и не удалось повысить дисциплину среди нелегалов, добиться строгого соблюдения требований конспирации и точного выполнения указаний начальства. Смена руководства добавила ко всем проблемам в оперативной работе ещё и внутренний раскол между военными разведчиками и пришлыми чекистами.

Артузов понимал, что его положение становится всё более шатким. Он пытался взять под защиту своих людей из ИНО ГПУ, перешедших вместе с ним в Разведупр. К наркому Ворошилову он попасть на доклад не мог, а сам нарком его никогда не вызывал. Он предпочитал получать всю информацию о работе управления от Урицкого. Поэтому Артузов и написал подробное письмо комкору Урицкому 20 декабря 1936 года. Но и этот отчаянный шаг результата не дал. Уже 11 января 1937 года по предложению наркома Ворошилова Политбюро принимает решение об освобождении Артузова от работы в Разведупре и направляет его в распоряжение НКВД СССР. Новым замом начальника Управления военной разведки тем же постановлением был назначен старший майор госбезопасности М.К. Александровский.

Артузов вернулся в НКВД. Во внешнюю разведку его не взяли, а предоставили ему скромную должность в архивной части. Стало понятно, что его ждёт опала и забвение. Артузов не избежал трагической участи: арест, следствие, «признание» в работе на несколько разведок, скорый суд, подвал и пуля в затылок.

Не удержался в своём кресле начальника военной разведки и С.П. Урицкий. Вскоре ему пришлось сдать дела реабилитировавшему себя в Испании Я.К. Берзину, получившему орден Ленина и воинское звание армейского комиссара 2‐го ранга. Назначение аса разведки Берзина на прежнее место было вполне закономерным. 3 июня он занял свой кабинет, вновь став на короткий срок начальником Разведупра. На совещании в Разведупре выступил Сталин 21 мая 1937 года. Он заявил о том, что «Разведуправление со своим аппаратом попало в руки немцев», и дал установку на роспуск агентурной сети.

Некоторое время спустя в начале июня 1937 года Сталин повторил эту оценку в своем выступлении на расширенном заседании военного совета при наркоме обороны: «Во всех областях разбили мы буржуазию, только в области разведки оказались битыми… Вот наша основная слабость. Разведки нет, настоящей разведки. Я беру это слово в широком смысле слова, в смысле бдительности и в узком смысле слова также, в смысле хорошей организации разведки. Наша разведка по военной линии плоха, слаба, она засорена шпионажем. …Разведка – это та область, где мы впервые за 20 лет потерпели жесточайшее поражение. И вот задача состоит в том, чтобы разведку поставить на ноги. Это наши глаза, это наши уши»[334].

В числе 20 арестованных оказалась Залесская Софья Александровна, она занималась нелегальной работой в Чехословакии, Германии, Польше и других странах, в 1933 году награждена орденом Красного Знамени, находилась в распоряжении Разведупра.

Первый арест такой большой группы сотрудников вызвал цепную реакцию смещений, перемещений, новых назначений. 1 августа положение в Разведупре в связи с разоблачением вражеских агентов обсуждалось на заседании Политбюро. Было принято решение: «Освободить Я.К. Берзина от обязанностей начальника Разведывательного управления РККА с оставлением его в распоряжении Наркомата Обороны. Временное исполнение обязанностей начальника Разведывательного управления возложить на товарища Никонова». После ареста его соратников, с которыми он работал многие годы, у начальника управления не было никаких шансов удержаться на своем посту, а формулировка «оставление его в распоряжении Наркомата Обороны» означало скорый арест. И Берзин, и его подчиненные это прекрасно понимали.

Военная разведка все больше и больше попадала под влияние НКВД. В том же постановлении Политбюро наркому Ежову поручалось «установить общее наблюдение за работой Разведупра, изучить состояние работы, принимать по согласованию с Наркомом Обороны неотложные оперативные меры, выявить недостатки Разведупра и через две недели доложить ЦК свои предложения об улучшении работы Разведупра и указания по свежим кадрам». После принятия этого постановления Политбюро ЦК ВКП(б) нарком Ежов становился полновластным руководителем военной разведки РККА.

Если в армейских рядах чистка проходила менее заметно – просто внезапно исчезали люди и кабинеты становились пустыми, то в Разведуправлении это осуществлялось на закрытых партийных собраниях. Как правило, секретарь парткома управления Г.Л. Туманян зачитывал список арестованных НКВД коммунистов – сотрудников военной разведки и предлагал осудить их враждебные действия и исключить из партии. Голосовали все, как обычно единогласно.

В эти годы были уничтожены все руководители военной разведки, до начальников отделов включительно. Среди них один армейский комиссар 2‐го ранга, два комкора, четыре корпусных комиссара, три комдива и два дивизионных комиссара, 12 комбригов и бригадных комиссаров, 15 полковников и полковых комиссаров. Это были разведчики с большим опытом и знанием разведывательной работы, многие годы служившие в Разведупре. И эти далеко не все, погибшие в эпоху большого террора. В Энциклопедии МО РФ приводятся цифры, свидетельствующие о том, что в период с 1936 по 1940 год были репрессированы 863 кадровых разведчика[335]. И вряд ли это окончательный мартиролог всех погибших руководителей разведки и нелегалов.

С начала 1938 года в Разведупре на смену арестованным специалистам военной разведки стали появляться новые назначенцы. Обычно в звании майора и реже – полковники. Они назначались на освободившиеся места начальников отделов и отделений. К разведке эти офицеры, как правило, отношения не имели. Ни навыков, ни знаний, ни опыта работы в военной разведке у них не было, а спросить совета уже было не у кого – асов разведки уже расстреляли. Но репрессии продолжались и в последующие годы.

Однако выполнение этой и без того сложной задачи существенно затруднили репрессии, обрушившиеся на армию в 1937–1940 годах. За это время было арестовано, а затем расстреляно пять начальников Разведывательного управления РККА: Я.К. Берзин (в 1937 году), С.П. Урицкий (в 1937 году), С.Г. Гендин (в 1938 году), А.Г. Орлов (в 1939 году) и И.И. Проскуров (в 1941 году).

Начальник Разведуправления генерал-лейтенант авиации, Герой Советского Союза И.И. Проскуров в докладе наркому обороны и комиссии ЦК ВКП(б) от 25 мая 1940 года сообщал: «Последние два года были периодом чистки агентурных управлений и разведорганов от чуждых и враждебных элементов. За три года органами НКВД арестовано свыше 200 человек, заменен весь руководящий состав до начальников отделов включительно. За время моего командования только из центрального аппарата и подчиненных ему частей отчисленно по различным политическим причинам и деловым соображениям 365 человек. Принято вновь 326 человек, абсолютное большинство из которых без разведывательной подготовки»[336]. В июле 1940 года его сменил на посту начальника военной разведки генерал-лейтенант Ф.И. Голиков.

Несмотря на репрессии, заграничный аппарат Разведуправления и агентура продолжали работать, о чем можно судить по количеству разведсведений, поступающих в Центр из-за рубежа. Разведка вновь и вновь сообщала о надвигающейся угрозе войны с Германией.

К началу Великой Отечественной войны в СССР была сформирована система разведывательных органов, в которую входили: 1‐е Главное управление (внешняя разведка) НКВД СССР, Разведывательное управление ГШ Красной армии и 1‐е (Разведывательное) управление Наркомата ВМФ. При этом приоритетное право доклада собранных разведданных И.В. Сталину принадлежало внешней разведке НКВД.

В разведке на разных должностях ещё с Гражданской войны наравне с мужчинами служили и женщины. Были среди них и те, кто выполнял задания нелегально или под официальным прикрытием. Некоторые женщины-разведчицы за проявленные мужество и отличия были отмечены наградами РСФСР и Союза ССР. Многие из них начинали службу на невысоких армейских должностях. Служба в войсковой разведке открывала путь в разведку стратегическую, выполнявшую гораздо более важные и масштабные задачи. Несколько женщин-военнослужащих пришли в военную разведку в середине 1920‐х годов после окончания Восточного отделения Военной академии Красной армии. Среди них были орденоносцы-краснознамёнки М.Ф. Флёрова-Сахновская и М.О. Булле. Они обе достигли высоких генеральских званий и погибли в годы репрессий. В 1933 году была арестована нелегальный резидент 4‐го управления в Хельсинки М.Ю. Шуль-Тылтынь, которая спустя год погибла в финской каторжной тюрьме. А известная разведчица-нелегал С.А. Залесская, выполнявшая непростые задания в Германии, Польше и Чехословакии, попала под каток массовых репрессий на родине и была расстреляна в группе своих сослуживцев – военных разведчиков.

Среди выпускниц Восточного отделения Военной академии РККА была и А.Н. Урванцева-Левицкая, которая активно выполняла задания Разведуправления, пока не попала в списки неугодных. В 1937 году она была уволена с формулировкой «за невозможностью соответствующего использования в органах разведки». Она была осуждена и сослана на поселение, но ей среди немногих удалось пережить те страшные годы.

При жизни её знали под разными именами и фамилиями. Одни считали её талантливой поэтессой. Другие подозревали, что она красная террористка и диверсантка. И лишь немногие знали, что она является нелегалом советской военной разведки и выполняет опасные задания по поручению большевистского руководства. Перелистаем и мы ставшие известными после 2015 года страницы жизни этой необычной женщины, выбравшей нелёгкую судьбу военной разведчицы.

Условно годы жизни известной разведчицы можно разделить на несколько основных периодов: жизнь до 1920 года; поступление на службу в военную разведку; специальные задания за рубежом; работа в народном хозяйстве; возвращение в разведку; репрессии и реабилитация.

В Екатеринославе (позже – Днепропетровск, а ныне – украинский город Днепр) в семье горного мастера, или, как тогда говорили, штейгера, Фёдора Абрамовича Ревзина 19 октября1899 года родилась дочь, которую нарекли Ольгой. Семья как раз перебралась в этот город из Кременчуга. Кстати, её старший брат Владимир родился 19 февраля 1898 года в Кременчуге – на полтора года раньше появления на свет Ольги.

Она считала себя русской и, соответственно, православной. Позже она себя называла русской в разных анкетах и других документах. Однако в следственном деле она упомянута как еврейка. Брат в своих анкетах и других документах указывал, что родился в еврейской семье. Как известно, у иудеев национальность переходит по линии матери-еврейки. Можно предположить, что Ольга по каким-то причинам скрывала свои еврейские корни, поэтому нигде не упоминала имени и отчества матери и её девичьей фамилии.

Сведений о том, были ли родители Ревзины выкрестами, перешедшими из иудаизма в православие, не обнаружено. Хотя в её следственном деле подшита «Анкета арестованного», в которой в графе национальность указано, что она «русская (из евреев)»[337]. По практике тех лет эта запись могла означать, что арестованная, хотя и родилась в еврейской семье, по вероисповеданию является православной. Если принять версию о том, что Ольга была русской, то по церковным правилам, действовавшим в Российской империи, новорожденным давали имя по православному церковному календарю, ориентируясь на ближайшие дату и имя в Святцах. Если ориентироваться на эту практику, то, скорее всего, день рождения девочки мог бы приходиться на лето года её появления на белый свет, поскольку главная дата именин Ольги отмечалась 24 июля. Правда, были ещё 6 дней в году, когда отмечали день ангела Ольги, но эти даты считались менее значимыми.

Но, как это часто случается в жизни разведчиков, на самом деле всё в их биографиях выглядит запутанным и порой противоречит общепринятым правилам. Так получается и с днём рождения героини нашего очерка. Как она позднее сама писала в одной из анкет, родилась Ольга 19 октября 1899 года. Так что ближайший день её ангела приходился на 23 ноября.

Еврейская версия тоже имеет право на существование и косвенно подтверждалась братом Ольги. Раз он писал о себе, что он из еврейской семьи, то сестра его никак не могла быть другой национальности и вероисповедания. Да и звали её по-другому. «В семье, среди родных и друзей, – как пишет историк Александр Куланов в своей книге о Елене Феррари в главе «Еврейка Люся», – нашу героиню всю жизнь звали Люсей, и со временем это имя перекочевало в протоколы спецслужб и даже в переписку резидентур, хотя и несколько измененное на французский манер: Люси»[338].

Согласимся, что еврейскую девочку назвать славянским именем решится не всякий иудей. Считается, что в русском языке имя Люся – это уменьшительное имя от Людмилы («людям мила»). Другие уменьшительные женские имена от Людмила – Люда, Мила и их производные. Обычно в Российской империи иностранные и национальные имена русифицировали и переделывали на славянский лад. А в этом случае получается всё наоборот. Ситуация выглядит несколько странной и нуждается в дополнительном уточнении.

О родителях и о семье девочки до сих пор мало что известно. Ожидания, что с опубликованием архивных документов всё прояснится, не вполне оправдались. Даже дополнительно полученная информация ситуацию не прояснила, а, скорее, даже ещё больше запутала.

Например, до наших дней остаются неизвестными вероисповедание, имя-отчество и девичья фамилия матери. Известно лишь, что в детские годы Ольга с 1906 года жила вместе с ней в Швейцарии, куда она поехала с матерью, тяжелобольной чахоткой, как тогда называли туберкулёз. В биографии Е.К. Феррари, написанной А. Кулановым, указано, что и брат Владимир тоже выезжал вместе с матерью и сестрой в Швейцарию (в Женеву и Лозанну), где они прожили около двух лет[339].

В те годы чахотку лечили сменой климата. Рекомендовались морские курортные места в Крыму и в других местах на побережье Чёрного моря. Однако Ревзин-старший не пожалел денег на лечение и проживание на дорогих курортах Швейцарии. Но лечение не помогло. Мать вместе с детьми вернулась в Россию. Муж – участник революционных событий в то время был вынужден скрываться от полиции, а семья страдала от безденежья.

Мать умерла от чахотки в крайней нужде в начале 1909 года. Дети тоже заболели туберкулёзом. На присланные отцом деньги брат с сестрой вернулись в Екатеринослав, где жили у сестры матери. Ольга Ревзина, вернувшись в родной Екатеринослав, продолжила учёбу в гимназии. В то время в Екатеринославе было четыре женских гимназии: 1‐я Мариинская, 1‐я и 2‐я городские, а также частная гимназия Тиблен. В какой конкретно гимназии училась героиня нашего очерка – неизвестно.

Как позже вспоминал брат Владимир, грамоте их научила мать во время пребывания за границей. Там же дети освоили основы иностранных языков в странах пребывания, что в будущем им помогло в разведывательной работе.

Однако, как пишут во многих публикациях о разведчице Елене Феррари, в прежде обеспеченной и благополучной семье якобы случился кризис. Молодой вдовец с двумя детьми-подростками на руках сошёлся с другой женщиной и стал пьянствовать. Не выдержав такой жизни, 14‐летняя Ольга вместе с братом, как долгое время считалось, ушли из дома и стали жить своим трудом[340].

Так ли всё было на самом деле? Как пишет историк А.Е. Куланов, ничего подобного не было. Отец как мог стремился обеспечить жизнь детей, которые около 5 лет проживали в Екатеринославе у своей тёти. Так появилось осторожное авторское предположение о том, что именно сестра матери и стала приёмной матерью Ольги и Владимира. «Никакого ухода, бегства из дома, – как отмечает А. Куланов, – о котором часто сообщают переписчики одной и той же… статьи-биографии Елены Феррари, от «отца-алкоголика» не было»[341]. Позже в одной из анкет она указала, что «потеряла отца из виду с 1918 года».

Об отце она впервые сообщила в своей третьей анкете в Разведупре от 12 сентября 1924 года, что Федор Абрамович Ревзин – член РКП(б), работавший заведующим цехом на Нытвинском заводе в Перми. Там же она написала, что отец – механик-самоучка (из мещан). Однако в книге историка спецслужб В. Лота указываются иные сведения об отце разведчицы. В частности, автор писал, что отец разведчицы работал «заведующим секретной частью Ньютвинского завода, расположенного в Пермской области»[342]. Сразу заметим, что завод назван неверно. В анкетах Елены Феррари указывался Нытвинский завод. Видимо, ошибка закралась при чтении рукописного текста анкеты, где не всё написано разборчиво. Нытвинский металлургический завод являлся старейшим металлургическим предприятием Российской империи и был основан ещё в 1756 году. В начале 1920‐х годов под влиянием послевоенной разрухи был перепрофилирован в «Механический завод сельхозмашин и орудий обработки почвы». В 1931 году на заводе началась коренная реконструкция производства, после чего завод вернулся в большую металлургию. В те годы на Нытвинском металлургическом заводе (НМЗ) работала примерно четвёртая часть жителей города Нытва. Завод существует и в наши дни, хотя известен теперь не только металлопрокатом, но и выпуском столовых приборов. Позже в автобиографической записке от 27 мая 1935 года она уточнила, что отец умер в 1933 году на заводе Нытва.

В середине 1930‐х годов Елене удалось разыскать вторую жену отца и членов его новой семьи. Мачеха – Капитолина Ивановна Ревзина в то время проживала в Свердловске, ныне известном по прежнему названию – Екатеринбург. При встрече Е.К. Феррари узнала, что у неё теперь есть сводная 12‐летняя сестра Люба и сводный 8‐летний брат Рафаэль. Семья после смерти Ф.А. Ревзина жила в тяжелых материальных условиях. Мачеха работала на чугунолитейном заводе Майкор в Свердловской области. Заметим, что в этом случае вторая семья отца никак не могла проживать в Свердловске, поскольку сам завод Майкор располагался на расстоянии 630 км от областного центра – Свердловска. Елена приняла решение о ежемесячной отправке мачехе и её детям материальной помощи в размере 100 рублей. Об этом решении она рапортом уведомила своё руководство 1‐го отдела в Разведуправлении.

Нашлась в это же время у Феррари ещё одна родственница – врач Эмма Ионовна Давидович, проживавшая в Кисловодске. Возможно, это была сестра матери, у которой брат и сестра Ревзины жили в те далёкие годы в Екатеринославе после смерти матери. По какой-то причине разведчица считала её своей приёмной матерью. И ей она стала ежемесячно отправлять по 100 рублей из своего денежного довольствия в Разведуправлении, составлявшем 650 рублей в месяц. Получается, что примерно треть месячного оклада она отправляла людям, которых разыскала и приняла как своих близких родственников.

В ситуации с новыми родственниками разведчицы не всё понятно. Например, в книге А.Е. Куланова «Елена Феррари» приводятся сведения о её родственниках, перечисленных в «Анкете арестованной», оформленной при аресте разведчицы органами ГУГБ НКВД СССР в 1937 году. В основном они совпадают с теми данными, которые указаны в книге В. Лота по состоянию на 1935 год. Однако есть и расхождения, которые нуждаются в уточнении с учётом разницы во времени. Так, мачеха указана как инвалид. А вот зубной врач Э.И. Давидович вписана в число родственников в качестве приёмной матери[343]. И если факт инвалидности мачехи требуется только документально подтвердить, то с положением приёмной матери, на наш взгляд, надо разбираться более внимательно. Понятие «приёмная мать» означает, что она заменяла Ольге Ревзиной родную мать или её отсутствие либо девочка в детстве была взята на воспитание в чужую семью. Поскольку так назвала эту женщину сама Елена Феррари, то можно предположить, что речь идёт о её прежней жизни. Это не её биологическая мать и не мачеха. Для этого подходят два периода из жизни Ольги Ревзиной – после 1909 года, когда она в 10‐летнем возрасте осталась без матери и остро нуждалась в материнской помощи и поддержке. Или 1913 год, когда она в 14 лет вынужденно покинула отчий дом и стала жить своим трудом. Девочке-подростку по вполне понятным причинам не хватало материнских советов на пороге взрослой жизни. На наш взгляд, именно тогда в её жизни могла появиться приёмная мать Э.И. Давидович.

Разобраться со всеми изгибами линии жизни разведчицы Феррари не помогли даже подлинные документы из её личного дела, опубликованные историком разведки В.И. Лота. Этим псевдонимом пользовался разведчик – полковник ГРУ ГШ В.И. Бойко, до конца своей жизни остававшийся основным историографом советской военной разведки. В 2020 году вышла в свет его книга «Елена Феррари – резидент «особого калибра», в которой были опубликованы некоторые архивные документы, помогающие лучше разобраться в хитросплетениях судьбы военной разведчицы.

На наш взгляд, наибольший интерес могут представлять впервые опубликованные в книге ветерана разведки В.И. Лота машинописная от 27 мая 1935 года автобиографическая записка за подписью Елены Феррари и анкета, собственноручно заполненная и подписанная ею 12 сентября 1924 года. Немало полезной информации содержат и другие опубликованные в книге документы и их фрагменты. В своей книге историк В. Лота писал, что за время работы в военной разведке Елена Феррари трижды заполняла соответствующие спецанкеты – в 1921, 1924 и 1926 годах. Первую анкету Ольга Голубева заполняла в разведотделе 12‐й армии при поступлении на службу в военную разведку. Возможно, эта анкета заполнялась тогда наспех, поскольку в ней упущены важные моменты из жизни кандидата на службу в разведке. В частности, не указаны сведения о родителях и о гимназии, которую она окончила.

Свою третью анкету разведчица заполняла 12 сентября 1926 года. Тогда Ольга Голубева впервые назвала себя Еленой Феррари, написала, что она русская, окончила гимназию и является профессиональным литератором.

В анкете от 12 сентября 1924 года в п. 20 на вопрос «Какими языками владеет теоретически и практически» указала 7 языков: русский, украинский, французский, немецкий, английский, турецкий и итальянский.

Кстати, в предыдущей анкете 1924 года был вопрос, который в анкетах других лет отсутствовал: «Имеете ли склонности к агентурной работе?», на что она ответила: «Считаю своим призванием»[344]. Возможно, такой её ответ был вызван ситуацией и был не вполне искренним. Как известно, в те годы Елена Константиновна мечтала о литературном успехе как поэтесса.

Опубликованные документы из личного дела Е.К. Феррари не дают ответа на вопрос о подлинности её фамилий в разные периоды жизни: Ревзина, Голубева, Голубовская, Голубковская. Причём речь идёт не о псевдонимах и фамилиях в документах прикрытия, использованных разведчицей в своей нелегальной деятельности за рубежом.

Определённые пробелы в биографии известной разведчицы помогают восполнить документы и материалы, опубликованные А. Кулановым в биографии Елены Феррари, вышедшей в 2021 году в серии «Жизнь замечательных людей» в издательстве «Молодая гвардия».

Так в 14‐летнем возрасте Ольга Ревзина начала самостоятельную трудовую жизнь. Была подмастерьем у деревенской портнихи. Трудилась на полевых работах. Вернувшись в Екатеринослав, работала в «Фотографии Штейна».

При этом каким-то образом ей удавалось продолжать обучение в 6‐м классе женской гимназии, который она окончила в 1916 году. По одной из версий, она утром училась, а вечером продолжала работать.

Затем девушка переехала в Москву, где экстерном сдала экзамены за полный курс 8‐го класса женской гимназии. Какой конкретно, она в своей автобиографической справке в мае 1935 года не указала.

Довелось ей потрудиться разнорабочей на Брянском металлургическом заводе, который располагался в Екатеринославе. С мая 1917 года работала техническим секретарём газеты «Звезда».

Затем трудилась на заводе «Южный труд» помощником литейщика, обдирщиком болванок артиллерийских снарядов, литейщиком меднолитейного производства.

Бойкая и грамотная девушка Ревзина уверенно завоёвывала авторитет в революционно настроенных рабочих кругах молодёжи. Она состояла членом Индустриального союза России и заводского комитета завода «Южный труд».

Став со временем владельцами фотографии, брат и сестра Ревзины использовали её для изготовления документов для революционеров-подпольщиков, а также для проведения встреч и собраний марксистского кружка.

Была избрана председателем Совета одного из районов Екатеринослава.

В октябре 1917 года избрана секретарём городского исполкома.

В 1916–1917 годах Ольга являлась членом подпольной организации большевиков. Затем вместе со своим старшим братом Владимиром порвала с большевиками и примкнула к анархистам. Её 18‐летний брат, пообщавшись среди анархистов, сменил свои имя и фамилию: был Владимир Фёдорович Ревзин, а стал Михаил Яковлевич Воля (в других источниках – Воль). В связи с продолжавшимися арестами подпольщиков он на время уехал к отцу, который в ту пору работал на екатеринбургских заводах.

Сестра Ольга участвовала в формировании анархистского партизанского отряда имени М.А. Бакунина, командиром которого стал её брат. Он возглавил партизан-анархистов после своего возвращения из поездки к отцу на Урал.

Была замужем, носила фамилию мужа и соратника по партизанскому отряду – рабочего Григория Голубовского (по другой версии – Голубева), который, как впоследствии считалось, бесследно сгинул в боях Гражданской войны. Познакомилась с ним 18‐летняя Ольга в 1917 году. Они сыграли скромную партизанскую свадьбу. Он стал её первым и, судя по всему, единственным официальным мужем. В анкете от 12 сентября 1924 года она напишет, что была замужем – муж рабочий-металлист из крестьян. На момент заполнения анкеты была одна, имела на иждивении племянницу. В автобиографической записке от мая 1935 года среди родных она фамилию мужа не указывала.

Возможно, это было неспроста. Оказалось, что её муж не сгинул бесследно, а оставался живым и после Гражданской войны. Его биографию, тоже полную разных неточностей, приводит Александр Куланов в уже упоминавшейся нами биографии Елены Феррари. Так случилось, что даже имя этого человека указывалось ранее неверно. Звали его Георгий, а не Григорий. Так вот, Георгий Григорьевич Голубовский родился в Варшаве то ли в 1891, то ли в 1893 году. По неустановленной причине он в 12 лет стал воспитанником лейб-гвардии Кексгольмского полка. Этот прославленный гвардейский полк русской императорской армии с 1862 года дислоцировался в Варшаве.

Как он смог стать сыном этого полка, остаётся загадкой до сих пор. Ведь он не был сыном погибшего офицера полка или круглым сиротой. Его отец служил лесником. Мать Георгия умерла то при родах, то ли сразу после них – неизвестно. У него была старшая сестра Александра. Остальные 9 детей не пережили младенческие годы.

Воспитанником лейб-гвардии полка он пробыл 8 лет, получив неплохое, как он указал в одной из анкет, домашнее образование. В 20 лет он сбежал не только из полка, но и из Варшавы, и из Российской империи вообще. Позже свой поступок он объяснял тем, что в полку была раскрыта подпольная революционная группа, к которой он был причастен. Позже он путался в датах своего побега из полка. Он оказался в Америке, где трудился на разных работах до 1917 года. Там он примкнул к анархистам. Затем он вместе с тремя своими единомышленниками вернулся через Дальний Восток сначала в Москву, а затем перебрался в Екатеринослав. В южный город он прибыл в июне 1917 года, где он встретил активистку Ольгу Ревзину. Яркий и харизматичный блондин с голубыми глазами, горячо выступавший с анархистскими идеями, привлёк внимание девушки. Она его называла Жоржем – на западный манер. Взаимные симпатии завершились заключением брака. Была ли у них партизанская свадьба – неизвестно. Уже в качестве мужа и жены Георгий и Ольга Голубовские продолжили своё пребывание в партизанском отряде анархистов. Гражданская война на Украине имела свою специфику и характерные особенности. Так, боевые действия и налёты чередовались с периодами затишья и отдыха от войны. Спустя 3 месяца пребывания в партизанах они решили навестить отца Ольги, который в то время жил и работал на металлургическом заводе Майкор. Судя по всему, к весне 1918 года партизанский отряд имени Бакунина сам по себе распался и перестал существовать как боевая единица. Возможно, на это решение повлияли события в Москве, где чекисты совместно с народной милицией и отрядами Красной гвардии разоружили все анархистские отряды в столице после их антисоветских выступлений. «В 1918 году, летом, – как она сама потом писала, – я уехала со своим мужем на Урал (завод Майкор), где муж и я работали. Я была заведующей внешкольного отделения, а он организовал сельскохозяйственную коммуну при Губисполкоме. По истечении года я уехала с Урала в город Харьков…»[345]

Кстати, эта путаница с фамилиями после замужества отразилась и в документах её личного дела в Разведупре. Так, например, в графе заполненной от руки регистрационной карточки её фамилия указана как Голубовская Ольга Федоровна. При этом внизу на карточке стоит её подпись Феррари. Иными словами, она признала правильность написания её прежней фамилии. Судя по этой подписи, карточка заполнялась, когда она уже широко использовала в качестве своей фамилии оперативный псевдоним – Елена Константиновна Феррари.

С 1918 года вместе с братом Владимиром снова оказались в рядах большевиков и далее до конца жизни верой и правдой служили советской власти.

С 1918 по 1920 год, со слов Ольги Голубовской, она служила в составе Красной армии и участвовала в Гражданской войне. Была сестрой милосердия, рядовым бойцом, командиром стрелкового отделения и разведчицей в тылу деникинских войск. Воевала в составе 12‐й армии РККА на Украине, комиссаром в которой был бывший строевой офицер старой армии, награждённый пятью боевыми орденами, С.И. Аралов, которому довелось участвовать в создании советской военной разведки и стать её первым начальником.

Военная судьба свела Ольгу с бывшим штабс-капитаном, перешедшим на сторону большевиков, совершенно случайно. В одном из боёв Ольга была ранена и лишилась пальца на левой руке. По этому печальному случаю она находилась на лечении в военном госпитале. Там во время посещения раненых её и приметил член Реввоенсовета (РВС) 12‐й армии бывший начальник военной разведки РККА Аралов. Так, с его лёгкой руки тогда зажглась будущая звезда советской военной разведки.

Вступив в марте 1918 года в РКП(б), Семён Иванович по рекомендации Емельяна Ярославского возглавил оперативный отдел в штабе Московского военного округа. А в апреле того же года этот отдел был преобразован в оперативный отдел Наркомата по военным делам РСФСР, начальником которого стал С.И. Аралов, одновременно назначенный членом созданного Реввоенсовета Республики (далее – РВСР). В ведение большевика из бывших офицеров была передана вся агентурная и войсковая разведка Красной армии. А когда в начале ноября 1918 года была создана советская военная разведка в виде Регистрационного управления Полевого штаба РВСР, С.И. Аралов стал начальником этого управления и фактическим руководителем военной разведки РККА. В этой должности он состоял до января 1920 года, хотя на деле он уже с лета 1919 года больше внимания уделял политработе в войсках, переложив руководство военной разведкой на своих заместителей по Регистрационному управлению.

Так что время этой судьбоносной встречи, которую не назвала сама Феррари-Голубовская, могла, по нашему предположению, состояться в период с середины июня 1919 по ноябрь 1920 года. Именно в эти месяцы С.И. Аралов занимал должность члена РВС 12‐й армии Южного фронта.

Он обратил внимание на красивую раненую в чине отделённого командира. В разговоре с женщиной-воином Аралов узнал, что Ольга знает несколько иностранных языков, имеет среднее образование и накопила солидный боевой опыт. Он предложил ей после окончания лечения прибыть в штаб армии для решения вопроса о её дальнейшей службе. По прибытии в штаб её пригласил на беседу начальник разведывательного отдела, который предложил Ольге Голубовской продолжить службу в военной разведке Красной армии.

К тому времени её старший брат – всего-то на полтора года взрослее, уже успел накопить солидные военный и боевой опыт службы на различных должностях в Красной армии. В это время он уже стал известен как В.Ф. Воля и, как она позже вспоминала, «выполнял отдельные боевые задания в тылу врангелевских войск на Чёрном море, где им была захвачена неприятельская шхуна с грузом и пленными». Касательно этого и других боевых подвигов и реального участия в боях Гражданской войны брата и сестры Ревзиных у историка А.Е. Куланова имеется своя точка зрения на этот счёт. Он считает, что достоверных доказательств об их боевом прошлом до сих пор не обнаружено. Есть фактические расхождения в описании событий этого периода жизни и служебной деятельности Ольги Голубевой, изложенной по версии историка спецслужб В. Лота «Елена Феррари – резидент «особого калибра»: Поэтесса, разведчица или террорист?». Некоторые из приведённых дат и описаний исторических событий нуждаются в уточнении и дополнительной проверке. Так, например, в ранее названной книге В. Лота указывается, что во 2‐й половине ноября 1918 года Владимир Воли и Ольга Голубовская находились в Екатеринославе, когда войска советского Украинского фронта освободили Екатеринослав. Однако по воспоминаниям свидетеля тех событий университетского преподавателя Г. Игренева, события развивались несколько по иному сценарию[346]. В городе в то время располагались австрийские оккупационные войска, войска гетмана П.П. Скоропадского в составе 8‐го корпуса и петлюровские отряды. В ноябре 1918 года из города, как вспоминал очевидец, мирно ушли войска гетмана. Затем в начале декабря Екатеринослав покинули австрийские части. Оставались только петлюровцы. После этого в город с боем ворвались махновцы и в течение нескольких дней шли уличные бои. Однако вскоре и они ушли из Екатеринослава. В город вошли части регулярной Красной армии под командованием П.Е. Дыбенко, который, как известно, с января 1919 года командовал Особой группой войск екатеринославского направления. На 5‐й день после занятия города большевиками из Харькова, который на время стал столицей советской части Украины, приехали чекисты. Начались аресты и расстрелы тех, кто подозревался в сотрудничестве с оккупантами, режимом гетмана Скоропадского и петлюровцами. Именно тогда, как писал В. Лота, среди арестованных оказались анархисты из партизанского отряда – Владимир Воля и его сестра Ольга Голубева (или Голубовская?). Ольгу продержали под арестом 10 дней, а брата – 20 дней. После разбирательства их освободили из-под стражи[347]. Где в это время находился муж Ольги – анархист Георгий Голубовский, состоявший в том же партизанском отряде, – неизвестно. По какому поводу были разбирательства после их ареста чекистами, были ли анархистам-партизанам предъявлены какие-либо обвинения, кто проводил дознание – об этом ни брат, ни сестра нигде не вспоминали. Однако позже в документах советского периода Ольга Голубовская писала, как уже упоминалось, что до лета 1919 года она вместе с мужем работала на Урале, где жил её отец. Затем, с её слов, она уехала в Харьков. Таким образом, получается, что примерно в одно и то же время в жизни Ольги Голубовской происходили взаимоисключающие друг друга события, поскольку она не могла находиться одновременно в разных городах: в Екатеринославе, Харькове и в уральском городе при заводе Майкор. Создаётся впечатление, что история с поездкой к отцу на Урал и годичное там пребывание была изложена письменно в её личном деле позднее с целью сокрытия факта ареста ВЧК Ольги и Владимира в начале 1919 года в Екатеринославе. Возможны и другие объяснения этой запутанной истории в биографии Елены Феррари. В любом случае, на наш взгляд, эта ситуация требует дополнительного и более подробного изучения архивных документов и всех событий тех лет. При этом остаются опасения, что более века спустя истину установить не удастся.

В мае 1920 года по рекомендации члена РВС 12‐й армии С.И. Аралова Ольга Голубовская была направлена в Москву в распоряжение Регистрационного управления Полевого штаба РККА. Здесь для начала её определили на учёбу на Курсы контроля и военной разведки, которые были открыты с 21 ноября 1918 года. Курсами руководил и одновременно преподавал на них бывший капитан Генерального штаба старой армии Г.И. Теодори.

После успешного окончания курса спецподготовки военного разведчика Ольга получила свой первый и самый известный оперативный псевдоним Елена Феррари, став на долгие годы гражданкой итальянского происхождения с такой звучной фамилией. При этом в её личном деле сохранились документы, оформленные под другими фамилиями – Голубева, Голубовская и Голубковская. Чем была вызвана такая путаница с фамилиями, до конца непонятно, поскольку все эти фамилии использовались в её официальных документах и не являлись оперативными псевдонимами.

Надо заметить, что удивительным образом судьбы брата Владимира, сестры Ольги и примкнувшего к ним Георгия Голубовского тесно переплелись настолько, что они всегда оставались рядом или следовали друг за другом. Так произошло и в этом случае. Владимир Воля и Георгий Голубовский в сентябре 1919 года, как пишет Александр Куланов, одновременно были направлены на учёбу в Москву в Академию Генерального штаба[348]. При этом Александр Евгеньевич попутно излагает весьма подозрительную историю с попутчиками, которые объявились на пути в столицу. Да и сам выбранный маршрут через Брянск на Москву был долгим и полным неожиданных встреч.

Много нестыковок как по датам, так и по фактам военной службы встречается в военных биографиях не только брата и сестры Ревзиных, но у примкнувшего к ним мужа Ольги – Георгия Голубовского. Так, например, В.Ф. Воля вспоминал, что в академию он был направлен с командной должности в кавалерийской дивизии 14‐й армии красных войск, что до сих пор не нашло своего документального подтверждения. А вот со службой Г.Г. Голубовского всё обстоит гораздо понятнее. На момент поступления в академию он занимал командно-политические должности в 46‐й стрелковой дивизии Красной армии.

Но вернёмся к описанию их долгого пути в столицу. Кстати, это описание не плод их личных воспоминаний, а изложение событий того времени, записанное со слов арестованных следователями Московской чрезвычайной комиссии (МЧК).

Для воссоздания последовательности событий той роковой поездки воспользуемся материалами из книги А.Е. Куланова «Елена Феррари» и из Красной книги ВЧК. Всё произошедшее впоследствии имело непосредственное отношение и к судьбе Голубовской-Феррари. Отметим также, что в этой запутанной истории ни муж, ни жена практически не упоминали В.Ф. Волю, хотя он тоже был участником тех событий и наряду с другими подвергся аресту московскими чекистами.

Итак, всё началось с того, что на одной из станций, не доезжая Брянска, к ним в вагон подсели ещё двое мужчин. Одного из них Ольга знала по прежней работе на екатеринославском заводе, а муж знал обоих новых попутчиков. Георгий познакомил новых попутчиков с ещё одной женщиной, которая была сестрой милосердия и вместе с ними добиралась с фронта в Москву. Звали её Александра Григорьевна Ратникова, и она приходилась Г.Г. Голубовскому старшей сестрой. При этом не вполне понятно, ехала ли она сразу вместе с Голубовскими или тоже где-то к ним подсела на станции.

Дальнейшие события в столице вскоре обрели кровавый оборот. Вечером 25 сентября 1919 года во время заседания в штаб-квартире Московского комитета РКП(б), на которое собралось более 100 человек и, по слухам, собирался приехать Ленин, произошёл огромной силы взрыв. Погибли 12 и были ранены 55 человек. Наутро в столице объявили военное положение. Ответственность за теракт взяла на себя анархистская группировка «Всероссийский повстанческий комитет революционных партизан», опубликовавшая своё заявление в газете «Анархия».

За расследование теракта взялись чекисты. Основной и, пожалуй, единственной из рабочих версий на тот момент оставалась диверсия с участием агентов Деникина. В начале расследования дела о взрыве о существовании в Москве подпольной организации анархистов ещё не знали. Считалось, что анархисты и боевые группы эсеров были полностью разгромлены и угрозы не представляли. Однако на самом деле всё обстояло иначе.

Как часто бывает, истина проявилась случайно. В руки чекистов, проводивших масштабные проверки и облавы, недалеко от Брянска случайно попала 18‐летняя анархистка, ехавшая в поезде из Москвы. При обыске у неё нашли письмо, в котором назывались подлинные организаторы взрыва. Дальше оперативники МЧК действовали чётко и слаженно. После ареста двух первых анархистов стала разматываться вся цепочка участников подполья. Были установлены непосредственные организатор и исполнитель теракта (бомбометатель) – Казимир Ковалевич и Пётр Соболев соответственно. При попытке их ареста они оказали отчаянное вооружённое сопротивление и в перестрелке были убиты. Были обнаружены подпольная типография и химическая лаборатория для изготовления метательных бомб на даче в Красково. Когда чекисты окружили дом, семеро анархистов, поняв безвыходность положения, совершили самоподрыв дачи. Живыми были задержаны при арестах восемь анархистов, при обысках у которых нашли крупные суммы денег, оружие, патроны и бланки разных документов советского образца. У двоих из задержанных были служебные документы, оформленные на бланках 46‐й стрелковой дивизии. При этом анархист-боевик Леонтий Хлебныйский действительно числился помощником начальника штаба этой дивизии и приехал в Москву прямо с фронта, а второй – Александр Домбровский, хотя и имел документы о службе в той же дивизии, но на деле, как оказалось, к 46‐й дивизии не имел никакого отношения. При этом все они ехали вместе с другим помощником начальника штаба всё той же 46‐й стрелковой дивизии – Георгием Голубовским. Более того, в Москве он разместил попутчиков в квартире семьи своей старшей сестры, где они и были позже арестованы чекистами вместе с хозяевами.

На допросах в МЧК анархист Домбровский признался, что бланки документов 46‐й стрелковой дивизии (около 10 штук с печатями) он получил от Голубовского. Кроме этого, он назвал фамилии начальников, нужные для подписей. Часть бланков он получил от него в поезде, часть уже в Москве. Ещё пять чистых бланков военно-политического комиссара с печатями той же дивизии он похитил на квартире у Голубовского.

После этого чекисты арестовали чету Голубовских и произвели обыск на их квартире. Был изъят целый арсенал оружия: карабин с патронами, револьвер «кольт» с патронами, пистолет «браунинг» с патронами и штык. Чекисты нашли 2 чистые паспортные книжки, 4 чистых бланка с печатями и много чистых бланков с угловыми штампами 46‐й дивизии.

Задержанных, включая и В.Ф. Волю, поместили в арестный дом МЧК, а затем перевели в Бутырскую тюрьму. Однако чекисты даже не предполагали, что молодые люди – Владимиру был 21 год, Ольге – 20 лет, а самому старшему из них Георгию – 26 лет – имеют опыт конспирации и подпольную дореволюционную закалку. На допросах они держались стойко и свою вину не признавали, как и причастность к взрыву. Дело арестованных в МЧК вела начальник отдела по борьбе с контрреволюцией 31‐летняя Н.А. Рославец, которая до этого работала следователем ВЧК.

Голубовский большое наличие чистых бланков разных документов объяснил своим легкомыслием, предполагая, что они могут понадобиться в будущем в командировках во время учёбы в академии. Ольга вообще заявила, что не знала о наличии в квартире каких-то бланков и никогда у мужа до обыска их не видела. Никакого преступного умысла и фактов участия В.Ф. Воли и его сестры О.Ф. Голубовской следствие не выявило, и спустя две недели они были освобождены из Бутырской тюрьмы. Встречать новый, 1920 год в тюремной камере пришлось лишь Г.Г. Голубовскому, хотя его вину доказали лишь по факту превышения служебных полномочий. При этом чекистка Рославец настаивала на смертном приговоре и в отношении него. В своём постановлении от 16 февраля 1920 года она указала: «предлагаю подвергнуть Георгия Григорьевича Голубовского, слушателя Академии Генерального штаба, бывшего комиссара штаба 46‐й дивизии к Высшей мере наказания, а за отменой расстрела, заключить в концентрационный лагерь до конца Гражданской войны»[349]. Действительно, анархисту Голубовскому просто повезло с тем, что 17 января 1920 года было принято совместное постановление ВЦИК и СНК РСФСР об отмене расстрела как высшей меры наказания.

Остальных восемь террористов-анархистов осудили раньше и всех приговорили к высшей мере наказания. По постановлению МЧК они были расстреляны[350].

Однако вынесением приговора по обвинению Георгия Голубовского дело не закончилось. Он продолжал отбывать срок наказания в Бутырской тюрьме, считая вынесенный ему приговор несправедливым и даже незаконным. Более того, он по давней дореволюционной практике арестантов объявил в знак протеста голодовку. В это время Ольга Голубовская пыталась ускорить его освобождение, воздействуя на ситуацию извне. Так, вскоре на имя всесильного председателя ВЧК Ф.Э. Дзержинского поступило заявление, подписанное его однокашником по ещё не начатой учёбе в Военной академии слушателя Всеволода Рославлева. Сокурсник писал, что осуждённый Голубовский является профессиональным революционером с 1905 года и обладает немалыми заслугами перед революцией. Целых 8 пунктов набралось в защиту арестанта. Дзержинский поручил провести служебную проверку по делу Голубовского. Дело вернулось на доследование и для разбирательства в МЧК к Наталье Рославец.

В своём ответе она аргументированно указала: «Всеволод Рославлев, любовник жены Голубовского, дал ей слово заботиться без нея – она уехала на юг – об ея муже и смягчать ея участь. Он пишет свой протест…, как старый друг Голубовского, между тем, он его даже в лицо не знает и никогда не был с ним знаком, о чем пишет ему в тюрьму: «Жалею, что не знаю Вас лично и не помню даже в лицо»[351].

На этом повторные разбирательства по делу Голубовского завершились, а в отношении однокашника-заявителя Рославлева только начались. В начале марта 1920 года его самого вызвали на допрос в МЧК. Здесь он признался в том, что они хотя и были однокурсниками, но в академии так не разу и не встретились. Признал он и то, что заявление написал под влиянием его жены Ольги. А самого Голубовского он увидел лишь 25 февраля того же года, когда по просьбе его жены принёс ему в тюрьму передачу.

Владимира Волю после ареста МЧК из академии отчислили и в январе 1920 года отправили обратно на фронт. Тогда же туда направилась и Ольга Голубовская. А вслед ей летели письма влюблённого слушателя Военной академии, копии которых ложились на стол чекистки Рославец и аккуратно подшивались в уголовное дело Г.Г. Голубовского. Сюда же собиралась и переписка Голубовского с Рославлевым. Обмен письмами и записками слушателя академии с четой Голубовских полностью контролировался чекистами.

Однако вскоре неожиданно для всех осуждённый анархист Георгий Голубовский был амнистирован и вскоре встретился с женой. К тому времени муж стал инженером и внешне всё выглядело так, будто это опять была крепкая и дружная семья. Ситуация резко изменилась после того, как Ольга в начале мая 1927 года уехала на отдых в Одессу. В это время у неё как раз выдался отпуск. Георгий решил организовать семейный отдых и вскоре направился в Одессу к жене. Однако там его ждало жестокое разочарование. Он застал Ольгу вместе с другим мужчиной. Он решил возвратиться домой в Москву, однако по пути сошёл с поезда на незнакомой станции. Там он познакомился с девушкой, которую звали Марией. Он пригласил её к себе в Москву. И надо же – она действительно приехала и вышла за него замуж. Со временем восстановились и отношения с Ольгой, но теперь они были чисто дружескими.

По заданию советской разведки в марте 1921 года она отправилась на оперативное задание в Турцию, которая в те годы была под пристальным наблюдением советской разведки. Помимо того что в соседней стране к власти пришли лидеры национально-освободительного движения во главе с Мустафой Кемалем Ататюрком, опасность представляли остатки белогвардейской армии Врангеля, расположенные на турецкой земле. Планы участников Белого движения по созданию русского правительства в эмиграции во главе с генерал-лейтенантом, бароном П.Н. Врангелем для организации широкомасштабных подрывных действий против СССР вызывали необходимость активного противодействия и упреждающих шагов противника. Военная разведка была ориентирована на ликвидацию угроз на южных – морских и сухопутных – границах Советской России.

Разведка, даже 100 с лишним лет спустя, неохотно делится своими секретами. Это можно легко проверить на примере событий вокруг потопленной яхты барона Врангеля. По данным, полученным в 1923 году М. Горьким, Голубовская принимала участие в таране яхты П.Н. Врангеля «Лукулл» 15 октября 1921 года.

Попробуем восстановить события далёкого прошлого, используя открытые источники и воспоминания современников тех лет.

Итак, 15 октября 1921 года в водах Босфора случилось происшествие: пароход «Адриа» протаранил стоявшую на якоре у набережной Галаты (район Стамбула) яхту «Лукулл». Прежде эта парусно-винтовая яхта называлась «Колхида» (с 1912 года – «Лукулл») и имела свою морскую историю в составе Черноморского флота Российской империи. С 1907 года судно получило на вооружение две 37‐мм пушки фирмы Гочкиса. С ноября 1918 года яхта использовалась Добровольческой армией, а спустя два года яхта отправилась в Турцию, где на ней разместился штаб и стал проживать главнокомандующий барон П.Н. Врангель.

Относительно места столкновения морских судов имеются разночтения: то ли яхта затонула у причала Стамбула, то ли на рейде в проливе Босфор.

Яхта «Лукулл» была штаб-квартирой генерала Петра Врангеля, и вместе с ней погибли не только ценности семьи генерала, но и важнейшие документы, а также деньги, принадлежавшие русской армии. «Можно сказать, что вместе с яхтой, – как пишет Ольга Ельникова, – на дно Босфора канули надежды Врангеля возродить Белое движение и вновь начать борьбу с большевиками»[352].

В яхту главнокомандующего, стоявшую на рейде в Константинополе (Стамбуле), врезался итальянский пароход «Адриа», шедший из советского Батума.

Яхта затонула от полученных повреждений в течение примерно двух минут. Были утрачены все штабные документы, деньги и ценности врангелевской армии. Расследование пришло к выводу о случайности морского происшествия.

Погибли дежурный офицер мичман П.П. Сапунов, корабельный повар Краса и матрос Ефим Аршинов. Врангель находился на берегу и не пострадал. Однако именно в этот день и в это время на яхте должно было состояться очередное совещание. Однако, когда стало известно о том, что один из основных участников совещания – редактор газеты «Общее дело» Н.В. Чебышев накануне был сильно избит и в силу этого пребывал в постели. Поэтому Врангель перенёс совещание на квартиру пострадавшего редактора.

Здесь тоже есть вопрос, требующий своего уточнения. Известно, что в ноябре 1920 года вместе с остатками русской армии барона Врангеля из Крыма в Турцию перебрался другой человек с такой же фамилией – Н.Н. Чебышев. Он входил в состав редакции другой газеты – «Великая Россия». Николай Николаевич проживал в Стамбуле (Константинополе) и возглавлял бюро печати главного командования русской армии до переезда в Болгарию в октябре 1921 года[353]. Он же в своей книге вспоминал, что «почти через день ездил к Врангелю… на «Лукулл». Так вот, этот персонаж, на наш взгляд, больше подходит на роль приближённого «чёрного барона» с учётом его должности главы бюро печати. В пользу нашей версии, в книге воспоминаний Н.Н. Чебышева есть целая глава под названием «Гибель «Лукулла», в которой достаточно подробно и с комментариями спасшихся с яхты офицеров – очевидцев катастрофы описывается это необычное морское происшествие[354]. Кстати, в этих воспоминаниях указывается, что ставшая штаб-квартирой яхта Врангеля всё-таки находилась на рейде, хотя и почти у самого берега.

Это трагическое событие с гибелью яхты и членов команды произвело на барона тяжёлое впечатление. Он принял решение перебраться в Сербию, а армейские части переправить в Болгарию.

Надо отметить, что Н.Н. Чебышев был не только близким к Врангелю единомышленником, но и грамотным юристом и опытным контрразведчиком, которому спустя 10 лет удалось сопоставить все детали произошедших событий с яхтой «Лукулл» и прийти к выводу о причастности к диверсии поэтессы Елены Феррари. Однако никаких доказательств в подтверждение своих умозаключений по этому делу он предоставить не смог.

Что касается Елены Феррари, то она по распоряжению Центра покинула Турцию спустя несколько дней после тарана штабной яхты. В 1922 году проездом через Париж она отправилась в Берлин, приступила к сбору информации о военных организациях и центрах русской белоэмиграции в Европе. Она легко вписалась в литературное окружение Горького, который в то время отстранился от контактов с большевиками и жил в атмосфере русской эмиграции тех лет. Елена Феррари (этот псевдоним она в дальнейшем будет использовать и как литературный, и как агентурный) появляется в Берлине и заводит личные знакомства с М. Горьким и другими литераторами русской эмиграции Берлина начала 1920‐х годов – В. Шкловским, В. Ходасевичем.

В это время Елена Константиновна была действительно увлечена поэзией и видела своё будущее в литературной деятельности.

Сохранилась и частично опубликована её переписка с Горьким, начавшаяся в апреле 1922 года.

Начинающая поэтесса и делавшая первые шаги в творчестве писательница предлагала свои поэтические опыты на отзыв Горькому и Шкловскому.

Шкловский советовал ей обратиться к опыту современной модернистской литературы, в то время как Горькому были не по душе её подражания Пастернаку и Маяковскому. Он рекомендовал Феррари следовать в поэзии за Ходасевичем как преемником пушкинской традиции.

В своих письмах Елена уверяла Горького, что возвращение в Россию для неё невозможно из-за каких-то «прошлых ошибок», допущенных перед советской властью. В то же время опубликованные материалы указывают, что и в Берлине Голубовская-Феррари, под прикрытием литературных изысканий продолжала вести разведывательную деятельность и работу по разложению войск Антанты.

В конце 1922 – начале 1923 года Феррари стала активным участником собраний Берлинского дома искусств, и её имя неоднократно упоминается в прессе. Тесно общается с художником Иваном Пуни, жившим неподалёку от неё в Берлине. Их соседство упоминается в повести Шкловского «Zoo, или Письма не о любви», где имеется и словесный портрет Елены: «У неё лицо фарфоровое, а ресницы оттягивают веки. Она может ими хлопать, как дверьми несгораемых шкафов…» Феррари выступала в Берлине также совместно с итальянским футуристом Руджеро Вазари. В 1923 году в Берлине (издательство «Огоньки») выходит сборник стихотворений Феррари «Эрифилли» (название – греческое женское имя, буквально «горячо любимая»). Планировались к выходу (в издаваемом Горьким журнале «Беседа» и отдельной книгой) её прозаические «сказки», которые в отличие от стихов Горькому нравились, однако публикация не состоялась.

В ноябре 1922 года Голубовская была назначена помощником С.П. Урицкого, нового резидента Разведупра и ОГПУ в Париже после провала Я.М. Рудника, с февраля 1921 года являвшегося резидентом военной и политической разведки. Он был арестован французской контрразведкой и осуждён на 2 года тюремного заключения. Кстати, французам так и не удалось установить его причастность к советской военной разведке, иначе срок заключения был бы значительно больше.

Феррари была командирована в парижскую резидентуру в начале 1924 года под псевдонимом «Ирэн». Своим берлинским знакомым она представила эту поездку как вызванную своими литературными интересами. Шкловский написал для направляющейся в Париж Феррари, увлечённой авангардом в поэзии, рекомендательное письмо футуристу Илье Зданевичу с просьбой оказать помощь поэтессе.

Во второй половине 1924 года Елена Феррари под псевдонимом «Ирэн» прибыла в Париж, где заняла должность помощника резидента С.П. Урицкого. Вторым помощником у него была разведчица Мария Вячеславовна Скаковская (по другой версии – Скоковская), известная под псевдонимом «Соколова». В том же году она была направлена нелегальным резидентом военной разведки в Варшаву[355]. А разведчицу Феррари отправили с новым заданием в Италию. За время пребывания на итальянской территории она завербовал в качестве агентов римской резидентуры нескольких итальянцев, согласившихся работать на советскую военную разведку.

По пути во французскую столицу Елена на 2 месяца задержалась в Риме. Причин было несколько. Во-первых, она выполнила несколько заданий Центра. Во-вторых, встретилась с итальянским поэтом Р. Вазари, с которым была знакома ещё по Берлину. С его помощью ей удалось заключить договор с итальянским издательством о выпуске её книги стихов под названием «Prinkipo» на итальянском языке. Книга эта была напечатана на 64 страницах в 1925 году.

Это позволило ей закрепить своё положение в поэтических кругах ряда западных столиц, использовавшееся как прикрытие её разведывательной деятельности.

Однако М. Горький, успевший узнать её получше, в письме Елене от 11 января 1923 года заметил: «И поэзия для вас – не главное»[356]. Да, что и говорить, прозорлив был «буревестник революции». Однако и начинающая поэтесса тоже была не проста. В своем письме от 22 апреля 1923 года она отвечает Горькому: «Литература у меня не главное, а единственное…»[357]

В этом же письме она упоминает о каком-то разговоре с сыном Горького о том, что говорили о ней «в доме Горького». Упоминает слова Горького о том, что её биографии для него не существует. Она писала: «… я твердо знаю, что никто на моем месте не сделал бы ничего лучше и больше моего и не работал для России в революцию с большим бескорыстием и любовью к ней»[358]. Здесь же она с горечью сетует на то, что ей очень больно осознавать, что Горькому для хорошего отношения к ней нужно вычеркнуть её биографию. Маститый писатель в ответном письме от 24 апреля 1923 года вынужден оправдываться. Он пишет о своём впечатлении на её рассказ о своей биографии. Уточняет, что биография – это одна из деталей его личного впечатления. «Человек говорит о себе, – подчеркивал Горький, – всегда неверно». И тому «множество причин невольной лжи человека о себе самом»[359].

Все эти строки, казалось бы, в творческой переписке Горького с начинающим литератором выглядят несколько неуместно. Можно предположить, что эти размышления пролетарского мастера пера возникли после того, как он выяснил сведения о её прошлом, видимо, через своего сына Максима Пешкова, имевшего личные знакомства в ОГПУ. Более того, он предупредил своего хорошего знакомого по эмиграции писателя Владислава Ходасевича, чтобы тот был осторожнее в разговорах с молодой поэтессой Феррари. Вот как передал этот разговор известный белоэмигрант Н.Н. Чебышев в книге своих воспоминаний «Близкая даль». Приведём этот фрагмент полностью по тексту книги, впервые вышедшей в 1933 году в Париже.

«X[одасевич] в 1922 году жил в Берлине. В литературных кружках Берлина он встречался с дамой Еленой Феррари, 22–23 лет, поэтессой. Феррари еще носила фамилию Голубевой. Маленькая брюнетка, не то еврейского, не то итальянского типа, правильные черты лица, хорошенькая. Всегда одета была в черное.

Портрет этот подходил бы ко многим женщинам, хорошеньким брюнеткам. Но у Елены Феррари была одна характерная примета: у ней недоставало одного пальца. Все пальцы сверкали великолепным маникюром. Только их было – девять.

С ноября 1922 года X. жил в Саарове под Берлином. Там же в санатории отдыхал Максим Горький, находившийся в ту пору в полном отчуждении от большевиков.

Однажды Горький сказал X. про Елену Феррари.

– Вы с ней поосторожнее. Она на большевичков работает. Служила у них в контрразведке. Темная птица. Она в Константинополе протаранила белогвардейскую яхту.

X., стоявший тогда вдалеке от белых фронтов, ничего не знал и не слыхал про катастрофу «Лукулла». Только прочитав мой материал, он невольно и вполне естественно связал это происшествие с тем, что слышал в Саарове от Горького[360]. Слова Горького, как написал Чебышев в своей книге, «он счёл долгом закрепить здесь для истории…».

Работа в разведке предполагала не только двойную жизнь в условиях постоянной опасности разоблачения и ареста. Требовалось умение перевоплощения, артистизм в поведении и готовность к любым, самым неожиданным поворотам в своей тайной жизни. Всё это приводило к колоссальным психологическим, а порой и физическим нагрузкам. Руководители военной разведки, сами прошедшие через нелегальный период жизни, стремились устраивать для зарубежной агентуры периоды отдыха на родине. Так, в 1926 году на отдых и переподготовку в Москву возвратилась разведчица-нелегал Елена Константиновна Феррари. По заведённым в разведке правилам все вернувшиеся из-за рубежа сотрудники проходили медицинскую комиссию в поликлинике Разведупра.

После осмотра врач неожиданно предложил Елене Константиновне сменить профессию разведчицы на более спокойную работу, без высокого психологического напряжения. Да она и сама уже чувствовала усталость и задумывалась о том, что пора бы поменять тяжелую работу в разведке на литературную деятельность. Рекомендацию врача она приняла как жизненную неизбежность. Она сообщила об этом своему непосредственному начальнику, написала рапорт и сдала свой пропуск на объекты Разведывательного управления в Москве.

В июле 1926 года Елена стала простой гражданкой советской державы. После увольнения из разведки ей был предоставлен длительный отпуск и путёвка в санаторий в Ялте. По пути в Крым она завернула в родной Екатеринослав, который 20 июля того же года был переименован в честь председателя Президиума ЦИК СССР от Украинской ССР Г.И. Петровского в Днепропетровск. И это была лишь первая новость на пути к родному дому, который она так и не нашла. Дело в том, что дом, где прошло её детство, был снесён, а на его месте появилась новая пятиэтажка. До неузнаваемости изменили и все прилегавшие к её дому улицы.

Она решила продолжить поиски отца, с которым рассталась в 1913 году. Она давно поняла всю правоту отцовских действий, когда он строго говорил о необходимости хорошо учиться в гимназии, постигать иностранные языки и обогащаться новыми знаниями, которые, со слов отца, являлись весьма ценным человеческим капиталом.

Возвратившись после отдыха в Москву, она поступила на работу в Информационное бюро Главного концессионного комитета при СНК СССР, который располагался в столице. Кстати, с 1925 по 1927 год работой комитета руководил Л.Д. Троцкий. Это ей позже припомнят, хотя никакого умысла уже бывшей разведчицы в выборе этого места работы не было. Да и с троцкистами она никогда никаких дел не имела. Её больше интересовали литературные контакты с Горьким, которому она, как позже вспоминала, всё никак не могла отправить для ознакомления и рецензии свою книгу стихов на итальянском языке.

Она восстановила прежние связи с друзьями молодости – писателем А.С. Сергеевым, журналистом Ю.В. Саблиным и некоторыми другими из числа тех, кто относил себя к московской творческой интеллигенции. В ту пору в стране во всю разворачивалась борьба с троцкистской оппозицией. Своего высшего накала борьба со сторонниками Троцкого достигла 7 ноября 1927 года, когда оппозиционеры попытались провести свой митинг и альтернативную демонстрацию в Москве. Противники платформы Троцкого, которых оказалось много больше, разогнали скопление оппозиционеров. Эти события в столице вызвали определённый резонанс в кругах интеллигенции и обсуждались на работе у Елены.

При этом Феррари сохранила дружеские отношения с некоторыми прежними сослуживцами из военной разведки. В своей книге историк ГРУ В. Лота писал: «Она изредка бывала в гостях у сотрудника Разведуправления Надежды Улановской». Здесь, возможно, закралась какая-то неточность. Дело в том, что Надежда (Эстер) Марковна Улановская, урождённая Фридгант, действительно имела отношение к военной разведке, была переводчицей и преподавателем английского языка. Только вот она вряд ли была знакома с Еленой, поскольку на службу в военную разведку Надежда Марковна поступила вместе с мужем А.П. Улановским в конце 1928 года. Иными словами, спустя примерно 2 года, после ухода Е.К. Феррари из Разведуправления. К тому же Улановская вместе с мужем были сразу направлены в Шанхай, где она работала в группе Зорге под именем судетской немки Киршнер в качестве радистки. Потом до 1931 года жила в Берлине, Париже и в США по канадскому паспорту на имя супругов Гольдман[361].

Впрочем, в изданиях, посвящённых жизни и судьбе Елены Константиновны Феррари-Голубовской, встречаются и другие неточности. «В Москве, – читаем в книге писателя В. Лота, – работали берлинские знакомые Феррари Владислав Ходасевич, Виктор Шкловский и другие»[362]. Так ли это было на самом деле? Что касается Виктора Борисовича, то действительно он ещё с конца 1922 года начал просить о своём возвращении на родину. В сентябре 1923 года ему разрешили вернуться из эмиграции в Москву, где он поселился в усадьбе Покровское-Стрешнево. Конечно, с ним поэтесса Феррари могла встречаться в советской столице.

А вот с В.Ф. Ходасевичем – вряд ли. После октябрьских событий 1917 года он оставался в России. Более того, он в 1921 году опять безумно влюбился в поэтессу Нину Берберову и женился на ней, хотя до этого и прежде был уже несколько раз женат. В июне 1922 года он вместе с молодой женой эмигрировал в Берлин. Здесь он дружил с Горьким и Андреем Белым, участвовал в выпуске русскоязычного журнала «Беседа», публиковал фельетоны о советской литературе и критические статьи о деятельности ГПУ за рубежом. Со временем он вместе с Берберовой стал осознавать, что их возвращение в СССР стало невозможным[363]. В марте 1925 года советское посольство в Риме отказало Ходасевичу в продлении паспорта и предложило вернуться в Москву. Он отказался, став окончательно белоэмигрантом. Тогда же вместе с Берберовой они перебрались в Париж, где он и умер в 1939 году. Так что встречаться Ферарри и Ходасевич в Москве не могли. Да и вряд ли это было бы необходимо после того, как он публично обвинил поэтессу в том, что она является большевистским агентом и террористкой, указав при этом даже её особые приметы.

После раскрытия её биографии Феррари прекращает свои литературные контакты в Берлине и отправляется в Москву (где в декабре 1923 года присутствовала на дружеской встрече с Б.Л. Пастернаком и С.П. Бобровым), а затем с новым разведывательным заданием в Италию. Там она продолжила литературную деятельность совместно с художником-футуристом русского происхождения Виничио Паладини, входила в группу итальянских «имажинистов» (дебютировавших в 1927 году, когда Феррари уже была в Москве). В 1925 году вышел её второй сборник стихов «константинопольской» тематики «Prinkipo» (греческое название острова Бююкада около Босфора) на итальянском языке. Кстати, некоторые иллюстрации к книге выполнил её знакомый художник итальянец Виничио Паладини. Эту книгу, как писал Владимир Лота, Елена Феррари посылала в 1924 году Горькому на рецензию, но он не ответил. Не вполне понятно, что и когда отправляла поэтесса пролетарскому писателю. Сама книга вышла лишь в 1925 году, так что речь могла идти лишь о каком-то экземпляре рукописи книги. При этом одна рукопись книги находилась в римском издательстве.

В 1925 году Голубева (Голубовская) вернулась в СССР и возобновила работу в аппарате Разведупра на месте. В январе 1926 года назначена сотрудником-литератором третьей части третьего отдела Разведупра РККА, но летом того же года уволена со службы по состоянию здоровья согласно её рапорту.

Печаталась под псевдонимами как журналист в советских изданиях («Новый зритель», «Красная нива», «Красная звезда», «Известия», «Юный коммунист», «Пионер»), а также продолжала публиковаться в Италии. Писала рассказы и стихи, но ожидаемого ею успеха на литературном поприще не добилась. Хотя и стала членом Союза советских писателей. С зарубежными литераторами из эмигрантских кругов отношений практически не поддерживала, опасаясь нового всплеска разоблачений.

Кстати, когда в 1963 году частично была опубликована её переписка с М. Горьким, о сотрудничестве «советской писательницы» Феррари с военной разведкой, её аресте и расстреле публикаторы даже не упомянули. Но стихи Елены Феррари выходили и в наше время, например, в составе антологии «Сто поэтесс Серебряного века» (СПб., 1996; 2‐е издание под названием «Сто одна поэтесса…» СПб., 2001). В 2009 году сборник «Эрифилли» был переиздан.

В 1926–1930 годах Елена Константиновна в разведке не работала, находясь, однако, в резерве РККА, затем вновь получила задание во Франции и работала там помощником резидента, пользуясь прежним псевдонимом «Феррари». В 1932 году на страницах парижской газеты «Возрождение» Н.Н. Чебышёв, бывший сотрудник врангелевской контрразведки, со слов Ходасевича предаёт гласности участие Елены Феррари в таране яхты «Лукулл», назвав помимо псевдонима также фамилию «Голубева» (героиня заметки в то время вновь находилась во Франции, что, возможно, стало известно Чебышёву) и её особую примету – отсутствие пальца на руке.

Тем не менее в докладе «О работе Парижской резидентуры по данным на 1.IV-1931 г.» о 30‐летней помощнице резидента под псевдонимом «Люси», которая в списке сотрудников-нелегалов значилась под № 1, отмечалось, что она имеет большой стаж разведывательной работы. Работала на нелегальных позициях в Турции, Германии и в представительстве в Риме. Отмечалось, что она хорошо знает немецкий, французский и итальянский языки и более слабо – английский. Имеет лингвистические способности и легко усваивает иностранные языки вообще. Указывалось, что она хорошая и энергичная работница. А вот состояние здоровья у неё было слабым (аппендицит, слабые лёгкие). Жила она в Париже по подлинному австрийскому паспорту и была легализована как студентка Сорбонны. На неё замыкались 7 агентов, сербские связи, почта, фотография и склад[364].

В начале 1933 года разведчица была отозвана в Москву по неизвестной причине. То ли это произошло из-за статьи Чебышёва, то ли из-за серии громких провалов советской агентуры в Европе.

Постановлением ЦИК СССР от 21 февраля 1933 года Ольга Голубева награждена орденом Красного Знамени «за исключительные подвиги, личное геройство и мужество» (орден ей был вручён позже – 7 июля 1933 года).

В июне 1933 года после сдачи экзаменов по французскому языку Елена Феррари получила звание «военный переводчик I разряда» и служебную категорию К-9, а в сентябре 1935 года сдала также и экзамены по итальянскому языку. Всего известная разведчица владела помимо названных французского и итальянского языков ещё английским, немецким и турецким языками. Ну, а русский и украинский языки она знала с детства. Говорила ли на идиш еврейка Ревзина, которую некоторые авторы упорно величают славянским именем Люся или на французский лад Люси (больше похоже на псевдоним, чем на имя, полученное еврейской девочкой при рождении), неизвестно.

Теперь некоторые размышления по поводу её служебного положения в разведке в середине 1930‐х годов. Уже упоминалось, что в 1933 году Е.К. Феррари установили должностную категорию К-9. Служебная категория К-9 относилась к старшему армейскому начальствующему составу и соответствовала должностному положению командира полка, комиссара полка и им равным. Соответствующее этой категории воинское звание обозначалось тремя шпалами на петлицах, которые указаны на фотографиях Е.К. Феррари того периода[365]. Однако чаще всего в надписи под такой её фотографией в гимнастёрке и со шпалами в петлицах ошибочно указывается, что она изображена в воинском звании капитана. Заинтересованный читатель может легко проверить эту неточность в справочной литературе, посмотрев публикации о воинских званиях и форме одежды командиров и начальствующего состава Красной армии периода 1935–1940 годов. Там приводятся описания и рисунки петлиц, согласно которым у капитана одна шпала, у майора – две, а у полковника три шпалы. С 1939 года было введено воинское звание подполковника – три шпалы на петлицах, а у полковника после этого стало четыре шпалы. Однако эти перемены в воинских званиях РККА в более поздний период не могли относиться к Е.К. Феррари, поскольку она погибла 16 июня 1938 года.

Как известно, она была помощником начальника отделения 1‐го (западного) отдела Разведупра РККА, это продвижение по службе было связано с назначением главой военной разведки её многолетнего шефа С.П. Урицкого. В 1935–1936 годах под оперативным псевдонимом «Вера» работала в США. При введении в РККА персональных воинских званий ей было присвоено, как уже нами упоминалось, воинское звание «капитан» (июнь 1936 года). Заметим, что во многих публикациях неверно указывается, что она имела звание капитана госбезопасности. Однако в военной разведке были установлены армейские звания РККА. А во внешней разведке ОГПУ – НКВД Союза ССР она, насколько известно, никогда не служила. Так что офицером госбезопасности она быть не могла. В некоторых публикациях о ней высказывалось предположение о возможной вербовке её вместе с братом чекистами при двух прежних арестах, после которых они неожиданно выпускались из-под стражи. Ситуация для тех лет, согласимся, выглядела, как минимум, странно. Тем более при тех подозрениях, которые приводили их в тюремные камеры. Однако никаких доказательств и фактов их вербовки чекистами до сих пор не обнаружено. Более того, после проведённой органами ВЧК – ГПУ проверки Ольги Голубовской при поступлении на службу в военную разведку чекисты без каких-либо оговорок согласовали её кандидатуру и одновременно попросили прислать им её анкетные данные. Это свидетельствовало о том, что никакого компромата и сведений о двух предыдущих арестах брата и сестры Ревзиных у чекистов не сохранилось. Но свой третий арест органами НКВД она не пережила.

Осенью 1932 года опытная и весьма результативная разведчица Е.К. Феррари, находившаяся в распоряжении Разведупра, была направлена руководством на краткосрочные Разведывательные курсы усовершенствования комсостава при Военной академии имени М.В. Фрунзе. Так тогда называли вечерние Академические курсы при 4‐м (разведывательном) управлении штаба РККА.

В целях подготовки военных разведчиков и дипломатических работников ещё в 1920 году по приказу наркомвоенмора Л.Д. Троцкого в стенах Академии Генерального штаба (позже – Военная академия РККА) было создано Восточное отделение. Здесь из числа специально отобранных красных командиров готовили будущих работников стратегической военной разведки Красной армии с высшим военным образованием и со знанием восточных языков. Одновременно по разнарядке Наркомата иностранных дел здесь обучались военному делу и иностранным языкам будущие дипломаты. Поиск кандидатов в войсках и отбор будущих слушателей для обучения на Восточном отделении, а также их распределение по местам службы после учёбы осуществлялись под кураторством Разведывательного управления РККА. С 1925 года в академии был создан Восточный факультет, который спустя 12 лет был преобразован в Специальный факультет. Такое преобразование было связано с тем, что в 1937 году на факультете было открыто Западное отделение с изучением основных европейских языков.

В академии давалась базовая военная подготовка с разведывательной специализацией. На краткосрочных курсах обычно проходили спецподготовку к разведывательной работе армейские офицеры, недавно прибывшие на службу в разведку. Многоопытная разведчица Феррари среди них оказалась в связи с необходимостью получить необходимую для военного разведчика военную подготовку. Училась она добросовестно, настойчиво постигала военное дело и отмечалась руководством курсов как весьма добросовестный слушатель. Спустя полгода учёбы она была рекомендована руководством курсов для перевода сразу на 2‐й курс основного факультета Военной академии имени М.В. Фрунзе. С такой просьбой начальник военной разведки Я.К. Берзин (псевдоним «Старик») обратился к начальнику Военной академии Б.М. Шапошникову. Возможно, что с учёбой в академии у неё всё бы сложилось успешно, но в это время возникла необходимость в её срочной отправке в загранкомандировку. Вскоре разведчица под псевдонимом «Вера» оказалась в США. Однако проблемы со здоровьем всё чаще давали о себе знать. В одном из писем начальнику разведки С.П. Урицкому (псевдоним «Директор») она писала, что чувствует, что ей осталось жить год или два, и в этой связи просила поручить ей какое-то большое дело, чтобы она успела его успешно завершить. Кстати, хорошо знавший Феррари-Голубовскую по нелегальной работе, он сам предложил ей личный канал переписки. Обменивалась Елена Константиновна письмами и с А.Х. Артузовым, который в то время стал заместителем начальника военной разведки под псевдонимом «Вице-директор». Эта переписка до сих пор недоступна историкам и исследователям.

При этом о её нездоровье сведения поступали не только от самой разведчицы. В книге А.Е. Куланова приводится сообщение в Центр одного из курьеров-связников. «Очень беспокоюсь, – докладывал курьер, – о здоровье Веры. Бывают дни, когда она не может встать с кровати. Выглядит она плохо. Хотя бывают дни, когда она чувствует себя хорошо. Работа здесь может её подкосить»[366]. Было принято решение о её отзыве из США, и в ноябре 1936 года она была уже в Москве. В это время в СССР в полном разгаре шла борьба с троцкистско-зиновьевскими последователями и другими противниками советской власти. Оказалось, что под подозрение попала и разведчица-нелегал Феррари. Поводом стал поступивший на неё донос от агента «Шарлотта», которая достаточно хорошо знала Елену и с 1925 года даже входила в её ближний круг знакомых и сослуживцев. В то время они вместе работали в резидентуре в Италии.

В доносе отмечалось желание сообщить известные ей факты из жизни Феррари-Голубовской, которую она называет по прежнему псевдониму «Ирэн», чтобы подвергнуть их тщательной проверке. Упомянула «Шарлотта» и о её близких отношениях в тот год с секретарём советского торгпредства и военным разведчиком из числа немецких коммунистов Карлом Петермайером. Сигнал доносчицы, до сих пор известной лишь под псевдонимом «Шарлотта» без указания настоящего имени, поступил руководству военной разведки. Реакция начальников Феррари на него была различной. Урицкий сдержанно его прокомментировал без принятия каких-либо решений. А вот его заместитель Артузов поручил начальнику западного отдела, в котором работала Елена Константиновна, расследовать поступившее сообщение относительно «Ирэн» и предоставить ему письменные выводы.

В начале января 1937 года Е.К. Феррари, проживая на служебной даче в Серебряном Бору, подготовила отчёт о проделанной в США работе, который руководством был высоко оценён. А вот со здоровьем разведчицы-нелегала дело обстояло хуже. Она была всесторонне обследована в Главном военном госпитале в Москве и прошла там военно-врачебную комиссию. Результаты стали известны 5 февраля 1937 года.

Военные медики выдали заключение: «…в настоящее время не может выполнять сложно-ответственные работы в напряженных условиях. Может работать в спокойной обстановке, желательно – при периодическом наблюдении невропатолога, а потому лучше всего в одном из крупных медицинских центров Союза… В ближайшее время нуждается в санаторном лечении (Архангельское) в течение одного месяца»[367].

Однако медицинский сценарий по выводу Елены Феррари из-под подозрений в связи с началом «большой чистки» в военной разведке не помог. Каток репрессий набирал обороты. В годы террора погибли прежние возлюбленные Елены Константиновны – бывший муж Георгий Голубовский и сожитель Карл Петермайер.

Конечно, опытная разведчица понимала, что происходит вокруг неё, и, скорее всего, в ожидании ареста прощалась с теми, кто был ей дорог в прежней жизни. Она посетила недавно открытый архив А.М. Горького и передала в дар три его фотографии, которые когда-то были сделаны в Италии и Германии. Встречалась с братом Владимиром и с бывшим мужем Голубовским. Тот по-прежнему работал инженером и вместе с женой Марией воспитывал дочь Лену.

Голубовского арестовали 2 февраля 1938 года и предъявили обвинение по участию в «латышской» антисоветской организации. Следствие было быстрым, и 5 апреля того же года его расстреляли. Он был в 1956 году реабилитирован.

Вскоре после разгрома кадрового состава Разведупра и ареста 1 ноября 1937 года С.П. Урицкого погибнет и Е.К. Феррари-Голубовская. Она была арестована в один день с её прежним начальником по Парижской резидентуре. Двое сотрудников 2‐го отдела ГУГБ НКВД СССР пришли к ней с ордером об обыске и аресте, подписанным 1 ноября 1937 года. Произвели в её квартире обыск в присутствии дворника и изъяли у неё орден, служебное удостоверение сотрудника Разведуправления РККА и пропуск в здание Разведуправления. В тот же день она оказалась в тюремной камере.

Первый протокол допроса арестованной Феррари-Голубовской датирован 27 ноября того же года – спустя почти 4 недели после заключения под стражу. Примерно ещё через 4 недели пребывания в тюрьме – 24 декабря 1937 года – было оформлено постановление об избрании мер пресечения: «Феррари Елена Константиновна достаточно изобличается в том, что она на протяжении ряда лет занималась антисоветской троцкистской деятельностью, а также шпионажем против СССР… Привлечь по ст. 58, п. 6,10, 11»[368].

В отведённые сроки следствие на уложилось и пришлось время следствия продлевать. Следователь об этом вынес 4 февраля 1938 года постановление. Указал он и причины увеличения срока следствия: «ФЕРРАРИ Е.К., будучи арестована 4 отделом ГУГБ НКВД, показаний о своей причастности к шпионско-террористической троцкистской организации не дала…»[369] Всё обвинение в отношении неё строилось на показаниях двух арестованных – Табачника и Палевского, бывших французских коммунистов, а теперь обвинённых в шпионаже. Был и ещё один бывший член французской компартии – Рафалович. Так вот он дал под протокол показания о том, что с помощью Феррари, работавшей в Разведупре, получил французский паспорт на чужое имя и выехал во Францию. Однако позже при рассмотрении дела о реабилитации Е.К. Феррари выяснилось, что Рафалович действительно покинул СССР в 1937 году и выехал во Францию. Но он пересёк границу СССР по французскому паспорту, оформленному на своё имя, получив для этого официально визу НКВД СССР.

Следователь всеми силами стремился обвинить Елену Константиновну в связях с троцкистами и использовал для этого показания арестованного её прежнего возлюбленного Карла Петермайера. Следователь 27 февраля даже очную ставку провёл арестованной Феррари с обвиняемым в связях с троцкистами, в шпионаже и связях с гестапо Петермайером. К ужасу разведчицы Феррари, прежний близкий друг заявил, что он её завербовал для работы на немецкую разведку. Она всё отрицала, но для следствия это не имело никакого значения. Спустя почти полгода после ареста – 11 апреля 1938 года следствие по делу Е.К. Феррари было завершено. А накануне были расстреляны и Голубовский, и Петермайер.

Надо сказать, что разведчица Феррари стойко держалась до конца. Подписать протокол о завершении следствия и вынесенном ей обвинении она отказалась. Конечно же она не знала, что обвинительное заключение в отношении неё уже было утверждено в 3‐м отделе ГУГБ НКВД СССР и подписано прокурором.

В чём же обвинили бывшую военную разведчицу? В общем-то это был почти стандартный набор государственных преступлений, широко использовавшийся следственными органами ГУГБ НКВД: троцкизм, шпионаж, антисоветская агитация и принадлежность к террористической контрреволюционной организации. Было указано, что к троцкистам она примкнула в 1926 году. Затем, опираясь на то, что она работала в Главном концессионном комитете при СНК СССР, который с мая 1925 по ноябрь 1927 года возглавлял Л.Д. Троцкий, обвинили в троцкистской деятельности. Правда, такое обвинение можно было бы предъявить каждому из 117 человек, работавших в 1926 году в этой государственной организации.

Далее бывшего помощника нелегальных резидентов военной разведки в столицах европейских стран и в США признали виновной в том, что она, якобы пользуясь своими нелегальными возможностями за рубежом, являлась связной между троцкистскими организациями за рубежом. Кстати, частично связь с троцкистами Феррари признала. Наверное, рассчитывала на небольшой лагерный срок наказания. А вот свою работу на чужие разведки и шпионаж против СССР отвергала полностью. С этими двумя страницами обвинения, полученными ею под роспись у следователя, она прожила в ожидании суда ещё примерно 2 месяца.

Судебное заседание выездной сессии Военной коллегии Верховного суда СССР по делу бывшей сотрудницы Разведуправления РККА состоялось 16 июня 1938 года. Было зачитано обвинительное заключение, из которого она опять признала лишь участие в 1927–1928 годах в троцкистской деятельности. В чём она конкретно состояла, Елена Константиновна не уточнила. Все остальные обвинения она решительно отклонила.

В своём последнем слове Е.К. Феррари изложила лишь просьбу о тщательном рассмотрении её дела в целях вынесения объективного и справедливого приговора. Понимала ли она, что это судебное заседание было лишь заключительным этапом в непрерывной работе конвейера репрессий. Здесь не искали справедливости в приговорах, а только пулей ставили последнюю точку в истории жизни осуждённого.

Её обвинили в тяжких государственных преступлениях и приговорили к высшей мере наказания – расстрелу в соответствии с пунктами 6, 8 и 11 статьи 58 УК РСФСР и конфискации её личного имущества.

В тот же день Елена Константиновна Феррари-Голубовская была расстреляна. Не уберегли разведчицу ни прежние заслуги, ни полученные награды, ни сохранявшиеся за рубежом агентурные связи и контакты в среде белоэмигрантов и творческой интеллигенции. Кстати, приёмная мать Э.И. Давидович в это время проживала в квартире В.Ф. Воли в Москве. Когда арестовали Феррари, она написала письмо Берии, в котором умоляла его выпустить приёмную дочь на свободу, поскольку она ни в чём не виновата. Эмма Ионовна постоянно носила передачи дочери в тюрьму, не зная о том, что её расстреляли.

Е.К. Феррари-Голубовская была посмертно реабилитирована 23 марта 1957 года.

Не пережил «большой чистки» в военной разведке и её старший брат В.Ф. Воля. Он до февраля 1938 года служил в центральном аппарате Разведывательного управления РККА в должности начальника 8‐го отдела. На партсобрании в отделе его исключили из партии, несмотря на то, что он публично отрёкся от арестованной сестры и даже признал потерю своей бдительности в бытовых отношениях. В сентябре 1938 года был уволен из армии в звании бригадного комиссара по служебному несоответствию в аттестационном порядке. Был арестован 29 мая 1939 года по обвинению в участии в контрреволюционной террористической организации. Через месяц допросов он даже частично признал какие-то фрагменты выдвинутых против него обвинений, но затем от всех признаний отказался, заявив, что не будет клеветать на себя и на других. При этом указал, что в момент тех признаний он находился в почти бессознательном состоянии. На следствии и в суде он ни в каких преступлениях не признался и никого не оклеветал.

В.Ф. Воля был расстрелян возрасте 42 лет 17 марта 1940 года. Посмертно разведчик был реабилитирован постановлением ВК ВС СССР в июне 1956 года.

Так завершилась военная судьба и полная опасностей жизнь разведчиков-нелегалов из семейства Ревзиных.

Но женские позиции в военной разведке не оставались невостребованными, а заполнялись новыми кандидатами, горевшими желанием послужить Родине на фронтах тайной войны. И в первых рядах были фронтовички с боевым опытом, орденоносцы и выпускницы военных академий. О некоторых из них рассказ пойдёт далее.

Как и принято в разведке, жизнь Мирры Гетц (или Гец?) окутана загадками и тайнами. В историю военной разведки Советского Союза она вошла как Мария Филипповна Сахновская-Флёрова. Много суровых испытаний и тяжёлых потрясений ей пришлось пережить. Когда кавалер ордена Красного Знамени в очередной раз, уже в 1937 году, попала под каток массовых репрессий, шансов остаться в живых у неё практически не было. Весь её прошлый военный путь под руководством прежних начальников, уже подвергнутых гонениям, политическим репрессиям или объявленных «врагами народа», привёл её под дуло расстрельной команды НКВД. Не помогли ни боевой орден, ни генеральское положение, ни прежние заслуги в военной разведке. Наверное, в те горестные дни в тюремной камере она не раз вспоминала прошедшие годы.

В конце XIX века в мире насчитывалось около 7,5 млн евреев, из которых на территории Российской империи проживало более 5,2 млн человек. В основном это были мелкие ремесленники и портные. Каждый четвертый из них в той или иной мере владел русским языком.

Как известно, черта осёдлости в Российской империи появилась во 2‐й половине XVIII века вследствие раздела Речи Посполитой между великими державами того времени. После 3‐го передела Польши черта осёдлости включала 15 губерний Российской империи, в том числе и Виленскую губернию. В пределах этой черты существовали различные ограничения для свободного перемещения и рода занятий для российских подданных иудейской веры. В разные годы их перечень изменялся и сопровождался либо усилением, либо смягчением тех или иных ограничений.

Мирра родилась за чертой осёдлости в 1897 году в еврейской семье в г. Вильно Виленской губернии Российской империи. К сожалению, документальных подтверждений этой даты до сих пор не выявлено. До сих пор точно не установлено, в какой из семей она родилась – в семье простого учителя гимназии Гетц или в обеспеченном еврейском семействе коллежского советника Гец. Одна буква в предполагаемой девичьей фамилии Мирры коренным образом меняла её социальное происхождение и материальное положение.

Ситуацию могли бы прояснить её метрика или паспорт отца. По действовавшему в то время российскому законодательству в паспорт родителей обязательно вписывали детей. С января 1895 года в империи производилась выдача новых образцов паспорта. В него помимо данных о владельце вносились сведения о жене, сыновьях (до 18 лет) и дочерях (до 21 года). Юноши до 17 лет и девицы до 21 года могли получать вместо паспорта вид на жительство. Выдача такого документа производилась лишь по письменной просьбе родителей. В октябре 1906 года документ, удостоверяющий личность, стал называться паспортной книжкой.

С началом Первой мировой войны западные губернии, входившие в черту осёдлости, оказались в зоне военных действий. Власти вынуждены были на время упразднить ограничения в черте осёдлости и начать эвакуацию евреев из прифронтовой полосы.

В период после октябрьских событий 1917 года во всех анкетах и автобиографиях Мирра, позже именовавшая себя на русский манер Марией Филипповной, писала об отце, что он был учителем в гимназии. О матери и других родственниках она практически никогда и ничего не упоминала.

Могла ли она в своих анкетах после Октябрьской революции не указывать о себе информацию, которую считала опасной в своей новой жизни, а ограничиться лишь упоминанием, например, что отец был учителем в гимназии? Вполне могла, поскольку «бывшие» у новой власти были не в почёте.

Возможно, что по этим же соображениям она сменила фамилию на Флёрову. Вероятно, для этого она выходила замуж, поскольку это самый простой способ для женщины сменить фамилию. Но это лишь наши предположения, поскольку документального подтверждения на данный момент такая версия не находит. Есть тем не менее подтвержденный документально факт, что в период с 1917 по 1923 год она носила фамилию Флёрова. Но нет собственноручных подтверждений о причинах и времени изменения фамилии и от самой Марии Филипповны. Не упоминала она ни о братьях, ни о сёстрах или каких-либо других родственниках.

Судьба М.Ф. Флёровой сложилась непросто даже для тех бурных лет начала XX века. До сих пор остается неясным, как девушка из еврейской семьи к 20 годам оказалась в Петрограде в круговороте революционных событий 1917 года. Сама она в автобиографии и в разных анкетах тех лет писала о том, что после окончании обучения в гимназии работала учительницей, а затем – корректором. При этом ни периоды времени, ни места работы она не указывала. Однако упоминание о работе корректором позволяет предположить, что трудилась она либо в издательстве, либо в типографии. Этот факт её биографии хоть как-то объясняет, каким образом молодая девушка в октябре 1917 года могла оказаться в редакции большевистской газеты «Правда». Кстати, под таким названием газета вновь стала выходить лишь с 27 октября – сразу же после взятия власти большевиками. До этого, после разгрома по распоряжению Временного правительства в июле типографии газеты юнкерами, она не раз меняла своё название и выходила как «Листок «Правды», «Рабочий и солдат», «Пролетарий», «Рабочий» и «Рабочий путь». Скорее всего, работала Мирра в редакции центрального органа ЦК РСДРП (б), по причине своей беспартийности и в силу возраста, на какой-то незначительной технической должности, поэтому её фамилия не сохранилась в списках и упоминаниях сотрудников «Правды» того времени. Спустя пару месяцев работы в редакции «Правды» она вступила в ряды РСДРП(б).

Вступление в январе 1918 года в партию большевиков и добровольная запись в ряды только что зарождавшейся Красной армии может свидетельствовать о смелости и решительности барышни из еврейской семьи. С этого времени началась её военная дорога, полная опасностей и неожиданных поворотов судьбы. В период с 1918 по 1921 год ей не раз приходилось брать винтовку в руки и идти в бой. Так, уже в марте 1918 года по призыву партии она пошла с отрядом красногвардейцев защищать Петроград. Позже участвовала в боях с германцами под Псковом. На фронте пробыла примерно месяц, воюя рядовым бойцом или при необходимости оказывая помощь раненым в качестве санитарки.

Упоминала Мирра и о своей работе в агитпоезде А.С. Бубнова в начале Гражданской войны. Однако среди существовавших в период с 1918 по 1920 год 5 советских агитпоездов в числе руководителей Андрей Сергеевич не значился. Вероятно, Флёрова имела в виду какие-то отдельные поездки во главе с Бубновым с агитационно-пропагандистскими целями в период боёв и восстановления хозяйственного порядка на Украине. Такое было вполне возможно, поскольку он имел статус комиссара железных дорог на юге России, являлся членом Коллегии Наркомата путей сообщения РСФСР и одновременно занимал партийные и хозяйственные должности в руководстве Советской Украины. Затем Мирру направили на не менее важную работу в воюющей стране – в Наркоминдел. А спустя некоторое время её утвердили секретарём председателя Совнаркома в Совете обороны Украины.

Так она оказалась в команде известного революционера и политика Х.Г. Раковского, возглавлявшего в тот период на советской территории Украины и Совнарком, и Наркомат иностранных дел одновременно. Являясь при этом членом ЦК партии большевиков и близким товарищем всесильного Льва Троцкого, он был наделён чрезвычайными полномочиями и пользовался доверием в Москве. Работая рядом с Христианом Раковским, 22‐летняя Мирра была участником многих важных событий, произошедших за почти девятимесячный период её мирной работы на охваченной войной украинской земле.

Однако в январе 1919 года она вновь оказалась в рядах Красной армии. Воевала комиссаром пулемётной роты на екатеринославском направлении в составе группы войск под командованием П.Е. Дыбенко. Позже получила назначение военкомом батальона и помощником комиссара 7‐го Сумского полка 2‐й Украинской Советской дивизии. Пробыв на фронте неполные 4 месяца, она вновь была откомандирована на гражданскую работу на Украине, как знавшая местную ситуацию и имевшая опыт такой работы. Так Мирра вновь оказалась в подчинении Раковского, получившего в ту пору дополнительные функции наркома внутренних дел на территории Советской Украины. На своём участке гражданской работы Мирра Флёрова трудилась до сентября 1919 года, став свидетелем ожесточенных боёв с белогвардейцами, махновцами, григорьевцами и другими враждебными воинскими формированиями. А осенью того же года её ждал новый поворот судьбы и возвращение в армейские ряды. Сначала Мирра воюет в составе 44‐й стрелковой дивизии рядовым красноармейцем, невзирая на её партийность, боевой опыт и командные навыки. Затем, проявив на передовой смелость и свои военные умения, она получает назначение на политические должности в ротном, а позже и в полковом звене. Спустя короткое время с должности военкома полка её переводят на должность заместителя военного комиссара в 132‐ю Пластунскую бригаду, которой командовал Л.Я. Вайнер. Как известно, пластуны в русской армии выполняли функции войсковых разведчиков. Они специально готовились для проведения разведывательных операций на линии и за линией фронта. Так Мирра Флёрова впервые оказалась в составе воинского разведывательного формирования.

Когда Флёрову решили перевести в штаб, она категорически отказалась и ушла рядовым бойцом в 396‐й полк. Она рвалась в бой, считая себя нужной именно на боевой, а не на штабной службе. Поэтому вскоре она оказалась в рядах Первой конной армии под командованием С.М. Буденного. Здесь она служила на комиссарских постах в полевой санчасти, в санитарном управлении армии, а затем в армейском автоуправлении. Благодаря своим деловым качествам, фронтовой закалке и умению ориентироваться в сложной обстановке она была назначена на должность управляющего делами в Реввоенсовете Первой конной армии. Теперь она бок о бок трудилась рядом с Буденным, Ворошиловым и другими известными военачальниками времен Гражданской войны.

Прохождение службы в период Гражданской войны наглядно демонстрирует её служение общему делу борьбы за власть Советов. Она не стремилась сделать военную карьеру, не «цеплялась» за командные должности, а была там, где было труднее. Поэтому переходы из командиров в рядовые, из политработников в санитарки для неё было привычным делом. Главное – оставаться на передней линии борьбы с противниками советской власти. Как вспоминала позже её знакомая В.В. Вишнякова, в годы Гражданской войны, все кто знал Мирру по фронту, отмечали, что она «была замечательно хороша собой, но с величайшим презрением относилась ко всему, что красило ее как женщину»[370]. Такое поведение среди женщин-военнослужащих в то время не было редкостью.

В ноябре 1920 года Флёрова назначается управляющей делами Реввоенсовета Северо-Кавказского военного округа. Округ был образован декретом СНК РСФСР от 4 мая 1918 года на территории Донской, Кубанской и Терской областей, Ставропольской и Черноморской губерний и Дагестана. С этой должности она была командирована в Москву в качестве гостя на Х съезд РКП(б). В ряде изданий ошибочно указывается, что она была избрана делегатом партийного съезда. Однако в списках делегатов её фамилия не значится.

8 марта 1921 года в Москве начал свою работу X съезд РКП(б). Среди гостей съезда присутствовала и молодая коммунистка из фронтовых рядов Красной армии Мирра Флёрова. Она с большим вниманием слушала политический отчет ЦК, с которым выступил Ленин. Вождь большевиков отметил, что впервые за три с половиной года на территории РСФСР нет иностранных войск и речь уже идёт о переходе от войны к миру. В своём докладе Ленин обратил внимание делегатов съезда на трудности, связанные с начавшейся демобилизацией Красной армии. И без того тяжелая ситуация усугублялась развалом транспорта, продовольственным и топливным кризисом.

Прозвучала на съезде фраза Ленина о том, что «положение у нас в настоящий момент опаснее, чем во время Деникина, Колчака, Юденича». Скорее всего, он имел в виду начавшиеся накануне съезда протестные выступления в гарнизоне Кронштадта. Их назовут мятежом и 7 марта, в канун открытия съезда, предпримут попытку подавить протест силой. Назначенный командовать карательной операцией М. Тухачевский свой первоначальный расчёт строил на том, что стоит припугнуть стрельбой мятежников и они разбегутся. И дело завершится без кровопролития. Однако всё произошло весьма трагично.

Предпринятое Тухачевским ранним утром 7 марта наступление на Кронштадт провалилось. С обеих сторон появились убитые и раненые. Продолжая концентрацию войск на кронштадтском направлении, Троцкий 10 марта сообщал в ЦК РКП(б) об опасности приближавшейся оттепели, с наступлением которой «остров станет недоступным для нас».

В связи с кронштадтскими событиями на съезде отсутствовала делегация петроградских большевиков во главе с Г.Е. Зиновьевым. По той же причине отсутствовал наркомвоенмор Л.Д. Троцкий. Он прибыл в Москву лишь к 14 марта и принял участие в четырёх закрытых заседаниях съезда, в ходе которых протоколы не велись.

Еще раньше началась мобилизация делегатов и гостей съезда на подавление антисоветского выступления кронштадтского гарнизона и моряков Балтийского флота. К исходу 14 марта, как объявил Л.Б. Каменев, в Петроград было уже отправлено 140 человек. Всего, по разным источникам, было направлено от 279 до 320 делегатов. Разница в цифрах объясняется, по мнению В. Христофорова, тем, что среди лиц, отправленных в Кронштадт, были не только делегаты съезда, но и его гости.

В ночь с 16 на 17 марта было предпринято повторное наступление силами сформированных Северной и Южной групп войск, и к полудню 18 марта Кронштадт был занят штурмующими войсками. В Южной группе наступавших по льду залива среди командиров и красноармейцев рядом с Ворошиловым с винтовкой в руках шла Мирра Флёрова. Она была назначена уполномоченной при санчасти Южной группы войск. Потом был приказ Реввоенсовета Республики от 23 марта 1921 года, где говорилось: «…награждаются орденом Красного Знамени нижепоименованные товарищи за то, что, участвуя в штурме фортов и Кронштадтской крепости, личной храбростью и примером вдохновляли красных бойцов, чем способствовали окончательному очищению Кронштадта от контрреволюционных банд». Под номером шесть в этом списке указана Мирра Флёрова. Она гордилась своей наградой и тем, что была среди 28 женщин, отмеченных этим высшим знаком. Но в наше время ей вряд ли зачли бы прошлые отличия в качестве подвига. Указом Президента РФ от 10 января 1994 года № 65 «О событиях в г. Кронштадте весной 1921 года» все обвинения в вооруженном мятеже с репрессированных были сняты.

Но каждый герой проживает свою жизнь в рамках своего времени. Так произошло и с Миррой. Её направили на учёбу в Военную академию РККА, которая была недавно сформирована на базе прежней Академии Генерального штаба. Вряд ли она отчётливо понимала, куда приведут её дороги военной службы в разведке, каких служебных высот она достигнет и как трагически в 40‐летнем возрасте оборвется её жизнь.

Бывшая Академия Генштаба РККА после назначения её начальником М.Н. Тухачевского была переименована, согласно приказу РВС Республики от 5 августа 1921 года, в Военную академию РККА (далее – ВА РККА). Восточное отделение было создано в ней решением Л.Д. Троцкого ещё в составе прежней академии ГШ РККА в соответствии с приказом РВС Республики от 29 января 1920 года № 137. При этом была поставлена задача приступить к занятиям с первым набором слушателей уже с 1 февраля, иными словами, спустя 3 дня после приказа. Для обучения было приказано набрать 40 слушателей. Фактически занятия начались лишь с 11 февраля. С того времени в стенах академии началась подготовка специалистов с высшим военным образованием, в том числе и для военной стратегической разведки. Выпускники распределялись в военную разведку РККА и Наркомат иностранных дел (далее – НКИД). Учились здесь и чекисты из ИНО ВЧК – ОГПУ, но они поступали под прикрытием как слушатели НКИД[371].

Дело было новое и непростое, поэтому за 3 года сменилось 6 начальников Восточного отделения (позже – отдела). Ситуация стабилизировалась лишь с назначением 1 августа 1921 года на эту должность бывшего офицера императорского Морского ГШ Б.И. Доливо-Добровольского. Он почти 2 года руководил подготовкой военных специалистов и сотрудников Наркомата иностранных дел (далее – НКИД) для работы на Востоке и в других регионах мира. Отбор кандидатов из числа военнослужащих на обучение, сам учебный процесс и распределение выпускников курировало Разведуправление Штаба РККА.

В год поступления в академию Мирры Флёровой набор слушателей осуществлялся по следующим правилам: из числа желающих учиться военнослужащих, выдержавших вступительный экзамен – 20 человек и еще 20 человек, также после особого вступительного испытания, командировались на учёбу из Наркомата иностранных дел. Кстати, в 1921 году, когда сдавала экзамены Мирра, был упрощен порядок поступления на Восточное отделение академии проявивших себя на деле командиров РККА.

Среди слушателей, постигавших рядом с Миррой академические науки и военное дело, были люди из разных слоев общества, с различным уровнем образования и боевого опыта. Так, по социальному составу среди будущих военных разведчиков и дипломатов было 28 % рабочих и крестьян, а 72 % были причислены к интеллигенции. Каждый десятый слушатель был беспартийным, а 90 % из них состояли в партии, но имели разный партийный стаж (от кандидатского до дореволюционного). Большинство (60 %) имели среднее образование, при этом каждый десятый имел лишь низшее или домашнее образование. Остальные 30 % слушателей до поступления в академию успели получить дипломы о высшем и специальном образовании. Каждый пятый не имел вообще боевого опыта, тогда как оставшиеся 80 % в разное время и на различных армейских должностях участвовали в боях на фронтах Гражданской войны.

В первое время занятия на Восточном отделении проходили в вечернее время – с 18.00 до 21.15 (по 4 учебных часа в день). Такой режим учёбы позволял слушателям посещать занятия на основном факультете академии. Это поощрялось руководством. При этом для будущих дипломатов изучение военных предметов не являлось обязательным. Восточное отделение (позже – отдел) являлось обособленным подразделением академии, хотя и располагалось в том же здании. Эта структура имела свою канцелярию и свой штат из 25 человек.

С 1922 года занятия стали проводиться в дневное время и по новым учебным программам. Основной упор делался на изучение восточных языков: китайского, турецкого, персидского и других, хотя в учебной программе были и европейские языки. Помимо этого, изучались военная география и экономическое положение государств Ближнего и Среднего Востока, политика великих держав на Востоке, торговое право, военные дисциплины и специальные предметы. Срок обучения первоначально составлял 3 года. Между 2‐м и 3‐м курсами у слушателей должна была быть полугодовая стажировка в изучаемой стране. Такие командировки, как правило, осуществлялись в интересах НКИД и Разведуправления Штаба РККА. Затем было решено сократить срок теоретической подготовки до двух лет с последующей годичной командировкой слушателей на Восток в одну из изучаемых стран. Судя по всему, Мирра Флёрова специализировалась по китайской тематике. А китайский язык слушателям преподавали его носители – Лянь Кунь и Цюи Цю Бо. Вскоре знание основ языка ей пригодилось на практике.

За время обучения Сахновской-Флёровой на Восточном отделении ВА РККА на изучение военных дисциплин отводилось совсем немного времени. Так, на 1‐м курсе военное дело вообще не было включено в учебную программу. На 2‐м курсе на военные дисциплины отводилось 65 учебных часов, а на 3‐м курсе – еще 34 учебных часа. Иными словами, лишь около 100 учебных часов за весь период обучения. Вряд ли это можно считать достаточным временем для подготовки будущих командиров с высшим военным образованием. Кстати, в одно время с Флёровой в академии обучался известный чекист Яков Блюмкин. А на Восточном отделении учился брат Ларисы Рейснер – будущий дипломат, разведчик и ученый-историк Игорь Рейснер.

В стенах академии Мирра встретилась со слушателем основного факультета Р.Н. Сахновским, оказавшимся её однополчанином по службе в 44‐й стрелковой дивизии. В июле 1923 года они поженились. Так Мирра стала Сахновской-Флёровой. Вряд ли будущая разведчица могла предположить, к каким печальным последствиям приведет её замужество в недалеком будущем. Но в те дни влюбленной молодости их совместная жизнь виделась долгой, счастливой и безоблачной.

Через год в её послужном списке появилась очередная запись об окончании курса обучения в Военной академии РККА с правами лиц, имеющих высшее военное образование, с оценкой «хорошо». А накануне выпуска приказом РВС СССР от 12 июня 1924 года она была назначена в резерв РККА для выполнения особых заданий РВС СССР. Таким заданием стала её командировка вместе с мужем в качестве военных советников в революционный Китай.

В феврале 1923 года глава Китайской Республики Сунь Ятсен обратился к руководству СССР с просьбой направить на юг Китая в Кантон (Гуанчжоу) советских военных специалистов и политработников для оказания помощи китайскому революционному правительству. В марте того же года из Советского Союза в Китай была откомандирована небольшая группа военных специалистов для изучения вопроса об оказании военной помощи правительству Сунь Ятсена.

В 1924 году в Китае на I съезде гоминьдана было принято решение о создании революционной армии. Правительство Сунь Ятсена вновь обратилось к СССР за помощью в создании революционных вооружённых сил. Советским руководством было решено направить в Китай военных специалистов. В разное время в период с 1924 по 1927 год в Китае работало до 135 советских военных советников. Командование РККА совместно с Разведуправлением занималось подбором советников с учётом их войсковой специализации. Среди них также были командиры, политработники, преподаватели, известные военачальники.

В качестве опорной точки для создания современной китайской армии было решено использовать базовый учебный центр по подготовке командно-политического состава. Уже летом 1924 года на юге Китая на острове Вампу (Хуанпу на местном наречии) открылась школа по подготовке офицеров для новой армии. СССР фактически финансировал весь учебный процесс и обеспечивал слушателей школы всем необходимым. Так продолжалось вплоть до разрыва отношений с Гоминьданом в 1927 году. Школа Вампу (иногда её называют академией) стала основным центром по подготовке офицерских кадров и за годы своей работы выпустила около 4,5 тыс. офицеров. Выпускники школы Вампу составили костяк Национально-революционной армии Китая.

Военные советники Южнокитайской группы стали прибывать в Кантон (Гуанчжоу) к лету 1924 года. Каждый советник еще в Москве вместо настоящей фамилии получил оперативный псевдоним. Так, Р. Сахновский стал П. Ниловым, а М. Сахновская получила псевдоним М. Чубарева. В июне прибыл главный военный советник комбриг П.А. Павлов (Говоров). После его случайной гибели (он утонул в р. Дунцзян 18 июля) отчёты в Центр, отправлявшиеся через полпредство, подписывал начальник штаба группы Р. Сахновский (П. Нилов). В августе главным военным советником был назначен В.К. Блюхер (Галин, Уральский).

Формально все военные советники числились в штате спецотдела. М.Ф. Сахновская (Чубарева) в отчётах указывалась как начальник разведуправления и руководитель агентурной работы. Она же разрабатывала план вооружения китайских рабочих. Согласно приложению к расходному расписанию для спецотдела от 12 декабря 1924 года штат советников уже тогда предусматривал 48 должностных ставок, из которых 9 ставок предназначались для технического персонала (переводчики, машинистка и т. д.). Как вспоминала позже жена военного советника В. Акимова В.В. Вишнякова-Акимова, большинство советских военных специалистов ходило в штатском. Однако те, кто постоянно находился в подразделениях китайской армии, носили форму Национально-революционной армии. Она была пошита из тонкого габардина защитного цвета, с плетёными коричневыми пуговицами. Дополняли военный костюм фуражка или пробковый шлем.

Советская колония Южной группы в Дуншане жила дружно и сплочённо. Почти все советники выписали свои семьи. Все были при деле. Жены, даже с маленькими детьми на руках, обязательно где-нибудь работали: в аппарате группы, в столовой, клубе, библиотеке или в детском саду. Некоторые давали уроки русского языка китайской молодёжи, которая была отобрана для учебы в СССР.

Детей было много и всё больше маленьких. Некоторые из них родились в Китае, например, у Мирры Сахновской. Мирра Сахновская в то время была начальником штаба группы и преподавателем школы (академии) Вампу. Как отмечала в своей книге В. Вишнякова-Акимова: «Мужская профессия, привычка носить мужскую одежду наложили на нее неизгладимый отпечаток. Она говорила низким голосом, много курила, ходила большими шагами, женское платье сидело на ней кое-как, и было видно, что она досадует на то, что вынуждена его носить. По возвращении в Москву она снова вернулась к привычным ей гимнастерке, галифе и сапогам, которые, следует признаться, шли гораздо больше к ее высокой, сухощавой фигуре. Стриглась она под скобку, у нее были пышные вьющиеся волосы золотистого оттенка. При редкой ее улыбке было видно, что многих зубов у нее недостает. На мой вопрос она как-то рассказала, что в гражданскую войну у нее часто болели зубы, а лечить было некогда, так она их попросту выдергивала»[372].

Советники иногда добродушно подтрунивали над Сахновской, когда она, будучи беременной, «во всей характерной особенности своего положения», читала лекции в Вампу. Китайские слушатели офицерской школы к необычной ситуации относились с пониманием.

Сахновская, по воспоминаниям знавших её людей, была нежной матерью двух детей. Но у неё далеко не всегда была возможность выказывать им всю свою любовь. Например, та же Вишнякова-Акимова вспоминала такую картинку. Под окнами штаба нерешительно бродит нянька с грудным сыном военной советницы Павликом на руках. Время от времени она подходит к окну и умоляюще говорит, что ребенок хочет кушать. Из окна высовывается Мирра и велит ей уйти, поскольку она занята. Кстати, Вишнякова-Акимова и некоторые другие в своих публикациях почему-то указывали имя Сахновской как Мира, хотя правильно оно пишется с двумя буквами «р» – Мирра.

Вишнякова-Акимова вспоминала про эпизод, когда по приказу Чан Кайши китайские военные окружили территорию, где располагались советские военные советники. Садик перед штабом и разведотделом был занят отрядом китайских солдат во главе с гоминьдановским офицером. Возле штаба и разведотдела был выставлен усиленный караул – два десятка солдат с винтовками.

Первой на враждебные действия отреагировала начальник штаба группы Мирра Сахновская. В штабе группы тотчас сформировалась делегация для переговоров с Чан Кайши. В неё вошла и Сахновская. Делегаты вернулись только после обеда. Стало известно, что Чан Кайши требует немедленного возвращения главного военного советника Блюхера, который пользовался большим авторитетом среди китайских руководителей и военных.

В целом советско-китайские отношения стали ухудшаться после смерти Сунь Ятсена в марте 1925 года. Летом 1926 года часть военных советников была отозвана на родину. Путь до Москвы в то время занимал более месяца долгой дороги домой. Впереди их ждали новые испытания, перемены в службе и жизни в связи с развёрнутой в СССР борьбой с троцкистской оппозицией.

По возвращении летом 1926 года в Москву Рафаил и Мирра Сахновские были зачислены на должности помощников начальника отдела в штат 4‐го управления штаба РККА. Так после реорганизации стало называться Управление военной разведки.

Долгое отсутствие в стране, видимо, не позволило вернувшимся из-за рубежа военным советникам Сахновским сразу разобраться в сложной внутриполитической ситуации. Складывалось впечатление, что они вернулись не домой, а попали в другую страну, причем в разгар экономических преобразований времен нэпа и внутрипартийных баталий. Троцкий, утративший все прежние высокие посты и политическое влияние, активно включился в оппозиционную борьбу. Сформировавшийся троцкистско-зиновьевский блок помимо фракционной борьбы внутри партийных рядов предпринимал попытки организовать массовые уличные протесты. Сталин оценил это как общественно опасные действия и угрозу власти. На борьбу с троцкизмом был нацелен партийный актив и репрессивные органы. Проводилась чистка армейских рядов от сторонников Троцкого среди командного состава.

Складывается впечатление, что в этой непростой обстановке руководству военной разведки было как-то не до возвратившихся из Китая военных советников. Об этом в какой-то мере свидетельствует должностная чехарда, политическое недоверие и последующий арест Мирры Сахновской.

В сентябре 1926 года она была назначена начальником сектора 2‐го (агентурного) отдела, а затем через 3 месяца вновь переведена на должность помощника начальника 4‐го отдела (внешних сношений). Затем опять выведена в распоряжение 4‐го управления Штаба РККА (военная разведка), где находилась почти полтора года.

В декабре 1927 года личный состав 4‐го управления Штаба РККА, как и других центральных управлений, проверяла специальная комиссия во главе с Я.К. Берзиным. В состав комиссии входили особо доверенные лица, включая руководителей военной разведки и представителей ОГПУ. Вся работа проводилась под грифом «совершенно секретно». Комиссия постановила Сахновскую заменить, особо указав на то, что она была исключена из ВКП(б) как «ярая троцкистка, не отмежевавшаяся и после XV съезда партии». В феврале 1928 года она была переведена из Разведуправления в научно-уставной отдел Штаба РККА на должность сотрудника для особо важных поручений 1‐го разряда.

Как свидетельствуют опубликованные факты, Р.Н. Сахновский после возвращения из служебной загранкомандировки в Китай действительно принимал участие в троцкистской оппозиции и был лично знаком с Троцким. Судя по тому, что Троцкий в своих публикациях неоднократно упоминал его просто по имени, можно предположить, что эти отношения были достаточно близкими и доверительными. Впрочем, вся предыдущая биография Рафаила Натановича не давала повода сомневаться в его преданности советской власти.

Сахновский родился 24 ноября 1898 года в г. Переяславле Полтавской губернии (Украина). В 1917 году окончил коммерческое училище и был мобилизован в армию. Участвовал в Первой мировой войне. Воевал в пехотных частях. Принимал активное участие в работе солдатских комитетов в саратовском гарнизоне.

В феврале 1918 года добровольно вступил в Красную армию. Воевал на рядовых и младших командных должностях на фронтах Гражданской войны. В ноябре 1918 года был командирован на учебу на артиллерийское отделение Первых Московских пулемётных курсов, где обучался военному делу почти 4 месяца. Вступил в партию в начале 1919 года. Участвовал в боях на Украине в артиллерийских подразделениях. В период с февраля 1920 по октябрь 1921 года был командиром артиллерийской батареи в 44‐й стрелковой дивизии. В октябре 1921 года был направлен на учёбу в ВА РККА, основной факультет которой окончил в 1924 году. После 2‐го курса женился на слушательнице Восточного отделения академии Мирре Флёровой. По окончании академии вместе с женой был командирован в качестве военного советника в Китай. В разное время был начальником штаба Южнокитайской группы в Кантоне (Гуанчжоу), воевал в соединениях и частях китайской армии в Гуандуне, работал в аппарате главного политического советника М. Бородина, преподавал в школе Вампу.

По возвращении в Москву с августа по октябрь 1926 года исполнял обязанности помощника начальника отдела 4‐го управления Штаба РККА. Затем был назначен на должность начштаба 43‐й стрелковой дивизии, на которой находился более года. После этого вновь до января 1928 года находился в распоряжении Разведуправления. А 31 января 1928 года был уволен с военной службы с двусмысленной формулировкой «за невозможностью дальнейшего использования по назначению». До сих пор нет ясности в том, примкнул ли он к троцкистам по идейным соображениям или к этому шагу его подтолкнула несправедливость командования к его военной судьбе. А ведь речь шла о начальнике штаба дивизии, имевшем высшее военное образование и звание комбрига. Эти обстоятельства вполне могли подтолкнуть его к поиску правды и справедливости среди троцкистов, многие из которых занимали высокие посты в партии, армии и на гражданской службе.

И, судя по всему, он участвовал в троцкистской оппозиции осознанно и достаточно активно. Его арест в Москве сотрудниками ГПУ стал событием, о котором Троцкий лично написал в своем циркулярном письме единомышленникам в связи с празднованием 11‐й годовщины Октября в 1928 году. Кстати, тем самым прямо подтвердив факт участия Сахновского в организации оппозиционеров. Троцкий писал, что еще до праздников был «схвачен на улице Рафаил [Сахновский]», в портфеле которого взяли черновой набросок инструкции по проведению мероприятий, намеченных на 7 ноября. Кстати, проведение сторонниками Троцкого так называемой «параллельной демонстрации» в 11‐ю годовщину Октября стало последним крупным массовым мероприятием левой оппозиции. После этого Троцкий был исключен из партии и выслан сначала в Алма-Ату, а затем в Турцию.

В апреле того же года Сахновский обвинялся как активный троцкист, участвовавший в оппозиционной работе. По неподтвержденным данным, в конце 1928 года он был в административном порядке выслан из Москвы. По другой версии, он уехал в Сибирь сам, чтобы не подвергать угрозе репрессий жену и детей. Проживал в г. Томске и числился как ссыльный. Затем он был арестован в 1930 году и осуждён на 3 года лагерей. Реабилитирован по этому уголовному делу 27 сентября 1989 года.

До своего нового ареста в 1933 году работал начальником инспекции при начальнике строительства Байкало-Амурской железнодорожной магистрали в городе Свободном Амурской области. В начале 1930‐х годов здесь размещалось одно из самых крупных подразделений ГУЛАГа – Бамлаг.

Но маховик репрессий продолжал вращаться. В 1932 году его исключают из ВКП(б). Кстати, ситуация до конца неясная. Обычно все осуждённые сразу же исключались из партийных рядов. А в этом случае получается, что член партии оказался ссыльным. Но этот факт подтверждается разными источниками.

Весной 1933 года Сахновский был опять арестован по вымышленному делу о так называемой «контрреволюционной троцкистской группе Смирнова И.Н. и других» и осуждён к трём годам лишения свободы в виде ссылки. Согласно справке Центрального архива КГБ СССР по этому делу с 16 января по 29 октября 1933 года внесудебными органами ОГПУ было рассмотрено уголовное дело на группу лиц, обвинявшихся в троцкизме. По данному делу были осуждены 89 человек. Среди них в списке под номером 65 значился Сахновский Р.Н. – 1898 года рождения, еврей, бывший член ВКП(б) с 1919 по 1932 год, начальник инспекции при начальнике строительства Байкало-Амурской магистрали в г. Свободном Амурской области. Следствие по делу проводил Секретно-политический отдел ОГПУ.

Причисленный к троцкистской группе Сахновский Р.Н. на допросах вёл себя дерзко. На вопросы следователя отвечать отказался. Постановлением Особого совещания при Коллегии ОГПУ от 4 апреля 1933 года на основании ст. 58‐10 УК РСФСР (антисоветская агитация) Рафаил Натанович был заключен на 3 года в места лишения свободы.

В 1936 году был вновь арестован уже в Тобольске. Позже, уже в лагере, «тройка» УНКВД по Дальстрою приговорила 19 сентября 1937 года Рафаила Натановича к высшей мере наказания по обвинению в контрреволюционной деятельности. Расстреляли его 29 октября того же года. Относительно даты его реабилитации есть расхождения в источниках и литературе. В одних случаях указывается дата 23 ноября 1956 года, в других 6–7 апреля 1989 года. Есть еще и дата 27 сентября 1989 года. На наш взгляд, такая ситуация объясняется следующим. Сахновский был трижды осуждён по разным уголовным делам. Реабилитации политосужденных проводились по конкретным делам и фактам. Поэтому в 1956 году он был реабилитирован по расстрельному уголовному делу 1936–1937 годов, в апреле 1989 года его оправдали по уголовному делу 1933 года, а в сентябре того же года – по уголовному делу 1930 года. Как бы то ни было, но он посмертно реабилитирован в партийном и судебном отношении. Однако в конце 1920‐х – начале 1930‐х годов факты его судебного преследования как активного троцкиста самым серьёзным образом сказывались на судьбах его жены и детей.

Дать какой-либо однозначный ответ достаточно сложно по ряду причин. Долгие годы её служба в армии в той или иной мере была связана с выполнением приказов и указаний Троцкого, который до января 1925 года был наркомвоенмором и председателем Реввоенсовета РСФСР, а затем и СССР. Иными словами, он в течение 7 лет являлся высшим военным руководителем страны, чьи приказы, указания и требования были обязательными для каждого бойца и командира Красной армии и должны были выполняться без каких-либо сомнений. В такой широкой трактовке все военнослужащие тех лет могли считаться последователями и исполнителями воли Троцкого.

Другое дело – это принадлежность к внутрипартийной оппозиции во главе с Троцким, которая начала формироваться с 1923 года в процессе развернувшейся борьбы за власть. Эта ситуация была во многом обусловлена тяжёлой болезнью Ленина. Она усугублялась невозможностью вождя большевиков активно и непосредственно участвовать в управлении государственными делами и обороной страны.

К моменту возвращения в Москву четы Сахновских фракционная борьба в партии была в самом разгаре. Могла ли она примкнуть к троцкистам и активно участвовать в жизни оппозиции? Примкнуть идейно и разделять какие-то троцкистские взгляды она, конечно, могла в силу указанных выше причин. А вот на деле участвовать вряд ли. В то время у неё на руках был годовалый сын, двухлетняя дочь и приемная дочь-подросток, забота о которых, думается, занимала всё свободное от службы время. Да и в троцкистских кругах её практически не знали. Лишь однажды в листовке-обращении «Ко всем рабочим, ко всем членам ВКП(б)» её упомянули в числе рабочих и красноармейцев, арестованных в канун Нового 1929 года. Никаких иных сведений об участии М.Ф. Сахновской официально представлено не было. Однако надо иметь в виду, что после ареста она сама признала себя троцкисткой, в чем публично раскаялась. Признавать свои политические ошибки и каяться было одним из путей спасения от более жестких мер со стороны карательных органов.

Однако раскаяние не помогло. Комбрига Сахновскую исключили из ВКП(б) с формулировкой, что она «ярая троцкистка, не отмежевавшаяся и после XV съезда партии». С февраля 1928 года её перевели из разведки в другое управление Генштаба. 29 декабря 1928 года её арестовали, а уже 5 января 1929 года осудили. По определению Особого совещания при Коллегии ОГПУ Сахновская за троцкистскую деятельность была выслана в Сибирь сроком на 3 года. Её сразу же уволили из армии со стандартной для таких случаев формулировкой «уволена в долгосрочный отпуск за невозможностью соответствующего использования с зачислением на учет по Красноярскому УВК». Ей пришлось на себе познать тяготы красноярской ссылки, хотя и пробыла она там лишь около года вместо присужденных трёх лет. Кстати, чуть позже этот же внесудебный орган и отменил своё предыдущее решение. В конце декабря 1929 года с неё сняли судимость и разрешили свободное проживание на всей территории Советского Союза. Это было исключением из общих правил для осужденных, вышедших на свободу досрочно. Обычно после ссылки им запрещалось проживание в столице и других крупных городах страны. Она же вернулась в Москву и пошла работать на завод.

Казалось бы, все невзгоды миновали. Она уволилась с работы в Кузнецкстрое и вернулась в Москву. Работала слесарем на заводе АМО (ныне ЗИЛ). Хлопотала о восстановлении в партии и возвращении на военную службу. В начале 1930 года была восстановлена в рядах ВКП(б). А вот возвращение в военную разведку затянулось. Пришлось женщине-комбригу руководить учебным отделом в одной из военных академий в столице. На этой должности, по некоторым сведениям, она получила очередное звание комдива (категория К-11). Кстати, о её воинских званиях известно немного. Все приказы хранятся в недрах военных архивов. Хотя, судя по её фотографии 1928 года, она уже тогда была комбригом (один ромб на петлицах).

В заголовок этого материала о ней и её судьбе нами вынесена категория «генерал». Именно категория высшего начальствующего состава РККА, а не звание. Конечно же она не успела получить персональное воинское звание «генерал-майор или генерал-лейтенант», равное её званию комдива. Она просто не дожила до 1940 года, когда эти звания присваивались по результатам аттестации. Но её статус в ряду высшего начальствующего состава в ранге комдива от этого не стал ниже. Да и читателю понятнее – генерал он и в разведке генерал. Было бы сложно понять сочетание «комдив военной разведки». Да и дивизией она точно никогда не командовала. В 1924 году были введены должностные категории и знаки различия, поделенные на 14 категорий. При этом категории, начиная с К-10 (комбриг), относились к высшему начальствующему составу. В 1935 году она застала новые перемены в воинских званиях и знаках различия. При этом её звание комдива по-прежнему относилось к категории высшего начальствующего состава РККА. Или, иными словами, к генералитету, как это было узаконено в 1940 году. Так что, на наш взгляд, включение Марии Филипповны в категорию «генералы» вполне заслуженно. Возможно, именно поэтому в августе 1932 года комдив Сахновская вновь открыла дверь в здание Управления разведки Генштаба РККА.

Была ли она выдающейся разведчицей – не нам судить. Для этого есть эксперты и историки военной разведки, которые лучше знают исходный материал и специфику службы в разведке. Но даже одно то, что она прошла военный путь от красноармейца-добровольца до комдива, вызывает уважение. Заслужить орден Красного Знамени женщине в армейских рядах было совсем непросто. За всю Гражданскую войну этой награды удостоились всего 28 женщин. Правда, их число увеличилось после награждений 1928 года к 10‐летию образования Красной армии. К тому же она в числе первых женщин окончила Восточное отделение Военной академии РККА и получила высшее военное образование, которое было редкостью даже среди мужчин – красных командиров. При этом она имела опыт работы военного советника и военного разведчика за рубежом. Все это, вместе взятое, видимо, делало её нужной для военной разведки.

Спустя некоторое время после возвращения из ссылки в Москву она получила трёхкомнатную квартиру в новом, как сейчас сказали бы элитном, доме в Большом Овчинниковском переулке столицы. Расположенный в историческом центре Москвы – в Замоскворечье – этот дом местные жители за глаза называли «генеральским». Там действительно проживало немало высших военных чинов. Да и вообще отдельная и к тому же трёхкомнатная квартира со всеми удобствами в те годы считалась верным признаком высокого служебного положения и особого статуса в обществе. В ноябре 2018 года на этом доме был установлен памятный знак – табличка с надписью, что в этом доме жила разведчица Сахновская.

С новыми силами и энергией взялась она за служебные дела, стараясь оправдать возвращенное доверие. Старший инспектор Технического штаба начальника вооружений РККА В. Садлуцкий так характеризовал её в тот период: «Живой, энергичный, с большой инициативой работник… обладает организационными способностями, широким кругозором и эрудицией… Член ВКП(б), активный партийный и общественный работник. Проводит генеральную линию партии, ничем не проявляя имевший место ранее троцкизм… интересуется развитием военной техники и военного дела. В военное время может быть использована по линии политической и в должности начальника штаба дивизии». Эти слова из служебной характеристики – «имевший место ранее троцкизм…» – многое объясняют в последующих событиях личной жизни Сахновской и её трагической судьбе.

День 16 октября 1933 года врезался в память. Тогда её вызвали на ячейковую комиссию Управления штаба РККА по чистке партии. О важности такой процедуры в низовой партячейке в центральном аппарате военной разведки говорит тот факт, что на этом заседании присутствовала член ЦКК Е.Д. Стасова. К этому времени в жизни Марии Филипповны многое переменилось. Она уже была восстановлена в партии и на службе. В кармане гимнастерки рядом с орденом Красного Знамени лежал партийный билет. Казалось бы, жизнь вернулась в привычное русло.

В протоколе № 21 той ячейковой комиссии по чистке членов партии изложена вся интрига и ход процедуры. Вопросы к Сахновской в основном касались её осуждения троцкизма и отношений с мужем-троцкистом, отбывающим наказание. Она откровенно рассказала, что вся её связь с мужем заключается том, что она ему каждые 6 дней пишет письма с рассказом о детях, посылает сухари и теплые вещи. А троцкизм она осуждает и не поддерживает. В ответ товарищи по партии настояли, чтобы она порвала с мужем. Председатель комиссии Шафранский в конце задает вопрос: «Ясно ли тебе самой, что порвать нужно?» Она отвечает: «Ясно» (плачет и уходит с собрания). Комиссия принимает решение считать Сахновскую М.Ф. проверенной. Она же, выполняя слово, данное товарищам по партии, в тот же месяц оформляет развод с мужем.

Сахновская в то время возглавляла специальный отдел, который занимался подготовкой сотрудников разведки и представителей Коминтерна к ведению партизанской войны. Известный специалист по диверсионной работе и минно-взрывному делу полковник И.Г. Старинов вспоминал: «В этот период я работал в Москве в отделе Мирры Сахновской. Это была опытная, энергичная, мужественная женщина, награжденная в числе первых орденом Красного Знамени»[373].

В то время он участвовал в подготовке специалистов по минно-взрывному делу. Об уровне обучавшихся может свидетельствовать упоминание Старинова о том, что он ознакомил с применением минной техники некоторых руководителей компартий зарубежных стран – Пальмиро Тольятти, Вильгельма Пика, Александра Завадского и других. Однако он сомневался в том, что эта работа ведётся достаточно активно. «Именно в столице я вдруг обнаружил, что подготовка к будущей партизанской борьбе не расширяется, а постепенно консервируется. Попытки говорить на эту тему с Сахновской ни к чему не приводили. Она осаживала меня, заявляя, что суть дела теперь не в подготовке партизанских кадров, что их уже достаточно, а в организационном закреплении проделанной работы (позже я узнал, что она острее меня переживала недостатки в нашей работе. Все ее предложения отвергались где-то наверху)»[374].

А беды и невзгоды уже пришли в её дом. В феврале 1934 года в 10‐летнем возрасте умирает старшая дочь Лена. Из дома уходит приёмная дочь Ольга. Нагнетается обстановка на службе. До этого на протяжении всей её жизни и службы, видимо, кто-то из высокопоставленных друзей или покровителей негласно не раз выводил её из-под удара. Так случилось и в этот раз. В марте 1934 года Сахновская была неожиданно направлена на годичную войсковую стажировку в Московскую Пролетарскую стрелковую дивизию.

Стажировалась комдив с высшим военным образованием в должности командира стрелковой роты. Ротами в дивизии командовали старшие лейтенанты и капитаны. Ей же по армейскому статусу, академическому образованию и боевому опыту полагалась бы стажировка на должности, как минимум, начштаба дивизии или на равнозначной должности политического работника согласно последней служебной аттестации. Однако расчёт оказался верным. Никто не искал опального комдива Сахновскую среди командиров рот.

Спустя год, в марте 1935 года ей повезло (или наоборот?) вернуться на службу в разведуправление. Видно, опять же не без протекции высокопоставленных сослуживцев. Хотя многие из них к той поре сами подверглись репрессиям, утратили прежнее высокое положение и влияние. Ей всё больше приходилось полагаться только на себя.

В июне того же года она была переведена со значительным понижением на должность начальника санаторного отделения в Симферополь. Подальше от столицы и от центрального аппарата военной разведки. Но долго держать комдива на столь невысокой должности, видимо, было неудобно. Поэтому спустя несколько месяцев её перевели на должность начальника крымского военного санатория «Кичкинэ». В некоторых публикациях о Сахновской излагается версия, что на базе этого санатория располагалась разведшкола, начальником которой она и была назначена. Согласимся, что это теоретически возможно, но подтверждающих документов, как и свидетельств участников или очевидцев, не выявлено. Поэтому такое предположение остается лишь версией.

Весной 1937 года репрессивные органы её все-таки нашли, хотя она, собственно, ни от кого и не скрывалась. Служила исправно, у всех на виду. Однако в начале апреля М.Ф. Сахновская была вновь уволена из армии, а 15 апреля арестована органами НКВД. Жить ей оставалось всего несколько месяцев.

В следственных документах Военной коллегии Верховного суда СССР эти причины, скорее всего, указаны. Неудивительно, если там есть и её собственноручные признания в приверженности троцкизму, в работе на вражеские разведки или иные признаки явного предательства, характерные для расстрельных обвинений в те годы. Но как-то не верится, что столь высокопоставленная и информированная военнослужащая, пережившая исключение из партии, ссылку, арест мужа, прошедшая через горнила служебных проверок и партийных чисток, могла бы совершить какие-либо противоправные проступки. И уж тем более, антисоветские или иные враждебные действия.

Не до заговоров и политических игр ей было в ту пору. Анализируя доступные документы и материалы из открытых источников, можно выделить несколько вероятных объективных причин и субъективных обстоятельств, которые сделали её арест фактически неизбежным.

Главным, на наш взгляд, было то, что на ней лежало несмываемое, пожизненное клеймо сторонницы Троцкого, хотя она давно и открыто признала свои прежние ошибки и заблуждения. Но сам факт обвинения в троцкизме отложился в её служебных и партийных документах и сохранился в сознании начальников и сослуживцев. Ситуация усугублялась еще и тем, что её муж – Р.Н. Сахновский был осуждён как ярый и нераскаявшийся последователь Троцкого и отбывал очередной срок наказания на Колыме.

Безусловно, важнейшее значение в запуске в 1937 году механизма репрессий в отношении сотрудников военной разведки имели негативные оценки работы Разведупра Генштаба РККА со стороны Сталина. Вождь 21 мая 1937 года лично приехал на совещание в Разведуправление и подверг критике его работу. В июне того же года на расширенном заседании Военсовета при наркоме обороны СССР с участием членов правительства Сталин в своем выступлении вновь критиковал Разведупр. Он констатировал: «Разведка – это та область, где мы впервые за 20 лет потерпели жесточайшее поражение»[375]. Тогда же в докладе наркома Ворошилова впервые было сказано о раскрытом заговоре среди высших военачальников. Как и прежде, идейным вдохновителем заговорщиков был объявлен Троцкий. Начался новый виток кровавой борьбы с троцкизмом в армии, проявившийся в невиданных масштабах репрессий среди командно-политических кадров, включая военную разведку.

Вполне возможно, свою роль сыграла служебная записка бывшего заместителя начальника Разведупра А.Х. Артузова (Фраучи), которую в конце января 1937 года он подал на имя главы НКВД Ежова. Он сообщал о возможном заговоре последователей Троцкого в РККА. В приложенном списке были перечислены пофамильно 34 бывших сотрудника военной разведки, в той или иной степени прежде принимавших участие в троцкистской оппозиции[376]. К сожалению, разыскать этот документ пока не удалось, чтобы подтвердить или опровергнуть факт присутствия в списке фамилии Сахновской. Но об обвинениях её в троцкизме, партийном и уголовном преследовании по таким серьёзным в те годы мотивам заместитель начальника Разведупра, безусловно, знал.

Сам Артузов в мае 1937 года также был арестован по обвинению в «сочувствии к троцкизму, организации антисоветского заговора в НКВД и РККА, а также в подготовке терактов». В августе того же года он был расстрелян.

В связи с начавшейся с осени 1936 года кампании «большого террора», репрессивный аппарат не успевал документально оформлять индивидуальные обвинения и персональные приговоры. Для устранения этой «недоработки» в недрах НКВД возникла инициатива оформлять обвинения не персонально, а целыми списками. Списки обычно исполнялись в машинописном виде в одном экземпляре за подписью сотрудника НКВД и представлялись для утверждения Сталину и членам Политбюро.

С февраля 1937 года и по октябрь 1938 года такие списки стали оформляться решениями Политбюро. С пометками Сталина и других членов Политбюро они передавались в Военную коллегию Верховного суда СССР. С лета 1937 года в списках было только две категории наказаний – расстрел и 10 лет заключения. Чаще всего это были расстрельные списки, включавшие лишь фамилию, имя и отчество человека.

25 июля 1937 года на стол Сталина лег очередной список на 43 человек. В списке под номером 32 была указана Сахновская-Флёрова Мария Филипповна. Сталин и Молотов своими подписями всех их обрекли на смерть. Спустя несколько дней состоялось заседание Военной коллегии Верховного суда СССР. По судебной практике тех лет состав суда включал обычно трёх членов Военной коллегии. Формально, в течение примерно 5—10 минут «устанавливалась вина каждого» и тут же выносился приговор. Приговор, как правило, осужденному не оглашался. Он зачитывался непосредственно перед расстрелом и приводился в исполнение в день суда. Сахновская была расстреляна 31 июля 1937 года и захоронена на Донском кладбище в могиле № 1.

Сломать волю и заставить Сахновскую подписать любые «признания» следователям НКВД было несложно, поскольку она, как мать, оценив безвыходность своей ситуации, скорее всего, пожертвовала собой ради спасения сына. Через 3 месяца 11‐летний сын стал круглым сиротой. В магаданских лагерях Дальстроя 29 октября 1937 года был расстрелян его отец – Р.Н. Сахновский.

Павлу посчастливилось выжить даже с ярлыком сына «врагов народа». Как и многие другие, он в 1941 году добровольно ушёл на фронт. Воевал под Москвой и Сталинградом. В 1946 году демобилизовался и поселился в Донбассе, где работал шофером.

После ХХ съезда партии в числе других было пересмотрено и «дело» М.Ф. Сахновской. В августе 1959 года Павел Романович получил свидетельство о её смерти, а в ноябре того же года – справку Военной коллегии Верховного суда СССР о посмертной реабилитации и компенсацию за потерю матери в размере трёх её должностных окладов. Приказом министра обороны СССР от 29 декабря 1959 года её увольнение в запас было отменено. М.Ф. Сахновская-Флёрова была исключена из списков состава Советской армии и Военно-морского флота «ввиду смерти». Выписка из этого приказа за подписью Маршала Советского Союза И.С. Конева стала последней страницей в личном деле кавалера ордена Красного Знамени, комдива и одной из первых женщин в нашей стране, получивших высшее военное образование.

Осенью 2018 года фондом «Последний адрес» имя разведчицы Марии Филипповны Сахновской было увековечено памятной табличкой на доме № 12 в Большом Овчинниковском переулке, где она проживала до ареста.

Булле Мильда Оттовна родилась 29 (17) апреля 1892 года.

В девичестве – Грундманис. Латышка. Из учительской семьи. Старшая из шести сестёр и братьев. Окончила церковно-приходскую школу и женскую гимназию в 1911 году. Позже преподавала немецкий язык и литературу в женской гимназии, позже работала переводчицей с немецкого и французского языков.

Училась на Высших женских курсах в Риге. После начала Первой мировой войны бежала в 1915 году в Петроград. В 1917 году вышла замуж за Жаниса Буллиса (Ф.Х. Булле). Когда муж заболел чахоткой, они перебрались в Кисловодск Ставропольской губернии. В июне того же года муж умер от туберкулёза.

Второй муж – Б.Л. Абуков – член РВС Персидской Красной армии.

Член РКП(б) с февраля 1918 года, секретарь Кисловодского горкома. Состояла в профсоюзе совработников.

С 1918 года по 1920 год на различных комиссарских должностях в Красной армии. Осенью 1918 года назначена политкомиссаром 1‐го рабочего полка Совета обороны Северного Кавказа.

В тяжёлых боях за город Ессентуки заменила заболевшего тифом командира полка, за что позже в 1928 году была награждена орденом Красного Знамени.

С апреля 1919 года – начальник политотдела 7‐й кавдивизии XI армии. С июня 1919 года – заместитель начальника политотдела XI армии С.М. Кирова. Затем вместе со ставшим членом Реввоенсовета XI армии Кировым она продолжила воевать на Кавказе. Была знакома с его гражданской женой и боевой подругой – Марией Львовной Маркус. Киров и Маркус были давно близкими людьми, но официально оформить свои отношения не могли – православных с иудеями не венчали, а сменить свою веру дочь еврейского часовщика Маркус не соглашалась. Однако неведомыми путями в полученном в 1912 году Кировым паспорте на имя Дмитрия Корнева в графе семейное положение появилась запись – «женат. Жена – Мария Львовна, 26 лет»[377].

Затем на партийной работе. Осенью 1919 года избрана секретарём Астраханского губкома РКП(б). С 1920 года стала заведующей агиторготделом ЦК компартии Азербайджана, членом Бакинского совета. В 1921 году первым секретарём ЦК компартии Азербайджана избирают Кирова.

С 1921 года в НКИД в отделе Ближнего Востока. По разнарядке наркомата в том же году поступила на Восточное отделение Военной академии РККА, которое окончила в 1924 году. Награждена орденом Красного Знамени (1928) за боевые отличия и героизм, проявленные в боях Гражданской войны. Награждение было приурочено к 10‐летию создания Красной армии.

Работала на разных руководящих должностях. Член комиссии по чистке ВКП(б) в 1929 году. Затем работа в Коминтерне. В одной из анкет в качестве своей специальности указала политработу и востоковедение.

Мильда Оттовна владела французским, турецким, немецким, а также русским и латышским языками.

Судя по её фотографии в военной форме начала 1930‐х годах и учитывая прохождение военной службы на должностях политработников РККА, имела воинское звание комиссара дивизии (категория К-11, два ромба на петлицах). Просто так столь высокие звания скромным сотрудникам Наркомата иностранных дел не присваивались. Можно лишь предположить, что по уже сложившейся практике М.О. Булле работала под прикрытием в интересах ИНО ОГПУ за рубежом.

В спецкомандировке в Персии. Избрана ответственным секретарём ЦК Иранской КП(б). Работала вместе со вторым мужем Б.Л. Абуковым в органах власти Гилянской республики. В этой небольшой социалистической стране на территории тогдашней Персии с июня 1920 по сентябрь 1921 года существовала советская власть. Новое территориальное образование получило название Гилянская Советская Социалистическая Республика. Известна она и под другими названиями – Персидская Советская Республика и Гилянская республика. Её созданию способствовало появление в Баку в мае 1920 года кораблей Волжско-Каспийской военной флотилии под командованием Ф.Ф. Раскольникова. Правда, у флотилии была другая задача – надо было вернуть угнанные белогвардейцами российские корабли в порт Энзели. Там хозяйничали англичане при участии белогвардейцев. Добровольно вернуть корабли британцы не захотели. В ходе начавшихся боевых действий объединённые английские войска и белогвардейские части были разгромлены.

Возникла уникальная возможность провозглашения советской власти на территории Гилянской республики. При участии коммунистов были сформированы Реввоенсовет республики, правительство и армия. Однако в это же время в Москве прошли переговоры с шахским правительством и подписан договор о постепенном выводе частей Красной армии из Гиляна.

Однако планы у местных коммунистов были другие. Во второй половине 1920 года в Энзели (провинция Гилян) состоялся съезд социал-демократической партии «Адалят», на котором было принято решение о переименовании партии в Иранскую коммунистическую партию (ИКП). Коммунисты продолжили работу по формированию Гилянской Советской Республики. Булле-Абукова была избрана ответственным секретарём ЦК Иранской КП(б). ИПК вскоре была принята в Коминтерн в качестве одной из его секций. Однако в Москве не хотели портить отношения с Британией из-за событий в Гиляне, поэтому всё происходившее там с участием русской военной флотилии и частями Красной армии было представлено как личная инициатива Ф.Ф. Раскольникова, которого спустя несколько недель назначили на должность командующего Балтийским флотом.

Не у дел оказался и комиссар советского военного десанта, член РВС Персидской Красной армии Б.Л. Абуков. Троцкий 26 мая 1920 года прислал Раскольникову директивную телеграмму, в которой предписывались вполне определённые действия советского командования в оккупированном Энзеле: «Сообщаю основные директивы политики в Персии: Первое, никакого военного вмешательства под русским флагом. Никаких русских экспедиционных корпусов. Всемерное подчёркивание нашего невмешательства с прямой ссылкой на требования Москвы убрать русские войска и красный флот из Энзели, дабы не вызывать подозрения в стремлении к захвату»[378].

В это время М.О. Булле-Абукова заболела тропической лихорадкой. Для лечения она вместе с мужем по её просьбе была переведена в Иваново-Вознесенск. С конца 1921 года она вновь работает в НКИД референтом по Персии, а позже была назначена заместителем заведующего отделом Наркомата иностранных дел.

Затем работала секретарём в Наркомате по делам национальностей и в Совете национальностей. На тот момент, как она указала в анкете 1921 года во время работы в Наркомнаце она была замужем и у неё на иждивении были мать и брат[379].

В 1929 году она была членом комиссии по чистке партии.

С осени того же года была переведена на работу в Коминтерн.

В 1933 году вместе с мужем видным большевиком Б.Л. Абуковым была переведена на работу в Башкирию. С июня 1937 года она занимала должность заместителя наркома здравоохранения республики.

Арестована большевичка М.О. Булле 3 (по другим сведениям – 14) октября 1937 года. Как позже вспоминала одна из её сокамерниц и знакомая по прежней, свободной жизни. «4 октября в камеру вошла, – вспоминала позже Г.И. Затмилова, – первая «обкомовская дама», Мильда Оттовна Булле. Она была членом бюро обкома. … Она вообще была неплохая, если говорить в целом, по сравнению с другими «дамами… Она расспрашивала меня о допросах, я ей рассказывала о своих, рассказывала о том, что люди подписывают ложные показания, чтобы избавиться от пытки допроса. Слушая такое, она сказала:

– Галина Ивановна, а вы видели когда-нибудь человека, который написал бы на себя и других ложные показания?

– Нет, – ответила я, – не видела, но я знаю, что такие есть.

Она не возражала, но по ее скептической улыбке я видела, что она этому не верит»[380].

Однако вскоре Мильда Оттовна на личном опыте и впечатлениях от «конвейерного» допроса поняла, насколько она ошибалась.

«Дня через два, – продолжала вспоминать бывшая сокамерница Галина Ивановна, – ее взяли на допрос, и она не вернулась в камеру… Камера начала постепенно наполняться, и скоро, рассчитанная на девять человек, она вмещала сорок.

…недели через две к нам опять привели Булле, которая сразу же подошла ко мне и сказала, что она подписала все, что от нее требовали.

– Почему? – воскликнула я.

– Я сидела семьдесят два часа, не поднимаясь; у меня начало рябить и двоиться в глазах, я ничего не соображала! – ответила она.

Мне показалось это неубедительным, семьдесят два часа сидки не такое уж тяжелое средство, чтобы нестарая, крепкая женщина не могла его выдержать, да еще сразу после ареста. Я и теперь думаю, что дело было не в семидесяти двух часах допроса, а в каком-то изломе психики, который заставлял подчиняться представителям этого учреждения»[381].

Несмотря на её признания, М.О. Булле была обвинена в государственных преступлениях по статье 58, пункты 10 и 11. Расстреляна в возрасте 46 лет в один день с мужем – 13 июля 1938 года.

Реабилитирована посмертно в октябре 1956 года.

Сказать о М.Ф. Сахновской и М.О. Булле, что они ничем себя не проявили, как отмечал когда-то неизвестный военачальник, слова которого мы ранее приводили, было бы, на наш взгляд, неверно. Обе выпускницы достигли высших воинских званий, условно равных генерал-лейтенантам. В петлицах на их гимнастёрках было по два ромба, и их должности относились к категории К-11. Они занимались важной для государства и интересной для них работой. Так что их уж точно нельзя считать неудачницами.

О двух других выпускницах Восточного факультета Военной академии РККА – М.М. Янковской и А.Н. Урванцевой – известно значительно меньше. Но тем не менее некоторое представление об их жизни и военной судьбе можно получить и по тем немногим сохранившимся сведениям.

Родилась в 1900 году в Москве.

Русская. Образование высшее военное. Окончила в 1924 году Восточное отделение Военной академии РККА.

Член ВКП(б).

Преподаватель иностранного языка в Государственном академическом Большом театре СССР.

Арестована 4 июля 1937 года по делу бывшего заместителя Разведупра и бывшего заведующего отделом Службы связи Коминтерна Б.Н. Мельникова, арестованного по подозрению в шпионаже в пользу японской разведки. Прежде он работал в НКИДе, был нелегальным резидентом на Дальнем Востоке.

Завербован был осенью 1918 года, когда попал в плен к японцам в тайге в Амурской области.

При допросах он назвал М.М. Янковскую в качестве связной с агентами японской разведки в Москве. Она в то время занимала должность референта отдела Дальнего Востока НКИД по Японии. Передавал он информацию для японцев через неё устно во время встреч в его служебном кабинете.

В частности, Мельников, с его слов на допросе 16–17 мая 1937 года, показал, что он в то время передал японцам интересовавшую их информацию по пределу уступок советской стороны по рыболовной конвенции, по японской концессии на Сахалине и текущей дипломатической работе.

Связь с японской разведкой, как он признал на допросе, бывший разведчик и дипломат поддерживал до 1926 года.

Затем он предупредил японцев, что Янковская попала под подозрение ГПУ. Вскоре японцы заменили связного и запросили сведения о советских военных советниках в Китае. По возвращении в Москву в начале 1932 года он был назначен заместителем начальника Разведупра Штаба РККА.

Потом Мельников в октябре 1928 года был назначен генеральным консулом СССР в Харбине, где, с его слов, он продолжил контакты с японскими разведчиками и дипломатами.

Протокол допроса Ежов приложил к своему спецсообщению и направил Сталину[382].

Приговорена ВК ВС СССР 2 сентября 1937 года по обвинению в шпионаже к высшей мере наказания – расстрелу. Расстреляна в тот же день – 2 сентября 1937 года по приказу председателя Военной коллегии ВС СССР В. Ульриха коменданту ГУГБ НКВД СССР в числе 32 приговорённых к высшей мере уголовного наказания – расстрелу.

Место захоронения – Москва, Донское кладбище.

Реабилитирована 16 июля 1957 года ВК ВС СССР.

Родилась в 1896 году.

Русская, из служащих.

В РККА с 1921 года. В годы Гражданской войны была медсестрой, затем возглавляла санитарный отряд особого назначения. Выполняла разведывательные задания в тылу деникинских армий на юге России.

Член РКП(б) с 1920 года.

В 1918–1921 годах занималась политико-просветительской работой с красноармейцами.

В мае 1924 года окончила Восточное отделение (персидский класс) Военной академии РККА.

Владела фарси, французским и немецким языками.

По линии НКИД СССР работала в Персии сначала практиканткой, потом секретарём, а позже – заведующей информационным агентством НКИД в Баку (1924–1926).

В 1927–1928 годах была назначена референтом по Ближнему и Среднему Востоку во Всесоюзном обществе культурной связи с заграницей.

В 1928–1931 годах находилась в распоряжении РУ Штаба РККА на зарубежной работе, в том числе в Австрии в венской резидентуре. По возвращении на Родину в 1931–1932 годах была деканом факультета внешней торговли Московского института востоковедения имени Н.Н. Нариманова.

В 1932–1934 годах снова работала за границей по линии РУ Штаба РККА, а затем с июня 1934 по июль 1935 годов находилась в распоряжении Разведупра РККА с прикомандированием к «Интуристу».

С июля 1935 по июль 1937 год в загранкомандировке по линии Разведупра[383].

Присвоено воинское звание «старший политрук» (1936).

В июле 1937 года была уволена из РККА с формулировкой «за невозможностью соответствующего использования в органах разведки».

Тогда же был арестован по обвинению в участии в контрреволюционной террористической организации её муж – военный разведчик бригадный комиссар (1937) А.М. Витолин, который служил в РККА с 1918 года.

С февраля 1922 года зачислен в штат Разведупра Штаба РККА. Занимал должности помощника начальника ряда отделов. В 1925–1927 годах состоял в распоряжении Разведупра. В 1927–1929 годах помощник начальника 2‐го (агентурного) отдела 4‐го управления Штаба РККА. С 1929 по 1934 год в распоряжении управления.

В 1935 году он окончил основной факультет Военной академии имени М.В. Фрунзе. Владел французским и немецким языками. По окончании академии зачислен в распоряжение Разведупра РККА. В июле 1937 года уволен в запас РККА.

Член РКП(б) с 1919 года.

Приговорён ВК ВС СССР к высшей мере уголовного наказания – расстрелу. Приговор приведён в исполнение 1 сентября 1938 года. Реабилитирован определением ВК ВС СССР в июле 1957 года.

После расстрела мужа в 1938 году Урванцева-Левицкая была репрессирована как член семьи «врага народа» и сослана в Башкирию, где в период ссылки работала пастухом. После освобождения по окончании срока работала учительницей немецкого языка в вечерней школе Уфы. Затем вернулась в столицу, где работала сотрудницей Московского ЦНИИ санитарного просвещения Министерства здравоохранения СССР.

Была одной из немногих участниц Гражданской войны и выпускниц Военной академии РККА, доживших до 1980‐х годов.

Такой непростой была судьба женщин – первых выпускниц Восточного отделения Военной академии РККА, посвятивших свою жизнь службе в военной разведке. Из четверых выпускниц трое были расстреляны в период репрессий в 1930‐е годы, и лишь А.Н. Урванцева умерла своей смертью в 1983 году в Москве, дожив до почтенного возраста 87 лет.

Алешковская Полина Григорьевна

Родилась в 1905 г. в Могилеве.

Еврейка. Член ВКП(б) с 1925 г. Секретарь АХУ НКВД (в апреле 1937 г. была зачислена в действующий резерв ОГПУ – НКВД СССР. Сотрудник НКГБ СССР (на 2.1945). Спецзвания, установленные в органах ОГПУ – НКГБ СССР: январь 1937 г. – лейтенант госбезопасности, сентябрь 1943 г. – капитан госбезопасности, февраль 1945 г. – майор госбезопасности. Звание майора госбезопасности условно соответствовало армейскому званию полковника.

Награждена орденами Ленина (21.2.1945) и Красного Знамени (19.1.1945), медалью «За трудовое отличие» (20.09.1943).

Дата и место смерти неизвестны.

Банк Александра Александровна

Родилась в 1894 г. Дата и место рождения неизвестны.

Русская. Из семьи рабочих.

Член РКП(б) с 1920 года. В Красной армии с 1919 г.

Служба в ОГПУ СССР с 1933 г. В 1937 г. присвоено спецзвание лейтенанта госбезопасности. Назначена старшим помощником начальника 2‐го отделения пограничного отдела. В 1938 г. в той же должности в 5‐м отделении Отдела погранслужбы ГУПВВ.

Активно боролась с «врагами народа» и упущения в работе центрального аппарата погранвойск. «Неудобный» для начальства офицер пограничной разведки А.А. Банк ставил острые вопросы на собраниях парторганизации штаба. Находясь более шести месяцев в резерве начсостава, женщина-чекист добивалась своего назначения на реальную работу. В апреле 1941 г. получила перевод в кадры НКВД СССР, поскольку до перехода на политработу она долгое время находилась на оперативно-чекистской работе в одном из отделений Штаба ГУПВО НКВД. Банк была сотрудником пограничной разведки старшим помощником начальника 2‐го отделения (разведывательного) Пограничного отдела ГУПВО. Название её должности в политоргане войск НКВД в приказе не указано. Дальнейшая судьба, дата и место смерти неизвестны.

Беннет Раиса Соломоновна

Период жизни – 1899 по 9 октября 1937 г.

Родилась в Петрозаводске. В детские годы переехала в США вместе с родителями.

Еврейка. Образование высшее. Член компартии США.

В 1927 г. прибыла в СССР, вступила в ВКП(б). Работала преподавателем английского языка в Военной академии им. М.В. Фрунзе. Была приглашена на работу в военную разведку.

В 1928–1935 гг. находилась в распоряжении РУ РККА. В 1929–1931 гг. работала в Китае, сначала в резидентуре связи А. Гурвича-Горина, затем в шанхайской резидентуре Рихарда Зорге. После возвращения в СССР трудилась в центральном аппарате Разведупра.

Арестована 15 июля 1935 г. по так называемому «кремлевскому делу». Была осуждена. По постановлению Особого совещания при НКВД СССР в 1935–1937 гг. отбывала наказание в лагере. Военной коллегией Верховного суда СССР 9 октября 1937 г. по обвинению в «участии в антисоветской деятельности» приговорена к расстрелу, приговор приведен в исполнение в тот же день.

Реабилитирована в 1957 г.

Бердникова Вера Васильевна

Годы жизни: родилась в 1901 г. – умерла 1996 г.

Русская. Из семьи рабочего-железнодорожника.

Училась в Новониколаевской (ныне – Новосибирск) женской гимназии. Позже окончила фельдшерские курсы. Под влиянием старшей сестры примкнула к большевикам.

Член РСДРП (б) с 1917 г.

1918 г. – на подпольной работе в тылу белой армии под прикрытием работы учительницей приюта-яслей в Новониколаевске. Осенью того же года была арестована белогвардейской контрразведкой. Находилась под арестом до декабря 1919 г. Освобождена войсками Красной армии.

В 1920 г. работала инструктором горкома партии в Новониколаевске.

В сентябре 1920 г. по партийной путевке прибыла в Иркутск в распоряжение Регистрационного отдела 5‐й Красной армии. Была зачислена в кадры военной разведки. Осенью того же года, получив деньги и шифры, отправилась на своё первое задание в тыл противника.

С сентября 1920 г. по январь 1923 г. – сотрудница Разведуправления при Реввоенсовете Народно-революционной армии Дальневосточной Республики (далее – РУ НРА ДВР).

В сентябре 1921 г. – октябре 1922 г. находилась в должности помощника начальника оперативного отдела и заведующего секретной частью РУ НРА ДВР. С осени 1922 г. по февраль 1923 г. находилась на нелегальной работе в Чите и на КВЖД. В Маньчжурии выдавала себя за дочь богатых белоэмигрантов из России.

В январе 1923 г. демобилизована из Красной армии.

В Чите вышла замуж за политработника и разведчика М.П. Шнейдермана и вместе с ним переехала в Ленинград. Окончила Ленинградский восточный институт. Стала историком-экономистом. Затем перебрались в столицу.

В 1928 г. за боевые заслуги была награждена орденом Красного Знамени. Представление о награждении подписали начальник Разведуправления Штаба РККА Я.К. Берзин, а также бывшие начальник Разведупра 5‐й армии и НРА ДВР С.С. Заславский и начальник штаба НРА ДВР Б.М. Фельдман.

В распоряжении Разведуправления Штаба РККА (1934–1938).

Окончила школу Разведупра РККА (1935), где её вместе с мужем готовили к нелегальной работе «по коммерческой линии». В 1936 г. ей было присвоено звание капитана, а муж стал бригадным комиссаром. Вместе с мужем-разведчиком находилась в загранкомандировке, откуда они в ноябре 1937 г. были отозваны в Москву. Мужа арестовали, а через 9 месяцев следствия в Бутырской тюрьме освободили, не найдя за ним какой-либо вины. Но в 1939 г. вновь арестовали и осудили на 8 лет ИТЛ. Был освобождён в 1948 г. и спустя год умер. Реабилитирован в декабре 1956 г.

В июле 1938 г. В.В. Бердникова была уволена в запас РККА в звании майора.

В 1967 г. ветеран партии и военной разведки была награждена орденом Ленина.

Умерла в 1996 г. в посёлке Томилино в Подмосковье.

Боговая Серафима Фёдоровна

Родилась в 1900 г. – умерла предположительно в 1947 г.

Русская. Из Архангельской губернии.

Участница Гражданской войны на Севере РСФСР. Партизанка, пулеметчица на Архангельском фронте. Член РКП(б).

Сотрудница Разведупра Штаба РККА. Награждена наркомом обороны Союза ССР именными золотыми часами (1934).

Арестована в 1937 г. В мае 1938 г. приговорена к восьми годам исправительно-трудовых лагерей (ИТЛ) и последующей ссылке.

Дальнейшая судьба неизвестна.

Болотина Мария Самуиловна

Родилась в 1895 г.

Еврейка. Родом из города Мглин, ныне Брянской области.

Окончила в 1917 г. женскую гимназию в г. Рославле Смоленской губернии. Состояла в Бунде (март – август 1917 г.). Член РКП(б) с 1922 г. Работала корректором в газете «Известия Рославльского совета» (март 1917 г. – июнь 1918 г.). Секретарь-делопроизводитель, машинистка в учреждениях и воинских частях Москвы, Минска, на Западном фронте (июнь 1918 – март 1923 г.).

С октября 1923 г. сотрудница Разведупра РККА. Машинистка в центральном аппарате РО Штаба РККА (октябрь 1923 – март 1924 г.). В марте 1924 г. направлена в Чехословакию в полпредство СССР.

С ноября 1929 г. легально работала в Берлине.

Помощник начальника сектора 2‐го отдела Разведупра Штаба РККА (июль 1931 – июнь 1933 г.), слушательница подготовительной группы Военно-химической академии РККА (июнь – декабрь 1933 г.).

Секретарь отдела кадров Международной ленинской школы (декабрь 1933 – март 1935 г.). Затем в распоряжении РУ РККА (март 1935 – сентябрь 1937 г.).

В сентябре 1937 г. уволена из РККА с обоснованием: «была секретарем Уншлихта, знакома с бывшей женой Мессинга, в 1917 была в бунде». Репрессирована.

Дальнейшая судьба и дата смерти неизвестны.

Бортновская Стефания Брониславовна

Годы жизни: родилась в 1892 г. – умерла в 1928 г.

Полька. Член СДКПиЛ и одновременно РСДРП(б) с 1917 г.

В 1914–1917 гг. жила в Саратове, куда был выслан её брат Б.Б. Бортновский. После октября 1917 г. работала в Москве. С марта 1918 г. в комиссариате по польским делам Наркомнаца РСФСР. С 1919 г. в польском отделе Петросовета.

В 1919–1920 гг. вместе с братом работала в разведотделе штаба Западного фронта.

В 1928 г. Я.К. Берзин в представлении на награждение её орденом Красного Знамени писал: «Бортновская С.Б. принадлежит к числу основных работников Разведупра, которые участвовали в самом создании разведки РККА…»

В декабре 1920 г. выехала на работу в берлинскую нелегальную резидентуру. В 1921–1922 гг. была резидентом в Данциге. В первой половине 1923 г. – нелегальный резидент в Праге. В 1923–1924 гг. работала в Парижской резидентуре. В 1925 г. – представитель компартии Польши при Исполкоме Коминтерна. Вскоре вернулась на нелегальную партийную работу в Польшу под именем Янины Поплавской.

26 октября 1925 г. арестована в Лодзи и приговорена к восьми годам заключения. В тюрьме была старостой коммунистической группы и проводила занятия с заключенными. В конце 1927 г. в связи с обострившейся чахоткой освобождена польскими властями. Умерла от туберкулёза в 1928 г. в Берлине.

Брауде Вера Петровна

Годы жизни – апрель 1890 – 17 ноября 1961 г.

Урождённая Булич. Из семьи дворян Казани. С 14 лет в революционном движении. В 1904 г. исключена из 4‐го класса Родионовского института благородных девиц за антирелигиозные и антиправительственные настроения без права обучения в казённых учебных заведениях. В частной гимназии состояла в нелегальном марксистском кружке. В 1905–1908 гг. состояла в боевой дружине РСДРП в Уфе. Неоднократно подвергалась арестам и ссылкам.

В 1909 г. вышла замуж за большевика С.М. Брауде. С 1911 г. исключена из дворянского сословия и причислена к мещанскому сословию. Состояла в партии эсеров-максималистов. В сентябре 1918 г. вступила в РКП(б). Работала в Казанской ЧК. Принимала участие в пытках и расстрелах. Отличалась жестоким отношением к арестованным. Служила в Особом отделе ВЧК Восточного фронта. Работала заместителем председателя ЧК в Казани и других городах Сибири. В 1920–1924 гг. пом. начальника Секретного отдела ВЧК – ГПУ. С 1925 по апрель 1938 г. на оперативной и следственной работе в ОГПУ – НКВД СССР. Награждена знаком «Почётный работник ВЧК – ГПУ», а также именным оружием и золотыми часами.

Арестована в 1938 г. за разглашение гостайны. Осуждена на 8 лет заключения. С 1946 г. – в ссылке. В 1953 г. повторный арест.

Реабилитирована в 1956 г. Восстановлена в партии, и возвращено спецзвание «майор госбезопасности», назначена персональная пенсия.

Бронина Элли Ивановна (Марсо Рене)

Родилась в 1913 г. – умерла в 1999 г. Француженка.

В 1930 г. вступила в Коммунистический союз молодежи Франции и была отправлена на учебу в СССР. Член ВКП(б) с 1940 г.

В РККА с 1931 г. Лейтенант (1936).

Прошла специальную подготовку, в апреле 1934 г. была направлена в Шанхай в качестве радистки нелегальной резидентуры Я.Г. Бронина. В Токио занималась проверкой рации группы Р. Зорге. После ареста и суда над Брониным покинула Китай. Была направлена на нелегальную работу в штаб генерала Франко в Испании.

За участие в гражданской войне на стороне Республиканской армии в Испании награждена орденом Ленина (1937).

В 1940 г. ушла из разведки и посвятила себя медицине. В 1949 г. защитила в 1‐м Московском медицинском институте диссертацию «Ранняя диагностика коронарной недостаточности». В связи с арестом мужа уволена из клиники, жила с детьми на случайные заработки. В середине 1960‐х гг. получила персональную пенсию союзного значения.

В 1978 г. вышла из КПСС. Дальнейшая судьба неизвестна.

Волгина Мария Васильевна

Родилась 26 декабря 1897 г. в Гольдингенском уезде Курляндской губернии.

Латышка. Из крестьян.

В РККА с 1920 г.

Член РКП(б) с 1924 г. Окончила два курса рабфака (1924), Вечернюю военную академию РККА.

Старший политрук (19.06.1936).

Жена разведчика-нелегала, полкового комиссара К.М. Басова (1935).

Делопроизводитель, шифровальщица в агентурном подразделении Регистрационного отдела Разведуправления штаба помглавкома по Сибири (март 1920 г. – июль 1922 г.). В Разведупре Штаба РККА – переписчица Общей канцелярии (июль – август 1922 г.), заведующая сектором 4‐го отделения 2‐го (агентурного) отдела (август – сентябрь 1922 г.), шифровальщица, старшая шифровальщица шифровального отделения того же отдела (сентябрь 1922 г. – сентябрь 1927 г.), помощник начальника 1‐й (шифровальной) части (сентябрь 1927 г. – июль 1928 г.).

В распоряжении Разведупра (июль 1928 г. – август 1935 г.), секретарь 1‐го (западного) отдела.

Арестована органами НКВД после ареста мужа в начале декабря 1937 г.

Дальнейшая судьба, дата и место смерти неизвестны.

Герасимова Марианна Анатольевна

Период жизни: 1901 г. – ноябрь 1944 г. Уроженка Саратова, из семьи служащих. Член ВКП(б) с 1919 г. Образование: среднее. На службе в органах государственной безопасности с 1923 г. 1925–1926 гг. – пом. уполномоченного 2‐го отделения ИНФО ОГПУ СССР 1926–1928 гг. – пом. нач. 2‐го отделения ИНФО и ПК ОГПУ СССР 1928–1930 гг. – нач. и пом. начальника ИНФО ОГПУ СССР. 1935 г. – нач. 5‐го отделения СПО ГУГБ НКВД СССР (творческая интеллигенция: литераторы, печать, кино, искусство). 1935 г. – уволена из НКВД «по болезни». Арестована в августе 1939 г. 29.12.1939 г. осуждена ОСО НКВД СССР на 5 лет ИТЛ. 1940–1944 гг. – срок наказания отбывала в Карлаге, затем вернулась в Москву. 11.1944 г. – покончила жизнь самоубийством, якобы из-за отказа в прописке в Москве. В феврале 1958 г. реабилитирована Военным трибуналом Московского военного округа. Награды: знак «Почетный работник ВЧК – ГПУ» (V) № 710—1932 г.

Гертнер Софья Оскаровна

(«Сонька Золотая ножка») Период жизни: январь 1904 г., Санкт-Петербург – 1984 г., Ленинград (по другим сведениям – в 1982 г.). Оперуполномоченный 3‐го отдела УГБ УНКВД по Ленинградской области. Отличалась особой жестокостью при допросах арестованных. Своё прозвище «Сонька Золотая ножка» получила у сотрудников и заключённых из-за жестокого избиения ногами изощрёнными способами. Оперуполномоченный 1‐го СО УНКВД по Ленинградской области в мае 1939 г. уволена по ст. 38‐б. Сержант госбезопасности (64–20.1.1937), что примерно соответствовало армейскому званию лейтенанта. Награждена золотыми именными часами (1937). По другим сведениям, это был подарок от её наставника по жестоким допросам чекиста капитана госбезопасности Мирона Исаакиевича Мигберта, начальника 3‐го (контрразведывательного) отдела УНКВД Ленинградской области. Проработала в НКВД 9 лет. Арестована по приказу Берии в 1939 г. Приговорена 31.1.1941 Военным трибуналом внутренних войск НКВД Ленинградской области к 10 годам исправительно-трудовых лагерей (ИТЛ). Отбыв неполный срок заключения, была отправлена на фронт. По некоторым сведениям, затем получала пенсию как участница войны и жертва репрессий.

Гинзбург (Галинская) Ревекка Львовна

Годы жизни: родилась в 1898 г. – умерла в 1970 г.

Еврейка. Место рождения – Витебск.

Политрук (1936). В РККА с 1918 г. Член РКП(б) с 1918 г.

Училась на командно-техническом факультете ВАХЗ РККА (июнь 1933 – декабрь 1934 г.). Участница Гражданской войны.

Заведующая шифровальным отделом Оперативного управления Полевого штаба РВСР (1918–1919), начальник шифровального отдела штаба 12‐й армии (1919–1921). Шифровальщица, заведующая шифровальным бюро представительства РСФСР, затем СССР в Литве, позже в представительстве СССР в Анкаре (Турция) (1921–1923).

На партийной и профсоюзной работе в Москве (1923–1924).

С 1924 г. в распоряжении Разведупра Штаба РККА.

Секретарь военного атташе при полпредстве СССР в Италии (январь 1924 г. – июнь 1927 г.). Помощник начальника 2‐го отдела (июль – октябрь 1927 г.), на нелегальной работе в Италии (октябрь 1927 г. – февраль 1931 г.), помощник начальника сектора 2‐го отдела (февраль 1931 г. – июнь 1933 г.) Разведупра Штаба РККА.

В 1933–1934 гг. слушательница 1‐го курса командно-технического факультета Военно-химической академии РККА.

Отозвана из академии в РУ РККА. Радистка нелегальной резидентуры в Италии (декабрь 1934 г. – сентябрь 1936 г.). Помощник начальника отделения Разведотдела штаба Закавказского военного округа (сентябрь 1936 г. – июнь 1938 г.).

Уволена из РККА в запас в июне 1938 г.

Работала в ЦНИИ Минздрава СССР.

Дальнейшая судьба неизвестна.

Грундман Эльза Яковлевна (Ульриховна)

Период жизни: 4(16) мая 1891 г. в Курляндской губернии Российской империи – 30 марта 1931 г., Москва.

Родилась в семье батрака-латыша (по другим сведениям – в семье крестьянина-середняка) в Курляндии.

1904 г. – окончила пятиклассное министерское училище (или церковно-приходскую школу?).

Член Латвийской социал-демократической партии с 1906 г.

В революционном движении с 1905 г. Исключена из женской гимназии как политически неблагонадёжная. Четыре раза подвергалась арестам и тюремному заключению в Либавской тюрьме.

С началом Первой мировой войны в 1915 г. переехала в Петроград. Работала токарем на заводах «Новый Леснер» и Промет.

Июнь 1917 г. – слушательница медицинских курсов. Позже участвовала в создании Российского Красного Креста.

Участвовала в Октябрьском вооруженном восстании 1917 г. и штурме Зимнего дворца.

В апреле 1918 г. была включена в состав сотрудников Всероссийского бюро военных комиссаров (ВБВК).

В 1918 г. комиссар особых отрядов 3‐й армии Восточного фронта.

С 1919 г. в Москве, была 2‐м секретарём горрайкома партии. С июня 1919 г. по направлению ЦК РКП(б) перешла на работу в Московскую ЧК на оперативную работу в Особый отдел. Служила под руководством Е.Г. Евдокимова. Вскоре стала начальником информационной части МЧК.

Участвовала в ликвидации ряда контрреволюционных заговоров и белогвардейских организаций.

С 1920 г. работала в Особом отделе ВЧК Юго-Западного фронта, затем в органах ВУЧК и ОГПУ Северного Кавказа.

В марте 1921 г. в штатах ВУЧК возглавляла Осведомительное (агентурное) отделение.

В 1923 г. служила в полпредстве ГПУ в Ростове-на-Дону, затем помощником начальника информационно-агентурного отдела, который возглавлял Е.Г. Евдокимов.

В 1925 г. назначена личным помощником (секретарём полпредства) полпреда ГПУ Евдокимова.

В 1928 г. – начальник секретного отдела полпредства.

С 1930 г. на ответственной работе в центральном аппарате ОГПУ.

Эльза Яковлевна была незамужняя, на иждивении имела приёмную дочь и родную сестру.

Награждена орденом Красного Знамени (1926). Трижды поощрялась золотыми часами (1920, 1923 и 1928). В награду в 1921 г. получала строевую лошадь и именной портсигар.

1924 г. – первой из женщин-чекистов получила знак «V лет ВЧК – ОГПУ», для награждения которым требовались заслуги перед Республикой и не менее трех лет чекистского стажа. Позже этот знак получил название «Почётный работник ВЧК – ГПУ».

С января 1930 г. в резерве назначения ОГПУ СССР; в середине февраля того же года назначена помощником начальника 3‐го отделения Оперативного отдела ОГПУ (политический надзор за проведением официальных торжеств, съездов и судебных процессов, а также наблюдение за работой милиции, борьба с антисоветской агитацией на улицах, розыск политических преступников в Москве). В начале 1930‐х гг. в Москве среди сотрудников неофициально считалось, что она влюбилась в начальника Московского уголовного розыска Ф.П. Фокина, который возглавлял МУР с января 1930 по январь 1932 г. Он был моложе её на 4 года. Завязался бурный роман. Но бросить семью и перебраться к Эльзе Фёдор Павлович не смог. И Эльза Яковлевна поступила так же решительно, как она это делала всегда, когда стояла перед жестким выбором. Достала наградной маузер и направила его себе в висок…

Конечно, эта версия событий нуждается в проверке и уточнении. Однако с момента гибели чекистки Грундман в службе Фокина произошли загадочные перемены. Он был перемещён на должность с меньшим объёмом. Председатель ОГПУ Менжинский объявил ему выговор за какую-то непростительную ошибку. В октябре 1938 г. капитана госбезопасности Фокина арестовали и обвинили в шпионаже. Его дело вёл лично Абакумов. Приговор – 3 года ИТЛ. Позже он был реабилитирован и восстановлен в партии. Было ли всё это связано с самоубийством Грундман – неизвестно.

Официальная версия – Э.Я. Грундман покончила жизнь самоубийством 30 марта 1931 г. при невыясненных обстоятельствах.

Гуковская Наталья Исидоровна

Годы жизни: родилась 12 марта 1914 г. в Санкт-Петербурге – умерла 10 октября 1977 г. в Москве.

Родилась в столице Российской империи в семье нефтепромышленника.

В 1932 г. в возрасте 18 лет поступила на службу в Разведупр Штаба РККА. До 1935 г. служила на разных должностях и выполняла отдельные специальные задания. В 1935–1936 гг. прошла курс обучения в Школе при Разведуправлении РККА. В 1936 г. имела звание техник-интендант 2‐го ранга.

Участвовала в спецоперации советской военной разведки по оказанию помощи республиканцам в период гражданской войны в Испании.

В конце ноября 1938 г. была уволена в запас.

Поступила во Всесоюзный заочный юридический институт, который окончила в 1944 г. Одновременно с учёбой работала в Прокуратуре СССР, где последовательно занимала должности старшего следователя, зам. начальника следственного отдела и прокурора. В период с 1944 по 1954 г. была следователем по особо важным делам при Генеральном прокуроре.

С 1954 г. на научной работе в области криминалистики, опубликовала ряд книг и научных работ по этой тематике.

Умерла в возрасте 63 лет в Москве в октябре 1977 г.

Денисова Анастасия Ильинична

Родилась 7 ноября 1903 г. в Оренбурге. Русская.

Член ВКП(б) с 1927 г.

На военной службе с февраля 1920 г.

Служила на различных должностях ОГПУ НКВД, МГБ и МВД СССР. В мае 1946 г. была начальником отделения Отдела кадров центрального аппарата ГУЛАГ МВД.

В августе 1937 г. была сотрудником для особых поручений 1‐го отдела ГУГБ НКВД СССР. Затем переведена на должность старшего инспектора 1‐го отделения Отдела кадров НКВД СССР.

Спецзвание младшего лейтенанта госбезопасности (1937), а позже – капитан госбезопасности (1943).

Уволена в запас в июне 1947 г. в звании майора.

Награждена орденами «Знак Почета» (1943), Красного Знамени (1944) и орденом Ленина (1946).

Дальнейшая судьба, дата и место смерти неизвестны.

Доброва Мария Дмитриевна

Годы жизни: родилась в 1907 г. в Минске – умерла в 1963 г. в США.

Русская. Из семьи рабочих.

Член ВКП(б) с 1943 г.

Окончила Рабоче-крестьянский техникум по классу вокала и фортепьяно, а также курсы английского языка.

В 1938–1940 гг. училась в Ленинградском университете, а по окончании курса обучения работала в университете на кафедре иностранных языков.

В период гражданской войны в Испании была в загранкомандировке по линии Разведупра Штаба РККА в качестве переводчицы. Награждена орденом Красной Звезды за участие в спецоперации в Испании.

В годы Великой Отечественной войны работала санитаркой в одном из военных госпиталей в блокадном Ленинграде (1941–1944).

На службе в Советской армии с 1951 г. Воинское звание «капитан».

По линии военной разведки в 1944–1948 гг. работала под прикрытием должности референта консульского отдела посольства СССР в Колумбии. По возвращении на родину трудилась в системе Академии наук СССР в Ленинграде в 1948–1951 гг.

В 1951 г. поступила на службу в военную разведку. В период с 1951 по 1954 г. прошла курс спецподготовки для нелегальной работы за рубежом. В 1953 г. – для промежуточной легализации во Францию и Италию.

Затем как сотрудница нелегальной резидентуры была направлена в США, где успешно прошла легализацию и успешно работала в 1954–1963 гг. в качестве владелицы косметического салона в Нью-Йорке. Была выдана предателем-генералом Д.Ф. Поляковым, который курировал её деятельность в 1962 г. В связи с угрозой ареста ФБР в 1963 г. покончила с собой, выбросившись с балкона отеля, где её задержали агенты ФБР. Обстоятельства гибели разведчицы-нелегала стали известны лишь в 1986 г. после ареста генерала-предателя Полякова. До этого М.Д. Доброва в кадрах ГРУ числилась как безвестно отсутствующая. Похоронена в США.

Желтенкова Евдокия Алексеевна

Родилась в 1893 г. в Пензе.

Русская, член РКП(б) с 1919 г.

С 1937 г. служба в органах госбезопасности Азербайджанской ССР. Участвовала в чистках в период «большого террора» в Азербайджане. При расследовании впоследствии случаев её участия в применении незаконных методов следствия и избиении в ходе допросов арестованных, в частности бывшего партработника Миркадыровой, Желтенкова сами факты избиения признала, а своё участие в них – нет. При этом она отметила, что женщина-коммунистка Миркадырова выдержала все пытки, своей вины не признала и никого под пытками не оклеветала. Май 1938 г. – младший лейтенант госбезопасности.

Февраль 1945 г. – майор госбезопасности. Сотрудник госбезопасности Азербайджанской ССР (на апрель 1946 г.). Награждена орденами Ленина (21.2.1945) и Красного Знамени (19.1.1945).

Дальнейшая судьба, дата и место смерти неизвестны.

Залесская (Фельдт) Софья Александровна

Годы жизни: родилась 15 марта 1903 г., деревня Смиловицы Варшавской губернии, ныне ПНР – погибла 22 августа 1937 г.

По национальности полька. Из крестьян (по другим сведениям – из служащих).

Среднее образование получила в 1920 г. в Швейцарии.

Член компартии Польши с 1920 г. В РКП(б) была принята в августе 1924 г. с исчислением стажа с 1920 г.

Участвовала в немецком социал-демократическом движении, вступила в организацию «Фрайе Югенд» (январь 1918 г.), которая позднее была переименована в Коммунистический союз молодежи. Участник Ноябрьской революции 1918 г. в Германии.

Владела французским и английским языками.

В Вене в конце 1920 г. привлечена к сотрудничеству с советской военной разведкой, там же училась на химическом факультете университета.

1921 – март 1922 г. была резидентом Разведуправления штаба РККА в Кракове (Польша), в венской резидентуре связная с Румынией и Болгарией (декабрь 1922–1923 г.), в берлинской резидентуре поддерживала связь с агентами во Франции (1923–1924 г.).

С марта 1922 г. по заданию Центра в течение 8 месяцев работала кухаркой у лидера эсеров за рубежом Чернова.

С 1924 г. в Польше, в распоряжении Разведуправления штаба РККА. Из характеристики: «Тов. Залесская прекрасный сотрудник для нелегальной работы» (Б. Бортновский, 18.06.1924).

К тому же «в личной жизни она чрезвычайно скромна и сумела уберечь себя от разлагающего влияния заграничной жизни» (Берзин, август 1924 г.).

Награждена орденом Красного Знамени (февраль 1933 г.) «за исключительные подвиги, личное геройство и мужество».

В РККА с 1920 г. Политрук (1936).

Жена разведчика С.Г. Фирина.

Репрессирована 26.05.1937. Реабилитирована в 1957 г.

Звонарёва Наталья Владимировна.

Родилась 15 мая 1901 г. в Тамбове – умерла в октябре 1994 г. в Москве.

Русская. Из семьи чиновника Лесного департамента. Окончила 7 классов женской гимназии.

Училась в Тимирязевской сельскохозяйственной академии (1922–1923).

Член ВКП(б) с 1928 г.

В РККА и Разведупре с 1924 г. Владела немецким и французским языками.

Заведующая делопроизводством 2‐го отдела (1924–1931), в спецкомандировке (1927–1929), помощник начальника 2‐го сектора 2‐го отдела (февраль – июль 1931 г.), в распоряжении Разведупра штаба РККА (июль 1931 – февраль 1933 г.), в спецкомандировке в Австрии (1931–1932), сотрудница полпредства СССР в Вене, Разведупр Штаба РККА (февраль 1933 – январь 1935 г.), секретарь (январь 1935 – январь 1936 г.), секретный уполномоченный в секретариате начальника того же управления (февраль 1936 – июль 1938 г.).

Старший референт бюро прессы Редакционно-издательского отделения Разведупра РККА (июль – ноябрь 1938 г.). Старший политрук (1936).

В ноябре 1938 г. уволена из РККА, долго не могла устроиться на работу, числилась в резерве НКО СССР.

Репрессирована. Восстановлена в РККА. Подполковник.

Участник Великой Отечественной войны. В начале Великой Отечественной войны входила в состав разведгруппы, которая действовала в дальних районах Подмосковья. Инспектор 7‐го отделения политотдела 20‐й армии (ноябрь 1941 – июнь 1943 г.), старший инспектор политотдела 49‐й армии (июнь 1943 – 31.03.1945 г.), инспектор 7‐го управления ГРУ Генштаба Красной армии (31.03.1945–1946), в советской комендатуре Берлина.

Награждена орденом Ленина, двумя орденами Красной Звезды, орденом Красного Знамени, Отечественной войны 2‐й ст., «Знак Почета» и многими медалями.

Дальнейшая судьба неизвестна.

Каганова Эмма Карловна

В девичестве – Кримкер Суламифь Соломоновна. Жена генерал-лейтенанта разведчика П.А. Судоплатова. 1 мая 1905, Гомель – 2 сентября 1988 г., Москва.

Из многодетной семьи. Еврейка. С золотой медалью окончила Гомельскую женскую гимназию.

После октября 1917 г. работала помощником у секретаря гомельской губернской организации РСДРП(б) М.М. Хатаевича. Следом за ним в 1923 г. переехала в Одессу. Как свободно владевшая немецким языком 1924 г. была принята на службу в местный отдел ОГПУ. Вела работу среди немецких колонистов.

Член ВКП(б) с 1931 г. С 1928 г. – жена П.А. Судоплатова – генерал-лейтенанта (9.7.1945). После его ареста в 1953 г. взяла его фамилию и стала Судоплатовой.

В 1951 г. вышла на пенсию по выслуге 25 лет. Позже размер её пенсии был сокращён в 2 раза по распоряжению Н.С. Хрущёва. В ОГПУ – НКВД с 1924 г. Служила в Харькове в Секретно-политическом отделе (СПО) ОГПУ УССР, где занималась работой с осведомителями из среды украинской творческой интеллигенции. В 1932 г. была переведена в центральный аппарат в СПО ОГПУ (ГУГБ НКВД СССР). Затем с 1936 г. служба во внешней разведке – оперуполномоченный 2‐го отделения ИНО ГУГБ НКВД СССР. В 1940 г. назначена старшим преподавателем спецдисциплин в Центральной школе НКВД СССР (позже – Высшая школа МГБ СССР). Лейтенант госбезопасности с июля 1938 г. (по другим сведениям – с 1937 г.). Капитан и майор госбезопасности – соответственно 1943 и 1944 гг. Уволена со службы в органах госбезопасности в звании подполковника. Награждена орденом Красного Знамени (1944) и медалью «За трудовое отличие» (1943). С 1951 г. на пенсии. Умерла в 1988 г. в Москве.

Кармазина Анна Семеновна

Родилась в 1898 г. Русская.

В ВКП(б) с 1932 г. Пом. начальника 2‐го Секретного отдела УНКВД по Орджоникидзевскому краю.

Уволена в запас 11.12.1940 по ст. 37‐а.

Младший лейтенант госбезопасности (1937). Лейтенант госбезопасности (1938). Подполковник (на декабрь 1946 г.), сотрудник Управления МГБ по Краснодарскому краю. Награждена орденами Ленина (1946), Красного Знамени (1945), «Знак Почета» (1943).

Дальнейшая судьба, дата и место смерти неизвестны.

Коста Мария Нестеровна

Период жизни: родилась в 1900 г. в Харькове – умерла в 1968 г. в Москве.

Из семьи рабочего. Русская, член ВКП(б) с 1927 г., образование высшее. В органах ВЧК – ОГПУ – НКВД с 1919 г. Ноябрь 1929 – август 1931 г. – Москва, ОГПУ, оперативный сотрудник.

Август 1931 – май 1932 г. оперативный сотрудник ПП ОГПУ по Средней Азии Ташкент.

До июня 1932 г. состояла сотрудником особых поручений при начальнике Секретно-оперативного управления (СОУ) ОГПУ СССР. В 1932–1934 гг. обучалась в Военной академии РККА им. М.В. Фрунзе (основной факультет). В 1936 г. состояла начальником 1‐го отделения Оперативного отдела ГУПВО НКВД СССР.

В феврале 1937 г. – помощник начальника 1‐го отдела ГУПВО НКВД СССР.

1936 г. – присвоено звание «полковой комиссар». 1938 г. – присвоено звание «бригадный комиссар», которое примерно соответствовало армейскому званию комбрига (один ромб в петлице, категория К-10). В ноябре 1938 г. – освобождена от занимаемой должности. В дальнейшем находилась в распоряжении ОК НКВД СССР. С конца декабря 1938 г. – врид заместителя начальника ОАГС НКВД СССР.

В июле 1939 г. уволена по ст. 38‐б. Награждена орденом Красной Звезды (19.10.1938) и знаком «Почётный работник ВЧК – ГПУ ХV» (1936). Арестована в 1939 г. Приговорена ВК ВС СССР 10.2.1940 к 10 годам лишения свободы. Срок отбыла полностью. Реабилитирована, присвоено звание «полковник». Умерла в Москве в 1968 г. Похоронена на Новодевичьем кладбище.

Красная (Старке) Елена Адольфовна

Годы жизни: родилась в 1900 г. – умерла в 1937 г.

Полька. Родилась в Кракове в семье адвоката. В 1917 г. окончила женскую гимназию. Два года училась в Краковском университете на юридическом факультете.

Член компартии Польши. С мая 1920 г. – в Швейцарии. В сентябре 1920 г. выслана в Польшу.

С 1921 г. работала в ВЧК.

Жена Ю.Я. Красного – одного из первых нелегальных резидентов советской разведки в странах Восточной Европы.

Была на нелегальной работе в Чехословакии, подвергалась арестам, скрывалась в Австрии. С августа 1922 г. находилась в СССР. Работала в центральном аппарате ИНО ОГПУ, затем преподавала литературу в Московском педагогическом институте новых языков. Доцент.

Арестована 9 февраля 1937 г. Приговорена 7 сентября 1937 г. к высшей мере наказания Комиссией НКВД СССР «за участие в антисоветской террористической организации». Расстреляна 10 сентября 1937 г.

Реабилитирована 4 апреля 1957 г.

Ломоносова Нина Георгиевна

Родилась в 1901 г. Русская. Член ВКП(б) с 1938 г. Младший лейтенант госбезопасности (1937). Лейтенант госбезопасности (1939). Майор (на декабрь 1946 г.), сотрудник Управления МГБ по Ленинградской области. Награждена орденом Ленина (1946) и орденом Красного Знамени (?).

Дальнейшая судьба, дата и место смерти неизвестны.

Мамаева Раиса Моисеевна

Родилась в Калуге 28 января 1900 г. в рабочей семье. В девичестве – Сторожук. Еврейка (по другим сведениям – украинка). Окончила женскую гимназию в Харбине.

Работала в Китае по линии Коминтерна в 1920–1923 гг., потом служила в РККА, училась в Московском институте востоковедения им. Н.К. Нариманова, который окончила в 1929 г. После преподавала в военных учебных заведениях.

В ВКП(б) вступила в 1931 г.

На службу в военную разведку пришла в 1933 г. и состояла в распоряжении Разведупра до 1938 г. В 1935 г. её направили в Китай по легальной линии. «Крышей» была должность заместителя заведующего Шанхайским отделением ТАСС. В 1936–1937 гг. корреспондентом в этом отделении был резидент военной разведки Лев Борович.

В 1937 г. Мамаеву отозвали из Китая и освободили от должности по болезни. 31 января 1938 г. техника-интенданта 2‐го ранга (соответствовало армейскому званию лейтенанта) Мамаеву уволили со службы в РККА в связи арестом вместе с мужем органами НКВД. Муж умер на допросе. Приговорена 11 мая 1938 г. ОСО при НКВД СССР к 8 годам ИТЛ.

Жена советского военного советника в Китае, майора-востоковеда из бывших поручиков царской армии.

После реабилитации до 1943 г. работала в отделении ТАСС в Китае, состояла на должности сотрудника-консультанта Министерства кинематографии СССР, сотрудника Иностранной комиссии Союза писателей СССР.

Многие годы она занималась научной работой в области востоковедения, написала свыше 40 научных работ.

Умерла в сентябре 1982 г. в Москве.

Модржинская Елена Дмитриевна

Годы жизни: родилась 24 февраля 1910 г. в Москве – умерла 4 ноября 1982 г. в Москве.

Полька. Из польского дворянского рода. Однако ещё её дед был лишён дворянского звания за участие в восстании 1863 г.

После окончания средней школы в 1925 г. прошла обучение на курсах английского языка. Позже, работая во внешней разведке, Е.Д. Модржинская успешно овладела не только польским, русским и английским, но и французским, испанским и немецким языками.

В 1930 г. окончила международное отделение факультета советского права МГУ.

Член ВКП(б) с 1940 г.

Поступила на службу во внешнюю (политическую) разведку. С 1937 г. проходила службу в центральном аппарате ГУГБ НКВД СССР. С 1940 г. на оперативной работе.

Прошла путь от лейтенанта до майора госбезопасности.

Возглавляла отдел референтуры у Л.П. Берии.

С декабря 1940 по июнь 1941 г. была резидентом разведки в Варшаве, где работала под псевдонимом «Марья». После начала Великой Отечественной войны была начальником аналитического подразделения 3‐го отдела Управления политической разведки НКВД СССР.

В результате реформы органов безопасности в 1941 г. из структуры НКВД был выделен новый Наркомат НКГБ СССР. С того времени внешней разведкой стало заниматься 1‐е управление НКГБ СССР во главе с П.М. Фитиным. Новый начальник поручил Елене Дмитриевне английское направление работы.

После окончания войны разведчица занялась философией, став в 1964 г. доктором философских наук и профессором.

В системе НКВД служил следователем её муж П.И. Гудимович. Затем он перешёл на оперативную работу, и в Варшаве 15 декабря 1940 г. на вокзале с букетом цветов он её встречал как условный муж-разведчик с оперативным псевдонимом «Иван». Так дальше и случилось. Разведчики-нелегалы «Иван» да «Марья» стали законными мужем и женой, оформив официально свой брак.

В разведке Е.Д. Морджинская проработала до 1953 г. и была уволена во времена хрущёвских реформ по сокращению штатов. После этого работала в Институте философии АН СССР. Написала более 170 научных трудов.

Умерла в ноябре 1982 г. Похоронена в Москве.

Оршацкая Софья Матвеевна

Родилась в 1900 г. Русская.

Член ВКП(б) с 1928 г. Сотрудник Татарского отдела ГПУ (на январь 1926 г.). Следователь следственной части НКВД СССР (1938–1939). Секретарь парткома ГЭУ НКВД СССР (1939). Младший лейтенант госбезопасности (1937). Майор госбезопасности (на сентябрь 1943 г.). Подполковник, зам. начальника отделения МГБ СССР (на июнь1946 г.). Награждена орденами Ленина (1946), Красного Знамени (1944), «Знак Почета» (1943). Знаком «Почетный работник ВЧК – ГПУ ХV»(1939).

Панкратова Анастасия Семеновна

Родилась в 1897 г. Русская.

Член ВКП(б) с 1940 г. Лейтенант госбезопасности (1935). Старший лейтенант госбезопасности (1940). Подполковник, старший оперуполномоченный НКГБ СССР (на февраль 1945 г.). Награждена орденами Ленина (1945) и Красного Знамени (1945).

Паппэ Мария Александровна

Родилась в 1899 г. в Лидском уезде Виленской губернии. Еврейка. Соц. происхождение – из служащих. Член РКП(б) с 1919 г. Образование высшее. Референт Особого бюро ГУГБ НКВД СССР. Уволена 01.02.1939 по ст. 38 б, означавшей арест. Бригадный комиссар (1937). Сведений о наградах нет. Арестована 07.12.1938. Приговорена ВК ВС СССР 21 марта 1940 г. к высшей мере наказания. Расстреляна 22.03.1940 в Москве. Реабилитирована в сентябре 1956 г.

Полякова Мария Иосифовна

Годы жизни: родилась 27 марта в 1908 г. в Санкт-Петербурге – умерла 7 мая 1995 г. в Москве.

Еврейка. Родилась в семье рабочего. Училась в Германии и Англии, где в торгпредствах СССР работали её родители. Знала немецкий, английский и французский языки.

С 1925 г. проживала в Москве. В 1925–1932 гг. работала в Коммунистическом интернационале молодёжи (КИМ) референтом Информотдела. Неоднократно выезжала в зарубежные командировки.

Член ВКП(б) с 1927 г.

С июня 1932 г. – в военной разведке. В 1932–1934 гг. – зам. нелегального резидента по связи в Германии.

Старший лейтенант (1936).

В 1936 г. окончила Школу Разведупра РККА.

В 1936–1937 гг. – нелегальный резидент Разведупра в Женеве (Швейцария). Постановлением ЦИК СССР (не подлежащим оглашению) от 17 июля 1937 г. награждена орденом Красной Звезды.

В 1937–1946 гг. работала в центральном аппарате Разведупра РККА.

В ГРУ Генштаба Вооруженных сил СССР: вводила в курс дела новых сотрудников, которые приходили на смену репрессированным, работала в подразделениях военно-технической и военной разведки на европейском направлении. В 1946 г. перешла на преподавательскую работу.

Подполковник ГРУ. В отставке с 1956 г.

Награждена четырьмя орденами и несколькими медалями.

Раскова Марина Михайловна

Девичья фамилия Малинина. Родилась 15 (28) марта 1912 г. в Москве в семье вокального педагога и артиста оперы. Отец в 1919 г. погиб от несчастного случая в транспортном происшествии. Мать с 1905 по 1932 г. работала учительницей, после чего вышла на пенсию по выслуге лет и по болезни. У Марины были два брата – Роман и Борис.

В 1928 г. окончила московскую школу-девятилетку с химическим уклоном. Была направлена на практику на химический завод «Анилтреста» в Москве. Работала химиком-лаборантом.

В апреле 1929 г. вышла замуж за инженера этого завода Раскова Сергея Ивановича. Не работала до октября 1931 г. после рождения дочери Татьяны. С мужем развелась в октябре 1935 г.

Осенью 1931 г. поступила на работу в Военно-воздушную академию им. Жуковского лаборантом аэронавигационной лаборатории. Тогда же поступила на учебу на заочный факультет Ленинградского авиационного учебного комбината по аэронавигационной специальности.

По приказу командования была командирована в Черноморскую аэрографическую экспедицию в качестве штурмана экспедиции. По возвращении из экспедиции сдала экстерном экзамены на звание штурмана. С января 1934 г. – инструктор-летнаб аэронавигационной лаборатории ВВА РККА. В том же году экстерном окончила Ленинградский институт инженеров гражданского воздушного флота. Осенью 1934 г. командованием академии была направлена на учебу без отрыва от производства в школу пилотов ЦАК (Тушино), которую окончила в августе 1935 г. С осени 1935 г. в ВВА работала в качестве инструктора по слепым полетам штурманской кафедры командного факультета и преподавателя штурманского дела на КУНСе. В июле 1936 г. прошла стажировку в качестве штурмана в 23‐й тяжелой авиабригаде. Участвовала в установлении нескольких мировых рекордов в области авиации.

С февраля 1937 г. по февраль 1939 г. работала штатным консультантом в НКВД СССР. С февраля 1939 г. состояла уполномоченным Особого отдела НКВД СССР, ныне в 3‐м управлении НКО СССР.

В период работы в органах НКВД поддерживала летную тренировку и участвовала в дальних перелетах по маршрутам Севастополь – Архангельск и Москва – Дальний Восток, за выполнение которых награждена двумя орденами Ленина с присвоением звания Героя Советского Союза (1938). В апреле 1940 г. приказом наркома внутренних дел СССР награждена нагрудным знаком «Заслуженный работник НКВД». Член ВКП(б) с июня 1940 г.

По состоянию на июнь 1941 г. – старший лейтенант госбезопасности, уполномоченный 2‐го отделения 2‐го отдела 3‐го (авиационного) управления НКО СССР. Спецзвание старший лейтенант госбезопасности примерно соответствовало армейскому званию майора, которое и было ей позже присвоено.

С началом Великой Отечественной войны добилась у Сталина разрешения на формирование женских авиаполков и своего перевода из НКВД СССР в действующую армию. В начале января 1943 г. разбилась на самолёте Пе-2 вместе с экипажем из-за непогоды. Комиссия по расследованию лётного происшествия установила, что у М.М. Расковой было недостаточно часов налёта на самолёте Пе-2, чтобы считаться опытным лётчиком. Но это никак не перечёркивало её героическое прошлое.

Похоронена с воинскими почестями 12 января 1943 г. в Кремлёвской стене на Красной площади в Москве.

Римм Любовь Ивановна

Годы жизни: родилась в 1894 г. – умерла в 1976 г.

Эстонка. Родилась в Эстонии в семье грузчика. Гимназисткой вступила в нелегальную революционную организацию. Работала гувернанткой.

Затем окончила курсы медсестёр.

В 1919 г. окончила медтехникум в Москве. Работала в Московском институте матери и ребенка.

Жена разведчика-нелегала К.М. Римма, работавшего в группе Р. Зорге в Шанхае. Вместе с ним находилась на нелегальной работе в Китае, была шифровальщицей у Зорге. В 1935 г. один из агентов К. Римма провалился. Римм вместе с Любовью Ивановной был вынужден покинуть Китай и через Японию на японском пароходе отплыть во Владивосток.

Позднее работала помощником начальника библиотеки Разведупра Штаба РККА.

После 1957 г. избиралась членом Вильяндиского райкома КП Эстонии.

После ареста мужа в декабре 1937 г. подвергалась репрессиям. Была приговорена к отбытию срока наказания в ИТЛ в Воркуте.

После освобождения награждена орденом Красной Звезды.

Дальнейшая судьба неизвестна.

Серебрянская Полина Натановна

В девичестве – Полина Натановна Беленькая. Советская разведчица, жена и помощница разведчика-нелегала старшего майора госбезопасности Серебрянского Я.И. Период жизни: родилась в 1899 г. в Баку – умерла в 1983 г. в Москве. Еврейка.

Её брат Марк дружил с Серебрянским, которого знал по Бакинскому совету и по партии эсеров. Он познакомил коллегу в 1917 г. с сестрой Полиной.

В 1918 г. после падения Бакинской коммуны семья Беленьких переехала в Персию в г. Решт. Вскоре туда прибыл Серебрянский. Затем по пути в Москву она в 1920 г. в Саратове вышла замуж и стала Серебрянской. Муж Яков Исаакович в том же году стал сотрудником ВЧК.

В конце 1923 г. по предложению назначенного в израильские земли (Эрец-Исраэль) нелегального резидента Я.Г. Блюмкина стал его заместителем. Был принят на должность особоуполномоченного Закордонной части ИНО ОГПУ и выехал вместе с Блюмкиным в г. Яффу (ныне – Тель-Авив). После отзыва Блюмкина в Москву Серебрянский стал нелегальным резидентом. В 1924 г. к нему присоединилась его жена Полина по заданию начальника ИНО ОГПУ М.А. Трилиссера, ставшая активной помощницей мужу в нелегальной работе. Семейная пара разведчиков успешно выполняла оперативные задания центра, работая в разных странах и столицах мира.

Член РКП(б) с 1921 (по другим сведениям – с 1924) г. На партийной работе в Краснопресненском райкоме партии.

С 1924 по 1938 г. на закордонной работе во внешней разведке СССР по линии ИНО ОГПУ – НКВД Союза ССР. Состояла в должности сотрудницы ИНО ОГПУ – ГУГБ НКВД, работала в составе спецгруппы ГУГБ НКВД на нелегальном положении в США, Германии, Бельгии и Франции.

Спецзвание лейтенанта госбезопасности присвоено в марте 1937 г. Вместе с мужем была отозвана с нелегальной работы во Франции и арестована в Москве прямо у трапа самолёта по личному распоряжению Л.П. Берии в начале октября 1938 г. По обвинению в шпионаже и в подготовке терактов против советского руководства в начале июле 1941 г. муж был приговорён Военной коллегией ВС СССР к расстрелу. Полина Натановна за недоносительство о враждебной работе мужа была приговорена к 10 годам лишения свободы. Однако в связи с начавшейся Великой Отечественной войной и по ходатайству Судоплатова в связи с нехваткой опытных разведчиков они были освобождены в августе 1941 г. Повторно была арестована вместе с мужем в октябре 1953 г. В марте 1956 г. муж погиб от пыток на допросе в Бутырской тюрьме. В 1955 г. уголовное дело в отношении П.Н. Серебрянской было прекращено и её освободили из-под стражи. В августе 1966 г. разведчица была полностью реабилитирована.

Скаковская Мария Вячеславовна

Годы жизни: родилась в 1898 году. Из дворян. В советской военной разведке с 1921 г. Член ВКП(б) с 1926 г.

С 1921 г. работала вместе с Феррари-Голубовской в нелегальной резидентуре в Париже в качестве помощника резидента. Затем распоряжением Разведупра Штаба РККА была направлена в Варшаву и с 1924 г. была назначена нелегальным резидентом.

В 1926 г. её арестовала польская контрразведка. Как считалось, тогда на неё обратила внимание полиция из-за настойчивых домогательств и ухаживаний со стороны советского посла Войкова. Она отправляла в Центр шифровки с просьбой повлиять на ситуацию, однако в Разведупре то ли не смогли, то ли не захотели портить отношения с НКИД. Как и предупреждала Скаковская, контрразведка установила за ней плотный контроль и в июле 1926 г. её арестовали.

Разразился громкий скандал. Причины провала нелегального резидента Скаковской были доложены в ЦК ВКП(б) и лично направлены спецсообщением лично Сталину. По его распоряжению делом посла Войкова занялась Центральная контрольная комиссия, по выводам которой Войков был исключён из партии и снят с должности советского посла в Варшаве. Однако судьба распорядилась по-другому. Ещё в 1918 г. он был приговорён монархистами к смерти за участие в убийстве царской семьи. Так вот, 7 июня 1927 г. полпред СССР в Польше П.Л. Войков был убит на главном вокзале Варшавы белоэмигрантом Борисом Ковердой.

Однако эти события никак не сказались на судьбе Скаковской. Она была осуждена на 5 лет каторжных работ, которые серьёзно подорвали её здоровье. Отбыв срок наказания, в 1931 г. она вернулась в Советский Союз и стала жить обычной гражданской жизнью.

Награждена орденом Красного Знамени (1933).

Дальнейшая судьба и дата смерти неизвестны.

Скальберг Анна Гансовна

Годы жизни: родилась 8 марта 1895 г. в Рижском уезде Лифляндской губернии Российской империи – умерла 16 сентября 1936 г.

Латышка. Из семьи крестьян.

Окончила в Риге в 1914 г. Вечерние общеобразовательные курсы.

Член партии с 1919 г.

В Красной армии с 1919 г. В военной разведке с октября 1919 г. Письмоводитель Регистрационного отдела 7‐й армии. Делопроизводитель Региструпра Западного фронта, затем до августа 1922 г. секретарь 2‐го отдела. В 1922–1924 гг. старший шифровальщик Разведупра штаба Западного фронта. В 1923 г. окончила в Москве краткосрочные курсы шифровальщиков при ГПУ. Позже до июля 1925 г. – старший шифровальщик Разведотдела штаба.

Присвоено звание техник-интендант 1‐го ранга (1936).

В сентябре 1927 – марте 1930 г. пом. начальника 1‐й (шифровальной) части 1‐го (шифровального) сектора. Далее с октября 1932 по декабрь 1934 г. и с октября 1935 по сентябрь 1936 г. пом. начальника секретно-шифровального отделения Разведуправления Штаба РККА.

В остальные периоды времени находилась в распоряжении Разведупра.

Репрессирована в сентябре 1936 г.

Стучевская Софья Семёновна

Годы жизни: родилась 19 февраля 1900 г. в Харькове – умерла в 1962 г.

В девичестве – Моргулян. Образование высшее – в 1920 г. окончила юридический факультет Харьковского университета. Позже с 1930 по 1932 г. она совмещала работу с учёбой в вечерней Военной академии.

В период с 1924 по 1926 г. Моргулян заведовала канцелярией советского консульства в Мукдене (Китай).

Сведений о занятиях с 1926 по 1927 г. не сохранилось. Однако есть сведения, что эти 2 года она под псевдонимом «Альфонсина Вайс» работала на нелегальных позициях во Франции.

В течение двух лет (с 1932 по 1933 г.) снова находилась в спецкомандировке по заданию Разведупра Штаба РККА во Франции.

По возвращении в СССР с 1933 по 1934 г. состояла на службе в центральном аппарате военной разведки на разных должностях: сотрудника для поручений 3‐го разряда в 3‐м отделе Разведупра. Затем до декабря 1934 г. состояла в должностях секретаря отдела, а затем помощника начальника сектора, заведующей библиотекой 3‐го отдела Разведупра Штаба РККА.

В 1934 г. была переведена на работу под прикрытием в аппарате Коминтерна. Позже находилась в нелегальной резидентуре в Аргентине и Бразилии вместе с мужем – разведчиком-нелегалом П.В. Стучевским. В январе 1936 г. супруги Стучевские были задержаны полицией после неудачного социалистического ноябрьского восстания в Бразилии, к подготовке которого они имели непосредственное отношение. Спустя несколько дней их отпустили под надзор полиции из-за отсутствия доказательств их противоправных действий. После этого они ещё некоторое время находились на нелегальном положении, а затем вернулись в СССР.

Возвратилась в Советский Союз в ноябре 1936 г. Работала вначале в Коминтерне, а затем в Наркомате оборонной промышленности СССР.

Умерла в 1962 г. в возрасте 62 лет.

Соболь Раиса Романовна

(Гуро Ирина – литературный псевдоним). Годы жизни: родилась 6 мая 1904 г. – умерла 29 июня 1988 г.

Из семьи директора крупного завода в Киеве.

С 1919 г. занималась комсомольской работой в Белгороде.

В 1921 г. студентка юридического факультета Харьковского института народного хозяйства, который окончила в 1924 г. С 1923 по 1926 г. на судебной работе и в уголовном розыске.

Член РКП(б) с 1925 г. Исключена в связи с арестом в 1938 г. В органах ОГПУ с 1926 г. – в Экономическом управлении, затем в ИНО. Помощник начальника отделения ИНО ГУГБ НКВД СССР.

В июле 1938 г. уволена по ст. 38‐б. Лейтенант госбезопасности (1935). Капитан госбезопасности (1943). По показаниям арестованного мужа М.Е. Ревзина (был зам. нач. КРО ГУГБ НКД СССР) арестована в 1938 г. по подозрению в шпионаже. На следствии вину не признала. Приговорена к 8 годам лишения свободы. Написала письмо Берии с просьбой разобраться в её деле. При содействии П.А. Судоплатова досрочно освобождена постановлением ВС СССР в сентябре 1941 г. со снятием судимости. С октября 1941 г. по июль 1942 г. оперуполномоченный Особого отдела НКВД Юго-Западного фронта.

С августа 1942 г. по январь 1944 г. инструктор по разведке в штабе Северной группы партизанских отрядов (Ставрополье).

Май 1943 г. – сотрудник оперативной группы 4‐го управления НКГБ СССР на Калининском фронте.

В январе 1944 г. Комитет партконтроля отказал ей в восстановлении в партии, но разрешил вступить вновь на общих основаниях. В 1948 г. она вновь вступила в ВКП(б).

В мае 1945 г. демобилизована из армии.

Награждена орденом Отечественной войны 2‐й ст. и несколькими медалями.

Писательница с литературным псевдонимом «Ирина Гуро». Член Союза писателей СССР с 1958 г. Умерла в 1988 г. в Москве.

Тылтынь (Шуль) Мария Юрьевна

Годы жизни: апрель 1896–1938 г. (умерла в финской тюрьме).

Родилась 5 апреля 1896 г. в г. Доблен Курляндской губ. (ныне г. Добель – Латвия).

Из крестьян.

Окончила четырехклассную гимназию. В 1910–1911 гг. служила няней и училась, изучала немецкий язык. В 1911–1915 гг. работала продавщицей в кондитерской в Риге. Во время наступления немцев на Ригу уехала в Киев вместе с другими беженцами. В 1915–1919 гг. служила домашней воспитательницей.

Член компартии с июня 1919 г.

В военной разведке с декабря 1920 г. Старший лейтенант (1936).

Владела немецким, английским, французским и слабее чешским языками.

Март – октябрь 1919 г. – сотрудница, заведующая регистрацией Иностранного контроля.

Октябрь 1919 – январь 1921 г. – секретная сотрудница, уполномоченная особого отдела ВУЧК в Киеве, секретная сотрудница особого отдела 12‐й армии.

В 1920–1921 гг. начальник сектора Региструпра Полевого штаба РВСР.

С апреля 1921 по август 1922 г. работала в Германии, Чехословакии, Австрии и Румынии.

Машинистка, шифровальщица полпредства СССР в Чехословакии (сентябрь 1922–1923 г.). Помощник резидента во Франции (1923–1926 г.), которым был её муж – А.М. Тылтынь.

В 1926–1927 гг. работала в Германии.

Помощник резидента в США (1927–1930 г.), начальник сектора 2‐го отдела РУ Штаба РККА (июнь 1930 – февраль 1931 г.).

В 1931–1933 гг. – нелегальный резидент во Франции и Финляндии под именем Марии Луизы Мартин. Арестована в Финляндии в результате предательства вместе с возглавляемой ею группой (около 30 человек). Осуждена на 8 лет каторжной тюрьмы (апрель 1934 г.).

Ее 9‐летний сын был задержан и использовался финской контрразведкой в качестве «подсадной утки», однако был вывезен в СССР советским резидентом И.И. Болотиным.

Уволена из РККА в июле 1938 г.

Награждена орденом Красного Знамени «за исключительные подвиги, личное геройство и мужество» (1933).

Погибла в финской каторжной тюрьме в 1938 г.

Хорошкевич Елена Викторовна

Родилась 13 апреля 1891 г. в Борисоглебске. Мать – домохозяйка из мещан.

Окончила женскую гимназию в Борисоглебске. Сентябрь 1913 г. – февраль 1916 г. – слушательница математического факультета Высших (Бестужевских) женских курсов в Санкт-Петербурге. Переехала в 1918 г. в Москву. Вышла замуж, но муж вскоре умер от тифа. Со вторым мужем – работником ВЧК – ОГПУ А.С. Буцевичем рассталась в 1925 г.

В январе 1921 г. вступила в РКП(б). В июне 1922 г. по направлению Московского комитета партии поступила на работу в ГПУ сотрудником для поручений в Секретный отдел (борьба с политическими противниками).

С марта 1924 г. перешла на оперативную работу.

В 1927 г. – во внешней разведке – старший уполномоченный 6‐го отделения в ИНО ОГПУ. В ОГПУ – НКВД с июня 1922 г. – сотрудник для поручений Секретного отдела ОГПУ. В 1923–1927 гг. – секретарь отделения, уполномоченный СО ОГПУ. В 1927–1928 гг. – уполномоченный закордонной части ИНО ОГПУ. В 1928–1930 гг. – старший уполномоченный 6‐го отделения ИНО ОГПУ. С 1931 г. – уполномоченный, оперуполномоченный 4‐го отделения Секретно-политического отдела ОГПУ – НКВД СССР (оперативная работа среди интеллигенции, учебные заведения, литература, искусство и печать). В 1935–1937 гг. – оперуполномоченный 7‐го отделения СПО ГУГБ НКВД СССР. В 1937–1938 гг. – помощник начальника 11‐го отделения 4‐го отдела ГУГБ НКВД. В 1938–1940 гг. – старший оперуполномоченный 6‐го отделения 2‐го отдела ГУГБ НКВД СССР. Со 2 апреля 1940 г. – заместитель начальника 6‐го отделения 2‐го отдела ГУГБ НКВД СССР. В 1941 г. – заместитель начальника 3‐го отделения 6‐го отдела 3‐го управления НКГБ СССР. В 1941–1942 гг. – заместитель начальника 1‐го отделения 5‐го отдела 3‐го управления НКВД СССР. В 1942–1943 гг. – начальник 1‐го отделения 2‐го отдела 4‐го управления НКВД СССР. С 14 апреля 1943 г. по 1945 г. – начальник 1‐го отделения 8‐го отдела 4‐го управления НКГБ СССР. В 1945 г. – заместитель начальника 4‐го сектора отдела «Ф» НКВД СССР. В 1945–1946 гг. – начальник 1‐го отделения 8‐го отдела 4‐го управления НКГБ СССР. С 1946 г. – начальник 1‐го отделения 8‐го отдела 4‐го управления, а затем начальник 2‐го отделения 6‐го отдела 1‐го управления МГБ СССР. 16 августа 1946 г. уволена из МГБ СССР по болезни на пенсию.

В марте 1955 г. исключена из КПСС за нарушения законности в следственной работе. Ст. лейтенант госбезопасности (1935), капитан госбезопасности (1940), подполковник госбезопасности (1943), полковник (1945). Награждена орденами «Знак Почета» (1943) и Кр. Знамени (1944); медалями «За отвагу» (1940), «За оборону Москвы» (1944), «За победу над Германией» (1945), «Партизану Отечественной войны» 1‐й степени (1945); ведомственными наградами от Коллегии ОГПУ – НКВД – нагрудным знаком «ПР ВЧК – ГПУ (XV)» (1937), полным собранием сочинений Ленина (1927), боевым оружием.

Работала зав. секцией в Музее революции.

Умерла в ноябре 1968 г. в Москве.

Примечание.

1. Приведённый именной список женщин-разведчиц за период октябрь 1917 г. – июнь 1941 г. постоянно уточняется и дополняется новыми именами.

2. Персональные сведения о женщинах, служивших в довоенный период в разведке (внешней и военной), а также в органах безопасности Советской России и СССР, приводятся не всегда полные в силу специфики разведывательной деятельности.

Алексеев М.А., Колпакиди А.И., Кочик В.Я. Энциклопедия военной разведки. 1918–1945 гг. М., 2012.

Андреев А.И. Оккультисты Лубянки. М.: Изд. Быстров, 2006.

Антонов В. Разведчицы. М.: Молодая гвардия, 2004.

Антонов В., Карпов В. Расстрелянная разведка. М.: Международные отношения. 2017.

Антонов В.С., Карпов В.Н. Мастера разведки и контрразведки. М.: Вече, 2009.

Антонов В. Тайные информаторы Кремля. Женщины в разведке. М.: Гэя итэрум, 2002.

Антонов В.С. Служба внешней разведки: История, люди, факты. М.: Кучково поле, 2013.

Антонов В.С. Женские судьбы разведки. Разведчицы на службе Родине. М.: Вече, 2015.

Архив ВЧК: Сб. док. / Сост.: В. Виноградов, Н. Перемышленникова. М.: Кучково поле, 2007.

Атаманенко И.Г. Женщины в войне разведок. М.: Вече, 2018.

Без них мы не победили бы. Воспоминания женщин-участниц Октябрьской революции, Гражданской войны и соц. строительства. М.: Политиздат, 1975.

Бережков В., Пехтерева С. Женщины-чекистки. М. – СПб.: Олма-пресс Образование; Нева, 2003.

Богат А.П. Работница и крестьянка в Красной армии. М. – Л., 1928.

Бунич И.Л. Полигон Сатаны. Сб. СПб.: Шанс, 1994.

В.И. Ленин и ВЧК. Сб. док-тов (1917–1922). М.: Политиздат, 1987.

Кочик Валерий. Разведчики и резиденты ГРУ. За пределами отчизны. М.: Алгоритм, 2022.

Великая Октябрьская социалистическая революция. Энциклопедия. М.: Сов. энциклопедия, 1977.

Воскресенская З.И. Под псевдонимом Ирина: Записки разведчицы. М.: Современник, 1997.

Воскресенская Зоя. Тайна Зои Воскресенской; Шарапов Эдуард. Две жизни. Сб. М.: Олма-пресс, 1998. Цифр. кн.; https: //royallib.com/book/voskresenskaya_zoya/tayna_zoi_voskresenskoy.html

ВЧК. 1917–1922. Энциклопедия / Авт. – сост. А.М. Плеханов, А.А. Плеханов. 3‐е изд., доп. и испр. М.: Вече, 2017.

ВЧК – ГПУ. Док-ты и материалы. М.: Изд-во гуманитарной лит-ры, 1995.

Горбунов Е.А. Сталин и ГРУ. 1918–1941 годы. М.: Родина, 2018.

ГРУ. Уникальная энциклопедия / Авт. – сост. А. Север, А. Колпакиди. М.: Эксмо; Яуза. 2009.

Гуревич А.М. Разведка – это не игра. Мемуары советского резидента Кента. М.: Нестор, 2007.

Густерин П.В. Восточный факультет Военной академии РККА имени М.В. Фрунзе// Воен. – истор. журнал. 2015. № 2.

Дамаскин И.А. Сталин и разведка. М.: Вече, 2004.

Дамаскин И. Разведчицы и шпионки. В 2 кн. М.: Олма-пресс, 1999.

Деятели СССР и революционного движения России: Энциклопедический словарь Гранат. – Репринт. М.: Сов. энциклопедия, 1989.

Дзержинский Феликс Эдмундович: Биография. 2‐е изд., доп. М.: Политиздат, 1983.

Долгополов Н. Гении внешней разведки. М.: Молодая гвардия. 2004.

Иванова Ю.Н. Храбрейшие из прекраснейших. Женщины России в войнах. М.: РОССПЭН, 2002.

Из истории ВЧК. 1917–1921 гг. Сб. док-тов. М.: Госполитиздат, 1958.

История российской внешней разведки: Очерки: в 6 тт. М.: Международные отношения, 2018.

Колпакиди А.И. Энциклопедия военной разведки России. М.: АСТ; Астрель; ВЗОИ, 2003.

Колпакиди А.И. Энциклопедия секретных служб России. М.: АСТ; Астрель; Транзиткнига, 2003.

Колпакиди А.И., Прохоров Д.П. Империя ГРУ. Кн. 1, 2. М.: Олма-пресс, 2000.

Колпакиди А.И., Кочик В.Я., Алексеев М.А. Советская военная разведка 1917–1934 гг. М.: Вече, 2019.

Колпакиди А.И., Кочик В.Я., Алексеев М.А. Советская военная разведка накануне войны 1935–1938 гг. М.: Вече, 2019.

Кочик В.Я. Разведчики и резиденты ГРУ. М.: Яуза; Эксмо, 2004.

Красный террор глазами очевидцев / Сост., предисл., примеч. д.и.н. С.В. Волкова. М.: Айрис-пресс, 2010.

Красная книга ВЧК. В 2 т. 2‐е изд. М.: Политиздат, 1990.

Куланов Александр. Елена Феррари. ЖЗЛ. М.: Молодая гвардия, 2021.

Кутузов В.А., Лепетюхин В.Ф., Седов В.Ф., Степанов О.Н. Чекисты Петрограда на страже революции. Л.: Лениздат, 1987.

Лацис М.Я. (Судрабс). Два года борьбы на внутреннем фронте. М.: Госиздат, 1920.

Лота Владимир. Елена Феррари – резидент «особого калибра». Поэтесса, разведчица или террорист? М.: Комс. правда, 2020.

Лубянка. ВЧК – ОГПУ – НКВД – МГБ – КГБ. 1917–1960. Справочник. М.: МФД. 1997.

Мосякин А.Г. Золото Российской империи и большевики. 1917–1922 гг. Документы с комментариями и анализом. В 3‐х тт. М.: Междунар. отношен., 2021.

Петрушин А.А. Тайна сибирских орденов. Тюмень: Олма-пресс, 2016. С. 182. Цифр. кн.; https: //www.rulit.me/books/tajna-sibirskih-ordenov-read-720274—182.html

Судоплатов П.А. Спецоперации. Лубянка и Кремль 1930–1950 годы. М.: Олма-пресс, 1998.

Сухоруков М.М. Женские судьбы Гражданской войны. М.: Вече, 2021.

Тактический центр. Документы и материалы. М.: РОССПЭН, 2012.

Шварёв Н.А. Женщины в разведке. М.: Сказочная дорога, 2020.

Шошков Е. Звезда и смерть Глеба Бокия: человека, чекиста, парохода // Родина. 2000. № 7.

В.Н. Яковлева в 1912 г.

П.К. Штернберг с курсистками у телескопа в Москве

Г.И. Бокий

М.С. Урицкий

В.Н. Яковлева

Здание Петербургской ЧК на ул. Гороховой. 1918 г.

Дом на Набережной

А.Х. Артузов

Е.М. Шаховская

А.А. Андреева-Горбунова с дочерью

А.А. Андреева-Горбунова в форме

Я.К. Берзин

П.М. Фитин

З.И. и Б.А. Рыбкины

З.И. Рыбкина (Воскресенская) с сыном Алексеем

З.И. Рыбкина (Воскресенская) в форме

Полковник З.И. Рыбкина за рабочим столом

З.И. Воскресенская

Н.И. Эйтингон

В.С. Абакумов

П.А. Судоплатов с супругой

Э.К. Каганова

З.И. Рыбкина (Воскресенская) вручает ведомственную награду Е.Ю. Зарубиной

Супруги-разведчики Зарубины

Е.Ю. Зарубина в последние годы жизни

Л.П. Берия

Ф.И. Голиков

И.И. Проскуров

Е.К. Феррари

С.П. Урицкий